Павловна снова за щенком не полезла. Вадимка собачонку руками загораживает. И вдруг как выпалит:
— Не лезь, ведьма старая!
Не ожидала бабушка такого, опустила руки, отвернулась, в глазах слёзы. Ни слова не сказала, в свою комнату ушла. И Вадимка оторопел от своей дерзости.
Тут и Тося подоспела.
— Что у вас такое? — спрашивает. — Почему бабушка ушла?
Пришлось рассказать всё по порядку.
Я думал, Тося будет отчитывать сына. Она же ничего не сказала, покачала головой и ушла с Алёнкой.
— Плохо дело, Вадимка! — сержусь я. — Нельзя так говорить бабушке и вообще кому бы то ни было. Тебе жалко щенка — это естественно, однако всему есть мера. Понимаешь?
— Понимаю.
— Значит, извинишься перед бабушкой?
— Да, если щенка не будет трогать.
Мне казалось, всё улажено, можно спокойно готовиться к путешествию. Но спокойствие было обманчивым.
Два дня кружилась над нами грозовая туча, а на третий грянул гром: исчез щенок, а следом за ним и Вадимка. Искали мы Вадимку через милицию, у знакомых спрашивали. Сосед мой, Иван Гурьяныч, весь день возил нас на своём «Запорожце», во всякие закоулки заглядывал. Друзья Вадимкины в одни голос отвечали:
— Не был, не видели.
Нашла Вадимку Алёнка на чердаке. Вадимка просил не выдавать его, да Алёнка не стерпела, маме рассказала.
Я один разговаривал с сыном, боялся, как бы запираться не стал. А Вадимка и не думал запираться. На чердаке сидел потому, что видеть никого не хотелось, особенно бабушку. Потому что несправедливость кругом и никто за него не заступится.
— Ты думаешь, бабушка щенка унесла? — сомневаюсь я.
— Она не унесла, — шепчет Вадимка. — Она его выпустила.
— Выпустила?
— Ага. Дверь открыла, он — по лестнице вниз и на улицу.
— Ты сам видел?
— Нет, Серьга Пушин сказал.
— А может, он придумал?
— Придумал? Серьга на лестничной площадке был. Увидел, что щенок убегает, говорит бабушке: «Зачем щенка выгоняете? Отдайте лучше мне». А бабушка отвечает: «Иди, иди своим путём, не встревай куда не просют».
— А потом что?
— Потом Серьга на улицу побежал, ребята его позвали.
Я гляжу в грустные Вадимкины глаза, полные слёз и отчаяния, понимаю, что его терзает бабушкина несправедливость и собственное бессилие. Всё-таки непонятная история случилась. Пелагея Павловна, когда я говорил с ней, заверила, что щенка трогать не будет: «Бог с ним, Федя, со щенком этим. Раз уж пошло шиворот-навыворот, пусть будет по-вашему». Кто же всё-таки прав: Серьга или бабушка?
Я раздумываю, что делать дальше. Может, в тир сходить?
Вадимка соглашается сразу.
Тир — единственное место, где сын забывает про всё. Он долго выбирает ружьё посноровистее, по плечу, щурит счастливые глаза, выискивает мишень и, почти не целясь, нажимает на спусковой крючок. Звучный шлепок — и лиса опрокидывается, покачивая жестяным хвостиком.
Так он играючи проходится по мишеням, и все они кувыркаются, будто клоуны в цирке. Тучный усатый грузин почтительно отсчитывает Вадимке ещё пять пулек, объясняя, что даёт их от себя. Все пять пулек сын кладёт точно в цель.
— Харашо, кацо, стриляешь! — Грузин чмокает губами. — Приезжай Грузию, первым ахотником будиш!
— Жаль, что премий не дают, — вздыхает сын, когда мы выходим из тира. — Я бы свою «духовку» завёл.
Весёлый солнечный день шумит над высокими тополями, горы зелёным кольцом окружают наш тихий город. Завтра будет хорошая погода, и, значит, мы улетим на далёкую Тымбу. Снаряжение готово, билеты в кармане… Как тут не повыситься настроению?
— Я куплю тебе настоящее ружьё, Вадимка. Помнишь, мы смотрели — с вертикальными стволами?
Вадимка останавливается, раскрывает рот, словно зуб ему вырвали, недоверчиво моргает глазами. Ещё мгновение, и он бросается мне на шею.
— Правда, батя?
Я и сам не знаю, как смог пообещать дорогую вещь: без малого сто двадцать рублей. С другой стороны, пора Вадимке иметь такое ружьё. Стрелок он — что говорить! — отменный, и не только в тире. И за утками ходит, и глухарей бьёт, когда в лес выезжаем. А однажды лису подстрелил в степи. Вот уж охотники завидовали!
— Правда, Вадимка. — Я разжимаю руки сына. — Когда я тебя обманывал?
— Никогда! Купим сегодня?
— Купим. Давай за Иваном Гурьянычем зайдём. Он поможет нам выбрать.
— Пойдём! — радуется Вадимка.
К Ивану Гурьянычу Темнику Вадимка относится почтительно. Иван Гурьяныч, как я слышал, старый следопыт, знаток любопытных историй, интересный рассказчик. Мы с ним недавние сослуживцы. Я работаю директором Книготорга, он — бухгалтером. У нас много общего; приятно потолковать с таким человеком.
И на север мы собрались по обоюдному согласию.
Вот-вот шестьдесят стукнет Ивану Гурьянычу. Низенький, юркий, сухощавый, весело юлит он по комнате: то книжку новую покажет, то чаю нальёт, то папироской угостит. Глядь, через минуту в подполье за минеральной водой лезет. В крепкие бутылки вода
Тут и Тося подоспела.
— Что у вас такое? — спрашивает. — Почему бабушка ушла?
Пришлось рассказать всё по порядку.
Я думал, Тося будет отчитывать сына. Она же ничего не сказала, покачала головой и ушла с Алёнкой.
— Плохо дело, Вадимка! — сержусь я. — Нельзя так говорить бабушке и вообще кому бы то ни было. Тебе жалко щенка — это естественно, однако всему есть мера. Понимаешь?
— Понимаю.
— Значит, извинишься перед бабушкой?
— Да, если щенка не будет трогать.
Мне казалось, всё улажено, можно спокойно готовиться к путешествию. Но спокойствие было обманчивым.
Два дня кружилась над нами грозовая туча, а на третий грянул гром: исчез щенок, а следом за ним и Вадимка. Искали мы Вадимку через милицию, у знакомых спрашивали. Сосед мой, Иван Гурьяныч, весь день возил нас на своём «Запорожце», во всякие закоулки заглядывал. Друзья Вадимкины в одни голос отвечали:
— Не был, не видели.
Нашла Вадимку Алёнка на чердаке. Вадимка просил не выдавать его, да Алёнка не стерпела, маме рассказала.
Я один разговаривал с сыном, боялся, как бы запираться не стал. А Вадимка и не думал запираться. На чердаке сидел потому, что видеть никого не хотелось, особенно бабушку. Потому что несправедливость кругом и никто за него не заступится.
— Ты думаешь, бабушка щенка унесла? — сомневаюсь я.
— Она не унесла, — шепчет Вадимка. — Она его выпустила.
— Выпустила?
— Ага. Дверь открыла, он — по лестнице вниз и на улицу.
— Ты сам видел?
— Нет, Серьга Пушин сказал.
— А может, он придумал?
— Придумал? Серьга на лестничной площадке был. Увидел, что щенок убегает, говорит бабушке: «Зачем щенка выгоняете? Отдайте лучше мне». А бабушка отвечает: «Иди, иди своим путём, не встревай куда не просют».
— А потом что?
— Потом Серьга на улицу побежал, ребята его позвали.
Я гляжу в грустные Вадимкины глаза, полные слёз и отчаяния, понимаю, что его терзает бабушкина несправедливость и собственное бессилие. Всё-таки непонятная история случилась. Пелагея Павловна, когда я говорил с ней, заверила, что щенка трогать не будет: «Бог с ним, Федя, со щенком этим. Раз уж пошло шиворот-навыворот, пусть будет по-вашему». Кто же всё-таки прав: Серьга или бабушка?
Я раздумываю, что делать дальше. Может, в тир сходить?
Вадимка соглашается сразу.
Тир — единственное место, где сын забывает про всё. Он долго выбирает ружьё посноровистее, по плечу, щурит счастливые глаза, выискивает мишень и, почти не целясь, нажимает на спусковой крючок. Звучный шлепок — и лиса опрокидывается, покачивая жестяным хвостиком.
Так он играючи проходится по мишеням, и все они кувыркаются, будто клоуны в цирке. Тучный усатый грузин почтительно отсчитывает Вадимке ещё пять пулек, объясняя, что даёт их от себя. Все пять пулек сын кладёт точно в цель.
— Харашо, кацо, стриляешь! — Грузин чмокает губами. — Приезжай Грузию, первым ахотником будиш!
— Жаль, что премий не дают, — вздыхает сын, когда мы выходим из тира. — Я бы свою «духовку» завёл.
Весёлый солнечный день шумит над высокими тополями, горы зелёным кольцом окружают наш тихий город. Завтра будет хорошая погода, и, значит, мы улетим на далёкую Тымбу. Снаряжение готово, билеты в кармане… Как тут не повыситься настроению?
— Я куплю тебе настоящее ружьё, Вадимка. Помнишь, мы смотрели — с вертикальными стволами?
Вадимка останавливается, раскрывает рот, словно зуб ему вырвали, недоверчиво моргает глазами. Ещё мгновение, и он бросается мне на шею.
— Правда, батя?
Я и сам не знаю, как смог пообещать дорогую вещь: без малого сто двадцать рублей. С другой стороны, пора Вадимке иметь такое ружьё. Стрелок он — что говорить! — отменный, и не только в тире. И за утками ходит, и глухарей бьёт, когда в лес выезжаем. А однажды лису подстрелил в степи. Вот уж охотники завидовали!
— Правда, Вадимка. — Я разжимаю руки сына. — Когда я тебя обманывал?
— Никогда! Купим сегодня?
— Купим. Давай за Иваном Гурьянычем зайдём. Он поможет нам выбрать.
— Пойдём! — радуется Вадимка.
К Ивану Гурьянычу Темнику Вадимка относится почтительно. Иван Гурьяныч, как я слышал, старый следопыт, знаток любопытных историй, интересный рассказчик. Мы с ним недавние сослуживцы. Я работаю директором Книготорга, он — бухгалтером. У нас много общего; приятно потолковать с таким человеком.
И на север мы собрались по обоюдному согласию.
Вот-вот шестьдесят стукнет Ивану Гурьянычу. Низенький, юркий, сухощавый, весело юлит он по комнате: то книжку новую покажет, то чаю нальёт, то папироской угостит. Глядь, через минуту в подполье за минеральной водой лезет. В крепкие бутылки вода