Борис Циммерман
В Офире царя Соломона
Рассказ БОРИСА ЦИММЕРМАНА
Иллюстрации А. И. НАЛЕТОВА
1.
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
Южный Крест плавно качался перед глазами Гарленда. Теплый влажный воздух ровной струей несся в тьму ночи, В глухом шуме вспененных вод чудились вздохи и стенанья.
На носу, под фонарем, шкипер Норлинг сонно дымил трубкой и методично сплевывал за борт. Два матроса, вглядываясь в воду, тихо переругивались. Какие-то хриплые выкрики и однообразное бормотание неслись порой из недр кузова. Фонарь раскачивался, выхватывая бесформенные клочья тьмы, и нудно-нудно поскрипывал.
Резкий удар… Что-то вздрогнуло и заскрежетало. Где-то зашипела вода. Южный Крест метнулся в сторону, замелькал скомканный, и тихо поплыл обратно. Свет фонаря бешено запрыгал во тьме и грохнул вместе с самим фонарем, сорвавшимся с реи. В кромешную тьму, словно из чертогов ада, ворвались приглушенные дьявольские вопли. Странно тихим показался голос шкипера. Казалось, он спокойно регистрирует происшедшее.
— Распороли-таки брюхо… Идем ко дну…
Следующая фраза была значительно громче и витиеватее. Мимо Гарленда пронеслась широкоплечая коренастая фигура.
— Скорее, дохлое отребье!.. Спускай вельбот… А не то — прямо в чрево акулам… Скорее, дьяволы!..
Судно дрожало мелкой дрожью. Кроваво-дымным светом запылал факел. На черном ускользающем фоне, в струящихся огненных отблесках, замелькали туманные пляшущие тени. Люди работали с лихорадочной поспешностью, безмолвные, словно онемевшие перед ужасом надвигающейся смерти. Скрипа блоков не было слышно. Не было слышно и всплеска юркнувшей вниз лодки.
— Ружья, компас, аптечку… главное — хину… Скорее!.. скорее, чорт
[1]! — торопил шкипер.
Одна, другая, третья… четвертая… Шесть теней мелькнули за бортом одна за одной. Рванулся красный свет факела и вдруг запылал внизу, над водой. Это седьмой и последний сошел в вельбот. В черных лоснящихся волнах разливались кровавые лужи огненных бликов. Заколыхались ребра ощетинившихся весел.
— Ра-зом, ра-зом… Ишь как воют… Черные дьяволы!..
Красное зарево факела, раздвоенное, заскользило во мраке. А покинутое погибающее судно вздрагивало, кивая во тьме грот-мачтой, и приглушенно выло десятками осатанелых глоток.
Черное и величественное небо тропиков безмолвно и загадочно перемигивалось с сияющими песчинками — звездами.
II.
ЛЮДОЕДЫ
Дрожащей рукой поднес он таблетку хинина ко рту и торопливо проглотил ее. Его тело трясла зыбкая дрожь. Стволы деревьев двоились и плавно раскачивались. Бахрома лиан оживала и словно извивалась зелеными змеями. Ему казалось, что тело Норлинга раскачивается, как у пьяного. Что-то сверлило мозг и туманило глаза.
— Меня не на шутку прохватило… Чистейшая лихорадка!.. — пробормотал Гарленд с горькой усмешкой.
Норлинг повернул к нему хмурое, истощенное лицо. Жесткая судорога подернула ему уголок рта.
— Этого еще не доставало… Вам бы, чорт возьми, шляться в компании дэнди на Пикадилли или Ридженд! И занесла же вас нелегкая на Соломоновы острова!..
С того дня, как они остались вдвоем, Норлинг говорил с ним презрительным тоном, с желчною грубостью. Разъяренный лишениями и крайне безотрадными перспективами, он дал полную волю своей жестокой и циничной натуре. Его грубые, почти животные выходки и беспрерывная ругань вызывали в Гарленде острую боль и негодование. Но Норлинг несравненно лучше его был приспособлен к условиям нового существования, без которых — Гарленд был уверен — грозила неминуемая смерть, и Гарленд терпеливо сносил оскорбления, отгоняя упорно преследовавшую его мысль о побеге. Однако молчание и робкий голос Гарленда еще более ожесточали старого шкипера, и Норлинг все чаще, без всякого повода, изливал на нем поток своего сквернословия.
В сумраке чащи над ними безмолвно проносились белоснежные какаду и райские птицы. Ящерицы и змеи, как комки зеленоватой тьмы, сновали под ногами. Ветви колоссальных смоковниц и манговых деревьев, опутанные лианами, сливались в одну, казалось, совершенно непролазную чащу. Но Норлинг отыскивал ускользающую кабанью тропу, и снова они плелись, иногда ползли в своем узком коридоре, тяжело дыша и обливаясь потом.
Восемь суток прошло с того дня, когда выброшенные на болотистый берег они разделились на две партии. Пятеро — штурман О-Вэлли, боцман Грепт и матросы Говард, Фарис и Менсфильд — пошли вдоль побережья, а Гарленд и Норлинг, шкипер шхуны «Тереза», вербовавшей черных рабочих, направились вглубь острова. Поводом к этому послужил спор между Норлингом и Патриком О-Вэлли. Норлинг упорно уверил, что катастрофа занесла их на западное побережье Улавы. Он утверждал, что, перерезав напрямик остров, они скорее доберутся до фактории, находящейся на восточном побережий. Рыжий ирландец О-Вэлли упрямо твердил, что, потерпев кораблекрушение, они высадились на южной оконечности Сан-Кристобаля. Он клялся, что во время плавания на «Плимутской Красавице» был в этих местах, и считал безумием углубляться в джунгли. В результате горячих и шумных дебатов, две группы, разделив припасы и бросив вельбот на произвол судьбы, зашагали по разным путям. Почему Гарленд пошел вместе с Норлингом, — он и сам толком не знал, — вероятно потому, что ему показалось неудобным оставить шкипера одного.
Гарленд безнадежно усмехнулся. Разве не одна судьба их ждет? Вчера, после того, как Норлинг признал направление окончательно потерянным, кружа но лесу, они наткнулись на следы каннибальского пиршества. Подле костра с обгорелыми костями они нашли в кустах кисть руки Говарда. Да, это была рука одного из тех пяти. Норлинг хорошо знал его татуировку.
Гарленд вздрогнул, вспомнив злой, безнадежный смех шкипера. Указывая на обглоданные кости своей команды, он с наглой откровенностью пророчил такую же судьбу себе и своему спутнику. Гарленд с жутью почувствовал страшный голос правды в его словах. К тяжелым страданиям тела присоединилось еще безысходное уныние. Таинственный язык звуков стал ему вдруг понятен. Эти шорохи, эти шуршащие вверху листья, эти странные заунывные выкрики, — что иное могут означать они, как не упорную осаду, невидимую коварную травлю?! Вот и сейчас сзади слышны какие-то подозрительные шорохи. Этот шелест смолкает только тогда, когда они останавливаются.
— Чорт возьми, куда вы годитесь! — хрипло заговорил Норлинг. — А ведь вы, отец Симон, собирались жить в этих краях… проповедывать дикарям о боге белых… Да, безгрешные… Знаем мы вас!.. Вы мечтали дурачить наивных агнцев, потягивая коктейль и наслаждаться вечным покоем… Ха-ха-ха… сотню пуль вам в сердце!.. Ха-ха-ха!..
Он часто напоминал Гарленду о его сане пастора и о том, что Гарленд ехал в одну из факторий острова Изабеллы в качестве миссионера среди туземцев.
Гарленд промолчал. Он отлично знал, что одно его слово вызовет целую бурю. Ругательства и злословия шкипера польются на него нескончаемым потоком.
— …Я не стану возиться с вами, — злобно ворчал Норлинг. — Я не нянька желторотым младенцам… Ах!.. Разболелись нежные ножки, ваше преподобие?.. Не можете итти?.. — Голос его стал нарочито ласковым. — Оставайтесь, где вам заблагорассудится, и ждите, пока лесные дьяволы не снесут вам благороднейший череп…
Голова его юркнула в узкую прореху в зеленой стене. И вдруг резкий, смертельный крик скомкал душную, теплую тишину. Гибкие ветви со свистом захлестнули воздух, и обезглавленное тело Норлинга забилось у ног Гарленда. Лезвие томагавка, алея кровью, выпрыгнуло из зеленой гущи. Вслед за ним мелькнула копна волос, облепленных красной глиной. Темная фигура, похожая ни обезьяну, выросла вдруг в двух шагах от Гарленда. Он выстрелил в упор. Еще и еще… Закричал дико и бросился в рвущие, терзающие объятия джунглей.
III.
СИЯНИЕ
Как-будто разорвалась искристо-черная мантия неба и на мгновение раскрыла чужой, лучезарный, сияющий мир.
Над жутким мраком распростертых внизу джунглей сиял невиданными лучами чудесный призрак. Между чудовищно-хаотичными изломами базальтовых скал струились и погасали отблески яркого пламени. Неописуемая гармония лучей пьянила взор почти неземною новизною. В ласковых бархатных переливах, казалось, струились безудержный восторг, безумно страсти, чарующая, музыка сфер. Беззвучное сияние жило почти чудовищной жизнью звуков, картин и красок.
В черном небе сгустился мрак, мигая золотыми огоньками своих блесток. Невидимое сияние вспыхивало, дрожало, струилось, играло спокойно-умиротворенно тихой гармонией лучей и вдруг, обезумев, волновалось, давило и уничтожало бешенством резких, мучительно-ярких огненных срывов.
Темная фигура с головой Норлинга в руках вынырнула из зеленой гущи.
У края почти отвесной базальтовой стены, между узлами обнаженных корней, жалась маленькая фигурка. Забыв тяжелые страдания, Гарленд любовался загадочною игрою стихии. На минуту зыбкая дрожь, лихорадка, головокружение и невыносимый зуд соломоновых язв покинули его. И отуманенном мозгу вспыхнуло просветление. Это ласкающее мгновениями, — мгновениями терзающее, словно испепеляющее каждый атом материи сияние как будто очистило его бренную оболочку от уз страдания. Забыв о преследователях — кровожадных охотниках за черепами, — он любовался странным явлением. Он весь проникался этим чудом пылающих красок, словно растворялся в этой грандиозной игре световых эффектов.
Этот новый мир открылся перед ним в тот момент, когда уже истерзанное, обессиленное тело, казалось, ничего не могло почувствовать.
Он помнит нескончаемую погоню, протяжные крики, тонкое жужжание стрел… Густые заросли, мягкие, влажные, ласкающие, жгучие, терзающие… бесконечные колонны стволов, стрельчатые ветви пальм, сети лиан. Он бежал, падал, продирался в сплошной гуще зелени. Разрывал сплетения ветвей голыми руками… Шумело в голове, звенело в ушах, и глухой рокот смятенной крови и чувств давил, подстегивал, гнал без конца, без остановки, без отдыха — вперед.
Громадная палица, усаженная кремневыми шипами, со свистом прорезала воздух у его уха. Острый сагай запел жалобно и бешено забился, вонзившись в пальмовый ствол. И звенели, звенели… и порхали, порхали без конца стрелы. Сколько раз он останавливался и стрелял — не сохранила память. Странно, но выстрелы его, произведенные наспех, все же разили с удивительной меткостью. Он помнит исполосованную рубцами фигуру, свалившуюся у громаднейшего баньяна: помнит лохматого полузверя, вдруг жалобно завывшего, вися в воздухе и размахивая руками в густых ветвях так, как утопающий машет в воде. Раз даже он захохотал торжествующе, — в этом хохоте он узнал своих диких преследователей, — когда увидел, как на грязной груди коричневые пятна узоров вдруг потекли кроваво-красными струями.
Он бежал даже тогда, когда все стихло позади; бежал долго, приученный не доверять ложной тишине. Он уже ничего не чувствовал и не замечал. Где-то под темной оболочкой бесчувствия бился инстинкт, и только один он руководил теперь каждым его движением.
В лохматой, изодранной, окровавленной фигуре, с безумно выпученными глазами, немыслимо было узнать того, кто еще недавно, с широкими идеями в душе, и довольством в теле, важно восседал в единственном шезлонге шхуны «Тереза».
И вдруг голос далеких предков, голос старого, как мир, инстинкта, живущего в крови, заставил его остановиться. Он стоял на краю базальтовой стены, у края пропасти. Рука его без дрожи сжимала гибкий качающийся ствол в то время, когда ноги уже скользили по гладкому искрящемуся камню.
Ночь настороженно вслушивалась в шорохи тьмы. На громадной глубине внизу чернели в первозданном хаосе водруженные временем глыбы скал. Белые клочья между обломками вторгались в мозг смутным намеком о клокочущей, рвущей камень в бессильной злобе яростной реке. Серые тени, разбросанные вдоль скал, казались отсюда жалким кустарником. Это были рощи колоссальных баньянов. А дальше — беспредельная, неохватная полоса черноты. Это джунгля, — суровая, мрачная джунгля, окутанная ядовитым миазмом лихорадки, — джунгля, жутко и злобно замершая в сонных объятиях мрака.
Гарленд слегка приоткрыл воспаленные глаза. Тихий крик — не то стон, не то клич радости — вырвался из его груди. Неведомое сияние коснулось его глаз. Снопы лучей опутали его, закружили, вырвали из дьявольского кольца зарослей и вознесли в бесплотный мир играющих красок, света и теней.
Что это было? Действительность? Бред? Безумие?
Нет, это не было безумие! Это не могло быть и бредом. Нет… нет… Это была действительность, непонятная и чарующая явь, открывшаяся глазам измученного, полумертвого смертного.
IV.
ОЗЕРО
Палящее око солнца злорадно ухмылялось в зените. Над беспредельными пространствами джунглей струились тяжкие волны зноя. Безоблачное небо светлело и обесцвечивалось, впитывая в себя густые струи земных испарений. Движение и шум — верные спутники жизни — исчезали, словно смытые потоком беспощадного, нестерпимого жара. День тропиков был еще молод. Так вот где — источник чудесного сияния, думал Гарленд.
Под его ногами, поблескивая серыми струями застывших лавовых потоков, сползал в глубь кратер вулкана. Громадные фумаролы, слабо дымясь, рассекали по радиусам изрытую временем, тускло блестящую стену совершенно голых склонов.
На дне кратера, окутанное странным серебристым сиянием, застыло зеркало озера. В его центре чернел грубыми изломами скалистый выступ и на нем крепко прилепившееся одинокое цилиндрическое строение. Будто башня, старинная, уже кой-где задетая временем.
На дне кратера, окутанное странным серебристым сиянием, застыло зеркало озера. В центре — на скалистом выступе — одинокое цилиндрическое строение…
Гарленд бросил взгляд по сторонам. На расстоянии десяти километров — ни единого клочка растительности, ни единой травки. Совершенно голая пустыня среди непроходимых джунглей, и этот фантастический цветущий кратер — в средине пустыни.
Но откуда же исходит сияние? Где рождается мощь и прелесть его многоцветных переливов?
Гарленд снова переживал непонятное возбуждение чувств, рожденное ночным призраком. Сейчас его нет. Он исчез вместе с ночью, захваченный растаявшим саваном звездного неба. Но над водою озера серебрится странная ободочка, как будто легкий пар, расцвеченный алмазными искорками. Это и есть сияющий призрак. Он бледен и жалок в потоке солнечных лучей, но ночью снова разгорится в загадочной прелести своих оттенков.
Гарленд не сомневался больше. Положив винчестер рядом, он с гримасою боли опустился на горячие камни. Тело его напитано ядом москитов. Между пальцами ног и по всему телу сочатся кровью соломоновы язвы. Все плывет и раскачивается перед глазами. Но все-таки, он добрался к источнику таинственного сияния. Его жалких сил хватило для этого. Удивительно! Он, самый слабый и неопытный из всех семерых, если и умрет, то умрет последним.
Гарленд прислушался — ни звука. На голой равнине, окаймленной вдали кольцом джунглей, ничто не шелохнется. Почему они не идут убить его? Ведь здесь ему негде укрыться от их палиц, сагаев и стрел! Странно, дикари, как-будто, покинули его?! Жуткое безмолвие вокруг. Только звенит в ушах от лихорадки и страшного зноя, накаляющего камни.
Солнце неподвижно застыло над головой. Отвесные лучи его словно желают прожечь, пробуравить землю.
— Это место — табу… Да, да, это место — табу… Я в безопасности… — вдруг выплывает из путаницы мыслей почти равнодушная догадка.
V.
СВЯТИЛИЩЕ
Припав ртом к неподвижной поверхности озера, жадно и долго пил он теплую, почти горячую воду. Странная дрожь, подобная электрическим разрядам, пробегала по его телу, но вдруг почувствовал он, несмотря на тяжесть в желудке, неожиданный прилив бодрости.
Он поднял маленький острый осколок и бросил его в озеро. Блестящее зеркало взмутилось, вспыхнуло белым пламенем и серебряными сияющими кругами забилось о каменистый берег. Гарленд посмотрел, улыбаясь, на эту призрачную бесшумную игру, таких ярких ночью и таких жалких в сиянии солнца лучей и зашагал среди хаоса обломков и застывших потоков лавы.
Густой, слегка пахнущий серою воздух прозрачными волнами расступался перед ним. Он заметил, что у каждого острого выступа, даже у кончиков его пальцев, бесшумно вспыхивают пучки тусклых радужных лучей. — Пирога! — пробормотал он, наткнувшись на большую, выдолбленную из ствола дерева лодку.
Он притронулся к ней. Дерево было источено временем, и края у бортов совсем почернели, прогнили. Мелькнула мысль перебраться на лодке на скалистый островок и заглянуть в таинственный цилиндрический дворец. Осторожно стащил пирогу в воду и попробовал, не рассыпется ли под тяжестью тела. Лодка протекала, но сравнительно слабо. Расстояние небольшое — можно рискнуть. Гарленд оттолкнул лодку от берега, вскочил резким движением и неумело заработал веслом. Лодка закачалась под тяжестью тела и медленно заскользила но гладкой поверхности.
— Что, если бы увидели отца Симона сейчас его лондонские друзья? — подумал он о себе с горькой иронией.
Глаза его скользили по жалким обрывкам брюк, из-под которых глядели сочащиеся кровью струпья язв. Онемевшие руки едва налегали на хрупкий осколок весла. Вода вспыхивала, разгоралась, обволакивала лодку и человека белесым, колыхающимся пламенем. Безжизненное озеро, разорванное пирогой, снова смыкало за ней свои воды, но долго еще над зеркальной ясностью струились белые сияющие спирали и вырывались узкие языки серебристого пара.
С мягким стуком лодка уткнулась в гладкую, серую толщу скалы. Не без удивления Гарленд обнаружил довольно искусно высеченные ступеньки. Они привели его к подножию цилиндрической башни. Узкое черное отверстие венчало каменную лестницу. Наклонившись, Гарленд заглянул в углубление. На него пахнуло сыростью и затхлым застоем веков.
Он постоял враздумьи и, наконец, выставив вперед дуло винчестера, пополз в отверстие. Несколько ссадин заставили его вскрикнуть. Что-то живое пробежало по его телу. Он задрожал и задвигался быстрее. Это были скорпионы. Он заметил их в тот момент, когда уже встал на ноги в большом зловонном помещении.
Он шагнул внутрь и сразу же закашлялся от удушливой пыли, поднятой его движением. Тяжелый воздух жесткой спазмой застревал в горле. Где-то вверху через маленькое отверстие сочился скудный свет, но этой впадины недостаточно было для вентиляции.
Ноги Гарленда запутались в каких-то мягких и цепких обрывках. Едва не свалившись, он ухватился рукой за что-то твердое и гладкое, и вдруг замер, бессильный вскрикнуть перед ужасом открывшейся ему картины.
В центре цилиндрической залы лежала груда закопченных камней, еще усыпанных серым пеплом. А над этим очагом, вдоль стен и через всю залу, на протянутых жердях висели десятки — нет, сотни! — почерневших человеческих черепов. На полу, вдоль стен, полузасыпанные пеплом и пылью скалили зубы скелеты крокодилов, акул и змей. На тонких бечевах висели всевозможные амулеты и очистительные жертвы. Из серых впадин в стенах глядели уродливые, исковерканные временем, деревянные идолы. Непристойные сценки, полускрытые копотью, полуосыпавшиеся, испещряли изрытые трещинами камни. С потолка свешивался громадный деревянный фаллус.
Это было святилище, — какое-то древнее святилище, хорошо скрытое в дебрях Соломоновых островов их первобытными аборигенами.
Шатаясь и задевая зловонные черепа и амулеты, Гарленд уже направился было к выходу, когда яркое сияние на пути вдруг остановило его. Холодная спазма страха еще сильнее сжала его сердце. Он остановился, чувствуя леденящий холод где-то у кончиков волос. Неизведанный раньше мистический ужас парализовал его движения. В ожидании какой-то страшной беды, он тихо шептал обрывки молитв.
В серой пыли и пепле беловатым, неподвижным светом мерцали два человеческих скелета. Этот холодный свет, озарявший белые полуистлевшие кости, струился в провалах глазниц, в оскаленном прорезе челюстей, и словно смеялся жуткими гримасами смерти.
Гарленд порывисто двинулся к выходу. Какой-то предмет лязгнул металлом под его ногами. Он задрожал с ног до головы, но все же бессознательно нагнулся. Это был кремневый мушкетон, какие употреблялись лет триста с лишним назад. На полке его еще виднелись следы пороха. Ржавый ствол и приклад хранили еще причудливый узор старинной резьбы и инкрустации. Откуда здесь, в затерянном святилище звероподобных людей, этот древний карабин?… Это было уже сверх понимания.
Гарленд опустил приклад — что-то мягкое с шелестом скользнуло по его руке. Что это? Наверное, пыж… Он провел ладонью по стволу, притронулся к затвору… Нет, это не пыж!… Между винтом курка и кремнем — маленькая желтоватая трубочка… Рукопись, чье-то послание?!… Осторожно развернул он ветхий свиток и поднес его к глазам. Да, это — старинный пергамент, испещренный какими-то выцветшими знаками…
Гарленд зажал его в руке и, пугая стуком ружья скорпионов, скользнул в узкий провал выхода.
VI.
СВИТОК
Через несколько минут, привыкнув к ярким лучам солнца, ослепившим его в первое мгновение, Гарленд с жутью разбирал содержание пергамента.
Рукопись была на латинском языке. Ее писали два лица и в разное время. Одна часть была написана кровью и сильно пострадала от времени. Некоторые строки и буквы невозможно было разобрать. Обрывки слов приходилось дополнять воображением. Эту часть писала дрожащая, неверная рука… Другая часть, нанесенная свинцовой палочкой, хорошо уцелела. Почерк был смелый, размашистый. Писала твердая, спокойная рука…
Вот что прочел Гарленд:
— «В лето от Рождества Христова 1568.
Мы, жалкие рабы Великого Бога, подданные Короля Испании, Южной Италии и Нидерландов, Могущественнейшего Филиппа Второго, первые из Божьих людей, после царя Соломона, в забытом краю «Офир», Дон Альваро Мендана де-Пейра, Дон Франческо де-Сааведра, Педро Альварозо, Эрнандо Гальего, — провели в этом святилище смерти ужасные минуты… За что разгневался на нас Господь Наш? Дон Родриго де-Андрозо, Дон Диего де-Вэзаро… умерли мучительной, страшной смертью… Они пили воду из серебристого озера… Ужас смутил сердца наши. Ночью их трупы светились, и в глазах сияло радужное пламя. Мы оставляем этот пергамент, написанный кровью жил наших, и бежим… в глазах мелькают искры. Мы плохо различаем друг друга. На теле нашем выступили кровавые язвы… Если рука Бога остановит нас, кто бы не был ты, смертный, помолись о душах наших!…»
На этом обрывалась первая часть рукописи, написанная кровью, и начиналась вторая, написанная свинцовой палочкой.
— «B лето от Рождества Христова 1588.
Преклоняю голову перед прахом Великих и молю за души их я, чья душа не найдет прощения в чертогах Всевышнего.
Родриго де-Андрозо и Диего де-Вэзаро, Вы стали жертвой своего неведения! В сухое время года «сверкающие воды» несут смерть всякому, кто к ним прикоснется. Но знали ли Вы, что «одинокое озеро» теряет свой яд в период больших дождей, становясь вместилищем жизни и исцеления?
Я, Генри Кавендиш, пират, захвативший двадцать три каравеллы с серебром, золотом и драгоценными камнями, разбивший и потопивший эскадру из шести галионов короля Испании и Нидерландов; я, чьи бригантины наводят трепет на все корабли в океанах, — я пил воду из этого «одинокого озера» и исцелился от страшного недуга, который терзал мое тело.
Видит Бог истину в словах моих и видите ее и Вы, Родриго де-Андрозо и Диего де-Вэзаро, — Вы, которые осенены мудростью Царства Мертвых!»
Беловатым, неподвижным светом мерцали два человеческих скелета…
Глубокий вздох вырвался из груди Гарленда.
Так вот кто здесь был! Альваро Мендана… Мендана со своей славной командой, неустрашимо разрезавшей синие дебри океанов, боровшейся с бурями, мелями, голодом и лишениями. Так вот чьи кремневые штуцеры стучали под закопчеными сводами этого «музея черепов» три с лишним сотни лет назад!
Лихая стая конквистадоров, ринувшаяся в океан в поисках за золотыми сокровищами царя Соломона, в этом жутком святилище оставила свою кровавую жертву… Кому?… Кто погубил их, бесстрашных? Кто вырвал жизнь из закаленных в пороховом дыму крепких тел Диего де-Вэзаро и Родриго де-Андрозо?…
…А этот жестокий корсар Кавендиш?… Кавендиш, чье имя с трепетом произносили моряки во всех уголках водного простора… «Жестокий Генри», чьи легкокрылые фрегаты объехали весь земной шар… Это он, свирепый, неутомимый, обнажив шпагу, преклонил голову свою перед сияющим прахом в этом мрачном святилище смерти. Мускулистой рукой, часто разившей на смерть, набросал он краткие строки о своем исцелении, не желая, чтобы правда навсегда была скрыта от взора людей… Но знал ли он сам, что за чудесная сила, убив Диего де-Вэзаро и Родриго де-Андрозо, исцелила его?… Знал ли «жестокий Генри»??…
Гарленд вскочил на ноги, сжимая ветхую рукопись. Потом присел… Блеск глаз его ушел куда-то вглубь, и в пустоте нарождался ужас. Он, не мигая, глядел на серебряную заводь озера. Лицо его было бледно…
VII.
СМЕРТЬ
Обливаясь кровью закатного зарева, солнце в тиши вечера скрылось под горизонтом. Рука ночи стерла мазки красок с лица неба и незаметно задернула его искристым черным саваном. Тьма вдыхала в себя знойное дыхание земли и тихо замирала в сонном успокоении. Звездные рои неутомимо обегали пустыни мрака.
Гарленд застонал. Каждый атом его тела кричал, вопил о страшной боли. В жилах словно разливался расплавленный металл и жег, медленно терзал еще живую материю. Он не мог шевельнуться: тело отяжелело и вдавилось в острые выступы скалы. Он ничего не различал: ни неба, улыбавшегося ему шалуньями-звездами, ни чудного колыхающегося сияния над озером, ни крутых, суровых склонов кратера. Он не видел ни зги, хотя ослепительно-дерзкий свет пронизывал его насквозь: это был внутренний ужасный свет.
Его тело быстро умирало, но над погибающей плотью еще реяла мысль, порхала, бешено рвалась вниз, вверх, бессильная отделиться от уз земного, и, жалкая пленница, рыдала, кричала громко, неистово, еще более усиливая страдания уже полумертвого тела.
Однажды, еще в Кембридже, — Гарленд только в этот смертный миг вспомнил об этом, — Оливер Стэн, маститый профессор физики, показывал группе студентов, в том числе и ему, опыты с радием. Ничтожная крупинка радия на острие иглы отбрасывала яркое сияние. О, Боже!… ведь так же сияет это зеркальное озеро, таким же ровным, холодным светом!
Смерть Родриго де-Андрозо и Диего де-Вэзаро, исцеление корсара Кавендиша… Не одна ли тайна скрыта в этом? Да, да… Теперь ему все ясно. В этой тихой воде озера растворены соли радия. В период засухи, густо насыщая пересыхающее озеро, они несут смерть, в период дождей, разбавленные массами воды, не способные убить, они приносят исцеление.
Да, да, это радий — убийца и целитель! Это его колоссальная энергия вырывается из тихих недр в ярком, чудесном сиянии.
Радий, радий… Мощный синтез всех энергий мира! О, Боже! Это он жжет его тело, пронизывает его насквозь неимоверным жаром и светом, колет и режет своей чудовищной мощью. Проклятый радий! Убийца, беспощадный, коварный!…
— Проклятый… проклятый… проклятый… — шепчет Гарленд холодеющими губами.
Он умрет сейчас… Зачем он пил воду из зеркального озера?! Он умрет!!.. И многие сотни лет в углублении скалы будут светиться его кости призрачным белым светом… Гарленд застонал, тихо-тихо, едва слышно.
Чудесное яркое сияние, разгораясь и пламенея, уносило его, уже невесомого, на легких крыльях забытья в пучины края мертвых. Он отдавался этому беспредельному, всесметающему, непреодолимому потоку. Зачем сопротивляться?..
Бешеный огненный вихрь подхватил его и бросил в вечный мрак бесчувствия. Он открыл глаза, но в них уже глядело холодное равнодушие смерти.
…Над мраком джунглей, словно осколки дороги в бесконечность, переглядывались и мигали негасимым светом искорки-звезды.
---
Журнал "Мир приключений", № 7, 1929 г.
Иллюстрации А. И. Налетова
Примечания
1
Рассказ опубликован в 1929 году, поэтому ряд слов (чорт, итти, джунгля, враздумьи и др.) напечатаны с соблюдением устаревших норм русского языка. (прим. OCR).
(обратно)
Оглавление
Борис Циммерман
В Офире царя Соломона
*** Примечания ***
