Дик, полуторагодовалая овчарка, поскуливала у двери. Николай Васильевич взглянул на часы, недовольно стал надевать спортивный костюм. Как-то все неладно складывалось у него последнее время. Сейчас он очень жалел, что не настоял на своем, отпустив жену в двухнедельную командировку. Сын еще не скоро вернется из пионерских лагерей, и Дик связал его по рукам и ногам.
Поводка на месте не оказалось, а пес заскулил сильнее, жалобно просил открыть дверь.
— Замолчи! Чтоб тебя… — Николай Васильевич увидел, наконец, поводок, с раздражением пристегнул его к ошейнику. — Пошли! Быстро!
Пес неторопливо обнюхивал заборы, тянул хозяина к пустырю. Он не знал, что хозяин очень торопится, что ему еще бежать в гараж за машиной, что из-за него можно опоздать на работу. Не знал и того, что стал в доме большой обузой. Без хозяйки и маленького хозяина жизнь его сделалась трудной и неинтересной, но он верил — прежние сытые и хорошие времена вернутся. Ради этого он прощал сейчас, что его не спускают с поводка и торопят, торопят, торопят…
Конечно, Николаю Васильевичу было не до собачьих мыслей. Столько важных дел ждет его, а пес, как нарочно, капризничает, тянет в одну сторону, в другую. Не глядя на часы, Николай Васильевич чувствовал, как большая стрелка движется к критической точке, а Дик, как назло, забыл, зачем его вывел хозяин, загнал на забор кошку, рвал поводок из рук. «Сам! Сам виноват! Живой игрушкой сына порадовал? Вчера начальник ничего не сказал, а если и сейчас опоздаю?»
Дика отбросило от забора, ошейник врезался в шею.
В обед Николай Васильевич домой не сумел попасть, захлестнули дела и обедать пришлось в институте. Несмотря на занятость, он помнил, что виноват перед Диком, сразу после работы решил искупить вину. «Посажу тебя, дружище, в машину и — за город. Вот и нагуляешься! Вот и простишь!»
Без четверти шесть начальник отдела попросил зайти Николая Васильевича к себе:
— С просьбой к тебе большой! Ты ведь на машине сегодня? — Николай Васильевич кивнул, с грустью вспомнил о Дике в пустой квартире. — Выручай! Только что позвонила жена — просит банки-склянки на дачу забросить! А?
Николай Васильевич чуточку растерялся, но молчал не оттого, что просьба начальника оказалась невыполнимой. Выручит. Конечно, выручит! А Дик? Ясней ясного видел он сейчас страдающий, тоскливый взгляд Дика. Наверняка сидит у дверей, смотрит на них, вздрагивает, если хлопнет подъездная дверь. Как назло, утром почти не гулял с ним…
Мысли Николая Васильевича прервал начальник отдела. Он нажал на кнопку звонка, вызвал секретаря. «Выручишь — не выручишь» — он спрашивал Николая Васильевича, скорее, из вежливости, заранее зная его ответ.
— Нина Григорьевна, — прокашлялся он, — будет искать Сергеев, скажите, э-э… мы в Гражданпроекте. Поехали, Николай Васильевич!
С дачи возвращались к работе утром. Для Николая Васильевича поездка была удачной. В домашней обстановке начальник оказался простым, великодушным, словоохотливым. Сам предложил взять десятидневный отпуск и куда-нибудь махнуть, рассеяться от забот. Он даже не стал искать для заявления лист бумаги, не побоялся взять ответственность на себя:
— Разрешаю и без формальностей! Отдыхай! Твой отпуск с кадрами утрясу!
Около института они пожали друг другу руки, и… Николай Васильевич надавил на газ — целых десять дней впереди!
Настроение испортил Дик. Пес даже не встал навстречу хозяину, прижался к полу и мелко-мелко дрожал всем телом. Если бы не искать поводок и сразу открыть дверь, может быть Дик и успел бы добежать до улицы. Пока поводок нашелся, внутри у собаки что-то словно оборвалось, и пес, не боясь больше наказания за свой тяжкий проступок, понимая свою вину, завыл, застонал, закрутился на одном месте.
Николай Васильевич сумел погасить мгновенный приступ вспыхнувшей злобы. В ванной он нашел половую тряпку, все же не удержался, вытянул тряпкой пса вдоль спины, бросил ее под дверь.
Жалость к себе поулеглась, когда коридор заблестел чистотой, а дезодорант заглушил неприятные запахи. Он не обращал внимания, что пес так и смотрит на дверь, думал о том, как поступить ему, чтобы не испортить свою неожиданную радость — десять дней отпуска.
Через час машина свернула с асфальта, миновала проселок и оказалась у дома деревенского приятеля. Не повезет, так не повезет! Костя, так звали хозяина дома, наотрез отказался оставлять Дика у себя:
— Сам посуди, Василич! У меня сенокос, и дома-то не всегда ночую, а твой зверь заботы о себе требует! В прошлый-то раз он куда соседскую корову загнал? Сосед так и не здоровается! А ты — десять дней! Не могу! И не сердись.
От приятеля Николай Васильевич ехал с большой обидой. «Не захотел выручить? Времени нет? И для тебя теперь его у меня не будет. Доставай комбикорма сам. Я тебе не извозчик. Дик, Дик, что же делать с тобой?»
— Дик! — позвал пса хозяин. Дик встрепенулся, приложил уши и заулыбался. Пес не помнил зла, простил вчерашние сутки мучений. На заднем сидении ему было хорошо. В открытое окно залетал свежий ветер, разные запахи приятно щекотали ноздри.
— Дик! А что если…
Николай Васильевич удивился простоте своего решения. «Никого и просить не надо. Зря тебе, Костя, и в ножки кланялся. Как легко можно все и самому сделать. Только ты, Дик, не обижайся, пожалуйста. Ладно?»
Насвистывая, Николая Васильевич правил к реке. Он думал. Думы и заставили чуть притормозить машину, но он тут же отбросил сомнительные ненужные мысли, с легкостью на душе тронул машину дальше.
В машине нашлись стоптанные ботинки, в них Николай Васильевич обычно спускался в гаражную яму. Хлопчатобумажный костюм был почти новый, но он не пожалел и его. Две банки тушенки раскрыл складником.
— Тебе-тебе, Дик! Все твое будет.
Привязав собаку к кусту, Николай Васильевич аккуратно сложил хлопчатобумажный костюм, положил его у воды. Ботинки поставил рядом.
— Охраняй, Дик! Я сейчас.
Отогнав машину примерно на километр, Николай Васильевич, чтобы не оставить следов, вернулся к собаке рекой. Он отвязал поводок, заставил Дика купаться. Уплыть от него к машине никак не удавалось. Пес не отходил от хозяина ни в воде, ни на берегу. О своей горькой участи, какую предназначил ему хозяин, он, конечно, и не догадывался. Наконец ему разрешили зайти за куст к вскрытым консервным банкам, и первый раз в жизни Дик позабыл обо всем на свете. Он не собирался растягивать еду на десять дней, вылизал одну банку, другую, попил из реки воды и только тогда хватился хозяина. Так и не дождавшись его, он вспомнил отданную команду, лег сторожить одежду.
Вечером у реки появились люди, но Дик не обрадовался им. Пришлось немножечко порычать и показать зубы, предупредить людей, что к одежде хозяина подходить нельзя. Было еще светло, когда к реке прибежал знакомый человек, но и его Дик к одежде не подпустил. Команду «охраняй» пес умел выполнять четко. Громкие причитания деревенского знакомого на Дика никак не действовали:
— Его! Его собака! Сегодня у меня был! Утонул? Утонул, значит! А машина куда девалась? Надо милицию звать!
Милицейская машина приехала из города быстро. Никого из милиционеров собака к одежде не подпускала. Кое-где еще сохранились следы от «Жигулей», а другие следы, так решил старший милиционер, искать было незачем. «Насилия быть не могло. С таким псом обидишь, пожалуй! Да и одежда сложена аккуратно. Всего вернее, несчастный случай».
До глубокого вечера местные мужики таскали по реке бредень. Они старались, пользуясь разрешением ловить бреднем не прячась и не оглядываясь. Рыбы попалось много. Мужики устали, белый туман стал окутывать реку, и старший из милицейской машины отдал команду — прекратить поиск. Оставалось найти исчезнувшую машину.
Дик ждал хозяина еще несколько дней. Он знал, что тот обязательно придет к нему, иначе бы он не заставил охранять одежду. Голод донимал все сильнее. Лягушек и стрекоз вблизи от одежды он выловил всех, а отойти подальше не имел права. Когда от голода становилось невмоготу, Дик закрывал глаза и принимался лизать сухие консервные банки. Почти через неделю Дика забрала отозванная из командировки хозяйка.
Супругу утонувшего институт навестил на девятый день. Собрались родственники, близкие друзья, товарищи по работе. Николая Васильевича вспомнили хорошим словом, помянули чаркой. Слезы у вдовы были выплаканы все, она плохо понимала слова соболезнования. Председатель профкома, сморкаясь в носовой платок, передала ей конверт и объяснила:
— Здесь компенсация за неиспользованный отпуск и последняя зарплата вашего супруга…
У входной двери лежал Дик. Он еще не совсем оправился и болел. Пес чувствовал, вокруг него происходит что-то плохое, и лежал тихо, о себе не напоминал. Он еще не мог привыкнуть к сытости, дремал, а ему снились пустые консервные банки и маленькие, скользкие лягушата. Сегодня он видел, как открывают много консервных банок, и запахи их снова напомнили ему реку, появилась противная тошнота, мучившая его много дней.
Иногда Дик переставал дремать и приподнимал голову. Из большой комнаты доносились незнакомые голоса, несколько раз он слышал, как всхлипывает хозяйка. Это настораживало его и заставляло быть наготове. Если его позовут, он не даст хозяйку в обиду, он заступится за нее, он…
Хозяйка не позвала. На всякий случай Дик подполз к порогу большой комнаты, настороженно прислушавшись, различил среди чужих голосов голос хозяйки.
Слова попросил начальник отдела, где прежде работал Николай Васильевич. Он встал, долго смотрел на серебристый бокал и не вытирал слез. Большой, красивый мужчина стоял и молчал. Весь его горестный вид, слезы на лице красноречивее любых слов говорили, как переживает он, потеряв товарища по работе. Знать, конечно, не знал Дик, что сейчас у большого красивого мужчины пронеслось в голове: «А хорошо, что никто не подозревает о моем дурацком разрешении на десятидневный отпуск. Ему-то теперь все равно…»
Дик негромко тявкнул, и все в комнате вздрогнули, так некстати он подал свой голос. Он услышал хозяйку, понял ее недовольство и поплелся на свое место. Требуя внимания, мужчина чуть приподнял свой искристый бокал…
На свои поминки Николай Васильевич успел. Он не стал заезжать в гараж, оставил машину у дома, столичными подарками нагрузил руки, Девять дней для него пролетели, как миг, как приятный сон. Он устал, но то была усталость приятная, и целый день отдыха ждал его впереди. Он ничего не понял, когда соседка из квартиры напротив, встретив его в подъезде, вскрикнула, быстро-быстро перебирая перила, скатилась от него вниз по лестнице. Он открыл дверь собственным ключом и по голосам, доносившимся из комнаты, догадался, что в его квартире много народа. Николай Васильевич нарочно задержался у двери, еще больше удивился, услышав голос своего начальника: «…Он всегда отличался честностью, трудолюбием, пользовался большим авторитетом…»
Едва найдя место на тумбочке среди сумочек, зонтиков и цветов, Николай Васильевич разгрузил свои свертки. Дальше он шагнуть не успел. Дик рванулся ему навстречу, ударил лапами в грудь, отскочил прочь и завыл жутко и радостно — он не научился еще понимать зло. Николай Васильевич шагнул к открытой двери гостиной, окриком утихомирил неуемную радость пса. За окриком он не услышал, как звякнул об пол и разлетелся вдребезги искристый бокал. Он не увидел пока ни жены, ни родных, ни коллег. Каменные лица вытянулись в сторону открытой двери гостиной.
