разночинцев — достоинство, спокойствие и решительность.
Но в убеждениях собеседников общего было мало. Вернадский мечтал о конституции, верил в возможность провести свой цензурный устав, влиять своим проектом на правительственный; Чернышевский презирал либеральный задор, звал к топорам и возился с проектами Вернадского, имея свои собственные цели.
«Словом сказать, Некрасов и Антонович полагают, что… я несколько рехнулся, — писал он Добролюбову. — Само собой, они правы были бы, если бы не было тут другого, тайного побуждения — оно состоит — положим, хотя в том, чтобы дать материал для героической поэмы, герой которой — Я».
Окруженный тайным и явным полицейским надзором и слежкой, Чернышевский не прекращал революционной деятельности, прикрывая ее шумным участием в работе над проектом цензурного устава. Его поездка в Москву в связи с этим проектом имела «тайным побуждением» печатание прокламации «Барским крестьянам». На понятном обоим эзоповом языке об этом и сообщал Чернышевский Добролюбову.
В объяснениях же на показания предателя Костомарова о встречах в Москве весной 1861 года Чернышевский писал:
«Дело, по которому я ездил тогда в Москву, было следующее. Несколько петербургских литераторов, собравшихся в квартире г. Вернадского, выслушали и с некоторыми изменениями одобрили основные черты новых правил цензуры, написанные г. Вернадским, и положили подать об этом просьбу г. министру народного просвещения. Надобно было кому-нибудь отправиться в Москву для предложения участия в этом деле московским литераторам. Г. Вернадский вызывался ехать, но не раньше как недели через две или три. А в тот самый день, как было это собрание, „Современник“ получил сильную цензурную неприятность, которая усилила мое нетерпение хлопотать о цензурных улучшениях, и потому я сказал:
— Что откладывать в долгий ящик! Если присутствующие согласны поручить это мне, я поеду завтра или послезавтра.
Они согласились, и я действительно поехал через полутора суток. По приезде в Москву тотчас же поехал к г. Каткову, важнейшему тогда из московских журналистов; он собрал у себя других; я был на этом собрании, — проект г. Вернадского был принят с некоторыми изменениями, г. Каткову было поручено написать записку и подробные правила; я почел свое поручение исполненным и уехал в Петербург».
Арест Чернышевского, последовавший вскоре после поездки в Москву, разрушил иллюзии Вернадского. Он махнул рукой на свой журнал, издал собрание сочинений Марии Николаевны и ее «Опыт популярного изложения основных начал политической экономии» и занялся воспитанием своего сына, худенького, болезненного мальчика, возбуждавшего во всех большие ожидания.
Вскоре Иван Васильевич женился вторично — на Анне Петровне Константинович, дочери украинского помещика из старых знакомых Вернадского. Она давала уроки пения в Петербурге и участвовала в известном хоре композитора М. А. Балакирева. Начинавшая уже толстеть веселая девушка с яркими голубыми глазами и звонким голосом наполнила дом смехом, пением, музыкой.
Ночью 12 марта 1863 года у Вернадских в Петербурге на Миллионной улице родился сын Владимир, а затем две сестры ему — Ольга и Екатерина.
Петербургское детство не осталось в памяти Владимира Ивановича. Ему исполнилось четыре года, когда семью поразила катастрофа. Однажды в заседании политико-экономического комитета Вольного экономического общества Иван Васильевич вступил в жаркую схватку с противниками, страстно доказывая, что нельзя смешивать крупное производство и крупную земельную собственность.
— Ибо, как указываю я уже в моем проспекте политической экономии, крупная земельная собственность является препятствием к благоденствию поселян… Вот, пожалуйста, страница…
Он наклонился к столу, вглядываясь в лежащую перед ним брошюру, и вдруг, уронив голову на руки, потерял сознание.
Со всеми мерами предосторожности отвезли его домой. Врачи нашли у него кровоизлияние в мозг.
Оправившись, Иван Васильевич прекратил чтение лекций и общественную деятельность, взял тихое место управляющего Харьковской конторой Государственного банка и перевез семью в Харьков.
Этот переезд стал первым воспоминанием из дней детства пятилетнего мальчика. Он помнит, что часть пути, до Белгорода, ехали по железной дороге, а дальше на лошадях. Название города ему запомнилось, вероятно, из-за белых холмов по дороге, невиданных и странных для маленького петербуржца. В Харькове и прошла счастливая, невозвратимая пора детства Владимира Ивановича, которое он делил со старшим, сводным братом и младшими сестрами.
— Мой брат был одаренный художник и поэт, очень много обещавшая личность! — говорил Владимир Иванович.
Брат выучил его читать и писать, брат увлек его в книжное царство сказок, подвигов, приключений, нравственной чистоты и науки.
Немало внимания уделял младшему сыну и отец. Он говорил с ним просто и серьезно, как с
