КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Автобус [Хулио Кортасар] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Хулио Кортасар Автобус

— Если не трудно, захватите мне на обратном пути «Домашний очаг»[1], —попросила сеньора Роберта и расположилась в кресле, дабы провести в нем время сиесты.

Клара разложила лекарства на круглом столике, обвела испытующим взглядом комнату. Вроде бы ничего не забыла: малышка Матильда — под надежным присмотром сеньоры Роберты, няня получила все необходимые указания. Теперь можно и уходить. Обычно по субботам, вечером, в половине шестого, она встречалась с подругой Анной поболтать о том о сем за чашечкой душистого чая с шоколадом под нескончаемый аккомпанемент радио.

В два часа, когда волны служащих уже схлынули, рассыпаясь брызгами и растворяясь в сумрачных глубинах домов, Вилья-дель-Парке[2] пустела и становилась ослепительно яркой. На углу Тиногаста и Самудио, где каждый ее шаг отдавался сочным постукиванием высоких каблучков, Клара блаженно окунулась в сияющее море ноябрьского солнца, этот бесконечный свет временами прерывался: то тут, то там чернели островки теней, что отбрасывали кроны деревьев, высаженные вдоль Агрономии. На авениде Сан-Мартин[3] у Ногойи[4] она остановилась, ожидая автобус № 168, где-то над ее головой воробьи устроили потасовку; флорентийская башня Святого Жана-Батиста Мари Вианнея[5] в тот день показалась красной более чем обычно, особенно на фоне безоблачного, голубого неба, такого бездонного и высокого, что захватывало дух и подкрадывалось головокружение. Мимо прошел дон Луис, часовщик, поздоровался, бросил оценивающий взгляд на ее точеную фигурку, изящные туфельки, белый воротничок кремовой кофточки. На опустевшей улице появился, неспешно приближаясь, сто шестьдесят восьмой, перед Кларой лениво, с недовольным ворчанием открылась дверь, открылась только лишь для нее одной — единственной пассажирки,стоящей на остановке в этот дневной час.

Она очень долго рылась в кармашке сумочки, набитой всякой всячиной, оттягивала мгновение расплаты. Кондуктор ждал, скроив весьма недружелюбную мину, этакий пузан на полусогнутых, кривых ножках, главный распорядитель, судья в поле, лоцман, хранитель тормоза и виражей. Дважды Клара произнесла: «Один за пятнадцать», — дважды, прежде чем он наконец взглянул на нее, несколько удивленно. Потом протянул ей розовый билетик. Кларе припомнился детский стишок, кажется этот: «Оторви билет, кондуктор, белый, красный, голубой, а пока считаешь деньги, детям песенку пропой». Улыбнулась про себя, прошла в салон, отыскивая свободное сиденье, обнаружила его около двери с табличкой «Аварийный выход» и наконец устроилась с явным удовольствием, которое на мгновение всякий раз охватывает обладателя места у окна. Клара заметила, что кондуктор все еще неотрывно следит за ней.

На углу авениды Сан-Мартин, перед самым поворотом, водитель обернулся, бросил на нее взгляд, хотя это было не просто, поскольку сидела она далековато да и водительское кресло, в котором он утопал, было весьма глубокое. Шофер — худощавый блондин, настолько худощавый, что казалось, будто на светлое его лицо пала и застыла маска голода, он время от времени перебрасывался парой слов с кондуктором, оба разглядывали Клару и перемигивались; автобус, судорожно вздрогнув, помчался по Чорроарин.

«Настоящие придурки!» — немного раздраженно подумала Клара, мысль эта вползала медленно, фраза получилась протяжной, тягучей. Подумала и принялась перебирать внутренности кармашка; теребила билетик, украдкой поглядывала на даму с огромным букетом гвоздик, которая устроилась напротив. А та, в свою очередь, из глубины букета поглядывала на нее глазами, полными нежности, с какою обычно коровы смотрят на живую изгородь. Клара вытащила зеркальце, молча уткнулась в него, придирчиво исследуя свои губы и брови. Ее охватило неосознанное, гнетущее чувство, всем телом, затылком она ощутила: нечто, наглое и оскорбительно дерзкое, творится у нее за спиной; и также дерзко, с вызовом, в каком-то бешеном исступлении, резко обернулась. Клара наткнулась на колючий взгляд. Позади нее, всего лишь в паре сантиметров, почти касаясь ее затылка, сидел старик с дряблой, морщинистой шеей и букетом маргариток, стойкий аромат которых вызывал тошноту. В глубине автобуса, водрузившись на зеленые длинные скамьи, ехали прочие пассажиры, все они, не отрывая глаз, придирчиво таращились на Клару, укоризненно, будто осуждали ее, подмечая в ней абсолютно все, каждую мелочь. Признаться, переносить их тяжелые взгляды Кларе приходилось все труднее, с каждым мгновением это требовало все большего напряжения. И вовсе не из-за того, что ее буравил десяток глаз, и не из-за буйно цветущей зелени, которую везли с собой пассажиры, просто она надеялась: все разрешится быстро, тихо и спокойно, как если бы, предположим, она испачкала нос в саже (чего на самом деле не случилось), люди посмотрели бы и про себя усмехнулись. Так ведь нет, эти вязкие, тягучие взгляды все так же холодно следили за ней, и сами цветы, казалось, тоже сотнями глаз ощупывали ее с ног до головы. Напряжение росло: она едва сдерживалась, только бы не рассмеяться.

И оттого как-то вдруг смутилась, осела, расслабилась и принялась разглядывать изувеченное сиденье напротив, внимательно рассматривать табличку с инструкцией над аварийным выходом: «Потянуть ручку на себя, открыть дверь вовнутрь». Клара старательно перебирала буквы, но буквы в слова не складывались. Так она окончательно успокоилась, получила передышку, отвоевав себе некую зону безопасности, где ей никто бы не смог помешать думать о своем. А пассажиры внимательно осматривали вновь вошедших; тот, кто ехал в Чакариту[6], вез с собой букет цветов, почти все в автобусе держали по букету. Проехали мимо больницы Альвеар[7], за окном со стороны Клары раскинулся громадный пустырь, на дальнем конце которого начиналась Эстрелья — квартал грязных луж, желтых кобыл с обрывками веревок на шеях и гривах. Кларе стоило немалых усилий оторвать взгляд от этой картины, унылый вид которой да блики тяжелых солнечных лучей радости никакой не внушали. Время от времени она отваживалась мельком оглядеть салон. Розовые каллы и розы, чуть поодаль безобразные гладиолусы, будто жеваные и грязные, цвета вялого розового шиповника с синеватыми прожилками. Сеньор на третьем сиденье (то посмотрит на нее, то отвернется, вот опять посмотрел, снова отвернулся) сжимал букет почти черных гвоздик, цветы сливались в однообразную бесформенную массу, бугристую и морщинистую, как шкура. Парочка востроносеньких девчушек, которые уселись на одно из боковых сидений, как и все прочие, везли цветочки, правда букетики у них были не такие пышные, как у остальных, скорее дешевые, цветы для бедных: хризантемы, георгины; но самих-то девчушек назвать бедными язык бы не повернулся. Одеты они были модно, богато, явно не из магазина готового платья: жилетки, плиссированные юбки, белые чулки, на три четверти скрывающие ножки. Сидели, надменно поглядывая в сторону Клары, а той в ответ вдруг захотелось отбрить этих двух нахальных, сопливых девчонок, но, увы, слишком много зрителей: две пары зорких наглых глазенок, да еще водитель, да сеньор с гвоздиками, и те, что сзади, испепеляющие ее затылок взглядом, старик с дряблой шеей тоже рядом, парни на сиденье поодаль. Патерналь[8] — билеты от Куэнки уже не действительны.

Никто не вышел. Какой-то мужчина проворно вскочил в автобус и остановился напротив кондуктора, который, все так же неспешно, поджидал его в центре салона, внимательно следил за его руками. Мужчина протянул двадцать сентаво правой, а левой оглаживал обшлага пиджака. Выдержал паузу, все тщательно взвесил и уверенно сказал: «Один за пятнадцать». Клара все слышала: молодой человек тоже, как и она, взял за пятнадцать. Кондуктор не пошевелился; вместо того чтобы оторвать билет, продолжал тупо глазеть на пассажира, и тот, в конце концов потеряв терпение, с досады махнул рукой и повторил: «Я же сказал вам: один за пятнадцать!» Взял билет, в ожидании сдачи окинул взглядом салон в поисках свободного места, выбрал и с легкостью проскользнул на пустое сиденье подле сеньора с гвоздиками. Кондуктор вручил сдачу, бросил на пассажира взгляд сверху вниз, будто изучая его темечко, мужчина оставил это без внимания, молча посвятив себя созерцанию черных гвоздик. Сеньор тоже внимательно изучал свои цветы, изредка поднимал глаза, быстро всматриваясь в попутчика, и когда их взгляды на мгновение встречались, сеньор отворачивался; в их взглядах не было и тени вызова, они просто смотрели по сторонам. Клару по-прежнему раздражали эти две сопливые девчонки напротив, они все так же глазели на нее и подолгу — на нового пассажира. Потом сто шестьдесят восьмой проехал вдоль Чакариты, чиркая о полуразрушенную стену бортом, тогда все, кто был в автобусе, принялись разглядывать по очереди то Клару, то мужчину, правда первой внимания доставалось меньше, поскольку мужчина их интересовал поболее, но люди, словно полагая эту пару чем-то целым и неделимым, объединяли их в один-единый экспонат. Ну и кретины же эти пассажиры! Все — сопливые девчонки, по правде говоря, не такие уж и маленькие, — все они со своими идиотскими цветами и все, кто расселись впереди, все они источали бесцеремонность и грубость. Кларе хотелось защитить мужчину, нового пассажира, она прониклась к нему какой-то смутной, безотчетной нежностью, как к брату. Она будто говорила ему: «И вы, и я, мы оба взяли билет за пятнадцать». Словно в этом было нечто такое, что связывало их. Представляла, что, касаясь его руки, шепчет: «Не обращайте внимания на всякую ерунду, они просто невежи, затерялись тут в своих цветах, как бараны на лугу». Ей хотелось, чтобы он подсел к ней, но молодой человек — а он действительно был молод, хотя и держал себя как-то особенно и степенно, серьезно и строго— устроился на первом попавшемся свободном месте поблизости от входа. Довольно странным жестом, не то смущенным, не то беззаботным, Клара попыталась обратить внимание кондуктора, обеих девчонок, сеньоры с гладиолусами на себя, и это ей удалось; следом и сеньор с красными розами обернулся, посмотрел на Клару, глаза его были пусты и невыразительны, взгляд — мутным, влажным и невесомым, как кусок пемзы. Клара глядела в упор, не отворачиваясь, ощущая себя пустым местом; ей словно бы предложили выйти (но тут, на этой улице, вовсе незачем, просто так, с пустыми руками, без цветов). Она увидела, как молодой человек стал беспокойно оглядываться по сторонам и назад, наконец удивленно уставился на четверку пассажиров, сидевших сзади, на старика с дряблой шеей и букетом маргариток. Их глаза ощупывали Клару, ее лицо, на долю секунды задержавшись на ее губах, соскальзывали и останавливались на подбородке. Затем юноша проследил взгляды сидевших впереди кондуктора и обеих девчонок, сеньоры с гладиолусами. Он будто пытался остудить пыл этих горящих глаз. Минутой раньше Клара оставила свои беспомощные жесты. «Бедняжка, у него же в руках ничего нет», —промелькнула абсурдная мысль в ее голове, и она не на шутку забеспокоилась о юноше. Выглядел он немного беззащитным, со всех сторон на него устремлялись жгучие, испепеляющие взоры, но глаза его были полны решимости пламя это сдержать.

Сто шестьдесят восьмой, не притормаживая, прошел два крутых поворота, прежде чем вырулил на площадь у перистиля кладбища. Девчонки вышли и зашагали по бульвару, а потом заняли свое место у ворот на выходе; следом расположились маргаритки, гладиолусы, каллы. За ними — разнородная масса, пестрая смесь всех прочих цветов, их аромат долетал до Клары, спокойной и уставшей, которая из окошка наблюдала за пассажирами, покидающими автобус, наблюдала с таким видом, будто и не было вовсе никакой поездки и молчаливых укоров. Над ней проплыли черные гвоздики, это мужчина задержался перед выходом, дабы прежде вызволить из автобуса цветы, согнулся чуть не пополам, скорчившись на свободном месте против Клары.

Миловидный, утонченный и открытый, юноша, наверное, служащий аптеки или продавец в книжном магазине, а может, инженер-конструктор. Автобус остановился мягко, без рывка, дверь открылась с недовольным ворчанием. Молодой человек обождал, пока пассажиры выйдут из салона, а потом решил приглядеть себе другое место, по своему вкусу. Клара терпеливо ожидала, когда же гладиолусы и розы, вняв ее молчаливому требованию, наконец выйдут. Вот и дверь открылась, и все столпились в проходе, а они все смотрят и смотрят то на нее, то на юношу, смотрят и не выходят, смотрят на них сквозь цветы, поверх своих букетов, и букеты колышутся, будто от ветра, ветра, который поднимается от самой земли, теребит корни, колеблет стебли, отдаваясь колыханием цветов. Вышли каллы, красные гвоздики, чуть позади мужчина с охапкой букетов, обе девчонки, старик с маргаритками. Наконец-то они остались одни, вдвоем, сто шестьдесят восьмой по мановению волшебной палочки вдруг уменьшился, стал неярким и уютным. Клара подумала: было бы просто чудесно, точнее, это было просто необходимо, чтобы юноша сел рядом, хотя он может выбрать любое место в пустом салоне. Он сел рядом, и оба опустили глаза, рассматривая свои руки. Так они и сидели, а руки — всего лишь руки и ничего более.

— Чакарита! — проревел кондуктор.

Клара и юноша на его требование ответили очень просто: «У нас билет за пятнадцать». Оба подумали так, и этого им было достаточно.

Дверь все еще оставалась открытой. Кондуктор подошел к ним.

— Чакарита! — повторил он немного возбужденно.

Юноша даже не глянул на него, но Клара его пожалела.

— Я еду до Ретиро[9], — сказала она и показала билет. Оторви билет, кондуктор, белый, красный, голубой… Водитель приподнялся в кресле и посмотрел на них, кондуктор в нерешительности вернулся на свое место и махнул рукой. Задняя дверь, заворчав, закрылась, в переднюю тоже никто не вошел. Сто шестьдесят восьмой сорвался с места, набирая скорость, бешено раскачивался из стороны в сторону, пустого его так подбрасывало на ухабах по дороге, что временами Кларе казалось, будто внутренности ее наливаются свинцовой тяжестью. Кондуктор сел рядом с водителем, вцепившись в хромированный поручень и не упуская из виду парочку, те тоже следили за ним, так они и смотрели друг на друга до самого поворота при въезде на Доррего[10]. Клара почувствовала, как юноша положил ее ладонь на свою, осторожно, чтобы не было заметно ни водителю, ни кондуктору, никому. Его рука, такая нежная, теплая, Клара даже не попыталась высвободить свою, лишь немного отодвинула ниже по бедру, почти на колено. Ветер, рожденный скоростью, гулял по пустому автобусу.

— Столько было людей, — сказал он тихо, почти шепотом. — И вдруг все разом вышли.

— Они везли цветы на кладбище, — ответила Клара. — По субботам в Чакариту приходит много народа.

— Да, но…

— Как сегодня — редко. Правда. Вы ведь заметили?..

— Да, — снова повторил он, не дав ей договорить. — А мне показалось, с вами такое — часто.

— Вовсе нет. Но сейчас уже никто не сядет. Автобус резко затормозил. Вот и переезд Сентраль-Архентино. Покатили дальше, налегке, судорожными рывками. Автобус вздрагивал, как огромное тело.

— Я еду в Ретиро, — сказала она.

— Я тоже.

Кондуктор, все еще сидевший неподвижно, как скала, что-то раздраженно говорил водителю. А затем покинул свое место и направился вдоль салона. Клара и юноша это заметили, каждый из них, помимо собственной воли, внимательно следил за кондуктором и даже считал каждый его шаг. Клара с удивлением поняла, что она и кондуктор, оба разглядывают юношу. Юноша весь напрягся, казалось, он собирается с силами, оттого у него слегка подрагивали ноги и плечо, на которое Клара опиралась.

Внезапно перед автобусом вырос поезд и с жутким ревом на полном ходу прогрохотал перед ними, обдав клубами черного едкого дыма. Вероятно, шум, лязг и скрежет поглотили тираду, которую, должно быть, в эту минуту произносил водитель. В двух шагах от молодых людей кондуктор застыл, согнувшись в позе атлета, готовящегося к прыжку, мертвой хваткой вцепился рукой в свое собственное плечо, при этом заметив, что автобус проскочил переезд, едва не врезавшись в последний вагон проносившегося мимо состава. Водитель, стиснув зубы, суетился вокруг своего кресла, к тому времени сто шестьдесят восьмой уже вынесло на встречную полосу, развернуло, и он перегородил движение в противоположном направлении.

Юноша устроился поудобнее, тело его, сбросив напряжение, расслабилось.

— Такого со мной еще никогда не случалось, — сказал, будто оправдываясь.

Кларе хотелось плакать. Слезы наворачивались на глаза, вроде бы и хочется, и как-то глупо. Она ни на миг не усомнилась: все складывалось просто замечательно. И то, что она ехала именно в этом пустом сто шестьдесят восьмом, и что встретилась с ним, а что это кому-то не понравилось, так что с того? Пусть теперь они звонят во все колокола, пусть судачат на каждом углу. Пусть. Все просто прекрасно. Единственно, что огорчало: они выйдут из автобуса, его рука отпустит и больше не сожмет ее руку.

— Мне страшно, — пролепетала она. — Надо было хотя бы пару фиалок приколоть к блузке, что ли.

Он поглядел на нее, окинул взглядом ее блузку, простую, гладкую, безо всяких рисунков и украшений.

— Иногда, под настроение, я прикалываю к лацкану букетик жасмина, — сказал он. — А сегодня выскочил из дому просто так.

— Жаль. Ну мы ведь все равно едем в Ретиро.

— Конечно, едем в Ретиро.

Вот такой диалог, маленький, слабенький. И они его трепетно поддерживали и берегли.

— Не могли бы вы немного приоткрыть окно? Здесь просто нечем дышать, я задыхаюсь.

Он с удивлением посмотрел на нее, потому как казалось, что ее трясет от холода. Кондуктор болтал о чем-то с водителем, время от времени поглядывал на пассажиров, все еще следил за ними вполглаза. Автобус между тем, не задерживаясь после происшествия на переезде, уже свернул к Каннингу[11] и Санта-Фе[12].

— Там окно не открывается, — заметил кондуктор. — Вы же видите: это единственное место в автобусе у аварийного выхода.

— А-а-а, — протянула Клара.

— Мы можем пересесть на другое.

— Нет-нет, — воскликнула она и крепче сжала пальцы его руки, едва он попытался встать. — Не стоит привлекать внимание.

— Ну хорошо, тогда давайте откроем другое окно, впереди.

— Нет, пожалуйста, не надо.

Он подождал немного в надежде, что Клара продолжит разговор, но она молчала, она просто сидела, такая маленькая и беззащитная на своем местечке у окошка, сидела, глядя куда-то в сторону, мимо него, дабы не привлекать даже малейшего внимания кондуктора и водителя, от яростных взглядов которых их окатывало то ледяной волной, то испепеляющим жаром. Юноша и другую руку положил на колено Кларе, она положила сверху свою, и оба продолжили тайный разговор, скрытый от посторонних, разговор сплетенных пальцев и нежно ласкающих друг друга рук.

— Иногда так бывает: становишься такой рассеянной, — робко пролепетала Клара. — Думаешь, будто все знаешь, умеешь, вдруг раз — и все забываешь.

— Мы об этом и не догадываемся.

— Правильно, но между тем так оно и есть. Вот, например, все так пристально смотрели, особенно те две девчонки, и мне стало так плохо.

— Да, они были просто несносны, — выпалил он. — Вы видели: они будто сговорились между собой, когда буравили нас глазами?

— А хризантемы и георгины? — сказала Клара. — Они тоже чванились.

— Все потому, что их хозяева им позволяли это делать, — добавил юноша возбужденно. — Этот старик с птичьим лицом и жеваными гвоздиками, тот, что сидел рядом со мной. И те, сзади. Вы полагаете, что они?..

— Все, абсолютно все, — сказала Клара. — Только вошла, сразу их увидела. Я села на углу Ногойи и авениды Сан-Мартин, обернулась и увидела, что все, все…

— Ладно, Бог с ними, они уже вышли.

Пуэйрредон[13], резко затормозили. Смуглый полицейский вышел из застекленной будки на перекресток и кого-то отчитывал. Водитель проворно выпорхнул из своего кресла, и хотя кондуктор попытался было схватить его за рукав, решительно выскочил из автобуса, пошел по дороге, потом вдруг остановился, робко и внимательно поглядывая то на полицейского, то на нарушителя, облизывая пересохшие губы.

— Эй, ну-ка пропусти! — заорал что было сил кондуктор. Позади автобуса взревел десяток автомобильных гудков, водитель поспешил вернуться на свое место. Кондуктор что-то шепнул ему на ухо, беспрестанно оглядываясь на пассажиров.

— Если бы вас не было рядом… — прошептала Клара. — Если бы вас не было рядом, они бы меня, наверное, высадили.

— Но вы ведь едете в Ретиро, — удивленно сказал он.

— Да, конечно, у меня там встреча. Не важно, они бы все равно меня высадили.

— У меня билет за пятнадцать, — сказал он. — До Ретиро.

— У меня тоже. Беда в том, что если выйдешь, то следующий автобус…

— Понятно, впрочем, пожалуй, так было бы лучше.

— Конечно лучше. Особенно если ехать так, как сегодня. Видали таких работников?

— Что-то невообразимое. Утомили больше, чем поездка.

Свежий, чистый ветерок гулял по салону автобуса, проехали мимо старого розария перед Музеем, мимо нового юридического факультета, и сто шестьдесят восьмой, прибавив газу на Леандро-Алем[14], помчался как бешеный. Два раза их останавливала дорожная полиция, водитель порывался выскочить, едва не набрасываясь на патруль. Во второй раз кондуктор не выдержал, встал перед ним, заслонив выход, и накинулся на водителя с такими ругательствами, что можно было подумать, будто водитель хотел наброситься именно на кондуктора. Кларе хотелось поджать ноги, подтянуть их до самой груди, съежиться, руки юноши резко освободились от ее рук, он весь напрягся, так что проступили вены. Клара еще никогда не видела, как мужская рука сжимается в кулак, завороженно следила она за этим чудесным превращением со смешанным чувством уверенности и покоя, переходящего почти в ужас. Все это время они не умолкая говорили о поездках, о заторах у Майской площади[15], о людской грубости и о терпении. Наконец умолкли. Разглядывали тянувшуюся за окном стену железнодорожного вокзала, юноша достал бумажник, с серьезным видом стали сследовать содержимое, пальцы его слегка подрагивали.

— Ну вот, — сказала Клара, выпрямившись. — Уже приехали.

— Да. Послушайте, только свернем на Ретиро, сразу встаем и идем к выходу.

— Хорошо, когда свернем на площадь.

— Точно. Остановка там, у Английской башни. Вы выйдете первой.

— О, это не обязательно.

— Нет, обязательно. Я буду сзади, за вашей спиной, на всякий случай. Как только подойдем к двери, я задержусь. Только выходите быстро. Я — следом за вами.

— Хорошо, спасибо, — сказала Клара и с благодарностью посмотрела на него.

Она перебирала детали плана, уткнувшись взглядом в ноги, то и дело поглядывала на проход между сиденьями. Сто шестьдесят восьмой накатом въехал на площадь; стекла задрожали, когда автобус повернул на полном ходу, не сбавляя скорости, въехал на брусчатку мостовой, при этом задев бордюр. Юноша одним прыжком вскочил со своего места и оказался около выхода, Клара отстала на шаг, спустилась на одну ступеньку и встала вплотную к дверям, юноша развернулся, загородив собой проход, защищая Клару. Та неотрывно следила за дверью, разглядывала черный резиновый кант и грязные прямоугольные стекла; она смотрела только на это и не желала оборачиваться, ее трясло от страха. Кожей она ощущала прерывистое, взволнованное дыхание спутника. Автобус резко затормозил, дернулся, пассажиры едва удержались на ногах. Двери открылись, водитель бросился через проход к пассажирам, протянул к ним руку. Клара первой выпрыгнула из дверей, обернулась, увидела: следом за ней выпрыгнул юноша; тотчас двери с недовольным ворчанием захлопнулись и прищемили руку шофера. Из дверей, отороченных резиновым кантом, торчали побелевшие, скрюченные пальцы. Сквозь окошко Клара заметила, что кондуктор перегнулся через руль, попытался дотянуться до рычага, открывающего двери.

Юноша взял ее за руку, и они быстро пошли по улице, на которой было великое множество детей и торговцев мороженым. Шли молча, не глядя друг на друга и по сторонам, нервная, счастливая дрожь пробегала по телу. Клара просто шагала, без цели, почти не замечая клумб, уличных музыкантов, порывов ветерка, который доносил едва уловимый свежий аромат реки, что маячила где-то впереди. На площади, на другом ее конце, торговал цветочник. Они остановились у его лотка. Лоток с корзинами, а в них — букеты, те самые цветы, о каких они мечтали в автобусе. Один букетик юноша протянул Кларе, отдал и свой, пока вытаскивал бумажник и расплачивался.

И когда они вновь тронулись в путь (юноша уже не держал Клару за руку), каждый из них нес свой букетик и оба были счастливы.

(обратно)

Примечания

1

«Домашний очаг» («Стар») — буэнос-айресский литературный журнал (в нем, в частности, печатался Борхес).

(обратно)

2

Вилья-дель-Парке — район в западной части Буэнос-Айреса.

(обратно)

3

Сан-Мартин — улица в Буэнос-Айресе. Названа в честь Хосе де Сан-Мартина (1778—1850), национального героя Аргентины, государственного и военного деятеля Латинской Америки, одного из руководителей Освободительной армии во время Войны за независимость. Именем Сан-Мартина названы в Буэнос-Айресе также городской район, площадь и театр; установлен памятник.

(обратно)

4

Ногойя — улица названа по имени города в аргентинской провинции Энтре-Риос (Междуречье).

(обратно)

5

Святой Жан-Батист Мари Вианней (1786—1859) — французский религиозный деятель.

(обратно)

6

Чакарита — кладбище в Буэнос-Айресе; район, в котором находится это кладбище.

(обратно)

7

Альвеар — больница в Буэнос-Айресе. Названа в честь Торквато де Альвеара (1822—1890), аргентинского государственного деятеля. Возглавляя муниципальный совет Буэнос-Айреса, провел реконструкцию аргентинской столицы.

(обратно)

8

Патерналь — улица в западной части аргентинской столицы.

(обратно)

9

Ретиро — район в центральной части Буэнос-Айреса, примыкает к заливу Ла-Плата; железнодорожный вокзал в этом районе.

(обратно)

10

Доррего — улица в Буэнос-Айресе. Названа в честь Мануэля Доррего (1787—1828), аргентинского военного деятеля, участника Войны за независимость.

В 1820 и 1827 годах Доррего был губернатором провинции Буэнос-Айрес.

(обратно)

11

Каннинг — улица названа в честь Джорджа Каннинга (1770—1827), английского государственного деятеля. Каннинг способствовал признанию английским правительством бывших испанских колоний в Латинской Америке.

(обратно)

12

Санта-Фе (букв.: Святая вера) — улица названа по имени города (либо провинции) в восточной части Аргентины.

(обратно)

13

Пуэйрредон — улица, названная в честь Хуана Мартина де Пуэйрредона (1776—1850), аргентинского военного и государственного деятеля, участника Войны за независимость.

(обратно)

14

Леандро-Алем — улица названа в честь Леандро Алема (1842—1896), аргентинского политического деятеля, юриста.

(обратно)

15

Майская площадь (площадь Мая, Пласа-де-Майо) — центральная площадь аргентинской столицы; названа в память о Майской революции 1810 года, свершенной в Буэнос-Айресе и ставшей частью Войны за независимость. 25 мая— национальный праздник Аргентины.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***