КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Детектив перед сном [Петер Аддамс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ДЕТЕКТИВ ПЕРЕД СНОМ Выпуск 1

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Детективы в наше время не издают только уж совсем ленивые. Произведения этого неувядающего жанра охотно поглощают высоколобые интеллектуалы и домохозяйки, школьники и пенсионеры. Их читают дома, в транспорте, в очередях, но чаще всего — вечером в постели. На первый взгляд это может показаться парадоксальным, ведь перед сном традиционно рекомендуется читать нечто умиротворяющее, и чем скучнее, тем лучше. Но ведь есть же, наверное, рациональное зерно в стихийной тяге к «острому» чтению на сон грядущий!

Все дело, как утверждают психологи, в дневных стрессах. Ничто так не мешает заснуть, как бесконечные переживания дневных обид, неудач, упущенных возможностей. Отвлечь от навязчивых мыслей может отнюдь не нравоучительная размазня, а — по принципу «клин клином» — добротный зарубежный детектив.

Пристрастный анализ книжного рынка остросюжетной литературы показывает, что даже самые блестящие образцы этого жанра не вполне годятся для снятия стрессов перед сном. «Нет, твой голос нехорош, очень страшно ты поешь!» — «отшивал» Глупый мышонок из сказки Маршака очередную няньку. Вывод: детектив-снотворное должен быть страшным, но… не слишком. И вообще, помнится, требования мышонка к колыбельной были хотя и обоснованными, но достаточно жесткими. Задумывая книжную серию «Детектив перед сном», издательство осознавало, что, если уж выбрасывать на рынок новый товар — «БИБЛИОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ СРЕДСТВО», то делать такие книжки надо с тщательностью фармацевта.

Итак, перед Вами первая порция скрупулезно отобранных и проверенных на добровольцах детективов, которые мы рекомендуем для включения в ритуал засыпания.

Помните: передозировка недопустима, следите за нумерацией глав! Приятных Вам сновидений…

Петер Аддамс АНГЕЛОЧКИ ПО ДЕСЯТЬ ШИЛЛИНГОВ

Перевод с немецкого Е. Никаева

1

Дверь открыла старая дама. Держа в руке подсвечник и прикрывая ладонью слабое колеблющееся на сквозняке пламя, она искоса взглянула на позднего гостя. Чэду понравились и ее живые глазки, и легкий наклон головы, которым она встретила его первые слова. Бывшая домоправительница покойной миссис Шекли сердечно приветствовала Чэда и пригласила его войти в темный холл Касл-Хоума. На ней был белый чепец с голубыми ленточками, завязанными под подбородком. Она немного шепелявила.

— Я не ожидала вас в такой поздний час, сэр, и оставила свою челюсть на ночном столике, — заявила она и хихикнула. — Но, надеюсь, меня можно понять?

Видимо, без искусственной челюсти говорить ей было действительно трудно. Во рту у нее остался лишь один зуб — чрезвычайно длинный, желтый и острый; без всякого сомнения, она могла бы им пробить банку со сгущенкой, если б поблизости не оказалось консервного ножа.

— Конечно, конечно! — Чэд поставил чемодан на пол, выложенный каменными плитами. — Не беспокойтесь, пожалуйста, я отлично вас понимаю.

— Очень мило с вашей стороны, сэр, — она сделала движение — что-то вроде реверанса. — Раздевайтесь, пожалуйста, а я тем временем быстренько приготовлю чай. На улице довольно холодно и сыро, и вам, наверно, будет приятно выпить горячего.

— Да, дождь зарядил не на шутку, — Чэд кивнул. — Погода скверная.

— Можно смело сказать: отвратительная погода, — уточнила старая дама. — Но с другой стороны — во что бы превратилась наша добрая страна, наш древний и прекрасный Крайстчерч, если б не было дождей, холодов, туманов и сырости! Наверняка, во что-нибудь очень прозаическое, во что-нибудь вроде Италии, где по милости вечного солнца люди совсем не представляют себе, что такое домашний уют, ласковый блеск огня в камине и закипающий чайник, что такое баллады и саги, в которых повествуется об ужасных событиях. Все эти страшно увлекательные вещи просто немыслимы без надежных стен родного дома, за которыми ты чувствуешь себя в полнейшей безопасности. Вспомните хотя бы о Стивенсоне и балладах Бернса, сэр!

Миссис Порджес была, должно быть, образованной женщиной, а так как Стивенсон принадлежал к любимым писателям Чэда, то последний почувствовал еще большее расположение к старой даме.

— Без сомнения, мне здесь будет неплохо, — заверил он ее. — На свете действительно нет ничего более скучного, чем жизнь под постоянно безоблачным небом, в этом вы абсолютно правы. Это все равно, что постоянно облучать себя кварцевой лампой.

Миссис Порджес только было собралась оценить по достоинству глубокомысленное сравнение Чэда, как вдруг лицо ее внезапно сморщилось, и она чихнула сразу несколько раз подряд. На ней был лишь легкий ночной халат, а на босых ногах — старые шлепанцы, которые почти не защищали от холода, исходившего от каменных плит холла.

— Простужаться вам совсем ни к чему, — высказал свое мнение Чэд. — Если вы не возражаете, я подожду вас здесь.

— Очень мило с вашей стороны, сэр, — она снова сделала реверанс и хотела было удалиться, но ее удержало какое-то фырканье. В темном углу холла засверкали два зеленых глаза. Они принадлежали огромному черному коту. — Это — Барс, любимец Касл-Хоума и мой защитник, если так можно выразиться, — миссис Порджес схватилась за носовой платок.

— Защитник?

— Ну, конечно! Этот дом стоит уже более двухсот лет, поэтому нет ничего удивительного, что он полон не только романтики, но и крыс, — она погладила кота по спине. — А мой дорогой Барс — большой специалист по этим тварям. Охота на них превратилась в настоящую страсть. Раз, два — и мерзкая крыса лежит с прокушенной шеей. В этом отношении мой любимец неповторим.

Чихнув от всей души еще раз, миссис Порджес удалилась. Кот последовал за ней: общество Чэда, по всей вероятности, его не устраивало.

Чэд подошел к камину и поджег уже заготовленные поленья. Да, действительно, как и сказала миссис Порджес, под уютом старинного английского дома понимали именно это, хотя холл сейчас, в свете мерцающего огня, можно было назвать каким угодно, только не уютным. Штукатурка местами отвалилась, перила лестницы, ведущей на второй этаж, сломаны, а серый ковер, постланный на каменные плиты, уже давно потерял свой первоначальный вид. В углу стояло чучело белого медведя, и когда Чэд увидел его широкую раскрытую пасть, то почувствовал что-то вроде сострадания к этой набитой всякой всячиной бестии. Если б кому-нибудь пришло в голову обработать шкуру медведя колотушкой для чистки ковров, он наверняка выбил бы оттуда не только пыль десятилетней давности, но и огромные полчища моли. Намного более романтичной и ласкающей взгляд была большая модель корабля, стоявшая на камине. Средневековый фрегат с полной оснасткой и маленькими бронзовыми пушками, жерла которых торчали из люков на носу и на корме. Возможно, это был макет того прославленного пиратского судна, которым командовал не менее прославленный капитан Мердок, основатель Касл-Хоума. Над камином висел портрет женщины с бледным, почти белым лицом и пронзительными темными глазами. На шее красовалось колье с четырьмя крупными бриллиантами.

За воем ветра слышался шум далекого прибоя. По стеклам бил дождь. Беспокойное пламя в камине бросало на стены странные тени.

«Здесь мне наверняка будет неплохо», — подумал Чэд с легкой дрожью. Он уселся в кресло и закурил трубку.

Это был высокий сухопарый человек, лет тридцати пяти, с веснушчатым лицом; тонкие губы свидетельствовали о твердости и уме. Он уже давно собирался написать книгу о Вьетнаме, где побывал в течение двух месяцев в качестве репортера. На Флит-стрит в Лондоне, где размещаются редакции многих газет, Чэд слыл хладнокровным и удачливым парнем, его телевизионные репортажи смотрела и слушала добрая половина Англии.

Он был не дурак выпить, и Джун постоянно ругалась. «Если ты и впредь будешь поглощать спиртное в таких же количествах, — возмущалась она, — то докатишься до места редактора отдела происшествий какой-нибудь плюгавенькой провинциальной газетенки, и я буду вынуждена содержать тебя…» Джун добавляла в адрес Чэда еще массу всяких гадостей — со своим чисто женским скудоумием она была не в состоянии разобраться в сложных мыслях и чувствах мужчины, проведшего во время второй мировой войны одиннадцать дней в засыпанном бункере и твердо уверившегося в том, что если такое повторится, то он вновь увидит свет только через одиннадцать столетий, а то и тысячелетий, уже в качестве редкого ископаемого. Когда он делился с Джун этими мрачными перспективами, та лишь сострадательно улыбалась. Для нее голубое небо по-прежнему оставалось голубым, а звезды на ночном небе — звездами. Она хотела, чтобы Чэд женился на ней, хотела иметь свой дом и детишек, но для этого он должен был написать, наконец, что-нибудь светлое и радужное, что понравилось бы читателям, а им принесло бы деньги.

Трезво пораскинув умом, Чэд в конце концов решил, что лучшей жены, чем Джун, ему не найти. Правда, с присущим ему благоразумием он ни словом не обмолвился ей об этом и удрал сюда, в Крайстчерч, к своему другу Джорджу Абернати, надеясь прийти в себя и поработать.

В душе он уже решил отложить репортаж о Вьетнаме, окунуться на полгодика в волны беззаботной жизни и найти в себе те силы, которые помогут ему написать книгу с характерным английским юмором. Итак, он собрался написать юмористический роман, но в то же время это должно было быть нечто увлекательное и захватывающее, с убийствами на заднем плане, которые нельзя было бы назвать убийствами, с криками сов на ночном кладбище, с весенними солнечными утрами, которые прогоняли бы все ночные страхи и заставляли бы привидений отправляться обратно в свои могилы, и с любовью — нежной, но в то же время сдобренной всевозможными пряностями. Написав такую книгу, он отправил бы Джун телеграмму, короткую телеграмму, что-нибудь вроде: «Приезжай, нужно поговорить», щелкнул бы рукописью перед ее курносым носом и почувствовал бы себя человеком, который может позволить себе обзавестись домашним очагом и семьей.

Имелось всего лишь одно «но». Чэд до сих пор не имел ни малейшего представления о том, как будет выглядеть его книга юмора и ужасов. Он долго раздумывал и прикидывал различные варианты, как между убийствами и сексом разместить веселых солнечных «зайчиков», лишающих и то, и другое своей значимости.

Возвращение миссис Порджес вывело его из задумчивости. Старую даму нельзя было узнать. Несмотря на холодную погоду, на ней было пестрое летнее платье. Еще Чэд заметил, что бигуди из ее волос исчезли, а нос был напудрен. На подносе, который она принесла, красовались чайник, необходимая посуда и бутылка шотландского виски.

Когда Чэд поднял голову и прислушался, ему показалось, что сверху доносятся чьи-то шаги и постукивания палки, — миссис Порджес, словно девочка, кокетливо улыбаясь, осведомилась, не слышал ли он и до ее прихода этих странных звуков.

Чэд утвердительно кивнул:

— Я думал, что это вы.

Миссис Порджес энергично запротестовала.

— Вы что ж, думаете, мне нужна палка? Я еще достаточно молода, чтоб обходиться и без нее.

— А кто же там все время ходит? — удивленно спросил Чэд. — Ведь в этом доме, кроме вас, никто больше не живет.

— В том-то все и дело! Во всех верхних комнатах потолки так протекают, словно в Касл-Хоуме вообще нет крыши. Там никто не может лечь спать, не накрывшись зонтиком.

— Но там все время кто-то ходит, вы и сами это слышите. Кто же это?

— Если б я была суеверна, я бы ответила, что это — призрак. Стаканчик виски? — миссис Порджес налила себе и позднему гостю виски и одним махом опрокинула свою рюмку в рот. — Но так как я не суеверна, а только, как говорится, поэтическая натура, то уверяю вас, что бродить там может лишь старуха.

— Какая старуха? — Чэд поднял брови.

Миссис Порджес в свою очередь тоже удивилась.

— Разве вы не знаете, что миссис Шекли, — она показала на картину, висящую над камином, — два месяца назад была найдена мертвой в своей постели, и наш врач, наш старый добряк Моррис, долго не решался выдать свидетельство о смерти? — а когда Чэд с удивлением взглянул на старую даму, та, нисколько не устыдившись своего игривого настроения, продолжала, — хотя я и прожила с ней в качестве компаньонки почти десять лет… Компаньонка! Это неплохо звучит, правда?.. Но в действительности я была чем угодно: горничной, поварихой, экономкой, только не компаньонкой… Так вот, несмотря на то, что мы прожили с ней вместе почти десять лет, я рада, что она наконец очутилась в земле. Вообще-то я — непривередливый человек и легко уживаюсь со всеми живыми существами, кроме проклятых крыс, но что касается старухи Шекли, то могу сказать лишь одно: мерзкая была личность. Тьфу! Поэтому не удивительно, что она и под крестом не может найти покоя, а вечно бродит здесь, по дому, даже если у нее нет для этого никаких других причин, кроме как напугать усталого человека.

Чэд осторожно покосился на миссис Порджес и попытался определить, не смеется ли она над ним. А может, жизнь в пустом доме затуманила ее обычно живой и сметливый ум?

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — миссис Порджес показала свои ослепительно белые зубы. — Но вы можете отбросить всякие сомнения на этот счет. Правда, я с удовольствием читаю про всякие ужасы, но я в них не верю. И если уж я говорю, что там, наверху, бродит ядовитая змея Шекли со своей клюкой, то так оно и есть, и это ничего не имеет общего с привидениями в обычном смысле этого слова.

Почему это не имело ничего общего с привидениями в обычном смысле этого слова, она так и не объяснила. Видимо, дух мертвой хозяйки, витавший по дому, был для нее таким же обыденным фактом, как завывание ветра в оконных ставнях.

И тем не менее Чэда не убедили ее слова. Когда наверху вновь послышались шаркающие шаги и постукивания палки, он вскочил с кресла, взлетел по широкой дубовой лестнице на второй этаж, распахнул поочередно двери во все комнаты, находящиеся над холлом, но не нашел там ни одной живой души. Когда он вернулся, миссис Порджес встретила его сочувствующей улыбкой.

— Я ж вам говорила, что это чудовище — не обычное привидение, — заметила она с нотками триумфа в голосе. — И если вы останетесь в Касл-Хоуме на какое-то время, у вас еще найдется достаточно причин для изумления, хотя, собственно, ничему в мире удивляться нельзя.

— Какие же это причины? — поинтересовался Чэд.

— Да так, ничего особенного. Временами, например, из дома исчезают стулья. Однажды, войдя в столовую, я вдруг обнаружила, что исчез буфет вместе со всем сервизом, а позавчера кто-то распорол брюхо медведю. Вот тогда-то даже мне стало жутко. Если двери и окна отворяются и затворяются сами по себе, как им заблагорассудится, меня это, конечно, сердит, потому что в доме и так хватает сквозняков, но в принципе я к этому уже привыкла. А вот распороть брюхо несчастному медведю — это уже чересчур подло. Правда, старуха всегда была такой. Если ей представлялся случай помучить человека или другое живое существо, сотворенное богом, она не жалела никаких сил.

Чэд молча выслушал все, о чем поведала ему старая дама, а та взяла чайник, налила ему снова полный стакан и спросила необычайно дружеским тоном:

— Осмелюсь спросить у вас, вы приехали отдыхать или собираетесь здесь поработать?

Чэд так задумался над всем услышанным, что забыл вынуть трубку изо рта.

— Да, я хотел бы поработать, хотел бы написать книгу о…

— Ах, вот оно что! Понимаю, понимаю! — с воодушевлением воскликнула миссис Порджес. — Вы хотите написать книгу о Крайстчерче, о его жителях, об этой злобной старухе Шекли, которая вечно опутывала людей своей паутиной и бог знает, что еще натворит после своей смерти. Великолепная идея! Могу хоть сейчас поспорить на что угодно — ваша книга прогремит по всей Англии. Ибо другого такого городка, как наш Крайстчерч, вы не найдете на всем шотландском побережье, а другую такую личность, как старуха Шекли, — и во всем мире. Да покарает ее господь за все ее грехи! Все боялись этой старой ведьмы и тем не менее лебезили перед ней. Конечно, здесь крылась какая-то тайна, но я так и не смогла толком ничего узнать.

Когда большие часы, стоящие у стены, пробили одиннадцать, Чэд поднялся и попросил миссис Порджес проводить его в комнату, где он мог бы переночевать.

Та взяла свечу и пошла вперед, показывая дорогу.

— Свет отключили, сэр, потому что мистер Хаббард посчитал, что расходы на электроэнергию слишком велики, и отказался их оплачивать, — заявила она. — Но если вам нужен свет, вы завтра согласуете с ним этот вопрос. Тогда вам больше не придется бояться собственной тени.

В низенькой спальне воздух был затхлым и душным. Вся обстановка состояла из широкой кровати, массивного темного дубового шкафа и этажерки у окна, на которой стояли шесть фарфоровых ангелочков; они, словно напоказ, выставили обнаженные ножки и, казалось, стыдились своего грубого, аляповатого вида.

Пока Чэд осматривал комнату, миссис Порджес стлала ему постель.

— То, что эта погань Шекли испустила дух на такой чудесной пуховой перине, я считаю в высшей степени несправедливым, но этого теперь не изменишь, — заметила она, взбивая перину. — Я полагаю, что вы не суеверны, сэр, и одну ночь сможете спокойно переспать и здесь. А завтра я приготовлю вам уютную комнатку в южной части дома.

Она пожелала ему доброй ночи и ушла; Чэд слышал еще, как скрипели под ее ногами широкие ступеньки лестницы, потом все стихло, он лег и мгновенно заснул.

Среди ночи Чэд проснулся от какого-то шороха. Кто-то уже успел распахнуть оконные ставни — по бледно-серому небу, слабо освещенному невидимой луной, плыли обрывки грозовых туч. На фоне окна выделялась черная фигура какого-то человека, и Чэд заметил, что в руке неизвестного блеснуло лезвие бритвы.

Чэд хотел было соскочить с кровати, но вид бритвы парализовал не только его язык, но и все тело. «Я, наверное, сплю, и все это мне только мерещится, — пронеслось у него в голове. — Проклятое виски! Опять я хлебнул лишнего».

Наконец пересилив себя, он приподнялся на кровати и выдавил грубым голосом:

— Стоять на месте! Иначе буду стрелять!

Черная фигура среагировала именно так, как и ожидал Чэд. Секунду она стояла в нерешительности, потом издала какое-то урчание, метнулась к окну и мгновенно исчезла.

Чэд щелкнул зажигалкой и зажег свечу, стоявшую на ночном столике. Потом соскочил с кровати, подошел к окну и выглянул наружу. Окно находилось приблизительно в трех метрах от земли и выходило на лужайку. Чэд увидел несколько кустов и стену, которая отделяла Касл-Хоум от соседнего участка. Но нигде ни одной живой души.

Чэд со злостью захлопнул ставни, задернул занавески и огляделся. Потом посветил свечой под кроватью, но ничего там не обнаружил, кроме пары стоптанных домашних туфель. Заглянул в шкаф — и увидел только несколько вешалок для одежды. Тогда он снова собрался было лечь в постель, но внезапно его взгляд упал на этажерку. Чэд не поверил своим глазам. У всех фарфоровых ангелочков отсутствовали головы! Кто-то аккуратно их снял и положил у ног статуэток. Шея каждого ангелочка была покрыта красной краской, точно его обезглавили.

Чэд придвинул к себе стул и уселся, чтобы все обдумать спокойно. Он мог бы, конечно, проделать это и в постели, но сознание того, что так можно заснуть и в конце концов пасть жертвой любителя снимать головы, удержало его от этого шага. А найти объяснение визиту неизвестного с бритвой в руках было необходимо. Чэду не раз доводилось слышать об удивительных и странных преступлениях. Кому и с какой целью понадобилась эта непонятная казнь безделушек, полых внутри, чьи головки снимались, как крышки, было совершенно непонятно. Может, кто-то хотел его запугать и тем самым выжить из Касл-Хоума. Он вспомнил о странном поведении миссис Порджес и о том, что она говорила насчет усопшей Шекли; теперь старая дама не казалась ему симпатичной и он решил, что утром повнимательней приглядится к старухе и не позволит себя дурачить впредь.

Кроме того, Чэд принял решение провести остаток ночи на стуле и не спать, но человеческая природа в конце концов взяла свое, и он улегся в постель и к утру превосходно выспался.

2

Миссис Порджес приветствовала его с такой же сердечностью, с какой встретила накануне.

Хотя весна безнадежно запаздывала, на миссис Порджес снова было легкое летнее платье; седые волосы локонами спадали на плечи.

— Ну как, не беспокоила вас ночью старуха Шекли? — спросила она дружеским тоном. — А то ведь при жизни она даже любимому коту не разрешала ложиться на своей постели.

— Миссис Шекли меня не беспокоила, — проворчал Чэд. — Но вот кто-то другой все-таки побывал в моей комнате.

— Кто-то другой? — миссис Порджес протянула ему гренок. — Уж не хотите ли вы сказать…

— Хочу или не хочу, но среди ночи кто-то пытался перерезать мне бритвой горло.

— Нет, нет! — ужас, написанный на лице миссис Порджес, был таким неподдельным или так хорошо разыгран, что Чэд не знал, что и подумать. — Нет, старуха Шекли никогда не прибегнула бы к помощи бритвы.

— Да оставьте вы в покое миссис Шекли! — Чэд разозлился. — Если вам доставляет удовольствие вбивать себе в голову, что она не в земле, а бродит где-то здесь, по дому, — ваше дело, но меня избавьте, пожалуйста, от подобных басен. Черная фигура, которая подкрадывалась с бритвой в руках, была такой же живой, как вы и я.

— Но ведь это… невозможно! — миссис Порджес несколько помедлила, прежде чем произнести последнее слово. Потом немного помолчала, но по ее виду было заметно, что она хочет Чэда о чем-то спросить, но никак не отважится. Наконец, словно кто-то подтолкнул ее изнутри, она сказала, — я — старая женщина, сэр, и вы могли бы быть моим сыном, поэтому я и решилась высказаться. Вы говорили о какой-то черной фигуре с бритвой в руках. А если никакой бритвы не было? Да и черной фигуры — тоже? А во всем виноваты полбутылки виски, которые вы прикончили вчера вечером?

Чэд хотел было огрызнуться, но в последний момент одумался и промолчал — у него хватило мужества сознаться самому себе, что подобная мысль приходила в голову и ему. С ним уже неоднократно происходили такие штучки. Однажды Джун окатила его холодной водой, потому что он был твердо убежден, что в ночной тумбочке спрятался маленький человечек, одетый во все черное и с цилиндром на голове. В руках человечек держал венок с черной траурной лентой, на которой золотыми буквами было написано имя Чэда, а также даты его рождения и смерти.

К сожалению, между тем случаем и настоящим имелось существенное различие. Когда Джун открыла тумбочку, там, кроме пары домашних туфель, ничего не оказалось. Сегодня же, когда Чэд выходил из спальни, головки фарфоровых ангелочков все еще лежали у их ног. Такую длительную галлюцинацию не могла вызвать даже дюжина бутылок виски.

— Мне уже шестьдесят пять, — голос миссис Порджес вывел Чэда из задумчивости. — И я успела четыре раза побывать замужем. Так что вам нечего меня стесняться, сэр. И, пожалуйста, не поймите меня превратно: я не смотрю на все это, как на нечто постыдное, а напротив, — как на нечто такое, что способствует более высокому душевному взлету. Поэтам нужны не только молоко да гренки с мармеладом, но и другая пища.

Чэд в сердцах поднялся.

— Пройдемте-ка со мной! Я вам кое-что покажу, и это сразу заставит вас позабыть о всяких там взлетах, — и когда они остановились перед этажеркой, спросил, — ну как, эту резню бедных ангелочков вы тоже припишете действию винных паров?

— Кто это сделал? — лишь некоторое время спустя миссис Порджес вновь обрела дар речи. — Уж не вы ли сами, сэр? Мне кажется… — она зажала рот ладонью, словно боялась высказать свои мысли.

— Ну, ну, продолжайте!

— Мне кажется, что это еще ужаснее, чем глумление над бедным медведем. Нет! И еще раз — нет! — она энергично покачала головой. — Старая Шекли может бродить по дому со своей палкой, может передвигать мебель, но этого сделать она не в состоянии.

Чэд взял одного из ангелочков, шея которого была покрыта красной краской, и сунул его миссис Порджес прямо под нос.

— Ну, а теперь выкладывайте все начистоту, уважаемая! — набросился он на нее. — Зачем вы все это сделали? Зачем сняли голову у этого ни в чем не повинного ангелочка? Какую вы преследовали цель? И какую цель вы преследовали, потчуя меня небылицами о том, что по дому бродит дух старой Шекли? Ведь вы все это болтали не просто так, а с какой-то определенной целью?

— Помилуйте, мистер Оливье! Какие у вас странные мысли на мой счет! Вы утверждаете, что я вам наплела всяких ужасов, а потом сняла голову у этих милых ангелочков? — ее голос дрожал от возмущения. Вдруг она сплюнула — в самом прямом смысле этого слова, от всей души, как это делают ярые курильщики трубок, — и заметила таким невинным тоном, словно это было нечто само собой разумеющееся, — ну, хорошо, сознаюсь, я обманывала вас, но что мне оставалось делать? Я отнюдь не желаю, чтоб однажды ночью со мной приключилось то, что сегодня чуть было не случилось с вами. Давайте спустимся в холл, — кивнула она головой, — там удобнее разговаривать.

Чэд предложил ей опереться на его руку; миссис Порджес, точно великосветская дама, видавшая лучшие времена, с важным видом приняла его предложение, и они спустились по широкой лестнице в холл.

— Я хочу вам сразу все объяснить, сэр, — сказала она. — Только раньше я должна хоть немного перекусить, иначе волнение — а себя-то уж я знаю! — отразится на моем желудке. Кто ж о вас позаботится, если я слягу в постель!

Делать было нечего, Чэд вооружился терпением, хотя его все время не покидало смутное беспокойство, что он угодил прямо в осиное гнездо, а в такой ситуации целесообразнее всего упаковать чемодан и съехать. В то же время он отлично сознавал, что останется в Касл-Хоуме — ведь он никогда не простил бы себе бегства от этих дьявольских штучек, не узнав, что здесь к чему.

— Когда скончалась наша дорогая миссис Шекли, — старая дама тяжко вздохнула и на мгновение скорбно поджала губы, — вид у нее действительно был неважный: лицо посинело и опухло, и наш любимый и добрый старый доктор Моррис, как я вам уже говорила, долго не мог решить, умерла ли она естественной смертью или нет. Дело в том, что он обнаружил на ее шее какие-то следы, которые ему показались подозрительными. Но это еще пустяки по сравнению с тем, что обнаружила я у мертвой…

— Ну что же обнаружили вы?

— В правой руке, сухой, как палка, она судорожно сжимала одного из этих бесстыдных голых ангелочков!

— А вы сообщили об этом полиции?

— К чему? Мне жить еще не надоело. Кроме того, наш любимый доктор Моррис в конце концов пришел к выводу, что миссис Шекли умерла естественной смертью, и полиция даже не появилась в доме.

— Ну, а дальше?

— После того, как миссис Шекли нашла свой последний приют в освященной земле, я немного осмотрелась в доме. И в чемодане под ее кроватью, который она вечно держала на замке, я нашла множество таких же безделушек. Когда я открыла крышку, меня так всю и передернуло. Казалось, что в чемодане кто-то устроил самое настоящее побоище. Ужасно!

— А где эти фигурки сейчас?

— Там, где они и должны быть. На помойке! Или вы полагаете, что я должна была оставить их в доме и ждать такой же участи, которая постигла бедную миссис Шекли? О боже, будь милостив к ней и открой перед ней врата рая!

— А фигурки на этажерке?

— Те стояли там с незапамятных времен, а так как во время описи их оценили по десять шиллингов, я не смогла присоединить их к другим: такое расточительство мне не по карману.

Все это звучало более чем странно, но Чэду, начавшему свою карьеру репортером по уголовным делам в «Ньюс Уикли», были знакомы даже такие невероятные повороты того или иного дела, которые иначе, как плодом фантазии душевнобольного, и не назовешь, но которые рано или поздно находили самое естественное объяснение.

Чэд в поисках трубки пошарил по карманам и обнаружил, что оставил ее в спальне покойной миссис Шекли. Тогда он пошел наверх за трубкой, а миссис Порджес поспешила на кухню заварить свежего чаю.

Когда Чэд вернулся, старая дама налила ему и себе чаю и потом чуть было не села на кота, который незаметно устроился на ее стуле. Она взяла его себе на колени и сказала неодобрительно:

— Осмелюсь заметить, сэр, что никотин — очень сильный для организма яд. Знаю по собственному опыту. Вам следует поменьше курить.

— Вы сказали: по собственному опыту. Вы что же — раньше курили?

— Только сигары, — стыдливо призналась она. — И только с горя, потому что мои неудачные, трагически закончившиеся браки уже не раз приводили меня, как говорится, к душевной депрессии.

— Трагически?

— Да, в высшей степени. Первый мой муж отравился рыбой, второй вывалился из омнибуса, третий разочаровался в жизни и покончил с собой, четвертый утонул… — бесстрастным голосом перечислила миссис Порджес.

— Весьма и весьма интересно, — заметил Чэд и почувствовал во рту горький привкус. «Она или действительно сумасшедшая, или насмехается надо мной».

Чэд рассеянно взял молочник, налил себе в чай сливок, отхлебнул глоток, но тотчас же скривил лицо и все выплюнул на отполированные до блеска каменные плиты холла.

— Вам что, плохо, сэр? — озабоченно спросила миссис Порджес.

Ничего не ответив, Чэд взял молочник, понюхал его содержимое, потом вылил сливки на блюдце и протянул коту, все еще сидевшему на коленях у миссис Порджес.

Кот с удовольствием вылизал все блюдце, а вскоре все и началось.

Он жалобно замяукал и стал давиться, словно у него что-то застряло в горле, потом забился в конвульсиях и через несколько минут испустил дух.

Миссис Порджес открыла рот, собираясь что-то сказать, но не могла вымолвить ни слова.

Словно лунатик, она протянула руку, взяла свою чашку, понюхала и затем с ужасом уставилась на Чэда:

— О боже! Неужели возможно такое?! Нас обоих кто-то пытался отравить, и при этом я все время была здесь… Ах, нет, пока вы ходили наверх, я бегала в кухню. Вероятно, как раз в это время кто-то и подмешал в сливки яду.

Чэд подошел к двери, которая вела на террасу. Она была только прикрыта, но не заперта. Чэд увидел несколько кустов да высокую кирпичную стену, которая ему бросилась в глаза еще ночью. На стене в лучах апрельского солнца блестели крупные осколки битого стекла.

— Кто живет за этой стеной? — спросил Чэд у миссис Порджес, которая все еще продолжала смотреть на подохшего кота ничего не видящими глазами.

— Строительный подрядчик Фенвик. Но ни он, ни его домашние не могли бы сделать ничего подобного, это исключено, сэр. Фенвик — честный, верующий человек и примерный семьянин, он известен еще и своей благотворительной деятельностью и пользуется в городе самой хорошей репутацией.

Чэд не произнес более ни слова. Он взял молочник со сливками, принес из спальни одного из обезглавленных ангелочков и сказал миссис Порджес, что хочет навестить инспектора Абернати.

— Инспектора Абернати? Может быть, действительно будет лучше всего, если вы тотчас отправитесь к нему. Инспектор — ваш хороший друг, и он нам поможет. Только не забудьте, что дорогой доктор Моррис — да благослови господь его душу и открой ему врата рая! — что дорогой доктор Моррис в свое время подозревал о насильственной смерти миссис Шекли. — И, немного подумав, добавила, — я люблю жизнь и, надеюсь, вы тоже. Поэтому нам нужно выяснить все до конца.

Она поднялась, потрогала пальцами мертвого кота и бросила взгляд в сад, освещенный весенним солнцем.

— Я похороню его там, у стены. Меня утешает лишь одно: его смерть была быстрой, и он почти не страдал. Если б мы, люди, могли покидать этот мир с такой легкостью!

3

Полицейский участок в Крайстчерче находился на одной из центральных улиц в старом, увитом плющом двухэтажном здании. Если бы не вывеска у ворот, ни одному приезжему не пришло бы и в голову, что именно за этими стенами скрываются местные блюстители порядка. За домом находился сад, а немного дальше — Оук-ривер, небольшая речушка. В былые времена, когда Крайстчерч был окружен крепостными стенами и башнями, эта речушка имела немаловажное значение: не один рыцарь, облаченный в тяжелые железные доспехи, нашел смерть в ее водах. С тех пор прошло добрых полтысячи лет, и речушка вновь обрела назначение, данное ей природой. Она мирно извивалась среди лугов и полей и славилась во всем графстве своими рыбными богатствами.

Джордж Абернати два года назад получил назначение на должность начальника полицейского участка в Крайстчерче и вскоре после этого был избран председателем союза «Форель». И это он внес предложение очистить Оук-ривер от тины и грязи и запустить несколько десятков килограммов мальков. На соревнованиях рыболовов в прошлом году Джордж Абернати занял первое место.

Кроме того, Джордж Абернати усердно занимался изучением родного края и многие часы проводил в городском архиве, роясь в старых рукописях и письменах. И не так давно он сделал великое открытие, установив, что в шестнадцатом веке Крайстчерч оказался рекордсменом по уничтожению ведьм. Ровно двести двадцать семь ведьм различного возраста были или сожжены на костре, или утоплены в Оук-ривер — показатель, которым не мог похвастаться ни один город в графстве.

Естественно, каждый приезжий мог с полным правом спросить: откуда же инспектор берет время для своих исследований и занятий спортом? Но местные жители над этим вопросом голову не ломали. Они знали, что в их родном городке преступления совершаться не могут. Помнили, конечно, о краже велосипеда в прошлом году и о разбитом стекле в церкви. Но это в счет не шло. Велосипед украл какой-то бродяга, а стекло разбил подвыпивший кузнец — этим актом он пытался отомстить сварливой, как Ксантиппа, жене, но с пьяных глаз перепутал церковь со своим домом. На следующее утро он сам явился в полицейский участок и чистосердечно покаялся в содеянном.

Поэтому неудивительно, что Чэд, переступив порог служебного помещения, не нашел там ни одной живой души. Зато он заметил на полу большой лист бумаги, на котором было написано: «Я — на реке».

Выйдя через заднюю дверь, Чэд прошел по саду к реке. Полицейский инспектор сидел на берегу на раскладном стульчике с удочкой в руке и с философским спокойствием следил за поплавком. Чэд тихо подкрался и с такой силой ударил инспектора по плечу, что тот едва не свалился в воду.

С Джорджем Абернати Чэд был знаком с самого начала войны. Они вместе служили в одном подразделении и были хорошими друзьями. По совету Джорджа Чэд и арендовал Касл-Хоум.

Инспектор был толстощекий, упитанный и добродушный человек лет сорока Расстегнутый воротничок форменной рубашки позволял предположить, что, несмотря на свою профессию, Джордж был совершенно лишен воинствующей жилки, и это предположение было верным в любом отношении.

Свою карьеру Джордж Абернати начал чиновником уголовной полиции в Глазго, и из него, возможно, получился бы со временем знаменитый сыщик, если бы не пуля гангстера, которая чуть было не отправила его к праотцам. После этого случая Джордж попросил своего дядюшку, начальника полиции в Глазго, о переводе в более спокойное место, где нет никаких гангстеров. Дядюшка, не лишенный юмора человек, запросил в архиве данные о количестве преступлений в различных уголках Шотландии и к своему собственному удивлению констатировал, что Крайстчерч остался в стороне от всех пороков, присущих двадцатому столетию.

Вот какими судьбами Джордж Абернати очутился в Крайстчерче; глубокий покой и гармония, царившие в местечке, были именно тем, чего он так страстно желал.

А теперь вот перед ним очутился Чэд и, держа в руке серебряный молочник, говорил с удивительным спокойствием:

— В эти сливки насыпан яд, дружище, кто-то хотел спровадить меня на тот свет.

— В Крайстчерче такого не бывает, — равнодушно ответил Джордж Абернати.

— Сегодня, среди ночи, когда я спал, — Чэд вынул из портфеля фарфоровую фигурку с красной шеей, — кто-то проскользнул в мою комнату и поснимал головы со всех таких фигурок.

Джордж ненадолго задумался, а потом снова отрицательно помотал головой:

— Ты заблуждаешься, Чэд. Клиники для душевнобольных нет ни в Крайстчерче, ни в его окрестностях, поэтому в твою спальню забраться никто не мог, — ловким движением, позволявшим судить о его богатой практике, он подсек рыбу и самодовольно заметил: — Ерш! Думаю, граммов на двести.

У Чэда наконец лопнуло терпение, и он рассказал своему другу все, что приключилось с ним в Касл-Хоуме.

Джордж Абернати словно застыл на своем стульчике, потом протяжно и смиренно вздохнул, застегнул воротник форменной рубашки и поднялся с таким огорченным видом, какой может быть только у человека, чувствующего, что скоро в корне изменится весь размеренный уклад его жизни.

— Рано или поздно это должно было случиться, — заметил он. — Злое предчувствие уже давно нашептывает мне об этом.

— Что за злое предчувствие?

— Пойдем выпьем по стаканчику портера, а потом я тебе расскажу, почему я больше не доверяю спокойствию, царящему в нашем мирном и добром Крайстчерче. Это спокойствие просто противоестественно. Так же противоестественно, как если бы красноперка, выпущенная в пруд со щуками, подохла лет через десять естественной смертью. Подобных казусов не бывает.

За стаканчиком инспектор рассказал, почему его грызет злое предчувствие.

— Представь себе, когда два года назад меня перевели в Крайстчерч, я был счастлив до невозможности. Был рад, что удалось улизнуть из Глазго. Я не мог забыть, как один из гангстеров продырявил меня насквозь. Вот сюда пуля вошла, — он показал на грудь, — а отсюда вышла, — он показал на спину. — В Крайстчерче таких вещей не случалось. В худшем случае какой-нибудь турист попадет в автомобильную аварию или произойдет безобидная потасовка. На этом все и оканчивалось. И тогда я сказал себе: «Это место словно создано для тебя, Джордж; охранять закон в таком городке — сплошное удовольствие». Собственно говоря, мне и жалование-то получать было не за что. Но потом мне стало страшно.

— Почему?

— Представь себе, — все более распалялся Джордж, — что в то время, когда мы играем атомными бомбами, словно пасхальными яичками, а подлые грабители чистят банки и водят за нос весь Скотланд-Ярд, в то время, когда у наших квалифицированных стражей закона дел не меньше, чем у их заокеанских коллег, в Крайстчерче царит такой мир и покой, словно здесь целый год рождественские праздники. Наш городской комитет представлен шестью зажиточными гражданами, и, естественно, можно было бы предположить, что в первую очередь они позаботятся о себе и о своих ближних. Так нет, ничего подобного! Они с таким завидным бескорыстием пекутся о благе всей общины, словно это их личное дело! У нас имеются ясли, дом для престарелых, школа, спортивный зал, бассейн, стадион, музыкальная школа, и все это в таком отменном состоянии, что не веришь глазам своим. У Бредбери, владельца универсального магазина, люди могут брать товары в кредит, даже если они в состоянии расплатиться лишь через несколько месяцев. Стерджен, наш пастор, играет в футбол и руководит джаз-оркестром. Фенвик, крупнейший строительный подрядчик в городе, — сама благотворительность. Подобных примеров бесконечно много, и я спрашиваю тебя: разве это нормально?

— Конечно, нет, — лаконично ответил Чэд.

— Я рад, что ты такого же мнения. Это не нормально, не может быть нормальным. За всем этим кроется какая-то тайна, такая же страшная, как темная камера для пыток, могу тебя заверить в этом хоть сейчас, — он глубокомысленно помолчал, а потом добавил без видимой связи: — Таковы уж традиции в Крайстчерче. Вспомни хотя бы о двухстах двадцати семи сожженных ведьмах.

Чэд поднял глаза.

— Не думаю, чтоб яд в сливках и вот эти фигурки, — он поставил фарфорового ангелочка на стол и приставил к нему головку, — имеют что-либо общее с нечистой силой.

— Я тоже не думаю, — согласился Джордж. — Человек не зол по природе, злым его делает общество, в котором он живет. Это старая истина. К этому еще можно добавить, что человек от природы и не добр. Здесь тоже решающую роль играет общество. И если ты видишь, что в условиях, которые никак нельзя назвать подходящими, в людях вдруг вспыхивает необъяснимая любовь к ближнему, значит, нужно быть начеку. Первое подозрение возникло во мне сразу после смерти миссис Шекли. Ты, наверное, уже слышал, что она была необычной личностью. Одни считали ее злобной, другие — капризной, но добросердечной женщиной. Тем не менее все, и в особенности самые уважаемые граждане Крайстчерча, были по отношению к ней так предупредительны, словно она — супруга архиепископа Кентерберийского. И вот однажды ее нашли в постели с посиневшим лицом. Всякие ходили слухи, но потом ее все-таки похоронили. И что ты думаешь? Положение в Крайстчерче нормализовалось за одну ночь. Бредбери перестал отпускать товары в кредит, на подрядчика Фенвика посыпались жалобы — он стал вдруг затягивать ремонт квартир, люди стали обвинять друг друга в злонамеренной клевете, — короче говоря, этой проклятой райской гармонии в Крайстчерче неожиданно пришел конец. Словно тяжкий груз свалился с моих плеч, я понял, что заживу теперь нормальной жизнью. Так продолжалось около трех недель.

— Около трех недель? А потом?

Лицо Джорджа помрачнело. Горькие морщины появились на его лбу.

— Потом? Потом все опять пошло по-старому. Фенвик снова перестал быть бессовестным дельцом, пастор Стерджен — ограниченной самодовольной обезьяной, а Бредбери — торговцем, который в первую очередь печется о собственной выгоде. Все они снова превратились в благодушных людей, всегда готовых прийти на помощь, а мне снова стало нечего делать. На Крайстчерч вновь легла печать неестественной добродетели.

— Отдай это сегодня же на исследование, — постучал Чэд пальцем по молочнику с отравленными сливками, — я думаю, что кошмарная для тебя гармония во второй разпереживает свой кризис, и на этот раз мы с тобой уже позаботимся, чтобы она убралась ко всем чертям.

Джордж понюхал сливки.

— Меня больше беспокоят обезглавленные ангелочки.

— Не понимаю, — Чэд выпрямился на стуле. — Их головки снова можно поставить на место, а вот если бы я сделал несколько глотков этого чаю, то отправился бы к праотцам.

— Послушай, а ты не мог бы мне помочь? — в голове Джорджа родилась идея. — Свяжись с адвокатом Хаббардом, он управляющий Касл-Хоума и душеприказчик покойной миссис Шекли. Посети его под каким-нибудь предлогом и посмотри, что он из себя представляет. Может, он познакомит тебя с кое-какими фактами, касающимися миссис Шекли.

— Вообще, адвокаты не любят распространяться насчет своих клиентов, — с сомнением заметил Чэд. — Из них каждое слово нужно вытягивать. Или Хаббард исключение?

— У него есть слабость — красивые женщины. Значит, кое-что человеческое и ему не чуждо. Попытку, во всяком случае, сделать не мешает.

— Я не совсем еще разобрался во всем этом, — Чэд находился в нерешительности. — Из твоих слов явствует, что в Крайстчерче под маской благочестивой любви к ближнему происходят такие вещи, в которых наверняка замешана преисподняя. Ну, а так как преисподняя без чертей не бывает, нам остается узнать, кто этот черт. Может быть, сам Хаббард? А может, миссис Порджес?

— Если в этом замешана миссис Порджес, то лучшего наблюдательного пункта, чем у тебя, и желать не надо. Ведь она наверняка сделает еще попытку спровадить тебя на тот свет…

— Благодарю покорно, — ядовито ответил Чэд. — Мне всего тридцать семь, я хочу еще пожить и вовсе не собираюсь потакать желаниям этой дамы. — Он поднялся, собираясь идти, но у двери обернулся. — Помнишь артиллерийский обстрел в Тобруке?

— Еще бы! Конечно, помню!

— Так вот! Я вспоминаю ту воронку, в которой мы сидели, согнувшись в три погибели, и она по сравнению с Касл-Хоумом кажется мне довольно надежным местечком. Там я хоть знал, с какой стороны мне грозит опасность и когда она приблизительно кончится, а здесь… — Он посмотрел в окно на тихий, освещенный лучами солнца, сад. — Здесь мной владеет такое чувство, будто я должен опасаться каждой пчелы, которая с жужжанием пролетает мимо.

4

Чэд не спешил возвращаться в Касл-Хоум. Он медленно прошел по узким переулкам, по неровной, с выбоинами улице, тянувшейся вдоль Оук-ривер, вышел на шоссе, вдоль которого стояли одиночные виллы, и лишь затем повернул к дому. Совершенно неожиданно перед ним выросла каменная стена, он поднял глаза и в нескольких десятках метров от себя увидел часовню. Он вышел к крайстчерчскому кладбищу.

Скорее машинально, чем с какой-то определенной целью, Чэд открыл калитку. Неподалеку от часовни стояли пятеро мужчин. Одетые в черные костюмы, они со скучающим видом смотрели куда-то перед собой. Чэд обратился к одному из них с вопросом, не знает ли он, где похоронена миссис Шекли. Мужчина объяснил, и Чэд, пройдя меж рядами могил, вскоре очутился в южной части кладбища.

Семейный склеп Шекли — дешевая миниатюрная копия греческого храма с двумя колоннами — был построен лишь в 1940 году и находился в той части кладбища, где не было больше никаких могил и которая скорее напоминала парк. Не далее чем в ста метрах виднелась черепичная крыша Касл-Хоума.

Вход в склеп закрывала ржавая решетчатая дверь. Чэд уже собрался было повернуться и уйти, но толкнул дверь, не ожидая, что она отворится. Однако дверь отворилась. Бросая взгляд на замок и петли двери, Чэд увидел, что их недавно смазывали. Полный любопытства, он спустился вниз. Маленькая сводчатая дверь в глубине склепа была заперта. Чэд предположил, что эта дверь ведет в другое помещение, вероятно, находящееся под склепом. Он в задумчивости отправился обратно, к выходу с кладбища.

Пятеро одетых в черное мужчин, стоявших ранее неподалеку от часовни, уже исчезли. Из отдаленного конца кладбища доносились звуки церковных песнопений. Потом в конце аллеи появились люди, одетые в траур. Они спешили покинуть кладбище по возможности быстрее, так как все небо заволокли дождевые тучи и было видно, что с минуты на минуту хлынет проливной дождь. Плотной толпой они шли к выходу, где их ждали несколько экипажей и три автомашины.

Пастор Стерджен, естественно, должен был показать, что он считает непристойной ту поспешность, с которой прихожане покидали кладбище, и шествовал последним. Когда он проходил мимо Чэда, тот заговорил с ним. Обратив на пастора простодушный взор, он сказал ему, что имеет намерение поселиться в Крайстчерче, но так как он человек верующий, то не хотел бы жить без благословения церкви. Он хочет принимать деятельное участие в жизни общины и постоянно встречаться с людьми, которые не могут жить без веры в эти грешные времена.

У пастора Стерджена было узкое лицо. Седые жидкие волосы свисали почти до воротничка. В общем Стерджен производил впечатление добропорядочного человека.

Пастор Стерджен захотел подробно ознакомиться с жизнью и общественным положением своего нового опекаемого, и Чэд рассказал ему о Касл-Хоуме, о миссис Порджес и о покойной Шекли, которую он в мгновение ока превратил в свою дальнюю родственницу. Тут же, не сходя с места, он познакомил пастора с целым рядом несуществующих братьев и сестер, дядюшек и тетушек и наворотил еще целый ворох небылиц относительно своих благочестивых деяний, которые он якобы совершил во славу святой церкви. Большую службу сослужил ему в этом репортаж о фарисействе в англиканской церкви, написанный им два года назад и позволивший ему познакомиться и с самой церковью, и с ее организацией.

Но на Стерджена самое большое впечатление произвели слова Чэда о том, что миссис Шекли приходится ему якобы двоюродной тетушкой и что он в будущем намерен окончательно обосноваться в Касл-Хоуме. Его невеста, дочь состоятельного купца, торгующего импортным табаком и кофе, спит и видит, чтобы жить на лоне шотландской природы. Она, так же как и он, Чэд, твердо убеждена, что старые добрые британские обычаи можно теперь найти только в таких местечках, как Крайстчерч. Поэтому в ближайшие дни он намерен нанести визит и адвокату Хаббарду, чтобы договориться с ним о покупке дома.

Потом, словно невзначай, Чэд перевел разговор на завещание умершей. Он лично сомневается в том, что таковое существует, так как в последние годы старая дама стала очень забывчивой. Разумеется, он не питает никаких надежд получить что-либо в наследство — ни в коем случае! — но ведь у старой миссис Шекли были и другие более близкие родственники, а они-то не так легко смирятся с отсутствием завещания.

— Вы говорите — стала забывчивой? — глаза Стерджена с нависшими над ними густыми бровями сверкнули. — Если у кого в возрасте семидесяти лет и была безупречная память, так это у вашей тетушки, можете мне поверить.

— Лично я не могу сказать ничего определенного по этому поводу, — заметил Чэд. — Но мой дядюшка Ричард, навестивший ее последний раз четыре года назад, нашел ее несколько рассеянной. Семьдесят лет — это в конце концов возраст!

— Возможно, по какой-нибудь причине она специально хотела вызвать в вашем дядюшке такое чувство, — нетерпеливо возразил Стерджен. — А я могу лишь повторить: в памяти вашей покойной тетушки все запечатлевалось не хуже, чем на кинопленке.

Стерджен собрался было идти, но потом вспомнил:

— Вы, кажется, говорили, что собираетесь купить и привести в порядок Касл-Хоум?

— Да, да, — подтвердил Чэд. — Моя невеста хочет обзавестись кучей ребятишек, а Касл-Хоум в теперешнем состоянии не сможет вместить большую семью. Знаете, я — человек, который все делает фундаментально. И уж если я поселюсь в Касл-Хоуме, то хотел бы иметь покой, а не наблюдать, как по моему дому постоянно разгуливают мастеровые.

— Я полностью с вами согласен, — заверил Стерджен. — К тому же и мастеровые сегодня — проблема. Я знаю лишь одно исключение — наш строительный подрядчик Фенвик. Он начал с самых низов, работал сперва простым каменщиком. И уж если он берет заказ, то выполняет его так добротно, что никто не имеет к нему никаких претензий. Не так давно он ремонтировал находящийся под опекой церкви дом для престарелых, и я остался очень доволен.

— У вас в Крайстчерче есть дом для престарелых?

— Когда вы узнаете, что наша община вообще делает для людей, чтобы спасти их души от разложения, вы еще не так удивитесь, мистер Оливье. Мы содержим не только дом для престарелых — у нас есть и молодежный клуб, и собственная библиотека. Кто хочет завоевать души человеческие, тот должен идти в ногу со временем. Мы не можем позволить, чтоб нас опутали всякими пережитками и предрассудками.

«Если б твоя воля, ты пообрывал бы у школьников все уши и бил бы их по пальцам линейкой», — подумал Чэд, но вслух произнес:

— Я навещу вас в самом скором времени, ваше преподобие. Меня чрезвычайно радует, что я буду иметь возможность принимать деятельное участие в такой образцовой общине.

— Да сохранит тебя господь, сын мой! — зычным голосом распрощался пастор и направился к своему дому, расположенному напротив кладбища.

5

Крашеный забор приусадебного участка имел такой свежий вид, словно его каждое утро обтирали мокрой тряпкой. Автомашина, стоящая перед гаражом, блестела безупречной полировкой. На усыпанной гравием дорожке, ведущей к дому, не было видно ни одной травинки, кусты роз были подвязаны к лакированным деревянным палочкам, а по внешнему виду сарая никак нельзя было предположить, что там хранятся асбестовые плиты, черепица и мешки с цементом. Кирпичи, сложенные у сарая, были накрыты брезентом.

Под миндальным деревом стояла скамейка, на ней сидел человек. Волосы его были взлохмачены, щеки покрыты густой щетиной. У него было узкое симпатичное лицо, с уголка рта свисала сигарета. Вытянув вперед ноги и подставив лицо солнечным лучам, он, казалось, был доволен и собой, и окружавшим его миром.

На приветствие Чэда человек протяжно зевнул, потом кивнул головой и лишь затем по-настоящему раскрыл глаза, чтобы получше рассмотреть посетителя.

— Вот те раз! Откуда вы взялись? Разве вы не…

— Ну, ну, договаривайте!

Ах, нет, я просто обознался, — он выплюнул окурок прямо на дорожку, то есть совершил поступок, казавшийся богохульным по отношению к чистоте, в которой содержался сад. По виду незнакомца было заметно, что появление Чэда произвело на него большое впечатление.

Когда Чэд осведомился, не сможет ли он переговорить с мистером Фенвиком, человек жестом указал на дом и язвительно заметил:

— Он будет несказанно рад вас видеть.

— Он же меня совсем не знает?

Незнакомец ничего не ответил.

На звонок Чэда вышла молоденькая девушка и, после того как он назвал ей свое имя, попросила минутку обождать и поспешила в дом. Вскоре она вернулась и провела его в бюро подрядчика Фенвика.

Чэд и Фенвику сразу наплел множество всяких небылиц относительно своих планов в Касл-Хоуме.

Реакция, с которой Фенвик воспринял слова Чэда, никак не походила на реакцию делового человека — предполагаемый заказ его скорее озадачил, чем обрадовал.

— Вы навсегда хотите поселиться в Касл-Хоуме? — он беспомощно уставился на Чэда. — Но ведь… ведь это же чудесно. Значит, в будущем мы станем соседями. Я искренне рад этому!

«И совсем ты не рад, скорее наоборот», — Чэд вспомнил о высокой каменной стене с осколками стекла, о странном поведении пастора, о высказываниях Джорджа и отношении уважаемых людей города — и ему вдруг стало совершенно ясно, что все они — и пастор Стерджен, и Фенвик, и — не в последнюю очередь — незнакомец на скамейке — по неизвестным причинам были против его пребывания в Касл-Хоуме.

Он уже хотел было распрощаться, как миссис Фенвик ввела в бюро бедно одетую женщину с мелкими чертами лица.

— С тобой хочет поговорить миссис Мерчисон, — сказала она своему супругу, а когда зазвонил телефон, сняла трубку, некоторое время слушала, а потом ответила довольно сухо, что ее муж сейчас занят и надо позвонить попозже. С тех пор как миссис Фенвик появилась в комнате, Чэд не спускал с нее глаз. У нее, несомненно, было какое-то сходство с человеком, что сидел на скамейке. Он, должно быть, приходился ей родственником.

Но в следующую минуту у Чэда появились и другие причины для удивления. Когда миссис Мерчисон попросила перекрыть ей крышу на средства общины, лицо Фенвика сразу помрачнело. Чэд даже решил, что подрядчик сейчас укажет просительнице на дверь. Но женщину не испугал мрачный вид Фенвика. Не сказав ни слова, она открыла свою сумочку — так, чтобы Фенвик мог видеть ее содержимое.

И Фенвик сразу же превратился в человека предупредительного, готового в любую минуту прийти на помощь. Желание миссис Мерчисон он выполнит завтра же и сам проследит, чтобы работа была сделана доброкачественно.

Миссис Мерчисон поблагодарила подрядчика, поспешил раскланяться и Чэд. Некоторое время он следовал за миссис Мерчисон, а потом быстрым шагом догнал ее, сделал вид, что споткнулся, выбил у нее из рук сумочку и все содержимое сумочки вывалилось на тротуар.

Рядом с портмоне, носовым платком и футляром для очков лежала отбитая рука какой-то фарфоровой фигурки, которая тотчас же заставила его вспомнить об ангелочках на этажерке. Он сделал вид, будто не расслышал ядовитого упрека миссис Мерчисон, сунул отбитую фарфоровую руку себе в карман, извинился и направился к дому — с твердым намерением не довольствоваться больше уклончивыми ответами миссис Порджес, а устроить ей настоящий допрос.

6

Когда за стоящими вдоль дороги каштанами Чэд увидел одиноко возвышающийся Касл-Хоум, ему бросилось в глаза, каким серым, угрюмым и даже мрачным было это здание. По сравнению с домом Фенвика Касл-Хоум был похож на тот мрачный полуразвалившийся замок, в котором водятся привидения. Казалось, ни жаркий солнечный день, ни огонь в камине не спасут находящегося за его стенами человека от холода и сырости.

Миссис Порджес не было дома. В записке, которую старуха оставила на полу в передней, придавив ее подсвечником, сообщалось, что она пошла навестить больную подругу и вернется домой только к вечеру.

Отсутствие домоправительницы не огорчило Чэда. Наконец-то он сможет спокойно осмотреть весь дом и попытаться отыскать тот след, который хоть отчасти объяснил бы загадочные события, происходящие в Крайстчерче.

Он начал с забитого старой мебелью и другим хламом чердака. Черепицы на крыше кое-где отсутствовали, и миссис Порджес всюду расставила различные сосуды: оцинкованную ванночку, старую миску для мытья посуды, ведро.

Во втором этаже находились пять низких комнат. Чэд все их внимательно осмотрел, но и здесь не нашел ничего подозрительного. Такая же неудача постигла его и в комнатах первого этажа.

Часы пробили семь и на улице стало уже совсем темно, когда он спустился с фонарем в подвал дома. В углу был свален в кучу каменный уголь, у стены лежали дрова. Чэд увидел также маленькую заржавевшую печурку — наверное, миссис Шекли пользовалась ею во время войны, когда уголь был дефицитным. В конце подвала Чэд заметил железную дверь, покрытую серой краской. Он нажал на ручку, дверь открылась. Ага, наконец-то он нашел нечто, имеющее значение для его расследования. Если кто-нибудь хотел незаметно проникнуть в Касл-Хоум, он мог через эту дверь добраться даже до второго этажа.

Чэду вспомнилось, как еще в детстве он устроил однажды у черного хода в бакалейную лавку хитроумную ловушку: прикрепил к двери доску и поставил на нее ведро с водой. Когда хозяин лавки, спровоцированный товарищем Чэда, бросился к выходу и рванул дверь, ведро, наполненное водой, с грохотом опрокинулось. Вот была потеха! Правда, потом Чэду было не до смеха, он даже не мог сесть — так горели у него ягодицы.

Свой рано приобретенный опыт ставить хитроумные ловушки Чэд применил и сейчас. Только на этот раз вместо ведра он использовал горшки и кастрюли, собранные со всего дома, — они наверняка создадут страшный шум, если кто-либо попытается проникнуть в Касл-Хоум через подвал.

Комната, которую миссис Порджес приготовила Чэду в первом этаже, оказалась довольно уютной. На окнах висели пёстрые занавески, стол украшали ваза с цветами да маленькая настольная лампа. Но Чэд все-таки решил провести эту ночь в спальне миссис Шекли. Он знал, какое влияние оказывает на работу атмосфера помещения, и понял, что спальня покойной миссис Шекли с этажеркой и обезглавленными фарфоровыми ангелочками ему для нынешних раздумий просто необходима.

Он закрыл ставни, плотно задвинул занавески так, чтобы снаружи никто не мог увидеть, что в комнате горит свет, и достал блокнот.

Но хотя он изгрыз почти весь карандаш, в голову не пришло ничего лучшего, как описать причины, побудившие его приехать в Касл-Хоум. А так как Джун находилась в трехстах милях и ни одним словом не могла возразить, то Чэдом вдруг овладела настоятельная необходимость поведать ей, наконец, на бумаге о таких вещах, о которых она и не подозревала. Он так увлекся, что позабыл и о своих ловушках, и о странном поведении миссис Порджес; он даже забыл, что находится в стенах Касл-Хоума и что кто-то покушается на его жизнь.

Шум, вызванный свалившимися горшками да кастрюлями, мгновенно вернул Чэда к действительности. Лицо Джун, которое только что витало перед его глазами, сразу исчезло.

Чэд стремглав бросился в подвал — дверь, ведущая в сад, была открыта, но неизвестный, пытавшийся проникнуть в дом, уже исчез.

Чэд, разочарованный, собрался было идти назад, но обратил внимание на плоскую канистру. Возможно, она стояла здесь и раньше, но не исключено, что ее притянул с собой незнакомец. И разве не напрашивалось предположение, что таинственный гость собирался облить керосином и поджечь деревянные подпорки подвала и рухлядь, находящуюся там. Если бы его не испугал шум, вызванный упавшими горшками, то Касл-Хоум был бы уже объят пламенем. А если к тому же еще предположить, что Чэд отправился бы спать в недавно приготовленную ему комнату и незнакомец забаррикадировал бы дверь в холл, то выходило, что Чэд просто-напросто сгорел бы заживо в своей комнате с железными решетками. Это было так же верно, как и то, что Касл-Хоум уже два столетия стоит на одной из улиц Крайстчерча.

Чэд был в холле, когда вернулась миссис Порджес. На ней было голубое поплиновое пальто и украшенная цветами шляпа, в руке она держала хозяйственную сумку.

— Оказывается, сейчас больше времени, чем я предполагала, — сказала она, бросая взгляд на часы, которые показывали половину двенадцатого.

— Садитесь! — приказал Чэд. — Я должен задать вам несколько вопросов.

— Неужели бедная миссис Шекли снова вас побеспокоила?

Чэд, почта уверенный, что она над ним смеется, свирепо зарычал:

— Да сядьте же вы, наконец! Может быть, сидя вы сможете более обдуманно отвечать на мои вопросы.

То ли продолжая играть, то ли действительно напуганная грубостью Чэда, миссис Порджес, подавив вздох, села на стул и посмотрела на Чэда невинными круглыми глазами.

— Что же случилось, сэр? — прошептала она.

— Сейчас задаю вопросы я, а не вы! — обрезал Чэд. — Почему при первой нашей встрече вы назвали миссис Шекли злой и мерзкой личностью?

— Хорошо, сэр. Я скажу вам всю правду, чистую правду. Да поможет мне бог! Мне и самой не по себе с тех пор, как моего бедного кота зарыли в землю. Это был такой милый привязчивый зверек. — Миссис Порджес коснулась платком своих глаз.

— Радуйтесь, что только он лежит в земле! — прошипел Чэд. — Ну, а теперь выкладывайте всю вашу чистую правду!..

— Я солгала вам, сэр, и сознаюсь в этом с раскаянием, но я сделала это лишь для того, чтобы помочь бедным людям в Крайстчерче, которые раньше постоянно приходили к миссис Шекли. Ах, сэр, вы наверняка не знаете, как тяжело бывает одинокой женщине с четырьмя детьми, если у нее дымит печь и ни одна душа не желает ей помочь.

— Уж не миссис ли Мерчисон — бедная женщина с четырьмя детьми? — продолжал свой штурм Чэд.

— Нет, нет, сэр, у нее только трое детишек, но зато последняя буря сорвала с ее дома половину крыши, и теперь вода льет во все дыры, и бедные ребятишки уже неделю бегают с насморком. Разве это справедливо, сэр? — и прежде, чем Чэд успел ответить, она предложила ласковым голосом приготовить что-нибудь на ужин: тогда и беседа потечет непринужденнее.

— Я не собираюсь с вами беседовать, тем более — непринужденно! — отрезал Чэд. — Я хочу знать, какую все-таки роль играла в Крайстчерче покойная миссис Шекли и почему кто-то все время пытается спровадить меня на тот свет, используя то бритву, то яд, то керосин.

— Керосин? — миссис Порджес удивилась. А потом даже не сказала, а словно прощебетала, точь-в-точь как птичка в саду, — вы имеете в виду ту канистру, что стоит в подвале?

— Уж не хотите ли вы сказать, что она была там и раньше и что у меня нет глаз?

— Ах, знаете, сэр, человек иногда бывает в таком смятении, что может и метлу принять за громилу, а громилу — за метлу.

Она поднялась и вышла в кухню.

Чэду ничего другого не оставалось, как последовать за ней. Пока миссис Порджес ставила воду, он огляделся. Большая плита была выложена белым кафелем, в центре кухни стояли стол и несколько стульев. Над столом висела медная лампа, излучавшая мягкий свет.

Пока закипала вода, миссис Порджес достала из буфета блюдо с холодной закуской и несколько тарелок с различными салатами.

Когда она поставила перед Чэдом стакан с чаем и придвинула молочник со сливками, он — как это ни смешно — не мог избавиться от мысли, что эти сливки тоже не безупречны. Он поднес серебряный молочник к носу и понюхал.

Миссис Порджес, от которой это не ускользнуло, заметила:

— Я не отравительница, сэр, лишь тлей в саду спроваживаю химикатами в их тлиный рай, это единственное, что я позволяю себе, а в остальном мне дорого любое живое существо, не говоря уже о таком милом человеке, как вы. — Обиженно помолчав, она сама возобновила разговор о покойной миссис Шекли. — Да, она была взбалмошной особой, но это не мешало ей быть и очень приветливой — точь-в-точь как я. Она мало чем от меня отличалась. Я на все реагирую очень откровенно и искренне, иначе я не могу…

— И несмотря на это, вы уже успели мне наговорить с три короба всякой лжи, — проворчал Чэд с набитым ртом.

— Должна сознаться, я, конечно, немного покривила душой, но все оттого, что хотела людям добра. Я была уверена, сэр, что вы — шпион.

— Шпион?!

— Ну, конечно, сэр. Теперь-то я вижу, что мое умение разбираться в людях сыграло со мной злую шутку. Но вчера я была твердо убеждена в том, что вы принадлежите именно к тем людям, которые по ночам нарушают мой сон и все что-то ищут в доме… Волшебную палочку, что ли, благодаря которой моя дорогая подруга оказывала бескорыстную помощь очень многим бедным людям.

— Каким образом?

— В том-то и вопрос, сэр! Ее манера действовать была чрезвычайно таинственной. К ней часто приходили несчастные люди попросить помощи, и все они, покидая Касл-Хоум, имели такой довольный вид, словно получали здесь по слитку золота. Я делала все, чтобы узнать, что она им говорила или давала. Часами простаивала босиком за ее дверью на холодных каменных плитах, пыталась подсмотреть в замочную скважину, задавала моей дорогой усопшей подруге такие же хитроумные вопросы, какие вы задаете мне, но с моими криминалистическими способностями я добилась — не в обиду вам будь сказано, сэр — не большего, чем вы.

— Итак, вы утверждаете, что не имеете ни малейшего понятия о том, что происходило между миссис Шекли и ее посетителями?

— Нет, я этого не утверждаю. Правда, при ее жизни для меня все было покрыто мраком, хотя я и прочитала всю литературу по этому вопросу, начиная от Агаты Кристи и кончая Рексом Стаутом.[1] Свет забрезжил для меня лишь тогда, когда в Крайстчерче появился Мак-Гивен. Это произошло приблизительно через три недели после того, как моя дорогая верная подруга распрощалась с этим миром.

— Кто такой Мак-Гивен?

— Старый пират. То есть, я считаю его вполне порядочным человеком, хотя он в последний раз и попался на мелочном деле, посчитав, что для серебряных ложек аптекаря Квентина его дырявый карман будет более надежным местом, чем ящик буфета. Впрочем, я вам скажу, почему он это сделал. Летом для бывшего моряка бродяжить — одно удовольствие: всегда найдется какой-нибудь курятник, где можно переспать. Но зимой такому старому человеку, как Мак-Гивен, приходится тяжко, и он мечтает о теплом прибежище. За шесть серебряных ложек инспектор Абернати мог дать Мак-Гивену всего три месяца — тем более, что речь шла о чайных ложках и принадлежали они этому лицемеру Квентину. Так нет же! По ходатайству доброго Джорджа старик получил целых полгода и провел их в нашей красивой теплой тюрьме.

У Чэда вновь вспыхнуло подозрение, что миссис Порджес пытается увести разговор в сторону, и он напустил на свое лицо суровое выражение.

— Какое отношение имеет Мак-Гивен к тайне миссис Шекли?

— Когда его выпустили из тюрьмы, — это случилось недели через три после смерти моей подруги, — он, почти рыдая, прибежал ко мне и стал умолять дать ему хотя бы головку одной из этих голых фигур. Кстати, меня всегда удивляло, почему моя подруга — обычно такая строгая в моральном отношении — хранила у себя эти вещицы… Когда я ему сказала, что выбросила на помойку полный чемодан фарфоровых ангелочков, он аж позеленел и пробормотал, заикаясь: «О боже! Вы не должны были этого делать!» А потом тотчас же схватил лопату и помчался к помойке. Никогда я еще не видела, сэр, чтобы человек работал так рьяно — за час он перерыл всю помойку.

— Он искал ангелов?

— Ну, конечно, сэр! Искал так, словно речь шла о сундуке, наполненном золотыми дукатами. И в конце концов кое-что он нашел: четыре целых фигурки и множество головок, ножек, ручек, крылышек.

— Значит, эти ангелочки в какой-то мере служили опознавательными знаками? — продолжал допытываться Чэд. — Тот, кому миссис Шекли вручала подобную вещицу, мог предъявить известные требования к таким толстосумам, как Фенвик, не рискуя при этом получить пинок в зад?

— Вы изъясняетесь весьма образно, сэр, но вполне ясно. Так оно и есть. Вместо пинка в зад Мак-Гивен получил от городского совета, возглавляемого нашим уважаемым бургомистром Лоуэллом, небольшой домик и даже немного денег, чтобы завести кур.

— И именно тогда вы продолжили благословенный небом шантаж, забрав предварительно все фигурки у Мак-Гивена?

— Кое-какие фигурки я еще нашла и на помойке. Я сею добро всюду, где только могу.

— А чтобы запаса этих волшебных фигурок хватило надолго, вы их в конце концов разбили и вместо целой фигурки вручали страждущим или голову, или ногу?

— Так оно и есть, сэр. И теперь вам понятно, почему я испугалась, когда в Касл-Хоуме появились вы. Я была уверена, что вы пришли только для того, чтобы шпионить за мной.

— Но каким образом миссис Шекли удавалось шантажировать этими фигурками уважаемых людей Крайстчерча? Может, она знала о каких-то фактах, представлявших для них опасность? Этим можно было бы, конечно, объяснить и появление духа покойной миссис Шекли, и всякие другие сказки, которыми вы пытались меня одурачить.

— Но поймите, сэр, я делала это только для того, чтобы испугать и выгнать вас из Касл-Хоума. Я еще не знала, что ваше сердце тоже на стороне бедных людей.

— Я подозреваю, что дело это довольно серьезное, — вслух высказал свои мысли Чэд. — Иначе такие типы, как Фенвик, владелец универсального магазина Бредбери или пастор Стерджен не пали бы просто так на колени. А раз дело серьезное, значит, и относиться нужно серьезно ко всем уже известным мелочам… И когда же начался этот шантаж в пользу бедных людей?

— Через несколько лет после войны. Я сама беспрестанно ломала голову над тем, что же могла знать миссис Шекли, и перерыла весь дом, от крыши до подвала, но ничего не нашла, — миссис Порджес внезапно замолчала, а потом продолжала: — Ваш вопрос помог мне вспомнить кое-какие факты. Во время войны неподалеку от Крайстчерча находился опорный пункт наших военно-морских войск, в городе были размещены тысячи солдат: на побережье, меж скал, до сих пор остались подземные бункеры.

— Это интересно. Там, где сосредоточены войска, часто происходят вещи, которые не доводятся до сведения общественности. Вы знаете адвоката Хаббарда? Как вы думаете, он нам сможет помочь?

Миссис Порджес отрицательно покачала головой.

— Легче открыть сейф кривым гвоздем, чем выжать из него хоть одно слово. Во всей области он слывет честным и порядочным человеком, который умеет хранить тайны.

Звонок у двери заставил обоих вздрогнуть. Был уже час ночи, за окном свистел ветер, издалека доносился шум прибоя.

— Кто это может быть? — миссис Порджес испуганно прижала руку ко рту. — Уж не… не тот ли, который собирался нас убить?

— Тот, кто собирается вас убить, тихо подкрадется к вам сзади…

— О, боже! — миссис Порджес быстро обернулась.

— …а не будет заявлять о своем появлении звонком в дверь. Так что можете идти и открыть.

— Я?!

— Ну конечно. Если за дверью стоит убийца, то естественно, встретиться с ним лицом к лицу должен буду я. А вы тем временем успеете спрятаться в камине.

За дверью стоял не убийца, а почтальон с телеграммой в руке. Чэд дал человеку шиллинг.

Телеграмма была от Джун и полностью соответствовала ее темпераменту:

«БЫЛ И ОСТАЕШЬСЯ УПРЯМЫМ ОСЛОМ ТОЧКА ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПРИЕЗЖАЮ ТОЧКА ВСТРЕЧАЙ В БРОКСЛИ 14.35 ТОЧКА ДЖУН».

— Плохие новости? — с любопытством спросила миссис Порджес.

— Все будет зависеть от того, с каким настроением приедет моя подруга, — ответил Чэд. — Если она будет не в духе, я попрошу вас собрать всю металлическую посуду и спрятать ее куда-нибудь подальше, — и вдруг спросил: — У миссис Шекли есть родственники?

— Насколько я знаю, нет, — ответила миссис Порджес. — Говорят, что у нее была племянница, но о ней уже много лет ничего не слышно. Сразу после войны уехала в Канаду или Австралию.

Чэд все-таки решил переночевать в комнате, которую приготовила ему миссис Порджес. Он уже был сыт по горло мрачной атмосферой Касл-Хоума.

7

Прибытия поезда из Лондона Чэду пришлось ждать почти три четверти часа. Миссис Порджес, которую он подвез до Броксли на своей машине, поехала дальше на омнибусе, а он убивал время, изучая на платформе план железных дорог да глазея на серое небо, куда несколько труб химического завода выплевывали желтые облака дыма. Стоял неприятный запах. Ничего похожего на Крайстчерч с его мягким и чистым воздухом.

Пыхтя подкатил поезд, человек пять-шесть пассажиров вышли из вагонов, но к разочарованию Чэда Джун среди них не оказалось. Следующий поезд из Лондона прибывал только вечером. Чэд рассердился и решил не ждать. В конце концов, до Крайстчерча нет и тридцати миль, можно добраться и на такси.

Вернувшись в Касл-Хоум, он к своему удивлению обнаружил, что входная дверь не заперта. Чэд снял плащ и подошел к камину. Миссис Порджес уже заранее положила туда дрова и приготовила смолистые лучины для растопки. Чэд взял коробок со спичками, но тут же выронил его из рук: за маленькой скамеечкой, справа от камина он увидел женскую ногу в элегантной туфельке на высоком каблуке. Женщине, которая неподвижно лежала на полу, было, должно быть, лет сорок. Рот был широко открыт, казалось, она вот-вот закричит. Чтобы установить, что она мертва, не нужно было даже проверять пульс.

Нагнувшись, Чэд увидел, что ее застрелили. Должно быть, это случилось недавно, так как тело было еще теплым.

Чэд оглянулся, ища глазами сумочку или что-нибудь другое, благодаря чему он мог бы установить личность убитой. Он не нашел ничего.

Убийца, вероятно, взял с собой все, что могло бы помочь опознать эту женщину.

А что если убийца еще здесь, в доме? Чэду даже показалось, что он чувствует запах пороха. И все же он решил осмотреть все здание, хотя ясно сознавал, что преступнику, если тот еще скрывается в доме, ничего не стоит пристрелить и его.

Но Чэд никого не нашел. А так как в Касл-Хоуме не было телефона, он прыгнул в машину и помчался в полицейский участок.

Джордж Абернати сидел за письменным столом и просматривал дела.

— Опять что-нибудь? — спросил он, внимательно посмотрев на своего друга.

— Да. Твой рай взлетел в воздух. В Касл-Хоуме лежит убитая женщина.

— Наконец-то! — заметил Джордж, хотя и сознавал, что делает неподобающее замечание.

В нескольких словах Чэд рассказал все, что с ним произошло по возвращении из Броксли. Уточнив некоторые детали, Джордж позвонил в полицейское управление в Глазго. Потом сказал Чэду:

— Не знаю почему, но когда ты мне рассказал о случившемся, у меня словно гора с плеч свалилась.

— Спрашивается теперь: кто будет следующей жертвой? — Чэд не разделял радужного настроения своего друга.

Они сели в машину Чэда и направились в Касл-Хоум, чтобы там, на месте, ждать чиновников из Глазго.

К своему немалому удивлению, они увидели перед воротами дома маленькую зеленую спортивную машину с лондонским номером.

— А это еще что? — Чэд наморщил лоб.

Они ворвались в холл, и Чэд остановился словно окаменелый. Нога в туфельке на высоком каблуке уже не торчала из-за скамейки, незнакомка исчезла. А на ее месте — у Чэда чуть не остановилось сердце — лежала Джун!

— Она же жива-живехонька! — воскликнул Джордж.

Он, конечно, немного переборщил, так как выражение «жива-живехонька» по отношению к Джун явно не годилось. Удар, который она получила по затылку, на несколько минут лишил ее сознания.

Наконец, она открыла глаза, моргая, осмотрелась и глубоко вздохнула.

— Если всех твоих гостей, — сказала она, обращаясь к Чэду, — будут принимать ударом по голове, — о, боже, как она болит! — ты вскоре станешь совсем одиноким человеком, мой дорогой.

— Как ты сюда попала? Он помог ей подняться на ноги.

— Со вчерашнего дня, — гордо заявила Джун, — я — владелица роскошной машины, которая досталась мне за сто девять фунтов и семь шиллингов. Где моя камера?

Джордж протянул ей фотоаппарат, и она положила его себе на колени так осторожно, словно это не фотоаппарат, а сырое яйцо.

Чэд принес из кухни бутылку виски и три рюмки и заметил, что Джун сейчас необходимо что-нибудь выпить. Не успела она почувствовать себя немного лучше, как в ней проснулись уже и дерзость, и строптивость, которые приводили Чэда то в восхищение, то в уныние — в зависимости от того, в каком он был настроении. Потом Джун рассказала, что с ней произошло.

Она тоже обнаружила мертвую женщину, но внезапно услышала позади себя легкий шорох. Джун хотела обернуться, но не успела. Удар каким-то твердым предметом уложил ее рядом с незнакомкой, и вот только теперь она пришла в себя…

— Неужели ты не могла обернуться на секунду раньше, — с упреком сказал Чэд. — Тогда бы мы хоть знали, кто убийца.

— Если б я обернулась на секунду раньше, я бы уже на веки вечные заснула беспробудным сном, можешь быть уверен. Так что благодари бога, что я оказалась неповоротливой.

— Она права, — согласился Джордж. — Для убийцы, должно быть, чрезвычайно важно, чтоб не опознали не только его, но и женщину. Иначе бы он никогда не рискнул вынести труп из дома средь бела дня. Но куда же он мог его девать?

— Это должна решить полиция из Глазго, — заметил Чэд.

— В настоящее время мы можем констатировать лишь одно: согласно вашим описаниям, следует предположить, что эта женщина не из Крайстчерча, — сказал Джордж.

Вскоре прибыли чиновники следственной комиссии: старший инспектор Миддл, два молодых ассистента и седовласый сгорбленный старичок, который отрекомендовался полицейским врачом.

Бесследное исчезновение трупа немало удивило полицейских. Они тщательно осмотрели весь дом и прилегавшую к нему территорию, но ничего не нашли. Кровавое пятно на ковре осталось единственным подтверждением происшедшего здесь события. Старший инспектор Миддл исписал полблокнота, после чего он нашел возможным покинуть со своими спутниками Касл-Хоум.

— Если эти господа докопаются до истины, — ядовито бросил Чэд, — я воткну в землю железный прут и буду ждать, пока он не прорастет.

— В Крайстчерче за внешним благополучием скрываются ужасные вещи, — передернулась Джун.

— Возможно, — задумчиво сказал Чэд. — Но в настоящее время мы еще ничего об этом не знаем. Меня, например, сейчас интересует, что за человек нежился на садовой скамейке у Фенвика? Готов поспорить, что он — родственник миссис Фенвик и занимает особое положение в благоустроенном мирке достопочтенного подрядчика. Почему это так? Фенвик не кажется человеком, который без всякой для себя выгоды готов приютить у себя любого из опустившихся родственников и создать ему легкую жизнь. Может быть, ты, Джордж, знаешь что-нибудь об этом человеке?

— Нет, не знаю, но я наведу справки.

— Как-никак, а мертвая незнакомка исчезла. Если б я не помчался к тебе и не оставил ее одну в холле! Хоть бы фотографию на худой конец…

— Фотографии у нас нет, что теперь болтать попусту! — Джордж пожал плечами.

Джун вынула из сумочки зеркальце, пудреницу и губную помаду, чтобы привести себя в порядок. Она провела рукой по своим черным гладким волосам, которые странным образом контрастировали с голубыми глазами. При этом она делала вид, будто слушает лишь краем уха.

Когда же наступила тишина, она сказала несколько слов, которые произвели впечатление разорвавшейся бомбы:

— У меня есть фотография этой женщины. Прежде чем меня ударили по затылку, я успела ее снять три или четыре раза. Ты же знаешь, — она обернулась к Чэду, — что моя камера всегда наготове, даже ночью, когда я сплю.

Оба онемели от удивления. Действие, которое оказали на них эти слова, было приблизительно такое, как если бы сэр Лоуренс, выступая в роли Гамлета, возвестил публике в середине своего знаменитого монолога, что его все любят, что постельные истории матери не касаются его и что сейчас он пойдет выпить пивка, а потом поедет кутнуть в Париж.

— Вам удалось сфотографировать убитую? — Джордж первый обрел дар речи.

Чэд проглотил слова, которые у него вертелись на языке, и подумал: «Нет, черт возьми, уж на ней-то я не женюсь! Состоять в браке с такой особой много хуже, чем делить ложе с ежом».

— Почему ты этого сразу не сказала? — наконец спросил он.

— Вы не давали мне вставить и слова, — заявила Джун лицемерно. — Вы говорили, говорили… Типично для мужчин, когда они не знают, что сказать, — а потом добавила ангельским голосом: — Я взяла с собой все необходимое, если хотите, я могу отпечатать фотографии хоть сейчас.

Не прошло и часа, как влажные снимки уже лежали на столе. На них было запечатлено лицо темноволосой женщины с высоким, немного выпуклым лбом, прямым носом и волевым подбородком.

Джордж долго рассматривал фотографии, потом покачал головой.

— Мне она не знакома. Во всяком случае, она не похожа на преступницу.

— Если б на лице преступника было написано, что он — преступник, то они бы давно уже все перевелись, — удачно подметила Джун. И после небольшой паузы сказала: — А завтра я попытаюсь «щелкнуть» и загадочного родственника Фенвиков. Может быть, он знаком полиции, — она повернулась к Чэду. — Да и твою миссис Порджес тоже не мешало бы зафиксировать — у отравительниц во все времена были самые невинные лица.

Чэд с угрюмым видом взглянул на нее. Потом сказал:

— Если бы я уехал на берег Средиземного моря, то спокойно работал бы, а не гонялся, словно гончая собака, за преступниками.

— Ну, мне пора идти, — Джордж поднялся и взял одну из фотографий. — Завтра рано утром я пошлю ее в Глазго.

— А я завтра навещу Хаббарда, надеюсь, что за ночь я смогу подыскать подходящий предлог, — заявила Джун, незаметно взявшая бразды правления в свои руки. — Все адвокаты или сами мошенники, или связаны с мошенниками тесными узами. Но я-то уж что-нибудь из мистера Хаббарда вытяну!

Позднее, когда они уже лежали в постели, Джун сказала:

— Если ты будешь осторожно относиться к тому, что тебе подают за столом, и перестанешь шляться по темным закоулкам, то сможешь написать отличную книгу. Только всю историю нужно дать в юмористическом плане и отвести мне, молодой и обаятельной женщине, перещеголявшей своей находчивостью всех криминалистов, подобающее место.

Она счастливо засмеялась, а Чэд подумал: «Возможно, не так уж и далеко от действительности все то, что я наплел этому лицемеру Стерджену. Почему бы мне не жениться на Джун и не сделать Касл-Хоум своей резиденцией, предварительно изгнав отсюда всех призраков, расширив окна, покрасив стены светлой краской и приведя в порядок одичавший сад?»

Прежде чем заснуть, он вновь вспомнил о покойной миссис Шекли и об обезглавленных фарфоровых фигурках с кроваво-красными шеями, и его снова охватил страх, уже гораздо больший, ибо теперь ему нужно было опасаться не только за свою жизнь, но и за жизнь Джун.

8

На следующее утро адвокат Хаббард сам появился в Касл-Хоуме, чтобы узнать все на месте. Это был человек лет сорока пяти, слегка поседевший и весьма самоуверенный. Он сразу понравился Джун.

Когда Хаббард вошел, Джун сидела с Чэдом за завтраком. Она пригласила Хаббарда выпить с ними чашечку кофе.

После того, как адвокат подробно ознакомился со всем, что произошло в Касл-Хоуме, Джун, словно пытаясь избежать ответа на некоторые вопросы, перевела беседу в другое русло. Она заговорила о последних театральных постановках в Глазго, которые Хаббарду, посещавшему столицу не менее раза в неделю, были известны не хуже, чем ей.

Чэд молча сидел рядом с ними за столом и в душе считал остроумные высказывания Джун чисто женской болтовней, а поддакивания Хаббарда — простой вежливостью. Ведь в конце концов его хотели отравить, собирались перерезать ему глотку, а этим господам не пришло в голову ничего лучшего, как болтать о последней премьере Осборна.

Чэд попытался подавить недовольство и постарался сыграть роль приветливого хозяина. Когда он высказал свое мнение, что убийцунеизвестной женщины следует искать в Крайстчерче, Хаббард покачал головой.

— Мне кажется, вы не правы. Тот, кто совершил убийство прямо в холле, а потом и похитил труп, — не только бесцеремонный, но и в высшей мере предусмотрительный человек. Он, наверно, все предусмотрел и рассчитал до последней минуты. Здесь видна рука профессионального преступника.

— А кто ему поручил спровадить женщину на тот свет? Кто эта женщина, что она делала в Крайстчерче и, наконец, где ее труп? — спросил Чэд. И задавая эти вопросы, он подумал о склепе миссис Шекли, о недавно смазанной решетчатой двери, но в следующую минуту сам в душе рассмеялся — слишком уж нелепыми и смешными показались ему собственные мысли.

Хаббард задумался.

— В наши дни женщины проникают во все сферы жизни, — сказал он полушутя, полусерьезно. — Почему не предположить, что эта женщина была членом преступной банды, в чем-то провинилась, и ее устранили?

— Мне кажется это неправдоподобным, — ответил Чэд. — Тогда объясните, почему она появилась именно здесь, в Крайстчерче, с его гнездом аистов на церковной башне, и как она попала в Касл-Хоум?

— Не забывайте, — напомнил ему Хаббард, — что на побережье, менее чем в шести милях отсюда, еще и сейчас можно увидеть различные укрепления, бункеры, метров на пятнадцать уходящие в землю, оборудованные в скалах ангары для подводных лодок. Тут был военный объект, который стоил государству огромных денег и, возможно, из прошлого тянутся кое-какие нити в настоящее.

— А может быть, здесь речь идет о шантаже, — с милой улыбкой заметила Джун.

— Возможно и так.

— Если бы убитая не исчезла бесследно и ее удалось бы опознать, — заметил Чэд, — полиция наверняка добилась бы больших успехов.

— Да, — согласилась Джун. — Ее похитили, потому что полиция или кто-нибудь в Крайстчерче вскоре опознал бы ее и таким образом навел бы на след убийцы.

— Правильно, — поддержал их Хаббард. — Иначе и не могло быть.

— Я хочу вам кое-что показать, — объявила вдруг Джун.

Она порылась в сумочке, вынула те фотографии, что сделала вчера, и разложила их на столе.

— Вам не знакома эта женщина?

Хаббард взял фотографии и внимательно посмотрел на них.

— Нет, — ответил он и после небольшой паузы добавил — Странно, у нее такой вид, словно она спит с открытыми глазами.

«Не знает он ее, это несомненно, — подумал Чэд. — Так притворяться человек не может».

— Это — убитая, — небрежно бросила Джун. — Я успела ее сфотографировать еще до того, как преступник уложил меня рядом с ней, и теперь полиция во всей Англии пытается выяснить, кто эта женщина.

«И чего раскудахталась, словно курица, — мысленно выругался Чэд. — Если Хаббард каким-нибудь образом замешан в этом деле, то теперь он предупрежден, и старшему инспектору Миддлу, несмотря на все его усердие, будет легче найти на Хеймаркет кольцо с бриллиантами, чем вывести адвоката на чистую воду».

— Я восхищаюсь вами, мисс Джун, — адвокат положил фотографии на стол. — Если я натолкнусь на труп, мне может прийти в голову все, что угодно, но сфотографировать его я бы не догадался.

— А это моя профессия — фотографировать, — не без гордости заявила Джун. — Я — фоторепортер.

— В таком случае можете считать, что вам повезло. Если бы у убийцы хоть на секунду возникло подозрение, что вы сфотографировали убитую, вы бы таким легким ударом не отделались, — с уверенностью заявил Хаббард.

Перед тем как уйти, он пригласил Чэда и Джун к себе. Он с радостью примет их в любой день и надеется, что они познакомятся поближе.

— Чудесный человек, — сказала Джун, когда адвокат ушел. — Мне кажется, дорогой, что я напала на след, который может привести нас к разгадке. Во всяком случае, с адвокатом Хаббардом стоило познакомиться.

— Что за след?

— Дай мне подумать, еще слишком рано об этом говорить, — ответила она уклончиво.

Эта черта тоже была характерна для нее: Джун часто напускала на себя таинственный вид, а спустя некоторое время вдруг заявляла, что ее глубоко обоснованные предположения оказались ошибочными, но что они могли оказаться и правильными, если бы не противоречили некоторым фактам.

— Ну, ну, подумай, я не возражаю, — заметил Чэд. — Только имей в виду, что во второй раз ты не отделаешься таким легким ударом.

— Я буду внимательной, — она дотронулась до своей головы.

Они посмотрели друг другу в глаза и вдруг поняли, что сейчас у них одно и то же желание, и это желание заставило их забыть и о Хаббарде, и о призраках Касл-Хоума, и обо всем другом.

— Ты ругался, что я до сих пор не навела порядок в комнате, — проворковала Джун, раздеваясь. — Но я опять оказалась права! Зачем убирать постель, если через несколько минут ты снова ее разворошишь?

На этот раз Чэд не возразил ей.

Спустя некоторое время, когда они, счастливые и усталые, лежали рядом, Джун сказала, зевая:

— Теперь можешь выбирать. Или мы поспим до обеда, или возьмем лодку и поедем на ближайший остров загорать.

— Валяться полдня в постели! Нет, так дело не пойдет! — решил Чэд. — Днем нужно чем-нибудь заниматься. Поедем загорать.

9

Мрачные скалы, о которые с пеной бился прибой, отвесно падали в море, а странные, словно из другого мира, железобетонные бункеры возвышались подобно мифическим пещерам циклопов. Они напомнили Чэду о том, чтоб он не доверял тишине, которая их окружала, что опасность до сих пор еще не устранена и недооценить ее может только оптимист, подобный Джун.

— Какой у них жуткий вид, — беспечно показала Джун пальцем на одиноко возвышавшиеся укрепления и засмеялась, будто жуткое и смешное — одно и то же.

Моторную лодку, принадлежащую Касл-Хоуму, они нашли после недолгих поисков в небольшой бухточке, и вскоре Чэд взял курс на ближайший остров, расположенный милях в пяти от берега.

— Так я себе и представляла настоящий рай, — ликуя воскликнула Джун, когда они уже достигли острова и голые, словно Адам и Ева, принялись искать местечко, защищенное от ветра.

Ах, Джун, Джун — для настоящего рая местность эта была довольно скудной. На каменистой почве не виднелось ни дерева, ни кустика. Лишь серый лишайник покрывал камни, и трудно сказать, как устроились бы здесь наши герои, не захвати они с собою двух надувных матрацев.

Закрыв глаза, Чэд и Джун лежали на своих матрацах, молчали, иногда обменивались ничего не значащими фразами, состоящими не более чем из десятка слов:

— А здесь здорово!

— Ветер — здорово холодный!

— А я здорово проголодался!

— А здесь действительно здорово!

Однако Джун, которая могла заснуть бог знает где, вскоре умолкла. Тогда Чэд принялся водить былинкой по ее плечам, по груди, но услышал в ответ лишь сердитое ворчание. Любую попытку нарушить чужой сон Джун считала грубым вмешательством в священнейшие права человека.

Через три часа ее разбудил шум моторной лодки.

— Мне все время снился Хаббард, — весело заявила она Чэду. — Мы втроем лежали на солнце, а когда я заметила, что могу сгореть, мне не нужно даже было его просить накрыть меня полотенцем. Он сам об этом догадался. Ой! — вдруг громко воскликнула Джун: взглянув на себя, она внезапно увидела, что действительно сгорела, ибо Чэд не был джентльменом и не догадался накрыть ее. Покрасневшие плечи, грудь и живот выглядели так, словно их окатили кипятком.

У нее сразу возникло желание поругаться с Чэдом.

— Это по твоей вине я вся сгорела, ты сделал это намеренно! Ты просто завидуешь, что я могу спать где угодно и когда угодно, — колко заметила она.

— Я неоднократно пытался разбудить тебя, но ведь ты ругалась.

— Значит, тебе нужно было последовать примеру Хаббарда и накрыть меня своей рубашкой, — сказала Джун с чисто женской логикой.

— Этот Хаббард ухаживает за тобой, кажется, даже во сне, — Чэд пытался обратить все дело в шутку.

— Если ты вздумаешь ревновать меня ко всем симпатичным мужчинам, которых я вижу во сне или встречаю в жизни, у тебя появится слишком много хлопот, дорогой.

Ветер все усиливался, а так как он дул с суши, то на обратную легкую дорогу рассчитывать было нечего.

Спустившись к воде, они не поверили своим глазам. Лодка, правда, стояла на том же самом месте, где они ее оставили, но была она в таком состоянии, что даже Джун потеряла дар речи. Исчезло сердце лодки — подвесной мотор. Вместо него лежали два весла, пакет с бутербродами и две непромокаемые спортивные куртки. На лопасти весла вор, или, как его назвала Джун, бесстыдный грабитель, нацарапал мелом:

«Счастливого возвращения! Гребля — полезный вид спорта».

Несмотря на то, что Чэд был крепким мужчиной и умел обращаться с веслами, сильный встречный ветер делал свое дело — вперед они почти не двигались. Быстро смеркалось, и Чэд потерял все ориентиры. Опасаясь, как бы их не унесло в открытое море, они повернули назад, к островам.

После часового блуждания они ткнулись, наконец, в скалы. Был ли это тот самый остров, где они загорали, оставалось неясным, да это и не имело значения. Главное, что они снова могли почувствовать под ногами твердую землю и в безопасности провести наступающую ночь.

Лишь утром следующего дня Чэд пригнал свою лодку в бухту Крайстчерча, и, когда они наконец вошли в холл Касл-Хоума, мужество снова покинуло Джун. У нее не хватило сил даже на то, чтобы закричать.

Когда вандалы ворвались в Рим, они наверняка вели себя более пристойно, чем неизвестные личности, посетившие нынешней ночью Касл-Хоум и учинившие там настоящий разгром. От широкой дубовой лестницы остался лишь остов, деревянные стенные панели были содраны. А что творилось в их уютно обставленной комнатке?! Кровати как таковой больше не существовало, она превратилась в кучу досок, сваленных у стены, все матрацы были распороты. Полногрудые ангелочки, стоявшие на этажерке, исчезли.

А как же реагировала на это миссис Порджес? Выяснилось, что у нее и у Джун было кое-что общее, а именно — способность крепко и сладко спать даже во время землетрясения. Но когда Чэду удалось все-таки ее растормошить, он понял, что эта способность не была врожденной, а объяснялась двумя бутылками портера, стоящими подле кровати.

«Теперь мне нечего беспокоиться о своей книге, — подумал Чэд. — То, что произошло за эти дни, содержит слишком много всякой чертовщины и несуразности. Трудно будет лишь распутать все это дело».

Миссис Порджес упала в кресло. Разгром, учиненный кем-то в Касл-Хоуме, подействовал на нее сильнее, чем трагическая смерть ее любимого кота. Но Чэд уже знал, как надо действовать в подобной ситуации. Он вспомнил свой визит к подрядчику Фенвику, вспомнил и о том, что в кармане его старых кордовых штанов лежала отбитая рука фарфорового ангелочка. Он достал ее и положил миссис Порджес на колени.

— После завтрака вы засвидетельствуете Фенвику свое почтение и с помощью этой ручонки, так сказать, дадите ему понять, что он должен до завтрашнего вечера — думаю, такой срок мы можем ему отпустить — привести Касл-Хоум снова в порядок.

Лицо миссис Порджес прояснилось.

— Вы правы, сэр. Если я суну ему под нос эту штуковину, он в лепешку разобьется.

Прежде чем улечься с Джун спать на перины покойной миссис Шекли, Чэд попросил миссис Порджес зайти к инспектору Абернати и рассказать ему о случившемся. Пусть он сам наведается в Касл-Хоум — только не раньше, чем в четыре часа — и собственными глазами посмотрит на разгром.

10

— Остановитесь! Не пейте кофе — сперва нужно убедиться, что он хороший, — воскликнула Джун, увидев, что Джордж Абернати поднес чашку ко рту.

Тот поднял брови.

— Возможно, он отравлен; в этом доме я ни за что больше не отвечаю, — объяснила она свой испуг.

Джордж вынул из кармана форменной куртки какую-то бумагу и развернул ее.

— Вы знаете, чем собирались спровадить Чэда на тот свет? — спросил он.

— Вы имеете в виду яд в сливках?

— Это был не яд, а слабительное, — и прежде, чем Чэд успел дать выход своему гневу, добавил: — Оно не так безвредно, как ты думаешь. В больших дозах может вызвать кровотечения и судороги и уложить человека на несколько дней в больницу. По всей вероятности, неизвестная личность как раз этого и добивалась.

— От трагического до смешного один шаг, даже и в этом случае, — философски изрек Чэд.

Джордж вынул из кармана другую бумагу. Но не успел он вымолвить и слова, как появилась миссис Порджес. Ее лицо сияло, словно она выиграла крупную битву.

— Какая победа, сэр! Такое мне не часто приходилось переживать, — возвестила она во всеуслышание.

— Значит, он согласился прислать людей? — полюбопытствовала Джун.

— Поначалу он так зарычал, что казалось разорвет меня на куски, но потом…

— После того как вы показали ему фарфоровую ручонку?

— Да!.. Она произвела такое впечатление, словно в его дом ударила молния. На прощание он чуть было не целовал мне руки. И обещал прислать людей завтра же, с самого утра. Эта ангельская ручонка, — миссис Порджес вынула из обтянутого красным бархатом ящичка фарфоровую руку и с любовью посмотрела на нее, — стоит больше, чем волшебная лампа Аладина. Увидев ее, даже сам дьявол, вместо того чтобы мучить бедных грешников, стал бы угощать их прохладительными напитками.

— А вы довольно долго там пробыли, — заметил Чэд.

— Я решила ненадолго превратиться в детектива, то есть хотела вам помочь. Вы просто не представляете, какой рев поднял мистер Фенвик, когда решил, что я уже ушла. Его жена чуть не упала в обморок — так поносил он ее и ее братца Роберта, который заварил всю эту кашу.

— Где же вы спрятались? — поинтересовался Джордж.

— Я вышла из дома, а потом проскользнула назад и остановилась у окна его комнаты. Оно было открыто, и я все слышала.

— А что он еще говорил насчет этого Роберта?

— Что тот преступный элемент и позорное пятно на всей их семье и что его не следовало вызывать в Крайстчерч.

— И больше ничего?

— Не знаю, я вынуждена была оставить свой пост, так как кто-то шел по дорожке сада, и меня могли заметить.

Она сделала обычный реверанс и ушла в свою комнату, чтобы переодеться.

— Все, что она рассказала насчет Роберта, довольно интересно, — заметила Джун.

— Я послал его фото в Глазго и уже получил ответ, — сказал Джордж. — Роберт Уэйд известен полиции так хорошо, как может быть известен только знаменитый преступник. Даже Интерпол завела на него объемистое дело. Своими дерзкими кражами в отелях он приобрел себе, так сказать, международную славу. Где бы он ни появился — в Каннах, Ницце, Брайтоне или в фешенебельном лондонском отеле, — полиция сразу приводится в состояние боевой готовности. Лишь однажды ему не повезло. Однажды во время танца он снял с герцогини Честервуд ожерелье и драгоценную брошь с бриллиантами. Но этого ему показалось мало, и он попытался похитить еще и серьги. Вот тут и попался, ибо его дама оказалась не такой уж пьяной, как он предполагал. Кроме того, ему приписывают еще целый ряд дерзких краж в отелях, совершенных с необыкновенной ловкостью. Но полиции, за исключением единственного случая, ни разу больше не удавалось изобличить его.

— Молодец! — вырвалось у Джун.

— Он что, приехал сюда прямо из тюрьмы? — спросил Чэд. — Когда я встретился с ним позавчера, вид у него был далеко не джентльменский.

— Может, он просто изводит своим видом родственников, для которых пылинка, случайно залетевшая в окно, равносильна разъяренному буйволу, ворвавшемуся в дом, — высказала предположение Джун.

— Во всяком случае, он приехал сюда не отдыхать, — заметил Чэд. — Его наверняка вызвали милые родственнички, но зачем? Даю голову на отсечение, именно он, а никто другой рыскал по Касл-Хоуму и все перевернул вверх дном. Теперь нам нужно узнать, что он искал и нашел ли он что-нибудь.

— Не думаю, чтоб он был замешан в убийстве. Такие преступники, как он, даже не носят при себе оружия, убийство для них так же исключено, как для проповедника Армии спасения, — объявил Джордж.

— Замешан он в убийстве или нет, мы все равно должны с ним поговорить и попытаться прижать его к стенке.

— Прижать Роберта Уэйда к стенке, вероятно, много труднее, чем поймать угря намыленными руками.

— Все будет зависеть от того, кто и как с ним будет разговаривать. У меня такое чувство, будто мы оба симпатизируем друг другу, — сказал Чэд. — А убийство независимо от того, замешаны ли в нем его милые родственники или нет, наверняка лишь усилит его готовность говорить. Только мы должны поспешить, чтобы он не ускользнул от нас.

— Если ты собираешься с ним говорить, я хочу при этом присутствовать, — ультимативно заявила Джун. — Должно быть, это интересный человек, а я всегда питала слабость к интересным мужчинам.

— Твоя слабость к интересным мужчинам начинает мне действовать на нервы. Сперва — Хаббард, теперь — Уэйд, а когда мы найдем человека, который убил незнакомку и стукнул тебя, то, наверное, окажется, что ты без ума и от него.

— Исторические романы кишат убийцами, к которым любая женщина может почувствовать естественную слабость, безразлично, надета ли на его голову корона или нет, — парировала Джун и вдруг рассмеялась. — Я сейчас хотела представить, как ты восседаешь на троне в горностаевой мантии и с короной на голове, и должна сознаться, мне это не удалось. Такой пост тебе явно не подходит.

— Просто ты не веришь в мои силы, — Чэд выбил трубку и поднялся. — Нам нельзя терять времени, я немедленно отправляюсь к Фенвикам и посмотрю, не удастся ли мне поговорить с Робертом Уэйдом.

Джордж кивнул:

— Мы будем ждать тебя здесь, — и повернувшись к Джун, добавил с улыбкой: — Составлю вам компанию, хотя я и скучный собеседник.

— Пустяки, — утешила его Джун. — У меня богатая фантазия. А чтобы придать нашей беседе волнующую прелесть, я попытаюсь представить себе, что именно вы, а никто другой — вожак банды убийц, действующей здесь, в Крайстчерче. Ведь такой вариант тоже возможен, не правда ли?

11

Когда Чэд осведомился у миссис Фенвик, не сможет ли он переговорить с Робертом Уэйдом, та одарила его таким взглядом, который мог бы пробуравить и стену.

— Мы больше не имеем с Робертом никаких дел, и я не знаю, где он, — сухо ответила она и захлопнула дверь перед самым носом Чэда.

Тогда Чэд принялся размышлять, где он сможет найти Роберта Уэйда, а потом, словно следуя внезапному озарению, погнал свою машину к рыночной площади. Там находилась конечная остановка многих омнибусных маршрутов, которые соединяли Крайстчерч с другими городами, в том числе и с Броксли. Чэд остановил свою машину перед питейным заведением «Пират в бочке» и хотел было пройти к билетным кассам, но вдруг бросил случайный взгляд в открытую дверь кабачка и остановился.

Присмотревшись, он удостоверился, что глаза его не обманули, хотя Роберта Уэйда почти невозможно было узнать. На нем был модный, сшитый у портного костюм, а чемодан стоил, вероятно, фунтов двадцать, не меньше. Прежде чем сесть на табурет рядом с Робертом Уэйдом, Чэд оглядел помещение кабачка. По обеим сторонам были расположены ниши в форме огромных винных бочек, в которых посетители чувствовали себя скрытыми от любопытных взоров. В проходе между «бочками» с низкого потолка свисали модели старых фрегатов и каравелл, чучело крокодила и необычно длинный, нагоняющий страх «меч» меч-рыбы. Вероятно, все это были вещи, относящиеся ко времени Мердока, легендарного капитана и главаря пиратов. Пиратские ножи, сабли и кинжалы, украшавшие стену позади стойки, должны были напоминать посетителям о том, как в давние-давние времена капитан Мердок и его храбрый соратники мыли в виски свои обагренные кровью руки и пропивали в этом трактире награбленные богатства.

— У меня такое чувство, будто вы меня разыскивали, чтобы поговорить со мной, — сказал Роберт Уэйд. — Ну, выкладывайте, в чем дело?

Он был в хорошем настроении и ни чуточки не удивился появлению Чэда.

— Вы, я вижу, собираетесь удрать от своей любимой сестрицы, и удрать надолго? Что ж, я вполне вас понимаю, — Чэд поддержал шутливые интонации Роберта Уэйда.

— Ничего вы не понимаете, — возразил Уэйд с таким видом, словно у него болят зубы. — Если б вы познакомились с моей сестрицей и ее супругом немного поближе, то у вас, так же как и у меня, было бы лишь одно желание: обратно в тюрьму; только метровые стены могут оградить от таких родственников.

Уэйд, нисколько не стесняясь, — он, очевидно, подозревал, что Чэд проинформирован о его славной жизни, — заявил, что два года тюрьмы за попытку похитить ожерелье — абсолютно справедливое наказание, ибо он совершил при этом такой промах, на который не имел никакого права.

— Смешал в одну кучу профессиональные интересы и личные, если можно так выразиться. Дело в том, что дама оказалась не только не пьяной, — а женщины, когда они еще не потеряли рассудок и должны преодолевать естественную стыдливость, кажутся мне более желанными, — она оказалась еще и настоящей леди, сердце которой было отдано мне. Вы понимаете, что я имею в виду?

Чэд понимающе кивнул.

— Ну, а как вам пришлось в тюрьме, не слишком плохо? — искренне поинтересовался он.

— Нет, я бы этого не сказал, — заметил Уэйд. — Вы знаете, меня назначили там помощником библиотекаря, и я смог довольно основательно заняться самообразованием, особенно историей Англии девятнадцатого и начала двадцатого веков. Такое совершенствование знаний прямо-таки необходимо в нашей профессии.

— Необходимо? Как это понимать? — Чэд посмотрел на него удивленными глазами.

— Сейчас объясню. Видите ли, дело в том, что когда наша славная империя перестала быть империей, а из колоний стали возвращаться на родину бывшие генералы и чиновники, то сразу же возникла необходимость научиться беседовать и с ними… С генералом лучше всего толковать о выигранных войнах. Начинаешь хвалить его, льстишь его идиотскому тщеславию, а потом — еще до того, как он успеет сообразить, что к чему, — избавляешь разбогатевшего простофилю от излишне тяжелого бумажника.

— У меня к вам еще один небольшой вопрос, — перебил его Чэд. — Скажите, ведь это вы — только смотрите мне в глаза, — это вы довели Касл-Хоум до такого состояния, словно там носороги в волейбол играли?

— Я сделал не только это! — Уэйд снова осушил свою рюмку и даже пустил слезу от умиления. — Мотор с вашей лодки снял тоже я, сейчас он покоится где-то на дне океана.

— Да, чудесную ночь мне довелось провести! Приятное общество, кругом — ни души. Я никогда об этом не забуду, дружище, — заверил его Чэд. — Может быть, человек с бритвой в руках, который снял головки с моих ангелочков, — это тоже вы?

— Конечно, — с гордостью сознался Уэйд. — Но бритва существует только в вашей фантазии. Я пользуюсь исключительно столовым прибором, состоящим из ножа, ложки и вилки, — он сделал небольшую паузу. — А теперь, с вашего позволения, я тоже задам вопрос. Скажите, не вам ли я обязан этой шишкой? — он нагнул голову и постучал пальцем по затылку.

— Вы имеете в виду ловушку, которую я поставил в подвале?

— Я так и предполагал… Но я не обижаюсь, вы были, так сказать, ночным сторожем, охранявшим самого себя, — репликам Уэйда нельзя было отказать в остроумии.

— А что вы скажете по поводу канистры с керосином?

— Она уже была в подвале, когда я в первый раз спустился в него. У меня нет привычки сжигать свои жертвы живьем. Я считаю это бесчеловечным.

— А история со сливками? — продолжал допытываться Чэд.

— Вы имеете в виду яд? — голос Уэйда задрожал от возмущения.

— Слабительное, — сухо уточнил Чэд. — Но в больших дозах оно может действовать как яд.

Уэйд поднял руку.

— Клянусь, что не имею к этому никакого отношения, — из-за отсутствия библии он поднял глаза к небу или, точнее, к прокуренному потолку кабачка.

— А кто же имеет к этому отношение? Может, ваша любимая сестрица?

— Вы имеете в виду эту старую, вечно брюзжащую ханжу, эту ходячую подушку для иголок? — Уэйд произнес эти слова с такой ненавистью, что усомниться в их искренности было просто невозможно. Он целую минуту жадно ловил ртом воздух, прежде чем смог вновь обрести душевное равновесие. Потом сказал: — Дружище, вполне возможно, что это — дело ее рук. Это такая коварная особа, что я с удовольствием вручил бы орден тому человеку, который отправил бы ее на тот свет.

— Я хотел бы еще задать один важный вопрос, — очень важный. Речь идет о человеческой жизни, которая, как я полагаю, для вас священна.

— Да, человеческая жизнь для меня священна, человек живет только один раз.

— Кто в Касл-Хоуме убил женщину?

Уэйд мгновенно стал таким трезвым, словно все это время потягивал только содовую воду, а не опрокинул в себя шесть-восемь рюмок виски.

— Какую женщину?

Чэд рассказал обо всем случившемся.

Глаза Роберта Уэйда сощурились, подбородок подался вперед.

— До этой самой минуты я абсолютно ничего не знал об убийстве, — сказал он, еле шевеля губами. — Но кое-какие мысли на этот счет у меня есть.

— Какие мысли? — быстро перебил Чэд.

— Этого я вам не могу сказать. Скажу только: если мое предположение хоть частично подтвердится, кое-кому придется держать передо мной ответ.

— Вы думаете, ваши родственники в какой-то степени замешаны в этом убийстве?

— От них всего можно ожидать, — ответил Уэйд. — У них даже хватит наглости и меня обвинить в убийстве. Вам обязательно нужно будет передать нашу беседу инспектору?

— Джордж Абернати — мой близкий друг, и если я о чем-нибудь ему расскажу, то можете быть уверены, он воспримет все точно так же, как и я. Иначе говоря, можете не беспокоиться — труп незнакомки не станут искать в вашем чемодане. Но чтобы поставить все точки над «i», я бы хотел получить от вас еще одно объяснение, которое рассеет мои последние сомнения.

— Вероятно, вы хотите узнать, что я искал в Касл-Хоуме? — Уэйд попал в самую точку. Именно это и хотел узнать Чэд. — Хорошо, я скажу вам. Я перерыл весь дом, начиная с верхнего кирпича дымоходной трубы и кончая подвалом, в поисках одной жестяной шкатулки.

— А что в ней хранится?

— Этого я не знаю. Какие-то обвинительные документы.

— Хорошо, я вам верю. Может, еще по рюмочке виски?

— По последней. Мне скоро ехать, а я не хотел бы лишиться водительских прав — это при моей профессии может сыграть злую шутку.

— Зачем вам права, если вы едете на омнибусе?

— Кто вам сказал, что я собираюсь ехать на омнибусе? — на лице Уэйда застыла улыбка. Его злость уже улетучилась. — Я хотел бы дать вам добрый совет. Вы, наверное, тоже попытаетесь отыскать шкатулку с документами. Это будет лишь напрасная трата времени. Вы не найдете ее, даже если распилите весь дом на маленькие кусочки. В Касл-Хоуме шкатулки нет, это абсолютно точно, ее не может там быть, иначе я нашел бы, — заявил Уэйд. А потом добавил наставительно, — в нашей профессии, так же как и в любой другой, немало и халтурщиков, и знатоков, и мастеров высшего класса, «звезд» первой величины. И я, несмотря на свою скромность, хотел бы заявить вам со всей категоричностью, что отношусь именно к «звездам». И дело тут не в пятнадцатилетней практике и не в сотне отелей, в которых мне пришлось побывать, а в моих прирожденных способностях. Это просто шестое чувство, нечто трансцендентальное. И если я в какой-либо комнате или в каком-либо доме ничего не нашел, то, уверяю вас, настоящий ясновидец тоже уйдет оттуда с пустыми руками. Кто-то уже унес шкатулку из Касл-Хоума — это так же точно, как и то, что «Big Ben»[2] все еще продолжает красоваться на берегу Темзы.

— В вашем лице страна потеряла настоящего поэта, — с похвалой заметил Чэд.

— Не спешите с выводами, — Уэйд соскользнул с табурета. — Ведь в любой момент может случиться — в жизни всякое бывает, — что я попаду в лапы юстиции, этой продажной девки, и вот тогда-то — дело это решенное — я начну писать мемуары, тогда-то во мне и проснется подлинный художник. И человечество узнает, что всю свою жизнь я только и делал, что собирал материал для небывалой книги…

— Я тоже собираю материал для книги и надеюсь, что судьба не заставит меня в скором времени протянуть ноги.

— Если вы действительно привязаны к своей подружке — миловидная девчонка, только язычок ее, так сказать, словно цветник, заросший крапивой, — то советую застраховать свою жизнь на крупную сумму, это никогда не повредит. — После этой очень образной характеристики Джун и не менее впечатляющего совета Уэйд собрался уйти, но не успел.

Уже по тому, как открылась дверь и как она захлопнулась, оба собеседника поняли, что кто-то вошел с намерениями отнюдь не миролюбивыми.

Это была миссис Фенвик. То, что она замышляла какую-то пакость, мужчины поняли сразу, но к их чести, ожидали приближавшуюся к ним опасность с завидным бесстрашием.

— Ах, это ты, дорогая сестренка, — приветствовал ее Уэйд. — Ты, наверно, пришла со мной попрощаться и выпить за мое здоровье двойную порцию виски? — Он сделал паузу, а потом, уже сухо, добавил, — ты — змея в образе крокодила!

— Где мое ожерелье?

— Неужели ты пришла ради него? Не беспокойся, оно в такой же безопасности, как если бы лежало в сейфе Английского банка.

Миссис Фенвик обладала удивительной способностью: она могла без передышки изливать на свою жертву бесконечные потоки гадких слов. Но на этот раз она сразу перешла к решительным действиям. Она молниеносно схватила за ручку чемодан, повернулась и направилась к выходу из трактира.

К удивлению Чэда, это совсем не взволновало его собеседника. Уэйд медленно допил свою рюмку, и лишь когда миссис Фенвик с чемоданом дошла до дверей, повернулся в ее сторону и спросил:

— Минутку, дорогая сестричка, что тебе, собственно, известно относительно трупа?

— Какого трупа? — выдавила миссис Фенвик.

— Того самого, который этот господин обнаружил в холле своего дома и который потом вдруг бесследно исчез.

На лице миссис Фенвик можно было прочитать и растерянность, и удивление, и смятение, и даже ужас. Должно быть, это известие настолько парализовало ее, что пальцы, обладающие хваткой хищной птицы, непроизвольно разжались, и чемодан грохнулся на пол.

Уэйд взял свою рюмку, но увидев, что она пуста, с печальной миной поставил ее обратно на стойку.

— Английская полиция, дорогая сестричка, — лучшая в мире, если речь идет о том, чтобы выследить и схватить убийцу, это несомненно. God save the Queen,[3] — добавил он без всякой связи.

— Зачем ты мне все это говоришь, какое отношение я имею к убийству? — спросила миссис Фенвик, но на этот раз свойственные ее голосу злобные нотки исчезли.

— Не знаю — ты имеешь к нему отношение или твой бесценный супруг, или вы оба, или же кто-нибудь из вашей братии, — меня это, в общем-то, не интересует. Этим вопросом займется полиция. А я тебя только прошу: не рассказывай мне сказки, будто ты ничего не знаешь.

— Я ничего не знаю ни о трупе, ни о его исчезновении; ни я, ни Джеймс не имеем к этому никакого отношения.

— Полиция твоим сказкам не поверит, не верю им и я, — Уэйда внезапно охватила ярость. — Ты наверняка знаешь что-либо об этом деле, ведь оно тесно связано с тем поручением, которое я получил от вас. И несмотря на это, ты заставила меня обшарить Касл-Хоум и тем самым чуть не навлекла на меня подозрения, будто я каким-то образом замешан в этом убийстве. Если б мое прошлое не было таким безупречным в этом отношении, инспектор Абернати уже давно засадил бы меня за решетку, и у меня не было бы возможности доказать, что эти руки, — он протянул свои длинные пальцы, — не проливали невинной крови. Вот так-то! И теперь тебе, наверное, станет понятным, почему я взял в качестве возмещения эти несчастные фамильные драгоценности, которые сами по себе не стоят даже тысячи фунтов, и почему я собираюсь сохранить их у себя.

Миссис Фенвик не знала, как ей поступить; потом, против всякого ожидания, она вдруг снова схватила чемодан и молча направилась к выходу.

— В нем — только грязное белье! — ухмыляясь прокричал ей Уэйд. — Пришли его мне в Лондон, когда выстираешь и выгладишь.

Когда миссис Фенвик захлопнула за собой дверь, Уэйд снова обернулся к Чэду.

— В награду за вашу сдержанность, которую вы проявили во время этой сцены, я позволю себе дать вам ценный совет. Если вы подозреваете, что убитая когда-либо жила в Крайстчерче и имеет отношение к загадочным событиям в вашем доме, обратитесь к Дэвиду Лайнору, архивариусу газеты «Крайстчерч-таймс». У него феноменальная память, к тому же архив у него в таком образцовом порядке, что он сможет ответить вам на любой вопрос, касающийся этого гнездышка.

Крепко пожав Чэду на прощание руку и предоставив ему возможность расплачиваться по счету, Роберт Уэйд вышел из кабачка. Когда несколько минут спустя Чэд тоже вышел на площадь, его поджидала новая неожиданность: машины не было. Несколько секунд Чэд стоял, словно обалделый, а потом, мучимый злыми предчувствиями, плюнул на мостовую и помчался к тому месту, где оставил машину. Ее действительно не было, как он ни пялил глаза во все стороны. Но потом Чэд все-таки кое-что заметил. К деревянному столбику была приколота иголкой от галстука записка весьма лаконичного содержания:

«Я одолжил у Вас на несколько часов машину. Вы найдете ее в Броксли на площади перед вокзалом. Расходы горючего будут восполнены. С сердечным приветом.

Ваш Роберт Уэйд».
Чэд долго раздумывал о том, сердиться ему или смеяться, но в конце концов не выдержал и расхохотался.

12

На террасе Касл-Хоума, откуда можно было видеть ряд старых деревьев, освещенных лучами заходящего солнца, сидели Чэд Оливье, Джун и Джордж Абернати.

Обсудив все возможности и взвесив каждый шаг, который следовало предпринять, они пришли наконец к единодушному выводу, что Чэду нужно незамедлительно, сегодня же, посетить архивариуса газеты «Крайстчерч-таймс». Чэд созвонился с Лайнором и договорился с ним, что зайдет в редакцию около шести часов.

— Когда будете с ним разговаривать, сэр, — как ни в чем не бывало появилась на террасе миссис Порджес, — вам нужно иметь в виду следующее: вы гораздо быстрее добьетесь его расположения и, следовательно, готовности дать вам необходимые справки, если в самом начале разговора скромно ввернете несколько замечаний относительно женского пола.

— Относительно женского пола? Но ведь он весь покрылся архивной пылью! Разве его могут интересовать женщины?

— Он, наверно, старый развратник и занимается такими вещами тайком, — высказала предположение Джун.

— О боже; что вы говорите! — миссис Порджес пришла в ужас. — Совсем напротив! Он с недоверием смотрит на каждого, на ком надета юбка. Для него женщины — ужасно, но это правда — причина всех зол на земле, и он скорее будет целый месяц ходить в грязной рубахе, чем прикоснется к любой из нас кончиком пальца.

— Старый дурак! — лаконично прокомментировала Джун. — Но ничего, Чэд, ты-то с ним столкуешься, ведь ты тоже мастер нести всякую гадость, когда речь заходит о заслугах и преимуществах женщин.

— Иначе и быть не может! Все дело в опыте, а шесть лет, которые я живу с тобой, — достаточно большой срок, чтобы сделать всем известные выводы.

— Он не это хотел сказать, — с ненужной поспешностью вмешался Джордж Абернати. Он еще не привык к тому, что взаимные колкости между Чэдом и Джун были свидетельством их привязанности друг к другу.

— К тому же вы еще должны учесть, — продолжала миссис Порджес, — что Лайнор — вольнодумец и, будучи таковым, закоренелый враг нашего пастора. Если вы как бы вскользь упомянете, что не мешало бы вновь ввести инквизицию, чтобы поджаривать на медленном огне таких людей, как Стерджен, вы наверняка завоюете его симпатии и узнаете от него все, что только пожелаете. А он знает все, что касается Крайстчерча.

Без четверти шесть Чэд вышел из Касл-Хоума и направился в город.

Дом, в котором размещались редакция и типография консервативной газеты, был построен два, а то и три столетия тому назад. Даже в яркий солнечный день в его вестибюле, комнатах, на лестницах и в лабиринте коридоров царил сумрак.

Когда Чэд поднялся по скрипучим ступенькам лестницы наверх, дверь, ведущая в архив, внезапно открылась и из нее выскользнула девушка с какими-то книгами под мышкой. Она довольно улыбалась и насвистывала мотив модной песенки. Чэду вспомнились слова миссис Порджес об отношении Лайнора к женскому полу, и он быстро обернулся.

— Одну секундочку! — он подошел к девушке, которая остановилась на лестнице. — Я хотел бы переговорить с мистером Дэвидом, но, как мне кажется, ошибся дверью.

— Нет, вы не ошиблись, — очень приветливо ответила юная дама.

— Мне сказали, что мистер Лайнор весьма, — Чэд подыскивал подходящее слово, — весьма отрицательно относится к женщинам, особенно к молодым и красивым. Такой, знаете ли, старый капризный ворчун.

Девушка засмеялась.

— Капризный ворчун — удачное выражение, но тем не менее наш дорогой Дэвид (пусть он даже изрыгает пламя, когда женщина переступает порог его покрытого пылью логова), наш дорогой Дэвид — один из самых милых людей, которых я когда-либо знала. Только такого и можно полюбить. Он очень смешной…

Дэвид Лайнор сидел за письменным столом, освещенным зеленой лампой. Чэд увидел только его гладкую лысину, которая блестела, словно покрытая лаком, да необычайно крупных размеров нос, красный цвет которого не мог перебить даже зеленый свет.

Чэд кашлянул, но человек за письменным столом не обратил на него ни малейшего внимания. Держав руках огромные блестящие ножницы и кисточку, он что-то колдовал над кипой газетных вырезок.

— Меня ни для кого нет, — заявил он, не поднимая глаз. А потом прокомментировал свое заявление, — с ума можно сойти! Ни на минуту не оставляют в покое, словно газетный архив — это почтовое отделение, куда всяк может завернуть в любое время. Что вам нужно, Элиза?

— Я — не Элиза, — скромно сообщил Чэд.

— Вот как! — сказал Лайнор, ни чуточки не смущаясь, и добавил поучительным тоном, — эти молодые гусыни мешают мне работать. Они приходят сюда или потрепать языком, или посоветоваться со мной относительно своих сердечных дел. С какой бы радостью я втянул их всех вместе с пылью в свой пылесос! Вот тогда бы я наконец зажил спокойно!

Чэд придвинул к себе ногой стул и уселся, подумав при этом, что молва часто бывает несправедлива к людям…

— Миссис Порджес, бывшая домоправительница миссис Шекли, дом которой я снимаю в настоящее время, — начал Чэд, — сказала мне, что в вашем мозгу, как на фотографии, запечатлены все события и факты, касающиеся Крайстчерча. И что если я хочу получить кое-какую информацию, представляющую для меня важность, то должен обратиться именно к вам.

— Валяйте, выкладывайте, в чем дело, даю вам на это пять минут, — Лайнор вытащил карманные часы огромных размеров и положил их перед собой на столе.

— Речь идет о пасторе Стерджене, — продолжал Чэд, внимательно наблюдая за архивариусом, чтобы увидеть, как тот будет реагировать на этот пробный камень. Старый господин среагировал именно так, как и предсказывала миссис Порджес.

— Все пасторы англиканской церкви, по крайней мере, такие, как этот Стерджен, — паразиты, абсолютно бесполезные для общества создания, и если вы хотели услышать о нем что-нибудь хорошее, то попали не по адресу. Но собственно говоря, кто вы, черт вас возьми?! И какое вам дело до этого старого продажного шарлатана? — проворчал архивариус и добавил с улыбкой, — я могу позволить себе такие взрывы, меня уже восемь раз штрафовали за оскорбления этого осла в рясе, а так как я — состоятельный человек и работаю только для удовольствия, то лишний штраф меня ни капельки не пугает.

Прошло пять минут, прошло десять, и Чэд и архивариус превратились уже в добрых друзей — как бывает всякий раз, когда встречаются люди, имеющие одинаковые воззрения и суждения по тому или иному вопросу. После этого Чэду оказалось довольно легко выведать у Лайнора то, ради чего, собственно, он и пришел сюда. Архивариус действительно был живой памятью Крайстчерча, и казалось просто удивительным, что он знает так много о городке и о его жителях. Именно такой человек и нужен был Чэду.

Он рассказал Лайнору об убийстве незнакомки и о том, как он и инспектор Абернати пытаются найти связь между миссис Шекли, вторжениями в Касл-Хоум, убийством и кажущейся гармонией в Крайстчерче.

Когда Чэд показал ему фотографию убитой, лицо архивариуса сразу помрачнело. Можно было подумать, что Лайнор вдруг почувствовал, как в комнату кто-то вошел, слушает их и что он испытывает сжимающий сердце страх перед этим невидимым свидетелем.

Старик даже понизил голос:

— Вы касаетесь здесь таких вещей, которые могут стоить жизни и мне, и вам, а не только этой Мэриел.

— Мэриел? Вы знали убитую?

— Еще бы!

— И вы сможете объяснить мне взаимосвязь всех событий, о которых я вам рассказывал?

— Да, кое-какие предположения у меня имеются.

— Ну, тогда рассказывайте, — попросил Чэд. — А потом мы; вместе обсудим, как нам лучше всего разрушить это осиное гнездо.

Лайнор поднялся и направился к двери, сделав знак Чэду, чтобы тот не проронил ни звука. Подойдя к двери, он прислушался, а потом внезапно распахнул ее, но в коридоре не было ни души, кроме молоденькой сотрудницы, которая, видимо, только что собиралась войти в архив.

— Я хотела зайти к вам, Дэвид, — у девушки были светлые волосы и две маленькие ямочки на щечках, и Лайнор, казалось, совсем не обратил на нее внимания. Он вышел в коридор, внимательно огляделся, потом вдруг быстро подошел к двери в соседнюю комнату, покачал головой, вернулся назад и лишь затем обратился к девушке:

— Послушайте, поскольку вы уж поднялись сюда, чтобы отрывать меня от работы, скажите, вам никто не попадался здесь, в коридоре?

Девушка отрицательно покачала головой. Потом сказала:

— Меня послал шеф, ему срочно нужны сведения, касающиеся скандала в Неаполе, который произошел три года назад. Он просит, чтобы вы принесли все бумаги, которые у вас есть.

— Срочно! В мгновение ока и курица яйца не снесет. Передайте старику, что он получит весь материал через полчаса. А теперь, Зузи, сгиньте с моих глаз, иначе мне до конца рабочего дня придется выслушивать вашу болтовню, — а когдадевушка ушла, обратился к Чэду, — будет лучше, если мы перенесем нашу беседу в другое место.

— Вас устроит, если я зайду за вами попозже, скажем, часов в восемь, и мы отправимся ко мне? — предложил Чэд.

Старик подумал и согласился.

Ровно в восемь вечера Чэд снова появился в архиве и, как было договорено, поехал вместе с Лайнором в Касл-Хоум. Когда они добрались до дома, уже совсем стемнело.

Джун сидела в холле и читала. Миссис Порджес возилась на кухне со своими горшками. Чэд представил архивариусу свою невесту и, указав ему на кресло, принес кое-что выпить.

Хотя Дэвид Лайнор не произнес еще ни слова, но по лицу его было видно, что он чувствует себя не очень надежно в большом и сумрачном холле. Несколько раз на его лице появлялось напряженное выражение, словно он к чему-то прислушивался, а шорох в саду заставил его вздрогнуть.

— Ну, так кто такая эта Мэриел? — Чэд решил начать разговор, но в этот момент произошло нечто непредвиденное.

Во всем доме погас свет.

— Должно быть, перегорели пробки, — предположил Чэд. — Сейчас все будет в порядке.

Джун зажгла несколько свечей и, взяв в руки подсвечник, проводила Чэда в переднюю, где миссис Порджес уже открывала ящичек с пробкамй.

Но пробки оказались в полном порядке. Причину следовало искать в другом месте: или в проводке, или снаружи, на линии.

— Здесь я бессилен, придется завтра вызвать электрика, — решил Чэд и вернулся вместе с Джун обратно в холл.

Ha. них повеяло прохладой. Одна из дверей террасы, выходящая в сад, была распахнута настежь. Кресло, в котором сидел Дэвид Лайнор, оказалось пустым.

Архивариус бесследно исчез.

Чэд бросился в сад и несколько раз окликнул Лайнора, но тщетно. Тогда, не теряя времени даром, сел в машину и отправился в город. По дороге он не встретил ни одной живой души.

Прождав добрый час Дэвида Лайнора в его квартире, Чэд отправился к Джорджу Абернати и рассказал ему о загадочном исчезновении старика.

— Должно быть, он просто испугался, — согласился Джордж с предположениями Чэда.

— Хорошо, но где же он в таком случае?

— Это мы выясним завтра, когда он появится на работе, — уверенно заявил Джордж.

Тем не менее, когда Чэд возвратился в Касл-Хоум, его не покинули недобрые предчувствия.

Миссис Порджес, открывшая ему дверь и сделавшая, как обычно, свой реверанс, сказала, что его уже добрых два часа ожидает господин Хаббард и что сейчас он сидит в холле вместе с Джун.

Чэд всегда считал, что ревность — это лишь свидетельство слабости характера, и предоставлял Джун полную свободу. Иначе он и поступить не мог. Джун была самостоятельным человеком и жила своей собственной жизнью. И Чэд никогда не надоедал ей вопросами, что она делала или с кем проводила время.

Но сейчас он вдруг почувствовал, что его гложут чертовски неприятные сомнения.

При свете канделябра, стоявшего на столе рядом с бутылкой виски, Джун так оживленно разговаривала с Хаббардом, что даже не заметила появления Чэда. Глаза ее блестели, в голосе проскальзывали интонации, напоминавшие ему о давно прошедших днях и ночах, когда они еще только познакомились.

«Черт бы его побрал, этого проклятого Хаббарда», — в сердцах подумал Чэд. Но когда он пожимал гостю руку, то уже настолько овладел собой, что по его виду ничего нельзя было заметить.

Джун уже подробно рассказала Хаббарду о внезапном исчезновении архивариуса, и тот хотел теперь выслушать мнение Чэда и задал ему целый ряд принципиальных вопросов. Можно было подумать, что перед Чэдом сидит не провинциальный адвокат, а прошедший огонь и воду государственный защитник, который не оставляет в показаниях ни малейшего пробела и ни единого противоречия.

Когда Чэд кончил с объяснениями, Хаббард некоторое время молчал, наблюдая за огнем в камине. Джун тоже притихла, посматривая на дверь террасы, за которой виднелось ясное вечернее небо с луной и звездами, высыпавшими все в большем количестве. «Идиотское время, — в душе выругался Чэд. — Тебя заставляют думать о какой-то мнимой гармонии, а о ней нечего помышлять до тех пор, пока люди, населяющие землю, будут носить шкуры своих предков шерстью вовнутрь и будут готовы на любое насилие, если уверятся в безнаказанности проступка».

Хаббард откашлялся.

— Я убежден, что Дэвид Лайнор знает о каких-то фактах, касающихся Касл-Хоума и находящихся в связи со смертью и исчезновением Мэриел, и он хотел рассказать вам обо всех этих фактах, но потом вдруг чего-то испугался. Спрашивается только — чего?

— Вот именно, чего? Я тоже этого никак не могу понять, — согласилась с ним Джун.

Чэд набил трубку. Отчего-то он вспомнил о том, как в прошлом году без всякого стеснения выставил на посмешище сэра Александра Дарвена. На веселом благотворительном празднике, где вино лилось рекой, Чэд вдруг заявил, что сэр Александр, хотя он и является министром просвещения, не напишет правильно ни одного из десяти слов, которые Чэд продиктует. А когда заинтригованный министр позволил завлечь себя в ловушку, то к своему огорчению и к радости всей страны должен был сознаться, что в английском языке имеются десятки слов, правописание которых доступно только языковедам. Чэд чувствовал, что и сейчас в его голове начинает зарождаться интересная идея, вытекающая из противоречивости вещей.

— У меня мелькнула мысль, — Чэд прикусил нижнюю губу, — которая, возможно, поможет нам продвинуться вперед. Когда разыскивают убийцу, то обычно в первую очередь проверяют тех людей, которые по тем или иным причинам кажутся подозрительными. А что если на этот раз сделать наоборот: искать убийцу среди тех немногих людей, которые вне всяких подозрений.

— Вы имеете в виду кого-нибудь определенного? — спросил Хаббард.

— Да хотя бы вас, — Чэд показал пальцем на адвоката.

Джун всплеснула руками, это движение, по-видимому, было ее реакцией на слова Чэда.

Но Чэд не обратил на нее никакого внимания.

— Готов поспорить, — начал он осторожно, — что вы вот, например, не сможете доказать своего алиби на то время, когда была убита и похищена миссис Мэриел. Или, может быть, я ошибаюсь?

— Мне кажется, вы слишком далеко заходите, — с раздражением бросил Хаббард.

— Дело не в том, далеко я захожу или нет, я просто хочу проверить свое предположение, — с ухмылкой ответил Чэд. — Ну, так как: сможете или нет?

— Подождите, дайте подумать, — Хаббард старался скрыть свое недовольство. — Действительно, на это время у меня нет алиби. Я сидел дома и смотрел телевизионный спектакль «В ожидании Годо» Беккета, если вас так это интересует.

— Я не буду расспрашивать вас о содержании пьесы, вы, наверняка уже не помните подробностей, не так ли? — продолжал допытываться Чэд.

Вместо ответа адвокат медленно вынул изо рта сигарету и поднялся.

— Еще только один вопрос, милостивый государь, — Чэд, если хотел, мог быть совершенно невыносимым. — Как обстоят дела с вашими доходами? У вас есть состояние? Или вы зарабатываете на отдельных делах так хорошо, что можете позволить себе тот своеобразно уединенный образ жизни, какой ведете? Но мне все-таки кажется, что вы не так богаты. Вашу автомашину уже давно пора свезти на свалку.

— Я благодарю вас за те часы, которые провел в вашем обществе, — Хаббард поклонился Джун и ушел.

— Ты… ты просто… — Джун никак не могла подыскать подходящего слова, — грубиян… вот ты кто! Грубиян и невежа!

— Миссис Порджес! — Чэд открыл дверь в переднюю.

— Слушаю вас, сэр.

Маленькая, изящная, с аккуратно зачесанными серебристыми волосами, миссис Порджес скорее была похожа на светскую даму времен рококо, чем на домоправительницу.

— Мисс Джун уезжает в Лондон, помогите, пожалуйста, ей собраться.

Джун быстро поднялась, ее губы задрожали от злости.

— Ты еще пожалеешь об этом, — выдавила она наконец, не обращая внимания на присутствие старой дамы. — Еще как пожалеешь!

Прежде чем уйти, миссис Порджес, как обычно, ввернула несколько слов.

— Если хотите знать, я тоже, как и ваш жених, терпеть не могу этого Хаббарда, — заявила она Джун категорическим тоном. — Это настоящий бездельник, который день-деньской ухаживает за своими усиками, полирует ногти, бегает за женщинами да стряпает в своей кухне. Представляете себе, мужчина стоит с ложкой в руке у кухонной плиты и готовит! Да еще находит в этом удовольствие! Разве это мужчина?! Удивительно, почему он еще не занимается вязанием! Кстати сказать, — она сделала паузу, — этот тунеядец бесстыдно вам налгал. В прошлый четверг вместо спектакля «В ожидании Годо» транслировали футбольный матч между «Рейнджерсом» и миланским «Интером».

Чэд испытующе посмотрел на миссис Порджес.

— Я подслушивала ваш разговор за дверью, — старая дама, нисколько не смущаясь, показала в сторону коридора. — И слышала каждое ваше слово. У меня еще хороший слух и хорошая память, только глаза вот начинают отказывать.

— Интересно, очень интересно, — Чэд принялся рассматривать свои ногти.

Джун сделала вид, будто она действительно собирается упаковывать свои вещи. А чтобы ее намерения не поняли превратно, заявила:

— Я иду укладывать чемодан.

— Если придет корреспонденция на твое имя, я переправлю ее тебе.

Четверть часа спустя, когда Чэд вошел в свою комнату, он увидел, что Джун лежит на постели, уткнувшись головой в подушку, и рыдает. Рядом с кроватью стоял наполовину собранный чемодан.

— Невежа… Чудовище… Грубиян… — запричитала она сквозь слезы, но на этот раз без всякой злобы.

Они помирились и вскоре заснули.

На следующее утро Джун приняла твердое решение:

— Ты должен жениться на мне еще на этой неделе.

Чэд зевнул.

— Обязательно?

Она провела рукой по своему животу.

— Обязательно, я так хочу, — с этими словами она демонстративно сняла обручальное кольцо с правой руки, чтобы впоследствии надеть его на левую.

После завтрака Джун заявила со свойственной ей категоричностью, что собирается нанести визит жене бургомистра Крайстчерча. Миссис Лоуэлл передала через миссис Порджес, что будет очень рада, если Джун зайдет к ней поболтать часок, и она решила не откладывать визита на поздний срок. Спрашивать, чего надеется Джун добиться этим визитом, не имело смысла — она, когда хотела, могла быть немой, как рыба.

Чэд отправился к Джорджу Абернати узнать, не нашелся ли старик Лайнор. По дороге он зашел к электромонтеру, и тот обещал устранить неисправности в электропроводке еще до вечера.

Дэвида Лайнора на работе не оказалось.

13

Супруга бургомистра Ольга Лоуэлл была живой, похожей на валькирию женщиной, с таким острым язычком, которому могли бы позавидовать даже пророки из Ветхого завета, а эти господа, как известно, за словом в карман не лезли.

— Я так много слышала о вас, моя дорогая, что горю нетерпением лично с вами познакомиться, — приветствовала она Джун с чрезвычайной сердечностью. Было уже одиннадцать часов, но на ней все еще красовался пестрый халат.

Проведя гостью в неприбранный салон, она заметила, нисколько не смущаясь:

— Я никогда не встаю раньше половины одиннадцатого — да и к чему? В этом глухом городке и так задыхаешься от скуки. Вот я и бегаю до полудня в халате да в домашних туфлях и делаю себе педикюр — лишь бы позлить этих двуличных субъектов, причисляющих себя к сливкам общества. Хороши сливки, нечего сказать! Если б можно было заглянуть в их головы, там в лучшем случае обнаружили бы только солому.

Джун рассмеялась.

— Нельзя сказать, что вы охарактеризовали уважаемых людей города с положительной стороны.

— Вы называете людьми этих животных? — миссис Лоуэлл поджала губы и провела рукою по своим светлым волосам. — Расскажите лучше об этом ужасном убийстве, я прямо сгораю от любопытства.

Откровенность миссис Лоуэлл побудила Джун рассказать без утайки обо всем, что она пережила. Женщины сидели в гостиной в старомодных, но удобных креслах и лакомились тортом. На столике в углу Джун заметила фотографии, и среди них была фотография молодой леди, которая показалась ей знакомой. Внезапно у Джун чуть кусок не застрял в горле. За стеклянной раздвижной дверцей серванта она увидела рядом с кофейным сервизом точно такого же фарфорового ангелочка, какие прежде были в Касл-Хоуме.

От Ольги Лоуэлл не ускользнуло изумление Джун.

— У вас были все основания подавиться, моя дорогая. Только эти ангелочки и могут объяснить благочестие и любовь к ближнему, царившие до недавнего времени в Крайстчерче. Если бы я вам рассказала, какую роль играют эти ангелочки и что искал в Касл-Хоуме Роберт Уэйд, этот прошедший огонь и воду специалист по отелям, вы свалились бы со стула. Но я вам ничего не скажу!

— Почему? — поинтересовалась Джун. И, не дождавшись ответа, добавила, — я уже давно вышла из детского возраста и — что наверно, еще более важно — умею держать язык за зубами.

Ольга Лоуэлл посмотрела на нее и покачала головой.

— То, что вы не ребенок, это и так видно. И я верю, что у вас не появится, как у базарной торговки, желания излить свою душу перед первым встречным.

— Так в чем же дело?

— Дело в том, что вы уже несколько лет живете, как говорится, в диком браке с Чэдом Оливье. А у женщины — поверьте мне, я кое в чем разбираюсь — не бывает тайн от своего возлюбленного. Мы ни в чем не можем отказать человеку, которого любим. Это было бы противоестественно… Как вам нравится Крайстчерч, этот очаг добродетели? — Миссис Лоуэлл налила себе и Джун по рюмочке ликеру.

— Когда видишь этот старый и благородный Крайстчерч в первый раз, — ответила Джун, — так и хочется заснять его для цветных пасхальных открыток.

— Относительно того, что он стар, я с вами согласна. Но благороден?!.. — Ольга Лоуэлл рассмеялась. — Крайстчерч так же благороден, как квартал борделей в портовом городе!

Джун наморщила лоб.

Миссис Лоуэлл отправила себе в рот большой кусок торта.

— Может, вам рассказать еще, как я приехала сюда двадцать лет назад? Нет, ничего я вам больше не буду рассказывать.

Джун сделала еще одну попытку:

— Убийство в Касл-Хоуме связано не только с лживостью какого-нибудь там Фенвика или Стерджена. Людей, подобных им, в любом городе не меньше, чем лягушек в пруду. Но разве вы видели когда-нибудь лягушку в роли убийцы?

— Нет, о таких вещах мне еще не доводилось слышать.

— Самое удивительное и загадочное во всем нашем деле, — продолжала Джун, — это внезапное появление миссис Мэриел. Лайнор знал о ней, но потом вдруг испугался чего-то и куда-то исчез. А может, его убрали с дороги, все возможно. Возможно также и то, что убийца в настоящий момент подстерегает свою очередную жертву, чтобы перерезать ей вены.

Лицо супруги бургомистра все бледнело и бледнело, а глаза все больше и больше расширялись от страха.

— Да, ни один человек, хоть частично посвященный в эту тайну, не может быть уверен в своей безопасности. По Крайстчерчу бродит призрак, и его совсем не беспокоит, сколько прольется крови, ведром больше или меньше, он топит в ней правду, словно новорожденных котят в воде.

Джун замолчала и выжидающе взглянула на супругу бургомистра, однако та перевела разговор на другую тему. Миссис Лоуэлл еще добрый час проболтала с Джун о всякой всячине, напичкала ее сладостями, но тем не менее, казалось, почувствовала облегчение, когда ее гостья собралась домой.

На обратном пути Джун попыталась воскресить в голове разговор с миссис Лоуэлл. Она вспомнила о фотографии в гостиной и вдруг остановилась прямо посреди улицы. Да это же леди Уорренгтон! Джун хорошо помнила рассказы о леди Уорренгтон, когда та вышла замуж за старого сэра Арчибальда, командовавшего во время войны эскадрой подводных лодок.

А Ольга Лоуэлл? Каким образом она попала в Крайстчерч и что делала во время войны?

За поворотом дороги показались серые стены Касл-Хоума; с моря дул сильный ветер, он гнал тяжелые темные тучи, которые, вероятно, сгустились еще где-то в необозримых далях Атлантического океана. Накрапывал дождь. Громадный каменный дом, казалось, скрывал в себе новые опасности и зловещие тайны, и Джун стало как-то не по себе, когда она подумала, что ей нужно сейчас идти в этот дом.

14

Когда миссис Порджес открыла дверь, Джун первым делом поинтересовалась, где Чэд: у себя в комнате или на кухне — Чэд часто сиживал на кухне и охотно болтал со старой дамой.

Но миссис Порджес ответила, что Чэда, к сожалению, нет дома, он уехал с инспектором Абернати в его машине выяснить целый ряд важных обстоятельств, ибо архивариуса Лайнора до сих пор еще не могли разыскать.

Джун лишь кивнула головой. Она была так подавлена, что даже отказалась от обеда, который предложила ей старая дама. А на обед была тушеная баранина с зеленым горошком — блюдо, обычно приводившее Джун в восторг.

Начался сильный дождь, и уже в четыре часа Джун, решившая что-нибудь почитать, была вынуждена включить свет.

В камине играли язычки пламени; большое кожаное кресло, в которое она села, было удобным; чай, принесенный миссис Порджес, — свежим и ароматным, и тем не менее ей не читалось.

Она опустила книгу на колени и отсутствующим взглядом скользнула по предметам, находящимся в холле: стенной книжный шкаф, высокий и узкий; заново отремонтированная дубовая лестница; чучело белого медведя, в пасти которого поблескивали острые белые зубы. Потом снова вспомнилась фотография леди Уорренгтон, и против воли она перевела взгляд на стену, на светлый прямоугольник над камином — след висевшего здесь портрета миссис Шекли. Джун терпеть не могла этот портрет и два дня назад попросила миссис Порджес снять его. И вот теперь он всплыл перед ее глазами так отчетливо, словно все еще висел на прежнем месте. Джун ясно представила себе пронзительный взгляд темных глаз, плотно сжатые узкие губы с едва уловимой улыбкой. На тонкой шее — ожерелье с четырьмя необычайно крупными бриллиантами.

Миссис Мэриел, несомненно, погибла из-за того, что разузнала тайну, связанную с этой богатой и чудаковатой седой старухой, — в этом Джун больше не сомневалась. Но в чем заключалась тайна?.. Наверно, миссис Шекли тоже вот так же сидела перед камином, бездумно наблюдая за языками пламени. Или при этом она о чем-нибудь думала?..

Джун взглянула на столик красного дерева, о ножки которого кот раньше точил когти и на который Чэд обычно ставил бутылку с виски и рюмки, потом ее взгляд скользнул по дешевому, уже искривленному двухрожковому оловянному подсвечнику, стоявшему на камине. Тот, кто изготовил этот подсвечник, не отличался хорошим вкусом и понатыкал кругом хрусталики, кусочки отшлифованного стекла, которые не гармонировали ни с формой, ни с материалом и делали подсвечник еще безобразнее. Вероятно, миссис Шекли выиграла или приобрела его за десять шиллингов на каком-нибудь благотворительном аукционе.

Внезапная мысль осенила Джун, она подбежала к камину и вынула из подсвечника один из камешков. Они были из стекла, это было очевидно. Но их поверхность, их огранка…

Джун возвратилась к креслу и позвала миссис Порджес; та явилась буквально через секунду, словно опять стояла за дверью и наблюдала за Джун в замочную скважину. А может быть, так оно и было? Джун никому больше не верила — только себе самой, Чэду, Джорджу Абернати и в какой-то степени адвокату Хаббарду.

— Слушаю вас, мисс, — в дружелюбном голосе миссис Порджес не слышалось никаких коварных ноток. Она, как всегда, улыбалась.

— Куда вы, собственно, дели картину? — Джун показала на прямоугольное пятно над камином.

— Картину? — миссис Порджес заулыбалась еще приветливее. — Отнесла на чердак, туда, где всякий хлам, куда же еще? Отвратительная картина, не правда ли? Как и все барахло, которое напоминает об этой старухе Шекли и которое вы не хотите здесь видеть. Облить все бензином да сжечь. Я всегда придерживалась такого мнения.

— Вы сожгли эти вещи? — Джун широко раскрыла глаза от удивления.

— Конечно, нет. Не буду же я связываться с мистером Хаббардом, который управляет наследством этой старой пиратки и у которого от добросовестности, простите, штаны лопаются.

Джун нахмурила брови.

— Я никак не могу понять, почему вы так разноречиво высказываетесь о своей умершей хозяйке? Один раз говорите о ней с нежностью и любовью, а другой раз…

— Это зависит от погоды, — невозмутимо объяснила миссис Порджес. — Когда на улице холодно и сыро и меня донимает мой ревматизм, я на все смотрю глазами больного. И тогда я говорю — и имею на это полное право, — что миссис Шекли была вечно чем-то недовольной, злой и жадной колдуньей, находившей удовольствие лишь в том, чтобы доставлять людям неприятности, заставлять их мучиться и дрожать от страха…

— Я хотела бы взглянуть на картину, — быстро сказала Джун, чтобы остановить старую даму.

— Вы хотите взглянуть на картину? — повторила миссис Порджес в изумлении. А может, она вовсе и не была удивлена и только притворилась?

— Да, я хотела бы узнать, кто ее написал.

— Если разрешите, мисс Джун, я задам вам один вопрос: это каким-либо образом связано с убийством? Может быть, вы думаете, что кто-нибудь из нас… — Она выразительно провела ребром руки себе по шее.

— Сперва давайте посмотрим картину, — лаконично ответила Джун.

— Тогда я схожу за свечой. В кухне…

— Возьмите этот подсвечник, — и Джун направилась к лестнице, ведущей на чердак.

— У меня есть еще карманный фонарик, — пугливо заметила миссис Порджес. — Вы знаете, там, наверху, всегда сквозняк, потому что многие черепицы сорвало ветром, а на сквозняке наши свечи сразу погаснут и…

— У меня есть спички.

— Все равно наши свечи будут постоянно гаснуть! И мы окажемся в темноте! А знаете, что говорил Шекспир по этому поводу?

— Почему вы считаете миссис Шекли злой колдуньей? — Джун стала подниматься по лестнице.

— Но я ведь утверждаю это только в плохую погоду, — миссис Порджес нерешительно последовала за ней. — Когда на улице тепло и светит яркое солнце, мне даже бывает жаль ее. Бедняжка, говорю я себе, сколько ей пришлось перенести за свою жизнь. В последнее время она даже не могла ходить, да и камни в печени доставляли изрядные муки. Разве этого мало? А деньги, которые получала, — она ведь тратила их не на себя. Золотая душа была у человека, только вот внешне груба и невзрачна.

Джун хотела было поддержать эти странные разглагольствования миссис Порджес относительно покойной миссис Шекли, но, обернувшись к ней — они уже стояли перед дверью на чердак, — внезапно увидела выражение ее лица. Внутри у Джун все похолодело.

Лицо домоправительницы выражало все, что угодно, только не приветливость. В мерцающем свете двух свечей оно выглядело напряженным и мрачным. Миссис Порджес показалась вдруг Джун такой постаревшей, что ей можно было дать все ее годы. Складки и морщины выступили из-под слоя пудры так отчетливо, будто были нарисованы на гладкой коже черным карандашом; глаза ее настороженно блестели, затаив в себе страх, а может, и угрозу.

Тусклым мерцающим светом освещали свечи узкий коридорчик, в конце которого находилась дверь, ведущая на чердак; по неоштукатуренным стенам вслед за женщинами скользили длинные тени; было слышно, как дождь колотит по крыше; где-то скрипела открытая створка окна.

— Что это? — Джун остановилась.

— Кажется, внизу кто-то ходит.

— Наверное, Чэд.

— Нет, Чэд забыл свой ключ на ящичке для перчаток.

Джун прислушалась.

— Чепуха, — сказала она наконец. — Ведь входная дверь заперта.

— Как раз в этом я и не уверена, — голос миссис Порджес понизился до шепота. — Мне кажется, я забыла ее запереть после вашего прихода. И вообще, сегодня с утра я чувствую какое-то странное беспокойство. У меня такое ощущение, словно по Касл-Хоуму снова кто-то бродит, и я почти убеждена, что это — дух Шекли. Такое тоже случается!

— Да, и, очень часто, — едко поддакнула Джун старой болтунье.

Они распахнули дверь и вступили на заскрипевшие под их ногами половицы чердака. По углам валялся всякий хлам — лампы с рваными абажурами, рама от зеркала, матрац, из дыр которого высовывались пучки морской травы, стояли старые кресла, сундуки. И на всем этом лежал такой слой пыли, что можно было подумать: этот хлам появился здесь еще до рождения миссис Шекли.

Крыша всюду текла, и, несмотря на расставленные миссис Порджес старые тазы и кастрюли, на полу чердака мрачно блестели большие лужи.

Миссис Порджес недолго разыскивала картину — она была засунута между обитым жестью сундуком и стенкой.

Джун поставила картину на сундук и внимательно посмотрела на нее.

Все оказалось именно так, как она и предполагала. Крупные отшлифованные камешки необычной формы, красовавшиеся на лиловом платье миссис Шекли, как две капли воды, были похожи на камешки искореженного подсвечника, который Джун поставила на сундук.

Шорох, раздавшийся позади Джун, заставил ее обернуться. Слова, готовые вот-вот сорваться, застряли в горле — в руках старой дамы поблескивал огромный черный револьвер.

— Вы с ума сошли? Что вы хотите делать с этой штукой?

Прищурив глазки, миссис Порджес уставилась на Джун. Ее лицо снова было напряжено и насторожено. Она медленно подняла револьвер и ловким движением большого пальца сняла предохранитель.

— Вы… вы с ума сошли? — еле ворочая языком, выдавила Джун.

Не опуская револьвера, миссис Порджес приложила к губам указательный палец левой руки, давая тем самым Джун понять, чтобы та замолчала. Потом подкралась к открытой двери, склонила голову и прислушалась.

Внезапно стало так тихо, что можно было услышать тиканье часов, стоящих в холле. Просто удивительно, что не было слышно еще, как в подвале скребутся мыши.

— Наверное, показалось, — прошептала миссис Порджес. Она немного опустила револьвер, так, что черный глазок дула оказался направленным прямо в живот Джун. — Нам нужно покончить с этим делом до того, как действительно кто-нибудь придет.

— Вы знали об ожерелье и об исчезновении камней? — Джун показала на подсвечник со стеклянными камешками.

— Знала? Нет, не знала. Но кое о чем я все-таки догадывалась, — миссис Порджес прищурила левый глаз, покачала головой, а потом поднесла руку к волосам. Только теперь Джун увидела, что серебристо-седые аккуратно зачесанные волосы старой дамы были такими же ненастоящими, как и ее челюсть — она носила отлично сделанный парик. Сейчас он немного сполз, и старая благородная дама ловким движением руки вернула его на прежнее место.

— Да, я догадывалась об этом, — повторила она и повела плечами. — Но я не могла ни с кем поделиться своими подозрениями, ибо не до конца была во всем уверена. Кроме того, я люблю жизнь и с радостью живу на этом свете, хотя его называют и плохим, и грешным. Но разве это имеет решающее значение? Немножко греха в жизни так же необходимо, как щепотка соли и перца к рубленому мясу.

— Есть грехи, за которые люди отправляются на виселицу, — напомнила Джун и смерила расстояние между собой и домоправительницей.

— Повесить человека можно всего лишь один раз, — миссис Порджес назидательно подняла указательный палец. — Да и вся процедура длится не более минуты. Я думаю, что гораздо хуже, если твоя душа попадает в ад. О, вот тогда-то мучения продолжаются целую вечность!

Джун быстро, как ее учили на уроках дзю-до, откинулась назад, в падении выбила ногой револьвер из рук миссис Порджес и ловко его поймала.

— Ой! — громко вскрикнула старая дама. — Вы поскользнулись? Надеюсь, вы не ушиблись, деточка?

Она быстро подскочила к Джун и помогла ей подняться.

Джун не знала, что и думать, она несколько раз судорожно сглотнула, прежде чем вновь обрела дар речи.

— Теперь я даже не знаю, за кого мне вас принимать, — созналась она.

Гнетущая тишина внезапно кончилась. Снова послышался шум дождя, снова свистел ветер и скрипели оконные рамы — все было так, как и должно было быть.

— Осторожнее, револьвер случайно может выстрелить, — заботливо предупредила миссис Порджес. — Опустите вниз этот маленький рычажок, тогда ничего не случится… У меня большой опыт в этом деле — я ежедневно тренируюсь в саду с этой опасной игрушкой. Когда умерла старая миссис Шекли, я сказала себе: пусть судьба твоей хозяйки послужит тебе предостережением, ты должна хорошо подготовиться к тому часу, когда откроется бешеная пальба. Думаю, что труд мой не пропал даром. Когда я трезва, то попадаю в тростник с расстояния в десять метров, словно это не тростник, а могучее дерево.

— Давайте спустимся вниз, а там вы мне расскажете все по порядку, — решила Джун.

— С удовольствием, — с каждой минутой миссис Порджес все больше молодела.

«Если так будет продолжаться, то, когда мы спустимся в холл, — подумала Джун, — миссис Порджес превратится в шестнадцатилетнюю девочку».

Обе стали спускаться вниз, но вдруг остановились. Из холла доносились шаги. На этот раз обмануться было невозможно.

— Вот он где, убийца! — прошептала миссис Порджес, но на этот раз без всякого страха. Даже наоборот: по ее лицу можно было понять, что она жаждет борьбы и что ей не терпится перейти в атаку. — Теперь-то он от нас не уйдет!

Но миссис Порджес ошиблась. Человек, расхаживающий по холлу, был адвокат Хаббард.

15

— Дверь была не заперта, а на улице дождь льет как из ведра. Надеюсь, вы не рассердитесь, что я вошел без спроса? — с плаща Хаббарда все еще стекала вода. Он вытирал мокрое лицо носовым платком.

— Что случилось? — тихо спросил он, взглянув на Джун.

Будучи в твердой уверенности, что ни одно из ее слов не минует ушей старой дамы, Джун ответила, нарочито повысив голос:

— Просто произошло смешное недоразумение, я вдруг почему-то решила, что наша уважаемая миссис Порджес с помощью какого-то допотопного револьвера собирается лишить меня удовольствия жить на белом свете.

Хаббард остался серьезным.

— А на самом деле она не собиралась этого делать?

— Боже сохрани! Просто мои нервы окончательно расшатались, и я думала…

— Что вы думали? — продолжал допытываться Хаббард.

Джун не успела ответить — появилась миссис Порджес с подносом в руках.

— В такую погоду чашка горячего чаю пойдет вам только на пользу, сэр, — она сделала реверанс. — Наш национальный напиток все еще продолжает оставаться лучшим лекарством против насморка и других болезней, разумеется, если добавить в него соответствующую порцию рома.

После того как миссис Порджес ушла к себе на кухню, адвокат Хаббард снова обратился к Джун:

— Итак, прошу вас, расскажите, что, собственно, произошло?

Джун взяла подсвечник и показала на стеклянные камешки.

— Что бы вы сказали, если б эти штучки… — Джун замолчала.

«Может, этот вопрос лучше сперва обсудить с Чэдом?»— мелькнуло у нее в голове.

— Так что — «эти штучки»? — Хаббард держал чашку с чаем в руке, но, казалось, забыл о нем.

— Как вы думаете, могла миссис Шекли иметь драгоценные камни… бриллианты стоимостью в несколько десятков тысяч фунтов?

— Бриллианты стоимостью в несколько десятков тысяч фунтов? — недоверчиво переспросил Хаббард. — Нет, это совершенно исключается. Ведь я, в конце концов, все эти годы был ее поверенным, занимался размещением ее денег и имею бумаги, свидетельствующие о размерах состояния, — Хаббард на секунду задумался. — Правда, она иногда спекулировала на бирже небольшими суммами, но это, наверное, ради развлечения, чтобы убить время. Сумма, которую она оставила после себя, — а вам, Джун, я могу это сказать, — составляет пять тысяч восемьсот тридцать фунтов шесть шиллингов и пять пенсов. Да вот этот дом. Но пока ни один банк не решился дать под него хоть ничтожную ссуду.

От Джун не ускользнуло, что адвокат в первый раз назвал ее по имени. Она почувствовала, что это придало их беседе оттенок доверительности.

— Но разве нельзя предположить, что у миссис Шекли имелись деньги или бриллианты, о которых никто ничего не знал?

— Предположить можно что угодно. Но почему вы завели разговор именно о бриллиантах?

— Я видела портрет миссис Шекли. И при этом обратила внимание, что бриллианты на ее ожерелье очень похожи на эти стеклянные камешки в подсвечнике. Давно устаревшая форма, сейчас вряд ли где еще так шлифуют алмазы. При такой обработке они слишком много теряют в цене; можете мне поверить, я написала об этом не один репортаж.

— Дайте мне минутку подумать, Джун, я не совсем уловил вашу мысль, — сознался Хаббард. — Если я правильно понял, вы удивлены, что камни на ожерелье выглядят так же, как и ужасные стекляшки на подсвечнике, и считаете, что это не случайно?

— Я не знаю… Просто мне в голову пришла довольно странная мысль… Давайте предположим, что камни, красовавшиеся когда-то в ожерелье, были настоящими бриллиантами, и подарил их миссис Шекли человек, который был ей близок и дорог. Поэтому она и не хотела расставаться с этими бриллиантами. Воспоминания о молодости могли быть для парализованной старухи дороже всяких драгоценностей.

— А вы, я вижу, настоящая поэтесса, Джун!

— Но в то же время она была беспредельно недоверчивой и скупой и помалкивала о бриллиантах. Впрочем, она не смогла бы их застраховать, у нее не было таких денег.

— И поэтому она решила прибегнуть к хитрости, — продолжил Хаббард рассуждения Джун, — и разместила бриллианты в подсвечнике, который не стоил ей и десяти шиллингов. Какому грабителю придет в голову, что эти подвески стоят пятьдесят или шестьдесят тысяч фунтов!

— Я все пытаюсь объяснить себе, — задумчиво сказала Джун, — что же все-таки вызвало в Касл-Хоуме все эти загадочные события.

— …И вы стали подозревать честную миссис Порджес, вы вбили себе в голову, что она украла эти бриллианты и хотела убрать вас с дороги… Нет, Джун, во всем этом слишком много фантазии. Я знаю миссис Порджес уже много лет, доброй души человек, и мухи не обидит.

— Вы говорите, что знаете миссис Порджес уже много лет. Но что вы действительно о ней знаете? Что вы можете знать? Разумеется, вы иногда и перекидывались с ней парой слов, наверно, большей частью насчет погоды…

— И кулинарии, — вставил Хаббард.

— Вот видите… — продолжала Джун. — И теперь вы готовы поклясться, что она не способна на такие вещи. А что она действительно собой представляет, о чем думает, к какому миру принадлежит, какими принципами руководствуется в жизни, какие тайные желания влекут ее, — обо всем этом вы знаете так же мало, как и я. Или, может, я ошибаюсь?

Хаббард подбросил в горящий камин несколько поленьев, он снова вдруг посерьезнел.

— Должен сознаться, что я поспешил со своей оценкой. Собственно говоря, я знаю лишь то, что она в течение многих лет была домоправительницей у старой миссис Шекли, получая при этом скромную, очень скромную сумму, всего шестнадцать фунтов в месяц, ни шиллинга больше, и что та при каждом удобном случае ругала ее и оскорбляла самым возмутительным образом. Поэтому можно предположить, что ненавидела она свою хозяйку всей душой. А от этого предположения всего лишь один шаг до следующего: узнав каким-то образом о бриллиантах — если таковые вообще были, — она разработала и осуществила кровавый план их присвоения.

— А как же вы тогда объясните таинственные обыски в Касл-Хоуме? Если шурин Фенвика, этот Роберт Уэйд, действительно искал бриллианты, то какую роль во всем этом деле играют фарфоровые ангелочки? И почему миссис Порджес, теперь уже богатая дама, остается в Касл-Хоуме? И какое отношение ко всей этой истории имеет миссис Мэриел?

— Можно предположить, что она тоже знала о бриллиантах в подсвечнике, и миссис Порджес, боясь разоблачения, взяла и пристрелила ее.

— Возможно, вы и правы, — сказала Джун. — Но по-прежнему остается непонятным исчезновение убитой. Такая маленькая, хрупкая женщина, как миссис Порджес… — Джун внезапно замолчала, ей показалось, что она слышит легкое покашливание.

Хаббард, который, казалось, прочитал ее мысли, кивнул головой.

— Касл-Хоум велик, труп можно было спрятать и в нем. И на это у нее хватило бы сил.

И снова Джун охватило такое же чувство, как и полчаса назад, на чердаке. Старый дом, битком набитый всевозможным хламом, попал в сферу деятельности каких-то загадочных и зловещих сил — убита миссис Мэриел, труп которой, возможно, был спрятан где-либо в подвале, архивариус…

— Разрешите дать вам совет, Джун! — Хаббард положил на ее руку свою.

— Какой совет?

— Уезжайте из Касл-Хоума, и чем скорее вы это сделаете, тем лучше. Может быть, даже сегодня вечером. Возвращайтесь незамедлительно в Лондон. Меня уже начинает беспокоить сознание того, что вы находитесь здесь и постоянно подвергаетесь опасности. Если вы не возражаете, я могу отвезти вас в Лондон на своей машине. Там, у себя дома, вы будете в полной безопасности, там с вами уже ничего не случится. А этим делом займется полиция. Главный инспектор Миддл, несомненно, не так глуп, как кажется на первый взгляд, и кроме того, у него хватка бульдога, рано или поздно он все равно поймает преступника, и без вашего участия.

Джун и сама уже подумывала о бегстве в Лондон, но, когда она услышала это из уст Хаббарда, ею овладело какое-то странное недовольство.

— А Чэд? — вопрос прозвучал так лаконично и сухо, что сразу можно было понять: она не уедет.

Хаббард пренебрежительно махнул рукой. Это оскорбило Джун.

— Чэд? — повторил он. — Чэд — такой человек, который сам должен отвечать за свои поступки, он должен знать, чем эта история может кончиться. И наконец… ведь вы же ему не жена.

— Нет, не жена.

— Тогда послушайтесь моего совета. Напишите ему несколько строк…

Сильный шум, донесшийся из кухни, заставил его замолчать. Реакция Джун была мгновенной, она вскочила с кресла, нервы были напряжены.

— Пойду посмотрю, что там произошло, — она направилась к двери, но, заметив, что Хаббард собирается идти вместе с ней, добавила, — сидите, сидите, я и одна узнаю, в чем дело.

В кухне, собственно, не произошло ничего, если не считать, что миссис Порджес уронила поднос с тарелками и горшками.

— Какая жалость, — вздохнула старая дама без всякого сожаления. — Но я думаю, вы меня поймете.

— Пойму?

— Ну конечно. Ведь я намеренно уронила поднос. И хотя мне нужно было действовать быстро, я разбила только старые тарелки, новый сервиз остался цел-целехонек.

— Я не понимаю, что все это значит? — Джун поворошила кончиком туфельки груду осколков.

— Но поймите же, детка! — миссис Порджес, казалось, была озадачена такой недогадливостью Джун. — Ведь я слышала весь ваш разговор с этим Хаббардом, слышала и то, что он предложил вам напоследок. И тогда я сказала себе: «Тревога, миссис Порджес, девушка в опасности, нужно действовать!» Ведь мне абсолютно ясно: убийца миссис Мэриел и нашего старого доброго Лайнора — а он тоже убит, я предчувствую это — не кто иной, как этот негодяй адвокат Хаббард! О боже, сделай так, чтоб его душа жарилась в аду на сковородке миллионы лет! Аминь!

— Хаббард? — повторила Джун. — Какое отношение может иметь ко всему этому Хаббард?

— А я… а я какое имею отношение? — перешла в атаку миссис Порджес. — Зачем мне нужно было убивать двоих людей да еще тащить молодую даму в подвал и прятать ее там, в кромешной темноте, освещая себе путь фонариком? Нет, это сделал Хаббард, и никто другой.

На лице Джун появилось недоверчивое выражение, но старая дама оставалась непоколебимой.

— Повторяю, это мог сделать только Хаббард. Он был душеприказчиком миссис Шекли и наверняка знал о бриллиантах. Потому-то он, так сказать, и заключил соглашение со смертью, взял да и заменил бриллианты на подсвечнике простыми стекляшками, которые заготовил заранее. И когда в Крайстчерче совершенно неожиданно появилась миссис Мэриел, далекая и, вероятно, единственная родственница миссис Шекли, знавшая о бриллиантах, этому негодяю не оставалось ничего другого, как пристрелить бедную девушку! О боже, я так ясно представляю себе, как они стояли вдвоем, словно видела все собственными глазами! И старик Лайнор наверняка тоже умер, потому что знал, кто такая эта миссис Мэриел, и хотел рассказать об этом вашему жениху. А теперь и я умру, и вы, потому что мы знаем, кто убийца.

Слова миссис Порджес не казались больше совершенно бессмысленными. В ее рассуждениях была даже определенная последовательность, и их нельзя было сразу сбрасывать со счета.

— Ни в коем случае, Джун, не соглашайтесь, чтоб он отвез вас в Лондон. Может вы и доберетесь до Лондона, но только до кладбища Челси, где погребен мой отец. Поверьте мне, детка, я наверняка права. Советую вам отослать куда-нибудь этого убийцу, запереть все двери, взять в руки револьвер и ждать. А я за это время сбегаю к Фенвикам и позвоню в полицию.

— Хорошо, сделаем так, как вы говорите, — кивнула Джун. — Я отошлю Хаббарда, а вы пойдете и вызовете полицию.

— Но вы никого не впускайте, слышите, никого, даже если кто-то будет выдавать себя за архиепископа Кентерберийского, — втолковывала старая дама. — В общем-то я ничего не имею против епископов, но волки, как вы знаете, всегда прикидываются безобидными овечками… Да, еще, — добавила она, уже стоя в дверях, — если убийца все же появится в Касл-Хоуме, миновав и двери, и окна, — в этом старом пиратском гнезде множество подземелий и потайных ходов, — то не вздумайте чикаться с ним и расспрашивать, кто он такой и что ему нужно, а сразу же, не раздумывая, стреляйте! Только не распускайте нюни и не раздумывайте, и тогда я гарантирую вам долгую жизнь. Пускайте в него преспокойненько пулю за пулей, пока его душа не лопнет, словно старая автомобильная покрышка, и не начнет с шипением выпускать воздух. — И, выпалив эти слова, миссис Порджес усмехнулась.

Вернувшись в холл, Джун сказала Хаббарду, что миссис Порджес уронила поднос с посудой, но ни словом не обмолвилась о подозрениях старой дамы. Когда же Хаббард вновь предложил ей незамедлительно покинуть Касл-Хоум, Джун ответила, что, если Чэд не вернется до десяти вечера, она так и поступит.

Оставшись одна, Джун вытащила из чемодана свой маленький браунинг, выключила везде свет и погасила обе свечи, так что большой холл погрузился в полную темноту, ибо огонь в камине уже совсем погас.

Потом она тихо прошла в угол и спряталась за книжным шкафом.

Потекли минуты, долгие, как часы, в деревьях шумел ветер, в бочке под водосточной трубой плескаласьвода.

И снова Джун охватил страх. Она почувствовала, что ее рука, державшая револьвер, стала мокрой. Но в холле было тихо. Ни один звук не нарушал этой невыносимой тишины, ничто не освобождало Джун от тисков гнетущего страха. «Я никогда не забуду этой ночи, — подумала она, — никогда, до тех пор, пока я жива, до тех пор…»

Потом Джун вся обратилась в слух — в коридоре явственно слышались шаги, но такие тихие, словно кто-то снял обувь и крался босиком. Мгновение спустя дверь бесшумно отворилась, и незнакомец вошел в холл.

Джун затаила дыхание и, подняв руку с револьвером, ждала.

Вошедший, кем бы он ни был, сейчас включит свет, и в тот же момент Джун выстрелит. А уж она-то не промахнется, черт возьми, сейчас не промахнется — она почувствовала в себе вдруг какую-то необычайную решительность и твердость.

«Меня-то тебе не удастся похоронить где-нибудь в подвале, рядом с Мэриел», — подумала она со злостью.

Но света никто не зажигал, все оставалось погруженным в темноту. Джун слышала затаенное дыхание незнакомца. Вероятно, он не меньше, чем Джун, предчувствовал приближающуюся опасность.

Внезапно он натолкнулся на кресло, чертыхнулся, сделал шаг в сторону Джун, еще один… Она не выдержала и выстрелила, сразу два раза.

Должно быть, она все-таки попала, так как он сразу глухо вскрикнул, но не упал, а поспешно обратился в бегство и скрылся в коридоре, захлопнув за собою дверь.

Джун бросилась за беглецом. Когда она, тяжело дыша, выскочила в ярко освещенный коридор, то увидела торопливо шедшего ей навстречу… Чэда. Боже, что происходит в этом проклятом Касл-Хоуме!..

— Объясни мне, пожалуйста, с чего ты вздумала упражняться в стрельбе?

— Послушай, Чэд, — с легкой хрипотой выдавила Джун, — если история с фарфоровыми ангелочками и миссис Мэриел — это одна из твоих гениальных выдумок, рассчитанная на то, чтобы выставить меня дурочкой и заодно собрать материал для книги, то уверяю тебя, сейчас ты горько об этом пожалеешь.

Прежде чем Чэд успел ответить, распахнулась наружная дверь, и в коридор ворвалась старая дама.

— Я слышала с улицы выстрелы, — выпалила она, едва переводя дыхание, — и думала, что мисс Джун уже плавает в луже крови с простреленной головой. Но как я вижу, она все еще живет и чувствует себя довольно бодро. — В ее словах можно было услышать нотки сожаления.

— Даже чересчур бодро, — заметил Чэд. — Опять пытается сделать из меня отбивную котлету.

Джун собрала все силы, чтобы хоть сейчас достойно ответить этому несносному человеку, но осеклась — рука миссис Порджес была перевязана носовым платком, по которому расплывалось большое красное пятно.

Перехватив изумленный взгляд Джун, старая дама улыбнулась:

— Нет, нет, стреляли вы не в меня. Я поранила руку о ржавую колючую проволоку, которой опутана садовая ограда, — старая дама ненадолго задумалась. — Теоретически, конечно, совсем не исключается, что я лгу и что моя рана — если так можно назвать царапину на руке — это результат вашего выстрела из браунинга.

«В оружии она разбирается, — промелькнуло в голове у Джун. — И может, это действительно была она? В таком случае выдержка у нее преотличная… Ведь после неудавшегося нападения она успела выскочить через черную дверь, обежать вокруг дома и войти в холл вслед за Чэдом. Здесь не было ничего невозможного, и догадаться об этом мог даже ребенок».

— Вы сообщили в полицию? — спросила Джун у старой дамы.

— К сожалению, нет, — миссис Порджес вздохнула. — У Фенвиков никого не было дома, а чтобы добежать до Паркинсов, мне понадобилось бы добрых десять минут. Так долго я не хотела подвергать вас этой ужасной опасности. А услышав выстрелы, я сразу представила себе, что вы…

Джун безнадежно махнула рукой. Манера миссис Порджес описывать события поставила бы в тупик самого ловкого адвоката. Она была или безгранично наивна, или безгранично хитра, наверное, ее ни на секунду не покинуло бы самообладание, если бы ей даже представили прямые доказательства ее вины.

И таким же крепким орешком, только на другой манер, был Чэд. Вместо того чтобы обнять ее, Джун, и прошептать ей несколько слов в утешение, он, казалось, совсем не поверил в происшедшее; да и Джордж Абернати, который вскоре появился, тоже задал ей несколько скептических вопросов.

— А опрокинутый стул? А крик? — набросилась она на них, словно кошка.

— Может, ты сама его опрокинула? И сама кричала?

Этого для Джун было достаточно. Она чуть не разревелась от возмущения. То, что наговорили ей здесь об истеричности и недостатке ума, превысило всякие меры.

— Я иду спать, — заявила она дрожащим от злобы голосом. — Если вы утром найдете меня с перерезанным горлом, вы поймете, смеялась я над вами или нет. — И уже стоя на пороге, добавила, — завтра я уезжаю в Лондон, теперь я возьму это дело в свои руки.

— Какое дело? И что тебе надо в Лондоне? — спросил Чэд.

— Может, я вам после и расскажу… А может, и нет… Я нанесу визит леди Уорренгтон.

— А я и не знал, что ты вращаешься в таких высоких кругах, — съязвил Чэд.

— Ты еще многого не знаешь, — и она так хлопнула дверью, что задрожало чучело белого медведя на подставке.

— Я отнесу ей стакан горячего молока, — миссис Порджес первая обрела дар речи, — и положу в молоко таблетку снотворного, тогда она, бедняжка, хоть выспится спокойно, — и философски добавила, — страшно подумать, на что способен человек, когда речь идет о каких-то блестящих камешках, которые можно разве только повесить себе на шею.

Джордж Абернати удержал старую даму и поинтересовался, что за камешки она имеет в виду.

Миссис Порджес подняла опрокинутое кресло, села в него и подробно рассказала, что она видела и слышала.

Когда она закончила и поспешила на кухню, чтобы подогреть молоко для Джун, Джордж встал и некоторое время молча расхаживал по холлу.

— Ты слышал когда-либо о двойной причинной связи? — спросил он, обращаясь к Чэду.

— Никогда.

— Представь себе черепичную крышу какого-нибудь дома. И вот одна из черепиц внезапно ровно в семь часов падает перед парадной дверью. Этот факт стоит в тесной причинной связи с постройкой дома, с качеством работы, со свойствами материала, с воздействиями внешней среды. Это первая причинная связь. Ну, а теперь предположим, что ровно в семь часов из этого дома выходит мистер Смит — на это тоже имеется целый ряд причин. Он служит маклером в бюро, которое открывается в восемь часов, следовательно, чтобы своевременно усесться за письменный стол, нужно спуститься в подземку в семь двадцать. А тот факт, что мистер Смит работает именно маклером, обусловлен его наклонностями, связями его родителей и женитьбой. Вот тебе и вторая причинная связь. Обе эти причинные связи не имеют между собой ничего общего, но временами их пути внезапно скрещиваются и происходит то, что мы называем случайностью. И это действительно случайность, потому что дырку в черепе мистера Смита не объяснишь лишь одними свойствами материала, из которого изготовлена черепица, не объяснишь ее и условиями жизни, в которых жил наш маклер. Этот случай вообще необъясним, если рассматривать лишь одну причинную связь. То же самое относится и к событиям, происшедшим в Касл-Хоуме. Мы следим только за одним звеном фактов, и это неправильно. Поэтому давай предположим, что исчезновение бриллиантов — если таковые вообще существуют, — связанное с ними убийство миссис Мэриел, а может быть, и Дэвида Лайнара не имеют ничего общего ни с шантажом, ни с фарфоровыми ангелочками, ни с обыском дома, который предпринял Роберт Уэйд. Что тогда?

— Тогда следует признать, что мы оба — идиоты, — сухо ответил Чэд. — Но пока твои предположения ни на чем не основаны.

— Я бы не сказал, — Джордж Абернати покачал головой. — Если попытаться объяснить все события в Касл-Хоуме только одной причиной, а именно — бриллиантами, то тогда эти события становятся совсем уже нереальными.

— А если бриллианты были спрятаны в одном из ангелочков?

— Даже и в этом случае мы не найдем ответа на вопрос: почему старая миссис Шекли в течение многих лет шантажировала именно с помощью этих ангелочков?

— Мы потратили целый день на то, — сказал Чэд, потягивая свою трубку, — чтобы проверить алиби всех людей, которых могла шантажировать миссис Шекли. И мы установили, что у них имеется алиби, даже у Хаббарда, хотя он нам и солгал, когда рассказывал о телевизионной постановке. Он уже не первый год навещает эту Милли, и нет никакого основания предполагать, что она сказала нам неправду. В то самое время он действительно был у нее. Дело серьезное, и нужно полагать, что она не отважится солгать под присягой и получить за это несколько лет тюрьмы. Значит, Хаббард — не убийца, это исключено. Правда, он совсем не в моем вкусе, я терпеть его не могу, чересчур уж у него джентльменский вид…

— И чересчур уж он много внимания уделяет Джун, — дополнил Джордж.

— И это тоже. Если он будет продолжать в том же духе, придется мне смазать пару раз по его физиономии, и все будет в порядке. Но подозревать его в убийстве нельзя. В среду, между шестью и восемью, он не убивал, а лежал с Милли в постели. Вот так. Ну, а теперь я притащу пишущую машинку и настрочу несколько писем.

— Писем? Кому? — Джорджа Абернати, очевидно, не устраивало то, что Чэд опять собирался претворять в жизнь какие-то свои бредовые идеи.

— Кому? Да всем этим господам, которых, как мы подозреваем, шантажировала миссис Шекли.

— И что ты хочешь написать в этих письмах?

Чэд уже уселся за свою портативную машинку и вложил в нее лист бумаги.

— Я их снова немножко пошантажирую.

— Отправляйся лучше спать.

— Я свободный гражданин и могу делать все, что мне заблагорассудится. Спать я сейчас не хочу, но зато у меня так и чешутся руки написать уважаемым людям города несколько письмишек. Двадцать фунтов… нет, шантажировать так шантажировать… тридцать фунтов, и я молчу. Если же они не согласятся, пусть пеняют на себя. В этих письмах я дам им понять, что проник в тайну покойной миссис Шекли и теперь иду по ее дорожке.

Джордж Абернати был исправным полицейским чиновником, и он глубоко вздохнул.

— Послушай, Чэд, а тебе не кажется, что ты слишком далеко заходишь?

— Уж не собираешься ли ты, дружище, арестовать меня? — подковырнул его Чэд. — Ну что ж, попробуй, только не надейся, что я добровольно последую за тобой.

— Объясни мне хоть, чего ты хочешь добиться этими письмами, черт тебя побери!

— Я хочу узнать, кого еще шантажировала миссис Шекли. А потом я, высунув язык, помчусь узнавать, где они были в то время, когда была убита миссис Мэриел и когда исчез Дэвид Лайнор. И если я установлю, что у кого-нибудь из них нет алиби, я сразу же сообщу тебе, и ты займешься этим господином и выжмешь из него все, что он знает. Или же им займется этот бульдог Миддл. Тот даже из детской куклы, выставленной на витрине, сможет вытянуть признание. Сейчас нужно действовать, иначе мы будем вынуждены в душе поздравить нашего милого убийцу с невозможностью разоблачения.

Чэд в тот же вечер разослал четырнадцать писем — ничто не могло заставить его отказаться от этого плана.

Джордж Абернати тоже не бездействовал. Уже на следующее утро он засел за телефон и начал обзванивать страховые агентства в Броксли, Данди, Абердине и Стонхейвене. В полдень ему повезло, и он против ожидания получил сведения, подтвердившие предположения Джун. Лет двадцать тому назад миссис Шекли застраховала в Шотландском национальном страховом агентстве колье стоимостью в пятнадцать тысяч фунтов. Но сразу же после войны она отказалась от полиса.

Причин отказа она не объяснила.

16

Добрых тридцать лет судьба бросала Мак-Гивена по всем морям и океанам, и суша в эти годы в понятии старого бродяги была не более, чем портовый кабачок. В Крайстчерче портовых кабачков не было, зато были другие заведения, в которых утоляют жажду, — естественно, если есть деньжата.

У Мак-Гивена деньжата не водились, и он решил стащить у пастора Стерджена шланг, который тот приобрел для поливки сада. Наивный моряк размышлял так: пастор — служитель бога, и он, конечно, не будет охранять свою собственность так же, как это делают другие люди. Мак-Гивен, завороженный видом нового зеленого шланга, за который он надеялся получить у старьевщика в Броксли по меньшей мере десять шиллингов, даже не позаботился о том, чтобы обеспечить себе пути отхода. Он был настолько уверен в душевной доброте пастора, что, заметив его, посчитал возможным приподнять свою шляпу и вежливо поздороваться, вместо того чтобы тотчас пуститься наутек.

Лишь удар палкой, полученный по голове, заставил отважного мореплавателя признать, что не стоит доверять святым.

Он дал тягу, и, услышав позади себя сопение пастора и лай его собаки, в отчаянии перемахнул через каменную стену и оказался на кладбище.

Почувствовав себя в относительной безопасности, Мак-Гивен на мгновение остановился и перевел дух, а потом смачно плюнул в сторону пасторского дома, словно доказывая этим, что у него тоже есть человеческое достоинство и что бежал он не из трусости, а лишь спасаясь от грубого насилия. Но его злоключения только начались…

Вскоре начал накрапывать дождик, и Мак-Гивен, подняв глаза к небу, сказал себе, что человек, не захвативший зонтика, должен принять необходимые меры, если не хочет подхватить грипп и проваляться в постели.

По обеим сторонам тянулись ряды могил, и вскоре на самом краю кладбища, за плакучей ивой, он заметил склеп и, пораскинув мозгами, решил, что у живого человека не меньше прав иметь крышу над головой, чем у мертвого.

Увидев надпись, высеченную над входом, Мак-Гивен с удивлением узнал, что в склепе нашла вечный покой не кто иная, как его благодетельница миссис Шекли. За решетчатой дверью стояли два роскошных гроба.

Мак-Гивен промок и промерз до самых костей и стучал зубами так же ритмично, как испанская танцовщица кастаньетами. Прижавшись к железной решетчатой двери и подняв воротник, он вспоминал об островах в Тихом океане, где было так жарко, что жители ходили или легко одетыми, или совсем нагими. Он с радостью забрался бы внутрь склепа, где, несомненно, нашел бы более надежную защиту от непогоды.

— Вонючие скупердяи, — проворчал моряк. — Неужели они думают, что у них стибрят мертвецов?

Но внезапно Мак-Гивен от удивления вытаращил глаза: дверные петли были недавно смазаны. Ко всему этому и замок тоже оказался в масле. Просто так, понятно, оставлять это было нельзя, и поскольку у Мак-Гивена в кармане, кроме довольно грязного носового платка, зажигалки и палочки жевательного табаку, всегда имелась и отмычка, то открыть дверь было для него детской забавой. Если бы Мак-Гивен мог предположить, в какую авантюру он ввяжется!

В склепе Мак-Гивен облегченно вздохнул. Здесь пахло пылью и сухими листьями, и настроение настолько улучшилось, что наш моряк вытащил из кармана палочку табаку и отломил кусочек. Положить его в рот он не успел. Внезапная вспышка молнии озарила склеп голубовато-мертвенным светом, и Мак-Гивен, взгляд которого в этот момент был устремлен на гробы, заметил, что кто-то недавно отвинчивал винты, крепящие крышки. Несомненно, в дела этого неизвестного лучше было бы не вмешиваться. Но Мак-Гивен, заинтересованный открытием, собрал все свое мужество, вынул зажигалку и тщательно осмотрел оба гроба. Теперь у него не осталось больше сомнений: кто-то недавно снимал крышки!

«Лучше тебе не вмешиваться в это дело, старый дружище, — посоветовал ему внутренний голос. — Иначе попадешь в преисподнюю, дело-то здесь нечистое. Сообщи в полицию — и баста!»

— А если это дело принесет мне несколько фунтов? — ответил Мак-Гивен своему внутреннему голосу. Он произнес эти слова громко, чтобы хоть немного заглушить страх.

«Что ж, поступай, как знаешь, — ответил ему голос. — Ты — вольный человек и можешь совать нос, куда тебе заблагорассудится, хоть в чужие гробы. Но только не сожалей, если тебя поставят перед судом за осквернение праха усопших. Вспомни, кстати, о Джефферсоне Паркинсе, которого хотели обвинить в краже со взломом только потому, что он поспешил на крик ребенка, взывавшего о помощи».

Мак-Гивен сплюнул.

— Паркинс — старый разбойник. И кроме того, мертвецы не взывают о помощи.

«А если тебя обвинят в том, что ты поснимал с рук мертвецов все драгоценные кольца?.. Нет, Мак-Гивен, брось-ка ты лучше это дело».

Но любопытство взяло верх. Мак-Гивен выкрутил винты, потом перекрестился, против обыкновения не стащив с головы шапку, и приподнял крышку одного из гробов.

Мак-Гивен несомненно принадлежал к числу отважных людей, и во времена Нельсона из него получился бы отличный пират. С черной повязкой на левом глазу, с абордажным крюком в руках и с бесстрашной улыбкой на плотно сжатых губах — такими представляют сейчас людей, которые так много сделали для величия Британии. Ирония времени — потомки этих отчаянных людей пробавлялись теперь кражею поливочных шлангов!

Но даже и у Мак-Гивена перехватило дыхание, когда он бросил взгляд внутрь гроба и при голубоватой вспышке молнии увидел трупы двух женщин — благодетельницы миссис Шекли и совсем ему незнакомой. В другом гробу, рядом со скелетом, лежал мертвый архивариус Дэвид Лайнор.

В твердой уверенности, что он напал на след тяжкого преступления и завтра станет самой знаменитой личностью в Крайстчерче, Мак-Гивен еще раз внимательно огляделся и обнаружил в глубине склепа маленькую бронзовую дверь. Он открыл ее и увидел лестницу, ведущую в помещение под склепом. В одной из стен этого помещения, в крупных каменных плитах, зиял большой темный четырехугольник подземного хода, из которого, спустившись еще по одной лестнице, можно было попасть прямо в старую канализационную трубу. Вот здесь-то и обнаружился в полную меру талант Мак-Гивена как первооткрывателя и исследователя. Он щелкнул зажигалкой и вступил, слегка нагнувшись, в трубу, диаметр которой почти равнялся человеческому росту. Пройдя шагов семьдесят-восемьдесят, наш моряк очутился в каком-то сводчатом подвальном помещении. Здесь он снова увидел лестницу, поднялся по ней и заметил над головой железный люк. Моряк надавил на него и в тот же момент чуть не свалился с лестницы от страха — на него посыпались горячие угли и мелкие тлеющие головешки. Мак-Гивен втянул голову в плечи и обнаружил вдруг к немалому своему удивлению, что очутился в камине какого-то дома.

Изумленная миссис Порджес тут же задала Мак-Гивену совершенно справедливый вопрос, каким образом он очутился в ее камине и что, собственно, ему здесь нужно.

Войдя в холл Касл-Хоума, Мак-Гивен довольно бессвязно пробормотал, что он не хотел нарушать покой старой дамы, но, добавил он, пути господни неисповедимы. С какой целью он очутился в камине, он и сам не знает, во всяком случае, он не собирался никого грабить, он не вор, и это ей хорошо известно.

— А что же вы в таком случае собирались делать? — довольно ехидно спросила домоправительница. — Ведь в гости через подвал не приходят.

— Я пришел не из подвала, я пришел прямо из склепа миссис Шекли, где обнаружил еще два трупа, мужчины и женщины.

Миссис Порджес на секунду задумалась, а потом спросила:

— Вы не будете против, если я сообщу в полицию?

— Дорогая миссис Порджес! — Мак-Гивен от избытка чувств прижал шляпу к груди. — Я вижу, вы меня совсем не понимаете. Если, предположим, вы чистите в кухне мусоропровод и внезапно падаете в реку, то всякий скажет, что тут замешаны высшие силы. Точно так же получилось и у меня. Я целиком стою на стороне закона, только…

— …только сначала рюмочку виски?

— Если вас это не затруднит, миссис Порджес! — Мак-Гивен нерешительно переминался с ноги на ногу.

— А что вам понадобилось в склепе? И с какой целью вы сунули свой нос в гробы? Просто так, ради удовольствия? Хотели полюбоваться на мертвецов? — говоря это, миссис Порджес налила чудаковатому моряку рюмку виски.

При этом ее рука так дрожала, что она пролила добрую треть бутылки, — миссис Порджес была напугана не меньше, чем добряк Мак-Гивен.

Внезапно раздался звонок. Это вернулись Чэд, Джордж Абернати и Джун, полчаса назад примчавшаяся из Лондона.

Миссис Порджес прямо в коридоре рассказала им, какие ужасы ей только что пришлось пережить.

— Вы понимаете, я, ничего не подозревая, вхожу в холл и — о боже! — что я вижу! В камине, где я недавно развела огонь, открывается люк и высовывается страшная голова.

А потом вылезает этот бродяга. Наверняка убийца, думаю я, у которого на совести не меньше дюжины жертв. Одной старухой больше или меньше — ведь это для него не имеет значения! Но это оказался Мак-Гивен, и он пришел прямо из склепа миссис Шекли, а там, в гробах, покоятся не только благословенные останки, но и совершенно свежие покойнички. Я думала, меня хватит удар. Но потом я быстро пораскинула умом, и теперь мне кажется, мы стоим перед самой разгадкой тайны Касл-Хоума.

— Вы так думаете? — вставила Джун. — Если б вы знали, моя дорогая, как будет выглядеть эта разгадка.

Форма Джорджа Абернати, вошедшего в холл, произвела на моряка, промышляющего шлангами, несомненно очень сильное впечатление. Он чуть было не щелкнул каблуками и не приложил руку к шляпе для приветствия. Зычным тоном он пробасил:

— Мак-Гивен, ваша честь, тридцать лет прослужил в торговом флоте ее британского величества, в настоящее время — безработный, под судом, можно сказать, не был.

— Вы забыли упомянуть о шланге, — усмехнулся Джордж Абернати.

От этого грубого напоминания лицо моряка передернулось, словно от зубной боли.

— Я ничего не имею против религии, сэр, но если этот драчун сперва оставляет свой шланг в саду, а потом перед грозой травит бедного человека собаками, то не остается ведь ничего другого, как попытаться найти хоть какое-нибудь убежище, даже если таким убежищем окажется затхлый склеп. Именно так, а не иначе, и обстояло дело.

Мак-Гивен получил еще рюмку виски, после чего вынужден был снова рассказывать обо всем.

— …И в конце концов я очутился здесь, внизу, совершенно не подозревая о том, что это подвал Касл-Хоума. Я трясу люк над головой, и вдруг на меня сыплется целый дождь раскаленных углей. Я уж думал, что угодил прямо в преисподнюю, а когда снова пришел в себя, увидел, что стою здесь, в камине. Миссис Порджес сначала подумала, что я — грабитель, но я не грабитель, сэр, я говорю правду, одну лишь правду.

Чэд повернулся к Джорджу:

— Мы должны все это проверить. Иначе нас опередят, и гробы окажутся пустыми.

— Конечно, — согласился Джордж. — И кроме того, мы немедленно должны сообщить об этом в Глазго, старшему инспектору Миддлу.

— А что я пережила и что разузнала — это, как я вижу, никого не интересует! — надулась Джун. — Гарантирую, что вы надолго потеряете дар речи и будете добрый час сидеть с разинутыми ртами, когда выслушаете меня.

— Нас это тоже интересует, рассказывай, да только побыстрее, — заметил Чэд, а потом вдруг хлопнул себя рукой по лбу. — Канализационная труба! Ведь именно о ней рассказывала тебе миссис Лоуэлл! Ну, теперь мне все ясно.

— И теперь тебе, надеюсь, стало ясно, что человек, покушавшийся на мою жизнь, не был призраком, — ядовито заметила Джун.

— Давай сперва посмотрим, что находится там, внизу, и как функционирует эта штучка, — сказал Джордж Абернати.

«Штучка» функционировала до удивления просто. В маленькой щели перед камином между двумя большими каменными плитами был тонкий стальной рычаг. При нажатии на него крышка люка поворачивалась и открывался доступ в подвал, из которого можно было проникнуть в старую заброшенную канализационную трубу. Она уже больше двадцати лет находилась в бездействии — с тех пор, как в северной части города провели новую.

— Может, прежде чем вы полезете в эту вонючую трубу, мне рассказать вам, для чего она предназначалась? — Джун прямо-таки распирало от нетерпения.

— Расскажете, когда мы вернемся, — Джордж первым стал спускаться по лестнице. — Через несколько минут мы опять будем здесь.

Женщины остались одни.

— Это вы убили старуху Шекли? — Джун повернулась к миссис Порджес. — Или вы просто были соучастницей?

— Если вы, Джун, позволите говорить мне с полной откровенностью, — старая дама опустилась в кресло, — то я скажу, что у вас чересчур богатая фантазия! Фантазировать — хорошо, но понемногу, стограммовыми порциями, иначе легко сбиться с пути истинного… Нет, я никого не убивала. Я могу предстать перед своими судьями в белоснежном платье, в котором еще ходила конформироваться, с восковой свечой в руке — и до моих ушей будет доноситься небесное пение ангелов; я уверена, что высший суд меня оправдает.

Излияния миссис Порджес были прерваны возвращением Чэда и Мак-Гивена. Они немного перепачкались, но были целы и невредимы. Джордж Абернати сразу же отправился в участок, чтобы уведомить обо всем полицию в Глазго.

— Наш старый морской волк и похититель шлангов действительно сделал дьявольское открытие! — заметил Чэд. — Так что сейчас, как мне думается, ему лучше всего пройти с миссис Порджес на кухню и выпить там бутылочку виски.

Миссис Порджес и Мак-Гивен вышли на кухню.

— Я очень рад, что ты вернулась в полном здравии, — Чэд привлек Джун к себе. — Судя по всему, в склепе должны были находиться три гроба, и третий предназначался тебе.

— Дошло, наконец! Но мне известно и еще кое-что, мистер Всезнайка! — Джун не могла совладать с нахлынувшими на нее чувствами. — Подождем Джорджа и все сразу обсудим…

Джордж вернулся довольно скоро, даже скорее, чем им хотелось.

— Миддл со своими людьми будет здесь через час, не позже, — уже с порога объявил он. — До этого мы должны уяснить себе всю картину.

— Ты что, хочешь получить повышение? — сказал Чэд.

— Не ерунди. Я просто не хочу поплатиться местом из-за твоих сумасбродных идей. Мне нравится Крейстчерч, хотя его теперь уже нельзя назвать райским уголком, и я с удовольствием поживу в нем немного, — он замолчал, а потом вытащил из кармана ворох писем и бросил на стол. — Ответы на твою попытку шантажировать! Уже восемь штук, и во всех — хрустящие бумажки!

— О каком шантаже вы говорите? И что это за хрустящие бумажки? — поинтересовалась Джун.

— Ваш будущий супруг взялся за ремесло миссис Шекли.

В общей сложности в письмах находилось ровно двести сорок полноценных английских фунтов — сумма, которая приятно ласкала глаз.

Джун начала кое-что понимать. Но вся эта история не показалась ей такой трагичной, как Джорджу.

— Так, значит, вы уже знаете об этом? — спросила она.

— О чем? — переспросил Чэд.

— Почему сперва Шекли, а потом миссис Порджес удавалось шантажировать всех этих добрых, высоконравственных, глубоко набожных, придерживающихся строгих принципов, проповедающих любовь к ближнему, уважаемых граждан Крайстчерча? И какую роль играли в этом деле фарфоровые ангелочки? И почему кто-то все время шарил по Касл-Хоуму? И для чего предназначался этот потайной ход через канализационную трубу? Короче говоря, тайна Касл-Хоума больше не является для вас тайной?

— А тебе не кажется, что ты задала слишком много вопросов?

— Кое-что мы знаем, а кое-что — нет, — Джорджу Абернати, казалось, тоже доставляло удовольствие помучить Джун.

— Эх вы, мудрецы! — она подавила свое недовольство и сняла с пальца кольцо. — Ставлю это сапфировое кольцо против скелета селедки, что одного-то вы наверняка не знаете: что случилось со мной, когда я ехала в Лондон.

— Ну так выкладывай!

— Кто-то стрелял в меня, неподалеку от поворота на главную улицу. Меткий стрелок.

— Я бы не сказал.

— Да, да, я еще жива! — рассвирепела Джун. — Но в ветровом стекле моей машины имеется изящная маленькая дырочка. Всего каких-нибудь два-три сантиметра — и у тебя больше не было бы причин так противно ухмыляться. Побереги свою ухмылку до того, как я скажу, кого посетила в Лондоне.

— Ну, ну, говори!

Джордж лишь бросил взгляд на наручные часы.

— Леди Уорренгтон, супругу сэра Арчибальда, знатный род которого известен со времен Второго крестового похода, то есть — более древний, чем род ее величества. Сперва о леди. Владеет пятью языками, манеры изысканные и скромные, вечернее платье, стоящее добрую сотню фунтов, лицо настолько холеное, что даже с помощью микроскопа не увидишь ни одной морщинки. Никак не подумаешь, что леди Уорренгтон скоро пятьдесят и что во время второй мировой войны она, так же как и жена бургомистра Лоуэлла… — Джун умышленно сделала паузу, — была звездой борделя Касл-Хоума. Я обо всем разузнала. В этом помогли мне и секретные архивные документы, и интуиция, и беседы с людьми, и способность ставить хитроумные вопросы.

— Касл-Хоум… ты сказала, что в Касл-Хоуме во время войны был бордель! Скажи, а ты не хватила где-нибудь лишнего?

— Касл-Хоум был одним из самых первоклассных борделей, его могли посещать только офицеры военно-морского опорного пункта да самые безупречные в моральном отношении граждане Крайстчерча. А чтобы общественность ни о чем не узнала, все эти господа проникали в Касл-Хоум через канализационную трубу, которую Шекли соединила со склепом на кладбище. Но, как я предполагаю, она сделала не только это. Она фотографировала отцов города в самых интересных позах. Эти-то пленки и искал почтенный мистер Уэйд по поручению семьи Фенвик, он-то и перевернул все вверх дном в Касл-Хоуме, но, по всей вероятности, миссис Порджес уже давно припрятала материал в другом месте.

— А фарфоровые ангелочки? — спросил Джордж.

— Они были неотъемлемой принадлежностью дома. Они стояли во всех комнатах и служили местом для хранения… — Джун замолчала, она не могла найти подходящего слова.

— Ну, ну, не тяни, говори, что в них хранилось!

— Сам знаешь! Не прикидывайся дурачком! — разозлилась Джун.

— А-а, теперь все понятно! — Чэд так расхохотался, что у него слезы выступили на глазах. — Достаточно было протянуть руку, снять головку с этого милого ангелочка, и… и все было в порядке. Да, миссис Шекли действительно не страдала от недостатка остроумия. А наша дорогая миссис Порджес продолжала ее дело — я имею в виду шантаж.

— Сознаюсь, сэр, — как и всегда, старая дама появилась, словно по мановению волшебной палочки, лишь только было произнесено ее имя. — А вот и счет, с точностью до одного шиллинга, на что были истрачены добытые мною деньги. Двести фунтов — миссис Салливен, вдове, имеет пятерых детей. Одиннадцать фунтов — за ремонт в доме учителя Толбота… За новую электропроводку пономарю Невилу — восемь фунтов четыре шиллинга… Кровельщикам за крышу дома для бедняков — сто одиннадцать фунтов семь шиллингов… За сточную канавку в саду ослепшего городского писаря Тэрнера…

— Достаточно. Суд вынесет вам благодарность, — перебил ее Джордж Абернати.

— Благодарю вас за эти слова, сэр, — миссис Порджес сделала реверанс. — Но прежде чем идти и собирать в чемодан самое необходимое для жизни в тюрьме, я хотела бы попросить вас кое о чем. Не могли бы вы сейчас освободить меня от этого пирата на кухне? Он все пьет и пьет и становится чересчур навязчивым. Его, конечно, можно было бы понять, если б я была лет на двадцать моложе, но в данной ситуации я воспринимаю это как нечто непозволительное, точнее говоря, аморальное. И еще — так сказать, в свое оправдание. Сознаюсь, сэр, я вела себя как бессовестная шантажистка, но я никого не убивала, хотя, если придерживаться истины, порой мне очень хотелось сделать это, — когда я вспоминала о том, почему наша городская знать так чертовски благодетельна. Что люди в принципе слабые существа — в этом их винить нельзя. Но вот за то, что они так изолгались, так бесстыдно изолгались, как все эти фенвики, стерджены, лоуэллы, — за это бог должен их карать более строго, а не ограничиваться язвами желудка да гнилыми зубами.

— Стерджен тоже принадлежал к числу… клиентов? — поинтересовалась Джун.

— А как же! Один из самых постоянных! В аду его уже наверняка ждет горящая печь. И если б я была ангелом, а в руках у меня — полные ведра воды, я б не пошевелила и пальцем, чтоб загасить эту печь. Ну, а теперь вы мне разрешите идти упаковывать чемодан?

— С этим вы можете повременить, — ответил Джордж.

Чэд добавил:

— В любом случае я позабочусь о том, чтобы люди не предали забвению ваши славные подвиги. Орден Святой Анны вам обеспечен. Вы были доброй феей Крайстчерча, и я хотел бы, чтобы вы ею и остались.

— Благодарю вас, сэр, — реверанс — и миссис Порджес исчезла. В тот же момент завыла сирена полицейской машины, раздался скрип тормозов, у дверей послышались голоса.

17

Прибыл старший инспектор Миддл со своими людьми.

Чтобы обследовать склеп и увезти трупы, понадобилось добрых два часа. Потом все вернулись в Касл-Хоум.

Мясистое бульдожье лицо старшего инспектора так налилось кровью, что казалось — еще немного и его хватит апоплексический удар. Маленькие глазки недовольно поглядывали из-под нависших бровей, тон был ворчливый, — по всему можно было понять, что инспектор находится в препоганейшем настроении. Еще бы! Во-первых, трупы обнаружил не он, а какой-то бродяга, а во-вторых, инспектор до сих пор толком не знал, как связать между собой известные ему факты. Вдобавок, его не на шутку встревожил утренний звонок бургомистра Лоуэлла, попросившего помощи. Об этом звонке Миддл пока молчал — он хотел сперва выслушать сообщение Джорджа.

Коротко и ясно Джордж Абернати доложил все, что ему удалось установить с помощью Чэда и Джун. Он закончил свой доклад утверждением, что загадку Крайстчерча, «обители нравственности», можно считать решенной.

— Вы так думаете? — буркнул Миддл. — Лично я другого мнения.

— Что ж, подождем мнения судьи, — запугать Джорджа было не так-то легко.

— А как вы объясните эти два убийства? — Миддл злобно попыхивал своей сигарой. — Или вы думаете, что они сами пустили себе пулю в голову, а потом, чтобы нагнать на людей побольше страху, улеглись в гробы?

— Нет, я так не думаю. Этому факту мы еще должны найти объяснение. Или, быть может, оно у вас уже есть, сэр?

— Мне кажется, что вы знаете не больше нашего, то есть ничего, — добродушно заметил Чэд.

— Попридержите язык, если вас не спрашивают! — рявкнул Миддл. — Вами-то я еще займусь, посмотрим, что вы тогда запоете!

— Теперь я понял, что ошибся, — повернулся Чэд в сторону Абернати и полицейских чиновников. — Судя по всему, у нашего уважаемого старшего инспектора Миддла уже имеется с десяток решений. Спрашивается только, какое из них правильное. Рюмочку шотландского виски за вашу проницательность, сэр? Или ваш желудок, когда вы в плохом настроении, не принимает алкоголя?

— Ваша теория с этим… хм!.. домом радости — нелепа, — задыхаясь проговорил Миддл. — Она превращает всех почтенных граждан в двуличных лжецов…

— Лжецов? Ну зачем же впадать в крайности, милейший, — с издевкой заметил Чэд. — Или вы ни разу в жизни не были в борделе?

Кровяное давление у Миддла повысилось, по меньшей мере, до ста девяноста. Но тем не менее ему удалось овладеть собой; он неторопливо расстегнул китель, вынул бумажник, достал оттуда сложенный лист бумаги и сунул его Чэду прямо под нос:

— Это вы писали?

Это было письмо, в котором Чэд пытался шантажировать бургомистра Лоуэлла.

— Что за письмо, дорогой? — спросила Джун. Она уже предчувствовала, что ее дорогой снова заварил какую-то кашу, расхлебать которую будет не так-то просто.

— Да, письмо написал я, — сознался Чэд. — И не только это, а целую дюжину. — Он подошел к столу у окна и вынул из-под газеты спрятанные там деньги.

— Значит, вы признаете, что продолжили шантаж, которым занималась миссис Шекли?

— Да, признаю, — Чэд закурил сигарету и добавил с милой откровенностью, — и то, что сделал я, должны были сделать вы, Миддл, и причем давно. Тогда бы вы уже знали всех, кого шантажировала миссис Шекли и кого можно подозревать в убийствах.

— Подозревать в убийствах? — Миддл сощурил глазки. — А ведь ваш друг, инспектор Абернати, утверждал, что ангелочки и убийства не имеют ничего общего. Или вы переменили свое мнение?

— Я писал мои письма еще до открытия Мак-Гивена, — Чэд потерял терпение. — И вообще, неужели вы полагаете всерьез, что я, если б действительно собирался кого-нибудь шантажировать, стал бы действовать так глупо и подписывать письма своим именем?

— Я видел людей и поглупее вас, — парировал Миддл. — А вы, инспектор, знали о письмах и даже не сочли нужным проинформировать свое начальство. Мне этого достаточно. Я отстраняю вас от работы. А вы, — это уже относилось к Чэду, — забирайте свою зубную щетку. Вы арестованы.

— Я не советую вам этого делать, сэр, — сказал Джордж Абернати, который понял всю серьезность ситуации лучше, чем его друг, сложивший неджентльменскую комбинацию из пальцев. — Конечно, вы можете увезти его на допрос и даже применить силу, но через двадцать четыре часа вы будете вынуждены вернуть ему свободу.

— И уж тогда-то я натравлю на вас и на ваших почтенных протеже в Крайстчерче всю английскую прессу! — разбушевался Чэд. — И когда вы будете проходить по улицам Глазго, вслед за вами будет подниматься дикий вой.

Миддл почувствовал на своей руке легкое прикосновение Джун, такое нежное, будто это были не пальцы Джун, а маленький мотылек.

— Не делайте этого, старший инспектор, — заворковала она. — Чэд действительно не шантажист, он хотел лишь восстановить справедливость. И кроме того, — Джун положила другую руку на плечо Чэда, — он может причинить вам массу неприятностей.

— Мне плевать на бульварную прессу, мисс!

— Бульварная пресса! — кричал по-прежнему Чэд. — Да я просто напишу, что направил и вам письмо и что вы прислали мне не двадцать, а целых сорок фунтов, так как в свое время вы тоже были одним из постоянных клиентов этого первоклассного борделя!

Полицейские чиновники слушали во все уши, и Миддл, вспомнив о своих сотрудниках, показал им на дверь.

— Чэд, прошу тебя, успокойся, — уговаривала Джун своего жениха. — Ты же видишь, мистер Миддл взял себя в руки.

И действительно, после последних слов Чэда с инспектором произошла удивительная метаморфоза. На него словно вылили ушат холодной воды, и он был теперь похож на мокрую собачонку — во время войны он находился в Честере в качестве офицера при звене быстроходных катеров, а от Честера до Крайстчерча с его легендарным борделем нет и двадцати миль…

Джун придвинула инспектору стул, и он покорно сел — теперь это был совершенно сломленный человек.

— Вы — бессовестный шантажист, Оливье, — Миддл тяжело дышал. — Плохо, что у нас в Англии могут влиять на общественное мнение такие индивидуумы, как вы.

— Плохо не только это, — Чэд тоже сел. — Плохо и то, что у нас, в Англии, полиция боится взглянуть в лицо правде, потому что тогда она увидит лишь кривую рожу.

— Ну хорошо, прекратим спор, — Миддл, к его чести, всегда чувствовал тот момент, когда битва проиграна. — Итак, предположим, что вы правы. Но как объяснить убийства?

Настала очередь вмешаться Джун. Она рассказала о бриллиантах и обо всем, что произошло с ней во время поездки в Лондон.

Джордж сообщил о страховом полисе.

— Конечно, могло быть и так. Согласен, — заметил Миддл. — Предположим, что миссис Мэриел была наследницей Шекли, приехала после ее смерти в Крайстчерч и… нашла вместо бриллиантов стеклянные подвески…

— И была убита, потому что тот, кто заменил бриллианты простыми стекляшками, боялся разоблачения, — добавил Джордж. — А Дэвид Лайнор знал, кто такая миссис Мэриел…

Миддл переводил взгляд с одного на другого:

— Значит, Хаббард?

— А кто же еще? — зло ответил Чэд. — Он был адвокатом и доверенным миссис Шекли и наверняка знал о бриллиантах!

Миддл потер подбородок, его глазки снова загорелись ясным огнем.

— Да, он мог знать и о бриллиантах, и о потайном ходе в склеп, но он не единственный, кого можно подозревать.

— А кого же еще? — поинтересовался Чэд.

Миддл не спешил с ответом.

— Да хотя бы вас, — наконец сказал он.

— Это же чепуха.

— Совсем не чепуха.

Чэд высмеял Миддла перед всеми присутствующими, и тот, скрепя сердце, вынужден был снова прикусить язык. Согнуть Чэда в бараний рог было сейчас невозможно.

Но еще хуже было то, что могли появиться неприятности по службе. Если дело об убийствах раскроет не он, а кто-либо другой, то начальство будет смотреть на него как на человека, не справившегося с делом.

Конечно, рассуждал Миддл, опись имущества и ценностей миссис Шекли, составленная Хаббардом, наверняка окажется в полном порядке. Хаббард не игрок, не пьяница, у него нет дорогостоящих любовниц — все это он, Миддл, уже проверил. Четыре бриллианта — это целое состояние, и Хаббард наверняка не первый, кто протягивает руку за чужим наследством. Но его нужно уличить в этом. Хаббард — член палаты адвокатов, умен, хладнокровен, он наверняка не совершил глупых ошибок. Судя по всему, Миддлу вряд ли удастся наскрести доказательства, которых не смог бы разбить опытный защитник.

Но если преступник — Чэд Оливье? Денег у парня, несомненно, мало, сам он довольно бесшабашен, как говорится, сорвиголова, а его невеста не из тех непритязательных девушек, которые безмерно счастливы, если их любимый дарит на день рождения флакон одеколона. Но и в этом случае Миддл тоже наткнется на подводные камни.

В первую очередь нужно, конечно, найти бриллианты. И если б это удалось, он бы повел дело так, как считал нужным.

Миддл тоже давно понял, что правду и закон в том мире, где он жил и боролся за свое существование, можно было повернуть и так, и эдак.

А когда Миддл и его сотрудники собрались покинуть Касл-Хоум, на лице Джун появилась деланная улыбка:

— Вы уезжаете? А что нам делать с этим старым пиратом? Отпустить?

— Эту ночь он, как и ваша домоправительница, переночует в Глазго, а завтра утром оба получат по большому горшку каши. Перед допросом им обоим нужно будет основательно подкрепиться.

С этими словами Миддл вышел.

Снова завыла полицейская сирена, потом стало совершенно тихо, и вдруг кто-то постучал в окно.

— Кто это может быть? — Джун распахнула окно, и в следующее мгновение, небрежно перепрыгнув через подоконник, в холле очутился человек, которого меньше всего здесь ожидали сейчас увидеть.

В парадном сюртуке, с белой гвоздикой в петлице и с цилиндром в руках стоял Роберт Уэйд.

18

Когда Уэйда представили Джун, он галантно поцеловал ей руку; Джорджу лишь кивнул головой. А потом сказал:

— Миддл — идиот! И кроме того, ему надо правдами и неправдами дослужиться до пенсии. Поэтому он накинет веревку на шею первому, кого можно будет заподозрить в убийстве. Вы, мистер Оливье, значитесь в его списке первым кандидатом на виселицу.

— Я всегда любил опасную жизнь, — ответил Чэд. — Временами становится чертовски скучно, если чувствуешь себя, как у Христа за пазухой… Ну, а теперь, может быть, вы расскажете, почему удостоили нас своим визитом именно в это время?

— Нет ничего легче. Когда моя дорогая сестрица и мой дорогой зятек получили ваше письмо, они сразу же исчезли из дома. Они почувствовали, что всему награбленному ими добру угрожает серьезная опасность, и поэтому, руководствуясь низменными, эгоистическими соображениями, снова попросили у меня помощи.

— Как же вашим родственникам удалось так быстро вас найти? — полюбопытствовала Джун. По ее лицу было видно, что она ослеплена внешним видом Роберта Уэйда.

— Я уже довольно давно живу в отеле «Ройял-Риц», — ответил тот скромно. — Моя профессия обязывает меня жить только в первоклассных отелях. Я уже знаю обо всем, что произошло в Касл-Хоуме…

— Как вы об этом узнали? — поинтересовался молчавший до сих пор Джордж.

— Дорогой инспектор!.. — изумленно воскликнул Уэйд, играя белой гвоздикой, засунутой в петлицу сюртука.

— Короче говоря, вы знаете обо всем, что здесь произошло? — голубые глаза Джун сверкнули.

— Думаю, что да. Во всяком случае, больше, чем Миддл. Он — неплохая ищейка, но слишком уж примитивен для своей должности.

— Ну, хорошо. А что ж дальше? — спросил Чэд.

— Что дальше? — Уэйд поднял брови. — Вы попали в очень трудное положение. Миддл оставил двоих людей, которые зорко наблюдают за вами и Хаббардом. А завтра на рассвете в Крайстчерч явится целая рота специалистов искать бриллианты, и кто знает, чем все дело кончится…

Джордж взял фуражку, он не совсем все понял:

— Ну, я пошел домой спать, иначе завтра я буду чувствовать себя разбитым — и морально, и физически.

Не успела закрыться за ним дверь, как Роберт Уэйд вынул из крошечного плоского чемоданчика связку отмычек, лупу и пару резиновых перчаток.

— Где вы хотите начать, здесь? — осведомился Чэд.

Лицо Роберта Уэйда приняло такое изумленное выражение, словно он обнаружил у себя в кармане ящерицу.

— Здесь? За кого вы меня принимаете, Оливье? Ведь я работал в Касл-Хоуме больше недели, тщательно исследовал у стульев каждую ножку, обстукал каждый сантиметр пола и стен, так неужели после всего этого вы всерьез можете подумать, что я не нашел бы тайника, если б таковой существовал? — он сокрушенно покачал головой. — Нет, видимо, вы действительно не имеете ни малейшего представления о работе высококвалифицированного взломщика.

— К стыду должен сознаться, что я и в самом деле мало сведущ в этом вопросе, но я никоим образом не хотел задевать вашей профессиональной чести, — извинился Чэд.

— Ну и хорошо, — Уэйд махнул рукой. — Кроме того, я твердо уверен, что преступник — Хаббард. Вот поэтому-то мы и должны начать поиски в его доме, и нигде больше.

— А как вы думаете это осуществить?

— Если он не из дерева, — Уэйд с улыбкой взглянул на Джун, — то я думаю, будет нетрудно занять его мысли, так сказать, чем-нибудь интересным. Не правда ли?

— Конечно! — самоуверенно заявила Джун. — Спрашивается только, что я могу себе с ним позволить.

— Это вы решите сами, — наставительно заметил Уэйд, — главное, чтобы вы увели его на пару часов из дому. А заодно и человека, которого Миддл к нему приставил.

— А как быть со вторым?

— Второго вы возьмете на себя, — Уэйд повернулся к Чэду. Он снова открыл свой чемоданчик и достал плоский флакон с пульверизатором. — Вы выйдете за дверь и сделаете вид, будто собираетесь уйти. Он сразу же подойдет к вам. Тогда вы быстро пустите ему в лицо струю этой жидкости. Он изрыгнет проклятие и тотчас ляжет спать под куст. Специальный раствор. Гарантирую вам, что абсолютно безвредный — это очень важно, так как согласно параграфу сто тридцать семь уголовного кодекса вы можете получить только два года. Если бы жидкость оказалась вредной для здоровья, вас могли бы упечь лет на шесть.

— Это меня, конечно, утешает, — Чэд нерешительно протянул руку за флаконом.

— Профессия обязывает к риску. Кроме того, вам ничего другого не остается. Если мы не изобличим Хаббарда этой ночью, вам, возможно, придется пережить и более неприятные штучки.

— Как это романтично! — Джун с восхищением посмотрела на флакон.

— Романтично? Не нахожу, заметил Уэйд. — Мы действуем, так сказать, в целях самообороны. Каждое живое существо защищается, когда на него нападают. Таким образом, право на нашей стороне, тем более, что мы ни в чем не виновны. Ну, а теперь — за дело. Нам нельзя терять времени.

— Еще одну секундочку, — удержал его Чэд. — Я полагаю, что делаете вы это не только из любезности?

— Нет, не только, — сознался Уэйд. — В настоящий момент я не могу позволить себе таких благородных поступков. Но не беспокойтесь, ваш бумажник я ощупывать не собираюсь, возмещу свои издержки другим образом, — и он привычным движением натянул на руки резиновые перчатки. — Мисс Джун, на старт! Вы открываете операцию.

Со вздохом сожаления Джун покинула Касл-Хоум, и уже через полчаса со двора Хаббарда стартовала автомашина. Через минуту из соседнего переулка — вторая.

Когда настал черед уходить Чэду, Уэйд еще раз подробно повторил указания:

— Никакого насилия, используйте только полезные достижения нашей науки. Синяк под глазом вашего сторожа могут оценить в несколько дополнительных лет.

Чэд вышел из дома, и к нему сразу же подошел человек, оставленный Миддлом. Специальный раствор действительно оказался наивысшим достижением современной химии, и шпик полминуты спустя сладко спал под забором сада.

Уже по тому, как был открыт французский замок, можно было понять, насколько искусен в своем деле этот джентльмен в черном сюртуке. Ключом и то нельзя было бы открыть дверь быстрее.

Войдя в кабинет адвоката, Уэйд не раздумывая зажег верхний свет и огляделся.

— Так я и предполагал, — сказал он, обращаясь к Чэду. — Вам ничего не бросается в глаза?

— Бросается, — кивнул Чэд. — Слишком уж скудная здесь обстановка. Нельзя сказать, чтобы господин, который соблазняет сейчас Джун, купался в деньгах.

— Вот именно. Кресла давно нуждаются в новой обивке. А ковер! Взгляните на ковер! Держу пари, что вон там, под дорожкой, он протерт до дыр. — Уэйд подошел к книжной полке. — Пыль столетней давности! И к тому же — сплошной хлам, купленный у букиниста. Состоятельный адвокат не поставит этого на свою книжную полку… О, а это уже интересно!

— Что?

— Проспекты бюро путешествий. Наш приятель тоскует по дальним странам. И пока нет денег, его тоска остается неудовлетворенной. Это тоже могло бы быть мотивом, причем — довольно веским. Ну, а теперь сядьте вон туда на стул и дайте мне подумать.

Словно медиум на спиритическом сеансе, Роберт Уэйд прикрыл глаза и остался стоять посреди, кабинета.

— Мы можем рассчитывать на удачу только при одном условии, — сказал он. — А именно: если у Хаббарда достаточно ума и смекалки. В этом случае он постарался бы найти для своих бриллиантов какой-нибудь необычный тайник, а я в своих поисках мог бы придерживаться определенного направления. Если же он глуп и спрятал бриллианты в саду под камнем или в обивке стула, я пасую. Я не могу за короткое время перевернуть весь дом вверх ногами и перекопать сад — это сделают завтра люди Миддла. Значит, нам нужно исходить из единственного, сулящего нам успех предположения, — Хаббард не дурак.

— Хорошо, согласен. А что дальше?

— Дальше следует вспомнить о тех статистических данных, которые приводит Уиббли, бывший инспектор Скотленд-Ярда в своей книге «Поведение и мышление различных правонарушителей», — говоря это, Уэйд бросал свой внимательный взгляд то на один, то на другой предмет. — Например, старые набожные дамы в шестидесяти восьми случаях из ста избирают тайником для своих драгоценностей культовые предметы. Одна очень набожная русская графиня вынула, к примеру, у статуи матери божьей стеклянные глаза и спрятала в глазницах два бриллианта, величиной с грецкий орех. Другая верующая дама спрятала свои драгоценности в церкви, в светильнике над алтарем, — Уэйд внимательно просматривал стоящие на полках книги, причем от Чэда не ускользнуло, как быстро и тщательно он это делал. На письменном столе Хаббарда лежало несколько старательных резинок. Уэйд прикинул в руке каждую из них, потом таким же образом взвесил автоматическую ручку. Так же поступил он и с курительными трубками.

— Не слышал я, чтоб Хаббард был очень набожным, — наконец заметил Чэд. — Но я знаю, что он любит стряпать. Может быть, это поможет вам в какой-то степени?

— И вы мне говорите это только сейчас?!

— А что?

— Я же вам объяснил, что каждый человек, пытающийся что-то спрятать, выбирает такие места, которые он лучше всего знает. Свыше восьмидесяти процентов пекарей прячут, к примеру, нечестно нажитые деньги в хлебе или в различных сладостях. Семьдесят один процент столяров выбирают для этой цели оконные рамы, двери, полы. Живо на кухню! Оттуда мы и должны были начать!

Кухня Хаббарда была оборудована самыми новейшими достижениями техники и была похожа на лабораторию. У стены — газовая плита последнего образца, большой холодильник, сверкающий белизной кухонный шкаф.

И снова Чэду пришлось восхищаться той необычайной ловкостью, с которой Уэйд приступил к делу. Что бы он ни брал своими длинными тонкими пальцами — крышку сахарницы, свисток от чайника или резиновую трубку на водопроводном кране, — казалось, что он видит этот предмет насквозь. Часто Уэйду было вполне достаточно лишь притронуться к вещи, чтобы он мог составить о ней свое заключение. Казалось, что он понимает язык вещей и что они каждый раз шепчут ему, служат тайником или нет, и одновременно подсказывают, где лучше всего продолжить поиски.

Так Уэйд добрался до холодильника. Он прикоснулся к бананам, лежащим на нижней полке, осмотрел филе, потряс банку со сгущенным молоком, бросил взгляд на круглую коробочку с сардинами — и лицо его внезапно прояснилось.

— Здесь кое-что не так! — и он с победным видом поставил консервы на стол. — Ничего не замечаете? — спросил он с удовлетворением математика, заметившего ошибку в очень длинном интегральном исчислении.

— Я? Да как вам сказать… — Чэд наморщил лоб. — Я вижу, что это коробка сардин, больше ничего.

— Это — сардины, без всякого сомнения, но взгляните-ка на дно коробки! Вам ничего не бросается в глаза? Видите цифры? Они означают дату изготовления, эти сардины довольно старые, слишком старые для такого гурмана, как Хаббард.

— Вы полагаете, что он спрятал бриллианты в коробку с сардинами?

Уэйд покачал головой:

— Нет, это было бы слишком. В коробке ничего нет. Но вот здесь, — он ощупал бумажную ленту, которая была наклеена вокруг коробки. — Вот здесь, под этой этикеткой, что-то имеется. Я уверен, что именно это я и искал в течение десяти дней в вашем Касл-Хоуме и ради этого даже перепилил у вас в сарае все дрова. Страшно подумать, сколько потов с меня сошло. Зажгите газ и поставьте чайник с водой.

Когда вода закипела, Роберт Уэйд подошел к чайнику, подержал коробку с сардинами над паром, пока не отклеилась фирменная этикетка, и вернулся к столу.

— А теперь приготовьтесь! Фокус-покус! Сейчас вы собственными глазами увидите, благодаря чему старой, до жути благодетельной миссис Шекли удавалось властвовать в Крайстчерче.

Уэйд не ошибся. Вокруг коробки была намотана фотопленка длиной около метра.

— Вот, взгляните-ка на эти милые, очаровательные снимки! — в смехе Уэйда ясно чувствовались гордость и удовлетворение. — А я тем временем заклею…

Он замолк на полуслове. Оба услышали, как открылась наружная дверь, послышались голоса Хаббарда и Джун, вслед за этим раздались шаги в коридоре.

Уэйд быстро сунул консервы в холодильник, спрятал пленку в карман и погасил свет.

Но было уже поздно. Когда Чэд с высококвалифицированным взломщиком попытались выскользнуть из кухни, дверь открылась и они чуть было не столкнулись с Хаббардом.

— Что вам здесь нужно? — грубо набросился на них адвокат, но в следующее мгновение он уже взял себя в руки и добавил с насмешливой улыбкой, — Джун вытянула меня из дома, а вы тем временем решили нанести мне визит, не дожидаясь приглашения?

— Так оно и есть, — без обиняков заявил Чэд. — Мы хотели немножко осмотреть ваше жилище.

— А что вы ищите, разрешите узнать?

— Бриллианты миссис Шекли.

— Какие бриллианты? Я вас не понимаю, — самообладанию Хаббарда можно было позавидовать.

Чэд, наоборот, даже не пытался скрыть свои чувства.

— Вы отлично все понимаете, — отрезал он грубо. — А если не понимаете, то этот господин вам объяснит все более подробно, — он показал на Роберта Уэйда.

— С этим господином я уже знаком, — Хаббард открыл дверь в свой кабинет. — Как вы провели время в тюрьме, хорошо? Во всяком случае, выглядите вы великолепно.

Джун стояла у одной из книжных полок, она тоже старалась не потерять выдержку и держаться непринужденно; казалось, что в доме Хаббарда небольшая компания решила приятно провести вечер.

— Может, господа что-нибудь выпьют? — Хаббард достал бутылку и несколько рюмок.

— Очень мило с вашей стороны, — Уэйд был в отличном настроении. — Ваше здоровье, мистер Хаббард! И ваше, мисс Джун!

— Чтоб никакое недоразумение не омрачило впредь нашей неожиданной, но милой встречи, — Хаббард поднял рюмку, — должен сообщить вам, что я только что сделал предложение мисс Джун.

— Ну, а дальше что? — Чэд Оливье нахмурился, услышав эти слова.

— Я ответила Джильберту, что мне очень лестно было это услышать и что я подумаю, — Джун с улыбкой взглянула на Чэда. — Почему ты ничего не пьешь? Ты что, неважно себя чувствуешь?

«А усики себе он подкрашивает краской для ресниц», — подумал Чэд желчно, но в следующую секунду он уже обратился к Уэйду:

— Как вы думаете, Роберт, что лучше: сделать передышку или продолжить?

— Я бы предпочел продолжить. Конечно, если мистер Хаббард не имеет ничего против, — повернулся Уэйд к адвокату. — Дело в том, сэр, что у нас имеются весьма обоснованные подозрения, что убийца двух невинных людей, найденных сегодня в склепе миссис Шекли, похитил несколько драгоценных камней и спрятал их в вашем доме, чтобы навлечь на вас подозрение. Со слезами на глазах мисс Джун попросила нас найти драгоценности и вызволить вас из этой беды. Как мы могли отказать ей в такой просьбе!

— Очень мило с вашей стороны, Джун! — голос Хаббарда звучал так сердечно, словно ему только что преподнесли рождественский подарок. Потом он обернулся к Уэйду, — если вы собираетесь искать здесь драгоценности, — пожалуйста, я могу лишь приветствовать это. Я не понимаю только одного: почему убийца хотел навлечь подозрение именно на меня? Не угодно ли сигару? — он взял с камина ящичек с сигарами и предложил их Уэйду и Чэду.

Уэйд опустился в кресло и с наслаждением стал попыхивать сигарой. Лицо его сияло от удовольствия. Но Чэд предпочел закурить свою старую вонючую трубку. Внезапно глазки его сузились.

Вместо того чтобы взять и себе сигару, адвокат поставил ящичек обратно на камин и, вынув из кармана плоскую коробочку, положил себе в рот драже, потом другое.

— Вы что, бросили курить? — спросил Чэд как бы невзначай.

— Брошу, не сегодня, так завтра. Сердце пошаливает, — Хаббард постучал себя по левой стороне груди. — А пока сосу конфетки.

Чэд скривил рот в злобной усмешке.

— Вы знаете, у меня какое-то предубеждение к убийцам, — сказал он. — Даже если они действуют в целях самообороны. А к людям, которые убивают других людей, чтобы присвоить их деньги, я просто питаю лютую ненависть.

— Очень интересное, но вполне понятное чувство, — Хаббард с видимым удовольствием сосал свою конфетку. — Только зачем вы все мне это говорите?

— Тогда я попытаюсь выразить свои мысли более конкретно, — сказал Чэд. — Я бы, например, никогда не похвалил человека, который спровадил на тот свет другого по той лишь причине, что ему скучно в таком городишке, как Крайстчерч, и поэтому хочется съездить куда-нибудь, в Южную Африку или на Таити. Попадись мне в руки такой подлец, я бы сразу схватил его за горло и сжимал до тех пор, пока он, наконец, не сказал бы правду. А в известных случаях его можно заставить выпить литр касторки, тогда правда тоже выплывет наружу, только другим образом.

— Значит, вы — за средневековые пытки? — Хаббард покачал головой. — Нет, наша цивилизация, слава богу, стоит уже на такой ступени, когда в поисках правды не применяют подобных методов.

— Вы так думаете? — в руках Чэда внезапно сверкнул небольшой браунинг Джун. — А ну-ка, поднимите свои лапки!

Почтенный адвокат из Крайстчерча хотел было выразить бурный протест, но, увидев взгляд Чэда, поднял руки, как ему было приказано.

Чэд сунул руку в карман адвоката, вытащил оттуда коробочку с драже и бросил ее Уэйду.

— Посмотрим, не научился ли я чему-нибудь от вас. Я полагаю, что в одном из драже должен быть спрятан бриллиант.

Уэйд ухмыльнулся.

— Вы немного опоздали, — он разжал кулак, и все увидели драже на его ладони. — Пока вы произносили здесь длинные речи, я успел вытащить у него из кармана коробочку, а из нее — драже, о котором вы говорите.

Уэйд бросил конфетку в рот, немного пососал, а потом все увидели, что в руке у него бриллиант величиной с лесной орех, который нужно было лишь немного пошлифовать, чтобы вернуть ему первоначальный блеск.

— Об этом вы могли бы и умолчать. Дали бы и мне козырнуть чем-нибудь, — фыркнул Чэд. — Ведь в конце концов тискал-то он мою невесту.

— Фу, как ты можешь быть таким вульгарным! — смущенно воскликнула юная дама.

— У вас есть еще один козырь — касторка. Вы еще можете отомстить, — заметил Уэйд примирительно. — В его кухне стоит большая бутылка этого снадобья, и я не встану вам поперек дороги.


В одном нужно было отдать Хаббарду справедливость — он выпил касторку как истинный джентльмен, даже не поморщившись. Так же по-джентльменски вел он себя и в Глазго (его отвезли туда на полицейской машине), когда ему пришлось выискивать на полу тюремной камеры три бриллианта покойной миссис Шекли. Четвертый бриллиант исчез. Роберт Уэйд предусмотрительно позаботился о том, чтобы оставить его себе в качестве гонорара.

Выяснилось, что старший инспектор Миддл порою мог быть милым и даже остроумным собеседником. Выслушав рассказ Чэда, он скривил лицо, что означало у него улыбку, и заметил:

— Я же с самого начала знал, что убийца — Хаббард. Ведь подозрение падало только на двоих: на него и на вас. А так как у вас прямо на носу написано, что вы не способны на такие дела, оставался лишь этот адвокат.

Хаббард оказался достаточно умен и сознался, что бриллианты похитил действительно он. Но зато свою причастность к убийству миссис Мэриел и архивариуса Дэвида Лайнора он отрицал со всей категоричностью. Он утверждал, что ничего не знает о женщине по имени Мэриел. Что она искала в Касл-Хоуме, кто ее убил и с какой целью, он тоже не знает. Архивариуса он и в глаза не видел.

Упорства Миддлу было не занимать. Первым делом он вновь проверил алиби Хаббарда. Правда, подружка адвоката ночью уехала из Крайстчерча, но старшему инспектору не понадобилось много времени, чтобы отыскать ее в Уингтоне. На очной ставке с Хаббардом она разрыдалась и созналась, что солгала и что в тот вечер его у нее не было.

Между тем Скотленд-Ярд и Интерпол тоже включились в это дело, в первую очередь им нужно было установить, кто такая миссис Мэриел. Телефонный звонок из Лондона, последовавший два дня спустя, дал делу новый толчок. Миддлу сообщили, что миссис Мэриел узнал по фотографии в газете дежурный камеры хранения на Паддингтонском вокзале. Этот же дежурный сообщил, что около десяти дней назад она сдала ему на хранение два чемодана. Полиция тотчас же осмотрела содержимое этих чемоданов. В одном из них нашли несколько писем, из которых следовало, что полное ее имя — Мэтти Мэриел, что она приходилась племянницей миссис Шекли и что до приезда в Англию проживала в Сиднее.

Когда об этом уведомили австралийскую полицию и та произвела обыск в доме Мэтти Мэриел, были вскрыты и еще кое-какие факты. Так, например, в доме миссис Мэриел полиция нашла дневник тех лет, когда убитая еще проживала в Крайстчерче. Девичьи записи, полные грез и романтики, свидетельствовали о том, что она поддерживала в те годы любовную связь с молодым судебным асессором, которого называла Джилли. Хаббард в то время работал в суде, а его звали, как помнит читатель, Джильберт. Миссис Мэриел уехала в Австралию двадцать лет назад, так как нашла там хорошо оплачиваемое место в антикварном магазине. Вторым свидетелем по делу Хаббарда был некто Гарольд Максвелл. Владелец лавки скобяных товаров в Пэнрифе, недалеко от Сиднея, лишь в Мэтти Мэриел нашел ту женщину, которая смогла его понять. Счастливый, по его словам, отец семейства, он побоялся сразу прийти в полицию, опасаясь за свою репутацию. Он долго увиливал, но в конце концов поведал полиции о таких фактах, после чего все стало совершенно ясно. Миссис Мэриел рассказывала ему, что в Крайстчерче у нее живет богатая тетка, но она настолько причудлива, что хранит все свои украшения, в том числе и четыре ценных бриллианта, незастрахованными дома. Этими бриллиантами, воспоминанием о своем первом браке, она украсила старый оловянный подсвечник, чтобы всегда иметь их перед глазами. Миссис Мэриел постоянно опасалась, что рано или поздно эти драгоценные камни выкрадут, и однажды даже осторожно выразила свои опасения в письме, адресованном миссис Шекли. Но старая дама довольно грубо ответила ей, чтобы лучше беспокоилась о своих собственных делах; хозяйка бриллиантов пока еще она, миссис Шекли, и Мэтти Мэриел получит их только после ее смерти.

Между тем, поиски оружия, которым было совершено преступление, ни к чему не привели.

Полиция метр за метром обследовала дом Хаббарда, его сад, но вся операция не принесла никакого успеха. Миддл высказал предположение, что Хаббард просто-напросто утопил оружие в Оук-ривер.

И тем не менее, положение Хаббарда было безнадежным. Миддл с присущим ему упрямством допрашивал адвоката несколько дней подряд, пока тот, совершенно сломленный физически, не признался во всем.

Когда Хаббард узнал о бриллиантах миссис Шекли, у него сразу же созрел план, как их похитить после ее смерти. По фотографии, сделанной заранее, ему изготовили четыре стеклянных подвески такой же формы и величины. Он знал, что Мэтти Мэриел — единственная наследница миссис Шекли, но так как племянница и тетушка в последние годы были в ссоре, а завещания старуха не оставила, то он ничего не сообщил миссис Мэриел о смерти ее родственницы.

Но потом он вдруг получил телеграмму из Лондона, в которой миссис Мэриел сообщала, что собирается приехать в Крайстчерч; он был, правда, очень удивлен, но отнюдь не испуган, ибо миссис Мэриел, даже если и знала о бриллиантах, все равно не смогла бы уличить его в краже. Он встретил Мэтти Мэриел на аэродроме в Глазго и привез в Касл-Хоум.

По дороге они мило болтали, но о бриллиантах не было сказано ни слова. Но как только миссис Мэриел вошла в дом, то сразу же подбежала к оловянному подсвечнику, стоящему на камине, и увидела, что бриллианты заменены дешевыми стекляшками. Она тут же крикнула Хаббарду в лицо, что драгоценные камни мог украсть только он, и никто другой. При этом она напомнила ему его старый проступок, подделку документа, который он совершил двадцать лет назад и благодаря которому расстроилась в свое время ее помолвка. Она поднимет эту давно забытую историю, и тогда адвокат может распрощаться со своей практикой. Вспыхнула крупная ссора. Хаббард потерял над собой контроль, выхватил револьвер и выстрелил в миссис Мэриел. Он спрятал ее тело в канализационной трубе, а позднее перенес в склеп. А Дэвида Лайнора он должен был убить, потому что тот был единственным человеком, который знал о его бывшей связи с Мэтти Мэриел.

Наконец, после упорных отрицаний он сознался также и в нападении на Джун. На вопрос Миддла, каким образом у него очутилась пленка, благодаря которой миссис Шекли шантажировала богатых людей Крайстчерча, Хаббард ответил, что та поручила ему после ее смерти предать всю историю огласке и тем самым вдоволь посмеяться над лицемерно добродетельной знатью Крайстчерча.

Лишь в одном Миддл потерпел неудачу. Он обвинил Роберта Уэйда в том, что тот присвоил себе один из бриллиантов миссис Шекли. В ответ Уэйд лишь рассмеялся прямо в лицо старшему инспектору. Уличить его в краже никто не мог.

19

Когда следствие по делу Хаббарда закончилось, Чэд по его собственному выражению, обрек себя на пожизненное заключение в каторжной тюрьме с особо строгим режимом: он женился на Джун.

Джун, которая смотрела раньше на религию в лучшем случае как на совершенно бесполезную вещь, вдруг настояла, чтобы наряду с гражданским обрядом венчания был произведен и церковный.

При этом дело чуть не кончилось катастрофой. Когда Чэд в сопровождении обоих свидетелей, Джорджа Абернати и Роберта Уэйда, вел под руку Джун в церковь, он увидел, что вместо молодого пастора Апворда их встречает не кто иной, как известный Стерджен. Тот объяснил, что молодой пастор внезапно заболел.

Разбушевавшийся Чэд потребовал немедленно поднять с постели Апворда, который лежал с гриппом, иначе, мол, за свадьбой последуют похороны и молодому пастору представится отличная возможность прочесть надгробное слово на могиле Стерджена…

Когда Апворд, шатаясь, вошел наконец в церковь, он так хрипел, что его почти никто не слышал. Молитва была необычайно короткой, молодой пастор больше сморкался и кашлял, чем читал.

После венчания Чэд сообщил своей супруге, что ни слова не понял из всего этого святого обета и что поэтому Джун может не воображать: он не станет покорно сносить всякие ее штучки до конца жизни.

— Я — вольный человек, и никто не сможет связать меня по рукам и ногам, — заявил он. — И если ты не будешь понимать меня, холить, любить и нежить, я убегу от тебя при первой же возможности.

Джун лишь снисходительно улыбнулась — у нее, по всей видимости, было совершенно другое представление о правах и обязанностях супругов.

Свадьбу праздновали в большом холле Касл-Хоума.

Столы были составлены в форме подковы, и Джун, не скрывая своей радости и гордости, что наконец-то вышла замуж, украшала их цветами под руководством миссис Порджес. И вдруг Чэд объявил ей, что пригласил на свадьбу некоторых уважаемых людей Крайстчерча, в том числе мистера и миссис Фенвик, бургомистра Лоуэлла с супругой, владельца универсального магазина Бредбери и других — он хочет в будущем быть с ними на дружеской ноге.

После того, как гости уселись за свадебным столом и прозвучали первые тосты, произнес тост за здоровье молодых и Уэйд, как всегда, джентльмен с головы до пят. Потом слово взял Чэд.

— Как известно, — бойко начал он, — Крайстчерч в прошлом всегда был образцовым городом графства. Насколько я знаю, ни одно другое местечко не может похвастаться такими крупными социальными достижениями, как наш благородный и древний Крайстчерч, и я хочу, чтоб так осталось и в будущем. В этой связи я довожу до сведения всех присутствующих, что мы с господином бургомистром Лоуэллом основали «Комитет помощи» для нуждающихся граждан Крайстчерча и теперь обращаемся ко всем вам с просьбой поддержать соответствующими взносами наше гуманное начинание. Но до этого мы хотим показать вам несколько кадров из недавнего прошлого Касл-Хоума, — он вынул из коробки, лежащей перед ним на столе, небольшой ролик с пленкой. — Сейчас вы сами убедитесь, как необходимо в наши дни моральное вооружение. Это первоочередная наша задача, от которой не имеет права отказаться всякий, у кого в груди бьется хоть мало-мальски доброе сердце.

Тишина, наступившая после слов Чэда, была настолько торжественной, что можно было услышать даже астматическое дыхание аптекаря Квентина. Только Уэйд воскликнул: «Браво».

После этого слово взял бургомистр Лоуэлл.

Его лицо от волнения покрылось красными пятнами, рука, державшая рюмку, так дрожала, что почти все вино вылилось на скатерть.

— Дорогие друзья, — начал он, тщательно выискивая каждое слово. — Мне думается, я выражу общее желание, если скажу, что не вижу необходимости прерывать этот чудесный вечер демонстрацией каких-то кадров. Давайте лучше сразу перейдем к осуществлению предложения, сделанного моим другом Чэдом Оливье, — мокрыми от пота пальцами он судорожно вынул из бумажника чековую книжку, ручку и на какое-то мгновение замер, по всей вероятности, не зная, какую сумму он должен пожертвовать на «моральное вооружение».

— У меня в руках уже имеется чек от нашего уважаемого Роберта Уэйда, — нарушил Чэд вновь наступившую гробовую тишину. — Его взнос составляет двести фунтов, и я предлагаю исходить из этой суммы, как из минимума. Кроме того, я хотел бы добавить, что речь идет о единовременном сборе средств, повторных вложений не потребуется.

Усевшись, он взглянул на Джун и очень нежно улыбнулся ей, но та больше была похожа на статую, чем на новобрачную.

Сбор средств стал проходить так интенсивно, как будто гости горели лишь одним желанием — доказать свое великодушие. Через несколько минут с этим было покончено.

С торжественным выражением лица, на котором нельзя было ничего прочитать, кроме насмешки, Чэд взял ролик с пленкой, подошел к камину и молча, но многозначительно бросил его в бушующее пламя.

Вздох облегчения пронесся по всему залу — казалось, произошло чудо. Словно освободившись от тяжкого бремени, гости снова взяли рюмки. Зазвенели голоса, послышался смех, засмеялся даже аптекарь Квентин, напугав соседей: он давно страдал печеночными коликами, и уже несколько лет никто не слышал, чтобы он смеялся.

— О боже, за какого негодяя вышла я замуж! — примирительно вздохнула Джун.

Чэд ухмыльнулся. Только он и Уэйд знали, что на пленке можно было разглядеть всего лишь два довольно безобидных кадра. Видимо, фотографировали с явно недостаточной выдержкой. В течение двадцати лет миссис Шекли, после нее — миссис Порджес и напоследок — Чэд шантажировали своих сограждан с помощью фотопленки, не содержащей никаких видимых доказательств.

Но Чэд позволил себе и еще одну шутку.

«Комитет по моральному вооружению» был переименован в «Общество для падших девиц», а Касл-Хоум под руководством миссис Порджес был превращен в такое заведение, где эти достойные сожаления существа могли бы найти себе приют и те силы, которые позволили бы им вернуться на путь благопристойной жизни.

— Без этого в моей книге не было бы «изюминки», — клялся Чэд своей супруге.

Но тем не менее, если он собирался заглянуть в Крайстчерч с инспекторским визитом, Джун непременно ехала с ним. Никакими иллюзиями на этот счет она себя не тешила.

Михаэль О. Гюстен ГЛЯДИ, ОПЯТЬ БУРБОНЫ!

Перевод с немецкого А. Наджафова и Г. Данилина

1

— Вы рехнулись, инспектор, — почти нежно сказала девица. — Неужели я похожа на убийцу?

— Разрешите, я ее поглажу разок, господин оберинспектор? — Обермейстер Шмидхен игриво поправил поясной ремень. Но инспектор Гельмут Баллер раздраженно отмахнулся.

Обычно он не слишком возражал против некоторого укрощения или взбадривания допрашиваемого, при условии, конечно, если не было лишних свидетелей. Он вообще никогда особенно не церемонился, и жулики разных рангов, промышлявшие на Кольце, не раз имели возможность убедиться в этом. Кельнский бульвар, где проводили вечера нагуливающие добродетельный жирок горожане, для краткости назывался Кольцом и был самым важным участком инспектора Баллера.

На сей раз, однако, интуиция подсказывала Баллеру, что силой ничего не добьешься. Вот уж который час тянется эта скучища, называемая допросом, а с девицы как с гуся вода. Сидит себе на стуле и ковыряет ногти. Неужто она и в самом деле невинная овечка, как прикидывается? Инспектор снова поймал себя на этой предательской мысли. Да нет же, черт возьми, дело ясно, как божий день. Собственно, он не очень и нуждался в ее признании. Тут больше, пожалуй, профессионального тщеславия, чем необходимости: приятно увенчать чистенько раскрытое дело чистосердечным признанием убийцы. Баллер поклонялся симметрии, и этому чучелу он еще покажет, где раки зимуют.

Пальцы правой руки Баллера чуть слышно застучали по столу баварский марш. Это было явным признаком того, что господин оберинспектор намеревается перейти в генеральное наступление. Обермейстер Шмидхен насторожился и присел на стул в углу кабинета, весьма скромно обставленного.

Баллер задумчиво, вот уже в который раз оглядел торчащую перед ним девицу. Да, зрелище не из ласкающих взор. Такая, бесспорно, выиграла бы любое, на самом высоком уровне, состязание уродов, дав соперницам 100 очков вперед. Потянет эта коротконогая бомба, наверное, не меньше полутора центнеров. Объем груди соответственно 120, а талии — все 100. Шеи нет вовсе, голову обозначает неряшливо-модный волосяной веник. Ко всему этот отвратительный приплюснутый нос, на котором чудом держатся очки в дешевой никелированной оправе. Наряд сугубо демократический: синие джинсы и обшарпанная кожаная куртка с накладными карманами. Из одного то и дело извлекается большой голубой платок, чтобы протереть очки. Во время этой процедуры можно увидеть ее карие и, черт побери, довольно неглупые глаза.

— Слушайте, вы! — зарычал, наконец, Баллер. — Мне плевать, похожи вы на убийцу или нет. Редкий убийца похож на того, каким его представляет себе обыватель, уж поверьте мне. Как раз моя работа в том и заключается, чтобы разоблачать убийц, которые вовсе на убийц не похожи. Иначе куда бы заводили расследования…

— Как интересно, — проворковала бомба, и Баллер не мог ручаться, что она снова не насмешничает. Поэтому он на всякий случай прибавил:

— От меня еще никому не удавалось увильнуть.

— А зачем мне увиливать? — Девица говорила с едва заметным французским акцентом.

— Не пытайтесь крутить. Это вам не поможет. Ваша вина доказана. Неопровержимо. На вашем месте я бы откровенно признался. Тогда вы могли бы рассчитывать на смягчение своей участи.

— Но мне не в чем признаваться, инспектор, — сказала девица, дружелюбно глядя на Баллера поверх очков. Она была абсолютно непробиваема.

— Ну что ж, — мрачно констатировал инспектор, — начнем сначала. Ваше имя, фамилия?

— Афродита Багарре.

«Черт бы тебя побрал с твоим именем, — подумал инспектор. — Черт бы тебя побрал!» И неожиданно для себя не удержался от соблазна съязвить:

— Однако! Афродита!.. Прекрасное имя!

— Идиотство, — спокойно парировала карикатура на богиню любви. — Я достаточно хорошо себя вижу. Но если отец нудный провинциальный учитель греческого и латыни, такое имя легко заполучить. Если бы он знал, какое из меня вырастет чучело, он бы сто раз подумал. Увы, у него были добрые намерения, у моего папá… Для полной точности: Афродита-Клементина-Лукреция.

— Очень приятно. Место жительства?

— Париж.

— Улица?

— Рю де Лангустус, 23.

— Род занятий?

— Студентка.

— Что изучаете?

— Энтомологию.

— Так, насекомых. Прекрасно. Кто платит за обучение?

— К чему это?

— Мое дело. Отвечайте!

— Сама, конечно. Отец зарабатывает сущие пустяки. Едва хватает на себя да на Фогетту…

— Фогетта? Это еще кто?

— Собака папá, разумеется. Очаровательное создание.

— Ах, вон как. Ну, а каким же образом вы зарабатываете?

— О, наверняка не стриптизом, можете мне поверить.

— Оставьте свои шуточки, мадемуазель. В конце концов речь идет о двух убийствах.

— Извините, я чуть не забыла об этом.

— Я спрашиваю, как вы зарабатываете на учебу.

— Бог мой, то нянькой, то на такси, иногда гидом…

— Но на это не проживешь?!

— Конечно. Но ведь вы спрашиваете, на что я учусь, а не на что живу.

Баллер поморщился: «Ну, чертовка».

— Не пытайтесь хитрить, — зло сказал он. — Отвечайте мне, на какие средства живете, если, как вы сами говорите, случайных заработков хватает лишь на учебу. Ясно я выразился?

— Видите ли, ко всему прочему у меня безобразно большие уши, — нехотя проговорила Афродита. — Я не люблю распространяться на этот счет, но если вы настаиваете… Мы с вами, герр Баллер, в некотором роде коллеги.

Глаза оберинспектора несколько выпучились, а в тупом сонном взоре Шмидхена, закоченевшего в углу, возникли просветы.

— Что такое?! — вопросил Гельмут Баллер. — Коллеги? Как это понимать? Вы служите в полиции?

Афродита хихикнула:

— О, вы обо мне неважного мнения, инспектор. Просто, я время от времени помогаю в одном частном сыскном бюро. Два-три раза в неделю, как случится. Иногда полдня, иногда полночи. И на деньги, которые за это получаю, я и существую.

— Однако, вы на редкость разносторонняя натура, — сказал Баллер, но девица не обратила внимания на его сарказм. Она вдруг развеселилась. — О, бывает довольно забавно! — Извлекла голубой платок и, протирая очки, бесхитростно поглядела на Баллера. Но тот продолжал шагать под свой баварский марш.

— Как называется сыскное бюро? У него ведь есть название, не так ли?

— Безусловно, инспектор. Агентство «Тайна», Париж, бульвар святой Лауренсии. Между прочим, вполне почтенное заведение, вы можете легко навести справки. Если же вдруг, упаси бог, окажетесь в некой, гм, ситуации, наша «Тайна» к вашим услугам. Кстати, у нас отлично поставлено обслуживание иностранных клиентов.

— Было бы лучше, если бы вы подумали о собственной ситуации, — сухо сказал Баллер. — Вы, кажется, опять забыли об этом.

— К сожалению, вы слишком любезны…

— Какие же задания выполняли вы для агентства?

— В общем-то мелочи. Чаще всего бракоразводные делишки. Однажды, правда, я помогала раскрыть банду контрабандистов, но это чистая случайность. Так что, инспектор, с вашей работой это не сравнишь.

— Еще чего не хватало, — пробормотал себе под нос инспектор, но Афродита услышала.

— Один рубит гнилое дерево, другой собирает хворост. Разница очевидна, но суть одна…

Оберинспектор в душе согласился с этой мыслью, но вслух призвал:

— К делу, мадмуазель. Мы, конечно, проверим ваши показания, хотя они для нас не имеют особого значения… Впрочем, может быть, в Кельн вас послало агентство «Тайна»?

— Я уже говорила, что моя поездка была чисто личного порядка. — Девица опять спокойно мерцала своими очками.

— Верно. Но вы не упоминали о вашей деятельности в агентстве.

— Вы меня не спрашивали.

— Ну ладно, оставим это. Так что же там за личные мотивы?

— Я хотела повидать свою тетю…

— …которая живет здесь, в Кельне? Или, вернее, жила?

— Истинно так, инспектор.

— Судя по всему, ужасная смерть тети вас не сильно огорчила?

— Я ее почти не знала.

— И вдруг, ни с того, ни с сего захотели увидеть? Странно, не правда ли? Еще одна несущественная странность, — инспектор постарался вложить в свои слова как можно больше яда, — а именно, — через два часа после вашего появления в Кельне ваша тетя оказалась убитой. То есть застреленной. Рядом с ней лежал ее личный секретарь, тоже застреленный. Хладнокровно и безжалостно. И кого находит полиция, когда прибывает туда? Небезызвестную вам Афродиту Багарре, которая сидит в кресле и любуется на свои жертвы. Что вы на это скажете?

— Я вообще не умею стрелять. — Она сказала это так, словно было ясно: раз человек не умеет стрелять, то он и не стрелял.

Гельмут Баллер побагровел от ярости.

— Вам еще придется доказать…

— Интересно, как? — пожала она плечами.

Но гepp инспектор не собирался рассусоливать на тему «Интересно, как?». Для этого он слишком, черт возьми, устал. Поэтому он выпалил:

— Куда вы спрятали орудие убийства?

— Револьвер? — Афродита медленно потащила из кармана свой проклятый платок.

— Ну, наконец-то, — шумно выдохнул Баллер. — Именно. Маузер калибра 7,9. Итак, куда вы его дели?

— Послушайте, я никак не уразумею, что вы говорите. — Она не спеша протерла очки. — Зачем мне таскать с собой револьвер, если я не умею им пользоваться. Чепуха какая-то…

— Грм… ваша тетя и ее секретарь были убиты этим оружием.

— Не сомневаюсь. Но ведь не я же их убила! У меня вообще никакого оружия никогда не было и нет, если, конечно, не считать ножниц для маникюра.

— Ну, хорошо, поставим вопрос иначе. Почему вы явились в контору вашей тети, а не к ней домой, если вы хотели ее просто повидать, как утверждаете?

— Все дело в том, что с вокзала я именно и направилась к ней домой. Экономка мне сказала, что тети нет, и объяснила, как найти контору. Это же за углом, буквально в том же доме. Ну, я и пошла в контору.

— Та-ак. Не слишком ли много хлопот, расходов на поездку и… торопливости, чтобы только «повидать» тетю?

— О, хлопоты меня не смущают. Я легка на подъем, подвижна и терпеть не могу застоя. И, наконец, надо же было когда-то навестить тетю Маргариту. Вот и все.

Баллер не верил ни единому ее слову. Доброе, испытанное чутье подсказывало ему, что Афродита что-то скрывает. И это что-то было так важно, что ради него она мается вот уже который час на допросе.

— Ну так вот, — откинулся он на спинку стула, — рассказывайте кому-нибудь ваши истории, а мне совершенно ясно, что вы должны были иметь очень вескую причину, чтобы вдруг бросить все и сломя голову примчаться в Кельн на часок-другой, а затем умчаться в свой Париж. Есть лишь одно вразумительное объяснение вашему поведению: вы знали, что едете в Кельн, чтобы ликвидировать тетю Маргариту.

— А секретарь? — спросила безучастно Афродита.

— Его вы устранили как нежелательного свидетеля.

— Вы действительно идиот, герр обер, —покачала головой Афродита и даже сочувственно вздохнула.

Гельмут Баллер взлетел со стула:

— Я категорически запрещаю вам!..

— Да ладно, не сердитесь, герр обер. Но ваша логика… она излишне железная.

— Ах, вот как! — Баллер снова уселся. — Что ж, «коллега», соорудите-ка свою собственную версию. Интересно узнать, на что вы способны. — И он всем своим видом выразил язвительное внимание.

— Бог мой, нет у меня никакой версии, — пожала плечами Афродита. — Я хотела повидать свою тетю, и это все. Не могла же я знать, что ее убьют перед моим приходом. Ну, а мне-то зачем было ее убивать? Она ведь ничего дурного мне не сделала. Мы едва были знакомы. Я о ней много слышала, это верно. Ну, что она довольно эксцентричная старушка, что у нее как будто не все дома. Но почему, бога ради, я должна за это ее убивать? Где же тут смысл?!

— В том-то все и дело. Возможно, лично вы против нее ничего не имели. Ну, а как, скажем, насчет политики?

— Вы меня забавляете, инспектор! Право, и чем дальше, тем успешнее. Представьте себе, я политикой не занимаюсь. У меня для нее нет времени, да я и не смыслю в ней ничего.

— Непременно представлю себе, — с готовностью откликнулся Баллер. — Как-нибудь на досуге. Представьте себе, Шмидхен, — повернулся он к спящему с открытыми глазами обермейстеру, который мгновенно очнулся, — перед нами уникум: студентка, не занимающаяся политикой. Сенсация, да и только!

Шмидхен коротко проржал в ответ.

— Пусть будет так, — отвечала Афродита. — Но я больше смыслю в размножении скарабеев, чем во взаимоотношениях членов НАТО.

— Отлично. Поехали дальше. Какую газету вы читаете? Делаете ли выписки из газет и журналов? И какого характера?

— Придется вас опять разочаровать. Я выписываю только журнал по энтомологии.

— Как, вы не читаете газет?

— Крайне редко. Мне, действительно, не хватает времени.

— Состоите в какой-нибудь партии?

— Нет.

— Какой сочувствуете?

— Над этим пока не задумывалась.

— Принимали участие в майских демонстрациях 1968 года?

— Конечно.

— Ага. Но вы только что утверждали, что политикой не занимаетесь и не интересуетесь. А на демонстрации ходите! Где же тут логика?

— Логика проста: нельзя заниматься посторонним, когда дело касается твоих товарищей, а значит и тебя. Видите ли…

— Достаточно, — удовлетворенно перебил ее инспектор, — объяснения приберегите для себя.

— Но…

— Никаких но. Из сказанного вами абсолютно железно, повторяю — железно, следует, что ваше неучастие в политике весьма и весьма сомнительно.

— Вы, конечно, можете думать, что хотите, инспектор, — дружелюбно заметила Афродита, — и делать любые выводы, даже если они неверны. Но будь они даже верны, не вижу связи с убийством на улице Штерненгассе.

— Ну что же, недурно для начинающего детектива, согласен. Однако это вам мало поможет. Положение ваше слишком безнадежно. — Баллер с некоторым сочувствием наблюдал за процедурой протирания очков. — Надеюсь, вы в курсе, чем занималась ваша старушка-тетя?

— Приблизительно. Она была президентом то ли клуба, то ли союза. Если не ошибаюсь, что-то курьезное.

— Баронесса фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин возглавляла Европейское движение за монархию, сокращенно ЕДМ. Это вам о чем-нибудь говорит?

— Каждый имеет какое-нибудь хобби.

— Это не ответ. Что вы знаете о целях ЕДМ?

— Ничего.

— Не увиливайте. Вы отрицаете цели этого движения?

— Насколько я знаю, времена монархий канули в Лету.

— К вашему сведению, баронесса была противоположного мнения. В качестве президента ЕДМ она весьма энергично и плодотворно содействовала развитию монархической мысли. Движение пользовалось большой симпатией почти всех европейских княжеских домов. Это подтверждают многочисленные письма наследных отпрысков Бурбонов, Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых. Мы обнаружили эти послания в секретере вашей тетушки. Что вы скажете по этому поводу?

Афродита пожала плечами. Она хорошо уловила странную вибрацию в голосе инспектора, когда он перечислял династии.

— Мне безразлично, — кротко ответила она. — Я знаю этих древних особ только по картинкам в иллюстрированных журналах. В высшей степени пресно и скучно. Предпочитаю кустарниковых муравьев. С ними интереснее…

— Я ожидал подобного ответа, — удрученно покачал головой Баллер. — Значит, вы признаете, что отнюдь не сочувствовали целям и стремлениям движения, которым руководила ваша высокочтимая тетя! Ну вот и видны как на ладони мотивы вашего преступления.

— В вас погибает сказочник, герр обер.

Но с Гельмутом Баллером что-то сотворилось.

— Да-а, — мягчел он на глазах, — усилия баронессы были весьма успешны. Как разъяснил мне один — не буду называть — представитель ЕДМ, оно приобретает все больше сторонников, особенно во Франции. И, не без оснований, полагают, что в недалеком будущем французский народ призовет Бурбонов. Но не только во Франции, а и в других солидных странах мнение склоняется в пользу монархии…

Оберинспектор внезапно замолчал, — эта несчастная, кажется, хихикает.

— Что вас развеселило?

— Бог мой, инспектор, за последнее время я не слышала лучшего анекдота: «Народ призовет Бурбонов». — И девица снова залилась.

Инспектору пришлось выждать, пока она успокоится. Он застегнул воротник рубашки, который расстегнул на девятом часу допроса. Слегка развернув плечи и приподняв подбородок, устремил свой взор куда-то в стену; приняв таким образом сидячее положение смирно, он сказал со скорбной торжественностью:

— Вам бы следовало ах с каким уважением относиться к благородному делу усопшей баронессы. К женщине, перед которой я склоняю голову, хотя и не разделяю до конца ее взглядов. Она посвятила свою жизнь благородной идее! А вы отняли эту жизнь. Вы в слепой фанатичной злобе убили!.. Но этого вам мало. Вы глумитесь над телами своих благородных жертв! — Гельмут Баллер даже привстал, как бы приподнятый собственным пафосом. И оживившийся вдруг обермейстер Шмидхен вскочил со стула в углу, тоже будто вознесенный то ли благородными целями баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин, то ли прозорливым подобострастием низшего чина, неустанно и мощно надеющегося на свое лучшее полицейское будущее.

На Афродиту, однако, столь редкостная сцена не произвела должного впечатления.

— Приземляйтесь, герр обер. В сидячем положении у вас лучше получается.

Баллер тяжело опустился на стул. Обермейстер последовал его примеру.

— Ну и женщина, — произнес инспектор. — Рядом с вами профессиональный убийца покажется слюнтяем. Или в вас вовсе не осталось ничего человеческого, или… не знаю что.

— Что вы, помилуйте, кое-что осталось. И я очень сочувствую тете, хотя ей это не поможет. Так вот, по-моему, она была слегка тронутой. Бурбоны! Гогенцоллерны! Что за ерунда! Папá говорил, что она еще в юности заболела «аристократизмом». Вы, наверное, знаете, она когда-то играла в театре мелкие роли, и к тому же, бог свидетель, была не слишком строгих правил. Но спала только с представителями «голубой крови». В чем единственно была последовательна и непреклонна. А когда некий голубой до кретинизма барон вздумал на ней жениться, она обеими руками вцепилась в него… И маленькая провинциалка достигла своей заветной цели, стала баронессой.

— Она покинула Францию вместе с бароном? — Баллер медленно расстегнул верхнюю пуговку рубашки.

— Да, вскоре после свадьбы. Разумеется, сцену тоже.

— Но вы с ней хотя бы переписывались?

— Очень редко. Ей, конечно, было не слишком приятно вспоминать о своем простецком происхождении.

— Понимаю, но тогда ради чего вы решили ее навестить? При всем том, что вы сейчас изложили, баронесса едва ли…

— Не знаю, она была мертва, когда я появилась в конторе. Почему я решила ее навестить? Просто из любопытства, инспектор.

— Значит, вас обуяло вдруг любопытство?

— Почему вдруг? Тетушка заинтересовала меня уже давно, но все не удавалось поближе с ней познакомиться. Пока на прошлой неделе я не выиграла на скачках небольшую сумму…

— Ах вот что, счастливый случай! — Баллер застегнул верхнюю пуговку.

— Вовсе нет. Я пошла туда специально, чтобы выиграть. И выиграла. У меня там знакомый жокей, которому я как-то оказала небольшую услугу, и он мне сообщил, на кого лучше ставить. На эти деньги я и отправилась в Кельн.

— И этой басне я должен верить? — спросил железный Баллер.

— Можете не верить, — ответила Афродита, сняла очки и полезла в карман за платком. — Я вижу, мне не удастся вас разубедить. Очень жаль.

— А теперь ответьте вот на какой вопрос: почему вы не удрали сразу после совершения преступления?

— Потому что я его не совершала.

— Потому, скажу я вам, что вы не знали: полиция уже предупреждена. Вы были спокойны и позволили себе небольшую передышку. Станете и это отрицать?

— Бог мой, да я бы сразу убежала, чуть завидела трупы. Но я не могла…

— Что? То есть вам помешали?

— Да, Август.

— Кто это? Ну, конечно, сообщник. И как я сразу не подумал! — Гельмут Баллер шлепнул себя ладонью по лбу. — Выкладывайте немедленно, кто этот сообщник. Фамилия. Адрес. Ну!..

— Август не человек, это всего-навсего скорпион.

— Что за дьявольщина! Какой скорпион?

— Видите ли, Август всегда со мной, в маленькой коробочке. Я его вырастила, он очень привык ко мне. Когда я вошла в контору и увидела убитых, я испугалась и выронила коробочку. Август, конечно, удрал.

— И вы… вы сидели и ждали его, а?

— А что оставалось? Это не первый раз. Он и раньше удирал, но долго оставаться в одиночестве не может, он очень привязан ко мне.

— Но это же опасно! Ведь скорпионы ядовиты, как будто, а?

— Конечно, но мой Август умница. Если его не дразнить…

— Мне бы ваши нервы, — простонал Гельмут Баллер. — Где же теперь эта пакость?

— Скорее всего там, в конторе. Бедняга, наверное, ужасно нервничает и готов кусаться…

Бедняга оберинспектор подскочил как ужаленный.

— Идите к чертям! — завопил он. — Вместе со своим Августом. Увести, Шмидхен… уберите эту особу с моих глаз…

— Бог мой, — заметила Афродита, провожаемая обермейстером к двери, — не понимаю, как можно так распускаться.

2

Едва войдя в камеру, Афродита кинулась к своим сигаретам и с огромным наслаждением закурила. Какое счастье, что у нее забыли их отобрать, и газовую зажигалку к тому же. Выкурив стоя несколько сигарет, она немного взбодрилась, села на жесткую железную койку и попыталась собраться с мыслями. А мысли эти сильно удивили бы инспектора. Впрочем, может, и не сильно, ведь недаром чутье что-то ему подсказывало.


Итак, вот как все это началось. Афродита приехала отдохнуть домой, в Сенз, что в Шампани. Так бывало и прежде, когда ей слишком надоедал Париж. Отцу принадлежал небольшой домик на краю городка. Здесь он жил и преподавал в местном лицее многие годы.

Едва отец и дочь оказались вместе, как между ними вновь возникла маленькая семейная война. Она вела начало с той поры, как Афродита осознала дурацкое несоответствие между своей внешностью и именем, которым ее наградил папá. При всем том отец и дочь вполне ладили друг с другом.

Стычки обычно возникали по какому-нибудь пустяковому поводу. На сей раз повод был необычный.

— Э, нет, дорогой мой, ради этой каракатицы я и пальцем не шевельну.

— Но, Афродита, твоя тетя Маргарет все-таки моя родная сестра и таким образом…

— …достойна всяческого уважения. Бог мой, я это миллион раз слышала.

— Но это святая истина! — воскликнул месье Багарре как можно более убедительно. — Ни в какие рамки пристойности… — И старый лицейский учитель разразился трескучей тирадой о старой как мир морали, украшая свою ветхую риторику надежной бронзой античных афоризмов.

Афродита еле сдерживала смех. В руках она держала шланг, из которого поливала цветы на клумбе перед домом.

— Изволь хотя бы обернуться, когда с тобой говорит отец!

Дочь продолжала поливать, никак не реагируя.

— Ты что, не слышишь, что я говорю! — возмутился месье Багарре.

— Но, папá, ты не в своем любимом лицее, — сказала Афродита и направила шланг на грядку с капустой, рядом с клумбой. Месье Багарре смутился, ощутив, как всегда, интеллектуальное превосходство дочери. Когда жена была жива, он пытался еще как-то утвердить свое влияние на дочь, но, увы, все его попытки не принесли успеха. В конце концов получилось наоборот. Афродита каждый раз обнаруживала больше здравого смысла, чем он.

— Давай спокойно и разумно поговорим обо всем, — обернулась, наконец, Афродита.

— Но именно этого я и добиваюсь! — всплеснул руками ее папá.

— Более чем странно добиваешься. Едва я появляюсь здесь, как ты налетаешь на меня и категорически требуешь, чтобы я немедленно ехала в Кельн. Их сиятельство, видите ли, за мной послали. Ты, верно, думал, что от столь великой чести я пущусь в пляс?.. С тех пор как я себя помню, эта так называемая аристократка нас и знать не хотела. Потому, оказывается, что мы для нее недостаточно утончены. Бога ради! Тогда пусть она оставит нас в покое, не правда ли. Но нет, ей приходит в голову, что мы все же как будто существуем на свете. И когда я протестую против ее «немедленного» требования, ты становишься в позу и поучаешь меня. Это ты считаешь разумным?..

— Но, дитя мое, умоляю… дело мне кажется очень серьезным. Этот человек, я имею в виду господина Хафермана, он же не придумал все это. Маргарет в опасности!.. Я ни секунды не сомневаюсь.

— Может быть, — спокойно отвечала Афродита, — но какое это имеет отношение к нам?

— Но она же все-таки моя сестра, — тихо сказал отец.

Дочь пытливо посмотрела на него. Видно, подействовало сильнее, чем она предполагала.

— Да, конечно, оба вы единоутробные чада фабриканта бульонов и мелкого торговца Пьера Багарре. На этом все и кончается. Больше ничего общего не вижу.

— Ты права, мы с Маргарет никогда друг друга не понимали, мы очень разные с нею… И тем не менее… — он замолчал, устало и беспомощно разведя руками.

В такие моменты ей всегда становилось жалко отца, и она сдалась.

— Ну, я все же могу поглядеть на этого господина Хафермана. Это не повредит. Но ничего не обещаю. Не могу и не хочу обещать. Так кто же этот господин и где ты должен с ним встретиться?

Месье Багарре облегченно вздохнул. Через два часа он и Афродита сидели в небольшом кафе. Против них сидел Якоб Хаферман. Он говорил торопливо и не совсем вразумительно, то замолкал, то углублялся в свои семейные дела, сообщил, что он супруг, так и сказал «я супруг», Арманды Хаферман, которая имеет честь служить экономкой в доме баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин, и что она больше друг этого дома, чем распорядительница, и что, как он полагает, эта дружба распространяется и на него, поскольку баронесса нет-нет да и поручает ему небольшие, но важные дела, оказывая только ему эту честь, и он всегда успешно справляется с поручениями. На этом месте по толстощекому пьяному лицу Хафермана пробежала многозначительная ухмылка, что, видимо, намекало на некий особый характер поручений. Однако в этот раз у него поручение совсем особенное, поскольку речь идет о самой жизни баронессы фон унд цу и так далее. Дело в том, что последнее время уважаемая мадам стали получать странные письма, в которых им обещают ужасный конец. Он, правда, не видел ни одного из этих писем, не знает, за что им угрожают и не хочет знать. Но он ни минуты не колебался, когда Арманда, его супруга, попросила его поехать во Францию к родственникам мадам, и вот он здесь. Франция!.. Чудесная страна! А… к-какое здесь вино! Ему поручено передать, что баронесса ждут у себя в Кельне своего брата или хотя бы племянницу тридцатого мая сего года. Дело оч-чень важное и оч-чень срочное. Мадам просят ехать немедленно, а чтобы им не пришлось тратить из своих средств, передают… эт… тысьчу немцких мрк… Нечленораздельно бормоча, Хаферман с трудом выудил откуда-то из кармана толстенький конверт и шлепнул его на стол. Афродита не удостоила конверта взглядом. Она сердито смотрела на отца, который смущенно прятал лицо за стаканом минеральной воды.

— Скажите на милость, — протянула Афродита, — баронесса изволили пригласить не только племянницу, а еще кого-то. Хотя бы! Я для нее одна из возможностей. Стыдно, папá. Ты ведь не станешь утверждать, что не знал об этом, когда уверял, что тетя по мне соскучилась?

— Афродита, — взмолился папá, — ты ведь знаешь…

— Еще бы не знать. Пойдем-ка лучше отсюда, папá. От этого пьянчужки мы ничего толком не узнаем.

Месье Багарре покорно встал. Хаферман пытался оторвать от стола отяжелевшую голову.

— Благодарю вас, герр Хаферман. Завтра я вам сообщу, поедет ли папá в Кельн. Не забудьте свой конверт. Чао!

Прошло порядочное время на обратном пути, пока, наконец, месье Багарре не решился спросить дочь, что она обо всем этом думает. Афродита ласково улыбнулась — милый папá так трогательно беспомощен.

— Я еще не все поняла и не вижу всей картины, — отвечала она, — Хаферман не слишком щедрый источник информации. Но, скорее всего, он знает не больше того, что сообщил. Так, мелкий исполнитель.

— Ты поедешь?

Она посмотрела на него с хитрецой.

— А почему бы не тебе?

— О! Я… видишь ли…

— Ну, ну, не волнуйся. Я ведь не серьезно. Разумеется, я поеду, но это вовсе не значит, что твоя сестрица будет рада моему появлению…

— Что-то не понимаю.

— Все очень просто. Давай-ка прикинем, для чего, собственно, мы ей понадобились. Да ведь она полагает, что письма с угрозами пишем мы. Ну, я этой идиотке все скажу!

Задремавшая Афродита не услышала, как отворилась дверь камеры. У входа стоял обермейстер Шмидхен.

— Вставайте, да поживее, госпожа студентка, вашу особу желают видеть.

— Что там еще стряслось? — спросила Афродита, протирая глаза.

— Оберинспектор скучает по тебе, моя куколка.

Афродита устало поднялась и побрела в коридор.

3

Гельмуту Баллеру удалось отлично вздремнуть в комнате для дежурных, и он ощутил прилив бодрости, достаточный для того, чтобы довести расследование до победного конца. Он по-прежнему ни капли не сомневался, что двойное убийство — на совести Афродиты Багарре. Об этом неколебимо свидетельствует все, что пока выяснено и обнаружено. Инспектор Баллер рассчитывал в скором времени найти все оставшиеся улики, в частности оружие, из которого были убиты обе жертвы. Что касается мотивов преступления, то инспектор до сих пор непростительно блуждал в абсолютных потемках, несмотря на все усилия. Он не сомневался, что мотивы были политическими. Но какими именно?

Тем не менее Баллер чувствовал себя уверенно, почти полностью оправившись от чудовищной невозмутимости подозреваемой. И собирался приступить к последнему, железному, как он полагал, допросу, который все поставит на свои места.

В кабинет Баллер вошел насвистывая и бодро припрыгивая, подошел к письменному столу и, не садясь, покопался в свежей почте. Почти сразу наткнулся на заключение судебно-медицинской экспертизы. Небрежно пробежал глазами, и… все рухнуло. Некоторое мгновение он находился в столбняке. Затем встрепенулся, шагнул к шкафчику, достал бутылку виски и прямо из горлышка сделал гулкий могучий глоток. Затем сел за стол, но не успел продумать идиотскую ситуацию, прикинуть хотя бы дохленькую версию, ни черта не успел, как в дверь постучали, и Шмидхен ввел распрекрасную Афродиту.

— По вашему приказанию, герр оберинспектор!

— Ладно, Шмидхен, — расслабленно прожурчал Баллер. — Присаживайтесь, мадемуазель.

Мадемуазель мгновенно поняла: что-то произошло. Опустилась на стул и флегматично принялась за свои ногти.

— Н-да, — издал, наконец, Баллер, какофонически отстукивая пальцами.

— Что вы сказали?

— М-м…

— Вы находите? — зловредно поинтересовалась Афродита. Несчастный инспектор мясом ощутил, что его видят насквозь. Наконец он собрался с силами.

— Итак, — вяло начал он, не представляя себе, чем кончит, — надеюсь, что вы… еще раз продумали свое положение? — «Пусть так, — подумал он с облегчением, — еще одна попытка, в конце концов, не повредит».

— Я продумала.

— Приятно, — пробормотал инспектор. — А вывод? Вы признаете свою вину, а?

Афродита рассмеялась.

— Вы, значит, полагаете, что я рехнулась?

— Но вы… обдумали?

— Еще как! Вашу абсолютно безнадежную версию.

— М-да. Я не хочу утверждать, что вы не совсем правы…

— Вот и прекрасно, — ожила Афродита окончательно.

— …но это совсем не значит, что вы правы. Дело, к сожалению, еще не раскрыто… до конца.

— Но все же достаточно, чтобы снять с меня обвинение.

Инспектор мялся:

— Пока имеются серьезные подозрения… Но они, как это лучше сказать, слегка уменьшились.

— Итак, вам теперь ясно, что не я убила этих двоих, или…

Баллер слабо помахал рукой.

— Ясно, ясно.

Афродита приподняла свой кожаный рукав и взглянула на часы.

— Всего каких-то полтора часа назад вы были обратного мнения.

— Тогда еще не было результатов экспертизы.

Афродита вся подалась вперед.

— Несколько неожиданное заключение, — продолжал Баллер. — Ваша уважаемая тетя, достопочтенная баронесса фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин и ее секретарь, благородный Ганс фон Гиммельройт, были вовсе не застрелены, как мы вначале полагали, а отравлены.

Афродита искренне удивилась:

— Яд? Не может быть! Я же своими глазами видела огнестрельные раны!

— И нас это ввело в заблуждение, — согласился инспектор. — Не совсем понятно, но экспертиза не оставляет никаких сомнений. Смерть у обоих наступила в ночь с 29 на 30 мая. Причина — отравление. То ли арсен, то ли что-то похожее. Во всяком случае, они были уже десять часов мертвы, когда в них стреляли.

— Ну и прекрасно! — не удержалась Афродита. — Значит, даже вам ясно, что убийца не я.

Оберинспектор покачал головой…

— Я по-прежнему не исключаю, что вы стреляли в них. Вы могли ведь подумать, что они…

— …мило развлекались на ковре перед камином, не так ли? — резко перебила Афродита.

— Кто знает, кто знает, — неуверенно пробормотал Гельмут Баллер. — М-м, теоретически не исключено, что вы были введены в заблуждение относительно э-э…

— Вам не мешает заглянуть в Гете, — кипела Афродита. — Как-никак это ваш великий поэт, если, конечно, меня правильно информировали. Где-то у него сказано насчет того, что «теория суха».

— Может быть, вы разрешите мне все-таки высказаться? — окреп вдруг голос инспектора, уязвленного намеком. — Я сказал «теоретически», но и в этом случае обвинение в убийстве отпадает, нельзя же убить мертвого… В общем, как бы то ни было, ваша виновность пока исключается, поскольку вы прибыли в Кельн в 10 часов утра 30 мая. Мы это выяснили у проводника спального вагона, который вас хорошо запомнил. (Что не удивительно при такой внешности, добавил инспектор про себя).

«Слава богу, что я взяла билет в спальный вагон», — подумала Афродита и сказала:

— Я же вас уверяла, что не имею никакого отношения к этому убийству…

— Но я все еще не уверен в этом, — перебил ее Баллер. — Пока что установлено, что вы сами, лично, не могли убить свою тетю и ее секретаря. Но вы появились сразу же после преступления, а это о чем-то говорит. А если вы хотели удостовериться, что все прошло как надо, а?

— Черт возьми, вы, наверное, полагаете, что у меня в башке мякина! Нужно обладать умом инфузории, чтобы кого-нибудь спровоцировать на отравление и тут же в нетерпении прискакать, чтобы убедиться в успехе, да еще так удачно, чтобы угодить в лапы полиции, да еще для смеху продырявить покойников. Ну, где, я еще раз спрашиваю, тут логика?

Инспектор в раздражении встал.

— Логически выдержанные убийства встречаются большей частью в криминальных романах, мадемуазель. Ставлю свое месячное жалование против ваших очков, что вы в этой истории весьма основательно замешаны. Убежден.

— Но если даже так, у вас нет никаких доказательств. Следовательно, вы должны меня отпустить. Хотя, может, у вас есть еще что-нибудь теоретическое против меня?

— Нет, — скрепя сердце отвечал Баллер, садясь. — Вы можете идти. Хочу лишь просить вас не выезжать некоторое время из Кельна и находиться в пределах досягаемости.

— А я пока и не собираюсь покидать город.

— Это что-то новое, — встрепенулся инспектор. — Мне казалось, что вам очень хочется уехать. Во всяком случае, несколько ранее вы заявляли об этом.

— Дорогой герр оберинспектор, я только что убедилась: местной полиции вряд ли удастся найти убийцу моей благородной тети.

Баллер намеревался взорваться, но зашипевшую было мину остановил телефонный звонок.

— Баллер слушает!

Афродита, несмотря на старания, не могла разобрать, что там сообщают инспектору. А он вдруг побагровел так, что воротник рубашки расстегнулся сам собой.

— Что за черт! — хрипло вскрикнул Баллер. — Немедленно выезжаю! Оставьте все как есть!

Он бросил трубку и повернулся к Афродите, та невинно смотрела на него.

— Вы все еще утверждаете, что не имеете отношения к истории на Штерненгассе?

— Вы сами считали так минуту назад, — сухо ответила она.

— Ну а зачем было убивать мужа экономки вашей тети?

— Что? — вырвалось у Афродиты. — Якоб Хаферман убит?!

— Ага, так мы его знаем? — почти запел инспектор.

— О, скорее нет, — запротестовала Афродита.

— Это вы кому-нибудь рассказывайте. Итак, полчаса назад Якоба Хаферман а нашли убитым у себя дома. Предположительно, тоже отравлен.

— Но причем здесь я? — пожала плечами Афродита, она снова была спокойна. — Вот уже четырнадцать часов подряд я наслаждаюсь вашим гостеприимством.

— А я и не настаиваю, что вы сами совершили и это преступление.

— Ах, вот как! Кого же я ангажировала на роль убийцы? Очень интересно!

Оберинспектор Баллер, не вставая, торжественно возвысился над столом, простер руку к Афродите и обличающе возгласил:

— И вы еще спрашиваете?! Разве не вы признались, что прибыли сюда специально со скорпионом?! И разве он будто бы не скрылся в конторе вашей тети?!

— Август? — спросила Афродита, не зная, хохотать ей или ругаться.

— Якоб Хаферман лежит мертвый на своей кровати, — заунывно вещал Баллер. — А на груди его сидит скорпион… Думаю, на сей раз достаточно. Все ясно.

— Август! — повторила Афродита, находясь явно под воздействием гробовой патетики инспектора. — Но как он попал в квартиру экономки?

— Вам это лучше знать! Все будет выяснено без промедления. Собирайтесь, вы едете тоже.

— С колоссальным удовольствием, — отвечала Афродита, поднимаясь. — Паршивец Август, вечно он проказничает…

Перед столь жутким цинизмом спасовал даже Шмидхен. Его позорно отнесло в сторону, когда Афродита, сопровождаемая Баллером, выходила из кабинета. Кто ее знает, может у нее еще где упрятан скорпион, на всякий случай.

4

Выйдя из машины, Афродита увидела, что перед домом тетушки стоит несколько легковых и одна полугрузовая машина, пожарный взвод навытяжку, санитарная машина и машина судмедэксперта, а также любопытные, теснимые полицейскими. Таков был первый результат объявленной Баллером боевой тревоги № 2.

Поскольку о скорпионах — этих исчадиях южных стран — Баллер знал не больше любого жителя северной зоны, то задача по захвату Августа представлялась ему не слишком простой. Начинал он свою службу с самого низа, и пока дослужился до старшего инспектора, навидался всякого. Так, приобрел некоторый опыт в ловле попугаев и канареек, а однажды ему довелось участвовать в охоте за широкохвостой обезьяной вместе с двумя пожарными командами и ротой полицейских. Уже будучи представлен к званию оберинспектора он выполнял почти фантастическое задание: ловил белого кита, по ошибке забредшего в Рейн, — что, как известно, кончилось безрезультатно. Словом, на поприще сафари Гельмут Баллер вполне заслуженно считался специалистом. Но со скорпионами он еще не сталкивался. И не испытал еще мучительной душевной борьбы, когда может выясниться, что такая вот членистоногая мерзость — тоже божья тварь, как, например, Шмидхен, как сам оберинспектор, в конце концов. Да, Баллер ни разу в жизни не видел скорпиона, но хорошо представлял себе, что это за чудовище, раз оно могло вот так запросто уложить насмерть Хафермана, несомненно, полноценного немецкого мужчину.

Баллер намеревался действовать решительно, но и с осторожностью, чтобы все же не попасть впросак. Именно потому он принял решение, что к данному случаю вполне подойдет боевая тревога № 2, а не № 1, то есть не Большая тревога, как ее называют.

Подстегиваемый сознанием высокой ответственности и служебным рвением, оберинспектор приблизился к дому трагически усопшей баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин.

— Вы схватили чудовище? — мужественным голосом спросил он стоявшего у дверей пожарного. Тот молча кивнул.

— Идемте! — совершенно хладнокровно приказал оберинспектор Шмидхену и Афродите. Под неслышные звуки баварского марша они стремительно миновали коридор и вошли в холл, уставленный скульптурами и увешанный роскошными портретами представителей рода фон унд цу и так далее.

Перед одной из открытых дверей толпились люди в военном и штатском. Никто не рискнул сделать более одного шага от порога в спальню четы Хаферман, где на кровати распростерлась солидная мужская фигура. В стороне от всех, в старинном, обитом чем-то золотым кресле сидела, спрятав лицо в ладони, немолодая седая женщина. Афродита догадалась, что это мадам Хаферман. Возле нее, опершись на палку, стоял некий тощий господин. Наклонясь к уху мадам, он что-то шепнул, и вдова громко всхлипнула.

Не удостоив странную пару вниманием, оберинспектор Баллер промаршировал к двери и, ни мгновения не промедлив, перешагнул порог. Афродита и Шмидхен последовали за ним.

— Где животное? — обратил Баллер горящий зеленым огнем взор на одного из полицейских. Тот молча указал револьвером на лежащее тело.

— Ничего не вижу, — фыркнул Баллер, энергично протер глаза и снова уставился в указанном направлении. — Я ни дьявола не вижу! — возвысил он голос.

Один из полицейских в штатском начал объяснять:

— Оно должно быть еще здесь, герр оберинспектор. Сначала оно восседало на груди убитого, затем передвинулось выше. Когда мы стали приближаться, оно скрылось.

— И куда?

— Не установлено, герр оберинспектор.

Гельмут Баллер всем существом своим ощутил великую значимость происходящего. Властным движением руки он сосредоточил внимание подчиненных на себе и загремел:

— Господа, дорога каждая минута. Кто знает, что еще может натворить этот чудовищный ядоносец. Я думаю, нет нужды лишний раз напоминать об угрожающей всем опасности. Максимум осторожности, если вы не хотите, чтобы вас постигла участь бедняги, который лежит перед нами. Двое остаются здесь. Двое охраняют вон тот выход, который ведет в ванную. Остальные образуют цепь и, прочесывая каждую пядь, движутся к кровати. Осторожность и бдительность, господа! Двигаться медленно. В случае необходимости применять оружие без колебания. Ясно? — и едва отгремело дружное: «Точно так, герр оберинспектор!» — как Баллер дал сигнал к атаке. Сам он, однако, не смог двинуться с места. Его удержала Афродита, крепко схватив выше локтя. Инспектор констатировал изрядную силу девушки. Его подчиненные тоже остановились. И вся операция остановилась, едва успев начаться.

— Вы!.. Как вы смеете! — взревел Баллер, пытаясь освободиться от железной хватки Афродиты.

— Но, инспектор, — не выпуская его, сказала Афродита, — Я не могу спокойно смотреть, как вы собираетесь погубить Августа. К тому же нет никакой надобности в чрезвычайных мерах.

— Если вы сию же секунду не отпустите меня, — прохрипел багровый Баллер, — я прикажу вас схватить. Ваше счастье, что вы женщина…

— Успокойтесь, герр оберинспектор, я хочу помочь вам, — торопливо сказала Афродита, отпуская его руку. — Разрешите мне поискать Августа…

Кошмарная баба, подумал Баллер, но предложение приемлемо. А почему, действительно, он должен рисковать собой и людьми. Да ведь это превосходный выход: предполагаемый убийца сам ищет орудие убийства! Лучший способ избежать возможных потерь. Впрочем, не кроется ли в этой услужливости подвоха? Кто знает, что она может натворить, вооружась своим гнусным членистоногим! Гельмут Баллер задумчиво погладил подбородок:

— Ну, ладно, действуйте. Только имейте в виду — без фокусов. Оружие будет применено без предупреждения. Вы меня поняли, надеюсь?

— Вы как всегда любезны, — Афродита торопясь протерла очки. — Ведь я вам уже говорила, что Август безвреден. Я, между прочим, тоже. Ваше недоверие совершенно беспочвенно. Надеюсь вас еще убедить в этом.

— Не затрудняйтесь, мадемуазель. Мертвец говорит сам за себя.

Афродита решительно направилась к кровати. Одного движения руки оберинспектора было достаточно, чтобы все мгновенно очистили комнату. Сам Баллер принялся из-за двери наблюдать. Ему вдруг стало досадно, что там, где дюжина полицейских ведет себя, как индейцы на тропе войны, там какая-то страшненькая девица чувствует себя абсолютно спокойно. Она подошла к кровати, быстро оглядела ее. Затем уставилась в лицо убитого, приподняла его голову, заглянула под нее. Опять задумалась, неожиданно просияла, залезла в карман брюк и, ласково приговаривая, порылась там, а потом вытащила оттуда нечто невидимое для наблюдателя. И лишь когда Афродита обернулась к двери и протянула к полицейскому руку, на ее ладони они увидели искомого ядоносца, совсем маленького и невинного на первый взгляд. Инспектор ощутил легкое разочарование.

— Скорпион, — сказал кто-то, хотя и так было понятно.

— Да, это мой Август, — подтвердила Афродита. — Бедняга испугался и спрятался в укромное местечко.

— Оставайтесь на месте, — приказал Баллер, — и выполняйте в точности все, что я буду говорить. Сперва, м-м, зверя необходимо изолировать. Мы достанем клетку или, как его, аквариум… что-нибудь в этом роде. А потом…

— Не трудитесь, инспектор, Августа я вам не отдам, — твердо сказала Афродита. — Я рада, что, наконец, нашла его. — Она осторожно погладила пальцем насекомое, которое так и не шевельнулось.

— Не вынуждайте меня применить силу, — погрозился инспектор из-за двери.

— Попробуйте, — зловеще предложила Афродита, вновь протягивая руку со скорпионом к двери.

Гельмут Баллер растерялся. Не зная еще, как вести себя в сложившейся ситуации, он на всякий случай сбавил тон и почти ласково проскрипел:

— Ну что вы, мадемуазель, поймите же, я только выполняю свои обязанности.

— А я не мешаю их выполнять, — отвечала Афродита. — Только не вздумайте посягать на Августа. Он останется со мной. Чем скорее вы поймете это, тем будет лучше для всех нас и, между прочим, для раскрытия преступления.

У некоторых людей вынужденная беспомощность вызывает ярость, стремление идти напролом. Старшего инспектора Баллера она побуждала обычно к компромиссам, и это, кстати сказать, немало способствовало его карьере. С молниеносной быстротой он рассчитал несколько вариантов отступления и пришел к мысли, что на данном историческом миллиметре времени лучше всего подойдет сепаратный мир.

— Вы можете гарантировать, что ваша мерзкая тварь никому больше не повредит? — спросил он преувеличенно резко.

— Август еще никому не вредил, — ответила Афродита, — сколько вам повторять!

— Ну ладно, ладно, оставьте себе своего Августа. Я вовсе не такой кровожадный, как вам кажется. Но… он что, должен вот так и сидеть на вашей ладони?

— Ну что вы, ему будет уютнее вот здесь. — И она опустила скорпиона в карман своей куртки.

Она обращается с ним, как с носовым платком, подумал Баллер.

— Если вы ничего не имеете против, инспектор, — сказала Афродита, — я бы хотела где-нибудь присесть, чтобы вы могли начать расследование. Может, в холле или другой комнате.

Когда Афродита упрятала скорпиона в карман, у инспектора мелькнула мысль схватить ее, то есть их обоих. Однако вероятность успеха была более чем сомнительной, — кто мог поручиться, что излучающий агрессивное спокойствие скорпион не ринется тотчас в атаку. Баллер горько пожалел, что не заглянул перед операцией в «Жизнь животных» Брема. Вот так неосведомленность превращается в неуверенность… Поэтому он был вынужден согласиться с предложением Афродиты.

Ей было велено сесть на второе золоченое кресло, неподалеку от скорбящей мадам Хаферман и тощего утешителя. Шмидхену, вставшему слева от Афродиты, поручалось строжайшим образом следить за укротительницей ядоносцев. Из помещения были удалены все, кроме опергруппы. Инспектор попытался удалить и вдову, но та решительно отказалась, как и господин утешитель, который торжественно проблеял, что мадам Арманда Хаферман входила в ближайшее окружение, более того — являлась доверенным лицом баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин, а значит, и сама озарена блистанием бесчисленных достоинств усопшей, и потому ничто, кроме воли всевышнего, не может заставить ее покинуть свой траурный пост, и что он, виконт де Бассакур, считает своим благороднейшим долгом всемерно поддерживать вдову в ее трудный час. Баллеру пришлось примириться с пребыванием этой пары, тем более, что он явно расчувствовался от слез безутешной мадам. Ее рыдания становились то громче, то тише, пока, наконец, не достигли апогея, когда полицейские принесли носилки, положили на них тело и унесли.

— Могу я узнать, инспектор, какую причину смерти определил врач? — спросила притихшая Афродита.

— И вы еще спрашиваете? — затрепетал Баллер. — Если здесь кто и знает, отчего и почему умер Хаферман, так только вы. Диагноз врача это тоже подтверждает: несчастный отравлен.

— М-да, недурно, — заметила Афродита, доставая сигарету.

Лицо старшего инспектора немедленно налилось кровью.

— Вы, — забрызгал он слюной, — вы самая прожженная, самая коварная злодейка из всех, кого я встречал! С вашим скорпионом! Ничего другого вы, конечно, не могли сказать!

— Напротив! Я многое могла бы сказать.

— Хотите признаться? — со слабой надеждой вопросил инспектор, после некоторой заминки опуская взъерошенные перья.

Злодейка помахала сигаретой.

— Мой дорогой инспектор, вы никак не хотите понять, что я тут ни при чем. Но у меня еще есть время.

— У меня тоже, и ваша тактика вам нисколько не поможет. Это так же верно, как то, что меня зовут Гельмут Баллер!

Вновь обманутый в своих надеждах инспектор неожиданно обрел союзника.

— Убийца! Проклятая убийца! — вдруг завопила, обнаруживая незаурядную жизнестойкость, вдова Хаферман. Покинув свой траурный пост, она пошла на инспектора, простирая руки: — Почему вы ничего не предпринимаете? Вы говорите и говорите, а та убийца спокойно издевается над вами и над своими жертвами!

— Прошу вас, успокойтесь! — окрепшим голосом вскричал Баллер. — Мы сделаем все, чтобы преступник понес заслуженную кару. Мы должны найти все доказательства. И мы найдем их, уверяю вас.

— Если не будете тратить время на разговоры с вдовой, — вставила Афродита, снова закуривая.

— Вы… изверг, — дернулась к ней Арманда Хаферман, давая, однако, инспектору увлечь себя к креслу.

— Видите, что вы натворили, — скорбно сказал Баллер, обернувшись к Афродите.

— Здесь натворили помимо меня.

— И что вы за человек, — начал было инспектор. — Впрочем… несколько минут назад вы заметили, что могли бы многое сказать, а? Ну так говорите!

— С удовольствием. Я просто не хотела мешать, вам так идет роль утешителя вдов….

— Избавьте нас от вашего цинизма, мадемуазель. — Баллер вновь стал совершенно хладнокровен.

— Что вы, инспектор, я вовсе не хотела вас обидеть. Но перейдем, наконец, к делу. Итак, герр Хаферман отравлен?

— Да.

— И вы полагаете, что это сделал мой Август?

— По-моему, ясно.

— Хорошо, будем для начала исходить из такой гипотезы. Как, однако, Август попал в спальню Хаферманов?

— Не суть важно. Он обнаружен на месте преступления, и этого достаточно.

— Я уже говорила, что Август удрал от меня в конторе тетушки.

— Понимаю, куда вы клоните, — сказал Баллер. — Вы не могли принести эту тварь сюда, потому что были под арестом. Так вы хотите сказать?

— Ошибаетесь, инспектор. Меня интересует, каким образом Август из конторы попал в спальню. Что не я это сделала — мне и самой известно.

— А вам и не требовалось самолично усаживать скорпиона на несчастного Хафермана. Помещение конторы связано с домом баронессы, и вам было удобнее… Доходит?

— О да, конечно! А жилье Хаферманов связано с домом тетушки. Следовательно, Август мог беспрепятственно пробраться из конторы сюда, не так ли?

— Наконец-то мы начинаем понимать друг друга, — довольно сказал инспектор, прохаживаясь в некотором отдалении от кресла Афродиты.

— А вы хоть малейшее понятие имеете о скорпионах? Вы полагаете, что им можно приказывать и посылать куда угодно? Абсолютная чепуха! Любой специалист это подтвердит. Их можно лишь приучить к определенному пристанищу, да и то с большим трудом.

— Даже так? Ну что ж, наведу все справки, можете быть уверены. А до тех пор останусь при своем мнении. Ну, а вы можете объяснить появление скорпиона?

— Попытаюсь. К спальне Хаферманов примыкает ванная, если не ошибаюсь?

— Но…

— Позавчера был очень жаркий день?

— Да.

— А в ванной всегда прохладнее, чем в других помещениях, не так ли?

— Допустим, но не вижу связи…

— Это с вами часто случается, как я заметила. Так вот, насчет ванной, инспектор…

— Ну, ну!

— Паукообразные, к вашему сведению, обожают сырые, прохладные места, им, герр инспектор, там лучше дышится. Скорпионы, хотите вы этого или нет, относятся к паукообразным. Поэтому я могу себе представить, что прохлада хафермановской ванной привлекла Августа. А отсюда совсем близко к спальне. Понимаете?

— Еще бы! — Баллер потирал руки. — Еще бы! — повторил он злорадно. — Наконец-то вы попались!

— Да ну! — удивилась Афродита.

— Вы заявляете, что скорпиона можно приучить к определенному месту. Алучшее место для него ванная, не правда ли, мадемуазель специалистка? А отсюда рукой подать до спальни! Значит все в порядке, поздра…

— Не спешите, — презрительно перебила Афродита. — Вам еще надо доказать, что я знала о существовании ванной возле спальни Хаферманов.

— Ничего нет проще, — ликовал Баллер.

— Кроме того, не исключено, что Август мог и просто случайно попасть в спальню, потому что движут им инстинкты, герр оберинспектор, но отнюдь не ваш благородный разум.

— И тем не менее только специалисту могла прийти мысль использовать в качестве орудия убийства скорпиона. Едва ли вы станете это оспаривать!

— Еще как! Сдержите слезы радости, я сейчас докажу, что Август не мог ужалить Хафермана и быть причиной какого бы то ни было отравления.

— Вы хотите доказать? Каким образом?

— Очень просто. Но если Август окажется абсолютно непричастным к этому делу, вы отказываетесь от малейших подозрений насчет меня, хотя это для вас и было бы весьма нелегко, согласны?

Баллер несколько секунд смотрел на нее в яростном недоумении и в глубокой тишине и, наконец, утвердительно кивнул.

— Прекрасно, — сказала Афродита и быстро вытащила из кармана своего ненаглядного Августа. Тотчас обермейстера Шмидхена отнесло в сторону. Оцепенели полицейские у двери и в холле. Баллер отступил на три шага, и даже виконт де Бассакур, пребывавший до сих пор в остолбенелой безучастности, проявил некоторое оживление. Лишь мадам Хаферман не замечала, казалось, ничего.

— Мадемуазель, — слабо запротестовал Баллер, — прошу вас… вы же обещали…

— Больше мужества, инспектор, — Афродита еле сдерживала смех. — Я обещала, что Август ничего не натворит. По той простой причине, что он… не в силах этого сделать.

— Не понимаю, — откликнулся Баллер и отступил еще немного.

— Больше доверия, инспектор. Дружище Август совершенно безвреден. Он может обидеть разве только муху.

— Но… всем известно, что скорпионы чрезвычайно ядовиты.

— Это, конечно, так, но к Августу сие не относится. У него нет ни яда, ни жала. Ему нечем жалить, понимаете? Вот, глядите!

— Вы уверены? — спросил Баллер, делая робкий шаг к ней и останавливаясь. — А почему, собственно, я должен вам верить? Я лучше узнаю у экспертов. Значит, вы меня обманули там, в кабинете, когда говорили, что он нервничает и готов кусать.

— Бог мой, вы меня раздосадовали тогда, инспектор, — отвечала Афродита, водворяя Августа в карман. — Скорпионы действительно ядовиты. Но не все. Август относится к так называемым жгутиковым, или педипальпам. Они тоже хищники, боятся света, предпочитают укромные жилища. Но для людей совсем не опасны, потому что не имеют жала… Итак, вы все еще полагаете, что я вас обманываю?

— Выясним. Но если это очередная увертка…

— Соберите консилиум, поговорите, а меня пока что придется отпустить. Вы начинаете действовать мне на нервы…

— Ха, у нее есть нервы, — пробормотал Баллер, направляясь к дверям. Было слышно, как он ворчал. Педипап… чепуха… пальпеди… Чертовы пауки.

5

Лишь пятью часами позже Афродита вышла, наконец, на волю. В кармане у нее лежала справка об освобождении из камеры предварительного заключения кельнской полиции. На справке, судя по шуршанию, Август старался все устроиться поудобнее, что, видимо, было не таким уж простым делом.

Старший инспектор Гельмут Баллер никак не мог избавиться от ощущения, что француженка знает об убийстве на Штерненгассе больше, чем говорит. Но ощущение — не уверенность, тем более не доказательство. А взять всю эту карусель со скорпионом! Ведь ясно, что Афродита пыталась с какой-то целью выиграть время. Пришлось звать эксперта. Приглашенный доктор Виггехам полностью подтвердил ее пояснения. Он вдоволь натешился над страхами инспектора и его людей. Без малейших колебаний взял Августа голыми руками, назвал его очаровательным созданием, побеседовал с коллегой Багарре о новых открытиях в области паукообразных, пожелал ей успехов на избранном поприще, подписал, что было нужно, любезно раскланялся и удалился.

Между тем на улице Афродиту поджидал невысокий тощий господин лет 55, тот самый утешитель вдовы безвременно усопшего Хафермана. Преградив ей путь своей палкой, он вытянулся, щелкнул каблуками, приподнял шляпу и учтиво заговорил:

— Пардон, мадемуазель, прошу капельку внимания! В квартире вашей глубокоуважаемой и, к сожалению, так рано ушедшей от нас тетушки, баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин мне не удалось с вами поговорить. Поэтому я был вынужден встретить вас здесь, мадемуазель. Только что все мы, члены правления Европейского движения за монархию, проводили в последний путь нашу дорогую баронессу. Весьма сожалею, что особые обстоятельства помешали вам присутствовать при сем… Позвольте, уважаемая мадемуазель, выразить вам глубочайшее соболезнование в связи с постигшей вас тяжелой утратой. И позвольте просить вас быть сегодня нашей гостьей. Правление ЕДМ почтет за высокую честь ваше посещение скромной поминальной трапезы, которая имеет место быть сегодня в отеле «Четырех Гаймонов»…

«Хорош граммофон», — подумала Афродита и сказала:

— Я не уверена, месье, что мне это удастся. К тому же я не знаю вас…

— Пардон, мадемуазель! — высокомерно проблеял виконт де Бассакур. — Без ложной скромности заявляю вам, что был в числе наиприближенных многоуважаемой баронессы. Если угодно, я был ее другом…

— О, весьма польщена! — отвечала Афродита.

— Благодарю вас! Смеем ли мы надеяться, что вы принимаете наше приглашение?

Афродита старательно протирала платком очки, пытаясь сообразить, зачем она вдруг понадобилась, но вразумительного объяснения не нашлось.

— Видите ли, я… не из вашего сословия. К тому же мой наряд… — и она повернулась на каблуках.

Но виконт оказался не из пугливых:

— Что вы, мадемуазель! — снисходительно сказал он. — Если затруднения только в этом… Мы же не с луны свалились. И сегодня — это не вчера.

— Вот как! — не скрывала Афродита своего недоверия.

— Можете мне поверить, ведь и мы шагаем в ногу со временем.

— Увы, месье, — покачала головой Афродита, — терпеть не могу строевого шага.

— Напрасно иронизируете, мадемуазель. У вас меньше всего оснований… Ведь мы действуем абсолютно в духе стремлений вашей тетушки, а она всегда возлагала на вас большие надежды, и часто сожалела, что вы так мало контактируете.

— Неужели?!

Виконт торжественно кивнул.

— О да, баронесса была человеком самых возвышенных помыслов. И, не побоюсь этого слова, беспредельной доброты. Незадолго до своего трагического конца она, мадемуазель, намеревалась вас удочерить…

Афродита была искренне ошеломлена столь виртуозным коленцем голубого враля.

— Да, удочерить, — повторил виконт. — Посему, мадемуазель, без всякого сомнения, вы должны принять наше приглашение. Да-да, в качестве почти приемной дочери нашего глубокочтимого президента вы не только имеете право, но даже обязаны, как мне кажется… Это просто ваш долг, наконец. Извините, что я подчеркиваю этот аспект, но мысль о долге…

— Я понимаю, — перебила его Афродита. У нее не было желания слушать сейчас какие бы то ни было разглагольствования. Достаточно того, что она поняла: этот придаток покойницы явно заинтересован в ее присутствии на банкете. Что ж, она доставит ему такое удовольствие, тем более, что это даст возможность разглядеть получше их сборище.

— Ну, если дело обстоит таким образом, — сказала она после некоторого раздумья, — то я бы не хотела, чтобы меня упрекнули в пренебрежении долгом. Я принимаю ваше приглашение, месье.

— О! Вы доставите моим друзьям огромную радость. Прошу вас, моя машина ждет за углом.

Афродита не упустила легчайшей усмешки на тонких сухих губах виконта. Сунула руку в карман и погладила Августа, который устроился, наконец, на справке и теперь, вероятно, мечтал о завалящей мухе.

…У роскошного входа столбом стоял портье, надутый и чванный, как сам отель. Когда Афродита подошла к дверям, он изобразил брезгливое удивление, брови его так поднялись, что Афродита поняла: внутрь она попадет только через труп этого цербера. Но труп не потребовался. Виконт обладал, очевидно, способностью испускать из своей палкообразной особы некие флюиды, которые мгновенно очищали путь от портье, затыкали рты гардеробщикам и так далее.

И вот Афродита вошла в вестибюль, устланный коврами, украшенный бархатом и плюшем.

— Где я, черт побери? — пробормотала она. — В каком веке?

Виконт выдал очередную порцию флюидов. Ни тени иронии. Торжественность. Достоинство. Приглашающий жест руки. И Афродита оказалась в сверкающем зале, где шуршали и жужжали блистательные отпрыски господствующей фауны ископаемых времен.

В первый момент она слегка растерялась и сделала слабую попытку оправить на себе джемпер. Виконт заметил ее жест и презрительно опустил уголки высохшего жабьего рта. Она силилась вспомнить, как вести себя в подобной среде. Реверанс в джинсах? Нелепо. Да, бог мой, обойдутся! И она решила быть такой, как всегда.

Церемония представления прошла, кажется, гладко, несмотря на иронические гримасы, от которых Афродита не могла удержаться. Светское общество нашло в себе силы скрыть свое изумление, а порой отвращение. Мужчины держались с достоинством, а дамы, декольтированные более, чем наполовину, снисходительно не замечали ее весьма странного туалета, одаривали заученно-милыми улыбками. В спешке Афродита плохо запомнила многоступенчатые обозначения всех этих двуногих рудиментов. Только сев, наконец, за стол рядом с де Бассакуром и задумчиво склонив голову, в то время как невидимый хор (скорее всего магнитофонная запись) пел грегорианский хорал, она попыталась навести какой-то порядок в голове насчет рангов, чинов и званий присутствующих. Кто-нибудь другой потерпел бы здесь неудачу, но Афродита была хорошо натренирована по части классификации и систематизации насекомых. Та же методика пригодилась и сейчас. Сидящий слева от нее полковник граф фон Хазенталь, в форме королевских кирасиров, с его вульгарно-важными и вместе с тем фальшивыми жестами очень походил на желтого усатого жука-дровосека. Даму в полосатой робе, с большим бюстом, украшенным лилией, она невольно сравнила с колорадским жуком. Это была герцогиня Изабелла де Мумо — потомок камеристки самой маркизы де Помпадур, которая, как говорят, не раз одалживала свою верную прислужницу разным принцам крови и даже королю, чем герцогиня Изабелла немало гордилась.

Возле нее сидел монсиньор Берлини, сильно походивший, по мнению Афродиты, на капустного червя. Другой соседкой была ящерица с моноклем — Герлинда фон Шнепфенфус, безмерно гордившаяся тем, что живет в богадельне для дворян. Далее располагалась юркая блоха — графиня Эрентраут Мария фон Хазенталь, давшая обет не носить бархат, атлас и прочие дорогие ткани до тех пор, пока в Ганновере не восстановится законная династия. Графиня была ужасно рассержена на пруссаков, разграбивших в 1866 году Ганновер, и только теперешняя коммунистическая угроза сдерживала ее гнев. Сами понимаете, мщение следует пока отложить. На другом конце стола возвышался великан с черной бородищей. Он был, видимо, чем-то сильно взволнован и потому изредка судорожно всхлипывал. Из-за величины и дикого вида Афродита без колебания отнесла его к жукам-оленерогам. Позднее она узнала, что это князь Червенков, бывший третий адъютант наследника русского престола. По сию пору князь со слезами умиления вспоминал, как цесаревич, осердясь, бил его по щекам. Неподалеку нервно ломал пальцы граф Бенвенуто Конде делла Скала, принадлежавший по прямой линии к потомкам веронского диктатора начала Ренессанса. Любившие пожить в свое удовольствие предки наградили графа ранней импотенцией и наследственной эпилепсией. Афродита уподобила графский род жукам-короедам, которые долго и по всем правилам выедают кору, приводя дерево к гнили и запустению…

На этом практикум по энтомологии прервался, ибо Афродита уловила нарастающее крещендо хорала и, кроме того, князь Червенков вдруг перестал всхлипывать. Едва прогремело заключительное «Амен!», как в зале появились ливрейные лакеи, по одному на каждого гостя. Возле Афродиты возник необыкновенно толстый, астматического вида мужчина. Поклонившись, он положил на ее тарелку ломтики лука, полил их винным уксусом и тминным соком, затем снова поклонился, пожелал: «Приятного аппетита, милостивая государыня!» — и исчез. Так свершилось вступление к тризне, которая была чем угодно, но только не скромным поминальным обедом, обещанным виконтом. После водки, поданной в целях сохранения первозданного аромата в особых бочонках, — обстоятельство, вызывавшее жест удивления даже у видавшего виды графа делла Скала, — приступили к паштетам, дополненным болгарским перцем и цветной капустой. Последовавший затем стакан сухого красного вина знаменовал начало главной стадии обеда. На вопрос Афродиты по поводу своеобразия трапезы виконт со сдержанной чванливостью сообщил, что меню составлено по образцу поминальных обедов сербского королевского двора. Потрясающая информация не произвела, однако, впечатления на вопросившую. Затиснув себе в рот солидный кусок только что поданной каракатицы в чесночном соусе, она лишь одобрительно кивнула головой. Но осталось неясным, относилось ли одобрение к вареному моллюску или к музейности меню. Сам виконт едва прикоснулся к каракатице, но тотчас извлек из кармана изящный флакончик с некой ароматной жидкостью и поднес ко рту, чтобы, очевидно, избавиться от не слишком изысканного чесночного духа.

Афродита обнаружила аппетит кочующей саранчи: с неменьшим рвением накинулась она на следующее блюдо — леща в масле, винном уксусе и опять же чесноке, с гарниром из толстых чечевичных оладий и мучных блинов. Ко всему она выпила не меньше семи бокалов сухого вина, а кроме того, стараясь не привлекать излишнего внимания, очистила вазу с фруктами, поданными к десерту. Виконт и богаделка Герлинда фон Шнепфенфус, тоже весьма сдержанная в еде, украдкой перекрестились, наблюдая эту картину. Но что до остальных, то они мало чем уступали молодой француженке и к тому же отнюдь не тревожились, что алкоголь может обесцветить небесную голубизну их крови. Это успокаивающе действовало на Афродиту.

Рты были заняты, поэтому говорили мало. Так, Афродита узнала, что Изабелла де Мумо присягнула новым таблеткам «Фигуретта», призванным реконструировать ее фигуру. Однако, судя по габаритам герцогини, здесь больше подошли бы археологические раскопки. Герлинда фон Шнепфенфус в перерывах между своими скромными дегустациями слушала нравоучения монсиньора Барлини насчет того, что современные вкусы требуют от женщины полноты, умеренного распутства и разумного непослушания.

Безусловно, подобная позиция монсиньора объяснялась не иначе как кознями сатаны, с которым святой отец тесно общался в силу своей профессии. Похожий на растолстевшего черного таракана барон Филипп де Чинфуего да Миердадиос, адъютант последнего коронованного испанского Бурбона, сетовал на утрату дворянством чувства достоинства и сословной гордости. Как иначе можно объяснить, что недавно некая герцогиня возглавила банду крестьян, требовавших ликвидации американской базы близ Кадиса. Граф делла Скала разделял его озабоченность и говорил о наступивших плохих временах, настолько плохих, что ему пришлось недавно продать один из семи своих замков.

Остальные больше помалкивали. Супругам Хазенталь, судя по всему, уже давно было не о чем говорить. Князь Червенков людоедски чавкал, полковник Трутц фон Гофманзау обходился сумрачным сопением. Виконт лишь сухо отвечал на обращенные к нему вопросы. В его позе Афродита все время ощущала какое-то напряжение. Казалось, он чего-то ждет. Во всяком случае, он часто поглядывал на вход в пиршественный зал.

Она не ошиблась. Едва трапеза закончилась и на освобожденный стол водрузили толстые большие свечи в подсвечниках, как двери отворились и в зал энергично вошел человек среднего роста и возраста, облаченный в визитку. Его встретил едва ли не радостно вскочивший с места виконт де Бассакур. Пришельца с почетом усадили рядом с графом Хазенталем в верхней части стола, так что Афродита имела возможность разглядеть его великолепный небесно-голубой галстук. Виконт, стоя, представил гостя: бургомистр, доктор Непомук Крафт, член провинциального комитета Христианско-демократического союза. И подчеркнул, что, несмотря на всю свою занятость, доктор выкроил время, чтобы сказать несколько добрых слов памяти драгоценной баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин в кругу близких друзей и единомышленников безвременно почившей.

Бургомистр, действительно, произнес весьма прочувствованную, а, главное, длинную речь. Для начала он кратенько набросал биографию покойницы, затем развернул широкоформатную картину ее нечеловеческих достоинств, главным из которых было глубочайшее осознание благородных ценностей прошлого, которым она сумела придать современное звучание. Эти ценности — Бог, Король, Отечество, взятые как единство. Затем христианин-демократ пожонглировал словом «логически», и к общему удовольствию выяснилось, что помянутые ценности и программа его партии тоже сливаются в ликующее единство, называемое христианско-западными ценностями. А для их-то огнеупорной и морозоустойчивой обороны от всемирной коммунистической опасности и было явлено страдающему человечеству Европейское движение за монархию во главе с баронессой ф. у. ц. Г. у. Б. «Все за ЕДМ!» — призвал оратор и спустя длительное время закончил, наконец, свою речь душераздирающим, хотя и не совсем грамотным воплем:

— Она погибла, как мученица чаяний народов истинно западного духа, которую мир не забудет никогда!

Раздались недружные аплодисменты. Одуревшая от битвы с инспектором Баллером, последующего чревоугодия, трескучей болтовни Крафта, задремавшая Афродита очнулась и тоже вяло похлопала. Оратор раскланялся во все стороны, посиял улыбками и сел. Поднялся виконт, поблагодарил Крафта, который удовлетворенно поглаживал свой феноменальный галстук. Еще во вемя речи подали бокалы с роскошным «бурбоном», а к нему не менее роскошное мокко, и теперь все за это взялись… Позднее Афродита никак не могла понять, почему взгляд ее упрямо возвращался к этой паре — доктору Крафту и полковнику Хазенталю. То ли подсознание не могло освободиться от голубых чар галстука, то ли позабавил маленький спектакль, когда доктор и полковник поднялись и начали что-то друг другу говорить, раскланиваться, звенеть хрустальными бокалами. Что бы там ни было, но она вдруг увидела, как закованный в свою кирасу граф фон Хазенталь внезапно схватился рукой за горло, выкатил глаза и широко раскрыл рот. Он хватал, хватал воздух, все больше задыхаясь, синея, и, наконец, с грохотом рухнул на пол.

— Сигизмунд! — отчаянно взвизгнула графиня фон Хазенталь, и Афродита в секундном оцепенении почувствовала даже какую-то к ней признательность, ибо впервые услышала имя полковника. Зал замер.

— Он мертв, — коротко и жутко проблеял виконт де Бассакур, единственный, кажется, кто сохранил присутствие духа. И с достоинством поспешил на помощь полковнику. Затем в гнетущей тишине вновь раздался его странный голос:

— Я вынужден просить всех присутствующих оставаться на местах до прихода полиции!

До этого момента Афродита следила за событиями хоть и с интересом, но довольно равнодушно. А теперь… Полиция, — подумала она. — Новая встреча с инспектором Баллером? Ведь он же сразу в нее вцепится! Что ни говори, а где бы она ни появилась, трупы так на нее и валятся. И только законченный кретин мог посчитать это случайностью. Но инспектор Баллер отнюдь не был кретином… Скорее всего, он тут же на всякий случай ее арестует, прежде чем начнет знакомиться с обстоятельствами таинственной смерти графа. От этих мыслей у Афродиты появилось жгучее желание освежиться еще одним бокалом «бурбона». Она немедленно кликнула своего лакея.

Общая нервозность, вся мрачная атмосфера трагического происшествия отразилась, наверное, на обслуживающем персонале. Во всяком случае, на прикрепленном к Афродите толстяке. Спеша к ней с бокалом, он вдруг споткнулся и вылил благородную огненосную жидкость на не менее благородную форму полковника Трутц фон Гофманзау. Полковник, молча блуждавший глазами по залу, вскрикнул и, ни секунды не колеблясь, съездил лакея по физиономии. И тут опять произошли странные вещи. Толстяк… ответил еще более сильным ударом, но почему-то попал не в полковника, а в виконта де Бассакура, который попытался вмешаться и в результате поплатился за свое достойное одних лишь похвал поведение. Палкообразная его особа, не выдержав надругательства, скрылась с деревянным стуком под столом. В наступившем замешательстве толстяк схватил Афродиту выше локтя и приказал: «Идемте!» Через несколько мгновений за ними неслышно закрылась одна из зеркальных дверей.

Таким неожиданным образом старший инспектор Гельмут Баллер лишен был удовольствия лицезреть Афродиту рядом с еще одним трупом. И к тому же далеко не последнего удовольствия, как это выяснится в дальнейшем, и о чем, к своему счастью, он не догадывался, когда пятью минутами позже появился взбудораженный на месте событий.

6

— Вы что тут, все с цепи сорвались! — прошипела Афродита. — Для таких шуточек я не гожусь!

На толстого лакея это заявление не произвело никакого впечатления. Дуло армейского пистолета по-прежнему взирало на Афродиту.

— Сожалею, любезнейшая, но я совсем не шучу. Мне велено придержать вас здесь. И я буду вынужден стрелять при малейшем сопротивлении.

— Смотрите, не перестарайтесь, — презрительно ответила Афродита. Она огляделась. Ну и дела! Почти камера: железная кровать, два стула, убогий стол. — Я, пожалуй, сяду. Предпочитаю говорить сидя. Если со мной кто-то собирается объясняться. — Не дожидаясь ответа, она плюхнулась на кровать, подложила под бок подушку, устроилась поудобнее. — Вот так, пожалуй, еще сойдет, хотя в Европе, видно, не найти худшей кровати. Это что, ваши апартаменты, монсиньор? — Как вас, собственно, зовут? Или это государственная тайна?

— Я Валентин Кальбе, — сказал толстяк, — и если мне позволено будет дать вам совет, мадемуазель, то скажу, что в вашем положении лучше не шутить…

— А я не шучу. Но кровать препаршивая, герр Кальбе, уверяю вас. Намек на мое положение мне непонятен. Может быть, вы кое-что разъясните?

Кальбе осторожно потащил к себе один стул, не опуская пистолета и следя за Афродитой. Та сочувственно покачала головой. Наконец он уселся.

— Итак, вам было велено схватить меня и держать здесь. А зачем? Будет ли мне позволено узнать об этом, черт возьми?!

— Это вне моей компетенции, — ответил Кальбе. — Я только выполняю приказ, любезнейшая. Но вы, наверняка, скоро узнаете причину этого, так я, во всяком случае, полагаю, если мне будет позволено…

— Вам это позволено, — сказала Афродита, потешаясь над своим вежливым похитителем. — И часто вам приходится заниматься такими делами?

— Как вы сказали?

— Вы часто занимаетесь похищением людей?

— Да вы что, милейшая! Что вы позволяете? — возмутился Кальбе. — За кого вы нас принимаете! В данном случае имеет место… исключение. Мы, любезнейшая, не бандиты!

Афродита рассмеялась:

— Ах, что вы, что вы! Ведь вы всего-навсего невинный миленький шутник…

— Я, в конце концов, требую, мадемуазель, не изощряться насчет нашей вынужденной акции…

— Не валяйте дурака, герр Кальбе! Отвечайте: держите вы меня тут силой или нет?

— Конечно, уважаемая, — Кальбе продолжал быть вежливым.

— И вы думаете, я бы пошла за вами, если б знала, что вы собираетесь сделать?

— Разумеется, нет, уважаемая… Но полагаю, что вы скорее согласитесь быть здесь, чем встретиться с полицией.

— Это еще вопрос, — сказала Афродита. Однако толстяк обнаруживает признаки сообразительности. — Дело еще в том, какие у вас намерения. Что вы устроили это пиратство не для того, чтобы со мной переспать — это для меня ясно…

— Я прошу вас, мадемуазель! — вознегодовал Кальбе и даже опустил было пистолет, но тут же взял себя в руки.

— Ах, бога ради, успокойтесь, невинный герр Кальбе, — издевалась Афродита. — Я ведь знаю, что похожа на богиню любви столько же, сколько вы на Аполлона. Ну, так какого же дьявола вы меня сюда притащили? Где ваш шеф, или хозяин, или как его? Если вы не будете мне отвечать, то я вам устрою веселую жизнь… Кто этот мерзавец, отвечайте, герр недоделанный Аполлон!

— Оставьте Валентина, мадемуазель! Я к вашим услугам.

Афродита резко обернулась к двери. Там стоял полковник Эдуард Трутц фон Гофманзау, потомок Вительсбергов.

— Бог мой, — сказала Афродита, — скарабей!

Полковник не понял или не принял на свой счет это сравнение. Он посопел, затем сказал Кальбе:

— Спасибо, Валентин! Ты хорошо выполнил поручение. Подожди в коридоре.

— Как прикажет герр полковник! — щелкнул каблуками Кальбе, стоявший навытяжку, круто повернулся и промаршировал к выходу.

Полковник подождал, когда за ним закроется дверь. Он успел переодеться в гражданское платье, отчего, по мнению критически разглядывавшей его Афродиты, стал теперь похож на пожилого франтоватого приказчика. Для устроителя операции «Похищение» он, пожалуй, выглядел слишком безобидно. Вот только мрачность, сопровождаемая сопением… Впрочем, это мелочи. А главное, Афродита увидела на плече полковника свою кожаную куртку. Интересно, как там Август…

Полковник щелкнул каблуками и слегка поклонился.

— Прошу прощения, уважаемая. Но мне ничего другого не оставалось. Я должен с вами срочно поговорить, любезнейшая.

«Ага, вот откуда у Кальбе эти словечки», — подумала Афродита.

— Странно. Ведь вы без малого часа три сидели почти рядом со мной. Могли бы там и поговорить.

— К сожалению, мы были не одни.

— Верно, я ослышалась? — оживилась Афродита. — Как романтично! Вы сгораете от желания поболтать со мной наедине… и поэтому похищаете. О, полковник, вы хорошо подумали, когда решились на такое?!

— Вам не следует шутить надо мной, — сказал мрачно и вежливо полковник. — Не забудьте, пожалуйста, что вас ищет полиция.

— Фью! — присвистнула Афродита, показывая тем самым, что она думает о Баллере и его гвардии.

— А у меня впечатление, что вашей особой интересуются больше, чем вам хотелось бы. Во всяком случае, речь шла об аресте, и я убежден, что завтра ваша фотография будет в газетах.

— Ну и что ж, — проворчала Афродита. — Меня бы здорово удивило, если бы мне не попытались подсунуть дело с графом. Он, разумеется, отравлен.

— Вы… вы утверждаете это, уважаемая? — в голосе полковника послышалась растерянность. — Впрочем, конечно же… боже… мой… быстродействующим ядом…

— Я так и подумала. Сброд собачий. Подонки.

— Как вы сказали?.. Я не совсем понимаю… — полковник почти заикался.

— Ах, да и не нужно, чтобы вы понимали. Я хочу сказать, что убийца, или убийцы не отличаются изобретательностью. Это заставляет предполагать в них рахитичную психику. Но что я вижу, полковник, вы, кажется, принесли мою куртку?

— Да, действительно, — сказал полковник, пребывавший в растерянности. — Извините, пожалуйста. — Он осторожно положил куртку на кровать.

— Полицейские не пытались оставить ее себе на память? — невинно спросила Афродита.

— Ну что вы, уважаемая… Насколько я понял, полиции и в голову не пришло, что вы могли, э-э, убегая, что-нибудь оставить. Они убеждены, что вы скрылись без чьей-либо помощи.

— Странно… — задумчиво сказала Афродита, — но ведь вы, конечно, все были опрошены? И никто не вспомнил о моей куртке?

— Никто, насколько я знаю, — уверил ее полковник, — а почему это вас так интересует?

— Неважно, полковник, — уклонилась Афродита, — я просто немножко удивлена… А как она к вам попала?

Полковник смущенно откашлялся.

— Честно говоря, она была у меня в машине, еще до того, как вы с Валентином скрылись.

— Смотри-ка, — одобрительно заметила Афродита. — И как это вам удалось?

— Валентин знаком с гардеробщицей, — не без гордости ответил полковник.

— Так, так, — Афродита становилась все задумчивее, — что-то слишком много подготовки. Слишком много, не так ли?

— Так точно, уважаемая, — отвечал полковник. — Но мне ничего другого не оставалось. У меня не было выбора.

Значит, Август преспокойно мог дрыхнуть в кармане, если, конечно… И Афродита изложила мысль вслух:

— Конечно, вы обшарили карманы куртки?

Полковник мгновенно побагровел.

— Ну, хорошо, хорошо, я вам верю. Хотя не понимаю, почему для прусского офицера чужие карманы менее интересны, чем, скажем, для ревнивой жены…

«Представляю, как бы ты себя почувствовал, если бы наткнулся на Августа», — подумала Афродита.

— Мадемуазель! — встопорщился скарабей. — Об этом не вам судить. Вы, в конце концов, иностранка. А иностранцы до сих пор не понимают прусского характера.

— Гм-м, да… — неопределенно отреагировала Афродита. — Не присесть ли вам, герр полковник?

— Благодарю вас, любезнейшая, но я предпочитаю стоять.

— Я вовсе не хотела вас обидеть!

— Я вовсе и не обижен. Может быть, немного озабочен, признаюсь… Когда вновь и вновь сталкиваешься с подобным предубеждением… Но я твердо верю, что мы придем к приемлемому для нас обоих соглашению. Ничего другого мне не надо. Я хочу предложить вам некую сделку.

Афродита вытащила из джинсов голубой платок, звучно высморкалась, затем скомкала и словно нечаянно сунула его в карман куртки. К своей радости, она нащупала Августа, мирно лежащего в справке. Полковник не заметил этой разведки.

— Ладно, слушаю вас, — сказала она, — хотя предупреждаю, что не питаю к вам особого доверия.

— Мадемуазель, вы ни о чем не пожалеете, — облегченно вздохнул полковник, не ожидавший, что так легко договорится. — Уважаемая разрешает? — И он, наконец, пододвинул себе стул и сел — так же прямо и деревянно, как стоял.

Афродита молчала, пусть инициатива остается у полковника.

— Видите ли, уважаемая, — заговорил тот после некоторой паузы, в течение которой, очевидно, подыскивал лучшее начало. — Я не знаю, убийца вы или нет. И, по правде говоря, меня это не очень интересует…

— Рада за вас, — не удержалась Афродита.

— Повторяю, — продолжал полковник, не сбиваясь с курса, — мне не нужно никаких доказательств того, имеете вы отношение к убийству своей тети, ее секретаря и несчастного Хазенталя или не имеете. Минутку!.. В моем к вам деле это не имеет ровным счетом никакого значения. Но фактом остается то, что вас считают убийцей, независимо от того, являетесь вы ею в действительности или нет, и то, что вас разыскивает полиция. Минутку, любезнейшая! А теперь моя идея. Я предлагаю вам защиту от полиции и пристанище. Здесь вас никто искать не будет. Понятно я выразился?

— Мое почтение, уж чего понятнее. Но откуда вдруг такое бескорыстие и благородство?

— Если вы невиновны, то я, значит, сделаю доброе дело…

— Ну, а если нет? — Афродита вызывающе поправила свои очки.

— В этом случае… как вам… В этом случае, мягко говоря, я должен получить гарантии… или, вернее, компенсацию.

— Что вы разумеете под компенсацией? — Афродита заинтересованно уставилась на него во все глаза. Она прекрасно понимала, что без очень серьезной причины полковник никогда бы не затеял ничего подобного, но никак не могла заставить себя серьезно отнестись к этому жуку. Однако, следующая фраза заставила ее насторожиться.

— Для вас это не имеет никакого значения, — в голосе полковника возникла вдруг молящая нотка, — но для меня от этого зависит очень многое, если не все. Одним словом, вы передаете мне все бумаги, касающиеся лично меня, все фотографии, документы и копии с них. За это я укрою вас от полиции и по мере возможности помогу перебраться за границу. Ответьте мне честно: разве это не деловое предложение?

У нее мелькнула мысль, что полковник сошел с ума. Но внимательно вглядевшись в его лицо, она констатировала, что на нем имеются следы вековой прусской глупости, а также некой душевной возни, близкой к панике, но никак не сумасшествия. Трутц фон Гофманзау мог быть человеком странным, принимающим воображаемое за действительное, но к душевнобольным таких пока что не относят.

— Безусловно, это деловое предложение, и вы меня просто воодушевили. Но есть тут одна мелочь: о каких, собственно, бумагах вы говорите?

Полковник возмутился:

— Никаких уверток, мадемуазель. Будем честно, с открытым забралом, вести переговоры! Я говорю о бумагах, которые были у вашей тетушки и которые она использовала, чтобы меня, мягко выражаясь, шантажировать.

Полковник снова был красен, на сей раз от негодования. Другого цвета лицо его, наверное, не выносило.

— Да, шантажировать, — повторил он, сверкая светлыми глазками. — Бессовестно, нагло, беспощадно! И многие годы. Я уверен, что названные бумаги находятся у вас!

Оскорбительное заявление в адрес покойной тети Афродиту не задело, конечно. От вознесшейся в дворянство субретки можно было ожидать чего угодно. Но так же далека была ее племянница и от сочувствия полковнику. Скорее, это могло лишь позабавить. Оба фрукта были, очевидно, хороши и стоили друг друга. Но недурно все же проверить обоснованность выдвинутых против тетушки обвинений. Кто знает, может, где-то здесь лежит разгадка таинственных убийств? Поэтому Афродита ужасно обиделась и контратаковала гвардейского кирасира:

— Попридержите-ка свой язык, герр полковник. Я никому не позволю в моем присутствии оскорблять мою тетю. Это неслыханно! Да вы с ума сошли, как вы смеете!..

Багровый полковник тотчас ринулся в ловушку.

— Я не знаю, мадемуазель, — отвечал он с тевтонским рыком, — насколько вы посвящены в дела вашей проклятой тетушки. Я никогда не утверждаю того, что не сумел бы доказать. А я могу по всем правилам юриспруденции доказать, что ваша суперблагородная баронесса была самой беззастенчивой и наглой шантажисткой…

— Ха-ха! — гневалась Афродита. — Он может доказать! Да кто поверит в этот бред, хотела бы я знать!

— Ваш смех, уважаемая!.. Боюсь, как бы вы не стали плакать! — Полковник свирепо посопел, затем, уже несколько спокойнее, продолжал: — В конце концов, возможно, что вы еще не знакомы с наследством вашей тети… Но я твердо решил раз и навсегда с этим делом покончить. И вы мне в этом поможете, хотите вы этого или нет. Даже если придется покончить с вами.

— Не берите на себя слишком много, — сказала Афродита спокойно, хотя ей стало немного не по себе. Бог его знает, не тронулся ли все-таки этот полковник.

— Мне мало что осталось терять, — с мрачной решимостью проговорил кирасир. — И вы, уважаемая, если отсюда вообще выйдете, то лишь в наручниках. Если мы не придем к соглашению, удовлетворяющему обе стороны. Конечно, я обязан, и это вопрос дворянской чести, если, конечно, вы не притворяетесь незнайкой… Итак, я вам расскажу одну историю, историю шантажа. Всю эту отвратительную, с позволения сказать, операцию придумала, организовала и осуществила ваша тетушка.

— Я люблю слушать истории, — продолжала Афродита свою игру, поскольку все шло на лад.

— К сожалению, то, что я вам расскажу, чистейшая правда, — начал Трутц фон Гофманзау. — А впрочем, судите сами. Бульварные листки каждый день полны сообщений из жизни света. Сватовство, свадьба, крещение, любовные приключения — излюбленные темы. Разумеется, само по себе это неплохо. Таким путем чернь нас скоро не забудет.

— А по-моему, это для дурачков, — вставила Афродита.

Полковник резко взмахнул рукой:

— Оставим это. Я не расположен сейчас к политическому спору. Я говорю о себе, и только. Наше сословие так или иначе спасло толику своих достояний, а кое-кто и весьма внушительные средства. Но часто такими способами, какие прежде считались непристойными. Одни вложили свои средства в индустрию, другие сочетались браками с богатыми буржуа… Если, например, такой, как я, теряет все одним махом, то приходится, хочешь или не хочешь, идти на компромисс. В этом случае, как я сказал, нас опередили наиболее видные фамилии. Положим, Гофманзау никогда не были особенно богаты. А после второй мировой войны мы потеряли и то немногое, чем располагали. Так, была национализирована моя усадьба в Макленбурге.

— Неужто вам пришлось наниматься на работу? — посочувствовала Афродита.

— Нет, что вы! — не уловив насмешки, продолжал полковник. — Разумеется, я получил какую-то компенсацию. Конечно же, не от тех, кто там, на той стороне, не думайте.

— Увы, такое и не приснится, — вздохнула Афродита. — Коммунисты ведь беспощадны, это все знают…

— Да, это так, — продолжал обездоленный полковник. — Компенсация была хилая, ни туда ни сюда, и я вынужден был пойти на компромисс, мадемуазель…

— О, интересно, что за компромисс?

— Увы, я просто обязан был пойти на это ради всех нас, Гофманзау. Короче, я переборол себя и женился на ней. — Полковник на секунду замолчал, весь печаль, вина и беспросветность.

— На ком? — задала Афродита вопрос, нормальный для любой женщины.

— На самой некрасивой из дочерей торговца… м-м…

— Чем? — вытаскивала Афродита из страдающего полковника.

— Он тогда скупал и перепродавал кости… животных, разумеется. Но теперь он видный фабрикант пластических изделий.

— Не понимаю ваших огорчений. Ведь таким путем вы вылезли из петли.

— Пожалуй, во всяком случае, материально. Но не спрашивайте меня о жене или деле, которое ведет тесть.

Афродита пожала плечами:

— Ну что уж тут такого! Вы принесли в семью имя, а ваша жена деньги. Разве это ново в вашей среде?

— К сожалению… — горько покивал полковник.

— И я, наверное, не очень ошибусь, предположив, что в вашей семье не могло быть и речи о любви. Но разве для такого случая недостаточно брачного контракта?

— О, мадемуазель! — простонал полковник. — Но как это противно и унизительно…

— Не понимаю, — настаивала Афродита.

— Да и как вам это понять! — Эдуард Трутц фон Гофманзау измученно ощерился в попытке улыбнуться. — Как вы можете себе представить, что значит для такого, как я, быть женатым на постоянно ворчащей и бранящейся женщине, которую к тому же звать Берта… Как бывшую нашу повариху… Берта фон Гофманзау! С ума сойти!..

— Да, это уж слишком. И еще Берта! Кошмар.

— Вот видите! — качал головой исстрадавшийся полковник. — А это семья! О! Толпа неотесанных, некультурных людей. В голове у них только одно: поднять производительность фабрики. А знаете ли вы, что на этой фабрике производят?! Кастрюли, мусорные корзины и ночные горшки. Вы только представьте себе: ночные горшки!

Афродита еле сдерживала смех.

— Действительно, — выдавила она. — Смешно до чертиков. Но, надеюсь, фабрика приносит доход. Я хочу сказать, производство ночных горшков — дело прибыльное?

— Я не компетентен в этом вопросе, — затопорщились вдруг усы у полковника. — Я, вообще, стараюсь не касаться этого… предприятия.

— Понимаю, — согласилась Афродита. — Оставим эту тему. Скажите-ка мне лучше, для чего вы все это рассказываете и какая тут связь с моей тетей?

— Непосредственно никакой, — согласился полковник. — Но я должен был пояснить вам сначала свое положение, чтобы вы поняли, что дальше так продолжаться не может.

— Развод? — удивилась Афродита.

— О чем вы говорите? — выпрямился полковник. — Я ведь объяснил вам, что…

— Верно, полковник! Ну и простофиля же я… вы ведь женились на деньгах, а не на женщине.

— Я обязан был это сделать ради моего дома и ради моего рода.

— Это похвально! — отметила Афродита; она давно уже так не веселилась.

— Но я должен был определить и самого себя, — продолжил полковник свою исповедь. — Я должен был себе доказать, что я не только имя, которое купил богатый проходимец для своей дочери. Я должен был ощутить, что я есть Эдуард Трутц фон Гофманзау. Человек! Понимаете? С помощью человека.

— Вот оно что, — догадалась, наконец, Афродита. — Вы обзавелись любовницей. Балериночка на выходах или в этом духе. В общем, что-нибудь по карману. Но не надо же так расстраиваться! Конечно, есть затруднение… ваш возраст…

— Попрошу вас, мадемуазель! Вы себе позволяете!..

— Да ну же, полковник, неужели я ошиблась?

— Да… нет, в какой-то степени вы правы. У меня появилась подруга… Но это вовсе не то, что вы думаете! — зауверял полковник. — Мыслящая подруга, все понимающая, умеющая разделить… И, конечно же, это дама из моей среды.

— Плюс ко всему! — Афродита всплеснула руками. — Можете не продолжать, полковник. Я поняла, то есть могу представить… Благородная баронесса напала на ваш след, застала, так сказать, вас и вашу даму, ну, когда вы украдкой пожимали друг другу ручки, не так ли?

— Она установила, что мы с нею встречались здесь в квартире моего доброго Валентина.

— И пригрозила поломать вам чудную идиллию, если вы не заплатите некую сумму. Не так ли?

— Точно так!

— И какую?

— Двенадцать тысяч марок. Ежегодно.

— Ощутимо! А зачем вы, собственно, вообще платили?

— Она держала меня в руках! — опять заныл полковник. — Что мне было делать? Она сфотографировала меня и даму, о которой идет речь. Она сумела заполучить, до сих пор не пойму каким образом, мои письма этой даме. Наконец, она потребовала от меня письменное признание о том, что у меня роман с этой дамой.

— И вы согласились?

— Иначе баронесса послала бы фотографии и письма моей жене и… с такими жертвами добытые средства полетели бы в тартарары. Не смейтесь, мадемуазель! Конечно, не только это, но я не мог ставить под удар и мою даму. Не буду скрывать, она замужем. Баронесса ее тоже шантажировала.

— Бодренькая, однако, была у меня тетушка, — резюмировала Афродита. — Простите, не будет ли нескромным, если я поинтересуюсь именем дамы?

— В обычных обстоятельствах — конечно, но в данных… С наследством вы получите, естественно, много документов. В них найдете имя дамы, если вы вообще не разыгрываете комедии и действительно ничего не знаете. Речь идет о графине фон Хазенталь.

— Пс-с-с! — покачалаголовой Афродита, едва скрывая игривую улыбку. Она представила себе Эрентраут Марию и Эдуарда Трутца, лобызающимися при тайной встрече.

— Трогательная история, — сказала она. — И, конечно, ужасная, — быстро добавила она, заметив движение на лице полковника. — Я, правда, слабая женщина, а не боевой прусский гвардеец, но я бы никому не спустила таких штучек. Думаю, от тетушки полетели бы клочья…

— Я бы тоже сделал что-нибудь такое, — сказал полковник, принимая воинственную позу. — Но прежде надо было до нее добраться.

— То есть как?

— Именно так, я никогда в жизни не видел вашу тетушку.

— Да не может быть!

— Но это факт!

— Значит, вас шантажировал некто, кого вы никогда не видели?

— Понимаю, что это звучит дико, но это правда.

— Значит, она, моя тетушка… баронесса, вам писала?

— Ну что вы, для этого она слишком хитра. Она подсылала ко мне своих марионеток.

— Марионеток?

— Да. Своего секретаря, благородного Ганса фон Гиммельройта. Иногда виконта де Бассакура.

— Виконт тоже замешан?

— Я имел с ним три беседы. Если здесь вообще может идти речь о беседе. Он действовал, как сам говорил, от имени и по поручению баронессы.

— Звучит убедительно. У меня с самого начала было такое чувство, что этот блеющий господин весьма прожженный тип.

— К сожалению.

— Послушайте, но ведь бывали же вы на заседаниях этого вашего движения? Вы член правления?

— Да. Но баронессу всегда кто-нибудь замещал. Тот же секретарь, который, слава богу, дал, наконец, дуба. Или ее заместитель виконт. Вот так, уважаемая.

— Странно, — недоумевала Афродита. — Может быть, и другие члены правления не знали моей тетушки?

— Не могу утверждать. Говорю только о себе. Никогда ее не встречал, ни на заседаниях, ни при других обстоятельствах.

— А графиня Хазенталь? Уж вы-то должны знать.

— Да. Эрентраут Мария… я хотел сказать, графиня Хазенталь тоже никогда не видела вашу тетю и с нею не разговаривала.

— А вы считали нормальным такое странное обстоятельство? У меня бы это вызвало недоверие. Я бы не смогла состоять в организации, руководитель которой никогда не показывается на людях.

— Нехорошо, в самом деле… — полковник смущенно потирал руки. — Но как-то не приходило в голову. Я не находил это странным. Кроме того, было известно, что баронесса нелюдима и своенравна.

— Откуда же было известно?

— М-м, просто известно и все.

— Ясно, — сказала Афродита и задумалась.

Полковник тоже молчал. Минуты через три он зашевелился:

— Я жду ответа, уважаемая! Вы подумали над моим предложением?

— Нет! — честно отвечала Афродита. — Мне, собственно, не над чем думать. Я понятия не имела о проделках моей тетушки и не располагаю бумагами, которых вы требуете.

— Но вы наследница!

— Так говорит виконт, — уточнила Афродита. — Сама я об этом ничего пока не знаю.

— Разве вы приехали в Кельн не для того, чтобы вступить во владение наследством баронессы?

— Нет. Я даже не знала, что тетушка, пока я сюда ехала, удалилась к праотцам.

— То есть, вы утверждаете, что у вас нет документов, дискредитирующих меня и графиню?

— Рада видеть, что, несмотря на тяжкие страдания, вы сохранили ясность ума.

Полковник вскочил со стула и начал багроветь.

— Вы не лучше своей тетки, — зарычал он, весь сотрясаясь. — Но вы меня не проведете. Я обещал Эрентраут Марии и я сдержу свое слово. Я положу конец этой истории!

— В таком виде вы должны больше нравиться вашей даме, герр полковник, — сказала Афродита. — Вы не по адресу расходуете свою запоздалую решительность. Повторяю, что я никаких дел не имела с моей тетей и не отвечаю за ее безобразия. Будь у меня бумаги, которыми вы так страстно хотите завладеть, я бы вам тут же отдала. Не собираюсь идти по стопам баронессы.

— Не верю ни единому вашему слову, — гневно топтался перед ней Эдуард Трутц. — Даю вам срок до завтра. Хорошенько подумайте, любезная. Иначе я без всякой жалости сдам вас полиции. Но еще до того так вас отделаю, что вы навеки меня запомните!

— Вы несете чепуху, полковник. Завтра утром вы воспитанно распрощаетесь со мной, как и полагается дворянину.

— Не дождетесь! Я вас завтра вышвырну на съедение полиции или отправлю на тот свет.

— Дело хозяйское, — холодно отвечала Афродита. — На вашем месте я бы еще раз все взвесила. Представляю, в какой восторг придет полиция и особенно бульварная пресса, когда узнает, что Эрентраут Мария графиня фон Хазенталь была, а, вероятно, и теперь еще ваша любовница. Бедный фон Хазенталь… К сожалению, он не может полюбоваться своими рогами. Кто-то поторопился его ухлопать, а, полковник? Не заблуждайтесь, я не из тех, с кем можно легко справиться. Можете быть свободны.

Раскаленный полковник тупо глядел на Афродиту, не в силах издать ни звука. Наконец, он круто повернулся и с топотом вылетел вон, сопровождаемый хихиканьем Афродиты. Она тотчас повалилась на кровать, с наслаждением вытянулась и мгновенно задремала. До нее едва успело долететь неясное бормотание — это полковник приказал Кальбе быть настороже, затем в дверях дважды повернулся ключ. И наступил великий покой.

7

Мы уже неоднократно подчеркивали самообладание молодой француженки, а такие люди обычно спят сладко и крепко. Не будь этого обстоятельства, события развернулись бы, пожалуй, менее драматично, но более стремительно. Валентин Кальбе тоже обладал чертами характера, упомянутыми выше. Плюс к тому, он был ужасающе последовательным в каком-нибудь своем раз и навсегда сложившемся мнении. А известно, что однажды возникшее предубеждение, будучи направлено к одной цели, не знает никакого удержу и в своем развитии доходит до необыкновенных пределов.

Полковник, уходя, сказал Кальбе:

— С этой бабы не спускай глаз! — Как мы видели, Кальбе и до того прилично сторожил Афродиту, ни на секунду не отводя от нее армейского пистолета. Теперь рвение его, подкрепленное новым приказом, удесятерилось. Он принялся выполнять приказ почти буквально. Примерно каждые десять минут дверь комнаты со скрипом приотворялась. В щель сначала влезала жирная ручища с пистолетом, за ней появлялась голова Валентина, затем все громадное туловище. И каждый раз, убедившись, что Афродита самозабвенно спит, Кальбе шаг за шагом проверял и проверял всю комнату, нет ли чего подозрительного. Исчезание неусыпного стража тоже происходило последовательно: сперва в коридоре оказывались ноги, затем туша, за ней голова, рука, пистолет.

Напомним еще раз, что Афродиту было непросто разбудить. Поэтому в течение по крайней мере часа Кальбе спокойно совершал свои вояжи по комнате. И уверился в абсолютной своей ловкости и благоприятном завершении задания. Но тут с ним случился небольшой казус. Обыкновенного, человеческого, естественного свойства. Когда он в очередной раз пролез в дверь и приступил к досмотру, когда находился посреди комнаты, недалеко от кровати, именно в этот момент он, несмотря на чудовищное усилие сдержать себя, все же не сдержался и дважды, с коротким взревом, чихнул. При этом пистолет вылетел у него из руки. Грохот получился великий. Но Афродита даже от такого шума не пробудилась, в чем Кальбе с присущим ему хладнокровием убедился, прежде чем улезть в коридор.

Между тем, чужеродные шумы все-таки отложились в мозгу спящей, и она стала постепенно пробуждаться. Сперва сон выплыл на мелководье, затем пошел беспокойной рябью, и вот Афродита пробудилась уже настолько, что могла одним проясненным сознанием, без помощи глаз, следить за маршрутами Кальбе.

План побега созревал все активнее, по мере нарастания злости от звуков, творимых Кальбе… Уходить надо как можно быстрее, ибо даже ближайшее будущее чревато опасностью: угрозы полковника, смерть графа…

Кальбе, в который уже раз, просунул в дверь вслед за пистолетом голову и был потрясен: Афродита исчезла. Он сунулся глубже и… что с ним затем произошло, он никак не мог после разумно объяснить, а лепетал лишь что-то о наваждении и коварстве.

Афродита в этот момент была прижата дверью к стене. И когда Кальбе наполовину возник в комнате, в лицо ему вдруг прыгнуло кошмарное животное. Бедняга Август, ища опоры и не находя ее на жирной физиономии Кальбе, в страхе вцепился в нее своими лапками. Эффект получился буквально головокружительный. Для Кальбе. Истошно заорав, он стремительно удалился в дебри подсознания. Спустя много времени он, объясняясь, уверял, что будто пытался отбить летящее на него мерзкое создание, но ему не удалось, потому что Афродита, эта жуткая баба-тяжеловес, мощным ударом в сплетение повалила его на пол. На самом же деле Кальбе сам упал, упал в простейший обморок, что вполне естественно и человечно. Когда он съехал по косяку на пол и голова его невинно повисла, Афродита сняла с нее скорпиона и осторожно покинула дом. И к тому времени, когда Кальбе, кряхтя, поднялся на ватных ногах и стал дико озираться, Афродита уже порядочно пробегала по ночному Кельну в поисках своей гостиницы. После долгой беготни она, наконец, увидела знакомую надпись «Марица» и позвонила.

Хозяйка открыла дверь и, ворча по поводу позднего часа, перебитого сна и вообще тяжелой жизни владельца маленького ночлежного заведения, впустила Афродиту в дом. Не успела та оказаться в своей комнате, как дверь без стука отворилась и снова предстала перед ней фрау Мария Шмитц, на сей раз размахивая газетой. Она приглушенно затарахтела:

— Это твоя благодарность за мою доброту?! Если б я это знала! Но бог мне свидетель, я этого не знала… А по виду, дочка, ты не похожа на преступницу. — С этими словами она бросила газету на кровать и уселась на табурет, укоризненно уставясь на Афродиту. Та взяла газету, и ей сразу все стало понятно. С первой же страницы на нее сердито ее собственное лицо. Этот снимок был сделан, когда она переступила порог полицейской префектуры. Естественно, фотограф не позаботился о том, чтобы не выпячивать недостатки ее нефотогеничной внешности.

— Да, отвратительно, — самокритично заметила Афродита.

— А я что говорю! — всплеснула руками хозяйка. — Мне до сих пор не верится… Ты на самом деле своей тете?.. — она сделала движение, как бы поворачивая и выдергивая пробку из бутылки.

— Нет, конечно, — устало отвечала Афродита.

Что толку злиться на хозяйку, если под фотографией был красноречивый текст, который, судя по стилю, принадлежал далеко не даровитому Гельмуту Баллеру и который сообщал, что разыскивается некая Афродита Багарре, подозреваемая в убийстве своей тети, баронессы Маргариты фон унд цу и т. д., ее секретаря Ганса и т. д., а также Сигизмунда, графа фон Хазенталя. Это сообщение дополнялось просьбой к каждому честному гражданину города, опознавшему указанное лицо; немедленно сообщить о нем в полицию. Названная Афродита Багарре, сообщалось далее, замешана, видимо, и в убийстве Якова Хафермана. Посему речь идет о чрезвычайно опасной особе, которая не остановится перед применением огнестрельного оружия. Кроме того, указанная особа при надобности «использует в виде психологического средства нападения хищных насекомых, которых постоянно держит при себе». Далее сообщалось, что в качестве премии за помощь в обнаружении и поимке преступницы правление Европейского движения за монархию ассигнует 2 000 немецких марок.

— Да нет же! — повторила Афродита, пробежав текст и швырнув газету на пол, и рассказала фрау Шмитц о том, что с нею произошло за день. Фрау Шмитц оказалась внимательной собеседницей, но Афродита не могла отделаться от ощущения, что она не верит ни единому слову, хотя и приговаривает сочувственно: «Что ты говоришь!», «Не может быть!», «Ну и подлецы!» Затем последовали сетования насчет несправедливости судьбы, небезгрешности самой полиции и тому подобном, словом, в конце концов Афродита поняла, что фрау Шмитц не собирается помогать кельнской полиции, что она терпеть не может никакой подлости, что об этом знают все и что пусть полиция бегает за действительными преступниками, а не покушается на невинных. Далее выяснилось, что недавно полиция арестовала мужа самой фрау, предъявив ему обвинение в мошенничестве, хотя тут нету ни капли правды… Так что пускай Афродита не беспокоится — в «Марице» она в полной безопасности. Те, кто бывает в этом доме, заявила фрау Шмитц, никогда никаких дел с полицией не желают иметь. Правда, добавила она, придется несколько повысить плату за номер из-за риска, которому она подвергается. А в остальном Афродита будет здесь как за каменной стеной, а фрау Шмитц ничего не слышала и ничего не знает.

Афродита без ропота согласилась со всем сказанным и втрое дороже заплатила за комнату, да к тому сразу за неделю вперед. Она только не могла понять, почему фрау Шмитц отказывается от награды в две тысячи марок и довольствуется сравнительно все же малым выигрышем. А может, она ведет двойную игру и теперь сидит на телефоне? Афродита решила быть настороже и как можно быстрее исчезнуть из «Марицы».

Но все вышло иначе. Потом, когда события остались уже позади, Афродита не раз хвалила себя за то, что любила поесть. Дело в том, что без этого своего довольно низменного, по ее мнению, качества, она ни за что бы не познакомилась с Трясунком. Он, правда, был профессиональным вором, но тем не менее оказался чрезвычайно полезным человеком. Впрочем, все по порядку. Когда на следующее утро Афродита спускалась по лестнице, чтобы осуществить свое намерение и исчезнуть из этого заведения, ее нос ощутил упоительный запах, и она остановилась как завороженная. Внизу на кухне, рядом со столовой, пеклись бобовые оладьи с салом и цветной капустой, а это было излюбленнейшим блюдом девушки. Поэтому вместо исчезновения она оказалась в столовой.

Уже в третий раз опорожнила она тарелку и вознамеривалась попросить в четвертый, удивив и без того своим аппетитом фрау Шмитц, поскольку та накладывала ей чуть ли не двойные порции (ей было немного совестно за тройную плату), — так вот, когда Афродита решила попросить еще одну порцию, в столовую, опустевшую из-за позднего часа, вошел здоровенный мужчина. Он сел в противоположном углу и заказал хлебной водки. Афродита окинула его быстрым взглядом, заметила, как он нервно огляделся раз, другой и третий, мгновенно убедилась, что он для нее не опасен, и принялась за новую порцию оладий. Затем она насторожилась, потому что хозяйка подсела к здоровиле и заговорила с ним, то и дело поглядывая в сторону Афродиты. Стала быстро соображать, в чем тут дело, как вдруг мужчина поднялся и направился прямо к ней. Ухмыляясь, он брякнулся рядом на стул и уставился на нее.

— А ну, исчезните и быстро, слышите! — потребовала Афродита.

Богатырь хмыкнул и довольно потер волосатые лапищи.

— Ух! Да ты, кажись, что надо! Кажись, не только башка, на которой одни волосы растут, а?

Афродита сразу легко вздохнула, она не ошиблась: перед ней был явно джентльмен удачи, скорее всего обычный громила, а таких она не боялась.

— Монсиньор желает познакомиться? — зло вопросила она. — Ну что ж, не могу отказать ему в таком удовольствии…

— Блеск! Ай да куколка! Во дает! — буквально взвыл громила и так треснул лепешкообразной ладонью по столу, что тарелка Афродиты взлетела на вершок. — Дьявол раздери, наконец что-то вроде оригинальное в этой дыре…

Афродита медленно опустила руку в карман своей куртки, и громила изменился в лице; он побледнел, как хорошо стиранная простыня, глаза вытаращились.

— Нет… нет, бога ради, мадемуазель, не надо, я уже ухожу, я уже ушел…

Но Афродита решила быть беспощадной, — в конце концов, с какой-то целью он подсел к ней… Она вытащила Августа и пустила его перед носом громилы. Эффект получился великолепный.

Громилу вдруг затрясло, да так, что челюсти залязгали. А залежавшийся Август потянулся и решил, видно, сделать разминку по столу. Афродита успела ухватить его. Громила достиг, по всей видимости, грани кондрашки..

— Пожалуйста… прошу вас… я не имел в виду ничего дурного, — сипел он.

— Ну ладно, — сказала довольная Афродита. — Заметьте себе это на будущее. И постарайтесь вести себя прилично.

Август был водворен в карман. Только тогда возникла где-то в дальнем углу фрау Шмитц, исчезнувшая при виде скорпиона.

— Я пойду… — неуверенно произнес все еще содрогавшийся джентльмен.

— Останьтесь, — приказала Афродита; ей неожиданно пришла интересная мысль. — Так дешево от меня не отделаешься. Для начала ответьте мне на несколько вопросов.

Так Афродита познакомилась с известным в здешних краях вором, прозванным Трясунком за одну несчастную особенность. Был он неглуп, к делу своему относился творчески, умел хорошо разрабатывать «операцию», но, увы, редко доводил ее до конца. А все потому, что в самый разгар грабежа его вдруг начинало лихорадочно трясти. На его счету было несколько сенсационных провалов, когда ему и его сообщникам еле удавалось унести ноги. Так было, например, при попытке ограбления одной крупной текстильной конторы. Трясунок вроде взял себя в руки, все шло хорошо, сейф был вскрыт, содержимое из него извлечено и трое джентльменов только собирались отбыть, как сторож, хорошо, кстати, вооруженный, начал свой очередной круг. Стоило просто подождать, пока он пройдет. И он уже почти прошел, когда несчастный Трясунок так вдруг затрясся и залязгал челюстями, что вахтер волей-неволей вынужден был заглянуть в контору. Результат: по четыре года каждому.

В конце концов Трясунок был удален из своей корпорации в связи с профессиональной непригодностью. Что он ни делал, чтобы избавиться от недуга! Даже лечился у психиатра. После долгих мук его посетила гениальная идея. Теперь, едва наступала ночь, он, прихватив тяжелый пистолет, выходил на промысел. Углядев где-нибудь запоздалого прохожего, предпочтительно иностранного туриста, а чаще упитанного кельнского буржуа, Трясунок со всех ног скакал к нему и, с наслаждением трясясь от страха и творческого волнения, вскрикивал:

— Боже мой, вы не видели близко полицейского? — Получив необходимую информацию, он вытаскивал пистолет и предлагал потрясенному сочувствователю: — Кошелек или смерть! — и благополучно удалялся с добычей. Так он вернулся в свою корпорацию.

Закончил свой рассказ Трясунок на двенадцатой рюмке и тут же начал, кажется, объясняться Афродите в любви, говоря, что безмерно восхищен ею и потому подсел, чтобы познакомиться.

— Ах, если бы вы знали, как я вам завидую. У вас есть мужество. А разве ж это мелочь? Ха, четыре фигуры к ногтю! — размахивал он лапищами. — Раз и готово…

Потешавшаяся до того Афродита нахмурилась.

— Это, конечно, нас не касается, мадемуазель. Не беспокойтесь, я нем как рыба. А знаете, как вас прозвали наши?

— Я не любопытна.

— А напрасно. Голубая рысь. Вот как! Потому что вы ведь этих самых… с голубой кровью, ха… А этот ваш… зверь в кармане! Это же сильнее кучи телохранителей! Вот это класс, понимаю. Да вы всех нас на три головы выше. Правда, Марихен?

— Это ты верно сказал, — подтвердила хозяйка и хитро поглядела на Афродиту.

Было ясно, что «Марица» связана с премиленькой компанией, которая, конечно, не будет мараться ради каких-то двух тысчонок премиальных. Тут планы пошире. Ну, а я опережу вас, подумала девушка. Оставим пока без внимания моральную сторону. Выбирать-то не из чего…

— Ну, хватит болтать, — сказала она энергично. — Пойдете со мной на дело?

Трясунок даже вскочил — в почтительном и радостном волнении. Ответ был ясен.

8

Говорят, что древние перед сугубо важными мероприятиями гадали на печени животного и, говорят, довольно прилично угадывали. Подходящего животного под рукой у Афродиты не было, исключая, быть может, Трясунка. Но, учитывая его замечательную трусость и склонность к алкоголю, печень Трясунка для гадания явно не годилась. Посему Афродите приходилось рассчитывать главным образом на себя.

Она понимала, что с ее внешностью нельзя долго прятаться от полиции. Ее фотографии есть не только в газетах, но и на каждом афишном щите — об этом Трясунок упомянул, правда, с восхищением. Не надеть ли ей маску, подумала она. Нет, пожалуй, не стоит — что бы она ни нацепила на себя, ее ни с кем не спутаешь. А кто поручится, что преследует ее только полиция. Ведь по крайней мере дважды она попадала таинственным образом в западню. Именно в результате этого она вынуждена теперь скрываться как предполагаемая убийца четырех человек. А где гарантия, что ее не ждет еще какая-нибудь ловушка? Для кого-то явно выгодно натравливать на нее полицию… Но кроме этих или этого «кого-то», кроме полиции остаются еще те, кто страдал или страдает до сих пор от свирепого тетушкиного шантажа. Встреча с графом Гофманзау показала, что, отчаявшись, эти люди ни перед чем не остановятся. Ведь не только Полковнику могли внушить, что она, Афродита, является безоговорочной наследницей баронессы, а тем самым обладательницей гнусных документов и фотографий. Но баронесса ли поставила шантаж на столь широкую ногу? И какая, зависимость между ним и убийствами?

Увы, не было печени под рукой Афродиты и невозможно было с определенностью ответить на все эти вопросы. И потому, повторяю, вполне простительно, что она решила воспользоваться услугами Трясунка и всей этой веселенькой компании. Не так уж плохо, если они хоть раз в жизни совершат благое дело.

Афродита тут же растолковала кое-что Трясунку, дала ему конкретные указания, что и как делать, и он озабоченно удалился.

Она же, посидев за столиком еще немного, внушила на всякий случай хозяйке, чтобы та не вздумала вдруг соблазниться обещанными в газете двумя тысячами марок, если вообще хочет увидеть живым своего мужа (фрау Шмитц трижды перекрестилась), затем поднялась в свою комнату, бросилась на постель и крепко заснула, невзирая на пережитые волнения.

Ровно в десять часов вечера она снова появилась в столовой. Все столики были заняты. Стоял говор и шум. Никто не обратил на нее внимания. Выспавшаяся Афродита окончательно пришла в доброе расположение духа и, когда за одним из столиков в углу увидела Трясунка с дружками, то даже улыбнулась. Ее бурно приветствовали. Трясунок представил ей джентльменов, сказав, что они верный и чистый народ. Приземистого коренастого здоровяка с жестоким лицом и пухлыми чувственными губами звали Одноухий. У него отсутствовала верхняя половинка правого уха — ущерб, понесенный в перестрелке с полицией. Был здесь длинный и на удивление тощий субъект по прозвищу Рыжий Змей, спец по квартирным кражам: он умел пробраться через малейшую щелку. Позже он гордо сообщил Афродите, что постоянно «держит диету», чтобы всегда быть в форме. Рядом на стуле нервно вертелся и непрестанно грыз ногти Грызун — первейший взломщик кельнских сейфов. Венчала славную пятерку массивная пожилая проститутка Подстилка НАТО, прозванная так за систематическое обслуживание поборников истинно западного духа, частенько заглядывавших в Кельн для осмотра местных достопримечательностей, в частности знаменитого Кельнского собора.

Трясунок сразу же сообщил Афродите, что все тип-топ, полный порядок, хотя и не обошлось без некоторых затруднений из-за полиции. Здесь, пожалуй, надо вернуться к их дневному разговору. Тогда Афродита дала Трясунку бумажку с именами людей, адреса которых надо было узнать. В списке были все участники поминок по баронессе — от виконта де Бассакура до князя Червенкова, исключая, разумеется, графа Хазенталя. И для пущего потрясения Трясунка она шепнула ему с ухмылкой, что перечисленные лица входят в ее «программу». Трясунок только присвистнул. Как ему удалось за столь короткое время проработать весь список, осталось тайной. На вопрос Афродиты он лишь довольно улыбнулся и сказал, что, конечно, не стал возиться с адресом полковника Гофманзау. Видно, шеф, как он называл Афродиту, хотела его проверить. Будто шеф не знает, что этот самый Гофманзау загнулся через посредство двух дырок в голове четверть суток назад. Исключительно чистая работа. Пусть шеф примет его искренние поздравления. Впрочем, он и без того знал, что шеф умеет играть такими игрушками. Полиция, конечно, обалдела, потому как покойный полковник никуда не вяжется, но умные-то люди понимают, что это Голубая рысь опять протянула свою лапку. С этими словами он вручил Афродите «Городской курьер», на первой странице которого крупные буквы орали:

«Загадочные убийства аристократов продолжаются».

Ниже опять красовалась фотография предполагаемой убийцы. Афродите ничего не оставалось, как презрительно пожать плечами, — что, мол, с дураков возьмешь.

Несмотря на то, что она с чьей-то помощью стала уже пятикратной убийцей, Афродита и не подумала отказаться от намеченных действий. Примерно часа через полтора она, Трясунок и Рыжий Змей стояли перед дверью салона красоты с призывным названием «Секс». Салон этот по сведениям, добытым Трясунком, принадлежал герцогине Изабелле де Mумо, которая вложила в него деньги, продав имение в Бретани.

Афродита упорно звонила и стучала в дверь. У ее сопровождающих душа болела при виде такого примитивного способа проникновения в объект, но уста вежливо молчали. Никакие звонки не помогли, и Афродита со спутниками взяла такси и поехала на улицу Урсулинок, где проживал в качестве домашнего пастыря монсиньор Барлини. После энергичного стука старомодным молотком в дверях открылось окошко, и какая-то женщина ответила на вопрос Афродиты, что господин Барлини действительно живет здесь, но сейчас его нет дома. То же произошло в богадельне для дворян, где обреталась графиня Герлинда фон Шнепфенфус. Когда неудача постигла их и у князя Червенкова, который жил в богатом особняке на Киаппергассе, Афродита начала было склоняться к мысли оставить свою затею. Но, постойте, может ли быть случайным такое коллективное ночное отсутствие членов одного и того же правления? Не сделать ли еще одну попытку?

Граф Конде делла Скала жил в Байернтале. В роскошной вилле, которую получил взамен своей маленькой дачи от президента европейской галстучной компании. Тот жаждал жить на юге, в Италии, а Конде, напротив, полюбился север. Вилла располагалась в небольшом запущенном парке, вокруг нее тянулась высокая кирпичная стена, украшенная поверху битым стеклом и увитая колючей проволокой.

Концлагерь навыворот, — подумала Афродита, стоя перед мощными решетчатыми воротами, освещенными слабым светом фонаря. Она нажала на кнопку и вслед за раздавшимся где-то звонком примчались к воротам три огромных тигровых дога и, ворча, уставились на пришельцев. Рыжий Змей тремя прыжками, сделавшими бы честь хорошей антилопе, мгновенно достиг небольшой будки в глубине парка. Осторожный Трясунок исчез где-то еще дальше.

Афродита попыталась подольститься к догам:

— Ну что вы, такие милые собачки… — Но собачки в ответ заревели что-то совсем уже непотребное. Немного стих этот рев лишь когда за стеной раздалась визгливая команда. Перед воротами возник какой-то тип и наставил на Афродиту автомат. Только теперь собаки сочли свой долг выполненным и солидно удалились. Верзила-автоматчик, хоть и облаченный в безукоризненную визитку, являл собою, очевидно, разновидность Трясунка. Ибо трясся он, как осиновый лист, вместе со своей визиткой и автоматом. Судя по всему, парень собирается наделать в штаны, подумала Афродита, спрашивая его о графе. К ее удивлению, хозяин оказался дома. Прошло, однако, еще немало времени, пока она попала в дом. Исчез здоровяк, появилась женщина. Она впустила Афродиту в прихожую, где обыскала с опытной быстротой и тщательностью. Затем и женщина, и вернувшийся здоровяк побелели, как новорожденные клопы, потому что Афродита показала им своего Августа. И пояснила, что это единственное оружие, каким она располагает. Она категорически отказывалась оставить скорпиона в проходной, хотя здоровяк предложил для него картонную коробку. И все же им пришлось расстаться. Когда она вошла в вестибюль, ей предложили снять куртку и повесить на вешалку. Что она и сделала Предусмотрительный здоровяк вооружил женщину принесенной с кухни толстой скалкой и велел не спускать глаз с куртки.

Афродита никак не предполагала, что окажется… на собрании правления Европейского движения за монархию. Это было приятным сюрпризом. Перед нею оказались вдруг все живые члены правления, исключая лишь виконта де Бассакура. Они восседали в кожаных креслах и на диване. У стен возвышались стеллажи, в углу, рядом с письменным столом, стоял изящный торшер. Этим и ограничивалась меблировка графской приемной. В одном кресле Афродита увидела печального Кальбе, устремившего взор то ли на свой сверкающий башмак, то ли глубже. При виде незваной гостьи немного оживился лишь хозяин виллы.

— Добро пожаловать, синьора, — сказал граф Конде делла Скала и пригласил располагаться. — Вы хотели со мной поговорить?

— Да, — ответила Афродита, опускаясь в свободное кресло напротив всхлипывающей графини Эрентраут Марии фон Хазенталь, одетой в черное.

— Ну что вы, что вы… Рано или поздно все мы умрем, — сказала Афродита, сочувственно коснувшись плеча графини.

— Вы правы… — пробормотал пастор Барлини, задумчиво уставясь в стенку.

— Мда-а, — шумно выдохнул из недр буйной бороды князь Червенков.

Афродита едва подавила улыбку. Что за панихида, что за смирение? И никто не обвиняет ее в убийстве Гофманзау? Странно. Даже Кальбе не интересуется ее особой. Что ж, зато меня интересуют ваши особы, господа любезные.

— Я полагала, что вы будете одни, граф, — начала Афродита. — Прошу прощения, не знала, что вы тут почти митингуете. Что ж, так даже лучше, чем навещать каждого из вас в отдельности.

— А зачем, позволительно будет спросить? — очнулся граф, впавший было в прострацию.

— Вы ведь знаете, что меня подозревают в убийстве пяти человек?

— Да, конечно, мы знаем, — не моргнул глазом делла Скала.

— И вы не боитесь?

Граф искренне удивился:

— Кого мы должны бояться?

— Меня, конечно, кого же еще!..

— Но какие для этого основания?

— Бог вас знает… Может быть, я хочу увеличить свой счет?

— Чушь! — отвечал делла Скала, вяло махнув рукой. Даже графиня фон Хазенталь прекратила всхлипывать и покачала головой. Остальная часть собрания присоединилась к этому мнению неясным шумом и шевелением в креслах.

— О, господа не верят в мою виновность? Приятно слышать! — оживилась Афродита. — Тогда почему слуги господ устроили мне такую приветливую встречу? Может быть, в этом доме принято встречать людей с автоматом наперевес?

— Увы, — покачал головой граф, — не будь я осторожен, меня бы, вероятно, уже не было в живых.

— А для чего, вы думаете, мы здесь спрятались?! — истерично затряс жирными щеками барон Филипп де Чинфуего да Миердадиос. — Или, думаете, нам лучше сидеть дома и ждать, пока нас отправят на тот свет?! Как графа фон Хазенталя и полковника фон Гофманзау! Тех, других, да простит мне бог, не жалко…

Эрентраут Мария сотряслась от рыданий при упоминании имен мужа и любовника.

— Бог мой, я ничего не понимаю! — воскликнула Афродита. — Может, кто-нибудь объяснит мне, в чем дело?

Примерно после часа довольно сумбурного объяснения, в котором участвовало все собрание, картина начала проясняться. И помогла в этом совершенно безудержная ненависть, которую все эти господа питали к покойной баронессе. Отбросив так называемые приличия, наплевав на мумифицированную сентенцию о том, что о мертвых следует говорить хорошее либо помалкивать, они дали волю языкам. Герлинда фон Шнепфенфус призналась, что она даже поставила свечу богородице, чтобы та простила грехи убийце баронессы. Итак, выяснилось, что все члены правления ЕДМ подвергались шантажу и вымогательствам. Более того, чтобы стать членом правления, необходимо было подвергнуться шантажу и вымогательству. Таким способом баронесса, как утверждали теперь ее жертвы, достигала полной уверенности, что правление узаконит ее любую прихоть. Потому-то она и не считала для себя обязательным присутствовать на заседаниях. Все хозяйственные, так сказать, вопросы она поручила виконту де Бассакуру и благородному Гансу фон Гиммельройту. Понятно, что их также ненавидели и боялись.

Афродита, слушая все это, только качала головой. Предположения ее подтверждались одно за другим. Вызвало улыбку замечание Изабеллы де Мумо, что никакой баронессы, может быть, вовсе не существовало, виконт и благородный секретарь придумали ее, чтобы легче было ловить рыбку в мутной воде.

Но фонтан признаний не был уже таким безудержным. Пытаясь копнуть глубже, узнать, чем же оперировала тетушка и ее милые замы, какой уздой взнуздывали они это голубокровное стадо, она наталкивалась на глухую стенку. Впрочем, кто и когда делал саморазоблачения публично? Но свое появление в Кельне они вполне откровенно объясняли: суть не столько в смерти их председательницы, сколько в стремлении быть ближе к документам, с помощью которых велся шантаж. Гибель баронессы и одного из ее подручных давала надежду заполучить эти документы.

— Мы увидели, что для нас заалело, наконец, утро! — резюмировала Герлинда фон Шнепфенфус, обнаруживая склонность к поэтическому.

Они рассчитывали достичь быстрого соглашения с виконтом, предложив ему немалую сумму за бумаги. Но виконт неожиданно заупрямился. Посланным к нему Конде делла Скала, графу фон Хазенталю и монсиньору Барлини он заявил, что намерен точно выполнить волю покойной. Это относится и к развитию ЕДМ, и к использованию всех прежних как общественных, так и частных источников доходов на благо общего дела восстановления монархии. Великие задачи требуют жертв, и кто этого не понимает, тому он постарается втолковать. В ответ на недвусмысленную угрозу граф Хазенталь, совершенно потеряв самообладание, стал кричать, что он и не подумает доверить свои честные деньги грязным рукам виконта. Уж лучше смерть, чем весь этот позор. Виконт лишь презрительно пожал плечами. Затем он просто-напросто выставил делегацию за дверь, не забыв напомнить каждому, что взносы должны делаться так же аккуратно, как и прежде. Этот разговор произошел часов за десять до поминального ужина, который бедному графу не довелось пережить. Его желание скорее умереть, чем платить, исполнилось буквально.

— Молниеносное обслуживание, — заметила Афродита; графиня Хазенталь прищурилась на нее. — Пардон, я хотела сказать, что виконт де Бассакур не теряет времени. Если, конечно, это он убийца графа.

— Вы сомневаетесь? — спросил граф делла Скала.

— Да, — отвечала Афродита. — У меня на этот счет большие сомнения. Вы, наверное, помните, что в тот вечер виконт сидел рядом со мной. За все время он только раз поднялся с места — когда встречал и приветствовал… как его… ну кто надгробную застольную…

— Доктора Крафта, — помогла Герлинда фон Шнепфенфус.

— Совершенно верно. Мне непонятно, — как он ухитрился добавить в «бурбон» яду.

— Наверно, у него были сообщники, — подал голос князь Червенков.

— Возможно, — ответила, подумав, Афродита. — Установить это не так трудно. Но тут есть еще кое-что. Если я вас правильно поняла, вы знали, что интересующие вас документы находятся не у меня. И уж наверняка вы это поняли после встречи ваших делегатов с виконтом, верно?

— Конечно, — сказала Изабелла де Мумо. — Они нам сообщили все в подробностях. А кроме того} мы знали это и до переговоров с виконтом. Я своими глазами видела бумаги. — Она на секунду умолкла, потому что все как-то мрачно оживились. — Не понимаю, господа, вы ведь знаете, это я сообщила, где надо искать. — Она повернулась к Афродите. — Видите ли, мадемуазель, почти сразу после смерти баронессы я отправилась к виконту и попыталась взять… ну, вы понимаете, как может женщина пытаться… что тут особенного?..

— И дальше? — спросила Афродита.

— Он мне показал фотографии… Да, показал, но и не подумал отдать. Взял и снова запер их в сейф в своем кабинете.

— После чего вы оделись? — поинтересовалась безутешная графиня фон Хазенталь.

Герцогиня надулась:

— Вместо благодарности, что я не скрыла, где документы…

— Да, после того, как стриптиз не сработал, — пробурчал князь Червенков.

— Вас это удивляет, князь? — спросила Герлинда фон Шнепфенфус.

— У кого есть, тот имеет, — парировала Изабелла, смерив богаделку презрительным взглядом.

Афродита сочла необходимым положить конец задымившейся междоусобице.

— Герцогиня сделала, что могла, — сказала она, чуть подчеркнув последнее слово и глянув на пышную грудь владелицы салона красоты. — Теперь мы наверняка знаем, что бумаги, о которых речь, находятся у виконта. Но почему не знал этого полковник?

— Увы, — произнес вдруг барон Филипп и неожиданно фыркнул, ударив себя по ляжкам. Гулко хмыкнула борода князя. Граф делла Скала хихикнул, прикрыв рот ладонью. Богаделка Герлинда еще более поджала тонкие губы. Герцогиня открыто улыбнулась Афродите. Не покинула печаль лишь Валентина Кальбе да графиню Хазенталь, которая и прекратила странное оживление, обратись к Афродите:

— Видите ли, любезнейшая, Трутц, я хочу сказать, полковник фон Гофманзау был чрезвычайно прямолинейным человеком.

— Светлая душа, — вставил Кальбе.

— Да, Валентин, — сказала графиня. — Лучше вас, в конце концов, его никто не знал…

— Вы в этом уверены, дорогая? — Герлинда фон Шнепфенфус злобно уставилась на графиню.

Но тут вмешался Конде делла Скала, к которому вернулась тоскливая озабоченность:

— К сожалению, мы не могли посвятить полковника в эту тайну, — пояснил он. — Именно в подобных вопросах он был излишне э-э… эмоционален, он был, так сказать, вот именно простая душа, если графиня позволит мне так выразиться…

Эрентраут Мария слегка кивнула.

— Простая или светлая, — сказала Афродита раздраженно. — Он был убежден, что бумаги находятся у меня. И это, по собственному его признанию, сообщил ему виконт. Значит, перед тем они встретились.

Кальбе попросил слова, подняв по-школярски руку:

— Это верно, — начал он. — Господин полковник в самом деле имел с господином виконтом разговор и в результате получил сведения о том, что мадемуазель является наследницей баронессы, что она приехала сюда, чтобы вступить в наследство, и что бумаги теперь у нее. Он всю вторую половину дня, перед поминальным ужином, обсуждал со мной этот вопрос. Полковник решил действовать самостоятельно, и мы пришли к заключению, что похищение мадемуазель — кратчайший путь к цели.

Итак, среди своих полковник слыл просто-напросто дураком, что вполне справедливо. Но понятие «свои» для такой компании явно не подходит. Здесь каждый хочет варить кашу только для себя, наплевав при первой же возможности на других. Как плюет на них на всех виконт. Так как же поживает виконт, видел ли его кто-нибудь после тех злосчастных поминок?

Оказалось, что кое-что может сообщить герр Кальбе. Запинаясь, он принялся рассказывать, что примерно через час после бегства Афродиты появился виконт де Бассакур и, узнав что произошло, буквально взбесился. Обругав всячески Валентина за то, что он выпустил из рук опасную преступницу, виконт тут же позвонил полковнику фон Гофманзау и заявил, что вследствие сложившейся критической ситуации должен с ним лично переговорить. Ввиду щекотливости вопроса лучше всего встретиться где-нибудь подальше от свидетелей, ну хотя бы в прирейнском лесопарке. После некоторого колебания полковник согласился. «А наутро, — всхлипнул Кальбе, — наутро господина полковника нашли там убитым на одной из скамей». Ему, Кальбе, несвойственна излишняя подозрительность, но он ничего не может поделать с собой, не может избавиться от мысли, что между свиданием, назначенным виконтом, и смертью полковника существует определенная связь. С этими словами верный Валентин поник головой в своем кресле.

— Так, — констатировала Афродита. — Следовательно, милый виконт любыми средствами стремится направить полицию в мою сторону.

— Все говорит за то, — подтвердил барон Филипп.

— Виконт, как мне известно, человек быстрых решений, — сообщил граф Конде.

— Бог накажет его, — пообещал монсиньор Барлини.

— От этого мне ни холодно ни жарко! — сказала Афродита. — Не виконта, а меня преследует полиция. Не его, а меня подозревают во всех этих убийствах.

— К сожалению, к сожалению, — посочувствовала княжеская борода.

— Однако я не понимаю, господа, чего вы еще ждете! — продолжала Афродита. — Вы должны немедленно вызвать полицию и зафиксировать все, что вы знаете. Давно надо было это сделать.

Конде делла Скала покачал головой.

— Боюсь, синьора, что это невозможно.

— Весьма сожалеем, — добавил князь.

— Каждый должен нести свой крест, — посоветовал монсиньор Барлини.

Афродита смотрела на них в напряженной и ясной сосредоточенности.

— Что невозможно? — сухо спросила она. — Не означает ли это, что вы не хотите уведомить полицию?

— Видите ли, — попытался объяснить граф делла Скала участливо-спокойным тоном, — мы с удовольствием хотели бы вам помочь, но мы не можем. Мы сами в отчаянном положении…

— Продолжайте, — потребовала Афродита. — И не заставляйте тянуть из вас каждое слово.

— Подумайте сами, — сказал граф, — как мы можем заявить на виконта де Бассакура в полицию, даже если он и отъявленный негодяй?

— На его счету шантаж и, наверное, убийство, — сказала Афродита. — Этого, по-вашему, мало?

— В том-то и дело, — зажурчал монсиньор Барлини. — Во имя нашего сословия, нашего положения в обществе и умах необходимо, чтобы известные бумаги были крепко-накрепко заперты в сейфе, неважно каком. Но они станут достоянием гласности, едва только мы укажем полиции на виконта. Вы должны это понять, дитя мое, и предоставить господу праведному наказывать свои создания.

— За кого же вы меня принимаете? Нет, я пока не выжила из ума. Значит, я должна бегать по городу от полиции как убийца, и только потому, что мои дамы и господа трусы и тряпки? Только потому, что у каждого из вас рыльце в пушку, вы и не хотите отдать вашего благородного виконта полиции!

— Фи, вы отвратительны! — возмутилась Герлинда фон Шнепфенфус.

— А чего еще ждать от этих плебеев? — сказала вдова фон Хазенталь.

— Я попросил бы вас, мадемуазель, не переступать границ приличия, — надул щеки граф делла Скала.

— Приберегите ваши эмоции для себя, — отвечала Афродита. — Я-то знаю, чтомне делать. Не думайте, что я так все и оставлю. Не хотите сообщить полиции? Тогда это сделаю я.

С этими словами Афродита поднялась. Но тут ожил толстяк, стоявший у дверей. Он буркнул что-то невнятное и наставил на нее автомат.

— Сядьте, мадемуазель, так будет лучше, — сказал граф. — Видимо, я не совсем четко выразился. Хочу повторить, чтобы наша позиция стала абсолютно ясной. Мы ни в коем случае не можем допустить, чтобы виконт попал в руки полиции, будучи даже виновным в убийстве. Еще раз напоминаю, что никакая огласка для нас неприемлема. Публичное порицание виконта де Бассакура может очень и очень повредить всем нам. Мы решили избегать этого при любых обстоятельствах.

— Хотела бы я знать, как вы собираетесь избегать?

В ответ делла Скала показал на толстяка с автоматом.

— Вы меня здесь поселите? — спросила Афродита, возвращаясь в свое привычное спокойно-язвительное состояние.

— Угадали, — сказал князь Червенков, — вы погостите…

— Я уже говорил, что мы находимся в исключительно тяжелом положении, которое нас вынуждает… Не забывайте, синьора, что мы имеем дело с решительным и беспощадным противником. Мы, конечно, неспроста здесь собрались. Мой дом довольно надежно защищен. А после того, что произошло с графом Хазенталем и беднягой полковником, у нас всех есть основания опасаться за свою жизнь. Но сидеть здесь вечно мы тоже не можем. Я считаю подарком судьбы, что вы посетили мой дом.

— Воистину вас послало небо, — возвел очи горе монсиньор Барлини.

— В самом деле, милочка, — промурлыкала герцогиня де Mумо.

— Ах, вы меня растрогали, — отвечала Афродита. — Так что вы тут родили?

— Ну что ж, — начал граф делла Скала тоном человека, решившегося на крайность. — Хотя вам не очень приятно будет слышать, но мы ничего не можем поделать. Выбора нет.

— Господь да простит нас! — пробормотал монсиньор Барлини, благочестиво сложив жирные ручки. Он раздражал Афродиту даже больше, чем делла Скала.

— Итак, граф, я жду, — потребовала она.

— В сущности все довольно просто, — с кривой усмешкой продолжал делла Скала. — Вы находитесь под подозрением и вас будут считать убийцей до тех пор, пока мы не откроем полиции глаза. Или пока вы сами не доберетесь до виконта. То есть вы для него опасны. Чрезвычайно опасны. И он это хорошо понимает. Как и мы. Так вот, мы предлагаем виконту маленький бизнес: он отдает нам интересующие нас документы, а взамен получает вашу особу. Надеемся, он не откажется от такого предложения.

Афродита ожидала что-то в этом духе. Она зло рассмеялась.

— Ах, господа, господа, но как быть с такими вещами, как честь, совесть, порядочность? Или это для вас слишком элементарно? Слишком примитивно, а? Или, напротив, чрезмерно сложно?

Конде делла Скала пожал плечами. Барон Филипп с наслаждением затянулся сигарой. Монсиньор Барлини с постной миной глядел на стену. Молчали и остальные. Тишину нарушало лишь глухое сопение бороды князя.

— Мне жаль вас, господа, — продолжала Афродита. — Вы не в силах додумать до конца даже такую простую штуку. Виконт, конечно, не оставит меня в живых, но он не оставит и вас в покое. Представьте себя на его месте (ведь вам это не трудно сделать) — разве кто из вас отказался бы от столь удобного способа существования, от такого дешевого источника доходов, каким для него являетесь вы? Но даже если он отдаст документы… Ведь вы не слишком много о нем знаете, и он все равно пристукнет вас одного за другим.

— Ну, это предоставьте нам, — усмехнулся граф делла Скала. — Разумеется, мы учли… Без письменного обязательства, подтвержденного двумя нейтральными свидетелями, виконт от нас не отделается. Как видите, мы все взвесили, и едва ли де Бассакур… Бассакур… Бассакур…

Причиной, заставившей графа уподобиться заезженной патефонной пластинке, был истошный вопль, раздавшийся где-то рядом. Вопль человека, с которого начали сдирать скальп. Все оцепенели в своих креслах, а толстяк у дверей. Второй вопль, еще истошнее, раздался ближе и сопроводился грохотом. Граф шмыгнул за спинку кресла и там пропал. Барон Филипп в ужасе заметался по дивану. Монсиньор Барлини сполз на пол и, закрыв лицо руками, забормотал молитву, а князь Червенков, обладавший, как видно, немалой силой, поднял свое кресло и выставил щитом перед собой. «Виконт!» — страшно завизжали, наконец, дамы, не обладавшие столь быстрой реакцией. Но вместо чудовища в образе виконта в кабинет с топотом влетела служанка со скалкой.

Толстяк поворачивался, когда она врезалась в него. Они рухнули в кресло с бесчувственной вдовой Хазенталь. Оно отлетело к креслу герцогини де Мумо и оба опрокинулись. Вырвавшаяся скалка угодила в богаделку Герлинду и, повалив ее, отскочила с деревянным стуком. В этом грохоте и крике какая-то сила вырвала Афродиту из кресла и вынесла в вестибюль. Еще плохо соображая, она схватила в охапку свою кожанку, по которой взволнованно расхаживал ее дружище, ее голодный Август, насмерть перепугавший служанку, и убралась восвояси.

Почти вслед за нею к воротам выскочил, очухавшись, толстяк. Он тут же ринулся назад и примчался обратно со сворой своих догов. Те, однако, не решились двинуться дальше ворот.

9

Кабинет виконта де Бассакура был обставлен скромно, но с изысканным вкусом. Пол устилал персидский ковер. Афродита не обратила бы на него внимания, но Рыжий Змей пригляделся с профессиональным интересом и удивился ценности. Посреди кабинета стоял старинный письменный стол на львиных ножках. На столе — массивный мраморный прибор. Стульев было четыре, тоже старинные, с высокими спинками, — один за письменным столом, остальные возле подставки с телефоном. «Портьеры и гардины из дорогого лилового бархата, оконные шторы из первосортного шелка», — констатировал Рыжий Змей. На обоях парили в голубых небесах розовые ангелочки. На одной стене под бархатом прятался полупустой платяной шкаф. На другой висело подлинное венецианское зеркало.

Афродита расхаживала по комнате с нахальной деловитостью, как розовый жук по муравейнику. Совесть ее не мучила. Виконт — хищник, шантажист и, скорее всего, убийца. Необходимы доказательства. В первую очередь следует завладеть документами, которые видела здесь герцогиня де Мумо. А до того дорога в полицию закрыта.

Трясунок был далеко не в восторге, узнав, что вторжение в дом виконта намечено провести средь бела дня. Он успокоился, лишь когда ему поручили самое легкое: бродить возле дома и, завидев издали большой кадиллак виконта, предупредить остальных. Для этого он должен был запеть новый гимн республики, притворяясь пьяным, что при его постоянных градусах было не трудно. Подстилка НАТО с утра прогуливалась возле дома, чтобы засечь отбытие виконта. Грызун, Рыжий Змей и Афродита ждали ее неподалеку, в забегаловке. Наконец, где-то в середине дня, примчалась, запыхавшись, Подстилка. Минут через десять Змей уже скрылся в одном из окон подвала, и вскоре двери были открыты изнутри. Грызун и Афродита вошли без опаски, потому что Трясунок еще раньше установил, что в доме не держат слуг, они приходят только по вызову.

Грызун остановился перед венецианским зеркалом, секунду подумал, пригляделся, что-то где-то нажал; внезапно зеркало открылось, как дверь, и они увидели сейф. Презрительно фыркнув и бормоча под нос: «Неостроумно… электрические пошлости», — Грызун достал из своей рабочей сумки инструменты, перерезал какие-то провода, поковырялся одновременно в двух замочных скважинах, и Афродита с восхищением увидела, как, нажав на ручку, он мягко открыл дверцу сейфа. Вынув две стянутые резинкой толстенькие папки, Грызун повертел их в руках и вручил Афродите. Затем последовали две толстые пачки стомарочных купюр. Одну Грызун кинул Рыжему Змею, другую опустил в свой карман, сказал: «До свиданья!» — и удалился.

Змей оказался джентльменом и не покинул Афродиту. Он обнаружил транзистор, поймал джаз и, отойдя к окну, стал слушать, подергиваясь в такт. Афродита уселась за стол и принялась за папки.

Сразу же увидела она серию порнографических открыток. Надо признать, что герцогиня де Мумо недурно смотрелась. В профиль, в фас, в три четверти, с партнером и без. Секс на профессиональном уровне. Словом, двадцать лет назад виконт, возможно, по-другому оценил бы эту миловидную, едва прикрытую диву — чуть видная полоска купальника и наклейки на сосках. Итак, Изабелла перед унаследованием имения в Бретани зарабатывала себе на хлеб и сигареты в качестве фотонатурщицы. Теперь это трудовое прошлое обходилось ей в двадцать пять процентов дохода от салона «Секс» в пользу движения баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин, о чем говорила приложенная к серии справочка. Не менее доходным был князь Червенков, который, оказывается, владел собственной таксобазой. Он тоже платил четверть всех своих доходов. И здесь были старые фотографии — более чем двадцатилетней давности: князь Червенков в окружении офицеров СС, с которыми, видно, был на короткой ноге. Для шантажа маловато. Но баронесса, или кто там, завладела старым дневником князя, в котором чуть ли не по часам расписывалась его деятельность в качестве провокатора в гитлеровских концлагерях. Любая страница дневника, будучи опубликована, наградила бы князюшку виселицей.

Узнав, что граф Конде делла Скала был еще совсем недавно именитым хореографом и владельцем так называемой Зеленой труппы, Афродита пожала плечами: за что же драть тридцать процентов? Но бумажки далее сообщили ей, что Зеленая труппа была не чем иным, как публичным домом, где вместо девиц работали мальчики. Граф владел домом под чужим именем. На счету же барона Филиппа де Чинфуего да Миердадиоса был один-единственный грех. Ровно двадцать лет назад он одним махом поправил свои весьма шаткие финансовые дела за счет государственной казны. Подделав документы, он присвоил солидную сумму и вложил ее в крупное предприятие. Операция прошла гладко, и никто про нее не дознался, исключая, конечно, баронессу. Далее Афродита узнала, что монсиньор Барлини питал слабость к послушницам одного известного монастыря. В стенах богоугодного заведения и были сделаны снимки, прочно приколовшие этого жирненького жука. Неожиданной оказалась история Герлинды фон Шнепфенфус. Афродита потешалась над повестью о том, как молодая графиня согрешила с конюхом. Плод греха — сын — вырос в провинциальном городке, в семье почтальона. Сейчас молодой человек занимается распространением народных акций и немало гордится тем, что так ловко выбился в люди. Этот тысячелетней давности грех стоил Герлиндефон Шнепфенфус пятисот марок ежемесячно. Вот уж, действительно — с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Что касается графини фон Хазенталь, то она радовала своей благосклонностью не одного глупого графа фон Гофманзау, а еще добрую половину офицерского корпуса полка. В то время, как ее блаженной памяти супруг развлекался с девицами в кабаре, что тоже требовало изрядных затрат и, как следствие, денежных махинаций. И в этом случае прилагались различные фотографии, на которых граф и его супруга были изображены со своими партнерами в таком виде, какой невозможно квалифицировать как духовное общение. Эта пара платила баронессе увесистую сумму.

Единственная наследница баронессы ф. у. ц. Г. у. Б. аккуратно разместила все эти документы в широких карманах своей куртки. После чего обратилась к другой папке, которая содержала, что явствовало из надписи, документы, непосредственно касающиеся Европейского движения за монархию. В большинстве это были письма-заявления с просьбами учесть при будущей реставрации Бурбонов, или других династий, бедственное положение и породистость просителей и вернуть им наследие предков, утраченное из-за всяких смут и революции. Кроме того, были письма, полные завываний насчет величия задач, стоящих перед ЕДМ, сетований на связанные с этой деятельностью трудности и, главным образом, недостаток средств. Афродита узнала, что ЕДМ поддерживают и государственные учреждения, и частные лица и порой весьма существенными суммами. Заинтересовало ее извещение о недавнем пожертвовании ЕДМ 75 000 марок богословской семинарией Нордрейн-Вёстфален. Подписан был документ достопочтенным доктором Крафтом. Эта бумажка тоже исчезла в кармане кожаной куртки. Оставшаяся часть представляла собой копии к частным сыскным агентствам Европы. В каждом была просьба установить слежку за тем или иным лицом знатного происхождения, не считаясь с его званием и титулом. Афродита усмехнулась, заметив несколько обращений во французское агентство «Тайна», в котором, как известно, она подрабатывала на жизнь.

Просмотрев все до конца, она решила оставить эту папку, взяв лишь несколько бумаг, в том числе одну на удивление интересную. Едва она успела закрыть сейф и вернуть на место зеркало, как Рыжий Змей метнулся от окна, прошипел: «Смываемся!» и исчез, не поставив на место транзистор. Афродита услышала с улицы невнятный рев Трясунка, в котором с трудом улавливалась знакомая мелодия. Значит, виконт приближается. Она выглянула в окно и увидела, что кадиллак въезжает в ворота. Хлопнули дверцы, затем на первом этаже раздался стук, шаги, голоса. Козлиный тенор виконта и чей-то жирный баритон. Афродита успела бы исчезнуть, если б виконт и его гость застряли на первом этаже — в салоне, библиотеке, спальне или, на худой конец, в кухне. Но нет, дьявол понес их наверх. Ясно, что они направляются в кабинет… Долго не раздумывая, она нырнула за тяжелый лиловый бархат и с трудом втиснулась в платяной шкаф. Еле успела остановить колебания занавеса, как они вошли. Гостем был доктор Крафт, бургомистр, член провинциального комитета Христианско-демократического союза, тот самый носитель небесно-голубого галстука. Сейчас галстука не было и не было ни следа приветливости и расположения на лице Крафта. Афродита заметила это, наблюдая через щель между несошедшимися половинами бархата.

Тон доктора Непомука Крафта был сух и резок:

— Я требую немедленного объяснения, виконт! И если вы не сможете его дать, то черт побери… у вас есть что выпить?

— Разумеется. Коньяк, виски, джин?

— Джин, если можно.

После недолгой паузы Афродита опять услышала жирный уверенный баритон:

— Так как же с объяснением, виконт?

— Объяснение, объяснение, — уклонился виконт. — Откуда мне знать, где эти деньги? Я ни гроша не видел.

— Допускаю, хотя именно это трудно допустить. Как-никак, вы делопроизводитель ЕДМ.

— Всего несколько дней, — уточнил тенор. — А до меня, как вам известно, этим занимался Ганс фон Гиммельройт. Ну и, конечно, баронесса.

— Мне это безразлично. Мы давали деньги не баронессе и не ее секретарю, а организации, выполняющей определенные функции, не так ли? И я требую отчета в том, как они были использованы.

— Не сходить ли нам на кладбище? — с явной издевкой отвечал тенор. — Только баронесса и Гиммельройт знали, куда идут деньги. Оба они, к сожалению, мертвы. Погибли во имя блага стран истинно западного духа, как вы сами тонко заметили.

— Послушайте, виконт, — в баритоне возникла просительная нотка, — с меня хватит. Что я скажу совету семинарии? Что деньги растворились в воздухе?

— Это ваше дело, что вам говорить. А вообще, хотел бы я знать, какое отношение имеет к деньгам семинария? Бросьте, Крафт, будто вы не знаете, что это субсидии из некоего секретного фонда.

— Я попрошу вас, господин виконт!

— А так называемая богословская семинария — обыкновенная ширма.

«Вот не думала, что можно так легко добывать деньги. Здорово, однако, тетушка насобачилась», — вздохнула в душном шкафу Афродита.

— Давайте прекратим болтовню! — энергично потребовал доктор. — Невозможно, да и не следует выяснять происхождение этих денег. Не это главное. От меня требуют отчета, потому что именно я, понимая перспективность и идейную ценность движения, рекомендовал его как заслуживающее внимания и финансовой поддержки. Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения?

— Откуда мне взять их? — холодно отвечал виконт, которого явно не трогали заботы собеседника. — Ничем не могу вам помочь.

— Но должны же быть книги! — вскричал доктор. — Можно ведь проверить!

— Да, конечно. Что касается документации, то баронесса была исключительно аккуратна. Но я никаких книг не обнаружил.

— Что?!

— Если я говорю…

— Послушайте, виконт, вы слишком далеко зашли в своих шутках!

— Я еще никогда не был так серьезен, уважаемый доктор. Для меня это тоже загадка, но книг нигде найти не удалось. Увы, если бы мертвые могли говорить…

— Не говорите глупости.

До шкафа донесся торопливый шелест бумаг, затем голос Крафта:

— У меня здесь перечень сумм, выданных ЕДМ через семинарию за два года. Вот эти тридцать тысяч — они предназначались для создания пансионата детей обедневших дворян и беженцев с Востока. Мы наводили справки, виконт. Такого пансионата не существует.

— Да, да, припоминаю… Баронесса чрезвычайно много занималась этим делом.

— Ну и?..

— Зряшные старания, дорогой доктор. Абсолютно зряшные. Средств не хватило. Неужели вы думаете, что на подобную сумму в наше время можно построить детский пансионат?

— Нет, дорогой виконт, не думаю. Но у нас есть письмо от 25 января 1967 года, в котором ваше правление сообщает, что на строительство выделено сто тысяч. Только потому мы и решили внести вот эту, недостающую, так было оговорено, сумму.

— Возможно, — безразлично ответил тенор. — Но, очевидно, изменились каким-то образом обстоятельства. Такое случается.

— А как насчет шестидесяти тысяч, которые были выданы через полгода на издание журнала?

— Вы имеете в виду «Вечный курьер монархии»? — тенор высокомерно задребезжал. — Это, правда, не входило в круг моих обязанностей, но, насколько мне известно, журнал ведь вышел в свет.

— Вышел один раз. Жалкая фитюлька на четырех страницах. Вы уверены, что она стоила шестидесяти тысяч?

— Я в таких делах не сведущ, но, в общем, считаю вполне возможным. Надо же было купить бумагу, а это совсем не дешево. Наконец, нужен был хотя бы один редактор. Все это стоит денег, не правда ли?

— Я уже слышал это «редактор». В единственном номере редактором значился небезызвестный вам Ганс фон Гиммельройт. Видимо, этот господин мог работать лишь при фантастическом жалованьи. Ну хотя бы это должно было остаться в книгах!

— Безусловно, если б я только знал, где они?

— Отговорки, пустые отговорки, — вскипел Крафт. — В конце концов, я не с неба свалился и могу представить, почему исчезли документы!

— Они вовсе не исчезли, — сказал виконт, — только я не могу их найти.

— Какая же, черт возьми, разница!

— В логике вы, боюсь, не сильны, — спокойно издевался виконт.

— Чтобы понять, почему «Курьер» вышел только раз, у меня логики хватит. Деньги кончились, не так ли?

— Понятия не имею, мой дорогой… или, нет, подождите-ка, ну, конечно, припоминаю, что-то было там с рекламой. А что такое журнал без рекламы? Но ведь она стоит сумасшедших денег.

— Да ну! — с иронией произнес доктор.

— Не забывайте про накладные расходы…

— Не забуду. Думаю, что основная часть денег ушла на разнообразные расходы.

— Для бургомистра вы весьма сообразительны, господин Крафт, — со смешком заметил виконт.

— Так, а не будете ли вы добры объяснить, куда делись вот эти семьдесят пять тысяч марок? Что предназначались для поддержания духа дворян, находящихся на территориях, подвластных коммунистам.

— Блестяще сформулировано, — веселился виконт. — Насколько я понимаю, эти деньги должны были не столько укрепить дух субъектов, по разным причинам застрявших на той стороне, сколько укрепить там очаги с западной ориентацией.

— Это к делу не относится.

— Относится, уважаемый доктор. Ваши побудительные мотивы далеко не так возвышенны, как вы хотите представить их.

— До сих пор предполагалось, что у нас и у Европейского движения за монархию те же цели и те же идеалы.

— О, конечно, конечно! — с воодушевлением откликнулся виконт.

— До недавнего времени я тоже так думал, невзирая на возникавшие сомнения.

— Ну, а теперь?

— Мы все более затрудняемся вас понимать.

— Уж не подозревают ли нас в связях с коммунистами?

— Глупости. Политическая ориентация ведущих деятелей движения, в том числе ваша, никогда не вызывала сомнений. Но существуют другого рода подозрения…

— Чрезвычайно любопытно.

— … что наши политические цели кое-кем используются для наполнения своих карманов.

— Это клевета! — заблеял виконт. — Как вы смеете!

— Я говорю лишь о подозрениях, — Крафт сразу сбавил тон. — И вы легко можете их развеять, показав книги учета.

— В данный момент у меня нет этих книг, — сухо ответил оскорбленный виконт. — Но постараюсь, чтобы они были. Это я вам обещаю.

— Вы очень любезны, но, к сожалению, — развел руками Крафт, — мне недостаточно обещания. Необходима твердая гарантия, что я получу все сведения завтра же.

— Но почему так срочно?

— На днях мне самому предстоит отчитываться перед вышестоящими учреждениями. А затем, с соответствующими гарантиями на руках, я думаю, мы сможем подождать реализации хотя бы части выделенных вам средств.

— Понимаю, но….

— К сожалению, больше ждать не могу, — перебил доктор. — Вы должны оценить мое долготерпение. Хотя вас это и не интересует, но для меня вопрос связан с продвижением по службе и, соответственно, членством в бундестаге. Потому я должен действовать только наверняка.

— И это значит?

— Это значит, что завтра в полдень вы передаете мне книги учета. От всей души желаю вам их найти. Если не найдете, то я буду вынужден обратиться в местную прокуратуру и просить, чтобы дела правления ЕДМ были тщательно проверены.

— Вы серьезно?

— Абсолютно.

— Дайте мне хотя бы три дня.

— Невозможно, я сожалею…

— Два дня!

— Исключено! С удовольствием пошел бы вам навстречу, хотя, признаться, тут явно нечисто. Но, дорогой мой виконт, не могу же я из-за вас рисковать карьерой!

— Ну, если так, то… герр доктор, а вы подумали о том, что если нас, то и вас?..

— Не понимаю.

— Вообразите на минуту, что искомой документации не существует в природе. А между тем именно вы были рекомендателем ЕДМ и его политическим гарантом, как вы сами признаете. Значит, ответственность…

— Заблуждаетесь, виконт, — отвечал доктор с превосходством и даже иронией. — Во-первых, я всего-навсего выполнял свои обязанности, поскольку мне поручается выявлять и поддерживать отдельных людей, организации или общественные объединения, которые твердо верят в идеалы Запада и тем самым противостоят и противодействуют распространению коммунистической опасности. Не станете же вы отрицать, что Европейское движение за монархию стоит именно на таких позициях. О том же, между прочим, заявил на первых страницах и пресловутый «Курьер монархии», не говоря уж об Уставе ЕДМ.

— Против этого трудно что-либо возразить, — сказал виконт.

— Во-вторых, я никогда не скрывал своих сомнений относительно политической эффективности Движения, но и не считал их настолько серьезными, чтобы отказать Движению в финансовой помощи. И, наконец, третье. В случае необходимости, дорогой виконт, я могу сослаться на то, что именно от меня исходит требование проверки ваших дел — в связи с тем, что мои сомнения в значительной мере усилились. Как видите, мой дорогой, мне бояться нечего. Или я доказываю с помощью ваших отчетов, что отпущенные вам средства пошли на серьезное дело, и расходы, таким образом, вполне законны, или я разоблачаю все это жульничество. Так или иначе, но моя карьера не пострадает.

— Так, — произнес после паузы виконт. — Так. И вам… м-м… не стыдно?

— Нет. Теперь, надеюсь, все ясно. Даю срок до утра. Чтобы книги отчетов были.

— Ну, а если я признаюсь, что таких книг вообще не существует?

— Но ведь вы только что уверяли…

— Это вранье. Мы никогда никакого учета не вели.

«И это вранье, — проворчала Афродита в своем гардеробе. — Побочные доходы, например, очень даже хорошо учтены, и документация хоть куда».

— Дело в том, — вещал далее виконт, — что все пожертвования, которые к нам поступали, баронесса расходовала по своему усмотрению. И главным образом на себя. Что вы на это скажете?

— Скандал, — выдавил из себя Крафт после потрясенного молчания. — Ведь я же чувствовал, что здесь нечисто. Ну, это вам дорого обойдется, виконт.

— Сомневаюсь, — холодно ответил виконт.

— Вы что, — задохнулся доктор, — вы думаете, что я так просто все это проглочу?

— Так будет лучше для вас и для нас, — совсем заледенел виконт.

— Да вы не в своем уме, милейший. Я сейчас же сделаю заявление насчет ваших… вашего разбоя! Даю честное слово! Нет, вы только подумайте!..

— Вы ничего не сделаете, Крафт, — зловеще проблеял виконт. — Вы будете вести себя очень тихо.

— Хотел бы я поглядеть!.. — заорал было доктор Крафт, но вдруг замолчал.

— Потому что живым вы отсюда не уйдете, вы, ничтожество. Вы слишком далеко зашли.

— Не делайте глупости, спрячьте эту штуку. Ведь я совсем не то имел в виду! — голос доктора прыгал и ломался.

— Я никогда не делаю глупостей.

Беседа приняла столь острый оборот, что Афродита, истомившаяся в духоте, торопливо отодвинула бархат и почти высунулась из своего убежища. Но ее опередило негромкое «паф», исторгнутое пистолетом виконта и навсегда прервавшее многообещающую карьеру Непомука Крафта. Она увидела, как доктор склонился в изящном поклоне, а затем глухо шмякнулся на ковер.

Виконт деловито отвинтил глушитель и сунул его с пистолетом в карман. Он был абсолютно спокоен. Поднялся из-за стула, шагнул к телу Крафта, ногой перевернул его на спину и внимательно вгляделся. Потом подсел к телефону, взял трубку, не спеша набрал номер. Афродита машинально сконструировала его для себя. У нее получилось 7-81-89-45. Некоторое время виконт ждал, затем ему ответили.

— Это я, Мишель, — заговорил виконт по-французски. — Дело сделано, моя королева.

«Королева? — удивилась Афродита. — Вот не думала, что у такого зверя может быть дрессировщица».

………………………….

— Да, нет. Пришлось его прикончить.

………………………….

— Ничего нельзя было сделать, поверь мне. Он хотел напустить на нас прокурора и все прочее.

………………………….

— Мне просто ничего не оставалось, моя королева.

………………………….

— Здесь, передо мной.

………………………….

— Разумеется, нельзя оставлять.

………………………….

— Это я и хочу у тебя спросить.

………………………….

— Ага! Что ж, неплохая идея… Нет, слишком опасно. Лучше дождаться ночи… Честное слово… В порядке… О чем ты говоришь? Деньги? Смешно, этого типа только его карьера заботила… Да нет, в таком случае он все равно бы… Ну да, конечно, так лучше… Ну вот, видишь… Отлично, моя королева… Конечно, я буду осторожен… Немедленно выезжаю.

Виконт положил трубку, вздохнул облегченно, промокнул прозрачным платком лоб. Покосился на труп, затем решительно встал и вышел, плотно прикрыв дверь. Через некоторое время раздался шум удаляющегося кадиллака.

Кто полагает, что после этих в известной степени драматических событий Афродита сразу бросилась в полицию, тот сильно ошибается. Покинув злополучный дом, она первым делом заскочила в ближнюю кондитерскую, заказала три венских тортика со взбитыми сливками и принялась за них со страшным аппетитом. Инспектор Гельмут Баллер был, кажется, недалек от истины, когда утверждал, что у этой девицы вовсе нет нервов.

10

— Куда же все-таки запропастился этот субъект? — Гельмут Баллер ерзал и нервно почесывал себе нос.

— А я-то думала, что вы терпеливый человек, — общительно откликнулась Афродита, явно напрашиваясь на разговор.

— Хорошо, хорошо, — покорно согласился Баллер. — Естественно, ведь когда-то он все-таки вернется к себе.

Оберинспектор, Афродита и еще два сотрудника кельнской полиции находились в черном мерседесе, который стоял на углу в очень удобной позиции — отсюда был отлично виден дом виконта.

Другая машина — со Шмидхеном и тремя другими полицейскими — стояла на противоположной стороне. Между тем стало совсем темно. Афродита с усилием подавила зевок. Скука одолевала и ее соседей.

…Баллер был изрядно ошарашен, когда Афродита сама, добровольно и без всякого предупреждения возникла вдруг в его кабинете. Что поделаешь, не могла она отказать себе в удовольствии полюбоваться такой вот немой багрово-выпученной сценой. Считайте это маленькой местью девицы с нефотогеничной внешностью. Конечно, было бы вежливее договориться о предстоящем визите по телефону. Тем более, что сразу после оргии в кондитерской Афродита зашла на почту и оттуда провела несколько телефонных разговоров, в том числе со своим папá. Кроме того, она позвонила на виллу графа делла Скала и убедилась, что пугливое сборище все еще там. И после этого, разными закоулками и переулками, избегая больших улиц и общественного транспорта и прикрывая лицо своим большим носовым платком, она добралась до полицейского управления.

Придя в себя, инспектор был попросту оскорблен самоприводом преступницы, затем, подумав, торжествующе надулся, затем снова обиделся и, наконец, решил принять неприступный вид. После мучительного размышления он отказался от мысли надеть ей наручники, хотя на этом настаивал взволнованный Шмидхен. Но на всякий случай в кабинет были вызваны еще двое полицейских, вставших по обеим сторонам француженки. Только теперь ей было предложено сесть, и Гельмут Баллер обратился к ней едва ли не отеческим тоном:

— Весьма благоразумно, мадемуазель, что вы пришли добровольно. Рано или поздно мы так или иначе настигаем каждого нарушителя закона.

— Приберегите это для беседы со школьниками, — насмешливо сказала Афродита. — И лучше навострите-ка звукоуловители. Я вам сейчас кое-что выдам.

— Весьма-весьма приятно, мадемуазель, — тянул свое инспектор. — Чувствуйте себя свободной в признаниях, даже самых тяжелых. У нас есть опыт, поверьте. У вас станет удивительно легко на душе…

Фыркнув, Афродита вытащила из кармана и положила перед инспектором конверт — из тех, что были обнаружены в папке деловой переписки ЕДМ.

— Что мне с этим делать? — он старался сдержать недовольство, так как на днях, на лекции полицейского психолога, слышал, что преступника, желающего повиниться, не следует туркать.

— Так что же мне с этим делать? — спросил он снова и почти ласково.

— Читать.

Гельмут Баллер опять вспомнил про психологию и решил доставить мадемуазель удовольствие. Вынимая бумагу из конверта, он, однако, заметил:

— Хочу думать, дитя мое, что здесь не содержится насмешки над э-э…

— Да что вы, напротив, я хочу помочь раскрыть убийство.

— Так начинайте же!

— А я уже начала, инспектор. Мы не сдвинемся с места, пока вы не прочтете это письмо.

Оберинспектор глубоко вздохнул:

— Ну, так и быть. Хотя не могу понять, какая связь у делового письма с убийствами. Здесь баронесса, ваша тетя, от имени правления Европейского движения за монархию благодарит за добровольное ассигнование 10 000 марок. Гм, кого? Правление кефирного объединения. Баронесса обещает также, что просьба об использовании на кефирных наклейках дворянского герба будет как можно быстрее рассмотрена. Это все. Совершенно нормальное письмо.

— Взгляните на дату.

— 1 июня 19… года, — прочитал Баллер.

— Теперь смотрите, кто подписал письмо и чьей рукой написан адрес на конверте.

Оберинспектор, словно загипнотизированный, уставился на бумагу, затем уронил ее на стол.

— Но это же мистика! — воскликнул он.

— Отчего же. Все вполне осязаемо, — сказала Афродита. — Адрес заполнен баронессой. Она как обычно вместо полного имени и титула поставила сокращенное МФГБ. И в письме стоит ее подпись. И все собственноручно, не так ли?

— Но это же чушь! — забыл про психологию инспектор. — Первого июня баронесса была уже на том свете. Я же сам ее видел. То есть я ее тут видел. Никаких сомнений.

— Все правильно, — сказала Афродита. — Баронесса была убита в ночь с 29 на 30 мая. А первого июня она пишет письмо.

— Если это не подделка.

— Оно подлинное. Достаточно позвонить в кефирное правление, в Карлсруе. Что я, между прочим, уже сделала, инспектор. Письмо поступило туда утром третьего июня. И с подписью баронессы. Это вы легко установите.

— Что я и сделаю, — инспектор вручил письмо Шмидхену и приказал проверить.

Афродита улыбалась. Она была довольна началом.

— Итак, мы все это уточним. А пока хотелось бы знать, как это письмо попало к вам?

— Нашла, — соврала Афродита совершенно спокойно.

— Расскажите это своему скорпиону.

— Ну, возможно, я не совсем точно выразилась. Но вы помните поминальный ужин по баронессе?

— Еще бы, четвертое убийство.

— Совершенно верно, — на секунду Афродита как бы скорбя прикрыла ладонью глаза. — Бедняга граф фон Хазенталь. Вы, инспектор, легко можете представить себе суматоху, какую вызвала его смерть. Тут-то он и потерял письмо.

— Кто?

— Виконт де Бассакур, разумеется. Я же сидела рядом с ним.

— И вы его припрятали?

— А что мне было делать, скажите на милость? Виконт поспешил на помощь графу. Что мне было делать с письмом, спрошу я вас?

— Ну, вернуть виконту.

— Да, но меня же похитили, — выпалила Афродита и с удовольствием увидела, как у Гельмута Баллера отвалилась нижняя челюсть.

В течение последующих пятнадцати минут челюсть продолжала периодически отваливаться, пока Афродита не выложила все, что было, по ее мнению, необходимо выкладывать. Умолчала о мощном шантажном промысле баронессы, резонно полагая, что инспектор, живой человек, не вынесет всего этого зараз. Тут, пожалуй, нужна разумная дозировка. Напротив, она старалась выразительнее оттенить роль виконта де Бассакура, который, как она утверждала, был инициатором ее похищения. Но чтобы шантаж не оторвался все же от тетушки, Афродита довольно правдиво сообщила о мотивах злополучного похищения. Оберинспектора так поразило услышанное, что он еле кивнул в ответ на рапорт вернувшегося Шмидхена. Он растерянно бормотал:

— Похищение… шантаж… я надеюсь… в ваших интересах… вы все сможете доказать?

— Не знаю, — пожала плечами Афродита. — Все зависит от того, заговорит ли Валентин Кальбе. Думаю, что предпочтет молчать. Кому захочется обвинять самого себя.

— В таком случае история с похищением не стоит ломаного гроша. Может быть, она вообще придумана?

— Я лишь отвечала на вопрос, почему я не вернула виконту письмо, инспектор.

— Да, да, письмо, — Баллер хлопнул себя по лбу. — Не знаю, что и думать…

— Да все просто, — сказала Афродита, — одно из двух: баронесса первого июня была жива…

— Чепуха! — перебил Баллер. — Я твердо знаю, что она была мертва, я вообще хорошо знаю, кто мертвый, а кто живой.

— …или кто-то подделал ее подпись.

— Вот это, пожалуй, скорее, — задумался инспектор.

— В таком случае, — поспешила Афродита, — кому понадобилась подделка? Кто в курсе всех дел секретариата правления ЕДМ и в состоянии провернуть такую фальшивку?

Афродита поправила очки, разглядывая инспектора. А у того от напряжения вздулись вены на висках. Наконец он промямлил:

— Гм… да-с… собственно говоря, все идет к виконту де Бассакуру… хотя трудно представить…

— Да, да, конечно, просто невообразимо. Но мне кажется, инспектор, вы попали в точку. Прямо невероятно, как вы сразу догадались! Вот где чувствуется опыт. Нет, ну прямо невероятно, как вы сразу схватили суть…

— Я что-то не пойму. О чем вы, собственно?

— О вас, разумеется, — Афродита почувствовала, что немного перехватила. — Разве не вы сейчас указали на виконта? И ведь это же абсолютно верно.

— Вы находите? — инспектор был явно польщен.

— Ну конечно же. У кого было найдено письмо? Кто лучше других знал положение в секретариате правления после смерти баронессы и Гиммельройта? Кто сейчас ведет дела? На все вопросы один ответ: виконт де Бассакур.

— Все это так, но я не вижу мотивов для подделки. Что за интерес мог быть у виконта в этом мошенничестве?

— Вы забываете, инспектор, что значительная доля из пожертвований поступала в личное распоряжение баронессы. И иногда речь шла о весьма и весьма значительных суммах. Разве это не заманчиво?

— …Пожалуй.

— И если вы мне позволите… Мне кажется, что у виконта были причины и для устранения баронессы и ее секретаря. Таким путем он мог присвоить все пожертвования, что поступали к баронессе и в это диковинное Движение.

Баллер энергично замотал головой:

— Это уж слишком, мадемуазель. Виконт Бассакур и убийство! Совершенно исключено. Конечно, и его могли затронуть кое-какие искушения… в конце концов, это встречается повсеместно. Но убийство?! Да как вы смеете думать!

— О, представьте себе, я не единственная, кто так думает. Вам бы следовало послушать его братьев и сестер по сословию.

— Нельзя ли точнее?

— Можно, инспектор. Видите ли, помянутые особы убеждены, что смерть Трутца фон Гофманзау — дело рук виконта. И у них есть для того чрезвычайно веские основания.

И она изложила мнение членов правления о виконте. Но опять ничего не сказала о большом шантаже, словно предчувствовала, что это еще окупится. Подробно рассказала о том, что сообщил Валентин Кальбе насчет телефонного разговора своего хозяина с виконтом и о том, где и как они должны были встретиться. Еще добавила, что не видит причин, почему бы Кальбе отказался от показаний по этому поводу. Может быть, придется настойчиво попросить господ дворян, чтобы они разрешили ему это сделать. А это препятствие вполне преодолимо. Заключительные фразы, как ей показалось, инспектор принял с удовлетворением, ведь появилась возможность заполучить серьезные показания, не задевая при этом самолюбия высокородных господ.

…Афродиту нисколько не удивил холод, каким встретило ее общество на вилле графа делла Скала, когда она спустя полчаса очутилась здесь вместе с Баллером и несколькими полицейскими. Естественно, что пуганые аристократы не выказали горячего желания побеседовать. Даже Кальбе, который после просьбы хозяина виллы чуть было не открыл рот, тут же замкнулся и продолжал величественно разносить ликер. После тщетных попыток заставить кого-нибудь заговорить инспектор мысленно назвал себя идиотом, что поддался на болтовню Афродиты и вообще приехал сюда.

Что по этому поводу думал обермейстер Шмидхен, легко можно было понять, взглянув на его лицо, — на нем буквально печаталось, какую веселую жизнь он устроит Афродите по возвращении. А сама она потешалась про себя над беспомощностью Баллера, который битый час не мог совладать с этой голубой публикой. Разумеется, Афродита с самого начала знала, что ей придется помочь господам в их страстном желании излиться. Поэтому Баллеру оставалось лишь изумляться, когда Герлинда фон Шнепфенфус стала вдруг необыкновенно говорливой после, казалось, ничего не значащего упоминания Афродитой о каком-то конюхе и его потомке. На удивление активно подключился к ней и князь Червенков, когда Афродита его спросила: не считает ли он, что при известных условиях дневник может стоить невероятно дорого? Чрезвычайно предупредительным и словоохотливым оказался и граф делла Скала, стоило лишь спросить у него про какую-то Зеленую труппу. А затем и остальные дамы и господа перестали быть излишне застенчивыми. Теперь они прямо-таки обрушились на несчастного толстого Валентина, и он, наконец, раскрыл свои печальные уста и все-все рассказал блюстителям закона. Баллер изумлялся, завидовал Афродите, ломал без всякой пощады свою незадачливую голову, да так и не сломал.

Что бы там ни было, он прямо из первоисточников узнал кое-что подозрительное о виконте. Но когда господа осознали, что Афродита по неизвестной причине не желает касаться дела о шантаже, то они как бы в благодарность ей навалились скопом на виконта, обвиняя его и вовсю подозревая.

Баллер понимал, что теперь можно будет взяться за виконта. И все-таки ждал еще чего-то. И оно появилось. Конечно, в заявлении делла Скала было больше от ненависти к виконту, больше подозрений, чем фактов, но он так раздул некое соперничество между виконтом и благородным Гансом фон Гиммельройтом, что в конце концов сам и пришел к выводу: виконт и никто другой был убийцей баронессы и ее секретаря. С весьма важным сообщением выступила герцогиня де Мумо. Она рассказала, что 29 мая вечером случайно проезжала мимо дома баронессы и видела, как виконт де Бассакур вошел в дом. Она, герцогиня, может это клятвенно подтвердить. И Гельмут Баллер сразу вдруг заспешил, поручив снимать показания одному из подчиненных.

Оберинспектор, как мы знаем, с трудом менял раз сложившееся мнение. И если случалось, что под давлением новых убедительнейших доказательств он был вынужден его менять, то уж делалось это так радикально, словно никакого другого мнения никогда у него не было, а было и есть только то, которое у него сию минуту. Будто одна дверь намертво захлопывалась в тот самый момент, когда распахивалась другая. На вопрос Афродиты, для чего, собственно, им нестись как сумасшедшим с включенными сиренами по людным улицам, он отвечал, что не любит терять времени, когда надо схватить матерого убийцу. Так без малейшего смущения сказал он тому, кого еще сегодня считал распоследним преступником. Далее инспектор с удовольствием заметил, что наконец-то после небывалых усилий он достиг финала крупнейшего своего дела. А успех такого дела, видит небо, ему крайне необходим, ибо там, наверху, ему все еще не хотят простить неудачи с белым китом, которого в свое время не удалось выудить из Рейна. Но теперь у него хватит сноровки, чтобы загарпунить, хе-хе, другого кита. Да-да, у него железные доказательства того, что избиение лучших аристократических кадров, имевшее место в последние дни, лежит целиком и полностью на совести виконта и никого другого.

Афродита благоразумно помалкивала. А Баллер в чаду вдохновения соорудил стройную, но, по молчаливому мнению Афродиты, не без серьезных изъянов, систему обвинения против виконта. Да, пожалуй, верно, и убийца полковника, и тот, кто стрелял в трупы баронессы и ее секретаря, одно и то же лицо, поскольку использован был один и тот же пистолеткалибра 7,9. Но, пожалуй, неверно полагать, что и отравителем баронессы, ее секретаря и Хафермана был не кто иной, как Бассакур. Слишком поспешный вывод. И уж совсем ни в какие ворота не лезет то, что виконт вовсе не виконт, что, по глубокому убеждению Баллера, сама манера убийств заставляет думать о примитивном интеллекте, нежели о тонком и изощренном. Но, увы, оберинспектора теперь разве светопреставление отвратит от мысли, что за этим проклятым виконтом прячется простой работяга, бандит, который так или иначе, рано или поздно был бы, конечно, разоблачен баронессой и другими высокоинтеллектуальными господами. Именно боязнь разоблачения и заставила его убрать баронессу и так далее. Классическая подоплека преступления! Гельмут Баллер был просто счастлив, что ералаш в его голове наконец сменился четкой и ясной картиной. Что касается его слушательницы, то она лишь задумчиво поглядывала в окошко, изредка поощрительно кивая. Так в согласии они домчались до места.

Почти перед полуночью в конце улицы блеснули фары виконтова кадиллака, который остановился вскоре перед домом. Афродита еле удержала инспектора, собравшегося тотчас выскочить из машины.

Прошу прощения, — сказала она, — вы же видите, он не один. — И действительно, вслед за виконтом из машины вышел еще какой-то мужчина и они исчезли в дверях.

— А если он смоется? — заволновался Баллер.

— Верняк, не будет ночевать, — поддержал кто-то из полицейских.

— Верняк, — согласилась Афродита, — но ведь не пешком…

— Обратно верняк, — сказал Баллер и вздрогнул. — Э-э… несомненно.

— Подождем еще немного, — предложила Афродита. — Но давайте подъедем поближе.

На этот раз они ждали недолго. Дверь тихо открылась и из нее, пятясь, стала выходить фигура, тащившая длинный и, видимо, тяжелый сверток. Появилась вторая фигура, державшая другой конец свертка. При ближайшем рассмотрении сверток оказался мешком, в котором оказалось то, что еще недавно было доктором Крафтом. Фигуры так увлеклись своим занятием, что арестовать их не составило труда. И каково же было изумление Гельмута Баллера, когда один из арестованных оказался женщиной, одетой в мужское платье. Что до Афродиты, то она и глазом не моргнула и ограничилась лишь репликой:

— Вы не представляете себе, как я счастлива снова видеть вас, мадам Хаферман!

К сожалению, июньская ночь была настолько темной, что полный ненависти взгляд, посланный ей в ответ, не достиг цели.

11

На следующий день ровно в 14.00, как было условлено, Афродита переступила порог кабинета старшего инспектора Гельмута Баллера, ее коллеги, бесконечно благодарного и вообще почти друга.

— Ну и как? Дела идут, надо полагать? — весело спросила она, одним взглядом схватывая обстановку.

Гельмут Баллер только махнул рукой и продолжил раздраженный вояж из угла в угол. Обермейстер прилип, стоя, к стенке и, кажется, не решался дышать. За письменным столом инспектора сидела миловидная блондинка и со скукой вертела карандаш. Перед ней лежала нетронутая стопа бумаги. Против обермейстера, у другой стенки, сидели рядышком виконт де Бассакур и Арманда Хаферман. На физиономии вдовицы было написано злорадство. Экономку покойной баронессы, очевидно, забавляло бессилие инспектора. Виконт же весь был оскорбленное достоинство. В дверях торчал полицейский.

— Бог мой, почему такой мрак? — продолжала веселиться Афродита. — Ведь вы загарпунили сразу двух китов.

Баллер остановился:

— Вам хорошо болтать. С утра я взял их в шоры по всем правилам, а они хоть бы слово. С ума сойти!

— Ну что ж, — сказала Афродита, кто молчит, у того есть причины. А вам непременно нужно признание?

— Признание — это всегда хорошо! — мечтательно произнес мученик симметрии.

— Так позаботимся, чтобы оно было, — с этими словами Афродита сняла с плеча большую сумку.

— Если вы опять меня… Не лучше ли сперва поучиться, затопорщился было инспектор. И с неловкостью рассмеялся. — Эти субъекты немы как рыбы и тупы как носороги. И такую публику вы хотите заставить говорить?

— Хочу. Но при условии, что вы не будете мне мешать.

— Договорились, — сказал Баллер и тяжело опустился на стул.

Афродита тотчас приступила к делу. Она открыла сумку и вытащила из специального кармашка своего скорпиона. Поглядела, как он двигается на ладони, и направилась к Арманде Хаферман. Раскрыла перед ней ладонь. Экономка не дрогнула ни единым мускулом.

— Ну разве он не красавец, не правда ли?

Арманда хранила презрительное молчание.

— И совершенно безобидный, мадам, — добавила Афродита. — Впрочем, вы это сами знаете, и давно.

Мадам молчала.

— Но зачем это? — не выдержал Баллер. — Она ведь слышала, как вы объясняли, что скорпион безвреден.

Афродита не обратила на него внимания.

— Что вы скажете, если я его суну вам в блузку? — с улыбкой спросила она.

Арманда Хаферман презрительно улыбалась.

— Итак, чего же вы добились? — зашевелился Гельмут Баллер.

— Кое-что есть. Я ставила маленький эксперимент. Выяснилось, что Арманда Хаферман прилично разбирается в членистоногих.

Инспектор саркастически усмехнулся:

— Непонятно, какое это имеет отношение к нашему делу. Не хотели бы вы попытать счастья у вик… француза? Он ведь главное действующее лицо, если не ошибаюсь.

— Вы в этом уверены, инспектор?

— Что за вопрос! Этот тип, как-никак подозревается в шести убийствах. Если это ничего не значит… Экономку мы можем, в лучшем случае, привлечь как соучастницу.

— Должна заметить, инспектор, что Арманда будет этим чрезвычайно обрадована. Ведь в таком случае она получит самое большее два года.

— Большего тут и нет. К сожалению, — сказал инспектор. — Наверное, даже и меньше. Ведь она не участвовала ни в самом преступлении, ни в подготовке, а?

— Конечно, если иметь в виду убийство доктора Крафта. Но и виконт не причастен ко всем убийствам.

— Вот как, вы успели изменить свою точку зрения? — вопросил Гельмут Баллер, справедливо чувствуя новые осложнения.

— Может быть, я не очень логично рассуждала, — дипломатично ответила Афродита, — но не могу припомнить, чтобы я относила убийство, скажем, графа Хазенталя на счет виконта. И, по-моему, не утверждала, что смерть баронессы и ее секретаря — тоже дело его рук.

— А выстрелы? А пули? — уверенно сказал Гельмут Баллер. — Они из того же пистолета, из которого стреляли в полковника фон Гофманзау и доктора Крафта. Этот пистолет мы нашли в кармане француза и на нем отпечатки его пальцев.

— Этого я не оспариваю, — терпеливо продолжала Афродита. — Он прикончил и полковника, и Крафта. Выстрелы в мертвую баронессу и секретаря — тоже его работа. Это бесспорно. Но остальное вы не можете ставить ему в вину, потому что хотя о других убийствах он знал, но в их осуществлении лично не участвовал.

— Черт побери! — Баллер вскочил и побежал из угла в угол. — Все сложнее и сложнее. Кто же тогда совершил остальное?

— Конечно же, Арманда Хаферман, — спокойно ответила Афродита.

Инспектор круто повернул и только было открыл рот, как бывшая экономка баронессы вскочила со своего стула и злобно закричала, готовая кинуться на Афродиту:

— Я требую, чтобы этой проклятой бабе немедленно заткнули рот!

Охранявший полицейский заставил ее сесть.

— Да ну, приятно слышать, вы вдруг стали разговорчивы, — холодно произнесла Афродита.

Мадам опять кинулась в бой, и охранник опять ее усадил. Но рот ей закрыть он, разумеется, не мог. И на Афродиту густым потоком полились помои. Лишь когда поток иссяк, Гельмут Баллер (он с удовольствием сидел и вспоминал в это время лекцию про психологию) счел, наконец, возможным подать голос:

— Я знаю, мадемуазель, у вас неплохое чувство юмора. Но не слишком ли далеко вы заходите?

— Я как раз сейчас не шучу, инспектор, — сказала Афродита. — Ну, представьте себе, как виконт мог ухлопать графа фон Хазенталя? Он все время торчал рядом со мной. У него не было никакой возможности подсыпать яду в бокал графа.

— А экономка? Ее-то вообще не было в зале.

— Верно. Но она была рядом. На кухне.

— Откуда вы знаете?

— Я знаю это от Валентина Кальбе, который был там в качестве кельнера. На таких торжественных пиршествах у них принято, чтобы каждого обслуживал его собственный слуга или же руководил кельнером, обслуживающим господина. Понимаете?

— Гельмут Баллер присвистнул.

— Ах, вот оно что. Странно, однако, когда я прибыл туда, ее след простыл.

— Конечно, она тотчас удрала. Дело сделано, об остальном позаботится виконт, который в курсе. Я тогда еще удивилась, почему виконт сразу вдруг, не сходя с места, объявил, что граф мертв.

— Хорошо объяснено, — признал инспектор. — Но как она, если, конечно, исходить из того, что это сделала она, как она могла подсыпать яд именно в бокал графа?

— Это было сделано на кухне. Арманда Хаферман, само собой, знала того, кто обслуживает графа.

— Вот дьявольщина, — откинулся на стуле Баллер. — Ну и ловкачи. И Кальбе может подтвердить, что Хаферман была на кухне?

— Не только он. Толстяк графа делла Скала тоже был на кухне. Там вообще было много слуг и работников отеля.

— А я не отрицаю, что была на кухне в тот вечер, — вдруг заговорила Арманда Хаферман; она снова была спокойна и отрегулирована, как новенький холодильник. — Ну и что это доказывает? Ровным счетом ничего!

— А почему вы скрылись? — рявкнул Гельмут Баллер. — Видно, совесть была не чиста!

— Я утомилась, — сухо пояснила мадам. — Кроме того, у меня началась легкая мигрень, и я уехала домой.

— Мигрень! — кипел инспектор. — Нет, вы только поглядите, рядом умирает человек, хорошо знакомый, а ей не до того, у нее мигрень!

— Мне совершенно безразлично, верите вы мне или нет, — цедила экономка. — Вы докажите мне сначала, что я, а не кто-нибудь подсыпал яд в бокал графа. И с какой стати мне нужна была смерть графа?

— Гм, да, — сразу утих и засомневался Баллер. — Этот вопрос я себе тоже задаю.

— А вы, Арманда, уверены, что виконт так и будет молчать? — включилась Афродита.

— Мне-то что до этого. Я никакого отношения не имею к его делам.

— Это выяснится, — спокойно произнесла Афродита. — Конечно, расчет верный: виконт так и так получит пожизненное заключение, будет у него одним убийством больше или меньше. А вы со всей присвоенной кругленькой суммой устроите себе счастливую жизнь.

Говоря так, Афродита краем глаза наблюдала за виконтом. Никакой реакции. Зато Баллер навострил уши:

— О какой присвоенной сумме идет речь? Что-то совсем новое.

Афродита виновато потупила взор:

— Прошу прощения, инспектор, ведь тут действовала прекрасно организованная система шантажа.

— Шантаж? — выкатил глаза Баллер.

— Да, — кивнула Афродита, — кстати, придумала, организовала и осуществляла эту систему моя дорогая тетушка. В этом ей активно помогали блаженной памяти Ганс фон Гиммельройт и присутствующий здесь виконт де Бассакур.

— С ума сойти! Ничего не понимаю! — Баллер был слегка оглушен. — Нет, тут надо хорошенько подумать. Шмидхен, принесите-ка пива!

Спящий обермейстер незамедлительно исчез. Афродита полезла в свою сумку и стала выкладывать на стол бумаги и снимки, что прихватила из сейфа виконта. Реакция Гельмута Баллера была разнообразной. При виде голой натуры он то ухмылялся, то строго косился на светловолосую стенографистку. Но затем у него зашевелились остатки волос вокруг лысины, затем покрылась изморозью сама лысина. Он сразу понял, каким кошмарным скандалом заряжены эти документы. Ведь речь идет о сливках общества. О сливках, герр оберинспектор. А кто вы? Может, вы имеете какое-то отношение к молочным продуктам, кавалер Ордена Рейнского Белого Кита? Нет, вы только то, чем заквашивают кефир. Не больше. А посему…

Пока Баллера бестемпературно лихорадило, Афродита следила за виконтом и его напарницей. Француз, узнав свои бесценные сокровища, стал чернее ночи. Мадам одарила дружка уничтожающим взглядом, на что тот лишь пожал плечами. Афродита могла представить себе, что творилось у них на душе. Понимала она и состояние Баллера, потому и сняла заранее с документов копии.

Влетел обермейстер Шмидхен, благоухающий пивом, и Гельмут Баллер мгновенно смел все фотографии и бумаги в ящик стола.

— Откуда у вас эти штуки? — выдохнул он, высосав сразу половину бутылки.

— Какая разница? — уклончиво сказала Афродита. — Ну, представьте, мне их продал виконт.

Виконт бешено подскочил на стуле:

— Это наглая ложь! Самая наглая клевета!

— Благодарю вас, — Афродита слегка поклонилась. — Я просто хотела выяснить, в самом ли деле вы проглотили язык. Оказывается, ничего подобного.

— Тебе бы следовало поберечь нервы, — презрительно посоветовала Арманда Хаферман, разглядывая виконта. — Они тебе еще пригодятся, — она кивнула в сторону Афродиты.

— Прекратить разговоры! — брызнул пивной пеной Баллер. — Я спросил вас, мадемуазель, как эти бумаги попали к вам?

— Это так важно, инспектор?

— Я бы не спрашивал.

— Ну ладно, — сказала Афродита. — Я их украла.

— Что?

— А как было иначе до них добраться? Поневоле пришлось утащить.

— Но это незаконно, — выпрямился инспектор. — Это преступление, предусмотренное…

— Все это я понимаю.

— Вам придется отвечать. Далеко бы мы зашли, если бы…

— Ну конечно, — перебила Афродита. — Об этом мы успеем еще поговорить. Уверяю вас, что украденные бумаги раскроют всю серию убийств и кое-что сверх того.

— И все-таки, — настаивал Баллер, умиротворенный, очевидно, пивом.

— Прошу принять мое официальное заявление относительно этой воровки, — проблеял вдруг де Бассакур.

— Я тронута, виконт, — сказала Афродита. — Поздравляю вас с признанием обвинения в шантаже.

— Идиот! — процедила мадам. Как видно, она с этим господином была накоротке.

— Это тоже записать? — спросила растерянно стенографистка.

— Не задавайте глупых вопросов, — окрысился вдруг Баллер, которого опять забестемпературило.

— И не забудьте насчет официального заявления виконта, что я украла у него документы! — добавила Афродита.

— К делу! — Баллер энергично постучал по столу. — Итак мадемуазель, вы утверждаете, что баронесса фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин была замешана в историю с шантажом? Правильно я вас понял?

— Нет, — сказала Афродита. — Вся история с шантажом была ее детищем. Вы это установите, когда ознакомитесь с документами. А кроме того, вам это подтвердят жертвы шантажа, ведь теперь их прошлые делишки станут всем известны. Им незачем будет щадить баронессу.

— Да-да, конечно, — согласился Баллер. — Если мы будем вести дело с э-э… нескромным рвением… э-э… но…

— Я так и думала, — усмехнулась Афродита.

— Не знаю, что вы думали, мадемуазель, — мягко продолжил Баллер. — Но не хочу задевать ваших родственных чувств, хотя бы в принципе. Шантаж — это чрезвычайно тяжкое преступление.

— Бога ради, смелее, инспектор. Мне нет дела до этой прожорливой стрекозы. А кроме того, она, кажется, мертва.

— Во всяком случае, мы будем весьма чутко вести расследование, — покивал сам себе Баллер. — Хотя бы потому, что главная деятельность баронессы не может не вызывать уважения.

— Ах да, конечно. Все эти Бурбоны, величества и светлости, словом, вся эта шайка да плюс западный дух и еще черт знает что. В общем, блистательное дерьмо!

— Не понимаю.

— Так уж не понимаете? — окончательно разозлилась Афродита. — Хорошо, я просто расскажу вам историю моей пакостной тетушки. Я не стану говорить о том, что вы уже про нее знаете, о ее шизофреническом тяготении к голубой крови, о том, как преуспела эта субретка, подцепив престарелого барона фон унд цу. Физические его недостатки вполне компенсировались приличным состоянием.

— Вы так говорите, будто обвиняете вашу тетю именно за это, — вставил инспектор. — Но я лично ничего здесь предосудительного не нахожу. Такое встречается сплошь да рядом.

— А я считаю отвратительным. Но не в этом дело. Как бы там ни было, новоиспеченная баронесса переехала в вюртембергский замок и полагала, что достигла цели. Понятно, что она продолжала спать в «любовных постелях», как называются подобные связи в немецких кухонных шлягерах. К тому времени относится ее знакомство с виконтом де Бассакуром. Он с необычайным успехом возмещал ей то, что она не получала от барона, а она возмещала ему то, чего не хватало ему, — деньги. В общем, тогдашний крепыш виконт прочно и на долгие годы сел на ее крючок.

Виконт при этих словах порозовел от ярости. Он попытался вскочить со стула, но полицейский воспрепятствовал.

— И откуда вы это узнали? — поинтересовался Баллер.

— Увы, инспектор, я позволила себе просмотреть несколько пожелтевших писем баронессы, что были в сейфе. Судя по ним, виконт очень недешево обходился баронессе. Ах, как нежны, изысканны ласкательные словечки в этих письмах, к примеру, «мой маленький шлумсик».[4]

На сей раз виконт отделился от стула и ринулся к Афродите, размахивая руками.

— Наглость! — орал он не своим голосом. — Ваше счастье, что вы женщина! Иначе бы я вызвал вас!..

— На шпагах? — спокойно парировала та. — Боюсь, виконт, ничего не выйдет. Насколько я понимаю, в ближайшее время вашим единственным оружием будут цепи.

Обермейстер Шмидхен пришел полицейскому на помощь и они усадили виконта на место.

— Но я не вижу здесь ничего обидного, — недоуменно сказал Баллер. — Моя жена мне тоже иногда говорит пуссельхен.[5]

Стенографистка едва удержалась, чтобы не прыснуть, Афродита усмехнулась и сказала:

— Мне кажется, я понимаю вашу жену, инспектор. Но вернемся к баронессе. Она умудрилась за какие-то десять лет спустить все состояние барона. Впрочем, это не удивительно при ее размахе. После войны наступило полное банкротство, и барон стал больше не нужен.

— Он умер в 1946 году, несчастный случай, — сообщил инспектор. — Я натолкнулся случайно на это дело в одном отчете. Трагическая история: барон выпал из окна.

— Вот как, — усомнилась Афродита. — Несчастный случай. Впрочем, тогда трудно было провести обстоятельное расследование. И, конечно, решающее значение возымели показания немногих свидетелей. В том числе экономки Хаферман, не так ли?

— Точно, — подтвердил Баллер. — Вы прямо ясновидица.

— О, инспектор, это же просто как дважды два. В высшей степени вероятно, что барона, ставшего балластом, попросту убрали. Баронесса всегда обожала аристократов, но не нищих. Но меня бы очень удивило, если бы Арманда Хаферман оказалась не единственным свидетелем того якобы несчастного случая.

— Опять точно, — сказал Баллер.

— Чушь, — процедила Арманда Хаферман, — у этой девки разыгралась фантазия, ничего больше. На самом деле все было не так. Барон стал таким склеротиком, что не отличал выходной двери от балконной. А за одной балконной дверью не было балкона. Разрушен во время войны, понятно вам? Возмутительно, что тут приходится выслушивать порядочной женщине.

— Я тоже так считаю. Нам следует придерживаться фактов, — сказал инспектор. — А фактом является в данном случае официально установленный и протоколом подтвержденный несчастный случай.

— Как вам будет угодно, — согласилась Афродита. — Но к порядочности мадам я еще вернусь. Итак, после смерти мужа баронесса объявилась в Кельне, в сопровождении своей экономки. А эта, в свою очередь, имела привесок в виде спивающегося мужа Якоба Хафермана. Сначала трио чувствовало себя прескверно. Приходилось перебиваться подачками и кое-каким сотрудничеством с оккупационными властями. В ту пору мой отец, помню, получил два слезливых послания от своей непутевой сестрицы, что при ее чванливости было очень много.

— Тогда были трудные времена, — покачал головой инспектор.

— Посылки, которые отец ей отправлял, он буквально отрывал от своего нищенского стола, — продолжала Афродита. — Но едва баронесса почуяла просвет в своем житье-бытье, как отец опять исчез для нее. Да, чутье у нее, свидетель бог, как у гиены.

— Вы не должны говорить… э-э… загадками, — заерзал Баллер, — и покороче, если можно.

— Короче нельзя, инспектор. Но если бы вы меня не перебивали… Итак, когда в 1948 году Запад начал холодную войну, баронесса поняла, что ее час пробил. В загоревшемся европейском балагане она задудела в свою дудку.

— Что такое?! — занегодовал Гельмут Баллер. — Что значит балаган! Объединение Европы…

— Западной Европы, — поправила Афродита. — То есть урезанной. Ибо, насколько я знаю, Европа намного больше.

— Коммунистка, — злобно прошипела Хаферман.

— Но ведь не мы холодную войну… — возмущался Баллер.

— Вам, инспектор, следовало бы ознакомиться с документацией новейшего времени.

— Нечего меня поучать, вас еще на свете не было, когда мы…

— …благодаря европейскому балагану стали морально перевооружаться. Чтобы позднее вооружиться по-настоящему, — выложила Афродита. — Знаю, знаю, инспектор.

Гельмут Баллер вскочил было, но тут же сел.

— Что мне с вами делать? — всплеснул он руками. — Вы все видите сквозь красные очки. И притом два дня назад вы утверждали, что ничего не смыслите в политике.

— К сожалению, мало смыслю, — сказала Афродита, — пока лишь для домашнего потребления.

— Вот и старайтесь потреблять дома. Но здесь, мадемуазель, официальное учреждение и я не могу позволить, чтобы оно было, так сказать, э-э…

— Осквернено, вы хотите сказать, — опять не устояла Афродита. — Я понимаю. Но если вы меня и дальше будете перебивать, вы так и не узнаете, в чем суть всех этих убийств.

Баллер тяжело вздохнул, проклял психологию и наступил на горло своему раздражению.

— Ладно, выкладывайте, — мрачно сказал он.

Но тут дьявол толкнул Арманду Хаферман.

— Я протестую! — визгливо заявила она. — Эта красная бандитка…

Истомленный инспектор взорвался.

— А здесь я распоряжаюсь! — неистово заорал он. — А вы заткнетесь и будете молчать! У меня есть предписания! Я обязан их соблюдать! Я обязан выслушивать и заносить в протокол любое высказывание по делу!

Контуженная мадам окаменела на своем стуле.

— Вот это разговор, — одобрила Афродита. — Предписаний надо придерживаться. Я остановилась на том, что баронесса решила воспользоваться благоприятной, с ее точки зрения, политической обстановкой. Я пристойно выразилась, инспектор?

Остывающий Баллер хмуро кивнул.

— Отлично. Баронесса затребовала к себе уехавшего по своим темным делишкам во Францию виконта Бассакура. Привлекла к делу и тогдашнего своего утешителя благородного Ганса фон Гиммельройта. Так это трио основало Европейское движение за монархию.

— Но здесь нет никакого криминала, — пробурчал Баллер. — Кроме того, всем все известно.

— Верно. Основание ЕДМ прекрасно вписалось в тогдашний политический ландшафт. А то, что трое ловкачей вовсе не собирались заниматься реставрацией монархий, но думали только о наживе — это относилось уже к другой статье и, должна заметить, не лишено было юмора.

— Юмор будет, если вы не приведете доказательств, — заметил все так же хмуро инспектор.

— Доказательства в вашем столе. Шантаж малого и крупного масштаба. И если ваши люди не хлопали ушами, то должны были найти в сейфе у виконта папку с бумагами. Эти бумаги дают представление о полученных ЕДМ пожертвованиях и субсидиях. Причем немалых. Или вы не нашли сейфа?

— За кого вы нас принимаете? — слегка оскорбился Баллер. — Об этом мы еще ночью позаботились. Папка у нас. Но мы пока не успели исследовать ее.

— Рекомендую пощупать, чем она начинена. Все деньги застряли в карманах баронессы и ее компании. Весьма выгодное оказалось дельце. Такое выгодное, что доктор Крафт чуть только унюхал, что там почем, как сразу сыграл в ящик. С помощью благородного виконта. Вот вам мотив последнего убийства.

— Убедительно, — проворчал после паузы Баллер. — Я и то спрашивал себя, за каким чертом виконт прикончил Крафта. Все просто, а?

— Конечно. Сначала дела этой троицы шли не быстро. Но потом стали налаживаться. Сложность была в выкапывании обличительного материала насчет голубокровных соплеменников. Над этим работал весь актив. Привлекли Арманду Хаферман и ее придаток. Позднее завязали связи с детективными бюро разных городов и стран, а для себя оставили только спецзадания. Hо потом баронесса ушла в тень. У нее были свои планы.

— Значит Арманда Хаферман тоже принимала участие в шантаже? — спросил инспектор, с ненавистью глядя на вдовствующий холодильник.

— Где-то в ее квартире вы найдете донесения детективов и кое-что еще интересное. Полагаю, инспектор, что ваши люди хорошо обыскали помещения ЕДМ и баронессы, но едва ли тронули квартиру Хаферманов?

— Для этого не было основания.

— Да вы что, не видите, что эта девка все врет, — испустила легкое шипение мадам. — Нет, это возмутительно!

— Тс, — произнесла Афродита. — Теперь я подхожу к убийствам. Баронесса отлично знала, что рано или поздно ее бизнес лопнет. Без единого, как говорится, гвоздя выстроенное здание ЕДМ рухнет, чуть только кто из благодетелей заинтересуется судьбой денег. Так оно и вышло.

— Вы имеете в виду доктора Крафта? — уточнил Баллер.

— Да, его. Сильно беспокоило баронессу, что ее жертвы подбираются к ней все ближе, то есть они съезжались в Кельн. Она резонно считала, что каждый из этих субъектов с удовольствием перегрызет ей горло, появись у него возможность или твердая уверенность заполучить таким путем обличающие бумаги. В общем, она понимала, или хотя бы предчувствовала, что дни ее аферы сочтены. Остаток жизни она намеревалась, разумеется, провести с размахом. Где-нибудь на Ривьере или получше. Средства позволяли. И придумала дьявольский план.

Афродита замолчала, искоса наблюдая, как беспокойно зашевелилась мадам. Пауза умышленно затягивалась, а общее напряжение в комнате возрастало. Все взоры были устремлены на повествовательницу, а она извлекла из своей обшарпанной куртки большой голубой платок, протерла очки, высморкалась.

— Дальше. Что же дальше? — не выдержал Гельмут Баллер.

— В равной мере дьявольский и нехитрый план. Она решила попросту устранить всех свидетелей, то есть участников своей банды, включая, между прочим, и виконта Бассакура, но к этому я еще вернусь. Заручиться для выполнения своего плана поддержкой виконта оказалось простым делом. Ведь первым трупом должен был стать его соперник благородный Ганс фон Гиммельройт. Бассакур люто ненавидел его. Затем, то есть вместе с секретарем, отправилась на небо Арманда Хаферман, которая знала о баронессе больше, чем кто-либо другой. Например то, что смерть барона не была несчастным случаем.

Баллер вскочил с места:

— Да вы рехнулись! У меня же есть глаза на башке! Арманда Хаферман сидит перед нами!

— Я говорила вам… У этой девки явное помешательство, — забормотала мадам.

— Ах вот оно что, инспектор, — торжествовала Афродита. — Вы имеете в виду особу, что сидит там на стуле? Увы, это не экономка, инспектор. Это собственной персоной баронесса Маргарита фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин, урожденная Багарре. Моя драгоценная тетушка.

— Что? — Гельмут Баллер, казалось, отвалился вместе со своей челюстью. Обермейстер Шмидхен беспричинно проснулся. Стенографистка уронила карандаш на пол. Мадам и виконт сидели пряменько, ощерив сухие старые пасти.

— Не забывайте, инспектор, что в последние годы никто не видел баронессу, — спокойно продолжила Афродита, полюбовавшись эффектом. — Должна вам сказать, что не так уж трудно было устроить подмену. Тем более, что обе женщины, прожив долгие годы бок о бок, стали очень похожи друг на друга, как это часто бывает. В общем, в компании с благородным Гансом отбыла на небо вовсе не баронесса, а ее экономка.

— Это же абсурд! — голос мнимой Арманды взвизгивал и прерывался от бешенства и страха.

— Успокойся, тетя. Отпираться не имеет никакого смысла. Есть по крайней мере один очень верный свидетель, который под любой присягой подтвердит истину.

— Вы имеете в виду вашего отца? — не сдавалась баронесса. — Хотелось бы посмотреть.

— Нет, тетя, я имею в виду виконта де Бассакура, — отвечала Афродита. — Расстанься с наивной надеждой, что он будет молчать. Напротив, он будет очень разговорчив, когда узнает, как ты собиралась его убрать.

— Не верь ни единому ее слову, — сдавленно провизжала виконту его подруга. — Это старый прием.

— Может быть, — ответствовал ее друг несколько задумчиво. — А может и нет. Мне не хочется лишать себя удовольствия послушать мадемуазель.

— Разумно, — задвигалась, наконец, челюсть инспектора.

— Охотно! — откликнулась Афродита. — Для вас, виконт, моя тетя приготовила нечто утонченное. По ее замыслу, вы сами себя обрекали на пожизненное заключение. Именно для того баронессе потребовалось, чтобы вы стреляли в трупы экономки и Ганса фон Гиммельройта. Что вы и проделали. Таким образом ваше оружие попало в поле зрения полиции.

— Ну придумано, — покачал туманной головой инспектор.

— Мое похищение полковником Трутцем фон Гофманзау оказалось на руку вашей приятельнице, виконт. Она ведь посоветовала вам, что теперь лучше избавиться от нас обоих. От меня потому, что полковник, наверняка, посвятит меня в историю шантажа. От полковника потому, что за попытку бунта следует карать для устрашения остальных. Вы, виконт, пришли к Валентину Кальбе, чтобы убить меня, но я, к счастью, успела удрать. Тогда вам ничего не оставалось, как выполнить вторую часть задания и пристрелить полковника.

— Не верь, — вновь воззвала к виконту подруга. — Эта девка просто хочет поссорить нас.

— Совершенно верно, хочу. И должна тебе сказать, что виконт теперь хорошенько подумает, быть твоей марионеткой или нет. То, что вы убили доктора Крафта, виконт, вовсе не было так нежеланно, как баронесса хотела это представить вам по телефону.

— Откуда вы это-то знаете? — слабо изумился Баллер.

— Знаю, и дело с концом. И виконт знает, что я говорю правду. И как бы там ни было, баронесса согласилась помочь вам убрать труп. Но совершенно убеждена, что она собиралась направить полицию по верному следу. Этого просто требует логика события.

— Боже, — простонал Баллер и стукнул себя кулаком по колену. — Так оно и есть. Ах я осел! — Он порылся в бумажках на столе и нашел. — Это письмо поступило с утренней почтой. Я не придал ему особого значения, потому что обстоятельства дела и без того были ясны. Но если поглядеть в таком свете… — Он подал письмо Афродите. В нем было всего несколько строк.

— Вот, пожалуйста, — сказала Афродита. — Тетя не теряла времени. Письмо опущено почти сразу после телефонного разговора. Трогательное послание:

«Убийцу полковника Трутц фон Гофманзау звать виконт де Бассакур, проживающий Шперлигштрассе 9. Он также убил доктора Непомука Крафта, труп вы скоро найдете в Рейне. Некто, кто любит справедливость».

— Я никогда этого не писала, — быстро сказала баронесса. — Ты должен мне верить, шлумсик…

Виконт даже не посмотрел на нее. Он медленно поднялся. Провел пальцем по седеющим усикам и произнес:

— Я хочу давать показания. Сидящая рядом со мной особа в действительности не Арманда Хаферман, а баронесса фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин. Она отравила Арманду Хаферман, Ганса фон Гиммельройта и графа фон Хазенталя. Меня она подстрекала к убийству полковника Трутц фон Гофманзау и доктора Непомука Крафта.

— Ты, подлая свинья! — завизжала в полную силу баронесса и бросилась на виконта. На этот раз вмешательство охранника, а следом Шмидхена так запоздало, что продолжить признание виконт смог только после оказания ему медицинской помощи. Зато и выдал он такие шедевры уголовной стратегии и тактики, столь основательно и доказательно вывернулся наизнанку, что Гельмут Баллер, оберинспектор, безвременно облысевший при исполнении служебных обязанностей, почувствовал вдруг себя счастливым и даже более умным, чем полицейский лектор по психологии.

Кроме прочих своих качеств, он никогда не был неблагодарным. А поскольку он был почти уверен в том, что раскрытие этого чертова дела стало возможным только благодаря молодой француженке, то сразу же после того, как были уведены оба преступника, он велел подать в свой кабинет небывало роскошный обед. Не забыл он и Августа. По специальному приказу добрая дюжина сотрудников полицейской префектуры была мобилизована на ловлю мух и букашек. И наконец, он же после совсем небольших колебаний — в связи с политическими взглядами коллеги из Франции — повез собственной своей персоной Афродиту в кельнский аэропорт, откуда она должна была улететь первым же самолетом. И это несмотря на то, что было уже далеко за полночь. Естественно, что последние минуты ее приятного общества он использовал для дела — для выяснения некоторых неясных моментов.

— Одно меня смущает, мадемуазель, — сказал Баллер, притормаживая на перекрестке перед красным светом. — Как вы догадались, что Арманда Хаферман не экономка, а ваша тетя?

Сидевшая рядом Афродита слегка улыбнулась, и, не поворачивая головы, ответила:

— Это мне удалось выяснить в самый последний момент. Я рассказывала, как пряталась в кабинете виконта. Тогда же я и подслушала интересный телефонный разговор.

— Гм, — произнес Баллер, переключая передачу и отпуская сцепление.

— Я обратила внимание на то, что виконт называл свою собеседницу королевой. От папá я знала, что Маргарита Багарре обожала, когда к ней так обращались. Она ведь не отличалась скромностью и в те годы, и еще в девицах мнила себя не меньше, чем царицей субреток. Кроме того, я засекла номер телефона, который набирал виконт. Потом позвонила по этому номеру, и мне ответила Арманда Хаферман. Значит, «королева» относилось именно к ней. Но, согласитесь, не укладывается, чтобы дворянин величал так экономку. Баронессу — другое дело.

— Доказать это вам было бы чертовски трудно. Если бы виконт не признался, а?

— Вовсе нет, инспектор, — улыбнулась Афродита. — Я предусмотрительно поговорила с папá по телефону и выяснила, что у тетушки возле пупка есть родимое пятно, до странности похожее на маргаритку. Отсюда, между прочим, и ее имя.

— Дикость, — заметил инспектор.

— Увы, родители иной раз поступают так, что диву даешься.

— Но для чего баронесса затребовала вас в Кельн? — задал новый вопрос Баллер.

— Это же ясно, как божий день. Она решила использовать меня как громоотвод. Связать мое появление с двойным убийством и подсунуть полиции в качестве виновника. Один из способов избежать обстоятельного расследования. Именно потому еще она велела виконту стрелять в трупы, чтобы полиция застукала меня, так сказать, на месте. Так во всяком случае это должно было выглядеть. И теперь признайтесь: вы тогда получили ведь сигнал?

— Ну конечно, мадемуазель. Как иначе могли мы моментально оказаться на месте и э-э… застукать вас. Вы говорили, что этой стрельбой баронесса как бы приговорила виконта к пожизненному заключению?

— Одним махом она делала два дела. Это, между прочим, вообще ее манера.

— Теперь другое. Почему она убрала Якоба Хафермана? Он был ей предан, да к тому же пьяница. Едва ли он был опасен.

— Нет, он мог помешать. Смерть своей жены он так, видно, до конца и не осознал. Но зато мог понять, кто такая новоявленная мадам Хаферман. Это можно было играть только с его согласия. Скорее всего он согласился бы, но баронесса предпочитала полную независимость.

— Так, так. И навредила сама себе. Ведь в это время вы сидели у нас в камере предварительного заключения.

— Вы попали в точку, инспектор. А теперь вспомните про Августа. Он удрал от меня, когда я обалдела перед трупами мнимой баронессы и ее секретаря. А тетушка, готовясь к своей дьявольской операции, немало перебрала, наверно, способов убийства. В том числе с помощью ядовитых тварей. Вот откуда ее знание скорпионов, я полагаю. Впрочем, это уже не так важно. Она нашла блуждающего Августа, может быть, в ванной, и усадила на труп Хафермана… А пьяницу отравить, сами понимаете, легче легкого.

Некоторое время Баллер молчал, разворачиваясь на новом перекрестке, а затем продолжил:

— Почему она выбрала именно графа Хазенталя?

— Это была еще одна попытка направить след на меня. Помните, когда я при ней рассказывала о безвредности Августа? Ваше подозрение насчет меня показалось ей не слишком прочным и она решила подлить масла в огонь. А граф Хазенталь, как я уже говорила, стал жертвой потому, что осмелился взбунтоваться против шантажа.

Показался аэровокзал.

— Все ясно, — сказал довольный Гельмут Баллер.

Теперь он был полностью эрудирован и мог спокойно и проницательно держать ответ перед начальством. Он даже открыл дверцу автомашины перед Афродитой. Затем распрощался с ней крепким дружеским рукопожатием. Афродита отошла уже шагов на двадцать, как вдруг он догнал ее:

— Один момент, мадемуазель!

— Что там еще у вас, инспектор?

— Понимаете ли, — помялся Баллер, шагая рядом с ней. — Ничего особенного. Но э-э… должно же что-то быть в том, в Бурбонах. Они возвращаются или, может, наш кайзер? Почему это самое движение за монархию пользовалось таким успехом?

— Если вы считаете успехом… Но эти бяки виконт и баронесса? Но их единоутробные голубые подлецы и потаскухи? Как быть с этим, инспектор?

И негромко рассмеявшись, Афродита пошла быстрее. А тот, кем заквашивают кефир, остановился недоумевая и удивляясь.

Постскриптум

Сочинитель прочитанного вами романа отправился дней десять назад выпить кружку-другую пива, но домой не возвратился. В соответствующих кругах предполагают самое скверное, поскольку даже всемирный розыск не дал никаких результатов, хотя не была пропущена ни одна стекляшка, ни один гадюшник. А между тем пропавший не раз лично высказывался в том смысле, что желает создать еще одну главу к своей книге. Вследствие этого нижеподписавшемуся была поручена столь же благородная, сколь и трудная задача розыска возможно имевших место рукописи или набросков.

Усилия нижеподписавшегося не пропали даром. Кое-что обнаружено. Оно разрознено, трудно читаемо, но не оставляет сомнения в том, что относится к искомой дополнительной главе. Так, например, в кабинете сочинителя под передней правой ножкой письменного стола найдена многократно сложенная бумажка, мелко исписанная, которая была помещена туда, дабы предотвратить качание. То, что в данном случае речь идет о разыскиваемой главе, установил скрупулезный анализ нижеподписавшегося: а) имя Афродита встречается многократно, б) описанные события в романе не описаны, в) упоминается полет героини самолетом. К сожалению, не удается с достоверной точностью установить все места происходящего действия. Встречающееся, например, упоминание о бобах позволяет думать, что речь идет о городке, где проживает месье Багарре, упомянутый в романе.

Цитирую:

— Мне становится дурно, когда я думаю, что тебе пришлось пережить, — бормотал месье Багарре. Афродита не реагировала. Она стояла над грядкой бобов и размышляла о том, какого черта в Голландии они созревают раньше, чем здесь. — А оберинспектор? Сначала ведет себя преотвратительно, а потом провожает на вокзал. Хотя он же должен был как-то выразить признательность.

— Чепуха, папá. Главное, ему нужно было быстрее избавиться от меня. В общем, роль ему досталась не ахти. Представляешь, какой разразился бы скандал, если бы я обратилась в газеты. Поэтому Баллер ни на минуту не упускал меня из виду.

— М-да, прошлое этих дам и господ не блещет.

— Мне сразу было ясно, что дело постараются замять. Но ничего, у меня есть фотокопии.

— Ты же не хочешь…

— Вот именно хочу. По таким, как граф делла Скала и князь Червенков, тюрьма плачет. А раз в Кельне об этом не заботятся, то я позабочусь.

— Ты с ума сошла. Баллер добьется, чтобы тебя привлекли за, как это называется, за вторжение в чужую квартиру.

— Чепуха. Тогда я…

Далее текст прерывается. Дальнейшие следы главы были обнаружены в левом шлепанце пропавшего. Бумага, служившая в качестве стельки, изрядно поистерлась. Цитирую:

«Таким об… Аф… узн… что барон… унд… Беллерзин приговорена к пожизненному заключ… а закры… проц… в Кельне… в тот же… нелеп…, случ… привел к гиб… осмелевшего Трясунка… временно прекратив… ю… деятельность… истократич… банда… меж… мае… таба… стар… ос… лы».

Конец цитаты. Для полноты картины приведу еще две наиболее яркие цитаты, найденные в различных местах и относящиеся к этой же, несомненно, главе. Так, например, запись на манжете поношенной рубашки гласит:

«Б. думал столь напряженно, что на его лысине загорелись огни св. Эльфа».

Не исключено, что под Б. подразумевается Баллер. Против этого говорит, однако, тот факт, что огни св. Эльфа загораются преимущественно перед грозой. Цитирую запись, найденную на крышке домашней пивной кружки пропавшего:

«Да вы что, инспектор! Не знаете, как устроена женщина от подбородка до колен?»

Исходя из этого наброска, можно предположить, что речь, видимо, идет об инспекторе Баллере. Однако против говорит то, что инспектор был женат и, следовательно, должен был знать, чем располагает женщина между указанными пунктами. Таким образом, ясно, что причастность найденных фрагментов к вышеизложенному роману требует дальнейшего тщательного расследования. Ибо существует мнение, что заметки могут относиться и к будущей книге, которую заинтересованный читатель сможет, разумеется, заполучить, если пропавший сочинитель вернется из своей затянувшейся прогулки за пивом, чего, однако, гарантировать нижеподписавшийся не может.


Д-р Шлумсик-Пуссельхен.

Эльсе Фишер ТЕЛЕФОН МОЛЧИТ

Перевод с датского К. Николаевой и Е. Халшевниковой

1

Шел снег. Большие мягкие хлопья беззвучно падали с темного декабрьского неба, укутывая белой сверкающей пеленойокрестное леса, небольшие озера, холмы, болота. Кое-где виднелись крестьянские дворы, редкие замки и усадьбы и великое множество небольших и совсем маленьких домов, в которых доживали свой век любящие природу горожане.

Весь этот пейзаж немного напоминал цветную рождественскую открытку. И почтальон, поднимавшийся по тропинке к дому на опушке леса, еще больше усиливал это впечатление. Капюшон форменной шинели делал его похожим на самого Деда Мороза. Никто бы не упрекнул почтальона в том, что после долгого и утомительного рабочего дня он радовался при мысли, что этот маршрут последний. Будь он менее исполнительным, он бы мог просто пропустить этот дом из-за снегопада, но старик был ревностным служакой — и откуда же ему было знать, что доставка одного письма и двух вечерних газет для молодой художницы повлечет за собой такие «безделицы», как покушение, убийство и самоубийство. Нет, никто и ни в чем не смог бы упрекнуть старого почтальона. Он был лишь малым звеном в игре случайностей, необходимым, чтобы замкнуть цепь бессмысленных совпадений.

Впрочем, сам он не мог не подосадовать на утомительное путешествие к дому на опушке. Он считал, что молодые горожане поступают безнравственно, предаваясь покою деревенской жизни, не соблюдая полностью ее правил.

И не потому, что художница Лотта Эскильдсен относилась к худшим представителям общества. Старик признавал, что она работала не покладая рук пять дней в неделю. Зато почти каждый уик-энд она наполняла свой дом толпой шумной молодежи, а то и сама отправлялась в город и возвращалась домой утром в понедельник, усталая и измученная, после нескольких суток лихорадочного веселья в гостях.

Но девушка выглядела весьма недурно, стройная и длинноногая, как ее собственные рисунки, а если ее неправильному лицу и не хватало классической красоты, то об этом быстро забывалось, стоило с ней поговорить хотя бы несколько минут. Уж очень она была славная, веселая и хорошо улыбалась.

Почтальон плотнее запахнул ворот шинели. Начинался ветер и, взглянув на темное небо, старик не мог не порадоваться, что все-таки дошел до этого дома, несмотря на непогоду: уж конечно, прийти сюда еще раз удастся нескоро. Завтра все дороги здесь занесет, а если снегопад не прекратится, пройдет немало времени, пока машины не расчистят дорогу к лесу.

Окоченевшие пальцы вынули из черной сумки две газеты и письмо, опустили их в дверную щель для почты. Тонкий белый конверт с американскими марками в последний момент заупрямился и упал в снег. Однако его заботливо подняли и снова втолкнули в щель.

Художница Лотта Эскильдсен увидела в первый момент лишь светлый четырехугольник на коврике у двери. Одетая в элегантный дорожный костюм из твида, она спустилась по лестнице в холл, где объемистый чемодан уже ждал, когда его внесут в машину. Сводка погоды предвещала буран, и у Лотты не было ни малейшего желания оказаться отрезанной от всего мира в занесенном снегом доме.

Сегодня утром она отправила заказчикам последние работы и считала, что с чистой совестью может немного отдохнуть в городе. Переходя из комнаты в комнату, она наводила последний лоск перед отъездом, и ее голубые глаза блестели от предвкушения городских развлечений. Огонь в большом камине еще не погас, и она поставила перед ним экран. Несколько комнатных растений, не переносящих мороза, перекочевали с подоконника на стол.

— Я брожу под дождем, — напевала она, натягивая меховые сапоги на узкие лакированные туфельки.

Лотта рассеянно собрала вечерние газеты и положила их в чемодан сверху. Так же небрежно она сунула в карман костюма письмо, но конверт оказался слишком длинным. Ей пришлось вытащить его и рассмотреть более внимательно. Отдых или нет. Но письмо было из Америки, а это, как правило, означало чек или новый заказ. Лотта быстро вскрыла конверт. Письмо содержало краткое сообщение о том, что в течение пятницы ей позвонят по телефону для обсуждения некоторых новых заказов.

Сегодня — четверг. Поездка в город горела. Если заказ выгодный, досаду от сорвавшегося отпуска можно пережить. А когда сидишь и работаешь, погода не имеет никакого значения.

Лотта снова втащила чемодан наверх. Лучше побыстрее его распаковать и привести комнаты в жилой вид. Было только три часа, но сумерки уже начали сгущаться. Лотта зажгла свет. Чемодан был распакован, а платья — повешены на распялки. С газетой под мышкой Лотта спустилась вниз убрать в комнатах.

Дом был обставлен простой и удобной мебелью. Глубокие кресла и широкие диваны уютно группировались перед камином и большим окном, возле них стояли низкие столики: чтобы достать сигареты или пепельницу, стоило лишь протянуть руку.

В библиотеке, гостиной и кабинете пол устилали толстые светло-серые ковры, заглушавшие шаги. Это таило в себе некоторые неудобства: друзья часто неслышно прокрадывались через весь дом и с оглушительными криками радости неожиданно возникали уже за спиной.

Стены в библиотеке были закрыты книжными полками. На огромном письменном столе помещались пишущая машинка, телефон и блокнот для зарисовок. Если заказ делался по телефону, Лотта могла тут же набросать несколько эскизов. Но кроме блокнотов, ничто не напоминало о работе в этой части дома.

По другую сторону холла располагалась столовая. Она была слишком большой и обедали в ней редко. За ней шел большой спартански обставленный рабочий кабинет. Еще одна дверь вела из холла в просторную кухню, где за дубовым столом могли обедать восемь человек.

На первом этаже Лотта чувствовала себя прекрасно всегда: была ли одна или принимала тридцать человек гостей. Не то было на втором этаже: чтобы добраться по узкому коридору до собственной спальни, Лотте каждый вечер приходилось проходить мимо семи пустых и холодных комнат для гостей.

Когда она поднималась наверх из теплых комнат первого этажа, от одной мысли об этих холодных пустых спальнях у нее по спине пробегали мурашки. Зато в конце каждой недели Лотта брала реванш за свое одиночество и собирала полный дом гостей, воображая, как было бы прекрасно, если бы все комнаты были обитаемыми.

Мгновение Лотта колебалась. Неплохо бы позвонить друзьям и пригласить их сюда, чтобы сделать уик-энд более праздничным. Они бы привезли с собой лыжи и провели прекрасное спортивное воскресенье. И не страшно, если дом занесет снегом: в холодильнике всегда полно продуктов — хватит на всех гостей.

— Я брожу под дождем, — напевала она, проходя по комнатам, — я брожу…

Лотта остановилась у письменного стола и тяжело опустилась в кресло. Что-то беспокоило ее, но что, понять она не могла. Напрасно она приняла участие в этой глупой шутке с господином Петерсеном, владельцем усадьбы Розенбринк. Не доведенный до конца розыгрыш всегда оставляет ощущение какой-то неловкости. А здесь дело обстояло именно так.

Лотта осторожно дотронулась до шишки на затылке и попыталась воспроизвести в памяти вчерашний вечер. Последнее, что она помнила до того, как свалилась в темноте с винтовой лестницы в Розенбринке, был сильный толчок, но кто и зачем ее толкнул, понять она не могла. И когда через несколько минут она пришла в себя, нападавший уже исчез, очевидно, нимало не интересуясь ее судьбой. Когда сталкиваешься с человеком в темноте, твой естественный долг удостовериться, не покалечился ли он. Прислуга в Розенбринке знала ее как близкого друга дома, а гости были ее лучшими друзьями.

Лотта зажгла сигарету и уставилась на мятущиеся снежные хлопья. Внезапно она поняла, что избегала мыслей о вчерашнем происшествии потому, что оно каким-то образом было связано с ее близкими друзьями. Глубоко в подсознании гнездилась уверенность, что ее толкнул один из друзей. Там же пряталось неприятное ощущение, что на долю секунды до падения она…

Нет, она больше не хотела об этом думать. Ушиблась она не очень сильно. Возможно, несколько минут она была без сознания, но, когда очнулась, голова была ясной.

Чтобы отделаться от навязчивых мыслей, Лотта отправилась на кухню и приготовила себе чай с гренками. Она не стала завтракать в расчете на основательный обед в городе.

Лотта удобно уселась в кресле, развернула газету и протянула руку к чашке с чаем.

Если бы кто-нибудь заглянул в эту минуту в окно дома на опушке леса, он бы увидел весьма странную картину: нормальная, казалось бы, девушка внезапно превратилась в неподвижную восковую куклу. Он бы увидел руку, застывшую в воздухе с полной чашкой чая, в то время как секунды слагались в бесконечные минуты. Он бы увидел, как все краски сбежали с живого лица, а изумление на нем сменилось ужасом. Он бы увидел, как напряглись и заострились скулы, и повзрослело молодое доверчивое лицо.

Но никто не заглянул в окно. Лотта была одинока как никогда. Читая в газете об ужасной новости, она впервые так остро ощутила свое одиночество. Она слышала, как ветви стучатся в окна. Она чувствовала, что снегопад превратился в настоящую снежную бурю. Деревья в саду сгибались под порывами ветра, а обледеневшие сучья терлись друг о друга со зловещим скрежетом.

Лотта медленно перевернула газету и опустила ее на стол. Как завороженная она смотрела на чашку с чаем, которую все еще держала в руке.

Свет от лампы мягко освещал стол и лежащую на нем газету. Страшную газету, где черным по белому было напечатано, что Лотта разыскивается в связи с убийством господина Петерсена.

Точнее, на первой странице газеты сообщалось, что владелец поместья Петерсен застрелен в ночь на четверг. На месте убийства найден узкий золотой браслет со звеньями в форме дубовых листочков. Лиц, знакомых с этим браслетом, просят немедленно обратиться в полицию. Сообщение сопровождалось фотографиями поместья, кабинета Петерсена и браслета.

Лотта не отрываясь смотрела на фотографии, а затем перевела взгляд на свое тонкое запястье. Браслет был ее. В этом не было никакого сомнения. Более того, он украшал ее руку еще вчера вечером, когда она отправилась в Розенбринк.

Как нужно поступить, когда вдруг поймешь, что тебя разыскивают в связи с убийством? Если бы речь шла о других, Лотта, не задумываясь, ответила бы, что надо немедленно бежать в ближайший полицейский участок и все объяснить, но теперь, когда замешана была она сама, Лотта поняла, что принять мгновенное решение не так-то просто.

Разумеется, она обязана дать и даст полиции объяснение, но вся эта история такая простая и понятная друзьям, покажется посторонним странной.

Эта шутка с похищением началась совершенно невинно. Две недели тому назад у нее обедали друзья. Эрдель-терьер Ролло ходил колесом, чтобы понравиться гостям, и кто-то сказал, что он немного стоит как сторожевая собака. Петерсен, который тоже присутствовал на обеде, принялся расхваливать своих овчарок, провоцируя собеседников в своей отвратительной манере, при этом он заявил:

— Я сниму шляпу перед тем, кому удастся стащить у меня хотя бы зубную щетку.

Да, все началось именно так. Замечание прозвучало, как вызов, и они приняли этот вызов, чтобы посрамить надутого собачьего владельца. Едва он вышел за дверь, как друзья начали строить планы похищения зубной щетки, и как-то получилось, что, по общему мнению, Лотта была признана самым подходящим взломщиком, потому что собаки Петерсена, выдрессированные ее кузиной Фрэнсис, всегда были с Лоттой в самых дружеских отношениях.

Все казалось очень простым. Ей следовало лишь послать отказ от званого обеда. Вечером она проникнет в дом через дверь в башне, которую ей кто-нибудь оставит открытой, и на месте зубной щетки оставит записку со словами: «Шляпу долой перед хозяйкой Ролло!»

Но все вышло отвратительно. Когда она, благополучно миновав собак, вошла в башню, свет погас, и ее столкнули с лестницы. И самое ужасное, что, видимо, в это же время был убит Петерсен.

Чем больше она думала о случившемся, тем непонятнее оно ей казалось. Произошло убийство, и ее браслет, найденный на месте преступления, свидетельствовал о том, что убийца хотел сделать из нее козла отпущения. Однако о визите Лотты в усадьбу в тот вечер знали только пять человек, и все пятеро были ее лучшими друзьями.

Во-первых, рыжеволосый Петер, некрасивый и милый, — ее антрепренер вот уже три года. Он хорошо зарабатывал на ее известных чуть ли не во всем мире иллюстрациях — слишком хорошо, чтобы желать ей зла. Но что она о нем знала? Он приходил и уходил, говорил о делах, был душой общества и знал все последние светские сплетни, но кроме этого из него нельзя было вытащить ни единого слова. Кто были его родители? Чем он занимался в прошлом? Она слышала, что детство он провел на плантациях в Сиаме, но сам он об этом никогда не рассказывал.

В свое время Лотта встретилась с ним у Ютты и Енса, единственной супружеской пары, замешанной в это странное дело. Ютту она знала как свои пять пальцев. Они были неразлучны с первого класса школы до того дня, когда надели студенческие фуражки. Ютта вышла замуж за Енса. Оба были талантливыми инженерами-химиками и работали на известном заводе медицинских препаратов, строя далеко идущие планы — когда-нибудь заполучить свой собственный.

Лотта встала и подошла к окну. Черные стекла окон неожиданно сделали ее комнату пустой и холодной. Темнота сгустилась. Только слабый отблеск света из комнаты смягчал снежное буйство за окнами. Лотта задернула тяжелые бархатные портьеры. Конечно, надо позвонить в полицию, но сначала ей бы хотелось послушать, что расскажут друзья о злополучном вечере в Розенбринке. Лучше всего позвонить Георгу. Он юрист и знает, как ей следует вести себя в полиции, чтобы об этом деле было поменьше разговоров. Он присутствовал на обоих злосчастных обедах и сможет подтвердить ее слова. Но из-за этой непогоды с ним можно говорить только по телефону, а кто знает, не подслушивают ли здесь на телефонных узлах?

Нет, уж лучше не обращать внимания на буран и идти к Бенту. Бент, лесничий, был ее ближайшим соседом. Правда, он немного сухарь, но Лотта была уверена в его доброжелательности. Не он ли и советовал с самого начала отказаться от этой авантюры? Или это был Георг? Во время яростных споров чей-то предостерегающий голос произнес несколько слов об опасности вторжения в чужой дом даже в шутку. Это все, что она могла вспомнить. Плохо, что она забыла, кто именно произнес эти слова.

С равным успехом это могли быть Ютта, Петер или Енс. Во всяком случае ей необходимо встретиться с кем-нибудь из них, и ближе всех живет Бент.

Скрепя сердце Лотта оставила теплые светлые комнаты и позвала Ролло. Сняв туфли, она надела толстые шерстяные носки и лыжные ботинки. Сначала она решила идти к Бенту на лыжах, однако, поколебавшись, отказалась от этой мысли: было темно, к тому же она не очень хорошо знала дорогу. Накинув пальто, Лотта открыла дверь в кипящую снежную белизну.

По старой привычке Лотта засунула руки в карманы и теперь уж окончательно потеряла самообладание. Едва прикоснувшись к маленькому холодному предмету, она поняла, что это револьвер. Чтобы в этом убедиться, даже не надо было вынимать его из кармана. Она поняла это так же отчетливо, как и то, что преступник рассчитывал, что в убийстве обвинят ее. Это убийца столкнул ее с лестницы, это убийца положил ее браслет рядом с убитым. Это убийца опустил в ее карман револьвер.

Убийца предполагал, что ее найдут на месте преступления с этими неопровержимыми уликами. Это было тщательно продуманное убийство, и она невольно помогала преступнику, появившись в нужный для него момент. На мгновение Лотта застыла, не замечая бьющего в лицо света. Снова подступило неприятное ощущение: будто она знает того, кто столкнул ее с лестницы. Она отчаянно напрягла свой мозг, пытаясь понять, кто же это был. Конечно, друзья могли бы помочь ей, но как обратиться хотя бы к одному из них, когда каждый мог оказаться убийцей!

Лотта зябко поежилась и побежала назад к дому. Все свидетельствовало против нее, но именно поэтому и следовало немедленно обратиться в полицию. Пусть думают о ней что угодно. Рано или поздно ей удастся доказать свою невиновность. Но ее объяснения будут звучать убедительнее, если она свяжется с полицией немедленно.

Внезапно Лотта вспомнила об убийцах, которые совершали новое преступление из страха, что откроется первое. А что, если убийца боится, что она его все-таки узнала?

Лотту охватил ужас. Она позвала Ролло в дом и захлопнула дверь. Пальто было сброшено по пути к телефону. Мокрые сапоги оставили следы на светлом ковре.

Лотта кинулась к телефону, как к последнему прибежищу в этом мире хаоса. И, когда она подняла трубку, произошли два события. Старый телефонный столб в нескольких километрах от ее дома упал под натиском ветра, лишив связи с внешним миром всю округу, и вкрадчивый голос за ее спиной произнес:

— Вот как, милая Лотта потеряла свой золотой браслет?

Медленно, почти машинально, Лотта опустила трубку и обернулась.

2

35-летний инженер Енс Ергенсен закрыл тяжелую дубовую дверь современной загородной виллы за тремя агентами уголовной полиции. Захлопнув французский замок, он тяжело прислонился к двери. Любезная улыбка, предназначавшаяся для уголовной полиции, как маска сползла с его лица, и в углах рта пролегли горькие морщины. Он боялся полиции, боялся скандала, боялся будущего. Его нервы с трудом выдержали жестокий трехчасовой допрос. К счастью, Георг и Ютта, присутствовавшие при этом, подтвердили его показания.

В конце концов, только Георг и Ютта знали, как отчаянно запутался он в денежных делах с убитым Петерсеном, но они будут молчать.

Он глубоко вздохнул и вернулся в комнату. Ютта стояла у камина и смешивала коктейли с энергией, достойной лучшего применения. Выглядела она великолепно. Темно-красное бархатное платье и золотые босоножки нисколько не подходили для допроса, но кто же знал, что праздничный вечер будет нарушен тремя идиотскими полицейскими.

Он подошел к Ютте и опустился на стул. Ее несгибаемая энергия немного поддержала его. Она ободряюще подмигнула ему — перед ее серо-голубыми глазами никто не мог устоять. Потом налила ему крепкого виски и села рядом на диван.

Напротив в самом удобном кресле развалился Георг; из-под опущенных век он рассматривал супружескую пару. Счастливые! В этом мерзком деле они, по крайней мере, были вместе, а он должен бороться в одиночку, если все обнаружится.

Он прекрасно знал, что супруги запутались в долгах у Петерсена, но что значил для полиции этот жалкий мотив по сравнению с подозрениями, которые вызывают наследники? В убийстве всегда обвиняют наследников, а им с Петером предстояло получить по хорошему куску от этого пирога.

Хорошо еще, что они договорились заявить полиции, что ушли задолго до того, как Петерсен поднялся к себе наверх. Веселенькое дело, если бы обнаружилось, какой дикий скандал разыгрался у них с хозяином дома, и в какой ярости он бросился к себе наверх.

Они ждали его часа три, ровно до двух ночи, и потихоньку убрались всей компанией, когда поняли, что разгневанный хозяин не вернется к гостям.

Во время перебранки им пришлось услышать много неприятных вещей, однако для него самым ошеломляющим было заявление: «Я изменю завещание. Я изменю его завтра же!» — в это мгновение они с Петером переглянулись. Он мог бы поклясться: Петер знал, что Георг тоже был наследником Петерсена. Пренеприятнейший момент! Он надеялся, что другие ничего не заметили, иначе они смогут предположить самое худшее, когда завещание будет вскрыто.

Нет, лучше взять быка за рога и поговорить начистоту. Георг лениво поднялся, сделал себе коктейль и сказал:

— Так или иначе, мы все под подозрением.

Ютта зажгла сигарету и задумчиво посмотрела на дым.

— Я не могу понять, почему полиция обязательно должна подозревать кого-нибудь из нас. Видит бог, я часто испытывала желание убить этого человека, но от желания до свершения — огромный шаг. В конце концов у Петерсена было больше врагов, чем друзей, поэтому несправедливо замешивать нас в этот скандал только потому, что мы, к несчастью, были там в тот вечер.

— Конечно, у него было много врагов, но не забывай, что он был надежно защищен от них крепкими замками и злющими овчарками, — сказал Енс.

Собравшиеся испуганно уставились друг на друга.

— Лотта, мы забыли про Лотту. Приходила ли она в тот вечер? — прошептала Ютта и продолжала будто про себя, — интересно, как бы мы поступили, если бы похищали чужую зубную щетку, а ее владелец в этот момент в бешенстве вбежал в комнату. Я не обвиняю Лотту. Лотта мухи не обидит, но и мы тоже его не убивали, — добавила она кротко и подошла к телефону. — Во всяком случае, я спрошу, была ли она в Розенбринке и не заметила ли там чего-нибудь подозрительного.

Енс сделал предостерегающий знак Ютте, и она быстро положила трубку. Енс вышел открыть дверь позднему гостю. Но это были не полицейские, а Петер, с ног до головы облепленный снегом.

Не снимая мокрого пальто, он направился к столу, взял стакан с виски и тяжело опустился на стул.

— Я ждал перед домом два часа. Со мной они покончили уже к шести часам, и я бросился к вам предупредить, чтобы вы не впутывали Лотту в это дело. Перед домом увидел полицейскую машину и понял, что опоздал, но решил подождать, пока вы не освободитесь.

Петер испытующе посмотрел на них.

Они покачали головами.

— Мы ничего не сказали, потому что совсем забыли о ней, — проговорила Ютта с обезоруживающей улыбкой. — Если бы я вспомнила, я бы назвала ее, конечно, и понимаю, что ситуация для нее не очень-то выигрышная.

— Ясно одно. Нужно узнать, была ли она в Розенбринке вечером и видела ли там кого-нибудь?

Ютта снова подошла к телефону, назвала номер и в замешательстве опустила трубку.

— Говорят, линия не в порядке. Как нелепо! Бедняжка Лотта! Если она уже знает об убийстве, ей непонятно, почему никто из нас не связался с ней.

Ютта поежилась, будто от холода, хотя в камине пылал огонь.

— Если бы я очутилась одна в пустом доме, то умерла бы со страху, зная, что убийца где-то поблизости.

— Ну, Лотта не из тех, кто поддается панике, и, если у Петерсена были враги, у Лотты их нет, — сказал Енс. — Давайте-ка немного встряхнемся и выпьем.

— Разумеется, мы знаем, что никто из нас не убивал, но кто же тогда? Кто из врагов Петерсена находился поблизости в это время?

Петер пожал плечами.

Георг выпрямился на стуле.

— Наши уверения в невиновности не снимают с нас подозрений. Я убежден, что полиция старается доказать, что виновен именно один из нас, и считаю, что объединенными усилиями мы должны сколотить неопровержимые алиби. Пока все обстоит прекрасно. Но как только полиция узнает, что мы ушли через несколько часов после того, как Петерсен поднялся к себе, начнутся неприятности. Где мы были в течение этих трех часов? Слонялись по комнатам в ожидании, что хозяин все-таки спустится и вежливо скажет «до свидания», но не забывайте: все эти три часа мы провели вместе.

Правда, я выходил на минуту из комнаты вынуть из пальто стержень для чистки трубки, но смогу ли я доказать, что был именно там? Другие тоже выходили поодиночке, но куда и зачем? Возможно, в туалет, но разве полиция не может предположить, что они именно в это время убивали Петерсена? Сказать по правде, положение невыгодное для каждого из нас, но если мы будем держаться вместе, нам, пожалуй, удастся выпутаться из этого кошмара. Хорошо еще, что благодаря утреннему звонку Петера мы смогли договориться и заявили полиции, что мирно распрощались с Петерсеном за несколько часов до убийства…

Давайте смотреть правде в лицо. Возможно, сначала полиция и не заподозрит нас, но пока настоящий убийца не найден, нельзя чувствовать себя в безопасности.

— Все это прекрасно, — вмешался Енс, — но я все-таки настаиваю, что только Лотта поможет нам избавиться от подозрений полиции и избежать скандала в газетах. Мы все время забываем, что Лотта, видимо, была в доме Петерсена в то время, когда его убили. Может быть, она, хотя бы мельком, видела убийцу. Лотта очень наблюдательна, и никакая метель не помешает мне отправиться к ней и все разузнать.

Полузакрытые глаза Георга блеснули.

— В таком случае, я поеду с тобой. Если она видела убийцу, то сейчас ей быть одной в пустом доме очень опасно. И пока мы не знаем, кто убийца, лучше, если ее будут охранять двое.

— Ты хочешь этим сказать… — лицо Ютты побагровело от бешенства, — ты хочешь этим сказать, что мой муж?..

— Я ничего не хочу сказать, абсолютно ничего, дорогая Ютта. Все мы друзья, а друзья должны хоть изредка помогать друг другу, — голос Георга стал бархатным. — Если Лотте угрожает опасность, не лучше ли, если защищать ее будут несколько человек, а не один. В противном случае этот единственный может быть заподозрен.

Ютта переводила взгляд с одного на другого. На ее щеках горели пятна. Она прикусила губу и посмотрела на Енса, ища поддержки.

— Георг прав, — пробормотал Енс. — Не будем ссориться. Пока не найден настоящий убийца, все мы под подозрением, и нам лучше держаться вместе. Ради всего святого, поедем к Лотте и расскажем ей, что произошло в тот вечер.

Петер со стуком поставил стакан на стол.

— Предложение Георга может ошеломить кого угодно. Я хотел отправиться к Лотте прямо отсюда, и думаю, что ей удобнее принимать одного гостя, а не целое скопище. Но, чтобы убедиться, что вы не поотрываете друг другу головы, я поеду туда вместе со всеми.

— Давайте поедем как цивилизованные люди, — предложила Ютта. — Сейчас расстанемся, чтобы захватить свои вещи. Нам не удастся вернуться домой сегодня ночью. Хорошо еще, если в такую погоду благополучно доберемся туда. Я оденусь как на лыжную прогулку, и вам советую сделать то же самое. Если мы там застрянем на несколько дней, лучше если полиция примет нас за компанию молодежи, которая приехала к подруге кататься на лыжах.

Ютта сморщила нос, смахнула слезу и закончила:

— И, ради бога, останемся добрыми друзьями. Кому будет легче, если мы вцепимся друг другу в волосы, оттого что какой-то сумасшедший бродяга убил Петерсена, которого ненавидели все.

3

Это был конец. Конец мира, который он так упорно создавал вот уже 20 лет.

Это было крушение всего. Теперь он замешан в деле об убийстве Петерсена. Полиция допрашивала его весь день, и, если бы Георг не позвонил как раз перед их приходом, он бы не знал, что отвечать.

Бент сжал кулаки так, что косточки побелели. Какой ужасный день. Он вежливо и спокойно отвечал на вопросы полицейских, но ему казалось, что он сходит с ума.

…Нет, он не был близко знаком с покойным. Он встретился с ним совершенно случайно на одном вечере несколько месяцев тому назад, и одна встреча повлекла за собой другую. Петерсен иногда заходил к нему в лесничество, а когда в поместье устраивались вечера для молодежи, Бента, разумеется, тоже приглашали. С остальными он тоже не был знаком, пока не поселился в этой местности.

В тот злополучный вечер они все вместе ушли домой около двух часов. Поэтому убийство было совершено, вероятно, после отъезда гостей.

Бент закрыл глаза. Да, во время допроса он хорошо справился со своей ролью. Уже не первый раз он играл роль немного скучного сухаря-лесничего. Молодого человека, который интересуется только своим лесом и книгами и наслаждается одинокой жизнью.

К счастью, играя эту маленькую комедию, он находился в привычной обстановке. Когда нетвердо знаешь реплики, кулисы помогают очень хорошо. Маленькая квартирка лесничего была его настоящей крепостью. Здесь нет строгого порядка, но зато сразу чувствуешь себя дома. Полицейские отдыхали в его мягких кожаных креслах, они отказались от вина, но закурили его сигары и, как городские жители, по достоинству оценили закуску, которая была коньком фрекен Енсен.

От чашки чая не отказываются даже при исполнении служебных обязанностей, а если к чаю подается домашний пшеничный хлеб с салом и солониной, надо быть очень сытым, чтобы не отведать их.

Официальный визит постепенно превратился в приятную мужскую беседу, но эта словесная дуэль могла кончиться его гибелью.

Постепенно он понял, что ловушки таились даже в самых невинных вопросах.

Часто ли он ходит на охоту?

Да, он удачливый охотник. Не хотят ли они посмотреть его коллекцию оружия?

Разумеется, они захотели посмотреть коллекцию, и он привел их к старому дубовому шкафу и показал все свои отличные охотничьи ружья.

Нет ли у него револьвера? Или, может быть, был когда-нибудь?

Но после окончания войны револьвер был передан властям. Они могут сейчас же позвонить по его телефону и спросить полицию в Орхусе, не значится ли револьвер в их картотеках, потому что он вовсе не хочет, чтобы подозревали, будто он не сдал оружие.

Боже упаси, они ничего такого и не думали, и они обязательно позвонят в Орхус, когда вернутся в свой полицейский участок. Калибр оружия и дата его сдачи были тщательно записаны. Поскольку разговор зашел так далеко, Бент решил, что пришло время самому задать несколько вопросов. Невиновный должен задавать вопросы; лучше не стесняться и спросить — так его обязывает роль:

— А известно, когда был убит Петерсен?

— Нет, точное время определить не удалось, так как тело нашли уже утром, однако считают, что он умер между половиной первого и тремя часами ночи. Многое говорит о том, что его убили между часом и двумя, но, поскольку пятеро свидетелей утверждают, что в это время он был живым и невредимым, следует полагать, что его убили сразу же после их ухода.

Слова «пятеро свидетелей утверждают» были произнесены сквозь зубы, и Бент понял, что уголовная полиция не так доверчива, как могло показаться.

— А оружие убийства?

— Судя по всему, это был револьвер довольно малого калибра. Многое говорит за то, что он принадлежал самому владельцу поместья, так как было известно, что у него был револьвер, а обнаружить его не удалось. Самоубийство тоже исключается, так как он застрелен с большого расстояния. Странно, что убийца унес оружие с собой. Видимо, в панике он не подумал, что проще оставить его на месте, чем прятать.

Бент согласился с ними, и они еще немного посидели молча, пока Бент не кашлянул и как бы невзначай обронил, что его дом, разумеется, к их услугам. Они могут осмотреть все, что им вздумается.

Они не заставили повторять приглашение дважды, и, задыхаясь от бешенства, он вышел на улицу, пока они исследовали и переворачивали вверх дном его уютный дом.

Но, несмотря на злость, Бент чувствовал себя победителем. Необычайно ловко он обошел все рифы. Он сошел за молодого человека, которому нечего скрывать, и чем скорее они заподозрят кого-нибудь другого, тем лучше.

Он уже чувствовал себя в полной безопасности, когда услышал через открытое окно слова полицейского:

— Да, здесь вроде все в полном порядке, но нужно все-таки разузнать о прошлом этого парня; пока у нас только его собственные показания о том, что он не знал Петерсена раньше.

Бент не понимал, как после этих слов он проводил полицейских так же спокойно, как и встретил. Он чувствовал, как напряжены его нервы, и даже не мог радоваться, когда фрекен Енсен без всякого приглашения влетела в комнату и рассказала полиции, что она слышала, как в ту ночь он вернулся домой в пять минут третьего. Она лежала без сна, и как только часы пробили два, услышала, что его машина въехала в ворота, и вскоре после этого он поднялся по лестнице в свою комнату. Часы отставали на пять минут, а доехать от Розенбринка до дома лесничего можно за четыре-пять минут.

Разумеется, ему подарили идеальное алиби. Во всяком случае, оно было идеальным, пока полиция верила в то, что Петерсен стоял на лестнице и махал гостям ровно в два часа ночи.

Но какая от этого польза, если они начнут рыться в его прошлом?

Бент без устали ходил взад и вперед по комнате. Он не мог собраться с мыслями. То, чего он ждал и о чем мечтал целых двадцать лет, произошло. Возмездие все-таки настигло человека, который довел его отца до разорения и самоубийства. Справедливое возмездие. Но желаемое редко превращается в действительность. Мысленно можно убить человека семьдесят раз и не навлечь на себя ни малейшего подозрения.

Бент прекратил свое неустанное хождение. У Петерсена было много врагов. У многих были такие же веские основания убить его. Почему Георг так старался дать ему надежное алиби? Они были только обычными знакомыми. Едва ли Георг поступил так из любезности. Конечно, если покопаться, то и с ним дело обстоит не совсем чисто.

Непонятно, что там произошло с Лоттой; они ничего не сказали о ней во время допроса, но была же она в ночь убийства в доме Петерсена. Что видела Лотта? И что она слышала?

Бент вышел в переднюю. Заменил домашние туфли лыжными ботинками, надел дубленку и натянул на уши шапку. Когда он открыл дверь, в переднюю ворвался вихрь. Снегопад превратился в настоящую снежную бурю, однако ни буря, ни тайфун, ни землетрясение не смогли бы сейчас помешать ему отправиться к Лотте и расспросить ее обо всем, прежде чем она успеет поговорить с кем-нибудь другим.

4

Петер в бешенстве нажал на педаль газа. Он безнадежно засел в сугробе, но все его усилия привели лишь к тому, что колеса еще глубже увязли в снегу. Уже во второй раз пришлось останавливаться. Единственное, на что он надеялся: остальным ехать не легче, и он все-таки доберется первым.

Прекрасная идея Ютты отправиться по домам за необходимыми вещами была ему на руку. Из этой проклятой истории он может выпутаться, если первым успеет поговорить с Лоттой. Какое счастье, что и другие тоже не рассказали о ней полиции. Хорошенькое было бы дело, если бы Лотту допросили прежде, чем он встретился с ней. А вдруг полиция уже у нее? От этой мысли Петера бросило в жар, хотя вокруг бушевала метель.

Все коврики и резиновые маты были подложены под колеса. Он работал с утроенной энергией, пытаясь вытащить машину из снега. Пряди рыжих волос сосульками повисли на его лбу, всегда спокойное лицо исказилось от напряжения и бешенства.

Постепенно машина вылезла из сугроба. Петер испытал большое искушение ехать дальше, бросив здесь все эти маты и коврики, но, пожалуй, он опять может увязнуть в снегу. Ехать становилось все труднее. Начинался настоящий буран. Если бы он выехал хотя бы часом раньше, то доехал бы вовремя, но теперь можно считать удачей, если он вообще доедет.

«Дворник» уже не справлялся с толстым слоем снега. Чтобы разглядеть хоть что-нибудь, приходилось прижиматься носом к ветровому стеклу. Временами «дворник» вообще останавливался, и тогда нужно было вылезать из машины и счищать снег руками.

Петер в сердцах выругался. Пока он пробивался сквозь мрак и снег, уходило драгоценное время. До сих пор все шло более или менее нормально. Разумеется, полиция подозревала их всех, однако до того, чтобы подозрение упало только на него, было еще далеко.

Не дай бог, если полиция заинтересуется им как наследником убитого, но, насколько ему известно, Георг тоже наследник Петерсена и разница между ними лишь в том, что Петер и раньше был достаточно состоятельным. Однако каждому ясно, что наследство в кругленький миллион все-таки немного подозрительно. Ему даже не удалось притвориться, будто известие о наследстве было для него неожиданностью. Георг знает, что оба они были наследниками. Это он увидел по его глазам, когда Петерсен в ярости крикнул, что хочет изменить свое завещание.

Да, притвориться ему не удалось, но эти деньги принадлежали ему, Петеру. Великолепный Петерсен никогда бы не сколотил такого большого состояния, если бы тридцать лет назад ему не помог отец Петера. Они были школьными товарищами, и отец Петера не мог не видеть, как тот медленно погибает в Сиаме.

Он принял в нем участие. Дал пристанище, пищу и одежду. Познакомил с влиятельными коммерсантами и одолжил денег, чтобы Петерсен открыл собственное дело. Петерсен оказался способным учеником, даже слишком способным! Прихватив большую сумму отцовских денег и отбив у него нескольких лучших клиентов, он уехал из Сиама. Вот как было заложено состояние Петерсена. В последние десять лет он разыгрывал роль помещика и, надо отдать ему должное, ничего не боялся.

Через два года после возвращения из Сиама он прислал отцу Петера письмо, в котором признался, что обманул его на порядочную сумму. Ради старой дружбы он думал отдать эти деньги, но его дела идут отлично, и в настоящий момент ему не хочется вынимать деньги из оборота. Каждый день они приносят проценты, и поэтому он предлагает оставить деньги в деле, чтобы Петер в один прекрасный день смог их унаследовать.

Да, так Петер стал наследником. Отец был более склонен получить деньги немедленно, однако на его письма Петерсен каждый раз отвечал, что находит существующее положение вещей правильным и справедливым. Отец был тихим человеком, ненавидел публичную огласку и судебные дрязги, и на этом дело кончилось. Он жил на Востоке в покое и достатке, а его сын Петер вынужден теперь пробиваться сквозь ужасную метель к девушке, которую зовут Лоттой.

Она была милой, веселой, талантливой и хорошенькой, и он бы в любое время согласился бороться с пургой, чтобы увидеть ее, но сейчас он ехал к ней не из-за ее превосходных качеств.

Нет, одно лишь заставляло его отчаянно бороться с непогодой — Лотта была для него сейчас очень опасным человеком. Он должен был встретиться с ней, пока не приехали остальные. Лотта была в поместье в ночь, когда совершилось убийство. Никто не знал, где она находилась и что видела, но он-то боялся, что она видела его, когда он наклонился над трупом Петерсена в его спальне.

Машина свернула в сторону. Теперь до дома Лотты оставалось только пятьсот метров через поле. Лучше осторожно подойти с черного хода и посмотреть, нет ли у нее кого-нибудь.

Возможно, он приехал первым, и он, и только он, узнает, что видела Лотта.

5

— Вот как, милая Лотта потеряла свой золотой браслет, и теперь довольно трудно объяснить, почему он валялся в спальне убитого Петерсена, — повторил вкрадчивый голос.

Лотта медленно обернулась.

— Как же ты ненавидишь меня, Фрэнсис, как ненавидишь и как ты любишь подкрадываться и пугать людей!

Ее кузина Фрэнсис бросилась в ближайшее кресло и задумчиво вынула пачку сигарет из кармана куртки. Она была одета в модный зеленый лыжный костюм. Светлые волосы были уложены назад в большой узел. Эту прическу она сохранила с тех времен, когда была одной из популярнейших фотомоделей Скандинавии.

Автомобильная катастрофа изуродовала правую сторону ее лица и быстро покончила с ее карьерой, но никто не мог отрицать, что эта тридцатилетняя женщина еще сохранила некоторую гротескную красоту. Но Фрэнсис болезненно и извращенно подчеркивала свое уродство. Всегда эффектно одетая, она проделывала неизменный трюк: сначала старалась повернуться так, чтобы была видна лишь красивая сторона лица, и вдруг, резко обернувшись, демонстрировала всем изуродованную щеку и уже сидела так до конца вечера.

Злые языки утверждали, что Фрэнсис унесла из прошлой блистательной светской жизни так много сомнительных чужих секретов, что могла теперь жить вполне безбедно.

Фрэнсис постучала сигаретой по длинному серебряному ногтю.

— Ненавижу тебя? — воскликнула она своим вкрадчивым голосом. — Боже мой, дорогая Лотта, почему же я должна тебя ненавидеть? Не потому ли, что у меня изуродовано лицо? Ты ведь не хочешь сказать, что я с моим безобразием конченный человек, тогда как перед тобой открыта вся жизнь?

Она прищурила глаза и злорадно наблюдала из-под длинных ресниц, как Лотта корежится под ее взглядом.

— Фрэнсис, ты хорошо знаешь, что я совсем не это хотела сказать, — начала Лотта.

— Почему же я должна это знать? — сухо прервала ее Фрэнсис. — Почему я вообще должна пытаться понять, о чем ты думаешь. Сейчас я только хочу знать, каким образом твой браслет попал в ту комнату?

— Почему ты вообразила, что это мой браслет? — воскликнула Лотта в отчаянной попытке атаковать вражеский лагерь.

Фрэнсис рассмеялась.

— Милая Лотта верно забывает, что Фрэнсис бывает везде. Недавно я случайно увидела его на письменном столе Георга. Естественно, я спросила, кому он предназначается. Таким образом, нам троим известно, что браслет твой. Вы с Георгом, я полагаю, намерены молчать, но не следует рассчитывать на кузину Фрэнсис, которая считает, что закон есть закон.

— Замолчи, — прервала ее Лотта. — Ради бога перестань, или ты заставишь меня поверить слухам, которые о тебе ходят.

— Слухи о том, что я зарабатываю не только на собаках, — Фрэнсис сдержанно рассмеялась. — Шантаж — некрасивое слово. Слово, которое мы не должны употреблять, дорогая Лотта. Подумай, как это может повредить фамильной чести.

— На свете сотни людей по фамилии Эскильдсен, — пробормотала Лотта, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Верно, но мы обе знаем только тех Эскильдсенов, которые жили в Розенбринке целых четыреста лет, — Фрэнсис улыбнулась. — Об этом не так-то легко забыть. Я не могу забыть твою ярость, когда поместье несколько лет тому назад было продано Петерсену. Как ты тогда сказала? «Не страшно, что наша семья не владела поместьем в последние семь-десять лет, оно принадлежало порядочным людям, но я бы могла хладнокровно убить мошенника, который присвоил его теперь». — Да, — продолжала Фрэнсис с триумфом, — ты так и сказала: «Я бы могла хладнокровно убить», — она подалась вперед. — Скажи мне, Лотта, ты убила хладнокровно или в состоянии аффекта?

Лотта встала.

— Перестань, Фрэнсис. Отдохни от своих выходок. Ты знаешь не хуже меня, что я никого не убивала. Могу тебе сообщить, что когда ты появилась, я как раз собиралась позвонить в полицию и признаться, что браслет принадлежит мне. К сожалению, телефон не работает, но утром я надену лыжи и сбегаю в деревню, чтобы выложить все начистоту.

— Странно, я почти готова тебе поверить, — процедила Фрэнсис. — Пожалуй, тебе трудно убить человека, но именно потому мне очень интересно, как же туда попал твой браслет? Впрочем, ты не отделаешься от меня сейчас, потому что в такую погоду не выгоняют и собаку. Знай я, что метель разыграется, никогда бы не пришла к тебе; не может быть и речи, что я в такую погоду отправлюсь обратно. Если ты ничего не имеешь против, я займу, как обычно, голубую комнату для гостей, и тебе придется одолжить мне пижаму и халат, потому что у меня с собойтолько то, что на мне.

— Можешь взять все, что тебе нужно, в моей комнате, — устало сказала Лотта. — Вещи, которыми я сама не пользуюсь, висят в шкафу рядом с зеркалом.

— Ну, тогда я пойду наверх, — поднимаясь, сказала Фрэнсис. — Не ожидай, что я спущусь, если тебя вдруг навестит убийца — никакие силы не заставят меня открыть дверь, как только я запрусь в комнате для гостей. Мне кажется, тут могут быть два случая: ты убила Петерсена, и я не могу чувствовать себя в безопасности в одном доме с тобой; или, что более вероятно, его убил кто-нибудь из твоих замечательных друзей. Я знаю, что все вы были в Розенбринке вчера вечером. И я знаю также, — добавила она со злорадным смехом, — что никто из посторонних не может проникнуть в дом, когда его охраняют собаки. Не забудь, что я сама дрессировала этих псов, пока они не стали такими злыми, что я едва с ними справлялась.

Она сильно хлопнула дверью, предоставив Лотту собственным мыслям.

Минуту Лотта, как потерянная, смотрела на закрытую дверь. Она чувствовала, что после разговора с Фрэнсис последние силы оставили ее. Бедная Фрэнсис, конечно, и наполовину не была такой ужасной, какой хотела казаться, но выносить ее было тяжело. Лотта давно бы порвала с ней, но не так-то просто выставить несчастную девушку, лишив ее привычного круга знакомых именно теперь, когда ей уже трудно найти новых друзей.

Лотта вздохнула. Фрэнсис была наказанием. Она вечно сеяла раздор. Делала ядовитые замечания, которым сначала не придавала значения, но которые впоследствии оказывались гораздо опаснее ее прямых и злобных высказываний.

Что она сказала на этот раз? — «Никто из посторонних не может проникнуть в дом».

Никто из посторонних не может проникнуть в дом… Фрэнсис хотела этим сказать, что убийство совершил один из них. К Лотте вдруг снова пришло то ощущение чего-то неясного, но хорошо знакомого ей, которое было у нее вчера, когда она упала в темноте с лестницы.

Боже мой, и телефон не работает! Единственно правильным было бы передать все это дело в руки полиции. Лотта безнадежно уставилась на безмолвный телефон. Связь едва ли наладится раньше завтрашнего дня, а это значит, что ей придется сидеть отрезанной от окружающего мира с кузиной Фрэнсис, не слишком-то приятным компаньоном. Часы показывали только одиннадцать, и стрелки ползли как улитки. Она протянула руку за чайником и налила себе чашку чая. Медленно и внимательно прочитала газетную статью еще раз. Никуда не денешься. Господин Петерсен был застрелен примерно в то время, когда она вошла в Розенбринк, а револьвер теперь лежал в ее кармане. Конечно, это не говорило в ее пользу, но ведь должно же быть этому какое-то объяснение?

Она подошла к своему пальто, которое все еще валялось на стуле, там, где она его бросила. Вынула из кармана револьвер, внимательно рассмотрела его и заперла в угловой шкаф. Положила ключ в карман и повесила пальто в передней.

Когда она снова вошла в комнату, у нее возникло странное ощущение, что мир, несмотря на вьюгу за окнами, стал беззвучным, только тиканье больших настенных часов нарушало мертвую тишину дома.

Лотта подбросила в камин несколько поленьев. Ярче вспыхнул огонь и затрещали дрова. Чтобы прогнать зловещую тишину, она подошла к проигрывателю и поставила на него пластинку.

Но даже любимые мелодии не могли избавить ее от беспокойства, которое заставляло напряженно прислушиваться к незнакомым звукам. Она почти ненавидела Фрэнсис за то, что та заразила ее своими подозрениями.

А ведь Фрэнсис еще не знала самого худшего. Она не знала, что золотой браслет был подброшен в комнату Петерсена, чтобы навлечь подозрение на нее, Лотту, а револьвер лежал здесь в угловом шкафу. Но кто бы мог с уверенностью сказать, что Фрэнсис не знала этого? С тем же успехом Фрэнсис сама могла прийти в Розенбринк, ей было легче всех пройти мимо собак.

Лотта быстро встала. Она решила подняться к кузине и прямо спросить, что ей известно о случившемся. Очень часто Фрэнсис знала гораздо больше, чем рассказывала.

Проигрыватель вдруг со скрипом остановился, и в наступившей тишине Лотта вдруг услышала, как хлопает дверь черного хода. Дул восточный ветер, а Фрэнсис, очевидно, забыла закрыть дверь на крюк. Лотта почувствовала, что ее охватывает ужас. Ей чудилось, что в каждом темном закоулке кто-то притаился и следит за каждым ее шагом.

Казалось, что дом, который только что был таким тихим, внезапно наполнился самыми странными, незнакомыми звуками. Может быть, это скрипят ступени или кто-то стучит в окно?

Лотта стремительно взлетела по лестнице и постучала в комнату Фрэнсис.

— Фрэнсис, проснись. Ты должна сойти вниз и закрыть черный ход. Ты оставила дверь открытой, я боюсь идти туда одна, — почти кричала она.

За дверью послышался издевательский смех.

— Вот как, спокойная Лотта начинает поддаваться панике? Если это тебя утешит, я сама на грани истерики. Этот дом наполнен самыми невероятными шорохами, к тому же я предполагаю, что убийца уже находится на пути сюда, если, конечно, это не ты, поэтому никакая сила не заставит меня выйти из комнаты до завтрашнего утра. Могу сообщить тебе, что я взяла в комнату Ролло для пущей безопасности.

Лотта снова побежала вниз. Она должна любой ценой закрыть дверь. Глухой звук хлопающей двери заставлял бешено стучать ее сердце. Она укусила себя за руку, чтобы не зареветь в голос. Наконец, она добралась до темного короткого коридора, который вел в прачечную.

Дверь была распахнута настежь, и снег намел перед ней сугробы Лотта схватилась за дверную ручку и выглянула в бушующую снежную стихию.

В нескольких шагах от нее с распростертыми руками стоял огромный снеговик, и не успела она закричать, как он начал медленно приближаться к ней.

6

Георг в сердцах громко выругался.

Он собирался выбежать на улицу, когда телефонный звонок вернул его обратно, и это во второй раз.

Сначала это был деловой разговор, от которого он никак не мог увильнуть, он болтал, не спуская глаз с часов, битых двадцать минут, хотя мысли его давно уже были с Лоттой.

Его большой «Мерседес» должен был доставить его загород гораздо раньше, чем Петер одолеет полпути на своем маленьком «Фольксвагене», поэтому Георг опять поднял трубку — на этот раз с весьма нелюбезным и грубым «алло».

— Алло, Георг, — это Ютта. Знаешь, наша машина, к несчастью, совершенно замерзла, мы бились четверть часа, чтобы ее отогреть, но у нас ничего не вышло, и Енс спрашивает, не можешь ли ты сделать крюк и прихватить нас. Не сердись, мы ведь должны помогать друг другу в этой ситуации.

Мелодичный задушевный голос Ютты просто не допускал отказа, и Георг против воли согласился, и теперь исчезла возможность первым поговорить с Лоттой.

Георг натянул свитер и спортивную куртку. Теперь, как и предлагала Ютта, он был похож на спортсмена, который выехал за город только для того, чтобы наслаждаться лыжами.

Георг затолкал в машину лыжи и чемодан с необходимыми вещами, и чтобы поддержать свою репутацию предусмотрительного холостяка, пошел на кухню и наполнил ящик консервами, бутылками шерри и красного вина, чтобы Лотте не пришлось беспокоиться о продуктах при таком нашествии гостей.

Енс, одетый в лыжный костюм и нагруженный чемоданами, ждал на лестнице. При первом гудке машины из дверей виллы вышла Ютта, более очаровательная, чем когда бы то ни было, в ослепительном белом лыжном костюме и куртке из меха оцелота. Серо-голубой мохеровый платок закрывал темные волосы. Друзья предусмотрительно подготовились к поездке в холодной машине.

Георг включил радио, но танцевальная музыка не развлекала, а скорее усиливала мрачное настроение. Ютта пыталась вторить мелодиям, чтобы немного развеселить своих спутников, но скоро и она предалась унынию, умолкла.

Почти час звуки радио и метели были единственными признаками жизни в машине. Наконец Ютта сказала:

— Хотела бы я знать, чего так испугалась Лотта и почему она сбежала. Интересно все-таки, что она видела в Розенбринке? Давайте, я поговорю с ней первая. Едва ли Лотта расскажет о своих заботах вам, если, конечно, они не настолько серьезны, что ей пришлось давным-давно рассказать о них полиции.

— Возможно, Лотта предпочтет рассказать обо всем полиции, — заявил Георг. — Лотта не глупа и едва ли станет скрывать обстоятельства, которые могут помочь раскрыть преступление, даже если при этом сама окажется в щекотливом положении.

Впрочем, признаться, я буду рад, если мы приедем раньше полиции. Может быть, Лотта видела что-то совсем не имеющее значения для дела, но что может нас скомпрометировать, если мы вовремя ее не предупредим. Я уверен, что Лотта никогда не станет подслушивать, но представьте, что она хотела войти в комнату, но была остановлена запальчивыми голосами, доносившимися из-за двери. Должен напомнить, что мы все наговорили много лишнего и едва ли будет приятно услышать это в зале суда. Зная ваши отношения с Петерсеном, я полагаю, что и вам не очень бы этого хотелось.

— Не впутывай нас в это дело, — робко прервал его Енс. — Насколько мне известно, между нами и Петерсеном не было произнесено необдуманных слов.

— О, нет, — Георг пытался скрыть свое раздражение оттого, что его положение было более шатким. — Однако я припоминаю жестокие и обидные замечания с обеих сторон. Даже наша маленькая Ютта в ярости кричала, что Петерсен — ростовщик, когда тот заявил, что ссудные проценты надо бы повысить. Давайте лучше признаемся, что влипли в эту историю и нам нужно держаться вместе. И, конечно, следует уговорить Лотту молчать, если она видела или слышала что-то компрометирующее кого-нибудь из нас.

— Не думаешь ли ты всерьез, что убийцей может оказаться один из нас, пятерых, — запальчиво начала Ютта.

— Я ничего не думаю и ничего не знаю. Мои уши не слышат, глаза не видят, уста безмолвствуют, — заявил Георг. — Ясно одно: если убийца среди нас пятерых (или даже шестерых, так как Лотта тоже там была), разумнее всего держать наши подозрения при себе, пока мы не сможем уличить преступника. Человек, совершивший одно ловкое убийство, страшась разоблачения, легко совершит и следующее, и об этом надо помнить.

— Звучит угрожающе, — начал Енс, но внезапно умолк и уставился в стекло, за которым снежные хлопья неузнаваемо преображали ландшафт.

Они немного помолчали, затем Ютта сказала:

— Не мог бы ты ехать побыстрее? Так мы никуда не доедем. Мы двигаемся со скоростью улитки, а бедная Лотта сейчас совсем одна в доме. Пусть Енс сядет за руль, если ты боишься ехать быстрее при гололеде.

— Спасибо, я еду так, как позволяет дорога, и дальше намерен ехать так же. Кажется, не я просил вас ехать со мной, — огрызнулся Георг.

— Ну, послушай, так не годится. Мы не должны распускаться из-за того, что влипли в эту проклятую аферу, — воскликнул всегда уравновешенный Енс. — Давайте не будем браниться. Глупо, что три взрослых человека так распустились, что взрываются от любого слова.

— Извини меня. Я очень люблю Лотту и сам нервничаю из-за этой черепашьей скорости, но ведь мне приходится объезжать все сугробы, — ответил Георг. — Теперь мы скоро приедем. По-моему, на краю дороги стоит машина Петера.

Он, видно, пошел в обход пешком через поле, но я думаю, что моя машина достаточно сильна, чтобы проехать по боковой дороге, и мы сможем добраться до самого дома с сухими ногами.

— Спасибо, все-таки ты милый, — сказала Ютта и поцеловала его в щеку. — Я сама погорячилась, ведь Лотта моя самая близкая и старая подруга.

Ютта плотнее запахнула воротник меховой куртки, крепче завязала платок на голове и приготовилась вылезти из машины, которая завернула на боковую дорогу, ведущую к дому Лотты.

В сумерках под падающим снегом дом казался очень уютным и гостеприимным. Все окна были освещены, но Лотта не открыла дверь, когда машина с гудками остановилась перед окном. Было пустынно и тихо, так подозрительно тихо, что они выскочили из машины, забыв про багаж и чемодан. Георг бросился первым, и в ответ на его звонки в передней послышались быстрые, но тяжелые шаги.

7

Когда Лотта очнулась, оказалось, что она лежит на собственном диване перед камином. Заботливая рука подложила ей под голову пару подушек и кто-то наливал в стакан какое-то питье. Несколько мгновений она лежала тихо с закрытыми глазами. Кошмарное ощущение, что она бегает по пустому дому, начало покидать ее. Ощущение какого-то зла, не поддающегося определению, зла, которому она должна воспрепятствовать, но над которым она не властна.

Она медленно открыла глаза. Поодаль стола стояли Петер и Бент и, оживленно перешептываясь, наливали в большой стакан ее лучший коньяк. Их, видимо, совсем запорошило снегом. Даже сейчас на волосах и одежде все еще не растаяли комки снега.

Лотта почувствовала себя неловко. Закричала, как в самых низкопробных фильмах, и брякнулась в обморок без всякой причины только потому, что они были похожи на угрожающих снеговиков.

— Что произошло? — спросила она со смущенным смехом.

Бент поднес к ее губам стакан с коньяком и, заботливо поддерживая ее затылок, ответил:

— У тебя, очевидно, был нервный припадок. Это не удивительно, когда живешь так уединенно. У тебя был такой вид, будто ты подумала, что я собираюсь тебя убить; я подошел к двери черного хода, но, прежде, чем успел сказать хоть слово, ты тихо повалилась. Разумеется, меня было трудно узнать, но при виде меня потерять сознание — это уже слишком. Но я тебя понимаю. Ты чем-то травмирована и теперь тебе нужно отдохнуть. Мы здесь позаботимся о тебе. Очень удачно, что Петер подошел в тот момент, когда я поднял тебя на руки, и мы вместе внесли тебя в дом.

Он сделал небольшую паузу.

— Мне кажется, что нам обоим пришла в голову мысль сделать тебе сюрприз, но приходится сознаться, что сюрприз получился неудачным, если мы напугали тебя до потери сознания.

Лотта переводила взгляд с одного на другого. Петер и Бент всегда были хорошими друзьями, но теперь они будто подстерегали друг друга. Они разговаривали преувеличенно вежливо, но в их голосах слышалась враждебность. Несомненно, они мешали друг другу, и она видела, что Петер открыл было рот, чтобы сказать резкость, но в этот момент яростно позвонили в дверь.

Петер и Бент вопросительно переглянулись, и пока Лотта не спустила ноги на пол, чтобы пойти открыть, никто из них не двинулся с места. Поскольку Петер находился ближе к двери, открывать пришлось ему, но, судя по тому, как он посмотрел на Бента, он сделал это без всякого желания.

— Лотта, скажи мне… — Бент одним прыжком очутился рядом с ней, но в этот момент сзади раздался приглушенный смешок.

— Что должна сказать тебе Лотта и почему ты не спрашивал ее, когда Петер был в комнате?

Фрэнсис проскользнула в комнату из двери кабинета. Она была одета в лучший халат Лотты, длинные волосы падали ей на плечи.

— Что должна сказать тебе Лотта? — повторила она. — Если, это государственная тайна, я охотно уйду. Если же Лотта должна поведать тебе интимные секреты, связанные с убийством, я останусь. Ты ведь знаешь, что я люблю секреты, дорогой Бент.

— О, дьявол! — прорычал Бент и залпом выпил свой стакан. — Если ты тоже здесь, то…

В этот момент дверь распахнулась.

Ютта, Енс и Георг ввалились в комнату, в один голос спрашивая, не больна ли она. Лотта, которая только полчаса тому назад желала быть окруженной людьми, вдруг почувствовала, что нежные друзья готовы задушить ее своими заботами.

Она встала с достоинством, плохо гармонировавшим с ее растерзанным видом.

— Могу я узнать, зачем вы все сюда приехали?

Последовало долгое молчание, наконец заговорил Георг:

— Сказать по правде, Лотта, мы приехали, чтобы узнать, была ли ты в Розенбринке в ночь убийства и не видела ли чего-нибудь, что помогло бы раскрыть преступление. Мы все попали в щекотливое положение, и если ты, к примеру, видела постороннего около усадьбы, для всех нас это было бы большим облегчением, потому что ты сняла бы с нас подозрение одним махом.

Лотта переводила взгляд с одного на другого. Ее друзья пришли к ней за помощью. Как же она могла хоть на секунду вообразить, что один из них убийца! Они были так озабочены своими собственными бедами и все же беспокоились и тревожились и о ней! Если бы она могла им помочь!

— Я не видела ничего, — вздохнула она. — Я совершенно ничего не видела, потому что свет был погашен, когда я дошла до середины лестницы. Я почти дошла до площадки, когда сильный толчок свалил меня вниз. Нет, я не споткнулась! — воскликнула она, заметив их изумленные лица. — Меня кто-то сильно толкнул, и поэтому я сбежала в панике, как только пришла в себя. Зато я знаю, что как раз перед толчком меня что-то удивило. Это было что-то такое странно неопределенное, что мне следовало бы помнить. Это было что-то напомнившее мне об осени, но не спрашивайте меня, что это было и какое отношение имеет к делу. Я думала, как одержимая, целый вечер, потому что у меня есть смутное ощущение, что это очень важно понять. Но, право же, я ничего не могу вспомнить.

Ютта пришла к ней на помощь.

— Бог мой! Дадим Лотте немного опомниться от нашего вторжения. Предлагаю обсудить это дело за ужином, а потом разойдемся по нашим комнатам. Если Лотта боится спать одна, я охотно останусь с ней, если нет — займем наши обычные комнаты.

— Это становится интересным, — растягивая слова, произнесла Фрэнсис и, обхватив руками колено, уселась на край кресла.

— Что становится интересным? — резко спросил Георг.

— Прежде всего признание Лотты, что она была в Розенбринке. Мне-то она не сказала этого, и еще интересно послушать, как ее браслет попал в спальню Петерсена.

— Значит, полиция показывала нам твой браслет? — воскликнула Ютта, со страхом уставившись на Лотту.

— Да, это мой браслет, — нервно сказала Лотта. — Мне его недавно подарил Георг, но я ума не приложу, как он очутился в комнате у Петерсена.

Ожидая поддержки, она посмотрела на Георга, но он в этот момент, казалось, был поглощен своим коньяком.

После паузы, показавшейся бесконечной, он поднял голову и посмотрел на нее странно холодным и отчужденным взглядом.

— Если ты уверяешь, что это тот браслет, который я подарил тебе, видимо, так оно и есть, но я бы затруднился сразу определить, мой это браслет или чужой. По-моему, все браслеты выглядят совершенно одинаково, и должен сказать, что, когда полиция показала мне браслет, я его решительно не узнал.

— Но, Георг, ты же сам говорил, что этот браслет исключителен по своему рисунку. Помнишь, ты еще сказал, что купил его, когда в последний раз был в Швеции. И просто не мог его не купить, потому что каждое звено было выполнено, как настоящий дубовый лист.

— Я ничего этого не помню, — Георг сделал глоток и откинулся на спинку стула.

— Будущий адвокат суда первой инстанции дает ложные показания полиции, спасая свою возлюбленную. Забавно, но ужасно неоригинально, — пробормотала Фрэнсис.

— Ради бога, давайте поедим и пойдем спать, — сказала Ютта и отправилась на кухню.

Стол был накрыт в несколько минут, и за ужином они рассказали Лотте, как прошел злосчастный вечер в Розенбринке.

— Ты понимаешь, его легко могли убить, когда мы еще были там, — начал Петер, — и именно это и делает ситуацию такой невыносимой. Если мы не найдем убийцу немедленно, мы сами быстро превратимся в обвиняемых. И действительно, заподозрить нас легко. Насколько я понял со слов полиции, со всех слуг снимается подозрение, потому что они всей компанией поехали на ночной праздник в трактир.

Праздник начался в 10.30, и они отправились туда все вместе, как только подали нам вино. Посетители трактира могли дать им алиби почти до 4 часов утра, когда вся компания направилась домой.

— Когда утром нагрянула полиция, мне позвонил дворецкий и рассказал обо всем. И я позвонил вам, чтобы мы придерживались одной и той же версии: Петерсен был жив, когда мы уезжали из Розенбринка. Разумеется, его убил посторонний человек, проникший в дом. У Петерсена было много врагов, и наша задача выяснить, кто в тот вечер был в поместье кроме нас.

Резко выпрямившись, Фрэнсис пристально посмотрела на Петера.

— Ты сам не веришь истории, которую сочинил, — воскликнула она. — Я хотела подразнить Лотту, но шутка зашла слишком далеко. Я уже говорила Лотте, что закон есть закон. Тогда я смеялась, но сейчас не шучу. Я считаю, что версия, за которую вы уцепились — незнакомец, проникший в дом, — абсолютно несостоятельна. Я сама выдрессировала этих трех зверей — овчарок Петерсена, и знаю: ни один посторонний не смог бы пройти мимо них после наступления темноты. Лотта единственная могла бы миновать их, потому что помогала мне в дрессировке, и, конечно, еще я сама. Но я-то не убивала Петерсена.

8

Остаток утра прошел в обычной домашней суете. Ютта сменила лыжный костюм на черные бархатные брюки и черный полувер с высоким воротом, ловко завладела единственным нарядным передником Лотты и расхаживала по дому, как домовитая хозяйка в голливудских фильмах. Фрэнсис надела яркую рубашку, остальные облачились в более практичные серые халаты.

Стремясь уйти от своих мыслей, они единодушно решили, что каждый хорошенько уберет свою собственную комнату и по одной из комнат первого этажа. Лотта сказала, что в своей мастерской уберет сама, а на долю Георга досталась большая кухня.

Время шло. По всему дому разносилось веселое пение и свист. Никто из семи не был особенно привычен к домашней работе, однако они взялись за нее с усердием и энергией, будто речь шла о Нобелевской премии, и Лотта быстро поняла, что она сможет обойтись без генеральной уборки.

Лотта заглянула на второй этаж. Стулья стояли на столах. Ковры были скатаны в рулоны, а склонившаяся фигура в брюках свидетельствовала, что уборку производил старательный мужчина. На лестнице слышались веселые возгласы:

— Дай мне метлу.

— Кто взял мой совок?

— Нет, теперь моя очередь мыть пол.

Дело было в надежных руках, и Лотта отправилась наводить порядок в своей мастерской. Она уберет свою спальню и ванную, когда другие кончат хозяйничать наверху.

В мастерскую, свое святилище, Лотта не пускала никого. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь рылся в ее работах или клянчил забракованные рисунки.

Лотта гордо оглядела светлое помещение. Пришлось провести титаническую работу, чтобы мастерская приняла теперешний вид. Только когда она сломала потолок верхнего этажа, помещение начало принимать нынешние очертания. Разумеется, требовалось много дров, чтобы обогреть комнату с таким высоким потолком, но зато освещение было прекрасным.

Лотта закрыла дверь на ключ. Она наслаждалась одиночеством и безопасностью, которую чувствовала здесь. В мастерской она даже не ощущала присутствия других, она была сама собой, одна со своими мыслями, со своими мечтами… и вновь вернувшимся к ней страхом.

Страх подкрался к ней именно здесь, где ей лучше всего. Она не могла отделаться от своих мыслей и не смела разобраться в них.

Что поняла Фрэнсис, внезапно покинув их за завтраком? Почему она побледнела, когда увидела перевернутое изображение в чайнике? Видимо, Фрэнсис каким-то образом о чем-то догадалась, но о чем?

Лотта вздохнула. Как все запутывается, когда изо всех сил пытаешься уйти от правды! Фрэнсис не относилась к тем, кто закрывает глаза на неприятную правду. Она беспощадно смотрела ей в лицо и поэтому приходила к ясному выводу быстрее других.

Не было никакого сомнения, что Фрэнсис считала, что убийца один из них, но не было сомнения и в том, что даже Фрэнсис потрясло это открытие.

Лотта присела на кончик стула, задумчиво покусывая ноготь.

Кто из них мог так сильно ненавидеть ее, что желал обвинить ее в убийстве? На этот вопрос не было ответа, но именно это они обсуждали, когда Фрэнсис увидела в медном чайнике перевернутое изображение и ее поразило неожиданное открытие.

Ненависти противоположна любовь. Но тут какая-то чепуха. Кто из-за любви будет обвинять другого в убийстве?

Нет, бесполезно пытаться понять, что подумала Фрэнсис. Лучше спросить ее с глазу на глаз.

Лотта лихорадочно принялась за уборку. Она не выбрасывала мусор из корзины для бумаг, торопясь выполнить заказ. Она закончила рисунки к сроку и отправила их еще до бурана. Теперь ей было немного стыдно за ужасный беспорядок в мастерской.

Содержимое корзины давно вышло из берегов, а паркетный пол усеивали забракованные наброски.

Лотта решительно затопила камин и сожгла содержимое корзины листок за листком. Туда же отправились валявшиеся на полу рисунки. Теперь оставалось натереть пол электрическим полотером.

В дверь постучали, и кто-то взялся за ручку.

— Кто там?

— Я принес тебе горячего кофе, — прошептал голос за дверью, и в комнату с победным видом вошел взъерошенный и перепачканный Георг.

Внезапно Лотта почувствовала, что никогда еще не любила его так сильно. Сейчас он не был похож на снисходительного выхоленного адвоката. Ее всегда бессознательно раздражало, что Георг был таким образцовым. Он великолепно выглядел, был прирожденным спортсменом и душой любого общества.

Конечно, и сейчас он был хорош, но в другом духе. Он казался далеко не таким самоуверенным и гораздо менее снисходительным. Он так трогательно гордился своей помощью! Глядя на его славное лицо с пятном на щеке, Лотта поняла, что сейчас не могла бы сказать ему «нет».

Георг осторожно поставил поднос на ее захламленный рабочий стол, наклонился и легко поцеловал ее в лоб, затем уселся в единственное удобное кресло.

— Я уже давно покончил и со своей комнатой и с кухней и хочу помочь тебе, — заявил он, — но, говоря честно, если ты заставишь меня работать вместо того, чтобы предложить чашку кофе в этом прибежище мира и покоя, я буду разочарован.

Он вытащил вторую кофейную чашку из кармана пиджака и искоса взглянул на Лотту. Она бросила уборку и уселась на высокий чертежный табурет с чашкой на коленях, чувствуя, что с Георгом она может быть в полной безопасности.

— Здесь ты не можешь мне помочь, пей уж свой кофе, и я тоже немного отдохну.

Георг подошел к двери и повернул ключ в замке. Он присел на край стола и нерешительно взглянул на Лотту. Она заметила, что он нервничает.

— Лотта, можешь сердиться и буйствовать, можешь бить меня ногами, вышвырнуть отсюда, но только обещай ответить мне честно. Мне важнее всего, чтобы ты сказала правду, и что бы ты ни сказала, я буду поддерживать и защищать тебя и поставлю на карту все, чтобы спасти тебя.

— И ты, Брут, — вздохнула Лотта. — Не стоит прибегать к таким обходным маневрам. Ты ведь хочешь спросить меня, не я ли застрелила Петерсена. И я поистине не знаю, что тебе ответить, так как, что бы я ни сказала, у тебя останется искра сомнения, пока настоящий убийца не будет найден.

— Нет, я больше не сомневаюсь, Лотта, пойми же меня. Я тебя люблю и верю тебе больше, чем себе самому. Я в ужасе от того, что, стараясь выпутаться, сделал все, чтобы отвести подозрения от нас пятерых — гостей Петерсена в тот вечер. Я — наследник Петерсена, и одна мысль, что я попаду на первые страницы газет как подозреваемый убийца, приводила меня в отчаяние: я боялся потерять последнюю надежду на тебя.

Ах, Лотта, я вел себя как колоссальный дурак. Я думал, что все просто, а теперь все настолько запуталось, что до правды добраться почти невозможно. Я рассчитывал, что преступник рано или поздно выдаст себя, и я, как великий криминалист, смогу сказать: «Стоп, мой друг, это ты убийца». Но убийца, очевидно, гораздо хитрее, чем можно было предполагать. Он поставил на тебя все свои козыри, и я не представляю себе суда, который мог бы тебя оправдать, если станет известно, что ты прячешь у себя орудие убийства. Поэтому я умоляю тебя, не говори полиции ни слова о револьвере. Расскажи им все, что помнишь до того, как тебя столкнули с лестницы, потому что можно считать доказанным: столкнул убийца. Но забудь о том, что ты нашла револьвер. Я заставлю и других молчать об этом. Если уговоры не помогут, я применю угрозы, а револьвер устраню тем или иным способом.

Георг вытер капли пота со лба.

— И еще я уверен, что мысль: «А может быть, Георг сам убийца», рано или поздно, засядет у тебя в голове, но ты должна гнать от себя эту мысль. Поверь мне, Лотта, я единственный, на кого ты можешь положиться в этой ситуации. Теперь ясно, что каждый из наших добрых друзей может оказаться убийцей; обещай не доверяться никому из них. Если что-нибудь покажется тебе подозрительным, подожди и расскажи об этом полиции, если боишься довериться мне. Но держи свои подозрения при себе до тех пор, пока не свяжешься с официальными властями. Видимо, мы имеем дело с очень хитрым преступником, и тебе угрожает опасность, пока мы его не найдем и не обезвредим.

Минуту Лотта сидела молча. Как хорошо, что у нее есть Георг! Он совершенно прав, она должна быть осторожной с другими и целиком положиться на него.

Она уже хотела сказать, что во всём ему доверяет, но вдруг вспомнила осколок стакана с приставшим к нему порошком.

Георг разбил стакан с невыпитым молоком. Разумеется, это могло быть случайностью, но могла ли она знать точно? Глаза Лотты потемнели от страха. Она посмотрела на Георга, и он показался ей совершенно чужим человеком.

— Мне безразлично, что подумает полиция, — медленно произнесла Лотта, — конечно, я не в восторге от перспективы быть обвиненной в убийстве, но намереваюсь передать револьвер первому появившемуся полицейскому и объяснить, как попал ко мне этот револьвер. А теперь уходи, пожалуйста. Я хочу закончить уборку и немного побыть одной, — ее голос дрогнул. — Извини меня, Георг. Я знаю, что ты один из моих лучших друзей и хочешь помочь мне, но, судя по всему, убийца тоже мой лучший друг, знающий мои привычки и мысли, так откуда мне знать, на кого я могу положиться!

Она подошла к двери и отперла ее. Георг взглянул на нее и понял: любые слова сейчас бесполезны. Он молча вышел, и Лотта повторила про себя:

— Откуда мне знать, на кого я могу положиться!

На ее глазах выступили слезы, и самоуверенная Лотта, никогда не позволявшая себе поддаваться чувствам, опустилась на стул и заплакала. Она положила голову на чертежную доску, стиснула руки и плакала безнадежными слезами, не приносящими облегчения.

Она успокоилась только тогда, когда пробили стенные часы. Из-за метели нельзя убежать от друзей из дому, но она все равно покажет, что не боится их. Спокойно и методично она начала убирать на чертежном и письменном столах. Неожиданно она с досадой обнаружила, что кто-то принес сюда пишущую машинку. Лотта рассердилась: никто не имел права входить в ее мастерскую, а если понадобилась машинка, можно печатать на письменном столе в библиотеке, где она стояла всегда.

Если бы Лотта знала, что на этой машинке было напечатано ее собственное признание в убийстве Петерсена и предсмертная записка, она едва ли так спокойно отнеслась бы к этому открытию. Теперь же она только заперла пишущую машинку, поправила свои бумаги и вышла из мастерской, тщательно заперев за собой дверь.

Оставалось привести в порядок собственную спальню и ванную, после этого она готова встретить кого угодно.

9

Первым, кого увидела Лотта, поднявшись по лестнице, был Петер. Осторожно закрыв дверь ее спальни, он вышел в коридор. Увидев Лотту, он смутился и проговорил, немного запинаясь:

— Понимаешь, я глупейшим образом порезался, когда складывал свой бритвенный прибор, не нашел липкого пластыря и подумал, что смогу проскользнуть в твою комнату и взять пластырь из твоей аптечки. Я бы, конечно, тебе об этом сказал, как только спустился вниз, но ты пришла сама и застала меня на месте преступления.

Он похлопал ее по плечу и сбежал вниз по лестнице.

Во второй раз в этот день Лотта подосадовала, что у нее не было в доме места, куда бы никто не смел заходить. Друзья не могли или не хотели понять, что они не должны бесцеремонно вторгаться в ее личные комнаты, ведь ей даже в голову не приходило входить в их комнаты.

Она рассеянно открыла дверь и остановилась, как вкопанная. Комната была убрана, кровать застлана, дверь в ванную распахнута; пол тщательно вымыт. Все следы молока и осколков исчезли.

Как во сне, Лотта подошла к аптечке. Повернула ключ и убедилась в своем худшем предчувствии. Осколок стакана с белым порошком исчез, и вместе с ним исчезла последняя надежда, что порошок в стакане оказался случайно. Кому понадобилось рыться в ее аптечке и убирать завернутый в бумагу кусок стекла? Никому из нормальных людей. Но человек с больной психикой, желавший ей зла, разумеется, имел все основания уничтожить следы неудавшегося покушения. Человек, который, очевидно, готов пойти на все, чтобы скрыть какое-то обстоятельство, которое, по его мнению, она знала.

Лотта рассеянно накручивала на пальцы прядь волос. — Боже мой, ведь она ничего не знала! Только бы внушить убийце, что она вообще ничего не знает!

И все же что-то она знала. Она была абсолютно уверена, что человек, столкнувший ее с лестницы, убил Петерсена, и что убийца — один из ее пяти друзей, запертых метелью в ее доме.

Она не может привести никаких доказательств. Однако события последних суток не были случайностью. Не случайно в ее кармане лежал револьвер, и не случайно в ее стакан насыпали снотворного или чего-то там еще.

Лотта перестала терзать свои волосы и взглянула в зеркало: случайно ли Петер вышел из ее комнаты? Случайно ли Георг разбил ее стакан? Случайно ли Петер порезал палец в то время, когда у нее исчез осколок стекла?

Конечно, все это могло быть простым совпадением, но может ли она в этом поручиться? Может быть, Петер и Георг были соучастниками, а может быть, один из них виновен, а другой нет? Откуда она вообще могла знать, был ли кто-нибудь невиновным? Надо было сразу же утром показать Ютте этот порошок. Инженер-химик, она могла незаметно произвести анализ, если бы сразу не определила, что это за порошок.

Может быть, ей следовало довериться Ютте и Енсу или всегда спокойному Бенту? Один из них смог бы ей помочь. Ведь не могли же они все быть убийцами!

Лотта подошла к двери, чтобы позвать Ютту, но внезапно остановилась. Если заметят, что она шепчется с Юттой, убийца поймет, что ему следует быть осторожным. Лучше она отведет ее в сторону, когда никого при этом не будет.

Лотта медленно опустилась на край кровати. Георг умолял ее никому не доверяться. Он бы, конечно, просил ее об этом, если бы и сам был убийцей, но не было ли, однако, в его словах зерна истины?

Георг и Петер. Именно они, два ее самых надежных друга, вели себя подозрительнее всех. А ведь они в последние годы так много значили для нее! Петер, благодаря своему исключительному коммерческому таланту и деловым связям, помогал ей продавать и рекламировать рисунки, утешал ее, когда были забракованы первые работы, часами объяснял ей, что требуется публике, — и вот теперь в свои двадцать восемь лет она известная художница.

Лотта всегда чувствовала себя хорошо и уверенно с Петером. Какое-то время она думала, что Петер в нее влюблен. Почти каждый вечер он звонил ей и приглашал куда-нибудь развлечься. Он любил трепать ей волосы, и когда они танцевали, он мог шептать ей на ухо самые пылкие любовные признания, правда, он никогда не сватался к ней, и поэтому она не придавала им большого значения.

Георг принадлежал к ее постоянным поклонникам. Он сватался к ней каждый раз, когда видел ее, здороваясь и прощаясь, и, конечно, очень нравился ей. Она всегда говорила ему «нет», но была бы уязвлена, если бы он забыл посвататься хоть раз. Лотта понимала его страх быть замешанным в дело об убийстве. Разумеется, она ничего не знала об адвокатах первой инстанции, но могла понять, что для него предстать перед судом в качестве обвиняемого по делу об убийстве — серьезный удар.

Уже по этой причине Георг не мог быть убийцей. Лотта вздохнула: разумеется, мог. Убийца всегда рассчитывает остаться неразоблаченным. Если бы он на это не надеялся, он бы никогда не совершил убийства.

Когда же кончится этот ужасный буран? Пока она не выдворит всех гостей, она не в состоянии дать им ясную и холодную оценку.

Пока они в ее доме, она не может чувствовать себя в безопасности. Однако, видимо, придется сидеть отрезанной от окружающего мира еще целые сутки, так как сводка погоды по радио была не слишком утешительной.

Сутки не так уж много. Ночью она запрет и забаррикадирует свою дверь. Она будет осторожна с едой.

Лотта встала. Нужно спуститься на кухню и проследить за приготовлением завтрака. Она не съест ни кусочка, пока не попробуют остальные. Может быть, она сошла с ума, но ей нужно надеяться только на себя.

Дрожащей рукой Лотта взяла гребень и причесалась. Вопреки обыкновению, она наложила немного румян на слишком бледные щеки. Если в доме убийца, он не должен заметить, что она об этом знает.

Внезапно по всему дому разнеслись звуки ее сиамского гонга — подарка Петера. Веселые удары возвестили, что завтрак готов.

10

Кухня была пуста, и на ней царил беспорядок, но веселые голоса из столовой подсказали Лотте, где обосновались ее гости. Никто, видимо, не обращал внимания на то, что столовая была самым холодным и мрачным местом в доме. Стол был накрыт праздничной скатертью, уставлен ее лучшей посудой и украшен двумя большими бутылками водки. В камине трещали дрова. Но огонь лишь подчеркивал мрачность комнаты. Языки пламени неожиданно выхватывали какой-нибудь темный угол, на стенках плясали зловещие тени. Столовая находилась с подветренной стороны, и было слышно, как воет вьюга за стенами дома. Снежные сугробы теперь достигали окон, и старая яблоня, поваленная бурей в первый же день, теперь была покрыта снегом, так что наружу торчали только несколько голых сучьев.

Минуту Лотта разглядывала своих гостей, сидевших за слишком большим столом. Завтрак и водка, по-видимому, заставили их забыть о мрачной причине, которая свела их вместе. Они выглядели как компания беззаботной молодежи.

Фрэнсис, вопреки обыкновению, не показывала изуродованную щеку и блистала холодной красотой. Гладко зачесанные волосы подчеркивали шелковистую нежность кожи. Она сменила живописную блузу на одну из лучших кофточек Лотты. В синих глазах светилась нежность и доверчивость, совершенно не свойственные Фрэнсис.

Ютта, как всегда, была душой общества. От водки и внимания друзей щеки ее раскраснелись и глаза заблестели.

— Лотта, дорогая, иди к нам и выпей немного водки, чтобы согреться, — крикнул Петер, который уже пропустил несколько рюмок.

— Почему вы накрыли здесь? — спросила Лотта, ежась от холода.

— Ютта с Фрэнсис решили, что мы должны устроить праздничный завтрак. Они шептались и шушукались и не пускали нас в кухню, так что мы здесь совершенно ни при чем, — улыбнулся Георг, подавая Лотте стул.

— Мы решили есть и пить, пока не согреемся, — сказала Фрэнсис, которая сейчас напоминала довольную мурлыкающую кошку. — Сейчас мы дадим тебе хорошую порцию нашей стряпни, — продолжала она и, прежде чем Лотта успела отказаться, наполнила ее тарелку.

— Я буду есть бутерброды, — резко сказала Лотта, и едва произнесла эти слова, поняла, что они прозвучали совершенно дико. Присутствовавшие устремили на нее изумленные взоры. Петер негромко присвистнул. Енс сдвинул очки на лоб, а Георг пролил водку.

— Ты очень странно выражаешься, — сказала Ютта, взглянув на нее. — Я готовила еду и могу тебя заверить, что там нет яда, если ты этого боишься.

— Ах, Ютта, ты хорошо знаешь, что я не это хотела сказать… Я… Я в последнее время не ем горячих блюд с соусом, потому что поправилась на несколько фунтов, — пролепетала Лотта.

— Конечно же, ты подумала про яд, — сказала Фрэнсис. — Это из тебя прямо выпирало. Но вина моя. Я напугала тебя за первым завтраком, и ты поверила, что убийца один из нас. Чепуха! Насколько я помню, мы сидели и рассуждали о психологии, я увидела перевернутое отражение, и это навело меня на совершенно посторонние мысли.

— Фрэнсис… — начала Лотта, но спохватилась и попросила кузину передать ей соль; ее мозг лихорадочно работал. Как хорошо, что она не произнесла того, что вертелось у нее на языке! Тех слов, которые она бы сказала наедине с Фрэнсис, но которые она ни при каких обстоятельствах не могла сказать при других.

Как бы они реагировали, если бы она начала умолять Фрэнсис не играть с огнем. Если бы она сказала: «Боже мой, а ведь я знаю, что в доме находится убийца, он пытался меня убить, а доказательство — осколок с белым порошком — исчезло из моей аптечки».

Лотта машинально начала есть. Она лишилась союзника, потому что убийца уже успел поговорить с Фрэнсис. Но кто говорил с Фрэнсис? Утром все могли поговорить с ней, пока Лотта была в мастерской. Лотта медленно обвела взглядом друзей. Она участвовала в разговоре, но мозг ее интенсивно работал. Она посмотрела на Енса. Тихий, спокойный Енс… Но разве не самые спокойные бывают самыми опасными, когда теряют рассудок? А Ютта? Она была очень вспыльчива. И оставалась самым обаятельным человеком, пока все шло так, как она хотела. Ютта могла поговорить с Фрэнсис, когда они были одни в кухне за полчаса до завтрака. Правда, Ютта не отличалась храбростью.

Лотта перевела взгляд на Бента. Он был хорошим стрелком, и она часто слышала, как он презрительно отзывался о покойном. Фрэнсис, сидящая рядом с Бентом, исключалась… А, может быть, нет? Лотта вздохнула и посмотрела на Петера. С ним она всегда чувствовала себя уверенно, но если она может подозревать Енса, Ютту, Фрэнсис или Бента, то точно так же можно подозревать и Петера.

Остается Георг. Он любит ее и сватается каждый день. Видимо, он разбил стакан случайно. Георг не может причинить ей зла.

Георг поймал ее взгляд и поднял свою рюмку. В ответ она подняла свою — водка пробежала огнем по ее жилам. Все поплыло перед ней, и она подумала, что выпила слишком много. Георг оставался единственным трезвым человеком за столом. Он сидел, прикрыв глаза, но его взгляд был достаточно острым.

Под воздействием спиртного Фрэнсис быстро опьянела, а Енс и Ютта страшно развеселились.

— Нужно выпить кофе, — воскликнула Лотта. — Крепкогочерного кофе, а то нас совсем развезет!

— Малютка Лотта считает, что напиваться уже за завтраком не комильфо, — сказал Петер.

На губах Фрэнсис заиграла злая, насмешливая улыбка.

— Нет, кузина Лотта лишь придерживается добрых семейных традиций. Разве не правы были наши предки, наполняя свой винный погреб благородными французскими винами, чтобы устоять перед плебейской датской водкой? — спросила она и продолжала будто про себя. — Наши предки, прожившие в Розенбринке четыреста лет…

Ее слова не сразу дошли до гостей. Первым опомнился Бент:

— Ваши предки жили в Розенбринке? Почему же вы раньше никогда не говорили, что Розенбринк принадлежал вашей семье?

— Наша семья не владеет им уже семьдесят лет, — прервала его Лотта. — Почему же мы должны об этом болтать?

— Вероятно, досадно, когда подлый тип, вроде Петерсена, владеет тем, что создавали твои предки, — задумчиво проговорил Енс.

— Досадно — не то слово. Когда Петерсен купил поместье, я сама слышала, как Лотта заявила, что готова хладнокровно его убить, — процедила Фрэнсис и налила себе еще рюмку.

На минуту воцарилось молчание. Все уставились на Лотту. Она почувствовала, как кровь ударила ей в голову. Часы в углу вдруг начали тикать нестерпимо громко.

Мучительное молчание прервал Георг; он с шумом отодвинулся от стола.

— Тебе все-таки удалось заманить Лотту, — процедил он сквозь зубы. — Теперь ты снабдила ее прекрасным мотивом, а уликами она была увешена и раньше. Может быть, ты их и организовала, или ты в сговоре с убийцей?

Фрэнсис рассмеялась ему в лицо:

— Дорогой, я Лотту вовсе ни в чем не обвиняю. Напротив, я сообщаю, что она из хорошей семьи. Разве этим не стоит гордиться?

— Перестань, Фрэнсис, — стараясь усадить Георга на место, Лотта пыталась поймать взгляд кузины. — Перестань. Ты слишком много выпила. Неужели ты надеешься заставить кого-нибудь поверить, что я убила владельца Розенбринка только потому, что в далеком прошлом моя семья основала это поместье?

— Лотта права. Мы слишком много выпили. Отправимся в теплую комнату и перейдем к черному кофе, — предложила Ютта и встала.

— Спасибо, я еще не кончила есть, — сказала Фрэнсис, — не ждите меня.

— А мы и не собираемся, — ответил Петер и поднялся.

За столом осталась только Лотта, внезапно испугавшаяся за кузину. Если Фрэнсис узнала убийцу, она подвергается смертельной опасности.

— Фрэнсис, скажи мне, что ты узнала? Ради бога, Фрэнсис. Ты затеяла опасную игру. Если убийца обещал за молчание деньги, я охотно дам тебе еще больше. Откройся мне.

Фрэнсис подняла голову и посмотрела на Лотту удивительно честно.

— Я не позволю из тебя сделать преступницу, — сказала она. — Я не могу удержаться от злости, но знаю, что делаю. Небольшая атака должна была показать, что я на стороне убийцы. Это обезопасит меня в ближайшие дни, пока мы не уедем отсюда. Потом я потребую свои деньги и нанесу удар. Может быть, это и подло, но я не испытываю никакого сострадания к преступнику.

— Почему ты не хочешь открыть мне его?

— Я ничего не могу доказать, и убийца может вывернуться из любой ситуации. Кто поверит, если я объявлю, что убийца обещал мне деньги за молчание? Мне не предлагали никаких денег. Просто я получила очень выгодное предложение на дрессировку новой собаки. Мы с убийцей заключили соглашение, но для обвинения этого недостаточно.

— Почему все-таки ты не хочешь назвать убийцу?

— Вряд ли ты сумеешь притвориться. Убийца поймет, что я проболталась, и я не получу ни гроша. Впрочем, вспомни, кто начал говорить, что следует поставить все с ног на голову.

— Ты говоришь, что вину убийцы нельзя доказать. Боже мой, а если у меня есть доказательства, почему ты не хочешь мне рассказать, что знаешь?

— Я думаю, — сказала Фрэнсис и встала. — Ты увидишь, кому я передам собаку на будущей неделе. Если дело к тому времени не разъяснится, ты сама можешь попытаться разгадать эту головоломку.

— Фрэнсис, я отдам тебе все, что у меня есть в банке, — начала Лотта, но осеклась. В небольшом зеркале в конце комнаты отражался Георг. Она не видела, как и когда он вошел, но он, без сомнения, слышал ее последние слова.

— Могу я узнать, что происходит, — спросил он. — О чем должна молчать Фрэнсис, и за что ты хочешь отдать все свои деньги?

Он грубо схватил Лотту за руку и повернул к себе.

Оказывается, у малютки Лотты не такая уж чистая совесть! — В бешенстве Георг начал трясти Лотту.

— Перестань, Георг, — вмешалась Фрэнсис. — Во-первых, не подслушивай под дверьми, и, во-вторых, не делай неправильных выводов из того, что слышишь, — продолжала Фрэнсис. — Я хочу купить дом побольше и просила Лотту одолжить мне определенную сумму. Она обещала мне деньги, которые у нее лежат в банке. Надеюсь, Лотта имеет на это право? Она сама зарабатывает деньги и сама себя кормит.

Георг выпустил руку Лотты и сел у стола, закрыв лицо руками. Фрэнсис выскользнула из комнаты.

— Извини меня, Лотта. Пожалуйста, извини. На мгновение я поверил, что убийца — ты. Я мог убить тебя на месте, слишком сильно я люблю тебя, — он посмотрел на нее. — Только теперь я понял, как много ты для меня значишь.

— Я сама ужасно боялась, вдруг убийцей окажешься ты, — сказала Лотта, пытаясь успокоиться. — Сейчас я этому не верю, но недоверие снова вернется. Мы все будем подозревать друг друга, пока не будет найден настоящий убийца.

— Я думал — это Фрэнсис, — сказал Георг. — Слишком яростно она всех обвиняет.

— Она старается казаться хуже, чем есть. Фрэнсис никогда не была особенно милой и симпатичной, однако это еще не значит, что она убийца.

— Она шантажистка!

— Ты думаешь? — Лотта уселась на колени к Георгу. — Вероятно, я защищаю ее как родственница, но все же я не поверю, что она вымогает деньги. Просто у нее такая неприятная манера шутить. Она играет эту роль, чтобы убедиться в своей власти над людьми. Но денег она безусловно не берет. В глубине души она добрая.

— Но до глубины ее души мне не достать, а примириться с тем, что она тебе досаждает, я не могу, — Георг обнял Лотту и крепко поцеловал.

Лотту охватила слабость. Сейчас она верила Георгу, как самой себе. Георг любил ее, и она его любила. Лотта теснее прижалась к нему. С ним она в безопасности. Она уже хотела просить его быть с нею и в эти трудные дни и всегда, как вдруг сцена за завтраком всплыла в ее памяти. Разве не о ненависти шла речь, когда Фрэнсис уставилась в их перевернутые отражения. Ненависть — любовь. Ненависть противостоит любви. Может быть, Фрэнсис хотела сказать, что убийцей был не тот, кто ненавидит, а тот, кто любит. Лотта с усилием освободилась от рук, в которых чувствовала себя в безопасности.

— Пойдем к остальным, — пробормотала она, целуя его.

Она уже хотела убежать. Георг схватил ее за руку и посмотрел ей в лицо. Лотта спрятала глаза, Георг выпустил ее руку.

— И все-таки это, может быть, — ты, — выдавила она.

— Да, все-таки это, может быть, — я, — Георг попытался поймать ее взгляд, но она не смотрела на него. Он тихо пошел к двери и сказал:

— Ты права, лучше вернуться к остальным. Невыносимо быть наедине, когда мы так далеки друг от друга.

11

После холодной столовой гостиная показалась Лотте удивительно теплой и уютной. Темно-зеленые бархатные портьеры обрамляли снежный ландшафт за окнами; в камине весело трещали березовые поленья.

Енс уселся в самое удобное кресло, придвинул к себе столик и разливал кофе, булькающее в стеклянной колбе. Рядом с ним сидела Ютта, поглощенная последним номером французского журнала мод, а у окна Петер и Бент поставили шахматный столик и начали небольшой матч на личное первенство. Фрэнсис — прекрасный игрок — сидела на подоконнике и следила за их игрой, но ей было трудно удерживаться от замечаний, и вскоре она отошла от них и поставила на проигрыватель пластинку. Некоторое время Лотта неподвижно сидела, глядя на языки пламени. Георг поставил на ручку ее кресла кофе, Ютта вышла из гостиной.

— Можно подумать, мы участвуем в спектакле «Семейная идиллия в доме пастора», — простонала Фрэнсис. — Господи, хоть бы погода немного улучшилась, мы вышли бы на воздух.

— Судя по всему, метель утихает и завтра можно будет покататься на лыжах, — заявила Ютта, появляясь с бутылкой шерри.

— Судя по всему, Ютта надеется уже завтра продемонстрировать свой новый лыжный костюм, — подал реплику Енс.

Все засмеялись. Лотта вдруг стала серьезной:

— Судя по всему, я завтра смогу сбегать на лыжах в деревню и позвонить в ближайший полицейский участок, если не исправят мой собственный телефон. Конечно, не очень-то хочется признаваться, что мистический икс с золотым браслетом — я, но лучше через это пройти.

— Стоит ли тебе признаваться? — спросила Фрэнсис.

— Во всяком случае, не следует упоминать о револьвере, — заявил Георг.

Бент, видимо, хотел возразить ему, но промолчал.

Петер после некоторого раздумья повернулся к Георгу.

— Попытайся на минуту забыть, что ты поклонник Лотты. Вспомни, что ты адвокат. Как чисто юридически будет выглядеть дело, когда она выложит револьвер и скажет, что сбежала с места преступления.

Георг рывком поднялся и нервно заходил по комнате.

— Дело выглядит мерзко, очень мерзко. Если в скором времени убийца не будет найден, а Лотта вылезет с револьвером, браслетом и туманной историей о похищении зубной щетки, ей придется туго.

— Боже мой, мы обязаны помочь Лотте! — воскликнула Ютта. — Сколько раз в жизни она выручала меня! Я в отчаянии при мысли, что теперь ей придется выпутываться в одиночку. Мы должны что-нибудь придумать.

— Надо забыть о револьвере. Я постараюсь его убрать, и Лотта может признаться полиции, что браслет принадлежит ей, а Петерсен брал его, чтобы снять копию.

— Нет, на это я не пойду, — сказала Лотта. — Убийца на свободе, и полиция его никогда не найдет, если все будут о чем-то умалчивать из страха навлечь на себя подозрение. Мой долг рассказать обо всем, что я знаю, даже если я сама на какое-то время и попаду в неприятное положение.

— Давайте относиться к этому спокойно, — сказал Енс. — В конце концов, настоящий убийца, может быть, давно пойман, почему же нам пока не занять выжидательную позицию, разумеется, никто из нас и не подумает упоминать о револьвере, если вы считаете, что так лучше. Но, возможно, мы понапрасну волнуемся. Узнаем более подробно о расследовании и тогда решим, что говорить.

Лотта потянулась за кофейной чашкой и сделала несколько глотков. Она встретилась взглядом с Фрэнсис. Взгляд Лотты просил о помощи. Фрэнсис тоже знала, что убийца среди них. Только она могла бы возразить Енсу. Конечно же, убийца не был найден. Убийца — в этом доме и выдал себя Фрэнсис, обещав ей сказочную сумму за обыкновенную собаку.

Однако Фрэнсис не хотела помочь Лотте, а одна Лотта ничего не могла поделать. Возможно, завтра погода улучшится, и тогда она доберется до полицейского участка. Ночью она возьмет Ролло к себе в комнату и запрет дверь. Все-таки Фрэнсис, несмотря на молчание, была ее союзником.

Ютта встала и подбросила дрова в камин.

— Может быть, хватит говорить о возможном аресте Лотты? — пробормотала она. — Ненавижу неприятные разговоры. Лучше делать вид, что ничего не произошло. Сидя здесь, мы все равно бессильны что-либо предпринять, а если Лотта не хочет слушать разумных доводов и спрятать револьвер, мы ничем не можем ей помочь. Я не стала бы так стремиться в полицию. Откровенно говоря, на месте Лотты я бы упаковала свой чемодан и убралась из страны на первом самолете. Рано или поздно они найдут настоящего убийцу, или дело само затухнет, и тогда можно вернуться и все объяснить.

— Женская, логика, — простонал Георг. — Сбежать из страны — это худшее, что может сделать Лотта.

— Моя Ютта никогда не отличалась храбростью, — улыбнулся Енс и притянул Ютту к себе. — А когда она трусит, логика у нее совсем отказывает.

Ютта засмеялась.

— Предоставь мне любовные хитросплетения, избавь от преступных интриг, и я проживу прекрасно.

Лотта почувствовала внезапное раздражение от того, что ее подруга мгновенно прикинулась беззащитным котенком. Ютта умеет выпутываться из затруднительных положений. Она была трусливой, но быстрой в решениях. Лотта вспомнила многочисленные случаи, когда Ютта разыгрывала из себя «пай-девочку» или просто предоставляла расхлебывать неприятности другим.

И в том, что убийца не Ютта, не было никакой гарантии. Конечно, она лучшая подруга Лотты, но человек она ненадежный и может потерять голову, если ей начать противодействовать.

— На твоем месте я бы немного отдохнул, — ход мыслей Лотты прервал Георг. — Ты выглядишь совершенно измученной, а впереди еще длинный день. Поспи несколько часов и почувствуешь себя гораздо лучше. Я дам тебе легкое снотворное, чтобы ты немного подремала и не клевала носом остаток дня.

Лотта посмотрела на Георга. В глубине души она смертельно боялась, что убийство совершил он. Правда, поводов к этому у него было не больше, чем у остальных. Но разве все криминальные романы не доказывали, что убийцей является самый невиновный. Все улики вели к Лотте, а как раз Георга заподозрить было почти невозможно. Но очень странно, что за день до убийства он подарил ей злополучный браслет. Характерный браслет, который рано или поздно приводил к нему, а следовательно, и к ней.

Лотта вздохнула и отвела взгляд от озабоченных глаз Георга. Глаза, казалось, умоляли взять белую таблетку, лежавшую на протянутой к ней ладони. Разумеется, она могла взять таблетку и попросить Ютту или Енса произвести анализ, однако выглядело бы странно, если бы она не проглотила ее на месте.

Она покачала головой.

— Спасибо, я не люблю лекарств, а выгляжу усталой только потому, что сегодня не была на воздухе. Впрочем, я вспомнила, что нужно прогулять Ролло. Ветер больше не дует в дверь черного хода, мы сможем выскочить на минуту.

— Я пойду с тобой, — Георг решительно поднялся и пошел к двери.

Лотта испугалась. Она не хотела выходить вместе с Георгом в тесный коридор прачечной. Она вообще не хотела выходить с кем бы то ни было.

— Нет, лучше оставайся в тепле, — улыбнулась она. — Глупо выходить из-за такой ерунды.

Георг уже взялся за дверь.

— Я пойду с тобой, — упрямо повторил он.

Лотта посмотрела на Фрэнсис, но не дождалась ответа на свой молчаливый вопрос. Фрэнсис взглянула на нее так бегло, что она ничего не могла понять.

— С тем же успехом ты можешь идти один. Мне незачем мерзнуть, если ты пойдешь с собакой, — пробормотала Лотта и снова уселась в кресло. Она пыталась изо всех сил смягчить свои слова безмятежной улыбкой, однако хорошо понимала, что маневр ее не удался.

Георг хлопнул дверью.

Ютта посмотрела на нее с изумлением. Фрэнсис криво улыбнулась, не поднимая взгляда, Бент протяжно свистнул: «Один уже погорел».

Прошло несколько минут, в комнате слышалось лишь завывание ветра да тиканье часов. Наконец, Фрэнсис зевнула и заявила, что никогда еще так не скучала.

— Помоги мне мыть посуду, — предложила Лотта.

— Никто сегодня не заставит меня заниматься домашней работой, — ответила Фрэнсис и подняла свой бокал с шерри. — Я устроюсь в библиотеке с хорошей, нагоняющей сон книгой. Позовите меня к обеду.

— Я помогу тебе, — сказал Петер, оставляя шахматную доску.

— И я, — сказала Ютта. — Енс, сонный осел, давно собирается поспать, так что на его помощь рассчитывать нечего.

— Я тоже записываюсь в сонную бригаду, — заявил Бент, потягиваясь.

Бент и Енс поднялись по лестнице, остальные принялись наводить чистоту в кухне и столовой.

В разгар работы вошел Георг и предложил свою помощь. Его допустили к работе только после того, как он стряхнул снег с Ролло. Насквозь промокший пес укрылся в своей корзине.

Вскоре кухня была убрана.

— А теперь мы заслужили стакан доброго старого виски, — заявил Георг. — У меня в чемодане прекрасное шотландское виски. Принесите стаканы и лед, а я схожу за бутылкой.

Он исчез из кухни, остальные отправились за стаканами и льдом. Все было готово, когда вернулся щедрый рыцарь.

— Интересно, хотела ли Фрэнсис, чтобы ее разбудили только к обеду, — сказала Лотта, удобно усевшись в кресло.

— Фрэнсис не любит виски, я предпочитаю не будить ее, — сказал Георг. — Впрочем, трудно не услышать наши приготовления. Пусть сама решает, хочет она пить с нами или нет.

Ютта раздала стаканы, Георг разлил виски. Лотта встала и задвинула на окнах толстые портьеры. Петер и Бент зажгли торшеры. Енс задумчиво протирал свои очки. Тихо и спокойно угасали последние часы дня. Георг и Лотта вполголоса беседовали обо всем, кроме того, что занимало их мысли. Ютта и Енс развлекались, составляя химические формулы. Бент и Петер играли в шахматы.

Не было только Фрэнсис, и они подсознательно чувствовали некоторое облегчение от того, что на несколько часов избавлены от ее злого языка.

Часы пробили шесть. Фрэнсис все еще не появлялась. Лотта решительно направилась будить кузину.

Она просунула голову в дверь, и уже было крикнула: «Эй, Фрэнсис!», но слова застряли у нее в горле. Она не могла произнести ни звука, в ужасе застыв в проеме двери.

Фрэнсис сидела, уткнувшись в твердый мраморный обвод камина. Голова ее была разбита; и не нужно было звать врача, чтобы убедиться, что она мертва.

Лотта не знала, прошли секунды или часы, прежде чем она вернулась с хриплым криком: «Она мертва! Она мертва!» Не знала, прошли секунды или часы, когда потрясенные они все оказались в библиотеке.

Как всегда, Георг был решительнее остальных. Он наклонился над Фрэнсис, пощупал пульс и печально покачал головой.

— Ничего сделать нельзя, решительно ничего, — сказал он, поднимаясь. — Она мертва уже несколько часов и, видимо, умерла мгновенно при падении. Бедняжка не страдала, она не успела даже ничего понять.

— На ней твои домашние туфли. Может быть, из-за них Фрэнсис поскользнулась? — вмешалась Ютта. Вдруг она побелела и закричала: — Прикройте ее, прикройте же ее!

— Нет, так не пойдет, — сказал Бент и схватил ее за руку. — Отправляйтесь с Лоттой в другую комнату. А Георг и Петер перенесут Фрэнсис.

Бент выдворил женщин из библиотеки. Георг и Петер осторожно подняли Фрэнсис на одеяле и отнесли наверх. Их шаги гулко прозвучали в холле. И словно для нагнетания ужаса, в кухне завыл Ролло.

Дрожащая и бледная Ютта повернулась к Лотте.

— Заставь замолчать свою проклятую собаку, — с ненавистью прошипела она. Это твоя собака, и все это твоя вина, твоя вина, — ее голос оборвался в истерике.

Лотта хотела ее успокоить, но разъяренную Ютту не так-то легко было утихомирить.

— Не подходи ко мне, убийца, — закричала она. — Ты думаешь, мы не знаем, что ты убила Петерсена и навлекла на нас все эти несчастья.

Внезапно она остановилась и зажала рот.

— Прости, Лотта, прости, я не хотела этого сказать, не хотела, — простонала она, протягивая к ней руки.

Лотта отвернулась.

— Я не хотела этого, Лотта!

— Тогда давай забудем об этом и постараемся вести себя прилично, — ответила Лотта. — Если хочешь выпить — пей, но прекрати истерику, всем и так тяжело.

Лотта отвернулась. Она не могла выносить подругу ни одной секунды больше, и все же знала, что ни в чем не может упрекнуть Ютту. Все были подавлены, а тут еще этот вой Ролло.

— Займись женщинами, а я успокою собаку, — сказал Бент и исчез так стремительно, будто боялся, что его задержат.

Енс пытался успокоить Ютту. Лотта слышала, как он налил в стаканы виски, и знала, что ей следует подойти к ним и сказать несколько примирительных слов, однако она была не в состоянии этого сделать. Она могла думать только о том, что Фрэнсис мертва.

С ее смертью Лотта лишилась единственного человека, на которого могла положиться. Общаться с кузиной ежедневно было нелегко, но в минуту опасности Фрэнсис пришла бы к ней на помощь, и Фрэнсис знала, кто убийца.

Фрэнсис знала… И потому мертва.

Можно предположить несчастный случай, но это убийство. Отвратительное, грязное убийство из-за угла; оно было совершено, когда остальные мыли посуду. Фрэнсис была борцом по натуре и, конечно, сопротивлялась бы. Значит, ей нанесли удар раньше, чем она поняла, что в комнате кто-то находится.

Убили ее, видимо, кочергой. Их много в доме. Кочергу быстро вытерли и поставили на место. Лотта застонала. Если бы она знала! Если бы она знала, на кого из друзей можно положиться. Если бы она могла довериться хотя бы одному.

Она заметила, что ей в руку вложен стакан виски. Георг, Петер и Бент вернулись в комнату, а она этого и не слышала. Над ней озабоченно склонился милый рыжий Петер. Она благодарно улыбнулась ему. Он-то не мог совершить никакого убийства. Он был вместе с ней все время и помогал мыть посуду. Или нет? Лотта вздохнула — конечно мог. Он несколько раз выходил из кухни, и Ютта с Георгом выходили тоже.

Енс и Бент, очевидно, были наверху, но кто знал, говорили ли они правду. Нескольких минут было достаточно, чтобы прокрасться вниз по лестнице и убить Фрэнсис.

Георг тяжело опустился на стул напротив нее. Неподвижно уставившись в стену, он вытирал лоб платком. Ютта тем временем пришла в себя, залпом выпила виски и снова протянула свой стакан.

12

Лотта думала и курила, курила и думала. Ролло начинал тихо скулить. Но сколько она не думала, решение не приближалось.

Часы текли, и пепельница уже переполнилась, когда Лотта рывком села на кровати. Ее мысли нарушил очень тихий звук.

Она посмотрела на Ролло, но он лежал спокойно, положив голову на лапы.

Лотта напряженно прислушалась. Она так хорошо знала все звуки в доме, что сразу поняла: кто-то тихо крадется внизу. Слабый скрип лестницы сливался с шумом бури, однако сомнений не могло быть.

Лотта спустила ноги с постели и воткнула в пепельницу последний окурок. Разумеется, ее друзья имеют право ходить ночью по дому, однако хотела бы она знать, кто это там разгуливает. Слишком много загадок. Должна же она, наконец, понять, что происходит в ее собственном доме.

Не дав себе времени подумать, она всунула ноги в мягкие комнатные туфли, оттолкнула Ролло и выскользнула в коридор. Минуту она стояла, прижавшись спиной к стене. По контрасту с воем бури дом был тихим, как кладбище.

Стоя в холодном коридоре, Лотта невольно вздрогнула. Может быть, убийца уничтожает внизу свои следы. Времени было достаточно, чтобы удалить отпечатки пальцев с орудия убийства, которым ударили ничего не подозревающую Фрэнсис.

Внезапно Лотта страшно рассердилась. Фрэнсис убили, она стоит тут в нерешительности, а убийца сейчас заметает следы. Она посмотрела на закрытые комнаты для гостей. Везде темно. Может быть, позвать на помощь?

И все же она далеко не убеждена, что в гостиной прячется убийца, и пока ничего нельзя доказать, опасно открыто подозревать кого-нибудь.

Лотта бесшумно спустилась с лестницы и услышала, как где-то тихо закрылась дверь. Она не поняла, что это была за дверь, поэтому спряталась под лестницей и несколько мгновений, показавшихся ей бесконечными, напряженно прислушивалась.

В доме снова стояла мертвая тишина — такая тишина, что Лотта начала сомневаться, не ошиблась ли она. Медленно выйдя из своего укрытия, боясь зажечь свет, она стала ощупью пробираться вдоль стен. Неожиданно Лотта наткнулась на распахнутую дверь гостиной.

Лотта пробралась в теплую комнату. Угли в камине бросали мягкий отсвет на ковер. Здесь было не так темно, как в холле, и ждать дальнейших событий лучше здесь. Она съежилась в глубоком кресле, сама не понимая, чего ждет. Однако знала, что должна довести дело до конца. Лотта вдруг почувствовала страшное напряжение бесконечно длинного дня. Она начала клевать носом.

Она не знала, долго ли дремала и дремала ли вообще. Видимо, прошло совсем немного времени. Вдруг Лотта насторожилась.

В комнате кто-то был.

Лотта вжалась в кресло, пытаясь стать совсем маленькой и плоской. Она боялась, что ее выдаст громкий стук сердца, она едва смела дышать.

Теперь Лотта поняла, что ее одинокая вахта была сумасшествием.

Она напрягла зрение, однако темнота была совершенно непроницаемой — давящая, удушающая ужасная темнота. Лотта прислушалась, но услышала только тиканье часов и биение собственного сердца. И тем не менее, она твердо знала, что в комнате была не одна.

Время шло.

Вдруг в противоположном углу она услышала шорох: кто-то ощупью шел вдоль стены.

Лотта успела лишь подумать: «Стенной шкаф! Револьвер!», как послышалось тихое щелканье замка, в котором повернули ключ. Звякнули чайные ложки, чья-то рука шарила в темноте. Снова стало тихо, но чуткое ухо Лотты уловило почти неслышный звук: кто-то осторожно закрывал дверцу шкафа.

Теперь наступило время действовать. Необходимо узнать, кто этот непрошенный ночной гость. Лотта выждала, пока неизвестный — по ее предположению — не оказался рядом с дверью, затем осторожно встала с кресла и шагнула в темноту.

По прямой от ее кресла не было никакой мебели, поэтому, когда рука Лотты наткнулась на что-то мягкое, она подумала, что пошла не в ту сторону.

Лотта схватилась за препятствие, чтобы определить, где она находится, и только сейчас поняла, что неосторожно поспешила.

Ее пальцы ощутили не обивку кресла. Перед ней был человек, очень рослый человек, одетый в грубошерстный пиджак.

Вместо того, чтобы выпустить рукав, Лотта в отчаянии вцепилась в него еще крепче. В безумной надежде, что она ошиблась, и это все-таки кресло.

Но она не ошиблась. Чья-то рука мгновенно схватила ее руку, и мягкий голос сказал:

— Это ты, Лотта? Зажги свет, не будем играть в прятки.

«Если я выпущу его руку, он может застрелить меня в темноте», — пронеслось в голове Лотты, и она закричала. Она кричала, зная, что крик ее разбудит весь дом, не слушая, что говорил ей мужчина, стоящий перед ней.

И через долю секунды произошло удивительное. Комната ярко осветилась, и она увидела бегущего к ним Петера. Он бежал не из холла, а из библиотеки, и держал в руке кочергу. Увидев целую и невредимую Лотту, он опустил кочергу и крикнул в волнении:

— Что здесь происходит? Что значит этот вопль?

Лотта посмотрела на человека, которого она все еще держала за руку. Это был Бент, Бледный, как смерть, Бент, пытавшийся спрятать револьвер, который он держал в руке.

И все же он овладел собой раньше других. Выпрямился. Сунул револьвер в карман, хотел что-то сказать, но наверху завыл Ролло, и комната наполнилась людьми.

Первой появилась Ютта. Она быстро вышла из кухни, держа тарелку с бутербродами; ее лицо было растерянно. Затем примчался Георг, видимо, одолевший лестницу одним прыжком. Он оказался столь же стремительным, как Ютта, к тому же был одет, а она была в пижаме. Вскоре по лестнице неловко спустился совершенно сонный, зевающий Енс с возбужденным Ролло. Все уставились на Лотту, она же смотрела только на Бента.

— Я пошел вниз за книгой, и в темноте наткнулся на Лотту, — начал он.

— Неправда. Ты взял револьвер, — почти крикнула Лотта.

Бент посмотрел на нее странным сострадательным взглядом. Взгляд говорил: дурочка, теперь ты все испортила.

— О'кей, — сказал Бент и вынул револьвер из кармана. — Я пошел вниз вот за этой штукой, испугавшись, что вы выполните вашу идиотскую затею спрятать его от полиции. Я вовсе не хочу, чтобы Лотту арестовали, но ночью понял, что Лотта совершенно права, от полиции ничего нельзя скрывать, если мы хотим, чтобы это мистическое дело было раскрыто. И поэтому я стащил револьвер, чтобы вас опередить. Из-за прискорбного недостатка опыта по части краж мне не повезло, и я попал прямо в руки к хозяйке дома.

Он повернулся к Лотте.

— Прости, я напугал тебя, но так уж получилось.

Бент снова сунул револьвер в карман и направился к двери.

Резкий голос Петера вернул его обратно.

— Тебе не кажется, что револьвер следует отдать Лотте и ей предоставить решать, что с ним делать.

Мгновение они смотрели в глаза друг другу.

— Если бы я был уверен, что решение примет сама Лотта, я бы не колебался ни секунды, — ответил Бент, но не успел он договорить, как Георг выхватил револьвер из его кармана, спокойно направился к стенному шкафу, запер его там и кинул ключ Лотте.

Бент проследил за ним взглядом, пожал плечами и снова посмотрел на Петера.

— А теперь я хотел бы знать, откуда ты возник так мгновенно, — спросил он.

Георг переводил взгляд с Лотты на Петера.

— Вы были здесь вместе?

— Очевидно, но я этого не знала, — ответила Лотта.

— Я спустился вниз за книгой и нечаянно задремал на диване, — ответил Петер.

— Здесь на диване ты не лежал, — возразила Лотта.

— А кто говорит, что это было здесь? Я лежал на диване в библиотеке, если хочешь знать.

Мгновение было совершенно тихо.

Мучительное молчание прервала Ютта.

— Нет, вы посмотрите, бедный Енс совсем спит, а я еще спускалась на кухню, чтобы покормить его бутербродами, — сказала она с улыбкой. — Боже мой, как я испугалась, услышав крик Лотты, но раз выяснилось, что ничего не произошло, давайте поднимемся наверх и хорошенько выспимся.

13

Когда Лотта проснулась, часы на ночном столике показывали 10. Впервые за эти нескончаемые, ужасные дни она почувствовала себя в некоторой безопасности. Теперь она знала твердо, что не Георг навлек несчастья на ее дом. Он не мог быть преступником, и при первом удобном случае, когда они останутся одни, она ему доверится. Если Фрэнсис убили, именно он сможет это расследовать. Вдруг Лотта поверила, что скоро удастся разрешить все проблемы.

Если бы только погода позволила ей сегодня добраться до ближайшего полицейского участка, а ее друзьям отправиться к себе домой. Тогда бы она осталась наедине с Георгом!

Лотта вскочила с постели и подбежала к окну. Казалось, счастье всей ее жизни зависело в это утро от погоды, однако погода была не на ее стороне. Она отодвинула портьеру, в комнате забрезжило серое зимнее утро; вторые сутки земля сливалась с небом.

От холода и расстройства Лотту начала бить дрожь. Мысль провести еще один день в обществе друзей, из которых один — убийца, показалась ей невыносимой. А тут еще эта ужасная погода. Лотте захотелось на весь день запереться в своей комнате. Она нехотя пошла в ванную. Радость и спокойствие исчезли, на душе заскребли кошки. Лотта знала, что следует торопиться, что и этот, второй день, следует зорко следить за друзьями и попытаться разгадать убийцу; однако она бессознательно тянула время.

Медленно и тщательно Лотта закончила свой утренний туалет. Хорошо бы поговорить с Георгом без свидетелей. Давным-давно нужно было рассказать обо всем Георгу, и он бы сделал все, чтобы помочь ей.

Лотта отправилась вниз; Ролло следовал за ней по пятам. Проходя мимо комнаты Фрэнсис, Лотта невольно отвернулась, но легче от этого ей не стало.

Лотта тяжело вздохнула. Судя по звукам, все уже на кухне, и, хотя убийца там, разумнее всего присоединиться к обществу.

Изобразив подобие улыбки, она заглянула в дверь кухни и при виде друзей почувствовала некоторое облегчение. Трудно представить, что один из этих милых, озабоченных людей, хлопотавших вокруг стола, — убийца. На секунду Лотта забыла все свои заботы. Об убийцах думаешь наедине со своими мыслями, но когда ты не один, мрачные подозрения отходят на задний план.

Сердечно поздоровавшись с друзьями и слегка улыбнувшись Георгу, Лотта заняла свое место за столом и налила себе большую чашку душистого чая. Георг вынул из холодильника кувшин с апельсиновым соком, а Ютта гордо поставила на стол свежеиспеченные булочки. Бент, привыкший к более солидной пище, положил себе большую порцию овсяной каши, и Лотта, принимаясь за домашнюю булочку, с восхищением созерцала его волчий аппетит.

Разумеется, все разговоры вертелись вокруг погоды. О Фрэнсис не упоминали совершенно, но Лотта все же почувствовала, что все потрясены этой внезапной смертью.

В непринужденную домашнюю беседу вплеталась едва уловимая напряженная нота; ее звучание все усиливалось; казалось, все были внутренне насторожены.

Лотта поняла, что на самом деле все подозревали друг друга, и вежливость, всегда отличавшая ее друзей, была просто щитом, за который они прятались теперь, когда нервы были готовы им отказать.

Например, не было ничего странного в том, что Бент попросил у Георга нож, так как его оказался тупым. Ничего не было странного и в том, что Георг попросил вернуть нож, когда он не будет нужен Бенту, но все это происходило совершенно неподобающим образом. Странными были и короткие паузы, во время которых Георг, слегка приподняв брови, передавал нож Бенту и вопросительное, насмешливое выражение лица Бента, когда он протягивал нож обратно.

Лотта понимала, что следит за странствием ножа с волнением, совершенно не соответствующим мирному завтраку.

Не было ничего необычного и в том, что кто-то задел чашку Ютты, и она пролила кофе на чистую рубашку Петера. Это была случайность, но преувеличенная вежливость, которую проявили при этом инциденте обе стороны, внушила Лотте зловещее предчувствие какого-то зла, которое она не могла предотвратить.

Сам эпизод прошел довольно тихо, Лотта смотрела в другую сторону, когда Ютта воскликнула:

— Ты что толкаешься?

— Я? У меня и в мыслях не было, это, наверное, Бент, или ты сама неудачно повернулась, — ответил Петер и раздраженно схватил платок, чтобы вытереть пятно.

— Извини, Петер, я днем выстираю твою рубашку, если Лотта позволит воспользоваться ее стиральной машиной, — нашлась Ютта. — Могу постирать и другим.

Пребывание здесь, по-видимому, затягивалось, поэтому все захотели, чтобы им выстирали рубашки. Лотта услышала свой голос:

— Я постираю сама. Вы ведь знаете, что я не разрешаю другим трогать новую машину.

Ютта кинула на нее благодарный взгляд, и Петер необычайно тихо исчез из кухни, чтобы переодеться.

Собственно, все это было ерундой, и все же напряжение не оставляло присутствующих. Лотта пыталась убедить себя, что виной всему были ее собственные нервы.

Она поднялась.

— Я хочу здесь убрать, — сказала она, надеясь остаться наедине с Георгом; однако Енс и Бент в один голос заявили, что раз они увильнули от работы вечером, теперь их черед работать.

Убрав кухню, Лотта отправилась вместе с Юттой и Георгом в гостиную, через несколько минут к ним присоединился Петер; и скоро она принялась разжигать камин и наводить порядок. Георг и Лотта все время пытались держаться поближе друг к другу, но настоящего разговора не могло получиться, пока в комнате были другие. Вся ситуация с внезапной смертью в доме запрещала им открыто проявлять свои чувства. Они могли лишь слегка пожать друг другу руку или обменяться беглыми улыбками. И едва Георг нашел предлог выйти из комнаты, Ютта предложила играть в бридж; стол она поставила у окна, чтобы было видно, что творится на улице.

Лотта не выносила бридж, но Георг и Ютта были хорошими игроками, а Петер тоже был явно не прочь убить время, и она села с ними за карточный стол.

Вскоре пришли Енс и Бент и принялись за шахматы. Медленно потянулись утренние часы: все делали вид, что их мало интересовало то, чем они занимались.

У каждого дома есть свое уязвимое место, и образцовое жилище Лотты не было исключением из этого правила. Ее подвал, и она первая признавала это, был ниже всякой критики, но поскольку она использовала его только в качестве чулана и прачечной, ей не хотелось приводить его в порядок.

Собственно, настоящий подвал был только под ее мастерской. Под остальной частью дома было просто оставлено полуметровое полое пространство.

Стоило спуститься вниз по крутой лестнице, и глазам представал обширный захламленный подвал. В длинном помещении кучами громоздились старые картонные коробки, газеты, книги и журналы, и из этого помещения вели две двери — в прачечную и сушилку.

Прачечная, где стояла гордость Лотты — суперавтоматическая стиральная машина, представляла собой неказистую, темную комнату без окон, но, если держать дверь открытой в сушилку и чулан, света было вполне достаточно.

Однако сегодня окна были почти занесены снегом. Лотта включила освещение, зажгла газовый водогрей и быстро заложила белье в машину.

Пока машина работала, Лотта пошла в сушилку и вытерла пластиковые шнуры, чтобы они не запачкали белье, когда она его повесит. Лотта всегда радовалась, что сам процесс стирки продолжался только полчаса, но сегодня ей казалось, что время тянется невыносимо медленно.

Она поймала себя на том, что прислушивается к подозрительным звукам, но из-за шума машины она, конечно, ничего не могла услышать.

Странное предчувствие беды вновь овладело ею. Больше всего сейчас ей хотелось закрыться на ключ в собственной комнате.

Подвал, который никогда не был уютным, теперь внушал ей страх. Хотя стирка еще далеко не была закончена, Лотта выключила на несколько минут машину и быстро вынула белье, чтобы сразу же повесить его сушить.

Наступившая тишина показалась ей более страшной и зловещей, нежели шум от машины. Лотта с лихорадочной поспешностью развешивала белье. Она напряженно вслушивалась в эту зловещую тишину и вдруг резко остановилась. Она услышала тихий звенящий звук, доносившийся из прачечной.

Ошибиться было невозможно. В подвале кто-то был; Лотта с молниеносной быстротой обвела взглядом пол в поисках оружия защиты. Вдруг она заметила обломок швабры, который милостью судьбы оказался на полу сушилки.

Минуту Лотта стояла неподвижно. Она хотела предоставить врагу, кем бы он ни был, сделать первый и решающий шаг. Она стояла, прижавшись спиной к стене с жалким подобием оружия в руке, и чувствовала себя в относительной безопасности.

Секунды тянулись медленно, но Лотта, прислушиваясь, ждала. Все ее чувства были обострены, ей казалось, что с того момента, когда она услышала, что в подвале кто-то есть, прошли сотни лет.

Внезапно во всем подвале погас свет, и Лотта еще раз поблагодарила судьбу, что осталась в сушилке. Сугробы перед окнами, разумеется, почти не пропускали свет, но сумрак был ей на пользу. Там, где она стояла, ее трудно было заметить, а она могла разглядеть того, кто войдет в помещение. От страха привлечь к себе внимание, Лотта едва смела дышать.

Она посмотрела на дверь, ведущую в чулан и на лестницу, но дверь, как обычно, была надежно заперта снаружи, и Лотта могла выбраться отсюда, только набравшись мужества и пройдя через прачечную.

Вдруг в мертвой тишине послышался странный свистящий звук, и затем дверь между прачечной и чуланом осторожно закрылась. Лотта прислушалась. Она решительно ничего не понимала. Если кто-то спустился сюда, чтобы причинить ей зло, было очень странно, что он исчез, ничего не сделав, а если кто-то из ее друзей пришел помочь ей стирать, почему он не окликнул ее?

Шипящий звук усиливался и внезапно Лотта поняла, какую смерть выбрал для нее убийца. В маленькой комнате растекся тошнотворный запах газа. Следовало немедленно пойти и закрыть газовый кран. Лотта понимала, что убийца сам не намерен отравиться газом и уже успел скрыться. Однако здесь была какая-то неувязка. Ведь убийца должен догадаться, что рано или поздно она пойдет и выключит газ.

Лотта подождала еще секунду, затем, набравшись мужества, пробралась по стенке в маленькое темное помещение.

После каждого шага она останавливалась и прислушивалась. Жалкий обломок швабры, казалось, был ее последней соломинкой. Лотта до боли сжимала его в руке.

Медленно и бесшумно она прокралась в прачечную. Постепенно ее глаза привыкли к темноте. Лотта смогла убедиться, что в прачечной никого нет.

Решительными шагами Лотта подошла к газовому водогрею выключить газ. Она плохо видела в темноте, но точно знала, где находится кран, и ее проворные пальцы быстро нащупали это место. И только теперь она поняла, что убийца был хитрее, чем она думала. Кран на старом аппарате был просто-напросто отвинчен, и перекрыть газ было совершенно невозможно.

Она подбежала к двери, которая вела в чулан, на лестницу и к спасительному главному газовому крану, однако убийца предусмотрительно закрыл дверь на засов снаружи, так что ничего нельзя было сделать. В сушилке есть окна, и их, несмотря на сугробы, можно открыть. Лотта бросилась в сушилку, но невидимая рука медленно закрыла перед нею двери; задвижка с внешней стороны защелкнулась.

В тишине и темноте подвала прозвучал крик. От ужаса Лотта не поняла, что это кричала она сама.

Крик оборвался в кашле. Рассудок Лотты стал холодным и ясным от бессильной ярости. Значит, ей суждено быть убитой в собственном подвале собственными друзьями… Но она не собиралась укорачивать свою жизнь, расходуя последний кислород на бесполезные крики о помощи. Если ей суждено умереть, она сделает все, чтобы отсрочить смерть. Никто во всем доме не сможет услышать ее крик, так что лучше использовать силы на то, чтобы выбраться отсюда.

Она заметила, что все еще сжимает в руке палку от швабры, и изо всех сил принялась колотить ею в дверь, чтобы пробить дыру в крепких досках. Но двери в доме Лотты были старые и основательные. Там не было тонких фанерных филенок, которые можно было бы пробить палкой. Лотта прекратила бесполезные попытки и легла на пол так, чтобы ее нос и рот находились напротив узкой щели между полом и дверью.

Она знала, что рано или поздно ее хватятся; вопрос заключался только в том, успеет ли помощь прийти вовремя. Лотта заметила, что начинает слабеть. Ею овладела блаженная сонливость, и больше всего на свете ей захотелось лечь на спину и заснуть.

В сущности, ей было очень хорошо, следует только о чем-то вспомнить. Что-то связанное с лестницей и осенью; это очень важно вспомнить. Воспоминание пряталось в глубине ее мозга, но его трудно вытащить наружу. Зачем думать о чем-то серьезном, когда погружаешься в такой приятный сон?

Глаза Лотты закрылись, тело обмякло, и она откатилась от спасительной щели. Теперь в темном подвале слышалось только шипение газа и тяжелое дыхание, которое становилось все слабее и слабее.

14

Примерно в четыре часа гости Лотты снова собрались в гостиной. Бент и Енс уселись за шахматы. Ютта и Петер болтали, а Георг расположился в самом удобном кресле перед камином, лениво наблюдая за языками пламени.

Впрочем, вскоре Георг заявил, что не позволит лишить себя дневного чая, даже если хозяйка дома собирается спать целый день и, бросив на ходу: «Кто хочет мне помочь?» — отправился на кухню в сопровождении Петера и Ютты.

Через несколько минут они вернулись обратно, нагруженные чашками, тарелками и печеньем, и Бент, на секунду оторвавшись от шахматной доски, заметил: не может быть, чтобы Лотта спала, он слышал, как она тихо спустилась по лестнице, когда все отдыхали.

— Значит, она в прачечной! — воскликнул Георг, и Ютта заявила, что пойдет вниз и поможет Лотте закончить стирку.

— Она ушла уже давно и должна сейчас вернуться. Ведь современная стиральная машина стирает только полчаса, — вставил Енс и передвинул шахматную фигуру.

Бент, опасавшийся поражения в этой интересной партии, сделал свой ход, потом заметил:

— Тогда она должна была вернуться давным-давно; с тех пор, как она спустилась вниз, прошла целая вечность.

Наступила пауза. И вдруг замечание Бента дошло до сознания присутствующих; дальнейшие события разворачивались молниеносно.

Георг и Петер уставились друг на друга. Ютта пробормотала:

— Только бы ничего не случилось, — и все бросились по длинным коридорам вниз, в подвал.

— Оставьте дверь на лестницу открытой и распахните дверь на улицу, — крикнул Бент, первый проникший в наполненный газом подвал. Петер догадался закрыть главный газовый кран по пути вниз с лестницы, кто-то зажег свет.

Еще не успев понять, что произошло, они перенесли безжизненное тело Лотты в гостиную и принялись приводить ее в чувство.

Временами им казалось, что все их усилия тщетны, и они впадали в полнейшее отчаяние, но вдруг кто-нибудь вспоминал, что искусственное дыхание иногда дает свои результаты лишь через час, и тогда они вновь с утроенной энергией принимались за работу.

Четверо мужчин работали по очереди, а Ютта бегала с грелками, которыми они обкладывали холодное тело Лотты.

Время от времени они хватались за мертвый телефон в надежде, что связь восстановлена, но безуспешно. Они были предоставлены себе именно в тот момент, когда врачебная помощь решала все. Порой они думали, что их усилия напрасны, и тем не менее продолжали свою работу. По их лицам катился пот, они работали ритмично и спокойно, чтобы наполнить легкие Лотты свежим воздухом, и, работая, они настороженно следили друг за другом; теперь доверять можно было только себе.

И чудо свершилось. Бледное до зелени лицо Лотты стало розоветь. Легкий вздох и стон подтвердили, что их тяжелый труд не был напрасным. Ободренные этими первыми признаками жизни, они начали работать с новой энергией, и через полчаса Лотту уже можно было отнести в ее комнату; они уложили ее в постель, обложив еще одной партией грелок.

Их взгляды скрестились поверх ее постели. Четверо мужчин и одна женщина молчали.

У них не было времени осмыслить несчастье, и они еще не успели хорошенько обдумать ситуацию. Вдруг они увидели большой белый конверт, который был прислонен к настольной лампе.

Надпись гласила: Ютте, Енсу, Георгу, Петеру и Бенту.

Георг протянул руку, но Петер взял письмо, не спеша открыл его, пробежал глазами, и, бросив взгляд на спящую Лотту, сказал:

— Мы обсудим это внизу. Я думаю, Лотту можно оставить на несколько минут?

Его взгляд был таким серьезным, что Георг не стал протестовать. Ютта возразила, что Лотта еще очень слаба и ее не следует оставлять одну, но как она не протестовала, Петер заставил ее спуститься в гостиную вместе с остальными.

Занятые Лоттой, они забыли про камин. Большие головни почти догорели, и Георг подложил новую охапку дров, затем повернулся к Петеру и сказал:

— Читай! Я надеюсь, ты не собираешься скрыть от нас его содержание. Ведь оно адресовано всем.

Петер, опустошенный и измученный событиями последних часов, медленно развернул письмо и прочел:

«Мои дорогие!

Это прощальное письмо объяснит вам, почему я лишила себя жизни. Не стоит причислять убийство Петерсена к ряду неразрешимых загадок, поэтому я прошу вас передать письмо полиции после того, как вы сами его прочтете.

Мне очень трудно писать эти строки: я знаю, что все вы — мои друзья, а признаваться друзьям, что ты — убийца, да еще пытавшийся избежать наказания, — совсем невесело. Видимо, кто-то вчера догадался, что убийца Петерсена — я.

Мой рассказ о падении с лестницы, конечно, был вымыслом запутавшегося и отчаявшегося человека, и я прекрасно понимаю, что он совершенно неправдоподобен. В свое оправдание я могу лишь сказать, что убийство было несчастным случаем. Я была в спальне Петерсена, когда он вбежал с револьвером в руке, и в его глазах я прочла намерение убить. Мне кажется, в тот момент он был сумасшедшим. Он кричал и вопил, и я поняла, что у него надо отобрать этот дурацкий револьвер. Я попыталась вырвать револьвер, и когда овладела им, он нечаянно выстрелил.

Когда я увидела, что Петерсен упал, меня охватила паника. Он был мертв, я ничем не могла ему помочь, и, вместо того, чтобы позвать вас, я схватила револьвер и засунула его в карман. Если бы вы случайно не наткнулись на него, я бы давно от него отделалась.

Простите меня за неприятные минуты, которые вы пережили, когда нашли меня, но у меня не было другого выхода. Я не смогу пережить тюрьму и позор. Я прожила очень счастливую жизнь, а за это ведь тоже надо платить».

Письмо было подписано: Лотта.

Пятеро потрясенно глядели друг на друга. Ютта опустилась на стул и зарыдала. Георг побелевшими губами бормотал: «Боже мой, это невозможно… это невозможно».

Петер без конца убирал со лба прядь рыжих волос, которая вдруг стала ему мешать.

— Бедная маленькая Лотта, а мы из себя выходили, чтобы вернуть ее к жизни. В законодательстве должен быть параграф, по которому она может получить более мягкое наказание. Георг, ты обязан сделать все, чтобы она получила самое мягкое наказание.

— Может быть, нам настаивать на том, что она помешана? — предложил Енс. — Психопаты всегда дешево отделываются. Мы можем уговорить ее разыграть в суде дурочку.

— Почему она не доверилась никому из нас? — воскликнул Георг. — Ведь знала же она, что мы ее друзья и всегда поможем ей.

— Надеюсь, мы и дальше будем помогать ей, — заметил Петер. — Если мы протянем еще сутки, пока дороги не станут проезжими, она поправится, и мы обсудим с ней это дело прежде, чем вмешается полиция.

Суток в нашем распоряжении не будет. Буран стихает, и если полиция пронюхала, что с Лоттой неладно, они усердно примутся расчищать сугробы и вломятся сюда сегодня же ночью или завтра утром, — сказал Енс, — но нам никто не мешает обсудить все и без Лотты.

— Конечно, прежде всего надо уничтожить револьвер, а потом мы должны внушить ей, несмотря на ее полубессознательное состояние, что она не должна говорить о нем ни звука, — заявил Георг.

— Попытку самоубийства мы изобразим как несчастный случай с газом, — сказал Петер.

— Мы заставим ее отрицать все.

— Мы скажем, что она одолжила браслет Петерсену, потому что он хотел снять с него копию.

— А может быть, полиция и не придет?

— Если нет доказательств и будешь все упорно отрицать, тебя никогда не осудят.

Волны спора вздымались несколько часов. Каждый вносил гениальные, по его собственному мнению, предложения, и все предложения при ближайшем рассмотрении обнаруживали просчеты и недостатки.

Разумеется, самым уязвимым было то обстоятельство, что никто не знал, согласится ли Лотта на эти предложения. Она была чрезвычайно прямолинейной особой и едва ли потерпела бы сильное давление. Она была честной и искренней, и никто из пятерых не мог представить себе, чтобы Лотта согласилась уйти от ответственности за свой поступок.

— Не забывайте, именно поэтому она и пыталась покончить жизнь самоубийством, — напомнила Ютта. — Она не могла дальше скрывать от нас правду, а мы были здесь так недолго. И в школе она была такой же. Как ни боялась она наказания за свои сумасшедшие проделки, она сознавалась всегда и терпеть не могла, чтобы ее считали лучше, чем она есть.

— Я придумал, — почти закричал Петер. — Если нам повезет и мы избегнем встречи с полицией, мы отвезем Лотту на аэродром, и я полечу с ней в Бангкок. В северном Сиаме у меня плантация, где она сможет жить. Я уговорю ее молчать об убийстве. Если она согласится быть моей, я ей быстро растолкую, как мало значит такое убийство. Ведь фактически она убила при самозащите, и если мы только уговорим ее не признаваться на первых порах, то в новой обстановке она быстро забудет все дурное и начнет новую жизнь. Насколько мне известно, ее паспорт в порядке, и полиция не имеет права вернуть ее в страну для допроса по одному подозрению.

— Эта идея хромает на обе ноги, — возразил Георг. — Во-первых, я люблю Лотту, и Лотта любит меня, а, во-вторых, нельзя тащить полубесчувственную девушку на аэродром и транспортировать ее в Сиам, не возбуждая сильных подозрений. Не говоря уже о том, что ее жизнь все еще в опасности. Ей пришлось перенести очень много, и я думаю, что еще целые сутки ее жизнь будет под угрозой. Переезд в такую погоду может ее убить, если ехать не в карете скорой помощи.

15

Стенные часы пробили семь ударов. Комиссар уголовной полиции Берг выругался.

Он уже трое суток работал над этим проклятым делом с убийством хозяина поместья Розенбринк и не добился ничего.

Перед ним на столе громоздились кипы актов, и допросы истекшего дня показали, что он с самого начала взялся неправильно.

Казалось, все ясно и понятно. У Петерсена было много врагов, и за восемь дней до убийства один крупный делец был совершенно разорен Петерсеном.

Поскольку этот делец в присутствии слуг кричал Петерсену о мести и убийстве, очень легко было принять за виновника именно его. Особенно, когда оказалось, что делец бесследно исчез из своей квартиры в середине дня убийства и, по-видимому, скрывался и в последующие дни.

Поэтому весь сыскной аппарат был брошен на поиски этого человека. Допрашивались знакомые и друзья Петерсена, немного побеседовали с некоторыми из гостей, которые были у него в последний вечер, однако вся работа была направлена на поиски исчезнувшего дельца.

И вот теперь он найден, и Берг рвал на себе волосы оттого, что потерял столько времени и труда. Оказывается, этот тип тихо и спокойно сидел в горном отеле под Лиллехаммер, и, по утверждению свидетелей, находился там с того момента, как вылез из самолета трое суток тому назад, то есть за восемь часов до убийства Петерсена.

Короче говоря, этот человек был невинен, как новорожденный младенец, и, пока на него тратили время, у настоящего убийцы была возможность спрятаться, выдумать алиби или исчезнуть из страны.

Берг глубоко вздохнул и вопросительно посмотрел на своего сотрудника, ассистента уголовной полиции Лунда; тот мрачно потянулся за кипой актов и лаконично заметил:

— Придется начать сначала.

Почти два часа они перечитывали заново многочисленные протоколы допросов. Закончив чтение, они обменялись материалами и стали не спеша вычеркивать лишних свидетелей.

— Судя по бумагам, все выглядит очень просто, но мне не нравится адвокат, который был в гостях у Петерсена. Насколько мне известно, он был и адвокатом убитого, — пробормотал Берг. — Удалось выяснить, не совпадают ли отпечатки его пальцев с отпечатками, обнаруженными в спальне убитого?

— Его отпечатки вообще не были найдены, — сознался Лунд. — Все это дело с самого начала показалось таким очевидным, что мы не уделили ему должного внимания.

Берг побагровел от ярости. Он прекрасно сознавал, что сам с самого начала нацелился на этого проклятого дельца, но его подчиненный именно по этой причине мог бы быть более старательным.

— Неужели я сам должен думать обо всем? — взорвался Берг. — Что это за детский сад? Даже не взять отпечатков пальцев у гостей, присутствовавших на том вечере? Я требую, чтобы это было сделано и немедленно…

Лунд вылетел за дверь. Связался с техническим отделом и попросил их безотлагательно взяться за дело.

— И ради бога, у всей компании, — шепнул он. — Очевидно, убийца кто-нибудь из гостей, и, пока не доказано противное, я не хотел бы оказаться на месте этих молодых людей.

Через десять минут вернулся немного сконфуженный Лунд:

— Похоже, что наше подозрение относительно молодого адвоката подтверждается, — сказал он. — В его квартире никто не отвечает на звонки, а в конторе заявили, что не видели его несколько дней.

— А как насчет остальных? Быстро найди мне других гостей. Это его друзья, и они должны знать, где он находится, — взорвался Берг.

Телефоны и дверные звонки звенели в пустых домах и квартирах, но в конце концов, полиции повезло.

В квартире лесничего трубку взяла верная фрекен Енсен и сообщила кратко, ясно и точно, что, по ее мнению, лесничий должен находиться по такому-то телефону.

А затем полицию вновь постигла неудача: номер не отвечал. Телефонистка сообщила, что сильный буран повредил линию и раньше завтрашнего дня нечего и рассчитывать на восстановление связи.

Спешно позвонили в справочное и выяснили, что телефонный номер принадлежал известной художнице Лотте Эскильдсен.

Лунд медленно опустил трубку на рычаг:

— Интересно! Меня нисколько не удивит, если обнаружится, что эта молодая дама имеет какое-то отношение к золотому браслету. И если нам повезет и окажется, что она знает владельца усадьбы Петерсена и его гостей, может статься, мы на правильном пути.

Они положили браслет перед собой на стол, зажгли трубки и принялись сопоставлять некоторые факты.

Лесничий был знаком с художницей. Лесничий знал адвоката, и теперь возникал вопрос, не знал ли адвокат художницу.

Позвонили в контору адвоката, установили, что знал. Молодая конторщица, которая очень хотела угодить полиции, рассказала, что часто заказывала цветы для художницы. «В конторе болтают, — добавила она, — раз его нигде не найдут, должно быть, он у нее в доме».

Спросили, не знает ли она что-нибудь о золотом браслете. Девушка немного помялась, потом позвала коллегу, и тот с уверенностью заявил, что видел необычный браслет на столе адвоката на прошлой неделе после его возвращения из Швеции.

Теперь все внимание полиции было направлено на загородный дом Лотты. Пытались добраться до него на машинах с севера. Пытались добраться до него на машинах с юга. Пробовали послать лыжный патруль, но из-за ужасной метели все попытки были напрасны. Однако Метеорологический институт сообщил, что метель ослабевает, и, значит, к вечеру можно будет осилить дорогу; снегоочистительные машины и тракторы были приведены в боевую готовность, чтобы тронуться в путь, как только утихнет вьюга.

Но на этом Берг не закончил свою деятельность. Он поручил своим сотрудникам исследовать связи адвоката, и в своем усердии зашел так далеко, что заодно изучил подноготную всех прочих гостей Петерсена. Если он рассчитывал обнаружить признаки взяток в делах адвоката, его ждало разочарование, зато он обнаружил другие немаловажные детали.

Оказалось, что адвокат и мистический сиамец были наследниками убитого. Молодой инженер и его жена были по уши в долгу у Петерсена, а лесничий двадцать лет тому назад взял фамилию матери, потому что его отец, разоренный Петерсеном, покончил самоубийством.

Это было уже чересчур. Берг бы прекрасно обошелся и одним мотивом, Он взмок от старания, но каждый раз, когда он был готов сказать: «Вот убийца», входил Лунд с новым, не менее убедительным мотивом, который свидетельствовал против кого-нибудь еще.

Опять пригласили на допрос старого слугу Петерсена, который переехал в гостиницу поблизости от полицейского участка.

На прежних допросах Берг в основном интересовался случаем с разгневанным дельцом; теперь все начали сначала и слугу расспрашивали только о гостях последнего вечера. Узнали, как они приехали, как вели себя. Слуга рассказал, что уже во время обеда между хозяином и гостями установились странные, натянутые отношения.

Комиссар Берг проводил старика до дверей и, только закрыв за ним дверь, позволил себе улыбнуться довольной улыбкой, улыбкой, которой боялись многие преступники. Берг шел по следу, а когда он шел по верному следу, ничто не могло его остановить, пока преступник не оказывался под замком.

16

В темной комнате второго этажа Лотта боролась со сном. Она была еще в том зыбком состоянии между бодрствованием и глубоким сном, в котором собраться с мыслями ужасно трудно, но в ее памяти осталось смутное ощущение пережитого кошмара и опасности, которые уже миновали.

Медленно, с большим трудом, Лотта открыла глаза. В комнате было темно, однако она видела слабую полоску света под дверью; значит, ночь еще не наступила. Остальные, должно быть, не спали, но почему, собственно, она лежит здесь?

Собрав силы, Лотта повернула голову и посмотрела на часы со светящимся циферблатом. Еще нет шести. Как прошло это время? И что вообще произошло? Лотта попыталась приподняться, но снова потеряла сознание. Когда она очнулась, было уже семь часов. Голова стала более ясной, но Лотта чувствовала себя совершенно измученной, как будто работала без отдыха много месяцев. Она попыталась собраться с мыслями, и вдруг события последних часов нахлынули на нее во всей их безысходности, Убийца охотился за ней снова, и на этот раз ему почти повезло.

Лотта прислушалась. Где-то скрипнула ступенька лестницы, где-то отворили дверь. Снизу донеслись приглушенные голоса, такие тихие, что нельзя было разобрать слов, но их звучание было успокаивающим и приятным.

Если бы не эта слабость. Как ей хочется встать с постели, спуститься вниз и узнать, кто же был убийцей. Слава богу, его поймали. Пускай это один из ее лучших друзей, все равно хорошо, что его поймали.

Но почему он пытался ее убить? Значит, она может отгадать загадку? Если бы она ничего не знала, вряд ли он стал бы покушаться на ее жизнь.

Лотта вздохнула. Но ведь она ничего не знает. В том-то и ужас, что она ничего не знает об убийстве Петерсена. Ничего, кроме того, что уже рассказала.

Освещенную щель под дверью закрыла тень.

Кто-то медленно повернул ручку.

Лотта с надеждой смотрела на дверь.

Сейчас она все узнает. Она должна знать, кто же дважды за последние сутки пытался ее убить.

Дверь отворилась. На нее смотрел Георг.

— Ага, ты проснулась, — прошептал он. — Я думал, ты спишь. Тебе что-нибудь надо?

— Георг, — начала она слабым голосом, — все это так ужасно.

— Да, — ответил он, — но не думай сейчас об этом, не волнуйся и постарайся поскорее поправиться. Я позабочусь о том, чтобы у тебя не было никаких хлопот.

Он наклонился над ее постелью. В эту минуту дверь приотворилась и в комнату заглянула Ютта.

— Как дела? — прошептала она.

— Она в сознании, но очень слаба, — ответил Георг и поправил подушку Лотты.

— Бедняжка Лотта, — Ютта подошла и осторожно присела на другой конец постели.

Они долго сидели молча.

— Как хорошо, когда тебя понимают, — прошептала Лотта.

Георг и Ютта переглянулись.

Лотта молча лежала с закрытыми глазами. Почему они не рассказывают, кто же пытался ее убить? Ведь спрашивать самой трудно.

— Как вы это обнаружили? — спросила она.

— Просто мы тебя хватились, — сказал Георг. — Мы собирались пить чай, а ты все не приходила, и мы спустились за тобой в подвал.

Мысли Лотты вернулись к ужасным минутам в подвале.

— Все это так тяжело, — пробормотала она.

Ютта ласково похлопала ее по руке.

— Мы тебя хорошо понимаем, не думай об этом, пока не поправишься.

В дверь постучали, и в комнату вошел Петер.

— Если Лотта пришла в себя, объясните ей, что мы сожгли письмо, — прошептал он.

Лотта ничего не понимала. Она очень удивилась, что и Петер здесь, значит, Георг и Петер не могли быть убийцами, как она было подумала. Следовательно, это Бент или Енс. Но едва ли это Енс, иначе Ютта не сидела бы здесь так спокойно.

— Это Бент? — спросила она.

— Нет, — ответил Петер. — Это сделал я.

Но с тревогой заметив, что лицо ее исказилось от страха, он поспешил добавить:

— Не бойся, малышка. Я дотла сжег это проклятое письмо, и мы твердо решили о нем забыть.

Лотта подумала, что она сошла с ума: почему все с улыбкой слушают, как Петер пытался ее убить? И что это за болтовня о каком-то письме? Нужно разобраться во всей этой чепухе. Однако она была так слаба, что не могла больше бороться со сном.

Глаза ее закрылись, но она все-таки успела спросить:

— Какое письмо?

Присутствующие переглянулись. Георг слегка покачал головой и положил ей руку на лоб.

— Тебе надо отдохнуть, любимая, — пробормотал он. — Сейчас мы уйдем, а ты немного поспишь. Енс и Бент ждут нас с едой. Петер хотел сказать, что сжег твое признание. Мы боимся, что полиция уже на пути сюда, и сейчас пытаемся сочинить убедительную историю, чтобы они тебя не забрали. Письмо, в котором ты сознаешься в убийстве Петерсена, и твоя отчаянная попытка покончить с собой не оставляют нам никаких шансов на то, что тебя оправдают. Однако предоставь все нам. Мы выпутаемся из этой истории наилучшим образом.

Он повернулся и вышел из комнаты вместе с остальными, и все надежды Лотты рухнули, как карточный домик. Мысли в ее усталой голове роились в хаотическом беспорядке. Сначала она не поняла ни одного слова из того, что говорилось, но постепенно мысли начали выстраиваться в систему, как длинные шеренги марширующих солдат, и из сумбура стали вырисовываться, более или менее четкие линии.

Лотта пришла к весьма справедливому выводу, что ее жизнь все еще под угрозой. Что бы она ни говорила, как бы ни поступала, убийца явно убежден, что она узнала его, и потому Лотта представляла для него опасность.

Лотта с ужасом посмотрела на закрытую дверь. В любой момент может войти убийца и покончить с ней тем или иным способом. Нужно запереть дверь до наступления ночи. Или еще лучше сейчас.

С огромным трудом Лотта спустила ноги с кровати. Страх придал ей силы подняться, но на большее она не была способна. Она лишь убедилась, что переоценила свои силы. Она успела только посмотреть на спасительный ключ, который нужно повернуть. Больше она ничего не чувствовала, предметы стали удаляться, и наступила тьма.

17

Пятеро гостей Лотты обедали на кухне за длинным столом. Еда была превосходной. Чтобы рассеять мрачное настроение, Ютта украсила стол горящими свечами, а Георг открыл две бутылки хорошего красного вина.

На первый взгляд все это напоминало приятную дружескую трапезу, но забыть о пустующем стуле Лотты было невозможно.

Гнетущее молчание нарушил Георг:

— Она чувствует себя лучше, — заявил он, — но не стоит больше утомлять ее сегодня вечером. Она выглядит недостаточно крепкой и едва ли столько выдержит, лучше будем навещать ее поодиночке.

— Мне кажется, она выглядит ужасно, — вставила Ютта. — Боюсь, она погаснет, как свечка, и я этого почти хочу: не могу себе представить, что Лотте придется закончить жизнь в тюрьме.

Петер с серьезным и расстроенным лицом сказал:

— Она показалась мне почти сумасшедшей. Подумать только, забыть о письме, которое сама же написала. Если бы я совершил неудачную попытку самоубийства, то прежде всего подумал бы, где мое прощальное письмо.

Бент, странно молчавший с того момента, как нашли Лотту, вмешался в разговор.

— Она не помнит о своем прощальном письме? Удивительно. Вообще в этом самоубийстве меня что-то поразило. Я думал об этом, когда мы принесли Лотту наверх, но, убейте меня, не могу вспомнить сейчас. Там было что-то никак не вязавшееся с самоубийством. Я только хотел сказать об этом, как мне велели делать искусственное дыхание. Потом я был так занят оживлением Лотты, что эта мысль от меня ускользнула, но, помнится, она была очень важной и совершенно сбивала с толку.

Он замолчал и погрузился в глубокие размышления.

— Уж лучше бы полиция приехала сейчас, — заявил Енс. — Пока Лотта в полубессознательном состоянии, она им не выложит никаких дурацких признаний, и мы сможем ее выгородить так, что они никогда ее не заподозрят. Гораздо хуже сидеть и ждать. Скорей бы все объяснения были позади. Будем держаться как можно ближе к правде, не рассказывая, конечно, об убийстве и самоубийстве, совершенных Лоттой, и мы дешево отделаемся.

Некоторое время они молчали.

— Мне кажется, Енс прав, — сказал Георг. — И для нас, и для Лотты будет лучше, если полиция явится сейчас, и мы сможем дать собственные показания. Пока Лотта без сознания, у нас стопроцентная гарантия, что она не вмешается в эту историю, но когда она придет в себя, ручаться нельзя ни за что. Она станет рваться совершить признание, и это будет для нее концом.

Петер встал и принялся вышагивать по кухне. Он остановился перед спущенными шторами и, приподняв их, посмотрел в окно.

— Метель прекратилась, и луна светит, не поехать ли мне в город? Полиции покажется подозрительным, что мы все собрались здесь и даже не сообщили об этом у себя в конторах.

— Думаю, нужно остаться здесь еще на одну ночь, — ответил Георг. — Сугробы еще очень большие, нам не удастся проехать, пока тракторы и плуги не проложат дорогу. Может быть, сегодня вечером исправят телефонную линию, тогда ты позвонишь своей секретарше и скажешь, где находишься.

Петер опустил штору:

— Ты прав, разумеется, но если мы сами не можем уехать, тогда нужно послать за врачом для Лотты.

— Я могу это сделать, — вмешался Бент. — Я видел у черного хода лыжи и при всех обстоятельствах собираюсь отправиться домой сегодня вечером. Если мой телефон работает, я позвоню врачу. Если телефон неисправен, сбегаю за врачом — это пять километров. Правда, он пожилой человек, но я знаю, что он может стоять на лыжах. Так или иначе я притащу его сюда.

— Ты собираешься отправиться сейчас? — спросил Петер.

— Надо бы, но я хочу еще подождать. У меня не проходит странное ощущение, что головоломка не сходится, — отозвался Бент. — Если я не решу ее сейчас, я, конечно, отправлюсь домой. Раз мы вернули Лотту к жизни, не так уж важно, когда приедет врач — часом раньше или часом позже.

— Надо помочь твоей памяти, — сказал Енс. — Я присутствовал однажды на докладе, и профессор утверждал, что всегда можно вспомнить ускользнувшее из памяти, если приложить усилие. Садись и думай, как одержимый, а мы будем играть в двадцать вопросов.

— Это произошло до или после того, как Лотта отравилась газом? — начала Ютта.

— Это то, что она говорила в течение дня? — продолжил Петер.

— Не связано ли это с убийством Петерсена?

— Это что-нибудь, что говорили мы?

— Имеет ли это событие отношение к нам?

— Связано ли это с подвалом, в котором мы ее нашли?

Бент поднял голову. Он был очень бледен.

— Может быть, я ошибаюсь. Господи, как бы я хотел ошибиться! Письмо подействовало на меня так убедительно, что я в тот момент ему поверил. Но в суматохе в подвале меня что-то поразило. Я думал изо всех сил. Я был в таком же состоянии, как бедняга Лотта, когда она никак не могла вспомнить, что случилось на лестнице. Она знала, что вспомнить чрезвычайно важно, и я знал, что в глубине моего мозга скрывается доказательство того, что вся наша головоломка не сходится.

Он сделал паузу:

— Лотта не хотела покончить с собой. Ее пытались убить. Потому что дверь в подвал была заперта снаружи.

Он колебался. В мертвой тишине слышно было равномерное тиканье часов.

Когда он заговорил, в его голосе прозвучали недоверие, страх и отвращение:

— И убийца — один из нас.


После ошеломляющего заявления Бента никто не посмел раскрыть рта.

Никто не смел протестовать, потому что все в глубине души знали, что он прав.

Они медленно вышли из-за стола, избегая смотреть друг на друга. Друзей, прежде таких сплоченных, охватило гнетущее чувство недоверия. Они не знали, куда смотреть и что говорить. Теперь они предоставили ведущую роль Бенту. Он сел перед камином, остальные расположились рядом.

Среди них был убийца, и в первую секунду он чуть не поддался панике. Все выношенные планы, казалось, рухнули, однако надежда еще оставалась. У Бента, очевидно, не было определенного подозрения, а он был тугодумом.

— Я знаю, что соображаю не так быстро, как вы, — сказал Бент, словно в ответ на мысли убийцы, — и поэтому прошу вас постараться вспомнить, что произошло в тот вечер, когда мы были у Петерсена. Мы должны воспроизвести события того вечера и тем самым логически установить, что произошло, что видела Лотта, и кто мог быть убийцей.

— Мы ведь все с ним ругались, — пробормотал Георг.

— Да, мы все с ним ругались, а он поднялся в свою комнату и разыграл обиженного, — вставил Енс.

— Он ушел в гневе и не возвратился обратно, потому что его убили, — прервал его Бент, — а теперь я хочу, чтобы каждый вспомнил, где он находился после ухода Петерсена. Сперва Георг!

— Честно признаюсь, что на какой-то момент выходил из комнаты, — сказал Георг. — Я уже говорил, что искал ершик для чистки трубки, но, убейте меня, не помню, который был час и как долго я отсутствовал. Я бродил, занимался всякими мелочами, разглядывал книги и трубки.

— Я тоже уходил на минуту, — заявил Енс. — Ты сам меня попросил найти шахматную доску, и я тоже не могу сказать, на какое время отлучался из комнаты.

— Я вышла в туалет подновить макияж и думаю, что отсутствовала несколько минут, — сказала Ютта. — К сожалению, я тоже не помню точного времени.

— Видимо, все это безнадежно, — сказал Бент. — Ведь я сам в какой-то момент отсутствовал. Я был в библиотеке и искал одну книгу по лесоводству, о которой говорил Петерсен. И это заняло определенное время. А ты, Петер?

— Если мы хотим из этого кругового допроса извлечь истину, нужно быть абсолютно честными, — побелевшими губами проговорил Петер. — Если ты непременно хочешь знать, я отвечу тебе, что я не только выходил из комнаты, но был наверху, в спальне Петерсена, я видел его: он лежал на полу и был совершенно мертв. До этого мы ожесточенно спорили с ним, поэтому мне совсем не хотелось оказаться в положении человека, нашедшего труп, — и я молчал. Я никогда особенно сильно не любил Петерсена, и поэтому не рвался подвести кого-нибудь из вас под монастырь за убийство. Вы для меня значили больше, чем он. А потом я, как дурак, поверил, что его убила Лотта. Но теперь, когда выяснилось, что убийца пытался покончить и с ней, теперь, когда я знаю, что он в совершенном отчаянии и ему наплевать на других, я первым расскажу полиции, что нашел Петерсена и что он в тот момент был мертв. Я предусмотрительно взглянул на часы: было несколько минут первого.

— Ну вот, мы и вернулись к тому, с чего начали. Лотта и только Лотта знает что-то об убийце, — сказал Бент — Мы должны помочь ей вспомнить. Ведь на свете не так много вещей, связанных с осенью.

Вдруг он замолчал.

— Кажется, у меня есть идея, — после паузы произнес Бент. — Какими же мы были глупцами. Я должен немедленно поговорить с ней, и хочу, чтобы вы были свидетелями, что я не буду задавать ей наводящих вопросов.

Они нерешительно поднялись по лестнице. Судя по всему, через несколько секунд обнаружится, прав ли Бент со своей новой теорией.

Бент тихо открыл дверь и, забыв о всякой, осторожности, кинулся в комнату, остальные только успели увидеть, как он поднял с пола бесчувственную Лотту и понес ее на кровать.

— Она пыталась встать, но, к счастью, это, просто обморок, — сказал он и быстро приказал наполнить грелки горячей водой. Он тщательно укутал Лотту и исследовал ее пульс, остальных он выставил из комнаты.

— Придется подождать не меньше часа, пока я смогу задать Лотте свой вопрос, — сказал Бент, выходя из комнаты, — подождем внизу, там вы все будете у меня на глазах, и мы не испугаем Лотту, когда она очнется. Мы сделали для нее все, что могли, давайте посидим в гостиной. Мои подозрения еще очень слабы, — продолжал он, — я буду рад, если вы сообщите мне все, что помните о том вечере.

Собравшиеся молча смотрели на огонь в камине.

В конце концов Ютта не выдержала тягостного молчания:

— Хотите чего-нибудь выпить? — предложила она шепотом.

— Это как раз то, что нам сейчас необходимо, — сказал Петер.

Георг поднял палец и сказал:

— Спасибо, мне шерри.

Через несколько минут они уже были на кухне, и Бент крикнул им вдогонку, что предпочитает пиво. Они были страшно заняты. Ютта несла рюмки, Енс тащил бутылки, Георг вытаскивал пробки, Петер разливал. После долгих минут, когда они молча сидели в каком-то трансе, было приятно заниматься обычными будничными делами.

Они уселись поудобнее и больше не казались такими скованными. Георг, воспользовавшись этой минутой, сказал то, о чем думали все:

— Бент, расскажи нам о своей теории. Если она несостоятельна, не стоит утомлять ею Лотту, а если она верна, мы можем узнать о ней и сейчас. Если несколько человек исходят из одной и той же предпосылки, то больше шансов прийти к финишу.

Бейт кинул на него печальный взгляд.

— Не думай, что меня это забавляет, — сказал он. — Это страшнее, чем ты думаешь. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что смерть Фрэнсис не была насильственной, если теперь мы знаем, что один из нас — убийца. Если моя теория надежна, дело в действительности удивительно простое и ясное, — продолжал он, отхлебнув глоток пива.

— Это был, конеч… — его голос сломался. Он безуспешно пытался что-то сказать, но у него начались судороги, и прежде чем до присутствующих дошло, что случилось, преступник расправился еще с одной жертвой.

— Боже мой, это цианистый калий, — простонал Енс, и остальные в отчаянии уставились на стакан с пивом, который все еще сжимала мертвая рука.

18

Бента отнесли наверх, в его комнату.

Четверо оцепеневших людей, из которых один был убийца, положили труп на кровать и покрыли его простыней, затем снова спустились с лестницы, подальше от страшного второго этажа, где двери скрывали два неподвижных тела.

Из своей комнаты Лотта слышала тяжелые шаги по коридору. Она слышала бормотание в комнате Бента, и снова тяжелые шаги, которые как будто замедлились в нерешительности перед ее дверью, а затем уже глуше зазвучали внизу.

Даже в своем полубессознательном состоянии Лотта поняла, что случилось что-то нехорошее. Ей хотелось позвать кого-нибудь, но она не посмела. Страх завладел ею, она едва решалась открыть глаза.

Она знала, что была в комнате одна, и все же ее не покидало ощущение, что кто-то ее подстерегает. Она боялась смотреть на тяжелые портьеры; они висели немного криво, и ей чудилось, будто за ними кто-то прячется. Еще больше боялась смотреть на приоткрытую дверь ванной. Тихий дом был наполнен негромкими, но пугающими звуками: где-то заскрипело рассохшееся дерево, а когда забулькала вода в радиаторе, Лотта и вовсе замерла от ужаса.

С большим трудом она сползла на пол. Чтобы понапрасну не расходовать силы, ползком, часто отдыхая, она добралась до двери, повернула ключ и забаррикадировала дверь стулом.


Внизу, в большой гостиной, страха было не меньше. Четверо поочередно подходили к бездействующему телефону. Они поднимали трубку и нажимали на рычаг в надежде, что их сигнал услышат на сельском телефонном узле, но телефон молчал.

Наконец поднялся Петер и заявил, что сделает то, что намеревался предпринять Бент: возьмет лыжи, попытается добраться до города и приведет и полицию, и врача.

— Прекрасно, — заметил Енс, — но откуда мы знаем, что ты не убийца и не собираешься вовремя скрыться? Насколько я припоминаю, у тебя и раньше был великолепный план посадить Лотту на самолет и отправить ее в Сиам, пока полиция не напала на след. Случайно, это не тот план, который ты разработал для себя?

— Конечно, у нас у всех есть основания подозревать друг друга, но надо же что-то делать!

— Я придумал, — сказал Георг. — Мы выйдем во двор и откопаем мою машину, затем двое поедут за помощью, а двое останутся здесь. Если один из двоих и окажется убийцей, ему будет трудно одолеть другого в открытой борьбе. Силы у нас примерно равные. Если дойдет до схватки, обоим будет одинаково трудно.

Енс задумался:

— Я склонен с тобой согласиться. Конечно, мы вздохнем с облегчением, если вы уберетесь из дома, но кто гарантирует, что вы не в сговоре друг с другом?

— Я гарантирую, — резко сказал Петер.

— Смешно, — ответил Георг.

— Енс прав, — отозвалась Ютта. — Мы должны все вместе оставаться здесь или все вместе отвезти Лотту на машине.

— Пойдемте посмотрим, можно ли вообще вырыть машину из снега, — предложил Георг.

— Мы останемся здесь, — возразил Енс. — Убежден, что утром телефон исправят. Я вовсе не хочу подвергать свою жену, не говоря уже о тяжело больной Лотте, опасной поездке в машине в компании с одним из убийц.

— Не волнуйся, мы выдадим тебе револьвер, чтобы ты мог защищать женщин и самого себя, — насмешливо сказал Георг.

— Протестую, — возмутился Петер. — Я знаю, что не совершил ни первого, ни второго убийства и не покушался ни на чью жизнь, а Енс, которому не терпится обвинить нас всех, вполне и сам может оказаться убийцей. Так зачем же давать ему револьвер!

Четверо с ненавистью посмотрели друг на друга.

Ютта протянула руку к своей рюмке с шерри и поднесла ее к губам. Подумала, понюхала рюмку и поставила ее обратно.

— Кто, собственно, наливал рюмки? — спросила она.

— Если хочешь знать, наливал я, — ответил Петер, с трудом сдерживая бешенство. — Но не забывай, что у вас всех была точно такая же возможность подсыпать яду в его стакан. Около бара совсем темно, и мы все ходили взад-вперед. Ошибиться было невозможно, потому что пива попросил только бедняга Бент. Если бы он, как другие, попросил шерри, было бы трудно дать рюмку с ядом именно ему.

Они уставились на стойку бара, где все еще стоял недопитый стакан Бента. Пролитое пиво образовало на светлом ковре темное влажное пятно, кто-то предложил спрятать стакан как важную вещественную улику.

В чем именно должен был уличать стакан, никто толком не знал. Все они так или иначе прикасались к нему, и на нем остались отпечатки их пальцев, однако теперь никому бы не пришло в голову притронуться к нему.

— Если мы будем сидеть здесь и глазеть в пространство, пока телефонная компания не восстановит связь, держу пари, мы все спятим, — сказал Георг. — Я все-таки хочу выйти и посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать с машиной. Вы прекрасно понимаете, что при таких сугробах я не смогу исчезнуть.

— Я помогу тебе и немного разомнусь, — предложил Петер. На это Георг с деланной беззаботностью ответил:

— Нет, пожалуй, я еще немного подожду.

Они со злостью посмотрели друг на друга, и снова в комнате наступила гнетущая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Сейчас они даже не думали о происшедших убийствах — сейчас они пытались разрешить две загадки: что знал Бент и что знала Лотта.

Совершено, по крайней мере, два убийства. Внезапная смерть Фрэнсис тоже, видимо, не была случаем. Эта мысль пугала всех, однако пока Лотта была без сознания, преступник чувствовал себя в безопасности. При некоторой ловкости не очень трудно заставить ее умолкнуть навеки, прежде чем она вспомнит, что же напомнило ей об осени. А кого же можно осудить без улик?

Убийца молчал, как все, и выжидал, а время шло…

Наконец, Георг сказал:

— Пойду посмотрю, как там Лотта, — и он оказался у двери, прежде чем до остальных дошли его слова.

— Да, Лотта, мы совсем забыли про Лотту. Я тоже пойду к ней! — воскликнула Ютта. Енс встал и заявил, что не отпустит свою жену с убийцей.

И Георг повел себя так, будто он и вправду был преступником. Он бросился к Енсу, словно желал убить его, однако быстро взял себя в руки и сказал холодно:

— В таком случае, и Петер должен идти с нами. В конце концов, убийцей может оказаться и он, зачем же предоставлять ему возможность удрать, когда мы все будем наверху?

Все вместе они тихо поднялись наверх, и через четверть часа им так же тихо пришлось спуститься вниз. Лотта заперлась и, как они ни просили открыть, ее не удалось уговорить.


Наверху в своей комнате Лотта удивлялась, что никто не идет спать.

Смущенные ее поступком или из врожденного такта, они не сказали ей об убийстве Бента. Они умоляли Лотту открыть дверь, спрашивали, не нужно ли ей чего-нибудь, но никто даже не заикнулся о трагической судьбе Бента.

Лотта заметила, что голос Бента не слышался в общем хоре, но успокаивала себя тем, что он отправился домой на лыжах, и радовалась при мысли, что он установит связь с внешним миром. Если он верил, что она убила Петерсена, он, конечно, даст знать полиции, а если убийцей был он сам, его по крайней мере теперь нет в доме, и ей не нужно бояться новых покушений.

Она ни за что не отопрет дверь своей комнаты до утра. Если не Бент был убийцей, она абсолютно уверена, что полиция явится сразу же, как только дороги станут проходимыми, и, хотя ее собственное положение было весьма шатким, никто так не ждал полицию, как она.

Тишину вновь нарушил звук хлопающих дверей. Она слышала, как кто-то вышел на кухню, она слышала крадущиеся шаги на лестнице.

Кто-то осторожно нажал на дверную ручку. Голос, который она не смогла узнать, шепнул:

— Лотта, ты спишь?

Лотта заколебалась. Разумеется, надо было ответить, но ей не понравилось, что она не узнала голоса. Голос явно хотели изменить. И вообще она не желает разговаривать ни с кем. Лотта снова откинулась на подушки, выжидая, когда шаги удалятся.

Но вдруг она поняла, что ее молчание было воспринято тем, кто стоял за дверью, как благоприятный знак. В замочную скважину просунули какой-то предмет, и ключ, который она добросовестно и надежно повернула в замке, начал угрожающе шевелиться. Лотта закричала, но события этого дня так сказались на ней, что пронзительный крик, который должен был бы поднять на ноги весь дом, прозвучал, как шепот. Однако он подействовал на того, кто стоял за дверью. Затаив дыхание, Лотта слышала, как предмет был осторожно вынут из скважины. Свет и тень переместились под ее дверью, крадущиеся шаги стали удаляться по коридору, и где-то тихо открылась и закрылась дверь.

Лотта ни за что не смогла бы определить, что это была за дверь, однако ясно было одно: убийца все еще находится в доме, и он неотказался от намерения свести с ней счеты.


Шли часы ночи.

Четверо в гостиной сидели и полулежали в креслах.

Горела одна настольная лампа. Ее дрожащий отсвет отбрасывал на пол и потолок причудливые пляшущие тени.

Казалось, эти четверо спали, но, присмотревшись, можно было заметить настороженный, острый взгляд под опущенными веками. Когда в камине падала головня, они открывали глаза и смотрели друг на друга холодно и испытующе.

Старинные часы пробили половину третьего ночи. Но никто не собирался ложиться спать. Никому и в голову не приходило нарушить новый неписаный закон ненависти, который заставлял их держаться вместе.

Так они сидели. Четверо друживших многие годы: они всегда воспитывали друг в друге хорошие качества, но теперь это не мешало им с лупой выискивать слабости друг у друга.

Мозг убийцы тоже работал напряженно, отыскивая у других слабые стороны. Две неудачные экспедиции к двери Лотты не дали результата, однако ночь еще была долгой, хотелось думать, достаточно долгой.

Петер встал и подложил в камин полено. Все взгляды устремились на него, и только тогда, когда он подошел к окну и поднял штору, они поняли, что тишина вот-вот будет нарушена.

Издалека надвигался шум работающего трактора. Можно было разобрать жужжание мотора, вот машина остановилась ненадолго, затем проехала еще немного.

— Приближается спасенье, помощь или судный день, — тихо сказал Петер. — Насколько я понимаю, полиция на пути к нам с тракторами и снеговыми плугами…

Они бросились к окну.

— Я пойду к ним навстречу, — сказал Георг.

— И я, — сказала Ютта и вопросительно посмотрела на Енса.

— Никто никуда не пойдет, — сказал Петер.

— Хотел бы я посмотреть, кто это меня не пустит, — ответил Георг и пошел к двери.

— Я не пущу, — сказал Петер. — Как только мы окажемся в темноте, убийце удастся скрыться, и, раз мы продержались вместе до сих пор, я не хочу рисковать.

— Послушайте эту угнетенную невинность, — с издевкой сказал Енс и выпрямился с тем достоинством, которое ему позволяла его долговязая, тщедушная фигура. Он поправил свои большие роговые очки. — Малыш Петер, очевидно, хочет доказать свою невиновность, спихивая свои грехи на других. Очень ловко, Петер. Чрезвычайно ловко, но у тебя было достаточно времени за долгую ночь, чтобы высидеть эту идею. Однако не тебе одному приходят в голову удачные мысли, — продолжал он жестко. — У меня тоже есть хорошая идея, и к тому же я придумал ее еще вчера вечером.

Я хочу задать тебе, мой дорогой Петер, один небольшой, но весьма неприятный вопрос.

Его рука нырнула в глубокий внутренний карман пиджака и появилась снова с револьвером, которому полагалось лежать в стенном шкафу. Другой рукой он схватил Ютту и пихнул ее к себе за спину:

— Три шага назад, мой милый Петер и ты, Георг, тоже. Я никому из вас не доверяю. Сядьте в свои кресла и ты, Петер, отвечай на мой вопрос. Не из-за тебя ли вчера утром Лотте пришлось спускаться в этот проклятый подвал, оттого, что на твою драгоценную рубашку посадили пятно?

Краска отлила от щек Петера:

— Да, — выдавил он, — но мог ли я подумать, что такое простое дело, как стирка, повлечет за собой покушение на убийство?

— Да, да, мог ли ты это подумать, — издевался Енс.

Затем он направил револьвер на Георга.

— А теперь ты, Георг, — продолжал он. — Вчера, когда я проходил по коридору, ты вышел из мастерской Лотты с каким-то письмом. Перед этим я слышал стук пишущей машинки. Как ты это можешь объяснить?

Георг густо покраснел:

— Не думаешь ли ты всерьез, что я напечатал признание Лотты? Черт возьми, что ты! Я же люблю ее. Я всего-навсего напечатал деловое письмо, которое отошлю, как только попаду в город.

— Можно посмотреть?

Георг вынул из кармана сложенный лист бумаги и протянул Енсу.

Енс неспеша развернул бумагу и прочел.

— Да, выглядит очень убедительно, но это еще не доказывает, что ты не напечатал и другого письма.

— А нельзя ли спросить, почему ты здесь размахиваешь револьвером, который должен лежать в шкафу? — спросил Петер.

Енс устало провел рукой по волосам:

— Потому что я боюсь, — сознался он. — С того момента, как Бент вспомнил, что дверь подвала была заперта. Прежде, чем его убили, я понял, что необходимо какое-нибудь оружие, чтобы защищаться от такого отчаянного преступника. Я не могу равняться с вами физической силой, однако револьвер дает мне недостающую силу. Когда мы были наверху у Лотты, я воспользовался случаем и достал ключ от шкафа и, если вы пошевельнетесь в своих креслах до прихода полиции, я буду стрелять. Как видите, наша безопасность представляется мне несколько иначе.

Не спуская глаз с Петера и Георга, Енс подошел к окну и поднял шторы, чтобы свет из окон освещал дорогу тем, кто продвигался со стороны шоссе.

19

Дом, наполовину занесенный снегом, со стороны напоминал замок Спящей красавицы, и комиссар Берг, заметивший свет, льющийся из окон, с досадой подумал, что опять ошибся. Дом казался воплощением самых идиллических рождественских сказок. Немыслимо, чтобы здесь скрывался убийца.

Он поднял воротник, открыл дверцу и выпрыгнул в глубокий снег. Немного помедлив, Лунд последовал за ним. Собачий холод пробирал до мозга костей, а двумя минутами раньше или позже — какая разница. Полицейские двинулись к дому, даже не подозревая, с каким нетерпением их ждали: они шли распутывать дело об убийстве Петерсена. Но когда входная дверь распахнулась и стройная девушка крикнула:

— Ах, скорей же, скорей! — они поняли, что паника и страх давно поселились в уютном доме. Увязая в глубоком снегу, но при этом пытаясь соблюсти максимальное достоинство, они взбежали по главной лестнице и были почти впихнуты девушкой в огромную комнату с камином; их глазам предстал молодой мужчина, держащий под дулом револьвера двух других.

Берг и Лунд запыхались от пробежки по снегу и были измучены трудной поездкой из города, но они были людьми действия, и одним прыжком набросились на человека с револьвером. Вырвали револьвер, завернули ему руки назад так, что он скорчился от боли.

И только после того, как все это проделали, до них дошло, что девушка, открывшая им, колотит их кулаками и кричит:

— Отпустите его! Отпустите! Это мой муж, он не причастен к убийствам. Он задержал убийц, когда увидел, что вы приближаетесь.

Берг предоставил свою жертву Лунду, выпрямился и произнес:

— Убийцы? Что вы хотите этим сказать? Совершены другие убийства?

Ютта закричала истерически:

— Полиция спрашивает, не совершены ли другие убийства?! Поднимитесь наверх и загляните в спальни, вы найдете два трупа и полумертвое тело. Мы сами остались в живых по чистой случайности. Является полиция и хладнокровно ломает руки моему мужу, а двое убийц сидят и радуются.

Георг с расстановкой сказал:

— Пока эта молодая истеричная дама не выплеснула других обвинений, я хотел бы сказать вам несколько слов наедине, господин комиссар.

— Я тоже, — вмешался Петер.

— У вас будет возможность поговорить со мной обо всем, — резко ответил Берг. — Вам не удастся избежать разговора со мной, и скажу вам наперед: когда мы закончим разговор, я узнаю всю правду о том, что здесь произошло. В нашем распоряжении дополнительная бригада и люди из технического отдела. Обещаю, что никто не отделается лживыми историями.

— Отпустите же этого человека, — зарычал он на Лунда, который все еще держал Енса. — Впустите наших людей. Я слышу, что они уже здесь, и хочу оставить парочку полицейских, чтобы эти молодые люди перестали ссориться.

Он повернулся к Ютте;

— Есть в этом доме помещение, где можно без помех провести небольшой предварительный допрос? Я хочу поговорить со всеми поодиночке, и предупреждаю, что все, что вы сообщите, может быть использовано против вас.

— Мастерская Лотты — самое лучшее место, — ответила Ютта, показывая дорогу и пытаясь толково объяснить, что произошло в последние дни.

Дом Лотты постепенно превратился в нечто среднее между тюрьмой и полицейским участком. Уголовная полиция была внизу и наверху, внутри и снаружи. Гости Лотты по очереди приглашались на допрос к Бергу и сидели в гостиной под неусыпной охраной Лунда, который следил за тем, чтобы они ни словом не обменялись друг с другом.

Всегда подтянутый Берг за один час превратился в потную развалину. Из показаний следовало, что все четверо могли убить Петерсена. Все в какой-то момент выходили из комнаты, и у всех был мотив. Что касается покушения на художницу, Берг располагал только заверениями, что в момент этого трагического происшествия все спали в своих комнатах — и опять он не продвинулся ни на шаг. Смерть девушки тоже была весьма загадочной и утопала в объяснениях о несчастном случае.


Отравление лесничего ставило под подозрение супружескую пару, которая работала на большом химическом заводе, однако при более тщательных допросах выяснилось, что и адвокат, и парень из Сиама во время войны были в Англии в специальных войсках; под сильным давлением оба сознались, что в их воинском подразделении не любили, чтобы враг брал пленных живыми, поэтому им выдавали ампулы с цианистым калием.

И снова Берг был в тупике.

Допрос молодой художницы тоже был весьма трудным делом. Она, очевидно, получила тяжелое воспаление легких, и половина из того, что она говорила, было неразборчивым бормотанием. Однако она все время твердила об исчезнувшем белом порошке и осколке стакана, поэтому Берг послал своих людей обыскивать дом, а сам тем временем попытался восстановить обстоятельства убийства лесничего.

Каждый из гостей получил приказ точно воспроизвести свои действия. Они взяли бутылки и рюмки и беспорядочно задвигались в темноте у бара, но даже подозрительный Берг затруднился бы определить, кому можно предъявить обвинение.

Их сфотографировали в креслах, где они сидели тогда; ассистент Лунд изображал лесничего, но все напрасно.

В тот момент, когда Берг уже почувствовал, что ему надо разводить кур в деревне, а не работать сыщиком, произошел небольшой эпизод, представляющий интерес. Прибежали люди, исследовавшие подвал, и в возбуждении сообщили, что газовый кран водогрея старой конструкции отсутствует; Берг приказал бригаде, которая занималась обыском дома, искать не только осколок, но и кран.

После этого события стали развиваться с молниеносной быстротой. Однако не совсем так, как ожидал Берг: два вещественных доказательства были обнаружены в разных комнатах. Газовый кран нашли у сиамца, а осколок лежал в портфеле адвоката.

Лунд, почувствовавший себя на высоте, шепнул Бергу, что это именно то, о чем он все время говорил. Эти истории свидетельствовали о сговоре, но Берга это не убедило. Конечно, оба парня были наследниками Петерсена и поэтому имели некоторое отношение друг к другу. Однако Берг склонялся к тому, что все убийства совершил один из них, а вину пытался свалить на другого. Ошибка состояла в том, что убийца не избавился от другой улики, впрочем, это было вполне закономерно. По опыту Берга, все преступники рано или поздно совершали ошибки, а в данном случае убийца едва ли предполагал, что полиция прибудет так скоро.

История с осколком произошла раньше покушения в подвале, так что, с точки зрения чистой логики, наиболее вероятно, что тут действовал сиамец; он устранил осколок до того, как отвинтил газовый кран. По каким-то причинам у него не было возможности спрятать кран у адвоката вместе с осколком. У Берга от мыслей лопалась голова. Его теория была великолепна, но доказательств не было. И Лунд со своей версией о сговоре тоже мог оказаться прав. Ясно было одно. Обоих надо везти в город для дальнейшего расследования. Берг уже послал в ближайшую деревню за каретами скорой помощи и полицейскими машинами. Надо было увезти трупы, а больную отправить в больницу.

Берг устало потер лоб. Ночь выдалась длинной, и день едва ли будет короче, если он не найдет какую-нибудь решающую улику. Художница много говорила об осени. Надо было выяснить у этих двух, что она имела в виду. Может быть, один из них сватался к ней осенью, может быть, это у них какой-то символ. Он должен все узнать.

Несмотря на усталость, он приказал вывести этих двоих. Машина уже ждала. Карета скорой помощи уже побывала здесь и забрала трупы, однако старый деревенский врач отказался везти больную, пока у нее не спадет жар.

Берг бросил прощальный взгляд на дом. Он снова казался уютным и надежным. Комиссар приказал Лунду оставаться с молодыми супругами, они должны были ехать в город на следующей машине. Супруги обещали побыть здесь, пока не найдется сиделка для больной. Впрочем, в таком комфортабельном доме не так уж трудно провести несколько лишних часов.

20

У Георга из головы не выходила больная Лотта. Девушка, которую он любил, но заподозрил в убийстве, а потом так плохо защищал.

Только бы ей не проговорились, что его увезли в префектуру. В теперешнем состоянии это ее убьет.

Он глубоко вздохнул: тяжело любить и знать, что, может быть, в этот момент твоя возлюбленная узнает, что тебя обвиняют в убийстве. Еще тяжелее сознавать, что не справился со своей задачей. Надо было не спускать с нее глаз, чтобы лишить Петера всякой возможности покушаться на ее жизнь. Он с ненавистью посмотрел на Петера — убийцу, который к тому же пытался свалить вину на него, подбросив осколок стакана. Страшное дело с этим стаканом. Кажется, это тот самый, который он вчера утром по своей неуклюжести трахнул в ванной. Сразу надо было догадаться, что в нем снотворный порошок. Господи, если бы он только знал! Он с легкостью поубивал бы всю компанию, прежде чем они приблизились к Лотте.

Единственное облегчение, что Петер тоже сидит в машине. Если бы Петер не был настолько глуп и не забыл про газовый кран, Георг ехал бы сейчас с ужасным сознанием, что убийца все еще рядом с Лоттой.

Георг слегка улыбнулся. В сущности, даже хорошо, что сам он едет в машине, в твердой уверенности, что каждая минута уносит «убийцу Петера» все дальше и дальше от его любимой Лотты.


Петер отвернулся от окна и посмотрел на Георга.

«Поразительное хладнокровие, — подумал он, заметив, что тот улыбается. — У человека, должно быть, стальные нервы. Он виновен не меньше, чем в трех убийствах, и еще может улыбаться. Вероятно, он воображает, что он такой талантливый адвокат, что всегда защитит себя. Он не представляет, что ему предстоит. В сущности, даже жаль его. Должно быть, он сумасшедший. Три убийства и одно, вернее, два покушения на самую замечательную девушку на свете. Если бы я мог предвидеть, я вовремя бы его притормозил, но все мы крепки задним умом».

«Он не особенно хитер, — продолжал свои мысли Петер. — Если бы он был законченным убийцей, он бы постарался подбросить мне и осколок, и кран. Что-то не сработало в его голове, ведь осколок у него был раньше, чем кран. В этом есть что-то противоестественное, — размышлял Петер. — Разумеется, даже самый ловкий преступник может совершить ошибку, но такая явная ошибка не вяжется со всегда логичными поступками адвоката».

Однако все это позади, и следует благодарить небо, что убийца найден. Путаница с ним самим разъяснится, когда Георг раскиснет и сознается, и, в сущности, можно порадоваться, что он сам, Петер, сидит в машине и видит, как каждая минута уносит «убийцу Георга» все дальше и дальше от Лотты и ее милого дома.


Комиссар Берг беспокойно заерзал на сиденье. Тридцать лет службы в уголовной полиции научили его тому, что не все доказательства надежны, и не все, что видишь, очевидно.

Он сидел в машине с двумя убийцами, у него была куча улик, следовало бы чувствовать себя уверенно и спокойно, однако ни радости, ни уверенности он не испытывал, и чем дальше они ехали, тем ему трудней становилось верить, что он поймал преступников.

Инстинкт Берга часто наводил его на след опасного преступника, но на этот раз инстинкт молчал, и это беспокоило. Его мысли все чаще и чаще возвращались к оставшимся в доме, и он ругал себя, что не прихватил всю эту банду. Да, в этом было что-то сомнительное, беспокоящее, но что именно, он никак не мог определить. Может быть, то, что все улики свидетельствовали против этих двоих, которых он сам подозревал с самого начала. Старая истина, что подозрение часто падает на невиновных, промелькнула в его мозгу, но он в ярости отбросил ее. Хватит, он везет убийцу, и чем раньше он возьмет его в работу, тем лучше для всех.

Машина завязла в сугробе, и трое полицейских, сидевших на переднем сиденье, вылезли с лопатами. Георг с интересом наблюдал за их работой. Петер скользил взглядом по белому ландшафту и задумчиво насвистывал популярную мелодию, пока Георг в ярости не прошипел:

— Замолчишь ты, наконец!

— Тебе не по вкусу мелодия?

— Мне она совершенно безразлична, но я не могу собраться с мыслями, когда ты без конца повторяешь одно и то же. В точности, как вчера днем, когда все спали, а я пытался собраться с мыслями, но это было совершенно невозможно, потому что ты без конца насвистывал этот проклятый мотив. Не можешь ли ты придумать что-нибудь другое, или я…

Он оборвал себя на полуслове.

— Вчера днем, когда все спали, — прошептал он. — Когда все спали. Боже мой, значит, ты не мог в это время быть в подвале, потому что я все время слышал, как ты свистел. — Он выпрямился и беззвучно произнес, — Петер, я все время тебя слышал, господи, это невозможно!

Он стремительно повернулся к Бергу:

— Господин комиссар, — простонал он. — Поверните машину, клянусь вам всем святым, что я не убийца, и я сейчас понял, что и Петер не убийца, потому что в то время, когда в подвале пытались убить Лотту, я все время слышал, как он насвистывал. Поверните машину, — умолял он. — Пристрелите меня на месте, если считаете меня преступником. Делайте со мной, что хотите, но, ради бога, поверните машину и спасите Лотту, потому что убийца все еще в доме.

Берг и Петер уставились на Георга. Перед ними был или великий актер, или человек, говорящий чистую правду. По искаженному ужасом лицу Георга катился пот.

Петер быстро спросил:

— Что еще я насвистывал?

— Ты начал с «Long ago» и через полчаса перешел на «Tipperary» и закончил «Over there».

— Бог мой, он говорит правду! — вскричал Петер и схватил Берга за руку. — Я думал, что убийца он, но тогда он бы не знал, что я насвистывал.

Берг колебался лишь мгновение:

— Я не верю вам ни на йоту, — сказал он. — Видимо, вы убивали сообща, а теперь любым способом пытаетесь выкрутиться. Однако никто не может сказать, что полиция бездушна, — продолжал он, вынимая из кармана служебный револьвер.

Левой рукой он откинул складное сиденье и сел напротив с револьвером наготове. Громовым голосом, как будто провозглашая судный день, он крикнул полицейским на переднем сиденье:

— Поворачивайте машину и ходу! Кажется, мы ошиблись, а если это так, да поможет нам небо.

— Да поможет нам небо, — прошептал Георг, вглядываясь в ночь, беспомощно сжимая и разжимая кулак.

21

В спальне Лотты ассистент Лунд удобно растянулся в глубоком кресле. Он смотрел в окно, но теперь остановил взгляд на спящей Лотте.

Сейчас эта девушка выглядит лучше. Дыхание почти нормальное, можно биться об заклад, что от пенициллинового укола, который сделал ей врач, жар уменьшился.

Нет никакого сравнения с тем, как она выглядела, когда он ворвался в ее комнату. Любой бы испугался до смерти, если бы забаррикадированная им дверь внезапно распахнулась и стул бы с грохотом опрокинулся. Со стулом она неплохо придумала, он как раз подпирал ключ. Ему было чертовски трудно отпереть дверь. Лунд сунул руку в карман, нащупывая трубку. Ему хотелось пойти покурить, но врач запретил оставлять больную одну. Подруга больной обещала немного посидеть с ней.

Как бы в ответ на его мысли в дверь тихо постучали.

В комнату заглянула Ютта.

— Час освобождения приближается. Я приготовила завтрак для вас и мужа, а свой прихватила сюда. Отдохните немного, а я подежурю. Бедняга, у вас ужасно измученный вид.

Лунд улыбнулся:

— День выдался тяжелый, но и вам досталось. Не хотел бы я когда-нибудь быть запертым в одном доме с убийцами. Хорошо, что мы так быстро обнаружили улики. Что бы эти господа ни говорили, им придется туго на суде присяжных. Теперь надо поставить на ноги эту молодую даму, чтобы она, в конце концов, сказала решающее слово.

Ютта отвернулась и посмотрела в окно.

— Да, — ответила она. — Мы не должны об этом забывать.

Они немного помолчали, глядя на Лотту, которая, видимо, спала.

— Надеюсь, она выживет, — сказала Ютта, — но, честно говоря, я в это не верю. Чтобы перенести отравление газом, да еще такое сильное воспаление легких, нужна крепкая конституция, а бедная Лотта всегда была слабенькой.

Бедная Лотта всегда была слабенькой.

Лотта собралась запротестовать. Она лежала в полусне, но ей не хотелось открывать глаза и отвечать на вопросы. Но что за чушь несла Ютта? Она всегда была выносливой, как лошадь. Она по пальцам могла сосчитать дни, когда за последние годы болела.

Лотта задумалась. Голоса Ютты и Лунда стали сливаться в неясное бормотание. Лотта пыталась понять непостижимое: как Георг мог стать соучастником в убийствах. Она знала, что полиция увезла его и Петера, и чувствовала, что здесь произошла какая-то ошибка. Георг никак не ассоциировался с осенью. Во всяком случае, с тем неуловимым воспоминанием, которое таилось в глубине ее сознания с тех пор, как она упала с лестницы в Розенбринке.

Единственное, о чем она могла вспомнить, связанное с Георгом и осенью, — это приятные прогулки в лесу; голубое небо высоко-высоко, а листва на деревьях пламенеет.

Как она любила эти прогулки! Они болтали о пустяках или обсуждали серьезные проблемы. Когда она была вместе с Георгом, ей казалось, что весь мир принадлежит ей.

Как часто она хотела сказать «да», когда он просил ее руки. Странно, что она давным-давно не сказала этого. Ведь она любила Георга. Да, она любила Георга, а теперь его разоблачили как убийцу.

А Петер, он всегда был другом ей. Если думать о нем и осени, на память приходит горящий камин. Петер ходит взад и вперед по комнате, что-то внушает и объясняет ей.

Ему принадлежит большая доля в ее успехах, он точно знал, что требуется от художника-иллюстратора, он заставил ее работать так, что она приобрела настоящую известность, несмотря на свою молодость.

Покойного беднягу Бента она подозревала больше всех. Так естественно связать воедино лесничего, лес и осень. Если бы она доверилась ему после эпизода со стаканом молока! Если бы они действовали заодно, едва ли дело обернулось так скверно.

Или ей следовало довериться Ютте и Енсу? Они дружили с Юттой много лет. Когда она думала о Ютте и осени, ей на память приходили их веселые нашествия на универмаги. Каких только дурацких модных тряпок не покупали они за эти годы! И непременно каждый раз приобретали что-нибудь одинаковое.

Этой осенью они купили пару великолепных нижних юбок из трех слоев нейлона, они так забавно шуршали…

Мысли Лотты прервал звук закрывшейся двери: это Лунд отправился завтракать.

О чем это она думала? Мысль была очень важной. Что-то о новых нижних юбках, они забавно шуршали; они шуршали словно кто-то сметал в кучу опавшие листья.

Это было похоже на шорох осенних листьев, и это она услышала перед тем, как ее столкнули с лестницы.

На лестнице была Ютта. Значит, это была Ютта! Сердце Лотты билось так, будто вот-вот разорвется. Убийца — Ютта! И сейчас она с ней наедине…

Лотта открыла глаза и в ужасе уставилась на подругу, та медленно приближалась к ее постели.

Лотта пыталась закричать, пыталась выскочить из постели. На лбу у нее выступил пот, но она смогла лишь поймать взгляд Ютты.

Ютта подошла ближе.

— Значит ты, наконец, вспомнила, — сказала она бархатным голосом. — Жаль, что ты не вспомнила немного раньше. Право, я даже хотела, чтобы ты вспомнила: все было бы проще, если бы меня взяли сразу. Я убила Петерсена по несчастной случайности, как и писала в признании, которое выдала за твое. Мне его не жаль, он был мерзким типом, просто я решила немного запутать следы, подложив тебе револьвер.

Сначала я не хотела ничего предпринимать, но тут появилась ты со своим дурацким замечанием об осени, и, хотя оно еще ничего не доказывало, я поняла: чтобы чувствовать себя в относительной безопасности, нужно устранить тебя.

Все это получилось очень легко, слишком легко — стоило только начать. Мне жаль, что Фрэнсис и Бенту пришлось умереть, но инстинкт самосохранения гораздо сильней, чем ты думаешь, Лотта, гораздо сильней.

Лотта закричала что есть силы, но крик прозвучал, как хриплый шепот, и бархатный голос продолжал:

— Ты хорошо знаешь, что это не поможет, Лотта. Из кухни тебя не услышат.

В умных глазах Ютты блеснуло безумие.

— До сих пор никому и в голову не приходило подозревать меня, — сказала она. — Ты одна можешь разрушить мои планы, и поэтому я вынуждена тебя убить. Это необычайно просто, я их убедила, что ты болезненная от природы и едва ли справишься с воспалением легких.

Она была уже рядом с постелью, и Лотта едва успела увидеть выражение ее глаз, как к ее лицу была прижата подушка. Лотта изо всех сил пыталась освободиться и глотнуть воздуха, но руки крепко держали подушку. В ушах у Лотты зашумело, перед глазами заплясали красные блики. Она погрузилась в темноту. Внезапно мрак был разорван режущим белым светом. Послышались взволнованные голоса, крики и топот. Голос Георга отчаянно звал ее издалека, с шумом захлопнулась дверь. Захлопали другие двери, и кто-то закричал еще громче. Лотта разобрала слова: «Она мертва» и пыталась сказать, что она еще жива, и, хотя могла только хрипло бормотать, кто-то понял ее, кто-то пожал руку и голос Георга сказал:

— Они говорят не о тебе. Спи.

Эллиот Уэст ДЕЛОВАЯ ПОЕЗДКА

Перевод с английского Л. Ненадкевича и Е. Никаева
Со стороны казалось, что с лица Беллингэма никогда не сходит задумчивая улыбка. Но, хотя он и в самом деле был человеком мягким по натуре, этот эффект в большей степени объяснялся несколько необычной формой его губ. Глаза у него были серые и спокойные, ничем особенным не отличались, как, впрочем, ничем не отличался и весь его внешний облик. Одежда, например, была прочной, добротной и консервативной по цвету и покрою, в разговоре он редко повышал голос и был неизменно вежлив и предупредителен с собеседником.

К пятидесяти шести годам, почти достигнув пенсионного возраста, он сумел обеспечить себе приличный доход, приобрел солидный, хорошо обставленный дом в Средней Англии и, по всей вероятности, вел весьма завидную для пожилого человека жизнь, без хлопот и потрясений, вместе с женой Эдит и дочерью Дороти. У него было достаточно времени, чтобы спокойно предаваться своим любимым занятиям: курить трубку, читать сочинения древних греков и слушать музыкальные радиопередачи из Центральной Европы. Он очень любил эти передачи и прослушал их столько, что мог свободно восстановить по памяти целые куски из Девятой и Героической симфоний, из всех Бранденбургских концертов и из многих дивертисментов Моцарта.

Он любил насвистывать, что называется, про себя, гуляя по лугам, рощам и проселкам, и жители Мальвернского округа часто наблюдали его за этим занятием. Никакая погода не являлась препятствием, хотя миссис Беллингэм охотно исключила бы из этого правила дождь и слякоть: он ведь вовсе не был таким уж здоровяком. Впрочем, миссис Беллингэм тоже, пожалуй, была чересчур уж заботлива. Это особенно проявлялось во время приготовления к его не слишком частым деловым поездкам.

Так и на этот раз, она потребовала, чтобы он выпил чего-нибудь горячего перед дорогой, сунула ему в руки чашку и блюдце.

— Ты совершенно напрасно беспокоишься, — сказал он. — Но я подчиняюсь…

— Не забывай пить горячее молоко перед сном.

— Я еду всего-навсего до Саутгэмптона, дорогая, — мягко возразил он. — И дня на два, не более. Что может со мной случиться за это время?

Дороти, которой только что исполнилось шестнадцать лет, поцеловала его в щеку:

— До свидания, папочка!

— До свидания. Ждите меня в четверг. Думаю, что к этому времени я справлюсь со всеми делами.

— Если пойдет дождь, — продолжала наставлять его Эдит Беллингэм, — не забудь надеть галоши.

— Да, конечно.

— От тебя будет больше толку, если ноги будут сухие.

— Да, дорогая.

— И горячее молоко. Ты ведь уже не мальчик, помни это.

— Да, дорогая.

Ее лицо смягчилось, и она с любовью взглянула на него:

— Я ужасно надоедлива, правда, милый?

Беллингэм ответил ей теплым взглядом и полуулыбкой.

— Мужчины вообще не переносят постоянной опеки, — продолжала она, вздыхая.

— А я обожаю ее!

Он поцеловал жену и вышел.

Через восемнадцать часов Беллингэм был в Анкаре.

В глубине небольшого ресторанчика, в комнатке, закрытой занавесками из стекляруса, одиноко сидел человек в феске. Он был смугл, коренаст, крепко скроен и, казалось, начисто лишен способности улыбаться. Беллингэма подвела к нему молодая турчанка.

Беллингэм стоял у стола, держа в руках портфель. На его лице было доброжелательное выражение. Он заговорил только после того, как турчанка вышла.

— Добрый вечер, — сказал он.

Мужчина ничего не ответил, только придвинулся ближе к столу. В жестах его сквозило нетерпение.

Беллингэм позволил себе сесть напротив. Человек в феске с минуту молча глядел на него, затем удовлетворенно кивнул.

— Очень хорошо, — произнес он на безукоризненном английском языке.

— Да, — согласился Беллингэм. — Во имя еще лучшего будущего.

— Переговоры — это единственный разумный выход, который остается вашим друзьям, — заметил его собеседник.

— Возможно.

— Совершенно очевидно, что я не могу быть более сговорчивым, чем был до сих пор, — продолжал человек в феске. — Но к чему, однако, вся эта секретность?

— Так будет лучше для начала, — ответил Беллингэм.

Человек с безразличным видом пожал плечами:

— Ерунда! Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Так что же, начнем?

Беллингэм принялся расстегивать портфель, который уже лежал перед ним на столе.

— Да, — покорно сказал он.

— Очень хорошо, — кивнул человек в феске. — Просто отлично.

Беллингэм достал из портфеля небольшой пистолет с прикрепленным к нему глушителем и в упор выстрелил. Послышался легкий хлопок, напоминавший звук откупориваемой бутылки с шампанским. Собеседник Беллингэма рухнул лицом на стол, феска свалилась с головы.

Беллингэм кашлянул, не спеша положил пистолет обратно в портфель, аккуратно застегнул его и поднялся из-за стола. Занавеска из стекляруса колыхнулась с легким звоном, и вошла турчанка. Неслышно ступая, она проскользнула мимо Беллингэма и молча стала у стены, ожидая, пока он уйдет.

— Благодарю вас, — вежливо сказал Беллингэм.

При благоприятных обстоятельствах уже завтра он будет дома.

«Чересчур щепетильных людей нельзя считать по-настоящему порядочными, — рассуждал Беллингэм, когда самолет переносил его через Дарданеллы. — Такие бог знает чего готовы натворить чужими руками, а сами бледнеют при виде крови. О да, они считают себя порядочными, предоставляя другим возможность таскать для них каштаны из огня! Жалкие трусы со слабыми нервишками…»

Беллингэм позволил себе воспроизвести в памяти пассаж из кантаты Баха и направил течение мыслей в другое русло.

Погода стояла отличная, и полет прошел благополучно.

Мистер Гаррет появился только после того, как поезд отошел от платформы в Саутгэмптоне, а Беллингэм удобно устроился в купе третьего класса. Мистер Гаррет обладал почти всеми необходимыми качествами для выполнения своего щекотливого поручения и, в первую очередь, отсутствием каких-либо особых примет. Тем не менее, вел он себя не очень умело. Уж слишком много напустил на себя таинственности, к тому же ему было явно не по себе. Войдя в купе, Гаррет неловко сел на краешек сиденья, негнущимися руками придерживая на коленях свой котелок.

— Вот, возьмите, — понизив голос, сказал он Беллингэму, передавая плотный конверт, который извлек из внутреннего кармана пиджака. — Здесь четыре тысячи фунтов, как и договаривались.

Беллингэм, не глядя, невозмутимо сунул пакет в карман.

— Спасибо, — просто сказал он.

— Я должен выйти в Ромсее, — объявил Гаррет после небольшой паузы.

— Да, я знаю.

После очередной паузы Гаррет снова нарушил молчание:

— Надеюсь, ваша поездка… была удачной?

Беллингэм посмотрел на него добрым и сочувствующим взглядом.

— Мистер Гаррет, прошу вас, не чувствуйте себя обязанным поддерживать приятную беседу. Я нисколько не буду на вас в претензии, если вы помолчите до конца нашего совместного путешествия. Не следует смешивать деловое поручение со светскими условностями, — добавил Беллингэм. — Даже на короткое время.

— Да, но… Все это так необычно… — усмехнулся Гаррет. — Не так уж часто приходится платить в поезде за работу!

— Вы, должно быть, новичок, — высказал предположение Беллингэм.

— А вы разве нет?

— Почему вы так думаете?

Гаррет нервно потер переносицу.

— Видите ли, мне не сказали, как вы выглядите, — нерешительно проговорил он. — Ну, и… я ожидал увидеть кого-нибудь более подходящего для такого рода дел. Вы кажетесь мне чересчур… добрым.

— Как раз поэтому я идеально подхожу для своей работы. А что касается того, добрый я или нет, то это потребует длительных объяснений. И, конечно, это уже мое личное дело.

— Понимаю.

— Надеюсь, вам объяснили, что и вы должны поступать точно так же. Вы забудете о том, что когда-либо видели меня, как только сойдете с поезда.

— Да… да, конечно!

Беллингэм был совершенно уверен в том, что так оно и будет.

Стыд и раскаяние — такие чувства были незнакомы Беллингэму в делах, за которые он получал деньги. К своей работе он относился добросовестно и выполнял ее безупречно. В смерти человека в феске он был уверен точно так же, как в смерти некоего Вареску два года тому назад или некоего Шиллинга месяцев за шесть до поездки в Анкару. Все дело в том, чтобы воспринимать факты на уровне их истинного значения. Тогда понимаешь, что кровь — это просто химический раствор, а человеческая жизнь — всего лишь биологический феномен, прекращающийся одновременно с биением сердца, и поэтому насильственная смерть становится простой и неизбежной, как, скажем, прополка сорняков в саду. Если кто-либо является помехой для осуществления каких-то грандиозных замыслов — государственных или частных, — тогда становится вполне логичной необходимость ликвидировать эту помеху. У Беллингэма никогда не возникало сомнений в этом, как не возникало сомнений и в целесообразности удаления сорняков в своем собственном саду в Мальверне. Он относился к своей профессии, как к обычной работе, отличавшейся разве только тем, что в своем деле он не имел права допускать ни малейшей промашки. Он обязан был выполнять свою работу с ювелирной точностью, поскольку любая ошибка стала бы роковой для него самого. В случае неудачи он мог рассчитывать только на себя и ни на кого больше. Все, на кого он работал, сразу отвернутся и постараются поскорее от него избавиться — ведь не должно возникнуть ни малейшего подозрения, что они связаны с тем заданием, которое он для них выполнял. В этом, и только в этом, заключались все неудобства.

Беллингэм улыбнулся при мысли о том, что даже после его смерти Эдит не узнает об истинных источниках доходов. Она так и будет считать, что он зарабатывал на жизнь адвокатской практикой…

Он смотрел в окно на проносящиеся мимо пейзажи Южной Англии.

«Вот — опять зазвучала эта кантата! — подумал он. — Их так много, что сразу и не сообразишь, которая же это…»

Дверь в купе растворилась, бесшумно скользнув в пазах. На этот раз одиночество Беллингэма нарушил высокий, красивый мужчина лет тридцати пяти. В глазах его сверкали живые искорки истинного жителя Сохо — лондонского района, легкое пальто было небрежно переброшено через руку, элегантный твидовый костюм плотно облегал сухую мускулистую фигуру. Словом, молодой человек вполне мог служить манекеном для витрины магазина готового платья.

— Хэлло! — энергично приветствовал он Беллингэма. — Первоклассное общество в купе третьего класса — я бы так это назвал! — он небрежно швырнул пальто на багажную сетку. — Не возражаете?

— Нисколько, — ответил Беллингэм.

— Хотя вагон для некурящих, зато есть где ноги вытянуть! — заметил молодой человек, усаживаясь рядом с Беллингэмом. — А это уже кое-чего да стоит!

Беллингэм вежливо улыбнулся.

— Конечно, — продолжал шикарный малый, — я бы мог и здесь покурить. — Он достал «Крэйвен-Эй». — Вы ведь не возражаете, верно?

— Нисколько.

— Может быть, вы тоже закурите? — спросил молодой человек, протягивая пачку.

— Нет, благодарю вас.

— Меня зовут Деври, Арнольд Деври.

— Очень приятно, — пробормотал Беллингэм.

— Далеко едете?

— До Мальверна.

— Прекрасное место! Я выхожу немного дальше. В Киддерминстере. Но я не очень люблю ездить в поездах — чересчур утомительно, знаете ли.

— В самом деле?

— Конечно! Вот самолет — это другое дело! Вы не находите?

— Меня мутит от одной мысли о полете на аэроплане.

— О, это чисто психологическое, уверен!

— Возможно, — сказал Беллингэм.

— Точно! — энергично принялся убеждать его Деври. — Стоит только попробовать пару раз, и вы увидите, что все как рукой снимет.

Беллингэм отвел глаза в сторону:

— Честно говоря, я вообще никогда не ездил дальше Саутгэмптона.

— И сейчас оттуда?

Беллингэм кивнул.

— Дела? — поинтересовался Деври.

— После небольшой паузы Беллингэм снова кивнул: — Да.

— Я сам тоже, можно сказать, еду по делу, — сообщил Деври. — Не очень приятному, правда. Вступаю во владение имением своей тетки в Киддерминстере. Не знаю, как справлюсь со всем этим. Я ведь абсолютный профан в такого рода делах: юристы, адвокаты, канцелярская волокита…

— Зачем вы говорите мне все это? — без тени неудовольствия спросил Беллингэм.

— Да так, просто ради разговора, — ответил Деври, нисколько не смутившись. — Отвлекает, знаете, от дорожной скуки.

Он слегка пожал плечами и усмехнулся.

Дверь снова отворилась.

— Билеты, пожалуйста! — произнес контролер.

Оба протянули билеты для проверки.

— Курить здесь не разрешается! — строго заметил железнодорожник.

— О, извините! — воскликнул Деври. — Я и не заметил, что вагон для некурящих!

И он швырнул окурок прямо на пол купе.

Беллингэм взял у кондуктора проколотый билет и с минуту глядел на Деври.

«Какой назойливый тип», — подумал он, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Сон пришел быстро и был полон сновидений; кантата Баха продолжала звучать. Обрывки событий последних сорока восьми часов причудливо переплетались с воспоминаниями более чем тридцатилетней давности…

…Он снова видел себя за роскошно накрытым обеденным столом и сидящего напротив китайца Чу, игравшего роль любезного хозяина. Чу только что показал ему богато инкрустированную коробочку из черного лака с девятью отрезанными человеческими пальцами в ней. Этим он хотел продемонстрировать, что терпение его имеет пределы и может иссякнуть, если Беллингэм будет и впредь упорствовать в отказе написать письмо с просьбой о выкупе…

Обед продолжался в спокойной и непринужденной обстановке. Когда подали суп, Чу достал из плечевой кобуры пистолет «люгер» и положил на стол перед собой.

— Что бы вы сказали, — спросил он, приветливо улыбаясь, — если бы я сообщил вам, что собираюсь застрелить вас сразу после коньяка и сигар?

Беллингэм взял со стола перечницу, чтобы поперчить суп. При этом он украдкой отковырнул ногтем большого пальца пробку в донышке и, ставя перечницу на место, незаметно высыпал ее содержимое себе в руку. Затем пожал плечами, раскрыл ладонь и, вздохнув, сдул кучку едкого темно-серого порошка прямо в глаза китайцу. Тот завизжал от нестерпимой боли и вскочил со стула. Беллингэм спокойно поднял пистолет и в упор выстрелил.

Впоследствии он не переставал удивляться тому ошеломляющему впечатлению, которое произвела на телохранителей Чу неожиданная гибель их главаря. Она парализовала их настолько, что они и пальцем не пошевелили и беспрепятственно выпустили Беллингэма из дома…

Он сделал соответствующие выводы из этого эпизода и воспользовался полученным опытом некоторое время спустя, в Египте, где выполнял одно щекотливое поручение. Поручение носило частный характер, но его провал мог ввергнуть весь Средний Восток в экономический и политический хаос. Некий весьма влиятельный деятель всячески противился сотрудничеству с людьми, на которых работал Беллингэм. Его позиция была воинственной и бескомпромиссной.

Беллингэм припомнил эффект, который произвела смерть Чу на его головорезов: их энергия и решительность перестали существовать вместе со смертью предводителя.

Однажды утром человек, возглавлявший оппозицию, был найден мертвым в своем доме неподалеку от Каира; кто-то ночью прострелил ему череп. Почти сразу вслед за этим были заключены все необходимые договоры и соглашения. Люди, которых представлял Беллингэм, были, конечно, очень довольны и не задавали лишних вопросов…

Целесообразность и находчивость — эти два слова все время звучали в его мозгу под аккомпанемент торжественных аккордов кантаты Баха…

Внезапно он проснулся.

Деври читал утреннюю «Дейли Мэйл» и, когда Беллингэм открыл глаза, приветливо осведомился:

— Хорошо спали?

Беллингэм, зажмурившись от яркого солнца, молча кивнул. День прояснился, зеленые холмы и луга за окном выглядели ярко и празднично.

— Где мы? — спросил Беллингэм.

— Только что проехали Четенхэм. Вы его проспали. Я взял вашу газету — не возражаете, надеюсь?

— Конечно, нет, — ответил Беллингэм.

Наморщив брови и глядя в газету, Деври спросил:

— Вы читали эту заметку? Как зовут человека, которого только что пристукнули в Анкаре?

— В Анкаре?

— Ну да. Необычное имя. Как оно произносится: Хакете? Хакит?

— Хакетти, — после паузы поправил его Беллингэм.

Тут целый отчет об этомпроисшествии, — продолжал Деври, не отрывая глаз от газеты. — Видимо, покойный был важной фигурой!

— По-видимому, да.

Деври, склонив голову набок, одобрительно заметил:

— Чистая работа! Послушайте, что об этом пишут!

И прочел вслух:

«…Неофициально высказывается предположение, что смерть Хакетти явилась результатом тщательно продуманного заговора. Отсутствие каких-либо следов борьбы указывает на то, что у покойного не было ни малейшего подозрения относительно намерений своего убийцы вплоть до самого последнего момента, когда он был застрелен из автоматического пистолета тридцать второго калибра, по всей вероятности, снабженного глушителем…»

Деври поднял глаза:

— Я полагаю, что это может вызвать международный скандал.

— Скорее, предотвратить его.

— Не знаю. Не буду спорить. Я очень далек от политики. Но меня восхищает чистота работы! Кому это удалось подобраться к такому человеку, как Хакетти, хотелось бы мне знать?

Беллингэм усмехнулся про себя, представив свой маловнушительный вид.

— Очевидно, тому, кого меньше всего можно было подозревать в способности к решительным действиям, — сказал он.

— По-моему, Хакетти был здорово одурачен, не раскусив того типа! Что ж, такое часто в жизни случается.

— В самом деле?

— Конечно! — с твердой убежденностью ответил Деври. — Вот мы с вами, например: сидим здесь и ничего друг о друге не знаем. А в то же время я готов побиться об заклад, что у каждого из нас уже сложилось определенное мнение о другом.

— Разве что очень поверхностное. Вряд ли стоит на него полагаться.

Деври улыбнулся и спросил с простодушной прямотой:

— Вот что, например, вы думаете обо мне?

Впервые за всю поездку Беллингэм почувствовал себя слегка раздраженным.

— Не будьте смешным, — сказал он.

— Нет, в самом деле! — настаивал Деври. — Что вы обо мне думаете?

— Бросьте!

— Ну просто так, ради времяпрепровождения! Чтобы развеять дорожную тоску!

— Вы что, действительно хотите знать? — спросил Беллингэм.

— Конечно!

Беллингэм оценивающе посмотрел на него.

— Что ж, извольте, — сказал он. — По-моему, вы просто дурно воспитанный и недалекий человек, всю дорогу надоедающий мне пустой болтовней. Вы любите сорить деньгами, живете в окружении таких же вертопрахов, как и сами, и привыкли к показному блеску и мишуре. Поэтому не способны даже на короткое время сконцентрировать свои мысли на чем-нибудь серьезном и положительном. Или же вы — законченный мошенник и ловкий пройдоха, который по каким-то известным вам соображениям пытается сбить меня с толку и притупить мою бдительность.

— Поразительно! — воскликнул Деври. Его, казалось, немало позабавила подобная характеристика — или же он искусно притворился, что это так. — Жаль, что я не сумею описать вас так колоритно!

— Попытайтесь.

— У вас есть семья?

— Нет, — не колеблясь, ответил Беллингэм.

— Тогда я ошибся в первой части. Но в общем вы мне кажетесь добряком, для которого в жизни не существует ничего, кроме своего садика в Мальверне и скучных пыльных папок с делами в Саутгемптоне.

Беллингэм усмехнулся.

— Вы абсолютно правы, — сказал он.

Красивое лицо Деври засияло от удовлетворения. Трудно было сказать, глуп он или просто наивен. Во всяком случае, вел он себя дружелюбно; может быть, даже чересчур дружелюбно.

Беллингэм поднялся:

— Простите, мне нужно… на минуточку.

— Да, да, конечно! — любезно кивнул Деври, и Беллингэм вышел из купе.

Деври не стал терять времени. Как только дверь за Беллингэмом закрылась, он тотчас же принялся тщательно осматривать его вещи, притом делал это весьма профессионально.

Он начал с пальто Беллингэма. Обшаривая внутренние карманы, нашел использованный проездной билет. Несколько мгновений озадаченно разглядывал его, затем сунул к себе в карман. С багажной полки достал чемодан и портфель. В чемодане ничего интересного не оказалось. Аккуратно завернутая пара галош вызвала на его лице ироническую улыбку. Ловкими пальцами Деври быстро привел вещи в порядок, застегнул чемодан и забросил его снова на полку. Затем наступила очередь портфеля. Раскрыв его, Деври сунул туда руку и достал пистолет со все еще прикрепленным к нему глушителем.

На какую-то долю секунды Деври, казалось, остолбенел от изумления. Затем он положил пистолет обратно, застегнул портфель и только собрался вернуть его на место, как дверь отворилась и в купе вошел Беллингэм.

Беллингэм прикрыл за собой дверь и спокойно взглянул на застывшего на месте молодого человека.

— Ах, как неловко получилось… — пробормотал Деври с кривой улыбкой на дрожащих губах.

Беллингэм продолжал молча глядеть на него.

— Надеюсь, вы не собираетесь звать кондуктора? — произнес Деври, постепенно приходя в себя.

— Почему бы и нет? — спросил Беллингэм.

Одним движением Деври выхватил из внутреннего кармана небольшой пистолет.

— Хотя бы поэтому!

Беллингэм молча пожал плечами.

— Разрешите? — любезным тоном спросил Деври, запуская руку во внутренний карман пиджака Беллингэма и доставая оттуда плотный пакет. — Довольно тяжелый, а? — заметил он, прикидывая вес пакета на ладони. Зубами надорвал край упаковки, большим пальцем провел по толстой пачке банкнотов и с непринужденностью гостеприимного хозяина произнес:

— Что же мы стоим? Давайте сядем. К чему подвергать себя неудобствам?

— Вы, значит, обыкновенный вор, — сказал Беллингэм, садясь.

— Фи, как пошло!

— Пошло, зато верно.

— Если уж об этом зашла речь, то я вовсе не считаю себя обыкновенным. Да и вы тоже не совсем обычный тип. Возить с собой такую сумму наличными! Кстати, сколько здесь, в конверте? Выглядит довольно внушительно!

— Почему бы вам не сосчитать самому?

— Сосчитаю! — заверил Деври. — Попозже. А пока предпочитаю спокойно доехать до следующей станции, где и распрощаюсь с вами с выражением многочисленных благодарностей. Так что, если желаете, у нас есть еще время побеседовать.

— Я считаю нашу беседу немного дороговатой.

— А я, напротив, нахожу ее весьма выгодной!

— Я так много работал ради этих денег… — печально проговорил Беллингэм.

— Ну, эти деньги у вас не последние. Вы еще заработаете, я уверен.

Беллингэм со вздохом отвел глаза.

— Годы уходят, человек стареет, — произнес он. — Голос его звучал глухо и потерянно. — И возможности уже не те, и силы. Да и здоровье подкачало — живешь на одних лекарствах… — Он посмотрел на Деври, снова вздохнул и потянулся к жилетному карману. — Нервишки пошаливают… Вы позволите?

Деври насторожился.

— Что там у вас? — быстро спросил он.

— Тиамин, — ответил Беллингэм, доставая небольшую белую картонную коробку. — В порошке…

Деври успокоено кивнул:

— Валяйте!

Беллингэм достал из коробочки завернутый в бумажку порошок.

— Врачи прописали, — сказал он, разворачивая бумажку. — Ничего не поделаешь — докторов надо слушаться!

— Верно, — согласился Деври. — Дать водички запить?

Беллингэм поднес развернутый порошок ко рту.

— Нет, — сказал он и дунул на бумажку.

Лицо Деври, с любопытством наблюдавшего за Беллингэмом, находилось достаточно близко, чтобы весь заряд порошка попал прямо по назначению. Он схватился руками за глаза и взвился на ноги. Весь лоск городского франта как ветром сдуло.

— У-у-й! — завопил он. — Ты ослепил меня, черт проклятый!

Страдания бедного Деври способны были вызвать сочувствие у самого бессердечного человека, но Беллингэм, казалось, их вовсе не замечал. Он больше внимания уделил пистолету, который тот выронил на сиденье. Пока молодой человек исполнял мучительный танец, Беллингэм подобрал пистолет и внимательно его осмотрел.

— Через пару минут все пройдет, — попытался успокоить он Деври.

Тот продолжал бегать по тесному купе, зажав лицо руками, натыкаясь на углы и ничего не видя. Движение, казалось, само по себе приносило некоторое облегчение.

— О, мои глаза! Я ничего не вижу!

— Охотно верю, — согласился Беллингэм.

— Что вы со мной сделали?

— Ничего страшного. Это обыкновенный столовый перец.

«Такое простое средство, — подумал он, — и так безотказно в действии…» Да, Беллингэм не раз с благодарностью вспоминал китайца Чу!

Немного успокоившись, Деври опустился на сиденье. Из-под плотно прикрытых век градом катились слезы.

— Что за дьявольский трюк! — сказал он.

— Не такой уж дьявольский, — возразил Беллингэм, отбирая у него пакет с четырьмя тысячами фунтов.

— Вы находите? — с горечью спросил Деври.

Он продолжал сидеть, раскачиваясь из стороны в сторону.

— О, мои глаза… О, мои глаза! — жалобно причитал он.

— Вот, возьмите. — Беллингэм протянул свой носовой платок.

Деври ощупью взял его.

— Если случай сам не приходит к тебе на помощь, его следует создавать, — печально заметил Беллингэм.

— Ах, избавьте меня от древних арабских поговорок!

— Как вам будет угодно.

— И подумать только: я следил за вами, когда вы садились в поезд в Саутгэмптоне, и думал: вот как раз тот жирный индюк, который поможет мне финансировать мои ближайшие планы! Ха!

Беллингэм держал пистолет свободно, но наготове.

— Жизнь полна разочарований, — вздохнул он.

— Надеюсь, вас не разочарует тот факт, что у меня нет никакой тетки в Киддерминстере?

— Не очень. А в чем состояли ваши ближайшие планы?

— Я уже забыл.

— Может быть, вы собирались покинуть пределы Англии?

— Да вы никак ясновидящий!

— Недоразумения с полицией?

— Точно — ясновидящий!

— Так и следовало бы прямо сказать!

— Ваш вид ввел меня в заблуждение…

Способность видеть, наконец, вернулась к Деври, и он постепенно обрел свой прежний облик, если не считать красных слезящихся глаз.

— Вы показались мне таким безобидным, спокойным и… денежным… — Он запнулся, подумав, очевидно, о том, что его может ожидать в ближайшем будущем. — Послушайте, вы ведь рассудительный человек, не так ли? — спросил он без тени цинизма. — Я хочу сказать: вы ведь не собираетесь выдать меня полиции?

— Почему бы и нет?

Деври замешкался, подыскивая логичный ответ.

— Ну, вряд ли вы получите от этого большое удовлетворение, — нерешительно пробормотал он.

— Не очень-то веский аргумент, — пожал плечами Беллингэм.

— Ладно! — сказал Деври. — Признаю себя побежденным по всем статьям. Полностью покоряюсь превосходящему интеллекту!

— И оружию, — добавил Беллингэм.

— Согласен. Зачем же вмешивать сюда еще и полицию?

— Вы, кажется, ждете от меня прощения?

— Скажем лучше: понимания. Капельку доброты в этом недобром мире.

— Как трогательно!

— Можете называть это милосердием, любовью к ближнему, — мне все равно, — продолжал Деври. — Возможно, я не заслуживаю этого, но, в самом деле, — чего вы добьетесь? Вы можете загубить в общем-то полезную жизнь. Возможно, я еще исправлюсь, начну работать, добьюсь успеха, уважения, заведу семью…

Беллингэм не мог удержаться от смеха.

— Да, да, кто знает! — почти обиженно воскликнул Деври.

— В самом деле: кто знает? — согласился Беллингэм.

— Все ведь может измениться, — продолжал философствовать Деври. — Просто до сих пор у меня в жизни было мало подходящих возможностей и слишком много полицейских.

— Ну да, — согласился Беллингэм. — Они ведь арестовывают людей по всяким пустякам, — таким, как грабеж, например.

Это замечание подействовало на Деври, словно удар кнута. Он весь подобрался.

— Так вот что я вам скажу, — вызывающе заявил он. — Меня-то они не арестуют!

— Неужели?

— Можете не сомневаться, — твердо ответил Деври, глядя прямо в глаза Беллингэму.

Некоторое время Беллингэм молча изучал своего попутчика. Изменившееся поведение Деври явно свидетельствовало о том, что у того имелся какой-то скрытый козырь и он только выжидал удобного момента, чтобы пустить его в ход. Беллингэм решил не вмешиваться в игру и предоставить первый ход своему партнеру.

— Ладно, — сказал Деври после минутной паузы. — Не будем говорить об этом. Расскажите-ка лучше, как вам понравилась Анкара в это время года?

— Разве я сказал вам, что был в Анкаре? — спросил Беллингэм после минутной паузы.

— О нет, — ответил Деври, доставая маленький кусочек картона, который он извлек из кармана пальто Беллингэма. — Вы отчетливо произнесли «Саутгэмптон». Но вот здесь, на билете написано: «Анкара». Так что либо Саутгэмптон неожиданно попал в руки турок и это его новое название, либо…

Беллингэм посмотрел на билет и ничего не ответил.

— Да, кстати, — продолжал Деври, очень довольный собой. — Я оставил ваш пистолет с глушителем в вашем портфеле, так что можете о нем не беспокоиться. Тридцать второй калибр, верно? Итальянский пистолет «беретта» — прелестная штучка!

— Боюсь, вы заблуждаетесь, — сказал Беллингэм.

— Восхищаюсь — вот подходящее слово! И можно ли винить меня за это? Ведь мне посчастливилось встретиться с человеком, который был последним, кто видел беднягу Хакетти живым!

— Вы сошли с ума!

— Возможно. Но я расскажу об этом всем, кто пожелает меня слушать, если вы выдадите меня полиции!

— Довольно глупо с вашей стороны, — неодобрительно покачал головой Беллингэм.

— Не так уж глупо, по-моему, — возразил Деври, откидываясь на спинку сиденья и складывая руки на груди.

— Нет, нет, очень глупо, — настаивал Беллингэм. — Тот ли я человек, или нет, но я вовсе не собирался выдавать вас полиции.

Деври недоверчиво взглянул на него, но ничего не сказал.

— Вас это удивляет? — дружелюбно спросил Беллингэм.

— Вы лжете!

— Вовсе нет. До последней минуты вы не представляли для меня никакого интереса. Откровенно говоря, вы даже немного развлекали меня. Но теперь, благодаря нелепому стечению обстоятельств, вы стали опасным… для многих людей.

Деври нахмурил брови, силясь постичь смысл сказанного.

— Что вы хотите этим сказать?

— Полагаю, вы достаточно сообразительны, чтобы понять самому.

— Нет, нет, — встревожился Деври, чувствуя, что зашел слишком далеко. — Что вы имеете в виду? Объясните!

— Мне придется вас убить, — спокойно пожал плечами Беллингэм.

Глаза Деври округлились.

— Убить… меня? — ахнул он.

— Если я тот человек, о котором вы говорили, то боюсь, что другого выхода у меня нет.

— Убить меня? Здесь?.. Сейчас?

— Можно и здесь, но я предпочел бы сделать это в другом месте.

— Шутите!

— Пожалуйста, не кричите так громко.

— Но послушайте!..

— Я не выношу крика.

— Я буду говорить шепотом, если хотите… Я говорил, не подумав. Я сам не верю той чепухе, которую наболтал. Я просто сделал пробный выстрел…

— К сожалению, выстрел попал в цель.

— Послушайте! — взмолился Деври, утратив всю свою элегантность. — Сейчас не время для шуток. Если это поможет, я готов просить, умолять, — на коленях, если понадобится…

— Это не поможет.

— Отправьте меня в тюрьму! — умолял Деври. — Ей-богу, я не буду на вас в претензии! Сдайте меня с рук на руки первому встречному полицейскому! Это будет только справедливо, не так ли? Я и не заикнусь о той чепухе, которую молол здесь, — ни одной живой душе, клянусь вам! Только дайте мне возможность доказать вам, и вы увидите!..

— То, что я делаю, я делаю по необходимости, а не из личной симпатии или антипатии.

— Но мне всего лишь тридцать шесть лет!

— Что ж из этого?

— Как — что? — в панике заорал Деври. — Вы понимаете, о чем вы говорите? Убить меня! Нет, вы не можете сделать этого!

— Могу.

— Но почему? Почему?

— Вы слишком много знаете.

— Нет! Я ничего не знаю! Это были пустые домыслы! Я абсолютно ничего не знаю.

Беллингэм выглянул в окно.

— Мы подъезжаем к Тьюксбэри, — сообщил он.

— Послушайте! Прошу вас…

— Пора приготовиться к выходу.

— Но вы же не сможете так просто…

— Поезд стоит здесь всего пять минут, и мне не хотелось бы на него опоздать.

Деври застыл с раскрытым ртом. На лице его отмечались страх и растерянность, но в глазах появилось выражение злобы, которое странным образом сочеталось с паническим ужасом, с каким он глядел на Беллингэма, чье каменное спокойствие не могли поколебать самые горячие мольбы.

— Вы просто убийца, — медленно процедил он сквозь зубы.

Никогда еще жертва Беллингэма не имела возможности высказаться перед своим концом. Это было настолько необычно, что он даже не нашелся, что ответить.

— Да, убийца! — продолжал Деври. — Несмотря на ваши рассуждения, вы просто псих! Маньяк — да, да, маньяк! Убивая, вы наслаждаетесь, потому что убийство дает вам чувство превосходства над своей жертвой!

Беллингэм, вздохнув, поднялся с сиденья.

— Меня ждут в Мальверне, — сказал он.

— Вы рады, что нашли причину убить меня! Вам нравится считать себя вершителем судеб, а на самом деле вы — просто садист и маньяк!

— Встаньте, пожалуйста.

— Вы просто ищете предлога для удовлетворения своей жажды крови…

— Прошу!

— Да, да, жажды крови! Ни больше, ни меньше!

— Я бы мог застрелить вас здесь и назвать это самозащитой, — сказал Беллингэм, поднимая пистолет. — Я бы так и сделал, если бы это не вызвало ненужной задержки. Но я сделаю это, если вы меня вынудите!

Бурный поток обличительных сентенций у Деври внезапно иссяк. И он покорно встал. Он был жалок и растерян и ничуть не походил на того лощеного франта, каким вошел в купе.

Беллингэм сунул пистолет в карман.

— Пошли!

Колеса поезда застучали на стрелках; в проходе их стук слышался еще сильнее. Мимо протиснулись несколько пассажиров, готовящихся к выходу. Деври был настолько подавлен, что даже не решился сделать какую-нибудь отчаянную попытку к спасению. Перекинув через руку элегантное пальто, он шел впереди Беллингэма к выходной двери.

Кантата снова зазвучала в ушах Беллингэма, но он отогнал ее прочь, сконцентрировав все свое внимание на затылке идущего впереди Деври.

Поезд стал замедлять ход.

Впервые в жизни Беллингэм почувствовал какую-то неуверенность в своих действиях. Он никогда еще не тратил столько слов ни на одну из своих жертв, и никогда еще обреченный человек не знал, что он обречен. А этот человек знал: отсюда, наверное, и это странное чувство.

— Куда вы меня ведете? — глухо спросил Деври.

— В станционный туалет.

— Не могли выбрать чего-нибудь получше? — серьезно упрекнул Деври, словно речь шла о ком-то постороннем.

Внезапно Беллингэм почувствовал беспокойство. До сих пор никто не называл его убийцей. Он думал об этом, глядя на пальцы Деври, судорожно вцепившиеся в решетку окна. Еще Деври говорил что-то о жажде крови…

Встревоженный этими неожиданными эмоциями, Беллингэм подтолкнул Деври в тамбур вагона.

Опять бравурными аккордами неслышно прозвучала в мозгу кантата… Неожиданно он вспомнил ее название «Ich habe genug».[6] Да, с меня довольно. Хватит… Эти слова промелькнули в его сознании, но он не почувствовал удовлетворения от того, что вспомнил название. Что-то еще продолжало угнетать его. Великий боже, неужели можно жаждать крови? Это ведь страшно: жажда крови, маниакальная жажда убийства, скрытая так глубоко, что и сам об этом не подозреваешь? Что за кошмарные мысли! И глупые к тому же — только действуют на нервы…

В противоположном конце вагона проводник просунул голову в дверь коридора и объявил:

— Тьюксбэри!

Поезд остановился.


Они быстро, но без спешки вышли на перрон. Людей, ожидавших поезда, было мало, и все они старались побыстрее занять свои места в вагонах. Никто из них даже не взглянул на двух человек, шагавших по платформе.

Судьба Деври была решена. Несмотря на это — а может быть, именно благодаря этому, — Беллингэм никак не мог избавиться от своего беспокойства. Непрошеные мысли продолжали тесниться в его мозгу. Он знал, что должен сейчас убить человека, и в то же время не хотел этого. Не из жалости, нет: причина была куда более тягостной для Беллингэма.

Первый раз в жизни он почувствовал опасность, грозившую ему не извне, а изнутри. Словно он попал в западню там, где меньше всего ожидал ее найти.

«Надо поскорее покончить с этим, — подумал он, сжимая губы в жесткую и решительную линию. — И все вернется на место…»

Он напомнил Деври о своей бдительности, подтолкнул его спрятанным в кармане пистолетом.

Станционное здание было маленьким, веселым и солнечным. Вокруг не было ни души.

— Что бы вы сказали, если б узнали, что я не собираюсь убивать вас? — спросил Беллингэм молодого человека, когда они вошли в туалет.

— Что? — обрадованно встрепенулся Деври, не веря своим ушам. — Не собираетесь… убивать меня?

— Только не оборачивайтесь, — предупредил его Беллингэм.

— Нет, нет, конечно, не буду! Сделаю все, что вы прикажете!

— Успокойтесь, — мягко посоветовал Беллингэм.

— Да, да, конечно! Все, что вы прикажете, абсолютно все!..

Беллингэм, казалось, все время к чему-то прислушивался. Затем, когда снаружи донесся продолжительный свисток локомотива, извещавший об отправке, он поднял пистолет и выстрелил Деври в затылок.

Звук выстрела из автоматического пистолета был недостаточно громким, чтобы сколько-нибудь заметно выделиться из других шумов. Деври упал лицом вниз на кафельный пол еще до того, как смолк свисток. Последние секунды, пока Беллингэм дожидался паровозного свистка, чтобы скрыть звук выстрела, прошли без ненужных сцен. Деври, несомненно, умер счастливым, веря, что опасность миновала. Беллингэм по натуре не был жесток: он не мог отказать своей жертве в этом последнем акте милосердия…

«Поезд, наверное, вот-вот отправится, — подумал Беллингэм, пряча пистолет в карман. — Я выйду на платформу, когда он уже тронется, но еще не наберет скорости, так что я успею вскочить в вагон. И в купе смогу все как следует обдумать…»

Он вышел из туалета.

У зала ожидания стояли три человека: два полицейских и еще один — явно переодетый агент в штатском. Все трое смотрели на Беллингэма с подчеркнутым безразличием.

Он ответил тем же взглядом, улыбнулся своей задумчивой улыбкой.

— Пожалуй, мне следует поторопиться, — сказал он, — иначе я опоздаю на поезд…

Агент в штатском преградил ему дорогу.

— Боюсь, что так оно и будет, сэр.

— Простите, — недоуменно пожал плечами Беллингэм. — Не понимаю…

— Я инспектор Уикс, если вас это интересует, — представился тот. — Деври здесь?

— Деври?.. — растерянно повторил Беллингэм.

Один из полицейских, сержант, ни слова не говоря, вошел в туалет. Ему не потребовалось много времени, чтобы получить красноречивый ответ; инспектор тоже с некоторым удивлением посмотрел на труп Деври.

— Такого варианта мы не предусмотрели, — проговорил он.

— Почему вы его убили? — спросил сержант, обыскивая Беллингэма и извлекая у него из кармана пистолет Деври.

Губы Беллингэма непроизвольно раскрылись, но с них не слетело ни звука.

— Мы следили за вашим другом Деври целых два дня… — продолжал инспектор.

— Моим другом Деври? — повторил Беллингэм и едва не расхохотался.

— …рассчитывая, что он наведет нас на кое-кого из своих сообщников.

— Я не сообщник, — спокойно возразил Беллингэм.

— Мы наблюдали за вами, как только вы вышли на перрон, — заметил инспектор. — Вы здорово смахивали на двух закадычных друзей, шагая рука об руку.

— Зачем вы его убили? — повторил сержант.

Беллингэм молча пожал плечами. Со стороны казалось, будто он улыбается, хотя он даже и не подозревал этого.

— Хотите сообщить нам что-нибудь?

— Нет, пожалуй, не стоит.

— Вы отрицаете убийство Деври?

— Вряд ли мне это удастся, не так ли, инспектор? — вежливо ответил Беллингэм.

— Вряд ли, — согласился тот.

Поскольку Беллингэм не мог рассчитывать на чью-либо помощь, он и не задумывался об этом; только недавние сомнения теснились в его мозгу да еще, пожалуй, мысли о возможных страданиях и разочарованиях для семьи.

Беллингэм усмехнулся при мысли о том, что убийство, которое он только что совершил, ни на йоту не повлияет на курс биржевых бюллетеней. Ни один кабинет министров, ни одно правительство не извлечет из него выгоды. Он даже не получит за него плату… Это убийство было никому не нужным, бесцельным и ошеломляюще фатальным… Но именно оно и нарушило весь уклад и смысл его жизни. Непредвиденная мелочь, пустой случай полностью свел на нет всю стройную и сложную систему безопасности, которую он так тщательно возводил долгие годы.

— Вы можете облегчить свою участь, если ответите на несколько вопросов, — сказал инспектор.

— В самом деле? — спросил Беллингэм и замолчал. Он знал, что больше не скажет ни слова.


Примечания

1

Американский писатель, автор многих детективных романов.

(обратно)

2

«Большой Бен», часы.

(обратно)

3

Боже, спаси королеву, (англ.)

(обратно)

4

Непереводимое, приблизительно — подоночек, негодяйчик.

(обратно)

5

Ласкательное обращение к детям и животным.

(обратно)

6

«С меня довольно» (нем.).

(обратно)

Оглавление

  • ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
  • Петер Аддамс АНГЕЛОЧКИ ПО ДЕСЯТЬ ШИЛЛИНГОВ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  • Михаэль О. Гюстен ГЛЯДИ, ОПЯТЬ БУРБОНЫ!
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   Постскриптум
  • Эльсе Фишер ТЕЛЕФОН МОЛЧИТ
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  • Эллиот Уэст ДЕЛОВАЯ ПОЕЗДКА
  • *** Примечания ***