Олег Николаевич был малоразговорчив. Зато слушал всегда внимательно. И манера слушать у него была особенной. Чуть склонив голову набок, следил он за всеми движениями собеседника. Может, поэтому садился немного в стороне, чтобы удобней было наблюдать. Те, кто встречался с ним впервые, чувствовали себя стесненно под пристальным взглядом.
От первых встреч у меня тоже осталось неприятное впечатление. Потом привык, и мы часто коротали вместе теплые сентябрьские вечера. Нашим беседам помогал морской прибой, если пауза затягивалась, мы слушали море, оно говорило всегда.
Познакомились мы лет пять назад, когда я впервые приехал отдыхать на Черное море. Потом из года в год мы встречались уже как старые знакомые, и это знакомство переросло в своеобразную дружбу.
Химик по специальности, Олег Николаевич всецело отдавался своей любимой работе. Выполняя предписания врачей, он жил в небольшом уютном домике на самом берегу моря.
За его домом, на крутом склоне, располагался миниатюрный, хорошо ухоженный сад. Большую часть сада занимали цветы. Используя свои профессиональные знания, хозяин любовно обихаживал каждое растение. Производил анализы почвы и по собственным рецептам готовил растворы для поливки.
Поддержать разговор по его любимой специальности я не мог, но помогли нам найти общий язык цветы. Мы часто прогуливались по его саду, где он мог рассказать занятную историю про каждое растение.
Кончался отпуск, я уезжал, целый год мы редко вспоминали друг о друге.
В один из приездов мы встретились, как обычно, во время купания у прибрежных камней. Пожали друг другу руки, как будто расстались не год назад, а вчера. Олег Николаевич помолчал, разглядывая меня, неторопливо заговорил:
— Знаете, в моем саду произошли некоторые изменения…
Чтобы заполнить затянувшуюся паузу, я ответил, что неплохо бы посмотреть, какие новинки там появились.
— Да-да, мы обязательно посмотрим. Но ничего особенного там как раз нет. Все самое обыкновенное и давно известное. Просто я наблюдаю за движениями растений. Нет, не ростом, а именно движениями. Вы знаете, это очень интересная вещь. Сейчас я стараюсь подобрать наиболее подвижные виды. Вы скажете, что все это не ново и давно изучено. Согласен. Но вот вопрос: нельзя ли стимулировать эту сторону жизни растений?
Олег Николаевич замолчал. Я задумался над его словами. Мы сидели на теплых камнях, разморенные солнцем. Пологие водяные валы набегали на россыпи камней и прозрачными голубоватыми потоками пробивались между ними, стараясь как можно выше взобраться на берег. Вспомнилось выражение «живая и неживая природа», вычитанное в какой-то статье. Нет, «неживой природы» быть не может.
Сообщение Супсова — такой была фамилия Олега Николаевича — меня не очень заинтересовало. Хорошо, что человек умеет занять свое свободное время. И все-таки мне любопытно было взглянуть, что произошло с садом.
После купания Олег Николаевич пригласил меня на холостяцкий обед.
В его доме, как всегда, было чисто и уютно. В двух маленьких комнатах ничего лишнего. Я еще в первый раз обратил внимание, что цветов, кроме как в саду, он не держал. Объяснение было простое — не стоит укорачивать их жизнь неволей. Зато сообщил, что рассада весной или нежные сорта зимой всегда находят приют в доме.
В сад заглянули после обеда.
Но боже мой, что с ним случилось! Длинные шеренги растений, словно солдаты в зеленых мундирах. На обрезках водопроводных труб таблички с наименованиями растений, будто графики температуры на больничных койках. Подобные и другие сравнения лезли мне тогда в голову.
Я перевел взгляд на Супсова и словно впервые увидел этого человека оборотень! Сколько лет так мило рассуждал о прелести цветов.
— Что это такое?
— Вы о чем? — не понял Супсов.
Я ткнул пальцем в сад. Олег Николаевич сделал несколько шагов, наклонился к табличке, ему показалось, что я спрашиваю о растении, а он еще не знал на память всех их характеристик. И не мудрено — на табличке у массивной агавы значился номер восемьдесят семь. Далее в табличке указывалось: семейство амариллисовых; вид…
Я впервые в жизни услышал полное название растения, которое довольно часто видел. Когда Супсов поднял голову, чтобы оценить, какое впечатление произвел на меня его ответ, я заметил, как меняется выражение его лица. Сначала удивление, потом недоумение, обида и даже возмущение. Представляю, как я сам выглядел, когда, вытянув вперед руку, произнес:
— После ваших опытов назовите эту колючку попроще. Ну, хотя бы «Агава Супсова».
Олег Николаевич пробормотал что-то невнятное.
Мы расстались необычайно рано. Возвращаясь домой, я злился и на себя и на Олега Николаевича — больше, конечно, на него. Как мог он изуродовать прелестный уголок — свой сад, часть городской зелени, природу нашу в конце концов. И на себя злился — за несдержанность.
На следующий день Олега Николаевича на берегу моря не было. У меня оказалось время поразмыслить. Почему, собственно, я возмутился? Потому, что привык к саду? Потому, что мне нравилось там отдыхать? Или потому, что Олег Николаевич сделал, что хотел, и меня не спросил? Может быть он пошел на это, переборов в чем-то себя, а мне на это наплевать.
После довольно длинных умозаключений я почувствовал себя неловко.
На третий день сходил к нему домой, но не застал. До конца отпуска и в следующем году я видел его издалека всего раза три. Олег Николаевич держался отчужденно, не выказывая обиды, недовольства или презрения. Но, странное дело, я почему-то чувствовал, что еще возможны наши неторопливые, легкие беседы. Просто должно было пройти время.
И время прошло. Через два года я застал Олега Николаевича в том месте, где мы обычно встречались. Я хотел пройти мимо. Видимо, мой бывший приятель просто не знал, что я приехал отдыхать. Теперь он снова «уйдет в подполье». Я даже подумал, что нечестно появляться в этом месте и сгонять аборигена с его владений.
— Георгий Владимирович! — остановил меня мягкий, но настойчивый возглас. Это звал Олег Николаевич.
Протянул руку, как ни в чем не бывало.
— Вот и хорошо, что вы в отпуске, — заговорил он, рассматривая меня еще более пристально, чем обычно. — Сад мой почти без изменений. Однако… он помотал головой, — есть кое-что, могущее заинтересовать.
Я зашел после обеда. В доме Олега Николаевича стало как будто теснее. Порядок сохранялся старый, все было аккуратно прибрано. Но… может чуть побольше книг на полках, потолще рукописи на столе. Обычно открытая дверь во вторую комнату плотно притворена. В комнатах не задержались, Олег Николаевич повел в сад. Сад стал еще строже. Прибавилось подпорок для вьющихся растений. По обочинам дорожек были проложены какие-то трубы. Некоторые из них уходили в землю около растений, другие оканчивались своеобразными душами. На табличках не было наименований и номеров, там помещались непонятные графики, стрелки, цифры.
Растения видимо чувствовали себя здесь неплохо. Хилые саженцы за период моего отсутствия окрепли, преобразились неузнаваемо. Сильные стебли вьющихся растений оплели заботливо подставленные подпорки и продолжали тянуться выше, развесив тонкие, напряженные усы в поисках надежного пристанища. Удивительно яркая окраска цветов бросалась в глаза. Не только цветы, но и листья с глянцевой поверхностью соперничали между собой в сочности цвета.
Хозяин шел на полшага сзади, чтобы не мешать осмотру. Пояснений почти не давал. Казалось, был безучастен к окружающему. Но короткие, цепкие взгляды выдавали его волнение и стремление определить, какое же впечатление оставляет осмотр. Я, конечно, поохал восторженно, однако получилось это так, что хозяин поморщился. Однако не смутился, скорее наоборот.
— Тем, что здесь находится, нельзя удивить такого ценителя цветов, как вы, Георгий Владимирович. Эти растения по-своему хороши, но… — Олег Николаевич замолчал, как будто раздумывая: стоит или нет связываться со мной. Слегка качнул головой, взглянул на меня прищуренными глазами и снисходительно улыбнулся. — Помните, как-то на берегу моря вы… Хотя не в том дело. Присмотритесь вот к этому растению повнимательней, а я сейчас… — Олег Николаевич затрусил к небольшому шкафчику в конце короткой аллеи. Щелкнул замок, и хозяин почти наполовину влез в металлический шкаф. Я невольно улыбнулся, глядя, как Олег Николаевич приподнялся на цыпочках и причудливо изогнулся, видимо, пытаясь до чего-то дотянуться. Потом он обернулся ко мне и торжественно спросил:
— Готовы?
— К вашим услугам… — я повернулся к указанному мне растению.
Не берусь объяснять, почему я вздрогнул: то ли сказалось двухлетнее ожидание встречи, внешне незаметное, но подспудно напряженное, то ли слишком велико было впечатление от эффектного опыта. По длинным тонким стеблям прошла едва заметная волна, словно растение судорожно вздохнуло. Один из стеблей, понуро свисавший с нижней перекладины, вдруг напрягся и медленно потянулся к моей ноге. Я отступил на шаг и сразу же услышал:
— Не бойтесь, это совершенно безопасно.
Боялся ли я? Ничего страшного тут не было. Просто неприятно, как будто по руке пробежал безобидный паук с большим черным крестом на спине.
Олег Николаевич стоял с видом победителя. Но не услышав моих восторженных восклицаний, он сначала удивился, а потом и обиделся. Нет, он не сказал ни слова. Все было видно и так. Может, и у меня не было настроения. Поэтому и опыт оставил странное впечатление. Молчание затягивалось.
Тем временем чудесно оживший стебель бессильно поник. Да и все растение приняло свой обычный вид.
Чувствуя, что встреча может стать последней в этом году, я постарался исправить положение:
— Очень занятно… Реакция, пожалуй, сильней, чем у мимозы. Неужели все растения, растущие здесь, так охотно подчиняются вам?
Я глянул на Олега Николаевича и понял, что мои старания напрасны. Меня тоже начало одолевать раздражение. В конце концов из-за этих, очень сомнительных опытов человек просто испортил вполне приличный сад. Испортился сам и портит настроение другим. Терпение мое готово было лопнуть. Я чуть не махнул рукой от досады. Но весь этот бунт был только в моих мыслях. Мы стояли друг перед другом и молчали. Молчали уже слишком долго.
— Да, сад стал беднее, — я заговорил первым. Заговорил раздраженно и еще раз критическим взглядом окинул зелень. — Кажется, тут раньше была красивая агава…
Олег Николаевич вздрогнул, как будто растерялся и, опустив глаза, вдруг забормотал:
— Знаете, я ее выкопал, но это, поверьте… и сегодня мне не хотелось бы…
Боже мой, каким все-таки может быть человек! Я схватил Олега Николаевича за руку:
— Извините, пожалуйста! Не будем об этом вспоминать. Лучше к морю!
Нам удалось сохранить добрые взаимоотношения. И во время этого отпуска Олег Николаевич часто рассказывал о своих собственных стимуляторах для растений, об опытах с ними. Все это хорошо, но мне гораздо больше нравилось, когда мы с ним говорили о выращивании самых обыкновенных цветов. Теперь мы большую часть времени проводили на морском берегу. Сад утратил для меня свою привлекательность. Да и Олег. Николаевич не очень настаивал на его посещении.
Отпуск прервался неожиданно. Заграничная командировка! Меня известили телеграммой. Хотя времени было мало, я все-таки поставил об этом в известность Олега Николаевича и даже показал телеграмму. На прощанье я обещал прислать что-нибудь диковинное. Расстались без особого сожаления.
Обычно я выезжал на месяц или два, не больше. Пока освоишься в новой обстановке, переваришь массу свежих впечатлений, соберешь материал и вот-вот наметишь контуры предстоящего отчета, начальство тут как тут. Короче, долго не засиживался. Даже соскучиться как следует не успеешь. Так же я настроился и на эту командировку, а вышло совсем иначе.
Полгода я выдержал сносно. К концу года вспомнил всех хорошо и плохо знакомых. Даже Супсову выслал в специальной посылке что-то из многочисленного семейства амариллисовых. Еще год продержался на воодушевляющих посланиях начальства. На третий год стало совсем плохо. Ни с того ни с сего разрегулировался сон и, самое странное, исчезло чувство любопытства.
Работу стал выполнять чисто по долгу службы, так как был дисциплинирован и в некоторой степени самолюбив. Считал дни, считал месяцы. Их набралось ровно на три с половиной года, когда пришло короткое распоряжение о выезде на родину.
И вот я снова дома!
Пересказывать мои чувства словами трудно и не стоит. Это надо пережить самому. Вернулась жажда деятельности, жадность к новому. А новым было все, что я встречал. В общем, все было прекрасно, и, когда наступило время отпуска, я отправился на юг с ощущением, как будто еду туда впервые.
Вечером я мысленно исповедовался перед морем. Только оно не изменилось за время моего отсутствия. Тут, на берегу, я переоценивал свои чувства, приводил их в порядок, чтобы не растерять что-то хорошее и не казаться в глазах других немного глуповатым.
На другой день вспомнил о Супсове. Захотелось его повидать. У моря встретиться не удалось, и я отправился в гости без приглашения. Думаю, что наше многолетнее знакомство давало на это право.
На мой настойчивый звонок Олег Николаевич вышел к калитке. Некоторое время он пристально вглядывался утомленными, покрасневшими глазами. Узнал не сразу, и, похоже, не потому, что забыл, — просто его мысли были заняты чем-то другим. Постепенно Супсов вернулся к действительности.
— Георгий Владимирович!.. — никакого продолжения за возгласом не последовало и понимать его я мог, как хотел: как радость, удивление или досаду.
Супсов сильно изменился за эти годы. Лицо осунулось, волосы посеребрились и сдали позиции, отступили со лба поближе к затылку. Воспаленные глаза лихорадочно блестели.
Наконец Супсов распахнул калитку, пригласил войти. Растерянность исчезла, лицо приобрело торжественно-снисходительное выражение. Хозяин картинно отступил назад, пропуская меня в сад, и вымолвил:
— Очень приятно, очень приятно. Разлука была столь долгой, что даже не сразу сообразил, что к чему. Прошу прямо в сад, там у меня небольшая беседка.
Назвать это сооружение беседкой было довольно трудно. Так, нечто среднее между контейнером и лифтовой кабиной. Помещение было рассчитано явно на одного, но мы без труда и довольно удобно разместились в нем. Я с интересом осмотрелся. Три стены почти полностью заняты какими-то шкафами, одна застеклена от пульта до потолка. Пульт, видимо, самодельного происхождения. Чего только на нем нет! Кнопки, рычажки, шкалы, сигнальные лампочки… И набраны они, как мне показалось, на блестящей панели какого-то автомата для приготовления кофе. Да и каждая из деталей сама по себе была интересна: настроечные ручки радиоприемников, стенные электровыключатели последней моды, рычажки тумблеров были украшены цветными пробками от тюбиков с зубной пастой и даже габаритным сигналом от автомобиля «москвич». Может, зря наговариваю, разглядеть все сразу было попросту невозможно… Но зрелище предстало довольно живописное.
За стеклом хорошо был виден сад. Внимательно присмотревшись к зелени, я невольно перевел взгляд на Супсова. Олег Николаевич был весь в ожидании, может быть, именно этого вопросительно-удивленного взгляда. Мне даже не пришлось расспрашивать. Поток сбивчивой лихорадочной речи ринулся на меня с устрашающей силой. Для этого словесного напора беседка была явно маловата, она скорее располагала к тихому обстоятельному разговору. По всей вероятности, Олег Николаевич в период моего отсутствия не имел возможности излить душу кому-либо и теперь накопившееся прорвало плотину. Сам он как-будто засветился изнутри, воодушевился, куда только девались скованность и неуклюжесть. Идеи, о которых я слышал от него лет шесть назад, всплыли вновь и теперь преподносились уверенно. Пока это были общие фразы и, на мой взгляд, не совсем логичные выводы. Но я невольно стал присматриваться к саду.
Нет, теперь он не отвечал тому понятию, которое я вкладывал в слово «сад» — место для отдыха, средоточие красоты… Да и сам Олег Николаевич, казалось, склоняется к моему мнению. Скорее это был лабораторный питомник для производства опытов, смысл которых до меня еще не доходил.
Если раньше меня удивили подпорки и несколько труб, то теперь привели в недоумение сооружения, напоминающие клетки или станки, расположенные вдоль главной аллеи. Растения в клетках? Ядовитые?! Или… мне припомнился эпизод, когда к ноге тянулся жалкий, послушный воле Супсова стебель вьюна. От посторонних взглядов аллея была скрыта сплошной, хорошо ухоженной стеной из алычи.
А Супсов уже стоял и довольно энергично жестикулировал в опасной близости от моего лица.
— Я не желаю пока делать никаких далеко идущих выводов, — Олег Николаевич многозначительно умолк, и сразу стало понятно, что выводы им давно сделаны. Затем он продолжал: — Хотя результаты наталкивают на ряд интересных мыслей. Но, чтобы эти мысли было легче воспринять, неплохо кое-что посмотреть. Вы… — длинная пауза и многозначительный взгляд, будете первым!
На меня подействовала речь Супсова, передалось его волнение, и я благодарно прижал руку к сердцу.
— Вы готовы? — спросил он странным каким-то голосом.
— Да.
Супсов сел за пульт. Гибкие, нервно напряженные пальцы привычно взметнулись над приборной доской. Щелканьем, шелестом и резким шипением отозвались за спиной разнокалиберные шкафы. Под полом заработал электромотор. Едва заметно вибрировали стены. Маленькая беседка ожила.
Боясь пропустить что-либо интересное, я все свое внимание обратил к аллее, к растениям. Но первыми пришли в движение не стебли, а два горизонтальных стержня одной из клеток. В конце аллеи мелкими брызгами взметнулся крохотный фонтанчик. Задвигались металлические подпорки других загадочных сооружений. Облачко пара или белого порошка, внезапно появившееся у самого стекла, заставило меня вздрогнуть. Что же будет дальше? Я мельком глянул на Супсова. Он улыбался. Чему? Торс и голова неподвижные, взгляд устремлен вдоль аллеи. Руки мягко и безошибочно касаются нужных рычажков и кнопок. Движения уверенные, неторопливые. А аллея?
Момент ее преображения я все-таки пропустил. Аллея ожила. Стебли растений зашевелились все разом. Одни плавно, другие судорожными рывками. Они, словно слепые, ощупывали пространство вокруг себя, вытягиваясь в проход над песчаной дорожкой. Я не пожалел, что нахожусь за стеклом, а не на дорожке, как при первом опыте Олега Николаевича. Уклониться от них было бы негде, разве что у самой земли… Но вот и на песок, почти к центру прохода, метнулся довольно массивный розовый стебель, за ним второй потоньше, третий… Словно в фантастическом фильме, свободное пространство прохода неторопливо заполнялось зеленой массой переплетающихся стеблей. Картина была впечатляющей и слегка жутковатой.
— Наконец-то пожаловала, ленивица! — неожиданно подал голос Олег Николаевич. — Все упрямится, не хочет слушаться. Давай, давай, шевелись. Ну, вот так. Потрудись ради гостя. Ну, а ты? Что загордилась? Думаешь, не замечу? А этот-то, только посмотрите, перестарался сегодня, — Супсов тихо засмеялся.
Я с трудом оторвал взгляд от растений и вопросительно глянул на Олега Николаевича. Он забыл обо мне. Взволнованный взгляд выискивал в массе зелени только одному ему известные ветви, с каждой из них он был на ты.
Когда один из стеблей какой-то странной волной задвигался по смотровому стеклу, я решился отвлечь Супсова. Он отозвался не сразу и, даже повернувшись ко мне, не сразу понял, кто и зачем его позвал. Но, как и недавно, он быстро пришел в себя.
— Согласен. Давайте закончим, — деловым тоном произнес Олег Николаевич. — Сейчас угомоним это зеленое царство. Потом наведем порядок. Иначе следующие опыты могут сорваться.
Времени на умиротворение потребовалось, пожалуй, больше, чем на раскачку. Супсову пришлось потрудиться. В ход были пущены даже какие-то педали, расположенные под пультом. Как я понял, аллею нельзя было просто выключить. Требовался ряд последовательных операций, связанных с подачей растворов, электрических импульсов, механических побудителей.
Зелень поникла, и аллея теперь представляла собой довольно жалкое зрелище. Многие стебли втянулись в свои клетки, но добрая половина, видимо, обессилела. Те, что лежали на земле, так и замерли, верхние беспомощно повисли на подпорках.
Закончив манипуляции у пульта управления, Олег Николаевич покинул беседку и начал осторожно укладывать гибкие стебли, освобождая аллею. Видимо каждый из них имел свое определенное место: отсюда все эти странные сооружения.
Я покинул убежище, когда было освобождено пространство, и можно было выйти, не боясь на что-либо наступить или за что-нибудь зацепиться.
— Вам помочь, Олег Николаевич?
— Что вы, что вы! Ни в коем случае. Прошу ни к чему не прикасаться.
Я вернулся и вновь занял свое место.
Вскоре Супсов закончил работу. Сел напротив и принялся меня разглядывать. Смутить меня таким образом довольно трудно, и я дал возможность Супсову полностью удовлетворить свою нежданную и странную любознательность. По тому, как он вновь начал разговор, мне показалось, что он не понял своей бестактности.
— Георгий Владимирович, я решил показать вам все. Сегодня у меня очень важный день. Очень хорошо, что именно вы будете присутствовать при моем решающем опыте. — И вдруг без всякого перехода: — А почему вы не спросите меня про агаву?
Я пожал плечами, сразу и не сообразив, причем тут агава.
— Теперь я согласен назвать ее Агавой Супсова, — наступал на меня хозяин. — То, что вы увидите, нигде больше не существует…
«Боже мой, неужели он настолько злопамятен!» — мысленно воскликнул я, вспоминая нелепый эпизод с неосторожно оброненной фразой. Я бросил беглый взгляд на аллею. О чем он говорит? Агавы в саду нет.
— Не ищите, — перехватил мой взгляд Супсов, — ее здесь нет. Эти опыты слишком грубы, чтобы оживить растение…
Оживить? В каком смысле? Я люблю точные формулировки!
— В каком смысле оживить? Оно у вас погибло?
Олег Николаевич смотрит удивленно:
— Более здорового растения у меня нет! Оживить! Ну… — Супсов даже затряс руками, чувствуя мое непонимание, — дать ему свободу движений… движений по желанию…
— По чьему желанию?
— Да по его желанию! Куда хочет, туда и двигает.
— А ваши растения имеют собственные желания?
— Боже мой, да все всегда чего-то хотят, — Олег Николаевич на мгновенье задумался. — А, вон вы о чем. Если хотите, то это — кто как понимает, — он резко поднялся и пригласил меня следовать за собой.
Супсов решительной походкой направился к дому. Наблюдая за ним, я не переставал удивляться. Движения энергичные, во всех действиях чувствуется уверенность. А может, я сам за последние три года кое-что порастерял?
В доме Олега Николаевича изменения были прямо противоположны тем, что в саду. Подчеркнутая строгость сменилась творческим беспорядком.
Супсов распахнул передо мной дверь во вторую комнату. Раньше тут была аккуратная, скромная спальня; большое, всегда открытое окно, делало ее просторной. Теперь, глянув внутрь, я подумал, что мы просто ошиблись дверью. Но это только показалось.
Комната была ярко освещена большим количеством самых разнокалиберных ламп. Насыщена она была различными загадочными сетками, перекладинами, стойками настолько, что сад по сравнению с ней выглядел пустыней. На стенах красовалась масса всяких приборов. Окно изнутри было заделано наглухо. Пол в доброй сотне мест продырявлен — там, где проходили трубы, кабели, провода. И в центре этого царства приспособлений стояла агава… Это был великолепный экземпляр, с мощными, правильной формы листьями, яркой окраски.
В углу комнаты находился пульт управления приборами, к которому мы с трудом протиснулись.
— Здравствуй, красавица. У тебя сегодня гости. Не подведи, приветствовал Олег Николаевич свое подопытное растение. — Как у тебя с реакцией? — он нажал какую-то кнопку. Один из нижних листьев агавы вдруг дернулся и начал медленно изгибаться, как будто хотел обхватить какой-то невидимый предмет. Грозный мощный шип на его конце описал в воздухе плавную дугу.
— Неплохо, — заключил хозяин. — Пожалуй, можно приступить.
— Что вы хотите делать, Олег Николаевич?
— Сейчас только смотреть, слова потом, — хозяин победно улыбнулся и кивнул в сторону агавы. Я посмотрел на растение, и мне показалось, что агава тоже кивнула мне, как и ее хозяин.
— Вы готовы? — спросил Олег Николаевич.
Почему он меня всегда спрашивает, готов ли я? Как будто мне надо к чему-то готовиться, а не просто смотреть. Но я ответил, что готов, и с опаской покосился на агаву. Быстрая реакция при первой пробе насторожила. Сразу стало понятно, что здесь будет что-то поинтереснее, чем в саду.
Супсов с минуту молча постоял над пультом. Посмотрел на агаву, на меня и опустился на стул. Опять небольшая пауза. Затем, как пианист, взметнул руки…
Тишину нарушили приборы. Глаза ослепил дополнительный свет. Получилось эффектно. Меня охватило нетерпеливое волнение. Все внимание на растение. Супсов повернулся вполоборота, не снимая рук с пульта. Секунды текли, напряжение росло.
Агава пришла в движение вся сразу. Мягким, ленивым движением листья поплыли вверх… но вдруг замерли и, словно обессиленные, опустились на массивную подставку. Неудача? Олег Николаевич сразу потерял всю свою торжественность, отвернулся от растения и беспокойно задвигал руками.
А агава! Поникшие листья вновь обрели силу. Но характер их движения изменился. Те, что касались подставки, вздулись, словно напрягшиеся мышцы, и, опираясь на массивное основание, грозились опрокинуть алюминиевый куб, в котором находилось растение. Верхние листья распустились веером и плавно покачивались, словно ощупывая пространство.
Супсов склонился над пультом и не видел, что происходит за его спиной. Я не мог оторвать взгляда от мощных напряженных листьев, готовых вот-вот нащупать одну из многочисленных перекладин или стоек. Было чуть-чуть жутковато. Но стоило ли обращать на это внимание Олега Николаевича? Наверное, он не однажды проделывал подобные опыты и знает возможности своей подопечной. Пока я рассуждал так, один из листьев нащупал массивную трубчатую перекладину, обхватил ее и начал напряженно вздуваться, наклоняя на себя весь куст. Те листья, что упирались в подставку, помогли, и массивный куб, потеряв равновесие, съехал с подставки. Упасть растению не дал лист, мертвой хваткой зацепившийся за перекладину. Но вес оказался слишком велик, перекладина прогнулась и алюминиевый куб, описав дугу, с глухим стуком опустился у моих ног. Супсов вскочил со стула и широко раскрытыми глазами непонимающе уставился на клубок подрагивающих стеблей. Такой исход опыта не входил в его планы. Олег Николаевич растерялся.
Листья с острыми шипами на концах продолжали что-то разыскивать. Нащупав какой-либо предмет, они медленно обхватывали его и с недюжинной силой тянули к себе. Нижние уже прижимались к алюминиевым стенкам, подтаскивая все, что попадалось на пути. Средние раскинулись широко и вели себя наиболее агрессивно. Один захватил стул, другой зацепил край пульта. В их объятья попали несколько труб, проводов и массивный кабель. Все это начало гнуться и трещать. Ярко вспыхнув, перегорело несколько ламп. Из лопнувшей трубы ударила струя красноватого раствора.
Неожиданно вся агава подвинулась ближе, словно пыталась отрезать нам путь к выходу. Я невольно попятился, увидев в десяти сантиметрах от груди темные острые иглы. Впечатлений от эксперимента было более чем достаточно. Чего же Супсов медлит? Надо или прекращать или убираться отсюда подобру-поздорову. Олег Николаевич продолжал неподвижно стоять в той же позе. Вдруг резко заскрежетало железо, и крышка пульта, изгибаясь и срывая кнопки и рычажки системы управления, поползла в сторону. Я понял, что от Супсова ждать больше нечего. Еще шаг в сторону, чтобы не зацепили иглы. Я взял Супсова за руку.
— Не пора ли к выходу? — Как будто в ответ на мой вопрос, агава медленно поползла к двери. Наконец Супсов очнулся, нетерпеливо повернул ко мне голову, видимо хотел что-то сказать, но не успел.
Яркая вспышка, оглушительный треск и полная темнота. Что-то больно ударило по ногам. Показалось, что я падаю на сотни острых игл. Но все обошлось благополучно. Сбросив с себя какую-то сетку, обрывки проволоки, я осторожно поднялся на ноги. Кромешная тьма. Порою казалось, что в разных местах лаборатории мелькают огоньки. Черт с ними, с огоньками, решил я. Где агава? Как в этой тесноте я не напоролся на ее мощные шипы? И где Супсов?
Я замер, боясь пошевельнуться. И весь превратился в слух. Комната наполнялась самыми разнообразными звуками, и мне становилось все страшнее. Но способность мыслить еще не изменила. Первое, что я твердо определил агава действует. У самых ног что-то зловеще шипело. Справа на предельных нотах звенел металл. Неожиданно раздался треск, за ним скрежет. Со свистом прорезал темноту оборвавшийся провод. И среди всего этого хаоса самым страшным показался звук передвигаемого по полу тяжелого предмета. Я завертел головой во все стороны. Глаза, видимо, привыкли к темноте и заметили внизу довольно четкую полоску света. Что же это может быть? Мысль работала лихорадочно. Воображение рисовало самые невероятные и страшные картины. Но все-таки рассудок победил, и я догадался, что полоска света это дверь в соседнюю комнату. Стало чуть легче: хотя бы известен путь к отступлению. Можно ли туда добраться и где все-таки Супсов?
— Олег Николаевич! — решил я подать голос.
В ответ раздался мощный треск, что-то упало и рассыпалось по полу лаборатории. Нервы мои не выдержали. Забыв об осторожности, я пошел напролом к спасительной полоске света. Ноги наткнулись на что-то упругое, перешагнули. В лицо лезли обрывки непонятно чего. Плечо пиджака за что-то основательно зацепилось. Но разве это были преграды! Получив несколько ощутимых царапин и оставив в лаборатории половину рукава, я распахнул дверь, стремительно проскочил комнату и очутился на веранде.
Был день, и светило яркое южное солнце. Если бы сейчас напротив меня стоял Супсов, я бы подумал, что мне приснился нелепый сон.
— Супсов! Олег Николаевич! — я бросился обратно и, едва вскочив в первую комнату, замер. К счастью оцепенение длилось недолго. У двери на веранду стояла лопата. Я принялся кромсать агаву, которая наполовину просунулась в дверь и вытащила за собой на белый свет неудачливого экспериментатора. Первым отлетел стебель, обхвативший плечи Олега Николаевича у самого горла. Затем я врезался в гущу листьев и бил до тех пор, пока в алюминиевом баке не оказалась перекопанной даже земля.
Супсов лежал с закрытыми глазами и не подавал признаков жизни. Что делать? Слушать сердце? Я невольно задержал взгляд на лице Олега Николаевича. Выглядел он не блестяще. Но несмотря ни на что, это было лицо победителя. Глаза сомкнуты спокойно, как в легкой задумчивости. Брови чуть нахмурены. Нет, это не лицо покойника. Но кто его знает, что будет дальше.
«Скорая» откликнулась быстро. Пять-шесть минут — и врачи уже звонили у калитки. Пришлось распоряжаться за хозяина.
Занимаясь Супсовым, врачи нет-нет да бросали недоуменные взгляды в открытую дверь разгромленной лаборатории. Осторожно переступая ярко-зеленые куски порубленной агавы, косились на алюминиевый бак с белыми остатками массивных корней. Они догадывались, что все это имело отношение к их вызову, но ни о чем не расспрашивали.
Картина в целом была загадочной. Правда, от зловещности, которая открылась мне, уже почти ничего не осталось. Просто по полу были разбросаны ошметки громадных листьев привычного на юге растения, рядом валялась лопата, ковер был усыпан землей.
— Срочно в больницу! — распорядился старший. — Вы поедете с нами? обратился он ко мне. — Надо кое-что выяснить.
— Пожалуйста.
Закрыть дом и положить в карман ключи от всего хозяйства пришлось мне. Находясь в машине и чувствуя на себе вопрошающие взгляды медиков, я вдруг понял нелепость своего положения. Что я смогу рассказать им и как объяснить все происшедшее? К тому же вряд ли Супсову понравится, если я открою его тайну.
В приемном покое старший выездной бригады взялся за какие-то анкеты и вопросительно посмотрел на меня. Надо говорить. И я без всякого труда вдруг сразу сочинил: Олег Николаевич вдруг разнервничался, изрубил лопатой агаву и сам упал тут же.
— Все верно, — неожиданно заявил сам Олег Николаевич.
Все обернулись к нему.
— Немедленно в палату, — распорядился врач.
Супсов попросил меня подойти. Когда я наклонился над ним, он горячо зашептал:
— Теперь вы убедились, что она имеет желания?
Весь вечер я ни о чем другом не мог думать. Бродил по самой кромке прибоя. Должно же быть объяснение всему происшедшему. «Желания» растений? Растение пожелало вытащить Супсова и не куда-нибудь, а в дверь! Чепуха! Но перед глазами вновь возникали недавние страшные картины. Я отчетливо помнил, как два мощных листа агавы, опираясь на косяки дверей, медленно подтаскивали бак с землей и самого Супсова.
Пусть Олег Николаевич гений, но заставить растение соображать!..
Вернулся к себе вконец разбитый от пережитого, а еще больше — от раздумий. Только под утро забылся сном.
Вой пожарной сирены врезался в мой мозг, как шип агавы. Реально воспринимать окружающее я стал, когда почти добежал до дома Супсова. Пожарных не видно. Ни дыма, ни огня. Ни зевак, обязательно полагающихся в таких случаях. Хотя две женщины и паренек, мимо которых я только что проскочил, разглядывали меня не без любопытства. Что же это я? Дом Супсова как стоял, так и стоит. Зря ударился в панику. Впрочем нет. Не совсем. После разгрома, произведенного агавой, все могло Произойти, проверить-то я не удосужился. Еще не поздно, все равно пришел.
Разглядывая меня, парнишка прыснул в маленький кулачок с желтыми от грецких орехов пальцами. Что-то не так! Я поторопился юркнуть в калитку и уже на веранде осмотрел свой костюм. Желтая пижама, поверх синий пиджак, черные туфли на босу ногу и, в довершение, белая шляпа. Безнадежно махнув рукой, я плюхнулся в плетеное кресло, чтобы перевести дух и окончательно прийти в себя.
Утренняя прохлада быстро делала свое дело. Судя по всему, поспать мне удалось не больше часа, но и этого, в сочетании с утренней свежестью, оказалось достаточно, чтобы по-новому взглянуть на события, происшедшие несколько часов назад.
Вчера я был заворожен странным поведением хозяина, неприятно поражен «живой» аллеей, испуган агрессивной агавой; как кролик, метался по этой самой веранде. Согласитесь, событий чуть больше, чем надо для того, чтобы их нормально переварить.
Стоило открыть дверь дома и переступить его порог, как вспомнился свистящий шепот Олега Николаевича: «Теперь вы убедились, что она имеет желания?..» «Чушь», — мысленно ответил я и огляделся. Ничто не изменилось. Только в нос ударил какой-то резкий запах. Не закрывая дверей, я поторопился распахнуть окно. Передвигаясь по комнате, невольно покосился на массивные изрубленные стебли — лежат, как лежали. А может, и двигались, разве запомнишь. В лаборатории что-то тихо гудело. Когда прислушался повнимательней, различил еще легкий треск и глухие удары капель. Входить туда без света небезопасно, а притрагиваться к выключателям… Прежде, чем приступить к осмотру лаборатории, я отключил ввод электроэнергии на участок — так надежнее. Вооружившись мощным фонарем, снова приблизился к двери. Теперь только редко падающие капли нарушали тишину в мертвом хаосе проводов, подпорок, опрокинутой мебели.
Луч сразу же выхватил из темноты подставку, на которой стояла агава, а вот и перекладина, за которую она ухватилась. Я припомнил, где стоял сам, где находился Супсов. Как удалось мне избежать острых шипов? Пульт справа от меня, подвеска для ламп над моею головой, система труб подачи раствора с левой стороны, силовая разводка на стене, сзади, за моей спиной — все это оборвано. Что только можно, агава тащила за собой к двери. На пути остались целыми только три мощных стойки, которые выдержали напор массивных листьев.
Два куска зеленой массы, отброшенные лопатой, лежали сейчас у моих ног, в луже какого-то вонючего раствора. И я посмотрел на них хладнокровно, без вчерашнего содрогания, потому что сегодня не верил в их кровожадность и сверхъестественные способности, выработанные Супсовым. Я согласен был приписать все это бреду, временному психическому расстройству, но у нас с Супсовым не хватило бы сил, даже в бреду, учинить такой разгром.
Еще раз тщательно оглядев помещение и убедившись, что ни пожара, ни потопа не произойдет, я снова устроился на веранде.
Торопиться было некуда.
Тем более, что на улице появились люди, и мой наряд мог вызвать не только удивление, но и кривотолки.
Взгляд невольно возвращался к разбросанным стеблям. Неужели они соображали, что делали?! Агава двигалась к двери и тащила все за собой. А Супсов? Он согласился назвать ее своим именем! Может быть, это вовсе не агава…
Я поднялся с кресла, подошел к зеленому листу, осторожно перевернул его носком ботинка.
И снова неприятные ощущения начали туманить мозг.
Только теперь я понял, как далеко зашел Супсов.
На веранде уже солнце и ясное чистое утро.
А в лаборатории — вонючий раствор на полу, оборванные провода я поломанные трубы. Агава порублена. Супсов в больнице.
Знает ли он, что я сделал с его красавицей? Как ему объяснить? И как самому себе объяснить агрессивность и попытку агавы выбраться из лаборатории?
Супсова я посетил только на следующий день. Передал ключи от дома, рассказал, что там творится. Поделился своими впечатлениями об эксперименте.
Выслушав все до конца, Олег Николаевич почти шепотом сказал:
— Вы убили ее…
