засветилась радость. – Вторая строчка – замок стола, два камушка… Дальше – диван, правая сторона, четыре камушка. – Он посмотрел на Плышевского. – Может быть, чтобы не ломать вещь, вы укажете точно?
– Мне какое дело? Ломайте, – с усмешкой ответил тот. – Государство, надеюсь, не обеднеет?
Когда были извлечены еще четыре бриллианта, Зверев указал следующий «адрес»:
– «Кук» – это какая-то кукла. Давайте ее сюда.
Все стали оглядываться по сторонам. Никакой куклы в кабинете не было.
– Подождите! – взволнованно сказала вдруг Галя. – Это, наверно, кукла-грелка для чайника. Другой у нас… у него нет. Она в кухне.
Плышевский бросил на дочь злобный взгляд, но промолчал.
На столе перед следователем росла сверкающая огоньками горка драгоценных камней.
– Теперь подоконник. Там семь штук, – продолжал Зверев, водя пальцем по бумажке. – Он, наверно, выдвижной.
…Обыск закончился только в десятом часу утра. Усталые, возбужденные сотрудники начали упаковывать в чемоданы изъятые ценности. Зверев предложил Плышевскому подписать протокол обыска.
– Не желаю! – резко ответил тот.
– Как угодно, – невозмутимо произнес Зверев и сухо добавил: – Одевайтесь, гражданин Плышевский.
Машины второй оперативной группы, возглавляемой Ярцевым, остановились у дома, где жил Свекловишников.
Разбуженные дети, полуодетые и испуганные, жались к матери. А та, худенькая, прямая, сидела спокойно, угрюмо поджав губы и сцепив на коленях маленькие натруженные руки. Ее светлые, с сильной проседью волосы были наспех собраны в пучок, глаза колючие, враждебно, с давней, уже привычной болью следили за мужем.
Свекловишников, одетый в старенькую пижаму, с помятым, искаженным от страха лицом, метался по комнате и придушенным шепотом молил Ярцева:
– Увезите меня скорее! Я все расскажу. Ну, будьте же человеком увезите! Не могу я смотреть на них… в глаза им. Это же пытка, поймите! – и голос его срывался на крик. – Пытка!… Пытка!
– Мы должны произвести обыск, гражданин Свекловишников, – холодно ответил Геннадий. – Изъять ценности…
– Какие ценности? Откуда? – торопливо перебил его Свекловишников. – Ничего больше нет, ничего… Вот только это, – он кивнул на стол, где лежала потрепанная сберегательная книжка. – Я сам отдал. Вы же видите!
Потом он бросился к детям, пытался обнять их, но те, всхлипывая, отбивались и прятались за мать.
– Оставь детей, Тихон, – сурово сказала та. – Не мучай.
Вперед выступил худенький Виталий, смело и гневно посмотрел на отца.
Свекловишников съежился, втянул в плечи шишковатую лысую голову, не смея поднять глаза на сына. Малиновыми стали дряблые, отвислые щеки, на висках крутыми жгутами набухли вены. Закрыв лицо руками, он глухо застонал:
– Что я наделал? Что только наделал?… Убить меня мало!…
В пятом часу утра Свекловишников трясущейся рукой подписал протокол и, шатаясь, направился к двери. На пороге он обернулся, долгим и скорбным взглядом окинул комнату и, встретившись глазами с женой, глухо пробормотал:
– Прости, Вера, если можешь!… За все прости!…
В ту же ночь были арестованы Полина Осиповна Середа и Синицын. Под тяжестью собранных улик дрогнул даже Плышевский. Только одна надежда еще теплилась в нем – Оскарчик.
Но Фигурнову в те дни было не до него. В президиум Московской коллегии адвокатов неожиданно поступили кое-какие сведения о вымогательстве им денег у клиентов. Совпадение было слишком очевидным, чтобы быть случайным. Фигурнову теперь предстояло спасать собственную шкуру.
В один из совсем весенних мартовских вечеров Сенька Долинин, сгорая от нетерпения, расхаживал вокруг скамейки около ворот, поджидая Клима. Он выкурил уже пять или шесть папирос и начинал не на шутку злиться. Ведь, кажется, условились точно. У Сеньки же билеты в кармане! Конечно, Клим теперь начальством стал, всякие там совещания, собрания, доклады, просто Академия наук, а не бригадмил! А может, за Лидой пошел? Вот так у них теперь и повелось: то он за ней ходит, то она за ним. Уж женились бы, что ли! Все легче было бы. И билетов теперь приходится брать три, иначе Климку не уговоришь. Им, конечно, хорошо, у них любовь.
1958 г.
