История Гарнета (ЛП) [Эми Эвинг] (fb2) читать онлайн

Эми Эвинг ИСТОРИЯ ГАРНЕТА

Глава 1

Когда мой автомобиль подъезжает к ночному клубу, снаружи уже ожидает толпа фотографов.

— Мне подъехать к заднему входу, сэр? — спрашивает шофер. Он не такой нахальный, как некоторые из этих водителей Банка. У одного даже хватило наглости попросить у меня автограф.

— Задние ходы — для слуг, — бросаю я. — Все в порядке.

Я проверяю свое отражение в окне машины. Хотел бы я поблагодарить суррогата, которая меня сотворила.

Нет скул более совершенных, чем мои. Две расстегнутые верхние пуговицы на моей рубашке — проверено. Немного одеколона — проверено. Я улыбаюсь своей самой дьявольской ухмылкой, приглаживаю волосы и открываю дверь машины.

Я тут же окружен.

— Гарнет! Гарнет, сюда!

— Улыбнитесь нам!

— Правда ли, что вы нанесли ущерб в тридцать тысяч диамантов отелю Уолефорд?

— Сколько скандалов сможет пережить Дом Озера, прежде чем вы нанесете непоправимый урон его репутации?

Это фраза заставляет меня остановиться. Я поворачиваюсь и кидаю на фотографа пронзительный взгляд.

— Мне льстит, если вы думаете, что я способен разрушить репутацию дома, который существует с момента основания Одинокого Города, — говорю я. У мужчины хватает порядочности выглядеть пристыженным.

На его место приходит другой репортер. — Купит ли ваша мать суррогата на завтрашнем аукционе? — спрашивает она.

Кто-то всегда должен все испортить, спрашивая меня о моей матери. Как будто это единственное, чем я хорош.

— Моя мать не делится своими планами со мной, особенно когда речь идет о рождении детей. У нее руки уже заняты одним, как вы все быстро всегда подмечаете. — Все смеются над этим, пока я захожу внутрь.

Они кричат мне вслед, пытаются выведать больше, но я воспринимаю их вопросы как капли дождя, скатывающиеся с моей спины, падающие на землю и исчезающие в никуда. Меня не волнует то, что думают обо мне репортеры Банка.

Когда-нибудь я стану Герцогом Озера.

Мне плевать на чужое мнение.

Клуб называется «Призовая Жемчужина» — не особенно умное название, но заведение новое и получило хорошие отзывы.

Меня, конечно же, пригласили на большую вечеринку-открытие, но ночь перед Аукционом настолько скучна, что я подождал несколько дней, чтобы мне нашлось занятие, и это не было связано с тем, чтобы находиться рядом с матерью.

Она всегда особенно ужасна прямо перед Аукционами, хотя она никогда не покупает суррогата. Но в этом году она стала абсолютным кошмаром.

Поэтому после того, как она и мой отец отбыли во дворец Розы, чтобы скоротать там вечер, я решил, что самое время нагрянуть в Банк. Я не был здесь неделю после инцидента в отеле Уолефорд, а Жемчужина может быть такой скучной. К тому же все девушки там либо слишком чопорные, либо слишком заняты своими компаньонами. Девчонки Банка — лучшая партия.

Я не часто чувствую жалость к отцу, но сейчас именно этот случай. На скольких ужинах перед Аукционом он побывал? О чем они вообще там говорят? Как выглядят суррогаты? Я не могу придумать ничего более скучного, чем суррогат. Они редко говорят, а когда они это делают, то ограничиваются «да, моя госпожа» и «нет, моя госпожа».

Их водят везде, как щеночков, и никто их не замечает по большей части. По крайней мере, обычные слуги занимаются интересными вещами, например, лгут моей матери или крутят интрижки друг с другом.

Какой-то огромный мужчина в длинном пальто с поклоном открывает дверь, и меня приветствует порыв теплого воздуха с примесью духов и пота. Освещение в этом месте сказочное — в центре потолка висит одна большая люстра из тысяч маленьких стеклянных шариков. Вокруг танцпола расположены круглые столы, на каждом из них — маленькие лампы розоватого оттенка с золотой бахромой, а сзади — подсвеченная барная стойка; стеклянные бутылки блестят зеленью, янтарем и синевой.

Играет духовой оркестр, и танцпол наполнен телами — молодежью Жемчужины и богатеями Банка. Одна девушка мне подмигивает, когда партнер кружит ее.

Я пробираюсь к бару, и люди расступаются, иногда признавая меня рукопожатием или поклоном. Люди Банка любят притворяться, что они лучшие друзья королевской семьи. Я не возражаю, если смогу побыстрее выпить.

— Чем я могу быть полезен вам этим вечером, сэр? — спрашивает бармен. Он хорош — лишь малейший след узнавания присутствует в его глазах, когда он видит меня.

— Виски, — говорю я, и он кивает.

— Гарнет! — Ко мне, спотыкаясь, подходит Пери, пьяный уже как обычно. Пери — из дома Ручья, и я думаю, он всегда считал, что мы должны быть друзьями, основываясь только на этом. Как будто ручей и озеро — это одно и то же. Его полное имя Перидот, и я не виню его за прозвище. Думаю, я бы покончил с собой, если бы Мать назвала меня так глупо.

— Полегче, Пери, — говорю я, когда он сильно склоняется к девушке рядом с ним. Она красивая, но слишком белокурая на мой вкус.

— А он ничего, — хихикает она. — Привет, я Лейси. — Она отправляет мне испепеляющий взгляд, который, я готов поспорить, она практиковала дома.

— Мы заказали стол; я все думал, когда ты приедешь, — говорит Пери. — Пойдем.

Я забираю у бармена свой напиток и бросаю пару диамантов на барную стойку. Проходя сквозь толпу, мы подходим к небольшому отсеку позади. Из присутствующих — Джаспер из дома Долины с двумя брюнетками по обе стороны от него. Коренастый парень из банка по имени Марвер обнимает рукой пухлую блондинку — он быстро встает, чтобы пожать мне руку. Его мать управляет одним из лучших компаньонских домов Банка.

А прямо по соседству с единственным пустым местом сидит потрясающая красотка — волосы, словно полированная медь, короткое голубое платье, которое обрамляет ее изгибы в правильных местах, темно-красные губы… Она непристойно мне улыбается.

— Это место занято? — спрашиваю я, и она смеется. Это низкий смех, возбуждающий во мне желание.

— Вовсе нет, — говорит она. — Что ты пьешь?

— Виски, — говорю я, поднимая бокал.

— Я тоже, — говорит она, улыбаясь в очередной раз и поднося свой фужер к моему.

Кажется, я влюбился.

— Гарнет, ты знаком с Циан? — говорит Марвер. — Ее отец заведует Вестником Одинокого города.

— Так что следи за своим языком рядом с ней, — говорит Пери, слишком уж карикатурно подмигивая. Я хочу задушить его.

Он портит мне игру до того, как у меня появится шанс начать.

Но Циан просто смеется. — Сегодня все строго между нами, я обещаю, — говорит она. Проведя рукой по моему бедру, она смотрит мне прямо в глаза и выпивает остатки своего напитка.

— Еще? — спрашиваю я. Она улыбается.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, кажется, будто моя голова уменьшилась вдвое от нормального размера, а мой язык похож на наждачную бумага.

— Тьфу. — Я перекатываюсь по кровати и падаю на пол. Я все еще в своем костюме, но рубашка полностью расстегнута. Ботинок остался только один.

Что случилось прошлой ночью?

Я пытаюсь вспомнить детали, но все как в тумане. Циан прижимается ко мне на танцполе, бутылки виски и шампанского прибывают к столу, Циан толкает меня в темноту, наши губы встречаются…

Я распахиваю глаза. Мы пошли куда-то. Одни, вместе. Я помню, как она расстегивала мою рубашку. Я помню, как я расстёгивал ее платье.

О нет. Я же не… Я хватаюсь за промежность, будто она может мне сказать, что я нарушил единственное королевское правило, которое я абсолютно не могу нарушить. Я нарушал все остальные, но не это. Секс до свадьбы? И с девушкой из Банка? Я потеряю свое наследство, титул, вообще все.

Я зову лакея. Мне нужны кофе, еда. Может, я ничего не сделал. Может, мы лишь немного позабавились. Кажется, я помню, что обещал ей что-то, ее смех, а затем слезы. Это была новая машина? Скорее всего. Или приглашение в Королевский Концертный Зал?

Я с гудящей головой поднимаюсь на ноги и, спотыкаясь, бреду в ванную, включая там кран. Моему лицу так приятно под струей теплой воды. Я рассматриваю свое отражение — глаза красные и опухшие, волосы спутаны.

— Что ты наделал? — спрашиваю я себя.

Слышен стук в дверь. — Входите! — зову я, вытирая лицо полотенцем. — Надеюсь, Зара сделала сегодня крепкий кофе.

Но когда я появляюсь в своей комнате, вижу, что завтрак принес не лакей. Аннабель.

Даже если бы лицо Аннабель не было одним из самых выразительных, что я когда-либо видел, предельно ясно, что я попал. Держу пари, ни один из лакеев не хотел рисковать, имея дело со мной сегодня.

— Что я сделал? — спрашиваю я.

Она ставит поднос на мой кофейный столик и пишет на своей доске.

Машина.

— Я разбил ее? — Я не помню, как ехал домой прошлой ночью.

Аннабель закатывает глаза.

Озеро.

— Я заехал на ней в озеро? — Она кивает. — Наше озеро? — Еще один кивок. — Ну, что же. Это первый раз.

Затем я ничего не могу поделать — я начинаю смеяться. Образ лица моей матери, когда она просыпается в день аукциона, смотрит в окно и видит машину сына в своем драгоценном озере, слишком бесценен.

Аннабель подходит и бьет меня своей доской.

— Ой! Эй!

Не смешно.

— Извини, прости.

Рискованно.

— Знаю, — говорю я. — Я больше не буду этого делать.

Она смотрит на меня.

— Я обещаю, — говорю я, и рисую пальцем Х на месте сердца. Так она всегда обещала мне, что не будет жаловаться на меня, когда мы были детьми, и я попадал в переделки за то, что писал ругательства на стенах бального зала или связывал вместе шнурки Отца.

Аннабель дарует мне небольшую улыбку, и я знаю, что прощен. Затем она поднимает крышку с подноса.

Запах горячей копченой говядины и картофеля — словно приветственный зов для моего желудка. Аннабель знает мою любимую похмельную еду.

— Говядина на завтрак? — говорю я. — Ты — спаситель.

Она широко раздвигает шторы моей комнаты, и я вижу темно-золотой свет — солнце начинает садиться.

— Я спал весь день?

Аннабель поднимает одну бровь.

Что слчлс прошлой ночью.

— Ничего, — говорю я. — Я не… ничего страшного.

Я вижу, что она мне не верит. Я вгрызаюсь в свой сэндвич, и ее лицо грустнеет. Она покидает комнату, молчаливая, как призрак.

Поздним вечером Уильям, один из лакеев, приходит с новостями.

— Что такое? — спрашивая я раздраженно, когда он стучит в дверь.

— Ваша мать, сэр. Она вернулась с Аукциона.

— И мне не все равно, потому что…

В этом и смысл — я остаюсь в своей комнате, чтобы избежать ее. Кроме того, если я буду двигаться слишком много, мне кажется, что меня вырвет.

Уильям сглатывает ком в горле. — Она не одна, сэр. Она купила суррогата.

Глава 2

На следующее утро я покидаю свои покои, чувствуя себя свежим и немного любопытным.

Пожалуй, мне следовало этого ожидать. У Курфюрста и Курфюрстины есть сын, и ему скоро нужно будет искать пару — Королевский Дворец не может держать ребенка необрученным слишком долго. И я слышал, что в этом году Аукцион был самым грандиозным за современную историю. Мать всегда пытается не обращать внимания на все слухи и планы, поэтому я не ожидал, что она будет в самой гуще событий. Легкомысленное упущение с моей стороны. Мать любит разрабатывать планы больше, чем кто-либо в этом округе.

Очередной ребенок. Интересно, каким будет этот дом, когда здесь появится младенец. Затем я отмахиваюсь от этой мысли, потому что скорее всего я практически не буду общаться со своей сестренкой. Держу пари, Мать забоится, что я заражу ее своим непослушанием. И я готов это принять. Младенцы такие громкие и грязные.

Прежде чем покинуть комнату, я проверяю, чист ли горизонт, потому что я не готов сейчас встречаться с матерью. Все еще поверить не могу, что я въехал в озеро на машине.

Я крадусь по вестибюлю, как вдруг слышу нежные звуки «огорченного» голоса моей матери. Или, может, это ее «голос ярости». Они так похожи, я путаю их иногда.

— И куда, как думаешь, ты направляешься?

Я оборачиваюсь и вижу, как она спускается по лестнице, ведущей в ее личные покои. Судя по блеску ее глаз, это все же «голос ярости».

— Доброе утро, Мамочка, — говорю я радостно. — Думал, что сегодня могу позавтракать в столовой. Слышал, у тебя была важная ночь. Где счастливчик суррогат?

— Не говори со мной так, будто это обычный день. Не стой там в той одежде, которую я тебе дала, в доме, который построила моя семья, в Доме, который ты постоянно порочишь своими детскими шалостями, и не веди себя так, будто ты не перешел довольно серьезную грань.

Моя мать обладает способностью сохранять внешнее спокойствие и одновременно кромсать тебя на кусочки своими словами.

Хотел бы я унаследовать это от нее.

— Мне жаль насчет машины, — говорю я. — Это было… безответственно. Если ты хочешь забрать у меня ключи на неделю или вроде того, это справедли…

— Думаешь, это из-за машины? — Она фактически шипит, и я ощущаю холодный страх, шевелящийся в моем желудке.

— Теперь нет, — говорю я нерешительно.

— Сегодня ко мне приходил Люсьен. Он в библиотеке, — говорит она. Она стоит прямо рядом со мной, и, хотя она маленького роста, я все же ощущаю себя как ребенок под этим холодным взглядом. — Думаю, будет лучше, если он все объяснит. Если я буду смотреть на тебя еще чуть дольше, я могу сделать кое-что, о чем пожалею.

Затем она проходит мимо меня и спускается вниз по главной лестнице, поэтому я направляюсь к одной из задних лестниц и иду в библиотеку. Мой разум беспокоен, пытается разобраться со всеми туманными воспоминаниями ночи в «Призовой Жемчужине», но ничего нового в голову не приходит.

Сначала я не могу найти Люсьена — библиотека Матери огромная, она безумно гордится этим, и я блуждаю по лабиринту из полок, пока не нахожу его, сидящего в кожаном кресле в одном из задних мест для чтения.

— Гарнет, — говорит он, вставая и кланяясь мне. — Спасибо, что нашел время для меня.

— Моя мать не сказала, что у меня есть выбор, — говорю я. Люсьен всегда немного тревожил меня, и не только потому, что он евнух — среди фрейлин есть много мужчин. Он создает впечатление, будто все знает, будто его ничего не удивляет. Он такой вежливый и благородный, и ты не можешь сказать, что он подонок, но… он кто-то вроде подонка. Мне не нравится быть в окружении людей, рядом с которыми я чувствую, будто меня видят насквозь.

Даже сейчас он улыбается этой знающей улыбкой. — Да, — говорит он. — Боюсь, это так.

Он присаживается и указывает мне сесть в соседнее кресло. Я делаю долгую паузу перед тем, как сесть, чтобы показать — это мой дом, не его. Не думаю, что он это замечает.

— Ты был в «Призовой Жемчужине» две ночи назад с другими членами королевских семей и несколькими молодыми леди из Банка?

— Да, — говорю я. Будто он и так не знал ответа. — Марвер Курьо тоже там был.

— Марвер не относится к делу, — отвечает Люсьен, отмахиваясь. — Они все не относятся к делу, кроме одной молодой леди — мисс Циан Грандстрит. Помнишь ли ты, что провел с ней время?

У меня уши начинают гореть. Это нехорошо.

— Да, — говорю я снова, не говоря ничего больше в этот раз.

— Сколько времени вы провели вместе, по твоей памяти?

— Да просто скажи уже, в чем дело, — говорю я. — У меня нет времени на загадки.

Люсьен поднимает идеально выщипанную бровь. — О, думаю, на эту у тебя найдется время. — Он наклоняется вперед. — Помнишь ли ты, как вас полураздетыми поймал ее отец на своем редакторском столе?

Я чувствую, будто кто-то ударил меня в живот, но евнух не останавливается.

— Помнишь ли ты, что пообещал жениться на ней, сделать ее следующей Герцогиней Озера?

Я опускаю голову между коленей, комната начинает кружиться. Мне не хватает воздуха. Что они кладут в виски в том месте? Мне нужно подать жалобу. Мне нужно прикрыть это место. Как я мог такое сделать? Я помню ее улыбку, едва заметный блеск слез в глазах, как у нее перехватило дыхание, когда она сказала: «Правда? О, Гарнет…»

— Но это же просто… типичный я! — кричу я. — Она должна знать это, да? Она не могла поверить, что я на самом деле женюсь на ней.

Люсьен сверлит меня таким проницательным взглядом, что ему даже не нужно говорить — да, она действительно поверила. Затем он поднимает голову. — Это очень напоминает ситуацию с твоей тетей, да?

Только я не Тетя Опал. Я не хочу избавляться от славы, наследства и денег.

Я не влюблен в Циан. Это нелепо. Безрассудно.

Я вынужден еще раз опустить голову между колен.

— Хотя, в отличие от Опал, я представить не могу, что ты на самом деле любишь эту девушку, — продолжает он, словно читая мои мысли. — В том числе и твое намерение сдержать это обещание. По факту, судя по твоему выражению лица и трудностям с дыханием, я могу предположить, что ты даже и не помнишь, что обещал ей все эти вещи.

— Нет, — выдыхаю я. — Не помню.

— Полагаю, тебя должен встревожить тот факт, что ее отец планирует опубликовать ее историю в своей газете, — продолжает Люсьен. Я перестаю дышать. Это скандал, от которого я никогда не отмоюсь. Я потрясен, что моя мать просто не отрубила мне голову, когда увидела меня в вестибюле.

— Так зачем ты здесь? — спрашиваю я, разгибаясь. — Посыпать соль на рану?

Рот Люсьена искривляется в победоносной улыбке. — О нет, Гарнет, — говорит он. — Я здесь, чтобы помочь тебе. При очень большом, очень важном условии.

Представить не могу, чего он от меня хочет, и как я могу ему отказать. — И какое оно?

Люсьен подносит свой тонкий палец к губам. Затем он снимает что-то со связки ключей на поясе. Выглядит, как небольшая серебряная вилка. Он стучит ей по столу между нами, и она поднимается в воздух, слегка вибрируя.

— Что это? — спрашиваю я.

— Кое-что, что поможет нам быть не подслушанными, — говорит он, будто это все объясняет.

— Слушай меня внимательно. Я поговорил с твоей матерью и убедил ее, что скандал никогда не дойдет до газет и даже до любопытных ушей из Банка. Циан никогда больше не заговорит с тобой, как и ее отец.

— Как ты это проделал? — Мне противно, что я так впечатлен.

— Это не важно. Я успокоил твою мать, и она предложила мне весьма порядочную сумму денег в качестве… благодарственного подарка. — Выражение лица Люсьена говорит мне о том, что деньги моей матери — последняя вещь, которая заботит его.

Мать всегда говорит, что самые опасные из людей — это те, кого нельзя купить. Я снова на грани.

— Что же, спасибо, — говорю я. — От нас обоих.

— Мне не нужны твои благодарности, — говорит Люсьен. — Мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь? В чем?

— Твоя мать недавно приобрела суррогата. Я хочу, чтобы ты за ней присматривал, пока она под этой крышей.

Я недоуменно смотрю на него. Он мог попросить о чем угодно, вообще обо всем, а он хочет, чтобы я смотрел за суррогатом?

— Зачем? — тупо спрашиваю я.

— Мне нужно знать о ней. Ты будешь следовать за ней и докладывать мне. Когда она видится с доктором, как с ней обращается твоя мать, позволяют ли ей выходить на улицу, сколько свободы ей предоставлено, кто назначен ей в слуги. — Он хмурится. — Полагаю, это будет Аннабель.

— Но Аннабель — моя слуга, — говорю я, не подумав. То есть формально меня должны обслуживать лакеи, но Аннабель и я знаем друг друга с детства — я помню, когда она родилась, какая маленькая и тихая она была. А потом ее вырвало на мой новый костюм, когда Кора в первый раз дала мне ее подержать. Она знает, что я люблю есть, носить, и она знает, что меня не нужно будить до девяти.

Люсьен игнорирует меня. — Я хочу детальных отчетов раз в неделю. И ни при каких обстоятельствах не говори матери о нашей договоренности. Это обязательно. Или весь город узнает о твоем опрометчивом поступке, и ты быстро превратишься из знати в ничтожество.

Ничтожество. Эта мысль заставляет меня содрогнуться.

— Ты знаешь, что я не могу отказать, — говорю я.

— Верно. Но все равно хочу, чтобы ты дал слово.

Не уверен, чего стоит мое слово — меня никто об этом прежде не просил. Обычно я просто даю людям деньги, покупаю подарки или даю билеты на мероприятия. Но Люсьен, кажется, думает, что слово ценнее, чем все это.

— Хорошо, — говорю я. — Я, эм, даю тебе слово.

— Ты не расскажешь о нашем уговоре ни единой душе?

— Да.

— Особенно матери?

— Верно. — Он, должно быть, сумасшедший, если думает, что я когда-либо скажу Матери об этом всем. Если бы она узнала, что я согласился в тайне смотреть за ее суррогатом, думаю, она отреклась бы от меня, не задумываясь.

— И ты будешь смотреть за суррогатом? И докладывать мне о ее передвижениях?

— Ага. — Я делаю паузу. — Кстати, каким образом я должен тебе докладывать?

Он лезет в карман своего одеяния и вытаскивает еще одну вилку.

— Это называется аркан, — говорит он. — Я сам его создал. Мой соединяется с твоим. Я могу звонить тебе, если это можно так назвать. Держи его при себе постоянно. И не показывай никому, ни под каким предлогом, или наша сделка расторгнута. Понял?

Я киваю и с опаской беру вилку. Она маленькая, легкая и… обыкновенная.

Странный поворот событий. Кажется, за всю свою жизнь я сказал Люсьену шесть слов. Он всегда безмолвно присутствовал на заднем плане всех балов, вечеринок и всего остального. А теперь он передает мне какое-то самодельное устройство, и я полностью в его власти.

Он забирает ту вилку, которая плавала в воздухе, и вешает ее обратно на связку.

— Спасибо, что нашел время для встречи со мной, — говорит он с низким поклоном. — Наслаждайся оставшимся днем.

Затем, взмахнув своим белым платьем, он уходит.

Глава 3

Я знаю, где находятся помещения для суррогата в этом дворце, поэтому решаю начать оттуда.

Мне следует все-таки знать, как она выглядит, если мне предназначено постоянно за ней наблюдать.

Наблюдать за суррогатом. Не могу решить — то ли это противно, то ли это просто скучно. Почему Люсьен не попросил меня посмотреть за кем-нибудь интересным? За кем-то из королевской семьи или моей матерью?

Нет, только не за матерью. Не думаю, что хочу знать, чем она занимается.

Я иду по залу со всеми этими глупыми цветочными картинами и натыкаюсь на Кору, которая спускается с короткой лестницы, ведущей в покои суррогата.

— Что ты делаешь? — спрашивает она. Все вечно спрашивают это у меня с такой интонацией, будто я что-то задумал.

Я пожимаю плечами. — Просто хотел увидеть суррогата, вот и все.

Не лучшее мое оправдание. Мне реально стоило лучше над этим подумать.

Кора закатывает глаза. — Ты знаешь, что тебе не позволено заходить в ее покои. Ты сегодня хочешь еще больше насолить матери?

Естественно, она должна знать о Циан и «Призовой Жемчужине».

— Нет, — говорю я. — Ты права. Мне просто было любопытно. У нас никогда не было суррогата в этом доме.

Она мягко мне улыбается. Кора фактически вырастила меня, и она более снисходительная, чем Мать.

— Конечно же, был, — говорит она. — Я довольно хорошо помню твоего суррогата.

— Она похожа на моего? — спрашиваю я.

Она задумывается на мгновение. — Нет, — отвечает она. Не уверен, следует и мне обижаться на это.

— Она все еще спит, — продолжает она. — Возможно, ты увидишь ее сегодня вечером перед ужином.

— Я не увижу ее за ужином?

Она вздыхает. — Ее Милость забыла тебе сообщить — она сегодня устраивает традиционный ужин после Аукциона. Первый раз за двадцать лет. Прибудут Курфюрстина и остальные Дома-Основатели.

— Даже Графиня Камня? — спрашиваю я. Моя мать и Графиня ненавидят друг друга.

Кора ухмыляется. — Да.

Я почти хочу быть приглашенным только для того, чтобы посмотреть, как эти двое поругаются, но со всем изяществом и любезностью, которую можно ожидать от членов королевской семьи.

— Что же, — говорю я, не совсем уверенный, что мне теперь делать. — Полагаю, ты можешь сказать Аннабель, чтобы она принесла ужин мне в комнату.

— Аннабель теперь прислуживает суррогату, — говорит Кора. — Думаю, Уильям обслужит тебя.

Так Люсьен был прав. — Хорошо, — говорю я, будто меня это совсем не волнует, хотя волнует даже очень.

Но Аннабель может помочь мне со всей этой затеей. Я не скажу ей о Люсьене, но она может быть хорошим источником информации.

Сейчас только три, и, держу пари, я знаю, где она. Я бреду на первый этаж и направляюсь в сад к прудику с яркими рыбами. Аннабель сидит там, смотря на то, как они словно фейерверки мечутся в воде, и, завидя меня, она подскакивает и делает реверанс.

— Слышал, у тебя новая забота, — говорю я. Она кивает. — Ставлю на то, что с ней будет легче, чем со мной.

Аннабель пожимает плечами, и я осознаю, что она нервничает.

— У тебя все получится, — говорю я. Я могу видеть в ее глазах, что она хочет мне поверить, но она напугана.

Первый раз.

— О, а я тогда кто, отрезанная печень?

Не несу за вас ответственность.

— Да брось, — говорю я, садясь рядом с ней на скамейку. — Ты заботилась обо мне с тех пор, как мне было двенадцать.

Одиннадцать.

— Видишь? — Она краснеет. Аннабель много краснеет в моем присутствии.

Не была официальной фр-й.

— Ох, так ты теперь официальная фрейлина?

Он делает рукой движение «вроде того».

— Эй, а ты видела ее уже? Суррогата?

Аннабель пронзительно смотрит на меня и качает головой. Я поднимаю обе руки.

— Мне просто любопытно. Не волнуйся, даже я не настолько бунтарь, чтобы закрутить с суррогатом.

Это правда. То есть у них вообще есть нормальные части тела? Я слышал, что у них много странных способностей. Вдруг это меняет их тела или вроде того. Я представляю, что наверху лежит девушка с двумя головами и перепончатыми пальцами.

Аннабель снова тяжело смотрит на меня, затем кивает, будто решила мне поверить.

— Так теперь мы остались одни с Уильямом, полагаю, — говорю я угрюмо. — Он всегда подбирает мне розовые галстуки. И никогда не приносит мне правильный кофе.

Аннабель тихо посмеивается.

Джордж?

— Да, Джоржд был бы намного лучше! Ты не могла бы…

Она тут же кивает. Я целую ее в щеку, и она краснеет еще больше, чем прежде. — Ты самая лучшая, знаешь? — Я поднимаюсь, чтобы уйти, затем оборачиваюсь. — О, можешь сказать, когда суррогат отправится на ужин? Мне нужно увидеть, как она выглядит, и на этом все. Обещаю.

Аннабель сужает глаза. Я снова делаю крест на сердце.

Попробую.

— Спасибо. — Я дарую ей свою самую очаровательную улыбку и направляюсь обратно во дворец коротать часы до ужина.

Ожидание неизбежно заставляет меня пить виски в своей комнате и слушать музыку на граммофоне.

Последнее время мне так нравится группа «Веселые Роджеры», играющая на духовых инструментах — у них потрясающий игрок на трубе — и я растворяюсь в одном из его соло, как вдруг ко мне в дверь стучит Аннабель.

С на уж.

— Что? — вскрикиваю я. — Уже?

Она отправляет мне взгляд, который ясно говорит, что это не ее вина, и указывает на настенные часы. Сейчас двадцать пять минут девятого.

Я стою и понимаю, что выпил слегка больше виски, чем планировал. Теперь с этим ничего не поделаешь.

Аннабель поспешно покидает мою комнату, скорее всего направляясь в покои суррогата, чтобы заправить постель. Я беру свой стакан с собой и иду в столовую. Мужчины не приглашаются на Ужины после Аукциона. Охотно поспорю на то, что Отец прячется в своей курильне.

Двери в столовую не охраняются лакеями, поэтому я предполагаю, что они сервируют столы. Я прижимаюсь ухом к двери, надеясь, что смогу хотя бы услышать что-то интересное. Но разговаривает только знать.

Конечно. Не думаю, что слышал когда-либо, как суррогат говорит больше нескольких предложений, за исключением тех, кто умеет петь.

Мать говорит что-то своим самым вежливым из злобных голосов, поэтому я думаю, что она говорит либо с Герцогиней Камня, либо с Курфюрстиной. Подозрения подтверждаются, когда Герцогиня отвечает своим раскатистым голосом.

— О да, полагаю, я начну с дочери, — говорит она. — С мальчиками может быть так трудно, как вы думаете?

Ой. Матери это не понравится. Я слышу, как Курфюрстина хихикает.

— Да, кстати, как Гарнет? Не лезет в переделки?

Если бы она знала. Я задерживаю дыхание, ожидая ответа Матери.

— Он в своей комнате сейчас, Ваша Светлость. Учится.

Учится? Она серьезно считает, что кто-нибудь в этой комнате поверит такой нелепой лжи?

И все же, момент слишком идеальный. Я знаю, что не должен, но, даже толком не подумав, я врываюсь в двери и вальяжно вхожу в столовую.

На меня с разной степенью удивленности уставились десять пар глаз. Знать — в изумлении, суррогаты испуганы (и, рискну сказать, заинтригованы), а моя мать… Думаю, что она может замораживать воду этим взглядом.

— Мамочка! — кричу я, поднимая свой стакан. Присутствуют пятеро суррогатов. Но за кем мне нужно смотреть? Затем я осознаю, что мне нужно срочно придумать причину своего появления.

— Прошу прощения, дамы. Не подумал, что сегодня у нас вечеринка. — Мать не может меня за это винить, потому что, технически, она мне не сказала об этом. Я снова рассматриваю все лица за столом, и тут вижу ее.

Девушка сидит справа от Матери. Ее волосы черные и кудрявые, ее кожа бледная словно жемчуг, ее платье сидит идеально (это работа Аннабель, я уверен). Но ее глаза… глаза ужасающего фиолетового цвета.

— О, точно, — говорю я. — Аукцион.

Курфюрстина и Графиня Камня с трудом пытаются спрятать свой смех за салфетками.

— Гарнет, мой дорогой, — говорит Мать. Она зовет меня «дорогой» только на публике. — Что ты делаешь?

Что же, я должен играть свою роль до конца.

— О, не обращайте на меня внимания, — говорю я, отмахиваясь. — Мне просто нужна добавка. — Я иду к части стола с лучшим спиртным и наполняю свой стакан. Мать вскакивает на ноги с быстротой, противоречащей ее возрасту.

— Вы извините нас на минутку? — говорит она, подплывая ко мне и грубо беря за руку.

— Ой, — бормочу я, когда выводит меня из столовой. Дверь закрывается за нами, но мы отчетливо можем слышать голос Курфюрстины, заявляющий: — И поэтому, дамы, я считаю, что город должен оставаться в руках женщины!

Это кажется немного нечестным.

Мать так близко подносит свое лицо ко мне, что я могу видеть бледную веснушку под левым глазом, которую она пытается скрыть макияжем.

— Возвращайся в свою комнату, — говорит она. — Не покидай ее, пока я не дам тебе разрешение. Я заставлю Кору запереть тебя, если понадобится.

— Правда, Мамочка? Мне снова семь лет?

— Я не знаю, Гарнет, — шипит она. — Ты определенно ведешь себя, как семилетний. И, если ты хоть еще раз опозоришь меня перед Домами-Основателями, ты можешь последовать по стопам моей дражайшей сестры. Ты же не хочешь этого, правда?

— Нет, — говорю я.

— Тогда иди… в… свою… комнату.

Она разворачивается, и я оступаюсь назад. Она берет себя в руки, навешивает на себя приятную улыбку и входит обратно в столовую.

Чувствуется, что на сегодня я сделал достаточно.

Я иду по главной лестнице и вижу стоящую на вершине Карнелиан, которая выглядит угрюмой, как обычно.

— Тоже не приглашен на ужин? — спрашивает она.

— А я когда-то хотел? — говорю я.

— Ты видел ее? — спрашивает она. — Суррогата?

— Ага.

Она пристально смотрит на меня. — Ну и? На что она похожа?

— Она похожа на девушку, сидящую в столовой за ужином, — говорю я.

— Теперь она никогда не купит мне компаньона, — ворчит Карнелиан. — Теперь все будет вертеться вокруг этого суррогата.

— Мать может позволить суррогата и компаньона, — говорю я. — Ты не получишь его, потому что ты явно очень хочешь его.

— Так нечестно, — говорит она. — У всех других девушек есть, и они насмехаются надо мной из-за…

— Я не в настроении для твоих жалоб сегодня, Карнелиан, — говорю я.

— Я просто имела в виду…

Но я не хочу слышать, что она имела в виду. Я проталкиваюсь мимо нее и иду по залу. Я хлопаю дверью своих покоев, ведя себя как семилетний мальчик, как и сказала Мать.

Все, что сделала суррогат до этих пор — взглянула на меня, как олень, выскочивший на дорогу перед машиной, и принесла мне неприятности.

Я уже ненавижу свое новое задание.

Глава 4

Все, что мне нужно сказать — возблагодарим же Курфюрста за Аннабель.

Полагаю, она считает, что мое любопытство по поводу суррогата совсем невинное, либо она просто закрывает на это глаза, чтобы иметь возможность с восторгом рассказывать о своей новой работе. В любом случае мне это только на руку.

Теперь я вижу Аннабель не так часто, но я узнаю намного больше, чем было бы без нее. Суррогат любит кофе. Суррогат играет на виолончели. Суррогат иногда грустит. Аннабель однажды получила награду за подбор ее гардероба.

Я вижу суррогата во второй раз в день похорон суррогата Курфюрстины. Мне не нужна Аннабель, чтобы рассказать об этом, потому что вся Жемчужина знает. Краем глаза я ловлю уезжающий автомобиль (Карнелиан смотрит из окна гостиной); прежде чем машина отбывает, я замечаю проскальзывающую в машину девушку на поводке, закрытую вуалью. Держать их на поводках — это как-то странно, когда я думаю об этом теперь. Не думаю, что мне бы очень сильно понравилось быть на поводке. Интересно, смогу ли я рискнуть и спросить Аннабель об этом.

— Ты с ней уже разговаривал? — спрашивает Карнелиан.

— Ты считаешь, что Мать позволила бы мне находиться рядом с ней? — говорю я.

— Нет, — соглашается она, скрещивая руки на груди. — Я не думала, что она будет такой… хорошенькой.

Я и не задумывался над тем, хорошенькая ли она. Допускаю, она выглядит неплохо. Хотя пусть Карнелиан сама ищет, чему завидовать.

Иногда я вижу суррогата с Аннабель в саду, и Аннабель приходит ко мне повидаться в день первого похода девушки к доктору, рассказывая мне, что переживает за нее. Она уже слишком заботится о суррогате, и меня не столько удивляет забота (Аннабель ухаживала бы и за цветком, который раздавили ботинком), сколько моя обида. Аннабель не принадлежит мне, я знаю, но… думаю, что я немного скучаю по ней.

Люсьен обычно звонит мне по аркану поздней ночью в разное время, и я рассказываю ему о визите к доктору, о саде, о виолончели. Не так много, но, кажется, ему достаточно.

— Что такого особенного именно в ней? — спрашиваю я одной ночью. — Или ты следишь за всеми суррогатами в Жемчужине?

— Конечно нет, — усмехается он.

— Думаю, было бы трудновато шантажировать всех королевских сыновей, — говорю я сухо.

— Не так трудно, как ты мог бы подумать, — отвечает Люсьен, и я чувствую, как он самодовольно улыбается.

— Серьезно? Кого? — Я хочу всех деталей. Интересно, что у него есть на Пери.

— Просто держи свои глаза и уши открытыми, и рассказывай мне все даже самое незначительное, — говорит он. Это единственный ответ, который я получаю.

Однажды утром Мать зовет меня и Карнелиан в гостиную на первом этаже. Если она хочет видеть нас вместе — это всегда плохой знак.

— Для вас пришло время жениться, — сообщает она.

— Друг на друге? — с ужасом вздыхает Карнелиан.

Господи. Можно подумать, что она выросла в Болоте, а не в Банке.

— Пожалуйста, Карнелиан, — говорит Мать, слегка содрогаясь. — Я только что позавтракала. Я ищу каждому из вас подходящую пару. Ты, по крайней мере, был обручен в прошлом, — говорит она мне. Я не могу представить ни одну из королевских дочерей в качестве своей невесты, не говоря уж о том, чтобы провести с кем-то остаток своей жизни.

— Конечно, я мог бы подождать еще немного…

Но Мать прерывает меня. — Это не обсуждается. Карнелиан, ты вернешься обратно сюда в три, чтобы встретиться с Леди Огня. Гарнет, мы с тобой завтра едем на чай в Дом Локонов.

Теперь моя очередь содрогнуться. У дочери Дома Локонов прыщи, кривые глаза и глубокая неизменная любовь к наблюдению за птицами.

— Ох, Карнелиан, — добавляет она, когда я открываю дверь, чтобы уйти. — Если мы хотим найти тебе мужа, как полагается, то тебе необходим компаньон. Он прибудет сегодня после обеда.

Карнелиан выглядит так, будто Самая Длинная Ночь наступила раньше.

Этим вечером мне впервые удается побыть рядом с суррогатом.

Мать позвала семью Отца на ужин. Лакей объявляет меня, и я вальяжно захожу в столовую, как всегда последний. Мать жалуется на это, но именно она научила меня манере опаздывать.

Суррогат испуганно смотрит на меня. Интересно, она боится только меня или всех вокруг.

— Мама, Папа, — говорю я, беря предложенный бокал шампанского. — Я опоздал?

У Матери дергается мускул рта.

— Не присесть ли нам? — с живостью говорит Отец.

Компаньон, которого Мать купила для Карнелиан, очень хорош собой даже для компаньона, что о многом говорит. Он тот час же становится мне неприятным. Она сидит рядом с ним с восторженным выражением лица.

Тетя Айолит времени не теряет и травит шуточки о тратах на Карнелиан, а Мать быстро к ним присоединяется.

— Вижу, что вы наконец достали ей компаньона, — говорю я со ртом, полным свеклы, потому что стало трудно смотреть на Карнелиан с ее видом раненого щенка. Я вытираю рот салфеткой и протягиваю ему руку. — Я Гарнет, кстати.

Мне нравится представляться таким образом. Быть не может, что этот парень не знает, кто я такой. Но мне интересно посмотреть, как он отреагирует.

— Эш Локвуд, — вежливо говорит он, пожимая мне руку.

Хм. Ни проблеска узнавания. Он хорош.

— Он красавец, правда, сестренка? — говорю я. — Во сколько он тебе обошелся, Мама?

Я был лишь слегка вознагражден, видя, как раздуваются ноздри у Матери, прежде чем компаньон вклинивается и плавно переводит разговор в сторону библиотеки Матери. Затем следует обычный монолог Матери о Доме-Основателе — история, обязанности и все остальные скучные вещи. Суррогат кажется заинтересованной только в еде и компаньоне, судя по тому, на чем больше всего задерживается ее внимание. Она не произносит ни слова. Может, я принимаю это как должное, но, сидя за столом с таким количеством людей (и принужденный наблюдать за ней под угрозой остаться без титула), я внезапно нахожу странным, что никто не считает ее молчание необычным. Карнелиан по своему желанию может говорить какие угодно глупости. Даже компаньон может представляться и пожимать мне руку.

Не знаю, что случилось — либо эти мысли, либо, может быть, вино — но, когда Мать и тетя Айолит начинаю разговор о недавно умершем суррогате, я вдруг обнаруживаю, что говорю.

— О, уже начался сезон охоты на суррогатов? — говорю я. То есть все знают, что соперничающие дома похищают суррогатов друг у друга, чаще до того, как они беременеют. Полагаю, этот суррогат должна знать. Она может даже быть благодарной, что ее купил Дом с такой репутацией. — Лучше будь осторожна, новенькая. Этот год с подачи драгоценной ручонки Курфюрста обязан быть жестким.

У нее кровь от лица отливает, и на секунду я задумываюсь, что, может быть, она и не знает обо всем этом соперничестве и кровавом спорте. Но она же знала о суррогате Курфюрстины — то есть она была на похоронах и все такое.

Мать встает и бьет ладонью по столу, заставляя звякнуть столовое серебро.

— Ты покинешь этот стол немедленно, — говорит она.

Я допиваю остатки вина и встаю. — С удовольствием, — говорю я, отвешивая ей карикатурный поклон, прежде чем уйти. Это хуже, чем то, что было на ужинах раньше. Мне не нравится пытаться уследить за таким большим количеством тем, когда я просто пытаюсь поесть и напиться.

Я прохожу мимо Аннабель, которая со служанкой Карнелиан ждет снаружи, и она видит мое яростное выражение лица. Словно маленькая белая тень, она следует за мной в библиотеку. Я падаю на один из диванов.

— Как ты думаешь, меня подменили при рождении? — спрашиваю я ее.

Она смотрит на меня, удивленная и сбитая с толку одновременно.

— Я ненавижу свою мать. Я не похож на своего отца. — Я приподнимаюсь на локте. — В нижних округах дети выглядят как их родители. Это кажется… нормальным?

Она пожимает плечами, затем кивает. Я не знаю, откуда идут эти мысли. Словно наблюдение за суррогатом заставляет меня думать о тех вещах, над которыми я раньше не задумывался. И в моем присутствии этот суррогат в прямом смысле ничего не делала, только ела и выглядела испуганной.

— Она умеет говорить, верно? — спрашиваю я.

Аннабель вопросительно поднимает бровь.

— Суррогат, — объясняю я. — Никогда не слышал, чтобы она разговаривала.

Аннабель округляет глаза, будто поверить не может, что я задаю этот вопрос.

Да.

— Она… умная? — Я не знаю, что спросить. Почему вообще Люсьен дал мне это глупое поручение? Я пытаюсь нащупать что-нибудь конкретное. — Ты говорила, что она играет на виолончели, верно?

При упоминании инструмента Аннабель прижимает руку к груди, и ее лицо становится мечтательным.

— Это означает, что она хороша?

Она игриво шлепает меня своей доской.

Лучше.

— Лучше, чем хороша?

Она кивает. Что же, есть, что рассказать Люсьену. Суррогат Прекрасно Играет на Виолончели в добавок к Суррогат Ест Еду.

— Она милая? — спрашиваю я. Не уверен, что меня это действительно волнует, но все же.

Широкая улыбка Аннабель — единственный ответ, который мне нужен.

За следующие несколько дней я встречаюсь с тремя королевскими дочерьми, и все они дождаться не могут, чтобы выйти за меня замуж.

А вот их матери оказались проблемой.

— Глупая корова, — рычит Мать, разматывая свой шелковый шарф и бросая его на пол фойе, чтобы его подобрала Кора, когда мы прибываем домой из Дворца Листа. — Что она о себе возомнила — называет тебя изменником, намекает на то, что ты несдержанный? — Неожиданно слышать, как Мать защищает меня, особенно, когда она сама несколько раз называла меня несдержанным. Я помалкиваю.

— Просто убедись, что завтра на балу у Курфюрста ты будешь безупречновыглядеть и вести себя, — говорит она, прежде чем умчаться в свой личный кабинет.

Выглядеть безупречно — да я с этим родился. Вести себя безупречно… что же, ничего не могу обещать.

Этой ночью звонит Люсьен; аркан жужжит на кровати, пока я не просыпаюсь.

Зевая, я рассказываю ему об ужине и то, что сказала Аннабель об исключительной игре суррогата на виолончели. Он кажется более заинтересованным в прибытии компаньона, что странно, но, как я понимаю, он не так уж любит компаньонов и не доверяет им.

— Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня на завтрашнем балу, — говорит он.

— О, всего-то? — говорю я. Он игнорирует мой сарказм.

— Я хочу, чтобы ты столкнулся с суррогатом и разлохматил ей волосы.

У меня челюсть отваливается. — Ты хочешь, чтобы я дотронулся до нее? Ты сумасшедший? Мать отрежет мне руки!

— Подожди, пока Герцогиня не начнет танцевать. Притворись, что ты безумно пьян. Можешь взаправду безумно напиться, мне все равно. Просто убедись, что ты сделаешь что-нибудь с ее прической.

— Зачем?

— Причина не так важна.

— Ох, ну перестань. Я понимаю, что ты не можешь мне сказать, почему я за ней наблюдаю, но если ты хочешь, чтобы я до нее дотронулся, мне нужна веская причина.

Наступает пауза; в моей темной комнате нет ни одного звука, кроме странного гула аркана. Я могу чувствовать, как Люсьен размышляет на другом конце.

— Справедливо, — говорит он наконец. — Я хочу дать аркан и ей тоже. Я осознал, что это единственный способ быть в курсе того, что с ней происходит.

— Великолепно! — говорю я. — Так ты даешь ей аркан, и я не при делах?

Люсьен мягко усмехается. — Нет, боюсь, что нет, — говорит он.

Полагаю, не следовало ожидать, что могу так легко соскочить. — Хорошо, но как она получит аркан, если я что-то сделаю?

— Это не твоя проблема. Увидимся завтра вечером, — говорит он, аркан замолкает и падает на одеяло.

Я падаю обратно на подушку, проклиная Циан и день, когда я встретил ее.

Глава 5

Я знаю, что мне придется ехать на бал Курфюрста с одной машине с Карнелиан и ее компаньоном.

Не могу придумать чего-либо более тошнотворного. Поэтому я покидаю дворец пораньше и собираюсь на бал дома у Пери.

Он наливает нам обоим выпивку, пока я поправляю свою бабочку — искусство, которое я постиг в двенадцатилетнем возрасте. Отец был абсолютно бесполезным инструктором. Мне пришлось заставить одного из Ратников показать мне.

— Слышал, что у тебя будет сестричка, — говорит Пери. — И жена?

— Тьфу. — Естественно, новости, должно быть, распространились подобно лесному пожару после всех этих встреч со всеми этими девушками. — Не напоминай мне. Ни о том, ни о другом.

Пери потягивает свой напиток. — Эй, может, через несколько дней снова вдарим по «Призовой Жемчужине»? Думаю, у Циан к тебе были серьезные намерения.

Он подмигивает, будто я должен быть счастлив об этом слышать. Я знаю, что за намерения у Циан. Очень, очень опасные намерения.

— Может быть, — говорю я небрежно. — Я не то чтобы очень ею проникся, честно говоря.

— Чего? Вы двое все время обнимались.

Я пожимаю плечами.

Во взгляде Пери проскальзывает озорная искра. — Другая девушка?

Если бы он только знал, что «другая девушка» — суррогат моей матери. И я шпионю за ней для фрейлины.

— Нет, — говорю я решительно. — И в чем смысл? Если мне предстоит жениться.

Пери пожимает плечами. — Это не означает, что тебе не позволено развлекаться. Я знаю, что моя мать постоянно изменяет отцу. С Ратниками, с некоторыми лакеями, однажды с…

— Я понял, понял, — говорю я, содрогаясь. Не хочется представлять Леди Ручья с Ратником или кем-либо другим. Пери смеется.

— Все, о чем я говорю, — продолжает он, — ты не обязан хранить верность после свадьбы. Просто не спи с нестерилизованной женщиной, и все будет в порядке.

Это должно поднять мой дух, но по какой-то причине это приносит мне ощущение, будто мне нужно принять душ.

— Как романтично, Пери, — говорю я сухо.

По пути на бал мы подбираем Джаспера и пару других парней — никто из нас не захотел появляться со своими семьями. Я вижу Мать, разговаривающую с Графиней Розы; суррогат покорно стоит рядом с ней. Отец в углу напивается с дядей Бериллом. У меня хорошее предчувствие, однако мне лучше сделать его посильнее, если я собираюсь проделать то, что необходимо. Люсьена нигде не видно, хотя для меня не стало бы сюрпризом, если он наблюдает за всем этим делом из какой-нибудь потайной комнаты.

У суррогата много булавок в волосах — Аннабель проделала прекрасную работу. Утонченно, и в то же время элегантно. Я предполагаю, что мой лучший вариант — выдернуть одну из них.

Два виски, после четыре бокала шампанского, и мне представляется прекрасная возможность. Компаньон приглашает Мать на танец, оставляя суррогата одну с Карнелиан и Графиней Розы. Я по-прежнему не вижу Люсьена, но я не собираюсь ждать. Я испорчу ей прическу и покончу с этим.

Я хватаю Пери и начинаю с ним танцевать, прокладывая путь через толпу; мои друзья, улюлюкая, следуют за нами. Я отпускаю Пери, как только достигаю Герцогини — два шага, и я падаю прямо на суррогата. Она роняет свой бокал шампанского и кричит «Ох!», когда я выдергиваю несколько булавок и бросаю их на пол.

— Гарнет, — резко заявляет Графиня Розы. Джаспер, Пери и остальные смотрят вниз, сконфуженные присутствием представителя Дома-Основателя. Но я сам из Дома-Основателя. И я сделал это! Я дотронулся до суррогата, и никто не пригрозил отрубить мне руки.

Кроме того, Графиня Розы не пугает меня.

— Приношу искренние извинения, Ваша Милость, — говорю я с поклоном. Я вижу, что парни под впечатлением. — Я не заметил вас.

— В самом деле, неужели так трудно вести себя нормально? — спрашивает Графиня. — Тебе не кажется, что у твоей матери уже достаточно забот?

— Вы имеете в виду предстоящее бракосочетание? Или отсутствие такового? — Я весело смеюсь. — Кто бы подумал, что это, — я показываю на свое лицо, — будет так трудно продать?

Позади меня фыркает Джаспер. Даже Карнелиан сподобилась на усмешку.

— Ты свинья, — говорит она.

— Разве ты, сестренка, не катастрофа в этом плане? — Мимо проходит официант с подносом напитков, и я хватаю еще один бокал шампанского. Вынужден признать, я сегодня на высоте. Никто не подозревает, что я специально упал на суррогата! Я прямо чувствую себя Мастером Шпионажа. — Ставлю десять тысяч диамантов, что она найдет мне пару быстрее, чем тебе.

Лицо Карнелиан снова мрачнеет. — У меня нет десяти тысяч диамантов.

Краем глаза я замечаю проблеск белого. Люсьен соизволил наконец появиться. Самое время убраться подальше от семьи и просто наслаждаться вечеринкой. Как можно дальше от суррогата.

— Конечно. — Я поворачиваюсь к своим друзьям. — Давайте убираться отсюда, прежде чем Ее Королевская Милость не вернулась с танцпола. Здесь позади есть сад.

— Гарнет, — говорит Джаспер, быстро кивая на человека, на которого я больше не хочу смотреть. — Ты не собираешься извиниться?

Суррогат стоит там с широко раскрытыми глазами. Бьюсь об заклад, она тоже хочет, чтобы я просто убрался.

— За что? — говорю я, смотря на нее, будто едва помню, кто она такая. Приближается Люсьен, я вижу его пучок волос. — О, это просто суррогат моей матери. Идем.

У меня странное ощущение, очень похожее на вину, когда я так обращаюсь с ней. Но я пожимаю плечами и веду их через бальный зал, не останавливаясь, пока мы не выходим наружу в прохладную ночь. Мальчики начинают валять дурака, делая неприличные жесты в сторону статуи обнаженной женщины, но я притворяюсь, что спиртное вдарило мне в голову, и опускаюсь на скамейку.

Что я такого сделал, чтобы это заслужить? Это немного забавно, но также опасно и утомительно. Вечеринки должны быть расслабляющим делом, без мыслей и забот.

Я прислоняюсь головой к стене дворца и смотрю вверх на звезды, усыпавшие небо словно множество бриллиантов.

Я вижу суррогата еще раз той ночью, когда настает время для представлений.

Королевские женщины сразу после покупки всегда выставляют на показ своих суррогатов. Танцует Суррогат Герцогини Весов. Скука. Затем Мать вызывается показать, как ее суррогат играет на виолончели, и нас всех волокут к оркестру.

Полагаю, теперь я увижу, о чем говорила Аннабель.

Она кажется беспокойной, пока поднимается по ступеням и занимает место с виолончелью. Люсьен хорошо спрятал аркан, потому что я точно не могу его видеть.

Затем я забываю об аркане, забываю о Люсьене и вообще обо всем, потому что девушка играет, и это как… я не знаю. Я не большой поклонник струнных инструментов, но это похоже на то, будто я одновременно слушаю что-то душевное, для поднятия настроения и невероятно личное. Девушка не выглядит испуганной — она будто полностью забыла о существовании публики. Я вижу ее на этой сцене в окружении знати с глазами, сверкающими, как у хищных птиц, ждущими ее провала, промаха, чтобы над ней посмеяться. Я ощущаю себя, будто смотрю на воробья в клетке — нечто молодое и невинное, попавшее в ловушку из жадных рук.

И мне думается, что, возможно, и у меня есть собственная клетка, просто побольше, чем у нее; такая большая, что я никогда не был полностью осведомлен о ее границах.

Она завершает под оглушительные аплодисменты; заклинание разрушено, и я возвращаюсь в себя, стесняясь того всплеска эмоций, что произошел внутри меня.

Затем я отворачиваюсь от нее, потому что не хочу ничего знать, не хочу переживать, поэтому я просто хлопаю вместе со всеми, закатываю глаза и киваю, когда Пери делает лицо, которое как бы говорит «как много суррогатов нам еще придется отсмотреть, прежде чем вечеринка опять начнется».

И мне интересно, как много раз я сам делал это лицо.

Я намерено игнорирую суррогата всю оставшуюся ночь.

Глава 6

Следующие несколько дней я вообще не встречаюсь с суррогатом, но мне удается чаще видеться с Аннабель.

Она рассказывает мне, что Мать дала девушке разрешение свободно гулять по всему дворцу. Это в копилку Люсьена. Но есть кое-что, о чем она мне не рассказывает — я всегда знаю, если Аннабель либо скрывает что-то, либо ей запретили говорить, потому что она сжимает губы и чешет под правым ухом. Я и не настаиваю. Я не собираюсь доставлять Аннабель неприятности.

Хотя я заметил, что была доставлена новая виолончель, поэтому мне интересно, что случилось с первой. Наказание, а затем вознаграждение? Это похоже на Мать.

Однажды после обеда я бездельничал в гостиной наверху, когда она меня нашла.

Г зовет тебя.

— Я ничего не сделал, — протестую я.

Она лишь слегка улыбается, и я вижу свой пиджак, перекинутый через ее руку. Я тут же насторожился.

— Что? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами, ее глаза опущены вниз.

— Очередная потенциальная жена? — спрашиваю я с тревогой.

Она снова пожимает плечами.

Не опаздывай.

— Знаю, знаю, — говорю я. Если я опоздаю, Мать, скорее всего, обвинит Аннабель. Она протягивает пиджак и набрасывает мне на плечи, стряхивая пушок с отворота.

Будь милым.

— А я бываю не милым? — говорю я, хлопая ресницами. Ответом служит широкая улыбка.

По пути вниз я прохожу мимо концертного зала. Сквозь закрытые двери явно доносятся звуки виолончели. Я останавливаюсь, задумываясь, не подглядеть ли. Но музыка останавливается, и я беру себя в руки и спускаюсь по главной лестнице в фойе.

— Куда на этот раз? — спрашиваю я Мать, пока автомобиль едет по подъездной дорожке.

— Дом Пера, — отрывисто отвечает она.

— Корал? — говорю я. Я видел ее на всех балах и некоторых вечеринках, конечно, и она не ужасна. Но и она не кажется такой уж интересной.

— Я не потерплю претензий. Не сегодня, — резко заявляет Мать.

— Отец снова причиняет тебе головную боль? — спрашиваю я. — Или теперь это суррогат?

— Оба.

Я поражен, что она действительно на это ответила. Я решаю испытать удачу.

— Как дела? Со всем… этим? — Я не знаю, как это назвать. Создание ребенка? Звучит отвратительно.

Мать бросает на меня пронзительный взгляд. — Почему ты спрашиваешь?

— Без причины, — говорю я быстро. — Просто… будет необычно иметь ребенка в этом доме.

К моему абсолютному потрясению она улыбается. Подлинной, настоящей улыбкой, не так, как обычно, когда можно чувствовать, будто с зубов капает яд.

— Да, — говорит она. — Я представляю себе, что так и будет.

В ее искреннем энтузиазме есть что-то тревожащее.

— Значит, она беременна? — спрашиваю я.

— Она будет, — говорит мама. — Очень скоро.

Мы едем остаток пути в тишине.

Перед Дворцом Пера имеется озеро с лебедями — великолепными, белоснежными созданиями, которые мирно плавают, не подозревая о моих личных мучениях. Теперь я им завидую. Их не заставляют жениться в нежном девятнадцатилетнем возрасте.

Во Дворце Пера все напоминает о птицах. Все. Лампы, вазы, картины, подсвечники, подушки… даже люстра в столовой выполнена в форме сотен ласточек в полете. Концы вилок сделаны в виде голов диких уток.

Леди Пера бурно нас приветствует, целуя Мать в обе щеки и милосердно пожимая мне руку. Корал выглядит очень хорошенькой в бледно-розовом одеянии, ее завитые белокурые волосы ниспадают на спину и на плечи.

Обед проходит неплохо, лучше, чем я ожидал, потому что в основном говорят Мать и Леди. И еще потому что они подают жареного фазана — одного из моих любимых, в сливовом соусе и с пюре — поэтому, если мне позволено есть и не разговаривать, я полностью доволен. Корал откусывает мелкими кусочками и каждый раз вытирает рот салфеткой. Я продолжаю на нее поглядывать, размышляя, каково будет ее целовать. У меня не появляется никаких сильных эмоций, кроме умеренного любопытства.

— Но Перл, его репутацию нельзя не учитывать, — говорит Леди Пера.

— У твоей дочери тоже есть репутация, — парирует Мать.

— Мне нравится, когда они говорят о нас, будто нас тут и нет, — шутливо говорю я Корал. Ее глаза расширяются, и она быстро кладет в рот идеальный кусок фазана и картофеля, а затем вытирает губы салфеткой. — Ты пропустила пятно, — шепчу я, и, можно подумать, будто я сказал ей, что у нее выросла бородавка — она начинает вытирать рот с удвоенной яростью. — Прости, уже все, — говорю я, переводя внимание на свою тарелку.

Думается, я могу исключить чувство юмора из списка ее потенциальных достоинств.

— И какая же репутация у моей дочери? — требовательно спрашивает Леди Пера.

— Она простушка, — небрежно говорит Мать, делая большой глоток вина. — Она… ничем не выделяется.

— Она красива.

— О, я вас умоляю. Как и мой сын.

— С ней приятно находиться рядом.

— Правда? — Мать приподнимает бровь и смотрит на Корал, которая уменьшается на несколько дюймов на своем стуле. Не могу ее винить, она не росла под этим взглядом. — Я не вижу ничего особенно приятного в ее компании. Она так же безмолвна, как и птицы, плавающие в вашем пруду снаружи.

— Она…

— Лапис, давай не будем заниматься этими утомительными обсуждениями того, чье потомство привлекательнее. Мы обе знаем, что я выиграю в этом споре. Мой Дом — Дом-Основатель. Союз будет выгоден вам, не мне. Я выбрала вас для воссоединения с моей семьей. Ваши внуки будут следующими Графом или Графиней Дома Озера. Что еще тут обсуждать?

— Курфюрстина, — говорит Леди Пера. — Ты знаешь, что она… чувствует к тебе.

Леди Пера храбрее, чем я думал. Я бы никогда не упоминал Курфюстину при Матери. Корал застыла на своем стуле, двигая только глазами — то на одну, то на другую женщину.

Мать смеется высоким злобным смехом. — Думаешь, я боюсь этого ничтожества из Банка?

Корал роняет свою вилку и вздыхает. Мать поворачивается к ней.

— Да, — говорит она. — Я называю ее ничтожеством из Банка. Она меня не пугает. Ты боишься меня, дитя?

Корал молча кивает. Мать усмехается.

— Хорошо. — Она поворачивается к Леди Пера. — Я довольна этой парой, если и вы тоже. Это укрепит и ваш Дом, и…, — она явно колеблется, — …мой. Она снова обращается к Корал. — Что ты думаешь, дорогая моя? Хотела бы стать следующей Герцогиней Озера?

— О… о да, Ваша Милость. Очень даже, Ваша Милость. — Голова Корал кивает вверх-вниз, будто она на веревке.

— Можно ли мне выразить свое мнение по данному вопросу? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Мать, даже не взглянув на меня. Она встает, а я запихиваю последний вкусный кусок фазана в рот, прежде чем она хватает меня за локоть и толкает к двери.

Она очень драматично останавливается и говорит, — Мы будем ждать ответа на наше предложение до 11 часов вечера этого дня. Опоздаете — предложение будет расторгнуто.

Я адресую Корал что-то вроде виноватого кивка, прежде чем Мать выталкивает меня за дверь.

— Ты и твоя проклятая репутация, — бормочет она, пока шофер открывает дверь автомобиля. Я знаю, что мы думаем об одном — все могло быть гораздо хуже. Все, что известно Жемчужине — это то, что я взбалмошный королевский тусовщик. Если бы кто-то из них наложил лапы на историю с Циан… мне пришел бы конец. Меня бы даже дочь Дома Пера не захотела.

— Люсьен сдержал слово, — отмечаю я, пока мы выезжаем на главную дорогу.

— Слава Курфюрсту. — Мимо проносятся дворцы; Мать достает пудреницу и припудривает немного под глазами. — Если Лапис на это не соглашается, нам придется пробовать второсортные Дома. Поэтому давай понадеемся, что ты произвел хорошее впечатление.

— Я почти ничего не сказал.

— Это я и имею в виду.

Этим вечером я решаю поужинать у себя в комнате.

За один день с меня достаточно приемов пищи с Матерью. Но, когда дверь моей гостиной открывается, поднос вносит не Джордж. Это снова Аннабель.

— Эй, — говорю я, чувствуя, как поднимается настроение. — Ты свободна от суррогата этим вечером?

Она кивает. Затем я вижу, что ее глаза немного слезятся.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Аннабель ставит поднос на мой столик для завтрака и передает мне плотный конверт кремового цвета. Печать сломана, но я без сомнения могу видеть изображенное на ней перо, символ Дома Пера.

Моя дорогая Перл. Корал будет весьма рада принять предложение вашего сына. Спасибо еще раз за ваш визит. Я с нетерпением жду дня, когда наши дома объединит этот прекрасный союз.

Искренне ваша, Лапис, Леди Пера.

Я опускаюсь на диван, едва осознавая, что Аннабель сидит рядом. Комната кружится. Мне не хватает воздуха. Этого не может быть.

Я частично надеялся, что это был какой-то план матери по наказанию меня. Я думал, что найти того, кто захочет меня, займет больше времени. Я думал…

Я не замечаю, что Аннабель держит меня за руку, пока не чувствую тепло на своей ладони. Ей не нужно использовать свою доску — я все могу прочитать по ее глазам, и они говорят мне, что ей очень жаль.

— Я… это все правда?

Аннабель кивает. Я читаю письмо еще раз. Оно даже не от Корал. Мы даже особенно друг с другом не общались. Я ничего о ней не знаю. И теперь мне предназначено провести с ней остаток жизни?

— Я этого не хочу, — признаюсь я слабым голосом, совсем непохожим на мой.

Аннабель кладет голову мне на плечо; она делала так, когда мне было десять — я порезал руку, и доктору пришлось ее зашивать.

— Я не могу жениться, — говорю я, внезапно вставая и начиная ходить взад-вперед по комнате. — Ни на ней. Ни на ком. Мне всего лишь девятнадцать! — Не то чтобы это имеет значение в Жемчужине — мать Джаспера пытается договориться о помолвке уже год, и я знаю, что Мать вышла замуж за Отца, когда ей было всего шестнадцать. Но есть разница между тем, когда ты знаешь о своем будущем, и тем, когда твое будущее смотрит тебе прямо в лицо. — Она не может заставить меня. Она не может.

Она может.

Я знаю. Конечно, я знаю. Она может делать все, что захочет. Она Герцогиня Озера.

— Я могу притвориться, что у меня какая-то ужасная болезнь, — говорю я, пока в моей голове появляются всевозможные дикие идеи. — Что-то очень заразное. Может, тогда…

Но Аннабель сурово смотрит на меня.

Не сработает.

— Мне нужно что-то сделать, — говорю я. — Она отнимает у меня свободу, Аннабель!

Аннабель вздыхает и склоняется над своей доской. Она яростно пишет несколько секунд, затем поднимает ее.

Какую свободу? Никогда не имел свободы. Твоя судьба — жениться.

— Ну, по крайней мере у меня была иллюзия свободы, — ворчу я.

Она грустно мне улыбается.

— Хочешь поменяться местами? — предлагаю я.

Это заставляет ее рассмеяться, хотя по ее щеке катится слеза. Она смахивает ее, смутившись.

Ты ужасная фр-на.

Я вынужден улыбнуться на это. Я сажусь рядом с ней и снова смотрю на конверт.

Следует долгое молчание.

— Так… — говорю я, вертя конверт в руках, — мы можем его сжечь?

Аннабель охотно идет разжигать камин. Она берет конверт, а я беру письмо. Когда пламя за решеткой высоко поднимается, мы бросаем в него дорогую бумагу и смотрим, как она съеживается и дымит.

Я вздыхаю. Сожжение письма не меняет его предназначения.

— Ты можешь остаться ненадолго? — спрашиваю я.

Она застенчиво улыбается и кивает. Затем ее глаза проясняются.

Халма?

Я испускаю тяжелый стон. — Хорошо, ладно. Но я клянусь, что побью тебя в этот раз. Поэтому берегись.

Аннабель ухмыляется.

Глава 7

Следующие несколько дней весь Дом в волнении готовится к вечеринке по случаю моей помолвки.

К счастью, Мать позволяет мне оставаться в комнате и не спрашивает мнения по поводу фарфора, цветочных композиций и того подобного. Она ждет эту вечеринку больше, чем я. Весь дворец стоит на ушах. Могу поспорить, что вся Жемчужина смакует эту новость.

Это единственный раз, когда я не хочу быть центром внимания.

Аннабель, должно быть, занята суррогатом, потому что больше я ее не вижу. Хотя я не так часто выхожу.

За день перед вечеринкой Джордж приносит мне ланч и нерешительно спрашивает, — Не хотели бы вы прогуляться в саду, сэр? Выйти на свежий воздух?

Я сердито смотрю на него, и он быстро ретируется, возвращаясь на безопасную кухню, где, я уверен, остальные слуги восхитительно проводят время, сплетничая обо мне.

После письма с Домом Пера не было никакого общения. Что я вообще должен говорить Корал? Обычно когда я с девушкой, она из Банка, и флирт происходит естественно, потому что я уже знаю, чего меня хотят. Корал должна меня хотеть, верно? Я Гарнет из Дома Озера. Я богат, хорошо выгляжу, у меня есть титул… И все равно я чувствую, как нервы в моем животе скручиваются, подобно маленьким гусеницам. Я брызгаю водой себе на лицо и смотрю на свое отражение в зеркале ванной.

— Ты сможешь это сделать, — говорю я себе. — Всего одна ночь.

Но это не всего одна ночь. Это вся моя жизнь.

Я наливаю себе немного виски, чтобы успокоить нервы. Это не очень помогает. К тому времени, как Джордж приходит помочь мне одеться, я весь вспотел.

Он без единого слова поправляет мне манжеты и одевает пиджак смокинга, стряхивая любой волосок или пушок. Я затягиваю галстук. Я признателен Джорджу за молчание, потому что я не очень хочу разговаривать в данный момент. Я вообще сегодня не хочу разговаривать. А мне придется идти вниз, улыбаться, смеяться и притворяться, что это лучшая вещь, которая когда-либо случалась со мной, в то время как все, чего я хочу — спрятаться на всю оставшуюся жизнь.

— Все готово, сэр, — говорит Джордж. Мы оба разглядываем мое отражение в зеркале в полный рост.

— Отлично, — говорю я. Чувствую, будто мне горло сдавило. — Спасибо, Джордж.

Он колеблется, а затем говорит, — Я дам вам минуту побыть наедине, сэр.

Я киваю. Как только он закрывает дверь, я делаю несколько глубоких, успокоительных вздохов.

— Не будь таким трусом, — говорю я вслух. Я надеваю на себя ослепительную улыбку и покидаю комнату.

Джордж ожидает меня, из чего я делаю вывод, что Мать поручила ему проводить меня в бальный зал, чтобы я не сбежал. Естественно, Лорд и Леди Пера уже здесь вместе с Корал. Ее светлые волосы сегодня завиты еще больше. Она моргает, глядя на меня своими большими голубыми глазами, и напоминает мне фарфоровую куклу.

— Добрый вечер, — говорю я ей с поклоном. — Мой господин, моя госпожа.

Мать выглядит довольной. Я не знаю, чего она ожидала. У меня все-таки есть хоть какая-то воспитанность.

Оказалось, что от нас с Корал никто не ожидает разговоров. Мать и Леди Пера обсуждают, когда и где должна быть свадьба, кто должен ее обслуживать; я пытаюсь прервать их и придумать что-то другое. Но ничего не приходит в голову. Моя будущая жена стоит рядом со мной, и мне даже нечего ей сказать.

Начинают прибывать гости, поэтому Мать переключает свое внимание на них. Корал и я стоим вместе, и перед нами выстраивается небольшая очередь. Всевозможные варианты «Поздравляю» и «Я так счастлива за вас обоих». Пустые слова от пустых людей. Половину из них волнует только то, что они вообще были приглашены. Другая половина, скорее всего, надеется, что я сотворю что-нибудь заслуживающее сплетен.

Подходит Карнелиан с ее компаньоном.

— Полагаю, я должна тебе десять тысяч диамантов, — говорит она с ухмылкой, сжимая руку своего партнера. Должно быть, она наслаждается ситуацией. Довольно необычно видеть ее счастливой, когда я тот, кто несчастен.

— Я не настаиваю, сестренка, — говорю я. — Не хотелось бы, чтобы ты потеряла все свои деньги за один раз.

Ее лицо немного грустнеет, и я чувствую себя виноватым. Но она не может меня оскорблять и думать, что я не скажу что-нибудь в ответ.

— Я желаю вам обоим всех благ, — говорит компаньон, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы не закатить глаза.

— Спасибо, мистер Локвуд, — заливается соловьем Корал. Откуда она знает его имя? Я не помню, как его зовут, а он живет в моем доме. Затем я замечаю, что многие женщины в зале оглядываются на него.

Я совсем не понимаю привлекательности компаньонов.

Они отходят от нас, чтобы дать другим оказать нам фальшивые любезности. Я подслушиваю обрывки разговоров, пока тупо улыбаюсь и пожимаю руки.

— … не видела ее еще сегодня.

— Думаешь, она беременна?

— Нет, мы бы знали.

— Я слышала, что Курфюрстина начинает нервничать.

— Чепуха. Курфюрстине не о чем волноваться.

— Но если Графиня хочет, чтобы ее дочь вышла замуж…

В этот момент прибывают Курфюрст и Курфюрстина. Все низко кланяются, и все разговоры прекращаются. Леди, которых я подслушивал, спешат подлизаться к Курфюрстине. Звучало так, будто они говорили о суррогате Матери.

Я чувствую каплю вины, когда вижу Люсьена. Я не рассказал ему о новой виолончели и о том, что сказала Мать в машине в тот день. Но в данный момент суррогат меня не очень волнует.

Я не заметил ее прибытия, но в какой-то момент я замечаю ее в толпе. Она стоит рядом с Матерью, которая беседует с Леди Пера и Курфюрстиной. Люсьен подает Курфюрстине бокал шампанского, и наши взгляды на секунду встречаются.

Мне сдавливает грудь — меня посетило неприятное ощущение. Я чувствую себя загнанным, беспомощным. Куда бы я ни повернулся, везде мне предъявляются требования и ожидания. Я хочу повернуть время вспять, вернуться туда, когда моя жизнь вращалась вокруг вечеринок, которыми я действительно наслаждался, когда суррогаты были лишь маленькими пешками на шахматной доске, молчаливыми предметами рядом со своими хозяйками. По моему бедру стекает капля пота, и я чешу свою промежность, не обращая внимания на то, что я на публике. Что еще Мать может сделать со мной?

— Итак, — говорю я Корал, когда поздравительная очередь заканчивается. — Это было забавно.

Это сарказм, но она с энтузиазмом улыбается.

— Не правда ли? Мне никогда прежде не уделяло внимание столько людей. И все выглядят так мило, да? Поверить не могу, что это все ради нас!

Я так опешил от ее искренности, что на мгновение теряю дар речи. Она не понимает, что мы для них — развлечение? Никто не пришел сюда, потому что их волнует наша свадьба. Мать даже не пригласила моих настоящих друзей. Мы как цирковая программа на пару дней. Через несколько дней мы, скорее всего, нас сменит что-то еще.

Самое грустное — это то, что мне нравилось быть подобным цирком.

— Ага, — говорю я, потому что у меня есть чувство, что если я скажу, о чем думал на самом деле, то она может заплакать. Заиграла музыка, и начались танцы. Карнелиан выводит своего компаньона на танцпол, неловко двигаясь в его руках. Мать танцует со всеми, создавая идеальный образ идеальной хозяйки, смеясь и салютуя бокалом шампанского, и для всего мира выглядит так, будто она по-настоящему счастлива за своего сына.

Вся эта ложь и фальшь… Я вырос в этом окружении, но до этого вечера мне никогда не было настолько тошно.

— Эш Локвуд — весьма желанный компаньон, — говорит Корал, кивая туда, где моя кузина наступает ему на ноги. — Карнелиан повезло, что твоя мама купила его.

— М-м, — говорю я.

— У меня был прекрасный компаньон, — мечтательно говорит Корал. — Его звали Рай. Он был очень забавным.

Не уверен, что сказать на это. К счастью, теперь, когда мы свободны от наших матерей и обязанностей вечеринки, Корал не нуждается в собеседнике для поддержания разговора.

— Знаешь, я собираю миниатюрные чайные сервизы, — говорит она. — У меня их почти две сотни. Самая большая коллекция в Жемчужине. — Она гордо поднимает подбородок. — Некоторые из них датируются эпохой Диаманты Великой.

Миниатюрные чайные сервизы? Она не могла просто читать книги или вышивать крестиком как нормальная девушка? Разве нормальные девушки не этим занимаются?

Она как раз описывает один из сервизов, светло-голубой с изящной детальной росписью в виде стаи птиц в полете, когда меня спасают идущие к нам Мать и Отец. Мать призывает к тишине.

— Благодарю вас всех за то, что присоединились ко мне для празднования этого особенного события! — восклицает она. От меня не ускользает то, что она не упомянула Отца. — Давайте поднимем бокалы за счастливую пару — Гарнета из Дома Озера и Корал из Дома Пера.

Поднимаются бокалы, и люди пьют.

— А теперь, — продолжает Мать, — мой суррогат исполнит для вас небольшую программу. Не пройти ли нам в концертный зал?

Я вижу, как Уильям уводит ее, а затем Мать выводит меня из бального зала, Корал рядом со мной, и все гости следуют за нами по главной лестнице в концертный зал.

— Суррогат твоей матери так чудесно играла на балу у Курфюрста, — говорит Корал. — Я не знала, что она сыграет нам сегодня!

— Я тоже, — говорю я.

Мы занимаем свои места в середине первого ряда. Я замечаю, что Курфюрстина заботится о том, чтобы Курфюрст сидел слева от нее, как можно дальше от Матери. Стул, пюпитр и виолончель уже на сцене. Публика перешептывается, и я вижу, как Карнелиан бормочет что-то своему компаньону, от чего он слегка хмурится.

Затем на сцену выходит суррогат, и весь зал бурно аплодирует. Надеюсь, она снова сыграет ту песню, которая была на балу у Курфюрста. Хоть что-то хорошее произойдет сегодня.

Кажется, она меньше нервничает, может потому что она уже это делала и даже перед большим количеством людей. Она ставит виолончель между колен и оглядывает море лиц, будто она Рид Пурлинг или какой-то другой музыкант, будто ей платят за то, что она здесь. Словно она главная на этой сцене, хотя бы на мгновение.

Ее стоит за это уважать.

Она переворачивает страницу на пюпитре, поднимает смычок и начинает играть. К моему удовольствию, это та же самая песня с бала Курфюста. Я даю нотам омыть себя водопадом звука. Я снова думаю о своей клетке, о ходе жизни, и что я мог бы сделать, если захотел, если бы имел свободу выбора. Кого бы я выбрал в жены? Я думаю обо всех девушках, которых когда-либо целовал, которым улыбался, флиртовал, и ни одна из них не заставляет меня хоть что-то почувствовать. Разве ты не должен хоть что-то чувствовать? Или это просто устаревший взгляд, возникший у меня в голове после чтения огромного количества сказок в детстве? Между моими мамой и папой определенно нет любви, как и у родителей моих друзей, если уж на то пошло.

Я никогда не задумывался, как это грустно.

Песня заканчивается, и я громко аплодирую вместе со всеми. Я смотрю в конец ряда и вижу самодовольную Мать и скучающего Отца. Карнелиан как всегда угрюмая, но ее компаньон хмурится даже больше, что странно.

Суррогат протягивает руку, чтобы перевернуть страницу на другое произведение, и немного морщится. Она начинает следующую песню, и что-то явно не так — кажется, она потеет, и ее губы плотно сжаты. Внезапно ее смычок с визгом съезжает по струнам и падает на пол. Она с ужасом смотрит на свои колени.

Виолончель падает с неприятным звуком, и все подскакивают. Теперь мы можем видеть, почему она запнулась.

Через ее платье просочилась ярко-красная кровь, и она продолжает идти, стекая по ее подолу и капая на пол. У нее все руки в крови. Я вижу, как ее губы двигаются, и думаю, что это «помогите». Я не раздумывая встаю. Она падает, и, прежде чем я успеваю что-то сделать, из-за кулис появляется белое пятно.

Люсьен ловит ее, прежде чем она падает на землю.

— Приведите доктора! — кричит он. Женщины начинают кричать, все в замешательстве.

— Что происходит? — спрашивает Корал.

Я не знаю. Что происходит?

Мать вбегает на сцену, за ней Курфюрст, и я спешу за ними, пока вокруг меня образуется толпа. Я слышу стоны суррогата, когда Люсьен мягко укладывает ее. На сцене лужа крови, и ее подол больше красный, чем зеленый. Мать в ужасе.

— Доктор в Банке, — говорит она.

Получается, суррогат может умереть. Я знаю, что суррогатов постоянно убивают, но одно, когда знаешь, а другое, когда сам видишь.

— Мы немедленно отправим кого-нибудь, — говорит Курфюст.

— Нет времени, нам нужно остановить кровотечение. — Люсьен в ярости. В его спокойном внешнем виде, который он так хорошо поддерживает, появилась брешь, и в ней я вижу абсолютную панику и страх. И я осознаю, что Люсьен любит это девушку.

— Моя госпожа, где ваш медицинский кабинет? — спрашивает он. Мать молча смотрит. Никогда не видел ее такой растерянной. — Госпожа!

Она очнулась. — Сюда, — говорит она.

Люсьен осторожно поднимает девушку, словно она стеклянная, и несет ее мимо Матери, мимо меня сквозь толпу знати, которая выглядит одновременно шокированной таким поворотом событий и жаждущей распространить новости о Кровавой Помолвке Гарнета.

Затем Люсьен, Мать и девушка исчезают из зала. Отец выглядит пораженным.

— Что же, — говорит он, хлопая мне по плечу, — нам нужно…

Он кивает на всех гостей.

— Я это сделаю, — ворчу я, потому что Отец может быть таким бесполезным на светских мероприятиях.

— Дамы и господа, — призываю я, и в зале наступает молчание. — Премного благодарен за ваш визит на мою помолвку. Приношу извинения за прерывание торжества, но очевидно, что суррогат моей матери нездоров. Нашей семье необходимо уединение.

— Конечно, — говорит Курфюрстина, которую с виду поворот событий вечера не особенно расстроил. Затем она обращается к залу, будто это ее дом и ее вечеринка. — Давайте покинем Графиню с миром и надеждой, что ее суррогат переживет эту ночь. Я слишком хорошо знаю, что такое потеря суррогата, и я не пожелала бы этого никому из королевской семьи.

Данное заявление смехотворно по нескольким причинам — во-первых, она не совсем королевская семья, и, во-вторых, она точно пожелала бы смерти суррогата такому конкурентному Дому, как наш. Но это заставляет всех уйти, и за это я благодарен.

— Мне остаться? — спрашивает Корал, схватив меня за локоть.

— Что? — говорю я. — Нет. — Затем, осознавая, что это прозвучало грубее, чем я хотел, добавляю, — Тебе следует пойти домой со своей матерью. Я… сообщу о состоянии суррогата завтра. — Я улыбаюсь для верности.

— О. Да, конечно, — Она улыбается мне, когда подходит Леди Пера, чтобы забрать ее.

Концертный зал медленно пустеет. Не знаю, должен ли я стоять у дверей и всех провожать, но у меня нет сил, и в чем смысл иметь бунтарскую репутацию, если я не могу ей хорошенько воспользоваться, когда нужно?

Я в одиночестве стою на сцене. Кровь суррогата разливается по начищенному полу, окружая ее виолончель, словно красное озеро, и это кажется неправильным, потому что она, несомненно, любит эту виолончель. Я стягиваю пиджак своего смокинга, подбираю инструмент и начинаю вытирать с него кровь. Но у меня неуклюжие руки, и получается так, что я больше размазываю ее, чем вытираю.

Дверь за кулисами распахивается с громким стуком. Ко мне мчится Аннабель; ее глаза наполняются слезами, когда она видит кровь на полу, виолончель в моих руках. Она поднимает на меня взгляд, ее лицо полно ужаса, и трясущимися руками она пишет:

Мертва?

— Нет, — говорю я. — Она в медицинском кабинете. Думаю, Люсьен ей занимается. Это… выглядело нехорошо.

Она зажимает рот рукой, и по ее щекам текут слезы. Затем она устремляется вперед и выдергивает из моих рук виолончель.

— Я просто пытался… пытался ее вытереть, — говорю я, но она не может писать, потому что у нее рука занята виолончелью. Поэтому она пылко смотрит на меня, а затем свирепо показывает себе на грудь, и я знаю — она говорит мне, что это ее работа. В этом жесте видно желание защитить, что напоминает мне о лице Люсьена, когда он смотрел на окровавленную фигуру девушки на полу. Аннабель тоже любит этого суррогата.

Она резко разворачивается и уносит виолончель из концертного зала, а я стою один на сцене, пока Мэри и какие-то другие служанки не приходят отмывать кровь.

Глава 8

Я не сплю всю ночь, сидя в своей гостиной, уставившись на аркан в моих руках, ожидая звонка.

Она в порядке? Что случилось? У меня теперь проблемы? Мне нужно было это предвидеть? Был ли я слишком занят, дуясь на всех по поводу своей помолвки, и упустил что-то важное? Люсьен теперь рассекретит детали моей интрижки с Циан? Аннабель ненавидит меня?

Вопросы повторяют себя снова и снова — бесконечный круг одних и тех же мыслей и страхов.

Как это со мной случилось? Вот он я, чуть не схожу с ума по поводу благополучия суррогата. Не думаю, что смог бы сказать, как выглядит любой из суррогатов, которых я встречал прежде. Блондинки, брюнетки, рыжие… они все как куклы, куклы с расплывчатыми лицами, которые не имеют значения, потому что кто они такие? Никто. Собственность. Но лицо Люсьена. И Аннабель…

Я даже не знаю ее имени. У них есть имена? Думаю, им дают номера на Аукционе. Может, они родились с номерами. Они вообще рождаются обычным способом? Я никогда не воспринимал их как настоящих людей, пока сегодня не услышал крик этой девушки.

Я ужасный человек?

Из-под штор просачивается бледный серый свет, признак нового дня. Я злюсь на себя, уже почти сдаюсь и иду в постель, когда серебряный камертон дрожит и поднимается с моей ладони.

— Она в порядке? — спрашиваю я, прежде чем у него появляется шанс заговорить.

На другом конце чувствуется легкое замешательство, и я думаю, что, скорее всего, я немного его удивил.

— Да, — говорит он, и звучит он необычайно устало. — Она будет жить.

Я выдыхаю, и ощущение, будто я держал этот вдох всю ночь. Голова гудит от облегчения.

— Это хорошо, — говорю я.

— Да. — И снова намек на удивление в его голосе.

— Что? — спрашиваю я, слишком усталый и измотанный, чтобы соблюдать вежливость. — Ты думал, что мне все равно? Ты думаешь, я не человек?

— Нет, — отвечает он. — Я думаю, что ты из королевской семьи.

Я чувствую завуалированное оскорбление, но не понимаю его.

— Что это значит?

— Это значит, что ты не видишь мир так, как видит его большинство людей в этом городе.

Я хмурюсь. — Этот город любит знать.

Люсьен посмеивается сквозь свою усталость. — О, Гарнет, — говорит он. — Ты ничего не знаешь об этом городе. Ты знаешь Жемчужину и Банк. Жемчужина терпит тебя из-за твоего высокого статуса, а Банк любит тебя, потому что с твоей помощью продаются газеты.

Никто никогда, никогда не говорил со мной так. Я открываю рот, чтобы напомнить ему, кто есть кто в наших отношениях, но затем из меня выходит весь воздух, и я осознаю, то он прав.

Я — ничто. Я просто роскошная и дорогая трата времени.

— Тогда зачем ты попросил меня о помощи? — говорю я.

Он вздыхает. — Я не просил. Я шантажировал.

Верно. Я давлю на глаза костяшками пальцев.

— Люсьен, что такого важного в этой девушке? Почему ты так о ней заботишься?

— Почему ты так думаешь?

— Помимо того факта, что ты заставил меня следить за ее каждым передвижением?

— Ты проделал посредственную работу, в лучшем случае. И если я слежу за кем-то, это не значит, что я забочусь о них. Ты даже представить не можешь, за сколькими людьми я слежу. Почему ты думаешь, что эта девушка чем-то отличается?

— Твое лицо сегодня, — говорю я в лоб. — Когда она истекала кровью и… плакала. Это было очевидно.

Очередная пауза. На этот раз она затянулась, и я уже не могу терпеть.

— У них есть имена? У суррогатов, я имею в виду, — говорю я. — Откуда они появляются?

— Они из Болота, — отрывисто говорит он. — Безусловно, ты знаешь об этом. И да, у них есть имена.

— У всех? — Как только вопрос слетает с моих губ, я жалею, что его задал.

— У всех.

— Ну и как ее зовут тогда?

Люсьен раздражается. — Почему тебя это волнует, Гарнет из Дома Озера, наследник Графини, член Дома-Основателя?

— Не бросайся мне тут титулами. Это не я.

— Правда? Тогда просвети меня, пожалуйста. Скажи мне, кто ты. Скажи мне, что ты заслуживаешь знать ее имя.

— Заслуживаю? — Я встаю, мой пульс учащается. — Ты говоришь мне, что я не заслуживаю знать имя какого-то суррогата?

— Именно это я тебе и говорю. Ты делишь людей на две группы — члены королевской семьи и все остальные. Ты когда-нибудь пытался задуматься, что «все остальные» чувствуют по вашему поводу? Что они —люди со своими собственными правами, надеждами, мечтами и чувствами? И что они превосходят вас в численности по крайней мере в десять раз?

Я не знаю, что на это сказать. Потому что он прав.

— Ты знаешь, что происходит с суррогатами, Гарнет? — продолжает Люсьен, и его голос становится похожим на змеиный шепот.

— Они… они делают королевских детей, — запинаюсь я.

— А затем?

Я сомневаюсь. — Я не знаю.

— Они умирают. Все. До. Единой. Деторождение для них смертельно.

Я вынужден повторить последнее предложение в своей голове больше трех раз, прежде чем я его понимаю.

То есть все до единой девушки, которых я видел на поводке, на балах или молча сидящих за обеденным столом… они все мертвы.

— Это… это не может быть правдой. Почему… как такое могло случиться?

Это вызывает откровенный смех у Люсьена. — Ты когда-нибудь вообще думал о суррогатах, пока я тебя не попросил присматривать за одной из них? Не мог бы ты описать одну из них, кроме Вайолет?

— Вайолет? — говорю я.

Тишина.

— Ее зовут Вайолет? — спрашиваю я снова более приказным тоном.

— Да, — неохотно отвечает Люсьен.

— Ох. — Вайолет. Вайолет играет на виолончели. Аннабель заботится о Вайолет. Теперь это ощущается по-другому, когда я это так произношу. Суррогата зовут Вайолет.

Если у Вайолет моя сестренка, то Вайолет умрет.

— Так… что за план? Ты пытаешься найти для нее какой-то способ родить ребенка и выжить?

— Нет.

— Тогда что? Ну же, Люсьен. Пожалуйста. Доверься мне.

Ожидание его ответа кажется бесконечным.

— Могу ли я? — спрашивает он наконец. — Какое обещание ты можешь дать, чтобы я был уверен?

Я упорно задумываюсь на мгновение. Люсьена не волнуют деньги, драгоценности или что-то подобное. Кажется, его волнуют люди.

— Я клянусь Аннабель, — говорю я. — Если я сделаю что-то, что принесет суррогату неприятности, она будет наказана в десятикратной мере. А я никогда не причинил бы ей боль.

— Хм. — Люсьен, кажется, впечатлен. После небольшой паузы, он говорит, — Я принимаю обещание.

— Здорово, так что за план?

— План, — драматично говорит он, — вызволить ее из Жемчужины.

Глава 9

Его план безумен. Невозможен.

Это Люсьен, поэтому естественно он не рассказал мне о подробностях, но он в жизни не сможет увести ее из дома моей матери. И все же я пытаюсь придумать способ, с помощью которого он смог бы это сделать. Вывести ее через тоннели для слуг? Похитить на Зимнем Балу? Спрятать в ящике для доставок?

И он не расскажет мне, куда он ее направляет и что планирует с ней делать, как только она выберется. Он, должно быть, самый невозможный человек из всех, кого я когда-либо встречал.

Вайолет несколько дней остается в постели после выкидыша — Люсьен сам сказал мне о том, почему у нее было столько крови. Я не знал, что беременность может быть настолько опасной. Когда она наконец покидает комнату, я вижу ее только, когда она гуляет в саду. Через одно из окон наверху я наблюдаю, как она блуждает между рядами аккуратных кустов. Кажется, ей нравится западная стена; по крайней мере, она всегда направляется в ту сторону. Затем она пропадает в более заросших частях сада или в лабиринте из живой изгороди.

Тем временем мои возможности смотреть за ней иссякают все больше и больше. Свадебные планы вступают в полную силу. Мать решила, что теперь я должен быть включен в каждый этап этого процесса, будто женитьба сама по себе еще не наказание. Меня заставляют сидеть на бесконечных демонстрациях фарфора (Корал, наверное, потеряла бы сознание от удовольствия), дегустациях еды (это не так уж плохо), и Мать настаивает, чтобы я помогал ей с постоянно меняющейся рассидкой гостей.

Меня и Корал заставляют присутствовать на различных обедах, чаепитиях, ужинах, иногда с нашими матерями, а иногда без них. Узнать ее немного получше перед свадьбой, конечно, хорошо, но в то же время отвратительно, просто потому что она не такая интересная.

Мать договаривается с портным, чтобы тот пришел и начал работать над моим смокингом, на один из дней после обеда. Я, конечно же, сперва немного брожу по библиотеке, просто чтобы быть уверенным, что опоздаю. Пока я слоняюсь между рядов, наполненными скучными историями разных Курфюстин и Курфюстов, до меня доносится пара голосов — Карнелиан и другой девушки. Мой пульс учащается, и я подхожу ближе.

— Я ничего не задумала, — говорит другая девушка, и я знаю, что это, должно быть, Вайолет. Никогда не слышал, как она разговаривает, но что-то в этом голосе похоже на нее. — Мне просто… нравятся книги.

Я слышу, как Карнелиан фыркает. — Ну да, — говорит она. — Посмотрим.

Я не собираюсь дать ускользнуть возможности поговорить с девушкой, за которой я смотрел почти два месяца.

— Какие-то проблемы, дамы? — спрашиваю я. Они обе выглядят напуганными, когда я появляюсь из-за полок.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Карнелиан. — Я думала, у тебя примерка смокинга.

Мое лицо принимает одно из своих лучших удивленных выражений. — Правда? Полностью выскочило из головы. — Я осматриваю Вайолет сверху вниз. Она, кажется, нервничает, хотя любой был бы нервным, если Карнелиан загнала в угол. — Мучаешь суррогата, кузина? Сделай так, чтобы Мать тебя не поймала.

Странно теперь называть ее суррогатом, когда я знаю ее имя.

— Я ее не боюсь, — говорит Карнелиан, вздергивая подбородок.

— Нет, боишься, — говорю я. — Эй, а где этот компаньон, которого она тебе купила? Слышал, ты от него никогда не отходишь.

Ее лицо становится красным, и выглядит так, будто она может расплакаться. Она с презрением смотрит на Вайолет, словно Вайолет виновата в том, что компаньона нет рядом, затем разворачивается на каблуках и уносится прочь.

Так или иначе, мне удалось поговорить с Вайолет наедине. Я так горжусь собой, хоть это была и случайность. Интересно, знает ли она о своей судьбе, что она должна умереть, дав моей Матери то, что та хочет. Интересно, что она думает о Люсьене, если он тоже скармливает ей сведения лишь маленькими порциями.

Но я не могу сказать ничего из этого вслух.

— Она всегда была немного чувствительной, — говорю я, смотря вслед Карнелиан и пожимая плечами. — Ох, я Гарнет, кстати.

— Я знаю, — говорит она, и я вынужден рассмеяться.

— Конечно, ты знаешь. — Я отвешиваю ей один из самых своих вычурных поклонов. — Мне сопроводить тебя обратно в твою комнату?

— О, эм, не стоит, — говорит она. Выглядит так, будто она боится меня больше, чем Карнелиан.

— Я настаиваю, — говорю я, беря ее под локоть. И он совсем как у любой девушки. Отвратительно, что подобные вещи продолжают меня удивлять.

— Скажи мне, — говорю я, пока мы направляемся к выходу из библиотеки. — Кого ты ненавидишь больше? Моего отца или мать?

Более чем уверен, что у нее не было контакта с Отцом, но до смерти хочу знать, что она думает о Матери.

— Прошу прощения? — потрясенно говорит она.

— Я бы назвал свою мать, — говорю я. Ратник патрулирует залы и, когда я прохожу мимо, встает по стойке смирно, пуговицы на его пиджаке блестят. — Мой отец такой же скучный, как столб, поэтому на него по крайней мере легко не обращать внимания. Но мою мать игнорировать невозможно.

Вайолет не отвечает, и я обнаруживаю, что начинаю болтать о пустяках, говорить все, что приходит в голову, надеясь получить хоть какую-то реакцию, хоть какое-то осознание, что это за человек, и почему Люсьен так о ней заботится.

— Она стала еще хуже с тех пор, как Карнелиан сюда переехала. Бедный ребенок. Сначала умирает ее отец, потом мать совершает суицид. Скандально. Позор для Дома Озера.

— Мать Карнелиан убила себя? — пораженно говорит она.

Я киваю, пока мы взбираемся на второй этаж по одной из задних лестниц. — Она была странной женщиной, моя тетя. Странной и грустной. Мне так и не удалось узнать ее получше — моя мать презирала ее. Думаю, Карнелиан ненавидит ее и скучает по ней в одинаковой мере. Поэтому с ней очень неприятно находиться рядом.

Мне в голову приходит мысль, что с тех пор, как тетя Опал умерла, я ни разу не говорил о ней так много.

— Почему она ее ненавидит? — спрашивает Вайолет.

— Потому что мать оставила ее совсем одну, — говорю я. Мне становится жаль Карнелиан в свете этого разговора.

— Почему Герцогиня презирала вашу тетю?

Она серьезно? Моя тетя была в новостях задолго до того, как взяла веревку и обвязала ее вокруг шеи.

— Потому что она сбежала, — говорю я. — У вас в Болоте же есть газеты, да? Тетю Опал не жаловали в Доме Озера. Особенно после того, как она отвернулась от своего королевского происхождения и сбежала с каким-то газетчиком из Банка. — Я усмехаюсь, потому что поверить не могу, что Мать ведет себя так, будто я самый позорный член этой семьи. — Да уж, моей матери пришлось несладко. Сумасшедшая сестра, разорванная помолвка — с Курфюрстом, из всех людей — и… я. А, мы на месте.

Мы подошли к ее покоям, и я стучу в дверь. Аннабель открывает ее и выглядит очень удивленной при виде меня с ее подопечной.

— Аннабель, — кричу я, обвивая ее рукой, чтобы Вайолет видела, какие мы друзья и что я совсем не страшный. Аннабель краснеет и пытается сделать реверанс, но я мешаю. Если бы не Вайолет, она скорее всего ударила бы меня своей доской за то, что я такой неприличный.

— Я вернул суррогата в целости и сохранности, — говорю я, и она благодарно опускает голову. — Было очень приятно познакомиться с тобой, — говорю я Вайолет. — Официально. Уверен, что снова скоро тебя увижу. И постарайся не вставать на пути у Карнелиан, если получится, — добавляю я, подмигивая. — Думаю, у нее с тобой свои счеты.

Эти слова звучат правдивее в моих ушах, чем я думал. Хотя они и не общались так уж много, у меня есть сильное ощущение, что Карнелиан терпеть не может Вайолет. Но затем я пожимаю плечами и направляюсь на примерку своего смокинга, потому что, ну в самом деле, что такого Карнелиан может сделать?

Глава 10

— Время почти пришло, — говорит мне Люсьен утром перед Зимним Балом.

Я удивлен, не только потому, что он редко звонит мне по утрам, но потому что он обычно не выдает подобную информацию просто так.

— Она покинет нас завтра ночью, — продолжает он. — Причина, по которой я тебе это говорю, в том, что я, скорее всего, не смогу связаться с тобой, пока план не будет исполнен. Однако мне понадобится твоя помощь, если что-то пойдет не так, или я опоздаю. Последнее одолжение.

— Одолжение, — хмыкаю я. — Ну да.

— Справедливо. Ты сделаешь для меня одну последнюю вещь. Ты должен убедиться, что она попадет в морг Жемчужины.

— Извини, что? — спрашиваю я. — Доставить ее в морг? Зачем? Я думал, ты пытался ей помочь, а не убить.

Люсьен вздыхает так, будто я самый тупой человек в мире. — Не важно, зачем, — говорит он. — Все, что имеет значение — чтобы она туда добралась. Крыло прислуги. Вход никогда не заперт. Вниз по самому дальнему переулку по правой стороне.

Чувствую, что мне следовало бы это все записать.

— Как, по-твоему, я выведу суррогата из дома моей Матери и доставлю в морг?

— Никак, — резко говорит Люсьен. — Я надеюсь, что ее туда доставят служащие морга. Я говорю тебе об этом в целях предосторожности. В идеале тебе ее вообще никуда не придется доставлять.

— Служащие морга приходят только за мертвыми телами, — подчеркиваю я.

— Именно.

Я открываю рот, затем закрываю и опять открываю. — Не понял.

Пауза. Я осознаю — он обдумывает, что сказать и как много. Будто я не доказал до этого момента, что заслуживаю доверия.

— Я создал сыворотку, которая позволит ей выглядеть, будто она мертва, — говорит он быстрым и отрывистым тоном, словно делает подобные сыворотки каждый день.

— Ничего себе, — говорю я. — Это… правда?

— Да. Однако если она не сможет принять сыворотку, или по какой-то причине она не сработает, как задумано, ты должен дать мне слово, что поможешь ей попасть в морг.

— Я уже давал тебе слово, — говорю я. — И я же еще не нарушил его и не забрал обратно?

— Нет, — соглашается Люсьен. — Ты этого не сделал.

— Хорошо. Итак. Морг. Ладно. — Не уверен, как у меня это вообще выйдет, но будем надеяться, что мне не придется, как сказал Люсьен.

— И последнее. — Очередная пауза, подольше. — Твой аркан, — говорит он наконец. — Он может связываться с тем, который я дал ей.

— Правда? — вскрикиваю я. — Как?

— Постучи им по чему-нибудь металлическому и произнеси в него ее имя. А когда захочешь разъединиться, нужно просто сжать его в руке. Но не звони ей ни при каких обстоятельствах, только по серьезной нужде, ты понимаешь?

— Серьезная нужда, — говорю я, удивляясь творению, парящему у меня перед глазами. — Понял. Как тебе все это приходит в голову?

Я впервые ощущаю улыбку в голосе Люсьена. — Мне посчастливилось родиться с интеллектом немного выше среднего. И у меня есть доступ к большим деньгам.

Я смеюсь. Это все спонсировано Курфюрстом? Невероятно. Что еще происходит в моем собственном округе, о чем я не догадываюсь? И что еще создал Люсьен?

Но у меня не выходит спросить, прежде чем он говорит, — Мне нужно идти, — и аркан падает на пол. Я подбираю его и кладу на тумбочку, после чего направляюсь к шкафу, чтобы выбрать одежду на вечер.

Зимний Бал всегда был лучшим балом года.

Он проводится в стеклянном бальном зале, освещенном тысячей сечей. С люстр свисают ветви черемицы, и все одеты в белое.

Но самая лучшая вещь — все мои друзья здесь, и мне не нужно было приходить с Корал. Я вообще едва вижусь с ней за всю ночь, и меня это устраивает. Мы еще не женаты, и я так давно не видел Джаспера и Пери.

На каком-то моменте я замечаю, что Вайолет отсутствует, но и Люсьен тоже, поэтому я предполагаю, что он дает ей сыворотку. Еще одна хорошая вещь — после завтрашней ночи мне не придется больше быть наблюдателем и иметь дело со всеми этими ночными звонками. Может быть даже уже все. Люсьен сам сказал, что возможно не сможет связаться со мной, пока она не примет сыворотку; и действительно, каковы шансы, что я буду ответственным за ее попадание в морг? Это же Люсьен. Он тщательно все планирует. Уверен, что сыворотка сработает, как он и хотел, и потом Ваолет покинет дворец и мою жизнь.

Пока мы с Пери пьем виски и смеемся над предстоящей свадьбой, кажется, будто все стало как прежде. Даже моя свадьба всего лишь предмет шуток.

Я долго не ложусь спать, и мы продолжаем вечеринку в доме Джаспера, и впервые за долгое время я снова чувствую себя собой.

Глава 11

Я просыпаюсь после полудня и вижу Кору, распахивающую мои шторы.

— Что ты здесь делаешь? — требовательно спрашиваю я. Кора меня с семи лет не будила.

— У твоей матери ленч, и ты должен присутствовать, — говорит она. — И я единственная, кому она доверят с тем, чтобы подготовить тебя вовремя.

Она отбрасывает покрывала и выпроваживает меня в ванную. Она даже ждет снаружи, пока я принимаю душ. Горячая вода хороша. Моя голова гудит.

Кора намного лучше, чем любой из лакеев. Она меньше чем за час сделала так, что я выгляжу и чувствую себя безупречно. Я даже не опоздал на ленч, пришел на минуту и тридцать секунд раньше. Я встречаюсь с Отцом в столовой у бара.

— Что за ленч на этот раз? — спрашиваю я, наливая себе большой бокал виски.

— Откуда я знаю? — говорит Отец, делая долгий глоток. У него красные глаза. — Я просто прихожу, когда меня зовут.

Это, наверное, самая грустная вещь, которую я когда-либо слышал от него. Затем прибывают Тетя Айолит и Дядя Берил, и он воспрял духом и пошел их поприветствовать. Интересно, может, Отец на самом деле ненавидит быть Графом Озера. Может, он предпочел бы остаться в каком-нибудь второсортном Доме.

Мать входит в столовую на две секунды вперед Карнелиан и ее компаньона и игнорирует всех, кроме Тети Айолит.

— Ты хорошо провела время на Зимнем Балу? — спрашиваю я Карнелиан, когда она подходит за напитком.

— О да, — говорит она. — Эш сказал, что я танцую теперь намного лучше. И сын Леди Света не был так уж ужасен. Как другие парни, с которыми она пыталась меня свести.

Но она смотрит на компаньона, и я могу сказать, что она хочет, чтобы он был одним из вариантов. Это так грустно. Будто Мать позволила бы ей выйти замуж за компаньона. Будто компаньонов создали, чтобы выходить за них замуж. Шестой месяц в Жемчужине, и она все еще этого не понимает.

Компаньон помалкивает, что необычно — он всегда старается все сгладить. Может, он тоже много выпил прошлой ночью.

— Граф и Графиня Розы, — объявляет один из лакеев у двери. — И суррогат.

— Аметрин, — зовет Мать и тащит Отца приветствовать Графиню. У ее суррогата темная кожа и длинные черные волосы, заплетенные в косу и уложенные в корону на голове. Она выглядит очень худой, даже больше, чем Вайолет. И грустной. Или, может, злой. Я осознаю, что пытаюсь разобрать ее выражение лица.

— Зачем нужен этот ленч? — спрашивает Карнелиан.

— Понятия не имею, — говорю я. — Может, она наконец нашла тебе мужа.

Карнелиан выглядит оцепеневшей.

Лакей объявляет Вайолет. Что-то изменилось сегодня в том, как она себя несет, хотя я никогда бы не заметил, если бы не провел столько времени, наблюдая за ней. Напряженная челюсть, странный взгляд, который я не могу прочитать. Когда она видит меня, я поднимаю бокал. Карнелиан фыркает и скрещивает руки на груди.

К ней подходят Мать и Тетя Айолит, позади плетется Графиня Розы, тяжело опираясь на свою трость.

Я слышу, как Мать произносит, — Доктор соглашается, что мы не должны ждать так долго до следующей попытки.

Мне сводит желудок, и я отворачиваюсь. Сколько уже раз Мать пыталась сделать Вайолет беременной?

— Я не понимаю, почему вообще суррогаты должны присутствовать на подобных мероприятиях, — жалуется Карнелиан.

— Полагаю, последняя попытка вашей матери заиметь ребенка провалилась, — говорит компаньон. Он явно услышал то же самое, что и я. — Возможно, она пытается не дать ей упасть духом.

— Возможно, — повторяет Карнелиан.

— Ты знаешь Мать, — говорю я, оглядываясь туда, где стоит несчастная Вайолет, окруженная сплетничающими женщинами. — Она живет для того, чтобы устраивать большие вечеринки. И она любит показать себя.

И тут же открываются двери столовой.

— Графиня Камня, — объявляет лакей. — И суррогат.

Быть не может, чтобы Мать пригласила Графиню Камня — только если похвастаться своим беременным суррогатом. Должно быть, она была слишком уверенна в докторе Блайте. Похоже, это дало обратный эффект.

Даже Карнелиан бормочет, — Что она тут делает?

Они целуются с фальшивыми улыбками на лицах и снова начинают свои светские беседы, но я готов к обеду. Мой желудок громко урчит, и Карнелиан хихикает. Я ухмыляюсь ей.

— Я голоден, — говорю я.

— Вот что происходит, когда ты просыпаешься в час после обеда, — говорит она.

Как только подготовлены дополнительные места для Графини и ее суррогата, мы все садимся. Наконец-то. Вайолет, должно быть, нервничает. Она сегодня умрет.

И она выглядит расстроенной. Подают первые блюда, и на секунду я отвлекся из-за еды. Но каждый раз, когда я поднимаю на нее взгляд, она пристально смотрит на суррогата Графини Камня. Девушка беременна; выглядит так, будто графиня очень хотела это показать, надев на нее слишком облегающее платье. И она еще худее, чем суррогат Графини Розы. На самом деле, чем больше я на нее смотрю, тем более тощей и хрупкой она кажется. Ее кожа совсем как ее платье — слишком натянута на тонких костях. Ее темные глаза пустые, почти невидящие, плечи ссутулены. Я ощущаю нутром некую эмоцию и понимаю, что это жалость.

— И как ты себя чувствуешь? — спрашивает у Вайолет Графиня Розы. Но Вайолет просто смотрит на беременную девушку. Может быть, Люсьен в самом деле рассказал ей, что происходит с суррогатами. Может, она знает, что эта девушка умрет.

Кажется, внезапно она осознает, что все на нее смотрят, и оглядывается на Мать.

— Графиня спросила, как ты себя чувствуешь, — строго говорит Мать.

— Я в порядке, моя госпожа, — говорит она, ни к кому, в частности, не обращаясь. Беременная суррогат поднимает взгляд на звук ее голоса.

В ее взгляд возвращается едва заметный намек на жизнь. Ни один из суррогатов Графини долго не продержался, и мне интересно, сколько времени осталось у этой девушки.

Я поглощаю еду — филе, запеченное в тесте, любимое блюдо Матери — но понимаю, что постоянно поглядываю на беременного суррогата, даже больше, чем на Вайолет. Кажется, будто она то возвращается в настоящее, то пропадает куда-то… еще. Что Графиня с ней сделала? До меня доходили слухи, конечно, но это, кажется, уже слишком. Как мы можем обедать, пока здесь за столом сидит умирающая девушка?

Внезапно беременный суррогат начинает ловить ртом воздух. Она хватается за скатерть, и из того места, где она держится за нее, начинают исходить прожилки иссиня-черного цвета. Карнелиан вскрикивает, а Дядя Берил падает со стула.

— Позовите доктора! — кричит Графиня Розы. К этому моменту мы все повскакивали с наших мест, а затем ковер сходит с ума, превращаясь в ярко-зеленый, и я отшатываюсь от него, словно боясь, что цвет может мне навредить при прикосновении.

Я вижу Вайолет, присевшую возле беременного суррогата, и задумываюсь, не знает ли она как прекратить то, что бы ни делала эта девушка.

Затем девушку рвет фонтаном крови.

Графиня Камня хватает Вайолет за шею и поднимает.

— Убирайся от нее, — рычит она. Все перестают двигаться.

— Она… она больна, — заикается Вайолет. Кровь льется теперь и из носа девушки, делая пятно на платье. Ее взгляд снова становится пустым.

Графиня Камня отбрасывает Вайолет в сторону, словно тряпичную куклу. Она спотыкается, и я инстинктивно делаю движение, чтобы поймать ее, но потом останавливаю себя; краем глаза я замечаю, что у компаньона тот же порыв.

— Эбони! — кричит Мать. — Не смей притрагиваться к моему суррогату.

Ковер стал полностью зеленым, но окрасился лишь он — мои ботинки все такие же черные и блестящие. Мать смотрит на Графиню с неприкрытой ненавистью.

— Убирайся. Вон.

Графиня кривит губы. — Как пожелаешь, Перл.

Она хватает своего суррогата за руку и тащит из столовой.

— Что же, — говорит Мать. — Думаю, этот ленч подошел к концу. — Стол в беспорядке. Повсюду кровь, еда, вино и странные цвета. Она поворачивается к Отцу. — Дорогой, почему бы тебе не проводить джентльменов в курильню. Гарнет, ты к ним присоединишься?

Она, должно быть, шутит. Я хоть когда-то присоединялся к Отцу в курильне? Там отвратительно.

— Спасибо, Мама, но я лучше выколю себе глаза, — говорю я.

Ее лицо застывает. — Тогда найди для себя что-нибудь полезное. Желательно без участия какой-нибудь кухарки.

Как будто я смог бы спутаться со служанкой. Отец уже выпроваживает из комнаты Дядю Берила и Графа Розы.

Я кланяюсь. — Как пожелаешь, Мама.

— Ты в порядке? — спрашивает она Вайолет. Про меня уже забыли.

— Да, моя госпожа, — говорит Вайолет. Но она явно не в порядке. Что-то связанное с тем другим суррогатом ее расстраивает. И не только кровь, как я полагаю.

Она приказывает ей сходить на прогулку в сад и затем уходит вместе с другими дамами и суррогатом. В комнате остались лишь я, Вайолет, Карнелиан и ее компаньон.

Я прокашливаюсь. — Ну, я пойду, найду кухарку. Увидимся за ужином.

Мне нужно вернуться в свою комнату. Мне нужно поговорить с Люсьеном.

Что это были за цвета? Этот беременный суррогат сделала скатерть синей? Я знал, что они могут рожать детей, но я не догадывался, что они могут делать что-то подобное. Все суррогаты это умеют или только некоторые? Чего еще я не знаю?

Я лезу рукой в карман и понимаю — у меня нет с собой аркана. И я не брал его с собой на вчерашний бал. Или брал? Я его потерял?

Я начинаю искать во всех ящиках, тумбочках, коробках для запонок. Я не могу его нигде найти.

— Нет, — шепчу я. — Нет, нет, нет…

Я проверяю одежду, в которой был на балу, и нахожу нечто внутри кармана пиджака. Небольшой шарик, завернутый в бумагу. Я разворачиваю его, и он падает мне в руку, гладкий и черный. На бумаге девичьим почерком с завитушками, который, скорее всего, принадлежит Люсьену, написано: От Ратников. Используй это, и тебя не заметят. Только в случае необходимости.

Я изучаю шарик, но хоть убейте, я не могу понять, что он должен делать, и когда он попал в мой пиджак. Я все равно кладу его в карман и продолжаю поиски аркана.

Спустя два часа, я плюхаюсь на диван. Как я мог его потерять? Конечно, Люсьен был немного надоедливым, но он доверил мне это удивительное устройство. Я напрягаю мозг, пытаясь вспомнить, где я видел его последний раз. Я говорю Джорджу, что хочу поужинать в комнате, и выпроваживаю его. Он удрученно осматривает, в каком состоянии находятся мои покои, учитывая то, что он все это будет убирать.

Как только он уходит, я вспоминаю. Вчерашним утром я разговаривал с Люсьеном перед балом. И положил аркан на прикроватную тумбочку. Я еще раз ее проверяю, чтобы убедиться, но его там нет.

Когда приходит Джордж с моей едой, я решаю, что у меня нет другого выбора, как спросить его.

— Джордж, ты случайно не видел камертон на моей тумбочке вчера?

— Да, видел, сэр. Он выглядел так, будто нуждается в полировке, поэтому я отправил его с некоторыми другими вашими вещами.

— Где он? — требую я, вставая.

— Он внизу, сэр, с остальным серебром.

— Принеси его мне. Сейчас же.

— Да, сэр, — говорит он с поклоном, а затем уходит. Я не могу есть, пока у меня нет его в руках, но к счастью мне не приходится долго ждать. В течение нескольких минут Джордж возвращается и отдает мне аркан.

— Спасибо, — говорю я, мое облегчение чуть ли не осязаемо. — На этом все на сегодня, Джордж.

— Мне прийти забрать вашу…

— На этом все на сегодня, — решительно говорю я снова. Джордж кивает и испаряется.

Я долго всматриваюсь в аркан, ожидая, чтобы он загудел. Гудел ли он, когда его полировали внизу? Но Люсьен сказал, что, скорее всего, не сможет со мной снова поговорить. Может, я могу попробовать с ним связаться?

Я стучу арканом по металлическому подносу и говорю, — Люсьен.

Ничего не происходит. Я пробую другие варианты, стуча им по разным предметам в комнате, прежде чем сдаюсь.

Ночь вступает в полные права, но я не могу уснуть. Я лежу на диване полностью одетый, прислушиваясь к тишине дворца, думая, приняла ли Вайолет сыворотку. Куда Люсьен ее отправит? И как?

Полагаю, что никогда не узнаю. Моя роль в этом небольшом плане исполнена. Интересно, позволит ли он мне оставить аркан. Я вроде как привязался к нему.

Затем я слышу крик. Я резко сажусь и подбегаю к двери комнаты. Снова доносится крик, громче и ближе на этот раз. Я очень тихо открываю дверь и крадусь по главному залу.

— ЭШ! — Голос Вайолет четкий и отчаянный, и она называет его имя снова и снова. Я мельком вижу двух Ратников, которые тащат ее к комнате, а затем, минуту спустя, доносится слабое эхо закрывшейся двери.

Я спешу в свою комнату, сердце бешено колотится.

Эш, сказала она. Это имя компаньона. И она кричала так, будто… будто он умирал или что-то вроде…

О нет. Я вспоминаю порыв компаньона помочь ей, как Вайолет на него посматривала, неприкрытую ненависть Карнелиан. Вайолет и компаньон. Компаньон и Вайолет. Они были… вместе? Все это время?

Поначалу я просто ошеломлен мыслью, как я мог каким-то образом это упустить, когда мне поручили смотреть за ней. Затем мне приходит новая мысль, куда мрачнее.

Если что-то пойдет не так, доставь ее в морг. Вот что сказал мне Люсьен.

И что-то явно пошло не так, и даже очень.

Не прекращая думать, я выхватываю аркан из кармана и бегу обратно к подносу с едой. Я стучу по металлу и говорю трясущимся голосом, — Вайолет.

Сначала ничего не происходит. Потом мой аркан с тихим гулом поднимается в воздух.

— Люсьен? — В голосе Вайолет слышен страх. — Люсьен, это ты?

Я делаю паузу, потрясенный тем, что это реально сработало, и на долю секунды не решаюсь вмешиваться еще больше. Затем я стискиваю зубы. Я дал обещание. Я дал слово. И впервые в жизни я собираюсь сделать что-то значимое.

— Не волнуйся, — настойчиво говорю я. — Мы тебя вытащим.

Затем я хватаю аркан и сильно его стискиваю, надеясь, что не совершил ошибку.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11