Кинжал Улугбека [Елена Александровна Матвеева] (fb2) читать онлайн

Елена Александровна Матвеева
Кинжал Улугбека

Зеленые воды Сыр-дарьи все дальше уносят маленький плот. Зову. Кричу: «Я с вами!» Не слышат.

Куда они плывут? На шесть столетий назад, в страну жестоких эмиров, красавиц, прожигавших черными очами легкую ткань покрова на лицах, султанов - астрономов и стихотворцев? А может, в страну детства, где много дружбы, и доброты, где прекрасны мысли и даже заблуждения? Думая о тех, на плоту, брожу по шумному пестрому базару жизни, ничего не продаю, ничего не покупаю, но могу подарить и дарю им эту книжку.

Валерию Ивановичу Набокову, Марату Губайдуллину и Виталику Орде. Как говорил Ходжа Насреддин: «В каждой разлуке всегда сокрыта новая встреча».

Автор

Глава 1
НЕУЖЕЛИ ВСЕ ЭТО БЫЛО?

Домой, домой, в Петербург. Когда самолет проваливается в воздушные ямы, Пашка Ермаков, по прозвищу Паштет, вздрагивает и открывает глаза. В иллюминаторе по-прежнему облака, как снежная, сверкающая под солнцем пустыня. И он снова задремывает. Последняя ночь в Самарканде прошла в разговорах, почти не спали.

Гера толкает Паштета в бок и протягивает сверток: «Марат просил передать». В свертке книжка «Приключения Ходжи Насреддина» и фотография: на фоне желтых холмов весь отряд, а в центре - Лерыч. Он держит в руках ножны от старинного кинжала.

Глаза Паштета закрываются сами, и плывут перед ним желтые, выжженные солнцем, пустынные холмы Шахрухии - города, которого нет. Воздух трепещет от зноя, звенят неуемные цикады. Сухая колючая трава похрустывает под ногами. Вот так идти и идти, долго-долго-долго. И увидеть стаю синих птиц, которые, подобно порыву ветра, взмоют в небо над крепостными валами и башнями. И вдруг - обрыв. Внезапный полет в тесном колодце, утыканном ранящими кусками камня и кирпича. И приземление в душном облаке пыли. Он пытается встать, но тут же снова падает, потому что ударяется головой обо что-то твердое.

Он начинает ощупывать стенки своей темницы и с ужасом осознает, где находится. В могиле! Так уже было однажды. Он шел по древнему кладбищу и провалился в промоину. Над ним три или четыре метра земли и засыпанный узкий лаз. «Помогите», - стонет Паштет, и пыль забивает рот. Помочь ему нельзя, никто его не найдет и не услышит.

Увеча руки и сдирая ногти до мяса, он выцарапывает камни из лаза, но они сыплются и сыплются, грозя завалить его. И вдруг полоска неяркого света, словно серое лезвие кинжала, кривого кинжала. Он пытается забраться в колодец, ведущий на поверхность, а сил нет. И тогда он вспоминает слова Ходжи Насреддина: «Потерявший мужество - теряет жизнь. Надо верить, о юноша, в свою удачу». Еще и еще раз он делает бесплодные попытки залезть в дыру. И наконец это ему удается. Он опирается спиной о стенку лаза и, перебирая руками и ногами, волочит свое тело по выступам кирпичей и черепков, опасаясь, что твердая опора обвалится под ним, рухнет и погребет навсегда. «Судьба подобна благородной арабской кобылице… Она не терпит трусливого всадника, а мужественному покоряется!»

Последнее усилие. Он отталкивается ногами, опирается на локти и спиной выползает из страшного лаза. Солнце ушло за горизонт, оставив кисельно-розовое зарево, но в зените небо ясно-голубое. И он смотрит в эту бездонную голубизну, словно хочет выпить ее глазами и все не может напиться. Эти первые минуты, счастливые и бездумные, сменяет тревога. Паштет встает и направляется к лагерю, но тропа петляет меж взгорков, а дороги к Святой роще нет и самой рощи нет. Заблудиться невозможно. Если не к дороге, он все равно вышел бы к хлопковому полю, к Сырдарье или к пересохшему руслу Бахор-сая. И он поворачивает назад.

Снова пустынные холмы. И тишина. Даже цикады перестали свирестеть. Он загадывает: если сейчас появятся синие птицы - птицы счастья, все будет хорошо, - и продолжает идти, а впереди холмы и холмы, птиц нет, не только синих - никаких. Пусто в мире и страшно. И тут же Паштета пронзает догадка: не страх он испытывает, а смертную тоску. Он не вспоминает Варю, не вспоминает Лерыча, даже о маме уже не думает. Душа его погрузилась в окружающую безбрежность, имя которой - одиночество. И вдруг далеко впереди Паштет видит человека. Все взрывается в нем, словно очнулся от тяжкого сна.

Они приближаются друг к другу. И первая блаженная мысль - Лерыч! Но, конечно, нет, просто Паштету очень хотелось этого. Лерыч никогда не носил халат, а тем более чалму. Теперь Паштет разглядел, что человек стар, и подумал: поддельный мулла. Старый самозванец, безмолвный, словно манекен, живший рядом, но никогда и слова не сказавший Паштету. Но ведь муллу похоронили месяц назад, что ж он забыл?! И совсем не похож, разве только маленького роста.

Паштет уже мог видеть лицо тощего узкоплечего старика. Где он встречал его? Такое знакомое, узкое лицо, изборожденное морщинами, клинообразная бороденка, высокие дуги бровей, длинный унылый нос, горькие складки у брезгливо изогнутого рта и печально-пустые глаза. Шелковая рубаха распахнута на костлявой груди, синий халат-чапан, перехваченный кушаком с мелким шахматным рисунком из белых и черных квадратиков. Он вглядывался в этого человека, вглядывался, пока не вспомнил. И ахнул. Улугбек!

- Вас же убили?! - хотел было закричать, а вышло беззвучно. Но старик услышал, растянул скорбные губы в невеселой улыбке и покачал головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая. - Вам голову отсекли… - добавил Паштет шепотом и наконец-то полностью осознал, что перед ним государь и великий ученый.

- Смерти нет, - прошамкал губами старец, а Паштет удивился, что во рту Улугбека почти нет зубов. Ему же всего пятьдесят пять! Подумал и вспомнил, что Улугбек рано постарел, одряхлел, здоровье никуда не годилось. И какой он маленький, даже меньше Паштета. А еще бестактности своей ужаснулся. Только как же его называть: султан Улугбек, мирза Улугбек? Может, на колени надо встать? Как у них было принято приветствовать владыку? И непонятно как догадавшись, что держит в руках нечто принадлежащее султану-ученому, протянул ему скатанную в рулон и обернутую в шелковый платок рукопись. Однако Улугбек слабой старческой рукой сделал отстраняющий жест и сказал:

- Рахмат. (Спасибо.) Все остается здесь.

Паштет всполошился: на каком же языке они говорят? На узбекском, арабском, турецком, персидском или русском? И тут наконец-то до него дошло, где он! Он умер! Не смог выбраться из древнего могильника. Все правильно рассказывают в книжке «Жизнь после смерти». Так и было! Туннель. Свет. А здесь - встречают… Вот почему он испытал не страх, а одиночество, не ужас, а пустоту… Желтые, выжженные холмы… Кто мог подумать?.. Вот она, благородная арабская кобылица - судьба! Пять с половиной столетий назад возле Шахрухии свершился роковой поворот в судьбе величайшего ученого, здесь же решилась и его судьба - обычного школьника с восьмилетним образованием и смешным прозвищем Паштет.

Он положил на землю шелковый сверток, потому что теперь не имел к нему никакого отношения.

- Можно мне с вами? - спросил он и неуверенно добавил: - Ваше Величество…

Позади послышались приглушенный топот и тяжелое дыхание. Он обернулся и увидел верную подругу Геру. Рядом с худеньким и маленьким Улугбеком она выглядела великаншей, наверно, была выше его на полторы головы. Она запыхалась, а лицо у нее было таким изумленным и потрясенным, что в иной обстановке Паштет расхохотался бы. Большие, широко распахнутые глаза Геры казались еще больше, по щекам текли слезы. Она узнала старца! Дрожащие губы произнесли: «Устод!..» (Учитель.) Неожиданно она шагнула к Улугбеку, прижала его к груди, как ребенка, и гладила по чалме, по костлявому плечу, а тот затих и смотрел отрешенно-печальными глазами в пустоту. Паштет стоял, словно парализованный, потом опомнился, схватил Геру за руку и попытался оторвать от старика.

- Уходи, дура! - закричал он. - Иди отсюда! Тебе здесь нельзя!

И Гера послушалась. Она оставила Улугбека и пятилась, будто навсегда хотела запечатлеть в своей памяти лицо царственного старца. Потом подняла рулон, завернутый в шелковый платок, взяла за руку Паштета и, всхлипывая, повела по сухой хрустящей траве. И он пошел. Когда оглянулся, великий и жалкий старик смотрел им вслед. Паштет увидел, как приоткрылись его губы, и услышал - а может, догадался - шелестящее: «Рахмат». Когда он обернулся второй раз, старика уже не было, зато с холма, словно ярко-синий всполох, поднялась стая птиц. Птиц счастья.

Впереди показалась Святая роща. Гера крепко сжала его руку и сказала:

- Наш самолет приземлился в Санкт-Петербурге.

- Наш самолет приземлился в Санкт-Петербурге, - объявила стюардесса. - Температура воздуха плюс тринадцать, идет дождь. Экипаж прощается с вами. Спасибо за внимание.

Капли дождя косо текли по иллюминатору. «Неужели все это было?.-подумал Паштет.- Неужели это случилось со мной?»

Глава 2
ПОДАРКИ

Все началось осенью прошлого года, когда дядя Паштета, рыжебородый археолог Олег, переехал к ним в коммуналку. На Новый год он сделал Паштету такой необычный подарок, что смело можно сказать - ни в классе, ни в школе, ни во всем Петербурге никто ничего подобного не получил. Подарок был суперантикварный, потому что изготовили его одиннадцать столетий назад. Маленький плоский сосуд из красной глины с носиком и ручкой - чираг, светильник. В него клали фитилек и наливали масло. В том месте, где ручка прилеплялась к сосудику, гончар прижал ее пальцем и оставил на сырой глине четкий отпечаток. Отпечаток человека, жившего в девятом веке!

Второй подарок был обещан к лету: путешествие в страну и город, которых давным-давно не существовало. Страна называлась Мавераннахр, город - Шахрухия.

Третий подарок - обещание взять с собой Варю и Геру.

Варя Ильина - любовь Паштета с первого класса. Красивая ли она? Паштет считает - да, хотя в классе на первом месте по красоте Воронкова. Наверно, у Паштета нетрадиционный вкус. Кому-то нравится хрустальная ваза, а Паштету кажется, что чираг ~с отпечатком пальца средневекового человека прекраснее в сто раз. Это не значит, что Варя похожа на чираг, просто «есть что-то в ней, что красоты прекрасней», как сказал поэт. Вот и все.

Любовь Паштета - безответная. Она с самого начала была такой, пока Варька еще не вымахала с коломенскую версту. Она сильно выросла в четвертом-пятом классе, а Паштет так и задержался в росте, к тому же он и на год моложе - пошел в школу шестилеткой. В последнее время отношения с Варей явно улучшились, и хотя к любви касательства это не имело, все равно хорошо.

Гера - их одноклассница и лучшая подруга Вари. Грызлась она с Паштетом, как кошка с собакой, а потом они подружились. Гера ростом с Варю, но шире и плотнее, кость у нее широкая. Неуклюжая, смеющаяся басом, громкоголосая Гера и мелкий, подвижный Паштет - юмористическая парочка. А теперь их все время можно было видеть вместе, чуть не под ручку ходили. Паштет и сам не понимал, как из явной неприязни может родиться симпатия, а также он стал подозревать, что хорошая дружба, может, и покруче, чем любовь.

И четвертый подарок - отец перестал пить. Может, кто-то и не сочтет это чудом, но только не Паштет. У кого пьет отец, тот поймет.

Глава 3
СФЕРОКОНУСЫ, ОСЛЫ И ГОЛУБЫЕ КУПОЛА

Жизнь Геры, Светки Герасимовой, круто изменилась после знакомства с Олегом. Варя с Герой помогали ему раскладывать вещи при переезде. На стену повесили репродукцию картины Верещагина, изображавшую базар в Самарканде, и фотографию женщины с милым, нежным лицом. Распаковывали книги, бумаги, узкогорлые кувшины, осколки керамической посуды.

В серванте вместо рюмок и сервизов расставляли коллекцию ослов. Ослы были из стекла, фарфора, пластмассы, ткани, керамики и металла. На одном сидел Ходжа Насреддин, другой вез поклажу, перекинутую через спину: слева - солонка, справа - перечница. В большом осле-матрешке находился осел поменьше, в том - еще меньше и совсем маленький. Беременная ослица с животом-шаром сидела в венке с букетом цветов. Были ослики - формочки для песка, заколки, брошки, значки. Были иностранные ослы: «данки» прибыл из Нью-Йорка, «бурро» приехал из Барселоны, а из Венеции- «асино». Второй «асино» - из Ватикана, на нем дева Мария везла домой, в Назарет, рожденного в Вифлееме младенца Христа.

Варя с Герой все рассматривали, давили на бархатные бока американского «данки», и он издавал нечленораздельные звуки, заставляли ходить заводных ослов и играли со стоящими на подставках: нажмешь снизу - голова у ослика поникнет, хвостик повиснет, ножки подкосятся и упадет, обессиленный, а если все время нажимать - пляшет дикий ослиный танец.

Рыжебородый Олег достал из своих залежей маленькую, из серо-зеленой глины амфору с узким горлом и черепок от подобной. Называлась эта гладкая, толстостенная и достаточно тяжелая для своей величины амфора сфероконус.

- Догадайтесь, для чего употреблялся этот сосуд? - спросил он.

- Для жидкости, - предположила Гера. - Но для какой-то особой жидкости. Для вина и воды - мал.

- А может, это была бомба? - спросила Варя. - В горло фитиль вставляли…

- Любопытное предположение, - сказал Олег.

- Хорошо бы знать, когда эту штуковину сделали и были ли в то время бомбы, - добавила Гера.

- Ты мыслишь как настоящий археолог, - похвалил Олег, а Гера почувствовала себя совершенно счастливой.

- Только зачем бомбу украшать? - спросила она, гордая, что обратила внимание на поясок-насечку вокруг сосудика.

- Резонно, - согласился Олег. - Но есть аргумент и посерьезнее. Мы находим и целые сфероконусы, и их черепки. Если бы сосуд был бомбой, в нем могла бы задержаться начинка, а на черепках разорвавшейся остался бы опаленный след. Однако черепки сфероконусов чистые.

- Это сосуд для жидкости, которой мало. Она ценная и дорогая, - выпалила Гера с восторгом, на нее прямо-таки вдохновение нашло. - Для духов! Флакон для духов!

- А зачем флакону такие толстые стенки?

- Для особых духов, очень дорогих, которые из других стран привозили. Чтобы не разбить при транспортировке.

- Если бы сосудик служил для драгоценной парфюмерии, его отличала бы большая изысканность. Нет, сюда наливали другую жидкость. Думайте. Особая глина, особый обжиг, толстые стенки.

- Отрава! - закричала Гера. - Яд! - Она пришла в неописуемое волнение от своей догадки.

- Правильно, -подтвердил Олег. - Все ведет к этой, мысли. В сфероконусах хранили очень опасное вещество - ртуть.

- Откуда вы знаете, что именно ртуть? - с подозрением спросила Варя.

- Я вам подсказывал. Находили целые сосудики с остатками ртути, - усмехнулся Олег. - Все это описано в книжках.

- Зачем тогда гадать? - не успокаивалась Варя.

- Для тренировки мозгов, - наконец-то по-дал голос Паштет. До сих пор он молчал - уже знал, для чего служат и чираг, и сфероконус. Он начал читать книги по археологии и готовился к летней поездке в Самарканд и на раскопки городища Шахрухии, куда обещал его взять Олег.

- Археологи постоянно сталкиваются с загадками, и на них нужно давать ответ. Когда нашли первый сфероконус, рассуждали примерно так же, .как и вы сейчас, - объяснил Олег.

- А находят такое, о чем еще не известно? - спросила Гера.

- Конечно, находят. И очень часто.

- Как детектив, - мечтательно произнесла она.

- На детектив не тянет, а на «Что? Где? Когда?» похоже, - сказала Варя.

- А знаете, как переводится английское слово «детектив»? - спросил Олег.

- Мы немецкий учим.

- Переводится оно: «раскрытие». И я вам больше скажу. В Оксфордском словаре английского языка существует девять значений слова «история», и основное из них восходит к греческому, означающему: «расследование», «исследование», «узнавание», «установление». Знаете, как работал «отец истории» Геродот? Он опрашивал очевидцев исторических событий, то есть свидетелей, производил своего рода расследование.

- Значит, по профессии вы следователь по особо важным историческим делам, - подытожила Гера.

- Пусть так, - засмеялся Олег. - Будем считать, я сыщик среднеазиатских пустынь и холмов.

На прощание он подарил девочкам глазурованные черепки. Гере - светло-желтое донце какого-то сосуда с изображением коричневого цветка: от сердцевинки расходились по кругу волнистые лепестки. Только никакой это оказался не цветок, а солярный знак, древний знак солнца. Свастика, как выяснилось, тоже солярный знак. Это фашисты из доброго символа сделали злой. А Варя получила бело-голубой осколок от лягана - большого блюда. Гера утверждала, что на нем была нарисована русалка, от которой остался кусочек хвоста в чешуе. Паштет считал - это часть какого-то узора, а Варя решила, что рисунок изображает верхнюю часть крыла фантастической птицы - птицы счастья.

Знакомство с Олегом, конечно же, произвело на Варю впечатление, но Гера прямо свихнулась на этом Самарканде, носила в кармане солярный знак, читала книжки по истории Средней Азии и мечтала поехать на раскопки. Варя сразу заподозрила, что Гера неравнодушна к рыжебородому археологу.

Сначала Паштет уговорил Олега взять на раскопки Варю, тем более она училась в художественной школе, а художники в экспедиции всегда нужны. А потом Олег согласился и Геру взять. По правде говоря, он не верил, что девчонок отпустят родители, тем более дорога до Самарканда дорогая.

Вообще-то Варя мечтала не о Самарканде, а о Париже, и небеспочвенно мечтала. Поездку в Париж обещал дед, но не скопил достаточно денег, зато их хватало на дорогу в Самарканд и обратно. И вообще дед сыграл в этой истории немаловажную роль, потому что надо было уговорить Вариных родителей и самой Варе вправить мозги. Промечтав зиму о Париже, она совсем не считала разрушенный и засыпанный землей город достойной заменой. Она разглагольствовала о том, что «синице в руке» предпочитает «журавля в небе», и следовало понимать, что «синица» это - Средняя Азия, а Париж - «журавль».

Дома у Геры мысль о раскопках вызвала одобрение. Во-первых, Герина бабушка была в Самарканде в эвакуации и всю жизнь хотела попасть туда снова. Во-вторых, Герина мама училась на палеонтолога, работала в экспедиции, собиралась и дальше ездить «в поле» - на раскопки, но вышла замуж и стала кабинетным работником. Одним словом, и бабушка, и мама хотели, чтобы их мечты сбылись у Геры. Но они поставили условие: Геру отпустят, если поедет Варя. Итак, Гера бредила сфероконусами, ишаками, мечетями с голубыми куполами и даже слушать не хотела Варино нытье про собор Парижской богоматери и набережные Сены.

Гера по году рождения - Бык, по знаку Зодиака - Овен. Бык с бараном - не слабое сочетание. Упряма до крайности. Упрется рогом и все тут. А Варя, хоть и Бык, но по знаку Зодиака - Весы, стремится к равновесию. И хотя упрямства ей тоже не занимать, Геру трудно переупрямить. Гера считала вопрос решенным и вовсю готовилась вместе с Паштетом к поездке, хотя ее очень разочаровало, что Олег собирается на Канку, а их хочет отправить на Шахрухию и сдать своему другу и учителю Валерию Ивановичу - Лерычу, руководителю детской археологической секции.

И почему это раньше Гера казалась Паштету дурой и грубиянкой? Герин смех его очень раздражал. А теперь ему даже нравится, как она громко и заразительно смеется. Гера совсем не дипломат, но зато человек без подвоха, прямой и надежный. Но еще больше Паштет стал ей симпатизировать, когда заметил, что она влюблена в Олега. Оказывается, Гера была уязвима, как и все, о чем по ее решительному виду трудно было догадаться. И ничто человеческое ей не чуждо, а ведь раньше он и в этом ей отказывал.

Теперь Гера приходила к Паштету вроде бы за новой книгой по истории, а на самом деле - чтобы увидеть Олега. Когда того не было дома, зубы Паштету заговаривала, сидела, обсуждала прочитанное, ждала, пока объект явится. Паштет жалел ее, считал товарищем по несчастью. Но ее несчастье было гораздо большим, чем у Паштета, потому что любовь» ее была бесперспективна на все сто процентов. Не говоря уж о том, что Гере исполнилось всего четырнадцать, а Олегу - тридцать два, так он еще постоянно звонил в Москву археологу Наташе, которая уже не первый год копала вместе с ним городище Канку в Узбекистане.

- Что за фотография у Олега на стене? - спросила Гера Паштета.

- Это бывшая жена, - почему-то наврал он. Наверное, чтобы не травмировать Геру. Не жена это была, а Наташа.

- Ты же говорил, он с ней развелся? А зачем портрет повесил?

- По привычке. Родственница все-таки.

- А почему они развелись?

- Не нравилось, что Олег каждое лето на раскопках. - На этот раз Паштет сказал правду. - Ей хотелось спокойной и обеспеченной жизни. И чтобы в серванте не стояли ишаки.

- Странно, - задумчиво проговорила Гера. - По-моему, интересная жизнь лучше спокойной и обеспеченной. А ишачки очень симпатичные…

Гера уже усвоила, что археология - это не только игра в «расследование», но тяжелая физическая работа «в поле» и знание истории. Работу в поле предстояло изведать, а пока она старательно читала и конспектировала книги Олега, и Варю старалась приобщить.

Посмотрела Варя учебник по истории - скукотища страшная. Жили на территории нынешнего Узбекистана разные народы, существовали разные царства-государства, которыми правили разные династии - саманиды, караханиды, шейбаниды всякие… Запомнить - ничего не запомнила. Да она и задачи такой не ставила. Свою-то, русскую историю кое-как знала, а узбекскую изучать - увольте. Зато Гера просто специалисткой в этом вопросе заделалась. И больше всего ее интересовали тимуриды - потомки грозного Тимура, который шесть столетий назад завоевал полмира и сделал столицей своей империи древний Самарканд. А из тимуридов больше всего ее занимал Улугбек, первый среднеазиатский владыка - ученый, великий астроном.

Глава 4
СМЕРТЬ УЛУГБЕКА

О Самарканд, Блистательный, Солнцеподобный, Исламодоблестный, Жемчужина Вселенной! Кто не слышал о великолепии твоих дворцов и садов, о дивных мечетях, медресе, мавзолеях, покрытых коврами блестящих изразцов, вознесших голубые шлемы куполов к подножию Аллаха! Нет равных твоему пестрому разноязыкому базару, где продается все, что угодно душе и позволительно кошельку! Как томно, тягуче, подобно патоке, льется восточная музыка. Журчат фонтаны, источают в знойный полдень прохладу зеркала бассейнов - хаусов, а плакучие ивы купают волосы ветвей в арыках. До чего сладко в благодатной тени чинар и карагачей дремлют на коврах за пиалой золотистого кокчая именитые граждане. Из двориков, скрытых за глиняными дувалами, поднимается жар очагов и тандыров и струится одуряющий аромат плова.

Можно ли представить эту фантастическую жизнь-легенду, то несущуюся и кружащую разноцветной каруселью, то впадающую в неодолимую дремоту? Растрескавшуюся от зноя землю - и благоуханные цветы и плоды, рожденные ею? Лохмотья бедняка и шелка богача? Сокровища эмирского дворца, Кок-Сарая, - и стоны в его страшных подвалах - тюрьме?

Жестокий Тимур - Потрясатель Вселенной, Повелитель Мира, Опора Ислама и Меч Справедливости отмечал свой путь по земле башнями из голов побежденных и гнал в свою столицу тысячи пленных мастеров: каменщиков, архитекторов, живописцев, оружейников, кузнецов, ювелиров, ткачей. Он задумал превратить Самарканд в Центр Мироздания, даже селения, окружавшие его, назвал именами самых прославленных городов Востока. И слава о Самарканде неслась по всему свету.

После смерти Тимура наследником его стал сын Шахрух. Столицу он перенес в Герат, а по-рядки остались прежними: отдельными областями империи под его надзором правили Тимуровы отпрыски. Мавераннахр с прекрасным Самаркандом достался сыну Шахруха, юному Улугбеку, который и владел им самодержавно сорок лет.

Воистину необычным правителем оказался султан Улугбек. Он не был похож на деда, не желал воевать, чтобы покорить мир и обрести его богатства! И на отца Улугбек не походил. Благочестивый Шахрух окружил себя святошами, читал религиозные книги, предавался богословским беседам и посещал мечеть, как простой мусульманин, вместе с народом. Улугбек же отдавал предпочтение охоте и закатывал пиры с музыкой, что считалось грехом. Но был у владыки грех и посерьезнее - страсть к науке.

Тимур любил внуков, а воспитание их поручал своим женам. Бабки старше и мудрее матерей, они не будут баловать мальчишек и вырастят из них настоящих воинов! Улугбека воспитывала Сарай-Мулькханым, старшая жена Тимура, женщина по-житейски умная, но неграмотная. И сам Потрясатель Вселенной был неграмотен, однако обладал редкой памятью, любознательностью, любил слушать чтение исторических и религиозных книг и с богословами беседовал на равных, а в шахматы его никто не мог обыграть (эта игра очень не поощрялась Аллахом!). Никто точно не знает, когда Улугбек почувствовал неодолимую тягу к наукам и как выучился, зато известно, что из колодца его мудрости черпал воду познаний не один крупный ученый и многие называли его «досточтимый Устод» - Учитель!

Улугбек собрал при самаркандском дворе лучших математиков, астрономов, историков и поэтов, сам писал стихи и исторический труд, но всемирную известность он заработал своими астрономическими таблицами, трудом всей жизни, потребовавшим многочисленных наблюдений и расчетов. Однако для шейхов - духовных наставников он был не великим ученым, а великим грешником. А власть они имели большую, Улугбек недооценивал, как они опасны.

Когда Улугбек стал строить новые школы - медресе, шейхи обрадовались, потому что в таких школах изучали священную книгу мусульман - Коран. Велик был их гнев, когда выяснилось, что в школах будут учить не только Корану, но и разным наукам. Шейхи никогда не простили Улугбеку занятия наукой, построенную им обсерваторию, лучше которой не было в те времена, и надпись на медресе в Бухаре: «Стремление к учению - обязанность каждого мусульманина и мусульманки».

«Будь проклят этот нечестивец! - кричали шейхи в мечетях, стараясь посеять смуту в народе. - Он нарушает заветы Корана! В своей гордыне он решил разгадать тайну звездного неба, подвластную только великому Аллаху!»

«Вместо того чтобы ходить в походы и умножать богатства, твой богохульник-отец разоряет казну, - нашептывали они старшему сыну Улугбека - Абдул-Латифу, жившему в Герате. - Золото Тимура пошло на строительство богомерзкой обсерватории и содержание бездельников и вероотступников - ученых! По его милости ты останешься нищим, а престол он отдаст твоему младшему брату».

Происки врагов возымели действие. После смерти Шахруха-счастливца, когда решался вопрос о новом государе, Абдул-Латиф объявил отцу войну.

В жестокой схватке войско Улугбека было разбито, султану пришлось бежать, и он рассчитывал укрыться за надежными стенами родного Самарканда. Но стража не открыла ему ворота. Спасая жизнь, Улугбек повернул на восток, к городу, построенному его дедом и названному именем отца. Он скакал в Шахрухию. А здесь верные люди сообщили, что султана хотят заманить в город-ловушку, схватить и сдать сыну.

Улугбек понял: дальше бороться бессмысленно, он проиграл. Не только страна, но даже родной город для него потерян. Выход один: вернуться в Самарканд и отдаться на милость сына. Что ж, он немолод и слаб здоровьем, наверное, это перст судьбы - оставить престол и полностью посвятить себя любимому делу. Абдул-Латиф не посмеет обидеть отца, позволит удалиться в обсерваторию и работать.

Не позволил. Повелел отправляться в Мекку и замаливать грехи. Это была ссылка, но и теперь Улугбек смирился. Не знал он, что сын нашел человека по имени Аббас, отец которого был убит якобы по приказу Улугбека. Шариат - мусульманский закон признавал право на кровную месть. Тут же собрали тайный суд, и выдали Аббасу разрешение на казнь павшего государя. Так сын решил расправиться с отцом «законным образом», чтобы ничто не угрожало его власти.

Черна была октябрьская ночь. Траурным бархатом, расшитым миллионами сверкающих звезд, распростерся полог неба над опальным султаном и его провожатым, хаджой - так называли тех, кто уже побывал в Мекке. Кони шли неспешно. Улугбек был весел, охотно разговаривал со своим спутником.

- Стой! - внезапно послышался властный окрик. - Именем повелителя, великого и непобедимого Абдул-Латифа, приказываю остановиться!

Это были нукеры - воины сына и черный посланец смерти - Аббас. Улугбеку зачитали письмо Абдул-Латифа: «Повелевается тебе, мирза Улугбек, остановить своего коня. Не подобает внуку Тимура совершать хадж в таком скромном окружении. Ты не тронешься дальше, пока не закончатся приготовления к далекому путешествию…» Улугбек все понял.

Повернули коней к ближнему кишлаку, а там вошли в дом. Было холодно; развели огонь, чтобы сварить мясо. Улугбек сидел возле очага, когда искра упала на его плащ, и пола вспыхнула. Хаджа помог потушить пламя, а Улугбек, глядя на огонь, сказал по-турецки загадочную фразу: «Ты тоже узнал…» К кому он обращался? К хадже, который стал его утешать? Или к огню, который, узнав волю Абдул-Латифа, поторопился с расправой над его отцом?

Аббас тем временем вышел, а вернулся с веревкой. Улугбек, не помня себя, бросился на него и ударил кулаком в грудь, но один из нукеров схватил его за руки, а убийца связал. Хаджа тихо плакал у очага, когда бывшего властелина тащили во двор.

Остановились возле арыка. Сзади кто-то ударил по ногам, и Улугбек упал на колени. Рядом поставили фонарь. Улугбек посмотрел в воды арыка, где отражался ковш Большой Медведицы, и подумал: «Похоронное шествие». Именно так это созвездие называли арабы; в звездочках ковша они видели погребальную повозку, в ручке - упряжку из двух коней, а впереди - Бенетнаш, то есть предводитель плакальщиков - так называлась эта звезда.

И больше он не успел ни о чем подумать. Блеснул в лунном сиянии быстрый тонкий клинок сабли. Звезды, мерцавшие в темной воде арыка, вдруг закружились в бешеном хороводе, вспыхнули ярким, ослепительным светом - и разом погасли.

Голова Улугбека покатилась в пыли. Однако звериное безумие толкнуло Аббаса несколько раз ударить кинжалом обезглавленное тело.

Так завершил свою жизнь великий Улугбек. Случилось это 10 числа месяца рамазана 853 года по мусульманскому летоисчислению, то есть 27 октября 1449 года. Через два дня по приказу Абдул-Латифа был убит его брат, младший сын Улугбека.

Отцеубийца и братоубийца царствовал всего полгода. Рассказывают, что однажды он увидел во сне, будто принесли ему блюдо с его собственной отрубленной головой. Испугавшись, он решил погадать по стихам Низами и открыл книгу на строчках: «Отцеубийце не может достаться царство, а если достанется, то не больше, чем на шесть месяцев». Этим же утром, когда Абдул-Латиф направился в мечеть, верные Улугбеку люди подстерегли и казнили его, а отсеченную голову выставили во входной арке медресе, построенного его отцом.

Когда не стало Абдул-Латифа, Улугбеки с почетом похоронили в мавзолее Гур-Эмир, рядом с дедом и отцом. Лежат там и другие отпрыски древа Тимурова. Но нет в этом знаменитом самаркандском мавзолее гробницы Абдул-Латифа. И нигде ее нет, ни в одном путеводителе не найдете вы сведений о могиле отцеубийцы.

Обсерватория после гибели Улугбека разрушилась. Много ученых книг, не угодных Аллаху, из его самаркандской библиотеки шейхи сожгли, но «Звездная книга» была спасена и досталась людям. Сохранились от царствования Улугбека необычайной красоты постройки и другие ценности. А через пять с половиной столетий обнаружились Улугбекова рукопись и сокровища, которые стали причиной второго отцеубийства, второй казни Улугбека..

.

Глава 5
«ХАНАКА»

От аэропорта добрались на попутке и шли по безлюдному утреннему Самарканду. Земля - цементная от жары, потрескавшаяся, а зелени много. Могучие чинары, изящная шелковая акация, покрытая розовыми соцветиями, словно сахарной ватой, и целые улицы деревьев в земляных лунках на асфальте, усыпанные цветами, похожими на мальву. Иногда встречались дворники, они пускали воду по канавкам вдоль газонов и включали крутящиеся фонтанчики-брызгалки, орошавшие чайные и красные розы. В фейерверках брызг рождались сотни маленьких радуг. Дома, построенные за последние пятьдесят лет, похожи на петербургские, только вывески магазинов, таблички учреждений и реклама - латинскими буквами. «Дорихона» - это и по витрине видно, аптека. «Спорт товарлари» - спортивные товары. «Парфюмерия» - она и есть парфюмерия. «Винолар» - вино. «Газмоллар» - ткани. Здорово! Десять минут в городе, а уже по-узбекски понимают!

Солнце только поднималось, но было жарко. Так и топали с тяжелыми рюкзаками (а Варя еще и с этюдником) по Самарканду, пока Гера не издала истошный вопль: «Минареты!» И понеслась вперед, как скаковая лошадь.

Это был Регистан - главная торговая площадь старого Самарканда. Буквой «п» стоят здесь три старых медресе с голубыми куполами, одно из них построено Улугбеком. Порталы со стрельчатыми арками, стены, купола и башни минаретов - все облицовано блестящими красочными изразцами, выложенными затейливым узором.

Регистан оказался огромным, ярким, совсем иным, чем на картине Верещагина. А базара больше не существовало. Перед ними лежала пустынная площадь, окруженная стеклянно-сверкающими необычными постройками. Как во сне. Варя не могла объяснить, что с ней происходит. Наверно, она испытала потрясение. Ребята рвались сейчас же все осмотреть, но Олег твердо сказал: «Для этого еще будет время».

Их окружали голубые купола. Ребристый слева - у мавзолея Гур-Эмир, где похоронены Тимур и Улугбек. И за Регистаном тоже, но гладкий, подобный великанскому яйцу сказочной птицы Рух. Гера, изучившая не один путеводитель, догадалась: это соборная мечеть Биби-Ханым, самая грандиозная из всех мечетей эпохи Тимура. И что удивительного, что в один прекрасный день она гигнулась? Сначала пошли трещины, а потом и рухнула, на куски развалилась так же, как и империя Тимура. И голубое яйцо купола рассыпалось, словно вылупился из него чудовищный птенец. Восстановили купол не так давно.

Прошли по тенистой, застроенной невысокими домами Ташкентской, главной торговой улице, и рядом с рынком увидели еще одну небольшую мечеть Хазрет-Хызра, о которой Олег с пренебрежением сказал: «Девятнадцатый век». Гера вслед за ним презрительно фыркнула, а Варя осталась при своем мнении: для археологов чем старше, тем лучше, для нее - все красивое хорошо. «Правда, стоит на очень древнем фундаменте», - сообщил Олег словно в оправдание маленькой мечети с яркими куполами-чалмами, будто из сказки «Маленький Мук». Гера удовлетворенно хмыкнула и посмотрела на постройку более уважительно и внимательно.

- Здесь проходила крепостная стена и были главные ворота Самарканда - Железные. Вечером закрывались, утром - открывались.

Мечеть Хазрет-Хызра стояла на склоне обширной возвышенности, под которой лежали остатки еще более древнего, чем Самарканд, города - Афрасиаба, разрушенного Чингисханом. Невдалеке по холму поднималась целая колония куполов и куполков, голубых и серо-желтых. Шахи-Зинда, царская усыпальница! А напротив - Дом детского творчества, длинное одноэтажное здание, где располагалась секция археологов и жил Валерий Иванович.

- Раньше здесь стояла ханака, гостиница для странствующих нищих монахов - дервишей, - пояснил Олег.

В «ханаке», как ребята тут же окрестили Дом творчества, взяли у вахтерши ключи и узнали, что Валерий Иванович на раскопках, но должен вот-вот объявиться. Открыли кабинет археологов. На стене прямо по штукатурке нарисована картина: на фоне желтых холмов гончар лепит горшки, вдалеке зеленеет роща. Кругом шкафы и полки с кумганами - кувшинами, касами - плошками, пиалами - чашками без ручек и черепками. В углу огромный пузатый склеенный сосуд - хум, рядом - раковина, не археологическая, а обычная, с водопроводным краном.

В смежной комнате - каморка Валерия Ивановича: письменный стол, где посреди бумажного хаоса возвышался массивный медный подсвечник, раскладушка, свернутая палатка, гора спальников и какая-то древняя резная каменюка. На некрашеных книжных полках книгам, газетам и журналам места не хватало, они стопками лежали повсюду. Олег распахнул окно, вскипятил воду в электрическом чайнике и заварил чай прямо в пиалах. Достали еще из дому взятые съестные припасы.

- А где будем ночевать? - спросила Варя. - Мы же здесь не поместимся.

- Эх вы, дервиши! Привыкайте к походной жизни. Места много, вся «ханака» - ваша, - сказал Олег и взял со стола керамическую плошку. - А вот вам тест на сообразительность. Почему она сжата с боков?

- Такой тип посуды, - выпалила Гера.

- Художественный изыск, - предположила Варя.

Других гипотез не было.

- Думаю, это просто-напросто брак. А это кое-что поинтереснее. - Олег рассматривал ляган - блюдо с желто-коричневым рисунком, склеенное из черепков. - Посмотри, - обратился он к Варе, - что здесь странного?

- Рисунок не сходится.

- Верно. Блюдо склеено. Скол черепков совпал, цвет одинаковый, а Орнамент словно от разных ляганов.

- Значит, асимметричный рисунок, - заявил Паштет. - Или художник был сумасшедший,

- Дилетантское заявление.

- А не могла эта тарелка служить для каких-либо религиозных целей? - спросила Варя.

- Не могла! - воскликнул Олег. - Так мыслят ленивые археологи, которые ищут легкий ответ. Не знают, как определить предмет, - относят его к культовым, то есть к религиозным. Но ты у нас археолог начинающий, а потому хвалю за версию. Кстати, я тоже не знаю, в чем разгадка.

В это время кто-то протопал по кабинету, и тут же в дверях кельи нарисовался высокий черноволосый парень.

- Здравствуйте, Олег Никитич! - сказал он. - С приездом! Как поживает Питер?

Так ребята познакомились с Маратом, знаменитым (так представил его Олег) нумизматом, знатоком древних монет. Он уже три года работал на Шахрухие, и в первый же год ему повезло. Рядом с городищем бульдозерист планировал пашню, сдвинул пласт земли, а там оказался крупный клад медных монет, около полутора тысяч. После экспедиции Марат принимал участие в лабораторной обработке клада, а потом сделал о нем доклад в секции: рассказывал, какого они века, сколько медных приравнивалось к одной серебряной, что можно было купить на одну серебряную таньгу, сколько стоила лошадь и сколько платили повару в медресе. А прошлой осенью он делал доклад в самаркандском институте археологии.

Марат не поехал на раскопки, потому что весной сломал руку и нужно было снимать гипс. Теперь сломанная рука отличалась от целой лишь небольшим утолщением в запястье. Марат все время им вертел - разрабатывал руку. Теперь он дожидался Валерия Ивановича, чтобы ехать в Шахрухию, и сказал, что в этом году там пятнадцать ребят, девчонок нет, а из взрослых, кроме Лерыча, Харитон - археолог и повариха.

Договорились, что Олег пойдет в институт археологии, а Марат с ребятами - в город, и ночевать они будут у Марата.

Глава 6
ЖЕМЧУЖИНА ВСЕЛЕННОЙ

Солнце поднялось высоко, и стало по-настоящему жарко. Шли по мягкому асфальту, как по резине. Улицы заполнились народом, запестрели, зашумели. Кроме европейской одежды - тюбетейки, халаты-чапаны, а у некоторых мужчин мягкие кожаные сапоги с блестящими резиновыми галошами. Много женщин в свободных платьях из радужного панатласа, а под ними яркие шароварчики с золотой или серебряной нитью. И косички у девушек с вплетенными побрякушками. Сорок штук! И все кругом очень смуглые, бронзоволицые. Туристов сразу отличишь.

На прилавках под навесами груды фруктов, стопки лепешек, подвешены светящиеся кисти винограда - фиолетовые, зеленые и розовые и янтарные дыни в плетенках. В ведрах цветы, а у одной тетки в тазу плавают головки роз. Шашлычники у длинных металлических мангалов на высоких ножках переворачивали шампура с мясом, испускающим дивный дымный дух, щекочущий глаза и ноздри. Возле уличного тандыра - печки, похожей на круглый толстобокий сосуд, наблюдали, как лепешечник в длинной рукавице бросает на внутренние раскаленные стенки пирожки с мясом - самсу, а они прилипают и жарятся.

Сувенирные магазины были полны коврами, сундуками, обитыми цветной жестью, шитыми золотом шелковыми и бархатными халатами, вышитыми накидками - сюзане, женскими украшениями: ожерельями, браслетами и странными кокошниками с металлическими подвесками и бусинами - тилля-кош они называются, «золотые брови». Ну и, конечно, много яркой расписной глазурованной керамики и глиняных фигурок козликов, коней, баранов и сидящих баба-ев - стариков.

- Я хочу купить Олегу осла, - заявила Гера, и Паштету стоило большого труда ее отговорить.

Разумеется, самаркандскими глиняными ослами Олега не удивишь. Но здесь было много и живых, всамделишных, запряженных в повозки. Они неторопливо, спокойно цокали копытцами среди машин и стояли вместе с ними «припаркованные».

А еще деньги. Надо было лх обменять на узбекские. Сумы - бумажные деньги, таньга - монета. Пятьсот сумов - один доллар. Заграница!

Перевалило за полдень, настало время кок-чая. Здесь популярны не кафе, а чайные - чайханы. И не столики со стульями стояли на открытых террасах, а большие низкие помосты - шипаны, застеленные коврами и одеялами, а на них низенькие широкие столы - пантахты, покрытые скатертями - дастарханами. И все пили кок-чай, зеленый чай.

- Как можно пить горячее в сорокаградусную жару? - удивлялась Гера.

- Освежает лучше холодного, - сказал Марат. - Сами увидите.

Пока он стоял в очереди, сняли обувь, как это делали все, забрались на шипан и устроились на ковре перед пантахтой. Паштет сидел в позе лотоса и с наслаждением шевелил голыми пальцами. Они рассматривали людей на улице и картины на стене: подсолнухи в кувшине и какое-то народное действо. Табличка под этой картиной гласила: «Самаркандский народ встречает Николаева и Терешкову».

- Старая картина, - сказала Гера. - Николаев и Терешкова летали в космос еще до нашего рождения.

Марат принес три заварочных фарфоровых чайничка и объяснил, что наливают по половинке пиалы и пьют небольшими глоточками, чтобы почувствовать вкус и аромат. Окружающие так и делали: наливали понемногу и не спеша пили перламутрово переливающийся в белом фарфоре кок-чай. И разговаривали. Напротив, опираясь на валик - люли, сидел бабай в чалме и пиджаке с орденами.

- Как они ходят в халатах? У дядьки стеганый - ватный, что ли? - поинтересовалась Варя, указывая глазами на красивого бородатого старца.

- Эффект термоса. Снаружи - жарко, внутри - в самый раз.

По улице среди машин двигался серый длинноухий ослик,запряженный в тяжелую повозку. Поклажу венчал большой сундук.

- Он же не лошадь-тяжеловоз, как можно маленького так нагружать? - возмутилась Гера.

- Разве это груз? Они очень выносливые. И не такое возят.

После чайханы ребята захотели посмотреть «старый город», и он оказался рядом, спрятанный среди чинар, тополей и современных домов. Настоящий глиняный лабиринт - узкие извилистые улочки с седыми, прокаленными солнцем, глухими глинобитными заборами - дувалами. Что делается в пыльных двориках, можно было увидеть только случайно, если открывалась дверь в заборе. На этих улочках текли арыки - неглубокие канавки с темной пенящейся водой антисанитарного вида, встречались невозмутимые белые и черные курдючные овцы, зад которых свешивался подушкой и покачивался на ходу. В пыли возились голопузые бритоголовые дети. Те, что постарше, приставали: «Бонжур!» «Хеллоу!»,- рассчитывая на сувенир или монетку, но Марат крикнул «Брысь!»-и они отстали. В мавзолее Гур-Эмир под нефритовым саркофагом покоился прах Тимура, Тамерлана, Тимурленга - «железного хромца», человека с хромой ногой и сухой рукой, величайшего тирана всех времен и народов. Над могилой Улугбека лежала скромная серого мрамора плита.

Как прохладно было в огромном гулком чреве мавзолея и как пыхнуло на них уличным пеклом! На площади возле театра сидел бронзовый Тимур, опирался на меч. Рядом стоял настоящий верблюд. За деньги на него залезали и фотографировались. У верблюда были поникшие горбы, высокомерный взгляд и презрительно отвисшая губа.

В одной чайхане и на заборе возле нее увидели развешенные картины. Снова подсолнухи, «Самарканд зимой», а также «Самаркандский народ встречает Ельцина». На каждой внизу прочли подпись: «Вахруддинов».

- Это у вас выставка? - спросил Паштет у чайханщика.

- Зачем выставка? - обиделся тот. - Это собственность. Все картины подарены чайхане художником. Михал Михалыч его зовут.

Потом они снова встретили осла, задумчиво стоящего поперек улицы. Варя страшно заволновалась: «Его же задавят!»

Машины объезжали упрямое животное, кто-то ругался, высунувшись из окна автомобиля, а ослик продолжал стоять с отрешенно-философским видом. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не пришел милиционер. Он застопорил движение, машины скапливались и гудели. Собрались люди, они смеялись над милиционером, который изо всех сил тянул ослика, а тот ни с места. «Тупое животное! - орал милиционер. - Тварь поганая! Идиот! Кто хозяин ишака?» И тут Паштет скользнул средь машин и людей, а добравшись до ослика, обнял его за шею, погладил между ушей и, взяв за веревку, спокойно повел к тротуару. И ослик пошел. Тут их настиг хозяин осла, с ходу проехался по его спине палкой и отобрал у Паштета веревку.

- Хулиган! - с чувством сказала Гера. - И большая сволочь. Пора у вас заводить общество охраны ослов.

- И чего стоял посреди дороги? - спросил Паштет, вернувшись к ребятам.

- Упрямый. Они этим отличаются, - пояснил Марат.

- Нет, - покачала головой Гера. - Просто он стоял и думал.

Возле чайханы в большом казане кипело и пузырилось масло. Дядька бросал туда светло-розовые головастые и глазастые тушки морского окуня, а появлялись они из котла в золотой корочке, словно в мундире. Только тут поняли, что сильно проголодались. В этой чайхане тоже висели творения Вахруддинова: очередной пейзаж и «Самаркандский народ встречает Каримова». Каримов - первый и действующий президент Узбекистана.

- Вахруддинов нас преследует, - сказала Варя, справившись с рыбой и чаем.

- В чайхане напротив рынка тоже есть картины, - вспомнил Марат и спросил у чайханщика: - Откуда у вас картины?

- Подарок, - с гордостью ответил тот. - Их нарисовал великий художник Самарканда. Его картины висят в разных странах и печатаются на марках.

Измочаленные усталостью и жарой, плелись в «ханаку», заглядывая во все встречные чайханы, и почти в каждой нашли пейзажи, а также самаркандский народ, который встречал Аллу Пугачеву и французского президента Миттерана.

- Кто этот Вахруддинов, который дарит чайханам свои картины? - спросил Марат у человека, сидящего за кассой последней чайханы.

- Очень хороший человек, - ответил кассир. - Он подарил нам бесплатно такие замечательные картины.

- Странно, я много раз видел эти картины, но никогда не задумывался о художнике, - сказал Марат.

В «ханаке» нашли записку, Олег сообщал, что отправился в гости и будет поздно. Расстроилась только Гера. Они отдохнули, повалявшись на спальниках, написали Олегу, что явятся утром, сдали ключи вахтерше и снова пошли в город.

Глава 7
САМАРКАНДСКИЙ ВАН-ГОГ

Варя увидела его первой. Он стоял на площадке возле музея со своим мольбертом и писал Регистан.

- Внимание, а вот и Михал Михалыч Вахруддинов, - сказала она.

- Совершенно не обязательно, - возразила Гера. - Это может быть кто угодно.

Подошли. Ближе всех к мольберту оказался Паштет. Художник уже заканчивал работу. Он отстранялся от картины, смотрел на нее издали, потом бросал взгляд на Регистан и небрежным жестом клал на полотно последние мазки.

- Ну что? - спросил он у Паштета.

- Хорошо, - с одобрением отозвался Паштет. - Мне нравятся ваши картины.

- А откуда ты меня знаешь? - спросил художник, сверля Паштета тем же оценивающе-проницательным взглядом, что и Регистан. - Я тебя не знаю. Вот его - знаю, - художник указал на тощего парня в тюбетейке, стоящего чуть поодаль.

- Откуда вы меня-то знаете? - не поверил тот.

- А вот знаю, - хитровато прищурился художник.

- Ну и кто я?

- А ты фотограф. Работаешь на Ташкентской. Ты пытаешься стать вторым Напельбаумом, но пока в подмастерья ему не годишься. Хотя прогресс есть. Есть. Если будешь стараться, я тебе обещаю успех. Ты недавно выставил в витрине портрет волоокой, верно?

- Какой портрет?

- Женский! Томный взор, тяжелые веки. Волоокая женщина!

- Верно, - сообразил парень, рот его приоткрылся, он смотрел на Вахруддинова как на пророка.

- Неплохо сделано. Это уже похоже на художество. Все. Я тебе сказал, как работать.

- Спасибо, - откликнулся парень, голос у него сел, и он прокашлялся. - Приходите ко мне, я сделаю ваше фото. Бесплатно.

Но художник будто уже забыл о нем. Он нанес еще два-три мазка на полотно и подписал в правом углу: «М. Вахруддинов». Меж тем вокруг собралось уже изрядное количество любопытных. А художник неожиданно обернулся к Паштету.

- Интересуешься, кто я? Я - самаркандский Ван-Гог. Я в Союз художников не хожу. Они с натуры не работают. А ко мне приходят советоваться. Я их называю - коллеги. Ну что, спрашиваю, коллеги?! Нужно работать много лет по четыре часа в день и написать несколько тысяч картин. Пять из них будут, шедевры. Я работаю сорок лет и написал шесть тысяч девятьсот двадцать шесть картин. Я самаркандский реалист-передвижник. Абстракция устарела. Надо учиться у Репина, Пластова, Веласкеса, Грабаря и Рембрандта. Так-то, молодой человек.

- А вам не жалко дарить картины чайханщикам? - спросил Паштет.

- Искусство надо нести в народ. Я вывешиваю картины на улицах. Искусство - народу! Вот главное для художника. Меня знают. Мои картины знают. Я им говорю: коллеги, а знает ли народ ваши картины?

Михал Михалыч стал складывать этюдник и треножник, зрители начали расходиться, парень в полосатых шортах повертел пальцем у виска. Вахруддинов подхватил свои пожитки и пошел, а мужчина средних лет в тюбетейке, покачивая головой, сказал ему вслед: «Большой художник, большой…»

- Ван-Гог - французский художник? - заинтересовался Марат. - Он что, похоже рисовал?

- Не думаю. - Варя пожала плечами. - Разве что подсолнухи? У Ван-Гога есть такая картина. И Вахруддинов рисует подсолнухи.

- Он сумасшедший, - объявил Паштет. - Явный шизик. Страдает манией величия.

- Зато человек хороший, добрый. Ведь никому от него вреда нет, одна польза, - решил Марат, и с этим трудно было не согласиться.

До вечера бродили по городу, а когда стемнело, подошли к Регистану, где стояли ряды скамеек, а на них туристы, ожидали вечернее представление - цветопанораму. И вот по площади и сверкающим глазурью медресе забегали-заметались цветные тревожные пятна прожекторов. Зазвучала устрашающая музыка, и голос громкоговорителя, замогильный и глухой, как из колодца, стал вещать: «Я - Регистан! Я - сердце Самарканда! Я каменная летопись веков!..» Туристы зачарованно слушали.

- Тягомотина и пошлость, - презрительно изрек Марат.

- А мне нравится, - печально сказала Гера.

Духота к вечеру спала. На улицах было много гуляющих. Под фонарями листва выглядела как черно-зеленая ветошь декораций. Из кафе и ресторанов лилась тягучая и сладкая, словно патока, восточная музыка, и только из одного: «Я вас могу поцеловать, я вас могу заколдовать, я вас могу испепелить сияньем глаз!..»

- Размечталась, - буркнул Паштет. Его нервировал Марат, который то и дело посматривал на Варю и обращался к ней значительно чаще, чем к нему и Гере.

Отличный был парень Марат. Красивый. На две головы выше Паштета. Хотя это совсем не удивительно, нетрудно быть выше Паштета. Для Маратовой мамы явление всей компании явилось новостью, и вряд ли чересчур радостной. Но держалась она достойно. Дом у них европейский, только много ковров, да в серванте вместо чашек пиалы и несколько фарфоровых чайников. Девчонкам постелили на диване в комнате Марата, а парни должны были спать в гостиной на цветных матрасах-курпачах прямо на полу. И хотя питерцы страшно устали, заснули не скоро.

Сначала Марат рассказывал про Лерыча, о том, что он очень умный и хороший, что десять лет ходит в одном костюме, а для шахрухиинцев купил магнитофон. А еще как после занятий в секции Лерыч в своей келье зажигает свечу в медном подсвечнике, все рассаживаются вокруг, и он рассказывает экспедиционные случаи: смешные, страшные и просто занимательные. А еще он сочинил пьесу в стихах «Шахрухия» (получается - Шахрухия), и они ее поставили. И про Шахрухию Марат соловьем пел.

В 14 веке Тимур приказал в удобном для переправы месте на Сырдарье возвести мощную крепость с толстыми стенами и глубокими рвами и назвал ее именем сына Шахруха. Около трех веков благоденствовал богатый город на главной караванной дороге, а потом пришел в упадок, опустел. Сырдарья теснила его, подмывала, как хищный зверь вгрызалась в его плоть, уничтожая крепостные стены и жилые кварталы, а пыль веков оседала на ветхие разрушавшиеся дворцы и дома скромных тружеников, керамистов и стеклодувов, пока не погребла город окончательно.

Тихонько, чтобы родители их не разогнали, они слушали музыку. Любимая песня Марата - «Маленький плот» Юрия Лозы. Он подпевал: «Им не дано понять, что вдруг со мною стало, что вдаль меня позвало…»

- Здесь многие живут для того, чтобы покупать шмотки и хорошую жратву. И деньги копят на свадьбу и похороны, - с непонятной горячностью сказал он.

- Это не только у вас. У нас тоже многим охота спокойной обеспеченной жизни, - возразила Гера, а Паштет подумал, что она вспомнила жену Олега.

- И я бы стал таким, если бы Лерыча не встретил, - продолжал Марат, будто и не слышал Геру. - Он научил меня читать хорошие книги. Многому научил. А потом мы с другом детства разошлись. Вместе решили в секцию ходить, но ему родители запретили. Чтоб время зря не терял. Они пристроили его торговать на рынке. Сначала он даже плакал, а скоро стал меня сторониться, так и разбежались. Теперь он крутой. А меня и дома не очень-то понимают. В общем, решил, что построю свой маленький плот. «Из монотонных будней я тихо уплыву». И вообще… Все их «мерседесы» не стоят одного восхода солнца на Шахрухие.

Питерцы притихли. Видать, Марат не случайно так раскипятился, а он погрустнел, застыдился своей откровенности.

- Возьми нас на свой плот, - попросила Гера. - Хватит места?

Глава 8
ЛЕРЫЧ ПРИЕХАЛ

Индийские скворцы - майны так гомонили за открытым окном, что мертвого могли бы поднять с постели. Их щебет сливался в один неумолкаемый гул, казалось, звучат кроны платанов. И пер-вое, что, проснувшись, подумалось Варе: «Хочу рисовать». Это было необычное желание. В художественной школе она училась по настоянию деда-художника и частенько размышляла, как бы бросить это дело без домашнего скандала. Варя и этюдник в поездку взяла из-за деда. Конечно, она собиралась выполнить хотя бы часть школьного задания на лето, но представить, чтобы ей хотелось рисовать?! А ведь это происходило весь вчерашний день и сегодня стало первой мыслью! Вот что сделал Самарканд!

Мама Марата позвала их завтракать, а сам он подарил Варе три своих доклада, сшитых в книжечку. Один назывался «Клад монет с городища Шахрухия», второй - «К вопросу о причинах сокрытия кладов монет на городище Шахрухия», а третий - «К истории раннесаманидского дома. (По археологическим и нумизматическим источникам)». На обложке он написал: «Варе. На память от Марата». Гера собралась первой и торопила остальных, ей не терпелось увидеть Олега.

Вахтерша сообщила, что приехал Валерий Иванович, а в оставленной записке Олег писал, что они ушли в институт, и сбор назначил в два часа.

- Вы бы еще подольше копались! - недовольно сказала Гера. - Давайте хоть к двум не опоздаем.

Они отправились обследовать грандиознейшую из мечетей - Биби-Ханым, одурели от изобилия базара, его красок и запахов. Долго стояли у открытых окон золотошвейной мастерской и возле жестянщика, выправлявшего вмятины на потемневших кувшинах и кальянах. Была половина третьего, когда ворвались в «ханаку», а Паштет, распахнув дверь археологического кабинета, чуть не свалил с ног невысокого худого, очень загорелого человека с длинными и легкими русыми волосами, заложенными за уши.

- Куда же ты так летишь? - сказал тот мягким и сочным радиоголосом, какие бывают у дикторов.

Это и был Валерий Иванович. Провалившиеся щеки. Бородка решительно торчит вперед. Взгляд твердый и спокойный. Говорят, что первое впечатление самое правильное. Впечатление от встречи с Лерычем было такое: как будто они уже видели его, были знакомы.

Он стирал над раковиной под струей холодной воды рубашку. Выжал ее, повесил сушиться на спинку стула и каждому пожал руку. Рукопожатие может много сказать о человеке. Гера подумала: «Бывает любовь с первого взгляда, но бывает и дружба с первого взгляда».

А Валерий Иванович спросил Марата про сломанную руку и сказал, что они пообедают, потом отправятся к спонсору, закупят кое-что из продуктов, а завтра, в полшестого, выедут на раскопки. К большому сожалению Геры, Олег работал над какой-то картой и идти с ними не собирался.

Спонсор шахрухиинской экспедиции Камиль Халбекович Ширинов был крупный холеный сорокалетний мужчина. Марат сказал, что его фамилия в переводе означает «сладкий». Наверно, потому и весь облик спонсора показался каким-то карамельным: черные, словно в сиропе плавающие глаза и приторно-сладко (казалось, неискренно) улыбающиеся губы. Если бы они знали, что необычная история, которая приключится с ними этим летом, будет связана с Камилем Сладким, наверняка он заинтересовал бы их значительно больше, но тогда они были поглощены друг другом и домом Камиля.

Спонсор жил в двухэтажном особняке за глухим бетонным, украшенным вкраплениями из битых кусочков голубого кафеля забором, который щетинился сверху осколками стекла. В саду стояла увитая виноградом беседка и бил в небо тремя серебряными струями фонтан. Чаша его была выложена изразцами, похожими на старинные. Пока Лерыч решал со спонсором шахрухиинские дела, ребята сидели в гостиной - михмонхане и рассматривали коллекцию оружия. Оно висело на ковре, спускающемся с потолка до пола: сабли, кинжалы и ножи. Вместо двери в михмонхану вела стрельчатая арка, занавешенная малиновым тисненным бархатом. Из-за этой занавески за ребятами кто-то подсматривал. Она морщилась и колыхалась, пока Марат не позвал:

- Сашок, иди к нам.

Занавес еще несколько раз колыхнулся, а потом приоткрылся, и в комнату нерешительно вошел коротко стриженный черноглазый и толстощекий мальчишка. Освоился он быстро, был явно польщен, что взрослые ребята уделяют ему внимание. Он сообщил, что полное его имя - Искандер, и назвали его в честь Александра Македонского, а также поинтересовался, известен ли им этот полководец? Еще он сказал, что через год пойдет в школу, а потом станет археологом и будет ездить на Шахрухию. И про оружие поведал.

- Это - кавказский нож. Ему сто лет. Кинжал - афганский. Шпага - русская. На ней на-писано: «За отвагу». Ей тоже сто лет. А вот фашистский кортик, его носили моряки.

Парнишка был забавный и любознательный. Договорились, что Марат привезет ему шахрухиинские черепки, а Гера - петербургские значки с гербом города и царем Петром. Тут пришел Лерыч, заторопился и, к величайшему разочарованию Искандера, увел ребят. Они дважды сходили в продуктовые магазины. Потом Лерыч сел писать какой-то отчет, Марат пошел домой собирать рюкзак - из-за раннего отъезда все должны были ночевать в «ханаке», а Олег с остальной компанией отправились прощаться с Самаркандом. И конечно же, оказались на Резистанс.

По фасадам медресе гуляли разноцветные пятна, будто взмахи легких покрывал, а страшный голос вещал: «Я - Регистан! Я - сердце Самарканда! Я - каменная летопись веков…»

Пока продолжалась цветопанорама, Олег принес всем по мороженому. Потом представление закончилось, деревянные скамейки опустели, а они не спешили уходить. Гера завела с Олегом археологический разговор, Варя тоже в нем активно участвовала. Только Паштет на краешке скамейки в одиночестве лизал сливочный стаканчик. Внезапно сзади кто-то положил ему руку на плечо, так что он даже вздрогнул от неожиданности. Обернулся - Вахруддинов.

- Ты знаешь, что для каждого памятника есть свое определенное время осмотра? - строго спросил он.

- Да, - сказал ошарашенный Паштет. Он подумал, что художник говорит про часы работы музеев.

- И ты знаешь, когда нужно смотреть Регистан? Я тебе скажу, - торжественно проговорил Вахруддинов. - А ты запомни. Регистан надо смотреть обязательно летом, в самый зной. Днем. Пока солнце высоко стоит. Тогда сиянье изразцов ослепляет. Он весь горит голубым пламенем. Осенью ты сиянья Регистана не увидишь. Будто лампочку потушат. Станет он блеклый, как на старых открытках. Даже если день солнечный. - И помолчав, как-то буднично добавил: - А тебя я тоже знаю. Вчера ты ко мне подходил, а сегодня вы накупили уйму продуктов.

Неожиданно Вахруддинов поднялся, взял этюдник с треножником и пошел. Паштет вспомнил, что днем Регистан блистал так ослепительно, что глаза болели.

- Что он говорил? - пододвинулась к нему Варя.

- Да ничего особенного, но сегодня он произвел нормальное впечатление, никакой шизы. Может, чуток странный…

В «ханаке» не было электричества, здесь его часто отключали после десяти вечера, а потому Валерий Иванович зажег свечу. Поужинали лепешками, сыром и помидорами, запили минералкой. Пришел Марат, все получили по спальнику, но ложиться не хотели и приставали к Лерычу с просьбами что-нибудь рассказать.

- Мы без вас ломали голову, почему у склеенной тарелки рисунок не сошелся, но даже Олег не догадался, - сказала Гера.

- К сожалению, и я не знаю отгадки.

- А говорят, вы все знаете.

- Кто же это говорит? Все знать невозможно. Я вам еще одну тарелочку покажу.

Он сходил в кабинет и вернулся с расписной тарелкой, тоже склеенной из кусков.

- Что в ней необычного? - поинтересовалась Гера. - Дырочки?

- Это сито?.. - спросила Варя и сама же ответила: - Вряд ли. Во-первых, дырок мало, во-вторых, очень уж маленькие. А почему, кстати, они расположены по краям осколков?

- Неужели ремонт?! - воскликнул Марат.

- Похоже на то, - согласился Валерий Иванович. - Если учесть время изготовления тарелки и состояние экономики, то напрашивается именно такой вывод. Подобная посуда была немалой ценностью, ее починили: скрепили металлическими скобками. Они проржавели и рассыпались в земле. А дырочки от них остались.

- Зачем встрял? - упрекнула Марата Гера. - Ты все знаешь, а нам не дал подумать.

- Давайте, Валерий Иванович, еще какое-нибудь расследование проведем, - предложила Варя.

- Вы не забыли, что вставать в полпятого?!

- Мы встанем, - стали его уверять. - А вот вы скажите, были ли у вас в экспедициях какие-нибудь детективы?

- Детективы? - удивился Валерий Иванович. - Что вы имеете в виду? Кражу, убийство, похищение? Не припомню такого.

- Археологические детективы! Может, находки необычные. Что-то необъяснимое…

- Находки были разные, - задумчиво сказал Лерыч. - Постойте, а ведь и убийство было! О нем расскажу завтра.

Все возмущенно заорали, хотя Лерыч просто дразнил их.

- Однажды мы вскрывали погребение. Там оказался скелет ребенка, мальчика лет двенадцати, а в области живота разлита ртуть. Откуда она взялась, как думаете?

- Выпил ртуть? Неужели его заставили?

- Это была насильственная смерть. Только непонятно, за какой проступок так страшно покарали ребенка. Вот вам чудовищное преступление, которое было раскрыто через десять столетий. Оно нас потрясло, - сказал Лерыч и добавил решительно: - А теперь спать.

Глава 9
ДОРОГА В ШАХРУХИЮ

Выехали рано, пока солнце не поднялось и полные утренним щебетом кроны платанов, карагачей и тутовника не смолкли и не сомлели в густом от зноя воздухе. Экспедиционный грузовичок с брезентовым верхом был открыт спереди и сзади, чтобы продувало. По бортам - скамейки, посередине картонные ящики с продуктами и еще один, с посылками и письмами от родителей. Лерыч сел с ребятами в кузов, а Олега отправил к шоферу. Мимо проплыл Регистан, потом автовокзал, пошли пыльные окраинные улицы.

- Сейчас я вам покажу могилу Абдул-Латифа, сына Улугбека, отцеубийцы, - предупредил Валерий Иванович.

- А разве она сохранилась?!

- Вот она!

Ожидали увидеть старый мавзолей, но это было всего лишь возвышение вроде фундамента, заросшее сухой травой, замусоренное.

- Хорошо, что этот пустырь не застроили, - ответил Валерий Иванович на недоуменные вопросы. - Для назидания потомкам память о злодее должна оставаться.

- Правильно, - одобрила Гера. - Пусть каждый прохожий плюнет на это место!

Машину трясло, ребята уже потирали бока. Становилось жарче, клонило в сон. Дорога шла по долине, а кругом высились горы с осыпями щебня. Зеленело сухое русло сая - речки. В одном месте горные хребты сходились совсем близко, и Валерий Иванович окликнул клюющих носом ребят:

- Смотрите! Тамерлановы ворота!

Даже отвесные склоны гор были густо записаны любителями автографов. Складывалось впечатление, что ездят сюда с ведрами масляной краски и малярными кистями, чтобы увековечить свои имена. А потом началась Голодная степь, равнина, в основном засаженная хлопком, место тоскливое и, казалось, бескрайнее. И ветер, врывавшийся в фургон, будто стал горячее и колючее, напоенный микроскопическими кристалликами соли. По обочинам мозолили глаза белые солонцовые разводы, а еще лежал на боку мертвый осел с круглым, как шар, раздувшимся животом, вытянув растопыркой вверх прямые, как спички, ноги. Это последнее, что увидела Варя. Остальные уже спали.

Открыли глаза только в Гулистане. Слой пыли лежал на лицах, руках, одежде, на полу машины и коробках. Гулистан - город роз. На грязной автовокзальной площади никаких роз не было. Они по очереди умылись над питьевым фонтанчиком, купили «Фанту», помидоры, лепешки, а завтрака-ли уже в пути. После Голодной степи пейзаж казался веселым и обжитым. И роз в Гулистане и попутных городках оказалось много. Последнюю остановку сделали в кишлаке, где Валерий Иванович зашел к директору школы - Турдали-ака, отдать заказанное лекарство. Одетый в чапан, дородный, круглолицый, улыбающийся директор долго пытался зазвать их в гости, но Валерий Иванович торопился. Турдали-ака, сказал он питерцам, друг и помощник археологов.

Машина свернула с шоссе на проселок и поехала мимо полей хлопчатника. У дороги под палящим солнцем стояли покорные ослы, даже голову не поворачивали на шум машины. Напоследок свернули еще раз возле цистерны, откуда шахрухиинцы брали воду, и вскоре встали в облаке пыли возле рощи. У входа в оазис находился белый домик с айваном - навесом на деревянных колоннах, под которым сидел древний темноликий старик в ватном халате и чалме и что-то бубнил, пел или молился.

- Ассалом алейкум, Улугбек-ака! - приветствовал его Валерий Иванович.

С трудом, словно нехотя, разлепились коричневые морщинистые веки, но оттуда блеснул неожиданно живой и хитрый взгляд.

- Ва алейкум ассалом! - пробормотал бабай и перевел оценивающий взгляд на ребят. Они тоже поздоровались, но он не ответил.

- Его действительно Улугбеком зовут? - спросила Варя у Марата.

- Он сам себя так называет. Если судить по отчеству сына, то его зовут Халбек. Сын-то - наш спонсор, Камиль Халбекович. Правда, мы меж собой зовем его Улугбекович.

- Так это его отец? А почему такой богатый человек не заберет отца в Самарканд?

- Невозможно. Он по-всякому пробовал, но старик с норовом. Упрям как осел. Не хочет жить в цивильных условиях.

Навстречу уже неслись ребята. «Привет питерцам!» - кричали они. Паштета дружески хлопали по плечу и спине, и кто как умел проявляли внимание к девчонкам. Большой симпатичный увалень каждому протянул руку и трижды повторил: «Рафаэль Султанов. Друг Марата. Зови меня Рафиком». Шахрухиинцы уже разгружали машину, разбирали посылки и письма из дома, обмениваясь с Лерычем новостями и осматривали Маратову руку с костной мозолью на запястье. Гера грустила, потому что Олег ехал дальше, на Канку, и пора было прощаться. И Харитон пришел, мужик под два метра, в брезентовой панаме и шортах на ковбойском ремне. На руке у него был кожаный браслет с металлическими заклепками.

Но хорошая встреча была омрачена мелким инцидентом. Лешка Волошин сказал вполголоса про девчонок: «Ничего себе крошки, минареты бухарские!» Паштет услышал, раздулся, как петух перед боем, и стал наступать на Лешку, приговаривая: «Я тебя щас отминаречу!» Лешка метнулся за спины ребят, Паштета стали успокаивать.

- Он у нас «паршивая овца», - тихо сказал Марат про Лешку. - Лерыч его воспитывает, но результат пока так себе. Мы все его воспитываем.

- Я этим заниматься не буду. А если еще выступит, оторву башку.

- Убивай его морально. Физическая расправа здесь не практикуется, - предупредил Рафик. - Могут быть сильные неприятности, вплоть до вызова на Полевой совет.

Глава 10
СВЯТАЯ РОЩА

Рядом с палатками и марлевым шатром Валерия Ивановича располагался огороженный веревкой участок - камералка, где обрабатывались археологические находки. А веревка, как объяснил Марат, натянута специально для Валерия Ивановича. На огороженной территории курить ему запрещено, а он проводит много времени в камералке, и часто ему не оторваться от работы, чтобы выйти покурить.

- И он слушается? - удивилась Варя.

- Еще бы. Мы же его железно слушаемся. У нас все построено на взаимном уважении. А курить он стал меньше.

Дошли до сарайчика продсклада и кухни - плита, рукомойники, длинный стол из неструганых досок, над которым с дерева свешивается лампа под широким колпаком. Рядом небольшой арычок. Здесь командовала похожая на крупную кривобокую Бабу Ягу Марья Ивановна. Она всю жизнь проработала в школе поварихой, и на Шахрухие уже несколько лет кухарила. Марья Ивановна радостно воскликнула: «Хорошо, хоть пацанки приехали, а то на парней сил уж нет смотреть!» А Марат шепнул, когда Марья Ивановна пошла готовить для приехавших еду: «На лицо ужасная, добрая внутри». Валерия Ивановича куда-то утащили. А беседу о здешних порядках провел с питерцами восьмиклассник Абдулла, комендант лагеря, а проще - завхоз, человек непробиваемого спокойствия и постоянно хорошего настроения, которое, как утверждали, испортить было невозможно ничем. «Только не говорите, что вам хорошо с моими женами, и не спрашивайте про таможню, - предупредил он. - Это будит во мне спящего зверя». Потом подошел Харитон.

- Как Ленинград? - спросил он. - Не привык называть его Петербургом. Я заканчивал ваш университет, но уже лет пятнадцать там не был. Говорят, вы стали криминальной столицей России?

- Мы культурная столица, и это прежде всего, - насупившись, ответила Гера. Выступление Харитона показалось ей неуместным для знакомства.

- Культура - само собой. А как вам Самарканд? Посетили Гур-Эмир?

- И не только. Мы много чего посетили. Даже с художником Вахруддиновым познакомились.

- Это кто? - спросил Харитон. - Сумасшедший?

- Он не сумасшедший, - неожиданно вступился за художника Паштет.

- Значит, ты не слышал его речей. И художник он никуда не годный. Недоучка, ремесленник. Спрашиваешь, почему? Нельзя это, брат, растолковать в двух словах. Надо живопись понимать, где плохая, где хорошая. «Крошка сын пришел к отцу, и спросила кроха: «Что такое хорошо, а что такое плохо?..» Знаешь такой стишок?

Когда Харитон удалился, Паштет с неприязнью сказал:

- Мне кажется, от него спиртным разит. Как его отчество?

- Евгеньевич. Игорь Евгеньевич Харитонов, - -ответил Абдулла. - А пьет он, как Лерыч уехал. Мы с ним в контрах.

Обежать Святую рощу можно за десять минут. С севера и востока ее окружали хлопковые поля, у западной границы тянулся поливной канал, а с юга - овраг с мягкими, будто оглаженными берегами - сухое русло Бахор-сая, то есть Весенней речки, и заросшие колючкой остатки старого кладбища. Сама роща состояла из мощных тополей с белыми стволами, почему-то растущими под наклоном.

- Что это с ними? - спросил Паштет.

- Старые, влаги не хватает, и ветра делают свое дело. А точнее Рафик ответит, - сказал Марат. - Он у нас спец в биологии. ^

- А сколько роще лет и почему она - святая?

- Тополям лет сорок, они не долгожители, это карагачи по четыреста живут. А святая, потому, что с ней связана легенда. Когда-то давным-давно шел по пустыне мулла, мусульманский священник, остановился здесь, посадил три тополька и умер. Так появилась роща и мазар - святое место, могила этого муллы. Сейчас там наш Улугбек живет.

- Пошли посмотрим?

- Посмотрим, только помалкивайте об этом. Походы туда не поощряются, - сказал Абдулла, а Марат объяснил:

- Сейчас Улугбек тихий, а раньше был очень вредный. Вообще-то он никакой не мулла, это всем известно. Работал в здешнем совхозе, но жить при мазаре ему больше понравилось, сюда каждый день паломники ездят, деньги дают. Когда появился лагерь археологов, Улугбек обозлился. Однажды выбил в клубе окна, порасшвырял все, попортил, Лерыч даже в милицию собирался заявлять, но потом они как-то договорились. А на следующий год мулла по-другому решил выжить археологов. Он каждую ночь бродил возле кладбища и выл там страшным голосом, будто это духи умерших. Напугать хотел. Ребята смеялись и ругались, что спать не дает, и даже жалели, думали, может, того? Больной? Но он не больной, он темный, как сто подвалов. Повыл-повыл, понял, что бесполезно, и перестал. Ну а теперь положение обязывает с ним дружить, поскольку он отец спонсора. Мы ему носим еду. Днем к клубу, утром и вечером к хижине. Ставим у порога. Внутрь не заходим, не положено.

У клуба под навесом, похожий на старую нахохленную птицу, сидел на коврике Улугбек, прикрыв глаза морщинистыми веками. Рядом с ним возвышалась горка печенья и конфет.

- Какой же он маленький, костлявенький, - жалостливо сказала Гера.

- Высохшие мощи, мумия, - шепнула Варя.

- Правоверный ты наш… - Паштет изобразил на лице постную мину.

Они прошли в клуб мимо Улугбека, но он не обратил на них никакого внимания. В клубе была фотолаборатория Абдуллы и библиотека Лерыча (бери любую книгу, только в журнал записывай, что взял). На стенке булавкой при-колота крупная белая с красными пятнышками на крыльях бабочка. Под ней табличка:

«Мир жил и дышал - широкий, равно открытый для всех, принимающий с одинаковым гостеприимством в свои безграничные просторы и муравья, и птицу, и человека и требующий от них лишь одного - не употреблять во зло оказанного им привета и доверия.

Ходжа Насреддин».

Ребята сказали, что бабочку в прошлом году поймал один шахрухиинец и заложил в полевой дневник - для Рафика. Но тот не обрадовался, а рассердился и так голосил на весь лагерь, что Лерыч сказал: «Вечером прочтешь лекцию по экологии», а бабочку приколол в клубе и повесил надпись: «Вечный укор шахрухиинцам!» А уж потом изречение написали из книжки Соловьева «Приключения Ходжи Насреддина». Эту книжку они любят читать вслух перед сном.

Вышли из клуба, опять Улугбек не шевельнулся и глаз не открыл. Зато когда удалялись по дороге, Варя оглянулась и поймала острый, словно клинок, взгляд старика. И тут же веки, как шторки, опустились на глаза. Она даже засомневалась, не привиделось ли?

Заглянули в камералку посмотреть череп первого узбека.

- Почему первого? - удивились ребята.

- Потому что в десятом веке жил. В это время складывалась узбекская народность. А еще можно сказать, что это мужчина. Сорока пяти лет. Любил поесть.

- Откуда ты знаешь, что любил поесть?

- Зубы стерты, - засмеялся Абдулла.

- А про сорок пять лет?

- Это Рафик специалист. Он не только биолог, но и антрополог по совместительству. А череп добыл я, - с гордостью сообщил Марат. - Скандал был ужасный. Лерыч запретил лазить в погребения, могут обвалиться, но там была здоровая дыра - выветрилась и вымылась. Как было не залезть?

- Это на том кладбище, что мы видели?

- То, можно сказать, современное, прошлого века. А древнее - куда я лазил, рядом с городищем.

В камералке они познакомились с небольшим серо-полосатым котенком, Буяном, которого привез из Самарканда Рафик.

- Буян - археологический кот, - пояснил Абдулла. - Он с нами на раскопки ходит. Как собака.

Глава 11
МАЗАР

Перебравшись через сай, вышли к святому месту - мазару. Рассчитывали увидеть что-то экзотическое, оказался же он пыльным, запущенным местечком. Одна плита с арабскими письменами стояла, осколок другой лежал у ее подножия. Кругом были прилеплены свечные огарки, а кусты и корявое деревце джиды пестрели завязанными на ветках тряпицами, которые паломники оставляют, когда что-то просят у Бога.

- Верующие кладут здесь еду и деньги, - сказал Марат.

- Это могила того муллы, который насадил рощу?

- Про муллу - легенда. А плиты, Лерыч говорит, с заброшенного кладбища принесены. Не очень-то они и старые.

Возле мазара стояла глиняная хижина-развалюха с облупившейся обмазкой. Возле нее очаг - гнездо из булыжин со старыми угольями. Возле порога бродили куры, лениво выклевывая что-то из пыли.

- Осторожно, здесь осиное царство, - предупредил Абдулла, а Марат подергал просевшую дверь, открыл, и они заглянули внутрь.

- А он не придет, Улугбек?

- Нет. Он целый день сидит и дрыхнет у дороги. Продерет глаза, чтобы помолиться, и снова спит. Только к ужину явится.

Посреди душной комнатухи стояла железная кровать с панцирной сеткой, покрытая серым тряпьем. В дальнем углу - стопа просаленных курпачей-матрасов, гора подушек и еще какой-то ветоши. У входа на столике грязная посуда, с которой взлетел потревоженный рой мух, примус, жестяная кружка. Пол земляной. Маленькое окошко под слоем пыли почти не пропускало света. Казалось, в этой хижине уже лет десять никто не жил. Из открытой двери в хибару упал серо-золотистый свет, в нем роился сонм пылинок и чудилось, будто этот наклонный светящийся столб шевелится, а пространство жалкого жилища зловеще и напряженно жужжит.

Никто не прошел в сумрачное помещение, стояли у порога, как вдруг рядом с Вариной щекой пролетело со свистом что-то черное, литое, ни дать ни взять пуля. Варя дернулась от неожиданности, ахнула, а Марат с Абдуллой засмеялись. Это вылетел на вольный воздух заблудившийся шмель.

- Ничего себе, - пристыженно сказала Варя. - У нас таких огромных не бывает. Я подумала, кто-то выстрелил.

- А где мулла зимует? - поинтересовался Паштет.

- Надо Валерия Ивановича спросить. Может, в кишлак уходит? Но прошлым ноябрем, уже заморозки были, его здесь видели.

- Очаг как со стоянки первобытного человека, - фыркнула Гера. - И дом - средневековое жилище.

- Там кто-то ходит, - внезапно сказала Варя, стоявшая ближе всех к двери.

Они вышли и увидели: рядом с кустами джидовника важно вышагивала удивительная птица с шоколадным телом, черно-белыми полосатыми крыльями и хвостом. Клюв у нее был длинный, тонкий, загнутый. Она складывала и разворачивала над головой огромный веер черно-коричневых перьев и издавала печальное и глухое: «Уп-уп… уп-уп-уп».

- Удод, - сказал Марат. - Это ходит удод. У вас таких тоже нет?

- Таких нет. Но я не про удода. Кто-то шмыгнул из этих кустов. Наверно, на дорогу побежал.

- То стреляют, то ходят! Никого тут, кроме удода, не было.

- Пусть не было, - отозвалась Варя. - Но я остаюсь при своем мнении.

- Значит, это был дух умершего муллы, - заключил невозмутимый Абдулла. - А теперь пошли в новый дом Улугбека. Сын построил, но старик не хочет там жить, даже не заходит.

- Вроде здесь так тихо, спокойно, но что-то зловещее есть в этом месте, - сказала Варя, окидывая взглядом халупу, грязных, словно во сне двигавшихся, кур и пыльные заросли кустарника.

Метрах в ста от хижины увидели аккуратный домик из шлакоблоков. В нем была газовая плита и телевизор, на суфе - возвышении, застеленном ковром, горка шелковых курпачей и пантахта. В буфете - чистая посуда, на кровати - чистое белье и горка подушек. Здесь царил полный порядок, но, видно, никто не жил, все покрывал слой нетронутой пыли. Дверь и в этот дом не запиралась.

Глава 12
СКОРПИОНЫ В ПОДАРОК

Дежурные накрыли на стол, и все расселись. Для приехавших поставили по тарелке макарон с тушенкой, лепешки, повидло и чай. Тут же и познакомились. Самым старшим из ребят был Лева - Левон Арутюнян, председатель Полевого совета. У него была курчавая грива светлых волос и брезентовая панама, как у Марата и Харитона. Такой даже у Лерыча не было, он ходил в выцветшей полотняной кепке. На будущий год Лева заканчивал школу и собирался поступать в университет, чтобы стать археологом. Он пришел в секцию пять лет назад, после того как, копая огород, нашел в земле хум. Самый младший из шахрухиинцев -был шестиклассником, остальные учились в седьмом, восьмом и девятом классах. Разговоры затянулись. Ребята были приветливые, только к Лешке после «бухарских минаретов» осталось предубеждение. Лерыч казался чем-то озабоченным. Харитон так и не появился.

- Вы знаете художника Вахруддинова? - спросил Паштет Лерыча, а Марат добавил:

- Его картины висят в Самарканде в чайханах. Он их дарит. Он немного странный.

Лерыч утвердительно закивал:

- Лично не знаком, но слышал и картины видел. Про его странности - не наслышан. Впрочем, нынче такое время, что некоторым даже щедрость кажется большой странностью.

- А как вы считаете, он хороший художник? Некоторые говорят, он не художник, а ремесленник, - Паштет интересовался мнением Валерия Ивановича после разговора с Харитоном.

- А давайте спросим у Вари, - предложил Лерыч. - Тебе понравились его картины?

- Они на месте, - подумав, сказала Варя. - Без них вроде пусто было бы.

- Вот и ответ. Он хороший художник, потому что заполняет пустоту! А к ремесленникам, между прочим, я отношусь с величайшим почтением. Вот посмотрите расписную посуду, которую мы откапываем!

- Мы только завтра увидим Шахрухию?

- Сверни ковер нетерпения и уложи его в сундук ожидания, - посоветовал Абдулла.

- Сейчас купаться пойдем и увидите, - пообещал Лерыч.

Абдулла отвел девочек в их палатку, и, пока они раскладывали пожитки, снаружи все время раздавалось: «Можно войти?» Это шли шахрухиинцы с подарками. Принесли тетрадки для полевых дневников и по японскому карандашу, Варе - красный, Гере - зеленый. Карандаши были бархатные с металлическими наконечниками и приятно щекотали пальцы. А еще медальоны со скорпионами. Скорпионы были местными, один самаркандский умелец заливал их жидким стеклом. У Вари медальонов оказалось целых три, у Геры - два. А Рафик появился со стеклянными баночками с дырчатыми крышками и попросил собирать для него букашек.

- Ты что имеешь в виду? Скорпионов тебе надо или тарантулов? - возмутилась Гера.

- Тарантулов не будет, Гера-джан, - успокоил Рафик. - И скорпионов не надо. А так… Что встретится. Бывают неизвестные экземпляры. Я их вычисляю по определителю, заношу в список и выпускаю. Так что обращайтесь аккуратно, чтобы случайно не умертвить.

- Если они нас не умертвят, - хмыкнула Гера. - А как ты меня назвал? Что за «джан» такой?

- Это не обидно, - потупясь, ответил Рафик. - Наоборот. Дорогая, значит, уважаемая. Вроде как: душа моя…

- Ну ладно тогда, - басом сказала Гера, тоже смутившись. - Я не против.

Паштет расположился в большой палатке с Маратом и Рафиком. На груди у него тоже болтался медальон со скорпионом, а в кармане лежала баночка для насекомых. Еще в самолете он сказал девчонкам: «Хоть там не называйте меня Паштетом!» И они очень старались, но не минуло и трех часов в Шахрухие, как пошло: Паштет да Паштет. Понравилось. «И черт с ним! - решил Паштет. - Так даже привычнее».

- А что ты про сундук ожидания сказал? - спросил он у Абдуллы.

- А это из книжки «Приключения Ходжи Насреддина». Стремная книжка, мы ее в прошлом году прочли и в этом читаем.

Глава 13
СИМУРГ - ПТИЦА СЧАСТЬЯ

Ноги по щиколотку проваливались в пыль. На ней следы овец. И еще один странный след, велосипед такой не оставит - гладкий, извилистый. Оказалось, дорогу пересекла змея, полоз, и он безвредный. Миновали дремлющего Улугбека.

Впереди открылись цепи округлых желтовато-серых холмов, словно подтаявших, оплывших на изнуряющем шахрухиинском солнце. Под ногами хрустела высохшая жесткая трава, только сизоватые кустики верблюжьей колючки бодро топорщились небольшими листьями и шипами. Под землей лежал мертвый город. На поверхности - множество обломков кирпичей и черепков: красных, серых и глазурованных с росписью.

- Это называется подъемный материал. Он вымывается из земли дождями и выдувается ветром, - объяснили питерцам, снисходительно наблюдая, как они набивают карманы черепками.

- Светлые с желтеньким и коричневым - двенадцатый век. Лазурный - тоже. А белый с кобальтом, они от всех отличаются - время Тимура и Улугбека, то есть четырнадцатый-пятнадцатый век, - объяснил Марат.

Теперь, найдя белый с синим или голубым черепок, Гера вопила: «Пятнадцатый век!»

- Видишь бороздки?- Марат протянул Варе черепок. - Они от вращения гончарного круга. А вот этот -лепной. - Потом он положил Варе на ладонь маленький кусочек стекла с радужными разводами. - Глянь на свет, если внутри пузырьки - древнее!

Пузырьки в стекле оказались. Паштет смотрел и на Марата, и на пузырьки с явным неодобрением, а он нагнулся, поднял что-то, потер между пальцами и отдал Варе коричневый кружочек размером с ноготь - старинную монету.

Паштет напряженно смотрел под ноги, а увидев в пыли кругляшок, заорал: «Смотрите!» Оказался кругляшок старой пуговицей.

- Похоже было на монету, - ободрил Марат сконфуженного Паштета, что, впрочем, не исправило ему настроения.

- Почему-то думают, что в древности люди жили убого и были глупее нас, - сказал Марат. - Еще недавно по центру Самарканда текли зловонные арыки и не было канализации, а эти глупые древние имели водопровод. На всех городищах находят его трубы. Улугбек умудрился составить такие звездные таблицы, что астрономы до сих пор удивляются точности расчетов. А как они строили, рисовали!

- Древние, конечно, не знали многого, что знаем мы. Но мы забыли многое из того, что знали они, - подтвердил Лерыч.

Неожиданно шагах в десяти взлетела вспугнутая стайка ярких анилиново-синих птиц размером с галку, только поизящнее. Закатное солнце снизу ударило по крыльям-веерам.

- Смотрите, - закричала Варя. - Это же синие птицы! Птицы счастья!

- Птица счастья в узбекском эпосе называется симург, - сообщил Валерий Иванович.

- Это подворонок, - заявил Рафик. - А во-обще-то я в определителе уточню.

- Сам ты подворонок. Сказано - Симург! - отозвалась Варя.

- А вот и городище, смотрите! - показал Лерыч. - Овраг - ров, вал - крепостная стена, а вон вылез кусок кирпичной кладки, это оборонительная башня. Под стеной - шахристан - сердце города. Здесь жилые кварталы и ремесленные мастерские. Слева были городские ворота. Низина - базарная площадь. Длинные впадины - улицы. Это и есть Шахрухия.

То, что питерцы считали холмами и оврагами, оживало на глазах, будто они начинали видеть сквозь землю. Перед ними лежал отчетливый план города. Будто взмахнули крыльями синие птицы, и они прозрели.

Спустившись к шахристану, увидели раскоп. Здесь была гончарная мастерская: ямы для готовой продукции, для сырья и брака. Место для гончара, где сидел он за своим кругом, суфа-лежанка, где отдыхал на ковре. Но самое интересное - древние печи для обжига керамики. Они уходят в землю удлиненными чашами. По стенам наплывы непрозрачной голубовато-зеленой глазури, похожие на свечные подтеки. Чаша поменьше со следами красок - для варки этой самой глазури.

Валерий Иванович сказал, что открыты уже двадцать пять печей, а питерцы завтра будут работать с Маратом и Рафиком, копать новую мастерскую. Так что увидят они все с нуля.

- Двенадцатый век, Гера-джан, - говорит Рафик, подавая ей черепок, покрытый бело-желто-зеленой росписью.

- А почему, собственно, двенадцатый, если Шахрухия появилась в четырнадцатом?

- Она лежит не на голом месте, а на руинах большого города Бенакета, - объяснил Валерий Иванович. - Его разрушил Чингисхан. Но Бенакет в свою очередь лежит на остатках еще более древних поселений. Люди жили здесь не менее чем два тысячелетия назад. И земля, как слоеный пирог, начинена крохами этой жизни.

Спустились по тропе-промоине в крепостном валу, и открылась Сырдарья. Она текла у ног зеленая и мутная, как нефрит, любимый Востоком камень. Ребята на ходу сбрасывали одежду и бултыхались в воду. Плавали, орали и брызгались. Только Варя, наскоро окунувшись, устроилась на берегу и перемывала в руках песок, а рядом стоял Марат и что-то говорил. Сырдарья не только сжирала городище, она и выбрасывала из себя много интересного. Наверно, Варя нашла кусочек стекла, потому что держала его на вытянутой руке и смотрела на свет, есть ли пузырьки.

На обратном пути Валерий Иванович сказал:

- Сейчас Марат найдет монету.

И тут же Марат наклонился и протянул ему кругляшку.

- Если есть на поверхности хоть одна монета, Марат ее обязательно найдет, - с гордостью сообщил Рафик.

Паштет улучил момент, когда Гера осталась одна, и сказал:

- Чегой-то Марат увивается за нашей Варькой? Мне это не нравится. В морду ему дать, что ли? - В шутку вроде сказал, но получилось - с обидой.

Вечером в лагере зверствовали комары, и пришлось надеть джинсы и рубашки с рукавами. Ночь опускалась над Святой рощей, лишь белые стволы тополей призрачно светились в темноте, как колонны древнего храма.

- А где Харитон? - спросила Варя Марата. - Не купался, и на ужине его не было.

- Тут такое дело… Одним словом, пьет Харитон. Сидит в своей палатке и пьет каждый вечер. Хотели вызвать его на Полевой совет, но Лерыч не дал. Когда мы приехали, он долго с ним говорил. О чем - молчит. Но мы Лерычу твердо сказали: пусть Харитон уезжает.

Ребята расселись вокруг Лерыча за столом под лампочкой. Рафик собирал в банку насекомых, летящих на свет. Лева зашивал шорты. Абдулла выстругивал из дерева кинжал.

- «Мы приходим на землю с какой-то звезды и уходим на звезду; мы - звездные странники, о Ходжа Насреддин! - читал Валерий Иванович мягким спокойным голосом. - Вот почему звездный купол влечет к себе наши взоры и наполняет нас возвышенным умилением: мы видим над собой нашу вечную и безграничную родину, от которой получили бессмертие». - На этих словах Валерий Иванович захлопнул книгу и скомандовал: - Все. Ложимся спать.

Стали расходиться по палаткам. Варя с Герой залезли под простыни, выставив один нос наружу, и старались яростно дышать, выдувая побольше воздуха, чтобы отгонять комаров. Гера долго вертелась, махала руками, как пропелле-ром, мазала лицо вьетнамской мазью «Золотая звезда» и предлагала сделать то же самое Варе, но та не отвечала, наверно, спала. И Гера стала засыпать, когда неожиданно сквозь дрему услышала тихое мерное тарахтение. Она протянула руку и уткнулась во что-то мягкое и живое.

Гера взвыла не своим голосом. Варя вскочила и с безумными глазами спрашивала: «Что, что?» Лерыч, отстранив толпившихся вокруг палатки мальчишек, зашел внутрь.

- Извините, - чуть не плача от смущения, пролепетала Гера. - Это кот пришел в постель. А я не поняла…

Лагерь сотрясал смех.

- Взбалмошные пацанки, - ворчала Марья Ивановна в длинной, до земли, белой рубахе. - Это же надо! Не успели приехать, а уже всех взбаламутили!

А Рафик сказал:

- Буян - очень умный кот. Он не пойдет к любому. Только к хорошему человеку. Животные такие вещи чувствуют.

А Марат отозвал Паштета в сторону.

- Не знаю, как и сказать, - начал он, потупясь. - В общем, извини. Просто я был не в курсе. Про Варю.

- Ты что, офигел совсем? С чего это ты?

- Гера сказала.

- Глупости, - махнул рукой Паштет и ушел на свою раскладушку. Лежал и улыбался.

Ночь подошла к самой палатке и стояла у распахнутого полога. Рафик поджег какую-то ароматическую палочку, запах которой якобы изгонял комаров. Но Паштет на них не обращал внимания, он испытывал то счастливое, тихое состоя-ние, когда человек ощущает полет Земли. Снова и снова он повторял: «Мы приходим на землю с какой-то звезды и уходим на звезду; мы звездные странники, о Ходжа Насреддин!» А потом словно провалился и понесся по волнам сна.

Глава 14
ГОНЧАРНАЯ МАСТЕРСКАЯ

Ничего себе распорядок дня! 6.00 - подъем, 7.30 - завтрак. До обеда работа на городище, а потом занятия в камералке и свободное время. И без выходных!

Вчерашние раскаленные дневным зноем холмы лежали в утренней прохладе присмиревшие и, казалось, блаженствовали. И белые, стелющиеся по земле цветы с изогнутым пучком тычинок, днем привядшие, тряпичные, сейчас расправились, сахарно искрились венчиком лепестков, жили и дышали. Синих птиц не было видно.

- А где Харитон? - спросил кто-то.

- Уехал, - ответил Лерыч. - На Канку. Шестичасовым автобусом. - На расспросы он не откликнулся, а обратился к Варе с Герой: - Говорил я вам про утреннее и вечернее освещение, нет? - Здесь есть небольшой секрет. Под прямыми лучами солнца трудно отличить стенку от почвы, и то и другое - глина. А когда лучи косые, наклонные, они дают светотень, рисуют малейшие неровности. Смотрите, как прочерчена крепостная стена! «Открывается» зрение.

- А если откопать крепостную стену? - говорит Паштет.

- Заветная мечта Лерыча, - сообщает Марат. - Весь город раскопать, а Шахрухию превратить в заповедник. И чтобы сам он был хранителем заповедника.

- И выстроить здесь дом, который будет называться «Дом друзей», и в любое время сюда смогут приехать старые шахрухиинцы, - добавил Рафик.

Ребята разделились на группы и разошлись по своим объектам. Питерцы с Маратом и Рафиком начали новую мастерскую. Убрали лопатами дерн, а потом появился Валерий Иванович, стал вокруг ходить и подсказывать:

- Тут снять побольше. А вот и стена. Вот она пошла! - Он вытащил нож из футляра на ремне и, присев, начал ковырять землю и вычищать кусочки глины и пыль щеткой. Марат присоединился к нему. Остальные наблюдали. - Смотрите, штукатурка обрывается. Это дверь, проход в другое помещение.

Питерцы тоже стали орудовать ножом и подметать щеткой пыль. А едва Валерий Иванович отошел к другой группе, как Марат призывно заорал:

- Лерыч, смотрите, что у меня!

Валерий Иванович вернулся и взял у Марата серую глиняную пластинку со вдавленным рисунком.

- Пробный оттиск калыпа, - оповестил он и объяснил питерцам: - Калып - штамп, вроде печати, для того чтобы украшать изделия, выдавливать на них рисунок. - И снова Марату: - Отложи.

Еще минут через десять Марат спокойно сообщил: «Монета».

Отовсюду слышится: «Валерий Иванович!» «Лерыч!» Варя рядом с Маратом осторожно скребет стенку дома и никак не может понять, где штукатурка, где глина. Эта штукатурка сделана из глины, кирпич тоже из глины. У Геры с Паштетом вполне осмысленный вид, словно они видят эту чертову стенку. Марат вгрызается как крот.

Может, солнце поднимается, думает Варя, а под прямыми лучами ничего не видно? А может, у нее нет интуиции? Она так напрягалась, чтобы отличить стенку от почвы, что даже голова заболела.

- Ты что-нибудь понимаешь? - спросила у Геры.

- А чего здесь непонятного… - не очень уверенно сказала Гера.

От подметания щетками пыль стояла до небес. Она окутывала всю Шахрухию, а каждый раскоп одевала еще более густым круглым облаком. Она облепила потное тело, лезла в рот, нос и уши. Солнце за пылевой завесой было пепельным и тревожно-угрожающим.

В земле встречалось много черепков. Марат нашел носик от чирага, а вскоре и весь сосудик с неповрежденной ручкой. Он приложил носик, и светильничек стоял у него на ладони совершенно целенький.

Стали появляться явные очертания комнаты. Ее стены Марат распределил между ребятами, а сам занялся проходом в другое помещение. Теперь Варя не боялась напортить: стена вертикальная, копай от кромки вниз под прямым углом. Перед глазами у нее плыла серая глина, а закроешь - хороводы огненных искорок, на которые наплывают фиолетовые и дымчатые кольца.

Солнце уже стояло над головой. Жара накрыла Шахрухию душной шапкой. Несколько раз подходил Валерий Иванович, что-то говорил. Варя безнадежно думала: скоро ли это кончится? И вдруг над городищем пронеслось: «Кончай работу! Купаться!»

Варя по инерции продолжала скоблить ножом, и стенка под руками словно бы пошатывалась, чего, конечно, не могло быть. Голова гудела. Марат, словно и не собирался купаться, долбил, расчищал, придирчиво осматривал каждый черепок и складывал в кучку. И Рафик не мог оторваться. А ребята из других групп уже с криками неслись к реке.

В полдень Шахрухия подобна раскаленной сковородке. Варя с облегчением прыгнула в воду и нырнула. Открыла глаза. Как тени, скользили небольшие призрачные рыбы. И таким успокаивающим был этот серо-зеленый мир, таким тихим, что не хотелось выныривать. Но дыхание кончилось, и - хлоп - сразу раздражающая яркость красок, громкие резкие вскрики и визг.

Белесо-голубое небо пышет зноем. По дороге в лагерь Варя снова в поту и пыли. Рядом бежит полосатый котенок Буян, худенький, лопатки торчат, а язык висит до земли. Уж если котенок от жары язык вываливает, наверно, он в худом состоянии. Варя берет Буяна на руки, но тот вырывается. То ли жарко ему на руках, то ли такой независимый характер. Припустит, обгонит ребят, потом в изнеможении дожидается. Варя понимает его состояние. У самого лагеря Буян юркнул в тень придорожных кустов и больше не показывался.

Наконец - заветная цистерна. Вокруг нее уже собрались ребята, и две кружки передаются из рук в руки. Вода теплая, с болотным привкусом. Живот раздувается, а жажда не исчезает.

Кое-как Варя дождалась обеда и забралась в палатку на свою раскладушку. Не успела закрыть глаза, поплыло серо-зеленое речное дно с волоса-ми-растениями, и вода шелковистыми пальцами гладила ее.

Где-то возле палатки раздавался голос Паштета, а потом вроде бы Марат переругивался с Лешкой. Потом она слышала в полусне, как кто-то звал: «Варя! Ва-а-ря!» Не откликнулась. Больше ей не хотелось идти на раскопки.

Очнулась Варя в полной темноте и тишине. Только сверчок подавал голос. Она так и лежала на раскладушке в шортах, но кто-то накрыл ее простыней. Гера спала. Выглянула из палатки - небо все в сверкающих точечках звезд. И марлевая палатка светится, там Валерий Иванович по-турецки сидит с книжкой перед свечкой.

Варя разделась и снова нырнула в постель-люльку, потянулась. Спать не хотелось, голова была свежая, будто сквозняком продутая. «Мы приходим на землю с какой-то звезды», - вспомнила она. А дальше - забыла. «Мы уходим, конечно, опять на звезду, - стала она сочинять. - Мы звездные странники, о Ходжа Насреддин, из космоса мы пришли - дин-дин!»

Лязгнули пружины раскладушки, это Гера перевернулась на другой бок. «Нас манит звездное небо, - продолжала сочинять Варя, - которому нету предела». Вообще-то стихи по части Паштета, она сама была удивлена приливу ночного вдохновения. И еще подумала: как хорошо, что у Лерыча горит свеча. Когда ночью не спишь один - очень грустно. А когда еще кто-то - совсем другое дело.

Глава 15
ПЕРО СИМУРГА

Проснулась Варя, когда дежурные ударили в гонг, и тут же, нагнувшись, в палатку вошел Валерий Иванович.

- Как себя чувствуешь?

- Нормально, - ответила она. - Даже очень хорошо.

- А мы боялись, заболела. Наверно, ты перегрелась с непривычки. Может, побудешь сегодня в лагере?

- Все в порядке, Лерыч, пойду копать, - сказала Варя и, поняв, что впервые назвала Валерия Ивановича «по-домашнему», смутилась и обрадовалась.

- Значит, будем считать, акклиматизировалась.

Не успел уйти Валерий Иванович, как заглянул Рафик и положил на ящик, стоящий между раскладушками, яблоко. А потом явились Марат и Гера с Паштетом.

- Надевай, тут солнце коварное. - Марат протянул Варе брезентовую панаму, которая так ей нравилась.

Гера сказала, что Варя проспала шестнадцать часов, а они с Паштетом весь вечер меняли у нее на лбу мокрое полотенце.

- Вчера история была, - сообщил Паштет. - Лешка достал какого-то зелья и накурился, ржал, как конь, а потом ему плохо стало.

Пришла Марья Ивановна с градусником, заставила Варю мерить температуру и ворчала целых десять минут. Температура была нормальная.

По пути на городище к Варе проявляли особое внимание, а Лешка тащился позади всех - один. Варя с досадой и боязнью вспоминала вчерашнюю заколдованную стенку. Она загадала: если сейчас появятся синие птицы - научусь этой премудрости. Но холмы вокруг были пусты, только щетинились серо-зеленые колючки, да сахаристо сверкали раскрывшиеся в утренней прохладе белые цветы. Марат, идущий впереди, наклонился и что-то поднял, наверно, опять монету.

- Держи, - сказал он Варе. - Перо Симурга. Мы вчера с Рафиком смотрели в определителе. По-научному эта птица называется сизоворонка. Но у нас она будет Симургом.

Она не сразу признала перо синей птицы. Сверху оно черное, ниже - голубое, а возле основания пушится-кудрявится белым. Она повертела перо в лучах солнца, и вдруг оно загорелось ярко-ярко-синим. Симурга Варя не увидела, но, может, перо заменит птицу, думала она. Все-таки добрый знак! И какой Марат милый. И все ребята симпатичные. А Лерыч - лучше всех.

Она спрятала перышко в карман, когда же забралась в раскоп, увидела: вот стенка, а вот спрессованная почва. А когда взялась за нож, удивилась по-настоящему: руки чувствуют, что плотность постройки и почвы разная. К полудню воздух над холмами дрожал от зноя, а Варя и не заметила, как пролетели часы.

Когда подходили к клубу с непременным дремлющим стариком в тени айвана, он неожиданно сделал знак Валерию Ивановичу, кряхтя поднялся и даже засеменил к нему навстречу, опираясь на клюку. Варя впервые увидела его в рост и уди-вилась: Улугбек был мал, словно двенадцатилетний ребенок. Но вызвал интерес лжемулла не у одной Вари. Никто не помнил, чтобы он когда-либо так активно себя вел. Застывший, словно изваяние, ребят он никогда не удостаивал вниманием, а с Лерычем только здоровался, но в беседы не вступал.

Ребята сгрудились у цистерны. Варя пожаловалась, что вода тухлая, но Марат протянул ей кружку и сказал:

- Подожди чуть-чуть, потерпи, иначе ничего не поймешь. А теперь давай! Маленькими-маленькими глотками. Чувствуешь вкус? У воды вкус бодрости.

- Угу, - пробубнила Варя. Вкус, конечно, так себе, но жажду вроде бы утолила.

- То-то же, - удовлетворенно сказал Марат с интонациями Лерыча. - Вода не бывает противная. Просто нужно уметь ее пить.

Под ногами вился Буян, ему налили воду в пустую консервную банку. Тут подошел Лерыч.

- После обеда общий сбор. - Вид у него был озабоченный. Сказал и пошел вперед быстрым шагом. Даже пить не стал.

Глава 16
ЗВЕЗДНЫЕ СТРАННИКИ НЕ БЫВАЮТ ВОРАМИ

- Ну так вот, - сказал Лерыч, когда дежурные вымыли посуду и все, включая Марью Ивановну, снова расселись за столом, - должен сообщить вам пренеприятное известие. У старика Улугбека украли деньги. Что думать, не знаю.

Верю, что мы тут ни при чем, но на нас лежит тень, и надо разбираться.

Последовала классическая немая сцена, потом раздались взволнованные голоса:

- Когда украли? Сколько украли?

- Вчера или позавчера. Одним словом, на днях. А сколько, не сказал. Подозреваю, сам не знает. А может, и знает. Утверждает - много. Сколько это - много - в его понимании, не представляю. Деньги были в трехлитровой стеклянной банке. Что думаете по этому поводу?

- Ерунда какая-то. А он не врет?

- Не могли деньги украсть паломники или кто-то из кишлака? - спросила Гера.

- Паломники не для того сюда ездят, - объяснил Лерыч. - И никто из кишлака Улугбека не обидит. Никогда здесь такого не случалось.

- А местные ребята?

- Копейки не возьмут. Они так воспитаны. Помнишь, Марат, как они часть клада растащили, когда мы еще не знали о нем,- а потом по монетке собирали и приносили?

- Кто позавчера у хижины шастал, тот и деньги украл, - неожиданно и чуть слышно пробубнил Лешка.

И тут Варя вспомнила шорохи в кустах джидовника. Там был Лешка!

- Я там был, - тут же ответил Марат, глядя на Лешку в упор. - И не один, нас было пятеро. Денег мы не брали. А есть свидетели у того, кто прятался и видел нас?

- Не рой другому могилу… - изрек Паштет, ни к кому не обращаясь.

- Объяснись, пожалуйста, - обратился к Лешке Лева.

У Лешки бегали глаза, он выглядел испуганным, растерянным и молчал. И все молчали.

- Я клянусь, что не брал, - сказал наконец Лешка, губы у него дрожали. - Я клянусь… Что надо сделать, чтобы вы поверили?

- Ты вчера накурился, может, в дурмане и украл эту чертову банку? - спросил Лева.

- Я уже Лерычу все рассказал, - Лешка попробовал избежать объяснений, но тут и Марья Ивановна не выдержала:

- Расскажи всем! Ты хоть помнишь, что с тобой было вчера?

- Я все помню. После ужина курил возле цистерны, а потом сразу в лагерь. Не верите? Мужик дал папиросу, он к мазару приезжал. Я думал, обычная папироса…

- Так прямо и дал? Покури, говорит, мальчик, это полезно для здоровья? Я думаю, ты ему взамен что-то дал. Только что? Из камералки что-нибудь?

- Не брал ничего, - сквозь зубы сказал Лешка.

- Он не брал, - заступился за Лешку Лерыч. - Его спросили, как доехать до мазара, он сел в машину и показал, а ему дали гонорар за консультацию. Вот так и было.

- Разве в детстве тебя мама не учила: не садись, Лешенька, в чужие машины, не бери у незнакомых дяденек отравленные конфетки? - язвительно спросил Лева.

- Всему тебя, пацан, учили, только ты ничему не научился, - проворчала Марья Ивановна.

- Вор был в машине, - сказала Варя. - И папиросу с зельем специально дал. Один ехал? Какой он был?

- Двое. Обычные мужики. В белых рубашках и брюках.

- А машина? Номер запомнил?

- Зачем мне было запоминать? Красные «Жигули». «Четверка», наверное.

- Для настоящих воров, у которых есть машина, деньги Улугбека - тьфу! - сказал Марат.

- А Харитон? - осторожно спросил Паштет.

- Даже слушать не хочу. - Валерий Иванович сердито отмахнулся.

- Значит, это кто-то из нас? - задумчиво сказал Абдулла. - И подозрение все равно на нас.

- Давайте всех обыщем, - горячо предложил Лешка. - Меня первого.

- Обыска не будет, - твердо сказал Лерыч. - Вы же не первый год друг друга знаете…

- Друг друга - да, а нас - нет, - насупясь проговорила Гера.- Лично я хочу быть уверена, что про меня никто плохо не думает.

- Никто про тебя ничего не думает, - с подозрительной горячностью сказал Рафик.

- Я тоже не верю, что вор из наших, но в жизни всякое бывает. Если это с кем-то случилось, давайте дадим ему последний шанс остаться порядочным человеком. Не надо признаваться, пусть он напишет Лерычу письмо, и только он об этом узнает. Деньги отдадим Улугбеку и будем жить дальше, - предложил Лева.

- Угу, будем жить и думать, кто из нас вор? - спросил Рафик. Однако Леву все-таки поддержало большинство.

- Отвечу я тебе на это словами одной мудрой книжки… - начал Лерыч.

- Какой? - поинтересовалась Гера, и все засмеялись - ясно было, что за книжку имел в виду Лерыч. Разумеется, «Ходжу Насреддина».

- В этой мудрой книжке написано: умей доверять - это величайшая из наук, потребных нам в жизни. - Сказал и удалился в камералку, оставив ребят в растерянности.

- Что будем делать? - спросил Абдулла.

- Пошли письма писать, - сказала Варя.

Марат разорвал тетрадку и протянул Паштету, Варе, Гере и Рафику по листку.

- Что писать-то? - недоуменно спросил Рафик.

- Что думаешь, то и пиши.

- А ты что написала? - спросил Рафик Геру, которая уже складывала из бумаги треугольник.

- Я - личное, - ответила Гера, но потом развернула свой листок и показала. Там было написано: «Я буду археологом. Жалко, что я не смогу ходить к вам в секцию. Гера».

- Я тоже личное напишу, - задумчиво сказал Рафик. - Меня одна штука мучает. На Шахрухию ведь не всех берут, конкурс. А я вроде здесь не по делу.

Паштет научил Марата складывать из бумаги треугольник, и они понесли письма Лерычу. Там уже лежала стопка посланий. Одно - скатанное в трубку и перевязанное обувным шнурком с подобием печати из жвачки. Потом Лерыч читал в одиночестве, а все сидели за столом и ждали. Наконец он пришел. По виду было совершенно непонятно, получил ли он покаянное письмо.

- Я рад, что все окончилось, как я и предполагал, - сказал Лерыч. - Признания я не получил, зато очень тронут вашими письмами. Среди них есть и хорошие, и важные. Но я только одно процитирую. Оно от Вари. Она написала: «Звездные странники не бывают ворами, они вне подозрений».

Варя сама почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Она сидела, опустив глаза, сдерживая радость и гордость.

- Еще я отвечу Рафику. Он написал, что хочет быть биологом. А я и не сомневался в этом. Но мне показалось, написал он не просто так. Ты что же, Рафик, думаешь, будто занимаешь чужое место? А я не сомневаюсь, что ты на своем месте. Может быть, мы еще будем гордиться, что работали вместе с тобой.

- Не дрейфь, Рафик, - назидательно сказал Абдулла. - Мир лежит перед тобой широкий и открытый и требует лишь одного. Сам знаешь - чего.

- Мир и в самом деле широкий и открытый. И все мы в нем - звездные странники, - добавил Марат. - Только кто все-таки деньги спер?!

Лерыч собрался обсудить происшедшее с директором школы и ушел в кишлак, а вернулся перед самым ужином. Турдали-ака был уверен, что вор не из местных, однако обещал провести свое расследование. Также Лерыч сделал попытку еще раз поговорить с Улугбеком, но ничего нового, кроме того, что старик против обращения в милицию, не узнал.

- Почему он не хочет заявить в милицию? - допытывались ребята. - Может, боится? А чего?

- У меня две версии, - сказал Паштет.- Первая: он знает воров и боится их, ему пригрозили. Вторая: боится огласки. Узнают, что он богатый, снова обворуют. Наверное, украли не все.

- Если бы он знал воров, зачем бы мне жаловался? - в свою очередь спросил Лерыч. - А боится он не воров, я думаю, а милиции. В каком он времени живет, что у него в голове? Раньше его образ жизни не поощрялся, может, он воображает, что все по-прежнему? Боится, что арестуют, а если деньги найдут - отнимут?

- Давайте лучше почитаем, - предложил Рафик, а Паштет спросил:

- Вы в самом деле «Ходжу Насреддина» второй раз читаете?

- Эту книжку можно читать много раз, - сказал Лерыч. - Принято считать, что она несерьезная, детская, но это заблуждение. «Ходжа Насреддин» - книга для любого возраста. Первый раз следишь за содержанием, а потом - наслаждаешься красочной речью, обращаешь внимание на размышления.

- Какие размышления? - спросил Паштет. - Прочтите для примера. Которое вам больше всего нравится.

Валерий Иванович полистал книжку.

- «Все, все проходит; бьют барабаны, и базар затихает, пестрый, кипучий базар нашей жизни… - Валерий Иванович читал, поднимая глаза от страницы, проникновенно и тихо, будто раздумывая над собственной жизнью: - Но что делать на шумном базаре тому, у кого весь товар состоит из возвышенных чувств и неясных мечтаний, а в кошельке вместо золота и серебра содержатся одни сомнения да глупые вопросы: где начало всех начал и конец всех концов, в чем смысл бытия, каково назначение зла на земле и как без него мы смогли бы распознать добро? Кому нужен такой товар и такие монеты здесь, где все заняты только торгом…»

Это он о себе, заподозрил Паштет, и непонятная грусть коснулась его души и беспокоила, требуя объяснения. И все ребята притихли, думали о чем-то своем.

Уже в постели Паштету пришло в голову, что такие люди, как Лерыч, встречаются единицами на сотни хозяев базара жизни. Они особые. Одинокие путники. Звездные странники. Наверно, это самые лучшие люди. Самые счастливые. И самые несчастные. И Паштет хочет быть таким же. Но не будет. Наверно, потому, что он эгоист, слишком многого желает для себя лично. Не материального, нет, чего-то другого. Может быть, путешествий, приключений, а вероятнее всего, славы, хотя пока не очень ясно, на каком поприще. Ему это нужно, чтобы не просто так прожить, коптя небо, и чтобы его любили. Чтобы Варька подумала: «Как я заблуждалась относительно Паштета…»

А еще он вспомнил Маратов «маленький плот», уплывающий от сытости и обыденности. Куда?

Глава 17
ВЕРБЛЮДЫ РАЗДУМИЙ

Утром пропажу денег не обсуждали, хотя все об этом думали. Вчерашнее казалось досадным недоразумением, сном.

Гера истово копала, так что Лерыч присвоил ей почетное звание «полевой мыши», и она очень гордилась этим. Варя вздыхала, вытирая мокрый, припорошенный пылью лоб, и спрашивала, сколько времени до купания.

- Осталось полчаса, - откликался Марат. -

Облачись в халат усердия и запасись посохом терпения.

Паштету очень нравились эти цветистые и витиеватые выражения. И отношение к ним было словно у посвященных и соучаствующих. Паштет тоже изо всех сил старался научиться говорить по-восточному заковыристо.

Около полудня он нашел небольшую ребристую фигурку конической формы, и никто не знал, что это. Призвали Лерыча.

- О, вместилище бессчетных познаний! - обратился к нему Паштет. - Мой ничтожный разум бессилен проникнуть в бездны этой головоломной задачи!

Марат с Рафиком захлопали в ладоши, а Лерыч, улыбаясь, ответил:

- Направь верблюдов своих раздумий по пустыне гипотез и постарайся вывести караван к свежему оазису предположений.

Паштет не нашел оазиса на пустынном горизонте.

- Это шахматная фигурка, - предположил Марат.

- Или фишка для игры, - решил Рафик.

Лерыч только плечами пожал и, посмеиваясь, посоветовал:

- Подумайте еще, ибо познание мира собирается крупинками, и никакая крупинка не бывает лишней.

Никто так и не решил задачи с фигуркой, и тогда Лерыч сказал:

- Навершие от крышки. Вот что это такое.

- Это точно? - удивился Паштет.

- Конечно. Я видел такие и в литературе встречал.

- Если бы ты читал книги мудрейшего ибн-Туфейля, ты не задавал бы таких глупых вопросов, - многозначительно изрек Марат.

Группа Левы раскапывала какую-то уникальную печь - двойную, печка в печке, как матрешки. После отбоя все собрались возле их раскопа и обсуждали, что это за странности. Лева утверждал: причиной этому - кризис экономики, спрос на продукцию упал, невыгодно держать большую печь, вот и построили в ней маленькую. Абдулла настаивал на изменении технологии - более высокую температуру легче поднять в маленькой печке…

У каждого был свой конек. Абдулла занимался гончарными печами. Лева собирался доказать, что ремесленный цех состоял не из одной семьи, а из нескольких. К Марату каждый день прибегали ребята из кишлака с монетами, он выяснял место и время находки и регистрировал их в журнале. Рафик перебирал коричневые кости и делал выводы о том, что в одиннадцатом веке ели баранов и коров, а охота не была развита. Но официальная его тема звучала так - «Зооморфные мотивы поливной керамики Чача 11-12 веков». Чач - древний Ташкент и область, к которой относилась Шахрухия. Гере тоже хотелось заниматься своей темой, но для этого нужно было жить в Самарканде. Вообще-то ей нравилась тимуридская керамика. Может, и нравилась потому, что первое, что она узнала из истории Средней Азии, - Тимур и Улугбек. Гера сказала об этом Лерычу, по дороге в лагерь зашли в клуб, и он показал, что надо прочесть.

После обеда Гера углубилась в чтение. Марат на городище учил Паштета снимать топографический план. Валерий Иванович объяснял Варе, как описывать и шифровать находки. Описывал он сам, а Варя под его диктовку на черепках черной тушью вырисовывала буковки и цифры - шифр, отвечавший на вопросы, где и когда найдено, к какому времени относится. Потом Варя склеила почти целый ляган, не хватало только кусочка посередине, и край, примерно на четверть, отсутствовал. Валерий Иванович показал, как снять размеры лягана, затем с поразительной ловкостью вогнал в ватман гвоздик с привязанным шнурком, отмерил нужное расстояние и, прихватив шнурком карандаш, словно циркулем очертил вокруг гвоздя ровный круг. Так же были начерчены круг донца и каемка по краю. За час Варя сделала в красках узор лягана, который почти не отличался от настоящего. Валерий Иванович был очень доволен и позвал Абдуллу с фотоаппаратом, чтобы запечатлеть Варю с ляганом и рисунком. Камералка нравилась Варе гораздо больше, чем работа на городище. К вечеру в лагерь пришел Турдали-ака. Его расследование в кишлаке не принесло успеха.

На следующий день впервые дежурили по кухне Варя с Паштетом. Они должны были топить печку, носить воду, мыть посуду и быть в лагере сторожами и дворниками. Утром отнесли завтрак Улугбеку и поставили возле порога. Вокруг и в хижине было тихо. Днем потащили обед к клубу. Фальшивый мулла сидел со склоненной, казалось, под тяжестью чалмы головой и глаз не открыл, однако у Вари осталось ощущение, будто он не спал. Поставили еду рядом с ним - не пошевелился.

После обеда Варя сделала несколько набросков рощи. Паштет читал полевой дневник Марата. В такой дневник заносится полная информация о течении работы, находках и делаются зарисовки. Лирики и всяких личных впечатлений нет. У Паштета их и не было, зато дневник пестрел цитатами из «Ходжи Насреддина».

Когда понесли Улугбеку ужин, не сговариваясь, сделали небольшой крюк, чтобы увидеть клуб. Старик сидел там. У мазара - никого. Миски с недоеденным завтраком стояли у порога. Паштет надавил на дверь и со скрипом приоткрыл ее. В хижине был полный кавардак. Посуда перебита, подушки и курпачи вспороты и выпотрошены. Все перевернуто, разбросано и припорошено клоками грязной ваты. Постель превратилась в растерзанное гнездо, видно, Улугбек собрал ветошь, оставшуюся после погрома, навалил на кровать и так спал.

- Вот те раз! - сказал Паштет. - Зайдем-ка в новый дом.

В новом доме оказался такой же разгром, только тряпье свежее и вата из матрасов белая. Разбитый телевизор валялся на полу. Газовая плита лежала на боку с распахнутой духовкой. Задняя стенка у нее была оторвана.

В лагере Варя с Паштетом отозвали вчерашних дежурных.

- Когда еду Улугбеку носили, заглядывали в дом?

Он и договорить не успел, как те кивнули.

- Ну и что думаете?

- Может, Улугбек забыл, куда засунул банку с деньгами, сам и рылся?

- И одеяла с подушками потрошил, и телевизор грохнул? Сам человек не устроит в своем жилье такой бедлам, - возразил Паштет.

- Конечно, не устроит, - поддержала его Варя. - Придется Лерычу сказать, что там творится.

- А может, не надо? Ругаться будет, а толку от этого сообщения все равно нет. Ну бедлам… Что с того?

- Не знаю что, но сказать нужно.

За ужином Паштет осторожно спросил:

- Валерий Иванович, а вы никогда не заглядывали в хижину Улугбека?

- А ты? - ответил Лерыч вопросом на вопрос.

- Я - да, - сказал Паштет. - В частности сегодня. Все перевернуто вверх тормашками. Матрасы и подушки - разодраны. В новом доме телевизор разбит, плита разворочена. В самый раз милицию вызывать, там, наверно, полно отпечатков пальцев.

Лерыч только вздохнул, а Марья Ивановна спросила:

- Как заявить без заявителя? Улугбек не хочет никакой милиции.

- А может, это очередная хитрая борьба с археологами?! - воскликнула Гера. - Он же громил когда-то клуб, чтобы вас выжить.

- Давайте так рассуждать, предложил Паштет. - Все знали, что у старика есть деньги. Ему дают, а он никуда их не тратит. И так не один год. Трехлитровую банку не зашьешь в матрас и не засунешь в телевизор. Наверняка она стояла в хижине у стены, под кучей тряпья. Ее нашли, а потом рылись - на всякий случай. Думали, он распихал деньги по разным местам, у него не-сколько тайников. И я считаю, что воры не ошиблись. Улугбек врет, будто у него украли одну банку,

- Может, в банке лежали деньги этого сезона, а главные накопления он зарыл, - сказал Абдулла. - Хотя важно не сколько украли, а кто украл.

- А я про другое размышляю, - задумчиво проговорил Лерыч. - Такого разбоя здесь никогда не было, и надо как-то реагировать. В милицию мы не сообщили. Будем звонить в Самарканд, Улугбековичу. Пусть он принимает решение и разбирается.

Но Лерыч так и не позвонил в Самарканд, потому что история разрешилась самым неожиданным образом.

Глава 18
ДУПЛО СТАРОГО КАРАГАЧА

Гере не хватало дня на работу и чтение, а тут еще кража всех взбаламутила. На городище и в лагере она пытала Лерыча и ребят, как определить лепную керамику кочевников, как - античную. Держа в руках черепок, орала не своим голосом: «Девятый век! Марат, правда, это девятый век?», «Лерыч, а правда, это одиннадцатый век? Или двенадцатый, как считаете?» И совала ему под нос зеленую тарелку.

Ну точно, рехнулась, думала Варя. И чего вопит, словно открытие совершила? Там на черепке и донышке тарелки все написано - шифр! Гера постоянно пыталась всучить Варе учебник по истории. Пусть сама изучает! Зачем Варе читать про подъем экономики и развитие производительных сил? Она и так видит, как жил простой шахрухиинский горшечник, как дом его был устроен и мастерская. Тут тебе и подъем экономики, и всяческое развитие…

Керамика ей нравилась. Какие цвета и узоры! Бывают очень сложные, изысканные, выверена каждая линия. А иной раз - свободная, летящая. роспись, стекающие наплывы травянисто-зеленых стеблей с листьями и бутонами. Встречаются красивые тарелки с арабскими письменами, но, говорят, многие надписи и прочесть нельзя. Гончары-художники были неграмотны, надписи копировали, искажая раз к разу. Но как изящны эти нечитаемые буквы! А как хороша похожая на фаянс тимуридская керамика! Вот этой керамикой, как заявила Гера, она и собирается заниматься.

- Угу, - иронично бурчала Варя, - подходяще. Особо много материала для изучения появится в Петербурге.

- По-твоему, у Олега в Петербурге много материала по здешним крепостям, стенам, башням? А он диссертацию пишет. Между прочим, у нас тоже есть археологический институт. Там целый отдел Средней Азии. Я вот, может, тоже какой доклад напишу. Увидишь!

Тут Рафик подошел.

- Ну что, Гера-джан? - спрашивает.

- Держи, тут какой-то паучишко, - отвечает та и достает из широкого кармана юбки баночку.

Рафик цокает языком, изливается в благодарностях и тут же усаживается с определителем насекомых.

- Это не паучишко, - говорит он, любовно разглядывая насекомое. - Это жучишко. Ну, кто ты такой? Сейчас я тебя определю!

- Дурдом, - изрекла Варя и пошла искать Паштета, чтобы составил ей компанию. Она хотела нарисовать Улугбека, но одна не решалась идти к клубу.

- Садись подальше, - сказал ей Паштет. Он принес для Вари ящик и установил его в бурьяне. - Развернись боком. Если он откроет глаза, делай вид, что рисуешь цистерну. - И в сторону Улугбека: - Чалмоносный ты наш…

Пока Варя рисовала, дремлющий старик не открывал глаз, лишь иногда его втянувшиеся внутрь губы двигались, словно шептали. Голова в чалме клонилась, пока подбородок не утыкался в грудь, потом вздергивалась на тонкой, как стебелек, морщинистой шее и снова клонилась. Казалось, худенький маленький старичок оплавился на солнце, стек книзу. На складках халата лежали застывшие руки с коричневыми пальцами-палочками, переплетенными янтарными четками.

Варя намеревалась нарисовать акварелью городище, но Паштет посмотрел на часы и сказал, что они опоздают на ужин. Откровенно говоря, времени хватило бы, но Паштета тянуло в лагерь. Как он хотел бы быть вездесущим! Ему очень нравилось сидеть с Варей и смотреть, как она рисует, но в лагере шла своя жизнь, и шла без него. Словно предчувствие у Паштета было, что грядет событие, в котором он обязательно должен принять участие. И точно - в лагере оказался Турдали-ака с местными ребятами лет семи. На столе стояла трехлитровая банка, набитая бумажными деньгами и мелочью. Как оказалось, банку эту мальцы нашли недалеко от автобусной остановки, в дупле старого карагача.

- Спрятали ее, что ли? - спросил Паштет. - Здесь много денег?

- Не много, - ответил Турдали-ака. - А на дне - еще советские.

- Взрослый не стал бы прятать, - заключил Паштет.

- За наших детей ручаюсь головой, - сказал Турдали-ака. - Я говорил с каждым.

- Относительно нас тоже не может быть подозрений, - заметил Паштет. - Теперь, считайте, это доказано.

- Как доказано? - поинтересовался Рафик.

- Где бы ты спрятал деньги? - обратился Паштет к Лешке.

- А почему я? - возмущенно завопил Лешка. - Оставь этот базар!

- Иди ты, - отмахнулся от него Паштет. - Марат, куда бы ты дел деньги, если бы хотел спрятать?

- В лагере не стал бы прятать. На городище тоже. На старом кладбище? Но яму выкопать трудно, земля каменная, а зарыть, чтобы незаметно было, еще труднее. Наверное, на берегу. В глиняных складках. Там много мест для тайника. Там стрижиные гнезда, расширить - банка влезет.

- Я бы на другом берегу Сыр-Дарьи спрятала, - сказала Гера.

- Но кладбище - место перспективное, напрасно ты… - вступил в разговор Лешка. - Под старую плиту пристроить… Но еще лучше… У хижины Улугбека. У задней стенки непроходимый бурьян.

- А я первым делом вытащил бы деньги из банки и завернул во что-нибудь. Пакет удобнее прятать, чем стеклянную банку, - внес свою лепту и Лерыч.

- Вот вам явные доказательства, что украли не мы, - подытожил Паштет. Он взял банку и рассматривал скомканные, кое-как засунутые бумажки. На дне они были спрессованы. И монеты проглядывали. По зеленоватому стеклу банки шла ветвистая морщина, похожая на раскидистое дерево, - производственный брак.

- Ты, конечно, голова! - похвалил Рафик. - Но, может, ты заодно скажешь, кто же спрятал банку, если не мы?

- Скажу, - с подчеркнутой скромностью ответил Паштет. - Никто ее не прятал. Ее выбросили.

- Зачем тогда брали?

- Не разглядели, сколько там. А когда увидели, что мелочевка, избавились.

- Для этого пошли искать дупло, да? Поди его еще найди!

- Никуда не ходили. Они были в машине. Выехали на шоссе, а там остановились, чтобы осмотреть награбленное. Сели в теньке под карагач, посчитали - прослезились. А над ними дупло. Туда банку и засунули. Я очень логичный, правда, Лерыч?

- Очень. Но воры какие-то странные. Им бы на месте посмотреть, что берут! - И Лерыч обратился к кишлачным ребятишкам: - Можете отвести к дереву, где банку нашли?

- Они могут, - сказал Турдали-ака, а Лерыч, к огромному неудовольствию Марьи Ивановны, сообщил, что постарается вернуться до ужина, а нет - чтобы садились за стол без него.

Не обращая внимания на ропот, он заявил, что берет с собой только Пашу и Марата, а Лева остается в лагере за старшего.

По пути завернули к клубу отдать банку с деньгами. Ребята ждали в стороне, пока Турдали-ака и Лерыч вели с Улугбеком переговоры.

- Что говорит? Доволен? Там все деньги или что-то пропало? - забросали вопросами, когда те расстались со стариком.

- Сказал - все. Вроде удовлетворен. Но разве его поймешь?

У кромки хлопкового поля стоял осел и, вытянув шею, нестерпимо громко и гадко ревел. На голове у него сквозь уши была продета шапка из газеты. Дошли до остановки автобуса, потом еще метров сто по шоссе, а там свернули к взгорку метрах в пятнадцати. На нем и стоял карагач, старый, с узловатым стволом и глубоким дуплом, выстеленным сухими пыльными листьями и мусором.

- Что это? - удивился Паштет, обшаривая глубокое дно дупла. Он вытащил две бумажки по одному суму, доллар и набрал целую горсть монет, узбекских и советских. А Марат нашел на земле несколько монет и бумажек.

Маленькие залопотали по-узбекски, а Турдали-ака перевел:

- Часть денег лежала в банке, а часть - в дупле. Все, что нашли, положили в банку.

- Я был прав, - торжествующе заявил Паштет. - Здесь преступники проводили смотр своей добыче. В хижине не было времени, а может, их спугнули.

- Выходит, там были доллары, - задумчиво проговорил Марат.

(отсутствует текст: стр. 98-99)

потом Олег ее и полюбит?.. Сама она никогда раньше не влюблялась. Варя - с детского сада, а Гера - нет.

Она догадывалась, что любовь у всех проистекает по-разному. Для Вари это что-то романтическое. Она помнит, как та стояла на крыльце школы и сушила слезы на ветру, когда Егор Косицкий уходил с девчонкой из своего класса. Помнит Гера ее охи-вздохи. И помнит, как потом Варя повторяла без особой печали: «Любовь, любовь, ты птичка золотая, как перышки твои успели облинять…» Прилетела любовь на легких крыльях и улетела. Но может, только со стороны кажется, что Варе было легко?

И про Паштета вспоминала, про его верную многолетнюю и безответную любовь к Варе. Паштет - оптимист, трагедии из несчастной любви делать не станет. К тому же она подозревала, что эта любовь - маска, имидж, нравится ему представлять из себя Дон Кихота, бедного влюбленного и пр. Он немного актер, сочинил себе такую роль и сам в нее верит. И вообще он парень, у них по-другому все происходит. Известно же, что девочки созревают и физически, и душевно раньше мальчишек, поэтому и влюбляются не в ровесников, а в тех, кто постарше.

Для Геры любовь - болезнь и одиночество. Она помнит, как рыжебородый человек протянул ей глиняный черепок сфероконуса, а что произошло, она поняла только на следующее утро. Проснулась: тяжело-тяжело. И тогда она поняла: влюбилась. Она не сказала об этом никому.

Почему для одних любовь - светлый праздник, а для других - мука? И почему любовь - одиночество? И чем больше вокруг людей, тем более одиноко.

Однажды Гера бродила возле рощи, собирая в банку жуков для Рафика. Так она и наткнулась на это дерево. Нижняя его ветвь будто приглашала забраться наверх, Гера схватилась за нее, оттолкнулась подошвой от ствола и оказалась над землей. Без труда она перебралась на следующую ветку, еще на одну и уселась в развилку как в кресло, окруженная палаткой ветвей. Здесь сам воздух иной, зеленоватый и, казалось, колышется, но не как на открытом пространстве - там он дрожит, переливается от зноя, а здесь успокаивающе дышит вместе с листьями.

Гера пришла сюда и на следующий день и снова сидела под кружевным пологом листвы. Застывшие на первый взгляд листья действительно дышали, шевелились. Но заметить это можно было только по тихой игре солнечных пятен на сухой земле и стволе.

На дереве она чувствовала себя почти счастливой. В одиночестве одиночество не так остро ощущается. Она приходила сюда с книгой и читала, поглядывая на дорогу к мазару. По ней, оставляя пыльный шлейф, катили машины, и люди шли пешком по двое-трое. Иногда она вспоминала: рыжий, как солнышко, Олег, стоя на подножке экспедиционного грузовичка, поднимает руку в прощальном жесте, а через минуту вместо машины остается только пыльный шлейф. Мечтала, как грузовичок подъедет к клубу и она побежит ему навстречу. Олег обещал вскоре приехать на Шахрухию, но дни шли, а его все не было. А если он и приедет, навстречу ему побегут другие, а Гера в хвосте, последняя.

Ей казалось, она похожа на того самаркандского ослика, что застыл на проезжей части и стоял среди криков и несущихся машин совсем один. Он был одинок и недосягаем для этого грубого мира, но подошел Паштет, и ослик его и увидел, и услышал, и пошел за ним. Гера задала Паштету вопрос, бывает ли ему одиноко? Тот ответил: «Не-а», - и вдруг подозрительно спросил: «А почему тебя это волнует?» И Гера поняла - бывает.

Вокруг сновали майны - индийские скворцы, крупные, черные, с желтой стрелкой у глаза. Как-то она увидела совсем рядышком небольшую птаху, которая бегала по стволу вверх-вниз и остреньким клювом тыкалась в трещины коры - собирала еду. Проворная птичка, должно быть, не заметила Геру, а если и заметила, то не почувствовала боязни. Потом Гера спрашивала у Рафика, и он сказал, что это поползень, а может, пищуха. Но, вероятнее, поползень, пищухи не ходят по деревьям головой вниз.

На дереве шум лагеря слышался смутно, будто за незримой стеной тишины и птичьих голосов. И она вспоминала маму, которая тоже хотела ездить в экспедиции. Хотела, а смирилась, когда не вышло! Но это же от нее зависело - добиваться, чего хочет. А может, не от нее. Она выбирала: отец или интересная работа. Что важнее? Если бы она выбрала экспедиции, то не родилась бы Гера. А теперь мама не очень-то счастлива в личной жизни и работу свою не слишком любит. Вот он, выбор! Нельзя ли выбрать и то, и это? Все?! Как бы умудриться так выбрать?

Глава 20
КТО УБИЛ ЖЕНУ УЛУГБЕКА?

Кто сказал, что размеренная спокойная жизнь плоха? Потом, в Петербурге, Паштет будет вспоминать последние тихие дни, как самые счастливые, хотя именно ему все последующее принесло славу, о которой он мечтал. И Варя вспомнит, как они цепочкой шли холмами. Впереди Лерыч, в широких полотняных брюках, распахнутой рубашке, с висящим на голой груди биноклем, пятерней на ходу расчесывал волосы и закладывал их за уши. Чем-то он напоминал мальчишку и учителя одновременно, а еще - кого-то из героев Жюля Верна. Гера вспомнит, как Лева перевозил их в резиновой лодке на левый, низкий берег, заросший тростником, талом и джидовником, а рядом плыла целая эскадра мальчишек. Как отсюда был красив шахрухиинский берег, обрывистый, с вертикальными причудливыми складками, дырочками птичьих гнезд и выходами от труб древнего водопровода. Невдалеке торчал гигантский глиняный столб - «палец», указующий в небо.

По галечнику дошли до старого мелководного русла Сырдарьи, петлей отходящего от нее. Лева остался удить с лодки. Рафик отдал Марату удочку еще в лагере, а теперь исчез где-то в зарослях возле воды. Остальные, нанизав червей, застыли над поплавками. Иногда в отдалении показывался Рафик, искал что-то, переворачивал камни, шевелил траву.

Вода кипела, всплески раздавались то здесь, то там - рыба играла. Место было хорошее, проверенное. Но ни у кого не клевало. Только Абдулла поймал судачка.

- Не везет в рыбалке, повезет в любви, - бодро пропел Паштет.

- Лерыч, а была у них любовь? - спросила Гера. - У ханов-султанов? Десять жен, сорок наложниц… Какая уж тут любовь?

- Конечно, была. Вот как писал один из прямых потомков Тимура, основатель государства и династии, Бабур! - отвечает Лерыч и декламирует:

- Это не считается. Поэзия одно, а жизнь - другое.

- В таком случае вот тебе история про любимую жену Улугбека - Ак-Сарай-ханике. Однажды предсказатель предрек Улугбеку, что через несколько дней умрет его первая жена, а со второй, Ак-Сарай, он разведется. Улугбек, естественно, не поверил. Первая жена была здорова, а вторую, Ак-Сарай - дочку хана, он очень любил и не расставался с нею. Но через несколько дней первая жена и в самом деле умерла, а вторая, горячо любимая, так бурно выражала свою радость по этому поводу, что опротивела Улугбеку, и он с ней развелся.

- А можно было развестись?

- Запросто. По мусульманскому закону - шариату муж трижды повторял: «Ты разведена». Вот и вся процедура.

- Со своими любовными историями вы всю рыбу распугаете, - рассердился Абдулла и вытянул рыбешку.

- История получилась скорее криминальная, чем любовная, - посетовал Лерыч.

- Вы имеете в виду смерть первой жены Улугбека? - спросила Варя. - Если бы вскрыть ее захоронение, среди костей оказалась бы ртуть?

- Необязательно, - засмеялся Лерыч. - Человечество еще до нашей эры знало много ядов. Но с тем, что это отравление, я согласен. А вот кто убийца?

- Не Улугбек. Наверно, Ак-Сарай, - сказала Гера, а Абдулла вытянул карася. - Вы смотрите, как у него клюет?! Эт-то что-то!

- Кстати, почему Ак-Сарай? - не согласился Паштет. - Ну не смогла сдержать радости, это можно понять. Но убивать и радоваться, что соперница дала дуба, не одно и то же.

- Чтобы решить вопрос, кто убийца, надо знать, откуда прорицатель взял свой прогноз, - заключила Варя.

- С неба. По звездам вычислил. Они расположились зловеще для султана, а именно: звезда Аль-Кальб, означающая жало смерти, стала напротив звезды Аш-Шуала, которая означает сердце, далее увидел он три звезды Аль-Гафр, означающие покрывало женщины, и две звезды Аль-Иклиль, означающие корону. И было это во вторник, что существенно, потому что это день Марса и весьма неблагоприятен для султанов, - разглагольствовал Паштет, а Абдулла в это время вытащил справного судачка.

- Ничего «звездного» в пророчестве не было, - сказала Варя. - Прорицатель имел информацию и про смерть, и про развод. Ак-Сарай могла ему сообщить о подготовке убийства, но про развод - не могла! Сама не знала. Кто же ему сказал и то, и другое?

- Ак-Сарай и сказала! - воскликнул Паштет. - Прорицатель наверняка был хорошим психологом и знал характер и ее, и Улугбека. Она сказала, что собирается укокошить конкурентку, а предсказатель спрогнозировал развод. А может, и про убийство она сказала ему не случайно. Эти звездочеты еще и алхимией баловались, а ей нужен был яд. Если он выдал ей яд - он сообщник. Но он мог выполнить ее просьбу и сам! Я очень логичный, правда, Лерыч?

- Хорошо излагаешь, - похвалил он. - Может, из тебя знаменитый следователь выйдет?

- А что, очень вероятно.

- Тогда опиши мне другой вариант: прорицатель узнал о готовящемся убийстве не от Ак-Сарай, - не сдавалась Варя.

- И такое возможно. От ее доверенного лица! Лицо это обратилось к прорицателю за ядом, а он догадался, что затевают. Может, лицо и не скрывало, зачем яд, а может, проговорилось. Другой вариант: яд взяли не у прорицателя, у лекаря или еще где, а он узнал. И третий вариант: прорицатель не терпел ни первую, ни вторую жену Улугбека, чем-то они ему насолили. И он убрал их хитроумным способом. Отравил сам или чужими руками первую жену, а вторая сама себя погубила. Он избавился от обеих, а заодно и Улугбеку показал, какой он отличный профессионал.

- Это сложно. Прорицатель не смог бы такое провернуть, если бы не был Ходжой Насреддином. Но Ходжа Насреддин не был отравителем и женщин не обижал. Хотя без интриг в нашей истории явно не обошлось, - сказал Лерыч, насаживая на крючок нового червяка.

- Точно не обошлось. История интриганская.

Возле ног, как тени, проплывали полупрозрачные длинные мальки. Лески у всех безжизненно лежали на воде. Абдулла поймал караси-ка, а потом - второго. Это был день Абдуллы. Все, кроме него, поменяли место. И снова не клевало. Абдулла же тянул рыбу за рыбой.

- Рафик виноват, - сказал Лерыч. - С ним на любой охоте не будет везенья. Он рыбу предупредил. Пошли купаться?

- Не много ли товару взял, Абдулла? И поди, все без пошлин? - с угрозой спросил Рафик.

Так некому платить, таможня пуста, - привычно, без энтузиазма, реагировал Абдулла.

- Змея! - вскрикнула Варя.

Огромная, она скользила по мелководью, а во рту - серебряная рыба. Еще минута, и гибкое полуметровое тело водяного полоза ушло на глубину.

- Возможен еще вариант! - не мог успокоиться Паштет: - Убийство жены Улугбека - это интриги мистера Икса. То есть был еще кто-то. Не прорицатель и не Ак-Сарай. Просто мы его не знаем.

Но интерес к женам Улугбека уже остыл. Искали Леву. «Лева!» - кричали они, а кто-то на другом, обрывистом берегу гулко вторил: «Лева-а-а-а!» «Сюда!» - звали, а эхо, схоронившееся в глиняных складках, вторило как попугай: «Сюда-а-а-а!»

- Рыба как сговорилась, - сообщил Лева, вылезая на берег и подтаскивая лодку. - Ничего не поймал.

- Зато Абдулла у нас отличился.

- Не много ли товару взял, Абдулла? Таможня дала добро? -^; поинтересовался Лева, заглядывая в полиэтиленовый пакет.

- Если бы вы знали, как вы мне надоели, - скучным голосом ответил Абдулла.

- А у Тимура были любимые жены? - спросила Гера у Лерыча по дороге к лагерю.

- Были. Для них он возводил роскошные сады с дворцами, а одну, говорят, убил под горячую руку. Но как же упрекнуть за это Властелина Мира, Тень Бога на Земле? Наказал жену, значит, заслужила. Он карал народы, не то что отдельных людей.

- Неужели не было на Востоке своих Ромео и Джульетты?

- Были. Фархад и Ширин, Лейли и Меджнун, Юсуф и Зулейха…

- Но это же литературные влюбленные, да?

- Есть одна жизненная история про самаркандских Ромео и Джульетту. Вечером расскажу.

Но вечером оказались другие заботы, и про влюбленных Лерыч не успел рассказать, а потом было и вовсе не до того.

Глава 21
МОГИЛЬНИК

Паштет по просьбе Валерия Ивановича отнес записку Турдали-ака, но не сразу вернулся в лагерь, а обогнул рощу стороной, добрел до высохшего русла Бахор-сая и не торопясь, хрустя высохшей травой, направился к городищу. Пробовал голос сверчок. А может, это была цикада? Надо спросить у Рафика, подумал он. Нагнулся за обломком древнего кирпича, нашел на нем отпечатки пальцев. Все кругом говорило о длинной-предлинной, упорной жизни: и кирпич, столетия хранящий прикосновение человека, и травы.

У здешних растений, которые умудряются жить на иссушенной земле, разветвленные корни. Они ловят каждую капельку влаги. Листики покрыты волосками, чтобы препятствовать испарению. Стебли жестки и упруги, унизаны колючками, чтобы не быть съеденными животными. А другие защищаются ядом, как цветы прангоса, или горьки, как полынь.

Лерыч сказал, что и люди такие. Одни впитывают всю горечь земли, другие - сладость. Почему? Земля-то одна.

Паштет увидел на холмах стайку сизоворонок, Симургов - синих птиц Вари Ильиной. Они были достаточно далеко и, наверно, не замечали его. Тогда он пошел прямо на них, чтобы вспугнуть и посмотреть, как они взлетят, как раскроются лазурные веера крыльев. И в тот миг, когда стайка, будто ветром подхваченная, взвилась над желтыми холмами, Паштет ощутил, что земля уходит из-под ног.

Падение было мгновенным, он даже испугаться не успел. Кругом стояла темень. Наверно, Паштет обрушил с собой куски глины и камня, пылевая завеса не давала дышать и открыть глаза по-настоящему.

Он попытался встать, ударился головой и свалился. Болел ушибленный бок, но, кажется, руки и ноги были целы. А главное, голова, хотя на лбу, прямо под пальцами, вспухала шишка.

Чихнул несколько раз. Пыль оседала. А дышать все равно было нечем. Как в могиле, поду-мал Паштет и вдруг с ужасом понял, что именно в могилу-то он и попал. Он же шел по территории древнего кладбища. Теперь над ним метра три-четыре земли, а сам он в западне. И никто не знает, где его искать, никто сюда не придет. И до людей не докричишься.

Паштет лихорадочно прочищал ноздри, но воздуху не хватало. Казалось, грудную клетку сдавило, сжало и не сделать вдох. Он ощупал закаменевшую глину над головой. Он встал на четвереньки и, обшаривая стенки, определил, что в ширину его тюрьма около метра, в длину - около двух. Пол шел с небольшим наклоном и был засыпан комьями земли и камнями. И, видимо, не только ими. Если это могила, значит, здесь и скелет. «Спокойно, не паникуй», - сказал себе Паштет.

Как далеко были Лерыч с ребятами. Варя сидит себе в камералке, черепки склеивает, и сердце у нее не дрогнет.

Микроскопическая пыль продолжала стоять в воздухе, заставляя Паштета снова и снова чихать. Глаза резало, но они привыкли к темноте, и он заметил, что откуда-то сверху слегка сочится свет. И хотя ничего вокруг нельзя было разглядеть, темень стояла не черная, а темно-темно-серая. Успокаивая себя и стараясь глубоко не вдыхать, Паштет снова начал ощупывать свод, пока не наткнулся на отверстие, забитое окаменелыми кусками земли. В эту дыру он, должно быть, и ухнул. Под ним что-то хрустело.

Паштет пошарил по полу, нащупал какие-то острые палки. Раздробленные кости? Кругляшку и гладкий шарик, катавшийся под рукой, сунул в карман. Попробовал выбить куски земли из дыры, чтобы прочистить лаз. Они посыпались не сразу, с глухим стуком, а несколько каменюк ударили по спине и рукам, которыми он прикрыл голову. И снова Паштет сидел, скорчившись и сложив руки лодочкой перед носом, чтобы не задохнуться в пыли.

Если дыра забита не полностью, не рухнет свод и не погребет его вместе с древним покойником, можно расчистить выход и, укладывая обломки глины по сторонам, выбраться. А если она вся забита - метра на три, плотно забита и сил не хватит ее протаранить?

Паштет снова сделал попытку выцарапать кусок глины, с трудом успел перекатиться и прижаться к дальней стенке. Он вызвал небольшой обвал. Пыль оседала очень медленно, а потом выяснилось, что под дырой наворочена куча глиняных комьев, и пришлось их перекатывать к противоположной стенке. Снова обследовал дыру и убедился - она расчистилась настолько, что он мог согнувшись встать. Зато горизонтальное пространство сильно сократилось.

Он твердил себе: «Спокойно. Все не так плохо». И вдруг вспомнил: «Потерявший мужество - теряет жизнь. Надо верить, о юноша, в свою удачу». И еще ни к селу ни к городу пришло на ум, как Гера сказала про упрямого осла на самаркандской улице: «Он думал». И что-то внутри у Паштета отпустило. И дрожь стала утихать. Он несколько раз сжал и разжал кулаки, потряс расслабленными кистями и стал потихоньку ковыряться в провале. Снова покатились комья, он не очень удачно попытался увернуться, переждал пыльный шквал и стал убирать землю с камнями в сторону. Третий обвал, устроенный им, принес тревожное открытие. Лаз шел коленом. Хорошо это или плохо, Паштет не мог сообразить. Но то, что следующая порция глиняных обломков посыплется ему на голову, сомнений не было, а, возможно, и хуже - если камнепад будет большой, его может в этой дыре завалить. И тогда, ни о чем не думая, он в отчаянии стад бить кулаками и цепляться за комья ободранными до крови ногтями, пока сверху не хлынула земля с камнями, по лицу, груди, ногам. Но его не завалило! Он стоял, прикрывая нос и крепко зажмурив глаза, а когда открыл их, то увидел наверху, сбоку, - свет. Достаточно явный свет, в котором была видна дикая пляска шелковистой взбесившейся пыли. Там был выход.

От изнеможения и радости Паштет опустился на дно могилы. Нужно было отдохнуть, собрать силы, чтобы вылезти отсюда. Как выбираться, он еще не знал, а пока отгребал от себя землю, чтобы прислониться спиной к стене провала. Ладонь легла на что-то круглое, и он инстинктивно отдернул руку. Это был череп. Череп шахрухиинца. Скелет, наверно, сам разрушился или Паштет его размолотил, пока ползал по камере. Он взял череп в. руки и только тут понял, что ошибся. Не череп это был, а кувшин с круглой, как ухо, ручкой. Паштет расстегнул брючный ремень, пропустил в него ручку и застегнул пряжку.

Осторожно поднялся в провале. Чтобы вползти в колено лаза, ему не хватало роста. Из осыпавшихся комьев земли и камней не удавалось соорудить подставку, возможно, он слишком торопился и нервничал. Руки болели, ногти сорвал до мяса, пока старался выцарапать в осыпающейся стенке колодца подобие ступеньки. Его толкало лишь отчаяние, он уже ничего не соображал, когда, изогнувшись, вполз спиной в колено лаза. Теперь он медленно, охая и стеная, продвигался по наклонной поверхности, отталкиваясь ногами, переставляя руки и обдирая спину, боясь не удержаться и съехать обратно.

Вверху засинел неровный лоскуток неба - лоскуток надежды, воздуху стало больше. Все - из колена лаза он вышел на финишную прямую. Эта прямая была узким вертикальным колодцем. Он висел в нем, человек-гамак, упираясь в стенки лопатками, руками и ногами. А небо отсюда, из могилы, было голубым-голубым, голубее, чем снаружи. Почему-то в голове завертелась дурацкая песенка: «Вот такой я молодец, хоть росточком маленький!» И ведь, наверное, не случайно завертелась. Этой оглобле Марату, а тем более увальню Рафику не выбраться бы из тесного колодца. А он вылезет. Должен вылезти.

Надышавшись и ободрившись, Паштет нашел выбоину и вставил туда носок правой ноги. Спиной навалился на стенку, и, перебирая по очереди руками, подтянул тело. Вторая нога нащупала какое-то подобие ступеньки, и он приподнялся еще сантиметров на пятнадцать. Отдыхать было бессмысленно, потому что в застывшем состоянии он напрягался гораздо больше. Опять правая нога искала ступеньку. Опробовал - не обломится ли. Помогая распяленными руками, снова подтянул спину повыше по срубу колодца. С кувшином он сплоховал, незачем было брать. Злополучный кувшин серьезно мешал и давил на бедро, но теперь отстегнуть его было невозмож-но. Паштет поискал следующее углубление, нашел и медленно переместил ногу.

«Только не торопиться», - говорил он себе, хотя при всем желании это ему не грозило. Он перемещался, как мог, еле-еле. «Только вперед», - твердил он, будто мог свернуть в сторону. Левая нога нашарила, на что опереться. Спину рвали в кровь торчащие из стены обломки кирпичей. Подумал, что, наверное, за ним тянется кровавый след.

Вот уже кромка земли видна, какая-то травка, сухие скукоженные стебельки. Пока Паштет, распятый в дыре-колодце, шарил ногой в поисках очередной ступеньки, он уловил надоедливый и прекрасный скрип цикады. А еще он слышал, как стучит кровь в висках.

И вот спина совершила мучительный рывок, руки пошли вверх, нога нашла опору. Он приподнял плечо и положил локоть на колючую землю. Последняя ступенька для правой ноги. Вот и второй локоть закинут наружу. Ноги идут из колодца без ступенек. Паштет спиной выполз из норы и, передвинув на боку кувшин, даже не отстегнув его, долго лежал, глядя в небо, не в силах надышаться. Солнце только что закатилось, оставив кисельно-розовое зарево над горизонтом.

Тело ныло и горело. Казалось, он не способен пошевелиться. Глаза резал свет, Паштет закрыл их на минуту, а когда открыл, так и не понял - заснул он, что ли? И сколько времени он провел там внизу и здесь, на поверхности, не знал. В щеку вдавились комочки земли и круглые семена ка-кого-то растения. В лагере, наверно, поужинали.

Паштет, кряхтя, перевернулся на живот и сел. Все болело. Одежда - грязная рвань. Морщась, потрогал рукой спину, видать, свезена до мяса, и рубашка успела присохнуть. Руки и ноги в ссадинах. На лице корка из пота и пыли.

Может быть, его уже ищут? Паштет отцепил от брючного ремня кувшин. Ничего себе кувшинчик! Совсем целенький. Из серой глины с рисунком-насечкой на плечиках. Горловина забита глиной. Попробовал поковырять ее острым черепком, который нашел рядышком, но глина закаменела.

Паштет все равно не мог появиться в лагере грязным, в окровавленных лохмотьях. Он поднялся, но распрямиться так до конца и не смог. Полусогнутый, размахивая кувшином, доковылял по городищу до берега реки, сбросил шорты, отмочил в воде рубашку от спины и нырнул. Как ласково вода обтекала тело, нежно гладила кожу. Еще раз нырнул и, открыв глаза под водой, поплыл, но, казалось, - завис, а плывет дно, покрытое редкими космами подводных растений и какими-то выпирающими кусками, похожими на осколки керамики. Отфыркиваясь, вынырнул.

Какие спокойные и чистые краски были вокруг: вечернее тихое небо, разбеленная зелень воды и густая растительность по берегам. Кусты тамариска с тончайшими перистыми ветвями усеяны пенными шапками нежно-розовых цветов. Дико было думать, что еще сегодня, час или два назад, он, как пойманный в ловушку зверь, в отчаянии метался глубоко под землей, в могиле.

Паштет прополоскал шорты, лохмотья рубахи тоже прополоскал и натянул на себя. Мокрая ткань приятно холодила и успокаивала саднящую спину.

В лагерь он незаметно проскользнул со стороны кухни и увидел дежурного Абдуллу, моющего посуду. Тихо окликнул его, тот обернулся, и лицо у него стало таким, будто Паштет с того света заявился. «Где ты шлялся? - спросил он. - Лева с Маратом и Рафиком пошли тебя искать».

Пока Абдулла бегал за одеждой для Паштета, он попробовал снять то, что осталось от рубахи, но лохмотья снова присохли к ободранной спине. Скрипя зубами, Паштет отодрал ее, смачивая водой из рукомойника, и сунул в печку. Абдулла только ахнул, посмотрев на спину. Паштет надел рубашку с рукавами и джинсы. Причесался. Ну а ссадину на щеке было не скрыть. Он вытащил позеленевшую кругляшку из кармана шорт - монета. Захватив кувшин и монету, отправился к Лерычу. Пришлось все рассказать. Лерыч не сердился, но, видимо, история Паштета испугала его.

- С вами поседеешь, - сказал он. - Ты хоть сознаешь, что под счастливой звездой родился?

- Ага. Я не в той могиле был, куда Марат спускался?

- Нет, конечно. Там мы все тщательно заделали. Но появляются новые провалы.

- Каким образом?

- Естественным. Почва выветривается, вымывается. Завтра первым делом осмотрим это место и закупорим лаз.

- А это не грабительский лаз?

- Там нечего грабить. Только язычники клали покойнику то, что в будущей жизни может пригодиться, в частности, ценности. В мусульманских могилах, кроме трупа в саване, ничего нет.

- Откуда тогда кувшин и монета?

К этому времени вокруг начали собираться ребята, вернулись Лева с Маратом и Рафиком. Пришедшие требовали, чтобы им тоже все рассказали. Гера смотрела на Паштета подозрительно блестящими глазами. А потом кто-то заметил, что рубашка у Паштета на спине в сукровице - промокла.

- Ну-ка, покажи! - велел Лерыч. - Снимай рубашку, снимай. А почему молчал?

Всей оравой отправились к клубу, где хранилась аптечка.

- Прижигать будете? - со страхом спросил Паштет.

Лерыч промыл спину перекисью водорода, намазал мазью, вдвоем с Левой перебинтовали его. Марья Ивановна пришла, чтобы ахать и ворчать. Варя принесла фотоаппарат - мелькнула вспышка. Она запечатлела Паштета с перебинтованным торсом и кувшином в победно поднятой руке. А Гера сказала басом:

- Верблюды моих раздумий сказали мне, что ты козел! Офигеть можно от твоих безобразий! А если бы с тобой что случилось?!

А Варя взяла его за руку и слегка пожала, в этом легком пожатии было сочувствие. Паштет пребывал на вершине счастья от всеобщего внимания.

Лерыч зажег настольную лампу и осторожно, ножом и шилом, стал удалять глиняную пробку из кувшина.

- Может, там клад? - спросил кто-то.

- По весу не похоже.

- Наверно, просто глина забилась?

- Нет, горло было замазано.

Лерыч сдул пыль и глиняную крошку с горловины, еще ковырнул, поддел ножом и вынул по кусочкам пробку. А заглянув в горлышко, застыл с изумленной миной на лице.

- Дайте-ка пинцет, - попросил он, аккуратно подцепил что-то в кувшине, пошевелил и покачал головой. - Какой-то бумажный свиток, обернутый в кусок шелка.

Кувшин пошел по рукам, его подносили к свету, заглядывая внутрь, а Лерыч только просил:

- Тихонько. Не трясите. Не дышите на него.

- Давайте достанем, - торопили его, но Лерыч остудил любопытных.

- Трогать нельзя. Завтра, как специально, Турдали-ака едет в Самарканд, он отвезет кувшин в лабораторию, и рукопись достанут со всеми предосторожностями. Мы ее не сможем аккуратно вынуть, а если и вынем, она у нас в руках рассыплется.

- Жаль, - разочарованно протянул Паштет. - Может, там что-то важное.

- В любом случае что-то очень интересное. Какого века кувшин, как считаете? - спросил Лерыч.

- Четырнадцатый-пятнадцатый век. Обычный кувшин для воды, - определил Рафик. - И если это важное известие терпело пятьсот лет, еще немного подождет. Но ужасно любопытно.

- Мы его все равно не прочли бы, - сказал Марат. - Там по-персидски написано или по-арабски, или еще по-каковски - не знаю.

- Посмотри-ка, Марат. - Лерыч протянул ему монету. - Из того же погребения.

- Медный караханидский фельс, - определил тот. - Одиннадцатый век.

- А почему кувшин пятнадцатого? - спросил Паштет.

- Потому что монета была в земле за несколько столетий до того, как там оказались покойник и кувшин.

- С фельсом - логично, - сказал Паштет. - С покойником - логично. Но откуда кувшин взялся?

- Кое-что, возможно, прояснится при вскрытии погребения. Теперь это придется сделать. Ну а полная ясность будет, когда достанут и прочтут бумаги, - пообещал Лерыч.

Все были очень довольны, что предстоит вскрывать могильник, до сих пор-то только гончарные печи рыли. Но Лерыч остудил восторги: «Сначала закончим текущую работу с печами. Через недельку и приступим». Он завязал горлышко кувшина полиэтиленом и тщательно упаковал. Кто-то вызвался отнести кувшин в кишлак, но Лерыч с усмешкой сказал: «Нет уж. Утром сам отнесу».

- Спать все равно рано, а вы обещали рассказать про самаркандских Ромео и Джульетту, - сказала Гера. - Слабо?

Глава 22
САМАРКАНДСКИЕ РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Звали его Халиль-Султан, он был двоюродным братом Улугбека, и вырастила их одна бабушка, Сарай-Мульк-ханым. Халиль писал стихи, по характеру был добрым, наивно-доверчивым, проявлял милосердие к побежденным и даже предателям. Но душевная мягкость сочеталась в нем с отвагой, пятнадцатилетним он уже отличился в индийском походе. Хал иль не стал Улугбеку товарищем детских игр, потому что был на десять лет старше.

Халиль и его отец, Мираншах, были похожи друг на друга не более, чем ночь на день, зима на лето.

Мираншах владел Северной Персией и Закавказьем, был храбрым воином, но очень коварным и жестоким человеком, к тому же пьяницей. Однажды на пиру он со смехом отрубил голову сыну одного князя, а потом спокойно объяснил: был нетрезв, а какой спрос с пьяного? Все это случилось задолго до того, как он упал с коня и ушиб голову. А уж после этого Мираншах совсем ополоумел, превратился в маньяка-изувера и разрушителя. До Тимура доходили тревожные известия о сыне, но дело решила жена Мираншаха. Она сбежала к свекру, нажаловалась на мужа, говорят, даже демонстрировала ему свою окровавленную одежду - доказательство того, как жестоко избивал ее Мираншах. Тимур с подробностями выяснил, что сын его окончательно погряз в пьянстве, беспощадно расправляется с подданными, разбазаривает казну и разрушает самые красивые здания.

В то время Покоритель Вселенной готовился к военному походу. Он изменил маршрут и завернул к Мираншаху, чтобы навести там порядок. Сына он отправил в ссылку, его прихлебателей наказал и вернул в казну ценности, подаренные им Мираншахом.

Отразилось ли падение отца-изверга на судьбе Халиля? Ничего подобного. Каждого из своих отпрысков Тимур ценил по его собственным достоинствам и заслугам. Внук радовал его разумом, смелостью и решительностью. А в немилость он впал за свое собственное самовольство. Халиль пошел против деда. Вряд ли кто решился бы на такое.

Халиль полюбил девушку из народа. В самом этом факте не было ничего необычного: определить ее в наложницы, и дело с концом. Но Халиль твердо решил на ней жениться. Взять в жены женщину низкого происхождения - скандал! Тимур так не делал, сыновья его так не делали и внуки. Слава Аллаху, ханских дочерей хватало! Дед запретил жениться на Шад-Мульк, Халиль не послушался.

Тимур был в бешенстве, но, побушевав, образумился. Ему предстоял поход на Китай, последнюю великую державу Востока, которую не топтала его конница. Халиль был нужен Тимуру: он назначил его начальником ташкентского войска. Однако Китай так и не был покорен - Потрясатель Вселенной умер в пути.

Охотников до Тимурова наследства оказалось предостаточно. Самый серьезный - Шахрух, считавший, что по праву сына империей должен владеть он. Но Халиль оказался проворнее всех, со своим войском он вступил в Самарканд, объявил себя государем и был им ровно четыре года.

За это время претенденты на трон не оставляли попыток лишить его власти. Двое из них пали жертвами убийств. А Самарканд в конце концов вместе со всей, империей достался Шахруху-счастливцу. Халиля он взял в плен, а с любимой женой племянника, простолюдинкой Шад-Мульк, поступил жестоко. Ее пытали, а потом предали позору, провезя по самаркандским базарам. Рассказывают, что Халиль, разлученный с женой, очень тосковал по ней и страдания свои изливал в писании стихов.

Ситуация с Халилем разрешилась так: Шах-рух заключил с ним договор, по которому тот отказывался от власти в Мавераннахре, а взамен получал жизнь, жену и городок Рей. Здесь он и обитал со своей ненаглядной Шад-Мульк еще два года до своего двадцатисемилетия, пока не умер. Шад-Мульк не смогла пережить смерти мужа и покончила с собой.

Эта светлая и печальная история любви необычна для средневекового Востока. Однако в бочке меда есть ложка дегтя.

Когда Халиль правил в Самарканде, Шад-Мульк играла там далеко не второстепенную роль. Врагов у Халиля было много. Его пытались свалить и оружием, и интригами, а тут, как назло, в Самарканде разразился голод. Роптало население и войско. Но возмущалась и верхушка общества, и в этом была изрядно повинна Шад-Мульк. Вельможам не нравилось поведение горячо любимой государевой жены. Уж слишком большую власть она взяла над Халилем, лезла в государственные дела и казну, простых людей делала полноправными министрами. И еще одну серьезную ошибку она допустила: уговорила Халиля выдать замуж жен Тимура за эмиров и военачальников, чтобы приобрести их расположение. Дипломатический ход не оправдал себя. Цариц отдавали замуж за людей, стоящих несравнимо ниже по своему положению, что было неслыханно и всеми осуждалось. Так что можно сказать, в падение мужа Шад-Мульк внесла свою скромную лепту. А еще историки пишут, - и это самое тяжкое обвинение, - что героиня нашей романтической повести отравила жен Тимура - Сарай-Мульк-ханым и Тукель-ханым.

- Воспитательницу мужа и Улугбека? А как на это реагировал Халиль? - изумилась Гера.

- Об этом ничего не сказано.

- Или не знал, кто отравитель, или простил, - сказала Варя.

- А разве жены играли в политике какую-нибудь роль? - спросила Гера. - Я думала, что они сидели взаперти в своем гареме и бездельничали.

- Изрядную часть жизни жены, наложницы, невестки и малые дети проводили в пути, они сопровождали мужчин на войну. А некоторые восточные дамы даже государством управляли. Такие, как мать Улугбека, - ханская дочь Гаухар-Шад. Пока Шахрух молился и читал божественные книги, она занималась политикой. Женщиной она была незаурядной, большой интриганкой и обладала железной волей, замешенной на высокомерии. Один из ее предков спас жизнь Чингисхану, чем она кичилась, как, впрочем, и весь ее род. Гаухар-Шад вертела мужем как хотела, а когда он умер, не предавалась безутешному горю, а попыталась сохранить власть, посадив на трон любимого внука. Она была на пятнадцать лет старше Улугбека, но он в свои пятьдесят пять лет был дряхл, немощен, потерял почти все зубы, старик стариком, а она в семьдесят - здорова и энергична. Царица пережила Улугбека и других детей и внуков, козней не оставила до последнего вздоха, а кончила жизнь в тюрьме, куда была посажена по обвинению в интригах и убита. Так что женщины Востока были разные.

Глава 23
ВСКРЫТИЕ ПОГРЕБЕНИЯ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

- А ведь я мог не выбраться, и никто бы меня не нашел, - сказал Паштет Варе, а когда она сухо заметила: «Но ведь выбрался же»,- вздохнул и показал ей рисунок Лерыча.

- Посмотри, как могила устроена. Здесь она показана в разрезе. Сначала рылась большая спусковая яма, от нее в сторону Мекки под прямым углом отходила погребальная камера, куда клали покойника в саване. Потом ход из спусковой ямы в камеру замуровывали гуваляками - кусками глины, а саму яму засыпали. Наверху строили мавзолей. Под нынешним холмом его остатки. А вот дырка, в которую я провалился. До поверхности здесь метра четыре, Лерыч говорит. Сегодня он посмотрит и скажет точнее.

- Мне тебя нисколечко не жалко.

- Могла бы и пожалеть. Спиноза болит и все тело. И руки. Смотри, как пальцы распухли.

- Когда я узнала про тебя вчера, мне дурно стало без всякого разреза могилы и твоих спусковых ям. Но теперь ты хочешь, чтобы я всю оставшуюся жизнь рыдала над тобой?

- Ладно. Всю жизнь - не надо, - милостиво согласился Паштет и протянул ей красный прозрачный шарик, который нащупал в кармане. - Дарю. Сувенир из могилы.

- Что это?

- Рубин, конечно.

- Иди ты… Какой-то потертый. Стеклянная бусина? А где дырочка?

- При Караханидах в бусинах не делали дырок.

- Врешь, что из могилы!

- Крест на пузе, как говорит мой отец, - обиделся Паштет.

Утром, еще до завтрака, Лерыч сам отнес к Турдали-ака кувшин и сопроводительное письмо в институт археологии, а потом при большом стечении наблюдающих Паштету была сделана перевязка. По пути на городище осмотрели холм над могилой и лаз, куда накануне ухнул Паштет. Дыру закрыли щитом и обнесли колышками с натянутой веревкой, чтобы никто туда не провалился. Все жалели, что раскопки могильника откладываются. И, оказалось, отложились они на значительно больший срок, чем можно было предположить, потому что на следующий день случилось нечто совсем невероятное и ужасное.

Возвращаясь с городища, ребята обратили внимание, что Улугбека нет на привычном месте. Позже дежурные понесли ему обед и снова не застали.

- Не заболел ли? - задумчиво проговорил Лерыч. - Я сам отнесу еду в хижину.

Желающих его сопровождать было предостаточно, но Лерыч взял с собой только Леву и велел начинать обед. Все уже поели, дежурные принялись мыть посуду, и кое-кто заспорил, не надо ли сходить к мазару на поиски Лерыча с Левой. Но искать их не пришлось, Лерыч объявился сам. Шел он медленно, выглядел необычно понуро. Левы с ним не было. Лерыча облепили, тормошили, пока он наконец не сел за стол и не сказал:

- У нас чрезвычайное происшествие. Чрезвычайнее быть не может. Улугбек убит. - Лерыч поднял руку, пресекая вопросы, и продолжил: - Лева побежал в кишлак звонить в милицию и в Самарканд. А теперь приказ по лагерю: строжайше запрещается отходить дальше клуба. Держаться вместе. Я хочу, чтобы все были у меня на глазах.

- Как он убит? Где убит? Что вы там видели? А нас будут допрашивать? - посыпались вопросы.

- Первое, что увидели, - нетронутый завтрак. Дверь в хижину закрыта. Улугбек лежал поперек постели, одежда в беспорядке, рубашка на груди в крови. В хижине все перевернуто, но, возможно, разгром остался со времени кражи.

- А он точно мертв? Вы думаете, убийца где-нибудь здесь?

- Может, рядом, а может, и след простыл. Мы в хижине ничего не трогали. Пусть милиция разбирается. Очень некстати Турдали-ака укатил. И Олег обещал приехать, нет бы ему сейчас появиться!

- Кто деньги спер, тот и Улугбека убил, - уверенно сказал Лешка.

- Геры нет, - обеспокоенно сообщила Варя. - На обеде была, а потом исчезла.

- Только этого еще не хватало, - встревожился Лерыч. - Кто видел Геру после обеда? Вспоминайте!

Никто ничего не вспомнил. Походили вокруг, покричали - не откликнулась.

- Что ж, придется искать. Сейчас сформируем группу поиска, а лагерь останется на Марью Ивановну и Марата.

- Не надо группы поиска, - неожиданно сказал Паштет. - Я ее приведу.

Все загомонили: «Где она?»

- На дереве, - со своей самодовольной ухмылочкой заметил Лешка.

- Заткнись, - сквозь зубы проговорил Паштет и показал Лешке кулак.

- Где-где?! На каком дереве? - спросил Рафик.

- Ни на каком, - твердо сказал Паштет. - Любопытному в дверях отдавили нос на днях. Имеет человек право хоть на полчаса личной жизни?

- Какой личной жизни? - еще больше заинтересовались кругом.

- У нее дендрофилия, - объяснил Лешка. - Это точно, я в газете прочел. Некоторые испытывают всякие болезненные влечения. Влечение к деревьям называется дендрофилия. А есть тафефилия - возбуждение от процесса погребения заживо. И много других. Это отклонения на сексуальной почве. Есть влечение к статуям…

Он не договорил, потому что Паштет заехал ему в физиономию. Лешка тут же бросился на Паштета. Их с трудом разняли.

- Паша, - обратился к Паштету Лерыч, будто ничего не случилось, - сходи с Варей и Маратом за Герой. Туда - и обратно. Ясно?

Глава 24
МИЛИЦИЯ В РОЩЕ

Милиция приехала к вечеру. Пришла машина за трупом. Хижину метра на три огородили желтой лентой. А наутро милиционеры с собаками прочесывали рощу, а машину с паломниками не пропустили, завернули назад. Ребята были недовольны, что их не привлекали к расследованию. К хижине было запрещено подходить. Они занимались своими обычными делами на городище, но мысли их в этот день были далеко от средневековых дел. Когда происходит нечто неординарное, всегда их отстраняют. Обидно. На теле Улугбека обнаружили две огнестрельные раны и несколько ножевых, то есть в него дважды выстрелили, а добивали ножом. Милиция обыскала всю Святую рощу в поисках орудия преступления, а ведь ребята знают ее как свои пять пальцев! Если оружие здесь, они нашли бы его лучше всякой собаки.

Старик был убит прошлым вечером или ночью. Ужин он успел съесть. Когда дежурные принесли ему завтрак и поставили у порога хижины, Улугбек был уже мертв. Ребят спрашивали, не видели ли они что-нибудь необычное. Никто ничего не видел и не слышал. Когда старика убивали, они, вероятнее всего, вскрывали кувшин или разговаривали про средневековую любовь. Может, убийца явился к нему под видом паломника? И в кишлаке ничего важного милиция не узнала. Единственное ценное показание - про кражу банки с деньгами, про их возвращение Улугбеку и про то, что после кражи все в хижине было перевернуто. Но кража могла и не иметь отношения к убийству.

- А я думаю, это связано. Что делают прежде всего, когда происходит преступление? - спросила Варя.

- Снимают отпечатки пальцев, - предположил Рафик.

- Занимайся тараканами и бараньими костями, - сказал Паштет. - Первым делом ищут мотив преступления!

- Верно, - с умным видом подтвердила Варя. - Вот я и считаю, что самый вероятный мотив - деньги. В первый раз ничего не нашли - искали вторично. Улугбека убивать не собирались, просто вернулся не вовремя, застал преступника, а тот решил не оставлять свидетеля.

- Ну, конечно, свидетеля убрал, деньги захапал, а потом съел Улугбеков ужин и оставил для дежурных грязную посуду, - не без иронии добавил Паштет.

- Кстати, банку с деньгами, которую мы вернули Улугбеку, милиция в хижине не обнаружила, - сказал Лерыч.

- Не могли же его убить из-за этой банки?

- Ее взяли и в первый раз, и теперь. Есть какое-нибудь объяснение двойной кражи?

- Давайте не смешивать первый и второй раз, - предложил Паштет. - Тогда и теперь могли орудовать разные люди. И в этом есть своя логика.

- Иногда преступник действует вне всякой логики, - возразил Лерыч. - Какая логика у человека в наркотическом дурмане? Он предсказуем? Вот то-то и оно.

- Оба раза были одни и те же люди, - настаивала Варя. - Первый раз они забрали банку с деньгами, чтобы инсценировкой кражи прикрыть обыск в хижине. А искали что-то посерьезнее.

- Тогда должны были найти в первый раз. Ты сама видела, переворотили все, что можно, - напомнил Паштет.

- А в той банке ничего не могло быть на дне, среди спрессованных денег, тех, советских? - спросилаВаря. - Может, преступники вспомнили об этом и захотели проверить. В дупле банки не оказалось, они и нагрянули в хижину. Что-то не так с этой банкой. Валерий Иванович, вы не преувеличиваете маразм Улугбека? Уж очень он беспокоился о своей баночке.

- Ну что там могло быть? Спрессованный слой слишком тонкий.

- А золотой песок или бриллианты, к примеру? - поддержала подругу Гера. - Прекрасно поместились бы.

- Откуда у него бриллианты?

- Вот и задуматься бы - откуда, - продолжала: настаивать Варя.

- Иногда самые фантастические версии оказываются правильными, - согласился Паштет.

- А иногда и нет, - твердо сказал Лерыч.

Глава 25
ХИЖИНА УЛУГБЕКА

Приехал следователь из Самарканда. А Улугбекович все еще не знал о смерти отца - он неделю назад уехал по делам в Турцию, и до сих пор с ним не удалось связаться.

Валерий Иванович не велел никому бродить по роще, а все были одержимы мыслью найти орудия преступления: пистолет и какой-то странный нож - экспертиза установила, что колотые раны были нанесены Улугбеку серповидным лезвием. Оружие искали даже в лагере, по дороге на городище и на самом городище, осматривая раскопы. Никто в этом не признавался, но и так было ясно.

Все стало, как прежде. Только Лерыч внимательнее следил за ребятами и ввел перекличку, как временную меру. В налаженном экспедиционном быту не хватало только Улугбека, сидящего под навесом клуба подобно старой дремлющей птице. Никакой роли лжемулла в жизни ребят не играл, но словно вынули из нее какой-то привычный обязательный компонент. О бедном старике никто, наверное, за всю его жизнь с таким постоянством, ежечасно, ежеминутно не думал и не сожалел. В клубе повесили карандашный портрет, нарисованный Варей. «Здесь было его место, пусть здесь и остается», - сказала она. Улугбековича нашли, и он срочно вылетел из Турции в Ташкент. Ждали, что заедет на Шахрухию, но из Ташкента он отправился в Самарканд, тем более тело отца отправили туда, чтобы похоронить. Наверное, Шахрухия вызывала у него теперь лишь чувство ужаса и отвращения. Лерыч сказал, что жилище старика снесут бульдозером как очаг заразы.

- Надо осмотреть хижину, пока ее не разрушили, - заявил Паштет.

- Узнает Лерыч, будет крупный скандал, - предупредила Гера.

- Откуда он узнает, если мы сами не скажем? - возразила Варя.

- И то верно, - одобрила Гера, и после обеда они втроем тихонько удалились по дороге к клубу, а оттуда, проверив, не видит ли кто, в обход направились к мазару. Поначалу зашли в нежилой - новый дом, построенный Улугбековичем для отца. Существенных перемен здесь не было. Только следы милиции, производившей обыск: газовую плиту оттащили от двери и грязи нанесли.

- Ничего не пропало? - спросила Гера.

- А чему пропадать, кроме битой посуды да расквашенного телевизора?

Хижина загадочного старца стояла притихшая. На деревьях и кустарнике ни один лист не колыхался, даже курицы, что-то склевывающие в пыли у порога, не нарушали зловещей картины безмолвия и неподвижности, словно и сами были неживыми, призраками. Жутковатая аура окружала этот уголок Святой рощи. Ничего вокруг хижины не изменилось с тех пор, как они навещали ее в последний раз, но тогда она еще не была местом, где свершилось страшное преступление, где один (или не один?) человек взял на душу смертный грех, а второй испытал смертный ужас насильственной смерти.

Открыли просевшую дверь, вошли. Паштет - первым, Гера за ним, Варя осталась на пороге. В комнате, пожалуй, беспорядка поприбавилось. Грязное тряпье теперь лежало не кучами, а было разбросано по всему полу. На постели видны следы крови.

- Какая гадость! - сказала Варя. - Конечно, дом надо снести.

- Что ты хочешь найти? - спросила Гера у Паштета, ворошившего ногой кучу тряпья.

- Мало ли что… Просто хочу посмотреть. На всякий случай.

- Милиция посмотрела. Если можно было что-то найти, уже нашли.

- Не повредит взглянуть лишний раз свежим глазом.

- Воняет. - Варя брезгливо скривилась и вышла на воздух.

Курицы по-прежнему рылись у порога, слов-но с хозяином ничего не случилось. Варя думала, что с ними будет, когда развалят хижину. Надо забрать их в лагерь или отдать в кишлак. И тут она увидела, как в серой, словно пудра, пыли блеснул темно-красный лучик. В первую секунду мелькнула дикая мысль - капля крови. А какие мысли могут прийти в мрачном месте преступления? Но, разумеется, это не было кровью. Она нагнулась и подняла такую же стекляшку, как та, что Паштет нашел в могильнике, только та была матовая, будто ее потерли наждаком, а эта почти прозрачная, разве что опоясанная матовой линией. Солнце ударило в бусину, вот она и блеснула вишневым винным светом.

- Смотри-ка. - Она протянула вышедшему из дома Паштету стекляшку. - Узнаешь?

- Бусинка из могильника?

- Та у меня в лагере, в этюднике лежит. А эту я здесь нашла. - И Варя ткнула носком спортивной тапки в то место, откуда подняла стекляшку.

- А ведь это неспроста, - сказала Гера.

- Ты нырнула на самое дно моих помыслов, о мудрая, - отозвался Паштет. - Во-первых, вряд ли это стекляшки. Во-вторых, между ними есть связь. Не верю, что какая-то паломница бродила здесь и по древнему кладбищу, теряя рубины из своего ожерелья. Скорее другое. И тут ваша версия с запрятанными в банку сокровищами подходит.

- Матовый ободочек вам ни о чем не говорит? - спросила Варя. - Камни были куда-то вставлены! В кольцо, например. Ободочек - от оправы!

- Два кольца с одинаковыми рубинами? И этот - поновее.

- Он блеснул из пыли, как красное лезвие, - заявила Варя.

- Не надо тут говорить про лезвия, - попросила Гера. - И пора в лагерь, а то нас хватятся. А спорить, рубин это или стекляшка, бессмысленно, надо показать Лерычу, он определит.

- Мы ведь ту стекляшку так и не показали ему. Теперь еще одна. Придется во всем признаваться?

- У нас дома есть пасхальное яйцо из рубинового стекла, - вспомнила Гера. - Похоже на это. И цвет насыщенный, и блестит. Но если это даже рубины, то из-за них не стали бы убивать. Сейчас в магазинах есть и получше. И цены доступные.

В лагере сравнили «рубин» из могильника и от хижины Улугбека. Они были словно близнецы.

С сообщением о «рубинах» решили повременить до вскрытия погребения. Во-первых, вероятнее всего, раскопки дадут ответ, откуда стекляшки, во-вторых, убийство Улугбека отодвинется в прошлое, самой хижины уже не будет, Лерыч расслабится, отменит чрезвычайное положение в лагере и не будет ругаться, что нарушили запрет. Вот тогда и преподнесут ему сюрприз.

На другой день пришел бульдозер и повалил хижину. Все шахрухиинцы во главе с Лерычем наблюдали за этим событием. Пыль огромным серым облаком поднялась до небес, а когда стала чуть рассеиваться, ребята дружно шарахнулись в сторону. От кучи мусора, в которую превратилась хижина, расползались разноцветные двухметровые змеи.

- Не бойтесь, - сказал Рафик. - Это безвредные полозы. Они питались куриными яйцами, потому и жили здесь.

Глава 26
РУКОПИСЬ

Работали с энтузиазмом, потому что хотелось побыстрее заняться погребением. Часов в одиннадцать утра, когда солнце уже вовсю жарило, со стороны лагеря показался бегущий дежурный, Абдулла. Он кричал и размахивал на ходу руками. Лерыча как ветром вынесло из раскопа.

- Что? - испуганно спросил он у задыхавшегося от бега Абдуллы. - Что случилось?

- Рукопись… Улугбека! - Кажется, Абдулла впервые потерял свое непробиваемое спокойствие. Он был похож на сумасшедшего. -Турдали-ака пришел! Вас зовет! Сегодня по радио передавали!

- Что передавали? Можешь толком сказать?

- В кувшине была рукопись Улугбека! Турдали-ака вас ждет!

- Почему Улугбека? Как так? - ворчал сам с собой Лерыч, но было видно, что он сильно взволнован. - Откуда?

Он хотел взять в лагерь только Паштета, но возмущенный Лева что-то бурно доказывал, пока Лерыч не сдался.

- Собирайтесь все, - скомандовал он и пошел быстрым шагом вперед. Скоро вдогонку уже мчались остальные. А Паштет словно летел, не чувствуя тяжести своего тела.

- Откуда рукопись Улугбека могла взяться? - машинально повторял Лерыч. - Ты понимаешь, Паша, что это значит? Что значит найти рукопись Улугбека? Если это так… Ведь не в лондонском Британском музее нашли и даже не в вашей петербургской Публичной библиотеке… На Шахрухие! Какая-то фантастика!

И вдруг Паштет испугался - это шутка!

- А не мог Турдали-ака пошутить? - обеспокоенно спросил он, но Лерыч был так погружен в свои мысли, что не слышал. Паштет бежал за ним и думал, как же мало надо, чтобы взлететь под облака, но так же мало, чтобы и упасть с этой верхотуры. «Пусть это будет правдой, пусть это будет…» - повторял он про себя.

Турдали-ака сидел за столом с Марьей Ивановной и пил чай.

- Что там за рукопись? - спросил Лерыч, пожимая руку директору школы.

- Радио надо слушать, - ответил Турдали-ака, хитро посматривая на Лерыча с ребятами и улыбаясь. - Впрочем, я и сам его не слышал. Звонили из Самарканда. Ждите гостей.

- Не томите, - попросил Лерыч. - В чем дело?

- Считают, что это кусок предисловия к «Звездным таблицам» Улугбека. Или послесловия. И сомнений в том, что писал Улугбек, вроде бы нет. Разумеется, надо все как следует перевести, расшифровать, исследовать. Там какой-то винегрет из историко-географических сведений, математики и всяких поэтических вольностей, О Самарканд, Центр Вселенной…

Валерий Иванович обернулся к Паштету и, взяв его руки в свои, прочувствованно сказал:

- Поздравляю тебя, Павел. Любой археолог с именем был бы счастлив подарить науке твой кувшин.

Паштет стоял в оцепенении, будто в зеленоватую воду Сырдарьи нырнул. Голоса отдалились, а он погрузился в счастливое блаженное состояние.

Мальчишки присмирели, а Лева сказал:

- Вот ведь Паштет! Провалился в могилу рядовым раскопщиком, а вылез знаменитостью. Кто завидует, пусть признается.

- Я, - первым заявил Марат с мечтательно-печальной улыбкой.

И все сказали: «Я», «А я очень-преочень», - сказал Рафик с такой простодушно-наивной миной на лице, что все засмеялись.

- Почему это был не я?! - взвыл Лева, изображая, что рвет на голове курчавую светлую шевелюру. - Пашке все равно, а мне поступать в университет!

- Может, и поступать не пришлось бы. За-валило бы в могиле - и каюк, - подсказал Рафик. - А может, ты и кувшина бы не взял.

- Я его по глупости прихватил, - сказал Паштет. - Пристегнул к штанам, а потом уже не мог отстегнуть, руки были заняты. А он мне очень мешал.

- Если бы ты его не взял, погребение законсервировали бы, и рукопись осталась бы там, - объяснил Лерыч. - А про каких гостей вы говорили, Турдали-ака? Кто приедет?

- Какие-то телевизионщики и журналисты. Ждите завтра после обеда, так просили передать.

Поскольку утром из-за сообщения Турдали-ака не доработали положенного времени, решили выйти на городище к вечеру и приготовить для гостей сюрприз. Работа отряда Абдуллы над гончарной мастерской как раз подошла к концу. Мастерская была самая обычная: место для гончара, суфа, а вот печь оказалась уникальной. Она была целиком заполнена обожженной керамикой. Валерий Иванович очень интересовался этой печью и сам помогал копать.

Решили оборудовать печь в таком виде, как это было при гончаре. В ее чаше по кругу вставлялись глиняные штыри, на них лежали полочки из глиняных перекладин. На перекладинах за крючки-коромыслица подвешивались кувшины, чираги, все, у чего были ручки, и ставились стопками касы и ляганы. Для того чтобы глазурь одной плошки не прилипала к донцу другой, между ними клали трехлопастные керамические распорки.

Конечно, далеко не вся керамика осталась целой, но постарались: собрали, склеили, сложили, расставили. Когда все было готово, глянули и ахнули, так здорово получилось. Будто загрузил гончар печь для обжига, а сам вышел… на шестьсот лет.

Глава 27
ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ - КАКОЙ ВОСТОРГ!

На другой день прикатили на автобусе два телевизионщика из Ташкента, фотокор из «Правды Востока» - молоденькая девушка Лиля и какой-то их гость из Москвы, не имеющий отношения ни к телевидению, ни к газетам, ни к истории. Также приехал журналист из Самарканда на своей машине и местный, из районный газеты, - на рейсовом автобусе.

Гостей торжественно повели на городище. Ребят немного обидело, что убийство Улугбека их интересовало явно больше, чем раскопки, а печь произвела далеко не тот эффект, что на них самих. Разумеется, одно дело день за днем на жаре и в пыли раскапывать такую печь, знать о давней жизни Шахрухии и работе гончара, любить все это, другое - взглянуть сторонним взглядом. Только самаркандский журналист по фамилии Суворов, стоя над ямой, театрально воздел руки и вскричал: «Господа офицеры - какой восторг!»

- Какой пошляк, - возмутилась Гера.

Вскоре не очень приятное впечатление было забыто. Ребят снимали в яйцевидных углублениях печей, где они изображали работу, купающимися в Сырдарье, а еще в камералке. Снимали и городище, и лагерь. Телевизионщики привезли с собой ящик помидоров и засняли, как Гера с Рафиком режут их для салата в большой таз. Обедали весело. Потом мурыжили Паштета расспросами, как он провалился, как нашел кувшин и выбрался. Специально для гостя из Москвы Рафик притащил скорпиона и пустил ползать по столу. Суворов проявил большое мужество, со словами: «Пуля - дура, а штык - молодец!» - он взял скорпиона в руку таким способом, каким показал ему Рафик. Потом подошла фотокор Лиля и стала визжать, хотя никто на нее скорпиона не напускал. Рафик убрал насекомое в спичечный коробок, а Лиля передергивалась и восклицала:

- Какая гадость! Прозрачный, да еще и с клешнями! У меня даже гусиная кожа! Не могу!

- Он как светлый янтарь, - мечтательно произнес Марат, чтобы поддразнить девушку.

- Ничего омерзительнее представить невозможно! Много их здесь? Как вы можете тут жить?

Рафик только презрительно пожал плечами и унес скорпиона, а Лерыч ответил:

- Все живы. А местные ребятишки босиком бегают.

- При заряжении ружья - приклада на землю отнюдь не ставить! - строго сказал Суворов.

Паштет еще до обеда спросил у Лерыча, почему журналист так странно выражается. Лерыч объяснил, что тот цитирует своего великого однофамильца - генералиссимуса, который написал книжку о том, как обучать солдат и воевать. «Наука побеждать» называется.

- У каждого свои пристрастия. У нас - Ходжа Насреддин, у него - генералиссимус Суворов.

- В отличие от нас его реакции явно неадекватные, - заключил Паштет.

Суворов и остальные расспрашивали Лерыча об истории Шахрухии, и он отвечал в своей всегдашней спокойной и доброжелательной манере, давая возможность и ребятам вставить слово. Но, конечно, героем дня стал Паштет. Он старался быть скромнее, но ничего не мог с собой поделать, а тогда плюнул - может, и представился-то единственный в жизни случай побыть нескромным.

- Как же все-таки рукопись Улугбека попала в могилу? - допытывались журналисты. - Вы представляете?

- Отчего ж не представить, - ответил Лерыч. - Представить можно. Но, разумеется, это только догадка.

- Так у вас есть догадка? - удивились и возмутились ребята. - И вы молчали?!

- А что говорить, пока погребение не вскрыто? Может, мы обнаружим такое, что в корне уничтожит мою версию.

И журналисты, и ребята стали упрашивать рассказать версию и расселись вокруг Лерыча, а Суворов приготовил диктофон. Вид у Лерыча был хитрый. Он погладил свою бородку снизу вверх, выдержал театральную паузу и начал рассказ.

Глава 28
ВЕРСИЯ ВАЛЕРИЯ ИВАНОВИЧА

В последний раз прогремел барабан. Потом кожу его разорвали, палочки сломали. Никого больше не позовет на войну барабан Шахруха-счастливца! Облаченные в траур бросались на землю, посыпали себя пылью, расцарапывали бритые головы и накрывали шею войлоком. Гаухар-Шад - мать Улугбека и вдова покойного Шахруха, надела синие одежды, лицо чернила, волосы рвала, но душу ее снедала не скорбь, а неуемное желание власти. Она мечтала посадить на престол своего воспитанника, любимого и послушного внука - Алауд-дуалу.

Как и после смерти Тимура, претендентов на трон нашлось много, но султан Улугбек, единственный из оставшихся в живых сыновей Шахруха, старший в роду, полагал, что империя по праву принадлежит ему. Так ввязался он в борьбу за наследство со своей матерью и племянниками. В то время у Улугбека было два взрослых сына: Абдул-Латиф и Абдул-Азиз.

Старший, Абдул-Латиф, воспитывался в Герате, у бабки Гуахар-Шад. Царевич был умен, смел и крайне честолюбив. Его младший брат Абдул-Азиз остался при дворе Улугбека, в Самарканде. Этот был болезненным и не совсем полноценным умственно. Почему Улугбек питал привязанность к безвольному, избалованному, никчемному сыну? Может, потому что тот был младше и рос на глазах? А бывает, родители больше любят и жалеют неудачных и больных детей, чем удачных и здоровых…

Абдул-Латиф знал, что отец предпочитает ему дурачка. А у бабушки любимцем был его двоюродный брат Алауд-дуала. Обделенный любовью Абдул-Латиф страдал от ревности, жаждал власти, подвигов и почета. Тем не менее после смерти деда Абдул-Латиф с мечом встал на сторону отца. Тогда он хотел видеть его главным властителем, а себя - гератским.

Борьба шла с переменным успехом. Но кроме претендентов на престол, у Улугбека был еще один могущественный враг - церковь. Шли по дорогам несчастной Тимуровой империи оборванные шпионы-дервиши, собирая в плошки из выдолбленных тыкв милостыню и распуская страшные слухи про безбожника и колдуна Улугбека. А шейхи успешно сеяли вражду между сыном и отцом. И Улугбек допускал ошибку за ошибкой. В сражении под Гератом Абдул-Латиф сыграл решающую роль, однако победителем Улугбек провозгласил младшего сына. Еще больше он оскорбил Абдул-Латифа, когда в завоеванном Герате не отдал принадлежащих ему ценностей. Сам Улугбек собирался в Самарканд, оставлял гератским наместником старшего сына, но почему-то позволил своему войску грабить город и всячески показывал народу, «кто в доме хозяин». При Шахрухе к Абдул-Латифу относились с большим почтением, чем теперь.

Не успел Улугбек дойти до Самарканда, а Герат уже был в руках Алауд-дуалы и его бабки-интриганки. Абдул-Латиф смертельно обиделся, что Улугбек не бросился к нему на помощь, а отдал во владение другую область - словно кость кинул. Абдул-Азиз меж тем сидел на золотом тимуровом троне в Самарканде! Капля за каплей полнилась чаша обид Абдул-Латифа, пока не пошел он с войском на родного отца.

Три месяца стояли Улугбек с сыном друг против друга на берегах Амударьи, но переправиться через реку и нанести удар никому не удавалось. Неизвестно, чем закончилось бы все это, но подоспело известие о восстании в Самарканде, которым бездарно управлял младший сын. Улугбек был вынужден вернуться, а Абдул-Латиф со своим войском переправился через реку и уверенно устремился следом, занимая встречные города. Когда Улугбек навел дома порядок, назначил временного начальника, забрал младшего сына и пошел на Абдул-Латифа, тот уже был под Самаркандом. Здесь Улугбек потерпел окончательное поражение и бежал в Самарканд, где нашел запертые ворота. Тогда вместе с Абдул-Азизом и несколькими верными нукерами он поскакал в Шахрухию. Но и тут-ждала измена. Выбора не оставалось: Улугбек решил добровольно следовать в Самарканд.

Сорок лет он правил Мавераннахром, и была страна цветущим садом, а столица - Жемчужиной Вселенной! Все это в прошлом, и горечь потери велика. Предательство сына, как и его снисхождение, пережить трудно. Но он смирится, и остаток дней проведет в научных беседах, чтении и наблюдении за звездами, за вечным и прекрасным их движением по куполу неба.

Предполагал ли Улугбек, что проститься предстоит не только с властью? Закрадывалась ли такая мысль в его голову? Мучили ли его страшные подозрения?

А теперь внимание! История кувшина начинается здесь, у ворот Шахрухии. Сейчас Улугбек повернет в Самарканд. А пока, велев слабоумному сыну и нукерам скакать вперед, он задержал одного, самого преданного, и вручил ему спрятанную под халатом рукопись, обернутую в тонкий шелк цвета чайной розы. Это было последнее, что он писал в Самарканде и, отправляясь в поход, захватил с собой. Улугбек сказал нукеру:

- Сын мой, спрячь эти бумаги, чтобы никто до них не добрался. Это самое ценное, что у меня осталось. Поклянись, что исполнишь.

Нукер поклялся Аллахом, взял у господина рукопись и уже развернул коня, когда Улугбек окликнул его.

Дорогой пояс с золотой пряжкой и соболья шуба Улугбека пропали где-то в дороге. Но на голове была бобровая шапка, отделанная дорогими каменьями. Он стал отрывать камни, и золотая нить, которой они были пришиты, резала ему пальцы. Словно горсть пурпурных ягод, ссыпал он в ладонь нукера индийские рубины, стегнул коня и исчез за холмами.

Нукер поскакал вдоль городской стены и вскоре увидел на тропе босого мальчишку, идущего с кувшином по воду. Мальчишка испугался, но деться было некуда: всадник в суконном чекмене преградил ему путь.

- Я покупаю твой кувшин, - сказал он мальчику. - Отдай этот камень отцу. - Он сможет на него купить целую арбу кувшинов, дюжину ослов и коня в придачу. - В руку ребенка, будто капля крови, упал драгоценный камень.

До темноты нукер хоронился в прибрежных зарослях у реки. Здесь он засунул рукопись, свернутую трубкой, в кувшин и, размочив глину, плотно замазал горлышко. Когда окончательно стемнело и над холмами стал подниматься желтый диск луны, нукер, оставив коня, не замеченный никем, пробрался на кладбище. Тень его скользила по серым стенам мавзолеев, меж плит и холмиков. И тут он наткнулся на свежую могилу.

Много жестокостей познал на своем веку храбрый нукер, а сабля его еще при Тимуре не раз омывалась человеческой кровью. Бестрепетным взором оглядывал он поле, усеянное трупами после сечи и башни, сложенные из голов побежденных. Но сейчас ему было по-настоящему страшно. Он, мусульманин, собирался осквернить могилу, совершить святотатство.

Горячо помолившись, нукер руками и кинжалом стал рыть в свеженасыпанной земле узкий лаз. Когда рука его ушла до плеча, кинжал наткнулся на что-то твердое. Это были гуваляки, глиняные комья, закрывавшие вход из спусковой ямы в погребальную. И тогда, стеная от ужаса, он ударил кинжалом изо всей силы - раз, второй, пока один из комьев не вылетел и не скатился в могилу. Тогда нукер попробовал опустить кувшин в погребальную камеру, однако тот не шел, и пришлось расширить отверстие.

Нукер дрожал всем телом; сводило пальцы с сорванными ногтями. Наконец удалось протолкнуть кувшин, он съехал глубоко вниз и лежал теперь рядом с неизвестным покойником.

Выполнив волю своего повелителя, нукер зарыл яму, заровнял разбросанную землю и, шатаясь, словно измученный многодневным переходом и долгим боем, добрел до берега реки, где оставил коня, свалился и заснул как убитый.

Так судьба одного из жителей Шахрухии оказалась весьма необычной. Мы не знаем, кем он был при жизни, но после смерти ему предстояло стать сторожем рукописи великого ученого Улугбека.

Никто не двинулся, сидели молча, пока не поднялась Марья Ивановна и не позвала с собой дежурных - ужин готовить.

- А что нукер? - спросил Суворов.

- Наверно, он погиб, так никому и не открыв тайну рукописи. А может, по темноте своей и необразованности считал миссию исполненной - схоронил рукопись, как было велено, а потом замаливал грех. Возможно, не было человека, которому он доверил тайну. Или был такой человек, но не нашел нужной могилы, тем более над ней построили мавзолей. Если посвященный и знал могилу, то мог устрашиться святотатства. И наконец, нукер-то наш - лицо вымышленное…

- А не лазил ли кто за этим кувшином? Откуда дыра, в которую провалился Павел? - допытывался Суворов. Все, что говорил Лерыч, он старательно записывал в блокнот.

- Видимо, это естественный обвал. Искусственный был бы шире, и следы орудия, которым его копали, остались бы на стенках. Паша дважды этот лаз «расширял», но и сейчас взрослый мужчина там не пролез бы. И Паше, если говорить откровенно, повезло прежде всего не с рукописью.

- Необычной могла бы стать судьба одного петербуржца, который вместе с шахрухиинцем охранял бы рукопись Улугбека, - с наивным простодушием сообщил Паштет.

- Типун тебе на язык! - укоризненно сказал Валерий Иванович.

- И не забудьте написать про клад караханидских монет, который оказался в той же могиле. Эту загадку даже Валерий Иванович не смог отгадать, - с большой серьезностью заявил Марат.

- Это правда? - изумленно спросил Суворов. - А почему нам про клад не сказали?

- Слушайте их больше! Они вам такого наговорят… - Лерыч погрозил Марату. - А меня вгонят в гроб с этим кладбищем. В прошлом году Марат спустился в могилу, но его хоть страховали. А Пашка… И им весело!

- У нас многие согласились бы так провалиться. Кстати, Паштет зазнался, вы посмотрите, с каким видом он ходит! У него звездная болезнь!

- Это лучшая из болезней, какую я знаю, - сказал Паштет без тени шутки. - Хорошо бы она стала хронической.

Лерыч распустил ребят до ужина, а Варя отвела его в сторону и спросила:

- Откуда вы знаете про рубины? Ну, те, что Улугбек от шапки оторвал…

- Художественный вымысел. Может, не слишком удачный.

- А ведь это не вымысел. - Варя достала из кармана бусину, ту, потертую, матовую, из могильника. - Паштет ее нашел вместе с монетой, но мы о ней забыли.

Лерыч повертел бусину, посмотрел на свет и задумчиво промолвил:

- Это не стекло.

- А как его нашили на шапку? У него же дырочки нет.

- Да не был он никуда нашит. И шапки не было. Наверное, камень украшал какой-нибудь браслет, пояс, амулетницу. А в могиле мог оказаться, как и монета. Ты его в кармане не носи. Хорошенько спрячь. Будем вскрывать могильник, присоединим к находкам. И возьми в библиотеке Бируни, «Минералогию», почитай, что там написано про рубины.

О втором камне, найденном у хижины, Варя умолчала. Решила переждать, пока журналисты уедут.

Глава 29
БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ

Ребята уже собирались спать, когда Паштет заметил, что телевизионщики и Суворов шушукаются с Лерычем и несут к столу сумки.

- Они водку привезли, - сказал ему Абдулла. - Собираются пить. Иди, скажи ему…

- Что сказать?

- Скажи, чтоб не пил. Пусть они пьют, а он - нет.

- Здрасьте, - растерялся Паштет. - Я что, совсем дурак? Иди сам скажи, если хочешь.

- Это же не я нашел рукопись! Жили себе спокойно, работали, и вот, пожалуйста… И все благодаря тебе. - Абдулла говорил вроде бы шутливо, но что-то и в голосе, и в самой шутке Паштету не понравилось. Тут Лева подошел, а за ним Варя с Маратом.

- Там сабантуй намечается, - пожаловался Леве Абдулла. - Пошли намекнем Лерычу, что мы все знаем.

- Чего намекать - сказать надо. И точка, - отрезал Лева.

- А что, собственно, происходит? - спросил Паштет.

- У нас тут сухой закон, - ответил Марат.

- Ну и что? - вмешалась Варя. - Сегодня вроде как праздник, день археолога.

- Не Лерыч ведь водку привез? Ты хочешь, чтобы все пили, а он отказался? И не послушается он, - стоял на своем Паштет.

- Знаешь что, - с непонятной горячностью сказал Марат, - нам этого не надо. У Абдуллы, например, отец пьет. И у Рафика. А у Лешки - отпетый алкоголик. И правила тут строгие. За тяжкие проступки, между прочим, - отчисление из секции. Пьянка - это тяжкий проступок. Мы Лерыча слушаемся беспрекословно. Пусть и он слушается.

- У меня тоже отец пьет, - тихо проговорил Паштет.

- И у меня малехо… - поддержала из солидарности Варя.

- Тогда пошли, - потребовал Лева.

Лерыча застали за приготовлением закуски.

- Давай, Лева, отбой, - как-то виновато сказал Лерыч. - Ребята-журналисты посидеть хотят, поговорить.

- Известно, как они хотят поговорить, - отозвался Марат, нажимая на последнее слово. Все впятером они стояли, изображая живой укор.

- В какое положение вы меня ставите, вы подумали? - попробовал образумить их Лерыч.

- С вами все понятно, - жестко сказал Марат. - Но не забудьте, что у нас есть Полевой совет…- Чтобы последнее слово осталось за ним, он развернулся и пошел. Группа поддержки дружно отправилась вслед. Даже спины их выражали протест и непреклонность.

Все разошлись по палаткам, но по очереди вылезали из постелей якобы в туалет. Тихо пробираясь меж тополей, Паштет случайно налетел на Абдуллу и перепугал его. Абдулла даже охнул от неожиданности. Вдвоем они приблизились к кухне, где над столом в ореоле ночных бабочек горела лампа и вовсю горланили журналисты. Голос Суворова перекрывал все остальные голоса:

- За ученого трех неученых дают! - вопил Суворов под одобрительные возгласы телевизионщиков. - Нам мало трех! Давай нам шесть! Давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! Последнюю кампанию неприятель потерял семьдесят пять тысяч, только что не сто; а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры - какой восторг!

- Он что, совсем того? - озадаченно и с тревогой спросил Абдулла.

- Это «Наука побеждать», - объяснил Паштет. - Он воображает себя генералиссимусом Суворовым.

- Белая горячка, вот это что! Ненавижу, - сквозь зубы процедил Абдулла. - Не терплю этого. А с Лерычем я завтра разговаривать не стану..

- Ну что там? - спросил Марат, когда Паштет вернулся в палатку.

- Все то же. «Пуля обмишулится, а штык не обмишулится». И Абдул там ползал.

- А Лерыч что, напивается?

- Еще бы он напивался! Дело-то не в этом. Он не должен пить вообще.

Паштет глянул на Рафика, укрытого с головой простыней, и шепнул на ухо Марату:

- Я не совсем правду сказал. Там, при Абдулле и Рафике… У меня отец пил, а сейчас - нет. Олег свел его к врачу, вшили под лопатку какую-то химию. Нельзя ему Теперь. Но я не против вина. Просто тем, кто склонен к алкоголизму, пить нельзя. А есть ведь и другие.

- Я не собираюсь пить, - жестко сказал Марат. - Слишком много интересного в жизни без этого.

- Я тоже не собираюсь, но твой любимый Омар Хайям…

- Не надо про Хайяма. Это поэзия, как говорит Гера. А у нас тут - жизнь.

- А Хайям, между прочим, был замечательным математиком, - неожиданно послышался голос Рафика. - Если он и употреблял, то мозги не пропил.

В последний раз перед тем, как заснуть, Паштет смотрел на зелененькие фосфоресцирующие цифры часа в три ночи, а журналисты, кажется, и не собирались расходиться.

Глава 30
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Утром Лерыч встал первым и взялся растапливать печку. За ним подошли к .кухне заспанные Паштет с Маратом и Абдулла.

- Что это вы печкой занялись, дежурных, что ли, нет? - язвительно спросил Марат.- Я смотрел на часы. В полчетвертого вы еще вовсю заседали. А уж орали - никто заснуть не мог.

Лерыч промолчал, а подошедшая Марья Ивановна неодобрительно глянула на Марата и сказала: «Много болтаешь». Закипала вода для чая, булькала в казане каша. Начали вставать ребята. Приплелся Суворов. Фотокор Лиля с рассеянным видом бродила средь белых тополевых стволов. Телевизионщики с московским гостем дрыхли в своем автобусе и к завтраку не вышли. Не видно было и районного газетчика.

Суворов пробовал заговорить с ребятами, но те отвечали односложно, глаз от тарелок не поднимали. И Лерыч сидел словно в воду опущенный, даже завтрак не доел. Перед выходом на работу Паштет слышал, как Суворов тихонько спросил Лерыча:

- Да что случилось-то? - Не получив ответа, он похлопал Лерыча по плечу: - Держи пулю в дуле!

- Потом объясню, что случилось, - пообещал Лерыч.

- Это то, про что ты вчера говорил? - изумился Суворов. - Ерунда какая-то. Ты же мужик, Валерий Иванович, что ж ты позволяешь так над собой? - И вдруг захохотал: - Да вы, ребята, здесь все чокнутые.

Телевизионщики так и не появились до отхода ребят на работу. На городище шли понурые. Никто к Лерычу не подходил и не приставал с разговорами, как обычно. Кроме Лешки, тот вился вокруг. А Лерыч вроде и не слышал его, шел сникший.

- Что-то мы не так делаем, - с сомнением сказал Паштет. - Неправильно себя ведем.

- Сам вижу. Подскажи, как лучше? - буркнул Марат.

В двух шагах от раскопа их догнал Суворов и протянул Марату лист бумаги. Он прочел вместе с Абдуллой и Паштетом.

«Объяснительная записка от работников массовой информации.

Просим отряд юных археологов объективно оценить произошедшую ситуацию. В организации и проведении праздника по поводу уникальной археологической находки нельзя винить научного руководителя отряда Валерия Ивановича. Он не виноват. Он тут ни при чем. Он очень хороший человек, о чем свидетельствуют…» - далее шли шесть подписей и дата.

- Это не мне, - растерялся Марат. - Старший у нас Лева.

- Я передам Леве, - пообещал Суворов, забирая «Объяснительную записку». - Просто я за тобой наблюдаю и думаю, не прав ты, Федя.

- Я не Федя.

- Знаю, что не Федя. Ты - Марат, гений нумизматики. А вот Абдулла, доблестный комендант лагеря, и Павел из Петербурга, ставший знаменитостью, героем! Только слава не сделала ни его, ни вас взрослее и добрее.

Они стояли озадаченные и смотрели, как журналист отдал свою бумагу Леве, тот прочел ее, сложил вчетверо и сунул в карман. А Суворов удалился в сторону лагеря.

Все разошлись по раскопам. Абдулла со своей группой начал разбирать заполненную керамикой печь, что приготовили к приезду гостей. Лерыч отдавал распоряжения официальным тоном, а потом уселся в стороне и стал заполнять полевой дневник. Над городищем висела тоскливая напряженность. Никто не смеялся, не звал Лерыча. Угрюмо, даже не переговариваясь, копали. Иногда Лерыч подходил то к одной, то к другой группе и молча отходил. Рафик виновато сказал Паштету:

- Надо как-то поправить ситуацию.

Паштет не знал как, и чем дальше, тем тяжелее и противнее становилось на душе.

- Устроили черт-те что. Даже разговаривать с Лерычем не желали. А вдруг он теперь и сам не захочет с нами говорить? - спросила расстроенная Гера.

В полдень Лерыч бесцветным голосом объявил:

- Шабаш! Купаться! Левон отвечает за отряд.

Сам он не пошел к реке, а повернул к роще.

Паштет догнал его и зашагал рядом, не зная, как начать разговор. И Лерыч ему не помог. Потом рядом оказался Абдулла, долго собирался с духом, пока наконец не сказал:

- Жили спокойно, работали, пока эти не приехали, верно, Валерий Иванович? Нам лучше без чужих…

- Заветной мечтой вашего любимого Ходжи Насреддина был мир, в котором люди жили бы как братья, в дружбе и взаимопонимании, - отозвался Валерий Иванович и улыбнулся.

- Но наша проблема не мировая, а семейная. У нас было что-то вроде семейной сцены. Я жалею об этом, - сказал неизвестно откуда взявшийся Марат.

- В семье ведь всякое бывает… - осторожно добавил Паштет.

- А они скоро уедут? - спросил подошедший Рафик.

И тут они увидели, что весь отряд потихоньку движется вслед за ними. Никто не пошел купаться.

- Я думаю, они уже уехали, - ответил Лерыч.

- Ну и хорошо, - радостно сказала Гера, поравнявшись с ними.

Подходя к лагерю, отметили - ни автобуса, ни легковушки. Укатили. В лагере было тихо, Марья Ивановна приготовила настоящий плов, сели за стол и все время беспричинно улыбались. Словно солнышко выглянуло с застенчивой радостью после осеннего серого дождя. Абдулла дурачился, кто-то грозился его побить, кто-то смеялся. После обеда не отходили от Лерыча. По крайней мере в последних событиях, ожидании и прибытии журналистов, в ссоре и примирении с Лерычем, оказалось и Кое-что полезное - рассеялось то тягостно-мрачное настроение, которое не оставляло всех после гибели Улугбека. Когда же на дороге появилась машина Турдали-ака, застыли в напряженном ожидании.

- Я уже устал от событий, - пожаловался Рафик. - Опять что-то! Дадут нам спокойно жить и работать?

- Звонили из института археологии, - объявил, вылезая из машины, Турдали-ака. - Вас, Валерий Иванович, вместе с двумя-тремя ребятами просят прибыть в Самарканд и как можно быстрее. Предстоят съемки на телевидении.

- Значит, вскрытие захоронения снова откладывается, - недовольно заметил Лева.

Конечно, все понимали, в Самарканд ехать нужно. Но кто из ребят поедет? Паштет - само собой, он виновник этой шумихи.

- Как ни печально, - сказал Лерыч, - но нам необходима реклама, и рукопись для нас не просто счастливая находка. Она - наш козырь. Сегодня в основном нас финансирует Улугбекович, а завтра - неизвестно. Не захочет он или не сможет - работа секции под угрозой, а о летней практике и говорить не придется. Так что дело серьезное, выступление на телевидении мы тщательно подготовим.

В Самарканд просились все. Но Лерыч, кроме Паштета, выбрал Марата, чтобы рассказывал про секцию и раскопки, и Рафика, потому что хорошо знал про экологию и ее проблемы. Ну а Геру с Варей - заодно с Паштетом.

- Куда ж петух без своего курятника, - тихо сказал Лешка, но все услышали, а Паштет стал подниматься со стула, как в замедленной съемке.

- Сядь, Павел. - Лерыч положил ему руку на плечо. - А ты, Леша, тоже можешь поехать в Самарканд. Но с тем, чтобы остаться дома. И разговор на этом закончим. Отряд будет работать по плану, заканчивать печи. Завтра утром я еду на Канку и привезу на время моего отсутствия Олега. С собой беру Пашу и девочек. Вы все видели Канку, пусть они посмотрят.

Глава 31
ЭГАР-ТЕПЕ И КАНКА

Им повезло: Турдали-ака из Ташкента привезли колеса для машины, и он собирался за ними в ближний к Канке кишлак. Рассчитывали выехать рано утром, но Турдали-ака встретил их словами: «Ребята не видели настоящий узбекский дом. Надо посмотреть».

Почти всю низкую комнату занимала суфа - глиняное возвышение, покрытое кошмами, на них, среди подушек и люли, - хантахта. На двух сундуках, обитых цветной тисненой жестью, до потолка возвышались стопы пестрых курпачей и подушки.

- Сундуки, курпачи и подушки - обязательный элемент узбекского жилья, - прокомментировал Лерыч. - Свидетельствует о красоте и благосостоянии дома. Так было и сто лет назад, и триста, и пятьсот. И в Шахрухие так жили. Телевизоров только не было…

Напротив этой парадной стены находился обычный сервант с посудой, в углу - тумбочка с телевизором. В комнате было прохладно от глиняного пола и стен. Небольшие окошки света да-вали немного, зато летом спасали от жары, а зимой - от холода.

- В Петербурге нет таких сундуков и одеял, суфы нет, верно? - спрашивал ребят Турдали-ака и очень веселился, когда его слова подтверждали.

У порога, как и Лерыч, ребята сняли обувь и чинно уселись перед хантахтой. Лерыч облокотился на люли, будто впереди была уйма времени. Минут через десять жена директора школы, Дилбаропа, такая же дородная, круглолицая и улыбчивая, как муж, поставила перед всеми по тарелке лапши с подливой, принесла блюдо с помидорами и зеленью и наломала лепешек. А когда пробовали заметить, что завтракали, Турдали-ака мотанул головой, как бычок, и сказал: «Вы у меня гости». Паштет не понимал, почему Лерыч, словно никуда не торопясь, говорит про кишлачные дела и обсуждает заметку в газете, которую ему подсунул Турдали-ака. Он и раньше замечал, что здешние люди живут неторопливо, будто отпущено им двести лет. Иногда это казалось заманчивым, однако сейчас явно не было времени на неспешную беседу ни о чем. А Дилбар-опа меж тем принесла фарфоровые чайники и пиалы. Наконец Турдали-ака проговорил: «Бисмилла рахмони рахим!» - и сделал легкий жест руками, будто лицо умыл. Они догадались - поблагодарил Бога за пищу. Все сказали: «Рахмат», и наконец-то поднялись от дастархана.

- Интересно, только очень долго, - пробубнил Паштет, пока Турдали-ака выводил машину из гаража.

- Здесь свой этикет, - пояснил Лерыч. -

Нас ждали. Гостеприимство надо уважать и вести себя достойно.

И вот уже бежит перед ними шоссе с хлопковыми полями по обе стороны. Сначала собирались забрать колеса, но до кишлака не доехали. Мотор «Жигулей» внезапно взвыл и заглох.

- Ах ты! - в сердцах сказал Турдали-ака. - Сейчас посмотрим, что там.

Лерыч с ребятами вышли из машины и остановились, под старым грецким орехом. Перед ними среди холмов лежал кишлак. Эти холмы называются здесь «тепе». Турдали-ака копался в моторе, то и дело приговаривая: «Ах ты!»

- Мы пока на ближнюю «тепушку» сбегаем, - сказал ему Валерий Иванович и, действительно, почти побежал, то и дело наклоняясь и поднимая с земли то красные, то белые черепки. А ребята за ним.

На холме Валерий Иванович вытащил свой большой археологический (а попросту - кухонный) нож и стал ковыряться в ничем не примечательном для ребят месте.

Отсюда открывался красивый вид: глинобитные домики с плоскими крышами средь садов, огородов и полей. По дороге ослик тянул двухколесную арбу, с верхом груженную камышом. Невдалеке паслась белая лошадь. Шли домой овцы. Корова щипала придорожную травку.

- Очень интересно, очень интересно, - машинально повторял Валерий Иванович, а потом позвал: - Давайте спустимся.

Спустились вниз и прошли мимо коня, шумно потянувшего ноздрями воздух и подозрительно скосившего на пришельцев глаз. Холм у подножия был стесан под прямым углом и служил задней стенкой для хлева. От нее, опираясь на стволы арчи, шел навес. Душно тянуло конским навозом. С приветствием к ним подошел хозяин, Валерий Иванович тоже поздоровался, представился и сказал, что интересуется стенкой хлева. Он подцепил ножом какую-то серую палку, ковырнул и выхватил ее из стены. Это была кость.

Хозяин с неподдельным доброжелательным любопытством наблюдал за ним, будто не из стены его собственного хлева сыпались куски глины.

- Видите?! - Лерыч с воодушевлением пихал находку под нос хозяину. - Это берцовая кость человека! Тут должно быть древнее Захоронение!

- Есть! - взволнованно воскликнул хозяин и сбивчиво заговорил, переходя от волнения то на узбекский, то на русский язык. Он объяснял, что, строя хлев, нашел скелет. Но тот человек, чей скелет здесь находился, умер не своей смертью. Либо был убит, либо его настигло стихийное бедствие, утверждал хозяин. Он догадался об этом, потому что поза у него была вот такая - узбек поднял согнутую в локте руку к голове, а другую, как ручку чайника, скруглил к бедру.

- Поза всадника! - закричал Лерыч. - Это захоронение!

- Нет, - с энтузиазмом спорил хозяин. - Хоронили так! - И он вытянулся, сложив руки вдоль тела.

- Правильно, но это позже. А раньше - так… - И Лерыч неожиданно и молниеносно принял «позу всадника». Потом он, как ястреб, отлетел метра на два и там набросился на стену, ковырнул и вытащил еще одну косточку.

- А вот это наверняка детское захоронение. - Он аккуратно вставил косточку на место, собрал руками осыпавшуюся вокруг глину,окунул ее в корыто с водой и замазал. - Не будем нарушать, - объяснил он. - А вас я должен поздравить, - сказал он хозяину хлева. - Считалось, что вашему кишлаку тысяча пятьсот лет, но я вам заявляю с полной ответственностью - не менее двух. Будем у вас проводить раскопки.

Лерыч с хозяином горячо жали друг другу руки, а Варя тихонько сказала:

- Удивительное дело и удивительные люди. Про Лерыча все понятно. А этот мужик? Лерыч говорит, что его хлев будут раскапывать, а он радуется и гордится, что кишлаку два тысячелетия.

- Мне нравятся такие люди, - отозвалась Гера.

Меж тем хозяин хлева стал настоятельно звать Лерыча в гости, а Лерыч начал ему объяснять про Турдали-ака и машину. В результате узбек проводил их до машины, поздоровался с Турдали-ака и поговорил с ним по-узбекски.

- Вы что, правда будете там копать? - заинтересовался директор школы.

- Если будут деньги и люди, - вздохнув, сказал Лерыч.

Турдали-ака сообщил, что скоро починку не закончит.

- Знаете, где Эгар-тепе? - спросил у него Лерыч. - Там, где кирпичный завод собираются строить. Починитесь, заезжайте за нами. - А ребятам сказал: - Там тоже наш институт ведет раскопки.

От кишлака шли полями, над которыми кружили черные вороны, и незаметно поля перешли в явные археологические холмы.

Эгар-тепе в переводе - «Седло-холм». Это самое седло - мягкий изгиб меж двух округлых возвышенностей - рисовалось на горизонте слева. А с другой стороны пейзаж поражал бесприютностью: перерытая, комковатыми грудами наваленная земля и застывший над ней экскаватор.

- Здесь будет завод, - пояснил Лерыч. - Мы писали протест, но все как об стену горох. Здесь должны быть заповедные места, земля нашпигована археологическими ценностями. Пытаемся что-то спасти, да разве с ножом и щеткой за экскаватором поспеешь?

Впереди открылась Сырдарья. Под ее отвесным берегом шла довольно широкая асфальтированная дорожка, в конце которой стояли два домика. Людей вокруг не было. Только на берегу, у самой воды, сидел человек и смотрел на горящую автомобильную покрышку. Рядом с ним лежали костыли.

Дверь в ближнем домике приоткрылась, оттуда выставилась рука в широком кожаном браслете с металлическими заклепками и выплеснула из миски воду. Когда вошли, Харитон уже сидел за столом. Перед ним лежали помидоры, зелень, стояли открытые консервы и початая бутылка коньяка.

- Привет звездным странникам! - глухо, как в трубу, пробасил Харитон. - Привет разведчикам погребальных недр! Наслышаны про ваши подвиги.

- Привет, привет. Что празднуем? - оживленно сказал Лерыч.

- Не празднуем, а поминаем. Моя мать отправилась в дальний путь. На какую-то из звезд, как вы изволите выражаться. Интересно, уходим мы на ту же звезду, с которой пришли, или на другую?

Ребят поразил жалкий вид этого огромного несуразного мужчины, но еще больше - его цинизм. А Лерыч сказал:

- Прости. Мы тебе соболезнуем.

- Да что там… - откликнулся Харитон.- Все к лучшему. Отмучилась. Она же год не вставала, криком кричала и днем и ночью. Помяни, Валерий Иванович, рабу Божью Тамару. Ты ж ее знал.

Рёбятам стало совсем неуютно, Лерыч это почувствовал и отпустил их знакомиться с окрестностями.

Прямо за домиками уходила вверх обрывистая стена лессового берега с многочисленными дырочками птичьих гнезд. А к Сырдарье спускалась лесенка. Наверно, переменился ветер. Сильно тянуло вонью с того места, где инвалид палил покрышку, и двигалась оттуда темная дымовая туча, которая на глазах чернела и постепенно заволокла полнеба.

Они свернули на глиняную разъезженную дорогу. Невдалеке, возле пыльного кустарника, стояли два ослика. Белый и черный. И хотя по росту они почти не отличались, сразу было видно: это мать и детеныш. Белая ослица была запряжена в повозку и стреножена, но свободный от пут детеныш не отходил от нее ни на шаг. Был он весь черный, кроме белых очков вокруг глаз, шерсть шелково блестела и не была покрыта пролысинами, потертостями и болячками, как у матери. Уши торчали большие, горячие, нос и губы на ощупь оказались мягкие и влажные.

Мать давала себя гладить и обреченно, безрадостно смотрела на ребят. Детеныш хватал мягкими губами их пальцы и сосал. Зубы у него были большие и желтые, но зубами он руку не задевал. Глаза смотрели ласково и наивно.

Когда стали уходить, ослик потопал за ними.

- Где твоя мать? - строго спросил Паштет. - Иди к ней.

Он вернулся к ослице, и малыш пришел за ним. Паштет поглаживал шерстку, что топорщилась между его ушей. И мать погладил, чтобы ей не было обидно. Девчонок он оставил возле ослов, а сам пошел узнать у Лерыча, не пора ли в дорогу. Его беспокоил Харитон и бутылка коньяка.

Жидкость в бутылке поубавилась. Лерыч спросил про Варю с Герой и налил Паштету чаю, а Харитон подвинул жестяную банку с килькой в томате и насыпал из кулька прямо на стол печенья.

- Там полный туман, от дыма ничего не видать, - сказал Паштет. - Зачем этот человек жжет покрышку?

- От мошки, - ответил Харитон. - Вредная нарывная мошка. Раньше не было, откуда взялась? Теперь дымом спасаются. Этот человек жжет резину утром и вечером и получает за это зарплату. Но забота, разумеется, не о нас. На том берегу построили дом отдыха для каких-то дельцов. У нас вонища и дымища, а у них мошки нет. Что, нравится Эгар-тепе?

- Шахрухия лучше, - сухо отозвался Паштет.

- Накрылась ваша Шахрухия, - сказал Харитон и неожиданно захохотал. Паштета неприятно поразил этот басистый отрывистый смех.

- Почему это накрылась? - с вызовом спросил он.

- Да потому, что спонсор накрылся. У вас там отца его ухлопали, а он будет экспедицию субсидировать? Сомневаюсь. А у института нет денег даже на плановые раскопки, не то что на детские игры.

- Какая связь между убийством и археологами? И не в игрушки мы играем.

- Знаю, смена растет. Но что бы ты ни думал, Валерий Иванович, кончилась твоя коммуна. И нечего тебе фантазировать. На жизнь нужно смотреть просто и видеть ее такой, какая есть. Занимался бы своими делами, уж давно бы диссертацию навалял. А ты напридумывал. Шахрухия… Земля обетованная… Планета детей…

- Может, и напридумывал, а может, и нет, - спокойно отозвался Валерий Иванович. - И ничего не кончилось. Может быть, все еще только начинается.

- Никакие это не выдумки, - возмутился Паштет. Он чувствовал не то что неприязнь к Харитону, почти ненависть. Все ему было отвратительно в этом человеке: лицо, каштановые сосульки волос, кошачьи усы, кожаный широкий пояс и браслет. Раздражала самоуверенность и высокомерность. И еще что-то.

- Цыц, ребенок! - добродушно, как маленькому, сказал Харитон. - Я ваши сказки разрушать не буду. Я же знаю, что Валерий Иванович редкий человек. Последний идеалист и максималист на этой суровой и нежной земле. Чего смотришь? Думаешь, только вы умеете красиво говорить? Вам, конечно, с ним сильно повезло. Повезло уникально. Это правда. Он великий человек, последний динозавр. Он великий и последний дурак. Говорю любовно, прошу не обижаться. - Словно защищаясь, Харитон поставил руку ладонью к Паштету, разыгрывая удивление и испуг, а потом обратился к Лерычу: - А чего он на меня так смотрит? Он меня сейчас укусит!

- Я не собака, чтобы кусаться, - сказал Паштет с вызовом.

- Ты петушок! - выдрючивался Харитон. - Много я вас таких видел. Я и сам таким был. Это он - особенный. - Харитон ткнул в сторону Валерия Ивановича. - Но вы-то самые обычные, заурядные. Вы подрастаете, появляются у вас другие интересы, другие кумиры, а прежние побоку. Эти самые Мараты, Левы и Лешки забудут его очень скоро. Лет через десять, правда, кое-кто вернется. Пообломает такому жизнь рога, она же не конфетка - эта жизнь, помордует, разочарует, вот и поймет: детство и Лерыч было единственно хорошим. А больше ничего и не было. Это я лучше всякой гадалки, всякого экстрасенса скажу. Я скажу, как Иисус Христос: петух три раза не прокричит - вы все его предадите. Вас ведь только пальцем поманить…

- Вранье!

- Лично про тебя я не говорю. Ты здесь человек случайный. Возможно, поэтому тебе и с рукописью повезло, звездный мальчик!

Медленно-медленно отодвинул Паштет чашку от края стола и пошел к выходу. Чтобы не сказать, о чем потом пожалеет, он считал про себя: «Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…» Однако не удержался, хлопнул дверью.

Вонючее облако переместилось ветром и зависло теперь над берегом и рекой метрах в трехстах впереди. Паштет дошел до конца асфальтированной дорожки. Человека с костылями уже не было на берегу, только покрышка дымилась, окутанная желтовато-голубым ватным дымком. Паштету было стыдно перед Валерием Ивановичем за хлопок дверью. И вдруг он понял, что его так взволновало: разговор-то шел о «базаре жизни»! И пьяница Харитон на нем продавец, уверенный в добротности своего товара. Это он-то! А товар Лерыча другого качества. Этот товар на деньги не купишь. Зато и обжулить Лерыча нельзя. А Харитона можно. Лерыч в каком-то смысле неуязвим. Но ведь он и беззащитен. Как все это совмещается? И почему он молчал? Его предавали?

Девчонок нигде не было видно. Паштет навестил ослов, погладил маленького, и тот снова потянулся за ним. Чтобы не увести малыша от матери, Паштет вскарабкался на обрывистый берег, а спустился у домика археологов. Посидел на ступеньке возле двери. Потом решительно вошел, отметил, что коньячная бутылка исчезла со стола, и, набычившись, сказал:

- Валерий Иванович, нам пора.

Лерыч встал. Харитон его не удерживал. Они попрощались, как ни в чем не бывало. Паштет процедил сквозь зубы: «До свидания». Молча прошли по асфальту, потом до осликов и по глиняной дороге, высматривая девчонок.

- Зачем вы, Валерий Иванович?.. - Паштет и сам определенно не знал, о чем хотел спросить.

- Ну, ничего, ничего, - извиняющимся тоном отозвался Лерыч.

- Харитон - нехороший человек, - тихо и убежденно проговорил Паштет. - Неужели вы верите ему? Он сам может предать кого угодно.

- У него тяжелый период. Почти год за матерью ходил, она заживо гнила от рака. Жена от него ушла, не выдержала. Потом сестра из Краснодара приехала, а он в экспедицию. Теперь вот все закончилось. Он неплохой парень и отличный археолог.

- Но ребята не зря его не любят. И не надо оправдывать его тяжелым периодом… От Олега тоже жена ушла, но он же не запил по этому поводу. Если его предала жена, нечего других подозревать. Мне не понравилось, как Харитон говорил.

- Он по-своему прав, - грустно сказал Лерыч.

- Но вы тоже правы. Я догадываюсь, что есть две правды. А может, их больше. Но я выбираю вашу.

- Правда одна. Люди разные. Точка зрения разная. Но, пожалуйста, оставь людям право думать так, как они хотят.

- Верблюды моих раздумий заблудились, - пожаловался Паштет, потеряв всякое желание спорить. В ту же минуту они увидели директорские «Жигули». Из окон выглядывали девчонки.

- Машина в порядке, колеса забрал, - сообщил Турдали-ака. - Какие у нас планы?

- На Канку! Завтра Харитон едет на экспедиционной машине в Самарканд на похороны и по пути заберет нас.

И снова кишлак, шоссе, поля. Машина сворачивает, Лерыч на переднем сиденье разговаривает с Турдали-ака и вдруг, показывая на обрывистые валы с краю дороги, спрашивает: «Что это?»

- Неужели крепостные стены? - Ребята радуются, что догадались, научились «читать» местность.

Машина стала у ворот молочной фермы, и все вместе пошли по ее территории мимо вонючих загонов, откуда печально-задумчивыми глазами их провожали неопрятные коровы. Нырнули под колючую проволоку ограждения. Для грузного Турдали-ака подняли ее и придержали. И перед ними раскинулась местность с зеленым овальным озерцом, опушенным растительностью, и кустарниковым островком посередине. А за ним высоченный холм - крепость. К вершине поднималась извилистая тропа.

Валерий Иванович почти бежал по тропинке, за ним Гера, потом Паштет с Варей, а последним, в халате с развевающимся полами, пыхтя и утирая струящийся из-под тюбетейки пот, подпрыгивающими шажками торопился директор школы. И вот наверху, на расчищенной площадке, где велись раскопки дворца, увидели работающих людей, а навстречу шел Олег.

Он долго тискал в объятьях и тузил Паштета. И другие археологи подошли. Все интересовались Паштетом, его приключениями и известиями из Самарканда о содержании рукописи. И, конечно же, убийством старика муллы.

- Это мой племянник Пашка, который столько шуму наделал, - с гордостью сказал Олег, обнимая за плечи молодую женщину с милым спокойным лицом и гладким» волосами, со-бранными на затылке в пучок. - А это его подружки, Варя и Гера, они учатся в одном классе.

Так Паштет впервые увидел Наташу, чья фотография висела у Олега в комнате. И Гера увидела. И, конечно, поняла, что это не разведенная жена, а любимая женщина. Огромные глазищи Геры распахнулись во всю ширь, блестели, ресницы вздрагивали. Казалось, эти глаза готовы сорваться и улететь с лица, как птицы.

Внизу под холмом лежал город, план которого хорошо просматривался. Левее - поля, пересеченные арыками и окруженные валами, под которыми таились крепостные стены. Справа - археологические холмы, но что под ними, ребята угадать не могли. Олег пошел показывать гостям раскопки. Гера так спешила за ним, что споткнулась о камень и растянулась. Поднялась красная и заплакала. Олег с Лерычем испугались, думали, ушиблась. А Паштет знал, что плачет она по другой причине - от любви и стыда.

Глава 32
САМАЯ ГЛУБОКАЯ ИСТИНА НАШЕГО БЫТИЯ

К Святой роще подходили уже в полной темноте. Небо над ней простерлось бархатное. Крупные, яркие, но очень далекие и холодные, звезды горели бриллиантами, нанизанные на невидимые нити, словно ожерелья. Прямо ювелирный магазин какой-то, а не небо.

- Понравились городища? - спросил Лерыч, а когда возле клуба что-то темное с гуканьем взметнулось из бурьяна и исчезло в ночи, объяснил: - Сова охотится. - Чиркнул спичкой и прикурил. - Ну, идите спать, я тоже сейчас пойду. Завтра рано вставать.

Расходиться не хотелось. Паштет с удовольствием поговорил бы про «базар жизни», но не знал, как завести разговор.

- Вы в самом деле думали взять Лешку в Самарканд, чтобы оставить дома? - спросила Гера.

- Конечно, нет. Ему это - нож острый. Там отец пьет, а случается, и бьет его. Жалко мне Лешку, - сказал Лерыч. - Стал в секцию ходить, интересоваться, другая жизнь у него началась. Работает он хорошо. Ничего, выправится парень.

- Может, и выправится когда-нибудь. Я никогда не понимал, зачем учат музыке детей с плохим слухом. Говорят, его можно развить и даже некоторого успеха добиться. А если вложить столько же сил в одаренных ребят, разве таким будет успех?

- Я не хочу выделять, кто со слухом, кто - без, - ответил Лерыч. - Наверно, я по призванию не только археолог, но и педагог. Обычный педагог. А такие занимаются черной работой, а не готовят на конкурс Чайковского.

- А знаете что, - сказала Гера, - возьмите его в Самарканд. Не домой, а на телевидение. Вместо меня.

Паштет посмотрел на Геру и перехватил Варин взгляд. Она тоже поняла, что Гера хочет остаться на Шахрухие из-за Олега, который завтра приедет. А Лерыч не понял.

- Хвалю за великодушие, - ответил он, - но взять его не могу. В отряде слишком много ребят, которые заслужили поездку. Но если ты хочешь работать, оставайся, - неожиданно добавил он, и Паштет заподозрил - знает он про Герину любовь. Лерыч прикурил вторую сигарету от окурка первой и продолжил, обращаясь к Паштету: - И напрасно ты взъелся на Харитона. В сущности, он совершенно прав. Я это знаю. Я хотел создать детскую республику Шахрухия, где живут по законам справедливости, чести и доброты, где нет подлости, лжи, зависти. А когда ребятам пора будет уйти в большой мир, то отправятся они туда с незримым отпечатком здешней жизни, с чувством братства и дружбы, которая не кончается. И дорога в Шахрухию для них всегда открыта. И будут они единственными в своем роде людьми, которым дано вернуться в детство. Так я Думал. Конечно, все это утопия. Бред сивой кобылы.

- Никакая не утопия, - запальчиво возразил Паштет.

- Ты уже не маленький, но все-таки еще и не совсем взрослый, - печально сказал Лерыч. - Но мне приятно, что ты не циник. Ты меня прости за сегодняшний день. И давайте-ка пойдем спать.

- Я считаю, что республика, про которую вы говорили, есть, - сказала Варя. - Жаль, у нас в Питере ничего такого не существует.

- И у вас есть что-нибудь подобное, - улыбнулся Валерий Иванович. - Такие идиоты, как я, живут в каждом городе. Они всегда были и всегда будут.

Когда девчонки отправились к своей палатке, Паштет шепотом спросил:

- Лерыч, вы когда-нибудь чувствуете себя одиноким?

- Бывает. Но это в порядке вещей. А ты?

- Очень даже бывает.

- Что касается одиночества, то самые уязвимые - дети и старики. Среди них встречаются по-настоящему одинокие. А вообще-то я против одиночества. Помнить, как про это у Ходжи Насреддина? Не помнишь? - В темноте было не видно, но Паштет по голосу понял, что Валерий Иванович снова улыбается. - «Живой человек - одиноким не бывает никогда. Люди не одиноки - они едины; в этом самая глубокая истина нашего бытия!»

Глава 33
ПОРТРЕТ В ЧАЙХАНЕ

Экспедиционная машина, груженная ящиками с упакованными археологическими материалами, пришла рано. Олег остался в лагере, Валерий Иванович с ребятами забрались в фургон. Харитон сидел рядом с шофером, он даже не вышел поздороваться с Шахрухиинцами. Он сменил свой молодежный прикид на обычные брюки с рубашкой, и выражение лица у него необъяснимо изменилось, он казался другим человеком, которого они не знали.

Потянулась долгая дорога. Гера была грустная и молчаливая. Рафик рассматривал машины на шоссе и наконец подвел итог:

- Похожи на насекомых. Эта красная из отряда полужесткокрылых, типичный клоп. Серебристая - из термитов, а коричневая - отряд вшей, точнее - свиная вошь. А вон, слева, - из жесткокрылых.

- Сам ты свиная вошь, - перебил его Паштет. - Это «Мерседес».

- Я все равно не запоминаю марки машин, - пожаловался Рафик. - Я их не отличаю.

- Странно, - сказал Паштет. - Вшей и клопов отличаешь, а машины на одно лицо?

- Почему на одно, я же говорю, они из разных отрядов.

Позавтракать не успели, поэтому Лерыч выдал всем по помидору, куску лепешки и половинке плавленого сырка.

- Синяя, которая обгоняет нас, - отряд пухоедов… - меланхолично констатировал Рафик.

Перед Самаркандом все дружно спали, пристроившись на рюкзаках. Продрали глаза на пыльной окраине, а когда подъезжали к Регистану, Марат сказал:

- Здравствуй, Самарканд, блистательный и битвоподобный! Украшение лика Земли! Жемчужина Вселенной!

Паштет напрягся и продолжил:

- Несравненная роза Востока! Ты, сияющий великолепием и поражающий взоры стремящихся к тебе со всего мира путешественников, дабы усладиться видом твоим! Ты, притягалище сердец, чудо земное и устремилище всех мечтаний! Привет тебе, приют звездных странников!

- Вот вернемся, устроим состязание и учредим орден для самого красноречивого, - пообещал Лерыч.

У Регистана оставили Харитона, Марата и Рафика, они отправились по домам. Машина шла в археологический институт, и Лерыч собирался туда, а питерцев высадили на Ташкентской. Договорились встретиться после трех.

Забросили в «ханаку» рюкзаки и, перейдя улицу, направились в царскую усыпальницу - Шахи-Зинду, куда не успели сходить с Маратом. Долго поднимались по стертым каменным ступеням и попали в настоящую восточную сказку. Длинная и тесная, словно коридор, улочка, застроенная по обе стороны мавзолеями, карабкалась по склону Афрасиаба. Усыпальницы, словно дорогими коврами, были покрыты керамическими орнаментами и письменами: ярко-синими, лазурными, розовыми, изумрудными, фиолетово-черными и желтыми. Гера, сверяясь с путеводителем, оповещала, кто тут похоронен, а более всего распространялась возле мавзолея* с голубыми куполами, где Улугбек, нарушив все правила, упокоил не царственную особу, а своего учителя, ученого-астронома. «Устод! Понимаете? Учитель значит», - с воодушевлением говорила она.

Уйти из Шахи-Зинды удалось не скоро. Марат велел, поднимаясь и спускаясь по лестнице, обязательно сосчитать количество ступенек. Сойдется цифра - безгрешен. Чуть не забыли про эти ступеньки, а потому пришлось еще раз подняться и спуститься. Ни у кого не сошлось. Тогда они стали бегать вверх и вниз и снова считать. Вместе с ними считали ступеньки туристы, безуспешно силясь разгадать тайну лестницы. Среди туристов была старуха и даже негр.

- Вот идиоты, - сказала Гера, начиная новый подъем. - Взрослые, а ведут себя прямо как дети.

Асфальт плавился на солнце. От жары окна были затворены резными решетками и затянуты тканью, над открытыми верандами чайхан и столовых - тенты или крыши из винограда. Скамеек в городе было мало, но узбеки привычно отдыхали, сидя на корточках. На углу Ташкентской ребята зашли в знакомую чайхану выпить чаю. Теперь их не удивляло, как горячий чай пьют в жару, они уже знали по опыту, что это лучше всякого лимонада.

- Смотрите-ка, новая картина, - сказала Варя, когда Паштет принес чайнички и пиалы. - Узнаете?

- Улугбекович! - вскричали в один голос Паштет с Герой.

На фоне вишнево-коричневого ковра, с правой стороны полотна, в полный рост стоял представительный мужчина в богатом синем халате с золотым шитьем. В руках он держал раскрытую книгу. Из голубой чалмы торчало что-то вроде султана. Левая сторона картины изображала развешанное на ковре оружие. Яркий портрет приковывал взгляд.

- Он собирался баллотироваться в область на какую-то большую должность. Может, это предвыборная агитация? - предположил Паштет. - Народ должен знать своих вождей.

- Как там наша Шахрухия… - невпопад сказала Гера. - Интересно, что они делают?

Покидая чайхану, Варя долго рассматривала портрет. Потом они нашли еще одну старинную мечеть, указанную в путеводителе. Варя хотела рисовать, но не могла допустить, чтобы Паштет с Герой без нее пошли в музей.

- Что ты с этим этюдником таскаешься, все равно не будешь рисовать.

- Это вы не даете. Несетесь куда-то, торопитесь.

На ступенях музея увидели Вахруддинова. Паштет поздоровался с ним как со старым знакомым, и художник узнал его.

- Вы ведь уже рисовали Регистан, - сказал Паштет.

- Я - самаркандский Клод Моне. Рисую Регистан с одного ракурса, но в разное время суток, при разном освещении. Учиться нужно у французских импрессионистов.

- А прошлый раз говорили, что у Репина.

Вахруддинов с подозрением посмотрел на Варю и не удостоил ее ответом.

- Мы видели вашу новую картину в чайхане. Портрет Камиля Халбековича. Очень Хорошая картина. Даже замечательная, - Постаралась загладить свою бестактность Варя.

- Понравилось? - смягчившись, спросил Вахруддинов. - Я две такие написал. И лучшую подарил Камилю. Она в зелено-вишневой гамме.

- Давно вы их написали? - спросила Варя.

- В последние две недели. Работать надо много. А ты слушай. Это я тебе говорю, - назидательно промолвил он, бросив взгляд на Варин этюдник.

- Одежда у Камиля Халбековича очень красивая, прямо-таки султанская. Он позировал в ней?

- Позировать ему некогда. Он человек занятой. Лицо и руки я рисовал по фотографии. Халат - в золотошвейной мастерской. И со старинных миниатюр кое-что добавил. Так что, если по строгости разобраться, правда жизни здесь не до конца соблюдена. Полностью с натуры я писал только ковер с оружием. Там есть хороший кинжал. Камиль говорит - девятнадцатый век, но это не девятнадцатый. Это очень старый кинжал, украшенный индийскими рубинами и бирюзой.

- Вы уверены, что это рубины? - спросила Варя, а Паштет с Герой пытались сообразить, о каком кинжале речь. Вахруддинов бросил на Варю снисходительный взгляд и продолжил работу.

- А все рубины в этом кинжале на месте? - допытывалась Варя.

- Одного нет, - ответил художник и посмотрел на Варю с интересом. - Ты видела этот кинжал?

- Мне про него рассказывали, - глядя честными глазами, соврала Варя.

Паштет и Гера недоуменно уставились на нее, а расставшись с Вахруддиновым, набросились с вопросами:

- Что за кинжал? При чем тут рубины?

- Вы не заметили на картине - слева? На ковре? В коллекции оружия появился кинжал. У него ручка в виде головы сокола с загнутым хищным клювом. А глаз - рубин.

- Я обратил внимание. Когда мы ходили к Улугбековичу, его не было. Такой кинжал трудно не запомнить. Но рубина я не разглядел.

- На картине я его тоже не разглядела. Зато вспомнила, что раны Улугбеку нанесли оружием серповидной формы, а кинжал этот - кривой, с изогнутым лезвием.

- Ты решила, что Улугбек убит этим кинжалом?

- Я ничего не решила. Вот когда про рубины услышала…

- Но он же сказал: на кинжале нет одного рубина. А у нас целых два. Там, кроме глаза, не было других рубинов?

- Кажется, нет, но теперь я уже сомневаюсь. Можно зайти и посмотреть.

- Лучше уж сходить к Вахруддинову.

- Верблюды моих раздумий набрели на одну гипотезу, - сообщала Варя. - Если она верна, то в кинжале нет обоих рубинов. Вернее - не было!

- Ой! Мои раздумчивые верблюды забрели туда же! - воскликнул Паштет.

- Кончайте темнить, - возмутилась Гера.

- Все просто. Верблюды считают, что выпали оба рубина, но Улугбекович вставил один в тот глаз, которым кинжал висит наружу. Ясно?

Они снова отправились к музею и завели разговор с художником.

- Было два глаза-рубина, остался один, - строго сказал Вахруддинов. - Маленьких камешков бирюзы было восемь. По четыре с каждой стороны. Осталось шесть.

- А вы бы заметили, если б рубин был новеньким, то есть реставраторы его вставили? - продолжала приставать Варя.

- Детка, - начал художник, и видом своим, и голосом давая понять, что этот разговор его утомил, - Вахруддинов замечает все. У Вахруддинова глаз - алмаз. На этом и остановимся.

Глава 34
ДАМАССКАЯ СТАЛЬ

Лерыча в «ханаке» не было, и Варя уговорила Геру с Паштетом подождать, пока она нарисует полюбившуюся ей мечеть Хазрет-Хызра на склоне Афрасиаба.

- Верблюды хотят вернуться к колодцу умных предположений, - сказала Гера, слоняясь вокруг Вари и разглядывая рубины, взятые из Вариного этюдника. - Хорошо бы посмотреть на кинжальчик. Может статься, что теперь уже оба рубина на месте. Ты веришь, что у Вахруддинова глаз - алмаз?

- Если у сокола - рубин, у Вахруддинова - алмаз. И вообще верблюды моих раздумий отдыхают, - заявила Варя.

- А что ты скажешь о современных методах реставрации? - поддержал Геру Паштет. - Улугбекович - человек богатый. Он мог пригласить даже музейного реставратора, и тот сделал, что комар носа не подточит. Вахруддинов не эксперт. И вообще у него была другая задача.

- Возможно, очень возможно… - проговорила Варя. - В том, что рубин из могильника и рубин из хижины связаны друг с другом, нет сомнений. А вот имеют ли они связь с кинжалом?

Когда вернулись в «ханаку», Лерыч был на месте и даже приготовил еду. В институте он узнал, что рукопись Улугбека, которую сразу сочли послесловием к звездным таблицам, теперь относят к книге о знаменитых астрономах мира. Писал Улугбек такую книгу, но она считалась утраченной. Еще Лерыч сказал, что Марат с Рафиком заходили, но не дождались их. А потом Варя выложила перед Лерычем два рубина. Признались ему про поход в хижину, рассказали про портрет и кинжал.

- Вы считаете, что Улугбекович вместо Турции тайно приехал в Шахрухию и антикварным кинжалом убил отца? Вернее, зарезал его, да еще две пули всадил? - Лерыч покачал головой. - Это полный абсурд. Но хотелось бы взглянуть на кинжал. Завтра мы с утра на телевидении, послезавтра утром - уезжаем. К Улугбековичу мне обязательно надо зайти. Долг вежливости. Давайте нанесем ему визит сегодня.

Лерыч дозвонился до спонсора и договорился о встрече, но поначалу зашли в чайхану на Ташкентской. Перед портретом Улугбековича стоял бабай и бурчал по-узбекски.

- Что это он? - спросили Валерия Ивановича, когда старик отошел.

- Осудил Улугбековича за нескромность. Говорит, как хан на свадьбу оделся.

- По мне - классно оделся, - сказала Гера.

- Он простой человек, рассуждает: понято - не принято.

- Давайте о деле. Нам надо обязательно попасть в комнату с коллекцией Улугбековича! А главное, чтобы вы хорошенько осмотрели кинжал, - прервал их Паштет.

- К сожалению, я не специалист по оружию. А еще меньше - по рубинам. Ты почитала Бируни? - спросил он у Вари.

- Почитала и усвоила, что Бируни жил до Улугбека, а в те времена рубины, сапфиры и изумруды называли яхонтами. Рубины были дороже алмазов и считалось, что они берегут от чумы.

- Особенно полезна информация про чуму, - заметил Паштет.

- Есть один очень знаменитый исторический камень- «Рубин Тимура», - сказал Лерыч по дороге к спонсору. - На Востоке его называли «Джирах-и-Алам» - «Дань мира». О его судьбе узнали из арабских надписей, сделанных на нем. Тимуру камень достался в конце 14 века, когда он захватил Дели. После Тимура им владел его сын Шахрух, а потом - его сын, Улугбек. Впоследствии у рубина было много царственных хозяев, пока он снова не оказался в Индии и тамошний шах велел его вставить в знаменитый Павлиний трон, украшенный бессчетными драгоценностями. Рубину пришлось еще много путешествовать, и в конце концов он был подарен английской королеве. Более полутора веков «Рубин Тимура» находится в Лондоне, в Букингемском дворце.

- По крайней мере теперь мы точно знаем, что ни один из наших камней не является «Рубином Тимура», - сказал иронично настроенный Паштет.

У ворот в бетонном с голубыми блестками кафеля заборе позвонили. Открыла худая и согбенная, но очень проворная старуха в черном. Она заперла калитку на засов и пошла по дорожке к дому, а они за ней. Старуха провела их в комнату, где ребята уже были в свое прошлое посещение. Теперь над тахтой висел такой же портрет Улугбековича, как и в чайхане, только здесь он был изображен в вишневом с золотом халате на фоне зелено-коричневого ковра. И кинжал увидели среди коллекции оружия на противоположной стене. Лерыч пресек попытки подойти и рассмотреть его, сделав предупреждающий знак, сел на тахту под портретом, и ребята принуждены были сесть рядом. Соколиная голова на рукояти кинжала смотрела в пространство тускло блестевшим недобрым глазом.

Неожиданно Гера достала из полиэтиленового мешка фотоаппарат и, глядя внимательнее на стрельчатую арку двери, занавешенную малиновым с выдавленным рисунком бархатом, чем в объектив, щелкнула спуском и блеснула вспышкой. Лерыч сделал изумленно-сердитое лицо и энергично погрозил пальцем. Гера быстро спрятала фотоаппарат. Тут и Улугбекович вошел. Все встали.

Больше от ребят ничего не требовалось. Валерий Иванович произнес речь, переходя с русского на узбекский и снова на русский. Улугбекович только кивал. Лерыч поинтересовался, нашла ли милиция что-нибудь важное. Нет, не нашла. На этом официальная часть кончилась, и Улугбекович пригласил за стол. Лерыч попробовал скромно отказаться, а потом велел рассаживаться. Ребята уже знали про узбекский этикет, а потому помалкивали. Если бы не Лерыч, они бы не сидели за этим столом - они были детьми! Та же черная согбенная старуха быстро расставляла пиалы и касы с какими-то сладостями, засахаренными и свежими фруктами, а Улугбекович открыл дверцу в стенке, где оказался отделанный зеркалами бар-холодильник с бутылками замысловатой формы, и достал «Столичную», а Паштет подумал: хорошо, что здесь нет ребят. Потом ели что-то вкусное и горячее, национальное, из глубоких керамических плошек. То ли густой суп, то ли второе блюдо с обильной подливой. Лерыч сказал, что называется это лагман.

- Кесма лагмон, - уточнил Улугбекович. Таковы были первые слова, которыми он удостоил ребят. Впрочем, тут же он сообщил, что готовится это блюдо из лапши, мяса, сала и овощей, а именно - лука, баклажана, редьки, моркови, помидоров, болгарского перца, капусты, с добавлением сельдерея, чеснока и разных специй. Русские названия баклажана, болгарского перца и сельдерея Улугбековичу подсказал Валерий Иванович.

Ребята поглядывали на кинжал, а когда Улугбекович отошел к двери, чтобы отдать очередное распоряжение старухе, Гера толкнула Лерыча ногой под столом и показала глазами на ковер с оружием. Лерыч остался непроницаем. Потом пили зеленый чай, и Лерыч будто невзначай поинтересовался кинжалом.

- Новое приобретение, - сказал Улугбекович. - Хорош? Ему не больше двухсот лет, но сделан под старину. - Он подошел к ковру, снял кинжал с ковра и протянул Валерию Ивановичу.

- Очень хорош, - похвалил Лерыч. - Похоже на средние века. Это булат. Но для того, чтобы датировать такую вещь, нужен специалист. Я не обижу вас, если скажу, что с давних пор рынок оружия был богат подделками и весьма искусными? Спросить у наших музейщиков, кто может вас проконсультировать?

- Не надо. У меня есть знающий реставратор. Он определит время и место изготовления.

- Сохранность отличная, работы тут немного. А рубин и бирюзу, если это старинная вещь, вставлять не надо. Кинжал должен остаться, как есть, потому что новая вставка равна порче.

Лерыч рассматривал кинжал, ребята сгрудились над ним и поедали глазами изящно изогнутый клинок из какого-то странного темного металла с выпуклой сеточкой узора, по которому шла вязь букв. Рукоять венчала голова сокола из слоновой кости с позолоченным клювом и красным, словно налитым кровью, рубиновым глазом. Та часть, за которую брались рукой, была обвита крученой серебряной проволокой, а у клинка заканчивалась юбочкой из слоновой кости с резными перышками, в каждое из которых была вставлена бирюза. Один рубин и две бирюзинки были утрачены, от них остались только гнезда.

- Что это за надпись на клинке? - спросила Варя.

- Какая-нибудь сура из Корана, - предположил Лерыч. - Может быть, год выделки. Известна такая надпись на одном из старых клинков: «Клянусь смертью, я - то зеркало, в которое будут глядеться враги». - Лерыч бережно передал кинжал хозяину.

- А что здесь самое старинное? - спросил Паштет.

- Настоящей старины здесь нет. Я серьезно не собирал и не изучал оружие. Может быть, теперь займусь.

- А мы видели ваш портрет в чайхане, - сказала Варя.

- Какой портрет? - не понял Улугбекович, но насторожился.

- Как этот, только в синем халате, а ковер вишневый.

- Не может быть! Вот негодяй! - взорвался Улугбекович. Лицо у него сделалось красным, как халат на портрете, щека мелко подергивалась. Ласковые, словно в сиропе плавающие глаза стали похожи на бульдожьи. - Популярности ищет великий народный художник! Я покажу ему и величие, и славу!

Варя виновато глянула на Лерыча. Но он как ни в чем не бывало перевел разговор на дела экспедиции.

Улугбекович сам проводил гостей. Уже стемнело, вдоль дорожки горели фонари, похожие на светящиеся карандаши. Загадочно дышал сад. Журчали призрачные струи фонтана, а в чаше его вспыхивали голубые искорки. Когда калитка в железном заборе лязгнула засовом, ребята сразу же набросились на Валерия Ивановича с вопросами:

- Зря я про портрет? - выпалила Варя. - И Вахруддинова подвела! Он же его в порошок сотрет!

- Все равно Улугбекович очень скоро узнал бы про портрет. Интересно только, что твое сообщение было для него новостью.

- А что вы думаете про кинжал? Какого он времени?

- Я же говорил, что не разбираюсь в оружии. Мне и лукавить не пришлось.

- Но мнение у вас есть?

- Мое некомпетентное мнение таково: кинжал очень старый. Может быть, времен Тимура, а может, и более ранний. Клинок из булата, то есть из стали очень высокого качества. В средние века ее изготовляли и в Индии, в Средней Азии и в Сирии - в Дамаске, слыхали, наверное, - дамасская сталь? А видели сеточку узора на клинке? Чем темнее сталь и выпуклее узор, тем она считалась лучше.

- А про подделки, это правда?

- Правда, но я не верю, что это подделка. Он хотел, чтобы я сказал про подделку - я и сказал. Мне показалось, будто он специально приуменьшает возраст кинжала.

- А как узнать, сколько ему лет?

- Для этого нужна экспертиза. В разные времена и в разных местах формы клинка, рукояти, узоры на ней, камни, их обработка и всякие иные украшения были разных форм. А в данном случае есть еще и надпись на клинке. Иногда по одной надписи можно датировать клинок, потому что каждая эпоха имела свой стиль выражения. Встречаются известные изречения, которые принадлежат определенным эпохам. Существовал и стиль написания - почерк. А иногда на клинке писали имя владельца!

- Но он отказался от эксперта! Не хочет показывать кинжал? И зачем собирать коллекцию, не имея представления, что собираешь?

- Паша, о чем ты говоришь? Никакая это не коллекция. Коллекция - идея, систематика, а фундамент ее - знание и изучение. То, что мы видели, - отдельные экземпляры оружия. Декорация. Символизирует богатство. Вот и все.

- Не повернуть ли наших верблюдов от пустыни общих рассуждений к оазису частных, - предложила Варя. - У меня впечатление, что мы сегодня узнали и услышали много важного, только я не могу все это связать.

- Это ты точно подметила, - согласился Лерыч. - Нет какого-то связующего звена. Мы имеем три идентичных рубина: один из погребения, другой из хижины старика, третий на рукояти кинжала. Еще один факт: убийство Улугбека, которому были нанесены раны неизвестным оружием с серповидным клинком. Вся эта мозаика не складывается.

- А вы уверены, что связующее звено появится?

- В жизни бывают невообразимые, совершенно неправдоподобные случайности и совпадения. Но можно их дожидаться до второго пришествия! Нам надо быть внимательными. И думать. И пока помалкивать про кинжал.

Глава 35
«РУБИН ТИМУРА» - НЕ РУБИН!

Как рвались они в Самарканд, как стремились на телевидение, но, вернувшись от Улугбековича, уже мечтали о Шахрухие. Гера - понятно почему, но и Варя скучала по желтым холмам и белоствольной роще, а Паштет привык засыпать не в душной комнате, а в палатке с распахнутым пологом, куда заглядывало звездное небо.

- Завтра возьми с собой шахрухиинские рубины, - предупредил Варю Лерыч. - Попробуем показать их одному человеку. Будет очень смешно, если они окажутся стекляшками.

Утром пришли Марат с Рафиком, и все вместе отправились на телевидение, где провели больше половины дня в разговорах и пересъемках - занятие утомительное и нудное. Потом гуляли по Самарканду, заваленному арбузами - полосатыми и гладкими, светлыми и темно-зелеными. В центре города Лерыч нашел часовую мастерскую - три ступеньки вниз.

Маленькое помещение было густо завешано и заставлено разнообразными часами. Самые впечатляющие - напольные, настоящие шкафы, резные, застекленные, с циферблатами и мерно качающимися маятниками. На стене - шкафчики поменьше, а диски маятников суетливее. Время хором тикало в полуподвальной комнате, отмеривая вечность. Старик с иссеченным морщинами безжизненным лицом по имени Моисей Моисеевич вытащил из глаза окуляр и воззрился на Лерыча и ребят рыбьими выпуклыми глазами. Оказалось, Лерыч с этим человеком не знаком. Представившись и сославшись на реставратора из института археологии, он попросил посмотреть рубины.

На застывшем лице старика не читалось ни малейшего интереса к посетителям, но, когда Варя положила перед ним бусины, со стариканом произошла удивительная метаморфоза. Лицо его ожило, задвигалось, в удивлении взлетели коротенькие и широкие брови. Моисей Моисеевич взял одну бусину, повертел ее, потом вторую. Взглянул на свет. Наконец, схватив со стола и вставив в глаз окуляр, снова поглядел.

- Откуда это чудо? - спросил он. - Я давно ничего подобного не видел. Первоклассные камни! Без порока!

- Это рубины? - спросил Паштет.

- Для того, чтобы отличить рубин от шпинели, юноша, нужна экспертиза. Но кое-что приблизительное попробуем сделать сейчас.- Часовщик открыл тумбочку стола, достал весы, а мерный стаканчик протянул Паштету со словами: - Потрудитесь наполнить его на треть. Бачок с водой - в коридоре.

- А что за шпинель?

- Очень похожий на рубин, но не столь твердый камень.

Моисей Моисеевич взвесил один из камней, опустил его в стаканчик и долго рассматривал, сколько тот вытеснил воды. Потом достал какую-то таблицу и занялся подсчетами, а когда закончил, торжественно провозгласил:

- Похоже на рубины. Но в любом случае, это очень ценные камни, нынче такие и не встретишь… Где вы их взяли? Это связано с вашей археологией?

Лерыч объяснил, что камни найдены при раскопках, и поинтересовался, сколько они могут стоить.

- Очень дорого. Вы и представить себе не можете, сколько. Рубин стал редким камнем. Природные запасы исчерпались.

- А в ювелирных магазинах продаются, и многие покупают, - сказала Гера.

- Вы знаете, милая, что там продается? - Лицо Моисея Моисеевича приобрело страдальческое выражение. - Тьфу! И говорить не хочется. Вы купите искусственные камни, коммерческой ценности они не имеют. Можете купить и настоящие, но качество их критики не выдерживает. А здесь - идеальные камни чистейшей воды. Камень ценится по прозрачности. Чтобы мути никакой, трещин, вкраплений…

- А выглядят не так, чтобы…

- Я говорю о том, что внутри. А вы про то, что снаружи. Привести их в порядок нетрудно. Тем более кабошоны - неограненные камни - отражают меньше света и кажутся темнее.

- А естественный от искусственного трудно отличить?

- Смотрите, барышня. - Порывшись в ящике стола, часовщик достал грифелек. - На искусственном карандаш оставит след. - Он черкнул грифельком, выбрав гладкий бочок камня.

- Есть отметина? Но я и так вижу, что настоящий.

- А мы сначала думали - стекляшки…

- Попробуйте стеклянную бусину на зуб - она бухтит. А драгоценный камень - звенит. Звук глухой. Вы хотите продать эти камни?

- Господь с вами, - засмеялся Лерыч. - Это государственное имущество. Но, честно говоря, я не подозревал, что они столь дорогостоящи.

- Поверьте старому Моисею, это так, - с чувством сказал часовщик. - Сейчас они не выглядят эффектно, поэтому вы не видите, но я-то вижу! Они прекрасны! И плюньте в лицо тому, кто скажет иначе! *

- Плюнем, - заверил Паштет. - Кроме «Рубина Тимура», прекраснее наших камней нет.

Когда они, попрощавшись, стояли уже на пороге, Моисей Моисеевич неожиданно сказал:

- Только «Рубин Тимура» - не рубин! Не верите? Это всем известно. - И старый ювелир затрясся от смеха. - «Рубин Тимура» - шпинель! - Раньше их не различали.

Конечно, они не представляли, что камни столь хороши. И на рукояти кинжала, по-видимому, такой же. Полученная информация наверняка была важной, но связующим звеном меж всей остальной не являлась. По дороге выдвигали предположения, почему старый ювелир работает часовщиком, а завершил дискуссию Паштет: «А почему наш сосед по дому, переводчик сиспанского, работает в бане?»

Вечер закончили у профессора Бутакова, археолога, совсем не старого, не заносчивого и веселого. Он шлепал по квартире босиком и поил гостей самодельным квасом из холодильника, а они поведали ему про камни, кинжал и оставили рубины у него. Вещи дорогостоящие. Чистой воды. Без порока. А «Рубин Тимура» - всего лишь шпинель!

Глава 36
ТАЙНА МОГИЛЬНИКА

Вернувшись в Шахрухию, Лерыч не стал тянуть со вскрытием захоронения. Он не мог взять на его раскопки только часть ребят, начался бы настоящий бунт. В результате на древнее кладбище отправился весь отряд, чтобы работать попеременно: одни копают, другие - отдыхают и ждут своей очереди.

До обеда снимали холм. Дыру, куда провалился Паштет, Лерыч долго исследовал и сказал: «Без сомнения, естественный провал». Но он и раньше это говорил. После обеда стали настаивать на том, чтобы продолжить работу.

- Неужели вам самому не интересно, что внутри? А может, там вторая рукопись или клад? Бывают же такие обстоятельства, при которых режим дня можно и нарушить? - уговаривали Лерыча.

- Я, Валерий Иванович, обращаюсь к вам от всего коллектива, от Полевого совета и от себя лично с просьбой выйти на работу, - заявил наконец Лева.

В этот день добрались до фундамента мавзолея, на следующий стали расчищать спусковую яму. Лерыч обратил внимание, что на небольшом участке у стенки засыпка отличается от,остальной.

- Похоже, в яме когда-то рыли вертикаль-ный узкий лаз, - сказал он, а позже, осмотрев зачищенную стенку ямы, подтвердил: - Здесь был подкоп.

- Вы же так и говорили. Будто знали.

- Вот это меня и смущает. Не идем ли мы на поводу у моих придумок? Прошу вас быть очень внимательными. Посмотрите еще раз и скажите, что еще свидетельствует о подкопе?

Лерыч вылез из ямы и стал делать записи в полевом дневнике, а мальчишки обследовали стенку и спорили. Потом Лерыч засунул полевой дневник в планшетку и закурил, лицо у него было сосредоточенным и немного недоуменным. Наконец Лева сообщил общее заключение:

- Нарушена закладка впускного отверстия.

- Верно, - подтвердил Лерыч. - Сбоку выбит гуваляк. А не мог он сам вывалиться?

- Мог, наверное. Во всяком случае, мы найдем его в погребальной камере.

- В этом я не сомневаюсь. Но вы не все заметили.

- Вы имеете в виду то, что стенка и гуваляки исцарапаны чем-то острым?

- Именно это я и имею в виду. А что же вы говорите, что гуваляк мог сам вывалиться?

- Вы спросили вообще, а не в частности. Возможно ли такое? Да. Но в данном случае - нет.

- То-то же. - Лерыч спустился вниз и показал: - Это что?

- Зарубки от кетменя или лопаты.

- Правильно. Они остались с тех пор, когда копали яму для могилы. Но вот совсем другой след, и здесь - перед самым впускным отверстием. Они идут , под углом - следы острого колющего предмета. Вероятно, кинжала.

Он снова выбрался наверх, Лег на край и опустил вниз руку с ножом. Нож оказался как раз над дыркой от выпавшего гуваляка.

- Сначала был сделан узкий подкоп, потом били кинжалом по закладке, пока гуваляк не провалился в могилу.

- Зачем подкоп, если в могиле брать нечего? Значит, что-то положили? И мы знаем - ЧТО! Есть доказательства. Но как вы догадались об этом, откуда взялась ваша версия?

- Я не догадался, - сказал Лерыч, усаживаясь на краю ямы. - Я придумал. Журналисты спросили, я и сочинил историю про нукера. Может быть, она сама собой напрашивалась?

На третий день открывали погребальную камеру, которая башмаком шла от спусковой ямы.

- Особенно не воспаряйте, - предупредил Лерыч. - За волшебной дверцей может ничего не оказаться.

Погребальная камера была изрядно засыпана кусками земли и камнями, среди которых опознали гуваляк со следами от острого орудия, тот, что вывалился из закладного отверстия. Землю из могилы поднимали на поверхность, а там перебирали руками и просеивали, комки разбивали. Раскиданные по могиле и раздробленные,, кости аккуратно складывали в кучку. Рядом, на краю раскопа, стоял беззубый череп. Казалось, он улыбался, а пустыми глазницами пялился в даль. Ничего более не попадалось. И вдруг громкий вопль огласил Шахрухию.

- Что?! Что случилось? - закричал из могилы Лерыч. - Варя, ты меня до инфаркта доведешь!

Варя легла на живот и протянула Лерычу ка-кую-то горошину. Это был зеленый прозрачный полированный камень.

- Изумруд? - с нетерпением спрашивала Варя, и столпившиеся над ямой ребята волновались.

- Наверное. Хотя про изумруды я знаю не больше, чем про рубины. - Лерыч передал наверх камень и попросил: - Возьми, Варя, и не потеряй. И в следующий раз не кричи так громко. И землю лучше сейте, раз яхонты пошли.

- Дай сюда, - попросил Паштет и сунул камень в рот. Варя ахнула, решив, будто он хочет его проглотить. Но Паштет всего лишь проверял камень на зуб и всем объяснял: - Если звенит - изумруд. Бухтит - стекляшка. Этому нас ювелир научил.

Стекляшки, чтобы сравнить звук, не было, но все хотели поклацать по камню зубами и спрашивали друг у друга: «Бухтит?», «Звенит?», «В каком ухе бухтит?». Лерыч отправил наверх еще несколько порций земли и затих. Он сидел на дне могилы согнувшись, не двигаясь, так что скоро ребята забеспокоились.

- Лерыч?! Что случилось? Что вы там делаете?

- Думаю, - не сразу ответил он.

- Давайте я вас сменю, - предложил Лева, - а вы идите думать наверх.

- Лерыч, как вы себя чувствуете? Вам плохо? - испуганно спросила Гера.

Валерию Ивановичу помогли выбраться из раскопа. Он прижимал обе руки к солнечному сплетению. На сером от пыли лице выделялись только голубые сияющие глаза. Притихшие ребята окружили его.

- Вот оно! - сказал Лерыч таинственным тоном. - Счастье археолога!

- Ой, не тяните, - раздался нетерпеливый голос. - Покажите быстрее!

- Что мы нашли? - строго, по-деловому спросил Паштет.

Лерыч отнял руки от груди, и все увидели, что он держит продолговатый предмет, обернутый в носовой платок не первой свежести. Медленно и бережно он его развернул.

- Я знаю, что это такое, - тихо сказала Варя.

- И я знаю, - эхом откликнулась Гера.

- Это ножны от кинжала! - вскричал Марат. - Господа офицеры! Какой восторг!

- Дайте посмотреть, - раздавалось со всех сторон.

- Боюсь, эти ножны рассорят нас с Улугбековичем, но они же, надеюсь, помогут секции выжить. Обращаться с особой осторожностью, - предупредил Лерыч.

Все хотели прикоснуться к диковинке. Лежащие на платке ножны переходили из рук в руки. Кто-то онемел от радости, кто-то теребил Лерыча: «Какой век?» Кто-то кричал: «Ура!» Ножны из слоновой кости почти до половины были покрыты почерневшим до синеватого отлива серебром с искусно выгравированными тремя рядами перьев. На конце каждого - зернышко бирюзы. Под перьями был вставлен рубин, а пониже - еще один. Всего - четыре рубина, из которых сохранились три. И несколько бирюзинок были потеряны. Без сомнения, это были ножны от кривого кинжала Улугбековича.

- Мы их почистим немного?

- Пройдемся щеточкой и все. Чистить будут реставраторы.

- Это настоящие рубины? Жаль, одного нет!

- Рубины настоящие, чистейшей воды, то есть абсолютной прозрачности, - гордо сообщил Паштет.

- Почему-то у вас, Лерыч, не слишком радостный вид.

- Вид у меня задумчивый. А находку придется пока сохранить в тайне. Тихо, тихо. На все вопросы отвечу в лагере, а сейчас закончим работу, осталось немного.

- Там же должен быть кинжал! - закричал Лешка. - Давайте работать. - И он первым бросился к раскопу.

В ожидании кинжала и драгоценных камней работали с особым энтузиазмом, но, кроме двух бирюзинок, нескольких черепков, осколков костей и камней, в могиле ничего не обнаружили. В лагере от Лерыча потребовали объяснений, и он рассказал про рубины и кинжал.

- Поначалу в могиле были не только ножны, но и кинжал, а также драгоценности - на эту мысль наводит изумруд. Так что давайте вернемся к октябрьскому дню 1449 года и попробуем объяснить, как они туда попали.

У стен Шахрухии Улугбек понял, что спасения нет. Он надеялся на милосердие сына, но не исключал и худшего. И прежде чем повернуть к Самарканду, передал самому надежному из своих нукеров рукопись, обернутую в шелковый платок.

- Сын мой, - сказал он, - спрячь бумаги так, чтоб никто их не нашел. Мне они дороги. Поклянись, что исполнишь.

Нукер поклялся Аллахом и собрался оставить господина, чтобы выполнить повеление, но Улугбек протянул ему кожаный мешочек с самоцветами и снял с пояса драгоценный кинжал, рукоятку которого украшала голова сокола, любимой птицы Улугбека, охотничьей птицы.

- Это тоже спрячь, на всякий случай. Если потребуются деньги, продай что-нибудь из камней. А кинжал сбереги.

Этот кинжал Улугбеку подарила Сарай-Мульк-ханым, бабушка. У нее Улугбек был любимцем. Его родная мать, жившая слишком далеко, в Герате, холодная и властная Гаухар-шад, никогда не прижимала его к сердцу, не утирала детские слезы и не утешала в детских обидах. Подарок бабки был ему дорог.

- Это та бабушка, которую приказала убить самаркандская Джульетта?

- Та самая. Старшая жена. Она и в молодости не отличалась большой красотой, но Тимур ее особенно выделял. Сарай-Мульк обладала твердым характером и здравомыслием, а главное, была дочерью последнего в Средней Азии хана из чингиситов, от нее Тимур и титул получил: Гураган - «ханский зять». Этот титул давал преимущество перед другими эмирами, что в начале его царствования было очень важно. Потом у Тимура появлялись и юные красавицы, и ханские дочери, но к этой жене он питал особую привязанность и уважение.

- А откуда вы знаете, что именно она подарила Улугбеку кинжал?

- Просто я дополнил свою старую сказку.

У нас вообще нет доказательств, что кинжал - Улугбеков.

- А ведь ученик и помощник, самый близкий Улугбеку человек, звался Али-Кушчи, то есть Али-Сокольничий. Его и прозвали так, потому что он охотился вместе в Улугбеком. Сокольничий… Голова сокола на кинжале… Нет ли здесь связи? - спросил Марат.

- Сомнений нет только в одном. Такой кинжал мог принадлежать только очень богатому и знатному человеку, - ответил Лерыч.

- Чует мое сердце, принадлежал он султану Улугбеку, а потом и кинжал, и сокровища забрал из могилы наш Улугбек, поддельный мулла, - сказала Варя.

- Наш не смог бы туда ни спуститься, ни подняться. Он еле ползал. У него сил не хватило бы! - возразили ей, но Лерыч был согласен с Варей.

- Он сделал это давно. Может, двадцать лет тому назад, может, тридцать, а может, и еще раньше.

- А почему не кто-то другой?

- Потому что один из рубинов найден у хижины. И потому, что из этой промоины, которую мы хорошо обследовали, выбраться мог только подросток или такой маленький и худенький человек, как наш Улугбек.

- Откуда же он узнал, что именно в этой могиле клад, и почему не забрал кувшин?

- Кувшин не забрал по той же причине, что и ножны. Не заметил. А как узнал, не представляю. Самое правдоподобное - свалился в могилу, как Паша, и выбрался таким же образом. Наверняка Улугбек заделал лаз, но с годами он снова вскрылся.

- И что же получается, Улугбекович убил отца? Знал про сокровища, хотел их получить, но старик не отдавал?

- Сам-то он не стал бы убивать, нанял киллера. И вообще, он в Турции был - у него алиби, - возразил кто-то.

- В юриспруденции есть такая штука - презумпция невиновности называется. Слышали про такое? - спросил Лерыч. - Пока нет прямых доказательств, нельзя человека обвинять. Тем более человека, которого мы хорошо знаем.

- Вы хотите сказать, что хорошо его знаете?

- Я говорю о том, что в нашей жизни он сыграл важную роль. Мы и здесь только потому, что он оплачивает экспедицию.

- Но мы же не станем из-за этого покрывать преступление?

- Не станем. Но начнем с того, что Улугбекович может не иметь к нему никакого отношения. Похоже, кинжал он получил после убийства отца. Он сказал, что купил его. Это вероятно: убийцы продали ему кинжал, потому что он интересуется старым оружием и способен отвалить за него такую сумму, как никто другой. Но могли продать ему кинжал и специально, чтобы навести на него подозрение.

- Как же нам быть в этой ситуации?

- Об этом я мучительно размышляю. Нашими находками, то есть ножнами и рубинами, займутся не только археологи, но и милиция. И, видимо, милиция в первую очередь. Если о ножнах станет известно, поднимется шум, будут трубить о них по радио и телевизору…

- А кинжал тем временем исчезнет. То есть исчезнет главная улика! - воскликнул Паштет, а Рафик добавил:

- В любом случае, убийц спугнем.

- Будем надеяться, что кинжал никуда не денется, но я вам предлагаю пока сохранить информацию о ножнах в строгой тайне. Сейчас я не могу вас оставить и поехать в Самарканд. И переправить ножны не с кем.

- Может, кто-то из района поедет? - спросил Лева.

- Не всякому доверишь вещественное доказательство, которое к тому же представляет историческую и художественную ценность. У меня в Самарканде есть один добрый знакомый,^капитан милиции. Я позвоню ему завтра утром.

- А если представить, что убийца - Улугбекович… - начал Марат. - Я просто так говорю, как вариант. То, что он перевел следствие по делу об убийстве в Самарканд, подозрительно. Там ему легче купить милицию и закрыть дело. А если это купленная милиция, то и наше вещественное доказательство ничего не стоит. Они не только его не используют, но сделают так, что ножны никогда не попадут в институт археологии, а будут висеть вместе с кинжалом на ковре у Улугбековича.

- Я тебе предложу другой вариант. Представим, что Улугбекович невиновен. Про его кинжал многие знают. Появление ножен от кинжала из Шахрухии тут же поставит его под подозрение.

- У меня тоже вариант. Улугбекович не виноват, а следовательно, не покупал милицию. Ее купили убийцы, - заявил Паштет. - А наше вещественное доказательство не окажется в коллекции Улугбековича. Оно просто исчезнет.

- Мой капитан милиции - особенный. Вот его я хорошо знаю. Это Бахтияр Муминов, он три года ходил в нашу секцию и бывал на Шахрухие. Что значат ножны для археологов - он хорошо представляет. Но, кроме Бахтияра, я позвоню профессору Бутакову. Рубины мы оставили у него, и он в курсе дела.

- Хорошо всюду иметь своих людей, - заметил Абдулла. - И вы правильно поступаете, что растите не одних археологов.

Когда все уже спали, Варя выглянула. Как это часто бывало, в марлевом шатре Лерыча горела свеча, а сам он сидел по-турецки перед раскрытой книгой. Варя неслышно подошла и позвала:

- Лерыч! - А когда он выглянул, опустилась на землю возле палатки и зашептала: - Что-то у вас не сходится. Ножны с выпавшим рубином - в могиле. Рубин - там же. Кинжал с выпавшим рубином был у Улугбека. Рубин - у его хижины. Значит, совсем не обязательно, что сам кинжал был в могиле.

- Ив самом деле… - подумав, сказал Лерыч. - Наверно, я засочинялся. Но Бахтияр нам все равно нужен.

Глава 37
ПРЕКРАСНАЯ СУЛТАНША МОЕГО СЕРДЦА!

На другое утро вернулись к раскопкам гончарных печей, но работали с прохладцей. Конечно, одно дело находить изумруды и драгоценные ножны, а другое - черепки. К девяти утра Лерыч отправился в кишлак и позвонил в Самарканд. Капитан милиции Бахтияр Муминов обещал вырваться в Шахрухию, как только позволят дела, правда, не обнадежил, что это случится очень скоро.

Ножны сфотографировали все, у кого были фотоаппараты, а Варя нарисовала акварелью в натуральную величину, обмерив каждую деталь украшений и заботясь о точности формы и цвета. Тайну находки Лерыч поведал только Турдали-ака, тот открыл школу и запер ножны и «изумруд» в сейф. А еще Турдали-ака попросил отпускать к нему по вечерам Лешку, а зачем, обещал сказать позже. Также он выложил перед Лерычем несколько некрупных денежных бумажек, которые местные ребятишки нашли на хлопковом поле. Теперь Паштет с Маратом и Рафиком бродили в указанном месте и собрали целую стопку сумов и советскую трешку, а потом обнаружили осколки трехлитровой банки. Паштет сразу определил: она! - и показал ветвистые складочки на стекле, производственный брак. Значит, банка снова была украдена и выброшена? Почему?

- Кувшин моих ничтожных мыслей показывает дно, - признался Паштет. Но на этот вопрос не ответил никто.

Гера впервые после долгого перерыва забралась на дерево, в палатку из листвы. После убийства Улугбека она здесь не была ни разу. Как удивительно, что календарное время совсем не совпадает с личным, прожитым. Казалось, что со дня приезда в Среднюю Азию минул огромный срок, по крайней мере за это время она изменилась больше, чем за последний год, а может, и за два.

И дело не в том, что она очень много узнала про историю и археологию, просто она повзрослела. Даже любовь свою несчастную и одиночество, которое впервые испытала этой весной и летом, Гера не кляла, интуитивно чувствовала: зачем-то это нужно. Она размышляла, бывает ли счастлив несчастливо влюбленный и лучше ли несчастливо влюбиться, чем вообще никого не любить? А еще Паштет ей сказал: «Живой человек - одиноким не бывает никогда. Люди не одиноки - они едины; в этом самая глубокая истина нашего бытия». Запомнил ее вопрос?

Группа Абдуллы сделала замечательную находку. Откопали фанус - керамический фонарь девятисотлетней давности. Он был расколот на несколько крупных кусков, и после обеда его аккуратно склеили. Вид он имел внушительный, формой напоминал шлем. Не часто откапывали фанусы, но после рукописи Улугбека и ножен средневекового кинжала фонарь, хоть и древний, казался не бог весть чем. Лерыч сказал, что они обнаглели от успехов и зазнались.

- Вы же не отрицаете разницу между сухой лепешкой и пирогами с мясом? - философски заметил Лева.

- Сам найди фанус, тогда скажешь, - обиделся Абдулла.

- Что-то скучно мы стали жить. Бахтияр не едет. Ничего не происходит, - пожаловался Рафик.

- А давайте устроим конкурс на лучшую речь в восточном духе, - предложил Паштет, и идея была подхвачена с энтузиазмом.

После долгих дебатов темой выбрали - «Объяснение в любви». Участники конкурса стали тянуть спички, Паштету досталась длинная, а значит, и выступать предстояло первому. Он отошел в сторонку под веселый гул голосов.

- Минуту на вхождение в образ, - попросил он, закинув голову и закрыв глаза. Гера с интересом посматривала на него, ожидая слов, обращенных к Варе. Но Паштет сказал: - Объяснение в любви Марье Ивановне! - Выждав паузу и театрально воздев руки, он начал: - О благоуханная роза хорасанских садов! О драгоценная и пленительная Марья Ивановна! Не сочти безумной дерзостью мой пылкий взор, который я, ничтожный, осмеливаюсь бросать на тебя, затмевающую красотой всех живущих на земле! - Ободренный восторгом слушателей, Паштет упал на колени и простер руки в сторону кухни, где Марья Ивановна делала заготовки для завтрашнего завтрака. - Недостойный раб повергает к твоим стопам униженную просьбу выслушать его и складывает оружие своей неприступности перед твоими совершенствами и великолепием, не имеющим границ. Лицо твое подобно прекрасной луне, а гибкий стан - виноградной лозе, - вдохновенно изощрялся Паштет в восточном красноречии под хохот ребят, воображавших внушительную фигуру Марьи Ивановны, картофельный нос и редкие завитушки на голове. - Твои царственные руки владеют благородным искусством изготовления каш, соусов и бульонов из тушенки! Светлые ключи твоего ума освежают собеседника! О несравненный блистательный цветок моих сокровенных помыслов, о прекрасная султанша моего сердца, как безжалостно ты терзаешь меня! Клянусь бородой отца, тебе одной принадлежит любовь моя и огонь души! Пусть все накроется шайтаньим хвостом, если я лгу!

Лева кричал: «Браво!» Ребята так смеялись, что Абдулла даже со скамейки свалился. Лерыч сказал: «Охальники», но тоже смеялся.

- Наша хорасанская роза завтра не поймет, почему при виде ее всех будет разбирать смех, - сказал Рафик.

- О султанша моего сердца! - воскликнул Абдулла, что вызвало новый взрыв оживления. Стали вспоминать про гибкий стан и бульон из тушенки.

- Я тоже произнесу речь, - неожиданно сказал Лерыч. - Про Марью Ивановну. Чтобы завтра, увидев ее, вы не смеялись.

И он рассказал, что в сорок первом году она была не старой ворчуньей, а маленькой девочкой. Вместе с матерью ее эвакуировали из Ленинграда, и мать умерла в тот же год. Марья Ивановна осталась жить в узбекской семье, после войны пытались найти ее отца, но безуспешно, а других своих родственников она не помнила. Лет в двадцать Марья Ивановна заболела и оказалась прикована к постели. Врачи не могли помочь, и тогда добрые люди привели к ней старика китайца. Посмотрел он и сказал, что лечение будет тяжелым, таким, что ей жить не захочется. Хватит ли у нее сил и воли, чтобы выдержать? А что было делать - она согласилась. И встала с постели, и училась ходить, как учатся дети. Всю жизнь Марья Ивановна проработала в школе поваром, замужем не была, говорят, вырастила какого-то мальчишку-сироту, он стал известным конструктором и живет в Москве. Но ничего про этого конструктора Лерыч от нее никогда не слышал. Марья Ивановна не рассказывает о себе.

Все примолкли, а Паштет смущенно сказал:

- Я ж, Валерий Иванович, не знал…

- А я тебя не упрекаю. Шутка есть шутка. Она у тебя хорошо получилась. Просто я хотел сказать, что у этой шутки не может быть продолжения, иначе она станет злой. А злая шутка - это дурно, о юноша, чей колодец души постоянно полнится светлой и прохладной водой догадливости и деликатности.

Глава 38
МОЗГОВОЙ ШТУРМ

Бахтияр приехал во второй половине дня. Обнял Валерия Ивановича и Марью Ивановну, оказывается, он учился в школе, где она кухарила. Сказал, что утром хочет поработать на городище, куда его влекли «сентиментальные воспоминания», а после обеда отбыть. Лева с Маратом были посланы к Турдали-ака за ножнами и камнем.

- Если они получат свою законную половину, будет красота! - Бахтияр восхищенно разглядывал ножны.

- Воссоединиться им вряд ли удастся, - заметил Валерий Иванович. - Кинжал - частная собственность.

- Улугбекович ни за что не продаст его, а про то, чтоб отдать, и говорить не приходится, - изрек Паштет.

- Я вам что-то сейчас скажу, только не падайте, - проговорил Бахтияр. - Я ж к вам не просто приехал. Не по собственному желанию, не частным сыщиком. Хотя на городище меня всегда тянет… В Сырдарье мечтаю искупаться…

- Что-то случилось? - спросил Лерыч.

- Случилось. Камиль Халбекович убит. - Бахтияр переждал шквал восклицаний, вопросов и продолжил: - Позавчера. В своем офисе. Самарканд на ушах стоит. Вот потому я тайну вашей находки беречь не стал да и не смог бы. Но поначалу я связался с профессором Бутаковым и в Самарканде первым делом заеду к нему, показать ножны. Такая у нас договоренность.

- Вот ужас-то! - сказала Гера. - Совсем недавно видели его, говорили…

- Убийства Улугбека и Улугбековича связаны друг с другом и с кинжалом? - спросила Варя.

- Абдул-Латиф тоже убил отца, причем не своими руками, а потом мстители за Улугбека убили его самого! А потом мстители за Абдул-Латифа убили мстителей за Улугбека, - напомнил Паштет.

- Историю я знаю, - сказал Бахтияр. - Но если бы старик не называл себя Улугбеком, вы бы не вспомнили про Абдул-Латифа.

- Раны мулле были нанесены серповидным оружием, а кинжал кривой. Может, кинжал султана Улугбека и есть орудие преступления?

Тут заговорили все разом, а в результате пришлось Лерычу повторить для Бахтияра историю про нукера и сокровища.

- Мы полагаем, что какие-то люди знали про сокровища муллы, - начал объяснять Паштет. - Знали, что старик сидит с утра до вечера на айва-не. Обыскали хижину, не нашли ничего, а чтобы скрыть следы обыска, выкрали банку с деньгами. Потом эти люди решили еще раз поискать. На этот раз - нашли, а Улугбека убрали как свидетеля. И снова для маскировки взяли банку с деньгами.

- Может, так оно и было, - подтвердила Варя. - Но остается решить следующие вопросы. Знал ли Улугбекович про сокровища? Он ли послал преступников за ними? Было ли убийство старика запланированным или случайным?

- Кому нужен наш лжемулла? - перебила Гера. - На трон он не претендовал! Подвернулся не вовремя под руку, вот и кокнули! А был ли Улугбекович отцеубийцей, это действительно важно.

- Если не был убийцей и не знал про сокровища, а кинжал купил у каких-то людей, почему его самого убили? - спросил Марат.

- Значит, узнал, а поэтому сам стал опасен для преступников, - ответила Варя.

- А где кинжал? - спросил Лерыч у Бахтияра. - Вы его изъяли?

- Изъяли. Только не мы. Исчез кинжал, и пока нет никаких его следов. И портрет из чайханы пропал. Чайханщик утверждает, будто сам Улугбекович, как вы его называете, забрал портрет. Заплатил и унес.

- Не хотел светиться с этим кинжалом? - спросила Гера.

- Должно быть, он выкупил портрет по другой причине. Народ осуждал его за бесстыдство. Не годится это: мужчина, а вырядился, как на маскарад.

- Где наш лжемулла держал сокровища? - продолжила Гера. - Почему их первый раз не нашли? Мы осмотрели хижину после кражи, там все было перевернуто. Приходить второй раз не имело смысла. Но пришли же! Значит, получили новую информацию, узнали, где тайник? И где он был? Мы думали - не придумали.

- На себе! - внезапно заорал Паштет так, что сидящий рядом Рафик вздрогнул. - Он их на себе носил, под халатом! У меня есть доказательство!

- Валерий Иванович, - сказал Бахтияр, - вы преобразовали археологическую секцию в клуб юных следователей?

- И следопытов тоже, - возбужденно добавил Паштет. - Варвара, тащи сюда портрет Улугбека!

Варя пошла за рисунком, а Паштет, бросив несколько загадочных фраз, умчался. И Гера куда-то убежала. Варя принесла рисунок, я он переходил из рук в руки. Паштет вернулся с полиэтиленовым мешком, где лежало что-то, завернутое в бумагу.

- Видите, - удовлетворенно заметил Паштет, - а кто-то еще говорил, что плохо изобразила: Улугбек - тощий, а у нее получился толстый. Но я был там, когда она рисовала, и мне показалось, в рисунке все правильно. Варь, а помнишь, ты говорила, что на раскопках потеряла какую-то художественность, стала изображать все точно, и все тебе измерить хочется? Помнишь? - допытывался Паштет, пока Варя не подтвердила. - Ну вот! Значит, она точно рисовала?! Это не халат у него комком сбился. Это сокровища под халатом! Не было сокровищ в хижине. Вот почему их не нашли в первый раз, а вернулись, когда догадались.

- А ведь складывается мозаика, - поддержала Паштета Варя. - Мы считали, что Улугбек вернулся, застал преступников, и тогда его убили. А на самом деле не он их застал, а они - его. Он пришел к хижине, успел поужинать, а уж они пришли потом!

- Может служить Варин рисунок доказательством для следствия? - поинтересовался Марат.

- Вряд ли, - ответил Лерыч за Бахтияра. - Я, Варя, не сомневаюсь в точности твоего рисунка. Только надо еще доказать наличие сокровищ! Кинжал, похоже, у него был. Об остальном мы можем только предполагать, исходя из находки изумруда: А вдруг это стекляшка, и попала она в могилу, как и караханидский фельс. Кстати, Бахтияр, обратись за консультацией в часовую мастерскую на Ташкентской. Там сидит замечательный старик Моисей Моисеевич, он расскажет тебе об этом камешке.

- Зато это натуральные вещдоки, - сказал Паштет, протягивая Бахтияру полиэтиленовый мешок. - Осторожнее разворачивайте, там могут быть отпечатки пальцев. - В бумаге оказались завернуты осколки зеленоватой банки. - А здесь, на всякий случай, наши с Маратом «пальчики». Мы хватались за осколки. - Паштет положил перед Бахтияром два листка из тетрадки, на каждом десять чернильных отпечатков и подписи: «Марат», «Павел». -Это банка, которая была дважды украдена и найдена нами на хлопковом поле по дороге к шоссе.

- Возьмите пленку, где заснят кинжал в доме Улугбековича, - деловито сказала Гера. - Только она не проявлена.

- Что, Валерий Иванович, пойдете со своей секцией к нам в милицию? - пошутил Бахтияр. - С чего ты взял, что я смеюсь над вами? - ответил он на упрек Рафика. - Разговор был очень интересный и полезный. Настоящий мозговой штурм!

Глава 39
БАХТИЯР РАССКАЗЫВАЕТ

Капитан Муминов провел на городище полный раскопочный день, пообедал, забрал ножны, изумруд, осколки банки и пленку, обещал позвонить, если следствие откроет что-то важное, и укатил. И сразу как-то пусто стало. Загадки, которые они пытались отгадать, кончились. А узнают ли правду - известно не было. Вероятнее всего, нет. Петербуржцы с грустью поняли, что скоро конец лета и придется расставаться с Шахрухией, друзьями, Лерычем. Дни летели обидно быстро. ,,Вот уже начали приводить в порядок городище к отъезду, снимали планы, упаковывали археологические находки.

Звонка из Самарканда не было, его уже и не ждали. Мало кто верил, что преступление будет раскрыто. Жалели о потере кинжала. Каков же был восторг, когда однажды к вечеру возле рощи в облаке пыли встал «Москвич» Муминова.

- Ночевать оставите? - спросил он.

Еще бы! Все были счастливы, что Бахтияр остается.

- А я с новостями, - сказал он. - Дело об убийстве старика и его сына почти закончено. Я вам привез вчерашнюю самаркандскую газету. - Тут Бахтияру пришлось отбиваться от ребят, потому что они хотели сию минуту все узнать.

- Идем, пацанчик, я тебя покормлю, - спасла его появившаяся Марья Ивановна. - Они-то уже поели, а ты замучился в дороге и оголодал.

- Я в кишлаке заправился, - сказал Бахтияр, обнимая Марью Ивановну. - А вот чаю попью с удовольствием.

Гурьбой направились к кухне, где Марья Ивановна усадила Бахтияра, а дежурные тут же налили чаю и принесли печенья.

- Дайте человеку отдышаться, ироды! - прикрикнула она на ребят.

- Подождите, - взмолился Бахтияр, - давайте по порядку. Я все расскажу, но сначала посмотрим фотки. - Он достал из сумки две фотографии. - Видели вы когда-нибудь этих людей?

На одном снимке был толстомордый мужчина лет сорока с кривым, видимо, сломанным когда-то носом, на другом - молодой с длинными, почти до плеч, волнистыми волосами. Ребята вглядывались в лица на фотографиях, но не узнали их.

- Их трудно не запомнить. Особенно «боксера» со сломанным носом, - сказал Лерыч. - Леша, ты этих людей точно не видел? - И когда он отрицательно покачал головой, констатировал: - Значит, в машине были другие.

- Они приезжали сюда не на машине, а на автобусе. В кишлаке их не видели. Значит, и в лагерь не заходили. Длинноволосый - убийца. Это не трудно было доказать. И пистолет у нас, из которого застрелены отец и сын Шириновы. «Боксер» - сообщник. И это доказано.

- А кинжал нашли?

- Как сквозь землю провалился. - Бахтияр порылся в сумке, достал коробочку с пленкой и конверт, в каком выдают отпечатанные фотографии. - Возвращаю с благодарностью, - сказал он и протянул их Гере. Портрет Камиля Шири-нова из чайханы сгинул, второй - домашний, стоял в сарае, и жена говорит, будто сам хозяин его туда снес. Еще раньше Вахруддинов довольно точно нарисовал нам кинжал по памяти. Но единственный фотодокумент - этот.

Гера вытащила из конверта фотографии. На одной ковер, увешанный оружием, в михмонхане Улугбековича, на другой - увеличенный кинжал.

- Это все, что от него осталось. Изображение и воспоминание. А теперь о сокровищах…

- Какие сокровища? Откуда? Наш изумруд настоящий? - посыпались вопросы.

- Изумруд - идеальный! Чистой воды! А сокровища были немалые… - Тут Бахтияру снова пришлось призывать к порядку ребят, и Марью Ивановну, и даже Лерыча. - Восстановить всю историю помогли ваши находки и предположения, - продолжил он как ни в чем не бывало. - Рассказ Валерия Ивановича о том, как драгоценности попали в могилу и выплыли на свет божий, очень вероятен. И большего мы, наверно, об этом не узнаем. Шириновы не расскажут. Видимо, ваш мулла когда-то провалился в могилу, а выбрался с кинжалом и мешочком самоцветов. Ножны не нашел, кувшин, если и заметил, то сознательно не взял: по весу понял, что ценностей там нет.

- Не забудьте, что Улугбек не за сокровищами лазил, а жизнь спасал, - взволнованно сказал Паштет. - Сокровища - заодно. И темнотища там страшная. Поначалу я кувшин за череп принял.

- Согласен. И утверждать будем только то, что знаем достоверно, а именно: ценности попали в могилу через спусковую яму, а вытащили их через промоину. Роль экспертов здесь сыграли вы. Рубин, который нашел в могиле Павел, выпал из ножен. Изумруд, вероятно, вывалился из мешочка или шкатулки, где были и другие камни. Принадлежали ли они султану Улугбеку? Кто скажет? Даже профессор Бутаков считает - такое не исключено. С вашей легкой руки, между прочим, в газете уже так и написано: сокровища Улугбека. Наверно, Камиль Ширинов еще мальчишкой знал, что отец его обладает сокровищами. Потом он выучился, был скромным инженером и жил в Самарканде. Его вдовец-отец, дехканин, бросил свой дом и перебрался к мазару. Потом наступило новое время, и Камиль Ширинов стал новым узбеком, сделав большие деньги на торговле кожей из Турции и Арабских Эмиратов. Его благотворительная деятельность не была совсем бескорыстна, потому что она освобождала его от части налогов. Но, надо заметить, ему очень льстило общение с учеными-археологами. Я прав, Валерий Иванович?

- Он интересовался историей, просил подобрать книги, - ответил Лерыч. - Сейчас ты, конечно, можешь сказать, что это не случайно и как-то связано с преступными планами, с торговлей предметами старины, например. Однако мне представляется, что интерес его был, так скажем, гуманитарный. Нормальная человеческая любознательность. Он достал собрание сочинений академика Бартольда, начал читать, вопросы задавал. Он собирался заниматься политикой. Наверно, ему были полезны знакомства среди ученых. Хотел, чтобы круг его общения не ограничивался торгашами…

- Доверяю вашей интуиции, - сказал Бахтияр. - Но, Валерий Иванович… Вы с ним жили в разных мирах!

- Да-да, - сказал, улыбаясь, Лерыч. - Скажем мягко, он меня не очень уважал. Денег я не нажил, званий не заработал. Наверняка он считал себя большим человеком, а меня - маленьким. Кроме беседы, ему с меня нечего было взять.

- Со стороны легче представить, кем он вас считал. Беседы с вами ему нравились. К тому же вы все время с детьми общаетесь, умеете и доходчиво объяснить, и интересно рассказать. Вы открытый человек и доступный. К людям хорошо относитесь. С одной стороны, духовно вы выше его в сто раз, с другой - не игнорируете его и не презираете за невежество. Разве он не понимал, что какая-нибудь ученая знаменитость и разговаривать с ним не станет? А еще подозреваю, что он интересовался вами как незнакомой ему породой людей.

- Давайте сначала закончим с сокровищами, - потребовали ребята. - Второстепенные вопросы потом.

- А на чем мы остановились? - спросил Бахтияр. - Да, с учеными Камилю Ширинову было лестно дружить. Он честолюбивый, в отцы города метил, что должно было стать первой ступенькой его политической карьеры. А для того, чтобы шагать по этим ступенькам, требовались очень большие деньги. Шахрухиинские сокровища были кстати. Длинноволосый говорит, будто Камиль Ширинов послал их забрать сокровища и избавиться от старика. И нет свидетелей, которые могли бы подтвердить или опровергнуть его слова. Убийцу Халбека Ширинова мы знаем, но было ли убийство заказным, как он говорит, предполагалось ли заранее или решение пришло на месте, до сих пор неизвестно. Есть показания, что Камиль стыдился отца, собиравшего подаяние, отец был досадным недоразумением в его большой игре. Но это не доказывает, что он собирался решить вопрос с помощью пистолета. Известно одно: живым старик Халбек сокровища не отдал бы. Прав был Павел!

- Неужели на себе носил?

- Под халатом, на поясе, - подтвердил Бахтияр. - Поэтому первый раз ничего и не нашли. После убийства Камиль получил у преступников добычу, но, они утверждают, не расплатился. Как Ширинов собирался реализовывать сокровища, сообщники не знают, но кинжал он хотел оставить себе, иначе не вывешивал бы дома на обозрение. Сокровища держал в сейфе офиса, где его и убили. Длинноволосый и «боксер» должны были рвануть за границу, Камиль сам оформил им визы и купил билеты. По их версии, они пошли в офис за расчетом, а пистолет взяли припугнуть, если что. Было это поздним вечером, кроме охранника на первом этаже, там никого не было. Одним словом, преступники, видимо, остались недовольны гонораром, и пистолет, как они твердят, случайно выстрелил. Тогда забрали драгоценности. Таможенники взяли их с поличным на границе. Оба божатся, что кинжала не крали. Надо сказать, ни длинноволосый, ни «боксер» в дом Улугбековича не были вхожи.

- А много сокровищ? Какие они? Сколько стоят?

- Изумруды, рубины, сапфиры. - Бахтияр сложил руки лодочкой. - Вот столько. Ну а оценкой занимается экспертиза.

- В общем, картина ясна, - сказал Паш-тет. - Единственное, чего не могу понять, зачем они крали эту банку с деньгами?

- Первый раз рассчитывали поживиться, хоть что-то взять. Второй - не знаю. Может, след заметали. Если бы ты видел этих придурков, не спрашивал бы. Животные! И мозги у них соответственные.

- Так был Улугбекович отцеубийцей или нет? - задал вопрос Рафик.

- Если не появится новых фактов, вопрос так и останется открытым.

- А как вы считаете, был?

- Такой вариант не исключен.

- Похоронили его, конечно, рядом с отцом? И памятник там воздвигнут царский?

- Обязательно. Не такой, как у Абдуллатифа.

- А вы бы хотели повторения истории? - спросил у ребят Валерий Иванович.

- Этого не мы хотели. Но если уж она повторилась, пусть и историческая справедливость восторжествует! - заявил Паштет. - Хотя вспоминаю, как мы у него за столом сидели, как провожал нас до калитки _:- и не по себе становится.

- И за этим столом тоже он нас кормил. А еще не забудьте, что Улугбекович оставил жену и маленького сына. Вы хотели бы, чтобы Искандер считался сыном отцеубийцы? Это тяжкое клеймо.

- Нет, конечно, - сказала Гера. - Искандер - славный парнишка. Я обещала ему привезти петербургские значки.

- А я - черепки с Шахрухии, - добавил Паштет.

- Вот и привези, - сказал Лерыч. - И у тебя, Гера, будет случай подарить ему значки. А я был бы рад, если б с Улугбековича сняли подозрение в заказе на убийство.

Глава 40
КАК ЗДОРОВО, ЧТО ВСЕ МЫ ЗДЕСЬ…

Наступил последний шахрухиинский день. Марья Ивановна расстаралась для праздничного ужина, напекла пирогов с курагой. До ужина занимались уборкой рощи и окрестностей. Одни работали с граблями и лопатой, грузили на брезент сухие ветки и мусор и носили к дороге, где уже лежало топливо для костра. Потом бегали на Сырдарью купаться и ужинали. Из кишлака пришел Турдали-ака с большим плоским газетным пакетом и попросил Паштета тайком передать Лешке. Пакет был тяжелый, и Паштет с трудом отказался от мысли пробуравить в газете дырочку и узнать, что там. Но он и так узнал, потому что это был сюрприз, Лешка хотел его на время спрятать, а где - придумал Паштет. Конечно, в клубе. Там Лешка снял газеты и показал ему большую доску, края которой были выпилены зубчиками, а в центре выжжено: «Дом друзей».

- Это для того дома в Шахрухие, о котором мечтает Лерыч, - сказал он. - Как считаешь, понравится ему?

Когда стало смеркаться, зажгли костер. Огонь вспыхнул пышно и ярко. В небо устремился дымчато-голубой прямой столб дыма.

- Какую споем песню? - спросил Лерыч и затянул первым:

После хорошей песни положено помолчать, и все это знали. Костер потрескивал и подвывал. Извиваясь, летели в небо огненные змейки. А молчание нарушил Турдали-ака, он сказал:

- Небывалое лето выдалось, Валерий Иванович.

- Да, Турдали-ака, много событий и находок. Только нынешний шахрухиинский детектив совсем не в моем вкусе. Я люблю другие детективы.

И тогда Лерыча заставили рассказать детектив, который ему по вкусу.

- В начале 20-го века было мало археологов, а среди них еще меньше настоящих ученых. Василий Лаврентиевич Вяткин был настоящим. Он служил чиновником, и весь свой заработок тратил, чтобы нанимать землекопов. Выходной день - воскресенье и отпуск, а он случался раз в три года, Вяткин проводил на Афрасиабе, на раскопках. Жил он бедно, неприютно, много трудился, но был счастливым человеком, потому что занимался тем, что любил. Он расследовал не кражи, не убийства, а жизнь, по крупицам собирал историю этой давней жизни. А благоприятный случай, как сказано в одной умной книге (известно, какой!), - всегда приходит на помощь тому, кто преисполнен решимости. И судьба подарила ему замечательное открытие.

Вы знаете, что «Звездную книгу» Улугбека спас его ученик и друг, Али Кушчи, увез ее в Константинополь. Обсерватория, лучше которой не было в те времена, после смерти Улугбека была заброшена и стала разрушаться, чему помогли и местные жители, растаскивая для своих нужд кирпич, мрамор облицовки и сине-бело-голубые изразцы. Это огромное, с десятиэтажный дом, круглое сооружение уже к концу шестнадцатого века превратилось в груду развалин, и пыль веков заботливо одевала ее, пока окончательно не укрыла от людских глаз. В девятнадцатом веке никто уже не знал, где находилась обсерватория, спорили об этом, предполагали, что на Региста-не. А отыскать ее выпало счастье Вяткину. Он обнаружил один старинный документ, где назывался арык Оби-Рахмат и какой-то Холм обсерватории. Оби-Рахмат - в окрестностях Самарканда. А рядом холм Кухак. Вяткин задумался: не он ли назван Холмом обсерватории? Начав обследовать Кухак, он обнаружил, что поверхность его не ровная, здесь явно существовали какие-то постройки, в земле он нашел осколки кирпичей и цветных изразцов. Когда были начаты раскопки, Вяткин нашел фундамент обсерватории и уникальный астрономический инструмент - гигантский секстант, вырубленный прямо в скале. Были и другие замечательные открытия, загадки и разгадки.

- Вот детектив, который каждый археолог мечтал бы пережить, - завершил рассказ Лерыч.

- Вы еще откопаете что-нибудь необыкновенное, - проговорил Турдали-ака. - Эта земля хранит много прекрасных мирных тайн.

- А ведь я на будущий год с вами не поеду, - пожалел Лева. - Знаете, чего бы мне хотелось? Чтобы в Святой роще был телефон, я бы каждый вечер вам звонил. И телефон этот был бы бесплатный, или у меня было бы много денег, потому что междугородные переговоры дорого стоят.

- А если бы у меня было много денег, я бы следующим летом купил билеты на самолет питерцам, - сказал Марат. - Это было бы справедливо. Если бы не они, и кувшина с рукописью не нашли бы, и всего остального.И убийства остались бы неразгаданными до конца, не хватило бы существенных деталей.

- Если бы у меня был миллион, я бы в кругосветное путешествие поехал, - заявил Лешка. - На океанском лайнере, чтобы там был бассейн, а в буфете пирожные. Чтобы можно было на велосипеде кататься по палубе. Ну чего уставились? Я бы всех шахрухиинцев с собой взял.

- Марат уже билеты питерцам купил, - с полной серьезностью изрек Рафик. - Поэтому я бы денег на секцию отвалил, а себе бы устроил жизнь, как у Даррелла. Ему было хорошо, у него с детства дома жили всякие животные. А еще, - Рафик запнулся, но решительно продолжил: - Вылечил бы своего отца от алкоголизма, а заодно отца Абдуллы и Лешкиного. Ну и завел бы настоящую восточноевропейскую овчарку, колли, гладкошерстую таксу и обязательно чау-чау. - Рафик вопросительно посмотрел на Геру. - Ты не возражаешь, если бы я назвал ее Герой?

- А я бы дворец хотел, много комнат, слуг, пальмы стоят, - мечтательно сказал Абдулла. - В саду павлины ходят. Золотые тарелки…

- Павлины, говоришь? - захохотал Лева. - А золотой унитаз тебе не требуется?

- Ну что вы издеваетесь? Помечтать нельзя, что ли?

- Бассейн во дворце будет? - спросил Марат.

- Будет. И оранжерея. С растениями и мраморными статуями. И сад, как у Тимура, где заблудившуюся лошадь искали полгода. И будут там цвести розы, летать большие бабочки и маленькие хорошенькие колибри.

- А Рафик у тебя станет садовником и ветеринаром, - дополнил Марат.

- Зарплата какая? - поинтересовался Рафик.

- Сколько попросишь, - щедро пообещал Абдулла. - Денег все равно будет некуда девать.

- Эй, миллионеры, вы мне не подбросите на ремонт школы и наглядные пособия? - спросил Турдали-ака, и все выразили желание подбросить.

- Если по-честному, я действительно хотел бы много денег, - тихо сказал Абдулла. - Я бы квартиру купил, чтобы у мамы была своя комната, у сестры и у меня. А отца оставил бы в старой. Его не вылечить ни за какие деньги, а мамины почки вылечить можно, только это очень дорого. И чтобы горячая вода и ванна. Мама бы приходила с работы и принимала душ. Да я вообще освободил бы ее от работы.

- А я бы обязательно к вам приехала, - сказала Гера. - И мы бы все вокруг раскопали, насколько хватило бы денег. И еще одно. Но оно - личное.

- Это она про любовь, - подал голос Абдулла, а Гера басом пригрозила:

- Сейчас как дам - мало не покажется. И не про любовь оно, между прочим.

Костер догорал. Рафик бросил в него веточки адереспана, дымок которых, говорят, выгоняет хворь, а узбеки вешают его букетиками во дворах, вроде талисмана. Веточки тлели в угасающем костре, тянуло пряно и едко.

- А если бы у меня были деньги, - сказал Паштет, - я бы построил возле рощи дом для Валерия Ивановича. Чтобы он здесь жил и к нему в любое время приезжали шахрухиинцы и прочие друзья.

- Спасибо, Паша, - сказал Лерыч. - Было бы замечательно. Мы добились бы для Шахрухии статуса заповедника, копали бы ее и консервировали. И раскопали бы весь город.

- Сколько за эти годы вы воспитали шахрухиинцев, Валерий Иванович?- спросил Паштет. - А сколько подрастает? Если всем миром навалиться, можно и дом построить, и заповедник сделать. И Лешка первым положил почин этому делу. Это его сюрприз.

Паштет подбрасывал в костер последнюю порцию сухих тополиных веток, когда Рафик неуверенно сказал:

- Ребята, что-то мне кажется, не пойму… Будто Паштет вырос.

- А ведь и правда, черт тебя задери! - заорала Гера. - Иди-ка сюда, будем мериться!

В последовавшей заварухе принимали участие все. Каждый мерился с Паштетом, его критически осматривали, просили встать поближе, подальше. И правда, подрос Паштет за лето, а когда это случилось, никто не заметил. Конечно, до Вари с Герой он не дорос, но начал уверенно к тому приближаться. Паштет пришел в неописуемое возбуждение, победно поглядывал на Варю, принимал поздравления и жал протянутые руки, а потом сказал: «Вот теперь бы и спеть».

Костер догорал и мерцал красными огоньками, играющими на угольях.

- Грустно, - сказала Гера. - Может, уже никогда у нас не будет такого вечера.

- Когда догорает костер, всегда грустно, - подтвердил Лерыч. - И всегда кажется, будто кончился не только этот вечер, но и нечто большее. И ты права. Такого вечера никогда больше не будет. Будет другой.

- Костровище похоже на что-то живое, словно инопланетное животное лежит и дышит, - заметил Лева.

- Оно напоминает ночной Самарканд с самолета, - сказал Лерыч. - Я как-то прилетел ночью, глянул в иллюминатор, когда снижались, и подумал: мерцающие уголья костра. А сейчас смотрю сверху на костровище и думаю - будто Самарканд под крылом.

- А еще похоже на россыпь рубинов, - проговорила Варя. - На шахрухиинский клад, на сокровища Улугбека. Жаль только, кинжал потерян.

Глава 41
КИНЖАЛ

В последние самаркандские дни питерцы собирались побывать на Афрасиабе и горе Кухак, где стояла обсерватория Улугбека. Были и другие запланированные исторические объекты, а также дом на улице Шаумяна, где во время эвакуации жила Герина бабушка. Если дом уцелел, надо было его сфотографировать.

Целый день провели в институте археологии, ходили по музею и библиотеке с узкими коридорами меж стеллажами, где колыхался сладкий воздух, напоенный запахом старинных книг, и в солнечном свете танцевали золотые пылинки. Паштет упивался славой и получил специальный диплом, свидетельствующий о немалых его заслугах в археологии, а на Варю неизгладимое впечатление произвела реставрационная лаборатория, где восстанавливали все, что только можно вообразить, вплоть до плетеных корзин и живописи, снятой вместе со штукатуркой со стен откопанных дворцов.

На сувениры денег у ребят уже не осталось, но шахрухиинцы принесли тюбетейки, глиняные фигурки, глазурованные плошки и большие, как блюда, лепешки с вылепленными и выпеченными узорами и надписями. Бахтияр приходил в гости, но ничего нового не рассказал. О кинжале - ни слуху ни духу.

Варя нарисовала несколько акварелей Самарканда. Гера ждала Олега, который все еще не вернулся с Канки. Паштет вспоминал свой «звездный час» и с сожалением думал, что в Петербурге он уже не будет таким героем, как здесь. Кто и что там знает про великого астронома Улугбека, Шахрухию и гончарные ямы? Что им Регистан, Гур-Эмир, Шахи-Зинда? Они даже музыки этих слов не чувствуют! А еще Паштет сделал по своему росту зарубку на двери и каждый день проверял, не подрос ли. И никто из славной питерской троицы не предполагал, что им предстоит сделать еще одну находку.

Калитку дома Улугбековича открыла та же согбенная старуха в черном. Листва в саду тихо и благостно шелестела, будто ничего не случилось. Только фонтан умолк, и сама голубая его чаша просохла.

Лерыч пошел в дом, к вдове, а ребята остались у порога, куда к ним выбежал Искандер.

- А я решил, вы забудете, - сказал он.

- Решение было ошибочным. - Гера вытащила значки, и все вместе начали объяснять, что на них изображено. Потом Паштет разложил прямо на земле черепки.

- Видишь, какие узоры? А вот этот простой, глиняный, будто и не очень красивый, он ценнее, чем красивые. Он стариннее. И тот горшок, от которого откололся этот черепок, был вылеплен не на гончарном круге, а руками. А кто такой Тимур - слышал?

- Военный, - ответил Искандер, подумал и нерешительно добавил: - И царь.

- А что такое Регистан?

- Площадь. А Гур-Эмир - могила эмира. Мы туда с папой ходили. А знаете, - сказал он шепотом, и глаза его наполнились слезами, - они. не говорят, но я знаю, что папа больше не придет…

- Поэтому не забывай, как вы ходили в Гур-Эмир, - сказала Гера, потому что Паштет растерялся. - А этот черепок, - она взяла в руки большой лазурный осколок тарелки, - похож на купола Самарканда, верно? Такой же голубой.

- Я буду археологом, - заявил Искандер.

- Придется много учиться и работать. Знаешь, как трудно на раскопках? Спроси тетю

Варю и дядю Паштета. Земля как камень. Пыль. Жара.

- Знаю, - понимающе кивнул Искандер. - Я копал. У меня есть раскопки. Хотите, покажу? Только это тайна.

Он убежал в дом, вернулся с детской лопаткой и повел их по дорожке в глубь сада. Под раскидистым инжиром была настоящая детская площадка. Качели, горка, вырезанные из дерева верблюд и медведь. И песочница.

- Здесь! - Малыш ткнул в песочницу носком сандалии и стал копать, вытаскивая куски битых чашек, тарелок, бутылок и складывая на бортик песочницы. - Это очень ценный черепок. - На осколке блюдца было почти полное изображение букета цветов. - Он - старинный. Я его нашел. А эти черепки - сам сделал. Из пиалушки. Если все их собрать, можно склеить целую.

- Ну что ж, пожалуй, археолог из него получится, - заметил Паштет и стал наставлять Искандера: - Твои черепки не очень старинные. Они станут старинными потом, лет через триста.

- У меня есть одна старинная штука. Надо лопаткой копать. Тут все такое острое, я уже один раз порезался.

Мальчик копнул в другом углу песочницы, еще копнул, еще - и извлек на свет кинжал с темным клинком из булата и соколиной головой, мерцавшей одним рубиновым глазом. К лунке от потерянного рубина прилепились песчинки. Гера с Варей и Паштетом только молча посмотрели друг на друга.

- Откуда это? - наконец спросил Паштет.

- Дома висел. На стенке. Он старинный, очень-очень, так папа сказал. Но папе он больше не нужен. Пала умер. - Глаза Искандера снова наполнились слезами. - Я же слышал, что умер…

Гера обняла мальчишку, прижала его голову к себе и гладила по черным шелковым волосам. Искандер не вырывался, он и не плакал, смотрел куда-то вверх, сквозь кружевную крону инжира, широко открытыми карими блестящими глазами.

Оглавление

Глава 1 НЕУЖЕЛИ ВСЕ ЭТО БЫЛО?

Глава 2 ПОДАРКИ

Глава 3 СФЕРОКОНУСЫ, ОСЛЫ И ГОЛУБЫЕ КУПОЛА

Глава 4 СМЕРТЬ УЛУГБЕКА

Глава 5 «ХАНАКА»

Глава 6 ЖЕМЧУЖИНА ВСЕЛЕННОЙ

Глава 7 САМАРКАНДСКИЙ ВАН-ГОГ

Глава 8 ЛЕРЫЧ ПРИЕХАЛ

Глава 9 ДОРОГА В ШАХРУХИЮ

Глава 10 СВЯТАЯ РОЩА

Глава 11 МАЗАР

Глава 12 СКОРПИОНЫ В ПОДАРОК

Глава 13 СИМУРГ - ПТИЦА СЧАСТЬЯ

Глава 14 ГОНЧАРНАЯ МАСТЕРСКАЯ

Глава 15 ПЕРО СИМУРГА

Глава 16 ЗВЕЗДНЫЕ СТРАННИКИ НЕ БЫВАЮТ ВОРАМИ

Глава 17 ВЕРБЛЮДЫ РАЗДУМИЙ

Глава 18 ДУПЛО СТАРОГО КАРАГАЧА

Глава 20 КТО УБИЛ ЖЕНУ УЛУГБЕКА?

Глава 21 МОГИЛЬНИК

Глава 22 САМАРКАНДСКИЕ РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Глава 23 ВСКРЫТИЕ ПОГРЕБЕНИЯ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

Глава 24 МИЛИЦИЯ В РОЩЕ

Глава 25 ХИЖИНА УЛУГБЕКА

Глава 26 РУКОПИСЬ

Глава 27 ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ - КАКОЙ ВОСТОРГ!

Глава 28 ВЕРСИЯ ВАЛЕРИЯ ИВАНОВИЧА

Глава 29 БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ

Глава 30 ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Глава 31 ЭГАР-ТЕПЕ И КАНКА

Глава 32 САМАЯ ГЛУБОКАЯ ИСТИНА НАШЕГО БЫТИЯ

Глава 33 ПОРТРЕТ В ЧАЙХАНЕ

Глава 34 ДАМАССКАЯ СТАЛЬ

Глава 35 «РУБИН ТИМУРА» - НЕ РУБИН!

Глава 36 ТАЙНА МОГИЛЬНИКА

Глава 37 ПРЕКРАСНАЯ СУЛТАНША МОЕГО СЕРДЦА!

Глава 38 МОЗГОВОЙ ШТУРМ

Глава 39 БАХТИЯР РАССКАЗЫВАЕТ

Глава 40 КАК ЗДОРОВО, ЧТО ВСЕ МЫ ЗДЕСЬ…

Глава 41 КИНЖАЛ