Произвол [Мухаммед Ибрагим Аль-Али] (fb2) читать онлайн

Мухаммед Аль-Али ПРОИЗВОЛ Роман

МУХАММЕД ИБРАГИМ АЛЬ-АЛИ

Предисловие

Имя Мухаммеда Ибрагима аль-Али уже известно советскому читателю. На русский язык переведено два его романа: «Утренняя звезда» — об арабо-израильской войне 1973 года и «Великий поворот» — о строительстве в Сирии при содействии СССР крупнейшего гидрокомплекса на реке Евфрат. В настоящее время Мухаммед Ибрагим аль-Али — член ЦК правящей Партии арабского социалистического возрождения Сирии (ПАСВ), бригадный генерал, командующий Народной армией страны, известный писатель, крупный государственный и партийный деятель. Однако автор романа «Произвол» отнюдь не баловень судьбы. Ему всего 53 года, но за его плечами славная жизнь, полная лишений, борьбы и подвига.

Родившийся в 1934 году в бедной крестьянской семье, Мухаммед с раннего детства познал тиранию местных феодалов, опиравшихся на штыки французских оккупантов. Его род известен героическими традициями борьбы против угнетателей. Дед Мухаммеда участвовал в вооруженных выступлениях против османских поработителей. Его семейство было одним из первых среди тех, кто поднялся против французских колонизаторов, кто отказался признавать «освященное» веками право помещиков заставлять крестьян гнуть на себя спину. Сердце впечатлительного мальчика наполнялось чувством сострадания и любви к забитым и униженным односельчанам и одновременно гневом и презрением к своим и чужеземным эксплуататорам.

С большим трудом семья снарядила мальчика на учебу в близлежащий город Хама. Здесь крестьянский сын окунулся в гущу городской жизни, своими глазами увидел, что простые люди и в городе страдают от несправедливости, их притесняют и грабят те же беки, ростовщики, полицейские. Подросток решительно выбирает путь революционной борьбы. В 1948 году, в четырнадцатилетием возрасте, он вступает в члены Арабской социалистической партии. (В 1954 году в результате слияния Арабской социалистической партии и Партии возрождения была создана новая партия — Партия арабского социалистического возрождения.) Мухаммед становится предводителем городской школьной молодежи, активно участвует во всех народных выступлениях.

Мухаммед Ибрагим аль-Али тесно сближается с представителями сирийской революционной интеллигенции. Он на всю жизнь остается верен своей юношеской клятве — беззаветно служить делу народа. Выходец из крестьянских низов, он, несомненно, типичный и яркий представитель тех революционно-демократических партий в странах Азии, Африки, Латинской Америки, которые выражают в первую очередь интересы политически пробудившихся слоев крестьянских масс, мелкой городской буржуазии, полупролетарских элементов городского населения, радикально настроенной интеллигенции, вставших на позиции антиимпериалистической, антифеодальной и антикапиталистической борьбы, а^: при определенных обстоятельствах — также интересы развивающегося рабочего класса.

В 1954 году аль-Али арестовывают за революционную агитацию среди крестьян и бедуинов в деревне Сувар на Евфрате, где он работал сельским учителем. Очередной военный переворот в Сирии спасает его от сурового наказания. Юноша уходит служить в армию, кончает школу сержантов, затем продолжает образование на офицерских курсах. Все годы армейской службы он активно занимается партийной деятельностью; на него, как на баасиста, весьма косо посматривает начальство.

В 1958 году Сирия и Египет объединились в единое государство — Объединенную Арабскую Республику (ОАР). Мухаммед Ибрагим аль-Али поступает в военный колледж в Каире и оканчивает его в звании младшего лейтенанта. Во время последующей службы в парашютном батальоне он, едва умеющий плавать, поражает товарищей своей храбростью, прыгнув с вертолета в Нил без парашюта с высоты 80 метров. Присутствовавший на учениях президент ОАР Гамаль Абдель Насер тепло приветствовал сирийского смельчака. Убежденный сторонник арабского единства, М. И. аль-Али глубоко переживал по поводу выхода Сирии из состава ОАР в 1961 году, организованного крупной сирийской буржуазией и помещиками, недовольными прогрессивными мероприятиями Г. А. Насера.

Военная часть М. И. аль-Али была переведена в район второго по значению посла Дамаска города в Сирии — Алеппо. Он исполнял обязанности командира роты в парашютном батальоне и вместе с другими баасистами в армии вынашивал планы революционного переворота в стране. ПАСВ находилась в подполье. Согласно инструкциям партии, парторганизация батальона должна была возглавить захват Алеппо. 1 апреля 1962 года М. И. аль-Али, применив оружие, взял на себя командование батальоном и занял город. Однако, не поддержанная другими частями сирийской армии, Алеппская операция потерпела провал. М. И. аль-Али был арестован и брошен в тюрьму вместе с группой своих единомышленников. Обвиненный в организации военного мятежа, он был приговорен к смертной казни. Долгие месяцы просидел в камере смертника, наотрез отказавшись от подачи апелляции президенту республики и предлагаемого ему побега. По всей стране прокатились народные демонстрации, требовавшие освобождения аль-Али. В его поддержку вели передачи радиостанции Каира и Багдада. Казнь была назначена на 9 марта 1963 года. Но за день до исполнения смертного приговора в стране свершилась революция. Пришедшая к власти ПАСВ раскрыла перед ним ворота тюрьмы.

После революции 8 марта М. И. аль-Али был назначен на ответственный пост командующего Национальной гвардией Сирии, призванной стоять на страже, революционного порядка внутри страны. С 1967 года она была преобразована в Народную армию, которой аль-Али продолжает руководить до сих пор. Вместе с другими представителями революционно-демократического крыла в ПАСВ он возглавил борьбу против реформистско-националистического течения в партии. Она увенчалась победой «движения 23 февраля 1966 года», провозгласившего своей задачей осуществление прогрессивных социально-экономических преобразований и утверждение в Сирии принципов народной демократии при опоре на рабочих, крестьян и других трудящихся.

Пламенный борец за лучшее будущее своего народа, за освобождение оккупированных Израилем арабских территорий и восстановление узурпированных прав арабского народа Палестины, М. И. аль-Али всегда на переднем фланге борьбы против внешних врагов Сирии и внутренней реакции, борьбы за торжество народных идеалов. В сентябре 1966 года он был арестован поднявшими мятеж армейскими заговорщиками, намеревавшимися его расстрелять. Мятеж был подавлен. В 1973 году, во время освободительной октябрьской войны, когда сирийские вооруженные силы на Голанских высотах развенчали миф о непобедимости израильской армии, М. И. аль-Али, как командующий Народной армией, руководил гражданской обороной. За октябрьскую кампанию он удостоен высшего военного ордена Сирийской Арабской Республики. В 1979 году он внес значительный вклад в разгром контрреволюционного выступления подпольной организации «братьев-мусульман», попытавшихся подорвать прогрессивный сирийский режим изнутри.

М. И. аль-Али — активный участник «исправительного движения 16 ноября 1970 года», явившегося закреплением и развитием «движения 23 февраля 1966 года». Он — верный и преданный соратник Генерального секретаря ПАСВ и президента САР Хафеза Асада, возглавившего «исправительное движение» в правящей партии и государстве. Познакомившись еще во время военной службы в Египте, они тесно сотрудничали в ПАСВ как в подпольных условиях, так и после ее прихода к власти. М. И. аль-Али активно участвовал в создании Национального прогрессивного фронта (НПФ), в который наряду с ПАСВ вошли коммунистическая и другие прогрессивные партии Сирии. У него немало друзей среди сирийских коммунистов.

Нельзя не упомянуть еще об одной стороне его кипучей деятельности. М. И. аль-Али — большой друг Советского Союза, один из самых инициативных руководителей и членов Общества арабской сирийско-советской дружбы. По его глубокому убеждению, сотрудничество с СССР — гарантия успешного продвижения Сирии по избранному ею пути социалистической ориентации. Советское правительство высоко оценило вклад М. И. аль-Али в развитие сирийско-советской дружбы, наградив его орденом Дружбы народов.

Литературной деятельностью М. И. аль-Али начал заниматься с 1977 года. С тех пор он издал 9 романов и сборник рассказов. При этом с присущей ему скромностью заявляет, что не претендует на роль крупного романиста и отдает себе отчет в художественном несовершенстве своих произведений. Он пишет свои книги, избегая сложных литературных приемов, чтобы сделать их доступными для тех, к кому они обращены. Кого он имеет в виду, ясно из посвящения автора к одному из его романов. Boт оно: «Всем трудящимся моей маленькой родной Сирии. Всем трудящимся моей большой арабской родины. Всем трудящимся в мире, которые создали своим трудом человеческую цивилизацию, не получив вознаграждения взамен, и которые борются за построение нового справедливого общества».

С любовью описывая жизнь простых людей — тружеников, Мухаммед Ибрагим аль-Али стремится напомнить молодому поколению о страданиях и духовных устремлениях отцов и дедов, их честности, трудолюбии и глубокой человечности и тем самым поднять его патриотический дух, воодушевить на продолжение борьбы против всех форм эксплуатации и унижения, за справедливые отношения между людьми и народами. В этом автор видит главную цель творчества современного арабского писателя. Этой же цели служит и предлагаемый вниманию читателей роман «Произвол», в котором автор показывает Сирию в первой половине сороковых годов.

Этот исключительно важный период в истории Сирии, накануне получения ею независимости, в сирийской литературе практически не освещен. Тем ценнее попытка автора восполнить этот пробел. В 1936 году в результате мужественной и многолетней борьбы сирийского народа за национальное освобождение французское правительство было вынуждено подписать с Сирией — подмандатной территорией Франции с 1920 года — договор о дружбе и помощи. В соответствии с договором Франция обязывалась в течение трех лет со дня его ратификации отказаться от своего мандата и признать единство и независимость Сирии. Однако, несмотря на то что мандатарий оговаривал сохранение за собой важных военно-политических и экономических позиций в стране, в 1939 году французское правительство окончательно отклонило ратификацию франко-сирийского договора. Таким образом, Сирия перед второй мировой войной вновь оказалась под полным контролем французских мандатных властей.

Французский верховный комиссар отменил конституцию и сосредоточил в своих руках всю полноту власти, на территории Сирии были размещены большие контингенты французских войск.

После капитуляции Франции в 1940 году Сирия оказалась в руках вишистских правителей, которые поставили страну иод контроль германо-итальянской комиссии по перемирию. Широко развернувшееся движение сопротивления против превращения страны в стратегический плацдарм фашистской Германии помогло войскам Англии и «Свободной Франции» изгнать фашистскую агентуру из Сирии и Ливана в июне — июле 1941 года. Два месяца спустя между руководителем «Свободной Франции» генералом де Голлем и английским министром-резидентом на Ближнем Востоке было заключено соглашение, по которому Англия признала «особое положение» Франции в Сирии и Ливане. Соглашение предусматривало сохранение мандатной администрации, французский контроль над сирийскими органами безопасности, полицией, а также экономическими ресурсами.

В условиях подъема национально-освободительного движения французские военные власти уже в конце сентября 1941 года были вынуждены пойти на признание независимости Сирии, с существенной оговоркой, что эта независимость будет ограничена «требованиями военного времени». В 1943 году в Сирии была восстановлена куцая республиканская конституция, впервые провозглашенная односторонним актом Франции в 1930 году. На проведенных парламентских выборах победу одержал Национальный патриотический союз, костяк которого составила буржуазно-помещичья партия Национальный блок. Новый парламент избрал президентом республики лидера Национального блока Шукри Куатли. Таким образом, в Дамаске утвердилась власть крупной национальной буржуазии и феодалов, к тому же сохранявшая полную зависимость от французских колонизаторов. В декабре 1943 года из текста конституции была исключена статья о французском мандате, но подлинную независимость Сирия приобретет лишь 17 апреля 1946 года, когда завершится вывод с ее территории иностранных войск.

Таковы исторические рамки романа «Произвол», основное место событий которого — сирийская деревня, а центральная фигура — собирательный образ сельского труженика. В то время в стране преобладало крупное помещичье землевладение и мелкое крестьянское землепользование. Малоземельные и безземельные крестьяне, были вынуждены арендовать у помещиков землю на кабальных условиях. Широко был распространен труд батраков. Немногочисленная прослойка местной земельной аристократии, владевшая основными площадями обрабатываемых земель, навязывала издольщикам неравноправные, в том числе и пожизненные, договоры на аренду земли. Нередко землевладелец одновременно выступал и в роли кредитора. Крестьянин, не способный вовремя выплатить долг, попадал в полную зависимость от феодала.

С глубокой симпатией и болью, М. И. аль-Али рассказывает о тяжелой доле сирийских крестьян, живущих в деревнях, на просторных сельскохозяйственных угодьях, раскинувшихся от Хамы до Алеппо. Они терпели двойной, а то и тройной произвол со стороны беков, французских колонизаторов и их прислужников. Надсмотрщики, управляющие и старосты обращались с крестьянами как со скотом. Задавленные нуждой феллахи, от зари до зари гнувшие спину на полях и токах, не распоряжались даже собственной жизнью. Бек безнаказанно мог убить любого из них. Приезжая со своим урожаем в город, они попадали в хищные лапы оптовых скупщиков зерна и ростовщиков. Мусульманские шейхи внушали односельчанам, что такой порядок извечен, что власть их угнетателям дарована аллахом. Но, несмотря на забитость, нищету и унижения, именно люди труда, будь то крестьяне или бедуины, предстают как хранители морального здоровья народа, его высокой нравственности, честности и целомудрия, национальной культуры. Они являют собой образец благородства, неподкупности, высокой любви и братской дружбы, душевного арабского гостеприимства. Этими качествами, в частности, щедро наделен деревенский дурачок Хасун. В действительности он отнюдь не глуп и устами юродивого в «Произволе» глаголет истина. В романе сочно выписаны колоритные сцены быта сирийских бедуинов, для которых «честь племени дороже всего». Автор с глубоким сочувствием относится к суровой жизни этих наивных «рыцарей пустыни», которые отличаются от крестьян лишь тем, что добывают себе пропитание не возделыванием земли, а скотоводством. К слову сказать, М. И. аль-Али до сих пор пользуется непререкаемым авторитетом среди полукочевых бедуинов в Сирийской пустыне. Он нередко выступает арбитром в возникающих между бедуинскими племенами конфликтах, идет ли речь об очередном похищении невесты или о дележе колодцев.

Полной морально-этической противоположностью той крестьянско-бедуинской среде, в которой вырос М. И. аль-Али, являются выведенные им в романе помещики, городские богатеи, их домочадцы и лакеи, служители исламского и христианского культов. Аль-Али рисует картину полного разложения их нравов. Основные черты представителей господствующего класса — алчность, жестокость, сластолюбие, подобострастие и угодничество в отношении старших по чину и презрение к тем, кто их кормит и поит. Картины феодального быта тоже нарисованы автором с натуры. Он хорошо помнит, как не более пяти феодальных кланов владели всеми землями провинции Хама. В самом городе несколько семей держали в руках всю торговлю, склады зерна и рынки, прибирая к рукам крестьянский урожай. Автор разоблачает коварство руководителей сирийских буржуазно-помещичьих партий, которые, выступая от имени народа, за его спиной продавали страну французской метрополии. О политическом лицемерии и обмане народных масс свидетельствуют разглагольствования Сабри-бека, который призывает помещиков, тайно сохраняя прежние отношения с французами, внушать народу, что за антиколониальными выступлениями стоят не кто иные, как крупные землевладельцы. «Искушенный в политике», как едко замечает автор, феодал цинично заявляет соучастникам, что, следуя такой линии, после получения независимости они будут «выглядеть в глазах простых людей национальными героями».

Перед читателем проходят не менее отвратительные образы представителей колониальных властей и оккупационных войск — советники, офицеры. Поклоняющиеся лишь золотому тельцу, взяточники и спекулянты оружием, они пытаются представить себя миссионерами высокой культуры, которую якобы несут порабощенным народам. Один из таких «просветителей»-расистов с капитанскими погонами с бахвальством рассказывает в светском салоне, как в Сенегале бросал «туземцев» в реку на съедение крокодилам.

Несомненный интерес для советского читателя представят главы романа, раскрывающие деятельность сионистских агентов на территории Сирии и Ливана.

Вторая мировая война была использована лидерами международного сионизма для реализации выдвинутого еще в прошлом веке отцом сионизма Т. Герцлем расистского лозунга: «Дать народу без страны страну без народа». Его детище — Всемирная сионистская организация (ВСО), воспользовавшись новой расстановкой сил на международной арене в связи с войной, развернула активную деятельность, направленную на захват Палестины. К этому времени руководители международного сионизма, учитывая все возрастающую роль США на международной арене, начали перемещать центр тяжести своей организации из Лондона в Вашингтон.

11 мая 1942 года в отеле «Билтмор» в Нью-Йорке чрезвычайная конференция сионистской организации в США, в которой участвовали представители американских, европейских и палестинских сионистов, провозгласила свою новую программу. Если раньше в сионистских документах речь шла о национальном «убежище» или «очаге» на палестинской земле, то в отеле «Билтмор» впервые в истории движения было открыто выдвинуто требование о создании еврейского государства в пределах всей Палестины. Другими основными пунктами почитаемой всеми сионистами мира Билтморской программы были: неограниченная эмиграция евреев в Палестину и создание еврейской армии ишува с собственным флагом. В ноябре 1942 года Билтморская программа была одобрена в Иерусалиме Малым комитетом Генерального совета ВСО, который являлся верховным политическим органом сионистского движения в период войны. Эта программа стала официальной политикой международного сионизма.

На ее осуществление и были брошены все силы обширной сети сионистской агентуры в Сирии и соседних арабских странах. Богатые сионисты активно скупали земли в Палестине у крупных арабских землевладельцев и безжалостно сгоняли с них палестинских феллахов — арендаторов. Нескончаемой рекой в Палестину текли так называемые пожертвования, собираемые за счет обложения евреев всех стран ежегодным побором на нужды ВСО— шекелем. С 1917 по 1946 г. в Палестину таким образом поступило 168 млн. палестинских франков^[1]. Они пошли на скупку арабских земель, на капиталистическое развитие Палестины с экономическим укладом ярко выраженного колониального типа, которое происходило в ущерб арабской экономике и интересам арабского большинства населения страны.

М. И. аль-Али показывает безграничный цинизм и жестокость сионистских ставленников в Сирии, в арсенале действий которых шантаж и подкуп, разврат и убийство, грабеж и поджог, осквернение религиозных святынь. Чтобы запугать сирийскую еврейскую общину и вынудить ее эмигрировать в Палестину, они хладнокровно убивают как евреев, так и арабов, расстреливают мусульман в алеппской мечети и объявляют кровавое побоище делом рук евреев, ведя дело к арабско-еврейской резне. Пропитанные расистской идеологией Марлен, Шарона, Джон и их подручные готовы уничтожить ради своей цели — возвращения на «землю обетованную» — не только всех арабов, французов, но и евреев, не разделяющих взгляды сионистов. При этом они никогда не забывают о личном обогащении.

Автор романа дает объективную картину трагических событий в Сирии, связанных с деятельностью сионистов. С одной стороны, он с горечью признает, что были такие арабы, которые добровольно продавали свою землю еврейским поселенцам в Палестине, с другой — с чувством симпатии пишет о евреях, которые, несмотря на насилия и запугивания, отказываются покидать ради «земли обетованной» сирийский город Алеппо, где они родились и долгие годы жили в мире и добрососедстве с арабами.

Роман «Произвол» раскроет читателю смысл некоторых событий наших дней, когда льется кровь евреев, греков, итальянцев, французов, а сионистская пропаганда молниеносно разносит весть об очередной акции «арабских террористов». Преступления сионистов на арабской земле до создания Израиля — пролог террористических операций израильской разведки Моссад, сфера деятельности которой теперь уже распространилась и на Западную Европу. Сегодня, как и в детские годы Мухаммеда, сионистский молох продолжает пожирать еврейские и арабские жизни.

Роман углубляет понимание и многих реалий Ближнего Востока. Если в прошлом сирийские помещики сотрудничали с сионистами ради наживы, то сегодня арабская реакция идет на соглашательство с Израилем ради самосохранения. Торговая сделка между сионистами и маронитским священником обнажает корни современных политических сделок и союзов между израильскими агрессорами и некоторыми ливанскими правохристианскими группировками. Презрительное отношение Марлен и ее подруг — представительниц европейских еврейских общин — к еврейкам, переселившимся в Палестину из арабских стран, трансформировалось в фактический раскол израильского общества на два лагеря — «благородных» ашкенази и «грязных» сефардов. И наконец, читатель вместе с автором прослеживает, как зарождался союз международного сионизма с окрепшим в ходе второй мировой войны американским империализмом. Союз, ныне превратившийся в «стратегическое сотрудничество» между Израилем и США, нацеленное на достижение военно-политического господства в арабском мире, на овладение его природными богатствами, на превращение Ближнего Востока в агрессивный стратегический плацдарм против Советского Союза.

Особое место в романе занимает фигура учителя Аделя. Читатель наблюдает, как терпеливо и настойчиво он пробуждает национальное и классовое сознание неграмотной крестьянской массы, направляет стихийный, импульсивный протест крестьян в революционное русло. Авторский выбор профессии революционного агитатора не случаен. Дело в том, что наряду с другими представителями городской интеллигенции в Сирии учителя были одними из самых активных организаторов союза между средними слоями города и крестьянством как главной социальной базой грядущей революции. Немало сирийских учителей стояли у истоков создания партии, которая в 1963 году возглавила революционный переворот 8 марта, покончивший с властью феодалов и крупной буржуазии в Сирии.

Роман пронизан уверенностью в том, что рано или поздно народ сплотится и сбросит с себя беков и колонизаторов.

И если первая часть романа завершается тем, что напуганные крестьяне, чувствуя свою беспомощность перед вооруженными до зубов оккупантами и приспешниками беков, только надеются, что однажды «народный гнев вырвется наружу и не будет тогда пощады тиранам и эксплуататорам», то совсем по-другому, уверенно и оптимистически, звучит концовка романа. «В это время учитель Адель со своими товарищами по борьбе — городскими рабочими и сельскими тружениками — готовились к новым сражениям. Они знали, что до победы еще далеко. Главное — не потерять направление».

Сирийские борцы за национальное и социальное освобождение не сбились с курса. Покончив с помещичье-буржуазным гнетом и произволом, они повели страну по пути социально-экономического прогресса и создания нового общества, в котором неуклонно повышается роль трудящихся, и в первую очередь рабочего класса. Современная Сирия твердо и решительно объявила о своем социалистическом выборе. Выступая в 1986 году на XXI съезде Всеобщей федерации рабочих профсоюзов Сирии, Генеральный секретарь ПАСВ, председатель НПФ X. Асад заявил: «Социализм — это движение к прогрессу, это справедливость, развитие, повышение материального уровня людей. Именно он обеспечивает честную и достойную жизнь для всех. При социализме нет эксплуатации, нет гнета и господства, права и обязанности распределены между всеми членами общества. Рабочим принадлежит основная роль в строительстве и защите прогресса и социализма».

Сирийскому народу приходится строить новую жизнь, не выпуская из рук оружия и постоянно отражая атаки империализма и сионизма, посягающих на независимость, честь и достоинство арабской нации.

Советские люди испытывают глубокое уважение к Сирии и героической истории ее народа.

О. ФОМИН,

кандидат исторических наук

Часть I

Близился полдень — лучшее время суток в апреле. Словно убегая от зимы, по небу быстро плыли облака и радостно взирали на зеленеющую землю. Жара еще не наступила, и воздух был напоен ароматом цветов, который принес западный ветер.

Табор подошел к деревне, и цыгане стали с шумом раскидывать шатры.

Старейшина табора с главной танцовщицей Нофой отправились к старосте и за чашкой кофе договорились о предстоящем празднестве, которое собирались устроить цыгане после дневной молитвы.

Не успели они расположиться на новом месте, как появился деревенский управляющий. И вскоре по всей округе зазвенели голоса цыганок. Они зазывали на праздник, бойко гадали, торговали разной мелочью. Гвоздем программы было выступление Нофы на деревенской площади.

Мужчины из табора отправились присмотреть площадку для выступлений и укрепить канат, на котором должна была показать свое мастерство неотразимая плясунья Нофа.

Вскоре все было готово. Ребятишки собрались задолго до начала и с нетерпением ждали представления.

Чинно, друг за другом, шли мужчины. На одних были абаи^[2], другие несли их свернутыми на плече. Наконец собрались все жители деревни.

Сидели прямо на земле, подстелив кто овчинные шкуры, кто абаи, не пропускавшие сырости. Только староста и управляющий важно восседали на стульях, принесенных специально для них.

Из-за дома Занубии робко выглядывали старухи: почтенный возраст не позволял им открыто глазеть на цыган.

Нетерпение крестьян возрастало с каждой минутой. Ребятишки дрались за лучшие места, и только грозный вид шейха Абдеррахмана с длинным стеком в руке охлаждал их пыл. Женщины, забыв о детях, перешептывались. Стоило кому-нибудь из них нарушить порядок, как тотчас раздавался окрик управляющего:

— Вы хуже коров! Брали бы пример с цыган. Как пристойно себя ведут!

Девушки стыдливо прикрывали лицо накидкой. Юноши старались держаться солидно, натянув до самых глаз платок — куффу. Влюбленные в своих избранниц, они расположились напротив и не сводили с них глаз. Девушки отвечали ласковыми взглядами. Не так уж часто приходилось им видеться.

Но вот наступила тишина, и глаза зрителей устремились туда, откуда должна была появиться Нофа.

Ум-Омар^[3] опоздала, и Занубия, поприветствовав ее, указала на подстилку, приглашая сесть.

Раздались гулкие удары барабана, что привлекло внимание зрителей, они тут же повернули головы — управляющий и шейх торжественно поднялись навстречу барабанщику, стройному смуглому мужчине с тонкими чертами лица, орлиным носом и длинными усами, и пожали его руку с татуировкой. Такой чести удостаивался не каждый, но цыган жаловал сам деревенский староста.

Барабанщик был в широких шароварах, платок на голове прижат черным кольцом — укалем. За ним шествовала его жена, Самира, с сынишкой лет десяти. Одета она была в зеленое платье, стянутое блестящим поясом, на котором беспрестанно позванивали серебряные и медные монетки. Голова была повязана черным платком с красной каймой. Ее приняли за Нофу и бурно зааплодировали. Цыганка села у ног старосты, стала ему что-то говорить, он слушал, покачивая головой. Барабанщик пристроился около управляющего. Сын барабанщика, нарядно одетый на зависть деревенским ребятишкам, жался к отцу.

На подмостках появились цыган с удом^[4] и рабабом^[5] и красивая молодая цыганка, которую опять приняли за Нофу, и вновь разразился гром аплодисментов.

Цыган был среднего роста, с лицом круглым и белым, как у муллы из городской мечети, небритый, но с аккуратно подстриженными усами. Разрумянившаяся девушка, улыбаясь, пленяла всех красотой и грацией.

Затем вышел мужчина лет двадцати пяти, за ним женщина и старик, который бил в бубен.

Внезапно тишину нарушил яростный лай сцепившихся собак.

— Гоните собак, будь они прокляты аллахом! — крикнул управляющий и, понизив голос, добавил: — А вы — хуже собак!

Молодой цыган подергал канат, проверяя его прочность, покачал из стороны в сторону, смочил водой. Зазвучала барабанная дробь, и цыгане встали. Все поняли, что сейчас появится Нофа. Наконец она вышла в сопровождении старика и собаки.

Все опять зааплодировали, но Нофа, ни на кого не обращая внимания, направилась прямо к старосте и обратилась к нему с речью. Он что-то отвечал, оживленно жестикулируя, Нофа приветливо улыбалась. Цыганка была высокого роста, стройную, гибкую фигуру облегало красное платье, лицо украшала татуировка. Ее усадили на почетное место. Старик в красивой абае, с длинной белой бородой и усами, походил на шейха бедуинов. Он опустился на землю у ног Нофы, и староста оказался между красавицей-цыганкой и стариком.

Нофа подала условный сигнал. Под удары барабана Самира поднялась и, размахивая платком, который держала в руке, поплыла по кругу. Ее громкий голос зазвучал под барабанную дробь.

— Шабаш^[6], крестьяне, шабаш, староста, шабаш, хаджи-хан, шабаш, все люди! Молитесь пророку!

Палочки плясали по барабану. С самым сильным его ударом женщина остановилась и — замерла. Затем медленно, с балансиром в руках, стала приближаться к канату. А молодая цыганка в это время танцевала внизу и громко взывала:

— Молитесь пророку! Каждый, у кого в сердце пророк, — молитесь ему!

Наконец Самира ступила на канат и стала медленно двигаться, шла она уверенно, словно по земле. Но вдруг покачнулась, и зрители затаили дыхание: вдруг упадет?! Но Самира пошла дальше, а молодая цыганка все продолжала кричать, будто заклиная:

— Молитесь пророку, молитесь пророку!

Шейх Абдеррахман сидел, по-детски раскрыв рот, и старался не пропустить ни единого движения канатной плясуньи. Самира прошла уже больше половины, звуки барабана и бубна становились все чаще, все резче, движения Самиры все быстрее. Но вот раздался самый громкий удар в барабан, и все ахнули — показалось, будто Самира упала, но она уже стояла на земле, незаметно соскочив вниз. Неподдельный страх и бурный восторг отразились на лицах зрителей.

А молодая цыганка вновь призывала молиться пророку. Танцуя, она прошла по кругу, вернулась на свое место, грациозно опустилась на подстилку и воскликнула:

— Шабаш всем крестьянам!

Теперь по канату шел сын Самиры, а она стояла внизу, не сводя с него глаз. Зрители громогласно приветствовали мальчугана:

— Браво, Мухаммед!

Но вот канат сняли. И Самира с сыном стали плясать под аккомпанемент барабанов. Казалось, женщина летает по кругу, до того быстрыми были ее движения. Иногда раздавался громкий удар барабана, на мгновение танцовщица останавливалась, а сын кружился и что-то вскрикивал.

Затем в круг вышла цыганка, она исполнила медленный танец под аккомпанемент уда. Особенно понравилась зрителям маленькая девочка, танцевавшая совсем как взрослая. После нее выбежала молодая цыганка с бубном, прошлась по кругу и стала собирать деньги, которые со звоном падали в бубен.

Всем распоряжалась Нофа. Она сидела среди зрителей, но артисты выполняли все ее указания. К концу представления зрители благодарили цыган каждый по-своему: кто-то вышел на площадку и исполнил танец с кинжалом, кто-то плясал, размахивая платком и притопывая босыми пятками.

Наконец на круг вышла Нофа. Зазвучали музыкальные инструменты, запели цыганки. И Нофа закружилась в вихре танца. Вместе с ней танцевали мальчик и девочка. Столько огня, столько страсти источал танец красавицы, что никто не смог усидеть на месте: на круг выходило все больше и больше зрителей. Веселье стало общим, словно на деревенской свадьбе. Теперь с Нофой плясали староста и управляющий, даже шейх Абдеррахман пустился в пляс. Теперь зрителей от артистов отличали только по одежде.

Веселье продолжалось до самого захода солнца. Староста пообещал дать каждому цыгану по мерке зерна, как только уберут урожай.

Очень не хотелось крестьянам возвращаться домой, к повседневным делам, и они долго еще вспоминали веселый праздник, цыганят, Самиру и Нофу.

Цыгане забрались в шатры, а на площадке, где только что гремела музыка, овцы уже щипали траву. Жизнь в деревне пошла своим чередом, будто и не было никакого праздника.

Солнце опускалось за горизонт. Подул свежий ветер, и в воздухе повеяло прохладой. В домах стали разводить очаги. У Фатимы, как обычно, собрался народ, и она поставила на огонь чайник.

Шейху Абдеррахману, худому, безусому, с ровно подстриженной длинной бородой, было под пятьдесят, но выглядел он моложе благодаря свежему цвету лица. Выдавал его лишь беззубый рот. Старый синий халат, подпоясанный платком в горошек, был весь в заплатах. В руках он держал четки.

— Бек никогда не попадет в ад, — сказал Абдеррахман, первым нарушив молчание. — Пусть даже берет непомерно большие налоги и вынуждает некоторых сняться с насиженных мест. Пусть грубо обходится с крестьянами и цыганками. И все же: кто богат на земле, будет богат и на небе. А посему вы обязаны его слушаться. К тому же человек он набожный, добрый и верный. Каждый месяц делает пожертвования и бесплатно кормит обедом крестьян у себя в доме. Да вы и сами не раз бывали его гостями, вам хорошо это известно. Только вчера он подарил каждому пастуху по абае, и теперь они смогут защититься от дождя и ветра. Не верите? Спросите у них. А на прошлой неделе, на поминках своего деда, бек зарезал барана и принес его в жертву душе умершего. Мы все ели этого барана.

Помолчав, шейх обратился к Юсефу, который присутствовал на поминках:

— Правду я говорю, Юсеф?

— Так-то оно так, — замялся Юсеф, — но ведь это на поминках.

Шейх не дал ему договорить:

— Значит, я лгу?

Юсеф, парень лет двадцати, в желтом халате, стянутом кожаным поясом, сидел поджав ноги и молчал.

— Я лгу? — повторил шейх.

— Не лжешь, — ответил за парня другой крестьянин, свертывая самокрутку и приминая пальцем трут. Он высек из кресала искру, раздул огонек, закурил и, взглянув на Юсефа, произнес:

— Шейх всегда говорит правду.

Тогда Юсеф изрек:

— Вот шейх говорит, что, кто богат на земле, тот богат и на небе. Это неверно… Могу вам объяснить почему. Все вы знаете шейха Абдельджабара. Человек он набожный и свято блюдет законы. Учился в медресе «Азгар» в Каире, богачей он ненавидит и так считает: «Аллах любит того, кто достойно себя ведет. Люди перед аллахом равны, как зубья расчески». Вот о чем говорит шейх Абдельджабар. А ваши проповеди ему известны.

Юсефу захотелось курить, и он попросил кисет. Разговор принимал опасный оборот, и шейх Абдеррахман решил его прекратить.

— Ты рассказывал ему обо мне? — спросил он Юсефа и, не дожидаясь ответа, продолжал: — А ведь я предупреждал тебя — грех слушать этого вероотступника Абдельджабара! Вы только представьте себе, — повысил он голос, — этот грешник шейх утверждает, будто земля круглая и вертится вокруг солнца!

Все были поражены столь неожиданной новостью. Кто-то, полулежавший в углу, опираясь на локоть, даже привстал, потрясенный, и промолвил:

— Славен аллах! С утра до вечера пасу я овец, но ни разу не заметил, чтобы ноги мои были выше головы. Если земля круглая, то почему же мы с нее не сваливаемся?!

Все захохотали. А один крестьянин, тот, что потерял кошелек и от горя все время молчал, подал голос:

— Дай бог, чтобы сбылись слова шейха Абдельджабара и земля оказалась круглой. Тогда она повернулась бы, мы все разбились бы и хоть на том свете отдохнули от притеснений бека.

Мать Юсефа, пятидесятилетняя женщина, завернувшись в черный халат и прикрыв голову и лицо платком, слушала разговор затаив дыхание. Она прожила тяжелую жизнь, оставшись вдовой с ребенком на руках. Муж ее, отец Юсефа, погиб в Турции. Никто не знал, как это случилось. И чтобы сгладить неловкость, вызванную словами сына, она сказала:

— Юсеф спорит с шейхом Абдеррахманом не со зла. Пусть мудрый шейх не обращает внимания на него, неразумного. Шейха Абдельджабара мы не знаем и, конечно, не станем слушать его и ему подобных.

Женщины перешептывались, пораженные услышанной новостью и сбитые с толку словами Ум-Юсеф. Ведь всем известно, что шейх Абдельджабар — человек умный и добрый. Но Ум-Юсеф боялась за сына и потому постаралась предотвратить ссору, чтобы не возникла вражда между Юсефом и сельским шейхом.

— Не нужны нам эти ученые шейхи, — говорила Ум-Юсеф. — Мы должны во всем слушаться шейха Абдеррахмана.

Слова эти были обращены ко всем, но в первую очередь предназначались сыну. Шейх с торжествующей улыбкой произнес:

— У тебя мудрая мать, мальчик!

Гордость Юсефа была уязвлена.

— Я не спорю с шейхом! — сказал он. — И вообще ни с кем не собираюсь спорить. Просто я передал то, что слышал от шейха Абдельджабара. И вовсе не для того, чтобы оскорбить шейха Абдеррахмана. Ведь он учит наших детей святому Корану.

Абдеррахман пожал плечами, отхлебнул чаю и нравоучительно произнес:

— Ты слишком молод, Юсеф, ни веры, ни жизни не знаешь. Слушайся мать. Она мудрая женщина.

Вокруг заговорили о будничных заботах, о посевах. Сидели за чаем, пока не взошла луна.

Фатима, мать Мухаммеда, восхищенно воскликнула:

— Смотрите, до чего хороша! Круглая, как лепешка, вынутая из печи.

— Да, — промолвил шейх Абдеррахман, — это одно из прекраснейших творений аллаха. Луна освещает пастбища пастухам, поля землепашцам, дорогу путникам.

Из красной луна постепенно превращалась в серебряную, и от ее блеска, казалось, зажглись огоньки в глазах овец, лежавших во дворе. Коровы, словно задумавшись о чем-то, жевали свою жвачку. Наступившую тишину разорвал громкий лай собаки — бык наступил ей на хвост.

Все всполошились, и пастух взволнованно проговорил:

— Через час выгоняйте скотину на пастбище, только помните, что сейчас везде рыщут шакалы и волки. На рассвете я поведу стадо. Захватите абаю, которую мне подарил бек, хорошая вещь, она годится и для зимы и для лета. — Он взял абаю и торжественно произнес: — Пусть будет славен у аллаха бек! Пусть будет множество ему подобных, которые не оставят милостью своей пастухов!

— Да поможет тебе аллах! — воскликнул шейх Абдеррахман. — Тебе и таким, как ты, знающим свое место и не мечтающим о большем. — Последние слова были обращены к Юсефу. — Бери пример с пастуха, — сказал шейх. — Он знает свое место.

Но Юсеф не любил, когда его поучали, и требовательно перебил шейха:

— Ну и что?..

Шейх ничего не ответил, но его молчание не предвещало ничего доброго.

Один из крестьян, уже не раз порывавшийся одернуть строптивого юношу, наконец не выдержал:

— Зачем спорить о том, в чем мы ничего не смыслим? Вертится земля или не вертится… Да нам не отличить засеянную пашню от пустой, не найти дорогу в безлунную ночь…

Услышав эти слова, Юсеф так рассердился, что готов был поколотить обидчика, но тот вовремя поспешил уйти.

Женщины все громче шептались между собой. Старик с длинной черной бородой и такими же длинными усами стоял, прислонившись к стене и очень внимательно слушая весь разговор, неожиданно вскрикнул:

— О-о-о! Кто-то укусил меня в ногу!

Все кинулись к старику. Тут пастух заметил ползущего по стене скорпиона, смахнул его на пол и растоптал.

Крестьянин громко стонал. Перепуганные овцы стали метаться по двору.

— Что тут у вас случилось? — донесся голос соседки Ум-Омар.

— Нашего гостя укусил скорпион! Иди помоги, чем можешь! — позвал ее кто-то.

Шейх велел всем отойти от пострадавшего; помазав слюной место укуса, принялся читать первую суру Корана. Прибежала Ум-Омар и велела дать ей бумагу, спички и чай. Она рассекла иглой ранку и осторожно стала высасывать из нее яд. Затем сожгла бумагу, а пепел, смочив в чае, приложила к ранке.

В это время мимо дома проходил управляющий и, услыхав шум, остановился.

— Зачем вы собрались здесь в такой поздний час? Что-нибудь случилось?

— Мы слушали шейха Абдеррахмана, а когда настала пора расходиться, скорпион укусил вот этого старика.

Управляющий подошел к пострадавшему:

— Чего разлегся? Ступай домой! Вопишь, как роженица. Пуля в тебя угодила, что ли? И вы расходитесь, — обратился он к остальным. — Пора выгонять скотину.

Шейх Абдеррахман с управляющим пошли к Занубие, дом которой находился на главной площади, рядом с дворцом бека. У ворот Занубии сидели люди.

— Где это вы были до поздней ночи? — спросила одна из женщин. — Наверно, слушали всякие премудрости шейха, в которых мы ничего не смыслим?

— Да покарает аллах шайтана! — ответил шейх. — Неужели и ты, Занубия, против нас?!

Женщина вскипятила чай, а муж ее погнал стадо на пастбище.

— Погода хорошая, так что завтра наверняка приедет бек, — сказал управляющий.

— Он приедет повидаться со своими возлюбленными? — подхватил шейх. — Да, падок он до женщин!

Только с Софией ничего у него не получается. Она любит мужа. Напрасно бек себя мучает.

— Запретный плод сладок! — язвительно заметилуправляющий. — Ведь ты, Занубия, в сто раз лучше, а вот беку Софию подавай. Ох и натерпелся я из-за нее! Бек покоя мне не дает. А что сделаешь? Бек есть бек. Еще ни одна девушка не устояла перед ним. Только София. Боюсь, как бы он со зла ее не порешил.

— Хочешь, я помогу? — предложил управляющему шейх. — Эта женщина меня уважает, я учу Корану ее детей. Попытаюсь ее уговорить. Ведь мы с тобой друзья.

— Не стоит, пожалуй. Ты не знаешь всех тонкостей этого дела.

— Будь мы с Софией подругами, я постаралась бы тебе помочь, — вмешалась в разговор Занубия. — Впрочем, нам бек все равно что черт пророку Сулейману. Он и сам всего добьется. Не допустит, чтобы простая крестьянка— и вдруг не поддалась ему, беку! Что тогда люди скажут? Если бы не нужда, я бы тоже не согласилась, как София. Ты, шейх, хорошо это знаешь. Но мой муж беден, а мне надо было воспитывать детей. Да простит аллах мне мои грехи! — И обратилась к шейху: — Простит меня аллах?

Шейх улыбнулся:

— В старости мы все повернем свои взоры к аллаху, воззвав к его милосердию.

— Поздно уже. По домам надо расходиться, — зевнув, сказал управляющий.

Расстались они, когда луна залила своим сиянием поля, холмы и пруд, а на траве прозрачными каплями засверкала роса. Деревня была объята тишиной.

Пастух, тот самый, которому бек подарил абаю, завернувшись в нее и в овечью шкуру, верхом на лошади объезжал отару. Вдруг сторож, карауливший поле, заметил овец.

— Чьи овцы? — сердито крикнул он..

— Мои, — раздался голос Абу-Омара. Поздоровавшись, сторож спешился. На вид ему было около шестидесяти. На плече — ружье, вокруг пояса — патронташ.

— Ох, Абу-Омар, — невесело вздохнул сторож. — Что у нас за жизнь? Никакой радости, одно лишь горе. Но что поделаешь? Приходится мириться. А у тебя как дела? Как дети?

— Слава аллаху, живут потихоньку. Семья большая: шесть мальчиков и четыре девочки. Трех я замуж выдал, дедом уже успел стать. Тяжело сидеть в седло и день и ночь. Но с этой лошадкой я никогда не расстаюсь, даже сплю в седле.

Помолчали. Вскоре сторож опять пожаловался:

— Жена больна. Ум-Омар пыталась лечить ее огнем, но толку никакого.

— Я слышал, завтра бек приезжает, будет охотиться на зайцев. Это правда?

— Да, правда. Надо собрать ему молока. Ты ведь знаешь, его управляющий хуже зверя. Совсем замучил крестьян. А у меня все выспрашивает, с кем бы ему переспать. Сколько зла причинил этот негодяй мне, старому больному человеку! А стоит появиться французам из полицейского отдела, так он, точь-в-точь как бек, начинает сразу же орать: «Привяжи коней, задай им корм, режь барана, жарь мясо!» Будто я женщина и других дел у меня нет. И все эти унижения я терплю из-за куска хлеба! Так-то, Абу-Омар!

— Да вознаградит нас аллах за долготерпение! Живем честно, чтобы не стыдиться перед людьми. А сейчас скажи лучше, что нового у шейха Абдеррахмана.

— Шейх ненавидит меня, только вот понять не могу за что. Говорит, ты не молишься. Но я ведь неграмотный, ты же знаешь, ни читать, ни писать не умею. Не верю я этому шейху. Он считает меня грешником, а я, клянусь аллахом, не делаю ничего плохого. И уж наверняка я угоден аллаху больше, чем он. Пусть аллах заклеймит всех их позором!

В это время раздался протяжный гудок Паровоза — это проходил поезд из Алеппо. Он шел с севера на юг, и в нем, как всегда, было много пассажиров, особенно при перевозке французских солдат. Одни из них поддерживали Петена, другие — де Голля, одни были союзниками англичан, другие — их противниками.

Услышав гудок, пастухи; стали быстро собирать отару, так как на рельсах часто гибли овцы, козы и верблюды В этих случаях мясо погибших животных крестьяне делили между собой. Поезд промчался, и снова наступила тишина.

Утренняя звезда сверкала ярче остальных и была настолько хороша, что напоминала молодую красавицу в минуты пробуждения.

Шейх, взобравшись на крышу самого высокого дома, стал призывать жителей к утренней молитве. Сторож и Абу-Омар поспешили на зов, а пастух погнал стадо в деревню.

Вдруг раздался пронзительный крик:

— Волки! Волки!

Сторож стал палить из винтовки. Крестьяне бросились на помощь. Овцы сбились в кучу и испуганно блеяли. Люди кричали, стучали камнями, палками, пытаясь отпугнуть волков. Лаяли собаки, плакали дети.

Фатима с сыном открыли ворота и загнали во двор скотину.

— Ибрагим, Ибрагим, вон волк пробежал! — крикнула Фатима. С перепугу она приняла собаку за волка.

Крики становились все громче, паника постепенно охватила всю деревню. Волки загрызли нескольких овец и барашка. Они были настолько голодны, что не убереглась даже собака Халиля: рассвирепевшие волки сожрали и ее.

Весь следующий день только и разговаривали о волках. Но к утру все успокоилось, жизнь деревни вошла в свою колею, и на заре пастух вышел на площадь, терпеливо дожидаясь, пока хозяева выгонят скотину.

Взошло дневное светило и пробудило к жизни деревья и травы. Крестьяне молились аллаху, чтобы тот послал им щедрое солнце и обильный урожай.

Усталые собаки отдыхали после ночного боя с волками. Сторож, закутавшись в овечьи шкуры и абаю и не выпуская из рук винтовку, улегся прямо на земле, возле дома бека. Абу-Омар с детьми, лишь первые лучи солнца озарили восток, ушел в поле, а Ум-Омар слила молоко в сосуд и отнесла к Фатиме на переработку.

После того как женщины обменялись приветствиями, Ум-Омар сказала:

— Знаешь, Фатима, сколько овец загрызли волки у бедуинов и у Халиля?

— Не везет Халилю! Все беды на его голову валятся. Ну а нас аллах не оставляет своей милостью, хотя из долгов не вылезаем. А так трудно расплатиться с хаджи^[7].

— Что делать? Нужда! Мы все в долгу у хаджи. — Ум-Омар тяжело вздохнула.

Фатима вдруг вспомнила о том, что управляющий велел собрать с жителей деревни молоко для бека.

— Ты послала молоко, соседка?

— И не собираюсь. Ведь мы уже посылали на прошлой неделе! Правда, шейх Абдеррахман советовал Абу-Омару не артачиться. Оно и понятно, шейх боится бека.

Да кто знает, зачем он пожалует? Может, не только охотиться на зайцев и обольщать цыганок!

— Пусть аллах заклеймит позором всех грешников! — с негодованием произнесла Фатима. — Управляющий все старается улестить Софию, думает, она ему поддастся. Ох и горят у них глаза на нее! Я Софию предупреждала, чтобы она была осторожна с беком и его управляющим. Ну, сукины дети! Мало им цыганок! Если бек добьется своего, мой муж ни перед чем не остановится, отомстит во что бы то ни стало. Она же родственница! Ты ведь знаешь, брат моего мужа сейчас скрывается у бедуинов, он ударил одного бека в Хомсе — пришлось бежать. Иногда он бывает у нас. Ума не приложу, что делать, если мой муж попадет в подобную историю?!

Ум-Омар сочувственно смотрела на подругу:

— Дай бог, чтоб этот год закончился благополучно!

Их разговор прервала цыганка. Босая, она подошла к женщинам и попросила чашку молока для ребенка, которого несла за спиной.

Оплатить предложила гаданием.

— Нет-нет! — засмеялась Фатима. — Прошлое и настоящее мы знаем, а будущее ведомо одному аллаху! А может, еще и беку.

Ум-Омар подала молоко, а ее сын Мухаммед попросил погадать, но мать сердито прикрикнула на него. Однако цыганка уже вытаскивала из кармана гадальные ракушки.

— Мы сами все знаем, — наступала на цыганку Ум-Омар. — Вечером нас кусают скорпионы, ночью нападают волки, утром приходят гадать цыганки. А желание у нас одно: чтобы бек был доволен, тогда, слава аллаху, мы тоже будем довольны. Ты получила молоко и иди своей дорогой.

— Ты что меня гонишь? Цыгане помогают крестьянам. Мужчины делают для вас разнообразные инструменты, необходимые в хозяйстве, а мы вечерами развлекаем, делаем вам золотые зубы. Так за что же ты нас презираешь? Мы такие же люди, как вы, дети аллаха. Только вы всех боитесь — бека, шейха, управляющего, полностью зависите от них, страдаете, а мы совершенно свободы и можем переходить из деревни в деревню; но мы, цыгане, добрые и очень сочувствуем вам.

— Да, все мы дети аллаха, — примирительно произнесла Ум-Омар. — И любит он больше всего благодарных. Налили тебе молока до краев, и иди!

— Не нужно мне твое молоко. Ты не дашь, другие дадут. Важно сочувствие. А аллаху я благодарна за каждую его милость. Мы ходим по домам, собираем подаяния. Но мы просим, а не требуем. Дадут — спасибо, откажут— корить не станем. Мы такие же бедные, как и вы, и должны помогать друг другу. Вчерашнее представление, надеюсь, вам понравилось?

В это время на пороге появилась еще одна цыганка. Сын Ум-Омар сразу узнал ее.

— Мама, это та самая, что кричала «Молитесь пророку!» и танцевала на канате, гибкая как змея.

— Даже из уст ребенка приятно слышать похвалу.

— Пусть аллах восславит нашего пророка! — произнесла Ум-Омар. — Как ты не боишься ходить по этой веревке?

— Все ради людей. Чтобы интересно им было.

Фатима не смогла пойти на представление й очень жалела.

— Это было на площади. Все пришли, даже женщины, — заметил мальчик.

— Да, и я ходила, — добавила Ум-Омар, — и слышала, как Самира призывала молиться пророку. Ты здорово умеешь ходить по канату! — обратилась она к цыганке.

— Разве только мой номер вам понравился?

— Но твой понравился больше всех.

— Там был мальчик, мой ровесник, — сказал сын Ум-Омар. — Он тоже ходил по канату.

Самира гордо блеснула глазами:

— Это мой сын, ему десять лет.

— Да сохранит его аллах, чтоб никто, не сглазил! Слава пророку, по ты только представь, Фатима, как смело он шел по канату и совсем не боялся. Там была еще девочка. Когда она только успела так научиться! И Нофа, уже немолодая, а всех удивила и совершенно не устала. Посмотрела бы ты на нее, Фатима!

— Как — не устала? Какой труд без пота? — возразила Самира. — Наше умение спасает нас от бедности, это— наша жизнь. Мы приносим людям радость, хотя часто сами страдаем. Вот вчера, когда я танцевала, а муж бил в барабан, наш двухлетний сынишка в шатре метался в жару и бреду. Я шла по канату, но сама думала о больном сыне. И вдруг мне послышался его плач, и я чуть не упала, по вынуждена была идти дальше по канату — ведь это моя работа. С трудом дождалась конца выступления. Так что не думайте, что только вы страдаете, а мы живем в вечном празднике. Одни испытывают муки от бедности, другие — от страха, угнетения, болезней, да еще от усталости.

Тут Ум-Омар принялась нахваливать искусство цыган. А Фатима переводила недоверчивый взгляд с соседки на красавицу-цыганку.

— Что это за работа такая, сестра моя, Ум-Омар? — спросила она, хотя в глубине души не могла не восторгаться услышанным. — Танцевать перед народом!

— Танцевать не стыдно! — гневно произнесла Самира. — Так мы на жизнь зарабатываем. Танец, — искусство древнее, и не каждый может его понять. Вспомни хотя бы свирель пророка Дауда. Ведь это он смастерил ее, а мы теперь играем на этой свирели.

— Не болтай! — в сердцах крикнула Фатима. — Пророк велик, ему молятся! Станет он мастерить дудки! Кощунствуешь!

— Да, это правда. Дауд смастерил свирель, — поддержала цыганку Ум-Омар. — Правда, что это за свирель, мы не знаем. Шейх Абдеррахман об этом ничего не говорил.

Самира принялась подробно объяснять:

— Свирель — дудка, в которую дуют. Чего тут не знать! И придумал ее Дауд. Он — дед цыган, от него они и пошли. Слышала вчера, как брат мой искусно играл на свирели? Всем очень понравилось. Моложе меня, а успел уже жениться и обзавестись детьми. Девочка, которая танцевала, — его старшая дочь! Это отец научил ее так прекрасно танцевать. Чему выучишься в детстве, то на всю жизнь останется… Заговорилась я тут с вами, ох, пора мне, — заторопилась Самира и стала прощаться. — Спасибо вам за гостеприимство да за ласку.

Она направилась к двери, но вдруг поспешно вернулась:

— О аллах! Совсем забыла! Не дадите ли вы мне капель для больного сына?

Взяв капли, Самира на прощание сказала Мухаммеду:

— Приходи к нам в шатер, я тебе погадаю и вытатуирую на руке имя.

— Непременно приду, — обрадовался мальчик.

— Только посмей! — прикрикнула на сына мать. — Клянусь аллахом, я ножом вырежу твою татуировку!

Нрав у матери был крутой, и мальчик с грустью смотрел вслед цыганкам, а Самира, удаляясь, все манила и манила его рукой.

Мухаммед никак не мог понять, почему мать запретила ему идти к цыганам, ведь все ходили: мужчины, ребятишки, даже женщины. И ой обиженно выпалил:

— Не дашь мне яиц, чтобы заплатить цыганке, я отца попрошу. А имя свое все равно вытатуирую.

— Ладно, — примиряюще сказала мать. — Иди. Я никогда ни в чем тебе не отказывала. Вот и избаловала на свою голову. Только возвращайся побыстрее. Надо еще овец попасти и подоить.

Мухаммед пошел в курятник и, взяв яйца, вместе с другом отправился к цыганам. По дороге к ним присоединились еще ребята.

Шатры стояли кругом: так собакам легче их сторожить и ослы не разбегались ночью. В таборе царило необычайное оживление. У шатра, к которому подошли ребята, стояла цыганка в окружении девушек.

— Ты слишком маленькую дырочку проколола мне в носу, украшения едва влезают.

— Больше нельзя, красавица, — отвечала цыганка. — Нос порвется.

— А у меня уши распухли после того, как ты их проколола, — жаловалась другая.

— Не расстраивайся, красавица, — успокаивала ее цыганка, — через день-другой все пройдет.

Затем девушки стали прицениваться к украшениям, которые продавали цыганки. А юноши, пользуясь тем, что цыгане-мужчины заняты работой, любезничали с молодыми цыганками.

Большинство желало сделать себе татуировку. Чуть ли не из каждого шатра доносились жалобные крики ребят, когда их кололи иглами. Мухаммед подошел к той самой цыганке, которая приходила за молоком, и отдал ей яйца. Она спросила его имя, а потом что-то невнятно забормотала себе под нос, то и дело поминая имя пророка Мухаммеда. В это время подъехала машина, и в таборе поднялся невероятный переполох. Мужчины тут же прекратили работу. Собаки мгновенно сорвались со своих мест. Еще громче закричал больной ребенок. Управляющий сразу узнал машину бека и стремглав бросился к ней. За ним едва поспевал староста. За рулем сидел сам бек, рядом — вооруженный бедуин. Выбежала Нофа, учтиво приглашая бека на чашку кофе.

— Доброе утро, красавица, — приветствовал ее бек, — хорошо ли тебе живется в моей деревне?

— Конечно, хорошо, — улыбаясь, отвечала Нофа. — Да разве может быть на твоей земле плохо?! Заходи кофе отведать.

Бек вежливо отказался и спросил зычным голосом, заглушавшим звук мотора:

— А что делают в таборе управляющий и староста?

— Они оказали нам милость и согласились выпить чашечку кофе.

Управляющий и староста были частыми гостями в таборе и сейчас, застигнутые врасплох, смущенно молчали.

Бек жестом пригласил их в машину, а сам обратился к Нофе:

— Обещаю вам сегодня веселый вечер, а пока — до встречи.

Староста с управляющим облегченно вздохнули — пронесло, — а Нофа вернулась к обычным делам.

Бек впервые появился в деревне утром, видимо, хотел поохотиться. И, как всегда, его визит не предвещал ничего хорошего.

Он заехал в свой дом, переоделся и вскоре уже скакал на коне. Следом — староста с управляющим, а за ними бежали гончие. Охотники направились к югу. Конь бека, белой масти, очень красивый, с узким крупом, шел словно танцуя, и один из крестьян невольно им залюбовался:

— О аллах, этот конь так же прекрасен, как Нофа!

И действительно: конь шел, выгнув шею, и чувствовал каждое движение седока. Хвост плавно раскачивался. Ухоженные, с блестящей шерстью, отличались красотой и собаки бека. Псарь изо всех сил старался угодить господину.

Вернувшись домой, Мухаммед тотчас побежал в поле хоть немножко поиграть с друзьями, так как времени у него почти не осталось: ведь ему еще надо было помочь матери по хозяйству. Но как приятно побегать по мягкой траве, вдохнуть аромат цветов, посмотреть на пестрых беззаботных бабочек, на муравьев, которые вылезли погреться на солнышке!

Но пришла пора возвращаться домой пасти овец.

Мать собрала Мухаммеду поесть — немного хлеба и фиников.

— Будь осторожен, сынок, — напутствовала она его, — стало тепло, и змеи уже выползли из своих нор. Да смотри еду не потеряй.

Вместе с другими мальчиками Мухаммед вышел из деревни, и они направились к незасеянным полям, где пасли скот. Еще издалека пастух увидел ребят и поприветствовал их. Мальчики уселись кто на овечьи шкуры, кто на абаи и приготовились к трапезе.

А ну-ка, — обратился пастух к ребятам, — выкладывайте, что принесли с собой.

Ребята с удовольствием запивали еду парным овечьим молоком.

— Здесь поблизости охотится бек, — заметил пастух. — Он велел мне не подпускать вас близко к засеянным полям. А то недоглядите и овцы попортят посевы. Потом вам же придется платить за потраву.

Один из мальчиков робко возразил, что почти все поля здесь принадлежат крестьянам, а не беку. Но пастух лишь пожал плечами:

— Так приказал бек.

Овцы между тем отходили все дальше, приближаясь к бобовому полю. Пастух велел Мухаммеду отогнать их, но овцы уже успели выщипать всю траву в близлежащих местах и теперь устремились к посевам.

— Как только бек отъедет подальше, я заиграю на свирели, а Омар споет, — сказал пастух.

Но тут появился бек со своими людьми. Они травили лисицу и двигались прямо к стаду. Лисица долго кружила, пока не забилась в овечье стадо. Теперь от собак ее отделяли каких-нибудь сто метров, и мальчики закричали, подгоняя собак:

— Ну быстрее, быстрее!

Лисицу могли спасти сейчас лишь быстрые ноги и хвост, помогавший ей в беге. Трое мужчин верхом и три гончие против одного выбившегося из сил зверька! Мухаммеду и пастуху очень хотелось, чтобы лисица убежала. И в тот момент, когда пастух уже крикнул: «Попалась, попалась!» — лисица добежала до поля и вмиг скрылась в густой пшенице.

Пастух потирал руки от удовольствия и благодарил аллаха:

— Ну и хитрая же лисица! Нырнула в отару, потом скрылась в поле — ищи-свищи. Теперь мне не придется выделывать ее шкуру.

Охотники возвращались с пустыми руками, но вдруг увидели зайца. Собаки сорвались с места и моментально настигли, зверька.

Заяц весь дрожал. Собака дважды ударила его лапой, и он больше не шевельнулся. Подбежал пастух с ребятами. Но бек решил блеснуть перед крестьянами своей щедростью и отдал зайца пастуху. Тот было обрадовался, но тут же с грустью подумал, что перед беком он так же бессилен, как и заяц.

Выдался чудесный весенний день, вокруг все благоухало. Настроение у ребят было тоже весеннее, и они попросили пастуха сыграть на свирели. Полились нежные, печальные звуки. Подошел пастух, который поблизости пас коров, и спросил:

— Удачно поохотился наш бек?

— Видишь этого зайца? Он как молоденькая козочка. Возьми его себе. Вчера я тоже подстрелил зайца, а жена не любит зайчатину, говорит, слишком жирная.

Пастух поблагодарил и спрятал зайца в сумку.

— Так и не отведали мы твоего мяса, — с сожалением сказал пастух, который пас овец, и добавил: — Передай жене Аюш, что это я подарил зайца для детей. Смотри-ка! Твои коровы бегут в деревню.

— Их замучили мухи и жара. Вот они и бегут в деревню, там тень, а вечером, когда станет прохладно, вернутся сюда.

Близилось время дойки, и пастух стал созывать овец.

Вскоре оба пастуха и мальчики направились в деревню. Мухаммед разулся, но ногам было больно, и он все время подпрыгивал, наступая на сухие комья земли. Вдруг под ногами зашевелилось что-то мягкое и скользкое.

— Змея, змея! — испуганно крикнул Халед, метнувшись в сторону.

Пастух кинулся к змее и, как только она приподняла голову, изо всех сил ударил ее палкой.

— Благодари бога, Мухаммед, что она тебя не ужалила, а то пришлось бы тебя прямо здесь и хоронить.

Мальчики еще долго приходили в себя от испуга, особенно Мухаммед.

— Спаси и сохрани, аллах, — бормотал Халед, — а длиннющая-то какая!

Змея в самом деле была огромная, ее, длина превышала рост пастуха. По дороге пастух рассказал, как подшутил однажды над старостой. Как-то он, убив змею и закопав ее в землю, хвост оставил снаружи. Староста, как только увидел, тут же упал без памяти. Его отливали водой. А когда узнал, что это был всего лишь розыгрыш, то чуть не убил пастуха.

Мать испугалась, увидев Мухаммеда, до того он был бледен.

— Устал ты, что ли, или беда стряслась?

Омар, соседский мальчик, рассказал ей о змее.

— Аллах велик! Спаси нас, аллах! — взволнованно бормотала женщина.

После дойки овец ягнят пустили к маткам. Забавно было смотреть, как крохотные ягнята, блея еще неокрепшими, дрожащими голосами, быстро, как зайцы, мчались к своим матерям.

Мальчишки разошлись по домам, и Омар подробно рассказал матери обо всем, что видел: об охоте бека, о змее, едва не погубившей Мухаммеда. Ум-Омар поспешила к соседке с поздравлениями — беда миновала ее дом, — а своему сыну, Омару, наказала ни в коем случае теперь не разуваться на пастбище. В благодарность за спасение сына мать Мухаммеда угостила пастуха, убившего змею, молоком и финиками.

Близился вечер, и пастухи снова погнали стада на пастбище. Один из них, тот, что пас коров, шел погруженный в воспоминания. Перед ним, словно в кинохронике, кадр за кадром, проплывали картины всей его жизни, одна печальнее другой. Тяжелое детство, безрадостная юность, каторжный труд. Женитьба на сироте Аюш, которая, будто солнечный луч, озарила его невеселую жизнь. Но ей было только двадцать, а ему уже за сорок, когда братья насильно выдали ее за него замуж. Вот уже десять лет живут они с Аюш, растят шестерых детей, а двадцать — ходит он в пастухах.

Солнце клонилось к западу и постепенно из красного становилось желтым, бросая последние лучи на поля и дома. Оно играло на окнах в доме бека, и казалось, будто там, внутри, полыхает пожар. По деревне сновали женщины. Босые, они несли на головах кувшины с водой. Если же у какой-нибудь из них возникала необходимость пройти мимо дома бека, то она непременно надевала лучшее платье.

Сторож вынес из дома бека стулья и поставил их на возвышении, затем — мангал, чтобы сварить господину кофе. К дому бека вереницей потянулись крестьяне, и каждый со своими нуждами и заботами. Но беку, как всегда, было не до них, он решил показать, какой он меткий стрелок. Под одобрительные возгласы собравшихся бек сначала с шестидесяти, затем со ста и, наконец, с трехсот шагов попал в цель из своей французской винтовки. Он так увлекся стрельбой, что застрелил петуха, бегавшего довольно далеко, и барана.

В это время пастухи уже гнали скот с пастбищ в деревню. А бек все продолжал забавляться иностранной винтовкой и хвастаться:

— Нет цели, в которую бы я не попал!

Потом он взял уже другую, с длинным стволом, винтовку и срезал пулей собаку, сопровождавшую стадо коров.

— До чего же вы метко стреляете, господин! — говорил управляющий.

Пастух был вне себя от горя, что убили его лучшую собаку, и остановился, опираясь на палку. Бек стал целиться в палку, но промахнулся и в ярости выстрелил снова. Кровь брызнула из головы пастуха, и тот замертво рухнул на землю.

Бек вскочил как ошпаренный и визгливо заорал:

— Он притворяется, я не стрелял в него!

Крестьяне, староста и управляющий побежали к пастуху. Вскоре, запыхавшись, вернулся староста и доложил:

— Он мертв, мой господин, аллах завершил его жизнь!

— Замолчи! Ни слова больше об этом! Иди заниматься своими делами!

Бек позвал в дом шейха и управляющего, велел похоронить пастуха, а жене его дать четыре мешка пшеницы и двести лир.

— Да поможет аллах его жене! Такова, правоверные, судьба пастуха. Нет бога, кроме аллаха, а аллах велик. Не беспокойтесь, господин, все будет в порядке, — успокаивал бека шейх.

Табор снялся с места, и Нофа, забежав на несколько минут к убитой горем Аюш, с болью в сердце воскликнула:

— Клянусь, никогда больше не буду танцевать в этой деревне! Пусть аллах с миром примет душу твоего мужа и заклеймит ненавистного бека.

А бек в этот час подъезжал к начальнику станции, но застал там только его жену. Женщина пригласила его войти и сразу заметила — бек не в духе. Между прочим, будто о каком-нибудь пустячке, он рассказал, что нечаянно застрелил пастуха. Заночевать у начальника станции бек отказался, сославшись на то, что торопится на прием к французскому советнику.

— Я понимаю, — сказала женщина. — Ты надеешься встретить там жену начальника станции Хама.

— Возможно. Впрочем, я очень устал от охоты на зайцев.

— Может быть, на цыганок?

— Я не намерен шутить. Лучше приготовь мне чашку кофе, и я поеду.

— Неужели из-за какого-то пастуха ты стал так суров со мною? Выпей вина, и все пройдет.

— Нет, только кофе. Этот нелепый случай расстроил все мои планы. Мне так хотелось провести вечер с Нофой и с тобой.

Выпив кофе, бек на прощание поцеловал ее, пообещав в ближайшее дни опять приехать.

Шейх Абдеррахман прочел вечернюю молитву в доме погибшего пастуха. К вдове пришли соседки и вместе с ней оплакивали убитого. Но Аюш была безутешна, и дети испуганно жались к матери.

Шейх все не мог решить, обмывать ли покойника^[8], но староста требовал соблюдения всех обрядов. Пусть люди считают, что пастух умер своей смертью, по воле аллаха. Обмывал его сам шейх.

Один из крестьян, копавших могилу, Юсеф, сказал:

— Мы роем могилу не только пастуху, но и самим себе, своему человеческому достоинству. Бек спокойно застрелил бы любого из нас, а потом как ни в чем не бывало пошел бы к своим любовницам.

Когда могилу вырыли, пастуха положили на снятую с петель дверь и понесли на кладбище.

Впереди шел шейх Абдеррахман. Селение оглашали протяжные возгласы:

— Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед его пророк!

Женщины старались помочь несчастной Аюш и взяли на некоторое время ее детей к себе.

Похоронили пастуха уже перед вечерней молитвой, при свете фонарей, и после похорон все собрались на площади. Сердца крестьян пылали гневом и ненавистью.

— Когда же наступит конец произволу? Сколько еще будет терзать нас этот бек?!

— А что мы можем сделать?

— Нет дерева, равного аллаху по высоте, нет человека, равного ему по силе. Каждому злодею придет конец!

Тот, кто завел этот разговор, испуганно произнес:

— Говорите тише, чтобы староста и управляющий не услыхали. Когда-нибудь кончится этот гнет. Но когда — никому не известно. А может, и не наступит этот день. Только, сердцем чую я: вслед за пастухом и наш черед.

Взошла луна, рассекая тьму, залила призрачным светом поле и деревню. Управляющий с шейхом отправились в дом к Занубие и, едва переступив порог, попросили чаю.

Занубия пошла на кухню, размышляя вслух:

— Жаль беднягу. И жену жаль, совсем еще молодая, а уже осталась с кучей детишек на руках.

Занубия вернулась в комнату и сказала:

— Чай кончился, пойдите принесите.

Управляющий недовольно вскочил с места:

— Брат он тебе, что ты так убиваешься? Нам всем его жаль, но на все воля аллаха.

А шейх добавил:

— Что случилось, то случилось, а его уже не вернешь.

— Сказала же я, нет чая.

Управляющий был до такой степени взбешен, что стал всячески поносить Занубию, и вместе с шейхом они пошли к беку. Занубия проводила их взглядом, полным ненависти:

— Да падет на головы ваши проклятье аллаха!

На следующий день шейх проводил вдову на кладбище, укутавшись в черные одежды. Аюш несла на руках больную дочь, на плече у нее сидел сынишка, а следом шел ее брат, приехавший на похороны. Солнце уже было высоко, когда они дошли до кладбища. Шейх читал фатиху^[9], а брат Аюш молился. Вдова выплакала все слезы, и сейчас глаза ее были сухи.

— Аллах не пошлет горя большего, чем суждено испытать нам. Терпи, — говорил шейх. — Ради детей терпи.

Аюш, ко всему безучастная, постояла у могилы и побрела домой. Шла и все оглядывалась, ей чудилось, будто муж зовет ее.

— Что же нам теперь делать? — спрашивал шейха брат вдовы.

Но шейх говорил, что нужно мужественно сносить все тяготы и уповать на милость аллаха.

— Но, господин, — возразил брат Аюш, — ведь произошло убийство!

— На все воля аллаха. Бек богат, а погибший был беден. Чем мы можем помочь твоей сестре! Бек не поскупился, дал ей зерна и денег. Молитесь аллаху, взывайте к нему. Он не оставит нас милостью своею. Я еще похлопочу перед беком за вдову, чтобы в начале года он ей еще помог. А ты посоветуй сестре не распускать язык. Так-то оно лучше будет.

Брат Аюш поблагодарил шейха и проводил его до площади.

К Аюш одна за другой приходили женщины, и каждая что-нибудь несла.

Через три дня жизнь в деревне пошла своим чередом.

Управляющий доложил беку, что все обошлось. Приезжала полиция, но так и уехала ни с чем: Аюш жаловаться не стала.

— Правда, начальник полиции все допытывал меня и выспрашивал, с какого выстрела был убит пастух. Я выкручивался как мог. Сказал, что господин охотился, шальная пуля… Ну и, конечно, все в таком духе.

— Через неделю я поеду в деревню, — сказал бек. — С пастухом все обойдется. Главное, вовремя собрать бобы и чечевицу, чтобы не переспели. Организуй все как следует. А как Нофа? Я слышал, табор покинул деревню?

— Да, в тот же день. Перед уходом Нофа заглянула к вдове пастуха.

— Посоветуй ей, если увидишь, чтобы шла в другую деревню, пока не окончится траур. Скажи, что дней через пять я буду в своей восточной деревне.

— Они уже там.

— А что у Софии?

— Не знаю только, откуда у нее силы берутся, господин, я лоб об нее расшиб, чуть ли не каждый день заходил.

— Подумаешь! Ни одна не устоит перед Рашад-беком! Рано или поздно, но она будет моей. А станет упрямиться, муж ее не задержится на этом свете и дети тоже. Да и ее могу вслед за ними отправить. Пусть хорошенько об этом подумает.

— Воля ваша, господин. Я буду стараться изо всех сил. Может, все обойдется.

— Никуда ей от меня не деться, а я не спешу. Она как тучка — куда б ни летела, а дождем прольется на мою землю.

Вернувшись в деревню, управляющий собрал крестьян. Никто больше словом не обмолвился о пастухе. Разговор шел о предстоящей уборке урожая.

— Давайте разделимся на три группы, — предложил Ибрагим. — Кто посильней — пойдет на западные поля.

Абу-Омар запротестовал, сказав, что лучше всего нанять бедуинов.

— Бедуины — лентяи, они больше растеряют, чем соберут, — возразил Юсеф.

Тут в разговор вмешался староста:

— Пусть Ибрагим пойдет по соседним деревням и договорится со старостами, может, людей, нам дадут в помощь.

— Но ведь им надо платить, — сказал Ибрагим.

— Урожай в этом году небольшой, так что много платить не придется, — ответил староста. — Этим займутся бек и хаджи-хан. Они никого не обидят.

— Но вправе ли я нанимать от их имени работников? К тому же необходимо дать им задаток, иначе никто не пойдет.

Староста покачал головой:

— Ну, выдадим каждому заработок одного дня, тридцать лир, он одинаков и для мужчин и для женщин. Только подростков не нанимай: едят они наравне со взрослыми, а работают вполсилы… И вообще, будь потверже. Таких уважают.

— А как вывозить урожай? — не унимался Ибрагим.

Тут подал голос крестьянин, сладко спавший на протяжении всего разговора:

— Французы будут возить зерно на станцию.

Раздался резкий взрыв хохота.

— Мы только еще о жнецах толкуем, а ты уже собрался звать на помощь французов, чтобы зерно вывозили, — заметил кто-то из крестьян.

Когда разговор подошел к концу, староста обратился к Ибрагиму и Хусейну:

— В городе зайдете к хаджи-хану, он даст вам денег для найма работников, и отправляйтесь по деревням.

— Тридцать лир — мало, — недовольно возразил Ибрагим. — За взрослого жнеца надо дать старосте лиру и пол-лиры за подростка. Так что давайте договоримся заранее, чтобы вы потом меня не ругали.

Староста вскочил и в бешенстве заорал:

— А если в деревне окажется двести жнецов, выходит, старосте надо выложить двести лир?!

— Видите, как получается! В прошлом году я не знал, куда от стыда глаза девать: наобещал людям, а хаджи денег не дал.

Староста стоял на своем:

— Ничего, ничего, пойдете с Хусейном, поторгуетесь, и чтобы через неделю люди были. Урожай не ждет. С самого утра и отправляйтесь. Все ясно?

— А кормить как будем?

— Что-то много у тебя вопросов, Ибрагим! А ты как считаешь, Абу-Омар?

— Как скажешь, так и будет. Кормить будем, как везде.

— А везде кормят так: утром — лепешка, в полдень — лук, хлеб, йогурт, на обед — вареная пшеница и хлеб, на ужин — чечевичный суп, а на следующий день чечевицу заменим на бургуль^[10]. Это когда будем собирать бобы, когда же ячмень — к лепешке добавим в завтрак луку, а перейдем на пшеницу — прибавим в ужин три финика. Помните, на каждый феддан^[11] необходимо двадцать жнецов, а у нас сорок федданов. Сколько всего нужно жнецов? — спросил староста.

Шейх долго жевал губами, потом с важностью в голосе произнес:

— Аллаху известно. Пусть Ибрагим посчитает.

Вошел управляющий и, обведя всех суровым взглядом, сел. Староста подал ему кофе и сказал:

— Завтра Ибрагим с Хусейном отправляются за жнецами в западные деревни. Да поможет им аллах! — И, не дав уставшим крестьянам отдохнуть в тепле, добавил: — Пора скот выгонять, подымайтесь!

Еще впотьмах, задолго до рассвета, Ибрагим — на лошади, Хусейн — на муле отправились в путь, захватив немного хлеба и несколько фиников. Вначале оба молчали. В предутренней тишине едва слышался стук копыт по мягкой земле. Хусейн первый нарушил молчание:

— Как ты думаешь, доберемся мы к вечеру до города?

— С помощью аллаха! В Хаме перекусим, лошадь и мула покормим.

— В какую деревню поедем сначала?

— Как получится. Приедем в город — посмотрим.

— Однако становится прохладно.

— Завернись в абаю, а то простудишься, особенно ноги береги, а голову замотай хорошенько платком.

Они завели разговор об убитом пастухе.

— Ну и злодей; этот бек, — проговорил Хусейн, — аллаха не боится.

— Что поделаешь! Бедняки должны помалкивать. Тем более что мы не защищаем друг друга, боимся. Конечно, настанет день, и бек за все злодеяния заплатит. — Ибрагим, немного помолчав, снова заговорил: — Я рад, что мы едем вместе. Ты мне все равно что брат, да и жена твоя родней мне приходится. Все у нас общее — и горе, и радость.

— Это ты верно говоришь. Но ты скажи мне, как дальше жить будем. Как избавиться от нужды? Ничего-то мы не знаем. В собственной жизни и то разобраться не можем.

— После того как бек убил пастуха, я все чаще и чаще склоняюсь к тому, что надо уходить из деревни. Может, убить бека и скрыться? Но куда? Вся провинция Хама принадлежит его роду. Знаешь, как в пословице говорится: от капель спасешься — в поток попадешь. Сейчас я тебе кое-что расскажу. У нас в деревне скрываются от властей двое. Один — Абду Ассермини из провинции Идлиб. Ты видел его, он работал в прошлом году на полях. Я даже от жены скрыл его печальную историю. Но тебе можно довериться.

Хусейн гордо вскинул голову:

— Ты прав, брат, пусть хоть на куски режут, слова от меня не дождутся…

Ибрагим неторопливо продолжал:

— Абду Ассермини собрался жениться на своей дальней родственнице, настоящей красавице. Обо всем договорился, уплатил калым и пошел к шейху регистрировать брак. Бек, узнав об этом, страшно обозлился. А тут еще завистники жениха нашептали ему, что есть у невесты родственники поближе и по-достойнее. Кончилось тем, что через некоторое время после свадьбы дружки бека внезапно ворвались в дом к Абду, схватили новобрачную и за волосы поволокли к беку. Та стала громко звать на помощь. На крик жены прибежал Абду, рассек голову управляющему и хотел расправиться с остальными. Но те, видя такое дело, едва ноги унесли.

— До чего же смелый! — воскликнул Хусейн.

— После этого, — продолжал Ибрагим, — Абду взял жену и ускакал с ней к бедуинам, а потом перебрался к нам, но уже пешком — лошадь вынужден был продать. Ночами шли, а днем отсиживались в пшенице. Сейчас они прячутся в брошенном доме. Когда мы приведем жнецов, они будут вместе с ними работать. Получат немного деньжат и подкормятся.

— А кто прячется у твоего брата? — решился спросить Хусейн.

— Один крестьянин, Наасан. Они вместе с братом спекулируют табаком. Подешевле закупают его на побережье и везут в глубь страны. Брат познакомился с ним в Алеппо. Раньше Наасан жил в деревне недалеко от Алеппо. Не знаю только, на чьей земле. Да это и неважно. Жил, как и все бедняки. В конце года не смог уплатить долги, а отсрочку хаджи не дал. Так рассказывал Наасан. Если врет, значит, и я вру. Ну вот, продал он кур всех до одной, в общем, все, даже одеяло, детей нечем было укрыть. Но для уплаты долгов и этого не хватило. Тогда хаджи посоветовал беку отнять у Наасана жену, выдать ее за другого, а получив калым, с долгами рассчитаться. Как ни противился этому Наасан, ничего не вышло, и пришлось ему бежать к бедуинам. Но далеко уйти не удалось — его поймали. В драке он ранил бека и скрылся. Теперь полиция его разыскивает. Вот уже неделю Наасан прячется в нашей деревне без паспорта, под чужим именем.

За разговорами путники не заметили, как достигли холма Ассафа. Близился рассвет, подул прохладный ветер.

— Наши ноги еще не устали, так что к утру доберемся до города и там позавтракаем, — проговорил Хусейн и ободряюще похлопал своего мула. — Мне кажется, — помолчав, сказал он, — Наасану нужно еще раз поменять имя.

— Да он уже сделал это, теперь его зовут Касм Маррауи. Мой отец когда-то менял имя дважды, никто так и не узнал, как его на самом деле зовут. Одному тебе известно, что мое настоящее имя — Ибрагим аль-Гариби.

— А может, у тебя есть еще имена, и вдруг окажется, что ты мой родной брат.

— Пусть лучше, пока тут хозяйничают французы и беки, у меня останется мое теперешнее имя.

Хусейн приподнялся в седле и указал рукой вперед:

— Смотри, мы уже проехали деревню Джибрин, и видны городские огни. Мне кажется, настало время подкрепиться. Что будем есть на завтрак? Надеюсь, ты угощаешь сегодня?

— Я закажу пирог и сладости, когда приедем в город, а хлеб и финики, которыми снабдили нас жены, съедим по дороге.

— Прекрасное утро, хоть и свежо. Смотри, какой пар идет изо рта…

Вот и окраина города. В этот ранний час сюда со всех сторон стекался народ. Кто-то вез на муле двух баранчиков. То ли на продажу, то ли в подарок своему беку или хаджи. «Но куда эти ненасытные девают все подношения? — недоумевал Ибрагим. — Сколько баранов, а уж сыра, зерна, масла — и того больше». Ибрагим поделился своими соображениями на этот счет с Хусейном.

— Не беспокойся! Бек знает, куда девать подношения. А ты думаешь, зачем тут французы и вообще нужные люди? Не из своего же кармана бек их одаривает!

По городу ехали молча, с интересом рассматривая витрины и прохожих. Один гнал овец, другой вел осла, груженного шерстью и сыром. Чем ближе подъезжали они к центру, тем многолюднее становилось на улицах города.

— Думаю податься в провинцию Хомс, — сказал Хусейн, — может, завернем по дороге в деревню Аль-Кабу, разведаем обстановку?

— Считаешь, там нет бека? Есть! И такой же изверг, как наш. Даже хуже еще. Слышал, что рассказывал о нем сын Диргама, он еще приходил к нам в начале весны?

— Нет, не слышал. Устал я тогда и уснул.

— Он такое рассказывал, что слушать страшно!

Когда они подъехали к центру города, было уже совсем светло и фонари на улицах погасли. Привязав мула и лошадь и задав им корма, Хусейн с Ибрагимом зашли в кафе перекусить. Затем, купив в лавке пирог и сладости, отправились к хаджи, получили от него восемьсот лир для найма жнецов и снова двинулись в путь.

Солнце поднималось все выше и выше. Далеко позади остались селения Аррабия и Ум-Альтуюр.

— Смотри, Хусейн, источник! Давай отдохнем немного, и дальше в путь. А скотина наша травку пока пощиплет. Полдороги уже проехали, до захода солнца будем на месте.

Но только они расположились, как вдруг появились охотничьи собаки. Они травили лисицу. Хусейн вскочил как ужаленный:

— Это наш бек, клянусь аллахом! Надо быстрее уходить! Скорее! От греха подальше! Полдня едем, все думаем, как бы от него убраться, а он уж тут как тут.

— Может, он на машине приехал или менял лошадей по дороге? Ты же знаешь, у него в каждой деревне дом, староста, управляющий, шейх и непременно собаки.

— Скорее! — метался Хусейн, быстро собирая вещи. — От этого бека нигде не скроешься.

— Да-а-а! — протянул Ибрагим. — И не только в Сирии. Бек и в Палестину ездил. Брат моей жены рассказывал. Ехали они как-то поездом в Триполи, а потом грузовиком, шофер был из Марокко. Звали его Мухаммед Хавари. По дороге брат с ним разговорился, тот ему и поведал, что и в Марокко есть свои беки, хаджи, старосты, сторожа, французы. Брат рассказал шоферу, зачем они едут, а когда приехали в Бейрут, тот отказался от платы за проезд. «Вы такие же бедняки, как мы, — сказал шофер. — Так же страдаете. Управляющему мы кланяемся как эмиру».

— А мы кланяемся только аллаху! — крикнул Хусейн.

— Бек торгует рабами, как скотиной. Но в стране заправляет не он, а французы. Эмир то и дело славит их и просит аллаха навсегда оставить оккупантов в Марокко.

— Как же может араб просить об этом аллаха?

— А вот так, — произнес Ибрагим. — Мухаммед рассказывал, что беки заодно с помещиками. Марокко — страна богатая, но французы забирают все, что можно вывезти, и крестьяне там еще беднее наших. Бек славит эмира, эмир в свою очередь — бека, и оба стараются сделать так, чтобы не было никаких перемен.

— Везде беки, даже на священной земле Абу-Зейда аль-Хиляли^[12], в далеком Марокко.

— Они добирались два дня, — продолжал Ибрагим, — до города Сур, там работали грузчиками. Им снова повезло: дальше, до города Яффа, они ехали на военном английском грузовике. Вел его шофер-египтянин. По дороге разговорились, и шофер, слушая печальную исповедь, лишь качал головой: словно это был рассказ о его родной деревне. Их паша — тот же бек. Только место занимает повыше. А эмир в Сирии — это все равно что султан Абдул-Хамид^[13] в Египте, могучий султан суши и двух морей, защитник двух священных мест. Каждому, кто ему угодил, он дает по крайней мере чин паши. А уж те назначают беков, обычно это их сыновья. Паши же в большинстве своем турки — арабы ими не бывают.

— Пусть аллах не пощадит души этого султана Абдул-Хамида! — воскликнул Хусейн. — Он только и знает, что подлаживаться то к англичанам, то к французам.

— Ну что за жизнь! Мир полон зла! У паши много деревень,предостаточно хорошей, жирной земли. А крестьянам-арабам даже грамоте не позволено учиться. До паши далеко, а до старосты близко, к тому же к нам приставлен еще и управляющий. Все эти надсмотрщики что хотят, то и делают с крестьянами.

— Видно, на погибель нашу сотворил аллах господ!

— Брат рассказывал, что после Сура они поехали в Иерусалим, но работы там не нашли и решили возвратиться. Шофером оказался на этот раз иракец. Грустно было слушать его. Иракским крестьянам живется так же тяжело, как и сирийским… Уже проехали Салиб, — проговорил Ибрагим. — В этих местах мы не раз нанимали жнецов. Покупали здесь масло, табак! Тут, кстати, скрываются крестьяне, бежавшие от притеснений беков и французов. А нищета какая! Вождь здешнего племени еще хуже бека. Я его знаю. Бедность заставляет несчастных людей дарить или продавать дочерей вождям племен.

— Подумай, что ты говоришь! Ведь эти вожди истинно верующие, ученые люди. Они вправе принять девочку в счет уплаты долга. Иначе будет грех… — возразил Ибрагиму Хусейн.

Солнце клонилось к закату. На горизонте появилась первая деревня западного района провинции Хама. Придя туда, друзья сразу отправились к старосте Салеху, которого в деревне все уважали за доброту и вежливость в обхождении. Его дом — единственное место, где можно было посидеть. Крыша дома держалась не на столбах, а на стволах деревьев, которые будто специально вырастили по углам дома. В центре — яма для костра. На невысоком столбе около ямы висит фонарь. Жена старосты вынесла гостям подушки для сидения и пошла резать курицу, а тем временем подоспел сам хозяин. Он был одет в галябию^[14] и старый пиджак. Жена, в пестром платке, платье и шароварах, возилась у костра, старательно раздувая огонь, и глаза ее слезились от дыма.

После обмена приветствиями староста, внимательно изучая приезжих, сказал:

— Я знаю, что вы прибыли нанимать жнецов, но о делах поговорим после ужина.

— Верно. Да продлит аллах твои дни! Жаль, что нет времени погостить в твоем доме. Но дело не ждет.

— Сейчас я велю сыну позвать ко мне всех хозяев, в первую очередь Абу-Хасана и Абу-Аббаса.

— Да, я слышал, что это достойные люди, — произнес Ибрагим.

— Они поужинают с нами, а там и остальные соберутся. Выпьем по рюмочке арака?

Ибрагим и Хусейн отказались. Хусейн сказал:

— Клянусь аллахом, я не пью. Как-то заночевал в деревне Мхараи в доме Абу-Джоржа. Был сильный дождь. Выпил я с хозяином рюмочку виноградного арака, ну и уснул сразу, а ночью чувствую — задыхаюсь, вот-вот концы отдам. С того злополучного дня не беру в рот ни капли.

— Ну что же, воля твоя. Только знай, кто не пьет инжировый арак, тот никогда не познает истинного блаженства, — возразил староста Хусейну.

Комната была полна дыма.

— Сядьте пряма на землю, — сказала хозяйка Ум-Али. — Дым скоро вытянет. Мы очень вам рады, будьте как дома. Клянусь аллахом, из всех, кто приходит к нам нанимать жнецов, Ибрагим самый лучший, он уважает жнецов, не обманывает их при расчете. — Она хотела еще что-то сказать, но староста прервал ее и велел зажарить куриную печень и яичницу, принести шанклиш^[15], лук и творог.

— Аллах сотворил мир всего за семь дней. Ночь длинная, потерпите немного, и все будет готово.

В это время в дом вошли двое мужчин средних лет, с палками в руках. Один высокий, другой низенький, с длинными неряшливыми усами, но без бороды.

Ум-Али пошла навстречу гостям.

— Добро пожаловать, входите с именем аллаха!

Гости сели, и староста решил сразу же ввести их в курс дела.

— Ибрагим и Хусейн приехали за жнецами.

— У меня, например, найдется десять жнецов, — послышался ровный, тихий голос высокого. — Во время уборки урожая я ежедневно кладу в карман по двадцать лир. Так что, Абу-Али, давай выпьем твоего знаменитого инжирового арака за здоровье Ибрагима и Хусейна. Верно, Хусейн? Вот уж поистине, арак с хлебом и луком — слаще меда!

От сильного порыва ветра дверь распахнулась, и тут же в дом стремительно вошел высокий мужчина.

— Ну и ветер! Скалы может снести.

Абу-Али не без гордости воскликнул:

— Здесь всегда такой ветер! Недаром мы именно тут живем.

Вскоре опять открылась дверь, и вошла старуха, тяжело опираясь на палку. Она громко поздоровалась и села у самой двери.

— Кто у вас в гостях, Ум-Али?

— Это же Ибрагим, из восточного района нашей провинции. Нанимать пришел жнецов, того и гляди уборка начнется.

Ум-Али говорила громко: старуха была туга на ухо.

— Ох, было время! Помню, убирали мы урожай у отца нынешнего бека. С тех пор прошло тридцать лет. Ох и жесток он был! Даже женщин избивал. Жив ли еще?

— Уж десять лет как умер, — ответил Ибрагим.

— Пусть аллах не пощадит его души! Хоть и грех проклинать мертвых. Злой он был, однажды избил кнутом мою сестру, а потом спустил собаку, та ее и загрызла. Ты еще маленький был, Ибрагим, и, конечно, не можешь помнить этого. А как сынок бека? В папашу пошел? — И, не успев получить ответ, неторопливо продолжала: — Мы ушли тогда из деревни. Но где бы мы ни работали — везде одинаково тяжело. А сейчас живем в деревне племянника старого бека.

Тут в разговор вмешался Абу-Али:

— Давайте поговорим об условиях найма. Принуждать никого не будем — кто захочет, тот и поедет. Пусть Абу-Хасан соберет всех желающих.

— В такую холодную ночь людей не докличешься, — сказал Абу-Аббас. — Ибрагим не чужой, пусть заночует, а завтра все обговорим и решим.

Абу-Хасан возразил:

— Зачем тянуть время? Мы ведь уже знаем, кто хочет наняться. Они все из одной деревни. У нас около четырехсот мужчин и женщин, а если урожай будет такой, как в прошлом году, придется даже добирать людей в другой деревне. Но, возможно, вам нужно собрать урожай со всех земель бека?

— Нет, только с наших, а у нас самих сорок федданов. Но о других деревнях ничего сказать не могу.

Тут в разговор опять вмешалась старуха:

— Ваш бек — сын госпожи Туркии?

— Да, он сын Туркии.

— Громче, пожалуйста, я плохо слышу. А знаешь, почему ее так назвали? Потому что во всем их роду одни турки. Ну и злющая она была, эта Туркия. Заберет, бывало, людей на уборку своего огромного дома и издевается. Я раз ей не угодила, так она меня жестоко избила палкой. А что я такого сделала? Лишь на усталость пожаловалась. А грязи столько было — двадцать человек не уберут. Долго я тогда ревела, а кому поплакаться, кроме аллаха?!

— Будет тебе, Хосна, что старое-то ворошить, поговорить нам надо… — перебил старуху староста.

— Аллах свидетель, мы все как родные. Давайте так: на уборке чечевицы и бобов в день — по полторы лиры, на ячмене — две лиры, на пшенице — две с половиной лиры. Подходит? — спросил Ибрагим. — А если в соседних деревнях в этом году будут платить больше, ну что ж, мы тоже поднимем плату.

Абу-Аббас и Абу-Хасан посмотрели друг на друга и согласились. Абу-Али отпил из рюмки:

— Ваше здоровье!

Дым постепенно выползал, и дышать становилось гораздо легче. От тлеющих углей все было окрашено в красноватый цвет.

Абу-Аббас спросил:

— А как насчет кормежки?

— Кормить, конечно, будем, какая же работа на голодный желудок!

Когда обо всем договорились, Абу-Аббас потребовал, чтобы во время уборки чечевицы и бобов жнецам давали дополнительно еще и лук, так как в хлеб в это время добавляют к пшеничной муке ячменную.

— Хлеб — он всегда остается хлебом, из какой бы муки его ни пекли. Верно, Хосна? — обратился Ибрагим к старухе.

— Из одного ячменя — и то хорошо.

— Слышишь? Так что давай договариваться сразу, чтобы потом не было никаких недоразумений, — воспользовался Ибрагим поддержкой старухи.

— А где вы будете нам платить за работу — на постоялом дворе у хаджи или в деревне? — спросил всегда осторожный Абу-Аббас.

— Как обычно.

— В прошлом году хаджи во время расчета вычел у каждого по пол-лиры неизвестно за что. Но больше мы этого не допустим, — заявил Абу-Хасан.

— Хорошо, это я беру на себя, платить будем в деревне, — пообещал Ибрагим.

— А после уборки будет ли еще какое-нибудь вознаграждение? — полюбопытствовал Абу-Али.

— Обязательно. Все отведаете праздничное угощение из риса и бургуля, — успокоил его Ибрагим, а Хусейн добавил:

— Это уж как водится.

— Угощение не входит в условия договора, — подтвердил Ибрагим, — пока жнецы живут у нас в деревне, мы их будем кормить, ведь мы уже обо всем договорились.

Абу-Хасан воскликнул:

— Вот это справедливо, клянусь аллахом! Но надо уважить и нашего старосту.

— Он должен получить по лире за каждого работника, а когда получит, пусть распорядится этими деньгами по собственному усмотрению, — пояснил Абу-Аббас.

Ибрагим не знал, что делать: ему никто не дал права платить сверх по лире, — он лишь покачивал головой и что-то шептал.

Абу-Аббас стоял на своем, и разговор стал принимать все более острый характер.

— Но на такую сумму, — сказал Ибрагим после недолгого молчания, — мне не разрешили договариваться, клянусь вам!

Тут вмешалась Ум-Али:

— Абу-Аббасу и Абу-Хасану — по сто двадцать пять лир и двести пятьдесят — Абу-Али. Так и выходит — пятьсот лир.

— Мудрые слова. Мы дадим еще Абу-Аббасу и Абу-Хасану по белому платку и халату для их жен, — обрадовался Ибрагим.

Но Абу-Аббас недовольно возразил:

— А мою вторую жену ты забыл?

— Ей, как и первой, — утешил его Ибрагим.

Староста остался доволен и похлопал Ибрагима по плечу:

— Знаешь, все рады работать у вас даже бесплатно.

Многих разморило от выпитого арака и тепла. Принесли музыкальные инструменты, и староста радостно воскликнул:

— Ну, Ибрагим, коль договорились, чего ждать, плати!

— Не верите мне… — начал было Ибрагим, но замолчал, вынул кошелек и каждому дал его долю, сунув заодно пять лир и Хосне.

Зазвучала музыка, запел рабаб, родилась новая песня. Вечер заканчивался. Ибрагим попросил на жнецов документы.

Абу-Аббас в ответ лишь рассмеялся:

— Откуда у нас документы?

— Нет их у нас, — подхватил Абу-Хасан и в свою очередь спросил: — А у вас разве есть?

— У нас их нет. Да и быть не может. Мы столько раз переходили с места на место. А вы живете здесь постоянно, у вас-то должны быть документы.

— В том-то и дело, что и у нас их нет. Пока ходим по найму да пока здесь правят французы, нам их не дают, — с горечью произнес Абу-Аббас.

— Ладно, тогда хоть имена назовите, — согласился Ибрагим.

— Имена — дело другое. Вот как придем, так каждый и назовет свое имя. Давайте лучше решим, когда отправляться, — сказал Абу-Аббас.

— Сегодня понедельник, в четверг, пожалуй, двинемся, — предложил Ибрагим и, помолчав, добавил — Может, попросим от имени бека грузовик в казарме да на нем и отправимся в путь?

— Нет, нет, какой там грузовик! Дорога плохая, в том году при аварии погибло целых сорок душ! Уж лучше пешком, так спокойней, — отозвался Абу-Хасан.

— Значит, надо выйти в ночь на четверг, тогда к восходу солнца можно добраться до деревни Ум-Аттаюр, а к полудню — до города. В четверг к вечеру будем вас встречать на западной дороге у Хамы. Всех, кто придет, разделим на группы по двадцать человек в каждой и пойдем к хаджи на постоялый двор. Задерживаться в Хаме не следует, — предупредил Ибрагим.

Утром Ибрагим и Хусейн отправились в обратный путь; благополучно добравшись до своей деревни, они сообщили о том, что жнецов нанять удалось и те скоро прибудут. Тем временем Абу-Аббас и Абу-Хасан готовили людей в дорогу. В среду в полночь Абу-Аббас разбудил их, и вскоре они двинулись в путь.

Сильный ветер пригибал деревья к земле. К счастью, дул он в спину, помогая идти.

Луна ярко освещала окрестности, звезды посылали свой загадочный свет на землю. Большая Медведица, казалось, смотрела на людей свысока, а они шли и шли по каменистой дороге, которая уводила все дальше от родных мест.

Впереди шел Абу-Аббас, он торопил односельчан, чтобы успеть до полуденного зноя прийти в город.

Абу-Хасан подбадривал отстающих:

— Потерпите еще немного. Скоро мы прибудем в Ум-Аттаюр, там, у источника Сарут, и позавтракаем. Крепитесь, девушки.

Мысль о том, что они идут зарабатывать хлеб для своих детей, придавала крестьянам силы. Сотни и сотни людей двигались на восток, туда, где было много плодородной земли и требовались рабочие руки. За горой дороги сходились в одну. Вокруг посыпались вопросы: «Вы откуда? А вы? А куда?»

Занималась заря. Небо светлело. На горизонте сквозь утреннюю дымку появилась деревня Ум-Аттаюр. Там людей ждал отдых, и все невольно ускорили шаг, позабыв об усталости. Спустились с холма, и теперь путь лежал по ровной, плоской местности. Жнецы уже успели перезнакомиться, и завязался оживленный разговор. Невдалеке послышались звуки свирели. Девушки затянули песню, постепенно в нее стали вливаться все новые и новые голоса.

Остановились на берегу реки, поклажу сложили на траву и, усевшись небольшими группками, неторопливо принялись за еду. Когда окончили трапезу, Абу-Аббас и Абу-Хасан с трудом подняли измученных дорогой людей, терпеливо уговаривая:

— Вставайте, идти уже недолго, нас ждут, надо быть на месте вовремя!

Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Некоторые даже разулись. Крестьяне привыкли ходить босиком, и огрубевшие ноги уже не чувствовали острых камней.

Молодые с интересом глядели по сторонам, они шли этой дорогой впервые, но старики знали здесь каждый камень: сколько за эти годы тут хожено-перехожено…

Погода стояла весенняя. Идти было легко. Вокруг простирались поля. Пшеничные, ячменные, чечевичные, они пестрели всеми цветами радуги. Земля с нетерпением ждала сильных рабочих рук.

И вот вдали показались первые дома Хамы. Но вдруг колонна остановилась. Впереди на обочине дороги все увидели Ибрагима. Послышался его голос:

— Добро пожаловать! Добро пожаловать! Вы почти вовремя, задержались всего на каких-то полчаса!

Абу-Аббас предложил отдохнуть.

Жнецы расположились на траве, некоторые из них прилегли, а женщинам было не до отдыха, они сразу же принялись счищать с ног грязь.

Передохнув, все опять двинулись в путь. Пришли в город еще до захода солнца и сразу отправились на постоялый двор к хаджи. Там каждому выдали аванс в две лиры на покупку самых необходимых вещей, на приобретение которых выделили всего один час свободного времени. Купив кожаные рукавицы, серпы, точила, ремни, жнецы по одному возвращались из города. Кое-кто успел даже починить обувь. Их было человек восемьсот.

Бек с нетерпением ждал прихода жнецов — ему до зарезу нужны были рабочие руки, уже несколько раз он звонил на постоялый двор, прося прислать ему хоть нескольких женщин для уборки дома.

Как только диск солнца стал уходить за горизонт, колонна пришла к источнику Ac-Сафа. Скоро совсем стемнело. Но взошла луна, и свет ее рассеял тьму. От легкого ветерка волнами переливались колосья. Уже слышно было, как неподалеку в деревне лают собаки.

— Скорее! — торопил Ибрагим.

Вот и деревня. Там все было готово для ночлега путников; проголодавшихся в дороге ждал горячий суп из чечевицы. Фатима вышла им навстречу и ласково поприветствовала прибывших крестьян:

— Слава аллаху, что вы благополучно добрались! Даст аллах — будет хороший урожай! Рассаживайтесь, ешьте горячий суп, а главное, вам необходимо хорошо выспаться и отдохнуть.

Люди поблагодарили Фатиму и принялись за еду. После ужина всех сморил сон, и лишь несколько женщин остались во дворе поболтать с гостеприимной хозяйкой.

— Клянусь аллахом, — сказала Зельфа, — ноги не держат, так я устала. Ведь идем со вчерашнего дня, а отдыхали всего два раза: утром, у источника, и часок в городе, у хаджи.

Фатима с сочувствием поглядела на Зельфу, но все же возразила:

— Ты молодая, Зельфа! А что говорить старикам, которые пришли вместе с вами!

— Да поможет им, бедным, аллах, — вмешалась Алья.

— Аллах всем вам даст здоровья и силы. Что еще нужно бедняку на этой земле! — задумчиво произнесла Фатима.

Разговор был прерван громким возгласом Ибрагима:

— А ну, всем спать! Ведь с зарей на работу. Отдыхать надо.

Ибрагим уже послал в деревню группу крестьян.

Управляющий, встретив их, объявил час начала уборки урожая на завтра и отправился за шейхом Абдеррахманом, чтобы идти к Занубие пить чай. Занубия уложила спать свою группу жнецов и вышла к гостям с чаем. Шейх спросил управляющего:

— Где ты пропадал вчера?

— Ездил с беком в восточную деревню смотреть танцы цыганок.

— Быстр наш бек! — съехидничала Занубия. — Не успела еще кровь пастуха обсохнуть на его руках, а он уже норовит поразвлечься.

Шейх даже бровью не повел и продолжал разговор с управляющим:

— Ну а потом?

— Бек завез меня обратно в деревню, а сам помчался в город. Говорили мы все о том же. И ты и Занубия это знаете, я от вас ничего не скрываю. О Софие. Он точно помешался. Все грозил, что плохо мне будет, если не уломаю ее. А она никак не поддается. Стоит на своем, не хочет позорить ни себя, ни семью. Что скажешь, шейх?

— Не стоит заводить с Софией разговор об этом. Вы же знаете ее родню. От них можно ожидать чего угодно… Они даже на преступление пойдут. И первым пострадаешь ты.

Управляющий был в отчаянии.

— Но бек и меня не пощадит. Помнишь, как он однажды ударил крестьянина прикладом? Лишь за то, что тот подмигнул какой-то цыганке? Боюсь я его, ужас как боюсь!

— Сколько времени он тебе дал?

— Бек меня не торопит.

Занубия заметила:

— Мало ему цыганок в Алеппо и других городах, так подавай еще и Софию.

— Одному аллаху известно, что у него на уме. Но раз он тебя не торопит, постараемся что-нибудь придумать. А сейчас по домам, — сказал шейх.

Выходя, они вдруг заметили вдалеке человека.

— Кто это? — спросил шейх.

— Сторож, — ответила Занубия.

Когда человек приблизился к ним, это оказался действительно сторож. Управляющий распорядился:

— Как только появится утренняя звезда, разбуди шейха Абдеррахмана, пусть поднимет всех на молитву.

Утром, едва послышался призыв на молитву, жнецы проснулись. Вставать было трудно, за ночь они так и не успели отдохнуть. Поеживаясь от холода, кутались в одежды. А деревня уже пробудилась — мычали коровы, блеяли козы. Полусонные жнецы отправились в поле.

— Хамдан! — крикнул Ибрагим. — Доставай свирель, пусть люди хоть немного взбодрятся.

— Неохота играть, все тело ноет, будто меня в ступе толкли.

— Сегодня первый день, долго работать не будем, — успокаивал людей Ибрагим.

Хамдан вынул свирель, протяжная мелодия полилась по округе. Хадуж затянула песню. Стало светать. До самого горизонта тянулись поля, засеянные чечевицей.

На каждого пришлось по два рядка чечевицы. Здесь же трудились и жители деревни, даже пастухи пришли. Наступило время завтрака. Солнце уже стояло высоко в небе, круглое, красное, красивое, как сдобная лепешка.

Крестьянкам тоже пришлось встать рано, чтобы успеть собрать столь редкое здесь топливо и испечь жнецам хлеб.

Фатима разбудила сына:

— Вставай, лентяй, уже солнце давно взошло.

Но мальчик никак не мог проснуться и все протирал глаза.

— Лепешки готовы, двадцать отдашь жнецам, одну— отцу и две оставь про запас. И собаку накорми. Возьми с собой побольше воды. Да не забудь прихватить ведро! И будь осторожен, смотри, чтобы лепешки не намокли. Быстрее, а то отец тебе задаст. И обязательно обуйся!

Наконец он встал, слушая последние наставления матери, надел сандалии, позавтракал, сел на лошадь и отправился в поле; собака бежала за ним. По дороге тянулись лошади, мулы. Это жители деревни везли жнецам хлеб и воду; казалось, с восходом солнца вся деревня двинулась в путь. Настоящих часов в деревне не было, и время завтрака или обеда определяли по длине тени. От первого перекрестка отделилась группа крестьян. Вот и Мухаммед, сын Фатимы, добрался до чечевичного поля. В этот ранний час тишина стояла такая, что слышно было, как серпами срезают стебли. Эти звуки и вселяли в мальчика надежду на то, что отец сумеет выплатить хоть часть долгов и купит ему обновки. Жнецы переходили от грядки к грядке, время от времени обтирали от грязи серпы, выдергивали из земли сорняки, вытаскивали из ладоней занозы.

— Молодец, вовремя пришел, — похвалил Ибрагим Мухаммеда и ласково потрепал по щеке.

— Аллах сохранит тебе его, — раздался голос женщины лет за пятьдесят, тяжело ей было поспевать за молодыми. С горечью вспоминала о том, какой гибкой и ловкой была она в свои двадцать лет, и не без зависти следила за девочкой лет десяти, опередившей всех жнецов. Девочка с нетерпением смотрела на Мухаммеда, который привез завтрак: ей очень хотелось есть и хоть немного передохнуть.

Ибрагим поставил на землю бидоны с водой, прикрыл их от солнца и хотел уже позвать жнецов завтракать, но передумал и решил разнести хлеб сам. Мухаммед в консервных банках разносил воду. Он напоил пожилую женщину, потом девочку. Пожилая поинтересовалась здоровьем его матери и попросила немного помочь ей.

Мухаммед принялся работать на ее грядке. А девочка обиженно, с укоризной во взоре глядела на него, но в глазах все еще теплилась надежда на его помощь.

— Если устала, — рассмеялся Мухаммед, — так иди за жнецами и подбирай колосья. Ладно, сейчас помогу.

Ибрагим помогал то одному, то другому, чтобы не было отстающих. Пожилая женщина была растрогана и долго благодарила детей:

— Пусть аллах поможет вам!

А девочка, наклонившись к Мухаммеду, застенчиво произнесла:

— Был бы ты взрослым, я бы замуж за тебя вышла.

Завтрак кончился. Солнце поднялось еще выше. Роса высохла. Земля как будто разом стала сухой и твердой. От малейшего ветерка, от любого движения поднималась пыль. Казалось, стоит дунуть, как начнется пыльная буря. Людей мучила сильная жажда.

Ибрагим как мог подбодрял людей.

— Посмотрите, жнецы Абу-Халиля нас обогнали! — то и дело восклицал он. — Поднажмите, аллах поможет вам!

Мухаммед уехал, пообещав не задерживаться с обедом. Снова потянулись к деревне люди, теперь уже за обедом, на который каждому жнецу полагалось по две лепешки и по одному-два стакана айрана^[16]. Покупали его у бедуинов. Крестьяне, когда везли жнецам обед, встретили бека, медленно объезжавшего поля вместе с управляющим.

— Откуда эти работнички? — спросил бек у одного из крестьян.

— Клянусь аллахом, не знаю.

— Вы только посмотрите, сколько здесь симпатичных девочек! К примеру, вон та блондиночка! — воскликнул бек, жадно разглядывая девушку, низко склонившуюся над грядкой.

— Кто твой отец, красотка? — обратился к ней управляющий.

— Что тебе нужно?! — в сердцах крикнул Абу-Омар. — Чего отрываешь людей от работы? Видишь ли, отец ему понадобился!

— Это не мне нужно! Господин бек интересуется.

— Отец ее — тоже жнец, здесь с нами работает, Камелем его зовут. Ну а теперь не мешай нам больше.

Управляющий передал хозяину то, что ему удалось узнать. Когда они отъехали довольно далеко от работавших крестьян, бек самодовольно сказал:

— Вели Камелю прийти сегодня ко мне.

— Слушаюсь, мой господин.

— Ну а как София? Что нового?

Управляющий, замирая от страха, сосредоточенно размышлял, не зная, что ответить.

— Клянусь аллахом, я все сделал, что мог! Но…

Бек выпрямился в седле, а управляющий спрыгнул на землю и вытянулся в струнку.

— Ты трус, — процедил бек. — Кто она такая, чтобы так себя вести? И она, и муж ее полностью в твоих руках!

— Я очень старался, — оправдывался управляющий.

— Помнишь, в прошлом году я просил тебя разыграть роль вора в восточной деревне? Тебя и еще двух старост?

— Я сделал, как вы велели, мой господин.

— А знаешь ли ты, дурья твоя башка, для чего я все это затеял?

— Откуда мне знать, я лишь приказ выполнял.

— Так вот, я все это устроил, чтобы заполучить из той деревни одну крестьяночку, жену Хусейна. Там управляющий такой же осел и ничего ровным счетом не мог добиться. Вот и пришлось разыграть всю эту сценку, кое-кого обокрасть в деревне. Все мужчины точно угорелые кинулись в погоню за вами, и деревня опустела. Тогда управляющий, а с ним еще двое спокойно вошли в дом к Хусейну, завернули в одеяло его жену, заткнули рот, чтоб не орала, и притащили ко мне. Представляешь, она даже не знала, где была. С завязанными глазами провела целую ночь в моем доме. А потом ее снова связали, отнесли ночью к родительскому дому и оставили под дверью. Крепко запомни, что говорит тебе Рашад-бек, пригодится на будущее. А теперь слушай внимательно. Назначь Камеля надсмотрщиком, а вечером пришли ко мне.

Бек вопросительно глянул на управляющего, затем стегнул лошадь и поскакал вдоль полей. Жнецы разгибали спины и приветствовали господина взмахом руки.

Рашад-бек велел на каждую группу крестьян выдать по килограмму фиников. Над головами жнецов с криком носилась какая-то птица.

— Чего она тут кружит? — сказала пожилая женщина девочке. — Посмотри, может, на земле гнездо?

И действительно, в траве они обнаружили гнездышко с пушистыми птенцами.

— Как мать защищает своих детенышей! — задумчиво проговорила пожилая женщина. — Она едва не села мне на голову. Боится, что мы тронем птенцов.

— До чего же забавные! — воскликнула девочка. — На них еще и перышек нет. Слабенькие какие, беспомощные!

— Когда ты родилась — это было на моих глазах, — матери твоей досталось, как же она мучилась! Все за вас переживали. А теперь ты уже сама работаешь. Знаешь, сколько лет уже прошло, но всегда работаем вместе с твоей матерью.

Девочка осторожно срезала стебли вокруг гнезда.

— Придет Мухаммед, обязательно покажем ему гнездо.

— Ну что ты! Он еще мал и глуп, разве он пощадит птенцов? Оставь лучше все как есть, аллах вознаградит тебя за добро. Аллах и птиц слышит.

— Смотри, бабушка, бек едет. Хочет посмотреть, как мы работаем. Говорят, он очень плохой человек.

— Это правда. Я его знаю. В прошлом году тоже работала здесь. Давай-ка поднажмем.

Ибрагим, завидев бека, стал поторапливать жнецов. Бек, не слезая с лошади, отвечал на приветствия и ехал дальше.

Пришло время обеда. Разнесли айран — по одному кувшину на четырех человек. Мухаммед раздавал хлеб. После обеда над землей поплыл табачный дым — мужчины курили. У тех, кто был без рукавиц, кожа на руках загрубела, потрескалась, особенно у молодых, еще не привыкших к такой работе. Вскоре вновь замелькали серпы, по спинам заструился пот. Солнце уже было в зените и палило нещадно. Жнецы выбивались из сил, но конца работе еще не было видно. Более сильные помогали слабым. Женщины пытались шутить. Некоторые даже запели. Мухаммед разносил воду, она была теплая, но все же освежала пересохшие рты. От пыли першило в горле, щекотало в носу.

То и дело из-под ног выскакивали зайцы. Дети ликовали:

— Держи, держи!

Глядя, как резвятся дети, так рано познавшие нелегкий крестьянский труд, взрослые забывали об усталости.

Но вот солнце стало клониться к западу, жара постепенно спадала. Дышать стало легче. Перед самым заходом солнца Ибрагим сказал:

— Да ниспошлет вам аллах здоровья за ваши старания. А сейчас — по домам.

Люди заторопились, с трудом разгибая ноющие спины, мечтая об отдыхе, усталые лица их светились радостью. Хамдан заиграл на свирели, зазвенел серебристый голос Хадуж. Жнецы потянулись к деревне, где их ждал ужин из бургуля и хлеба. Еду для жнецов готовила Фатима. Она старалась накормить их повкусней и посытней, часто даже в ущерб себе.

— Пусть сохранит тебя аллах и пусть пошлет тебе побольше детей, — сказал один из жнецов после ужина, а пожилая женщина добавила:

— Фатима хорошая женщина, добрая, честная…

Прошло несколько дней. Жнецы перезнакомились между собой, подружились. Салюм, сын Халиля, не отходил от светловолосой дочери Камеля, Хамды, которая работала в группе Абу-Омара. Певец и заводила, мускулистый, сильный, он работал лучше всех. Брови его срослись на переносице, щеки за эти дни покрылись легким загаром. Девушка тоже не осталась к нему равнодушной, и вскоре в деревне заговорили о любви молодых людей друг к другу.

Когда однажды Салюм встретился с Хамдой в доме Абу-Омара, он тут же предложил девушке выйти за него замуж. Зардевшись, Хамда прошептала, что согласна. Свадьбу решили сыграть сразу после уборки ячменя.

Вдруг прошел слух, что в восточных деревнях разбойники напали на жнецов, украли девушку, но через несколько дней вернули.

Оказалось, что девушку похитили в самый день свадьбы бедуины. Жених от горя сошел с ума.

В свободный от работы день Халиль, отец Салюма, с утра поехал в соседнюю деревню за шейхом, чтобы совершить брачный обряд. Деньги для уплаты калыма он уже достал. Все деревенские жители помогали в свадебном торжестве. Кто-то вышел отработать за родителей и молодых, кто-то уступил комнату для брачной ночи.

Мать Салюма с гордостью сказала матери Хамды:

— Мой сын самый красивый парень в деревне.

— Клянусь аллахом, моя дочь самая скромная, — ответила мать Хамды. — До сих пор еще ни с кем не целовалась.

На следующий день все опять вышли в поле. Салюм попросил свою мать помочь матери невесты кормить жнецов. Он хотел, чтобы Хамда немного отдохнула. Но девушка не согласилась. Ей непременно хотелось показать родителям мужа все свое умение и любовь к работе.

Снова приехал в деревню бек, и управляющий вместе с ним отправился на поля.

— Слушай, Джасим, — обратился бек к управляющему, — что нового с Софией?

— Мой господин, я сейчас от зари до зари в поле, слежу, чтобы не пропал ни один колосок, чтобы скотина не вытаптывала урожай. Но вчера я заглянул к Софие, а поговорить не удалось — она была занята, хлеб пекла.

— Что же будем делать дальше?

— Клянусь аллахом, мой господин, я делаю все, что в моих силах, и надеюсь, что ваше желание исполнится. Вот только закончим уборку, я с ней опять поговорю. Во мне не сомневайтесь, более верного слуги у вас не было и не будет.

— Какой из тебя управляющий? — презрительно бросил бек. — Вот Урсан из восточных деревень — так тот все делает как надо. Стоило одной из крестьянок заупрямиться, он выкрал ее и привез ко мне в дом. Такие люди мне и нужны.

Черные глаза бека, прикрытые короткими ресницами, лихорадочно блестели.

Джасим с обидой в голосе ответил:

— Я всегда готов вам служить. Но за спиной Урсана стоит целое племя. Если даже он кого-нибудь убьет, ему это сойдет с рук. А у меня родичей мало, да и те разбросаны по разным деревням. Заступиться некому. Но все же я постараюсь…

— Ладно, хватит болтать! — грубо перебил его бек. — Знай, что разбойники, похитившие девушку, скрылись благодаря Урсану. Девушку они продержали пять суток, а Урсан привез ее к родителям и всем сказал, что вернули на следующий день. Теперь она в знак благодарности готова выполнить любое повеление Урсана. Он с одного взгляда угадывает все мои желания. С него и надо брать пример. Я, пожалуй, отдам под его начало все восточные деревни.

Несколько минут они ехали молча. Затем бек спросил:

— Сделал ты надсмотрщиком отца той блондинки?

— Да, мой господин. Все сделал так, как вы велели. В тот же день привел его к вам, но вас не оказалось дома. Знаете, что он сделал? Выдал свою дочь за Салюма, сына Халиля.

— Что ты сказал?! Он отдал свою дочь за Салюма?!

— Да, мой господин. Свадьбу сыграли сразу же после уборки ячменя, — ответил управляющий.

— Почему ты не сказал мне об этом сразу?! — рассвирепел бек. — Хочешь, чтобы я каждую новость вытягивал из тебя? Тут что-то неладно, — размышлял он вслух. — Почему они так быстро сыграли свадьбу? Наверно, согрешили, и Салюма заставили жениться.

— Мой господин, я не могу плохо думать о людях. Знаю лишь, что они поженились и свадьба была довольно скромная. От шариата не отступили ни на шаг, — ответил управляющий.

— Подумать только, за одну неделю познакомиться и жениться! Что-то не верится, — не унимался бек.

— Именно так и было, мой господин, все, как вы говорите…

— Нет, нет, тысячу раз нет, — в раздумье произнес Рашад-бек. — Надо все выяснить. Сколько лет этому мальчишке?

— Точно не знаю, мой господин. Когда заключали брак, его мать сказала, что он родился в год засухи. Значит, ему чуть-чуть больше двадцати, но утверждать точно не могу.

— Это позор для деревни. Что станут говорить люди, которых мы пригласили на уборку урожая? Что крестьяне Рашад-бека во время уборки только тем и занимаются, что играют свадьбы? А работают за них пусть другие?! Куда смотрели староста, шейх и ты?!

Управляющий недоуменно вскинул глаза на бека.

— Я думал об этом, мой господин. Но мне казалось, что все по закону. На свадьбу пришли наш шейх и шейх соседней деревни, староста… Шейхи читали фатиху. Я тоже читал фатиху, как велел нам аллах и его пророки, — как мог оправдывался управляющий.

— Пусть аллах сотрет вас с лица земли! Ну и тупой же ты! Я никому не позволю обижать жнецов. Их женщины должны быть в безопасности. — И холодно добавил: — Я не хочу, чтобы мне кто-либо мешал.

Увидев бека, жнецы разогнули спины и, держа в одной руке серп, а в другой — колосья, приветствовали его.

— Спасибо, крестьяне! — отвечал бек. — Я прибавлю к вашей норме фиников и бургуля.

Когда подъехали к полю Абу-Омара, бек позвал его. Абу-Омар со всех ног бросился к своему господину и еще издали заговорил:

— Да, господин бек, что прикажете? Поле убираем начисто. Ничего не оставляем, ни колоска. Все работают как надо, слава аллаху. Еще день-другой — и все закончим. Урожай в этом году на редкость хороший. Зерна крупные, одно к одному, и сухие.

Абу-Омар говорил, словно читал по книге перед учителем заранее хорошо подготовленный текст.

Бек терпеливо выслушал его и спросил:

— А как поживает бедный Камель?

— Мой господин! Вы только подумайте, аллах помог ему. Нашелся стоящий парень, работящий, он и женился на его дочери. Салюмом его зовут, — отвечал Абу-Омар.

— А где сейчас Камель?

— Жнет на поле Халиля.

— Обижать женщин жнецов — позор, Абу-Омар! — гневно произнес бек.

— Спаси нас аллах, мой господин! В этом году не было никаких происшествий. В деревне женились лишь трое, но все было по шариату, как велел аллах и его пророки, — сказал Абу-Омар.

— По шариату, говоришь?! — заорал бек. — Какой же здесь шариат, я спрашиваю, если все прокрутили за десять дней?!

Абу-Омар ощутил, как в его душе шевельнулась неведомая сила, о существовании которой он и не подозревал.

— Клянусь аллахом, мой господин, — громко прозвучал голос Абу-Омара, — я могу поклясться всеми святыми, что Салюм и Хамда женились по закону аллаха.

— Замолчи, негодяй! Ты просто осел!.. Что ты можешь знать о законе аллаха? Скотина!.. Долой с глаз моих! Проклятый пес Салюм нападает на бедную девушку, а ты спокойно спишь и ничего не знаешь! Убирайся отсюда поскорее, пока я не затоптал тебя копытами моей лошади!

— Как прикажете, мой господин, — испуганно ответил Абу-Омар и отошел от бека, бормоча: — О аллах, не допусти, чтобы позор пал на головы людей. Ты же знаешь, что все было по закону.

Бек с управляющим поскакали дальше. Но вдруг бек на ходу обернулся и крикнул вдогонку Абу-Омару:

— Не забудь подкинуть жнецам на ужин килограмм фиников!.. Понял?

— Слушаюсь, мой господин, — ответил тот и, не оборачиваясь, медленно побрел прочь.

Бек в ярости вернулся домой. Такая девушка ускользнула из рук! Ну ничего, никуда она от него не денется. И София тоже. Обе в его власти. Он из-под земли их достанет.

На душе у него еще долго оставался неприятный осадок. Бек принял душ, пообедал жареными голубями. Выпил арака и лег спать. Разбудила его свирель Хам-дана, который шел к дому Ибрагима.

Бек приказал управляющему созвать крестьян. Сторож, услышав о сборе, побежал готовить кофе, затем принес три стула и побрызгал водой площадь, на которую уже постепенно стекались крестьяне. Жнецам было интересно узнать, где бек будет рассчитываться с ними. Здесь, в деревне, или в городе, у хаджи? Тяжелая страдная пора давала себя знать. Это особенно заметно было по серым, изможденным непосильным трудом лицам людей. Рабочий день казался им вечностью. Не все успели переодеться — так и пришли в рабочей одежде. Хусейн с начала уборки ни разу не брился и весь оброс. Борода его была покрыта густым слоем красной пыли, точно он выкрасил ее хной. Платок, прикрывавший голову, который еще утром сверкал белизной, теперь тоже был красным от пыли. Абу-Омар пришел в желтой галябии, подпоясанной красным ремнем. Он и остальные крестьяне так же, как и Хусейн, сильно обросли. Цирюльник обычно во время страды в деревню не приходил. Абу-Омар едва держался на ногах от усталости.

— О аллах! Дай силы! — сказал он, привалившись к своему другу Юсефу.

— Аллах поможет, — ответил Юсеф. — После мучений непременно приходит радость.

— Так-то оно так, и шейх Абдеррахман то и дело твердит об этом. Но я уже успел состариться, а радости так и не испытал.

— Жнецы требуют, — сказал Ибрагим, — чтобы им заплатили здесь, в деревне. Мы должны поддержать их и не спасовать перед беком.

— Что верно, то верно, — проговорил Хусейн, — нечего брать грех на душу и срамиться перед жнецами.

— Работали они добросовестно. Мы теперь всегда будем звать только их. К тому же и люди они хорошие, — сказал крестьянин, стоявший рядом с Хусейном.

В это время распахнулись ворота и появился бек с кнутом в руке. За ним семенил управляющий. Бек без всяких приветствий сел на приготовленный для него стул… Лицо его, чисто выбритое, было красным от выпитого арака. Усы лихо закручены. Ворот рубахи расстегнут, брюки для верховой езды заправлены в черные сапоги. Он откинулся на спинку стула и сидел, медленно похлопывая кнутом по левой ладони. Крестьяне притихли. Было что-то необычно настораживающее в поведении бека. Раньше он никогда не обходился без приветствия. Первым заговорил староста. С виду он ничем не отличался от крестьян, разве что чистым платком на голове.

— Клянусь аллахом, мой господин, уборка в этом году прошла на редкость успешно, — начал староста. — Ни один колосок не пропал. Жнецы работали старательно, не жалея сил. Конфликтов никаких не было.

Бек с презрительной миной на лице молчал. Потом, даже не взглянув на старосту, спросил:

— Кто привел этих жнецов?

— Вы же знаете, мы посылали Ибрагима. Он молодец, привел хороших, трудолюбивых людей.

Снова воцарилась тишина, а тем временем наступил вечер. Молодой месяц поблескивал в чистом небе. Слабо мерцали далекие звезды. Легкий ветерок не приносил прохлады. В воздухе стояла изнуряющая духота. Сердца крестьян сжимались от страха. Почему гневается бек? Стояла гнетущая тишина. Лишь издалека доносился лай собак.

— Как же ты, Ибрагим, выбираешь жнецов, если не знаешь, кто из них хороший, а кто плохой? — мрачно проговорил бек.

Никто не понял, что он имеет в виду.

— Разве вы не знаете, какой позор лег на всю нашу деревню? — продолжал бек, цедя слова. — Расскажи-ка мне, да погромче, чтобы все слышали, как Салюм изнасиловал Хамду.

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Все разом повернулись к Халилю.

— А потом вы его насильно женили на ней, — продолжал бек. — Но разве я, Рашад-бек, кому-нибудь позволю насиловать девушек?

Голос его становился все громче. Казалось, все приросли к месту, никто не смел шевельнуться. Бек незаметно наблюдал, какое воздействие оказывают его слова на крестьян.

— Слышишь, Халиль, живо приведи сюда сына. Пусть расскажет людям, как было дело. Вы спите, а ваши сыновья бесчестят женщин, которых мы нанимаем на работу. И где? В деревнях Рашад-бека! Ах вы, подлые собаки!

Бек вздохнул и повернулся к старосте.

— А ты где был? Почему не рассказал, что происходит в деревне? Почему скрыл от меня, что Салюм погубил девушку, прекрасную, как цветок? Бедный ее отец…

Староста пытался что-то сказать. Но бек, грубо прервав его, крикнул:

— Молчи, осел! Только и знаешь, что пить кофе и дрыхнуть. Вода уже из-под тебя течет, а ты все не видишь.

— Но, господин, ваши слова так неожиданно упали на нашу голову, — растерянно промолвил староста.

Сторожа схватили Салюма, который еще никак не мог понять, что же наконец случилось, и привели на площадь.

— Бек сделает твою сегодняшнюю ночь черной, — услышал он чей-то голос.

Чего только не передумал Салюм за те минуты, пока его вели! Крестьяне с ужасом смотрели на парня, не зная, какое ждет его наказание.

Салюм подошел к беку и склонил голову.

Бек несколько минут молча смотрел на парня. Было так тихо, как бывает перед грозой.

— Эх, Салюм, ты опозорил всех крестьян, — осуждающе произнес бек. — Замарал честь деревни, соблазнил бедную девушку. А сейчас сам обо всем расскажи, пусть люди узнают правду.

Салюм замер. На лбу выступили капельки пота. Он обвел глазами собравшихся, ища поддержки, но страх перед беком был сильнее их, и они молчали.

Он попытался было что-то возразить беку, но тот не пожелал даже выслушать, размахнулся кнутом, и на спину Салюма посыпались удары, один больнее другого.

— Собачий сын, будешь знать, как позорить деревню! — орал в исступлении бек. — Вот тебе! Вот тебе! Убирайся с глаз моих!

Отец Хамды обратился было к беку, но в ответ услышал лишь его исступленный крик:

— Замолчи, скотина! Не видишь, что делается у тебя под носом! Твою дочь сначала испортили, а потом замуж взяли. Вы хотели это скрыть от меня. Не выйдет! Что теперь будут о нас говорить шейхи других племен? Бедные люди приехали на заработки в деревню Рашад-бека, а его крестьяне насилуют их женщин. Пусть аллах заклеймит вас позором!

— Клянусь аллахом, мой господин, — вскричал шейх Абдеррахман, — мы ничего об этом не знали! Нам сказали, что вы согласны на эту женитьбу, иначе меня бы там не было. Пусть аллах заклеймит Салюма позором! Он всех обманул. А сейчас, как ваша милость прикажет, так и будет.

— Надо было ждать до конца уборки, — сказал бек. — Завтра пусть управляющий и староста поедут к хаджи, посчитают, сколько причитается жнецам за работу, и привезут все деньги сюда.

Когда все разошлись, бек приказал управляющему:

— Передай цыганам, что я хочу устроить представление для жнецов. Для меня очень важно, чтобы жнецы остались довольны. Они расскажут об этом своим шейхам, а с ними считается сам советник, понял?

Всю дорогу крестьяне горячо обсуждали страшную новость, услышанную от бека, и недоумевали.

— Неужели Салюм способен на такое? — обратился Ибрагим к Абу-Омару. — Клянусь, что он женился по шариату. А мы уже готовы были поверить беку.

— Спаси его аллах, Ибрагим, — ответил Абу-Омар, — клянусь аллахом, что Хамда честная девушка. У меня головаразламывается. Это надо же так опозорить ни в чем не повинных людей! Мне больно, словно мою дочь обидели.

— Но зачем это понадобилось беку? — спросил Ибрагим.

— Один аллах знает, — ответил Абу-Омар. — Может быть, бек просто хотел унизить Салюма из зависти к силе и красоте парня?

Салюм был в отчаянии. Каждое слово бека жгло его гораздо сильнее, чем удар кнута.

Его мать узнала обо всем от Халиля и прямо с порога, босая, платок съехал с головы, бросилась навстречу сыну:

— Нет, нет!.. Зачем ты, Салюм, так опозорил нас? Как мог ты так поступить с Хамдой?

Казалось, мать потеряла разум. Она даже не почувствовала, что поранила ногу, споткнувшись о камень.

— Скажи мне, сын мой, — кричала женщина, — это правда?

— Даже ты, мать, поверила? — простонал Салюм. — Теперь остается только мне поверить. О аллах!

Он позвал Хамду. Обезумевшая от горя женщина лишь твердила:

— Ложь, все неправда…

— А ты, мать, ты теперь и Хамде стала матерью. Разве не ты входила к нам после брачной ночи? Разве не ты видела кровь? — с надеждой спросил Салюм.

— Клянусь аллахом, видела, сынок, видела собственными глазами.

— Как могла ты поверить беку?! — крикнул Салюм.

— Но все люди в деревне об этом толкуют! И жнецы тоже!

В тот же вечер бек поехал к начальнику станции. Его встретила жена начальника.

— Здравствуй, Рашад-бек, проходи. Ты словно солнцем озарил все вокруг.

— Добрый вечер. Я заметил свет в вашем доме и решил поприветствовать вас.

— Заходи, заходи. Чувствуй себя как дома. Все служащие благодарят тебя за богатые подарки. Прошу, хабиби^[17].

Она говорила по-арабски с сильным акцентом, иногда путая слова. Бек спросил, где начальник.

— Занят отправкой телеграмм, — ответила она и, подняв телефонную трубку, сказала по-французски: — Алло, Жорж! Пришел Рашад-бек. Когда тебя ждать?

— О, Рашад-бек! — обрадовался начальник станции. — Пусть подождет. Через час я освобожусь. А ты пока приготовь ужин.

Указав рукой на кресло, хозяйка дома сказала:

— Садись, Рашад-бек, начальник будет через час.

«Вот и хорошо», — подумал бек, а вслух произнес:

— Я привез голубей.

— Отлично. Пусть твой сторож разожжет мангал.

— Эй, Икаб, разожги огонь! — закричал бек. — А когда разгорится, позовешь меня.

Бек вздохнул.

— Что с тобой? — спросила женщина. — Упустил какую-нибудь красотку? Но ведь у тебя их много.

— Ох, лучше не говори, — сказал бек. — Стоит мне увидеть тебя, как я забываю не только о других женщинах, но и обо всем на свете.

— Врешь ты все, хабиби.

Она рассмеялась и положила руки на плечи бека.

— Клянусь твоими прекрасными глазами! Красивей женщины, чем ты, я еще не видел.

— Неужто соскучился?

— Как ты можешь в этом сомневаться?

Обняв бека, она повела его в спальню.

Икаб долго не мог разжечь огонь. Руки его были перепачканы сажей.

— Эй, Икаб, ну как огонь? — крикнул бек.

— Все в порядке, мой господин, — ответил сторож.

А тем временем хозяйка приняла душ и стала хлопотать насчет ужина. Рашад-бек развалился в кресле и, подозвав хозяйку, поднял бокал с араком:

— Ты лучшая из всех женщин, с тобой никто не может сравниться.

— Ой, какой ты льстец! — услышал он в ответ. — Всем женщинам наверняка говоришь одно и то же. Расскажи-ка лучше, чем ты сейчас занимаешься.

— И не спрашивай, только и делаю, что защищаю интересы крестьян и их честь.

— Стоит ли тратить на это время? Пусть делают, что хотят. Тебе же спокойнее будет.

— Оставим этот разговор, — сказал бек. — Мы уже немного захмелели. Как красиво у тебя в доме!

— Да, хабиби. Будешь чувствовать себя усталым, приходи сюда, и я сделаю все для того, чтобы ты смог отдохнуть.

К приходу начальника станции ужин уже стоял на столе. Втроем они веселились до поздней ночи, болтая о всяких пустяках. Бек сказал, что пригласит цыган, и предложил провести один из вечеров у него в деревне. Решено было также позвать французского советника, подлинного хозяина всей округи. Бек вернулся домой к утренней молитве и проспал до полуденной. Затем он принял душ, пообедал и отправился на машине в западные деревни. По дороге бек заехал к хаджи.

Сторож, увидев машину Рашад-бека, стремглав бросился предупредить хаджи, который тут же поспешил навстречу своему господину.

— Добро пожаловать, дорогой бек. Добро пожаловать.

— Привет, хаджи, — ответил бек. — Как дела с уборкой?

— Все хорошо.

— Сколько собираешься платить жнецам?

— За чечевицу и бобы дадим каждому по пол-лиры в день, за ячмень — по три четверти лиры, за пшеницу— по целой. Но, конечно, последнее слово за вами, уважаемый Рашад-бек.

— А как платят другие беки?

— Думаю, что так же.

— Ты у кого-нибудь узнавал?

— Нет, но вы можете по телефону у них спросить.

— Чего звонить? — ответил бек. — Видишь ли, крестьяне говорят, что за бобовые везде платят лиру, за ячмень — лиру с четвертью, а за пшеницу — даже полторы лиры.

— О, господин! Что вы их слушаете? Это пустые разговоры. Но если вы действительно хотите поднять плату, пусть за бобовые будет три четверти лиры, за ячмень — лира, за пшеницу — лира с четвертью.

— Слушай, хаджи, я тут немного отдохну, а ты сам позвони Гани-беку и спроси от моего имени.

Хаджи ушел в другую комнату и оттуда послышался его голос:

— Алло, господин Гани? Это — хаджи.

— Что случилось, хаджи?

— Наш господин, Рашад-бек, желает знать, сколько вы платите на уборке.

— Он дома?

— Да, господин.

— Дай ему трубку.

— Минуту, господин.

Хаджи выскочил из комнаты к беку:

— Господин Гани хочет говорить с вами.

Задумавшись на миг, бек поднялся с кресла и как бы нехотя подошел к телефону.

— Я слушаю, — сказал он спокойно, но хаджи почувствовал, как изменился его тон. Бек, протянув руку к тумбочке, взял четки и стал медленно их перебирать.

— Добрый вечер. Как дела? — спросил Гани-бек. — Почему ты так спешишь с оплатой? Уж не хочешь ли ты похитить какую-нибудь крестьяночку? Может, нужна моя помощь?

— Да будет тебе, клянусь аллахом, ты же знаешь, что я от тебя ничего не скрываю. Если что, непременно дам знать. А теперь скажи: как ты платишь?

— За бобовые — лиру, за ячмень — лиру с четвертью, за пшеницу — полторы. Так плачу не только я, но и другие тоже. Слушай, Рашад-бек, как ты собираешься провести сегодняшний вечер?

— Еду в восточную деревню. Если возникнет желание, приезжай туда после девяти вечера. Вместе что-нибудь придумаем, — ответил бек.

— Приеду. Всего хорошего.

Бек передал хаджи свой разговор с Гани-беком и сказал:

— Завтра к тебе приедут староста с управляющим. Выдай им деньги, как решили, но учти, что необходимо послать несколько мешков пшеницы, масло и баранов горным шейхам. Поэтому выплату жнецам уменьши на четверть лиры. Все понятно? Это с лихвой покроет расходы на подарки.

Рашад-бек, уверенный, что хаджи все сделает как надо, вышел из дома и направился к машине.

Жнецы под жгучими лучами солнца работали серпами.

— Клянусь аллахом, брат Ибрагим, — сказала пожилая женщина, — что Хамда — честная девушка. Ее мать все уважают. И Салюм — хороший парень, не мог он обмануть девушку. Наверняка на них наговаривают.

— Хватит об этом болтать, — сердито произнес все время молчавший Хамдан.

— И то верно, — поддержал его Ибрагим, — что без толку говорить, лучше работайте побыстрее, хоть польза будет. Хамда — хорошая девушка, мы все это знаем, у нее добрые родители. Да и Салюм — прекрасный парень.

Солнце село, жнецы едва разогнули натруженные спины и стали расходиться по домам. Как всегда, зазвучали песни, кто-то подыгрывал на дудке. И только Хамда с Салюмом шли молчаливые и печальные. Еще день — и уборка кончится, а дальше что?

После ужина крестьяне собрались в доме у старосты. Туда же пришел и управляющий. Крестьяне пытались определить, сколько причитается за работу каждому работнику, но ничего, не получилось. Юсеф предложил при расчете пользоваться шашечными фишками.

Юсеф считал, а шейх записывал.

— Уборка бобов у Ибрагима — четыре дня. Каждый день на этой работе было занято двадцать жнецов. Итак, умножим четыре дня на двадцать рабочих, получается восемьдесят рабочих дней.

Юсеф говорил медленно и достаточно громко, чтобы каждый мог не только услышать, но и понять, что же в действительности он сделал за время уборки и сколько ему причитается. Деньги считали до поздней ночи. Некоторые не выдержали и, сидя на полу, уснули. Юсеф и шейх вызывали каждого по очереди. Староста то и дело нетерпеливо повторял:

— Чего считать? Хаджи знает, сколько надо платить. Они с беком давным-давно все решили.

Шейх записывал в тетрадь имя крестьянина, число жнецов и количество дней.

— Завтра спозаранку поеду к хаджи за деньгами, — пообещал шейх и, подумав, добавил — Вместе с управляющим. Постараемся вернуться до захода солнца. На дорогах в это время еще спокойно.

— А теперь, — распорядился управляющий, — все по домам.

Наступил последний день жатвы, шейх с первыми петухами призвал всех на молитву.

— Какое угощение ты поставишь нам, Ибрагим, в честь окончания работ? — приветливо улыбаясь, спросила пожилая женщина.

Ибрагим тоже с улыбкой ответил:

— Все, что пожелаете, к примеру, барана. Только вряд ли одним бараном от вас отделаешься.

— Даже двух мало, — сказал Хамдан. — Клянусь аллахом!

— Чего бы вы еще хотели? — спросил Ибрагим.

— Приготовь нам саяля^[18] — игриво крикнула одна из девушек. — Да только побольше! Чтобы мы хоть раз досыта наелись.

— Саяля даже лучше барана, — сказал Абу-Омар. — На деньги, потраченные на барана, можно всех хорошо накормить. И непременно пригласите соседей, — обратился он к Ибрагиму.

— Эй, орлы, поднажмите! — лишь ответил тот. — Сегодня надо все закончить, нечего на завтра оставлять.

Серпы сверкали в натруженных крестьянских руках, грустно напевая свою протяжную песню о безысходной нужде и извечной усталости крестьян. Как только солнце скрылось за горизонтом, Ибрагим разогнул спину.

— Да ниспошлет вам аллах здоровья! Если аллаху будет угодно, то приходите и в следующем году на уборку.

— Жатве конец! — радостно воскликнул Хамдан.

— Завтра получим деньги и купим детям все необходимое! — ликовали жнецы.

Зазвучала песня. Слезы радости текли из глаз пожилой женщины.

— Теперь и я смогу купить гостинцы моим внукам, бедным сироткам.

В прошлом году ее сын умер от солнечного удара во время уборки.

— А вы пойте, — говорила она, — не обращайте внимания на меня. Я не хочу портить вам праздник.

Под звуки свирели и дудки крестьяне с песнями возвратились в деревню. В доме Ибрагима их ждал ужин. К положенному бургулю и луку Фатима каждому добавила еще по миске айрана.

Стоял тихий теплый вечер. Ярко сверкали звезды, вселяя в душу покой и надежду. Ибрагим пошел к старосте за деньгами. Там же собрались все крестьяне. Староста вытащил из-за пояса деньги и, прежде чем их раздать, принялся рассказывать:

— Клянусь аллахом, когда мы ехали к хаджи за деньгами, нам повстречалась целая стая волков. Это было недалеко от Джуб Ассафа. Один аллах знает, почему они не напали на нас. Видно, сыты были.

— Слава аллаху за его милость! Что и говорить, волки в это время очень опасны, — сказал Халиль.

— Благодарите всевышнего, что все обошлось, — произнес Абу-Омар. — В прошлом году там же, около Джуб Ассафы, эти мерзкие твари загрызли мужчину и женщину.

Люди разговаривали, делая вид, что увлечены беседой, а сами ни на минуту не спускали глаз с пачки денег.

— Клянусь аллахом, в этом районе очень много волков, — сказал сторож. — Они часто приходят на водопой к холму Ассафа. Ну а что было потом? — встревоженно спросил он.

— А потом я прицелился и выстрелил несколько раз, — сказал управляющий, — а староста пытался криками отогнать волков. После этого мы во весь опор помчались в направлении города.

Один из крестьян не выдержал:

— Поздравляем вас с благополучным возвращением, но, ради аллаха, скажи наконец, сколько хаджи нам заплатит?

— За бобовые — лиру с четвертью, за ячмень — полторы, за пшеницу — две лиры. Но из этих сумм он высчитал по четверть лиры и дал конверты для каждого из вас. Сейчас шейх будет называть имена, а вы по одному подходите.

Среди крестьян наступило оживление, шеи у всех вытянулись, каждый боялся пропустить свое имя.

— Ибрагим! Абу-Омар! Халиль! Пусть аллах заберет душу твоего сына, Салюма! Он и его жена опозорили нас! — крикнул шейх.

Абу-Омар, который сидел рядом с шейхом, открыл свой конверт и увидел там кроме денег какой-то листок. Он протянул его шейху и попросил прочитать.

— Плата жнецам за пшеницу — тысяча, а двести лир вычитается как кредит по закону аллаха и как кредит на зерно, — читал шейх.

— О аллах! — вскричал Абу-Омар. — Почему так много?

— А что делать? — негромко спросил Ибрагим. — Жаловаться можно только аллаху, а он разве услышит?

— Разве аллах не накажет его за это? — спросил кто-то.

Крестьяне шепотом переговаривались.

— Дай аллах, чтобы хаджи побыстрее сдох и не успел содрать с нас проценты, — сказал Халиль и вышел из дома.

— Пусть аллах заклеймит позором его отца. Разве можно брать такие проценты?

— Когда перестанут над нами издеваться? Неужели наступит конец нашим мучениям?

— Молитесь за пророка, люди, — промолвил староста. — Это все, что я могу для вас сделать. Благодарите управляющего, хаджи и бека. Завтра бек устраивает праздник в нашей деревне, поэтому мы первые получили деньги. А то пришлось бы ждать еще дня два.

Управляющий поднялся:

— Засиделись мы тут. Пора по домам. Утром рассчитайтесь со жнецами — и дело с концом. А потом будет угощение — саяля.

Крестьяне стали расходиться. Изнуренные тяжким трудом, обиженные несправедливым расчетом, жнецы спали как убитые. Ни петухи, ни ослы не разбудили их своими криками. А когда жнецы проснулись, Ибрагим согрел в больших бадьях воду, вынес мыло и предложил им умыться.

Затем все собрались у Ибрагима во дворе. Девушки готовили саяля. После завтрака каждый получил свои деньги, по пять лепешек и еще по полкилограмма фиников. Жнецы постарше вели бесконечные беседы. Молодые пели. После вечерней молитвы крестьяне стали собираться в путь, благодаря деревенских жителей за ласку и заботу. Прощание со слезами и поцелуями было трогательным. Стояла тихая ночь. Ярко блестели звезды. В тишине гулко раздавались шаги. Разговаривали почему-то шепотом. Женский голос тихонько напевал:

— Ой, ночь, какая ты долгая, ты одна знаешь о моих страданиях, только ты знаешь, что в этих деревнях похоронены самые дорогие мне люди.

Это пела пожилая женщина. К ней подъехал Ибрагим, посадил ее на лошадь. Все торопились, чтобы к восходу солнца попасть на постоялый двор, к хадже. Там, сделав покупки, продолжали дальнейший путь. Ибрагим и несколько крестьян провожали жнецов до деревни Ум-Туюр.

— Спой нам, Халиль, — попросил Ибрагим.

— После того что случилось, я никогда больше не смогу петь. Это несчастье отняло у меня все силы. Как мы теперь будем смотреть людям в глаза? Одна надежда на аллаха.

— Не отчаивайся, — успокаивал его Ибрагим. — Не тебя первого бек оклеветал. Я не верю ни одному его слову. Он обозлился, что совета его не спросили и на свадьбу не пригласили. Я знаю, Салюм прекрасный парень. Да и многие знают. Спроси Абу-Омара, я говорил ему об этом.

— Что верно, то верно, — ответил Абу-Омар и обратился к Халилю: — Не переживай. Клянусь аллахом, Хамда — честная девушка! Спой же нам, Халиль!

Халиль долго не соглашался, а потом все же запел. Но неожиданно замолк и спросил:

— Сколько же нам еще терпеть?

— Каждому тирану рано или поздно придет конец, — ответил Юсуф, — как ни высоко дерево, а до аллаха ему не достать.

Показался город. Лошади шарахались от мчавшихся машин, испуганно ржали. На постоялом дворе крестьяне накормили лошадей и отправились за покупками. А ровно через полтора часа снова тронулись в путь. Надо было торопиться, чтобы поскорее проехать холм Ассафа, где в эту пору года обитает обычно много волков.

— Чем терпеть издевательства бека, пусть лучше волки сожрут, все разом и кончится, — сказал Халиль.

— Может быть, ты прав, — задумчиво произнес Абу-Омар.

— Хорошо бы успеть домой к вечерней молитве, — проговорил Хусейн. — Дети ждут нас с гостинцами. Небось заждались.

Они проехали район Ассафа, когда солнце уже скрылось. Неподалеку была деревня.

— Послушайте! — воскликнул Абу-Омар. — Может, нам переехать сюда?

— Эта деревня тоже принадлежит нашему беку, — ответил Хусейн, — как и вся земля от Хамы до северо-восточной пустыни.

— Какому беку? — спросил Абу-Омар.

— Не все ли равно, — сказал Халиль, — бек есть бек. Деревню сменишь, а вот от бека никуда не денешься.

— Мой брат, когда ездил в Палестину, познакомился с одним марокканским солдатом, — сказал Ибрагим. — Так этот солдат рассказал ему, что и в Марокко вся земля принадлежит бекам. И в Ираке тоже. А беки везде одинаковы. Наша кожа привыкла к его кнуту. Зачем же менять кнут? Будем ждать, пока аллах пошлет нам избавление. Ему одному все ведомо.

— Говорите потише, — сказал Хусейн. — А то кто-нибудь услышит, тот же надсмотрщик или управляющий, и донесет беку.

Вдруг Ибрагим воскликнул:

— Смотрите! Смотрите! Вон там на холме волк! Здесь они часто скрываются среди камней.

Они проехали это опасное место, когда солнце уже стало опускаться за горизонт. Постепенно ночная мгла закрывала всю землю. По небу плыл молодой месяц.

Лошади быстро бежали по знакомой дороге. Она была пустынна. Лишь изредка встречались крестьяне, группами возвращающиеся в свои деревни. Лошади точно чувствовали, что конец пути близок, и ускоряли свой бег.

Халиль наконец согласился спеть.

— Ох, ночь… ox, ночь… — пел Халиль, нарушая тишину. — Всю жизнь вынужден я терпеть горе. Ох, ночь… Придет ли тот день, когда нам под ноги упадет голова бека? Ох, ночь… Его труп растащат по кускам псы. Ох, ночь… Ты даешь нам надежду…

— Пусть услышит аллах твою песню, да сбудутся слова ее, — сказал один из крестьян. — А за беком пусть сгинет управляющий, а там и хаджи пусть убирается прочь.

— Услышал бы бек эту песню, натравил бы на нас своих собак, — промолвил второй крестьянин.

— Скоро деревня, — сказал Халиль. — Давайте прекратим этот разговор.

Спустя час они были уже дома.

Дети уснули, не дождавшись Ибрагима.

— Ничего, — сказал он жене, — утром поедят сладостей. Какие новости в деревне?

— Ничего особенного, — ответила Фатима. — Правда, шейх велел выполоть колючки на токах. А завтра придет управляющий и проверит, хорошо ли сделана работа. — И горестно посетовала: — Ни дня не дают мучители отдохнуть.

— Не расстраивайся, — стал успокаивать жену Ибрагим. — Неси-ка лучше ужин. Я проголодался с дороги.

— У меня сегодня бургуль с айраном. И немного лука.

— Ну что ж, — рассмеялся Ибрагим, — бургуль так бургуль. Бургуль укрепляет мышцы. — Посерьезнев, он добавил: — Знаешь, Фатима, надо отнести детям Аббаса, да спасет аллах его душу, немного сладостей. Я видел, как после ужина они вышли из дома.

— Успели бы завтра сходить, — сказала Фатима. — Ведь устал ты с дороги.

Фатима пошла к дому Аббаса.

— Случилось что-нибудь, почему ты так поздно пришла? — спросила Аюш, после того как женщины обменялись приветствиями.

— Ничего не случилось, — ответила Фатима, — просто Ибрагим вернулся из города и привез сладости. Я принесла немного детям.

— Да приумножит аллах ваши блага! — Глаза Аюш заблестели от непрошеных слез.

В комнате ничего не было, кроме старых матрацев. Подушки пестрели заплатами. Дети спали под одним одеялом. Аюш напоминала птицу с подбитыми крыльями, оберегающую своих птенцов. Когда пришла Фатима, дети проснулись и с жадностью набросились на сладости. Мать с горечью смотрела на них, ведь она ничем не могла побаловать своих малышей.

С первыми петухами крестьяне, неся на плечах вилы, потянулись к токам.

Управляющий сидел возле дома бека. Следил за работой и отдавал приказания, закуривая сигарету за сигаретой. Вскоре шейх Абдеррахман позвал его пить чай к Занубие. Оба, уже из ее дома, наблюдали за работой крестьян. Работали и мужчины и женщины. Все в высоких сапогах или ботинках, чтобы защитить ноги от колючек.

Ум-Омар торопила людей, хотела, чтобы управились до захода солнца.

Увидев Фатиму, она крикнула:

— Как дела, Фатима? Как малыш?

— Слава аллаху, растет. Скоро копчу кормить его грудью. А ты как?

Ум-Омар пожаловалась на усталость.

Фатима поискала глазами сына и, не увидев его, стала звать.

Он был во дворе у соседей.

— Эй, Мухаммед, что ты там делаешь? Иди помоги нам, подбирай за нами колючки! А то нам одним не управиться.

— Иду, иду. Я немного поиграл со щенком Халиля. Посмотри, какой он красивый и умный. А когда вырастет, обязательно будет лучше всех собак бека.

— Брось собаку и иди работать! — сердито крикнула Фатима.

Мухаммед взял вилы и принялся сгребать колючки.

Деревня постепенно опустела. Все крестьяне были заняты прополкой. Дома оставались только дряхлые старики и дети. К вечеру с токов потянулись к небу столбы дыма. Это крестьяне жгли выполотый бурьян, кучи колючек. Управляющий проверял каждый клочок земли, придирчиво ругая крестьян. Зато Хусейна и его жену Софию похвалил. Он всегда бывал добрым, если хотел чего-нибудь добиться. «Настоящая лиса», — не раз говорил о нем Абу-Омар.

— Отличный ты работник, Хусейн, — сказал управляющий. — И жена у тебя работящая, хорошая женщина. Как здоровье детей?

Смахнув пот со лба, Хусейн распрямил спину.

— Спасибо, у нас все в порядке, — ответил он. — Старший сын помогает нам. А младшие дома с бабушкой.

— Ну а завтракать когда позовете? — не отставал управляющий.

Выбирая колючки из ладоней, София ответила:

— Добро пожаловать в любой день, когда Хусейн дома. Но сейчас, как вы знаете, он с самого рассвета в поле.

— Итак, ждите нас завтра, — решительно заявил управляющий. — Мне надо с вами поговорить. Да и сам бек хотел пожаловать: не нравится ему ваша работа на уборке пшеницы. — Он пристально, оценивающе посмотрел на Хусейна и продолжал: — Я защищал вас, ручался, что вы дочиста подберете все колоски в поле, а бек все равно был недоволен.

И, продолжая говорить, отошел от Хусейна. Остановился возле Абу-Омара.

— Здравствуй, Абу-Омар. Длинный ты и нескладный. Стоишь как столб, а колючки до сих пор не собраны. Быстрей подбирай их и жги!

— Таким уж сотворил меня аллах, — ответил Абу-Омар. — А разве можно идти против его воли?

Подойдя к Халилю, управляющий с иронией в голосе сказал:

— Клянусь аллахом, ты похож на клин, вбитый в землю.

А увидев Салюма, тут же стал его поносить:

— Опозорил нас! От стыда глаз не можем поднять. Но от господина бека ничего не скроешь, вывел он тебя на чистую воду.

— Побойся аллаха! Лопнуло у меня терпение. Видеть тебя не могу! Руки чешутся…

— Убирайся с глаз моих! — заорал управляющий. — И пусть аллах заберет тебя отсюда с твоей Хамдой! Провалитесь в самое пекло! Чтобы вы там сгорели вместе с шейхом, который заключил ваш брак!

И управляющий в сердцах плюнул. Издали показалась машина бека, густым столбом вздымая за собой пыль. И управляющий резво побежал к дому бека. Солнце село. Стало темнеть. Не успели крестьяне поужинать, как шейх, сразу же после вечерней молитвы, стал созывать всех в дом старосты.

Люди заторопились. На ветру развевались их галябии. Некоторые даже не успели поесть. Сняв обувь у входа, крестьяне располагались прямо на полу. Кое-кто прилег у стены.

— Мы собрались, чтобы обсудить предстоящую поездку в город. Надо подготовить арбы для перевозки зерна на станцию.

Тут староста, обведя глазами собравшихся, заметил, что почти все крестьяне пришли в грязной, рваной одежде, и недовольно сказал:

— Что за вид! На кого вы похожи! Разве в деревне нет воды? Не знаю, как только жены с вами в постель ложатся.

— Верно староста говорит, — за всех ответил Юсуф. — Разве мы не знаем, что чистота необходима, без нее не проживешь?

— Дело вовсе не в одежде, — возразил Халиль. — Главное, чтобы сердце и язык были чистыми. Вот бек, к примеру, всегда ходит в чистой одежде, а…

Но Ибрагим прервал его на полуслове:

— Давайте завтра приведем в порядок все арбы. А может быть, лучше взять с собой в город колеса и все сделать там?

— Сколько у нас арб? Штук двадцать? — спросил Хусейн.

— Восемнадцать, — ответил Юсуф.

В это время раздался громкий храп.

— Кто это там? Опять Халиль! Известное дело!

Халиль испуганно встрепенулся:

— Я здесь, на току. Я хорошо его почистил.

— Вот видите. — Староста обвел всех взглядом. — Мы собрались здесь, а он еще там, на дворе. Так храпит, что здесь слышно.

Все дружно рассмеялись.

— Завтра, пожалуй, надо отдохнуть, а уж в город поедем послезавтра.

Вошел шейх. Все встали, почтительно его приветствуя.

Подобрав галябию, шейх сел рядом со старостой и попросил налить ему кофе, затем обратился к крестьянам:

— Сегодня ваши дети были с вами. Я не занимался с ними и немного отдохнул. А как обстоят дела с перевозкой урожая? — спросил шейх старосту.

— Завтра поедем готовить арбы, — ответил староста.

— Слава аллаху… слава аллаху… — произнес шейх.

Наконец явился управляющий с винтовкой на плече и двумя рядами патронов на поясе.

— Бек велел завтра ехать в город ремонтировать арбы. А послезавтра начнем возить урожай. Выезжать надо до зари. Ясно?

Сказав это, он направился к выходу. Когда управляющий ушел, Ибрагим сурово спросил старосту:

— Зачем ты нас собрал? Для смеху, что ли? Ты же знаешь, что наше мнение никогда для него не имело никакого значения. Как решит бек, так и будет.

Когда управляющий пришел к хозяину, тот с бедуинским шейхом сидел на веранде. Они пили кофе и курили наргиле, обсуждая какое-то дело шейха, решение которого зависело от советника. Выслушав гостя, бек с важным видом произнес:

— Надейся на аллаха. А я поговорю с господином советником.

Немного помолчав, он снисходительно обратился к управляющему, который во время разговора стоял в стороне, делая вид, что все происходящее его никак не касается:

— Что в деревне?

— Все идет, как вы приказали, господин, — ответил управляющий и поклонился.

— Кстати, не сообщишь ли ты нам заодно, где это ты пропадаешь целыми днями? Я видел твою взмыленную лошадь. К цыганке захаживал?

— Клянусь аллахом, мой господин, никуда я не отлучался. Денно и нощно пекусь об урожае.

— Ладно, ладно, — прервал его бек, — не горячись… А что София?

Бек в упор глянул на управляющего, точно пытался заглянуть к нему в душу и прочитать потаенные его мысли.

— Аллах свидетель, мой господин, я был сегодня у нее, — виноватым тоном говорил управляющий. — Все будет так, как вы хотите. Вот увидите. Утром я буду у них завтракать.

В это время снаружи засигналила машина. Бек приказал управляющему узнать, кто там приехал. Тот, чувствуя, что господин сердится, закутался в абаю, словно хотел стать невидимым, и стремглав выбежал из комнаты. Не прошло и минуты, как он вернулся и доложил о приезде управляющего Сабри-бека.

— Случилось что-нибудь? — спросил бек.

— Мой господин, меня дослал к вам мой бек, он сейчас в деревне около Ум-Ражим и приглашает вас приехать туда.

— Хорошо, — ответил бек. — Приеду.

Он повернулся к своему управляющему:

— Иди позови старосту. Быстро. Возьмем и его с собой.

Бек переоделся и вместе с управляющим и старостой, которые уже ждали его у выхода, пошел к машине и спросил у старосты:

— Как думаешь, можно будет сегодня ночью поохотиться на зайцев?

Польщенный тем, что хозяин обратился именно к нему, староста обрадованно ответил:

— Зайцев сейчас очень много, мой господин.

Бек рассмеялся:

— А зайчихи у тебя, староста, есть?

— Как вам известно, мой господин, мать моих детей состарилась и совсем обессилела.

— То-то и оно, теперь мне понятно, почему ты вместе с управляющим ходишь к цыганкам. Вот я и поймал тебя, оказывается, ты волк в овечьей шкуре.

Староста, склонив голову, послушно ответил:

— Вы сами меня этому научили, мой господин.

— Ну да ладно, чего оправдываться, скажи лучше, как с урожаем?

— Все хорошо, мой господин. Но о бобах можно говорить, когда они уже в мешке, а сейчас еще рановато.

Они подъехали к дому Сабри-бека, сам бек встретил их у ворот.

— Добро пожаловать, Рашад-бек, прошу, — сказал он. — Ты озарил своим светом всю нашу деревню. Я даже подумал: почему сегодня особенно ярко светит луна? А это, оказывается, ты приехал. Добро пожаловать!

Они вошли в дом.

— Отгони машину на площадь, — приказал Сабри-бек управляющему, — и позаботься о сопровождающих Рашад-бека.

— Что-нибудь случилось, что ты послал за мной? — спросил Рашад-бек. — А может быть, у тебя какие-то особые планы на этот вечер?

— Нет-нет, — ответил Сабри-бек. — Ничего особенного. Просто надо обсудить, что мы будем делать завтра вечером. У тебя одно на уме, неужели ни дня не можешь обойтись без женщин?

— А зачем терять драгоценное время? Ну так что у тебя запланировано на завтра?

— Не спеши. Прежде умойся с дороги.

И Сабри-бек велел слуге принести воды.

— Уборка кончилась, — начал Сабри-бек, — еще день-другой уйдут на перевозку урожая с полей. Видишь ли, я решил пригласить господина советника и его людей на обед. Ты не против? Заодно обсудим, как отправить зерно на станцию.

— А с моим братом, хозяином западных деревень, ты советовался?

— Я послал за ним машину, — ответил Сабри-бек. — Он скоро прибудет.

— Вот и обсудим с ним этот вопрос, хотя, как ты знаешь, все это надлежит делать хаджи и его помощникам… Я видел тебя ненароком возле источника Аттака, — переменил тему разговора Рашад-бек. — Ты был чем-то расстроен. Но у меня тогда не было времени с тобой поговорить.

Он отпил глоток кофе и вопросительно посмотрел на Сабри-бека.

— Неприятности у меня, — сказал Сабри-бек. — Помнишь, во время последнего обеда я довольно крепко выпил… Чересчур. Тебе было тогда не до меня, в тот момент ты был увлечен своей цыганкой. Вообще-то я никогда не пьянею. Но, видно, подействовала жара. Вернувшись в деревню, я стал палить из пистолета, люблю это занятие…

Сабри-бек помолчал, закурил сигарету…

— Ну и что? Пали себе на здоровье…

Откашлявшись, Сабри-бек продолжал:

— Дело в том, что спьяну приказал я управляющему привести нескольких мальчиков и по очереди класть каждому на голову помидор. Стрелял я с десяти метров. Три раза удачно, а на четвертый рука дрогнула. Сам не знаю, как это случилось. Помнишь, я даже попал в монету, которую держала цыганка в высоко поднятой руке и кричала «шабаш».

Рашад-бек, с испугом глядя на приятеля, спросил:

— А дальше что?

— Пуля пробила мальчишке голову, и он умер.

— Чем же все это окончилось для тебя?

— Отец мальчика мудро поступил, — ответил Сабри-бек. — Не стал никуда жаловаться. Я приказал дать ему тысячу сирийских лир и пять мешков пшеницы. Вот и все…

— Обойдется, — сказал Рашад-бек. — За несколько дней до начала уборки случилась и у меня подобная история: я убил пастуха, тоже промахнулся. Но теперь что об этом говорить. Давай лучше выпьем.

Управляющий принес бокалы и напитки.

— Я слышал, ты собираешься в Бейрут? — спросил Рашад-бек.

— Да. Человеку отдых необходим, но главное — женское общество. Бейрут в этом отношении — удивительный город. Какие у тебя соображения по поводу обеда для господина советника?

— Попробуй все сделать в бедуинском стиле. Поставь палатки, разложи кошмы. Советник — человек нужный. Он непременно должен остаться довольным. Все затраты сторицей вернутся тебе.

Сабри-бек стал ходить взад-вперед по комнате.

— Ты думаешь, советник нуждается в нашем угощении? Все это не так просто решается…

Их разговор был прерван приездом Ахсан-бека. Сабри-бек вышел ему навстречу.

— Добро пожаловать, Ахсан-бек. Долго собираешься. Мы ждем тебя уже больше часа. Ну, заходи, заходи.

— А куда спешить? Вся жизнь у нас впереди. К тому же по дороге шина лопнула. Пришлось менять.

— Представляешь, Сабри-бек влюбился в цыганку! — сказал Рашад-бек, когда все уселись. — Уверяет, будто она — настоящая красавица и нет на свете ни единой женщины, которая могла бы соперничать с ней. Да, Сабри-бек скучать не любит.

— Спаси аллах! — запротестовал тот. — Хорошего же ты обо мне мнения! Неужели я мог себе такое позволить?

— Я слышал, что вы задумали пригласить советника на обед, — сказал Ахсан-бек, и глаза его радостно заблестели. — Надеюсь, там будут не одни только мужчины?

Рашад-бек расхохотался:

— А ты как думал, Ахсан-бек? Недаром мы все твои ученики.

Сабри-бек распорядился подать еще вина.

— Ну и как решили устроить этот обед? Я знаю вас, хитрюг, хотите уговорить его возить зерно на военных машинах. Угадал? — спросил Ахсан-бек и внимательно посмотрел на Рашад-бека.

— Рашад-бек предлагает устроить угощение вечером прямо на площади, поставить палатки и непременно пригласить цыган, — включился в разговор Сабри-бек. — А я, пожалуй, приглашу еще начальника железнодорожной станции и его жену, если вы, конечно, не возражаете.

Решив изменить тему разговора, Рашад-бек сказал:

— Весной мне довелось встретиться на охоте с советником…

— Когда это было? — прервал его Сабри-бек.

— В конце марта, — ответил Рашад-бек. — И когда добрались до Андрина, то увидели четыре машины, преследующие газелей. Незабываемое зрелище. Представляете, степь, плоская как тарелка, видна на десятки километров вокруг. Впереди несутся девять газелей, точь-в-точь как те девушки, которые тогда бежали от тебя, Сабри.

Сабри-бек засмеялся.

— Казалось, летят по воздуху, не угонишься, вот-вот скроются, — продолжал Рашад-бек, — но их настигли и окружили со всех сторон машинами. Газели, сбившись в кучку, замерли, словно пощады прося. Но их, конечно, не помиловали, и вскоре освежеванные туши были уже в машинах. Знаете, кто охотился на газелей? Мамун-бек и советник из Алеппо. Прислушавшись к их разговору, я узнал, что советник весь свой отпуск решил охотиться на газелей, взяв себе в главные помощники Мамун-бека. Говорят, что советник — турок из Анкары. Приехал сюда с родителями еще совсем ребенком. В совершенстве владеет турецким и французским. Советника вы знаете. Внешне он очень похож на еврея. Когда Мамун-бек рассказал мне о своих планах, я подумал, что надо сойтись поближе с советником. Мы договорились разбить небольшой охотничий лагерь, а в сопровождающие взять бедуинских мальчишек. Охотиться решили на юго-востоке. Погода стояла чудесная. Часто встречали бедуинов, возле их палаток паслись стада тучных баранов. Мы любовались закатом в пустыне, и душа пела от счастья. Жаль, что тебя не было с нами. Заночевали мы на второй станции, подарив начальнику пару газелей, он очень обрадовался и угостил нас прекрасным ужином. Представляете, начальник этой станции оказался англичанином. Его жена была очень любезна с нами. В тот вечер мы долго говорили о войне, какова роль в ней англичан, о немцах, русских и вообще о разном.

Когда беки вышли из дома, чтобы ехать на станцию, Рашад-бек снова заговорил о предстоящем обеде для советника.

— Я думаю, не мешает пригласить и начальников местных полицейских участков, — предложил Сабри-бек.

— Зачем? — спросил Ахсан-бек.

— В прошлом году в моей деревне случилась неприятная история, — ответил Сабри-бек. — До сих пор тянется. Не везет так не везет. Хочу, чтобы полицейские все уладили.

— А что, собственно, произошло? — спросил Ахсан-бек.

— Было это в конце марта, — начал рассказывать Сабри-бек. — Дождь тогда лил как из ведра, и проезжавшие мимо полицейские укрылись в доме старосты. Полицейских начальников сопровождали солдаты — французы, алжирцы, марокканцы. С ними было двое из местных, служивших в армии. А незадолго до этого они работали у одного крестьянина, кстати недавно поселившегося в твоей деревне, Рашад-бек. Кажется, его зовут Ибрагим. Сын Ибрагима возьми да и пригласи солдат к себе в дом. Пошел с ними и их начальник, француз.

— Мальчишка, наверно, подумал, что они все еще работают у его отца? — предположил Ахсан-бек.

— Да, ты прав, — ответил Сабри-бек. — И вместо того чтобы зарезать барана, сын Ибрагима подал им по миске супа и яичницу. Француз оскорбился и вспылил, заявив, что эта еда недостойна солдат Франции, ногой опрокинул миску, перебил всю посуду и сказал, что никогда не простит такого неуважения. Он ушел разъяренный, а потом полицейские и солдаты открыли за деревней пальбу по крестьянским овцам и коровам, пасшимся неподалеку, много тогда скота погибло. Узнав обо всем, я велел крестьянам послать полицейским несколько баранов, ячмень, корма для лошадей, ведро масла и пригласил на следующий день на обед. Но они демонстративно отказались, сказав, что прежде пусть покинет деревню крестьянин, в доме которого их оскорбили. Поэтому мы и отослали его к Рашад-беку.

— Лучше бы мне никогда его не видеть, рожа как у разбойника, — сказал Рашад-бек.

— Ну, ладно, — произнес Ахсан-бек. — Подготовь все в доме для торжества. Пожалуй, это будет лучше, чем в шатрах. Обстановка сейчас тревожная.

По дороге к станции разговор не умолкал ни на минуту.

— Как мы Саре объясним свой столь поздний приход? — спросил Ахсан-бек.

— Не надо ничего объяснять. Если муж будет дома, тогда другое дело, а так она сама все поймет, ведь женщина она щедрая, щедрая во всех отношениях, — ответил Сабри-бек.

Ахсан-бек засмеялся:

— Отчего же ей щедрой не быть? Разве мало они получают от нас? И баранов, и голубей и зерна, и масла, и кур…

— Эти иностранцы добры за чужой счет, — ответил Рашад-бек. — Ну да ладно, не обеднеем…

Жена начальника станции Сара, высокая, светловолосая, услышав шум машины, вышла навстречу в одном пеньюаре и повела гостей на второй этаж, где уже накрывали стол. Оказывается, Сабри-бек послал вперед своего управляющего с бараном и ведром масла, чтобы все приготовить заранее.

— Почему вы так редко у нас бываете? — спросила Сара Сабри-бека. — А о вас, — обратилась она к Рашад-беку, — я много слышала от подруги, жены начальника южной станции.

— Что же вам говорила ваша подруга?

— Только хорошее. Что вы щедрый и смелый, и еще — обожаете женщин. Мне даже показалось, она немного ревнует. Верно?

— Почему бы вам не позвонить ей? — попросил Рашад-бек.

— Пьер, — сказала она, набрав помер, — соедини меня с Астер. Мне надо с ней поговорить. Тут приехал Сабри-бек со своими двоюродными братьями. Когда ты будешь дома?

— Привет им от меня. Скоро буду. А ты пока угости гостей араком, который я привез недавно из Алеппо.

В это время в трубке раздался голос Астер, и Сара передала трубку Рашад-беку.

— Что ты, хабиби, делаешь у Сары? — спросила Астер.

— Поверь, я даже не знал, что мой двоюродный брат привезет меня к Саре. Она его близкая подруга. Он хотел, чтобы сегодня мы все вместе поужинали. А завтра вечером мы собираемся у него в доме, ты непременно приезжай. Там будет советник. Кстати, мужа твоего тоже пригласили.

— Мой муж завтра уезжает на два дня в Алеппо, я приеду одна, — ответила Астер и попросила передать трубку Саре. — Почему ты зовешь гостей тайком от меня? — обиженно спросила Астер.

— Ну что ты, дорогая, я даже и не предполагала, что они могут заявиться в столь поздний час, тем более в отсутствие мужа.

Женщины говорили по-французски. Беки не очень-то понимали, о чем шла речь, и завели свой разговор.

Немного погодя Сабри-бек решил послать своего управляющего и старосту к цыганке Нофе; на дорогу давая им наставления:

— Пусть возьмет завтра музыкантов и еще нескольких цыганок и придет на вечер, который я устраиваю для советника и наших друзей. Надо зарезать баранов двадцать. Пять сварить, пять поджарить. Остальные — про запас. Велите каждому крестьянину пригнать по барану. Да смотрите, чтобы вместо баранов вам коз не подсунули. А потом поезжайте в Мхарду за араком и пригласите на ужин местного начальника полиции. Все должно быть готово к вечерней молитве. Поняли?

— Будет исполнено, господин бек, — с поклоном ответил управляющий.

Когда он ушел, Ахсан-бек игриво сказал, поглядывая на Сару:

— Поверь, Сабри, она прелестна, как зайчик. Теперь понятно, почему ты вечно пропадаешь на этой станции.

Он повернулся к Рашад-беку:

— А как Астер? Похожа на Сару?

— Ну, Астер помоложе и похудее, — ответил Рашад-бек. — А в общем, все жены станционных начальников как на подбор.

Сабри-бек и Сара вышли в соседнюю комнату. А Рашад-бек с Ахсан-беком заговорили о новом доме Сабри-бека.

— Молодец, Сабри, — сказал Ахсан-бек. — Не дает крестьянам бездельничать. Заставил их строить дом. Молодец, правильно поступил.

— Вот вывезем урожай и будем прокладывать еще одну дорогу, — вставил Рашад-бек. — А у тебя какие планы на нынешний год?

— Пока никаких, — помолчав, равнодушно ответил Ахсан-бек и добавил: — Смотри, Пьер приехал.

В комнату вошел невысокий блондин в форменном кителе с желтыми металлическими пуговицами и фуражке с кокардой.

Он поздоровался и заговорил на ломаном арабском языке. И он и жена были родом из Румынии.

— Ну как, выпили вы по рюмочке арака? — спросил он.

— Мы уже целый час здесь. Успели и выпить и закусить, — ответил Рашад-бек.

— А старосты с вами?

— Да, конечно. Не беспокойтесь. Они тоже поели.

Вскоре гости попрощались с хозяевами, договорившись о встрече на следующий день у Сабри-бека.

По дороге они договорились пригласить на завтрашний вечер советника из Алеппо, который, судя по словам Рашад-бека, был человеком влиятельным и полезным. «Его отношения с женой начальника станции Ум-Духур, подругой Сары, весьма близкие», — не преминул про себя отметить Сабри-бек. Эту мысль он высказал вслух. Беки решили даже вернуться и попросить Сару пригласить подругу с советником на завтрашнюю вечеринку.

Почти всю ночь Сара не сомкнула глаз, размышляя о том, какую выгоду ей удастся извлечь из предстоящего пиршества. Приходилось учитывать прежде всего тот факт, что помимо арабских беков будут и видные французские чиновники, и с этим нельзя было не считаться.

Дорогой беки продолжали говорить о Франции, о советниках, о войне.

— Из последних сообщений видно, — размышлял вслух Рашад-бек, — что положение Франции не очень-то завидное. Того и гляди она решит вывести своивойска из Сирии.

— Французы уйдут, и тут же пожалуют англичане, — заметил Сабри-бек.

— Поосторожней, не гони так, а то врежешься во что-нибудь, — сказал Ахсан-бек Рашад-беку, который вел машину. — Посигналь.

По узкой дороге лошади и мулы тащили арбы с уставшими крестьянами, зябко кутавшимися в свои абаи.

— Вон крестьяне из моей деревни, — махнул рукой Рашад-бек, — Ибрагим и Абу-Омар. Они едут на одной арбе.

Рашад-бек стал сигналить.

Увидев машину, Абу-Омар заметил:

— Это машина Сабри-бека.

— Пусть аллах заклеймит позором этого кровопийцу! — сказал Ибрагим. — Ни одной женщине не дает проходу. А когда я попробовал вступиться, он выгнал меня из деревни.

— О аллах! — вздохнул Абу-Омар. — У этих дьяволов одни женщины на уме, их хлебом не корми, дай поизмываться над нами. Разве можно забыть, как бек убил пастуха или опозорил Салюма?

— Ты забыл еще Хадуж, — напомнил Ибрагим. — Они с мужем добропорядочные люди, растили двоих маленьких детей, никому не мешали. Так надо же, бек подослал управляющего и надсмотрщика в дом Хадуж ночью, чтобы ее похитить. Я сразу догадался, что они что-то замышляют, когда однажды управляющий пришел к ним в дом и стал вынюхивать, где спят Хадуж и ее свекровь, и велел предупредить Хадуж.

— Все в руках аллаха, — вздохнул Абу-Омар.

— Ты же знаешь, что я никогда не расстаюсь с винтовкой, — сказал Ибрагим. — Так вот, я просил передать Хадуж, что, если на деревню нападут бандиты, пусть бежит ко мне, я найду, где ее спрятать. Как-то пожаловал в деревню бек и велел собрать крестьян. Дождь тогда лил как из ведра. Но что делать, пришлось пойти.

Когда мы собрались, пришел управляющий и сказал прямо с порога: «Бек приказал, как только подсохнет земля, сажать огурцы». Вдруг раздались выстрелы. «Воры! Воры!» — закричал сторож и тоже выстрелил несколько раз. А управляющий велел всем ловить грабителей. Хлестал дождь. Сверкали молнии. Громко лаяли собаки. Люди дрожали от страха. Я побежал за Хадуж, привел к себе и спрятал в амбаре. Клянусь аллахом, я не ошибся. Собачьи слуги бека, надсмотрщик и управляющий, тем временем завернули в одеяло какую-то женщину, заткнули ей рот и отнесли в машину бека. А крестьяне разбежались в разные стороны ловить воров, которых на самом деле и в помине не было.

Когда бек уехал из деревни, муж увел Хадуж домой. Хадуж, не увидев свекрови, стала кричать, обливаясь слезами: «Где моя свекровь? О аллах, они увезли старуху!»

На крик сбежались люди. С ними был староста. Потом примчался управляющий. Увидев Хадуж, он остановился как вкопанный и побледнел.

«Может быть, в темноте она вышла из дома, упала и не может подняться, — сказал он. — Зачем бандитам старуха?» Скоро старую женщину нашли на свалке. Руки ее стягивала веревка, а на глазах была повязка. Первым ее увидел сторож. Он подбежал и развязал. Подошли люди. Старуха была так плоха, что уже не могла говорить и только хрипела. Через несколько часов она умерла. Управляющий, староста и шейх пришли в дом к Хадуж.

«Нам очень жаль, — сказал управляющий, — что так случилось. Она была доброй женщиной». Шейх лишь добавил: «Пусть помилует аллах ее душу, и пусть она успокоится в раю».

«Мы непременно найдем бандитов, — пообещал управляющий, — и накажем их».

После похорон явился начальник шестого полицейского участка с солдатами, велел вынуть труп из могилы и сделать вскрытие для выяснения причины смерти. А потом сказал через переводчика-марокканца: «Закопайте ее. Пусть аллах и вас и ее заклеймит позором». Казалось, на этом все должно было закончиться. Но не тут-то было. Сабри-бек никак не мог успокоиться, пытаясь установить причину подмены, но Хадуж в порыве откровенности рассказала соседке, как было на самом деле. Скоро об этом знала уже вся деревня и конечно же бек. Вот почему меня и переселили в деревню Рашад-бека.

— Да, подлые они, эти дьяволы, — сказал Абу-Омар. — Убьют человека, а потом с почестями его хоронят. О аллах, когда все это кончится?

— Смотри, — произнес Ибрагим, — появилась утренняя звезда. Еще немного — и мы в городе.

Светало. Ибрагим изо всех сил погонял лошадь. Абу-Омар дремал. По мере приближения к городу, все чаще и чаще встречались арбы. Вскоре из-за горизонта вынырнуло солнце.

Приехав в город, Ибрагим и Абу-Омар пошли в кофейню Джаляля, заказали чай и подкрепились хлебом и финиками, которые они захватили с собой. Затем пошли к столяру Халиду. Невысокий ростом, зато крепкий и мускулистый, столяр одет был в длинную галябию, на голове — старая, потертая шапочка, лицо украшали усы.

— С добрым утром, — приветствовал его Ибрагим. — Бек приказал нам с завтрашнего утра возить пшеницу.

— Добро пожаловать, — ответил столяр. — Постараемся, чтобы вы успели. Лестницы уже почти все готовы. Ваш староста, когда в прошлый раз был здесь, заказал лестницы. А вы пока идите за колесами и осями, а потом к Мустафе. Все будет в порядке. Полагайтесь на аллаха.

Столяр почти всех крестьян знал по именам.

— Послушай, Ибрагим! Как обстоят дела с урожаем? Ячмень уродился?

— Слава аллаху, все хорошо, — успокоил его Ибрагим.

— Сколько заплатили за уборку?

— Плату устанавливал хаджи, ты же знаешь, — ответил Ибрагим. — За бобовые поставил лиру, за ячмень — полторы, за пшеницу — две. Как по-твоему, это нормально?

Но столяр, уже не слушая Ибрагима, обратился к Абу-Омару:

— Пшеница в этом году хорошая?

— С позволения аллаха, хорошая, — ответил тот.

— Эй, подайте доски! — крикнул Халид рабочим и, повернувшись к крестьянам, сказал: — Зайдите во второй половине дня. Думаю, к тому времени ваши арбы будут готовы, а пока займитесь своими делами. — Потом неожиданно спросил: — Как вы думаете, а за эту работу нам заплатят?

— Конечно, хаджи заплатит, когда урожай будет вывезен.

Из дверей кузницы валил дым. Работа кипела… Даже для маленького сынишки кузнеца нашлось дело — он раздувал мехи. Лица и руки кузнецов были черными. Работали они дружно, каждый знал свое место. И кузнец Абду руководил всеми, будто опытный дирижер хорошо слаженным оркестром.

— Привет, Ибрагим, — сказал Абду. — Скоро колеса будут готовы, и их перекатят к столяру. Как урожай? Дай бог, чтобы все у вас было хорошо. Рассчитываться будете после уборки?

За ухом у кузнеца торчал кусок мела, которым он метил сломанные колеса.

— К полуденной молитве, если аллах поможет, колеса будут у столяра.

Абу-Омар с Ибрагимом пошли за лошадью и мулом, чтобы заново подковать их у Мустафы.

У Мустафы не было одного глаза, мул выбил его еще лет тридцать назад. Сейчас Мустафе — пятьдесят пять, но он не бросил своего занятия. Кому надо подковать лошадь, кому полечить осла или барана — все идут к Мустафе. Иногда он лечит людей, хотя даже грамоты не знает. Его всегда можно было видеть в синих шароварах, подпоясанных широким ремнем, на котором висели молоток, скребок, тонкий ремешок, чтобы стреножить норовистых животных, и деревянная прищепка. Этой прищепкой зажимают губы животным, чтобы они не кусались. Мустафа хорошо знает свое дело. Работает он не один — ему помогает ученик, пятнадцатилетний парень.

Мустафа приветливо встретил крестьян:

— Давненько вас не было. Почему сразу не зашли ко мне? Попили бы чайку.

У него всегда стоял наготове чайник. Примус горел весь день. Мустафа был большим любителем чая.

— Почему ты, Ибрагим, ушел в другую деревню? — спросил Мустафа. — Ведь земля там хуже и люди не такие добрые. Ну а бек прямо сущий зверь.

— Такая уж у меня судьба, — ответил Ибрагим.

— А ты что-нибудь знаешь о своей прежней деревне?

— Приезжали оттуда люди, рассказывали, что там жить стало немного полегче, — ответил Ибрагим. — В прошлом году я ездил туда за расчетом.

— А знаешь, из-за чего Хадуж потеряла разум? — спросил Мустафа.

— Жаль ее. Такая красивая. И очень хорошая женщина.

— Поверь, Ибрагим, вся моя жизнь в детях. Я кормлю их своим честным трудом и никого не боюсь, ни бека, ни проклятого хаджи. Кто себя уважает, того почитают и люди. А почему, Ибрагим, ты лошадь не подковываешь вовремя? — спросил он, помолчав.

— Я точно не знаю, когда и что надо делать, — ответил Ибрагим. — Твое это дело: приезжать в деревню и осматривать лошадей.

— Да я так и делаю. Но в прошлый раз тебя не было в деревне. Ладно, Ибрагим. Не будем спорить. Скажи лучше, какие проценты ты платишь хадже, когда берешь в долг?

За него ответил Абу-Омар:

— Один всевышний знает, как бек и хаджи обдирают нас. На него одна надежда.

— Слава аллаху, давшему мне ремесло, — сказал Мустафа. — По крайней мере, не приходится залезать в долги. А с беком лучше не связываться. Он способен на все. И ничего от него не скроешь. У него везде доносчики. Тебя уже там не было, Ибрагим, когда Хадуж лишилась рассудка. Но ничего, каждому тирану приходит конец. И если мы не станем свидетелями этого, наши дети обязательно дождутся.

Подковав лошадь и мула, он снова заговорил о Хадуж:

— Шейх читал суры на похоронах ее свекрови. Я был там. Да и ты, Ибрагим, тоже. Вся деревня пришла ее хоронить. Шейх читал, а казалось, будто собака воет в темную холодную ночь. Все горевали. Такая добрая была старуха, трудолюбивая. Готова была с каждым поделиться куском хлеба. Да спасет аллах ее душу! Она говорила, что даже хлеб наш смочен крестьянской кровью. Так вот, когда шейх читал суры, а мужчины повторяли за ним: «Нет бога, кроме аллаха», Хадуж вдруг вскочила и стала кричать: «О аллах, я убила ее, вы все убили ее! И шейх тоже убил ее!» Страшно было смотреть на Хадуж. Шейх попытался изгнать из нее дьявола. Не помогло. А люди шептались, что в смерти старухи кроется что-то таинственное. Хадуж вырвалась из рук соседок и побежала к могиле. Все бросились за ней. Шейх на бегу выкрикивал молитву. Хадуж разорвала на себе платье, сняла шаровары и запустила ими в людей, оставшись в одной рубашке. Она кричала, что ее свекровь убил бек, и без памяти упала на могилу. Ее отнесли домой, но, когда Хадуж пришла в себя, все поняли, что разум покинул ее.

— Так и не удалось ей ничем помочь? — сочувственно спросил Абу-Омар.

— Я дал ей хорошей травы, — сказал Мустафа, — но помогла ли она ей, не знаю.

— Я недавно ее видел, — сказал Ибрагим. — Она все еще не в себе. Рвется к тому месту, где нашли старуху, и кричит, что это она убила свекровь. Кончилась вся эта история тем, что меня выгнали из деревни, а бедняжка Хадуж потеряла разум.

— Ну вот, твой мул готов, Абу-Омар, — сказал Мустафа. — Рассчитаемся после уборки. За арбами придете через час. А пока сходите в цирюльню. Парикмахер Салем теперь не скоро приедет к вам в деревню.

Цирюльня была полна народу. Кто сидел, кто стоял. Шел оживленный разговор, и Ибрагим с Абу-Омаром сразу в него включились. Салем послал ученика за чаем, а сам надел халат и принялся за работу. Помещение было запущено, зеркало — с трещиной, салфетки — не первой свежести. Крестьяне вели неторопливую беседу о своих делах, о беке. Салем на все лады хвалил бека. Он исполнял обязанности не только цирюльника, но мог лечить еще и зубы. И когда Абу-Омар пожаловался на зубную боль, Салем с видом знающего человека назидательно произнес:

— Больной зуб необходимо вырвать. Садись на этот камень, Абу-Омар. А ты, Ибрагим, держи его за руки.

Салем велел ученику принести стакан арака, чтобы Абу-Омар прополоскал рот.

— Шейх говорит, что арак грех даже в рот брать.

— Представь, что это лекарство, тогда никакого греха не будет. А ты спроси шейха, посмеет ли он то же самое сказать беку. И увидишь, что для бека это совсем не грех, а даже наоборот. Так что садись, и через минуту твою зубную боль как рукой снимет.

Выдернув испорченный зуб, Салем положил на ранку вату, смоченную в араке, и поучительно наставлял своего пациента:

— Посиди немного, а потом я тебя постригу. Через два часа можно есть, только после еды непременно полощи рот араком.

Вскоре раздался голос муллы, призывавший к полуденной молитве, но крестьяне стали молиться, оставаясь на своих местах. Послышались недовольные возгласы:

— Идите в мечеть, на улице вы мешаете! Совсем обленились, лицемеры!..

К вечеру Рашад-бек приехал в деревню. Поговорил с управляющим и осмотрел всех своих лошадей и охотничьих собак. Затем, как всегда, не забыл спросить о Софие.

— О, господин, я видел ее сегодня, правда, поговорить не удалось, к ней подошла жена Ибрагима с сыном. Я только успел сказать, что вы гневаетесь и, если она и дальше будет упрямиться, ее мужу и детям несдобровать.

— Приведешь ее завтра ко мне, — приказал бек.

— Постараюсь, мой господин, — ответил управляющий.

— Иди сейчас к ней, скажи, чтобы завтра пришла, да побыстрее пошевеливайся, поедешь со мной к Сабри-беку.

— Я все передал Софие, — вернувшись, сказал управляющий. — Она обещала прийти, но с братом мужа.

Затем бек поинтересовался Хамдой, женой Салюма.

— Она не выходит из дому, — ответил управляющий.

— Еще бы! Опозорили всю деревню, собаки!

В это время Ибрагим, Абу-Омар и Халиль сидели в кофейне Джаляля.

— Давайте сыграем в шашки, — предложил Халиль. — Кто проиграет, тот покупает килограмм рахат-лукума.

Крестьяне окружили играющих. Одни болели за Абу-Омара, другие за Халиля. Покупать рахат-лукум пришлось Халилю. После игры в шашки Абу-Омар с Ибрагимом стали мериться силой, кто чью руку перетянет. Победил Ибрагим. Полакомившись рахат-лукумом, люди расстелили абаи на полу и, прислонившись к стульям, отдыхали. Кое-кто дремал.

Управляющий в это время осторожно будил бека:

— Мой господин, пора ехать.

Рашад-бек лениво потянулся и встал.

— До чего неудобна эта постель, — недовольно бросил он управляющему.

Уже открывая дверцу машины, бек требовательно спросил:

— Что же все-таки ответила эта негодяйка София?

— Клянусь аллахом, мой господин, я все передал ей, как вы велели. Обещала прийти с братом мужа.

— Оставь завтра собак голодными. Я ей покажу, она меня надолго запомнит, — пригрозил бек. И уже совсем иным тоном приказал управляющему поехать на станцию за Сарой, как только он отвезет его к Сабри-беку.

Сабри-бек вышел навстречу гостю со всей своей свитой.

— Опаздываешь, — промолвил Сабри Рашаду. — Все уже в сборе. И цыганки здесь. А за Сарой послал машину?

— Да, конечно.

Рашад-бек пошел в дом, а Сабри стал дожидаться Сару и, встретив ее, крайне удивился, что она одна. Заметив его недоуменный взгляд, Сара поспешила его успокоить:

— Муж задержался на работе. Как только освободится, сразу приедет. За ним необходимо послать машину.

Бек отправил машину на станцию и повел Сару показать ей свой роскошный дом, нашептывая на ушко комплименты. Вскоре приехал советник из Хамы. Все вышли на просторную площадку перед домом, к фонтану. Сабри-бек, приветствуя гостя, торжественно произнес:

— С вашего позволения, господин советник, я пригласил советника из Алеппо, а вместе с ним и Мамун-бека, одного из самых уважаемых беков в округе. А также начальника станции Абу Духур с супругой. Скоро все будут в сборе. Добро пожаловать, господин советник. Наш дом — ваш дом. Ваш приезд наполнил наши сердца ликованием.

Бек, заикаясь, с трудом говорил по-французски. В это время прибыл советник из Алеппо с офицерами, и бек, извинившись, чуть не бегом бросился ему навстречу. Наконец пожаловала жена начальника станции Абу Духур, очень красивая, с тонкими чертами лица и бархатисто-черными глазами, лет тридцати с небольшим, которую все звали Марьяна. Настоящего имени ее никто не знал, лишь советнику из Алеппо было известно, что зовут ее Марлен. Марьяна знала несколько языков: французский, румынский, итальянский и немного арабский. Ей удивительно шло ярко-синее платье, и взоры были прикованы к ней. Она села рядом с советником, всем своим видом внушая уважение окружающим. Даже женщины, обычно развязные, при ней вели себя строже.

Марьяна о чем-то шепталась с советником из Алеппо. Их разговор прервал Сабри-бек:

— Благодарю вас за то, что вы так любезно приняли мое приглашение. Разрешите начать вечер. Предлагаю всем послушать нашу Нофу!

Музыканты заиграли цыганскую песню. Однако Но-фа жестом остановила их:

— Сегодня я буду петь без сопровождения, без уда и бубна, в честь дорогого Сабри-бека, дорогих советников и всех гостей. Особенно приятно петь для красавиц из Франции…

Стемнело. А крестьяне еще не закончили своих дел в городе.

— Придется, видно, заночевать здесь, — шепотом сказал Абу-Омар Халилю. — Только не надо спать, сейчас я тебе приготовлю крепкий чай.

— Ты что, шутишь? — спросил Халиль. — Где тут можно приготовить чай?

— Хоть отдохнем сегодня от бека и управляющего, — устало вздохнул Юсеф. — Кроме конюха, такого же бедняка, как мы, здесь никого нет. Спой нам, Халиль.

Но Халиль отказался петь, пока не будет подан чай.

Юсеф обрадовался и сказал, что ради этого он готов приготовить чай быстрее самого Абу-Омара.

— А ты, Халиль, споешь нам столько песен, сколько я принесу стаканов, — повернулся он к Халилю.

— Ох, ночь, ох, ночь! — начал петь Халиль. — Французы убегут отсюда вместе со своими пособниками. Непременно убегут. А первым побежит за ними жестокий бек! Ох, ночь, ночь… И у всех будет земля… добрая и ласковая…

— Эй, кто тут? — послышался громкий голос из-за двери.

— Это мы, крестьяне. Больше никого здесь нет, — ответил Ибрагим.

— Спите, хватит шуметь. Это говорю вам я, хаджи.

— Ну ладно, давайте спать, а то уже действительно поздно, — прошептал Абу-Омар.

А в доме Сабри-бека все громче звучала песня Нофы, прославляющая советника и беков:

— Советник — что мои глаза. Ахсан-бек прекрасен, как луна, смотрящая на меня. А Рашад-бек — как стрела, разделившая мои глаза…

— Молодец, Нофа! — крикнул Сабри-бек. — А сейчас тост за господина советника, за Францию, за всех наших гостей!

Подняв бокал, он стал обходить гостей. Между тем советник из Алеппо продолжал вести тихий разговор с Марьяной, и оба они были так поглощены беседой, что не замечали ничего вокруг. Правда, Марьяна, чтобы не привлекать к себе внимания, то и дело заговаривала с кем-нибудь из гостей.

— Ты слышал что-нибудь о решениях последнего совещания? — спросила она по-итальянски у советника.

— Да, только вчера я получил эти материалы.

— Уже успел изучить?

— Ну что ты, удалось только просмотреть. Надо внимательно прочесть.

— Где проходило совещание?

— В Швейцарии.

Их разговор снова прервал Сабри-бек, который произносил очередной тост:

— За гостей, приехавших с севера! Приветствую вас, мадам! — Он подошел к Марьяне.

Советник наклонился к ней:

— Продолжим наш разговор, когда уедем от этих болванов. Поедем в Алеппо, ко мне, и там все как следует обсудим.

Веселье длилось до рассвета. Арабская речь звучала вперемешку с французской. Рашад-бек любезничал с женщинами, но из головы у него не шла София, простая крестьянка. «Она строптива, но я — Рашад-бек и своего добьюсь. Иначе не жить ей».

В доме Хадуж уже которую ночь раздавались стоны несчастной. Вместе с ней мучились со муж и малолетние дети. Казалось, душа погибшей старухи взывает к мщению за все несчастья, обрушившиеся на их дом.

Крестьяне на постоялом дворе утихли после строгого окрика хаджи. Юсеф пошел за чаем и встретился у ворот с Мустафой. Тот пригласил его к себе, но Юсеф отказался:

— Меня ждут с чаем Абу-Омар, Халиль и Ибрагим.

— Приходите все ко мне. Вместе попьем. Эй, мальчик! Сходи за ними, — велел он ученику.

Мальчонка сорвался с места, только пятки замелькали.

Мустафа встретил гостей, сидя на камне возле своего дома. Рядом с ним сидел какой-то парень, одетый в галябию.

— Это мой племянник — учитель Адель, — сказал Мустафа, — представитель властей, — и расхохотался.

— Представитель властей — это очень похвально, — заметил Абу-Омар.

— Приветствую вас, дядя, все мы здесь равны, все бедняки, — ответил Адель.

Юсеф достал пачку табака, свернул цигарку и пустил пачку по кругу.

— Как дела, учитель? — спросил Юсеф. — Ты выполняешь ту же работу, что шейх Абдеррахман у пас в деревне?

Мустафа хотел приготовить чай, но Адель, как младший, решил сделать это сам.

— Нет, учитель Адель, ты — представитель властей, — сказал Юсеф, беря у него чайник, — тебе не к лицу заниматься чаем, позволь я приготовлю его.

— Все мы братья, — сказал Ибрагим. — Ну чего нам считаться? Вот ты, Мустафа, подковываешь лошадей, мы на них пашем. Друг другу помогаем. А кто пользуется плодами нашего труда? Известно кто: хаджи и бек.

— О аллах… аллах… — вздохнул Абу-Омар. — Вот так-то, учитель, такова наша доля.

— Трудимся круглый год, — продолжал Ибрагим. — А из долгов не вылезаем.

— Оно и понятно, ведь земля наша принадлежит бекам, — сказал учитель. — Они наследовали ее от своих предков. Те завладели землей после ухода турок, а Франция помогла им закрепиться.

— Верно, — задумчиво произнес Юсеф. — Я тоже так думаю. Но, прошу тебя, объясни все это Халилю, чтобы и он понял.

— Это правда, братья, — промолвил Адель. — Только никому не говорите об этом. Узнает бек — и вам и мне несдобровать.

— Мы-то ладно, но ведь ты — представитель властей. Кто же это посмеет тебя арестовать? — удивился Абу-Омар.

— Ну, дядя! — усмехнулся Адель. — Французы все могут, им ничто не помеха, они знают, что большинство арабов против них.

— А почему? — спросил Абу-Омар.

— Чего ты спрашиваешь? — возмутился Ибрагим. — Не ты ли сам боролся под водительством Ибрагима Ганану?^[19] Наши деды и отцы выступали против османов. Они ушли, а их сменили французы. Я помню, учитель Адель, когда турки уходили отсюда, мы спрятались у бедуинов. Турки не брали их в свою армию.

— Пейте чай, пока горячий, — прервал его Мустафа. — А ты, Халиль, смотри не обожгись, не то голос потеряешь.

— О аллах, аллах! Не идет у меня из головы история с Хадуж… — сказал Ибрагим.

— Когда же Рашад-бек и другие беки перестанут над нами издеваться?! — воскликнул Абу-Омар.

— Когда вы будете бороться за свои права, — ответил учитель.

— Что может сделать крестьянин против бека? — спросил Юсеф. — Ведь он за людей нас не считает. Может продать, как скотину. А когда я однажды сказал беку, что мы не скот, он выгнал меня из деревни в самую холодную пору, зимой. Слава аллаху, я не женат. Так же жестоко расправился бек и с Ибрагимом. Скажи, учитель, куда податься несчастному крестьянину, который только и умеет пахать землю? Да и та принадлежит бекам. Ездил я в Палестину, хотел там обосноваться, но ничего не вышло. — Юсеф жадно затянулся. — Лишь некоторые из крестьян имеют достаточное представление, каково истинное положение дел.

— Расскажи о Палестине, — попросил учитель.

— В январе, когда в деревне не было никакой работы, мы с двоюродным братом решили поехать туда на заработки, наняться грузчиками, — начал Юсеф.

— А не ты ли говорил, что того, кто отбился от стада, съедают волки? — перебил его Абу-Омар.

— На ошибках учатся, — охотно подтвердил Халиль.

— Я пытался их отговорить, — сказал Ибрагим, — не послушались, сделали по-своему.

— Одна надежда на аллаха, братья, — промолвил Мустафа. — Такая у нас доля — всю жизнь трудиться. И никаких радостей.

— Это верно, — поддержал его учитель. — Трудиться надо, но при этом человек должен сохранять свою честь, свободу и гордость.

— Беки везде одинаковы! — гневно произнес Юсеф. — По всей арабской земле. И крестьяне везде живут одинаково плохо. Нам об этом рассказывали марокканские, египетские и иракские солдаты, когда мы работали в Палестине.

— Слушай, Юсеф, — сказал учитель, — а что, если всем беднякам города и деревни объединиться и свергнуть угнетателей?

— А французы? Как о ними бороться? — печально справил Юсеф. — В Палестине, думаете, лучше? Уж я насмотрелся там. Евреи при помощи англичан изгоняют целые арабские семьи с их исконных земель… Да я сам был свидетелем этого. И все приходилось терпеть. Иначе мне тоже досталось бы. Но аллах защитил меня. Я получил лишь половину заработка у хозяев и сбежал оттуда, будь они прокляты!

— Зачем поехали? И здесь работы невпроворот, — заметил учитель.

— Там нас никто не знает. И мы не брезговали никакой работой. Даже канализацию чистили.

— Эта поездка, по-видимому, вас многому научила, — сказал учитель. — А сейчас давайте поговорим, что необходимо сделать здесь.

— Нас притесняют с каждым днем все больше и больше. Недавно убили пастуха, потом опозорили Салюма. Это только в одной нашей деревне! — сказал Юсеф. — И так повсюду. Как положить конец беззаконию, самоуправству? Я готов ради этого пожертвовать жизнью, только бы скорей все это кончилось. Но скажи, учитель, что для этого нужно?

— Пока французы здесь, мы ничего не сделаем, всё бесполезно, — ответил учитель.

— Но ведь уйдут же они рано или поздно, тогда и начнем действовать.

— За неделю до того, как убили пастуха, в нашей деревне укрылись марокканские солдаты, дезертировавшие из французской армии. Ох и поносили же они французов! Видимо, конец их власти не за горами.

— Поверь, учитель, — сказал Ибрагим, — все готовы бороться с иноземцами, но нам понадобятся руководители, сами мы многого не умеем и не знаем.

— Бек ночи напролет кутит с французами, — сказал Юсеф.

— А староста забирает у нас по барану или по козленку, когда хозяин устраивает им ужин, — добавил Абу-Омар. — Говорит, без этого бек не может защищать нас от воров и бандитов. В Коране сказано: «Выполняйте заветы аллаха и его пророка и слушайтесь тех, кто поставлен рукой аллаха над вами и заботится о вас». Так что же мы можем сделать, дорогой учитель, мы, простые крестьяне? Остается только уповать на аллаха. Бек и хаджи забирают у нас весь урожай, а чем кормить семью?

— Знаете что, — сказал учитель, — пришлите ко мне ваших детей. Я их буду учить.

— Непременно пошлю к тебе своего сына Мухаммеда и племянников, — ответил Ибрагим.

— Знания — самое лучшее оружие против бедности, — произнес учитель. — Мне известно, что сегодня вечером беки будут кутить с советниками из Алеппо и Хамы, с начальниками станций и их женами. Туда уже позвали цыган. Но советники и те, кто с ними, еще пожалеют об этом вечере. Завтра, когда вернетесь домой, все узнаете.

Халиль вскочил:

— А что случится, учитель? О аллах, неужели их всех отравят? Разве кто-нибудь на это решится? Пожалуй, никто.

— Ох и засиделись же мы… — сказал Мустафа, потянулся и зевнул…

Мимо прошел сторож.

— Пора расходиться, — сказал он. — Скоро придет французский патруль.

Крестьяне вскочили. Прощаясь, учитель сказал Юсефу:

— Завтра утром увидимся. Ты знаешь, где я живу. Спокойной ночи.

— Сейчас патруль начнет вас допрашивать, — предупредил сторож по дороге. — «Почему не спите? Зачем собрались? Наверно, ругаете французов?» Наденут на вас наручники и уведут. Так что поторопитесь, иначе несдобровать.

— Нигде нет спасения от бека, от его слуг, от французских солдат, — тихо процедил Халиль.

— Они как дьяволы пророка Сулеймана, — гневно бросил Ибрагим и вместе с Халилем вошел на постоялый двор.

Сторож с учителем и Мустафой пошли дальше.

— Спаси, аллах, — произнес сторож. — У меня как-никак восемь ртов, и всех я должен кормить. А если вас здесь увидят, меня выгонят. Идите же быстрее!

Дул легкий ветерок. Дышалось легко и свободно. Тускло горели фонари. Ночную тишину нарушали гулкие шаги сторожа, обутого в солдатские сапоги.

— Что ты так держишься за свою работу? — обратился учитель к сторожу. — За любую другую можно получить гораздо больше.

В ответ сторож лишь тяжело вздохнул:

— А где ее возьмешь, другую работу? Грузчиком после болезни я уже не могу работать. Хорошо, что хоть сторожем взяли. И то, знаете, сколько ради этого моя благоверная с детьми ходила к женам беков, плакала, молила их!

— Не горюй, — посочувствовал ему учитель. — Рано или поздно, но придет время, и французы уйдут отсюда. День ото дня дезертиров среди французских солдат становится все больше. Османские колонизаторы властвовали здесь целых четыре века. И то вынуждены были уйти. О французах и говорить нечего. Скоро наша земля освободится от них.

Когда подошли к дому Мустафы, тот предложил зайти выпить чаю.

— Спасибо. Иди отдыхай. Ты сегодня очень устал, — ответил сторож.

— Тебе спешить некуда, — сказал учитель, — все давно спят.

Но сторож отказался войти в дом, сказав, что будет пить чай здесь, на улице, он боялся пропустить французский патруль. Мустафа и сторож сели у ворот, а учитель пошел в дом за чаем.

— Сколько у тебя детей? — вернувшись, спросил он сторожа.

— Пятеро сыновей и три дочери, все замужем. Зятья работают грузчиками на постоялом дворе и на станции. Старший сын женат и тоже работает грузчиком на рынке.

— И у меня много детей, — сказал Мустафа. — Помимо своих пришлось мне еще растить детей покойного брата. Теперь все они уже женаты, кроме Аделя. Но скоро и его женим. Слава аллаху за его добро. Главное, чтобы было здоровье.

Адель разлил чай и, подавая стакан сторожу, сказал:

— Пейте, пожалуйста. Как поживает ваша жена, как дети?

— Слава аллаху, — ответил сторож. — Вот только жена болеет. У нее что-то с ногами. Врачи говорят, что ее может разбить паралич. А как лечить — не знают. К кому я ни обращался, никто не смог помочь. Шейх написал талисман, тоже не помогло. Он говорит, что в ногу моей жены вошел дьявол, а выгнать его очень трудно. Один бедуин посоветовал лечить ее огнем. Когда я позвал бедуинку и та положила на ногу жене раскаленный металл, жена так стала кричать, что я не выдержал и убежал из дому.

— Надейся на аллаха, — сказал Адель. — А кто ведет у тебя хозяйство?

— Мне помогает младшая дочь, ей пятнадцать лет, — ответил сторож, допил чай и восторженно промолвил: — Какая прекрасная ночь! Тихая. Я люблю ночь, потому что темно. А во мраке все тайны скрыты. Говорят, что и грех совершать лучше всего ночью.

— Ты прав, — произнес учитель. — Лишь ночь может дать беднякам отдых.

— Я сам бедняк, — сказал сторож. — Даже поседел от страданий. Пусть твой дядя расскажет тебе об этом.

Но Мустафа уже крепко спал. Адель похлопал его по плечу:

— Вставай, дядя, иди в дом спать. Завтра тебе вставать с зарей.

Мустафа поднялся и, пожелав всем спокойной ночи, пошел в дом. А Адель со сторожем тихо продолжали задушевную беседу.

— О аллах, смилуйся над людьми, — просил сторож. — Я видел так много горя, что не забыть до конца жизни. Везде произвол. Пятнадцать лет назад я работал грузчиком на станции Ум-Ражим. Самым сильным из нас был аль-Масри. Не знаю, откуда у него такое странное имя.

— Вероятно, он из Египта, — ответил Адель. — Так же как и семья Альджазаири, которая приехала сюда из Алжира.

— А я и не знал, — удивился сторож. — Так вот, этот аль-Масри, здоровый и молодой, работал, как верблюд. Однажды он вызвался на спор отнести четыре мешка, а на мешки посадить одного из нас. Аль-Масри выиграл спор, и мы купили ему целый противень восточных сладостей. Когда он нес эти мешки, его увидела жена начальника станции и стала потом с ним заигрывать. Как он ни отказывался, зазвала однажды его к себе. Об этом пронюхал бек, ее любовник. Мы пытались перевести парня на работу в другое место, убрать его с глаз, но не успели. Приехала машина бека. Из нее вышли трое с винтовками. В черных галябиях, с патронташами у пояса. Один из них направил на нас винтовку и приказал не шевелиться, не то убьет на месте. Аль-Масри в это время выгружал из вагона мешки с пшеницей. Подбежал к нему самый высокий из приехавших и, ни слова не говоря, стал бить прикладом по голове. Парень попытался сопротивляться, но не тут-то было, его снова ударили прикладом. И аль-Масри упал. Нас было мало, да и чем могли мы помочь? На винтовку с палкой не полезешь. Мой товарищ закричал, но его так стукнули, что он потерял сознание. Я рухнул на землю, когда дуло винтовки уперлось мне в грудь, а очнулся оттого, что шейх брызнул мне водой в лицо. Молодчики продолжали истязать бедного аль-Масри. Били его нещадно. «Собака! Ты, грузчик, смеешь любить мадам? Получай же за это…» Аль-Масри звал на помощь, сначала громко, потом все тише и тише, и, наконец, совсем умолк. Тут приходит бек и говорит нам: «Вы оставили вагон на путях без тормозов, и по вашей вине задавило парня. Как так можно? Подлые собаки! Вы будете за это строго наказаны». Через некоторое время на машине бека приезжает деревенский шейх, подходит к беку и с поклоном спрашивает: «Что прикажете, господин?» Бек ответил, что произошел несчастный случай. Вагон, покатившись, задавил грузчика. И показал на тело бедного аль-Масри. «Сила только в аллахе. Случилось то, что должно было случиться. Пусть аллах помилует его душу», — говорил шейх всегда в таких случаях. Бек приказал отвезти тело убитого его родителям и передать им деньги, а также барана. Затем он вместе с командиром французской охраны поднялся на второй этаж к начальнику станции, приказав управляющему зарезать двух баранов и приготовить их для французов на помин души погибшего грузчика. Когда аль-Масри привезли в деревню, шейх сказал, что парня задавил вагон, и прибывшая на место происшествия французская полиция это подтвердила. А в протоколе было написано, что аль-Масри погиб из-за собственной неосторожности и халатного отношения к своим обязанностям. С того дня я и стал болеть, на какое-то время даже ноги отнялись. Клянусь аллахом, я не забуду тебя, Хасан аль-Масри, до самой смерти. Сейчас на той станции работает мой зять Ха-лед. Я неоднократно предупреждал его, чтобы он соблюдал осторожность.

— Мужайся, Абу-Кадру. Недолго нам осталось терпеть этот произвол, — ободрил его учитель.

— Их поддерживают французы. Что же мы можем сделать?

— Прежде всего надо заставить французов уйти отсюда. А там будет видно, — ответил Адель и предложил Абу-Кадру еще чаю.

— Спасибо, сынок. Уже светает. Надо идти молиться. Передай привет дяде.

— Всего хорошего, Абу-Кадру. Заходи почаще. Всегда будем рады тебя видеть.

В это время в деревне Ум-Ражим в доме Сабри-бека веселье было в самом разгаре. Разъехались гости уже на рассвете, совершенно опьянев. Прощаясь с Мамун-беком, советник из Алеппо еще раз напомнил об их завтрашней встрече и сел за руль. Вместе с ним поехали начальник станции и его жена. По дороге советник и Марьяна продолжили прерванный разговор.

— Сейчас мы отвезем моего мужа домой и поедем к вам, в резиденцию, там и поговорим. Ты не возражаешь, дорогой? — повернулась она к мужу.

— Как хочешь, дорогая.

— Совещание поставило перед нами трудные задачи, не знаю, что будем делать, — сказал советник. — Никто не хочет ехать в Палестину.

— Время покажет, — ответила его спутница. — Каждый должен выполнить свой долг. А кто откажется — горько пожалеет об этом.

В резиденции советник велел приготовить кофе и, достав из сейфа бумаги, исписанные по-французски, сразу же стал их зачитывать вслух. Марьяна слушала, не перебивая. По тому, как она закуривала сигарету за сигаретой, было видно, что все услышанное ею, казалось, приобретало особый смысл. Совещание проходило в самый разгар второй мировой войны, и настало время выработать свою линию поведения, учитывая ход событий в мире.

— Каждому из нас отведена определенная роль в нашем большом и трудном деле, — убежденно сказала Марьяна и попросила еще кофе. — Спать совершенно не хочется, — заметила она. — Давайте решим, что нам предстоит делать в ближайшее время.

Советник велел дежурному принести кофе и вызвать шофера и телохранителя для отправки их в город.

— Однако нам не помешает немного подкрепиться, — неожиданно произнес советник.

Когда шофер и телохранитель вышли, советник продолжил разговор:

— Видимо, следует собрать руководителей организации и обсудить с ними ряд накопившихся вопросов.

— Я считаю это лишним, — возразила Марьяна. — Достаточно разослать решения совещания по всем организациям.

— Дело в том, что в нашей провинции евреи живут не так уж плохо, — сказал советник. — В их руках сосредоточена почти вся торговля. Потому и не хотят выезжать в Палестину — что их там ждет?

— Все это так… — согласилась мадам. — Но необходимо найти способ заставить их уехать отсюда.

Их разговор прорвал резкий телефонный звонок. Звонил офицер безопасности:

— Мой господин, на станции Ум-Ражим столкнулись пассажирский и военный поезда.

— Что ты такое говоришь?! А ну повтори…

Советник был настолько потрясен и растерян, что естественная для него болтливость мгновенно исчезла, сменившись угрюмым молчанием. Спустя несколько минут, обернувшись к Марьяне, он попытался рассказать ей, что же произошло:

— В районе Ум-Ражим… столкнулись… два поезда…

Марьяна сидела очень прямо, придав лицу невозмутимое выражение. В ответ она лишь удивленно заметила:

— А при чем здесь мы? Не хочу знать никаких подробностей. Даже если сгорит вся Франция, какое дело нам до этого? Прикажи органам безопасности провести расследование. И запомни: у нас хватает своих дел по горло…

Наконец, овладев собой, советник приказал офицеру:

— Расследуйте, как это случилось, и о результатах немедленно сообщите мне.

Чувствовалось, что он нервничает.

— Наверно, ты знаешь, что жены начальников станций Хамдания и Ум-Ражим входят в нашу организацию. Скорее всего, после этого крушения их мужей переведут отсюда. Но в наших интересах, чтобы они находились поблизости, — голосом, не требующим никаких возражений, сказала Марьяна.

— Попробую перевести их в Кавбак и Абу Духур, — пообещал советник. — А тебя — придется в Алеппо.

Марьяна только, кивнула в ответ и хотела было вернуться к прерванному разговору, но в дверь неожиданно постучали. Слуга принес завтрак.

После нескончаемой, как ей казалось, ночи женщину клонило в сон, и советник велел шоферу отвезти даму в гостиницу, договорившись, что во второй половине дня он будет у нее и они вместе поедут по делам.

Заняв номер на втором этаже, Марьяна приняла душ, поспала ровно час, выпила кофе и, закурив, вышла на балкон. Мысли ее были заняты одним: как лучше выполнить поставленные задачи? как заставить алеппских евреев переехать в Палестину? Да, это будет не просто. Живут они здесь испокон веков, с арабами не конфликтуют…

Вскоре повсюду разнесся слух, что возле станции Ум-Ражим кто-то перевел стрелки железнодорожного полотна и произошло крушение поездов с большим числом жертв. Погибли в основном солдаты.

Когда высоко в небо взметнулся столб пламени, перепуганные крестьяне бросились к Сабри-беку сообщить о случившемся. Управляющий пошел будить господина. Бек, увидев управляющего, разразился жуткой бранью, но, узнав о крушении, тут же вскочил с постели и велел разбудить Рашад-бека. Суматоха в доме продолжалась недолго: когда Сабри-бек вошел в гостиную, все уже были в сборе и сидели в полной растерянности, не зная, что предпринять.

Рашад-бек сказал: если советник узнает, то непременно придет в ярость и нечего тогда рассчитывать на вывоз урожая чечевицы.

— Не волнуйся. Что-нибудь придумаем, — ответил Сабри-бек.

— Главное, уладить это дело с советником, — сказал Ахсан-бек.

— Поедем к нему во второй половине дня. К этому времени виновные будут пойманы, и мы потребуем для них самого строгого наказания.

— В аварии лучше всего обвинить учителей из города. Единственное их занятие — это народ мутить, — предложил Рашад-бек.

Но Сабри-бек возразил:

— Вряд ли советник пойдет на это. Французам сейчас не до нас. У них своих проблем хоть отбавляй. Но надо попытаться убедить его принять самые жестокие меры к саботажникам.

Евреев, поддерживающих сионистское движение, можно было пересчитать по пальцам. Советник вызвал к себе одного из них и, передав документы конференции, сказал:

— Созови всех членов организации, внимательно все эго изучите, а затем обсудим.

В три часа дня советник заехал за Марьяной, он сообщил ей, что все материалы переданы по назначению. Случилось так, что члены организации поначалу не одобрили решения совещания. Желая изменить ход обсуждения, советник назидательно сказал:

— Эти решения для нас священны. Нам не следует их оспаривать, а необходимо выполнять.

— Надо, чтобы большинство евреев переехало в Палестину, — заявила Марьяна. — Земля эта — родина наших предков. Бог завещал нам это в своей священной книге.

— Но мы родились здесь, — возразил самый старший из присутствующих. — Тут вся наша собственность. У нас прекрасные отношения с жителями города. Не понимаю, зачем уезжать в Палестину, где все для нас чужое?

— Да и страшно бросать насиженное место, где тебя все любят и уважают, — сказал еще кто-то.

— Ну что же, — твердо произнесла Марьяна, — вам решать. Мы лишь должны были сообщить вам решения совещания, а решать вам. Согласитесь уехать — добро пожаловать в Палестину, или, как сказано в талмуде, на землю сынов израильских.

— Клянусь богом, я не покину Алеппо, — вдруг раздался чей-то голос, — и думаю, никто из алеппских евреев этого не сделает.

Возвратившись в резиденцию советника, Марьяна решительно заявила:

— Мы заставим их перебраться в Палестину. Вопрос только, как это сделать. Через месяц мы должны отчитаться перед руководством. Что мы им скажем? Наши руководители не делают скидок на обстоятельства, не принимают никаких оправданий.

Тот резкий тон, которым Марьяна говорила о делах, и ее пренебрежительное отношение к людям внушали советнику уверенность, что собеседница знает нечто, ему не ведомое. У нее есть ключ ко многим загадкам жизни, в том числе и к той, которую им предстояло решить.

— Как же быть? — спросил советник. Было непонятно, то ли с этим вопросом он обращался к самому себе, то ли к Марьяне, задумчиво шагавшей по комнате из угла в угол и не выпускавшей сигарету изо рта.

— У меня идея! — воскликнула она и, остановившись посередине комнаты, резко повернулась к советнику. — В субботу ты должен… Пожалуй, нет… Скажи прежде: сколько у тебя надежных людей?

— Один офицер и четыре прапорщика.

— Отлично! Ты слишком много философствуешь, — поучала она советника. — Жизнь, в сущности, примитивна — не нужно усложнять ее и мучить себя. Я предлагаю организовать убийство одного из самых уважаемых в городе евреев. На задание пошлешь, естественно, человека, на которого целиком можно положиться.

Не веря своим ушам, советник невольно воскликнул:

— Да ты что, с ума сошла?! Как мы можем убить еврея?!

— Чем скорее это произойдет, тем лучше, — спокойно возразила Марьяна. — Все надо настолько тщательно подготовить, чтобы люди поверили, будто убийца — араб, один издолжников убитого. Через день-другой опять должна пролиться кровь. На этот раз необходимо убить араба, тоже богатого и знатного, прямо у мечети, а в убийстве обвинить евреев. Потом ты, разумеется, выделишь охрану для еврейских жителей и этим поселишь панику среди них. Арабы обязательно взбунтуются. И тогда ты увидишь, что евреи сами обратятся к тебе с просьбой помочь им уехать отсюда.

Она говорила серьезным, поучающим тоном. Это было не совсем то решение, которого ожидал советник, но все-таки решение, за которым должно последовать действие. Советник слушал женщину с удивлением и покорностью.

Ночь Марьяна провела у него в доме, а рано утром уехала на станцию Абу Духур. Только в машине она вспомнила, что должна позвонить Мамун-беку, но телефонов поблизости не было, и ей пришлось возвращаться, хотя это и дурная примета.

— Передай хаджи, — сказала Марьяна, — что пора вывозить чечевицу. — И, прикрыв трубку рукой, повернулась к советнику: — Начальника из Хамдании переведем в Абу Духур, а сами вернемся в Алеппо. Ну, что скажешь?

— Это только избавит нас от лишней езды, — одобрительно ответил советник.

Когда она сообщила Мамун-беку, что теперь будет жить в Алеппо, тот несказанно обрадовался.

Марьяна снова села в машину и поехала на станцию. Шофер хорошо ее знал. Закурив, Марьяна выпустила дым прямо шоферу в лицо, а он как ни в чем не бывало сказал по-французски:

— Привет, мадам.

— Привет, — откликнулась Марьяна и живо спросила: — Что нового? Я слышала, ты был в Триполи. Как там?

— О, там очень красиво, моя госпожа! Но обычно я провожу отпуск в Бейруте, уж очень люблю этот город.

— Поверь — скоро ты сможешь проводить отпуск в Хайфе или Яффе.

Шофер понимающе посмотрел на Марьяну и, улыбнувшись, спросил:

— Ну а сейчас куда мы держим путь?

— В Алеппо. В главном железнодорожном управлении сегодня решается вопрос о железнодорожной катастрофе.

Убегали назад зеленые гладкие полосы пастбищ, мчались невысокие лесистые холмы с редкими прорезями, лишь горизонт стоял на месте. Рядом с дорогой желтело железнодорожное полотно. Шофер не смотрел по сторонам, пристально вглядываясь вперед, в дорогу. Изредка он поворачивал лицо к своей спутнице, улыбался и продолжал молчаливо гнать машину до узкой дороге. Наконец они приехали. Дома Марьяна приняла душ и легла отдохнуть. Напряжение последних дней давало себя знать. Вошел муж и спросил о результатах поездки.

— Все идет по плану, — ответила Марьяна и попросила сварить кофе. Разглядывая мужа, она испытывала некоторое удовольствие при мысли, что этот уже немолодой человек во всем ей послушен.

Пока грелась вода, муж хотел продолжить расспросы, но Марьяна, перебив его, спросила:

— В Ум-Ражим много жертв?

— Много. Место катастрофы все еще оцеплено солдатами органов безопасности. Туда съехалось все начальство. Кстати, и твои беки тоже. Допрашивают крестьян близлежащих деревень.

— Имей в виду, уже есть приказ о нашем переводе в Алеппо. Надеюсь, там будет полегче, и мы сможем активнее действовать. Извини, но я хочу немного поспать. Устала очень. Если придет Мамун-бек, не буди меня. Вам есть о чем поговорить и вдвоем.

Сон никак не приходил к Марьяне, и она опять принялась за чтение решений. Внимание ее привлекла фраза: «Движение будет рассматривать и оценивать деятельность каждого члена организации в отдельности. Яхве воздаст каждому по заслугам».

Марьяна улыбнулась и, так и не сомкнув ни на минуту глаз, встала, быстро оделась, вышла из дома и медленно побрела вдоль рельсов. После прогулки зашла в рабочий кабинет мужа и позвонила сначала в Хомс, затем на насосную станцию в пустыне, где начальником был ее старый приятель, мистер Джон, английский сионист. На вопрос, как продвигается работа на трубопроводе, Джон заверил ее, что все в порядке.

— Надеюсь, советник рассказывал тебе о своей поездке в Ирак? — спросила Марьяна. — Я слышала, что на обеде у Нури-паши он видел некоторых наших общих знакомых.

Джон в свою очередь стал расспрашивать ее об обстановке в Алеппо.

И Марьяна рассказала, что, несмотря на возникшие разногласия, решения все же будут выполнены.

— В Ираке тоже все рано или поздно согласятся на выезд, — сказал Джон. — Я проинформирую тебя о ходе событий в начале следующего месяца. Послезавтра я вылетаю в Англию, а когда вернусь, обязательно встретимся. Пожелай мне счастливого полета.

На заре, когда крестьяне уже собирались покинуть город, до них дошла весть о крушении в Ум-Ражим, и они удивились пророчеству учителя Аделя.

— Учитель — великий человек, он все знает, — сказал Юсеф. — Но откуда? Понять не могу.

В шуме колес тонули голоса. И крестьянам пришлось перейти почти на крик.

— Я думаю, учитель действует не один, — сказал Абу-Омар. — У него наверняка есть помощники.

— Какое нам до него дело? — спросил Халиль. — Наше дело сеять и убирать урожай.

— Нет. — Юсеф резко повернулся к нему: — Мы обязаны помогать таким, как учитель.

Арбы вереницей медленно двигались по дороге. Тяжелые предчувствия одолевали крестьян. Юсеф знал, чем случившееся грозило им. Придут солдаты, начнутся обыски.

— Спаси нас, аллах, — произнес Юсеф.

— Да поможет нам аллах и не допустит французов в нашу деревню, — едва слышно отозвался Ибрагим.

Но аллах не помог, и советник уже распорядился произвести обыск во всем районе. Особенно сурово он потребовал покарать жителей деревень, расположенных вблизи железнодорожного полотна, чтобы впредь неповадно было совершать подобные действия.

Как обычно, когда случалась беда, шейх Абдеррахман сбегал под разными предлогами в город, чтобы не быть свидетелем издевательств над крестьянами.

Прошлой ночью учителя разбудил сильный стук в ворота, и когда он открыл, какой-то человек протянул ему письмо и, отдышавшись, сказал:

— Добрый вечер. Это от друзей из Дамаска. — Лицо незнакомца было до самых глаз прикрыто платком.

Затем он достал из-за пазухи пачку листовок.

— Их надо распространить в городе, а если удастся, то и в деревнях.

И, не попрощавшись, круто повернулся и исчез в темноте. Войдя в дом, Адель зажег свет, достал листовку и прочел напечатанное крупным шрифтом «Обращение к сирийскому народу». Глаза учителя жадно впивались в каждую строчку.

— Значит, решено провести общую забастовку… Надо срочно распространить листовки.

Учитель не мешкая оделся и вышел из дома. Вдруг он заметил французский патруль в конце улицы. Пришлось вернуться. Но он не стал ждать утра и через некоторое время снова вышел. На улице не было ни души, и учитель принялся расклеивать листовки — на стенах домов, на витринах магазинов, на столбах… Несколько он разбросал на площади. Когда у кофейни Джаляля он наклеивал листовку на столб у самого входа, его заметили, и несколько посетителей вышли посмотреть, в чем дело. На шум поспешил патруль. Солдаты увидели листовку и, заметив убегающего учителя, бросились вслед за ним.

Мустафа в то утро, несмотря на усталость, проснулся рано. Но племянника в постели не было. Позавтракав и собрав свой инструмент, Мустафа пошел в лавку. Его дожидался шейх Абдеррахман со своим ослом. Они поздоровались и завели разговор о железнодорожной катастрофе.

Шейх Абдеррахман вернулся в деревню к вечеру и сразу же пошел к старосте узнать, был ли обыск. Там он и застал крестьян. Все поднялись навстречу шейху и наперебой стали расспрашивать его о тревожных новостях в Хаме. Шейх отвечал, что в городе неспокойно и французы усиливают репрессии. Юсеф посмотрел на Ибрагима и Абу-Омара. Пока еще забитые и бесправные, крестьяне молчали. Они были бессильны перед вооруженными французскими колонизаторами и их пособниками, но в них уже крепла вера, что настанет день, когда народный гнев вырвется наружу, и не будет тогда пощады тиранам и эксплуататорам.

Часть II

На постоялый двор города съехались крестьяне со всех окрестных деревень. Им необходимо было произвести покупки и встретиться с хаджи. Приехали со своими односельчанами отремонтировать арбы к предстоящему сбору урожая Юсеф, Абу-Омар и Ибрагим. Их оживленный разговор прервал мальчик, который подошел к Юсефу и сказал, что учитель Адель просит его прийти к нему завтра домой.

Крестьяне недоумевали: зачем понадобился Юсеф учителю?

— Может быть, он хочет, чтобы ты привез ему фрики^[20]? — спросил Ибрагим.

— Все хотят кормиться из рук крестьян, — со вздохом произнес Абу-Омар. — Но учителя надо уважать. Он человек хороший. И его дядя Мустафа тоже. Не то что бек и хаджи.

Едва рассвело, крестьяне встали, попили в кофейне чай и Юсеф, подковав свою лошадь у Мустафы, отправился к учителю Аделю.

Между тем на постоялый двор все подъезжали крестьяне. Один из них был очевидцем железнодорожной катастрофы.

— В полночь, — рассказывал он, — мы поехали на арбах в город. Ехали вдоль железной дороги. С юга шел поезд с французскими солдатами, я никогда не видел такого длинного поезда, вагонов пятьдесят, а то и больше. В нескольких везли лошадей. Поезд мчался подобно молнии и нигде не останавливался, даже на главной станции. Навстречу ему шел другой, тоже на большой скорости. И вот оба поезда на полном ходу столкнулись. Представляете, что было! От пожара стало светло как днем. Одному аллаху известно, сколько было жертв. Мы бросились в сторону, чтобы нас не обвинили в случившемся, как это обычно бывает. Ведь всегда во всем винят только крестьян. Сегодня шейх Саад будет молиться за упокой души погибших. Он скажет, что жизнь их кончилась и всемогущ только великий аллах.

— Поделом им, — заметил один из крестьян.

Другой возразил:

— Не надо никому желать зла. Мы хотим только одного: избавиться от гнета и унижения.

Юсефа проводил к учителю мальчик, ученик плотника, в рваной куртке и шароварах, подпоясанных веревкой, с грязной тряпкой вместо косынки на голове.

Юсеф постучал в ворота. На стук вышел учитель и, поприветствовав Юсефа, пригласил войти. Его дом был таким же бедным, как у Юсефа, только еще меньше. В стенах — ниши, служившие шкафами. Во дворе возле, дома стояли металлические банки из-под оливкового масла с цветами. Вокруг веранды — глиняные цветочницы.

Когда гость и хозяин уселись, учитель сказал:

— Мы, дорогой Юсеф, такие же бедняки, как и вы, крестьяне, и ваши беды — наши беды. Мы переживаем их вместе с вами. Мой прадед и дед были кузнецами. Я точно не знаю, откуда мы родом. Но думаю, что мои предки пришли с Аравийского полуострова во время распространения ислама. Возможно, первый мой предок, приехавший сюда, сопровождал армию и тоже был кузнецом. Наши предки пришли сюда босыми, голодными. А посмотри, как изменилась жизнь с тех пор. Вот что значит прогресс!

— Кому нужны эти изменения, этот прогресс, если человеку от них один вред? Раньше помещик убивал палкой, а сейчас пулей. И это, по-твоему, прогресс?

— Ты не прав, Юсеф. Нельзя судить обо всем с узких позиций крестьянских интересов и думать, что во всем мире так, как в ваших деревнях. Любой прогресс всегда приносит пользу. Вспомни, во времена рабства человека продавали, как скотину.

— И сейчас продают, — прервал Юсеф учителя. — Я сам видел, как бедуинские шейхи и эмиры, и вообще богачи, покупали у бека работников… Мы, крестьяне, многого не знаем, но стараемся понять, часто беседуем о религии, о падении нравов, о влиянии Запада. Все религии возникли на нашей, арабской земле. Испокон веку они служили человеку защитой. Почему же теперь представители религии стали орудием в руках помещиков и французских оккупантов и защищают их интересы? Я часто спорю с шейхом. Ты сам знаешь, что он говорит словами бека. Но шейх такой же бедняк, как и мы, его можно понять, ведь ему надо кормить семью. Он учит наших детей грамоте, приходит, когда у нас праздник или беда, читает Коран. Он прекрасно знает и понимает, кто истинный виновник всех наших несчастий, но все же поддерживает власть. Сама же религия чиста. Она четко разграничивает справедливость и произвол угнетателей и угнетенных. А шейх считает бека и всех, кто ему служит, хорошими людьми. А тех, кто выступает против него, — грешниками. Но неизвестно, что было бы с шейхом, если бы он поступал иначе. Тогда о каком прогрессе может идти речь? Мы трудимся как каторжные, терпим нужду, а весь урожай идет беку. Мы даже не имеем возможности прокормить семью. И какая разница крестьянину, есть ли в городе электричество или нет, если у него в доме — керосиновая лампа?

— Все это правда, — произнес учитель. — Но как освободить крестьян от эксплуатации и унижения? Как противостоять помещичьему произволу? Как защитить людей от хаджи и французских солдат? Я знаю все о вашей жизни. Веками страдают миллионы крестьян по всей нашей дорогой родине. И не только в деревнях. Участь городской бедноты не лучше. Лишь объединенными силами можно положить конец произволу. Я верю, что такой день настанет, свет прогонит тьму.

С этими словами учитель вышел из комнаты и вскоре вернулся с подносом в руках, на котором стоял чайник с ароматным чаем и несколькими тарелками с закусками. Чай пили молча. Адель внимательно разглядывал мужественное лицо Юсефа, на котором страдания оставили неизгладимый след. Несмотря на молодость, у него уже появились морщины.

— Вряд ли можно что-либо изменить. Умрет старый бек, но место его займет сын, еще более жестокий. Он будет нас грабить, а мы — на него работать. А главное, нет никакого выхода из этого положения.

— Брат мой, Юсеф! Надо, чтобы дети ваши учились. Знания помогают в борьбе. В ближайшее время я приеду к вам в деревню и поговорю об этом с крестьянами. А ты, когда будешь в городе, обязательно заходи.

Юсеф поблагодарил учителя за угощение, попрощался и пошел к плотнику, где его ждали Ибрагим, Абу-Омар и Халиль.

Халиль сразу же сообщил Юсефу о катастрофе на железной дороге.

— Знаешь, — сказал он, — сегодня утром около деревни Ум-Ражим столкнулись два поезда. Слава аллаху, что нас поблизости не было, не то французы содрали бы с нас шкуру.

Юсеф слушал Халиля, а сам размышлял о том, что сказал ему учитель.

Когда утром Сабри-бек вернулся домой, управляющий поспешил доложить, что его срочно вызывает советник.

Сабри-бек попросил подать ему кофе и позвонил Рашад-беку. Оказалось, что и его вызывает советник. Они решили ехать вместе, а по дороге захватить с собой Ах-сан-бека.

Попивая кофе, Сабри-бек курил и нервно барабанил пальцами по столу. «Кто же виновник катастрофы? Крестьяне? Вряд ли. Все они темные, неграмотные. Тогда кто же? Какой-нибудь шпион? Или группа „Фитче“? А может быть, сами французы, сторонники де Голля? Нет. Один из них был вчера у меня в гостях с женой. Другой уехал в командировку. К тому же они близкие друзья советника, его опора. Так кто же все-таки?»

Сабри-бек вынул из кармана часы, висевшие на массивной золотой цепочке. Рашад-бек и Ахсан-бек опаздывали. Сабри-беку казалось, что время остановилось. Как нарочно, пришел крестьянин с жалобой на хаджи, который не хотел платить за уборку урожая.

— Прочь отсюда! — в бешенстве заорал бек. — Пусть аллах заклеймит позором и тебя, и твоего отца, и хаджи, и отца хаджи! — И он велел охраннику вышвырнуть крестьянина из дома.

Наконец явились Рашад-бек с Ахсан-беком.

— Что тебе известно о катастрофе? — спросил Ахсан-бек прямо с порога.

— Мы же в это время были вместе. А больше я никого не видел. Вероятно, хаджи кое-что знает. Он сейчас тоже будет здесь.

Они стали думать, кто же все-таки устроил катастрофу.

— Виновников много, — сказал Ахсан-бек. — Во-первых, учителя, которые слишком много болтают.

— Что толку обвинять учителей? — возразил Сабри-бек. — Ведь крушение произошло за много километров от города. Да и советник вряд ли на это пойдет.

— Лучше всего обвинить крестьян, — сказал Рашад-бек.

Сабри-бек возразил:

— Любой крестьянин, которого ты попробуешь обвинить, сможет оправдаться. И еще помни, что крестьяне найдут поддержку у алжирских и марокканских солдат. Особенно если речь зайдет о крестьянских заправилах.

— Надо допросить и наказать всех крестьян без исключения. Причем сделать это руками советника и его солдат, — предложил Ахсан-бек.

— А потом мы выступим посредниками между советником и крестьянами, чтобы крестьяне видели в нас своих защитников, — сказал Рашад-бек.

— Блестящая идея! — воскликнул Сабри-бек.

— Пусть Сабри-бек сейчас поедет к советнику и оттуда позвонит нам. Тогда и решим, что делать дальше.

Сабри-бек сел в машину и помчался к советнику.

Когда они оба удобно расположились в креслах, советник, вызвав переводчика, начал разговор:

— Вам, вероятно, известно, что ночью произошло крушение двух поездов. Погибло свыше двухсот человек. Много раненых. Виновники должны быть сурово наказаны. Вы поможете нам их найти. Ведь преступление совершено в вашем районе. Вам мы не причиним никакого вреда. Если бы не наша с вами дружба, мы уничтожили бы половину крестьян. Мне необходимо в самое ближайшее время повидаться с Рашадом и Ахсаном.

Сабри-бек тут же позвонил Рашад-беку:

— Срочно сообщи всем управляющим и надсмотрщикам о случившемся и немедленно приезжай вместе с Ахсан-беком. Господин советник ждет.

Через некоторое время приехали Рашад-бек и Ахсан-бек.

— Неслыханное злодеяние! — прямо с порога заговорил Рашад-бек. — Я все меры приму, чтобы найти преступников. На всякий случай подвергну пыткам всех крестьян. Никого не пощажу, чтобы впредь неповадно было.

— Я послал к месту происшествия сотню солдат, вечером отправлю еще пятьдесят. Думаю, что этого достаточно для проведения карательной операции, — сказал советник. — С вашей помощью мы найдем преступников. Я уверен, что это дело рук террористов. Немедленно разошлите своих агентов по всем деревням. Надо действовать быстро.

Советник нажал кнопку. В комнату вошли несколько офицеров и, отдав честь, вытянулись по стойке «смирно» перед ним.

Советник, показывая на беков, сказал:

— Это наши друзья. Общими силами мы распутаем это дело.

Когда офицеры вышли, советник обратился к бекам:

— На всякий случай возьмите каждый по ящику патронов — пригодится — и как следует проследите за отправкой урожая. Его вывоз будет осуществляться по железной дороге. Еще раз напоминаю вам, что особое внимание надо уделить чечевице. Она очень нужна для снабжения французской армии.

Советник встал, дав понять, что разговор окончен, и назначил встречу на следующий день.

По дороге домой Сабри-бек не переставал размышлять о случившемся. Вполне возможно, что это сделал муж Хадуж из мести. А может быть, Ибрагим, которого он выгнал из деревни?

В молодости Ибрагим, его старший брат и дядя служили в турецкой армии и принимали участие в первой мировой войне. Затем Ибрагим дезертировал и укрылся у бедуинов. В двадцатом году он и два его брата сражались в горных районах против французских оккупантов. После поражения Ибрагим бежал. Вся его семья боролась против захватчиков; дед убил одного высокопоставленного турка и тоже бежал к бедуинам. Он долго жил у них в районе Андрин.

Вспомнив все это, Сабри-бек подумал: «Ибрагим и вся его семья — бандиты, убийцы. Может быть, он и совершил это преступление?»

Вспомнил Сабри-бек, как лет десять назад он вместе с бывшим советником, француженкой и цыганками веселились у жены одного из местных начальников. Вдруг раздался выстрел. Когда они выбежали из дома узнать, что случилось, то увидели убитого французского солдата. Советник был взбешен. К восходу солнца все ближайшие деревни были окружены солдатами и полицией. А крестьянам было приказано стоять у своих ворот. Тогда в доме Али, брата Ибрагима, было полно гостей. Как обычно, в конце весны к нему съехались верующие, которые собирали пожертвования для бедных. В Али они видели смелого, мужественного защитника обездоленных. Пришли к Али и бедняки, которые тайком торговали табаком. Узнав, что в деревне солдаты, жена Али и жена Ибрагима подожгли запасы корма для скота и бросили в огонь табак, чтобы спасти бедняков от расправы. Пистолет, которым так гордился Али, его мать спрятала в ведро с молоком, а на крышку ведра положила подушку. Когда французы ворвались в дом с обыском, офицер сел на подушку и стал руководить действиями солдат. Перевернув весь дом, солдаты ушли ни с чем. На следующий день утреннюю тишину нарушили дикие вопли людей, которых нещадно избивали. Испуганно металась в стойлах скотина. Исступленно лаяли собаки, ржали лошади… Оккупанты беспощадно разрушали все амбары, в домах перебили стекла и посуду. Французы не щадили ни детей, ни стариков, ни животных. Но узнать, кто убил солдата, так и не смогли.

Ибрагиму, Юсефу и Абдалле пришлось уйти из деревни. Бек не захотел допрашивать верующих в доме Али. Его внимание привлекли следы табака возле его жилища. Али арестовали и судили. Однако он уплатил штраф и был освобожден. И все же его выгнали из деревни. А через месяц пришла весть о его смерти. Говорили, что его замучили пытками. Ибрагим тяжело переживал смерть брата и поклялся во что бы то ни стало отомстить за него — убить сто оккупантов и их пособников. Слух этот дошел и до Сабри-бека. И теперь у него возникло подозрение, что крушение — это и есть месть Ибрагима, хотя уже прошло с тех пор немало лет. Но ведь не зря говорят бедуины, что отомстить врагу никогда не поздно.

Сабри-бек решил установить наблюдение за Ибрагимом. Он позвонил Рашад-беку и сказал:

— Ибрагим — бандит, ты же знаешь. У него в доме постоянно скрываются контрабандисты, злостные должники, которые не желают платить ни хаджи, ни нам. Скорее всего, это дело его рук. Но французы хотят провести карательную операцию против всех крестьян, чтобы хорошенько запугать их. Зачем наказывать одного? Нельзя, чтобы он становился героем в глазах остальных. За время, пока французы здесь, мы успели хорошо изучить их тактику.

После полуденной молитвы Сабри-бек вернулся в деревню, позвал управляющего, старосту, шейха, надсмотрщиков и сторожа и стал тщательно выспрашивать, какие подробности им известны о крушении. Подошли Ахсан-бек с Рашад-беком. Староста, энергично жестикулируя, стал бойко рассказывать о происшествии:

— Клянусь аллахом, мой господин! Убитых не счесть, а раненых еще больше. Целых десять вагонов понадобилось, чтобы их увезти. На место крушения прислали отряд французов. Они обыскали дома в нескольких деревнях в районе Хамдания, а затем в районе Абу Духур многих арестовали.

Сабри-бек внимательно слушал и качал головой. Ахсан-бек с сигаретой в зубах нервно ходил по комнате.

— Так же будет и в наших деревнях, — сказал управляющий.

— Что ты расселся! — закричал на него Сабри-бек. — Делом займись! Почему до сих пор не готов обед?

За обедом разговор шел о катастрофе, ее последствиях и предстоящей уборке урожая. Затем беки сели в машину Сабри (остальные машины шли следом) и поехали в Ум-Ражим. Там их глазам открылась жуткая, внушающая страх картина: десятки сожженных тел, отрезанные головы, руки, ноги… Везде кровь, стоны раненых…

Еще до прибытия французских солдат бедуины успели разграбить поезда.

Вместе с солдатами работали и крестьяне.

Один из них сочувственно произнес:

— Возможно, эти солдаты такие же бедные крестьяне, как мы, и пошли в армию, чтобы заработать на пропитание.

— А может быть, они убежали от помещиков, — заметил другой.

Вскоре беки с французским офицером и частью солдат отправились к местному французскому начальнику, и там Сабри-бек предложил в течение суток допрашивать и избивать всех без исключения крестьян, после чего доложить советнику о результатах операции.

Итак, офицер, который командовал отрядом, отдал приказ командирам взводов начать карательную операцию.

По словам крестьян, та ночь была белой, а наступивший день — черным.

От станции Хамдания до станции Абу Духур французы никого не пощадили, допрашивая и избивая жителей всех деревень.

Казалось, даже солнце накануне того страшного дня спряталось за горизонт раньше обычного, словно стыдясь той чудовищной расправы, которая должна была обрушиться на крестьян.

Раздался голос муэдзина, призывавшего на вечернюю молитву. Ночь была душная, и Фатима постелила на крыше. Когда все улеглись, она позвала соседку Ум-Омар, которая тоже спала на крыше своего дома, и с тревогой спросила:

— Как ты думаешь, Ум-Омар, почему паши мужчины еще не вернулись?

— Непременно вернутся. Ведь бек приказал завтра с утра начать возить урожай, — успокоила ее Ум-Омар.

Они заговорили о крушении поездов.

— Слава аллаху, — сказала Ум-Омар, — что мы далеко от Ум-Ражим. Сколько там погибло людей! Сколько осталось вдов и сирот! На все воля аллаха. Человек знает, где родился, по не знает, где умрет.

— Много погибло и французов. Но пусть аллах не щадит их души. Пусть земля наша кладбищем станет для них. Кто звал их сюда убивать и грабить?

В это время раздался зычный голос управляющего:

— Эй, Фатима, муж вернулся?

— Нет. Еще никто из мужчин не вернулся.

— Когда вернется, пусть сразу же идет к беку. И ты, Ум-Омар, то же самое передай своему.

С управляющим шел один из прислужников бека. Он проклинал крестьян, всех их предков, крушение поездов.

— Нас это не касается, — сказал управляющий. — Во всем виноваты крестьяне. Пусть и расплачиваются. Какое нам дело до погибших французов?

— Потише. У бека и французских агентов длинные уши.

— Крестьяне ненавидят нас за то, что мы помогаем французам. Но мы лишь выполняем приказы бека. Надо сеять вражду между крестьянами. Бек считает, что тогда легче будет управлять ими.

Они подошли к дому Занубии, где, по обыкновению, сидел шейх Абдеррахман и пил чай.

— О шейх! — обратился к нему управляющий. — Ты слышал о случившемся? Я был там. Это ужасно! Никому не пожелал бы оказаться в тех поездах. Человеческое мясо смешалось с землей. Везде валяются трупы. Возьми это кольцо. Я снял его с пальца, валявшегося на дороге. Не могу держать его у себя.

Шейх обратил взор к небу и воскликнул:

— О милостивый аллах, пощади людей! Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его.

— Еще я подобрал там винтовку и спрятал в разрушенном доме, — продолжал управляющий. Затем он полез в карман, вытащил целую горсть золотых колец и протянул шейху: — Возьми. Это мое пожертвование, почтенный шейх. А одно кольцо непременно подари Занубие.

— Спаси нас, аллах, от шайтана, — произнес шейх. — Погибшим уже ничего не нужно, кроме милости аллаха. Да пощадит аллах их души и заклеймит позором грешников!

— Познакомься, шейх, — представил управляющий своего спутника. — Этот человек служит надсмотрщиком у бека. Бек приказал каждому крестьянину зажарить по барану. Вероятно, вечером я тебе привезу барашка.

— Спасибо, — поблагодарил шейх.

— Все деревни окружены солдатами, — сказал управляющий. — Крестьян допрашивают под пытками.

В это время к дому подъехала машина. Из нее вышел какой-то человек и сказал:

— По приказу бека я привез четыре винтовки, взятые у погибших солдат, и должен спрятать их на поле Ибрагима. Завтра здесь будет обыск, и тогда Ибрагиму конец.

— Спаси нас, аллах, от грешного шайтана. Чем помешал беку несчастный Ибрагим?

— Замолчи! — прикрикнул на него управляющий. — Мало, видно, Ибрагим над тобой насмехается, когда проходит мимо дома Занубии.

— Молчу, молчу, — ответил шейх. — Сегодня я немой, глухой и слепой.

Когда все уехали и шейх остался один, он долго еще никак не мог прийти в себя — то ходил по двору, то читал суры из Корана.

Как ни уговаривала его Занубия успокоиться и рассказать о случившемся, шейх неизменно отвечал, что ничего не произошло и он совершенно спокоен. Но Занубия не отставала, и шейх наконец, не выдержав, признался:

— Сабри-бек готовит Ибрагиму ловушку. Хочет избавиться от него.

Занубия удивилась:

— А что ему сделал Ибрагим?

— Не знаю. Но я не хочу больше оставаться в этой деревне. Ночью уйду. Они принесли четыре винтовки, которые взяли у погибших солдат, и спрятали на поле Ибрагима. Завтрашний день будет черным для нашей деревни.

— Но какое тебе дело до Ибрагима? Ты же знаешь, что он ненавидит и тебя и меня. По крайней мере, появится возможность избавиться от него.

— Спаси, аллах! Никогда в жизни я не совершал подлостей. Я уеду сейчас же. А если управляющий станет спрашивать обо мне, скажи, что я поехал в город, к хаджи.

— Ну что ж, счастливого пути. Только советую тебе ни во что не вмешиваться.

Занубия сидела у ворот своего дома, но слова шейха не давали ей покоя. «Вообще-то хорошо, если проучат Ибрагима и его жену. Они меня ненавидят, вон на всю деревню сумели ославить. Правда, они всегда готовы помочь людям. Да и мне сколько раз помогали, а ведь сами тоже бедняки. Все крестьяне живут в нужде. Разве это жизнь? Горе одно. От бека терпим, от управляющего и хаджи тоже».

Занубия вздохнула и пошла в дом посмотреть на спящих детей. Она осторожно поправила одеяло, с нежностью взглянула на них и снова тяжело вздохнула. Как трудно одеть и накормить семерых! Старшему десять лет, но он уже помощник. Пасет скот, носит отцу обед в поле. Спать Занубие не хотелось, и она снова села у ворот в ожидании мужа. Ее терзали сомнения. Вдруг она решительно поднялась и пошла к дому Ибрагима.

— Фатима! Фатима! Это я, Занубия! — крикнула она, подойдя к дому.

— Что случилось? — откликнулась Фатима. — Ведь уже ночь на дворе. Что-нибудь с детьми?

— Нет, Фатима. Все в порядке. Только почему-то у младшего глазки болят.

— Сейчас я дам тебе капли.

Вскоре Фатима принесла пузырек:

— Вот, возьми. Капай два раза в день. Вот увидишь, все как рукой снимет.

Занубия поблагодарила, но уходить не спешила.

— Как дела у твоего мужа? — спросила она.

— Все хорошо. Жду его из города. Вот-вот должен подъехать.

— А как поживает твоя соседка, Ум-Омар? Она такая добрая!

— Ум-Омар — труженица. Работает от зари до зари. Видно, доля наша такова.

В это время к дому подъехала арба, раздался голос Ибрагима, и Фатима пошла открывать ворота. Ибрагим был неприятно удивлен, увидев Занубию, он не доверял ей, но виду не подал. Справился о здоровье детей и сказал:

— Твой муж тоже приехал и будет искать тебя.

Ибрагим надеялся, что Занубия сразу уйдет, но та продолжала болтать. Она никак не могла решиться сказать о главном, ради чего, собственно, и пришла. Наконец она все же решилась.

— Слушай, Ибрагим, у меня есть для тебя важная новость. Сабри-бек и его люди устроили тебе ловушку: спрятали на твоем поле четыре винтовки погибших солдат, а завтра в деревне начнется обыск. Сам знаешь, что ждет тебя, когда их найдут. — Она повернулась к Фатиме: — Спокойной ночи, Фатима. Спасибо за капли. Пойду встречать мужа.

С легкой душой вернулась Занубия к себе в дом.

А Ибрагим, словно громом оглушенный, застыл на месте. Не притронувшись к еде, он попросил Фатиму рассказать, что же наконец произошло в его отсутствие.

— Вечером приходил управляющий, — растерянно ответила жена, — и сказал, что тебя бек к себе зовет.

— Он сказал именно так?

— Да. И не только тебя. А еще и мужа Ум-Омар.

Ибрагим задумался, потом позвал Юсефа, жившего по соседству, и пошел ему навстречу.

— Слушай, Юсеф, у моего брата, что живет у бедуинов, случилась беда. Я сейчас поеду к нему, а ты скажи управляющему, если спросит, и всем остальным, что я, мол, забыл в городе инструмент и пришлось возвращаться.

Ибрагим оседлал лошадь и перед отъездом посоветовал Юсефу тоже уехать, так как с минуты на минуту могут нагрянуть с обыском французские солдаты. Словно почуяв беду, лошадь резво бежала, унося хозяина от дома. Ибрагим свернул в поле, нашел спрятанные там четыре винтовки, завернул в абаю и положил в переметную суму. После этого он поскакал прямо в Каср бен Вардан, где жил его друг — бедуин. По дороге Ибрагим размышлял о том, что к восходу солнца он будет уже на месте, три винтовки продаст, а четвертую, обрез, оставит себе. Дома у него надежно спрятана винтовка с длинным прикладом.

Чтобы его не узнали, Ибрагим надел бедуинское платье, а голову обмотал белым в красную клетку платком. Мысль о том, откуда Занубия узнала о винтовках, не покидала его. В душе он был очень благодарен ей. Прежняя неприязнь исчезла. Неужели он мог ошибаться в ней? Да, спасая ему жизнь, она поступила как верный друг.

Лишь показались первые лучи солнца, а Ибрагим уже был возле пустыни.

На рассвете ушел из деревни и Юсеф. В это же время солдаты оцепили деревню и стали избивать всех подряд, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Они вламывались в дома, все крушили, к великому удовольствию беков. Но винтовок на поле Ибрагима не нашли.

Кроме охотничьих ружей и старых сабель, они ничего не обнаружили.

— Где винтовки?! — в ярости вопил Сабри-бек.

— Я спрятал их в скирде, — дрожащим голосом отвечал управляющий Рашад-бека, — как ты велел. Можете спросить у своего управляющего. Он был со мной.

Но Сабри-бек не унимался.

— Вы продали их бедуинам, негодяи! — в негодовании орал он.

Глаза у Сабри-бека налились кровью, и он кинулся избивать управляющего Рашад-бека.

— Мой господин, но мы сделали все, как было велено, — обратился управляющий Сабри-бека к Рашад-беку.

— А никому не сболтнули? Занубию видели?

— Никого не видели. Как только спрятали, тут же уехали вас догонять.

— Ну погодите, — кричал Сабри-бек, — я до вас еще доберусь! А сейчас убирайтесь с глаз моих долой!

Управляющие трусливо топтались на месте до тех пор, пока Рашад-бек не вытолкал их за дверь.

В полдень французские солдаты ушли из деревни. Беки уехали в Ум-Ражим вместе с управляющим Сабри-бека, а управляющий Рашад-бека, как всегда, пошел пить чай к Занубие.

— Что это у тебя лицо в синяках и распухло? — удивленно спросила та.

— Это бек так меня разукрасил. Зубы выбил, — грустно вздохнув, ответил управляющий. — Чуть не убил.

— А в деревне что было! — взволнованно стала рассказывать Занубия. — Солдаты открыли стрельбу, всех грабить стали. У меня отобрали барана, кур и застрелили собаку. Люди не знали, куда бежать, что делать. А солдаты ради забавы стреляли в кур, только перья летели. Пришлось открыть все ворота и двери, чтобы эти чертовы изверги их не выломали.

— Знаешь, за что бек меня избил? — прервал ее управляющий. — Пропали четыре винтовки, которые мы с его управляющим спрятали в скирде соломы. Во время обыска их не нашли, и теперь бек во всем винит меня. Скажи, ты не видела вчера шейха после моего отъезда?

— Нет, — быстро ответила Занубия. — Когда я принесла чай, никого уже не было. Я так удивилась. Но еще раньше шейх мне сказал, то поедет в город, к хаджи. И действительно, поднявшись на крышу, я увидела на дороге вашу машину, а вдалеке шейха на лошади. Это тебя дьявол рукой бека так изуродовал. Вечером вернется шейх, и я попрошу его почитать суры из Корана, чтобы спасти тебя от сатаны.

Занубия побежала к Ум-Омар за каким-нибудь снадобьем, чтобы полечить управляющего, и попутно рассказала, что после обыска на ячменных полях того избил дьявол. Вышли женщины из соседних домов, подошли к управляющему. Их лица выражали удивление и ужас.

— Я знаю, что на ячменных полях водятся дьяволы, — говорила Занубия. — Однажды старая бедуинка рассказывала, что когда она пасла там овец, то видела женщину неземной красоты, с длинными, до пят, волосами. Бедуинка прочла молитву, и красавица мгновенно исчезла. Ясно, что это была дьяволица.

— Зачем же ты пошел на ячменное поле? — обратилась она к управляющему. — Забыл, что там водятся дьяволы?

— Будь проклят тот час, когда я пошел туда! Вот и наказан за это.

Было далеко за полдень. Люди приводили в порядок свои дома. Ум-Омар делала пострадавшим примочки, готовила мази, перевязывала. Ей помогала Фатима.

Беда сплотила людей. И вся деревня стала одной большой семьей.

К вечеру вернулся Юсеф, немного позже Ибрагим, а когда время близилось уже к полуночи, в деревню возвратился шейх — он сообщил об аресте учителя Аделя. Деревня была взбудоражена слухами о дьяволах, укравших винтовки. Рашад-бек, узнав о них, сделал вид, будто поверил:

— Я знаю, что в этих полях водится нечистая сила. Поэтому не надо туда ходить в одиночку. А вообще, неплохо, что там поселились дьяволы. Пусть сторожат поля от воров.

Бек уже было собрался покинуть деревню, но перед отъездом отдал последние распоряжения: со следующего дня начать возить чечевицу.

— Работайте спокойно. Солдаты вас больше не тронут. Мы с Сабри-беком и Ахсан-беком позаботились об этом. Мы не допустим, чтобы они уничтожили деревню.

Ночью Сабри-бек вернулся домой, там его уже ждали Рашад-бек с Ахсан-беком. Они долго сидели в саду у фонтана, бурно обсуждая события прошедшего дня.

— Все получилось как нельзя лучше, — обрадованно сказал Сабри-бек. — Мы как следует проучили крестьян и теперь надолго отбили у них охоту бунтовать. Так что крушений в ближайшее время не будет, к тому же крестьяне благодарны нам за заступничество. Я уверен, что урожай они соберут на совесть.

— Знаете, какие слухи ходят по деревне? — спросил Рашад-бек. — Говорят, что на моего управляющего напал сам дьявол. Эту новость мне сообщил перепуганный насмерть староста.

Тут беки громко захохотали.

— Тогда я приказал старосте собрать крестьян и сказать, чтобы поодиночке не ходили через ячменные поля и чтобы не крали ячмень, не то их ждет наказание дьявола, — весело продолжал Рашад-бек.

— Надо сообщить о начале уборки французскому советнику, — переменил тему разговора Ахсан-бек. — Может быть, он даст нам грузовики.

— Отличная идея, — поддержал его Сабри-бек. — Сейчас я позвоню ему, если не возражаете.

Советник, оказывается, сам собирался звонить Сабри-беку. Он назначил им встречу через полчаса у жены начальника станции.

Захватив с собой подарки и всевозможные закуски, беки поехали на станцию.

Там во дворе уже резали баранов, раскладывали костер, готовили вертела. Вскоре аппетитно запахло жареным мясом. За столом вновь зашел разговор о крушение. Все пили за здоровье советника, сумевшего в короткий срок ликвидировать последствия катастрофы. Уже было далеко за полночь, а веселье не прекращалось. Наконец гостей стало клонить ко сну. Первым уехал советник, пообещав выделить грузовики для уборки урожая. Вслед за советником уехали и беки, уговорившись на следующий день в полдень встретиться в деревне Рашад-бека.

Ночь опустилась на землю, неся людям короткий отдых, а на рассвете все уже были на ногах. По дороге непрерывным потоком катились арбы, вздымая густые столбы пыли.

— Что-то рановато в этом году начали убирать чечевицу, — заметил Ибрагим Абу-Омару. — Обычно ее вывозят после бобов.

Абу-Омар иронично усмехнулся:

— По-видимому, на чечевицу поднялась цена и бек заключил с французами контракт, за это он получил хороший барыш. Но нас это не должно касаться. Наше дело — хорошо работать.

— Это конечно, — согласился Ибрагим. — Но если бы мы собрали сначала бобы, то в этом году смогли бы кое-что подзаработать и для себя.

— А уж это господ не интересует.

— Может, не слушать бека, не возить сейчас чечевицу?

— Спаси нас, аллах! Опасные у тебя мысли. С беком лучше не связываться. Вспомни вчерашний день. Надеюсь, нам не придется долго терпеть. Не вечно же здесь будут командовать французы. А как только они уйдут, беки тоже остепенятся и перестанут так свирепствовать. Как-никак французы их очень поддерживают.

Когда приехали на поле, солнце уже пекло нещадно. Вода в бурдюках нагрелась и не утоляла жажды. К вечеру, измученные жарой и тяжелым трудом, крестьяне повезли собранный урожай на ток. Последними приехали туда Абу-Омар, Ибрагим, Юсеф и Ахмад, и когда стали разгружать арбу, уже почти совсем стемнело.

— Вы идите домой ужинать, — сказал Абу-Омар, — а я останусь сторожить. А потом пусть меня сменят Юсеф и Ахмад. Ночью сюда могут забраться воры.

После вечерней молитвы крестьянам приказано было собраться у старосты. Рядом со старостой сидел старик-бедуин лет восьмидесяти с патронташем и винтовкой. Староста представил его крестьянам:

— Наш гость шейх Жарван, из племени гатфан, просит разрешения пасти овец на наших полях. Сам господин бек не отказал ему в просьбе.

— Я вас приветствую, — обратился к крестьянам Жарван. — Господин бек действительно разрешил мне пасти скот на ваших полях, о чем я вам и сообщаю, мы все должны помогать друг другу, и тогда аллах нам поможет.

— Желание бека для нас приказ, — сказал управляющий. — Оно не подлежит обсуждению.

В это время пришел шейх Абдеррахман и стал на все лады расхваливать бедуина.

— Клянусь вам, люди, шейх Жарван всеми уважаемый человек. Мы водим дружбу с ним и мужчинами его племени не один десяток лет. И сейчас наш долг помочь ему. Аллах знает, как мы рады тебе, — обратился он к бедуину.

— А как вы обеспечите скот водой? — спросил Ибрагим у шейха. — Воды из деревенского колодца нам самим не хватает.

И тут все заволновались.

С места вскочил крестьянин, отвечающий за распределение воды у колодца, и быстро заговорил:

— Клянусь аллахом, воды очень мало. Ее надо экономить. Иначе к концу года в колодце ничего не останется.

— Аллах дал нам воду, чтобы мы вместе ее пили, — перебил его Абдеррахман. — А кончится вода, что-нибудь придумаем.

Шейх Жарван не спешил с ответом. Он знал, к чему может привести этот разговор, и попытался от него уйти.

— Привет, Ибрагим! Что-то давно тебя не видно. Пусть аллах успокоит душу твоего деда. Щедрый был мужчина, храбрый. Он жил у нас несколько лет. Я тогда был еще маленьким. Все бедуины его хорошо знали.

И шейх Жарван, большой мастер рассказывать, продолжал:

— Дед Ибрагима убил турецкого офицера, который его оскорбил, а мы его прятали. С моим отцом они были словно братья. Ох, как быстро бегут наши годы! Твой отец тоже был из племени гатфан. Так что, видишь, все мы из одного племени и должны помогать друг другу.

Не давая крестьянам опомниться, шейх говорил и говорил.

— Мы, Ибрагим, с давних времен друзья. Делим и радость и горе. Когда вода в колодце исчезнет, мы будем брать ее в северных деревнях. Аллах не оставит нас в беде.

Ибрагиму ничего не оставалось, как замолчать.

— Мы желаем всем добра, — промолвил шейх Абдеррахман, давая понять шейху Жарвану, что все закончилось благополучно.

— Мы всегда готовы тебе помочь, — в свою очередь обратился к шейху-бедуину староста.

— Завтра же, — приказал шейх Жарван сопровождавшему его бедуину, — отблагодаришь управляющего, шейха и старосту.

Крестьяне стали расходиться, а шейх Абдеррахман с управляющим пошли к дому Занубии. Всю дорогу шейх повторял:

— Слава аллаху… Слава аллаху… Аллах никогда не забывает о своих рабах… Шейх Жарван хорошо отблагодарит нас.

Когда управляющий и шейх пришли к Занубие, управляющий сразу потребовал чай.

Занубия принесла мангал, на котором стоял кипящий чайник, поставила перед гостями алюминиевые кружки и стала разливать.

— Сегодня у пас был тяжелый день, — пожаловался шейх. — Крестьяне не хотят, чтобы бедуины пасли скот на наших полях.

— И правильно, что не хотят, — сказала Занубия. — Клянусь аллахом, шейх, все бедуины — воры. Их скот съест наш урожай. И конечно же, не избежать драк между ними и крестьянами.

— Бедуины боятся бека и своего шейха, — возразил управляющий. — Они обещали не мешать крестьянам убирать урожай. И потом, я всегда найду на них управу. Ты, Занубия, лучше скажи, как дела у Софии. Господин бек спрашивал о ней.

— Что хорошего нашел он в этой простой крестьянке? Мало ему цыганок и француженок? Ох, оставьте ее в покое! Она честная женщина.

— Знаешь, Занубия, запретный плод сладок. Не противилась бы она беку, он давно забыл бы о ней.

— Я обещала вам помочь в этом деле, — сказала Занубия, — но сейчас раздумала.

Шейх и управляющий посидели еще некоторое время, затем попрощались с Занубией и ушли.

Шейх направился домой, а управляющий — к токам.

Когда наступает ночь, объятая сном, деревня погружается в тишину. Только летучие мыши, словно таинственные призраки, неожиданно возникают из темноты и стремительно перелетают деревенскую площадь в поисках добычи. На другом конце деревни, там, где кладбище, время от времени раздается крик совы. Этот крик напоминает о бренности всего земного, о том, что на кладбище все равны — и бедняк, и богач. И верят люди, что души невинно загубленных находят друг друга и мстят своим палачам.

На рассвете раздался голос управляющего:

— Эй вы, быстрее поднимайтесь! Нечего разлеживаться! Будьте вы прокляты!

Так обычно управляющий начинал день. Затем он садился на лошадь и скакал в поле. А шейх, дождавшись полудня, шел к Занубие. И вот, когда они беседовали за чаем, появился молодой бедуин в широкой галябии, с кинжалом у пояса, в тонкой абае, в самодельных сандалиях из автомобильной шины.

— Ты нужен мне, шейх, по важному делу, — сказал он после традиционного приветствия.

— Садись отдохни и рассказывай, что случилось, — ответил шейх.

Бедуин был явно чем-то взволнован, но старался виду не подавать.

— Говори, — сказал шейх. — Я слушаю тебя.

— О мой шейх! Ты мудрейший из мудрых и справедливейший из справедливых. Я — пастух из южных племен. Однажды, когда я поил верблюдов, мне встретилась девушка из северных племен, и мы полюбили друг друга. С тех пор я виделся с ней в безлунные ночи. Ничего между нами не было, один только раз я решился поцеловать ее. Когда мои родственники пошли договариваться о свадьбе, ее отец попросил слишком большой калым. А я — бедный пастух. Где я могу достать то, что он просит? Помоги мне, шейх. Напиши такой талисман, чтобы моя невеста вечно меня любила и верила мне. И пусть согласится, чтобы я похитил ее.

— Ну что ж, я тебе помогу. А какова будет награда?

— Дам тебе барана, много масла и овечьей шерсти.

— Да прославит тебя аллах, сын мой! Только барана ты пригони сейчас, а все остальное отдашь на следующий год. Я дам тебе такой талисман, который заставит твою невесту быть во всем тебе послушной, как пальцы руке. И не только твою невесту, но и все племена, а может быть, и все государство. Ты получишь все, что желаешь. Верно я говорю? — Шейх обернулся к Занубие.

— Я дам тебе золотую монету, — сказал бедуин. — Это единственное, что у меня есть. А если мечты мои сбудутся, весной ты получишь еще больше, чем я обещал.

Шейх завел парня в дом и стал задавать ему вопросы.

— Как тебя зовут?

— Джадуа.

— Как зовут твою мать?

— Аюш.

— А твою невесту?

— Ануд. Посмотри, имя ее вытатуировано на моей руке. Она похитила сердце мое. Клянусь аллахом, мне не жить, если нас разлучат.

— Этого не случится, сын мой, — сказал шейх. — Вот талисман, который спасет и защитит тебя. Теперь тебе не страшна даже пуля. Перед моим талисманом не устоит никакая злая сила. Эй, Занубия, приготовь нам чаю!

Воздев руки к небу и закрыв глаза, шейх принялся читать суры. Он то раскачивался из стороны в сторону, то рисовал на бумаге какие-то знаки. Потом сжег бумагу. Проделывая все это, шейх время от времени громко произносил заклинания. И наконец, поднеся к лицу парня кулак, несколько раз повторил:

— Войди, Ануд, в глаза Джадуа и не покидай их, даже если небо рухнет на землю. — После этого шейх протянул парню листок бумаги: — Сожги этот листок возле палатки твоей невесты с западной стороны, и, как только пожелаешь, Ануд тотчас к тебе прибежит.

Бедуин взял листок и, полный благодарности и радости, отдал шейху свою единственную золотую монету.

Окрыленный, возвращался парень к своей возлюбленной. Глаза его сияли счастьем.

А шейх ласково гладил золотую монету и ничего не видел вокруг. Вдруг он заметил, что Занубия смотрит на него с усмешкой, и сказал:

— Одна пятая этой монеты твоя. Как сказано в Коране: если ты что-то завоевал, одна пятая принадлежит не тебе.

— Спасибо, мой шейх, — ответила Занубия. — Деньги мне достаются не так легко, как тебе, и я привыкла зарабатывать их трудом своим. И могу получить гораздо больше, чем золотую монету.

— Ну что ж, дело твое. Не хочешь — не бери. Я знаю, Занубия, ты сильная и подачек не берешь. Но до чего же глупы эти люди! — продолжал, разговаривая сам с собой, шейх. — Верят в силу талисманов. Смешно! Да простит меня аллах! Зато я получил золотую монету и теперь смогу купить много полезных вещей моим детям. Слава аллаху за его помощь!

По дороге Джадуа с болью думал о своей жизни.

— О аллах, властитель вселенной, зачем сотворил ты меня бедным пастухом? Будь я богатым, сразу заплатил бы калым за невесту. Я молод, силен, отважен, я не боюсь ни зверей, ни бандитов, ни ночной тьмы. Но у меня нет денег. Что же делать, где их взять? Я бедняк, и отец мой бедняк. Моих младших братьев ждет та же участь. Моя бедная мать не раз говорила, чтобы я не влюблялся в девушку из другого племени. Она хотела женить меня на дочери ее родственницы, у которой отец тоже пастух. Но я сказал, что любовь не знает границ и сердцу невозможно приказать.

Когда Джадуа впервые встретил Ануд, светила луна. При ее свете девушка показалась Джадуа неземной красавицей, и он не смог сдержать восторженного возгласа. Шея длинная, как у газели; гордо посаженная голова; стройная, словно копье. Она сразу покорила сердце Джадуа. Он спросил, как ее зовут и откуда она родом. Девушка ответила, что имя ее Ануд и что она из северных племен.

— А ты пастух? — спросила в свою очередь Ануд. — Как твое имя?

Джадуа покраснел:

— Не все ли равно, пастух я или эмир. Главное, что я смелый мужчина. А зовут меня Джадуа.

— Я сразу поняла, что ты пасешь верблюдов, Джадуа. А где?

Голос у Ануд был таким же прекрасным, как и она сама. Чудесной песней зазвучал он в сердце Джадуа.

— Я из южных племен, а скот буду пасти на северных пастбищах.

— Но это очень опасно.

— Если ты не замужем, мне не страшна никакая опасность.

Слегка покраснев, Ануд ответила:

— Я не замужем. А отец мой тоже пастух. Он пасет овец.

— Он, наверное, человек с достатком?

— Да, мы не нуждаемся.

… Девушка наполнила водой кувшин и собралась уходись. Джадуа спросил, смогут ли они еще увидеться. Ануд согласилась, назначив ему свидание в канун новолуния, и сказала:

— Если ты смелый, останусь верна тебе в любви. И тогда луна будет дарить нам свой волшебный свет.

— Я готов бороться за тебя, как раненый волк. Либо погибну, либо добьюсь победы.

Какое-то время они ехали рядом на своих верблюдах, но вскоре пришлось расстаться, опасаясь, как бы их не увидели вместе…

Однажды Джадуа отправился в Ум-Ражим и, проезжая деревню Сабри-бека, встретил Юсефа.

— Привет, Джадуа! — крикнул Юсеф. — Куда едешь? Пойдем ко мне ужинать.

Жены у Юсефа не было, и, когда собирались гости, ему помогала Фатима, его сестра. Вот и сейчас Фатима принесла финики, хлеб, айран. От Юсефа не укрылось, что Джадуа чем-то расстроен. Парень сидел задумавшись и часто вздыхал.

— Что случилось, Джадуа? Расскажи. Мы ведь друзья.

— Я как раз и хотел с тобой посоветоваться, — ответил Джадуа, обхватив руками голову. — Я полюбил девушку из северных племен. Мы с ней случайно встретились у колодца и договорились увидеться в конце месяца. За это время я разузнал у одной старухи из северного племени, что за невесту там надо платить очень большой калым. А где мне взять денег?

Мы встречались с Ануд несколько раз, и с каждым разом я любил ее все больше и больше. С каким нетерпением я ждал первого свидания! Боялся, что любимая не придет. Но она пришла. Я хотел поцеловать ее руку, но Ануд не позволила, сказав, что сначала надо заручиться согласием родителей на нашу свадьбу. На прощание мы обменялись подарками. Ануд подарила мне кинжал, а я ей — шелковый платок. Она любит меня и очень страдает. Не ест, не спит. Поделилась с матерью своим горем. Мои родители тоже знают. Ануд даже хотела тайком взять у отца деньги и дать мне, чтобы я заплатил калым, но я ни за что на это не соглашусь. Я уже ходил к ее отцу, но тот отказал мне. Что же мне делать, Юсеф?

— Успокойся, — сказал Юсеф. — Я сделаю для тебя все, что в моих силах. А сейчас выпей чаю и перекуси с дороги.

Но Джадуа продолжал:

— Я узнал, что старейшины ее племени уже собирались на совет, и один из них сказал: «Позор нам, если мы отдадим Ануд пастуху, пусть даже он заплатит больший калым, чем мы требуем». Другой, семидесятилетний старик по имени Хамдан, приятель бека, сказал, что сам женится на Ануд. Пусть она будет его четвертой женой. А третий сердито закричал: «Девушка, которая полюбила мужчину из чужого племени, достойна смерти! Ее надо убить. И первой пусть будет Ануд».

— А откуда ты знаешь, что было на совете? — спросил Юсеф.

— Мне рассказала Ануд. Она слышала разговор отца с матерью. На совете ее отец произнес: «Моя дочь не совершила ничего дурного. Я хорошо знаю свою Ануд. Пришли из южных племен знатные, уважаемые люди и попросили отдать мою Ануд сыну их уважаемого соплеменника. Но я ничего не обещал». В конце концов старик Хамдан настоял на своем, и на совете было решено отдать Ануд ему в жены. Отец Ануд утешился калымом. Хамдан обещал дать ему пятьдесят овец, десять верблюдов, лошадь и винтовку. Бедная Ануд чуть с ума не сошла, когда узнала обо всем. Ее мать рассорилась с отцом и заявила, что он задумал продать родную дочь за несколько овец и верблюдов и этим хочет заживо похоронить ее. Теперь Ануд согласна бежать со мной. Сегодня ночью я увезу ее.

— Ну что ж, — сказал Юсеф, — у человека всего одна жизнь. Да поможет тебе аллах! Можешь рассчитывать на мою помощь. Если хочешь, я поеду сейчас вместе с тобой. Мой дом всегда открыт для тебя. Привози сюда свою Ануд.

Вечером, вернувшись с полей, Юсеф сел у ворот и задумался. Из головы у него не шел Джадуа. Рискованное дело затеял парень. Шутка ли! Похитить девушку из чужого племени! Это может кончиться кровопролитием. Будь прокляты обычаи, которые не дают влюбленным соединиться! Юсеф места себе не находил. То входил в дом, то снова выходил. Фатима с тревогой наблюдала за ним. На ее вопрос, что случилось, Юсеф ничего не ответил, сказал лишь, что отнесет воду на ток.

Его племянник, Мухаммед, пошел за ним. На току Юсеф увидел Абу-Омара и Ибрагима.

— Привет, Юсеф, — сказал Абу-Омар. — Мы давно тебя ждем. Давай скорее воду.

— Да что с тобой?! — невольно воскликнул Ибрагим, взглянув на него. — Случилось что-нибудь?

— Не молчи, рассказывай… — раздался голос Абу-Омара.

— Все в порядке, ничего не случилось, разве что…

— Ну чего тянешь, рассказывай… Ведь] на тебе лица нет, — настаивал Ибрагим.

И Юсеф подробно рассказал все, что знал о Джадуа.

— Да, есть отчего сойти с ума, — негромко произнес Абу-Омар. — Завтра того и гляди бедуины вцепятся друг в друга, и что тогда будет с нашим урожаем?

— Бек и французы наверняка вмешаются, ведь чечевица-то им нужна, — заметил Ибрагим.

— Так-то оно так, по я беспокоюсь за Джадуа: что будет с ним, бедным? — отозвался Юсеф.

Ануд с замиранием сердца ждала захода солнца, изо всех сил скрывая волнение. Не дай бог, отец догадается, тогда все пропало. Как обычно, она собрала ягнят, отвела в загон, помогла матери разжечь огонь и снова завела разговор о Хамдане. А солнечный диск тем временем все быстрее и быстрее катился вниз, к горизонту, точно хотел спрятаться от людей, которые, подобно Ануд, с нетерпением ждали наступления темноты. Вечерняя заря все залила красным светом. Горели и щеки Ануд, словно солнце опалило их своим жаром. «Что будет?» — думала девушка, пристально вглядываясь в грустное лицо отца, будто хотела прочесть на нем ответы на тревожащие ее вопросы. Какой толк в том, что отец ее любит, он никогда не сможет отказать старику Хамдану, против обычая, пусть самого дикого, ни за что не пойдет… Хорошо, хоть мать ее понимает. Да, этой ночью надо бежать. Даже любимую собаку, которая все время вертелась под ногами, Ануд решила посадить на цепь: не дай бог, помешает.

По небу ползли тяжелые облака, ночь выдалась, к счастью, темная, точно пыталась под своим покровом укрыть влюбленных. Ануд тихонько вышла из дому и пошла к условленному месту, с опаской озираясь по сторонам — не заметил ли ее кто-нибудь? Она пугалась каждого шороха, шума ветра, прося у аллаха защиты. Вот и холм, где ее должен ждать Джадуа. Ануд прислушалась, подала условный сигнал и, услышав ответный, стрелой помчалась вперед. Юноша крепко обнял любимую, посадил на верблюдицу, и они поехали.

Верблюдица шла быстро. Ануд прижалась к Джадуа и шептала о том, что страшно было лишь вначале, но сейчас, с ним, она уже ничего не боится.

— Без тебя, без твоей любви мне не жить, — горячо прошептала девушка.

— Ради тебя я готов на все, даже на смерть, — отвечал Джадуа. — Возможно, наши племена передерутся между собой.

— А может быть, вмешаются умные люди и все обойдется? — возразила Ануд. — Но что бы ни случилось, я останусь с тобой.

— Я буду сражаться, как волк. Мы или победим, или погибнем.

Они подъехали к дому Юсефа.

— Ты привез ее? — спросил тот.

— Да, — ответил Джадуа.

— Тогда езжайте быстрее к востоку. К утру вы будете в безопасности. Нет, погоди, — сказал Юсеф и быстро пошел к дому.

Через минуту он вернулся с бурдюком воды и узелком с едой.

— Возьми это, — сказал он Джадуа. — А теперь поторопитесь!

Они ехали всю ночь, проехали пятьдесят километров, и теперь опасность им больше не грозила.

Утром, едва проснувшись, отец позвал Ануд.

— Ануд погнала баранов на пастбище, — отозвалась жена. — Скоро вернется.

Отец ничего не заподозрил. Дочь часто по утрам уходила на пастбище. Но когда солнце поднялось высоко в небе и отец узнал, что дочь еще не вернулась, он заволновался и попросил одного бедуина пойти на пастбище поискать Ануд. Но тот вернулся ни с чем.

Весть о побеге Ануд быстро распространилась по всему племени. Мужчины быстро оседлали лошадей и пустились в погоню. Следом пошли женщины, неся еду и питье.

Одна из жен Хамдана в душе ликовала: не будет теперь в доме молодой жены.

Вторая жена, Шуха, сказала:

— Это большой позор для нашего племени.

И только старшая жена молчала. Она думала о том, чем все это может закончиться для ее близких. Ведь сама она была родом из тех же южных племен, что и Джадуа, и она терзалась мыслью — сейчас ее сыновья должны драться против ее братьев.

Площадь гудела. Каждый строил догадки насчет того, где удалось скрыться беглецам.

Хамдан был вне себя от ярости:

— О Ануд! Не скрыться тебе от кары! Я убью тебя. Но прежде я должен увидеть у своих ног голову Джадуа, а рядом с ней — голову одного из шейхов южных племен.

В тот день крестьяне не вышли на уборку чечевицы, опасаясь столкновений между бедуинами. К вечеру уже во всем районе стало известно о похищении девушки у северных бедуинских племен. Французские власти послали двадцать грузовиков с солдатами, чтобы предотвратить столкновение между южными и северными бедуинскими племенами, и созвали на совет шейхов и знатных людей северных племен.

А в доме Рашад-бека решался лишь один вопрос: любой ценой сохранить урожай.

Утром следующего дня на площади перед домом Рашад-бека стояли десятки бедуинских лошадей. Но в дом впустили только шейхов племен и отдельных их представителей. Бедуины, сняв у порога обувь, расположились на полу, застеленном коврами. В знак уважения к французскому советнику они не держали винтовки перед собой, как обычно, а повесили их за спину. На почетном месте, рядом с советником, сидел Рашад-бек. Советника беспокоило сейчас лишь одно: собрать урожай и отправить во Францию. Его страна вела войну и очень нуждалась в продовольствии. А стычка племен может помешать сбору урожая. Поэтому необходимо как можно быстрее уладить конфликт. И советник заговорил:

— Здесь собрались самые уважаемые люди. Главные шейхи являются членами парламента и издают законы. Надеюсь, решение их будет мудрым. Не хочу диктовать вам своих условий. Это лишь усложнит дело.

Тут стремительно поднялся со своего места шейх южных племен и горячо возразил:

— Нет, господин советник, все, что вы или господа беки прикажете, будет исполнено.

В знак полного смирения он снял с себя абаю и положил перед советником. Но тут встал шейх северных племен:

— Господин советник, да будет вам известно, что южные племена опозорили нас.

А шейх восточных племен, укрывший у себя беглецов, произнес:

— Вчера в полдень к моей палатке подошел Джадуа, бросил к моим ногам винтовку и попросил защиты. «Войди, — сказал я ему. — И пусть войдет тот, кто с тобой. Здесь вам ничто не грозит». Джадуа мне все рассказал.

— Ясно, — перебил его Сабри-бек. — Но мы хотели бы услышать ваше мнение.

— С вашей помощью, — отвечал шейх, — можно решить любую проблему. В таких случаях у бедуинов принято назначать мудрого судью, который должен рассудить по справедливости.

— Прекрасно! — воскликнул Рашад-бек. — А что думают об этом шейхи?

— Пусть будет так, — сказал шейх южных племен. — Мы знаем, что господин советник и господа беки не одобряют подобные мальчишеские выходки. И мы тоже не одобряем. Пусть аллах заклеймит позором Джадуа! Он очернил свое племя перед всеми бедуинами, перед господином советником и господами беками.

— Чего только не бывает, — промолвил шейх восточных племен. — Люди должны помогать друг другу.

— Мы хотим одного, — перебил его шейх северных племен, — вернуть нашу девушку и отдать тому, кому она должна принадлежать по праву. А принадлежит она по решению шейхов Хамдану.

— Ты хорошо знаешь бёдуинские обычаи, — сказал шейх восточных племен. — Джадуа и Ануд вошли в мой дом и попросили защиты. Я- не нарушил обычая, впустив их. А если бы к тебе пришли парень и девушка моего племени, ты выдал бы их мне? — Не дожидаясь ответа, он в сердцах продолжал: — Арабская гордость не позволит мне сделать это. Клянусь аллахом, я их не выдам! А вы все как поступили бы?

Шейх южных племен внимательно слушал. Он знал, чем все это закончится: придется заплатить выкуп шейху северных племен. Для этого нужно будет получить с каждой семьи барана или другую скотину. Он сможет заплатить за украденную девушку, а часть отдать судье, советнику и бекам. Кое-что придется выделить для французских жандармов. Да и сам он в убытке не останется.

Шейх северных племен тоже был уверен, что не прогадает. Большую часть выкупа он возьмет себе. А немного даст отцу Ануд. Несколько человек вызвались быть судьями.

— Обсудите этот вопрос, — сказал им советник. — Сегодня же примите справедливое решение. Уборка урожая не ждет.

— Пусть пойдет с вами крестьянин Ибрагим Гариба, — сказал Рашад-бек бедуинам. — Он вам поможет.

Пока судьи решали вопрос, советник вел разговор с тремя главными шейхами.

— Ваши племена стали многочисленны, — обратился он к шейхам восточных и северных племен. — И вам следует послать в парламент еще по одному представителю.

Шейх южных племен запротестовал:

— Наши племена численностью не уступают восточным и северным. Почему же и нам не послать представителя?

— Возможно, — стал успокаивать его советник, — у нас нет точных данных. Но все будет так, как вы желаете, уважаемый шейх.

Теперь каждый шейх уже представлял себя членом парламента и с ненавистью смотрел на возможного соперника. Так советник легко, всего лишь одной фразой, рассорил всех шейхов. Это был испытанный прием. Но вот в зале воцарилась тишина. Вошли судьи.

— Ну, что вы решили? — спросил Сабри-бек.

Старый шейх ответил:

— С вашего разрешения, господин советник, мы огласим свое решение. За девушку давали калым в пятьдесят овец, двадцать верблюдов, одну лошадь и винтовку. Мы решили, что южные племена должны заплатить северным сто овец, сорок верблюдов, две лошади и две винтовки. В течение года девушка нигде не может появляться. Если же она нарушит запрет, родственники вправе ее убить. Только через год она обретет право появиться в районе южных племен. А через два — все должно быть забыто, и тогда у нее появится возможность видеться со своими родителями.

— Что об этом скажут главные шейхи? — спросил советник.

— Все будет так, как вы пожелаете, господин советник, — в один голос ответили шейхи.

Проблема была решена, и Сабри-бек предложил присутствующим поужинать.

Итак, все обошлось без кровопролития. Пастухи вернулись к своим отарам. Родители Ануд облегченно вздохнули.

Шейх южных племен поехал на свою стоянку. Исход дела его вполне устраивал. Завтра каждая семья его племени выделит ему по барану или верблюду.

Когда пастухи перегнали скот северным племенам, шейх отдал отцу Ануд двадцать пять овец, пять верблюдов, лошадь и винтовку. Хамдан тоже получил свою долю: десять овец и двух верблюдов. Остальное досталось шейху.

Шейх восточных племен с радостной вестью вернулся домой.

— Год пролетит незаметно, — сказал Джадуа. — А мы в благодарность послужим шейху. Верно, Ануд?

— Слава аллаху! — обрадовалась девушка. — Я буду усердно служить женам шейха. Ради нашей любви мы вытерпим все.

— А простит нас твой отец? — спросил Джадуа.

— Конечно, — ответила Ануд. — Все кончилось мирно. Представляю, как будут счастливы мои родители, когда через два года мы наконец сможем увидеться!

С восходом солнца крестьяне вышли в поле. А шейх Абдеррахман, как обычно, сидел у ворот Занубии и рассказывал о Джадуа, его женитьбе и двух обещанных ему, шейху, баранах.

Он вынул из кармана золотую монету и, подбросив ее, весело сказал:

— Пусть каждый день бедуины похищают девушек.

Занубия с грустью качала головой:

— И на этот раз выиграли беки и шейхи, а заплатили за все бедняки.

В последние дни июня стояла невыносимая жара. Ветер не приносил желаемой прохлады, лишь перегонял с места на место потоки горячего воздуха. Страда была в самом разгаре. С утра до вечера по дорогам ехали арбы. Пастухи отгоняли скот от посевов. Шли стада баранов, звенели на шеях у вожаков колокольчики. В полдень скот пригоняли на водопой к единственному в деревне колодцу. Там толпились женщины, дожидаясь своей очереди набрать воды, всех волновала одна забота — как распределить воду так, чтобы ее хватило на все лето.

Гнал свое стадо к колодцу и пастух Сурур. Он ехал верхом на осле, защищаясь от ярко палящих лучей солнца наброшенной на голову абаей. В сумке у него был пустой бурдюк, немного фиников и хлеба. Сурур был влюблен в свою родственницу, Фарху, с которой мог видеться только у колодца и сейчас мечтал о встрече с любимой. Фарха уже ждала его в своем красном платье, которое мать привезла ей из Алеппо. Она надела его по просьбе Сурура. Но поговорить у колодца молодым не удалось: от любопытных глаз здесь не скрыться. Проходя мимо любимой, Сурур шепнул:

— Привет, газель!

Девушка еле слышно ответила:

— Привет, ночной волк! Северная сторона кладбища, у могилы Хадуж.

Это означало, что подарок, который он ей привез, надо оставить на могиле старухи. Но пастух рискнул, и, проталкиваясь к колодцу, незаметно сунул в руку Фархе коробку с духами.

Тот, кто раздавал воду, вытаскивал из колодца по два ведра в минуту, но народу было столько, что он едва успевал всех обслужить. Бедуинка с ребенком на руках решила, пока подойдет ее очередь, пойти к Ум-Омар за каплями для малыша. Капли были у Фатимы, и Ум-Омар проводила бедуинку к ней. По дороге женщины разговорились. Бедуинка жаловалась на свою тяжелую жизнь. Ее сын женился, и им пришлось влезть в долги, особенно задолжали хаджи. Все их обирают: и шейхи, и советники, и хаджи, и французские солдаты, даже цыгане. Фатима и Ум-Омар тоже посетовали на свою нелегкую долю. Неважно — крестьянин или бедуин. Раз бедняк, значит, живет в нужде. Голова мальчонки была повязана платком с прикрепленным к нему волчьим зубом. Согласно поверью, волчий зуб предохраняет детей от дурного глаза. Рядом с зубом был прикреплен талисман, защищающий от жары, холода и дьявольского наваждения.

Занубия сидела у ворот и взбивала масло, когда пришел сторож и сказал, что ее хочет видеть бек. Занубия до того испугалась, что забыла обуться, переодев только платье. Так босиком и пошла.

— Что прикажешь, господин бек? — взволнованно спросила Занубия и низко поклонилась.

— Привет, Занубия! Как дела? Что управляющий и шейх?

— Все живы, — ответила Занубия. — Ты позвал меня, чтобы спросить о них?

— Нет, не для этого, — ответил бек. — Ты хорошо знаешь, о чем я буду с тобой говорить. Мне нужна София. Помоги мне. Объясни ей, что она, ничтожная крестьянка, не смеет противиться самому Рашад-беку. Скажи, что гнев мой не знает границ. И если она будет продолжать упрямиться, то может потерять: и мужа, и детей. А не сумеешь уговорить ее, пеняй на себя.

— Господин бек, ее невозможно упросить. Сколько раз пробовала — все напрасно, — дрожа от страха, сказала Занубия. — А узнают ее родственники, мне несдобровать. Они и так меня ненавидят.

— Не бойся, — стал успокаивать ее бек. — Я не дам тебя в обиду. Подумаешь, родственники! Да что они значат по сравнению со мной? Пусть только тронут тебя, я им руки укорочу.

— Лучше позови ее сюда и сам с ней поговори.

— Я зову женщин только на уборку дома. Но если я пожелаю какую-нибудь из них, она непременно должна прийти добровольно. Я давно мог силой заставить Софию прийти, но пока не хочу. В общем, ты припугни ее.

— Вряд ли она согласится. Чересчур упряма, — заметила Занубия.

— Ты передай, что я прошу. А заартачится, буду действовать по-другому.

Когда Занубия ушла, бек велел сторожу позвать шейха Абдеррахмана. Тот в это время читал молитву, но, узнав, что его зовет бек, заторопился к дому своего господина.

— Здравствуй, шейх Абдеррахман, — приветствовал его бек. — Даже здесь слышна твоя молитва. Смотри не напугай людей своим зычным голосом, — рассмеялся бек. — Скажи, шейх, хорошо ли ты знаешь бедуинов?

— Конечно, господин. Они приходят ко мне за талисманами. А я часто езжу на их стоянки читать Коран.

У меня к тебе дело, — сказал бек. — Сегодня у колодца я заметил очень красивую бедуинскую девушку. Она была в красном платье. Ты знаешь ее?

— Может быть, и знаю. Покажи ее мне.

Бек протянул шейху бинокль, в который наблюдал за тем, что происходит в деревне, но шейх растерянно вертел его в руках, не зная, как пользоваться. Бек, смеясь, показал шейху, как надо смотреть в него, и сказал:

— Она дочь одного из пастухов, которые пасут сейчас свой скот на наших полях. Мог бы ты узнать, кто отец ее?

— Это очень трудно, господин, клянусь. А потом, когда бедуины уйдут отсюда, будет еще труднее. Понадобится не меньше года, — ответил шейх.

— И все же я прошу выполнить мою просьбу. А сейчас расскажи, как твои любовные дела. И про старосту с управляющим расскажи. Вы ведь частенько пьете вместе чай у Занубии.

— Мы, господин бек, живем на вашей земле, денно и нощно молимся за вас. А крестьянам внушаем, что они должны быть верными рабами аллаха, чтить заветы пророка, что бек выполняет волю аллаха.

— Все это так. Но ничего нового я не услышал, все это написано в Коране.

Бек грозно посмотрел на шейха. Тот сжался под его суровым взглядом, низко опустил голову и нервно теребил бородку.

— Всем известно, что земля здесь моя, что я наследовал ее от дедов и прадедов, — сказал бек.

— Конечно, господин бек, — пробормотал шейх.

— Но я позвал тебя не для того, чтобы обсуждать всем известные истины. Я хочу знать, в каких отношениях ты с семьей Софии…

Только сейчас бек заметил, что шейх стоит, и предложил ему сесть. Абдеррахман присел на краешек стула и, покашливая, ответил:

— С этой семьей, господин бек, отношения у меня самые хорошие. Я учу их сына читать Коран. София — простая крестьянка. Не знаю, что угодно господину, но готов выполнить любую вашу просьбу.

Шейх явно хитрил. Он прекрасно знал, что имеет в виду бек, но хотел услышать это из уст хозяина.

— Я лучше тебя знаю крестьян, — заявил бек. — И бедуинов тоже. Но ты шейх, и тебе известны тайны всех деревенских женщин, ведь они ходят к тебе за талисманами. Я хочу, чтобы София пришла ко мне. Уговори ее.

— Мой господин, это дело опасное, — сказал шейх. — Мужа ее я не боюсь, он слабый. А вот родственники убить могут.

— Не посмеют. Ведь они знают, что в таком случае им придется иметь дело со мной.

— Если будет задета их честь, они ни перед чем не остановятся.

— Это лишь слова, шейх. Здесь я решаю все — кого убивать, кого миловать. И тебе ли опасаться этих ничтожных крестьян? Ведь ты шейх! Это они должны бояться тебя. Я не желаю дважды повторять свой приказ. Ты прекрасно знаешь, что я давно хочу заполучить Софию, но притворяешься, будто впервые об этом слышишь. Разве Занубия тебе не говорила о моем желании? У меня много женщин, но, сам понимаешь, запретный плод сладок. Еще ни одна женщина не противилась мне. Никому не хочется умирать. Уговори Софию. Этот грех я возьму на себя. А не уговоришь — может случиться недоброе, и тогда ты будешь в ответе.

— Но, господин бек, я ведь шейх, и мне не пристало разговаривать с женщинами о подобных вещах. Это противоречит законам аллаха и его пророков.

— Ты умный шейх и найдешь, что сказать. Пообещай Софии, что об этом никто не узнает. Пусть придет, когда крестьяне уйдут в поле. А у меня ей бояться некого. Даже если в моем доме кого-нибудь убьют — никто не узнает. А родственникам убитого сообщат, что он уехал в город и там случайно попал под машину, или его убили по дороге, или он не вернулся с охоты. Пойми, шейх, крестьян необходимо держать в страхе. Мне всего тридцать лет. Ты вдвое старше меня, но должен мне подчиняться, хоть ты и шейх. А о крестьянах и говорить нечего. Так что поторопись выполнить мой приказ, уговори Софию. Вместе с управляющим, старостой и Занубией вы быстро справитесь с этим делом. А теперь иди!

Недалеко от дома бека трое мальчишек играли стеклянными шариками и видели всех, кто входил и выходил из дома.

— Смотрите, Занубия! — сказал один из мальчуганов.

— Зачем она ходила к беку? — спросил Мухаммед. — Наверно, по важному делу!

Только Занубия скрылась из виду, как появился шейх Абдеррахман.

— Тише, шейх идет, — шепнул Халед. — Надо спрятаться, а то не избежать завтра наказания.

Мальчишки укрылись за домом.

— Интересно, зачем шейх пошел к беку? Молиться? Или тоже по делу?

— Кто знает, что происходит в доме у бека, — заметил Халед. — Стена-то высокая — ничего разглядеть нельзя.

Вернувшись домой, Мухаммед под впечатлением увиденного обо всем рассказал матери.

«Бек, вероятно, опять что-то замышляет против крестьян, — подумала Фатима. — Иначе зачем Занубия к нему ходила? Надо непременно узнать. Она все же людям помогает. Вон как Ибрагиму помогла! Конечно, она не все говорит. Но в этом деле необходимо действовать хитростью».

И Фатима пошла за советом к Ум-Омар.

— Знаешь, — сказала она, — Занубия сегодня была у бека. А потом приходил шейх. Все это неспроста. Наверняка бек опять что-то задумал.

— Трудно сказать, — ответила Ум-Омар. — Нужно поговорить с шейхом. Пусть Абу-Омар или Ибрагим сходят к нему.

Вечером Занубия пригласила Ум-Омар пить чай. Женщины поговорили о том, как трудно живется, а потом, воспользовавшись паузой, Ум-Омар спросила:

— Я слышала, ты была сегодня у бека. Ты сказала ему, что с бедуинами нам очень трудно?

Занубия смотрела на Ум-Омар и размышляла о том, до чего же наивны люди, если еще верят, что бека может интересовать их жизнь. «Знали бы они, зачем он меня позвал!»

— Скажи, Занубия, — продолжала Ум-Омар, — защитит нас бек от французов?

— Не об этом мы говорили, — грустно вздохнула Занубия. — Одно лишь могу сказать: не стану делать того, о чем просил меня бек.

— А о чем он тебя просил?

— Этого я сказать не могу. Узнает бек — убьет. А ты откуда узнала, что я ходила к беку?

— Дети увидали. Они играли неподалеку от дома бека.

— А я и не скрываю, что хожу туда. Да и муж знает об этом. Но о чем просил меня бек, ни за что не скажу. Спроси у шейха. Бек и его вызывал.

Но в конце концов Занубия не выдержала и все рассказала.

Прощаясь, Ум-Омар попросила Занубию узнать у шейха, о чем говорил с ним бек, и та пообещала.

Прошла неделя после железнодорожной катастрофы в Ум-Ражиме. Крестьяне продолжали свозить чечевицу на тока. Рашад-бек уехал в район Абу Духур, где Мамун-бек давал ужин в честь французского советника из Алеппо и его друзей. Туда же приехали Сабри-бек, Ахсан-бек, советник и мадам Марлен с двумя дамами — Гладис и ее матерью Ум-Жискар, женой директора банка в Бейруте. Немного погодя появились жены начальников станций Абу Духур и Хамдания.

Гости расположились на матрацах, покрытых шелком, и пестрых подушках, которые были разложены на мягких восточных коврах. Гостей развлекали цыганки.

Время от времени мадам Марлен, наклоняясь к советнику, шептала:

— Близится намеченный срок. Решится ли Шарль выполнить то, что задумано? — Спрашивая, она улыбалась и хлопала в ладоши в такт песням, чтобы никто ничего не заподозрил.

— Все будет в порядке, — успокаивал ее советник. — Я провел соответствующую подготовку. Шарль — дисциплинированный офицер, не подведет. Так что веселись и ни о чем не думай.

Всякий раз, как только цыганка запевала новую песню, советник тут же стрелял в воздух и восторженно выкрикивал:

— Да здравствует Франция, да здравствует де Голль!

После вечерней молитвы шейх, как обычно, пошел к Занубие. Сразу видно было, что он чем-то озабочен. Он то и дело пересаживался с места на место, нервно потирал руки и восклицал:

— Нет силы, кроме аллаха! Спаси нас, аллах, от шайтана!

— Что с тобой? — встревожилась Занубия, когда шейх попросил принести чаю. — Да ведь он перед тобой.

— Лучше не спрашивай, — ответил шейх. — Задал мне бек задачу. Выполнить ее не могу, а ослушаться его нельзя.

— Что же он от тебя хочет? — спросила Занубия с таким видом, будто ничего не знает. — Может, дело касается Ибрагима или еще кого-нибудь из крестьян?

— Нет, здесь другое. — Шейх покачал головой. — Вот ты, пожалуй, могла бы взяться за это дело.

Занубия принесла свежий чай, села поближе к шейху и сказала:

— Мы друзья с тобой, и нам нечего друг от друга скрывать. Выкладывай все начистоту, а я постараюсь тебе помочь.

Шейх огляделся, нет ли кого поблизости, и зашептал:

— Слушай… Бек велел мне уговорить Софию утром прийти к нему в дом. До чего дожил шейх Абдеррахман! На старости лет его хотят сделать сводником! А я ведь никогда не имел дела с женщинами. Вся деревня знает об этом. Трудно даже представить, как подступиться, к Софие. Ее родственники, если разузнают, с чем я пришел, изобьют меня. Я потеряю уважение всех жителей деревни.

— Успокойся, — сказала Занубия. — Иди сейчас к Софие, а через несколько минут подойду я. На месте и решим, как быть.

— Спасибо, Занубия, — обрадовался шейх. — Да простит аллах все твои грехи!

Когда шейх ушел, Занубия еще некоторое время посидела в раздумье, а потом пошла к Софие. Там она застала Юсефа, Ибрагима, Хусейна, Фатиму, Абу-Омара и Ум-Омар. Они пили чай и слушали шейха, который вел беседу об урожае, о пожертвованиях, о добре и зле. Но разговор не клеился. Занубия поздоровалась со всеми и села к столу.

— Ты чем-то взволнован, шейх, — сказал Юсеф. — Расскажи нам, в чем дело.

— Нет-нет, ничего. Я просто устал. Весь день читал вслух Коран, даже горло заболело.

Говоря это, он смотрел на Занубию, которая тихо разговаривала с Софией. Потом Занубия предложила женщинам выйти на следующий день в поле вместе с мужчинами. Женщины согласились, и вскоре все разошлись по домам.

— Ты, Занубия, оказалась умнее меня, — сказал шейх по дороге домой.

— Завтра утром мы все выйдем в поле, а вернемся около полудня, — продолжала излагать свой план Занубия. — Если бек спросит тебя о Софие, скажи, что она согласилась прийти, но неожиданно муж позвал ее с собой в поле. Бек ничего тебе не сделает, ведь его приказ ты выполнил. А мне придется сказать, что и меня муж заставил пойти в поле с другими женщинами подбирать с земли колосья за арбой.

По дороге ехала французская военная машина, в которой сидели лейтенант Шарль и сержант. Поверх военной формы лейтенант надел галябию, а голову повязал белым в красную крапинку платком. Машина подъехала к дому еврея-торговца Исхака, и когда тот вышел на улицу, лейтенант выскочил из машины и несколькими выстрелами в спину убил торговца. Затем быстро вернулся и приказал шоферу гнать машину вовсю. Отъехав на довольно большое расстояние, лейтенант переоделся и вернулся на место убийства. Там уже собралась толпа. Лейтенант спросил, что случилось, и приказал сержанту перекрыть улицу, затем позвонил офицеру безопасности и сказал:

— Убит торговец Исхак. Свидетели утверждают, что убийца — араб. Я нахожусь на месте происшествия и веду расследование.

Вскоре прибыл офицер безопасности. К этому времени жители всех соседних домов были уже арестованы и отведены в казарму. Один из очевидцев показал, что на убийце поверх галябии был надет пиджак, а голова повязана белым в красную крапинку платком.

Офицер все записал и отдал приказ хватать людей по малейшему подозрению.

Мадам Марлен в это время с нетерпением ждала лейтенанта Шарля и, посматривая на часы, нервно кусала губы. Наконец лейтенант приехал и доложил советнику, что задание выполнено и идут аресты жителей.

— Боюсь только, мой господин, — сказал лейтенант, — как бы там не начались волнения.

— Надо освободить арестованных в Хаме, — сказала Марлен, — тогда все обойдется. Ведешь аресты в одном месте, выпускай в другом. Тогда восстания не будет…

— Прекрасная мысль, — заявил советник и обратился к советнику города Хама: — Завтра же выпусти заключенных. В Алеппо неспокойно. А когда все утихнет, снова их арестуешь.

Веселье продолжалось. Цыганки-танцовщицы сменяли друг друга. Сильно охмелев, Рашад-бек восторженно смотрел на Гладис, прелестную блондинку. Он даже забыл о Софие. Ночь все провели в гостинице. Утром Марлен позвонила советнику:

— Как дела?

— Все идет по плану.

— Арестованных много?

— Точно не знаю, но думаю, более чем достаточно.

— Надо их неделю подержать, а потом выпустить якобы по ходатайству знатных арабов. Обедаем у меня.

— Лучше у меня. В городе неспокойно.

Утром в Хаме были выпущены все арестованные, в том числе и учитель Адель. Французы пустили слух, будто городской судья добился их освобождения.

У советника в этот день едва не оборвали телефон: богатые горожане наперебой спешили выразить свою благодарность.

После утренней молитвы шейх Абдеррахман сразу отправился к беку, но, узнав, что тот еще не возвращался, возблагодарил аллаха.

Шейх не мешкая побежал к Занубие поделиться своей радостью и сказал, что едет в город.

— Не нужно ли тебе чего-нибудь купить? — спросил он.

— Не нужно, шейх, спасибо, счастливого тебе пути.

По дороге в город шейх задумался о жестокости бека и тяжелом положении крестьян, о том, что Ибрагим мешает беку издеваться над людьми, за что Рашад-бек люто ненавидит его. А Юсефа он побаивается, знает, что тот пойдет на все, если будет задета его честь. Не случайно среди родни Юсефа много разбойников.

Еще не наступило время дневной молитвы, когда шейх пришел на постоялый двор.

— Добро пожаловать, шейх Абдеррахман, — приветствовал его сторож. — Что это вы приехали в такое неурочное время?

— Да вот надо кое-что купить детям и повидаться с хаджи, — ответил шейх.

У лавки кузнеца Халеда шейх увидел учителя Аделя.

— А говорили, что ты в тюрьме, — удивленно произнес шейх, здороваясь с учителем.

— Меня только что выпустили, — ответил учитель, проведя рукой по бритой голове. — Сегодня многих освободили.

— Слава аллаху, что ты жив и здоров!

Адель предложил шейху выпить чаю. К ним подошел сторож и вступил в разговор:

— Это господин бек похлопотал за арестованных перед советником.

— Откуда ты знаешь? — удивился учитель.

— Хаджи мне сказал. Да продлит аллах жизнь бека!

Шейх с недоверием посмотрел на сторожа. Не мог бек хлопотать за арестованных. Он заодно с французами.

Но вслух шейх произнес:

— Мы очень ценим господина бека.

Шейха все время мучили сомнения. Он сочувствовал крестьянам, старался помочь им, но необходимость кормить семью вынуждала его служить беку, во всем угождать ему. Вот и сейчас шейх обратился к учителю с такими словами:

— Господин бек — заступник и благодетель всех бедных и в городе и в деревне.

Халед с удивлением покачал головой:

— Ты что говоришь? Кто это заступник бедных? Расскажи это сторожу, может, через него твои слова дойдут до ушей хаджи, а потом и бека. А нас не обманешь.

— Что же мне делать? — с горечью проговорил шейх. — Я боюсь бека, он способен на все.

Произнося это, шейх покосился на сторожа, что не ускользнуло от учителя, и он заметил:

— Не бойся, никого не бойся. В жизни больше горя, чем радости. Все надо пережить. Тюрьма меня многому научила. Французы пытали нас. Издевались. Они чувствуют себя здесь хозяевами, а нас вообще не считают за людей.

— Тому, кто верит в свое дело и борется за него до конца, аллах всегда поможет…

— Скажи, шейх, зачем ты приехал? —прервал его Халед. — Во время уборки ты ведь всегда в деревне.

Помолчав, тот ответил:

— Мне надо кое-что купить детям и зайти к хаджи одолжить немного денег. — Шейх произнес это, не поднимая глаз, и все поняли, что он что-то скрывает.

— Из-за пустяка ехать по такой жаре в город и обратно? — поразился учитель.

— А я собираюсь здесь заночевать, — ответил шейх и вздохнул. — У меня, может, дело к хаджи.

— Конечно, можешь заночевать, — сказал Халед. — Либо на постоялом дворе, либо в кофейне Джаляля. Вечером попьем чайку, поговорим. Кстати, как идет уборка урожая, как с чечевицей?

— Дня через два вся чечевица будет на токах.

— Быстро ее убирают. Вчера хаджи говорил по телефону с господином Ильясом, директором банка, и я понял, что они очень спешат с этим делом. Не знаю только, откуда Ильяс звонил, из Бейрута или из Алеппо.

Мимо проехал на машине бек, и шейх очень удивился. Еще вчера хозяина не было в деревне.

В это время подошел хаджи и, мельком взглянув на шейха, обратился к учителю:

— Привет, учитель Адель. Ты уже вернулся? Это хорошо. Значит, не зря бек старался… Ты когда приехал? — обернулся он к шейху.

— Да только что, — ответил шейх.

Хаджи пригласил шейха к себе и велел сторожу приготовить чай.

Удобно устроившись на подушках, хаджи спросил:

— Зачем ты приехал? Что-нибудь случилось?

— Нет, я приехал сделать кое-какие покупки.

— А где Занубия? Она не с тобой?

— Нет. Сейчас все в поле. Бек приказал строго следить, чтобы никто не отлучался. Кстати, я только что его видел, он проехал в своей машине.

Хаджи сразу же стал звонить беку по телефону и услышал знакомый голос:

— Привет, хаджи, как дела?

— Слава аллаху! Сегодня выпустили всех арестованных на прошлой неделе.

— Ну, это не новость. Я сам попросил советника их освободить.

— Конечно, это вы постарались, господин бек. Я сразу это понял и всем сказал. Вчера, господин бек, мне позвонил Ильяс и сказал, что нужно быстрее возить чечевицу.

— Хорошо. Я позабочусь об этом. Ну ладно. Я еще позвоню тебе позже.

Положив трубку, Рашад-бек, немного поразмыслив, решил позвонить Сабри-беку.

— Ты что-нибудь знаешь об арестованных? — спросил Рашад-бек.

— Да, всех их выпустили сегодня утром. Это сделал наш советник по просьбе советника из Алеппо, а сам распространил слух, будто за арестованных хлопотали беки. Таким образом, он помогает нам утверждать нашу власть и в деревне и в городе.

— Теперь наконец я все понял. А то не знал, что отвечать. Кстати, ты слышал об арестах в Алеппо? Говорят, что арестовано несколько сот человек.

— А что случилось?

— Убит богатый торговец-еврей. Подозревают, что это дело рук арабов, кого-то из многочисленных его должников. В городе даже ввели комендантский час. Вся казарма забита арестованными. Я был там и поспешил вернуться, чтобы узнать, как обстоят дела здесь, в Хаме. Хвала аллаху, у нас спокойно.

— Сейчас везде такое творится! И у нас тоже. Может быть, французским войскам придется покинуть Сирию. Сведения самые противоречивые.

— Какое нам до всего этого дело? Пока французы здесь, мы с ними ладим, а уйдут, займем их места. Наши родные об этом позаботятся.

— Советник сказал, что их армия нуждается в чечевице, и просил как можно быстрее доставить ее в порт Банияс.

— Сегодня же отдадим приказ с завтрашнего дня молотить чечевицу. А вечером встретимся с советником и обсудим некоторые вопросы.

Когда шейх подъехал к деревне, он увидел длинный ряд арб, направляющихся к токам, женщин, идущих к колодцу, и ребятишек, которые играли на улице, несмотря на палящий зной. Дома шейха обступили дети, шумя и радуясь городским гостинцам. Но он прикрикнул на них и поднялся на крышу читать молитву — солнце уже клонилось к закату. Мысль о Софие не давала ему покоя. А вдруг бек узнает, что он, шейх, решил его обмануть? После ужина он пошел к старосте. Там кроме хозяина увидел Юсефа, Ибрагима, Абу-Омара и еще двух незнакомых мужчин. Они пили кофе и говорили о деревенских делах: через день-два перевезут чечевицу и начнут возить бобы и ячмень.

— А у меня новость, — сказал шейх, садясь, и обвел взглядом присутствующих.

Продолжая свертывать цигарку, Юсеф заметил:

— Ты как съездишь в город, непременно привозишь оттуда новости. Правда, им не всегда можно верить.

— Ты хочешь сказать, что я лгу? Да ладно, сегодня не буду на тебя сердиться, новость у меня приятная. Учителя Аделя выпустили из тюрьмы.

— Кто тебе сказал? — удивленно спросил Юсеф, подходя к шейху.

— Я пил с учителем чай, когда был в городе. Он рассказывал, как их пытали в тюрьме.

— Пытали? Ну а сейчас он здоров?

— Как будто здоров. Велел тебе кланяться и передать, что приедет сюда со своим дядей.

— О, это известие действительно приятное, — обрадовался Юсеф. — За такую новость готов подарить тебе двадцать килограммов пшеницы.

Шейх посмотрел на незнакомцев. Они о чем-то тихо разговаривали. Судя по одежде, оба были из Алеппо.

Шейх прислушался к разговору.

— В одном городе выпускают, в другом — арестовывают. Зачем?

— Почему вы не познакомили меня с гостями? — спросил шейх.

Один из незнакомцев представился:

— Я — сапожник из Алеппо, из квартала Калляса.

— А я — торговец тканями из квартала Асиля, — сказал другой.

— Говорят, — продолжил разговор сапожник, обращаясь главным образом к шейху, — что в вашем районе дешевые шкуры, вот я и приехал закупить партию.

— А я приехал с ним за компанию, — произнес торговец. — Мы друзья. К тому же я хочу предложить свои ткани. Надеюсь, ваш бек не откажется их купить?

— Что слышно в Алеппо? — спросил Юсеф.

— Прошлой ночью, — сказал сапожник, — у нас убили торговца-еврея, а в убийстве обвинили арабов. Сотни людей арестованы.

Наступила тишина. Все недоуменно переглядывались.

— Значит, выпустили в Хаме, а в десять раз больше арестовали в Алеппо? Теперь сотни таких, как Адель, томятся в тюрьмах вашего города?

— Да, это так, — ответил сапожник. — Но до сих пор убийца не найден. Французы арестовали всех мужчин квартала Калляса, а остальным учинили допрос. Пытали женщин, стариков, подростков. Мы успели бежать. Под видом рабочих доехали на арбе, которая везла солдат до Ум-Ражим. А сюда добрались пешком. Просто мы решили здесь переждать, а дня через два, когда все успокоится, вернемся в Алеппо.

Все хмуро молчали. Первым заговорил Ибрагим:

— Оккупанты убивают бедняков и в городе, и в деревне. Нет конца издевательствам. В железнодорожной катастрофе обвинили крестьян. А сейчас пришла очередь городской бедноты. Нас бы тоже посадили в тюрьму, но французам нужна чечевица.

— Все оккупанты одинаковы, — сказал Юсеф. — Сколько мук вынес наш народ за века турецкой оккупации! Но в конце концов турки убрались отсюда. И французы должны уйти. Только с ними надо бороться, не щадя жизни.

Вернулся староста, который выходил в начале разговора, и обратился к гостям из Алеппо:

— Добро пожаловать! Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. В городе у нас много близких и друзей. Вчерашний вечер мы провели у Мамун-бека. Он такой щедрый, такой добрый. Был там и господин советник, но вскоре за ним приехал офицер, что-то сообщил, и они вместе быстро ушли. Мы сразу поняли: в городе что-то случилось.

Сапожник повторил свой рассказ об убийстве торговца.

— Спаси нас, аллах! — воскликнул староста. — Что же это творится?!

— А кто был вместе с советником? — спросил Ибрагим у старосты.

— Ахсан-бек, Мамун-бек, Сабри-бек, советники из Хамы и Алеппо, начальники станций с женами, несколько француженок.

— Наверняка туда приезжал еще кто-то из Алеппо или Бейрута.

— Ты так уверенно говоришь, будто сам там был, — удивленно произнес староста. — Действительно, туда приезжала еще одна женщина, Гладис ее зовут, приезжала вместе с матерью и уехала куда-то вместе с Рашад-беком.

— Вы резали и жарили баранов, подавали гостям на блюде, угождали мадам Марлен. Верно? — спросил Юсеф.

— Так приказали нам беки. А что бы ты сделал на нашем месте? Отказался?

— Бек и не прикажет мне ничего такого, — ответил Юсеф. — Он видеть меня не может.

— Да хватит вам, — сказал Ибрагим.

Но тут вмешался сапожник:

— Если все они были на вечеринке, кто же производил в Алеппо аресты?

— Советник сам ничего не делает. Он только приказы отдает, — сказал Юсеф. — И офицер, выполнив приказ, пришел доложить об этом советнику.

— Советник с офицером уехали рано, — заметил староста, — а остальные гости после полуночи.

— Видели бы вы, как издевались французы над людьми в Алеппо! — дрогнувшим голосом сказал торговец. — Женщин избивали, детей. Смотреть страшно было. Как там теперь жена моя и дети?

— Порабощение, угнетение, произвол, — с сердцем проговорил Юсеф, — вот что принесли нам французы! Они нас грабят и убивают. На колени хотят поставить. Силой оружия заставляют молчать.

Пришел управляющий, велел всем расходиться по домам.

— Почему ты не призываешь к вечерней молитве? — спросил он, приблизившись к шейху.

Шейх вскочил, помолился, а затем вместе со старостой пошел к Занубие. Последним ушел Юсеф. Тех двоих, что приехали из Алеппо, он пригласил к себе. Поужинав, они рассказали Юсефу, что слышали, будто в торговца-еврея стреляли из пистолета с глушителем. Никто не видел, куда скрылся убийца. Через несколько минут на место происшествия прибежали солдаты и стали хватать всех подряд. Ходят слухи, будто убийца — то ли торговец из квартала Асиля, то ли кто-то из жителей квартала Калляса. Не исключено даже, что это один из его должников. Говорят, незадолго до убийства еврей потребовал у него долг, а узнав, что тот сейчас заплатить не может, предложил отдать в счет долга одну из дочерей. Оскорбленный араб и убил его. Алеппо бурлит, как вулкан. Евреи грозятся отомстить за кровь убитого.

Правда, ушли они из города еще затемно и не знают последних событий.

Всю ночь Юсеф размышлял о случившемся. Почему в Хаме арестованных выпустили, а в Алеппо людей бросают в тюрьму? Что это? Простое совпадение или заранее обдуманный план?

Оставшись наедине с шейхом, Занубия спросила:

— Может быть, пойдешь завтра в поле с крестьянами? Боюсь, что Рашад-бек утром вернется и потребует, чтобы мы привели Софию. Одно у него на уме.

Но когда шейх рассказал ей о том, что произошло в Алеппо, Занубия немного успокоилась. Теперь бек задержится в городе, и София пока в безопасности. А что же будет после возвращения бека из города? Те же мысли одолевали и шейха.

— Придется уйти мне из деревни, — сказал он. — Нет больше сил моих терпеть такое.

Поговорив еще немного с Занубией, шейх пошел домой. К вечеру приехала машина бека, но сам хозяин остался в городе. Управляющий и староста бросились к шоферу с расспросами, однако тот напустил на себя таинственный вид и отвечал уклончиво, сказав лишь, что приехал по важному делу, интересующему бека. Вместе с управляющим, старостой и шейхом шофер пошел к Занубие пить чай, но посидел там недолго и, уже уходя, важно произнес:

— Бек велел с завтрашнего дня начинать молотьбу. Его приказ я должен передать по всем деревням.

— Выходит, с завтрашнего дня мы должны прекратить работы в поле? — спросила Занубия. — Но бедуины разворуют скошенную пшеницу, или мыши ее съедят.

— Что поделаешь, — ответил управляющий. — Таков приказ бека. — И он велел сторожу созвать крестьян.

Когда все собрались, управляющий сказал:

— Слушайте меня внимательно. Бек приказал с завтрашнего дня молотить чечевицу.

Эту новость крестьяне встретили всеобщим негодованием.

— Почему завтра? — раздались голоса.

— Так приказал бек. И нечего возражать. Идите сейчас по домам и приготовьтесь к молотьбе.

Никто не расходился, продолжая обсуждать новость.

Тут управляющий заметил, что чечевица легко воспламеняется, и староста, ухватившись за его слова, принялся убеждать крестьян в необходимости немедленной молотьбы, так как может сгореть весь урожай. Вот почему торопится бек.

— Но ведь при молотьбе на полях остается солома, — сказал Юсеф, — а разве она не горит?

— Вечно ты недоволен, — со злостью произнес управляющий. — Завтра же начнем молотьбу. И нечего спорить.

— Пожар тут ни при чем, видно, есть другая причина, — возразил Ибрагим. — Завтра все прояснится.

Всю ночь деревня гудела, люди не спали. И еще до рассвета отправились в город чинить инструмент.

Наступил час утренней молитвы, и Абу-Омар стал молиться.

— Как ты можешь молиться в арбе? — рассмеялся Ибрагим. — Ведь дорога извилистая, и арба все время меняет свое направление. А во время молитвы надо смотреть в сторону Каабы^[21].

— В какую бы сторону ни смотрел человек, аллах всегда будет перед его лицом, — ответил Абу-Омар. — Главное, чтобы душа была чистой и молитва шла от самого сердца.

— Пусть молится, — сказал Юсеф. — Он всегда пытается доказать, что бек — это бек, а крестьянин — это крестьянин.

— Ты разве не помнишь, о чем читал нам шейх из Корана? — спросил Абу-Омар. — «Мы сотворили вас одних над другими, как ступеньки». Бек находится наверху, а мы, бедные крестьяне, внизу.

— Когда же рухнут эти ступеньки? — спросил Юсеф.

— Когда изменится облик самой земли, — ответил Ибрагим. — Да и сами люди. Тогда бек непременно спустится, а мы поднимемся и окажемся на одном уровне. В Коране сказано и другое: люди равны, как зубья расчески. А если слушать бека и не считать себя людьми, то жизнь наша никогда не изменится. И до конца дней своих мы должны будем терпеть гнет и произвол. Разве шейх говорит то, о чем думает? Просто деваться ему некуда, необходимо кормить семью.

— Все дело в деньгах, — спокойно заметил Юсеф. — У одних они есть, у других — нет. И неравенство отсюда.

За разговором крестьяне не заметили, как приблизились к городу. На улицах уже зажглись фонари. Издали они казались мерцающими звездами. К восходу солнца крестьяне въехали в город. На постоялом дворе распрягли лошадей, задали им корм. Сторож со всеми поздоровался, а Юсефа расцеловал и спросил:

— Что ты привез мне? Творог, масло, барана? Не с пустыми же руками ты приехал?

— Ну что ты! Я привез тебе творог, — ответил Юсеф, хотя он предназначался учителю Аделю.

Однако пришлось отдать его сторожу, и Юсеф подумал, что для учителя возьмет немного творога у Абу-Омара.

— А где фрики, которые ты обещал? — обратился сторож к Ибрагиму.

— В следующий раз привезу, — ответил Ибрагим. — Мы и не думали сегодня ехать, неожиданно все получилось.

Крестьяне сели у ворот. Подошел кузнец Мустафа со своим мальчиком-помощником и пригласил Ибрагима и Абу-Омара к себе.

Вскоре пришел и учитель Адель. Поговорили, напились чаю и пошли к мастеру чинить инструмент. Мальчики-подмастерья работали до седьмого пота, чтобы хоть немного заработать и помочь семье. Желтые, изможденные лица этих мальчишек, почти детей, блестели от пота, их вид вызывал жалость. Да и сам хозяин не разгибал спины. Однако оставался бедняком. Большая часть заработка шла беку и хаджи.

На базаре в этот день было полно людей. И у кузнеца, и у столяра, и у парикмахера — везде толпился народ. И конечно, у лавок. Глаза разбегались от множества товаров. Но покупали крестьяне в долг по поручительству хаджи.

Вдруг раздался взрыв, а за ним последовал оглушительный звук сирены. Появились полицейские-французы, и люди тотчас же попрятались в лавках. Улицы вмиг опустели. А кто не успел скрыться, был тут же схвачен и жестоко избит.

— Вы — собаки, и весь род ваш собачий! — орали полицейские. — Как смеете бросать бомбы на главной площади города!

Оказалось, что кто-то кинул бомбу в полицейский участок и был убит начальник полиции. Адель и Мустафа тоже сумели укрыться на постоялом дворе. Стояла тишина, нарушаемая лишь сиренами полицейских машин да бранью солдат. Сквозь щель в воротах Адель стал наблюдать за улицей. Полицейские хватали всех подряд. Люди, приехавшие после взрыва, недоумевали, требовали освобождения, потому что по приказу бека должны были побыстрее вернуться в деревню, но солдаты их жестоко избивали, заталкивали, как скотину, на грузовики и увозили. К вечеру все стихло, но никто не решался и носа высунуть на улицу. По всему городу были расставлены патрули.

Адель увидел, как приехал бек и о чем-то говорил с французским офицером. После этого бек подошел к воротам, открыл их своим ключом, распахнул и гневно крикнул:

— Выходите, скоты!!!

Стали открываться лавки. Из них с опаской выходили люди.

— Дальше может быть еще хуже, — сказал Адель Юсефу. — Мне необходимо уйти. Встретимся позднее, у меня или в другом месте. Тогда обо всем и поговорим. Бек не должен меня видеть с вами. Перед отъездом непременно зайди ко мне. Родные скажут, где я.

Хозяин бакалейной лавки жаловался хаджи:

— У нас сегодня черный день. Приехали крестьяне, а мы вынуждены были закрыть лавки. Ведь нам еще надо расплатиться с тобой, хаджи, да благословит тебя аллах! Поговори с беком. Если еще раз случится взрыв, пусть не присылает сюда солдат, а то у нас одни убытки.

— Теперь уже все позади, — ответил хаджи, куря наргиле.

К ним подошел староста. Он завел разговор о чечевице, о том, сколько в день можно ее намолотить, сколько мешков понадобится для зерна, и попросил хаджи сразу же отвозить мешки на станцию.

Во время разговора хаджи все время курил и ни разу не поднял глаз на старосту.

— Не считай зерно, пока не положишь его в мешки, — сказал он. — Откуда мне знать, сколько понадобится мешков? В этом году чечевица не очень-то уродилась, и главное сейчас — быстрее закончить молотьбу. Французы спешат с вывозом.

— Почему вы сразу об этом не сказали? — недовольно спросил староста.

— Чтобы крестьяне не узнали. Их дело работать, а в конце уборки мы с ними рассчитаемся.

— Клянусь аллахом, хаджи, вы поставили меня в неловкое положение перед крестьянами. Впрочем, это неважно. Крестьяне есть крестьяне, и нечего на них обращать внимание.

Солнце припекало все сильнее и сильнее. Староста с хаджи сидели в тени за чаем. К ним подошли шейх Абдеррахман и управляющий Джасем и тоже решили выпить чайку. Когда староста и управляющий ушли, хаджи спросил шейха:

— Почему цыганка Самира не приехала в Абу Духур?

— Говорят, что после убийства пастуха она отказалась танцевать в деревнях Мамун-бека, Сабри-бека и Рашад-бека и уехала куда-то на восток…

— Ну и времена настали! — воскликнул хаджи. — Цыганка восстает против бека!

— Бек долго ее разыскивал, но не нашел. Скорее всего, она уехала в Турцию или еще дальше, спасаясь от гнева бека.

Вдруг хаджи увидел Юсефа и позвал его.

— Как дела?

— Благодарение аллаху! Все нормально, хаджи, — ответил Юсеф.

— Как чечевица?

— С ней-то все в порядке…

— Новости есть?

— Нет, ничего нового.

Юсеф слышал обрывки их разговора и спросил:

— А почему цыганка не может отказать беку? Разве она не человек?.. Может быть, у Самиры чести больше, чем у бека и советника.

Хаджи пристально посмотрел на Юсефа.

— Ты почему, Юсеф, всегда против людей?

— Я, хаджи, ни с кем не враждую, — холодно ответил Юсеф.

— Смотри, Юсеф, не иди против нас. И не груби мне, не то беку расскажу. А ты хорошо знаешь, что с тобой потом будет. Бек может промахнуться, когда вновь будет упражняться в стрельбе, и шальная пуля угодит тебе в голову. Лучше не серди меня и скажи, сколько мешков чечевицы собрано с одного феддана. И какая будет на чечевицу цена? Как в прошлом году или меньше?

Хаджи нарочно засыпал Юсефа вопросами, чтобы замять разговор о цыганке.

Постепенно жизнь на рынке входила в свою обычную колею. Но в людях все еще чувствовалась какая-то настороженность. Сделав покупки, они спешили покинуть базар.

Крестьяне старались побыстрее закончить свои дела и уйти из города.

Халиль с перепугу забился в самый дальний угол двора. Даже Юсеф, хоть и посмеивался над ним, был взволнован. Хаджи и тот не выходил из дома, боялся. Только староста, уверенный в своей неприкосновенности, сидел на улице, возле лавки. Кто посмеет его тронуть? Ведь он друг бека. Но солдаты избивали всех без разбора и, когда поравнялись со старостой, обрушили на него град ударов плетьми. Наблюдавшие эту сцену крестьяне покатывались со смеху.

— Посмотри, — торжествующе сказал Юсеф Халилю, — как лупят старосту!

— И поделом ему! Пусть наконец узнает, какова цена битья! А то возомнил, что он и в городе такой же господин, как в деревне.

Староста вбежал во двор, дрожа от страха. Сторож отвел его к хаджи.

— А мне все же жаль его, — сказал Ибрагим. — Но защитить его мы не могли.

— Ты прав, Ибрагим. Но, может быть, это пойдет ему на пользу? Пусть знает, что французам все равно— староста, шейх, крестьянин, управляющий. Они ни перед кем и ни перед чем не остановятся. Кого угодно изобьют.

— Нет, не скажи, хаджи они не тронут, он нужен им, — возразил Ибрагим. — Хаджи является главным их поставщиком. Овощи, сыр, чечевицу, зерно — все это они получают через него. Он им очень помогает, выполняя все их приказы. Например, французам понадобилась чечевица — хаджи остановил уборку урожая. А если потребуют сыр, хаджи тут же отнимет его у бедуинов. Нужны будут бараны, он соберет целые стада. Нет, хаджи они бить не станут.

— Станут, — возразил Халиль. — Они и бека изобьют. Для французов мы все на одно лицо.

— Эй, Халиль! — крикнул староста. — Не принесешь ли нам чаю? У меня во рту пересохло!

— Нет, — отозвался Халиль. — Я ни за что не выйду со двора! Да еще ради чая! Я и за цепами не пойду, если даже они готовы!

— На рынке спокойно, — сказал Юсеф. — Надо выйти и заняться долом.

Приехал на машине бек с французским офицером.

— Рынок работает нормально, — сказал он. — Патрули больше не придут. Идите ремонтируйте инструмент. Завтра же начинайте молотьбу чечевицы.

Вышел хаджи.

— Если цепы будут готовы сегодня, уже завтра вы получите первую партию чечевицы, — сказал он. — Только не посылайте сюда солдат. Никто здесь не выступает против властей, не прячет винтовки и динамит.

Хаджи распахнул ворота и сказал крестьянам, что они могут покинуть двор.

Халиль подошел к старосте.

— Помнишь, — спросил он, — как бек избил меня из-за Салюма? Теперь ты понял, как это жестоко? А я ведь тогда сказал, что и тебя когда-нибудь изобьют. И вот сегодня французы, друзья бека, показали тебе, как бывает больно, когда бьют кнутом.

— Уйди с глаз моих! — морщась от боли, закричал в гневе староста. — А то смотри, как бы тебе не досталось еще раз!

Крестьяне один за другим покидали двор и направлялись к кузнецу. Первым пришел Ибрагим.

— Добрый день, — приветствовал он кузнеца.

— Добрый день, — ответил кузнец. — Только день этот не добрый, а злой. Французы допытываются, кто бросил бомбу. А откуда нам знать? Столько времени зря пропало. Половина цепов была бы уже готова. Иди пока на постоялый двор. Придешь к полуденной молитве.

— Но мы к вечеру должны вернуться домой.

— Ты же знаешь, что нам помешало. До захода солнца постараюсь закончить, чтобы вам здесь не ночевать.

— Поторопись, ведь нам негде укрыться в городе. А тут, сам видишь, все бурлит.

Подошел Абу-Омар и тоже стал просить кузнеца поторопиться.

— Надейтесь на аллаха, мужчины! Сказал же я вам, сделаю все, что в моих силах! — вышел из себя Мустафа. — Возвращайтесь на постоялый двор и раньше пяти часов не приходите. Болтать мне с вами некогда.

Кузнец, весь черный от угля, с карандашом за ухом и сигаретой в зубах, то и дело с опаской поглядывал на улицу.

— Да что с тобой? — тревожно спросил Юсеф. — Успокойся. У каждого свой час.

— Знал бы ты, что здесь творится, — грустно ответил кузнец. — Вы редко видите французов, не то что мы.

— Знаем мы, что такое французы, — возразил Юсеф. — Недавно, когда столкнулись поезда, они нагрянули в деревню и били, пытали всех подряд.

— Десять лет назад мы с оружием в руках боролись против них в горах, — поддержал Юсефа Ибрагим. — А вы здесь жили, горя не знали.

— Ох, Ибрагим, не мешай работать. Некогда мне выяснять, кто из нас больший патриот.

— Все мы ненавидим французов и должны сплотиться в борьбе против них, — сказал Юсеф.

— Каждый из нас, как может, борется с французами, — промолвил Абу-Омар.

От кузнеца некоторые крестьяне, прежде чем пойти на постоялый двор, заглянули к плотнику. Но он лишь руками замахал и тоже велел прийти после пяти часов.

Кое-кто из крестьян пошел в кофейню Джаляля. Над ней вился дымок, и вкусно пахло чаем.

Остальные вернулись на постоялый двор и расположились в тени. Халиль вытащил из сумки несколько сухих лепешек и предложил всем подкрепиться.

После полуденной молитвы крестьяне пошли к Мустафе. Не прекращая работы, Мустафа принялся им рассказывать о бесчинствах французов. Вот уже целый месяц каждое утро взрывы оглашают окрестность, а потом солдаты избивают людей. Приходится то и дело закрывать лавку. Оставаться в городе небезопасно, лучше переехать в деревню, чтобы хоть как-то прокормить семью.

— Это ты верно надумал, — сказал Ибрагим. — И тебе, и нам будет хорошо.

— А что, много французов погибло во время железнодорожной катастрофы? — вдруг спросил Мустафа.

— Много, — мрачно ответил Юсеф. — Но точное число неизвестно.

— Так им и надо, — зло сказал Мустафа.

— Не прав ты, — возразил ему Ибрагим. — Среди французских солдат есть такие же бедняки, как и мы. Кроме того, у них в армии много алжирцев и сенегальцев, они так же, как мы, говорят по-арабски. Французы силой заставили их воевать. В чем же они виноваты?

Мустафа, не прекращая работы, бросил в сердцах:

— Когда же мы наконец освободимся от этих французов?!

— С нами аллах! Это время не за горами, — сказал стоявший в стороне незнакомый мужчина.

Солнце клонилось к закату. Подъехал бек. Староста и хаджи, сидевшие у ворот, быстро вскочили.

— Как дела? — спросил бек.

— Все в полном порядке, господин, — подобострастно ответил староста.

— Прекрасно… Прекрасно… Завтра с утра начинайте молотить… Передай управляющему, что через день-другой я буду в деревне. Он знает, чего я от него жду.

— Слушаюсь, господин бек.

Заметив, что староста чем-то расстроен, бек попросил объяснить, что случилось.

— Произошло недоразумение, господин бек, — стал рассказывать хаджи. — Его избили солдаты.

— Что же ты, дурак, стоял у ворот? Думаешь, ты у себя дома? Знай, здесь ты лишь простой крестьянин, как и все. Вот и сидел бы во дворе. А наказали тебя за собственную глупость… Мне деньги нужны, — обратился бек к хаджи, — десять тысяч.

Хаджи ушел в дом; вернувшись, он молча отсчитал нужную сумму и протянул беку.

Крестьяне запрягли арбы, сложили покупки и пошли к кузнецу за цепами.

Юсеф сказал Ибрагиму:

— Я отойду ненадолго.

— Смотри не опаздывай! — предупредил Ибрагим. — Ждать не будем. Придется тебе возвращаться пешком.

— Если я задержусь, постучись к Мустафе. А не найдешь меня там, езжайте сами, не ждите. Я догоню вас.

— Нет, — сказал Ибрагим. — Мы вместе должны вернуться. А вдруг снова начнутся аресты?

— Но пойми, мне надо уйти, ненадолго.

Сказав это, Юсеф широко зашагал по улице, перекинув абаю через плечо и опираясь на палку. У дома Мустафы он тихонько постучал в ворота. Ему открыл учитель. После обмена приветствиями Юсеф сказал:

— Я слышал, ты в тюрьме был?

— Настоящий мужчина не страшится тюрьмы.

— А за что тебя арестовали?

— Не спрашивай ни о чем, — сказал учитель. — Лучше расскажи, как обстоят дела в деревнях.

— В деревнях французы по-прежнему что хотят, то и творят, солдаты издеваются над людьми. Бек только и знает, что кутить да развратничать. А попробуй скажи против хоть слово, он или убьет, или из деревни выгонит.

Учитель молча слушал и лишь качал головой.

— Все это мне известно, — подытожил он. — И о катастрофе я знаю, и о конфликте между бедуинами, из-за которого чуть не погиб урожай.

Обстановка в комнате была бедная. Узкая железная кровать, несколько плетеных стульев, в углу — керосиновая лампа. Внимание Юсефа привлек шкаф с книгами. Он смотрел на него почти с завистью. Ведь, кроме Корана, он почти ничего не читал. А как ему хотелось знать, что написано в этих книгах!

За чаем Адель оживленно спросил:

— Скажи, Юсеф, крестьяне готовы бороться против французов?

— А как это сделать? Куда деваться тому, кто выступит против помещиков и французов? Ведь ни одна деревня после этого его не примет. Единственная дорога — в разбойники.

— Вы называете таких людей разбойниками?

— Бек их так называет.

— Но не ради же бека мы боремся. Эти люди, Юсеф, настоящие мужчины. Они не побоялись подняться на борьбу против унижения и произвола и стремятся, чтобы каждый зарабатывал свой хлеб честным путем. Именно такие люди четыре века дрались против турок, а сейчас отдают все свои силы для борьбы против Франции. Не разбойники они, а верные сыновья своего народа.

— Мой двоюродный брат Абдалла, скрываясь от властей, ушел к бедуинам. Так его тоже все считают разбойником. Он очень редко приходит к нам, да и то всегда ночью.

— Нет, Юсеф, ты не прав. Разбойниками их называют беки и хаджи, чтобы другие не смели идти их путем. Эти люди — борцы и скрываются от преследования. Тебе необходимо рассказать крестьянам о нашей борьбе, о наших целях.

— Я сделаю все, чем бы это мне ни грозило, — ответил Юсеф.

— Сможешь распространить листовки?

— Смогу. Правда, мало кто из крестьян умеет читать. Может, лучше на словах передать людям, что написано в этих листовках? А потом они начнут уже друг другу пересказывать. Или же подбросить эту листовку шейху Абдеррахману? Вдруг так случится, что он прочтет ее крестьянам?

Адель согласился и через несколько минут принес конверт с листовками, вынул одну, прочел вслух и показал Юсефу, как надо разбрасывать листовки.

— Смотри только никому не говори, что заходил ко мне, — предупредил Юсефа учитель.

Юсеф вышел за ворота, огляделся. Чувство гордости переполняло его. Он теперь с теми, кто борется против властей. Но постепенно его стали терзать сомнения: что будет, если его раскроют? Душой Юсефа овладел страх, он подозрительно стал озираться по сторонам. Ему уже казалось, будто всем известно, что у него лежит в кармане, — и этой женщине, которая переходит дорогу, и двум мужчинам, попавшимся навстречу. «Может быть, они следят за мной от самого дома учителя?» — стучало в висках Юсефа. Он почти бежал, расталкивая прохожих. «Главное — не выдать себя, — думал Юсеф. — Лучше смерть, чем такая жизнь».

Когда он пришел к плотнику, Ибрагим уже заканчивал складывать на арбу инвентарь, и вскоре они тронулись в путь.

— О чем ты говорил с учителем? — спросил Ибрагим.

— Я хотел узнать, за что его арестовали. Оказалось, что его обвинили в распространении листовок, донес какой-то французский агент. Но в тюрьме он пробыл неделю. Его выпустили в день убийства торговца вместе со всеми.

— А что Адель думает о взрывах в городе? — спросил Ибрагим.

— Об этом мы не говорили. Но учитель сказал, что скоро французам придется уйти отсюда. С каждым днем борьба патриотов становится все активнее.

— Разве мы сможем бороться с французами? — вмешался в разговор Абу-Омар.

— Конечно, сможем. — Ибрагим повернулся к Абу-Омару: — Вспомни, двадцать лет назад мы воевали с ними, но тогда нас было мало. Надо объединяться, иначе мы никогда не освободимся от гнета и произвола.

— То же самое говорит и учитель, — произнес Юсеф.

— Но сейчас прежде всего необходимо убрать урожай, — сказал Абу-Омар. — А то, что ни день, новая проблема.

— Но проблемы создают наши враги. А мы лишь расплачиваемся, — возразил Юсеф. — Они поддерживают французов, заставляют нас платить непосильные налоги и штрафы.

— Чем сильнее будут притеснять нас французы, тем скорее поднимется народ на борьбу против них.

Ибрагим заметил, что Юсеф чем-то взволнован.

— Что с тобой? — спросил он. — Может быть, учитель сообщил тебе какую-то важную новость?

— Нет, ничего, просто сказал, что в ближайшие дни произойдут какие-то перемены.

Солнце скрылось за горами, и вскоре темнота окутала землю черным покрывалом. Разговор как-то сам по себе прекратился. Юсефу покоя не давали листовки. Чем они смогут помочь? Против французов хороши ружья, а не листовки, да чтобы все крестьяне объединились.

Ибрагим вспоминал давние годы борьбы. Сколько горных дорог исходил он, добывая боеприпасы! Против хорошо вооруженных отрядов противника приходилось воевать старыми винтовками. Но Ибрагим верил: наступит день — и последний враг будет изгнан с родной земли.

В это время послышались протяжные звуки песни.

— Это Халиль, — сказал Юсеф. — Давайте позовем его к нам и послушаем, как он поет.

— И старосту надо пригласить, — предложил Абу-Омар. — Пусть знает, что мы сочувствуем ему. Он ведь пострадал сегодня от французских солдат.

— И хорошо, что пострадал, — ответил Ибрагим. — Это только ему на пользу пойдет. А то он с беком всегда заодно.

— Староста — такой же крестьянин, как и мы с вами, — возразил Абу-Омар.

— Теперь, по крайней мере, он будет знать: для французов мы все на одно лицо, — заметил Юсеф. — А позвать его можно. Пусть расскажет нам о вечере в Абу Духуре.

Старосту пришлось долго уговаривать, хотя в душе он радовался, что крестьяне ему сочувствуют.

Охая и держась за спину, староста влез на арбу и стал жаловаться:

— Никогда не думал, что такое может случиться. Ведь советник и его люди знают меня. Я режу для них баранов, делаю шашлыки.

— Вот тогда они и знают тебя, когда ты делаешь для них шашлыки и приводишь им женщин, — произнес Юсеф. — Но все равно помещиком ты никогда не станешь. И тебя, и шейха, и управляющего они используют против крестьян. Вы должны присоединиться к нам и вместе с нами бороться и против французов, и против помещиков.

— Расскажи нам о вечере в Абу Духуре, — попросил Ибрагим.

Староста принялся рассказывать, а Юсеф шепнул Ибрагиму:

— Именно так все и было. Я слышал это от учителя. — Он повернулся к старосте: — Так что же, ты и впредь будешь угождать советнику и беку?

— Я боюсь бека и страдаю так же, как и вы. Ведь это он назначил меня старостой.

— Он хочет, чтобы ты доносил на крестьян, — сказал Юсеф. — Но знай, что помочь тебе можем только мы. Скажи об этом и управляющему.

— Мы хотели позвать Халиля, — напомнил Ибрагим.

Юсеф спустился с арбы и крикнул:

— Эй, Халиль, иди к нам! Мы хотим послушать твои песни.

Халиль не заставил себя долго ждать.

— Клянусь аллахом, — обратился он к старосте, — мне жаль тебя. Здорово тебе досталось.

— Слава аллаху, все кончилось благополучно, а то ведь и в тюрьму могли засадить, — ответил староста.

Он попросил у Юсефа табаку. Тот свернул цигарку и протянул старосте.

— Я видел, как ты ходил к учителю Аделю. Вы с ним в дружбе? — спросил староста.

Рука Юсефа невольно потянулась к листовкам. Убедившись, что они на месте, он ответил:

— Учитель спрашивал меня, зачем мы приехали в город.

— А какая будет цена на чечевицу? — спросил Халиль. — Хаджи не сказал?

— Об этом и разговора не было. Ты же сам был свидетелем того, что творится в городе. Все только одного хотели: поскорее уехать.

Темнота постепенно отступала перед светом нового дня.

Юсеф сказал:

— Скоро утро. Когда же взойдет заря свободы?

— Эй, мужчина! — рассмеялся Ибрагим и посмотрел на старосту. — Говори тише, тебя могут услышать.

— Спаси, аллах! — произнес староста. — Теперь можете меня не бояться. Я не сделаю вам ничего плохого.

Они подъезжали к деревне.

Уже слышен был лай собак и голос шейха, читавшего молитву.

— Скоро взойдет заря, — произнес Юсеф. — Засверкает солнце. И сбудутся наши надежды. Господству Франции наступит конец.

Вот и деревня. Рука Юсефа потянулась к листовкам.

Часть III

Солнце вот-вот должно было подняться из-за гор, когда староста вышел из дома и направился в степь, совершая свою обычную утреннюю прогулку. Это вошло у него в привычку с тех пор, как бек назначил его старостой. Он хорошо помнил то утро: душа рвалась у него из груди от радости. Перед ним открывалась новая жизнь: он становился хозяином в деревне. Теперь никто не осмелится его ослушаться. В глубине души староста сознавал, что его способности не соответствуют назначению, но старался гнать от себя эти мысли прочь. До сих пор он был глубоко признателен Рашад-беку, поднявшему его над остальными крестьянами. В день назначения в благодарность он готов был стать перед своим господином на колени. Дрожащим голосом он сказал беку:

— Я очень признателен вам, мой господин, и не знаю, как смогу отплатить за оказанную мне милость. Отныне я и мои дети — ваши самые верные слуги. Я никогда не забуду, что вы сделали для меня.

Он хотел поцеловать руку бека, но тот отдернул ее и с ухмылкой произнес:

— Ну что ты, ведь теперь ты наш староста и заслужил это. Я надеюсь на твою верность. Теперь надо как следует отметить назначение. Этим ты завоюешь расположение крестьян. Можешь взять несколько баранов. А если нужны деньги, ты не стесняйся, скажи.

Староста снова и снова с радостным блеском в глазах благодарил своего господина за распахнутое перед ним широкое окно в мир.

Дни бежали за днями. Но постепенно ему стало казаться, что это окно становилось все уже и уже. Скоро чувство радости сменили тревога и неуверенность. Он уже не ходил по деревне с высоко поднятой головой. Его спина согнулась, а походка стала нерешительной. Все ему было немило.

Крестьяне уже молотили зерно. Оседлав лошадей или мулов, они совершали круг за кругом на токах, подбадривая себя песней. Они пели о крестьянских бедах и горестях, о надеждах на лучший день, на хороший урожай.

Услышав пение, староста быстро повернул в сторону. Эти песни действовали ему на нервы, как скрип несмазанных шестеренок соломорезки. Они становились невыносимы для него. Но куда он мог деться, бессловесное орудие бека, слепо повинующееся его приказам. Староста был всего лишь кольцом на руке своего хозяина, которое тот мог надеть на любой палец, а при желании и вовсе выкинуть. Душу старосты обуяли сомнения: правилен ли его выбор, да и вся жизнь его? А ведь раньше он относился к приказам бека как к предписаниям из священного Корана. Не колеблясь, он грабил, поджигал, унижал, оставлял детей сиротами, лишь бы подняться в глазах своего господина, завоевать его доверие. К сожалению, слишком поздно ему стало ясно, что он как был, так и остался лишь рабом своего господина, вызывая всеобщее презрение — и бека, и крестьян. Наконец он понял — не видать ему как собственных ушей той жизни, о которой мечталось, — без забот и унижений.

Чтобы хоть как-то успокоить совесть и умерить тоску, староста старался внушить себе, что никто не может распоряжаться своей судьбой. «Человек обречен, — думал староста, — на вечное хождение по мукам. Еще издревле мир был поделен на рабов и господ. Сколько ни тянись вверх, всегда кто-то окажется выше. Только неопытным людям чудится, будто им удалось уже вырваться из этого жестокого круга жизни. Но мир слишком суров, и прозрение наступает незамедлительно. Сильный всегда господствует над слабым». Ему казалось, что крестьяне были лишь мягким воском, из которого он мог лепить все что угодно. Он одного не понимал: рано или поздно этому придет конец. Староста был одним из тех глупых слуг бека, которых тот крепко держал в своем кулаке, то сжимая его, то немного расслабляя. А сами беки? Они были в не меньшей зависимости от французских оккупантов. Он был лишь винтиком в огромной адской машине угнетения, работающей на крови и поте простых людей. «Что и говорить, истина поздно дошла до тебя, — корил себя староста. — Дошла, когда лезвие ножа уже прикоснулось к твоему горлу. Когда кнут и ружье бека не угрожали тебе, ты вольготно поживал, подражая своим хозяевам. Если их кнут опускался на спину несчастного, то ты размахивал им без устали. Главное было — угодить своему господину и тому, кто стоял над ним. Тебе приказывали сжечь ток и разрушить дом, и ты беспрекословно подчинялся. Стоило беку потребовать изгнать из деревни какую-нибудь семью, как ты спешил исполнить приказ. Ну и что ты нажил, какой твой барыш, староста? Вчера бек явно намекнул тебе, что должность дана тебе не пожизненно, и к тому же он попросил вычистить выгребную яму и конюшню. Вот здорово, многоуважаемый староста роется в дерьме бека! Весь провонял, одежда заляпана. Даже трудно себе представить. А что было бы с твоими ноздрями? Ведь они привыкли обонять ароматы женских тел, душистых трав и цыганских духов. Что было бы с тобой, достопочтенный староста, не окажись у тебя золотых монет? Негодяй бек взял золото и сунул его в карман. Он был похож на довольного кота, сцапавшего мышь. Он даже не помыслил сказать: „Что ты, староста, спрячь свое золото, я не принуждаю тебя к этой работе“. Сын шлюхи взял лиры, как будто они законно причитались ему. Но где взять столько золота, чтобы откупиться от бека? И хочешь — не хочешь, а придется подставить шею под сапог господина. Надо же, бек шепнул мне на ухо:

„Выгребная яма полна. Поди вычисти ее. Не оправляться же мне на глазах у всех“. Хвала аллаху, что хоть рядом не было крестьян. Ты был бы опозорен. Золото и на этот раз спасло тебя. Ну а что дальше? Сукин сын связал тебя по рукам и ногам.

Завтра твой удел будет еще горше, чем; сегодня. Сердце подсказывает мне, что добра от бека не жди. Впереди новые оскорбления и унижения».

Унылые мысли совсем одолели старосту. Он уже не замечал, что разговаривает сам с собой. А когда он увидел на одном из токов крестьянина с женой, молотивших зерно, то совсем вышел из себя. Пышный зад низко склонившейся над колосьями женщины возбудил его. С мукой в душе он подумал: «О София, волчица! Собака бек погасил во мне все желания. И даже ты, обольстительница, не можешь вызвать жар в груди. А ведь в другое время я бы на этом самом месте, под этим ласковым солнышком, раздел бы тебя перед всем народом и взял бы на глазах у твоего мужа. Сейчас я даже не способен задрать подол женской юбки. О аллах, неужели мне отныне суждена подобная жизнь? Пощади раба своего и помилуй его душу! Отведи от него козни этого исчадия ада — бека! Верни мне, аллах, жизненные услады! Верни мне вкус к пище, вину и женщинам!»

Староста взобрался на холм, с которого дом бека был виден как на ладони. Отсюда он казался неприступной крепостью, которой не страшны любые бури и ураганы. С ненавистью смотрел староста на помещичий дом. «Все моигорести исходят отсюда. Он является источником зла и добра, веры и неверия, гнета и справедливости». Шикарный дом среди жалких глинобитных домишек крестьян казался символом богатства и силы, той силы, которая может. оживить или умертвить, создать или разрушить. Но, увы, это несло лишь смерть и гнет. Сегодня его хозяин — бек, вчера — отец бека. Они, да и все предки бека несли лишь разорение. «За что, аллах, ты даровал им такую власть? Ведь они используют ее не в угоду тебе. Разве ты не видишь, как издеваются они над нами и, как злые волшебники, превращают тепло в лед, лед в пепел, а людей в животных? О всемогущий, разве ты не видишь, что они распоряжаются твоим достоянием по своему усмотрению, как им заблагорассудится? А за что страдают другие? В чем, например, моя вина? Ведь я служил им как твоим наместникам на земле. О аллах, почему же ты не покараешь их?»

В полном замешательстве от мучивших его вопросов староста повернул назад и стал спускаться в деревню. Его обуял страх. Ведь шейх Абдеррахман предупреждал его, что подобные мысли — богохульство. А каким образом шейх узнает о них? Он не будет делиться с ним. Разве шейх не так же преданно служит беку и доносит тому все крестьянские сплетни? Так спрячь, староста, свои богохульные вопросы поглубже и положись на волю аллаха.

Дома его уже ждал на большом круглом подносе завтрак. Но он только устало махнул рукой, и жена поняла, что муж есть не будет. Она молча унесла поднос, зная, что его лучше не трогать, когда он в таком состоянии. Войдя на кухню, она прошептала несколько слов молитвы, умоляя аллаха пощадить мужа. Оставшись один, староста вздохнул с облегчением. Настало время о многом подумать. Что делать дальше? Верой и правдой служил он беку, а взамен получал одни лишь унижения да оскорбления. Теперь бек грозит на его место посадить управляющего. Тот уже давно кружит вокруг своего хозяина, как трусливая собака.

«Что мне делать? Что?.. Что?..» — с надрывом спрашивал староста сам себя.

Ему казалось, что он попал в непроходимое, топкое болото, из которого нет выхода. Внезапно округу пронзил резкий гудок машины бека. У всех от мала до велика от страха учащенно забились сердца. Раньше староста не боялся этого гудка, а радостно бросался навстречу своему господину. Но теперь все изменилось. Вот уже опять его начинают одолевать боязнь и опасения. Но тут же он стал ругать себя за слабость.

Весна была в разгаре. Легкий ветерок разносил ароматы цветов. По небольшим арыкам на поля струилась вода из еще не успевших пересохнуть источников. Деревья красовались в весеннем убранстве.

Рашад-бек сидел на веранде своего дома и потягивал душистый дым из наргиле. Солнце спускалось к горизонту. Вокруг хозяина сидели его приближенные из крестьян, сплетничая о деревенской жизни и льстя своему господину. В зависимости от настроения бек иногда слушал их с интересом, а иногда резким окриком заставлял замолчать. Наслаждаясь безграничной властью над людьми, бек уже не в силах был отличить зло от добра. Самые гнусные преступления стали для него привычным делом.

Во всем он руководствовался лишь собственными прихотями.

Когда проходила молотьба, он обычно начинал заниматься хозяйственными расчетами, без устали отдавал распоряжения и указания. Это как-то отвлекало его от скуки.

Ему принадлежали огромные земельные наделы, полученные в наследство, но он даже границ их не знал. Крестьяне были для него лишь ненавистными либо презренными существами. Он никогда не испытывал недостатка в приспешниках, благодаря их стараниям он управлял своими деревнями. Когда французы заняли страну, появилась возможность опереться еще и на их штыки. Теперь при помощи жандармов или солдат он мог подавить крестьянское недовольство в любой момент. Но пока он сам справлялся с крестьянами, запугав их жестокими расправами. Они не смели поднять глаз на своего господина, у них начинали дрожать колени, как только он появлялся. Всю жизнь они гнули спину на бека, умножая его богатства.

Мысли бека разбегались. Что-то беспокоило его, но что именно, он никак не мог понять. Сейчас ему никого не хотелось видеть. Болтовня и лесть сидевших вокруг него людей не успокаивали. Рашад-бек вспомнил об ужине, который он устраивал для французского советника, отцов города и начальника железнодорожной станции. «Это хорошо, — подумал он, — что начальник станции приедет со своей красавицей-женой». Такие мероприятия обычно оживляли бека, возвышали его в собственных глазах и, как ему казалось, в глазах крестьян. Окружение «настоящих людей», каковыми он считал гостей, придавало беку уверенность в своем могуществе, вселяло в него веру, что ему ничего не стоит расправиться с такими людьми, как учитель Адель, который мутил крестьян, подстрекая их к бунту.

Староста вышел за деревню и пошел к колодцу, у которого обычно толпилось много женщин. Здесь они могли поделиться своими новостями, посплетничать.

— Сегодня ночью я видела нескольких дьяволиц, которые выходили из дворца бека, — сказала Халима.

— Откуда ты это взяла? — спросила София. Звонко расхохотавшись, она добавила: — Дьяволы, Халима, и в самом деле выходят только ночью, но обитают они в заброшенных местах, там, где людей обычно не бывает.

Тут в разговор вступили и остальные женщины. Они стали вспоминать давние истории о злых духах. От всех этих разговоров Аюш стало не по себе. Халима, заметив это, сказала:

— Не бойся, Аюш, наверно, это были обычные женщины, которые едят только мужчин.

Все засмеялись, поняв намек Халимы. Поболтав еще немного о своих делах, женщины подняли кувшины на плечи и побрели обратно в деревню. По дороге они встретили шейха Абдеррахмана, который плотоядно поглядывал на стройные тела девушек. Заметив освещенный шатер в усадьбе, он резво повернул в его сторону. По пути краем глаза он наблюдал петушиный бой. У некоторых петухов из гребешков уже сочилась кровь.

Абдеррахман и староста ненавидели, но в то же время и боялись друг друга. С ревностью переживали они каждый знак внимания к другому со стороны бека. Масла в огонь подливала и Занубия, расположения которой они оба добивались. В свое время она кружила головы многим. Каждый мужчина приосанивался и пускал коня вскачь перед ее домом. Теперь Занубие было уже под сорок, но она все еще не потеряла упругости тела и свежести лица. По-прежнему мужчины засматривались на нее. Выйдя замуж за простого крестьянина, она не закрыла двери своего дома перед другими, но потчевала их только вкусным чаем и приятной беседой. Занубия любила обнадеживать и смущать мужчин, которым она нравилась, обворожительными улыбками. Но дальше этого дело не шло. Сначала деревенские жители, особенно женщины, осуждали ее и отворачивались. Но со временем, поняв, что Занубия просто смеется над мужчинами, успокоились. И уже сами ходили к ней, чтобы она помогла узнать тайны их мужей.

Рашад-бек тоже обратил внимание на Занубию. Он пригласил ее к себе поработать во дворец. Однажды, когда вся прислуга разошлась по домам, он силой затащил ее в свою постель. Занубия не очень переживала свой грех. Она надеялась, что, во-первых, об этом никто не узнает, а во-вторых — теперь она будет получать подарки от бека и ее дети не будут так нуждаться. Но бек вскоре охладел к ней. Теперь она интересовала его больше как собеседница. Ей он поверял даже свои сердечные тайны.

Староста, многодетный отец, тоже старался добиться взаимности у Занубии. Он надеялся, что она поможет скрасить ему те вечера, когда он изнывал от скуки. Шейх, несмотря на свои шестьдесят лет, не отставал от соперника. Занубия же оставалась равнодушной к обоим, хотя была ласкова и приветлива с ними и с охотой поила их чаем. Оканчивать день чаепитием у Занубии вошло у них в привычку.

Из шатра бека шейх заметил, что Занубия распивает чай с каким-то стариком у ворот своего дома. Он расстроился: «Всю жизнь я жил, служа аллаху и беку, а что получил? Даже не смог добиться расположения Занубии. Моя страсть осталась неутоленной».

К нему подошел управляющий бека, Джасим, подпоясанный широким патронташем. Увидев его, шейх невольно подумал: как было бы хорошо, если бы управляющий убил его соперника — старосту. Шейх считал, что Занубия не отвечала ему взаимностью из-за него.

Солнце клонилось к закату. Крестьяне обсуждали свои деревенские дела. Староста не участвовал в общем разговоре. Он все еще находился во власти той страшной для него минуты, когда бек приказал ему чистить отхожее место. Только благодаря золотым монетам ему удалось избежать позора. Хорошо, что он сумел подрядить на эту работу пастуха Джадуа. Дав ему лиру, староста объяснил задачу. Когда Джадуа воспротивился, он со злостью заорал на него:

— Знай свое место, собака! Делай, что велят! Ты что, забыл историю с Аббасом?

Беку надоели пересуды крестьян о всяких деревенских делах, и он потребовал сменить разговор на более приятный — о женщинах. Все засмеялись, поглаживая бороды. Шейх льстиво сказал:

— Ваше превосходительство, вы ничего нам не оставили. Все женщины смотрят только на вас. Пылая к вам страстью и восхищаясь вашими прекрасными качествами, они даже детей рожают похожими на вас.

Хотя слова шейха и пришлись по душе беку, но, так как он не хотел ставить в неловкое положение своего управляющего, который заерзал на своем месте, пришлось оставить разговор на эту тему; ведь сын Джасима был так похож на него. Однажды бек отправил управляющего с поручением, а сам, воспользовавшись его отсутствием, переспал с его женой.

Юсефа на заре разбудили голос шейха, призывавшего к утренней молитве, и крики неугомонных деревенских петухов. На небе ярко блестела утренняя звезда, до которой крестьяне определяли время выхода на работу. Юсеф начал читать суры из Корана, но мысли его были далеко. Он вспомнил учителя Аделя, двоюродного брата, вынужденного скрываться в пустыне, смерть Аббаса — мужа Аюш. Перед ним возникли картины расправы бека над неугодными ему людьми. Столько пролито невинной крови!

«О аллах, почему мы должны кормить таких подлых воров, как бек, управляющий, староста?!» — думал Юсеф. Взгляд его остановился на утренней звезде.

— О небесная красавица, ты всем одинаково даришь свой свет, — сказал Юсеф звезде. — Неужели ты не видишь, что есть люди, которые угнетают и унижают других? Когда наступит конец этому? Вот и сегодня, вместо того чтобы продолжать уборку урожая, нас заставляют молотить. Кому это выгодно? Да только оккупантам. Бек всегда играет им на руку. Он развлекается с их женщинами и пьет с ними вино. А крестьяне работают день и ночь не разгибая спины и получают за это жалкие крохи да частые побои от своего хозяина…

Деревня проснулась и наполнилась стуком копыт лошадей и мулов, собачьим лаем. Дети просыпались вместе со взрослыми, чтобы помочь старшим молотить чечевицу. Неожиданно раздался резкий голос управляющего. Юсефу он показался похожим на крик осла.

«Почему управляющий, такой же бедный крестьянин, как и другие, превратился в такую подлую собаку? — подумал Юсеф. — Он следит за крестьянами и доносит на них беку. А наградой служит лишь презрение и постоянное унижение бека. Даже женой его хозяин пользуется, когда захочет. Да какой же он мужчина? Он просто подлый и ничтожный трус. Страх перед беком поселился в сердцах всех крестьян. До каких пор мы будем терпеть все это?!»

Он вспомнил, с каким коварством беки разжигали войны среди бедуинских племен, в результате которых всегда бывали десятки убитых. Не лучше было бы, если бы эти бедуины сложили голову в борьбе против угнетателей?

Управляющий подошел к дому Юсефа и сердито закричал на него, чтобы тот быстрее собирался на ток. Давняя ненависть управляющего к Юсефу заставляла его использовать любую возможность для ссоры с ним. Подошедший к ним шейх принялся успокаивать обоих. Он сказал Юсефу, что это приказ бека и они обязаны в течение нескольких дней закончить молотьбу и отправить все зерно в закрома хаджи и на станцию. Занубия, услышавшая их спор, приняла сторону Юсефа и пригласила его на чай, чем привела в дикую ярость управляющего. Юсеф, поблагодарив Занубию, отправился на молотильный двор. Его приятно удивило необычно благодушное отношение Занубии к себе.

«В сердце каждого человека есть искра добра, — подумал он. — Она обязательно когда-нибудь разгорится, если не погасла навсегда».

У ворот дома бека дремал сторож, завернувшись в дубленую овечью шкуру. У ног его лежала собака. Утренняя звезда тускнела. Солнце поднималось. Деревенский дурачок Хасун громко кричал, что солнце уже поднялось и похоже на красную горячую лепешку, но еще больше оно напоминает лицо Хадуж, которую он ненавидел.

— О Хадуж! Сколько несчастий принесла ты со своей свекровью людям! — кричал Хасун. — О люди! Где правда? Ответь мне ты, подлый управляющий. Да что ты можешь мне ответить, когда служишь только беку? Староста тоже не знает правды. Он лишь горазд ходить к Занубие, которая кормит его и угощает чаем. А ты, Занубия, молодец. Ты одновременно и с беком, и с крестьянами. Оставайся такой. Может быть, тебе удастся вызволить кого-либо из беды. Ты сильнее лживого шейха Абдеррахмана. Второй такой, как ты, Занубия, никогда уже не будет в деревне. Люди оценят тебя лишь тогда, когда потеряют.

Продолжая кричать, Хасун побежал к колодцу, где уже собралось много женщин. Иногда он помогал им донести воду. И обязательно каждой женщине говорил, что она красавица. Крестьянкам это нравилось, они начинали шутить с ним.

Каждый раз, когда его одолевал приступ гнева, он бегал по деревенским улочкам, а затем, остановившись перед домом Занубии, рвал на себе ворот, обнажая грудь, и принимался кричать:

— Не верьте, люди, шейху Абдеррахману! Он все врет! Он думает не о боге и вере, а только о себе, о выгоде своей и корысти. Не верьте его молитвам и заклинаниям! Они ни в чем не помогут. Он прославляет бека, потому что он ничто без него.

Однажды Занубия спросила его:

— Почему ты, Хасун, так распустил язык в последние дни? Неужели ты не боишься бека и шейха?

— А почему я должен их бояться? — ответил Хасун. — Кроме этой рваной рубахи, мне терять нечего. Крестьяне кормят меня, поэтому я должен говорить им правду.

Хасун не унимался. Его голос разносился окрест.

— Хасун не боится бека, не боится французских солдат! — яростно кричал он. — Я, Хасун, всегда буду правду говорить, даже если мне смертью будут грозить! Люди! Кто убил Аббаса, кто постоянно нас грабит? Пусть я сумасшедший, но я говорю правду. И впредь только так буду поступать. Даже если Занубия откажется чинить мою рубаху, а крестьяне перестанут кормить.

Подошедшие женщины стали просить Занубию успокоить юродивого, чтобы он не накликал беды. Занубия вынесла лепешку с маслом и подала ее Хасуну.

— Поешь и успокойся. Ни бек, ни шейх тебя не тронут.

Хасун засмеялся.

— Шейх меня пугает своими дьяволами, — продолжал он. — Но от этого разве я могу стать еще больше сумасшедшим? Слушай, Занубия, если управляющий скажет мне сегодня хоть одно плохое слово, я убью его.

Вдруг Хасун бросил лепешку и побежал в сторону колодца. Крестьянам на токах он кричал:

— Молотите чечевицу! Ваши дома наполнятся зерном! Вы будете есть вкусный суп! Но собаки тоже едят. А вы ничем от них не отличаетесь: едите по приказу хозяина, который в свою очередь тоже ест по приказу оккупантов!

Одна из женщин подошла к нему и закрыла ладонью ему рот.

— Замолчи, сумасшедший, — сердито прервала она его, — эти слова доведут тебя до могилы.

Однажды Хасун сказал Аббасу:

— Короток твой век, Аббас.

Его пророчество сбылось. Вскоре Аббас был убит. Люди уверовали в то, что Хасун в большей мере, чем шейх Абдеррахман, наделен сверху способностью предсказывать судьбу. Они не знали, что Хасун узнавал многие тайны из уст Занубии.

Когда Ум-Омар услышала, что сумасшедший предсказывает черную судьбу Софие, то сразу побежала к ней.

— София, будь осторожна, — задыхаясь, сказала взволнованная Ум-Омар. — Хасун пророчит тебе беду.

Женщины собрались у Софии и стали просить аллаха помиловать ее. Но София знала, с какой стороны ей грозит опасность. Не случайно люди в деревне говорили, что тот, кто идет во дворец бека, пропал, а кто выходит — родился заново.

Управляющий, встретив Абдеррахмана, сердито сказал:

— Я не вмешиваюсь в твои дела, шейх, не вмешивайся и ты в мои. Я молюсь вслед не за тобой, а за беком.

Шейх попытался успокоить управляющего и одновременно оградить Абу-Омара от его нападок.

«Только бек не нуждается в помощи аллаха, — подумал Джасим. — Здоровье у него крепкое, дом — полная чаша. Я всегда молюсь за него, чтобы он был здоров и помогал мне крепить мою власть в деревне. Вера служит власти Рашад-бека. Шейх всегда толкует все суры в пользу бека. Почему бы и мне не брать пример с него? Люди говорят, что бек был с моей женой. Вдруг это правда, что ты будешь делать, Джасим? Ведь ты бедуин. Если это подтвердится, я разуверюсь во всем святом на земле».

— Скажи мне, шейх Абдеррахман, если бек силой возьмет Софию, ты одобришь это?

Шейх сердито закричал на него:

— Ты, Джасим, говоришь как дьявол, прости меня, аллах! Ты хочешь, чтобы я пошел против веры? Как у тебя язык повернулся задать мне такой вопрос?!

Они сели и принялись обсуждать вопрос, что позволил аллах мужчинам в отношении женщин. Джасим предложил позвать Занубию для участия в их разговоре. Шейх обратился к ней:

— Ты знаешь, Занубия, что управляющий Джасим хочет вмешиваться в дела шейха?

— Что с тобой, Джасим? — озадаченно спросила она. — Твое дело наблюдать за крестьянами и скотом. Сходи проверь, как идут дела. А я пока приготовлю вам чай.

Но, узнав, о чем у них шел спор, она отругала Джасима за то, что тот посмел смутить шейха вопросом о беке. Испуганный управляющий, насупившись, замолчал.

Мимо них, подняв столб пыли, промчалась машина бека. Ее резкий гудок разорвал послеполуденную деревенскую тишину.

Майское солнце не скупилось на тепло, щедро согревая землю знойными лучами. Женщины каждое утро вытаскивали сушить от зимней сырости тюфяки, подушки, теплую одежду. Мужчины, работая на токах, шутили и зубоскалили. В это время хозяйки занимались уборкой, пекли хлеб и делились новостями с соседками. Жена старосты рассказала, со слов мужа, что бек вернулся с охоты довольным.

— Мне бы его заботы, — сказала София. — Отчего беку не быть довольным? Добра у него через край.

Халима предложила оставить эти разговоры.

— Аллах наградил его чем подобает, — сказала она. — Нам же лучше испытывать его благосклонность, чем гнев.

Давясь смехом, она сообщила, что бек всегда обращает на нее внимание, не раз засматриваясь на ее обворожительные глаза. Женщины вокруг, подмигивая друг другу, весело засмеялись.

Услышав гудок машины бека, все притихли и внутренне сжались от страха. Казалось, даже животные присмирели. И только мул Айюба, испугавшись резкого гудка машины, вырвался со двора. Он ринулся по деревенской улице, волоча за собой тяжелый цеп, с грохотом ударявший по камням. Мальчик Хусейн, из рук которого вырвался мул, сильно расшибся, попав под цеп. Он потерял сознание. Крестьяне бросились к ребенку, бестолково крича и размахивая руками. Староста тоже прибежал на двор к Айюбу. Увидев его сына, лежавшего в крови, староста, узнав причину несчастья, приказал крестьянам разойтись.

— Прикрой рану мальчику чистым платком, — сказал он Айюбу.

Все были в смятении, не зная, чем помочь Хусейну. Его мать зашлась в рыданиях от внезапно обрушившегося на нее горя, умоляя аллаха пощадить сына. Ум-Омар прибежала оказать первую помощь мальчику. Она наложила на рану Хусейна целебную мазь, которой обычно лечила всех нуждающихся в деревне, но кровь не останавливалась и смывала все следы мази. Крестьяне решили отправить мальчика в городскую больницу. Но как это сделать? Если везти на лошади, мальчик умрет в дороге, а до поезда, проходящего рядом с деревней, надо ждать целых два часа. За это время Хусейн может истечь кровью. Единственное, что могло его спасти, это машина бека. Но кто осмелится пойти к нему и потревожить, тем более в тот момент он принимал иностранных гостей. Каждый наперебой высказывал свои предложения и сомнения. Наконец староста обратился к Айюбу:

— Перевяжи покрепче рану сыну. Вместе с Юсефом и Абу-Омаром поезжай на станцию. Поездом отвезете ребенка в город.

Испуганные крестьяне разошлись. Они были уверены, что исполнилось предсказание Хасуна о том, что в деревне произойдет несчастье.

— Может, Хусейн и не выживет. А врачам все равно придется много заплатить, — сказал один из крестьян.

— Мы все должны быть осторожны, когда в деревню приезжает бек в своей машине, и внимательнее следить за скотом, — поддержал разговор другой.

— Вот пусть его и отвезут в больницу на его автомобиле, — сердито обронил его сосед.

— Замолчи! — одернули его сразу несколько крестьян. — Тебя что, давно не били? Спина чешется?

— Рашад-беку наплевать, даже если половине из нас будет грозить смерть, — убежденно сказал крестьянин, одетый в ветхий пиджак.

А староста в нерешительности стоял перед дворцом бека.

«Сообщить ли хозяину о случившемся? — думал он. — А что, если тот озлится на меня и выгонит?»

Деревенский голова был уверен, что бек проникся к нему презрением и намерен поставить на его место другого.

Арба мчалась на станцию Ум-Ражим. Юсеф нетерпеливо понукал лошадь. Отец Хусейна держал сына на руках и с тревогой прислушивался к его дыханию. Ум-Омар сидела рядом и пыталась остановить кровь. Жена начальника станции, увидев их, удивленно спросила:

— Почему бек не отвез вас на своей машине? О, он глуп, ваш бек, не знает, как нужно ладить с крестьянами.

Подошел поезд, Айюб вместе с сыном и женой вошел в вагон. Идущий за ними Юсеф едва успел вскочить на подножку, как поезд быстро тронулся. Пассажиры в вагоне с неприязнью рассматривали вошедших крестьян. Какая-то госпожа толкнула Юсефа, чтобы тот отошел подальше. Запах пота, исходивший от его одежды, был слишком непривычен для этих людей. Юсеф, еле подавив в себе гнев, лишь сказал толкнувшей его даме:

— Мы такие же люди, как и вы. Что мы вам сделали, мадам?

Женщина вскочила и что-то яростно закричала на непонятном языке. На ее крик прибежал проводник и приказал Юсефу за оскорбление дамы выйти из вагона на следующей остановке.

Мужчина, сидящий рядом с дамой, возмущенно сказал проводнику:

— Что ты ждешь? Выбрось их из окна! Им не место среди порядочных людей.

Айюб, испугавшись за сына, стал извиняться перед дамой, по все пассажиры вагона набросились на крестьян, злобно выкрикивая:

— Свиньи! От них воняет так, что невозможно дышать!

Проводник показал рукой на сиденье:

— Смотрите, они испачкали сиденье кровью этого мальчика!

Юсеф молча сдерживал накопившуюся в нем ярость. Ради мальчика приходилось сносить все оскорбления. Поезд подошел к станции. Проводник открыл двери и указал им на них:

— Я ничего не могу сделать. Возьмите деньги за ваши билеты — я их даю вам из собственного кармана — и выйдите из вагона. Прошу вас, не губите мою семью. Меня могут выгнать с работы.

Несмотря на мольбы Юсефа и Айюба, пассажиры требовали, чтобы они освободили вагон.

— Ну и времечко настало! — сказал напыщенный коротышка в шляпе. — Крестьяне садятся рядом с господами. Чудеса!

Один подтянутый мужчина подошел к Юсефу и, отвесив ему оплеуху, заорал:

— Выходите прочь, свиньи! Чтобы мы не видели больше ваши мерзкие хари!

Дикая злоба закипела в груди Юсефа. Он нанес удар обидчику своим пудовым кулаком. Тот растянулся на полу вагона. Повернувшись к даме и взмахнув рукой, Юсеф разбил ей очки. Подскочившего к ним на помощь еще одного пассажира он тоже уложил на пол.

Юсеф гневно закричал:

— Не мы, а вы свиньи!

И принялся лупить всех подряд. Пассажиры в страхе разбегались по вагонам поезда, набравшего высокую скорость. Кондуктор укрылся в кабине машиниста. Мать мальчика изо всех сил пыталась унять Юсефа. Но тот никак не мог успокоиться и все время кричал:

— Эти собаки понимают только палку!

На вокзале в городе Юсефа хотели забрать в полицейский участок. Но, узнав, что он сопровождает раненого мальчика, начальник полицейского отделения смягчился:

— Твое счастье, что жизнь мальчика в опасности. А не то сидеть бы тебе в тюрьме.

В больнице мальчику очистили рану, и врач, осмотрев ее, обнадежил родителей: Хусейна можно спасти.

Юсеф отправился к учителю Аделю. Рассказал ему о случившемся в поезде. Они долго, от души, смеялись. Затем, посерьезнев, учитель произнес:

— Франция потерпела поражение от Гитлера. Она расколота. Ее войска деморализованы. Пришло время действовать и нам. Мы должны прогнать французов с нашей земли.

— Изменится ли наша жизнь после ухода французов? — засомневался Юсеф. — Ведь останутся такие, как Рашад-бек.

— Сейчас для нас главное — борьба с французами, — ответил Адель. — Сначала их надо выгнать.

Юсеф со своими спутниками вернулись в деревню на поезде. Встречали их всей деревней. Допоздна засиделись крестьяне в этот вечер, слушая рассказ Юсефа о поездке. Потом Абу-Омар рассказал о том, что произошло в деревне, пока они отсутствовали.

В осторожной форме староста и крестьяне сообщили беку о случившемся. Тот внимательно выслушал их, потягивая кофе и поглаживая своих собак, а затем отругал за то, что ему не сообщили о постигшем несчастье сразу. Он бы отправил мальчика в город на машине. Крестьяне не ожидали такого благородства. Но Рашад-бек на этом не успокоился. Он вскочил и, бранясь, стал бить старосту. Попало от него и остальным. В отношении же шейха бек ограничился лишь оскорблениями.

На токах кипела работа. То тут, то там мелькала фигура управляющего, который только и делал что подгонял крестьян. А они, давно привыкнув к нему, не обращали на его окрики никакого внимания. Видя, что работа спорится, управляющий вернулся в помещичий дом для тщательной подготовки вечера, который сегодня устраивал бек в честь французского советника, ряда иностранцев и знатных людей города. Никому не доверяя, он лично проверял исполнение всех работ и с пристрастием следил, чтобы ничего не украли. С раннего утра вся деревня словно находилась на чрезвычайном положении и напоминала пчелиный улей. Изрядное число крестьян и их жен работало в бековской усадьбе. Шли они сюда с большой неохотой, и только страх перед слугами бека вынуждал их к этому. Как только те приближались, крестьяне делали вид, будто всецело поглощены работой.

Занубия была среди женщин, носивших воду на кухню и для мытья полов. Она была заметно взволнована, поскольку ей удалось дознаться, что бек поручил шейху убедить Софию явиться во дворец.

«Бек никак не отстанет от Софии, — с грустью думала она. — Еще и шейха втянул в это дело. А ведь я знаю — она очень упряма и своенравна».

Ускорив шаг, Занубия догнала Софию. Но вокруг было много женщин, им никак не удавалось потолковать наедине.

«Надо откровенно поговорить с Софией, — решила Занубия про себя. — Попытаюсь уговорить ее уступить беку. Никто не в силах противиться ему. Женщины с опаской относятся ко мне, но София должна прислушаться к моему совету. Все, что Рашад-бек замышляет против крестьян, я передаю им. Благодаря мне многие избежали страшной расправы бека. Крестьяне не отказывают мне в уме, но напрасно обвиняют в связи с хозяином. Да не будь этого, как бы я узнавала его тайные намерения? О аллах, помоги Софие и ее семье избежать мести бека! Пусть уж лучше она покорится. Все останется в глубокой тайне. А тот, кто узнает ее, не посмеет и рта раскрыть, опасаясь за свою жизнь. О грешница Занубия, гореть тебе на огне в аду! А стоит ли мне так переживать? Бек все поручил шейху. Вот пусть он и ломает над этим голову, тем более что у него появилась отсрочка до конца уборки урожая. А за три месяца еще много воды утечет».

Наполнив кувшины, женщины отправились обратно во дворец. Занубия наконец улучила момент и подошла к Софие.

— Ты такая красивая, София! — шепнула она. — Твой муж счастливец. Но он недостоин тебя.

— У меня хороший муж, — холодно ответила София.

Занубия принялась говорить о беке, о том, что грозит тому, кто пойдет против его воли. Слушая слова Занубии, полные откровенных намеков, София думала про себя: «Будь осторожней с этой хитрой полосатой змеей. Она посылает меня к шейху. Наверняка он в сговоре с ней. Ведь он же трус. Все они боятся бека и готовы ради него на любую подлость. Нет… Нет… Лучше умереть, чем пойти на это. Именно такой выбор предпочла Хадуж. Даже если бек сожжет всю деревню, я не уступлю его преступным желаниям. Никто не сможет испугать меня и моих родственников, которых боится даже сам Рашад-бек. Я расскажу им о его приставаниях». Но, вспомнив пастуха Аббаса, погибшего от пули бека, и судьбу его несчастных детей, вынужденных просить милостыню, представив на их месте мужа и своих детей, она в смятении всплеснула руками. От неосторожного движения кувшин с ее головы упал и разбился.

— Что с тобой, София?! — закричала Ум-Омар.

София, очнувшись от своих страшных дум, растерянно посмотрела на Занубию, та в свою очередь восприняла это как смирение Софии и ее готовность встретиться с шейхом. К ним подошла Фатима.

— Почему ты так бледна сегодня? Опять понесла?

— Не знаю, все может быть, — ответила София.

— Получше ухаживай за своим мужем. Он у тебя не разгибает спину от зари до зари.

— Я слышала, что твоего деверя посадили в тюрьму. Это правда? — спросила София.

— Да, он в тюрьме. У нас в тюрьмы бросают настоящих мужчин, — ответила Фатима. — Но они рано или поздно выйдут оттуда. Ибрагим вчера навещал его и передал кое-что из теплых вещей.

Неожиданно Фатима наклонилась к Софие и вполголоса сказала:

— Знаешь, я не люблю Занубию. Она чересчур болтлива. Остерегайся ее.

Отставшая Занубия стала догонять женщин.

— Дорога широкая, хватит ее всем, и добрым, и злым, — прошептала Фатима. — Но ты, София, будь осторожнее. Случай с Хадуж еще свеж в нашей памяти.

Над деревней раздался призыв к вечерней молитве. У бека все уже было готово к встрече гостей. Из усадьбы доносился аппетитный аромат жареной баранины. Староста, надсмотрщик и управляющий зорко следили, чтобы из дворца не утащили даже крохи. Если бы кто-то попытался вынести что-то из еды, его ждало жестокое наказание. Надсмотрщик в таких случаях выслуживался как мог, надеясь заполучить место управляющего.

Веками деревня жила по порядкам, заведенным власть имущими. Так было в Сирии, так было и в других мусульманских странах. В то время как народ страдал под османским игом, сирийские феодалы не отказывали себе ни в чем. Не менее вольготно они жили и после первой мировой войны, когда на смену туркам пришли французские и английские оккупанты. И после отмены крепостного права феодалы по-прежнему смотрели на крестьян как на часть своей земли, которую можно продать или купить.

Сегодня шейх дольше обычного пел свою молитву. Он знал, что женщинам нравится его голос. Одна из цыганок как-то даже пошутила, что ее табор заработал бы много денег, окажись шейх в цыганском хоре.

В ожидании гостей староста и надсмотрщик сидели рядом и мирно беседовали. Время от времени надсмотрщик сурово покрикивал на крестьян:

— Если замечу, что кто-то попытается украсть хоть крошку, руки ему отрублю!

— Вчера вечером на ячменном поле я видел какие-то неясные фигуры, — рассказывал надсмотрщик старосте. — Я слез с лошади. Луна уже скрылась. И только неярко поблескивали звезды. Подумав, что это бандиты, я стал потихоньку подбираться к ним. Ты знаешь, что сейчас у воров много боевых винтовок, из тех, что бедуины стащили у французов, когда произошло крушение у Ум-Ражим. Подбадривая себя, я шел к ним. Присмотревшись к мелькавшим фигурам, я неожиданно заметил, что по мере моего приближения к ним они уменьшаются и как бы исчезают. Меня бросило в дрожь и обуял испуг, что со мной произойдет то же, что с управляющим, когда его избили дьяволы. «О аллах, пощади меня!» — взмолился я и стал пытаться читать все суры, которые знал. Но не мог вспомнить даже фатиху. Тогда я вскочил на лошадь и во всю прыть помчался прочь. Мне все время казалось, что какой-нибудь дьявол вот-вот схватит мою лошадь за хвост. Я уверен, что на том поле нечисто.

Староста, улыбаясь, покачал головой.

— Ей-богу, — сказал он, — шайтаны, которых напускает на нас пророк Сулейман, считают каждый наш вздох. Будь осторожен, Хамад, а то с тобой будет то же, что с Джасимом. Упаси, господь, от проклятого дьявола! Зачем ты бродишь ночью один по полям? Вчера шейх Жарван сказал мне, что и пшеничные поля заселены дьяволами. Ты смелый, Хамад, хорошо стережешь пшеницу. Но все же кто-то ворует ее. Может быть, это делают дьяволы? Но зачем она им? Спросим шейха Жарвана. Бедуины водятся с дьяволами. Может, поэтому они и воруют пшеницу и ячмень.

— Бедуины хорошо знают, кто такой Хамад, надсмотрщик Рашад-бека! — ответил тот. — До того как господин бек взял меня к себе на службу, пас верблюдов. Тогда я сам возглавлял шайку, воровавшую лошадей и верблюдов. Мы промышляли в провинции Ракка, а продавали награбленное в Хаме. Поэтому бедуинам ни за что не объегорить меня. Ночью я объезжаю все поля. А шейху Жарвану я сказал, чтобы он предупредил своих бедуинов. Рашад-бек не пощадит воров.

Надсмотрщик встал и предложил старосте и шейху Абдеррахману пойти на тока проверить, как там идет работа. Но они отказались. Староста сослался на свою занятость в усадьбе.

Управляющий уже успел сообщить цыганам о вечере у Рашад-бека. Им было приказано не ходить по дворам деревни в поисках того, что плохо лежит, а сразу же направляться во дворец. Шейх, вспомнив смерть пастуха, сказал, тяжело вздохнув:

— Я до сих пор не могу забыть, как обмывал тело Аббаса. Это большой грех. Убитого нельзя обмывать. Его омыла собственная кровь. Но заставил меня это сделать ты, староста, и ты ответишь за это в судный день.

— До судного дня далеко, — ответил староста. — Аллах милостив.

Он встал и вместе с шейхом вышел из усадьбы. На горизонте алел уходящий на покой солнечный диск. К вечеру подул ветер.

— Большая часть урожая еще не собрана, — пробурчал староста. — Бедуины крадут зерно. А мы здесь занимаемся молотьбой чечевицы. Но кто посмеет возражать беку? Скажи, шейх, бек пригласит тебя на вечер?

Шейх сердито посмотрел на старосту:

— Что мне проку от этих вечеров? Я простой человек, служу аллаху. Это тебя зовут на торжества, чтобы ты жарил мясо и прислуживал им.

— Лишь бы наш господин был доволен, — ответил староста. — Его желание для меня закон.

Шейх улыбнулся.

— Не забудь, староста, своего старого друга, — сказал он. — Занеси мясо Занубие. Полакомимся вместе.

— Конечно. Пусть только она приготовит чай перед рассветной молитвой. Гости сегодня будут веселиться до утра.

— Нет, Занубия уже будет спать к этому времени. Она сильно устает за день, — сказал шейх. — Ее не разбудят даже все цыганские бубны. Да и я тоже устал. — Он опять вспомнил о поручении, связанном с Софией.

Управляющий, наблюдая за шейхом и старостой, с ненавистью подумал: «Эти двое, один из которых лицемер, а другой — трус, сейчас наверняка перемывают мне косточки. Оба ненавидят меня и хотят, чтобы мое место занял надсмотрщик Хамад. А ведь это я привел его к Рашад-беку. Как он раньше ползал передо мной, заискивал! Не перечил ни в чем. Но теперь я ничего не могу с ним поделать. Бек стоит за него горой. Хамад похитил для него женщину из ее собственного дома, чем привел бека в восхищение, но все же ему будет нелегко вытеснить меня. Мне уже за сорок, но я легко не сдамся и до конца буду бороться за свое место. Ничего, я еще сведу с ним счеты!»

Староста и шейх подошли к управляющему. Они стали наблюдать за приготовлением ужина. Старуха лет шестидесяти, босая, хотя земля была усеяна колючками, носила и подкладывала дрова в огонь. Лицо ее было все в морщинах, а черные руки обвиты синими жилами, набухшими от тяжелого многолетнего труда. Голову она прикрыла черным платком, а старое, все в заплатах, платье подпоясала старыми поводьями от мула. У ног старухи вертелась внучка. Девочка не сводила голодных глазенок с кусков жареного мяса. Старуха с печалью во взоре размышляла: «Жители нашей деревни за всю жизнь не съели столько мяса. Неужели гости бека съедят все это за один вечер?»

К усадьбе подъехала машина. К вышедшему из нее беку опрометью бросились слуги во главе со старостой, управляющим и надсмотрщиком.

— Все успели приготовить? — даже не поздоровавшись, спросил он.

Джасим поприветствовал господина и скороговоркой стал перечислять все сделанное за день:

— Зарезано тридцать баранов, приготовлено два мешка фрики…

Бек, нахмурившись, внимательно слушал.

— Накройте стол для гостей в зале дворца, а не в шатре, как было приказано раньше. Здесь стало небезопасно, — сказал он.

— Будьте спокойны, мой господин, мы разобьем голову любому, кто посмеет только приблизиться к дому.

Бек подозвал шофера и приказал:

— Поезжай на станции Хамдания и Ум-Ражим и привези начальников с женами. Советник и Сабри-бек приедут сами.

Отдав другие распоряжения, он отправился взглянуть на своих лошадей и псов.

Сопровождающему его старосте он велел позвать шейха встречать гостей. Шейх Абдеррахман не заставил себя долго ждать. Расплывшись в приветствиях, он стал просить у аллаха многих дней благоденствия для своего бека. Благосклонно выслушав его, бек приказал старосте позвать цыган во дворец, чтобы те встречали гостей у входа, а вокруг фонтана разложить мягкие кошмы и подушки.

Шумной толпой цыгане вошли в усадьбу. Впереди, гордо подняв голову, шла Суад со своими подругами. На них были широкие пестрые платья до пят, в ушах блестели большие серебряные серьги, а запястья стягивали браслеты.

Шейх не упустил возможности рассказать беку, как накануне он расхваливал его перед крестьянами.

— Я сказал им: «Видели, как наш господин расстроился из-за сына Айюба? И гнев его, оттого что ему не сообщили о несчастном случае с мальчиком, иначе он тут же приказал бы отвезти его в больницу на собственной машине? Знайте впредь: господин бек нам как родной отец. Вы не должны держать на него зла, даже если его превосходительство иногда и побьет кого-нибудь из вас. Тем самым он оказывает вам честь. Его кнут не бьет, а учит, так как господин бек в душе желает вам только добра». А Халилю я прямо сказал, что его проймет лишь кнут.

Бек умиротворенно слушал. Затем спросил:

— Что с Софией? Смотри, твоя отсрочка заканчивается, шейх.

— Мой господин, я стараюсь делать все, что в моих силах. Но вы же сами знаете, какая она твердолобая. Ее лоб тверже камня, — ответил шейх.

— Поспешай, шейх. Не вынуждай меня похитить женщину, иначе грех за ее детей падет на тебя.

Внезапно раздался громкий крик совы. Бек вздрогнул: он суеверно боялся этой птицы, считая, что она приносит несчастье.

Сев около фонтана, он жестом подозвал цыганок. Те быстро окружили бека. Солнце уже зашло, над горизонтом алела тонкая полоска зари, но вскоре и ее не стало видно из-за пыли, поднятой подкатившими к дому машинами. Бек спустился встречать гостей. Из машин вышли советник, Сабри-бек, Марлей и жены начальников станций. Гости оживленно здоровались. Послышались смех, шутки.

Французские солдаты окружили усадьбу. Тут и там слышались их окрики:

— Проходи мимо!

Под звуки цыганского бубна гости поднялись в дом. Рашад-бек еще раз поприветствовал их. Между гостями завязался разговор о красавицах-балканках, о подавлении крестьянских бунтов, о том, что недовольных крестьян нужно карать еще строже. По знаку бека слуги стали вносить в зал большие круглые подносы с закусками, ливанским араком, старым, выдержанным вином. Зазвенели бокалы. Подымались тосты за советника и победу Франции над ее врагами. Арабская речь смешалась с французской. Рашад-бек с бокалом в руке обходил гостей, следя, чтобы никто из них не был обделен. Когда сумерки окутали окрестности, он приказал музыкантам играть веселее, а цыганкам петь свои удивительные по колориту песни. Разноцветным вихрем закружились они вокруг гостей. На всю деревню зазвучал низкий и страстный голос Суад.

В разгар веселья в деревню вернулся Хасун.

«Чей это такой красивый голос? — подумал он. — Да это же цыганка Суад! На уме у них только песни да танцы. Ну что ж, Хасун, если ты не можешь их видеть, так хоть послушай. Цыганка будет сегодня точить нож о твою руку. Так говорят люди: кто ущипнет цыганку за ляжку, о руку того она будет точить нож».

Хасун шел по дороге, укатанной колесами многочисленных арб. Проходя мимо кладбища и услышав крик совы, он горестно подумал: «Какую еще беду ты кличешь на нас? Существует ли что-либо страшнее нашей жизни?»

Он вспомнил покойного мужа Аюш. «Бедный мой друг Аббас! Сколько тяжких минут пришлось тебе пережить, а в конце концов тебя все-таки настигла пуля бека! А ведь ты никому не причинил зла. Нищий пастух, а сердце доброе, ты никогда не жалел для меня молока. Где теперь она, душа твоя? В раю или в аду? А мы здесь, на земле, существуем хуже собак бека. Шейх говорит нам, что богатые и на том света живут лучше. Выходит, душа бека после смерти попадет в рай, а наши с тобой— в ад. Так где же справедливость, Аббас?»

Хасун подошел к могиле своего друга и присел. Он ударил палкой по надгробному камню. Сова сорвалась с соседнего дерева и полетела на другой конец кладбища. Ее крик был настолько пронзительным, что Хасун вздрогнул. Он опять обратился к Аббасу:

— Скажи, мой друг, где ты, в аду или в раю? Для меня это очень важно. Я с радостью сообщу шейху Абдеррахману, что пастух Аббас попал в рай, но почему же ты молчишь? Может быть, ты крал молоко, и за это аллах покарал тебя, послав в ад, и теперь тебе стыдно признаться? Ох, дорогой, лучше быть в аду, чем жить в постоянном страхе, как мы. Я не боюсь никого, ни бека, ни его пособников. Не люди они. Аллах не примет их к себе. Ответь мне, Аббас, не бойся бека. Он не в состоянии причинить тебе большего зла, чем уже совершил. Но будь уверен — обязательно придет день, когда возмездие аллаха обрушится на головы угнетателей и они понесут заслуженное наказание.

Кровавые слезы сирот еще отольются тиранам.

Прости, Аббас, я не хочу огорчать тебя плохими новостями, но твоя Аюш с детьми живут хуже собак бека. Но те хоть мясо едят, а нам дают лишь нюхать.

Скажи, Аббас, если ты попал в рай, то у тебя, наверно, много женщин? Шейх говорит, что там столько женщин, сколько захочется, но мыслимо ли это? Бек и здесь веселится вовсю. Сейчас он с мадам со станции Ум-Ражим, а для них поет и пляшет цыганка Суад. Нофа после твой смерти ушла отсюда,поклявшись, что никогда больше не будет петь для убийцы-бека.

Да, слушай, шейх сказал, что в раю текут молочные реки. А молоко там тоже разбавленное? Неужели и в раю может царить обман? По словам шейха, там текут еще и медовые реки. Это наверняка очень вкусно. Правда, я ни разу в жизни не пробовал меда, лишь патокой лакомлюсь. Никогда не купайся в медовой речке, а то тебя облепят мухи. Скажи, в раю есть бараны? У нас всех баранов съедают гости Рашад-бека.

Тяжко мне, Аббас, ох как тяжко: сплю где придется. Летом еще ничего. А зимой забираюсь в какую-нибудь пещеру. Представляешь, если бы меня сейчас увидел кто-то из бедуинов? Они подумали бы, что это дьявол разговаривает с мертвецами. Бедуины боятся могил, думая, что в них обитает нечистая сила, А я каждую ночь прихожу сюда, и бедуины говорят, что в мою душу вселились дьяволы. Даже Занубия заводит со мной подобные разговоры. Но знай — это неправда.

Я уверен, что ты, Аббас, сейчас в раю, ведь ты честно жил, зла никому не причинял, всегда делился с людьми последним куском хлеба. Интересно, есть ли у вас в раю такие, как шейх Абдеррахман? Он здесь посредник между аллахом и верующими, между женой и мужем, господином и рабами. Он присваивает все пожертвования. Однажды шейх дал мне амулет и заверил, что это вылечит. Правда, с меня он ничего не взял, но с бедуинов получает за каждый амулет барана или ведро масла. Ты только представь себе, какова плата за бесполезную бумажку!

Аббас, если и такие, как Рашад-бек, в раю, то я не хочу туда. Он нам устроил такую жизнь, что в аду, наверно, лучше, чем на земле. Мой тебе совет: когда Рашад-бек попадет в рай, уходи лучше в ад. Я расскажу тебе, чем занимается бек с развратной мадам Марлен. До крушения поезда в Ум-Ражим она жила на другой станции. А теперь ее уже перевели в Алеппо. После каждого преступления она получает повышение. Неизвестно, какое преступление она готовит сейчас. Рашад-бек всегда рядом с ней. После того как ты ушел от нас, в деревню нагрянули французские солдаты. Они грабили и избивали. Я убежал в пустыню, чтобы не видеть слезы и страдания.

Издалека послышался голос управляющего Джасима:

— О шейх Жарван! Рашад-бек зовет тебя к себе!

— Ты слышишь, Аббас, голос этого подлого управляющего? Неужели и такие, как он, попадают в рай? — с горечью спросил Хасун.

Он встал и громко закричал:

— Эй, люди! Эй, бедуины!..

На его крик вскоре прибежали крестьяне и бедуины.

— Что случилось, Хасун?

— Сулейман спустил на нас своих дьяволов! Будьте осторожны!

Хасун поднял дрожащие руки вверх и, размахивая, все кричал о нашествии шайтанов. Люди испуганно озирались по сторонам.

— Дьяволы хотят здесь все уничтожить! — кричал Хасун. — Рашад-беку придется лизать им сапоги. Сами дьяволы поведали мне об этом.

С этими словами Хасун сорвался с места. Только рубаха его замелькала вдали. Крестьяне остались в замешательстве.

— Нужно идти к шейху, — предложил кто-то. — Может, он обуздает дьяволов.

Староста и управляющий, услышав крики перепуганных людей, вышли из дворца и стали их успокаивать. Народ разошелся по домам. Но все двери в этот вечер были закрыты на засов. А виновник переполоха в это время спокойно пил чай у Занубии.

— Это голос Суад так разволновал тебя сегодня? — спросила Занубия.

Положив руку на голову Хасуна, она принялась читать одну из сур Корана, чтобы изгнать из него дьяволов.

— Ты напрасно думаешь, Занубия, что я сумасшедший. Своими глазами я видел, как шайтаны направлялись в деревню. Сейчас они жгут и разрушают дворец бека. Шейх Абдеррахман вскоре увидит дым на пожарище, и даже талисманы его не смогут помочь.

На вечере мадам Марлен иногда говорила на ломаном арабском. Но чаще всего она обращалась к советнику по-английски, чтобы присутствующие не поняли сути их разговора.

Ласково взглянув на Рашад-бека, она сказала:

— Советник вас очень любит, и освобождение арестованных в Хаме доказательство тому. Он хочет, чтобы люди еще больше уважали вас. Кстати, какова обстановка в городе?

— Кто лучше господина советника и прекраснейшей мадам Марлен знает об этом? — наклонившись к Марлен, льстиво произнес Рашад-бек.

— Люди должны понимать, что в нашей власти казнить их или миловать, — повернувшись к советнику, произнесла женщина по-английски. — Ты многого добился своей политикой в Алеппо и Хаме.

— Не без твоей помощи, — ответил советник.

— Я получила очередной бюллетень собрания нашей сионистской организации. Шефы довольны тобой. А Шарль награжден орденом за отличное выполнение задания. Завтра вы получите соответствующие указания.

Помолчав немного, она продолжала уже по-французски:

— Я лично не хочу оставаться на ночь у этих животных. Их ничего не интересует в жизни, кроме денег и женщин. Они избалованы женами станционных начальников. А из-за этих потаскушек крестьяне считают всех нас развратницами. Впредь необходимо учесть, что лучше встречаться в городе, подальше от крестьянских глаз, а то их гнев против беков может обернуться и против нас. Война близится к концу. Государства оси терпят поражение. Режим Виши рухнул. Нам надо серьезно продумать работу в новых условиях. Поедем-ка к Джону в Ум-Ражим. Он недавно вернулся из Англии и привез новые инструкции.

— Мадам, как всегда, поражает меня четкостью мысли.

— Уже поздно. Пока крестьяне не спят, мы должны покинуть деревню, чтобы они видели: ночевать во дворце мы не остались, — сказала Марлен. — Поедем в гостиницу «Барон». Не стоит лишний раз компрометировать себя. Оставим хозяевам несколько женщин, чтобы не очень обиделись.

Советник обратился к Рашад-беку:

— Уже полночь. Мы должны ехать. Чай будем пить у мадам на станции.

После отъезда гостей деревня угомонилась и погрузилась в сон. Только над остатками пиршества суетились пособники бека, и каждый старался выхватить себе кусок получше. Тут же сбежались собаки и кошки, с голодными глазами они путались под ногами.

Шейх ушел вместе с гостями и сидел с Хасуном у Занубии, с нетерпением ожидая своей доли. Под впечатлением минувшего дня Хасун завел разговор о рае, он утверждал, будто беседовал с Аббасом, который пообещал присмотреть ему там место.

— Вот и пришлешь мне’ оттуда барана, — вступила в разговор с ними Занубия.

— Да что барана! Я тебе каждый день по теленку буду высылать, чтобы вся деревня досыта наелась мяса, — ответил Хасун.

Шейх сидел в растерянности, не зная, как ему реагировать на слова сумасшедшего.

— Мне Аббас сказал, что мяса он там ест сколько захочет, — продолжал Хасун, — но его очередь к гуриям еще не подошла, так как он наказан аллахом за то, что однажды украл овцу.

— Ну, значит, и меня аллах покарает за то, что я обижаю старосту и бека, — усмехнулась Занубия.

— Не бойся, Занубия, — принялся успокаивать ее Хасун. — Аббас сказал, что для тебя там уже приготовлено хорошее местечко.

— Он не сказал, за какие заслуги? — шутливо спросила Занубия.

— Ты помогаешь пастухам, поишь их чаем, делишься с людьми хлебом, никому не желаешь зла, поэтому ты обязательно попадешь в рай.

Шейх отрешенно сидел, не участвуя в разговоре. Его мучило поручение бека уговорить Софию.

Хасун подергал его за рукав:

— Эй, шейх, ты слушал пение Суад? Может быть, мы пойдем к цыганам, теперь они до утра спать не будут. Попросим их спеть. У меня есть приятные новости для Суад.

— Нет, неудобно. Что скажут обо мне Рашад-бек и крестьяне!

Занубия усмехнулась:

— Скажут, что ты годишься для роли цыганского шейха.

Ее слова больно задели Абдеррахмана. А тут еще и Хасун подлил масла в огонь, добавив:

— Я слышал твою молитву и песню Суад и не вижу особой разницы. Правда, Суад подыгрывает бубен и рабаб. Надо предложить старосте устроить состязание в пении между шейхами и цыганами.

Хасун встал и, сказав, что теперь отправится на чай к Суад, вышел на середину площади и стал кричать:

— Деревня в опасности!

Слышавшие его крестьяне разводили руками. Он, конечно, сумасшедший, думали они, но все-таки часто оказывается прозорливцем.

Хасун добрался до цыганского табора и зашел в шатер. Его усадили на почетное место. Суад предложила развлечь его игрой на рабабе. Но Хасун отказался и попросил чаю. На его вопрос о вечере у бека Суад ответила:

— А тебе-то что до этих людей? Занимайся лучше своими делами.

— А женщины там были красивые? — не унимался Хасун. — Говорят, они еврейки. Это правда?

— Они гости бека, а бек, как ты знаешь, хочет умаслить власти в Хаме и Алеппо.

— О чем они говорили? — спросил Хасун. — Мужчины приставали к тебе?

Суад сердито ответила:

— Цыганку нельзя заставить быть с кем-то, если она не хочет этого сама. Во дворце мы только поем и танцуем. А людские пересуды о нас — ложь. Будь уверен, Хасун, я попаду в рай прежде шейха Абдеррахмана.

— Ты права, — согласился с ней сумасшедший. — Шейх окажется там последним.

Допив чай, он попрощался с цыганами. Занималась заря. Усталый Хасун повалился на землю и заснул как убитый. Утреннюю тишину нарушил протяжный гудок поезда. Советник и мадам Марлен вполголоса беседовали в купе вагона.

— Мы здесь живем как на острове, нам мало что известно о событиях в Европе, — говорил советник. — Но оккупированная Франция будет вот-вот освобождена. После Сталинграда большевики двинутся на запад. Но позволят ли им союзники дойти до Франции? Однако французские войска здесь не задержатся. А Сирия вскоре добьется освобождения.

— В первую очередь, ты еврей и сионист, а не француз, и принадлежишь своей организации, — со злостью прошипела Марлен. — Какое тебе дело до Франции? Нам плевать и на то, победят союзники или война затянется. У нас одна цель — земля обетованная. И ради нее мы не пощадим своих сил, где бы мы ни находились — в Сирии, Египте или Ираке.

Марлен продолжала:

— План в Алеппо удался. Что мы потеряли? Только Исхака. Зато добились, что все евреи вооружились из страха перед арабами. Нашли кого бояться. Любой араб готов умереть ради женских ножек.

— Мы на правильном пути, — . вторил советник Марлен. — И не свернем с него. Арабско-еврейская междоусобица в Алеппо нам на руку. Что ты скажешь насчет убийства шейха мечети в алеппской цитадели? После этого волей-неволей евреям придется удирать из города. Шарль готов выполнить это задание.

Марлен одобрительно кивнула.

— Собери в Алеппо всех наших людей и постращай их последствиями убийства Исхака. Ни в коем случае не настраивай их против арабов и не призывай к эмиграции. Говори только о необходимости защищать свои семьи. Ганс уехал на неделю в Хайфу для встречи с английской военной делегацией, чтобы обсудить вопрос транспортировки в Англию. Там он встретится с руководителями нашей организации. Завтра он должен прибыть и отчитаться о своей поездке. А насчет беков волноваться нечего. Они сейчас заняты красавицей Шароной и ползают у ее ног. Для услады этих животных она поставляет на автомобилях девок из Бейрута. С ее оборотистостью Шарона скоро разбогатеет. Но большую часть дохода ей придется нам заплатить.

Они умолкли, глядя на широкие, раздольные поля, мелькавшие за окном.

А тем временем Шарона принимала у себя Рашад-бека. Тот вдруг решил провести ночь у нее и теперь, обняв ее за плечи, млел от похоти.

На следующее утро в деревню прибыл человек от хаджи. Вместе со старостой и выборными от крестьян он приступил к обсуждению вопроса о дележе зерна и расчетах. Староста предложил отвезти зерно, причитающееся беку, на его двор, а уже затем крестьянам произвести расчеты с хаджи. Представитель хаджи настаивал на том, чтобы средний вес мешка был определен по первым трем. Но крестьяне, зная алчность хаджи, стали возражать. Часто случалось так, что разница между мешками достигала десяти килограммов. И конечно, самые тяжелые из них попадали в амбары хаджи. Женщины поддержали своих мужей.

— У цыганки Суад больше совести, чем у хаджи, хоть тот каждый год на своей верблюдице совершает паломничество в Мекку! — громко сказала Фатима.

Ненависть крестьян к хаджи была единодушной. Даже сам бек пылал злобой к нему: он знал, что немало его денег оседает у того в кармане.

Во время торгов на тока забрел несмышленый теленок. Надсмотрщик Хамад, не долго раздумывая, взял да и выстрелил в него из винтовки. Шейх Абдеррахман тут же прикончил теленка ножом. Затем они сговорились сказать крестьянам, что зарезали его специально для угощения людей хаджи. Наблюдавший за всем этим Хасун обреченно сказал:

— Одной пулей убили Аббаса, другой — теленка. Нас всех постигнет эта участь. Разве мы живем? Мы стали мертвецами на этой земле с того самого дня, как убили Аббаса. Где же твоя душа, Абдеррахман? А если она в теленке, так это тебя убили, а не его.

Шейх в ответ лишь расхохотался:

— Вместо того чтобы философствовать, лучше помоги освежевать теленка. Подсобишь нам, дам тебе за это ногу.

— Прежде чем мы дотронемся до теленка, нас успеет сожрать хаджи, — ответил Хасун.

Вся в слезах прибежала Ум-Хамди, хозяйка теленка. Ее встретили смехом.

— Любую скотину, приблизившуюся к токам, ждет та же участь, — сурово сказал управляющий.

Хаджи сидел в гостиной у бека на почетном месте. Сюда во главе со старостой собрались все крестьяне. Они испытывали смешанное чувство радости и беспокойства. Как же рассчитается с ними хаджи? Не съедят ли долги результаты их труда за целый год?

Хаджи, откинувшись на подушки, покуривал наргиле.

— Я знаю вас многие годы, — сказал он крестьянам. — И никогда не обижал вас, всегда хорошо платил. Но этот год плохой для торговли. Хуже некуда. Война и дороговизна значительно подорвали ее. Бек уговаривал меня закупить у него чечевицу. Но я не согласился. Что поделаешь, сейчас нет спроса на нее. Каждый только и думает о том, как бы получше припрятать свои лиры. Все ждут конца войны. Пока еще не известно, кто победит: союзники или страны оси.

— Нам какое дело до войны? — перебил его один крестьянин. — Разве спрос на чечевицу зависит от того, победит Гитлер или нет? Мы хотим одного: чтобы французы ушли с нашей земли. Все зло от них.

— Тебе легко рассуждать! — бросил в сердцах хаджи. — Больше десяти мешков чечевицы у тебя никогда но было. А что делать мне? Мой же оборот исчисляется тысячами. Покупая у вас чечевицу, я еще не знаю, сколько смогу потерять или заработать на этом. Поймите, если я стану банкротом, вы сразу же лишитесь моей помощи.

— Спаси тебя аллах, многоуважаемый хаджи! — сказал староста. — Мы желаем тебе больших барышей.

В разговор вмешался Абу-Омар:

— Так все же по каким ценам пойдет в этом году зерно?

— Я считаю, что чечевицу надо отвезти на станцию Ум-Ражим, — заметил Джасим. — А там уже пусть сам бек его оценит.

— Конечно, решающее слово в этом вопросе останется за беком, — сказал хаджи. — Но наше дело коммерческое. И мне бы не хотелось вмешивать сюда Рашад-бека. Все клиенты для меня друзья. Но у вас долг за семена и плату жнецам. Да еще некоторым я ссужал товары в кредит. Все ваши задолженности у меня записаны. Только из уважения к вам я приму чечевицу. Что же касается цены, то о ней сговоримся.

В гостиную вошел только что вернувшийся из Хамы Айюб. Хаджи стал ханжески его упрекать, почему он не обратился к нему за помощью, когда повез сына в больницу.

— Если у тебя нужда в деньгах, обращайся ко мне. Сейчас врачи дерут три шкуры.

Староста сначала распорядился приготовить теленка хаджи на обед, а затем сказал:

— Я думаю, что нам надо сдать чечевицу. А все расчеты произвести после сбора урожая. Время не терпит. Пшеница до сих пор на полях. А с этими разбойниками — бедуинами недалеко и до греха.

— Я согласен с тобой. А кто оплатит мешки? — спросил хаджи.

— Сочтемся. За все надо платить, — ответил староста.

— Почему мы должны платить за них? Они необходимы только для перевозки, — возмутился Ибрагим.

— Я захватил мешки с собой, чтобы вы отвезли в них чечевицу на станцию, но если не хотите их брать, то я не настаиваю, дело ваше, — сказал хаджи.

— А как без мешков возить чечевицу? — спросил Юсеф.

— Ее отвезут дьяволы Хасуна, — пошутил Халиль.

— В таком случае пусть каждый из вас сам везет свое зерно на станцию. Но за весы я платить не буду, — сказал хаджи.

Управляющий Джасим встал и сердито сказал:

— Мне кажется, слова хаджи всем ясны. Сколько лет мы работаем с ним, и он нас никогда не обманывал. Мы знаем его еще со времен старого бека.

Хаджи подхватил:

— Пусть аллах помилует его душу! Это был добродетельный человек. Когда я был еще мальчишкой, он брал меня за ухо и говорил на ломаном арабском: «Крестьяне бедны. Когда вырастешь, помогай им так же, как это делает твой добрый и честный отец». Старый бек возлагал большие надежды на своего сына. Наш Рашад-бек оправдал их.

Совершившуюся сделку благословил шейх Абдеррахман:

— Тех, кто трудится, ждет рай!

Хаджи оценил жест шейха и попросил старосту выделить пожертвование для Абдеррахмана из общей суммы.

Обрадованный шейх рассыпался в благодарностях:

— Да благословит тебя аллах, хаджи! Ты настоящий друг, никогда не забываешь своих друзей.

Крестьяне разошлись по токам наполнять мешки чечевицей. Но споры о правильности расчета с хаджи не утихали. Женщины работали наравне с мужчинами. Крестьяне завершили работу уже при свете луны. Мешки погрузили на арбы и сразу же стали возить на станцию. Там их принимали хаджи и шейх Абдеррахман. В ожидании подвод они неторопливо беседовали. Разговор, как всегда, зашел о женщинах, женах станционных начальников, вечерах у Рашад-бека.

— Меня все это мало интересует, — вдруг прервал шейха хаджи. — Посмотри, сколько народу сегодня на станции, прямо кишмя кишит. Я могу позволить себе поднять цену. Что ты скажешь на это? Каждый килограмм зерна пойдет на филс^[22] дороже. Слушай, ты не знаешь, почему шейх Абдель Кадер из Абу Духур обвиняет оптовых торговцев в лицемерии и грабежах? Мы занимаемся торговлей. А она бывает как прибыльной, так и убыточной. Так что мы найдем способ, как покарать этого Абдель Кадера за клевету.

— Я несколько раз предупреждал его, — понимающе кивнул шейх. — Представь себе, он толкует, что Земля кружится вокруг своей оси и вокруг Солнца. Молоть такой вздор крестьянам! Они его; конечно, подняли на смех. Будь это так, мы ходили бы вниз головами. Рашад-бек считает его сумасшедшим. Но Абдель Кадер еще рассуждает и о земле, реформе и справедливости. Страшнее всего, что учителя в городе поддерживают его и дружат с ним. Ты знаешь учителя Аделя, племянника ветеринара Мустафы? Так вот, этот учитель ненавидит всех помещиков, хозяев земли, таких, как наш Рашад-бек.

Шейх и хаджи подошли к шатру, где их встретил сторож. Он подал им воду обмыть лица и руки. Вслед за ними в шатер вошел один из работников хаджи с листком бумаги, испуганно протянув его хаджи. Это было воззвание ко всем рабочим и крестьянам с призывом подняться на борьбу против французских оккупантов и угнетателей. Хаджи растерянно прочитал листок, спрятал его и молча сел курить наргиле. Шейху он ничего не сказал. Внезапно хаджи встал, взяв с собой работника, нашедшего листок, и обошел всю станцию. На стене они обнаружили еще одну листовку. Хаджи приходилось видеть прокламации в городе. Но город — это одно дело. Так, значит, агитация против помещиков докатилась уже и до деревень! А за это поплатиться мог лично он.

«Раньше крестьяне лишь мух отгоняли от своего носа. Теперь же они замахнулись высоко, — думал хаджи. — Почему же бездействует бек?»

Хаджи с ожесточением сорвал листовку и, скомкав ее, стал яростно топтать ногами. Затем, немного подумав, сунул в карман. Он вернулся на станцию, куда подъехало несколько арб с зерном.

«Я поднял цену на филс. Нужно покрыть этот расход, — подумал хаджи. — Если увеличу плату за аренду весов и сниму с каждого мешка два килограмма как сор, то получу в два раза больше, чем потрачу. А крестьяне еще и благодарить будут меня за щедрость и доброту».

Хаджи решительно тряхнул головой, подозвал сторожа и сказал:

— Объяви крестьянам, что я поднял цену за один килограмм на филс. С нынешней дороговизной им нелегко справляться. Следует поддержать их.

К хаджи подошли несколько шейхов. Он пригласил их в шатер на чашку кофе. Шейхи принялись благодарить его за увеличение цены. Но ему было не до них. Казалось, что листовка в его кармане шевелится, как скорпион.

Новость о повышении цены на чечевицу быстро разлетелась по округе. Ее оживленно обсуждали женщины, собравшиеся у источника.

— Сегодня подняли цену на чечевицу, — радовалась Ум-Омар, — а завтра, глядишь, поднимут на ячмень и пшеницу.

Фатима недоверчиво покачала головой:

— У хаджи свой расчет. Сегодня он поднял цену на чечевицу, а завтра станет втридорога продавать товары. За один филс он сдерет с нас несколько.

Женщины горестно вздохнули. Наполнив ведра, они понуро побрели в деревню.

Хаджи суетился вокруг мешков, он спешил закончить с погрузкой чечевицы для отправки ее во французские зернохранилища. Вроде все шло неплохо. Ему удалось внушить крестьянам, что он их облагодетельствовал. В то же время он нашел возможность увеличить свой барыш. Однако листовка, найденная им, беспокоила все сильнее. При одной мысли о ней холодок пробегал по спине. Хаджи постоянно мучился тем, что необходимо что-то предпринять. Не посоветоваться ли ему со своим верным помощником Саидом, непременным участником всех его торговых операций? Хаджи был привязан к нему настолько, что даже два раза брал его с собой в Мекку. В свою очередь Саид служил хаджи верой и правдой. В страдную пору даже часового перерыва на еду не позволял он себе, ограничиваясь сухомяткой. Казалось, интересы хаджи для него превыше всего. И сейчас без устали сновал он между весами и вагонами, успевая повсюду. Саид так сумел организовать работу, что со станции грузовики отъезжали почти не задерживаясь.

Целый год крестьяне гнули спины ради этих нескольких дней. Но вот урожай сдан. Что же досталось труженикам? Большая часть их заработка пойдет на уплату долгов хаджи. Остатка же едва хватит на покупку одежды и самого необходимого для крестьянского быта. Им будто на роду было написано отдавать силы и здоровье ради обогащения других.

Нередко в это время глухое недовольство своей судьбой выливалось в стихийные выступления крестьян. Однако обычно направлены они были не против подлинных угнетателей и узурпаторов их прав. Слепой гнев сельских жителей выливался на тех горожан, которые пытались поживиться лишь крохами крестьянского урожая. А бывало и так, что из-за какого-нибудь пустяка крестьяне бросались даже друг на друга. В ход шли палки и все, что попадалось под руку. Деревня шла на деревню. В ожесточенных драках многие получали увечья.

Хаджи зорко следил за тем, чтобы во время сдачи зерна не происходили стычки между крестьянами и его работниками. Он подчеркнуто уважительно обращался ко всем деревенским, величая их полным именем. Больше всего он боялся подстрекательства крестьян со стороны бунтовщиков, расклеивших листовки. А если, не дай бог, бунтари подожгут зерно? Хаджи с нетерпением ждал, когда завершится погрузка зерна в ваг#ны. А там будь что будет. Ему было безразлично, пойдет оно во Францию или в другое место. Главное — обезопасить свой барыш за посредничество. Ведь случись пожар — он будет разорен.

Он покинул пристанционную площадку, на которой кипела работа, и направился к начальнику станции, где встретил Рашад-бека. Промолчав о листовке, он поделился с беком своими опасениями насчет возможного пожара. Необходимо выставлять как ночную, так и дневную охрану. Пока зерно не в вагонах, ответственность за него ложится на бека и хаджу. Бек боялся подстрекательских действий со стороны сознательных крестьян, особенно учителей во главе с Аделем, и поделился опасениями с хаджи, приказав своим людям смотреть в оба.

Хаджи потребовал продолжать работу и ночью. Крестьяне и грузчики возмущенно зароптали. Люди были настолько измотаны, что силы оставили их. Им требовался хотя бы короткий отдых. И хаджи был вынужден уступить. Но беспокойство его возрастало с каждым часом. Страшная беда обрушится на его голову, если загорится зерно. Пусть лучше сгорит вся Франция, чем эта чечевица. Да, ненависть крестьян к феодалам, торговцам и французам может толкнуть их на любое преступление.

«Я обычный торговец, хозяин постоялого двора, — оправдывал сам себя хаджи. — Я даю крестьянам кров, обеспечиваю их семенами, выделяю ссуды. Но они люто ненавидят меня, так же, как бека и советника. Эти листовки призывают крестьян к борьбе не только против французов, но и против нас. Вдруг они и вправду подожгут чечевицу, как я сумею оправдаться перед советником? Узнав о листовке, он неминуемо обвинит меня в том, что я заранее знал о беде, но ничего не предпринял».

Услышав шум и крики, хаджи со всех ног бросился к мешкам с зерном. Оказалось, сторожа принялись вылавливать змей и скорпионов. Хаджи успокоился, выругав себя за излишнюю нервозность. Как может вывести человека из равновесия всего одна листовка! Он присоединился к своим помощникам, расположившимся прямо на земле вокруг чайника. Между ними завязалась беседа о людской зависти, злоумышленниках. Невдалеке за скудным ужином сидела группа крестьян и бедуинов. Один из них приложил к губам свирель. Далеко в ночи полилась печальная мелодия.

Хаджи вернулся в свою палатку. Он уже собирался лечь, как к нему ввалился Рашад-бек.

— Почему перестали работать? — сердито спросил бек.

— Мой господин, — ответил хаджи, — в такой темени очень трудно грузить. К тому же появилось много змей и скорпионов. Мы вынуждены были остановить работы до рассвета.

Рашад-бек качнул головой:

— Ладно. Но как только займется заря, все должны быть на погрузке. Половина урожая еще на полях, а бедуины не дремлют. Крестьяне должны вернуться в деревни как можно скорее.

Бек помолчал, затем попросил у хаджи сто золотых монет, заметив при этом, что ему нужны монеты, выпущенные при султане Мухаммеде Рашаде, а не Абдул-Хамиде. Хаджи, беспрекословно вынув из металлической шкатулки монеты, выложил их перед беком.

— Я как в воду глядел, захватив шкатулку с собой, будто знал, что дорогому Рашад-беку могут понадобиться деньги, — приговаривал хаджи, записывая в свою тетрадку выданную беку сумму.

В палатку заглянул Джасим. Бек строго спросил его:

— Как охраняется зерно?

— Согласно вашему приказу везде расставлены посты, — ответил почтительно управляющий.

В разговор вмешался хаджи:

— Не лучше ли, господин бек, вызвать сюда наряд французов? Вы сами знаете, лишь искры достаточно, чтобы здесь все занялось. А так, что бы ни случилось, отвечать за все будут солдаты.

Бек не стал возражать:

— Сейчас соединюсь с полицейским управлением в Тамма. Солдаты не заставят себя ждать.

Хаджи облегченно вздохнул. Теперь он мог спокойно уснуть.

Бек зашел на пункт сдачи зерна, затем направился к Шароне, занимавшей второй этаж станционного здания. Там находился и Ахсан-бек. Хозяйка вышла приготовить ужин, оставив мужчин вдвоем.

— Я привез для этой красотки хороший подарок, — сказал Рашад-бек.

— Интересно, что ты мог найти для нее в этой пустыне? — удивился Ахсан-бек.

Вытащив небольшой мешочек из кармана, Рашад-бек протянул его Ахсан-беку.

— Здесь сто золотых монет, — сказал он. — Из них получится прекрасное ожерелье. Шарона предпочитает эти монеты всем остальным подаркам. — Рашад-бек спрятал золото и добавил: — Ты не думай, что я пляшу под ее дудку. Просто не лезу в ее дела. Так проще, не попадешь в неловкое положение. Но она достойна самых дорогих подарков.

— Отличный денек был в Алеппо, — сказала вернувшаяся Шарона. — Какой прекрасный сервис в отеле «Барой»! Но ты, Рашад-бек, все время был чем-то озабочен.

Бек смущенно промолчал. Поездка в Алеппо была для него неожиданностью, ему пришлось отправиться туда без денег. А этот подарок он хотел преподнести Шароне именно там. Но тем не менее поездка все-таки удалась. С этой женщиной Рашад-бек забывал Софию, всех крестьянок и цыганок в мире. Она казалась ему прекрасной гурией, спустившейся на землю из рая. Его лишь несколько смущала быстрая победа над Шароной. Пресытившийся бейрутскими девками, он предпочел бы, чтобы та была менее податливой.

Протянув ей мешочек с монетами, Рашад-бек льстиво произнес:

— Твоя красота заслуживает большего.

Он любовался Шароной, все еще желая ее, такую искусницу в любви. Естественно, что за роскошь общения с ней приходится дорого платить. Из своего богатого опыта с женщинами Рашад-бек знал, как они любят ценные подарки. А иностранки за них могут даже на колени встать.

Приняв подарок, Шарона подарила чарующую улыбку своему новому другу. У нее был широкий круг знакомств среди местной элиты. Особенно часто она общалась с беками и советниками, получая весьма значительные суммы от своих богатых любовников. Приобретенные таким путем деньги оседали в еврейских банках, а затем шли на приобретение земельных участков в Палестине.

Ахсан-бек, попрощавшись, уехал. А Рашад-бек остался у Шароны, предвкушая вторую ночь с ней.

С восходом солнца Марлен была уже на ногах. Приняв душ, она села с мужем пить кофе.

— Настало трудное время. Надо четко выполнять свои обязанности и быть готовыми к любым неожиданностям, — сказала она.

Прихлебывая кофе, начальник станции ответил:

— Мы полагаемся на твой опыт. Я чувствую себя спокойно рядом с тобой.

— Все это так, — кивнула Марлен. — Но здесь становится все труднее работать. Обстановка меняется. Видимо, необходимо подумать о новых методах.

В эту ночь Марлен почти не сомкнула глаз. Она знакомилась с резолюциями последней сионистской конференции, особенно ее интересовали вопросы о поддержке Соединенными Штатами сионистского движения и решение об организации выезда евреев в Палестину. На Марлен потоком нахлынули воспоминания. Ей было уже за сорок. Всю жизнь она посвятила осуществлению заветной мечты — созданию еврейского государства в Палестине. Раньше она жила в Румынии, работала в железнодорожном управлении, там и познакомилась со своим будущим мужем — французом. После оккупации Сирии они перебрались сюда, где стали возглавлять местную сионистскую организацию. Ей удалось установить прочные связи с оккупационными властями по всей стране. Благодаря этому муж получил пост начальника станции. Двадцать лет назад она начинала сионистскую деятельность в молодежной организации Жаботинского, а сейчас уже сама — солидный руководитель, в руках которого сходится много тайных нитей. Скопив кругленькую сумму, она вложила ее в еврейский фонд на покупку плантации и дома в Палестине. Рашад, Сабри, Ахсан, Мамун, советник, капитан, бедуинские шейхи — те пусть служат вечно.

Муж Марлен ушел на станцию, а она продолжала размышлять: «Настанет время, когда я не заработаю и гроша. Франция в тяжелом положении. Двадцать лет я уже скитаюсь по этим нищим деревням и убогим станциям. От одного советника к другому, от одного бека к следующему. Правда, я немалого и достигла. У меня есть деньги. Руководство организации меня ценит. Мне доверены все евреи в провинциях Алеппо и Джазира. И я добьюсь, чтобы они выехали в Палестину. Так решило руководство. Советником я могу вертеть как куклой. Ради меня он пойдет на все, так как я являюсь для него воплощением организации и ее воли. Кое-кого пришлось даже убрать. Разве это важно? Если понадобится, мы убьем в десять раз больше и раздуем пожар арабо-еврейской вражды. Наша борьба здесь еще не закончена, и я доведу дело до конца. А во Францию мне уже не придется вернуться. Там, в Палестине, я буду отдыхать у себя на вилле. Я заслужила это и очень надеюсь, что у меня там будут такие же послушные слуги, как крестьяне у Рашад-бека. Войне скоро придет конец. Союзники одерживают верх. Главное, что Соединенные Штаты и Англия с нами. Мы должны запастись терпением. Ждать осталось недолго».

Она принялась расхаживать по комнате в ожидании поезда, время от времени останавливаясь перед зеркалом и улыбаясь своему отражению.

«Машинист — наш человек. Вот уже четыре года он доставляет нам почту. Его жена в Алеппо ненавидит меня. Но помалкивает. Боится, что помешаю ей поселиться в Акко. Здесь многие трепещут передо мной, а я сама боюсь Джона — директора нефтяной компании. Этот подлец в нашей организации отвечает за Сирию и Ирак. Несмотря на свои шестьдесят лет, работает как вол. И деньги рекой к нему текут».

Рев паровоза прервал ее мысли. Вошел муж с ее чемоданом в руке и сообщил, что ей пора в дорогу — поезд уже прибыл, и Марлен поднялась в наполовину пустой вагон. На крайней скамье сидел бедуинский шейх. Рядом лежала его летняя абая. Прозвенел колокол, и поезд тронулся. Марлен прошла через состав в кабину машиниста.

— Добро пожаловать, госпожа Марлен! — приветствовал ее машинист. — Дорога с такой красавицей покажется вдвое короче.

Марлен поблагодарила его, справилась о здоровье жены. Затем разговор переключился на дела. Машинист доложил о положении в Алеппо, об убийстве Исхака, которое потрясло евреев — жителей города.

— Мы должны отомстить за эту смерть, — с ненавистью сказал он.

Марлен подумала об участке, который она купит в Палестине на деньги, полученные от Исхака. Он не захотел подчиниться организации и поплатился за это жизнью. Всех непокорных ждет такой же конец. Когда она ему порекомендовала приобрести землю в Яффе, он отказался наотрез, заявив, что не покинет Алеппо — землю своих дедов и прадедов. Его постигла заслуженная кара. Но по-другому не будет. Или повиновение, или смерть. В Хомсе евреев мало, а в Хаме совсем нет. Жители этого города не позволили поселиться в его черте ни одной еврейской семье. Значит, этим животным — бедуинам и пастухам здесь жить можно, а цвету цивилизации — евреям — нет? Ну ничего, они еще рассчитаются с населением Хамы. После Алеппо Хомс — важнейший центр. Здесь пересекаются все дороги страны. Следовательно, ему надо уделить особое внимание.

На станции Марлен ожидала машина нефтяной компании, посланная Джоном. Шофер, из иракских евреев, был ее старым знакомым. Его заплывшие жиром глаза приветливо посматривали на гостью.

— Тяжко тебе, наверно, в жару? — спросила Марлен, окинув взглядом тучную фигуру водителя.

— Ничего, в Хомсе отличный климат.

Они поговорили о событиях в городе, о компании, настроении директора. Затем — об Ираке.

— В стране царит анархия, — сказал шофер. — Короля как будто и в помине нет, наследника никто не любит. Не народ там, а стадо баранов. Сплошные пастухи и бедуины.

— Как сам-то поживаешь? — спросила Марлен.

— Днем и ночью работаю с мистером Джоном. Бывает, что приходится ночевать в машине. Но ради нашего общего дела, госпожа Марлен, мы вынесем все.

Машина подъехала к управлению компании. Марлен направилась прямо в офис мистера Джона, который, радостно улыбаясь, уже спешил ей навстречу. Они прошли в небольшой сад и сели под деревьями возле фонтана. Вытирая пот с лысины, Джон поинтересовался:

— Ну как дорога? Какие новости у вас в Алеппо?

— Есть инструкции, чтобы ваши контакты с французским советником стали более тесными, — ответила Марлен.

Ей стало известно, что отношения между французами и англичанами здесь в последнее время сильно обострились. Но Джон хоть и английский подданный, но прежде всего еврей. Поэтому, несмотря на его ненависть к французам, должен следовать указаниям.

— Ну что ж, если это необходимо делу, я налажу отношения с советником, — пообещал Джон. — А сейчас я предлагаю тебе пойти принять душ и немного отдохнуть с дороги.

После ужина их разговор возобновился.

— Главное событие — это конференция в Соединенных Штатах. На ней обсуждался вопрос о создании нашего государства в Палестине, — сказал Джон. — Неделю назад я был в Палестине и привез оттуда литературу.

— Как обстоят дела в Ираке? — спросила Марлен.

— Намного хуже, чем в Сирии. Евреям там приходится несладко, но тем легче будет переселить их в Палестину. Для нас это очень важно. Не забывай, что в Ираке евреев в три раза больше, чем в Сирии.

В конце разговора Марлен преподнесла своему собеседнику ценный подарок стоимостью в пятьдесят золотых лир. Джон расплылся в довольной улыбке и расцеловал Марлен.

Об отъезде Марлен Сабри-беку сообщили вечером того же дня. Ему передали, что завтра мадам будет ожидать его в Бейруте в доме Ильяса — директора банка. В Триполи за ним пошлют машину Ильяса. Сабри-бек часто совершал такие поездки со своими любовницами. Встречался он и с дочерью самого Ильяса — Гладис. Правда, на это всегда уходило много денег.

Вернувшись домой, Сабри-бек предупредил жену, что ему надо срочно выехать в Бейрут по делам. Та давно привыкла к частым отлучкам мужа. Ее отнюдь не интересовала его личная жизнь. Впрочем, как и его — дела жены. Это устраивало обоих. Замечая новые драгоценности у жены, Сабри-бек ни о чем ее не спрашивал, хотя догадывался об их источнике. Жена тоже ни во что не вмешивалась. Лишь иногда, когда ей казалось, что Сабри-бек слишком мягок с крестьянами, она зло выговаривала ему:

— Эти собаки понимают только палку!

Крестьян в свой дом она не пускала, чтобы, как она говорила, грязи не нанесли.

В большой зале своего алеппского дома Сабри-бек остановился у зеркала.

«Я еще неплохо выгляжу, — подумал он, поглаживая усы, которых уже коснулась седина. — Были бы деньги, а возраст не помеха. Кого же взять с собой? Может, Шарону? Но к ней буквально прилип Рашад-бек. Необходимо соблюдать осторожность, иначе слухи о моих проказах могут и до отца дойти. Он уже одной ногой в могиле, и ему этого не понять. Хотя сам неоднократно был искателем приключений, и кто же, как не он, привил мне любовь к деньгам, женщинам и разгульной жизни».

Надев тщательно отутюженный костюм и повязав красивый галстук, Сабри-бек направился к отцу. Поговорив об урожае, сдаче чечевицы, о цепах на овец у бедуинов, они прикинули в уме ожидаемую в этом году прибыль.

Старый бек, говоривший на трех языках — турецком, арабском и французском, оставался верен своим привычкам. Его голову неизменно украшал красный тарбуш. Поверх белоснежной галябии он обычно надевал желтую абаю. Перед ним стояло наргиле, а его слуга сидел у порога — он готов был в любой момент броситься на зов хозяина. Без его помощи старик уже был не в состоянии ни встать, ни сесть. Руки бека дрожали, а глаза постоянно слезились.

Старый бек, как обычно, находился в курсе всех событий Сабри. Поманив сына к себе, старик прошептал на ухо:

— Береги себя, сынок. Не растрачивай попусту здоровье. Придет день, и силы оставят тебя, как и меня. Почитай лишь тех, кто стоит выше по положению. А с крестьянами и бедуинами потверже будь.

— Положимся на аллаха, отец. Да продлит он тебе годы, — почтительно сказал Сабри, целуя морщинистые руки старого бека.

В этот вечер Сабри-бек ужинал с отцом и, что редко с ним бывало, заночевал в его доме.

Шарона нашла на станции хаджи и попросила разыскать Рашад-бека. Тот незамедлительно отправил в деревню своего приказчика.

Выслушав прибывшего от хаджи человека, Рашад-бек удивился:

— Что ей надо? Только вчера она получила дорогой подарок.

Шарона, какой бы она ни была привлекательной, для него была лишь одной из многих женщин, с которыми он проводил время. Поэтому бек на какой-то миг почувствовал укол самолюбия. Он не мальчишка, чтобы вызывать его попусту. Но тем не менее приказал не мешкая подготовить его машину. Станция находилась недалеко, и через некоторое время Рашад уже поднимался к Шароне.

Она встретила его в прозрачной ночной рубашке, крепко расцеловала, усадила возле себя, томно поглядывая на него.

— Я так соскучилась по тебе, мой дорогой, еще бы немного — и я сама бы, не утерпев, выехала в деревню!

Польщенный Рашад-бек гордо произнес:

— Такие мужчины, как я, если уж завладевают дамским сердцем, то непременно навсегда.

— Не хотел бы ты совершить со мной небольшую поездку? — вкрадчиво спросила Шарона.

— Я бы с удовольствием сменил обстановку, — радостно ответил бек.

— Мадам Марлен сейчас в Бейруте. С ней Сабри. Она остановилась в доме Ильяса и очень настаивает на нашем приезде. Поедем завтра и отлично проведем пару дней.

Рашад-бек несколько заколебался. Его одолевали сомнения; нахмурившись, он подумал: «Сейчас страдная пора, а у нас каждый день пьянка. Впрочем, один-два дня ничего не решат. Но как отнесется к этому советник? Не пригласить ли и его? А, ладно, пусть дипломатией занимаются Ахсан и Сабри. Советник может вообще ничего не заметить. Он слишком занят разгоревшимся конфликтом между евреями и арабами. Ах уж эти проклятые евреи! Всему миру нет от них покоя! Но арабы здорово проучили их, убив Исхака. Правда, доказательств пока нет. Может, арабы тут и ни при чем. Но меня это не должно касаться. Пусть во всем разбираются власти».

Не успел бек пригубить предложенный Шароной кофе, как за окном раздались крики и брань. Перед вагонами вспыхнула драка между грузчиками за дележку мешков. Если бы не спешное вмешательство хаджи, потасовка могла бы превратиться в настоящее побоище. Бек до того рассвирепел, что, вызвав надсмотрщика и управляющего, приказал немедленно наказать драчунов кнутами. Хаджи орал на грузчиков и грозил прогнать зачинщиков драки. В то же время, заинтересованный в скорейшей погрузке, он не собирался этого делать, намереваясь даже из инцидента извлечь выгоду. Теперь в качестве наказания он может понизить расценки. Ради этого вероломный хаджи сам исподтишка и спровоцировал эту драку. Он уже почти навязал грузчикам новые расценки, как внезапно подошедший Рашад-бек расстроил эту хитроумную затею. Выхватив кнуты у управляющего и надсмотрщика, бек с ожесточением начал избивать грузчиков.

«Пусть Шарона видит, кто здесь настоящий хозяин, — злорадно думал он, нанося удары. — Ничего, я сумею навести здесь порядок!»

И он приказал своим людям проучить смутьянов.

Палками и кнутами слуги бека избивали всех рабочих подряд. Испуганные, ни в чем не повинные люди, прикрыв голову руками, разбегались в разные стороны. Перетрусивший хаджи тоже поспешил скрыться в своей палатке, опасаясь отведать кнута.

Избиение людей сильно возбудило Рашад-бека. Ему было особенно приятно, что вся эта сцена происходит на глазах Шароны, вышедшей на улицу вслед за беком. Жадно поцеловав женщину в губы и крепко обняв, он стал подталкивать ее по направлению к дому. Потерявшая от испуга дар речи, Шарона медленно приходила в себя и машинально отвечала на грубые ласки бека. Недавно оказавшаясяздесь, она знала о жестоких нравах местных феодалов только по книгам. Хотя в Румынии тоже беспощадно расправлялись с недовольными. Перед ее глазами вспыхнула картина избиения румына, осмелившегося выступить против королевских властей.

Ласки бека отвлекли ее от нахлынувших воспоминаний. Умиротворенный Рашад успокаивал Шарону:

— Пусть этот случай не пугает тебя. Взбучка пойдет им лишь на пользу. Они всегда должны чувствовать палку над головой. Иначе слишком возомнят о себе, и в стране воцарится хаос. В страхе, и только в страхе, их надо держать. Ты знаешь, что крестьянки пугают нами своих детей?

Он улыбнулся и продолжал:

— Они получили взбучку в твою честь. Ничего. У этих собак лишь шкура от этого мягче становится. Вернувшись в свои деревни, они обязательно расскажут о происшедшем остальным крестьянам. А те намотают себе на ус и будут больше уважать и бояться меня. Кстати, мадам Марлен хорошо понимает эти вещи. Однажды она сказала мне: «Бей крестьян безжалостно, чтобы никогда не настал день, когда они осмелятся пойти против тебя».

Шарона, внимательно разглядывая лицо бека, подумала, что такой мужчина еще понадобится ей в будущем.

— Ты возбуждаешь меня, как ни одна женщина, — крепко обняв Шарону, сказал Рашад-бек. — Иначе я не явился бы по твоему первому зову.

Любуясь Шароной, он с удивлением размышлял о превратностях жизни: «Ну и чудеса! Бедная крестьянка София отвергает меня, а эта королева — у моих ног».

Перед ним возникли лицо Софии, ее величавая поступь, лучистые глаза.

«Надо же? — недоумевал бек. — Простая крестьянка не считается с моим богатством и властью! Я могу стереть ее в порошок. А какой от этого прок? Правда, шейх и Занубия обещали мне помочь уломать строптивую женщину, по пока безуспешно. Все мужчины в округе дрожат только при упоминании моего имени, а София, слабая женщина, отказывает мне в том, на что с радостью согласилась бы любая. Немало бедуинок и крестьянок жестоко поплатились за свою строптивость, а Софие все как с гуся вода».

Он насупил брови и тяжело вздохнул. Шарона, заметив перемену в настроении своего друга, ласково спросила:

— Что с тобой? Может, ты раздумал ехать в Бейрут?

— Да нет.

— Тогда расскажи мне, что мучает тебя.

— Проклятые сапоги! По-прежнему жмут.

Он встал и, специально прихрамывая, прошелся по комнате. Изумленная Шарона посоветовала ему:

— Тогда сними их и брось в машину.

Рашад заметил ее недоверчивость.

— Нет, моя дорогая, не в сапогах дело. Просто одна крестьянка, не стоящая моей обуви, отказывает мне.

— Не может быть! Ты шутишь?

— Да она мне и не нравится. Ты одна стоишь всех женщин на земле. Но ей не прощу. Я уничтожу ее.

— Силой не принудишь женщину. Любовь может быть только взаимной, — задумчиво сказала Шарона.

— Беки берут всех крестьянок силой. Извини, что я рассказываю тебе о своих проблемах. Пусть этот разговор останется между нами.

— Не беспокойся, Рашад. Ты не первый, кто поверяет мне свои тайны. И я умею их хранить. Разве ты слышал от меня когда-либо о тех, с кем я была до тебя? Многие поступают, как ты. Все от бога. Он каждому определил его участь; создавая людей, повелел бедным подчиняться богатым! Посмотри, например, на нас, евреев. Нас немного, но бог избрал наш народ и приблизил его к себе. Вам, бекам, он тоже дал силу и могущество. И мы должны держаться друг друга и идти одной дорогой. А чернь обязана безропотно повиноваться, служить нам. На то божья воля. А эту женщину выбрось из головы. Она забита, и ей не понять своего счастья. А может, она любит тебя, но сторонится, опасаясь, что за прелюбодеяние ее убьет муж или родственники? Мой тебе совет, забудь эту женщину. Я постараюсь заменить тебе ее.

Шарона многообещающе засмеялась и, погрозив Рашад-беку пальцем, лукаво сказала:

— А ты, оказывается, обманщик, говоришь, что любишь меня, а сам страдаешь по грязной крестьянке. Перед тобой принцесса на коленях, а ты думаешь о какой-то простолюдинке. Бедный Рашад!

— Клянусь честью отца, мои помыслы только о тебе! — принялся разуверять Шарону бек. — Подумай сама, может ли заменить тебя женщина, которая ближе к животным, чем к людям. Воспринимай все это как шутку.

И разговор переключился на поездку и сборы к ней.

Поздним вечером староста и шейх Абдеррахман сидели у дома Занубии. Крестьяне давно разошлись по своим домам и отдыхали после тяжелого рабочего дня. Тишину нарушал лишь отдаленный лай собак.

— Сегодня бек вернулся необычно рано. Возможно, он собирается в Алеппо или Хаму, — сказал староста.

— Только аллах знает о намерениях бека, — ответил шейх. — Надо спросить Джасима, когда он вернется со станции.

Староста окликнул хозяйку:

— Эй, Занубия! Почему так долго не несешь чая?

Укрывая засыпающих детей, Занубия отмахнулась:

— Подожди немного. Чай почти готов.

— Бек сегодня чем-то недоволен, — продолжал староста. — Кто знает, что у него на уме. Когда он в таком настроении, от него все что угодно можно ожидать. Я помню, лет десять тому назад, когда бек находился в таком же состоянии, он посадил меня и управляющего ночью в машину, и мы поехали в восточные деревни. Я недоуменно поглядывал на Джасима.

Остановив машину вдалеке от деревни, он приказал нам не выходить, буркнув, что отправляется охотиться на зайцев, и шагнул навстречу поджидавшим его четверым мужчинам. Ты, шейх, верь мне. Что было, то прошло, и мне нечего выдумывать. Беку в то время было тридцать пять лет, и его частенько обуревали дьявольские мысли.

Шейх выжидательно смотрел на старосту и с нетерпением ждал продолжения, но, не выдержав, сказал:

— Расскажи, расскажи о прошлом. А то нынешняя жизнь стала просто невыносимой.

— Я гордо восседал в машине, — продолжал свой рассказ староста. — Мне было приятно, что бек доверяет мне свои тайны. Я сразу смекнул, что речь идет об охоте на очередную женщину, а отнюдь не на зайцев. Вскоре бек и его четверо спутников вернулись, ведя с собой трех бедуинок. Глаза и рты женщин были завязаны платками, а их заложенные за спину руки стянуты веревкой. Моему удивлению не было предела. Но что я мог сделать? Мы привезли бедуинок во дворец бека и каждую заперли в отдельной комнате. Бек отослал нас домой. Меня уже не покидала уверенность, что похищение подстроено этим негодяем Джасимом. Через некоторое время деревню разбудили дикие вопли бедуинов, как вихрь мчавшихся верхом на лошадях с криками, что у них похитили женщин. Когда разгневанные бедуины прискакали ко дворцу, вышел бек в окружении своих охранников, державших в руках светильники. Он громко спросил у всадников, что случилось. Услышав, что бандиты проникли на стоянку бедуинов и похитили трех девушек, лицо бека перекосилось от гнева. Знаешь, шейх, я до сих пор удивляюсь, как ему удалось так умело притвориться. Не будь я свидетелем случившегося, я бы тоже поверил, что он к этому делу не имеет никакого отношения. Бек собрал всех крестьян и приказал выяснить, кого нет. «Наверняка преступление — дело их рук», — убежденно сказал он. На счастье, никто из деревни в это время не был в отъезде. Тогда бек послал всех крестьян вместе с бедуинами на поиски преступников. Все бросились обшаривать округу. А сам бек вернулся во дворец наслаждаться своими охотничьими трофеями.

— О аллах, спаси нас от его лютости, — прошептал шейх. — О милостивый, пощади своих рабов! Что же было дальше?

— Бек послал свою машину в полицейский участок в Тамме. Вскоре прибыли полицейские вместе с французским офицером. Встретивший их бек настойчиво требовал, чтобы преступников разыскали во что бы то ни стало. Он напирал на то, что подобное случилось впервые и поэтому необходимо наказать виновных, дабы было неповадно другим. Я изумленно уставился на бека и вдруг, неожиданно для самого себя, усмехнулся. Как только полицейские ушли, бек врезал мне в ухо и гневно прошипел: «В следующий раз будешь держать себя в руках».

Староста тяжело вздохнул.

— Никому еще, шейх, я не рассказывал об этом. Я решил поделиться с тобой, ибо чует мое сердце, что бек опять замышляет недоброе.

Шейх возразил:

— Урожай еще не собран. А в страдную пору беки остерегаются возбуждать крестьян. Зачем им рисковать?

— О Абдеррахман, кнут, палка и винтовка настолько запугали людей, что они не смеют и головы поднять.

Занубия принесла чайник, поставила перед мужчинами стаканы.

— Так чем же завершилась история? — спросил шейх.

— Всю ночь из бедуинских шатров доносились плач и причитания. Утром бек сказал бедуинскому предводителю, что девушек похитили северные бедуины. Так считают полицейские. И на другой день бедуинские племена от Хомса до Алеппо поднялись для ожесточенной схватки. Целых трое суток не прекращалась ружейная пальба. Немало было убитых и раненых. А бек все это время не покидал дворца. Темнее тучи, он сидел перед наргиле в окружении старост соседних деревень, прибывших за новостями. Вдруг появился запыхавшийся староста Абу-Хусейн и, запинаясь на каждом слове, сообщил: «Бедуины угнали наших овец, полагая, что они принадлежат южным племенам».

Бек равнодушно взглянул на него и сказал: «Что скот? Люди важнее. Я скажу бедуинскому шейху, чтобы они отошли от вашей деревни. Так будет лучше и для крестьян, и для бедуинов». Сидевший рядом с беком один из шейхов бедуинских племен привстал и произнес: «Овцы будут возвращены деревне. Лишь бы у тебя, бек, улучшилось настроение». Он вышел с Абу-Хусейном отдать необходимые распоряжения. Бек зло сказал: «Этих бедуинов никак не перевоспитаешь. Они сызмальства приучают своих детей к воровству. А теперь уже и на девушек посягают. Кто знает, может, этим занимаются сыновья самих бедуинских предводителей. Хоть бы они не резали друг друга. Я предупредил всех старост и крестьян, не вмешиваться в дела бедуинов. Власти во всем разберутся сами».

На обед к беку явился французский офицер. За столом он разглагольствовал на своем языке о том, как хорошо было бы, если бы бедуины побольше истребили друг друга. Тогда бы вся местность облегченно вздохнула. Я еще подумал, Абдеррахман, чем же так насолили бедуины французскому офицеру да и тому же беку?

Несколько дней во всем районе от Алеппо до Хомса сохранялась тревожная обстановка. В город никого не пропускали, да крестьяне и сами опасались выезжать из деревень. В течение двух недель никто не смел войти во дворец бека, кроме французского офицера, которому было поручено урегулировать конфликт между бедуинами. Бек усилил охрану дворца. А через некоторое время нашли тела зарезанных бедуинских девушек в пустыне, далеко от деревни.

— Сохрани нас, аллах, — сказал шейх. — Теперь я вспомнил этот случай. Нам тогда сказали, что их убили северные бедуины. А стычки между племенами продолжались всю зиму и весну.

— Да, они успокоились только перед жатвой, — подтвердил староста.

— Почему же все-таки французы не прекратили резню? — спросил шейх.

— Если я расскажу все, что знаю, то и молодой сразу поседеет, — ответил староста. — Даже у стен есть уши. Не подслушивает ли нас кто-либо за дверью?

Из-за двери, на которую указал староста, появилась голова жующего теленка. Староста рассмеялся:

— У теленка тоже уши есть. Я не удивлюсь, если он передаст наш разговор его превосходительству беку.

Шейх согласился с тем, что следует соблюдать осторожность, и сказал:

— Недавно один бедуинский юноша похитил девушку из другого племени. Однако вмешавшийся в конфликт французский советник сумел его уладить за один день.

— Ну, это другое дело. Этот случай произошел в самый разгар уборки чечевицы. А французам она очень нужна. Опасаясь, что какой-нибудь бедуин подожжет зерно, они мигом все уладили. А до людей им нет никакого дела. Тогда, после убийства девушек, можно было тоже сразу все уладить. Но советнику и беку было выгодно, чтобы бедуины продолжали военные действия. Однажды бек срочно вызвал меня. У него был староста из южной деревни. Он просил бека помочь южным бедуинам, у которых боеприпасы уже были на исходе. Бек послал меня за старостами и некоторыми бедуинскими шейхами. Когда все собрались, он необычно ласково поприветствовал их и заявил, что не потерпит, чтобы люди, находящиеся под его покровительством, не могли противостоять врагу в часы опасности. Поэтому ему пришлось даже заняться контрабандой, закупив у французов партию винтовок и патронов для южных бедуинов по очень высокой цене. Он пообещал им передать оружие ночью. Как только стемнело, мы с Джасимом отвезли на стоянку южных бедуинов пятьсот винтовок и к каждой из них по двести патронов. За винтовку бек запросил десять золотых монет, а за патроны — по четверть лиры. В действительности, как я узнал потом, Рашад-бек получил от советника две тысячи винтовок, заплатив за них меньше чем полцены, а патроны и вовсе достались ему бесплатно. Так что и советник и бек были лично заинтересованы в том, чтобы замирение между бедуинами не состоялось.

Когда мы приехали к бедуинам, нас уже ждали. Каждый из них выложил заранее приготовленные деньги за винтовку и восемь пачек патронов. Мы сложили монеты в мешок и с трудом смогли поднять его. Возвратившись во дворец бека, в присутствии французского офицера хозяин только спросил меня, все ли в порядке, и за усердие наградил боевой винтовкой и двумястами патронами. Я до сих пор беру ее с собой, когда сопровождаю бека. Час спустя ко дворцу подъехали еще две машины, груженные винтовками. На этот раз мне поручено было доставить их в район Салямии. Оттуда я привез второй мешок золотых монет.

В те дни советник дневал и ночевал у бека. А его превосходительство не преминул воспользоваться этой и другими связями в верхах для укрепления своего авторитета. Не забуду, как однажды бек обозлился на одного французского лейтенанта. Буквально через неделю тот был переведен в другое место. Ему же еще и пригрозили, что вообще выгонят из Сирии как последнюю собаку. И в самом деле, после перевода француза из Таммы мы о нем уже больше не слышали.

Да, бек заработал немалые деньги, поставляя оружие бедуинам, но золото свое он бездумно тратит на женщин и другие прихоти. Он торговал смертью. Если бы человек знал, куда отлетает его душа!

— Что значит — куда отлетает душа? Все души отлетают к своему создателю, — . сказал шейх. — Добрые попадают в один колодец, а злые — в другой. А затем они предстают перед всевышним в судный день. Ты слышал, староста, о судном дне?

— О аллах, пощади нас, — ответил староста.

К ним подошла Занубия и спросила:

— О чем вы тут говорили без меня?

Староста хитро улыбнулся:

— Конечно, мы говорили о тебе. А еще о чечевице и хаджи. А ты что подумала? Может быть, ты что-то слышала из нашей беседы?

— Вы так тихо говорили, что можно было подумать, что вы общаетесь с дьяволами Сулеймана, — ответила Занубия. — Сегодня я была на станции и видела новую мадам. Говорят, наш бек влюблен в нее.

— Разве бек может влюбиться? Он просто развлекается с ними.

— Ты что-нибудь знаешь о войне бедуинов? — спросил шейх Занубию.

— Какое мне дело до этой старой истории? — ответила женщина. — Лучше поговорим о Наджме, Сабхе, Аюш — жене Аббаса. Все они овдовели недавно. Война же бедуинов окончилась давно. Почему вы о ней вдруг вспомнили?

— Так, к слову пришлось, — ответил староста.

— Мы вспомнили об этом, когда заговорили о Джадуа и Ануд, — сказал шейх. — Если бы не милость аллаха, погиб бы весь наш урожай.

На голос Занубии подошел управляющий Джасим и присоединился к чаепитию.

— Я обошел все дворы, несмотря на усталость, — стал бурчать он. — Лишняя предосторожность не помешает. Ну и денек выдался у меня! Пришлось унимать грузчиков на станции.

Староста прервал его:

— Все устали. Скоро рассвет. Шейху пора призывать к молитве.

Они поднялись. Староста и управляющий пошли будить крестьян. А шейх, прочистив горло, протяжно затянул свою обычную молитву.

Охваченная страхом, Занубия никак не могла заснуть. Намедни ее страшно испугал своим вопросом шейх Абдеррахман:

— А что ты почувствуешь, Занубия, если, вернувшись домой, не обнаружишь сына? Или еще хуже — увидишь его мертвым?

Она легла рядом со своим двенадцатилетним сыном Ахмедом и крепко прижала его к груди.

«Что замышляют против тебя, сыночек, эти собаки — староста и негодяй управляющий? — думала она. — Какое еще горе готовит мне его превосходительство? Он, и никто другой, причина всех несчастий. Староста и управляющий — всего лишь исполнители его злой воли. А какие козни готовит бек Софие? Не исключено, что он приказал похитить и убить ее сына. Я никогда не прекословила беку — и то неспокойна. Еще бы, ведь у меня нет племени или сильных родственников, способных встать на мою защиту. Но, может, все мои опасения напрасны и надо мной просто подшучивают?»

Опершись на локоть, Занубия рассматривала своих спящих детей. Младшему нет и года, она еще не отняла его от груди, а старшему уже исполнилось двенадцать.

«Неужели моим детям грозит беда? — продолжала мучиться Занубия. — Огни в господском доме погашены. Бек отослал старосту и управляющего, не затеяв, как обычно, ночную попойку. Мыслимое ли дело, чтобы бек, вместо того чтобы кого-нибудь унижать и мучить, мирно почивал! О аллах, спаси нас! Охрани моих детей! Ведь я никогда не шла против твоей воли».

Любовно оглядев своих детей, Занубия снова задумалась о Софие.

Подчинится ли та беку, если ее сыну будет грозить гибель? А может, он просто хочет унизить ее? С него станется отдать Софию одному из управляющих восточных деревень, превратив ее тем самым в посмешище и притчу во языцех. Вернет ли тогда бек бедной женщине ее ребенка? Или безжалостно прикончит его? Ведь у него нет совести, а сердце его не знает жалости. Убийство для него — привычное дело. Рашад-бек лишил жизни не одного ребенка. И не одного взрослого. И София — не первая жертва среди женщин. А шейх Абдеррахман — подлый трус.

Занубия вышла во двор, обуреваемая беспокойными мыслями. Как будто понимая ее состояние, пес стал преданно тереться о ноги хозяйки. У ворот промычала корова, и снова все стихло. Но даже тишина не могла успокоить Занубию, потерявшую голову от слов шейха. Женщина даже не замечала, что разговаривает сама с собою вслух.

— Может, шейх просто болтал со скуки? Да вряд ли. Обычно он подсмеивается над Ум-Омар, но не надо мной. Бедная Ум-Омар! Она всегда так сердится на него. Ей уже пятьдесят, но она все такая же добрая. Никому от нее нет отказа. Она лечит всех в деревне, даже цыганам не отказывает. Они пользуются ее примочками и зовут на роды. Но шейх невзлюбил Ум-Омар и называет ее старой коровой. Но что со мной, аллах? А если бы мой сын и в самом деле пропал или умер? Случись такое, я убью самого Рашад-бека.

Она сжала за поясом ручку ножа, служащего для резки лука. В это время раздался призыв шейха к молитве.

— Клянусь аллахом, я сделаю это! Шейх, может, лжет, а может, и нет. Но ведь факт, что он уговаривает Софию пойти к беку, а меня склонял к сводничеству во время приборки господского дома перед приемом. А не лучше ли Софие согласиться? Иначе ей, да и мне несдобровать. Достаточно вспомнить Наджму, которая до сих пор так и не знает, кто убийца ее сына. Она считает, что это — дело рук одного бедуинского шейха, который уже умер. С тех пор Наджма ходит на его могилу и попирает ее ногами, посылая проклятия душе покойника. А где могила собственного сына, ей так и не известно. Сколько горя принесла та война бедуинов! А зло распространяется как огонь. Не схожу ли я с ума? Но я не могу представить себя на месте Наджмы или Аюш, у которой убили мужа. Чего бы мне это ни стоило, я никому не позволю поднять руку на моих детей. За них даже на преступление пойду: не остановлюсь перед убийством бека. Меня не удержит никакая сила, если что-то случится с моими детьми. Бек думает, что он всех может купить. Но пусть не надеется. Я, не колеблясь, убью его за сына. Что касается старосты — собаки Рашад-бека, — то к нему у меня особый счет. Впрочем, почему я так разволновалась? Может, шейх имел в виду что-то другое и опасность угрожает лишь Софие? Я должна обязательно предупредить ее.

Завершив молитву, шейх вернулся к дому Занубии. У стен он увидел Хасуна, который спал сидя. Пастух прогнал мимо них стадо овец. На их шеях позванивали колокольчики, оповещая о начале нового дня. Со стороны курятника неожиданно послышался шум. Но собака быстро прогнала забравшуюся туда лису. Схватка рыжей хищницы с собакой разбудила Хасуна. Он долго удивленно смотрел вслед удирающей лисе, которая так и не выпустила из своих зубов курицу.

— Из-за этого начинаются все драки, — задумчиво сказал Хасун. — Бедная лисица! Голод пригнал ее сюда за пищей. Но куры нужны и нам. Выходит, лиса — наш враг.

Он взглянул на шейха Абдеррахмана, который бормотал что-то, похожее на молитву. На самом же деле шейх, злорадствуя над потерей хозяйки, шептал:

— Если бы она не забыла про святое пожертвование, то аллах, несомненно, оградил бы ее от всех несчастий.

Хасун, как будто читая мысли шейха, спросил его:

— Своими молитвами ты можешь сберечь кур от лисиц, а способен ли ты спасти баранов от волков, а Рашад-бека — от его врагов?

Шейх завопил как резаный:

— Оставь в покое господина бека! Иначе нам всем несдобровать!

— Да, его превосходительство силен перед нами, но перед другими он слаб, — ответил Хасун.

— Перед кем это он слаб? — спросила Занубия.

— Он слаб на станции, — ответил Хасун. — Я однажды видел, как он открывал дверь перед французским офицером и просил пройти его первым. А тот офицер даже не соизволил посмотреть на нашего бека. А как он рассыпается перед советником! Жалкий Рашад-бек! Он как эта лисица. Она сильна в курятнике, а перед собакой поджала хвост. Да все равно, Занубия, наступит конец света и придут дьяволы. Ты знаешь, что на станции уже поселилась одна дьяволица? Вчера она руками надсмотрщиков и управляющих исполосовала спины всех грузчиков.

Занубия недоверчиво хмыкнула, но, опять вспомнив странный вопрос шейха, повернулась к нему:

— Что ты плел насчет убийства моего сына?

— Клянусь аллахом, я не имел в виду тебя. Я говорил о бедуинах, которые потеряли своих сыновей… — стал успокаивать Занубию шейх.

Хасун перебил его:

— Успокойся, Занубия. Завтра утром бек уедет на станцию. Эта дьяволица заберет его с собой. Правда, дьяволы передвигаются лишь ночью. Но для них ничего не стоит превратить день в ночь. Не так ли, шейх?

— Люди недаром говорят, что устами юродивых глаголет истина. Вот Хасун — сумасшедший, а рассуждает так, будто ему открыты все тайны мира, — сказал шейх и принялся читать суры из Корана.

Занубия испугалась еще больше. Хасун продолжал:

— Успокойся, Занубия. Никто не сможет убить твоих сыновей. Даже Рашад-бек не желает тебе зла. Давай лучше чай пить. Но если дьяволы все же принесут нам беду, то за ними будет стоять Рашад-бек.

— Тебе, Занубия, ничего не грозит со стороны бека, — поддержал Хасуна шейх. — Но бедная София! А я не могу предотвратить несчастье, иначе гнев бека падет на мою голову. Что мне делать, Занубия?

Но дрожащей от страха Занубие было не до его проблем.

— Какое нам дело до Софии? — спросила она шейха. — Ты же знаешь, что Рашад-бек может быть почище дьявола. Если он чего-то захочет, то его не остановишь.

— Ну что он в ней нашел? Неужели ему не хватает женщин в Бейруте, Алеппо и на всех станциях? Зачем он мучает бедную Софию? Я не могу заснуть, все думаю, что же он затеет еще, — захныкал шейх.

— Я, шейх, все вспоминаю Аббаса, — сказал Хасун. — Он всегда поил меня молоком. Я часто ходил с ним на пастбище. Ради аллаха, скажи, шейх, где он сейчас, в раю или в аду? И куда попадет наш бек после смерти?

— Только аллах ведает об этом, — ответил шейх. — Никто не знает, где будет его душа. Каждый получит по заслугам. Будем уповать на милость аллаха.

— Аллах не только милует, но и карает. Какое же возмездие ждет тех, кто разжег войну между бедуинами и погубил столько людей? И в чем грех Наджмы, у которой убили сына? Солнце — свидетель тому, что делают люди. Скажи мне, шейх, ты когда-нибудь был против воли аллаха? — спросил Хасун.

— Мы — служители аллаха — никогда не идем против его воли, — ответил шейх.

— А как ты думаешь, шейх, у кого больше прав на рай — у бедного или богатого? — опять спросил Хасун.

— В рай попадут лишь те, кто не приносит вреда другим и не забывает о пожертвованиях, а все остальные — в ад. Так написано в книгах, и таков завет пророка Мухаммеда, — ответил шейх.

— В таком случае может ли кто-либо из бедуинов попасть в рай? Они ведь крадут пшеницу и ячмень, а в гневе богохульствуют и ругают ангелов и пророков. Значит, на их головы падет наказание. Они не молятся и не соблюдают пост. Поэтому они не могут попасть в рай. Ты, шейх, сам говорил об этом. А вот Рашад-беку и ему подобным, по-твоему, прямая дорога в рай. Еще бы, ведь они делают щедрые пожертвования и наделяют подарками шейхов. Ты в этом году получил пиджак и барана, а, шейх Абдеррахман? Бек не шлет тебе барашка, лишь когда ты чем-то не угодишь ему.

Уязвленный словами Хасуна, шейх заворчал:

— Эй, Хасун, отстань от меня! У меня и без тебя забот хватает. Не выдирай волосы из моей бороды. За что ты нападаешь на меня? Клянусь аллахом, если я рассержусь, то вырву твой язык и отстегаю кнутом. Скажи ему, Занубия, чтобы он отстал от меня, а то худо ему будет.

— Будь благоразумнее, шейх, — заступилась за сумасшедшего Занубия. — Не злись на Хасуна. Он и сам не знает, что болтает. Не принимай его слова всерьез. — И, повернувшись к Хасуну, она стала увещевать его: — А ты, Хасун, не трогай шейха. Он — наш друг и делит с нами трапезу. Не желай ему зла. Помиритесь! — Занубия перевела разговор на Рашад-бека. — Кто знает, куда поедет сегодня бек? — спросила она и сама же ответила: — Только аллах об этом ведает. И только он знает, что творится за стенами этого дворца.

Хасун встал и пошел прочь. А Занубия и шейх продолжали пить чай и обсуждать Рашад-бека.

Эту ночь Рашад-бек провел в своем дворце в одиночестве. Сторож примостился у ворот, а шофер расположился на первом этаже. Управляющий Джасим, встретив утром шейха, стал рассказывать ему, что бек перед сном потолковал с ним об урожае и ожидаемой прибыли.

— Я сказал беку, что продажа одной винтовки дает ему доходов больше, чем труд одного крестьянина за целый год. Бек засмеялся и посетовал: «Жаль, что мы не воспользовались крушением поезда в Ум-Ражим. Надо было собрать винтовки и продать их бедуинам. Но ничего, у нас все впереди». Задумавшись, бек произнес: «Всему свой час: продавать винтовки и торговать зерном». Знал бы ты, шейх, сколько золотых монет я пересчитал для бека. Он очень любит золото, называя его душой жизни. «В этом мире всему есть цена, — любит повторять бек. — Крестьянин стоит столько, сколько у него голой скота, женщина ценится своей красотой. Крестьянкам же цена, как их бусам, — пол-лиры». А меня бек оценил в двадцать золотых монет, потому что я владелец винтовки с зарядами. Мне было так приятно! Значит, по его меркам, я один стою не меньше двадцати пастухов и пяти крестьян. А иногда бек говорит, что стою целого подразделения кавалеристов. Тогда я чувствую, как во мне просыпаются силы, способные разрушить всю деревню вместе с ее жителями.

— Лишь сила дает право на милость, — сказал шейх.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джасим.

— Сила повелевает людьми, — ответил шейх. — Но мягкостью можно добиться от людей еще большего.

— Я делаю то, что мне прикажут, — вздохнул управляющий. — Сегодня я проводил его на станцию Ум-Ражим. В поезд он сел вместе с мадам. Но куда они поехали, я не знаю. На станции господин бек встретился с Сабри-беком. Оба были довольны и в разговоре упоминали советника и директора нефтяной компании Джона…

Шейх прервал его:

— Скажи сторожу, чтобы приготовили нам чай, а то в горле пересохло.

— Мы сильно устали в дороге, — продолжал Джасим. — Староста сразу улегся в палатке.

Шейх засмеялся:

— Бедный староста! Он убежал от своих жен, чтобы хоть немного отдохнуть. Они ему совсем не дают спать. Да еще вчера мы с ним просидели у Занубии до петухов.

— Староста — большой хитрец, — сказал Джасим. — Когда мы продали винтовки, он стал выпрашивать у господина бека деньги. Хозяин тогда сказал ему: «Ах ты, подлая душа!» Но его можно понять: иногда староста вынужден выкладывать больше, чем он загребает. Однажды ему пришлось отдать двести золотых монет, чтобы не чистить отхожее место бека. О наш повелитель — аллах! — Джасим глубоко зевнул и потянулся. — Пойдем-ка, шейх, поспим часок. Правда, ты дрых от восхода и до полудня. А мне надо отдохнуть. Во второй половине дня я должен проследить за отправкой зерна.

Шейх отправился призывать к дневной молитве, не забыв допить свой чай.

Солнце в зените нещадно палило. Крестьяне на своих лошадях и мулах перевозили урожай с поля на тока. На одной из арб сидели Абу-Юмар и Юсеф.

— Я сплю на ходу, — сказал Абу-Омар.

— Не спи, как бы беды не было, — предостерег его Юсеф.

— У меня ноют все кости, — пожаловался Абу-Омар. — Ведь мы таскаем эти мешки от самой зари. Когда я был молод, как ты, мне все было нипочем. Мое тело было как из железа. А сейчас возраст уже дает знать о себе. Ведь я ровесник отца Рашад-бека. Он тоже был очень жесток и не щадил ни мужчин, ни женщин. Верхом на коне старый бек всегда объезжал поля вместе со своими управляющими. А те собаки были еще почище Джасима. Однажды я также перевозил зерно и вслух клял свою тяжелую жизнь. Бек, услышав это, так рассвирепел, что приказал мне впрячься в груженую арбу вместо мула. Я тащил ее на глазах у всего народа, а управляющий подгонял кнутом.

— Да будут прокляты все управляющие и надсмотрщики! — в сердцах воскликнул Юсеф.

Арба остановилась на току. Юсеф принялся ее разгружать, а Абу-Омар отошел в сторону, дабы совершить дневную молитву. Воды у них оставалось совсем мало, поэтому Юсеф предупредил его:

— Не трогай воду, а то жажда погубит нас. В таких случаях совершать омовение можно и песком. Наш шейх подтверждает это. Ох уж этот трусливый шейх!

После молитвы Абу-Омар и Юсеф сели подкрепиться хлебом, луком и айраном, который принес им Халиль. Не дав себе и минуты отдыха после еды, они снова принялись за работу. Им предстояло управиться до ночи, чтобы бедуины не украли зерно.

Рядом с ними женщины собирали пшеничные колосья. Надсмотрщик Хамад появлялся то там, то тут, стараясь во все сунуть нос. На плече у него висел обрез. Время от времени он останавливался около какой-нибудь крестьянки и пытался заигрывать с ней. «У его превосходительства есть новые винтовки, — размышлял надсмотрщик. — Вот было бы хорошо, если бы он дал мне одну из них. А еще лучше, если он поставит меня на место Джасима. Я продал всю партию винтовок бедуинам и не взял за это ни одного филса. А ведь моей семье нужно купить новую одежду. Можно украсть винтовку в полицейском участке в Тамме, и это выгодней, чем своровать двадцать баранов. Шейх Абдеррахман говорит, что перед аллахом придется отвечать за все, а всевышнему не важно, яйцо ли ты стащил или верблюда. Грех и то, и другое. И кара одна. Помышлять о воровстве — совершать его. Нет силы и могущества, кроме как у аллаха! Но что тебе остается, Хамад? Ведь ты не можешь прожить на те крохи, что получаешь от бека. А ведь у тебя десятеро детей, и все просят есть. Любимое занятие нашего бека — похищение девушек. На втором месте — разжигание свары между бедуинами, что дает возможность нажиться на продаже оружия. Но в жатву бек опасается трогать бедуинов. В это время он разжигает конфликты в городе. Я уже давно не ездил вместе с беком. И все из-за козней Джасима: он подговаривает хозяина, чтобы тот не брал меня. Стремится сам все урвать. Известно, что он ворует винтовки в полицейских участках. В Тамме участок обчищали уже дважды. Мне говорил об этом офицер».

Крики на поле заставили надсмотрщика очнуться от своих мыслей. Оказывается, это кричал от боли один из бедуинов, укушенный змеей. Ему пытались как-то помочь, но безуспешно. Бедуин потерял сознание и через несколько минут испустил дух. Потрясенные его смертью крестьяне с заходом солнца прекратили уборку урожая. На место происшествия прибыли управляющий со старостой и шейх. Вокруг бедуина сгрудились его сородичи. Они пытались успокоить его рыдающую жену.

Шейх громко произнес:

— Нет силы и могущества, кроме как у аллаха! Плачь не плачь, а час бедуина дробил. Надо скорее предать тело земле. Обряд можно совершить без омовения. Этим займутся ангелы, которые встретят его душу у ворот рая.

Он прочитал несколько сур из Корана, а потом подошел к жене покойного и сказал:

— Терпи, женщина. Это — страшное горе, но мы все окажемся там. Хамуд был бедным человеком. Помню, когда хлеб не уродился и люди умирали с голоду, он где-то достал мешок кукурузы. Его арестовали и посадили на два месяца в тюрьму, где он подвергся побоям. Выйдя на свободу, он больше никогда не посягал на чужое, хотя его и продолжали называть вором. Во время бедуинской войны мать купила Хамуду за двадцать золотых монет винтовку, чтобы он отомстил за смерть отца.

После похорон крестьяне вернулись в деревню. Все были опечалены и сочувствовали семье погибшего. Абу-Омар сказал:

— Нет силы, кроме как у аллаха. Если бы Ум-Омар успела на поле, она исцелила бы Хамуда от яда.

Крестьяне шепотом просили аллаха смилостивиться над душой несчастного бедуина.

— Аллах превыше всего, — раздавался громкий голос шейха Абдеррахмана. — Остается только великий аллах. О аллах, помилуй наши души и прости наши грехи! Пощади твоего несчастного раба Хамуда!

Все женщины собрались в одном из домов и судачили о молодой жене Хамуда. Они обратили внимание, какие похотливые взоры бросал на вдову управляющий Джасим. Ее безутешное горе отнюдь не смущало его.

— Пусть аллах заклеймит позором этого подлого и низкого Джасима, — прошептала Ум-Омар.

Шейх Абдеррахман старался как можно дольше продлить похоронный обряд, надеясь получить больше пожертвований от родственников умершего. Он снова и снова взывал ко всем пророкам с просьбой открыть перед Хамудом райские врата. Бедуины же наивно верили в то, что, принося пожертвования шейху, они могут искупить свою вину — будь то воровство или даже убийство. Хамуд же приворовывал. А что ему оставалось? Таков удел бедняков, вынужденных красть, чтобы выжить.

После того как все ушли с кладбища, Хасун вернулся на могилу Хамуда.

— Ты успокоился, Хамуд, до пришествия шайтанов. Они тебе уже не страшны. Ты немало страдал в своей жизни. Как тебя били полицейские в Тамме за мешок кукурузы, который ты стащил, чтобы утолить голод! Они же отняли у нас землю и честь. И тем не менее шейх Абдеррахман просит для них искупления без всяких пожертвований с их стороны.

Немного постояв молча, Хасун побрел к могиле Аббаса.

— Прошу тебя, Аббас, — обратился он к погибшему другу, — замолви словечко за Хамуда. Он был хорошим человеком, все свое время тратил на поиски куска хлеба, а когда наконец нашел работу, отправился к тебе. Поддержи его. Он же из нашего, бедняцкого племени.

Поднявшись с могилы, Хасун бросился прочь с громким криком:

— Дьяволы пришли! Дьяволы пришли!

В ночной тишине голос юродивого донесся до самого дворца бека.

С заходом солнца жилище Хамуда наполнилось соболезнующими. Все выражали глубокое сочувствие убитым горем матери и жене. Но соболезнования лишь обостряли их чувство утраты. Дом остался без мужчины, и женщины не могли унять рыданий. Их ожидала жизнь в одиночестве, полная неизвестности.

Управляющий пытался заставить народ продолжить работу. Памятуя указ бека, он стремился побыстрее завершить уборку зерна. Но трудовое рвение крестьян поостыло, и они не откликались на призывы Джасима. Выведенный из себя, тот ударил одного крестьянина и стал грозить остальным поркой.

Шейх, пытаясь помочь управляющему, обратился к крестьянам:

— Любого человека ждет смерть, и поэтому нечего ее бояться. Кому суждено умереть, тот скончается и в постели.

— Все от аллаха. Каждому предначертана сбоя судьба, — вздохнул Абу-Омар. — Жизнь продолжается, и надо работать.

Крестьяне нехотя пошли в поле. Они переносили снопы на ток уже в темноте. Работавшие рядом Абу-Омар и Юсеф вполголоса переговаривались о вернувшемся из больницы сыне Айюба, о беке и хаджи, ненавидевших друг друга, но прекрасно ладивших, если дело касалось выжимания пота из крестьян. Они вспомнили учителя Аделя и его решительный настрой на борьбу против феодалов.

— Что мы можем поделать против беков и им подобных? — сказал Абу-Омар. — Нам остается лишь сойти с их дороги, ибо все силы зла за ними. У них управляющие, старосты, надсмотрщики. Да и вся деревня их собственность. С ними в сговоре сама Франция. Французы дают винтовки беку, а тот продает их бедуинам, чтобы они пускали кровь друг другу. Каждый бедуин вооружен. На станцию все время прибывают вагоны с винтовками, а мадам тут же грузит их в машины бека и советника. Разве мы, бедняки, можем им противостоять? Сегодня французы забирают чечевицу, а завтра вывезут ячмень и пшеницу. А хаджи рассчитывается с нами как бог на душу положит. Он обкрадывает нас как хочет. Что может поделать учитель Адель против такой силищи? Ответь мне, потому что это не укладывается у меня в голове.

— Я встречался с учителем, когда мы отвозили сына Айюба в Хаму, — ответил Юсеф. — Он целеустремленный и образованный человек, Возможно, учитель скоро навестит нас. Я слышал, что распространение на станции листовок против бека, французского советника и их прихлебателей дело его рук. Хаджи был вынужден скрыть этот факт, чтобы не сорвать погрузку чечевицы. Так говорили крестьяне. Сейчас в крупных городах волнения и демонстрации. Люди ненавидят Францию и готовятся к восстанию. Каждого тирана ожидает неминуемый конец. Мой дядя вернулся из- тюрьмы, слава аллаху. Бек, желая засадить его снова, обвинил в контрабанде и продаже винтовок бедуинам. Ему пришлось бежать из деревни. Борьба предстоит упорная. Наш бек постоянно вынашивает дьявольские планы. Причем он согласует их с мадам и советником.

— Возможно ли, чтобы наш могущественный бек боялся советника? — спросил Абу-Омар.

— Слабый всегда боится сильного, — ответил Юсеф. — Советник сильнее бека, так как за ним стоит Франция. Они ведут себя как друзья: вместе пьют, меняются любовницами. Но на самом деле советник и другие французы презирают бека, покорно выполняющего их поручения.

Арба накренилась и чуть не перевернулась. Восстановив равновесие, Абу-Омар снова обратился к Юсефу:

— Ты ведешь опасные речи. Но наш народ устал терпеть. Где же выход? Когда мы сможем отдохнуть?

— Легко вздохнем лишь на том свете, — ответил Юсеф. — А пока мы живы, должны гнуть спину на бека. Даже если французы уйдут, а этот час уже близок, нам будет не до отдыха. Франция проиграла войну, ее территория оккупирована немцами. Но меня больше беспокоит, кто займет место французов, когда они уберутся. В любом случае власть сохранится за Рашад-беком и ему подобными. А пока оккупанты грабят нашу страну. Целые составы с зерном идут в Ливан, а оттуда плоды нашего труда переправляются во Францию. Время сейчас смутное. Нам плохо, а французам еще хуже.

— Если мы бессильны против бека, то как мы можем бороться против французов? — удивленно спросил Абу-Омар.

Юсеф рассерженно ответил:

— Если наши мысли будут заняты только едой и питьем, то о борьбе не может быть и речи. Но мы будем бороться против Франции и победим. Разве наш народ не сражался, против французов, когда они впервые пришли сюда? А он тогда был слабее, чем сейчас. Со старыми винтовками и палками шли наши люди на вооруженных до зубов французов. Многие из них до сих пор живы. А теперь, как говорит наш учитель Адель, настал наш черед. За свою свободу платить надо. Как бы я хотел, чтобы полицейский участок в Тамме сгорел со всеми его обитателями, а Рашад-бек вместе со своим дворцом и собаками обратился в пепел! Они посягают не только на хлеб наш насущный, но замахнулись и на самую жизнь.

Безучастная луна посылала на землю свой бледный, тусклый свет. Ночная тишина то и дело нарушалась возгласами крестьян, понукавших лошадей и мулов. Вдалеке послышался звук свирели неизвестного пастуха.

— Эти угнетатели уйдут, как и другие, — убежденно сказал Юсеф. — Справедливость придет на нашу землю, как приходит месяц на небосвод. Нам кажется, что гнету нет конца, но есть люди, которые, мечтая о свободе, борются за нее.

К ним подошел пастух и после приветствия попросил хлеба. Юсеф протянул ему лепешку со словами:

— Ты заслужил ее своей прекрасной игрой на свирели.

А в это время перед домом Занубии, как обычно, сидела троица: управляющий Джасим, староста и шейх Абдеррахман.

— Сегодня я слышал, как пел Халиль, — сказал Джасим. — У него голос лучше, чем у тебя, шейх. Но сегодня он отведал моего кнута. Пусть не распускает свой длинный язык и использует его лишь для пения. Слушай, шейх, расскажи нам про Салюма и его жену Хамду. Правда ли то, что о них говорят? Ведь ты освящал их союз.

Шейх покачал головой и сказал:

— Я заключил их брак по всем правилам шариата. Но его превосходительство не хотел этого. Я не знаю, прав он или нет.

— Даже если он и не прав, мы обязаны выполнять его приказы, — сказал староста.

Управляющий засмеялся:

— Бек сейчас в Бейруте! Пока он развлекается с красивыми женщинами, мы здесь рассуждаем о том, как лучше выполнять его приказы. Как ты думаешь, шейх, вспоминают ли они имя аллаха на своих вечеринках? Сколько раз на приемах мы подносили им вино и мясо, но никогда не слышали, чтобы бек и его гости произнесли имя всевышнего.

Шейх шутливо ответил:

— Когда он посылает мне барашка, то это благодеяние очищает его от десяти грехов. Ты что же хочешь, чтобы я упрекнул бека в неверии?

Вдруг совсем рядом раздался крик Хасуна:

— Дьяволы пришли! Дьяволы пришли!

Управляющий рассерженно промолвил:

— Дьяволы в башке твоей, юродивый!

Староста поддакнул:

— Надоели твои дьяволы, Хасун. Расскажи лучше, как там Аббас на кладбище.

Управляющий обратился к Хасуну:

— Слушай, Хасун, я спросил у шейха, где Рашад-бек, но он не знает. Если ты ответишь на этот вопрос, то окажешься более сведущим, чем шейх.

Староста усмехнулся, а шейх пробормотал:

— Нет силы, кроме как у аллаха.

— Рашад-бек отправился в дом дьяволов, — сказал Хасун. — А потом он предстанет перед пророком Сулейманом. Дьяволица нарядила его в новый красивый костюм. Вы должны покаяться, иначе нечистая сила уничтожит вас и не будет вам спасения. Все вы, шейх Абдеррахман, погибнете и последуете за Аббасом.

Хасун помедлил,затем попросил у Занубии чаю.

Занубия крикнула из дома:

— Он уже вскипел! Возьми стаканы и налей всем!

Джасим расхохотался:

— Хасун выиграл у тебя, шейх. Он хоть и сумасшедший, но прав. Бек действительно сейчас в объятиях дьяволиц.

Все молча принялись за чай. Первым завершил трапезу управляющий.

— Пойду проверю, как идет работа.

Староста тоже поднялся, сказав, что пойдет отдохнуть.

Шейх с Хасуном остались вдвоем. Каждый думал о своем. Шейх вспоминал о смерти Хамуда. Потом его мысли перенеслись на Софию и приставания к ней бека. Ему хотелось спать, но он крепился, чтобы досидеть до утренней молитвы. Его настроение явно испортилось. Встав, он, как раненый зверь, принялся ходить из угла в угол и на ходу рассуждать сам с собой: «Этот Хасун навеял на меня черные мысли. Какое мне дело до бека, дьяволов и могил? Я обязан думать о своих детях, о том, как их кормить и опекать. Почему все эти годы староста и управляющий всегда втравляют меня в разговоры о беке и его злодеяниях? Кто я против бека? У него десятки старост, сотни управляющих и надсмотрщиков. И они готовы пойти на все ради своего господина. Недаром говорят: кто ест хлеб султана, разит его врагов мечом. И что мне этот Хасун, который не понимает, что происходит в мире? Тут не то что сумасшедшему, а и сверх-умному не разобраться.

Мудрость гласит, — продолжал размышлять шейх, меряя двор Занубии широкими шагами, — что устами юродивых глаголет истина. Однако руководствуется ли этой истиной бек? Меня же аллах простит, так как я славлю его имя не только в нашей, но и в соседних деревнях. А новая мадам бека весьма недурна собой. Даже меня она не оставляет равнодушным. Что же говорить о беке? Он не жалеет на нее никаких денег. Но ему, видите ли, еще и Софию подавай. Если она не согласится, то смерть не минует ее или мужа и сына. Она не первая и не последняя. Сколько уже непокорных женщин погибло от рук беков: и девушек, и замужних женщин. Ей-богу, бек сам как дьявол, о которых все время твердит Хасун. Он похитил бедуинок и разжег кровавую войну между племенами. Скольких он лишил жизни в угоду своим прихотям! Сколько женщин овдовело и детей осиротело по его вине! О аллах, не щади тиранов, помилуй бедных!»

Занубия, наблюдая за мечущимся по двору шейхом, думала: «Что с ним? Он ходит не останавливаясь. Уж не поразили ли его дьяволы?»

Она окликнула Хасуна, который не успел далеко уйти:

— Эй, Хасун, что ты сделал с шейхом? Смотри, он ходит как заведенный!

— Ничего я ему не сделал, — ответил Хасун. — Но я вас всех предупреждал, что дьяволы уже близко. Возможно, они поразили шейха.

Занубия позвала шейха, который наконец очнулся от своей задумчивости. Его лоб покрылся испариной.

— Что ты хочешь, Занубия? Я думал, что ты давно спишь, — ответил шейх.

Он подошел к Занубие и сел рядом.

— Я не знаю, что со мной. Мысли занесли меня далеко от этого мира. Я вспомнил Хамуда, — сказал он.

— Ты сильно опечален его смертью? — спросила Занубия. — Ты — знаешь, я не люблю воров. Но Хамуд воровал, чтобы есть и кормить семью. Пусть я богохульствую, но лучше украсть, чем умереть с голоду. Почему волки нападают на овец? Потому что они голодны. Когда они сыты, то не трогают отару.

— Ты, шейх, стал говорить что-то новое, — сказал Хасун. — Раньше я такого от тебя не слышал.

Шейх испугался, что его слова дойдут до людей, они передадут их беку.

— Слушай, Хасун, мы все люди, а человеку свойственно ошибаться. Может быть, я сейчас ошибаюсь, да простит меня аллах, но я очень тронут смертью несчастного Хамуда.

— Не расстраивайся, шейх. Люди нуждаются в тебе, верят, что твое благословение доходит до небес, — участливо сказала Занубия.

— Люди приносят друг другу зла больше, чем сами дьяволы, — сказал Хасун. — Рашад-бек делает все, чтобы они поселились в нашей деревне. Что мы тогда будем делать? Как сможем им сопротивляться?

— Вставай, Хасун, и иди спать, — ответил шейх. — Мне скоро идти на молитву. Спи и ты, Занубия.

Он встал и, тяжело ступая, вышел со двора.

Ранним утром на станции Ум-Ражим среди отъезжающих выделялась фигура Рашад-бека. Он был весел и оживлен. На нем был щегольской белый костюм и красный галстук. Его голову украшал ярко-красный тарбуш, а волосы блестели от бриллиантина. От него исходил острый запах духов. Чашка кофе, выпитая у мадам Шароны, взбодрила его. Рядом с ним стояла Шарона с высокой прической. На ее белом лице алели чувственные губы, накрашенные ярко-красной помадой. Сегодня Шарона была настолько ослепительна, что Рашад-бек сразу даже не узнал ее.

Когда они вошли в вагон люкс, там их уже ждали прибывшие из Алеппо Ахсан-бек, Сабри-бек и мадам Астер, тоже блиставшие нарядами. После взаимных витиеватых приветствий они стали знакомиться с соседями по вагону, именитыми людьми, ехавшими в Хомс. В вагоне завязалась беседа о ходе уборки урожая в этом году, о городских делах. Все были довольны удачно начинающейся поездкой я уже заранее предвкушали развлечения, ожидающие их впереди.

Шарона поднялась и обратилась ко всем присутствующим.

— В таких поездках нужно расслабляться и освобождаться от всех забот, — сказала она. — Жизнь стоит нам немалых усилий, поэтому разрядка необходима. Взгляните в окно. Какие красивые поля! Они согревают наши души. Не правда ли, бек?

— Я ничего не могу добавить к твоим словам, — ответил Рашад-бек. — Ты выражаешь наши общие чувства.

— Только такие жизнелюбы, как ты, Шарона, могут организовывать такие прекрасные поездки и вечеринки, — подтвердил Сабри-бек. — Нас так тяжело вытащить из наших деревень, но благодаря тебе мы покидаем их без сожаления, заранее зная, как увлекательно и весело мы проведем время в твоем обществе.

Ахсан-бек довольно засмеялся и сказал:

— Главное, что желания наши совпадают. Значит, успех предприятия обеспечен.

Шарона и Астер двусмысленно захихикали. Астер стрельнула глазами в сторону Сабри-бека:

— Важно также, чтобы каждый был удовлетворен.

Сабри-бек, самый старший среди путешественников, пользовался явным авторитетом. Участвуя в политической жизни, он любил поговорить на серьезные темы. В отличие от него Рашад-бека интересовали только деньги и удовольствия. Когда они беседовали о политике, Рашад-беку чаще всего приходилось в ответ лишь кивать и соглашаться с Сабри-беком, Рашад-бек считал, что они хорошо дополняют друг друга.

За окном поезда мелькали зеленые поля, деревни, речки и холмы. Виды, один прекраснее другого, радовали глаз. Разговоры в вагоне потихоньку угасали. Рашад-бек с нетерпением ждал конца пути, чтобы наконец ощутить наяву то, что рисовало ему богатое воображение. А Сабри-бек думал совсем о другом. Не в силах больше сдерживать себя, он наклонился к Рашад-беку и прошептал на ухо:

— Обстановка в деревнях напряженная, но в городах все гораздо сложнее. Я теряю уверенность в завтрашнем дне. Кажется, запахло жареным.

— Я это впервые от тебя слышу, Сабри, — насторожился Рашад-бек. — Объясни, что нам следует предпринять.

— Война вот-вот закончится. Нас ждут большие перемены. Проблема в том, каков будет общий итог войны. Великая Германия рухнет под напором союзников. Франция будет освобождена. Но выведет ли она свои войска отсюда? Если да, то на кого мы будем опираться после ухода французов? Это — вопрос вопросов. Ведь наша власть в деревне держится на французских штыках. Что мы будем делать без них? Ты знаешь, что в городах начались революционные волнения. Именно оттуда идут призывы к борьбе против колонизаторов и эксплуататоров. Они, несомненно, доходят до крестьян, и достаточно одной искры, чтобы вспыхнуло восстание против нас. Представь себе, что будет, если крестьяне объединятся с горожанами. Они разорвут нас на куски. Их ненависть выплеснется не только на нас, но и на весь наш род. Они поступят с нами так же, как мы с ними. Нам надо крепко подумать, Рашад, как защитить свои интересы и сохранить власть.

— Ты затронул больное место, Сабри, — сказал Рашад-бек. — После ухода французов нам будет туго. Поэтому надо от слов переходить к делу и укреплять свои позиции, не надеясь на Францию. Мы должны сами позаботиться о себе. Но в то же время я хотел бы возразить тебе, Сабри. Неужели эти пастухи и крестьяне способны на революцию? Да, они ощущают гнет, но этого недостаточно для революционного восстания. Мы должны успеть упредить их, но как? Все это требует досконального обсуждения.

— Ты лучше меня знаешь, чем дышат крестьяне, — сказал Сабри-бек. — Тебе и карты в руки. Мы должны использовать весь накопленный нами опыт, чтобы задушить в зародыше попытку мятежа. Мне кажется, что нам следует поменять политику и прекратить играть в открытую с французами. Выступать на их стороне — значит нанести ущерб себе как в настоящем, так и в будущем. Мы должны идти в русле общих настроений. Если все ненавидят Францию и требуют ее ухода, то и мы должны поддержать этот лозунг. Наши досье не должны быть замараны сотрудничеством с оккупантами. От нас требуется гибкость и еще раз гибкость. Только так мы сможем сохранить свои интересы.

— Совершенно верно, — подтвердил Рашад-бек. — Я всегда полагал, что Франция нам будет не нужна, если мы сможем сами отстоять свои позиции. Нам же будет лучше: без иноземных соперников и прибыли наши увеличатся. Слушай, мне пришла в голову одна идея. Хотел бы узнать твое мнение.

— Ну?

Оглядевшись вокруг и убедившись, что остальные заняты своими разговорами, Рашад-бек еще ниже склонился к собеседнику:

— Мне раньше частенько приходилось разжигать в своем районе конфликты между племенами. Затем я продавал оружие обеим враждующим сторонам. Пока они истощали и уничтожали друг друга, я становился сильнее и богаче. И вот я думаю: раз народ жаждет революции, почему бы на время не встать на его сторону? Будем тайно снабжать революционеров оружием и закроем глаза на то, что они употребят его против колонизаторов. Это принесет нам большие барыши, то есть материальную силу, без которой они не смогут обойтись. Рано или поздно французы уйдут отсюда. После этого мы разоружим народ и вновь набросим на него узду. Главное — сохранить власть, а там мы придумаем, как укрепить ее.

— Подобные соображения я слышал не только от тебя, — сказал Сабри-бек. — Но нам следует проявлять крайнюю осторожность. Французы не должны заподозрить, что мы действуем против них, пока они осуществляют высшую власть в стране. Судя по заявлениям французских официальных деятелей и их верховного комиссара, они не собираются уходить из Сирии, по доброй воле во всяком случае. Они могут покинуть нашу страну лишь в результате освободительной борьбы или неблагоприятной для них расстановки сил в мире после войны. А если они останутся и после войны? Мы будем скомпрометированы, они беспощадно расправятся с нами и заменят какой-либо другой группировкой. С другой стороны, у меня нет доверия к вооруженному народу. Где гарантии, что он не повернет оружие и против нас? Большинство из них убеждено в том — я читал это в подпольно распространяемых листовках в Алеппо, — что мы агенты оккупантов и что восстание должно быть направлено как против французов, так и против пас. Они все уверены, что мы пособничали оккупантам в захвате страны и стоим за продолжение оккупации. Поэтому нам остается одно — самим выдвинуть требование ухода французов, предварительно договорившись с ними.

Мы должны дать ям твердые гарантии, что после достижения независимости существо наших отношений не изменится. В случае согласия французов мы предстанем в глазах народа искренними патриотами и революционерами. Только таким образом мы останемся хозяевами положения.

Громкий смех спутников прервал их беседу. Колеса вагона превратили в кровавое месиво лисенка, пытавшегося перескочить через рельсы. Это напомнило Рашад-беку убийство пастуха Аббаса и груды трупов во время бедуинской войны, спровоцированной им. А вокруг него разгоралось веселье, сыпались скабрезные анекдоты. Поезд наконец прибыл в Триполи, вытянувшийся между морем и горным хребтом. На вокзале, залитом солнцем, царила оживленная и многолюдная сутолока. Компания высыпала на перрон, где ее уже поджидал господин Ильяс в сопровождении изящной женщины средних лет с выразительным лицом. Он пригласил гостей в автомобили, которые на большой скорости устремились к Бейруту. Пассажиры не могли удержаться от восторженных восклицаний, восхищаясь живописной дорогой. Вдоль шоссе стояло много домов, построенных во французском стиле.

Когда они подъехали к дому Ильяса, там их уже ждал пышный ужин. За столом было немало представителей верхушки французского и ливанского общества, в том числе очаровательных женщин. Но среди них особо выделялась одна, в роскошном платье с глубоким вырезом на груди, сопровождавшая Ильяса. Она употребляла все свои чары, чтобы заставить гостей забыть дорожную усталость и привести их в благодушное расположение духа.

Ильяс был одним из крупных чиновников государственного банка в Бейруте. В его основные функции входило содействие финансовым операциям сирийских и ливанских евреев, делавших в его банке огромные вклады, а он в свою очередь переводил их в банки Палестины, Парижа, Лондона и других европейских столиц. За свои услуги он щедро вознаграждался. Таким образом его жизнь тесно переплелась с интересами вкладчиков. Дом Ильяса был открыт для всех, с кем ему приходилось иметь дело в Сирии и Ливане. После каждого приема его личное состояние значительно увеличивалось. Компаньоны не скупились на денежные чеки и ценные подарки. Компаньонкой номер один у Ильяса была Марлен. С ним она делилась всеми планами и доверяла настолько, что даже посылала в Палестину приобрести для нее земельный участок.

Этот вечер Ильяс решил провести с особым шиком, расщедрившись на дополнительные расходы. Во всех залах звучала приглушенная музыка. На стенах спальных комнат были развешаны большие фотографии обнаженных красоток. Он также пригласил несколько вызывающе одетых женщин, которые, небрежно развалившись в креслах, выставляли напоказ все свои прелести. Мужчины не могли совладать с собой, то и дело пяля на них глаза.

Рашад-бек упивался удачным вечером. Обольстительные и обещающие улыбки женщин приводили его в экстаз. Он забыл о прошлом и будущем. На танцы он выбирал самых красивых, потом стал обмениваться партнершами с Сабри-беком. Разгоряченный вином и одурманенный близостью женского тела, он вытащил свой кошелек, достал из него все золотые монеты и стал засовывать их в лифы женщин. Желание обладать ими всеми в эту ночь все сильнее овладевало им. Мужчины залпом осушали целые бокалы. Некоторые пили прямо из бутылок. Гости перестали замечать друг друга. Запах вина и пота перемешался с терпким ароматом женских духов. Везде валялись пустые бутылки. Мужчины хватали первых попавшихся женщин и тащили их в темные углы. Вечер превратился в настоящую вакханалию.

Лучи солнца, взошедшего над Ливанскими горами, пробив утренний туман, проникли в помещения дома Ильяса. Рашад-бек и его спутники решили остаться в Бейруте еще на день. Хотя они и спали до полудня, но после вчерашних излишеств им необходимо было прийти в себя.

Погода была прекрасная. Слуги трудились с утра, чтобы ублажить гостей и выполнить любое их желание. Те снова собрались в большой гостиной. Через дверную щель за ними с любопытством, смешанным со страхом, наблюдала прелестная девушка лет пятнадцати, дочка служанки Мари. Все ей было в диковинку. Мать девушки позвали вчера мыть посуду и помогать на кухне. Ее девичья свежесть привлекла внимание Рашад-бека. Он с восхищением следил, как изящно и непринужденно она двигается по вестибюлю. Наконец он не вытерпел и, наклонившись к сидящей рядом Астер и указав на дочь служанки, шепнул ей, что, оказывается, Ильяс скрыл от них одну красавицу.

Известный своим нахальством в обращении с женщинами, он встал и как вор подкрался к девушке. Стоя за ней, он любовался роскошными волосами, ниспадающими до пояса, и жадно вдыхал аромат юного тела. Девушка испуганно повернулась к нему. Нагло глядя на нее в упор, Рашад-бек засюсюкал:

— Почему ты прячешься от нас? Иди садись с нами.

Он распахнул дверь и подтолкнул упирающуюся девушку в гостиную.

— Смотрите, какую прекрасную газель я поймал! — торжествующе обратился он к присутствующим.

Все громко рассмеялись. А Рашад-бек продолжал:

— Это Ум-Жискар скрыла ее от нас, будто мы съесть ее хотим.

Бледную от страха девушку стала бить дрожь. Она еще раз попыталась вывернуться из рук бека, но тот насильно усадил ее за стол среди гостей. Ум-Жискар насмешливо воскликнула:

— Можно подумать, что ты питаешь слабость к служанкам! Она простая посудомойка.

Рашад-бек возразил ей:

— Ну и что? Она из того же теста, что и мы. Я давно не видал такой прелести.

Женщины натянуто засмеялись, а Шарона сказала:

— Да он хочет мне изменить. Ну что ж, я перевоспитаю его.

Шарона попыталась выдернуть руку девушки из руки Рашад-бека. Когда ей не удалось это, она ее сильно толкнула. Девушка стрелой вылетела из зала и исчезла в вестибюле. Рашад-бек насупился.

— Почему вы так смотрите на меня? — спросил он. — Неужели я совершил что-то ужасное?

Гости ответили ему дружным смехом. Сабри-бек, покачав головой, сказал ему с улыбкой:

— Тебе мало вчерашней ночи? Ты же не зверь.

— Женщины любят, когда мужчины страстны, как звери, но не с другими, а с ними, — с вызовом произнесла Марлен.

— Перед тобой, Рашад-бек, лучшие женщины Бейрута. И ты унижаешь нас этой девчонкой, — заявила Гладис, с трудом подавив свой гнев.

Про себя же она подумала, что лично ей он и его пристрастия безразличны. Ее интересует лишь мошна бека.

Мать девушки, слышавшая разговор, сильно разволновалась, опасаясь сурового наказания хозяйки. Ее могут выгнать, хотя она ни в чем не виновата. Всю жизнь она прислуживала другим. В молодости она тоже была очень красива. Еще до рождения дочери ее однажды отдали в услужение французскому офицеру. Он клялся в своей любви, а сам попытался изнасиловать. Тогда, с трудом вырвавшись, она сумела избежать позора. А сейчас ей за пятьдесят, дочери — пятнадцать. Но судьба, видно, у них одна — терпеть унижения и посягательства на свою честь.

Вне себя от злобы, Гладис вышла из-за стола в поисках девушки. Та безутешно рыдала в соседней комнате. Схватив ножницы, Гладис стала кромсать ее прекрасные волосы. Тоном, не терпящим возражений, она потребовала от Мари помочь ей. Бедной матери ничего не оставалось, как беспрекословно подчиниться. Она держала голову дочери, а сердце ее обливалось кровью. Закончив свое гнусное дело, Гладис с торжествующим видом вернулась к столу.

Когда Рашад-бек обнаружил девушку, в мгновение ока превратившуюся в мальчугана, он расхохотался так, что чуть не опрокинулся на спину. Подойдя к Гладис, он расцеловал ее в обе щеки с возгласом:

— Вот это настоящая женщина!

Все в один голос одобрили поступок Гладис:

— Поделом ей. Глаз не должен подниматься выше брови.

Подали вино, зазвенели бокалы. Тост следовал за тостом. Гости перешли на французский язык, которым Рашад-бек не владел. Наблюдая за движениями женских губ, Рашад-бек подумал: «С женщинами предпочтительнее общаться в постели. Когда гаснет свет, любой язык превращается в любовный лепет». Повернувшись к Сабри-беку, он сказал по-турецки:

— Вечер может затянуться, а я не хочу остаться без работы. Подумай, как бы провести его еще лучше, чем вчера.

Мадам Марлен в своем ярко-красном платье, свет от которого отражался на лицах и бокалах, восседала за столом, будто она была хозяйкой. Но к каким бы женским уловкам она ни прибегала, чтобы казаться моложе, морщины вокруг глаз и на шее выдавали ее возраст. Обменявшись несколькими словами с Сабри-беком, она покинула с ним гостиную. Примерно через час они вернулись в обнимку, явно довольные друг другом. Покровительственно похлопав Рашад-бека по плечу, Марлен промолвила:

— Все будет, как ты желаешь, мой дорогой друг.

Рашад-бек, не поняв смысла слов, попросил ее уединиться с ним для разъяснений. Она встала и вышла с беком, обняв его за талию. Они уселись в отдаленном углу. В ходе беседы Рашад-бек посвятил Марлен в свои планы относительно контрабанды и продажи оружия. Она обещала оказать ему содействие.

— Я устрою это через алеппского советника. Скоро он сюда прибудет вместе с офицерами, и мы обсудим с ними детали. Дело это серьезное, и одними подарками тут не обойтись.

Рашад-бек понял, что Марлен навязывает ему свое партнерство.

— Хорошо, мадам, — согласился он. — Мы давно знаем друг друга и сообща решим все проблемы.

— Я должна вскоре поехать в Яффу, — сказала Марлен. — Возможно, я возьму с собой Шарону и Астер. А ты отправляйся в Дамаск и подготовь все там. Дело не простое. Но оно тебе по плечу. — Марлен засмеялась и потрепала бека за рукав. — Договоренность сугубо между нами. Смотри не проболтайся Шароне. Она еще не доросла до подобных дел.

Марлен стремилась загрести все дивиденды сама и не была заинтересована в расширении круга участников сделки. Она дала понять беку, что у Шароны и Астер свои источники доходов.

Они снова вернулись к столу. Накачиваясь — вином, Рашад-бек неоднократно прокручивал в голове детали предстоящей операции. Он стал поглаживать волосы Шароны, уставившись на нее налитыми глазами.

— Наши женщины блещут своей красотой, как звезды на небосводе, — сказала Гладис. — Ты прав, Рашад-бек, перед ними не может устоять ни один мужчина.

Сидевший до этого молча Ильяс наконец тоже подал голос, поглядывая на гостей через свои модные очки:

— Его превосходительство предпочитает звездам газелей в пустыне. Звезды высоко, а газели быстро становятся добычей удачливого охотника.

Все оценили его шутку и поддержали начатый им разговор о конъюнктуре на зерновом рынке и связанных с нею банковских операциях.

Поздно вечером прибыл французский советник с капитаном. Сопровождавшие его унтер-офицеры и солдаты установили вокруг дома охрану. Ильяс представил советнику гостей. Стол был накрыт снова. Он ломился от лакомых блюд и напитков. Все приветствовали советника, предлагая тосты за его здоровье. Француз старался изображать из себя демократа:

— Пожалуйста, без официальностей. Прошу всех вести себя как и до моего прихода.

Ум-Жискар, плотоядно усмехнувшись, призвала гостей не увлекаться жареным мясом и сохранить аппетит для свежатинки. Ее замечание вызвало бурю восторга. Мужчины сразу же догадались, к чему она клонит. Им оставалось только выбрать себе партнершу по вкусу.

Вино лилось рекой, а женщины были податливы, как и накануне. Под шум нарастающего веселья Марлен отозвала советника в сторону. Они начали беседу с положения в организации, затем перешли к обсуждению обстановки в Ливане. Советник рассказал о расстановке сил в стране, подчеркнув, что ливанская знать разделена на два лагеря. Один из них, связанный экономическими интересами с французами, — на стороне Франции, другой находится в оппозиции. Марлен завела разговор об оружии и прямо предложила французу войти в дело.

— Мы продадим оружие в случае нашего ухода отсюда, — сказал советник.

Марлен, обольстительно улыбаясь, убеждала его поставить партию винтовок в Сирию в ближайшее время, поскольку это сулит большую выгоду. Наконец советник сдался, предупредив ее, что поручит проведение операции капитану. После этого они поднялись в одну из спален. Когда они вернулись в салон, веселье было в полном разгаре. Пресытившись вином и любовью, гости стали рассказывать друг другу о своих приключениях в различных странах мира. Марлен полностью переключила свое внимание на капитана, сопровождавшего советника. Она уселась рядом с ним и настаивала, чтобы тот рассказал какую-нибудь историю о себе. Капитан решил поделиться своими воспоминаниями о службе в Сенегале:

— Не имея средств к существованию, сенегальцы предлагали нам купить их детей. А мы загоняли сенегальцев в шахты, где они как мухи погибали от голода и обвалов. Провинившихся бросали в реку на съедение крокодилам. Я тогда был еще только лейтенантом, но туземцы падали предо мною ниц. Население там очень отсталое и верит в колдовство. С нами были священники-миссионеры. В их задачи входило обратить этих язычников в христианство, приобщить к цивилизации.

В беседу вступил Сабри-бек:

— О, Франция известна своей высочайшей культурой, которую она несет другим народам. В этой стране произошла величайшая революция. Она может многое дать другим странам в области просвещения и развития.

Капитан продолжал:

— Мы несем в колонии грамоту, знания и культуру. Но туземцы не приемлют всего этого.

Советник поддержал его:

— Совершенно верно, капитан. Население в колониях рассматривает нас не иначе как хищных завоевателей. До них не доходит, что мы пришли к ним с просветительской миссией. Я вспоминаю, что во Вьетнаме мы находили взаимопонимание только с состоятельными людьми, в частности с крупными землевладельцами. Народ же ненавидел нас. Против нас сражались даже женщины. Частенько вьетнамки, попавшие в окружение и исчерпавшие свои боеприпасы, не хотели сдаваться и предпочитали покончить жизнь самоубийством.

В этот момент Марлен ловко сунула в портфели советника и капитана по двести золотых монет, заговорщически подмигнув им. Отозвав капитана в сторонку, она объяснила ему, какой дорогой удобнее переправить винтовки в Сирию на военном грузовике. Они договорились, что их будет не менее двух тысяч. Затем она подозвала Сабри-бека и Рашад-бека.

— С винтовками все в порядке, — властно сказала она. — Сделка обойдется вам в две тысячи золотых лир. Через два дня вы получите оружие в Дамаске. Точное место я сообщу попозже.

Рашад-бек принялся благодарить Марлен, а та, со скрытой неприязнью поглядывая на него, думала про себя: «Этому гнусу нельзя ни в чем доверять до конца. Но я его использую на полную катушку. Весь мир должен лежать у наших ног, в противном случае пусть он сгорит дотла».

Ход ее мыслей прервал колокольный звон со звонницы ближайшей церкви.

Священник Игнатий с рассветом уже был на ногах. Не успел он принять душ, как в комнату постучала служанка Мари. Он пригласил её войти. Они были давно знакомы. Увидев, что она в расстроенных чувствах, отец Игнатий поинтересовался причиной. Мари, всхлипывая, рассказала о случившемся вчера с ее дочерью в доме Ильяса.

— А что за гости у твоего хозяина? — спросил священник.

Тут Мари вспомнила, зачем она пришла, и передала отцу Игнатию приглашение своей хозяйки пожаловать в дом: с ним хотят познакомиться гости.

Когда священник Игнатий пришел к Ильясу, Ум-Жискар представила его присутствующим. Кроме советника и капитана, он никого раньше не встречал. Священник произвел благоприятное впечатление на обоих беков. Сразу бросалось в глаза, что этот сорокапятилетний мужчина тщательно следит за своей внешностью. Правда, красный цвет его лица свидетельствовал о том, что священнику не чуждо пристрастие к вину. Это подтверждал и его крючковатый нос в синих прожилках.

Ум-Жискар представила его как будущего архиепископа. Она знала, что это вожделенная мечта священника. Местного архиепископа отозвали в Ватикан. Пост его стал вакантным. У отца Игнатия были все данные для повышения: он знал шесть иностранных языков, был автором нескольких богословских книг, всю свою жизнь он верой и правдой служил Ватикану. К тому же он пользовался покровительством французов. Капитан был его закадычным другом и частенько захаживал в церковь.

— Добро пожаловать, святой отец, — приветливо сказала Ум-Жискар. — Твой приход — благо для нашего дома.

Гости удобно расположились в саду под ласковыми лучами солнца и с удовольствием смаковали кофе.

— Забываешь старых друзей, Ум-Жискар, — с наигранной укоризной сказал священник. — Здесь столько приятных лиц, а ты едва вспомнила обо мне.

Советник ехидно засмеялся:

— Ум-Жискар большая грешница. В воскресенье ей следует пойти к отцу Игнатию на исповедь.

Игнатий возразил:

— Что вы, господин советник! Все мы грешны. А Ум-Жискар благочестивая женщина. Она никогда не скупится на пожертвования церкви, и поэтому господь бог отпустит ей все грехи. Но, что правда, то правда, нередко она вспоминает обо мне лишь тогда, когда я ей нужен. Однако, как говорил Христос: «Пусть бросит в нее камень тот, кто без греха».

— Я настолько погрязла в грехах, что мне и недели не хватило бы, чтобы исповедоваться в них. Но я надеюсь на божью милость и расположение святого отца, — кокетливо сказала Ум-Жискар.

Под дружный смех капитан спросил:

— Почему, отче, ты не женишься? Ведь ты, в отличие от нас, безгрешен и можешь с чистой совестью предложить свою руку и сердце достойной избраннице.

— Я всегда стремился стать архиепископом, — ответил священник Игнатий. — К тому же церковь запрещает нам жениться. Я хочу отдать все свои силы служению святой церкви.

Он лукаво подмигнул капитану, а советник заверил священника:

— Считай, что этот пост у тебя уже в кармане. Я разговаривал с верховным комиссаром, и он обещал свое содействие.

Марлен попросила у хозяйки разрешения несколько минут побеседовать со святым отцом наедине. Они перешли в соседнюю комнату, где Марлен рассказала Игнатию о предстоящей сделке. Она заверила его, что все оружие уйдет в Дамаск. Оба поняли друг друга с полуслова. Им не впервые приходилось обстряпывать разные делишки. Советник и капитан не могли не оценить дьявольскую изобретательность Марлен, которой пришло в голову осуществить передачу контрабандного оружия в самой церкви. О лучшем месте не приходилось и мечтать.

— Мы мало жертвуем на нужды церкви, — сказала Марлен, протягивая священнику десять золотых монет — из тех, что она получила от Рашад-бека.

В назначенное время все встретились в церкви. Марлен решила щегольнуть своим знанием древней истории, с легкостью беседуя со священником то на французском языке, то на латыни. Обернувшись к остальным, она сказала:

— Бог создал религию для того, чтобы человеческая душа, сталкиваясь с жизненными невзгодами, не впадала в отчаяние. Когда человек слаб, он всегда ищет поддержки у бога.

— Такова природа человека. Хоть сотворен он из огня и воды, но слаб, — подтвердил священник. — Добро и зло постоянно борются в его душе. Бог создал человека для того, чтобы он славил имя всевышнего.

— Араб вспоминает имя аллаха, когда оступается верблюд, — заметил советник. — Как только опасное место пройдено, он опять богохульствует.

Беки дружно засмеялись.

— Ваш приход в мою обитель — большая честь для меня, — сказал священник Игнатий, жестом приглашая компанию осмотреть церковь. — У этой церкви славная история служения Христу и богу. Она построена на этом прекрасном месте более тысячи лет тому назад. Наши прихожане не жалеют средств, чтобы поддерживать ее в хорошем состоянии.

Спутники священника поняли намек, и их руки с золотыми монетами потянулись к шкатулке для пожертвований. А он позвал слугу и приказал подать выдержанное вино. Гости продолжили осмотр церкви. Отец Игнатий длинной указкой касался старинных икон в позолоченных окладах и рассказывал, из каких мест они поступили.

— Наш отец достоин быть возведенным в сан архиепископа, — льстила Марлен Игнатию. — Посмотрите, какими обширными знаниями он обладает. Советник сделает доброе дело, если еще раз замолвит за него словечко верховному комиссару.

Повернувшись к Рашад-беку, она шепнула:

— Запоминай все ходы и выходы. Это пригодится тебе впоследствии.

Марлен со священником отошли в сторону, и она передала ему пятьдесят золотых монет. Это был задаток за хранение и передачу оружия в церкви.

По плану, разработанному Марлен, Рашад-бек и Сабри-бек должны были получить оружие в Сирии, у могилы мученика Юсефа аль-Адма, у дороги Дамаск — Бейрут. Для этой операции они заблаговременно выехали в Дамаск, чтобы все подготовить на месте.

Капитан, оставшись в церкви со священником, затеял разговор о политике:

— Ты, конечно, следишь за военными сводками. Франция сейчас в трудном положении, но она обязательно освободится от немцев. Мы должны железной рукой держать свои колонии.

— Мы желаем Франции благоденствия и успехов. Наши сердца с нею, и мы будем служить ей, не щадя сил, — отвечал Игнатий.

— Ты знаешь, святой отец, что сирийцы выступают против нас. Нашим друзьям сейчас там приходится туго. Поэтому мы и решили поддержать их оружием. Двоих из них ты уже видел. Запомни их имена, они могут пригодиться тебе в будущем, когда станешь архиепископом и у тебя будет резиденция в Дамаске. Это Рашад-бек и Сабри-бек. Я поделюсь с тобой одним секретом…

Священник перебил его:

— Ваши секреты — мои секреты. Я берегу их, как самого себя. Ты же знаешь, что и мой отец и дед сотрудничали с Францией.

— Я не сомневаюсь в твоей преданности. Но осторожность никогда не помешает, — сказал капитан.

— Я готов исполнить любую вашу просьбу, — вставил священник, думая о своем будущем назначении, зависящем от французов. — Я неустанно молюсь за победы Франции.

— В таком случае, святой отец, я пришлю тебе свою машину и грузовик. Они должны стоять здесь до послезавтра, а потом их перегонят в другое место.

— И только? — спросил священник. — Будь уверен, никто об этом не узнает.

Священник размышлял о том, сколько людей доверяло ему свои тайны, сколько женщин признавалось ему в своих грехах. Взять ту же Ум-Жискар. Она дружит с самим архиепископом, и тот считает ее набожной и благопристойной. Знал бы он, какова она в действительности. Кто ее только не посещает: сирийцы, французы, англичане, ливанские эмигранты из Америки. Да, она большая искусительница, но сумела поставить дело так, что все только и говорят о ее уме, образованности и гостеприимстве. Даже сам архиепископ… «Впрочем, разве я не собираюсь занять его место? Вот тогда-то все узнают, на что я способен. Все будут кланяться мне в пояс. Однако, чтобы получить сан, придется еще немало потрудиться. Кое-кого, как водится, надо будет и подмаслить. Того же советника. Он обязательно посетит церковь, когда приедет в эти места поохотиться на куропаток».

В это время Марлен, вернувшаяся в дом Ильяса, не находила себе места. Боязнь, что священник Игнатий раздумает и откажется от участия в контрабандной операции, выводила ее из себя. Успокаивало то, что он получил свою долю, да и капитан — его друг. Почему-то она вспомнила о шейхе Абдеррахмане.

«Этот жалкий шейх ничего не знает, лишь талисманы его волнуют. Что он видел, кроме своей деревни, постоялого двора хаджи и станции Ум-Ражим? То ли дело отец Игнатий! Образованнейший человек». Ее мысли прервали звуки церковных колоколов. В дверь постучала служанка Мари и сообщила о приходе капитана. Марлен вскочила и с нетерпением стала расспрашивать офицера о результате его переговоров со священником.

— Все в порядке, — успокоил ее капитан. — Он спит и видит себя в кресле архиепископа. Поэтому он выполнит любую нашу просьбу.

Марлен с облегчением вздохнула: отец Игнатий не подвел. Он в их руках.

Прибыв в Дамаск, Сабри-бек и Рашад-бек направились в один из самых старых кварталов города — в дом богатого помещика Саиб-бека — владельца обширных земельных угодий.

— Мне бы не хотелось затягивать переговоры с Саиб-беком, — сказал Рашад-бек. — Я не собираюсь с ним торговаться, как хаджи. Эти дамасские беки смотрят на нас сверху вниз, будто мы простые крестьяне.

Дверь им открыл один из слуг Саиб-бека. Хозяин был явно удивлен их неожиданным визитом. «Может, что-нибудь стряслось в средних и северных провинциях?» — подумал Саиб-бек. Правда, недавно он встречался с тамошними беками, те бы обязательно предупредили его.

Недоумевающий бек вышел к гостям.

— Добро пожаловать, дорогие гости. Чему я обязан вашим визитом? Надеюсь, вы не привезли плохие новости?

Саиб-бек был многоопытным человеком, его трудно было чем-либо удивить. Он чувствовал себя как рыба в воде и в политике, и в торговле. Он владел крупной недвижимой собственностью, в том числе постоялыми дворами, не только в Дамаске, но и в Бейруте. Среднего роста, светловолосый, с некоторой склонностью к полноте, он буравил нежданных гостей своими слегка навыкате глазами.

— Слава аллаху, все в порядке, — заторопился успокоить хозяина Сабри-бек. — Мы проездом в Дамаске и не могли не навестить своего старого друга.

Саиб-бек позвал слугу и приказал подать им наргиле и приготовить ужин. Покуривая наргиле и прихлебывая крепкий бедуинский кофе, беки начали беседу с оценки урожай, потом перешли к обсуждению общей обстановки.

— Крестьяне в Гуте^[23] выступают против правительства, — сказал Саиб-бек. — Они неплохо вооружены. У них много винтовок. Не представляю, откуда они их достают.

Сабри-бек, обрадованный поворотом разговора, тут же предложил Саиб-беку купить у него партию винтовок. В общих словах он рассказал ему о предстоящей сделке.

«Оружие все равно будет продано, — подумал Саиб-бек. — Так почему же и мне не принять участие в деле? Главное, чтобы оружие было доставлено в Гуту. Если операция провалится, скажу, что я здесь ни при чем. А так на каждой винтовке я смогу заработать не меньше пяти золотых лир. С тысячи винтовок я буду иметь кругленькую сумму».

Не долго размышляя, Саиб-бек выразил свое согласие.

— Я дам задаток за пятьсот винтовок, — сказал он. — А окончательно рассчитаемся, когда получу всю партию в Гуте.

— Завтра ночью в Тель Султан прибудет машина с пятьюстами винтовками, — сказал Рашад-бек. — Через четыре часа подойдет вторая машина. Мы можем договориться и о дополнительных партиях.

— Не исключено, что я сделаю новый заказ, — сказал Саиб-бек. — Я думаю послать оружие в Хауран и Джебель аль-Араб^[24].

После ужина Сабри-бек выехал в Алеппо, а Рашад-бек отправился в Бейрут, как и было условлено с капитаном.

Вначале он встретился с Марлен. Та наслаждалась прекрасной погодой, посиживая у фонтана в саду Ильяса. Рашад-бек, жалуясь на усталость, стал вкратце рассказывать о встрече со своими клиентами в Дамаске.

— Больших охотников до оружия в Дамаске не нашлось, — хитрил он. — Но мы все-таки смогли продать винтовки по пять лир за штуку. По две лиры мы возьмем себе как комиссионные. Остальное — капитану и его помощникам. Со мной деньги за тысячу винтовок.

— Кому ты их продал? — живо спросила Марлен.

— Неважно кому, главное, что мы получили деньги, — уклончиво ответил Рашад-бек.

Еще раз сославшись на утомленность, он ушел в свою комнату и завалился спать.

Хозяин дома в пижаме и шелковом халате нервно ходил по комнате и курил одну сигарету за другой. Сев рядом с Ум-Жискар, он спросил ее:

— Скажи мне, что мы имеем от этой сделки? Что они, считают нас за дураков? За все надо платить.

Ум-Жискар обескураженно посмотрела на Ильяса. Она так надеялась поживиться от Рашад-бека, а ее не берут в долю. Хорошенькое дельце! Она принимает и услаждает гостей, а те за ее спиной заключают такие выгодные сделки.

Она резко встала и решительно направилась к Марлен.

— Мадам, с тех пор как мы знакомы, мы во всех делах участвовали вместе. А сейчас ты пытаешься скрытничать. Я тебе нужна только для ублажения твоих клиентов. Через мой дом прошли десятки беков и французских офицеров, которых ты используешь для своего обогащения, — сердито выговаривала Ум-Жискар. — Капитан рассказал мне о вашей операции с оружием. Ты скрыла ее от меня. Ильяс очень недоволен и говорит, что о нас вытирают ноги. Я должна получить свою долю. Неужели ты думаешь, что я удовольствуюсь пустяковым подарком этого негодяя Рашад-бека?

Застигнутая врасплох, Марлен растерялась.

— Это очень деликатное и опасное дело. Я хотела, чтобы о нем знало как можно меньше людей, — оправдывалась она. — Но как ты могла подумать, что мы обойдем тебя? Я сделаю все, чтобы вы получили свою долю сполна.

— Мне известно, что Рашад-бек продает винтовки дороже, чем говорит, — зло сказала Ум-Жискар. — А вы отдаете их ему за бесценок. Нужно поднять цену, тогда нам достанется больше. Рашад-бек выложит денежки. У него полно земли, и он выжимает из своих крестьян столько, сколько захочет.

Марлен попыталась успокоить Ум-Жискар:

— Ты же знаешь, меня не интересуют деньги. Все будет по-твоему. Иди и спокойно отдыхай.

Ум-Жискар стала извиняться:

— Не обижайся на меня за мою откровенность. Но пойми, мне известно, что ты являешься всему головой.

Ум-Жискар побаивалась Марлен, она прекрасно осознавала, какими связями та располагает и в Ливане, и в Сирии. С ней ни в коем случае нельзя было портить отношения, так как это пагубно отразилось бы на делах Ильяса в Бейруте, Алеппо, Хомсе и других городах. И Ум-Жискар никогда не упускала возможности подлизаться к Марлен.

Уединившись в спальне, Ум-Жискар оправдывала себя: «Люди пользуются моим домом. Значит, я имею право на компенсацию. Золото — фундамент жизни. Кем бы я была без него? Такой же служанкой, как Мари».

После ухода Ум-Жискар Марлен продолжала недоумевать: «Как мог капитан проболтаться о винтовках, несмотря на мой категорический запрет? А может быть, она узнала об этом от отца Игнатия? Нет, он умеет держать язык за зубами. Слишком велико его желание стать архиепископом. Кто же все-таки проболтался? Ум-Жискар придется удовлетворить. Лишь бы об этом не пронюхали Астер и Шарона. Тогда я вынуждена буду продать еще одну партию винтовок. Иначе мне не заткнуть всем рты. И плевать, чем это может обернуться для советника и капитана. Я предложу Рашад-беку вторую сделку. Главное, успеть предупредить его, чтобы он всем говорил, что каждая винтовка продана за четыре с половиной, а не за пять лир».

На следующее утро она поднялась к Рашад-беку.

— Кто-нибудь, кроме тебя, знает о ценах на винтовки?

— Нет, никто.

— В таком случае скажешь, что одна винтовка стоит четыре с половиной лиры. Ум-Жискар обозлилась, прослышав о нашей сделке. Я сказала ей, что пока она только в проекте. По завершении дела придется ей подкинуть.

— Но она же получила дорогой подарок! — удивился Рашад-бек. — Он стоит больше, чем сто винтовок. Может, вручить ей еще один богатый подарок, чтобы отвязалась? Чем меньше партнеров, тем лучше.

— Хорошо, я поговорю с ней, — согласилась Марлен. — А сейчас я срочно уезжаю. Выдай мне мою долю.

Получив деньги, Марлен выехала в Яффу автобусом, полагая, что так безопаснее. Шарона и Астер добрались туда днем раньше.

Рашад-бек остался у Ум-Жискар завтракать. Хозяйка сидела хмурая, почти не притрагивалась к пище. Наконец она нарушила молчание:

— Ты, Рашад-бек, ведешь себя не по-дружески, не ценишь моего хорошего к тебе отношения. Я ведь всегда помогала тебе больше, чем Марлен.

— Сделка пока не реализована, — пытался отвлечь ее от грустных мыслей Рашад-бек. — Рыбка еще в море. Мы только приступаем к операции. Я еще обращусь к тебе.

— Мне ты обо всем рассказываешь в последнюю очередь. Пока здесь Астер и Шарона, я для тебя не существую, — надула губы Ум-Жискар.

— Я очень боюсь огласки. Советник и капитан просили меня быть бдительным. Больше всего мне не хотелось бы, чтобы об этом узнали эти еврейки. Они у нас исключительно для развлечений.

— Ты прав. Но они ужасно хитрые. А Марлен — хитрее всех, — заметила Ум-Жискар. — С ними лучше сотрудничать, чем соперничать. Они способны успешно провернуть любое дельце.

Коварная Ум-Жискар стремилась привлечь как можно больше людей к выгодным сделкам, чтобы тем самым лишить Марлен права монополизировать всю прибыль.

— Я ничего не скрою от тебя, — сказал Рашад-бек. — Винтовки я продал бедуинам в Дамаске по четыре с половиной лиры. Товар мы получили сегодня вечером. Впредь ты будешь прямой участницей всех сделок.

Ум-Жискар расхохоталась:

— А я уж думала, что ты готовишь антифранцузское восстание. Или переворот вместе с капитаном. Но что-то сделка мелковата. После появления здесь капитана мы загнали бедуинам винтовки по десять золотых лир за штуку.

Рашад-бек чуть было не поперхнулся.

«От этой женщины ничего не скроешь, — с досадой подумал он. — Кто же ей поставляет сведения?»

Он был так поражен, что не смог скрыть на лице растерянности. Как оправдаться перед этой проницательной женщиной, только что уличившей его во лжи? Пытаясь выйти из неловкого положения, Рашад-бек притворно обиженным голосом стал упрекать хозяйку, почему та не рассказала ему об этом раньше. Тогда бы бедуины не посмели его обмануть.

— Еще не поздно все исправить, — сказала Ум-Жискар. — Твоя ошибка в том, что ты считаешь меня глупее, чем я есть на самом деле.

В ответ Рашад-бек лишь тяжело вздохнул:

— Хорошо. Я дам тебе из твоей доли тысячу золотых монет в качестве аванса за будущие сделки.

Ум-Жискар встала с удовлетворенным видом и крепко поцеловала бека. Простившись с ней, Рашад-бек пошел принять душ и привести себя в порядок. Он предвкушал встречу с Гладис. Когда он вышел, один из солдат капитана сообщил ему о прибытии проводников. Действительно, у церкви уже стояли две груженные оружием машины. С наступлением сумерек бек уселся с проводником в одну из них, и караван тронулся по дороге в Дамаск.

По дороге в Яффу Марлен сидела, погрузившись в свои думы, не замечая ничего вокруг. Она снова и снова возвращалась к отчету о проделанной работе в свете последних инструкций сионистской организации. Эти указания уже разошлись повсюду. Ей вспомнились слова румынского раввина: «Собирайтесь в одном месте, иначе вас ждет гибель». Сама — из Румынии, а муж родом из заморских владений Франции. Как-то сложится ее судьба? Не потеряет ли она деньги, с таким трудом скопленные в течение всей жизни? Лучшие годы проведены на забытых богом станциях, среди дикарей. Неужели все это напрасно?

До нее донесся оживленный голос водителя:

— Взгляните, госпожа, на море! Какая красота!

Море и вправду в этот день было восхитительно, но Марлен сейчас было не до пейзажей. А шофер все не отставал от нее:

— Нынче люди опасаются купаться, боятся инфекции. А все война. Сколько она уже унесла жизней, а сколько ей еще предстоит унести!

— Все просто взбесились и разучились наслаждаться природой и жизнью, — решила поддержать разговор Марлен. — Народ помешался на кровопролитиях.

— Всех убийц ждет один конец, — поддакнул шофер. — Справедливость восторжествует.

Рассуждения шофера вызвали раздражение Марлен. Раввин говорил ей другое: «Вы, дети Иеговы, сильны смертью других. Только ненависть к тем, кто угнетал вас, продлит ваш род».

Постепенно прекрасная погода и изумительные виды за окном автобуса настроили Марлен на меланхолический лад.

«Лучше бы мне не родиться, — думала она. — Сколько уже преступлений на моей совести! Взять того же Хасана аль-Масри. Полюбив его, я отдалась ему. Он был такой крепкий мужчина. Но об этом проведал Рашад-бек и убил его, прикончив на моих глазах, а я даже глазом не моргнула. Стояла и смеялась, забыв, как сладко мне было в его объятиях. Но потом Рашад-бек — этот циник и развратник — заплатил мне за все. Уж он-то не пропустит ни одной юбки. А шофер еще разглагольствует об убийцах. Ладно, баста. Лучше помечтать о тех временах, когда евреи захватят эту прекрасную землю, которой пока владеют эти невежды».

Марлен опять вспомнила шейха Абдеррахмана, как однажды, лет десять назад, завтракая у нее на станции Ум-Ражим, он рассказывал ей о гуриях и льстиво сравнивал ее с ними. А потом стал расписывать райские кущи и молочные реки. Он утверждал, что каждый мужчина в раю имеет сорок гурий. А сам надписывает талисманы крестьянам и делает все, что прикажет Рашад-бек. Тогда он еще говорил, что рай населен такими, как ого хозяин. «Избранные здесь, избранные и на том свете», — повторял он. «Дай я ему золотую лиру, так он и меня назовет богиней. Что говорить, если Игнатий из того же теста! Ради сана архиепископа он выполнит любой мой приказ. Не его ли слова, что за мои услуги он готов повесить мою фотографию над алтарем и заставить прихожан поклоняться ей как иконе? Но что мне до них? Я должна думать о заданиях своего руководства. Ведь осуществить их придется во что бы то ни стало».

Сидящий впереди нее шофер что-то напевал, подыгрывая себе гудком машины.

Прибыв в Яффу, Марлен сразу направилась в гостиницу, где ее уже ждали Астер и Шарона. После короткого отдыха она зашла в еврейский банк и сделала новый вклад, оставив себе немного денег на мелкие расходы. После этого она вместе с Шароной и Астер навестила еврейский клуб, полный выходцев из различных стран. Марлен с презрением посматривала на евреев, прибывших из арабских стран.

— Посмотри на этих женщин из Ирака и Йемена. Они худы, как козы, или толсты, как буйволицы, — сказала она Шароне.

— Ты права, — подтвердила та, — но в крепком телосложении им не откажешь, и они хорошо обрабатывают землю.

Марлен заговорила с ними по-арабски. Женщины, явно чувствующие себя здесь не в своей тарелке, с радостными лицами окружили ее. Побеседовав об Ираке, Йемене и Египте, Марлен и ее подруги встали и попрощались с женщинами. Марлен бросила на ходу:

— От них воняет, как от свиней!

На следующий день она встретилась в туристическом агентстве с ответственным за эмиграцию и отчиталась за свою работу. Одобрительно кивнув, шеф потребовал от нее провести еще серию покушений. Убийства стимулируют еврейскую эмиграцию из Сирии. В конце разговора он поинтересовался:

— Ты внесла сумму в фонд?

— Конечно. Если поступят новые указания, вы сможете найти меня в гостинице.

— Ты что такая деловая? — заулыбался шеф. — Мы еще успеем пообщаться с тобой не только на деловой почве.

В дверь постучали, и в контору вошли какой-то американец с женой. Они попросили познакомить их с программой туристической поездки. Их любезно усадили и предложили кофе. Завязалась непринужденная беседа.

— Палестина прекрасна, — сказал американец. — Я здесь впервые и обратил внимание, что местные жители, оказывается, не умеют как следует обращаться с землей. Насколько мне известно, правительство Соединенных Штатов Америки поддерживает идею создания на этой территории еврейского государства. Несомненно, что тогда этот край превратится в настоящий рай. Эта страна таит в себе богатейшие возможности. Но за их реализацию еще предстоит побороться. Главное, чтобы проживающая здесь местная беднота оставалась на том же отсталом уровне. Так будет легче ей управлять.

— Но эти земли до сих, пор фактически являются колониальными владениями Франции и Англии, — заметила Марлен.

— Мадам, вы не следите за военными сводками. Война настолько ослабила эти страны, что им не удержать своих колоний. Пришел черед Соединенных Штатов, и вам следует ориентироваться на нас.

В разговор вступила американка:

— Ты прав, Джексон. Но не забывай, что мы приехали сюда посетить место рождения Иисуса Христа в Вифлееме, а также поплавать и позагорать. О делах же можно поговорить в другое время.

Ответственный за эмиграцию, вспомнив, что он глава туристической фирмы, стал предлагать посетителям различные маршруты.

— Я к вашим услугам, господа. Обещаю вам приятное пребывание. Вы увидите все святые места и памятники еврейской старины. Вернувшись к себе, вы сможете рассказать своим друзьям об этой земле, завещанной нам нашими предками.

— Благодарю вас, — поклонился американец. — Мы чувствуем себя среди верных друзей. Бог даровал нам силу, в которой отказал другим. И мы непременно должны воспользоваться ею, дабы стать властелинами мира. Вы, евреи, должны господствовать в этом регионе, а мы, американцы, во всем мире. Взгляните на старика, сидящего перед вами. — Американец ткнул себя пальцем в грудь и продолжал: — Я многого добился в жизни. А теперь слово за вами, молодыми и энергичными. Свои последние годы я хочу провести в путешествиях по миру, который должен принадлежать нам, потому что мы сильны. Война не оставила в этом полушарии ни одного сильного государства. Европа истощена. На мировую арену выходят американцы. Америка — самая мощная держава в мире. А сильный должен господствовать, ибо сила — это право. Таков закон жизни. Не так ли, господа?

Шеф и Марлен в знак согласия дружно закивали и стали наперебой приглашать американцев к себе в гости. Марлен уговаривала их в следующий раз навестить ее в Алеппо. Вечер она провела в кругу своих старых друзей. Они слушали музыку, пели еврейские песни, пили палестинское вино.

Возвращение Рашад-бека, как всегда, взбудоражило всю деревню. Наиболее напряженно в таких случаях чувствовали себя староста, управляющий и шейх. Они бросились навстречу беку, чтобы доложить ему о том, что произошло в деревне во время его отсутствия, и получить новые указания хозяина. Управляющий Джасим подробно отчитался о ходе уборки урожая. Выслушав его, бек повернулся к старосте. Гневно взглянув на него, бек принялся ходить по комнате. От испуга староста замер и скороговоркой выпалил:

— В деревне все идет в соответствии с вашими указаниями, мой господин. На что вы так рассержены? Что омрачает ваше настроение?

— Ты еще смеешь спрашивать! — взорвался бек. — Управляющий у меня дурак, а староста — лентяй, способный лишь передавать сплетни! В большинстве деревень неспокойно. Бедуины разворовывают урожай, а вы о управляющим все время проводите у Занубии, забыв о своем долге. У вас раздолье для воров!

Староста вытаращил глаза на бека. Уж кто-кто, а он-то знал, что в деревне спокойно и все идет своим чередом. Но нрав хозяина был ему хорошо известен, и он не стал перечить.

— Что прикажете, мой господин?

Тут до старосты стало доходить, что бек решил сбыть очередную партию оружия. Он видел хозяина насквозь и понимал, что тот специально нагнетает обстановку, чтобы заняться продажей винтовок. Теперь ясно, почему он потребовал вызвать к себе управляющего из восточной деревни. Чуть помедлив, староста обратился к беку:

— Ваше превосходительство, вы можете во всем опереться на вашего верного слугу — Абу-Махмуда. Я служу вам верой и правдой многие годы и готов выполнить любой приказ по мановению вашей руки! — Он набрал побольше воздуха в грудь и выпалил: — Могу я что-то сообщить господину?

Бек приказал:

— Не тяни! Говори!

— Бедуины нуждаются в оружии. В этом году у них выдался хороший урожай. Они при деньгах. Если вы сможете помочь им, в выигрыше будут все.

«Этот староста хитер, как дьявол, — подумал бек. — Он сразу обо всем догадался. Тем лучше».

— Ты сам знаешь, староста, что сейчас не те времена, — назидательно сказал он вслух. — Уже не осталось смелых мужчин.

Выпятив грудь, староста промолвил:

— Мы готовы умереть за вас, наш господин! Только прикажите, мы, как львы, бросимся выполнять все ваши приказы.

— Хорошо, староста, — сказал бек. — Мы обсудим все с тобой после. Но пусть этот разговор останется между нами и ни управляющий, ни другие о нем не узнают.

Бек принялся опять шагать по комнате, а староста не двигался с места. Внутри у него все пело от счастья. Ему, и только ему, бек оказал полное доверие!

— Что ты можешь сказать мне о Юсефе, Ибрагиме и других крестьянах? — спросил бек.

Староста принялся рассказывать, но бек думал о чем-то своем. Через минуту он прервал его и приказал позвать сторожа. Тот в это время растирал кофе в большой старинной ступе у ворот господского дома. Он стремглав бросился на зов бека и, запыхавшийся, предстал перед хозяином.

— Ты поставлен охранять деревню, но не видишь, что творится вокруг! — закричал на него бек. — Ты что, не слышал, что в восточной деревне украли зерно и коней? Смотри в оба! Если в деревне случится какая-либо кража, клянусь аллахом, я отрублю тебе башку! А теперь пошел вон!

Понуро опустив голову, сторож, пятясь задом, вышел из дома. Как он ни напрягал свою память, не мог вспомнить кражу, которую будто бы совершили бедуины. Сторож вернулся в палатку, где его поджидал встревоженный надсмотрщик Хамад. Ни слова не говоря, он принялся опять растирать кофейные зерна. Его душила обида. Наконец он обратился к Хамаду:

— Ты что-нибудь знаешь о краже зерна и лошадей в восточных деревнях?

— Первый раз слышу.

— Что же тогда имел в виду его превосходительство? — задумался сторож.

Надсмотрщик сразу разгадал новый план бека. Он вспомнил, как были проданы винтовки бедуинам и какое кровопролитие за этим последовало. Его душа возликовала. В ближайшие дни можно будет отличиться и погреть руки.

В палатку ввалился запыхавшийся шейх Абдеррахман. Заметив паническое состояние сторожа и радостную возбужденность надсмотрщика, он стал их расспрашивать о том, что произошло.

Ему ответил надсмотрщик:

— Разве ты не слышал, шейх? В восточных деревнях беда. Там идет настоящий грабеж. А наш управляющий помалкивает. Но от людей ничего не скроешь.

— Нет силы, кроме как у аллаха! — воскликнул шейх. — Ты уверен в том, что говоришь, Хамад? Ведь страда в разгаре. Если это правда, то необходима сильная рука, как у нашего господина, чтобы остановить этих преступников.

— Я видел старосту у его превосходительства, — сказал сторож. — Наверняка ему крепко досталось от бека. Может, хозяин и побил его. Он весь дрожал от страха, как кошка, загнанная в угол.

Хамад притворно вздохнул:

— Видимо, наступают тяжелые дни. Я молю аллаха, чтобы благополучно закончилась уборка урожая. Надо всего лишь каких-то пять-шесть дней. Люди работают даже ночью, при светильниках. Нужно бы усилить охрану токов.

— Скажи, бек очень сердит? — спросил шейх сторожа.

Не глядя на шейха, тот нехотя ответил:

— Его глаза метали молнии.

Встревоженный новостью шейх поднялся и, стряхнув пыль с одежды, пошел к Занубие, по пути размышляя, что ожидает его в ближайшие дни. Он постучал в ворота и позвал:

— Занубия, открой! Это я, шейх!

Открыв ворота и впустив шейха, та спросила, чем он так взволнован.

— Приготовь чай и приходи, потом поговорим, — ответил шейх каким-то странным голосом.

Занубия испугалась. Она знала о возвращении бека — его приезд всегда грозил неожиданностями.

За чаем шейх стал рассказывать ей:

— Сегодня бек ударил старосту за незнание того, что творится в восточных деревнях. Он говорит, что там идут грабежи и дело уже дошло до смертоубийства.

Занубия задумалась. Что замышляет бек?

— О аллах, помилуй нас! Что нас ждет, шейх Абдеррахман? Неужели беда на пороге?

— Все в этом мире происходит с позволения аллаха, — ответил шейх. — Наш разговор должен остаться в тайне. Я еще вернусь сюда к ночи и сообщу тебе о том, что мне удастся узнать.

Не успел шейх уйти, как Занубия сразу побежала к Фатиме, а та в свою очередь к соседке. И вскоре вся деревня уже знала, что в восточных деревнях появились воры и одного бедуина уже убили. Все разом прекратили работу. Люди стали готовиться к отражению нападения со стороны бедуинов, ожидая его в любую минуту.

Абу-Омар шепотом спросил Ибрагима:

— Что ты на все это скажешь?

— Я не думаю, что это правда, — ответил Ибрагим. — Иначе мы бы узнали обо всем до приезда бека. Такие дела не могут происходить незаметно.

— Я чувствую, бек что-то затевает против нас. Но что? В том, что хозяин ударил старосту, ничего странного нет, — сказал Юсеф. — Ему частенько перепадает. Сам староста считает, что побои бека — большая честь. А вот о ворах и бедуинах надо поразмыслить. Сомневаюсь, чтобы это было правдой. Тем более что об этом говорят лишь люди бека.

— Думаю, что винтовки повысятся в цене, — сказал Ибрагим. — Когда народ слышит об опасности, он приобретает оружие. А это сулит хорошую наживу тем, кто торгует им.

Деревня жужжала, как потревоженный улей. Все обсуждали мгновенно распространившуюся новость. В то же время в нее мало кто верил. Все ежедневно встречались с жителями восточных деревень, которые ничего подобного не рассказывали. Тем не менее сельчане выставили караулы вокруг своих домов и токов и прислушивались к каждому шороху.

Ночную тишину нарушил красивый высокий голос Халиля. Его песня на некоторое время отвлекла людей от мрачных мыслей.

Обойдя в третий раз всю деревню, надсмотрщик повернул к палатке сторожа. Увидев издалека сидевшего там шейха, он закричал, чтобы его случайно не приняли за вора и не пальнули из винтовки.

— На полях все спокойно… — начал было он, как его на полуслове прервали выстрелы сразу из нескольких ружей. Все оцепенели от страха и стали прислушиваться, откуда идет стрельба.

— Может быть, воры напали на отару овец, а пастухи стали отстреливаться? — робко предположил шейх.

— Стреляли где-то на западе, — сказал Хамад.

Все ощупали свои винтовки и быстро опоясались патронташами.

— О аллах, отведи от нас беду! — сказал сторож. — Если начнутся бои, что будет с зерном? Ведь все сгорит. Спаси нас, аллах, от злобного шайтана!

К ним подошел староста, вышедший из дворца. Все окружили его.

— Расскажи нам, что происходит, — попросил его шейх.

Староста, обращаясь к Хамаду и сторожу, ответил:

— У нас нет времени на разговоры. Вместо того чтобы стоять сложа руки, пошли бы разузнали, откуда идет пальба.

Не обращая внимания на семенящего за ним шейха, староста повернул к конюшне, вскочил на коня и ускакал, оставив шейха в полном смятении. В довершение к общему переполоху на всю деревню раздался голос Хасуна со стороны кладбища:

— Люди! Дьяволы пришли! Мертвые, вставайте из могил, встречайте дьяволов! Живые не могут с ними бороться. Пришли дьяволы Сулеймана! Они будут грабить и убивать.

Занубия остановила бегущего с кладбища Хасуна.

— Замолчи! — закричала она на него. — Сейчас не до сумасшедших. Иди домой, пока шальная пуля не выпустила из тебя дух.

— Чего мне бояться? — возразил Хасун. — Мне нечего терять. По мне все одно — что жизнь, что смерть.

Отвернувшись от нее, он закричал шейху:

— Дьяволы крадут все! Они украли трон Балкыс^[25]. Эй, Хамуд, пришли дьяволы! Тебе сейчас хорошо, ты там пьешь молоко с медом. А живые не находят здесь куска хлеба.

Занубия растрогалась от этих слов и повела Хасуна к себе. Охваченная смятением, она повторяла:

— О аллах, помилуй своих рабов!

Никто так и не узнал, кто стрелял той ночью. Люди стали понемногу успокаиваться.

Вечером следующего дня Рашад-бек послал за шейхом. Спеша ко дворцу бека, шейх взволнованно думал: «Зачем я понадобился беку? По поводу вчерашних событий или еще зачем-то? Только аллаху ведомо, что ему пришло в голову. Главное для меня — сохранить честь и достоинство. Неужели бек поступит и со мной, как со старостой?»

От волнения у шейха пересохло в горле, поэтому, пока не пришел бек, он залпом выпил кружку воды. В приемную вошел управляющий и, поздоровавшись, сел рядом. Он был явно не в духе.

Шейх подозрительно посмотрел на управляющего. «У этого подлеца наверняка рыльце в пушку. Он — настоящий разбойник и жулик. Происходит что-то важное, а я ничего не знаю. Вот и староста вчера куда-то ускакал», — подумал он.

Вооруженный до зубов управляющий сидел молча. За плечом у него была винтовка, за поясом — пистолет, патронташ, до отказа набитый патронами.

«Управляющий неспроста так вооружился. Видимо, у него важное поручение от бека. А ведь бедуинская война еще свежа в памяти», — рассуждал сам с собой шейх.

Послышалось пение Халиля. Шейх раздраженно заерзал на месте. «Этот глупец все поет, ему хоть трава не расти, — подумал он. — А тут опять что-то замышляется. Может, бек хочет похитить бедуинку? Или Софию? А мне-то что? Пусть бек делает, что хочет. Мое дело — выполнять его приказы. Всевышний аллах сказал: „Слушайтесь аллаха, его пророка и своих властителей“. Рашад-бек — наш властитель. Но в чем вина Софии или ее мужа Хусейна? Видно, Хасун прав, что во всем виноваты дьяволы, облюбовавшие деревню. Неужели, шейх, тебе тоже суждено стать наемным убийцей и насильником, как сидящий рядом управляющий? Эта собака не остановится перед любым приказом бека. Неужели мне суждено превратиться в простое орудие в руках этих развратников и душегубов? О аллах, направь меня на путь истинный и скажи, что делать. А не то я стану как юродивый Хасун, который бродит по полям и кладбищам».

Наконец шейх не выдержал и, наклонившись к управляющему Джасиму, шепотом спросил о последних новостях. Но Джасим лишь коротко бросил:

— Это известно лишь аллаху, шейх.

Вскоре их позвали к беку. Подобострастно поприветствовав его, они робко уселись рядом. Бек с иронической улыбкой обратился к шейху:

— Где ты пропадаешь, шейх Абдеррахман? Я соскучился по тебе. Правда, сегодня у меня плохие новости. Наш покой омрачают гнусные воры. В ближайшие дни обстановка накалится еще больше. Я хочу, чтобы ты успокоил людей и подготовил их к защите семей и имущества.

— Мы сильны вами, мой господин, — почтительно ответил шейх.

— Вам не следует надеяться только на меня. Поди к крестьянам и предупреди их о возможном нападении бедуинов. Завидуя крестьянской жизни, они собираются разорить жителей деревни. Скажи крестьянам, что я полностью на их стороне. Если у них возникнет потребность в оружии, то я его хоть из-под земли достану.

— Сохрани вас аллах, наш господин! — ответил шейх. — Люди на самом деле нуждаются в оружии. Все как один должны вооружиться против этих воров — бедуинов.

— Ну что ж, скажи крестьянам, что в ближайшие дни я выполню их просьбу.

Выслушав благодарственные слова шейха, бек сказал:

— Сейчас у меня кое-какие дела. Встретимся попозже и обо всем поговорим.

Бек вышел вместе с управляющим. Шейх поднялся вслед за ними и побрел куда глаза глядят. Он был настолько рассеян, что не заметил, как ноги сами привели ого к дому Занубии. Та, задумавшись, сидела у ворот. Заметив, что шейх опять не в себе, она невольно подумала: «Если так будет продолжаться, он просто свихнется и станет похож на Хасуна».

— Что случилось, шейх Абдеррахман? — спросила сна. — Что тебя мучает? Скажи, не бойся.

— Да нет, ничего, Занубия, — вяло промямлил шейх. — Бек назначил мне встречу на завтра, сославшись на занятость. Но при этом попросил предупредить крестьян, что в ближайшие дни их подстерегает опасность.

— Что он хотел этим сказать? — спросила Занубия.

— Не знаю, — ответил шейх. — Меня самого это мучает. Но я узнал, что он собирается раздать крестьянам оружие для защиты от воров.

— И хорошо сделает, — сказала Занубия. — Чего же ты волнуешься? Пусть крестьяне вооружаются, чтобы оборонять свои дома и семьи.

Уборка урожая возобновилась с прежним рвением. Арбы так и сновали по дороге, благо расстояние между полем и током было невелико. Появился староста верхом на коне, а рядом с ним другой всадник. Когда он подъехал к палатке сторожа, тот встретил его словами:

— Бек ждет тебя на станции, быстрее поезжай туда.

Староста сразу повернул коня. Спутник последовал за ним. Верхом до станции можно было добраться за полчаса. Староста красовался в седле, он был хорошим наездником.

— Вон скачут два бековских хвоста, — сказал Юсеф, показывая на всадников.

— Не говори — хвосты, скажи — слуги, — возразил Абу-Омар.

— Нет, — ответил Юсеф. — Это мы — слуги. А они именно хвосты.

На небе появилась утренняя звезда. Засмотревшись на нее, Юсеф сказал:

— Эта звезда видела много слез и горя. А в ближайшие дни она увидит их еще больше.

Когда шейх заметил спешащего на станцию старосту, он всполошился еще больше. Связав это с управляющим, который был вооружен, он понял, что его опасения ненапрасны.

Деревня затихла. На рассвете женщины принялись доить коров. Надсмотрщик выехал на поля. И только тогда шейх, погруженный в свои думы, вернулся домой.

Крестьяне прекратили возить урожай на тока, желая лучше подготовиться к нападению грабителей. Собравшись вместе, они высказывали различные предложения. Вдруг к ним подскакал надсмотрщик Хамад и громко заорал о приказе бека закончить уборку урожая за одни сутки. Возмутившись этой новостью, Юсеф вступил с ним в перепалку. Разъяренный Хамад соскочил с лошади, намереваясь ударить Юсефа. Но в самый последний момент он раздумал, понимая, что это дорого ему~ обойдется. Юсеф был известен своим неукротимым нравом и ни от кого не переносил унижения. Надсмотрщик резко повернулся к Халилю и вылил на него поток брани, предназначавшийся Юсефу. Только появление на дороге машины бека прекратило свару. Правда, самого хозяина в ней не было.

Управляющий Джасим в эти дни почти не покидал поля. Сегодня его сопровождал управляющий Гадбан. По дороге во дворец к ним присоединился шейх Абдеррахман. Все провели бессонную ночь и не скрывали усталости. Шейх с покрасневшими от недосыпания глазами сполоснул лицо и присел передохнуть. Всю ночь он не смыкал глаз, наблюдая из укромного места за домом] Софии. Ему казалось, что ее вот-вот должны похитить. Но в конце концов он понял, что ради похищения одной: женщины никто бы не стал поднимать такой переполох.

— Лишь аллаху известно, что нас ждет, — сказал Джасим. — Все деревни подняты по тревоге. Люди напуганы и не знают, что делать.

— Есть ли вести от его превосходительства? — спросил шейх.

— Мы ничего не знаем. На станции он был очень сердит и озабочен, — ответил управляющий. — Он только потребовал завершить уборку в два дня.

— А мне лично он ничего не передавал? — взволнованно спросил шейх.

Перед отъездом бек предупредил его, что указания ему поступят позже. Шейх не находил себе места, гадая, какую роль на этот раз уготовил ему бек. Он встал и побрел в сторону колодца. Около него возился человек, прибившийся к деревне из Алеппо. Целый год он качал воду из скважины в широкий резервуар, откуда ее вычерпывали женщины. А в конце года с ним рассчитывались всем миром.

— Какие новости? — спросил его шейх. — Правда ли, что кто-то из бедуинов убит? Я знаю, тебе известна больше других.

— Меня все это не интересует, — угрюмо ответил тот. — У меня нет ни денег, ни скота. И мне нечего опасаться грабителей. Кроме этого одра, — он кивнул на понурую лошадь, — я ничего не имею. Если ее украдут, мне придется самому впрячься, чтобы не оставить деревню без воды.

К ним подошла бедуинка и стала просить написать, ей талисман. Она любит одного бедуина, но на ее пути встала соперница. Шейху было не до бедуинки, и он посоветовал ей обратиться в другой раз, когда настроение его улучшится, ибо сейчас талисман не сможет оказать своего действия.

Бедуинка ушла, а шейх опять засомневался. «А может, все-таки дело в Софие? Я хорошо знаю подлого Рашад-бека, — думал он. — Ради удовлетворения своей страсти он готов на все, вплоть до убийства. Но зачем он меня впутывает в это грязное дело? Меня, призванного служить только аллаху. Может, я смогу уговорить Софию, пообещав, что аллах простит ее грех? Ведь бек может убить ее мужа и осиротить детей. Упрямство этой женщины может вызвать всеобщую резню. Пусть будет проклят тот час, когда ее родила мать!»

Шейх медленно двинулся к дому Софии. Покружив вокруг него, он наконец решил войти и попытаться убедить женщину. Хозяйка радушно встретила его, поинтересовавшись, не голоден ли тот. Но шейх отказался от угощения, попросив ее присесть рядом.

— Я давно хотел поговорить с тобой, — проникновенно начал он. — Ты красивая и добрая женщина. Занубия тебя очень хвалила. Но не забывай, что мужчина — меч, я женщина — ножны. Я желаю тебе самого хорошего. Но как я могу тебе помочь, если ты так строптива? Скажу откровенно, ты со своим умом и красотой достойна лучшей жизни. Я весь извелся, думая о твоем будущем.

— Бог с тобой, — изумилась София. — Мы видели от тебя столько хорошего, что нам было бы грешно омрачать своими бедами твое существование. Мы с мужем простые крестьяне, добываем средства на жизнь в поте лица и не хотели бы доставлять тебе беспокойство.

Шейх, пытаясь направить разговор в нужное ему русло, сказал:

— Все знают об отношениях бека и Занубии. Недавно он сказал мне, что хочет сменить ее, так как она постарела. Бек считает, что ты самая красивая в деревне, и предлагает тебе идти к нему в любовницы. Я боюсь…

— Чего ты боишься? — гневно перебила его София. — Что его превосходительство будет мстить нам? Всему есть предел, шейх. Я давно решила, что бек никогда не дотронется даже до руки моей. Я и родственники мои готовы умереть, защищая свою честь.

Шейх тяжело вздохнул:

— Вот этого я и боюсь. Боюсь, что он не остановится перед убийством, похищением и разорением вашего дома.

— Скорее небо упадет на землю, чем я стану его! — воскликнула София.

— Бек приказал мне передать его волю, — сказал шейх. — В случае отказа за все последствия ответишь сама.

София знала, что бек — настоящий палач. Но честь для нее была дороже собственной жизни. Она не уступит беку и готова пожертвовать собой, лишь бы не пострадали члены семьи. Но ограничится ли бек только ее смертью?

Шейх Абдеррахман выжидающе смотрел на женщину. Она смело взглянула в безучастное лицо шейха и решительно произнесла:

— Каждому времени свои ангелы, которые защищают невинных. Клянусь богом, даже если бек перебьет всех жителей деревни, я не подчинюсь ему. Знай и передай другим — мое решение бесповоротно. А теперь я больше не желаю тебя видеть.

Шейх встал и направился к двери. Уже у выхода, повернувшись к Софие, он пригрозил:

— В таком случае не проси о помощи, когда бек занесет над тобой топор. Будет поздно.

Сопровождаемый проклятиями Софии, шейх вышел как оплеванный. При одной мысли, что ему придется докладывать беку об отказе женщины, его охватывал ужас. Он шел по деревенской площади с отрешенным видом, не замечая односельчан и не обращая внимания на их приветствия.

София сидела опустив руки. Она вновь и вновь мучительно переживала гнусное предложение бека, вспоминая его угрозы.

«Он хуже любого дьявола, — подумала она. — Ему ничего не стоит растоптать жизнь других ради собственного благополучия».

Всем сердцем обращаясь к аллаху, она умоляла его отвести беду. Вдруг она услышала голос вошедшего в дом Хасуна:

— Что с тобой, София? На тебе лица нет.

Отогнав прочь печальные мысли, София стряхнула с себя оцепенение, усадила Хасуна и налила ему молока.

— Пей, Хасун, и проси аллаха, чтобы он защитил меня.

Юродивый отстранил горшок с молоком и произнес:

— Пусть хранит тебя аллах вечно. Но что все-таки случилось?

София, не желая, чтобы кто-то еще узнал о предложении бека, стала убеждать Хасуна, что она, как и все односельчане, напугана слухами о разбойниках.

— Не бойся, София, — ответил Хасун. — Что ворам красть у крестьян, которые ничего не имеют, кроме объедков бека? Самый большой вор — это наш подлый бек, который крадет красивых женщин и насилует их. Будь бдительна, как бы этот преступник не испачкал тебя.

София поразилась догадливости Хасуна.

— Что ты слышал обо мне и о беке? Не скрывай от меня ничего, — стала просить его София. — Я же знаю, что ты желаешь мне добра.

— Нет, я ничего не знаю, кроме того, что бек — грязный человек и его любимое занятие — попирать честь и осквернять души людей. Ты у нас самая красивая в деревне. Бек давно зарится на тебя. Да сохранит тебя аллах, София, от клыков этого хищника! Но не бойся. Я останусь и буду защищать тебя. Хватит того, что он убил моего друга Аббаса. Я не позволю ему ни унижать, ни убивать тех, кого я люблю, кто дорог мне. Если понадобится, я сам убью его.

Слова Хасуна несколько приободрили Софию, которая уже было совсем упала духом.

Хасун погладил ее по руке:

— Мужайся, София, пусть только посмеет тронуть тебя.

Софие пришла в голову мысль о бегстве из деревни с мужем и детьми. Они могли бы укрыться в западных деревнях. Пожалуй, у нее нет другого выхода, чтобы спасти свою честь от позора, а семью от гибели. Но как она объяснит все мужу? Просто скажет: давай убежим от притеснений бека? Но муж ответит, что у бека длинные руки и он достанет их везде. Правда, можно сказать ему, что в другом месте их жизнь будет лучше. Но он наверняка возразит, что везде несладко, везде царит гнет и произвол. И на новом месте будут такие же феодалы, как Рашад-бек. Если же она признается ему, что речь идет о ее чести, то муж сразу же ринется к беку убить его. Что будет после этого с ней и ее детьми? Она хорошо знает мужа. Больше всего на свете он дорожит своей и ее честью. И унижение он смоет только кровью.

У Софии голова шла кругом. Она мучительно искала и никак не находила выхода из создавшегося положения. До нее едва доходили слова Хасуна, который все твердил о разбойниках, бедуинских войнах и предвещал, что они вспыхнут вновь — с еще большей жестокостью и кровопролитием.

Стояла глубокая ночь, но работа продолжалась уже при светильниках. Управляющий Джасим переходил с одного тока на другой, наблюдая за ее ходом и давая указания стрелять в любого пастуха, который посмеет приблизиться к зерну. Его грубые окрики разносились по всей деревне. Убедившись, что работа идет нормально, управляющий отправился к Занубие. У ее дома, как обычно, уже сидели за чаем староста и шейх Абдеррахман.

Ты очень озабочен в последние дни и что-то скрываешь от нас, — сказал шейх старосте.

Абу-Махмуд в ответ огрызнулся:

— Я лишь пекусь о благополучии бека. И мне нечего скрывать. Я знаю не больше, чем ты.

— Его превосходительство сейчас на станции у мадам… — сказал шейх.

— Не напоминай мне о станции, — перебил его староста. — На спинах грузчиков еще не высохла кровь. Подумай и о своей шкуре.

Все женщины и дети уже видели пятый сон, когда послышался громкий голос сторожа, призывающего всех работавших собраться в гостиной бека. Уставшие люди потянулись ко дворцу. Прохладный ветерок немного охладил их разгоряченные, потные лица. Приглашение не было для них неожиданностью. Бек время от времени собирал крестьян у себя, чтобы проинформировать их о разных вещах, начиная с видов на урожай и цен на зерно и кончая обстановкой в бедуинских племенах и официальными французскими сообщениями. Он считал, что таким образом располагает людей к себе.

Староста Абу-Махмуд и шейх Абдеррахман уселись на почетном месте, перекинув летние абаи через плечо. Управляющий Джасим появился как будто с поля боя. На плече у него была боевая винтовка, на поясе и крест-накрест на груди — туго набитые патронташи. Первым из крестьян в гостиную с достоинством вошел Абу-Омар. Одетый в традиционную крестьянскую одежду, он подпоясался кожаным ремнем, доставшимся ему в наследство от одного из погибших солдат во время крушения поезда в Ум-Ражиме. У порога он снял большие кожаные постолы, оберегающие его от колючек и укусов змей, и, поприветствовав шейха и старосту, прошел в глубь комнаты. Когда все собрались и сторож принес горький бедуинский кофе, который крестьяне по обычаю пили из одной чашечки, передавая ее по кругу, староста прокашлялся и сказал своим зычным голосом:

— Ну, братья, думаю, что на сегодня с работой покончено. Бек еще не приехал, но днем он велел собраться в это время всем нам здесь. Видимо, у него есть для нас важные новости. В ожидании бека мы отдохнем и попьем кофе. Вы вполне заслужили это. А шейх Абдеррахман пока нам что-нибудь, расскажет. Я думаю, что всем будет интересно послушать об угрожающих нам бандитах.

Шейх стал отнекиваться.

— Я знаю то же, что и вы. Говорят, бандиты напали на восточные деревни. Для нас это не в диковинку. Просто надо бдительнее охранять свое добро.

— А что об этом думает староста? — спросил Юсеф.

— Мы должны подготовиться к отпору, — ответил Абу-Махмуд, — и преподать бандитам такой урок, чтобы в следующий раз они тысячу раз подумали, прежде чем пойти на преступление.

— Почему мы все такие мрачные? — неожиданно спросил певец Халиль. — Давайте превратим это собрание в вечер веселья. Позовем цыганку Суад, будем петь и танцевать до утра. А с цыганами расплатимся в конце сезона.

Крестьяне рассмеялись. Только управляющий рассерженно посмотрел на Халиля и сказал:

— Мы собрались здесь не для болтовни и веселья, а чтобы обсудить серьезные вещи.

— Браво, управляющий! — иронически протянул Абу-Омар. — Ты, словно шейх, стал читать нам проповеди. Значит, ты можешь выступить и посредником в наших расчетах с хаджи.

— Нет-нет, — замахал руками Джасим, — хаджи предпочитает иметь дело только с шейхом.

В этот момент в гостиную вошел цыганский шейх. Салюм насмешливо заметил:

— О, теперь у нас стало два шейха.

— Как тебе не стыдно, Салюм? — оборвал его управляющий. — Зачем ты унижаешь шейха Абдеррахмана?

— Почему, Джасим? — спросил Юсеф. — Первый— шейх в религии, а второй — шейх в танцах и пении. А кто из вас не любит танцев и песен?

Тут послышался голос Абдаллы, которого недавно выпустили из тюремных застенков:

— Вы должны были отметить мое освобождение из тюрьмы. Но вы этого не сделали. Я обижен на вас. Если бы из нее вышел бек, вы бы устроили ему такую встречу, что земля ходуном заходила бы.

— Как ты можешь такое говорить о беке?! — грозно спросил управляющий. — Бек освобождает людей из тюрем. Если бы не он, ты и сейчас бы сидел в камере.

— Рашад-бек — наш благодетель, — поддержал его шейх. — Нам следует молиться на него.

В гостиную вошел деревенский парикмахер. Крестьяне загалдели, радушно приветствуя его.

— «Добро пожаловать, добро пожаловать», — передразнил их цирюльник. — Вы экономите гроши на своих бородах. Смотрите, как все обросли. А мне жить не на что.

К нему подступил сторож и, смеясь, попросил:

— Побрей меня, пока мы ждем бека.

— Ну и хитрец! — ответил Салюм. — Ты же видишь, что инструмент не при мне.

Вдруг со стороны токов прогремели выстрелы. Все вскочили со своих мест.

— Ну вот, началось!

— Может быть, воры напали на овечью отару?

— А может, это волки?

— Стреляют в одном месте. Значит, это не волки, — ответил управляющий и подозвал надсмотрщика: — Эй, Хамад, сбегай быстрее, узнай, в чем дело!

Надсмотрщик вскочил на лошадь, закинул за спину винтовку и поскакал на выстрелы. Между тем вся деревня пробудилась. Мужчины бросились в загоны проверять свой скот.

— Нет силы, кроме как у аллаха, — обратился Абу-Омар к Юсефу. — Да поможет нам аллах благополучно завершить уборку!

Ибрагим громко позвал односельчан пойти осмотреть тока. Через час все собрались опять вместе. В деревне ничего не пропало, кроме мула Ибрагима. Все облегченно вздохнули.

— Если бы у вас исчезли корова или мул, вы бы повели себя по-другому, — обиженно обратился Ибрагим к соседям. — Нельзя думать только о себе.

Мужчины вернулись в гостиную бека. Парикмахер успел сбегать за инструментом и принялся за свое дело. Ожидая очереди, крестьяне обсуждали пропажу мула, видя в ней начало своих будущих бед.

Вернувшийся староста напустился на крестьян с бранью:

— Говорил же вам, олухам, будьте бдительны! А теперь расплачивайтесь сами. Господин бек предупреждал вас, что в восточных деревнях появились грабители. А сейчас они добрались и до нас.

Его поддержал управляющий Джасим:

— Теперь всем достанется от бека. А больше всего— сторожу, который не уследил за ворами.

— Бедный сторож! — покачал головой староста. — Сколько лет он подносил нам кофе!

— Так что же скажем беку? — спросил управляющий.

— Прежде всего надо вооружиться, — ответил староста. — Все должны купить винтовки, а у кого нет денег, пусть возьмет взаймы. Правда, Джасим?

— Конечно, — подтвердил управляющий.

— Зачем нам это надо? — тихо возмутился Абу-Омар, сидящий на корточках у колес арбы. — Сегодня мы купим винтовки, а завтра полицейские из Таммы отберут их. Да еще посадят нас в тюрьму, обвинив в подготовке восстания против французов. На кой нам это оружие!

— Ты не прав, — возразил Юсеф. — С винтовками мы будем чувствовать себя сильнее.

— Не сам ли управляющий украл мула? — высказал предположение Ибрагим. — С этого подлеца станется. Неужели какой-то пришелец будет рисковать ради одного паршивого мула?

— Так управляющий же был с нами в гостиной, — удивился Абу-Омар.

— У него достаточно прихвостней, чтобы сделать это чужими руками, — ответил Ибрагим. И после минутного молчания добавил: — Он только и думает, как бы навредить другим.

Юсеф, понизив голос, спросил:

— Вы ничего не обнаружили на дворах этой ночью?

Двое сидящих рядом крестьян насторожились.

— А что мы могли обнаружить? — спросил один из них.

— Я нашел листовку, — ответил Юсеф. — В ней содержится призыв к борьбе против французов. Там также говорится, что мы не должны доверять нашим помещикам, которые сотрудничают с колонизаторами.

— Как ты думаешь, кто написал эти листовки? — спросил Абу-Омар.

— Учитель Адель и его товарищи по борьбе, — ответил Юсеф. — Они хотят освободить нас и наших детей от эксплуатации, покончить с крестьянскими невзгодами.

— Наступит ли такое время? — горестно вздохнул Абу-Омар.

— Не спеши, брат, — ответил Юсеф. — День освобождения придет. Молодежь в городах не сидит сложа руки, как мы. Она не только ведет подпольную борьбу, но и организует массовые демонстрации, готовится с оружием в руках встать на борьбу с колонизаторами. Поэтому я и поддерживаю предложение старосты приобрести винтовки. Наступит день, когда они нам понадобятся, чтобы завоевать свободу для родины и народа. Мы вернем свои права.

— Побереги себя, Юсеф, — сказал Ибрагим. — Об этом нельзя говорить вслух. Не кличь напрасно беду на себя.

— Долго мы еще будем праздновать труса? — спросил Юсеф. — Учитель Адель и его товарищи не знают страха и борются ради нас. Наш долг — поддержать их.

К ним подошли староста и шейх Абдеррахман, совершавшие обход деревни. Разговор прекратился на полуслове. А издалека послышался голос Хасуна, все кричавшего о пришествии дьяволов.

Ночь была душной и безветренной. Фатима сидела на крыше своего дома, откуда она могла обозревать все тока деревни. Страдая от невыносимой духоты, женщина молила аллаха послать хоть какой-нибудь ветерок.

— Я голоден, — позвал сестру Юсеф. — Ибрагим на западных землях и наверняка опоздает. Покорми меня. Всю ночь мы будем возить урожай. Может быть, к утру закончим.

— Возьми внизу хлеб и лябан^[26],— откликнулась Фатима. — А потом поднимайся ко мне, передохни. И не забудь запереть дверь.

— Мне надо быстро вернуться, — сказал Юсеф. — Мы еще не распрягали лошадей. Приготовь для Ибрагима пару лепешек, лук и кувшин с водой.

— Слышишь, маленький все время плачет. Глазки у него болят. Их трахома поразила. А собаки точно с цепи сорвались — все лают, не унимаются. К чему бы это?

— Может, они чужого чуют? Пойду посмотрю, — сказал Юсеф.

Взяв палку, он прошелся вокруг дома. Мимо него протрусил на лошади сторож. Успокоив Фатиму, Юсеф уже было стал собираться опять на работу, как вдруг со стороны токов донеслась грубая брань.

— Кто это так кричит? — испуганно спросила Фатима.

— Наверно, наш негодяй управляющий честит, а то и бьет какого-нибудь провинившегося крестьянина, — ответил Юсеф. — Люди работают не разгибая спины, а он относится к ним как к каким-то мошенникам. Бедному крестьянину ни днем ни ночью нет спасу от подлого управляющего и его длинного, грязного языка.

Тут прогремел выстрел. Юсеф сразу определил, что сделан он из военной винтовки. Вслед за выстрелом раздался истошный вопль управляющего:

— Горят дворы! Горят дворы!

Люди в ужасе заметались с криками:

— Аллах, помоги! Аллах, помоги!

Над одним из токов столбом взметнулось пламя. Юсеф бросил узелок с едой, который он собирался отвезти Ибрагиму, и кинулся к своей арбе, доверху нагруженной зерном.

Все жители деревни, кто с ведром, кто с кастрюлей, бросились тушить пламя. Женщины образовали живую цепочку от дома бека до горящего тока, передавая друг другу кувшины с водой.

Управляющий кричал:

— Хватайте лопаты и мотыги! Окапывайте так, чтобы огонь не распространялся дальше!

Сторож направил свою лошадь на поле за деревней и стал выстрелами в воздух вызывать работающих крестьян, которые уже сами сбегались на пожар. Деревенские дети сгрудились на холмике возле помещичьей усадьбы, с которого обычно бек смотрел цыганские пляски.

— Аллах велик! Тушите огонь! Аллах велик!

— Эй, женщины, двигайтесь быстрее! — подгоняла их Ум-Омар. — Если все сгорит, мы умрем от голода. Вы хорошо знаете хаджи. Он не поможет. Ведь он уже дал нам ссуду на будущий год.

В деревне от огня стало светло как днем. Детишки с раскрасневшимися от жара лицами испуганно жались друг к другу.

— Почему вы здесь? Бегите отсюда! Сейчас змеи, спасаясь от огня, приползут сюда и покусают вас! — закричал на детей шейх.

Дети в испуге разбежались с возгласами: «Змеи, змеи!» Услышав крики детей, в свою очередь испугались их матери, выбежавшие тушить пожар босыми. Они побросали кувшины, пугливо озираясь по сторонам. От женщин паника мгновенно переметнулась и на мужчин. У всех еще была свежа в памяти смерть от укуса змеи бедуина Халида.

Фатима стала яростно кричать на соседок:

— Мы все умрем с голода, если не потушим пожар! Не бойтесь змей! Каждый отойдет на небеса в свой день и час. Хватайте кувшины!

Старик, без устали бросавший в огонь лопатой землю, стал подбадривать мужчин:

— Давайте, дети мои! Еще немного, и мы потушим огонь. Внимательно следите, чтобы ни одна искра не долетела до соседних дворов. — Заметив, что люди напуганы возможным появлением змей, он закричал: — Не бойтесь! Здесь нет ни одной змеи. Снопы только что привезли. Они не успели наползти. Быстрее копайте и поливайте землю вокруг! Клянусь, здесь нет змей!

Борьба с огнем продолжалась несколько часов. Тревожное мычание коров и блеяние овец и коз смешалось с лаем собак, причитаниями женщин и взволнованными голосами мужчин. Лошадь управляющего сорвалась с привязи и чуть не затоптала ребенка.

Наконец пожар был укрощен. Все собрались перед дворцом бека. Над деревней клубился дым. Уставшие, с покрытыми копотью лицами, крестьяне удовлетворенно улыбались, оживленно переговаривались, вспоминая схватку с огнем. Над площадью раздался звонкий голос Абдеррахмана:

— Славьте аллаха, люди! Аллах помог нам потушить пожар! Он внял моим призывам!

Никто не прореагировал на слова шейха. Тогда немного помолчав, он обратился к народу:

— Как будем оправдываться завтра перед беком и хаджи? Кто виноват в случившемся? Я думаю, что ответить должны курящие. Кто-то из них бросил незатушенный окурок. Вот Юсеф — самый заядлый курильщик. Может быть, он и бросил этот окурок? Если бы аллах не отозвался на мои молитвы, сгорели бы все дворы. Что ты на это скажешь, Джасим?

— Завтра во всем разберемся, — ответил управляющий. — А сейчас расходитесь по домам. Беку будет доложено обо всем завтра, Решающее слово за ним. Лично же я думаю, что надо наказать всех курящих. Поджигатель — один из них.

— Ты прав, — похвалил его шейх. — Посланник аллаха сказал, что все люди равны, как зубья гребня, и в милости, и в наказании.

Фатима стояла недалеко от шейха и старалась успокоить своего взахлеб плачущего больного сына. Наклонившись к Ум-Омар, она прошептала:

— Шейх хочет обвинить моего брата в поджоге. Но Юсеф в это время был дома. Ты свидетельница этому. Шейх ненавидит нас, потому что мы не шлем ему молоко, яйца и сыр.

Управляющий второй раз напомнил крестьянам, что надо расходиться. Но те опять вернулись к пожарищу лишний раз убедиться, что нигде не пробивается пламя. Они еще раз полили место водой.

А шейх и управляющий опять отправились к Занубие пить чай. На этот раз она приняла их в самом доме.

— Пусть будет проклята человеческая слабость! — сказал шейх.

Все трое сошлись на том, что в пожаре виноваты курильщики.

Взошедшее солнце осветило деревню, над которой висело черное облако. На некоторых домах осела копоть. Сельчанам еще предстояло очистить от нее свои постели на крышах, отмыть почерневшую шерсть овец. Но благодаря своему мужеству и запасам воды, хотя и скудным, крестьяне вышли победителями из испытания. Они собрались у старосты и в присутствии шейха и управляющего стали решать, что скажут беку, который вот-вот должен был вернуться.

— Кто курил на дворах? — сурово спросил староста. — Мы же предупреждали вас, что ни на полях, ни на дворах курить нельзя. Вы, наверно, поймете это только тогда, когда сгорят все дворы, а ваши семьи подохнут с голоду.

— Сколько раз я повторял, что курение вредно для здоровья! — подхватил шейх. — Еще я говорил вам, что это грех. Вот посмотрите на Юсефа. Он курит даже сейчас, никого не стесняясь. Можно представить, как он смолит, когда остается один.

— В гостиной старосты курение не запрещено, — огрызнулся Юсеф. — А на полях и на токах я не курю. К тому же, когда случился пожар, я был дома.

— А чем ты это докажешь? — прервал Юсефа шейх. — Твоя лошадь с арбой были на току. Но я не обвиняю никого лично. Только аллах знает, кто бросил окурок.

— Так кто же? Или окурок упал с неба? — спросил управляющий. — Мы должны договориться, что скажем беку.

Он посмотрел на старосту:

— Что с тобой? Сидишь как в рот воды набрал.

— Я согласен с тобой, что за пожар должны ответить курильщики, — ответил Абу-Махмуд. — Но бек обвинит всех.

По гостиной пробежал ропот. Сидящие стали тревожно перешептываться друг с другом. В этот момент раздался сигнал машины бека. Управляющий и староста бросились ей навстречу. Последовав за ними, шейх на ходу говорил крестьянам:

— Я постараюсь смягчить его гнев. Вы все должны благодарить меня. Я всегда спасаю ваши шкуры от кнута бека и расплачиваюсь за все грехи.

Со словами «О, аллах, помилуй своих верных рабов!» шейх засеменил к дворцу.

По дороге встретив Занубию, он поздоровался и вполголоса предупредил ее:

— Не выходи сегодня из дому. Так будет лучше.

Бек, выйдя из машины, тут же приказал сторожу подать лошадь. Вскочив на нее, он понесся на ток, где случился пожар. Староста, управляющий и шейх трусцой припустили за ним.

Обведя долгим взглядом пожарище, бек повернулся к ним и бросил лишь одно слово: «Собаки!»

Приказав им следовать за собой, бек вернулся домой. Усевшись на балконе, потребовал наргиле и, сделав несколько затяжек, перешел на сигареты. Немного успокоившись, он тяжелым взглядом уставился на управляющего.

— Ты и твои приятели, шейх и староста, несете ответственность в первую голову. Я хочу знать, где в момент пожара находился каждый житель деревни — мужчина, женщина, ребенок.

Управляющий доложил хозяину о каждом крестьянине, выразив мнение, что пожар возник по вине одного из курильщиков, не погасившего окурок.

— Мой господин, сколько раз я запрещал курить на току, — вступил в разговор шейх, — но им все как горох о стену.

Абу-Махмуд елейным голосом произнес:

— Слава богу, огонь не перекинулся на другие дворы.

Бек закричал:

— Соберите всех крестьян! Нет, погодите. Всех разом я лупить не смогу. Поэтому ограничусь управляющем и старостой. А крестьянам прикажу собрать столько зерна, сколько сгорело. Вам выделяю по мешку. Ну-ка быстро созовите всех!

Через несколько минут крестьяне собрались на площади. Они стояли у дома бека как вкопанные, уставив глаза в землю.

— Хозяин очень разгневан, — сказал им шейх. — Причем особенно на курильщиков. Я пытался смягчить его гнев…

Увидев выходящего бека, он осекся. Тот, помахивая хлыстом, свирепо рассматривал покорно сгорбившихся людей. Над площадью стояла гнетущая тишина. Бек пронзительно заорал:

— Подлые староста и управляющий! Проспали пожар! Жаль, что не сгорел весь урожай! Тогда вы все сдохли бы, как скотина зимой без кормов! Хаджи не даст вам в долг.

Развернувшись, бек наотмашь ударил хлыстом старосту, а управляющему нанес удар кулаком. Шейх стал просить у бека пощады:

— Это наш общий грех, господин. С этого двора мы могли бы получить не больше сорока мешков пшеницы. Крестьяне сложатся и возместят зерно. Таким образом покроют все убытки.

— Ладно, — сказал бек. — Вообще-то хозяина сгоревшего двора надо было бы затоптать. В качестве наказания он получит только половину зерна. Четверть мне, а другая пойдет нищим и шейхам в благодарность за милость аллаха, отведшего еще большую беду. А сейчас все прочь с моих глаз! Будьте прокляты!

С этими словами бек сел в машину. Крестьяне вернулись к своим делам. Шейх медленно побрел пить чай к Занубие.

— Головы курильщиков остались целы, — сказал ей шейх. — А горе, поделенное на всех, переносится легче.

Совершив с Шарлем прогулку по старинным улочкам и базарам Алеппо, Марлен вернулась на его квартиру в квартале Аль-Джамилия. Там их уже ждали представители местного еврейского населения. Немного передохнув в соседней комнате, Марлен вышла к ним и предложила открыть собрание чтением нескольких изречений из Торы, в которых речь шла преимущественно о том, что бог завещал евреям палестинскую землю. Окончив чтение, Марлен, искусно используя свой хорошо поставленный голос актрисы, проникновенно обратилась к собравшимся:

— Единственный выход для нас, евреев, — это возвращение на землю обетованную. Таково божественное предначертание. Я думаю, вам все стало ясно после убийства нашего брата Исхака. Он был убит среди бела дня, но никто даже не подумал преследовать убийцу. Французские власти не пошевелили и пальцем, чтобы найти преступника. Весь мир против нас, потому что мы разрознены и у нас нет родины.

Напрягшись всем телом и сжав кулаки, как будто перед схваткой с врагом, Марлен с гневной интонацией вопрошала:

— Так что? Умрем как бараны, поставив шеи под нож палача? Вчера был Исхак, а сегодня я или кто-то другой из наших сестер и братьев?

Она зачитала полный текст резолюции последней сионистской конференции, созванной в Соединенных Штатах. Затем, подчеркнув необходимость проявлять бдительность, сказала:

— Французский советник предупредил меня, что следует ждать новых антиеврейских вылазок арабов. Упрекнув нас в трусости, он заявил, что не может приставить к каждому еврею телохранителя. Поэтому пусть каждый позаботится о своей безопасности сам. Угроза исходит отовсюду. Завтра я буду держать совет с еврейскими богачами Алеппо. Но я не уверена, что мы доживем до завтрашнего дня. Все должны проникнуться ответственностью момента. Речь идет о жизни и смерти.

Внутренне Марлен ликовала. Выступление достигло цели. Ее собратья по крови сидели объятые ужасом, ни живы ни мертвы.

После собрания Марлен направилась в синагогу в еврейском квартале. Там она еще раз внимательно осмотрела старинные пергаментные свитки с текстом Пятикнижия. Им не было цены. «Я буду последней дурой, если не переправлю эти богатства в Триполи, а оттуда при помощи Ум-Жискар — в Палестину, — думала она. — Свитки станут украшением моей виллы».

Вечером Марлен небрежно бросила Шарлю:

— Хорошенько изучи синагогу. Завтра я скажу, в чем дело. Пахнет большой выручкой. Нам нужны деньги. Особенно тебе, ты еще так молод.

Шарль вытянулся:

— Приказывайте, мадам.

— Завтра советник потолкует с тобой о партии контрабандного оружия для наших беков. Я думаю, ты найдешь с ним общий язык. Тебе выпала удача.

Шарль с загоревшимися от алчности глазами обещал отблагодарить Марлен ценным подарком.

Она оборвала его:

— Главное, не забудь внести часть суммы в фонд организации. Какую — определишь сам. Нам предстоят опасные дела. Все решится завтра. Алеппо содрогнется от ужаса. В городе воцарятся страх и паника. На рассвете ты проведешь операцию в мечети. А послезавтра будет гореть синагога, потому что они не потерпят надругательства над своей святыней. Пойдет цепная реакция, начнется содом и гоморра. А нам это только и нужно.

Марлен и Шарль пешком отправились в сад советника, где кроме хозяина их ожидали Рашад-бек и Сабри-бек. Они обсудили детали с контрабандным оружием, потом плотно пообедали жареной бараниной. Ловко манипулируя зубочисткой, советник стал делиться своими опасениями по поводу настроений местного населения и высказал предположение о грядущих беспорядках. Сабри-бек поддержал его:

— Есть основательные поводы для беспокойства. Мои знакомые из религиозных деятелей отмечают, что чернь ропщет. Люди никак не могут успокоиться после убийства в прошлом месяце еврейского торговца Исхака. Убийца до сих пор не найден. А власти, как мне кажется, и не чешутся.

— Наши люди, особенно чернь, понимают только палку, — убежденно сказал Рашад-бек. — Их надо вот где держать. — Он потряс кулаком.

— После сдачи зерна мы покажем им, как бунтовать, — пригрозил Сабри-бек.

Затем разговор перешел на другие темы: о мудрости советника, о похождениях Рашад-бека с цыганками. Но сам бек в нем не участвовал. Его мысли были заняты тем, как повыгоднее продать винтовки, он вспоминал Софию, наливался злобой при мысли о возможном выступлении крестьян. Нет, он никогда не допустит беспорядков на своих землях!

Отключился от беседы и советник. Он вынашивал план поджога склада боеприпасов, чтобы таким образом замести следы кражи оружия. Задумалась и Марлен. Перед ее глазами все еще стояли свитки Торы, которые она изымет из синагоги, обреченной ею на сожжение.

Рашад-бек вернулся в гостиницу «Барон». Лежа на диване, он обдумывал, как припрятать партию винтовок в своих восточных деревнях. Вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла Шарона. Оказывается, ее вызвала в Алеппо Марлен. Усевшись на диване возле бека, она оживленно заговорила:

— Я приехала вечерним поездом только на ночь. Завтра возвращаюсь обратно.

Обрадованный ее визитом, Рашад-бек предложил женщине:

— Поедем вместе. А пока отдохни. Скоро придет Марлен и заберет нас на ужин к советнику в казармы.

Шарона прилегла рядом, обвив шею бека обнаженными до локтей руками.

Примерно час спустя компания была в полном сборе в кабинете советника. Пока они ужинали, люди Рашад-бека во главе с управляющим Гадбаном выносили из казармы винтовки с патронами и грузили их на машины.

После ужина Марлен и Шарль решили пройти мимо мечети. Невдалеке от нее притаился взвод французских солдат, посланный сюда осторожным советником. На исходе той же ночи, после призыва муэдзинов к утренней молитве, вновь наступившую тишину разорвали звуки выстрелов. Несколько вооруженных мужчин в масках ворвались в мечеть и открыли огонь по молящимся. Застигнутые врасплох люди заметались по мечети, пытаясь укрыться от свинцового дождя. Секунды тянулись как вечность. Наконец один из мужчин, в белой чалме, закричал: «Хватайте их! Они убегают!» Оправившиеся от страха люди выскочили на улицу, но преступники уже скрылись под покровом ночи. У входа в мечеть на земле белел лист бумаги. Поднявший его поднес ближе к глазам и, прочитав при свете фонаря, закричал:

— Это сделали евреи! Убивайте евреев!

Столпившиеся вокруг него прихожане мечети обменивались восклицаниями:

— Неужели это евреи?! Но они живут здесь в мире и благополучии. Наверно, это месть за Исхака. Куда смотрит правительство? Где гордость ислама?

В городе все пришло в волнение. Люди высыпали на улицы. Подъехавшие на грузовиках солдаты оцепили мечеть и стали выносить оттуда убитых и раненых.

Один из потерпевших рассказывал возбужденной толпе:

— Я видел двоих, но сначала не обратил на них внимания. Думал, пришли молиться. Но вдруг они стали стрелять, а потом устремились к выходу.

— Нет, их было больше, — возразил другой.

Прибывшие полицейские начали допрашивать свидетелей. Волнение и сумятица усиливались по мере того, как вокруг мечети находили новые листовки с угрозами отомстить за смерть одного Исхака убийством десятерых. Все сильнее раздавались голоса:

— Евреи поднимают руку на ислам!

Марлен спешно собрала наиболее влиятельных евреев города. Она убеждала их, что мусульмане обязательно отомстят; Скорее всего, они нападут на синагогу. Следует закрыть все лавки и спрятать в укромные места драгоценности.

К восходу солнца черная весть распространилась по всему городу. Сабри-бек, узнав о происшедшем, пришел в сильное беспокойство. Он отдавал себе отчет в том, что это только начало в цепи надвигающихся страшных событий. Бек не ошибся. Не успел он выпить чашку кофе и выкурить первую сигарету, как к нему вышел управляющий и сообщил, что горит синагога, а над складами в районе французских казарм тоже полыхает зарево.

Вернувшийся в деревню Рашад-бек хмуро прошел мимо слуг, не отвечая на поклоны своих людей. Слуги внутренне сжались от страха. После короткого отдыха он вызвал управляющего и отправил его за бедуинским шейхом Жарваном.

Джасим быстро оседлал коня и поскакал в степь. Через час с небольшим он уже входил в громадный шатер шейха из козьей шерсти. В нем сидело много людей. По кругу передавалась чашечка горького кофе. Среди гостей Жарвана выделялись несколько религиозных шейхов, прибывших бедуинам за пожертвованиями в связи с завершением уборки урожая. У входа в шатер толпились женщины в надежде получить от одного из шейхов амулеты от дурного глаза.

Сам шейх Жарван степенно обсуждал со своими сородичами, как отомстить одному из южных племен за старую обиду, конфликт вокруг пастбища в дамасской провинции и недавнюю охоту на газелей.

Джасим обменялся со всеми рукопожатием. При этом каждый вставал в знак уважения к вооруженному человеку. Отказавшись от кофе, управляющий вежливо пригласил шейха Жарвана пожаловать в усадьбу к беку. Шейх согласно кивнул и еще раз предложил Джасиму передохнуть. Но управляющий извиняющимся тоном сказал:

— Его превосходительство хочет увидеться с тобой как можно быстрее. Видимо, речь идет о крайне важном деле. Ты, наверно, уже слышал о том, что у нас сгорел один из молотильных дворов.

— Сила только в аллахе, — ответил шейх, вставая. — Собирайтесь, мужчины. Посмотрим, в чем там дело.

Через минуту шейх Жарван был в седле. За ним двигались десять вооруженных бедуинов.

Один из них обратился к шейху:

— Мы всех своих предупредили, чтобы они не вздумали чем-то досадить крестьянам. Наши не могли поджечь двор. Это наверняка сделали южные бедуины. Они — настоящие воры.

— Вчерашние события в Алеппо добром не кончатся. Как бы и нас не втянули, — добавил другой.

— А что, шейх, — спросил третий, — если мы под шумок нападем на французские поезда? Заодно покончим и с полицейским отделением в Тамме. Хватит терпеть нам унижения.

Скачущий рядом с ним бедуин поддакнул:

— Надо воспользоваться событиями, пока их поток не смыл нас.

— Не спешите, — сделал предостерегающий жест шейх. — Прежде надо во всем хорошенько разобраться. Главное для нас — сохранить честь племени.

Пришпорив коней, всадники поскакали быстрее. Вдруг перед ними возник волк и сразу же бросился в сторону. Трое бедуинов с улюлюканьем поскакали вдогонку.

Шейх Жарван остановился, наблюдая за погоней.

— Этот волк дает нам наглядный урок, как следует защищать свою жизнь, — сказал он спутникам. — Он одинок и от этого слаб, но будет бороться до конца. Посмотрите, как он старается обмануть преследователей.

Пуля задела волка. Он подпрыгнул и побежал медленнее. Но как только один из бедуинов нагнал его, волк повернулся и бросился на его коня. Вторая пуля перебила волку лапу. Он заметно слабел, но, собрав последние силы, прыгнул на всадника. В этот момент третий выстрел доконал зверя. Он рухнул на землю и забился в предсмертной судороге.

— Вот так и мы, как этот волк, должны сражаться до последнего дыхания, — назидательно сказал шейх Жарван.

При въезде в деревню они встретили Хасуна — старого знакомого шейха.

— Привет, шейх, — поздоровался он. — Куда едешь?

— К беку, Хасун, — ответил тот. — Помоги напоить лошадей. Как тут у вас дела?

Взяв под уздцы одного из коней, Хасун подвел к небольшому резервуару, выложенному из камней. Животные жадно припали к воде.

— Дел невпроворот, — сказал юродивый, — да кто их решит?

— Дела решает бек, — ответил шейх.

Хасун возразил:

— Нет. Вот если был бы жив Аббас, он бы их решил.

Один из бедуинов засмеялся. Но шейх рассерженно одернул его:

— Тихо, Джасер. Не смей насмехаться над этим человеком. Он не глупее многих.

— Будь осторожен, шейх, — предупредил Хасун. — Ближайшие дни принесут много бед.

Попрощавшись с Хасуном, шейх и его спутники направились в помещичью усадьбу. Трое бедуинов остались охранять вход. Остальные, оставив оружие на седлах, поднялись к беку, который встречал шейха у входа в большой зал. После того как гости сели и слуга подал им кофе, бек начал:

— Пришлось побеспокоить тебя, шейх Жарван. Но у нас не было другого выхода. Обстановка такова, что требует общих усилий.

— Мы выполним все, что нужно, ваше превосходительство, — ответил шейх Жарван. — Дай аллах всегда вас видеть счастливым! Надеемся, что мы не причинили никаких бед вашей деревне и крестьянам. Я предупредил наших пастухов, чтобы они пасли скот подальше от ваших полей. Слава аллаху, уборка заканчивается. Мы, как и вы, очень огорчены пожаром на молотильном дворе. Аллах тому свидетель.

— Я позвал вас, шейх, не из-за пожара. Да и причины его еще не выяснены, — сказал Рашад-бек.

— Я слышал, что вы были в Алеппо? — поинтересовался шейх. — Говорят, там горят мечети и базары, много убитых?

— Да, шейх, у нас горит земля под ногами, — ответил Рашад-бек, вспомнив свой разговор с Шароной. — Надо вооружаться. И особенно бедуинским племенам. Мы обеспечим тех, кто нуждается, оружием.

— Я готов купить каждому мужчине в племени по винтовке, — сказал шейх. — Время опасное. Положимся на аллаха. Вы можете помочь. У вас хорошие отношения с советником, и он ни в чем вам не откажет.

Рашад-бек позвал управляющего Гадвана и приказал ему принести подарок для шейха. Это был пистолет с чеканной отделкой и пятьдесят патронов к нему.

Выслушав благодарность шейха, бек продолжал:

— У меня есть немного винтовок. Но я их отдам только вам — нашим добрым соседям. Хотя у меня и просили их южные бедуины.

— Мы хорошо знаем, что можем положиться на ваше превосходительство. Мы вас тоже не подведем. Утром я передам, сколько нам нужно винтовок. А ночью, если не возражаете, мы заберем их.

Рашад-бек согласно кивнул. Вошедший слуга сказал, что обед готов, и все прошли в столовую, где их ждал богато накрытый стол.

Для Занубии это был злосчастный день. Сгоревший молотильный двор принадлежал ей. Женщина нутром чувствовала, что в пожаре замешаны люди бека. На этот раз она не предложила шейху чай.

— Теперь мне будет нечем попотчевать вас, — с горечью сказала Занубия.

— В чем дело? — удивился шейх. — Тебе же возместили убытки.

— Так вот ты какой! — возмутилась женщина. — Такова твоя благодарность за мое гостеприимство?

— Не кричи, — попытался успокоить ее шейх. — Ты что, опозорить хочешь меня?

— Да, именно это я и хочу сделать, — ответила Занубия. — Опозорить тебя и твоих господ. Вставай и иди отсюда, шейх, чтобы я не видела тебя больше в своем доме!

Шейх обозлился.

— Замолчи, женщина! — закричал он. — Все уладится. Зачем ты ругаешься?

Но Занубия не успокаивалась.

— Я ничего не хочу от тебя. Уходи из моего дома!

Шейху ничего не оставалось, как с позором удалиться.

«Я покажу этой сучке! — с яростью думал он. — Я помог ей возместить убытки, и она же меня оскорбляет. Я преподам ей такой урок, который она никогда не забудет».

У дворца бека он повстречался со сторожем.

— Какая страшная ночь! — заговорил тот. — Будь прокляты эти бандиты! Лучше бы они спалили Францию.

Шейх резко оборвал его:

— Не суй нос в дела, которые выше твоего понимания. Лучше сиди и вари свой кофе.

Но сторож не унимался:

— Твои молитвы, шейх, спасли урожай. Аллах услышал их и отвел беду. Но скажи мне, зачем было ворам поджигать зерно?

— Может, кто-то из воров просто не погасил окурок? — ответил шейх.

Сторож засмеялся:

— Бандиты не курят, шейх.

— Значит, это дело рук дьяволов. — заметил шейх. — Ты лучше скажи, зачем шейх Жарван пожаловал к беку.

— Он получил красивый пистолет.

— Разве бедуины сейчас воюют?

— Один аллах ведает об этом, — ответил сторож.

Многие крестьяне в это время сидели в шатре цыгана-кузнеца. Глядя на огонь над горном, они вспоминали пожар.

— Да, если бы кто-то из цыган оказался у тока, то его, как пить дать, обвинили бы в пожаре, — вытирая пот со лба, сказал кузнец.

— Когда много забот, надо отрешаться от них, — заметил Халиль.

Юсеф поддержал его:

— Заботам нет конца. Повеселимся немножко у цыганки.

При этих словах крестьяне разом встали и двинулись к шатру Суад. Там они развели огонь, вокруг которого завертелся яркий вихрь пляшущих цыганок. Полились грустные цыганские песни.

Шейху в этот вечер некуда было деться. Поколебавшись, он не решился пойти на гулянку. Расстроенный, как ему казалось, вероломством Занубии, он бесцельно брел по деревне под усыпанным звездами небом. Крестьянки сидели около своих домов, обсуждая последние новости.

На следующий день в деревню приехал коновал Мустафа. Шейх проводил его к месту, где тот обычно работал. Заведя с Мустафой разговор, шейх делал вид, что не замечает приехавшего вместе с ним учителя Аделя. Племянник Мустафы, хорошо зная нрав шейха, запросто обратился к нему:

— Вы узнали, кто совершил поджог?

— Нет, сынок, — ответил шейх. — Но мы думаем, что это сделали бандиты, дабы запугать нас.

— Вам надо было провести расследование, чтобы узнать правду.

Адель обогнал своих спутников и первым подошел к крестьянам, ожидающим коновала, чтобы подковать своих лошадей и мулов. Поприветствовав их, он сразу же заговорил о французах.

Один из крестьян сказал:

— Мы в ад быстрее попадем, чем прогоним французов.

— Страх и отчаяние поселились в наших душах, — горестно вздохнул другой.

— Какая польза от ваших листовок? — спросил подошедший старик. — Мы, деревенские, почти все неграмотны. А если кто и умеет читать, то плохо понимает прочитанное.

— Все это так, — ответил учитель Адель. — Но горожане читают эти листовки и понимают их содержание. Они осознали, какие беды принесли нам французские оккупанты. Учителя, рабочие, ремесленники все теснее сплачивают свои ряды, готовясь к борьбе против колонизаторов.

— Вы можете спустить поезд с рельсов, но изменить души крестьян вам не дано, — сказал крестьянин. — Вы, горожане, не такие, как мы.

— Ты не прав, — ответил учитель. — Первыми открыли огонь по французским оккупантам как раз крестьяне в горах. Вспомните-ка революцию шейха Салеха аль-Али^[27].

— Однако она не покончила с колонизацией, — настаивал упрямый крестьянин.

— Но мы должны продолжать борьбу, — сказал учитель. — Тогда мы столкнулись с заговором беков, феодалов и глав племен. Сейчас времена изменились. Все должны понять, что родина — наше достояние, а свои попранные права можно вернуть только силой. Революцию начинают единицы, но потом она расширяется, как горный поток. Турки угнетали нас четыреста лет, но в конце концов поток народного гнева снес их.

Разговор продолжался долго. К нему подключились Абу-Омар, Юсеф и цирюльник. Образованность, жизненный опыт, убежденность Аделя в своей правоте не могли не произвести впечатления на крестьян. Они все внимательнее прислушивались к нему, проникаясь доверием к его словам. Из собравшейся вокруг учителя толпы послышались возгласы:

— Мы с тобой! Веди нас! Надо бороться, пока мы не сошли в могилы с униженными душами!

— Мы все как один встанем против французов, — громко сказал Юсеф. — Это будет ответом нашим угнетателям.

— Мы бесправны и унижены, — взволнованно сказал Салюм. — Долг образованных повести нас за собой на борьбу против произвола.

Ибрагим, опасаясь длинных ушей бека, предложил продолжать разговор у него дома. Крестьяне дружно двинулись к нему и долго не хотели расходиться, жадно внимая смелым речам учителя.

Адель завершил встречу словами:

— Держите свои мысли при себе. Все должны быть вне подозрений. Пусть чувства не возобладают над разумом. Первые выступления начнутся в городах. Возможно, события обернутся так, что кто-то из вас понадобится мне в Хаме. Ждите моего сигнала.

— Мы должны выкорчевать страх из наших душ! — воскликнул Юсеф. — И заставить бека понять, что мы такие же люди, как и он. Каждый крестьянин обязан осознать, что его жизнь принадлежит ему самому, а не помещику или советнику.

— Бороться с помещиками время еще не пришло, — сказал учитель. — Сегодня главная задача — изгнание оккупантов. Но, освободившись от французских оккупантов, мы обязательно рассчитаемся и с ними.

— Ты прав, учитель, — сказал Абу-Омар. — Бек раздал оружие бедуинам и своим пособникам. Если он что-то пронюхает, то учинит настоящее побоище среди крестьян. Надо усыпить его бдительность. А потом он ответит за все.

— Сейчас главное для нас — единство и твердость духа, — подчеркнул учитель. — У нас много единомышленников во всех городах. Просыпаются целые народы. Война ослабила колонизаторов. Им не долго осталось чинить свой произвол.

Послышался далекий крик Хасуна о пришествии дьяволов. Учитель еще раз повторил:

— Помните о единстве и ждите моих указаний в ближайшее время.

На токах с раннего утра кипела работа. Домолачивали пшеницу. Пожар на дворе Занубии заставил всех быть осторожнее. Теперь уже ни один двор не оставался без присмотра.

Юсеф и Абу-Омар, как всегда, работали вместе. Когда послышался призыв шейха на утреннюю молитву, Юсеф с досадой сказал:

— По-моему, Абу-Омар, шейх сам не понимает того, что говорит. Изо дня в день он твердит одно и то же, как попугай.

— У него сегодня грустный голос, — прислушался Абу-Омар. — Шейх до сих пор не может прийти в себя после того, как его прогнала Занубия. Он так надеялся, что она сможет уговорить Софию пойти к Рашад-беку. А теперь он не находит себе места. Вечером ему некуда приткнуться. Вчера он почти всю ночь бродил по деревне.

Шейха Абдеррахмана не покидала мысль о том, как бы побыстрее помириться с Занубией. Не надеяться же ему на собственные талисманы, которым он хорошо знал истинную цену! В их чудодейственную силу верили только им же одурачиваемые люди. Вдруг он вспомнил цыганку Суад. «А нет ли у нее средства, которое поможет мне?» — подумал он и решительно направился в сторону цыганских шатров. Увидев впереди Хасуна, шейх, не настроенный на разговоры, хотел уже было обойти его, но дурачок бесцеремонно загородил дорогу:

— Не хлебом единым жив человек. Он должен быть искренним, честным и добрым.

Слова Хасуна задели шейха за живое.

— Что ты мелешь, Хасун? — недовольно спросил он. — Эти слова выше твоего понимания.

— Их мне нашептывают дьяволы, — ответил Хасун. — Или ты не веришь в них? Но ты ведь сам частенько изгоняешь бесов из бедуинов.

— Мне сейчас не- до твоих сумасшедших речей, — отмахнулся от Хасуна шейх.

— Ну что ж, иди, — сказал юродивый. — Тебя никто не держит. Но, между нами, ты пошел против совести. Признайся, и я вымолю для тебя прощение у аллаха.

— Да ты в самом деле сумасшедший! — рассердился шейх.

Хасун несколько раз крутанулся вокруг себя и весело сказал:

— Нет, шейх. Аллах всегда со мной. Он освещает мой разум и мой путь.

— Тебя ждет страшный конец, богохульник.

— Но я не грешу и поступаю только по велению своего сердца. Вот и сейчас я иду к колодцу, а меня сопровождает мой ангел-хранитель.

Хасун, резко повернувшись, быстро побежал в сторону колодца, а расстроенный шейх раздумал обращаться к цыганке Суад.

Юсеф и Абу-Омар сели передохнуть. Вдалеке они увидели направляющуюся к ним Занубию.

— И все-таки, что ни говори, она неплохая женщина, — сказал Юсеф. — А сколько она знает того, о чем мы даже не догадываемся.

— Власть бека безгранична. Он принудил ее подчиниться, — вздохнул Абу-Омар. — Она не виновата. Такова ее судьба.

Занубия подошла к крестьянам и, поставив перед ними чайник, приветливо сказала:

— Этот чай для вас. Вы лучше тех, что пили его раньше.

С этими словами она повернула назад.

А шейх Абдеррахман, возвратившись в деревню, наябедничал на Хасуна старосте и управляющему.

— Если бек узнает об этом, то разорвет Хасуна на куски, — сказал управляющий. — Не ему судить о беке. Кто он такой, чтобы трепать своим поганым языком имя нашего хозяина?

— Что взять с сумасшедшего? Не принимайте его всерьез, — ответил староста. — Лучше расскажи нам, шейх, куда ты шел. Сдается мне, что ты навострился к цыганке Суад.

— Чего я там не видел? — притворно удивленным голосом промолвил шейх.

Абу-Махмуд и Джасим весело перемигнулись. Затем, посерьезнев, управляющий сказал:

— Бек приказал отослать голубей на станцию к мадам.

Староста улыбнулся:

— Вот она-то уж точно дьявольское отродье, как говорит наш Хасун. Почему бы нам не послать ей голубей вместе с дьяволами?

Вся троица ехидно захихикала. Староста хлопнул шейха по плечу:

— Не связывайся ты с этим сумасшедшим. Он способен любому испортить настроение.

— О чем вы говорите? — возмутился управляющий. — Сейчас надо думать не о Хасуне, а о листовках, которые распространяет учитель Адель. Он агитирует людей против французов и беков. Но первыми пострадаем мы. Крестьяне считают нас пособниками бека, и, если затеется буча, нам несдобровать.

— Ты прав, Джасим, — поддержал его староста. — Если, не приведи аллах, что случится, наши головы полетят в первую очередь. Мы должны быть начеку. Эта собака — учитель очень активен. Когда он приезжает в деревню, все крестьяне становятся дерзкими. Поди попробуй сейчас поговори с кем-нибудь из них. Они уже не скрывают ненависти к нам, ее можно прочесть на их лицах.

— Нам ничего не остается, как ждать указаний его превосходительства, — сказал шейх.

Вечером он отправился в помещичью усадьбу. На этот раз у Рашад-бека было прекрасное настроение. Шейх уже было приободрился, но бек не преминул испортить ему настроение, спросив:

— Ну что София?

— Не знаю, что и ответить, мой господин. — Шейх низко склонил голову. — Ее строптивости нет границ.

— Сегодня я видел эту сучку у колодца. Она заигрывала с Хасуном, плескала в него водой. А меня, бека, она и знать не хочет. Что же мне с ней делать? Убить? Похитить?

Шейх, не отстававший от бека, нервно бегавшего по зале, говорил, заглядывая ему в лицо:

— Не марайте свои руки об эту сучку, она не стоит даже того, чтобы вы произносили ее имя.

— Нет, шейх, не хитри. Тебе на сей раз не уйти от ответа. Ты не выполнил мое задание и заплатишь за это. У меня больше нет к тебе доверия, а главное, ты потерял уважение людей. Я хочу, чтобы у меня был сильный шейх, перед которым бы все трепетали.

— Я служу вам, господин, верой и правдой со дня смерти вашего отца.

— Это не оправдание. Следуй за мной.

Бек сошел с крыльца и спустил с цепи своих голодных псов.

Свистнув им, он устремился вперед по тропинке, ведущей на кладбище. Собаки послушно побежали за хозяином. У одной из могил, сгорбившись, сидел Хасун. Бек натравил псов, и те бросились на несчастного. Застигнутый врасплох юродивый отчаянно отбивался. Он схватил палку и ударил первого пса по голове. Но остальные вцепились в него со злобным рычанием. Обвешанный собаками, Хасун напрасно взывал о помощи. Сбив человека с ног, те рвали на куски его тело. Когда Хасун наконец затих, псы, с окровавленными пастями, вернулись к своему хозяину. На лице бека застыла жуткая улыбка. Повернувшись к шейху, он сказал:

— Ну что, видел? Такой удел ждет всех непокорных.

Шейх, потрясенный чудовищной по своей жестокости сценой, безмолвно стоял, объятый ужасом.

Услышав крики о помощи, несколько крестьян прибежали на кладбище. Бек и шейх уже успели уйти. Люди бросились к Хасуну, но он был мертв. Собаки перегрызли ему горло. На теле были видны многочисленные следы клыков.

Абу-Омар сказал:

— Все. Он перешел в иной мир.

Подоспевшие женщины огласили округу горестными воплями и причитаниями. Перед заходом солнца тело Хасуна было захоронено рядом с могилой Аббаса.

Смерть Хасуна потрясла жителей деревни. Всю ночь крестьяне не смыкали глаз. Когда Хасун был жив, многие не принимали его всерьез, а сейчас все себя чувствовали осиротевшими. Люди не могли и предположить, что произошло зверское убийство, которое осталось тайной шейха Абдеррахмана и бека.

Потрясенный, шейх долго бродил в одиночестве по полям. Он снова и снова представлял себя на месте Хасуна. Наконец он решился пойти к Занубие, горько оплакивавшей гибель юродивого. С пожелтевшим, как у мертвеца, лицом он склонился перед женщиной.

— Я ни в чем не виноват, Занубия. Пощади меня. Я очень страдаю. Только у тебя я могу отойти душой. Хасун умер. Не настает ли и мой час?

Занубию глубоко опечалила смерть Хасуна. Но она отнюдь не сочувствовала шейху и подумала про себя: «Лучше бы аллах прибрал тебя, труса и прихвостня. Хасун же был смельчак».

Смерть Хасуна напугала людей. Все укрылись в своих домах, откуда сквозь щели едва пробивался скудный свет. Жизнь в деревне, на которую обрушивалась одна беда за другой, замерла.

Занубия решила навестить Ибрагима. Тот встретил ее настороженно и нехотя спросил:

— Что-нибудь случилось, Занубия?

Женщина сдавленным голосом ответила:

— София.

— Что — София? Говори.

— Я боюсь за нее, Ибрагим. По-моему, это бек натравил собак на Хасуна. Предупреди Софию. Бек давно замышляет против нее недоброе.

— Ты молодец, Занубия. Мы были несправедливы к тебе. Посиди, а я пока схожу к Софие и Хусейну.

София тоже скорбела по Хасуну, к которому относилась как к брату. Он всегда находил слова утешения и поддержки, вселявшие в нее уверенность. Вызвав во двор ее мужа, Ибрагим, оглядевшись по сторонам, сказал:

— Слушай, Хусейн, мне стало известно, что вам грозит опасность. Ты знаешь, что я имею в виду. Бек давно пялит глаза на Софию. Пока не случилась беда, вам надо скрыться.

— Спасибо, Ибрагим. Мы попытаемся укрыться в западных краях. Я уже не раз думал об этом.

Ибрагим достал из кармана деньги и протянул Хусейну:

— Возьми. Это все, что у меня сейчас есть. Пригодятся в дороге.

Растроганный, Хусейн крепко пожал руку соседу. Утром следующего дня, собрав нехитрые пожитки, он повел семью в горы, на запад, подальше от деревни, ставшей опасной.

Прошла неделя со дня исчезновения Софии. Люди строили различные догадки, не находя ответа на мучившие их вопросы. Больше всех проявлял любопытство шейх Абдеррахман. Он опять приплелся к Занубие. Как побитая собака, он виновато просил у нее прощения, кляня свою подневольную жизнь. Заметив, что женщина постепенно смягчается, он спросил ее:

— Где София? Ты наверняка знаешь, где она скрывается.

— Ей-богу, шейх, я ничего не знаю, — клялась Занубия.

Шейх настаивал:

— Нельзя бездействовать. Если ее украл бек — это одно дело. Но если он убил Софию, тогда надо поддержать в беде ее мужа.

— Раз это тебя так интересует, то и спроси своего друга — бека, — рассердилась Занубия.

— Что ты! Разве я посмею? Пойду поговорю с ее родственниками и мужем. Может, им что-то известно?

Шейх встал и направился к дому Софии. Занубия презрительно посмотрела ему вслед. Сердечно поприветствовав Хусейна, шейх приступил к беседе:

— Скажи мне, что слышно о Софие? Мы все очень беспокоимся. Ты же знаешь, ее любили в деревне. Где она? Обещаю, что, кроме меня, никто не узнает об этом. Успокой мою совесть.

— Мне ничего не известно, шейх, — враждебно ответил Хусейн.

Как ни настаивал шейх, Хусейн упорно не хотел открываться перед ним, хотя и заметил искреннее волнение в голосе старика. Вечный притворщик — шейх открылся перед ним совсем с другой стороны. Куда девались его лицемерие и спесивость!

Тронутый неподдельным участием шейха, Хусейн рассказал ему, что тайком отправил Софию с детьми к ее родителям.

Шейх стал обиженно укорять мужа Софии:

— Зачем ты так долго скрывал от меняправду? Я все равно бы узнал ее от других. Да, тебе удалось спрятать свою жену, а вот как сам спрячешься от гнева бека? Ведь я мог бы помочь тебе. Неужели ты думаешь, что у меня не было возможности Софию отдать беку? Но я не пошел на это. Потому что у меня чистое сердце и я верующий человек. Если бы ты доверился мне раньше, все можно было бы уладить. А сейчас тебе не позавидуешь. Представь, что скажет бек, когда узнает, что София скрылась, а вся деревня подозревает его в грязных замыслах.

— Плевать мне на то, что скажет бек, — резко ответил Хусейн. — А вся эта история мало чего прибавит к дурной славе бека.

— Ты что-то осмелел и стал не в меру разговорчив. Не сходи с ума. Не забывай, что бек всесилен.

— Я знаю, что у бека длинные руки. Но он не дотянется до меня. Как только кончится уборка, я уйду из деревни и буду далеко от бека.

— Тише, Хусейн, — приложил палец к губам шейх. — Если ты даже так и решил, то храни это в тайне, а то хозяин расправится с тобой еще до захода солнца.

Беку стало известно о побеге Софии и намерении ее мужа покинуть деревню. Его люди попытались убедить Хусейна вернуть жену обратно, но тот твердо стоял на своем. Хусейна поддержало большинство деревенской молодежи. От когтей бека его спасло общее обострение обстановки в стране. В помещичью усадьбу поступали тревожные вести из городов, и бек решил не искупать судьбу, надеясь дождаться лучших времен.

А города были охвачены восстанием. Листовки распространялись почти открыто. Везде проводились демонстрации и забастовки. Народ требовал эвакуации французских войск и независимости. Рашад-бек почти не появлялся в деревне. Крестьяне, воспользовавшись этим, собирались группами и оживлённо обсуждали будущее своей страны, восхищались восставшими против оккупации, обсуждали роль крестьян в этой борьбе и ее возможные результаты.

Бек в свою очередь встречался со своими друзьями в крупных городах и участвовал с ними в разработке тактики поведения на предстоящем этапе. Было ясно, что страна накануне самоопределения, и власть имущие держали нос по ветру. Еще вчера тесно сотрудничавшие с оккупантами, сегодня они стремились встать в авангарде тех, кто решительно выступал за независимость и уход французов. Такой непредсказуемый поворот вызывал не только удивление, но и гнев людей, которые слишком хорошо знали своих местных угнетателей.

В алеппском дворце Сабри-бека тайно собрались крупные помещики северной провинции. Заметно обеспокоенные, они внимательно слушали искушенного в политике хозяина.

— Вы, братья, наверно, уже понимаете, что французы не сегодня завтра уйдут из Сирии. Нам следует перестроиться, прежде чем это случится. Момент очень опасный и деликатный. Мы как бы между двух огней: с одной стороны французы, с другой — патриоты. Но с Францией нельзя не считаться. Поэтому мы должны тайно сохранять отношения с французами и в то же время внушать народу, что восстание против них организовано нами. Таким образом, после получения независимости мы будем выглядеть в глазах простых людей национальными героями. Чтобы быть последовательными, мы должны поддерживать всеобщее недовольство. Особое внимание следует обратить на работу среди крестьян. Надо усиленно распускать слухи, что мы истинные патриоты и печемся об их будущем. Дайте крестьянам возможность свободно передвигаться, не препятствуйте их выезду в города. Пусть они сами ощутят размах восстания и убедятся, что руководители его — мы. Только так можно остаться хозяином положения. Иного пути нет.

Собравшиеся недоуменно переглядывались, обуреваемые противоречивыми мыслями. Большинство из них не задумывалось над подобными вопросами. Какая оккупация? Какая независимость?

Вернувшись на следующий день в деревню, Рашад-бек собрал всех мужчин. Напичканный решениями вчерашнего собрания, он собирался осуществить их на практике. Только бек открыл рот, чтобы приступить к беседе, как к нему подошел староста и прошептал на ухо, что Ибрагим и Абдалла ушли к учителю Аделю в Хаму, чтобы принять участие в выступлениях против французов. Бек молча проглотил эту новость, стараясь не показать, что он против того, к чему собирался призвать людей. В совершенно необычном для жителей деревни вежливом тоне он подробно рассказал им о том, что происходит в городах, и в первую очередь в Хаме, заверил их, что независимость близка.

— Вы, наверно, думали, что я равнодушно взирал, как французы грабят наши богатства и бесчинствуют в стране? — спросил он притихших крестьян. — Нет. Я мучительно переживал, но в силу законов конспиративной борьбы вынужден был молчать. При этом я отнюдь не пекся о собственной безопасности. Для меня всегда было главным обеспечение успеха той борьбы, в которой я участвовал вместе с другими землевладельцами, сыновьями нашей любимой родины. Мы долго шли к нашей цели. Не жалели ради свободы родины ни сил, ни денег. И вот теперь вы — свидетели вооруженной борьбы против колонизаторов. Вы, и только вы, пожнете ее плоды. Не за горами счастливая жизнь. Мне не нужна ваша благодарность. Я поступал так, как велела мне моя совесть.

Люди оцепенели от изумления, а бек продолжал:

— Раньше я все свое время и силы отдавал борьбе против французов. А теперь хочу заняться хозяйством. Вы думаете, я не страдал, видя, как вы надрываетесь на тяжкой работе? Вы заслуживаете лучшего удела. Я разделаюсь с теми, кто извращал мои приказы и отравлял вам жизнь. Я решил сместить старосту. Пусть он отправляется в восточные деревни. Его место займет надсмотрщик Хамад. Вы видели много обид и от Джасима, поэтому вместо него будет Гадбан — управляющий из восточных деревень. Что касается шейха Абдеррахмана, который не знает как следует Коран и занимается только своими талисманами, пусть выберет себе какую-нибудь восточную или северную деревню. Я отпускаю добром Хусейна. Он может покинуть деревню.

Когда Рашад-бек отдал все распоряжения, солнце стояло уже высоко. Его лучи осветили крестьянские лица, на которых застыли смятение и немой вопрос.

В это время учитель Адель со своими товарищами по борьбе — городскими рабочими и сельскими тружениками — готовились к новым сражениям. Они знали, что до победы еще далеко. Главное — не потерять направление.

Примечания

1

См. Сионизм: теория и практика. М., 1973, с. 64.

(обратно)

2

Абая — крестьянская одежда, накидка. (Здесь и далее — примечания переводчика.).

(обратно)

3

Ум-Омар — мать Омара. Уважительное обращение к женщине по имени ее старшего сына.

(обратно)

4

Уд — струнно-щипковый музыкальный инструмент.

(обратно)

5

Рабаб — струнно-смычковый инструмент.

(обратно)

6

Шабаш — крестьянское приветствие.

(обратно)

7

Хаджи — человек, совершивший паломничество к святым местам.

(обратно)

8

По исламской традиции человека, погибшего насильственной смертью, перед погребением не обмывают.

(обратно)

9

Фатиха — первая сура Корана.

(обратно)

10

Бургуль — дробленая пшеница.

(обратно)

11

Феддан — мера земельной площади, равная 5713 м².

(обратно)

12

Герой средневекового арабского народного романа, известный своими плутовскими проделками.

(обратно)

13

Турецкий султан в 1876–1909 гг.

(обратно)

14

Мужское или женское одеяние в виде длинной рубахи или халата.

(обратно)

15

Шанклиш — вид сыра.

(обратно)

16

Кислое молоко.

(обратно)

17

Хабиби — любимый (араб.).

(обратно)

18

Саяля — блюдо из муки, сахара и масла.

(обратно)

19

Ибрагим Ганану — один из руководителей антифранцузского движения в Сирии.

(обратно)

20

Крупа из незрелой пшеницы, высушенной над огнем.

(обратно)

21

Священный храм мусульман в Мекке.

(обратно)

22

Филс — одна сотая часть сирийского фунта (лиры).

(обратно)

23

Гута — сельскохозяйственный плодородный пояс вокруг Дамаска.

(обратно)

24

Южные провинции Сирии.

(обратно)

25

Балкыс — имя царицы Савской.

(обратно)

26

Молочный продукт.

(обратно)

27

Салех аль-Али в 1919–1922 гг. возглавлял антифранцузское крестьянское восстание.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть I

Часть II

Часть III

*** Примечания ***