дверей.
Я выдернул шланг из старого баллона за плечами трясущимися, бессильными руками и попытался присоединить его к новому. Разъем вошел в паз, раздался щелчок. Я ожидал, что сейчас мои легкие наполнит поток чистого, неразбавленного кислорода, который позволит мне встать и вернуться к Призме, но вместо этого в горло мое ворвалось что-то отвратительно пахнущее и жгучее, разрывающее каждую клетку моего тела, и я понял, что газ в баллоне был отравлен моими врагами.
К жизни меня вернул гул огромной турбины. Я очнулся и сплюнул сгусток кроваво-черной слюны. Все мое тело болело так, словно его погрузили в чан с кислотой, словно яд сжег все мои сосуды, проник в голову и растворил мозг. Несмотря на туман в голове, я сообразил, что кто-то отсоединил меня от дыхательного аппарата и что теперь я дышал тем самым загазованным воздухом, который отвергал мой организм. Одновременно я вспомнил, что таким громким звуком на свалке обладала только турбина, приводившая в движение дробилку.
Слезы лились из моих глаз и тут чьи-то руки подхватили меня и перевернули на спину. Я увидел, что надо мной склонились несколько инженеров, и прочитал ненависть и ревность в их глазах. У меня над головой пронеслась стрела огромного пневматического крана, всегда работавшего в паре с дробилкой, и глаза мои ослепил блеск, который сам кран не мог произвести ни в коем случае. Так блестеть могла только одна вещь на свете.
У меня за спиной я услышал скрежет металла. Это сносили мою времянку
Я беззвучно завыл от боли, гнева и бессилия, в то время как они заставляли меня смотреть, как Призма медленно исчезает в утробе дробилки.
С конвейера она сошла и на конвейер вернулась.
Я слышал, как она раскалывалась на куски, с ужасом понимая, что звук, с которым она гибла, был похож на долгий, несмолкающий стон.
Только глубокой ночью (хотя настоящей ночи у нас никогда не бывает), когда клубы ядовитых газов слегка развеиваются, я выхожу на поверхность из ямы, в которой я сейчас работаю. Она накрыта крышкой с люком, через который я выбираюсь наружу. Они соорудили ее для меня из обломков моей времянки.
Они, мои собратья, больше не тревожат меня. Почему — я и сам не знаю.
Возможно, они поняли, что жестокость их поступка оказалась гораздо большей, чем они полагали вначале. Возможно, они до сих пор слышат ее стоны, раздающиеся, когда фонари зажигают свои огни.
Мое тело уже вполне оправилось от травмы, пережитой той ночью. Но мой рассудок оказался не столь крепким.
Теперь, когда я дышу, я чувствую шрамы на внутренней поверхности моих легких. Я знаю, что они сделали со мной и с нею.
Никем не стесняемый, я брожу глубокой ночью по протянувшейся на многие мили свалке.
Я ищу ее среди мусора, среди обломков, среди камней. Среди разбитых фар и расколотых лобовых стекол. Битых бутылок и оконных стекол. Хромированных пластин и колпаков от автомобильных колес.
Я вглядываюсь каждую ночь в тысячи пустых, одноцветных отражений.
Они пустили ее на переработку. Смешали с сырьем. Она существует теперь в иной форме.
Но они не в силах полностью разрушить ее.
Она где-то здесь, неподалеку. Она нарушает монотонную бесконечность потока продукции, которую мы укладываем в грузовики, которые доставляют наши изделия заказчикам. С гордостью я понимаю, что теперь она передает свое знание не только мне, но и тысячам других.
Но мне так ее не хватает.
Однажды я найду ее вновь, если только она не найдет меня раньше.
Коаксиальное существо [там наверху]
Здесь на вершине опор ЛЭП я живу с постоянным треском статического разряда в ушах.
Сеть электрических подстанций и соединяющих их телеметрических линий и силовых кабелей раскинулась высоко в небе над городом, словно коаксиальная паутина, сплетенная гигантским механическим пауком. Если это так, то я и мои коллеги-инженеры — всего лишь мухи, попавшиеся в эту паутину.
Приближалось время очередного импульса перенапряжения (они производились в строгом соответствии с графиком по команде атомных часов, но большинство из нас в этом вопросе по-прежнему полагались на свое шестое чувство), поэтому нам полагалось свернуть все работы и направиться в ближайшее убежище-изолятор.
Система постоянно находилась под статическим напряжением, но от него мы были надежно защищены диэлектрическими костюмами и перчатками. Однако во время импульса, когда разряд в несколько сот тысяч вольт проносился по силовым проводам яростным и стремительным потоком, нам приходилось укрываться в шарах из вулканизированной резины, в каждом из которых помещалось по одному человеку. Шары эти были размещены примерно на равных расстояниях между опорами ЛЭП и телеметрическими вышками и походили на коконы из неприятно пахнущего латекса.
Телеметрические линии разбегались на десятки миль во всех направлениях, сплетение тончайших шин толщиной в лист бумаги, труб футового сечения и спиралей из покрытого пластиком
