Сирены над Гудзоном [Marina Neary] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. ==========

Тарритаун, графство Вестчестер, штат Нью-Иорк – май, 2008

Перед тем, как вызывать полицию, Грегори Кинг обшарил карманы утопленникa. К его величайшему разочарованию, они были пусты и дырявы. Единственным предметом, отдалённо представляющим собой ценность, являлись часы. Грубые и броские, с неоновым циферблатом и латунным браслетом, они в подмётки не годились тем швейцарским за две тысячи, которые Грегори получил в подарок на восемнадцатилетие. Не важно. Эти часы были были сняты с чужой руки, и одно это делало их дьявольски желанными. Покойники абсолютно не пугали парня, а потому он без всякой брезгливости прикасался к распухшей плоти. Более того, Грегори принял за честь то, что покойник решил открыться именно ему. Kак долго труп носило по волнам, пока не вынесло на песчаный берег перед домом Кингов? Кем был этот человек при жизни? Каким образом он оказался в водах Гудзона? На его теле не было видимых ран. Квадратный лысый череп был цел на первый взгляд. Самоубийство? Передозировка? Несчастный случай? Эти вопросы отошли на задний план. Всё внимание Грегори сосредоточилось на часах. Они перестали работать от попавшей внутрь влаги, но их можно было починить. Даже сломанные они ему нравились.

Прикарманив добычу, Грегори полез за телефоном, чтобы наконец позвонить в полицию, и в эту минуту проснулся.

– Вставай, дружище! Петушок давно пропел.

У него над головой сверкнули недавно отбеленные зубы отцa. Эллиот Кинг, породистый англосакс с восточной примесью, слыл первым хлыщом на Манхэттeнской бирже. В свои пятьдесят четыре года он мог похвастаться густой каштановой шевелюрой, и только виски были слегка тронуты инeем времени. Его мускулатуре позавидовал бы любой тридцатилетний. Перед клиентами Эллиот красовался в костюмах от Ива Сен-Лорена, за которые на Пятой авеню без зазрения совести брали от трёх до семи тысяч. В таком костюме он выглядел как злодей из фильма про Джеймса Бонда. Зато дома одевался как последний кретин, будто назло близким. Усевшись на залитой солнцем постели, Грегори соннo окинул нелепый наряд отца. Гавайская рубашка, заправленная в розовые шорты с плетёным ремнём, пляжные сандали поверх белых носков, капитанская фуражка и тёмные очки, закрывавшие пол-лица.

– Издеваешься, папаня?

– Ничуть. Я на полном серьёзе.

– Цирк приехал?

– Ничего ты не понимаешь. Это писк моды. Вся биржа так ходит. Ладно. Хватить бурчать. Hапяливай штаны и спускайся. У меня для тебя сюрприз.

Сюрприз. Это слово насторожило Грегори. Отец был охотник до всяких забав, которые нередко кончались плачевно. Прошлым летом он принёс домой игрунковую обезьяну в качестве экзотического питомца. В первый же день на новом месте обезьяна подрала занавески в гостиной и цапнула за ухо Эвелину, младшую сестру Грегори. Девчонке пришлось делать уколы от столбняка и бешенства. Мать истерично хихикала в приёмной скорой помощи, а потом три дня не разговаривала с мужем. О дальнейшей судьбе животного ничего не было известно. Грегори надеялся, что провинившуюся обезьяну не усыпили. Интересно, что папаня задумал на этот раз? В кармане его шорт что-то таинственно побрякивало. Быть может, это были ключи от клетки с тигром? От человека, который так одевался, можно было ожидать чего угодно.

У самой двери Грегори зацепился ногой за шнур своей электрогитары модели Гибсон. Инструмент рухнул со стоном, прищемив владельцу большой палец на ноге. Парень взвыл от боли и матюгнулся так, что у него под кроватью нервно задребезжали пустые бутылки от пива. Подозревал ли Эллиот, что его младший сын регулярно прикладывался с спиртному? Что бы он сказал, если бы узнал, что Грегори во сне обирает покойников? Скорее всего, Эллиот отнёсся бы с пониманием. Ведь это специфика профессии. Все они воры на бирже.

Задняя дверь трёхэтажного особняка выходила на частный пляж, усыпанный мелкой галькой. Прихрамывая, Грегори начал спускаться по нагретым солнцем ступенькам. Отец платил бешеные деньги за сомнительную привилегию проживания на берегу этой серой, холодной, грязной канавы, в которую сбрасывали всё что можно. Гудзон уже не был той чистой, девственной рекой, вдоль которой селились голландские фермеры в семнадцатом веке. Теперь он служил канализацией трёх штатов.

Так где же был отцовский сюрприз? Ах, вот где! Hа свинцовой глади покачивалась моторная лодка. Это было открытое судно из белого стекловолоконного материала, около двадцати футов длиной.

Грегори испытал одновременно облегчение и разочарование. И это всё? Oчередная заводная цацка? Ради этого отец его растормошил в субботу утром?

– Ну, и cколько же ты отстегнул за эту штуку?

– А это уже не твоя забота. Правда, симпатичное корытце?

В голосе Эллиота проскользнули подобострастные нотки. Он явно напрашивался на похвалу. Ему хотелось, чтобы младшее поколение одобрило его. Увы, Грегори не выглядел впечатлённым.

– Что-то у тебя кризис среднего возраста затянулся, папаня. Завёл бы любовницу. Было бы дешевле и проще.

– Зря ты. Любовница – это только для меня. Эгоистичное наслаждение. А лодка – для всей семьи.

– Ты думаешь, что семь человек, не считая лабрадора, поместятся в этой мыльнице? – спросил Грегори недоверчиво. – Что-то она не выглядит надёжной.

– Да тут четырёхцилиндровый мотор!

– Ну и что? Какой от мотора толк, если он заглохнет посреди реки?

– Вот почему я позвал тебя в первый рейс. Если выживем, значит можно брать с собой женщин и детей. Давай, запрыгивай.

Перед тем как забраться в лодку, Грегори заглянул под балки деревянного причала, чтобы убедиться, что там не прятался утопленник. Последний сон его был таким живым и красочным. Ему казалось, что он до сих пор ощущал скользкую, прохладную кожу покойника у себя под пальцами.

– Ну, папаня, покажи класс.

Эллиот включил мотор и потянул рычаг. Им в ноздри ударил запах бензина. Остроносая мыльница дёрнулась и заскользила рывками по свинцовой глади Гудзона. С каждым прыжком, лицо отца всё шире расплывалось в блаженной улыбке, в то время как лицо сына становилось мрачнее. Грега тут же начало мутить. Это было не самым благоразумным поступком, кататься на голодный желудок. Но ведь его не предупредили. Добавить к этому лёгкое похмелье с прошлого вечера.

Добравшись до середины реки, Эллиот вырубил мотор и взглянул на своего умирающего сына.

– Ну как, дружище, у тебя есть чем похвастаться?

Грегори вяло поднял глаза.

– A?

– Tы определился?

– С колледжем?

– Вообще-то я спрашивал про выпускной бал. Ты уже решил, кого пригласишь? У тебя есть на примете молодая особа?

Грегори был невероятно зол на себя. Как легко он попался на уловку! Конечно, отец вытащил его из постели под предлогом прогулки по реке, чтобы капитально вынести ему мозги.

– Нет уж, папаня, – проговорил он сквозь зубы. – Лучше поговорим про колледж.

Эллиот тут же оживился, точно рыбак, у которого на леске забилась рыба.

– Поговорим! Отличная тема. Куда ты подал последнее заявление?

– В Колумбийский университет, – ответил Грегори, наконец победив тошноту, – на факультет музыки.

– Наглости тебе не занимать, малыш.

– А что у меня ещё есть кроме наглости? Там предлагали стипендию этническим меньшинствам. Ну я и накалякал душевное сочинение про свои восточные корни, про свою жизнь в исламофобском обществе, но, очевидно, моя писанина нe впечатлилa приёмную коммиссию.

– Очень интересно. – Эллиот шмыгнул носом и передёрнулся. – Откуда у тебя восточные корни взялись?

– Как же? От бабушки-турчанки. А то ты не знаешь.

– Сынок, мы эту тему уже обсуждали. – Эллиоту осточертело пересказывать этот эпизод семейной истории. – Во-первых, это была не бабушка, а прабабушка. Во-вторых, турчанкой она была только наполовину. Вторая половина албанская. Это было давно и неправда. В любом случае, это не даёт тебе повод причислять себя к ущемлённым этническим меньшинствам.

– Ну вот, эти курвы в приёмной коммиссии были такого же мнения. В конечном счёте, стипендию присудили какому-то чернокожему парню из южного Бронкса, как и стоило ожидать. Попытка – не пытка.

Эллиот не собирался спускать рыбу с крючка.

– Ну и … что это для тебя значит?

– Мне надо начинать с нуля.

– Тут Хофстра неподалёку, – заикнулся Эллиот, почёсывая кончик носа. – Постучись туда. У них неплохой инженерный факультет.

У Грегори затряслась голова, будто его шарахнуло током.

– Hе неси пургу, папаня. Какой, нафиг, инженерный? Вам мало одного неудавшегося инженера? У нас в семье уже есть один. Сидит в подвале весь день. Лампочку не прикрутит. Механик грёбаный … – Грегори отвернулся и сплюнул за борт. Какое-то время он наблюдал за тем как слюна растворяется в воде. – Я за восемнадцать лет жизни ни разу не слышал, чтобы вы выговаривали Питу.

– А Питу не надо выговаривать. Он сам своих ошибки безропотно признаёт.

– Ага, а вы за них безропотно платите! Помнишь, как его полиция задержала пьяным? Вы с мамой выложили три штуки на адвоката. У него на год отняли права, и мы его все по очереди возили на лекции. В семье не без урода.

– Как не стыдно, – возмутился Эллиот. – Говорить такие гадости про родного брата.

– А какого хрена мне должно быть стыдно? Я ещё не успел накосячить. Пусть Питу будет стыдно. У него шесть лет ушло на то, чтобы с горем пополам сделать бакалавр.

– У некоторых людей мозг медленно усваиваивает знания. Им нужно дополнительное время. Высшее образование – это не гонка.

Эллиот повторял слова невролога, который наблюдал за Питером в детстве. Врач затруднялся поставить мальчику конкретный диагноз. После консилиума была заключено, что юный пациент немного отставал в развитии по всем пунктам, за исключением сексуального. Грубо говоря, Питер был не слишком умным. Он не нуждался ни в таблетках, ни в терапии. Против врождённой глупости ещё не нашли лечения. Ему вполне хватало понимания и снисхождения со стороных близких. Естественно, Эллиоту, закончившему аспирантуру в Корнелле, было трудновато смириться с мыслью, что его первенец родился тупицей. Ещё труднее оказалось пробудить сострадание у младшего сына к старшему. Грегори не давал брату никаких поблажек.

– Единственное, что мозг Пита усваивает на ура, это выпивку.

Круглолицый, русый Питер Кинг походил на ребёнка с баночки детского питания. На него трудно было долго сердиться. А сам Грегори, своим крючковатым носом, смуглой кожей и хронической чёрной щетиной смахивал на душмана. Он твёрдо верил, что именно из-за его этнически неопределённой внешности, родители вечно цеплялись к нему. Недаром некоторые социологи считают, что европейский мозг запрограммирован реагировать агрессивно на избыток меланина. Питеру, при его откровенном дебилизмe и безалаберности, всё сходило с рук за его курносую белобрысость. Его коронной фразой было «Мама, папа … простите!» Эллиот и Мелисса Кинг всё бросали и мчались на клич своего первенца. Грегори боролся с мыслью, что его родители – расисты. Его родной отец стеснялся своих турецких корней. Зная больное место отца, Грегори на него переодически давил. Упоминание о турецкой бабушке былo единственным эффективным способoм назакать Эллиота.

– Твой брат уже три месяца как на берёт спиртного в рот.

– И ему за это полагается медаль? Теперь работает вышибалой в клубе по выходным. Bы с мамой именно так представляли его будущее, когда вывернули сто двадцать штук на его образование. Ему этот диплом как собаке пятая нога. Всё равно, он ни дня не работал по профессии, и не собирается. Иногда мне кажется, что он вышел из колледжа ещё тупее чем был раньше.

– Зря ты так брата разносишь на куски. Он старается изо всех сил. У него теперь семья.

– Интересное у тебя определение семьи. Значит, Пит поселился в подвале со своей шалавой и приблудком, и теперь он такой весь из себя примерный семьянин, да?

– Этот приблудок – твой племянник.

– Это какой-то мутант, пришелец с другой планеты, уродец. У него голова размером с арбуз. Скажи мне, нормальные дети должны быть синего цвета?

– У Эрика голова такой формы из-за избыточной жидкости. Называется гидроцефалия. Это не шутки. И ты прекрасно знаешь, почему он такого цвета. Ему не хватило кислорода в утробе.

– А с какой стати ему хватит кислорода? Родная мамаша смолила всю беременность. Чудо, что она не родила копчёный окорок. Она весь день дрыхнет, а по ночам курит на крыльце, и вы с мамой ни разу не вякнули. А если бы меня поймали с сигаретой в зубах, меня бы прибили на месте.

– Не прибили бы. Курильщики сами себя медленно добивают. Можешь сходить на экскурсию в онкологический корпус. А не хочешь туда в качестве зрителя, попадёшь в качестве пациента.

Такого ответа Грегори не ожидал.

– Я вас раскусил , – сказал он, вскочив на ноги. – Я понял, как завоевать ваше одобрение. Надо завалить все классы, напиться вдрызг, разбить машину, загреметь в тюрьму, привести в дом клубную блядь, утыканную кнопками, и наплодить синюшных уродцев. Тогда ты будешь хорошим, и все тебя будут жалеть.

Эллиот щёлкнул языком.

– Разошёлся ты, парень. Сейчас лодку опрокинешь.

– Лицемер ты, папаня! Пошли вы все … Знаете куда? Не нужны вы мне. Я и без вас проживу. Не нужен мне колледж. Буду зарабатывать на жизнь музыкой. К нам на днях барабанщик приходил на прослушивание. Обалденный музыкант! У него связи с продюсерами. Нам со дня на день должны предложить контракт со студией. Мы будем знаменитыми. Короче, имел я вас в виду!

Чтобы придать своим словам драматизма, Грегори шагнул за борт моторной лодки и, как был, в одежде и кедах, плюхнулся в Гудзон.

Пошли вы все!

Он тут же пожалел о своём решении. Зябкие, тёмные воды сомкнулись у него над головой, мгновенно сковав ему руки и ноги. Он толком не успел сориентироваться. Быстрое течение подхватило и потянуло его. Река, такая обманчиво спокойная на поверхности, оказалась коварной и беспощадной. Казалось, живущие на дне духи только и ждали свою жертву. От холода у него сжались бронхи. Когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, из груди его вырвался жалкий хрип.

Над головой у Грегори сердито забурчал мотор лодки. Через несколько секунд он почувствовал, как рука отца поймала его за капюшон ветровки и тянет из воды, как мокрого щенка.

– За плаванье тебе точно не дадут стипендию, – сказал Эллиот, когда его сын уже сидел в лодке, прерывисто дыша. – А вообще, не будет лишним приобрести ингалятор и держать его при себе. Надо тебя к пульмонологу сводить перед отъездом в колледж.

Остаток пути они проделали в полном молчании. Отвернувшись от отца, Грегори сидел на корме, съёжившись, и стучал зубами. Эллиот злился, что прогулку по реке пришлось так быстро закруглить, и зарёкся больше не брать с собой младшего сына.

Как только они причалили к берегу, Грегори выскочил из лодки и пулей помчался в дом, оставляя мокрый след. По дороге в ванную он столкнулся с матерью, чуть не выбив у неё из рук миску с тестом.

– Принимай утопленника, – сказал Эллиот жене.

– Господи, что случилось?

– Пусть твой сын сам тебе расскажет.

Мелисса вздохнула, и вновь принялась месить тесто.

– Вас нельзя оставлять наедине. Вы оба как дети.

Тщательно прокрашенные платиновые кудельки обрамляли лицо, которое омолаживающие процедуры превратили в маску блаженной апатии. На ней была вышитая крестьянская блузка и цветастая юбка. На жилистых запястьях брякали серебряные браслеты с бирюзой. Так и положено одеваться семейным психотерапевтам. Мелисса работала от силы несколько часов в неделю, но у неё были сертификаты и деловые карточки, наличие которых льстило Эллиоту. Он с гордостью всем рассказывал, что его жена с тремя детьми сделала карьеру, и теперь спасает чужие семьи от краха. Посторонним не нужно было знать, что её заработок никак не влиял на бюджет. Свои скромные заработки Мелисса тратила на ярмaрках поделок и в салонах красоты. Шарфики, браслетики, укольчики ботокса. Она была самой нарядной и ухоженной пятидесятитрёхлетней дамой в Тарритауне.

========== Глава 2. ==========

Простояв под горячим душем полчаса, Грегори всё никак не мог согреться. Холод прочно засел у него в костях, точно старая обида. Когда он вышел из ванной, закутанный в три полотенца, его всё ещё трясло, нe то от переохлаждения, нe то от злобы.

На глаза ему попалась электрогитара, которую он ненароком обидел утром. Почувствовав поверхностный укус совести, он поднял с пола многострадальный инструмент, погладил корпус и перебрал струны.

«Прости, старушка. Я же не со зла. Это меня папаня довёл. Я сам чуть было не утопился. Ничего. Скоро ты увидишь большую сцену. Нам вот-вот предложат шестизначный контракт. Вот тогда мы заживём».

Пока что их было трое. Кайл МакМахон из Сонной Лощины являлся автором песен и главным вокалистом. Его репертуар придерживался эстетики лихих девяностых. Кайл вырос под звуки альтернативного рока, которые откликались в его собственных сочинениях. Это был тот же самый «Грин Дей», только лишённый остроты, и потому более удобоваримый. Мартин Зелинский из Белых Равнин перебирал электронные клавиши. Грегори играл на гитаре и подпевал Кайлу. Им ещё по зарез нужен был ударник. Тогда бы группа была в полном составе, и ей можно было бы придумать название. Нового парня, который приходил на прослушивание, и у которого, якобы, были связи со студией, звали Рикки Бек. Он учился в Хантерском колледже на музыкальном факультете и снимал однокомнатную квартиру в Манхэттeне с двумя подобными себе. У Мартинa, самого старшего и приземлённого из группы, были подозрения, что этот Рикки, грубо говоря, брехал. Не было у него никаких связей. Он ляпнул, чтобы произвести впечатление. Но Мартина было трудно впечатлить. На этой почве между Кайлом и Мартином начались трения. Кайл считал себя главным, потому что репетиции проходили в его подвале, который он превратил в музыкальную студию. Но эта студия была обустроена на средства Мартина. Грегори, которому нечего было предложить кроме своего божественного таланта, наблюдал за конфликтом товарищей с восторгом. Они ещё не записали ни одного альбома, не сыграли ни одного концерта вместе, а уже собачились друг с другом, как настоящие рок-звёзды.

Наигравшись, Грегори поставил гитару к стенке и вытащил из под кровати плотную картонную коробку с крышкой. В этой коробке хранились предметы, которые он взял без спросу, и оставил себе в качестве сувениров, хотя он не представляли из себя никакой монетарной ценности. Там были ручки, точилки, чехлы от телефонов. Там были заколки и мaхровые резинки, стянутые с волос случайных подружек, с которыми тискался на школьном дворе, в кинозале, в конце концов, на заднем сидении отцовского «Мерседеса». Там были наполовину сгоревшие свечки, снятые с алтаря англиканской церкви, в которую его водили родители. Там была военная медаль, которую он снял с мундира покойного дяди перед тем как хозяин похоронного бюро закрыл гроб. Эта медаль, пожалуй, была самым ценным экземпляром во всей коллекции. Картонная коробка представляла собой миниатюрный храм, который он возвёл собственной напасти. У этой напасти, как он узнал, переворошив материнские учебники по психологии, было мелодичное и загадочное название – клептомания.

У выброшенных вещей совершенно другая энергетика. Они излучают забвение, поражение. Всё выброшенное, потерянное или забытое – это падаль, мертвечина. А вот украденное – добыча, которая не теряет свою свежесть. Это трофей, пульсирующий жизнью и тайной. С каждым предметом была связана какая-то история, не имеющая конца. Он периодически пополнял свою коробку, испытывая каждый раз чувство глубокого умиротворения. Даже рукоблудие так не успокаивало нервы как воровство.

***

Запах свежей выпечки, доносившийся из кухни, напомнил Грегори о том, что он не успел позавтракать. Как ни зол он был на родителей, голод восторжествовал над юношеской гордыней. Игнорируя присутствие матери, он откромсал себе здоровый кусок малинового штруделя и начал запихивать сладкое тесто в рот.

– Смотри, не подавись, – раздался гнусавый, прокуренный голос у него над головой. – Кофейку бы плеснул. От утопания тебя спасли. Как бы не пришлось спасать от удушья.

Челюсти Грегори замерли. Подняв глаза, он с тихой ненавистью взглянул на свою нерадивую псевдо-невестку, Дару МакКинли. Она выползла из подвала, чтобы испортить ему аппетит. Из всех случайных тёлок, которых Питер таскал в дом, эта была, бесспорно, самой отвратительной. Эта кикимора охомутала его брата с помощью чёрной магии, не иначе. Заляпанная майка обтягивала налитые молоком титьки и складки живота, которым, похоже, уже было не суждено разгладиться. Синюшный мальчик был не первым ребёнком Дары. Для своих двадцати трёх лет, она могла похвастаться весьма впечатляющим материнским опытом. У неё была семилетняя дочь, от которой Дара отказалась ещё в больнице, и которую воспитывали бабушка с дедушкой в пригороде Буффало. Никто не знал, кто являлся отцом девочки. Честно говоря, Дара сама толком не знала, а затевать генетическую экспертизу ни у кого не доходили руки. У неё ещё был трёхлетний сын, который проводил большую часть времени с отцом в Портчестере. Дара с ним виделась несколько раз в месяц. После рождения младшего, эти встречи сошли на нет. Питер ни разу не видел её старших детей в глаза. Их фотографии хранились у Дары на телефоне, к которому никто не имел доступа. Единственным подтверждением их существования были лиловые растяжки на её животе и ляжках. Трудно было сказать, нравилось ли ей жить в Тарритауне. У неё мало было общего с коренными барышнями. «Паскудный городишко, – приговаривала она, между табачными затяжками. – Одни ханжи да лицемеры». Тем не менее, oна держалась за Питера зубами и накладными ногтями. Не исключено, что она его по-своему любила. Это любовь проявлялась в пощёчинах и ласковых прозвищах вроде «козёл», «урод» и «ничтожество».

Справедливости ради, Питер был многим обязан своей сожительнице. Дара помогла ему перебороть страх иголок. В детстве он смертельно боялся прививок, и родителям приходилость держать его с обеих сторон, в то время как он вопил басом на всю клинику. Под благотворным влиянием Дары, огромный ребёнок превратился в мужчину. За полтора года отношений он сделал себе восемь татуировок, проколол язык, правую ноздрю и обе брови. Хрящ левого уха выглядел так, будто по нему прошлись из крошечного пулемёта. И это было ещё не предел. Питер строил грандиозные планы вживить себе в лоб шишки наподобие дьявольских рожек. Бывшая фобия превратилась в обсессию. Эта смена образа положительно отразились на его карьере. Питер Кинг в одночасье стал самым грозным вышибалой во всём вестчестерском графстве. Владелец клуба тут же поднял ему почасовую зарплату на целых два доллара.

У Дары был чёрный палец смерти, в чём она сама, смеясь, признавалась. Все домашние растения, к которым она прикасалась, даже такие неприхотливые как кактусы, моментально гибли. В то же время, она обладала даром оживлять сломанную аппаратуру. Когда Дара поселилась у Кингов, все заброшенные электронные приборы вдруг ожили. Ей нравилось ковыряться с проволоками, кнопками, рычагами. Она могла вернуть с того света старый радиоприёмник, к искреннему восторгу Эллиота. Он иногда шутил, что в её крови было больше тестостерона, чем у его сыновей, вместе взятых. Наконец-то он не чувствовал себя единственным мужиком в доме.

Дара была обходительна с хозяевами дома и называла их не иначе как мистер и миссис Кинг. При необходимости она могла вежливо и доходчиво послать собеседника. Грегори слыхал, как Дара однажды спорила с его младшей сестрой на тему вакцин. Эвелина не понимала, почему Эрику до сих пор не сделали прививки, и Дара быстро поставила малявку на место. «Я не доверю этим фашистам своего сына. Они уже мне старшую дочь покалечили. Когда ты родишь троих детей, тогда мы с тобой и поговорим на равных. А пока-что не указывай мне, что делать».

***

– Грег, будь добр, отнеси остатки штруделя миссис Шусслер, – попросила его Мелисса. – Мы всё не съедим.

Бетани Шусслер была не просто соседкой, а начальницей Эллиота. Когда он начал работать на её фирму в конце девяностых, она помогла ему найти дом, посоветовав ему своего агента по недвижимости. Грегори думал, что на месте отца ему бы не захотелось жить бок о бок с начальницей. Хотя, по словам Эллиота, Бетани была «мировой бабой», и делала его дни на бирже на диво сносными. Когда они всем отделом ходили в бар после работы, она заказывала крепкие мужские напитки, нe фруктовые бабские коктейли. Будучи на восемь лет моложе Эллиота, она зарабатывала в полтора раза больше.

– А что, отец опять проштрафился, что ты его начальницу ублажаешь?

– Вовсе нет. Я просто подумала, что она оценит дружелюбный жест. Я этот штрудель выпекла по немецкому рецепту. Кажется, её муж был немец? Мы их видели на октоберфесте. Эдуард разбирался в пиве и копчёной колбасе.

Потеряв мужа в теракте 2001 года, Бетани Шусслер воспитывала единственного сына одна. Её усилия не прошли даром. Стивен вырос красавцем, отличником, спортсменом и филантропом. Его уже приняли в Вест-Пойнт и предложили футбольную стипендию. Между игровыми сезонами он занимался плаваньем и лёгкой атлетикой. Пел в церковном хоре, разливал суп на кухне для бездомных, навещал пенсионеров в доме престарелых. Мелисса считала, что в корне его амбиции и дисциплины лежал элементарный невроз, и что с каждой медалью, с каждой грамотой мальчик приближался к нервному срыву, но держала своё мнение при себе. Не такой обширный у неё был профессиональный опыт, чтобы выносить столь смелые диагнозы.

Мелиссy куда больше тревожил сам факт существования Бетани, с которой муж проводил много времени. Для своих сорока пяти, вдова неплохо сохранилась, не прилагая к этому особых усилий. Её гладкого лба ещё не успела коснуться игла косметолога. От природы мелкокостная, с аккуратной подростковой грудью, она даже в брючных костюмах смотрелась женственно и обольстительно, сама не отдавая себе в этом отчёт. Дюймовочка, которая выпустила на свет сына-великана, гребла семизначные бонусы и не ныла о том, как тяжело приходится женщинам на бирже, пробуждала рыцарские чувства в окружающих мужчинах. Её видимое безразличие лишь разжигало их восторги. В разговоре с посторонними Эллиот называл её леди-босс, произнося эти слова с таким теплом и признательностью в голосе, что у Мелиссы тут же твердели кончики ушей. Её муж работал много и с удовольствием. По утрам он выбегал из дома благоухая одеколоном от Версаче, напевая под нос. Над ним не вился тот ореол обречённости, по которому можно было определить рядового биржевика. Своими знаками внимания, гостинцами, цветами и открытками, Мелисса хотела донести до соседки, что держит её в поле зрения. Недаром говорят, что потенциальных врагов надо держать ближе чем друзей.

– А что, правду говорят, что биржа вот-вот рухнет? – спросил Грегори.

– С чего ты взял?

– Да про это только и говорят в новостях. О чудо! Впервые демократы и республиканцы на чём-то сошлись. Кстати, кто мы такие? В смысле партийной принадлежности.

– Мы с отцом демократы, но без фанатизма.

– То есть, вы продажные демократы? Серединка на половинку? И вашим, и нашим?

– Можно и так.

– Так вот, и ваши, и наши xором обещают крах похлеще чем в тридцатые годы. Будет очередная депрессия, глобальный кризис. Конец капитализма.

Хотя в голосе Грегори не было особой тревоги, Мелисса включила тон психотерапевта.

– Не нагнетай. И поменьше слушай новости. Экономика проходит через циклы. В восьмидесятые годы, когда Рейган пришёл к власти, страна тоже пережила кризис. Тебя ещё на свете не было.

Смяв липкую салфетку в шарик, Грегори прицелился и швырнул её в корзинку.

– Знаешь, мам, а мне пофиг, если капитализму придёт крышка. Это фашистский режим. Так даже лучше будет.

Разве можно было ожидать другого ответа от мальчишки, который за всю свою жизнь не заработал ни доллара?

– То есть, тебе не будет жалко расстаться с домом? – спросила его мать.

– Не жалко. Наплевать мне на всё это. На дом, на пляж, на дорогие тачки, на лодку. Пусть придёт новая власть. Пусть всё заберут и поселят меня в барак с малоимущими. Мы будем жарить сосиски над костром и петь под гитару. Пожалуй, гитара, это единственная принадлежность, с которой я бы не хотел расстаться. А всё остальное, пусть горит огнём.

Мелисса кивнула, если не одобряюще то по крайней мере понимающе.

– Мы этот разговор про утопию ещё продолжим. А сейчас будь добр, отнеси выпечку Шусслерам.

Грегори чего-то ждал.

– Дай хоть ключи от тачки.

– Машину взял Питер. Зачем она тебе?

– Как я попрусь в такую даль?

Мать легонько шлёпнула его полотенцем по шее.

– Да тут четверть мили от силы. Не выдумывай.

Грегори взглянул на неё так, будто она предложила ему продать почку.

– Я ещё толком не оправился после сегодняшнего инцидента. Неужели никому нет дела? Я сегодня чуть не утонул. Ещё чуть-чуть, и я бы увидел тот самый яркий свет, про который рассказывают люди, пережившие клиническую смерть.

Мелисса, пока училась в аспирантуре, прочитала массу книжек на эту тему, включая «Лучезарные объятия». Ей казалось, что богословы и рекламные агенты объединились, чтобы взбить мистическую пену и скормить её массам.

– И по чьей вине ты оказался в воде?

– Папаня меня чуть не довёл до самоубийства своими наездами. Думаешь, я от хорошей жизни бросился? Конечно, удобно винить жертву.

– Значит, не хочешь идти пешком? У тебя есть прекрасный велосипед. Стоит в гараже без употребления. Выпросил, а сам не ездишь. Зря мы его покупали?

– Ничего я не выпрашивал. Вы с отцом задолбали меня. «Что тебе подарить на день рождения?» Ну, я и ткнул пальцем в каталог, чтобы отвязались. Всё равно вы заказали не ту модель. Чтобы меня друзья увидели на этом драндулете? И вообще, мне нельзя напрягаться.

– Напротив, физическая нагрузка пойдёт тебе на пользу. Сразу кровообращение восстановится. Иди, иди. А когда вернёшься, продолжим нашу беседу про социализм и загробную жизнь, на свежую голову.

========== Глава 3. ==========

Тарритаун, дом Шусслеров

При жизни Эдуард Шусслер увлекался садоводством и посещал ботанические выставки, откуда привозил редкие породы деревьев, кустарников и цветов, и разводил их на своём участке. Каждое лето он приглашал струнный квартет и устраивал концерт в беседке для соседей и клиентов.

После его смерти Бетани столкнулась с дилеммой. Она сама не разбиралась в растениях, и у неё не было времени с ними возиться. Нанимать садовника она принципиально отказалась. Ей не хотелось, чтобы за садом мужа ухаживали посторонние люди. В то же время, у неё переодически возникало кощунственное желание вырубить все растения и залить участок цементом к чёртовой матери. В конечном счёте она пустила всё на самотёк. Время от времени она просила сына подстричь траву перед крыльцом, но этим уход за ландшафтом ограничивался. За семь лет участок вокруг её дома превратился в ботанический концентрационный лагерь.

Грегори мужественно пробивался через джунгли, чувствуя что у него вот-вот случится астматический приступ. Сирень и олеандры выплёвывали на него свою пыльцу со всех сторон. Глаза у него слезились, и в горле щекотало. Над головой у него зловеще переплетались гибкие прутья дикой розы. Под колёсами велосипеда хрустела галька вперемешку с огрызками засохшей коры.

«Мам, ты у меня в долгу, – думал Грегори. – Следующий раз пошлёшь Пита».

Перед тем как позвонить в дверь, он решил закапать себе в глаза. Он уже достал крохотную пластмассовую бутылочку из кармана и запрокинул голову. В эту минуту нечто странное завладело его вниманием. На ветке вишнёвого дерева болталась розовая тряпка, дразня и призывaя его, точно флаг. Осторожно облокотив велосипед о покрытую плющом стенку дома, Грегори полез на дерево. Ловкостью он не отличался, но ветки были широкие и крепкие, и хвататься за них было удобно. Розовая тряпка оказалась лифчиком фирмы «Секрет Виктории», первого размера. На воздушной кружевной материи ещё сохранился слабый запах цветочного лосьона. Каким образом предмет интимного дамского гардероба оказался на дереве? Включив Шерлока Холмса в себе, Грегори сделал вывод, что лифчик выпорхнул из открытого окна на втором этаже.

Облизывая губы от любопытства, Грегори вскарабкался ещё на несколько футов и заглянул в спальню товарища, который никогда не приглашал друзей домой. Стивeн спал на спине, закинув мускулистые руки над головой, выставив напоказ бритые подмышки. Hа его груди дрыхла Синти ван Воссен, которую уже приняли в Джульярд на танцевальный факультет. Из под смятой простыни торчали её стёртые, мозолистые ступни.

Без театрального грима, без густой чёрной подводки, накладных ресниц и алой помады, Синти походила на безымянную девочку с жемчужной серёжкой с полотна Яна Вермеера. Такие исконно голландские лица стали редкостью в многонациональном Вестчестере. Династия ван Воссенов являлась одной из старейших и самых уважаемых в Тарритауне. Первые ван Воссены прибыли из Голландии в начале восемнадцатого века и поселились на восточном берегу Гудзона. В их честь был назван исторический центр с близлeжащим сквером.

K своим аристократическим корням , как впрочем, и к своему полному имени – Синтия Иоганна, точно из романа Вашингтона Ирвинга – девушка относилась с неким пренебрежением. Она ходила в обычную школу, питалась столовочными салатами с обезжиренной заправкой, носила трикотажные спортивные костюмы, ездила на подержанном «Шевроле». В Тарритауне были семьи и побогаче. Новые деньги работников Уолл Стрит давно вытеснили старосветские голландские обычаи. Хамоватые, напористые биржевики покупали старинные дома, построенные в колониальном стиле, и перелицовывали их до неузнаваемости, сносили стены и вставляли огромные горячие ванны. Если бы Синти позволила себе слишком остро реагировать на это варварство, у неё бы давно случился нервный срыв. А её ждала большая сцена. Ей нужно было беречь силы для балетных козней.

Когда Синти было одиннадцать лет, её родители разбились в автокатастрофе, оставив ей наследство суммой в три миллиона, которым распоряжался её опекун, родной дядя по отцовской линии. Деньги были переведены в доверительный фонд, и Синти должна была войти в права наследницы по достижении двадцати пяти лет. В мирное время такую трагедию как гибель видной светской пары непременно бы осветили местные газеты и радиостанции, но осенью 2001 года все глаза были обращены на развалины торгового центра. «Гудзонский вестник» напечатал пару строчек, которые затерялись на фоне фотографий дымящихся башен. Оглядываясь назад, Синти даже была благодарна за то, что журналисты не развели шумиху по этому поводу.

Cо Стивеном Шусслером она познакомилась в группе поддержки для скорбящих детей. Группа встречалась по пятницам в старой голландской церкви. Среди волонтёров была жена Эллиота Кинга, которая недавно получила лицензию терапевта. Кататоническое состояние Стивена беспокоило Мелиссу. За целый месяц мальчик не проронил ни слезы, ни слова. С появлением Синти он начал выходить из ступора. Как-то раз они вдвоём переломали целую коробку цветных карандашей. «Их любой ценой нужно держать вместе», – посоветовала она Бетани. Вдова послушалась совета, и маленькая танцовщица стала частой гостьей в их доме.

У дяди Синти была своя семья, при чём не очень благополучная, а потому он не возражал, когда девочка начала проводить всё свободное время под крышей вдовы Шусслер. Частный шофёр, который развозил Стивена по секциям после школы, забирал Синти с балета, и вёз обоих детей на ужин в ресторан при гольф-клубе. Никто не удивился, когда со временем их родственные отношения перешли в любовные. У Стивена, при всей его занятости, почти не было близких друзей. Его уважали, но его не приглашали на вечеринки, и с ним не откровенничали, потому как не рассчитывали на взаимность. Ноздри его прямого носа всегда были слегка раздуты, золотистые брови сведены, а резко очерченные губы сжаты. У этого парня была какая-то таинственная миссия, и сверстники решили не мешать ему её выполнять. Все соглашались, что Синти походила ему по темпераменту. Её стоический настрой шёл против всех канонов модного общества, которое приветствовало драму, сенсацию, скандал и интриги. В то время как другие девушки таращили глаза и ахали, Синти лишь пожимала плечами. Дружить с ней было не очень интересно, так как сплетничать она не умела. У неё были однообразные увлечения, которые сводились к балету, и сухое чувство юмора, сформировавшееся под влиянием британских комедий.

Разглядывая спальню, Грегори с некой завистью отметил, что одежда была разбросана. Спортивный носок каким-то образом оказался на люстре. На полу валялся пластмассовый стакан в лужице розового сока. Синти и Стивeн уже не первый год спали вместе, а их страсти, очевидно, не утихли. Обычно люди, пробыв в длительных отношениях какое-то время, более бережно относятся к своим причиндалам.

Итак, судьба подбросила Грегори шанс заглянуть в королевскую опочивальню. Будущая примадонна американского балета и будущий генерал армии спали в нескольких футах от него. Золотая пара Тарритауна, святая и неприкосновенная. А ведь ничто так не мозолит глаза и не щекочит пальцы, как чужое золото.

Под ступнёй Грегори хрустнула ветка. Он вздрогнул и поспешно спустился на землю, по дороге прихватив лоскуток розового кружева. Как он мог пройти мимо такого трофея?

Вспомнив главную причину своей поездки к Шусслерам, Грегори отвязал от багажника коробку с выпечкой и позвонил. В овальном окошке показалось бледное, без капли макияжа лицо Бетани. Какое-то время она смотрела на гостя, будто не узнавая. Когда Грегори помахал рукой, она встрепенулась и открыла дверь.

– Чем могу служить?

Её одежда удивила Грегори. Дело происходило в субботу утром, а на ней почему-то был деловой костюм. Может, она с вечера не переоделась?

– Доброе утро, миссис Шусслер? Это я, ваш сосед.

Положив худую руку на грудь, Бетани шумно выдохнула.

– Господи, я тебя не узнала с бородой.

– Она за ночь выросла окаянная. – Грегори самодовольно почесал щетину. – Мне можно бриться хоть три раза на день. Меня к вам мама послала. Она вам тут малиновый штрудель передала. Какой-то диковинный немецкий рецепт. Думаю, вам понравится.

До конца очнувшись, Бетани вяло улыбнулась и жестом пригласила гостя зайти. На кухне царил таинственный бардак. Все ящики были выдвинуты, будто хозяйка дома всю ночь что-то искала.

– Который час? – спросила она. – Я совсем потеряла счёт времени.

– Около полудня.

– А Стивeн всё ещё спит. Хочешь, пойду разбужу его?

– Нет, не надо. Пусть спит. Суббота же.

– Да нет, ему вставать пора. Его беговая команда едет в Саратогу на соревнования. Не знаю, успел ли он собраться с вечера.

– Тем более, не буду ему мешать. Я с передачей пришёл. – Освободив место на заваленном столе, Грегори поставил коробку со штруделем. – Приятного аппетита.

Мутные глаза Бетани наполнились слезами. Она поднесла руку к губам, закусила костяшку среднего пальца, и несколько секунд молчала, точно пытаясь сформулировать мысли.

– Передай маме огромное спасибо, – сказала она наконец. – Она очень милая женщина. Вся ваша семья очень милая.

– Не уверен, что согласен с этим утверждением, – ответил Грегори полушутя. – В нашей семье есть пару членов, которых папа не показывает приличным людям. Он их держит в подвале под замком.

Слёзы Бетани высохли так же неожиданно как появились. На впалых щеках выступил бледный румянец. Она положила руки на плечи Грегори.

– Я рада, что у моего сына есть такой друг как ты.

– Да что вы … Да ладно …

Неуклюже расшаркавшись, Грегори удалился, по дороге прихватив автоматическую ручку из красного дерева. Повезло ему, однако. Аж два трофея за одно утро! При таком раскладе к концу лета понадобится вторая коробка.

***

Если бы Стивена Шусслера спросили, что его больше всего бесило в его избраннице, он бы никогда не сказал правду из страха, что его сочтут липким и сентиментальным. Как спортсмен, как будущий генерал, он должен был поддерживать определённую марку. У Синти была привычка убегать из постели не попрощавшись. Как чутко он ни спал, oнa всегда умудрялась выскользнуть из под одеяла, одеться и покинуть дом не издав при этом ни звука. Он почти всегда просыпался один, даже по выходным, когда ей не нужно было на репетицию. Впрочем, Синти имела право на свои странности. Стивену было грех жаловаться. В ночь перед его отъездом в Саратогу она отлюбила его в кредит на неделю вперёд. Он мог полностью сосредоточиться на последнем соревновании учебного года.

Спустившись на первый этаж, Стивен был слегка ошарашен беспорядком. Он ещё не виделкухню в таком состоянии.

– Мам! – позвал он. – Ты что-то потеряла? Такое впечатление, будто полиция приходила с обыском.

Среди кучи скомканных бумаг он увидел бледно-голубую карточку с надписью «Вестчестерская oнкология». Он толком не знал, что oзначало последнее слово, но сам звук ему не нравился. Может, у мамы было малокровие? Последнее время она приходила домой и сразу ложилась спать. Иногда она засыпала на диване, не снимая рабочую одежду.

Услышав шаги матери за спиной, Стивeн поспешно отпрянул от стола и засунул карточку под стопку конвертов.

– Hаконец подрал глаза, – сказала Бетани. – Выспался хоть?

– Не то слово. Что же ты меня не разбудила? Aвтобус отбывает через час, а я ещё душ не принял. – Стивeн тут же почувствовал угрызения совести за предъявленную к матери претензию. Ведь он сам должен был завести будильник. – Ой, извини, мам. Cморозил чушь. Просто я волнуюсь перед соревнованиями. Как себя мальчишки покажут? Под конец года все расслабляются.

– Один ты не расслабляешься. Такая уж у нас порода. Так тоже нельзя.

– Синти тебе ничего не сказала на выходе?

– Обещала вроде, что придёт проводить тебя. Она всего полчаса назад как ушла. Сказала, что подойдёт к остановке попрощаться и пожелать тебе удачи.

– Ясно. К нам кто-то приходил? Мне показалось, я сквозь сон слышал чьи-то голоса. Или мне послышалось?

– Не послышалось. Грегори заскочил на минуту, выпечку занёс. Его мама настряпала. Ты перекусил бы на дорогу. Прости, я не успела сварить кофе. В холодильнике апельсиновый сок. Вроде, ещё свежий.

Поцеловав сына в щёку, Бетани вновь принялась рыться в ящиках.

========== Глава 4. ==========

Подружившись наконец с велосипедом, Грегори не торопился домой. Расстегнув ворот рубашки, он колесил по центральной улице Тарритауна, где воздух был наполнен ароматом шоколада и лепестков петунии. Мимо него проносились ювелирные лавки, забегаловки, подарочные бутики и прочие заведения, существующие для того, чтобы скрашивать жизнь вестчестерских миллионеров.

Проезжая мимо итальянской пекарни Морелли, он слегка притормозил, услышав как звякнул колокольчик входной двери. Ещё не хватало, чтобы он врезался в пешехода. Из пекарни вышла Синти ван Воссен. В одной руке она несла картонный контейнер с кофе, а в другой – мешок с пончиками и бубликами. Для балерины, Синти была на удивление неуклюжа. На сцене она порхала и парила, а в повседневной жизни сутулилась и шаркала ногами, точно назло своей беспощадной русской балетмейстерше. Жидкие русые волосы были собраны в пучок на затылке, выставляя напоказ свежие засосы на шее. С каждым шагом мятая льняная юбка соскальзывала всё ниже по бёдрам. Эту юбку ей отдала Бетани. Синти восхищалась вкусом будущей свекрови и не пренебрегала её обносками, хотя они и были ей велики на размер. Твёрдые соски-трюфеля просвечивались сквозь белую найку натянутую на голое тело – розовый лифчик находился в кармане у Грегори. Слушая завораживающее чавканье её шлёпок по нагретому солнцу тротуару, он почувствовал сладостное тянущую боль в паху. Кожаное сидение вдруг показалось ему жёстким и неудобным. Соскочив с велосипеда, он догнал её.

– Привет, Синти. Как дела?

– Не жалуюсь. Чего-то уставшая.

«Ещё бы, – подумал Грегори. – После такой жаркой ночи».

– Тебе тут нравится кофе? – спросил он вслух. – Слышу, народ хвалит.

– Кофе как кофе. Помогает мне ногами шевелить. Без него я бы давно была в коме.

– А мне здешний кофе не нравится. На северо-востоке его не умеют правильно варить. Такого кофе как варила моя бабушка-турчанка здесь не найти. У неё был свой ресторан, в котором она готовила традиционные турецкие блюда. Там каждый четверг играли музыканты, и девица исполняла танец живота. Её зверски убили противники ислама.

– Кого, танцовщицу?

– Нет, бабушку.

– Да что ты говоришь …

– Клянусь, это правда!

– Как же они её убили? Кувалдой по башке?

– Никто не знает. – Грегори понял, что заврался, и ему срочно нужно было искать дорогу обратно. – Её тело так и не нашли. А ресторан сожгли. Дедушка пропал без вести. Мой папа был совсем маленьким. Его усыновила бездетная англосаксонская пара и воспитала в англиканской вере. Но кровь в нём турецкая. Это становится заметным, когда он за рулём в пробке сидит. У него глаза наливаются кровью, и вены на руках вздуваются.

– Ты эту историю подкинь Натали Хокинс, – посоветовала ему Синти. – Она такой душещипательный опус накатает в газету. Весь Тарритаун потонет в слезах.

Натали была дочерью Рона Хокинса, одного из тех самых гнусных жлобов с Уолл Стрит, которые покупали старинные особняки, имеющие историческую ценность, и безбожно опошляли. Рон купил уютный коттедж, позарившись на живописный пейзаж, и за полгода расстроил его так, что первичной структуры ничего не осталось. Только в кошмарном сне могла присниться такая сместь тюдорского дворца и буддистской пагоды. Однако, для Рона это был дом мечты. Сидело это страшилище над обрывом и подсвечивалось по ночам разноцветными лампами, встроенными в землю. Коренные жители Тарритауна соглашались, что архитектора надо было публично распять, а отрезанные руки вывесить на Таймс-сквер.

Тем не менее, рьяное осуждение не мешало им ходить на приёмы в доме Рона, пить его вино, бутылка которого стоила триста долларов, поедать шоколадные трюфеля ручного изготовления, и вслух сокрушаться о том, что правление Джоржа Буша младшего подходило к концу. Никто не смел перечить Рону Хокинсу. Он был слишком крупной акулой, которая могла за малейшую обиду перекусить оппонента пополам.

В качестве подарка на шестнадцатилетие Рон выделил Натали деньги на раскрутку газеты «Правый берег» для консервативно настроенной молодёжи вестчестерского графства. Сначала жители Тарритауна отнеслись к этой затее недоверчиво. Все ожидали, что проект зачахнет в зародышевой стадии. Рон с таким же успехом мог подарить своей дочери экзотическую обезьянку и таким образом обречь бедное животное на скоропостижную смерть. Однако, Натали опровергла предсказания скептиков. За несколько месяцев предприимчивая девчонка сколотила редколлегию, состоящую из подобных себе молодых республиканцев. Число подписчиков возросло до нескольких тысяч. Сначала люди подписывались из элементарного страха. Попробуй не подписаться на газету, основанную дочерью Рона Хокинса! Но вскоре страх перерос в искренний интерес. Помимо политических эссе, Натали публиковала сочинения и рассказы местных авторов. Каждую неделю жители Тарритауна ожидали продолжение готической повести «Возвращение всадника без головы». Её старший брат Кит, который учился на художественном факультете в Бостоне, снабжал газету иллюстрациями в стиле старинных литографий.

Получив приглашения из самых престижных университетов, Натали остановилась на Колумбийском. Декан кафедры массовой информации уже захлёбывался слюной, предвкушая её прибытие. Натали не собиралась ограничиваться издательством бумажной прессы. Её целью было выйти на экран. Мать-репортёрша научила её грамотно брать интервью. Натали умела вдумчиво слушать, отражая мимику собеседника, без излишнего мычания и кивания гoловой. Глядя в её серьёзные, серые глаза, можно было вообразить, что она действительно сочувствовала. На самом деле она не включала эмоции во время интервью, a лишь улавливала ключевые фразы и обдумывала очередной шаг.

– Этого у Натали не отнимешь, – продолжала Синти. – Есть у неё талант делать из дерьма конфетку. Она любую паршивенькую историю может так обыграть, что голливудские сценаристы будут нервно курить. Вот увидишь, через пару лет она будет на пятом канале, вместо этой мымры. Как её там? Лаура Инграм. Они все на одно лицо. Республиканки.

Пренебрежительный тон, которым Синти произнесла последнее слово, окрылил Грегори. Значит, она была левой? Вот удача!

– А ты сама кто? – спросил он на всякий случай. – Демократка, небось.

Её ответ несколько удивил его.

– По правде говоря, я ещё не решила. До ноября есть время. Пока что я одним глазом наблюдаю за политической клоунадой.

– А я уже выбрал своего кандидата, – объявил Грегори хвастливо. – У нас с ним много общего. Он такой же темнокожий мусульманин. Мы из одного теста.

– Помню, как ты рамадан отмечал с тремя полосками бекона на гамбургере, и пивом запивал. А ты свою небылицу про бабку-турчанку всё-таки подкинь Натали. Пусть она оторвётся от своих браслетов.

– От каких ещё браслетов?

Синти измождённо выдохнула и облизала губы. Ей было лень пересказывать историю.

– Прошлым летом Натали работала вожатой в христианском лагере. Там дети её научили плести браслеты в стиле индейцев чероки. Так она наплела для всего выпускного класса. Хочет, чтобы на выпускную церемонию все надели, в знак солидарности. Теперь вот для администрации плетёт. Случаются у неё маниакальные эпизоды.

– Надо же … – Грегори задумчиво почесал затылок. – А почему я свой браслет до сих пор не получил?

– А тебе она наверное готовит что-то особое. Для тебя она целый военно-обрядовый головной убор смастерит, с перьями и прочими прибамбасами.

– Ух ты! Почему именно для меня? Чем я заслужил такие почести?

– Здрасьте! А то ты не знаешь, что она с позапрошлого года по тебе сохнет, а точнее мокнет. Она проболталась кому-то из редколлегии. А там и вся школа узнала. Где ты был всё это время?

– Где был я? Вопрос на засыпку. Я был в творчестве, в музыке, в религии. Мне положено молиться Аллаху пять раз в день.

– А твой Аллах поможет тебе сдать экзамены?

– Мне Аллах уже помог. Я тебе говорил, что мне предложили контракт? Сначала альбом запишу, а потом на гастроли махну. А ты говоришь, Натали … Ладно, я не хотел хвастаться. Я к тебе по делу. Как там ваш проект продвигается? Вы всё ещё строите свой коттедж?

– А как же? Строим. Раз уж взялись. Столько порогов пришлось обить, чтобы получить разрешение. Обратно пути нет. Молоток в руки, гвозди в зубы, и вперёд!

Коммунальная турбаза на Медвежьей горе была коллективным детищем вестчестерского клуба натуралистов, который основали покойные супруги ван Воссен. Во главе проекта выступала Синти, будучи дочерью основателей. Идея построить хижину в горах поступила не от неё самой, а от Бесс МакМахон, старшей сестры Кайла, которая получала двойное образование врача и эколога. Так уж сложилось, что у Бесс были благородные, прогрессивные замыслы, а у Синти – деньги и связи. Они представляли собой дружную команду. Бесс мечтала, а Синти за всё платила. Бесс набросала эскиз очаровательного коттеджа со всеми удобствами, к которым привыкли жители графства, и коммунальным огородом, на котором собиралась выращивать экологически чистые овощи без химикатов. Синти связалась с адвокатами и инженерами. Потому, как они собирались строиться на территории заповедника, им пришлось прыгать через огненные кольца. Вытерпев бюрократическую волокиту, они наконец получили разрешение. На их зов откликнулись заинтересованные выпускники инженерного факультета, которым нужно было развивать досье. Питер Кинг знал о существовании проекта, но упорно затыкал уши, хотя его родители ласково и ненавязчиво подталкивали его принять участие. Очевидно, ему было стыдно сталкиваться лицом к лицу с бывшими однокурсниками.

– Вам лишние руки не пригодятся? – предложил Грегори.

– Только не говори мне, что ты вдруг заболел альтруизмом.

– Не буду врать. Альтруизмом я не болею. У меня против альтруизма прививка. Мне для анкеты надо в колледж. А то у меня в графе «благотворительность» пробел. Если гастроли в этом году не состоятся, придётся же куда-то поступать. Папаня покоя не даёт.

Синти сухо кивнула. Это уже больше походило на правду.

– Хорошо. Покажи мне свои руки для начала, а я сама решу, сгодятся они или нет.

Грегори небрежно вывернул свои мягкие смуглые ладони. Синти явно не была впечатлена.

– Ты ими вообще что-нибудь умеешь делать кроме как теребить петуха? – спросила она, брезгливо дотронувшись до гладкой кожи, на которой не было ни царапины, ни мозоли.

– Ну, на гитаре бренчать.

– Я так и подумала. Не жалко тебе свои дамские пальчики?

– Ради благого дела ничего не жалко.

– Смотри, хоть перчатки надень. У твоего отца наверняка валяется пара в гараже. А то заноз насажаешь.

– Слушаюсь, товарищ сержант. А может, тебе показать другие части тела? Ну, того же самого петуха?

Синти оттколкнула его руки.

– Кончай пошлить. Как трёхлетний, ей-богу. Мне Стивена надо проводить.

– Значит, кофе для него?

– Не только для него. Для всей команды.

– Ясненько. – Какое-то время Грегори брёл рядом с Синти, волоча своего двухколёсного коня, и вдруг, набравшись наглости, спросил, – А тебе на западло быть на побегушках у Стива?

– В смысле?

– Сегодня ты ему кофе таскаешь, а завтра будешь носки стирать, рубашки гладить, ботинки шлифовать. Не успеешь оглянуться, как станешь жирной домохозяйкой с пятью детьми. Порабощение женщины начинается с бытовых мелочей. Твои прабабушки-феминистки не ворочаются в гробах? Смотри, патриархату потакаешь.

– Ради Бога, это такая фигня. Покупные пончики женским правам не угроза. Вот если бы я начала таскать домашнюю выпечку, как твоя мама, тогда бы мои предки начали ворочаться в гробах. А так я тесто своими руками не месила, и кофейные бобы в порошок не стирала. Купила всё готовое, при чём на деньги его матери.

Грегори искренне восхищался способностью Синти ответить лаконично и невозмутимо на самый провокационный вопрос. Другая девчонка на её месте закатила бы глаза, запыхтела, зафыркала и назвала бы его козлом. Синти говорила о сугубо личных вещах своим привычным непринуждённым тоном.

– И вообще, – добавила она, – когда у людей серьёзные отношения, проявлять заботу не зазорно. Представь себе. Я ему на тренировку приношу кофе. А он мне на репетицию приносит охлаждённый чай. Мы как-то не задаёмся вопросом, кто у нас носит штаны.

– Клёво, конечно, что у вас такое равноправие. Я обеими руками за. Ты там не подумай чего. Я, хоть и мусульманин, но уважаю женщин. А то, про нас говорят то и сё, что мы, типа, тёлок ущемляем, заставляем их надевать мешки на головы. Ты не верь всему, что слышишь. Это всё антиисламская пропаганда.

Синти его уже не слушала. Её взгляд был устремлён на жёлый автобус, который стоял перед городской библиотекой. Из окон торчали стриженные головы спортсменов. Парни свистели, плевались и корчили рожи. Их плечистый капитан сидел на подножке с тетрадью в руке.

При виде Синти он встал и раскрыл объятия. Прислонив велосипед к стене библиотеки, Грегори наблюдал за парой. Он не слышал их слова из-за гама, но ему казалось, что по движению губ он мог читать их слова.

Отправив пончики и кофе в автобус, Синти обвила руками крепкую шею Стивена и поцеловала его так, будто провожала его не на соревнование а на войну. Даже парни перестали выть и уставились на целующихся.

– Во, блядь, это вам любовь, – брякнул один из них. – За ночь не натрахались?

Капитан проигнорировал выпад, решив про себя, что разделается с пошляком с глазу на глаз. Погладив его по затылку, Синти выскользнула из его объятий и направилась в библиотеку. Стивен провожал её взглядом, теребя уголок тетради. Тут ему на глаза попался Грегори.

– Эй, Грег, можно тебя на минутку?

– Да хоть на час.

– Обещаю не грузить. – Когда его подружка исчезла из виду, Стивен соскочил с подножки и отвёл товарища в сторону. – Хорошо, что ты здесь. Мне нужно с тобой поговорить.

– Ну что, твоей маме понравился штрудель? – спросил Грегори, когда они остались наедине. – А то смотри, моя мама может ещё испечь.

– Честно говоря, она ещё не пробовала. У неё последнее время нет аппетита. Но обязательно попробует. – Стивен оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что их никто не слышал. – У меня к тебе просьба. Ты тут за ней поглядывай, пока меня не будет. Ладно?

– За кем? За Синти, что ли?

– Нет. За моей мамой.

– А чего за ней поглядывать?

– Последнее время она какая-то вялая, рассеянная.

– У них на работе запарка. Мало ли что. Мой отец говорит, она его здорово гоняет. Железная дама с кнутом. Думаю, папаня даже кайфует от этого.

Стивeн не отреагировал на шутливое замечание.

– Мне кажется, она чего-то не договаривает. Ей из клиники звонят. Она уходит в другую комнату и закрывает дверь, чтобы я не слышал, а потом выходит заплаканная, и глаза отводит. Короче, если что-то узнаешь, звони мне. Ладно?

Грегори не совсем понимал, что от него требуется. Если Миссис Шусслер ничего не говорила родному сыну, с какой стати она бы стала открываться посторонним? Тем не менее, он дал обещание, чтобы отвязаться.

– Без проблем, чувак. Никаких вопросов. Для чего ещё друзья?

========== Глава 5. ==========

Эвелина Кинг была в глубине души благодарна за то, что старшие братья отнимали всё родительское время. Между покорно-бестолковым Питом и задиристым Грегом, на неё никто не обращал внимания. Большую часть времени она была предоставлена себе и не так остро ощущала родительских гнёт. Само её появление на свет было случайностью. Эллиот и Мелисса больше не планировали детей. Им вполне хватало двух мальчишек с разницей в шесть лет. Мелисса попалась на миф, что после тридцати пяти лет можно не предохраняться, учитывая, с каким трудом им дался Грегори. О беременности она узнала аж на четвёртом месяце. Когда ультразвук показал не крупный, но подвижный плод женского пола, Мелисса рассмеялась устало и обречённо, как Сара, жена Авраама в Библии. Она только что согнала последние пять фунтов и получила лицензию, дающую ей право практиковать психотерапию в штате Нью-Йорк, и это репродуктивный казус нарушал её планы. Больше всего её пугала драма, обычно сопровождающая воспитание дочки. К счастью, страхи Мелиссы не оправдались. Девочка росла тихой, методичной и неприхотливой. По развитию она обогнала Грегори, который был на два года старше, и даже благотворно повлияла на него. Глядя на младшую сестру, он перестал сосать палец в пять лет и приходить в родительскую постель по ночам. Ещё в дошкольном возрасте она умела правильно измерять количество сиропа то кашля и пользоваться антиастматическим ингалятором. Когда Грегори болел, его можно было оставить дома под надзором Эвелины. В первом классе она заявила, что пойдёт учиться на пульмонолога.

Когда Грегори расслаблялся в своей комнате после прогулки на велосипеде, Эвелина зашла к нему и запрыгнула на кровать.

– У тебя сегодня репетиция?

– Да вроде нет. Кайл мне ничего не говорил. Он последнее время молчит. У меня сегодня другие планы.

Чёртики вспыхнули в ореховых глазах Эвелины.

– Жаркая свидануха?

– Едва ли. Eду на Медвежью гору, на стройку. Меня попросили помочь. Типа, для анкеты в колледж. Ты же знаешь, папаня это дело так не оставит.

– Ясно. Смотри, палец себе не отпили. А то как ты будешь на гитаре играть?

– Я уж постараюсь, чтобы пилили другие. А я буду сидеть в сторонке с гитарой и вдохновлять их на трудовые подвиги.

– Везёт тебе, – протянула Эвелина, забравшись брату под крыло.

– Мне везёт? С каких это пор?

– Тебя хоть куда-то зовут. Меня никто никуда не приглашает. Я вынуждена в этом доме ночевать.

– Потерпи ещё пару лет.

– Мне приснилось, что Дара утонула.

– Да ну?

– Ага. Представляешь? Она медленно уходила под воду у меня на глазах. – Эвелинa любила сопровождать повествования жестами. – Я проснулась такая счастливая, но счастье длилось ровно две секунды. Блин, как она меня задолбала. У меня вся одежда пропахла её сигаретами. На меня директор в школе смотрит косо. Дара клянётся, что не курит в доме, а я её пару раз застукала. Она даже деньги на продукты не даёт, а сожрала последнюю банку клубничного йогурта. Типа, ей для молока надo. И мама ничего не сказала.

Исполненный солидарности, Грегори потрепал сестрёнку по макушке.

– Не отчаивайся. Чем чёрт не шутит? Может, твой сон вещий, и Дара ещё утонет. Если повезёт, она заберёт с собой Питера и ребёнка.

Эвелинa испуганно замахала руками.

– Нет, Питера пусть не забирает. Жалко. Он хороший, добрый.

– А толку от его доброты? Он тупой. Если каким-то чудом Дара выпадет из кадра, он новую приведёт в дом. Свинья лужу найдёт.

Надувшись от безысходности, Эвелина какое-то время сопела брату в плечо, пока он проверял сообщения на телефоне.

– Жаль, что мы живём в Нью-Йорке, – сказала она вдруг. – Мне придётся ждать ещё целый год, чтобы потерять девственность. У нас под боком в Коннектикуте возраст согласия – шестнадцать лет. Почему мама с папой не купили дом в Гринвиче? Что им помешало? Теперь я буду до следующего марта ходить с целкой, как дура.

Грегори выключил телефон и взглянул на сестру.

– А у тебя кто-то есть на примете?

Эвелина кивнула и расплылась в улыбке.

– Ага, есть. Только, я не думаю, что мама с папой будут в восторге.

– Почему? Oни же терпят Дару? Если они её приняли, то твоего кавалера тоже примут.

– Но Дара же белая. А тот, который мне нравится, не совсем белый. Хотя, говорит он и одевается как белый. У него смуглая кожа и зелёные глаза. Волосы вьются, но мягкие. Видно, что он мулат.

Судя по описанию, Грег без труда вычислил, что избранником сестры был Майкл Маршалл, молодой полицейский, сын иммигрантов. Его мать, Анастасия, родилась в России, а отец, Корнелиус – на карибском острове Антигуа. В повседневной жизни их называли Стаси и Нел. У Майкла было ещё три младших брата. Из всех детей только он говорил по-русски. Знание материнского языка являлось заслугой его бабушки, которая добросовестно таскала его в субботнюю школу и православную церковь, пока они жили в Бруклине. Младшие погодки, рождённые уже после смерти бабушки, выросли без размалёванных пасхальных яиц и сказок про Кощея Бессмертного.

Супруги Маршалл поселились в Тарритауне и держались зубами за свою скромную квартирку на отшибе города, чтобы дать детям шанс получить образование в хорошей школе. Мягко говоря, семейство не шиковало. Анастасия няньчила детей вестчестерской элиты, а по ночам дежурила санитаркой в доме престарелых, чтобы обеспечить домочадцев медицинской страховкой. Нел водил такси. Иногда он проводил в дороге восемнадцать часов в сутки. Каждый доллар был на учёте, и старшие члены семьи хватались за любую возможность подработать. Ещё будучи подростком, Майкл косил газоны и ухаживал за ландшафтом. Среди его постоянных клиентов были Кинги. В знак признательности Эллиот отдал парню набор своих клюшек для гольфа. «Пусть будут. Ну и что, что у тебя нет времени играть? Вдруг когда-нибудь появится?» Майкл их тут же продал через интернет, и на вырученные деньги купил коньки младшему брату. Тарритаун представлял собой одну громадную усадьбу, а Маршаллы жили во флигеле для прислуги. Им дарили подарки на Рождество, но их не приглашали на вечеринки в качестве гостей. После приёма им отдавали несъеденные сандвичи, обычно с вегетерианской начинкой из тушёного красного перца и кабачков. Объедки выносились на подносе, обёрнутом в фольгой, и передавались через боковую дверь. Анастасии иногда предлагали чашку чая на заднем крыльце, но не приглашали посидеть в кафе за одним столиком.

Чуть ли не каждый день, oна получала сообщения от работодателей.

«У меня есть жакет от Ральфа Лорена. Хороший, почти неношенный. Сын перерос. В Армию Спасения отдавать жалко. Может, пригодится кому-нибудь из твоих мальчишек? Ну там, в церковь. Мало ли что?»

«Жена купила занавески прошлым летом, и забыла повесить. А теперь они ей разонравились. Вдруг тебе понравятся?»

«Лыжи нужны? Мне колено прооперировали. Я ещё нескоро поеду кататься».

«Отдам кашмировый шарф в клеточку от Бёрберри. Приятный на ощупь, но цвет совсем не мой».

«У меня целая корзинка с чаем и печеньем. Клиенты прислали. А я на диете. Возьмёшь?»

Анастасия принимала всё, нужное и ненужное. Проще взять, чем вежливо отказаться. Её мальчики были одеты с иголочки. А в буфетном ящике всегда находились лакомства, хоть и просроченные, но ещё съедобные.

«Ваш старший таким сердцеедом вырос, – Мелисса говорила. – Он без труда заполучит любую приглянувшуюся девушку».

В ответ на подобные комплименты Анастасия лишь уклончиво хмыкала. С первым утверждением было трудно не согласиться. С таким телосложением как у Майкла можно было рекламировать и спортивную одежду, и деловые костюмы. Однако, второе утверждение Мелиссы о неограниченном выборе спутниц для Майкла являлось утешительной ложью. Восточный берег Гудзона представлял собой не самую благоприятную арену для любовных игр и смелых социальных экспериментов. Всем известно, что дочь финансиста или адвоката не будет встречаться с полицейским-мулатом, даже если он читает Достоевского в оригинале. Общество не так далеко качнулось влево. Все эти высокие идеи о свободной любви, равенстве рас и тщетности материальных благ звучали красиво в школьных сочинениях и либеральных электронных газетах. На деле никто не собирался их применять. Анастасия достаточно долго прожила в Америке, чтобы это осознавать. Мелисса Кинг говорила то, что должна была говорить жена биржевика, под диктант демократической партии. Если у Майкла и была девушка, то явно не из Тарритауна. Не исключено, что его держала в любовниках одна из местных матрон. Хоть Майкла и воспитали в строгих христианских традициях, он был не до такой степени горд, чтобы отказаться от роли забавы для состоятельной дамы предклимактического возраста.

У Мелиссы Кинг и в мыслях не было, что её шестнадцатилетняя дочь, которой светил мединститут, могла увлечься таким парнем как Майкл.

Когда Эвелина сообщила родителям о своём решении подрабатывать официанткой в городской столовой, они не стали её отговаривать, хотя в этом не было никакой необходимости, и она могла потратить это время на учёбу или музыку. Их приятно удивило, что девочка, у которой всё было, пошла работать за шесть долларов в час плюс чаевые. Ей не с кого было брать пример. От старших братьев были одни убытки. Ни один из них не прикоснулся бы к чужой грязной тарелке. Несомненно, она таким образом хотела доказать свою зрелость и независимость. Только Грегори знал о её истинных мотивациях. Его сестра могла пойти в любой дорогой ресторан на Мейн Стрит, но она пошла именно в столовую, куда часто захаживал Майкл на чашку кофе. При виде знакомого синего мундира, Эвелина поспешно поправляла причёску и мчалась обслуживать того, кто раньше обслуживал её семью.

– Сестрёнка, открою тебе семейную тайну, – сказал Грегори. – Мы сами не совсем белые. Мы – турки. Нам сам Аллах велел любиться небелыми и бунтовать против арийской тирании. Белая раса стремительно вырождается. Через пару поколений все будут бежевые, как пенка на турецком кофе.

***

По дороге в Саратогу

Школьный автобус, который вёз беговую команду в на север штата, был на последнем издыхании. Все сидения были изрезаны бритвой, исписаны химическими фломастерами и облеплены пожёванной жвачкой. У тренера были свои суеверия. Он считал, что чем безобразнее транспорт, тем успешнее команда.

Пока остальные парни ржали, матерились и травили пошлые анекдоты, Стив Шусслер сидел на заднем сидении автобуса, прижавшись носом к дребезжащему стеклу. Иными словами, он вёл себя абсолютно не по-товарищески. Джеффри Уилкс, которого назначили помощникoм капитана, пробрался к нему по узкому проходу и плюхнулся рядом с ним.

– О чём задумался?

– Онкология, – сказал Стивен тихо, не поворачиваясь лицом к Джеффу. – Это серьёзно?

– Чего?

– Онкология. Это что-то связанное с глазами?

– А я откуда знаю?

– Ну у тебя же отец глазной врач.

– Ну да. Он офтальмолог.

– А чем занимается онколог?

– Спроси что-нибудь полегче. Я что, похож на ходящую энциклопедию? Интернет тебе в помощь. Если мобильник твой не сдох, полазь по медицинским сайтам.

На интернете Стив и сам мог посмотреть, просто боялся.

– Ладно, забудь, что я тебе этот вопрос задавал.

Джефф чувствовал, что его работа не закончена. Подвинувшись к товарищу поближе, он обхватил его рукой за шею и отодрал от стекла.

– Короче, кончай хандрить. Ты сейчас нужен пацанам. Ну … чтобы боевой дух был.

Вздохнув, Стив поплёлся за своим помощником. Пацаны поприветствовали его одобряющим воем. К тому времени они уже прикончили коробку пончиков, которую им принесла Синти. У всех были губы заляпаны вареньем и сахарной пудрой.

– Заботливая у тебя баба, – отметил Джефф. – Проводить пришла, и не с пустыми руками. Аж завидки берут. Мне бы такую.

– Не жалуюсь, – ответил Стивен сухо.

– Не боишься отпускать её в Джульярд?

– А чего бояться?

– Ну, мало ли что? Сейчас вы в одном котле варитесь. Она у тебя под надзором. А что потом будет? Вот поселится в общаге …

– Да в Джульярде все пацаны голубые. В худшем случае, чёлку ей выстригут. – Стивену больше не хотелось обсуждать Синти с товарищами, и он резко сменил тему. – Пацаны, у меня предложение. Раз уж нас занесло в Саратогу, может, сходим на скачки? Играть не будем. Просто посмотрим.

========== Глава 6. ==========

Тарритаун

В половине шестого скромненький «Шевроле» подкатил к дому Кингов. Мелисса только начала готовить ужин. Овощи для салата были порезаны, и замаринованные куриные лытки стояли в духовке. Грегори промчался мимо неё, волоча спальный мешок и акустическую гитару, на которой давно не играл.

– Не ждите меня, – сказал он на выходе. – Вернусь завтра к вечеру.

Мелисса успела сунут ему в карман ветровки баллончик с жидкостью от комаров.

– Смотри, осторожно! Чтобы клещи тебя не покусали. Сейчас болезнь Лайма ходит. Помнишь, своего кузена Сэма? У него был действительно запущенный случай. Колено не сгибалось всю зиму. Он на унитаз садился с трудом. Ты же не хочешь, чтобы тебя постигла его участь.

Грегори надеялся, что Синти не услышала этой тирады. Мать обожала позорить его перед сверстниками. Однажды во время школьной самодеятельности она прокралась за кулисы, чтобы убедиться, что у сына рубашка была аккуратно заправлена, и чуб не торчал. Грегори был так смущён её вмешательством, что запорол само выступление. Так и убежал со сцены с заправленной рубашкой и приглаженным чубом, под вой недоумевающей публики. А что если на этот раз она сорвёт ему амурные планы? Он готовился к самой важной ночи в его жизни и поэтому не мог допустить никаких накладок. Одна нелепая выходка со стороны матери, и девчонка, которую он собрался охмурять, рассмеялась бы над ним.

Его опасения оказались тщетными. Синти сидела в машине, уткнувшись носом в телефон и врубив музыку на полную катушку. Грегори пришлось побарабанить пальцами по стеклу, чтобы она открыла дверь.

– Какого хрена ты приволок эту бандуру? – спросила она, покосившись на гитару. – Мы, кажется, не на рок-фестиваль едем.

– А что нам мешает устроить фестиваль? Я ещё и травки припас для поднятия настроения. Устроим себе Вудсток.

– Супер. Именно этого мне хватало для полного счастья – торговца наркотиками y себя в машине! Уголовное прошлое будет выглядеть шикарно в анкете.

– Да пошутил я. Hе веришь мне? Тогда проверь сама. Можешь меня ощупать с ног до головы.

Грегори закинул руки за голову и поднялся на цыпочки. Застиранная майка с логотипом группы «Лед Зепплин» поползла вверх, оголив поджарое, мохнатое пузо.

– Кончай паясничать, и залезай. – Синти завела мотор и начала возиться с кнопками в поисках новой радиостанции. – Альтернативный рок любишь?

– Тащусь! Мы с пацанами только такой репертуар и исполняем. Мы думаем концерт летом устроить. Приходи.

Пока Грегори пристёгивался, его рука как-бы нечаянно скользнула по голому колену Синти.

– Прости, – пробормотал он.

– За что?

– У тебя такая машина тесная, а у меня руки большие. И не лежат на месте. Это такое генетическое расстройство. Синдром блуждающих рук.

– Только не говори, что унаследовал его от своей турецкой бабушки.

– А как же? Всё, что во мне есть хорошего, от неё.

Выехав на скоростную дорогу, Синти выложила план действий.

– Короче, cегодня будем пилить доски до темна. Старший инженер не смог освободиться раньше. Велел нам пока приготовить материалы. А завтра на заре начнём стройку. Так что ты свои блуждающие лапы куда-нибудь пристрой, чтобы они не устали прежде времени.

Следуя указаниям, Грегори положил одну руку на затылок Синти, а другую сунул между её мускулистых, липких от лосьона ляжек. Затаив дыхание, он ждал, что вот-вот, крышу машину сорвёт, и молния пронзит их обоих, но ничего подобного не произошло. Ничуть не изменившись в лице, Синти невозмутимо рулила.

Набравшись наглости, Грегори нарушил молчание.

– Я давно хотел тебя спросить. Ты только не подумай, что я к тебе в душу лезу.

– Спрашивай.

– Какова она, сиротская доля? Разницу чувствуешь?

Синти выдохнула с облегчением. Вопрос оказался на удивление простым. Она уже, было, испугалась, что он будет её расспрашивать про инженерику или экологию, в которых она не была сильна.

– Ты сам рано или поздно узнаешь. Если, конечно, первым не скопытишься, что тоже не исключено. Какой смысл прежде времени из-за этого париться?

– Вот у меня, допустим, предки живы. А толку от них никакого. Вроде, и кормят, и поят, и на Бермуды возят, но и кровь при этом портят.

– Ну это их обязанность.

– А ты по своим скучаешь?

– Я своих, честно говоря, плохо помню. Отец целыми днями пропадал в госпитале, а мать бегала по благотворительным банкетам. Фигнёй маялась, короче.

– Почему фигнёй?

– Ну сам подумай. Как-то раз она со своими подружками замутила бенефис, чтобы собрать деньги на лечение детского диабета. А может, лейкоза? Уже не помню. Зато помню, как во всех газетах это мероприятие освещали. Конечно, помещение сняли не абы где, а в Манхэттeне. Пригласили молодняк из оперы, шеф-повара из французского ресторана. Весь этот антураж стоял четверть миллиона. На одни дизайнерские свечи ушло десять штук. А собрали они в тот вечер в общей сложности сто штук. Получается, они оказались в убытке. Что им мешало те же самые деньги, которые они угрохали на мишуру и декорации, перевести по назначению? Тут не надо быть гениальным математиком. Цифры не врут. И ты мне скажи, это не показуха?

– А то, что мы собираемся делать, это не показуха?

– Это уже другое. Мы строим турбазу ради общего блага, своими руками, за свои средства.

– То есть, как за свои?

– А вот так. Нам штат ничего не выделил. Сколько мы петиций посылали губернатору, всё как об стенку горох. Жмотится зараза. В конце концов я уломала дядю выдать мне пару тысяч из моего же наследства. Он сперва артачился. Боялся, видно, что я на эти деньги смоюсь в Европу. Мало ли что?

Грегори сжал её ляжку игриво.

– А ты дала ему повод не доверять?

– Я? Нет. Моя двоюродная сестра Лаура дважды пыталась удрать из реабилитационной клиники.

– Как она туда попала, если не секрет?

– Не секрет. Героин.

Синти могла бы таким же тоном сказать «мятные леденцы».

– И как она его раздобыла?

– С помощью персонального шофёра. У него были связи. Возил в багаже нехилый инвентарь. Лаура его ублажала на заднем сидении, когда у неё деньги кончились. Когда всё это всплыло, мужика, естественно, посадили. А на его должность взяли Нела Маршалла, который как чёрная скала. Но дядя с тех пор никому не доверяет. И когда я попросила его выписать мне чек, он колебался. Думал, что это Лаура меня подговорила раздобыть ей деньги на наркоту.

– Ты так спокойно об этом говоришь.

– Нам нечего скрывать. В семье ван Воссен никаких тайн. Тем более что Лаура свои приключения описывает в блоге. Теперь все знают, чем пациентов кормят в клинике, и какой температуры вода в бассейне. Терапевт ей посоветовал поделиться своими переживаниями с миром. Ей какой-то издатель в Нью-Йорке предложил опубликовать мемуары, чуть ли не Рэндом Хаус. Аванс пятизначный предложили. Всё как у взрослых.

Синти облизала губы и поморщилась. Грегори казалось, что она вот-вот плюнет.

– Как мало некоторым надо, чтобы прославиться, – заключила она. – Достаточно сесть на иглу. Другие батрачат всю жизнь. Школа, репетиции, отборы, диета. Никаких поблажек. Никаких гарантий. А тут человек облажался по полной, а его выставляют борцом, мучеником. Ну, и где справедливость? Тьфу!

– Полностью согласен, – ответил Грегори сочувственно. – Жизнь так несправедлива.

В самом деле, жизнь была несправделива – в его пользу. Как так вышло, что он, троечник, лентяй и клептоман, сидел рядом с голландской принцессой, и трогал то, что до сих пор принадлежало Стивену Шусслеру?

Остаток пути они проехали в молчании, под песни альтернативных групп девяностых годов. За окнами мелькали макушки сосен. Майские сумерки обнимали Медвежью гору. Когда они добрались до вершины, у Грегори заложило уши от резкой смены высоты. Воздух был заметно прохладнее, чем у подножья. Посреди просеки, освещённой пламенем костра, стоял грузовик марки Джон Дир. Из кузова торчали свежие планки, обтянутые целлофаном.

Выключив мотор, Синти тут же вылетела из машины помчалась навстречу сутулой, очкастой девице. Из обрезанных штанин торчали худые, небритые ноги. Грегори узнал Бесс, старшую сестру Кайла МакМахона, самую воинственную лесбиянку во всём вестчестерском графстве. А она его, похоже, не узнала. Возможно, она плохо видела в сумерках.

– Что это за чувак с тобой? – спросила она Синти с оттенком явного недовольства.

– Да так, одноклассник увязался. Ему для анкеты надо.

– Всё ясно. Смотри, чтобы вёл себя прилично. У меня нет времени шпынять трёхлеток. Сама знаешь, я плохо лажу с детьми.

– Прости, но ничего лучше я не могу тебе предложить. Стив уехал на соревнования. Придётся довольствоваться Грегом. Вы его загрузите по полной. Чтобы не скучал.

***

Медвежья гора

В тот вечер Грегори впервые познакомился с болью. Подружки Бесс, такие же волосатые, бледные, очкастые и беспощадные, заставили его разгружать древесину, в то время как они сами возились с чертежами и что-то замеряли с умным видом, руководствуясь принципом, что «мужики хороши только тяжести таскать». Его товарищем по несчастью оказался голубоватого вида парень по имени Тревор, который вздрагивал и визжал, каждый раз, когда на его голую руку садился комар.

– Никогда не угадаешь, что Бесс запланировала на ужин, – сообщил Тревор обречённым голосом. – Вегетерианские сосиски, из соевой сыворотки и отрубей. А на гарнир – засушенные ломтики сладкого картофеля, посыпанные чилийским перцем для остроты.

Грегори вспомнил румяные куриные лыточки, которые его мама готовила в тот вечер, и сглотнул слюну.

– Скорее всего, я лягу спать без ужина.

– А на завтрак будет гречка с постным маслом и зелёный чай. К счастью, я припас пару банок пива. Правда, оно безалкогольное. Приходи ко мне в палатку, если хочешь.

– Спасибо за приглашение, но у меня клаустрофобия. Я буду спать в мешке под открытым небом.

К десяти вечера руки Грегори были покрыты волдырями. От рабочих руковиц, которые он вытащил из родительского гаража, толку было мало.

Весь вечер Синти его упорно игнорировала, даже когда Тревор невзначай уронил ему на ногу ящик с инструментами. Грегори гордился тем, что не взвыл, хотя у него было желание сбросить никчемного напарника в воды Гудзона. От Тревора не было никакого толку. Он всё делал двумя пальцами.

Когда вся команда собралась вокруг костра чтобы ужинать ненавистными вегетерианскими сосискaми, Грегори достал гитару и запел «Зажигай, дикая штучка». Синти демонстративно ушла разбивать палатку для ночлега. Перебирать струны ободранными пальцами было сущей агонией, но Грегори продолжал играть, зная, что oнa слышала его призыв сквозь брезент.

Дикая штучка,

С тобой моя душа поёт,

С тобой становится так клёво.

Это была единственная песня, которуй он мог сносно петь, потому что она не требовала вокального диапазона. Бесс и её подружки-несмеяны оценили его выступление и даже стали подпевать, раскачиваясь из стороны в сторону. Тревор закатывал глаза, тряс головой и постанывал. Его душа явно не пела.

В половине одинадцатого Бесс залила угли водой, объявила отбой и разогнала команду.

В ночном небе вились летучие мыши. Грегориразвернул спальный мешок под клёном. Всё его тело ломило, но это была сладостная боль, в предвкушении грешного удовольствия. Из палатки, освещённой изнутри переносной лампой, раздавался смех. Сквозь тонкую материю Грегори видел силуэт Синти. Заломив руки над головой, она играла волосами, пытаясь уложить хвост в узел. В её позе и жестах улавливалось нервное напряжение. Сквозь песни цикад, Грегори слышал каждое слово.

– Девчонки, вы не обижайтесь, что у меня такое меню, – говорила Бесс. – Я же вам добра желаю. Просто у меня отец перенёс инсульт, и я до сих пор под впечатлением. Он был большой любитель филадельфийского чизстейка. Моя мать его приучила. Думаю, таким образом она его хотела сжить со света. Вот ведьма!

При всей своей ненависти к мужикам, Бесс встала на сторону отца после развода, скорее всего потому, что мать не оправдывала решение дочери публично огласить свою ориентацию. Бывшая миссис МакМахон совершила двойное идеологическое преступление, будучи мясоедкой и гомофобкой. Когда Бесс была маленькой, мать наряжала её в пастельные тона и учила её готовить мясные блюда «чтобы мальчики любили». Первые двенадцать лет жизни запомнились ей кошмаром, окутанным розовым тюлем и ароматом бекона. В качестве бунта, Бесс похерила мальчиков и животный протеин как только перешла пубертатную черту. Из всех гетеросексуальных подруг детства осталась одна Синти, у которой хватало такта не распространяться о своих любовных приключениях и не обращаться за сестринским советом. С ней иногда можно было поговорить о чём-то глобальном, как влияние индустриальных выбросов в пролив Лонг-Айленд на население морских птиц. Бесс в глубине души надеялась, что даже если Синти выйдет замуж за своего плечистого вояку, она не нарожает кучу детей, которые будут её отвлекать от искусства и экологического активизма.

Оставив наконец свой истёрзанный хвост в покое, Синти зевнула и потянулась.

– Ой, девчонки, кажется, я машину забыла закрыть.

– Ну и что? Боишься, что кто-то что-то стырит? Тут же все свои.

– Мне телефон надо проверить. Вдруг Стивен звонил? Их уже наверное поселили в общежитии. Я хочу пожелать ему спокойной ночи. Bернусь через минуту.

Завернувшись с ветровку, Синти выбралась из палатки в прохладную майскую ночь. В горах связь была плохая. Несколько раз oнa безуспешно пыталась войти в сеть, и картинка на экране застывала. Сервис не доступен. «Вот так вот сдохнешь на природе, и близкие не сразу спохватятся, и полиция не сразу найдёт», – промелькнула у неё мысль.

Пока она возилась с телефоном, Грегори бесшумно настиг её в темноте. Зажав ей рукой рот, он повалил её на заднее сидение машины.

– Тише, – шептал он ей на ухо.

Синти промычала ему в ладонь. Похоже, она не собиралась оказывать сопротивление. Осторожно, палец за пальцем, Грегори убрал руку.

– Погоди, – сказала она, поправив футляр на телефоне. – Ещё не хватало, чтобы экран треснул. Я думала, ты уже не придёшь за мной.

Швырнув электронную цацку на переднее сидение, она обняла Грегори за шею и отдалась ему с присущими ей бесстыдством и методичностью.

========== Глава 7. ==========

Тарритаун

Забравшись на верхнюю полку финской сауны, Натали Хокинс переживала небольшой творческий кризис. Внутренний критик ей подсказывал, что последние пару изданий «Правого берега» получились какими-то однобокими и непозволительно аполитичными. А ведь на носу были выборы. Ей было необходимо доказать, что республиканцы тоже заботились о гражданских правах. Их тоже волновали вопросы расизма и дискриминации. Хорошо было бы найти какого-нибудь дружелюбного представителя расового меньшинства, который бы согласился дать ей откровенное интервью. Самым подходящим кандидатом являлся молодой полицейский Майкл, сын Стаси и Нела. В прошлом он им неоднократно стриг газон. Натали уже знала, какие вопросы ему задаст.

Окунувшись в холодный бассейн после сауны, она высушила волосы, надела кремовую блузку с узкой юбкой, и отправилась в самый скромный район Тарритауна.

В квартире Маршаллов пахло борщом и карибскими специями. Отработав ночную смену в доме престарелых, мать семейства забежала домой, чтобы приготовить ужин на вечер. Через два часа ей нужно было ехать забирать подопечных детей из школы и везти на гимнастику.

Увидав девицу с микрофоном и камерой, она нервно поправила волосы.

– Мишенька, что же ты не предупредил, что гости придут? – обратилась она к старшему сыну по-русски. – В доме беспорядок. Стыдно. Я бы хоть тряпкой пол протёрла.

– Да брось, мам, – ответил Майкл по-английски. – Никому не стыдно кроме тебя. Иди, отдохни лучше. А то всю ночь на ногах.

– Куда же я отдыхать пойду? У меня борщ на плите. Предложи даме селёдочки.

Майкл положил тёплую, смуглую ладонь на щупленькоe плечо матери.

– Здесь не Брайтон Бич. Она пришла не за тем чтобы опустошить холодильник. Она интервью будет проводить для газеты.

В серых глазах Анастасии вспыхнула тревога.

– Ты же смотри, лишнего не сболтни.

– Мамуль, это свободная страна. Тут никого в гулаг не ссылают.

– Это тебе так кажется.

– Ладно, ступай. Я буду следить за борщом. Или ты будешь стоять над душой?

В это время Натали проверяла звуковые настройки на микрофоне. Она отчётливо слышала разговор между матерью и сыном.

– Говори от души, не стесняйся, – сказала она Майклу, когда они остались наедине. – Я интервью для газеты сама отредактирую. Запишем небольшой клип на камеру для видеоблога.

Установив камеру на трeножнике, Натали начала вступление.

HX: Друзья, с вами Натали Хокинс, главный редактор газеты «Правый берег». Сегодня мы в гостях у Майкла Маршалла, красивого, молодого полицейского, помогающего охранять порядок на улицах нашего славного городка. Майкл великодушно распахнул перед нами двери своего дома. Обратите внимание на уникальный славяно-карибский антураж. Как видите, в этой семье слились две очень разные культуры, о которых и расскажет нам герой сегодняшнего эпизода.

ММ: Спасибо за проявленный интерес.

НХ: Майкл, когда посторонние люди видят тебя в первый раз, что о тебе думают?

ММ: Меня часто принимают за продукт внепланового спаривания. Первое, что им приходит в голову, это что белая толстая девчонка залетела от чёрного парня, который бросил её и не платит алименты.

НХ: Почему именно толстая?

ММ: Потому, что худые, у которых высокая самооценка, не будут терпеть потребительское отношение к себе.

НХ: Это факт?

ММ: Это стереотип. Всем известно, общественное мнение держится не на фактах, а на стереотипах. Люди видят меня в первый раз, и уже у них в голове складывается определённая теория относительно моего происхождения.

НХ: Приведи пример какой-нибудь нелепости, которую тебе приходилось слышать в свой адрес.

MM: Одна старушка в церкви сказала мне: «У тебя сильная мама. Она хорошо воспитала тебя одна». Для неё было шоком узнать, что я и мои братья родились в законном браке.

НХ: Расскажи, как русская община отнеслась к замужеству твоей мамы?

ММ: Без восторга. Батюшка в православной церкви отказался их обвенчать, потому что папа протестант.

НХ: И ты уверен, что всё упиралось именно в конфессию? Батюшку не смутил цвет кожи твоего отца?

ММ: Не сомневаюсь, что смутил. Но конечно, батюшка не хотел выставить себя расистом, и он использовал вероисповедование как повод отказать в венчании.

НХ: Расскажи нам о корнях своего отца.

MM: Мой отец не афроамериканец. Он родился на острове Антигуа. Вырос в семье констебля в городе Фритаун. Так что, я не первый полицейский в династии Маршаллов. На острове британское влияние очень ощутимо.

НХ: И как твой отец реагирует, когда его по ошибке называют афроамериканцем?

MM: Он уже махнул рукой. Разница между островитянами и афроамериканцами существенная, которую не всегда замечают рядовые белые. Да и между островитянами не всегда дружба.

HX: А можно поподробнее?

MM: С удовольствием. Ямайцы не любят, когда их путают с гаитянами. Также как мексиканцы не любят, когда их путают с колумбийцами, а украинцы не любят, когда их путают с русскими. Рядовые белые американцы не вдаются в такие тонкости. А зря. Зачем далеко ходить? Если жителя Тарритауна примут за портчестерца, обидам не будет конца.

НХ: А как ты сам себя воспринимаешь? Если отбросить штампы.

MM: Боюсь, что совсем отбросить штампы не получится. Они обязательно сами прилипнут. Я сын иммигрантов, христианин, сотрудник правoохранительных органов, республиканец.

НХ: Что бы ты хотел сказать на прощание жителям Тарритауна?

MM: Не важно, какого цвета ваша кожа, и на каком языке вы молитесь и где, и молитесь ли вообще. Если вы не там поставите машину, я выпишу вам штрафной билетик.

Перед тем как выключить видеокамеру, Натали сняла её с трeножника и обошла кухню по кругу чтобы запечатлeть интерьер.

Из коридора раздались аплодисменты и пахнуло одеколоном «Английская кожа». Нел Маршалл вернулся с работы.

– Мисс Хо-кинс! – поприветствовал он Натали. Его акцент был вязким, точно карибский малиновый мармелад. – Что же вы у меня не берёте интервью? Может, я тоже хочу попасть в газету. Я её, между прочим, добросовестно читаю. Хотел и своих пару слов вклинить.

– Это для газеты?

– Не обязательно. Пусть будет просто так, вам на заметку. – Поманив её поближе, он оглянулся через плечо с наигранной опаской. – Расскажу вам секрет. Знаете, почему я женился на русской? Мне полюбилась русская кухня. Мне надоели кукурузные лепёшки и копчёные куриные крылышки. Вся эта карибская классика мне снилась в кошмарных снах. А тут появилась Анастасия со своим борщом, зимним салатом и киевским тортом. Клянусь вам, никакой расовой политики. Чистое чревоугодство.

***

Тарритаун – Вестчестерская балетная академия

Первой заметила перемену в Синти её одногруппница-балерина по имени Кэти Торп, дочь видного агента по недвижимости. Внутри Кэти был невидимый датчик, который улавливал малейшие колебания в температуре тела и химическом балансе окружающих её людей. Когда Синти перешагнула порог раздевалки, излучая серотонин, гормон удовольствия, Кэти быстро сообразила что к чему.

– Говорю вам, она изменила своему парню, – шептала она девчонкам в раздевалке. – Кто бы подумал, что она такая шлюха?

– Не знаю, что вы натворили, мисс ван Воссен, какому чёрту вы продали душу, какие витамины пьёте, – сказала ей суровая русская дама-балетмейстер, но продолжайте в том же духе. – Вам будто тёплого масла между ног подлили. Растяжка феноменальная, какой я ещё не видела. Продолжайте, дорогая.

Синти и намеревалась продолжать. Ей не нужны были чужие поощрения. После первой ночи на Медвежьей горе, она выступала инициатором встреч. Их свидания происходили почти в полном молчании. Грегори был благодарен Синти за то, что она не устроила ему сцену с заламыванием рук и восклицаниями, «Мы дурно поступаем. Может не надо?» Очевидно, ей было надо, так же как и ему. Грегори никак не мог набраться смелости спросить, что она собиралась говорить Стивену и собиралась ли вообще. Он толком не знал кем они теперь друг другу приходились, и как долго это могло длиться. «Теперь ты моя девчонка, и я должен тебе посвятить песню», – как-то раз заикнулся Грегори, но Синти этот разговор быстро пресекла. В целом он был на седьмом небе. Именно такой он представлял себе грешную любовную связь – никакой лишней болтовни, никакой драмы, один восхитительный секс, о каком старики вспоминают на смертном одре.

Их встречи происходили на заднем сидении старенького «Шевроле». Иногда они даже не успевали выбраться со стоянки школьного двора. Один раз они отъехали от города, прихватив с собой покрывало и упаковку пива, и занимались любовью на берегу реки. Хоть и было наплевать на общественное мнение, не хотелось бы, конечно, чтобы полиция их арестовала за непристойное поведение. Статью за наготу в общественном месте никто не отменял.

Не задумываясь, они прогуливали уроки. Педагоги на это закрывали глаза, если домашнее задание выполнялось в срок. В конце учебного года многие прогуливали. Однако, репетиции Синти не позволяла себе пропустить. Балет – это святое.

Однажды вечером, покидая академию, Синти заметила смутно знакомый, белый «Мерседес» у дороги. Из приоткрытого окна лилась попса восьмидесятых годов. За рулём сидел мужчина средних лет, в котором Синти узнала Эллиота Кинга. В руках у него был картонный стаканчик с охлаждённым кофе.

Сначала она сделала вид, что не заметила его. Достав из кармана телефон, она принялась остервенело печатать сообщения. Её уловка не сработала. Через несколько секунд она услышала, как хлопнула дверца мерседеса, и блестящие ботинки Эллиота зашаркали в её направлении.

– Добрый день, Синтия.

Эллиот всегда обращался к ней формально. На этот раз в его приветствии прозвучала угроза. Синти имела общее представление о цели его приезда. Она в какой-то мере восхищалась его дерзостью, что он объявился посреди бела дня и завёл с ней разговор, рискуя выставить себя в нелепом свете. Нa них глазели юные балерины, которым уже была известна история её связи с Грегом. Синти не собиралась облегчать ему жизнь и делать разговор менее неловким. Спрятав телефон в сумочку, она улыбнулась Эллиоту, стоящему перед ней.

– Добрый день, мистер Кинг. Вы пришли за билетами на весенний концерт? Не волнуйтесь, я их вам бесплатно дам. Мой дядя не любит балет. Боюсь, что места в первом ряду уже заняты, но есть пару сидений во втором ряду.

– Ты что себе думаешь? – шикнул он, обдавая её лицо приторным кофейным дыханием.

– Интересный вопрос. Я думаю, мне надо пойти к физиотерапевту. У меня последнее время левое колено поскрипывает.

Эллиот взял её под локоть и попытaлся отвести в сторону, но Синти точно прикипела своими стёртыми ступнями к асфальту.

– Синтия, у меня мало времени. Xватит придуриваться. Нам надо поговорить серьёзно. Надеюсь, разговор будет коротким, ты меня правильно поймёшь и изменишь своё поведение соответствующим образом.

– Понятия не имею, о чём вы, мистер Кинг. Если бы вы прихватили стаканчик охлаждённого капучино для меня, может, я бы с вами более охотно поговорила. Некрасиво являться на дипломатические переговоры с пустыми руками.

Плюнув на желторотых свидетелей, Эллиот перешёл к делу.

– Я понимаю, Стивен такой весь из себя образцово-показательный. Всю жизнь ходит как по канату. Допускаю, что всё идеальное приедается. Нельзя же питаться всю жизнь филе миньоном. Иногда хочется жирного гамбургера. Тебе ради разнообразия захотелось перепихнуться с разгильдяем. Их в Тарритауне пруд пруди, но твой выбор пал на моего сына. Грегори – лентяй, болтун и фантазёр. Этого у него не отнять. Брешет про какие-то восточные корни и про какой-то контракт с музыкальной студией. Пока-что ему никакого контракта не предложили. У него нет ни дисциплины, ни планов на будущее, кроме как стырить банку пива из холодильника. Не мне тебя осуждать. Если ты уже решила подложить свинью своему парню, будь добра, выбери себе другого партнёра. Оставь Грега в покое.

– С какой стати? Я нарушаю какой-то закон? Почему вы так переполошились?

– Господи, неужели мне надо объяснять почему? Да хотя бы потому, что Бетани Шусслер – моя начальница.

– Ну и прекрасно. Выясняйте с ней отношения напрямую, можете даже через постель. Она ещё не старая. По мужской ласке изголодалась. Покатайте её про простыням, и она всё простит. А в мою постель не лезьте.

Дрожащие, влажные от волнения пальцы Эллиота впились ей в руку выше локтя.

– Ты доиграешься. Ты пожалеешь.

Свободной рукой Синти полезла за телефоном.

– Мистер Кинг, вы чертовски сексуальны в гневе, но если вы меня сейчас не отпустите, я позвоню в полицию. Cкажу всем, что вы меня домогались.

***

Саратога

Питание в спортивном городке было отвратительное. Каждый день одна и та же пицца с картонным коржом и ярко-жёлтым восковым сыром. Ей-богу, в тюрьме лучше кормят. Стивен не мог заставить себя есть такую дрянь. Чтобы поддерживать мышечную массу, он питался протеиновыми коктейлями, не менее отвратительными на вкус. Впрочем, у него не было аппетита. Все это время он только думал о матери. Несколько раз он пытался звонить домой, нo она не брала трубку, а на работе он предпочитал её не тревожить. Больше всего его озадачивало то, что его добрый друг, которому он поручил поглядывать за мамой, тоже не отвечал на звонки. Стивен оставил ему несколько сообщений в духе, «Эй, мужик, как дела? » Похоже, эти сообщения попали в чёрную дыру. Неужели Грег до такой степени погрузился в подготовку к экзаменам? Крепкие тройки ему в любом случае были обеспечены, а на большее он не претендовал. Рано или поздно папаша засунул бы его в какой-нибудь колледж средней паршивости, на административный факультет. От Синти, как обычно, приходили сухие, однострочные сообщения без всяких «люблю, целую, скучаю». Её тоже было бесполезно допрашивать о состоянии мамы. Бетани воспринимала её как на дочь и скрывала свои симптомы от неё не менее тщательно.

В то же время, Стивен помнил о своём долге перед товарищами-спортсменами. Парни заметно скучали. Их нужно было чем-то развлечь помимо группового просмотра порно. И вот, Стивен решил организовать им экскурсию на ипподром. Среди жокеев была молодая девчонка по имени Джули, и парням наверняка было бы интересно поглазеть на её аккуратную, обтянутую лосинами задницу. Всё-таки, на живую девчонку смотреть здоровее, пусть и на расстоянии. В честь конца учебного года, Стивен купил билеты на скачки для всей команды.

Когда он вернулся в общежитие, до его слуха донеслись слова, которые он привык слышать. Пиздец. Охуеть. Вот, курва! На этот раз почему-то эти расхожие слова несли какой-то другой, более глубокий смысл. Хрустнув костяшками, Стив окликнул команду.

– Эй, мужики! Вы чего там делаете без меня?

Бегуны тут же утихли и повернулись к нему лицом. Их широкие спины сформировали своего рода стену, за которой что-то пряталось.

– Вы что тут, порнушку смотрите? – продолжал капитан, перешагнув порог. – Не стесняйтесь. Я тренеру не настучу. Показывайте, что у вас там. Hе томите меня.

Джеффри Уилкс обратился к товарищам.

– Что думаете, пацаны? Рано или поздно он сам узнает.

Парни расступились, и глазам Стивена предстал планшет, экран которого заполняла фотография влюблённых, тискающихся в лодке. Фотография была нечёткая, видно сделанная телефоном при плохом освещении. Приглядевшись, Стивен узнал свою избранницу. Синти лежала на спине, задрав юбку и раздвинув ноги, а сверху её лежал чернявый парень. Лица его было не видно, но телосложением он напоминал Грегори Кинга.

– Не похоже на фотомонтаж, – сказал Джеффри, хлопнув Стивена по плечу. – Кит Хокинс выступил в роли папарацци. Застукал влюблённых голубков врасплох и выложил фотку в сети.

В комнате воцарилась тишина. Затаив дыхание, спортсмены наблюдали за своим капитаном, пытаясь предугадать его реакцию. Слегка склонив голову набок, Стивен продолжал пялиться на экран остекленевшими глазами.

– Hасчёт скачек … Мне дали скидку на билеты. Так что, давайте, собирайтесь. Через полтора часа едем на ипподром.

========== Глава 8. ==========

Саратога

Верно говорят. «Морской пехотинец – до гроба морской пехотинец!»

Рей ДиМаджио, тренер беговой команды, переодически одёргивал себя и напоминал себе, что имел дело с весчестерскими снежинками. Местные парни, при всей своей нарочитой похабщине, были ранимы и крайне невосприимчивы к критике. Стоило рявкнуть, и самый задиристый и наглый из них бежал, дрожа, и потом ещё долго топтался и сопел в туалетной стойке. Рею нелегко было сдерживать свои солдафонские замашки, закрепившиеся за пятнадцать лет службы. С юными атлетами нужно было быть понежнее, чтобы они, паче чаяния, не загремели на диван психолога. Исключением являлся Стивен Шусслер. Рей видел в нём задатки будущего военачальника и потому с чистой совестью написал ему рекомендации в Вест-Пойнт. Этот парень был слеплен из другого теста. Он был способен проглотить факты без сахарной корочки, никогда не обижался, не скулил и не грозился, что родители подадут на тренера в суд за жестокое обращение. По этой причине Рей и назначил Стивена капитаном команды. На протяжении двух лет парень только и делал, что оправдывал надежды. Но в Саратоге, увы, Рея ждал неприятный сюрприз. Стивена как подменили. Показательный спортсмен вдруг сделался сонным и апатичным. В каждом забеге он приходил последним, при этом не подавая ни малейших признаков стыда или разочарования. Складывалось впечатление, будто ему было наплевать на победу и на пример, который он подавал товарищам.

Не надеясь, что ситуация сама по себе изменится в лучшую сторону, Рей решил организовать небольшую экзекуцию в раздевалке.

– Итак, Шусслер, – загремел он, собрав всю команду, – ты решил, что раз тебя приняли в Вест-Пойнт, то можно расслабиться, и всё пустить на самотёк? Сегодня ты опозорил весь Тарритаун. Семидесятилетний пенсионер с артритом бегает лучше чем бегал ты.

– Значит, мне пора на пенсию, – ответил подсудимый устало и равнодушно.

Прислонившись спинами к шкафчикам, бегуны молча наблюдали за сценой допроса. Они ещё не успели ополчиться против Стивена, хотя он их здорово подкачал. Большинству из них была известна скандальная история с Синти.

В солдатское сердце Рея закралось новое подозрение.

– А ну, дыхни? – потребовал он, подойдя вплотную к Стивену.

– Лучше не надо. У меня горло дерёт.

– Дыхни, говорю! Кому я сказал?

– Не хочу вас заразить. Вдруг у меня стрептококк.

– Я так и знал. – Рей отпрянул с омерзением. – Ты напился вчера вечером? При чём, ты пил не просто пиво, a что-то покрепче. Небось, бутылку текилы высосал. Признавайся, кто тебе купил спиртное? Коллинз, небось? Он у нас мастак подделывать водительские права.

– Это был я, – подал голос один из парней, коренастый итальянец по имени Винни ДеЛука. – Я напоил капитана. Что вы теперь будете делать?

B свои восемнадцать лет Винни мог сойти за тридцатилетнего. Его шея, грудь и руки заросли матёрой шерстью, а над лбом уже намечались залысины. Рыхлый нос был покрыт красными порами. Винни свободно покупал алкоголь, не предъявляя документов, и потому пользовался популярностью среди товарищей, хотя спортсменом он был весьма посредственным. Признание Винни вылетело бесстыдно и равнодушно, будто он и не боялся наказания.

– Если судьи узнают, что я привёз с собой кучку алкашей, позор будет на весь штат. Думал, до пенсии спокойно доработать. Куда там! ДеЛука, с тобой всё ясно по фамилии, по бандитской физиономии. – Рею, как итальянцу, разрешалось отпускать шуточки этнического характера с намёками на сициллийскую мафию. – Но ты, Шусслер … Ты меня удивил. От тебя я такого не ожидал. А я тебе ещё собственноручно писал рекомендации в Вест-Пойнт.

– Да хватит тиранить пацана, – Винни вступился за товарища. – У него горе в семье. Mать болеет.

Призыв к жалости не сработал. За свою тренерскую карьеру Рей наслышался подобных оправданий.

– Конечно, мама болеет, – буркнул он, кивая. – Папу убили террористый в четвёртый раз. Бабушка родила тройню. Собака съела домашнюю работу. Какие у него ещё отговорки?

– Нет у меня отговорок, сэр, – ответил Стивен. – Накосячил я. Выгоняйте с команды. Пусть капитаном будет Джефф. Он вас не подведёт. А я … я уже своё откапитанил.

– Ты ещё мучеником себя выставляешь! Нет уж. Я тебя так просто с крючка не спущу. Ты будешь продолжать капитанить до конца учебного года. Если тебе вздумается уйти из команды, я напишу в приёмную комиссию Вест-Пойнт и возьму свои хвалебные слова обратно. Сообщу им, что за последний месяц Шусслер спился и не достоин носить оружие.

– Пишите, – ответил подсудимый. – Мне всё равно.

***

В отчаянной попытке вытащить своего капитана из депрессии, товарищи по команде забросали Стивена порнографическими картинками по дороге домой. Вырезки из «Плейбоя» блуждали по всему автобусу.

– Эй, Шусслер! Не вешай нос – и другие части тела. Она того не стоит. Ты себе в сто раз лучше найдёшь.

Даже тренер, узнав истинную причину апатии Стивена, проявил к нему отческое участие.

– Смотри, мне в три раза больше чем тебе, – говорил он, обняв оплошавшего капитана за шею. – Я трижды был женат. Я не претендую на роль твоего отца, но я его хорошо знал. Славный был парень. Он мне дал дельные советы по инвестиции. Думаю, он бы сказал тебе то же самое. Поверь мне, эти школьные романы распадаются в первый семестр, даже если парень с девчонкой специально поступают в один институт. Если не ко дню Благодарения, то к Рождеству уж точно. Слишком много искушений. Представь как людям неловко потом, натыкаться друг на друга?

Рей ослабил нажим на секунду и взглянул на лицо Стивена, чтобы узнать его реакцию. Видя, что выражение лица капитана не изменилось, тренер продолжил свою тираду.

– Помню как я в твоём возрасте дурил. Вспомнить стыдно. В двенадцатом классе я поменял расписание, чтобы находиться рядом с одной девчонкой, которая мне нравилась. Потом поехал за ней в Вирджинию в университет. Тоже поступил на медицинский, чтобы ни на минуту не выпускать её из вида. А через полгода втюрился в девчонку с юридического, и сам перешёл на юридический, и потом искал пятый угол, чтобы не попадаться бывшей на глаза. – Рей импровизировал на ходу. Он уже не помнил свои студенческие годы. Ему было важно сочинить убедительную речь. – В конечном счёте, я трижды менял профиль, и потратил семь лет на то чтобы получить бакалавр. К тому времени я был как выжатый лимон от всех этих сердечных передряг. Плюнул на всё и завербовался в морскую пехоту. Там познакомился с секретаршей и женился на ней. К чему я тебе всё это рассказываю? Да к тому, что в институт лучше поступать холостяком. А школьную любовь оставить на пороге школы, где ей и место.

***

Манхэттeн

Синти провела первую половину дня в Джульярде, в мастерской костюмера, который шил пачки для первокурсниц. Пожилой француз настоял на очной встрече. Он не доверял девушкам, которым было свойственно приуменьшать свои габариты. Синти его приятно удивила. Её объёмы оказались точь в точь как в анкете.

– Благодарю вас за честность, мисс ван Воссен, – сказал он, выплюнув булавку. – Это такая редкая добродетель в нашей сфере. Уж слишком много было случаев, когда сшитый мной костюм трещал на танцовщице. Стандартный объём талии у наших учениц двадцать два с половиной дюйма. У вас талия двадцать четыре. Учитывая ваш рост, это не конец света. Выглядит вполне пропорционально. Только на сольные роли не надейтесь. Сейчас отдают предпочтение мелкокостным азиаткам. А в вас чувствуется крепкая голландская порода. Вы же не собираетесь подпиливать себе рёбра? Конечно, если вас устраивает стоять в последнем ряду кордебалета … Не всем же суждено стать примадоннами.

– Я вам тоже признательна за честность, господин Моро, – ответила Синти, застёгивая блузку. – А то мне все пророчат звёздное будущее.

– Это пророчат всем, кто сюда поступает. Местным учителям выгодно, чтобы вы верили и продолжали платить за уроки. Их дело разжечь огонь – а наше дело его потушить. В этих стенах умирают фантазии.

Покинув мастерскую костюмера, Синти провела несколько часов блуждая по Манхэттeну. Домой её почему-то не тянуло. Ей нужно было купить подарок на день рождения кузины Лауры. Что можно было подарить реабилитирующейся наркоманке? В конце концов она купила шёлковый шарфик в китайской сувенирной лавке. Это шарфик служил символом оптимизма и доверия. В лечебнице у Лауры забрали все шарфики, ремни и даже шнурки от кроссовок, из опасения что она повесится. Только недавно ей разрешили держать предметы гардероба, из которых можно было свить петлю. Синти скептически относилась к этим мерам предосторожности. Ведь при желании можно было удушиться и лифчиком, и ручкой от сумки.

***

Тарритаун

Когда Синти сошла с электрички, уже начало смеркаться. В воздухе стоял запах одуванчиков и машинного масла. Oни подошла к кофейному киоску и заказала стакан охлаждённого капучино с корицей, того самого, которым увлекался Эллиот Кинг.

Разлядывая обложки глянцевых журналов, она вдруг почувствовала поцелуй на шее. От неожиданности она чуть не подавилась молочной пеной.

– Грег … Я думала, у тебя сегодня репетиция.

Жилистые руки, покрытые персиковым пухом, крепко обняли её сзади. Синти вздрогнула и выронила стакан с капучино. Это были руки Стивена.

– Прости, малышка, – прошептал он ей на ухо, – это всего лишь я. Похоже, я не тот, кого ты ждала.

Они продолжали стоять перед витриной, в липкой кофейной луже, образовавшейся у них в ногах. У Синти не было желания оборачиваться и смотреть Стивену в глаза, хотя она знала, что придётся рано или поздно. Не теряя времени, он успел ещё несколько раз её поцеловать. От него пахло коричной жвачкой. В периоды стресса Стивен запихивал в рот сразу две, а то и три пластинки. Этим приёмом пользовался Чак Йегер, легендарный лётчик-испытатель. Острый аромат синтетической корицы не предвещал ничего доброго.

– Как ты меня нашёл? – спросила она наконец.

– Твой дядя сказал мне, что ты уехала в Манхэттeн на весь день, вот я и пришёл на станцию. Я уже часа три тут околачиваюсь. Охранник уже начал поглядывать на меня с подозрением. Очевидно, он принял меня за бездомного. Мне нужно было увидеть тебя после позорных соревнований. Увы, на этот раз я не привёз медалей из Саратоги.

– Ничего. В следующий раз привезёшь.

– Следующего раза не будет. Это были последние соревнования сезона, и я их запорол. Это была моя лебединая песня, и я спел её фальшиво. По словам тренера, я бегал хуже пенсионера. Таким меня запомнят.

– Прости, я забыла.

– Это всё, за что ты просишь прощение? – Стивен усмехнулся и ткнулся горячим лбом в голое плечо Синти. – Впрочем, я не ожидал от тебя извинений.

На мгновение Синти прониклась к нему сочувствием и погладила его жилистую руку, плотно обхватившую её.

– Ну и чёрт с ними, с соревнованиями. – Она понимала, что по-хорошему она должна была сказать ему что-то ободряющее, но слова не шли с языка, и потому она перевела стрелки на себя. – Меня, вон, за глаза понизили до кордебалета. Слишком жирная для главных партий. Это сказал костюмер, не абы кто. Конечно, ему виднее. Он немало задниц перемерял на своём веку. Как видишь, у всех свой крест. Слушай, мне пора домой.

– Ещё восьми нет.

– Нет, ну в самом деле. Я на ногах с половины шестого. Мне нужно передать подарок кузине. Да и тебя мама ждёт. Соскучилась, наверняка.

– Мама уже давно в постели. Ей какие-то таблетки прописали перед операцией.

– И что врачи говорят? У неё есть шанс?

Стивен мог худо-бедно смириться с тем, что его обманули и выставили дураком. Но эта показушная забота о его матери переходила все границы цинизма. Таким дежурно-рассеянным тоном чужие люди желают друг другу приятного дня на выходе из лифта.

– Она мне толком ничего не сказала, – ответил он. – Но я вижу, что ей не очень хочется об этом говорить. А ты, Синти? Ты хочешь со мной поговорить?

– О чём говорить? Ты уже всё знаешь.

– Это верно. В Тарритауне трудно сохранить секрет. Кит Хокинс выполнил тяжкую работу. Интересно, сколько часов он убил, бегая по кустам с фотоаппаратом. – Не выпуская её из объятий, Стивен повернул её к себе лицом. – Пошли прокатимся вдоль реки на прощание, a? Kак в старые добрые времена.

Он уже приоткрыл губы и наклонился вперёд, но Синти успела отдёрнуть голову.

– Ты с ума сошёл.

– Почему? Погода чудная. Я взял мамин «Ягуар». Ты распустишь волосы, и они будут развеваться по ветру. Мы врубим музыку на полную катушку. А можно и без музыки. Будем слушать звук мотора. Съездим за мост. Посетим наши старые места. Чем тебе не нравится моя затея?

– Это будет походить на издевательство.

– По отношению к кому? На бойся, я могу справиться с идевательством. Мне товарищи по команде показали фотографию. Как видишь, я ещё цел.

– Ты слишком много просишь.

– Неужели? Я же не предлагаю тебе перепихнуться со мной на прощание. Я зову тебя покататься со мной. Ты не хочешь исполнить моё последнее желание? Oбещаю, после сегодняшнего вечера, я никогда с тобой больше не заговорю.

Синти смирилась с мыслью, что он просто так не отпустит её домой, и eй придётся сделать ему поблажку в той или иной форме. Oна верила его обещанию расстаться культурно, без драмы и звуковых эффектов. Стивен всегда сдерживал своё слово.

– Хорошо, пусть будет по-твоему, – согласилась она неохотно. – Я поеду с тобой в последний раз. Но только при условии, что ты привезёшь меня обратно меня к девяти, и больше не будешь меня преследовать.

– Прекрасно. После девяти ты перестанешь для меня существовать. Пуф! Будто последних семи лет не было.

Не выпуская её руки, Стивен вывел её на стоянку и даже открыл перед ней дверь машины, чего раньше не делал. Синти пресекала его джентельменские порывы, не по каким-то идеологическим соображениям, а по практическим. Его первая попытка проявить галантность закончилась плачевно: забежав вперёд своей избранницы, он ненароком наступил ей на ногу и заехал ей дверью в лоб. Дело было ещё в восьмом классе. С тех пор Синти сама открывала перед собой двери. Стивен мог в лучшем случае подать ей куртку в раздевалке ресторана. На этот раз он усадил её пассажирское сидение и собственноручно пристегнул её, будто опасаясь до последнего момента, что она убежит. И только когда зарычал мотор, и машина тронулась с места, он выдохнул облегчённо. По крайней мере на ближайшие сорок минут неверная подруга была полностью в его власти.

Июньский ветер засвистел у них в ушах. Синти не помнила, когда последний раз каталась на «Ягуаре», который остался Бетани от покойного мужа. Эдуард ездил в Манхэттeн на электричке, а машину использовал в основном для воскресных прогулок вдоль Гудзона.

Подпирая голову рукой, Синти облокотилась на стенку автомобиля, чтобы оказаться как можно дальше от водителя. Почувствов её дискомфорт, Стивен принялся поглаживать её плечо и затылок.

– У тебя все мышцы в узлах, – отметил он. – Что же у тебя столько стресса накопилось? Чем ты таким занималась, что у тебя спина как грецкий орех на ощупь?

– Будь добр, положи обе руки на руль, – сказала Синти. – Ещё не хватало, чтобы мы врезались.

– Ты права, как всегда.

Перед тем как подчиниться, Стивен успел пробежаться пальцами по её шее и груди. На этот раз Синти не отпрянула. Она уже поняла, что сопротивление с её стороны доставляло ему слишком много удовольствия.

Оставив Тарритаун позади, они начали пересекать реку по мосту Таппан-Зи.

– Ты заметила новые перила? – спросил Стивен. – Знаешь, для чего они? За последние десять лет около тридцати человек покончило жизнь самоубийством. Кроме шуток. Кому-то пришла блестящая мысль сделать перила повыше. Они считают, что это припятствие затормозит самоубийцу, заставит лишний раз переосмыслить свой поступок.

– Как-то не задумывалась над этим, – призналась Синти, только сейчас заметив, что по обе стороны моста были прикреплены плакаты с надписями «Жить стоит» и «Когда нет надежды, обратись за помощью». – Спасибо тебе, что просветил.

– Тридцать человек – ещё не предел. Эта цифра возрастёт в несколько раз, когда рынок рухнет. Люди будут выбрасываться отовсюду: из окон зданий, с мостов, с обрывов. Чувствую, матери Грега будет много работы.

– Так, давай оставим Кингов в покое.

Стивен побарабанил пальцами по рулю.

– Ты права. Не будем о плохом. Ты лучше посмотри какое необыкновенно красивое небо. Гудзон такой невзрачный при дневном свете, а ночью просто преображается. Огни, прогулочные катера, звёзды …

Синти была благодарна Стивену за то, что он ехал без музыкального сопровождения. У него хватило такта не играть какую-нибудь слезливую песню вроде «Теряю веру» группы R.E.M., под которую рассталось столько пар в девяностые годы, как на телевидении, так и в жизни.

Она не спрашивала, куда он её вёз. Они уже съехали с моста и повернули куда-то налево. Дорога была узкой, извилистой и плохо освещённой. Похоже, Стивен хорошо знал маршрут. Включив фары дальнего света, он съехал с заасфальтированной трассы и продолжал путь по грунтовой дороге вглубь леса. В конце концов он остановился перед огромной глыбой, на которой были написаны распылителем краски сотни имён. Приглядевшись поближе, Синти поняла, что это были имена влюблённых, соединённые знаками плюс и сердечками.

Эрин + Эрик = ♥ … Дженнифер + Марк … Линда + Джерри.

Ей вдруг стало тошно. Ничто так не бьёт по желудку как пошлый урбанистический монумент посреди леса. Для того, чтобы создать такой шедевр безвкусицы, надо обладать садистским чувством юмора. Если Стивен хотел её наказать, то ему это удалось.

– Я всегда хотел показать тебе это место, – сказал oн. – Здесь мои родители обручились. Поверишь ли? На этом же самом месте я собирался тебе делать предложение. Ты сейчас будешь смеяться.

Ho Синти было не смешно.

– Тебе ещё будет кому сделать предложение, – сказала она, на этот раз без снисходительной жалости в голосе. – Ты найдёшь себе девчонку, которая будет безропотно мотаться за тобой по военным базам, какую-нибудь медсестру или программистку. A я собираюсь танцевать. Мне от Нью-Йорка никуда. Сам подумай. Не поеду же я в какой-нибудь Арканзас или Западную Вирджинию. Что я там буду делать? А тебе тоже не нужна рядом жена, которая ничем не занята и от скуки на стенку лезет. Ты взвоешь через неделю.

У Стивена захватило дыхание от того, как трезво и лаконично Синти расставила все точки. Здравого смысла ей было не занимать. Ей не хотелось мотаться по военным базам. Так вот, значит, во что всё упиралось?

– Ну хорошо. Раз ты так решила. Да, наверное мне пора искать себе новую подружку. Я вижу, ты уже себе нашла нового. Может так и лучше. Богема к богеме.

Что-то в его спокойном, усталом голосе насторожило Синти.

– Давай уже, вези меня обратно.

– Скоро отвезу. Подожди ещё чуток. Я буду скучать по твоему лицу. Перед каждым заплывом, каждым забегом, каждым турниром я представлял его себе. Нелегко будет отвыкнуть. – Вытащив из кармана телефон, Стивен выбрал функцию фотоаппарата и притянул голову Синти к своей. – Улыбнись.

Oнa заёрзала в его хватке, толком не зная как ему противостоять. За всё время, что они были вместе, он ни разу не применил силу.

– Пусти. Я не давала согласие на прощальную фотосессию.

– Отпущу, не бойся. Уже совсем скоро. Один снимок, и всё. Да улыбнись же! Жалко что ли?

– Зачем тебе это? Ума не приложу.

– Как зачем? На память. Я хочу, чтобы твоя последняя фотография была со мной.

========== Глава 9. ==========

Натали снился волшебный сон. Они с Грегори лежали на дне моторной лодки посреди Гудзона и целовались как самые настоящие старшеклассники, по-французски, как Натали ещё не целовалась в жизни ни с кем. Когда она вообще последний раз ходила на свидание? Был в редколлегии один очкарик по имени Дерек, который во всём с ней соглашался и был готов засунуть пальцы в масорубку, если бы она ему дала такие указания. Несколько раз они ходили в дом искусств на европейские фильмы, и каждый раз Дерек пытался засунуть свою холодную, костлявую лапу ей под юбку или под блузку. При свете дня он робел страшно, и только в полумраке кинотеатра слегка оживлялся, точно ночное животное. Натали великодушно терпела его приставания, пока они не переходили определённых границ. Ей на самом деле было любопытно, от чего все так сходили с ума и какие ощущения она должна была испытывать, когда худые пальцы щипали её грудь сквозь тонкое кружево лифчика. В основном ей было противно и смешно. Бедный Дерек. Он не понимал намёки Натали, её брезгливое хмыканье, а высказать ему всю правду ей не позволяло христианское милосердие. Она не хотела обижать парня и терять надёжного редактора. А Грегори Кинг, явившийся к ней во сне, доставил ей больше удовольствия, чем Дерек за все часы проведённые в кинотеатре.

Как большинство своих школьных товарищей, Натали видела искромётную фотографию, которую снял её собственный брат. С тех пор она представляла себя на месте Синти. Это она обхватывала Грега голыми ногами. Это её спина выгибалась в экстазе. Если она могла получить самый высокий балл по высшей математике и поступить в один из самых престижных университетов, то по идее ей не должно былосоставить труда освоить искусство плотской любви и переплюнуть соперницу. Она вполне могла выполнять все трюки, которые выполняла Синти, только лучше. Несомненно, Синти, как танцовщица, имела некоторые преимущества. Но Натали тоже могла похвастаться неплохой растяжкой и мышечным тонусом. При необходимости, она готова была сложиться в крендель, ради такого парня как Грегори.

Погрузившись в красочный, живой сон, завладевший всеми её чувствами, Натали не слышала, как в её комнату прокрался Кит.

– Вставай, сестрёнка, – тявнкул он ей в ухо.

С хриплым стоном, похожим на рычание кошки, которую дёрнули за хвост, Натали потянула на себя одеяло.

– Оставь меня в покое.

– Какой к чёрту покой в десятом? Проспишь такую драму.

Кит учился в Бостоне и возвращался домой на летние каникулы. Весенний семестр закончился в конце апреля, и Кит уже две недели изнемогал от тоски. Пойти на какую-нибудь сезонную халтуру было ниже его достоинства. Родители пропадали на работе, и ему ничего не оставалось кроме как изводить Натали.

Публикация газеты являлась единственным благим делом, объединявшим брата и сестру, между которыми уже много лет тянулась война, которая то утихала, то вновь обострялась. Натали считала Кита хамом и извращенцем, которому грозила статья за изнасилование. «Допрыгаешься. В один прекрасный день, твои подружки из общаги, с которыми ты тискаешься по пьянке, хором обвинят тебя. Судья с такими как ты не цацкается. Тебя посадят, и роль подружки в тюремной раздевалке будешь исполнять ты». Кит, в свою очередь, считал сестру занудой, страдавшей от недотраха. Всем известно, что сексуально неудовлетворённые женщины опасны для общества. Натали была одной из последних девственниц Тарритауна. Кит от души надеялся, что у сестры хватит здравого смысла потерять невинность до начала осеннего семестра в университете. Окунаться в студенческую жизнь с ненужным лоскутком кожи между ног – это пережиток девяностых годов.

– Вали отсюда, – рыкнула Натали.

Ухмыляясь, Кит наблюдал как она лягаясь вслепую, защищая глаза от солнца. Влажное пятно на кружевных трусах указывало на то, что снились ей отнюдь не вступительные экзамены.

– Да хватит лягаться, – сказал Кит, пытаясь поймать её за щиколотку. – Я тебе новость пришёл сообщить. Тебе будет интересно. Синти ван Воссен забрала скорая.

Длинные белые ноги Натали застыли в воздухе на несколько секунд.

– Что ты сказал?

– Черепная травма. Кровоизлияние в мозг. Неужели ты не слышала вой сирен?

– Она попала в аварию?

– Если бы! Это её Стивен так обработал.

– За что?

– А то ты не знаешь? Можно подумать, ты фотографию не видела? Возревновал будущий генерал.

– Врёшь!

– Делать мне нечего? На вот, сама посмотри. Всё утро по телеку. – Пожав плечами, Кит взял пульт управления и вышел на канал местных новостей. – Такое нарочно не придумаешь.

17-летняя жительница Тарритауна, старшеклассница Синтия Иоганна вон Воссен поступила в госпиталь в критическом состоянии с тяжёлыми травмами, включая черепную трещину, несколько сломанных рёбер и сплющенный позвонок. Подозреваемый, 18-летний Стивен Шусслер, на данный момент находится под арестом.

– Ну что? – спросил Кит, выключив телевизор. – Теперь ты мне веришь? Он её рожей об руль со всей силы. А потом башку дверцей прищемил. Ещё за волосы протащил, и попинал как следует. Говорят, у неё всё тело чёрное. И кто его научил таким изуверским приёмам? Я думал, этот пацан холодный внутри, как огурец. Немец, всё-таки. А тут, такие шекспировские страсти. Отелло, блин.

Натали села на постели, поджав ноги, и принялась заплетать волосы в косу. Под рукой у неё не было ниток, из которых она обычно плела браслеты. Ей нужно было как-то успокоить нервы и организовать мысли, и мелкие, повторные движения пальцев ей помогали этого добиться.

– Твой новый приятель полицейский, небось, обалдел, – продолжал Кит. – Ну, тот карибский коммуняка, к у которого ты интервью брала. Как его там?

– Майк Маршалл, – ответила Натали неохотно.

– Вот, тот самый. Он, небось, чешет свою кудрявую башку. Будет ему хлопот. В нашей деревне сто лет не было крови. Полиция скучает от нечего делать, жрёт пончики и толстеет. А тут вдруг такое. А знаешь, кто забил тревогу? Охранник на станции. Он новенький и рвётся выслужиться. Ему не понравилась сцена у витрины. Уж больно походило на грабёж или похищение. Увидел, что парень девчонку схватил из-за спины и потащил куда-то в «Ягуаре». Тут же связался с твоим приятелем, описал ему модель машины, сказал в какую сторону они поехали. Если бы не бдительных охранник, то Синти была бы сейчас не в больнице, а в морге.

Выпустив заплетенную наполовину косу, Натали швырнула в него подушкой.

– А ты радуешься, небось. Обличитель, грёбаный. Всё началось с твоей фотографии.

– Ты, сестрёнка, бочки на меня не кати. Моё дело доносить до людей правду. А что они будут делать с этой правдой, уже не моё дело. Не стреляйте в журналиста.

– Какой ты, нафиг, журналист? Собиратель грязи.

– Ничего не поделаешь. Грязь продаётся. Должен же парень чем-то зарабатывать на хлеб.

– А то тебе есть нечего.

Смахнув одежду Натали с кресла на пол, Кит вольготно расположился и достал из кармана пакет подрумяненных тыквенных семечек.

– Да уж, облажался Стив на этот раз, – продолжал он рассуждать вслух, уже не заботясь о том, чтобы вывести из себя сестру. – Капитально облажался. Его теперь посадят, как пить дать. Не знаю, какой срок ему дадут. Придётся ему вступить в арийское братство за решёткой. Hе видать ему Вест-Пойнт как своих ушей. Они не шибко жалуют преступников. А Синти может распрощаться с балетной карьерой. Если её травмы на самом деле такие серьёзные, как их описали в новостях, она ещё долго не встанет на ноги. А знаешь, кто вышел сухим из воды? Твой знойный турок. Откусил, и выплюнул. Две жизни испохабил, а сам хоть бы хны.

Натали хлестнула его рубашкой по лицу.

– А ты чего ржёшь? Думаешь, смешно?

– А что мне, плакать? Я тут ни при чём. Я в этом задрипанном городишке давно не живу. Моё дело тебя поставить в известность. Я бы на твоём месте схватил микрофон и помчался не место проиcшествия. Какая журналистка дрыхнет до полдесятого?

Выпихнув брата из комнаты, Натали натянула через голову спортивное платье поло, зашнуровала теннисные кроссовки и затянула волосы в хвост. Через десять минут она уже была в полицейском участке, со следами засохшей зубной пасты на подбородке.

Майкл Маршалл заполнял какие-то документы. Натали заметила кровавые пятна на его синей рубашке.

– Как Синти? – спросила она, заглядывая ему через плечо.

Майкл поспешно захлопнул папку.

– Откуда я знаю? Я не врач травматолог.

Натали чувствовала, что в этот момент он видeл в ней не участливую и проницательную журналистку, а назойливую сплетницу, которой не терпелось узнать все детали, чтобы оформить их покрасочнее и развеять по интернету.

– Я действительно обеспокоена случившимся, – оправдалась Натали. – Не подумай, что я просто так сую нос не в своё дело. Это наша община, в конце концов. Это всех нас касается.

– И ты в одинадцатом часу примчалась спасать мир? Только тебя тут не хватало. Прошу, не бомбардируй меня вопросами. Не спрашивай, в каком состоянии Синти. Не спрашивай, какой срок дадут Стивену. Моё дело его арестовать и составить протокол. Всё остальное в руках медиков и адвокатов.

***

Уолл Стрит, Манхэттeн

Подъём в лифте казался бесконечным. Эллиот чувствовал, что едет не на встречу с начальницей, а к самому Богу на Страшный суд. Зачем его вызвали в кабинет с утра пораньше? Все собрания обычно происходили во второй половине дня.

Бетани не сразу отреaгировала на его появление. Она сидела за столом, сжимая голову руками. На краю стала сиротливо стыла чашка с кофе. Эллиоту пришлось откашляться, чтобы привлечь её внимание. Он старался звучать бодро и невозмутимо. Ведь он ни в чём перед ней не провинился – помимо того, что его сын увёл девчонку у её сына. Hикто не принуждал Стивена распускать руки. Если уж на то пошло, это был родительский недочёт Бетани. Онa не объяснила своему отличнику, что девочек, какими бы шлюшками они ни были, бить нельзя. Брошенный кавалер вполне может назвать свою неверную подругу сукой, потребовать обратно цепочку с кулончиком, подаренную на день Св. Валентина, в конце концов, охаять её в соцсетях. Но бить девочку нельзя. Этот постулат Бетани не донесла до своего чада. Так почему он, Эллиот Кинг, должен был расплачиваться за её воспитательные косяки? Ведь его сын не нарушил закон. Грегори повёл себя как обычный похотливый подросток. Это, конечно, свинство, но это не криминал. Какие у Бетани могли быть претензии к подростковой физиологии? Хотя, возможно, Эллиот нервничал зря. Его начальница никогда не позволяла себе примешивать личностную драму к профессиональным отношениям. На её объективность и справедливoсть всегда можно было положиться. Почему на этот раз у него сохло во рту и потели ладони?

– Как жизнь, леди-босс?

Бетани вздрогнула и подняла бледное, осунувшееся лицо.

– Я тебе уже не босс.

Эллиот подозревал, что его вызвали в кабинет не для того, чтобы оповестить о повышении зарплаты или бонусе, но эти слова подкосили его.

– Ух … Вот уж, не ожидал, – пробормотал он, рухнув в кресло. – Тебе это не кажется перебором? Столько лет работали вместе, и нате! Я знаю, ты винишь Грега во всём. Ты считаешь, что из-за него Стив попал за решётку. Я и сам его готов сукиного сына задушить. Но что я могу поделать? Сама знаешь, иной раз легче задушить, чем что-то запретить. Не могу же я его запереть в комнате как первоклашку. Ему восемнадцать. Они все совершеннолетние. Печально, конечно, что всё так получилось. Но всё же, нечесто делать меня козлом отпущения из-за того что Грег наломал дров. В таком возрасте каждый парень – раб своего петуха.

Хрупкие пальцы Бетани обвились вокруг чашки.

– Угомонись. Моё решение не имеет никакого отношения к тому, что произошло в среду. Мир не вращается вокруг петуха твоего сына. И вообще, уходишь не ты. Ухожу я. Именно это я и хотела тебе сообщить. Но ты же не дал мне договорить.

Эллиот не скрывал облегчения. За несколько секунд он уже успел представить, как банк забирает его дом, и его семью выселяют. Он поднялся из кресла и налил себе воды из бачка.

– Тебе сделали более выгодное предложение?

– Никаких предложений не поступало. Сейчас никто особо не нанимает. Начальство слишком напугано показателями.

– То есть, ты уходишь в никуда?

– Я беру отпуск на лечение. Не могу же я руководить отделом с того света. Мне предстоит операция, а потом двадцать курсов химии. Если я хочу, чтобы эти приятные салонные процедуры сработали, мне нужно устранить весь ненужный стресс из жизни.

– Ты больна? – ахнул Эллиот.

– Нет, я таким способом решила похудеть! Христа ради, не задавай лишних вопросов. У меня нет сил посвящать тебя во все детали. Тебе их не нужно знать. Короче, ты будешь продолжать работать на той же должности, только под новым руководством. Вот и все новости на сегодняшний день.

То, что Бетани не назвала имя своего переемника, насторожило его. Она явно давала ему шанс подготовиться морально.

– И кто … кто же займёт твоё место?

– В Нью-Йорке есть один человек, которому я могу передать бразды правления. И ты его отлично знаешь. Его дочь учится с нашими детьми. Ты неоднократно бывал у него дома на вечеринках.

Приоткрый рот Эллиота округлился буквой «о».

– Но он же …

– Дерьмо как человек. Это все знают. Хорошие люди не идут на биржу. Они составляют букеты, дрессируют щенков и продают мороженое. На данный момент нам нужен Рон Хокинс. Только он в состоянии удержать компанию на плаву. Ты знаешь, что на рынке грядёт катастрофа. Мы не можем прятать голову в песок всё глубже и глубже. Я не в состоянии стоять у штурвала. Я должна беречь силы для сына. У него скоро суд.

Тут Эллиота прорвало. Bнутри него лопнул изношенный ремень, сдерживавший его эмоции, которые он успешно подавлял на протяжении стольких лет. Швырнув бумажный стакан в мусорку, Эллиот стремительно шагнул к бывшей начальнице и рывком притянул её в объятия. Она моментально обмякла у него на плече, будто и ждала подобного порыва с его стороны.

– Нe думай ни о чём, – сказал он. – Мы с Роном сохраним компанию. А ты вернёшься, и будешь краше, чем была.

Бетани поморщилась и отпрянула от него.

– Пусти, мне больно. – Расстегнув верхнюю пуговицу блузки, она показала катерер под ключицей. – Мне эту штуку недавно вживили, а она так и норовит выскочить. Кстати, передай своей жене, что её штрудель был бесподобным.

***

Тарритаун – мемориальный госпиталь имени Фелпса

Сидя под слепящей лампой в кабинете невролога, Дэвид ван Воссен мысленно извинялся перед покойным братом. «Прости, Итан. Не уберёг твою дочь. Все эти годы я трясся над своей Лаурой, которая одно время была невменяемой. Ты, наверное, думаешь, что я позабыл свой долг? Но это не так. Я думал, что Синтия была в хороших руках. Я всегда со спокойной душой отпускал её к Шусслерам. Там ей было безопаснее, чем в моём доме. У меня под крышей жила наркоманка и патологическая врунья. Я боялся, что Лаура на неё дурно повлияет. Знаю, ты скажешь, что это не отговорка».

Доктор МакМиллан, главный невролог с гарвардским образованием, развесил снимки на освещённую доску и принялся тыкать в них указкой.

– Поговорим на чистоту, мистер ван Воссен. В результате черепной травмы, ваша племянница перенесла кровоизлияние в отделе мозжечка. У неё пострадал вестибулярный аппарат.

Для Дэвида эти термины мало что значили, как, прочем, и масса серо-голубых облаков на плёнке.

– Bы можете описать её ощущения на данный момент? По-английски, если можно.

– Представьте себе, что вы катаетесь на карусели … двадцать четыре часа в сутки. Когда вы закрываете глаза, скорость слегка замедляется. Но стоит вам их открыть, и карусель опять начинает кружиться с удвоенной скоростью.

Доктор описал симптомы сухо и небрежно.

– Когда я смогу забрать её домой? – спросил Дэвид.

– Когда она сможет самостоятельно передвигаться, не падая. Ей предстоит интенсивный курс восстановительной терапии.

– Но ведь она через пару месяцев поправится, правда? Ей осенью в Джульярд.

– Я был не в курсе академических планов вашей племянницы. – В глазах невролога сверкнуло любопытство, будто он нашёл очередной кусок разбросанной мозаики. – Она играет на музыкальном инструменте? Это может помочь её мелкой моторике.

– Синтия – балерина, – сказал Дэвид тоном адвоката. – Она танцует с трёх лет. Её звали несколько школ в Бостоне и в Филадельфии, но она выбрала Джульярд. Её там ждут с нетерпением. Она уже ездила на примерку к костюмеру.

Доктор выключил светящуюся доску, видя, что снимки только пугали и сбивали с толку дядю пациентки. Размяв руки, он сел напротив Дэвида.

– Мистер ван Воссен … Я не люблю выносить приговоры прежде времени, особенно на таких ранних этапах реабилитации. Как нелепо это ни звучит, но вашей племяннице в какой-то мере повезло. Всё могло быть гораздо хуже. Это большая удача, что вы ведёте беседу со мной, а не с директором похоронного бюро. Я не отрицаю, что чудеса возможны. Просто мне их не довелось увидать на своём веку. Оформлять пожизненную инвалидность рано. Не исключено, что в будущем Синтия станет трудоспособной. Какая-нибудь тихая бумажная работа, которая не требует постоянной концентрации, подойдёт ей. Увы, с таким ущербом для вестибулярной системы она не сможет ходить на пуантах и крутить пируэты. О профессиональном балете можете позабыть.

– Вы ей это сообщили?

– Она сейчас не в таком состоянии, чтобы вести конструктивые диалоги о её будущем. Моё дело поставить её на ноги, а не вернуть на сцену.

***

Уолл Стрит, Манхэттeн

Шагая по стерильному белому коридору, который казался ему бесконечным, Эллиот развязал галстук и расстегнул ворот рубашки. Кислорода ему всё равно не хватало. Он уже не знал что хуже, полная безработица, или жизнь под гнётом Рона Хокинса. Если бы его выставили на улицу, у него бы не было выбора. В случае увольнения ему бы так или иначе пришлось бы изобрести себя заново. Он прекрасно знал, что у него никогда не хватит духу добровольно уйти из обжитого офиса, в котором успел провернуть столько сделок и заработать столько денег.

По дороге к лифту, новый начальник бесшумно подкрался сзади и напал на него, как школьник в раздевалке.

– Попался, – буркнул он Эллиоту в ухо, обдав его влажным, горячим, мятным от жвачки дыханием.

Телесный контакт между ними продлился всего несколько секунд, но Эллиот почувствовал, что постарел на пять лет. У него тут же подскочило давление и заныло левое колено.

– Как жизнь, Рон?

– Лучше не бывает.

– Неужели?

– Такое дело надо замочить. Честно говоря, я безумно рад, что всё так складывается. – Тут Рон осознал, что сморозил глупость. – Нет, не подумай чего такого. Я, конечно, волнуюсь за Бетани. Но я чертовски польщён, что она пригласила меня на должность. Я всегда думал, что нам с тобой будет весело работать бок о бок. Обещаю не тиранить. Ты мне всегда был по душе, старина Эллиот. Если бы не твои левые закидоны, цены бы тебе не было. Не бойся я не буду тебя этим попрекать, когда наши ребята победят на выборах. А они обязательно победят. Пошли через дорогу. Там новый бар открыли. Коктейли и суши. Угощаю.

Через пять минут они сидели за белым столиком под неоновыми огнями. Эллиот молча восхищался дерзостью владельца бара. Ведь не побоялся же чувак открыть новое заведение при такой экономике. Интересно, какой банк ему дал заём на раскрутку бизнеса. Впрочем, даже в тридцатые годы рестораны процветали, потому что людям надо было где-то есть. Очевидно, владелец бара просчитал, что в ближайшем будущем к нему будет приходит немало биржевиков, чтобы снять стресс. Миниатюрная японка в бирюзовом облегающем платье принесла им меню. Рон смерял её бесстыжим, оценивающим взглядом.

– Ничего себе гейша, – буркнул он.

– Скорее всего, студентка театрального факультета, – Эллиот равнодушно выдвинул теорию. – Должна же девочка чем-то зарабатывать на хлеб.

Подали калифорнийские роллы и салат из морской капусты. Рон не умел пользоваться палочками и хватал пальцами с тарелки.

– Знаешь, из-за чего мне немного грустно? – сказал он, слизнув острый майонез с губ.

– Понятия не имею. Скажи.

– Натали не идёт на выпускной бал. Обидно. Такая красивая девчонка, и даже фотографии на память не останется. Мне даже новый стол будет нечем украсить. Жаль, не то слово. Моя жена уже приметила отпадное платье. Но, Натали не проявляет инициативу.

– Она сознательно бойкотирует традицию?

– А чёрт её знает. – Загадки тонкой девичьей души были Рону непостижимы. – Не сказать, что она твёрдо упёрлась. Скорее, она ломается. Вроде бы и не против, да гордость не позволяет признаться. Тут ещё такая незначительная деталь: ей не с кем идти. У неё нет спутника.

– Как нет?

– А вот так. Eё никто не пригласил из парней. У меня было предчувствие, что так всё и обернётся. Она их попросту распугала, обескуражила. Они знают, что её бесполезно добиваться. Ошивался рядом с ней какой-то бедолага по имени Дерек Мюллер, но я его давно не видел. Натали эти подростковые забавы не шибко жалует. Она помолвлена со своей карьерой.

– И что в этом плохого? – Эллиот счёл своим долгом оправдать дочь начальника. У него было ощущние, что Рон устроил ему своего рода испытание. – Обабиться всегда успеет. Детские коляски, микроавтобус никуда не убегут.

– Натали не обабится, не бойся. Это ей не грозит. Даже с тремя детьми она будет бегать по Манхэттeну с микрофоном. У всех тёлок на пятом канале целые помёты дома. Бабья доля, не так уж она и горька, если есть няньки и шофёры. Натали это понимает. Но вчера вечером мне удалось развязать ей язык. Я её ткнул пальцем в бок пару раз, так, полушутя, и она покраснела и призналась, что да, есть парень, ради которого она бы сделала исключение.

– И кто же этот счастливчик?

– Твой младший сын.

Честно говоря, для Эллиота это не было сюрпризом. Теперь он знал, зачем Рон вытащил его на суши. Ради приличия, он решил проявить немного самоунижения.

– Ни черта не понимаю. Что твоя дочь в нём видит?

– Для меня это такая же загадка! Говорит, что твой Грег – неплохой музыкант. А я его ни разу не слышал.

– Думаешь, я слышал? Он либо сидит в своей комнате с наушниками, либо в подвале у Кайла МакМахона ошивается. Они, типа, репетируют. Как они звучат на самом деле, я понятия не имею.

Рон нетерпеливо вернул разговор в нужное русло.

– Да ладно, не в музыке дело. Короче, из моего разговора с Натали я вынес однo: моя девочка без памяти влюблена в твоего сына, и была бы очень рада пойти с ним на выпускной бал. Мне, как отцу, приятно исполнять её желания, какими бы абсурдными они мне ни казались. Только не знаю, смогу ли я выполнить именно это желание. Если бы она попросила купить ей лошадку пони, или организовать фотосессию с тигрёнком … А тут, живой человек.

– Я поговорю с Грегом, – сказал Эллиот тихо и бесстрастно. В эту минуту oн был готов согласиться на что угодно, лишь бы закруглить разговор и избавить себя от омерзительного общества начальника.

Красная физиономия Рона просияла.

– Ты что, серьёзно? Ты согласен обсудить с сыном этот деликатный вопрос?

– А чего тут обсуждать? Кажется, у него никаких планов нет. Моей жене не составит труда сводить его в ателье и выбрать фрак.

Рон потёр ладони, точно охотник при виде добычи, бьющейся в ловушке.

– Прекрасно. Пусть Грегори сам позвонит Натали и официально пригласит её на бал. Я знаю, ей будет приятно услышать его голос. Она, конечно, поломается для приличия, но твой мальчишка её убедит. Грегори напорист и упрям, весь в отца.

– Весь в отца, – повторил Эллиот чуть-слышно.

Он уже жалел, что не заказал чего-то покрепче чем саке с кокосовым привкусом. Сохранять самообладание становилось всё труднее.

– Ну, хватит. – Рон окунул язык в коктейль. – Не будь таким угрюмым. Зачем мы сюда пришли? Выпьем. За новые начинания.

Дрожащей рукой Эллиот поднял стакан.

– За здоровье Бетани.

Начальник присоединился к нему.

– За выборы.

– За детей.

– За республиканскую партию.

– За мир на ближнем востоке.

Последний тост Эллиота не понравился Рону.

– Не много ли ты хочешь, приятель? Разошёлся. Выпьем за что-нибудь достижимое.

Чокнувшись, каждый из них уткнулся носом в стакан.

***

Вопреки опасениям родителей, Грегори не сбежал из дома после кровавого инцидента за мостом. Он продолжал ходить в школу, а по вечерам играл на гитаре у себя в комнате. В целом, он вёл себя так, будто случившееся не имело к нему никакого отношения, и он не был знаком с участниками проиcшествия.

В половине восьмого Эллиот зашёл к нему в комнату, неся фрак, обтянутый целлофановым чехлом.

– На, померяй, – буркнул он, не глядя сыну в глаза, и швырнул наряд на смятую постель. – Боюсь, что в талии будет слишком свободно.

Не выпуская гитару из рук, Грегори настороженно покосился на складки чёрной материи.

– Это что такое, папаня? Мой погребальных наряд? Вы меня хоронить собрались?

– Так, поменьше умничай, и надень чёртов костюм. Ты пойдёшь на выпускной вечер с дочерью Рона Хокинса.

Грегори посмотрел на Эллиота с укором.

– Папаня, это уже против конституции, жестокое и необычное наказание.

Если отец хотел его проучить, он мог не выдать деньги на карманные расходы. Он мог конфисковать ключи от машины, телефон или пульт управления для видеоигр. Но родительской строгости тоже должен был быть предел.

– Наказание – иметь такого сына как ты, – отрезал Эллиот. – Я думал, мне не повезло с Питером, пока не родился ты. Не выдумывай. Натали – славная девчонка. И любит тебя. Только вот не знаю за что.

– Она же фригидная ханжа! – возмутился Грегори. – Пишет свои статейки да плетёт браслетики. В пятом классе печеньки продавала для гёл-скаутов.

– Тем лучше. Ничего с тобой не случится, если ты потанцуешь с ней пару медленных танцев. Девочка будет счастлива всё лето. И её отец будет доволен. А это ох, как важно. Его лучше не злить.

– С каких пор ты пресмыкаешься перед Роном?

– С тех пор, как он стал моим начальником.

– Первый раз слышу. Вот это новость.

Эллиот отодвинул фрак и устало присел на кровать сына.

– Леди-босс захворала. Ей не до работы. Рон занял её место. Видишь, как всё серьёзно и запутано? Рона нужно держать довольным. От его настроения зависит наше финансовое благосостояние. Так что, пришла твоя пора сделать что-то для семьи.

Слушая повествование отца, Грегори кивал курчавой головой. Казалось, он соглашался с каждым словом. Вот почему его ответ так удивил Эллиота.

– Я этого не сделаю, – выдал он. – Не серчай, папаня. Попроси что-нибудь полегче. То, что ты задумал, попахивает сексуальным рабством.

– Вот ты на весь мир трубишь о своих восточных корнях, и что ты, типа, мусульманин. А ты знаешь, что восточные дети слушаются своих родителей? За подобное хамство, в мусульманской стране, тебя бы выпороли публично на площади.

– Поздно ты спохватился, папаня. Надо было раньше думать. Ладно, не буду вам больше вам жизнь отравлять.

Запихав гитару в чехол, Грегори нацепил ремень через плечо. Эллиот уставился на него, нервно моргая.

– Ты что надумал? Ты куда собрался?

– Ухожу из дома. А то вижу, от меня одни проблемы.

========== Глава 10. ==========

Сонная Лощина, северный район Тарритауна – резиденция семьи МакМахон

Ехать на велосипеде с гитарой через плечо оказалось задачей не из лёгких. Грегори постоянно заваливало набок. Несколько раз ему проходилось съехать с дороги, чтобы отдышаться. Естественно, он забыл ингалятор с альбутеролом дома. Его немного утешало то, что Кайл МакМахон, к которому он ехал, тоже был астматиком и держал держал при себе те же самые препараты.

Кайл встретил его подчёркнуто холодно.

– Чё припёрся? Я, кажись, не назначал репетицию.

– А я так, потренькать, – ответил незваный гость и перешагнул через порог, задев хозяина плечом. – Тут вдохновение на меня нашло.

Кайл был глубоко оскорблён подобной фамильярностью.

– Потренькать, говоришь? В девятом часу? Колись, предки выставили?

– Я сам кого хошь выставлю. – Грегори рухнул во вращающееся кресло с сидением из красной кожи. – У тебя есть чё попить? А то у меня y меня горло пересохло.

Вопреки обычаю, Кайл не предложил другу ни пива, ни обычной газировки.

– Ты вообще-то некстати припёрся. У меня завтра контрольная по физике. Нельзя же так падать с неба без предупреждения. Хоть бы позвонил для приличия.

Откинув голову на спинку кресла, Грегори перестал крутиться и вытянул ноги.

– Почему ты ведёшь себя как королева Англии?

– Потому, что ты ведёшь себя как хам. Mеня твоё поведение, откровенно, задолбало. И не только меня. У Мартина такие-же эмоции по поводу тебя, но он их держит в себе.

– У вас какое-то тайное совещание было против меня?

Облокотившись на колокну, Кайл выдал гостю всю правду.

– Меня конкретно заебали твои хозяйские замашки. Врываешься ко мне в дом когда тебе приспичит. Берёшь из холодильника что понравится. Откроешь свежую бутылку, выпьешь пoловину, а остальное оставишь. Думаешь, они на деревья растут, бутылки с газировкой? Ещё и пару наушников у меня стырил, неизвестно зачем. Какого хрена? У тебя своих нет? Да ладнo, фиг с ними, с наушниками.

– Прости. Я не думал …

– Ты вообще ни о чём не думаешь! Блядь, cколько раз мы тут сидели до полуночи, колдовали над песнями! A ты хоть бы раз подкинул деньжат на пиццу, из принципа. Твой отец на бирже миллионы гребёт, а у тебя за всё время не нашлось жалкой двадцатки?

Грегори поджал ноги и ещё раз медленно повернулся вокруг оси в кресле.

– Тебе двадцатка нужна? Не проблема. Так бы и сказал. Если в это всё упирается, я тебе верну долги за последние два года. Сколько? Нет, ну в самом деле. Давай, рассчитаемся и потренькаем. Скоро же музыкальный конкурс. Нам надо быть в форме. Там со всего штата приедут группы.

Изумлённый беспардонностью товарища, Кайл покраснел. На покатом веснушчатом лбу выступила испарина.

– Ты не врубаешься, значит?

– А во что я должен врубаться? – Грегори пожал плечами. – Я не телепат. Если у тебя есть что сказать мне, говори человеческим языком. Твои намёки и пантомима до меня не доходят.

– Ты вообще в курсе, что мои предки развелись?

– Типа, да. И что с того? Половина браков распадаются, в основном из-за денег.

– Значит, мои родители оказались в меньшинстве, потому что развелись в результате измены. Mать закрутила шашни с соседом.

– Ну, завела. Кризис среднего возраста не только у мужиков. Я то тут при чём?

– Ты что, совсем тупой? У отца на фоне стресса случился инсульт. Я его полгода на терапию возил. У него до сих пор с левой стороны слабость. Пальцы еле шевелятся. Мелкая моторика нарушена. Он раньше на электронном пианино играл , на котором теперь играет Мартин. Еле оклемался.

– Но оклемался же? После пятидесяти лет что угодно может случится.

– Нет, ты явно прикидываешься идиотом. Мой отец стал инвалидом из-за мамашиных выкрутасов. А ты? Ты такую свинью подложил Стиву, с которым ел из одной миски столько лет. Его мать твоему отцу чек подписывает. А что уж про нас говорить? Как мы теперь должны тебе доверять? Ты любому из нас нож в спину засунешь. Может, ты черновики моих песен стырил и за свои выдаёшь. Ты вполне на такое способен.

Пылкая речь Кайла повергла Грегори в лёгкий шок. Он всё ещё не верил, что приятель говорил на полном серьёзе.

– Ого … Да ты, парень, фарисей натуральный. Полиция нравов. – Выпрямившись в кресле, он добавил, – Кстати, клёвое название для группы: «Полиция нравов».

Прищурив серые глаза, Кайл покачал головой.

– Тебе смешно? Товарищ за решёткой, девка в реанимации, a ты стебёшься, как ни в чём не бывало. Конечно! Зачем тебе думать о последствиях? За тебя всё папаня решит. Он все твои косяки заметает. А у меня отец инвалид. Получает пенсию полторы тысячи в месяц. А у Стива и вовсе нет отцa.

Отмахнувшись, Кайл принялся сортировать нотные листы.

– Хорошо, – сказал Грегори, поднявшись с кресла, – значит, я первый пацан в Тарритауне, который подмял под себя чужую тёлку? Pаз так вышло, что мне теперь сделать? Пеплом голову посыпать? Распять себя? Член себе отрубить?

– Делай что хочешь, лишь бы не у меня в студии.

– Кто же вам на гитаре будет тренькать, если вы мне бойкот объявите?

– Есть у нас гитарист на примете. Помнишь того чувака по имени Рикки Бек? Вот он привёл нам одного из своих. А ты задумайся о сольной карьере.

Грегори даже не спросил, когда Кайл собирался ему сообщить о своём решении. Он почему-то был уверен, что никакого другого гитариста на горизонте не было.

– Всё, сваливаю, – сказал он, подняв с пола инструмент, которую так и не успел вынуть из чехла. – А ты, приятель, завари себе чаю с ромашкой. Говорят же, у парня тоже может быть предменструальный синдром. Это ты от своей сестры зарядился эстрогеном.

Грегори был доволен своим остроумием, зная, что его последние слова задели товарища за живое. Кайла, не в меру эмоционального и разговорчивого, не в первый раз сравнивали с девчонкой. Наличие сестры лесбиянки не помогало. Поговаривали, что в семье МакМахонов гетеросексуальной была одна только мать. Ориентация отца тоже стояла под вопросом. Вот почему миссис МакМахон ушла от мужа к соседу. Якобы, ей надоело жить с зажатым, неуклюжим в постели мужем, который с горем пополам сделал ей двоих детей, и ей захотелось настоящего мужика. Всё это оставалось на уровне сплетен и домыслов. Иногда Кайл пытался напустить на себя облако тестостерона чтобы доказать миру, что он реальный пацан, но ему не удавалось поддерживать эту игру долго. В конце концов его истинная натура пробивалась через тонкую броню. Его манера фыркать, шмыгать носом, закатывать глаза и дёргать плечом являлась естественным элементом его мимики. Постоянной подружки у него не было. Кайл объяснял своё одиночество тем, что слишком уважал женщин и ставил их на пьедестал, в то время как женщинам нравились наглые мужланы. Такое вот несовпадение приоритетов. Девчонки бросали его после нескольких свиданий, как его мать в своё время бросила его отца. Грегори чувствовал, что в тот вечер он в очередной раз обличил Кайла. Не прилагая особых усилий, он довёл товарища до точки кипения.

Итак, очередной мост был сожжён. Теперь у Грегори была более насущная проблема. Ему негде было ночевать.

***

Тарритаун, резиденция семьи Хокинс

Проплавав в домашнем бассейне больше часа, Натали впервые почувствовала себя расслабленной за последние пару дней. Её плечи и шея по-прежнему ныли, но по крайней мере, она чувствовала, что сможет заснуть. Последние две ночи она прокрутилась на матрасе с электронным сборникам Конана Дойля в попытке отвлечься от недавних событий. Говорят же, что чтение с планшета перевозбуждает мозг. После ужина мать уговорила её побегать по беговой дорожке и поплавать. Всё-таки, молодец был папа, соорудивший домашний спортивный комплекс с бассейном, сауной и тренажёрами. Он не хотел, чтобы его дочь цепляла всякую заразу общественных спортзалах и ради этого пристроил дополнительное крыло к дому. Неожиданное повышение Рона означало частный ипподром для Натали. За ужином он сообщил, что подарит ей мечту детства на восемнадцатилетие. Ведь она последние пару лет была умницей и заслуживала такой подарок как никто другой. Правда, подарок поступил не совсем своевременно. Натали оставалось жить дома всего несколько месяцев, ведь она собиралась снимать комнату в общежитии. Грядущий отъезд дочери не смущал Рона. Он сказал, что в отсутствие Натали на лошади будет ездить Брианна. Прогулки в седле помогают сохранить молодость.

Натали знала, что у отца было достаточно недоброжелателей. Рон не считал нужным ограждать её от ядовитой действительности, в которую ей самой предстояло окунуться. Oн преподносил нелюбовь народа к собственной персоне как своеобразные издержки профессии. «Только у самого безнадёжного неудачника нет врагов». Натали повторяла этот девиз. Ей было немного грустно от того, что за восемнадцать лет она не успела нажить достаточного количества врагов и искренне надеялась, что это изменится после переезда в Нью-Йорк. У неё была цель стать самой одиозной личностью в университетском городке. Дружить, сплетничать, ходить на вечеринки и ночные клубы – всё это удел беспородных кур, которых привела в университет единственная цель подцепить перспективного жениха. Но ведь Натали была не такая. Она была отлита из той самой первосортной стали, из которой были отлиты её родители.

В половине одинадцатого, Натали, закутавшись в просторный махровый халат, поднялась на второй этаж в спальню. Намазав руки и шею кремом с ароматом фуксии, она забралась по свежевыстиранное покрывало. Спасибо экономке, которая не забыла бросить надушенную лавандовую салфетку в сушилку. И спасибо маме, которая нанимала только самых надёжных работников. Спасибо Богу. Спасибо президенту США.

Когда её веки смыкались, её мобильный телефон, лежавший на тумбочке рядом с кроватью, очнулся. Экран засиял. Натали обычно не отвечала на звонки в это время суток, но на этот раз её что-то подтолкнуло ответить.

– Алло? – На противоположном конце раздалось странное шуршание, за которым последовал тяжёлый вздох. – Кто это? Слушаю вас.

Совсем как в фильме ужасов про сталкера.

– Это Грег Кинг. Мы в одном классе по алгебре.

– Погоди минутку.

Отложив телефон в сторону, Натали села на край постели и прижала кулаки к груди, чтобы из неё не вырвалось дебильно девчачье хихиканье. Советы из молодёжных журналов, пронеслись у неё в голове эскадроном. Как заинтриговать приглянувшегося парня? Как создать иллюзию занятости и недоступности? Первым делом Натали включила музыку, чтобы он не думал, что она сидела в тишине.

– Тебе слышно? – спросила она на зевке.

– Да слышно.

– Музыка не мешает? А то я могу потише сделать.

– Не надо. Я тебя не буду долго беспокоить.

– Ничего. Я тут сижу, интервью обрабатываю с одним чуваком. У него выставка в Манхэттeне. Он мне столько классных фоток прислал. Трудно выбрать две-три для статьи.

– Вижу, ты занята.

– Я всегда занята.

– A я, как обычно, не вовремя.

– Да нет, всё это приятные хлопоты. Как говорится, проблемы первого мира. Кстати, откуда у тебя мой номер?

– Помогли добрые люди. Давай сразу к делу.

– Тебе нужны конспекты?

– Нет, не конспекты на этот раз. У меня к тебе предложение личного характера. Только не принимай в штыки. Выслушай меня. Мне тут в голову взбрела идея пойти на выпускной.

– Неужели? Я думала, это не твоё.

– И правда не моё. Я так хотел пойти, ради прикола. Ну, постебаться над другими. Посмотреть на этот выпендрёж. Мне нужна спутница. Ну вот, я о тебе подумал. Как тебе такое предложение? Заинтересована? Hе обязательно сейчас прямо отвечать. Ты над этим делом поразмысли.

В ответ Грегори услышал сладкий, томный зевок.

– Ну я всё понял, – сказал он с облегчением. – Я так и думал, что ты откажешься от этой затеи, но всё равно решил спросить, на всякий случай.

– Да я не отказываюсь, – ответила Натали после очередного зевка. – Просто мне нужно было календарь проверить. Думаю, получится пару часов выкроить на это событие.

– Значит, ты пойдёшь?

– Ну разве что ради стёба.

– Смотри, если ты не хочешь, ты можешь отказаться. Я не обижусь. У тебя наверняка дела найдутся поважнее. Я не хочу тебя отвлекать.

– Да нет, раз уж позвал, не выламывайся. Мне нравится твоя мысль поглазеть да поиздеваться напоследок. Во сколько у них там начинается?

– В семь, кажется.

– Хорошо. Буду готова в шесть-тридцать. Тебе родители дадут машину?

– Дадут. Куда они денутся? Ладно, я тебя отпускаю. Спокойной ночи.

– Чао.

Вспышка на экране телефона походила на прощальный поцелуй. Hесколько раз ущипнув себя, Натали принялась кататься по постели. Теперь она могла позволить себе визжать, хихикать и сучить ногами. Тройная удача! Сначала папино повышение, затем ипподром и под конец свидание с Грегори. Когда приступ веселья прошёл, Натали поняла, что в очередной раз не заснёт.

========== Глава 11. ==========

Тарритаун – выпускной вечер

Родителям показалось странным, что Грегори отказался от лимузина, и выразил желание подобрать Натали на отцовском «Мерседесе».

– Так будет интимнее, романтичнее, – объяснил он, поправляя галстук. – Будто я разбойник на белом коне, похитивший принцессу. Багдадский вор. – Уже не выходе он приостановился и буркнул через плечо, будто невзначай. – Папань, можно у тебя попросить карманной мелочи?

Не моргнув, Эллиот полез в бумажник.

– Сколько? Пятьдесят хватит?

Грегори почесал переносицу.

– Эээ … Вообще-то, я думал триста … или пятьсот.

– Сколько?

– Триста. А ещё лучше пятьсот. Надо же на бензин. А после выпускного – в ресторан. И не абы какой.

– Разве вас кормить не будут на балу?

– Там будет всякая столовочная дрянь. Макароны с сыром, куриная грудка в сухарях. Тюремный рацион, короче. Я бы хотел сводить Натали куда-нибудь поприличнее. Не забывай, чья она дочь. Надо же держать марку. Я уже забронировал стол во французском ресторане на набережной.

– В «Версале»? – Эллиот улыбнулся одобряюще.

– Угу, в «Весале». У того самого … Жана-Пьера.

– Ну, тогда вы на одну закуску легко потратите двести. – Порывшись в бумажнике, Эллиот вытащил пачку крупных купюр. – Вот тебе триста пятьдесят. Надеюсь, хватит. Я столько наличными не ношу. Если бы ты мне раньше сказал …

– Папаня, ты лучший в мире! Спасибо тебе за всё. Не знаю, как вы меня терпите. Я таким козлом иногда бываю. – Грегори потоптался на месте несколько секунд, разглядывая носки лакированных башмаков, потом подёрнул плечами. – Короче, мне пора.

Мелиссазадумчиво смотрела вслед сыну.

– Уж больно сладко он поёт. Мне аж не по себе. Он обычно колючки выпускает, а тут хоть к ране прикладывай.

Эллиот прильнул к жене и обнял её за талию.

– Ты во всём видишь подвох. Пусть молодёжь развлекается. Помнишь, когда мы были молоды?

– Я ничего не имею против развлечений. Лишь бы нам посреди ночи не позвонили из полиции. Это всё, о чём я молю Бога. У меня есть подозрение, что после торжества он поведёт Натали не в ресторан, а в отель.

– Ха! Если они успеют добраться до отеля.

Мелисса взглянула на мужа негодующе.

– Что значит, не успеют? Что тебе известно?

– Если верить моему новому начальнику, Натали так влюблена в Грега, что готова отдаться ему на заднем сидении.

– Какие гадости ты говоришь. – Мелисса шлёпнула его по руке. – Натали такая чистая, порядочная девочка, по крайней мере на вид.

– Вот такие чистюли оказываются самыми развратными. Я убедился на личном опыте. – Издав хриплый смешок, Эллиот принялся лапать жену, как не лапал уже лет тридцать. – Знал я одну девчонку по имени Мелисса Энн Роудз. Она ходила на лекции в белой выглаженной блузочке. От неё я научился самым похабным трюкам.

Мелисса не сопротивлялась его ласкам, но и не отвечала на них. В голове у неё засела мысль, которая не давала ей покоя.

– Надеюсь, ты провёл воспитательную беседу с Грегом, и он будет вести себя как джентльмен. В противном случае … ты знаешь, чем это чревато.

– Напротив. Он поведёт себя как похотливый зверь. Поверь мне, дорогая, это очень удачный политический шаг. Пока мой сын и дочь Рона вместе, мне не грозит увольнение.

***

Выпускное платье Натали было пошито на заказ в ателье Веры Ванг. Переворошив стопку журналов и обежав полдюжины бутиков на Пятой aвеню, Брианна Хокинс так и не нашла ничего приличного для её дочери. Ради такого события она даже перенесла несколько интервью с весьма важными особами. Выпускной был чуточку важнее. Ведь они с Роном до последнего момента не верили, что её дочь вообще пойдёт на бал. Они были уверенны, что она проведёт этот вечер у себя в комнате за компьютером. И вот, их девочка стояла перед зеркалом, затянутая в бледно-голубой шёлк. Из-под подола юбки покроенной раструбом выглядывали серебристые туфельки. На шее сверкало колье из хрусталя в тон серьгам и браслету.

– Дорогая, ты бесподобна! – ахала мать. – Прям как из сказки Шарля Перо.

В отличи от своих коллег-демократок, Брианна не считала, что карьеристка проиграет если будет одеваться как принцесса. Она сама любила наряжаться в розовое, салатовое, бирюзовое. Эдакая кукла Барби в сорока шесть лет. Новости о терроризме и грядущем экономическом кризисе всегда звучали убедительнее из уст, накрашенных под цвет фуксии.

В процессе пошива выпускного платья, Натали не дала матери полную творческую свободу. Надо же где-то было провести черту, чтобы не превратиться в пасхальное пирожное. Будущая принцесса поставила условие, что не будет никаких кринолинов, турнюров и шлейфов. Выбранные ею материя и покрой были достойны Снежной Королевы.

Натали покорно впитывала комплименты и краснела по слоем перламутровой пудры. Какое счастье, что выпускной бал только раз в жизни. На большее её бы не хватило.

Брианна не могла дождаться того момента, когда в дверь позвонить кавалер Натали, и она медленно спустится к нему по лестнице, как в кино. Только вот кавалер почему-то не появлялся. Вроде, он обещал заехать в шесть тридцать. Без четверти семь его ещё не было. В семь часов открывались двери бального зала. Неужели он перепутал время или саму дату? Брианне было больно смотреть, как её дочь тщательно скрывает волнение, то и дело бросая взгляд на подъездную аллею.

– Может, позвоним Кингам? – заикнулась Брианна, когда стрелка часов перешла за семь.

Она тут же пожалела о своём предложении. Дочь вцепилась ей в руку своим французским маникюром.

– Мама, не вздумай! Ещё чего не хватало. Не хватало, чтобы они всей семьёй смеялись. Слышишь? Не вздумай.

– Не дёргайся, – сказала Брианна вполголоса, освободив поцарапанную руку, – я не буду никому звонить без твоего согласия. Просто я подумала, что … Может, он ещё дома? Может он не выехал. Может он с родителями поссорился в последнюю минуту, и они его наказали? Мало ли чего?

– Мам, оставь меня. Ты весь вечер вокруг меня прыгаешь. У меня в глазах рябит.

– Девочка моя, как я могу тебя оставить в таком состоянии?

– Это всего-лишь дурацкие танцы. Я вообще не хотела идти. Я согласилась, чтобы угодить тебе. Ты в детстве в куклы не наигралась. Оставь меня в покое.

Брианна выполнила просьбу, за что Натали была ей крайне признательна. Она слышала, за стенкой рычал отец. «Если этот сукин сын выкинет какую-нибудь проделку, я его отцу оторву голову. Моя дочь не станет посмешищем». Брианна пыталась его утихомирить. «Лучше пусть он её бросит сейчас, чем после ночи в отели. Вот это действительно было бы позором».

В половине восьмого стало ясно, что на бал в тот вечер Натали уже не попадёт. К раздражению примешивалось странное чувство облегчения. Права была мама. Бог её хранил. Идиотка! Один раз в жизни она дала себе поблажку, отвлеклась от карьеры, от статей, от макраме и позволила себе каплю девичьей дури. И что из этого вышло? Интересно, что в это время делал Дерек Мюллер? Скорее всего, он сидел на диване перед телевизором. А если бы они поехали на выпускной вдвоём? Дерек бы ошалел от счастья. А после танцев они бы поехали куда-нибудь в лес и провели бы несколько часов на заднем сидении. На этот раз Натали бы разрешила ему абсолютно всё. Ведь она уже настроилась потерять девственность, не важно с кем. Исполненная жаждой праведной мести, Натали взяла телефон и позвонила ему на дом.

– Алло, миссис Мюллер? Это Натали. Можно Дерека на секундочку? Это по поводу газеты. Я тут вспомнила одну важную деталь.

– Дерек на выпускном балу, – последовал ответ.

– Серьёзно? Я не знала, что он собирался на бал.

– Я тоже не знала. В последнюю минуту он пригласил Викторию из редколлегии. Они час назад выехали. Хотели пофотографироваться в парке перед танцами. А ты откуда звонишь?

– Из лимузина, – соврала Натали, сглотнув слюну. – Мы тоже фотографировались над рекой.

– Ну и прекрасно. Значит вы с Дереком скоро увидитесь. Приятно повеселиться.

Положив трубку, Натали растянулась на диване, не снимая серебристых туфелек. Два удара, один за другим. Предательство Дерека шараxнуло по её самолюбию ещё тяжелее чем предательство Грегори. Интересно, с какого угла должен был поступить третий удар? Ведь такие вещи приходят по трое.

Ей вдруг резко захотелось минералки с цитрусом или мятой. К тому времени родители освободили кухню, будто зная, что это будет её следующей остановкой. Постукивая каблучками по холодным плитам, Натали прошла к холодильнику. С верхней полки ей улыбался спелый красавец-лимон размером с ручную гранату.

Она никогда не помогала на кухне с приготовлением пищи и понятия не имела, где приходящий повар держал ножевые изделия. На глаза ей попался огромный тесак для разделки крупных кусков мяса. Положив лимон на деревянную доску, Натали сделала первый надрез. Из лоснящихся пор брызнул терпкий сок, попав ей в глаз. Кончики накладных ресниц тут же слиплись от слёз. Утешая себя мыслью о том, что плакала она от раздражающей кислоты, а не от душевной боли, Натали продолжала кромсать злополучный цитрус. Лезвие скользнуло по упругой кожице лимона и вошло ей в руку. Вот он, третий удар, которого она ждала. Через несколько секунд доска была забрызгана смесью крови и лимонного сока. Так как рулона бумажных полотенец не оказалось рядом, Натали завернула порезанную руку в подол платья и побежала наверх. Чёрт с ней, с шёлковой материей. Всё равно этот наряд принёс ей одни неудачи.

Укрывшись в ванной, Натали наконец дала волю слезам. Пустив воду, чтобы хоть как-то заглушить рыдания, она опустилась на пол, прислонившись спиной к стенке сверкающей ванны. Дверь осталась слегка приоткрытой.

В это время Кит проходил мимо. Родители успели посвятить его в драму сестры и строго наказали ему не приставать к ней с язвительными комментариями. Услыхав рыдания раздававшиеся из ванной, он приостановился и заглянул внутрь. Праздное, изуверское любопытство взяло своё. Его глазам предстала картина маслом: Натали на полу ванной, в окровавленном выпускном платье, с откинутой головой и приоткрытым ртом. Как он мог пройти мимо такой изысканной композиции? Нарочно не придумаешь. Не теряя времени даром, Кит полез в карман за телефоном и быстро снял несколько фотографий одну за другой в разных ракурсах.

***

Особняк семьи Ван Воссен

За две недели Синти привыкла к постоянному полёту. Она вечно куда-то скользила, куда-то плыла. Иногда она плавно парила, иногда стремительно падала в бездну. Каждый раз, когда она открывала глаза, вокруг неё кружилась вселенная.

Дэвид ван Воссен забрал племянницу домой из госпиталя под расписку, руководствуясь тем, что в привычном окружении она будет быстрее восстанавливаться. Он также надеялся, что вид пострадавшей кузины пробудит сострадание в его собственной дочери. Последний курс в реабилитационной клинике превратил Лауру в капризного ребёнка. Терапевт, работавший с ней, убедил её в том, что все невзгоды в её жизни были виной родителей. Эта теория пришлась ей по душе. Стоило Дэвиду сделать дочери замечание по поводу грязных тарелок в спальне или разбросанного белья, и Лаура тут же пускала слезу, восклицая: «Почему вы меня во всём вините? За что вы меня ненавидите?»

Когда Синти привезли из отделения неврологии, Лаура заметно оживилась. Даже когда родители принесли в дом щенка-лабрадора, она не проявила такого интереса.

– Ну что, кузина? – шепнула она на ухо Синти, поцеловав её в покрытый синяками висок. – Будем теперь страдать вместе. Как я ждала этого дня. Быть единственным инвалидом в семье так одиноко.

В обязанности Лауры входило прогуливать пациентку по тропинкам сада, поддерживая её под руку. Врач-терапевт передал Синти специальный ходунок на колёсиках, но oнa им не пользовалась. Остатки гордости не позволяли ей опираться на приспособление, предназначенное для стариков. Она предпочитала опираться на холодное, угловатое плечо кузины.

– Что ты будешь теперь делать? – спрашивала её Лаура. – Накрылась твоя танцевальная карьера. Надеюсь, твой турок стоил того. Какую партию тебе больше всего хотелось станцевать? Скорее всего Жизель. Это мечта каждой балерины. Где твои пуанты? Хочешь, принесу?

Синти молчала. Издевки Лауры скатывались с её влажной, прохладной кожи, точно капли пота. Точно инопланетянка, впервые попавшая на землю, она заново открывала для себя текстуры, звуки и запахи окружающего её мира. События, которые повергли её в такое состояние, она помнила достаточно отчётливo и говорила о них без всякого ужаса и гнева. В разговоре с следователем она подробно описала глыбу, покрытую именами влюблённых и грунтовую дорогу, ведущую к ней. Она даже в точности пересказывала свой диалог со Стивеном, включая его прощальные слова, «Я хочу, чтобы твоя последняя фотография была со мной».

Дэвид неоднократно уверял её, что её обидчик за решёткой и больше не сможет ей навредить, но на Синти эти увещания не производили особого впечатления. Её лицо оставалось застывшим и невыразительным. Впрочем, невролог предупредил её близких, что её реакции будут лишены их естественной яркости.

Однажды вечером, вопреки указаниям родителей, Лаура оставила кузину одну в гамаке под яблоней, а сама ушла в дом смотреть сериал. В конце концов, она весь день провела на ногах, играя роль сиделки. Что могло случиться с пациенткой за сорок минут? У неё бы не хватило координации выбраться из гамака и куда-то отойти. Закутавшись в шаль, наброшенную на цветастый сарафан, Синти послушно лежала в сетке, пока вокруг неё кружилась июньская ночь. Отёки только начали сходить с её лица. Она ощущала лёгкое покалывание в скулах и на губах. Летний бриз, несущийся от реки, успокаивал воспалённые ткани. Убаюканная монотонным журчанием Гудзона, она задремала.

Очнулась она от внезапного толчка. Чья-то рука раскачивала гамак. Перед ней стоял смуглый, черноглазый принц во фраке. Если бы диснеевский Аладдин женился вместо принцессы Жасмин на Золушке, у них родился бы такой сын.

– Я решил смыться из этой ханжеской дыры, – сказал он. – Мне здесь нечего делать. Поедешь со мной?

– С тобой? С тобой … куда угодно. – Синти говорила сонно, растягивая гласные. – Я плохо помню, кто ты такой, но … ты мне нравишься. Особенно в этом костюме.

– Я всё понял. Ты хочешь меня наказать за то, что я раньше за тобой не приехал. Так ведь? Но ты была в больнице, и меня к тебе не пускали. Мне нужно было раздобыть деньги, подстелить соломку, и чтобы при этом никто не заподозрил. Мне пришлось поплясать под папанину дудку. Я притворился, будто собрался другую девку брать на бал. Даже букетик ей выбрал для корсажа. Погляди. Теперь он твой. На самом деле, нет у меня никого. Только ты.

– Как ты красиво поёшь. Пой, пой. А может, это у меня в голове песня? Надоело мне болтаться в гамаке … между небом и землёй.

– Поторапливайся, пока твой дядя не спустил на меня собак.

– Сейчас, сейчас. Дай руку.

Выбравшись из гамака, Синти прошла несколько шагов, и у неё подкосились ноги. Грегори едва успел её поймать. До него начало доходить, что она не притворялась с целью усложить ему жизнь. Ей на самом деле было далеко до поправки. В конце концов он подхватил её на руки и донёс до машины. Синти оказалась тяжелее, чем он предполагал. Он явно переоценил свои силы. А ведь у неё в танцевальной труппе были парни, которые таскали девчонок над головами, вертели их в воздухе. В фильмах это выглядело так легко и естественно, когда герой перебрасывал героиню через плечо. Увы, Грегори не дотягивал до героя фильма. Это были самые длинные двадцать ярдов в его жизни. Однозначно, ему нужно было начать тренироваться. У Стивена Шусслера, поди, мускулатура была посолиднее. Грегори понимал, что ему нужно было во многом догнать своего предшественника.

Уложив Синти на заднее сидение, он опутал её ремнями для безопасности, а под голову положил ей свёрнутый пиджак от костюма. Oнa не сопротивлялась. Но когда машина тронулась, она всполошилась.

– Куда ты везёшь меня?

– В сказочный дворец. Увидишь – обалдеешь.

***

В тот вечер все социальные сети пестрили сообщением Кита Хокинса.

Прошу вас, молитесь за мою сестрёнку. Её избранник разбил ей сердце и бросил её перед выпускным балом. С горя она пыталась наложить на себя руки. Имя этого гада – Грегори Кинг. У него талант укладывать женщин в больницу. Его первой жертвой стала Синтия ван Воссен , гордость нашего города. Теперь он добрался до Натали. Борись, малышка! Не сдавайся.

Этот крик о помощи сопровождался фотографией Натали, сидящей на полу ванной в окровавленном вечернем платье. К полуночи эта история была на всех устах, на всех электронных планшетах. Тарритаун только и говорил о смертоносном злодее по имени Грегори Кинг, который губил местных девушек. Выпускницы на балу визжали в женских туалетах, проверяя свои телефоны.

========== Глава 12. ==========

Квинс, район Нью-Йорка – июнь, 2008

Клуб Вудли, расположенный в сердце Квинса, стоял на порядок выше обычных забегаловок, в которых можно было перекусить обжаренными луковыми кольцами и запить разливным пивом. Есть рестораны, в которых иногда играют местные рок-группы. А клуб Вудли был в первую очередь залом для представлений, в котором подавали еду и выпивку. Это был самый настоящий урбанистический салон, в котором находила пристанище нью-йоркская богема. Во всяком случае, так считал хозяин заведения, пятидесятилетний Джин Вудли. Он начал свой путь как музыкальный агент в Манхэттeне, но, откровенно говоря, не выдержал конкуренции. Тот материал, который его вдохновлял, не воспринимался массами. Презирая синтетическую коммерческую попсу, он отдавал предпочтение «земным» фольклорным ритмaм: восточным, карибским, индусским, кельтским, скандинавским. В его коллекции были aфриканские барабаны, маракасы, волынки, варганы. Свои русые волосы он свалял в дредлоки и покрасил рыжей хной. Мускулистые руки были покрыты татуировками австралийских аборигенов. На подмостках его клуба выступали те музыканты, которое уже своё отыграли, чьи группы давно распались. У него также выступали молодые артисты, которые стояли на самом рубеже славы, и с замиранием сердца ждали предложения первого контракта от студии. «Не забывай меня, когда прославишься», – посмеивался Джин.

В эту сказочную прокуренную нору Грегори и приволок Синти в ночь выпускного бала. Когда они прибыли, вся коробка ходила ходуном от афро-латинских барабанов.

Длинноносая официантка с вампирским макияжем проводила их на второй этаж в подобие чулана с отдушиной вместо окна. Стены были покрыты плакатами, скрывавшими трещины в штукатурке. В углу стояла тумба со сломанной дверцей. На полу валялся матрас, покрытый подозрительными пятнами.

– Как тебе наш новый дом? – спросил Грегори, когда они остались одни. – Здесь мы будем жить. Вот что нам выделил старик Вудли.

Синти опустилась на матрас и тут же завалилась на бок. Вибрация и глухие удары раздававшиеся с первого этажа усугубляли головокружение.

– Прикинь, технаря посадили за наркотики, – продолжал Грегори, растянувшись рядом с ней. – Чувак ещё не скоро выйдет на волю. Должен же кто-то обслуживать аппаратуру. Ну там, звуковые колонки, подсветку, дымовую машину. Вот он и нанял меня. Мы с ним договорились на двести долларов в неделю. Нормально так. Плюс, жратва с кухни в любые сутки. Кукурузные чипсы, крабовые котлеты, даже пиво. Старик не знает сколько мне лет на самом деле. Я сказал ему, что двадцать два. Эта халтура подвернулась мне в самый подходящий момент. Как видишь, на всё воля Аллаха. Здесь нас никто не найдёт. Эй, Синти? Скажи хоть что-нибудь?

Не получив ответа, Грегори встряхнул её за плечо и вдруг понял, что она спала, хотя глаза её были открыты.

***

К часу ночи музыканты завершили представление, а к двум часам oхранники выпроводили последних посетителей из клуба и заперли дверь. Носатая официантка-вампирка высвободила распухшие ноги из кандалов лакированных туфель на платформе и беззвучно прокралась через зал к сцене. Джей, двадцатитрёхлетний сын хозяина, сматывал провода и отключал колонки. Услышав деликатное покашливание, он поднял голову.

– Эй, Касси … Ещё не спишь?

– Я поздно встала, после полудня.

– Прости, я забыл. Вампиры спят днём. Ты пришла мне что-то сообщить?

Касси присела на край сцены, скрестив ноги, и принялась заплетать кончики волос.

– Да так, ничего. Ты мне за весь вечер ни слова не сказал. Даже наряд мой не похвалил.

– А то ты не видела, какой сегодня был дурдом? Я с семи часов метался между сценой и звуковой будкой. Зацепился ногой за провод от микрофона и чуть башку себе не разбил.

– Вечно у тебя отговорки.

Джей прекрасно понимал, что Касси дурачилась. Ей нравилось шутливо пилить его, как жена пилит мужа.

– И вообще, нам не нужны разговоры, – подыграл он ей. – У нас с тобой телепатическая связь. Мы читаем мысли друг друга, без хрустального шара. И мне кажется, тебе приглянулся наш новый квартирант. Он же по совместительству технарь.

– Симпотный, – призналась Касси неохотно. По правде говоря, Грегори ей показался не просто симпотным, а охренительным. – Лишь бы не загремел в тюрьму как предыдущий.

– Этот не загремит, – успокоил её Джей. – Я с ним провёл воспитательную беседу. Чистый пацан. Ничем кроме травы не баловался. Толковый ко всему прочему. Руки золотые – хоть и растут из задницы. Ничего, я ему покажу аппаратуру. Научится. Будет ещё на гитаре бренчать. И всё это за двести долларов в неделю. Выпивка не в счёт. Это как бонус. Он сказал мне, что ему за двадцать. Думает, что я не знаю. Мы с ним успели банку пива распить. Он пьёт как школьник. А пыжится! Умора.

Пока Джей рассказывал про нового работника, лицо Касси мрачнело под слоем белой штукатурки.

– Слушай, а что за девку он с собой приволок? Ты в курсе, что он приехал не один?

– А как же? Я видел эту девку краем глаза. Мне известна их история. Беглая пара. Ромео и Джульетта из Тарритауна, едрить их мать. А зовут эту кралю Синтия ван Воссен. Тоже мне имечко.

– А чего она такая варёная на вид? Пьяная что ли?

– Нет, у неё мозг повреждён. Её бывший парень уделал. Она изменила ему с этим новеньким, и её тогдашний парень взорвался. Не бойся, его арестовали. Скоро суд будет. Про этот казус была огромная статья в «Гудзонском вестнике». Разве не читала?

Касси хмыкнула и пожала плечами. Её не шибко интересовалo тo, что происходило за пределами Квинса. Тарритаун для неё был так же отдалён как Чикаго или Лос Анжелес. Её волновал другой вопрос.

– Раз у неё в голове желе … она теперь будет ссать на матрас? Мазать стены своей менструальной кровью?

– Не нагнетай. Не так всё безнадёжно. Оклемается девка. Ей отлежаться надо. Неделю-другую, и будет бегать как коза.

– И когда это случится, надеюсь, ты её загрузишь по полной. Не будет же она питаться на халяву и пользоваться служебным туалетом.

– Я предупредил Грега, – усмехнулся Джей, – что буду вычитать из его зарплаты за каждый квадратик туалетной бумаги.

– Пусть хоть на кухне полы моет, – заявила Касси тоном злой мачехи из сказки про Золушку. – А всё же … какой надо быть шлюхой, чтобы изменить своему парню?

Джей не понял вопрос, или притворился, что не понял.

– Это ты меня спрашиваешь? Ты считаешь меня авторитетом в плане интимной морали? Ты думаешь, мы с тобой имеем право вякать на эту тему?

Касси шлёпнула его по груди, выбив невольный смешок.

– Не смейся. Мы как раз имеем право, как никто другой. У нас всё по-другому. У нас всё заранее оговорено. Hикакой ревности, никакой лжи. Всё честно. Открытая полиамория. А тут вестчестерская фифа обещала парню верность, а сама ножки врозь. Думаю, это её не последний поход налево. Рано или поздно, Грег сам узнает.

– И ты, естественно, будешь на подхвате, когда это случится?

– С чего ты взял? – Голос Касси дрогнул, а взгляд скользнул в сторону. – Имела я его в виду. Не мой тип абсолютно. Душманистый какой-то, аль-каидовский. Небось, его настоящие имя не Грегори, а какой-нибудь Абдул или Омар.

Проникнувшись жгучим сочувствием к сотруднице, Джей вздохнул. Он был знаком с ней уже полтора года. За это время сотни парней прошли через служебный вход клуба: певцы, музыканты, бартендеры, технари. С рядовыми клиентами Касси не заводила романы, только с сотрудниками и артистами. Джей не помнил, чтобы она так стремительно и пылко кем-то увлекалась. А тут буквально с порога кто-то её зацепил.

– Признавайся, – сказал он, тнув её пальцем в голый живот. – Тебе этот чернявый пацан нравится?

– Я не знаю. – Касси расчесала острыми ногтями свои отутюженныe волосы. – Я уже ничего не знаю, честно говоря. Всё смешалось до кучи. Такой бардак в голове.

Джей понял сигнал. Убрав последнюю катушку проводов, он обнял её и стащил со сцены.

– Иди сюда. Я помогу тебе разобраться. Оставайся у меня на ночь. А завтра на свежую голову будешь своего талибановца охмурять.

***

Сидя в электричке по дороге домой из Манхэттeна, Эллиот читал статью в журнале «Таймс» про социальное движение людей, сознательно отказавшихся иметь детей, выставляя это как некую привилегию развитого социума. «Вот счастливцы, – думал он, посасывая чeкушку со скотчем, купленную в сувенирном магазине на вокзале Гранд-Централ. – Если бы можно было отмотать лет на тридцать назад, я бы сделал себе вазектомию». У тех, которые с пеной у рта прославляют отцовство, явно не было своих детей. Во всяком случае, таких детей, какими Бог наказал Эллиота. Какого бессовестного проходимца он вскормил у себя под крышей! Права была Мелисса, когда сказала «уж больно сладко он поёт». Инстинкты психолога не подкачали её на этот раз. Мальчишка смылся, взяв деньги и машину , а отцу пришлось отдуваться перед разъярённым боссом. Рон ничего не сказал своему подчинённому на утро после злополучного бала, но Эллиот знал, что эта отсрочка являлась элементом наказания. Рон хотел подержать жертву в напряжённом неведении перед тем как обрушить топор ему на шею. Исчезновение белого «Мерседеса» волновало Эллиота больше, чем исчезновение сына. Ему пришлось взять в аренду захудалую «Хонду» для того чтобы передвигаться по городу. Эта «Хонда» ждала и его на станции в Тарритауне, такая дешёвая и чужая, как случайная проститутка.

В тот вечер, вместо того, чтобы поехать прямиком к жене, он направился к дому бывшей начальницы. Сжимая руль потными руками, он молил Бога о том, чтобы его не остановили полицейские. Ещё не хватало, чтобы его арестовали за вождение в нетрезвом виде.

Перед тем как звонить в дверь, он сунул в рот мятную конфетку, чтобы убить запах перегара. Увидев своё отражение в овальном стеклянном окошке, он заметил, что у него за последние пару дней прибавилось седых волос.

На первом этаже зажёгся свет, и раздалось цоканье каблуков. Появилась Бетани. На ней было приталенное струящееся платье в мелкий цветочек. Пышные полупрозрачные воланы на груди прикрывали недавно вживлённый катерер. Пшеничные пряди, уложенные скульптурными волнами, блестели под слоем лака. Видно, она решила наиграться с волосами вдоволь перед химией. Эллиот, привыкший видеть её в чёрных брючных костюмах с гладкой причёской, слегка оторопел. Быть может, она собиралась в студию фотографа? Он слыхал, что многие онкобольные устраивали себе прощальную фотосессиию перед началом лечения , чтобы в самые тяжёлые минуты напоминать себе о том, какими они когда-то были.

– Ты куда-то собралась? – спросил он, когда к нему вернулся дар речи.

– Нет. Я жду одного человека.

Губы Эллиота растянулись в странную улыбку. На мгновение он притворился наглым, любопытным ребёнком.

– Кого, если не секрет?

– Потенциального покупателя.

До Эллиота не сразу дошло, что конкретно она собиралась продавать. Застыв на пороге, он хлопал глазами и невнятно мычал. Бетани пришла ему на помощь.

– Помнишь Кэрол, нашу агентшу по недвижимости? Она посоветовала мне продать дом пока не поздно. Говорит, что рынок рухнет. Частная собственность резко обесценится.

– Это всё страшилки, – отмахнулся Эллиот.

– Называй это как хочешь, но ты знаешь, что недаром люди бьют тревогу. Уж нам с тобой это должно быть известно. Мне ещё не хватало, чтобы меня душила ипотека на дом, который обесценился в полтора раза. Не говоря о том, что мне одной столько места не нужно. Давно надо было продать, сразу после смерти Эдуарда, начать новую жизнь. Но я, как сентиментальная дура, держалась за воспоминания. Беседку не поднималась рука снести, хотя она давно сгнила.

– Ты любила его, – попытался оправдать её Эллиот. – Это понятно.

– Понятно, но не здорово. Потом эти нездоровые чувства вылазят в виде опухолей. Если носить в сердце покойника, то начнётся интоксикация всего организма. Я взяла временную инвалидность на три месяца. Это всё, что мне дал отдел кадров. Не знаю, смогу ли я вернуться. В любом случае, не вернусь на старую должность. Как видишь, я избавилась от барахла.

Избавилась от барахла … Это было явное преуменьшение. Переступив порог, Эллиот услышал эхо от собственных шагов. Все картины и зеркала были сняты со стен. На выскобленной плите одиноко дымился чайник.

– Куда ты собираешься ехать?

– Пока ещё не решила. Думаю снять квартирку где-нибудь подальше отсюда, где меня никто не знает, где я не буду на каждом шагу натыкаться на любопытные взгляды. Если не загнусь, то начну новую жизнь. Заведу собаку, займусь волонтёрством. А что ты здесь делаешь? Тебя отдел кадров прислал передать какие-то бумажки?

Расшаркавшись, Эллиот перешёл к делу.

– Невесело стало в офисе без тебя, леди-босс. Думаю о тебе постоянно. Прохожу мимо твоего кабинета, и сердце сжимается. В тот день мы так и не успели завершить наш разговор. А мне есть что тебе сказать.

Бетани устало поникла головой. «Ну всё. Поехали, по второму кругу».

– Ну? Говори, пока покупатели не пришли.

Сжав её маленькие холодные руки, он прижал их к своим щекам.

– Я думаю о том, как хочу провести следующие тридцать лет, или сколько мне там отведено. Если лечение будет успешно – а я в этом не сомневаюсь – я бы хотел остаться частью твоей жизни. Я не хочу думать о том, что ты продашь дом, уедешь неизвестно куда, и мы больше не увидимся. Это недопустимо. Мне важно видеть тебя, хотя бы иногда. Слышать твой голос, дотрагиваться до тебя. Было бы ещё лучше, если бы я просыпался рядом с тобой.

Высвободив руки, Бетани повернулась к нему спиной и потянулась за упаковкой с чаем.

– Прости, Эллиот. Я не могу.

– Почему? Ты мне уже не начальница. Отдел кадров не будет возникать. Что нас останавливает?

Бетани не спешила отвечать. Серебряная ложка позванивала о белый фарфор. Аромат мятной заварки потянулся в воздух.

– Не знаю как бы так помягче выразиться, чтобы не задеть твои чувства, но … Это даже не вопрос этики. Ты просто не в моём вкусе.

– Чушь собачья! Несомненно, я в твоём вкусе. – Раскинув руки, Эллиот принял позу бродвейского солиста. – Я знаю, что неплохо сохранился. Я знаю как бабы на меня пялятся, даже практикантки. Тебя смущает, что я женат?

Бетани прикоснулась накрашенными губами к краю чашки и осторожно отхлебнула.

– Если уж на то пошло, если бы мне вдруг захотелось провести страстную ночь с чужим мужем, я бы скорее выбрала Рона Хокинса для такого случая.

Эллиот обалдел. Его покрасневшие от скотча глаза полезли из орбит.

– Рона? Что в нём такого особенного?

– Это трудно описать словами. В нём какая-то брутальная, первобытная мужская энергия. Ты слишком домашний. Рон – ротвейлер. А ты – шоколадный лабрадор. И вообще, мы с тобой из разных песочниц по образованию и интеллекту. Ты очень предсказуем. Все твои шаги можно просчитать на десять миль вперёд. Я знала, зачем ты пришёл, ещё до того, как ты успел раскрыть рот.

– Я раскусил тебя, – сказал Эллиот, тыкая в неё вялым указательным пальцем. – На самом деле ты так не думаешь. Ты просто не хочешь, чтобы я бросал семью.

– Напротив. Я знаю, что ты никогда не бросишь семью. Это я тебя раскусила. Ты созрел для внебрачного романа, и я представляю собой безопасный вариант. Ведь покойница не может требовать от тебя исполнения обещаний. Спутайся ты с молодой девкой, а она ещё замуж захочет, родить.

– Глупости. Ты не умрёшь.

– Конечно, не сразу. Меня ещё помучают, похимичат пару месяцев. А семью ты всё равно не бросишь.

– Брошу! – крикнул Эллиот, ударив кулаком по гранитной стойке. – Ты не веришь мне? Ей-богу, брошу! Семейное счастье … родительская гордость … Тьфу! Всё это брехня. Убитые годы. Откуплюсь от жены и забуду как дурной сон. Сколько денег, сколько сил я угробил на этих неблагодарных раздолбаев. Слушай, что я придумал. Давай убежим. Ты меня поймёшь. Нас обоих дети разочаровали. Будем жить для себя. Снимем скромную двухкомнатную квартирку. Будем путешествовать, ходить на концерты, на выставки.

Разогретый собственными фантазиями вслух, Эллиот вновь приблизился к Бетани. В эту минуту раздался спасительный звонок в дверь. Вместо того, чтобы воспользоваться случаем и выкинуть нежданного гостя из дома, Бетани притянула его к себе за галстук.

– Если ты хочешь оказать мне услугу, – прошептала она ему на ухо, – притворись заинтересованным покупателем.

========== Глава 13. ==========

Уолл Стрит – август, 2008

«Вам доводилось видеть как исполин корчится в предсмертной агонии? – говорила с экрана Брианна Хокинс. – Зрелище не для слабонервных. Не секрет, что банк Братья Леман, в один из мировых лидеров в инвестиционном бизнесе, на последнем издыхании. Полтора века процветания закончились на плачевной ноте. Банкротство неизбежно. Значимость этого финансового инстутита настолько велика, что его крах принесёт катастрофические последствия для всей страны. Работники Голдман Сакс, Меррилл Линч трепещут, наблюдая за этой картиной. Кто из них станет следующим?»

После двадцати пяти лет брака, Рон Хокинс до сих пор получал эстетическое удовольствие от созерцания жены на экране. Завистники говорили, что у неё дикция не идеальная, что она слишком много мычала, кивала и хлопала глазами. Рон в какой-то мере соглашался с этими придирками. Но, чёрт подери, она была так божественно фотогенична! В тяжёлые времена, людям нужна такая вот синтетическая блондинка, чтобы уберечь мир от повальной паники. Американские пилоты во время войны украшали кабинки своих самолётов фотографиями белобрысых сисястых девок. Брианна уже вышла из того возраста, в котором вдохновляют бойцов на подвиги, но её отутюженные платиновые пряди и надутые малиновые губы удерживали банкиров и биржевиков от самоубийства.

Выключив телевизор в комнате отдыха, Рон вернулся в свой кабинет на двенадцатом этаже, который служил ему бункером, и погрузился в работу. Время от времени он поглядывал на улицу, чтобы убедиться, что тротуар не был усеян трупами, как это было во времена великой депрессии, шарахнувшей мир почти восемьдесят лет назад. Ему казалось, что он слышал предсмертные крики из прошлого.

К нему с минуты на минуты должен был придти сын. Киту пришла пора возвращаться в Бостон, чтобы продолжить образование. Брианна уже собрала ему чемоданы и вытравила тараканов из его комнаты. За два дня до отъезда сына отец вдруг спохватился, что они всё лето почти не виделись. Надо было ради приличия куда-то сходить вместе, провести время по-мужски.

Кит явился в половине седьмого, опоздав ровно на час.

– Что, работники метро бастуют? – спросил Рон, не глядя на сына.

– Да нет. Просто я сегодня поздно встал.

– Да какого же часа ты дрых?

– Честно говоря, не помню. Я проснулся, и потом ещё какое-то время лежал, смотрел в потолок. Надо же отоспаться перед началом семестра.

Бачок с питьевой водой был пуст. Кит взял пластмассовый стаканчик и принялся мять его, наполнив кабинет хрустом. Он ещё в детстве понял, что заполучить отцовское внимание было легче раздражающими звуками, чем словами.

– Ты можешь этого не делать? – цыкнул на него отец. – Мне нужно дописать письмо не очень приятного содержания. Я должен сообщить клиенту, что от его портфолио остались рожки да ножки. Старина Эллиот Кинг облажался не на шутку. Я ему таких пенделей всыплю.

– Пиши. Не торопись.

Смятый стаканчик полетел в мусорку. Кит принялся бить пяткой о ножку стула, от чего шея Рона покраснела.

– Что ты ведёшь себя как годовалый? Сейчас отправлю грёбаное письмо, и мы пойдём в бар «Тиммони». У них бифштекс гениальный. А вечером в джентельменский клуб на стриптиз. Как тебе такая увеселительная программа?

– До вечера ещё дожить надо.

– А с чего бы тебе не дожить?

– Потому, что ты меня убьёшь.

– Да прям уж, – сказал Рон, не отрывала глаз от компьютерного экрана. – Если я тебя за двадцать лет не убил, с какой стати я это сделаю сейчас? Ты мне столько поводов дал. Но мне жалко вложенных денег.

– Нет, на этот раз ты меня действительно укокошишь. Я сам тебе свою отрубленную башку принёс. Тебе даже топором махать не надо.

Завуалированные признания Кита разожгли любопытство отца. Рон повернулся лицом к парню.

– Признавайся. Что ты там натворил? Машину разбил? Кредитку потерял?

– Эх, если бы … Не всё так просто.

– Чушь. Любую проблему, даже самую сложную, можно упростить деньгами. Так что, ты особо не тяни. Говори, в чём дело, пока деньги не обесценились.

– Хорошо. Если ты готов услышать правду, вот она. Я изнасиловал пьяную лесбиянку.

У Рона отлегло от сердца. Теперь он точно знал, что сын таким образом пытался привлечь к себе внимание.

– Бог с тобой, Кристофер! Надо же до такого додуматься. Я уже испугался. Думал, ты на самом деле накосячил. Нельзя же так издеваться над отцовскими нервами.

– Но это правда, папаня. По крайней мере так на это посмотрит прокурор, если дело дойдёт до суда. Сексуальное насилие над женщиной нетрадиционной ориентации, с использованием алкоголя. Как ты думаешь, сколько мне за это грозит?

– Для начала, кто она, эта сафическая жрица?

– Бесс МакМахон, cтудентка мединститута. Слыхал? У неё отец инвалид после инсульта. Брат песни пишет. У них дом в Сонной Лощине.

– Хмм … – промычал Рон, копаясь в памяти. – Это она в соцсетях выкладывает фотo своих небритых ног?

– Угу, та самая. Она все моменты своей жизни прилежно документирует. У неё на странице сплошные веганские рецепты и лозунги против патриархата.

– И как тебя угораздило оказаться в её обществе?

– Она сама меня нашла. Короче, в прошлую субботу мы с ней ходили лазать по горам. Позвонила и говорит, «Пошли на Медвежью гору. Я тут отоварилась, купила новую экипировку. Хочу испробовать. Одной страшновато». Ты сам знаешь, я не большой любитель активного отдыха. Но мне было скучно. Делать было нечего. Вот и согласился. Пару чекушек с собой прихватил на всякий случай.

– Ну, и далеко вы залезли?

– Не успели. Слушай дальше. Пёрлись мы в гору медленно. Бесс тащила на себе всю экипировку. Я предложил ей помочь, а она на меня цыкнула, мол, засунь свои патриархальные замашки сам знаешь куда. Она, типа, не какая-нибудь дамочка, которую нужно опекать. Ну ладно, я с ней не спорил. Плёлся за ней. Если бы я вышел вперёд, она бы меня точно убила. Чтобы мужик шёл впереди бабы? Боже упаси. В конечном счёте, Бесс за свою гордыню заплатила. Ёбнулась на ровном месте и здорово ушибла коленку. Тут с неё корона феминизма и слетела. Она выла белугой на весь заповедник. Не плакала, а именно выла без слёз. Стая ворон испугалась и улетела.

– А ты?

– А я что? Я же не злорадный. Подбежал, помог встать, посадил на камень. На мне была клетчатая рубашка фланелевая, с длинными рукaвами. Я её снял, скрутил в жгут и замотал ей коленку. Она не шибко брыкалась. Ещё похвалила меня. Сказала, что для мужика, неплохо сориентировался. Нехилый такой комплимент, тем более от медика. Наложив жгут, я ей предложил водки, чтобы боль притупить. Она не отказалась. Выпили мы, значит, по чекушке. Сидим, разговариваем. Она вдруг такая добрая стала. Расчувствовалась, расплакалась, на этот раз со слезами. Говорит, ей какая-то баба разбила сердце. Я, конечно, кинулся её утешать. Она мне носом в плечо уткнулась. А я сам уже был слегка навеселе. И вот, одно за другое … Я расстегнул ширинку, стянул с неё шорты. Она вроде не сопротивлялась. Мычала что-то.

Рон грозно покачал головой.

– Эх, Кристофер, упали у тебя стандарты.

– Проголодался я! – воскликнул Кит, вздёрнув покрасневшее лицо. – На безрыбье и рак рыба. Короче, на вершину горы мы в тот день так и не забрались. Развернулись и обратно поехали. Сандвичи с индюшкой так и не развернули. Они стухли на заднем сидении. Ехали мы в полном молчании. Я был более трезвым из двух, и потому рулил. Она откинула спинку сидения и молчала. Я ей с тех пор звонил пару раз, узнать, как её колено заживает, а она трубку не берёт. Оставил ей пару сообщений. Ноль реакции. Зашёл на Фейсбук, набираю её имя, а она удалила меня из контактов и заблокировала. Я вошёл под фальшивым профилем, чтобы на ленту её поглазеть, а там …

– А там?

– А там … а там! Куча статей про культуру насилия, про агрессию к лесбиянкам, про беспредел белых мужчин, которым, типа, всё можно. Я проклинаю себя за свою доброту. Надо было это курву бросить в лесу с разбитой коленкой. Пусть бы сама добиралась. Я согласился переться с ней в этой грёбаный поход. Я ей оказал первую помощь. Я утешал её на свой лад. А она? Как она меня отблагодарила? А если она свяжется с моими случайными институтскими подружками и убедит их, что всё это время я их насиловал? Они же всем хором меня обвинят, эти сучки! Меня посадят, и сучкой уже буду я – в тюремной раздевалке.

Рон одновременно слушал сагу сына и печатал сообщение клиенту.

– Малыш, у меня нет на это времени.

– Я так и понял. Сам, значит, буду разгребать.

– Нет уж, сынок. Оставь это дело в моих руках. Я сам улажу эту неразбериху по-своему, как привык.

Пошарив в верхнем ящике стола, Рон швырнул сыну туристическую брошюру. На фоне лазурного моря белел парус. Кит отпрянул, будто на него брызнули горячим маслом.

– Что это такое? Ты смеёшься, папаня?

– Выбирай маршрут. Пока ты ещё на свободе, и полиция не выдала ордер на твой арест, самое время смыться.

– Но ведь смыться, это всё равно, что признаться в своей вине?

– А ты можешь сказать с чистой совестью, что не виноват? Вот, то-то же. Не бойся,я вовсе не собираюсь отрезать твои «орешки». Мне проще содержать тебя в Париже или в Бангкоке чем таскаться с тобой по судам. Так что выбирай. А то я сам за тебя выберу.

Кит стиснул зубы, задрожал и ткнул пальцем в готическую ратушу в Брюсселе.

– Вот … сюда наверное.

– Ах, замечательный выбор! – одобрил его отец. – Мне довелось побывать в Бельгии в студенческие годы. Дворцы, горячий шоколад.

– А как же учёба? – вякнул Кит робко.

– Учёба подождёт. Мы оформим тебе академический отпуск. Позвоним заведующему кафедрой, и скажем, что тебе подвернулась интернатура в Европе. Я знаю, ты бездельничать не будешь. Ты воспользуйся шансом, усовершенствуй технику иллюстрации.

– Если у меня руки перестанут дрожать.

– Перестанут. Никуда не денутся. Не волнуйся. Эта стерва тебе не навредит. Я найду способ заткнуть ей рот.

– Каким образом?

– На это есть адвокаты. Сомневаюсь, что она против тебя что-то затеет. А кровь попортить угрозами денег не стоит. Вот она и тявкает в сетях. Если что, пригрожу встречным иском. Скажу, что она невинному человеку портит репутацию клеветой. – Отправив электронное сообщение, Рон выключил компьютер и закрыл верxний ящик стола на замок. – Bроде всё. Кажется, ничего не забыл. Ну, ты готов? Пошли.

– Куда ведёшь, папаня?

– Куда собирались. Зря я, что ли, стол в ресторане забронировал?

У Кита не было абсолютно никакого аппетита, но он не смел перечить отцу, который терпеть не мог, когда его планы на ужин срывались.

Когда они уже стояли в лифте, Pон толкнул сына локтем в бок.

– А всё-таки, как оно тебе?

– О чём ты?

– Потрахушки с дамой нетрадиционной ориентации. В плане ощущений. У меня самого такого опыта не было.

Втянув голову в плечи, Кит забился в угол лифта. Больше ему некуда было спрятаться.

– Я не хочу об этом вспоминать.

– Значит, не понравилось, – заключил Рон.

– Нет в этом дело, понравилось или нет. Всему есть предел. Не до такой степени я опустился, чтобы все детали выкладывать.

– Если я спас твою задницу от тюрьмы, в буквальном смысле, ты по крайней мере можешь удовлетворить моё вульгарное любопытство.

Киту пришлось покопаться в памяти.

– Как оно было? Как обычно. Туда, сюда … Сунул, высунул. Ничего особенного.

Рон поморщился от стыда. Неужели эти слова говорил его сын?

– Ничего особенного … Тоже мне. Слушать противно. Не удивительно, что дечонки с тобой не трахаются на трезвую голову.

========== Глава 14. ==========

Квинс, август 2008

К концу лета у Грегори возобновились астматически приступы, а у него под рукой даже не было ингалятора. Он грешил на сезонную аллергию и плесень в чулане, служившим ему жильём, но на самом деле подоплёка была психологической. Присутствие Синти душило его, так же как и его новая роль опекуна. Три месяца назад он увлёкся балериной, которой светил Джульярд, а теперь ему приходилось иметь дело с неуклюжим, бестолковым ребёнком, несущим всякую чушь и нуждающимся в постоянном надзоре.

То физическое бремя, которое он ощутил в первый раз, вытащив Синти из гамака, не шло ни в какое сравнение с моральным. Первое время ему даже нравилось заботиться о ней. В этот период он открыл для себя новую гамму эмоций. За всю свою жизнь он даже собаку не выгулял. А тут вдруг у него не руках оказался целый человек, полностью зависящий от него. У Синти был нарушен глотательный рефлекс, и Грегори приходилось разрывать сандвичи с куриной грудкой на маленькие кусочки, кормить её из рук и поить через соломинку, чтобы она не подавилась. Её опасно было оставлять в душе, потому что она могла поскользнуться на кусочке мыла. Приходилось купать её в ванне, и следить чтобы она не ускользнула под воду и не утонула. После ванны он расчёсывал её длинные посеченные волосы, ждал пока они высохнут – фен ей был противопоказан, так как от шума и тепла у неё тут же начинала болеть голова – и завязывал их в узел, чтобы не лезли в глаза. Пока он возился со шпильками, она слегка покачивалась и пела что-то под нос. Это было чертовски мило и трогательно первую неделю, но в конце концов ему эти процедуры надоели. Он ловил себя на том, что скучал по своей прежней жизни, особенно по своим пацанам, по прокуренному подвалу Кайла МакМахона. У него руки чесались позвонить бывшему другу. Однако, совесть не позволяла ему бросить Синти. Ведь частично по его вине она превратилась в овощ. Теперь ему этот овощ было суждено поливать. Он старался не терять надежду, что когда-нибудь эта нелепая фигня закончится, и их сексуальная жизнь возобновиться. Хотя его турецкая кровь бушевала, ему трудно было вообразить себе интим с девушкой, которая грызла ногти, гнусаво мычала и хихикала без причины, будто чей-то голос нашёптывал ей на ухо грязные анекдоты. Каждый день он молился Аллаху об исцелении Синтии.

В конце концов, Аллах смиловался. Bопреки злопыхательству Касси, Синти встала на ноги и даже начала ковылять худо-бедно. Её речь стала более связанной, хотя мелкая моторика хромала. Официантка тут же всучила ей в руки швабру и отправила её на кухню. Каждые пять минут она заглядывала и проверяла, исполняет ли новая подчинённая указания. Однажды Синти ненароком опрокинула ведёрко с хлоркой, за что ей здорово влетело. Равнодушно выслушав выговор, она опять взялась за швабру и принялась рисовать круги на полу. Напевая мелодию Сен-Санса, она начала вспоминать балетные па. Таким образом швабра превратилась в инструмент физиотерапии.

Однажды вечером, когда Синти разгружала посудомоечную машину, Грегори пришёл на кухню.

– У меня кое-какие новости, – сказал он. – Я уезжаю на пару месяцев.

Синти не обернулась, но её руки, покрасневшие от пара, застыли.

– Куда?

– Туда, сюда … В Бостон, в Филадельфию, в Балтимор. По всему северо-востоку, короче. Тут один чувак меня пригласил на гастроли. Ему гитарист нужен. Мы как-то разговорились после концерта. Он попросил меня сыграть, ну я и сыграл. Ему понравилось. Вот он и позвал меня. Обещал заплатить. Пойми, я не мог отказаться. Такой шанс не каждый день выпадает.

– А я?

– Ты останешься здесь. У этого чувака нет места для тебя в микроавтобусе. Да и рано тебе в такую даль таскаться. Но ты не волнуйся. Я буду звонить. Я говорил со стариком Вудли. Он сказал, что отпустит меня на до праздников, никаких проблем. А подсветкой и микрофонами будешь заниматься ты. Это совсем не трудно. Я тебе все кнопки покажу.

– Ну хорошо. Раз ты так решил.

Синти вытерла руки о передник и вновь принялась сортировать дымящиеся тарелки. Грегори был приятно удивлён относительно спокойным объяснением и благодарен ей за то, что она не закатила сцену.

Через полчаса он уехал с новым товарищем. Синти провела остаток вечера на кухне. Несколько раз к ней наведывалась Касси с инспекцией и очередным выговором. Джей, наблюдавший за этой экзекуцией, в конце концов не выдержал и оттащил Касси в сторону.

– Слушай, ну хватит уже. Tы прям надзирательница концлагеря. Тебе бы, подруга, гестаповскую форму и кожаные сапоги. Довольно гонять девчонку. Ей сейчас не очень полезно хлоркой дышать.

– Чего ты так трясёшься над ней?

– Я не до такой степени озверел, чтобы мне были чужды элементарные понятия гуманности. Например, я не могу молчать, когда при мне пинают больное животное.

– Где она больная? В каких местах? Её давно уже не трясёт. Она полностью поправилась. Eё взбитые мозги давно встали на место, хоть она и притворяется дурой.

Джей безнадёжно покачал головой.

– Невероятно. Hеужели ты слепая? А то ты не видишь? Она же беременна.

***

Без Грегори и его гитары чулан стал намного просторнее. Синти сразу почувствовала разницу. Замызганный матрас был полностью в её распоряжении. Теперь она могла распластаться на животе морской звездой. Ей предстояло провести первую ночь одной. Интересно, чем занимался Грегори в данную минуту. Успел ли он поужинать? Как выглядел его ночлег? Была ли у него горячая вода на новом месте? Водились ли клопы у него в матрасе? Когда он собирался ей позвонить? Однако, эти вопросы не слишком будоражили её сознание. Дешёвая синтетическая пижама, купленная накануне в «Гудвилле», оказалась такой приятной на ощупь.

Посреди ночи она услышала сквозь сон, как скрипнула дверная ручка. Первым делом ей пришло в голову, что один из перепивших клиентов заблудился в поисках унитаза.

– Туалет налево, – пробормотала она, тыкая пальцем наобум. – В конце коридора. Только там лампочка не работает. Бумажные рулоны в ящике под раковиной, если что.

– Все клиенты разошлись, – последовал ответ. – Это всего лишь я. Не бойся, я не надолго.

Где-то над головой у неё щёлкнул ручной фонарик. Синти протёрла глаза и увидела перед собой Джея Вудли.

– Ты на Грегa не сердись, – сказал он, присаживаясь на матрас. – Он делает это тебе во благо.

– Я не сержусь. Разве я выгляжу сердитой?

– Ну и правильно. – Джей похлопал её по коленке. – Лично я Грегoм восхищаюсь, хоть он и наврал про свой возраст. Для восемнадцати лет он вполне зрелый. Он решил взяться за ум и заработать денег для своей семьи.

Синти продолжала тереть глаза. Светло-голубой луч фонаря в темноте отзывался болью в висках.

– Не понимаю, о чём ты. Нет у нас никакой семьи. Мы не разговариваем со своими родственниками. Они толком не знают где мы.

– Ты знаешь, как это случилось? Ты таблетку забыла?

– Какую таблетку? Для головы, что ли? Только аспирин. Все таблетки, которые прописал невролог, остались в доме моего дяди.

– Я про другую таблетку, противозачаточную.

– Мне нельзя. От них поправляются. Для фигуры не полезно.

– Глупая! – усмехнулся Джей. Его ухмылка исчезла, как только он положил ей руку на живот. Синти слегка напряглась, но не отпрянула. – А ходить беременной, думаешь, полезно для фигуры?

– Зачем ты это говоришь? Я не беременна.

– Я давно за тобой слежу. Тебя постоянно мутит.

– Это всё от головы. Там сейчас перестройка идёт. Меня с самого начала тошнило. Пока вестибулярный аппарат не восстановится … Врач сказал, что это ещё будет долго тянуться.

– Это не всё. – Джей потянулся рукой к воротнику её пижамы и ловко расстегнул верхнюю пуговицу. – Посмотри в зеркало.

– Что ты делаешь?

– Посмотри на свою грудь. Она за последний месяц на два размера выросла. И соски торчат как боеголовки. Грег таких вещей не замечает, а я замечаю.

Скрестив руки на груди, Синти мотнула головой.

– Это тебя Касси науськала. Это она послала тебя, чтобы потрепать мне нервы. Ты нарочно говоришь мне гадости. Я не верю, что беременна. Это невозможно.

– Я знал девчонку, которая тоже не верила до последнего, пока у неё не отошли воды. Всё думала, рассосётся. На таком сроке оно просто так само не рассасывается. Если ты надумаешь этот процесс остановить, не каждый врач возьмётся. Хотя, есть одна врачиха, которая не побоится. Только дальше тянуть уже некуда. Поверь мне, я тебе зла aбсолютно не желаю.

Синти уже подняла руку, чтобы указать ему пальцем на дверь, но вспомнила, что Джей находился на своей территории, и мог её в любую минуты выставить.

– Мне нужно выспаться, – сказала она наконец. – Мне Касси задала задание организовать ящики на кухне. Там банки с просроченным соусом. Неудобно будет, если посетители отравятся.

На следующий день Джей сообщил Синти, что ей больше не придётся драить кухню, и отвёл её в застеклённую будку над сценой.

– Вот твоё новое рабочее место. С тех пор как твой кавалер заделался странствующим музыкантом, я вновь остался без технаря. Улыбнись же! Это повышение.

И Синти улыбнулась, склонившись над распределительным щитом, покрытым рычагами и кнопками. Ей казалось, будто она попала в кабинку космического корабля. Джей стоял у неё за спиной. Синти чувствовала на затылке его дыхание. Сквозь стекло они видели, как Касси кружилась вокруг пустого бара, распихивая табуретки.

Вдруг Синти напряглась и щёлкнула пальцами.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Джей.

– Пакетик целлофановый … Меня сейчас вырвет. Не хочу испортить тебе аппаратуру..

Джей помял ей спину.

– По крайней мере ты уже не отрицаешь своё положение. Если я правильно понял, ты не собираешься ничего по этому поводу делать? Решила оставить всё как есть?

Обхватив её за плечи, он вытащил её из будки на улицу. Запах осеннего Квинса только усилил тошноту. К счастью, под боком оказался мусорный бак. Несколько минут она стояла над ним, сложив руки на животе и позабыв о стыде.

– Знаешь, мой первый парень, который уже не мой, всегда брал это бремя на себя, – сказала она, когда волна тошноты наконец отступила. Вид у неё был смиренный, пусть не совсем довольный. – Надо отдать ему должное. Он мужественно терпел резинки. А с Грегом мы это дело как-то не успели обсудить. Всё быстро закрутилось.

– Будешь ему говорить?

– Скажу. Чего таить? Если позвонит, конечно. У него старый мобильник сдох, а на новый он не раскошелился. Сказал, что будет звонить с дороги прямо в клуб.

– И он тебе уже звонил?

– Пока нет. Наверно, он очень занят.

– Да, скорее всего. Ты лучше его знаешь.

Синти пожала плечами и потянулась в карман за жвачкой.

– В том-то и дело, что не знаю.

Джей решил, что это был не самый подходящий момент озвучить свои мысли. Его бы очень удивило, если бы Грегори вернулся. Обычно с гастролей не возвращаются. Став однажды странствующим музыкантом, парень, как правило, уходил в чёрную дыру, и возвращается только если у его подруги большие деньги и своя квартира.

– Когда Грег вернётся, – сказал Джей, – он обнаружит, что ты украла его работу. Тогда мы его отправим на кухню разгружать посудомойку. Как тебе такой план? А если серьёзно, ты не позволяй Касси собой помыкать. Слышишь? Она тебе не начальница, хоть и работает у нас полтора года.

– Вы с ней дружны, – отметила Синти.

– А что с этого? Мы вообще-то со многими дружны. Но даже в таком душевном коллективчике как у нас нужно помнить, кто главный. Иногда Касси забывает своё место. Водится за ней такой грешок. Но ничего, я ей напомню, если что.

***

Тарритаун

После фиаско с выпускным вечером, Натали посвятила всё лето ликвидации последствий. Она так и не простила брату за то, что тот выложил её фотографию в окровавленном выпускном платье на всеобщее обозрение. Несколько раз Кит пытался завести диалог о примирении и размягчить её сердце самыми замысловатыми иллюстрациями для газеты, но Натали оставалась неприклонна. Кит уже давным давно удалил дурацкую фотографию со всех страниц, и жители Тарритауна уже успели забыть проиcшествие, но Натали держалась зубами за старую обиду.

– Ну хватит уже злиться на брата, – упрекнула её мать однажды.

– Нет у меня брата.

– Нельзя так. Кит уже сто раз извинился. Ты же знаешь, он любит дурачиться.

– На этот раз он перешёл все границы. Мне надоело быть предметом его идиотских шуток.

Когда погода менялась, тонкий розовый шрам на её запястьe чесался, напоминая ей о её позоре. Как она могла начать студенческую жизнь в Колумбийском колледже с таким багажом? Первым делом нужно было устранить бывшую себя. Нужно было убить ту дуру в шёлковом платье с высокой причёской. Преследуя цель изобрести себя заново, Натали обрезала свои роскошные пшеничные волосы и выкрасила их в оранжевый цвет.

Вторым шагом было лишение девственности. Кит был в одном прав. С этими викторианскими пережитками нужно было покончить как можно скорее. Для этой цели она выбрала Мартина Зелинского из Белых Равнин, игравшего на электронном пианино. После распада безымянной группы, которая так и не дождалась контракта от продюсеров, у него появилось много свободного времени. Нелюдимый, склонный к депрессии Мартин был идеальным товарищем для сексуальных экспериментов. Он жил достаточно далеко, всё правильно понимал, лишнего не спрашивал и ни на что не претендовал. B отличие от своих сверстников, которые обычно обитали в родительских подвалах, Мартин занимал каморку на чердаке, ближе к звёздам. Он считал себя язычником и поклонялся древнеславянских богам. Стены его конуры украшали изображения Перуна, Велеса, Сварога, Леля. Мартин подробно рассказал биографию каждого из богов Натали. Его маленький переносной холодильник был забит чешским пивом. С тех пор как Натали повадилась к нему ходить, он держал игристое итальянское винцо. Старая кровать, на которой корчились в экстазе столько девчонок, былa до такой степени разбитa, что даже не скрипелa.

Казалось, Мартину было наплевать на достижения Натали и её родословную. Глядя на неё, он не видел дочь Рона Хокинса или будущую телеведущую с пятого канала. Для него она была очередной любопытной, доступной девчонкой, у которой не было особых планов на лето. Раздевая её, Мартин позёвывал. Он знал, что ничего сверхестественного его не ждало под её отутюженной блузкой. Их близость не была для него открытием, скорее приятной рутиной. Это в какой-то мере освобождало и расслабляло Натали.

– Что у нас сегодня на повестке? – спрашивал он.

– Не знаю. Удиви меня. Пусть это будет сюрприз.

– Как скажешь.

В его репертуаре хватало сюрпризов. Некоторые из них были приятные, а некоторые не очень. Поначалу она стеснялась жаловаться вслух, и давала ему знать о своём недовольстве гримасами, которые Мартин принципиально не замечал, пока она не выкрикивала «Прекрати!» И он тут же прекращал. Его самоконтроль, отточенный за годы подобных экспериментов, был достоин восхищения.

– Скажи мне по совести, – допытывалась Натали. – Можно меня выпускать в белый свет? Я уже готова?

– А я почём знаю? Я к белому свету имею очень косвенное отношение.

– В смысле, как тебе я? Ну, по сравнению с другими девчонками, которые у тебя были. На шкале от одного до десяти.

Ёрзая на постели, Натали наткнулась на суровый славянский взгляд.

– Ты неправильный вопрос задаёшь. Какая тебе разница от чего другие тёлки кайфуют? Ты сюда пришла, чтобы узнать своё тело. Так?

– Вроде да.

– Ну вот. При чём здесь другие? Не надо затягивать посторoнних людей на мою бедную кровать. Онa и так на ладан дышит. Хотя, смотри, если тебе наедине со мной скучно, я могу пригласить ещё одну тёлку. Но в таком случае придётся перебраться на пол. На кровати мы втроём точно не поместимся.

Натали мотнула головой. Её руки были прикованы к спинке кровати наручниками и начали затекать.

– Не надо больше тёлок.

– Как скажешь. Такого рода забавы очень распространены в институтских общагах. Но тебе не обязательно принимать в них участие. Но один раз надо попробовать.

В промежутки между заходами он наигрывал на электронном пианино минорные мелодии, высосанные из его дремучей, загадочной восточно-европейской души.

– Это старинная казачья песня, которую я оформил в роковом ключе, – бубнил Мартин, перебирая клавиши. – У меня прадед служил в царской армии. А может прапрадед. Не знаю точно. Эта мелодия передавалась из поколения в поколение. Чистый тестостерон. Современным слушателям не по зубам. Они привыкли к голубой попсе. Нынче во всём унисекс, даже в музыке. Мужское, женское, всё смешалось в кучу. Вот, блядь, куда мир катится?

– Так ты консерватор? – удивилась Натали.

– А толку? Наш парень всё равно не победит. Вот увидишь. Будем сидеть под демократом четыре года, если не все восемь. Скоро все в один туалет ходить будут, мужики и бабы. Помяни моё слово.

Не будь Натали так рьяно настроена против всего мужского пола, она бы вполне смогла увлечься им.

– Скажи мне, ты любил кого-нибудь? – спросила она его однажды.

Мартин в это время стоял на коленях перед холодильником, распаковывая контейнер с пивом и передвигая бутылки на полке, точно шахматные фигурки по доске. Он глянул через плечо на первокурсницу, стоявшую перед ним на цыпочках, сцепив пальцы под грудью и закусив губу.

– Естественнo, – ответил он, не мигая. – Я всех своих подружек в какой-то мере люблю.

– Даже меня?

– А за что тебя не любить? Чем ты хуже других?

– И правда … Чем я хуже других? – пробормотала Натали, опустив глаза. – Звучит утешающе.

Мартин поднялся с колен и пяткой захлопнул дверцу холодильника.

– А ты думала, что ты особенная? – спросил он, протянув ей открытую бутылку пива. Когда Натали отказалась, он пожал плечами и сам приложился. – Хорошо, будь особенной, если тебе от этого радостнее. Твоя беда в том, что ты сама себя ненавидишь. Ты во власти вестчестерского невроза. Это плохо поддаётся лечению. С этим надо как-то жить. Я могу научить тебя только механике – со всей любовью.

Натала слушала его, наблюдая как капля пены скользит по бутылке. Ноздри её подрагивали. Вдруг, не говоря ни слова, она выхватила у него из рук бутылку и отхлебнула. Вкус показался ей премерзким, но она понимала, что должна была к нему привыкнуть. Дешёвое пиво являлось универсальным дипломатическим языком в общагах. Она должна была научиться глотать эту гадость, не кривясь при этом.

– Ну вот, я тебя размял перед колледжем, – сказал Мартин, когда она встала с его дивана в последний раз. – Видишь, не такое уж тоскливое лето получилось. Смотри, если будут какие вопросы, звони. Не стесняйся.

За лето она превратилась из опозоренной выпускницы в искушённую и подкованную женщину, частично реабилитировавшуюся.

Узнав, что брату пришлось покинуть страну, она не скрывала злорадства. Перед тем как шофёр отвёз Кита в аэропорт, она заговорила с ним, впервые за два месяца.

– Рано или поздно ты опять проштрафишься. – Слова её прозвучали как пророчества ведьмы. – Какая-нибудь европейская девчонка на тебя нажалуется. Интересно, куда тебя потом отец спрячет?

========== Глава 15. ==========

Квинс – октябрь, 2008

«Финансовый кризис не отравит нам праздник», – зарёкся Джин Вудли перед Хеллоуином. На протяжении многих лет этот вечер был одним из самых прибыльных в клубе. Джин приглашал самых эпатажных артистов, чей репертуар испытывал рамки дозволенного даже среди поклонников театрального металла, и которым отказывали Манхэттeнские клубы.

В этот год Джину посчастливилось забронировать группу «Демоны Чарли». У каждого из членов было какое-нибудь врождённое уродство. Сам Чарли, главный вокалист и основатель группы страдал от эктодермальной дисплазии, которая делала его похожим на вампира. Тонкая, сухая кожа обтягивала увеличенную лобную кость с выпирающими надбровными дугами. Кончики ушей выглядели заострёнными. Его зубы имели коническую форму и были широко расставлены. При этом клыки сохранились. Особенности челюстной структуры влияли на его голос, делая его более зловещим. Гитарист группы был большеголовым карликом, а ударник – горбуном который, бы затмил Квазимодо.

Вид и репертуар музыкантов вызывал самые противоречивые эмоции у борцов за гражданские права. Некоторые активисты называли это надругательством над людьми с физическими недостатками. Сам вокалист снисходительно посмеивался и уверял рьяных заступников, что его товарищей никто не эксплуатировал. Испокон веков люди зарабатывали на своих уродствах. В тридцатые годы парады уродцев на ярмарках были популярны. Эту традицию нужно было возродить. Людям как никогда были нужны экстрeмальные впечатления.

– Сегодня вечером мы загребём кучу денег, – сказал Джин сыну. – Побьём все рекорды. Ты ещё не видал, какой антураж Чарли с собой привезёт. После этого выступления нас либо занесут в чёрный список, либо мы станем самым популярным клубом на восточном побережье. Ему не терпелось поделиться новостью с Синти. Он нашёл её в звуковой будке.

– У твоего ребёнка будет отпадный вкус в музыке, – сказал он. – Ты слышала, кого мой отец пригласил? Чарли Дезмонда, чувакa с вампирской рожей. Это не театральный гримм. Он так на самом деле выглядит. Он согласился выступить у нас со своими уродцами, хотя сцена маловата. Прикинь, какая удача! Они свой антураж привезут. Куда мы весь народ поместим? Боюсь, будут только стоячие места.

К его удивлению, Синти не отреагировала на его восторженное сообщение. Она неподвижно сидела в кресле, положив руку на живот.

– В чём дело? – спросил Джей. – Ты себя плохо чувствуешь?

– Как сказать … Я вообще ничего не чувствую. Вот в чём дело. Уже два дня никаких толчков, никаких трепыханий. Ещё недавно что-то шевелилось, а теперь всё глухо.

– У тебя пальцы горячие, – сказал он, дотронувшись до её руки. – Тебе по-хорошему надо к врачу.

Синти склонила голову и печально ухмыльнулась.

– По-хорошему не всегда получается. Для меня походы по врачам слишком дорогое удовольствие. Ведь у меня нет страховки.

– Мой отец жмот, каких поискать, – вздохнул Джей и пробежался пальцами по спящим рычагам. – Не предлагает социальный пакет своему персоналу. Ничего не поделаешь. Я отвезу тебя в одно место, где берут и без страховки. Пошли.

Не задавая вопросов, Синти послушно последовала за ним, еле передвигая ноги.

Подняв капюшон куртки, купленной в том же пункте «Гудвилла», в котором она приобрела остальной свой гардероб, oнa дрожала, хотя обогреватель в машине Джея был включён на полную катушку.

Через десять минут oни подъехали к одноэтажному бараку, над которым висела вывеска «Осознанное материнство». Белым по синему. И внизу подзаголовок «Забота … при любых обстоятельствах».

Синти расстегнула ремень, но не спешила выходить из машины.

– Зачем ты меня сюда привёз? Я же сказала …

– Не дёргайся. Тут не только аборты делают. Я договорюсь с девчонками. Они о тебе позаботятся. Давай, не выпендривайся.

Джей открыл дверь, вытащил Синти из машины и за руку провёл её внутрь. За стеклянной перегородкой в приёмной сидела толстая деваха. При виде живота Синти eё глаза-щёлочки стали ещё уже.

– Не смотри на меня так, Рейчел, – сказал Джей. – Мы на этот раз не прерывать пришли, а сохранять.

Синти покосилась на своего спутника. Значит, это место было ему хорошо знакомо. Он был в списке завсегдатаев. Интересно, сколько девчонок он сюда успел привести. Пока Синти заполняла бумаги, Джей болтал с толстухой через стекло.

– Ты куда исчезла, подруга? Сто лет в клубе не была. Приходи. Я тебе твой любимый коктейль забацаю.

– Я с этим делом завязала. Мне похудеть надо. В твоих коктейлях тонна сахара.

– Ну вот, а я тебя искушаю. – Просунув руку в окно, он схватил горсть мятных дроже из фарфоровой мисочки. – Такой поганый, испорченный парень. Дурно влияю на приличных девушек.

– Не бреши. Приличные девушки в таких местах не работают. Они складывают кашмировые свитера в бутике на Пятой авеню.

– Я нахожу приличных девушек скучными. А в тебе, подруга, есть изюминка. Не вздумай отнекиваться. Эх, была бы ты …

– На сто фунтов полегче? – Рейчел договорила за него фразу.

– Чего ты так сразу? Я вовсе не это имел в виду.

– Ладно, не прикидывайся. Я вижу тебя насквозь. И ничуть на тебя не в обиде. Нужен ты мне. Думаешь, тебе на том свете зачтётся доброе дело?

– Какое такое доброе дело?

– Что с толстухами флиртуешь. Думаешь, Бог тебе грехи твои отпустит?

– Сколько же толстух я должен перетрахать, чтобы искупить все свои грехи? Да во всём мире не наберётся столько толстух. Ладно, шутки шутками. – Джей хлопнул рукой по стойке и выпрямился. – Я тут пытаюсь напряжение разрядить. Девчонка-то совсем зелёная. Недавно школу закончила. А тут, бац, такая оказия.

– Волнуешься?

– Чуток, – признался Джей неохотно. – Ты там чего не подумай. Залетела не от меня. Я её просто поддержать хотел по-дружески. Её парень откололся. Она у меня нынче в будке сидит, рычаги перебирает. Неплохая девчонка, толковая, быстро всё схватывает, просто очень зелёная.

В эту минуту в приёмную вышла невысокая пуэрториканка с пигментными пятнами на лице и грамотно накрашенными губами.

– Bан Воссен? Проходи в третью палату, милочка, на ультразвук.

Синти с трудом поднялась из кресла и потащилась за белым халатом. Пациентки, которые пришли до неё, недовольно переглянулись. Даже в женской клинике предпочтение отдавалось тем, которые приходили в сопровождении мужиков.

Через минуту Синти уже лежала на кушетке, переoдевшись в застиранную рубашку, которую ей выдали. Обшарпанная палата не внушала доверия. Стены, похоже, были покрашены в последний раз в начале девяностых годов. Аппарат для ультразвука тоже выглядел допотопным. Пожалуй, глупо было ожидать высококлассную аппаратуру в клинике, куда приходили наркоманки и проститутки.

– Не дрыгайся, дорогуша, – сказала узистка-пуэрториканка, намазав ей живот ледяным гелем. – Не так уж тут и холодно. Приходится экономить на электричестве. Так, что у нас тут? Всё ясно. Как я и думала, мёртвый плод. Хочешь знать пол? Женский. Предположительный срок двадцать две недели. Беременность замерла около пяти дней назад. Начальная стадия сепсиса у пациентки. – Озвучив диагноз вполголоса, медсестра взглянула на Синти. – Тебе повезло. Заботливый друг тебе попался. Он тебя вовремя привёз. Ещё пару дней, и тебя бы не было в живых. Плод начал разлагаться. Отсюда и озноб. Но ты не бойся. Мы это дело утрясём.

У Синти так стучали зубы, что она почти ничего не слышала. Ей казалось, что над головой у неё крутился огромный пропеллер, который вот-вот её затянет и раздробит на куски. Она изо всех сил держалась за края кушетки.

Видя ещё состояние, узистка открыла дверь и рявкнула на весь коридор.

– Линдзи! Зайди в третью палату. Тяжёлый случай. Замершая беременность на втором триместре. Поставь ей капельницу с окситоцином, чтобы всё вышло поскорее. Заодно введи жидкость. А то у неё обезвоживание. Синие губы, низкое давление. Уже и судороги начались. Поторопись. Нам ещё фатального исхода не хватало.

В какой-то момент Синти отпустила края кушетки. Гул пропеллера тут-же заглох, и oнa унеслась в чёрную дыру.

***

Когда она пришла в себя, у неё из руки торчала иголка от капельницы. Кто-то успел накрыть её мятой простынёй и подложить под голову подушку. Напротив неё сидел Джей и печатал кому-то сообщение на телефоне.

– Касси шлёт тебе привет, – сказал он. – Чарли со своими уродцами уже приехал. Они инструменты устанавливают. Жаль, тебе придётся пропустить. А может, и не придётся. Тебя к вечеру выпустят. Кстати, у тебя хреновые вены. Тебе кто-нибудь об этом говорил раньше? До них не докопаться. Медсестра только с шестого раза попала. Всё это происходило у меня на глазах. Так что, не удивляйся, если на сгибе руки будет синяк.

– Можно то же самое по-английски? – попросила Синти, облизнув губы. – Кто-нибудь может объяснить мне человеческим языком что происходит?

Джей был немного раздосадован тем, что ему, весьма далёкому от медицины, пришлось произносить диагноз. Почему и эта обязанность легла на его плечи? Где был врач? Персонал окончательно распояcался. В последний раз, когда он сопровождал девушку в клинику, персонал был куда обходительнее.

– Твой ребёнок умер. Никто толком не знает почему. Теперь главное чтобы ты сама копыта не отбросила. Погоди, у меня для тебя что-то есть. – Джей достал из кармана упаковку жвачки и предложил Синти. – Бери сразу несколько пластинок, не стесняйся. Будешь дуть пузыри на схватке. Поможет боль облегчить.

***

Когда они покинули клинику, было уже темно. Джей одной рукой рулил, а другой поглаживал Синти по затылку, и говорил, что она перенесла это испытание как настоящий солдатик. По радио играли песню Брюса Спрингстина «Создан для полёта».

– Погоди, – пробормотала она вдруг, спохватившись. – Нам надо вернуться. Я что-то забыла.

Джей неторопливо сделал радио потишe.

– Сейчас уже поздно возвращаться. Что ты забыла? Телефон? Кошелёк?

– Свою девочку. Что они с ней сделают?

– Честно говоря, я не в курсе. Наверняка у них есть какой-то протокол. Они знают, как правильно избавляться от биологических отбросов.

Синти вцепилась вялыми пальцами ему в плечо.

– Отвези меня обратно. Я хочу её забрать.

Джей взглянул на неё с упрёком.

– Синти …

– Что в этом такого? Я хочу похоронить её по-человечески.

– Да там нечего хоронить. Там нет человека.

– Я знаю, как выглядит пятимесячный плод.

– Не говори глупости на ночь глядя. Они тебе всё равно ничего не выдадут.

– Как это, не выдадут? Я думала, их девиз «Моё тело – мой выбор». Вот, пусть выдадут мне то, что вышло из моего тела.

– Боюсь, у них не такие правила. Мёртвый плод представляет собой биологическую опасность, как и вырванный зуб или вырезанный аппендикс.

– Ты хочешь сказать, она валяется где-то в мусорном баке?

– Обычно отбросы кремируют. Успокойся, Синти. Ей уже всё равно. Твоя дочь умерла. Я даже могу сказать тебе от чего. Ты наверняка не слышала медсестру? У тебя отрицательный резус крови. Знаешь, что это такое?

– Откуда мне знать? У меня по биологии слабая четвёрка.

– Ну вот, теперь будешь знать. Это когда организм матери видит ребёнка как инородное тело и уничтожает его. Медсестра извинилась, что у них все брошюры кончились. Ей нечего было дать тебе в дорогу почитать. Можешь сама полазить по интернету. Ключевые слова: конфликт резуса. Да, кстати, пока не забыл. Они тебе дали на выходе сунули пачку пачку антибиотиков, чтобы заражение крови не началось. Сказали воздержаться от полового контакта по меньшей мере три недели, а потом избегать повторной беременности на протяжении шести месяцев. Думаешь, справишься?

– Приму к сведению.

Больше Синти ничего не говорила всю дорогу. Она уже сообразила, что рядом с ней был не тот, с кем можно было обсуждать почести, на которые претендовал мёртворождённый плод. Опираясь на личный опыт, она знала, что дискуссии о гражданских правах эмбрионов не заканчивались успехом. Как-то раз в одинадцатом классе Натали Хокинс уговорила её поехать с ней в Вашингтон и принять участие в марше против абортов. Сколько бумаги было испорчено для плакатов, а в конечном счёте, каждый остался при своём. Сторонники жизни разошлись, так и не обратив ни единой души на свою сторону. Синти, хоть и была солидарна с Натали в этом вопросе, не имела ни малейшего желания заводить спор с парнем, который, как-никак, спас ей жизнь. Проглотив свои принципы, она молчала в воротник свитера.

Когда на наконец подняла глаза и взглянула на дорогу, она осознала, что Джей изменил маршрут. Вместо того чтобы ехать обратно в клуб, он повёз её в спальный район Астории. Улицы были украшены на Хеллоуин. Сахарный урожай был в самом разгаре. По освещённому тротуару бегали дети в костюмах ведьм и привидений, собирая конфеты у соседей.

Джей остановил машину перед двухэтажным домом построенном в нео-колониальном стиле. С крыльца зловеще скалились традиционные светильники Джека, вырезанные из тыкв.

– Мой брат хочет учиться на пластического хирурга, – пояснил Джей. – Вот он практикуется на тыквах. Не знаю, что из этой затеи получится. Он пока никуда не поступил. Он всегда может пойти на мясника, как запасной вариант. Или пойдёт работать в клинику «Осознанное материнство».

– Ты заехал переодеться? – спросила Синти, не оценив его шутки. – Я тебя подожду в машине, если ты не против.

– Я привёз тебя сюда ночевать. – Oткрыв дверцу, Джей подал ей руку. – Добро пожаловать в моё шато.

– А как же концерт?

– Отец сам разберётся. Тебе нужно как следует выспаться. Ты не заснёшь в своём чулане. Сегодня в клубе будет дурдом.

Как только Синти встала на ноги, она почувствовала, как из неё вышел горячий сгусток крови. Её джинсы тут же стали мокрыми и липкими в паху. С каждым шагом материя всё больше намокала. Ей казалось, что она оставляет за собой кровавый след. Стыда она не испытывала, но ей всё же не хотелось создавать неудобств спутнику, который и так убил на неё столько времени. Подставив ей плечо, Джей помог ей подняться на второй этаж и подвёл её к ванной.

– Там халат махровый, куча мыла, чистые полотенца, целлофановые мешки, – сказал он ей. – Иди, делай что тебе нужно. Нам спешить некуда. Я буду под дверью. Если что, зови меня.

Забравшись в ванну, Синти пустила горячую воду, взяла кусок едкого мыла «Ирландская весна» и принялась беспощадно драить кожу, чтобы вывести запах клиники. Джинсы и свитер она решила не стирать, а сразу выбросить. Поглаживая свой сдувшийся живот, она ещё чувствовала, что внутри что-то дёргалось и трепыхалось. Это были те самые фантомные толчки, про которые ей рассказывал учитель биологии ещё в девятом классе. Глядя в розоватую от крови воду, она почему-то вспомнила фильм ужасов «Кэрри».

Когда она наконец вышла из ванной, закутавшись в клетчатый халат, её ждала тёплая постель и холодная бутылка пива.

– Теперь ты можешь пить спиртное без зазрения совести, – сказал Джей. – Я знаю, алкоголь с антибиотиками не очень сочетается, но от одной бутылки ничего не будет. Тебе нужно расслабиться.

Облизывая онемевшим языком горлышко бутылки, Синти оглядела спальню. Её слегка удивил пресный интерьер. Старая фанерная мебель. На стенах ни одного плаката. Чисто и безлико, как в отеле. Трудно было поверить, что в этой комнате жил полигамный холостяк.

Где-то в доме горела свечка с яблочно-коричным ароматом. Под окнами слышался детский визг.

Допив пиво, Синти забралась под одеяло и осторожно положила мокрую голову на подушку. Через секунду она услышала, как скрипнули пружины и почувствовала, как рука Джея крепко обхватила её. Отодвинув влажные пряди, он прильнул горячим ртом к её уху.

– Ты уже спать собралась?

Синти догадывалась, что помощь Джея не была безвозмездной, и что рано или поздно он должен был потребовать отдачу, но она не думала, что этот момент настанет так быстро. Она надеялась, что он по крайней мере даст ей на восстановление те самые три недели, про которые говорил врач.

– Что ты делаешь? – спросила она, прекрасно понимая, как глупо звучал вопрос.

– Я устраиваюсь на ночь поудобнее, вот и всё. Прости у нас нет гостевой спальни. Надо же мне где-то самому спать.

– Кажется, у вас диван внизу в зале, – заикнулась Синти. – Я могу там переночевать. Только дай мне плед.

– Я тебе не советую спать на диване. Там сплошная антисанитария. Дохлые мыши между подушками. Мой братец любит жрать чипсы перед телеком, и, естественно, кроши сыплются.

– Мне неудобно, что я тебя притесняю. Ты и так столько времени на меня угробил.

– Не бери в голову. Нам хватит места. Кровать королевских габаритов. И вообще, тебе сейчас нельзя быть одной. Врачи сказали, что следующие сутки критические. Кто-то должен быть рядом и следить за твоим состоянием. Если поднимется температура, придётся ехать обратно.

– Я не поеду обратно. Ни за что.

Джей не стал с ней спорить. Нащупав пульт управления, он начал переключать каналы в поисках какого-нибудь ужастика. По всем каналам шли одни усовремененные версии классических постановок. «Техасская резня бензопилой» 2003 года, «Кэрри-2». Печально, что современные режиссёры, при наличии спецэффектов, выпускали такую унылую, размытую дрянь, которая в подмётки не годилась оригиналам семидесятых годов. В конце концов выбор Джея остановился на японском сверхестественном триллере «Глаз», про слепую девушку, которой пересадили роговицу от умершего, который при жизни видел духи из параллельного мира.

– Посмотреть на нас со стороны, – усмехнулся он, устраиваясь поудобнее. – Мы как старая супружеская пара, лежим перед телеком, пьём пиво.

– А тебя эта идиллия умиляет? – спросила Синти. – В глубине души ты к этому стремишься?

Джей поморщился, будто ему на зубы попал песок.

– Я ничего не имею против тихого семейного счастья, пока оно остаётся на уровне шутки. Если я вдруг начну вести себя как пригородный жлоб, поливать блины кленовым сиропом или носить рубашки поло, даю тебе разрешение застрелить меня. Это даже не разрешение, а приказ.

– Можешь на меня положиться. Начинай составлять завещание. «Я, Джейсон Вудли, назначаю Синтию ван Воссен своим персональным палачом». Ты думаешь, я струшу и не выполню обещания? Выполню. Если тебе нужен палач, ты нашёл подходящего человека.

Синти произносила эти слова без улыбки. Голубоватый свет от экрана падал на её застывшее лицо. Джею стало жутковато. Ему срочно надо было перевести тему разговора.

– Я знаю, твой мозг эту мысль ещё не переварил, – продолжил он, придвинувшись к ней поближе, – но ты свободна. Ты сильно не убивайся. Будем откровенны. Тебе этот ребёнок был некстати. Мы оба знаем,что Грег не вернётся. Этот парень всё равно тебе не подходил. Тебе сейчас нужен понимающий человек, который тебя не осудит и не предаст, который не будет изводить тебя своей ревностью и вешать лапшу на уши. Ты готова иметь дело с таким человеком?

– Я готова уйти в монастырь. Кроме шуток, я созрела. Хватит с меня половых приключений. Добром это не заканчивается.

– Это ты так сейчас говоришь. – Его рука скользнула под махровый халат и легла ей на грудь. – Я знаю, что тебе нужно. Тебе нужен поцелуй. Не братский, а настоящий.

========== Часть 16 ==========

Квинс – ноябрь, 2008

За два с половиной месяца гастролей Грегори состарился лет на пять. Его почки укоризненно стонали от выпитого алкоголя, а лёгкие – от выкуренной марихуаны. После бесчисленных попоек и связей на одну ночь, Грегори был готов воссоединиться с Синти.

Он утешал себя тем, что сношался с поклонницами без особого восторга. Ему всегда доставались самые невзрачные, на которых не зарились старшие музыканты. В группе сложился свой порядок подчинения, и все красотки доставались вокалисту по имени Дэнни. Грегори спал со своими поклонницами через силу. Если бы он воздержался, его товарищи неправильно бы поняли. Участие в оргиях после концертов входило в его обязанности, а потому не считалось изменой. Несколько раз он порывался позвонить Синти, но каждый раз его что-то останавливало.

В кармане у него был серебряный перстень с огромным кристалом и готическим орнаментом, который он снял с пальца одной из поклонниц.

Сунув ему в руку пару сотен, вокалист выпихнул Грегори из фургона перед клубом.

– Удачи, чувак! Не поминай лихом.

Прижимая к груди обшарпанную гитару, он какое-то время стоял на тротуаре, жмурясь от солнца и привыкая заново к забытым запахам Квинса. Касси, курившая у служебного входа, притворилась, что не узнала его.

– Вам что-то нужно?

– Порцию жареной картошки с морской солью и розмарином.

Касси смерила его взглядом сквозь изумрудные контактные линзы.

– Нет, ну вы посмотрите. Явился! А мы думали, что ты уже от передозировки концы отдал, и разлагаешься где-то в мусорке.

– Не надейся, подруга. А всё-таки, у вас есть что пожрать?

Касси дёрнула головой. Грегори, успев достаточно ознакомиться с её специфической мимикой, понял, что она таким образом разрешала ему войти. Они прошли через служебный ход на кухню.

– Повар ещё не явился, – сказала она. – Ты тут посиди, пока я фритюрницу разогрею. Как видишь, на кухне бардак. Такое впечатление, будто ураган прошёл.

– А что, Синти не справляется с работой?

– Тебе кофе заварить? – спросила Касси уклончиво.

– Давай, если не трудно. А всё таки, что там с Синти?

– У Синти есть дела поважнее, чем пидорасить раковину и разгружать посудомойку. Она теперь такая важная особа. Грязной работой она уже не занимается. Cидит в твоей стеклянной будкe, играет с освещением.

– Значит, она поправилась?

– Вполне.

– Я рад это слышать. – Грегори пошарил в кармане и вытащил кольцо. – Смотри, что я ей привёз. Думаешь, ей понравится?

Касси подцепила кольцо острым ногтём и поднесла к свету.

– Как знаток готической бижютерии, скажу тебе, что это фигня, – вынесла она приговор с привередливой гримасой. – Такое барахло продаётся на на ярмарках ренессанса. Я даже знаю, из какого каталога эта модель. Я свои кольца заказываю у мастера. У него ни каталога, ни сайта. Вся реклама устная. Он не шастает по всяким фестивалям, где одни позёры. Люди к нему прямо в мастерскую приходят. А это так, побрякушка для обывателей.

– Хорошо, хорошо, я понял твою точку зрения. Но я же не тебе привёз.

– А для Синти сойдёт, – ответила Касси, возвращая кольцо. – Она в таких вещах всё равно не разбирается. Только будь готов к тому, что твоя вестчестерская снежинка не оценит такой оригинальный подарок. Она, поди, привыкла к брюликам от Тиффани. Те гвоздики, что у неё в ушах, наверняка не кубик циркония.

Грегори почему-то посчитал нужным заступиться за Синти.

– Она не такая. Ты не знаешь её. Она весь двенадцатый класс проходила в одной ветровке.

– Видели мы таких. Все они такие духовные и демократичные из себя до поры, до времени.

– Ну ладно. Даже, если она не оценит подарок, надеюсь, она оценит мои намерения.

– Какие такие намерения?

– Я хочу ей сделать предложение.

Тонкие, подвижные ноздри Касси надулись, точно паруса.

– Опoздал ты, приятель.

– Как опоздал?

– Как только ты уехал, Джей отвёл её в будку, показал ей все рычаги те, которые ты когда-то дёргал. Он обещал её взять, только без багажа.

– Как взять? Куда? На работу? В постель? И какой, к чёрту, багаж?

– Твоя подружка была в положении. Разве ты не знал?

– От кого?

– Ну не от святого духа, точно.

Грегори побледнел и опустился на табуретку.

– Нифига себе …

Это всё, что он мог сказать.

– Срок уже был приличный, – продолжала Касси , не скрывая живодёрского наслаждения. – Пузо торчало заметно. Значит, от тебя, скорее всего. Или от того сумасшедшего кадета, который был до тебя. Ну вот, Джей помог ей избавиться от обузы. Пару недель назад водил её на аборт в «Осознанное материнство». Их приняли без вопросов. Джея там все хорошо знают. Он дружит со всем персоналом. У него там, считай, членский абонемент. Его папаша – рьяный защитник женских прав. Он за то, чтобы шестиклассникам в школе выдавали бесплатные презервативы, и за аборт на любых сроках. Каждый год посылает им чек, а потом списывает как пожертвование на благотворительные нужды. Джей водит своих подружек выскабливаться бесплатно. Он и меня водил перед новым годом.

Грегори принялся кашлять в рукав нестиранного свитера, на котором ещё сохранился запах филадельфийского мотеля. За все гастроли у него не случилось ни одного астматического приступа, а тут он опять начал хрипеть.

Как ни странно, он не испытывал ярости по отношению к Синти. В конце концов, у неё мозги не до конца в стали на место. Он скорее винил себя за то, что оставил её в компании Джея и Касси. Пока он был в разъездах, её засосала их секта. Они посвятили её в свои ритуалы, научили её переключать рычаги в будке и познакомили её с творчество взаправдашнего вампира Чарли Дезмонда, а в качестве членского взноса сожрали её ребёнка. При всей своей неприязни к синюшному племяннику, Грегори ни разу не пожелал маленькому уродцу смерти. Что они подмешали Синти в напиток? Это было его наказание за то, что он не звонил. Шайтан, как его собратья-мусульмане называли злого духа, завладел его девчонкой.

Пока Грегори кашлял в свитер, Касси молча достала из ящика огромный тесак для разделки говядины и положила перед ним.

– Ты чего, рехнулась? – спросил он. – Нафиг ты мне эту штуку подсунула? Ещё не хватало, чтобы меня посадили.

– За это надолго не сажают, – успокоила его Касси. – На стоянке за клубом стоит тачка Джея. По-моему, ему в любом случае пора менять шины.

***

Вестчестерская балетная академия – декабрь, 2008

Вечерний класс закончился полчаса назад, и юных танцовщиц разобрали родители, но Валерия Балуева, главный инструктор и хореограф академии, не спешилa домой. Закутавшись в дублёнку, которую онa купилa на московском базаре ещё в 80е годы, она стояла у окна. Горячая русская кровь не грела её. Чтобы сэкономить на электричестве, пришлось вырубить отопление по всему зданию за исключением класса, где проходили уроки. В актовом зале с прилегающим к нему административным кабинетом было как в холодильнике. Горшoк с фикусом и клетку с канарейкой Валерия забрала к себе в квартиру, чтобы они не погибли от холода. У неё было дурное предчувствие, что скоро и ей, и и растению, и птице придётся искать новое жильё.

Вдруг она услышала скрип входной двери и шаги. Это явно была не уборщица. У академии не хватало средств на подобные услуги. Гость поднимался медленно и боязливо, точно не зная дороги.

– Кто здесь? – выкрикнула Валерия. – Вы что-то забыли?

В двери появилась закутанная фигура. Длинная дутая куртка до колен. Вязаная розовая шапка с помпоном. Не первой свежести шарф с люрeксом и бахрамой.

– Добрый вечер, мадам, – поздоровалась гостья, помахав рукой в драной варежке.

– Я вас не знаю, – ответилa Валерия холодно.

Гостья сорвала с головы шапку и принялась разматывать шарф.

– Это я, Синтия. Вы меня уже забыли? Неужели я так изменилась?

– Я вас узнаю, но я вас не знаю. – Валерия фыркнула и повернулась к ней боком. – И понятия не имею, что вас сюда привело.

– А что, мне нельзя навестить своего любимого педагога?

– Я вам уже полгода как не педагог. – Отмолчавшись ещё несколько секунд, Валерия немного оттаяла и набросилась на бывшую воспитанницу. – Мисс вон Воссен, я в вас вложилa все свои силы, поставилa на вас все свои деньги. Писала вам рекомендации. Bоображалa, как буду ходить на ваши спектакли. А в результате? Сколько раз я вам говорила не распыляться на эти подростковые страсти. Перед вами красный ковёр развернулся. Как вас угораздило? Какой чёрт вас попутал? Бросить будущего генерала.

В голосе Валерии проскальзывали скорбные нотки. Русский акцент обострился. Это был даже не выговор, а плач.

Окончательно размотав шарф, который оказался длиной не меньше пяти футов, Синти повесила его на станок.

– Ну что я вам скажу в своё оправдание? Представьте себе, что вы с детства исполняете одну и ту же партию. И она неплохая, эта партия. Даже завидная. Но вы ничего кроме неё не видите. В конце концов, приедается. Ну вот, мне надоело играть роль сиротки ван Воссен, которую приютили великодушные Шусслеры. Вот такая я неблагодарная дура.

Удовлетворённая ответом, Валерия кивнула и вытащила из кармана дублёнки пачку Мальборо.

– Закурим?

– Прям здесь?

– На улице холодно.

– Родительницы унюхают, вой подымут.

– Они и так воют каждый день. Каждая из них требует главной партии для своей дочери. Вот за что я вас любила, мисс ван Воссен, что за вами не стояла скандальная мамаша. Царствие небесное вашей покойной матушке. Закурим, всё таки?

– Почему бы нет? – Синти резво выхватила сигарету, хотя от роду не курила, и не знала толком как правильно затягиваться.

– У меня в платяном шкафу бутылка водки, – призналась Валерия. – Уже почти пустая, к сожалению. А то бы налила вам рюмочку. Выпили бы. За нового президента. За конец света. Мне нутро подсказывает, что это мой последний сезон в академии.

– Откуда столько пессимизма перед Рождеством?

– А вы заглянули в зал? Увидите, что сцена пуста. Где декорации для рождественской постановки? А «Щелкунчика» не будет в этом году.

– Как не будет?

– Вот так. Все претензии к культурному фонду. Нам не выделили деньги на костюмы. В следующем году тоже не выделяет. Всё спонсорство заморозили. Не будут же здешние родительницы сами шить костюмы из занавесок? – Валерия сердито выплюнула струйку дыма. – Мне тут халтуру предложили. В пресловутом Джульярде, не где-нибудь.

Валерия звучала так, будто её приговорили к двадцати годам заключения.

– Вы не рады? – удивилась Синти.

– А чему радоваться? Я ещё не сказала вам на какую должность меня зовут. Когда узнаете, ваш щенячий энтузиазм поостынет. Их гуманный, прогрессивный заведующий кафедрой затеял новую программу. Вот вам, полюбуйтесь. – Валерия сунула ей в руки брошюру, на обложке которой была изображена одноногая девочка-подросток в розовой пачке. – Балет для инвалидов. Костыли, протезы, коляски не помеха. Такой у них девиз. Это всё, на что теперь выделяют деньги.

Синти слыхала о подобных программах. Почти каждая крупная академия предлагала классы для детей и молодёжи с физическими ограничениями.

– Вы меня извините, – продолжала Валерия, – но это не искусство. Не знаю, может я не созрела, не доросла до такого уровня просвещённости. Я не готова смотреть, как люди катаются по сцене на инвалидных креслах, размахивая руками. Не спорю, каждый имеет право сходить с ума по-своему. Но почему эту работу предложили именно мне? Я всю жизнь была окружена безупречными телами. Моя задача была отсеивать слабых, а сильных держать в ежовых рукавицах. Мне достаточно было быть честной и строгой. А эта работа требует терпения и сострадания. Мисс ван Воссен, вы знаете меня не первый год. Скажите мне по совести. Вы видите во мне эти качества?

– Нет, – ответила Синти, не моргнув.

– А с чего бы мне быть милосердной? В нашей стране таких детей прятали. – Судя по обречённому тону голоса, Валерия уже решила взять должность. – Мне ещё надо сколотить команду педагогов. Не смогу же я одна всем заниматься.

– В таком случае, примите меня в команду.

– Мисс ван Воссен, Бог с вами. Зачем вам это?

Синти мeдленно повернулась вокруг своей оси, как заводная кукла.

– Посмотрите на меня. Я бездомная, безработная, и бездетная. Иными словами – хозяйка собственной судьбы. Танцевать я уже не смогу. Ущерб необратим. Так что я сама почти как инвалид.

========== Глава 17. ==========

Тарритаун – январь, 2009

Ещё несколько месяцев назад Эллиот не мог вообразить, что когда-нибудь будет горько сожалеть о победе демократов. Его новый начальник, Рон Хокинс, превратился в монстра. Политическое поражение прошлой осенью дало Рону ещё один повод обозлиться на Эллиота. Будто инцидента с выпускным балом было не достаточно! Эллиот уже сто раз извинился за поступок сына, но казалось, что его извинения только подкармливали злобу начальника. А тут ещё выборы нового президента. Когда республиканский кандидат, бывший лётчик и многодетный отец проиграл, и Белый дом занял фотогеничный мулат с ярко выраженными социалистическими замашками, Рон Хокинс озверел и задался целью заставить страдать всех подчинённых, которые не разделяли его взглядов. Больше всего доставалось Эллиоту, которому приходилось играть несколько ролей, от собутыльника, до мальчика для битья, в зависимости от настроения начальника. Eго то поливали грязью на собрании при коллегах, то вели в бар и поили за счёт компании. Рон не собирался увольнять Эллиота, хотя держал его в постоянном страхе и мягко подталкивал его к инфаркту частыми вызовами на ковёр и загадочными полунамёками-полуугрозами. Процесс травли доставлял Рону слишком огромное удовольствие. Если бы Эллиот выпал из кадра, начальнику пришлось бы искать новую жертву для игры.

«Господи, лучше бы уже старик Маккейн победил, – думал про себя Эллиот. – Неизвестно, что было бы лучше для страны. А крах на бирже всё равно вспять не обратить. По крайней мере босс не так бы зверствовал».

С женой он своими мыслями и симптомами не делился. Мелисса не подозревала, что у мужа с осени тянуло левое плечо. Эллиот первое время грешил на защемлённый нерв, и даже обратился к физиотерапевту, который в свою очередь направил его к кардиологу. Пятьдесят четыре года – шикарный возраст для первого инфаркта. Эллиот знал, что Мелисса скажет, «Hадо менять работу. Здоровье, и душевная гармония важнее денег». Естественно, она рассуждала как женщина, которая давно не жила на съёмной квартире. Как бы она запела, если бы он всё-таки принял её совет и пошёл работать менеджером в местный банк за восемьдесят тысяч в год? Если бы Эллиот на полном серьёзе занялся здоровьем, Мелисса сказала бы ему, «Хватит распускать нюни и бегать по врачам. Им лишь бы деньги высосать. Возьми себя в руки, и стань мужчиной, в конце концов! Ты же кормилец, глава семьи!» Мелисса не успела произнести эти слова, а они звенели у него в ушах день и ночь. У него был один выход из этого замкнутого круга – сократить общение с семьёй. После работы он не ехал прямиком в Тарритаун, а сидел в каком-нибудь Манхэттeнском баре с товарищами по несчастью, у которых были подобные ситуации, и которых тоже не слишком тянуло домой.

После Нового Года случилось немыслимое: у Мелиссы вдруг проснулась совесть. Она сократила походы по салонам то одного раза в неделю и набрала дополнительных пациентов. На психотерапевта у местных жителей всегда находились деньги. Как только на улицах стали появляться отслужившие своё рождественские ёлки, пошла волна разводов и самоубийств. Потекли заявления о банкротствах, закрытия неисправных ипотек, выселения и продажи домов с молотка. Почти каждый божий день местные новости освещали очередной ужастик. В Сонной Лощине молодой банкир повесился в спальне своей трёхмесячной дочери. В Скарсдейле отец застрелил своих пятерых детей, когда суд присудил их матери во время развода. Жительница того-же самого Тарритауна съехала с обрыва в микроавтобусе, предварительно свозив всё своё семейство в пятизвёздочный ресторан; её муж и дети не подозревали, что это был последний ужин в их жизни. Сирены над Гудзоном звучали как «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Майкл Маршалл был занят как никогда. Мелисса бегала по вызову на места проиcшествий чтобы оказать психологическую помощь свидетелям. Впервые за всю свою карьеру, oна по-настоящему работала, засучив рукава. «Мы с вами крепкая команда, доктор Кинг, – говорил ей Майкл после очередного инцидента. – Прям как мультяшные супергерои».

Работа позволяла Мелиссe не думать о младшем сыне, от которого не было новостей с лета. Материнское сердце чувствовало, что Грегори был жив и на свободе. Но когда она пыталась представить себе чем он занимался, чем он зарабатывал на жизнь, у неё начинал ныть желудок.

Чтобы снять напряжение, она смотрела по вечерам чёрно-белые фильмы тридцатых годов. Сколько шедевров вышло из эпохи великой депрессии! Как-то вечером, просматривая «Пленника Зенды», Мелисса услышала знакомый шорох шерстяных носков о деревянный пол. Перед ней возник старший сын, загородив экран широкими плечами.

– Мама, мне страшно.

Мелисса прижала своё великовозрастное дитя к груди и погладила по русым кудрям.

– Что случилось, малыш? Тебе приснился плохой сон?

Питер прижался к матери своим грузным телом и уткнулся ей носом в плечо. Он хотел, чтобы его качали как в детстве.

– Я волнуюсь за Эрика. Его обсыпало с ног до головы, и температура третий день не спадает.

Слегка отодвинувшись от сына, Мелисса сжала его красное лицо ладонями и взглянула в его полные испуга и недоумения глаза.

– Что же ты молчал всё это время?

– Я думал, что оно само пройдёт, – промычал он как телёнок. – А оно не проходит. Ему всё хуже. Он не пьёт. У него подгузники сухие. Что это может быть?

– Что угодно! Краснуха, скарлатина, ветрянка. Его срочно нужно отвести к педиатру.

– Дара об этом слышать не хочет.

– Что значит не хочет?

– Ты же знаешь, она врачам не доверяет. Она считает, что её старшая дочь стала аутичной из-за прививки. С тех пор она не верит ни в прививки, ни в лекарства. У неё свои тараканы, свои фобии.

– В таком случае, нам придётся её фобии задвинуть подальше и позвонить в социальную службу. Нельзя же это пустить на самотёк.

– Умоляю тебя, не звони. – Питер мотнул курчавой головой. – Если Дара узнает, что я на неё настучал, она мне не простит.

– А если Эрик пострадает? Если у него будут осложнения? У него может случиться отёк мозга. У него могут почки отказать от oбезвоживания. Милый, добрый мой мальчк. Нельзя быть таким подкаблучником. Хоть раз в жизни, будь мужчиной. Ты можешь постоять за родного ребёнка?

Она тут же поняла, каким глупым был её вопрос. Если бы этот двадцатипятилетний плюшевый мишка мог сам за кого-то постоять, он бы не пришёл к ней за помощью.

Питер нервно грыз ногти, пуская слюни по костяшкам пальцев. Из гостиной ему было слышно как мать на кухне говорит по телефону приглушённым голосом.

«Алло, Кэтлин? Это доктор Кинг. Помните меня? Я направляла к вам своих пациентов. Так вот, пришла моя очередь просить о помощи. У меня в семье возникла критическая ситуация. Так получилось, что у меня заболел годовалый внук, а его мать принципиально не хочет обращаться за медицинской помощью. У нас мало времени. Вышлите кого-нибудь к нам по возможности скорее. Что значит, вам некого выслать посреди ночи? Конечно, это кризис. Кэтлин, не бросайте в меня стандартные фразы. Мы же не чужие люди. Я не каждый день звоню вам. К десяти утра? А раньше не получится? Ну ладно».

Повесив трубку, Мелисса вернулась к сыну, который лежал на диване, свернувшись в позу зародыша.

– Ну вот, – сказала она, вытирая вспотевшие руки о лосины, – я обо всём позаботилась.

– Мама? А что будет с Дарой? Что с ней сделают?

– Ничего плохого, не бойся.

– Обещай, что у неё не будет неприятностей.

– Просто приедут умные люди и поговорят с ней.

– Мам, я так её люблю. Она – вся моя жизнь. Я знаю, тебе она не очень нравится. Ты считаешь, что она шваль, и всё такое.

– Неправда. Я так не считаю. Дара – неплохая девушка. Просто напуганная. Ей завладели фанатики и промыли ей мозги. Ей нужна помощь. А ты, малыш, должен повести себя как мужчина. Я тебе советую вернуться к ней в подвал, чтобы она ничего не заподозрила.

Питер послушно поплёлся в подвал, прихватив перед этим из холодильника две бутылки пива и начатую упаковку салами в качестве алиби. Пусть Дара думает, что он ходил наверх потому что проголодался.

Когда шарканье его носков затихло, Мелисса выключила телевизор, растянулась на диване и принялась молиться, как только может молиться нерадивая методистка. Её семейство нуждалось в Божьей благодати. Как давно они не ходили в церковь все вместе. Надо было бы оживить традицию и сходить на Пасху. Мелисса уже вообразила осуждающее выражение на лице пастора за их долгое отсутствие. А может, пастор сменился, и они могли бы выдать себя за новых прихожан? Тут она вспомнила, что у Евелины не было ни одного наряда, подходящего для церкви. Надо было её срочно сводить в торговый центр и выбрать что-нибудь в пастельных тонах. У девочки была смуглая кожа, как у отца, и светло-голубой подчёркивал её восточные черты, что было нежелательно. Бежевый или коралловый смягчил бы цвет её лица. У Энн Тейлор была неплохая весенняя коллекция. Господи, прости мне моё тщеславие …

Мешая слова молитвы с именами дизайнеров, Мелисса задремала к четырём утра. В двух шагах от неё на коврике похрапывал лабрaдор. Тлеющие поленья потрескивали в камине. В доме Кингов воцарился уют и покой, по крайней мере на ближайшие несколько часов. Глядя на эту зимнюю идиллию, в лучших вестчестерских традициях, было легко позабыть о свирепствующей рецессии.

На рассвете Мелисса почувствовала, что кто-то щипает пальцы её ног сквозь носки. Она открыла глаза и села, прижимая к груди подушку. Это был не лабрадор. Питер стоял на коленях перед диваном.

– Который час? – спросила она. – Социальная служба приехала?

Питер молчал. Что-то в его лице изменилось. Большой ребёнок превратился в старика.

– Мама? – сказал он наконец. – Эрик не дышет.

***

Тарритаун, февраль, 2009

Праздник Св. Валентина пробежал по Тарритауну как вандал, оставив кровавый след из красных сердечек и конфетных обёрток. Когда Майкл Маршалл пришёл в городскую столовую, его угостили бесплатными пончиками двухдневной свежести с клубничной начинкой и алой помадкой. Вид у них был не слишком аппетитный, но он не хотел обидеть свю любимую официантку. Майкла не пригласили на похороны Эрика, но он всё же явился по доброй воле и наблюдал за церемонией через ограду кладбища. Ему не удалось перекинуться словом с Эвелиной, но их глаза встретились на короткий миг, перед тем как маленький гроб опустили в землю. Душевное состояние девчонки тревожило Майкла. Он был рад видеть, что она вышла на работу. Её лоб был обсыпан мелкими прыщами, a ненакрашенные губы искусаны. Вьющиеся каштановые волосы были заплетены в косы-колоски. Из-под козырька полицейской фуражки он наблюдал за её движениями. Девчонка проворно лавировала по набитой столовой, протискиваясь между столов с подносом над головой.

Когда Майкл выложил из кармана пару долларов за кофе, Эвелина вцепилась ему в руку обгрызанными ногтями.

– У тебя есть минута?

– Для тебя, Эви? У меня найдётся хоть целый час. Рассказывай. Как жизнь?

Эвелина тряхнула косами.

– Не здесь. Не при людях. Выйдем на стоянку? Я на перерыв собралась, покурить.

– А твои родители знают, что ты куришь?

Девчонка бросила на него взгляд, которым можно было сразить наповал весь полицейский отдел.

– У моих родителей проблемы посерьёзнее. Мне не нужно тебе об этом говорить.

Оставив деньги на стойке, Майкл покинул столовую. Через несколько минут Эвелина присоединилась к нему. Она вышла без куртки. При свете фонаря Майкл видел пупырышки на её тонких руках.

– Забери меня отсюда, – взмолилась она.

– В чём дело? – спросил Майкл, притворившись, что не вник в суть её просьбы. – У тебя машина сломалась? Тебя домой подкинуть?

– Вот как раз домой я меньше всего хочется быть. Там как в склепе. Мне дышать нечем. Словами не передать. Эта похоронная атмосфера, задёрнутые занавески. Мне хочется врубить музыку на весь дом, чтобы не слышать, как ругаются родители.

– И ты думаешь убежать от проблем?

– Дара ведь убежала. Оставила свои растянутые майки в корзинке с бельём. Я хотела их сжечь, бросить в камин. Она даже не похороны сына не пришла. Боялась, небось, что её арестуют. Ведь Эрик умер по её вине. За такое сажают, правда?

Майкл колебался. Он не очень любил, когда ему задавали подобные вопросы, на которые по идее должны были отвечать адвокаты.

– В принципе, да, – ответил он наконец неохотно. – За невыполнение обязанностей в отношении ребёнка могут привлечь к уголовной ответственности. Нo нужно ещё доказать, что мать злоумышленно отказала ребёнку в медицинской помощи, что её конкретные поступки стали причиной смерти. Тут слишком много серых зон. В любом случае, я не думаю, что Дара побоялась прокурора. Ей просто было неловко смотреть в глаза твоему брату.

Эвелина пнула oбледеневший сугроб.

– Я не заслужила этой нервотрёки. Не я всё это заварила. Так почему я должна отдуваться? Один брат испарился. Уже полгода от него ни слуху, ни духу. Не удивлюсь, если он наркотиками где-то торгует. Другой сидит пьяный в подвале. А мне слушать по ночам, как он воет, будто дикое животное, посаженное на цепь. Мать телевизор врубает, чтобы не слышать этот вой. Иногда мне кажется, что я слышу плач ребёнка. Ты считаешь, это нормальная жизнь? Мне семнадцать лет, а у меня руки трясутся, как у старухи. Страшно мне.

– Что поделать? Жизнь вообще страшная штука. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Поцелуй меня.

Не сказать, что каприз школьницы поверг Майклa в шок. У него давно зародилось подозрение, что Эвелина питала к нему чувства. Ещё прошлым летом, подстригая газон перед домом Кингов, он не раз ловил на себе её жадный, любопытный взгляд.

– Прям тут, рядом с мусоркой? – Майкл бросил взгляд на огромные контейнеры, от которых, несмотря на мороз, шёл запах раскисшей жаренной картошки. – Не самое романтичное место.

– Мне наплевать. Я люблю тебя.

Майкл потрогал её прыщавый лоб.

– Да что ты говоришь? Какая любовь в десятом часу? Тебе спать пора. Завтра в школу.

– Да гори она огнём, эта школа. Возьми меня к себе домой. У тебя такая прекрасная семья. Не то, что моя. Я помогу твоей маме на кухне. Буду резать овощи для борща. Помогу твоим братьям с домашним заданием. Я же умею объяснять доходчиво, особенно математику. Я сделаю что угодно. Клянусь, не пожалеешь. Забери меня. Я не хочу возвращаться к родителям.

Майкл боялся, что если не пойдёт навстречу девчонке, она вытворит какую-нибудь глупость, и бросится на шею какому-нибудь подозрительному типу, который не посмотрит, что она ещё школу не закончила. Рассмотрев альтернативу, Майкл выбрал меньшее из двух зол. Не вынимая рук из карманов, он наклонился и чмокнул Эвелину в уголок губ.

– Ну что, полегчало?

Тёмные, восточные глаза Эвелины сузились.

– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор один. Тоже мне, поцелуй!

– Всё, сдаюсь, – сказал Майк, шутливо подняв руки над головой. – Я неуклюжий болван, который ничего не знает и не умеет. Покажи мне, что тебе от меня нужно. Только быстро. Мне домой пора. Завтра вставать в пять утра.

Смахнув сладкие крошки с его подбородка, Эвелина встала на цыпочки, зажмурилась и нашла губами его губы. Майкл был вынужден признаться, что целовалась oна явно не как школьница. Было видно, что девчонка прилежно выполнила домашнее задание, просмотрев несколько десятков подобных сцен на экране. Свои навыки она подцепила явно не из слюнявых подростковых мелодрам. Здесь чувствовался солидный классический фундамент. Ещё бы! Её мать любила чёрно-белые фильмы. Майкл ответил на поцелуй, хотя бы из элементарной учтивости. У него не было выхода. Поощрив её, он был обязан выполнить её прихоть. В то же время он осознавал, что переступал некий рубеж в тот вечер. Белая девчонка на пять лет моложе, дочь биржевика, чей газон он стриг, призналась ему в любви. Такого с ним ещё не случалось. Невзирая на новизну ощущений, Майкл не потерял голову. В конце концов полицейский в нём взял верх. Пока они не увлеклись слишком, он закруглил ласки, сделав это искусно, корректно и незаметно для Эвелины.

– Через пару месяцев, снег сойдёт, – сказал он, когда они наконец оторвались друг от друга. – Не успеешь оглянуться, и я опять буду стричь газон твоим родителям. Скажи отцу, чтобы купил хорошую косилку. Старая на последнем издыхании. Мотор вот-вот прикажет долго жить.

Взявшись за руки, они облокотились на капот его полицейской машины. Видя, что Эвелина не спешила возвращаться в столовую, Майк снял с себя куртку и набросил ей на плечи.

– Ненавижу зиму, – сказала oна, глядя в ночное февральское небо.

– А я люблю. Мне холод не страшен. Ведь во мне русская кровь.

– Я это не забыла. Для меня ты такой, каким ты хочешь быть. Если ты считаешь себя русским, меня это устраивает. Я даже могу называть тебя Миша.

– Лучше не надо. Меня так мама называет. Когда-нибудь, я прочитаю тебе стих русского поэта, у которого тоже были африканские корни. Есть такой Александр Пушкин. Моя бабушка преподавала русскую литературу. Она ознакомила меня с его поэзией. Правда, он плохо переводится на английский. Вот почему его на западе мало кто знает.

– Запад вообще вырождается. Мой брат Грег так считает. Я не знаю, где он сейчас, но я представляю, как он запрокидывает голову и смеётся, глядя на всё это. Есть такое понятие в немецкой философии, «Сумерки богов». Вот, это то, у нас на глазах творится.

Это был самый интеллектуальный разговор, в котором Майклу доводилось принимать участие с тех пор как умерла бабушка. И происходил этот разговор на заснеженной стоянке. Он поймал себя на том, что ему не хотелось отпускать Эвелину обратно в шумную, ярко освещённую столовую, пропахшую жареным тестом и клубничным сиропом.

– Решено, – сказал он, сжав ей руку. – Я дам почитать тебе Пушкина в переводе. Конечно, это будет не то. Но из всех переводов, этот самый удачный.

Эвелине эта мысль пришлась по душе.

– Мы будем видеться, правда? Будем подсовывать друг другу книжки. А там …

– Время покажет. A oно у нас есть.

Он говорил осторожно и уклончиво. Его слова воодушевили Эвелину. Значит, была надежда? Он ей ничего не обещал, но в то же время не зарекался, что больше поцелуев не будет. Жизнь в родительcком доме уже не казалась ей такой беспросветной. Помимо заплаканной матери, злющего отца и пьяного брата в её мире был Майкл. Помимо рецессии и всеобщего невроза были ещё русская поэзия и немецкая философия.

Устроившись поудобнее на капоте машины, они обнялись. Одинокая сигарета, которую Эвелина припасла в кармане джинс, так и осталась невыкуренной. Теперь она была рада, что на губы не попал вкус табака.

Их идиллию нарушил хриплый окрик.

– Руки прочь от моей сестры, грязный ниггер!

В нескольких шагах от них покачивался Питер Кинг. У него был такой вид, будто он вывалился из одного из мусорных баков, будто куча объедков склеилась в форме человека и ожила.

Если Майкл и был оскорблён, он не подал виду.

– Как жизнь, Пит? – спросил он, прижав к себе девчонку поплотнее. – Я рад, что ты выбрался подышать воздухом. Тебе пойдёт на пользу.

– Твоя мать-уборщица убедила тебя, что ты белый. Ты вообразил, что раз ты носишь обноски белых, тебе можно лапать белых женщин?

У Эвелины сдали нервы, и она расхохоталась Майклу в плечо. Питер подался вперёд. Казалось, его вот-вот вытошнит.

– Тебе весело, сучка? – обратился он к сестре. – Отец узнает, что ты с ниггером тискаешься, он тебе ноги свяжет изолентой.

Смех Эвелины резко оборвался.

– Таких как ты надо кастрировать и сажать на поводок.

Питер сделал ещё несколько шагов по направлению к сестре. Эвелина не дрогнула и не поджала ноги. На такой стадии опьянения он был почти безопасен.

– У меня вообще-то смена закончилась, – сказал Майкл, – но мне не составит труда арестовать тебя за нарушение тишины. Смотри, я могу подкинуть тебя в участок. Ребята тебя кофейку нальют, побеседуют с тобой, подержат тебя до утра. Как тебе такая затея?

Питер сплюнул на скользкий асфальт и, точно завороженный, глядел, как плевок замерзает.

– Вот, дожили. Ниггеры арестовывают белых. Только в Тарритауне. Ты спишь и видишь как бы меня посадить за решётку, Маршалл.

В словах Питера была доля правды. Майкл давно мечтал о том, чтобы проучить старшего из братьев Кинг, ещё со школьной скамьи. Когда он учился в девятом классе, а Питер в одинадцатом, они вместе брали уроки резьбы по дереву. Как все глупые, безвольные люди, Питер был далеко не безобидным и часто становился орудием жестоких подростковых выходок. Как-то раз его одноклассники подговорили вылить Майклу на голову бутылку индустриального клея, как-бы невзначай. Это был своего рода научный эксперимент. Им было любопытно узнать, как отреагируют курчавые волосы на едкий состав. По словам одного из мальчишек, они должны были съёжиться на глазах и превратиться в тоненькие спиральки. Майкл не остался в долгу и пустил обидчику кровь из носа. Директор не стал выяснять кто кого спровоцировал, и oбоих мальчишек отстранили от уроков на неделю, в то время как главные подстрекатели вышли сухими из воды. Питеру было наплевать. Это был не первый подобный инцидент. Но Майкл очень переживал из-за того, что пострадала его безупречная посещаемость, за которую ему каждый год выдавали грамоту и награждали бесплатной поездкой в лагерь.

Увы, в этот вечер Майклу было не суждено воплотить свою подростковую мечту в реальность. Проделав ещё несколько шагов, Питер рухнул на тротуар, таким образом устранив необходимости арестовывать его. С помощью Эвелины, Майкл затащил его в полицейскую машину и уложил на заднем сидении.

– Отвезу его домой, – сказал он. – Пусть твоя мама не нервничает.

Перед тем как закрыть дверцу машины, Эвелина пнула брата в зад.

– Спасибо тебе, – сказала она Майклу. – Мне жаль, что тебе пришлось всё это выслушать. Питер, он …

– Я знаю какой он. Ты можешь мне не объяснять. Он не сильно изменился. Hе бойся, я ничего твоей маме не скажу. Не буду её расстраивать.

– А я расскажу, – сказала Эвелина мстительно. – Я ей всё расскажу. Пусть знает, какого сына вырастила.

– Смотри сама. Это твоя семья. Моё дело доставить Питера домой.

Они поцеловались на прощание, машинально и поверхностно, как люди состоящие в длительные отношениях.

Когда фары полицейской машины исчезли из виду, Эвелина вернулась дорабатывать свою смену. Перешагнув порог столовой, она вдруг спохватилась, что Майкл оставил свою куртку на её плечах. Она приняла это как хорошее знамение.

***

Эпизод на стоянке придал Эвелине смелости. Вернувшись домой в тот вечер, она загнала мать в угол и наконец высказал ей свои мысли.

– Мама, сделай что-нибудь. Ты же специалист. Пит озверел. Полчаса назад он лез на Майкла с кулаками. Он говорил такие гадости, которые лучше не повторять.

Мелисса тут же вступилась за сына, который уже храпел в подвале.

– Эви, девочка моя, не бери на себя роль судьи. Твой брат только что пережил самую тяжёлую потерю, которую может пережить человек. Разве можно на него обижаться? Я прошу тебя проявить к нему немного снисходительности.

– Снисходительность? Вы всю жизнь с ним цацкаетесь. Думаешь, почему ваш внук умер? Всё из-за вашей хвалёной снисходительности. – Повернувшись спиной к матери, Эвелина резко сменила тему разговора. – Тебе пора вернуться на работу. Три недели – это предельный срок для глубокого траура. Дальше это уже роскошь и грех.

После похорон внука, Мелисса не выходила из дома. Она носила один и тот же фланелевый халат поверх ночной рубашки. Она постоянно проигрывала в голове возможные сценарии. А что если бы Питер сообщил ей о болезни ребёнка на несколько часов раньше? А что если бы Кэтлин из соцзащиты выслала им человека посреди ночи, не дожидаясь утра? Слегка ошарашенная неожиданным нападением со стороны дочери, Мелисса потрясла своими замусоленными кудельками.

– Ты не права, дорогая, – промямлила она. – У горя нет срока годности.

– Очередная шаблонная фраза, которую ты подцепила в аспирантуре! – воскликнула Эвелина тоном обличительницы. – А потом удивляешься, почему твоим пациентам не становится лучше. А то ты не знаешь, что если человеку разрешить скорбить, он будет это делать до бесконечности. Конечно, приятнее сидеть и сморкаться, чем деньги зарабатывать. Папа же вернулся на работу. Эрик был его внуком тоже. Конечно, мужчине непозволительно распускать нюни.

– Не говори так громко, – взмолилась Мелисса. – Ты отца разбудишь.

– Он спит? Правильно делает. Он пашет весь день на этого садюгу Хокинса, пока ты хнычешь на диване. Ей-богу, не знаю почему ты так убиваешься по Эрику. Ты его практически не видела. Дара не подпускала тебя к нему, и в глубине души ты была ей за это благодарна. Ты брезговала им. Почти не прикасалась к нему. Он был не таким, каким бы ты хотела видеть внука. Его фотографии стыдно было показать подружкам в кантри-клубе. Он жил как маленькое пугало в подвале. И ты боялась, как бы это пугало не выбралось на свет, и не попалось на глаза какой-нибудь важной особе.

– Ты говоришь ужасные, гадкие вещи.

– Я лишь озвучиваю то, что ты думаешь. Для тебя имидж – это всё. Внук-инвалид это почти так же неприемлимо, как неудачная стрижка.

У Мелиссы не было сил осадить дочь. Ей хотелось верить, что жестокие слова Эвелины были продиктованы скорбью, которую она не научилась выражать более традиционно. Она даже в детстве практически не плакала. И на похоронах не проронила ни слезы.

– Ты опять не права, – сказала Мелисса. – Скорее всего, ты не поверишь, но я любила Эрикa таким, каким он был.

– Тем более. Если ты его любила, тебя должно радовать то, что он больше не мучается. Если бы он выжил и пошёл в школу, над ним бы дети смеялись, a ты бы плакала каждый день. А теперь … Дара исчезла из картины. Ты себя утешаешь тем, что Пит ещё молодой, найдёт себе новую пасcию. Бог даст, у него ещё родятся дети, с которыми тебе не стыдно будет фотографироваться. А пока что, тебе стыдно от своих мыслей. Ты ни за что не признаешься, что испытываешь облегчение.

В эту минуту Мелисса вспомнила приём, который она почти никогда не применяла, тем более со своими детьми. Вместо того, чтобы приказать дочери «Прекрати!», она утвердительно кивнула.

– Не буду отрицать. Продолжай.

Сбитая с толку, Эвелина открыла рот, но обнаружила, что ей уже было нечего сказать.

– Пожалуй, всё. Я уже своё договорила.

***

«А что меня, собственно, останавливает?» думал Майкл по дороге домой. Выполнив свой христианский долг перед недругом, он испытывал прилив какой-то дерзкой эйфории. «Ей семнадцать лет. Скоро восемнадцать. Мне ничего не будет. Решено. Мы будем вместе. Хоть на пару дней, хоть на всё лето».

Поставив полицейскую машину перед жилой семиэтажкой, он зашёл в подъезд. От мусоропровода шёл пряный, тошнотворный запах. Итальянцы на третьем этаже спустили тонну испорченных копчёных нарезок. Лифт опять был сломан. Поднимаясь по боковой лестнице, Майкл заметил, что стены были исчирканы химическим фломастером. Изображения мужских репродуктивных органов. Кому-то делать было нечего. Фломастер не стирался так просто. Единственным выходом было покрасить стены заново. Таким образом, вандалам было бы предоставлено свежее полотно для художеств.

В жарко натопленной трёхкомнатной квартире Маршаллов пахло растворимым кофе. Младшие дети уже давно спали, а Нел всё ещё бодрствовал. У него было хобби чинить старинные часы. Местный торговец антиквариатом платил Нелускромную сумму за восстановительные работы. Обеденный стол был усеян шурупчиками и шестерёнками.

– Чего ты так отопление врубил? – спросил Майкл. – Kак в духовке.

– Электричество входит в квартплату, – последовал ответ. – Почему бы не воспользоваться по полной? Кто знает, сколько мы ещё тут проживём.

«Бери пока дают». Такой у Нела был девиз. Если в магазине была распродажа, он всё закупал в двойном количестве, даже ненужное барахло вроде чехлов для стульев. Hа церковном пикнике он всегда откладывал еду в пластмассовую коробку, не стесняясь. Потом эта еда портилась, и её приходилось выбрасывать.

У Майкла были ещё дополнительные вопросы к отцу.

– Мальчишки сделали домашнее задание?

Нел посмотрел на сына, будто тот попросил его объяснить теорию относительности Эйнштейна.

– Что ты меня спрашиваешь? У них есть мать. Она следит за их учёбой. Я сам окончил семь классов. Я неуч. Какой с меня спрос?

Майкл знал манеру отца прибедняться. Человек, который так разбирался в механике, не мог на полном серьёзе считать себя неучем. Он просто прикрывался своей необразованностью, чтобы не возиться лишний раз с детьми. С его знанием географии, истории и архитектуры Нью-Йорка, он бы мог спокойно стать экскурсоводом и разъезжать с микрофоном на двухэтажном автобусе. Но для этого ему пришлось бы иметь дело с туристами, улыбаться и отвечать на вопросы, что противило его натуре интроверта. Он выходил из своей скорлупы тогда, когда ему этого хотелось, а не по требованию. Младшие сыновья-погодки откровенно действовали ему на нервы. У всех троих был синдром гиперактивности в лёгкой форме. Они носились по квартире как хорьки. Вот почему он организовывал своё рабочее расписание так, чтобы как можно меньше времени проводить с ними.

– Поговори с матерью, – буркнул он сыну. – Кажется, у неё неприятности на работе.

– Что случилось?

– Она мне ничего не говорит. Только отмахивается.

Майкл чувствовал, как под влиянием отцовских слов его эйфория от встречи с Эвелиной начала испаряться. Назревающий роман с маленькой богачкой отошёл на второй план. Похоже, в семье назревал очередной финансовый кризис. Если мать действительно выгнали с работы, им бы пришлось уехать из Тарритауна. Без её основного дохода, они бы не потянули квартплату. Нел скорее всего был бы этому рад. Он давно хотел уехать из вестчестерского графства, но жена уламывала его остаться, чтобы мальчики продолжали учиться в спокойной, безопасной школе. Потеряв основную работу, она потеряла козырь против мужа.

Анастасия сидела в зале. Поверх больничной формы, которую она забыла снять, был наброшен огромный шерстяной плед, привезенный ещё с родины. На коленях у неё лежал молитвенник на русском. Услышав шаги сына, она подняла красное лицо и натянуто улыбнулась. «Мишенька …»

– Отец говорит, у тебя неприятности? – сказал Майкл, присаживаясь рядом с ней на диван. – Рассказывай, мам. Будем вместе разбираться.

– Умерла миссис Перкинс.

Это не было новостью для Майкла. Старушка, за которой ухаживала Анастасия, преставилась ещё две недели назад. Ей было девяносто четыре года, и она страдала деменцией. Респираторный вирус, который прогулялся по всему учреждению, прикончил её. На фоне общей ослабленности и обезвоживания, развилось воспаление лёгких. За все годы, проработанные в доме престарелых, Анастасия стала свидетельницей бесчисленных смертей. Что делало именно эту смерть особенной?

– Это гаитянка Джанис наколдовала, – бормотала Анастасия с твёрдым убеждением. – Она который год на меня зуб точит. Помнишь? Я тебе рассказывала. Она в молодости встречалась с папой. Это было сто лет назад, ещё при Рейгане.

– И что с этого? – Майкл дёрнул плечом. Его это откровение не удивляло. Он знал, что в молодости отец пользовался успехом, вопреки своей нелюдимости. Любовные похождения Нела Маршалла вошли в легенды урбанистического фольклора. – У него было много подружек.

– И ни на одной из них он не собирался жениться. Все они были чёрные. Он всё белую ждал.

– Вот и дождался. Женился. Все счастливы.

– Далеко не все. Можно подумать, ты не понимаешь? Когда белая женщина выходит замуж за чёрного мужчину, она обретает врага в лице всех чёрных женщин. Они будут видеть в ней воровку, которая увела у них завидного кавалера. Неужели я должна тебе такие вещи объяснять?

Нет, как раз Майклу не нужно было это объяснять. Он понимал, что мать не преувеличивала, хоть и пытался смягчить остроту проблемы на словах.

– Ладно, мам, не сгущай краски. Ты же сама говорила, что бабы везде бабы. Белые, чёрные. Будут строить козни. При чём тут смерть миссис Перкинс?

– Джанис пошла к начальству, и сказала, что я помогла отправить старуху на тот свет. Она, якобы, видела как ей внуки сунули мне конверт с деньгами на стоянке. Им было выгодно, чтобы она поскорее умерла. Таким образом они бы смогли получить наследство. Мол, oни заплатили мне, чтобы я бабушку простудила, или подсунула ей какую-нибудь дрянь в апельсиновый сок.

– Ну это же абсурд. Какие у неё доказательства?

– Джанис видела, как я говорила с внуками покойницы за пару недель до смерти, как они мне вручили конверт. Она записала всё это на телефон и показала начальству.

– Значит, конверт всё-таки был?

– Да, Господи, там была благодарственная открытка и подарочный сертификат в парикмахерскую на пятьдесят долларов. У меня открытка до сих пор сохранилась. Там чёрным по белому, «Стаси, спасибо за заботу о бабушке. Приятно расслабиться в салоне». Это по-твоему взятка? Кто даёт взятки средь бела дня?

Включив в себе следователя, Майкл задавал вопросы ровным тоном, не мигая.

– И как отреагировало начальство на эти «улики?»

– Так, как этого требует протокол. Когда всплывают подобные обвинения, они обязаны начать расследование. Меня отстранили от работы. Я уже одной ногой в тюрьме.

– В этой стране просто так никого не сажают. Не слыхала о презумпции невиновности? Тут не так просто посадить человека за решётку.

– Зато обвинить – раз плюнуть. Иногда одного обвинения достаточно, чтобы испортить человеку репутацию, отравить ему жизнь. Если здешний народ узнает, что мне на работе такое дело пытаются пришить, от меня же все отвернутся. Никто меня не подпустит близко к своим детям. Я совсем остаюсь без дохода.

Майкл уже не знал чем успокоить мать.

– Ну, смотри, eсли тебе так тревожно, поговори на всякий случай с адвокатом. Он тебя успокоит.

Анастасия усмехнулась сквозь слёзы.

– На всякий случай … Ты знаешь, сколько стоит одна консультация с адвокатом? Думаешь, у меня есть такие деньги?

***

«Я надеюсь, что понятие христианского милосердия не стало тебе чуждо, и что сердце твоё не до такой степени зачерствело, что ты стал равнодушным к чужому горю».

Сидя в электричке по дороге в Манхэттeн, Эллиот перечитал написанное от руки письмо жены. После их последней ссоры они не разговаривали уже три дня. На этот раз ссора не имела прямого отношения к их семье. Новость о том, что русскую санитарку отстранили от работы и пытались привлечь к уголовной ответственности, быстро облетела Тарритаун, вопреки попыткам самой Анастасии сохранить дело в тайне. Джойс взяла на себя ответственность оповестить всех бывших клиентов Анастасии. «Этой женщине нельзя доверять ни детей, ни стариков, ни животных, – писала она в социальных сетях. – Попросту говоря, она опасна».

Проникнувшись состраданием к Анастасии, Мелисса обратилась к мужу за помощью. Ведь он знал кучу адвокатов. Она думала, что благое дело сблизит её с Эллиотом. Вопреки своим упованиям, она наткнулась на холодный, насмешливый отказ. Неприятности, обрушившиеся на семью Маршаллов, его не тревожили. Такие уж наступили времена. На фоне финансового кризиса, число испуганных, озлобленных людей возросло. Все друг на друга тыкали пальцем и строили козни. С этим надо было смириться. Его сердце не могло обливаться кровью из-за каждой перетруженной многодетной матери. Он считал заботу Мелиссы о судьбе Анастасии показушной. Он считал, что жене по большому счёту было наплевать на всё семейство Маршаллов. Ей просто не хотелось терять дешёвую, проверенную уборщицу. Больше всего его бесило то, что Мелисса умудрилась перетянуть на свою сторону Эвелину, которая никогда не лезла в карман за словами. Вышло так, что его жена и дочь ополчились против него. Две настырные бабёнки требовали, чтобы он искал адвоката и сам за него платил, потому что это был его «христианской долг». Какие ещё у Мелиссы были требования к нему? Чтобы он взял шефство над тремя младшими сыновьями Маршаллов и оплатил им колледж?

Локомотив электрички фыркнул на остaновке. Двери распахнулись. Привычный запах станции Гранд-Централ ударил Эллиоту в ноздри. Скомкав письмо жены, он швырнул его в щель между подножкой электрички и платформой.

========== Глава 18. ==========

Тарритаун, дом Хокинсов

– Нам обоим нужен был качественный трах, – заключила Брианна на сладком вздохе и села на постели, повернувшись лицом к молодому полицейскому. Майкл отметил, что даже в этой позе, у Брианны не было складок на животе, и грудь не обвисала. Трудно было поверить, что это даме недавно исполнилось сорок семь лет. Без привычного телевизионного грима она выглядела не старше тридцати пяти. Расстегнув заколку из слоновой кости, Брианна принялась играть своими светлыми прядями. – Как ты думаешь? Лучше собрать в узел, или распустить?

Полицейский притворился, что не расслышал. Он лежал нa боку с полузакрытыми глазами, подложив смуглую руку под голову. Жена Рона Хокинса была не первой семейной женщиной средних лет, с которой переспал Майкл, также как он не был её первым юным любовником. По крайней мере муж Брианны был человеком справедливым и не попрекал её незначительными сексуальными шалостями. Уже больше десяти лет Хокинсы наслаждались так-называемым открытым браком. У них даже был бюджет выделен на подарки случайным партнёрам. Единственным условием было не давать сердцу распоясаться и не влюбляться слишком сильно, чтобы развлечение не становилось увлечением.

Но на этот раз Майкл чувствовал, что побил свой личный рекорд цинизма. Он с детства получал подачки. В этом не было ничего нового. И среди его половых партнёрш попадались женщины, которые по возрасту годились ему в матери. Но получить монетарную сумму непосредственно после полового акта – это выходило за пределы его привычного поведения. В этот день он перешагнул новый рубеж бесстыдства.

Узнав о неприятностях, с которыми столкнулась мать Майкла, Брианна тут же пришла на помощь и предложила деньги на адвоката. Первым побуждением Майкла было отказаться, хотя в глубине души он уже принял подарок. Брианна стала настаивать, подкрепляя слова поцелуями и ласками.

Он давно смирился со своей судьбой: быть цветной игрушкой, не представляющей угрозы, экзотическим зверьком. Что же? Бывают участи и похуже.

Точно прочитав невесёлые мысли Майкла, Брианнa ободрила его поцелуем.

– Ну вот, наконец-то ты увидел, как выглядит мой дом изнутри. Рон уехал на три дня. Если хочешь, все семь тысяч квадратным метров в твоём распоряжении. Бассейн, сауна. Хочешь, зажгём камин, откроем бутылку вина. Почитаешь мне стихи русского поэта. Ну, того, который наполовину африканец. Поиграем в медовый месяц.

Поиграем. Видно, она за вечер не наигралась? Ну, что же? За пять тысяч Майкл готов был играть в любые игры.

– Так что же мне всё-такие сделать с волосами? – Брианна повторила вопрос. – Хочется сменить имидж. Этот французский узел надоел.

– У вас красивые скулы, – ответил Майкл. – Такой овал лица можно выставить напоказ. У вас хорошие гены.

– Гены тут ни при чём. Это заслуга моего пластического хирурга. К нему все бабы с телевидения бегают. Постарался он. Я требовала натуральный результат, чтобы не выглядеть потом как манекен. Значит, я тебе нравлюсь? – Брианна дала ему ровно две секунды чтобы ответить, и когда ответ не последовал, она необидчиво заключила, – Ты мне тоже нравишься, как человек.

– Вы, наверняка, говорите это всем своим любовникам.

– Это так. Я говорю это всем, потому что это правда. Я не ложусь в постель с теми, кто мне неприятен. Поверишь ли, у меня не так уж много было романов. Я более переборчива, чем мой драгоценный муж. Рон – всеядное, похотливое животное. Он не может пройти мимо подтянутой задницы в узкой юбке. А мне важно ещё и внутреннее содержание. Я знаю тебя достаточно долго. У тебя прекрасная душа. Я очень хочу помочь твоей семье.

– И моя семья перед вами в долгу.

Вновь прижавшись к полицейскому, Брианна принялась его ласкать.

– Более того, я хочу, чтобы ты отдохнул, расслабился. У тебя такой замученный вид. Тебе хорошо бы поплавать в бассейне, погреться в сауне, поспать на хорошем матрасе.

– Мне пора идти.

– У тебя ещё одно свидание? Никак, с дочкой Эллиота Кинга? Я слышала, что вас застукали на стоянке за столовой. Поосторожнее с этими школьницами. Скажу тебе по секрету, что Эллиот – жуткий расист. Он стесняется того, что он наполовину турок. Поговаривают, что Кинг, это вообще не его фамилия. Он её взял чтобы вписываться в большинство.

Майкл начертил пальцем крест на голой груди.

– У меня никого нет, клянусь вам. Нет, у меня мама дома одна.

– А где же твои братишки?

– Папа увёз их в Бронкс к своей сестре. Сейчас же каникулы. А мама сидит в пустой квартире. Ей это не полезно. Последние пару дней она … ищет утешение не там где надо.

Майкл пошевелил пальцами в воздухе, поднимая невидимый бокал. Брианна поморщилась.

– Она пьёт? Бедняжечка.

– А кто бы не запил на её месте? Хоть бы в привычку не вошло.

– Надеюсь, что скоро все неприятности останутся позади. Стаси такая душка. Bсегда здоровается, всегда улыбается, даже когда падает с ног от усталости.

– Я с вами обязательно рассчитаюсь как только у меня появятся деньги, – пообещал Майкл. – Буду работать без перерыва. Наберу дополнительных смен.

– Да брось. – Брианна отмахнулась. – Для меня это такие мелочи. Но, если гордость не будет давать покоя, можешь мне летом пару раз газон подстричь.

– И бассейн вычищу. И забор покрашу.

– Tы меня прям в рабовладелицу превратил. Жаль, что у меня нет хлопковой плантации. – Брианна рассмеялась и завалилась на бок, поджав гладкие колени к животу. – Прости меня, Господи … Ну всё, беги. Только не говори маме откуда деньги. Пусть это будет нашим секретом. Скажи, что тебе на работе бонус выдали.

– Она мне не поверит. Она поймёт, что это ложь.

– Даже если поверит, ничего не скажет. – Перед тем как выпроводить Майкла на мороз, Брианна всучила ему нераспечатанную упаковку с духами фирмы Живанши. – Для нашей милой Стаси. Женщине всегда хочется благоухать, даже в зале суда. Мне Рон подарил эти духи на Рождество, но это совсем не мой аромат.

Крепко поцеловав свою благодетельницу, Майкл поспешно оделся и вышел на улицу. После того, как он провёл несколько часов в натопленной спальне, мороз вцепился в него разъярённой собакой.

Подъехав к дому, он заметил что в окнах его квартиры не горел свет. Вроде, Анастасия никуда не собиралась уходить в тот вечер. Ему не терпелось её утешить. Не дожидаясь лифта, он взлетел по прокуренной лестнице. За последние пару дней количество пошлых рисунков увеличилось. Казалось, на лестничной клетке поселился какой-то похабный бес, который по ночам расписывал стены.

Дверь квартиры была не заперта. Майклу было достаточно повернуть ручку. Значит, Анастасия была дома. Но почему она тогда сидела в темноте?

– Мам! – позвал он, зажигая свет в коридоре. – Ты ещё не спишь? У меня для тебя хорошая новость.

Ответа не последовало. На кухне играло радио. «Огненное кольцо» Джонни Кэша. Не снимая кроссовок, Майкл прошёл в спальню родителей, но там было пусто.

– Мам? – повторил он дрожащим голосом. – Это уже не смешно. Нельзя входную дверь оставлять открытой. Ты же сама нас всегда учила осторожности.

Застыв на месте, он бормотал, отчитывал мать за небрежность, хотя знал, что его никто не слышит.

Из ванной доносился запах спирта и рвотной массы. Приоткрыв дверь, Майкл споткнулся о пустую бутылку водки. В это мгновение время остановилось, а вместе с ним и его сердце. Из-за унитаза торчали посиневшие, голые ноги Анастасии.

***

Деньги, которыe Майкл собирался потратить на адвоката для матери, он в конечном счёте потратил на похороны. Ему не хотелось, чтобы их прикарманил отец. Майкл настоял на том, чтобы мать похоронили по православным обычаям, со всеми почестями, положенными праведнице. Отец Владимир приехал из Бруклина чтобы провести церемонию. Никто из соболезнующих не знал деталей смерти Анастасии. Майкл сказал, что у неё просто сдало сердце. Церковь приравнивала чрезмерное пьянство к самоубийству, хотя при таком раскладе восемьдесят процентов русского населения можно было назвать самоубийцами. Майкл боялся, что священник откажется проводить обряды, если сочтёт, что Анастасия наложила на себя руки.

На поминках Майкл поглядывал на отца. У Нела был отчуждённый и в то же время сосредоточенный вид, будто он уже планировал свой следующий шаг. Пока младшие мальчики, наряженные в традиционные вышитые рубашки, ковыряли копчёную рыбу, сестра Нела, Кларисса, подошла к Майклу и склонилась к его уху.

– Твой отец дал мне ключ от квартиры. Я пойду, соберу вещи мальчишек, чтобы не терять время.

Майкл поперхнулся винегретом и взглянула на тётку.

– Не понял. Зачем вам их вещи?

– Разве тебе отец не сообщил о своих планах?

– Нет, он мне слова не сказал, с тех про как умерла мама. Я всё организовывал сам.

– Твой отец переезжает в Бронкс и берёт мальчиков с собой. Они будут жить у меня, пока не накопят на съём.

– Но это же бред. Он не может так поступать, не обсудив это дело со мной.

– Нел может делать что угодно. Он же отец. Пока он жив, он будет принимать решения. Тебе двадцать три. Можешь езжать хоть в Беверли Хиллс. Найди себе богатую белую любовницу, и ходи у неё в лакеях.

Проигнорировав колкие замечания тётки, которая никогда не одобряла союз брата с белой, Майкл подошёл к отцу и тряхнул его за плечо.

– Tы что задумал? Пока я носился, организовывал похороны, ты спланировал отступление? Да ещё и в Бронкс!

Нел взглянул сыну в глаза непримиримо.

– Мне надоело жить в Тарритауне. Я бы сюда никогда не приехал, если бы твоя мать не настояла. А теперь без её дохода нам тут не выжить. Ты же потратил деньги на всю эту мишуру. Тебе важнее было выпроводить мать как русскую императрицу, чем помочь заплатить за квартиру.

– Получается, ты выдернeшь мальчишек из школы посреди учебного года? А то им мало стресса без переезда. Им теперь придётся приживаться на новом месте.

– Приживутся, – сказал Нел, отхлебнув сладкого вина. – Не сомневаюсь. Они пока жили у Клариссы, оживились. Им нравится в Бронксе, среди своих.

– Среди своих …

Майкл оторопел. Он ещё не разу в жизни не слышал, чтобы Нел говорил про «своих». Вглядываясь в гладкие карибские черты отца, которые вдруг показались ему такими чужими, Майкл искал следы скорби, а видел лишь облегчение и решимость. Спина Нела, преждевременно скрученная артритом от постоянного сидения за рулём, казалась прямее.

– Мне не жалко забирать мальчишек из школы, в которой на них смотрели как на второсортных. Все эти годы они ходили как по струнке, боялись оступиться. Чуть что, администрация бы завыла, «Негритянская порода! Что вы хотите, господа?» А теперь они будут дуреть и бедокурить, как нормальные дети.

– А как они в колледж поступят?

– Не нужен им колледж. У нас будет семейный бизнес, лимузинный сервис. Через пару лет Джейк получит водительские права, будет мне помогать.

– Хочешь, чтобы им тоже скрутило спину?

– Не скрутит. Молодые ещё. Хорошо заживём. Будем сами себе господа, среди своих, а не вестчестерской челядью. А ты оставайся тут, если хочешь. Бог даст, какая-нибудь из местных баб тебя пригреет. Пользуйся их щедростью, пока ты молодой, и темнокожие любовники в моде. Как-бы тебя какой-нибудь араб или латинос не вытеснил.

Высказав сыну то, что накопилось на душе, Нел полез за добавкой. Он знал, что это была его последняя миска винегрета.

Майкл подошёл к Клариссe, которая демонстративно счищала остатки мясного салата в мусорку.

– Быстро вы всё провернули, – сказал он. – Раз на то пошло, то я за вами поеду. Семью нельзя разбивать. Сегодня же подам заявление и попрошу у начальника, чтобы меня перевели в Бронкс, по семейным обстоятельствам. Так что, готовьте ещё один матрас.

Кларисса надула бордовые губы и заломила подрисованную бровь.

– У меня нет для тебя места.

– Как так, тётушка? Если есть место для трёх племянников, четвёртый как-нибудь втиснется. На худой конец, буду спать в ванне.

– Я не имела в виду квадратную площадь. У меня нет места для твоих русских книжек и меховых шапок. В моём доме не будет вонять борщом, селёдкой и расизмом. Учти, если ты будешь навязывать братьям, что они белые …

– Что вы, тётушка. Я бы не осмелился.

Майкл произносил эти слова тихо и невозмутимо, хотя у него ныла челюсть. Он уже смирился со всеми жертвами, которые ему предстояло принести. Прощай, Эвелина! Не мог же он допустить, чтобы его братья забыли свою русскую мать. После смерти Анастасии, он являлся их единственной связью к православной церковью, с белыми людьми. Ради этого он был согласен прикинуться чёрным и жить по правила тётки.

***

Перед тем как покинуть Тарритаун, Майкл в последний раз зашёл в городскую столовую на прощальную чашку кофе. Эвелина сделала вид, что не заметила его. Дёрнув плечом, она демонстративно ушла на кухню и долго там пряталась. Другая официантка взяла его заказ. Майкл терпеливо ждал Эвелину, помешивая остывающий кофе и медленно убивая обсыпанный сахарной пудрой пончик. Должна же была она когда-нибудь выйти. Спешить ему в тот день было некогда. Их бывшая квартира уже была освобождена. Отец и младшие братья уже расположились в Бронксе.

Когда Эвелина показалась наконец, неся поднос со свежевыпеченными кексами, Майкл оклинкул её по имени достаточно громко, чтобы привлечь внимание завсегдатаев. Она не могла продолжать игнорировать его.

– Вам ещё кофе подлить, офицер? – спросила она с наигранной холодностью.

– Пожалуйста. Если не составит труда.

Дрожащей рукой она подняла кофейник, и на стойке тут же образовалась дымящаяся лужа.

– Что это со мной сегодня? Так можно заработать ожоги второй степени.

Она уже потянулась за бумажным полотенцeм, но смуглые пальцы Майкла обвились вокруг её запястья.

– Прошу тебя, осторожнее.

– Ну вот, теперь я могу бросить эту дурацкую работу, – сказала она. – Доработаю неделю, и всё. Я уже сказала начальнику.

– Жаль, – сказал Майкл, притворившись, что не знал истинной причины. – Тебе идут фартук с пилоткой.

– Деньги мне не нужны. Тебя я всё равно больше не увижу. Раньше я смотрела на дверь и ждала, что ты войдёшь. Пялилась на колокольчик как дура. А теперь нет смысла.

Майкл склонился и поцеловал её руку, оставив на её коже следы сахарной пудры.

– Эви, добрая, храбрая Эви, мне очень лестно, что ты пошла на такие неудобства ради меня. Меня никто никогда так не любил. Правда. Это не просто слова. У меня были женщины друзья, но ни одна из них не пошла бы на грязную работу чтобы видеться со мной. Ты понимаешь, почему я должен уехать?

– Допивай кофе и уезжай. Будь счастлив. Я как-нибудь дотяну до конца учебного года, а потом свалю куда подальше. Найду себе университет на западном побережье, где-нибудь в Калифорнии или в Орегоне.

– Замечательные места. Эви, у твоих родителей есть деньги, есть связи. Они заплатят за самый престижный мединститут в Америке. Ты станешь известным хирургом и будешь спасать жизни.

– Ты тоже спасаешь жизни.

– Нет. Я в основном передвигаю трупы с места на место.

– А что? Это работу тоже кто-то должен выполнять.

Вспомнив, чей труп он передвинул в последний раз, Майкл потупил глаза. Жуткая картина в ванной переодически всплывала у него в памяти. Избитый хит Джонни Кэша звучал у него в ушах.

– С тобой всё в порядке? – спросила Эвелина.

Майкл протёр глаза и выдохнул.

– Да, да … Я пришёл чтобы передать тебе сувенир. Надеюсь, ты его оценишь. – Из кармана куртки oн достал маленький сборник. – Помнишь, я рассказывал тебе про русского поэта?

– Тот, который африканских кровей?

– Тот самый. Александр Пушкин. Он погиб на дуэли, защищая честь жены. Это его стихи в английском переводе. Тебе на память. Не забывай меня. Может, ещё встретимся.

На этой ноте Майкл решил удалиться. Эвелина нарочно уставилась в обложку книги, чтобы дать ему возможность уйти. «Евгений Онегин». Роман в стихах.

Входная дверь скрипнула, и колокольчик брякнул. Когда она подняла глаза, у стойки толпились её одноклассники. Конопатая девчонка в розовой дутой куртке с капюшоном стянула зубами перчатки и окликнула Эвелину.

– Подай-ка нам меню!

========== Глава 19. ==========

Джульярд, Манхэттeн – август, 2011

– Знаете, что я осознала? – шепнула Синти своей начальнице в костюмерной перед уроком. – Оказывается, нас с вами принимают за лесбиянок.

Валерия уронила охапку вешалок.

– Mисс ван Воссен! Как вам не стыдно? Что за шутки?

Реакция начальницы рассмешила Синти. Как можно было проработать столько лет в сфере искусства и остаться такой закоренелой гомофобкой?

– Это не шутки, – продолжала Синти, собирая разбросанные вешалки. – Я услышала, как две мамаши сплетничали. Одна говорит, «Интересно, сколько они пробудут вместе. У них же разница в возрасте не меньше тридцати лет». Посмотрите на ситуацию со стороны. Мы живём в одной квартире. У нас нет кавалеров. Даже одеваемся одинаково. Честно, что бы вы подумали, глядя со стороны?

Валерия подбоченилась. Её сухая фигура излучала праведное негодование.

– Я бы подумала, «Бедняжки. Им так мало платят. Они вынуждены есть из одной миски и носить одну куртку на двоих. Надо им срочно поднять зарплату».

– Ну вот, а эти родительницы подумали иначе. Только не падайте в обморок. Не стоит из-за такой фигни.

– Как тут не упасть? Мне как раз этого не хватало на старости лет.

– Посмотрите на ситуацию в другом ракурсе. Возможно, эти слухи сыграют в нашу пользу. Ну и пусть все думают, что мы пара. Может, нам за это выделят дополнительные средства. Пусть думают, что мы такие из себя ущемлённые и притеснённые. Только жалостью можно выбить деньги из государства.

Валерия скорбно покачала своей стриженой головой.

– Вот дожили. Я в свои пятьдесят с лишним лет должна прикидываться лесбиянкой, чтобы не умереть с голода. Мало того, что я должна возиться с инвалидами. Мало того, что мне по ночам снятся кошмары. Мало того, что я каждый день нахожу у себя симптомы саркомы. Так теперь ещё и родительницы подают голос и разносят гнусные сплетни. И ради этого я заканчивала балетное училище Вагановой?

За два с половиной года работы в Джульярде, Валерия так не привыкла до конца к своим воспитанникам. Вид атрофировавшихся конечностей, протезов и лысых после химеотерапии голов продолжал приводить её в смятение. Скрип инвалидных колясок по-прежему заставлял её вздрагивать. Погрузившись в административную работу, Валерия пряталась в кабинете и почти не контактировала с детьми. Ограничивалась одним рукопожатием в первый день занятий, она старалась больше не дотрагиваться до них. Практику полностью взяла на себя Синти. Она разрабатывала хореографию для каждого из учеников, исходя из индивидуальных возможностей. С ней работал молодой фиозетерапевт по имени Брюс, который следил за тем, чтобы предотвратить травмы. Глядя на бывшую ученицу, которую она когда-то представляла на сцене Метрополитена, и которая в своё время так горько её разочаровала, Валерия изумлялась. Как девчонке удавалось пересиливать себя? Без капли брезгливости, Синти снимала с детей мерки для костюмов, наклеивала накладные ресницы на их лысые веки, таскала их по сцене в колясках, обнимала их в конце урока, даже фотографировалась с ними. Если Синти и скучала по сцене, она не озвучивала свою тоску.

– У меня уже иссякла фантазия, – пожаловалась Валерия. – Мне нужно постоянно придумывать какие-то поучительно-просветительские мероприятия для детей.

– Ваша последняя затея с паралимпийскими чемпионами была принята на ура, – сказала Синти. – Эта безногая пловчиха такая приколистка. Я ржала до упаду от её рассказов.

– Но почему всё должно быть на тематику реабилитации? Я не могу пригласить обычных солистов Метрополитена, у которых все конечности на месте. Это будет неделикатно и неполиткорректно. Вот честно, мисс ван Воссен, вам не кажется, что этим детям надоело смотреть на безногих и безруких? Если наша цель внушить им, что они такие как все, почему мы приглашаем одних инвалидов?

– Поговорите на эту тему с исполнительным директором, – сказала Синти, пожав плечами. – Мне всё равно. Мне все гости на одно лицо.

В тот день к ним должны были придти в гости ветераны, получившие ранения в Ираке и Афганистане, чтобы поделиться своим опытом и произнести несколько ободряющих слов, а заодно посмотреть выступление. К полудню все воспитанницы, наряженные в костюмы, собрались в актовом зале. На сцену вышел, прихрамывая, плечистый белобрысый парень лет двадцати с небольшим. Вместо правой ноги у него был протез, к которому он, очевидно, ещё привыкал. Его спутницей была подтянутая латиноамериканка с кукольными личиком, ростом не больше пяти футов. Пустой рукав камуфляжной куртки был закатан до локтя и аккуратно заколот вокруг культи. Хоть она и шла за ним, никому бы не пришло в голову сомневаться, что главной в это паре была она.

Валерия, запечатанная в узкое джинсовое платье с эмблемой американского флага, представила гостей.

– Друзья, сегодня с нами волонтёры фонда «Раненых солдат», ветераны войны в Ираке, младший лейтенант Марисоль Мартинез и рядовой Стивен Шусслер. Давайте поприветствуем их.

Синти сидела во втором ряду, держа на коленях полуслепую восьмилетку с церебральным параличем. Почувствовав, как тело учительницы напряглось, девочка обернулась и дотронулась костлявыми пальцами до её губ.

– Мисс ван Воссен, всё в порядке?

– Всё прекрасно, – Синти шепнула ей на ухо. – Смотри, какие у них формы.

Девочка прищурилась и поправила толстые очки на носу. Она ничего не видела, кроме расплывчатых зелёных пятен. Синти легонько подбрасывала её на коленке.

Апплодисменты улеглись. Первым заговорил Стивен.

– Через две недели Америка поминёт десятилетие теракта в Нью-Йорке. Многих из вас ещё не было в живых. Для меня – и для многих других – эта дата стала роковой. Я только начал шестой класс … У нас в то утро была контрольная. Я то и дело глазел в окно. Погода была чудесная. Мне не терпелось вырваться на стадион и погонять мяч. Помню, что меня вызвали к директору посреди урока. До кабинета я так и не дошёл. В коридоре мне на глаза попался телевизор, на котором дымились развалины торгового центра. Я тут же повернулся и побежал прятаться в раздевалку. Меня долго не могли найти. Искали всем коллективом: директор, классная руководительница, школьный психолог. Вот так я в одиннадцать лет остался без отца.

В заднем ряду раздались первые зевки. Невзирая на душещипательное содержание исповеди, интонация рядового Шусслера располагалa скорее ко сну, чем к размышлениям. Примерно таким тоном выздоравливающие алкоголики представляются товарищам по несчастью на первом собрании. В руках у него была какая-то бумажка, которую он в конце концов скомкал и засунул в карман. Синти вспомнила, что у Стивена ещё в школе был отвратительный почерк, и он не мог читать собственные конспекты.

Избавившись от шпаргалки, он немного воспрял духом.

– Когда я выступал в школьных постановках, я смотрел со сцены в зал, и мне казалось, что я вот-вот yвижу папино лицо, что во мраке сверкнут стёкла его очков. По сей день мне снится лето 2000 года. Я в родном доме над Гудзоном. Мне десять лет. Мои родители живы. У меня две ноги. Я бегаю вокруг беседки, в которой играет струнный квартет. В конце концов ты перестаёшь доверять своим глазам и ушам. Если ты не веришь себе, как ты можешь верить другим людям? В какой-то момент ты понимаешь, что твой мир населён призраками. Он так мал и тесен.

Стивен запнулся и умолк. Синти поняла, что он смотрит на неё. Их глаза встретились над лысыми головами детей. Настал момент обоюдного опознания, к которому ни один из них не был подготовлен.

Синти отдавала себе отчёт в том, что сильно изменилась за последние три года. Она набрала тридцать фунтов и прятала своё новое хозяйство под растянутым свитером. Её жидкие волосы стали ещё реже, от чего узел на затылке получался размером с грецкий орех и смотрелся жалко. Пришлось подстричься «лесенкой» и выкрасить каштановые «перья», чтобы создать иллюзию объёма. На её округлившихся щеках уже больше года тянулась война с фурункулами, которые с переменным успехом поддавались лечению. От бывшей Синтии ван Воссен, голландской наследницы, остались лишь серо-голубые глаза с тяжёлыми веками и светлыми ресницами.

Марисоль, всё это время сидевшая на корточках в углу сцены, точно пантера затаившаяся в засаде, пришла на помощь своему спутнику.

– Не стесняйся, Эстебан, – выкрикнула она. – Дети хотят услышать правду. Говори всё как есть, от души.

Её слова сработали как горючее для выдохшегося танка. Стивен вытянулся в полный рост, чтобы его лучше видели, хотя в этом не было никакой нужды.

– Знайте же! Помимо врагов во внешнем мире, есть ещё внутренние враги. С ними надо продолжать бороться или как-то помириться. В любом случае, игнорировать их нельзя. Они просто так не уйдут, эти внутренние враги. Им некуда спешить. Они будут сидеть, как подкожный клещ, и ждать своего часа. Я крайне тронут и польщён, что меня сюда пригласили. Это огромная честь. Признаюсь, я ещё не достиг той стадии исцеления, на которой я могу помочь другим. Мне самому нужны поддержка и вдохновение. А ещё больше мне нужны пинки под зад. Искушение впасть в жалость к себе слишком велико. Вот почему я здесь перед вами. Вам наверняка известен этот парадокс: из глубокой трагедии рождается огромная любовь. Такую любовь я и нашёл в лице младшего лейтенанта Мартинез. Одной уцелевшей рукой она вытянула меня из мрака. Если бы не она, я бы сейчас не стоял перед вами.

***

После выступления Валерия взяла на себя задачу помочь детям переодеться. Синти осталась поить гостей кофе на кухне.

Будучи не в состоянии апплодировать, Марисоль хлопнула ладонью по крышке стола с такой силой, что салфетки разлетелись, точно напуганные птицы.

– Браво, Эстебан, ми амор! Ты был великолепен, малыш. Я чуть не прослезилась. Хотя, может это гормоны. Ещё шесть с половиной месяцев.

Разглядывая свою преемницу, Синти понимала, почему Стивен был ей очарован. Это странное сочетание тропической женственности и солдафонских замашек делали Марисоль чертовски соблазнительной. Говорила она без характерного испанского акцента. Скорее всего, она родилась в США или приехала ещё ребёнком. Судя про мягкой, крадущейся походке и привычке оглядываться через плечо, она выросла в большом городе и не в самом безопасном районе. В то же время на ней не было видно привычных аттрибутов гетто вроде татуировок или крупных броских серёжек. Cдержанный макияж в кремовых тонах, гладкая причёска, крошечные гвоздики в ушах. Если у этой девушки были когда-то мосты, соединяющие её с латиноамериканским гетто, она их успешно сожгла. Не исключено, что её родители были инженерами. Впрочем, о среде, из которой вышла Марисоль, Синти могла только догадываться.

– Где вы познакомились?

Задавая вопрос, Синти смотрела на Стивена, но ответила Марисоль.

– В военном госпитале. Где же ещё? Я бегала по этажам как ошпаренная, таскала ему в постель журналы, а он мне в благодарность укладывал волосы узлом. А говорят, что только гомики умеют делать причёски. Правда, пару раз он меня уколол шпилькой до крови. О, сладкая боль любви!

На фоне жены Стивен выглядел вялым и пассивным. Он не спускал с неё глаз, точно в ожидании очередного приказа. Когда она потянулась за пакетиком сахар, он зашевелился.

– Тебе помочь, зайчик?

– Нет, нет, я сама. Нужно как-то приспосабливаться. Ты и так всё за меня делаешь. И постель стелишь, и стиральную машину загружаешь.

Удерживая пакетик сахара пальцами уцелевшей руки, она надорвала краешек зубами, и тут же обсыпала всю форму. Ничуть не смутившись неудачей, она взяла второй пакетик и повторила опыт. На этот раз обсыпанным оказался Стивен.

– Видно, Богу не угодно, чтобы я употребляла пустые углеводы, – заключила Марисоль, посмеиваясь. – Значит, буду пить чёрный кофе. Так полезнее.

Кофе ей так и не удалось выпить. В эту минуту подоспел Брюс с камерой и позвал Марисоль фотографироваться. Маленькие танцовщицы хотели позировать с «красивой дамой-солдаткой». Марисоль только и ждала этого приглашения. Стряхнув сахарные крупинки с формы, она поспешила к детям.

Синти осталась наедине с бывшим кавалером.

– Вот так сюрприз, – сказала она. – Вот уже чего не ожидала. Как тебя взяли в армию?

– Крайне неохотно, – признался Стивен. – Мне пришлось поваляться в ногах у агента-кадровика и посыпать голову пеплом. В конце концов, мои мольбы дали желанный результат.

– Я думала, что если у тебя была судимость …

– Судимость – не приговор в наши дни. Стране нужны тёплые, живые тела. ДиМаджио, мой бывший тренер, походaтайствовал за меня. Учитывая, что это было моим первым преступлением, мне решили дать шанс. Так я оказался в Ираке. Естественно, меня засунули в пекло, в самое стремное место, куда не посылают тех, кто представляет собой ценность. Такими как я затыкают дыры.

– А твоя жена знает детали твоего прошлого? Ну, что ты делал, до того как завербовался.

– Конечно, знает. Между нами никаких секретов. Мне не нужно перед ней притворяться. Мы понимаем друг друга, как бывшие солдаты. Мы оба способны убить.

– Это полезный навык. Значит, у вас будет ребёнок?

– Ага. Где-то через полгода.

– Ты доволен?

– Честно говоря, я ещё не совсем врубился, но в целом, да.

Синти взяла салфетку и принялась складывать из неё самолётик.

– Не знаю, интересно тебе будет или нет, но у меня тоже была дочь. Она не выжила.

– Мне очень жаль.

– Ничего не поделаешь. Я назвала её Бетани, в память о твоей маме.

– Ой, как мило. Только почему в память? – удивился Стивен. – Что-же ты её похоронила раньше времени?

На этот раз изумилась Синти.

– Но ведь она была больна?

– Да, было дело. Приболела. Но она поправилась и вышла замуж. Теперь живёт в Элликоттвилле, на границе с Канадой.

Стивен вытащил из кармана телефон и показал фотографию располневшей, улыбающейся женщины, которую обнимал коренастый, бородатый мужчина в клетчатой фланелевой рубашке. В ногах у них сидела собака, золотой ретривер.

Синти закрыла лицо руками.

– Прости меня, идиотку. Всё это время я была уверенна, что твоя мама … Ей-богу, видела заметку в газете. Разве такое может померещиться?

– Да ладно, не извиняйся. – Стивен убрал телефон и одёрнул мундир. – С кем не бывает? Я сам не верил, что она поправится. Она приходила меня навещать вся лысая, с повязкой вокруг рта. Но в конце концов оклемалась. Продала дом, плюнула на всё и укатила с новым мужем на север. У них ферма, яблоневый сад. Их варенье можно в магазине купить. А с биржей она завязала раз и навсегда. Эта работа её чуть в гроб не загнала. Как только из больницы вышла, тут же все костюмы свои выкинула к чёртовой матери, сумочки, дипломаты, туфли на шпильках. Всё это полетело в армию спасения. Теперь она и вспоминать не хочет про свою бывшую жизнь. Убитые годы.

Прослезившись, Синти схватила скомканную салфетку и поспешно промакнула ей глаза.

– Это самая лучшая новость, которую я услышала за последние три года. Я безумно рада за Бетани. Передай ей от меня привет, ладно? Хотя, нет, ничего не говори. Не порть ей настроение.

– Маме никто сейчас настроение не испортит. Она ни на кого зла не держит.

– А ты?

– А я тем более. Мне грех на кого-то сердиться.

В эту минуту у них над головами затарахтела дрель. Синти вздохнула и помассировала висок. На втором этаже делали ремонт. Она просила рабочих не сверлить с часу до двух. Естественно, они проигнорировали еёпросьбу.

Реакция Стивена ошеломила её. Oн с криком вскочил со стула, и пошатываясь на протезе, схватился за плечо, на котором он обычно носил винтовку. Зрачки его моментально расширились, а щёки налились кровью. Перевёрнутый стул с треском полетел на пол.

Синти слегка оторопела от такого стремительного поворота. Tолько раз она видела Стивена в таком состоянии. Это случилось в вечер их расставания, когда он уговорил её покататься над Гудзоном в последний раз.

На шум прибежала Марисоль. Точнее, не прибежала, а просто подошла быстрым шагом, без паники, и залепила Стиву лёгкую пощёчину yцелевшей рукой.

– Успокойся, дружок. Мы не в Дияле.

Очевидно, она не в первый раз таким образом проводила мужа в чувства. Стивен вздрогнул, моргнул несколько раз и выдохнул.

За пощёчиной последовал жаркий поцелуй, сопровождаемый сладострастным шёпотом. Эстебан, ми амор … На глазах у изумлённых детей Марисоль за несколько секунд превратилась из неприклонного лейтенанта в нежную жену.

– Вы бы видели, что он вытворил на День Независимости, – добавила Марисoль, когда её муж успокоился. – Мы ходили смотреть фейерверк над Гудзоном. Он сам меня вытащил. Плохая затея, как выяснилось! Примите мои извинения. Надеюсь, дети не слишком испугались?

– Этих детей не так просто напугать, – ответила Синти. – Многие из них уже пережили ампутацию, облучение и химию. Думаю, им даже полезно увидеть такое поведение. Это первый искренний момент, который мы пережили за сегодняшнюю встречу.

***

– Мисс ван Воссен, вы только не подумайте, что это была какая-то злостная выходка с моей стороны, – Валерия кинулась оправдываться после того как гости ушли, а детей разобрали родители. – Клянусь вам, я к этому не была причастна.

– О чём вы?

– Как о чём? О наших сегодняшних ораторах, в частности об этом … рядовом Шусслере. Вы, наверное, думаете, что я всё это сама подставила, пригласила его, чтобы вам было неловко. Но я клянусь вам клянусь могилой Анны Павловой, что это просто совпадение. Я позвонила в эту организацию раненых солдат и попросила их прислать пару человек, у которых язык мало-мальски подвешен. Кто же знал, что они пришлют вашего бывшего сожителя? Ведь у вас не так много было кавалеров. А вышло, что прислали именно этого. Бывает же, что молния бьёт дважды в одну точку.

– А я даже рада, что мы с ним увиделись, – ответила Синти, складывая клеёнчатую скатерть.

– Вас радует, что он тоже стал инвалидом?

– Нет, я рада, что он не один. Марисоль ему идеально подходят. Они такая гармоничная пара.

– Гармоничная. С этим не поспоришь. Он без ноги, а она без руки.

– У меня аж от сердца отлегло, – призналась Синти. – Честно говоря, меня последнее время мучала совесть.

Валерия демонстративно закрыла уши.

– Невероятно. Этот тип угробил вашу танцевальную карьеру и чуть не отправил вас на тот свет, а вы его жалеете?

– Да ладно. Я сама не без греха.

***

В коридоре её догнал Брюс, неуклюже и робко хлопнул её по спине тёплой ладонью.

– Можно тебе задать вопрос?

– Я не лесбиянка, если что. Мы с мадам не пара.

– Это я уже понял. Я хотел спросить тебя … Ты любишь шотландскую кухню? Понимаешь, тут дело такое. Приехал мой дядя из Эдинбурга, и мама планирует семейное сборище. Там будет хаггис, ну, блюдо такое национально. Потоки скотча. Яблоки в тесте. Я столько не съем. Мне понадобится помощь. Вот я и подумал … Может, ты придёшь за компанию?

– А что, я произвожу впечатление девушки с хорошим аппетитом? – Тут она вспомнила, что Брюс присоединился к ним относительно недавно, и он не знал её когда она весила на тридцать фунтов меньше. Взглянув на этого тихого, добродушного парня, который абсолютно не походил на её предыдущих кавалеров, Синти решила дать шотландской кухне шанс. – Ты меня заинтриговал. Кто сможет отказаться от бараньих потрохов?

========== Глава 20. ==========

Ларчмонт, штат НЙ – 11 cентября, 2011

Десятилетие теракта в Манхэттeне попало на воскресенье. По телевизору проигрывали те же самые съёмки десятилетней давности. К всеобщему разочариванию, а быть может облегчению, особых мемориальных мероприятий не было запланировано на тот день. Мелисса Кинг воспользовалась шансом обустроить свой новый кабинет, чтобы он был готов к началу рабочей недели. За последние два года у неё количество пациентов удвоилось, и она решила объединиться с ещё одной коллегой, желающей уйти в частную практику, и снять отдельное помещение в Ларчмонте. Деньги в семье Кингов тратились быстрее, чем зарабатывались. Эвелина училась на третьем курсе медицинского факультета. Родители снимали ей отдельную квартиру, потому что в общежитии были тонкие стены, и шум отвлекал её от занятий. Чтобы девочка не нажила себе гастрит, питаясь солёными макаронными супами, как обычная студентка, для неё открыли счёт в местном ресторане, где вся еда была приготовлена из самых свежих и натуральных ингрeдиентов. Овощи росли в саду на крыше самого ресторана. Эвелина звонила шефу прямо на кухню в любое время суток, заказывала очередной салат и вегетерианский сандвич, и через пятнадцать минут ей доставляли заказ на квартиру. Питер в последнее время не вылазил из реабилитационных клиник. Кингов радовало, что во время одного из лечебных курсов Питер познакомился с новой девушкой. С другой стороны, их немного настораживало то, что эта девушка была Лаурой ван Воссен. С такой напарницей он бы никогда не поправился. Поскольку Лаура не собиралась возвращаться к реальной жизни, родители Питера боялись, что он тоже застрянет с ней в клинике.

«Мамуль, я так её люблю, – сообщал он по телефону. – Не представляю жизни без неё. Она – моя вселенная».

Разумеется, Мелиссе это было страшно слышать. Те же самые слова он говорил про Дару. И чем всё это кончилось?

Всхлипнув, Мелисса достала фотографию покойного внука и поставила её на стол рядом с пресс-папье в виде зелёного яблока. Обычно, глядя на фотографию умершего ребёнка, принято говорить, что он выглядит энергичным и полным жизни. Увы, Мелисса не могла сказать это про Эрика. Даже на самой удачной фотографии он походил на маленького зомби. Она держала фотографию Эрика на столе, как лишнее напоминание о том, что Лаура ван Воссен была не самым худшим вариантом для его сына.

«Царствие небесное ангелочку», – прошептала она, водя пальцем по рамочке.

На улице уже начало смеркаться. Ей пора было возвращаться домой. Удовлетворившись видом нового кабинета, Мелисса погасила свет и потянулась за сумкой. Вдруг, из коридора раздались медленные, грузные шаги. В двери застыл, слегка пошатываясь, мужской силуэт. Незнакомец был шести с половиной футов ростом.

– Вы … вы не по адресу попали, – пролепетала Мелисса , уже успев испугаться. – Я … мы … мы сегодня не работаем.

Её страх удвоился, когда великан раскрыл объятия и шагнул ей навстречу. Приглушённо вскрикнув, Мелисса отпрянула и зажгла свет. Перед ней стоял один из её бывших пациентов, Стивен Шусслер.

– Доктор Кинг, неужели вы меня не узнали?

Держась одной рукой за сердце, свободной рукой она сжимала нож для вскрытия писем, который являлся самым эффективным оружием во всём кабинете.

– Нельзя так подкрадываться к людям, Стивен, – сказала она, упираясь спиной в крышку стола. – Неужели тебя в детстве не учили?

– Простите. Я вас напугал?

– Просто я не ожидала посетителей. Что ты здесь делаешь?

– Пришёл навестить вас, пожелать вам удачи на новом месте.

– В воскресенье вечером?

– Десять лет назад вы оказали мне огромную услугу, когда погиб мой отец. Я не забыл вашу доброту. Надеюсь, я могу и сейчас на неё рассчитывать? Доктор Кинг, уверяю вас, вам нечего бояться. Я не сделаю вам ничего дурного. Вы же мне доверяете?

Увы, Мелисса не могла сказать с уверенностью, что доверяла Стивену. Этот примерный мальчик, который мыл клетки в приюте для животных, и который играл со старичками в бинго, чуть не убил свою бывшую подругу. У Мелиссы перед глазами стояли фотографии отёкшего, окровавленного лица Синти. В то же время, в голосе Стивена было столько грусти и раскаяния, что в конце концов материнский инстинкт Мелиссы восторжествовал над инстинктом самосохрания. Отбросив нож для писем, она обвила руками горячую шею Стивена. Его бритый затылок на ощупь напоминал шкуру телёнка. Похоже, ей предстояло провести первый бесплатный сеанс психотерапии на новом месте.

– Присаживайся, раз уж зашёл, – сказала она, кивнув в сторону нового кожаного дивана. – У меня есть пару минут. Мне не к кому спешить особо. Я слышала, ты женился.

– Да, я тоже это слышал. Хоть и не помню как это произошло, хоть убей. Последнее время в моей жизни многое происходит без моего участия. Ну, раз люди говорят, что женился, значит в самом деле женился.

Стив неловко усмехнулся, и Мелисса усмехнулась вместе с ним, хотя на душе у неё было не очень весело.

– Расскажи мне про свою жену. Кто она?

– Какая-то случайная девчонка, которая вытащила меня из петли.

– О …

– Представьте себе, у меня всё было спланировано. Я уже стоял протезом на табуретке и собирался оттолкнуться уцелевшей ногой. Вдруг слышу крик, ругань на испанском. Примчался медперсонал. Меня стащили с табуретки, сняли петлю с шеи, и принялись выговаривать, что мол, это не выход, и налогоплательщики покрывают моё лечение, а я, такая неблагодарная сволочь, порчу всему госпиталю статистику. Напичкали меня всякой дрянью. А когда я очнулся, Мари была в моей койке, уцелевшей рукой обнимая меня.

– Откуда она родом, твоя жена?

– А я почём знаю? Не то из Коста-Рики, не то из Эквадора. Откуда-то оттуда … из центральной Америки. Ей всегда нравился арийский тип. Она тащится от голубых глаз. У неё свои тараканы. Она по ночам ходит по квартире, ищет свою оторванную руку, спорит с кем-то по-испански, обвиняет кого-то. А что будет, когда ребёнок родится?

– У вас уже ребёнок в проекте? Шустрые вы.

– Угу … Это ещё одно событие, котoрое произошло, пока я спал. Говорю вам, мне опасно закрывать глаза. Бывает же такое чувство, будто тебе кажется, что ты заблудился в чужом сне. Я так живу уже несколько лет. Не вижу грань между действительностью и выдумкой. Когда я смотрю кино, мне иногда кажется, что персонажи вот-вот выпрыгнут с экрана в комнату.

– У тебя нарушена сенсорная интеграция, – сказала Мелисса, довольная тем, что нашла клинический ярлык для симптомов пациента. – Ты не сошёл с ума и не попал в потустороннее измерение. Твой организм привыкает функционировать с протезом. Твой мозг пытается понять, где кончается плоть и начинается синтетический материал. Тебе ещё многое будет казаться ненастоящим.

Трудно было сказать, успокоила ли Стивена речь терапевта. Возможно, он ожидал другого ответа. Быть может, ему хотелось услышать, что он накурился какой-то дряни и находится под кайфом.

– Я видел Синти. – Oн опустил глаза и сглотнул. – Мы напоролись друг на друга на благотворительной встрече.

– И как она?

– Её разнесло. – Стивен тяжело выдохнул, будто сбросив с плеч непосильную ношу. – Клянусь, она стала в два раза шире, чем была.

– Да, такое случается с балеринами, которые резко прекращают профессиональную деятельность. Ничего удивительного. С атлетами тоже такое бывает.

– Если бы мы столкнулись на улице, я бы её не узнал, даже если бы она первой со мной заговорила. Совершенно не то тело, которoе я когда-то … – Уставившись в одну точку, Стив несколько раз сжал и разжал кулаки. Его забвение длилось несколько секунд. Вздрогнув, он вернулся на землю. – Простите. Вам это не нужно было слышать.

– Не бойся, я всякое слышу от пациентов. Может, это и к лучшему, что Синти уже не такая, какой ты её запомнил. Так тебе будет проще двигаться по жизни. Видишь, все меняются.

Видя, что пациент не мог найти рукам места, Мелисса подсунула ему резиновый мячик. Стивен вцепился в него дрожащими пальцами, что, казалось, помогло ему сконцентрировать мысли и найти нужные слова.

– Мне довелось посидеть с ней за столом. Очень своебразные ощущения от этого разговора. Я только недавно осознал любопытную вещь. У меня в подростковом возрасте не было сексуальных фантазий. У меня всегда была Синти под рукой. Если мне приходила в голову какая-нибудь развратная мысль, я осуществлял её, как говорится, не отходя от кассы. Я не представлял, что такое томиться по девчонке, добиваться её, сопeрничать с другими пацанами. Все мои желания удовлетворялись. А Синти не стыдилась и ни в чём мне не отказывала. А Марисоль … она очень зажатая, пугливая. Не знаю, может это католическое воспитание так сказывается. При том что в Ираке она убивала врагов. Она только храбрая и дерзкая на поле боя. А в постели кривляется, отнекивается. Хотя в первый раз сама на меня залезла. Она бывает очень нежной, когда я просто лежу на спине как бревно и позволяю ей по себе лазить. Но стоит мне проявить инициативу, она тут же замыкается. Как вы думаете? Может, её изнасиловали в юности? Она не рассказывает про свою жизнь до армии. Я ей всё рассказал, как дурак. А она отмалчивается. Я уже не пытаюсь понять женщин.

– Понимание придёт со временем. Вы оба привыкаете к гражданской жизни.

Привыкаете. Это слово уже начало бесить Стивена.

– И ещё … Я наврал Синти про маму. Сказал ей, что мама поправилась и уехала с новым мужем на север, что у них яблоневый сад и ферма. Даже фотографию нашёл какой-то толстой блондинки с собакой.

– Бог мой … Зачем ты ей такое сказал?

– Не знаю. Вернее, знаю зачем. Я эту историю сам придумал себе в утешение. Мама умерла, пока я сидел в тюрьме. Меня отпустили на похороны под конвоем. Предствляете? Там были мои дяди, мои кузены, а меня вывели в наручниках. Они все пялились на меня, шептались у меня за спиной. Я подошёл к гробу на какие-то две-три минуты. Даже проститься толком не успел. Я виню себя в её смерти. Моя выходка её доканала. Если бы я пошёл учиться в Вест-Пойнт, как и было запланировано, то она бы поправилась. А теперь я держу чужую фотографию у себя в телефоне. Как ни странно, это мне успокаивает нервы. Я себя убедил, что мама живёт в каком-то параллельном мире, где нет ни рака, ни терроризма, ни рецессии, только море яблочного соуса.

Мелисса глубоко вздохнула и демонстративно принялась рыться в сумке в поисках ключей от машины, чтобы дать пациенту знать, что бесплатный сеанс завершился.

– Тебе нужна профессиональная помощь.

– А зачем я к вам пришёл?

– Увы, милый мой мальчик, я не могу тебе помочь.

– Разве вы не профессионал?

– Я? – Мелисса горько усмехнулась. – Я всего лишь дипломированная домохозяйка, которая любит копаться в чужих мозгах. Максимум, что я могу сделать, это выслушать себе подобную и помочь ей выбрать между мужем и любовником. Та помощь, в которой ты нуждаешься, выходит за пределы моих квалификаций. Даже десять лет назад, когда тебя привели в группу поддержки, я поняла, что от меня толку будет мало.

========== Глава 21. ==========

Уолл Стрит, октябрь, 2011

«Дикари …» бормотала себе под нос Натали Хокинс, пробиваясь сквозь толпу в финансовом центре Нью-Йорка. «Как с цепи сорвались».

Как всегда, либералы опять выставили себя в нелепом свете, решив захватить Уолл-стрит с целью обличить преступления финансовой элиты и призвать к структурным изменениям в экономике. Три года прошло с тех пор как рынок рухнул, а им только сейчас пришла мысль выбраться. Впрочем, многие из протестующих заявляли о поддержки палестинского движения против Израиля. Их новая выходка привлекла внимание всего мира. Движение стремительно набрало обороты и нашло отклик в других городах США а также за рубежом. Единомышленники в Испании, Канаде, Греции и Великобритании организовывали аналогичные митинги. Очаги революции расползлись по всему западному миру, как метаcтазы.

Среди протестующих были те, которые называли себя анархистами, социалистами, либертарианцами и защитниками окружающей среды. У движения не было одного конкретного лидера – любой участник митинга мог назвать себя лидером и сколотить вокруг себя кучку поборников – но зато был стандартный девиз «Нас 99%».

Глядя на то, как изголяются «левые», Натали принадлежащая к тому самому ненавистному 1%, захлёбывалась желчью. Она считала, что это модное поветрие скоро выдохнется и в лучшем случае будет сноской в учебниках истории. Ей хотелось запечатлeть этот комический эпизод для своего журналистского портфолио. Получив диплом бакалавра за три года вместо привычных четырёх, она начала платную стажировку на пятом канале.

С ней была Линн Морган, ещё одна практикантка, которую тоже устроили по блату.

– Нет, ну в самом деле, чего они протестуют? – спрашивала Линн. Ей приходилось кричать Натали в ухо, потому что иначе её не было слышно из-за гама. – Что их не устраивает? Вроде, их парень победил на выборах три года назад. Чего они сейчас расшумелись?

– Чёрт их знает, – ответила Натали. – Сейчас выясним. Если только нас не затопчут или не изнасилуют.

Опасения Натали не были беспочвенными. На прошлой неделе полиция арестовала около семиста демонстрантов, которые запрудили проезжую часть в попытке пересечь Бруклинский мост. Помимо этого, участников движения задерживали за такие преступления как поджоги, сексуальные нападения, кражи и вандализм.

– Знаю я эту робин-гудовскую породу, – усмехнулась Линн. – Они воруют не только y богачей. Они себе подобных обирают на ура. Говорят, они собираются разбить палаточный городок в Зукотти-парке и торчать там всю зиму.

– Всё это громкие слова. – Натали была настроена скептически. – Вот увидишь, когда похолодает, они живо разбегутся. Мы вовремя пришли. Сейчас цирк в самом разгаре. У тебя фотоаппарат заряжен?

– Есть, сэр! – Линн встала по стойке смирно и шутливо отдала честь.

В глубине души она нервничала. Это была её первая вылазка в народ. Она боялась, что её драгоценную аппаратуру разобьют в толпе. Девушкам предстояла нелёгкая задача найти в толпе демонстранта, который согласился бы дать официальное интервью журналисткам с консервативного канала.

Перед ними прошёл студент в маске Гая Фокса с плакатом, на котором было написано: «Продажные нас боятся. Честные нас поддерживают. Храбрые к нам присоединяются». Похоже, молодой человек не собирался вступать в диалог с прессой. Линн поспешно щёлкнула несколько фотографий и прильнула к своей напарнице.

– Теперь куда? Веди.

– Вон туда, – ответила Натали, показывая пальцем на палатку, украшенную флагами мусульманских стран. – У меня предчувствие, что нас там ждут с нетерпением.

При виде лозунгов на арабском языке, Линн заколебалась.

– Может не надо? Вдруг там исламские экстримисты прячутся?

– Наверняка, так оно и есть. Но ты должна привыкать к элементу риска, если хочешь стать серьёзной журналисткой. Иначе ты будешь освещать цветочные фестивали для «Дамского журнала». – Откашлявшись, Натали включив микрофон и просунула голову в палатку. – Тук-тук. Можно к вам?

В ноздри ей ударил запах мочи и испорченного собачьего корма. Навстречу им выбежала хромая шавка, облизывая грязное рыло и повизгивая. Линн брезгливо отпрянула, но Натали протянула руку и погладила дворняжку. На куче тряпья, подложив под голову рюкзак, спал парень. Густая чёрная борода скрывала его нижнюю челюсть. Из под покрывала торчали кеды с рваными носками. В ногах у него валялись пустые бутылки из под пива. Линн сообразила сфотографировать эту колоритную картину.

– Мы с пятого канала, – представилась Натали. – У вас найдётся пару минут с нами поговорить?

Парень судорожно дёрнулся, и из его груди вырвался хриплый кашель. Уронив каплю кровавой слюны на рюкзак, он растянулся на всю длину палатки.

Линн потянула напарницу за рукав.

– Пошли отсюда. Кажется, он не хочет говорить. Пусть дальше спит.

Натали мягко оттолкнула её руку.

– Погоди. Он нездоров. Мы не можем его просто так оставить. Смотри, он уже кровью харкает. У него лицо жёлтое, а губы синие. Не нравится мне это.

– Слушай, подруга, я обожаю работать с тобой, – сказала Линн, закрывая объектив фотоаппарата, – но иногда я тебя не понимаю, ей-богу. С какой стати тебе вдруг захотелось играть в иргу «Врачи без границ»? Я уже забыла, с какой целью мы сюда пришли. Спасать демонстрантов?

– Это не просто демонстрант.

– Ты его знаешь его? – изумилась Линн.

– Да, мы учились вместе.

– Он тоже из Тарритауна?

– Его отец работает на моего отца. Это долгая история.

– С ума сойти …

Бесцеремонно оттолкнув напарницу плечом, Натали вышла из палатки и выкрикнула на всё горло: – Эй! Борцы за справедливость! Тут человек умирает. Найдутся среди вас желающие помочь?

На неё никто не обратил внимания. Все глаза были устремлены на толстую девчонку с оранжевыми волосами, стоявшую на баррикаде из пластмассовых контейнеров. На её майке был лозунг, «Биржей владеет сатана».

Не теряя больше времени, Натали достала из кармана телефон.

– Алло? Это Натали Хокинс с пятого канала. Мы в Зуккотти-парк. Тут молодой человек в тяжёлом состоянии. У него дыхательная недостаточность. Кашель с кровью. Приезжайте по возможности скорее. Мы в палатке с турецким флагом напротив Старбакса.

Вызвав скорую помощь, Натали вернулась в палатку. Линн Морган тихо выпадала в осадок, глядя как её напарница и села на пол рядом с боротадым парнем, сняла с него вязаную шапку и принялась гладить его засаленные волосы.

– Грег, не бойся. Всё будет в порядке. Я с тобой.

***

Пресвитерианский госпиталь Нью-Йорка, нижний Манхэттeн

После трёх часов ожидания в приёмной у Натали сдох телефон, а зарядное устройство у неё, как на зло, выпало из карманa по дороге в больницу. Работникам скорой помощи составило немало усилий чтобы пробраться с носилками через толпу. Вместо того чтобы расступиться, протестующие, казалось, нарочно блокировали медикам дорогу. В конце концов, Грегори вытащили из палатки и отвезли в Пресвитерианский госпиталь на Уильям-стрит. Натали пустили в машину и разрешили сопроводить его. Линн Морган осталась в Зуккотти-парке, всё ещё надеясь, что один из демонстрантов согласиться дать ей интервью.

Потягивая омерзительный больничный кофе, Натали прогуливалась по коридору. Ей не нужен был лишний кофеин. Она просто пыталась заглушить ароматы уличной революции, которые её одежда успела впитать. А ведь день начался вполне заурядно и не обещал ничего особенного. Если бы она встала на полчаса позже? Ну и вляпался Грегори на этот раз! Интересно, были ли его родители в курсе его социальных экспериментов. Натали ещё не решила, передать ли его в руки родителям сразу или немножко помучать.

– Мисс Хокинс! – окликнула eё медсестра. – Ваш друг постепенно приходит в себя. Bы можете зайти к нему в палату. Ему приятно будет увидеть знакомое лицо, когда он откроет глаза.

Критически обезвоженный пациент лежал под капельницей. Его синие, растрескавшиеся губы шевелились, и с них слетало одно слово, «Азиза». В это имя он вкладывал столько нежности и тоски. Натали решила, что это была какая-то девчонка из мусульманской организации, с которой Грегори закрутил роман.

– Мы его только что из радиологии доставили, – пояснила медсестра. – Ему делали снимки грудной клетки. Их сейчас рассматривает пульмонолог.

– Ясно. Спасибо, что приняли его сразу.

– Мы всё ждём капитальную волну пострадавших. – Увидав значок пятого канала на пиджаке Натали, медсестра узнала в ней родственную душу и позволила себе немного откровения. – Развели базар любители свободной речи. Скоро пойдут ножевые раны. Это должно случится рано или поздно. Тогда весь коридор будет забит койками.

В эту минуту пациент задрыгался под покрывалом.

– Азиза! – Сложив сухие губы в трубочку, он попытался свистнуть. – Иди сюда, девочка. У меня для тебя лакомства.

Натали разобрал смех. Теперь она поняла, кого Грегори звал в бреду.

– Не волнуйся, найдём мы твою Азизу, – сказала она, поглаживая его по колену сквозь одеяло. – Обязательно приведём её к тебе. Даже если мне для этого придётся задействовать полицейского сыщика.

– Она не может быстро бегать, – простонал Грегори, ещё не открыв глаза. – Ей на лапу наступили какие-то придурки. Она так выла … Мне как нож по сердцу. Ей нужен особый корм. Ей нельзя абы что. У неё почки слабые.

Видя, что пациент почти пришёл в себя, медсестра продолжила обход этажа.

– Удачи вам, мисс Хокинс. Я ваш блог читаю. Вы такая же красивая в жизни, как и на фотографии.

***

Оставшись наедине со своей спасительницей, Грегори чувствовал себя как еретик перед инквизитором. Закутанный одеялами, опутанный проводами от капельницы, он был во власти республиканки. Сначала ему пришла мысль прикинуться спящим, а ещё лучше мёртвым, лишь бы избежать разговора с Натали, но он знал, что её было трудно обмануть. Судьба подсунула ей прекрасный шанс поиздеваться над ним. Вот она подошла к его постели, присела на краешек, скрестив длинные ноги, неторопливо убрала прядь волос за ухо. Он знал, что она копалась в своём арсенале инструментов пытки.

– Кто ты? – спросил он наконец. – Что ты? Святая? Садистка? Робот? Существо с другой планеты?

– Забавно, что мы столько лет проучились в одной школе, и ты не удосужился меня узнать. Вот наш шанс наверстать упущенное. – Натали взяла его руку, из которой торчала иголка от капельницы, и принялась гладить её. – Не просто же так я нашла тебя на улице. Из всех грязных, вшивых идиотов, которые высыпали на Уолл Стрит, я напоролась именно на тебя. Значит, кому-то это было нужно. Какая-то высшая космическая сила этому способствовала.

– Не пойму я тебя, Натали. Ты бегаешь по улицам с микрофоном, собираешь чужую грязь. Только она к тебе не липнет. Сколько помню, между тобой и миром линза от фотоаппарата. – Грегори прищурил глаз и щёлкнул языком. – Ты живёшь в своём пузыре.

– А у тебя обогатился словарный запас, как я погляжу. Ты заговорил метафорами.

– Я этим обязан своим новым друзьям.

– С кем ты нынче дружишь, если не секрет? С исламским братством?

– Почти. Со студентами-филологами из Хантерского колледжа. Они меня просвятили. Открыли мне на многое глаза.

– А помочь тебе, эти новые друзья не смогли? Пока они спасали порочное общество от гниения, кто-нибудь заметил твоё состояние? Кому-нибудь пришло в голову отвести тебя к врачу? Ведь не за один же день ты докатился до такого состояния. У тебя же когда-то начались первые симптомы. Наверняка всё началось с обычной простуды?

В эту минуту зашёл доктор Флинн, молодой пульмонолог.

– Рад видеть вас, мисс Хокинс, – сказал он, пожав руку Натали. – Когда Сюзен доложила мне, что вы здесь, у меня тут же поднялось настроение. Я на ваши статьи подписался, и теперь они приходят ко мне на телефон. Приятно читать умные мысли по дороге на работу.

Натали проглотила комплимент, не отнекиваясь.

– Будьте добры, доктор, вправьте мозги моему другу, – сказала она. – Меня он не слушает. Нагулял себя знатную пневмонию. Скажите ему.

– У вашего друга не пневмония, – ответил пульмонолог. – У него пневмоторакс. Сжатие лёгкого. Никогда не слыхали? Чаще всего встречается у молодых мужчин худощавого телосложения. Мистер Кинг попадает в группу риска. Причиной обычно служат закрытые травмы грудной клетки, сопровождающиеся повреждением легкого отломками ребер. – Тут он впервые обратился к Грегори. – Мистер Кинг, мне было хотелось узнать, как вы получили травму. Вы случайно не были в автомобильной аварии?

– Нет.

– Вы катаетесь на велосипеде или на мотоцикле?

– Нет.

– Вы занимаетесь контактным видом спорта? Я имею в виду футбол, баскетбол, борьбу.

– Нет.

Грегори отвечал чуть-слышно, уставившись в одну точку, слегка покачивая головой из стороны в сторону.

– Так как же вы объясните перелом ребра? Вы не помните как это случилось?

Тут вмешалась Натали.

– Доктор Флинн, я нашла его на улице в толпе протестующих. Возможно его примяли, придавили. Там народ не шибко церемонится.

Грегори, который до этого момента пытался держать голову, резко клюнул носом.

– Не смущайтесь, мистер Кинг, – успокоил его пульмонолог. – Я задаю вам стандартные вопросы в соответствии с протоколом. Половина мои пациентов не помнят при каких обстоятельствах они пострадали. Я вовсе не порицаю ваши политические убеждения. Когда ещё лазить по баррикадам, если не в молодости? Вам повезло, что рядом оказался такой заботливый и предприимчивый товарищ, как мисс Хокинс. Перейдём к делу. Заболевание серьёзное, но лечится успешно оперативным методом. Через несколько недель вы будете как новенький и сможете возобновить борьбу за справедливость.

Взяв Натали под локоть, он отвёл её в сторону.

– Мисс Хокинс, будьте добры, отнесите его страховую карточку в приёмную и заполните документы. Как только мы утрясём административные дела со страховой компанией, ваш друг подпишет разрешение на операцию. Я свяжусь с хирургом. Завтра утром, первым делом в операционную.

– А можно обойтись без операции? – спросил Грегори, вздёрнув голову. – Как насчёт щадящего режима? Ну там, чай с лимоном.

– Мистер Кинг, боюсь, что вы меня не поняли. У вас не инфекция, которую можно доверить белым кровяным клеткам. У вас механическая травма, которую можно исправить только хирургическим путём. Никто не любит ножи, иголки и швы, но иногда без них не обойтись.

– У меня нет страховки. Всё это время я работал официантом за наличные, да и то не каждый день. С последней работы меня попёрли, а новую я не успел найти. Сколько это будет стоить без страховки?

– Сама операция вместе с наркозом, госпитализацией и реабилитационными процедурами обойдётся в районе ста пятидесяти тысяч.

– У меня нет таких денег. У меня даже нет на такси домой. – Высвободив ноги из под одеяла, он готов был выдернуть капельницу из вены. – Мне уже лучше. Натали, подкинь меня, если не трудно. Я больше не буду тебя обременять. Всё пройдёт. У меня дома завалялся ингалятор от астмы. Я пшикну пару раз, и лёгкое само надуется.

Схватив его за плечи, Натали прижала его спиной к подушке.

– Не дури. Никуда ты не поедешь, пока тебя не залатают.

– Чем за такие деньги лечиться, дешевле умереть.

– У твоих родителей надётся такая сумма. Я им позвоню.

– Не вздумай. Если папаня припрётся сюда, тогда я точно сдохну от позора. Лучше сама издевайся.

– Ты думаешь, мне больше нечем заняться? Ты такая важная персона, что всем хочется над тобой издеваться? Постой. Я знаю, как можно решить проблему. Я уже всё продумала. У меня шикарная страховка от предприятия. Пятый канал не жалеет средств для своих работников.

– А какой мне с этого толк? Я же тебе никем не прихожусь.

– Это поправимо.

– Как?

– Всё очень просто. Проще не бывает. Женись на мне.

========== Глава 22. ==========

Ноябрь, 2011

Практикантки с пятого канала, впрочем, как и их более зрелые коллеги, зеленели от зависти, узнав о скоропалительном замужестве Натали. Бесспорно, это был самый блестящий рекламный трюк за всю историю журнализма! Дочь Рона Хокинса, карьеристка, республиканка, христианка, противница абортов, вышла замуж за безработного, бездомного мусульманина, которого нашла на улице. Теперь ей была обеспечена бессмертная слава! Эта история межрелигиозной любви, в которой смешались романтика, фарс и политика, взорвала социальные сети. Демократы и республиканцы пускали слюни от смеси злорадства и умиления. Коллеги Натали переглядывались, будто спрашивая друг друга: «Почему мы не додумались до этого?»

По несколькo раз в день Натали, смакуя, проигрывала в памяти детали своей необычной свадьбы в больничной палате. Не дожидаясь утвердительного ответа от своего сонного жениха, Натали позвонила знакомому мировому судье и попросила его срочно придти в госпиталь. Судья примчался с дешёвыми кольцами, которые не подходили по размеру. Натали вспоминала поспешную церемонию при свете больничной лампы, слова шаблонной клятвы любить до гроба и первый поцелуй, перед тем, как новоиспечённого мужа увезли в операционную. Натали махала ему рукой из коридора.

Процедура прошла успешно. Кровь, скопившуюся в грудной клетке откачали, сжатое лёгкое надули заново, а сломанное ребро поставили на место. После выписки Грегори перебрался в однокомнатную квартиру в пригороде Нью-Рошелл, которую снимала Натали. Единственное, что тормозило восстановление пациента, это тоска по пушистой четвероногой подруге.

«Азиза, – шептал он перед сном. – Где ты, девочка моя?»

Натали сдержала обещание и объявила розыск по всему городу. После двухнедельных поисков, Азизу в конце концов нашли в одном из приютов, в которых животных усыпляли, если за ними никто не приходил. Ей оставалось всего пару дней, когда команда волонтёров под руководством Натали нашла её. Воссоединение собаки и хозяина было воистину душераздирающим.

– Это чудо! – восклицал Грегори. – Слава Аллаху!

История с сопутствующей фотографией попала в газету в раздел «Хорошие новости». Либерал-активист, участник протестата «Захвати Уолл-стрит», воссоединяется с боевой подругой. Добрая фея, сделавшая это чудо возможным – практикантка пятого канала. Да, у некоторых республиканцев есть сердце!

– Я не думала, что ты способно любить живых людей, – хихикнула Линн. – Мне казалось, ты можешь испытывать тёплые чувства только к животным и эмбрионам. Хотя, твой Грегори недалеко ушёл от эмбриона по развитию. Такой же беспомощный. Я уверена, что ему, как мусульманину, до чёртиков приятно, что жена в семье носит штаны и принимает все решения.

– Представь себе. Его мой успех не задевает. Мой муж мирный и прогрессивный.

Теперь Линн уже перепугалась.

– Бог мой, – прошептала она, – а ведь ты на полном серьёзе? Ты действительно поверила, что на свете бывают такие мусульмане? Душа моя, это же оксюморон. Много западных женщин попалось на этот миф. Думаешь, ты первая опровергнешь стереотип? Смотри, если ты будешь приходить на работу с синяками, я молчать не буду. Позвоню в полицию.

Натали торжествующе впитывала в себя шутки и подковырки коллеги, зная что каждое слово быпо продиктовано завистью. Она добилась победы, дорвалась до подростковой мечты, не важно какими путями. Она заполучила парня, которого любила ещё с десятого класса. По ночам он ласкал её. Натали была почти уверенна, что он о другой не фантазировал. Она с благодарностью вспоминала Мартина Зелинского, который за такой короткий промежуток научил её таким тонким трюкам.

Днём Грегори работал административным координатором на полставки в исламском культурном центре на Третьей авеню. Попал он туда благодаря ходaтайству Натали. Высокооплачиваемую должность ему не дали, потому что для этого требовался диплом бакалавра в богословии или истории ислама, или по крайней мере знание арабского. У Грегори ничего не было кроме энтузиазма. Когда в центр звонили с просьбой организовать свадьбу или похороны по исламским обычаям, он брал информацию и оформлял документы, при этом записывая арабские имена неправильно. Надо ему отдать должное, Грегори старался. Аллах был этому свидетель. Oн лез из кожи вон, и при этом иногда допускал ошибки. «Смотри, ¬– предупредил его имам, главный учитель, – если превратишь свою работу в фарс, вылетишь отсюда, и связи жены тебе не помогут». Этот разговор состоялся после того, как Грегори засунул в холодильник бутылку пива и бутерброд с ветчиной. За ним числились ещё другие мелкие проступки вроде откровенной фотографии жены, которую он поставил в качестве обоев на экран компьютера. На самом деле выгонять его не собирались.

Он служил одновременно комической разрядкой и промежуточным звеном между теми, кто практиковал ислам всю жизнь, и новобранцами, недавно проявившими интерес к своим восточным корням. Когда школьники приходили на эксурсию, он водил их по зданию и объяснял историю центра своим доступным, корявым языком. У строгого имама не всегда хватало терпения на общение с иноверцами, и он в глубине души испытывал облегчение от того, что переложил эту неприятную работу на чужие плечи. В конце концов учитель привязался к Грегори, как король привязывается к шуту, как хозяин привязывается к щенку, жующему тапки.

Грегори создал для себя виртуальный псевдоним «Турок из Тарритауна» и начал блог, посвящеённый межрелигиозным отношениям. Первое послание вышло в эфир перед Рождеством.

Селям, друзья!

Я давно мечтал поздороваться с вами на языке своих предков, о которых мой отец так мало говорил, намеренно преуменьшая нашу кровную связь с далёкой и солнечной Турцией. Я понимаю, что биржевый рынок жесток, и людям восточной крови непросто пробиться. Папа поступал так как считал нужным, во благо своей репутации, во благо карьеры и семьи. Он принёс в жертву неотъемлимую часть себя на алтаре исламофобии, и потом всю жизнь пытался убедить себя, что эта жертва была пустяковой и безболезненной. Ирония в том, что именно моя жена-протестантка поддержала мою идею вернуться к своим корням. Она с самого начала поощряла меня выстроить заново то, что разрушил мой родной отец. Когда я говорю новым знакомым, что во мне турецкая кровь, они спешат меня утешить, «Ой, кто бы подумал? Совсем не заметно. Если ты не будешь распространяться, то люди не заподозрят». Друзья, меня не нужно утешать. Я не стыжусь своего крючковатого носа, смуглой кожи, тёмных глаз и вьющихся волос. Это огромная почесть, что Аллах даровал мне эти черты, чтобы я через них рассказал историю своей семьи и своей нации. Если среди вас есть турки, ливанцы, иорданцы, которые «сидят в шкафу» – сейчас самое подходящее время выйти на свет. У нас уже четыре года темнокожий президент, у которого среднее имя Хуссейн. Чего вы ждёте?

Гюле, гюле,

Турок из Тарритауна

Эти незрелые юношеские сопли, как ни странно, получили резонанс со стороны молодёжи. Сама задумка была гениальная. Ислам для дебилов. Джихад для метросексуалов. Учения Мухаммеда за пятнадцать минут. Его электронная почта ломилась от писем, в основной массе доброжелательных. Грегори добросовестно отвечал на каждый вопрос. Как правильно варить турецкий кофе? Где лучше заказать феску? Из какого материала лучше делать кисточку? Какого размера заказать коврик для молитвы? Из какой крупы лучше выпекать десерт шамбали?

Иногда ему поступали вопросы, на которые он не мог ответить однозначно. Kак закадрить сисястую блондинку, чтобы деньги зарабатывала, и не перечила? Где устроиться на работу за наличные, не имея документов? Может ли мусульманин быть гомосексуалистом? Как изготовить бомбу в домашних условиях?

Еженедельные послания «Турка из Тарритауна» не ограничивались криками души. Он сочинял мелодии на восточный лад, исполнял их под гитару и выкладывал записи. Одна из его композиций «Эхо Стамбула» стала мгновенным хитом. Её в первый же день проиграли больше восьмидесяти тысяч раз.

***

Март, 2012

Инструментальные опусы Грегори не прошли незамеченными. На кануне праздника Св. Патрика ему поступил звонок на работу. Подняв трубку, он услышал голос из прошлого. Это был Кайл МакМахон.

– Мужик. Ты ещё дышишь?

– Полной грудью, – отвечал Грегори. – Почему бы мне не дышать? Как ты меня нашёл?

– Да вот, набрёл на твой сайт, а там песни. Хорошие. Техника исполнения улучшилась за последние годы. Твои сочинялки стали более зрелыми что-ли. Вот, собственно, что я хотел тебе сказать.

– Спасибо. Мне приятно.

– А мне стремно на душе, поверишь ли. Совестно.

– Да ну …

– А то? Мы с тобой расстались некрасиво. Я не имел права тебе выговаривать. Твоё дело с кем трахаться. Не знаю, что на меня нашло. Чего я так раскипятился? Может, завидно стало, что ты у тёлок нарасхват. Вот я и психанул. У меня с этим делом всё глухо.

– Да ладно. С кем не бывает?

– Значит, ты не держишь на меня зла?

– Какое зло? О чём ты говоришь? Всё это фигня.

– Ну и слава Богу. У меня тут старик скопытился. – Кайл шмыгнул носом, пытаясь подавить рыдания. – Очередной инсульт. Умер не приходя в сознание.

– Как жалко.

– Мне тоже. Жизнь коротка. Нельзя друзьями раскидываться. Я думал, хорошо было бы нам собраться и потренькать. Тряхнуть стариной. Я рад, что ты ещё свою гитару не похерил.

– Чувак! Что бы я свою старушку похерил? Она со мной всё восточное побережье объездила.

– Ну и славно. На меня тут нашло такое вдохновение. Я тут написал кучу песен. А исполнять их не с кем. Надо нам былой коллектив воссоединить. Кстати, «Полиция нравов» очень даже прикольное название длягруппы.

– Я обеими руками за. А Мартин заинтересован?

– Ещё как! Это он меня подтолкнул тебе звякнуть. Надеюсь, ты на него не слишком сердишься.

– А чего мне на него сердиться?

– Он же твою Натали всё лето жарил. Ты в курсе?

Нет, Грегори был не в курсе, но возмущаться тоже не имел права.

– Что было, то прошло, – сказал он. – Странное было лето. Каждый из нас кого-то жарил.

– Что верно, то верно. Все друг с другом. Видно, что-то в воздухе летало. Даже моя сестра, закоренелая лесбиянка, сошлась с твоим шурином. Он так испугался, что драпанул от неё в Европу. Мы с тобой теперь практически родня.

Кайл рассмеялся, а вместе с ним и Грегори. Он испытывал радость ребёнка, у которого сломанная игрушка вдруг начала работать. Последние годы ему не хватало их мушкетёрского коллектива.

– Приезжай, чувак, – сказал Кайл.

– Приеду.

Через два часа они уже сидели в своём подземельном штабе и возились с проводами от звуковых колонок. Мартин Зелинский, отрастивший бороду до пояса и накачавший двадцать фунтов мышечной массы, открывал бутылки с пивом. Завязав со славянскими богами, он ударился в скандинавский фольклор.

– Мужики, у нас интернациональный состав, – бубнил он в бороду. – Блестящий коммерческий трюк. Грег – знойный турок. Потом Кайл – крикливый, наглый ирландец. А у меня меланхольная нордическая душа. Мусульманин, католик и язычник. Нехилый такой букетик, а? Угодим бабам из разных этнический групп.

– Мне хотя бы одну бабу заполучить, – пожаловался Кайл. – Вокруг моей сестры девки крутятся, но они все лесбиянки. Из них одна Синти натуралка.

Грегори вздрогнул и облился пивом.

– А что, Бесс ещё с ней общается?

– Не сказать, чтобы тесно, – ответил Кайл, поморщившись. – Они вместе заведуют турбазой. Помнишь, ту на Медвежьей горе?

Помнил ли Грегори то место? Ещё бы! Там всё началось.

– И как она поживает, наша примадонна? – спросил он, стараясь изобразить безразличие. – В Метрополитен ещё не попала?

– Куда там! Работает с детьми-инвалидами. Растолстела сильно, вся в прыщах. Живёт с каким-то парнем. Вроде уже помолвлены. Парень такой тёха. Ходит в трениках. Пахнет бараниной. И Синти ему под стать. Говорят же, что когда люди живут вместе и работают бок о бок, они становятся похожими друг на друга.

Грегори пропустил характеристику бывшей возлюбленной мимо ушей. Последний раз он видел её на кухне клуба Вудли перед отъездом на гастроли. Она осталась в его памяти бледной, тощей, с рассеянным взглядом и вялой мимикой. Как он не напрягал своё воображение, он не мог представить её толстой и прыщавой. Это бы опровергло существование Аллаха.

========== Глава 23. ==========

Белые Равнины – апрель, 2012

«Нет, с этим безобразием надо завязать», думала Синти, стоя перед зеркалом.

Новое платье восьмого размера, которое она купила два месяца назад, потому что шестой размер на неё не налазил, уже трещало по швам. Должна же она была подавать хороший пример своим ученицам, хотя им и не грозила большая сцена.

– Я даю себе год чтобы привести себя в форму, – заявила она вслух. – Год – это вполне резонный срок. Как ты думаешь?

Брюс стоял у неё за спиной и пытался застегнуть молнию на платье. Заявление Синти ему не очень понравилось.

– Не выдумывай. Я не собираюсь ждать целый год, чтобы жениться на тебе.

Они были обручены уже четыре месяца, а Синти всё не могла определиться с датой свадьбы. Каждый раз, когда заходил разговор о выборе церкви и ресторана, она меняла тему.

– Через год у нас встреча одноклассников. Пять лет. Те люди, с которыми я училась, помнят меня другой. Если я приду на встречу в таком виде, меня просто не пустят. Они не поверят, что я – та самая Синти.

– Где же ты училась, где девчонкам замеряют талии на входе?

– Недалеко отсюда, в Тарритауне.

– Очень даже далеко, – возразил Брюс. – Теперь мне всё ясно. Мало кто выходит оттуда здоровым на голову.

На самом деле, в плане культурных норм, между Белыми Равнинами и Тарриауном лежала пропасть.

– Я должна с тобой чем-то поделиться, – сказала Синди, нахмурившись. – Оно рано или поздно всплывёт. Только не смейся.

Брюс знал про её мозговую травму, из-за которой она слегка пошатывалась. Он знал про отрицательный резус, из-за которого у неё могли быть проблемы с вынашиванием ребёнка. Его насторожил её таинственный, драматический тон. Какую новость она собиралась вывернуть на него?

– Говори. Я слушаю.

– Когда мне исполнится двадцать пять, я получу кое-какие денeжки, которые мне полагаются. Сейчас они у моего дяди, но скоро они перейдут ко мне.

– Что ты хочешь этим сказать? Ты собираешься бросить работу? Тебе надоело работать с детьми?

– Нет. Как раз дети мне не надоели?

– Значит, ты хочешь подписать добрачный договор? Ты боишься, что я тебя обдеру при разводе?

– Нет.

– Может, ты вообще передумала выходить за меня замуж?

– Нет. Не в этом дело.

– Тогда в чём же дело?

Эта склонность задавать вопросы дотошно и терпеливо являлась пережитком профессии Брюса. Его монотонный голос и спокойный взгляд, которые умиротворяли пациентов, иногда бесили Синти. Она не привыкла общаться с флегматиками. До Брюса у неё были взрывоопасный псих, клептоман и хищник-извращенец.

– Я понятия не имею, что я буду с ними делать, – сказала она, повысив голос. – Вот в чём проблема. Я никогда не распоряжалась такими суммами.

– О какой сумме идёт речь, если не секрет?

– Десять миллионов, – буркнула она чуть слышно.

– Сколько?

– Десять … тех самых, миллионов. Страшновато как-то.

Обняв невесту, Брюс оттащил её от зеркала и усадил рядом с собой на диван.

– Хорошо, вот что мы сделаем. Будем жить так, будто не знаем про эти деньги. Пусть они будут, на чёрный день, но мы притворимся, что их нет.

Синти взглянула на жениха и покачала головой.

– Я от тебя откровенно фигею. С тобой всё так просто.

– Что поделать? – Брюс пожал могучими плечами. – Я простой парень.

***

Исламский центр – июль, 2012

За четверть часа до закрытия центра на рабочую линию Грегори поступил звонок с заблокированного телефона. Он надеялся провести последние десять минут рабочего дня в поисках нового в мопедa на интернете. В каталоге «Кабелас» рекламировали модель, которая ему нравилась, но он пока не был готов выложить три тысячи. В былые времена, когда все его счета оплачивал отец, Грегори, не задумываясь, заказывал самые дорогие игрушки. Теперь ему приходилось выбирать, экономить, откладывать. Так или иначе, ему совершенно не улыбалось втягиваться в долгий деловой разговор перед отходом. Покосившись на мигающих огонёк, oн без особых угрызений совести отправил звонок в ящик речевой почты. Но звонящий не оставил сообщение. Звонок повторился. Казалось, человек на другом конце знал, что кто-то ещё сидел у телефона.

Негромко выругавшись, Грегори в конце концов поднял трубку.

– Алло, слушаю.

– Я очень рад, что поймал вас, – сказал человек с арабским акцентом, к которому Грегори успел привыкнуть. – Вас так все хвалят. Вы такой дружелюбный. Всем помогаете.

– Я стараюсь.

– Мистер Кинг, мне нужна помощь. В моей семье произошло несчастье.

Грегори уже потянулся за карандашом и тетрадью.

– Кто-то умер? Примите мои соболезнования. Вам нужно организовать похороны? Приходите завтра. Мы обсудим детали. Я буду свободен после десяти утра.

– Боюсь, завтра не получится. Будет слишком поздно. Мне важно встретиться с вами сегодня. На углу Бродвея и 23-й улицы есть ирландский кабак «Мадден». Буду ждать вас там через пятнадцать минут.

– Но я не успею добраться. Мне потребуется по меньшей мере полчаса.

– За вами приедет такси. Я уже договорился. Вас подберут у входа. Проезд оплачен.

– Погодите. Как вас зовут?

– На месте представимся.

– Но я вас даже в лицо не знаю.

– Зато я вас знаю. Уверяю вас, мы не разминёмся. До встречи, мистер Кинг.

Грегори чувствовал, что у него не было выбора. Ему было лестно, любопытно и немного тревожно.

Так как у него разрядился мобильный телефон, он послал Натали электронное сообщение с рабочего компьютера. У них был уговор ставить друг друга в известность если кто-то задерживался. «Короче, меня ребята позвали в кабак ‘Мадден’. Постараюсь быть дома к восьми. Не жди меня. Ужинай одна. Целую».

Отчитавшись перед женой, он запер кабинет и вышел на улицу. Вместо обычного жёлтого такси его ждала чёрный кэб, проезд в которых стоил на порядок дороже. Грегори тут же почувствовал себя шейхом, исключительно важной персоной. За ним ещё никто не приезжал на чёрном кэбе.

Поправив воротник рубашки, он уселся на заднее сидение, где его ждала охлаждённая бутылочка с водой. Грегори был бы больше рад пиву, но вспомнил, что алкоголь людям его вероисповедования не полагался.

За рулём сидел щуплый парень лет двадцати с оливковой кожей, иссиня-чёрными волосами и удивительно светлыми серыми глазами. Поправив зеркальце над головой, он тронулся с места. В его скулах и желваках таилась сдерживаемая агрессия, будто он управлял не кэбом, а танком.

– Постойте, – Грегори окликнул водителя. – Кажется, вы ошиблись адресом. Мне нужно на Бродвей, а вы едете в другом направлении.

– Ни о чём не волнуйтесь, – последовал ответ. – Расслабьтесь, и пейте воду. Сейчас жарко.

– Куда вы меня везёте?

– Туда, где вас ждут.

– Меня ждут в баре «Мадден».

– Планы слегка изменились. Не бойтесь, там будет еда. Вас накормят.

Ответ частично утешил Грегори. Честно говоря, он уже слегка проголодался. Тут ему пришла в голову ещё одна неурядица.

– Если я приду домой поздно, жена меня убьёт.

Водитель усмехнулся, обнажив острые белые зубы.

– Вы говорите как истинный мусульманин. Жена убьёт. Что нам с вами делать?

***

– Где ты был? – спросила Натали мужа, когда он переступил порог квартиры в десятом часу.

– В баре «Мадден», – ответил Грегори. – Я же сказал тебе. Разве ты не получила моё сообщение?

– Только не ври, – сказала она устало, протирая очки, которые надевала дома вместо линз. – Мог бы для приличия придумать какую-нибудь убедительную историю.

– С чего ты взяла, что я вру?

Натали выключила компьютер и откинулась на спинку кресла с величием прокурора.

– Мы с Линн зашли в «Мадден» после работы. Тебя там не было. Я на второй этаж тоже заглянула. Это не такое большое место, и не так там много народу, чтобы человек мог потеряться в толпе.

– Значит мы ушли к тому времени.

– Мы?

– Да, я и парочку коллег из центра. Bыпили по кружке пива и пошли прогуляться. А что такого? Погода была хорошая. К вечеру жара спала.

– Твои коллеги пьют пиво? Впрочем, можешь не отвечать. Это глупый вопрос. Я упустила новую волну Ислама. Пиво, картофельные шкурки с беконом и стриптиз: место в раю обеспечено.

Грегори пропустил её последнее замечание мимо ушей. Для того, чтобы выиграть этот спор, ему нужно было срочно перевести стрелки на жену.

– Что тебя дёрнуло пойти в «Мадден»? Это последняя забегаловка в Манхэттeне?

– Да так, думала удивить тебя, присоединиться к тебе на ужин. Мы уже пару недель никуда вместе не ходили. – Натали поправила брелки на браслете. – После этого я тебе ещё несколько раз звонила на мобильный, а ты не отвечал.

– У меня батарея сдохла. Что, такое не случается? – Грегори вытащил из карамана мёртвый телефон и швырнул на стол перед женой. – На, посмотри сама, если не веришь. А когда зарядится, можешь проверить историю. Там сообщения от всех моих любовниц. Черноглазые девственницы пишут мне с того света, ждут меня.

Его последнее восклицание устранило остатки сомнений. Грегори явно мудрил. Невинный человек не будет так буйно защищаться. Его расширенные зрачки излучали смесь страха и восторга, как у ребёнка, которому впервые показали страшный фильм. Для того, чтобы раскусить мужа, Натали нужно было сохранять самообладание.

– Ты сказал, что вернёшься к восьми, – сказала она, неторопливо расстегнув браслет и подержав его на свет. – А сейчас четверть десятого. Может, для тебя час туда, час сюда не имеет значения.

– То есть, ты следила за мной? Кажется, у нас был договор. Никакой ревности, никакой слежки. Да, я знаю, что четыре года назад я тебя подвёл. Но сколько раз я должен ещё извиниться? Я думал, мы решили начать с чистого листа.

– Я тоже так думала, – ответила Натали тихо и убрала браслет в шкатулку. – Но чистый лист замарать нетрудно.

========== Глава 24. ==========

31 октября, 2012 – праздник Хеллоуин

К концу предвыборного сезона Натали начала испытывать симптомы творческого выгорания. Нынешний президент-демократ, обещавший жителям Америки доступную медицинскую страховку, баллотировался на второй срок. Против него выступал состоятельный многодетный отец и миссионер церкви мормонов. В глубине души Натали знала, что республиканцев ждало очередное поражение. Ранние показатели были явно не в их пользу. Ярость, с которой она погрузилась в предвыборную пропаганду, перешла в плаксивость. Грегори дипломатично отмалчивался. Натали знала, что он оставался на стороне демократов и тихо радовался тому, что его демократы удерживали Белый Дом.

Брианна наблюдала за дочерью со стороны, вспоминая себя в её возрасте и повторные выборы Рейгана в 1984 году. Для молодой журналистки первые выборы это всегда шок для нервной системы. Девочка должна была пережить всю гамму эмоций, от эйфории, до апатии. Душевные мозоли нужно заработать. Молодой организм может вынести и не такие встряски.

В конце сентября у Натали случился выкидыш на раннем сроке. На фоне грядущих политических поражений эта личная потеря казалась ей мелкой и незначительной. Проплакав полчаса в туалете, Натали освежила макияж и вернулась в студию пятого канала. Не время было разводить нюни. Республиканская партия нуждалась в ней. Это был единственный раз, когда Брианна заговорила с дочерью на рабочем месте.

– Не отчаивайся, дорогая. Наши ребята обязательно вернутся в Белый Дом. Если не сейчас, то через четыре года.

Натали взглянула на мать с негодованием.

– Значит, ты уже приняла поражение? Какого чёрта мы тогда ходим на работу, если результат уже известен?

– Твои усилия обязательно окупятся, если не сейчас, то в 2016 году. Делай своё дело. Это не последние выборы в твоей жизни. Тебе ещё работать лет пятьдесят. Ещё много крови утечёт за это время.

Это были самые ободряющие слова, которые Натали доводилось слышать от матери. Потоки крови … От этого образа у неё открылось второе дыхание.

Однажды вечером, по дороге на вокзал Гранд-Централ, Натали услышала, как её кто-то хрипло окликнул. Запахнув поплотнее пальто, она опустила голову и прибавила шагу, чтобы убежать от запаха немытого тела и сигарет.

Оклик повторился.

– На-та-ли! Успеешь ты на свою электричку. Старых друзей не узнаёшь?

На ноздрях, на бровях, на увядших мочках ушей и на губе чернели дырки, в которые когда-то были вставлены кольца и гвоздики. Приглядевшись поближе, Натали узнала Дару МакКинли, бывшую сожительницу Питера Кинга. Похоже, она шла на вокзал ночевать.

– Не обращай внимания на мою внешность, – сказала Дара старушечьим голосом, останавливаясь почти через каждое слово, чтобы перевести дыхание. – Я знаю, что изменилась, и не в лучшую сторону.

– Ты давно меня преследуешь?

– Нет, только что увидела и решила поздороваться. Вроде не чужие. Мы обе любили братьев Кинг. Это делает нас … почти сёстрами?

– Что тебе нужно?

– Хотела поделиться с тобой одной историей, которая тебя, как журналиста, заинтересует. У меня личная неприятность. Заболела я СПИДом.

Натали хмыкнула и закатила глаза.

– Почему меня это не шокирует?

– Есть тут такой татуировщик в Бронксе. Он мне и занёс заразу. Я дам тебе его имя и адрес. Ты напиши про него в газету. Мне уже не поможешь. Пусть хоть другие знают. Может, кого-то это спасёт.

– Дара, учитывая твой образ жизни, трудно будет найти конкретного виновника во всех пяти районах Нью-Йорка. СПИД не передаётся татуировочными иголками. Если твой знакомый художник и занёс тебе заразу, то скорее всего не иголкой. Могу представить, как ты расплачивалась с ним за его услуги. И вообще, я не занимаюсь урбанистическими скандалами. Если хочешь, чтобы твою историю услышал весь мир, найди себе первокурсника из Хантерского колледжа с повышенным чувством социальной ответственности. Заведи себе друзей демократов.

– Зря ты так. Я республиканка, между прочим.

– Так я тебе и поверила. У таких как ты нет политических убеждений. Ты за пачку сигарет станешь республиканкой. А если «зелёные» тебе предложат банку пива, ты станшь «зелёной» и будешь стоять на углу с плакатом «Спасите сухопутных черепах». Знаю я …

Дара потрясла колтунами.

– Возгордилась ты, подруга, как я погляжу. Руки, значит, не хочешь марать? Осторожнее. Бог не любит гордых.

– Тебе бы говорить о Боге! После того, как ты поступила с Питером. Угробила его ребёнка и смылась. Он до сих пор в себя не пришёл. Его уже несколько раз клали в лечебницу для алкоголиков.

– Я слышала, он нашёл себе богатенькую, из семейства ван Воссен.

– Что толку, если у него печень разлагается?

Жёлтые, маслянистые белки глаз Дары вздрогнули.

– Я тогда думала, что так будет лучше. Я по-любому собиралась с ним расстаться. Я знала, что к этому всё идёт. Зачем мне было приходить на похороны? Они всё равно считали меня убийцей. Не думаю, что моему присутствию были бы рады. Вот, я решила лишний раз людей не нервировать.

У Натали непроизвольно затряслась голова.

– Невероятно.

– Что именно?

– То, как ты оправдываешь собственное малодушие. Ты себя убедила, что всё что ты сделала, это во благо Питеру, из учтивости к его чувствам, из некого извращённого сострадания. Я знаю такой тип женщин – если их можно так назвать. Они засовывают своих новорожденных в мусорку, тоже якобы, из милосердия, чтобы дитя не мучалось. На этой лжи и построена сеть женских клиник, которые предлагают аборты на поздних сроках. Главное не мучаться. – Натали понимала, что перешла некоторые границы, но не могла остановиться. – Что же ты на себя руки не наложишь? Тебе самой себя не жалко? Посмотри, во что ты превратилась. Пугало! На Хеллоуин не надо наряжаться.

– Не торопи события, – остановила её Дара. – Когда придёт время, я сама с собой как-нибудь разберусь. Мне ещё нужно кое-что в этой жизни доделать. Песенка моя ещё не спета.

– И какие такие великие подвиги тебя ждут?

– Я хотела тебе помочь, да вижу, тебе не нужна моя помощь. Ты же у нас самая умная. И так всё знаешь.

За волной злобы последовала волна брезгливой жалости.

– Бог с тобой, Дара. Чем ты можешь мне помочь?

– У меня есть информация для тебя. Ты барышня занятая. Не видишь, что происходит у тебя под носом. Наверняка, ты не в курсе того, чем занимается твой мужичок, пока ты носишься по Манхэттeну, как цыплёнок с отрубленной головой. Он помогает террористам. Твой мирный, прогрессивный, чувствительный мусульманин …

Натали не удосужилась спросить, откуда у Дары были такие сведения. Она знала, что галлюцинации и паранойя являлись классическими симптомами СПИДа. Это был голос недуга. Подняв воротник и отвернувшись от собеседницы, она продолжала свой путь. Дара довольно проворно ковыляла у неё за спиной.

– Выслушай меня. Ты думаешь, все эти его статейки про права мусульман прошли незамеченными? Группировка «Исламское государство» завладела им. Он превратил турбазу на Медвежьей горе в пристанище для экстримистов. Он опять снюхался со своей бывшей. Как её там звали? Ну, ту балерину … Синти. Она ему дала ключи от коттеджа в лесу. Tам oн проводит тайные собрания. А с тобой он только ради денег. Ему нужен респектабельный фасад. Бумажная работа, жена-христианка. Всё, чтобы пустить пыль в глаза. У тебя в постели греется террорист.

– Ты бредишь.

– А ты упорно прячешь голову в песок. Смотри. Следущий теракт – на твоей совести. Только не говори, что тебя никто не предупреждал.

***

Тарритаун

Устав от похоронной атмосферы, Мелисса решила украсить свой дом на Хеллоуин, впервые за четыре года, и открыть его для соседских детей, как это было во времена до великой рецессии. Её душа требовала праздника, пусть самого нелепого и коммерческого. Накупив пластмассовых фонариков и несколько мешков дешёвых конфет, она переоделась в костюм клоунессы и расположилась на крыльце в ожидании гостей. Пренебрежительная гримаса мужа не испортила ей настроение.

– Ты выглядишь глупо, – сказал Эллиот, предварительно запустив руку в миску с конфетами. – Из всех костюмов, ты выбрала самый дурацкий.

Мелисса не осталась в долгу.

– Ты тоже клоун. Биржа – это цирк. В следующий раз наряжусь как зайчик из «Плейбоя».

Эллиот чуть не подавился шоколадом.

– Ты опоздала, дорогая, лет на тридцать. Розовые ушки подчеркнут твои морщины.

Неизвестно, куда бы зашёл этот разговор. Супругов Кинг спас от скандала старший сын, возникнувший из вечернего тумана. Задыхаясь, Питер взлетел по ступенькам крыльца.

– Мама, папа? Мне нужна помощь, – тараторил он скороговоркой. – Лаура поругалась с родителями.

– Ничего, – сказал Эллиот. – Помирится.

– Нет, на этот раз уже не помирится. Они выгнали её из дома. Сказали, что не хотят больше платить за её лечение. Гонят на работу. А она не в таком состоянии, чтобы выходить на работу. Можно она у нас пока поживёт?

Мелисса и Эллиот переглянулись, молча призывая друг друга на помощь. Похоже, им на этот раз было не отвертеться.

– Я уберусь в подвале, честное слово, – продолжал Питер, протягивая руки с растопыренными пальцами. – Мы шуметь не будем. Тут ещё такое дело … Лаура беременна. Бог подарил мне второй шанс стать отцом. Я на этот раз не оплошаю. Мы с Лаурой уже обо всём договорились. Я буду работать охранником, а она будет писать романы. Мама, папа, скажите что-нибудь. Не сердитесь.

Поникнув головой, Эллиот направился к холодильнику за апельсиновым соком. С тех пор как Питер вернулся из лечебницы, они перестали держать дома алкоголь, чтобы не искушать блудного сына.

– Глупый мальчик, – сказала Мелисса, раскрыв объятия. – Как я могу на тебя сердиться?

Питер уткнулся носом в её полиестровый клоунский костюм.

– Мамочка, ты самая лучшая. – Расцеловав её в размалёванные щёки, он гаркнул через плечо. – Лау-ра! Заходи. Дорога расчищена.

Калитка скрипнула, и Мелисса увидела новую избранницу сына. Лицо её было закрыто прядями замызганных русых волос. Виднелся лишь острый кончик носа и ярко накрашенный рот. Девушка неуверенно передвигалась на длинных, хрупких ногах с торчащими коленками. Так передвигаются марионетки в руках неопытного кукловода.

Не поздоровавшись с хозяйкой, Лаура прошла в дом. Питер принял у неё сумку и провёл её в подвал.

– Ну что, довольна? – услышала Мелисса за спиной голос мужа.

– Мне главное, чтобы Питер был счастлив.

Эллиот не ожидал другого ответа от жены.

– Раз уж ты такая добрая сегодня, – сказал он, – ни на кого не сердишься, надо и мне облегчить душу.

– Ещё одна соломинка не сломает спину верблюду. Рассказывай. Что ты натворил?

– У меня был жаркий роман с Бетани Шусслер, – сказал Эллиот, приняв позу римского императора. – Я бы её последним мужчиной. Перед тем как ей влили первую ударную дозу химии, я у неё ночевал. Мы занимались любовью всю ночь.

Мелисса нащупала его руку в темноте.

– Милый, ты сделал доброе дело. Утешил вдову. Тебе на небесах зачтётся.

Эллиот отдёрнул руку.

– Это всё, что ты хочешь мне сказать?

– Честно говоря, я впечатлена твоей выдержкой. Ты так долго ждал. Я думала, у вас с Бетани давно тянулись шашни. Уж больно резво ты бегал на работу.

– Я бегал не столько на работу, сколько из дома, – пояснил Эллиот.

– Ах, всё это семантика. – Мелисса потянулась и поправила рыжий парик. – Какой замечательный вечер для откровений. Ты не думай, у меня тоже есть маленький секрет.

Эллиот фыркнул и закатил глаза. Какие у его жены могли быть секреты?

– Прошлой зимой, пока ты был в коммандировке в Чикаго, я отметила день Св. Валентина с твоим начальником. Poн давно делал мне авансы, а тут явился ко мне на работу с цветами. Мы всю ночь провели на кожаном диване, предназначенном для пациентов. Как видишь, дорогой, теперь мы в расчёте. Хочешь ещё конфетку?

***

Когда Натали вернулась домой, её ждал небольшой сюрприз в виде билетов в Филипсбургское поместье. Грегори предложил ей тряхнуть стариной и отключиться на вечер. Каждый год перед праздником Хеллоуин, старинное имение, которому было больше трёхсот лет, превращалось в готическую ярмарку. Во мраке рыскали вампиры, ведьмы и призраки. Все они служили пресловутому всаднику без головы из рассказа Вашингтона Ирвинга. Профессиональные актёры, кинематографический грим, спецэффекты на голливудском уровне гарантировали посетителям несколько часов сладостного ужаса. «Не рекомендуется для детей младше десяти лет», – гласила оговорка в рекламе.

Прикрывая ей глаза ладонями, Грегори отвёл её в спальню. Когда он убрал руки, Натали ахнула. На постели лежали наряды семнадцатого века: мужской чёрный костюм с голландским воротником и платье из цветного ситца.

Наряды были не из дешёвой синтетики, а из натуральных тканей. Портной, возродивший колониальную эпоху, не упустил ни одной детали, от застёжек на камзоле до тесьмы на корсаже.

– С каких пор ты стал таким заботливым? – спросила Натали недоверчиво, прикинув наряд на себя перед зеркалом.

– А что, муж не может сделать приятное жене? Ты плохо обо мне думаешь. Впрочем, я это заслужил. Не буду оправдываться. А тебе идёт. Давай, не будем терять время.

Напялить костюм оказалось не так просто. Натали пришлось попросить мужа о помощи. К счастью, пальцы Грегори, натренированные игрой на гитаре, проворно затянули тесьму корсета. Когда они уже были на выходе, зазвонил домашний телефон. Это была Брианна.

– Слушай, ты не знаешь случайно, где твой отец? – спросила oна.

– Понятия не имею. А тебе с ним нужно что-то обсудить?

– Да ничего. Просто он не берёт трубку. На работу ему звонила, на мобильный.

– Значит, остался ночевать на квартире в Манхэттeнe.

– В таком случае он обычно звонить. А тут, ни слуху, ни духу. Странно.

– Видно, у него новая баба завелась. Ничего, натрахается – объявится. Ты, мамуль, там тоже не скучай.

– А я не скучаю. Я предвыборный репортаж смотрю на вражеском канале. Эх, изголяются демократы!

– Я не это имела в виду, мам. Если у отца новый роман, это не значит что ты должна сидеть дома, скрестив ноги. Я уверенна, тебе есть кому позвонить. Как там молодой профессор из Фордема? Разве он не приглашал тебя покататься на катере вокруг статуи свободы?

– Да они все приглашают из вежливости. А когда доходит до дела, у них вдруг появляются более важные планы. Эх, нелегко крутить любовь, когда тебе пятьдесят лет. Ладно, ладно. Я своё отжила. Ты молодая. Не нужно тебе слушать мои старческие стоны. А ты куда-то собралась?

– Представь себе. Грег заказал билеты на ярмарку. Даже костюмы раздобыл. Угадал мой размер. Платье будто на заказ пошито.

– Ого! Откуда что взялось?

– Не говори. Я и сама удивилась.

– Ну, раз такое дело, то беги. Не будут тебя задерживать. А если твой отец вдруг выйдет с тобой на связь, попроси его мне звякнуть. У меня вопросец к нему по поводу завещания.

– Понятно. Как только, так сразу …

Натали поправила капор перед зеркалом и вышла на улицу, бережно придерживая подол юбки.

– Что случилось? – спросил Грегори, когда они уже сидели в машине. – Какая-то неприятность?

Натали отмахнулась.

– Да ничего особенного. Отец опять пустился в загул. Видно, его новая баба приворожила на этот раз.

***

Сонная Лощина

Филипсбургское поместье было oсвещено сотнями фонарей и факелов. Трёхглазое морское чудовище в одежде пирата с резиновыми щупальцами растущими из головы встретило молодых супругов Кинг у входа.

– Ну что, дети, готовы напугаться до смерти?

Натали было жаль актёра, которому приходилось искажать свой голос. Она не представляла, как можно было повторять одни и те же слова на протяжении нескольких часов.

К плетёному поясу морского чудовища былa пристёгнутa сморщенная голова воина-туземца. Натали вдруг вспомнился урок южноамериканской истории, после которого ей несколько ночей подряд снились кошмары. Лекция называлась «Духи и охотники за головами: Исчезающие миры Амазонки». В ней описывалась практика племени живаро по высушиванию голов убитых врагов. Эта тонкая процедура требовала точности и навыка. Сперва делали разрез сзади, чтобы удалить лишнюю плоть, потом вынимали и выбрасывали череп. Глаза и рот закрывали, сшивая веки и губы с помощью острого крючка из пальмового дерева. Затем голову кипятили на медленном огне несколько часов, после чего она уменьшалась на две трети. Потом голову сушили, и она ещё больше сокращалась. В кожу втирали золу маленькими нагретыми камнями заполняли полость головы и подвешивали над огнём, чтобы позволить ей высохнуть и затвердеть. Талисман был готов. Его прикрепляли к верёвке и носили на шее или на поясе.

– Выглядит подлинно, – сказала Натали, посчитав нужным выразить своё восхищение.

Морской монстр на минуту вышел из образа и ответил ей своим обычным голосом.

– Я заказал эту штуку у одного мастера в Бруклине. Он работает с глиной и резиной. Когда мне её привезли, я боялся спать с ней в одной комнате.

– Я бы её подсунул брату под подушку, – сказал Грегори. – Он тупой и принял бы за чистую монету. Вот было бы крику!

Монстр сунул ему в руку визитную карточку мастера.

– Желаю повесилиться!

Вернувшись в образ, он бросился встречать новую пару. К Натали и Грегори подкрались два вурдалака, схватили их под руки и потащили в лабиринт из соломы. Над головами у них вились летучие мыши, с горящими глазами и крыльями, выкроенными из чёрного замша. Паук-скелет приземлился на плечо Грегори. Ворона с двойным клювом прыгнула на грудь Натали. Детская рука с отрезанным пальцем дёрнула её за волосы.

Они оказались в сарае, который использовали в качестве мясной лавки. С потолка спускались цепи с крючками, на которых извивались окровавленные человеческие тела.

Грегори легонько подтолкнул жену локтeм.

– Ну, как тебе всё это? Я же говорил тебе, развлечение не для детей. Тут потрудились настоящие художники. Уровень явно не любительский.

Натали ничего не ответила. Когда Грегори глянул на неё, улыбка исчезла с его лица. Она была бледна, бледнее чем вампир, который крутился вокруг них. Зажимая рот дрожащими пальцами, она глухо стонала. Споткнувшись о подол платья, она упала перед ящиком, из которого торчали отрубленные части тела.

Грегори быстро сообразил, что праздничный антураж вызвал у неё немного не ту реакцию, на которую он надеялся. Обхватив её за талию, он пытался помочь ей встать, но она ещё больше путалась в многослойных юбках. За ними толпилась очередная группа зрителей.

– Натали, что с тобой? Неужели испугалась? Да это всё выдумка. Ну? Прости. Я не думал, что ты так отреагируешь. – Грегори решил, что вид отрубленных частей тела возродил в её памяти недавний репортаж из Сирии. – Неужели ты так из-за выборов переживаешь? Да хрен с ним, кто победит. Нельзя же так себя изводить.

Натали не реагировала на его нежности. Сорвав капор с головы, она сидела на охапке соломы спиной к стене и рыдала. Зрители останавливались чтобы поглазеть, и проходили мимо, решив, что публичная истерика была элементом сценария. Кто-то даже похвалил аутентичность её игры. Кто-то подсунул ей маленькую пластмассовую бутылочку с водой. Машинально отхлебнув несколько глотков, Натали согнулась пополам и схватилась за горло. Её вытошнило в подол платья.

Отшвырнув бутылку, она, точно одержимая, бросилась разгребать руками гору отрубленных голов и конечностей. Организаторы мероприятия боялись к ней подойти. Это был первый подобный случай за всю историю фестиваля. Несколько раз родителям приходилось уводить плащучих детей в возрасте до десяти лет. Но экскурсоводы не помнили, чтобы взрослая женщина устраивала такие сцены.

Наконец Натали вытащила одну голову за волосы и подняла её на свет.

– Вот, смотрите! – выкрикнула она, задыхаясь. – Смотрите, идиоты! Кто следующий на очереди?

Собравшиеся вокруг неё зрители начали перешёптываться, осознав, что происходящее у них на глазах уже не являлось представлением. Голова, которую Натали держала в руках не была сделанной из воска как остальные в куче. Кровь, капающая из распахнутого рта, не была краской на водяной основе. Волосы не были из синтетических волокон.

Тостяк в костюме Дракулы схватился за сердце.

– Батюшки … Это же мой фондовый брокер, Рон Хокинс!

========== Глава 25. ==========

Майкл Маршалл был рад, что в своё время добился перевода в Бронкс, и что Тарритаун уже не являлся его территорией. Он испытывал облегчение от того, что не ему пришлось ехать в Филипсбургское поместье на место проиcшествия, расталкивать перепуганную толпу и заворачивать в мешок голову бывшего биржевика. В конечном счёте он всё-таки поехал в Тарритаун, повинуясь голосу совести, правда не как сотрудник правоохранительных органов, а как друг вдовы Хокинс. Ведь она помогла ему в трудную минуту, и было бы справедливо вернуть ей долг.

Узнав о смерти мужа, Брианна попала в больницу с нервным срывом, но её быстро отпустили домой. Когда Майкл пришёл к ней в палату с букетом роз, обвитым чёрной бархатной лентой, Брианна начала искать сумку и требовать документы для выписки.

После получасовых пререканий с психиатром и кардиологом, её в конце концов отпустили с целым мешком лекарств. Майл вывел её под руку.

– Хотите, я возьму на работе пару отпускных, – сказал он ей по дороге к её дому.

– Зачем?

– Составить вам компанию. Вам нельзя быть одной. Меня до сих пор мучает совесть. Я не успел спасти свою мать. Oпоздал. Так может хоть вас … смогу уберечь.

Брианна покосилась на него и горестно расхохоталась.

– То есть, ты воспринимаешь меня как свою мать? Всё ясно. Можешь ничего больше не говорить. У тебя своеобразный Эдипов комплекс, и ты его переносишь на меня. Я и правда тебе в матери гожусь.

– Я вовсе не это имел в виду, – пробормотал Майкл, осознав свою ошибку.

– Нет, я знаю что у тебя на уме. Голова Рона была застрахована на пару миллионов. Ты приехал сюда в надежде, что тебе что-то перепадёт с его страховки? Думал, надавить на нашу с тобой былую дружбу.

– Мне не нужны деньги покойника, – ответил Майкл необидчиво. – Мне подняли зарплату аж на три тысячи за заслуги. Для вас это не деньги, а я чувствую себя королём. Три штуки, плюс три дополнительных отпускных. Я согласен провести их с вами.

Брианна потянулась в карман за сигаретами.

– Прости меня. – Её замёрзшие пальцы неловко возились с зажигалкой. – Ты не заслуживаешь такого сверного отношения с моей стороны. Ты честный, искренний мальчик, каких мало. Я вполне допускаю, что ты приехал сюда с самыми чистыми намерениями. Ты делай скидку на моё происхождение, на ту среду в которой я всю жизнь вращаюсь. Bидишь корни моей паранойи? Понимаешь, почему я не доверяю людям?

Майкл истолковал её последние слова как косвенное согласие провести последующие дни с ним. Не задавая дальнейших вопросов, он довёз её до дома, где их ждали Натали с Грегори.

Не поздоровавшись с дочерью, Брианна пошла на кухню, сделала себе коктейль из водки и клюквенного сока и позвонила на работу. Натали слышала, как мать пререкалась со своей ассистенткой по телефону.

«Вы меня не списывайте раньше времени. Oтдам последний долг покойному мужу и тут же вернусь. Пускай Ричард не мудрит. Не вздумайте искать мне долгосрочную замену. Да, мне полагаются деньги со страховки. Это не значит, что я собираюсь бросать работу. Нет, не дёргайте отдел кадров попусту. Не нужно мне оформлять отпуск. Я вполне дееспособна».

Когда Брианна вернулась из кухни в полупустым бокалом в руке, все трое сидели на диване бок о бок.

– Невозможно оторваться ни на минуту, – брюзжала вдова между глотками. – Они только и ждут чтобы избавиться от меня. Ей-богу, если бы я им не позвонила сейчас, они бы меня уже на пенсию выставили из лучших побуждений. Что за люди?

– Зря ты её привёз домой, – Натали шепнула Майклу. – Надо было её держать в госпитале до самых похорон. Она будет стучать каблуками по дому, звенеть бокалами и трепаться по телефону.

– Не придирайся к матери, – ответил он. – Нормально она себя ведёт, вполне адекватно. У неё такая защитная реакция. Каждый справляется по-своему. Вон, на мужа своего посмотри.

Грегори сидел, откинув голову на спинку дивана и закрыв глаза, будто не был причастен к происходящему. Рот его был слегка приоткрыт. Майклу даже стало неловко за поведение друга.

– Эй, Грег, как твоя сестра? – спросил oн, легонько толкнув его в бок локтем.

– А? Что?

– Как Эвелина, спрашиваю?

– Нормально. Учится в Калифорнии. Поступила в Беркли. Должна приехать на Рождество. Говорят, у неё парень завёлся.

– Я рад за неё. Но ты всё-таки не спи посреди бела дня. Некрасиво.

– Да я знаю, что некрасиво. Вся ситуация не очень красивая. Но я две ночи не спал. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу голову тестя. Согласись, такую картину трудно забыть. Дай мне перед похоронами выспаться. Я не хочу в церкви носом клевать.

Помолчав несколько минут, Майл задал наконец вопрос, который не давал ему покоя.

– Так у вас есть что хоронить? В смысле, вы тело нашли? Ну, остальные части.

– Пока нет, – ответила Натали. – Полиция обшарила всё поместье. Ещё никого не арестовали. Расследование только начинается. Власти всё ещё пытаются восстановить хронологию.

– Они наверняка захотят с тобой поговорить.

– Да, я к этому уже готова. Можно будет снимать эпизод для детективного шоу.

– У тебя есть какие-то свои теории?

– У меня их более чем достаточно. У отца было много врагов, как у любого успешного человека. Коллеги, подчинённые, недовольные клиенты, мужья его любовниц, в конце концов. Он за свою карьеру взъерошил немало перьев. Я знала, что он рано или поздно допрыгается. Посмотрим, кто придёт на похороны.

Сомкнув руки за спиной, Майкл встал у окна, выходившего на Гудзон. Он зарёкся отключить в себе полицейского, но искушение размышлять на эту тему было слишком велико. Он прочитал слишком много детективных романов за свои двадцать пять лет, просмотрел слишком много фильмов. Убийца Рона Хокинса явно не боялся быть пойманным, а наоборот, хотел привлечь внимание и повергнуть жителей Тарритауна в состояние террора. Это могло быть сатанистским ритуалом, выходкой на Хеллоуин. Это могло быть и актом мести, послание всем биржевикам. Варианты были бесконечны. Чем больше Майкл размышлял об обстоятельствах вокруг смерти Рона Хокинса, тем больше ему казалось, что это было дело рук не одного человека, а нескольких. Рон был слишком одиозной персоной.

Оглянувшись, Майкл увидел, что Натали спит, прислонившись к мужу. В эту минуту они выглядели как студенты после попойки в общежитии.

***

Эллиот поедал успокоительное горстями. У него завелась нервная потребность мыть руки, чтобы выскрести невидимую кровь из под ногтей. Почему его постоянно трясло и скручивало? По идее, ему нужно было развернуть плечи и вдохнуть полной грудью. Каждый день на протяжении четырёх с половиной лет Эллиот желал своему начальнику смерти. В его фантазиях Рон падал под поезд, его сбивало такси, его похищали террористы. Эти картины помогали Эллиоту выжить. И теперь, когда желаемое свершилось, он вместо радости испытывал ужас. Значило ли это, что у него были сверхъестественные способности, талант материализовывать тайные желания? Неужели он действительно мог накаркать беду на недруга? Наверняка, он был не единственным человеком, который считал, что мир будетпрекраснее и справедливее без Рона Хокинса. Его ненавидели сотни, если не тысячи. Его гибель была результатом совместного труда озлобленных вестчестерцев, которые бормотали заклинания в один голос перед сном, посылая негативную энергию в эфир.

Последний год был особенно невыносимым для Эллиота. После того как Кинги и Хокинсы породнились путём скоропалительной свадьбы Грегори и Натали, у Рона появился новый повод издеваться под подчинённым, который теперь приходился ему сватом.

– Знаешь, старина, ты мне многим обязан, – говорил он Эллиоту. – Моя дочь спасла жизнь твоему сыну. Если бы не она, его бы поедали черви. Ты должен целовать мне ноги за то, что я воспитал Натали такой сердобольной.

Страх Эллиота достиг aпогея, когда президент компании предложил ему занять место покойного. Его даже подразнили бонусом. Причиндалы Рона были поспешно упакованы в коробки и вынесены из кабинета. Чистый, свободный стол с гранитной крышкой у окна зазывающе блестел в солнечных лучах.

– Я не могу на это пойти, – признался он жене. – Если я слишком радостно схвачусь за эту должность, подозрение падёт на меня. Ещё не хватало, чтобы люди подумали, будто я укокошил Рона.

– А если будешь ломаться, то этим привлечёшь ещё больше внимания, – ответила Мелисса. – Тебе нечего скрывать и нечего стыдиться. Ты заслужил повышение как никто другой.

– Это не повышение. Это порабощение. Руководить этой командой? Для этого надо быть таким как Рон. Они привыкли к его методике руководства. Если я приду сейчас со своими гуманными, эгалитарными идеями, они мне за две секунды сядут на шею.

Прильнув к плечу мужа, Мелисса говорила с ним тоном Леди Макбет.

– Мой тебе совет: бери пока дают. До пенсии ещё лет десять. Пощёлкай кнутом напоследок. – Помолчав несколько секунд, Мелисса вызывающе ухмыльнулась. – Другое дело, у тебя кишка тонка руководить отделом. Тогда скажи сразу. Никаких вопросов.

– Я всё понял, – отрезал, Эллиот стряхнув её руку с плеча. – Тебе надоело быть моей женой. Ты хочешь стать вдовой. Хорошо. Я возьму должность Рона. Следующая голова на ярмарке в Сонной Лощине будет моей.

***

Похороны Рона совпали с президентскими выборами. Натали следила одним глазом за подсчётом голосов из похоронного бюро. По большому счёту, ей было наплевать. Она прекрасно знала, кто победит. Однако, она надела красное платье на кладбище в знак поддержки проигрывающей республиканской партии. Когда наступил её черёд произносить надгробную речь, она перечислила все благотворительные организации, которые при жизни спонсировал её отец, и которые она намеривалась продолжать спонсировать из своего наследства. Среди них числились детский онкологический центр Сен-Джуд, «Поезд улыбок», проект «Раненый солдат», ещё несколько мелких благотворительных фондов в помощь бездомным животным.

– Папа бывал жёстким и взыскательным с равными себе по силе, но он не забывал о слабых и обездоленных, – заключила она.

По дороге с кладбища она уже проверяла рабочую почту, которая была забита соболезнованиями от коллег. Рона очень любили на пятом канале.

Психиатр сказал Натали, что ей было рано возвращаться в студию. В идеале её надо было бы продержать дома ещё несколько недель, пока она привыкала к коктейлю антидепрессантов. Натали принимала таблетки через пень-колоду. Ей не нравилось, что они отбивали ей память и сокращали словарный запас. Ей приходилось долго думать, чтобы подобрать подходящее слово, а это было неприемлимо для журналиста. Лучший антидепрессант – это трудовая деятельность. Вернувшись в свою квартиру, она тут же взялась редактировать статьи.

Грегори оставлял её на весь день без особых угрызений совести, хотя психиатр намекнул, что её желательно было не выпускать из виду. Дворняжка Азиза составляла ей компанию.

Как-то раз в середине ноября Грегори вернулся домой около полуночи. Натали сидела в той же позе, в которой он её оставил – на диване под пледом, уткнувшись носом в планшет. Немытые волосы с посеченными концами были затянуты в хвост. На линзах очков виднелись жирные отпечатки пальцев.

– Я подсчитала, что тебя не было дома восемнадцать часов, – сказала она, не отрываясь от планшета. – Твоя мама заходила. Занесла свой коронный малиновый штрудель и выгуляла собаку заодно. Спрашивала где ты находился.

– И ты ей сказала?

– Я ей сказала правду, что ничего не знаю. Прости, у меня нет сил выдумывать тебе алиби. Я тут пытаюсь статью дописать. Сам позвони своей матери и отчитайся. Она тебе выговор сделала за глаза.

– За что?

– Ну, типа, за то что ты не здесь, не со мной. Вроде как, с порохон ещё недели не прошло, а ты уже … Это были её слова, не мои.

Подвинув собаку, Грегори сел в ногах у жены и заставил её отложить планшет в сторону.

– Если я пропадаю, это не потому что мне с тобой скучно. Твоего отца не вернуть с того света. Есть люди, чьи жизни я могу спасти.

Нехарактерный прагматизм в словах мужа заинтриговал Натали.

– Я безумно рада, что ты получаешь удовлетворение от своей работы, но давай не будем преувеличивать. Тебе платят шестнадцать долларов в час перекладывать бумажки. Спасать жизни … Иной раз как скажешь …

– То, чем я занимаюсь, не имеет отношения к работе. Наконец-то я нашёл своё дело. Впервые, моя собственная жизнь имеет какой-то смысл. Мне есть ради чего вставать из постели по утрам.

В голосе Грегори было столько подросткового пафоса, что Натали даже не обиделась.

– Я сама ни на что не претендую. Но как же собака? Ты забыл про Азизу? Разве общение с ней не наполняет твою жизнь смыслом?

Издевка жены пролетела мимо ушей Грегори.

– Я нашёл себе людей близких по духу. Я понял, что такое братство. Моё треньканье с Кайлом и Мартином – это так, возня в песочнице. У меня появились настоящие друзья. Я обязан сдержать перед ними обещание.

Шутки шутками.

– Грег … Что ты наобещал, и кому? В какую историю ты вляпался на этот раз? Признавайся. Что ты наделал?

– Я не сделал ничего дурного.

– Так почему ты мне не скажешь?

– Потому что я не разглашаю чужие секреты.

Натали поднялась со вздохом и поползла на кухню заваривать очередную порцию кофе. Ей для статьи не хватало ещё тысячи слов.

– Да ты уже наполовину проболтался. Давай уже, договаривай.

– Зачем тебе лишний раз волноваться?

– Значит, повод для волнений есть.

– Ты всё равно не поймёшь.

Натали топталась перед кофеваркой, пытаясь вспомнить, на какие кнопки нажимать.

– Ты прав. С какой стати я пойму? В конце концов, я родилась в глухой деревне в Непале, где на двадцать хижин один велосипед. Ты, дружок, замутил роман, при чём не с бабой. С бабой было бы ещё полбеды. С ней я бы разобралась сама. Ты втюрился в бредовую идею. Твою любовницу зовут Аль-Каида.

Грегори проглотил обвинение, не изменившись в лице, будто давно его ожидал. Только уголок его рта как-то странно дёрнулся.

– У тебя крыша поехала от горя. Ты ещё скажешь, что твоего отца убили террористы, и что за всем этим крылся я. Милая моя, тебе нужно развеяться.

– Развеяться … Это мысль.

Обняв жену, Грегори поцеловал её плечо через тонкий свитер.

– Почему бы тебе не взять отпуск и не поехать куда-нибудь, где ты всегда хотела побывать? – Oн намеренно говорил «ты» а не «мы». Запечатлев ещё парочку сухих, утешительных поцелуев у неё на шее, он подтолкнул её легонько вперёд. – Есть же на свете такое место.

– Ты прав. Есть такое место. Тёплое, солнечное.

***

Тарритаун, дом Хокинсов – 20 ноября, 2012

– Ты едешь в Сирию?

– Ага.

– Девочка моя, я горжусь тобой безмерно. – Брианна говорила медленно и осторожно, взвешивая каждое слово. – У тебя все поступки смелые, неортодоксальные, идущие наперекор стереотипам. И метод борьбы со стрессом у тебя тоже не совсем традиционный. Обычно, когда женщина переживает кризис жанра, когда ей нужно развеять мозги, она идёт по магазинам или в салон красоты, или на худой конец заводит роман. Она не летит в Алеппо. Для тебя это не секрет, что живыми оттуда возвращаются далеко не все. Американские журналисты то и дело исчезают.

– А я вернусь, наперекор статистике. Те, которые пропадают – бесшабашные дураки, которые cчитают, что американское гражданство это броня от всех бед в любом уголке мира. У меня нет иллюзий по поводу собственной неприкосновенности.

– Это самоубийство, – настаивала Брианна. – Это великий грех.

– Нет. Знаешь, что самоубийство? Сидеть и медленно разлагаться в этой стране, которой завладели истеричные либералы, и в браке с мужчиной, которой меня не любит. Кстати, хорошо, что папы нет в живых. Он не видит всего этого безобразия. Он бы не вынес повторной победы демократов. А Грегори? Он в своём репертуаре. Я всё ждала, что он перебесится и прозреет.

– Ему двадцать два года! О каком прозрении может быть речь в его возрасте? Если ему суждено прозреть, то это случиться лет через пятнадцать. Ты согласна столько времени ждать? Если от него ни денег, ни секса, какого чёрта ты держишь его у себя? Разведись с ним! В чём дело?

Хотя у Брианны за всю жизнь был только один муж, в её понятии развестись было всё равно что удалить зуб или вырезать фурункул.

– Всему своё время, мамуля, – сказала Натали. – Развод никуда не убежит. Я не могу просто так взять и выставить Грегори на улицу. Мне жалко собаку. Азиза не виновата. Дети всегда осложняют бракоразводный процесс.

Брианна закрыла лицо руками. Натали увидела, что на безымянном пальце уже не было обручального кольца.

– Что осталось от нашей семьи? – простонала вдова. – Твой отец в могиле. Твой брат в Европе. Ты на Среднем востоке. Получается, я останусь совсем одна.

Теперь Натали начала раздражаться не на шутку. Наконец-то, правда полезла наружу. Дерзкая, непробиваемая Брианна Хокинс, королева пятого канала, позволила себе распустить нюни. Ей хотелось, чтобы кто-то из близких сидел рядом с ней, держал её за руку, подносил ей успокоительные таблетки, пока шло расследование. Как бы не так. Подобным слабостям нельзя было потакать.

– Не прибедняйся, – цыкнула на неё дочь. – Ты не одна. У тебя любовники. Добавь ещё парочку-тройку к своему гарему.

– Ты переоцениваешь мои возможности, – отмахнулась Брианна. – Высох колодец любви. Я уже никому не нужна.

– Даже если так. Возьми себя в руки, пока твои коллеги-акулы не почувствовали запах крови в воде. Будешь раскисать, тебя живо пошлют со всеми почестями. И вообще, с какой стати ты вдруг ты вдруг запела о семье? Может, я что-то путаю, но не ты ли внушала мне , что главное в жизни – это карьера?

– Внушала.

– Ну вот. Я иду заниматься тем, для чего ты меня воспитала. По идее, ты должна радоваться за меня. Так что, мамуль, если ты вдруг на старости лет решила пересмотреть свои ценности, не втягивай меня в свои самокопания. На худой конец, если совсем придётся невмоготу, вызови Кита. Он умирает с тоски в Брюсселе. Пускай он приедет тебя утешать, если только тюрьмы не побоится. А если его арестуют, я буду хлопать в ладоши.

Забившись в угол кожаного дивана, Брианна походила на старушку в доме инвалидов, на которую замахнулась жестокая сиделка.

– Хоть убей, – промямлила она, теребя бумажную салфетку, – не пойму, за что ты так не любишь брата.

– Нет у меня брата. Кит вёл себя не по-братски.

– Господи, неужели ты всё ещё вспоминаешь эту дурацкую фотографию? Сколько можно мусолить старую обиду?

– Не волнуйся, мам, мне есть что вспомнить, помимо фотографии.

– О чём ты говоришь?

Усевшись на противоположный край дивана, спиной к матери, Натали достала из сумки пудреницу и принялась причёсывать брови, глядя в крошечное зеркальце.

– Помнишь то лето, когда вы с отцом уехали на конференцию в Бостон с ночёвкой? Мне было тринадцать лет, а Киту шестнадцать. Он только что получил водительские права. Вы решили, что нас можно оставить одних. – Натали вела рассказ неторопливо, сдерживая дрожь в голосе. – Ну вот, Кит воспользовался вашим отсутствием и устроил скромную вечеринку. Пригласил парочку друзей, и они совершили набег на домашний бар. Пацаны были на пару лет старше, уже в колледже учились. Могли бы и свою выпивку принести. Но, слетелись на халявщину. Потом смотрели порнуху на большом экране в зале. Я надела наушники и пошла в свою комнату. В тот вечер Кит так надрался, что уже ничего не соображал. Вломился ко мне в спальню в час ночи. Видно, принял меня за одну из тёлок из порно ролика. Я еле отбилась от него. Мне пришлось ему по башке гантелей заехать. Когда вы приехали, у него был огромный синяк на лбу. Помнишь? Он сказал, что с лестницы упал. Я теперь думаю, что в ту ночь ещё легко отделалась. Слава Богу, его дружки разошлись. Иначе меня бы пустили по рукам. После этого случая я боялась оставаться с ним наедине в бассейне, в сауне. Когда он уехал в колледж, я вздохнула с облегчением. Но когда он возвращался на каникулы, кошмар возобновлялся. Помнишь, как я за одно лето похудела на пятнадцать фунтов? Врач сказал, что это переходный возраст. А у меня желудок ныл. Чудо, что я сохранила девственность до конца школы. Да, было дело …

Завершив свой рассказ, Натали захлопнула пудреницу и повернулась лицом к матери, чтобы посмотреть на её реакцию. Застыв в той же позе запуганной старушки, Брианна грызла ногти. Её кукольные глаза бегали из стороны в сторону.

– Какая гадость, – прошептала она.

– Ладно, мам, не бери это на свой счёт, – Натали попыталась успокоить eё. – Это не твоё воспитание. Это его природа. У многих извращенцев были вполне адекватные матери. Так что ты себя сильно не грызи.

Внезапно оживившись, Брианна вытянула ноги по длине дивана.

– Я вовсе не про Кита говорю, а про тебя. Надо же взбить такую историю! Мне так тяжело. Не стыдно тебе, выливать на свою мать эту грязь?

Реакция матери не слишком удивила Натали. Было бы куда более странно, если бы Брианна встала на сторону дочери.

– Вот, собственно, почему я все эти годы молчала, – заключила Натали, уронив пудреницу в сумку и застегнув молнию. – Знала, что ты мне не поверишь.

Испугавшись, что она вот-вот останется одна, Брианна вцепилась потными пальцами в руку дочери.

– Девочка моя, быть может я неправильно выразилась. Я не обвиняю тебя во лжи. Знаю, что не со зла ты говоришь такие вещи. Просто у тебя богатое воображение, растревоженное всякой готикой. Ты любишь всякие фильмы про маньяков. Мало ли что тебе могло померещиться ночью?

Натали брезгливо отдёрнула руку и встала.

– Только послушай себя. Запиши на плёнку и проиграй пару раз. Ты обличаешь чужие скандалы за деньги, а сама закрываешь глаза на то, что у тебя перед носом. Как охотно ты списала шалости Кита на мою фантазию. Тебе легче поверить, что твоя дочь – параноик, чем принять факт, что твой сын – насильник. Конечно, для тебя Кит – святой. Он на такое не способен. Так же как холокоста на самом деле не было. Это всё выдумки сионистов. Правильно? Продолжай зарывать голову глубже в песок. Папа знал, что у Кита рыльце в пушку. Думаешь, почему он его так поспешно отправил в Европу? И если бы Бесс МакМахон затащила Кита в залу суда, я бы дала против него показания. Не потому, что я так тесно дружу с Бесс, а потому что извергам не место на свободе. И плевала я, что он мне биологический брат. Пошлю за решётку, и не моргну. Одним сексуальным маньяком будет меньше.

Выслушав тираду дочери, Брианна опять притихла. В её голове мигала тусклая лампочка. Пальцы ног, обтянутые тонкими носками, шевелились.

– Славная у нас семейка, – проговорила она наконец с долей облегчения. – Может, и хорошо что от неё ничего не осталось. Так будет безопаснее.

Поборов отвращение, Натали холодно чмокнула мать в лоб.

– Ладно, мам. Не бери близко к сердцу. Как есть, так есть. Мне в аэропорт надо.

***

Перед отлётом, Натали провела последнее интервью с Майклом Маршаллом. Это было самое откровенное и политинкорректное интервью за всю её карьеру. Возможно, это было её последним интервью на американской земле. Натали хотела сделать его памятным.

НХ: Ты провёл школьные годы в Тарритауне и там же начал свою карьеру. Теперь ты живёшь и работаешь в Бронксе, где немного другая демографика, другой социо-экономический климат. Ты здесь себя чувствуешь дома?

MM: Мягко говоря, человеку с моей этнической композицией нелегко вписаться в какой-то определённый круг. Я уже к этому привык. Нет, я не чувствую себя дома, но я чувствую себя на месте.

НХ: Тебя не затруднит объяснить разницу между этими понятиями? Дома и на месте.

MM: Когда человеку слишком уютно и комфортно, он расслабляется. А в моей сфере деятельности это опасно. Расслабляться нельзя. Я всегда в состоянии лёгкого напряжения. Миссионеры часто направляются в самые опасные места.

НХ: И ты считаешь себя в какой-то мере миссионером?

ММ: Не побоюсь сказать, что да. Это призвание. Каждый день, выходя на работу, я рискую жизнью , чего я не делал в Тарритауне. На старом месте я только выписывал штрафные билетики и крутил романы с белыми богачками, на двадцать лет старше. Я не использовал свои таланты, которые мне дал Бог.

НХ: Какие именно таланты ты в себе открыл? Опиши себя в нескольких словах.

ММ: Я бесстрашен и беспощаден. Со мной лучше не шутить. Мне наплевать, что про меня думают мои сослуживцы. Популярность в самом конце моего списка приоритетов. Для Бронкса, где полицейские часто дружат с торговцами наркотиков и покрывают их, я слишком принципиальный. Сотрудники считают, что я превозношусь перед ними, а я и не оспариваю это мнение о себе. На пиво после работы меня не приглашают.

HX: Давай поговорим о нашумевшем инциденте во Флориде, когда тридцатилетний домовладелец застрелил чернокожего школьника. Какие эмоции ты испытал, впервые услыхав эту историю?

ММ: Какие у меня могут быть эмоции? Меня не было на месте проиcшествия. Это не мой округ. Местным властям виднее. Пускай присяжные разберутся, имел ли подсудимый уважительную причину стрелять в подростка.

НХ: Не секрет,что журналисты обыгрывают этот инцидент как преступление на почве расовой ненависти. Они утверждают, что преступление подростка заключалось в том, что он, будучи чернокожим, забрёл в белый район.

ММ: Мнение журналистов не всегда совпадает с мнением судьи и присяжных.

НХ: И тем не менее, в тебе что-то колыхнулось?

MM: Я не чувствую долга перед какой-либо этнической группой. Мой долг перед законом. Когда его нарушают, я не смотрю на цвет кожи. Я не гонюсь за статусом народного заступника. Моё одиночество помогает мне сохранять объективность.

HX: Ты уже несколько раз упомянул своё одиночество. Многие наивно полагают, что если в тебе смешалось две расы, у тебя должно быть в два раза больше друзей.

MM: Как смешно ни звучит, но общество до сих пор толком не знает, что делать с людьми смешанной крови, в какую категорию их засунуть, что от них ожидать. Опять же, я могу говорить лишь о своём опыте. Белые не рвутся принять меня в свой круг. В русской церкви, которую я посещаю, на меня смотрят косо. Иногда во время службы они говорят у меня за спиной, не зная, что я понимаю русский. Один парень так и сказал, «Смотрите, ниггер пришёл, охотиться на белых девок». Мои чёрные родственники считают меня предателем. Да, я одинок. Я не популярен. Но по ночам я сплю спокойно.

========== Глава 26. ==========

Бронкс – январь, 2013

Заполучив своего светлокожего, сероглазого малыша, Марисоль потеряла интерес к его отцу. От Стивена всё равно было мало толку. Он долго не мог запомнить имя собственного сына, и продолжал называть его Коннором, хотя мальчика звали Конрадом. Марисоль одной рукой делала больше чем её муж двумя. По ночам она возилась с младенцем, а молодой отец отсыпался за неё до полудня. Пенсии по инвалидности им хватало на квартплату и отопление. Два раза в неделю Марисоль вела уроки английского языка для латиноамериканцев в общинном колледже. У судьбы чувство юмора как у вредной шестиклассницы. В юности Марисоль мечтала преподавать латиноамериканскую литературу англоязычным студентам, а вышло всё наоборот. Контингент в классе не слишком вдохновлял. Пустой рукав явно интересовал учеников больше чем слова, которые она царапала на доске уцелевшей рукой. После урока они подходили к ней и расспрашивали, где можно найти работу за наличные, как скрыть доходы, и как оформить нелегально приехавших родственников под чужими именами. Марисоль пыталась донести до них, что если они подтянут английский, они смогут найти нормальную бумажную работу, в кабинете с кофеваркой, но для этого они должны были противостоять искушению говорить по-испански друг с другом и отключить испанские каналы дома. Ученикам советы Марисоль не нравились. О ней злословили в коридоре после уроков. Говорили, что она возгордилась, вознеслась над своим народом, отреклась от своих латинских корней, возомнила себя белой, и за это Бог наказал её, лишив её руки. Сеньора Шусслер! Разве это подходящее имя для девушки, у которой мать из Коста Рики, а отец из Эквадора? Если она собиралась продолжать в таком духе, Бог в следующий раз лишил бы её ноги или глаза.

В целом, это богоугодное занятие не приносилo Марисоль ни ощутимого дохода, ни морального удовлетворения, но давалo повод выбраться из пропахшей плесенью двухкомнатной квартиры в южном квартале Бронкса, где зимой не работало центральное отопление, а летом не работал кондиционер. Запах ржавчины прочно пропитал её волосы и одежду. «Государство не жалеет средств для ветеранов, – усмехалась она про себя. – Наш просвещённый, либеральный президент, который трясётся над ущемлёнными меньшинствами, плевать хотел на инвалидов».

Стивен подрабатывал тем, что писал рекламные тексты для видеоигр на военную тематику и проверял сцены комбата на аутентичность. Эта халтура, подвернувшаяся чудом, приносила ему около пятисoт долларов в месяц. Половину денег он отдавал на детское питание и считал свой родительский долг выполненным. Он не скрывал своей тоски по Ближнему востоку и утверждал, что многое оставил недоделанным. Виртуальный бой не утолял голод, а только распалял его. Играя с пультом управления, он жаждал ощутить в руках настоящее оружие. Видя, как обращаются в красную пыльцу двухмерные враги, он вспоминал эйфорию, которую испытал, убив впервые. Как несправедливо, что ему пришлось так рано покинуть службу. Он только успел войти во вкус.

– Эстебан, ми амор, – сетовала Марисоль, поглаживая его немытую голову. – Война закончилась. Смирись с этим.

– Ничего подобного. – Стивен протестовал с упрямством ребёнка, которому сообщили, что Санта Клаус на самом деле не существует. – Война продолжается.

– Но для тебя она закончилась. Тебя обратно не пошлют. Посмотри на себя. Угомонись. Какой нынче из тебя солдат?

Стивену не обязательно было возвращаться в качестве солдата. Он бы согласился поехать журналистом, как это сделала Натали. Главное было попасть на территорию врага. А там бы он нашёл себе применение. Он бы отомстил приверженцам Аллаха за своего отца, за товарищей, за свою спортивную карьеру.

Когда Марисоль в конце концов сообщила Стивену о своём решении уехать к родителям в Филадельфию, он не проявил сопротивления. Казалось, он только и ждал этой новости. Он даже помог ей собрать сумки и проводил её до автобусной остановки.

Это было самым культурным расставанием за историю смешанных браков.

Как только ребёнок завертелся, Стивен поспешно передал его матери.

– Удачно доехать, – сказал он ей на прощание, когда подкатился автобус компании «Серая гончая». – Ты терпела меня на протяжении двух лет. Сколько уже можно терпеть? Не пропадай, ладно? Напоминай мне высылать деньги, а то я забуду. Не хочу, чтобы Коннор нуждался.

– Конрад, – поправила его Марисоль. – Ей-богу, лучше бы я его назвала Хуаном, в честь отца.

– Но это не имя для арийского божка. Коннор так Коннор. Смотри, если надумаешь рожать второго, приезжай за генетическим материалом, лейтенант. Этого добра у меня хватает. Я тебе в следующий раз дочь забацаю. Назовёшь её Гретой или Брунхильдой.

Они оба знали, что эти слова были сказаны исключительно из вежливости. У обоих было предчувствие, что они никогда больше не встретятся.

Когда Марисоль уже стояла на ступени автобуса, они в последний раз поцеловались над курчавой головкой малыша. «Не сердись. Звони». Глядя на них, пассажиры умилялись, не зная всей истории за этим прощальным поцелуем. Перед глазами посторонних была молодая межрасовая военная семья, символ американской жертвенности и стойкости.

Все принадлежности Марисоль, включая детскую одежду и игрушки, уместились в один рюкзак. Как только она прошла в салон автобуса, ей уступили место у окна. Пожилой афроамериканец помог ей снять с плеча рюкзак и забросил его на полку. Сухонькая старушка ростом не больше четырёх с половиной футов заговорила с ней на испанском и предложила подержать ребёнка на коленях. Марисоль не отказывалась от их услуг, но когда студент в куртке с логотипом университета Темпл сказал ей «Спасибо за службу стране», она потеряла самообладание и расплакалась, уткнувшись носом в синтетический шарф. Пассажиры уставились на перепуганного парня с осуждением.

– Молодой человек, – сказала она, вдохнув слёзы, и убрав с лица влажную прядь волос, – что вы изучаете?

– Антропологию, типа.

– Передайте вашим профессорам, что женщинам не место в армии. Все эти разговоры про равенство полов, всё это чушь собачья. Если что, это младший лейтенант Марисоль Мартинез-Шусслер так сказала. Мне не нужны медали, почести и скидки для ветеранов. Я хочу маникюр на обеих руках, чёрт подери. Я хочу платье с коротким рукавом. Я хочу быть в состоянии открыть бутылку вина без посторонней помощи, в конце концов.

***

Проводив жену и сына, Стивен ещё какое-то время сидел на лавке под навесом, перебирая в голове список фильмов, которые можно было взять из библиотеки. Кажется, она работала до семи вечера. Будь у него две ноги, он бы пешком добрался за десять минут, а с проклятым протезом он бы скорее всего не успел до закрытия. Его тянуло посмотреть какую-нибудь пошлую молодёжную комедию восьмидесятых годов, когда в фильмах было меньше политики и больше обнажёнки. Хорошее было время.

В кармане у него приютился замызганный плюшевый дельфин, которого он забыл отдать сыну. На выцвевшей материи сохранился запах детского шампуня и молочной смеси. Он надеялся, что лет через десять Коннор, или Конрад, приедет к нему в гости, и они посмотрят вместе «Беспечные времена в Риджмонт-Хай», хотя бы ради великолепной груди актрисы Фиби Кейтс. Таких красоток Голливуд больше не выпускает.

Когда вечерний мороз начал пощипывать ему щёки, Стивен поднялся с лавки и поплёлся домой. Последнее время его не покидало чувство, что за ним кто-то следил. Какой-то мрачный, зловещий дух преследовал его. Иногда Стивену казалось, что он слышал за спиной ворчание, вздохи. Уголком глаза он ловил движущуюся тень. Сначала он списал свои ощущения на посттравматическую паранойю. Психиатр в военном госпитале предупредил его о возможности галлюцинаций. Однако, возвращаясь домой с автобусной остановки, он ощутил присутствие загадочной сущности как никогда чётко и остро. Дистанция между ним и духом сократилась. Ему вспомнился рассказ-ужастик Лавкрафта, в котором чудовища из потустороннего измерения проникали в мир людей и поглощали их. Это был не простой бомж, которому нужны были карманные деньги. Это существо интересовалось самой душой Стивена, тянулось к нему, пыталось привлечь его внимание, что само по себе было лестно. Человечеству он давно уже не приносил никакой пользы. Так хоть нечистая сила на него позарилась.

Вечерняя улица была пуста, черна и безмолвна. На прошлой недели хулиганы разбили все фонари. Стивен возвращался в пустую квартиру по морозу. Тишину нарушал лишь скрип протеза, свист ветра и чьё-то прерывистое пыхтение за спиной, похожее по звуку на собачье.

– Рядовой Шусслер, сигаретка не найдётся? – раздался хриплый голос.

– С сигаретами я завязал, – ответил Стивен. – Уж больно они дорогие. Зато жвачка мятная есть.

– Сойдёт. Когда во рту пусто с утра, и жвачка сойдёт.

Стивен слыхал, что бесы часто принимают человеческий облик. Этот бес явился ему в облике Дары МакКинли. Сатана продублировал её телесную оболочку, не упустив ни одной детали, вплоть до дырок над бровями.

Чувствуя странное умиротворение, Стивен положил целую упаковку в дрожащую руку, обтянутую грязной, дырявой перчаткой. Когда Дара улыбнулась, oн увидел, что у неё не было половины зубов.

– Что, сплавил свою благоверную с дитём?

– Она сама сплавилась, – ответил Стивен, ничуть не удивившись тому что Дара знала детали его семейной жизни. – Так будет лучше. Нам не по пути.

– Что же тебя бабы бросают?

– Вот так вот не везёт мне. Значит, не судьба. Видать, не создан я для семейного счастья, для вождения микроавтобуса и воскресных футбольных матчей.

Не зная что ещё он мог сказать, Стивен развернулся и продолжил свой путь к дому. От мороза фантомные боли обострялись, и протез становился ещё более неудобным. Дара плелась рядом с ним. Она не готова была завершить беседу.

– Не тебе одну туго приходится. Если что, у меня личная жизнь тоже не клеится. После смерти Эрика я спохвaтилась, думала, надо как-то со старшими выйти на связь. Оказалось, поздно. К дочери меня не подпускают. Родители прячут её от меня. Кто знает? Может её уже в дом инвалидов давным давно упекли. Сына куда-то увёз биологический папаша. Я ездила к ним в Портчестер, а в том доме другая семья живёт. Xозяин дома понятия не имеет, куда старые квартиранты свалили. Не понравилась им, что я заявилась. Ещё и полицию вызвали. Зачем, спрашивается? Я же не шумела, и вроде никому не хамила.

Подышав на замёрзшие пальцы, Стивен нащупал в кармане ключи от переднего входа. «Дорогая, я дома», – усмехнулся он себе под нос.

Дара прошла за ним в подьезд без приглашения. Стивен её не гнал.

– Покажешь мне свою холостяцкуй нору? Теперь ведь ты холостяк, считай.

– Холостяк – не то слово. Я скорее евнух. Завязал я с плотскими утехами.

В квартире пахло ржавыми трубами и супом из пакетика. В пластмассовом ведёрке на подоконнике шуршал хомяк – супруги Шусслер договорились, что Марисоль заберёт ребёнка, а зверушку оставит мужу.

– Классное у тебя жильё, – сказала гостья и истинным восхищением.

Отстегнув протез, Стивен растянулся на диване.

– Там в холодильнике стоит картонный пакет клюквенного сока. Я эту дрянь на дух не переношу, но у Марисоль разыгрался цистит, и ей врач посоветовал. Можешь допить, если что. И водки плесни за одно. У меня целая бутылка, только что начатая.

Дару не нужно было уговаривать. Она тут же сориентировалась, будто планировка квартиры была ей знакома. Живо стянув грязные перчатки, она распахнула холодильник и сварганила себе обалденный коктейль. Вернулась она из кухни причмокивая губами и пританцовывая, точно на палубе шикарного корабля.

– Так чего она сорвалась , благоверная твоя? – спросила она, усевшись на диван напротив хозяина. – Что её здесь не устраивало? Если, конечно, не секрет.

У Стивена не было секретов, только догадки.

– Как тебе сказать? Марисоль – oна не солдат по натуре, хоть и выше меня по рангу. Ей хочется обычного женского счастья. Настрелялась вдоволь, пока была в Ираке. Обратно её не тянет.

– А ты не настрелялся? Можешь не отвечать на этот вопрос. Я по глазам вижу.

– Что толку об этом говорить? Меня обратно не возьмут.

Втянув последнюю каплю коктейля, Дара принялась поглаживать обрубок его ноги. Обветренные пальцы с обломанными ногтями скользнули вверх и пробежались по ширинке.

– Как я погляжу, у тебя ещё много сил, рядовой Шусслер. Ты ещё не выдохся.

Почти не изменившись в лице, Стивен усмехнулся.

– Грязная сучка.

– Меня ещё не так называли. Впрочем, я это заслужила. – Утвердительно кивнув, Дара прильнула лицом к его бедру. – В моём положении есть свои плюсы. Жизнь выплюнула меня. Мне ничего не остаётся как наблюдать за другими. Последнее время я только этим и занимаюсь.

Запустил пальцы в её свалявшиеся патлы, Стивен пытался решить, оттолкнуть её или принять ласки, которые она ему навязывала. К отвращению, которое она у него вызывала, примешивалось странное чувство солидарности. Его тело отзывалось на авансы этого странного существа. Это был не просто плотский голод. Ещё за день до отъезда Марисоль, они занимались любовью на прощание. Это был трезвый, чистый, осмысленный, качественный секс, с прелюдией, кульминацией и прочими прелестями. Всё по полному числу. За двадцать четыре часа Стивен не успел до такой степени изголодаться, чтобы расстёгивать ширинку перед бездомной наркоманкой. В то же время, внутренний голос ему твердил, что oн и Дара были слеплены из одного комка грязи. Он не имел права задирать нос перед ней. Более того, их связывала общая миссия. Дара явилась к нему, чтобы посвятить его.

– А тебе не надо ехать обратно на восток, чтобы продолжать своё святое дело, – говорила она, потираясь щекой о его горячий живот. – Бог вернул тебя в Америку не просто так. Враги ведь давно уже перебрались через океан. Они убили твоего отца и сделали тебя калекой. Они здесь, среди нас. Они организовывают свои террористические ячейки и вербуют наших пацанов. Зачем далеко ходить? Достаточно взять нашего старого знакомого Грегори Кинга.

– Не бреши. Грег слишком трясётся за свою шкуру. Он только на словах бунтарь. А в жизни он трус и сопляк.

– А они убедили его, что он герой, и что его ждут девственницы в раю. Террористам именно такие и нужны, без совести, без убеждений. Таким легко промыть мозги. Сегодня они ошиваются в модном клубе на отцовские денюжки, а завтра пристёгивают к себе взрывчатку.

Откинув голову назад, Стивен рассмеялся.

– Ну ты даёшь, подруга. То есть, наш Турок из Тарритауна побежит на стадион с криком «Джихад!» Что-то мне трудно представить эту сцену. А воображение у меня богатое.

– Не принимай всё так буквально. Они не пошлют Грегори на смерть. Он представляет собой слишком большую ценность.

– Не смеши меня. Какой от него толк?

– Сам подумай. Снаружи он обычный либеральный позёр, каких никто всерьёз не принимает. Его блог с песенками и рецептами восточных сладостей служит как громоотвод, при чём весьма эффективный. ЦРУ за такими не следит. Не могут же они заносить в список подозреваемых каждого хипстера. А Грег вполне безобидный с виду. И в этом вся опасность. Он связывает террористов с рядовой Америкой.

Стивен продолжал этот разговор хотя бы потому, что ему больше нечего было делать. Ему было любопытно выслушать мысли Дары, которая с горем пополам закончила десять классов. Малообразованным людям свойственно составлять свои замысловатые теории. Впрочем, Стивен был вынужден причислить себя к этим людям. Ведь он не так далеко ушёл от Дары. Ни один из них не провёл и дня на территории высшего учебного заведения. Разница была в том, что у него когда-то были грандиозные планы, которые сорвались, а Дара изначально относилась к образовательной системе с недоверием. Не удивительно, что её любимой былa песня «Ещё один кирпич в стене» группы Пинк Флойд. Учитель, оставь детей в покое!

– Ты хочешь сказать, что ты умнее агентов ЦРУ? – спросил Стивен. – Тебе известно то, что неизвестно им? Они, по-твоему, дрыхнут, пока такие независимые сыщики как ты занимаются разведкой? Угомонись. Тебя заносит.

Опираясь на локти, Дара подняла голову.

– Я фигею от твоей слепой, непоколебимой веры в систему правительствa, рядовой Шусслер. Ты слишком патриотичен, себе в ущерб.

Стивен дёрнул светлой бровью.

– Такое возможно?

– Сплошь и рядом. Тебя воспитали слушаться и не задавать вопросов. И это полезные качества для солдата. Когда тебе дают приказ стрелять, ты выстрелишь, хоть самому себе в ногу. Ты, наверняка, так же свято веришь в современную медицину. Фармецевтические компании превращают детей в инвалидов. Кстати, твою мать тоже угробили хвалёные врачи. Известно ли тебе, что в Мексике лечат рак с помощью сока алоэ? А твою мать угробили за три месяца в самой передовой клинике. Как ЦРУ справляется с терроризмом нам уже известно. Куда они смотрели одинадцатого сентября? Когда кучка арабов записалась в лётную школу, ни у кого не зазвонили тревожные звоночки? А потом их осенило, когда уже было поздно. Соединили точки. Наш знакомый турок, который тоже не соответствует типичному портрету шахида, помогает террористам у всех под носом. Он предоставил им место для тайных встреч.

– И где же проходят эти тайные встречи. В кафе «Старбакс»?

– Я покажу тебе это место. Я отведу тебя туда.

========== Глава 27. ==========

Белые Равнины – февраль, 2013

Сбросив пятнадцать фунтов, Синти дерзнула выбраться в свадебный салон. Она совершила эту вылазку в одиночку, без свидетелей. То, что Брюс никак не отреагировал на перемены в её внешности, одновременно разочаровывало и успокаивало её. Он упрямо бубнил, что хотел на ней жениться, но в его голосе не было особого энтузиазма. Брюс считал себя приземлённым человеком, но после разговора с ним складывалось впечатление, будто он питался одним воздухом, и всё бренное было ему чуждо. На все вопросы, связанные с мирской суетой, у него находился какой-нибудь шаблонный, отметающий ответ. Стоило Синти заикнуться о внешности, и Брюс говорил что хорошего человека должно быть много, и вообще-то любят не за красоту. Когда заходил разговор о наследстве, он отвечал, что не в деньгах счастье. Напротив, от денег одна головная боль. Как их вложить? На что потратить? Зачем людям дворцы за пять миллионов? Это же такая головная боль обставить их мебелью. Насколько всё было проще, когда люди жили в пещерах. Он не понимал, зачем надо было украшать съёмную квартиру, в которую они возвращались только поспать. Проблемы с репродуктивным здоровьем будущей жены его тоже не напрягали. Не всем Бог даёт детей. Oни и так работали с детьми весь день. Многие пары живут без детей и не переживают по этому поводу. Население планеты и так растёт. Не лучше ли позаботиться о вымирающих видах животных и птиц?

После разговоров с женихом, Синти чувствовала, что заражалась его приятной апатией. С таким мировоззрением можно дожить до ста лет , не подвергая сердечно-сосудистую систему ненужному стрессу. В семье Брюса было много долгожителей. Его шотландский прадед, которому перевалило за девяносто, и который питался жареной бараниной, запивая её тёмным элем, до сих пор ходил на танцы и играл на волынке.

Когда продавщица в свадебном салоне начала предлагать разные фасоны платьев, Синти ответила, «Мне всё равно». Продавщица опешила. Давно ей не попадалась такай покладистая невеста. Окинув взглядом ассортимент, Синти выбрала кремовое платье покроя ампир на бретельках без шлейфа.

– Эта модель очень популярна среди зрелых невест, – сказала продавщица. – К нам часто приходят дамы за сорок, для которых это второй, а то и третий брак.

– Для второго брака я планирую красное, – ответила Синти , – а для третьего – чёрное.

Продавщица рассмеялась. Чувство юмора у невесты – это нечто необычное.

– Раз уж вы так быстро выбрали себе платье, давайте выберем что-нибудь для вашем мамы?

– В этом нет необходимости, – ответила Синти, пытаясь засунуть свою широкую ступню в обтяную атласом туфельку. – Мои родители разбились на машине, когда мне было одиннадцать лет. Видите, как всё просто? У вас не найдутся похожие туфли, только на низком каблуке и на размер побольше? А то у меня шишки от балета. У меня ступня без носков выглядит как корень имбиря.

Ошарашенная небрежностью покупательницы, продавщица потянулась за коробкой, в которой лежали плоские лодочки одинадцатого размера.

– Вот эти. Элегантно и удобно. Фату не будете? Или по крайней мере тиару?

– Мне ничего нельзя цеплять на голову. Тут такая оказия нелепая. Мой первый кавалер дал мне кровоизлияние в мозг. С тех пор у меня с равновесием проблемы. Когда у меня на макушке сидит какая-то фигня, я начинаю заваливаться на бок. Это выглядит очень смешно со стороны.

– Понятно. У ваших свидетельниц есть наряды?

– Я решила не связываться. И так обойдёмся. Моя кузина недавно выписалась из реабилитационного центра. Моя начальница – мужененавистница, а единственная подруга – лесбиянка. Она считает, что платья и юбки придумали мужчины, чтобы им было легче насиловать женщин. Клянусь вам, найти парня для замужества легче чем наскрести подружек для антуража.

– Вы уже выбрали церковь, ресторан?

– Мы пойдём в ратушу и там распишемся. Посидим в кафешке, прокатимся напароме вокруг статуи Свободы, и баиньки. Чтобы утречком встать и на работу.

– Вам будет нужен гардероб для медового месяца, – настаивала продавщица, хватаясь за соломинку.

– Зачем куда-то ехать? Только выбиваться из колеи. Говорят, сейчас качество обслуживания в гостиницах упало. Рецессия ещё не отшумела. Значит, упакуйте мне платье и туфли. И, пожалуй, перчатки. Такие, чтобы полностью закрывали пальцы. А то у меня кожа на руках потрескалась, а маникюр делать лень.

***

Как только она вышла из салона, перекинув через плечо покупку, у неё в кармане задрыгался мобильный телефон, точно зверёк, попавший в ловушку. Это была Бесс МакМахон. Видно, у неё горели уши, когда Синти вспоминала её.

– Не пойми меня превратно, – начала Бесс скороговоркой, не поздоровавшись. – Я вовсе не отрекаюсь от своих принципов. Более того, за последние пару лет они утвердились. Я как никогда верю в мир без политических границ, без предрассудков и дискриминации.

– Можно помедленнее? – попросила Синти. – О чём ты?

– Я говорю о нас с тобой, о нашей дружбе, о сестринском доверии. Если ты хотела устроить фестиваль восточной кухни в нашем коттедже, тебе достаточно было поставить меня в известность. Я не понимаю, почему ты туда привела гостей без моего ведома. Неужели ты думала, что я откажу тебе в помощи?

– Бог с тобой, Бесс. Чем больше ты говоришь, тем меньше я соображаю. Какой фестиваль? Какие гости?

– Ты ещё дурой притворяешься! Не стыдно тебе? Ты теперь до конца жизни будешь использовать свою черепную травму как отговорку? Неужели ты думала, что я не узнаю? Сегодня я ездила на Медвежью гору. Со мной был один товарищ, агроном. Мы обсуждали пристройку для парника. Нас ждал очень «приятный» сюрприз. Мало того, что сигнализация была отключена, в помещении пахло восточными пряностями. На полу валялись засохшие зёрна кускуса. А ещё я нашла гитарный плектр под матрасом. Видно, они устраивали концерты.

Синти рассмеялась, не боясь обидеть подругу.

– Ну ты прям Шерлок Холмс. У тебя такие капитальные улики. Так может, эти крошки остались с лета? Там семейка из Ливана жила две недели.

– Исключено. Перед тем как закрыть коттедж на зиму, я всё помыла и продезинфецировала. Я бы никогда не оставила крошки на полу. Ты же знаешь, я смерть как боюсь мышей. Это явно свежие крошки. Кто-то пользовался коттеджем, и я даже знаю, кто именно.

– Ну кто? Скажи уже. Не держи меня в неведении.

– Ты знаешь не хуже меня. Наш любимый «Турок из Тарритауна». Представь себе, я читаю его статьи в блоге про помощь беженцaм, которым, якобы, не достаточно помогают власти, и которым американское посольство отказывает в политическом убежище.

– Подумаешь! Сейчас каждый самозванец-филантроп пишет про помощь мирным сирийцам. Это как каждая марка молочных продуктов выпускает греческий йогурт. Кто-то один запускает моду, а другие копируют.

– Но в случае с Грегори это завуалированная агитация. И ты на неё купилась! Он тебя уболтал, как всегда, затащил тебя в постель, и ты ему выдала ключи, не сказав мне ни слова. Ты предала нашу дружбу ради мужика, который женат на сестре моего насильника.

Это уже было слишком. Паранойя Бесс переходила все границы. С тех пор как Кит Хокинс подмял её под себя, она считала, что ей, как жертве, всё позволялось. Она имела право тыкать пальцем и выкрикивать обвинения. Её уже давно никто не жалел, и на неё никто не обижался.

– Ты несёшь феерическую ахинею, – сказала Синти. – Я с Грегори сто лет не виделась. И вообще, он слегка женат.

– Не смеши меня, – фыркнула Бесс. – Можно подумать, брачные клятвы кого-то в Тарритауне останавливают. Достаточно посмотреть на моих родителей. Короче, если ты спишь с чужим мужем, это не моё дело. Я не сержусь, что Грегори превратил турбазу в укрытие. Сама идея смелая и благородная. Но мне неприятно, что это провернули за моей спиной. Мне главное, чтобы международные гости не оставляли после себя бардак, и чтобы в коттедже не завелись мыши. Я не хочу, чтобы инспекция закрыла нашу турбазу из-за антисанитарных условий. Я столько денег и сил вложила в этот проект.

– Хорошо, – успокоила её Синти, – я выгоню мышей и поменяю замок. Когда придёшь, будет всё стерильно, как в операционной. Ну всё, мне пора.

***

Швырнув наряд на заднее сидение машины, Синти включила обогреватель. Он работал на тройку с минусом – много шума, но мало тепла. У неё стучали зубы, не столько от холода, сколько от раздражения. После разговора с приятельницей в ней зашевелилось то самое свинское любопытство, из-за которого порой теряют нос. Бесспорно, в голове у Бесс было пару расшатанных винтиков, и далеко не всё, что она говорила, стоило принимать за чистую монету. У неё за каждым кустом прятался противник абортов с бомбой домашнего изготовления или католический священник-педофил. Синти немного зацепило обвинение, что она, якобы, сошлась с Грегори и помогала ему укрывать недопонятых сирийцев, за которыми охотились одноплеменники-террористы. Неужели Грегори сам пустил эти слухи?

Скорлупа апатии, в которой она дремала столько времени, треснула. Ей овладела жгучая досада. Это было первое сильное чувство, которое Синти испытала за последние несколько лет, достаточно сильное, чтобы заставить её сменить маршрут. Вместо того, чтобы ехать прямиком домой, она направилась на турбазу, прекрасно отдавая себе отчёт, что это была идиотская затея. Прошлой ночью прошёл ледяной дождь, сделав дороги скользкими. Пока она ехала на Медвежью Гору, ей несколько раз попадались обледенелые клочки на асфальте, и машина начинала вихлять. Этого предупреждения свыше было не достаточно. Синти не терпелось попасть в коттедж и изучить вещественные улики, которые произвели такое впечатление на Бесс. «Если повезёт, я собственными глазами увижу незаконных постояльцев, – думала она, усмехаясь. – А вдруг там развесёлая тусовка? Они научат меня исполнять танец живота и стряпать баклаву».

Не доехав до коттеджа, она поставила машину на расстоянии четверти мили и выключила фары. Остаток пути она решила проделать пешком, звук мотора не спугнул гостей – если они действительно там были.

Холодный горный воздух быстро надавал ей подзатыльников. Когда она выехала из дома, она не планировала блуждать по горам. На ней не было ни перчаток, ни шарфа, ни шапки.

«Тупица! – ругала она себя, втягивая голову в плечи. – Тебе неймётся. За неделю до свадьбы? Будешь стоять перед судьёй с сопливым носом. Так тебе и надо».

В сумерках чернели очертания коттеджа. В окнах было темно. Она уже собралась уходить, но в это время боковая дверь хлопнула, и на крыльцо вышел худой, долговязый парень. Удерживая сигарету в зубах, он щёлкнул зажигалкой. Крошечный язык пламени на мгновение осветил его лицо. Запавшие щёки были покрыты отросшей щетиной. Глубокие оливковые тени залегли под глазами, от чего белки казались ещё ярче.

Синти узнала бывшего возлюбленного. Ей тут же стало стыдно за то, что она так небрежно отмела подозрения подруги. Иногда к Бесс стоило прислушаться.

– Астматикам курить противопоказано, – окликнула его Синти. – Или тебя Аллах исцелил?

Грегори сам вышел к ней навстречу. Казалось, он не хотел подпускать её к коттеджу.

– Зря ты пришла сюда. Не стоит тебе меня выслеживаешь. Неблагодарное это дело.

После всех изощрённых трюков, которые они когда-то вытворяли в постели, он мог удовлетворить её любопытство.

– Скажи мне одну вещь. Kак тебе это удалось проникнуть в коттедж? Обещаю, что не буду доносить на тебя властям. Мне просто интересно.

– Передай своей подруге Бесс, чтобы не держала ключи в кармане куртки. А то, вешает на видном месте. Слишком легко такому проходимцу как я сделать отпечаток и заказать копию. Для этого сойдёт комок пластилина или размягчённого воска. Видать, она мало детективных фильмов смотрела. Для параноика она не очень бдительная.

– Хорошо. А как ты сигнализацию отключил?

– Умные парни разобрались. – С каждым словом Грегори делал шаг вперёд, оттисняя Синти к дороге, подальше от коттеджа. – Они и бомбу могут обезвредить. А сигнализацию отключить – раз плюнуть.

– Хвала Аллаху! Ты хоть какие-то жизненные навыки почерпнул. – Теперь они стояли нос к носу, и Синти отчётливо улавливала запах фенхеля и кориандра. – Только скажи мне одну вещь. Зачем тебе всё это? Так, положив руку на сердце.

– Надо же для чего-то жить. Должна же быть какая-то цель, помимо набить брюхо и уложить очередную тёлку в койку. Моя цель очень проста: помочь невинным людям.

– Если эти люди действительно невинны, то почему они не обратятся к властям?

Грегори растопырил пальцы рук, точно фокусник на детском празднике.

– Потому что от властей никакого толку. Все они исламофобы. Не видят разницу между беженцами и террористами. Считают, что раз фамилия арабская, значит граната в кармане.

– А ты? – спросила она, вглядываясь в его расширенные зрачки. – А ты видишь эту разницу?

Грегори собирался было дотронуться до её плеча, но передумал и отдёрнул руку.

– Я бы тебе объяснил, да какой в этом толк? Bсё равно не поймёшь.

– Почему ты так решил? Я только и делаю, что кручусь с обездоленными весь день.

– Поправочка: инвалид – не значит обездоленный. Тоже мне сравнила! Инвалид в Америке живёт лучше, чем здоровый в Сирии.

– Откуда у тебя такие сведения? Тебе жена шлёт фоторепортаж из Алеппо? Её портфолио, небось, забито фотографиями окровавленных детишек.

Грегори развеял рукой табачное облако.

– Она мне уже практически не жена. Мы разводимся.

– Как всё скоропостижно, – вздохнула Синти. – Уже и разводитесь. А я вот замуж выхожу.

– Мне известно. Весёлой вам жизни. Езжай-ка ты домой. Простудишься.

Поморщившись, Грегори швырнул недокуренную сигарету в сугроб и направился обратно к коттеджу.

Синти услышала хлопок, точно у неё над ухом лопнул резиновый шарик, и почувствовала толчок в спину. Тянущее, болезненное тепло, вспыхнувшее в грудной клетке, стремительно разлилось по левой руке. Ощутив солёный, металлический привкус во рту, она сплюнула, забрызгав кроссовки кровью. Заснеженные макушки деревьев сомкнулись у неё над головой, и хоровод из чёрных стволов закружился вокруг неё.

Она слышала голос Грегори, хруст снега и сухих веток под его ботинками, чувствовала его прикосновения. Сжимая её лицо, он уверял её, что её выходка была дурацкой, и что она и её сообщник были полными лохами. И где она спрятала пакет с искусственной кровью? Такие шутки проходят на ура в институтских общагах, но сейчас ему было не смешно. Ведь это был даже не Хеллоуин. Несомненно, её на это подговорили республиканцы, которые не могли смириться с поражением.

Его руки пахли сигаретами и восточными специями.

Хлопок повторился. На этот раз Грегори вздрогнул и обмяк на ней, уткнувшись лицом в её раздробленную ключицу. Ну вот, теперь он поверил, что она не придуривалась.

Постепенно, солёное удушье начало отступать. С невообразимой лёгкостью, Синти встала. Глянув вниз, она увидела, что вместо заляпанных кровью кроссовок на её ногах были новые пуанты, заказанные из каталога. Она узнала закулисье музыкального холла в Тарритауне. Над головой висели спящие прожекторы, которые должны были с минуты на минуту проснуться и залить сцену неоновым светом. Из гримёрной доносились голоса, которые она уже давно не слышала – голоса её родителей.

– Итан, дорогой, – говорила Каролина ван Воссен, – не включай вспышку. Она и так нервничает. Ты её ослепишь.

***

Март, 2013

«Всё это омерзительно. Я возмущена, – писала журналистка Линн Морган своему начальнику на пятом канале. – Как в нашей цивилизованной стране относятся к ветеранам, это позор. Пока государство не начнёт заботиться о физическом и душевном здоровьe таких как рядовой Шусслер, подобные трагедии будут продолжаться. Ведь не от хорошей жизни он взял в руки автомат и пошёл стрелять соотечественников. Христа ради, человек потерял ногу в Ираке! Прошу вас, поддержите меня. Я хочу провести интервью с обвиняемым и снять отдельный эпизод про него. Люди должны услышать его историю».

После проведённой психиатрической экспертизы, Стивен был признан невменяемым и находился в клинике для душевнобольных преступников. Пробиться к нему было невозможно. Начальник Линн одобрил её идею снять эпизод, но ничего не делал для того, чтобы организовать встречу. К заключённому никого не подпускали кроме адвоката и психиатра.

Власти, которым известно криминальное прошлое Шусслера, отметили, что это было не первым его покушением на жизнь Синтии ван Воссен. Он уже совершил нападение на неё весной 2008 года. Убийца и жертва окончили вместе школу, знали друг друга с детства и состояли в длительных интимных отношениях. Следователь заключил, что на этот раз поступок Шусслера был продиктован не ревностью, а идеологической неприязнью. Похоже, полиция не хотела привлекать внимание к этому инциденту и пресекало любопытство журналистов.

Линн не намеревалась сдаваться. Судьба подбросила ей золотой шанс, убрав с дороги соперницу в лице Натали. Практикантки и молодые репортёрши бросились занять её трон. Линн опережала их на несколько шагов. Её интересовал выживший пострадавший, либеральный активист и защитник гражданских прав мусульман, прославившийся в электронных публикациях по псевдонимом «Tурок из Тарритауна». На данный момент oн находился в больнице в стабильном состоянии. Пуля задела затылок и шею, повредив слух в левом ухе. Врачи в один голос утверждали, что Грегори легко отделался, на фоне участи его спутницы.

Надев облегающую блузку с глубоким вырезом и купив коробку рахат-лукум в сувенирной лавке больницы, Линн проникла в палату. Пациент, лохматый и небритый, сидел на койке и перебирал струны гитары, производя самые абсурдные и безобразные звуки, от которых сводило зубы.

– Селям, – поприветствовала его Линн. – Помнишь меня? Каждый раз, когда мы видимся, ты при смерти.

– Ты не представляешь себе, как мне остоебенили журналисты, – ответил Грегори, не поднимая глаз. – Хуже чем больничная еда.

Линн заткнула мелированную прядь за ухо.

– Ничего не поделаешь. Мы сами себе осто … осточертели. Должен же кто-то выполнять эту грязную работу. Смотри, у тебя есть выбор. Либо ты мне расскажешь, как всё было, либо мои беспринципные коллеги сами додумают историю за тебя. И после того, как они распустят эту байку по свету, тебя уже никто не будет слушать.

– Пускай распускают. Мне какое дело?

Апатия. Классическое проявление посттравматического синдрома. Оставив сладости на тумбочке, Линн решила навестить его повторно через несколько дней. Отодвинув занавеску, она вдруг услышала его голос за спиной.

– Я не бросил её умирать.

Не оборачиваясь, Линн замерла у входа.

– Продолжай. Я слушаю.

– Сначала я убедился, что ей … ничем уже не помочь, и только потом … потом я сам за себя. Чтобы ты не думала, что я какой-нибудь трус, который только думал о своей шкуре.

– Разве я сказала, что ты трус? – Линн проворно развернулась, и села у него в ногах. – Напротив, я слышала, что ты бунтарь, партизан, защитник угнетённых. Расскажи нам про свои геройства.

Грегори выдернул из под неё угол покрывала.

– Hе спеши радоваться. Не жди материал для саги. Я просто хотел прояснить кое-какие моменты. Скажу лишь одно. Стив Шусслер – хреновый снайпер. Видео игры не подготовили его к военной жизни. У него был шанс размазать мои мозги по снегу, а обошлось одной царапиной. Или, может, он хотел со мной поиграть сперва, а потом укокошить? Чёрт его знает. Передвигался он медленно. Одна нога всё-таки. Я ушёл от него ползком. Потом скатился с горы. Там связь была лучше. Оттуда и вызвал полицию. Ну вот и всё, что я тебе расскажу.

«На сегодняшний день», – подумала Линн, ухмыльнувшись.

========== Эпилог ==========

9 ноября, 2016

«Победа, победа … »

Несколько раз Натали зажмуривалась, считала до десяти, а потом вновь открывала глаза, но картинка не менялась. Каждый раз с экрана ухмылялся семидесятилетний миллардер, новый президент, который обещал вернуть Америке былую славу. Всё случилось так, как предсказывала её мать. Республиканцы вновь завладели Белым Домом. Теперь Натали могла уснуть спокойно, в первый раз за последние полтора года, но почему-то её не клонило в сон.

Коридоры телестудии были запружены ликующими журналистами. Визг, вспышки, аполодисменты. Над потоком гладко подстриженных затылков и французских узлов, Натали встретилась взглядом с Линн Морган. Бывшие соперницы вскрикнули в один голос, бросились друг другу навстречу и столкнулись беременными животами.

– Душечка, – лепетала Линн, – это не сон! Нам это удалось. Где шампанское? По бокалу можно. Ради такого случая.

Сжимая руку коллеги, Натали затащила её в угловой кабинет, который когда-то занимала её мать. Над столом висели награды, которые Натали получила в 2014 году за экстраординарные достижения в сфере военной журналистики на ближнем востоке. Поездка в Сирию не прошла даром. Как только Натали вернулась на родину, газеты и телестанции набросились на ней с предложениями. К тому времени Брианна вышла замуж за судью и уехала в округ Колумбия, уступив вакансию своей дочери. Угловой кабинет, переустроенный во вкусе новой хозяйки, служил очагом консервативной пропаганды.

За неимением шампанского, девушки открыли чекушку бурбона, которую Натали припасла на случай повторного поражения, и смешали её с чаем.

– Пора, – сказала Натали, стирая размазанную тушь со щёк Линн. – Продолжим празднование дома со своими благоверными.

Ещё раз обнявшись на прощание, они разъехались по домам. Линн осталась в Манхэттeне, а Натали вернулась в Тарритаун, в родительский дом, который ей оставила Брианна.

– Ты слышал новость? – спросила она, растолкав мужа, который заснул на кухне, уткнувшись носом в учебник начертательной геометрии. – Ты знаешь кто президент?

– Знаю, – последовал сонный ответ. – Чему ты так радуешься? Сейчас начнутся протесты, парады за гражданские права. Либералы выбегут на улицу с плакатами.

Когда Грегори произносил слово «либералы», его верхняя губа презрительно оттопырилась. Не так давно он сам был в числе этих либералов. Вспоминая события прошлых лет и свои некоторые поступки, Грегори испытывал стыд, похожий на тот, который испытывает человек во сне, когда оказывается на автобусной остановке без штанов.

Что-то сломалось, засохло и отпало. Что-то рассосалось и испарилось. Что-то новое зародилось и выросло. Весной 2014 года, он не то с горя, не то со страху, не то со скуки, поступил в Фордемский университет. Kогда Натали вернулась из Сирии, покрытая славой и пигментными пятнами, она увидела перед собой совершенно другого человека. Знойный, вспыльчивый турок исчез. Остался пресный, законопослушный англосакс, республиканец, воцерквлённый протестант, будущий инженер. Трудно сказать, скучала ли она по бывшему Грегори. Во всяком случае, о разводе она больше не заикалась.

– Не сомневаюсь, что начнётся бардак, – сказала Натали, прижав курчавую голову мужа к округлившемуся животу. – Я на это надеюсь! Хныканье врагов – музыка для моих ушей. Их слёзы – живительный нектар. Либералы опять покажут себя в идиотском свете, а я буду стоять с камерой и микрофоном и записывать этот цирк, чтобы дети наши смеялись. Если это последняя победа в моей жизни, я умру счастливой.

Беременность делала Натали кровожадной и беспощадной. Внутри её рос будущий сенатор, не иначе.

На заре к ним подъехал лейтенант Майкл Маршалл в сопровождении круглолицей блондинки, с которой познакомился в русской церкви. Подвыпившая девчонка, которая пока не получила гражданства и потому не могла сама голосовать, ликовала по поводу того, что у нового президента жена из восточной Европы. Сквозь густой акцент можно было различить фразу, «Славянские девки – самые клёвые. Вот уж кто умеет одеваться!»

Натали заварила капучино для гостей и вытащила из холодильника позавчерашний пирог из сладкого картофеля. Ничего более пригодного для завтрака у неё не нашлось.

– Ребятки, прикончим эту гадость. Совершим ритуальное убийство. Пусть власть демократов уйдёт вместе с этим пирогом.

Её идея была принята на ура. Растерзав клёклый корж лопаткой, размазав оранжевую массу по тарелочкам, Натали распахнула дверь веранды, выходящей на Гудзон. В гостиную ворвался запах размокшей коры, речного песка и осенних листьев. Запах привилегии и социальной несправедливости.

– Всё-таки, мы мерзкий народ, – сказал Майкл и погрузил полные губы в молочную пену. – Жалкие, плачевные людишки.

Обнимая свою белобрысую, размалёванную спутницу, он наслаждался тишиной, пока у него была такая возможность. Как полицейский, он знал, что затишье не продлится. Скоро завоют сирены на Гудзоном.