Алексей Михайлович Домнин
Живая вода
Самые счастливые люди ночуют летом в сарае или на сеновале. Мы с Наташкой тоже спали в сарае среди старой мебели и стружек. Здесь пахло пересохшим мочалом и звенели одинокие комары.
Наташка большая выдумщица. У неё удивлённые голубые глазёнки, три веснушки на носу и мягкие волосы цвета белого хлеба. С локтей и коленок не сходят синяки и ссадины: споткнувшись, она обязательно ушибается локтями и коленками. Я долго жил на Севере, соскучился по ней и теперь всё старался делать так, чтобы ей было хорошо.
Забравшись под одеяло, мы гасили фонарик, придумывали приключения и слушали боюсек.
Боюськами Наташка называла лягушек. Они жили в пруду под горой и ночью кричали на разные голоса, как передравшиеся козлята. Наташка не верила, что это лягушки, уверяла, что они похожи на ёжика и что у них есть ушки и хвостик.
Однажды мы придумывали сказку про то, как боюськи пришли к нам в сарай и съели всё печенье. Вдруг кто-то затопал по крыше. Потом чихнул, слез и постучал в дверь. Наташка накрылась с головой одеялом и не смела дышать.
— Кто там? — заикаясь от страха, спросила она.
— Я, — ответил мальчишеский голос.
— Кто ты?
— Буба.
Это был толстый сын соседки Нюры. Он острижен наголо, и от этого уши у него кажутся слишком большими. Они у него тёмные от загара, а нос и щёки светлые, потому что с них облупилась кожа. Забавный он человек, этот Буба. Сказки он называет завирушками, а меня дразнит фантазёрником. Он верит только тому, что сам знает и видел.
— Засони! — сказал Буба. — Пошли из рогатки стреляться.
— Зачем ты топал по крыше? — спросила Наташка.
— А чего?
— А ничего. Никуда мы с тобой не пойдём, и не мешай нам спать.
— Вот ещё!
Буба отошёл и стал стрелять гальками из рогатки в стены и крышу.
До чего он упрямый, этот Буба! Недавно кто-то разбил стекло у соседей, а они нажаловались на Бубу. Мать налупила его и поставила в угол. Буба простоял до темноты, так и уснул в углу за сундуком, но ни за что не хотел просить прощения. С Наташкой они то играют, то дерутся, а через полчаса снова забывают о ссоре.
Стрельба из рогатки наконец прекратилась. Буба шуршал за сараем, запутавшись в кустах, ойкнул — видимо, обо что-то ударился. Засыпая, я подумал, что у него, наверное, кончились гальки.
Проснулся я от щелчка в ноздрю. Открыл глаза и долго не мог понять, где я. В щели струились тонкие солнечные лучи. Они пронзали полумрак сарая, как лёгкие шпаги. За дверью возился Буба; он просунул в щёлку зелёную трубку — пикан и плевался жёваными бумажными шариками. Я тихо подкрался к двери и, распахнув её, схватил Бубу за шиворот.
— Ну-ка, дай сюда пикан, — строго сказал я.
Буба зажмурился и присел, ожидая тумака.
Выбежала Наташка, голопузая, в красных своих трусишках. Она ещё не проснулась и протирала кулачками глаза. Спутанные волосы торчали у неё, как рожки.
— Вы во что играете? — спросила она удивлённо.
— В кто кого переупрямит, — вздохнул я и отпустил Бубу.
— Пойдём карасиков кормить, — позвала его Наташка.
Он несмело посмотрел на меня и достал из кармана баночку с червяками.
— Только смотрите больше двух червяков не давайте, — наказал я.
И они побежали в дом.
Бубе очень нравился наш аквариум с двумя учёными карасиками. Мы его поставили на окно, на самом солнечном месте. Если постучать по стеклу пальцем, карасики выплывут и затыкаются носами в поверхность воды.
Карасики у нас особенные. Я поймал их сапогом, когда работал в тайге с геологами. Переходил озерко — оно высохло, остались только ямы жидкой грязи — и оступился в яму. Еле выбрался из неё. В голенище трепыхнулся кто-то живой. Я подумал, что змея, и похолодел от страха. Затряс ногой. Вместе с грязью из голенища выплеснулись два золотых карасика. Они стали жить у нас в ведёрке, и геологи по очереди добывали для них червяков. А потом я привёз их домой для Наташки. В самолёте они заболели и плавали в стеклянной банке кверху брюшками. Но дома я пересадил их в аквариум, и они быстро ожили.
Наташка разрешила Бубе самому покормить карасиков. Он бросил червяков в аквариум. Карасики испугались и спрятались в траву. Буба прижался лицом к стеклу так, что у него расплющились нос и щёки. Он смеялся и подманивал карасиков, как собачонку:
— Фьють, губошлёпы, фьють…
Потом они играли с Наташкой в троллейбус и ни разу не поссорились.
— Папа, пусть Буба ночует с нами, — попросила Наташка. — У нас ведь хорошо.
— Пусть, — согласился я.
И даже обрадовался. В этот вечер я как раз собирался рассказывать Наташке про Муравьёв — как они доят своих коров, разводят грибы и запасают мёд в специальных муравьях-бочонках. Буба, конечно, не поверит и скажет, что я это придумал. А я покажу ему книжку, где про это написано. Я тут же представил, как он раскроет от удивления рот и будет долго моргать светлыми своими ресницами.
Буба сказал, что рано ложиться спать не привык. Было уже темно, мы сидели на взгорье и смотрели на пруд. В тёмной воде дремала луна, такая же яркая и румяная, как на небе.
— Вот если бы вычерпнуть из пруда луну и пересадить в наш аквариум… — размечталась Наташка. — А в аквариуме она будет круглая или квадратная?
Я представил себе карасиков в румяной лунной воде и тихо засмеялся.
— Трёхугольная будет! — хихикнул Буба. Он стал загребать пыль босыми ногами. — Химики вы. Бабушкины сказки с картинками.
— И не сказки, и не с картинками, — обиделась Наташка. — И всё равно мы её достанем.
— Как?
— Очень просто, — ответил я. — Ведром.
Наташка показала Бубе язык и заскакала на одной ножке:
— Ведром-дром-дром, ведром-дром-дром… А боюсь-ки? — вдруг спросила она. — Они нас не тронут?
— Конечно, нет. Они же маленькие и добрые. Сама увидишь.
Буба нерешительно хохотнул:
— Фантазёрники!
Наташка, напевая „ведром-дром-дром“, ускакала к дому. Она принесла ведро и фонарик, и мы стали спускаться к пруду. Буба сперва шёл впереди, потом отстал. Наташка держалась за мой карман.
— Боишься?
— Ни капельки, — ответила она дрожащим голоском.
Луна в пруду тихо покачивалась. Темнота стала гуще, а лягушки закричали ещё отчаянней. И вдруг смолкли.
Мы стояли у самой воды. В кустах шевелились неслышные тени. Наташка не могла выдержать этой тишины и закричала:
— Чего вы молчите, эй!
Что-то зашуршало у её ног, она ойкнула и присела, накрывшись ведром. Я резко включил фонарик. В воду прыгнул лягушонок. И кругом сидели лягушки — на песке, на траве, на листьях кувшинок. Ослеплённые светом, они посыпались в воду.
— Смотрите, какие они, наши боюськи! — сказал я.
Наташка продолжала вздрагивать:
— И правда лягушки. А мы-то думали…
Буба сказал, что если надуть лягушонка соломиной, он будет плавать, как поплавок.
— Не надо! — попросила Наташка.
— А вот возьму и надую, — похвастался Буба. Он засмеялся и стал высматривать в тине лягушек.
— Тогда уходи! Мы не возьмём тебя спать в сарай.
— Не больно-то и хотелось!
Буба швырнул щепкой в луну. Край луны брызнул искрами, и от него разошлись круги.
— Почему ты, Буба, такой вредный? — спросил я.
— Потому, — проворчал он. И запел: — „А луну вам не поймать, не поймать…“
Я взял ведро и вошёл в воду.
Вода была тёплой, как после дождя, ноги увязали в мягком иле. Я подвёл ведро под самый лунный диск и чуть приподнял. Луна колыхалась в ведре, задевая края.
— Неси скорее! — закричала Наташка.
Но я снова утопил ведро, а сам украдкой поглядывал на облачко, которое подплывало к луне.
— Не вычерпывается? — шёпотом спросила Наташка.
А Буба хохотал и приплясывал:
— И дурак знает, что луна в пруду ненастоящая.
— Дуракам, Буба, всегда кажется, что они всё знают.
Я снова подвёл ведро под румяный диск, прикрыл его сверху майкой и завязал концы.
И диск исчез.
— Поймал! — спокойно сказал я.
Мы быстро, не оглядываясь, побежали в гору. Буба семенил сзади и с недоумением поглядывал на пруд, где не было больше луны.
Мы поставили завязанное майкой ведро у двери сарая. И как ни хотелось Наташке в него заглянуть, я не позволил, сказал, что за ночь вся вода просветится луной и тогда мы перельём её в аквариум.
Когда мы легли спать, по крыше снова затопал Буба:
— А луна-то в пруду! Я вижу.
Мы не отвечали. Наташка несколько раз подбегала к двери и смотрела в щёлку на ведро с луной. Долго не могла уснуть, ворочалась и шепталась сама с собой, то вздыхая, то посмеиваясь.
Бубы не стало слышно — видимо, ушёл. Зато он мне приснился во сне. В зелёной своей курточке он ходил по берегу, сшибал из рогатки звёзды и складывал их в карман. Потом он превратился в колючего зверька с розовыми ушками и хвостиком — такими Наташка рисовала боюсек. Зверёк стал раздуваться и обрастать рыжей шерстью. Он оскалился, хрюкнул и швырнул в меня вилком капусты. Вилок на лету разбился в мелкие брызги, и они плеснули мне в лицо. Я вскочил и увидел вытаращенные глаза Наташки. Она побежала к двери и распахнула её. У нашего ведра сидел Буба и набирал из него воду ржавым велосипедным насосом.
— Что ты делаешь?! — завизжала Наташка.
Он плеснул из насоса ей в глаза. Брызги вместе со слезинками потекли по её щекам, собираясь в крупные разноцветные капли на подбородке и кончике носа.
Я выскочил из сарая. Буба бросился к забору, хотел прошмыгнуть в дыру и зацепился штаниной за гвоздь.
Наташка плакала. Воды в ведре почти не осталось: На траве была крупная роса, и я сказал, что это сверкают осколки нашей луны. И был немножко доволен, игра в сказку окончилась почти по-сказочному.
Наташка просила ещё раз сходить за луной. Но к вечеру небо вдруг затянуло тучами, пошёл дождь. Нас отчаянно промочило в сарае, и мы переселились в дом.
Утром, когда мы кормили карасиков, на другой стороне улицы появился Буба. Сел на крыльцо и стал гримасничать, изображая, как отбивают чеки в кассе магазина. Нажимал пальцем на глаза, как на кнопки, и, покрутив над ухом воображаемую ручку, выдергивал язык — получите, мол, чек.
— Ему очень хочется, чтобы на него смотрели, как на клоуна в цирке, — сказал я. — А мы не будем смотреть.
Мы ушли на кухню и стали чистить картошку. После услышали, как Буба подобрался к окну, к карасикам.
— Между прочим, карасики не твои и можешь к ним не подходить! — крикнула Наташка.
Бубы не стало слышно. Потом что-то щёлкнуло в стену и подоконник — видимо, он стрелял из рогатки. Ну и пусть себе стреляет, не надо обращать внимания.
Буба опять запыхтел и завозился под окном.
Мы молча продолжали чистить картошку. Наташка не выдержала и выглянула в комнату. И вдруг ойкнула так, что я вздрогнул, выронив ножик.
Буба сидел на подоконнике и пытался заткнуть пальцем дырку в нижнем углу аквариума. Вода стекала по окровавленному мизинцу. Аквариум был почти пуст, карасики трепыхались, запутавшись в водорослях.
— Дострелялся! — сказал я.
Наташка подскочила к Бубе, заколотила кулачками по его стриженой макушке. Буба втянул голову в плечи, но мизинец из дырки не выдернул.
Я бросил карасиков в банку с водой.
— Они не погибнут? — спросила Наташка.
— Не знаю. Вода в банке кипячёная.
— А им живая нужна?
— Живая.
Буба спрыгнул с подоконника и стоял у крыльца, посасывая раненый палец. Наташка кинула в него чайной ложкой и заплакала, обняв банку, как куклу.
Мне тоже было ужасно жалко карасиков. Ведь они у нас особенные. Однажды мы с товарищами спасались в лодке от лесного пожара. Чёрный дым плыл над рекой, и в нём крутились искры и лоскутья пламени. Я вспомнил, что оставил ведёрко с карасиками под скалой, где мы ночевали. Нас было трое в лодке, трое геологов. Мы, не раздумывая, стали грести обратно. Огонь трещал и гудел по всему берегу, как живой, бросался на сосны, а вершины скал были закрыты дымом. На плечо мне упала горящая ветка, прожгла ватник и опалила щёку и волосы.
Мы успели тогда спасти карасиков, не дали им свариться в таёжном пожаре.
Я стал торопливо заделывать дырку в аквариуме пластилином и ругал упрямого Бубу. Он куда-то убежал. Наверное, струсил. Теперь побоится нос на улицу высунуть.
И вдруг я снова увидел Бубу. Он появился из-за угла, еле волоча тяжёлое ведро, перевязанное мокрой рубашкой. Не смог его донести до окна, поставил на траву и сам сел рядом. У него тряслись руки и даже уши блестели от пота.
— Живая вода? С луной? Из пруда? — вытаращила глаза Наташка.
— Какая днём луна! — буркнул Буба.
— Наверное, он солнышка зачерпнул. Оно ещё лучше, — несмело сказал я.
Буба открыл от удивления рот, потом кивнул:
— Ага.
Я вылил воду в аквариум и пересадил туда карасиков. Они разевали рты, будто задыхались.
Наташка до позднего вечера не отходила от них. И утром проснулась чуть свет и бросилась к аквариуму. Раннее солнце пронизало воду и разбежалось в ней радугой. Карасики тыкались носами в радугу и шевелили губами. А под окном на завалинке, неудобно свернувшись, спал Буба.
