Каштаны цветут дважды (СИ) [Helena222] (fb2) читать онлайн

— Зелина,— уронила девушка.

Кора вскинула брови, недоверчиво покачала головой.

— Ты — Злая Ведьма Запада? Могущественная колдунья?

Зелина запрокинула голову и залилась торжествующим, злорадным смехом.

— Я неплохо преуспела? Жаль, Румпельштильцхен так и не распознал, на что я способна. Он предпочел мне, — вновь глаза засверкали, Зелина чуть ли не зубами заскрежетала, — эту никчемную, жалкую, вечно хныкавшую… — задохнувшись, выдавила та, в упор глядя на Кору: — Вы оба сделали неправильный выбор. А теперь — вот забавно, да? – вы, вы все здесь из-за меня.

Позволив отразиться на лице удивлению и легкому страху, Кора переспросила:

— Ты наслала проклятье?

Зелина взвизгнула, хлопнув в ладоши.

— О, можешь не сомневаться, все происходящее — моя заслуга! И разве вышло не чудесно? Мне нужен был мир, в котором ты настрадалась бы, глядя на свою драгоценную доченьку. И я попала в самую точку. Что скажешь, мама?

Спокойно. Спокойно. Упоение опасно, упоение триумфом опасно вдвойне. Зелине это неведомо, это хорошо. Показать свою слабость, уязвимость. Но не через Реджину, не через нее.

А Зелина, захлебываясь, нанизывала одну упоенную мстительным наслаждением фразу на другую:

— Я слышала, у сестренки крупные неприятности? Ну надо же. Бедняжка. Что ты чувствуешь, мама? Тебе все видно? Хочу, чтобы ты оказалась в первом ряду, когда с Реджиной расправятся.

Кора не позволила себе ни единого выдоха облегчения, поняв, что Зелине неизвестно об освобождении Реджины.

Сделав глубокий вдох, она плотно сжала губы. Покачала головой.

— Неразумная девочка. Зря ты ввязалась в это. Ты вернула мне память, и значит, Проклятье несколько ослабело. Что, если следующим станет Румпельштильцхен? — зорко следя за Зелиной, Кора заметила: торжествующее выражение той усилилось. — Если ты выследила меня, то знаешь, что ему и в этом мире власти не занимать. А когда он доберется до магии, никто и ничто его не остановит.

Зелина прикусила нижнюю губу, будто останавливая себя. Не удалось, Зелина вновь залилась победным смехом:

— А вот с этим я бы поспорила. Ты недооцениваешь меня, мама. Если у Темного получится принести в этот мир магию, — небрежный взмах рукой, — вся его власть станет моей.

— У тебя кинжал Темного, — Кора тонко улыбнулась. — Это многое меняет, Зелина, — вкрадчивость в голосе, похоже, оказалась слишком густой, потому что дочка подалась назад.

— Ты пытаешься перехитрить меня, — прошипела Зелина. — Все, что тебе нужно — Реджина. Забавно все сложилось, — снова приторно улыбаясь, продолжила новоявленная дочь, — ты ведь была королевой, да еще замужем за тюфяком, никто не смел противиться тебе. Здесь ты обзавелась положением, великосветским блеском, роскошью — ты все та же Королева, вот только, — Зелина пожала плечами, — власти никакой. Ты ни на что не в силах повлиять. И спасти Реджину, - губы искривились в злобной гримасег: — тебе,обещаю, не удастся!

— Реджина пыталась меня убить, — властно остановила Зелину Кора. Та запнулась, и она, выждав, продолжила певучим, полным сдерживаемой боли голосом: — Там, в нашем мире. И она снова попытается это сделать.

Зелина молчала, и Кора, поднявшись, обошла столик. Наклонившись над Зелиной, она протянула руку, коснулась рыжей пряди, аккуратно заправила за ухо; робким движением притронулась ко лбу, отмечая, как дрогнули бледные губы.

— Кто бы мог подумать, что одна из моих дочерей никогда не простит меня за то, что я управляла ее жизнью, а другая — что я ушла из ее жизни? — Кора медленно опустила руку и заглянула в глаза дочери: исступленный блеск угас, слезы повисли на ресницах. — Я виновата перед тобой, Зелина,— Кора покорно отступила на шаг. — Виновата, как ни перед кем, дочка.

***

— Ничего не хотите объяснить?

Неспешно усевшийся Голд озадачено повел рукой.

— Это я уже сделал.

С сухой иронией Хельмут покачал головой:

— Джонс ценен, настолько ценен, что за последние десять дней вы им не интересовались, как, впрочем, и остальными членами группы.

К равнодушию на лице Голда примешалась едва уловимая снисходительность.

— Я не сказал, что он мне нужен как источник информации. И, — притворная мягкость исчезла, — как вы справедливо заметили, пока еще это мое дело.

Хельмут помолчал, продолжая внимательно изучать лицо собеседника, подтолкнул к Голду лист бумаги, который тот без интереса развернул.

— Вы вообще много чего недоговариваете. О Реджине Миллс и вашем приказе, к примеру. На каком основании она освобождена?

Голд поднял глаза, вернул документ на стол.

— Во-первых, не освобождена, — в голосе Голда звучали скучающие нотки педантичного профессора, за которыми было почти неразличимо для непрофессионала пристальное внимание, сосредоточенное на нем и попытках предугадать его следующих ход. — А отпущена под наблюдение, во-вторых, с ней был заключен договор, а я, — Голд растянул последние слова, но прозвучали они слишком твердо для безразличного тона, — сделок не нарушаю.

Хельмут перегнулся вперед.

— С врагами Рейха не может быть ни сделок, ни договоров, — бесцветно, серо проговорил он.

Голд рассмеялся, но Хельмут видел: резкое переключение тона тот заметил, как и то, что оно означает — игра пошла всерьез.

— Бросьте, Миллс уже не враг Рейха. Без ее активной помощи выйти на сеть не удалось бы.

— У вас довольно размытые понятия о врагах и друзьях Рейха, — еще монотоннее произнес Хельмут. — У Германской империи есть не только внешние, но и внутренние враги. К последним следует быть гораздо беспощаднее, и я умею их находить.

Голд сжал губы, Хельмут с удовлетворением заметил, как через вежливый интерес во взгляде собеседника проступил холодный расчет.

— Не сомневаюсь, — сухо ответил Голд. — Вы это блестяще продемонстрировали, — опасная, легкая усмешка, — Вена, 1936.

Несколько минут Хельмут хранил молчание. Венская площадь, острый шпиль средневекового здания, недопустимая, постыдная слабость, одно неверное решение. Почти забытое, едва ли опасное. Острый шпиль, венская площадь, набережная в поздний час.

— Этот скелет в шкафу, — словно прочитав его мысли, Голд пожал плечами, — вас не погубит, но доставит несколько неприятных минут.

Хельмут откинулся на спинку стула, подчеркивая расслабленность и жестом, и позой, и тоном:

— Не стоит вступать в схватку с тем, кто сильнее вас, Голд.

Теперь в усмешке Голда появилось нескрываемое превосходство.

— Отличный совет, Хельмут, отличный совет.

Столкновение оценивающих взглядов, которым ни один не позволяет стать открыто враждебными.

Внезапно манера Голда изменилась, тот заговорил с непринужденным дружелюбием:

— Да будет вам, Валден. В чем вы меня подозреваете? В сочувствии Сопротивлению? Мы знакомы не первый год, вы неплохо меня знаете. Я похож на человека, который встанет на сторону кучки неудачников-идеалистов?

— Меньше всего. Но, — «Вена, 1936» снова прочел он во взгляде Голда и произнес жестче, чем собирался: — лояльность Рейху еще не означает преданность Рейху.

Голд покачал головой, отказываясь услышать в тоне Хельмута угрозу.

— Если будете руководствоваться подобными соображениями, Валден, Третьему Рейху придется решать острую кадровую проблему. Я полагаю, моя лояльность подозрений не вызывает?

— Что вы скрываете? — резко, без переходов спросил Хельмут, впиваясь в Голда взглядом. — Что для вас Сторибрук?

Помолчав, Голд взмахнул рукой в полунасмешливом, полусдающемся жесте.

— Хорошо, раз вы так настаиваете. Сторибрук — не простая ячейка Сопротивления. Ниточки от этой сети тянутся далеко, может, вплоть до Берлина. Но расследование происходило под моим руководством, и, — размеренный тон стал холоднее, — завершать его я предпочту самостоятельно.

Хельмут кивнул. Когда Голд поднялся, он бросил:

— Не хотите славой делиться?

— А кто хочет? — неторопливо ответил тот. — Вы в стороне не останетесь в любом случае, Валден.

Дверь захлопнулась. Вена, 1936. Какими связями — ослабляя воротничок и стискивая зубы, чтобы подавить нарастающую и лишающую хладнокровия ярость, спросил себя Хельмут, — какими колдовскими связями нужно обладать, чтобы вытащить на свет ту историю?! Он еще поколебался, взвешивая, стоит ввязываться в схватку или отступить.

Приняв решение, Хельмут потянулся к телефону.

***

Белль, усевшись, смотрела на него с растерянной пытливостью.

— Ты… ты ведь тоже из нашего мира? Я все вспомнила, — неловко улыбнулась она. – И все знаю о твоем отце.

Нил, присвистнув, выпрямился. Сказочного в девушке было немного — если не считать того, что она умудрялась говорить о захватившем ее в плен эсэсовце с улыбкой, а потом еще и вернулась к Голду.

— Так, подожди. Ты, — Нил невольно понизил голос, — из Зачарованного Леса? Как к тебе вернулась память?

— Он вернул мне ее. Это вышло случайно, — Белль на секунду смущенно отвела взгляд, — он тоже не знал, что я оттуда.

— Надо было просто перечитать Красавицу и Чудовище, — пробормотал Нил. Усмехнулся. Что-то в спокойствии, в ее безоговорочном приятии всего, что с ней произошло, пробуждало в нем едва ли понятное ему самому раздражение, глухое, царапающее. — Ты говоришь, что все знаешь. И о том, кем он был в нашем мире, — взмахнув руками, Нил изобразил один из жестов Темного, но по недоуменному взгляду Белль сообразил, что с тем девушка не встречалась, — тоже?

— Темным магом. Он сам сказал мне.

— Тогда ты ничего не знаешь, — сухо усмехнулся Нил.

Белль быстро глянула на него, Нил заметил — в ее взгляде смешались чувство вины и едва заметный укор.

— Я знаю, что он был другим когда-то, — с тихой твердостью проговорила она. — Вижу порой, каким. Темный маг, оберштурмбанфюрер — это не он, часть его, но не он.

— Это все, что от него осталось, — тяжело выговорил Нил. Злость на наивность Белль растянула губы в усмешку.

Белль не отвела взгляда:

— Почему он стал им? Темным магом.

— Спроси его. Но он не расскажет, потому что, — Нил сломил распустившуюся веточку боярышника, — это произошло из-за меня. Он так считает. Я — нет.

— Я… я не понимаю.

— Это старая история, ты и представить не можешь, насколько старая. Но я целую вечность считал себя виновным в том, что темный маг уничтожил моего отца. А потом, — он зло усмехнулся, надламывая веточку, — оказывается, что в мире без магии, без проклятья Темного мага, отец стал нацистом. Ничто его к этому не вынуждало. Просто он так решил. Сделал свой выбор.

Он отшвырнул ветку, смахнул с ладоней ошметки коры.

Белль молчала и Нил не выдержал:

— Что ты так на меня смотришь, думала, я на его стороне?

— Кто-то же должен на ней быть, — вырвалось у нее.

Повисла тишина.

— Ты доверяешь ему? — негромко спросил Нил.

— Он сам себе не доверяет, — невесело усмехнулась Белль.

Она уже поднималась, когда он остановил ее.

— Не протягивай ему руки, Белль, — тяжело уронил Нил. — Он отпустит ее, когда встанет выбор между тобой и тем, чем он дорожит больше всего.

Впервые с тех пор как они знали друг друга, Белль посмотрела на него с сожалением.

========== Глава 34 ==========

— Эмма, — робкий голос секретарши, — Эмма, что с тобой? Эмма, ты в порядке?

Эмма наконец смогла сосредоточить внимание на бледном лице Мэри-Маргарет. Превозмогая себя, встретилась с добрым, встревоженным взглядом, вслушалась в настойчивый озабоченный голос.

— Все в порядке,— не чувствуя губ, проговорила Эмма.

— На тебе лица нет. Эмма, — Мэри-Маргарет несмело протянула к ней руку и вздрогнула, когда Эмма отшатнулась.

— Не… не трогай меня, — выдохнула Эмма.

Секретарша не двинулась с места, большие глаза светились желанием помочь, желанием, не вызывавшим сейчас у Эммы ничего, кроме приступа тошноты.

— Эмма, я слышала выстрел и знаю, что ты стреляла в кого-то. Но ты не убила его, только ранила.

Она подняла на Мэри-Маргарет взгляд.

— И ты даже не представляешь, как я разочарована, — зло бросила она. — Я промазала, ясно?

— Неправда, — тихо ответила Мэри-Маргарет. — Эмма, я видела тебя после смерти того парня из Сторибрука. Сейчас тебе еще хуже.

— А уж ему-то как плохо, — силясь усмехнуться, ответила Эмма. На секунду цинизм фразы вернул четкость расплывавшемуся перед глазами лицу Мэри-Маргарет, недрогнувшему лицу.

— Эмма, — сколько же жалости может поместиться в одном слабом писклявом голосе?! — не прячься во тьму. Как бы далеко ты ни ушла, ты всегда можешь вернуться, стоит только повернуться к свету.

К свету. Из тьмы. Вот так просто, и Мэри-Маргарет верит, что все легко, и эта уверенность сводит Эмму с ума.

— Заткнись, — прорычала она. — Просто заткнись, слышишь?

Она наступала на Мэри-Маргарет, едва, из последних сил сдерживая желание схватить ту за воротник кофты и трясти, трясти, трясти. Вдруг Эмма остановилась.

Спокойно, без тени горечи, проговорила:

— Нет никаких возвращений. И тебе этого никогда не понять. — Эмма смогла улыбнуться. — Ты набирала приказы, Мэри-Маргарет. А я их исполняла.

— Но если ты сожалеешь… — в отчаянии всплеснула руками Мэри-Маргарет. Аккуратная темная челка растрепалась, глаза просили, умоляли.

Эмма не могла смеяться. Только выдавила:

— Что ты можешь знать о сожалении?

В первое мгновение Мэри-Маргарет не изменилась, точно слова Эммы летели к ней через телеграф, и требовалось время, чтобы разобрать их.

Первыми изменились глаза. Не засветились, как бывало с Мэри-Маргарет, а зажглись не ласково, а обжигающе.

Мэри-Маргарет выпрямилась. Из облика мгновенно исчезла слабость, нерешительность и робость. Низким, грудным голосом Мэри-Маргарет заговорила, полились чеканные, звонкие слова:

— Из-за меня, по моей вине, погиб ребенок. В предместье Парижа живет женщина, у которой я отняла дочь. И она никогда, — Мэри-Маргарет зажмурилась, но слова прозвучали еще тверже: — не сможет возненавидеть меня так, как я много лет себя ненавижу.

Мэри-Маргарет шагнула вперед, схватила ее за предплечье, и Эмма почувствовала, как сильна на самом деле хрупкая маленькая рука.

— А теперь взгляни на меня, Эмма, взгляни, — она и не отводила взгляда, — и скажи, что я не знаю, что такое сожаление.

Эмма молчала, когда Мэри-Маргарет выпускала ее руку.

— Нам обеим, — Мэри-Маргарет заговорила тише, но по-прежнему каждое слово дышало силой, властью, звенело надрывом, — есть за что ждать прощения. Может, мы никогда его не получим. Но это не значит, что его не надо искать.

Мэри-Маргарет умолкла. Погас огонь в глазах, все еще тяжело вздымалась грудь.

Эмма молча отвернулась. Она смотрела на дверь, к которой шла, когда раздался печальный голос Мэри-Маргарет:

— Нет боли страшнее сожаления, Эмма. Но страшнее всего — утратить надежду.

***

Нил со смешанными чувствами следил за удаляющейся фигуркой. Наивность и слепая доверчивость Белль не трогали его, раздражали, вплоть до едва осознаваемого злорадства: она поймет, рано или поздно поймет, что Нил прав.

Он снова услышал невысказанный упрек в ее последней фразе. Передернул плечами, нахмурился, но взгляда от Белль, готовящейся перейти улицу, все не отрывал.

И увидел, как вырвавшийся из-за угла черный автомобиль притормозил возле девушки,.

Нил дернулся, вскочил, когда парень в форме СС запихивал Белль в машину.

Рявкнул мотор.

***

— Полагаю, вы понимаете, как я разочарован?

Спокойная, окрашенная сожалением доброжелательность, бесстрастная внимательность в серых глазах бригаденфюрера.

Скопившаяся для выстрела и так и не растраченная упругая, ожесточенная сила в ответе Эммы:

— Я выстрелила.

Бригаденфюрер равнодушно усмехнулся, ласково покачал головой.

Эмма, чувствуя, как по капелькам вливается в нее оцепенение, слушала его неторопливую речь.

— Мне нужны уверенность, хладнокровие и целеустремленность, вы их не продемонстрировали. Вы показали слабость, нерешительность и малодушие. Эмоции застлали ваше сознание. Это не просто делает вас непригодной, Свон, это ставит под вопрос вашу благонадежность. Как, впрочем, и благонадежность вашего руководителя. А вы знаете, Эмма, что происходит с теми, кто вызывает подозрение?

Лился доброжелательный, мягкий, почти по-отечески сожалеющий голос. Валден поднялся, пересек комнату, налил стакан воды, и Эмма неотрывным взглядом следила за его движениями, чья плавность наводила не завораживающий страх, как изящные движения сытого хищника, а отсекающий волю к сопротивлению ужас. Мягкость голоса не только подчеркивала беспощадность бригаденфюрера, но делала ее абстрактной, непреклонной, недосягаемой — нечеловеческой.

— Интенсивные методы воздействия, Эмма, навсегда меняют людей, меняют до неузнаваемости, в том числе и физически. Мне будет искренне жаль, если я сочту необходимым предписать их вам.

Эмма никак не могла вспомнить, что именно она знала о “мерах воздействия”. Она боялась вспоминать. Страх становился плотнее, более осязаемым, страх материализовывался вовне Эммы, сгущая воздух в кабинете, разверзая под ногами бездонную пропасть, расползался внутри, тугим жгутом опутывая желудок, стягивая горло. Только оцепенение, навалившееся на Эмму, не позволяющее шевельнуться, глубоко вдохнуть, не дало страху полностью ее поглотить.

А Валден все говорил, и в его голос вплетался другой, то приглушенно-властный, то снисходительно-насмешливый, то иронично-сухой. Голос Голда. Голд тоже угрожал. С одной лишь разницей — тот никогда не угрожал Эмме. Голд учил ее, как проделывать это с другими.

И Эмма хорошо усвоила уроки.

Еще одно воспоминание уже несколько минут царапалось изнутри. С вялым равнодушием Эмма выпустила воспоминание на свободу.

Гордое лицо, презрительный изгиб губ, жгучей ненавистью тлеющие черные глаза попавшей в западню женщины. Реджина Миллс. Практическое применение навыков, полная удача.

Хотелось закрыть глаза и уснуть. Прижаться лбом к краю стола, охватить, прикрывая уши, голову руками. Стучало в висках, пересохло нёбо.

Неумолимо, черным тонким сукном окутывал вкрадчивый голос.

Сухой, морозной пылью сверкали серые глаза.

—Действия оберштурмбаннфюрера Голда уже давно вызывают у меня подозрения. Если мои опасения не беспочвенны, ваше поведение может быть объяснено его влиянием. Эмма, — она вздрогнула, — что вам известно о Сторибруке? Какой интерес, — вся мягкость исчезла, Валден говорил отрывисто, сухо, не скрывая и не пытаясь скрыть раздражение, — эта группа представляет для Голда?

— Я… — Эмма облизнула губы, начала сначала, — я не знаю. Оберштурмбаннфюрер Голд поручил мне это дело два месяца назад. Была налажена связь с Хоппером, через которого…

Она послушно умолкла, когда Валден поднял руку, приказывая ей помолчать.

— Это все я прочитал в рапортах, — вновь контролируя голос, произнес он. — Что вам еще известно о Сторибруке, из того, что не вошло в отчеты?

Эмма беспомощно смотрела на бригаденфюрера. Она не пыталась отвести взгляда. Не пыталась придумать ответа. Просто сидела, молчала и ждала приговора.

Через несколько минут бригаденфюрер разрешил ей уйти.

***

— Что происходит? Куда вы меня везете? Да что происходит?!

Насвистывающий за рулем парень в форме СС лениво повел в ее сторону глазами.

— Успокойся уже, цыпочка,— добродушно посоветовал он. — Ты арестована. Что неясно?

Все было ясно. Оглушающе громко колотилось сердце. Арестована. Второй раз, или первый не в счет?

Плотно сжав губы, Белль смотрела в ветровое стекло. Мысли лихорадочно вертелись в голове. Где-то Белль слышала, что при аресте дают право на один звонок — вынесенные из мирной жизни сведения, от которых ей в СС толку будет не больше, чем от строчек Фроста.

Белль попыталась убедить себя, что Голд ее выручит.

Но все страшнее становилось от оговорки: если успеет.

Истошно взвизгнули тормоза, парень вырубил мотор и, обернувшись, уставился на Белль светлыми маслянистыми глазами. Взлохмаченные, блестящие волосы, липнущий взгляд — в страх Белль вплелось чувство гадливости.

А парень, точно прочитав ее мысли, провел по губам языком и, вдруг потянувшись к ней, грубо привлек к себе.

—Отпусти, слышишь!

Белль замолотила в воздухе кулаками, кажется, попала ему по носу. Парень охнул, выпустил ее и тут же хрипло рассмеялся.

— Да ладно тебе, малышка. Я тебе больше этого старика понравлюсь, попробуй только.

Внезапно парень выпрямился, на лицо легло выражение почтительности.

По ступенькам спускался офицер СС. Перед тем как выбраться из автомобиля навстречу начальству, парень еще раз окинул Белль похотливым взглядом.

— К бригаденфюреру фон Валден, — донесся краткий приказ.

Пакет был узким, тонким. Голд вскрыл его, быстро пролистнул несколько скрепленных листов.

— Ты говорил, это поможет, — остановившись сзади и кладя руки на спинку кресла, тихо проговорила Белль. — Теперь ты его остановишь?

— Я выиграл время, — все еще просматривая бумаги, ответил он. —От Сторибрука Валдена уже не оторвать, остается запугать.

Хватаясь за воспоминание, пытаясь собраться, придумать что-нибудь, ну хоть что-нибудь, Белль поднималась по ступенькам, преодолевала один лестничный марш за другим. Лестницы не были узкими, коридор, в который свернул ее конвойный — мрачным.

Навстречу Белль шла светловолосая девушка в форме. Белль вспомнила первые допросы после побега Дэвида и Нила. Свон. Хладнокровная, с увлечением выполняющая свою работу Свон.

Проходя мимо Белль, та не взглянула на нее, но отчего-то Белль почувствовала: Свон стала другой. Сквозило в неуверенной походке, в мимолетном, неузнавающем взгляде широко раскрытых зеленых глаз что-то новое, почти жалобное. И еще почувствовала она: Свон не более свободна, чем сама Белль.

В кабинете были светлые стены, лампа с абажуром глубокого синего оттенка, письменный стол темного дерева. Обыденная, в чем-то даже радушная обстановка должна была бы помочь Белль совладать со страхом, но получилось наоборот.

Сидящий за столом Валден, соединив кончики пальцев, пристально смотрел на нее.

Кивком он указал ей на стул. Белль присела, сложила ладони на коленях, унимая дрожь.

— Мадемуазель Френч, вам не по себе?

Белль отрицательно покачала головой.

— Но я же вижу: вы боитесь, — мягко продолжил Валден.

Вдруг он подался вперед.

— Голд основательно запугал вас. Он угрожает вам?

— Да, — выдавила Белль. Скорее почувствовав, чем прочитав по лицу, что ответила верно, Белль поспешно добавила, больше не пытаясь скрыть свой страх, напротив, вкладывая в каждое слово: — он угрожает мне, обещает, что сделает со мной страшные вещи, если я не буду во всем ему подчиняться или уйду из его дома.

Она еще несколько минут бессвязно лепетала о жестокости Голда, положив дрожащие руки на стол.

Наконец Валден прервал ее:

— Довольно, мадемуазель Френч, я вижу, у вас есть все основания опасаться. Возможно, я помогу вам, если вы кое-что сообщите мне о деятельности Голда.

— О… нет, нет, я боюсь, — Белль, истерично всхлипывая, поднялась со стула. — Вы не знаете, что он со мной сделает, если узнает, что я кому-то рассказала!

— Сядьте, мадемуазель, — с сухим нетерпением приказал Валден.

Белль смотрела на него широко раскрытыми глазами, точно объятая ужасом.

Валден звучно прихлопнул ладонью по столу.

— Сядьте! Расскажете мне все, что знаете, и я гарантирую: вы не пострадаете ни от Голда, ни от кого-либо еще. Будете отмалчиваться — и я ни за что не ручаюсь. Знаете ли, — он окинул ее неторопливым взглядом, намеренно растягивая слова, закончил: — Голд не единственный в этом здании обладает хорошей фантазией.

Заледенев,она молча опустилась на стул. Белль уже не боялась переиграть, изображая страх. Белль боялась, что не сможет больше себя контролировать.

Трясущейся рукой проведя по щеке, она выдавила:

— Но… я ведь ничего не знаю. Не знаю я, что вам рассказать. Он со мной и не разговаривает, разве что приказывает.

— Не сомневаюсь, — пробормотал Валден и с фальшивой терпеливостью продолжил: — но, может быть, кто-то приходил. Возможно, вам на глаза попадались документы.

Белль затрясла головой.

— Нет, нет, мне бы и в голову не пришло зайти в кабинет без его разрешения. И не приходит никто. Я только вас и видела.

— Я понимаю, но сосредоточьтесь, — сухо повторил Валден. — Любая мелочь может пригодиться. Я рассчитываю на ваше активное, — голос снова опасно похолодел, - сотрудничество.

Белль прикусила нижнюю губу, заерзала на стуле.

— Я… — она оживилась, заговорила увереннее: — убиралась в кабинете… два дня назад. Нет, три… разговор был на немецком, но кое-что я поняла… о том что что-то связано с Берлином, какие-то…истории? Стори… не помню. И еще Голд говорил о, — Белль напряглась, пошевелила губами и с заискивающими нотками закончила: — о кадровых перестановках.

Валден мрачно-удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

Он о чем-то размышлял, хладнокровно глядя на Белль. А она робко отвела взгляд и опустила глаза.

***

— Нил. Что ты здесь делаешь? — при звуке приглушенного, но отчетливо сердитого голоса к Нилу подкралось неуместное, ненужное воспоминание: таким тоном отчитывают неразумных неслухов. Он обернулся навстречу отцу. — Здесь два блокпоста.

— Как видишь, я их проскочил, — вполголоса ответил Нил.

— Что-то случилось? — спросил Румельштильцхен и с еще большим нетерпением добавил: — Послушай, я же сказал, что нужно время.

— Нет, это ты выслушай, — перебил Нил. Откашлялся и отрывисто произнес: — Случилось. Пока я тут бродил, в сквер приходила Белль. Мы… немного поболтали. Она возвращалась, когда дорогу ей перерезал черный автомобиль. Ее увезли. Водитель был в форме СС.

На обеспокоенном лице Румпельштильцхена ничего не отразилось. Тот просто замер, точно вслушивался в замкнувшую слова Нила тишину. Тяжело оперся на трость и еще тяжелее перевел дыхание.

Нил прочел парализующий страх в остановившемся взгляде отца и еще что-то, чему он боялся подобрать название. Нил просто шагнул вперед и коснулся плеча Румпельштильцхена.

— Отец, ты… ты же можешь что-то сделать, — произнес Нил, и сам толком не понял, что потрясло его сильнее: то, насколько легко это слово слетело с губ или то, что отец этого не заметил.

— Не могу. Никогда не мог.

Отчаяние, бессилие, страх — он не слышал их в отцовском голосе со времен озарившей пламенем герцогский замок ночи. Страх. Тогда — за него, Бэя. Теперь — за эту славную наивную девчушку с виновато-ищущим и одновременное вызывающе-твердым взглядом.

— Без магии, — едва слышно донеслось до Нила.

Нил с силой сжал плечо отца и порывисто заговорил, не дожидаясь, когда тот поднимет на него глаза:

— Когда мне грозила верная смерть, тебе не понадобилась магия, чтобы спасти меня.

Отец не ответил, не взглянул на него, казалось, замерло даже дыхание, но Нил знал: его слова помогли.

========== Глава 35 ==========

Белль остановилась у порога.

— Румпель…

Она думала, что громко позовет его — зов нарастал в горле, рвался с губ все эти часы.

Но она едва расслышала свой шепот.

Голд обернулся. Выпущенная из руки телефонная трубка повисла на проводе.

Она шагнула вперед, он встретил ее на полпути.

Легато секунд, может, минут.

Сдвоенный стук сердца, спиралью вращающиеся под веками цветные пятна.

Что-то изменилось в Белль, впервые так властно заговорило в ней простое, неопровержимое никакими доводами, неостанавливающееся ни перед какими преградами осознание: «не могу без тебя”.

Незримо, неощутимо ложились вокруг, отбрасывая на Белль тепло, легкие золотистые лучи, островком света в поджидающей извне и порой выглядывающей изнутри тьме.

Когда Белль открыла глаза, ее взгляд упал на белую с голубой веточкой чашку. Край надколот.

Что-то изменилось, и Белль внезапно осознала, что именно.

Раньше для Белль главным было — не оставить, не уйти, не бросить. Удержать. Каждое прикосновение было чтобы удержать. От отчаяния, от мрака.

А сейчас вместе с золотистым, однажды проникшим в окно лучом, когда тяжелая штора едва не утянула ее за собой, в Белль по капельке вливается уверенность: надколото, не значит, разбито.

Наконец Белль легко отстранилась. Румпель, не размыкая объятий, охватил ее плечи.

— Как ты? Белль, ты…

— Все хорошо, все правда хорошо. Меня не тронули.

— Валден?

— Да.

Глядя, как темнеет лицо Румпеля, Белль крепче ухватилась его за руки.

— Он хотел, чтобы я рассказала ему что-нибудь, что он сможет использовать против тебя. Я не знала, что делать. Растерялась и… рассказала ему, что Сторибрук связан с Берлином. Я сказала, что ты говорил о кадровых перестановках. Мне кажется, он поверил. Румпель… я же ничем не навредила?

Он, не отвечая, смотрел на нее долгим взглядом, и только когда Белль узнала это выражение, тревога улеглась.

Она уже привыкла видеть в его глазах удивление, но раньше оно было смешано с болью, благодарностью, а сейчас, пожалуй, впервые с восхищением.

Немного растерявшись, ощущая, как разлился по щекам румянец, Белль улыбнулась:

— Ты же не думал, что я только гожусь на спасение бабочек?

Он коснулся ее щеки, с такой неуверенной нежностью, точно напоминал себе, что Белль действительно здесь.

— Нет, нет, Белль. Не только бабочек.

***

Прислонившись к дверному косяку, Лерой терпеливо гонял языком комочек смолы. Время от времени он исподлобья бросал взгляды на Ноттинга — этот лощеный, шибко умный молодчик не внушал доверия.

На кой черт Ноттинг им всем сдался? Грэм этому прощелыге чуть ли в рот не смотрит. Робин и то расцвел, едва Нотинг изложил за чем пожаловал.

Теперь, развалившись на продавленном диване, парень стрелял светлыми глазами по сторонам, Грэм, нахмурившись, смотрел в одну точку, а Робин нервно ходил по комнатенке.

— Это слишком рискованно, — нарушил молчание Охотник. — Дом наверняка окружен эсэсовцами, и Реджину держат там как приманку.

— Охраны нет, — вставил Кит.

— Ты слышал?— Робин резко остановился перед Грэмом. — Слушайте, я пойму, если никто не отважится сунуться туда, но я попробую вытащить ее.

— Робин.

Грэм положил руку Робину на плечо и несколько секунд мрачно глядел ему в глаза.

— Никто не знает, почему Реджину выпустили, да еще и без надзора. После ее ареста были схвачены и остальные.

Робин рывком скинул руку Грэма. Напружинился, побагровел, будто собрался на Грэма кинуться. Вылитый загнанный зверь.

Лерой торопливо отпрянул от дверного косяка, встрял между Робином и Грэмом и примирительно замахал руками.

— Ну, ну, парни, спокойнее.

Грэм виновато, с молчаливым упорством избегая встречи с горящим взглядом Робина, проговорил:

— Я понимаю, через что она прошла, но если Реджина…

Робина передернуло.

— Я не хуже тебя знаю, что с ней могли сделать. И именно поэтому будь я проклят, если оставлю ее в этом аду еще хоть на день! Да я должен был вытащить ее еще три недели назад, а я-я ничего не сделал, чтобы помочь ей!

— Если это ловушка, а Реджина сотрудничает с СС? — набравшись решимости, зло возразил Грэм.

Лерой снова встал наизготовку, но Робин не шелохнулся, только негромко произнес:

— Я не знаю никого мужественнее Реджины.

Бикфордовым шнуром потянулось молчание.

— Это надо понимать как сигнал к общему сбору? — поднявшись, нарушил тишиину Кит.

—Нет, — сухо ответил Робин, обернувшись. — Нужно обсудить детали плана. На складе. Лерой тебя проведет.

Лерой недовольно насупился, но возражать не стал.

Сгустились сумерки, промозглый воздух пробирал до костей. Лерой пониже надвинул козырек кепки и, опустив голову, сунул руки в карманы. Сзади его окликнули.

— Кажется, я еще не сказал, как рад тебе, дружище,— Охотник. — Многие из наших считали, что ты не выбрался тогда.

— Не выбрался бы, кабы не Гастон, — Лерой угрюмо поскреб щеку. — Парень мне жизнь спас. А эсэсовская сволочь его на моих глазах… — он шумно выдохнул и сморгнул.

Больше ни один из них не проронил ни слова.

***

Белль говорила, снова и снова убеждала, что Валден только задавал ей вопросы и все. Она даже лукаво улыбнулась, описывая мрачную заинтересованность эсэсовца, легко попавшегося на ее историю.

Но напоследок в ушах снова раздалась фраза о фантазии, проплыла перед глазами мирная, светлая комната и невольно с губ сорвалось:

— Он страшен.

Она не пожалела, что сказала это, даже когда Румпель, продолжавший держать ее за плечо, точно проверяя, реальна ли она, убрал ладонь.

Она заглянула ему в глаза, уже зная, что встретит похолодевший взгляд.

— Мы с ним делаем одно и то же, — сухо, напоминая ей — или себе? — сказал он.

Белль, встрепенувшись, покачала головой.

— Нет, нет, вы разные, — преодолевая недоверие Румпеля своей доверчивостью, она ухватилась за его руку. — Я… наверное, с самого начала не боялась тебя, как бы сильно, — она шутливо нахмурилась, — ты ни старался.

Он не улыбнулся ей в ответ, и, посерьезнев, Белль тихо произнесла:

— Валден верит в то, что делает. Ты — нет… Я с самого начала почувствовала в тебе расхождение между тем, что ты говоришь, что делаешь и тем, каким ты был и можешь быть. Но ты, — она прикусила губу, тряхнула головой, — тебе просто нет дела до себя!

Он сухо усмехнулся.

— О, я очень осторожен, поверь.

— Я не об этом. — Белль глубоко вздохнула. — Почему, почему ты веришь, что недостоин ничего, кроме тьмы?

— Потому что это так. Белль, ты не знаешь и одной сотой всего, что я сделал. В обоих мирах. Я ни о чем, — он помедлил, — не жалею.

— Не жалеешь, потому что знаешь: если начнешь, сожаление раздавит тебя. Румпель, я знаю, в тебе есть добро, но за него нужно бороться.

— Бороться? — он устало засмеялся резким, режущим смехом, и невольно взгляд Белль снова упал на надколотую чашку. — Белль, я сбегал от каждой из своих битв до начала сражения. И… — злые нотки ушли из голоса, и он мягко договорил: — есть битвы, в которых нельзя одержать победу.

Он говорил так, как говорят о чем-то непреложном, и все же Белль прошептала:

— Я знаю. Но еще я знаю: есть битвы, победу в которых одерживаешь уже тем, что… просто вступаешь в бой.

Белль уже казалось, что она говорила слишком тихо, когда он сухо, сдержанно ответил:

— Белль, это красиво звучит лишь до тех пор, пока речь идет не о реальном мире.

— Все получится. Ты найдешь выход, мы, — его лицо изменилось, взгляд стал напряженным, но Белль уверенно закончила: — справимся.

Он молчал так долго, что Белль почти поверила: справятся. Пока он не ответил приглушенно, ровно:

— Ты забываешь. В таких сражениях побеждает только тот, кому нечего терять.

***

Добравшись до окраины, Нил пошел торопливым шагом, в такт беспокойным мыслям. Он уверял себя, что отец позаботится о том, чтобы с Белль ничего не случилось. Когда Нил уходил, отец уже знал, что предпринять. На секунду вползло опасение: а что, если следующим арестуют отца? Нил лениво отмахнулся. Это исключено. Уж кто-кто, а Темный всегда и везде выйдет сухим из воды. И, конечно, отец вытащит Белль.

На долю секунды шевельнулась недобрая мысль — а сколько людей попало туда, где сейчас Белль, благодаря Румпельштильцхену? И Нил от души пожелал, чтобы этот вопрос никогда не пришел на ум Белль.

Белль.

Сейчас Нил думал не о сказочной принцессе. Перед глазами вновь стояла девушка, с которой он познакомился в госпитале на Рю Тьерро — «Никто не решает мою судьбу, кроме меня». Белль подтверждала это каждым своим поступком, каждым своим выбором. К подавляемому страху за нее вдруг примешалась зависть.

Мысленно Нил вернулся в февраль.

Поздний час, немноголюдная улица, трель полицейского свистка. В этот вечер Нил «не работал», но рефлекторно ускорил шаг, избегая столкновения с «фараоном».

Когда он свернул на шумный проспект, его едва не сшибли с ног.

— Приятель, полегче.

Парень, точно радуясь передышке, раскрыв рот, жадно глотал воздух.

Пробормотав что-то вроде извинения, беглец двинулся вперед, явно собираясь нырнуть в первый переулок справа.

— Слушай, если пытаешься сбежать, — окликнул Нил, — учти: за этим переулком наткешься на блокпост.

— Есть идеи получше?

Нил секунду поколебался, но открытое мужественное лицо парня дышало безоглядной уверенностью в том, что он, Нил, прям-таки горит желанием помочь. И, дернув плечом,Нил сдался.

В узком переулке за полтора километра от места встречи, в темной арке многоэтажного дома, они, прислонившись к стене, пытались отдышаться.

— Что ты стащил? — поинтересовался он. — Нил.

— Дэвид.

В тусклом свете Нил разглядел, что Дэвид старше, чем показалось сперва, тому уже под сорок.

— Не я стащил. У всех бельгийцев стащили, — Дэвид обвел окрестности рукой, — все это.

— Только не говори, что ты из… — Нил коротко простонал. — Так, все с тобой ясно, и нет, выдавать я тебя не стану, давай просто мирно разойдемся, пока ты не успел приступить к вербовке.

—Да вроде и не собирался, — покачал головой Дэвид.

Нил, оторвавшись от стены, потянулся, расправляя плечи.

— Правильно, приятель, потому что у меня в кармане лежит билет до Нью-Йорка. И через пятнадцать часов все это дерьмо, — он скопировал жест Дэвида, — останется позади.

Дэвид тоже выпрямился, с грустно-сожалеющей улыбкой заглянул Нилу в глаза.

— А если однажды все это дерьмо встретит тебя в новой жизни?

Тринадцать часов спустя Нила, карманного вора со стажем, обокрали на пятьдесят шесть франков и один билет до Нью-Йорка.

Неоднократно за следующие шестнадцать месяцев Нил задавался вопросом, куда завела бы его дорога, не окажись стриженый жулик с пристани таким ловкачом.

Хотелось ответить себе, что все так или иначе закончилось бы Сопротивлением. Но на самом деле Нил далеко не был в этом уверен.

Нил переступил порог, и мгновенно, точно она у окна караулила его появление, к нему бросилась Зелина.

— Зел, подожди, — ошарашенно проговорил он, невольно пытаясь развести сплетшиеся на шее гибкие руки.— Хей, что на тебя нашло?

Она отпустила его, только когда он ответил на один из ее бесчисленных поцелуев.

Отступив на шаг, Зелина гордо продемонстрировала накрытый стол: сардины, черный хлеб, картофель.

— Вино?— Нил растерянно повертел в руках изящную удлиненную бутылку бордо. — Откуда? И что мы отмечаем?

Зелина, проскользнув на свое место, слегка дрожащими руками откупорила бутылку и, подняв стакан, плеснула алую жидкость.

— За конец этого,— она кивнула головой в сторону окна, — безумия. Залпом выпив вино, она даже прижмурилась от удовольствия, точно смакующая сливки кошка

Нил потер висок; хорошенький конец дня, ничего не скажешь.

— Это безумие только началось, Зелина, —хмуро бросил он, направляясь к двери.

Зелина что-то убежденно выкрикнула ему вдогонку, но Нил уже не слушал ее.

========== Глава 36 ==========

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить.

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

А.Ахматова.

Мы сожгли все слова, которыми можно было бы нас оправдать.

М. Скаф.

Наугад, растерянно, почти надеясь, что Голдне только ответит на ее вопросы, но и объяснит, зачем она их задает, Эмма вошла в кабинет. Себя Эмма не спрашивала, зачем пришла к нему. Какой толк в этом, если все равно не понять, почему человеку, который застрелил на ее глазах безоружного парня, она доверяет больше, чем отцу-герою (пусть и герой Дэвид для всех, но не для нее).

Короткое: «Подожди», шелест бумаг, в которые вновь углубился Голд.

Она смотрела на Дэвида, что-то равнодушно отвечала на его расспросы и все время слышала голос Мэри-Маргарет. Слова той о вине. О прощении. О тьме и свете.

Наивная, отважная Мэри-Маргарет. Если секретарша и пыталась поддержать Эмму, то получилось все не так, как та ожидала. Совсем не так, беззвучно всхлипнула Эмма. Давило безвоздушье этого нового пространства, в которое она угодила, нажав на спусковой крючок. Давило новое, ранее не испытанное одиночество.

Она смотрела на Дэвида и не чувствовала ни гнева, ни обиды. Ощущала только непричастность к Дэвилу,к его миру, в котором все невинны и все герои.

Непричастность к Мэри-Маргарет, потому что здесь, по эту сторону виновности, все были одиноки.

Мэри-Маргарет не права — общая вина не сближает, это Эмма еще острее ощутила.

Не сближает.

Эмма не выдержала. Заговорила сначала ровно, холодно, обвиняюще:

— Все время, что мы провели вместе, ты только и делал, что просил прощения. Почему ты ни

разу ни в чем меня не обвинил? — глаза заволокли слезы, голос начал срываться. — Ты же знал, что я делаю! Ты знал, что операцией по аресту руководила я. Погиб один из ваших, погиб на моих глазах. Ты все знал. Почему ты ни разу не сказал мне, что я… что я чудовище?!

Лицо Дэвида не изменилось.

— Эмма, что ты знала об СС? — бережно спросил он.

— Я знала достаточно, — упрямо, зло бросила она, не разрешая себе услышать в его голосе готовности понять и простить.

— Ты знала не все. Ты ведь доверяешь Голду? Работаешь с ним. Я не знаю, что он рассказал и что продемонстрировал тебе из своих методов, но хорошо знаю, что рассказывали о нем те, кому удалось вырваться из их застенков. Эмма, мало кто умеет так ломать людей — физически, психологически — как он. Но знаешь, в чем проблема? Что таких, как он, десятки, сотни, такова вся система.

Эмма слушала, и у нее не было сил разбираться в том, что говорил отец.

Она упала на диван, уставилась в пол.

— Сегодня он не позволил мне убить человека. Я хотела. Я … я думала, что что-то во мне умрет навсегда.

Отцовская рука коснулась ее волос. Эмма не подняла глаз.

— Но не умерло, — тихо сказал он.

Эмма едва шевельнула губами:

— Я не знаю.

Наконец Голд взглянул на нее, равнодушно приглашая заговорить.

— Меня вызывал бригаденфюрер Валден, — собственный голос звучал слишком медленно, неуверенно. Эмма откашлялась и попробовала заговорить громче, — он расспрашивал о «Сторибруке».

Голд с непроницаемо-нетерпеливым видом слушал ее.

— Вы не спросите, что я сказала? — полупросительно произнесла Эмма.

Голд хмыкнул.

— Ты не знаешь ничего такого, что уже не было бы ему известно.

— Он… угрожал мне, — Эмма оставила попытки говорить громче, и эти слова прозвучали почти шепотом.

Скучающее выражение на лице Голда углубилось.

— Все ясно. Пытался через тебя подобраться ко мне. Обычные методы, я бы поступил так же. Тебе не о чем беспокоиться, Эмма, — она почувствовала, как съеживается под его взглядом, — в этом случае ты — всего лишь оружие. Причем, — в его голосе зазвучало явственное удовлетворение, — бесполезное.

Чувствуя, как немеют губы, Эмма выговорила:

— Валден упоминал о Нолане.

— И что о нем? — уже раскрывая очередную папку, бросил Голд.

— Он недоволен тем, что нет результатов работы.

— Не он один.

Эмме казалось, будто каждая фраза Голда — удар, которого она не чувствует не потому, что он не попадает в цель, а потому что она слишком оледенела, чтобы что-то испытывать.

— Он сказал, что, возможно, лично займется Ноланом, — вяло добавила она.

Голд жестко усмехнулся.

— Ну, если ты как следует постараешься, чего я и ждал от тебя, поместив Нолана под твою ответственность, до этого не дойдет.

Эмма пожала плечами.

— Нолан никого не выдаст.

— Тем хуже для Нолана и… тем занятнее для Валдена, — тем же тоном откликнулся Голд, поднимаясь и проходя мимо нее к шкафу с бумагами. — Пусть поломает себе голову над тем, что Нолан делает в твоем обществе, это неплохой отвлекающий маневр.

Эмма пошатнулась; ярость внезапным шквалом прорвалась через оцепенение и пламенем дохнула ей в лицо.

— Отвлекающий от чего?! — хрипло вскрикнула она, подскочив к Голду. — От чего?!

Дребезжащий грохот — захлопнулась дверца шкафа. По стеклу протянулась трещина. Бесстрастное лицо Голда исказилось, Эмма смотрела в сверкнувшие ледяным бешенством глаза.

— А это, — Эмма впервые слышала столько грубой злобы в его голосе, — не твое дело, Свон/ Твое дело, — Эмма вздрогнула и попятилась, когда Голд с размаху дважды, подчеркивая свои слова, ударил тростью в пол, — выполнять приказы.

Страха не было, оцепенение ушло бесследно. Ни на мгновение не отводя взгляда, Эмма внятно произнесла:

— Это мое дело.

Голд не кричал, а неспешно произнес, и низкий голос больше напоминал рычание:

— Не провоцируй меня, Свон.

Эмма безбоязненно ждала.

— Вам и правда все равно? — спросила она наконец.

Голд картинно развел руками.

— Но… вы же сказали, когда не дали убить Джонса, вы говорили…

— И ты всему поверила? — он разочарованно окинул ее взглядом. — Напрасно.

Эмма сморгнула слезы, но они все же зазвенели в голосе:

— Поверила. А сейчас не верю.

Их взгляды встретились, Голд, пожимая плечами, двинулся мимо Эммы обратно к столу.

— Придется, — обронил он на ходу.

— Я доверяла вам.

Он замедлил шаг, обернулся.

— А вот это даже забавно. И чем же, позволь узнать, дорогуша, я вызвал подобные чувства?

Эмма молчала.

Когда предают, должно быть больно. Очень больно. Она запомнила это. И с папой Жанно, и с мамой Жизель, и с Лефеврами. Она обещала себе, что третьего раза не будет.

Голд театрально вздохнул.

— Вижу, ты и сама понимаешь, что допустила ошибку. Я многому учил тебя, но доверие — нет, только не ему.

Она дождалась, когда Голд вновь пойдет к столу. Так, ожидая, что он обернется, говорить было проще. Так было проще все еще верить, что он услышит. Ответит.

Слезы, которым Эмма не позволила пролиться, зазвенели в голосе:

— Вы сказали, что порой нужно упасть достаточно глубоко для того, чтобы увидеть свет.

Она поперхнулась, замолчала. Словно ждала, что вот сейчас магическим образом все образуется, всех бед можно будет избежать, на все вопросы найти ответы.

Эмма не хотела, действительно не хотела, чтобы следующие слова прозвучали даже не просьбой, а мольбой:

— Так помогите!

Голд обернулся настолько стремительно, что секунду Эмма была уверена: ударит.

— Я не… — потеряв равновесие, он оперся обеими руками о стол. От резкого, рваного движения по лицу промчалось выражение боли.

Выровняв дыхание, он поднял голову и сухо усмехнулся.

— Хватит болтовни о свете и тьме, Свон. Можешь идти.

Что-то кружилось в сознании, затягивая Эмму в безумную пляску. Нужно было найти слова, которые, как волшебным ключом, отомкнули бы, выпустили ее. Не только из кабинета.

Наконец слова нашлись, и Эмма тихо, отчетливо произнесла:

— Вы страшнее Валдена. Он… он хотя бы верит в то, что делает.

***

Выскочившая из кабинета Голда светловолосая девушка скользнула по Марлин взглядом — невидящим, ненавидящим — и ринулась по коридору.

— Проблемы с подчиненными?— бросила Марлин у дверей. — Судя по твоему виду, их от этой девицы немало.

Голд несколько секунд с молчаливой сосредоточенностью смотрел на Марлин. На его лице мелькнуло неуловимое выражение и тут же сменилось усталым раздражением.

— Куда больше их от начальства, — уронил он. — Ты меня разочаровала.

— Валден методичен, — Марлин прошла к столу, уселась напротив Голда. — А твой Сторибрук его так околдовал, — она приостановилась и недоумевающе приподняла брови, поймав короткий, испытующий взгляд Голда, — что ни на что другое сманить его не удалось. Но выяснить кое-что я смогла.

Голд не ответил, неопределенно взмахнул рукой, приглашая продолжать.

— От Хоппера поступило еще одно донесение. К тебе оно, разумеется, не попало. К Хопперу приходили двое, один связан с Миллс, фигурировал в деле. Второй — Грэм Шассер.

— Охотник,— пробормотал Голд.

— Да, кодовое имя. Судя по всему, Валден отправил к нему своего агента, и тот успешно наладил связь. Похоже, он довольно изящно тебя обыграл, — улыбнулась Марлин, с легким интересом следя за Голдом.

Классически голдовского ответа не последовало, и Марлин пристальнее вгляделась в него. Слегка округлила губы точно для беззвучного свиста.

— А Сторибрук и правда что-то особенное для тебя, — со спокойной пытливостью проговорила она.

Голд перевел на нее взгляд.

— С чего ты взяла, дорогуша? — сухой и, похоже, искренний смешок. — Ты даже не представляешь, — в голосе и взгляде мрачная угроза, — как бы я желал им всем сквозь…

— Не всем, — спокойно прервала Марлин. — Очевидно, есть исключение.

Несколько секунд они с Голдом пристально смотрели друг на друга. Наконец Марлин поднялась, едва заметно кивнула; полублагодарно — за молчание. Полуукоряюще — за молчание.

Она помедлила, касаясь кончиками пальцев поверхности стола. И, глядя в сторону, тихо заговорила:

— Знаешь, три дня назад я не сказала тебе правды. Я действительно перед тобой в долгу. Много лет назад, ты, — не тая навернувшиеся на глаза слезы, она взглянула на Голда, — тебе не было все равно.

— Я запомню.

Марлин ответно усмехнулась.

— Не запомнишь. Я этот долг отдала только что.

Переведя взгляд на окно, она отрешенно спросила:

— Ты был счастлив?

Голд помолчал. Марлин не оглядывалась.

— Шесть лет.

— Не так мало — спокойно ответила она.

— Немало. А ты?

Марлин оглянулась. Июнь за окном, солнечные лучи, район Парижа; передвижная декорация, распадающаяся на бессмысленные фрагменты реальность, которая уже давно не вызывает ни недоумения, ни отторжения.

— Я не помню.

***

Реджина сидела на полу крохотной кухни, подтянув ноги и спрятав лицо в сгибе локтя.

Кружилась голова, Реджина, иногда открывая глаза, смотрела на выкрашенные ядовито-оранжевой краской ножки деревянного стола, на образующие прямоугольник перекладины табуреток.

Вчера она накинула на зеркало в спальне покрывало. Сначала лишь для того, чтобы не видеть своего отражения, и, только когда руки уже оправляли складки, она вспомнила: так делают в доме, где есть покойник. Она помедлила, а потом сорвала покрывало. И долго вглядывалась в Реджину. А отражение менялось на глазах. Потухший, безжизненный взгляд загорелся холодным огнем, хищным, жестоким стал рисунок неестественно бледных губ. Она узнавала эту Реджину. Отшатнувшись, она добрела до кухни и в комочек сжалась в углу. И вот уже сутки боялась, что ее снова потянет заглянуть в зеркало.

Кружились темным облаком над головой воспоминания.

— Что… что ты сделала, мама?!

Черные глаза Коры со снисходительной жалостью устремлены на нее.

— Обеспечила твое будущее, милая.

Реджина давилась рыданиями, с неверием смотрела на мать.

— Ты… ты убила его!

— Он мог заговорить.

Кора, грациозно подхватив шлейф юбки для верховой езды, прошла к Реджине и наклонилась, чтобы приласкать дочь. На красивом лице не отразилось ни сожаления, ни раздражения, когда Реджина отпрянула от узкой изящной руки в кольцах.

С минуту Кора постояла, с сожалением глядя на дочь, потом заговорила разумно, трезво, в меру ласково, как обычно, как всегда:

— Я люблю тебя, Реджина, и я пошла бы и не на такое, чтобы не дать тебе загубить свою жизнь.

В полутьме пахло сеном. Заглянул в полуотворенную дверь и тут же, не успела Кора глянуть в его сторону, исчез встревоженный, добрый, раз и навсегда запуганный отец.

Реджина медленно поднялась, выпрямилась и прямо в глаза посмотрела Коре.

— Это не любовь.

Кора журяще покачала головой.

— Реджина, когда-нибудь ты поймешь, что нет слишком высокой цены, которую можно заплатить за тех, кого любишь.

— Но заплатить ты заставила Дэниэла!

— Разумеется, — затянутая в черную перчатку рука легла на щеку замершей Реджины. — Разумеется, милая. Когда-нибудь ты и этому научишься.

Реджину сотряс приступ смеха. Она точно видела себя со стороны, скорченную, безвольную, жалкую, непохожую на женщину из зеркала; непохожую на ту, другую Реджину, бессердечную, не знающую сожалений.

Нет сердца, значит, нет боли, неведомо отчаяние.

Насколько проще, легче, свободнее.

Поднявшись, Реджина, пошатываясь, прошла к кухонному буфету. С нижней полки вынула бокал — грубую подделку богемского хрусталя. Плеснула воды из-под крана.

Остановившись перед зеркалом, Реджина коснулась бокалом своего отражения.

========== Глава 37 ==========

Утомительно добросовестный официант проводил их до кабинета, что-то долго поправлял на столе. Кора не торопила официанта; откинувшись на спинку стула и спрятав подбородок в шелковый шарф, она, не таясь, изучала Румпельштильцхена — тот выглядел не самым лучшим образом, а чувствовал себя, похоже, еще хуже. Раздраженные взгляды, распоряжения сквозь стиснутые зубы, желваки на скулах — Кора ожидала от него вспышки холодного бешенства.

И не ошиблась. Едва за официантом закрылась дверь, Румпель, глядя в сторону, процедил:

— Я полагал, ты желаешь помочь Реджине.

— Так и есть.

Он бросил на нее мрачный взгляд, усмехнулся.

— В самом деле? Да ты понятия не имеешь, что творится под самым твоим носом, дорогуша! От тебя никакого толку. Скажи, когда ты успела разучиться обращаться с мужьями?

— Хельмут не Генри, — холодно уронила Кора.

— Нет, но я ожидал от тебя большего, — Румпельштильцхен поднял чашку кофе и тут же со звоном опустил на стол. — Ты должна выяснить кое-что,— сухо добавил он.

Кора заинтересованно подняла брови.

Пока он рассказывал, из-за чего ему понадобилось встречаться с Корой и упрекать ее в бездействии, Кора размышляла. Двойной агент. Не слишком опасно для Реджины, но явно не нравится Румпелю. Или он что-то скрывает.

— У тебя хорошие источники, — произнесла она, когда Румпельштильцхен замолчал. — Хорошо, я попытаюсь. Но ты же знаешь, у меня почти нет доступа к бумагам Хельмута.

— Кора, — остановил он ее. — Я знаю, на что ты способна. Так постарайся. Помнится, ты заверяла меня, что Реджина дорога тебе.

— Реджина дорога мне, — зазвеневшим голосом, выпрямившись, прервала Кора. — Ты знаешь, Реджина для меня все.

Как только она вспылила, Румпельштильцхен — точно этого ждал — мгновенно обрел привычный, хладнокровный вид.

— Верно, дорогуша, — усмехнулся он. — Вот только мы оба знаем, что твое “все” никогда не ограничивается чувствами и привязанностями.

Кора помолчала, помешивая ложечкой светло-серый напиток. Приподняла уголки губ в улыбке, припомнив последнюю встречу в этих стенах, смягчившиеся глаза Зелины. Проницателен, как всегда, но кое-что в этой игре изменилось, Румпель.

— Ты должен знать, как принести в этот мир магию, — помолчав, заговорила она. — Ты не мог не предусмотреть этого.

— Разумеется, — скучающе кивнул он.

— Не хочешь поделиться с союзницей?

Румпельштильцхен, склонив голову набок, окинул ее внимательным, откровенно насмешливым взглядом.

— Та-та-та, — вполголоса протянул он, — союз наш некрепок, душа моя.

— Ты мне не доверяешь, — с вкрадчивым укором ответила Кора. — Что же, твое дело. Но если ты знаешь, как добыть магию, поторопись. Я буду шпионить за Хельмутом, но, — ее голос стал жестче, — мы оба знаем: надолго его не остановить. А пока наша дочь, — он на мгновение отвел взгляд, без нужды подобрал и вновь швырнул на стол ложечку, — остается на линии огня.

Румпель молчал, сосредоточенно глядя на скатерть и, не теряя времени, Кора спросила:

— Есть тот, кто разрушит Проклятье? Ты ведь позаботился об этом?

— Оно будет разрушено, — бросил Румпельштильцхен. — Но, как видишь, — он поднял на нее взгляд, — многое пошло не так, как было запланировано.

— Очевидно, — Кора сузила глаза. — Я не верю, что ты ничего не делаешь в этом направлении.

— Делаю, в том числе и в этом направлении, — он потянул к себе трость, собираясь подняться, — а ты пока что постарайся больше не терять времени даром.

— Твое Проклятье, — негромко, с почти удивившими ее саму нотками грусти произнесла Кора и, дождавшись, когда Румпель вопросительно взглянет на нее, продолжила: — что в нем такого? Почему мы с тобой остались прежними, а Реджина…

— Попала в стан героев? — он криво усмехнулся. — Проклятье ни одному из нас ничего не навязывало, Кора. Реджина этого мира это все еще Реджина.

Кора порывисто поднялась.

— Она будет рада вспомнить себя настоящую, — прошептала она.

Голд пристально посмотрел на нее, на его лице промелькнула то ли усмешка, то ли гримаса.

Он промолчал, но уходя, Кора спиной ощущала его тяжелый взгляд.

Коре понадобилось несколько минут, чтобы пробраться к выходу: все столики были заняты, и она с тревогой заметила, как на нее пристально посмотрел офицер в черной форме.

На залитую сумерками улицу за Корой никто не последовал.

***

— Информация о Миллс должна обеспечить вам полное доверие в группе. Странно, что этого до сих пор не произошло.

— Они осторожны, я едва смог получить приглашение на сходку. Герр бригаденфюрер, предлагаю взять всех во время встречи. Место сбора мне не раскрыли, но вряд ли они заметят, если за мной будет следовать подкрепление.

Хельмут покачал головой.

— Нет, слишком рано. Выиграйте время, выясните как можно больше. В этом деле меня интересуют малейшие детали.

Он задумчиво прошелся по кабинету. Остановившись перед агентом, распорядился:

— Пусть обсудят все на этой своей сходке, пусть даже, — Валден щелкнул пальцами, — забирают Миллс. Оказывайте содействие. Ваша главная задача — выход на всю сеть.

Агент, щелкнув каблуками, встал навытяжку, произнес «Хайль Хитлер» без того фальшивого усердия и подобострастия, которым так часто отличались французы-анвертеры, и вышел из кабинета.

Убирая бумаги в сейф, Хельмут вновь мысленно перебрал показания Френч. Кадровые перестановки, Берлин — в верховном командовании рейха перед войной были некоторые разногласия, но война все изменила, внесла единство. Да и маловероятно, чтобы «Сторибрук» оказался настолько разветвленной сетью, но с другой стороны, чем черт не шутит. Голд блестяще продемонстрировал способности отыскивать самую надежно скрытую информацию. И если чутье вновь не подвело Голда, то дело «Сторибрука» может привести к раскрытию заговора в верхах и головокружительному взлету того, кто руководил расследованием. Ничего удивительного, что Голд окружил «Сторибрук» тайной.

«Вы в стороне не останетесь, Валден» — ну, разумеется, нет. Осталось только позаботиться о том, чтобы оказаться в самом центре. Улыбнувшись, он повернул ключ в замке.

Поднявшись в спальню за забытой записной книжкой, Хельмут удивленно остановился на пороге: Кора, покусывая губы, опустила телефонную трубку на рычаг. Сочно-фиолетовый английский костюм делал ее кожу неестественно бледной, темные глаза — горящими.

— Мне казалось, ты вышла, — произнес он, сделав вид, что не заметил, как она вздрогнула. — Передумала?

— Я вернулась за сумочкой.

— Вот как?

Кора, чем бы она ни была встревожена, уже пришла в себя. Гибким движением она сняла с ручки кресла и перекинула через локоть сумочку из крокодильей кожи. Улыбнулась и, подойдя ближе, легко прикоснулась губами к его губам.

— Вернусь к ужину.

***

Реджина не слышала ни шагов, ни щелчка замка, просто вдруг в покрытом трещинами зеркале отразилось хмурое лицо эсэсовца.

Реджина не тронулась с места и не обернулась.

С равнодушным интересом она смотрела на расколовшуюся зеркальную поверхность: Голд оглядывал комнату, валяющиеся у стены осколки бокала и табуретку с отлетевшей ножкой.

Он медлил, наверное, оценивая, — Реджина мысленно усмехнулась, — стоимость нанесенного мебели ущерба.

— День не задался, — растягивая слова, пояснила она. — Похоже, у тебя тоже.

Голд остановил на ней взгляд, когда она заговорила.

— Собирайся, поедешь со мной,— приказал он.

Реджина пожала плечами.

— Я никуда не пойду, — монотонно ответила она.

— Это не предложение.

— Разумеется. — Она поймала в зеркале его взгляд: обеспокоенный, напряженный. — Ну, и что ты сделаешь? Пригрозишь? Пристрелишь? — она медленно обернулась. — Я никуда не пойду.

Эсэсовец молчал, глядя мимо Реджины. Она не сводила с него глаз, отчего-то уверенная: он не встретит ее взгляда.

Голд вдруг подошел к ней и, наклонившись над креслом, вцепившись в ее предплечья, рывком поднял Реджину на ноги.

— Поедешь, — процедил он и так встряхнул Реджину, что она больно прикусила язык. — Решила самоубийство совершить? И не рассчитывай.

Он выпустил ее плечи, и Реджина так и осталась стоять, безучастная и безмолвная, не имея ни сил, ни желания преодолеть охватившее ее безразличие.

На лице Голда появилось холодное презрительное выражение, он усмехнулся и заговорил, растягивая слова с издевательской насмешкой:

— А вас оказалось нетрудно сломать, ваше величество. Уже ищешь легкий выход? А сколько было героического пыла, праведного гнева. Жалкое зрелище.

Слова, ядовитые, колкие, заполняли воздух, и она молча ждала, когда в груди разольется волна гнева: тогда Реджина вскинет голову, ответит.

Ничего так и не случилось; и вдруг Реджина заметила, как он смотрит на нее, словно тоже этого ждет.

Напряженное ожидание, чуждое любопытства или равнодушия. Надежда, смешанная со страхом во взгляде.

И ответ пришел совсем не тот ответ, который должен был прозвучать:

— Я не хочу быть той, кого вы из меня сделали,— тихо сказала она.

И вновь ответ был не тем, какого следовало ожидать. Реджина услышала, как он тяжело перевел дыхание. Влажно блеснули глаза. Голд устало оперся на трость, крепко сцепив руки.

— Так не оставайся ей. Отчаяние и малодушие, — он кивнул на расколотое зеркало, губы дернулись, — плохие союзники, Реджина. Ты все еще можешь выбирать, кем тебе быть. Ты можешь.

Реджина молча смотрела на него. Сквозь безалкогольную опьяненность отчаянием пробиралось осознание: какую бы цель Голд ни преследовал, он искренен. И верит в то, что говорит. И ему важно, чтобы она тоже поверила.

Отступив на шаг, Реджина опустилась в кресло. Сложив руки на коленях, подняла голову.

— Зачем ты говоришь мне все это? Чего добиваешься?

Голд шевельнулся, меняя позу. Несколько секунд протекло в молчании. Наконец, словно приняв решение, он ответил:

— Я хочу тебе помочь. Тебе, твоим друзьям, — еще одна короткая пауза. — Тем, которые еще на свободе.

Реджина беззвучно засмеялась.

— Это абсурд.

— Я знаю, — внимательный и спокойный взгляд, — но это правда.

Что-то в его тоне, во взгляде заставило Реджину молча выслушать краткий рассказ.

***

Остановившись возле озера, Кора подняла вуаль и осмотрелась. Закатные лучи скользили по скульптурной композиции, подсвечивали кругами расходящуюся по воде рябь, искрились в струях, извергающихся из пасти змеи.

Вторая встреча с Зелиной, на которую дочь едва удалось уговорить, не принесла никакого результата. Зелина ничего не желала обсуждать, твердила, как полоумная, что обо всем поговорит с ней, когда избавится от Реджины.

Кора слушала Зелину, временами вставляла несколько слов о своей вине и жажде заслужить прощение. Зелина не верила, но это было не важно.

Важно было другое: когда Зелина стремительной походкой направилась к выходу, за ней с соседней скамейки поднялся и последовал неприметный человек.

—Она ни с кем не встречается на этих прогулках? — отрывисто спросила Кора.

— Уверяю вам, мадам, ни с кем. Маршрут всегда одинаков: Булонский лес, доходит до фонтана Лаокоона, прогуливается вокруг, изредка что-то громко бормочет себе под нос, жестикулирует и уходит. Это все.

— Хорошо. Продолжайте наблюдение,— отсчитав несколько купюр, Кора протянула деньги мужчине. Улыбнулась и положила сверху еще одну.

Кора задумчиво обошла фонтан. Лаокоон. Символ могущества, зла и бессилия. Любопытный выбор, Зелина.

Нагнувшись, Кора внимательнее вгляделась в опоясывающий озерко бордюр. Облицовка из нарочито грубо обтесанных камней, кладка неровна, местами камни отходят друг от друга, образуя впадины, углубления. Тайник? Вполне вероятно.

Взгляд Коры остановился на крупном, покрытом диковинным узором из трещинок куске песчаника прямо напротив хвоста змеи.

***

Нил огляделся, проверил крепление ставен, плотно прикрыл дверь и в сгустившейся тьме зажег фонарик. Смял вынутый из кармана листок, чиркнул спичкой, поднес записку к язычку пламени.

Хотелось надеяться, что все хорошо не только с Белль, и отец наконец придумал способ вытащить остальных, но Нил уже знал: срочная встреча на складе — месте явке, не попавшем в материалы расследования, — может быть связана с чем угодно, только не с хорошими новостями.

Едва погас огонек, послышались шаги. Спрятавшись за выступ стены, Нил вынул пистолет, взвел курок.

Вошли двое. По стене заскользили лучи фонаря, запрыгали тени.

— И что теперь? — равнодушная горечь в грудном женском голосе. — Еще один спектакль?

— Я же сказал, за нами не было наблюдения, — голос отца.

— Реджина, — позвал Нил, убирая оружие и выходя из укрытия.

Стоящая к нему спиной Реджина вздрогнула, ее плечи напряглись. Помедлив несколько секунд, она обернулась. Пухлые бледные губы полуоткрыты, лицо осунулось, в черных глазах тлеет…страх?

— Все в порядке, Реджина, — поспешно пояснил он, подходя к ней. — Это не ловушка, тебе ничего не грозит.

Реджина несколько секунд смотрела на него, не то не узнавая, не то собираясь с мыслями. Нил ощутил, как по спине промчался холодок. Во взгляде Реджины было слишком много… нет, не боли, это не напугало бы его. Отчужденности.

Она неторопливо усмехнулась:

— Мне нет. А что насчет тебя? Я, знаешь ли, Нил, — его передернуло, когда она негромко, с холодной развязностью засмеялась, — опасна.

Она замолчала, глядя на него с равнодушным интересом, словно и впрямь ждала, что Нил отстранится.

Чувствуя, как задыхается, Нил оглянулся на отца. Не время для упреков, он это понимал, но удержаться от обвиняющего взгляда все равно не смог. Румпельштильцхен его взгляда не встретил, отец смотрел на Реджину, и на мгновение Нилу почудилось: у них, отца и Реджины, одинаковое выражение.

Нил шагнул к Реджине, ожидая, что она отпрянет, и бережно коснулся ее руки.

— Реджина, — тихо произнес он. — Никто не попал в ловушку. Не сейчас. Просто поверь.

Реджина спокойно стряхнула его руку, на застывшем лице ничего не изменилось.

— Но попадут, — резко ворвался в тишину голос отца.

Нил обернулся к Румпельштильцхену — тот пожал плечами.

— Попадут все, потому что ваши приятели, — отец сухо усмехнулся, заговорил уже привычным голосом, — идиоты. Знаешь, сколько времени понадобилось двойному агенту, чтобы втереться в доверие к тем, кто у вас вместо руководителей?

— Так, погоди, — Нил потер ладонью лоб. — Какой двойной агент?! И зачем ты привез Реджину?

Отец бросил взгляд на безучастную Реджину.

— Шпион будет использовать ее, план состоял в том, чтобы сообщить сторибрукцам, где Реджина, и тем вызвать к себе их доверие, — ответил Румпельштильцхен.

— Какой сложный план, — в том, как презрительно изогнулись губы и брови Реджины, Нил наконец узнал ее в поблекшей, равнодушной ко всему женщине. — И теперь доверие вызываешь, конечно, ты.

— Я бы так не сказал, — холодно перебил ее Нил и еще холоднее взглянул на отца.

***

Эмма положила на столешницу рапорт, на который бригаденфюрер даже не взглянул. Ее рука заметно дрожала.

— Это все. — Эмма напряглась, ожидая, что Валден вновь заговорит, прежде чем позволит уйти.

— Свон, — небрежно смахивая принесенные ею бумаги в ящик стола, бросил Валден, — доставьте завтра Нолана обратно в наши гостеприимные стены. Я лично им займусь.

Эмма несколько секунд молчала. Валден с терпеливым интересом следил за ней, постукивая пальцами по поверхности стола. Наверное, на ее лице ничего не отразилось, потому что в его взгляде мелькнуло разочарование.

Она вышла.

Эмме казалось, что она уже знакома с чувством беспомощности. Но с такой остротой она свое бессилие еще не ощущала.

Двери справа, двери слева. Эмма добралась до нужной, повернула ручку. Подергала. Рванула.

Кто-то настойчиво потянул ее за рукав. Мелькнуло удивленное лицо. Эмма расслышала:

— Оберштурмбаннфюрер Голд уехал с полудня, сегодня его не будет.

Мэри-Маргарет? Нет, лицо другое. Чужое.

Хорошо, что не Мэри-Маргарет. Эмма с трудом подавила истеричный смех. Она сама толком не знала, что бы случилось, попадись ей на глаза секретарша. Эмма либо бросилась бы к той на шею с такой же нелепой надеждой, как и к двери Голда, либо, может, схватила Мэри-Маргарет и трясла бы, пока та не признает, что нет из этого чертового СС никакого выхода, кроме как на тот свет!

Быстро темнело, и последний квартал Эмма прошла уже в сумерках.

========== Глава 38 ==========

Реджина стояла между Нилом и Голдом. Однообразный шум в ушах приглушал все звуки, и Реджине казалось, что она скорее считывает фразы мужчин по губам, чем слышит.

— Это же не очередной план вывести меня из игры? — тихо, угрожающе спросил Нил. — Мифическая опасность, билет до Швейцарии на троих?

— Нет. Я, — помолчав, усмехнулся эсэсовец, — действительно предпочел бы этот вариант, но ты не пойдешь на это. Нил, все что я сказал, правда, и поверь, это опасно.

— Тогда скажи, как зовут этого парня.

— Не могу, — нетерпеливо отозвался Голд. — Это не мой агент, донесения шли мимо меня. По-твоему, — со злой иронией спросил он, — мне достаточно в магический шар заглянуть?

— Это было бы удобно, нет? — бросил Нил.

Реджина прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Она знала: смех сочтут за истерику. Оправдывающийся перед сопротивленцем эсэсовец, магические шары; точно какой-то ошалевший кинопроектор втянул Реджину в сумасшедшую черную комедию.

Странная легкость во всем теле, шум в ушах сменился звоном.

Она огляделась: деревянный склад, двое мужчин, пляшущие в луче фонаря пылинки, прогнувшийся черный потолок — не желающая рассеиваться иллюзия?

Реджина, стараясь, чтобы жест остался незамеченным, прижала руку к глазам и зажмурилась.

Не иллюзия.

Ничего не изменилось.

Но почему тогда она знает, что что-то здесь фальшиво? Либо все, что ее окружает, прикидывающийся реальным мир, предметы, люди, либо сама Реджина.

***

Эмма, стараясь двигаться бесшумно, переступила порог. Отчего-то казалось, что если она затаится, ничем не будет обнаруживать своего присутствия, а вот так, издалека посмотрит на Дэвида, то сможет понять, что им делать.

Поиграем, Эмма? Неярко освещенная комната, летние сумерки за окном, нет конвоя у подъезда. Длинное, свободное легкое белое пальто вместо черного мундира. Беззаботная, благонравная девушка, в руках которой пистолет разве что в ярмарочном тире появлялся, возвращается к ужину из колледжа.

Осколок невозможной жизни.

Слишком больно, а осколок уже рассыпается стеклянной пылью, которая точно осядет в глазах, обожжет легкие и не даст вдохнуть.

Дэвид обернулся.

Он шевельнулся, хотел заговорить, и у Эммы вырвалось нервное, предостерегающее движение. Дэвид замер.

Он молча смотрел на нее.

А Эмма все не могла заставить себя заговорить, двинуться с места.

***

— Это было бы удобно, нет?

С пару секунд Нилу казалось, что Румпельштильцхен потеряет терпение, но отец овладел собой.

— Это было бы крайне удобно, — выделяя каждое слово, ответил Румпельштильцхен. — А теперь тебе лучше меня выслушать.

От двери донесся легкий шорох. Нил, насторожившись, качнул головой, призывая к тишине. Через мгновение дверь, скрипнув, открылась, и в полутемное помещение вошли несколько человек.

— Джефферсон, дружище, — машинально позвал Нил, узнав идущего впереди.

Краем глаза уловив порывистое движение, он обернулся; Реджина отступила в тень выступа, Румпельштильцхен, изменив позу, опустил руку к кобуре.

— Нил, старина, — потрясенно ответил вместо Джефферсона шедший следом за химиком Робин.

Робин не успел и шага сделать к Нилу, как из следовавшей за Гудом группы — человек пять, не меньше, — послышались сдавленные восклицания. Разглядели. Нил мысленно проклял форму СС.

— Что здесь происходит? — несколько голосов сразу.

— Послушайте, все в порядке, — Нил поспешно шагнул к группе. Филипп и Томас.

— Ты на месте явки с… — Робин всмотрелся в фигуру Румпельштильцхена, — эсэсовцем, значит, все явно не в порядке для одного из вас.

— Я даже знаю, для кого, — тяжелый, гудящий, налитый свинцовой ненавистью голос раздался позади. Лерой. Нил успел испытать мимолетное чувство облегчения — он считал, что Лерой погиб.

Нил заметил, как отец принял подчеркнуто более расслабленную позу, видимо, уже успел вытащить оружие.

Следующие слова Лероя вышибли на долю секунды все соображения и мысли:

— Не знаю, кто из вас кого сюда притащил, но теперь, оберштурмбаннфюрер Голд, — Нила передернуло, даже ему еще ни разу не удалось вложить в звание отца столько жгучей ярости, — вы, похоже, здорово влипли.

— Слишком поспешный вывод, — с сухой вежливостью отозвался Румпельштильцхен, но договорить не успел.

Лерой, точно голос эсэсовца окончательно убедил, что все происходящее не сон, взорвался:

— Живым тебе отсюда не уйти, ублюдок.

— Лерой, хватит, — рявкнул Нил, осаживая за плечи налившегося багровой краской приземистого Лероя. — Мы пришли сюда вместе, он на нашей стороне.

— Это он тебе сказал? — Лерой уставился на Нила горящими глазами. — Да он при мне застрелил Гастона, когда тот уже почти вырвался на свободу. Гастон спас мне жизнь, а ты говоришь, он… — Лерой стиснул зубы, снова дернулся, — на нашей стороне?!

— Бросьте оружие, — негромко скомандовал Робин слева от Нила. — Вы же видите, мы все вооружены.

Нил все еще продолжал сжимать ворот куртки Лероя. Гастон, Гастон. Сознание отказывалось вспоминать парня, пусть лучше «Гастон» останется безликим именем, но память безжалостно оживляла имя, наделяла лицом, фигурой, голосом.

«На чьей стороне?» — сухими выстрелами прозвучал вопрос, передразнивая голос Белль и сливаясь с голосом Лероя.

Нил опустил руки.

— Я знаю, — хрипло произнес он. — Но сейчас он может быть нам полезен. Он… вытащил Реджину.

За спиной послышался хладнокровный голос выступившей из тени Реджины:

— После того, как использовал меня.

Реджина обвела всех спокойным, ни на ком не задерживающемся взглядом.

— Это я сдала группу, — с играющей на губах ледяной улыбкой, проговорила она. — Все, кто арестован, попали в СС из-за меня.

— Реджина… — сдавленно прошептал Робин. Похоже, последние слова Реджины Гуд не разобрал.

Нил видел, как дрогнуло лицо Реджины.

Не взглянув на Робина, она обернулась к Румпельштильцхену.

— Я обещала, что больше не буду орудием, — вполголоса произнесла она.— Уж точно не твоим.

— Да чего вы ждете? — взревел Лерой, снова бросаясь вперед.

— Голд — единственный шанс вытащить остальных, — хрипло выговорил Нил, как во сне перехватив Лероя, — я ему доверяю. И он мой отец.

Настала очередь Лероя — нет, не отступиться, — разжать хватку.

В тишине раздался внятный голос Румпельштильцхена:

— Предлагаю на пару минут сменить тему. Среди вас есть двойной агент СС и бригаденфюрера Валдена. И сейчас он ваша главная опасность, а не я.

========== Глава 39 ==========

— Реджина… — снова прошептал Робин. Не отрывая глаз от ее лица, он ощутил, как после признания Реджины за его спиной словно сомкнулись ряды.

Она не смотрела на него, но от других взгляда не прятала, черные, ледяным огнем сверкающие глаза перебегали с одного лица на другое. И что-то новое для Робина, невиданное ранее в его Реджине, было в ее выражении лица: безразличная, отчужденная холодность, под которой бушевало то, чему, как он считал, в Реджине не было места, — отчаяние.

Их разделяли три шага, он бы покрыл это расстояние прыжком, но один-единственный, секундный, умоляющий — «Не трогай меня, не зови» — взгляд Реджины остановил его.

Недосягаемость — вот что в ней появилось.

Реджине нужна его помощь, а он не знает, как ей помочь, даже не знает в чем.

Робин пришел в себя, только когда услышал размеренный голос эсэсовца:

— Среди вас есть двойной агент СС и бригаденфюрера Валдена. И сейчас он ваша главная опасность, а не я.

— Почему мы должны вам верить? Какие у нас гарантии? — придвигаясь ближе, с оживленным интересом, точно изучая химическую реакцию в колбе, спросил Джефферсон.

— Никаких, — с подчеркнутым спокойствием отозвался эсэсовец. — Я передал вам информацию, как ей распорядиться, дело ваше. Посланный к вам агент собирался использовать Миллс, — Робин неотрывно смотрел на Реджину, лицо которой, когда прозвучало ее имя, мучительно исказилось на мгновение и снова застыло, — как средство войти в доверие к группе. Он собирался передать вам ее координаты и организовать ее освобождение. Выход на сеть ему обеспечил Сверчок.

Послышалось движение позади, чьи-то шаги, и вдруг севшим голосом заговорил Кэссиди:

— Подождите, я знаю этого человека.

Робин, обернувшись, уже и сам искал глазами анвертера. Нотинг, остановившись в нескольких шагах от двери, изобразил скучающую ухмылку.

Оттолкнув Лероя в сторону, Нил крупными шагами прошел вперед.

— Я уже видел его, он на моих глазах похитил для СС одну девушку.

Кит пожал плечами, обводя всех характерным наглым самоуверенным взглядом:

— Слушайте, вы же все в курсе, кто я. Само собой, я исполняю приказы.

— Бригаденфюрера Валдена? — спросил Нил.

Кит пожал плечами, небрежно провел рукой по волосам.

— В том числе.

Робин, встретившись глазами со стоящим ближе всех к выходу Томасом, слегка кивнул, и тот, отступив, загородил дверь.

— Это ведь ты сообщил мне, где Реджина, — заговорил Робин. — Кит?

Кит выразительно хмыкнул, светлые глаза забегали.

— Да Голд за «Сторибруком» с самого начала охотился, — язвительно рассмеялся анвертер, — и кому вы верите?

— Вот об этом я и думаю, — тяжело выговорил Робин. — Не слишком ли поспешно Грэм тебе доверился. Ты вышел на связь с ним после нашего визита к Сверчку.

— Да не знаю я вашего треклятого Хоппера! — вспылил Нотинг.

— Кто-нибудь здесь называл фамилию доктора Хоппера?— вкрадчиво поинтересовался за спиной Робина эсэсовец.

Кит еще по инерции усмехался, но Робинподметил в глазах анвертера затравленное выражение.

Нотинг сорвался с места секундой позже.

***

Двигаясь так, точно она всеми силами удерживается, чтобы не сорваться с места, Эмма прошла на середину комнаты. Когда Дэвид шагнул ей навстречу, она, вздрогнув, инстинктивно, точно защищаясь, выставила руки перед собой.

— Дэвид, — Эмма облизнула губы и вдруг торопливо, сбивчиво заговорила: — ты сможешь добраться до безопасного места, если тебе удастся сбежать… сегодня?

Дэвид непонимающе взглянул на нее.

— Мне не удастся, — мягко напомнил он.

Эмма молча смотрела на него. Сначала он не мог прочитать ее выражения, только чувствовал: с чем-то она борется, и вот-вот сдастся.

Тонкие светлые брови сдвинулись, жалобно опустились уголки губ, и Дэвид вдруг осознал, что взгляд дочери еще никогда не причинял ему столько боли: впервые в ее глазах он не прочитал упрека.

Она заговорила, стиснув руки, едва удерживаясь — он видел — от крика:

— Я… — ее голос сорвался, она нахмурилась. — Я кое-что узнала и… ты в опасности.

— Эмма…

Она вскинула голову.

— Я получила приказ, который не хочу исполнять! Не понимаешь? Тобой хочет заняться… — Эмма осеклась, — не важно. Я не хочу, чтобы это случилось с тобой, — глядя прямо перед собой, неестественно ровным голосом закончила она. — Тебе нужно бежать, — она отвернулась, дрожащими руками поправила портупею. — Я… позабочусь об охране, дам тебе минут пять. Этого должно хватить.

Она вздрогнула, когда он бережно положил руки ей на плечи.

— Эмма, что случилось?

***

— Свяжите его, — сухо распорядился эсэсовец.

Все переглянулись.

— Мне послышалось или этот сукин сын решил нами командовать? — с интонацией, которая в другое время показалась бы почти забавной, спросил Лерой.

— Не послышалось, — Джефферсон выступил вперед, в глазах химика-экспериментатора поблескивало слегка безумное любопытство. — Похоже, вы считаете, что его,— Джефферсон указал на уже не сопротивляющегося Кита, — разоблачения достаточно для того, чтобы к вам прониклись доверием?

— О доверии речь не идет, скорее о здравом смысле, — со снисходительной небрежностью возразил Голд. — Если я на вашей стороне, у ваших арестованных друзей есть шанс. Если нет, они и его лишены.

— Меня завербовали, — забормотал разом утративший самоуверенность Кит. — Да бросьте, — Нотинг лихорадочно оглядывал всех по очереди, — я не успел причинить никому зла, клянусь! Валден не узнал от меня ничего нового.

— Это может быть правдой, мы встречались от силы три раза, — вполголоса произнес Робин.

— Боюсь, вы еще не осознали положения до конца, — раздражающе-поучительным тоном отозвался Голд.— Если отпустите его, — эсэсовец кивнул на невольно съежившегося на стуле Кита, — у вас в запасе ровно столько времени, сколько ему понадобится, чтобы добраться до Валдена. Возможно, вам скрыться и удастся, но в настоящее время освобождение ваших друзей, уже попавших за решетку, зависит от меня. Не думаю, что им чем-то поможет, если меня поставят к стенке за измену.

— Этим рано или поздно закончится, — неожиданно ответил за всех Томас со спокойной, лишенной ненависти твердостью.

Голд обернулся к Тому, окинул внимательным взглядом, слегка кивнул, точно узнавая.

— Вполне возможно, что рано или поздно этим все и закончится, — уронил Голд. — Но в ваших интересах, чтобы это произошло как можно позднее. А с ним, — Голд снова указал на Кита, — вы знаете, что делать.

На Кита никто не смотрел, кроме Голда и бормотавшего под нос ругательства Лероя.

— Да ладно! — вдруг залился смехом Кит и, дернув связанными руками, нервно вытер губы о плечо. — Кто бы говорил! Да мне за пять лет службы крысой не угробить столько народу, сколько ему за день в кабинете!

Никто не посмотрел на Кита, и тот обреченно затих.

— Стрелять в безоружного, — проговорил в общее молчание Робин. — Никогда не поступал так.

— Ну так попросите вашего ворчливого приятеля, — усмехнулся Голд.

Лерой неуклюже подался назад.

Все молчали.

***

— Эмма, что произошло? — тихо спросил отец.

Она молчала. Если бы она и захотела ответить, то с чего начать? Разговор с Валденом, с Голдом, выстрел в Джонса, выстрел Голда в Лэко, охота на «Сторибрук», перевод в СС, прошлогодняя встреча с отцом, отказ покинуть Париж накануне оккупации.

«Это изменит тебя, изменит навсегда».

«Черт, Голд, почему ты предупредил так поздно?!»

Изменило. Вот что произошло, и пути назад нет. Тьма и свет, и да, похоже, Эмма Свон выбрала не ту сторону.

Невозможно ненавидеть отца, больше не получится обижаться на него. Только завидовать. Ему есть куда бежать. А ей некуда.

«Пути назад нет, шагнешь во тьму, и тьма поселится в тебе». Эмма уже не могла вспомнить, когда она перестала твердить себе эти слова, чтобы удержаться от оглядывания через плечо, чтобы поверить в то, что ее больше ничто не остановит, и когда они стали правдой. А они стали правдой.

Вот все, что произошло.

Она с усилием глотнула воздуха для ответа.

— Я… получила приказ. И я не хочу его исполнять. Ты должен уйти.

— Если ты пойдешь со мной.

Эмма резко стряхнула с себя его руки и отступила на шаг.

— Я? — она залилась нервным смехом. — От кого мне бежать? Я с ними, — она положила ладонь на вышитый на рукаве символ, дрожащими пальцами нащупала молнии, — заодно.

— Уже нет, — слова отца дышали верой в нее, и Эмма ощутила, как нестерпимой болью обожгла ее эта наивная, на все закрывающая глаза уверенность.

Только вот ее глаза открыты.

— Я с ними, — заговорила она уже без нервной дрожи в голосе, со спокойствием, жесткостью. — Я убийца, понимаешь? Ты так говоришь, как будто все просто. Как будто я ничего не успела натворить, но я успела. Мне некуда идти, мне там, с вами, делать нечего.

Сначала ей показалось, что Дэвид смотрел на нее беспомощно, но потом она поняла. Отец смотрел бы на нее так в той, другой, невозможной жизни, когда она бежала к нему с разбитой коленкой или плакала от обиды на соседского мальчишку или горевала по остывшему в руках воробышку. Так смотрят, когда сердце рвется от боли.

Так пытаются пообещать: «Все будет хорошо».

Но ничего не будет хорошо.

Ничего.

***

Кит сидел на стуле, вжав голову в плечи, и смотрел поочередно в лицо каждому, пытался хоть с кем-нибудь встретиться взглядом.

Кит сидел не шевелясь. Чувствовал: спасение в полном бездействии, в подчеркнутой беззащитности. Ни жеста, ни звука.

Оглядывал лица: растерянно-несчастное Робина, воинственное Лероя, с сумасшедшинкой Джефферсона, открытое Кингсли и мрачное Кэссиди.

Все инстинкты кричали: бороться, вскочить, ринуться к двери!

Подавляя эти порывы, Кит подчеркивал своей позой, покорным молчанием, ищущим взглядом насколько он беспомощен и безобиден.

Пока никто не отважился взглянуть ему в глаза, Кит осмеливался надеяться.

А потом он встретил глаза Реджины.

***

Дэвид все молчал.

Эмма сморгнула. Она знала, слез нет и не будет. Но чувствовала, что помимо своей воли просит взглядом: «Солги. Скажи, что не веришь мне».

— Есть вещи, которые нельзя простить, — прошептала она.

Отец кивнул, и Эмма выпустила эмблему, опустила руку.

Громко, отсчитывая секунды молчания, билось сердце.

— Я знаю. Я знаю, дочка. Мне ли не знать.

Три недели назад в его последних словах не было бы ничего, кроме пропитанной раскаянием горечи. Три недели назад Эмма бы усмехнулась или кивнула.

Сейчас она просто ждала.

Точно он сам прислушивался к своим словам, Дэвид тихо договорил:

— Но может быть, все дело в том, что прощение не заслуживают. Просто принимают.

Эмма еще несколько мгновений не двигалась.

Вдруг она потянулась ладонями к лицу и, не успев спрятать лицо, повернулась и прислонилась к плечу отца.

— Пап… — прошептала она и снова со всхлипыванием, — пап…

***

Реджина молча смотрела в светлые глаза Нотинга. Ему стать предателем было так же легко, как и ей? Какая между ними разница? И есть ли различие?

Безразличие накатывало холодящей сердце волной. Нотинга нужно убить. Но никто не возьмет этого на себя.

Откуда-то с самых глубин поднималось властное воспоминание: это сладко. Сладко чувствовать, что в твоей руке чья-то жизнь. Сокрушить живое, бьющееся сердце, превратить в пепел. Нажать на спусковой крючок.

— Дайте оружие, — приказала Реджина, подаваясь вперед.

Прежде чем ей успели ответить, она молниеносным движением выхватила пистолет из рук вытаращившегося на нее Лероя.

Сдавленное восклицание Робина за спиной. Его послушались: никто не направил на Реджину оружие.

Вскинув руку, она навела пистолет на Нотинга. На лбу мужчины вздулись вены, а сейчас появится и маленькая аккуратная дырочка. И все будет кончено. Это легко.

— Нет, — раздался справа от нее очень тихий голос Голда, и, шагнув вперед, тот наполовину закрыл Нотинга. — Это не для тебя.

Реджина точно очнулась. С мгновение она растерянно смотрела в глаза Голда.

— Это. Нужно. Сделать, — выплескивая всю накопившуюся за последние дни ярость и прикрывая гневом только что владевшее ею наваждение, прошипела Реджина.

— Только не тебе, — со спокойной властностью ответил Голд.

— Вот как? — Реджина почувствовала, как улыбка растягивает губы. — На этот раз пистолет заряжен, Голд. — В его взгляде мелькнуло опасение. — И я не знаю, почему до сих пор не разрядила его в тебя.

Голд шевельнулся, но с дороги не ушел.

— Реджина.

Она, больше не улыбаясь, взглянула на него. То, как Голд произнес ее имя… Так окликают того, кто в смертельной опасности.

— Ты сказала, что не хочешь быть той, кого я из тебя сделал. Я тоже не хочу этого для тебя.

Реджина попыталась засмеяться, передернуть плечами.

Голд коснулся ее руки, рядом о чем-то просил Робин.

Слева мелькнула тень.

Реджина не вздрогнула, когда по складу прокатился сухой треск выстрела.

========== Глава 40 ==========

Нил не слышал, что отец вполголоса говорил Реджине, лишь видел, как лицо Реджины дрогнуло, как жестокое упоение погасло во влажно блеснувших глазах. Но пистолет Реджина не опустила, и Нил видел, как, на секунду отвернувшись, Румпельштильцхен быстрым, полуиспытующим, полураздраженным взглядом обвел собравшихся.

Нил машинально тоже оглядел всех. Они не станут стрелять.

У Робина кодекс. Злость Лероя уже благополучно излилась в ругань. Томас — все они — слишком благороден, чтобы стрелять в безоружного.

Кит вымолит пощаду, уйдет.

Либо сдержит слово, либо нет, но Сопротивленцам хуже не будет, они и так с Компьенского мира в бегах.

Обертштурмбаннфюрер Голд в бега уйти не сможет. «Рано или поздно», сказал Томас, а отец не возразил.

Вот оно, необходимое решение, которое никто не хочет принимать. Только Реджина. Но это не для нее, хватит с нее уже. Хотя отцу-то какое дело?!

Нил потянулся за пистолетом, не для выстрела и не чтобы держать оружие наготове. Просто потянулся.

Три века на сказочном острове, несколько лет в Нью-Йорке, Голландии, Париже. Всегда удавалось отвертеться от решений, ответственности. Остаться в стороне, и черт, как же это было удобно.

Нил смотрел на Кита и перед ним одно за другим проплывали лица.

Сильная, гордая Реджина, балагур и смельчак Киллиан, спокойная красавица Ингрид, справедливый, мужественный Нолан; кто-то выбивает доску — и лица искажает предсмертная судорога удушья.

Последним он увидел отца, таким, каким тот был в ночь побега.

Униженным, беспомощным. Снова целующим чей-то грязный сапог.

И это было последним, что Нил увидел перед тем, как палец лег на спусковой крючок.

Звук выстрела показался Нилу далеким, таким далеким, и он даже не сразу понял, что сам спустил курок.

Полусмущенные, полублагодарные лица, невнятные голоса.

И тонкая струйка крови по виску Кита.

***

Отцовские руки обнимали ее, и Эмма, отняв от глаз ладони, спрятала лицо на отцовском плече.

Было все еще больно, может быть, больнее, чем когда-либо.

Но не было больше ненависти. Ни ненависти к отцу, такой удобной, когда нужно закрыться от сожалений или сомнений; такой полезной, когда Эмма пыталась набраться жестокости и у нее получалось; такой темной, что она почти привыкла видеть мир через эту призму многолетней обиды.

Ни появившейся позже ненависти к самой себе.

Из-под ресниц просочились слезы, и в то же мгновение под прищуренными веками вспыхнул золотистый свет. Волосы и лоб овеяла волна, пахнущая вереском, персиковыми карамельками и сладкой горечью каштанового меда.

Отец покачнулся, обнимающие руки ослабели, и тотчас вновь, крепче прежнего, прижали ее к себе.

— Эмма, — прошептал он, прошептал так, точно впервые назвал дочь по имени.

***

Пальцы Мэри-Маргарет, вставлявшей чистый лист в каретку, застыли.

Маленькая принцесса, смелая разбойница, робкая секретарша, невзрачная парижанка, мать, лишь час державшая на руках свое дитя; распадающаяся на осколки, фрагменты реальность; губы силятся выговорить имя, которое сможет все вернуть, скрепить. Спасти.

— Эмма, — слетел тихий вздох с ее уст.

***

Реджина обмякшая, с опустившимися плечами, смотрела на труп Кита.

Голд, утративший всю свою самоуверенность, неловко обернулся к несводящему глаз с тела Кэссиди.

— Бэй… — выдохнул Голд.

Так же несколько минут назад Голд позвал Реджину: та же боль, то же бессилие.

И в то же мгновение, точно где-то неслышно разорвался снаряд, ударила волна.

Волна ослепила, оглушила, накрыла с головой.

Контузия? Нет.

Лукавая улыбка Мэриан, тянущийся к яблоку с рук Малыша Джона Роланд, рокот листвы могучих шервудских дубов. Как он мог их забыть?

Но Робин из этого мира и этой жизни тоже хотел помнить. Ему тоже было кого помнить.

Он не выпустил бы руки Реджины Миллс, не рванись она прочь от него.

И глядя в лицо Реджины, Робин узнал сверкающие лютой злобой черные глаза Злой Королевы.

Она обернулась к Голду.

— Румпельштильцхен, — с язвительной почтительностью и чем-то, отдаленно напоминающим обиду, произнесла Реджина.

Тот оторвал взгляд от Нила, устало прислонился к стене.

— Наконец-то, Свон,— вполголоса проговорил Румпельштильхцен.

***

Белль, прикусив губу, порывисто приспустила штору, пряча от самой себя сад напротив окна.

Позолоченное закатом небо обволакивала мгла, точно захлопнули черную бархатную обложку толстенной книги с картинками.

И уже не горели — несмело, неброско, — снежно-белые соцветья.

Южный ветер погасил последние свечи каштанов.

Конец второй части

========== Часть 3. Голд: Возвращение. Глава 41 ==========

— Согласитесь, Голд, это разумное предложение. Как вы справедливо замечали не раз: враждовать нам ни к чему.

— Рад, что вы со мной наконец согласились.

— Перейдем к делу. Мне нужен Сторибрук и венские бумаги, и я гарантирую, что вы получите то, что нужно вам. На мой взгляд, это хорошая сделка, Голд.

— Вполне.

Странный наш мир,

И нам так странно здесь порой.

С. Коллинз.

Неделей ранее

— Чтоб меня…— потрясенно пробормотал Ворчун. Встряхнувшись, он уставился на Реджину; она в оцепенении смотрела прямо перед собой.

– Это же Злая Королева. Та самая Злая Королева, — распаляясь, проревел он, потрясая кулаками, — которая по всему Зачарованному Лесу раструбила, что собирается отправить нас в ад кромешный.

Реджина, едва приметно вздрогнув, плавно обернулась к нему. Ее губы растянулись в полной издевательской благосклонности улыбке.

— Что ж, считай, что мне, — процедила она, — это удалось.

Раскрыв правую ладонь, Реджина с мстительной улыбкой двинулась на него.

Вспомнила свои магические штучки, того и гляди, поджарит! И Ворчун, нагнув голову, шарахнулся в сторону, то же самое проделали Джефферсон и принц Томас. Только Робин не шелохнулся, смотрел себе на Реджину так, будто память Гуду не вернули, а отшибли.

Румпельштильцхен,укоризненно покачав головой, что-то вполголоса сказал Реджине. На ее лице отразилась растерянность, затем неверие. Но ладонь, на которой так и не зажегся огненный шар, она все же опустила.

— Это правда, — Робин, подступив к Реджине, с робкой надеждой попытался заглянуть ей в глаза, и вот тут-то Реджина, похоже, и впрямь испугалась. Выглядела так, точно от Гуда в бега удариться готова. — Правда, что ты наложила Проклятье?

Реджина раскрыла рот, но ее опередил краткий ответ Румпельштильцхена:

— Нет. Колдовала не Реджина.

Робин и Реджина одновременно глянули на мага; Робин благодарно, Реджина — вопросительно изогнув брови.

Отвернувшись, она вдруг сделала шаг вперед, навстречу «подданным», обвела всех горделиво-вызывающим взглядом:

— Проклятье наслала я, — отчетливо, разве что не по слогам, проговорила Реджина. — Я поклялась отомстить вашим Прекрасным Величествам и клятву свою сдержала.

Когда она рассмеялась нервным, всхлипывающим смехом, все переглянулись. Злая Королева в этом мире, похоже, вдобавок ко всему, еще и чокнулась.

А Робин не сводил с нее глаз.

— Ты притворялась? Ты все помнила? — убито прошептал Гуд.

Красивые губы Реджины, дрогнув, искривились в гримасе отвращения.

— Помни я все, разве меня занесло бы в лагерь героев? – бросила она ядовито в лицо Робина.

Робин дернулся, как от оплеухи, но хоть взгляд от нее оторвал. Гуд нетвердым шагом подошел к трупу, присел на корточки и всмотрелся в лицо.

— Ноттингем, — хрипло сказал Робин. – Еще минута, и мы смогли бы довериться ему, – тише добавил Гуд, не глядя на все еще стоящего над телом Нила.

— Сомневаюсь, — выдавил тот.

Робин поднялся, когда к трупу приблизился Румпельштильцхен.

— Вор, сметлив, как всегда, — сухо похвалил Робина маг. – Гуд прав. Теперь, полагаю, самое время прекратить вражду. У всех нас есть масса причин не любить друг друга, но в этих условиях, в этом мире, причин сотрудничать гораздо больше.

— Ясное дело, причин доверять Темному магу куда больше, чем эсэсовцу, — хмуро бросил Ворчун. Но настоящего желания спорить отчего-то не было, и, когда все промолчали, Ворчун, стушевавшись, пожал плечами.

— Мертвый Ноттингем сослужит нам неплохую службу, — не взглянув на Ворчуна, докончил Румпельштильцхен. И, — тот обернулся к Реджине,— ваш выход, ваше величество.

***

Валден едва переступил порог, как, не поворачивая головы, заговорил расположившийся в кресле у его стола Голд:

— Доброе утро, Хельмут. Вы запоздали. Бурная ночка выдалась?

— Что вы здесь делаете? — холодно спросил Валден. Он молниеносно почуял: в позе Голда, в интонациях и словах слишком много того, что Голд редко себе позволял, – нескрываемого злорадного торжества.

— Пришел поделиться некоторыми открытиями и соображениями. Но сначала хочу задать вопрос.

Дождавшись, пока Валден усядется за стол, Голд небрежным жестом, точно карты сдавал, раскрыл объемистую папку. Валдену на мгновение почудилось, что от подшитых к делу документов пахнуло душистым горчащим ароматом. Венский кофе. Дьявол.

— Скажите, Хельмут, — задушевно начал Голд, — когда вы подослали агента Сопротивления Кита Ноттинга к перешедшей на нашу сторону Реджине Миллс, вы так неуклюже пеклись о благе Рейха или так искусно о благе его врагов?

Ноттинг и Сопротивление? Для блефа слишком глупо.

— Кит Ноттинг — мой агент в «Сторибруке», — ответил он. Ответ прозвучал слишком настороженно, и Валден не сомневался, что Голд это заметил.

Голд скучающе покачал головой.

— Боюсь, вы ошиблись, Хельмут. Кит Ноттинг давно находился под моим наблюдением. Вот рапорты, донесения. – Валден раскрыл не протянутую, а переброшенную ему папку. — Ну а прошлой ночью он проник в квартиру Миллс и пытался убедить ее бежать с ним. Миллс вынуждена была застрелить его, но, Валден, на этом его история, разумеется, не заканчивается. Так с какой стати вы сделали его своим агентом?

Первых трех страниц оказалось вполне достаточно. Следя за тем, чтобы жест был не слишком гневным и не чрезмерно ленивым, Валден закрыл папку и равнодушно встретил насмешливый взгляд.

— Тройной агент, только и всего, — сухо бросил он. – Такое случается.

— Да, такое случается, — невозмутимо согласился Голд. – И выглядит как крайне некачественная работа. Но если вспомнить о вашем венском приключении, все предстает несколько в ином свете, не находите?

Короткая, заполненная размышлениями пауза.

— Это не тянет на ловушку, вы же понимаете, — улыбнулся Валден.

— Как знать, Хельмут. Послушайте моего совета, — Голд поднялся, с лица оберштурмбаннфюрера исчезло напускное дружелюбие, — держитесь подальше от моих дел, ну а я, — Голд указал на бумаги жестом фокусника, накидывающего платок на змею, — буду держаться подальше от ваших. На мой взгляд, это хорошая сделка.

========== Глава 42 ==========

Валден продолжал безразлично улыбаться, даже после того, как за Голдом затворилась дверь. Так легче было контролировать зашевелившуюся в груди, спершую дыхание, разгорячившую кровь ярость.

Чем все это было? Колоссальной ошибкой Валдена? Мастерской фальсификацией Голда?

Уязвленное самолюбие и профессиональный опыт побуждали выбрать второй ответ как верный, но Валден медлил.

Ноттинг и Вена; по отдельности неопасны, но два звена уже цепочка, и это может закончиться скверно.

Он вернулся мысленно к последним словам Голда. Прямая угроза — нехарактерно для Голда, избыточно. Что-то лишнее было во всей этой истории, что-то неуловимое, нелогичное.

«Сторибрук», заговор в верхах, стремление ни с кем не делиться триумфом: разобраться в этой схеме было не труднее, чем решить задачу на сложение.

Но сейчас у него возникло ощущение, что последние действия Голда относятся уже не к арифметике, а алгебре: в системе появились неизвестные.

***

Десятью часами ранее

— Тебе… нужно торопиться, — высвободившись из объятий отца и обеими руками отирая мокрые щеки, прошептала Эмма.

И замолчала. Это выражение в глазах Дэвида она уже видела; год назад, когда он поднимался навстречу ей со скамейки в Булонском лесу. Боль, смешанная с нежностью, переплетшееся с раскаянием восхищение. Снова поманило видение того, как все могло сложиться, если бы только в тот день она ответила иначе на его просьбу покинуть с ним город.

Дэвид покачал головой.

— Нет, мне нужен не побег, Эмма, дочка, — с усилием произнес он. — Мне нужно встретиться с… — он потер лоб, точно пытаясь что-то припомнить или собраться с мыслями, — Голдом.

С Голдом. Ну конечно, с Голдом. Эмма едва не рассмеялась.

— Да почему сразу не с рейхсфюрером?!

— Эмма, — Дэвид шумно выдохнул, взъерошил обеими руками волосы и с мягкой настойчивостью закончил, — доченька, просто поверь: я знаю, что делаю.

***

Мэри-Маргарет заставляла себя идти шагом. По Парижу, ночному, затемненному, перерезанному немецкими блокпостами Парижу нельзя бежать. Она шла размеренным шагом, а сердце билось так, что казалось, от ударов сотрясалось все тело.

Неживой город. Безлюдные улицы. Заунывный напев чужого ветра в чужой ночи.

***

За Эммой, выглядевшей, как разбуженная посреди ночи сомнамбула, закрылась дверь, и Дэвид, пытливо взглянув на Румпельштильцхена, прочитал в глазах того такое же испытующее выражение.

— Вы тоже все помните?— полуутвердительно спросил Дэвид и, не дожидаясь ответа, выпалил: — Румпельштильцхен, нам нужна ваша помощь.

— Это вполне очевидно, —ответил маг с интонацией, не дотянувшей до язвительной. — Но и от вас, Дэвид, в кои-то веки потребуется нечто взамен. Информация. Что вы знаете о том, кто наложил Проклятье?

— Столько же, сколько и вы, — слишком поспешно ответил Дэвид. Следующая фраза далась легче: — Реджина не скрывала своих планов.

— Это сделала не Реджина,— сухо прервал его Румпельштильцхен. — И судя по отсутствию в вашем голосе праведного гнева в адрес бывшей соратницы, вы знаете это так же хорошо, как и я.

Дэвид пожал плечами, заполняя паузу.

— Она, видимо, на самом деле потеряла память вместе со всеми нами и изменилась. Но единственное, что я знаю, — лишь бы прозвучало убедительно. Но полуправда — та же ложь, а лжец из него, Дэвид знал по опыту, неумелый. — Это то, что проклятье наслала Реджина.

Румпельштильцхен бросил на него быстрый взгляд.

— Сейчас есть дела поважнее, будем считать, вам удалось меня убедить.

— И что теперь? — сознательно впуская в тон требовательность, спросил Дэвид.

— Что теперь? — Румпельштильцхен задумчиво прошел к креслу и уселся, жестом предлагая Дэвиду сделать то же самое. — Если ваш с Белоснежкой девиз остался прежним, то сюда вот-вот примчится Мэри-Маргарет Бланшар, а она-то мне и нужна. Мы все еще во Франции, и здесь побеждают не мечи, а бумаги. И поэтому от секретарши здесь куда больше пользы, чем от воина. По крайней мере, сегодня.

***

Эмма несколько минут слушала ровные голоса и наконец не выдержала. Она сильно толкнула дверь, та поддалась слишком легко, и Эмма почти влетела на середину комнаты.

Навстречу ей повернулись отец и Голд.

— Что здесь происходит? — на удивление самой себе спокойно спросила она.

— А на что это похоже, Эмма? — с легкой усмешкой спросил Голд поднимаясь.

— Мы союзники, Эмма,— поспешно объяснил отец, кидая на Голда раздосадованный взгляд. — Румпельштильцхен на нашей стороне.

— Румп… как?!

Отец стушевался, умолк, а Голд подошел к Эмме, остановился перед ней и сложил руки в замок, приглашая заговорить, задать вопрос. Любой.

— Откуда мне знать, что вам можно доверять? — тихо спросила Эмма.

— У меня нет ответов, Эмма, — мягко ответил Голд. — Не сейчас. Но помнишь наш последний разговор? Ты не поверила мне. Ты была права, я лгал.

Лгал. Так просто. Но когда? В тот день, сейчас, всегда?

Голд добавил более привычным, сдержанно-властным тоном:

— Скажем так, у меня появились причины стать вашим союзником. Это странно звучит, но согласись: альтернативы у вас все равно нет.

Эмма глянула вправо — Дэвид смотрит на нее напряженно, но без опасения. Она почувствовала: они с Голдом и правда союзники. Невероятно, немыслимо, но, похоже, правда. И, похоже, ее это устраивает. Вопросы подождут. Кроме одного, пожалуй.

— Румпельштильцхен? — переспросила она. — Почему?

— Ну, я же теперь часть Сторибрука, — усмехнулся Голд. — У вас в ходу кодовые имена, не так ли, Дэвид? — не оборачиваясь, спросил он.

— Как в сказке? — не пытаясь удержаться, доверчиво улыбнулась Эмма.

Голд хотел ответить, но что-то в ее лице остановило его. Взгляд смягчился еще больше, он приподнял руку, и Эмма ждала, что он коснется ее, но Голд лишь положил ладонь поверх другой на набалдашник трости.

— Да. Как в сказке.

***

Предрассветный серый свет.

Малефисента стояла у окна, скрестив на груди руки, следила за медленно разгорающейся полосой зари.

Ночью этот мир казался не таким неведомым. Ночью он не так походил на картину с нарушенной перспективой.

Ночь. Та, другая. Мольбы, отчаянные мольбы, неуслышанные ни благородным принцем, ни славной маленькой принцессой. В груди должна бы бушевать исполинская, как пламя, ярость, но по щекам лишь скользили слезы.

В этом мире она научилась плакать.

Предрассветную серизну размыли солнечные лучи.

Это не аккорд гнева, мощного, сокрушительного, нет. Медленное, певучее арпеджио боли, многолетней, настоянной, слитой с каждым вдохом боли: нота за нотой, нота за нотой.

В обоих мирах боль — это все, что у нее осталось.

***

Стук. Щелчок замка. Полоска света.

На пороге, придерживая дверь, встрепанная, усталая, стояла Эмма.

Эмма.

Кружевное одеяльце, сморщенный лобик, темные реснички.

Отдать, выпустить из рук крохотное тельце так же немыслимо, как вырвать себе сердце. Но она отдаст дочь… отдает. Отдала…

Так и жила дальше, без сердца. Белоснежка — несколько часов. А Мэри-Маргарет все эти годы, ничего не помня, ничего не зная, только и ощущая эту неизбывную боль разлуки.

И вины.

— Эмма…

Эмма неловко переступила с ноги на ногу, оглянулась, постаралась улыбнуться. Что-то говорила о том, что они ждали Мэри-Маргарет, что…

А Белоснежка переступила порог и очень медленно, бережно, обняла дочь.

И только тогда Мэри-Маргарет со счастливой улыбкой окончательно ушла.

***

Удивленная и не слишком растроганная Эмма, выждав, осторожно освободилась из объятий Мэри-Маргарет. Та смотрела на нее, ничуть не обидевшись, и вся сияла, лицом, глазами, улыбкой.

Послышались шаги, и из комнаты вышли Дэвид и Голд.

Мэри-Маргарет вся натянулась, что-то невнятно всхлипнула, Эмме почудилось “Прекрасный принц”. Она уже неспособна была чему-то удивляться, поэтому просто решила, что ей послышалось.

Мэри-Маргарет бросилась к Дэвиду, тот встретил ее на полдороги. Оба застыли, точно боялись: прикоснутся друг к другу и рассыплются в пыль.

Они вполголоса говорили что-то о поисках и о том, что «всегда найду тебя».

И так смотрели друг на друга, что Эмма невольно отвела глаза.

Хмуро взглянула на Голда; тот нетерпеливо прокручивал в руках набалдашник, но на парочку смотрел довольно снисходительно.

Эмма вдруг поняла, что и сама не удивлена. Да, Дэвид и Мэри-Маргарет знакомы едва две недели. Да, виделись два дня назад. Да, кинулись навстречу друг другу так, точно разлучены были на целую вечность и пару Галактик, и теперь дышать не могут друг без друга.

И все это в компании эсэсовца, который смотрит на них так, точно приглашения в посаженные отцы дожидается.

Бывает.

Еще Эмме подумалось, что ей следовало бы испытать ревность. Но ничего такого она не ощутила: то ли сил не хватало, то ли запала. Скорее всего, и того и другого, да и, наверное, просто не хватило времени.

Эмма благодушно, обессиленно прислонилась к стене.

***

— У нее получилось, — прошептала Cнежка, поднимая голову. — Эмма спасла нас.

Он оглянулся: в комнате они были одни.

— Но мы все еще здесь. И ты, все наши, в опасности.

— Все будет хорошо, — Дэвид вновь успокаивающе ее приобнял. — Слышишь? Мы придумаем, как это сделать, и вернемся домой. И Эмма…

Он почувствовал, как Белоснежка напряглась. Взглянул на нее: глаза Белоснежки уже не светились.

— У нас ничего не вышло, ничего, Дэвид. Она… обманула нас. Она… — Белоснежка прижала ладони ко лбу, помотала головой, точно унимая боль, — обещала, что Эмма будет в безопасности, что тьма не коснется нашей дочери…

Она попыталась отстраниться, когда он взял ее за плечи и заглянул в глаза.

— Она победила.

Несколько секунд Белоснежка не шевелилась, кажется, и не дышала. Потом темные глаза посуровели.

— Она не должна ничего знать. О том, что мы сделали для нее. Ничего.

Дэвид медленно выпустил ее плечи.

— Однажды она все узнает. Эмма через многое прошла, она сможет понять.

— Не сможет.

Белоснежка порывисто потянулась к нему, приникла. Он обнял ее, а она еще раз горестно, безнадежно, шепнула:

— Не сможет.

***

Насыщенная, угольно-черная мгла. Слабый предутренний ветерок затихает, точно ошибся часом, и вновь неподвижны четко вырисовывающиеся на фоне беззвездного неба ветви вяза.

— Реджина, — позвал Румпельштильцхен.

Она обернулась; он протягивал ей пистолет рукояткой вперед.

Реджина послушно сжала рукоятку, потом подошла и выронила пистолет возле трупа Кита.

Румпельштильцхен еще раз осмотрел кухню, перевернутый стол и удовлетворенно кивнул.

— Ты скажешь, что после того, как убила его, позвонила мне, — не глядя на нее, проговорил он.

— Я все запомнила с первого раза, — уронила Реджина.

— Отлично,— помолчав, он глянул на часы. — Смена конвоя через два часа, у нас есть время. — Не меняя тона, он отрывисто проговорил: — Что случилось с Проклятьем, Реджина?

Реджина в упор посмотрела на него, подчеркнуто удивленно подняла брови.

— А ты что, чем-то недоволен? Ты хотел власти и могущества, ты их получил.

— Это, — он указал на полуоткрытое окно, на проглоченный тьмой Париж, — не то, чего я хотел, да и ты, думаю, тоже.

Реджина не помнила, чего она хотела. Может, именно этого. Может, нет. И не хотела вспоминать.

— Проклятье создал ты, — передернула она плечами. — Тебе виднее, что ты такого туда намешал.

Стараясь держаться прямо, как бы сильно ни ныли мышцы спины, она прошла в комнату, остановилась у буфета.

Ломило виски. Хотелось тишины. Покоя. Она чуть не подумала «и забвения»; занятная мысль. Вот забвения с нее, пожалуй, точно хватит. Или нет?

— Ты выполнила условие? — Румпельштильцхен говорил так спокойно, что казалось, будто все, что они обсуждают, это ложь, какой-то странный сюжет, к которому они не имеют никакого отношения. Вот только сюжет этот надежно, прочно владеет ими. Сюжет и вернувшаяся память.

Реджина до боли в веках зажмурилась, чтобы многоцветьем оранжевых, зеленых и пурпурных пятен отогнать ту, темнейшую из всех ночей.

Голодное пламя костра. Клубы дыма. Трепещущее сердце на ладони.

Тянуло зажать уши, не услышать вопрос, что вот-вот прозвучит.

— Кого ты принесла в жертву, Реджина?

Она открыла глаза, усмехнулась широкой усмешкой, сжигающей выступившие никчемные слезы.

— Своего отца.

Тишина за спиной, точно она осталась в комнате одна. Если бы.

Безбоязненно, плавно Реджина обернулась, не дожидаясь, когда высохнут слезы.

Румпельштильцхен смотрел на дрянную картину на стене напротив. Лицо непроницаемо как всегда, но Реджина вдруг поняла: если есть вопросы, а они есть, самое время их задать.

— Почему я потеряла память? Ты говорил, что этого не произойдет.

Не сводя глаз с пейзажа, едва разжимая губы, он ответил:

— Ты хотела получить свой счастливый конец. Может, это и стало им. Ты хотела забыть.

— Себя? Едва ли.

Румпельштильцхен наконец взглянул на нее.

— Нет, то, какой ты стала. Реджина, — она вскинула брови, услышав в его голосе непонятное, несуразное волнение. — Проклятье меняло многое, но не сущность. Забыв свою боль, свой гнев, ты стала…

— Предательницей, — закончила Реджина и сладко улыбнулась.

— У тебя не было выбора,— сухо ответил он. — Я заставил тебя.

— Выбор был.

Реджина выждала несколько мгновений, пытаясь не поддаться разливающемуся медвяным ядом в груди упоению. Не вышло, и она шагнула к Румпельштильцхену.

— Был, — повторила она. — Я этого хотела. Сдать всех, отомстить. Браво, Румпель. Ты во всех мирах знал, чем меня приманить. И кстати, — отвернувшись, скучающе бросила она, — что это было на складе?

— Ты хотела убить, не потому что это было необходимо, — хрипло отозвался он. — Тебе нужно было другое.

Она легко, победно рассмеялась.

— Больше нет. Реджина Миллс мне уже не помеха.

Реджина рассеянно взяла с буфета дешевую безделушку — грубую, аляповатую розовую морскую раковину.

— Бедняжка Робин, полюбил Злую Королеву, — протянула она, оплетая пальцами ракушку. — Впрочем, уверена, долго страдать ему не придется.

— Реджина, — с непонятной ей интонацией прервал ее Румпельштильцхен.

Реджина с непонятным ей самой нетерпением ждала продолжения, но Румпельштильцхен молчал.

Наконец раздались его удаляющиеся шаги. Он вновь остановился.

— Не отталкивай того, кто поверил в тебя, Реджина. В каком бы мире это ни произошло.

Пальцы точно судорогой свело, скрючило.

Хруст — Реджина опустила глаза на расколовшуюся ракушку.

— Тебе-то что?! — резко обернулась она. — Я была твоим орудием во всех мирах!

Сказала и осознала, насколько это было правдой. Кто из них на самом деле хотел попасть сюда?!

Она размахнулась: обломки ракушки полетели в стену. Реджина крупными шагами пересекла комнату, вплотную подошла к Румпельштильцхену.

— Не любишь, — прошипела она, — когда твои игрушки ломаются раньше тобой определенного срока?!

Она ждала насмешливого ответа, уклончивого, сухого, какого угодно. Но Румпельштильцхен как-то странно отпрянул от нее. Перевел дыхание.

Она смотрела, как он уходил, тяжело опираясь на трость.

***

Марлин Флессе вошла в здание, поднялась на третий этаж. Движения, как всегда, точны, выверены, ровны.

Дверь за собой она захлопнула с грохотом. И уже чувствуя, как раздуваются ноздри, точно из них вырывается незримое в этом мире пламя, Малефисента обернулась к Румпельштильцхену.

— Не стоит даже спрашивать, вспомнила ты все или нет, — заметил он.

— Я все вспомнила,— отчетливо произнесла Малефисента. — У меня много вопросов, но сейчас знаешь, что я больше всего я хочу сделать? Отыскать твою секретаршу и испепелить Белоснежку.

На лице Румпельштильцхена отразилось недоумение.

— Вот как? — протянул он. — Не припомню, чтобы в Зачарованном Лесу Чарминги стояли в первых строчках списка твоих недругов.

— Ты не можешь не знать. В нашем мире тебе все было известно.

Он нетерпеливо взмахнул рукой.

— В последние месяцы перед Проклятьем я был несколько ограничен в информации.

Это удалось выговорить недрогнувшим голосом:

— Чарминги украли моего ребенка.

Она сухими глазами смотрела, как Голд подходит, останавливается между ней и дверью. Он хотел заговорить, но остановился.

— Теперь ты понимаешь, почему я ищу Мэри-Маргарет Бланшар, — с едкой горечью уронила она.

— Не трогай ее, — отозвался Румпельштильцхен слишком спокойно для вызова и слишком властно для просьбы.

— Нет? — она качнула головой. — Ну конечно, Чарминги всегда были твоими ручными зверушками.

— Ты же не думаешь, что они и впрямь убили твоего ребенка? — нетерпеливо прервал он ее. — Не забывай, они, — Румпельштильцхен насмешливо подчеркнул следующие слова: — ручные зверушки. Послушай, обещаю, что твоя дочь…

У нее вырвалось полувосклицание, полувсхлип, и Румпельштильцхен остановился.

— Я ведь даже не знаю, кто у меня был, — тихо объяснила она.

— Чарминги были нужны мне в нашем мире и нужны сейчас, — после долгого молчания произнес Румпельштильцхен. — Когда в этом мире появится магия, ты сможешь узнать, что стало с твоим ребенком.

Она засмеялась, не без горечи, но беззлобно.

— Ты хочешь, чтобы я доверилась Румпельштильцхену?

Он усмехнулся ей в тон.

— Марлин Флессе доверяла Голду. Малефисента, дай мне час времени, и я выясню что произошло.

***

Белоснежка сложила отпечатанные листы в стопку, еще раз проверила документы, переданные ей три часа назад. Поднявшись от машинки, она направилась к Румпельштильцхену в кабинет. У двери столкнулась с ним.

Они вошли вместе, и Белоснежка нервно следила за тем, как он просматривает бумаги.

— Теперь ты сможешь выручить Дэвида и остальных?

— Это даст передышку, — уклончиво отозвался он. — Должно дать. А теперь я хочу задать тебе вопрос. Знаешь, чем сейчас занят огнедышащий дракон, которого ты знала под именем Малефисенты в Зачарованном Лесу и Марлин Флессе в этом мире?Жаждет тебя испепелить.

Белоснежка сжалась так же, как это сделала бы Мэри-Маргарет. Но ведь Белоснежка поступила иначе? Белоснежка не погубила ребенка, как помнила Мэри-Маргарет, нет.

— Вы действительно украли ее ребенка?

Белоснежка молчала, в памяти лихорадочно роились все доводы, которыми много лет — два года — назад они убедили себя, что поступают верно. Она шевельнула губами.

Румпельштильцхен продолжил:

— Белоснежка, сейчас не время для секретов и тайн. Дэвид так не считает, но уверен, ты окажешься благоразумнее. Что произошло в Зачарованном Лесу перед Проклятьем?

Белоснежка поднялась, но рук от стола не отцепила, чувствуя, как холодеют щеки, и стучит в висках.

— А на что бы ты пошел, чтобы спасти своего ребенка?

Румпельштильцхен странно усмехнулся. Что-то необычное промелькнуло в его взгляде.

— И на что пошли вы?— с ударением на последнем слове спросил он.

— Мы украли ребенка Малефисенты, — тусклым голосом ответила она. — Мы… это был единственный способ спасти Эмму!

— Спасти от чего?— в тоне Румпельштильцхена не прозвучало ни понимание, ни осуждение.

— От Тьмы.

Белоснежка, запинаясь, рассказывала о волшебнице с юга, о ее предупреждениях и обещаниях.

— И… мы заключили с ней сделку. Это… — она вдруг открыто взглянула на Румпельштильцхена, — это я настояла. Не Дэвид. Может… Может, поэтому Проклятье и оставило его возле Эммы, его, а не меня.

— Как имя вашей советницы? — резко спросил Румпельштильцхен.

— Я… я не знаю, не помню.

— Вот как? Доверились заезжей колдунье и даже имя не запомнили? —жестко усмехнулся он. — Опиши ее.

— Рыжие волосы, зеленые глаза, смешливая, шумная, — послушно перечислила Белоснежка.

Румпельштильцхен откинулся на спинку кресла, и Белоснежка вздрогнула, когда он с приглушенной злобой произнес:

— Зелина.

========== Глава 43 ==========

Глядя на присевшую за столик жалкой забегаловки Реджину, Кора недолго гадала, вспомнила дочь все или нет; Реджина смотрела на извилистую улочку словно зритель, которому смертельно наскучила отыгрываемая на подмостках пьеса.

Кора помедлила. Она знала, что на губах играет торжествующая улыбка, а взгляд ласков. Ни то ни другое не пришлось подделывать: триумф и нежность, смешавшись в пряно-сладкий ручеек, разлились по венам, заставляя быстрее биться сердце.

Власть, которую вчерашняя находка сделала так легко досягаемой, и Реджина — больше ей ничего не нужно. Не удалось удержать власть и дочь, ничем и никем не жертвуя, в прежнем мире; удастся в новом. Глаза Коры чуть сузились, когда она с мимолетной, едва тронувшей губы улыбкой подумала, что этим вторым шансом обязана Румпельштильцхену.

Реджина подняла голову, когда Кора была в двух шагах от столика. Глаза дочери расширились, что-то по-детски беззащитное промелькнуло во взгляде, в том, как стремительно, точно опасаясь нападения, Реджина встала. Продребезжали проржавевшие ножки стула.

Кора улыбнулась еще терпеливее, еще нежнее. Послушно остановилась.

— Мама? — прошептала Реджина. И лицо дочери мгновенно изменилось; перед Корой стояла Реджина, какой она видела дочь в последний раз: язвительно-самоуверенная, неприступно-холодная. Но, как бы та ни старалась, неуязвимой что тогда, что сейчас Реджина не выглядела. Кора едва не покачала головой: чему бы дочь ни научилась за все это время, искусство владения собой Реджине не далось.

Кора слишком хорошо видела: за всей своей воинственностью Реджина смятена, растеряна и, безусловно, одинока. А Реджина не умеет быть одинокой.

Пряча за улыбкой удовлетворение, Кора тихо заговорила:

— Вечером я почувствовала, как по городу пронеслась волна магии. Проклятье разрушено, Реджина.

Реджина, не сводившая с Коры глаз, напряглась и вдруг встрепенулась, как от незримого толчка, неспешно опустилась на стул и подчеркнуто развернутым жестом поднесла к губам чашку бледно-желтого, спитого чая.

— Частично, мама, — вежливо ответила дочь. — Мы ведь все еще здесь. Я, — Реджина охватила чашку второй рукой, скрывая нижнюю часть лица, дерзко взглянула в глаза Коре, — хорошо наложила это Проклятье.

Кора мелодично рассмеялась.

— Ты наложила Проклятье и выбрала сторону проигравших? Милая, — она покачала головой, — прости, не верю. Впрочем, это сейчас не важно.

Кора потянула к себе стул и села за столик.

— Проклятье начало разрушаться, ко всем вернулась память, и ты понимаешь, что следующим шагом, — она неторопливо отложила в сторону ридикюль, — должны стать поиски магии.

— О, за этим дело не станет, — небрежно пожала плечами Реджина.

Восклицание вырвалось необдуманно:

— Ты знаешь, как принести магию?

Глаза дочери вспыхнули злорадством.

— Маленький секрет, мама, мой маленький секрет.

— Реджина, — стараясь вложить в голос как можно больше тепла, заговорила Кора, — тебе нужны союзники, и никого, кроме меня, тебе не найти.

— А вот тут ты ошибаешься, — Реджина выглядела все увереннее, все ожесточеннее, все независимее. Последнее всерьез встревожило Кору. Независимая Реджина — не ею управляемая Реджина. Этого нельзя допустить.

— Румпельштильцхцен, — протянула она, сохраняя на губах сожалеющую, полную ласкового укора улыбку. — Хочешь довериться ему?

Реджина наклонилась вперед, вперилась в Кору насмешливым взглядом.

— Речь не о доверии, мама, всего лишь об альянсе. Ты сама всегда учила меня выбирать силу. А он сильнее тебя.

Подавив готовое сорваться с губ возражение, Кора помолчала. Позволила губам сжаться в твердую, жесткую линию.

— Он тебя использовал, — проронила она.

— А у тебя это никогда не получалось, — зло кинула дочь.

Следующая фраза не была обдуманной, не была подготовленной:

— Я всегда думала только о твоем благе!

Едва произнеся эти слова, Кора поняла: она совершила крупную ошибку.

Короткий рваный выдох; Реджина еще мгновение смотрела в ее глаза, точно проверяла, не ослышалась ли.

Кора потянулась к руке дочери, но Реджина спокойным движением поднялась. Бегство — признак слабости, Кора это хорошо знала, но в том, как уходила Реджина, не было ни того, ни другого.

— Реджина, остановись. — позвала она. — Реджина, он опасен.

— Не для меня.

Но Реджина все же остановилась, несколько секунд простояла, замерев, плечи напряжены, голова высоко поднята. Обернулась.

— Он мне причинил много зла, — кивнула Реджина и вдруг всхлипнула, легкий звук, жалобный, едва слышный, но Коре на мгновение почудилось, что где бы ни было ее сердце, его пронзила острая боль, — ну а ты, ты, мама, убила Дэниэла. Как думаешь, кого я никогда не прощу?

Тишина, поглотившая все звуки шумного кафе.

Пальцы, сомкнувшиеся на серебряном замке ридикюля.

Когда-то она вырвала себе сердце, чтобы не позволить любви к Румпельштильцхену контролировать ее жизнь. План оказался безукоризненным, исполнение идеальным. Сейчас она не испытывала к магу, единственному мужчине, которого когда-либо любила, ничего, кроме умеренного уважения, умеренного опасения и не слишком умеренного стремления одержать над достойным противником верх.

Реджина. С Реджиной все оказалось сложнее, непредсказуемее… и больнее. Несмотря на отсутствующее сердце, несмотря на все предосторожности боль от того, что дочь уходит, не оглядываясь, что дочь снова уходит, проникла в Кору.

Она резко поднялась. Власть и любовь: выбор в пользу первого никогда ее не подводил. Не подведет и вновь. Немного терпения, и вся власть этого мира будет в ее руках. Только ее.

У выхода кто-то перерезал Реджине дорогу, размахивая руками, что-то сбивчиво, горячо заговорил. Кора всмотрелась. И узнала татуировку.

***

Киллиан без труда пришел в себя после удара магической волны. Фальшивая память оказалась почти полной копией реальной памяти, разумеется, с небольшим различием.

Но Милу он потерял в обоих мирах и в обоих мирах поклялся отомстить ее убийце. И в обоих мирах Крокодил — Киллиан скрипнул зубами — оказался неуязвим.

Все это и многое другое осталось неизменным, вот только одна незначительная деталь: Киллиан в фальшивой жизни затесался в ряды хороших парней и даже весьма неплохо вписался в эту благородную компанию.

«Совсем как в старые добрые времена, когда мы с Лиамом бороздили моря, а на мачте не развевался черный флаг», — неосторожно подумал он, и тут же перед глазами встало лицо брата, пахнуло соленым морским простором. Киллиан резко отогнал воспоминание. Нечего себе душу бередить. Лиам мертв, Киллиан стал пиратом, ну а в этом мире его песенка, похоже, спета.

Морщась, он поправил закрепленную на шее перевязь, поддерживающую раненую руку — толку от поврежденной конечности теперь не больше, чем от крюка — и мрачно оглядел камеру. Спета, это точно.

Ощутить бы перед концом под ногами палубу «Веселого Роджера», глотнуть свежий бриз, услышать свист ветра в реях, ухватиться за брам-стеньги…

— Джонс, на выход!

…вдохнуть запах прогретой солнцем парусины.

***

Нил, кинув ключи на стол, упал в старое, продавленное кресло, привычно сдвинулся в сторону, когда пружина впилась в бок. За зашторенными окнами над Парижем разливался полуденный зной, но Нил все поверить не мог, что ночь закончилась.

Непомерно длинная и промелькнувшая в одночасье ночь. Нил знал, что когда-нибудь он пожалеет о том, что поторопился: еще пара минут, и убийства можно было бы избежать, но сейчас он предпочитал думать, что иного выхода не было. Точнее, не предпочитал, просто устало выставил эту мысль между собой и «а что если бы» раздумьями. Пока срабатывало.

Он откинулся головой на мягкую спинку. Заснуть бы.

Из разрозненных картинок, звуков и ощущений упрямо выплывало воспоминание:

Обсуждали предложенный Румпельштильцхеном план действий, выполняли указания Робина, вынесли труп. Среди этой вереницы действий, поступков, решений, среди круговерти лиц, все же выпала минутка, когда они с отцом остались наедине.

Румпельштильцхен что-то хотел сказать, и Нил был уверен, что он меньше всего на свете сейчас хочет что-то услышать от отца.

Отец потянулся, сжал его руку, стиснул.

— Сынок… прости.

И почему-то впервые Нил поверил, что простит. Когда-нибудь.

Что-то прошуршало, и Нил с трудом открыл глаза. В изумрудном узком платье перед ним стояла Зелина.

— И где ты был? — с несвойственной ей требовательностью спросила она, кусая губы.

***

Эмма Свон, дочка героя Дэвида. Киллиан бы в другое время, пожалуй, хохотнул: вот конфуз вышел для Чарминга. Дочка в подручных у злодеев, а сам Дэвид дружбу с пиратом завел.

И судя по всему, Свон дела нет, что она и не из этого мира, сидит невозмутимая, бумажки перебирает.

Он пригляделся: девушка выглядела лучше, чем в их последнюю встречу, да и заряженных пистолетов, кстати, в этот раз поблизости не было. Собрана, сдержанна, но не так, словно вот-вот сорвется с катушек, а вполне деловита, хладнокровна.

Когда за конвоем закрылась дверь, некую часть своей уверенности Свон все же утратила: метнула взгляд на левую, висящую на перевязи руку Киллиана, нервно потерла пальцами висок, поискала что-то глазами в бумагах.

— Что вы можете сообщить об агентурной сети «Сторибрук»? — вновь подняв ясные глаза, сосредоточено спросила она. И тут же, понизив голос, поспешно добавила: — Расскажи как можно подробнее о квадрате 5А. Он уже зачищен, ты никому не причинишь вреда.

Киллиан вскинул бровь. Девчушку что, учат старым трюкам? И что, папа ей не доверил историю о семейных корнях?

— Ну, раз тебе так много известно об этом квадрате, может, мне не стоит и напрягаться? — небрежно кинул он в ответ.

Эмма устало выдохнула, быстро вынув из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок, вложила ему в руку.

— Прочти. Это от моего отца. Поверь, я пытаюсь помочь!

Киллиан с усмешкой развернул лист, пробежал несколько строчек; написаны рукой Чарминга. На последней фразе усмехаться расхотелось. Киллиан нарочито медленными, чтобы выплеснуть побольше злости, движениями смял листок, глянул на Эмму.

— Да твой папенька, видимо, с ума сошел, раз считает, — процедил он сквозь сжатые зубы, — что я доверюсь Румпельш… Голду.

Эмма на этот раз глаз не отвела.

— Нет? Вообще-то Голд тебе жизнь спас, — она кивнула на перевязанную руку.— Знаешь, Джонс, я-то целилась в сердце, — ее губы сжались в тонкую линию, но светлые глаза смотрели растерянно. — Уж извини, — усмешка у нее не получилась.

— Спас? — Киллиан швырнул на стол записку, которую Свон тут же спрятала за обшлаг. — Да как бы ни так. Понятия не имею, что у Крокодила было на уме, но уж точно не забота о моей шкуре. И знаешь, почему? — глухая, смоляная злоба перекипела через край. — Он в курсе, что рано или поздно я с ним поквитаюсь.

— За что? — усталым, терпеливым тоном спросила Свон.

Киллиан молчал. Под ногами вновь покачивалась палуба, в руки впился канат.

Он заговорил глухо, ненависть не вмещалась в слова, тянулась за ними незримым, опаляющим, багровым шлейфом.

— А за что квитаются с человеком, который у тебя на глазах убивает твою любимую? Неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением. Выдавливает из нее жизнь по крупинке.

Горло захлестнула петля удушья. Он смотрел на сведенные в безумном подражательном жесте пальцы левой руки. Смотрел и видел лицо Милы: рассыпавшиеся по плечам змейки темных волос, царапину под правым ухом, полузажившую, так и незажившую.

Голос Свон перенес его в другой мир.

— Может, все было…

— Это на моих чертовых глазах произошло, — он через силу усмехнулся. Свон смотрела так, что было понятно — верит. Сомневается лишь в одном: ужасаться или все же не стоит. — Еще вопросы есть?

***

Отпрянув от Робина в бистро, Реджина торопливо шла по замызганному, неказистому кварталу. Сзади слышались неотстающие, упрямые шаги.

Она остановилась в жалком подобии сада. Презрительно глянув на пытающийся расцвести чахлый куст боярышника, обернулась.

Робин стоял в нескольких шагах от нее. И не решался приблизиться.

Шервудский разбойник, лесной житель. Лимонным едким соком, выжимающим слезы, брызнули в глаза воспоминания, ярко блеснул день, проведенный в окрестностях Арля.

Холмы, позолоченные закатом, расцвеченные пурпуром осени. Запах сырой парой листвы, приволья. Теплый сток ветра с гор в лицо. Мерный ход уставшей после аллюра вороной Шерли. Хозяин небольшой придорожной гостиницы, облокотившись о калитку, внимательно следит за иноходью кобылки, переводит взгляд на Реджину, чуть лукавая, добрая усмешка в прищуренных от косых лучей серых глазах.

Сейчас в серых глазах — напряженность, боль, надежда. Последнее нестерпимее всего.

А скоро он взглянет на нее с презрением, с ненавистью.

Но она не позволит.

Вскинув голову, она уронила так холодно, как только смогла:

— Ты что, следил за мной?

— Я… — он неуверенно и одновременно властно шагнул к ней, — хотел увидеть тебя.

Реджина широким жестом развела руки, демонстрируя: увидел. И вновь скрестила на груди.

— Редж, — вырвалось у него, и он шагнул вперед, точно решил, будто это имя магически все исправит, вновь перемешает правду и вымысел, выдаст им обоим по привычной маске, вернет право на неведение.

— Не называй меня так!

Он остановился. Реджине хотелось думать, что он выглядит жалко, но это не было правдой. Растерян — да. Беспомощен? Нет. Просто не знает, как ей помочь.

Как будто ей нужно это от него. Как будто ей от кого-либо это нужно. Как будто ей вообще что-то от него нужно!

— Я назвал тебя так в Арле, — тихо сказал Робин. — Тогда тебе это не было неприятно.

Если бы она могла, Реджина в это мгновение уничтожила бы тихий южный городок, в придачу с холмами и лошадьми, с голубыми ирисами и полотном Ван-Гога. Подчистую.

Она втянула воздух, приправленный робким ароматом боярышника.

— Ты все еще не понял? Арль, осень в Монпелье, «Редж», — она легко, брезгливо повела плечами, — это все часть Проклятья. Фальшь, иллюзия, — Реджина растянула губы в злой усмешке, — которой я оплела всех вас. Ну и, — придав голосу недовольство, она с гримасой отвращения закончила: — сама попалась.

На лице Робина промелькнули отчаяние, неверие, сомнение. В серых глазах еще не погасла надежда, упрямая, неразлучная с Робином, надежда.

Вдруг он шагнул к ней так стремительно, что отступить Реджина не успела, схватил за руки, заставив разжать их, стиснул запястья так, что она невольно поморщилась. Окружил собой. Заглянул ей в глаза.

— Нет, Реджина, это ты не понимаешь, — приглушенно заговорил Робин так, словно она вывела его из себя своим нежеланием признать то, что для него так просто. — Проклятье дало нам всем фальшивые воспоминания, но наша встреча была реальностью. Проклятье навязало мне детство в Провансе, местечке, которого я и в глаза не видел, молодость в Авиньоне, но не ту осень в Арле и не тебя!

Она на мгновение задохнулась. Он чуть ослабил хватку, она видела: он вот-вот решит, что сумел-таки пробиться к той, своей Реджине. Вот-вот торжествующе улыбнется, от сощуренных глаз побегут морщинки, и она снова позволит себе обмануть его и обмануть себя.

Доверится ему. Себе доверится.

Последнее отрезвило Реджину.

Неспешно, подчеркнуто не снисходя ни до нетерпения, ни до брезгливости, она по очереди освободила запястья.

— Но оно навязало мне тебя, — прошипела она.

Робин стоял, как оглушенный, но когда она шевельнулась, чтобы уйти, он вновь коснулся ее руки: на этот раз беглым движением.

— Зачем ты так? — тяжело дыша, выговорил он. — Откуда тебе знать, что та Реджина, от которой ты отказываешься, не настоящая Реджина?

Она думала, ожидала, что, если ударить его посильнее, он уйдет.

Но он не уходил. И не понимал.

И Реджина вдруг поняла, что не может ему ответить.

— Ты ничего не помнила, — быстро, горячо, прерывисто говорил он. — Ты была той, кем была, потому что это и было твоим выбором, потому что это ты, ты, настоящая!

Она все молчала.

Не отпрянула, даже когда Робин взял ее лицо в ладони. Только когда его губы почти коснулись ее, она откинула голову и рассмеялась негромким, лишенным горечи, безотрадным, холодным смехом.

***

Реджина спокойно ждала, когда он опустит ее руки, уверенная в своей недосягаемости, уверенная в своем одиночестве.

— И что, — темные глаза Реджины зажглись вызовом, — думаешь, поцелуешь меня, и я превращусь в Белоснежку?

— Мне не нужна Белоснежка, — хрипло выговорил Робин, удерживая ее за плечи. — Мне нужна ты. Ты — мой счастливый конец.

Он видел: она не верит ему. Едва ли не жалеет его из-за «слепоты». Ее взгляд дрогнул, смягчился, влажно блеснул.

— Значит, у тебя его нет. Ты не видишь? — Робин едва не разжал руки, столько было в ее словах безмерной, тихой до отчаяния печали. — Я — злодейка, а злодеям счастливых концов, — не сводя с него взгляда, она покачала головой, горестно, примиренно, — не видать.

Словно спохватившись, она умолкла. Легко оттолкнула его. А ее глаза вновь разгорелись лихорадочно, безумно.

— Реджину, которую ты так настойчиво зовешь, создало Проклятье, — отчетливо выговорила она, — за которое я заплатила тем, что вырвала и раздавила сердце отца. Может, ты ей и приглянулся, — Реджина скривила губы, — но мне разбойники не по душе.

Он опустил руки, отпустил ее.

— Все стало на свои места, — она вдруг приблизила к нему лицо так, что он слышал ее прерывистое дыхание, ощущал ореховый запах волос. — И ты вновь шервудский вор, а я, — она горделиво улыбнулась, — злодейка.

Робин не окликнул ее.

***

Белль все же задремала, уткнувшись лицом в сложенные на письменном столе руки. Она и сквозь сон беспокоилась о том, что нужно встать, дождаться звонка, просто шагать по квартире из угла в угол, точно от этого был какой-то прок. Что-то делать. Но продолжала барахтаться в рваных, как утренний туман, клочьях сна. Затекли руки, ныла шея.

Она пропустила и щелчок замка, и шаги. Очнулась, только когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Белль приоткрыла левый глаз; Румпельштильцхен в двух шагах от нее задумчиво смотрел на нее, явно опасаясь разбудить. У Белль промелькнула шаловливая мысль прикинуться спящей, но мгновенно исчезла.

Вскинув голову и охнув — слишком резко потянула шею, — Белль хотела заговорить, засыпать вопросами, узнать, все ли в порядке, но он опередил ее:

— Этой ночью Проклятье частично пало. Все, кто попал сюда из Зачарованного леса, вспомнили себя.

— Но… Но Румпель, это же замечательно!

Не ответив, он дернул уголком рта.

Белль взволнованно поднялась и растерянно остановилась, кода он уже отвернулся, шагнул к креслу и опустился. Сейчас свет падал на его лицо, и Белль заметила, что он почти посерел от усталости, под глазами залегли глубокие тени.

— Ты… все в порядке? — нерешительно спросила она, подходя к нему.

— Нет, — отрывисто, так, как не говорил с ней с первого дня, ответил он.

— Да, я знаю, мы все еще здесь, но теперь, когда все знают правду, мы все преодолеем.

Он нетерпеливо взмахнул рукой, точно не заметил, что стряхнул руку Белль. Скользнул, не задерживаясь, по ней тяжелым, мрачным взглядом.

— Нет, все, что мне удалось до сих пор — это оттяжки, отсрочки. Без помощи магии, — она заметила крошечную паузу перед последним словом, — Белль, ничего не выйдет.

Белль молчала. Ждала, что он еще что-то скажет или ждала, что он наконец разглядит ее, перестанет говорить настолько отчужденно?

Через несколько минут она подняла голову, но готовый сорваться с губ вопрос замер, когда она увидела, что он спит. Заснул, должно быть, мгновенно, провалился в сон.

Белль бесшумно поднялась, на цыпочках прошла в середину комнаты и остановилась.

Что-то тревожное царапалось, шуршало и снова царапалось в сердце. Что-то, что видишь краем глаза, но переводишь взгляд — и ничего нет.

Но холодок предчувствия, странное, нелепое ощущение одиночества еще несколько минут не оставляли Белль.

========== Глава 44 ==========

— Ты узнал, как принести в этот мир магию? — едва прикрыв за собой дверь, с порога спросила Кора.

Румпельштильцхен коротко взглянул на нее. Сейчас, когда все мысли и желания Коры сосредоточились на стремлении обрести былую власть, а от бесконтрольного, безграничного могущества ее отделяли считанные шаги, память о них обоих, прежних — превратившейся в королеву дочке мельника и колдуне, нашептывавшем ей слова тьмы и слова любви, — ожила с новой силой. За долю секунды Кора вновь ощутила обжигающее прикосновение чешуйчатых пальцев к обнаженным плечам. Увидела неподвижный, непроницаемый и в то же время прозрачный, так много позволяющий прочесть, взгляд золотистых глаз.

Кора неспешно стряхнула наваждение, прежде чем Румпельштильцхен произнес:

— Я работаю над этим.

— И ты считаешь, этого ответа мне достаточно? — Кора подождала язвительного ответа, но Румпельштильцхен, похоже, был не в настроении вести с ней долгий разговор.

— Ну, ты можешь поискать его для себя, дорогуша, — хмуро добавил он поднимаясь.

Кора посторонилась, когда он прохромал мимо нее к двери.

— Ты создал Проклятье, — она принялась стягивать правую перчатку с руки, — и как так вышло, что ты не озаботился о том, чтобы как можно скорее добыть магию?

Блеск в глазах бросившего на нее взгляд Румпельштильцхена — блеск неутоленного голода — укрепил Кору в уверенности: маг не договаривает, многого не договаривает.

— Праздные вопросы, Кора, а у меня на них сейчас нет времени, — кладя руку на дверную ручку, отрывисто отозвался Румпельштильцхен. Помедлив, он насмешливо взглянул на нее: — Не хочешь уйти, пока до твоего супруга не дошли известия о том, какая у нас с тобой, — маг язвительно подчеркнул следующее слово, — тесная дружба?

— Валден перестанет представлять угрозу, лишь когда мы овладеем магией. Но, возможно, ты не так сильно стремишься принести ее в этот мир.

Румпельштильцхен сухо рассмеялся, но от Коры не укрылось: ее предположение его не позабавило, нет.

— Мы с тобой схожи, Кора. Превыше всего ценим власть, а магия дает безграничную власть.

Ее ли это воображение, или при последних словах он приподнял руку в незавершенном жесте, одном из причудливых жестов Темного, а в его голосе сплелись ровные интонации Голда и приплясывающие колдуна?

Цепко удерживая его взгляд, Кора прошла разделяющие их несколько шагов.

— У магии есть цена, ты всегда так говорил. Быть может, — она понизила голос, — на этот раз ты счел, что она может оказаться слишком высокой?

Скрестившиеся взгляды; Кора приподняла кончики губ в улыбке, позволяя ему увидеть: она знает больше, чем он предполагал.

Румпельштильцхен сделал шаг назад, повернул дверную ручку:

— Кора, тебе пора, — он сухо, вежливо усмехнулся, — прогуляйся по Елисейским полям, загляни к Баленсиага, веди жизнь светской дамы. Когда магия появится, ты сразу ее почувствуешь.

— В примерочной, например? — уронила она.

У порога Кора еще раз остановилась.

— Ты говорил с Реджиной? — старательно не придавая голосу никакого выражения, спросила она.

— Похоже, как и ты.

Две простые фразы, не встретившиеся взгляды. Имя дочери не соединит их с Румпелем теснее, чем уже соединила многолетняя недружба и невражда, обоюдное недоверие и обоим непонятная, временами прорывающаяся искренность.

— Она не простила меня, — тихо промолвила Кора, не оглядываясь на Румпельштильцхена. — И запомни. Даже если она узнает правду, особенно если она узнает правду, — ты тоже не жди прощения.

***

Белоснежке издалека бросился в глаза вишневый жакет, собранные в хвост волосы с вороным отливом, полная необузданной и в то же время скромной грации походка. Она сразу узнала девушку; Красная Шапочка. Та же любовь к ярким, насыщенным оттенкам красного, та же скованность и свобода, и когда подруга взглянула ей в глаза, та же глубоко запрятанная печаль.

Впрочем, темные глаза тут же радостно вспыхнули, засияли.

— Белоснежка! Ты все помнишь? — взволнованно схватила ее Рэд за руку.

Горло перехватило, и Белоснежка едва успела подавить инстинктивное желание отнять руку, отступить. Что-то объяснить, все объяснить. Попросить прощения. Получить его.

Радостная, доверчивая, чуть диковатая улыбка Рэд была предназначена другой Белоснежке, которую Рэд, конечно, простит. Но которую уже ничто не вернет.

Подруга, настороженно оглядевшись, поведя головой в воздухе, точно принюхивалась, ухватила Белоснежку покрепче за руку и увлекла за собой.

***

После очередного твердого «Больше пока ничего сделать нельзя, нужно время» Темного, Робин и Нил замолчали.

Нил выдохся или еще в себя окончательно не пришел после позавчерашнего, а мысли Робина занимали не только и не столько попавшие за решетку сторибрукцы. Помолчав, он все-таки выдавил:

— О Проклятье. Кто его наложил? Ты обмолвился в ту ночь, что это не могла быть Реджина.

Румпельштильцхен оценивающе взглянул на него, помедлил.

— Тот, кто колдовал, сохранил себе память, — уклончиво ответил маг. — Реджина не сохранила.

— Она считает, что колдовала. Что какая-то ошибка, сбой в системе, — он беспомощно взмахнул руками, — все испортила.

Румпельштильцхен помолчал, все так же цепко глядя на Робина.

— Возможно, но сейчас это не так важно. Реджина накладывала проклятие или нет, но такие, — маг пренебрежительно взмахнул рукой, — как ты выразился, сбои сами собой не происходят. Важно другое. Все жители Зачаровнного Леса так или иначе пересекались в этом мире. Я хочу, чтобы вы разузнали кое о ком.

Робин попытался сосредоточиться на описании, которое дал Румпельштильцхен. Молодая, рыжеволосая, зеленоглазая. В памяти всплыли полузабытые кадры цветного кинофильма и смутные слухи, доходившие до Шервудского леса о стране Оз. Жестяной человечишка, летучие обезьяны, истеричный хохот оседлавшей метлу колдуньи. Классические ведьмы бывают ведь только такими, верно? Он старался не видеть рядом с зеленокожей озской дрянью другое лицо. Лицо Реджины.

— Подожди, — вдруг заговорил Нил, перебивая Темного. — Я знаю такую. Но она не из нашего мира, позавчера она ничего не вспомнила.

Румпельштильцхен развернулся к Нилу.

— Или ничего не забывала, — холодно заметил маг. — Как ее имя?

— Зелина, — растерянно пробормотал Нил и тут же весь подобрался, искусственно рассмеялся. — Да брось, я ее хорошо знаю, она понятия не имеет о наших сказках и прочем. Мы довольно давно вместе, и…

— Вы вместе? — без выражения, негромко переспросил Темный, глядя в сторону.

Нил обеими руками взъерошил волосы.

— Да, извини, приглашения на семейный обед не жди, — огрызнулся Кэссиди.

Румпельштильцхен никак не отреагировал, как будто уже забыл, что уточнял.

Да, эти двое — отец и сын, припомнил Робин. Разглядеть это было не так уж сложно, и не в сходстве дело, оно-то невелико. Нил рядом с Темным выглядел моложе, чем обычно, откуда-то брались угловатые мальчишеские движения, жесты такие, как сейчас: стоит, засунув руки в карманы.

А Румпельштильцхен… тот держится с сыном, пожалуй, еще суше, чем Нил с магом; нечасто смотрит на сына, но все-таки видно, что маг и по совместительству в этом мире оберштурмбаннфюрер с ними только из-за Нила Кэссиди.

— Ладно, где вы живете? — холодно спросил Румпельштильцхен.

— Даже не думай! — как-то неуверенно предостерег Нил.

— Просто дай мне убедиться, что Зелина, с которой ты случайно встретился в этом мире, и Зелина, могущественная волшебница из Страны Оз, которой вполне под силу было наложить Проклятье, это не одно и то же лицо.

Все-таки Оз. Робин моргнул и потер лоб. Нил несколько минут раздумывал, хмуро глядя в пол.

И, кивнув на прощанье Робину, Кэссиди молча двинулся к выходу.

— Постой, — Робин порывисто встал перед магом. — Если Проклятье наложила не Реджина, если все это какая-то… чудовищная ошибка, то она не окончательно поддалась тьме! Для нее есть надежда, и она должна знать правду.

Он с колотящимся сердцем ждал ответа. Не потому, что слова Темного могли чем-то помочь Реджине. И не потому, что верил магу. Но если Темный увидит надежду для Редж, то рано или поздно и Реджина ее увидит!

На мгновение, безумное, как и все в этом странном мире, мгновение ему показалось, что во взгляде Румпельштильцхена он прочитал то же самое, чего ждал от мага: желание услышать что-то, что даст надежду.

— Реджина была готова наложить проклятье, хотела его наложить, — тяжело ответил Темный. — Для нее это и есть правда.

***

С бабушки Лукас скоро соскочила почтительность, приличествующая подданной перед королевой, и старушка выслушивала краткий рассказ Белоснежки с той смесью суровости и сердечности, трезвой практичности и мудрой проницательности, что когда-то сделали бабушку Красной Шапочки незаменимой на всех королевских советах.

Когда Белоснежка, умолкнув, пригубила горячее суррогатное какао, бабушка неодобрительно покачала головой.

— Значит, решили положиться на Темного? Не к добру это. Никогда к добру не приводило, и никогда не приведет.

— Мы сейчас все на одной стороне, — мягко возразила Белоснежка, отставляя чашку. — И решаем одну и ту же задачу: как вернуться домой.

— Ну, ему-то и здесь неплохо, — фыркнула бабушка. — А с этим, главным, он дружбу водит.

— Нет, сейчас между нашими и Валденом стоит только Румпельштильцхен, — тихо ответила Белоснежка.

— Ну так между ними никто не стоит, — с горестной уверенностью ответила Бабушка. — Оба они хищники, что Темный, что Валден, одно дело делают, одним злом повязаны. Помяните мое слово, хищник с хищником если и поцапаются, так все равно к сговору придут.

— Белль верит, что он изменился, — не отводя взгляда от окна, в которое вливался теплый отсвет вечернего неба, спокойно произнесла молчавшая до этого момента Рэд.

Бабушка резко обернулась, сталью сверкнула оправа очков.

— С каких это пор ты веришь, что зверю измениться под силу?

Рэд подняла на бабушку недрогнувший взгляд. Пожала плечами.

— Может, с тех пор, как вспомнила о том звере, что живет во мне?

Вновь переведя взгляд за окно, Рэд тихо закончила:

— Сегодня полнолуние…

— Белль? — приподнимаясь на локте, нервно улыбнулась Белоснежка, чтобы отвлечь внимание бабушки от налившихся слезами глаз внучки. — Как в Красавице и Чудовище?

— Да, — беззвучно ответила Рэд.

========== Глава 45 ==========

— Глупость какая-то, — пробормотал Нил, рывком вставляя ключ в замочную скважину. Не провернув ключа, он обернулся к отцу. — Да у тебя паранойя, — с недоверием выдавил он. — Все подряд у тебя выходцы из Зачарованного леса, ага, и меня угораздило, к тому же, познакомиться со злой ведьмой.

Румпельштильцхен, игнорируя его, молча шагнул вперед и, провернув ключ дважды, отпер дверь.

Нил, опередив отца, зашел в прихожую. Взглядом предупреждая, чтобы тот не напугал Зелину, позвал:

— Зелина? Зелина.

В дверях спальни он остановился: дверцы шкафа нараспашку, левая покосилась, точно ее едва не сдернули с петель, клочки бумаг рассыпаны по полу. Зелина, конечно, аккуратностью не отличалась, в сердцах частенько разбрасывала вещи, но такого погрома Нил еще не видел.

— С ней стряслась беда, — приглушенно проговорил Нил подошедшему отцу. Румпельштильцхен, мрачно разглядывавший усеянный бумагами пол, не ответил. С трудом наклонившись, отец поднял одну из бумажек, и Нил издалека разобрал каракули Зелины. Она недавно увлеклась японским, и… И внезапно у него возникло подозрение,что затейливые узоры имеют весьма отдаленное отношение к иероглифам.

— Что это? — хрипло спросил он.

— Эльфийский, — бросил отец, сминая бумажку и двигаясь вглубь комнаты. — Зелина пыталась составить заклинание возврата.

— Заклинание возврата, — тусклым голосом повторил Нил. Передернул плечами и спрятал руки в карманах.

Нельзя сказать, что с Зелиной его связывало глубокое и подлинное чувство, но все же он полагал, что они были близки, и… черт, почему его не особо удивляет, что его девушка оказалась злой ведьмой, и не особо печалит ее исчезновение?! Ответов не было, да и вопросы не казались чрезмерно важными. Даже слабое удивление потихоньку испарялось.

Нил машинально следил за отцом, методично осматривающим комнату. У зеркала Румпельштильцхен остановился, с минуту изучал расставленные на трюмо безделушки. Одну из крошечных гипсовых фигурок отец взял, осмотрел.

— Что это? — безразлично спросил Нил.

— Ниобея, — не оборачиваясь, ответил Румпельштильцхен. — Древний миф, — тише продолжил отец, поставив фигурку обратно и не сразу выпустив. Через пару секунд отец спросил:

— Были у Зелины излюбленные места для прогулок?

— Да ничего особенного, — потирая лоб, пробормотал Нил. — Булонский сад, всякие тропинки, озера.

Румпельштильцхен резко обернулся. Слегка улыбнулся, а на лице появилось выражение мрачного удовлетворения.

— Хорошо, теперь уходи, — распорядился отец.

— Что? — Нил не сразу даже понял, потом вскинулся. — Как это? Так, в общем, что бы ты там ни задумал, ничего у тебя не выйдет!

— Нил, прошу тебя, все слишком серьезно. — ровным от напряжения голосом ответил Румпельштильцхен. — Сейчас уже очевидно, что все это, - отец выразительно описал правой рукой полукруг, - дело рук Зелины.

— Вот не надо, папа, -Нил сам не ожидал, что в последнее слово удастся вложить столько едкой иронии, но от этой разрядки на секунду полегчало, особенно, когда с отца мигом соскочила уверенность, едва оно прозвучало.

— Мы-то оба знаем, - голосом, подрагивающим от злости, которую самому уже захотелось как можно скорее загасить, да не выходило, продолжил он, - чьих рук это дело.

От того, что в глазах промолчавшего отца проступило выражение боли, легче не стало. Наоборот.

—Нил, Зелина-могущественная ведьма, - помолчав, негромно произнес Румпельштильцхен. - А с кинжалом Темного она станет смертельно опасной.

Нил кашлянул.

-Ты уверен, что у нее кинжал?

- Должен быть у нее, - процедил Румпельштильцхен с вырвавшейся на мгновение из-под контроля глухой злобой. Прежде, чем Нил успел заговорить, отец добавил с прежним бесстрастным напряжением: - И еще. Нил, одного намека на то, что ты, член Сопротивления, - мой сын, будет достаточно, чтобы всех погубить. Ты не упоминал о том, что повстречался с отцом?

-Один раз, вчера, - пробормотал Нил.

- Ее надо остановить, - с суровым спокойствием ответил после недолгого молчания отец. - С кинжалом или без, она может всех уничтожить.

Что-то мешало Нилу не поверить в то, что Зелина на это способна. Уж точно не доверие к словам Румпельштильцхена. Сама Зелина?

- Ладно. Ладно, — севшим голосом повторил Нил. – Ты ведь ей зла не причинишь?

Ему показалось, что с ответом Румпельштильцхен не замедлил:

— Нет.

***

Зелина топнула ногой. Чуть не разрыдалась от злости. Десятки заклинаний, и ни искорки волшебства. Эльфийский, руны — а глупому озеру все нипочем! Точно воды Ностоса уже давно благополучно испарились на парижских клумбах! Ай да мамочка, той еще оказалась воровкой!

Она с ненавистью взглянула на льющую в озеро нескончаемые слезы статую. У Чармингов был пунктик относительно дочурки, это понятно, но ведь Темный тоже свое Проклятье не из случайных элементов собирал, так почему именно Ниобея?!

Стараясь унять злость, мешающую сосредоточиться, Зелина выдохнула, охватила себя руками и медленным шагом отправилась вокруг озера. Надо успокоиться и подумать. Не может быть, чтобы все ее усилия пошли прахом! Это нечестно, несправедливо. Она не может проиграть, не может. Должен быть выход!

На краешке сознания навязчиво мельтешила какая-то мысль. Нил. Отирающийся в компании выходцев из Зачарованного Леса неприметный парень из этого мира или мелкая сошка из сказочного, неважно. Что-то с ним творилось неладное, в последние дни он стал совсем уж замкнутым, хотя и раньше не отличался болтливостью. Зелину это более чем устраивало, душевные излияния – это не по ней, а Нил, однажды обмолвившийся, что в детстве его бросил папочка, так и вовсе стал бы несносным, начни он делиться с ней невзгодами. Стоп!

Зелина остановилась. Осторожно, чтобы не спугнуть зарождающуюся догадку, выдохнула. Нил. Никчемный, ни на что не годный, ничего не значащий в затеянной магами Зачарованного леса пляске Нил. Ничего не указывало, что на него свалились какие-то воспоминания, когда Зелина почувствовала, что Проклятие снято. Она тогда еще мельком подумала, что первое ее предположение было верным. А если нет? Он мало похож на сказочного персонажа, но слишком близко и тесно связан с другими.

А что, если он значит не так мало? И для кого?

Последние два дня он тупо молчал, хмурился, все о чем-то думал. А потом ляпнул, что повстречался с отцом.

Вот оно!

Еще в стране Оз, готовясь отомстить, она старалась как можно больше разузнать о Темном маге, который пренебрег ею, откинул, как ветошку. Но слухов было так много, и все они так разнились между собой, что Зелина, махнув в конце концов рукой, сосредоточила усилия на сегодняшнем дне, на Проклятии, которое бережно, исподволь готовил Темный.

А сейчас одна из тех историй, что ходили о маге, вдруг показалась Зелине не такой уж небылицей. Слишком многое сходилось. Пешка неожиданно превратилась в одну из ключевых фигур - занятно!И очень, очень своевременно.

Зелина, кинув прощальный взгляд на унылую зеленую фигуру, поспешно направилась к выложенной гравием дорожке.

Ладно, пусть кинжал забрала мамуля, удачи! В этом мире и этом городе, к счастью, есть немагические, но весьма эффектные способы доставить всей компании Зачарованного Леса массу неприятностей. Пока Темный и остальные будут приходить в себя после возвращенияпамяти, Зелина разыграет очередную выигрышную карту. Нила.

А пока лучше всего собрать вещи и на время исчезнуть.

***

— Месть свершилась. Белоснежка потеряла мужа, дочь, королевство, а все ее подданные лишились своего счастливого конца. И это еще не всё, теперь, с вернувшейся памятью, страдания Прекрасных лишь усилятся, — нашептывала Злая Королева, и Реджина усердно раздувала посеревшие от пепла угольки ненависти, пытаясь согреться хотя бы этим огнем. Но искру высечь не удавалось.

Может, хоть встреча лицом к лицу с врагами поможет?

Статус пособницы СС, выданный ей после той ночи, когда она доказала «убийством» Ноттинга свою добросовестность, позволял Реджине заглянуть к Дэвиду. Миновав выставленный у подъезда пост, она поднялась на второй этаж. Постучала. Ей отворили.

— Реджина, — прошептала падчерица. На мгновение глаза Белоснежки затуманились, и девушка прижалась плечом к косяку, но, как видела Реджина, не от страха или бессилия.

Реджина жадно всматривалась в Белоснежку: она ждала, что темные глаза вспыхнут, лицо принцессы запылает гневом, но ничего не происходило. Та продолжала смотреть на нее с терпеливой усталостью в глазах, точно все, с чем пришла Реджина и что наверняка прочла на ее лице Белоснежка, не стоит того, чтобы говорить об этом.

— Проходи, — выдохнула девушка наконец, отступая вглубь.

Реджина тут же перешагнула порог. Не оглядываясь, прошла в комнату. Дэвид — Прекрасный Принц — при виде Реджины кинул тревожный взгляд за ее спину. Что, полагал, она уже удушила Белоснежку?

— Давно не виделись, Дэвид, — протянула она, складывая руки на груди. — Кстати, Белоснежка, — Реджина взглянула на бесшумно вошедшую следом за ней и остановившуюся возле мужа принцессу, — а ведь занятно вышло. Ты, как я слышала, в этом мире робко жалась к победителям, не так ли? А вот злодейка Реджина влипла в Сопротивление, и только Дэвид, — она смерила насмешливым взглядом Нолана, сжавшего руку любимой, в чьих глазах уже навернулись слезы, — остался верен себе: герой во всех мирах.

Она замолчала, а Дэвид устало, но со все тем же терпением, с каким встретила ее Белоснежка, нахмурился.

— Я не герой, Реджина, так же как и ты не злодейка.

В его словах не было ни грана пафоса, никакой натянутости, он точно сам был недоволен тем, что слова эти правда. И сам в них верил. И на мгновение они такими и показались Реджине — простой правдой. Но это быстро прошло, и она, заслышав за спиной шаги, обернулась.

— Пап, я… — белокурая девушка остановилась в замешательстве.

Зеленые глаза под тонкими бровями, убранные в тугой узел светлые волосы. Эмма Свон. Первые дни ареста, первые допросы, девушка, в которой неопытность с лихвой искупалась рвением, а притворная мягкость сочеталась с циничной жестокостью.

Ученица Голда, дочь Нолана, и тот самый ребенок, которому суждено было разрушить ее, Реджинино, проклятье.

И внезапно Реджина рассмеялась. На лбу девушки пролегли морщины, Свон беспомощно заозиралась. Чарминги за спиной, похоже, тоже занервничали.

— А вот и дочка Прекрасных родителей, дитя Истинной любви, — отсмеявшись, кинула Реджина, — ненароком попавшее, — она обернулась к Прекрасным, — на сторону тьмы.

Вот эти слова ударили по Дэвиду и Белоснежке, отметила она с мстительной радостью. Пробили в их усталом принятии Реджины заодно с ее проклятьем брешь.

А дочь Белоснежки, похоже, просто ничего не поняла. Светлые брови недоуменно взлетели при слове «родители», но последние слова Реджины заставили Свон измениться в лице.

С мгновение Свон стояла в нерешительности, уголки губ опустились, глаза как-то жалобно уставились на Реджину.

Вдруг Свон передернулась, выпрямила плечи и заговорила:

— Я знаю, что вы ненавидите и презираете меня. Я причинила вам много зла. Я… — Свон задохнулась, словно подавилась своими словами, — мне жаль.

Тишина. Прибавляющая все новые и новые оттенки к просьбе о прощении, заставляющая эти слова звучать вновь и вновь.

Что-то изменилось и продолжало меняться. В Прекрасных, которые смотрели на Реджину со смесью возмущения, вины и понимания, в самой Реджине, которая пришла наслаждаться местью, и вдруг ощутила, что нежелание простить — Белоснежку за Дэниэла и ретивую дочь Белоснежки за Реджину Миллс — больше не приносит ей ничего, кроме безнадежной тяжести на сердце.

И злобы нет. И только усталая от ненависти — только к ним или уже и к себе? — боль в голосе:

— А ты действительно дочь своих родителей, — снова удивление, мелькнувшее на лице Свон. — Говоришь «Мне жаль», и считаешь, что это все изменит.

Блоснежка вдруг резко отняла руку, которую Дэвид держал в своих, выпрямилась, бледные щеки точно вспыхнули, и когда та шагнула к Реджине, голос падчерицы зазвенел:

— Реджина, довольно! Ты теперь тоже знаешь, что такое сожаление. Не пытайся отрицать это, ты изменилась, ты стала другой. Хватит, слышишь? — Реджина едва не подалась назад, когда падчерица подошла к ней вплотную, горящими — не ненавистью — глазами взглянула ей в глаза, едва ли с мольбой произнесла: — Хватит скрываться во тьме.

— Да кто ты такая, чтобы меня учить? — прошипела, придя в себя, Реджина.

Белоснежка не сводила глаз с Реджины. Грудь тяжело вздымалась, с губ Белоснежки рвались слова, которые та больше не могла сдержать.

— Я не меньше тебя виновата в том, что произошло. Нет, больше.

— Мэри-Маргарет, — предостерегающе начал Дэвид, бросаясь к жене.

Та отстранила его жестом.

— Все в порядке, Дэвид. Она имеет право знать правду.

***

Кусая в нетерпении губы, Зелина поднялась на второй этаж. Она сунула ключ в замочную скважину и торопливо дернула на себя, едва не отломив головки.

Переступила порог, надеясь, что Нила домой еще не принесло, и она сможет спокой…

Вынырнувшие из полумрака люди в черной форме заломили ей руки за спину, и Зелина зашипела от боли.

— Что… да какого черта?! — она осеклась и удивленно уставилась на изучающего ее с холодным интересом мужчину. Понадобилась секунда, чтобы узнать в нем темного мага. Зловещая улыбка на тонких губах в этом мире на человеческом лице выглядела, пожалуй, еще опаснее, чем в Зачарованном Лесу. Зелина затравленно огляделась.

Маг одобрительно кивнул, и по его знаку хватку на ее запястьях ослабили.

— Ну а теперь мы многое обсудим, Зелина, — вкрадчиво сообщил ей низкий голос.

========== Глава 46 ==========

Зелинa презрительно оглядела помещение: окон нет, стены голы, свет лампы без абажура режет глаза. Все это должно нагнать на нее страху? Да как бы не так.

— Ну и зачем ты меня притащил сюда? — с нарочитой фамильярностью заговорила она. — Я и так ответила бы на твои вопросы, мне скрывать нечего.

Самоуверенная улыбка сползла с губ, когда Румпельштильцхен равнодушно уронил:

— Возможно, и так, дорогуша, но сдается мне, что здесь твои ответы будут полнее. Что произошло с проклятьем?

— Понятия не имею, о чем ты.

Не выказывая ни тени интереса или нетерпения, он выразительно посмотрел направо, и Зелина, бросив взгляд на приспособление в углу комнаты, почувствовала, как ее решимость не испытывать страха стремительно тает.

— Ну хорошо, хорошо, — кусая губы, она пристукнула каблуком по полу, давая выход злости. — Темное Проклятье наложила я. Я же говорила тебе, что справлюсь с этим. Напрасно, — она полукокетливо, полуукоризненно склонила голову набок, — ты тогда недооценил меня.

Румпельштильцхен молча приблизился к ней. Зелина едва узнавала в немногословном немолодом человеке со скупыми жестами и ледяным взглядом юркого, смешливого, безжалостного колдуна из Зачарованного леса. Это несовпадение пугало, и еще сильнее пугала догадка: ей удалось стать врагом Темного.

— Ты не могла наложить проклятье. Но мы оба знаем, что можно сделать, обладая тьмой, а тебе было откуда ее раздобыть. И я повторяю вопрос: что произошло, Зелина?

Зелина шумно выдохнула. Глянула в сторону, зло смела ладонью с рукава невидимые пылинки. И, заговорила тем беззаботнее и развязнее, чем сильнее осознавала свое поражение:

— Как здесь говорят, я его подредактировала и только. У Реджины, оказалось… — она издевательски закатила глаза, — довольно скучное представление о месте, в котором «все потеряют свой счастливый конец», вот меня и потянуло вмешаться.

Она, широко улыбаясь, посмотрела на мага, приглашая его разделить с ней веселье, но тут ее внимание отвлекла раскрывшаяся дверь. В дверном проеме стояла высокая женщина в черной форме. Тугой узел гладких волос, удлиненный рисунок губ, пристальный и одновременно невидящий взгляд светлых глаз. Медленная, угрожающе медленная походка. Женщина остановилась перед Зелиной и обменялась взглядом с Румпельштильцхеном. Он кивнул и отступил на шаг.

— Что ты сделала с моим ребенком? — обманчиво спокойный голос таил в себе больше ледяного гнева, чем исступленный крик.

Зелина, не удержавшись, кинула взгляд на Румпельштильцхена. Он выглядел не особенно заинтересованным в ее ответе, но очевидно было, что чокнутая мамаша его союзник.

А значит, они и так обо всем догадываются. Ну что же.

— Девочкой, — Зелина злорадно отметила, как при этом слове конвульсивно содрогнулась незнакомка, — что вылупилась из яйца дракона?

— Зелина, — повелительно бросил Румпельштильцхен, а сумасшедшая впилась в нее взглядом, судорожно ловя губами воздух.

— Что я с ней сделала?— вырвалось у Зелины. — Да Чарминги выкинули бы ребенка в портал, одну-одинешеньку! Я спасла ее и… — она передернула плечами, сбавляя и голос, и тон, — доставила в приют. Ребенку сейчас около двух лет, — неохотно добавила она.

На глазах разом обмякшей женщины-дракона выступили крупные слезы, губы что-то прошептали. Имя, должно быть, мысленно скривилась Зелина.

— Где… — сделав глубокий вздох, дракон начала снова, — где она?

Нотки слабости подействовали на Зелину как хороший глоток бренди. Она вскинула брови и доброжелательно улыбнулась:

— Я назову адрес приюта в обмен на свое освобождение.

Вопрос «ну что, сделка?» замер у нее на губах, когда женщина-дракон сделала к ней шаг. Зелину нечасто тянуло в бегство, но сейчас она как никогда ощутила, что за спиной у нее стена. Стена СС.

Румпельштильцхен коснулся руки драконихи.

— Она все скажет, Мал, — негромко сказал он.

От его тона Зелину пробрал холод. Впервые за эти сутки она заподозрила, что на кону стоят не ее планы, а, похоже, ее жизнь.

И странное дело, под ледяным слоем страха, под горечью поражения, под злобной беспомощностью, глубоко-глубоко, на самом дне шевельнулась боль. Эта дракониха боролась за своего детеныша, скажите пожалуйста. Малефисента боролась, а Кора…

Зелина плотно сжала губы, усилием воли отгоняя ненужные мысли. Проследила за закрывающей за собой дверь женщиной и взглянула на Румпельштильцхена. Ничего он с ней не сделает. Не смог же в их мире, а в этом она и подавно его переиграет.

— Думаешь, у тебя на руках все козыри? — засмеялась она и яростно, до боли впилась ногтями одной руки в запястье другой, чтобы прогнать из голоса дрожь. — Да как бы не так. Проклятье стало моим, и как думаешь, сколько сюрпризов я вам всем приготовила?

Во взгляде Темного заинтересованности не прибавилось.

— Где кинжал Темного? — отрывисто спросил он.

Зелина размышляла недолго.

— Кора, — со смесью досады и удовлетворения бросила она.

На несколько секунд она узнала в стоящем перед ней человеке колдуна, с которым познакомилась когда-то, и эта вспышка злобы в его взгляде почти обнадежила ее. И не только от того, что направлена была против Коры.

Но когда он вновь взглянул на нее, Зелина почувствовала уже не угрозу. Хуже. По спине пополз озноб предчувствия, зачастило сердце.

— Что… Что ты со мной сделаешь? — она даже не попыталась говорить спокойно.

Когда в их последнюю встречу в Зачарованном Лесу он потянулся к ней, чтобы вырвать ее сердце, в его глазах было меньше беспощадности, чем сейчас.

Зелина замотала головой, бессильно всплеснула руками. Из глаз бесконтрольно брызнули слезы, голос задрожал.

— Но… но я же беспомощна! Я никому не причиню зла. Даже… даже если ты вернешь магию, она будет сосредоточена в Булонском Лесу, и я… я не смогу ею воспользоваться! Я… зачем?! — беспомощно выкрикнула она вслед неспешно уходящему Румпельштильцхену.

Он обернулся.

— Ты вмешалась в мои планы. А никому это не позволено, — сухая, безжалостная усмешка, — Зелина.

***

Прекрасный, спохватившись-таки, испуганно взглянул на дочурку. Эмма, поняв взгляд, неохотно пробурчала что-то о том, что нужно выполнить поручение Голда и, кинув на нее еще один лицемерно-виноватый — вся в маму — взгляд, исчезла. Жаль, ведь в последовавшем рассказе Белоснежки речь пошла как раз об Эмме.

Белоснежка говорила неторопливо, точно казнила себя каждым словом и каждой лишней минутой, а Дэвид стоял возле и то сочувственно сжимал руку жены, то вставлял «Нет, это моя вина». К тому моменту, когда Чарминги замолчали, у Реджины стучало в висках, и она никак не могла вспомнить, как бы отреагировала на эту историю Злая Королева. Посмеялась бы? Разгневалась? Восхитилась? Ей же просто хотелось уйти.

— Вы украли мое проклятье? — начала она через силу, надеясь, что слова пробудят нужные чувства. — Так вы и не пытались меня остановить, просто встали за спиной?

Белоснежка закрыла глаза, словно от приступа острой боли. Или удара, от которого не имела права увернуться. Но взглянула на Реджину уже с прежней твердостью:

— Мы защищали дочь.

— Да не защитили! — ядовито бросила Реджина, не то приходя в себя, не то еще больше теряясь.

— Реджина, мы все виноваты в том, что произошло с нашим миром, — с той же интонацией горького мужества подхватил и Дэвид. — Теперь не время говорить о прошлом, мы должны все исправить.

Реджина смотрела на падчерицу и дожидалась собственного громкого злодейского смеха. Но смеяться не хотелось. Напротив, Реджину охватило какое-то тошнотворное ощущение единства с Прекрасными — то ли оттого, что те вступили в лигу темных, то ли оттого, что сама она успела побывать в клубе светлых. Разбираться не хотелось. Ни ради себя. Ни ради все еще — она знала — ждавшего ее где-то там, снаружи, в этом мире и этой жизни Робина.

— Мы должны вернуть всех домой.

Реджина очнулась.

— Вернем, — прошипела она, не глядя на Белоснежку и задевая злым взглядом лишь Дэвида. — Только уж не вашими силами.

Голос навязчивый, мягкий, печальный голос Белоснежки нагнал ее у двери:

— Теперь ты видишь, Реджина. Мы больше не герои. Ну а ты… ты больше не злодейка.

Скрипнув зубами, Реджина захлопнула дверь.

***

— Два года… — Малефисента прижала руки к груди. — Я ведь видела свое дитя уже взрослым. Я…а ей всего два года, — тихий радостный смех словно не принадлежал ей, так легко слетел он с губ. — воспоминания не обманули меня, — прошептала она. — Это действительно девочка.

Румпельштильцхен передал ей лист бумаги.

— Я тебе все предоставил, думаю, конкретный ответ ты из нее сама вытянешь. Но не забывай, что необходима полная изоляция. Приказ я отдал, не подпускай к ней никого.

— А ты куда?

Он сделал неопределенный жест.

— Осталось еще много, — он сухо усмехнулся, — дел.

— Поиски магии. И пути назад. Румпель, когда я найду свою дочь, я хочу забрать ее из этого мира домой. Она не должна расти, — Малефисента кивнула на окно, на укрытый пеленой теплого летнего дождя Париж, — в этом мире.

***

Белоснежка, наверстывая пропущенные, пока она ходила к Дэвиду, рабочие часы, безостановочно стучала по клавишам, стараясь не думать о том, что она делает, и главное, — о том, как она это делает. Когда она пыталась сосредоточиться на наборе, пальцы останавливались, и она начинала мучительно вспоминать, где тут буква Z и как отыскать запятую. Только если Белоснежка отключалась, пальцы Мэри-Маргарет послушно набирали текст.

Внутреннее распоряжение. Еще одно. Приказ о…

Она бегло просмотрела текст. Посидела несколько минут, положив руки на клавиатуру.

Схватила бумагу и, поднявшись, заставляя себя идти неспешно, добралась до кабинета Голда.

И на пороге столкнулась с той, в ком мгновенно узнала Малефисенту. Белоснежка не успела испытать страха и не смогла отвести взгляда.

В первое мгновение она была уверена: Малефисента не узнала ее. Но та остановилась, плотно сомкнула губы, в светлых глазах появилось странное выражение: гнев, но остывший, боль, но точно забытая. Белоснежке почти захотелось прочесть в этом взгляде упрек, но его не было, точно она, Белоснежка, не стоит этого упрека. Шагнув в сторону, чтобы обойти ее, Малефисента ушла, так и не проронив ни слова.

Оглушеннаая, Белоснежка еще несколько секунд простояла в коридоре. Как под толщей воды, двинулась к двери, и, постучав, вошла. Румпельштильцхен, погруженный в задумчивость, бросил на нее раздраженный взгляд, когда она положила бумагу на стол.

— Вот. Сколько… — она собиралась говорить спокойно, но не выдержала на втором же слове, — сколько еще все это будет продолжаться?

Румпельштильцхен мельком взглянул на текст.

-Расстрелы? Очень долго, поверь. Тебя это не касается.

— Это касается меня! — Белоснежка уже не пыталась сдерживаться, казалось, в ее слова выливается весь накопленные за фальшивые и реальные годы протест Мэри-Маргарет. — Я набираю эти приказы, ты их подписываешь. Но я так больше не могу! Могла под Проклятьем, а теперь все поменялось, я больше не робкая секретарша. Я не буду в этом участвовать!

Румпельштильцхен несколько секунд молчал, точно давая ей возможность еще что-нибудь прибавить к своей речи.

— Герои вспомнили о своей сути, — протянул он наконец с наигранным восхищением. — Отлично, пусть Дэвид вызовет рейхсфюрера на дуэль. Или ты перестреляешь из лука рейхстаг?

Под его холодным взглядом Мэри Маргарет привычно растерялась. Ответила Белоснежка:

— Нет. Но можно же что-то сделать. И даже если нельзя, — она сглотнула, — я не хочу быть частью этого.

— У тебя сейчас нет выбора,— сухо ответил он поднимаясь. — Эти приказы кто-то наберет и кто-то подпишет. Ты ничего не изменишь. Только навлечешь на всех подозрение.

Белоснежка с силой прижала ладони к щекам. Они с Дэвидом смогут что-нибудь придумать. Они другие.

— Как ты можешь так жить?

Еще задавая этот вопрос, она уже осознала, что спрашивает Румпельштильцхена отчасти, чтобы отвлечься от своей роли во всем этом, роли, которую не выбирала Белоснежка, но выбрала Мэри-Маргарет, и отчасти, чтобы понять, почему они с Дэвидом так легко доверились и доверяют темному колдуну.

Похоже, Румпельштильцхен догадался о ее мотивах.

— Я же злодей, дорогуша, забыла? Злодей, с которым вы время от времени заключаете союзы, — он довольно усмехнулся, и она на мгновение отвела глаза, — но все же, — она зажмурилась, когда он потянул к себе лист бумаги, — злодей.

***

Нил удивленно хлопнул глазами, когда навстречу ему из полумрака склада выбралась белокурая девушка. Ладная фигурка, светлые глаза, насторожено изогнутые брови; совсем юная.

— Расслабься, я на вашей стороне, — приняв его интерес за опасение, девушка демонстративно похлопала по застегнутой кобуре. Держалась она немного застенчиво, словно не была уверена в приеме.

— Стала бы я тебе иначе от Голда информацию передавать. Эмма Свон.

— Дочь Нолана? — Нил широко улыбнулся сказочной принцессе. — Слышал о тебе. Что, решила окончательно перейти из злодеев на сторону героев?

Выразительное лицо девушки омрачилось, и углы ясно очерченного рта опустились. Ему вдруг подумалось, что в ее выражении мелькнуло что-то жалобное и детски-горестное.

— Мы же не в сказке, — явно желая сменить тему, пробормотала она.

— Пока нет.

Эмма взглянула на Нила с таким удивлением, что он понял: о Зачарованном лесу она не знает. Странно. Персональное Проклятье? Слишком молода? Амнезия?

— Ладно, извини, неудачная шутка, — сказал он, но тень не исчезала с ее лица.

Она прошла мимо него к стене склада, протянула руку и коснулась застывшей капельки янтарной смолы.

— Это не шутка, — качнула она головой. — Герои и злодеи — это просто, да? Мой отец герой, а я злодей. Теперь я вроде как на светлой стороне, но это вряд ли что-то меняет.

— Раз ты сделала выбор, это меняет все, — с непонятной ему самому серьезностью ответил Нил. Хотелось, чтобы она обернулась к нему.

Разгладились тревожные складки на лбу. Поднялись в улыбке уголки губ.

— Ты так спокоен, — обернувшись, она остро взглянула на него. — Доверяешь мне?

— Голд тебя не прислал бы, если бы тебе не стоило доверять, — усмехнулся он.

— Значит, доверяешь ему, — Эмма снова отвернулся к стене и ловко сковырнула комочек смолы себе на ладонь. — Он мой начальник. Знаешь, я пришла в СС через него, он многому меня научил — всему, чему, — ее голос упал до шепота, — сама хотела учиться. И только один-единственный раз заставил меня сделать не то, что я хотела, — она обернулась и с печальным вызовом глянула в глаза Нилу, он заметил, как она приняла незащищенную позу. — Когда не дал мне убить человека.

— Да, — пробормотал в наступившую тишину Нил. — Это он может.

Эмма невесело усмехнулась.

— А сегодня этот человек рассказал мне, что Голд у него на глазах убил свою жену. И… я знаю, — она стиснула в пальцах комочек смолы, и до Нила донесся терпкий хвойный запах, — что это, наверное, правда.

Ее слова ничего не значили, не несли никакого смысла, они просто скользили мимо Нила, не задевая его. Или они и не звучали, и между ним и Эммой всегда висела эта пустая тишина. Он отрешенно заметил, как испуганно она глядит на него.

— Нил… Нил?

— Как звали ту женщину? — хриплый голос, жалкая, трусливая надежда.

—Мила.

Нил молча повернулся. Она не окликнула его.

Он шел к выходу, считая шаги. Зачем-то считая шаги.

Лицо матери, которого он не помнит.

Отпускающий его руку отец.

На этот раз обошлось без портала.

========== Глава 47 ==========

Паспорта, билеты. Белль склонилась над бумагами, над плотными кусочками темно-зеленого картона, точно прилежно разбирая буквы. Она даже губами шевелила, подстегивая вялые, замерзшие мысли. На сердце давила тяжесть настолько ощутимо, что, казалось, удары стали глуше, осторожнее.

Белль попыталась вспомнить, обещал ли Румпель ей или Нилу вытащить всех или сказал, что сделает все возможное.

Наверное, не обещал, и именно поэтому Белль чувствовала себя обманутой, но не столько им, сколько самой собой.

Было так легко верить, что он все исправит, ведь это означало бы, что Румпель изменился, и все его страшные деяния остались в прошлом. Она старалась не думать о тех, кому это уже не поможет. Ей о многом пришлось стараться не думать, и она неплохо с этим справлялась.

Но сейчас это перестало получаться, как будто кто-то взял и рывком выдернул ее из зачарованного сна. «Из сказки», — шепнула бы себе Белль несколько дней назад, когда память о Зачарованном Лесе стала для нее убежищем, в которое не вторгалось зло этого мира. Но за четыре дня, протекшие с падения Проклятья, что-то изменилось. Не то чтобы Румпельштильцхен на глазах превратился в чудовище, да и случись это, Белль вряд ли испугалась бы сильнее, чем когда узнала, что он оберштурмбаннфюрер СС, но Белль все яснее ощущала, как им что-то овладевает, отдаляя от нее.

Еще ее сильнее пугало другое. Белль больше не ощущала в нем разрыва, расхождения между тем, что он говорил, делал и чувствовал.

Точно закончилось время несовпадения с самим собой, и он стал — пусть незавершенно — тем, кем хотел быть. И Белль боялась узнать, кем — чем — именно.

Она обернулась на звук шагов, все еще сжимая документы в руке.

Он сразу их заметил и остановился в дверях.

— Ты собираешься уехать и всех бросить, — проговорила Белль с нервной, горькой улыбкой, согнать которую она была не в силах.

Он в замешательстве бросил на нее взгляд, полный уже знакомой ей смеси сухого вызова и затаенной просьбы понять.

— Нет, но это на случай, если ничего другого не останется.

— Запасной выход? — Белль, не глядя, кинула документы на стол за спиной. — У них его нет. А ведь попали они в беду из-за тебя.

Румпель несколько секунд помолчал, ей показалось, будто он боролся с собой, чтобы не ответить слишком резко.

— Белль, послушай, ты не все знаешь, есть кое-что… и это опасно, поверь мне, это… — он осекся, шумно вдохнул. Напрягся, словно пытаясь сохранить равновесие под напором неощутимого для нее порыва ветра. Через секунду он открыл глаза, взгляд был расфокусирован и в то же время словно наполнен темнотой. Он повел в воздухе рукой — появилось легкое голубоватое свечение.

— Румпель, — он не обратил на нее внимания, и она повторила громче: — Румпель, что происходит?

В то же мгновение он резко откинул голову, будто прислушиваясь к чему-то. Лицо исказилось бешенством, а в глазах взметнулся панический страх.

Белль была в шаге от него, когда он произнес сквозь стиснутые зубы:

— Ничего такого, что ты можешь понять, а я — изменить.

И исчез в клубе темно-пурпурного дыма.

***

Кора уже собиралась повторить призыв, но в это время перед ней появился Румпельштильцхен - немного растерянный для могущественного мага. Впрочем, он быстро вернул себе самообладание, вернее, видимость самообладания.

— Вижу, тебе удалось раздобыть магию, — проронил он, принимая непринужденную и плохо вяжущуюся с обостренной напряженностью взгляда позу.

— Да, и не только ее, — медвяным тоном пропела Кора.

Его глаза на мгновение остановились на кинжале, но он тут же отвел взгляд.

— Занятно, правда? — продолжила она, улыбаясь его жалким попыткам игнорировать артефакт. — Ты так долго не мог сообразить, как принести в этот мир магию, а вот мне это удалось без труда.

— Создать Зелье Истинной Любви? — он пренебрежительно усмехнулся. — Сомневаюсь.

— Румпель, Румпель, — пожурила она, — сентиментальность вечно тебе мешает. Все можно было сделать гораздо проще.

Секундное недоумение на его лице сменилось недоверием.

— Ты использовала свою кровь?

— Да, и именно поэтому я так рада, что смогла этим, — Кора провела пальцем по острию лезвия, с интересом наблюдая, как мага передернуло. — Завладеть.

— О побочном эффекте забыла, дорогуша, — со скверной имитацией усмешки ответил он. — Магия убьет тебя.

Кора рассмеялась.

— О, нет. Пока я не прибегаю к волшебству, а этого я делать не намерена. Ведь колдовать будешь ты.

Кора всегда подозревала, что Румпельштильцхен хороший актер, а сейчас она в этом убедилась. Небрежно прислонившись к стене, он повел речь так, точно меньше всего на свете хотел ей пригрозить.

— Тебе кажется, что ты все просчитала, но ты умна, Кора, ты знаешь: еще никому не удавалось надолго завладеть кинжалом Темного.

Кора задумчиво взглянула на него. Приблизилась, следя за тем, как по мере сокращения расстояния между ними нарастает тщетно скрываемая им нервозность.

— Хочешь сказать, что убить тебя, — когда она выразительно переложила кинжал из левой руки в правую, Румпельштильцхен инстинктивно отпрянул от нее, а она довольно усмехнулась, — и завладеть твоей силой будет и умнее и осмотрительнее?

Она остановилась, подойдя к нему вплотную, и нежно провела свободной рукой по щеке задержавшего дыхание мага.

— Вероятно, но, — она понизила голос до ласкового шепота, — мы оба знаем, что я этого не сделаю. И оба знаем почему. Ты мне все еще дорог, Румпель.

Он поднял руку и коснулся ее ладони, не снимая, только останавливая.

— Ты моя слабость, — прошептала Кора. — Ты и Реджина. И, — она опустила руку, — ты поможешь мне ее вернуть.

***

Волну магии Реджина ощутила, поднимаясь к себе по обшарпанной, замызганной известкой лестнице. Остановилась, вцепилась в перила пальцами, которые уже покалывало, точно от крошечных электрических разрядов. Голову повело, словно в вены впрыснули сладостный, опьяняющий, жгучий раствор.

Магия. Волшебство. Власть Злой Королевы. Глубокий вырез блестяще-черного платья, кровяно-алые губы, осыпающийся на землю с ладони пепел, дым над ее землями. Почерневшее от впущенной тьмы сердце.

И против всего этого несколько лет в этом мире, лишь несколько лет, не отданных мщению, и несокрушимая вера в нее человека, которого она так неосмотрительно позволила себе полюбить. Которому так бездумно позволила полюбить себя.

Робин, вновь подкараулив ее, заградил ей дорогу. Стойко выдержал надменный взгляд и еще более презрительное:

— Снова ты, вор.

— Да, и позвольте украсть еще минуту вашего времени, ваше величество.

Он говорил сухо, сдержанно. Не как ее Робин.

Реджина выдохнула, растянула губы в холодной усмешке. Когда он уйдет — пусть он уйдет! — она уймет занывшее сердце.

Он назвал ее ваше величество. “Она добилась своего — она стала для него Злой Королевой”, — сердце выстукивало болезненными ударами о ребра.

— Что тебе нужно?

— Только один ответ. Дай мне ответ, и я больше тебя не потревожу, обещаю. — Реджина не успела остановить его, не смогла отпрянуть, не сумела вырваться, когда он с почти грубой силой притянул ее к себе и заглянул в глаза: — Cкажи, ты пытаешься вспомнить, кто ты, или пытаешься забыть?

Реджина молчала, а сердце билось свободно, легко.

— Ты не понимаешь, — выдохнула она, незаметно для себя удобнее устраиваясь в его объятиях, кладя руку ему на локоть. — Ты знаешь, кто я. Ты действительно сможешь мне довериться? — она хотела вложить в голос иронию. И совсем не хотела, чтобы прозвучала в нем просьба.

Робин вдруг усмехнулся, так, как всегда: ласково и чуть лукаво, чуть воровски.

— Я уже это сделал.

Реджина уперлась руками ему в грудь, чтобы оттолкнуть. И задержала руки на согретой его телом ткани куртки.

— В том-то и беда. А я себе не доверяю. Я опасна, Робин, — она должна была произнести эти слова с бесслезной злобой. Не с тихой печалью. — Вот и все.

Реджина ожидала, что, как и в тот раз, он не сможет ей ответить, отпустит, выпустит ее.

А Робин все не сводил с нее глаз. Улыбался беспечно, ласково. Как будто ему все ее угрозы нипочем. Как будто Злая Королева ему нипочем.

— Опасность — это когда берешь препятствие, и у тебя лопается подпруга, — услышала она из его уст свои слова, оброненные жизнь назад в Нантье. — Все остальное — всего лишь риск.

И лишь первую секунду поцелуя Реджина еще помнила, что должна отшатнуться от него.

В этом мире нет поцелуев Истинной любви, да если бы и так, кто сказал, что Королеву и Вора связали эти узы? Во всяком случае, ничего не произошло, и Реджина осталась все той же Реджиной. Ушла от Робина, не оглядываясь, как и должна была.

Но почему же сейчас одного воспоминания об объятиях упрямого разбойника оказалось достаточно, чтобы погасить занявшийся в крови при возвращении волшебства пожар?!

Реджина, оторвав руку от перил, невольно провела пальцем по губам. В первую секунду, ожесточенно стирая след, во вторую — бережно, запоминающе.

И опустила руку, расправила плечи, позволила губам растянуться в улыбке — недостаточно хищной для Королевы, но слишком опасной для Реджины.

Магию вернул либо Румпельштильцхен, либо Кора. За Корой нужно присмотреть, вряд ли мама больше всего на свете стремится вернуть всех в их мир, Коре здесь ничто не угрожает.

Взмахнув рукой, Реджина призвала магию. Зажмурилась, сосредоточилась на мыслях о маге и колдунье.

И через мгновение оказалась у полуоткрытой двери. Спиной к ней стояла Кора, в чьих руках Реджина разглядела серебристо-черное лезвие.

***

Кора крепче, всей ладонью, перехватила рукоятку клинка. Отбросив легкий, беспечный тон, промолвила:

— Я хочу, чтобы ты убил Робин Гуда.

Глаза Румпельштильцхена расширились, он натянуто усмехнулся.

— А ты мастерица повторять старые ошибки, — негромко произнес он.

— Смерть конюха сделала Реджину королевой.

— И моей ученицей, а затем и той, кто смогла наложить темнейшее из проклятий, — сухой ироничный тон изменил ему лишь на последних словах.

— Ну а смерть Гуда, — плавно продолжила Кора, — толкнет ее ко мне и освободит от этой никчемной слабости.

Маг с какой-то отчаянной властностью шагнул к ней. Ему придется привыкнуть, что, пока кинжал у нее, она сильнее, — мельком подумала Кора. И хорошо бы, чтобы Румпелю ее неуверенность не бросилась в глаза. Впрочем, сейчас ему явно не до этого.

Он всматривался в ее лицо с недоверием, точно пытался определить границы ее хладнокровия. Или источник.

— Ты сможешь дважды причинить нашей дочери такую боль? — вопрос прозвучал на редкость искренно.

Она едва не рассмеялась; приятно рассказывать о безупречно разработанных планах.

— Но ведь это сделаю не я, Румпель, — с ласковым укором пояснила она. — Это сделаешь ты. А об этой мелочи, — она любовно провела пальцем по покрытому узорами лезвию, — мы, разумеется, умолчим.

Он сделал молниеносное движение, но Коре отпрянуть не пришлось — как она и предполагала, до кинжала Темный даже дотронуться не смог без разрешения владельца. Все же представлять себе разъяренного Румпельштильцхена без защиты кинжала ей не хотелось, и мгновенный щипок страха, пришедшийся весьма кстати, придал Коре уверенности в том, что она все делает правильно.

— Немедленно, — похолодевшим голосом произнесла она.

Румпельштильцхен как-то странно повел в воздухе руками, будто собирал магию для защитного барьера. Попытка оказалась, разумеется, бесплодной, но Кора начала испытывать нетерпение. У нее сегодня еще много дел, пора заканчивать.

Глаза Румпельштильхцена были прикованы к кинжалу.

— Кора, не нужно, — сдавленно и уже без следа угрозы проговорил маг.

Кора утомленно вздохнула. Колебаний она не испытывала, но следующие слова были нужны ей самой. Как напоминание.

— Порой, — с глубокой, хоть и мимолетной печалью, произнесла она, — нужно уметь быть жестокой с теми, кого любишь.

— Кора! — внезапно сорвалось с его губ отрывистой, резкой мольбой.

Кора откинула голову. Металл в руке, сталь — в голосе.

— Темный, повелеваю…

Слева мелькнула тень. Мгновение — и кинжал вырвали из руки Коры с такой силой, что рукоятка расцарапала ладонь.

У нее за спиной стояла Реджина, побледневшая Реджина с кинжалом Темного в руке.

========== Глава 48 ==========

— Реджина, не смотри на меня так, я, — Кора, едва ли не впервые на памяти Реджины выглядящая растерянной, запнулась. Наверное, Реджина была слишком спокойна, опасно спокойна, потому что мать умолкла.

— Скажешь, что я что-то не так поняла? — Реджина приглашающе вскинула брови и, не дождавшись ответа, продолжила, растягивая слова: — Хорошо. Тогда запомни одно, мама. Если приблизишься к Робину, я найду способ уничтожить тебя, я тебе обещаю. Больше ты никого у меня не отнимешь.

Кора отступила, качнула головой, вздохнула. В позе матери было столько величавого достоинства, а в устремленных на дочь глазах столько печали, что на мгновение Реджине показалось, будто все услышанное было лишь плодом ее воображения, еще одним мороком. Если бы не одно. С той же грустью смотрела на нее мать, стряхивая с ладони пепел сердца Дэниэла.

Воспоминание, к которому она не прикасалась два года и четыре дня, неизлеченной болью обожгло сердце. Наверное, Кора заметила, как на глаза Реджины наплыли слезы. Мать заговорила примирительно, с мягким укором:

— Реджина, когда-нибудь ты поймешь, что все, что я делала, я делала ради твоего блага.

Реджина, не отвечая, с болезненным, напряженным вниманием смотрела в лицо матери. Та подалась было вперед, видно, сочтя, что дочь растрогана, но тут же остановилась.

— Знаешь, если любовь — слабость, — негромко произнесла Реджина, — то я не знаю никого, сильнее тебя.

Губы Коры дрогнули, но ни звука не последовало. Мгновение поколебавшись, Кора взмахнула рукой.

Когда рассеялся унесший Кору пурпурный дым, Реджина обернулась к Румпельштильцхену.

— Она бы снова это сделала? — вопрос прозвучал настолько жалко, что ее передернуло, но, если бы маг не ответил, Реджина спросила бы вновь. Нужно было перекрыть то воспоминание, уйти из ставшей склепом конюшни.

— Да. Кора вырвала себе сердце, — с отрывистой мягкостью ответил Румпельштильцхен. — Это случилось задолго до твоего рождения.

— А ты был против, — Реджина изогнула губы. В виски все громче стучались молоточки. — Но теперь я хотя бы понимаю, откуда взялись все эти твои разговоры о свете и тьме, о надежде. Пытаешься, — усмешка не скрыла, как дрогнул голос, — исправить все, что натворил?

— Это невозможно, — вполголоса ответил он.

Она не ответила, но насмешливая улыбка сползла с губ, а туго перехватившая горло петля гнева незаметно распустилась, и Реджина глотнула воздуха. Опершись спиной о приземистый буфет, она положила кинжал возле себя.

— Проклятье, — тихо, не глядя на Румпельштильцхена, уронила она, — я знаю, вмешались Чарминги, но ведь наложила его я. Что пошло не так, как… как все так получилось? Что я…

— Не ты. Зелина — Злая Ведьма Запада и старшая дочь Коры.

Реджина с вялым интересом слушала краткий рассказ Румпельштильцхена, скользя глазами по тусклому лезвию кинжала, по причудливой вязи букв.

Когда Румпельштильцхен умолк, она подняла на него глаза.

— А ей в таланте не откажешь, — протянула Реджина и внезапно для себя коротко рассмеялась. — Тебе стоило остановить свой выбор на ней, а не на мне.

Румпельштильцхен не изменился в лице, но что-то в его неподвижности подсказало Реджине: слова попали в цель. Легче ей от этого не стало.

Если бы не Темный, Реджина бы сейчас сползла по стене на пол, охватила колени руками, спрятала лицо в сгибе локтя и беззвучно, безнадежно, бессмысленно расплакалась. А может, ей захотелось сделать это именно потому, что он был рядом.

— Ты не раз говорил, что этот мир дал мне второй шанс, — безучастно произнесла она, — может, так и есть. Второй шанс, но не второго отца. То, что я услышала, ничего не меняет. Мой отец — Генри. Не ты.

Она еще несколько секунд задержала взгляд на его лице, на мертвых, пустых глазах. Напрягалась, ожидая, когда ударит жалкое, ничтожное «Мне жаль» Румпельштильцхена.

Реджине не было жаль. И больно ей не было. И глупый припев «Все могло бы быть иначе» не раздавался в ушах.

Иначе ничего не могло быть.

— Тогда меня это мало интересовало… но ты, должно быть, предусмотрел, как вернуться в Зачарованный Лес. Если нужна моя магия, ты знаешь, где меня найти. И сделай все поскорее.

Она шевельнулась — на секунду показалось, что и шагу сделать не сможет, все тело налилось смертельной усталостью, — и отлепилась от буфета.

Оглянулась на клинок.

— Мне он не нужен, — уронила Реджина.

Магический дым послушно унес ее прочь.

***

Безветренный теплый июньский вечер, голубоватая дымка повила закат, в воздухе разлилась дремота.

Четвертый день Эмма жила, двигалась, что-то предпринимала, о чем-то — кроме главного — размышляла, и делала все это, словно в сонном оцепенении, которое даже не пыталась стряхнуть. Эмма боялась задавать — себе, другим — вопросы. Что-то подсказывало ей: ответы могут перетряхнуть, неузнаваемо изменить ее жизнь, а с Эммы пока что хватало переворотов, хорошего понемножку. Эта затянувшаяся тишина, в которой не было обмана, лишь выжидание, пока что вполне устраивала Эмму. И кроме того…

Резкий хриплый вскрик. Вскрик боли.

Эмма обернулась; на противоположной стороне крошечного переулка эсэсовец, сбив с ног долговязого паренька, методично избивал его прикладом.

Эмма оглянулась, ища глазами другие фигуры в черном, фургоны. Облава? Нет, непохоже. Случайный арест. Рутина.

Паренек инстинктивно прикрывал голову окровавленными руками, до Эммыдоносились глухие вскрики.

Может быть, она бы отвернулась, как ей следовало, и продолжила путь, свернула на Рю де Пьемон, откуда уже не расслышать ни звука из похожего на колодец переулка. Может быть, но вдруг, перекатившись на левый бок, парень уперся в нее ничего не выражающим, полным животного страха взглядом.

Эмма не принимала решения, лишь потянулась к кобуре, и из ладоней вырвалась обжигающая струя белого света.

***

Белль бесцельно переходила из комнаты в комнату, нигде не задерживаясь дольше, чем на минуту. Она пыталась убедить себя, что все хорошо, что у Румпеля всегда все под контролем, но вспоминала мелькнувшее на его лице выражение беспомощности — и сердце сдавливал страх.

Где-то она слышала, что никогда не знаешь, насколько сильно любишь, пока не испугаешься за любимого. После этого вечера Белль не хотела таких проверок. Не хотела.

Стрелка на циферблате больших настенных часов, дрогнув, переползла на новое деление.

Румпельштильцхен появился так же неожиданно, как и исчез. Просто Белль вошла заполночь в кабинет, а он уже был там. Сидел за столом, пристально разглядывая какой-то блестящий предмет.

Теплая волна облегчения нахлынула на Белль, вскипела жаркими слезами на глазах.

— Румпель!

Он не оторвал взгляда от того, что, как разглядела Белль, было длинным кинжалом с черненым узором по клинку.

— Что… что произошло? — порывисто спросила Белль, подойдя к столу.

Румпель помедлил. Взглянул на нее сощуренными глазами.

— В мире без магии появилась, — он взмахнул рукой жестом фокусника, — магия. Только и всего.

— Ты не ждал этого, — растерянно проговорила она. — Несколько часов назад ты был…

— Сейчас все так, как должно быть, — перебил он ее.

Он говорил не сухо, но с какой-то недоброй сосредоточенностью, которую Белль не могла прочесть. Пытаясь отвлечься, она вгляделась в лезвие, и узоры стали складываться в буквы, а те — в имя.

— Румпельштильцхцен… — она подняла глаза. — Почему твое имя на кинжале?

Он явно ждал вопроса.

— Это кинжал Темного мага. Вся сила Темного сосредоточена в нем.

Румпельштильцхен поднялся и теперь стоял, положив руки по обе стороны от клинка.

Протянув руку, Белль дотронулась до первой буквы; теплый металл, казалось, слегка вибрировал или это лишь воображение?

Кинжал — символ Темного могущества. Именно кинжал. Почему? Или… зачем?

Догадавшись, Белль прикусила губу и убрала руку.

— Ты говорил о своем предшественнике. Ты убил его этим кинжалом? — тихо спросила она.

— Так передается сила Темного, да, — спокойно ответил Румпельштильцхен.

— Но, — Белль даже вскинулась от внезапно затрепетавшей в груди надежды, — ведь его можно уничтожить, верно? И это освободит тебя!

Он покачал головой; резко, точно она сказала какую-то глупость.

— Это невозможно.

Белль подалась вперед. Она хотела улыбнуться легко, торжествующе, а вышло, — она сама чувствовала, — нервно, смятенно. Ей хотелось, чтобы все было легко. Если бы только он позволил себе увидеть, что она права!

— Послушай, я точно знаю, нет таких проклятий, какие нельзя разрушить.

Он промолчал, и с каждой секундой тишины незримая тяжесть все сильнее придавливала сердце Белль.

— Не это, Белль.

Он взмахнул рукой, и клуб дыма скрыл лезвие из виду.

Белль все ждала, когда он взглянет на нее без этой новой, пролегшей между ними отчужденности.

Вдруг всплыл в памяти первый день, когда она появилась здесь. Сорванная с окна портьера, солнечные искорки в густо-розовом вине и негромкий, чуть глуховатый, голос: «Запомните одно, Белль. Есть чудовища, которые меньше всего желают, чтобы их расколдовали».

***

На серебряном подносе осталось одно письмо. Валден лениво взглянул на узкий сероватый конверт; частная корреспонденция подождет до утра.

Он лениво вытянул ноги и глубже ушел головой в мягкое кресло.

Поездка в Берлин порядочно его вымотала. План «Барбаросса», запущенный неделю назад, держал все ведомства в состоянии перманентной лихорадки, и отчетами из Парижа мало кто заинтересовался.

Отчеты.

Вспомнив об одном из них, Валден поморщился, переменил позу, но приятное ощущение усталой неги не возвращалось. Шевельнулась утихшая было глухая злость. Нельзя сказать, что отчет по работе отдела Голда Валден сфальсифицировал, но укрытием подозрительных данных занимался он впервые; и все из-за Голда.

Если бы не треклятый венский инцидент!

Впрочем, это не последний отчет, кто знает, что доведется написать в следующем.

Досада все не рассеивалась, и Валден взял оставшееся непрочитанным письмо. Вскрыл конверт, пробежал глазами по строкам, написанным размашистым почерком. Задержался на подписи — «Зелина Озэр».

Опустил лист.

Глаза остановились на жене. Кора подливала ликер в кофе; густой вишневый аромат, так хорошо гармонирующий с ней, доплыл до Валдена.

Кора — прекрасная, эффектная женщина. В ней нет утонченности того типа женщин, что зовутся на анемичный английский манер lady, нет и жизнерадостной силы настоящей deutsche Frau, но роскошная, зрелая, немного тяжелая, величавая красота Коры делает ее королевой любого приема, на котором она появляется.

Все эти годы она не доставляла ему хлопот. Независимая, гордая, тем не менее она до сих пор ни разу не пересекала очерченных им границ супружеской покорности. Не говоря уже о супружеской верности.

Он медленно смял в руке листок, придвинул ближе малахитовую пепельницу.

Кора, точно почувствовав его движение, обернулась, поднялась, чтобы передать ему кофе.

— Неважно выглядишь, — заметил он, принимая чашку. — Утомилась?

Кора, действительно довольно бледная, присела на ручку его кресла.

— Небольшая размолвка, — протянула она непривычно глуховатым тоном. — С ювелиром, ничего серьезного. А что это?

Валден, щелкнув зажигалкой, поднес огонек к смятой бумаге.

— Ничего серьезного, — скинув догорающий листок в пепельницу, он перевел на нее тяжелый взгляд, улыбнулся, — дорогая.

***

Нил опустился на песок. По водной глади шла слабая рябь. От реки тянуло влажным сырым запахом тины, камыша Неверленда.

Ради матери или ради себя самого — он уже и не разбирал, — Нил пытался вызвать в себе гнев на отца.

Не было ничего. Ни гнева, ни боли. Только пустота.

Мерно плескались о берег волны.

========== Глава 49 ==========

Валден ожидал, что отыскать Зелину Озэр будет не сложно, но на деле все оказалось значительно проще, чем он предполагал. На записке стоял адрес, который, как выяснилось, принадлежал мелкой нотариальной конторе. Несчастный нотариус, заикаясь от страха, быстро рассказал о странной клиентке, что несколько дней назад просила передать запечатанный конверт по указанному адресу, если она вдруг не подаст о себе сведений в течение суток. Адрес этой клиентки? Да, да, конечно, одну минутку…

Квартира оказалась нежилой, и Валден чуть не взвыл от злости, однако опрос соседей дал интересную информацию - девушку накануне арестовали. Не требовалось сообразительности, чтобы понять, кто это сделал.

Осталось лишь вычислить арестованную, и тут Голд, окруживший арестантку таинственностью, сыграл на руку Валдену.

— Повторяю: я собираюсь увидеть заключенную. Немедленно. Напоминаю вам: здесь СС, а не лавка Голда, и его распоряжения меня мало интересуют.

Безапелляционный тон подействовал; преграждавшая ему дорогу к камере Флессе, пронзав Валдена ледяным взглядом, отступила.

Навстречу Валдену с койки соскочила рыжеволосая девушка. Бледна, нервна, крайне возбуждена. Явно истеричная особа.

— Вижу, вы получили мое письмо, — зеленые глаза так и засверкали. — И, разумеется, вас интересует, что еще я могу сообщить?

— Разумеется.

Подтянув поближе стоящий у двери стул, он сел и жестом пригласил девушку начать.

Зелина Озэр, похрустывая сплетенными пальцами, все ускоряя темп речи, заговорила о «Сторибруке».

— Все это очень занимательно, — бесстрастно заметил Валден, когда девушка сделала паузу, чтобы перевести дыхание, — но маловероятно. С какой стати Голду возиться с подпольщиками, если…

— С какой стати? — перебила его Озэр, истерически смеясь. — С какой стати? Да с такой, что один из членов ячейки — его сын!

В дальнейший поток речей арестованной Валден не вникал.

Он получил свою неизвестную величину, и вычисление, которое так долго ему не давалось, вдруг оказалось едва ли не обескураживающе простым.

Сын. Это многое объясняет. Это все объясняет.

Он поднялся, а девушка, запнувшись на полуслове, метнулась к нему и разве что в рукав не вцепилась.

— Я оказала вам важную услугу! Я взамен получу свободу?

Валден, выдержав паузу, выразительно покачал головой, внимательно следя за девушкой. Мимика Озэр была и без того чрезмерно оживленной, сейчас же зеленоглазая превзошла себя. Гойя схватился бы за кисти, лениво подумал он, доведись художнику увидеть смесь гнева, бессильной ярости, злобы и всепоглощающего страха, отразившуюся на искаженном лице девушки. Озэр беззвучно пошевелила губами, и он сострадательно пояснил:

— Видите ли, мадемуазель, все дело в том, что вы, как показало ваше письмо, слишком хорошо осведомлены о моей личной жизни, точнее, о личной жизни мадам фон Валден. Меня это, — он сожалеюще пожал плечами, — не устраивает.

— Что… что со мной будет? — побелев, прошептала разом угасшая девушка. Сообразительна.

— Поразмыслите, — увещающим тоном предложил он. — Судя по вашему рассказу, логическое мышление вам не чуждо. Так разумно ли оставлять вам жизнь, учитывая, сколь много вы знаете? Сожалею, мадемуазель, но таковы правила.

Валден был настороже: когда Озэр внезапным бешеным движением набросилась на него, он захлопнул перед ней дверь камеры.

— Малефисента! Я же спасла твою дочь! Румпельштильцхен! Помогите! — неслись исступленные крики явно тронувшейся умом девушки.

Уходя к себе, Валден отдал краткое распоряжение.

***

Кинув короткий взгляд на Эмму, Голд отступил, приглашая ее войти в квартиру. До кабинета они дошли молча.

— Ну, что случилось?

Заданный со спокойной сухостью вопрос помог Эмме собраться с мыслями. Непростое занятие, если учесть, что последние два часа она была занята преимущественно тем, что старательно гнала от себя любые мысли, потому как все они начинались с «я сошла с ума».

— Я… напала на офицера СС.

— Где это произошло? — бесстрастно спросил Голд.

Эмма назвала район.

— Тебя кто-то видел?

— Нет, не думаю. Кроме того парня, что я вроде как выручала, — она криво усмехнулась, — но ему точно не до меня. А эсэсовец меня не видел.

— Что же, значит, все обошлось.

Эмма неуверенно кивнула. Не поднимая глаз, она чувствовала, как испытующе смотрит на нее Голд. Тянулось молчание. Перейти ко второй части ее истории Эмма не могла, ни за что бы не смогла.

— Что ты недоговариваешь, Эмма?

— Я… — Эмма вскинула глаза, — лишилась рассудка. — Наверное, — добавила она.

Голд ждал, не выказывая ни любопытства, ни неодобрения.

— Я оглушила офицера, не приближаясь к нему. Я… я не знаю, как это произошло, но я просто потянулась за оружием, а, — Эмма беспомощно вытянула перед собой руки ладонями вверх, — потом вырвался горячий свет и сшиб его с ног.

Она умолкла. У нее галлюцинации, сейчас Голд так и скажет. Может, она на самом деле застрелила эсэсовца, а может, его и не было, может, вообще ничего не было, и на Рю Сарре она не была, может…— все так долго сдерживаемые мысли закрутились, замелькали, замельтешили.

Эмма, не моргая, смотрела на Голда, готовясь уже гадать, не галлюцинация ли и этот ее визит к нему, как вдруг ей бросилось в глаза, что он смотрит на нее с новым, обострившимся интересом, но не так, как смотрят на признавшегося в безумии человека.

— Этого следовало ожидать, — вполголоса произнес он.

Резкий звонок в дверь остановил его.

— Возвращайся через полчаса,— отрывисто велел Голд. — Нам нужно прогуляться в одно место.

Эмма без сожаления шла к двери. Нетерпения она не испытывала. То ли из-за предчувствия, что легким разговор не будет, и ответы, которые даст Голд, могут не понравиться, то ли оттого, что ей немного полегчало.

— Привет, — пробормотала она, вдруг узнав в стоящем на пороге парне Нила Кэссиди.

Ответа не последовало, парень точно вообще ее не заметил.

Он в упор смотрел на Голда.

***

Не чувствуя боли в разбитых до крови костяшках пальцев, Зелина отступила от двери. Шаг назад, еще, еще. Уперлась в кирпичную кладку.

Правила?! Какие к черту правила?! Это она - она! - их установила.

Не может зло этого мира пожрать ее, оно всегда было послушно Зелине. Оно лишь вышло из-под контроля, просто вышло из-под контроля.

Которого у нее никогда не было.

Короткое рыдание вырвалось из груди: на ее месте должна быть Реджина.

Это Реджина должна задыхаться под черными волнами ужаса.

Это Реджина должна вжиматься в кирпичную стену за спиной.

Это Реджина должна вслушиваться в шаги по цементному полу.

Поворот ключа, щелчок замка.

Пришли. За ней.

***

Сорок пять минут спустя Эмма вновь постучалась в квартиру Голда.

На этот раз дверь открыла невысокая миловидная девушка. Как видно, та пришла незадолго до Эммы: на девушке все еще был накинут легкий плащ.

Эмма машинально попыталась припомнить, где встречала девушку, и так же машинально спросила себя, что та тут делает. Но ладони покалывало, стучало в висках, и Эмма не могла всерьез сосредоточиться ни на чем.

Когда она вошла в кабинет, Голд сидел у стола. Он повернул к ней голову, не отрывая от столешницы сосредоточенного взгляда.

— Вы…сказали, что нам надо поговорить и куда-то съездить, — неловко пробормотала Эмма.

— Присядь, — бесцветно ответил он.

Он заговорил все тем же ровным, бесстрастным тоном, неторопливо, часто останавливаясь, точно с трудом возвращаясь мыслями к Эмме. Голд говорил о другом мире и о королевстве. О Белоснежке и о Прекрасном Принце. О магии и портале, о Проклятье и Истинной Любви. О сказках.

Он говорил так равнодушно, точно желал как можно скорее отделаться от Эммы, словно она отвлекала его от чего-то неизмеримо более важного, чем рассказ о Зачарованном Лесе (Эмма на мгновение представила себе карту с подобным географическим названием). И в то же время ей казалось, что он продолжает нанизывать фразу на фразу оттого, что это отвлечение нужно ему самому.

Наконец Голд замолк. Эмма почувствовала, что ее ответа ждет лишь она сама.

— И… вы что, действительно хотите, чтобы я в это поверила? — выдавила она.

Он замедленно провел ладонью по сукну стола.

— Ты уже разрушила Проклятье, так что это твое дело.

— Так вы меня просто использовали, — тихо произнесла Эмма.

Эта фраза не тянула ни на вопрос — ответ был очевиден, — ни на обвинение; на последнее у Эммы не нашлось ни необходимой злости, ни еще более необходимой энергии.

— Так было задумано, — лишенная интонации фраза, взгляд, устремленный на Эмму и сквозь нее.

Она уже собиралась со всем сарказмом, на какой была сейчас способна, поблагодарить Голда за «исчерпывающий ответ», но он, словно очнувшись, неожиданно продолжил:

— В сложившихся обстоятельствах от меня не так много зависело. Я скорее поверил в тебя.

Эмма распрямила плечи, поднялась.

— То есть, сделали ставку, — с прежней своей и почти забытой за эти безумные недели интонацией твердого отпора произнесла она. — Вас можно поздравить с победой. Я все-таки пришла к финишу!

Готовясь - надеясь - получить в ответ язвительную отповедь, Эмма внезапно натолкнулась на взгляд, полный такого глухого и обреченного отчаяния, что ей захотелось отшатнуться, зажмуриться.

Вдруг стало настолько страшно, что Эмма почти пожалела о том, что нельзя укрыться за “Я все-таки сошла с ума”.

— И что мне делать? — тихо спросила она.

Голд шевельнулся, ей показалось, пожал плечами, но движение вышло слишком смазанным.

Эмма уже была уверена, что услышит что-то вроде «мне все равно», когда он сухо, отрывисто произнес:

— Пока ничего. Избегай прилежащих к Булонскому Лесу районов, попадешь туда — контролируй себя. Можешь идти.

Эмма поднялась; на мгновение испытала удивление от слаженной, четкой работы мышц ног и спины. Ее реальность оказалась столь ненадежной, столь непостоянной и неустойчивой, что, казалось, собственное тело тоже вполне может отказать.

Уже сделав шаг к двери, она остановилась, порывисто обернулась.

— Что случилось? Что-то ведь с вами случилось?

Он взглянул на нее с каким-то странным тихим удивлением.

— Случилось, Эмма,- с усталой ровностью ответил он. - Очень, очень давно.

Эмма, уже зная, что больше он ничего не прибавил, еще несколько секунд ждала.

========== Глава 50 ==========

В госпитале Белль успела повидать немало контуженых, и сейчас она узнала застывшую на лице Румпельштильцхена оглушенность, дезориентацию, только без присущей контуженым настороженности, вслушивания в умолкшие вокруг звуки.

Она невольно даже огляделась, ожидая увидеть выбитое взрывной волной стекло, но в кабинете царил привычный порядок.

— Румпель, — позвала она.

Он сразу взглянул на нее.

— Белль. Давно вернулась?

Белль с нарастающей тревогой вглядывалась в него. Он держался так, словно у него было неотложное дело, от которого он отвлекается ради нее. Вежливый — через силу — интерес, невидящий взгляд, Румпель даже поднялся нехарактерно неуверенным движением, точно раздумывал, стоит ли.

— Что с тобой? — тихо спросила она, когда он вплотную подошел к ней. Страх холодил кончики пальцев, сушил губы.

Румпель не ответил, точно ее вопрос был бессмыслен.

— Да что с тобой?! — вырвалось у нее.

Ее испуг подействовал. В его глазах появилось узнавание, сбилось дыхание. Он потянулся к ней, порывисто, неуверенно, и столько боли и обреченности вдруг выплеснулось в это движение, что Белль замерла. Он так и не коснулся ее, остановился, отвернулся.

— Мне нужно поработать, - вновь собранный спокойный голос.

— Да нет же, я же вижу… ты… ты сам не свой.

Он сглотнул, бросил на нее секундный взгляд. Сбросив оцепенение, Белль шагнула к нему, взяла его руку в обе свои, сжала.

— Просто расскажи мне, — шепнула она. -Прошу.

Одно мгновение ей казалось — расскажет. И на долю секунды от этого стало еще страшнее.

Румпель вдруг едва заметно усмехнулся, с равнодушной мягкостью высвободил руку.

— Нечего рассказывать, Белль, - отстраняя ее и движением, и тоном, ответил он.

Пройдя за стол, он, не глядя на нее, вынул из нижнего ящика стола какие-то бумаги.

— Тебе лучше уйти. Мне нужно сосредоточиться.

Прикусив губу, борясь с подступающими к горлу глупыми и почти детскими слезами обиды, Белль покинула кабинет.

***

Сверчок, не поправляя съехавших на кончик носа очков, не отрывая глаз от опустевшей чашки, простужено шмыгая носом, лепетал:

- И вот я очнулся и вспомнил, кто я. Я бы никогда, никогда так не поступил, я себя знаю. Но тут я вдруг понял что стал… - губы и подбородок у него так и взялись мелкой дрожью, что у твоего младенца, - предателем, - подавился Сверчок последним словом и уставился на нее добрыми, ждущими утешения глазами.

Бабушка отложила вязанье –«двадцать восемь петель и спустить две» - и выпрямилась. Сурово глянула на моментально съежившегося Сверчка.

- Вот что я тебе скажу: всем нам тут несладко пришлось, да только далеко не все свою совесть вместе с чужими жизнями продавали.

- Ре…Реджина это заслужила, - пробормотал Хоппер.

- Ну, уж если Реджина заслуживала наказания за то, что натворила в Зачарованном лесу Злая Королева, то и Сверчок заслуживает всего, что причитается Арчибальду Хопперу, - отрезала она.

- Это…это был ненастоящий я, - только и выдавил Хоппер, учащенно моргая мокрыми ресницами.

Вздохнув, она поднялась. С сердитым сопением выхватила у него чашку, плеснула в посудину кипятка, бросила щепотку сушеных березовых листьев («Каши б тебе березовой») и чуть ли не силой всунула чашку Хопперу в руки.

- Память ты потерял - да себя не утратил, - припечатала она.

Хоппер поднял на нее покрасневшие, налитые слезами глаза. Рука у него ходила ходуном.

Делая вид, что ничего не замечает, бабушка вернулась к своему креслу и, усевшись, вновь вздохнула.

-И то правда, что чужие мы тут. Всех ломает, всем не по душе здесь, что героям, что злодеям, что, - она с суровым пониманием глянула на Сверчка, - всем остальным. Ну-ка, пей, пей, - прикрикнула она, и он послушно сделал глоток.

Стуча когтями, подошел Понго и положил морду ей на колени - конечно же, запачкав слюной вязание. Отстранив пса, она вновь деловито застучала спицами. Тридцать и сбросить, тридцать две …

***

Опустившись в глубокое кресло, Валден окинул глазами сумрачный кабинет: плотные тяжелые шторы на единственном окне, преобладание темных тонов, густые тени по углам — все это напоминало старое голландское полотно.

— Ну и что привело вас сюда? — поинтересовался Голд. В вопросе не было ни формального сухого радушия, ни оттенка напряженности, и Валден затаенно усмехнулся.

— Пришел поделиться некоторыми соображениями, — Валден наклонился вперед. — Знаете, на обратном пути из Берлина у меня было много свободного времени, которое я и заполнил размышлениями о «Сторибруке».

— И что надумали?

— Видите ли, мысль о том, что вы встали на сторону подпольщиков, смехотворна. Но, если представить, что в сети есть кто-то, кто вам близок, кто вам дорог, — Валден выдержал паузу, следя за тем, выражение Голда становится бесстрастным, — то все предстает в несколько ином свете. — Резко сменив тон, Валден выговорил холодно, отчетливо: — Вы покрывали не «Сторибрук, вы покрывали своего сына.

Тяжелая тишина, аккуратное движение, каким Голд поправил обшлаг, снабдили Валдена последним доказательством в пользу слов Озэр.

— Любопытная версия, — приглушенно бросил наконец Голд.

— Разумеется, — пожал плечами Валден, — это всего лишь версия, но, полагаю, вы понимаете, что она способна доставить вам немало неприятных минут. И поверьте, еще больше неприятных минут ждет Нила Кэссиди, поисками которого я лично займусь. Если, конечно, вы не предпочтете заключить со мной сделку. Согласитесь, Голд, это разумное предложение. Как вы справедливо замечали не раз: враждовать нам ни к чему.

Во взгляде Голда на мгновение вспыхнула бесконтрольная ярость, одновременно с этим тот повел рукой, но резко оборвал жест. Померещившееся Валдену голубое свечение над столом угасло.

— Рад, что вы со мной наконец согласились, — с холодной улыбкой протянул Голд.

— Уточним детали, — с новым оттенком властности уронил он. — Мне нужен «Сторибрук» и венские бумаги. Вам — безопасность Нила Кэссиди.

— Нила Кэссиди и Реджины Миллс, — спокойно вставил Голд. — «Сторибрук» вы получите, ну а венские бумаги пока останутся у меня.

— Хорошо, — после секундного раздумья отозвался он, поднимаясь. — Подготовьте все бумаги.

***

— И… это все правда? — полушепотом закончила Эмма.

В глазах отца смешанное с тревогой облегчение.

— Это все правда.

Тысячи «но, значит…» зашумели вразнобой, не давая Эмме вымолвить и слова.

— Но ты же немногим старше меня, — выпалила она, оборачиваясь к Мэри-Маргарет.

— Мэри-Маргарет, как и все остальные, провела в этом мире не восемнадцать лет, как мы с тобой, а лишь два года, — торопливо пояснил Дэвид.

Он хотел еще что-то добавить, но Мэри-Маргарет уже была возле Эммы. Охватила ее лицо ладонями, почти до боли сжала. Сбегали по щекам прозрачные капли, вздрагивали губы. В глазах - и несмелая просьба о прощении, и безудержное, сияющее, все сметающее, все покрывающее счастье.

— Мам… — несмело, удивленно, будто на пробу пробормотала Эмма.

Зажмурилась, когда ее обняли, — кажется, они вдвоем.

На затылок легла ладонь Дэвида, и что-то подсказало ей, что второй рукой он обнял Мэри-Маргарет.

Эмма хотела вырваться или хотя бы мягко отстраниться от родителей. Не хотела этого на скорую руку слаженного счастливого сказочного конца, где у нее есть папа и мама — Принц и Белоснежка, — и все они любят друг друга, и все будут жить долго и счастливо.

А еще ей хотелось, чтобы эти объятия, ничего не исцеляющие и мало что меняющие, не размыкались еще хотя бы пару секунд.

***

Прогулка, вечерняя прохлада, густая синева предзакатного неба помогли Белль успокоиться, справиться с обидой и совладать с растерянностью. Она еще раз поговорит с ним, попросит все ей рассказать.

Белль вошла в кабинет, приблизилась к столу. Он что-то писал — методично, размеренно двигалась рука по бумаге.

Он отложил один сероватый листок в сторону, тот лег на аккуратную тонкую стопку.

Белль, ища, о чем заговорить, рассеянно сняла верхний лист. Взгляд остановился на четкой, каллиграфической подписи, машинально Белль глянула в начало текста.

Мелкие строчки. Восемь, в два столбца.

Она услышала, как он бросил писать, и ощутила на себе его взгляд. Белль впервые почувствовала, что боится взглянуть на него в ответ.

— Румпель, это… это ведь… — слова перекрыли горло, Белль не смогла их вытолкнуть.

— Да, — он, помолчав, с глухим стуком бросил ручку на стол. — Мне жаль, Белль.

— Ты хочешь всех арестовать? Ты… ты же хотел их спасти! — Белль наконец смогла поднять на него глаза. Во взгляде Румпеля она прочла сожаление, и то же сожаление прозвучало в его словах:

— Да, хотел. Обстоятельства изменились, я, — в его тоне пробилась неподдельная горечь, — ничего не могу с этим поделать.

Она смотрела на него и все ждала, что он что-то объяснит. Пока не поняла, что он уже это сделал. И что этого ему достаточно. И он ждет, что и ей этого будет достаточно.

— Ты же не можешь вот так просто их бросить, ты … - Белль нервно улыбнулась, отчасти, чтобы смягчить следующие слова, отчасти, чтобы отогнать нарастающее, подступаюшее к горлу тошнотворным комом смятение. - Румпель, они все попали в беду из-за тебя, ты не можешь…

— Белль, пойми, я пытался.

Белль широко раскрытыми глазами смотрела на него и ждала. Невесомый лист оттягивал ладони. Она почти чувствовала, как Румпель ищет слова, подбирает объяснения. Она хотела ему помочь, заговорила вновь, тревожно, горячо:

— Румпель, ведь наверняка… наверняка что-то еще можно сделать!

Его глаза встретились с ее глазами, он с болезненным напряжением всматривался в ее лицо. Белль боялась шевельнуться, словно могла его спугнуть. Но вот он отвел взгляд, чуть склонил голову. Белль завороженно смотрела, как Румпель вертит в пальцах ручку, красивую дорогую вещицу. Белль все так же настороженно ждала тяжелого вздоха, вспышки ярости или отчаяния, но в ответ прозвучал короткий сухой смешок, и когда он поднял на нее глаза, в них была лишь холодная ирония.

— Можно, — он кивнул. — Всегда можно что-то сделать. Героически погибнуть, например. — Румпель усмехнулся, когда она вздрогнула, и, протянув руку, легко вынул листок из ее пальцев.

— Это тоже гибель, — проговорила Белль, указывая на бумаги.

Он вновь сухо рассмеялся, без горечи, с мрачным, но искренним весельем:

— О, нет, нет, отнюдь. Это и есть моя жизнь, Белль, — он развел руками, почти глумливым жестом указывая на мрачный кабинет. — Ты поверила и пыталась заставить меня поверить, что она меня не устраивает, но ты ошиблась.

— Нет, нет, — ей показалось, что она вскрикнула, но с губ слетел лишь полушепот. — Я же знаю, я видела в тебе и другое.

— Что? Что ты видела, Белль? — с бесстрастной нетерпеливостью прервал он ее. Взглянул ей в глаза — она боялась и надеялась, что он не сможет этого сделать.— Белль, ты видишь свет в других, а если его нет, ты его создаешь . Но, — он беззвучно щелкнул пальцами, — это лишь отсвет твоего, иллюзия. Больше ничего.

— Неправда, — губы едва размыкались. — Твой сын…

— Я убил его мать.

В короткой фразе не было ни боли, ни того затаенного, слишком привычного для того, чтобы стать невыносимым, отчаяния, которое она в нем так часто видела. Одни слова.

Белль слушала их и после того, как они отзвучали, пыталась ответить. Через минуту это ей удалось:

— Я связана с остальными. Меня тоже арестуешь?

— Ты не проходишь в материалах по Сторибруку.

— А если я сделаю признание?

Он снисходительно улыбнулся ее бледному вызову.

— Такой возможности у тебя не будет.

Произнесли ли они эти последние фразы или ей почудилось, — она не знала. Все было призрачным и слишком реальным, все двоилось, распадалось.

Словно угасли золотые пылинки, танцевавшие в кабинете в тот день, когда Белль очнулась.

— Ты мне совсем как в сказке о… Румпе… Румпельш…предлагаешь догадаться, как тебя зовут? Если не назову твое имя с трех попыток, то останусь твоей пленницей навсегда. А если назову… Что произошло с тем колдуном, когда его имя угадали? —

— Ничего хорошего.

— Для кого? Для того, кто угадал, или для него?

— Для обоих.

Белль снова слышала беззаботный вопрос и правдивый, слишком правдивый ответ. Все сбылось. В сказках - ведь в сказках все всегда сбывается.

В молчании цедились секунды. Белль ждала. Что-то должно было произойти, вырвать ее из этого странного, страшного, залившего все не то беспощадным светом, не то лживой тьмой, сна.

Румпельштильцхен смотрел на нее со спокойной собранностью, с той смелостью, которая рождается, когда спасать уже нечего. Он заговорил, и снисходительное сожаление его тона ударило Белль наотмашь, так, что она едва разобрала его слова:

— Я предупреждал тебя, — да, в этой самой комнате, и она помнит каждое слово, — что ты не сможешь задать свои правила. Что же, — он легко пожал плечами, — ты попыталась.

Правила как в игре. Глупой игре, в которой на мгновение даже боль кажется ненастоящей. Даже прощание кажется уже закончившимся.

С губ сорвался полусмех, полувсхлип.

— Я любила тебя.

— Напрасно.

Успокаивающиеся, замедляющиеся удары сердца. Разливающееся ощущение пустоты, невесомости.

Он смотрел на нее и не торопил уйти. Минутой раньше, минутой позже, фразой меньше, фразой больше — это не имело значения. Ничто не имело.

В кабинете стояла тишина: ни напряжения, которое дает надежда, ни незаконченности, которое дает отчаяние. Ничего.

Тишина.

Белль кажется, что это правильно. Конец всегда такой: бесшумный, неумолимый, необратимый.

Она вскинула голову:

— Я знаю, что не ошиблась в тебе, но я знаю, что ошиблась в себе. И мои иллюзии, — глубокий вдох последнего признания, — они были не про тебя. Они были про нас.

***

Он скупыми выверенными движениями вынул пробку из графина, ровно до половины заполнил стакан водой. Вернул пробку, поднес стакан к губам, сделал глоток.

Время он выиграл.

Для Бэя, Реджины, Белль времени достаточно.

Он все еще может их спасти.

Это будет несложно, все продумано заранее, методично, рационально подготовлено не слишком верившим в Третий Рейх Голдом. Документы, визы, переход границы, маршрут до Берна, швейцарский счет, иммиграция.

Остальные… что же, остальные сыграют свою роль, займут внимание Валдена. Они не важны, никогда не были важны.

Звон разлетающихся осколков, обезобразившее ровную белизну стены влажное пятно.

«Самообман — не твоя стихия, дорогуша».

Ни Бэй, ни Белль, ни Реджина не примут такого спасения.

«Они не позволят тебе их спасти».

***

Стягивая полы пальто, Белль шла по улицам, по длинным безразличным улицам призрачного города. Нужно было предупредить хоть кого-нибудь, а Белль не могла заставить себя идти быстрее. Но и не замедляла шага.

Белль уже уходила, и каждый раз начинался отсчет. Секунды, минуты, часы — и до предела натягивалась рвущая ее обратно, к нему, нить.

Нельзя было не вернуться, нельзя было вот так жить под оглушающий мертвый звук тикающих часов…

Теперь время присмирело.

Бель уходила, зная, что возвращения не будет — ей не к кому возвращаться. Никто ее не ждет, как он ее раньше — вопреки всему, вопреки самому себе, — ждал.

Белль шла по улицам, по пустынным улицам зыбкого сновидения.

Тянутся улицы, длится тускло-желтый, заклятый сон.

Навсегда длится.

========== Глава 51 ==========

Кора за двадцать шагов узнала дочь; Реджина свернула к Булонскому Лесу.

Реджина не заметила матери.

Дочь не заметила и затормозившего за спиной черного автомобиля, из которого выскочили два эсэсовца.

Почему Реджина не использует магию… почему? — толчками билось сердце — почему? Не знает, что здесь, вблизи Леса, волшебство уже в силе?!

Реджину тащили к автомобилю — каждый шаг приближал дочь к немагической зоне. Там Реджине уже никто и ничто не сможет помочь. Там Кора бессильна.

Но не здесь.

Больше не владея собой, Кора вскинула руки — оба эсэсовца повалились на землю. Кора крепче натянула незримые магические нити, и хрип затих.

Расплата пришла мгновенно. Кора пошатнулась. Багровые точки перед глазами расползлись в алую пелену, ребра сдавила чудовищная боль, в легкие влился добела раскаленный металл.

— Мама… мама!

Кора через силу разлепила веки, онемевшая рука почти не ощущала прикосновения стиснувшей ее ладони дочери.

— Да что с тобой? Мама!

Кора молча смотрела на дочь. Еще несколько секунд — и глаза Реджины подернет холод, дочь выпустит ее руку, с отвращением отступится.

Так все и произошло. Закрыв глаза, Кора заставила себя сделать глубокий вдох.

— Они… они вернутся за тобой. Не теряй времени. Иди, — холодный пот выступил на лбу, на ладонях, — к… к отцу, он сможет тебя защитить.

Она открыла глаза — Реджина непонимающе смотрела на нее.

— Ты едва на ногах стоишь, — с подозрением протянула дочь. В глазах Реджины через холод пробивались тревога, страх.

Реджина… — и это осознание пронзило грудь болью гораздо сильнее, чем прежде — Реджина так и не смогла научиться ненавидеть ее. Так и не разучилась любить.

Она облизнула пересохшие губы.

— Отвыкла от магии. Тебе пора… Реджина.

— Этого было бы достаточно, — шепнула она в пустоту, когда дочь унесла магия. — Тебя мне было бы достаточно.

Закрыв глаза, она приложила ладонь к левому боку.

Она жила без сердца, но умереть… умереть хотела бы с ним.

С горькой улыбкой Кора опустила руку.

***

— Меня только что пытались арестовать. Что это значит? Ты говорил, что все под контролем, — внятно произнесла Реджина, стараясь заглушить ожидания чего-то, кроме сухого, деловитого ответа.`

— Так и есть. Когда это произошло?

— Полчаса назад, у Булонского Леса.

— Похоже, герр Валден оказался эмоциональнее, чем я предполагал, — устало уронил Голд, — и секреты дорогой супруги произвели на него слишком сильное впечатление.

— О чем ты?

Голд покачал головой, по губам скользнула бледная усмешка

— Собственно, ни о чем. Все это уже не имеет значения. Ты использовала магию? — без особенного любопытства поинтересовался он.

— Нет, это сделала… Кора.

На лице Румпельштильцхена на мгновение отразилось недоумение, сменившееся мрачной мимолетной усмешкой.

— И после ей стало плохо. Не знаю почему.

— Она знает, — коротко ответил он. — Реджина, — Румпельштильцхен скользнул по ней взглядом, видимо, заметил, как она напряглась, и закончил подчеркнуто без выражения: — Есть способ вернуться в Зачарованный Лес. Сегодня вечером я его применю, но до того времени ты в опасности. Отправляйся в это место,— он передал ей листок, — и ни во что не вмешивайся.

Она машинально взяла бумагу.

— Твой способ… ты не рассказывал мне об отходных путях, — в голос вплелась грустная усмешка, — на наших занятиях. Что для этого потребуется?

— Ничего особенного, это было заложено в самом Проклятье.

Реджина перевела на него пытливый взгляд. Румпельштильцхен смотрел на нее со спокойной уверенностью, и что-то ей подсказывало, что опасалась она напрасно: он больше не заговорит об услышанном ей накануне.

Зато, — поняла Реджина, — она заговорит.

— Если бы… — голос дрогнул, и Реджина начала заново. — Если бы мама сказала тебе… обо мне… тогда… Это бы что-то изменило? — Он не изменился в лице и не отвел взгляда. — У тебя есть сын. Нил, — губы скривила усмешка, — Ты… ты бы поступил с ним так, как поступил со мной?

— Он меня ненавидит, Реджина, — ровно ответил Румпельштильцхен. — Так же как и ты.

Реджина помнила, что такое одиночество, а Злая Королева только одиночество и знала.

Если ничего не чувствуешь — а выглядел Румпельштильцхен именно так — это не значит, что тебе больше не больно. Это Реджина тоже помнила.

Она прошла мимо него, остановилась. Не оборачиваясь, уронила, кусая губы, не зная, сожалеет ли о том, что говорит так много - или так мало:

— Я не ненавижу тебя.

Через секунду сухо добавила:

— Удачи с магией.

— Реджина.

Она остановилась.

— Я сделал из тебя Злую Королеву. Когда вернешься в Зачарованный Лес…- он сделал паузу, она ждала, - помни, Реджина, тобой больше никто не управляет. Твоя жизнь - это только твой выбор.

***

Эмма не могла вспомнить последние секунды, когда, делая шаг, ей еще удавалось верить, что нога не провалится в пустоту. Перед выбросом волшебства? Перед рассказом о мире сказок? Перед встречей с матерью, которой Эмма и тридцати не дала бы? Перед звонком Голда и его предупреждением не препятствовать аресту Дэвида и ни во что не вмешиваться? Перед тем, как в квартиру хлынули эсэсовцы?

— Их забрали у меня на глазах, — тускло повторила Эмма и вдруг, окончательно поверив, что это произошло, и она это допустила, она рванулась к столу. — Почему вы сказали, что я ничего не могу сделать?! Кто может теперь?! Кто?!

— Успокойся, — сухо ответил Голд и, когда она лишь сильнее вцепилась трясущимися пальцами в столешницу, повторил, повысив голос: — Успокойся, Свон.

Дождавшись, когда она уберет руки со стола и, выпрямившись, забросит упавшие на лицо волосы за уши, он поднялся и спокойно произнес:

— Им ничего не грозит. Через несколько часов все, кто попал в этот мир из Зачарованного Леса, вернутся домой.

— Вы не можете быть уверены, — нерешительно сказала Эмма. В основном, чтобы заглушить едва не вырвавшееся, детски-беспомощное: “Обещаете?”

Голд снисходительно усмехнулся.

— Я уверен. Тебе не о чем волноваться. Все вернутся домой.

Проскользнувшие в последних словах мягкие нотки заставили Эмму поднять на него глаза.

За полчаса до ареста Дэвид и Мэри-Маргарет говорили именно об этой вроде как вечной эмиграции куда-то за пределы Солнечной системы, и тогда Эмма была занята тем, что пыталась припомнить, когда и как она успела дать свое согласие на участие во всем этом.

Сейчас она вспомнила еще кое-что.

— Дэвид сказал, что у магии всегда есть цена.

Голд кивнул.

— Если это так, а я Спасительница, то, значит, — засунув большие пальцы в ременные петли, она постаралась принять как можно более уверенную позу. — Эта цена, о которой вы говорили… я ее должна буду уплатить?

На лице Голда мелькнуло недоумение.

— Нет. Нет, Эмма, от тебя в этом мире больше ничего не потребуется.

— А в том?

Голдневозмутимо пожал плечами.

— Ты дочь своих родителей, — произнес он с серьезностью, окрашенной легкой иронией. — А жизнь героев не бывает спокойной.

Эмма неловко дернула плечом.

— Я не… Этот другой мир, — вдруг выпалила она, полужалобно, полусердито, — никто ведь даже не спросил меня, хочу ли я туда!

Голд пристально взглянул на Эмму.

— А ты хочешь?

«Нет» готовилась ответить она, и «нет» уже почти легло на язык. Она ничего не знает о мире сказок — кроме самих сказок, а это мало что меняет — и это ее мир, и ее жизнь, в какую бы отвратительную историю она ни умудрилась превратить свою жизнь, и…

А там будет ее семья — какой бы та ни была.

«Нет» не произнеслось, но и «Да» стало бы ложью.

Эмма вынула пальцы из петель и зябко охватила себя руками. Тихо, но так, чтобы Голд услышал, шепнула:

— Мне страшно.

— Я знаю.

Больше он ничего не добавил.

Никто никогда не говорил Эмме, что все будет хорошо. Да она бы и не поверила. Но сейчас ей казалось, что молчание Голда обещает именно это. И почему-то в его обещание верилось.

Она разняла руки.

— Больше никакого Дня Бастилии, — попыталась она пошутить.

Голд все так же внимательно смотрел на нее.

— Придется обходиться без электричества и водопровода, — произнес он с неподходящей для шутки серьезностью, — без кофе и…

— И без вас, — неожиданно для самой себя закончила она.

Во взгляде Голда не было ни удивления, ни недовольства.

— Вы не вернетесь, — уже зная, что права, прошептала она.

Не дождавшись его ответа, Эмма шагнула вперед и на секунду уткнулась лицом в его плечо. Может, он коснулся ее в ответ. А может, ей это только показалось.

***

— Я пыталась дозвониться до тебя, но ты бы все равно не успел, — Малефисента пожала плечами, не разнимая скрещенных на груди рук. — Зелину расстреляли через десять минут. Для чего она была тебе нужна?

— Она бы пригодилась. Но это уже не важно.

Помолчав, Румпельштильцхен взглянул на нее.

— Тебе нужно забрать дочь, — негромко и со странной печалью произнес он. — Она сказала тебе адрес. Не откладывай.

— Прошло два года. В этом мире, в захваченном городе. Если она… — Малефисента запнулась.

Румпельштильцхен молча смотрел на нее. Она всегда чувствовала в Румпельштильцхене ту же усталость от боли, что носила в себе, но сейчас в нем было что-то новое. И она боялась этого для себя. Боялась узнать, что потеряла дочь невозвратно.

Он поднялся, подошел к ней. Коснулся ее руки.

-Поедем.

***

— Плохо выглядишь, просто кошмарно, дорогая.

Кора, не поворачивая головы, повела глазами направо. Хельмут, поймав ее взгляд, приподнял наполненный коньяком бокал.

— Невзирая на твое самочувствие, — он неторопливо приблизился, — нам нужно кое-что обсудить. Оказывается, я многого о тебе не знал, Кора. Например, о том, что у тебя взрослая дочь. Реджина. — Он прислушался к звукам и повторил: — Реджина — красивое имя. Королевское. Кстати, похоже, твой любовник действительно о тебе заботится; он пытался ее прикрыть. Тщетно, разумеется. А ты действительно молчалива сегодня, Кора, — он склонился над ней с фальшивым участием. — Уверена, что не стоит вызвать врача?

Все плыло перед глазами, Кора слышала лишь звучный голос. Хельмут охватил ее плечи, довел до кресла и, бережно опустив, остановился перед ней, не выпуская из руки бокала.

— Впрочем, тебе не нужно бояться, — задумчиво произнес он. — Как только я покончу с Голдом, все мои дела в Париже будут закончены, и мы с тобой вернемся в Берлин. И будем жить долго и счастливо, — она почувствовала легкое прикосновение, холодные пальцы скользнули по скуле, спускаясь ниже, к подбородку, — разумеется, если ты будешь той, кем я хочу тебя видеть, — нагнувшись к ней и обдав своим дыханием, он прошипел яростным шепотом: — Примерной женой.

Его пальцы касались сонной артерии, прикосновение было почти ласковым, но Кора видела в серых глазах опасное, торжествующее упоение.

Зелина… что там говорила Зелина о ее жизни в этом мире? Зелина была права.

Проклятье не наделило ее ничем. Кора — королева без власти, бесправнее, чем когда-либо была дочь мельника. Проклятье сыграло с ней злую шутку, и теперь, если Реджина не уцелеет, задуманная месть удастся Зелине наславу.

Но Реджина — она почувствовала, как немного сильнее, увереннее забилось сердце, — Реджина спасена, в безопасности, и Румпель сумеет позаботиться о дочери.

Выпрямившись, она сощурилась, отыскивая взглядом лицо Хельмута. Он стоял в шаге от нее, вновь потягивая коньяк, любуясь ее беспомощностью, смакуя свою победу. Пусть торжествует, до Реджины ему не дотянуться.

Она медленно поднялась и, не обращая внимания на предложенную руку, прошла к лестнице.

— У меня мигрень, — проговорила она, опираясь на перила правой рукой. — К обеду не спущусь.

— Нервное расстройство? — он сочувственно пощелкал языком. — Этого следовало ожидать. И каково это, Кора, потерять дочь?

Она медленно обернулась.

— Понятия не имею, Хельмут. Видишь ли… — она улыбнулась с подчеркнутой неторопливостью, — я бессердечна.

***

Дрожащее марево электрического света, гул голосов.

Малефисента не могла разглядеть личика дочери, кругленького, перепачканного овощным супом, раскрасневшегося личика. Держала малышку на руках, заметила накрепко зажатую в кулачке игрушку — тряпичного зайца, — а вот личика рассмотреть не могла. Оглядывала всю, от голеньких ножек до смешных вихров на затылке. Украдкой, стараясь не напугать дочку, прижималась губами к светлым прядям, на которых бисеринками оседали прозрачные слезы.

— Все улажено, — раздался рядом голос Голда. — Можешь ее забрать.

— Ей дали здесь имя, — тихо сказала она. — Мою дочь назвали Лили.

Девочка завертела головкой и нетерпеливо потянулась вниз, на пол. Прежде чем Малефисента успела понять, как она это делает, она уже устроила дочку на руках и мерным покачиванием убаюкивала.

— Ты всегда говорил, что имя — это судьба, — шепнула Малефисента.

— Так и есть, — она взглянула на Румпельштильцхена.

Неотрывно глядя на малышку, он тихо закончил:

— У нее будет счастливая судьба.

========== Глава 52. ==========

…в сером дыме.

Один. В бесчасьи. Нa черте.

И. Одоевцева.

Смеркалось, когда он вышел на улицу. От стука тяжелой двери качнулись бесполезные дуговые фонари над подъездом в руках запыленных кариатид.

Из сумерек наперерез ему шагнула пожилая женщина.

Затянуты в пучок седые волосы. Воинственен взгляд из-под стальных очков. Сурово сведены брови.

Знакома интонация требовательного: «Мне нужна помощь». Хорошие люди приходили к нему за помощью, но лицо терять, разумеется, не желали. Он без труда узнал гостью. У вдовы Лукас в Зачарованном Лесу была яркая репутация.

Сыграть с ней в привычную игру. Он с глухим удивлением понял, что мог бы. Даже и теперь. Здесь, где все ходы выучены наизусть. Где рано или поздно в его руках сосредотачиваются все фигуры. Где неизменным выигрышем заканчивается каждая партия.

Отмахнуться от нее, шагнуть к поджидающему у обочины шевроле. Отправиться в Булонский лес. Или не торопиться.

Старые привычки сильны. Еще сильнее, видно, малодушие, всегдашнее его малодушие, с которым и сейчас он медлит, пытаясь отодвинуть неизбежное. Резким движением он перехватил трость, сунул руку в нагрудный карман, нащупал ключи.

— Я спешу.

Лукас не двинулась с места.

— Хорошее ожидание лучше плохой спешки. Так что уж выслушайте меня.

Старинная пословица, назидательный тон. Как же уместно, как логично. Нарастало раздражение. Он вытянул ключи.

— Скоро полнолуние, и моя внучка…

— Я знаю, кто вы, — прервал он. — И догадываюсь, что вам нужно. Но вы тратите время. Мое время.

Она растерянно моргнула. Опустила плечи. Посторонилась, не уходя с дороги.

Голд уже был у шевроле, когда его нагнало:

— Румпельштильцхен. Прошу. Помоги ей. Я не знаю, чем заплатить, но темная магия всегда придумает цену.

Он распахнул дверцу и, придерживая, обернулся.

— Цена в итоге всегда одна и та же.

Прислонившись к шевроле, Голд равнодушно следил за тем, как она гневно поджала губы.

— Вечно играешь словами, Темный. Вот что я тебе скажу: может, Реджина и наслала это проклятье, да без твоей помощи точно не обошлось. А коли так, ты и исправить все можешь.

— Не Реджина, она…— он остановился. Коротко, беззвучно рассмеялся. Давать объяснения Лукас — похоже, он и на это готов. Лишь бы получить еще одну отсрочку. Которая вдруг стала ненужной. Исчез зазор между принятым решением и решимостью.

Он оторвался от крыла, выпрямился.

— Но в главном вы правы. Я могу все исправить.

— Так и какова твоя цена?

— Я уже сказал — она всегда одинакова.

В зреющих сумерках вдова Лукас смотрела на него пристально.

— Кто бы ни платил?

— Кто бы ни платил.

***

За спиной молчал Нил. Договорив, к стене прислонилась Белль. Белоснежка встряхнулась, отгоняя движением подступивший страх, ободряюще улыбнулась.

— Белль, все не так. Голд на нашей стороне, он обещал помочь.

Пустой, ничего не выражающий взгляд Белль, минуя Белоснежку, остановился на Ниле.

— Он… — горькая, вымученная улыбка дернула губы девушки, и дрогнул ровный голос. — Он сказал, что ничего не может сделать.

— А вот это не совсем так, — раздалось из глубины комнаты.

— Реджина! — Белоснежка стремительно обернулась на голос.

Реджина ответила презрительной полуусмешкой. Но не прежде, чем Белоснежка успела заметить: Реджина в первую секунду не была удивлена тому, что Снежка видит в ней не врага.

— Есть способ вытащить всех отсюда, - сухо промолвила королева.

— Снять проклятье?

— Да. Но едва ли Румпельштильцхен всерьез его рассматривал до сегодняшнего дня.

— Почему? — тихо спросила Белоснежка. «У магии всегда есть цена». Что говорила Зелина о возвращении? Как солгала? Она не могла вспомнить.

— Ему придется остаться здесь, — уронила Реджина. — Потерять самое дорогое. Вот плата за подобную магию.

— Ты… уверена, что другого способа нет?

— Румпельштильцхен уверен.

Белоснежка украдкой взглянула на Белль. Та смотрела прямо перед собой,сжавшись в комок так, будто боялась шевельнуться, вдохнуть.

Короткий хриплый смешок заставил ее поднять глаза на Нила.

— Значит, никакого способа нет вообще, — без вызова и без обвинения, — произнес он. — Я хорошо его знаю. Потеря магии — он никогда не пойдет на это.

Реджина развернулась к Нилу и несколько секунд разглядывала его с холодным, сожалеющим интересом.

— Он потеряет не только магию, — раздельно, негромко проговорила Реджина.

Белоснежка видела: Реджина хотела что-то добавить, но с усилием сдержалась. Смахнула сложенными перчатками пылинки с рукава, точно желала сгладить слишком напряженную для Королевы позу.

Еще раз, с несвойственной Реджине беглостью, взглянула на Нила.

— Реджина, — позвала Белоснежка. — Что будет с нами? Ты уверена, что мы попадем домой?

Стоило ей заговорить, как к Реджине вернулась привычная смесь надменности и легкой скуки.

— Уверена, - процедила Реджина. — Ну а если всё и даст еще один сбой, — язвительно подчеркнув последнее слово, Реджина усмехнулась сжавшейся Белоснежке, — хуже, чем сейчас, точно не будет. Как сама понимаешь, хотела я не этого, — Реджина повела взглядом в сторону занавешенного окна. — Даже, — короткий, полный слишком неглубокой для Злой Королевы неприязни, взгляд Реджины подчеркнул неожиданную искренность следующих слов:— даже для тебя.

Реджина больше ничего не добавила, но ни тоном, ни взглядом не отменила сказанного.

Это не перемирие, поняла Белоснежка. Не сожаление. Не просьба о прощении, которое даст Белоснежка, и не прощение, которого Белоснежка не получит. Но мстить Реджина больше не будет.

Реджина прошлась по комнате, остановилась напротив Нила. Сунула, сминая, в карман перчатки. Поправила торчащие раструбы. И небрежно бросила:

— Я могу перенести тебя туда, где он колдует.

— Это еще зачем? — Нил спокойно смотрел на Реджину. — А, догадываюсь. Но знаешь что? Ты понятия не имеешь, что у нас с ним произошло, ясно?

Реджина откинула голову, и Белоснежка поняла, насколько растерянной выглядела та мгновение назад.

— Представить, поверь, могу достаточно, — отчеканила Реджина. И добавила вполголоса, не глядя на Нила: — Но никто не должен уходить вот так. Кем бы он ни был, прощальные слова он заслужил.

Нил все еще молчал, но теперь иначе, молчал враждебно, угрюмо, потерянно. Нахмурился, ссутулив плечи. Внезапно он показался Белоснежке моложе своих лет, намного моложе. Это быстро прошло. Нил вновь сухо взглянул на Реджину.

— Он их от меня услышал.

Реджина помедлила с ответом, точно колебалась между чем-то, слишком неуверенным для укора и слишком печальным для одобрения.

— Как знаешь, дело твое, — уронила наконец Реджина.

Белоснежка ждала, что та исчезнет, но Реджина все медлила.

Надеялась, что Нил передумает?

«Зачем? Зачем это Реджине?» — мелькнуло с непонятной ей самой злостью. И вдогонку тихой горечью пришла уверенность — он не передумает. И это не ее дело.

Настойчивость Реджины, отказ Нила — это не ее история. Но воспоминание уже нагнало Белоснежку.

Решимость не прощать. Она ведь это уже видела, видела в глазах дочери. Так Эмма смотрела на Дэвида. Так однажды, возможно, посмотрит на нее. Нужно…нужно, чтобы Нил передумал. Отчего-то и для кого-то это нужно и Реджине, а ей, Белоснежке, это нужно ради Эммы. Дочь, наверное, тоже откажет им в прощении, но они смогут быть с ней. Ждать. Столько сколько потребуется. У Нила времени не будет.

Ее опередила Белль. Выступила на середину комнаты, остановилась перед Нилом.

— Услышал, — повторила Белль за Нилом. — И я знаю, о чем вы говорили. О ком.

— Тогда ты все понимаешь, — резко, но со все более отчетливо звучащей неуверенностью бросил Нил.

Белль не ответила. Нервно сцепленные руки подрагивали, и на мгновение Белоснежке почудилось, что та сейчас опустится на пол жалким комочком.

— Я понимаю, — почти беззвучно проговорила наконец Белль. — Я ведь, — губы скривила горькая улыбка, — тоже ушла. Сразу за тобой.

— И уже жалеешь, — жестко усмехнулся он.

Белль медленно покачала головой.

— Я не знаю. Я…во многом ошиблась. Но, — Белль помолчала, вдохнула. Вдруг ее выражение изменилось; боль осталась, беспомощность ушла. — Теперь знаю, что не во всем.

И, обернувшись к Реджине, твердо: — Перенеси меня к нему.

За мгновение до того, как их подхватили клубы дыма, Нил шагнул к Реджине.

***

Булонский лес, Ниобея. Мерцающие воды, воды Ностос.

Он опустился на каменный парапет. Попытался сосредоточиться на планах.

То, что осталось сделать, — просто. Свиток с проклятьем. Воды Ностос. Сплести воедино разрозненные нити.

Румпельштильцхен потеряет магию, но бессильным в этом мире Голд не останется. Луассель. Граница. Южная Америка.

А если нет. Планы могут сорваться. Все может оказаться не так просто.Но вместо опасения, из пустоты Булонского леса наползало равнодушие. Скоро это пройдёт. Всегда проходило. Вернётся, властно заговорит инстинкт выживания. Заставит думать, изворачиваться, ловчить. Делать то, что он всегда умел лучше всего. Спасать себя. И Румпельштильцхен примется за дело.

Все может быть еще проще.

Сеть «Сторибрук» бесследно исчезнет, отправленные днем венские бумаги достигнут берлинского адресата, и с Валденом будет покончено.

Оберштурмбаннфюрер Голд мог бы остаться в Париже, продолжить жить новой жизнью. Он хотел комфорта и власти — он получил их. Проклятье хорошо позаботилось о Румпельштильцхене в этом мире и на этой войне.

Он втянул прохладный, отдающий сыростью воздух.

Пора.

Свиток с Проклятьем послушно возник в руке. Зелина не прятала его тщательно. Не рассчитывала, что у кого-то возникнет желание уплатить цену. Восстановить Проклятье. Казавшейся до этого вечера непомерно высокой ценой.

Неизвестно, сколько еще он искал бы другой выход.

Возвращаться в Зачарованный Лес теперь нет смысла. Они не простят. В Зачарованном Лесу у него не осталось ничего, кроме магии. Темный замок, темное могущество, новые столетия утратившей всякий смысл игры. Путь Зосо. Он оставил на этом пути позади не один поворот.

После убийства немой другой Темный перестал появляться, но сейчас, в ночном лесу, Голд был почти уверен, что, подняв глаза, увидит перед собой мертвого мага. Тьме не по вкусу бездействие.

Вода покрылась рябью, занялась всполохами алого.

Сторибрук. Герои и злодеи — он развернул черный свиток — один общий шанс на всех. «Пусть», — с усталой примиренностью подумал он, — «пусть воспользуются им».

Над ворохом отливающих золотом нитей он проводит рукой. Реджина. Первая нить, начало клубка. Судьба Реджины, какой он сплел ее в обоих мирах.

Лицо дочери. Он видит Реджину последних дней. Измученная, собирающая озлобленность, рядящаяся в жестокость, прислонившаяся в жалком вызове к расколотому зеркалу женщина. Юная девушка возле замершего единорога. Опасная жалость в глазах строптивицы, что вот-вот сорвет его планы.

«Он невинен».

«Невинных нет».

Реджина уходила, а он уже знал, как вернет ее. Невинных нет — Реджина должна уплатить за него магическую цену. Невинных нет — с ладони победно улыбающейся Реджины осыпается пепел.

«Я тебя не ненавижу». В глазах Бэя тоже не было ненависти.

Он никогда не говорил Реджине: «Прости». И Бэю этим вечером не сказал.

«А вы? Чьего вы ждете прощения?»

«Может, мне начать с твоего?»

Эмма. Глупая девочка. Вцепившаяся в него так, что едва удалось разжать хватку. Удалось не до конца. «Вы не вернетесь». В ее глазах он прочел не только страх. Ей было жаль. С ней он простился. С Малефисентой. С кем угодно еще — он простился бы легко. Потому что больше не увидит тех, кому действительно хотел сказать. То, что они все равно никогда не услышат.

Нить — следующая — аккуратно наматывалась на клубок.

Чарминги. Благородные герои, ключевая часть его замысла, почти безупречно выполнившие свои роли марионетки. Чтобы уберечь свое дитя, заключившие сделку с тьмой Чарминги. Так и не понявшие до конца, что произошло. Он тоже долго не понимал.

Принц Томас, безымянный крестьянин, русалка, Сверчок… Золотые нити, и каждая нить — судьба. Чужая жизнь. «Вы думали, что расплатитесь чужими жизнями?»

Да, Белль. Именно так.

Белль.

Красавица, встретившая слишком настоящее Чудовище.

Он помнил удивление Голда. Белль; безоглядно делает шаг вперед там, где должна бы отшатнуться, задумчиво проводит пальцем по краешку надколотой чашки, накрывает его руку своей. Голд не ожидал такого от Белль. Он вообще ничего такого как Белль в своей жизни не ожидал.

Затянувшяся дурная привычка, такой считал ее Голд. Белль это изменила.

Изменила и для Румпельштильцхена. Так, что он почти забыл. Счастливый конец не для него. Он всегда это знал, но не всегда помнил. Не с Белль. Предостерегал от себя на словах. И удерживал.

А стоило помочь ей не возвращаться. Но это было слишком непривычно. Непривычно, что кому-то, кто был ему дорог, трудно было уйти.

Белль….Три недели. Не так много. Ее судьбу он искалечить не успел.

Он отделял одну нить от другой, сматывая в клубок. Тот уплотнялся, отливал в отсвете воды ровным золотом. На влажном камне осталось лишь несколько ниточек.

Бэй. Бэй. Он задержал дыхание, позволяя имени сына обжечь.

Тонкая нить, едва различимой полоской разрезающая серый камень.

Он коснулся ее и пошатнулся. С минуту стоял неподвижно, не переводя дыхания и пытаясь унять боль, триста лет тлевшую под мрачным весельем Темного и несколько лет дремавшую под холодным равнодушием Голда.

Бесполезно.

От портала до портала, а он так и не смог ничего сделать, ничего исправить.

Закончено. Все нити соединены.

Из водоема поднялся пурпурный дым, когда до него донесся неясный, сдавленный звук. На поляне он больше был не один.

Он обернулся.

***

Алые и золотые блики клубились на водной глади, освещая ночной лес. Румпельштильцхен стоял вполоборота к ним, следил за меняющей посекундно цвет водой. Нил не сразу заметил окружающую мага слабосветящуюся стену.

Румпельштильцхен медленно, часто останавливаясь, начиная вновь, наматывал на клубок золотую нить.

Все детство Бэй, просыпаясь, видел отца, прядущего у очага. Те же выверенные движения, та же отрешенность в лице, прояснявшемся, когда появлялся он. Неопасные воспоминания об уничтоженном темным магом человеке, не более того.

«Не более», — упрямо повторил он себе, но заклинание не сработало. Хотел он этого или нет, но он все больше узнавал отца. Только сейчас Нил позволил себе узнать в странном человеке, безжалостном с другими, беззащитном с ним, отца. Только сейчас.

Это конец, и Нил благодарен за то, что это конец. Смерти матери он забыть не сможет.

Обернувшись, он взглянул на Реджину — она стояла, глубоко засунув руки в карманы пальто, и по ее лицу он догадался: она хотела тут быть не больше, чем он. И все же она стояла, не уходила. Вспомнился заброшенный склад, безумный блеск в глазах сжимающей револьвер Реджины, тихое, оберегающее: «Это не для тебя» Голда. Не понимая до конца, но догадываясь о многом, Нил вновь взглянул на Румпельштильцхена.

Теперь он понял, что на самом деле всегда ждал отца. Ждал в безвременье Неверленда. В предвоенной Бельгии. Франции. Ждал и готовил, припасал слова ненависти, упрека и равнодушия. Сейчас Нил не помнил, израсходовал ли он их все за эти три недели. Или не успел.

Теперь Нил понял, что, едва увидев отца, он думал, что все успеет. Успеет излить накопленную за три века горечь. Успеет разрешить себе простить.

Клубок подскочил в руках Румпельштильцхена, и, потянувшись за ним, тот повернулся к ним с Белль.

Нил напрягся, сухим горячим воздухом обожгло глаза.

Отец смотрел на него с благодарностью. За то, что пришел.

Отец… те триста лет, что отца не было с ним, его ведь тоже не было с отцом…

— Папа, — выдохнул он.

Отец еще несколько секунд смотрел на него так, словно просил прощения, если услышал не то, что хотел сказать Нил. Влажно блеснули глаза. Нил помнил отцовскую любящую, печальную улыбку. Он был рад, что вновь увидел ее.

Короткий, рваный всхлип напомнил ему: Белль тоже здесь.

Отец еще несколько секунд удерживал его взгляд. Или наоборот, Нил не знал. Потом взглянул на Белль.

— Почему… Почему ты мне не рассказал?

— Белль… Белль, это уже не важно. Все…Нил видел, как отец вновь пытается улыбнуться, но не может.- Все будет хорошо, обещаю.

Белль молча, безнадежно покачала головой.

— Не будет…Не будет, потому что я должна быть с тобой.

Краем глаза Нил заметил, как нетерпеливо дернулась Реджина. Наверное, одна Белль не могла или не хотела понять: ничего нельзя изменить.

— Белль… Прости, - голос отца перехвачен болью. Влажные дорожки на лице. Отчаянная мольба в глазах.

Заныла челюсть, и Нил понял, что крепко сцепил зубы.

Он рывком шагнул к Белль, но первой положила ей на локоть руку Реджина.

— Довольно, Белль, — властно сказала она. — Ты не видишь барьера? Магия все равно тебя не пропустит.

Реджина искоса взглянула на отца. Тот прерывисто дышал. Их взгляды встретились. Лицо Реджины смягчилось, и она едва заметным кивком ответила на негромкое: «Спасибо» отца. Отступила от затихшей Белль.

В водоеме зарождался водоворот. По лицу отца Нил понял - пошли последние секунды.

Короткое восклицание Реджины.

«Белль, нет!» отца.

Белль у черты. Делает шаг.

И, разрывая мрак, поднимается из водоема столп света.

Конец третьей части. Эпилог следует.

Комментарий к Глава 52.

Спасибо Мерсе за замечательную обложку к фику!

http://s017.radikal.ru/i401/1612/ef/a8a9115b93d8.jpg

========== Эпилог ==========

— Ваше высочество, — отвесив церемонный полупоклон, Нил внимательно взглянул на нее.

Принцесса Эмма. Белое платье, локоны по плечам. Выглядит старше девушки в черной форме, и дело не в прожитом с тех пор годе. Он заметил, когда Эмма со смехом изобразила реверанс, что она даже двигается иначе: плавно, уверенно. Светлые глаза смотрят ясно. Уголки губ все еще опущены, но теперь это лишь их рисунок, а не горькая складка.

— Обхохочешься, — шутливо подытожила Эмма, явно по-своему поняв его взгляд. — Ладно, рассказывай, где тебя носило? Дэвид тебя чуть в розыск не объявил.

— Да так, — пожал он плечами. — Ну а у тебя что нового?

— Три перемирия: с Западным королевством, с ограми и Тензенским герцогством. Военные советы. Два бала и турнир в промежутках, — добросовестно перечислила она.

— Подожди, подожди, — рассмеялся он. — Что у тебя нового?

— Не считая целого мира?

— Кстати, и как он тебе?

— Учитывая, что последние минуты в нашем мире я провела, гадая, реален он или нет, могу сказать, — Эмма окинула каминную залу критическим взглядом и не сдержала улыбки,— что он хотя бы настоящий. Этого для начала достаточно.

Хотел бы он сказать то же самое. Странно. Он вырос в этом мире, но Зачарованный Лес все еще оставался ему чужим, более чужим, чем был мир без магии.

Может быть, будь у него здесь место, куда ему хотелось вернуться, это изменилось бы….

— Общение с Шервудским вором определенно многому тебя научило, — заметил он, понаблюдав пару секунд за хозяйничающей у раскрытого стенного шкафа Реджиной.

Реджина молниеносно обернулась, Нил пригнулся и примирительно развел руки. Реджина опустила раскрытую ладонь.

— Это не воровство,— уронила Реджина. — У нас тут, знаешь ли, очередной локальный конфликт, и лишний артефакт не помешает. А Румпельштильцхен за три века их почти все к рукам прибрал. Что, у тебя есть возражения? — насмешливо поинтересовалась она.

— Да мне это добро все равно ни к чему, — протянул Нил.

Отвернувшись, Реджина вновь принялась изучать содержимое шкафа, вынимать флаконы и читать этикетки.

Нил обвел глазами длинную мрачную комнату. Зря он сюда пришел. О Румпельштильцхене тут мало что напоминало. «Зато Голда», — мысленно усмехнулся Нил, — «тут легко представить».

— Каким он был, когда тут жил?

— Сумасшедшим, — отрезала, не оборачиваясь, Реджина и с грохотом выдвинула средний ящик.

Поднявшись, Нил приблизился к ней и наугад коснулся одного из ящиков. Тот послушно подался.

— Кровная магия, Реджина. Здесь все ею защищено. И даже я знаю, что ее нельзя обойти.

Реджина мельком взглянула на него.

— Ну и? Сентиментальную сцену, полагаю, можно опустить?

— Вообще-то, последняя сентиментальная сцена на моей памяти состоялась лишь благодаря тебе. В Париже. — Он помедлил и тепло добавил:— Спасибо, Реджина.

Реджина не ответила ни взглядом, ни движением. Помолчав, она вынула серебристый флакон, покачала в ладони.

— После всего того, что он натворил, разыскивая тебя… — Реджина со стуком поставила флакон на место и подняла на Нила глаза. — Ради меня так никто не старался. Каким он был? — без переходов спросила она, вынимая следующий.

— Любящий… Заботливый… — Нил запнулся, подбирая слова. Не сводящая со стекляшки сосредоточенного взгляда Реджина, казалось, потеряла интерес к тому, что он говорил. Он произнес достаточно тихо для того, чтобы она, если пожелает, смогла не расслышать его: — Я не думал об этом. Он просто был моим отцом.

Пару секунд он думал, что Реджина и впрямь его не расслышала. Она не смотрела на него, но он видел, как дрогнули в улыбке — не злой, не горькой и даже не обиженной, — губы.

Он провел в Темном замке еще несколько дней, но больше ее не встречал.

***

— Этого для начала достаточно.

В первые дни этого Эмме и впрямь было достаточно, только сказочный мир оказался далеко не сказкой. То тут, то там вспыхивали конфликты, нарушались границы, бабуля Лукас грозно перебирала спицами на военных советах. Да что там, даже мелкий герцог с замашками местного рейхсфюрера сыскался.

Этот мир — не сказка. Впрочем, Эмма и не мечтала о сказке, не мечтала и о втором шансе, но вот его она, кажется, получила.

Нил промолчал, и Эмма внимательно взглянула на него. А Нил?

Насколько этот мир — его мир— реален для него?

Видно, вопрос слишком ясно читался, потому что Нил рассеянно спросил:

— А что с бравым капитаном?

Киллиан. Еще одна неожиданность. Вот уж кто не должен был искать с ней встреч в Зачарованном Лесу, хватило с него и парижских. Вообще-то она ему даже «прости» за тот выстрел не сказала, Киллиан бы только шуточку отпустил. Может быть, эта легкость перевернутой страницы и тянула ее к нему сильнее всего.

Пикировки, один-два поцелуя. Мэри-Маргарет обеспокоенно сжимает руку Дэвида, тот хмурится, явно замышляет мужской разговор с Крюком. Но в этом нет нужды.

Эмма знает, как знает и Киллиан: в том, что их связало, нет ни глубины, ни желания, чтобы та появилась.

Киллиан кладет на штурвал руку. Эмма видит, как он бережно поглаживает дерево. «Веселый Роджер» поднимает якорь. Эмма на пристани не ощущает ни грусти, ни облегчения.

— Ушел в открытое море, — легко ответила она. — У нас с тех пор торговые корабли груз терять стали, но Дэвид верит, что Киллиан тут ни при чем, — Нил не отозвался на шутку, и Эмма спросила: — Ну а ты? Серьезно, Нил, где ты пропадал полгода?

Он неопределенным кивком указал на распахнутое окно.

— Меня тут три столетия не было. Навещал старые места. — Он помолчал. — Побывал в Темном замке.

Темный замок. Эмма попыталась представить вереницу безлюдных зал, мрачное великолепие, но вместо этого видела сумрачный парижский кабинет.

Она присела на край стола, спрятала руки в широких, свободно спадающих рукавах.

— Знаешь… Голд. Мне его не хватает, — тихо сказала она.

В том, как медленно обернулся Нил, не было удивления.

Все верно. «Сегодня годовщина их возвращения», — вспомнила она.

Поэтому Нил и здесь.

— Вот как? — его голос стал чуть суше, но не настолько, чтобы ей захотелось вернуться к легкому перебрасыванию фразами. — Не думал, что ты захочешь вспоминать его. После того, что он сделал с твоей жизнью.

Разлука с родителями. Чужой мир. Одиночество.

Эмблема на рукаве. Длинные коридоры. Неумелые допросы.

Первые результаты хорошо усвоенных уроков. Лампы без абажуров. Вложенный в ладонь и отобранный револьвер.

Эмма шевельнулась, откинула рукава с запястий.

— Я все понимаю. Наверное, без его вмешательства моя жизнь была бы гораздо счастливее, — она кивнула своим мыслям. — Даже наверняка. Но все сложилось так, а не иначе, и он часть этого.

Поднявшись, она дождалась, когда Нил взглянет на нее.

— Я тебе уже говорила: именно он не дал мне перешагнуть через край.

— Сначала он тебя к нему подвел, — хмыкнул Нил, но Эмма чувствовала: настоящего желания отрицать ее слова у него не было.

— Он меня удержал. И выпустил мою руку, только когда это было необходимо.

Нил, не отвечая, но и не замыкаясь в своем молчании, смотрел прямо перед собой.

Дэвид и Мэри-Маргарет огорчились бы, невесело усмехнулась Эмма, узнай они, как ей порой его не хватает.

Странно. У нее есть право на их заботу, поддержку, тепло, но сколько еще понадобится времени, чтобы привыкнуть к этому? С Голдом все было наоборот. Прав не было. Была привычка.

Эмма поднялась.

— Знаешь, а он ведь мог не успеть покинуть Париж. Его бы обвинили в исчезновении сети, а в СС такое не прощают.

Нил коротко, почти зло усмехнулся.

— Да брось, — он вразвалку отошел к распахнутому окну, оперся обеими руками о подоконник. — Мой отец из любой воды сухим выберется, уж это точно.

Эмма подождала, подошла и заглянула ему в лицо.

— Ты тоже об этом думал, — тихо проговорила она.

Нил энергично покачала головой.

— У него были готовы паспорта, билеты. Я их видел. Поверь, — выпрямившись, он снисходительно улыбнулся, — оберштурмбаннфюрер Голд в мире без магии получит свое «долго и счастливо».

«А Румпельштильцхен?» — спросила бы Эмма, вот только она до сих пор не уверена, что выговорит правильно сказочное имя.

Кажется, Нил понял ее без слов. Произнес, уже без улыбки:

— Я виделся с Белль… Кажется, она всерьез считает, что сможет отыскать способ вернуться.

***

Карминно-красная роза ложится на серое надгробье. Годовщина их возвращения. И смерти Коры.

— Здравствуй, мама.

«Любовь — слабость, Реджина. Я предупреждала тебя».

В течение этого года Реджине не раз казалось, что кое в чем Кора была права. Может быть, отсутствие сердца и впрямь лучше, чем поселившаяся в нем боль? Особенно если боль обрушивается тогда, когда уже почти веришь в счастливый конец.

В мире без магии Злая Королева была призраком, черной тенью, не имеющей над Реджиной власти. Забыв за два года в том мире Злую Королеву, Реджина вспомнила себя.

До их возвращения этого было достаточно. В мире без магии Робин встал между ней и Злой Королевой.

В Зачарованном Лесу та встала между ними.

— Она изменилась, стала другой. Реджина больше не злодейка.

В Париже Робин произнес бы эти слова со спокойной силой. Здесь, в окружении шервудских разбойников, в его голосе она услышала ноты отчаяния.

Ему ответили сразу несколько голосов, но Реджина расслышала один, малыша Джона:

— Ты сможешь объяснить все это Роланду?

Звонкий щебет и шелест листвы с каждой секундой углубляли молчание Робина.

Тем вечером память о молчании Робина помогла Реджине найти нужные слова.

Реджина обошлась без Злой Королевы. Робин вновь, как в Париже, рванулся бы ее спасать.

Она не разняла скрещенных на груди рук, даже когда он сжал ее плечи. Выдержала его отчаянный взгляд, не сбивая сожалеющей улыбки.

— Дело не в тебе, Робин, и не в моем прошлом.

— Ты снова убегаешь, Реджина, — хрипло выговорил он.

— Больше нет. Там я убегала, чтобы разорвать то, что нас связывало, но здесь, — она пожала плечами, не сбрасывая его рук, — это ни к чему. Я смотрю на тебя и ничего не чувствую. Мне еще во многом в своей жизни нужно разобраться, но, — она отпускающим движением наклонила голову, — ты больше не ее часть.

Реджина восстанавливала замок — свой и Белоснежки. Вступила во временный альянс с Прекрасными (которые, похоже, склонны были считать союз вечным). Все это заполняло без остатка ее дни, а вечерами Реджина оставалась наедине с зеркалом, с выглядывающим из него фантомом — собранные над лбом волосы, растянутые в притворно сожалеющей усмешке кроваво-алые губы.

«Как это глупо», — цедила королева. — «Что, думаешь, поступила благородно, уберегла бедняжку Робина? Что ты выиграла, Реджина?»

«Ничего», — усмехалась Реджина. Впрочем, бедняжка Робин, для которого у нее так легко получилось найти убедительные слова, тоже в выигрыше не остался.

«И поделом ему», — с улыбкой подхватывала королева. — «Но ты снова одинока. Ну же», — полз вкрадчивый шепот, — «брось все это, давай заживем по-старому. Это легко».

Это легко, соглашалась Реджина, и шепот крепнул. Облечься в наряд Злой Королевы, позволить хмелю злобы вытеснить боль. Впустить тьму.

Некоторые битвы выигрываешь уже тем, что просто вступаешь в бой.

Где она натолкнулась на эту тошнотворную фразу? Прочла на гобелене в замке Прекрасных? Услышала от прыгучей совести Зачарованного Леса? Или эти слова обронил Голд?

Шепот слабел, смолкал, черты королевы растворялись в отражении Реджины. «Что же», — устало улыбалась она, — «возможно, битву удастся выиграть, но к вот «долго и счастливо» это не приведет».

Как не привело Голда с этой его Белль.

Истинная любовь. Как похоже было! Так же, как у них с Робином. А конец один. И еще неизвестно, между кем пропасть глубже — между Белль и Голдом, или Реджиной и Робином.

Реджина выдохнула с облегчением, когда Белль не смогла пересечь черту. Магия непредсказуема, неизвестно, какими еще сбоями мог обернуться шаг Белль, и тогда Париж окончательно стал бы ловушкой для них всех.

Зря волновалась. Может, Белль недостаточно сильно хотела этого? Или дело в Голде?

Или в этой истинной любви, которую так легко остановить магией, так несложно убить искусно подобранными фразами.

В истинной любви, которая ни на что не способна.

За спиной хрустнула ветка. Реджина обернулась и не сразу разглядела Робина: травяной камзол в сумерках сливался с зеленью перелеска.

Пока она не взглянула ему в лицо, Реджина думала, что сможет справиться с его появлением, с ним. С собой.

Увидев его глаза, поняла: он пришел не прощаться.

И Реджина больше не сможет ничего с этим сделать.

***

Строгая тишина сумрака, потревоженная ее появлением, сомкнулась за спиной. Нужно впустить сюда солнечные лучи. Белль взялась за штору, потянула; та не поддавалась, будто приколочена. Белль слабо дернула штору еще раз и, не выпуская из рук, уткнулась лицом в пыльный бархат.

Это с ней уже происходило, там, в другом мире. У Белль на мгновение повело голову, так отчетливо вспомнилось ей краткое, прерванное объятиями, падение.

Прямые солнечные лучи осветляли и оживляли темные глаза, смягчая черты. И ей даже показалось, что на его лице отразились растерянность и что-то вроде забавной и даже чуть трогательной неловкости.

Все могло случиться иначе, и тогда они действительно встретились бы в сказке.

— Я помню, что земли моего отца были окружены врагами. Может быть, если бы не это Проклятье, рано или поздно он позвал тебя, и мы познакомились.

— Я бы потребовал тебя в обмен на помощь.

— И я бы ушла с тобой. Навсегда.

Белль выпустила штору, выпрямилась, с силой провела ладонями по щекам, стирая слезы.

Она не двинулась с места, пока не почувствовала на губах улыбку. В этой безмолвной, тонущей в полумраке зале ей было бы нестерпимо одиноко, если бы Белль нечего было противопоставить уверенным словам Реджины: «В мир без магии попасть невозможно».

Но это не так.

Белль улыбнулась свободнее, легче. У нее — у них — есть истинная любовь, и любовь преодолевает все преграды.

Белль пересекала черту. Вновь и вновь, раз за разом, во сне.

Пересекала и, не заглядывая ему в глаза, тут же зарывалась лицом в мягкую, ворсистую, впитывающую слезы ткань.

Иногда ей кажется, что во сне она боится взглянуть на него оттого, что и во сне помнит: магия все равно не даст ей остаться. Сон оборвется. Все закончится.

А иногда ей кажется, что дело в другом. Белль боится, что, взглянув на него, поймет: он не так уж и рад ей…

Утро отгоняло ночные кошмары и сомнения.

Но это не единственный кошмар, который мучал Белль.

Она снова и снова открывала глаза в Зачарованном Лесу.

Вокруг суетились гномы, Дэвид размахивал руками, выкрикивая что-то, Реджина отдавала краткие распоряжения. Гулко, заглушая звуки, билось сердце, подкашивались ноги, расползался по венам холод.

Прислонясь к дереву, чтобы не осесть на землю, она безостановочно качала головой, точно убеждая себя, что больнее уже не будет. Но с каждой секундой нарастало отчаяние.

Она все еще видела его, помнила, и, если Реджина права, то воспоминания — все, что у нее осталось.

Ломается жесткая насмешливая линия губ, в глазах Голданепроницаемость сменяется растерянностью.

Белль легко читает в нем надежно и очень глубоко спрятанное сожаление.

Он в замешательстве бросает на нее взгляд, полный уже знакомой ей смеси сухого вызова и затаенной просьбы понять.

Глаза Румпельштильцхена кажутся еще темнее, столько в них годами копившейся боли.

Он проводит рукой по ее щеке, и в этом прикосновении столько смешанной с безнадежностью нежности, что на ее глазах выступают слезы.

Тогда, на лесной опушке, в первые часы Белль казалось, что она никогда не сможет вспомнить, как это — жить без него.

Сейчас, год спустя, Белль знает, что не ошиблась.

Но кроме воспоминаний, у нее есть надежда.

Белль с трудом распахнула окно — повеяло едва уловимым, выплывающим не то из воспоминаний, но то из легких вечерних сумерек ароматом.

Расцветали каштаны.

***

Долгое молчание прервала Эмма:

— И…Ты думаешь, способ существует?

— Чудеса случаются. Кто знает.

— Мы его еще увидим?

— Кто знает.