— Мосье Ватагин, силь ву пле, — осторожно, тоненько прозвучало за спиной. И тут же в руки — блокнот и карандашик.
Давно кружились на тротуаре мальчишки с тетрадочками. Они высмотрели Ватагина, взяли в кольцо, но не смели подойти. Видно, догадывались, что мосье не до них. Собиратели автографов житья не давали Ватагину. От взрослых, особенно от женщин, он уверенно уклонялся, научившись делать вид, что не замечает или торопится. Отмахиваться от мальчишек не умел. Жена родила ему двух дочерей, словно отец не хоккеист, не здоровенный костлявый мужик. Любил он своих девчонок, но при встрече с мальчишками глотал слюнки. Так и сейчас, сразу дрогнул, растаял Ватагин.
— Ишь подкрался, следопыт… Ну, давай.
Тотчас с тротуара бросились остальные. Ватагин, широко разложив локти на столе, серьезно и послушно расписывался там, куда тыкали пальцами.
Он притянул к себе крепенького, с челочкой, в коротких штанишках.
— Хоккей, а? — И рукой сделал движение, как клюшкой.
Мальчонка уставился в пол и напрягся, противясь ласковой силе Ватагина.
— У, бычок!..
Другой, тощенький, в очках, доверчиво привалился животом к колену Ватагина и вдруг провел ладонью по его руке выше локтя, где у ребят принято показывать мускулы. Ватагин понял, подвел сжатый кулак к плечу.
— Ватагин, мерси бьен, совьет!.. Моску!.. — вразброд кричали мальчишки, сбегая со ступенек. Кроме автографов знаменитого русского игрока, они уносили домой сенсацию: каждый потрогал и испытал знаменитую руку, забрасывающую знаменитые шайбы.
Мальчишки одинаковы. Они беспрекословно поклоняются мужской силе и славе, их знобит, они немеют от созерцания взрослого человека, который умеет делать то, о чем они только мечтают. Это зреет в них смутное предчувствие своего будущего. Это не раболепство, не бессильная зависть, а зоркое наблюдение, желание понять и запомнить. И взрослый, умеющий быть щедрым с мальчишками, так же щедро бывает вознагражден: ничто так не расшевеливает и не обнадеживает, как чистая ребячья вера в тебя.
Ватагин смотрел вслед мальчишкам. Они шли кучкой, сталкиваясь плечами, и голоса их звенели. Он сидел в прежней позе, вытянув длинные ноги, но теперь был не прочь видеть, что делается кругом, и надел темные очки.
Смешно: гуляет по миру легенда, что не чувствует он боли. Даже в газетах об этом писали. Мыслимое ли дело? Умеет он терпеть, сцепив зубы, только и всего. Бывает, врежут так, что кажется, лег бы и не вставал. Костистый он, это правда. С ним сходиться не любят, норовят объехать. «На тебя, черта, идти, как на надолбы!» — кто-то сказал однажды в сердцах.
Можно, конечно, себя беречь, как Виталий Молчков. Звезда, экстра-класс, самая меткая клюшка. Но голы надо уметь считать: шайбы круглые, но разные, как монеты. Чуть Молчков слабинку найдет, и — король. И виражи и рывки, только и кричит, жадина: «Дай, дай!» А встретят пожестче — и притормаживает. На самую малость, на сантиметрик раньше, чем нужно. С трибун не видно: вроде сражается человек. Те, кто с ним на льду, видят. По глазам, по дыханию, по тому, как проваливается в самое дорогое последнее мгновение.
Шесть зим бок о бок они гоняют шайбу, и все время люто косится на него Молчков. Ватагинская слава и постарше и погромче молчковской. Вечно Ватагину приходится его жучить: когда Молчков знает, что фокусы разгаданы, поневоле лезет вперед. Навязался иждивенец…
Думать о Молчкове Ватагину сейчас было даже приятно: он возвращался к привычным заботам.
Ватагин потянулся, напрягся, как недавно перед мальчишками, и осторожно, чтобы никто не заметил, ощупал бицепсы. Руку встретили живые, круглые, гладкие камни. Положил под столом ладони на колени — и тут теплая, скользкая сталь.
Что, собственно, случилось? Будто никогда не было срывов? Все у него было. Ну, напорол. Ну, пропустили из-за него две шайбы. Ну, не видать теперь золотых медалей. И прежде проигрывали — не из-за него, так из-за других. Подумаешь, смеялись… Кто? Хлыщи тонконогие, бабье, им только и подавай потасовку да скандалы… Будто может Ватагин за одну игру хуже стать?
Ватагин встал, громыхнул стулом. Сейчас ребята вернутся, и он встретит их, а вечером будет играть, надо же взять «серебро».
Вот и они, у всех под пиджаками одинаковью светло-синие шерстяные фуфайки. Ватагин сошел на тротуар, и все остановились.
Он тут верховодил. Не из-за того, что выше всех ростом и шире в плечах. Не потому, что среди юношеских лиц его сабельные морщины вдоль щек сразу обнаруживали старшинство. Ватагин был уверен и сдержанно весел, чувствовалось, что он застоялся и не прочь размяться. Игрокам тотчас передалось его настроение, лишним оказывалось приберегаемое сочувствие, все как всегда, и
