Смерть на завтрак [Николай FrittVilt] (fb2) читать онлайн

FrittVilt Смерть на завтрак

— Ты принесешь мне завтрак в мою комнату?

— Нет, здесь так не принято… Это все для богатых! А нам нравятся люди, которым не лень оторвать задницу от стула.

(Лука Бьянкини «Завтра будет солнце»)

Он без конца дергался, ерзал на стуле, и рассказ его поначалу совсем не казался мне чем-то уж очень необычным. Да и с виду этот сверчок уж точно не был мастером слова, как модно сейчас выражаться о тех, кто хоть сколько-нибудь умеет слаживать простейшие по природе своей предложения — глубоко запавшие в недра черепа зеленые глаза, небритые худые щеки, лихорадочно и в полнейшем беспорядке торчащие в разные стороны засаленные волосы. Именно в такой вот ипостаси и предстал передо мной однажды мистер Каррик, первое имя которого, к вашему сведенью, было Уилфред.

Уилф, если сокращенно. Он никогда не обижался, если его называли так.

В тот день я уже собирался было двинуться домой (особенной работы у меня не накопилось, нужно было лишь пересмотреть кое-какие бумаги, но все это дело, в общем-то, могло и подождать), и уже даже завязывал на шее теплый, ручной вязки, шарф, когда кто-то несмело постучал в мою дубовую дверь.

«Вот уж дерьмо, Бог ты мой…».

Я разом прекратил всяческие свои телодвижения, и (делать нечего) лишь громко вскрикнул:

— Не заперто, входите!

То, что в следующее мгновение явила моему взору аккуратно открывшаяся дверь (стояло это нечто на коврике перед входом в мой личный кабинет — к тому времени, как все это произошло, я был его владельцем вот уже как три года), попросту прогнало немалую дрожь по всему моему телу. Признаюсь, я даже не сразу сообразил, а человек ли вообще это. Быть может, что какой-то монстр, но с монстрами я, простите, не работаю. Сначала бросились в глаза его неаккуратные (и это я сейчас выбираю лишь только самый простенький эпитет, чтобы их описать) волосы. Потом взору моему представился его длинный, замызганный грязью плащ, в котором не ходят даже, пожалуй, что беспризорники где-нибудь на Восьмой авеню.

Впрочем, Уилфред никогда не был беспризорником.

— Простите, вы…ко мне? — я облизал губы, таращась на это самое нечто. Подумал, что попросту сейчас сплю, а все это мне снится.

Существо у двери лишь молча мотнуло своей косматой головой.

— Вы кто? — я очень старался оставаться спокойным и рассудительным, но изнутри, знаете ли, накатывало. И накатывало настолько сильно, что я подумал было, будто еще мгновение и, если это нечто отсюда не уберется, я попросту выпрыгну из окна (третий этаж!) и побегу в ближайшую лечебницу для душевнобольных.

— Наверное, к вам, мистер Юджин, — голос у него был, в общем-то, тих и спокоен, но если бы только в этом было все дело. — Вы ведь аналитик? Лучший во всем городе?

Я несколько успокоился. Всегда приятно, знаете ли, когда тебя хвалят.

— Да, но я психоаналитик, — я попытался ненавязчиво его поправить, и левая бровь моя (профессиональный жест, доведенный за годы практики до полного автоматизма) несколько пошла вверх. — В этом, если вы не в курсе, все же есть некая разница.

Существо вновь мотнуло головой (я же в это время подумал, а сколько лишних букашек слетело с его волос на мой коврик, пока мужчина проделывал это нехитрое движение), после чего уверенно, почти, что на негнущихся ногах вошло, наконец, в мои владения.

— Называйте меня Уилфредом. И я хочу быть вашим клиентом. Помогите мне.

И тут мне в голову влетела вдруг старая, как мир за окном, дряхлая шутка о том, когда кто-то говорит: «Да вот если бы каждый раз, как я слышу подобное, мне давали бы доллар…».

Признаюсь честно, в тот момент мне не хотелось иметь доллар. Даже целый их миллион, если уж об этом зашел разговор. Более того, я почти уверен, что сам готов был заплатить, сколько понадобится, лишь бы только этот ужас на двух ногах поскорее убрался прочь из моего кабинета.

— Очень приятно, Уилфред, — я размотал шарф и осторожно указал гостю рукой на стул, в котором за эти три года просидел уже не один десяток различных задниц, толстых и тощих. — Присаживайтесь. Расслабьтесь. Сконцентрируйтесь. Скажите мне, вы не будете против, если я возьму блокнот и во время нашей с вами беседы буду кое-что в него записывать?

Существо тяжело опустилось на любезно предоставленный стул. Откинулось на его высокую спинку. Свет от лампы, висевшей прямиком над головой мужчины (мне всегда нравилось наблюдать за своими пациентами именно с такого ракурса; все это было сродни какому-нибудь истинному покаянию, которые очень редко встретишь даже в церкви) равномерно падал на его макушку, а затем, словно бы волнами и потоками, плавно расходился по всему остальному телу. Обычно я в такие моменты только что не трепещу, нахожу их прелестями и самыми настоящими жемчужинами профессии, но в тот раз подобного чувства под рукой у меня не оказалось. А что было — так это отвращение. Резкое и камнем лежащее на душе.

— Мне посоветовал к вам обратиться один мой знакомый. Барт, — Уилфред говорил все так же уверенно и спокойно. Казалось, что и вовсе не обращал своего внимания на весь мой первоначальный ступор. — Он однажды тоже бывал у вас. Бери свой блокнот, док, и начинай строчить. Но строчи быстро, ведь мой рассказ — не из приятных.

«Да ты и сам не из приятных, черт тебя дери, — подумал я, опуская собственную задницу в уже привычное для нее мягкое кресло, неизменно стоящее напротив стула для пациентов, и закидывая ногу на ногу. Тоже профессиональная привычка. — Век бы тебя не видеть, чмо вонючее. Боже мой, какого хрена я тут сейчас ишачу? Неужели стоило пять лет учиться в Блумингтоне, чтобы потом подтирать задницы всяким отбросам, подобным этому чуду природы?».

Но я в тот момент не должен был жаловаться на жизнь, и очень хорошо это понимал. В сущности, работа психоаналитика, если только относиться к ней со всей душой, да с непоколебимой верой в то, что ты действительно помогаешь человеку (во всяком случае, очень стараешься это сделать!) — не может не радовать. И о том, будто зря я грыз науку в Блумингтоне, было сказано мною очень даже несправедливо. Я ведь должен в первую очередь любить своих клиентов, относиться к ним по-человечески и для начала хотя бы просто попытаться выслушать. И мне уж точно должно быть наплевать на все эти их нескладные плащи, торчащие в разные стороны волосы, или быть может, что даже вагинальные кольца (если ко мне жалуют представительницы прекрасной половины человечества), находящиеся во время разговора со мной в их интимных местах, о которых я ни сном, ни духом не ведаю.

Это, пожалуй, — то же самое, что нынче принято называть «спецификой профессии». Я так, по крайней мере, всегда для себя считал.

— Уилф, — я обратился к существу, изо всех сил пытаясь побороть внутри себя мерзопакостное чувство отвращения к нему. — Могу я называть вас так?

— Док, — словно бы парировал он, с явно скользящей в голосе надеждой. — Могу я звать тебя так?

Как вы понимаете, общий язык более или менее был найден.

— В чем ваша проблема, Уилф?

Он откашлялся.

Боже мой.

Внешне я оставался совершенно спокойным (даже и сам не знаю, как мне все это удавалось), но в душе в тот момент трижды задушил мерзавца. Подумал, что нисколько не удивлюсь, если назавтра слягу с каким-нибудь тяжелейшим гриппом и эта моя лавочка закроется недели на две минимум.

— Я хочу рассказать тебе, док, о том, что произошло со мной и Беном прошлым летом, когда мы с ним отправились в поход в Форест-Хилл.

Я повел носом. Вспомнил вдруг, будто читал где-то однажды о том, что именно в Форест-Хилл в октябре минувшего года было обнаружено тело тринадцатилетней Гвендолин Брукс со следами насильственной смерти, и вся эта история вдруг как-то разом перестала мне нравиться.

— Никогда там не был, — эта фраза, в общем-то, совершенно никакого значения для дела не имела, но умолчать в тот момент я не мог. — Это где-то возле Сорок седьмого федерального шоссе?

Он поерзал на стуле, словно хотел как можно удобнее на нем умоститься.

— Да, там, док. Если ехать к северу от Лавки мистера Стоукса, то по правую руку там еще и продают вкусные колбаски. Всего лишь за два пятьдесят за штуку. Должен сказать, сущее объедение. Боже мой, съев там четыре, я почти наелся.

Я сдержанно усмехнулся.

— Никогда особенно не любил колбаски. А кто такой Бен, Уилф?

Я вдруг заметил, как по его телу пробежала едва заметная дрожь. Странно все это, подумалось мне. Почему безобидный вопрос о каком-то там Бене (будь он Бернардом, либо же Бенджамином, что более вероятно) вызвал сейчас у моего пациента подобную реакцию?

— Док, Бен — это мой недолугий братец, которому, как я полагаю, давно уже пора в Джорджия-Пайнс.

Я поднял брови от истинного и неподдельного удивления. Джорджия-Пайнс — совсем не то место, о котором можно выразиться, просто сказав «кому-то давно уже туда пора». Это лечебница для душевнобольных в округе Алабастер и в свое время там, в лечебных, разумеется, целях, довольно-таки долго применяли электрошокеры. Дрянное местечко, должен признать.

— У него какие-то проблемы? — я очень внимательно всматривался в лицо Уилфа. — Ведь в Джорджию-Пайнс не попадают просто так. Для этого нужны очень веские причины.

Уилф покосился на меня. Взгляд его в тот момент можно было истолковать примерно, как «болван, неужели ты вообще не понимаешь, о чем разговор?». В такие моменты, как тот, я обычно всегда чувствовал себя каким-нибудь подгнившим помидором.

— Кое-какие причины для этого все же имелись, — он говорил спокойно, вот только то и дело почему-то без конца облизывал губы. Будто на них остались увядающие следы последнего вкусного ужина, и мужчина таким вот образом растягивал удовольствие от его поедания. — К примеру, если взять эпизод с кастрацией Чарльза. Док, хочешь услышать эту историю?

Я лишь утвердительно мотнул головой. В конце концов, это было моей работой.

— Тот несносный кот, док, появился в нашем доме три года назад, весной, и сразу же стал самым настоящим яблоком раздора. Нарекли его в честь великого Диккенса, любимого писателя Бена.

— Простите, мистер… — я нарочно прервал вне всяких сомнений тщательно подготовленный заранее рассказ мужчины с тем, чтобы выяснить его фамилию.

— Каррик, — он правильно меня понял. — Уилфред Каррик.

— Мистер Каррик, Бен — это Бернард или же Бенджамин?

Он вдруг на мгновение умолк. Затем вновь принялся ерзать на стуле.

— Скорее Бенджамин. Как и Франклина. Или Франклина звали Бернардом?

Я приложил ладонь к губам.

— Истории ничего неизвестно о Бернарде Франклине, зато она знает массу всякого о Бенджамине Франклине.

Уилф лишь молча кивнул. Стало понятным (для меня, по крайне мере), что подобные темы — не для него. Мужчина пожаловал сюда лишь только с тем, чтобы рассказать то, что было у него на душе и совершенно никакого дела до Франклина (окажись он хоть каким-то там Эдвардом) ему нет.

— Он беззаботно прожил у нас почти год, прежде чем Бен и Сара (его тогдашняя подружка) пришли к единогласному мнению о том, что животное обязательно нужно кастрировать, и, при чем, как можно скорее. Кощунство, как по мне.

— Кощунство, — я сочувственно покачал головой в знак солидарности со своим пациентом. — Что произошло дальше, Уилф?

Теперь он прекратил облизывать губы (должно быть, последний вкусный ужин к этому моменту уже окончательно сошел с них) и лишь тупо всматривался в пол.

«Ну, надо же, — подумалось мне. — И зачем только я разрешил этому бродяге войти в свой кабинет, да еще и припарковаться тут? Мало ли на свете других психоаналитиков? С таким же самым успехом можно было отправить его на прием к Честеру Робинсону, что принимает буквально-таки за два квартала отсюда, либо же к Мери Коллинз, что несколько дальше, но которая, узнай, что это именно с моей легкой подачки у нее появился столь необычный очередной клиент, уж точно кастрировала бы меня, и при чем, как можно скорее».

— Уилф? С вами все в порядке?

Я смерил его взглядом, после чего, пока дожидал ответа на поставленный вопрос, лишь спешно записал в блокноте: «Странный и дурно пахнущий человек. Мне пока что абсолютно не понятно, в чем именно ему нужна помощь, но попробую все это выяснить».

«Стоп, — мелькнула у меня вдруг мысль. — А сколько ему лет?».

— Док, все отлично, — он вновь вернулся на грешную землю и очень силился продолжить свой рассказ.

Я подумал, что пока попридержу при себе вопрос касательного возраста моего нового пациента.

— Доктора, который оперировал Чарльза, как я в следствии узнал, звали Полом Стюартом и он не был ветеринаром от Бога. Работал в захолустной клинике на Двенадцатой улице (а это, как ты понимаешь, едва ли не у самого черта на рогах) и мы ехали к нему (Бен за рулем, Сара по правую его руку с клеткой с Чарльзом на коленях, тогда как я умостился на сидении сзади) едва ли не целый гребанный час времени.

Мистер Каррик на миг прервал рассказ. Глубоко втянул в себя ноздрями воздух, после чего на какое-то мгновение задержал дыхание.

— Уилф, сколько вам лет? — я воспользовался паузой и задал-таки пациенту интересующий меня вопрос. Можете отнести его к своего рода «составной части анамнеза», хоть я и сомневаюсь, что многим известно, о чем сейчас речь.

— В прошлом году мне исполнилось тридцать, — тоном шкодника мальчишки ответил Уилфред, после чего достаточно громко причмокнул губами. — Тетя Дебби (я ее очень люблю, хоть она толстая и очень часто пукает) испекла чудный малиновый пирог, который мы все вместе съели и запили теплым чаем.

— Я вас понял, мистер Каррик, — я осторожно и ненавязчиво (настолько мог) попытался направить мысли Уилфа в нужное русло. — Давайте теперь все же продолжим разговор о Чарльзе и мистере Стюарте, который не был хорошим ветеринаром.

Уилф провел широкой ладонью по своим засаленным и давно немытым волосам.

«Почему он все время смотрит в пол? — эта мысль в тот момент очень занимала меня. Должен признать, не часто мне тогда еще приходилось наблюдать у своих пациентов подобное проявление чего-нибудь того, что в простонародье именуют «некоей ненормальностью», но случай мистера Каррика меня все же волновал порядком. — Что он там видит? Ему так проще собраться с мыслями или…?».

— Мы приехали в клинику к одиннадцати утра, — монотонное изложение Уилфом своей истории навевало на меня сон. — В приемной (а это была совсем крохотная комнатушка, в которую с трудом уместились бы, пожалуй, что даже три паршивых кофейных автомата) нас встретила помощница мистера Стюарта, назвавшаяся Сьюзен Хатчисон. Было ей никак не больше двадцати (я понял это по ее необременительным движениям и беззаботному выражению лица в целом) и всем нам (включительно с Сарой) стало понятно, что Чарльзу в это утро будет больно.

Я вновь глуповато усмехнулся.

— Видите ли, Уилф. Судить о человеке по его помощнику — дело неблагодарное. Хотите живой пример?

Тут он все же оторвал взгляд от пола и посмотрел уже на меня. Глаза его в тот момент пылали любопытством, которое, должно быть, разожгло-таки в его душонке мое предложение.

— Говори, док. Давай сегодня будем полезными друг другу.

«Вот дерьмо, а он еще тот фрукт!», — про себя заключил я, сообразив вдруг, как же все-таки странно и даже, пожалуй, что двусмысленно прозвучала эта фраза Уилфа. Словно небо для него всегда было несколько более голубого оттенка, нежели для всех остальных. Думаю, вы понимаете, о чем разговор.

Я для дела лишь осторожно прочистил горло, после чего принялся рассказывать.

— Сам я родился в Лодердейле, но был период, когда мы с семьей обитали в Джорджтауне. Там у моего отца была совсем крохотная мастерская по ремонту различных железяк и, так как на тот момент я был единственным ребенком в семье (моя сестра Кортни родилась лишь спустя пять лет), то был вынужден помогать мистеру Арнольду Юджину-старшему в работе. Собственно, от меня никогда не требовалось ничего очень уж фантастического, как вы могли бы себе сейчас подумать (обычно в мои обязанности входил лишь поход за холодной питьевой водой в жаркий летний день, или же самое банальное «подай-прими»), но, смею вас заверить, даже с этим я справлялся наполовину.

Уилф слушал внимательно, не перебивая и, должно быть, представлял весь этот мой рассказ воочию перед своим мысленным взором.

— Если с водой дела обычно обстояли хорошо (родник Питер — мы прозвали его так в шутку, сейчас даже уже и не помню, с чем все это было тогда связано — находился всего лишь в трехстах ярдах от мастерской отца, и я всегда успевал смотаться туда и обратно всего лишь за минуту), то вот с «подай-прими» ладилось не всегда и не очень.

— Должно быть, док, ты рано познакомился со всеми этими гаечками, болтами и ключами, ага?

Этот вопрос Уилфа был вполне себе здравым (мне так, по крайней мере, тогда показалось), а потому я сразу же на него и ответил. Тем более что ответ мой стал как раз логическим продолжением самой истории. Мистер Неряшливость словно бы каким-то мистическим образом влез в мою голову и увидел там, какой именно вопрос надлежит задать мне следующим.

— Уже в семь лет, я знал, что такое разводной ключ, а в девять собственными руками мог прикрутить педаль к старому велосипеду «Электра», если она вдруг отваливалась, — я облизал губы, окунаясь в воспоминания. — Все это имело место быть, но более всего прочего я ненавидел моменты, когда отец, занятый какой-то очередной железкой, из-за невозможности самому подойти и взять тот или иной инструмент (к примеру, плоскогубцы или же ключ на десять) просил об этом меня. Очень часто я просто лишь не мог отыскать их в общей куче, чем сильно нервировал своего родителя. Хоть он и старался сдерживаться, не кричать на меня и вообще никаким образом не выдавать своих эмоций, я очень хорошо видел — он зол.

— Док, мне очень неприятно все это слышать, — голос Уилфа все так же оставался безмятежным и звучал в моих собственных ушах, как какая-то фальшиво взятая «до» самой нижней октавы. — Но он твой папа, твой отец, твой родитель. А потому всегда любил тебя таким, каким ты был и есть, что бы, в конце концов, там не говорил и не делал в отношении тебя.

«Ну, уж нет, друг, — я начал внутренний диалог сам с собой, что случалось лишь только в моменты крайней необходимости и безысходности какого-нибудь положения. — Перебор. Получается, что это не я тебя сейчас лечу — как должно быть, — а ты меня. Так что прекращай».

— И все же, мистер Каррик, — я начал бессовестно рисовать различные рожицы на страницах блокнота, видя, что пациент совершенно не смотрит в это время в мою сторону. — Вернемся к коту.

Уилф опять таращился в пол. Ну и черт с ним, решил для себя я. Иногда случаются в нашей жизни моменты, когда не стоит акцентировать на чем-нибудь ни свое, ни, тем более, чужое внимание.

— Кастрация длилась не дольше десяти минут, — мистер Каррик продолжил свой рассказ. — Уж не знаю, что именно вколол тогда Чарльзу этот коновал мистер Стюарт (худощавый и высокий ростом мужчина, носивший очки, а еще — явно застиранный, помятый, когда-то давно, по всей вероятности, белый медицинский халат, словно животные — это какие-нибудь отбросы общества и по отношению к ним совершенно необязательно соблюдать элементарные нормы приличия), но кот спал крепко и даже и не дернулся в тот момент, когда у него отрезали яйца.

«Ух, как культурно!», — про себя усмехнулся я, попутно отмечая, как все-таки недурно этот самый неряха строит свои предложения. Они не лишены логичности, последовательности изложения и в них уж точно (черт бы меня побрал!) есть смысл. А, значит, еще не все потеряно.

— Что же случилось потом? — не скажу, что очень уж ждал ответа на этот вопрос, но не задать его тогда своему пациенту попросту не мог.

— Поначалу абсолютно ничего, — Уилф, казалось, в тот момент лишь испытывал меня на прочность, настолько скучно и серо звучал его голос. — А потом на следующий день в одной из газет (вроде бы то была местная «Вести и слухи из нашего округа», странное название, не правда ли, док?) я вдруг прочел о том, что бедную Сьюзен Хатчисон (ту самую недалекую помощницу недолугого ветеринара Стюарта) нашли мертвой в собственной ванной комнате.

Я напрягся. А вот это уже деталь. Что сейчас имеет в виду этот самый Уилфред Каррик, говоря «нашли мертвой в собственной ванной комнате»?

— Мистер Каррик, вы… — я подавил страстное желание в этот самый момент икнуть. — Что вы сейчас имеете в виду?

Он усмехнулся.

— Сразу видно, док, что ты не читаешь газет. Вроде бы бедная помощница наглоталась каких-то там препаратов, и просто лишь заснула себе с Богом. Впрочем, не думаю я, что здесь можно упоминать Его имя.

Я пожал плечами. Может, и нельзя, откуда ж мне знать, скажите на милость. Последний мой поход в церковь на тот момент сложно было даже и припомнить себе, но, как бы там ни было, все эти вещи меня, откровенно признаться, совершенно не волновали. Я относился к религии, как к остывшему кофе — вроде бы она и есть, но не прельщает.

— Мистер Каррик, я вас понял, — мне не составило особенного труда произнести эту фразу, хоть и был я порядком взволнован. Сообщение о смерти мисс Хатчисон Уилф выплеснул на меня пусть и крайне монотонно (что выводило из себя больше всего остального), но все же достаточно неожиданно. Вот и получилась такая реакция. — Давайте теперь перейдем к тому вопросу, с которым вы ко мне, собственно, пожаловали. В самом начале вы, настолько помню, что-то рассказывали про ваш с братом совместный поход в Форест-Хилл.

— О, да, док, — глаза Уилфа вновь заискрились. — Я порядком отошел от главной линии повествования, прошу прощения.

Я согласно кивнул.

— Ничего, бывает. Я вас слушаю.

Он вновь поерзал на сидении. У меня даже появилось было подозрение, касательно того, а не подложил ли кто-нибудь ненароком на тот стул, в котором сейчас сидел мистер Каррик, какой-нибудь мелкой запонки или булавки, пока я отсутствовал — насколько резкими и хаотическими были эти его движения.

— Все случилось прошлым летом, семнадцатого числа, в июле месяце. Мне тогда еще не исполнилось и тридцати, но, надо думать, тетя Дебби уже всерьез задумывалась над тем, какой именно торт испечь в качестве подарка своему любимому племяннику.

«О, да, друг, ты прав, — проговорил про себя я, готовясь к тому, что и этот рассказ мужчины также окажется крайне тягомотным. Словно сопли, которые растираешь в платочке. Впрочем, даже они иной раз бывают жиже. — Тети — они, пожалуй, все такие. Безгранично любят своих племянников и племянниц, и никогда не преминут лишней возможностью испечь для них тортик-другой».

— Тем днем оказалась среда, и я отлично помню, как с самого утра слушал по Шестому каналу проповедь Рика Реннера о том, что для верующего все на свете возможно.

«Опять он вплетает сюда религию, — мысленно отметил я, записав это на страницах блокнота рядом со всеми теми чудиками, которых уже успел к тому моменту там нарисовать. — Должно быть, это неспроста, и он чувствует за собой некую вину. Вину настолько сильную — хоть, быть может, что и глубоко сокрытую где-то внутри, — что непременно должен раскаяться в ней, быть может, что даже священнику, а не такому вот засранцу, каким в его глазах, вне всяких сомнений, выгляжу я».

— Док, ты смотришь подобные передачи? — глаза Уилфа в этот самый момент буквально таки буравили меня своим тяжелым, пристальным взглядом.

Я облизал губы.

— Уилф, Шестой канал — платный, а я со своим окладом всего лишь в каких-то паршивеньких четырнадцать тысяч баксов в год не могу себе этого позволить. Так что нет, доктор Юджин не смотрит подобных передач. Но, разумеется, я знаю, кто такой Рик Реннер. Вот только прошу, не спрашивайте у меня сейчас абсолютно ничего про этого человека — я не найдусь с ответом.

Он искренне мне усмехнулся.

— Смею заметить, док, я тогда тоже с ним не нашелся. А потому в то утро, как только закончилась его несносная болтовня (отчетливо помню, что программу несколько раз прерывала Джорджия Руа, рассказывающая о том, что таблетки «Стаффл-Дипп» как нельзя лучше подойдут всем тем, кто еще не успел сбросить к лету несколько лишних кило), прошел себе в уборную, и несколько минут лишь только неистово, да изо всех сил давил одноглазого. Ты понимаешь, о чем я?

Я понимал, о чем он. Как, скажите, не понимать, если, выражаясь языком мистера Каррика, «давить одноглазого» — дело вполне себе нехитрое, и здесь уж точно слишком большого ума не надо. Я сообразил для себя, что подобный момент (рассказ о мастурбации) — он сродни какой-нибудь небольшой паузе в длинном и сложном разговоре (или же лирическому отступлению, как его величают преподаватели разных мастей, когда им нужно несколько перевести дух и дать, тем самым, передышку мозгам), а потому и не стал акцентировать на этом внимание. Лишь сделал себе в блокноте очередную пометку (написал «иной раз коротает время за рукоблудием» — именно такая комбинация слов влетела мне в тот момент в мозг), и вновь принялся внимательно его слушать.

— Сначала мы просто лишь собирались пойти за грибами, потому как на днях прошел сильный дождь и они то тут, то там повылазили из грунта, — мистер Каррик все также говорил в свойственной для себя неторопливой и выдержанной манере, — но потом Сара (тогдашняя подружка Бена, ты еще помнишь об этом, док?) предложила также взять с собой широкое покрывало и дорожный рюкзак, куда можно было бы уложить термос с кофе и несколько небольших сэндвичей с мясом. Устроить, таким образом, что-то вроде пикника.

Я согласно кивнул головой. Пикник — дело хорошее. Уж точно никак не хуже всяких там занятий, когда надобно «давить одноглазого». Думаю, я тогда несколько все же разошелся в своих фантазиях (чего прежде обычно за собой не замечал), потому как представил себе еще и то, что эти два понятия вполне можно, в общем-то, при большом желании и соединить, сделав из них этакой себе микс «давить одноглазого на пикнике».

— Сборы наши, — теперь Уилф и вовсе закрыл глаза, словно что-то очень уж явственно представлял себе перед мысленным взором, — не продлились слишком уж долго, и из дому мы вышли никак не позже одиннадцати утра. Как только дошли до развилки перед магазинчиком Скота Адамса (старик зарабатывает себе на жизнь тем, что продает овощи), Сара вдруг вспомнила, будто забыла выключить из розетки утюг. Вот ведь досада, да, док? Сдается мне, эти женщины (извечные болтушки, которым от нас нужны лишь только самые светлые чувства), всегда и все забывают — проходит некоторое время, и они совершенно не помнят о том, сколько сахара положить тебе в чай, как именно приготовить яичницу (болтунью или, быть может, что и всмятку), или же, как и в случае с Сарой, — выключили ли они из розетки утюг, когда выходили из дому. Я прав, док?

Я по собственному опыту знал, что в моменты, подобные этому, в обязательном порядке надлежит соглашаться со своим пациентом, какой бы, в конце концов, сумасшедшей не казалась тебе история, рассказываемая им. В противном случае вполне возможно, что у него появится мерзопакостное по природе своей чувство существования между вами неких невидимого глазом барьера, да стены отчуждения. А это плохо. Уже даже потому, что дальше, рассказывая свою историю (делясь ею с тобой, словно на исповеди), человек этот не будет столь открытым и, быть может, что в глубине души (если только он здравый и вполне себе может рассуждать трезво) даже пожалеет о том, что заглянул к тебе на огонек, да открылся. Как вы, несомненно, понимаете, всего этого нельзя допускать, ведь мы, психоаналитики, — своего рода санитары человеческих душ и точно так же, как и все остальные (те, кто имеют эти самые душу и совесть) работаем во благо.

— Правы, мистер Каррик, — я постарался вовремя успокоить неряху. — Полностью с вами согласен. Что же случилось потом?

Он по-прежнему не открывал глаза.

«Ему стыдно рассказывать все это? — задал я немой вопрос своему верному другу блокноту, написав на его странице эту свою мысль несколько забористым почерком. — Должен констатировать, все-таки странный субъект: то без конца таращится в пол, словно где-то там внизу приклеена фотография обнаженной Алексис Техас (можно подумать, она хоть когда-нибудь бывает одетой!), а то и вовсе держит глаза закрытыми. Вся эта ситуация с каждым новым словом, произнесенным мистером Карриком и услышанным мной, начинает нравиться мне все меньше и меньше. Боюсь, в конце концов, я не смогу ему ничем помочь, хоть пока еще до сих пор так и не уяснил для себя всей сути проблемы».

— Свой путь в лес в то утро мы продолжили уже без нее, потому как Сара сама на этом тогда настояла, — мужчина говорил так, словно бы вся эта история срывалась с его губ самолично, без малейшего участия в этом, признаться, не слишком увлекательном (по крайней мере, пока что!) процессе мозга. Выражаясь другими словами «на автомате». Сама по себе, черт подери! — Она сказала, что вернется в квартиру (это занятие уж точно не отняло бы у нее слишком много времени, и сейчас, док, ты поймешь, о чем именно я толкую, говоря так), выключит утюг, выпьет немного воды (почему-то в то утро ее неистово сушило), а затем сразу же примется нас догонять. Сара всегда бегала очень быстро, док (в колледже неоднократно занимала самые высокие места в соревнованиях по легкой атлетике), а потому абсолютно ни у кого из нас не появилось совершенно никаких сомнений на предмет того, что все это у нее получится, как нельзя лучше.

«Мы, наверное, не успеем добраться и до развилки Джона, когда она уже будет снова тут», — помню, сказал мне тогда Бен, поправляя на плечах лямки рюкзака. Док, ты знаешь это место?

Я на мгновение задумался. В Форест-Хилл к тому времени мне приходилось бывать лишь только несколько раз и, честно признаться, я достаточно слабо представлял себе именно тот его участок, о котором сейчас говорил мистер Каррик. Подумал, что он, должно быть, имеет в виду расхождение Двадцать восьмого шоссе, которое примерно в полутора милях от последнего строения на Маллбури-Стрит (улицы, примыкающей к нему в северной части городка), действительно делится надвое. Вот только почему именно «развилка Джона»? Настолько помню, на том самом месте абсолютно точно нет ничего такого, что могло бы хоть в какой-то мере принадлежать мужчине с подобным именем. Я решил внести немного ясности в разговор.

— Мистер Каррик, вы это сейчас о чем? — на короткое мгновение шариковая ручка моя (с всегда радующим глаз синим колпачком) застыла в опасной близости от нижней губы (я никогда не грыз письменные принадлежности, хоть иной раз и практиковал постукивать ими себя по подбородку, убеждаясь в том, что так мне лучше всего думается — паршивая привычка!), и мистер Юджин подсознательно уже понял в тот момент, какое именно действие собиралось произойти с ним в ближайшем будущем. — Развилку какого такого Джона вы имеете в виду?

Он посмотрел на меня так, словно бы грозный Кинг Конг в этот самый момент вглядывался в молекулу и в упор не замечал ее. А сколько немого отвращения было в этом его взгляде — даже, пожалуй, что и словами не передашь! Меня аж передернуло от неожиданности.

— Док, а ты разве не знаешь? — Уилф громко втянул в себя ноздрями воздух. — На том самом месте — а я очень надеюсь, что мы с тобой сейчас имеем в виду одно и то же: расхождение Двадцать восьмого шоссе, — еще каких-то два десятка лет назад располагалась захудалая, в общем-то, церквушка, в которой однажды отпевали Джона Парсона, местного благодетеля, построившего тот мусороперерабатывающий завод в Хеннеси, который проклятые коммунисты прикрыли в две тысячи третьем, и который до самых последних своих вздохов (Боже мой, какой же все-таки чудовищной была его смерть!) должным образом справлялся со всеми нашими бумажками, пластиковыми упаковками и контейнерами для еды, а иной раз даже и с использованными презервативами, да разорванными в пух и прах женскими трусиками. С тех пор так уж оно и повелось — называть тот участок автодороги подобным образом. Именно развилкой Джона. Джона Парсона. Неужели я для тебя сейчас открыл Америку, товарищ душевед?

Произнеся свою последнюю фразу, Уилф криво усмехнулся.

Товарищ душевед. Признаться, до этого самого момента никто и никогда в жизни не называл меня так.

— Надо же, мистер Каррик, я об этом, честно говоря, и не знал, — мне стало немного стыдно за свои скудные познания в истории родного для меня края. Единственное, что могло бы меня хоть сколько-нибудь тут реабилитировать — так это, как мне показалось, спасительная (хоть, быть может, что и достаточно эгоистическая по природе своей) мысль о том, будто я все-таки черт подери неплохой психоаналитик (душевед, ха-ха!), а для всего этого надо очень много учиться и работать над собой. Все это дело отнимает слишком уж много времени, которое с тем же успехом можно было бы истратить на исследования родной истории, будь я каким-нибудь обычным рабочим на заводе или же клерком где-нибудь в канцелярии. Вот потому-то как раз и получилось все то, что получилось.

Он откашлялся в кулак.

— Ничего, док, бывает. Зато ты, как мне кажется, к черту прекрасный специалист в вопросах, касательно душ наших (что намного важнее всего прочего!), и я очень даже удачно заглянул к тебе на огонек.

И вновь во мне проснулось то чувство, как если бы человек этот каким-то непостижимым образом узнал вдруг о том, что творится в моей голове и мыслях в данный момент. Не сказать, чтобы в этот миг по телу у меня пробежалось стадо мурашек (не уверен, что данные особи вообще могут передвигаться подобным образом), но именно к этому все шло. Не спеша, но упорно.

— Док, что ты ел сегодня на обед? — спросил вдруг после совсем коротенькой паузы Уилфред, и меня этот его вопрос, надо сказать, порядком поставил к стенке. То есть, смутил.

«Получается, что это все-таки ты меня лечишь сейчас, засранец», — вновь мысленно отметил про себя я, а потом подумал вдруг, что абсолютно откровенно отвечу ему на этот вопрос. Никакого секрета тут нет, все мы едим, спим, посещаем уборную и иногда делаем то, что несколько ранее сам Уилф охарактеризовал не иначе, как «давить одноглазого». Мне было интересно другое: каким именно образом человек этот использует в следующий момент полученную от меня информацию. Говоря другими словами — зачем он об этом сейчас спрашивает? Что именно стало для него побудительной причиной для постановки данного вопроса? Ведь, как мне казалось, все это было неспроста.

— Думаю, не погрешу сейчас против истины, — я очень старался сохранять спокойствие, по крайней мере, внешне, — если доложу вам, мой друг, о том, что тот великолепного вида и вкуса телячий стейк, что его для меня поджарила мисс Роджерс в закусочной за углом, — едва ли не самая аппетитная вещь из всех ей подобных, что когда-нибудь вообще могли бывать у меня во рту.

Последние два слова должным образом отразились в моих ушах своим несколько необычным звучанием (и, пожалуй, что, значением, раз уж на то пошло — вы, конечно же, прекрасно понимаете, о чем я сейчас толкую!), но я успокоил себя тем, что Уилф почи наверняка не станет слишком уж досконально разбирать этот мой ответ, цепляясь буквально к каждому слову. Ему почти наверняка все это не нужно.

— Держу пари, док, — он вновь прикрыл глаза, что меня, надо сказать, совершенно не удивило, — ты сейчас очень даже задаешься вопросом, зачем мне нужно обо всем этом знать, ведь так?

Я лишь утвердительно кивнул.

— Что ж, смею заметить, я просто таким вот нехитрым образом словно бы перебрасываю некий невидимый мостик между собой и тобой, — по тону Уилфа можно было заключить, что ему совершенно точно известно сейчас то, о чем он, собственно, говорит. — Так всегда делают хорошие писатели, если ты хоть сколько-нибудь интересуешься литературой. Интересуешься?

Я облизал губы. Почувствовал, что медленно, но верно теряю терпение и выхожу из себя. Еще парочка таких вот ни к чему не обязывающих вопросов от мистера Неряшливости в мою сторону, и я настоятельно попрошу его покинуть этот кабинет.

— Читаю иногда, — я ответил уклончиво, но все это, похоже, совершенно не смутило моего собеседника.

— По пути в лес в тот день мы с Беном решили заглянуть в лавку мистера Беггинса и прикупить там себе холодного лимонаду, пока ждали бы возвращения Сары, — глаза Уилфа все так же были закрыты. — Мужчину этого звали Честером (второго его имени я, к сожалению, не помню), но мы с братцем иной раз называли его лишь только Фродо. Ну, на манер киношного персонажа — думается мне, ты сейчас понимаешь, о чем речь.

Я вновь лишь молча кивнул головой в знак согласия.

— В тот день за прилавком стояла жена Честера Жизель (Боже мой, какое же все-таки не подходящее для нее имя!), а я никогда в своей жизни не любил эту мегеру. Под два метра роста и весом, должно быть, никак не меньше ста десяти кило, она всегда выводила меня из равновесия, стоило мне лишь только взглянуть на нее. Не понимаю, что такого в ней нашел сам мистер Беггинс (очень надеюсь, что предложение руки и сердца он делал ей, будучи трезвым; в противном случае, мне искренне жаль бедолагу!), но так уж оно на самом деле было.

Я вновь записал кое-что для себя в блокноте. Аккуратно вывел на белоснежной странице «Мегера Жизель». Три раза перечитал эту фразу. Внутренне от души посмеялся. Бывает же такое!

— Мистер Каррик, я должен сказать вам, что часы моей работы на сегодня подходят к концу, — я несколько поерзал на заднице, красноречиво давая понять, таким образом, своему недалекому собеседнику, что «ты, придурок, либо переходи, наконец, к сути проблемы, либо поднимайся на ноги и выметайся отсюда ко всем чертям!».

Он как-то разом собрался, облизал губы и даже (о, святые сырники!) открыл глаза.

— Понимаю док, — тон Уилфа был сух. — Тебе надо спешить. Почти уверен в том, что дома мистера Юджина ожидает красавица жена, двое чудных ребятишек, а еще — вкусный и (что самое важное!) горячий ужин. Ведь так?

Я отрицательно покачал головой. Позволил себе даже улыбнуться, ведь по собственному опыту знал: эти нехитрые жесты (их совокупность) почти всегда помогают поскорее избавиться от навязчивого и надоевшего, словно изжога, пациента.

— Я не женат, мистер Каррик, хоть и не думаю, что должен сейчас обсуждать с вами подобные вопросы. Пожалуй, я мог бы назначить очередную встречу с вами где-нибудь на следующий вторник. Или этот день вам не подойдет? Тогда, может быть, среда? Четверг? А, Уилф?

Душа моя в тот момент ликовала. Когда разговор заходил о том, когда у нас с пациентом состоится следующая встреча (я никогда не называл подобные вещи «сеансами», как это делает большинство из моих коллег по цеху; считал это словечко подходящим лишь только для каких-нибудь ритуалов кровавого и ужасного жертвоприношения, но никак не к делам, хоть в какой-то мере касающимся психиатрии и психологии, в чем бы это, в конце концов, не заключалось!), то это могло значить лишь только то, что «с этим пока все». Да, именно так. Именно этих коротких четырех слов почти, что всегда бывало вполне достаточно для того, чтобы описать ситуацию. Охарактеризовать ее. Впрочем, думаю, тут вы меня понимаете.

— Ладно, док, я все понял, — Уилф принялся слезать со стула. Что-то там вдруг затрещало у него в коленях. — Вот только второго раза не будет. Не нужно всего этого. Я просто лишь намеревался сказать тебе, что все те люди погибли из-за меня.

Я напрягся. Хотел было сначала последовать примеру мистера Каррика и себе подняться на ноги, но потом вдруг передумал. Решил дать ему возможность (вне всяких сомнений, последнюю в этот день!) закончить свою мысль, даже если она, в конце концов, и окажется совершеннейшей бессмыслицей. Что-то во мне (должно быть, какая-то чуйка, которая время от времени все же просыпается внутри каждого из нас) вдруг подсказало: следующая фраза — самая соль!

— Сначала помощница ветеринара, а затем и Жизель, — Уилф произнес это одной сплошной фразой, совершенно без разбора, и, как мне показалось, прозвучали эти слова в его исполнении, словно какой-нибудь невинный ответ на вопрос о том, кем ты мечтал стать в глубоком детстве, старик. — Док? Ты меня слышишь?

Уж не знаю, что именно увидел тогда на моем лице этот неряха, но то, что я на короткое мгновение абсолютно потерял дар речи и лишь в безмолвии тупо таращился на него своими широко раскрытыми глазами, это правда. Мне даже и самому невдомек, почему я именно так себя тогда повел. Слушать (и слышать!) в то время мне приходилось, конечно же, многое (и опять-таки вы понимаете, о чем сейчас речь!), но всякие там фразы о смерти (тем более, от третьего лица) слышались мною и окружающими меня стенами в тот день едва ли не впервые.

Проклятый Уилф!

Вот уж… Ходячая проблема!

— Мистер Каррик, я…

— Не стоит, док, — он даже зачем-то мне улыбнулся. Будто этим невинным своим жестом (проявлением души, — как я всегда называл подобные вещи) можно было тут что-то исправить. — Я все понимаю, ты просто лишь устал от меня, и дело с концом. Наверное, я должен тебе заплатить за сеанс, хоть ты никогда в своей жизни и практике не употребляешь это слово, будто бы боишься его (или, хотя бы, просто лишь немного опасаешься), но, спешу тебя заверить, денег у меня нет. Равно так же, как и нет уверенности в том, что я благополучно доживу до следующего утра.

Он вдруг всплакнул. Я удивился тому, как только быстро может поменяться настроение у человека. Все это было похоже на погоду какого-нибудь Лондона, где в одно мгновение идет нудный дождь, а затем, спустя секунду, из-за тяжелых туч выглядывает вдруг яркое солнышко. Впрочем, чтобы испытать все это на собственной шкуре, как я себе думаю, совершенно необязательно быть лондонцем или гостем английской столицы.

— Мистер Каррик, вам не нужно ни в чем себя сейчас обвинять, — дежурная, в общем-то, фраза от меня, но таким уж был в тот момент мой ответ. — Я абсолютно уверен в том, что смерть помощницы ветеринара была совершенной, хоть и ужасной по природе своей, случайностью, и ни вы, ни кто-либо другой на земле ко всему этому никакого отношения не имеете. К тому же… — я спохватился. — А… Жизель? Она тоже умерла?

Уилф коротко кивнул в знак согласия. Большая и без сомнения горькая слеза сорвалась вдруг с его глаз и шмякнулась на толстый ковер, застилавший пол в моем кабинете.

— Спустя двое суток. Говорят, аневризма…

Я не знал, как на все это реагировать. С одной стороны ко мне пришел пациент и просит помощи, что вполне себе естественно, особенно беря во внимание тот факт, кто я вообще такой. С другой же… Если он говорит, что какая-то там помощница ветеринара покончила с собой вечером в ванной, а огромных размеров женщина по имени Жизель скончалась от аневризмы, то в чем тут, скажите на милость,может быть его вина? У меня было всего лишь только два объяснения сложившейся ситуации: либо же он мне так сейчас и не рассказал всей сути дела (что вероятнее всего прочего), либо же я просто где-то что-то упустил (вариант, в общем-то, пригодный, но…все-таки не думал я тогда, — равно, как не считаю так и теперь, — что в этом была вся причина).

— Мистер Каррик, — я попытался приободрить мужчину и даже на отцовский манер коротко прихлопнул его по плечу. — Что дает вам причины думать так?

Он возвел на меня свои полные грусти, отчаяния и горьких слез (абсолютно не свойственных, как по мне, для любого мужчины) глаза и дрожащими губами произнес:

— Дар…

Я вновь напрягся.

— Что, простите?

— Ты так ничего и не понял, док, — он отошел от стула, на котором мгновение назад сидела его жирная задница, почтенно мне поклонился и совершенно спокойно направился к двери. Уже держась за ее округлую металлическую рукоять, обернулся ко мне и закончил начатую ранее мысль: — Я испытываю нечто подобное с семнадцати лет, когда меня однажды в доме дяди Винсента, что скончался от инфаркта прошлой весной, случайно ударило током. Все эти люди, они… Сколько раз во время нашего с тобой разговора ты, док, вдруг ловил себя на мысли о том, что я словно бы каким-то непостижимым образом забрался тебе в мозг и увидел все мысли?

Я не нашелся с ответом. Лишь только растерянно пожал плечами.

— Рискну предположить, тебе все не дают покоя размышления про того мальчика, сюжет о котором ты увидел сегодня утром в новостях, ведь так? — теперь Уилф хоть уже и не плакал, но голос его по-прежнему дрожал. — Ему всем миром собирают на операцию, потому как меланома — это не какое-то там безобидное название цветка, что растет в саду за домом, и с этим надобно бороться. Вот только, доложу я тебе, все это тщетно. Майкл Филлипс Рукер, девяти лет, проживающий в Броукен-Ридж с отцом Дином Томасом Ленгом и матерью Фелесити Хафман, умрет ранним утром седьмого марта две тысячи восемнадцатого года в Первой окружной больнице округа Мидлвей от внезапной остановки сердца. Девять лет от роду и внезапная остановка сердца, какая жалость, док! Разве это вообще налезает на голову?

Я буквально оторопел. О моих тяжких размышлениях, касающихся бренности мира сего в общем и мальчика с меланомой из Броукен-Ридж в частности, этот тип (гадкий мистер Каррик!) уж точно никаким образом знать не мог. Получалось, что… Что он действительно, черт подери, каким-то не постижимым образом залез в мои мозги (мозги душеведа, ха-ха!) и все на свете там высмотрел! Все-все! Пожалуй, даже то, о чем именно я думал и что видел в окно спальни в тот самый момент, когда утром одевался на работу.

Занятным получилось все это приключение.

— Не стану тебя больше утомлять, док, — он втянул в себя носом воздух так жадно, будто делал это в последний раз. — Зачем? Тебе и без меня хватает всех эти соплей, да бредней. Я попытался, но у меня не получилось. Видать, душа наша — она действительно тонкая организация, и чтобы ее очистить — также нужны мозги.

Я откашлялся и все же поднялся на ноги. Совершенно позабыл в тот момент о верном товарище и друге блокноте, который обычно большую часть дня не выпускал из рук, да о карандаше, который вообще иной раз считал неотъемлемой частью себя самого.

— Просто лишь вот так вот уйдете? — голос, лившийся в тот момент с моей гортани, не принадлежал мне. Он был чужим. Чужим и смертельно уставшим. — Мистер Каррик, а?

Он утвердительно кивнул в ответ.

— Попробую очистить душу где-нибудь в другом месте. Но, Бог ты мой… Док… Я действительно знал о том, что все они должны были умереть и… И… Совершенно ничего с этим не сделал.

— Потому как с помощницей ветеринара вы не были знакомы, а на отвратительную и ненавистную Жизель вам всегда было наплевать? — я постарался угадать его следующую мысль. И пусть получилось это у меня из рук вон плохо, свои результаты все же принесло. Уилф еще раз посмотрел на меня.

— Говоря так, ты почти наверняка знаешь, в чем тут все дело…

Как только он закончил фразу, сразу же развернулся ко мне спиной и решительно толкнул дверь. Бросил через плечо: «Спасибо за то, что уделил мне время», после чего лишь спешно исчез из виду.

Я тяжело вздохнул. Не знал, по правде говоря, что и думать. Верить всему этому рассказу или же нет? В общем-то (я отметил это для себя вполне откровенно), кое-что в истории Уилфа меня все же тронуло, но до самой последней его фразы не думал я, что дела обстоят уж настолько серьезно. С другой же стороны… А не померещилось ли мне вдруг все это? Что, если я просто лишь до чертиков заработался уже со всеми этими, как назвал их сам Уилф, соплями да бреднями, и теперь даже света Божьего вокруг себя не различаю? Какая-то часть меня очень обрадовалась подобной мысли. Но вся проблема состояла в том, что я, как и та задница, имел еще и вторую свою внутреннюю половину. А уж она-то (я очень хорошо чувствовал это!) была против…

Внезапный стук в дверь буквально-таки заставил меня подскочить на месте. Я настолько глубоко ушел в собственные размышления, что даже не сразу и сообразил в тот момент, а что, собственно, происходит. Когда до меня, наконец, дошло, что это, должно быть, воротился обратно Уилф (быть может, набрался все же смелости сказать мне еще что-нибудь «пустяшное» и «почти что совершенно не имеющее ни к чему на свете абсолютно никакого значения»), я прочистил горло, взял в руки блокнот и карандаш (сразу же почувствовав себя при этом «в своей стихии») и лишь только громко прикрикнул:

— Не заперто, мистер Каррик. Входите!

Но каким же большим и неподдельным было мое удивление в тот момент, когда дверь, наконец, открылась, и на пороге моего кабинета появился…старый темнокожий уборщик мистер Вольф, облаченный в свой привычный серый рабочий комбинезон, да с двухколесной тележкой, нагруженной различным инвентарем для уборки помещений, что он вот уже целый десяток лет без конца-края таскал по этажам перед собой! Он сморщил нос и с интересом уставился на меня.

— Док, а ты разве еще не ушел?

Я облизал губы, чувствуя, как тут же разом спадает все напряжение. Добряка Вольфа мне уж точно нечего бояться. Он, конечно, становится очень злым и несговорчивым, когда вдруг ни с того, ни с сего пустеют его бочоночки с моющим средством, но, как я для себя отметил, в этот вечер они были заполнены едва ли не под самую крышку. Все это очень походило на то, как если бы старый уборщик решил начать свой ежедневный (за исключением, разве что выходных) ритуал по борьбе с мусором и пылью именно с моего кабинета, и я подумал, что, пожалуй, должен быть сейчас ему за все это крайне признательным.

— Мистер Вольф? Это… Вы? — я очень старался, но так, должно быть, и не смог скрыть предательское удивление, как в собственном голосе, так и, надо полагать, в выражении лица.

Уборщик сначала смерил меня тяжелым взглядом, вероятно, что-то прикинув себе в уме (быть может, задался вопросом, почему это от меня так резво ушел очередной клиент), а затем откашлялся и как-то по-простецки, да с душой, ответил:

— Да, с утра я был мистером Вольфом, — губы его, подвижные и полные, на миг изогнулись в улыбке. — Я могу начать уборку, мистер Юджин?

Я окончательно вышел из сковавшего вдруг сознание ступора, после чего лишь утвердительно кивнул.

— Разумеется, мистер Вольф. Не смею вас задерживать, ведь вы тоже делаете свою работу.

Он несколько растеряно посмотрел на меня.

— Мистер Юджин, а вы чего это до сих пор еще тут? — уборщик осторожно вкатил нагруженную моющими средствами тележку в мой кабинет. — Поздние клиенты? Так я вроде бы не видел никого, пока поднимался сюда…

Я как раз слаживал в стол своих верных друзей — имеется в виду блокнот и ручка, — когда он проговорил это. Уши мои невольно уловили колючую последнюю фразу, и мозг сразу же, словно бы в такт слуху, принялся выводить в сознании всякие там нехорошие картинки.

— Да, знаете ли… — я вымучил-таки из себя жидкую улыбку. — Иногда такое бывает, мистер Вольф. Собираешься домой, а тут — внезапный стук в дверь, и вновь тебе приходится уделять кому-нибудь свое время.

Он выкатил тележку на середину кабинета и понимающе кивнул своей темнокожей, слегка косматой головой. Откровенно говоря, мне всегда нравился этот человек. Не говоря о том, что мистер Вольф всегда прекрасно справлялся со всеми своими нехитрыми обязанностями (ему никогда не нужно было напоминать выбросить из моего мусорного ведра всю ту дрянь, что я на протяжении дня туда закинул, равно, как и не нуждался он в различных моих советах, касательно того, сколько раз в неделю следует поливать одинокую герань, что мирно себе росла на подоконнике в моем кабинете еще с марта прошлого года — удивительное создание), он еще и никогда в своей уборщицкой жизни не болтал ничего лишнего, равно как и не задавал никаких ненужных вопросов. Очень часто самый обычный кивок головой в его исполнении (согласный или же отрицательный, случалось иной раз и такое!) был едва ли не лучшим и вполне себе исчерпывающим ответом на все то, что происходило вокруг.

— Кто на что учился, как говорят в моей родной стране, — мужчина ловко зафиксировал колесики тележки и увлеченно принялся рыться посреди множества баночек и бочонков, заполненных различного цвета жидкостью. — Кто-то мозг лечит, а кто-то пол моет. Такова жизнь, док.

Я утвердительно кивнул головой. Конечно же, тут он был прав.

— Как вам денек? — я принялся спешно повязывать на шее шарф. — Дождь в полдень спустился настолько неожиданно, что я промок в прямом смысле этого слова буквально до нитки за те жалкие секунды времени, пока бежал от кафешки за углом обратно в офис.

Он вновь легко и непринужденно улыбнулся. Посему можно было сделать вполне себе резонный вывод, что человеку этому разговор со мной доставляет недюжинное удовольствие.

— Я люблю дождь, док, — он отыскал, наконец, нужное для уборки именно моего кабинета моющее средство (держал в руках пол литровую пластиковую емкость с прозрачно-синеватой жидкостью внутри), после чего спешно принялся то тут, то там понемногу, маленькими порциями разливать его по полу в тех местах, где не было ковра. — Еще с детства. Нас с братом родители старались растить как-то поближе к природе и… — тут он на миг умолк, но в следующий момент все же закончил фразу, — … и это, в общем-то, дало свои результаты. Барни стал-таки учителем биологии в средней школе.

Тут я вдруг вспомнил, что абсолютно ничего не знаю об образовании самого мистера Вольфа (разумеется, оно у него имелось и, исходя из личных наблюдений, я мог поклясться в том, что вполне себе неплохое — как минимум какой-нибудь колледж), но почему-то в тот момент мне не хотелось спрашивать его о подобном. Полагаю, именно та его заминка перед упоминанием о брате (Барни — забавное имя, не находите?) как раз таки и стала тут решающей.

— Что ж, каждому свое, — я набросил на плечи прорезиненную ветровку и теперь был вполне себе готовым выйти на улицу, в ночь, и направится прямиком домой. — Счастливо оставаться, мистер Вольф. У меня сегодня не слишком грязно, так что мой объект, — тут я усмехнулся, — очень уж много времени у вас не отнимет.

Он с благодарностью взглянул на меня.

— Лично в вас, док, я никогда не сомневался. Вы очень аккуратный мальчик.

Обычно в подобных ситуациях дальше следует какое-нибудь нетривиальное сравнение (типа «не то, что ваш сосед напротив» или же «в отличие от мистера такого-то, кабинет которого я убирал только что»), но его почему-то не последовало. И вновь этот момент я решил оставить без внимания.

— До свидания, — я уже развернулся, и даже решительно направился было к двери с тем, чтобы в следующий миг убраться отсюда к чертям собачьим, но какая-то неведомая сила тут же остановила меня. В мозг вновь влетели слова уборщика, произнесенные им несколько ранее и так ясно и четко услышанные мной: «…я вроде бы не видел никого, пока поднимался сюда…».

Как все это сейчас понимать?

Я становился. Облизал губы. Мистер Вольф к этому времени уже даже начал было напевать что-то незатейливое себе под нос (вошел в профессиональный раж, не иначе, — подумал я), и с неким неистовством ухватился ладонями за мягкую щетку.

Признаюсь честно, мне было искренне жаль прерывать эти его почти задушевные напевы своей непонятной болтовней (а я мог поклясться в том, что именно таковой она ему в итоге и покажется), да лишать человека истинного и неподдельного удовольствия хотя бы во время уборки очередного кабинета почувствовать себя мистером «Голос Вселенной» (если бы только руководство М-ТВ, который я недолюбливаю, вдруг решило учредить нечто подобное, то мой уборщик уж точно не остался бы у них без награды), но, с другой стороны не мог я так же и не спросить его прямо сейчас кое о чем важном. Не знаю, лично для себя я решил, что все это — просто лишь профессиональный интерес и ничего более. Если же у вас имеется некое другое сему объяснение, что ж, — я охотно вас выслушаю. Черкните несколько строчек на мой и-мейл, и я клянусь, что обязательно вам отвечу. В самом скором времени.

— Мистер Вольф… — я запнулся на полуслове, прекрасно понимая, что эта моя реплика в итоге окажется сейчас как минимум лишней. Для меня, по крайней мере, так точно. Ведь от уборщика потом почти наверняка последует ответ, и кто его знает, каким именно он в итоге окажется. — Помнится, в самом начале вы упомянули, будто абсолютно никого не видели по пути сюда.

Он прервал пение, но щетки из рук не выпустил. Несколько собрался с мыслями. Я понял это по глубокой борозде, что залегла вдруг меж его бровей после того, как к ушам мужчины долетел мой вроде бы безобидный с виду вопрос.

— Я помню это совершенно отчетливо, док, — он переступил с ноги на ногу, зачем-то выставил вперед свою широкую грудь, да покрепче сжал в темной ладони пластмассовый держатель реманента. — Здесь никакой ошибки быть не может в принципе, потому как я, все то время, пока поднимался к тебе на этаж, почему-то, — о, мой Бог! — во всю мощь собственной фантазии размышлял о той прекрасной мисс, которую видел у тебя на приеме в прошлую пятницу, — теперь лицо его сделалось самую малость грустным. — Все время пока под ногами у меня мельтешили ступеньки (третий этаж, путь неблизкий!), я думал, а не увижу ли ее у тебя еще один раз, ведь сегодня тоже ведь, как ни крути, пятница, а ты, настолько мне известно, док, одним и тем же пациентам всегда назначаешь определенные дни.

Я задумался. Миссис Зюганов. Прекрасная, в общем-то, особа, тут он прав. Вот только страшная ханжа, но это уже скорее побочный эффект.

— Да, она захаживала сегодня, — я растерянно всмотрелся в пол. Как раз поймал взглядом несколько пузырящийся ляп моющего средства, что его уборщик ранее разлил местами у меня по полу, и который еще не успел растереть. Убоялся следующей мысли своей, но мне очень четко и ясно представилось вдруг, что эта мелочь — то же самое, что и вся моя жизнь. Ляп! Наверное, только таким словом ее и можно охарактеризовать, особенно беря во внимание последние года три. Думаю, это немногие сейчас поймут, но когда ты работаешь мозгоправом (или же, выражаясь на манер Уилфа — «душеведом») уже не один год, иногда подобное чувство все же нет-нет, да и захаживает к тебе в гости. Наверное, это нормально.

— Что-то стряслось, док? — мистер Вольф внимательно изучал меня, словно пытаясь угадать, что именно в этот самый момент творится в моей голове.

Я обвел руками пространство вокруг себя, вероятно, пытаясь что-то таким вот образом абстрактно ему нарисовать.

— Мужчина, лет тридцати на вид… — хоть я и очень хорошо помнил образ Уилфа (разве такое вообще забудешь!), портреты мне всегда удавались с трудом. — Неопрятный, грязный, в плаще…

— И? — уборщик вновь принял привычное для себя сутуловатое положение. — Это кто?

— Его вы не видели, пока поднимались сюда, мистер Вольф? — я не знал, как отреагирует мужчина со щеткой в руках на этот мой вопрос, но и не задать его также не мог. Это буквально жгло меня изнутри. И с каждой секундой костер этот (спичку бросил именно Уилф, сомнений на этот счет не может быть абсолютно никаких!) разгорался во мне все свирепее и свирепее.

Уборщик просто лишь опять переступил с ноги на ногу. Гениальный жест, как я себе подумал.

— Нет, док, абсолютно никого не видел, — он говорил просто и незамысловато, без какой-либо задней мысли. Так, словно бы отвечал на вопрос о том, какой фильм он смотрел вчера вечером после работы. — Ни твоего неопрятного в плаще, ни кого бы то ни было еще. Док, точно все хорошо?

Последняя фраза его все же прозвучала с несколько большим интересом, чем предыдущие, но мне не показалось это странным. Да и потом, мне ли сейчас рассуждать о всяких там странностях?

— Да, все отлично, мистер Вольф, — я вновь с трудом вернулся к реальности. — Извините, просто, должно быть, заработался, как черт. Хорошего вечера и выходных!

В следующее мгновение я спешно развернулся на каблуках и, чтобы еще больше не усугублять и без того нелепую ситуацию своими расспросами, лишь только убрался из кабинета прочь. Мне показалось, что так будет лучше.

Все то время, что неспешно тащился вечерними улочками домой (я снимал однокомнатную квартирку на Одеон-Роуд у миссис МакКаллистер, суперзаботливой хозяйки, живущей в соседнем квартале и всегда по воскресеньям угощающей меня вкусным домашним кунжутным печеньем), думал об этом своем странном вечернем госте. Кто такой на самом деле этот Уилфред Каррик? Как сейчас объяснить тот факт, что уборщик абсолютно не видел его, поднимаясь по лестнице? А ведь они с ним совершено точно не могли разминуться. Во-первых, мистер Вольф постучался в мои двери всего лишь секунду спустя после того, как их закрыл Уилф. Во-вторых, лестничная клетка в доме номер сорок семь по Уэстхилл-Роуд лишь только одна и совершенно никоим образом не могло произойти так, что кто-то из них двоих (Уилф или же уборщик, знающий тут все на свете входы-выходы) шел сюда каким-то иным путем. Получалось, что…

Я просто лишь сошел с ума.

Вот что, собственно, получалось.

Дойдя до перекрестка Семнадцатой улицы и кинотеатра Вагнера, я вдруг остановился. В голову мне тут же взбрела мысль о том, чтобы уже в самом скором времени выйти в Сеть и как следует там порыскать в поисках ответов на все вопросы, что у меня столь неожиданно накопились, но поначалу я отнесся к ней достаточно прохладно. Во-первых, не слишком уж доверял подобным вещичкам, благам двадцать первого тысячелетия. Во-вторых же, по собственному опыту знал, что иногда в нашей жизни происходит нечто такое, на что иной раз просто лишь не нужно обращать особенного внимания, да и дело с концом. Это вернейший способ, ведь спустя неделю (или две, но это в худшем случае!) подобные мысли сами по себе постепенно сотрутся с твоей памяти и тиски, сжимавшие тебя все это время, наконец, ослабнут.

Мимо прошествовала явно дешевого вида проститутка в длинном не застёгнутом серого цвета пальто, что-то бросив в мою сторону. Вроде бы это были слова: «Какой милый мальчик!», но я в этом не уверен. Постояв еще с минуту и тупо потаращившись в ее стремительно удаляющуюся в неизвестном мне направлении спину, я решил, что все же идея на счет выхода в Сеть не такая уж и скверная. В квартирке миссис МакКаллистер имелись соответственный разъем и кабель и я, при желании, конечно же, мог бы воткнуть в них свой ноутбук и провернуть всю эту нехитрую аферу.

Я поспешил домой. Миновал книжный магазин «Чарльз Диккенс» (гениальное название, не правда ли?), аптеку мистера Миллингера (пару раз покупал там себе аспирин), да кафешку МакКи, где работала Венди Слоут, с которой я однажды даже сходил на свидание. Ничем особенно интересным оно в итоге так и не закончилось, но мое мужское самолюбие в тот вечер определенно ликовало.

Поднявшись лифтом на нужный этаж (квартира миссис МакКаллистер располагалась едва ли не по соседству с самой приемной Господа Бога — десятом этаже!) я спешно отпер дверь, включил свет и, не раздеваясь, влетел в крохотную спальную. Раскрыл ноутбук, запустил программу, принялся возиться с нужными шнурами и разъемами. Внезапно к горлу подкатил желудок и я сообразил, что с самого раннего полдня совершенно ничего не ел.

Пока мой старенький «Панасоник» яростно о чем-то размышлял (должно быть, усиленно думал, пускать меня в Сеть или все же не стоит), я сходил на кухню и сделал там себе большущий бутерброд с колбасой. Сверху еще и щедро приправил все это дело майонезом. Получилась целая уйма лишних и совершенно никому ненужных калорий, но в тот момент мне было на все это плевать. Еда приятно успокаивала желудок, и пока Фаерфокс искал через поисковик «Гугл» нужную мне информацию (в строке поиска я вбил лишь только: «Уилфред Каррик»), хлеб с колбасой стремительно уменьшался в размерах в моей ладони.

К тому моменту, когда система, наконец, ответила мне, будто найдено просто-таки до чертиков много различных Уилфредов Карриков, Уилфов Кэрмитов и тому подобных персонажей, я решил поискать нужного мне человека в более узкой вселенной — на сайте нашего города, где почти наверняка время от времени «висит» если не каждый второй здешний житель, то каждый третий — точно.

Система несколько мгновений лишь только томительно крутила на экране свое колесико, словно бы предупреждая «Жди, болван!», а потом вдруг выдала мне на-гора нужный результат. Моим вечерним гостем оказался Уилфред Каррик Рэй Дуглас (это если вас интересует его полное имя), и ему и вправду было тридцать лет. Рядом на странице присутствовала также и его фотография (была она такой же неудачной и невзрачной, как и он сам — нечеткое изображение, дурноватый серый фон, какие-то пятна по ней везде и всюду), что, в общем-то, не дало мне и малейшей возможности усомниться в том, будто я отыскал сейчас кого-нибудь не того.

Я таращился на его фото бесконечно длинную минуту, и если бы в тот самый момент совсем рядом кто-то предложил бы мне вдруг пойти выпить пива (иногда я разрешаю себе подобные извращения), то, боюсь, фраза эта почти наверняка даже не была бы услышана мной. Теперь вы понимаете, что на самом деле значит выражение «с головой уйти в работу»?

— Ах, ты ж сукин сын! — вырвалось вдруг у меня в тот самый момент, когда я уже в третий раз разглядывал беспорядочно разлетевшиеся в разные стороны его засаленные волосы. Подобная прическа (если только то безобразие можно было ознаменовать именно так!), как по мне, имела много общего с таким явлением, как взрыв на макаронной фабрике (и плевать на то, что подобное там почти никогда в жизни не происходит!) и, в общем-то, очень даже забавляла меня. — Я все-таки нашел тебя, ублюдок! Некуда бежать теперь, да?

Как мне показалось (я даже обратил должное внимание на этот факт!) последняя фраза моя была здесь все же несколько лишней, но… Не думал я тогда о том, будто даже если бы Уилф ее и услышал, это было бы для него чем-то особенным и доселе неизведанным.

Повинуясь то ли рефлексу, то ли простому профессиональному инстинкту я быстро записал себе на руке номер его мобильного телефона, указанный тут же на странице внизу. Подумал, что если и дальше меня будут одолевать вдруг подобные тяжелые раздумья, я вполне смогу набрать на своем аппарате эти невинные девять цифр и поговорить с человеком на другом конце провода. Единственное, что меня немного останавливало, так это тема нашей предстоящей беседы, если таковая, разумеется, все же когда-нибудь произойдет. Ну, согласитесь, не мог же я вот так вот просто взять, позвонить ему и сказать что-то типа «Привет, братец, я — тот самый док, к которому ты на днях заходил. Как жизнь, старина?»!

Или все-таки… Мог?

Еще раз перечитав информацию на странице Уилфа, едва ли не всю его подноготную, учитывая все прочие обстоятельства (мужчине тридцать, когда-то давно даже закончил колледж Ламарка в Стентоне, холост, имеет брата), я лишь молча закрыл вкладку, и вместо этого решил поискать теперь информацию о другом мучающем меня факте. Или, вернее, сразу двух.

Меня интересовали те загадочные смерти, о которых поведал мне Уилфред. До конца я пока еще не отдавал себе отчета в том, действительно ли верю в эту его болтовню, но тут — как и с едой. Если уж пришел к холодильнику — уничтожай все, что видишь, и ешь, сколько влезет. Жрать, так жрать.

— Ну-ка давай, — приговаривал я, обращаясь к старенькому «Панасонику». Его электронный мозг, должно быть, на тот момент уже порядком закипал ото всех тех мегабайтов информации, что через него проходили (я не употребляю сейчас слово «проносились», и, думаю, вы знаете тому причину), но мне, откровенно говоря, было не жаль его. Да, вот такое вот я засохшее дерьмо на старом ботинке! — Найди мне еще кое-что, и я даже установлю на тебя антивирусную программу в знак своей безграничной благодарности за твои труды. Обещаю! Но потом, не сегодня. И не завтра. Договорились, дружок?

Я почти уверен в том, что если бы у моего «Панасоника» (подарок на Рождество от коллег по цеху в далеком две тысячи седьмом году — примерно тогда подобные штуки были очень даже популярными) имелись руки — он бы в тот самый момент меня ими и придушил. Быть может, я и ошибаюсь, но задание по поиску Сьюзен Хатчисон (я почему-то решил начать исследование именно с нее) вначале вообще показалось моему электронному монстру почти неподъемным. Как знать, вполне возможно, что у него даже появилось бы нечто типа грыжи, если бы только в природе существовало такое явление, как «кибергрыжа» (или же, на худой конец, хотя бы «грыжа электронная междисковая»), но я не думаю, что подобное вообще возможно. Он был старый, система изношена, но работать на нем было вполне себе можно. И я работал. Так сказать, ковал железо, пока дымилось.

Вновь на мониторе появилось надоедливое колесико, которое, как мне показалось, теперь крутилось-вертелось еще медленнее. Наконец, покончив с бутербродом и даже облизав пальцы, что еще какую-то паршивую секунду назад держали его в своей цепкой власти, я взглянул на монитор и с неким волнением для себя отметил, что один человек с подходящими параметрами (ими опять-таки оказались лишь только имя и фамилия помощницы ветеринара) в маленькой, уютной вселенной под названием «Роквилль» все же нашелся.

Как и говорил мне Уилф, она оказалась совершенно молоденькой. На странице (много чем смахивающей на страницу его самого, вот только информации и различного рода фотографий тут было гораздо больше) значилось, будто родилась мисс Хатчисон тринадцатого февраля девяносто пятого года, несколько лет назад (три, если быть точным) закончила какой-то там не шибко известный мне колледж, связанный с уходом за животными, где-то аж в Либертивилле, после чего, собственно, сразу же и пошла на работу помощником мистера Стюарта.

Вот оно как…

Я дважды пробежался глазами по странице мисс Хатчисон, а затем остановился на одной из ее фотографий. Мне этот снимок показался самым лучшим, из всех, что только были когда-то ею самой сюда выложены (или «загружены», как модно выражаться теперь), но сама помощница ветеринара (к этому моменту уже точно покойная), по-видимому, так не считала. Эта фотография не была аватаркой на ее вполне себе любознательной странице (я выражаюсь сейчас так, потому что лично отыскал на ней несколько ссылок на различные литературные ресурсы, да парочку интеллектуальных онлайн игр, как-то шахматы и карамболь), да и лайков (опять-таки выражаясь терминологией современных молодых людей) под ней было всего лишь шесть. Это несправедливо.

Думаю, у меня сейчас не получится красочно описать это фото, но следует отметить для себя, что не в нем, в общем-то, было все дело. На картинке мисс Хатчисон была изображена в изящном красном платьице, достающим до колен, волосы ее были аккуратно уложены, а на лице явно присутствовала косметика. Стояла она у какого-то неведомого мне постамента (это была вылитая из металла влюбленная парочка, страстно целующаяся на скамейке посреди какого-то, как я решил для себя, парка), и улыбалась. Но что более всего прочего привлекло в ней мое внимание — так это ее глаза. Взгляд, который говорил о том, что его обладательница в ближайшее время уж точно не собирается на аудиенцию к апостолу Петру. Все это (глаза и жизнь, которую они сами по себе в тот момент излучали) было очень сродни тому, как если бы какой-нибудь школьник в самом начале лета улыбнулся вам, а вы бы сразу и сообразили, что у него, наконец, закончился ненавистный учебный год, потому как подобным образом можно улыбаться лишь только летом, когда у тебя каникулы!

Я долго смотрел на фото, осознавая всю горькую неизбежность ситуации (не зря, пожалуй, говорят, будто в нашей с вами жизни слишком поздно наступает слишком быстро), а потом в один клик мыши закрыл страницу и принялся изучать другие вкладки, что появились в окне моего электронного друга вместе с запросом «Сьюзен Хатчисон».

Думаю, перечислять все их было бы сейчас как минимум неразумно (да и, должен признаться, далеко не каждую я исследовал лично), но что я из всего этого для себя вынес, так это то, что да, девушка действительно покончила с собой, утонув в ванной, перед этим наглотавшись бутанола. Об этом говорилось в небольшой статье, подписанной каким-то блоггером под забавным ником «Мандариновая_Отрыжка», которую я прочитал буквально-таки на одном дыхании. Несмотря на свое столь нелепое сетевое имя, пользователь этот (вне всяких сомнений, один из обитателей Роквилля) вполне себе неплохо владел словом и достаточно грамотно (в чем-то в этом он походил на самого Уилфа, в большей или меньшей степени) строил предложения.

«С прискорбием должен сейчас вам сообщить…»

Так начиналась его статья. Впрочем, поспорьте со мной, если я сейчас не прав, — все они начинаются схожим образом, разве нет?

Дальше следовало:

«Сегодня ночью мир потерял свой очередной яркий лучик света — скончалась сама доброта во плоти мисс Сьюзен Хатчисон. Не спрашивайте, как это произошло! Спросите лучше, зачем? И поднимите голову вверх, потому как лично я не знаю ответа на этот вопрос!».

После шло немного умозаключений касательно несправедливости и жестокости бытия, Мандариновая_Улыбка едва ли откровенно не вызывал Того, Кто Там (как сам Его величал) на дуэль, но вся эта демагогия, в конце концов, сводилась лишь только к тому, что Уилф таки, черт возьми, был прав. Помощница ветеринара, которой не исполнилось еще и двадцати пяти, ушла от нас рано и…нелепо. Единственное, что оставалось для меня загадкой тут — это то, почему мистер Каррик винил себя в ее смерти. В статье, что я прочитал, стояла дата (22 апреля 2017 года), и по ней вполне можно было судить о том, что девушка скончалась именно в ночь на то число. Но мне не было точно известно, когда именно Уилф встречался с мисс Хатчисон лично, во время своего визита к ветеринарному врачу. Из этого следовало, что я также не мог заключить и то, действительно ли правдивы его слова и та их встреча способствовала ее скорой кончине.

Впрочем, когда человек приходит на прием к душеведу (как часто сам его называет), я думаю, у него нет абсолютно никаких причин для того, чтобы о чем-то недоговаривать или умалчивать. Как вы считаете?

Еще с минуту я выборочно покопался во всем том, что моему электронному другу удалось отыскать по поводу бедной мисс Хатчисон, а потом (скорее, лишь для какого-нибудь приличия или же внутреннего своего душевного равновесия), ввел в строку поиска другое имя: Жизель Беггинс. И знаете, что узнал спустя миг (с этим заданием мой «Панасоник» справился в разы быстрее)?

Она также была мертва…

Вот и думай теперь…

И да, это была именно аневризма.

Много времени поиски некролога у меня не отняли. Я наткнулся на него глазами как раз в тот самый момент, когда хотел немного увеличить масштаб просмотра на браузере и потащился мышкой в нужный квадрат монитора. Вероятно, по пути что-то там случайно нажал (даже под присягой не смогу сказать вам, что это могло быть, хоть на компьютерной мыши всего лишь две кнопки), но уже спустя миг на мониторе у меня появилось коротенькое (не более двух худеньких абзацев), сухое сообщение о том, что «добрая и заботливая миссис Бегинс скончалась рано утром восемнадцатого июля прошлого года от аневризмы». Текст этот абсолютно никем подписан не был, но я мог поклясться в том, что его авторство уж точно не принадлежало умнику, скрывающемуся под ником «Мандариновая_Отрыжка». Просто лишь не его стиль, и все тут. Наверное, неблагодарное это дело судить о человеке по тому, как он пишет некрологи, но это тоже чья-то работа и она также имеет право на свою оценку, критику и похвалу.

— Черт возьми, а вот это уже действительно любопытно, — я констатировал факт пустым стенам, попутно соображая, будто абсолютно точно помню, как Уилф упомянул о том, что повстречался с ненавистной ему миссис Беггинс именно семнадцатого июля. То есть… За день до.

Мне стало не по себе. Разумеется, все это с тем же успехом могло быть и чистым совпадением (аневризма — настолько коварный недуг, что никогда не знаешь, как именно все с ней обернется), но что-то мне подсказывало, будто во всем этом крылось-таки нечто зловещее.

— Ну и ладно мне с этим, — я очень старался здраво смотреть на вещи, и, по возможности, не переходить грань. — Нужно просто лишь убираться с этого проклятого сайта, и дело с концом. Не было печали — так вот нате вам! Теперь ее имеете…

Если бы у меня был кот (а некоторое время я серьезно раздумывал над возможностью его приобретения; уже даже знал, как именно назову животное в случае чего — Чаппи, и плевать на то, будет это девочка или мальчик), то я вполне мог бы ему пожаловаться. Но пришлось ограничиться лишь только старым добрым «Панасоником», который, как я себе думал, почти, что всегда понимал меня буквально с полуслова.

— Дружище, антивирусная программа за мной, — я свернул все вкладки, а затем и вовсе очистил историю посещений. Жаль, что иной раз вот так вот в один лишь только клик нельзя поступить с собственной памятью. — Ты сегодня молодец, просто выше всяческих похвал! А вот я — болван, раз поверил во всю эту чушь! Но мне простительно, я ведь, черт возьми, душевед. Никогда не знаешь, откуда именно в следующий момент вылезет из меня очередной таракан.

Держу пари, будь он живым, мой электронный друг в тот момент мог бы даже от души рассмеяться, и причем — прямиком мне в лицо. Имел для этого все основания.

Я закрыл ноутбук, еще некоторое время неподвижно просидел в совершенно пустой комнате (однажды услышал за окном натужный звук спешащей на вызов кареты скорой помощи, несшейся в тот момент по улице), а потом лишь приказал себе не быть глупым, а лучше прямо сейчас поднять задницу с дивана, переодеться, да пойти на кухню и приготовить ужин. Почему-то вдруг страшно захотелось напиться, но в следующее мгновение я подавил в себе это предательское желание. Понимал: этим проблему не решить.

Впрочем… А было ли все это проблемой лично для меня?

Жаря на сковородке яичницу с беконом (майонез во все это дело я обычно всегда добавляю в самом конце; знаю, что вредно, ведь вес мой оставляет желать лучшего, а с такими темпами недалеко и до гипертонии), я все размышлял о том, что сегодня произошло. Старался смотреть на вещи с нейтральной (третьей, как я ее обычно называю) стороны. Получалось, что пришел ко мне на прием такой себе мистер Каррик (где только и взялся на мою голову, Боже ты мой?), да и рассказал вдруг о том, что владеет даром предвидеть смерть конкретного человека. Навел даже тому примеры (как-то бедная помощница мистера Стюарта, да неопрятная с виду жена хозяина закусочной), а потом еще и пожаловался на то, что, зная (действительно ли?) даты их смерти, совершенно ничего не предпринял с тем, чтобы предотвратить необратимые последствия.

Получалась, в общем-то, чушь собачья (как психоаналитик я должен был это понимать, ведь пациенты ко мне всегда захаживали совершенно разнообразные, и у каждого из них уж точно имелась за душой своя история — здравая и не очень), но что-то меня все же жгло.

— Вот ведь влип! — я как раз отправил в рот первый кусок своего королевского ужина (еще шипящий с огня), когда на автомате проговорил эти слова. — Так и умом тронуться можно. Полегче, дружище. Тебе абсолютно незачем сейчас переживать по этому поводу. Он больше не придет.

Взгляд мой совершенно случайно скользнул по ладони, где был записан номер телефона Уилфа. В мозгу мелькнула было лихорадочная (хоть, быть может, что и вполне себе здравая!) мысль о том, чтобы прямо сейчас схватить в руки трубку и набрать эти девять злосчастных цифр, но, как и с выпивкой несколько раньше, я вновь лишь подавил в себе это желание.

— В конце концов, ты можешь перезвонить ему и завтра, — тут же успокоил я себя, вновь отправляя в рот пищу. Майонез приятно обволакивал мои зубы и язык, и я буквально-таки чувствовал, как уже во рту он начинает свое не совсем здоровое влияние целиком на весь мой организм. — Он ведь никуда не денется, этот Уилф, да ж?

Спать я в тот вечер отправился поздно (для меня, по крайней мере). Обычно проваливался в царство Морфея никак не позже одиннадцати (после того, как смотрел итоговый выпуск новостей на Шестом канале, транслируемый ежедневно, кроме воскресенья, в десять тридцать), но тогда голова моя коснулась подушки аж полпервого утра. И всему виной тут — те проклятые размышления о бедной мисс Хатчисон и тоже бедной, но уродке, миссис Беггинс.

Получалась сущая ерунда и нелепица! Я понимал, что глупо и бессмысленно все время думать о них (не говоря уже о том, чтобы хоть сколько-нибудь анализировать имеющуюся у меня на руках информацию), но все же не переставал это делать.

Это было сродни самокопанию, вот только по природе своей являлось проблемой куда более серьезной.

Часы на прикроватном столике показывали без пяти минут час, когда я вдруг сообразил, что хочу отлить. Тяжело поднялся на ноги, сунул ступни в комнатные тапки и поплелся в уборную. Сделав там все свои дела, я вновь воротился к кровати, но обратно на нее ложиться не спешил. Нутром чувствовал (хоть это мое выражение сейчас и совершенно непрофессионально!) — так просто все это меня не отпустит.

— Что ж, — вновь обратился я к своим верным друзьям, стенам. — Тут два выхода (по крайне мере, я смотрю на это так) — первый: все-таки напиться до полусмерти и проспать потом ближайшие часов десять в полнейшем угаре, но не думаю, что это самый лучший из них. Выход номер два: продолжать копать этот проклятый грунт до конца, пока лично во всем для себя не разберусь и не поставлю, таким образом, в этой истории жирную точку.

Я вновь взглянул на часы. Прошло всего лишь паршивых семь минут, но мне показалось, будто миновала почти, что целая вечность. Бог ты мой, как иной раз бесчеловечно посмеивается над нами время, столь медленно продвигаясь вперед! И это не мной, к слову сказать, подмечено!

Я дал себе слово, что выжду еще полчаса, и если за это время меня не попустит и не склонит ко сну, то тут же ухвачу в руки телефонную трубку и позвоню мистеру Каррику. Откровенно говоря, боялся себе признаться, но мне нужно было, чтобы он меня…успокоил. Да, именно успокоил. Ведь далеко не всякий разум, доложу я вам, в который, словно бы плевком, забрасывают подобную обжигающую информацию, способен с ней должным образом совладать! Почему-то мне казалось, что Уилф бы меня во всем этом понял.

Я вышел из спальни и в крохотной прихожей опустился в мягкое, совсем немного прохудившееся кресло. Облизал губы. Рядом высилась небольшая полка с книгами, и я потащился одной рукой в том направлении, наугад выбирая что-нибудь себе в качестве снотворного. Ухватился за какой-то журнал, и когда поднес его к глазам, не без разочарования сообразил, что это «Космополитен».

— Боже мой, неужели я до сих пор читаю это дерьмо? — стены, как я давно уже понял, прекрасные собеседники. Они абсолютно никогда в жизни не задают вопросов. — Должно быть, пора бы и мне наведаться к мистеру Спайку.

Старина Спайк (а я мог позволить себе называть его так лишь только за глаза) был моим университетским преподавателем основ психоаналитики, и некоторое время по совместительству являлся личным «душеведом», как выразился о нас Уилфред Каррик сегодня в моем кабинете. Не знаю почему, но именно в этот момент я вдруг вспомнил о нем. Надо же, а ведь мы со стариком уже месяца три не говорили. В последний раз (еще в конце зимы) он как-то, помню, пожаловался мне на стремительно ухудшающееся зрение (когда тебе перевалило за восьмой десяток, мало что в твоем организме остается прежним), но сейчас, сидя в кресле с журналом в руках, я вдруг подумал, что это уж точно не помешает ему выслушать меня и дать дельный совет, если в этом все же возникнет такая необходимость. Или даже принять у себя своего некогда лучшего ученика и вытереть его слезки, потому как… «подошло».

— Старина Кристофер Спайк, который всегда был для меня чем-то большим, чем просто преподавателем, — я вновь сообщил это стенам (в какой-то момент подумал было, что им и вправду интересно слушать все это), после чего лишь начал с плохо скрываемым в душе (и, надо думать, во взгляде тоже) отвращением страница за страницей листать журнал. — «Красавица Кортни Кокс завела себе бультерьера» — прочитал я вголос название одной статьи, и тут же от души посмеялся. Неужели столь известная (я уже молчу о том, что к чертям собачьим привлекательная и сексуальная!) личность, как эта самая миссис Кокс может стерпеть подобное унижение — сухое определение «красавица» в свой адрес? Подобных леди, как я всегда думал, иначе, как «божественной» или же «самой привлекательной из ныне здравствующих» и величать, пожалуй, что не стоит, а потому и абсолютно не прав сейчас мистер Норман Уортингтон (автор статьи), выражаясь подобным образом.

— Черт возьми, да она, думаю, может даже в суд подать на него за подобные вольности! — вскричал я, хватаясь за голову. — Божественная Кортни Кокс! И не смейте мне ее обижать!

Сна было ни в одном глазу.

Рассматривая «Космополитен» дальше, я однажды даже было поймал себя на мысли о том, а не поглядеть ли мне в этот самый момент на что-нибудь этакое в целях скорейшего засыпания (не думаю, будто вас удивит сейчас тот факт, что несколько плохих журнальчиков у меня под кроватью все же имелось), но и от этой своей идеи я в итоге также отказался.

— Черт возьми, да что же это такое?! — это был одновременно и вопрос, и утверждение и… накопившаяся внутри меня злость. — Почему я все никак не могу забыть о рассказе Уилфа и о тех людях, с которыми лично даже знаком не был?

Я поднялся с кресла, бросил на него ненавистный мне журнал (определение «ненавистный» не касается миссис Кокс!), после чего опять поковылял вспальню и улегся навзничь. Вновь где-то за окном послышалось вдруг завывание сирены, но тут же и стихло.

— Еще немного, — мне было несколько трудно говорить, лежа на животе, но я старался изо всех сил, — и точно также стихнет и моя жизнь. Я попросту сойду с ума.

Пролежав в таком положении еще некоторое время, я все же почувствовал, что проваливаюсь в сон.

«Ну же, давай, — уже про себя проговорил я, словно боясь спугнуть невидимую божественную руку, которая вела в тот момент мое сознание узенькой тропой по направлению к царству Морфея. — Не подведи. Мне надо поспать. Надо и точка. Неплохо было бы еще и…».

Закончить мысль сил уже не хватило.

* * *

На следующее утро (тем днем оказалась суббота, не нужно было никуда спешить, и я мог себе позволить проваляться в постели едва ли не до полдевятого утра), бреясь в ванной, я вдруг вновь скользнул взглядом по ладони и по тому месту, где вчера записал на ней номер телефона мистера Каррика. Воспоминания о трудной ночи накануне к утру неслабо выветрились из сознания, многое при свете дня стало казаться мне не столь существенным и, быть может, что даже смешным (как-то мысли о том, чтобы напиться или же, выражаясь на манер мистера Каррика, «подавить одноглазого», пришедшие в мой мозг вчера), но вот о том, чтобы все-таки перезвонить Уилфреду я подумывал всерьез.

Покончив со всеми утренними процедурами, я прошел на кухню, открыл холодильник и выставил на стол сначала стакан апельсинового сока, затем салат с капусты, а потом и парочку тостов, что сделал вчера вместе с яичницей специально для завтрака. Немного подумав, уселся на круглый табурет и, откусив большой кусок тоста, ухватился рукой за телефонную трубку. Настучал на клавиатуре нужные девять цифр.

«И что ты ему скажешь? — внутренне задался вопросом. — Неужели станешь плакаться о том, что после его визита плохо спишь и потребуешь объяснений?».

Я не знал ответа ни на один из этих вопросов, но решил, что во время разговора лишь только стану импровизировать, да и дело с концом.

Пока нас соединяли (должно быть, даже сам оператор в то время еще порядком себе дремал), я успел проглотить один тост и подумал о том, что завтрак, в общем-то, вполне себе удался. Я никогда не был особенно хорош в делах кулинарии, но иной раз мне все же удавалось сотворить нечто такое, что съедалось сразу же. Вот уж молодец, ничего не скажешь!

Наконец, протяжные гудки в трубке прекратились и оттуда послышалось:

— Добрый день, мое имя Марта, с кем я говорю?

Я прочистил горло.

— Простите, мне бы… — слова в то утро все никак не хотели вылезать из меня наружу. — Я ищу мистера Каррика. Уилфреда Каррика. Могу я с ним поговорить?

Голос в трубке на мгновение умолк. Некоторое время спустя женщина произнесла.

— Сожалею, но нет. Вы кто?

Тут я все же нашелся с ответом.

— Меня зовут мистер Юджин. Энтони Юджин, и я его психоаналитик. Все дело в том, что мистер Каррик приходил ко мне вчера, но мы с ним не договорили. Я бы очень хотел…

Она резко прервала меня.

— Это невозможно, мистер Юджин. При всем уважении, но вы определенно что-то сейчас путаете. Уилф, — то есть, извините, — мистер Каррик никак не мог приходить к вам вчера.

Я удивился.

— Почему? Он сейчас может подойти к телефону?

Она фыркнула.

— Он скончался неделю назад, мистер Юджин. И если это сейчас какая-то неудачная шутка в вашем исполнении, то гореть вам за это в аду.

В следующий момент я буквально-таки весь без остатка провалился в прострацию. Даже глаза закрыл. Что? О чем сейчас сказала мне эта женщина? Мистер Каррик что? Умер? А как же тогда…

— Я ответила на все ваши вопросы? — это был ответный ход в ее исполнении, и я подумал, что дела мои действительно плохи.

— Простите, я… — разумеется, я не знал, что и думать в тот момент, не говоря уже о хоть каком-нибудь более или менее достойном ответе для невидимой мне собеседницы. — Наверное, я и вправду что-то путаю… Быть может, просто лишь ошибся номером. Извините.

Я спешно завершил вызов, еще с минуту просидел, не шевелясь, а потом все же ко мне вернулась способность мыслить. Я вдруг подумал о том, будто мог действительно сейчас ошибиться номером, ведь в тот момент, когда его себе записывал, мозг мой был занят многими вещами сразу. Вот потому-то и получилось то, что, в общем-то, получилось.

— Прямо-таки какая-то смерть на завтрак получается, — невесело произнес я, чувствуя, что в это утро совершенно точно не смогу проглотить уже ни кусочка. — Проклятый Уилф! И проклятая его история!

Целую минуту я сидел с зажатой в руке телефонной трубкой (и не выводили меня из себя даже короткие, отрывистые гудки, вовсю доносившиеся из нее в тот момент), а потом не придумал ничего лучше, чем просто лишь подняться на ноги, пройти к себе в спальню и, раскрыв ноутбук (старика «Панасоник» почти наверняка помнил еще наш с ним прошлый «наскок на Сеть», как мне тогда захотелось вдруг все это обозвать), вновь поискать информацию (теперь уже о самом мистере Каррике) на сайте городка Роксвилль.

И я сделал это.

Каким же огромным и неподдельным было мое удивление, когда и вправду выяснилось, что мистер Уилфред Каррик уже неделю, как мертв. Мне посчастливилось отыскать даже его некролог, написанный угадайте кем?

Готов спорить, ответ вам известен.

На этот раз статья Мандариновой_Отрыжки (я дал себе указание при случае обязательно разузнать побольше об этом умелом писаке) начиналась следующим образом:

«Прикроем глаза, друзья и соседи, и представим себе на мгновение отошедшего в мир иной друга, брата, племянника и просто хорошего человека — мистера Уилфреда (Уилфа) Каррика, которого не стало вчера поздно вечером…».

Подобное изложение, как мне показалось, было суховатым для Мандариновой_Отрыжки, но, наверное, человек этот (кем бы он ни был, и где бы ни жил в Роквилле) ничего более занимательного придумать здесь все же не сумел. Это если, разумеется, касательно некролога вообще позволительно употреблять определение «занимательный».

Глаза мои полезли на лоб. В статье вскользь упоминалось о том, что Уилф скончался от внезапно оторвавшегося тромба (настоящая беда нашего века с его фаст-фудами и различными ТВ-шоу, которые просто-таки цепями приковывают тебя к экрану на целый день, не давая возможности вдоволь двигаться), и у меня не было совершенно никаких причин, чтобы не верить этому. Также я не сомневался и в том, что, если просижу здесь еще хотя бы с минуту, да покопаюсь в себе той навозной лопатой, которую давно уже надо было бы сжечь, а пепел от нее развеять где-нибудь над Тихим океаном, то попросту тронусь умом. Собственно, это уже произошло (в большей или меньшей степени), но вот самокопание вколотит в крышку гроба, где будет покоиться мой разум, последний гвоздь уже основательно. Дай Бог, не ржавый.

Я тяжело поднялся на ноги и, как был, с телефонной трубкой, цепко зажатой в руке, вышел из кухни. Абсолютно не разбирал дороги и не знал, куда я иду, но что мне было в тот момент предельно ясно, так это то, что телефон старика Спайка я до сих пор помню наизусть, и настучать на клавиатуре эти девять цифр не отнимет у меня слишком уж много времени.

— Только бы ты еще не умер, — сорвалось вдруг с моих губ, и эта мысль едва ли не до инфаркта напугала меня.

Я прошелся в крохотную прихожую и вновь, как и прошлым вечером, опустился в мягкое кресло. Почувствовал, что сижу на все том же «Космополитене» (с прекрасной мисс Кокс где-то там внутри), но мысли об этом почему-то больше не занимали меня.

Сначала я набрал два ноля (это чтобы выйти меж город), а затем — единицу, семерку, две пятерки, шесть, четыре, три, два и вновь единицу. Поднес трубку к уху. Начал вслушиваться в короткие гудки, попутно пытаясь сконцентрироваться на том, что именно произнесу в следующий момент, если кто-нибудь на другом конце все же потрудится ответить на звонок. Об Уилфе я старался больше не думать (по крайней мере, в том русле, что это именно он — причина всех моих нынешних бед). Единственное, что на данный момент волновало меня (до дрожи в коленях!) — это разговор с бывшим учителем и наставником.

Только бы получилось.

Только бы этот старый душевед поднял, наконец, трубку и своим сухим, словно пустыня, голосом произнес: «Говори, мой мальчик, тебя здесь внимательно слушают!».

И я бы сразу успокоился…

Апрель — май 2018