Постарайся не ходить [Кира Гофер] (fb2) читать онлайн

Постарайся не ходить

Часть первая. Глава 1

— Но почему с этим ко мне? Почему не на собрание Вектора? Почему не к Боону, наконец?

Мастер-Творец Двин скосила взгляд на серое здание Управляющего Вектора.

Сейчас Боон сидел в своем кабинете, отделанном агрессивно-красными панелями. Это было единственное место во всем Векторе с неприветливой обстановкой и с резким на суждения хозяином.

Когда Малая звезда светила ярко и ее лучи сквозь огромные окна заливали кабинет Боона, то стены превращались для посетителей в кошмар. Огненные блики с полированных панелей бросались на вошедшего, напрягали, путали. Они буквально резали глаза Основателям, старающимся не подвергать свое чуткое зрение и острый слух сильным ощущениям. Мастера же невольно принимали игру блеска и красок за жару — потели, отвлекались, стараясь снизить температуру вокруг себя, и часто забывали, по какому делу пришли. В сумерках или при запущенных автоматикой дождевых тучах Боон не любил вести приемов. Однако сейчас, накануне объявленного дождя, при плотных облаках, несколько Мастеров все-таки ожидали возле кабинета с красными стенами.

Двин со своей проблемой должна была быть среди ожидающих. Но вместо этого она пошла в небольшую рощу на краю Первого Жилого Кольца. Отсюда большое серое здание Вектора просматривалось хорошо, а с его галерей невозможно было разглядеть, с кем она беседует под кронами деревьев. Ее серый мундир или бледно-янтарную одежду ее собеседника с такого расстояния приняли бы скорее за стальной столик или за изгиб песчаной тропки.

Ее ждали, ее дождались. После краткого приветствия подвели к берегу ручья под старый раскидистый клен, выслушали сбивчивый рассказ. И поставили в сложное положение вопросом про Боона.

— Ладно… Каков размер этого явления?

— Примерно шаг, — ответила Двин с облегчением, что детальный разговор все-таки состоится.

— Как определила?

— При мне зацепило одного жителя. Его словно молотом к земле прибило посередине тела. Живот придавило к позвоночнику, а руки и ноги болтались в воздухе, как веревки. Для них будто притяжение совсем пропало. Даже волосы плавали вокруг лица… — она подняла руки и пошевелила пальцами возле ушей, затем добавила: — Хорошо еще, что он лицом вверх упал, иначе бы ему спину переломило.

— А так он выжил?

— Да. Ушиб в животе я быстро погасила, а вот кровь с конечностей сгоняла дольше. Когда он прокашлялся, поблагодарил и сказал, что легко отделался. Его соседу недавно плюха попала в голову, так он два поворота в себя не приходил.

— Много таких случаев?

— Чтобы под плюху угодить головой?

— Много ли вообще? И, Двин, что это еще за плюха такая? — в его голосе прорезалось недовольство. — Опять какое-то новое слово, вроде летучек и ползучек вместо воларов и тейдов?

— Ну-у… — растерялась Двин, не зная, на что и за что ей отвечать. — Это не совсем новое… вернее… — Она глубоко вдохнула, готовясь пересказать все, что слышала от своего Основателя, и заговорила медленно: — Население Миллионного сосредоточено в двух местах. На равнине, ближе к центру осколка, живет примерно треть; в старом городе на самом краю — около двух третей. Когда блуждающие гравитационные узлы только появились, равнинные и городские жители дали им два разных названия. Те, кто живет на равнине, видели, как этот узел ползет по земле. На траве, на земле или на песке он оставляет длинный продавленный след. Поэтому там его называли «плуг».

Двин подошла к бережку ручья, текущего к домам Первого Жилого Кольца. Присела и, вдавив длинный палец во влажный песок, медленно провела линию:

— Если равнинные успевают заметить, как ползет след и куда направляется узел, то отпрыгивают. Поэтому под удар попадают редко. К тому же там узел накатывает сбоку, удар приходится или в корпус, или в ноги. А другим, городским, обычно достается по голове, отпрыгнуть они не успевают. Поэтому у них все хуже.

— Хм-м… городские считают, с ними неприятности случаются чаще и трагичнее?

— Не совсем, Проводник. Но у городских действительно все по-другому. Они живут в гористой местности, в старом городе, среди каменных домов.

Рядом с линией она быстрыми движениями выкопала несколько ямок, сгребла податливый песок в десяток горок. Потом сорвала пучок травы и хотела травинками обозначить здания, но решила, что это излишне, и просто бросила их на горочки. Провела ребром ладони, отсекая и отодвигая часть песка в сторону, чтобы обозначить край осколка. Наконец подняла вопросительный взгляд на Проводника.

Тот кивнул, показывая, что понял ее и просит продолжать. Лицо его немного смягчилось.

— В городе рельеф очень неровный, стоит много высоких зданий. Там эти узлы не ползают. Там они падают сверху, и удар обычно приходится в голову. Отскочить или спрятаться не получается. Поэтому там жертв больше.

— Тот попавший под удар житель из города или с равнины?

— Из города. Еще он рассказал мне, что в его доме на верхнем этаже после нескольких ударов потолок пошел трещинами.

— Но из твоего описания я понял, что его ударило не сверху в голову, а толкнуло спереди, опрокинуло и потом уже придавило.

Двин посмотрела на свою песчаную стройку, словно тот житель мог возникнуть среди желтых холмиков и объяснить, как именно с ним произошло то, что произошло. Сбоку, на месте вырванного ею пучка травы, уже успела вырасти новая.

— Я была на площади, а он неподалеку устанавливал навес над крыльцом. Потом вдруг вскрикнул, упал на спину… Дальше я все рассказала.

— На крыльце остались следы удара?

Поднявшись и отряхнув руки от песка, Двин повела плечами. Ей было неловко.

— Навес тряпичный. Точно помню, как рвалась ткань. А вот крыльцо…

— Твой Основатель все видела?

— Нет, — огорчилась Двин от того, что вопрос, который она с опаской ждала, все-таки был задан. — Мы с Имай разошлись у городской окраины, чтобы увеличить шансы встретить падающий узел… Но так случилось, что увидела именно я. Зато Имай расспросила горожан о названии и узнала, как он ведет себя на равнине.

Проводник задумчиво потер руки. В шуршании сухих ладоней Двин послышалось: «лучше бы, конечно, наоборот».

При разговоре с ним, при его вопросах, Двин стало ясно, где они с Имай ошиблись: надо было не порознь бродить по городу, а вдвоем идти к равнинным. Было бы полезней, если бы Имай увидела, как ведет себя гравитационный узел на открытом пространстве, как он поднимает и в какой рисунок скручивает песок, как выворачивает землю, с какой силой вырывает растения… Жаль, что Имай, велевшая идти в город, хоть и Основатель, но всего лишь Смотритель. А способных указывать наиболее эффективный и верный путь Проводников осталось шестеро — и все они здесь, в Управляющем Векторе.

Мало. Слишком мало для пары миллионов осколков, на которые развалился старый мир.

— То есть, там, где ровно, там гравитационный узел идет, катится, вспахивает, толкает. А где неровно, там он сбивается, падает, бьет сверху, отпрыгивает.

— Да, — кивнула Двин, — в городе это явление назвали «оплеухой».

— «Плуг» и «оплеуха».

Двин улыбнулась:

— Да. Потом они смешали слова и назвали это «плюхой». Так понятно каждому жителю.

— Плюха, — повторил Проводник, вздыхая по-стариковски.

— Никакой науки, зато точно, — пошутила Двин и по тому, как Проводник нахмурился, поняла, что сказала что-то огорчительное.

Он помолчал, разглядывая ее песочные строения, и лишь раз тихо повторил: «никакой науки».

Наконец сказал:

— Печально слышать, что ты говоришь. И про нарушения гравитации, и про простецкое название, и про отсутствие науки на осколке, где даже город сохранился, а тем не менее… Не они вам докладывали, а вы их расспрашивали. И все равно толком никто ничего не понял. — Он поморщился: — Плюха… Миллионный, ты сказала?

— Да, Проводник.

Он кивнул несколько раз. Узловатые пальцы неспешно скользили по золотой ленте на воротнике мундира.

Двин смотрела не за движением пальцев, не на его напряженно-озабоченное лицо, а на красную гусеницу, которая висела на паутинке прямо над его седой макушкой. Волосы на макушке были гладко расчесаны и на затылке по традиции Основателей стянуты в хвост. Что означали убранные волосы у Основателей и распущенные у Мастеров, никто бы уже не сказал, но все строго соблюдали правила причесок: Основатели носили одинаковые хвосты (что Проводники из Управляющего Вектора, что рядовые Смотрители), а среди Мастеров Творца было не отличить от Советника.

Профили второго уровня задавали принципиальную разницу там, где рабочая куртка сменялась мундиром Вектора, а это происходило только в границах Первого осколка, где всегда существовало множество условностей. В большом мире все ходили в рабочей одежде, и там принадлежность к Управляющему Вектору теряла свое значение. «Первый уровень — в основе всего»: по этому старому закону Основатель ведет пару, и самый посредственный Смотритель может указывать самому опытному Творцу, что ему делать.

В их паре Имай указывала на осколках, но во время визитов на Первый она уступала лидерство Двин…

— Помнится, с Миллионного нам отдали аж двух Подмастерий. Еще радовались, что слухи, будто сила покидает осколки, вранье, — заговорил Проводник. — «Первый, пожалуйста, мы еще сильные Мастера, мы в городе живем, мы город сберегли, на нашем осколке все прекрасно, прими же от нас сразу двоих и готовься: мы будем присылать на обучение больше, у нас много перспективной молодежи…» И вот этот Миллионный вместо того, чтобы самим разбираться, где и как у них гравитация сломалась, приклеили к поломке нелепое слово «плюха» и поспешили пожаловаться нам.

— Но я сама пришла говорить об их беде! — вспыхнула Двин. — Они не жаловались.

— Они тебя разжалобили настолько, что ты не сказала им: «Займитесь своим участком жизни сами». Разжалобили всеми этими кашлями, рассказами про потолок, про соседей без сознания…

Двин напряглась и сжала пальцы в кулаки. Она не за этим пришла.

— Я обещала им прислать помощь.

— Зря. Теперь они точно не станут думать сами, а будут ждать твоей помощи.

— Если бы я хотела услышать совет, как упрекнуть себя в проблеме, по которой нужен совет, то пошла бы к Советнику Боону! — воскликнула Двин. — Но вы-то, вы, Эар!

Красная гусеница, словно бы сбитая ее возмущенным голосом, упала на макушку Проводника. Двин вздрогнула.

Проводник Эар посмотрел на Двин с усталостью, как на провинившуюся внучку:

— Мастер-Творец, через сколько поворотов начнется Большой Перевод?

— Через тридцать, — буркнула Двин.

Гусеница, будто сраженная упоминанием о готовящемся Переводе, свалилась с седой макушки на плечо, потом, не сумев зацепиться за гладкую ткань янтарного мундира, скользнула по рукаву и, упав, исчезла в траве. Двин опустила взгляд, следя за гусеницей и одновременно пристыженно пряча глаза.

Как она могла забыть про Перевод!

— Ты участвуешь в нем?

— Да… Мы с Имай скоро уйдем на принимающий 800-ый распределять переселенцев и вообще…

— Сколько Мастеров встанут в переходе между 36-ым и 800-ым?.. А сколько Основателей?.. Сколько Мастеров, как ты, на принимающем осколке?.. Сколько на отправляющем?..

Двин тихо отвечала, называя известные всем цифры: тут три сотни, тут восемь с половиной десятков, тут еще две сотни, и там тоже… и еще… Она была настолько раздавлена его вопросами и своими ответами, что, когда Эар поинтересовался: «Так где же ты хочешь, чтобы я нашел помощь Миллионному?», едва не бросила ворчливо: «Этого могли бы и не говорить».

Наконец оба замолчали.

Проводник-Основатель Эар хмурился, глубоко вздыхал, крутил морщинистой шеей, затянутой в тугой воротник с золотой тесьмой. Потом взмахнул рукой перед лицом туда-сюда. В нижних ветках дерева, откликнувшись на его жест, блеснули три голубые искорки. Вдоха не прошло, как из листвы полились потоки свежего прохладного ветерка. Поначалу Двин дернулась высматривать летучку, всколыхнувшую воздух и листву, но потом, смущенно улыбнувшись, сказала:

— Всего десять оборотов меня не было, а я уже забыла, что ветер можно включать.

— Для тебя приятная новинка то, что для нас — скучная обыденность… — Эар прищурился: — Или не приятная?

— Похоже, я слишком много видела деревьев, с которых не дует, если душно, и слишком часто пила из ручьев, в которых никто не подстраивал температуру. Все это было бы приятным, если бы я на осколках скучала по удобству и комфорту Первого.

— Считаешь, Первый не стоит того, чтобы ты по нему скучала?

Двин не нашла что ответить и, отвернувшись от Проводника, огляделась.

На той стороне ручья, от которого почему-то пахло лимоном, раскинулась просторная лужайка. Вокруг нее под деревьями стояло несколько металлических столиков, у каждого под столешницей был прикреплен плоский холодильник с напитками и закусками. Хочешь — гуляй по зеленой роще, хрусти сочным яблоком. Бросишь огрызок в траву — обернуться не успеешь, как он исчезнет, превратившись в крошево, которое мгновенно заберет почва. Хочешь — сядь на берег, опусти ноги в ручей и, крутя левой или правой стопой, делай воду теплее или холоднее. Или, заслышав сигнал о дожде, встань под деревом, подними одну ладонь над головой — и листья зашелестят, соединяясь в надежный навес.

Такой уют создали буквально на каждом шагу от центрального шпиля до Второго Жилого Кольца.

Приходя на Первый осколок, Двин селилась в Пятом Жилом. Там, по соседству с широким Хозяйственным Кольцом, погода никогда не была той, какую заказываешь, а в доме для комфорта приходилось крутить ручки или нажимать на кнопки. Автоматика там занималась только полями и фермами.

А ближе к центру — больше удобства, меньше усилий. Когда даже изгибы матрасов подстраиваются под твое настроение, разве будешь думать о напрягающем? Разве покажется серьезной проблема какого-то далекого осколка? Проблема нетипичная, нерасчетная, непонятная, которая завтра, может, исчезнет сама так же, как сама появилась?

Боон не понял бы ее беспокойства. На собрании не стали бы даже слушать о проблеме Миллионного, потому что все ближайшие собрания расписаны, и вопросы на них лишь о Большом Переводе, не до прочего…

— Вижу, ты Первый не сильно-то ценишь, — сказал Эар, видимо, что-то уловив в ее молчании.

Двин удрученно кивнула:

— Мне нелегко это говорить, но… У кого-то из наших есть один любимый осколок, у кого-то — с десяток. Туда заходят чаще, присматривают внимательней, следят за набором тщательней. Мне нравится 503-ий, хотя у него такой разворот к Малой, что даже ночью там жарко до обморока. Еще люблю бывать на 8714-ом, хотя, продираясь по его склонам, все ноги себе искалечишь, и бывает, что светлым днем от морозов хрустят кости. Эти два осколка давно кажутся мне роднее, чем все здешнее расслабляющее благоустройство. Меня тянет туда: ведь я могу там многое изменить, повлиять на материю, сделать не так, как было до меня.

Она повела ладонью перед собой, пошевелила пальцами, формируя полосу повышенного давления, — и в двух шагах от клена по зеленой густой траве пробежала волна, спугнув трех бабочек. Уже через вдох все травинки выпрямились, и даже вместо одного оторвавшегося белого цветочка распустился новый, точно такой же.

— Все здесь будто не радо мне, во мне не нуждается, — Двин уронила руки. — Зачем здесь я? Разве нужно здесь что-то восстанавливать или создавать? Мы с Имай починили наборы на десятках осколков и на десятках собрали новые: на том же 800-ом лесов не было, пока мы их не вырастили. Что это была за работа! Три оборота мы занимались только грибами и еще один — мхами!

Двин хмыкнула и пустила еще одну волну по траве, в другую сторону. Из кроны дерева невидимый дрозд выкрикнул что-то неодобрительное.

— Здесь не требуется ни бактерий, ни растений, ни животных — набор Первого идеальный!.. Не нужно приносить водоросли и потом видеть, как оживает река. Не нужно из карманов вытряхивать червей, потом возвращаться и проверять состав почвы, проверять, проверять, чтобы наконец дождаться и принести еще червей… Зато здесь все время какие-то сложности, постоянные оглядки и приемы, которые зависят от погоды…

Она не ждала, что Эар поймет, но надеялась, что он увидит суть ее печали: ведь Основатель по природе своей умеет смотреть глубоко.

— Место должно сочетаться с находящимся в нем, — сказал Эар. — Ты — Мастер-Творец, отдавший свою жизнь большому миру. На Первом для тебя нет ничего ценного. А на Миллионный, о котором ты беспокоишься, тебя сейчас направить нельзя.

— Но когда я вижу, что Мастера вроде Боона нашли свое место на Первом, чувствую себя… искаженной.

На это Проводник долго молчал, развернувшись лицом к потоку воздуха с ветки. Потом осторожно спросил:

— Как часто Боон вместо совета дает упреки?

— Я всего лишь не хотела рисковать, — пробормотала Двин.

В Жилом Кольце мерно запищал громкий сигнал. После пятого писка с неба посыпались крупные капли, но до Эара и Двин они не добирались, пока еще задерживаясь в густой листве. Становилось холодно и сыро, но Эар не выключал ветерок, а Двин не поднимала ладонь, чтобы велеть листьям стать навесом.

Когда одна тяжелая капля плюхнулась на песчаную горку, слепленную Двин, оба, Основатель и Мастер, посмотрели на круглую вмятину, образовавшуюся на верхушке. Двин хотела указать пальцем и сказать: «Именно так выглядит плюха в городе», но решила, что Проводник не нуждается в пояснении.

Когда упала вторая капля и сдвинула с места одну из сорванных травинок, Эар прервал молчание, глухо сказав:

— Если дождь пойдет сильнее, то капли сотрут все, что ты построила…

Двин охнула, испугавшись. Перед глазами полыхнула картина, как ливень гравитационных узлов обрушивается на Миллионный, как пробивает крыши, рушит стены, как выворачиваются улицы, мощеные каменными плитами, как дома, рассыпаясь, погребают под обломками жителей — ослабевший народ, который уже не способен разобраться с гравитацией, но еще гордо называет себя Мастерами…

На ее плече сжались сильные пальцы, прогоняя ужас. Спокойный голос Проводника сказал:

— Я понял, зачем ты позвала меня, и вижу, что с Миллионным ты тоже не хочешь рисковать. Снизить риск легче, чем обеспечить полноценную помощь. Есть у меня кое-кто на примете. В Большом Переводе ему места не нашлось, а нам он пригодится.

Часть первая. Глава 2

— Этот твой мятный свето-ветер как-нибудь отключается?

По другую сторону ручья, на краю мокрой лужайки, ругались двое, прячущиеся от дождя под большим дубом: высокий Мастер с обветренным лицом и совсем молоденькая Основатель. На ее плечах громоздилась конструкция, похожая на воротник, поднятый до самых ушей и застегнутый у носа. В конструкции мерцали разноцветные лампочки, подмигивая быстрому ритму, и что-то периодически щелкало. Основатель сверлила ворчливого Мастера таким едким взглядом, что казалось, вот-вот прожжет дыры в его серой куртке. А тот, непробиваемый, шумно и многословно доказывал девушке, насколько нелепо ее устройство и как замечателен простой комм-обруч, который «вот, посмотри, лицо не закрывает совсем». Основатель молчала и упрямо щелкала своим мятным свето-ветром…

Эару было чуждо любое из их устройств. С давних пор он носил на воротнике мундира коммуникатор «ригард» или, по-простому, «пуговицу». Такие создали триста оборотов назад, когда все Проводники уже входили в Управляющий Вектор, когда сытое благоустройство утвердилось на Первом, когда Третье Жилое Кольцо закрыло внешние линии и все радовались, что надо строить Четвертое.

«Пуговицы» раздавали десятками. Их можно было навесить на всю одежду — хоть на воротник, хоть на рукав — и не перестегивать. Потом появились другие формы коммуникаторов. Были и наборы из браслета с серьгой: на браслете — дисплей и микрофон, в серьге — наушник. Были и обручи с наушниками, микрофоном и опускающимся перед глазами полупрозрачным экраном. Появились и ошейники-воротники, из которых снизу вверх тянулись три антенны — две к ушам и одна к губам — а маленькие мониторы выдвигались на гибкой ножке.

Основатели и Мастера, заходившие на Первый осколок редко и каждый раз удивлявшиеся нововведениям, с чьего-то острого языка подарили ошейнику с торчащими антеннами название «недоплетень». Молодежь была в восторге и, возможно, именно из-за этой шутки стала вплетать между антеннками всякую мелочь. Ученики украшали свои ошейники камерами, экранами, фонариками, вентиляторами или ароматизаторами так обильно, что нижнюю часть лица бывало не разглядеть за путаницей снимающего, показывающего, светящегося или ароматно-дующего…

«Это же так удобно! Так интересно!» — восклицали Мастера-Строители, придумывающие на Первом все более быстрые виды транспорта, все более услужливые автоматы и устройства. И хотя на практике они далеко не все оказывались удобными и интересными, Строители радовались каждой своей новинке и искренне не понимали, почему все жители Первого не выстраивались в очередь к ним, если они добавляли еще один изгиб в корпус летучек.

Эар верил Строителям, но их фантазия и рвение бежали быстрее, чем плелось его умение привыкать. На призывы жить современнее и солиднее он кивал и просил подзарядить старую «пуговицу». Если Строители были слишком назойливы, он интересовался, нет ли подвижек в разработке пищевого запаса для тех, кто уходит на осколки. Этот вопрос разгонял Строителей, как порыв ветра — сухую пыль.

Иногда он говорил нейтрально: «Вы — большие молодцы. Но у меня есть все, что мне нужно». Синхронизированная с Общей Системой Присутствия, «пуговица» могла сообщить, находится ли на Первом тот, кто потребовался ее владельцу. Наушников у «пуговицы» не было. Громкая связь принуждала искать тихое и укромное место, чтобы не подарить разговор чужим ушам, и сосредотачивала. К тому же из «пуговицы» не торчали антенны, грозящие воткнуться в глаз или в рот, и не вытягивались провода, способные зацепиться за что угодно. А что единственное устройство приходилось перестегивать с мундира на домашнюю одежду, так это — лишь тренировка внимательности и памяти, даже на пользу…

Он хотел было указать Двин на занятную пару на другой стороне ручья, но оказалось, она тоже за ними наблюдает.

— Выглядит действительно громоздко, — сказала Двин. — Она из чистого упрямства не хочет его снимать… Как думаете, Проводник, кто из них победит в споре?

— Никто. Вернее, скоро оба проиграют.

Двин глянула вопросительно.

— Видишь, у дерева лежит его рюкзак, — пояснил Эар. — Он плотно набит. Они скоро уходят, просто Основатель свой рюкзак еще не получила.

Двин негромко хихикнула:

— Я не заметила рюкзака. Вы правы, ругаются они зря. Выйдут в большой мир — и его обруч, и ее переплетень станут бесполезны.

— Переплетень? — вздохнул Эар, морщась. — Не угнаться мне за вашими словечками.

Снова пять раз пропищал сигнал, и тут же дождь прекратился. Быстро утянули облака, воздух наполнился теплыми лучами Малой Звезды.

Мастер Двин посмотрела на небо, потом встретилась с Эаром взглядом.

— Не уходи далеко от Вектора, — сказал он. — Я скоро позову.

Она вежливо попрощалась и, уходя к Первому Жилому Кольцу, несколько раз с надеждой обернулась.

Ругающаяся пара направилась вверх по ручью, к линии ползучек. До Эара долетали обрывочные фразы — Мастер требовал сменить аромат. В ответ эхом слышались нестройные щелчки.

Проводник еще некоторое время постоял под кленом. Потом решил, что идти самому в ученический корпус ему не по статусу, а послать короткое сообщение надо:

— «Сообщение для Воспитателя Исы. Начало записи. Иса, пришли к моему кабинету Морио́. Пусть подготовится, это важно. Конец записи».

«Пуговица» на воротнике тихонько завибрировала, показывая, что запись отправлена. Еще через несколько вдохов раздалась короткая мелодичная трель — «Да» в ответ. И больше ничего: ни вопроса, ни дополнения, ни голосового сообщения. Только программный сигнал «Да».

Эар не любил иметь дела с Воспитателями. Большинству из них было тесно на своем месте, пристальной слежки за учениками, за их делами, мыслями и планами им словно бы не хватало. Воспитатели охотились за малейшим поводом сунуть тонкий нос в чужие дела любого встречного. Им было безразлично, за кем следить, и со временем Эар поверил в рассказы своего деда о природе Воспитателей и о том, как их называли до Разрушения Мира.

Поверив, загнал поглубже в память и ни с кем об этом не говорил.

Иса же была нелюбопытна и за это особенно нравилась Эару. Чем-то она напоминала автомат в энергосберегающем режиме: все необходимые задачи выполняла, не тратя силы на необязательные операции. А вот Мастер-Советник Боон, наоборот, предпочитал иметь дело с самым любопытным и надоедливым Воспитателем — Рао, которого за глаза называли Цепким.

Направляясь к зданию Вектора, Эар знал, что ответственная Иса доставит к нему Морио быстро, но без суеты. От ученического корпуса путь короткий, однако время в запасе еще было. Да и с Бооном поговорить требовалось. Нежеланием связываться с ним Мастер Двин вскрыла проблему бо́льшую, чем та, с которой она пришла.

Тропу через лужайку к главному входу перекрыли — собирались вместо ровного газона делать пруд с радужными угрями. Десяток Строителей, перебивая друг друга, обсуждали, кто куда встанет, кто поднимает верхний слой, кто отсоединяет и сворачивает восстановительную сеть и у кого угри скиснут раньше, чем он научится держать воду ровной стеной. Проводник обошел их стороной, поглядывая из-за деревьев за процессом больше сварливым, чем рабочим: так всегда бывает, когда собираются Мастера.

На широких каменных ступенях лестницы, ведущей в Вектор, он встретил Мастера-Творца Фирса и спросил без иронии, нет ли новостей о разработке пищевого запаса.

Фирс, лоб которого был неприятно потным, едва не раздулся от гнева: на проблему пищевых концентратов он потратил треть своей жизни, и время уже не нашептывало, а громко заявляло, что потратил зря. Все новые варианты брикетов развеивались в переходах, лопались рюкзаки, срывало с дороги их владельцев. Стабильный состав времен целого мира повторить не удалось ни разу. Тенью бродила догадка, что не просто так Первый противится выходу своей органики за свои границы. Догадку не любили, настойчиво прогоняли прочь от нынешних самолюбия и успешности: за ней стояло прошлое, про которое неприятно было думать. Но проблема обеспечения тех, кто уходит на другие осколки, утомляла, как собрание, затянувшееся из-за нудного докладчика, от которого не избавишься просто так. Подъедали старые запасы, снижали норму выдачи уходящим. Фирс бил тревогу и требовал, чтобы Мастера-Строители решали эту задачу в первую очередь. Строители, потерпев череду неудач и привыкнув к давлению Фирса, занимались своими делами…

Встретив внимательного слушателя, Мастер Фирс принялся ругаться от души:

— Если бы не Большой Перевод, я вынудил бы этих безголовых прямо сейчас официально признаться в провале. Сколько они нам морочили головы, сколько кормили обещаниями, сколько откладывали отчеты!.. Ты видел, пруд они делают! — он махнул рукой в сторону лужайки, откуда доносился гомон и треск поднимаемой земли. — У нас белковых брикетов осталось на полсотни оборотов, жировых еще меньше, а они — пруд! Мы рюкзаки собираем, так каждый раз спрашиваем, есть ли опыт добычи еды или трансформации. Кто каждые полоборота возвращается за новым запасом, того мы уже готовы гнать в шею. И гоним! Расхитители. Лентяи. Нет бы своими силами!.. С чем я неопытные пары буду отправлять, когда последний склад опустеет?!. А этим нечего больше делать, как змей в разные цвета красить и в лужи запускать! Разметал бы в труху!

— Ступай прямо сейчас к Советнику Боону. Скажи ему все, что сказал мне. И про брикеты, и про полсотни оборотов, и про ваши расспросы уходящих. Он поможет, не дожидаясь, пока Строители начнут публично каяться.

Фирс в кривой усмешке показал зубы:

— А я только что от него.

Он резко выдохнул, от бурлящего огорчения рубанул рукой, сложив длинные пальцы в «шар-толчок». Справа от Эара свистнул горячий порыв — три куста на краю лестницы хрустнули, ломая ветки у самых корней, и, рассеченные пополам, прижались к земле. Взметнулись и опали оборванные листья.

Эар подождал, когда Фирс отдышится после вспышки, и сказал:

— Я собирался сегодня говорить с Бооном по другому делу, но, если тебе это поможет…

— Спасибо, не стоит, — торопливо буркнул Фирс, угрюмо уставившись на разломанные кусты. — Только такой наивный дурак, как я, может думать, что если что-то не решилось за пятьсот оборотов, оно вдруг изменится за пятьдесят.

Подавленный, он сцепил руки за спиной и побрел вниз по лестнице, забыв попрощаться.

Эар дождался, когда запустится процесс восстановления кустов. Вот ветки снова поднялись, а на покачивающуюся округлую верхушку опустился маленький дрозд и пронзительно запел. Его песню заглушил гул, волной накатывающий из-за спины.

Вдох — и над головой, мазнув по лестнице длинной тенью, промчалась летучка. Из старых, еще шумная. Покачиваясь, проплыла в опасной близости от огромного дуба, обогнула серое здание Вектора — и гул ее затих.

«Вот уже и я называю их летучками», — подумал Эар и продолжил подъем. Он не помнил, когда появилась необходимость останавливаться на середине лестницы и немного отдыхать, но очень надеялся, что время двух остановок придет еще не скоро.

В кабине внешнего лифта он поднимался в одиночестве, наблюдая за суетой на поляне сквозь стекло с отпечатком чьей-то маленькой ладони. На поляне уже чернела широкая яма, по краю которой стенами удерживали воду для пруда. В одном месте стена воды просела — и Эар мысленно пожелал удачи тому Строителю, который плохо справлялся со своим участком. Если в ближайшие три вдоха ему никто не поможет, он не удержит вертикаль. Плеснется — грязи разведут! По склону до Первого Жилого докатится. А не докатится, так размесят. Тогда воздух наполнится женскими жалобами на грязную обувь, мужскими вздохами о трепетных женщинах и пылкими речами молодежи, рассказывающей через свои ошейники-плетни, что бы они сделали, будь они на месте Строителя-дилетанта, который даже воду удержать не смог.

Событие.

Хоть что-то отличное от суеты вокруг Большого Перевода.

Эар перевел взгляд на отпечаток ладошки на стекле. Кто-то невысокий недавно поднимался в этом лифте и, прижав руку, смотрел, как отдаляется широкая лестница, как все тоньше становится узор светлых тропинок в роще, как из-за густых зеленых верхушек встают, словно гордые невесты, круглые крыши Первого Жилого Кольца.

И еще наверняка смотрел на шпиль.

Шпиль был виден отовсюду, но особенно внушительно выглядел из внешнего лифта. Черной иглой он устремлялся в небо, сужался, терялся в дымке, но даже с самого верхнего уровня Вектора невозможно было увидеть, где же он все-таки заканчивается.

Эар вышел из лифта и, свернув на внешнюю галерею, прошел до треугольного зала, служащего приемной Советника Боона. Светлые стены приемной были изрезаны множеством ниш. В некоторых теснились крупные вазы с тяжелыми букетами, в других от потолка до пола висели плотные занавеси темно-красного цвета — так Боон «готовил» визитеров к буйству его кабинета.

Хуже стен в кабинете был только пол на подходе к нему. Мутно-голубой с бело-синими разводами, отполированный до того, что, казалось, даже сквозняк поскальзывается на нем, пол казался ненадежным льдом.

Сворачивая с галереи, посетители Боона вступали в зал твердой походкой людей, пришедших по важному делу. Уже на середине дороги к кабинету их шаги становились осторожнее, вкрадчивее. Стены треугольного зала постепенно сужались, обступали, вазы по бокам давили и стремились выпасть из ниш прямо на гостя. Пол под ногами грозился треснуть и провалиться.

В узкий проход к дверям кабинета визитеры входили в совершенном смятении. Протискивались между двумя полотнищами темно-красной ткани, цепляясь за складки. Входили.

Кабинет добивал.

Эар считал такое проявление власти мелочностью, а саму обстановку — насилием над умами. Боон отмахивался — мол, нет ничего дурного в том, чтобы оформить рабочее место в любимые цвета, среди которых ему лучше думается. А кому не нравится…

Да-да, кому не нравится, тот может попросить закрепить его за другим Советником. Что на деле оказывалось не проще, чем вырастить лес в переходе, где ничто не материя.

В зале было пусто. Лишь в противоположном сужающемся конце, неподалеку от прохода в кабинет, топтался Цепкий Рао. Он ходил туда-сюда от стены к стене, резко разворачивался, и тогда полы его длинного серого балахона с золотой тесьмой схлестывались со складками портьер в нишах.

«Вспомнишь пыль, ветер ее и поднимет», — с раздражением подумал Эар. Привычно не глядя на коварный пол, он медленно и твердо пошел через зал.

— Приветствую тебя, Рао. Ты к Советнику Боону?

Рао наклонил голову в ответном приветствии, но промолчал. Лишь взгляд его блеснул так, что Эару почудился визг сверла. Любопытство Воспитателя рвалось наружу.

Эар ждал ответа на свой вопрос. За вдох до того, когда молчание стало бы неприличным, Рао заговорил, и голос его был вежлив и спокоен:

— По галерее прошел один из Подмастерий. Что ему здесь делать?

— Может, его вызывал к себе Советник? — Эар подбородком указал на закрытые двери кабинета. — Или кому-то другому в Векторе понадобился один из твоих подопечных?

— Мне про вызов ничего не известно.

Эар прищурился — но не видно было, чтобы Рао врал.

«Так тебе и надо», — подумал Эар, представляя, как болезненно для Цепкого Рао его незнание.

— Наверное, вызвали кого-то не из твоих подопечных.

— Но какое это может быть дело? — не унимался Рао.

Эар сдержался, чтобы не бросить что-нибудь злое, и шагнул к проходу в кабинет:

— Надеюсь, твое дело было несрочным. Тебе придется подождать.

Оставив Рао позади, он успел подумать, что, возможно, он слишком медленно шел, слишком неторопливо огибал поляну со Строителями, слишком долго разговаривал с Фирсом, потерял время на лестнице… Иса, должно быть, уже привела Морио.

Но ничего.

Он вошел в затененный проход из тяжелых полотнищ, скользнул рукавами мундира по неподатливым складкам, толкнул дверь — и даже несмотря на то, что знал, что увидит, несмотря на то, что сотни и сотни раз входил в этот кабинет, все равно залитые светом блестящие панели швырнули горсть ярких бликов ему в глаза и ослепили.

Зажмурившись, Эар приглушил зрение, потом открыл глаза и уже спокойно прошел к центру пятиугольного кабинета.

— Проходи, Эар, — сказал Советник Боон.

Он стоял у сенсорной стены, заложив длинные руки за спину, и не отрываясь смотрел на плотную группу шестидесятых осколков. Их крошечные светящиеся точки медленно скользили по темной стене все ниже и ниже, а Мастер-Советник наклонялся вслед за ними. Когда точки приблизились к полу, его широкая сутулая спина так изогнулась, что грозила сломаться.

— Безобразие! — проворчал Боон. Махнул рукой — и изображение на стене сдвинулось наверх, поднимая точки на уровень его головы. Он стукнул пальцем в 62-ой. Тот подсветился синим, увеличился в размере, повернулся пирамидой вниз. — Ты представляешь, — продолжил он, не оборачиваясь, — названия они новые придумывают. Свой 62-ой теперь именуют «Эн-Нора», а самоназвание у них теперь «рох-хини».

Эар устало опустился в большое кресло у стола в центре кабинета:

— После Перевода попрошу заслать туда пару Советников. Например, Амара и Ивис. Они и сами разомнутся, а то засиделись. И на 62-ом вернут миропонимание в прежнее русло.

Боон повернулся и прошел пару шагов вдоль стены, косясь на опрокинутую пирамиду 62-ого:

— Там давно распри и войны. Меня заботит, как бы они не перебили друг друга… Что, если оставить им эти фантазии с самоназваниями? Если это вернет им внутренний мир, то и хорошо. Разве нет?

— Этот ход темный, как обман, и обманчивый, как темнота. Кто такие рох-хини, живущие на Эн-Норе? Никто. Набор звуков. У них таких нет истории. Откуда они идут? Ниоткуда. В таком случае куда направляются?

Боон прошагал через кабинет. В том, как он оборачивался на сенсорную стену с 62-ым, Эару послышалось невысказанное «что-то в этом есть».

Хотелось пить. Не спрашивая разрешения, Эар взял стакан с подноса на углу стола, налил воды из резного графина. Понюхал:

— Апельсин?

— Убрать?

На ответный кивок Мастер Боон дернул мизинцем — и ароматное облако, вырвавшись из стакана, взметнулось к потолку. Напившись простой воды, Эар поставил стакан обратно на поднос, пальцем стер со столешницы прозрачную каплю.

— Скучаешь по своему столу? — с лукавой улыбкой спросил Боон, думая, что угадал. — Не стоит, то была хорошая сделка. А в твой нынешний кабинет он и не влез бы.

— Недавно умер Мастер Гарт. Ты слышал об этом?

Опустившись в кресло, Боон скорбно покивал:

— Слышал, но не был на церемонии прощания. Мне жаль его.

— Я был. Большая потеря… сильнейший Творец. Как никто умел работать с тиоритом. Не видел разницы, фундамент собирать или вот этот стол… Равных ему нет.

— Это верно. — Советник положил широкую ладонь на стол и погладил его серую с желтоватыми прожилками поверхность.

— Я про Гарта, — вздохнул Эар. — С шестисоттысячных можно принести еще много обломков тиорита, но Гарт был последним, кто умел подчинить себе этот камень. Ты упустил это, когда отдал заказ на тиорит своим Мастерам.

На лице Боона промелькнула неуверенность:

— Но как мы тогда будем закрывать Шестое Жилое…

Эар молча пожал плечами.

В задумчивости постучав пальцами по столешнице, Боон спросил глухо и напряженно:

— Зачем ты пришел?

— Решил заглянуть, проверить, сидишь ли ты еще в кресле Советника или что-то поменялось.

— Не петляй! Если уж собираешься мне нутро выкручивать, так давай сразу и начистоту.

— Начистоту? — Эар повернулся к сенсорной стене, с которой, казалось, жители 62-го наблюдали за разговором двух стариков. — Никогда не ожидал, что ты начнешь спорить со своей природой, Боон. Ты — Мастер. Ты — Советник. Зачем ты рвешься в Проводники? Это же не твое.

Боон ответил негромко, но твердо:

— Мою природу ты знаешь.

— Ну хорошо, — Эар примирительно поднял ладони. — Допустим, кровь твоей матери вдруг решила взять твою жизнь в свою власть. Допустим, в тебе стали проявляться умения Основателя. Допустим… Но почему такая жажда указывать направления?

Посуровевший Боон напряженно поднялся из своего кресла. Когда он, наклонившись вперед, навис над каменным столом, его сутулость стала угрожающей.

— Да вот потому! — обрушился он на Проводника и махнул длинной рукой, указывая на стену с 62-ым. — Плоха та летучка, которую заклинило лишь на одном маршруте. А вас заклинило на большом мире так, что вы уже ни о чем другом не думаете.

— Ты думаешь не о большом мире?

— Я думаю обо всем. И о нем, и о нас. Пусть я лишь наполовину Основатель, но все-таки смотреть и видеть умею не хуже тебя. Я смотрю и вижу то, чего ты не замечаешь или на что ты закрываешь глаза. Не нужны мы большому миру. Сколько мы на него тратим сил, времени! Сколько жизней ему отдано! А он отвергает нас и наши старания. Он отталкивает нас, стирает наши дела… Ты видел статистику?

— Какую?

— Хотя бы статистику знаков. За последний оборот мои Мастера оставили пятьдесят «Закрытий» и двадцать три «Угасания». За всего лишь один оборот! И что будет дальше? Через сто оборотов?

— Пять тысяч закрытий? — вежливо спросил Эар.

— Не иронизируй!

Боон быстро подошел к сенсорной стене, парой резких жестов уменьшил изображение до облака точек, рассеянных вокруг Малой звезды, и крутанул указательным пальцем. Точки окрасились: одни — синим спокойным цветом, другие — красным предупреждающим, а некоторые стали черными, почти слившись с фоном.

— Ты сам все понимаешь. Большой Перевод начался не потому, что мир к нам благосклонен. Да и потом, переселим мы 36-ой, и что? Поставим на него еще одно, двадцать четвертое «Угасание»? Да. И это будет единственное, что мир нам позволит. А сколько еще у него пинков для нас? Тот же 62-ой. Там от нас отказались напрямую. Просто объявили, что они теперь не с нами — и все! Нет нас в их истории, нет нас в их будущем! Для части твоего любимого большого мира нас просто не существует!

Он в несколько нервных шагов приблизился к креслу Эара и, наклонившись, прошептал:

— А еще — ты слышал? — появились крысы. Они чуют угасание жизни раньше, чем мы успеваем поставить знак. И бегут с таких осколков. А в переходах они…

— Я слышал. И проверил. Крысам можно вернуть прежнюю суть. Воспитатели готовят новую программу обучения с общим и с раздельным курсом «Искажение».

Боон выпрямился:

— Это ничего не меняет. Не нужны мы большому миру, — повторил он с сожалением. — Но вы, Проводники, этого не понимаете и ломитесь в запертые щиты, разбивая себе головы и заставляя разбивать головы других.

— А что ты предложил бы?

Советник долго молчал, внимательно глядя на Эара, будто силился поймать в повисшей тишине что-то, что подсказало бы ему нужные слова — такие, в которых чуткие уши не поймали бы неправды или слабости.

— Я предложил бы над гниющим болотом пустить свежий ветерок, — наконец сказал он с тем важным видом, с каким многоопытный Основатель принимает себе в пару Мастера, только что вышедшего из ученического корпуса. — Речь не о том, чтобы признать Проводников несостоятельными и сместить. Не думай, что я строю козни против вас. Я о том, чтобы разбавить ваши застрявшие на одной задаче умы. Вектора слишком мало, чтобы контролировать огромное пространство. Проводников слишком мало, чтобы найти нужную дорогу из миллионов вариантов, — он широким жестом обвел изображение на большой стене и продолжил, распаляясь: — Вы шестеро упрямо цепляетесь за разлетевшуюся сферу, самонадеянно думаете, что она подвластна вам. Глупо и смешно! Это как если бы рушилась гора, а вы подпирали бы ее ветками вместо того, чтобы отойти в сторону.

— А конкретнее?

— Я вижу перспективу в том, чтобы небольшая группа управляла небольшой землей, направляя живущих на ней. Надо найти среди молодых тех, кто не хуже старых Проводников способен указывать путь…

— …дать им власть… — подсказал Эар.

— Да. Дать им управлять миром, в котором они будут жить, а мы с тобой — доживать. Они будут вести мир к процветанию. И этот мир — наш Первый и сотня стабильных осколков. Не надо большего, не удержим — ведь очевидно, что не удерживаем. Будущее принадлежит тем, кто молод, кто хочетсоздавать новое, а не нам, дряхлым. Нам надо прекратить тратить силы на то, что нас отвергает. Достаточно лишь немного изменить курс…

— И поэтому, — Эар встал, — ты выбираешь направление и прокладываешь дорогу тому молодому, кого хочешь привести к власти на Первом. Очерчиваешь границы, отсекаешь лишнее…

Боон сжал челюсти и ссутулился еще больше.

— Кто это? — продолжал Эар. — Вряд ли Диэл. Ты не стал бы взваливать на нее так много. В глубине души ты знаешь, что ноша власти тяжела и может раздавить, — он обошел мрачного Советника, приблизился к стене и вызвал проекцию, на которой сфера с заключенной в ней Малой Звездой была еще целой. — Тебе кажется, что Проводник — это тот, кто указывает, и все потом идут по его указке. Тебя привлекает сам пост, сам статус. Власть, трепет подчиненных, зависящих от твоего слова… Но существует довесок — ответственность. Не за себя, не за ближнего. За всех и за все. За все, что сделал и что не сделал. За все, что сделал не ты, но кто-то по твоей указке. За большой мир мы тоже несем ответственность. И всегда несли. Мы построили эту сферу…

— Ты забыл важный момент: разрушили ее тоже мы, — вставил Боон.

— Неизвестно, кто ее разрушил. Но если она разлетелась из-за нас, исправить все должны тоже мы. Ответственность за наш мир была, есть и будет на нас. Если так случилось, что мир закапризничал, что стал нас отталкивать, то и капризы его на нашей ответственности. Он и мы сцеплены, связь не разорвешь, что ни думай. Да, на осколках слабеют, мы знаем о депопуляции и новых болезнях, уже почти некого забирать на обучение — но это наш народ. Да, за последний оборот пятьдесят осколков закрылись, на двадцати трех угасает жизнь — но это наши земли. Когда-то все они были планетами нашей системы. Все — наше. Нельзя отказаться от своего из-за первого же знака, который неверно истолкован.

— Что, по-твоему, я неверно истолковал? — вспыхнул Боон. — Крыс?

— Ты не подумал, что это может быть не отторжение, а зов о помощи. Тогда все наоборот. Надо дальше уходить в большой мир, углубляться в него. Надо не удерживать молодых на Первом, а давать им больше шансов проявить себя, давать больше свободы. За свободой дела придет свобода мысли. А свобода — это наша надежда.

— Как ты себе это представляешь? — с сомнением спросил Боон. Было видно, что он подавлен.

— Уж точно не так, как ты, когда прогоняешь Фирса с его брикетами…

Боон выдержал строгий взгляд. Эар продолжил:

— Помнишь, я когда-то говорил, что одного ученического корпуса на все осколки чудовищно мало? И предлагал организовать обучение на самих осколках.

— Помню, но Воспитатели не покидают Первый.

— Воспитатели не единственные, кто может передавать знания. А школы создать и учителей назначить из тех же Строителей можно было уже тогда. — Подавив вздох, он подошел к дверям кабинета и обернулся: — После Перевода я вернусь к этому вопросу и буду настойчивее, чем в прошлый раз.

— Ты часто предлагал то, что отвергали другие. Почему ты настаиваешь именно на школах?

— Если бы сейчас на Миллионном сидел Основатель в компании хотя бы десятка учеников-Подмастерий, они сами решили бы свою проблему, а не тащили бы ее к нам. Кстати, твоей заботы с 62-ым это тоже касается.

Он кивнул Боону в знак прощания и переступил порог.

На третьем шаге врезался во что-то крепкое. Попытался схватить это рукой — оно ускользнуло. Пальцы смяли плотную ткань, трепыхающуюся от суетливых движений. В полотнище метался кто-то застрявший — он не давал пройти и сам не мог вырваться. От его метаний портьера била Эара по лицу, по бокам, путалась в руках.

Сузив зрение и наметив лаз, Эар рывком просунул руку в складки скомканной ткани. Кто-то глухо охнул, резко отшатнулся, но Эар уже держал свою добычу за воротник.

Несколько взмахов, пара шагов вперед по проходу — и полотнища расступились, открывая пустой зал и освобождая невысокого крепыша, растрепанного и растерянного.

— Морио! — сдавленно прошептал Эар, которому меньше всего хотелось, чтобы на шум Боон выглянул из кабинета или, того хуже, Цепкий Рао вернулся в приемный зал. — Почему ты здесь? Почему не в моем кабинете? Почему не на галерее, наконец?

— Здесь, — эхом вздохнул Морио.

Часть первая. Глава 3

— И как ты тут оказался? Заблудился?

— Заблудился.

— А Иса где тебя оставила? У моего кабинета?

Морио крутанул лохматой головой, озираясь, потом чуть слышно отозвался:

— У кабинета.

— Тогда давай возвращаться. Не дело торчать под чужими дверями и греть уши, — строго сказал Эар.

Ведя парнишку через приемный зал, он отметил, что Морио едва плетется и вздрагивает при каждом шаге. Упрек, что подслушал чужую беседу, и коварный пол, путающий сознание, — ясно, он уже жалеет, что поддался своему любопытству и пошел бродить; ругать его сейчас и что-то воспитательное разъяснять было бы жестоко. К тому же Эар знал, как трудно ориентироваться внутри Вектора тем, кто оказался в нем впервые.

Если снаружи здание было строгим, серым, с редкими полосами внешних лифтов и рядами одинаковых галерей, то внутри царил архитектурный хаос. Разнородные помещения, запутанные коридоры меняющейся ширины и замысловатые повороты, в которых не каждый Основатель с первого раза нашел бы нужную дорогу… Считалось, что такая планировка отвечает сути Управляющего Вектора: он указывал народу верное направление, выбирая одно из великого множества вариантов. Но Вектор был здесь не всегда, а что в этом внутренне-сумасбродном здании находилось во времена целого мира, никто не знал и не интересовался. Его путаную планировку (а позже и что угодно, не имеющее логики) называли Вихрями Безумного Мастера. Новичок вроде Подмастерья просто обязан был здесь заблудиться, даже если он всего лишь отошел на один шаг от того места, где его оставили.

Остановившись у выхода из зала на пустую галерею, Эар поднял руку к «пуговице», второй придержал Морио за плечо:

— Вызов Воспитателя Исы.

Через три вдоха «пуговица» завибрировала, и раздался тихий женский голос:

— Проводник, извините, что заставила ждать, но мы с Рао только что вышли на внутреннюю площадь…

Эар улыбнулся: умница Иса упустила своего ученика, зато увела подальше «любопытный нос».

— Так это ты привела Подмастерье? — издалека влез Цепкий Рао, не смущаясь, что разговаривают не с ним. — К кому? К Советнику Боону?

От града его вопросов Морио вздрогнул и попытался отодвинуться. Эар успокаивающе похлопал его по плечу и отключил связь:

— Не пугайся. Рао не выследит тебя.

Морио высунулся на галерею и, убедившись, что никого нет, кивнул:

— Не пугаюсь.

Он первым шагнул из приемного зала, но тут же остановился в растерянности, крутя большой головой. Понятное дело, он не знал, куда идти.

Эар повел его короткой дорогой. Полсотни шагов по просторной галерее; три витка вверх по широкой металлической лестнице; неприметная дверь, открывающаяся в длинный белый коридор. Слева в дальнем конце коридора светилась голубоватым площадка перед внутренним лифтом. Эар повернул направо.

Вскоре коридор резко под острым углом свернул и уперся в овальную дверь из черного прорезиненного пластика. Эар приблизился. Дверь, распознав хозяина, бесшумно отодвинулась.

За порогом он задержался, выставляя команды на проекции дверного пульта: «Вызвать Мастера-Творца Двин», «Вызвать Основателя-Смотрителя Имай», «Пропустить по прибытию».

Присматриваясь к тому, как Морио несмело топчется по кабинету, Эар листнул проекцию, переходя к разделу внутреннего обслуживания, и выбрал еду и напитки. Нестерпимо хотелось пить, во рту пересохло, и Проводник, не тратя время на выбор, мазнул по полупрозрачным строчкам наискосок — куда придется, так и быть. А если доставят лишнее, так найдется кого угостить.

Морио тем временем увлекся. Маленькими шажками он описал по комнате два круга, пристально изучая сенсорные стены.

На трех из них от серого покрытия на полу до белого потолка поднимались, развесив тяжелые лапы, сочные густые ели. Изображение, конечно, но именно такими, поросшими суровым еловым лесом, Эар помнил и любил осколки вокруг группы шестисоттысячных. Его долгая жизнь застала эти осколки открытыми. С последнего, перед тем как самому поставить «Угасание», Эар снял проекцию и потом, уже закрепившись в Векторе, перевел ее на стены кабинета. Молчаливые важные ели окружали комнату, заполненную зеленоватым полумраком. На округлых валунах лежали большие пятна мха; коричневые иголки покрывали землю. Казалось, задуй ветер, потревожь он неподвижность этого леса, как с ближнего камня сорвется упавшая шишка и вывалится из проекции прямо на серый ворсистый пол.

Времена, когда шестисоттысячные были соединены в транспортное кольцо с толстым слоем тиорита по внешней стороне, помнил только дед Эара, заставший целый мир. Обломки тиорита оттуда таскали до сих пор — в карманах, в рюкзаках. И сегодня наверняка кто-то приволок. И завтра приволочет. Но теперь эти обломки сваливают в хозяйственных постройках. Некому ими заниматься…

Пустое место, где раньше стоял стол из тиорита, Морио пересек, с недоверием косясь на одинокое черное кресло, придвинутое к стене. Постоял напротив двух длинных диванов, развернутых друг к другу. Но, похоже, просто сидеть ему показалось скучно, и он, пройдя между ними, прилип к большому затемненному стеклу, прижал к нему ладони. Возле лица возник мутный овал от дыхания.

Любуется — не насмотрится. Оно понятно. Снаружи роща, как море зелени, ловит каждый порыв ветра, чтобы поиграть с ним; летучки, не больше бабочек, снуют — шустрые, яркие; за круглыми крышами Первого Жилого, за пестрой полосой садов видны острые красные башни Второго Кольца; к Третьему согнали грозовые сердитые тучи, там уже сверкает; вечный шпиль режет пространство…

Парнишку не очень волновало, зачем его позвали. Он наполнялся впечатлениями. Эар не мешал: пусть наберет впечатлений, которые возьмет с собой на Миллионный.

Проекция у двери мигнула зеленым. Тут же напротив диванов на стене отодвинулась низкая панель. Бесшумно и медленно выехал черный столик, заставленный квадратными тарелками, и остановился строго посередине прохода между диванами. В центре столика возвышался пузатый граненый кувшин из красного стекла. Наполовину полный. Всего один.

— И та клубничная, — потянув носом, горько вздохнул Эар.

Морио промолчал. Он был занят — жадно следил за тем, как две летучки, зависнув, покачиваются в воздухе, едва не касаясь боками.

«Сам виноват. В спешке лишь ошибки успевают», — подумал Эар и глянул на проекцию меню. Если бы это была модель с голосом, она наверняка бы сказала: «Не хотел выбирать — получай случайное».

Он налил себе в бокал воды с клубничным сиропом. При первом же глотке от сладости щеки прилипли к зубам. Эар поджал губы: и пить хотелось, и было трудно пить.

Попросить Морио выгнать сироп? Нет, мальчик по другой части. А Двин когда еще придет!..

Эар осилил еще один долгий глоток.

Бесшумно отъехала в сторону дверь — и порог переступила Мастер Двин. Судя по времени, которое прошло от вызова до ее прихода, она ждала во внутренних садах Вектора.

«В спешке. Лишь ошибки. Успевают», — ругнулся про себя Эар и со стуком опустил бокал на столик.

— Проводник, — Двин приветственно наклонила голову, отдельно кивнула застывшему у окна Морио.

— Проходи. Располагайся, — Эар жестом предложил ей сесть на диван, а сам уже внимательней открыл меню с напитками.

Через пару вдохов панель на стене отодвинулась снова, второй черный столик с двумя прозрачными кувшинами скользнул к диванам и, коснувшись первого, остановился. Двин деловито переставила кувшины, подвинув часть тарелок, Эар легким толчком отправил второй столик обратно в нишу.

— Что интересного в садах? — спросил он.

Двин ответила с нескрываемой грустью:

— Интересно, куда пропали пять видов синей плесени, которую я приносила. Да и вообще, коллекция выглядит обедневшей. Как назло, ни одного Творца не встретила, чтобы спросить.

Прикрыв глаза, Эар растянул слух, скользнул по кругу раз, другой; потом сказал:

— Во всем Векторе сейчас лишь двенадцать Творцов, с тобой. Пятеро пересчитывают на измерителях свои порядковые номера в Переводе. Шестеро делят место недавно умершего Гарта. Хм-м… Что-то затянулся у них спор.

— Советник Боон велел претендентам самим разобраться между собой.

«Тогда ничего удивительного, что они не приходят к решению», — подумал Проводник, но промолчал.

— Неужели за садами никто не следит? — продолжала Двин ворчливо. — Но если коллекция заброшена, то почему этот проект не признали бесполезным публично? Почему не объявили, что не надо больше ничего приносить с осколков? Зачем мы стараемся, собираем, сохраняем, бережем, чтобы доставить…

— Двин, прошу тебя! — взмолился Проводник. — Не взваливай на меня, старика, все проблемы, которые ты находишь. Я не успеваю за тобой…

Разговор замер.

Морио тихонько перебрался к стоящему у стены креслу, залез в него и сидел, чуть покачивая податливой спинкой. Глаза его были спокойно прикрыты, короткие ноги в тяжелых ботинках болтались над полом. На правом ботинке из десяти застежек две были оторваны.

В тишине Двин, подтянув длинные ноги, налила себе клубничной воды. Сначала долго ее нюхала, потом отпила немного и наконец с примирительной улыбкой сказала:

— А знаете, Проводник, наверное, я все-таки иногда скучаю по Первому. Хоть сколько времени отсутствуй, хоть каким новинкам удивляйся, когда вернешься, — а у напитков и еды старые вкусы. — Она взяла прямоугольный ломоть темно-серого искусственного мяса: — Неповторимо, сколько мы с Имай ни пытались сделать похоже.

— Получалось хуже?

— Нет, обычно даже лучше, — ответила Двин, поднесла ломоть к носу, понюхала, затем вернула его на тарелку. — Вы бывали на 15-ом?

— Конечно.

Двин откинулась на спинку и посмотрела на Морио, который молча сполз с кресла, аккуратно приблизился к ее дивану и, устроившись на самом краешке, внимательно следил за разговором.

— Там на редкость удачный и стабильный набор, — продолжала она, — и сезоны сменяют друг друга так плавно, что еще ни один вид жизни не вымерз и не выгорел. И вот если незадолго до самой жары туда прийти, да еще выбрать место возле водоема, чтобы трава посочнее и поцветистей, и еще, непременно, чтобы на небе ни облачка, иначе Имай света от Малой возьмет недостаточно… Нет, хватит все равно! Но так вкусно, как на максимуме, не получится. Да и только на максимуме света можно сразу и жаркое, и фасоль. Приправы же я собираю отдельно, без трансформации, пока идем через 15-ый…

Вдохновенно и с улыбкой Двин пустилась в рассказ о подробностях превращения травы в ароматное жаркое совместными усилиями Основателя, собирающего свет, и Мастера, способного из одной органики сделать другую при должной подпитке энергией. Подробностей было много, особенно о прожарке мяса. Эар даже устал удивляться. В его время несъедобное в еду превращали нечасто и без вкусовых изысков: нарвал травы или листьев столько, чтобы не повредить набор, подтянул свет Малой звезды — дальше уже дело Мастера. Что он сделал, то и едят оба — поддерживают здоровье, утоляют голод. Бо́льшим себя не утруждали.

Боон обычно любое сырье превращал в злаковые смеси. Питательные, но скучные. Куска мяса от него можно было оборотами ждать…

— Фирсу расскажешь про 15-ый и его травы?

Двин покачала головой:

— Мы вообще не собирались к Мастеру Фирсу. Без брикетов ходим уже давно… Да и не хотелось бы никому говорить про 15-ый, — добавила она тихо. — Если наши туда потоком пойдут, потому что на редкость вкусно получается, они же на трансформацию весь свет заберут. Только наше жаркое стоит полный поворот до самой темноты. Мы сами с Имай стараемся заходить туда пореже. Будут приходить многие, так местным что, постоянно в ночи сидеть?

— Местные бы пересидели, — улыбнулся Эар. — А вот трава без света не растет.

Двин моргнула и захихикала, покачивая бокалом с клубничной водой.

— Опять вы… — Она кивнула на Подмастерье: — Но ему надо бы выдать запас.

Морио жевал, набив щеки. Рядом с ним стояла тарелка из-под печеных овощей с ошметками зелени. Эар взглядом указал ему на графин со сладкой водой, которой осталось еще немного.

Кивнув и шумно сглотнув, Морио полез к графину через стол, зацепил рукой один из бокалов. Тот со звоном брякнулся на миску с горячим сыром и разбился. Осколки упали в сыр, рассыпались между тарелками.

— Лов-вкач! — раздалось от дверей. — Я вам скаж-жу, на Миллионном и без него разруш-шений хватает!

С красными ушами, Морио утянулся обратно на уголок дивана и сел там, втиснув ладони между сжатых коленей. Исподлобья он поглядывал на Основателя Имай, вошедшую шумно и для него оскорбительно.

— Мы тебя ждали, — поприветствовал Эар.

Двин налила воды в еще один бокал и протянула Морио. Тот, помедлив, взял его двумя руками.

— Не расстраивайся, это всего лишь стекло, — спокойно сказала она, длинным жестом подняла над столом все осколки и собрала бокал обратно.

— Не расстраиваюсь, — буркнул Морио и уткнулся в свой бокал, словно хотел в нем спрятаться.

Закатывая рукава серой куртки, Имай прошагала по чужому кабинету, как по своему, где все знакомо и ничто не достойно внимания. Эар откинулся на диван и чуть развернулся — так, чтобы видеть всех:

— Теперь, когда мы собрались, представляю вам Морио, одного из лучших Подмастерий. Вы отведете его на Миллионный, где оставите, пока не закончится Большой Перевод. Потом вернетесь к нему.

— М-мы? — удивилась Имай, и ее короткий светлый хвост на затылке словно бы встопорщился ершиком.

— Вы. Сами нашли проблему, сами и будете ее решать. Вместе с ним.

Имай скисла.

— Проблему? Вместе? — шепотом выдохнул Морио. Взгляд его заметался.

Не успел Эар начать подробное объяснение, как заметил, что Имай, подняв внешние уголки глаз, перешла на нирное зрение и рассматривает Подмастерье самым беззастенчивым образом, отчего тот едва не корчится в лучах ее взгляда, будто скомканная бумага — в огне.

Эар послал ей легкий, но острый щелчок по лбу — не лезь!

Не смутившись, Имай быстро вернула нормальное зрение и со словами: «Есть что-нибудь вкус-сненькое? А что пьете, кроме в-воды?», уселась за столик. В ход пошло серое мясо вместе с виноградом и огурцы с клубникой. Когда же Имай пальцами, испачканными в клубничном соке, взяла сахарную слойку и зачерпнула ею горячий плавленый сыр… Как и все Основатели, Эар был непривередлив в еде, да и вообще не считал сенсорные удовольствия первоочередными нуждами. Но своей неразборчивостью Имай сумела его удивить.

Двин слишком заметно пялилась в окно и слишком часто дергала манжеты своего мундира. Было видно, что ей неловко за напарницу и очень хочется одернуть ее.

— Ну л-ладно! — сказала Имай, нарушив молчание, и вытерла руки о штаны. — Давайте по делу. Я и Двин. Проблемы с гравитацией на Милл-лионном. Возвращение на Первый. Просьба о пом-мощи у Проводника…

Эар кивнул.

— Что умеет эта взъерошенная пом-мощь? — она ткнула пальцем в грустного Морио. — Почему Миллионному сейчас полезен он-н, а не Основатель с Мастером-м?

Двин наклонилась вперед и с укором спросила:

— Где ты их сейчас возьмешь?

— Пусть Морио покажет, что умеет, — сказал Эар и осмотрел свой мундир, затем повернулся к Двин. — Ты позволишь? — спросил он, заметив длинный темный волос, зацепившийся за складку ее рукава.

Двин проследила за его взглядом, осторожно сняла волос двумя пальцами и застыла слегка растерянно:

— М-м… Мне что-то сделать?

— Тебе — ничего. Имай, присмотрись к этому волосу. Какой вес он может выдержать?

Она ответила взглядом, полным недоумения — что это вы, Проводник, глупости спрашиваете?! — потом фыркнула, но прищурилась:

— Полторы горсти воды. Н-не больше!

— Хорошо, — кивнул Эар. — Теперь твоя очередь, Морио. Возьми у Мастера Двин этот волос и сделай с ним то, что ты умеешь делать.

Тот открыл было рот, но вопроса задать не решился, вздохнул смущенно, как-то совсем по-детски, и принялся крутить длинный тонкий волос. Он наматывал его на пальцы с криво обрезанными ногтями, иногда аккуратно натягивал, порой неловко упускал кончики, тер ладонями, при этом краснея и сопя.

Через десяток вдохов, зажав между большим и указательным пальцами этот волос, Морио обвел извиняющимся взглядом присутствующих, безмолвно спрашивая — что теперь?

Эар перегнулся через столик и осторожно взял волос:

— Не буду просить тебя, Имай, присмотреться сейчас, хотя ты и сама уже все видишь.

Он неторопливо завязал волос на ручке кувшина с остатками воды, на четыре узелка, потом закрутил кончик на пальцах — и потянул вверх.

Кувшин наклонился, петля скользнула по ручке в верхнюю выемку, вода внутри закачалась. Волос натянулся. Эар поднял руку. Выше. Еще выше. Вдох — и тяжелый кувшин повис над столом, как летучка над поляной.

Имай щурилась, но молчала, задумчиво покусывая губы.

Эар вернул кувшин на столик, взял нож, поддел и в несколько сильных движений кое-как срезал волос с ручки.

— А можно сделать еще прочнее. Дай нитку, — он указал Имай на подол ее куртки, откуда из шва торчала длинная нить, — увидишь, как он ее укрепит. Сможешь порвать или разрезать — лично закажу тебе пирог с малиной и ветчиной.

Она оторвала висящую нить, но спрятала ее в карман куртки, потом сказала серьезно:

— С жителями все не так прос-сто.

— Если кого-нибудь с Миллионного прибьет гравитационным узлом так, что он не поправится за пару поворотов, — продолжал Эар, наливая себе воды, — то ему понадобится именно Морио. Его умение Подмастерья — укреплять. Довольно редкая способность. Наши измерители ее с трудом обнаружили. Чуть было обратно парня не отправили, как ошибочно присланного… Немного осмотрится, разберется, потренируется — и укрепит сосуды тех, кто попадет под плюхи, а кому-то и кости, если будет надо. Самой гравитацией займетесь потом. Вы — и еще я одну-две пары назначу. А Морио поддержит здоровье жителей до конца Большого Перевода. Он справится.

Двин протянула руку, забрала свой волос, покрутила, рассматривая, потом намотала на два пальца и попробовала разорвать. Не получилось, лишь пришлось растирать продавленные следы на коже.

— Впечатляет. Я так не сжала бы, — она взглянула на Морио с уважением.

Парнишка совсем растерялся и потупился. Но рот его подергивался в улыбке.

На границе слуха Эар уловил тихий-тихий звон, и он, как часто случалось у Проводников в такие моменты, отдался нахлынувшему потоку мыслей:

— Дело не только в умении. Не смотрите на его неуверенность и молчаливость. Морио — малый добрый и крепкий духом. Он может оказать сильное влияние на жителей Миллионного своей добротой. Он изменит их, заразит их тем, что хранит в своих мыслях.

Оказавшись в центре внимания и похвалы, Морио беспомощно закрутил головой и наконец, неудобно развернувшись, уставился в окно. Щеки его пылали.

— Эй, парень! — Имай привстала, перегнулась через столик и похлопала его по коленке, обтянутой светло-серыми ученическими штанами. — Ты говорить нормально ум-меешь? Скажи, что ты пон-нял? Что от тебя требуется?

Подмастерье, испытавший за последние сотню вдохов все чувства от унижения до гордости через пугающую неизвестность, часто-часто заморгал, собирая все недавно сказанные слова; наконец произнес монотонно, тихо, но твердо, продолжая смотреть в затемненное окно:

— Я понял, что от меня требуется. Проблемы с гравитацией на Миллионном. Укрепить сосуды тех, кто попадет под плюхи, а кому-то и кости, если будет надо. Поддержать здоровье жителей до конца Большого Перевода.

Имай выслушала его длинную речь с нескрываемым изумлением. Подождала немного, не добавит ли еще чего, а потом расхохоталась во весь голос:

— А молчун-то не пром-мах! Вот уж не подумала бы! Верно гов-ворят, лучше начинать знакомство с сильных сторон-н. С недостатков зайдешь — все испортишь.

— Не помню такой поговорки, — сказала Двин.

В ответ Имай замахала руками:

— На Миллионном. Это без тебя было… Да там-м и не поговорка.

Она выпила бокал воды, прокашлялась и заговорила голосом важным, как будто читала в ученическом корпусе напутственную речь:

— Расспрашивая про плюхи, я забрел-ла в один городской дом. Случайно. А там какое-то мероприятие. Народу н-набилось! Все в зале расселись кругом, на скам-мейках, на стульях. Посередине зала пустое м-место, и стоит два десятка девиц. Кто наряжен сверх меры, кто попроще. Я до конца не поняла, что там творилось, но каждой девице надо был-ло подняться на деревянное возвышение в центре и рассказать всем, какая она хорошая, показать, какая крас-сивая. Одна залезла, вторая… Я посл-лушала их похвалы самим себе, попробовала свои вопросы зрителям задать тих-хонько. Да где там! Все внимание похваляющимся девицам! Уже уходить хотела… И тут вылезает одна. Толстая, губастая. Шарф огром-мный болтается, путается в ногах. Сапоги почему-то разные… Зрители заны-ыли, кто-то засвистел.

Морио, жадно слушавший, подался вперед и переспросил сочувственно:

— Засвистел?

— Но девица не дрогнула, — снова засмеялась Имай, сбросив важность. — Как застучал-ла по возвышению ногой! Как запоет!

Тяжелым рабочим ботинком отбивая ритм, она завела громкую песню:

С моею фигурой понравиться сложно,

Ты приближайся ко мне осторожно.

Спереди глянешь — круглее бочонка,

Сзади — немного милей поросенка.

Справа посмотришь — нос как у цапли,

Слева — рука, будто старые грабли.

Снизу смотреть — если только для смеха.

Лучше всего я выгляжу сверху.

С первой строчки Эар приглушил слух, только успев удивиться — как так вышло, что при чутких ушах у Основателя совершенно нет голоса!

Имай фальшивила во всем, кроме текста. Она не попадала в ритм, тянула там, где не надо тянуть, — словом, делала все, чтобы слушать ее было невыносимо. Но радость и задор песенки перевешивали ужас исполнения…

За песней последовал веселый рассказ о том, как зал восторженно хлопал девице в разных сапогах. Кто-то из зрителей даже звал ее замуж.

Отсмеявшись вместе со всеми, Имай по другому, совсем стороннему поводу, вспомнила еще одну шутливую песню. Эта была про десять смелых котов, каждый из которых отправлялся в далекое путешествие, погибал нелепым образом, и лишь последний, десятый кот, решил, что дороже будет никуда не ходить и остаться там, где живешь… Двин тихонько подпевала.

Разговор больше не возвращался к проблемам Миллионного — дело это было решенным. И Двин не говорила ни о сомнительных советах Боона, ни о запущенной коллекции в садах Вектора.

Эар почти весь вечер молчал. Он тихо грелся в радости, излучаемой неугомонной Имай. Иногда вспоминал о своем сыне, Экре, которого видел беззаботным очень много оборотов назад. А когда видел последний раз, перед расчетом цепочки для Большого Перевода, отметил, что Экре выглядит едва ли не старше его самого, что длинное лицо его слишком мрачное, будто он навсегда разучился улыбаться

Под самый закат, когда красно-оранжевые лучи Малой звезды уперлись в большое окно, освещение в кабинете мигнуло, вновь настраиваясь на прохладный зеленый полумрак.

Двин с деликатным посмеиванием рассказывала Морио, как однажды Имай в дурном настроении собирала свет для трансформации еды. Две поляны тогда сожгла. Восстанавливали, голодные и злые друг на друга. Имай отмахивалась, кричала, что все это неправда, и пыталась спеть новую, никому не известную песню, но сбивалась на третьей строке.

«Сработаются — это главное, — думал Эар, глядя на бесцеремонного Основателя, сдержанного Мастера и несмелого Подмастерье. — Впереди у них трудное время. А Морио вообще непонятно что ждет на Миллионном… Еще две сотни вдохов — и они насмеются вволю, попрощаются со мной. Двин пойдет к Фирсу, возьмет у него запас брикетов, якобы для себя. Болтать лишнего не будет. Парнишку в ученический корпус не вернут — вон, Имай уже командует, где ему спать в их доме. Утром дойдут до ползучки, от Пятого Жилого до края недалеко. Перед переходом Морио посмотрит снизу вверх на каждую по очереди: Двин слева, Имай справа. Шагнут — он с перепугу непременно закроет глаза. Потом любопытство возьмет верх, он начнет осматриваться. В переходе страшно только поначалу. А потом — красиво… Хочется увидеть их троих после Перевода, после Миллионного. И чтобы они так же смеялись, а Имай горланила свои невыносимые песни».

— Нам пора, — объявила Имай, поднимаясь и вытирая испачканные руки о куртку. — Двин еще успеет за брикетами к Мастеру Фирсу, а я нашего укрепляющего крепыша с собой забираю. Пусть выспится в тишине.

— В тишине? — с сомнением переспросил Морио, косясь на нее.

Двин толчком отправила заставленный опустевшими тарелками и бокалами столик обратно за панель в стене. Пропустив вперед Имай с Морио, она обернулась у двери и с улыбкой сказала:

— Спасибо, Проводник. И до встречи.

— До встречи.

Имай энергично махала рукой из белого коридора. Морио дергался и то порывался тоже поднять руку, то, смущаясь, прятал ее за спиной. Их закрыла прямая и строгая спина высокой Двин в идеально сидящем сером мундире.

Такими Эар их и запомнил.

Часть вторая. Глава 4

Он сидел на холме, на самой границе редкого лесочка, возле зарослей крапивы. Малая звезда недавно скрылась за краем осколка, завершив день, пронизанный палящим зноем. До заката Большой еще оставалось время.

Воздух над пестрым лугом, раскинувшимся от лесистых холмов до самого края, медленно остывал. Было душно. Надрывались сверчки, раздражая своим стрекотом даже крапиву — вон как встопорщилась! Ползет ее тень по траве, будто рука тянется, хочет прихлопнуть особо громких певцов.

Морио вздохнул и лег в траву. Если бы он был Основателем, приглушил бы слух — и стрекота как не бывало. Был бы он Мастером, запустил бы легкий ветерок, чтобы остудить вспотевший лоб — и от свежести прояснилось бы в голове. А так — мутно, трава колет шею, все давит и словно отторгает его, чужого здесь.

Можно спуститься с холма, пересечь шумный, цветущий, полный дурманящих ароматов луг. Неспешно, экономя силы, пройти вдоль края шестьдесят тысяч шагов и наконец встать на углу. Приблизиться — переход откроет свои красно-синие круги, велит войти: «Не нравится? Так проваливай отсюда!»

Но шагнуть в переход Подмастерью одному — означает не жить.

Пятнадцать поворотов назад его привели на Миллионный. После выхода Имай дернула его, напуганного путешествием сквозь молнии и ветры, сжавшегося от урагана незнакомых ощущений, и засмеялась: «Глаз-за раз-зуй!».

Пришли они глубокой ночью. От угла брели неторопливо, молча. Имай, шедшая первой и чуть справа, казалось, дремала на ходу. Порой даже глаза ее закрывались, но она продолжала шагать уверенно и ровно.

Двин шла сзади, фонариком освещая дорогу себе и ему. Из-за такого освещения ему казалось, будто он догоняет собственную тень, чтобы растоптать ее.

Он был полон дразнящего предвкушения чего-то невероятного, большого и очень ответственного. Его пугала возможность не справиться, провалиться… Погруженный в ожидание встречи с жителями города, он почти не обращал внимания на местность, через которую они шли. Запомнил лишь этот холм, да и то потому, что в темноте оступился здесь, потерял равновесие и, рухнув в заросли крапивы, скатился в небольшой овраг. От испуга и боли не сразу понял, куда выбираться, и долго ворочался в колючих кустах. Лицо и руки горели огнем. Казалось, злые листья нарочно бьют его, прогоняя прочь.

Неподалеку смеялась Имай. На ее смех он и выбрался, едва не забыв свалившийся с плеч рюкзак. От крапивы кожа зудела потом до утра, а чесался он еще два поворота.

Было уже светло, когда они втроем поднялись с равнины на каменистый склон и вошли в город, растянувшийся по краю осколка на добрую треть грани.

Это был первый город, который видел Морио. Его родной осколок почти целиком занимало огромное озеро с песчаными берегами, непрочными и неплодородными. В его поселке вдоль берега тянулись низенькие домики, от бесконечных ветров вжавшиеся в землю по самые окна. Напротив каждого домика покачивалось несколько лодок. Лишь в скалистых местах на озере бурлили сложной обменной жизнью три порта — пристанища для тяжелых кораблей, которые отваживались ходить через озеро напрямик…

Окраинная улица была пуста. Серые и бежевые дома свысока смотрели застекленными окнами в одинаковых красных рамах. Дома стояли сплоченно, громоздились друг над другом по склону. Лишь иногда на узкой полоске земли между ними ютилась чахлая яблоня или куст сирени.

Город медленно просыпался. Из некоторых окон доносились голоса, тянулись запахи готовящейся еды, слышалось звяканье.

Первого жителя — угрюмого бородача с большим свитком подмышкой — они увидели, лишь когда уже устали подниматься по крутой улице, выложенной плоскими камнями. Имай громко его окликнула, он остановился, но сам не подошел. На вопрос «Где н-найти вашего главного?» долго рассматривал всех троих и лишь потом рассказал, как добраться до городского управления.

Полдня они тащились туда по нагревающимся мостовым, через шумную толчею перекрестков и площадей, где Имай с нескрываемым удовольствием покрикивала на прохожих и работала локтями. Ей делали замечания почтенные женщины, одетые в цветастые балахоны с капюшонами; хохотливая молодежь свистела ей вслед, высовываясь из похожих на летучки машин, с тарахтением плывущих низко над камнями улиц.

Вторую половину дня они просидели на верхнем этаже управления, где неприятно пахло свежей известкой и пылью. По этажу все время разносился глухой стук — на крыше что-то прибивали.

От жаркого дневного города, от обилия тяжелых духов на потеющих жителях, от пылких споров Имай и Городского (как называли главного в городе) у Морио гудела голова. Иногда назойливая пыль щекотала нос, он не сдерживался и чихал. Тогда спор обрывался. Городской — толстый старик в сером мятом пиджаке — смотрел на Подмастерье неодобрительно. Имай подмигивала и с новыми силами принималась гнуть свое. Большой зал опять наполнялся голосами, перебивающими друг друга.

Поначалу Городской обрадовался их появлению: значит, на Первом были в курсе их проблемы, сами заметили, сами пришли… Было видно, как гордость светится на его круглом лице. Но вскоре стало ясно, что ждал он помощи гораздо большей, чем недоучившийся Подмастерье. Городской приуныл, в его тяжелой фигуре появилась недоброжелательность. Несколько раз он спрашивал о двух парнях, кого они отсылали учиться на Первый. Спрашивал, получал ответ, что все с ними в порядке, в дальнейшие расспросы не пускался. Но было очевидно, что если бы сюда прислали кого-то из соотечественников, реакция Городского была бы мягче, а лицо — приветливее.

Имай быстро его раскусила. Она твердила, что если город не примет посланца с Первого, то покажет, будто вообще в помощи не нуждается, а значит, никогда ее не получит. Городской от таких слов наливался грозовой тучей и спрашивал низким голосом, за какую плату Основатель с Мастером согласятся сами остаться на Миллионном. Иногда он перебивал Имай возмущенными вопросами: за кого жителей осколка принимают на Первом? почему считают, будто они не в состоянии сами следить за своим здоровьем? Имай отмахивалась, показывая, что ей эти вопросы не более, чем просто шум.

Морио и Двин сидели за длинным столом и ждали. Перед ними стояли кувшин с водой и ваза с подвявшими яблоками. Двин не вмешивалась в спор, но от скуки короткими движениями указательного пальца гоняла воду из кувшина в яблоки и обратно. Яблоки то наливались так, что чуть не лопались, то усыхали, и кожица их сморщивалась.

У Морио не было и такого занятия. Ему казалось, что от светлого плиточного пола веет леденящим холодом, а стул под ним прямо сейчас развалится, чтобы выставить его никчемным дураком. Он сидел, как проволокой обмотанный, и прислушивался к разговору о своей судьбе, с каждым осуждающим взглядом Городского цепенея все больше.

Изредка в высокие белые двери зала заглядывал встревоженный помощник Городского — и тут же исчезал.

Наконец Городской сдался. Раздраженно стукнув по одной из кнопок на своем столе, он вызвал помощника, поручил разместить гостя поудобнее.

Помощник очень спешил закончить дело, задерживающее начальство вот уже полдня. Он выдал Морио сетчатую перчатку без пальцев на правую руку и наскоро объяснил, что это — энергетический идентификатор личности, позволяет действовать согласно выданным личности правам.

Двин, глядя на перчатку, надорванную между указательным и средним пальцем, поинтересовалась, какие права имеются в виду. Резко вздохнув от досады, помощник выпалил, что гость имеет право жить в домах от ста помещений и больше, но не выше, чем с двадцатой крышей, может водить миасы, подключаться к Малому Колодцу один раз в поворот, а также имеет право на посещение двух развлекательных мероприятий в десять поворотов.

Подмастерье едва не затошнило от просыпанной на него хаотичной информации. Он с трудом сглотнул.

Наклонившись, Двин участливо прошептала:

— Разберешься?

— Разберусь, — эхом откликнулся он…

Тринадцать поворотов назад Имай и Двин ушли, оставив на Миллионном его и полупустой рюкзак с безвкусными брикетами. Напоследок Двин с теплой улыбкой сказала: «Сейчас это — твой участок жизни. Позаботься о нем. Увидимся, Морио». Имай выдала дружеский подзатыльник, засмеялась — и они покинули осколок, а он должен был разбираться.

Он разобрался.

За тринадцать миновавших поворотов он разобрался с перчаткой, с миасами, с подключением к Малому Колодцу.

Заказ на получение миаса — грохочущей низколетящей машины — можно было оформить в своем доме. Для этого руку в перчатке надо было засунуть в узкое отверстие терминала на первом этаже. Если у личности было право на вождение, а у перчатки хватало энергетического заряда, то во дворе можно было взять миас, запустить его и кататься по городу, пока не надоест, что Морио и делал первые три поворота. Он изъездил большой, вытянутый вдоль края город вдоль и поперек.

Если у личности права на управление миасом не было, то терминал сжимал руку в перчатке, ловя нарушителя, словно в капкан. Это Морио видел неоднократно. В основном в терминалы-капканы попадалась нетерпеливая молодежь. Каким образом они освобождались, Морио не успел понять: он старался как можно меньше оставаться на одном месте и ни разу не дожидался, когда к пойманным кто-то подъезжал или когда их отпускал сам терминал.

Его старания быть мобильным, чтобы скорее поймать случай и увидеть плюху в действии, не получили вознаграждения. За тринадцать поворотов он ни разу не стал свидетелем падения гравитационного узла, и не было ни одного обращения. Плюхи падали — это он знал точно. Только в домах его квартала треснуло четыре крыши, двоих прохожих свалило на ближайшей площади, из них один, старик, не очнулся до сих пор.

Его, Подмастерье, присланного помочь, на помощь не звали. Более того — не подпускали. В него не поверили с первого шага по этой земле. Сегодня опять не пустили к лежащему без чувств. Тогда этого старика увезли прямо с улицы перед десятиэтажным домом, где разместился Морио — он просто не успел спуститься, а когда выскочил на улицу, уперся в синий мундир Домового, и тот строгим и пустым голосом сообщил: «Не надо вам тут. Районный не велел беспокоить».

Он догадывался, что толстый Городской, не желающий связываться с сомнительным посланцем, пустил какое-то распоряжение по управленческим связям… Морио не прогоняли, ему дали право черпать энергию из Малого Колодца, откуда питался весь город, дали свободу передвижений и обычные права личности. Вот только все управленцы, вплоть до Этажного, получили команду — пусть живет, ходит, ест, дышит, но носа в их дела пусть не сует.

Что это? Недовольство, что получили меньше, чем заслуживали?

Похоже.

Единственное занятие, которое у Морио оставалось, — это ждать. Пятый вечер он идет во двор, садится в миас, спускается со склона по узким улочкам, виляет между домами, надеясь застать плюху в действии… Устав кататься, выезжает из города и бросает миас перед лесочком. Выходит на сторону холма, обращенную к углу с переходом. Садится и ждет тех, кто обещал скоро вернуться. По его расчетам, они появятся через два десятка поворотов: семнадцать до Большого Перевода и три про запас — мало ли что.

Как случилось, что в один узел завязались гипер- и микрогравитация, Морио не интересовало. Он крутился в бесконечных догадках, что происходит в теле жертвы плюхи. Размышлял, прикидывал… Но все решила бы практика, а к жертвам не подпускали.

Метания ума, невыносимые от невозможности приложить руки — тошно. Стыд от воображения, как будет отчитываться, какими словами объяснять, почему нет результатов — горько. Но сделать шестьдесят тысяч шагов, одному войти в переход — невозможно. И не потому, что опасно, а потому, что это — поражение.

«Лови рыбу, пока держишь удочку!», — твердила его строгая мать оборот за оборотом. После того как выяснилось, что ему дорога на Первый и что скоро он покинет их озеро, она ни разу не повторила этого совета…

Надрывались сверчки. Большая звезда шла на закат. Крапива вытянула свою тень длинно-длинно. Шею кусал кто-то недобрый.

Морио поднялся, отряхнулся, размял занемевшую спину и пошел через лесок к своему миасу. Дойдя, прижал руку в перчатке к панели управления. На овальном экране панели высветилось, что заряда осталось меньше четверти. Надо будет подключиться к Малому Колодцу, оставив перчатку в нише возле входа в комнату.

В городе по окраинному склону миас поднимался неохотно. Один раз даже нагнулся и зацепил передней частью днища уличные камни. Морио удрученно цокнул: в ремонте обещали, что проездит без проблем полный оборот. И ведь опять возьмут за починку не меньше, чем половину заряда перчатки!.. Не хочется быть растратчиком средств, достающихся даром, пусть даже сделать что-то путное не позволяет ему тот, кто выделил средства.

Шатающиеся кресла в миасе Морио укрепил сам.

Улочка вильнула влево. Он проехал по двору, заставленному соседскими миасами, притормозил, разглядывая окна в красных рамах. В окне третьего этажа торчал черноусый Этажный. Когда их взгляды встретились, Этажный закрыл окно. Хорошо еще, неторопливо и без хлопка с дребезжанием стекол. Морио уже не огорчался: в основном соседи смотрели на него равнодушно, а его Этажный, представитель власти, хмурился и отворачивался.

Ранним утром его разбудил шум: внизу кто-то ругался, грохотало железо, тарахтели сразу не меньше десяти миасов.

Первым порывом было — броситься вниз, разузнать, расспросить!

На «расспросить» он и сломался. А когда сломался, облокотился о подоконник и стал смотреть. Оказалось, ночное падение плюхи обошлось без жертв — в это время двор был пуст. Два поврежденных миаса волоком утащили в ремонт: у одного продавило и вывернуло из креплений дверь и кресла, второй отделался вмятиной на корпусе.

А ведь Мастер Двин говорила, что плюха не больше шага, так как же она ухватила сразу два миаса?..

Морио решил позавтракать и подумать. Именно в такой последовательности.

В первый вечер соседка на душной лестнице загрузила его бытовыми проблемами. Из ее сердитых жалоб он узнал, что много оборотов назад доставку еды переделали в мусоропровод, из общей столовой на этаже все запахи тянутся к ней в комнаты, что совершенно невыносимо, а Этажный ничего не делает. Морио слушал внимательно, чем расположил к себе ворчливую женщину; для себя же он вывел, что в общей столовой предстоит общаться с соседями. Он едва не бросил все и не ушел к себе, чтобы перекусить брикетом. Но говорливая соседка увлекла благодарного слушателя на ужин, где он понаблюдал за ней и за остальными жильцами. Оказалось все незатейливо: чтобы получить поднос с ужином, достаточно было пару раз коснуться перчаткой меню в большом терминале…

Сегодня в столовой было пусто — время раннее, зеваки во дворе еще не наговорились о плюхе.

Морио выставил на поднос тарелки, заправил в терминал, выбрал «Завтрак № 5». Из «дополнительного» нажал на строку с непонятным словом «Б’тва». Решил, что это должен быть салат.

В пятый завтрак входили три куска разноцветного хлеба, холодный брикет масла с зеленью и тяжелая гроздь фиолетового винограда в бумажной коробке. Б’тва оказалась черной пластиковой бутылкой с какой-то жидкостью.

Сидя в тишине светлой столовой, он ощущал себя в покое, но предчувствовал беспокойство, которое настанет непременно, стоит лишь кому-то войти и разрушить его теплое одиночество. С дерганым страхом он ждал, когда раздадутся шаги по извилистому коридору, когда же, когда…

Его напряженное ожидание вскоре окончилось: прискакала стайка детей из комнат напротив его. Прискакала и не выбрала лучшего места, чем за соседним столиком. Будто мало столов!

Морио поспешно доел виноград. Повертев в руках черную бутылку, осторожно крутанул крышку. Из бутылки угрожающе зашипело. Дети захихикали, глядя на его удивление.

Он сделал небольшой глоток. Пузырьки закололи язык, защипало в носу, защекотало вечно сдавленное горло. Но было удивительно вкусно — ненавязчивая освежающая кислинка заставляла пить и пить.

Несколько вдохов — и щекотка в горле заметалась, уплотнилась, рванула вверх, ударила в нос. Морио чихнул и кашлянул одновременно, глаза его наполнились слезами.

Соседские дети засмеялись, двое младших помчались наперегонки к терминалу с криками: «Я себе карамельную возьму! — А я мятную!».

Прочистив горло от неожиданной отрыжки, Морио глянул на детей за столиком и сказал:

— Извините. Случайно.

Старшая девочка понимающе кивнула.

Он закрыл бутылку и хотел было отправить ее в мусоропровод вместе с подносом и тарелками, но, положив похолодевшую ладонь на горло, застыл.

Понимание кралось на цыпочках, несмело, но упрямо: отрыжка от шипучей воды убрала тягостную неспособность нормально разговаривать.

Морио схватил бутылку и быстро пошел к выходу. Теперь он мог добраться до старика, который из-за плюхи лежал без сознания. Мог прийти к нему. Не мяться больше перед Домовыми и Этажными, а объяснить им, убедить, потребовать! Его пустят — он будет говорить уверенно и смело!

Он сможет говорить…

…пока спазм не вернется и все не скатится обратно к повторению эхом чужих слов.

Он остановился.

Нет, этот шанс надо использовать для чего-то более важного, более долговременного. Например, для разговора не с Домовым, а сразу с Районным — чтобы его пускали во все дома. Чтобы сломалась эта глупая преграда, мешающая ему работать!

А то и для большего!

В голове, щелкая, складывался большой план, куда входило и здоровье жителей, и снижение риска попасть под плюху. В груди загорелось от смелости.

Выводя миас с опустевшего двора, Морио трепещущей рукой проложил на пульте кратчайший маршрут до районного управления. Добрался, чудом избежав двух столкновений, — оба были бы по его вине.

Задержавшись перед входом с прозрачными дверьми из голубоватого пластика, он попробовал сказать вслух: «Здравствуйте, мне срочно надо видеть Районного». Не получилось. Слова, как и прежде, застревали в горле.

От страха защемило в животе. Морио слабеющими пальцами вцепился в черную бутылку и сделал глоток. Другой.

Мало.

Он выпил не меньше половины, прежде чем еще одна отрыжка что-то переломила внутри.

— Здравствуйте, мне срочно… — начал он и, чтобы не терять времени, бросился через холл к длинной стойке, за которой суетилось несколько девушек в голубой форме.

У Районного было совещание, но в перчатке Морио было отмечено право обращаться к городским управленцам в любое время. Право коварное и плохо исполнимое, но оно было.

Девушка из-за стойки махнула рукой, подзывая охранника. Тот без большой охоты с холодной вежливостью проводил взволнованного Морио на десятый этаж пятнадцатиэтажного здания и открыл перед ним двери большого кабинета.

«Это шанс. Это мой шанс», — повторял Морио, входя в кабинет, заставленный по периметру стеллажами. В центре кабинета оставалось место для стола и стульев, сейчас занятых собравшимися.

— Прат не хочет ссориться с равнинными, и я его понимаю, — донеслось спереди.

— Он вообще ни с кем ссориться не хочет. Но мы не для того выбирали его Городским, чтобы теперь он пытался угодить всем и вся. Чьи интересы он блюдет, обещая равнинам нашу органику?

— Как высоко сказано! «Наша органика»! Ты забыл, что ли, что речь идет об объедках и гнилье? Отдадим — у нас же будет чище. Он и наши интересы блюдет, и равнинных не ущемляет. Чем ты недоволен?

— Равнинные жадны. Сколько им ни дай, они потребуют больше! Вот мы им сейчас отдадим нашу ор… наш мусор. А знаешь, что они завтра попросят?.. Сначала камень на строительство станции по переработке этого мусора, а потом увеличение доли в Малом Колодце на эту же переработку. И нам придется от себя отрывать…

— Не придется, Джас, не нагнетай. Если они заберут часть нашего мусора, то снимут нагрузку с Краевых Конвейеров. Мы будем поднимать на край меньшие объемы, а значит, этой долей в Колодце с ними и поделимся. Без ущерба для себя.

Эти два голоса Морио узнал. К одному из Квартальных он приходил с просьбой, чтобы его пустили к пострадавшему старику; второй, Джас, руководил кварталом Морио.

Еще два шага — он выступил из-за стеллажей и оказался перед собранием: Районный, дюжина Квартальных…

Очень много.

И сразу жарко. Сразу душно.

— И вообще, Джас, не о том ты думаешь, — махнул рукой Районный. — У нас указание: предложить способ разделения отходов и посчитать, сколько наш район может дать органического мусора за десяток поворотов. Указания обсуждать решения Городского у нас нет.

В этот момент он заметил гостя, нахмурился и сказал неприветливо:

— Доброе утро, юноша. Я выдал вам право обращаться ко мне и к любому из здесь присутствующих, — он обвел собрание широкой ладонью с пальцами, удивительно короткими для потомка Мастеров, — но права врываться и мешать нам работать я не давал.

У Морио сдавило горло, и ослабели ноги. Он готов уже был ссутулиться, попятиться и скрыться от строгих взглядов, но едва опустил глаза, как увидел в своей руке черную бутылку.

Он приободрился и открыл бутылку. В висящей тишине резко и коротко зашипело. Он поспешно допил б’тву до конца, закрутил крышку. Через два вдоха пузырьки весело защекотали горло и ударили в нос.

— Сегодня ночью упала плюха, — сказал он медленно, боясь испортить нервозностью свою удачу. — Во дворе моего дома.

Квартальный Джас дернул плечом — эка невидаль!

— Покорежило два миаса.

— Вы пришли, чтобы сообщить нам это? — спросил Районный.

— Я пришел сообщить… сила плюх увеличивается. В соседнем районе в трех домах расселили последние этажи. Сегодня сплющило миасы… — он поднес кулак ко рту и удержал очередную отрыжку. — Вы ко мне никого не пускаете. И меня тоже ни к кому…. Пусть так. Тогда дайте право — я поработаю с крышами, сделаю навесы прочнее. Где открыто — дворы, улицы — натяну ленты. Укреплю, что смогу. Это защитит.

Говоря, он с опаской поглядывал на Джаса. Тот, едва услышав про миасы, нажал на столе перед собой несколько кнопок. В центре столешницы засветилось изображение, которое Морио не мог разглядеть.

— Это защитит, — повторил он.

Джас щелкнул еще одной кнопкой. Изображение поднялось голограммой над столом: ремонтная мастерская, два миаса, небритая щека мастера, держащего камеру…

Районный наклонился вперед и, водя пальцем по краю стола, покрутил изображение:

— Я думал, урон больше. — Он повернулся к Морио: — Что же вы нас, юноша, в заблуждение вводите? Врываетесь, панику устраиваете. А между тем мы прекрасно видим, что поводов считать, будто плюхи усиливаются, нет. Или вы думаете, что наши лучшие головы соображают хуже, чем ваша, юная и неопытная?

— Дайте мне право, — Морио протянул руку в перчатке.

Районный посмотрел на его руку, как на что-то грязное, и не ответил. Квартальный Джас откинулся на стуле и закатил глаза к потолку с подчеркнутой усталостью: как же он мне надоел!

Обида резанула по всем чувствам сразу.

— Почему вы злитесь на меня? Почему раздражаетесь? От гордости? — не выдержал Морио. — Она мешает вам увидеть правду — о себе, обо мне, о городе и жителях. Вы считаете себя выше меня. Ваша гордость не хочет оказаться в долгу у моей неопытности. Вы у гордости в тюрьме! Из-за нее вы не даете мне работать, не даете помочь. Пусть так… Но пока вы тешите свою гордость, становится опаснее. С Первого придут не завтра, а до того надо как-то защи…

— Вот когда придут, — сурово бросил Районный, — тогда и поговорим.

В животе у Морио все сжалось, челюсти затряслись. Он хотел возразить, хотел сказать, что, когда придут с Первого, им нужен будет материал для работы, описания, наблюдения…

— Вы не понимаете, — выдавил он, — вы не хотите видеть…

— Видеть — это задача Основателей, а их здесь нет, — Районный тягуче поднялся, выпрямился во весь рост. — Мы не просили помощи у Первого, но нам прислали вас, юноша. Прислали недоучившегося Подмастерье, решив, будто мы не справляемся. Это унизительно, и я рад, что вы это понимаете. Тогда поймете и нашу просьбу — успокойтесь и прекратите навязываться. Мы не со вчерашнего поворота тут живем, доживем и до завтрашнего. Пока не пришел сильный Основатель, здесь решать будем мы, Мастеровые.

Морио поперхнулся. Мастеровые? Не Мастера, а Мастеровые?!

Его не смутила грубость, но это искажение всего одного слова потрясло и напугало до глубины души.

Он попробовал исправить:

— Вы — Масте… Масте…

Но в горле застрял колючий комок, дыхание перехватило. Пол под ногами дрогнул, наклонился. Послышалось ускользающее: «Кто-нибудь! Дайте стул этому обморочному…»

Он пришел в себя и обнаружил, что сидит на стуле, грудь упирается в острый край столешницы, перед глазами зависла неподвижная голограмма с вывернутыми креслами миаса и ремонтником.

Морио отлепил щеку от стола и с трудом поднял гудящую голову.

— Очнулся, — сказал где-то вдалеке едкий Джас.

— Хоть одна хорошая новость, — приблизился тяжелый голос Районного. — Надеюсь, вы не думаете, будто на вас плюха свалилась, пробив пять этажей?.. Если рветесь что-нибудь укрепить, юноша, укрепите свое здоровье. Падаете на ровном месте, а нам потом отвечать.

Морио хотел возразить, хотел сказать, что ответит и за себя, и за их губительную, непробиваемую гордость… Открыл рот.

Не смог произнести ни звука.

Пустая бутылка из-под б’твы, давшей удивительный, но недолгий эффект, валялась около стеллажа.

Морио готов был провалиться на первый этаж и дальше, зарыться в породу, выгрызть пещеру под городом и не высовываться оттуда, пока обжигающий стыд не отпустит его. Неудача терзала, колола сердце, свербела в висках.

Он кое-как поднялся на непослушные ноги. Пренебрежительные взгляды, устремленные на него, пугали сильнее сотни вопросов Цепкого Рао.

Вместо извинений Морио развел вялыми руками и побрел к выходу. В спину подталкивала тишина. Он подобрал свою бутылку, прошел мимо стеллажей и уже закрывал дверь, когда сзади донеслось приглушенное:

— Да уж… Ладно. Давайте вернемся к настоящим проблемам. А именно, как организовать сортировку…

Дверь закрылась, оставив начальственные головы с их мусором, а Морио — в пустой комнате перед коридором, ведущим к лестнице. Тонкое покрытие на полу издевательски поскрипывало при каждом его шаге — позор, позор… Он еле добрел до первого этажа и выхода через толчею в коридорах. Ему казалось, что каждый встречный готов сбить его с ног, наступить, перешагнуть, что его никто не замечает, такого никчемного, слабого и глупого.

До самого вечера он бесцельно таскался по улицам, не обращая внимания на то, куда несут спотыкающиеся ноги. Почтенная дама, на миас которой он едва не упал, перегнулась через дверцу и попробовала стукнуть безответственного пешехода сумочкой на длинном ремешке.

Когда стемнело, он обнаружил себя в незнакомом районе, среди плотно стоящих высоких домов. У ближайшего дома при свете из окон первого этажа под громкую ритмичную музыку плясала молодежь. Девушка с тремя длинными косами, смеясь и что-то крича, схватила Морио за плечи и попробовала заставить танцевать. Он замер. Почувствовав его уныние, девушка бросила: «Увалень дурацкий!»

— Увалень, — эхом повторил Морио и побрел дальше по улицам, заполненным любителями шумного вечернего отдыха.

На одном из перекрестков его внимание привлекла трепещущая на ветру красная афиша с нарисованным длинным шарфом и надписью наискосок: «Смеюсь над несмешным. Молл». Он остановился под дрожащим, зазывным… Что-то такое билось в памяти. Что-то недавнее. Что-то нестыдное. Что-то, вышедшее против стыда и победившее его.

Он окинул улицу мутным взглядом — цепочка афиш убегала прочь, помечая своими следами дома через один. Он бездумно пошел вверх по улочке. Его обгоняли хохочущие дети, люди, спешащие по своим делам…

Площадь открылась внезапно — словно обрезали дома. Пахнуло пряными ароматами закусочных. В наступающих сумерках поблекла цветастая одежда горожан. Было шумно. Из открытого окна ближайшего дома черноволосая женщина кричала кому-то на площади, чтобы он возвращался, иначе она выбросит его барахло.

Морио побрел к зданию, украшенному яркими желтыми гирляндами. У высоких деревянных дверей толстуха в разных сапогах приветливо пожимала руки входящим, а заодно списывала энергетическую оплату с их перчаток на свою.

Он остановился в нескольких шагах от входа и замялся, не чувствуя ни желания уйти, ни желания остаться.

— Молодой человек! — звонко воскликнула толстуха. — Если не знаете, куда идти, идите на мое выступление!

— На выступление?

— Вы такой грустный. Зря не пользуетесь правом на развлекательные мероприятия… Давайте, не робейте. Будет интересно. Согласны?

— Согласен, — откликнулся Морио и сделал шаг вперед.

В первый миг ему показалось, что на него наступили. Неодолимая сила вжала голову в плечи. Он попробовал вывернуться из-под нарастающего давления — не смог пошевелиться, в мышцы будто налили металла. Грудь сжалась, желудок потянуло вниз. В глазах потемнело, по ногам прошла судорога, он пошатнулся, чувствуя, что не в силах устоять.

Падая и теряя сознание, услышал женский визг…

Кто-то с силой дергал его за правую руку. Поверхность под ним ходила ходуном. Кроме безумного тарахтения, больше не было звуков в мире, в который он вернулся.

Морио заставил себя открыть глаза. Над ним качалось черное небо с яркими точками звезд и двумя силуэтами осколков с блестящими нижними пирамидами. Не сразу, но он сориентировался. Ближним был 755-ый, который удалось сбалансировать только при пустынном наборе. Уроки про почти сухой, пыльный и жаркий 755-ый Морио, жителя озерного осколка, ужасно напугали — кто может жить без воды? — и воображение рисовало ужасных чудовищ с колючками и острыми лапами. Дальним плыл два-миллиона-что-то-там, а проще «Библиотека Мастеров». Мертвый. Закрытый.

Сильно мутило. Когда опять дернули за руку, он застонал. Попробовал высвободиться — не получилось. Поверх ладони лежало что-то теплое, давящее.

Дернул посильнее.

— О! Очнулся! — послышался незнакомый голос.

Руку отпустили, покачивания прекратились. Поднимая непослушное тело и садясь, Морио различил, как затихает тарахтение остановившегося миаса и прорываются звуки равнинной ночи: шелест травы под прохладным ветром, пронзительный крик птицы, вылетевшей на охоту.

С водительского сидения ему улыбался какой-то толстяк. Его лицо снизу подсвечивал зеленоватый свет приборной доски, и из-за этой зелени он был похож на рыбака, выползшего из прибрежного ила.

— Хорошо, что ты очнулся, — сказал толстяк бодро. — Сейчас отдохнем немного, и дальше ты поведешь. У моей перчатки заряд кончился, а твоей рукой управлять неудобно, все равно что столом под коленкой чесать.

— Дальше? — хрипло спросил Морио, сквозь туман в глазах оглядывая равнину.

Едва различимо позади светилась линия города. Вдалеке слева, как забор из тысячи световых трубок, тянулись в небо ярко-золотые мерцающие полосы.

— Мне велено отвезти тебя к равнинным. Их уговорили принять тебя. На время, конечно.

— Велено?

— Ты долго лежал. Все ж разбежались подальше, чтобы не зацепило… Меня с миасом за площадью тормознули. Мол, сейчас с перчатки прочитаем адрес, так ты увези парнишку, плюха на него упала. Пока собирались, пока узнали… Только тебя погрузили — бежит Квартальный самолично. Командует, мол, давай его вообще прочь из города. У равнинных безопаснее, с ними сторговались, а то отвечай еще… Потом отдышался, посмотрел, как ты, бледный, на сиденье валяешься. Просил передать, когда очнешься, что идею с лентами над улицами примут и еще звуковую сигнализацию на них установят, чтобы успевали отскочить. За это, мол, спасибо.

В голове плыло и гудело, смысл слов понимался с трудом, но Морио различил главное.

— Установят, — выдохнул он; чуть отпустило напряженные плечи. — Установят… Спасибо.

— Да мне-то за что? — замялся водитель. — Ты, если в порядке, садись за управление, и поехали. Нам немало осталось. Вон, Холмы Малого Колодца еще не миновали, — он махнул рукой налево, на золотые вышки.

Морио знал про эти холмы, немного, но достаточно. Он понял, что колодец уходит глубоко под поверхность, во внутреннюю часть пирамиды. Когда мир был целым, Основатели собирали там свет звезды и делились энергией с внешней стороной. Мир разрушился. Город раскололся: большая часть оказалась на нынче закрытом осколке, а здесь осталась узкая окраина. Внутри осколка сохранился запас звездной энергии, снаружи продолжают работать вышки, доставляющие ее в город и на равнину. Крепко сидит в умах память о могущественных Основателях, которых надо лишь дождаться. Их помощь не ранит гордость тех, кто успел позабыть свое истинное имя.

Пересев за управление, Морио подтянул сползшую перчатку и дернул головой, интересуясь у круглолицего, куда двигаться.

— Оставь Холмы слева и за ними бери на центр. Только не гони: тут ям и кочек, как у девицы заморочек. К рассвету доберемся, если у тебя заряда хватит.

Он кивнул:

— Хватит, — и положил руку на пульт.

Когда вернутся Имай и Двин, они найдут его, где бы он ни находился. По его подсчетам, до их возвращения оставалось семнадцать поворотов: четырнадцать до Большого Перевода и три про запас. Мало ли что.

Часть вторая. Глава 5

Пятое и Шестое Жилые Кольца погрузились в тишину. В Третьем и Четвертом изредка раздавался шум автоматов, спешащих убрать остатки летучек, от которых в небо поднимались черные столбы дыма. Именно здесь случилось больше всего аварий, когда после страшной новости жители наперегонки бросились к центру: узнать хоть что-нибудь, расспросить хоть кого-нибудь.

Со Второго начинались разруха и кошмар, которые по мере приближения к Вектору превращались в плотный комок рева, плача, ругани, стонов и снова плача. Распахнутые двери домов, опрокинутая мебель в садах — кого где застала ужасная весть, тот оттуда и сорвался. Взволнованные Мастера сметали на своем пути все преграды: в центральных Кольцах часто встречались вывернутые с корнем деревья, вздыбленные, разорванные ленты ползучек.

Двери Вектора были заперты. Шумная толпа, заполнившая, как море, всю округу, уже перестала орать: «Скажите! Скажите!», уже прекратила бить окна камнями или порывами «шар-толчок», уже оставила редкие попытки проникнуть с летучек на галереи, уже охрипла от угроз, что сейчас все здание по камешкам разнесут, если не ответят, если не дадут списки. Все гудели, покрикивали, но уже не так агрессивно.

Те, кто не толпился у Вектора, собирались на углах Первого, возле выходов. Раньше всех туда прилетели Воспитатели, даже в такой страшный момент не потерявшие выдержки и сообразившие, что, сначала бросившись в центр, потом все откатятся сюда, на углы. Позже именно Воспитатели на углах встречали тех немногих, кто приносил из большого мира «пуговицы», «ошейники» или «недоплетни» с записями. Передавали эти сообщения в Вектор, удерживали от паники и самоубийственных порывов тех, у кого грозил надломиться рассудок. Снабжали инструкциями уходящих с заданием. Изредка мимо них прорывались самые отчаянные — бросались в переход, чтобы помочь и спасти, не зная, чем помочь, как спасти…

В круглом Зале Собраний светильники на потолке горели один через три. Если бы собрался весь Управляющий Вектор, то включился бы полный свет. Было тихо. Белые матовые стены и так приглушали звуки, а теперь будто приготовились ловить и искажать слова, вздохи, даже шорох одежды.

От высоких раздвижных дверей вниз вела широкая полоса низеньких и редких ступеней — разрезала кольца столов, не давая им смыкаться, пересекала зал до центра, через каждые несколько шагов расходясь направо и налево проходами к пяти кругам бежевых кресел. Советники здесь садились за серые столы, повернувшись к центральной площадке, а на ней Проводники, наоборот, располагались к центру спиной, к Советникам лицом. Это было по-своему символично: взгляд каждого из шести Проводников был направлен из точки в огромное пространство, но корректировку этого взгляда производили Советники.

Сегодня все расселись как попало. Казалось, у кого хватило сил дойти сюда, у тех силы здесь и закончились. Подвернулось кресло, ступенька, пол — там и сели, там и приковала, обездвижила черная скорбь, поставившая своих стражей-теней возле каждого из пятнадцати собравшихся, чтобы шелохнуться не посмели, чтобы головы было не поднять.

Лишь Эар, больше по стариковской привычке, чем обдуманно, доплелся до своего кресла. И так вышло, что за внутренним светло-янтарным столом Проводников он оказался в одиночестве.

На большой настенной голограмме высвечивались строчки новостей: справа — о Большом Переводе, слева — уведомления Системы Присутствия.

Первое сообщение о Переводе уже исчезло за верхним краем. Но его помнили все: «На выходе с 36-го заискрило. Дорога провисла, трещит». Это сообщение принес один из молодых Основателей, кого поставили в соседние сектора наблюдать. И они, и сторонние пары, стянувшиеся к беде, слали на Первый сообщения:

«Мотает. Не удержали. Хлестнуло — и лопнула цепочка».

«36-ой сорвался с орбиты. Летит к стотысячным. Что делать?»

«Сообщение от Смотрителя Нузы. Мы были за 15-ым. На нас буквально свалился Смотритель Ливи. Кое-как поймали, унесли на 15-ый. Творец Брун осталась с ним — он обожжен и покалечен, но Брун справится. Новых ног не вырастит, но жизнь удержит. Наверняка на тропах есть еще выжившие. Одной мне не обойти, да я и… я не понимаю, куда идти… Попробую сектор перед 540-тысячным, но… Пришлите помощь, информацию, совет, что угодно…»

«800-ый крутит, вижу пожары. Направляемся на него. Передайте Глэр, что если вернусь…»

«Это кошмар! 36-ой разнес вдребезги два осколка! Два! Полных жизни! 100482-ой и… Нет! Это невозможно. Неправильно! Сколько обломков! Они повсюду. Ничего, кроме них! Вы не представляете себе, сколько обломков!.. И он еще не развалился!»

Благодаря этим сообщениям выяснили, что вызвало катастрофу. На 36-м несколько десятков переселенцев, до кого вот-вот уже должна была дойти очередь на выход с осколка, увидели надвигающийся смерч. Им бы не дергаться, им бы подождать! Или успели бы по очереди уйти от разрушительной стихии, или Мастера перегруппировались бы и если не загасили ураган, то отвернули бы его от угла с переходом.

Но нет. Переселенцы запаниковали. Бросились скопом прочь, смяли коридор из Мастеров, указывающих каждому его время и шаг. Набились в переход — и тщательно рассчитанный тоннель затрясся в судорогах.

А потом все лопнуло…

Эар сразу приказал Воспитателям не церемониться с теми, кто бездумно ринется с Первого на помощь: разворачивайте силовые кнуты и бейте. Лучше потом десяти порывистым дуракам полечат спины, чем они своими прыжками и метаниями приведут к сотням новых жертв.

При упоминании кнутов Иса замялась, но спорить или что-то отрицать не стала. Хотя по тому, как она прокашливалась, и по ее приглушенному шепоту в сторону Эар понял, что у него обязательно спросят, откуда он знает о кнутах и что именно ему известно. Причем спросит вряд ли сама Иса, она про себя в курсе, что расспрашивать не умеет; подключит Цепкого Рао, а тот уж сотню вопросов задаст, не меньше, лишь бы добраться до правды.

Позже он сделал объявление толпе перед Вектором: кто из Основателей способен действовать спокойно и трезво, тому будет дано задание выйти с Первого и, подойдя на безопасное расстояние, поискать взглядом, слухом, чутьем тех, кого из порванной цепи забросило на соседние тропы, подобрать и привести на Первый или на ближайший целый осколок.

Желающих нашлась почти сотня. Разбились по парам, послушали оскорбления Мастеров, которые, получалось, не пригодятся, потому что неспособны ни вдоха находиться в переходах в одиночку. А потом унеслись на летучках к углам, огибая черные столбы недавних аварий. Одну пару Эар отправил к Нузе, перед 540-тысячным — пусть или помогут искать, или уведут ее оттуда, по обстоятельствам.

Эар отдавал приказы, потому что никто другой за это не брался. Советники сидели с пустыми лицами — отрешенные, апатичные. Толку от них не было. Ну, хоть панику не сеяли и об стены головами не бились.

А он бы бился. Посчитал бы за счастье биться, покалечить себя до крови, до хруста костей, разбить и разорвать все, до чего дотянулись бы сведенные пальцы! Бился, если бы сейчас не приходилось сидеть одному в круге пустых кресел.

Из шестерых Проводников в Зале осталось только двое — Эар и Ану, которая беззвучно рыдала у стены. Ее длинный домашний халат был ужасно перекручен, седые волосы всклокочены, рукава, в которые она прятала лицо, промокли от слез. Зачем она вообще здесь? Кто решил, что лучше вытащить пожилую женщину из дома, в который больше не вернется никто из ее семьи, и привезти в Вектор вместо того, чтобы приставить к ней Воспитателя или Строителя, способного создать и вколоть индивидуальное успокоительное?

Двое Проводников были задействованы в Переводе: Гви начинал цепь от 36-го, Осо замыкал ее перед 800-ым. Шансов на то, что они уцелели, не было.

Маа повесилась в своем доме. Едва из общего сообщения стало известно, что в Большом Переводе случилась авария, как весь аналитический ум Маа исчез, словно взорвался, и она не стала дожидаться подробностей. Ее тело нашел Эар, когда по дороге к Вектору заехал к ней поддержать, обнадежить — может еще так случиться, что ее муж и старший сын выжили, ведь он только что узнал, что одного из цепи подобрали, правда, пока неизвестно, кого.

Опоздал. Немедленно вызвал двух Творцов, но не удалось спасти ни ее, ни ребенка…

Гаса, последнего из их шестерки и самого молодого, решили отправить оценить ситуацию с 36-ым. Присмотреть за теми, кто оказался поблизости, заинтересовался, ничего не понимая, свернул в этот сектор и теперь рискует стать жертвой лихого обломка. Понаблюдать за разлетом больших кусков, спрогнозировать их траекторию и скорректировать передвижения высланных на поиски. Гас быстрый, он успеет метнуться и подтолкнуть зазевавшихся и медлительных. Он внимательный, он каждому укажет самое безопасное место. Да, его задача сейчас — голыми руками таскать камни из котла с кипящей водой. Но он дольше прочих продержится в ветрах и молниях переходов. Он спасет выживших и убережет спасающих…

На экране появилась новая строка:

«Наблюдаем замедление вращения 800-го. Пока не подойти, дорога закручена. Пришлите кого-нибудь, попробуем пробиться».

Один из Советников вдруг вскочил и с безумным криком бросился из зала. Эар даже не разобрал, кто именно — так стремительно он исчез за дверями.

Проводник поднял непослушную руку, тронул «пуговицу»:

— Вызов Воспитателей. Выпускать с Первого только по моим разрешениям. У кого нет задания или кто хоть заикнется про 800-ый, гнать с углов сразу.

Воспитатели по очереди подтвердили получение приказа — и снова тишина. Лишь рвано дышит и всхлипывает Ану у стены, и кружит над Советником Килком оса, нацелившаяся на пятно сладкого джема на его груди…

Сообщения Системы Присутствия были скупы и однообразны, но от этого отчаяние лишь сильнее било по рассудку и выдержке, покрывая их трещинами:

«Мастер-Строитель Отра. Отсутствие. Смерть в результате подъема на край».

«Основатель-Проводник Гас. Отсутствие. Выход с пятого угла».

«Мастер-Советник Хаон. Отсутствие. Смерть в результате выхода со второго угла».

«Мастер-Творец Фирс. Отсутствие. Смерть в результате остановки сердца».

«Основатель-Смотритель Ирон. Присутствие. Вход с пятого угла».

Эар обводил Зал туманящимся взглядом, ожидая увидеть хоть всплеск жизни, хоть искру силы. Но из всех с самого утра той первой строчкой будто бы вынули души. А так и было. Мир не видел больших жертв с момента своего разрушения.

Он даже завидовал тем, снаружи Вектора, кто нашел в себе силы гневаться, бросаться вперед, крушить и ломать. Тоже ведь жизнь. Громкая, страшная, оскаленная — но жизнь. У них были ярость, злость, сила. Ему остались замешательство, страх, одиночество.

Эар подавил рванувший из груди вой — жуткий, безумный вой смертельно раненого зверя, — и задышал редко и неглубоко. На плечи давили сотни и сотни оборотов его жизни, пальцы по-стариковски тряслись. В голове болезненно потрескивало — Экре, Экре…

«Пуговица» зажужжала, возвращая в реальность. На связи была Иса:

— Проводник, у второго выхода собираются добровольцы. Они хотят уйти к 800-ому пятью десятками пар. Надеются рвануть вместе и ударом раскрутить дорогу обратно, чтобы таким образом стабилизировать…

— Дурные, чему вы их только учите, — тихо вздохнул Эар. Глянул на всхлипывающую Ану, добавил громче: — Иса, этих безголовых заприте где хотите. Не выпускать ни под каким предлогом. Кнуты не сворачивать, может, так одумаются… Еще кто-нибудь из наблюдающих вернулся?

— Нет.

Эар отключил связь и долго смотрел на экран новостей. Новые строки не появлялись.

Словно бы в ответ на тишину очнулся Советник Боон.

— Ну что, допереводились? — заскрипел он. — Три сотни на отправляющем — и что они сделали? Тысяча в переходе — и где они теперь? Случайный шторм, неожиданная паника — и все! Десятки тысяч жизней брошены космическим ветрам на растерзание!

— Уже подобрали десятерых, — глухо сказал Советник Килк, глядя потемневшими глазами перед собой. — Моего брата среди них нет.

Поднялся с широкой ступени Мастер-Творец Энфо:

— Надо бы создать списки…

— Создавай, дополняй, но не запускай в общие сообщения, — сказал Эар. — Кто-то может не дождаться и… как Маа… А потом окажется, что чей-то муж, сын, внучка выжили, удачно свалившись на широкую развилку.

— Моего брата среди них не будет, — донесся голос Килка. — Ведь он Мастер, а подбирают только Основателей… Никто из Мастеров не выжил, верно?

Энфо прошел три шага и сполз в одно из боковых кресел.

— Кто-нибудь обновит уже карту?! — заорал Боон. — Почему никто не догадался сказать Гасу, чтобы он…

— Незачем, — перебил его Эар.

Дрожащим пальцем вызвав меню, он развернул карту-голограмму поверх экранов — ее обновляли, если в сообщениях были указаны координаты.

Там, где еще поворот назад была красная точка 36-го, ставшего опасным для жителей из-за частых штормов и смерчей, не осталось ничего. По ходу его орбиты, но чуть выше, простерлось длинное облако черной пыли, медленно расползавшееся согласно программным расчетам: теоретические траектории разлета кусков 100482-го и того, что откололось от 36-го при столкновении. Внизу, правее, горела белым лента раскалившихся дорог. Она тянулась за 800-ым, который остался на своей орбите, но из-за разрыва цепи закрутился и пошел в обратную сторону. Вспыхнуло, загорелось, прокатились раскаленные ураганы — и все, что было на его поверхности, живое или неживое, обратилось в пепел.

Эар устало повернулся к Боону:

— Куда несет 36-ой, и так ясно. А требовать данных от Гаса — это срывать кого-то для передачи сообщений. Те, кто ушел туда, разберутся лучше, если будут действовать самостоятельно, а не отчитываться перед нами за каждый вдох.

— Я хочу точно знать, куда занесет эту махину или ее куски! Что она еще разрушит, пока вся не развалится? — Боон постучал по столу перед собой.

— Он прет поперек всех орбит. Ты можешь с ним что-то сделать? Повернуть его? Остановить обломки 100482-го? Нам сейчас не нужны мелкие подробности — нам с ними нечего делать.

— Куда лучше праздно сидеть в своем кресле, не так ли? — прошипел Боон.

— Куда лучше держаться перед бедой, собрать волю в кулак и не мешать тем, для кого эти обломки — реальная угроза, а не пища для любопытства. Хотя если ты боишься, не пострадает ли какой-нибудь из тех осколков, о которых мы с тобой недавно говорили, то я понимаю, почему любопытство так тебя грызет.

Боон вздрогнул, но быстро нашелся:

— Я рад, что ты сам вспомнил о том разговоре. Значит, я буду верно понят, если скажу, что мы своими действиями только навредили большому миру. И себя не пожалели.

Он поднял голову и заговорил громче, чтобы его услышали все, даже Ану, сжавшаяся у стены:

— Мы так много сил отдали миллионам осколков, что сами потеряли свои лучшие силы. Смерть пришла на наш порог. Почему мы делаем вид, будто она взялась ниоткуда? Разве мы не открыли ей дверь нараспашку тем, что занялись миром угасаний и пустоты? Более двух тысяч оборотов назад мир наполнился смертью. И он стал смертью! Мы выходили раз за разом, упрямо пытаясь вдохнуть в него жизнь. Но вот к чему привели эти попытки! — он ткнул пальцем в экран Системы Присутствия.

«Мастер-Строитель Руис. Отсутствие. Смерть в результате отравления», — сообщала последняя строчка.

— Большой мир давно умер. Пытаясь с ним что-то сделать по-крупному, вроде Перевода, мы получили то, что должны были получить — оплеуху и десятки тысячи погибших! Сотни тысяч!

— Боон, пожалуйста, — попробовал остановить его Мастер Энфо, бледный, как белые стены. — Ты хочешь, чтобы мы увязли в чувстве вины?

— Всем, кто устроил этот Перевод, будет полезно проникнуться чувством вины! Может, оно заставит думать головой, а не тем, что тянет к бессмысленным делам в протухшие дали…

Боон встал, быстрыми шагами прошел к концу стола и наклонился над сидящим на ступенях Советником Адером:

— Вот ты, Адер, когда предлагал в цепочке поставить Основателей и Мастеров зигзагом один через два и доказывал, что это самое прочное построение, чем думал?

Адер молчал. Лицо его было перекошенным и напряженным, как у того, кто готов заорать или разрыдаться.

Схватив за воротник янтарного мундира, Боон бесцеремонно поднял его и толкнул к дверям Зала:

— Иди отсюда! Поплачь о тех, кого погубило твое «самое прочное» построение!

Разбушевавшись, он метнулся к Советнику Килку:

— Это же ты утверждал, что от 36-го до 800-го можно перевести без буферной зоны?.. И ты убирайся. Не смей впредь решать хоть что-нибудь сам!..

Следом за Адером и Килком, плетущимися к выходу, как побитые камнями коты, поднялись еще двое Советников.

— Убирайтесь все! — орал Боон. — Если вы будете с этого дня молча сидеть по домам, больше народу убережете!.. И эту истеричную уведите кто-нибудь, — бросил он, дернув головой в сторону Ану.

Не глядя на уходящих, он встал у края стола и ударил пальцем по сенсору в столешнице — из отодвинувшейся панели поднялся стакан с водой. Боон жадно припал к нему и выпил все, не отрываясь.

— Успокоился? — спросил Эар, когда Боон опустил стакан.

— Мы стольких потеряли… Так заботились о жизни на каждом из миллионов осколков… Я не хочу новых катастроф. Пришло время позаботиться о нашей собственной жизни. Иначе мы вымрем.

— Все-таки ты не расстался с мыслью, что надо вычеркнуть одних, чтобы сосредоточиться на других? Но как ты собираешься отделять избранных, достойных внимания и заботы, от тех, кого отдашь космическим ветрам?

— А, значит, с самой идеей ты согласен?

— Нет.

— Хватит, Эар, — сказал Советник твердо, но уже без злости. — Пора всем понять, что большой мир несет только смерть. Наши предки чудом уцелели на Первом, когда мир развалился. Теперь, чтобы уцелеть нам, их внукам и правнукам, придется стряхнуть с себя старые законы и сменить ориентиры.

— Советник Боон, — неожиданно подала голос до этого угрюмо молчавшая Йрин, самая тихая в Векторе, но отличившаяся когда-то бурным романом с жителем периферийного осколка. Она настояла на том, чтобы привести избранника на Первый, но способностей даже Подмастерья у него не нашли, работать он не смог. Все помнили пылкое начало их отношений, но предпочитали не интересоваться, что стало потом.

— Советник, что именно стряхнуть?

— Избавиться от бесцельного хождения по этой пылище, — повернулся к ней Боон, взмахом длинной руки указывая на голограмму с картой.

Йрин замотала головой:

— Я не понимаю, о чем вы, Советник. Вы… вы о том, как пары ходят, проверяют наборы, корректируют, переносят… Вы о том, что это надо прекратить?

— В таких масштабах, как это делается сейчас — да. Я о том, что нужно сократить число наблюдаемых земель.

— Потому что… что уменьшилось число… наблюдателей.

— Хоть кто-то соображает! — воскликнул Боон. — Да, я об этом. Я о том, что нам придется срочно пересмотреть принципы нашего существования и сократить контакты с большим миром. Сократить зону нашей деятельности так, чтобы она соответствовала нашим реальным силам и возможностям. Выберем осколки постабильнее и будем заниматься ими.

Йрин долго сидела, повернувшись к карте, но лицо ее было таким отрешенным, что Эар засомневался, видит ли она перед собой что-нибудь.

— Я… я понимаю… — наконец заговорила она. — Осколки постабильнее, заниматься… Но чем, если постабильнее? Я — Мастер во всех поколениях и скажу за таких же Мастеров: чем мы будем жить? Что мы будем делать на стабильных землях? Какие дела нам останутся, если все будет в порядке?

Боон нахмурился, спина его выгнулась дугой, но он не перебивал.

— Если сказать, что мы таскаем мелкую живность в карманах и бактерий в банках, это прозвучит мелко. Но если сказать, что в наших руках судьба жизни, это уже много. Это высокий уровень и работы, и требований к себе, и ответственности. Нас стало мало. Но чем труднее будет нам, оставшимся, чем чаще придется браться за сложные, почти невыполнимые задачи, тем сильнее мы станем. А если занизить уровень дел, то это ослабление… Да, у нас нет тех пространств, которыми владели и управляли наши предки. Но все-таки мы — те, кем мы были и кто мы есть. И дела должны укреплять нашу силу, а не расслаблять.

Йрин уперлась маленькой рукой в подлокотник кресла и начала подниматься. Голос ее звучал с каждым словом все тверже и сильнее.

— Я — Мастер во всех поколениях. Общее большое дело для большого мира — вот повод для гордости! Вот повод сказать, что мы — великие потомки великих народов, когда-то создавших…

— Да-а! — срезал Боон. — Конечно, замахнуться на величие предков — это замечательно!.. Наши предки были великими, я не отрицаю. Это ведь и мои предки. Каждый их день был пронизан могуществом. Они планеты разобрали! Они звездным светом ворочали! А ты — Мастер во всех поколениях — не думаешь, что в череду твоих поколений врезалось кое-что и все переломило?

Он зашагал вдоль ряда кресел, мерно касаясь рукой спинки каждого:

— Что определяло силу наших предков? Их природа?.. Мы такие же. Нет, тут дело в другом… Каждый день наши предки отсчитывали от Создания Мира! Какая мощная основа: от Соз-да-ни-я!.. Вслушайтесь только! — Он повернулся к Йрин: — Вот ты говоришь про работу «если сказать так, то будет мелко, а если так — то много». А ты представляешь, в насколько унизительной системе ты живешь?

Йрин непонимающе заморгала.

— Ты считаешь время от Разрушения Мира. От раз-ру-ше-ни-я! О каком величии может идти речь, если в основе нашей истории такое позорное событие?

— Почему позорное? — тихо спросил Эар.

Боон то ли не заметил вопроса, то ли сделал вид, что не заметил:

— Сегодня у нас трагический день. День, изменивший весь мир, все наше существование. Только по предварительным данным погибла треть наших. Оставшимся мы должны подставить плечо, дать опору. Дать то, что разорвет чудовищную цепь разрушений, аварий и неудач.

— Что же это? — с восторженным шепотом спросила Йрин.

— Я уже упомянул о системе исчисления, о нашей истории и о ее влиянии на наши умы. Сегодняшний день останется с нами как катастрофа, унесшая тысячи жизней. И датироваться он будет «в оборот от Разрушения Мира». Вы только подумайте, как это получается все вместе: катастрофа, унесшая, тысячи, разрушение… О каких великих делах можно думать, если так говорить, если жить среди таких формулировок?!

— Неужели вы о том, чтобы считать с сегодняшнего дня?! — охнула Йрин.

Боон засмеялся и бросил на Эара острый взгляд:

— Не-ет! Чтобы потом нашуважаемый Проводник обвинил меня, будто я стираю историю цивилизации? Избавьте… Но завтра, когда взойдет Малая, нам предстоит смотреть во множество потерянных лиц, отвечать перед множеством осиротевших душ. И в эти души я вложу каплю силы, сказав им, что их родные погибли в оборот от Падения Купола, от обретения всеми нами свободы!

Взгляд Эара непроизвольно метнулся к дверям Зала — словно потянул броситься наружу, выскочить в коридор, припасть к прозрачным стенам, чтобы увидеть черную линию шпиля и чистое небо. Когда-то, еще во времена деда, в небе висел энергетический купол, который накрывал всю их землю и никому не давал выйти с Первого. А может, Эару просто хотелось вырваться отсюда и бежать прочь сломя голову, лишь бы не находиться рядом с Бооном и тем, что он несет.

— От Падения Купола? — шепотом переспросил Эар.

— Да! — с гордостью сказал Боон. — Цифры те же, но формулировка изменит многое.

Эар потер лицо руками. Ладони были горячие и сухие.

— У нас минимум четыре уничтоженных осколка. 800-ый несется в обратную сторону. Провалилась самая масштабная спасательная операция в истории… И из всего, чем можно поддержать наш народ, из всего, что можно сказать в момент тяжелейшей трагедии, ты выбрал объявить о перемене счисления времени?!

— А тебе мой выбор, конечно, не нравится!

— Боон, откуда в тебе это стремление уменьшать, дробить на детали? Прямо болезнь какая-то! Когда ты успел стать таким мелочным?

— У тебя есть очередное грандиозное предложение?

— Перестань давить на меня чувством вины. Мы с тобой оба понимаем, чем обернется такая игра слов.

Боон усмехнулся:

— Чем же?

— Если обороты будут считаться от события, произошедшего на Первом, а не от события, произошедшего в большом мире, значит, Первый главнее, чем большой мир. Так?

— Конечно, такое положение дел не по нраву старейшему Проводнику!

Безусловно, это все напоказ…

Эар прикрыл глаза и перевел дыхание, стараясь не вестись на провокацию и сохранить спокойный голос:

— Ты прав, от формулировки очень многое зависит, но… Послушай, если один человек забывает свое имя, он вступает на новый, трудный, но свой собственный путь, где он может кем-то стать. Но если ты заберешь память у всего народа, если вычеркнешь, с какого вдоха мы существуем так, как существуем, ты направишь всех на путь в никуда. Народ, вступивший на этот путь, просто исчезнет.

— Ну да! Что я и говорил! Обвиняешь меня в стирании истории… — Боон всплеснул руками, показывая на Эара. — Тебя послушать, так я сплю и вижу, как бы поскорее всем народом самоубиться… Конечно нет, я же не идиот!

Он повернулся и не глядя бросил через плечо командное:

— Мастер Энфо, вы уже занялись составлением списков или вас надо каждый вдох просить работать? Вы ждете, чтобы вас молния ударила?

Сжав зубы, Эар смотрел, как Энфо, бросая тяжелые взгляды на Советника Боона, поднимается и уходит из Зала. Когда за ним закрылась дверь, Эар собрал остатки своего дружелюбия и заговорил:

— Боон, старина. Я знаю, ты убежден, что ты лучше прочих и не должен иметь дело с недостойными. Ты лучше Советников, которые лучше других Мастеров, а те гораздо лучше всех иных… — он запнулся, подбирая слово, — иных людей на осколках. Всех тех людей, с которыми Советники напрямую не связаны, не соприкасаются. Твое убеждение непостоянно: оно развивается, растет и крепнет. И сейчас оно требует от тебя — поднимись еще выше, оставь возле себя только избранных, сила которых оттеняла бы твое могущество… Но послушай, что говорит твоя кровь, кровь Основателя. Она подскажет, что, идя на поводу у этого убеждения, ты добьешься еще большего раздробления, разобщения мира, чем сейчас.

Боон уселся в первое попавшееся кресло, откинулся на спинку и скрестил руки на груди. Вся его поза демонстрировала недоверие.

— Интересно, каким образом это, как ты говоришь, убеждение приведет к разобщению?

— Ты так сильно хочешь отстраниться, что вслед за тобой начнут отстраняться все, до кого дотянется твое убеждение. Но ты не видишь связей, не понимаешь равновесия. Твои мысли соответствуют разрозненному миру. Пока ты думаешь разрозненно, мир будет соответствовать твоим мыслям.

— Я такой могущественный?

— Тебе многое подвластно, это правда. Сейчас ты призываешь к отказу от большого мира и пытаешься вывести новые законы управления и времяисчисления. Но твой отказ выйдет из Зала, найдет последователей, покинет Первый, упадет в мир, искорежит там все, а потом вернется к тебе. Знаешь, чем? Новыми проблемами. Отчуждением, всеобщей неприязнью, незнанием и невежеством. Мир наполнится 62-ыми, где все заняты отрицанием своей истории, своего единства с миром и соседями…

— Ты еще войны напророчь, — насмешливо сказал Боон и переглянулся с Основателем Шэ́ри, скромно сидящим в самом дальнем ряду. — Да уж, перспективка: миллион с лишним мирков, и все, как 62-ой. Все называются «Эн-Нора», на всех живут «рох-хини».

Эар открыл было рот сказать, что это не шутки, но Боон продолжил язвительно:

— Совсем ты сдал… Заговариваешься, старина. Несешь чушь о связи лично моих принципов с делами каких-то людей, которых я знать не знаю, да и знать не хочу. Проблемами какими-то грозишь, про чуждость и отстраненность красивыми словами на меня давишь. А почему на меня? Посмотри вокруг. Вон сколько добровольно отстранившихся! Советнички. Крысы, разбежались… И я тут совершенно ни при чем. Наоборот, мне теперь новый Совет собирать из тех, у кого хватит сил взяться за дело и не бросить его. У кого хватит ума и ответственности заниматься делами любого уровня: от введения нового отсчета дат до определения судеб.

Он огляделся.

Эар вдруг осознал, что они остались в Зале Собраний втроем — он сам, Боон и так и не проронивший ни слова Шэ́ри, зять Боона. Когда выскользнули Йрин и остальные, никто не заметил.

— Ну, наговорились, пора работать.

Боон властно хлопнул руками по столу, попал по кнопке, открывающей двери. Удивленно дернул бровями, когда медленно разъехались в стороны высокие резные панели, но быстро вывернул:

— Иди и ты домой, Эар. У тебя тоже есть о ком горевать. Я соболезную. Гибель Экре — огромная потеря для всех… Но постарайся сюда больше не приходить. Мы как-нибудь сами.

От его слов у Эара по телу прошла судорога, ослабели руки. В последнем ряду вскочил Шэри, удивленно распахнув рот. Сел было обратно в кресло, но вскочил снова.

Часть вторая. Глава 6

Проводник замер, словно окаменел, и даже его седые волосы будто бы превратились в парик из белого мрамора. Прошло немало времени, прежде чем напряженную тишину Зала нарушил вопрос, от которого веяло ледяным холодом:

— Боон, ты прогоняешь меня на один вечер или отбираешь у меня место навсегда?

Шэри с опаской ждал, что Боон сейчас вспыхнет, как это было ему свойственно в спорах, что упрется и сделает вид, будто не понимает очевидных вещей. Вопреки его ожиданиям Советник медленно встал, тяжело ступая, прошел по ряду до лестницы и спустился в круг с одиноко сидящим Эаром. Подойдя к нему, Боон присел на край стола:

— Эар, у нас остался один Проводник. Это ты. Но если ты останешься на прежнем месте, в прежнем статусе, выйдет, что ты будешь направлять всех один. Будешь один править. А разве так было когда-нибудь? Разве не для того всегда было много Проводников и еще больше Советников, чтобы избежать единовластия?

— Я не один, — ответил Эар так тихо, что Шэри пришлось напрячься и растянуть слух. — Есть Ану. И Гас.

— Ану если и придет в себя, то… — Боон развел руками, в голосе его звучало неподдельное сочувствие. — А Гас еще минимум десяток поворотов проторчит в большом мире. Но, думаю, гораздо дольше. Да и рискует он, сам понимаешь… Кто знаешь, жив ли он сейчас, будет ли жив через десять поворотов?.. Мы не можем проявить перед народом слабость и колебания. Наша твердость и собранность поможет тем, кто подавлен и растерян.

— Собранность ты покажешь буквально? Собрав новый Вектор?

— Не совсем. Без Проводников название «Вектор» не имеет смысла. Но что-то придется делать с управлением. Старое доказало свою несостоятельность, из-за него мы потеряли так много!

— Хочешь разогнать его и взять власть в свои руки? Странно, что на общем горе у тебя выросло лишь высокомерие.

— Не бойся. Я твоего единовластия не допущу и своего не позволю. Вот, к примеру, поручу Шэри что-нибудь организационное.

Если бы сейчас Проводник посмотрел на него, Шэри потерял бы сознание. От волнения в животе все сжалось, растянутый слух повело, и Шэри упустил, что именно, печально прикрыв глаза, произнес Эар — только увидел, как двинулись тонкие бесцветные губы. По губам прочел: «Не тот выбор», но тут же в этом усомнился. Не хотелось верить, что это было сказано о нем. С другой стороны, Эар почти никогда не ошибался, что вселяло в Шэри чувство благоговения. Однако сейчас считать, что Эар тоже не ошибся и видит в нем, Шэри, слабого, было неприятно, пусть даже он еще не понял, о каком выборе они говорят.

Когда напряжение немного спало, а Шэри убедился, что на него никто не смотрит, он вернул все внимание к разговору Советника и Проводника.

— …десять? Боон, этого слишком мало для принятия решений. Ты говорил, что шести Проводников не хватает, а сейчас заявляешь, что десяти Советников будет достаточно!

— Шэри не побоялся прийти и остаться, так что присоединится. Йрин вернется — не дома же ей возле мужа сидеть. Энфо займет свое место. И я никуда не денусь. Все будет в порядке. Мы справимся.

Если Эар и собирался что-то ответить, то не успел. На экране Системы Присутствия вспыхнула новая строка: «Основатель-Проводник Ану. Отсутствие. Смерть в результате разрыва сердца».

Стало так тихо, что Шэри показалось, будто он слышит жужжание осы, кружащей по залу.

Первым очнулся Боон.

— Она потеряла всю семью, — вымолвил он и сдавленно кашлянул. — Страшный удар.

Эар молчал, скорбно опустив голову.

— Но у нас остался ты. И Гас, надеюсь, вернется рано или поздно, — продолжал Боон. — Нам будет к кому обратиться за помощью. Я верю, мы справимся.

Эар медленно повел плечами и встал. Выпрямившись, он показался много выше сутулого Боона, хотя разница в росте между ними была невелика.

— Знаю я, как ты справишься. Сократишь рабочие земли, обеспечение уходящих сведешь к нулю… — сказал Эар негромко и спокойно. — В чем-то ты прав. Мне, пожалуй, действительно не стоит оставаться в Векторе. Кто я теперь? Дряхлый одинокий старик. Вдовец. С невесткой неизвестно что, да обойдут ее ветра. Сын… — он помолчал. — Но напоследок скажу кое-что. Считай это требованием. Пусть вы не хотите заниматься всякой жизнью. Но не оставляйте на произвол судьбы разумную жизнь.

Он повернулся к Шэри, и тот, поймав взгляд усталых глаз, вздрогнул и замер. Проводник обращался к нему, хотел, чтобы именно он, Основатель Шэри, услышал! Ощущение, будто на тебя смотрит будущее, пугало и парализовало волю.

— Когда-то разум достиг невероятной силы и смог создать огромный, цельный мир, пленяющий звездный свет. Сохраните разум сейчас. Дайте шанс вспыхнуть новой силе, чтобы она проложила новые дороги, создала новый мир.

Слова падали, как камни в воду, оставляя в мыслях путаную, расплывчатую рябь. Когда Эар освободил его от тяжелого взгляда, Шэри с трудом перевел дыхание.

— Прекрасные слова, — сказал Боон без иронии и злости. — Это хороший курс, правильный. Мы будем придерживаться его. Правда, я и не собирался запрещать выходить с Первого или закрывать ученический корпус. Будь спокоен: когда подрастет твоя Мэги, ее обучат не хуже, чем учат сейчас. А потом она уйдет на осколки — работать.

Эар не ответил. Даже на упоминание единственной внучки не отреагировал. Он обогнул Советника, медленно, с напряженно прямой спиной пересек центральную площадку, прошелся по длинной ступеньке. Когда ступил на вторую, вновь раздался его строгий голос:

— Власть достается тому, кто к ней стремится. Будешь тут все менять, кресла двигать, столы разбирать — ступени оставь. Эти ступени — дорога к власти. По ним всегда кто-нибудь захочет подняться.

Советник Боон совсем сгорбился, но промолчал.

В повисшей тишине раздавались лишь тихие, но уверенные шаги Проводника, идущего к дверям.

Шэри сжал руки, нервно переплел пальцы. Он доверял тестю, но сейчас все складывалось так скверно! Из Зала Собраний не просто уходил старейший Основатель и Проводник, один из тех немногих, кто умел для всего народа делать точнейшие прогнозы и указывать направления, по которым стоит принимать решения и жить. Их покидала целая эпоха, неотъемлемая часть прошлого…

Разошлись и сомкнулись двери, выпустив Эара.

Боон долго стоял в центральном круге кресел, не двигаясь, слившись с тягостной тишиной зала. Его сгорбленная спина выражала странную покорность, но вот чему? Предвидел ли Советник, что все так обернется? Был ли готов к тому, что Управляющий Вектор придется спешно менять под давлением тяжелейших обстоятельств?

Даже если нет, он прекрасно держит ситуацию. Не хуже, чем Проводник Эар… Ох, бывший Проводник.

Как все быстро случилось. Уму непостижимо!

Боон наконец отодвинулся от стола, повернулся к Шэри и сказал:

— Мне надо связаться со старейшими семьями. Хорошо, что почти все они из Первого Жилого, быстро соберутся. А ты пока сиди здесь. Места не меняй. Когда я объявлю тебя членом нового Совета, будет даже лучше, что ты встанешь из последнего ряда.

— Меня в Советники? — не веря, переспросил Шэри. У него закружилась голова.

— А что тебя не устраивает? — серьезно спросил Боон.

Похоже, он не шутит. Плохо, если так.

— Простите, Боон… но … это ужасно, однако… я не могу объяснить, в чем дело… Я не чувствую себя достаточно компетентным… Так много всего навалилось, и я не знаю… Слишком много…

— Шэри, что ты мямлишь? Соберись. Ты…

Сердце забилось так быстро, что вмиг притупился слух, и Шэри не различил последних слов.

— Но это такая ответственность! — выдохнул он.

— Ты что, собираешься думать своей головой? Наивный. Нас будет десять Советников, но просеивать решения мы доверим старейшим семьям. Совету будут предлагать согласованные с ними варианты, и твоя задача — лишь выбрать. Не придумать, не разработать — а выбрать.

— А если я выберу неправильно? Если ошибусь?

— В чем? — Боон засмеялся. — Ты еще не знаешь, из чего придется выбирать, а уже боишься, что выберешь неправильно.

— Но…

— Со временем разберешься, кто из семей чаще дает дельные предложения, а кто городит ерунду. Первых отметишь, ко вторым будешь глух.

— Но как отличить?..

— Шэри, — Боон нахмурился, — отличить одно от другого очень просто. Если решение сделает жизнь твоей жены, моей дочери, лучше, его стоит принять. Если хоть чем-то ей угрожает — отвергай.

— Но ведь чтобы понять, чем грозит решение, надо основательно подумать, все взвесить…

— Взвешивай на здоровье. Весы я тебе обозначил. И подготовь небольшую речь. Эар лично к тебе обратился, его слова надо представить как напутствие Проводника. Это поддержит наши начинания.

Сказал это, Боон направился к дверям, не обернувшись ни разу. Шэри привстал и проводил тестя вежливой улыбкой, но, едва двери сомкнулись, помрачнел.

Как это все неприятно, думал он, снова припоминая скомканный разговор. Почему именно он? Почему Боон не выбрал кого-то другого? Любой посчитал бы за счастье стать Советником. Но все-таки он, Шэри. Диэл в свое время выбрала его, а сейчас Боон тоже иных кандидатур не нашел.

Но где гарантии, что он справится, что не подведет?

Убедить тестя, что сомнения его не выдуманные, Шэри не мог. Сказать: «Да, я принимаю ответственность» не мог тоже. Он таких слов даже Диэл не говорил — знал свои слабости и не хотел ей врать.

Диэл… Кто будет с ней рядом, когда она узнает, что ее отец и муж уходили одними, а вернутся совсем другими? Кто убедит в том, что это не заговор, не свержение власти, а просто так сложилось? А обратно уже не воротишь.

Ох, лишь бы теперь не поползло ненужных, неприятных слухов!

Однако сейчас не время тревожиться о жене. Не время. Как там Эар сказал? "Куда полезней собрать волю в кулак"?

Проводник говорил еще о чем-то, но едва Шэри вытаскивал из памяти его слова, все менялось, путалось — слишком он тогда волновался. Он уловил общую суть, но не был готов дословно повторить услышанное. Эта неготовность тревожила его с каждым вдохом все сильнее.

Двери открылись. Послышались шаги, заставив его отвлечься от раздумий.

Сколько времени он тут сидит?

По залу к рядам кресел медленно шли два престарелых Мастера. Одного Шэри знал — бывший Советник Эльо, он когда-то передал свое кресло Йрин. Поговаривали, что он стал путаться в карте, перестал различать осколки и, пока совсем не запутался, ушел из Вектора. Шэри никогда не интересовался, сам ли Мастер ушел или его подтолкнули. Но после того, что он сегодня видел, ему подумалось, что Боон не оставил без внимания забывчивость Эльо и поспособствовал его замене. С другой стороны, ну убедится он, что Боон не раз пользовался ситуацией в личных целях — легче ему станет?

Идущий рядом с Эльо Мастер был Шэри незнаком. Он был одет в длинный старомодный мундир, шел ровно, и покрасневшие опухшие глаза выдавали то, что и в его семье было кого оплакивать.

Мастера скользнули взглядом по залу. Наверняка заметили Шэри, вжавшегося в свое кресло, но не показали вида. Уселись в первом ряду. Ни словом не обмолвились друг с другом, будто боялись, что их подслушают. Когда Шэри уже начало преследовать чувство, что это они из-за него показательно молчат, двери раскрылись снова, впустив еще троих.

Основатель Дала, по слухам, уже давно не выходила из своего дома, но сейчас ее вели под руки двое крепких молодых людей — вероятно, родственники.

Двери еще много раз открывались и закрывались, впуская приходящих и каждый раз заставляя Шэри вздрагивать. Постепенно зал заполнялся — и вот уже в последнем ряду по левую руку от Шэри расположился Мастер-Строитель Гирк.

— Ужас, что творится снаружи, — заворчал он, устраиваясь в кресле и одновременно здороваясь с кем-то в соседнем ряду. — Еле прорвался. Как увидели выходящего Эара, так началось все по новой — шум, крики. Требуют сами не знают чего. А ведь только притихло… — Он наклонился к Шэри: — Не знаешь, надолго это собрание?

Шэри молча пожал плечами.

— Я жену одну оставил, а у нее мать на 800-ом была, так что…

Высказав краткое соболезнование, Шэри принялся рассматривать собравшихся. Многие были одеты наспех — спешку выдавали мятые рукава балахонов, криво сидящие на плечах мундиры, расстегнутые воротники. Почти у всех глаза хранили следы недавних слез. Некоторые женщины откровенно плакали, обнявшись с теми, у кого было одно с ними горе.

И сейчас их заставят отодвинуть свою скорбь, отложить ее подальше и сосредоточиться на делах управления. Разве справедливо?

Но можно ли сейчас иначе?

Шэри не заметил, когда вернулся Боон, но услышал прошедший по залу гул и увидел, что тесть, бледный, уставший и со сгорбленной, будто переломленной спиной, уже стоит в центральном круге. Рука его была поднята — он привлекал внимание, просил слова.

Погудели, но вскоре утихли.

Боон заговорил о тяготах, которые выпали населению Первого. О горе, которое не обошло ни одну семью. О традициях, которые надо соблюдать, и об обстоятельствах, в которых традиции соблюдать невозможно. Едва он упомянул, что Проводников больше нет, как в зале раздался шум, прорвались отдельные голоса: «А как же Эар? И Гас?». Вопросы разбились о спокойное:

— Гас вернется нескоро. Если же Эар останется один, Вектор сведется к единовластию, чего у нас не бывало никогда.

Кивали. Соглашались. Бормотали, что раз Проводников уже давно не рождалось, то, видать, и не нужны они.

Боон подчеркнул, что Первому нужны перемены в управлении, что новый Совет хотел бы больше, чем при прежнем Векторе, опираться на мнение старейших семей. И спросил, не против ли собравшиеся, если на них будет возложено голосование по важным вопросам. Голосовать можно будет дома, в отдельном, закрытом разделе системы сообщений.

Собравшиеся были не против.

Затем Боон пообещал, что те из прежнего Вектора, кто проявил слабость и безволие, не войдут в новый Совет. Однако большую честь окажут всем Йрин и Энфо, а также Шэри, племянник безвременно покинувшей нас Ану, если согласятся занять освободившиеся места.

Оказали. Согласились.

Шэри, распахнув глаза, высматривал в лицах хоть тень сомнения, хоть легкое движение бровей. Ану приходилась ему такой дальней теткой, что между ними никогда не было родственных отношений. Но Боон подчеркнул родство Шэри не с собой, а с Ану. Это что-то означало, но что?

И ведь никто не спорил! Вот что было удивительно и даже подозрительно! Шэри не знал, как Боон убедил собраться представителей старейших семей, не представлял, с кем и о чем он успел договориться. Тем сильнее его волновало, что никто не возмущался, как, бывало, возмущался на собраниях сам Боон.

Упомянул Боон и о том, что больше невозможно ходить по осколкам, как ходили раньше, и трудиться на них, как трудились — это стало слишком опасно. Но уважаемый Эар, добровольно освобождая свой пост, указал, что, сохраняя разумную жизнь, народ Первого достигнет успеха даже после нынешних колоссальных потерь.

— …Мы не отступаем, не отказываемся от работы на осколках, хотя это решение напрашивается. Мы всего лишь меняем вектор движения. Слова Эара вам передаст Советник Шэри.

Вмиг стало холодно, хотя Шэри точно помнил, что в зале всегда комфортно и тепло. Исчезли все чувства и, что самое скверное, все мысли. Осталось лишь напряжение, стянутое в тугую пружину, и нарастающий стук сердца.

Он встал. Ощущая на себе множество внимательных взглядов, прошел за креслами последнего ряда, спустился по маленьким ступенькам на длинную лестницу и вышел в центр. Боон заботливо указал ему место рядом с собой и, заложив длинные руки за спину, тихонько шепнул:

— Не беспокойся, все в порядке.

Пружина внутри была готова сорваться. Мысли спутались, слова разбежались, ни одного он не мог поймать, чтобы начать говорить. Кое-как прочистив горло, произнес:

— Эар оставался Проводником, даже когда прежний Вектор перестал существовать.

Он не узнавал своего голоса. Сердце билось так часто, что в груди жгло. Страх ошибки перехватил дыхание. Слова мельтешили в памяти, не желая складываться в ясную мысль. Было что-то про шанс, про силу и про новое… А может, не «новое», а «снова»?

И Боон смотрит слишком долго и слишком тяжело. Кажется, пауза слишком длинная!

Главное, продержаться, главное, ничего не перепутать…

Шэри прикрыл глаза, опасаясь сбиться, если вдруг в чьем-то лице заметит неприятие:

— Мы больше не можем охватить вниманием весь мир, но Эар указал нам новый вектор, новый путь. Мы должны дать шанс вспыхнуть среди разумной жизни силе, которая…

Так «новый» или «снова»?!

— …которая…

И, перед тем, как от волнения и страха зашлось сердце, выпалил наудачу:

— …которая снова собрала бы наш мир!

Зашушукались, зашелестели, как листья перед грозой.

Неужели ошибся? Неужели не поверят, заметят его промах?

Пружина разжалась. Липкий страх накатил волной, до тошноты, до оглушающей пелены.

Некоторое время Шэри просто стоял, закрыв глаза и с тревогой вслушиваясь в обрывки голосов. Понемногу муть в ушах развеялась, стали прорываться отдельные фразы: «Да, мудрые слова», «…снова целый мир! Это даст надежду!».

Совсем близко послышался строгий шепот тестя:

— Ты врешь, как наши архивы… Эар говорил что-то другое. Хотелось бы мне знать, куда нас завели бы его слова, если бы мы последовали им в точности. Впрочем, ладно, что уж причитать…

Остальное Шэри помнил смутно. Волна страха схлынула, оставив пустоту. Думать о том, что он натворил, было невыносимо. Хотелось уйти немедленно, бросить эту абсурдную затею Боона с назначением его в Совет. Хотелось вернуться домой, подальше от пристальных взглядов и дождя голосов. Но слабость не позволяла сделать ни шага, ноги словно прилипли к полу.

Раньше надо было уходить! Раньше. Теперь поздно… Все сказано, со всем согласился.

Вот уже Боон завел речь о необходимости выбрать еще шесть советников, и прямо сейчас каждый из присутствующих может проголосовать со своего места.

Вот уже рядом с ними в центр встали Йрин и Энфо. Вот на третьем экране-голограмме, перекрывшем новости и сообщения Системы Присутствия, стали возникать имена претендентов. Строчки двигались, менялись местами…

Вот спустя время, показавшееся Шэри мучительной вечностью, Боон медленно и звонко зачитал шесть верхних имен и обратился к залу с вопросом, есть ли кто против этого списка?

Не нашлось.

И закончил Боон настойчивым призывом:

— Хватит жить под гнетом прошлого!

Широкими жестами он вывел на голограмме под именами Советников дату, приписав к ней «…от Падения Купола».

— Нас ждут великие дела! — торжественно воскликнул он. — Истинное величие невозможно без свободы. Так будем же дышать свободной грудью! И да не случится впредь никаких разрушений!

Не возразили. Наверное, не до конца поняли. А может, не нашли, что возразить против гордого заявления Боона.

Слабость, оставленная вспышкой страха, не уходила. Шэри требовалось отдохнуть в одиночестве. Лишь мысль о том, что скоро череда безумных событий закончится, заставляла его держаться.

Словно в замедленной голограмме, он видел, как встают со своих мест и важно кланяются новым Советникам, собравшимся в центре, представители старейших семей. И ему кланяются. Он ведь теперь тоже один из Совета!

Вот только как так вышло, что он — единственный Основатель в Совете, а остальные девятеро — Мастера? Как это отразится на совместной работе?

Может быть, со временем все утрясется… Но эта искорка надежды, что все уладится само собой, была ничтожна по сравнению с затмевающей сознание тучей. Сейчас, когда он стоял в центре зала и в центре всеобщего внимания, его пугала не ответственность или собственная исключительность. Пугало то, что Диэл не вызвала его ни разу за этот долгий поворот.

Наверняка ей сообщили, что случилось в Векторе — доброхоты всегда найдутся! Почему она не выходит на связь? Не хочет с ним разговаривать?

Плохо, если так.

Часть третья. Глава 7

Было муторно, но приходилось сидеть и слушать старика Фаа́ла.

Во-первых, старик забрал Морио к себе, не скрывая, что от города получено указание — присмотреть за посланцем Первого. Морио жил у Фаала в доме, ел с его стола, ездил на его миасе, заряжал свою перчатку через его канал. Правда, этой перчаткой он «оплачивал» почти все заказы, сделанные Фаалом для них двоих, и миас заряжал тоже он, поэтому «во-первых» можно было считать за половинку.

Во-вторых, авторитет Фаала в поселке был выше, чем гора, единственная на весь Миллионный. Гору было видно отовсюду. Авторитет Фаала тоже стал заметен с первого взгляда.

Фаал был стар, язвителен и строг. Его густые волосы еще хранили темный цвет, а вот короткая стриженая борода была совсем седой. Усы словно бы убегали друг от друга по верхней губе, поэтому под носом кожа была открытой, а пестрые длинные веревочки из скрученных волос свисали от уголков морщинистых губ, что делало Фаала необычайно похожим на пескаря. Но Морио уже достаточно поворотов пожил в поселке, чтобы понять: сходство с мелкой рыбкой, которую кто угодно может сожрать, на этом заканчивалось.

И еще Фаал любил читать нравоучения! Сегодняшняя его речь была скучна уже тем, что состояла почти целиком из примеров неправильных поступков окружающих.

— …так этот дурень решил, что может на своем миасе на гору въехать! Только младенец не разъяснил ему, что затея это рискованная, да и толка в ней никакого. Если бы он хотя бы миас доработал, чтобы тот по камням мог лазать и не заваливаться, дурнем бы его никто не назвал. А так — полез, на старье. Понятное дело, навернулся еще в предгорье. И миас разбил, и себя покалечил. Одна нога не срасталась, так его в город переправили. Вот только в городе с нами один разговор: «Мы его подлечим, а вы нам что?». Крохоборы…

Фаал отпил из большой керамической кружки и поправил-подкрутил веревочки усов.

— Или вот еще был случай, в соседнем поселке. Один умник решил узнать, что внутри Холмов Малого Колодца. Как ушел к ним с лопатой, так никто его больше не видал. А кому хорошо от того, что он пропал? Матери, может? Или жене? Или, может, Малый Колодец работать будет лучше, если туда любопытный нос сунуть?

Морио оставалось лишь пожать плечами и уткнуться в кружку с коричневатым чаем. В кружке плавали рваные ошметки листьев, узкие бледно-желтые лепестки, трава. Мусор лип к губам, норовил проскочить в рот, застревал так, что невозможно было сделать ни одного полного глотка. Обычно Морио старался сам заваривать чай, который Фаал пил просто бочками, и заодно процеживал. Но сегодня не успел.

Сегодня вообще день не задался. Морио планировал на миасе съездить в холмы за горой, но, поздно заснув накануне, проспал все утро. Когда открыл глаза, выяснилось, что Фаал хозяйничает на первом этаже: уже заварил чай с травяным мусором, уже нажарил кривых сырных лепешек, а еще отдал свой миас соседу — рыбаку Корну, которому нужно было вытащить на берег большую лодку. Все сложилось скверно и определило, что сегодня Морио до холмов за горой не доберется. Бродить ему пешком по полям, самое дальнее — до реки и немного вниз по течению. А река перестала быть ему интересна: плавая и ныряя в ней, он уже выяснил, как именно и в деталях работает тело, лишенное опоры.

Пожевывая сыроватую лепешку, Морио водил языком по зубам, пытаясь отлепить от них то ли лепестки из чая, то ли куски подгоревшей корочки. А Фаал все нудел:

— Кто восхваляет авантюры, тот забывает, что не один живет. Кто рискует ради достижений, тот не думает, стоят ли сомнительные достижения реальной опасности для него, а значит, и для его близких. А если не для близких, то для окружающих. Поступить толково, ничем не рискуя — вот проявление благоразумия! А если все будут напролом бросаться по велению дурной головы, что выйдет?

Морио не ответил.

Обычно Фаал говорил так, что не оставлял возможности отозваться эхом, повторить что-нибудь, что поддержало бы разговор. При всем уважении к старику, при благодарности за приют и за свободу действий отсутствие общего между ними угнетало.

Свободы здесь было больше, чем в городе — это точно. В первый же поворот Фаал все разъяснил: нет, никто не будет шарахаться от Подмастерья, как от болеющего лихой чешуйкой, не будет гнать его в загривок, если кто-то попадет под плюху и понадобится помощь. Вот только здесь под плюхи не попадают. На равнине колея хорошо видна. Достаточно несколько шагов в сторону сделать, и плюха проползает мимо, взрывая землю. Просто надо по сторонам смотреть — вот все и смотрят. Был, конечно, случай, когда подросток какой-то пострадал, так это в другом поселке, за рекой. Да и то кровью из носа отделался. Нет, нет, с тем поселком о посланце Первого договоренности нет. Город прислал тебя сюда, и, прости, парень, выпустить тебя из-под своей ответственности мы никак не можем, особенно пока иных договоренностей нет.

О сути договоренностей Морио догадывался — помнил собрание у Районного, свидетелем которого стал. Городу надо было запихнуть его куда-нибудь подальше от прыгающих плюх, и равнины оказались хорошим вариантом. Но с равнин в свою очередь прозвучал вопрос: мы возьмем беспокойного Подмастерье, проследим за ним, а вы нам что?

А мы вам — мусор. Вы ж хотели городскую органику. Так будет.

Противно, хотя вроде в порядке вещей.

— …помню, был еще случай, с соседом моим, Корном. Мы с ним как-то по молодости на рыбалку пошли. Помощник его заболел, так меня позвали, чтобы с сетью помогал. И попалась нам рыба. Вот сразу видно — ничего хорошего! Красная, колючая, одни плавники да глазища. Я ее хотел веслом подцепить да выбросить, а Корн уперся: давай зажарим и съедим. Невидаль же! Убедил меня, съел я кусочек. Вот только эту убедительность я потом ему припоминал! Несколько поворотов с двух концов меня чистило. А сам он с той рыбины едва не помер. Долго в лихорадке бился и до сих пор, бывает, если поймает похожую, блюет дальше, чем удочку кидает. И ведь Ллил чуть было сиротой не оставил! Вот только ради чего? Ради опыта? Но такую рыбу больше не ловил никто. Так в чем опыт?

Морио пожал плечами.

На первом этаже дома было душно: старик почти не открывал окна, несмотря на тяжелую жару, на скопившиеся кухонные запахи, на то, что из погреба уже давно тянет тухло-кислым, что значило — очередной опыт со сбродившим компотом не удался. Морио не понимал этих экспериментов. Любой Мастер-Творец создал бы нужный напиток через несколько вдохов, а Фаал возился, чего-то выжидал десятками поворотов. Возможно, он просто скучал.

Духота, неприятный разговор и мысли о реке, где можно искупаться и освежиться, пробудили в Морио желание уйти на равнины прямо сейчас. Пешком далеко он, конечно, не уйдет. Но однажды, тоже оставшись без хозяйского миаса, он забрел на холм, у подножья которого залег старый овраг. Черной царапиной на зеленой коже равнин через овраг тянулся след плюхи. Свежей.

Сначала Морио обрадовался: догнать! посмотреть, как ползет! хоть и рискованно, но самому встать под ее ход, чтобы вдумчиво и внимательно изучить все, что происходит в теле!.. Но тут же оказалось, что неясно, в какую сторону догонять. Черная линия появлялась из-за холма, пересекала луг справа налево и уходила прочь. Или наоборот? Как понять, откуда и куда она двигалась?

Морио все равно спустился к оврагу. Прошелся туда-сюда, присматриваясь к вырванной траве, к вывороченной земле. Раскопал в колее крота, вернее, то, что осталось от неудачливого зверька.

Прошедшая здесь плюха была широкой и сильной.

Он принес вывернутую тушку крота в поселок, желая показать жителям, что плюхи становятся опаснее. «Нашел на кого охотиться», — хмыкнул Фаал, когда увидел комок из мяса, шерсти и костей, и выбросил тушку за забор.

Его не поняли. Его вообще плохо понимали, а говорить он толком не мог. Б’твы на равнинах не было, а никакой местный напиток не обладал эффектом освобождения горла. Однажды вечером, когда Фаал по обыкновению сидел во дворе в старом деревянном кресле, слушая звуки поселка, Морио пришло в голову написать, что ему надо. «Мне нужна б’тва», — вывел он на песке первой попавшейся щепкой.

— Да? — усмехнулся Фаал, дернув себя за ус. — А рыбы красной и икры черной тебе не нужно?.. Вот молодежь. Уже на своих двоих давно ходят, а в рот всякую дрянь тащат, словно все еще ползунки-несмышленыши!

Морио хотел заказать напиток сам, в обход старика, но не нашел в терминале даже упоминания о нем. Потом он уже узнал, что приезжающие грузовые миасы привозят заказы не из города, а ездят кругами между поселками, помогая хитро устроенному, но отлаженному обмену. К примеру, нужны тебе новые штаны — выбери тип, ткань, укажи свои размеры, и через несколько поворотов один из кружащих по равнинам грузовиков заберет их из поселка, где стоит большая швейная мастерская, и привезет тебе. Носи и радуйся.

«…А про вещи из города забудь, мы и без них хорошо живем. Если же что-то исключительное надо, то закажи, не запрещено. Но долго ждать придется, парень. Основатель за тобой придет раньше, чем приползет твоя новомодная дрянь. Иди лучше в дом, возьми насос, который тебе Корн оставлял починить, да пойдем к соседу. Чую, рыбу собирается коптить…»

У Фаала почти любое дело сводилось к тому, чтобы или не начинать его, или бросить и пойти поесть. Но обжорой он не был, жиром к старости не заплыл. Хозяйство же свое вел небрежно, ссылаясь на то, что ему, старому холостяку, и так хорошо. Постепенно Морио оставил попытки как-то объясниться с ним, лишь удивлялся: как случилось, что в потомке Мастеров живет желание уклониться от как можно большего количества дел?

Но все-таки нашлось в поселке, с кем поговорить…

— …так он удумал сам на крышу лезть, провода перевешивать. Ему и соседи говорили, что свалится, дурень. Ведь хилый, сам на крыше не удержится, куда еще провода…

Морио вздохнул.

Входная дверь скрипнула, стукнула — и в большую комнату вошла Ллил. Сразу будто стало свежее, а ворчание Фаала отодвинулось и прижалось к деревянным стенам.

Ллил тащила большой пластиковый контейнер. Прежде чем она сказала хоть слово, Морио вскочил из-за стола, уронив табурет, и бросился к ней забрать тяжелую ношу. Взялся за ручку контейнера, как бы невзначай тронув пальцами теплую девичью ладонь. Сердце радостно забилось, когда Ллил бросила на него такой взгляд, словно из костра искорка вылетела.

— Опять вы сидите, болтаете. Опять грузовик пропустили, — выдохнула она и поправила растрепавшиеся светлые кудри, снова одарив Морио блестящим взглядом из-под дрогнувших ресниц. — Еще и духота…

Она деловито прошлась по комнате: забрала со стола пустую миску из-под орехов, где ничего не осталось, кроме коричневой шелухи, поставила ее в металлическую мойку; потянувшись гибким стройным телом, открыла окно над короткой, на три плитки, кухонной панелью, при этом локтем зацепила овальный кувшин на крайней плитке, но придержала его. Морио дернулся, испугавшись, что она обожжется, но вспомнил, что Фаал давно кипятил воду и заваривал чай, кувшин уже успел остыть.

Ллил еще немного покружила по комнате, отправила пару захватанных бутылок в коробку, куда складывали стекло для отправки в поселок по ту сторону горы, собрала мелкий мусор с полок над мойкой. При каждом движении длинное легкое платье скользило по ее ногам, бедрам, натягивалось на спине, подчеркивая стройную девичью фигурку. Морио казалось, что он заряжается энергией прямиком из Малого Колодца.

— Вот вам радость, господин Фаал, и себя держать взаперти, и Морио свежего воздуха не давать! — говорила она так строго, словно бы не девушка обращалась к авторитетному старику, а Воспитатель отчитывал нерадивого ученика.

— А мне, старику, и так хорошо, — отмахнулся Фаал. — Это вам, молодым, простор подавай. Что вам свежий воздух, то мне сквозняки… У кого здоровье крепкое, те ночи напролет по ветерку шатаются, а потом и не чихнут ни разу. А я… Ты чего застыл, как соли кусок? Спишь стоя? Контейнер вниз снеси, там все нужное! — прикрикнул он.

Морио очнулся и поволок контейнер, в котором что-то глухо звякало, в затхлый подвал. Скрываясь в люке, ведущем на скрипучую лестницу, он смущался и косился на Ллил — что она скажет про «ночные шатания по ветерку»? Но Ллил прятала лукавую улыбку, храня их маленький секрет. Хотя на секрет вчерашний вечер и ночь не тянули. Так, всего лишь поговорили немного, устроившись за дворами на стыке двух заборов: в конце стены из вкопанных в землю стальных щитов со стороны Корна и в начале скромной дощатой ограды Фаала.

Ллил часто смеялась. Как она смеялась! Словно звездный свет щекотал кожу.

Смеялась, когда рассказывала, как в детстве отец отправил ее в город, учиться в школу, и как своеобразной платой за обучение стала коллекция чучел речных рыб. Коллекцию Корн собрал для школы, оплатив таким образом обучение дочери на пять оборотов.

Смеялась, когда вспоминала, как ее из-за этого в школе дразнили речным чучелом. Но она, с малолетства способная поднять тяжелое весло, лупила обидчиков чем придется. Вскоре они поняли, что ей — ни огорчения, ни девчоночьих слез, а им — боль и синяки.

Смеялась, когда рассказывала, как на праздничном выпускном представлении, на которое собрался весь район, ей пришлось играть большого кота в тяжелом, неудобном костюме. Согласно истории, такой древней, что никто не мог вспомнить ее автора, однажды сто котов построили огромную лодку и поплыли на ней туда, куда указывали их носы. История была очень смешной, потому что коты вертелись в лодке, носы их указывали каждый вдох в новую сторону, и каждый громче соседа кричал, что им надо плыть туда!.. В конце концов им надоело метаться по озеру, и они принялись выпрыгивать на разноцветные островки, встречающиеся по пути.

Чтобы не создавать на сцене толпу, число котов в представлении сократили до десяти. Ллил была девятым котом, который сходит на голубом острове и смотрит вслед десятому, одному уплывающему на лодке в неизвестность. На свой островок Ллил свалилась, наступив на костюмный хвост.

Тут уже смеялся Морио, никогда не думавший, что историю об уходе Странников от Малой Звезды можно домыслить так образно.

Он смеялся долго, а Ллил, очевидно, решившая, что он потешается над ней, продолжала серьезно:

— Глупейшее было представление. В других районах устраивали грандиозные спектакли о том, как наши народы развивались от существования на разных планетах до жизни на сфере. Я видела такие представления в годы учебы — в них было столько торжества! Такие красивые костюмы! Смотришь на Основателей, а у них высокие сложные прически, глаза подведены, блестки на веках… И сразу видно, что для них голова — самое сильное. Смотришь на Мастеров — у них руки в искрящихся перчатках. Протянут ладонь — с пальцев молнии срываются. И опять же, сразу понятно, что их руки — их мощь…

Морио тогда поулыбался и решил в следующий раз поведать Ллил о том, чему учили на Первом, а на Миллионном уже забыли: историю о третьем народе, которому на представлении надо было бы выдать красивую, привлекающую внимание обувь.

Каким образом это рассказать, он вчера не задумывался. Ему было так хорошо и легко в ее обществе! Горло давило меньше, он даже смог произнести несколько коротких слов. Может быть, завтра вечером они снова будут смотреть на темное небо, смеяться, и Ллил еще какими-нибудь историями поделится с ним и с ночью, наполненной прохладой тихих ветерков…

Разбирать контейнер в подвале Морио не стал: знал, что Фаал заказал что-то для своих прокисших опытов, вот пусть сам все и расставляет. Возвращаясь наверх, он услышал продолжение разговора — видимо, Фаал в его отсутствие донимал поучительными историями дочь соседа. Ллил, в отличие от Морио, спорила со стариком:

— Конечно, рисковать нехорошо, господин Фаал. Но если не рисковать, так можно всю жизнь просидеть в душном доме. Да и то есть опасность, что когда-нибудь вам на голову рухнет потолок.

— Потолок у меня не рухнет, даже если я сотню Подмастерий с кувалдами на втором этаже поселю. Хотя если сотня таких активных, как этот, разбежится по равнинам и будет каждую плюху догонять, то кто-нибудь точно догонит и свернет себе шею. А мы потом с чистой совестью предъявим Основателю оставшихся — целых, сытых… Эх, даже жаль, что только одного прислали. Было бытаких больше, наверняка нашелся бы среди них умник, который понял бы, что плюхи искать, разъезжая по лугам — все равно что ветер шапкой ловить. А этот…

— Ну что вы его ругаете? Он же не для себя старается! Ему-то что? Скоро придут с Первого, его заберут. А мы останемся с плюхами, — посерьезнела Ллил. — Пока есть возможность нормально изучить плюхи, почему ни в одном поселке не нашлось желающих…

— …подставиться? — хмыкнул Фаал. — Ллил, девочка, проще пешком до Библиотеки Мастеров добраться, чем юной девушке что-то разъяснить. Никто твоему посланцу не мешает. Мы ж не городские, чтобы друг у друга под ногами путаться. Вот если наедет на кого плюха — тут же его позовем. Пусть укрепляет что хочет и как хочет. Но если случаев нет? Ну вот нет.

Снаружи послышался шум и нарастающий грохот. По характерному тарахтению и скрежету Морио узнал миас Фаала.

— О! Отец твой вернулся! И транспорт мой вернул, — воскликнул Фаал. — Отлично! Ну, ступай домой, Ллил, а мы тут…

Она вежливо чмокнула старика в щеку, метнула в Морио улыбку, от которой у него полыхнули щеки, и выскочила из дома. В отдалении послышались голоса.

— …а мы тут собираться будем, — закончил Фаал.

И как-то враз помрачнел.

— Собираться? — переспросил Морио.

Затянуто прокашлявшись, Фаал заговорил печально:

— Мы тут посоветовались… Отвезу-ка я тебя на склон горы…

— Отвезете?

Фаал повел головой, то ли кивая, то ли отворачиваясь:

— Когда ты в речных омутах плескался и с камнями нырял, мы все едва не поседели, боясь, что утонешь, и разбирайся потом, кто перед кем и за что виноват. Но я молчал. Когда ты принялся наперегонки с плюхами носиться, мы каждый вечер не знали, вернешься ли. Но я молчал, даже миас свой отдал. А потом ты притащил этого крота. Сам показал, что плюхи усиливаются. И теперь я молчать не намерен.

Морио обомлел. От волнения закололо в пальцах.

— Из поселков на дальних равнинах сказали, что возле горы ни следа плюх не видели. Может, врут, а может, правда. Мне выбирать не из чего… В город завтра пошлю сообщение, чтобы твоим потом передали: ты в безопасности, на склоне напротив Холмов Малого Колодца. А сейчас собирай вещи. Еды дам с запасом, не бойся. А миас не оставлю. Без него ты далеко от горы не уйдешь. Целее будешь.

— Целее буду, — с горечью на языке прошептал Морио, опустившись на стул.

— Именно.

Морио уронил голову на руки.

Да что ему эта целостность! Он позволял себе рисковать, позволял казаться глупым. В колеях от плюх раскапывал червей и муравьев, присматривался к ним, как умел, тренировался укреплять сосуды и экзоскелет. Таскал потом с собой этих червей и муравьев, надеясь подложить их под плюху и посмотреть, что с ними будет. Наездившись безрезультатно, приносил их домой. Однажды Фаал, посмотрев на эту живность и по паре слов Морио поняв, что к чему, предложил просто жахнуть по муравью молотком, а на червя каблуком наступить. Или выдержат, или нет… Поначалу не выдерживали, и Фаал ворчал из-за грязи на полу. Потом велел червей вообще не приносить.

В конце концов Морио накопил сто сорок семь муравьев, которые выдерживали удар кувалдой. Радости было!.. Но позже он сообразил, что опытов с ударами недостаточно, потому что плюха устроена сложнее: там не просто бьет, там скручивает, причем скручивает замысловато. А как скрутить муравья, чтобы было похоже на действие плюхи? Мастер-Строитель скрутил бы, наверное. Однако Фаал на кое-как высказанную просьбу о помощи ответил, что сам ничего с муравьями делать не будет, и посоветовал больше ни к кому не приставать с подобной дурью.

Если бы плюха встретилась хоть раз! Сколько бы он узнал тогда! Или на себе бы ее испытал, или проверил бы укрепленных муравьев… Но в итоге муравьи так и жили в большой банке с песком. Каждый раз, когда Морио брал банку и ставил ее на заднее сиденье миаса, муравьи, казалось, смотрели на него с усталым осуждением — что? опять будешь нас трясти? А Фаал лишь кривился и дергал себя за ус.

Экспериментировать с жителями поселка можно было только мысленно.

Однако накопленный опыт кое-что дал — Морио чувствовал, что не зря ломает голову. Его начальной задачей было укрепление костей и сосудов, снижение риска переломов и нарушения кровоснабжения. Про мышечный тонус и барорецепторы он додумался сам: одно надо было повышать, у вторых ускорять реакцию. Но это, а также корректировку нервной системы, нужно было отдавать на изучение Основателю. Реализовывать за Основателем должен будет очень опытный Мастер-Творец. А по костям и сосудам подключится сам Морио.

И уже выходило, что на одного жителя Миллионного для нормализации его состояния нужны были сразу все трое.

Но двое все не возвращались.

А сейчас и его выпроваживали. Опять сочли за ребенка, за которым глаз да глаз нужен, чтобы не поранился, и опять сбывают с рук, чтобы уйти от ответственности, как только риск немножко возрос.

В принципе, можно было не упрямиться и сказать себе, что он понаблюдал достаточно. Как объясниться с Имай и Двин, он знал: раздобудет б’тву, и ворчание Фаала не станет помехой.

Но все это — уговоры, уговоры… А из-за того, что опять придется убираться, пальцы каменеют, руки наливаются злостью, в затылке будто ртуть.

— …довезу до непогодного домика. Он пустует в эти повороты.

Морио выпрямился:

— До непогодного?

— Да, их несколько на склонах стоит. Там переждать можно, если под дождь попал или ветер поднялся.

Сказали бы честно — пошел ты, парень, подальше.

Рот задергался, непроизвольно поднимая верхнюю губу в оскале. В горле пересохло, и дрожащими от напряжения руками Морио взял свою кружку. Запрокинул ее, жадно глотая остатки чая, лепестки, травяной мусор.

Фаал поднялся, медленно прошаркал до окна и, уставившись сквозь мутное, давно не мытое стекло, продолжал, хотя голос его устало просел:

— Считаешь, я из стариковской вредности тебе все эти истории про рисковых дурней рассказывал? Ты ж когда носом вперед лезешь и говоришь, что о нас думаешь, разве думаешь о нас? Бахнет тебя посильнее, чем тогда в городе — и что? Нам Первый по доброй воле помочь захотел, а какая воля у него будет, если ты, его посланец, на наших землях помрешь? Думаешь, не накажут нас?

— Не накажут, — с трудом прошептал Морио.

— Не, вряд ли спустят… Но даже если так, просто на твоей могиле постоят да уйдут. И не вернутся. Останемся мы тогда с бродячей силой, которая рано или поздно каждого из нас в узел завяжет. Будем поясницы себе кусать перед тем, как наизнанку вывернуться, что твой крот… Тебя уже просили не подставляться, но на месте ты не сидишь, а беготней своей, выходит, подставляешь нас.

В животе задрожало от напряжения, лоб стал горячим и влажным, по виску мазнула капля пота. Морио понял, что не в силах справиться с накатившей злостью и обидой. Плечи поползли вверх, пальцы сжались, едва не раздавив кружку. И чтобы она не лопнула в стиснутых до боли ладонях, Морио выплеснул в нее волну укрепления — резко, безрасчетно, сразу.

Вместе со злостью и обидой выплеснул!

Полегчало.

Опомнился, когда заметил по долгой вибрации в полу, под подошвами, что выплеснул много. Выброс осел в половине стола, в посуде на этой половине, зацепил стул под Морио и впитался в угол комнаты с куском деревянной лестницы на второй этаж.

Фаал ничего не заметил и продолжал бубнить, стоя у окна:

— Мы не дурни и уже смекнули про плюхи: борозды от них шире и глубже, чем было, когда они только появились. К тому же два поворота назад за рекой собаку убило. Грузовые нашли.

— Убило? — выдохнул Морио.

— Да… Хребет сломан, суставы все вывернуты… Напряженно становится, мы все понимаем. Как и ты, ждем Основателя. Уворачиваемся проворнее, чем раньше. А тут еще ты суешься… Ясно, что помочь хочешь. Вот только для твоей помощи время настанет, когда уже все случится, когда уже скрутит. Выходит, конечно, что мы тебе мешаем тем, что уворачиваемся. Но ты должен понять…

Морио понимал. И уже был спокоен. Лишь ноги разогнулись неохотно и тяжело, когда он встал, а руки слишком крепко держались за край стола. Несколько медленных шагов — да, надо подняться к себе, собраться, уйти.

Фаал отошел от окна, пересек комнату и задержался у лестницы.

Уже поставив ногу на первую ступеньку, Морио обернулся к нему. Старик выглядел расстроенным.

— Я к тебе привык, парень, — сказал он тихо. — К тому, что ты стучишь и шумишь. К тому, что дверь хлопает не только тогда, когда от меня в поселке что-то надо…

Душное стариковское одиночество словно прорвалось наружу. Фаал стоял, отведя взгляд, и только усы его подрагивали. Он протянул руку к двери.

Не выдержав, Морио сделал два шага и сбоку, неудобно и неловко, но обнял его. Фаал постоял молча, посопел громко, затем трясущейся ладонью похлопал Морио по плечу:

— Ну, будет… будет… Пойду миас проверю, не набросал ли этот дурень в него тины.

Фаал резко и сильно сдавил его плечо и вышел во двор. Вскоре послышалось знакомое тарахтение и чихание полуразвалившейся машины.

Чувствуя себя вялым, как после глубокого нырка под воду, Морио поднялся на второй этаж, нашел свой рюкзак — его доставили из города отдельно после прибытия в поселок самого Морио. Затолкал поверх запасных пищевых брикетов все, чем успел разжиться: новые штаны, молоток, древняя сенсорная панель с треснувшим экраном, в которой слоями хранились его заметки… Банку с муравьями не трогал до самого последнего момента. Закинув рюкзак на плечо, взял ее и спустился.

Уже на крыльце, послушав шум и ругань, с которыми Фаал за забором разворачивал миас, Морио решительно выдохнул — и вытряхнул содержимое банки на землю. Песок, травинки, муравьи — все полетело вниз, чуть сносимое шутливым порывом ветерка.

Когда придет Имай, он повторит для нее укрепление любой степени на любом муравье. А эти уже насиделись в плену. Свободу, всем свободу!

Через несколько вдохов ни одного муравья не было видно — все разбежались. Лишь ветер тихонько трогал горстку песка, словно бы примеряясь — ничего-о, скоро разровняю, следов не найдете!

Он вышел за ворота. Фаал напряженно сидел за управляющей панелью миаса, который покачивался далековато от земли, почти на высоте роста. Было видно, что водитель и транспорт давненько не встречались.

Морио подошел, забросил рюкзак на заднее сиденье, хотел было предложить самому сесть за управление, но Фаал наконец вскрикнул радостно, заскрипел рычаг — и миас, накренившись, резко упал к земле.

Фаал глянул на руки Морио, которыми тот опирался о борт:

— Перчатку не оставляй тут. Она тебе и в непогодном домике пригодится.

— Пригодится? — удивился Морио и принялся искать по карманам перчатку, которую снял и куда-то засунул при сборах.

— Конечно. Не в пещеру же тебя отправляю жить! — натянуто засмеялся Фаал. — Терминал там стоит, для экстренных случаев. Вот им и будешь пользоваться. Если что понадобится — закажешь, но пометишь, чтобы ко мне доставляли. К горе грузовики не ходят, только вокруг… А я наведываться буду, не сомневайся. Когда твои придут, все равно с меня начнут. Так я тебе сразу сообщение пришлю, на тот же терминал.

Морио кивнул. Жизнь в заброшенном домике на склоне необитаемой горы перестала казаться чем-то страшным.

Фаал уверенно дернул рычаг возле сиденья. Миас взревел оглушительно и вдруг задрал нос, как рыба, стремящаяся выпрыгнуть из воды.

Морио бросил поиски перчатки и, подпрыгнув, уцепился за борт. Надо было отобрать у Фаала место водителя, иначе старенький транспорт вообще никуда не доедет.

Рев стоял невыносимый. Морио перевалился на кресло, дотянулся и хлопнул ладонью по экрану, который из нормального зеленого цвета уже ушел в непослушный фиолетовый, но вспомнил, что на руке нет перчатки.

Выругался про себя.

— Вот зараза рыбья! Что он мне тут понастраивал… Ничего, сейчас выровняю! — крикнул Фаал и стукнул по пульту ребром ладони.

Миас фыркнул и стал заваливаться на бок.

Перчатка! Срочно! Руки цеплялись за складки на куртке, попадали в пустые карманы. Фаал крутился на сиденье, иногда перебивая рычание миаса восклицаниями: «Да что ж за дурень!», неизвестно кого имея в виду.

Морио, тоже дергаясь, краем глаза заметил движение — из ворот соседнего двора высунулась светлая голова Ллил.

Сердце дернулось, рванулось спрятаться. Он застыл и повернулся к ней. Надо было попрощаться, как-то донести до нее, что еще долго они не смогут сидеть и разговаривать под ночным небом…

Высокое дерево за двором Корна вдруг изогнулось, как будто потягивалось спросонок. Потом листья его сорвались с веток, взметнулись тысячью птиц, описали длинную дугу и рухнули во двор. Угол забора из стальных щитов задрожал. Совсем рядом с воротами, из которых девушка вышла два вдоха назад.

— Ллил… — охнул Морио.

— Не переживай, я ей все объясню, — прокричал Фаал сквозь рев миаса, не оборачиваясь и не видя девушки.

А Морио ясно видел, как Ллил шагнула из ворот, как крикнула ему что-то. Он не понял — из-за шума ничего не расслышал.

Угол забора потянуло вверх, потом наклонило. Позади Ллил выгнулся стальной щит ворот, слетела верхняя петля. Щит вырвало из крепления, верхний край его пошел волной.

— Ллил!

Выпрыгнув из миаса, он рванул к ней и замахал левой рукой: «в сторону! в сторону!».

Она шагала к нему с удивлением на лице. Хмурилась, дергала головой, словно спрашивала: «Ты чего? Не слышу». И что-то говорила на ходу.

Морио завопил:

— В сторону!

Плюха накатила сзади. Взметнулось длинное платье, словно кто-то рванул его вверх, потом одернул, и снова рванул…

Морио отпрыгнул влево, споткнулся и упал, ударившись головой о забор Фаала. Ллил дважды перевернуло. Крика не было — только рев проклятого миаса и металлический грохот упавшего на дорогу щита. Но Морио показалось, что он слышит долгий хруст.

Невидимый катящийся шар выронил поломанное тело, размазал кровавый след на песке и двинулся дальше — наискосок через улицу, оставляя широкую продавленную полосу. Миновав улицу и чудом обойдя стороной миас с Фаалом, плюха ушла на равнины, не зацепив больше ни одного дома. Только по траве полз глубокий разрез и стремительно кружились в большой сфере поднятые трава, земля, песок.

Морио потряс гудящей головой и, вскочив, бросился к Ллил. Она лежала тихо и неподвижно. Вывернутые конечности, красно-синяя опухоль вместо лица, одно ребро прорвало кожу и торчит обломком наружу…

Не думая, что делает, Морио вытащил ее руку из-за спины, с хрустом вывернул локоть в правильное положение и стиснул его в ладонях — сейчас укрепит, и больше никогда ничего не сломается у красивой, гибкой умницы Ллил, которая так умеет смеяться…

Укрепил.

Посмотрел на ребро, на залитое кровью платье на груди. Это не сустав, конечно, но можно попробовать вставить и уже потом сцепить накрепко. Но когда он положил руку на рану, понял, что все зря. Ллил мертва и наверняка даже не поняла, что с ней случилось. Она уже не жила, когда плюха ее выронила. Она не будет жить, сколько бы суставов он ни вправил, какие бы кости и сосуды ни укрепил.

Вот он — момент, за которым он гонялся все эти повороты! Вот жертва бродячего гравитационного узла! Вот Подмастерье — тот, у кого только один навык, как раз подходящий — укрепление. Все сошлось!

Но поздно. Он умел делать так, чтобы не разбивалось. А разбитое целым делать не умел. И потому сейчас, когда разрушилась молодая, близкая и ставшая важной ему жизнь, он вскинулся к небу и от отчаяния и бессилия заорал.

Часть третья. Глава 8

Чего хочет эта женщина?

Она пришла со стороны поселка Фаала и не понравилась сразу. Едва только Морио увидел, как она суетливо поднимается по склону и косится на тучу вдалеке, едва заметил хищно поднятые плечи и бегающий взгляд, решил — слишком уж она похожа на Цепкого Рао. Она вроде бы искала пристанище, чтобы переждать подступающую непогоду, но упрямо казалось, что это — сбежавший с Первого Воспитатель, которого ветра и молнии переходов изменили до неузнаваемости, и теперь он пришел сюда, чтобы совать длинный нос в дела бывшего ученика.

Сначала она долго топталась вокруг домика, заглядывая в каждое окно. Морио, сидевший в центре комнаты у очага, каждый раз, когда видел в окне ее растрепанную голову, смотрел в упор — пусть не думает, что ее не замечают. Но не поднимался и наружу не выходил. А женщина, казалось, находила свое удовольствие в таких заглядываниях.

Из предгорья непогодный домик было почти не разглядеть: маленькое строение с деревянными стенами, почерневшими от сырости и ветров. В трех стенах располагались небольшие окна. Света они пропускали мало, но позволяли осматривать местность и следить за погодой. Задняя стена, обращенная к горе, была глухой, снаружи ее до ската пологой крыши засыпали камни…

Когда гроза приблизилась, когда потемнело и накатило очередное эхо грома, женщина пролезла в дверь.

— Ты — Морио, я знаю, — заявила она с порога. — Ты с Первого. Ты из города. Ты жил у Фаала, теперь тут живешь.

Морио кивнул, но со своего места не встал. Он видел, что рюкзак оттягивает женщине плечо, что его лямка глубоко вдавилась в куртку, сшитую из разномастных кусочков кожи и потертого меха. Но женщина так показательно вцепилась в свой рюкзак, что мысль проявить гостеприимство убежала: еще сочтут за покушение на имущество.

— А я — Берге́на. Красивое имя?

Ерунда! Такие имена нигде не в ходу!

Морио глянул на нее исподлобья.

— Красивое, я знаю. Сама придумала. Ни у кого такого нет, а у меня есть!

Довольно посмеиваясь, женщина порывистыми шагами дважды обошла домик, позаглядывала в углы. Ходила-ходила, поскрипывая досками пола. Потыкала обугленной палкой в очаг, утопленный в полу, — предсказуемо ничего не обнаружила, кроме золы. Притянула к себе подвешенный к потолку длинный крюк с чугунным чайником и заглянула в него.

Стойкое чувство, что она не осматривается, а высматривает, тянулось за ней, как волны за лодкой.

— Воды маловато.

Он указал на синий иуратовый бак у стены. Бергена сунула туда нос и, взяв кружку с полки, зачерпнула из бака.

— Знаю я этот ручей, — сказала она, напившись и облизываясь. — Что-то далеко ты за водой ходишь. А ведь есть еще ручьи рядом с этим домиком — правда, выше…

И посмотрела на него с прищуром, похожим на тот, с каким смотрела на него Имай, давным-давно, в кабинете Проводника Эара. Похожим, но не таким, слишком грубо подделанным. И потому от нее повеяло ложью, как болотом.

Морио вздохнул. Эта женщина не пробыла с ним под одной крышей и пяти десятков вдохов, а он уже от нее устал.

Ну чего она хочет? Зачем рыскает?

Он накормил ее половиной своего ужина, уступил одеяло. При этом готов был поспорить, что еда, чашка и теплое одеяло у нее в рюкзаке есть, только она предпочитает брать чужое, а не использовать свое. А в непогодном домике нет хозяина, чтобы ухаживать за гостями.

Когда она заныла, что нагревательный элемент в полу надо включить, не так уж много заряда перчатки это снимет, он подкинул в очаг несколько поленьев. Дело было не в цене за тепло. Элемент уже не работал, когда Морио вселился сюда. Можно было всю перчатку по волокнам запихать в старенький терминал, пол это не нагрело бы. Морио, зная о приближении дождей и прохлады, понемногу запасался дровами в предгорных рощицах, но на визитера с требованиями «больше, больше тепла» не рассчитывал.

Он слушал ее, хотя не верил и половине слов. Лучше бы она молчала, чем несла околесицу; всем было бы приятней в этот дождь, в эту ночь. Делать вид, будто веришь наигранным словам — все равно, что речную тину ложками есть.

Но он терпел.

По крыше стучали крупные капли, ветер плескал в маленькие окна горсти дождя. В темноте снаружи гулко и протяжно грохотало, намекая, что эта женщина еще долго будет прятаться здесь от непогоды и говорить, говорить…

— Я такая старая, что помню еще простые времена. Вот одно, вот другое, третьего нет. Вот растянувшийся город. Вот кольцо поселков вокруг горы. Вот равнины, реки, вот холмы Колодца. А теперь… Кроме чая ничего не найдется?

Преувеличивает насчет возраста, подумал Морио. Он отрицательно помотал головой и подвинул к ней жестяную банку с сушеным разнотравьем.

Бергена вгрызлась крупными зубами в кусок горячей колбасы и продолжила, изредка бросаясь пронзительными взглядами:

— В городе неразбериха. Есть дома, разрушенные до подвалов — так часто плюхи падали именно в них. Кто-то считает, что просто домам не повезло, а кто-то высчитывает закономерность падений в одно место. Теории строят, думают… Поговаривают, что гравитаторы можно сделать, чтобы плюхи отбивать… А хлеб у тебя есть?

Нашелся и хлеб.

Если бы он мог говорить, то сказал бы одно слово — чушь. Все эти поговаривания происходят не более чем от раздутой гордости, с которой он уже сталкивался. Как они собираются делать гравитаторы снаружи, на поверхности осколка, если среди них нет Мастера, способного вскрыть эту поверхность, и нет Основателя, способного заглянуть внутрь, в подложку, чтобы посмотреть, что именно там сломалось?

— На равнинах тоже ни общего закона, ни единого мнения, — продолжала Бергена, поочередно откусывая от колбасы в левой руке и от хлеба в правой. — Хотя когда равнины имели что-то общее? Это лишь городу кажется, что равнинные все заодно! А приблизишься — так в каждом дворе каждая собака сама за себя, отдельно от хозяина живет, своим собачьим умом. Велик ли тот ум, неизвестно, но чтобы отдельно жить, хватает.

Заметив, что ее носки и ботинки просохли у очага, Морио снял их с подпорок и переставил поближе к владелице. Не поблагодарив, Бергена быстро вытерла руки о плотные штаны, натянула на ноги теплые носки и бросила:

— На единственную гору зайдешь, и тут отстраненность. Ты почему откололся и сидишь тут один-одинешенек?

Морио неспешно опустился на свое место у очага и накинул на плечи куртку, которую дал ему Фаал в преддверии похолодания.

Она знала, как его зовут и какой путь по Миллионному он проделал. Значит, задавала этот вопрос нарочно, из побуждений, очень ему не понравившихся.

— Все порознь, верно?

Он развел руками.

— Даже странно, что все так далеко друг от друга разбежались на таком маленьком осколке, — покивала Бергена. Тон ее неожиданно потеплел, как будто Цепкий Рао ослабил хватку. Уткнувшись в кружку, она продолжала: — Одни жмутся там, другие топчутся здесь… А куда дальше?

Кому?

— Сколько живу, сколько хожу, сколько слушаю — вижу, что надо искать то, что всех объединит. Но что это? — спрашивала она уже у потолка, улегшись на пол у очага. — Кто-то решит, что любовь… Да, было бы романтично, если бы влюбились и поженились городской с равнинной. Тогда все стали бы родственниками и перестали драть с соседа по две шкуры… Но нет… Другие скажут, что объединить, сплотить всех могла бы вера. Но тогда она должна быть новая, невиданная, чтобы, как все невиданное, увлечь и захватить нас. Однако мы крепко держимся за точные знания о мире. Новая вера в них не пролезет.

Морио скривился. Вера в то, что Основатели — это строгие и недоброжелательные руководящие всем сущности, на Миллионный все-таки пролезла и встречалась ему через шаг, хотя к точным знаниям об Основателях она имеет весьма опосредованное отношение. Так что пыль — цена этим ее рассуждениям в потолок.

Зевнув, Бергена продолжала:

— Вот и выходит, что единственное общее для всех — это информация. А те, кто все объединит, — это те, кто несет информацию, кто ее распространяет. Лишь они проложат мосты между городом, равнинами и поселками.

Провал.

Морио покачал головой, встретился с Бергеной взглядом и покачал головой еще раз, показательно. Грома-адный такой провал. Кто такие эти ваши распространители информации? Вы, что ли, рыскающие и любопытные? Есть ли у вас общие правила? Договоренности? Вы объединены или каждый сам по себе, так же, как город, как равнины, как дворы и отдельные собаки?.. Нет, строя домыслы о чем-то общем для разрозненных, вы, сами разрозненные и не знающие общего в себе, сильно ошибаетесь. Или я ничего не знаю об ошибках.

А уж он-то об ошибках знает. В его ботинках до сих пор песок с улицы, на которой умерла Ллил.

Если бы он мог говорить! Он непременно высказал бы этой женщине, как излишне она мелочна для того, кто претендует на обширные знания. Он ведь слышит ложь в ее голосе. Она прячет вещи, даже крошкой своего не поделилась — не может она быть распространителем информации, даже если ей нравится эта роль. Распространять — это собирать и отдавать. Бергена же полностью занята тем, что собирает и поглощает.

Зачем она пришла сюда? Вещать об общности ему, отколовшемуся?

Он устало потер лицо ладонями с ускользающим запахом колбасы и улегся спать у очага, плюнув на гостеприимство, на то, что надо бы дослушать гостью, что надо предложить ей еще кружку горячего чая — на все плюнув.

Ночью Бергена ворочалась, охала, ругалась и время от времени взывала к Морио: «Как ты тут спишь?!» Он улыбался под курткой…

Первые муравьи из тех, которым он укрепил экзоскелет, встретились ему спустя три десятка поворотов от переселения на гору. Распознал он их по ощущению укоризненного взгляда — ну что? бросил нас? сбежал?

Постепенно в непогодном домике собрались все сто сорок семь муравьев. Своего создателя они не трогали, в еду не лезли, ночью не пробирались под одеяло. Жили себе спокойно под полом, один раз в поворот выходили всей толпой в угол комнаты, куда Морио наливал лужицу сладкого сиропа. Что было у этих муравьев в головах и почему они пришли сюда, он не понимал и не мог придумать ни одной реалистичной догадки. Но пришли, поселились. А сегодня он даже был им благодарен. Беспокойный сон пронырливой Бергены — явно их проделки!..

Утром Морио проснулся от сквозняка, трогавшего его спину. Приоткрытая дверь поскрипывала на петлях, гоняя туда-сюда сырой воздух. Бергена ушла, не разбудив его. Осталось противное ощущение, что она приходила не из-за непогоды, а чтобы на него посмотреть.

Вставать не хотелось, аппетита не было. Все-таки он заставил себя подняться, умыться холодной водой, позавтракать и взяться за бытовые дела. Он вышел наружу в прохладный воздух, скользнул взглядом по блестящему сырому склону. Прислушался — где-то пронзительно кричал сурнак. Похоже, ему опять пригрезилось, будто кто-то лезет в его нору. Беспокойное соседство…

Морио потянулся, ощущая тяжесть в суставах, и начал прибираться на склоне. Опять вымыло немного земли из-под дома, и надо было напихать в боковые пустоты камней. Поправил крышу, сорванную в одном углу порывом ветра. В очередной раз решил было укрепить, но тогда ведь не оторвет в этом углу никогда. А так после следующей грозы у него еще найдется дело.

Когда Малая встала в зенит, как делала каждые десять поворотов, на горе наступило то, что он называл «швырок». Вверх потянуло его самого, валяющиеся камни, потоки песка, балку-крыльцо. Дугой выгнулись сушильные веревки между двумя воткнутыми в землю палками, в домике стукнулся о потолок чугунный чайник. Поднимало-поднимало, словно кто-то ленивый медленно подкидывал их в огромной ладони.

Наконец замерло.

В животе знакомо заворочалась тошнота. Зависнув рядом с крышей, Морио задышал носом и закрыл глаза. Он уже знал, что всего несколько вдохов — и притяжение вернется в норму. Ох, неправы были те, кто говорил, что нарушения в гравитации бродят по периферии, а на центральной горе — порядок! Тут свои поломки.

На двенадцатом вдохе тело ожидаемо налилось тяжестью. Потащило вниз. Он ухватился за край крыши, чтобы подвинуться, подтянуться и встать носком ботинка на балку над окном, но не рассчитал всего миг — рвануло к земле раньше.

Рухнул, сорвался, больно приложился спиной о землю. Сверху обсыпало камешками со склона. В доме чайник бухнул обо что-то, и оно разбилось.

Сговорились, что ли?

Морио лежал, тяжело дыша. Голова сильно кружилась, правая нога ныла, обещая большой синяк на голени, под лопаткой горела ссадина. Он чувствовал себя так, будто раскололся на мелкие кусочки. Каким из осколков был он сам, единственный и настоящий, не определишь, хоть лежи тут до следующего швырка.

Но как-то его части все сразу решили, что нечего валяться на мокрой земле. Надо вставать и поворачиваться к миру, узнавать, что принесет новый день.

Одна частичка Морио заметила вдалеке назойливую Бергену: та успела спуститься со склона, но задержалась в предгорье. Возле груды больших валунов в начале тропинки ее поймал Фаал, приехавший, как обычно, с мешком заказов. Они о чем-то бурно спорили. Их крики вместе с грохотом так и не починенного миаса сотрясали склон.

Другая частичка откликнулась теплом: Морио всегда был рад видеть «старого пескаря». И пусть Фаал наверняка забыл привезти сенсор для терминала, который Морио давно заказал в городе, все равно от его визитов становилось теплее на душе.

Третья часть длинным покровительственным движением потянулась к цепочке из тридцати шести муравьев, семенящих прочь от балки-крыльца — эй, ребята, впереди большая лужа, держите левее!.. Муравьи остановились, будто уловили совет, потом собрались кучей, явно что-то обсуждая.

Вскоре Морио перестал следить за ними — сами разберутся, куда им идти. Да и Фаал уже поднимался по тропинке, миновав предпоследний ее изгиб и поскользнувшись на грязи. Бергена, словно мышь в траве, проворно мелькала вдали, меж редких каменных обломков, разбросанных на подступах к горе. Морио смотрел ей вслед и думал, что все эти суетливые петляния очень ей идут.

— Дурная баба, — выдохнул Фаал вместо приветствия и, обернувшись к пустому склону, где недавно разговаривал с Бергеной, крикнул: — Попадись мне еще! Руки с ногами поменяю!

Морио повел головой — что происходит?

— Кружку она у меня сперла, — бросил Фаал и поставил большой мешок на плоский камень у крыльца, прямо в скопившуюся лужицу. — Два поворота назад попросилась на ночлег. Отказать нельзя, насчет Слушек строго… Наберут жулья, а нам впускай… Баба — дрянь, это у нее с кончика носа сочится. Всю ночь шуршала, рыскала по дому. Наутро смотрю, ее нет и полка над столом пустая. Та, где ты свою кружку держал. Думала, небось, мы с ней больше не увидимся, или надеялась, что не замечу пропажи. Вот только я-то ее поймал. Спросил, как водится, где моя кружка?

Морио улыбнулся.

— Да верно, не докажешь ничего, — Фаал с досадой махнул рукой. — Обыскать я ее не могу. Слушек прижать — все равно, что Городскому щелбан отвесить. Неприятностей больше, чем удовольствия.

Показывая на склон, Морио развел руками — что за Слушки такие? не понимаю. Но Фаал не смотрел в его сторону, увлеченно ворча, и потому не увидел немого вопроса.

— Как горло? — спросил он, роясь в мешке. — Массировал, как я велел?.. Я тебе еще настойку принес. Полощи ею по утрам. Должно помочь.

Морио принял из его рук заляпанную узкую бутылку и вытащил пробку. В нос бросился резкий запах спирта и кислятины. Похоже, Фаал сам сделал эту настойку. Признаться, Морио не рискнул бы его творением даже закопченный чайник над очагом протереть, не то что горло полоскать. Но взял.

Потом забрал мешок, сильно оттянувший руку, наскоро оглядел содержимое. Крупы, хлеб, соль, коробка мелко наструганного сушеного мяса — заказы из фермерских поселков вокруг горы. Рыбы не было. Рыбы Фаал не привозил уже четвертый визит, лишь обещал каждый раз «побаловать» вне оплаты и заказов. Морио не так сильно хотел той рыбы (за детство наелся), но старик каждый раз с восторженным упоением рассказывал, что именно он привезет — и невольно зародилось трепетное ожидание обещанного.

Морио подобрал узкий камешек и на земле вывел: «Что-то с Корном?».

Фаал помрачнел:

— Это Слушка тебе наболтала? Вот дурная баба…

Он вошел в домик первым, долго рылся в очаге палкой, делая вид, что проверяет, все ли дрова прогорели до золы. Потом, как въедливая родственница, потряс одеялом, сообщил, что все отсырело, и поволок одеяло на свежий воздух, который снаружи был не намного суше, чем в доме.

Морио отошел в уголок и принялся выкладывать продукты из мешка на полку, заменяющую ему стол.

— На Ллил многое держалось, — послышался наконец тихий голос с порога. — Похоже, Корн жил только ею. Не знаю… Вроде оплакали, отгоревали. Мать ее из дома уже выходит. Глянешь на них, понимаешь: жизнь ушла, но жизнь возвращается… Ну ходил Корн понурый, вот только ходил же!.. А потом вдруг стал на руки жаловаться: то удочку не удержит, то весло не вставит. Меня попросил как-то с ним на рыбалку сходить. Я даже обрадовался — эх, молодость вспомню! Хоть бы еще какую страшенную дрянь поймать!.. Но вижу, он сеть больше запутывает, чем ставит.

Морио взял палку из очага и вывел в золе: «Он немолод». На это Фаал лишь отмахнулся:

— До старости Корну далеко, как мне ползком до города. Здесь что-то иное…

Разметав надпись в золе, Морио подумал и медленно написал: «Отчаяние».

Старик ощетинился и уставился на это слово, как на врага. Видно было, что он хотел бы найти объяснение, почему болеет его друг, но это желание сражалось с гордостью — то, что способно сломить его товарища, просто не ищется! Его руки сжались в кулаки, лицо напряглось, затряслись усы-ниточки.

Морио стер надпись концом палки — на больное надавил, не надо было. У равнинных гордости не меньше, чем у городских. Просто она в другом.

Нужно было сменить разговор. «Слушки», — вывел Морио и поставил два остроугольных знака вопроса.

Фаал расслабился, плечи его опустились.

— Дурные они. В основном бабы… — с облегчением заворчал он, и стало как-то свободнее, словно в тесном помещении открыли дверь. — Их город собрал, да только нас не спросили.

Старик прошелся по комнате и уселся по другую сторону очага:

— Как у вас на Первом узнают, кто чем живет?

Морио непонимающе пожал плечами.

— Вашему руководству начхать, что думают в народе? — возмутился Фаал.

Растерявшись, Морио ткнул палку в золу, но так и не нашелся, что написать. Фаал, видимо, нашел в его молчании что-то свое, приятное ему, как жителю гордого Миллионного. Подкрутив усы, он пустился в объяснения:

— Слушки ищут слухи и события, чем помогают городу понять, что творится вокруг. Собирают новости, мнения, факты — в этом они подчиняются городу. Но они независимы, у них свои интересы, а эти интересы город не контролирует. Из своих интересов они не только ищут слухи, но и распространяют их. Например, эта Слушка принесла мне давеча новость — якобы гравитаторы начали делать в одном из поселков.

Морио вздрогнул и быстро закивал.

— И тебе она то же принесла?

Он покачал ладонью, показывая, что не совсем, но около того.

— Ну, может, и правда, Хотя, скорее всего, так, обнадежить… — Фаал пожевал губами. — Но это не главное. Главное, что она приходила в поселок по мое нутро. Городской давно хочет с меня получить согласие на овощные льготы. Вот и присылает разведчиков: нет ли чего новенького, на что он смог бы надавить. А кружку она прихватила из жадности.

Морио вздохнул. Шпионы, значит. Но не только собирают знания, а и раздают их — такие, какие выгодны для них лично. Правильно ему сразу не понравилась эта женщина с выдуманным именем. Хотя надо отдать ей должное — она честно с ним говорила о своей роли на осколке, об информации, о ее распространении…

Честный шпион. Укравший предмет и потом пришедший посмотреть на его владельца.

Это выглядело нелепостью, на грани глупости. Но Морио догадывался, что не всегда нелепости можно объяснить отсутствием разума. Тут-то явный расчет, с умом. Слушки на Миллионном, по-видимому, эдакая имитация Основателей. Они очень стараются походить на оригинал, умеющий видеть суть вещей и явлений и смотреть в будущее. Их действия нельзя списать на бездумность. Слушка Бергена украла именно ту кружку, которую он случайно укрепил вместе с куском дома Фаала. Как-то она это распознала, как-то раскусила уникальность той кружки. А потом пришла вынюхивать, что он собой представляет.

Вот ведь пылища звездная! Бергена еще проявит себя в его жизни! Но он совершенно не властен над этим проявлением. Он вообще не властен над случайностями, которые породил.

— …чем ей тарелки не понравились? Там рядом стояла целая стопка, я их давно хотел выкинуть. Если ей нужна была посуда, почему не взяла тарелки?

Морио устало потер руками лицо. Ладони были прохладными и пахли мокрой землей и деревом…

Конечно, он покивал на просьбу Фаала массировать сорванное горло, полоскать его настойкой дважды в день (вылить и не вспоминать отраву). Конечно, он, как мог, передал свой поклон Корну и его жене. Улыбнулся на очередное обещание привезти рыбы — вкусной-вкусной.

Он поужинал кашей с плохо разварившимся мясом и отметил, что к лужице сладкого сиропа сегодня вышло только шесть муравьев. Остальные не показывались. Они словно бы сторонились его — и от этого стало тревожно. Морио выбрался наружу, чтобы не пялиться в пустой угол, не чувствовать одиночества.

Над равниной опять собирался дождь.

Он сидел на балке-крыльце, глядя на затянутое низкими тучами небо, и думал, что если срочно не найдет себе какого-нибудь крупного дела, то еще через десяток-другой поворотов у него что-нибудь откажет, как руки у Корна. Безделье губительно для Мастеров, скука и рутина ослабляет Основателей, отчаяние разрушает людей на осколках. И его, Подмастерье, наваливающаяся тоска тоже скоро захватит, скрутит в узел. Не развяжешь потом.

Но где найти занятие? В городе Морио был, не пригодился. На равнине тоже оказался бесполезен. На горе этой торчит понапрасну, разве что Слушке на потеху.

Кстати, почему все здесь так безлико?

Он поерзал на пошатывающейся балке, осматривая склон, сумрачную равнину, размытые отсветы вдали, небеса, провожающие день. Все безымянно. Из мест, где он побывал, название носили только остатки старого мира — Холмы Малого Колодца.

Если бы в нем было больше творческих способностей, он, наверное, тоже мог бы создавать имена, как Бергена придумала себе свое. Например, городскую линию назвал бы Серым Краем — там вечерами на закате Большой звезды небо окрашивается сочно-серым. А поселок по ту сторону горы можно было бы назвать Тень — там на склоне торчит скала, да так причудливо, что хоть один дом из десятка всегда оказывается в тени, при любой звезде, в любое время.

Холодянка — это имя он даст небольшой узкой реке, выбегающей на поверхность у подножья горы. Тихая Долина — так пусть называется впадина между тремя холмами, мимо которой пролегает путь к поселку Фаала. Который, кстати, тоже безымянный.

А чем ветер не шутит — Фааловы У́сы!

Он разошелся, чувствуя, как пылает в груди вдохновение и азарт, как дрожит и царапает горло, не способное издать ни звука. Если бы мог говорить, если бы не сорвал тем криком горло — объявил бы все названия вслух!

Восьмой Лес — это была бы рощица, куда он последнее время ходит за дровами. А гора…

Руку пронзила острая боль — ой!

Морио затряс кистью, поднес ее к лицу, чтобы разглядеть. На запястье сидел большой черный муравей и сердито шевелил длинными усиками.

«Ты прав, выдумка названий — так себе занятие», — мысленно ответил ему Морио и ушел в дом. Там он ссадил муравья в угол со сладкой лужицей, проверил окна и лег спать…

Еще один поворот — и ветер нанес тучи пыли, осевшей и забившейся даже между зубами. Пришлось мыть домик изнутри и много раз спускаться за водой к истоку Холодянки.

Еще один поворот — и новая гроза свалила несколько крупных камней на домик. Пробило заднюю стену… Пришлось перенести муравьиную «кормушку» в другой угол, а остаток светлого дня потратить на то, чтобы сходить в Восьмой Лес и притащить молодую сосенку для починки стены, потом разобрать обшивку терминала, чтобы залатать две дыры.

Еще один поворот — и дождь запер Морио в домике, разрешив только неторопливые мысли о том, что именно надо будет заказать Фаалу на следующий визит…

Очередное утро началось с противного писка и с мысли — какого сквозняка он не может обрести тишину на необитаемом склоне необжитой горы? Почему все время здесь что-то грохочет, шумит, воет, бормочет, а теперь запищало? Неужели к снующим туда-сюда муравьям присоединились крысы?

Пищало так противно, что Морио поначалу подумал — не Бергена ли это вернулась и что-то вещает с порога. Но оказалось — терминал.

Протерев глаза, он несколько раз потянулся, прогоняя тяжелый сон из тела. Терминал продолжал надрывно пищать, хотя звуковой сигнал входящей связи Морио убрал. Он не ждал сообщений и сейчас решил, что это ошибка или сбой.

Терминал вскоре затих. Точно, сбой.

С кружкой чая и куском подсушенного над очагом хлеба Морио перебрался наружу — пока солнце мелькает в просветах между облаками, нечего сидеть под крышей.

Вдалеке по зеленому ковру равнины, уже подернутому буроватым налетом пожухлости, медленно и с упорством муравья, несущего добычу, ползла черная линия. Несколько поворотов назад Морио с зашедшимся от волнения сердцем бросился бы ей наперерез. Но сегодня он лишь следил за линией — словно художник с неба протянул карандаш и ведет по своему рисунку. Может, перечеркивает что-то непонравившееся.

Он слишком много времени провел, размышляя о плюхах, и сейчас наблюдение свернуло на привычные мысли об их загадках.

Да, он уже знал, что для борьбы с этим проклятым явлением одного Подмастерья ничтожно мало. Но что, если представить, что он сейчас один за троих? Представить, что он — на какую-то часть Основатель, способный работать с энергией, видеть свойства и связи объектов. На какую-то он — Мастер, умеющий проникать в материю, изменять свойства, изменять связи…

Что чувствует тело в переменном гравитационном поле? — спросил он у частички-Основателя, глядя на черную линию.

«— При увеличении нагруз-зки вес тела возрас-стает. Голову клонит вниз, вдавлив-вает в плечи… Зачем спрашиваешь? Забыл, каково самому пришлось на той площ-щади?»

Не забыл. Как тянуло в груди, помнил. Как ноги словно распухли, помнил. Как кровь отлила от головы, как на глаза опустилась тьма и пропало зрение, помнил. Но что увидел бы Основатель со стороны?

«— Медленный вдох, быстрый выдох. Внутренние органы смещаются вниз. Высокое давление в сосудах ниже сердца».

Это если плюха падает. А если пойдет снизу вверх?

«— Из земли, что ли, выпрыгн-нет? Навоображал тоже… Ну, тогда опять же, подумай о потоке крови — пойдет под давлением снизу в-в-верх. Жертва будет видеть красную пелену перед глазами, а Ос-снователь со стороны…»

Стоп. Выходит, жертва плюхи может по красноте или черноте в глазах определить вектор гравитационного узла и отреагировать телом по ситуации? А если донести до жителей, чтоони могут, пока ждут помощи Первого, сами уменьшить себе урон? Каждый сам для себя?

«— Хорошо, — возник другой голос, более спокойный, — допустим, алгоритм реакций ты им объяснишь, и они начнут ориентироваться на цвет пелены перед глазами. Но как они будут отрабатывать этот алгоритм? Например, заставит ли Фаал свои сосуды откликаться на изменение давления? Сумеет ли сознательно гнать кровь к голове, если плюха упала сверху, и отводить кровь от головы, если плюха пошла снизу?»

…или ничего не делать с сосудами, если плюха накатила сбоку, а сосредоточенно держать суставы, чтобы их не вывернуло…

«— Найдет ли силы Корн, ослабевший от горя, работать с суставами в непослушных руках?».

Нет. Не найдет. Вообще не найдется здесь Мастера, который сумеет на таком уровне работать с собственным телом. Или он, Морио, ничего не понял про Миллионный за ту прорву времени, что тут торчит.

Нет. Мало троих помощников со знанием и с объяснением. С четвертой стороны должна быть практика, динамический отклик, индивидуальная реакция каждого организма на конкретные ситуации. Но для этого нужно, чтобы сами жители загорелись силой и желанием что-то в себе менять. А они, наоборот, впустили в себя тину отчаяния.

Да-а. Безнадега.

«— Полная?» — с усмешкой поинтересовалась еще одна частичка Морио, и ее внезапный вопрос был наполнен вызовом.

Он улыбнулся, вспоминая длинный шарф, разные сапоги. Если бы в нем было больше творческих способностей… Прикрыв глаза, Морио зашевелил губами, почти беззвучным шепотом выпуская слова:

«Слухи, плюхи, невезухи…

Даже в этой заварухе

Поэтичные толстухи

Пишут бодрые стихи.

В непогодной развалюхе

Я живу назло непрухе

И пока не убедился,

Что дела совсем плохи».

«— Какой упрямый! — хохотнула Молл, поэтесса в разных сапогах. — А ведь ты сидишь здесь уже без малого оборот».

Упрямый.

Он встал и вернулся в домик. Не успел помыть кружку и убрать одеяло от очага, как терминал задрожал с нарастающим негодованием — как ты смеешь молчать, когда я к тебе по делу? Эта дрожь прорвалась через все настройки, и Морио подошел к нему. Сунул руку в перчатке во внутренности комка из проводов, болтающихся на деревянной стене. Над скопищем проводов, на одном кронштейне из трех, висел мутный экранчик. Сенсор у него работал плохо, некоторые зоны были слепы, но аппарат функционировал, да и Морио был не из капризных.

Текст письма отобразился с пропусками:

«Светлых поворотов те…… сланник Первого!

Мое имя Ирона. Я стро.… рогу между городом и поселком, который стоит на берегу ….кой реки. Есть задача — созд… подречную переп…..

Мы увидели вашу рабо… Нам очень пригодились бы ваши навы…..оздании крепких, неруш.….онструкций. Речь иде. о …… ом тоннеле в …..де много песка и…»

О чем этот Ирона? Все, что Морио создал крепкого, — это угол дома у Фаала. Но кто бы потащился к Фаалу специально, чтобы посмотреть на угол?

Он хлопнул себя по лбу — конечно! кружка! Бергена ее унесла и теперь болтает о нем где попало и что попало, размахивая украденным! Небось еще кружку об камни кидает или молотком бьет, показывая всем невидаль.

«Работа предсто… важная, даже в чем-то ……. Мы будем благ…… ны. Прошу вас отв…… согласны ли… сотрудничать со мно.».

Ирона, Ирона… Он что, тоже Подмастерье, но его не послали учиться на Первый? Странно. И тоннель этот… Почему они не хотят построить мост над рекой? Почему идут таким сложным путем?

Он уже задавался вопросом, как вышло, что потомки Мастеров перестали пользоваться своими возможностями. Ведь куда легче и быстрее поднять тяжелый предмет жестом «точка-верх», чем возводить хитроумную систему рычагов. А потом из разговора с Фаалом понял: здесь не было Основателя, способного указать точку в пространстве, к которой можно приложить этот жест. И жест забыли, и к силе, стоящей за ним, перестали обращаться.

У этого Ироны нет Основателя, который объяснил бы, как надо строить переправу через широкую реку. Кто есть, к тому Ирона и пришел. Но Морио ведь неравная замена. Он вообще не замена — не умеет он ничего строить.

Морио замер. Ему не стоит ввязываться в это дело. Он не настолько опытен, как про него решили. Укрепить отдельный предмет — это ему легко дается. А вот часть большой конструкции… Он непременно сцепит намертво что-нибудь нужное с чем-нибудь случайным, с какими-нибудь вспомогательными деталями или с чем-то, что просто прислонили-поставили. И что потом? Отступать и рыть тоннель в новом месте, в обход навечно застывших балок и подпорок?.. Нет, он лишь навредит строительству.

Резко выдохнув, Морио нажал «Нет».

Экран терминала мигнул, принимая ответ, — и снова открыл строку «Прошу вас отв…… согласны ли… сотрудничать со мно.».

Что-то сломалось? Отсырело в контактах?

Он нажал еще раз «Нет». Мигнуло — и снова строка с вопросом…

Нет. Нет. Нет. Закрыть. Нет. Выключить. Где этот провод?.. вот так, выдернул. Вставил, нажал. Включился?.. Опять это письмо?!.. Нет! Да нет же, я сказал! Хватит! Нет! В пыль все! — эта женщина, этот Фаал, этот Ирона… Надоели вместе со всем миром! Вот что всё и всех объединяет: на-до-е-ли!..

Нет!

Рассердившись, Морио хлопнул обеими ладонями по сенсору, погнув кронштейн. Экран перекосило, изображение издевательски мигнуло — и вспыхнула новая строка: «Благодари. за… гласие».

Как так?

Он пнул стену несколько раз, вырвал пучок проводов из остатков терминала и выскочил из домика. У него уже не было сомнений в том, что это не случайная поломка, а простой суррет, который на Первом даже ребенок может создать. Плевая технология, был бы сенсор, а что экран, что голограмма — без разницы. Сам делал когда-то такой, сам посылал Исе, когда хотел получить согласие на просьбу отпустить его домой, погостить у матери. Как он сейчас-то повелся на такую банальность!

Очень просто повелся. С чего-то решил, будто люди, разрабатывающие гравитатор, не способны создать элементарное письмо-цикл. Вот тебе наука — не считай других глупцами, не то получишь по носу от их ума!

Злость сделала за него этот выбор! Он сжимал кулаки и стискивал зубы, пытаясь справиться с собой, гневающимся на свой же внезапный гнев. Его раздражали даже камни, валяющиеся перед домиком. Замахнувшись пнуть один, он потерял равновесие, промахнулся и плюхнулся на балку-крыльцо.

В розово-синем вечере на небо медленно выкатился 5698-ый. Он вращался, словно диковинный плод в руках гордого торговца, который расхваливал свой товар, показывая со всех сторон. Вот полнеба заняла черная безжизненная поверхность, вот приблизились затянутые легким туманом края, вот нацелились на Миллионный неизменно блестящие золотым шесть граней нижней пирамиды. В том, как он пер по небу, приближаясь и увеличиваясь, крутясь и сверкая пирамидой, было что-то назойливое, но все равно Морио следил за ним безотрывно.

Справа что-то копошилось и тихонько шуршало. Оказалось, что все сто сорок семь муравьев пришли посмотреть на 5698-ый вместе со своим создателем и теперь теснятся на свободном куске крыльца, давятся, лезут друг на друга — но все здесь.

А ведь он не одинок. Пусть он не может общаться с компанией муравьев, но все-таки у него компания есть. И не такой уж он неудачник. Вряд ли теперь найдется сила, способная раздавить этих муравьев. Кроме времени, конечно.

Едва он встал, как муравьи, будто вода, растеклись по балке — обратно не сядешь. Значит, он не будет садиться.

Вернувшись под крышу, Морио увидев разбитый терминал. Долго смотрел на экран с надписью-приговором «Благодари. за… гласие» и наконец нашел слова, чтобы обратиться к своему внутреннему Проводнику:

«Вы отправили меня помогать, чтобы укреплять живое. Но если я стану укреплять неживое, я тоже помогу?».

«— Когда я отправлял тебя сюда, я видел, что ты будешь здесь полезен».

«Значит, постараюсь быть здесь полезен…»

В конце концов, если он будет внимателен и осторожен со своим умением, то вместе с Ироной они попробуют построить крепкие тоннели не только под реками, но и по земле — и в них будут не страшны плюхи. Принцип тоннелей должен быть один!..

Морио поужинал готовой едой, которую не было смысла оставлять, приготовил коробку с запасом для тех, кто когда-нибудь заглянет в непогодный домик, и лег спать. Утром он проснется отдохнувшим, с легкой головой соберет свои вещи и уйдет к равнинным — чтобы построить вместе с ними тоннель под рекой, которую он назовет «Долговязая» за высоченную осоку на берегах.

Он опишет еще не один круг по Миллионному, вместе с Ироной (которая окажется молодой женщиной с насмешливыми глазами) проложит и укрепит несколько тоннелей в холмах и удачно проверит их под чередой ползущих плюх. Вырежет не один десяток табличек с надписями «Серый Край», «река Холодянка», «Фааловы У́сы». Создаст не одну сотню небьющихся предметов.

Все это сделает прежде, чем вернется в непогодный домик на склоне горы, которую назовет Кионт.

Он узнает, что отчаяние все-таки сломало рыбака Корна и убило его, и что Слушки разносят по осколку вести о новых болезнях, появляющихся среди жителей, и о новых смертях без явных причин. Еще тысячу раз он взвоет от одиночества и тоски, еще десятки тысяч мыслей и страхов будут терзать его ум. И несчетное количество раз на брошенные в небо просьбы «не оставляйте меня, возвращайтесь» он получит в ответ лишь смену дней и ночей.

Все это будет, прежде чем однажды он поймет, что уже шестой раз 36-ой осколок должен был показаться над краем (а значит, минуло уже почти полсотни оборотов), и прежде чем с ним в домике на горе вместо умерших от старости муравьев поселится осознание-заноза: «Никто. Не придет. Смирись».

Часть четвертая. Глава 9

Каждый раз, когда Иса говорит, что у нее есть на примете пара, к которой можно обратиться с просьбой, Эар спешит к ним на встречу. Просьба у него ко всем одна: зайдите на Миллионный, заберите моего паренька. Ответ у них тоже один: конечно, постараемся. А дальше — кто во что горазд: то не зайдут, то зайдут, но забудут поискать, то поищут, но не найдут и вернутся с десятком оправданий. Кто-то уверяет, что оставил для парнишки сообщения в городе. Кто-то твердит, что слух едва не надорвал, стараясь услышать Подмастерье; но тишина — умер, наверное.

Эар знал, что к мертвым тянуться — это не просто тишина. Обманывают. Плохо слушают, недостаточно концентрируются, чтобы выделить его звучание в шуме другой жизни. Но большинство просто не знает, кого искать. Это было объективное оправдание: очень мало осталось помнящих, кто такие Подмастерья, как выглядят в нирном зрении, как звучат в растянутом слухе.

Мэги этого уже не знала. Она подросла, доучилась, получила своего Мастера, ушла на осколки… Конечно, заходила по его просьбе и на Миллионный, но Морио не нащупала. Даже прожила там десяток поворотов, но ее Мастер, Джис, обладательница исключительно вредного характера, потребовала идти дальше. И потом нажаловалась на Мэги их Наблюдателю. Эар долго переживал, что доставил внучке неприятности, но попыток разузнать о Морио не оставлял…

Сто оборотов назад Подмастерий было шестеро.

Сейчас только об одном говорили, что он, вероятно, жив, и то с оговоркой, что о нем давно ничего не слышно. В свое время Боон отправил его с одной из пар на 62-ой. Но вместо того, чтобы на самоназванной Эн-норе сохранить в памяти жителей историю о старом мире, этот активный юноша собрал армию из местных и захватил несколько островов, основав там «Первую империю». Горячее честолюбие, подкрепленное умением управлять огнем, сделало из рядового Подмастерья правителя государства, который держал соседей в страхе. Эар его хорошо помнил — мальчик, когда смеялся, пускал по зубам искры и огонь. А пара, которая сначала привела его на Эн-нору, а потом отправилась вытаскивать его из своеволия, так и пропала без вести.

Трое Подмастерий погибли при пожаре в старом ученическом корпусе. Они не умели управлять огнем, а ни одного Мастера, способного остановить пожар или поднять завалы, не оказалось рядом. Когда разбирались и искали виновных, выяснилось, что систему безопасности, способную потушить огонь при первом язычке пламени, давным-давно разобрали Строители: катастроф на Первом не бывает, значит, можно простаивающие охранные системы разобрать и их блоки пустить на новые аппараты. А то делать надо, а работать не с чем… Кто давал разрешение? Да вы издеваетесь — такое спрашивать! Кто ж теперь помнит?!

С еще одним обошлись, как считал Эар, некрасиво. У него был навык редкий, даже уникальный, но излишне полезный. Парнишка умел наполнять энергией мелкие зарядные устройства, дыша на них. Прежний Вектор дождался бы, когда мальчик закончит обучение, за это время исследовал бы природу его навыка. Потом тщательно подобрал бы парнишке место, возможно, в большом мире, чтобы его навык развивался и развивал бы его самого. Но из-за нехватки Мастеров (а возможно, просто назло старым порядкам) Правящий Совет сорвал его с обучения и поставил на поток: у нас много для тебя, дорогой Подмастерье, устройств, которые ты должен заряжать… Работай. На этом потоке от тоски и однообразия его навык однажды просто вырвался из тела вместе с выдохом — и пропал. Пожалели о потере ценного работника и вернули парнишку на его родной осколок, к семье. До Эара дошли слухи, что он был счастлив избавиться от Первого и его давления, однако с навыком ушла и часть его жизни; говорили, он быстро одряхлел и уже через полсотни оборотов умер от старости.

И оставался Морио. Если оставался, конечно.

После провала Большого Перевода было много злой суеты, и никто не хотел слушать бывшего Проводника, который ко всем приставал: там, на Миллионном, застрял один из наших. Его привела туда пара, которая погибла на 800-ом. Сходите. Заберите!

Отмахивались — не до тебя, старик. Знаешь, сколько еще застрявших? Знаешь, сколько у нас работы?

Донос на Мэги подтолкнул к самостоятельности, и Эар попробовал выйти в большой мир в одиночку. «Не хотите помочь, так я один все сделаю! Сам! Ходил же когда-то…»

И вышел. С пятого угла.

Какой только осколок не хохотал, глядя, как перепуганный Основатель цепляется за тропу, по которой его безжалостно мотало! А ведь он сделал лишь шаг в переход! Молнии били для смеха, поверх головы, особо не приближаясь. Ветер хихикал, отвешивая оплеухи.

Он еле дополз обратно до входа на Первый, но и тут ждала подлость: не хватило сил сконцентрироваться, и выбросило на случайный угол. Пришлось несколько поворотов добираться до своего дома в Шестом Жилом Кольце на ленивых ползучках.

Дурак. Старый дурак… Опять ходи, опять проси.

В Шестое он переселился почти сразу, как Мэги ушла учиться. Переселился в тот район, который достраивали без фундаментов из тиорита и который имел дурную славу из-за ненадежности строений. Фундамент дома Эара плыл трижды.

За минувшие обороты на Первом все изменилось. Жадный ум Боона начал многое возводить руками послушного зятя Шэри. Но Эар видел, что они оба не представляют четко свои цели, что хватаются за случайные идеи, без базы, без системы, не разбирая, что важно, а что не очень.

Например, спустя два оборота после аварии в Большом Переводе Боон вдруг спохватился и устроил церемонию прощания с погибшими, чем разворошил старую боль и вызвал вопросы тех, кто уже отошел от трагедии и настроился на новую жизнь. Но кое-как собрались вокруг шпиля, чтобы отпустить души, чтобы отдать миру свет и силу умерших.

Неизвестно, какое назначение во времена целого мира было у громадного здания-колодца, из фундамента которого вырывался шпиль. Все знали его как склады, лаборатории и архивы. Здесь когда-то трудился Мастер Фирс, сюда Эар приходил заряжать свою «пуговицу». На момент прощальной церемонии нижние уровни занимали Строители, как всегда увлеченные модными разработками, но верхние этажи пустовали. По галереям символом запустения полз густой плющ; лифты с помутневшими кабинами застыли, словно переключатели на старом пульте оператора летучек, который на миг вскочил со своего места… но что-то стряслось, и он не вернется.

Прощаться собрались по традиции, в вечерних сумерках, уходящих из розового в серость. Площадка вокруг шпиля и все галереи были забиты пришедшими. Лампы во всем здании погасили, но света было много. Редко кто держал только одну ритуальную светящуюся колбу; редко из чьих рук в небо, к далекой верхушке шпиля, поднимался только один лучик.

Шэри, прощавшийся за семью Ану, держал перед собой целый поднос с колбами-фонарями, которые, едва он шевелился, били светом ему в глаза. Он щурился и выравнивал поднос подрагивающими руками. В темноте, за решеткой из лучей, Шэри был похож на пленника, не понимающего, как он оказался в заточении — озирается, лицо нервное.

Шпиль, окруженный натянутыми нитями, сшившими вокруг него землю с небом, выглядел тонким и хрупким. «Светлого пути», «светлого», — звучал шепот, тихими волнами катящийся в безветрии; так уставшая за день озерная вода гладит вечером покатый берег.

Эар ожидал, что народа будет больше — ведь не нашлось бы на Первом семьи, на которую не легла тень той беды. Скользнув слухом, он уловил, что родственники Имай и Двин тоже пришли. И неожиданно нащупал родителей своей невестки, пропавшей еще до Перевода. Они стояли на галерее самого верхнего этажа, руки их были пусты.

Сам он держал две колбы, отдавал в небо два света, отпускал две силы — Экре и Гас, который так и не вернулся.

Боон на церемонию прощания не пришел. Очевидно, был в тот вечер занят чем-то более важным…

Позже Боон стал занят всегда. Наспех сформировав первый Совет из старейших жителей, уже через десяток оборотов он захотел обновить его состав. По его требованию Строители перетрясли и пересобрали все диагностические аппараты, все статистические капсулы и выдали установку, способную по крови определять уровень силы Основателя или Мастера. Начались, конечно, возня и соревнования. Старейшие семьи пожелали доказать свое старшинство не только числом поколений в линиях. Однако вышел конфуз — половина их отпрысков оказалась середнячками, порой неспособными даже воду поднять, а среди обычных семей, наоборот, нашлось немало выдающихся детей.

Запахло напряжением.

— Уничтожь эту установку, — попросил Эар Боона, когда тот еще заглядывал по «старой дружбе» и, случалось, обсуждал свои проекты.

— Почему? Она же прекрасно работает!

— Так работает иллюзия и ее наркотик. Те, кто намеряет себе высокие показатели и большие возможности, очень быстро расхотят реализовывать эти возможности. Они просто вскарабкаются по лестнице, которую ты им дашь, и сядут повыше, а свои расчетные силы будут тратить на то, чтобы усидеть там подольше.

— Глупости опять вещаешь! — воскликнул тогда Боон.

Вскоре в новом Правящем Совете собрались те, кто имел высочайшие показатели — и это Боона устраивало. Их семьи переселились в Первое Жилое, стало звучать слово «аристократия», а их дети уже задавали вопросы: «Зачем нам уходить на осколки? Разве мы и наши силы не пригодятся здесь?» Но пока им отвечали: «Надо. Иди работать, набирайся опыта, как все».

Позже измерительную установку забрали себе Воспитатели (вернее, как они назывались теперь — Наблюдатели). Они вообще многое себе забрали, воспользовавшись расслоением народа и брожением умов. После пожара бодренько переместили ученический корпус в здание-колодец у шпиля. Выселенные оттуда Строители разбрелись, и каждый если и занимался чем-то, то лишь своими проектами, не имея больше общих глобальных дел. Да и сам профиль — Строители — больше не имел принципиального значения. Мастера — и Мастера.

Через полсотни оборотов впервые прозвучало: «Ты не выйдешь замуж за этого слабака! Только посмотри на его показатели».

Тогда Боон перестал приходить, но Эару было ясно, что он и сам недоволен сложившимся положением дел.

А потом здание Вектора снесли. Как пережиток прошлого и как архитектурную нелепость. Снесли вместе со ступенями, в свое время приведшими к власти Советника-полукровку. Для собраний Правящего Совета построили небольшой зал и несколько закрытых беседок в яблоневом саду поблизости.

После этого о Бооне слышно было лишь то, что он давно не появлялся у общих знакомых. Но искать его и уделять ему внимание Эару не хотелось. Куда больше, чем желание вмешаться в дело, давно уже чужое, его грызла вина за оставленного на произвол судьбы мальчишку…

Мэги еще раз заходила на Миллионный, но опять вернулась ни с чем — не слышит она его, не получается. Тогда Эар попросил внучку рассказать, как ее учили. Где потерялись знания о Подмастерьях?

Однако как говорить о том, что важно для одного, но не входит в картину мира второго?

Он долго формулировал вопрос.

— Тебе не казалось, что в знаниях, которые тебе дают, чего-то не хватает?

— Казалось, — честно ответила Мэги. — Я никогда не понимала, почему мы называем нашу звезду просто Малая.

Он мысленно дал себе пинка морщинистой пяткой под дряхлый зад. Хорош! Развел трагедию вокруг Подмастерий. Собрался выявлять пробелы в образовании. Он-то, который сам не знает, было ли у их звезды другое, звучное имя!

И ведь никто не знает. Даже его дед, который застал мир целым, никогда не упоминал о другом имени…

Он отстал от внучки, решив разобраться сам. В одиночестве стал смотреть обучающие голограммы, оставшиеся от Экре и Мэги. Надевал на палец вытянутое кольцо-пульт, устраивался полулежа в кресле и гонял туда-сюда на сенсорной стене блоки учебных программ сына и внучки. Пытался сравнивать.

В записях Мэги царил ужасный беспорядок.

Кое-как он отыскал начало — стартовые уроки по истории мира — в блоке, сброшенном к полу, под заголовком «Бах!». Другие блоки вообще были не подписаны, и приходилось раскрывать их на полстены, чтобы понять хотя бы тематику. Попытки систематизировать уроки и подписать заголовки превращали изображение на стене в размытые кляксы, наслаивающиеся друг на друга. Что блок о перенастройке зрения, что карта Первого — не отличишь!

Эару казалось, что он постарел на полсотни оборотов, прежде чем навел хоть какой-то порядок.

В такие времена возле него неотступно сидела Горькушка — собака, которую одна неопытная, но сердобольная пара увела с 699-го осколка, потерявшего в своем наборе млекопитающих. С собакой в переходе случилось то, что случается там с любым животным крупнее блохи: толком не поставили защиту, не прикрыли со всех сторон, ее исказило — и вышло чудовище с огромными задними лапами, на которых она ходила вразвалочку, кокетливо прижимая передние к узкой выпуклой груди, с ушами, лежащими на пятнистой бежевой спине, и с длинным хвостом, от которого надо было уворачиваться, если собака радовалась — на хвосте торчало три острых когтя.

Чудовище привели, а что с ним делать, никто не придумал. Пожурили сердобольную пару, призвали всех думать, прежде чем кого-то жалеть. Напомнили, что перевод крупных форм жизни опасен и труден, что возможен лишь сообща, в несколько пар и только с разрешения Совета. Устроили собрание в только что построенном зале, еще не пропахшем до самой последней щели ароматом цветущих яблонь. Пересмотрели обучающую программу в разделе переводов, внесли коррективы…

Один Мастер заикнулся, что хорошо бы это чудовище исправить, превратить обратно в собаку, но его заикание утонуло в гомоне голосов и мнений по другим вопросам. Пока совещались, собака напугала до обморока особо впечатлительного Мастера, укусила Цепкого Рао, который приходил на все собрания, — и убежала. Ловлю отложили. Потом забыли. Собака бродила неприкаянная, никому не нужная, спала на порогах домов, огрызалась на жителей, гонялась за автоматами садов или скулила вслед летучкам.

Эар нашел ее, взял к себе, назвал Горькушкой. Искаженное тело не причиняло ей страданий, и он не стал обращаться к Мастерам, чтобы ее исправить. Так и жили возле ангара техники по обслуживанию виноградников последний Проводник Первого и последнее млекопитающее 699-го…

Из образовательного курса Мэги он узнал больше, чем ожидал. Оказалось, что Подмастерья — не единственный выброшенный из истории народ. Эти хотя бы мелькали в статьях для старших учеников, пусть и без подробностей. А о Странниках вообще убрали все упоминания.

Зачем?

Странники были народом, близким по духу к Мастерам — любили работать с материей. Собирая мир в целое, именно Странники перемещали части древних планет к Малой звезде, именно они создали связи-дороги между миллионами пирамид и тропки между внутренней и внешней сторонами сферы, именно они замкнули в мировой сфере кольцо из тиорита. А потом попрощались и ушли к Большой звезде на оставшемся от стройки астероиде. Лишь некоторые Странники, из смешанных семей, остались, но ни одного не нашли после разрушения мира. Или, как сейчас говорят, «после Падения Купола».

Сейчас уже нет сферы, пирамиды безжизненны и недоступны, но до сих пор созданные Странниками связи-дороги удерживают осколки вместе, не давая разлететься. Именно этими дорогами теперь ходят жители Первого.

И теперь именно жители Первого вдруг убирают Странников из своей памяти. Из своей благодарности.

Из своего уважения убирают!

Он отправил Боону сообщение:

«Я знаю, что ты не остановился на одной лишь смене названия начала дат. Остановись же сейчас на том, над чем зависла твоя ладонь, готовая утвердить очередное нововведение. Мы уже много потеряли, многое забыли и изрядно ослабели. Когда-то ты говорил о гордости народа. Но чем дальше, тем меньше останется у нас поводов для гордости. Чем мы будем гордиться, если утратим знания о себе, понимание мира и умение жить в равенстве?»

В ответ получил голограмму-приглашение на очередной выпуск из ученического корпуса: «Приходи. Смотри. Гордись». Приглашение-исключение, потому что сейчас на выпуски разрешалось приходить только родственникам выпускников.

Он пошел.

Взявшись за руки, выпускники окружили по традиции черный шпиль. Всего в два кольца, стоящих вплотную к шпилю. И это еще при том, что руки каждого в кругу были широко разведены в стороны.

Мало. Чудовищно мало.

А на шесть девушек — всего по одному юноше. Это уже просто катастрофа — ведь совсем скоро такой выпуск не сможет замкнуть даже одного кольца вокруг шпиля!..

Глубоко возмущенный тем, что увидел, Эар вскинул руку к «пуговице»:

— Сообщение для Советника Боона. «Я пришел и посмотрел. Так мы скоро выродимся». Отправить.

— «Очередь входящих сообщений на стороне получателя переполнена», — певучим голосом сообщил системный помощник.

Эар хрустнул пальцами от злости. До Боона, завалившегося делами всех важностей сразу, теперь добраться можно было только рывком, по головам других, сметя на пути даже деревья.

Но стоило ли уже?..

От Мэги он узнавал о работе в большом мире. По-своему Боон выполнил обещание не бросать без поддержки разумную жизнь на осколках. Работали, даже аристократию упорно выгоняли трудиться. Уже не занимались переносом бактерий и мхов туда, где люди не жили, но заселенные осколки берегли как могли. И будь ты хоть из старейшей семьи с высочайшими показателями, но если сказали для получения опыта выйти против гигантской искаженной крысы и встать в грязь — выходи и вставай.

Хотя то, как могли, как выходили и как вставали, заставило бы схватиться за голову любого, кто учился в прежние времена.

Раньше Основателю было несложно парой глубоких вдохов снять данные, например, о грибных спорах в воздухе. Потом посидеть один-два поворота, опять же подышать, понаблюдать за воздухом — и сделать прогноз. А потом вернуться с отчетом — например: «На 1290-ом критический избыток плесени наступит через три оборота. Угасание подтверждаю».

Но облегченное обучение приносило свои плоды, и сейчас на осколки уходили такие, как Мэги, а она… Она не умела даже собрать звездный свет для трансформации еды. И это при том, что пищевого запаса с собой больше не выдавали!

А еще — дороги якобы стали кривыми. Якобы увеличение случайных выбросов на осколок происходит вовсе не потому, что из обучения убрали уроки концентрации.

Иногда Эар с ужасом задавался вопросом: как новички там вообще выживают? Одного не получают, второго не знают, третьего не умеют, о четвертом даже не догадываются, что оно существует…

Он подготовился к очередному возвращению Мэги. Даже придумал речь, суть которой сводилась к тому, что будь Мэги более образована, из ее работы исчезла бы половина трудностей. Незнание — плохое средство избавиться от проблем, и он может дать ей нужные знания. Не так сильно изменился большой мир, чтобы старый Проводник не сказал бы о нем пару верных слов.

Мэги вернулась с животом.

— Девочка! — объявила она с порога, краснея от боязни и радости одновременно.

Большая гостиная словно бы стала огромным залом, а он, Эар — крошечным, прозрачным и очень хрупким. Он нащупал кресло и осторожно сел. Где-то вдалеке, на краю слуха, пшикали его планы, его придуманные речи.

Но все-таки он был счастлив, впервые за долгое время потерь.

Целый вечер Горькушка танцевала вокруг деда и внучки на своих больших задних лапах, а Эар утратил всякое желание вкладывать в голову Мэги ненужные знания. И от кого девочка, не спрашивал. И что не стоило Мэги беременной по переходам бродить, потому что ребенку лучше не станет, тоже не заикнулся.

Так на несколько оборотов в их скромном доме поселились семейные хлопоты — капризы всех возрастов, крики и смех, бессонные ночи, шипение искаженной собаки, которая вдруг вообразила себя главным охранником маленького существа. Иногда Эар и Мэги даже ночевали в садике под окнами, потому что их не пускали в дом к спящей девочке.

Но неполнота семьи мучила Мэги сильнее, чем беспокоила Эара неполнота образования. Вскоре она вернулась на осколки, прихватив своего Мастера. Эару показалось, что Джис она взяла с собой лишь по привычке. Да и словно бы не работать она ушла, не крыс с тараканами гонять и не наборы проверять, принося никому не нужные отчеты. А дочку отдала в учебный корпус на несколько оборотов раньше, чем было принято.

«Ты, дэдэра, сидишь на самом краю жизни. Ей же нужно общество и место в обществе».

Оно и понятно. Последнее время даже на полукровок внутри Первого смотрели свысока (спасибо, Боон, тебе и твоим анализаторам!). Что уж говорить о ребенке от человека с осколка?

Мэги ушла. Правнучка бегала по галереям ученического корпуса. А Эар вернулся к проблеме Морио и насел на Наблюдателей, подмявших под себя еще и учет уходящих пар.

Можно было грызть себя за то, что не заметил тяжких перемен в Экре. Можно было без счета пинать себя, что упустил, как выросла и повзрослела Мэги. Можно было тешить себя надеждами, что когда правнучка начнет учить что-то посерьезнее стартовых голограмм, он доучит ее сам, поделится с ней силой и знаниями — и тогда берегитесь, все аппараты Боона, по крови назначающее место в жизни! берегитесь, все черные языки, треплющие имя Мэги, лижущие разные сплетни и призывающие раз и навсегда закрыть вход на Первый таким, как она!

Но Морио был самой безжалостной его ночной совестью…

Однажды утром Система Присутствия уведомила: «Основатель Мэги. Вход». Теперь не указывали ни профиль второго уровня, ни угол.

Эар очень ее ждал. Очередная пара, ушедшая с просьбой о Миллионном, не давала о себе знать, и он готов был на отчаянный шаг, на последний — просить внучку, чтобы она пошла туда вместе с ним. Очень рискованно. Шанс дойти двоим Основателям, один из которых старик, был крошечным. Это могло стоить жизни ему самому, рисковала и Мэги. Шанс найти Подмастерье и вернуться втроем — немногим больше.

Но шанс был и не давал покоя.

Мэги пришла под вечер. Унылая, потемневшая, как осколок без жизни на общей карте. Эар присмотрелся — нет, это не свежие новости так на нее давят. Это что-то прошлое сковало ей сердце, ссутулило плечи.

Он отступил с порога:

— Я ждал тебя раньше.

— Меня выбросило на третий угол. Долго искала свободную летучку.

Ее губы подсветились розовым. Врала.

— А потом встретила Йрин. Бедняга! Как она сдала, когда умер ее муж!

А вот это правда.

— И еще я жутко голодная, дэдэра.

И это правда.

Они в молчании пересекли дом, поужинали в круглой столовой, перекинулись несколькими незначительными фразами: «Передай воды, пожалуйста» или «А ведь обещали насыщенный клубничный вкус». Горькушка нагло стащила у Мэги из тарелки кусок искусственного мяса, уволокла его, оставляя на полу след из соуса, и съела у порога без видимого аппетита, напоследок вытерев передние лапы о стену. Напрашивалась на внимание.

— Недавно видел Вайса, — сказал Эар, чтобы нарушить давящую тишину. — Ты его помнишь?

Мэги не ответила, но повела плечом — «помню, и что с того»?

— Он потерял своего Основателя, а новую пару брать отказался. Его просьбу выйти с пути рассмотрели, он осел в Третьем Жилом. Вроде даже доволен.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Он спрашивал о тебе. Просил, чтобы ты заглянула к нему, когда появишься… У него музыкальные проблемы.

— Музыкальные? — она встрепенулась удивленно. — Это у Вайса-то?

— Да. Он погрузился в жизнь без большого мира и пишет даманд в трех частях. Ему надо, чтобы основной темой шла музыка, которая звучит в переходах. А поскольку ее слышит только Основатель, то ему нужна помощь Основателя.

— Одна-ако. Не ожидала от Вайса тяги к творчеству.

— Да, непривычно. Но у него может получиться. Очень уж он воодушевлен.

— Сам почему ему не поможешь? Меня не было вчера, меня не будет завтра. А вы всегда можете встретиться… — Она бросила на него такой взгляд, словно подозрение приблизилось и ткнуло твердым пальцем в грудь. — Или дело не в музыке, а в том, что к Вайсу должна пойти именно я?

Эар одернул себя. Его намерения были поняты неверно, но, похоже, Мэги все видела и слышала через призму тягот и забот, которые занимали все ее существо.

Что же гложет ее так, что даже невинное упоминание о Вайсе воспринялось превратно?

— Чем я помогу ему? Я старый, — сказал Эар примирительно. — Я уже мало что помню о большом мире.

На лицо Мэги легла жалость:

— Я тоже ничем не помогу Вайсу. Если он возьмет основную тему из переходов, выйдет тоскливо. А для даманда тоска — непростительное настроение.

— Тоскливо? Почему?

Мэги долго молчала. Взгляд ее серых глаз, будто созданных из дыма, медленно полз по столовой — так прощальная лента, сорвавшаяся с ветки, развевается на ветерке, трогает другие ветки, скользит между листиками…

— Я много хожу последнее время, в переходах бываю чаще, чем на твердых землях, — сказала Мэги наконец. — Раньше казалось, что привычка к переходам победит их музыку, и я немножко оглохну. Что слышишь сотни раз, то уже не слышишь. Так и было. Захожу — тишина, только молнии трещат, но это другое… А потом… Что-то изменилось, не знаю… У нас там нет тела, но я будто чувствую это именно телом. Я словно кожей вижу.

Она приподняла руки с напряженными пальцами и покачала ими, как бы натягивая неподатливую ленту.

— Дороги — они будто струны. Когда мы ступаем на них, трогаем, они откликаются… Сейчас же словно что-то растаскивает осколки друг от друга, натягивает струны, и они становятся тоньше, откликаются иначе. Вернее…

Эар застыл с поднятой вилкой, ловя каждое слово.

— Не знаю, что думают другие, но я сказала бы, что что-то прощупывает свои силы в растаскивании нашего мира. Что-то выросло, что-то разрушительное. Не знаю…

Голос Мэги становился все тише, глуше, вздохи и паузы — все чаще. Она смотрела мимо Эара, куда-то за пределы столовой, за пределы дома, за пределы Шестого Жилого. Взгляд туманился, плыл, перестраивался, не останавливаясь ни в одном диапазоне.

— Еще я бы сказала, что это что-то потренировалось на отдельных землях, научилось там стирать все в пыль, а теперь присматривается к участку помасштабнее и потя-ягивает, потя-ягивает… Примеряется растащить. Тропы тугие. Едва шагнешь — стонут. И музыку, да-а, я слышу. Снова слышу музыку, как новичок. Но она не такая, как раньше. Может, поэтому я снова ее слышу. Нет еще привычки к этой мелодии, к этой тоске. И вообще, много шума, много блуждающего эха… Иногда какие-то дорожки, какие-то тропки словно что-то выкрикивают горестно. Или вздыхают… Нет. Не знаю, — она моргнула, помахала рукой и замолчала.

Ему показалось, что он слышит все звуки, о которых говорит Мэги, и что еще что-то прорезается сквозь них. Что-то далекое-далекое.

— Тропы — струны, — невольно прошептал Эар. — Дзин-нь… дзин-нь.

Мэги сбросила задумчивость и глянула с недоумением, как будто это он был младше ее на полтысячи оборотов и ляпнул ребяческую глупость.

А и правда, почему дзин-нь, как колокольчики, если струны?

Эар кашлянул и вернулся к еде:

— Почему ты решила, что я хочу свести тебя с Вайсом?

Она отвернулась и ковырнула пальцем глазурь пирожного:

— Вдруг ты достиг того состояния ума, когда захочешь мной руководить для моего же блага?

— Нет. Хотя, для твоего же блага, я советую тебе не уделять много внимания Йрин и поменьше думать о ее муже. Они для тебя не пример судьбы.

Мэги вспыхнула, но промолчала. Поправила выбившиеся из хвоста волосы, поерзала на стуле. В ее движениях читалась не обида, но неловкость от того, что она выдала себя и свои тревоги, в которые не собиралась никого пускать. И, похоже, решила, что своим откровением о тропах-струнах ляпнула что-то не то.

Вскоре она встала и ушла в свои комнаты, не притронувшись к десерту.

Эар дал ей время и, когда за окнами повисла глубокая темнота, прошел через среднюю галерею к внучкиной половине. Приложил руку к панели на стене, дождался легкой вибрации «разрешено» и, сделав шаг через порог, чуть было не вписался лбом в черный диск, висящий у самой двери.

— Осторожно!

Мэги играла в касан.

Оглядевшись, Эар увидел еще три черных диска разметки: один в левом углу почти у потолка, второй — чуть ниже, третий — в правом дальнем углу комнаты. Между дисками бежали бледные нити, обрисовывающие игровое поле-многогранник. Впереди слева пульсировал подсвеченный зеленым центр вписанной в него сферы. В этот центр надо было попасть шаром-битком.

Уровень сложности был для детей, имеющих опыт нескольких партий: всего четыре диска-вершины, световыми подсказками обозначены и ребра многогранника, и центр сферы — все, кроме вектора удара. Дело за малым: сделать такой толчок, чтобы биток остановился точно в зеленой зоне. Усложненные версии исключали световые подсказки, запускали в разметку пять и больше дисков, центров задавалось четыре, и попадать в них надо было в определенной последовательности, биток был почти без веса, а также подключались воздушные течения, на которые приходилось делать поправки.

Мэги примерялась к удару, переступая на месте. Над ее головой висел маленький красный шар-биток.

— Ну, попробуем так, — сказала она и, подпрыгнув, толкнула его кончиками пальцев.

Шарик тяжело покатился по воздуху, замедлился к зеленой сфере, но все-таки пролетел ее насквозь. Эар чуть наклонил голову набок. Шарик медленно проплыл мимо, пересек дверной проем — а там уже заканчивалось поле, держащее его и черные диски на весу. Биток с громким стуком упал на каменный пол.

— Почему играешь на детском уровне? — сказал Эар укоризненно и подобрал шарик. — Зачем даешь себе слабину?

— Не знаю… Запустила как было.

— Может, не попадаешь, потому что это не твой уровень?

— Нет, просто не получается сосредоточиться.

— Где ты витаешь?

— Заботы, дэдэра. Заботы, — вздохнула Мэги. Забрала биток, повела ладонью, и диски с шариком цепочкой юркнули в узкую нишу возле двери.

— Работа или личное?

Она прошлась по пустой комнате, когда-то бывшей гостиной, но давно отведенной для одиночных или парных игр.

— Мне нужно принять сложное решение, — сказала она несмело. — И меня гнетет то, что в принципе его приходится принимать. Слишком много ответственности, и я боюсь ошибиться. Ведь речь идет о жизни… Допустим, нынешние ее условия катастрофичны, и я хочу их поменять. Пересборка условий в месте обитания жизни не дала результатов.

— Мэги, ты не на собрании выступаешь. Мне можно рассказать все без пустых формулировок.

Помолчав и повздыхав, она сказала почти шепотом:

— На осколке моего мужчины почти не осталось воды. Я хочу, чтобы он жил в других условиях. Вернее, я хочу, чтобы он просто жил.

Он повел головой, призывая продолжать.

— Пятнадцать оборотов я потратила, пытаясь восстановить набор на его осколке. Все впустую, — призналась Мэги и дернула ртом, будто пыталась убрать крошку, прилипшую между зубами. — Сдаюсь. Надо увести его оттуда… Ты прав насчет того, что Йрин не пример для меня. Я не буду приводить своего мужа на Первый. Здесь нас ждет слишком много осуждения. Но у моей дочери должен быть отец. Всегда быть. Пусть слабый, пусть человек, пусть далеко. Подрастет — сама будет заходить к нему.

— Его осколок угасает быстро?

— Продержится еще пол-оборота. Но я не могу ждать. Вижу, что за эти пятнадцать оборотов я окончательно надоела Джис и она готова от меня отказаться. Наверняка сейчас составляет очередной донос. Когда ей хватит настойчивости, меня спишут. Тогда приду к тебе и Горькушке, будем все вместе сидеть на краю жизни. Но тогда я уже ничего не смогу сделать, никуда не пойду, никого не заберу…

Эар невольно шагнул к внучке и сдавил пальцы на ее напряженном плече:

— Понимаю.

— Я должна попробовать. Причем именно с Джис. Она довольно сильная. Я посчитала — у нас двоих должно получиться перевести его. Но это такой риск!

«Я тоже хотел предложить дело без гарантий, но ты нашла задачку посложнее».

— А перевести всех с его осколка?

— В трех своих отчетах я просила об этом. Правящий Совет молчит. Может, потеряли, может, не читали. Не знаю… А Наблюдатели сказали, что у меня явный личный интерес и моим прогнозам и расчетам нет доверия. Якобы они все перепроверят.

— Понимаю… Джис знает, что вас будет только двое?

— Еще нет.

Он понимал и эту хитрость, к которой Мэги вынуждал вредный характер ее Мастера.

Понимал все. Но огорчался. Как выходит, что, разделяя с другим его проблемы и беды, их словно удваиваешь, и на плечи каждого ложится полная ноша горестей? Никакого облегчения не приносит это «разделение». Ничего не пополам. Каждому — полный груз.

— Так что мне делать, дэдэра? Что выбрать, чтобы потом не жалеть?

— Ничего. Ты топчешь уже утоптанный песок, Мэги. Зачем тратить силы на решение, когда оно уже принято? Ведь ты знаешь, что сделаешь. Ты взяла на себя ответственность и сделала выборв тот миг, когда впервые захотела прикоснуться к своему человеку — и прикоснулась. Сейчас ответственность зовет тебя рискнуть, и разве ты не слышишь ее зова? А твой выбор вчера катался на плюще в ученическом корпусе, и разве это не здорово?

— Здорово? — она фыркнула. — Ее Старший Наблюдатель прислала мне сообщение. Там много слов, но ни одно из них не похоже на «здорово».

Эар хотел было отпустить шутку на счет правнучки, но внезапная мысль хлестнула его и дернула в другую сторону:

— Подожди… Среди Наблюдателей выделились старшие?!

— Уже когда мой выпуск стоял вокруг шпиля, это обсуждали, — ответила Мэги спокойно. — Сейчас утвердили. Ты не знаешь об этих переменах, но они ведь разговаривают с тобой только как с родичем своей ученицы. Поэтому ты знаешь про плющ, но не в курсе, что ее Наблюдатель вошла в руководящую элиту.

Эар хотел было нащупать кресло и сесть — ноги не держали. Но комната была пуста.

Проклятая суть Проводника! Не отпускает, заставляет смотреть вдаль. Но когда смотришь далеко вперед, выбирая, куда идти, не замечаешь, что находится рядом, среди чего идешь. Потом спохватываешься, хватаешься за все подряд, но опять что-то потерял, опять что-то упустил.

— Что ж такое… Вроде стараюсь-стараюсь, а все вываливается из рук, падает быстрее, чем ловлю, — вздохнул он, вспоминая показавшиеся вдруг нелепыми попытки достать Морио, доучить Мэги, достучаться до Боона. — Как песок все высыпается…

Мэги повела узкими плечами. Сочувственно и вместе с тем равнодушно скривила длинное лицо — «ну да, бывает». Покосилась на Горькушку, которая просовывала в дверной проем сплюснутую морду, испачканную крошками от пирожного. Попыталась улыбнуться проказнице собаке, потянула уголок рта, но не вышло, что-то не пускало — и сделалась до боли похожа на Экре во времена, когда он уже перестал улыбаться.

Часть четвертая. Глава 10

Горькушка насторожила седые уши и забила когтистым хвостом, оставляя на полу царапины. Эар сначала не понял, на что она так встрепенулась, потянулся слухом по кругу, мазнул по виноградникам, где в поздний сумеречный час гудели пропеллерами спешащие в свои ангары дождевые аппараты. Никого не нашел даже вдалеке, на случайных летучках.

А потом завибрировала «пуговица».

— Проводник, — обратилась Иса по старинке.

— Да.

— Рада слышать вас.

Ее голос был неприятно рваный, словно бы она взмахом ножа отрезала каждое слово.

— И я тебе всегда рад.

Она помолчала немного, дыша так же обрывисто, как и говорила, потом спросила про здоровье.

— Ты еще спроси, как мне погода сегодня в Шестом, — сказал Эар. — Не ходи кругами, Иса.

И все-таки она походила кругами: спросила про погоду, еще раз про здоровье и сказала зачем-то, что никак не решается вопрос, оставлять во внутреннем дворе ученического корпуса разросшийся плющ или вызвать обрезчиков с периферийных полей, да вот хоть с виноградников…

— Иса! — разозлившись, прикрикнул Эар.

— Проводник, — судя по голосу, Наблюдатель выпрямилась и продолжила натянуто. — Вчера вернулась Мастер Джис. Мы приняли ее отчет…

«Наверняка донос».

— …и еще она принесла обруч.

Мир сжался. Качнуло, но Эар напряг спину, устоял и тихо спросил:

— Чей обруч?

Хотя уже знал ответ. Читал его в строчках сознания, где записаны самые жуткие страхи.

— Ваша Мэги довела Джис до Первого и ушла. Нам известно, что ее целью был угасающий 1638957-ой. Сегодня видели мощную вспышку в переходе возле него. Переход заблокирован, но, говорят, пылает вся тропа… — Иса помолчала. — На ее обруче есть запись. В ней сказано, что Джис не обязана рисковать, что она, Мэги, сделала выбор и берет всю ответственность на себя. «Это только мое дело», — говорит она и просит, вернется или нет, выдать Джис другого…

Не вернется. Не перевела в одиночку своего человека — никто бы не перевел! Погибла и не вернется.

Светло-зеленая гостиная вдруг потемнела, обуглилась. Навалился потолок. Что-то твердое больно ударило в колени, в лоб.

Облизнувшись, Эар понял, что лежит на полу, а во рту кровь.

«Надо было навязаться с ней. Чтоб тебе ветром стать, старый дурак».

И упал куда-то глубже земли…

Он очнулся. Голова болела, на руки что-то давило и жгло, будто по ним очень медленно ползла горячая и колючая змея. С трудом пошевелился, потрогал руки: вдоль внутренних сторон, от локтей до ладоней, тянулись лечебные ленты, уходящие от тела в диагност, над которым висела пурпурная, с черными прожилками диаграмма. Попробовал оторвать ленты — не получилось. Присосались накрепко, ползут еле-еле, покалывают. Самому не освободиться. Надо попросить кого-нибудь из Мастеров, чтобы отменили аппаратное восстановление. Чтобы приложили руки к его груди, развернули клубок спазмов под ребрами, убрали валун с сердца — и можно будет вдохнуть глубоко. И потом встать.

А где он лежит?

Невдалеке кто-то приглушенно бормотал, но потянуться слухом и разобрать слова не хватило сил. В ушах стучало, будто сердце из-за тяжести в груди ушло в голову и билось внутри черепа. Вы-пус-ти-те, вы-пус-ти-те…

— Кто здесь? — спросил Эар, не услышал своего голоса и снова отключился.

Второй раз он очнулся медленно и мутно, будто тонул в болоте, а потом, себя не помня от усталости, выполз на твердый берег.

Отработанные лоскутья медленных лент свисали с ладоней, неприятно врезаясь сухими ломкими краями в кожу между пальцев. Свежие по-прежнему липли к рукам — ползли, но уже не жгли. Голограмма над диагностом была на треть бордовой, на две трети черной. Не идет восстановление. Хоть все тело этими лентами облепи, не поможет. Хорошо, если полегчает немного.

Жаль. Он уже не встанет.

В груди не давило, но мучительно жгло, будто туда горящую палку воткнули; дышать было трудно. Глазами он видел в полумраке высокий потолок, ушами слышал, как чьи-то негромкие шаги отражаются от широко расставленных стен. Звуков извне не долетало — значит, это большое и прочное, замкнутое помещение. Но Эару все равно казалось, что он лежит в крошечной комнатушке маленького домика, болтающегося в кроне тонкоствольного дерева. От малейшего ветерка домик качается, а в комнатке забиты окна и замазаны щели, уже заканчивается воздух. Остается только зажмуриться и ждать. Он умрет в этой душной коробке, только пока не знает, как: задохнется или разобьется, рухнув вниз.

Он зажмурился, преграждая путь слезам страха.

— Э-э нет, старина, — толкнул его сбоку знакомый, но нервный голос. — Рановато тебе черные голограммы нам показывать.

«Самое время», — хотел ответить Эар, но не смог. Рот приоткрыл, а произнести слова не получилось.

— Я сожалею о Мэги. Это жуткая потеря.

«Как же. Ты ее полсотни оборотов не видел».

Он вяло пошевелился, осматриваясь. На стенах угадывались длинные панели старого типа: на каждой сенсорные полосы и кнопки управления шли крестом в центре, индикаторы и экраны рассыпались по краям. Индикаторы не подсвечивались, экраны были как дыры, черные и глухие. Пахло растревоженной пылью.

Он — на койке в середине комнаты. Тусклый свет от двух крошечных псевдо-светляков, которым место не в закрытых помещениях, а над тропинками аллей, чтобы какой-нибудь парочке прогуливаться незамеченными, но не спотыкаться. На тумбе по правую руку — диагност с размотанными общеукрепляющими лентами и голограммой, безнадежно чернеющей.

Пусто.

И еще голос.

— Ты так резко помирать собрался, — говорил неподалеку Боон и чем-то шуршал, — что пришлось всё наспех. И Шэри, как назло, зарядник перепутал. Сейчас принесет новый, подключим тебя — и тогда помоги нам всем Малая!

«Они что-то затеяли вдвоем, — Эар закрыл глаза. — Интересно, Иса в деле?.. Хотя нет, неинтересно».

— Рассказывай, — с трудом шепнул он.

Боон посопел слева, потом обошел койку и встал за головой. Лучшего места, чтобы быть невидимым для почти парализованного старика, не найти.

— Не утруждай себя, старый друг, догадками, где мы. Не давай себе устать. Твои силы на исходе… Мы в ученическом корпусе, на последнем этаже. Это — старая хосиниальная лаборатория. Ею не пользовались… никто даже не вспомнил, как давно! В архивах я нашел по ней кое-что: перечень оборудования, жалобы на несогласованные запуски лаборатории и отчеты о нарушениях в энергообеспечении всего корпуса… Здешние Мастера, когда работали с потоками наших энерго-зарядов, немало жизни попортили соседям по зданию!

«Ты болван, не знающий прошлого. Хо́син — это не управление энерго-зарядами. Это создание в крови телец-ограничителей, впрыск личных кандалов», — хотел сказать Эар. Но сил хватило лишь открыть рот и с невнятным стоном пошевелить сухим языком.

Ни слова не вырвалось.

— Недавно, когда Мастера уходили отсюда, — продолжал Боон, — оказалось, что из этой комнаты ничего забирать не хотят, даже самого завалящего ю́хта. Я решил присмотреться. Как-то ведь получилось, что лаборатория есть, а что в ней и зачем, никто не знает.

«Не только с лабораторией у тебя так получилось. Хоть бы у меня спрашивать научился».

И снова ни шепота, ни звука. Немота.

Нестерпимо захотелось прокашляться, но в горле давило, воздух застрял пробкой. Эар распахнул рот, услышал собственный хрип — и тут же горячая лента упала поперек его шеи.

Спазм исчез. Эар с облегчением вдохнул, осторожно прочистил горло — в него будто смолы налили. Огромных усилий стоило продышаться, прокряхтеться и прошептать:

— В пыль эти хо́сины, юхты… Чего ты хочешь?

— Я сожалею о Мэги, — сказал Боон. — И Экре был мне как сын… Неприятно это говорить, но тебе недолго осталось. И вдвойне неприятно признать, что ты — последний из Проводников. Равных тебе по силе нет.

— Я — полумертвая немощь.

— Не перебивай, береги силы.

— Заладил: силы, силы, — проворчал Эар.

И вдруг догадался.

Старая лаборатория, суть которой позабыли. Боон с Шэри, засевшие среди потухших стен и решившие, будто они разгадали, чему служат направляющие установки за крестообразными панелями и что они направляют. Он, умирающий Проводник, которого приволокли сюда через все Жилые Кольца, с самого края осколка. Рисковали ведь, могли не доволочь.

Значит, что-то в нем нужно Боону, и тот не хочет упустить свой шанс.

— Силы? — спросил Эар и попробовал посмотреть на Боона, но голову было не повернуть.

— Ты всегда любил точные формулировки, старина, — ответил тот, — и сейчас скажу: твой последний выдох станет первым вдохом жизни в мой замысел. Я начинаю новый проект, благодаря которому о слабостях не будет и речи. Я хочу всю нашу силу навечно закрепить на Первом.

Эар кашлянул удивленно.

— Мы провожаем души умерших, и они уходят. Уходят куда-то их свет и сила. Так вот, я больше не хочу выбрасывать в небо нашу энергию, не хочу, чтобы наша сила развеивалась с нашей смертью. Она должна передаваться от одного к другому, оставаясь в поколениях!

«Разве только руки не воздел, любитель пафосных речей».

— Выбрасывать свет в небо? — медленно переспросил Эар. — В прощальном ритуале нашел идею?

От Боона полыхнуло обидой:

— Идеи хороши, когда еще нет знаний. А я все узнал точно! Опыты по передаче сил уже проводили. И именно в этой лаборатории!

— Основатель в тебе поленился присмотреться. Не лаборатория это вовсе, — Эар вздохнул; болезненно царапались связки, но уже получалось говорить, лента на горле делала свое жгучее жизнетворное дело.

Он еще раз попытался рассказать о том, что здесь было и как работало. Перебив его вдох, с шипением капризного механизма отодвинулась дверь, слева в лицо Эара ударил яркий голубой свет.

— Я принес зарядник, но подходящий нашелся только в двадцатом архиве, а там… — послышался осторожный голос.

— Хватит оправдываться, Шэри. Давай… Нет, не мне в руки, а вставь в выемку слева… Выше. Нажми на панель… Смелее!

Что-то упало, небольшое, но тяжелое. Потом зашуршал жесткий мундир Советника — это Шэри наклонился, чтобы поднять. Короткое царапанье, сопение, щелчок — и с низким гудением пошла волна по стенам. По периметру потолка загорелась цепочка светильников, неохотно, словно дождливым утром по приказу раскрывались цветы.

Он глянул себе в ноги и увидел Боона и Шэри, стоящих у темной стены. Они ждали, но стена не просыпалась.

Незадачка.

Боон ударил кулаком по вытянутой панели управления — безотказное средство для любых технологий любых времен и назначений.

Слева вспыхнул и пополз вверх столбик светящихся полосок. Правый нижний сектор наполнился сине-голубым светом до половины и остановился, пульсируя. Заряда явно не хватало.

В панель, по примеру тестя, ударил Шэри.

— Хватит! — прикрикнул на него Боон. — Разломаешь тут все, что само не развалилось.

«Собрали старье вокруг старья и надеются создать новое», — с огорчением подумал Эар. Если бы он был в состоянии, если бы не эти цепкие ленты, он поднял бы руку, отгораживаясь.

— Может, я поищу другой зарядник? В двадцать первом архиве? — заикнулся Шэри.

Боон повернулся к диагносту:

— У нас нет на это времени. Где девочка?

— Внизу. Только что привели.

— Ей сообщили про мать?

— Я… я не смог. Попросил Ису, и, может быть, сейчас…

— «Не смог», «может быть»… Вечно ты мямлишь.

Застучали сердитые шаги, и к койке приблизился Боон. Склонился, вглядываясь.

Выглядел он скверно. Вертикальные морщины на бугристом лбу выдавали напряженную озабоченность. Некогда густые тяжелые волосы выпали на макушке, сейчас обрамленной мочалкой седых путаных прядей. Над вспотевшим лбом, почти у темени, замер отблеск индикатора со стены — зеленый, как световой камешек для наполнения ваз.

Эар натянуло улыбнуться:

— Ты полысел.

— Не о том думаешь. Сосредоточься. Сейчас самое важное — чтобы ты сконцентрировался, чтобы не терял сознания. Любой миг может стать последним. Хосин-каналы ведут на этаж ниже. Я проследил все коммуникации, и по схемам, и вживую. Утечек, рассеивания или потерь не будет. И все рассчитал. Долго искал кандидатуру на роль преемника, но все решили чертежи и описания. С максимальной сохранностью сила передается только кровным родичам. От поколения к поколению, только быстро. Твоя правнучка прямо под этой комнатой. Я попросил, чтобы ее погрузили в дремоту. Она у тебя своенравная, а нельзя, чтобы она вскочила и куда-нибудь метнулась. Она лежит прямо под тобой. Видит хорошие сны, не знает еще про Мэги… Я действительно сожалею… — его голос просел, но быстро вернулись хваткие интонации. — Твое тело не успеет остыть, а для девочки все уже переменится. Подумай о том, сколько ты сделаешь для последней в вашем роду! Ты отдашь ей всю свою мощь, поднимешь ее показатели, откроешь ей путь в высшее общество. На нее перестанут коситься, ее будущее станет надежным. Я сам позабочусь о ее будущем, поверь! Она будет уверенно ходить по любому Жилому Кольцу, жить в каком захочет… Но надо, чтобы ты сосредоточился. Датчики старые, накопительные каналы в ужасном состоянии, в управлении кнопки работают через одну. Едва почувствуешь, что дышать больше нет сил, собери себя, будто в горсть, и направь всю…

— Полысел, — повторил Эар со смешком.

И закашлялся. Хрипло, надсадно, со жгучей болью, рвущейся из самого сердца.

Нет, не время для шуток. Все последнее придется говорить всерьез.

Лицо и блестящий лоб Боона пошли возмущенными пятнами.

— Не трать силы на насмешки. Соберись! Что же ты!

— Позаботишься о ее будущем? — прохрипел Эар, едва только ощутил, что опять может говорить. — Возьмешь мой последний выдох в свои руки?..

Дыхание снова перехватило, словно кто-то жестокий стиснул руку в металлической перчатке на горле — молчи, старик! не мешай своими вопросами!

На глаза опустилась пелена, и будто по-настоящему встала перед прадедом маленькая девочка, последняя в его роду. Недлинные волосы, связанные в хвост по традиции Основателей, но растрепанные по личному шалопайству. Темные глаза, словно сделанные из камня; как стена, за которой что еще дремлет? Привычка вечно так усесться, чтобы всех слышать, но никого не видеть…

За ее фигуркой из пелены выступила еще одна. Вытянутая, с озадаченным длинным лицом.

Мэги.

И еще один силуэт стекся туманными лохмотьями, уплотнился — и отодвинул, заставил поблекнуть мерцающие панели, ждущие последнего вздоха. Силуэт молчаливый и печальный.

Экре.

И Боон в стороне, навис надо всей цепью семьи, согнулся, замер, жадный кнут-хищник, готовый упасть и схватить.

Но зачем ему их силы? Чтобы что?

— Она еще ребенок. Не думает своей головой, — вымолвил Эар, боясь, что говорит слишком тихо, чтобы быть услышанным. — Ты хочешь ее направлять. Вести, куда захочешь. Моя сила не для нее. Для тебя…

Боон поджал тонкие губы и втянул лысо-лохматую голову в сутулые плечи. Услышал.

— Скажи, зачем тебе чужое? Честно скажи.

Когда призывают говорить честно, то словно бы хлопают собеседника и подмигивают — эй, приятель, ты же до этого лгал, верно? настало время откровенности! готов? сможешь напрямик?

Это даже не призыв. Это — вызов. Некрасивый. Но до красоты ли, когда собравшиеся вокруг ждут твоей смерти?

Боон принял вызов:

— Ты — отец сильного сына, — сказал он. — Экре был великолепным Творцом. Захотел бы, стал величайшим. А моей дочерью я не гордился, даже когда она подарила мне внуков. Что это? Всего лишь природа. Зачатие, рождение, забота о потомстве. Ничего масштабного. Я хочу быть настоящим Отцом. Отцом сильных детей, ярких личностей. Такими для меня стали все, кто живет на Первом — долго я размышлял, прежде чем понял это в себе, долго. И вот я вижу, что с ними что-то не то: уже не такие прыткие, не такие активные. Понурые, даже вялые, словно простудились. Это на Первом-то! Из ученического корпуса поступают отчеты: «Устают от заданий». Устают! Ученики, а уже устают!..

Он медленно покачал головой, бросая на Эара короткие внимательные взгляды: мол, ты видишь, видишь, как я удручен?

— Мастер во мне говорит: это лечится, достаточно пробудить внутренний механизм, убивающий «простуду». Но на это нужна сила, нужна энергия. Основатель во мне нашел, где эту энергию взять. Все просто — просто не надо ее рассеивать.

«Не просто. Ты же хочешь взять».

На панелях нетерпеливо мерцали огоньки. Гудели стены, над диагностом чернел голографический шар, сообщающий редкими бордовыми прожилками, что еще несколько вдохов, еще несколько ударов сердца, еще несколько слов будет дано.

— И теперь я готов силу своих детей удерживать всеми силами!

Боон ждал ответа на свою честность. Ноздри его волнительно подергивались, рот сжался в щель. На него, сгорбившегося над последним Проводником, бросались разноцветные пульсирующие тени.

«Всеми чужими силами готов».

Эар вдохнул так глубоко, как позволяла боль и беспомощность, и тоже бросился, понимая, что это последний рывок:

— Дети? Кто эти дети? Основатели? Мастера?.. Наши народы слишком взрослые, чтобы быть детьми. Тебе тем более. Ты убираешь из их памяти Странников. Даришь иллюзию, что нет длинной истории, что все очень молоды, что им хватит маленького мирка. Врешь. Слушаешь свою гордыню и потому врешь. Себе. Им. Всему миру… И вдруг говоришь, что я должен доверить тебе будущее своей крови. Я. Тебе. Доверить.

Справа засопели взволнованно, и Эар перевел непослушный взгляд на Шэри, замершего в сторонке. Тот был как пугливый зверек, который ждет, пнет его большой сильный хозяин или погладит, и не знает, подбежать ли ему или убежать. Собрание нерешительности, ставшее Советником и сидящее во главе собраний. Один раз Эар видел, как Шэри делал заказ в доставке еды. Пугливая мышь была бы смелее в этом деле.

— И тебе, Шэри, он тоже врет, — проговорил Эар; язык немел и плохо слушался. — Он поставил на молодежь и сам же ее ослабляет, из древнего народа делая юный… Я умираю. Боон полысел, он не вечен. Ты останешься с его гордыней-врунишкой. Будете здесь сидеть. Черпать ресурсы из-под ног. Потом съедите весь осколок. Большой мир вы вычеркнули из своего настоящего. В его будущем вам нет места. Вы — пленники Первого. Сами себя заточили. Второй раз, в том же месте. Вот мировая ирония!..

Он закашлялся, во рту стало кисло.

— Боон, старина… Я понял, почему не мог указывать тебе, куда идти. Ты уже пришел. Ты на своем месте. Знаешь, что на Первом было? Зна-аешь… Догадывался. Ты подходишь этому месту, Боон. Жить в тюрьме, работать на тюрьму, укреплять тюрьму, защищать интересы тюрьмы — все твое.

Советник взорвался:

— Какая тюрьма?! Какое отношение я, Мастер, имею к тюрьме?!. Послушай себя! Что ты за бред несешь? Ты, Основатель, вечный заложник внутренней стороны мировой сферы. Твой народ не видел космоса, не знает простора! У вас была только одна звезда. Да и та Ма-ла-я!

— Да, я из народа внутренней стороны, но потому о свободе знаю больше. И сейчас лишь я свободен. Свободен в выборе. Плевал я на твои уговоры. Ничего тебе не отдам — ни выдоха, ни силы, ни капли крови. Большой мир отнял у меня сына, невестку, внучка не вернулась. Но я доверяю ему — пусть заберет меня и направит куда захочет. Ни ты, ни я не будем решать. Тебе не доверяю, себе тоже. Ни ты… Ни я… Пусть мир сам… пусть сам…

С левой руки сорвалась лента, резанув краем кожу на запястье; диагност потерял одно из своих целебных щупалец и затрещал, сообщая об угрозе подключенной к нему жизни. Стены налились шумом, запели низкими голосами, как возмущенный двигатель перегруженной летучки — что-о это вы, что-о, что-о. Напряглись кресты на панелях, нацелились.

Что бы Боон там ни подкрутил по чертежам и описаниям, ему ничего не достанется!

Из щелей между панелями выползла смерть, просочилась, обошла Шэри сбоку, разве что не подвинула. Гул от стен сдавил сознание — выходи! оставь тело!

«Я делал все, что мог. Пусть делал не то, но все, что мог», — сказал Эар смерти прямо в бездонное лицо.

— Мэги. Ты говорила… Тропы как струны, — прошептал он вслух. — Мир играет музыку. Слушайте ее. Слушайте.

Последнее слово вырвалось вместе с последним выдохом.

И Боон отстранился, уступая дорогу рванувшему прочь вихрю свободной силы.

Часть четвертая. Глава 11

— Песок варить интересней, чем с тобой разговаривать!

От смачной оплеухи, которой она всегда ставила знак окончания в их скандалах, он проснулся.

Вокруг было тихо. Никаких криков. Никого, способного отвесить оплеуху.

За то, чтобы рассерженная Ирона вновь занесла руку над его головой, он отдал бы сто оборотов жизни. Отмотал бы обратно — и отдал.

Странно выходит: жили не скажешь, что дружно, скорее, бурно; ругались чуть ли не с рассвета до ночи, несколько передвижных домиков разрушили, громя все вокруг во время скандалов. А вспоминает он эти скандалы с тоской. Снятся вот даже.

Скандалы же! Ссоры и стрессы!

Однако теперь их не хватает, как светлой радости.

Работали вместе много, а он почти не помнит работы. Ругань из-за случайно выпитой бутылки б’твы помнит (именно тогда его долгая немота исчезла, и он проорался от души!), а как рыли тоннель слева от Тихой Долины — уже нет. Не снится никаких дел, ни одного проекта, хотя сделано так много, что куда не пойди по Миллионному, везде наткнешься на плоды их трудов. Например, спустись с горы Кионт, пройди по холмам в любую сторону — непременно упрешься в тоннель Грузового Кольца.

Он отходил. Когда накатывала тоска, утром отправлялся из непогодного домика через равнины, к вечеру добирался до Кольца, по которому внутри безопасного тоннеля исправно кружили тяжелые миасы с товарами для поселков. Садился возле него и слушал, как гудит их с Ироной совместная работа. Длиннющая, широченная серая труба, до середины вкопанная в землю, крест-накрест стянутая ринамарийными тросами (это уже его изобретение!), издалека выглядела как толстая змея, залезшая в тесную сетку. Для спины, если прислониться после дневного перехода, труба неудобно жесткая. Для плюх, катящихся по полям, она пружинящая и отталкивающая.

Ирона гордилась тоннелем. Во-первых, потому что именно в ее строительной команде нашелся Мастеровой со смелой идеей, что плюхи можно посчитать, что их число конечно и они не возникают ниоткуда. Во-вторых, потому что на основе этой идеи она решила замкнуть Грузовое Кольцо тогда, когда из его пределов выкатится последняя плюха. Долго ждали, несколько оборотов. Сидели на Кионте, наблюдали, считали плюхи, выкатившиеся наружу и оставшиеся в периметре, терпели обвинения в искусственном затягивании строительства. Наконец поймали момент, пропустили последнюю плюху между двух краев трубы — и вышло как задумали: внутри Кольца, на землях с горой в центре, не осталось ни одного бродячего гравитационного узла, лишь мирные поселки, реки, полные рыбы, и безопасные луга, которые топтал сытый скот. По другую сторону тоннеля, в необитаемых равнинах, плюхи катались и гонялись друг за другом, как котята, играющие в лавке по продаже напольных букетов. На возвышенность, где стоял город, равнинные «котята» не могли вскарабкаться, но все-таки Морио послал письмо тогдашнему Городскому, толстому Прату, спросил — не хотят ли жители защититься дополнительной стеной от такого лихого соседства? Он мог бы возвести укрепления по границе города, а то и вдоль всей грани, от угла до угла. Ответа не получил. Наверно, гордость опять не позволила Прату принять помощь недоучившегося Подмастерья.

Со временем в необитаемых землях образовались глубокие рытвины, ямы со стоячей водой, провалы, через которые даже миасы последних разработок не перескочат. Да и откуда взяться миасам? Кто там ездит и куда? Чтобы держать связь между городом (за которым, несмотря на неприятие Прата, все-таки закрепилось придуманное Морио название «Серый Край») и равнинами — пожалуйста, есть широкая тропа. Идет от 04-10-го района, огибает Холмы Малого Колодца, заканчивается входом в Грузовое Кольцо со стороны поселка Тень. Тропа надежная, с двух сторон защищена стенами из все тех же ринамарийных панелей (его изобретение, да!). Хоть ребенка одного пешком отправляй, можно не беспокоиться, дойдет в полной безопасности. Всего угрозы ему — когда будет спать в середине пути, то может проснуться, если вдруг ночью плюха гулко ударит в стену.

Вот вскоре после возведения этих стен новый Городской и пришел к Морио. Нашел его в одном из строительных городков, разбросанных по всему осколку. Лично отыскал его передвижной домик. Сгреб за воротник — его, легендарного Укрепителя Мостов и Тоннелей! — доволок до своего миаса, из которого торчал, как побитый еж, ворох рулонов с картами, и спросил строго: «Давно ли ты взбирался на Кионт, чтобы оттуда посмотреть на все, что ты наворотил?».

Когда закончилось таскание за воротник и тыканье носом, началось самое унизительное.

Городской разложил карты — и перед Морио раскинулся огромный осколок, расчерченный линиями тоннелей, дорог, каналов. Некоторые линии шли так криво, словно чертежник, рисуя, одновременно пытался вытряхнуть кусачего муравья из-под рубашки. Это все его, Морио, новотворения. Мосты, насыпи, овраги. Что-то в пределах Грузового Кольца, что-то за его чертой. И все понатыкано как попало. Например, переправа, на которую его наняла Ирона, устроив ловушку с письмом. Зачем она там? Чему служит, оставшись за пределами Грузового? Вот эта равнина, вот это место, вот черточка подземного тоннеля поперек реки. Только реки уже нет: плюхи там все растащили, размазали.

«Легендарный Укрепитель» от стыда был готов пробить поверхность и провалиться в нижнюю пирамиду. Он-то думал, что, выполняя с Ироной и ее строительной командой заказы возвести мост-дорогу-канал, он делает хорошее дело.

Тут хорошее, тут хорошее, тут тоже хорошее — вместе прекрасное, да?

Нет!

Хотел оправдаться, но было понятно, что не получится все свалить на хулиганство гравитационных узлов. Кое-где плюхи совершенно ни при чем. Построенные им каналы были такими запутанными, что орошение одного места оставило высохшую пустошь в другом; река Долговязая, перекрытая новой дорогой, образовала болото, да такое забродившее («интересно знать, кто и что туда побросал после стройки! а, господин Морио?»), что оно не уместилось между дамбами и полезло на край, где стоит стеной… «господин Морио, вы ничего не имеете против слова «говнище»? так вот теперь его там стена!»

Против слова он не имел ничего. А вот против себя…

Когда узнал, что в Холмах Малого Колодца, тоже непредусмотрительно оставленных в землях с «играющимися» плюхами, уже есть несколько пробоин, да таких, что треть города сейчас сидит без энергии, а мусорная переработка на одном из краев встала, то плюнул на предостережения Ироны и отправился в эти Холмы.

И там провалился в шахту, вскрытую случайной плюхой.

Его чудом достали. Без сознания, с переломанной спиной. Сначала сообщили Ироне, что ее муж серьезно покалечен и не проживет дольше двух поворотов. Хотя глупости же! Он — Подмастерье! Его не сломать падением. Мастера, те вообще собой скалу пробить могут, и ничего, только царапины!

Потом сообщили ему, пришедшему в сознание, что его жену хватил удар. Возраст уже, сами понимаете…

Стены вокруг Холмов он строил уже вдовцом. Выторговал у мусоропереработки краевой конвейер, поднял и отправил за край разгулявшееся болото. Едва самого не утянуло, отделался вывихом обеих ног. Край не плюха, тут посильнее крутит.

Вылечившись, еще раз обратился к городу — как они там со своими «хлопками»? нужна помощь? В ответ получил ядовитое, но заслуженное: «Вы помогли уже тем, что прибрались за собой». После чего бросил все это строительство и переселился обратно на Кионт, в непогодный домик. И вот, пожалуйста, вспоминает свои трудовые гордости-позоры и смотрит радостные сны про скандалы с Ироной.

Поначалу в новостях по вел-лару Морио еще ловил упоминания о себе: «Легендарный Укрепитель Мостов и Тоннелей помирился с Городом и строит там крепкое небо!»,

«…возводит великую гору! Даешь новый Кионт!»,

«…утопился в Холодянке-реке из-за неразделенной любви к Поэту-Из-Тени! Есть свидетели!».

Потом даже этого бреда не удостаивали. Забыли.

Ну да ничего. Ему не в первый раз быть забытым. Пожалуй, привык…

Уснуть и снова услышать ворчание Ироны не получалось. Ворочаясь без толка на узкой постели, он завел руку за голову и хлопнул по стене, запуская вел-лар на показ городского инфо-канала. Показ опять не работал. Опять что-то сломалось, и стена, где когда-то висел разрушенный терминал, осталась темной. Но комнату наполнил приятный и чуть томный женский голос:

— …районе 03–15 состоится выступление Поэта-Из-Тени, величайшего стихотворца наших времен. В программе ожидается блок его раннего творчества, импровизации «На одном выдохе», а также чтение стихов его матери, трехкратной обладательницы награды «Сила слова», ранне-ушедшей Молл.

Вот как теперь их называли.

Первым таким на его памяти был Корн, угасший и ослабевший из-за смерти Ллил. Позже, когда умер Фаал (у которого не наблюдалось явных поводов расставаться с жизнью), появилась скорбная приговорка «рано ушел, рано ушел». А когда из прежнего, знакомого Морио населения поселка Фааловы У́сы в живых осталась только жена Корна — вот тогда он понял, что те, кто сейчас начинает стареть в возрасте полсотни оборотов, захотят отыграться на долгожителях. Страх и зависть — жуткая смесь! Сначала будет тлеть, а потом — бах! — и все…

Он полежал, краем уха слушая блок прогнозов о плюхах: в паре районов ожидалось от трех до пяти сильных ударов, горожанам рекомендовалось не выходить на улицы в течение дня.

Наконец Морио встал. Заправил кровать и убрал ее в стенную нишу. На освободившееся место выкатил плиту и поставил разогреваться банку с завтраком.

Умылся он на улице из старого, пережившего все обороты иуратового бака. Когда вернулся, в комнате все так же томно сообщали:

— …-68-ом запланированы протесты общины старо-живущих. Протесты вызваны отказом собрания Районных выделить старо-живущим отдельный квартал на границе 01-68-го и 01-69-го районов. Жителям этих и соседних районов крайне не рекомендуется выходить на улицы в течение вечера.

Когда-то Ирона командовала по утрам: «Выключи уже свой вел и иди есть!». Но эти стены не знают ее команд. Они вообще не знают голосов, кроме как из вел-лара.

— На пятый круг планирует пойти Районная 15-30-го, госпожа Бергена. Завтра утром состоится ее встреча с жителями района, выступающими против ее участия в этом круге. Аналитики прогнозируют не менее четверти переубежденных.

«Жива еще, поди-ка!» — охнул Морио.

Впрочем, за пронырливой Бергеной смерть еще долго будет гоняться. В Слушках бродила, путала ему жизненную дорогу. Призывала поселковых жителей бороться против Грузового Кольца, да от их недовольства вовремя удрала в Тень. В городе осела, сотне Квартальным судьбу попортила, обойдя их на регулярных кругах — а это последнее, когда у нее уже ноги отказали! Сейчас же не только доползла до должности Районного, но хватает ее пятый раз по этому кругу кататься. Она, старо-живущая, уже много оборотов глаза мозолит всей городской управе. А поди-ка! Прогнозируют четверть переубежденных!

Интересно, в этом обороте она вскарабкается в кресло Городского?..

Он вскрыл горячую банку, взял относительно чистую ложку из кучи посуды. Дослушал до конца прогноз уменьшения высоты мусора на окраине 16-09-го района и вышел из домика. Овдовев, он всегда завтракал снаружи, в память о временах, когда жил здесь один, никому не нужный. А еще потому, что невозможно сидеть за столом и смотреть в пустоту напротив. Невыносимо!

Старую балку-крыльцо он, конечно, давно заменил на сточенный камень. После ночной прохлады и утренней росы садиться на холодное и покрытое влагой было не очень уютно, но Морио вытянул ноги, уперся спиной в обшитую ринамарийными пластинами стену (теперь-то никакой обвал или швырок ничего не сдвинет!) и принялся за еду.

Было зябко. Перво-рассветный голубой свет Большой звезды медленно сползал по склону, постепенно сменяясь холодным желтым. В предгорье у больших валунов затаились длинные темно-серые тени. Скоро они утянутся под камни.

За отвесной скалой справа визгливо ругались дрозды. Ветер, намекающий на скорый дождь, холодил макушку. Пахло кисло-сладкой подливкой из банки и, кажется, где-то под крыльцом сдохла мышь. Хотя так воняет, что, скорее, это зверь покрупнее. Возможно, сурнак. Но зачем он залез под крыльцо?

Морио жевал фасоль и думал, как бы ему сподручнее поднять каменное крыльцо, чтобы вытащить трупик. Завтра на небо выйдет Малая. Будет жарко, значит, завоняет.

Поднять рычагом? Но из чего сделать рычаг? У него не осталось ни прутика ринамарита. Подождать швырка? Ближайший наступит через восемь поворотов. Можно, но как будет пахнуть все это время?..

Между передними зубами что-то неприятно застряло. Морио поковырял ногтем, но загнал это еще глубже.

Ирона прикрикнула бы: «Рыбу тебе в шапку, бестолковый! Нитку хоть возьми!».

Потемнело.

Похоже, дождь накатит на гору раньше, чем он рассчитывал. Сейчас хлынет. Хорошо бы немножко размыло землю. Можно подкопать крыльцо и вытащить того, кто воняет.

Морио встал, поставил опустевшую банку на крыльцо. Найдя рядом несколько травинок, сорвал одну, подлиннее и покрепче.

Сверху как чашкой накрыли. Стало совсем темно, высоко в небе загудело, будто падал сломавшийся миас. Но не может быть миаса на такой высоте.

Раскрыв рот, с натянутой травинкой у зубов, Морио поднял голову. В небе чернела дыра. Растекалась круглой кляксой, хватала желтизну дневного света, утягивала в себя. Из глубины дыры кто-то выл и стремительно приближался. Падал. Нападал.

Колени подогнулись. Что делать? Бежать?

В середине дыры вспыхнули искры, рассыпались, отбирая у черноты ее власть. Закрутились в сияющем вихре. Все небо над Кионтом словно втянулось в пляску этих безумных огней. Они трещали, кружились, бились друг о друга.

А потом заметили его. И рухнули.

Ударило жгучей волной, обволокло со всех сторон и ворвалось внутрь, вскрывая кожу.

Кажется, он вопил от боли и ужаса, но его бил наотмашь жуткий вой. Кажется, он защищал глаза, но проникало в череп, жгло и рвало зрение на части. Кажется, он пытался вдохнуть, но в рот врывались искры, прошивая язык насквозь, вгрызались в горло, жидким огнем заливались в живот.

Он не выдержал и упал. Последней мыслью, которую вовсю лупила боль, взявшая пример с далеких пацанов в далеком озерно-осколочном детстве, было — откуда ж здесь такая мощная плюха?!

Когда очнулся, понял, что лежит под дождем, на мокрой земле. Глаза не открывались. Что-то прилипло под бровями — то ли корка, то ли грязь. В уши заливалась вода, в голове стоял низкий рев, будто тысяча камней катилась по склону в надвигающемся обвале.

Он ощупал руками землю вокруг себя. Камней, и правда, много, а ведь его склон расчищен. Неужели это был обвал? Но при чем тут дыра, свет, воронка и искры?

Если бы с ним была Ирона, она прикрикнула бы: «Раз не спишь и не умер, так вставай и помоги натянуть тросы!»

Ироны нет. Тросов нет. Но он встал.

Наощупь, на четвереньках пополз туда, где должно было быть крыльцо. В голове продолжал реветь кто-то огромный, у кого в горле мог застрять их Миллионный осколок, не меньше.

Почему он ревет в его голове, такой маленькой?

«В случае ниспадающей тенденции, исключающей сохранение дифференцировки, хосиниальная персонализация не должна определяться как единственный вектор, пусть даже по серии наблюдений она представляется доминирующей!»

Кто это ревет? О чем?

И где крыльцо?

Он копошился в липкой и скользкой грязи целую жизнь. Дождь стучал по спине, ветер катался по склону, хлопая его по бокам и смеясь.

Дома не было.

Об острые края покореженных ринамарийных пластин (покореженных! как так?!) он изрезал руки и изодрал штаны. Когда нащупал что-то скомканное, смятое, не сразу узнал в этом остатки оплавленного иуратового бака.

Как это возможно? Ведь он укрепил непогодный домик! Весь. Сразу, едва в него вернулся. Одной общей волной укрепил. А еще панели!

Рука опустилась на рваную банку из-под завтрака — ай! А где-то здесь еще валяется развороченный трупик неизвестного зверька…

Желудок вывернуло резко, болезненно. И еще раз, уже пустым спазмом.

Когда судороги отступили, Морио перевернулся на спину, подставив лицо дождю — пусть его умоет немного.

Лежал так долго. Пил дождь, кашлял и плевался его водой обратно, размазывал вокруг себя грязь вперемешку с колотыми камнями и обрывками каких-то тряпок: кажется, это все, что осталось от его постели.

Он выжил. Но в чем? Неужели все плюхи Миллионного собрались и напали на гору? Вряд ли: им не перебраться через Грузовое Кольцо.

Похоже, что-то снова сломалось в осколке. Что-то, способное породить проблемы гораздо хуже бродячих гравитационных узлов.

А раз так, то что же он лежит, как юхтом прибитый?! Надо встать! Надо узнать, кто еще выжил после поломки!

На четвереньках и ползком, иногда скользя по глинистым участкам, он спустился по склону до места, где среди месива из грязи и каменных обломков угадывалась знакомая тропа. По памяти добрался до валуна, за которым тропа стиралась — обычно здесь останавливали миасы, чтобы на гору подниматься пешком.

Дождь постепенно прекратился.

Нащупав лужу поглубже, Морио умылся в ней, надеясь избавиться от корки на глазах. Не сильно помогло: корка осталась, в глазницах словно уголь тлел и возмущенно шипел изнутри, стоило прикоснуться к твердым векам.

Ослепший, он не доберется до Фааловых Усов. Кругом равнина, нет ориентиров, а он, сколько бы раз ни катался туда на миасе, пешей дороги не помнит и может только задать себе направление от этого валуна. Но стоит сбиться — его выведет на холмы и будет водить там, пока он не упрется лбом в Грузовое Кольцо. Несерьезно это. Бестолково, все равно, что небо просить о помощи.

Голос в голове продолжал кричать:

«Оптические свойства вещества объекта, выявленные в нирном зрении, позволяют установить разложение вещества на составные части под влиянием энергетического заряда, дополнительно воздействующего на определяемое вещество! Типизация составных частей ограничивается временем прямого отклика!».

Кто же так надрывается?

«Цвет ФС-К, в оттенках от четвертого до ста семисотого по Охайской классификации, без переключения зрения определяемый как «Розовый», формируется только в результате смешения нескольких, от трех до шести, излучений группы МХР с отражениями из диаметральной группы! Перекрестья излучений и отражений внутри группы не образуют оттенка, входящего в спектр сигналов о ремиссии!»

Какая классификация? Кто такой Охай?

Откуда все это взялось в его голове? Зачем ворочается?

Морио взвыл, сдавив виски руками. Он ничего не понимал. Вой и вихри слов, поселившиеся в голове, погнали его с валуна прочь, прочь от последнего ориентира в широченную равнину.

Он полз, не считая движений, не понимая расстояний. Трава и мягкая земля щадили его содранные руки, когда он осторожной ощупью, как раздавленная улитка, тащился вперед.

Ночь — это когда холодно. В мокрой одежде он закоченел. Но не позволил сну себя остановить и продолжал упрямо двигаться дальше. Корка на одном глазу треснула, в узенькую щель он с трудом разглядел черное небо, под которым раскинулись холмы. Темно-синие. Невдалеке покачивалось округлое зеленое пятно, припорошенное ярким белым песком.

Что это? Где он?

Морио зажмурился, корка на втором глазу хрустнула. Он дрожал от страха и необъяснимости. Что случилось? Случилось это с ним или со всем осколком? Почему все такого дикого цвета?

И вой в голове:

«Вихревые излучения, занимающие спектральный диапазон между…»

— Хватит! — крикнул Морио. — Хватит!

И упал без сознания…

Когда очнулся, было тепло. В траве стрекотали кузнечики, гудел трудолюбивый шмель, то приближаясь, то отдаляясь. Жаркие лучи грели грудь и живот — это Малая поднялась над краем, трогает его, будит: «Вставай, вставай!»

Он поднялся на четвереньки. Жар в глазах чуть поутих. В голове больше не выли и не выкрикивали непонятных слов, но стоял муторный гул, будто за закрытой дверью шумело многочисленное собрание.

Очень хотелось пить.

Изредка он приоткрывал один глаз и, ужасаясь, зажмуривался обратно. Вокруг снова все было синее — днем, как ночью! — но теперь в красных и фиолетовых пятнах. Прижимал руки к лицу каждый раз, когда пронзало глазницу, словно в щелку в коросте кто-то стремительно втыкал нож.

Припекало.

Как назло, день стоял безветренный и душный до рвоты. Поселка не было слышно — никакого намека на рев миасов или голоса жителей.

Похоже, он все-таки сбился с пути.Неудивительно: слепой же.

Совсем отчаявшись, Морио сорвал и пожевал несколько травинок, наощупь кажущихся сочными. Но больше порезал растрескавшиеся губы, чем смазал их хоть каплей влаги.

Скверно. Все скверно. Еще одну ночь ему не пережить.

Ох, лучше бы обратно тот вой в голове про спектры, чем такие мысли!

Краем уха, где-то за гулом «собрания», вдруг заслышалось кваканье лягушки. Морио обрадовался: он сбился, он сильно забрал вправо, вдоль предгорий, но все-таки выполз к ориентиру. К реке. К воде!

Он заметался, стараясь определить, с какой стороны река, куда ему направиться, чтобы не ползти лишнего. Еще раз приоткрыл многострадальные глаза, чтобы осмотреть местность — плевать, что она кошмарного цвета! Он по силуэтам сориентируется!

Снова все темно-синее, но невдалеке тянется желтоватая лента, от которой веет желанной свежестью.

Туда!

Несколько раз он вставал, но его хватало не больше чем на десяток маленьких шагов, и снова бессилие роняло его на землю. Потом опять полз на четвереньках, пока лицо не погладила живительная прохлада. Вода совсем близко!

Несколько бросков тяжелого тела — и его рука сорвалась, ухнула вниз, ударила в мокрый песок. Морио швырнул себя вперед, свесился с бережка и, наклонившись, принялся пить, жадно, взахлеб, хватая ртом воду, ил, песок и даже несколько оторвавшихся от дна водорослей.

Когда напился, перевернулся на спину. Отдышаться.

Он был счастлив! Все ужасы последнего поворота, немыслимая катастрофа, невесть что сотворившая с Миллионным, его собственные увечья, слепота, страх равнин и эти прицепившиеся крики — все отступило перед радостью утоленной жажды. Жизнь продолжается и, может быть, даже наладится! Хоть теперь она и развалилась, эта жизнь, грязная, с ломкими сосульками вместо волос. Жизнь без сил, но с желанием их накопить и подняться, пройти вверх по течению — и на ближайшем повороте реки он окажется рядом с поселком.

Вокруг жужжало, гудело, плескалось и квакало. Он глубоко-глубоко вдохнул. Болели ребра, пахло травой и спокойствием теплого дня.

Вот та-ак, полежа-ать немно-ого…

Иногда он опускал руку в воду, зачерпывал горсть и прикладывал к глазам. Становилось все легче и легче, жгло все меньше. Когда наросты на веках увлажнились и стали податливыми, он сел и, собравшись с духом, сколупнул размокшую корку.

Новый удар боли прошил голову от глаз до самого затылка, будто голодная цапля вонзила свой длинный клюв. Закричав и теряя себя, Морио повалился на землю…

Очнулся он потому, что его тормошили и орали:

— Эй! Вставай! Откуда такой выполз-та? Грязища сплошная… Фу! Не стыдно же… Эй, живой? Слышишь, а?

Так говорят глухие: излишне громко, медленно, старательно проговаривая слова и все равно коверкая их.

Язык не поворачивался ответить, горло опять пересохло и саднило. Глаза болели, но он заставил себя их открыть.

И увидел склонившееся над собой страшилище.

— Вроде-ка знаю я тебя. Вроде-ка видела… Не ты ли у соседа моего жил? У Фаала не ты жил? Звали тебя как-та… М-мы… М-мо…

У громогласного страшилища была сине-зеленая кожа с россыпью желтых пятен на лице, мягко охряные волосы и почему-то яркие оранжевые ресницы и брови.

В живых остался. Да как бы с ума теперь не сойти!

Он сильно моргнул с перепуга. Мир поплыл, сменились краски — небо враз налилось темно-золотым, будто его от края до края заслонила нижняя пирамида необратимо надвигающегося осколка.

Сел. Страшилище немного отодвинулось:

— Говорить-та можешь, ты?

Вокруг было бело. Недавно синяя трава потеряла цвет, посерела и будто густым инеем покрылась.

Страшилище он узнал не сразу, больше по говору, который раз услышишь — не забудешь, а он слышал когда-то целых два раза. Это была вдова рыбака Корна, мать Ллил, последняя из старожилов поселка. Похоже, она плыла по реке, заметила его.

«Что случилось? Кто еще выжил?» — хотел спросить Морио. Распухший язык не послушался, горло через силу выдало короткий невнятный звук.

Эта проклятая немота!

С отчаянием, едва не рыдая от бессилия, он уставился на вдову Корна: как быть?

Под его взглядом старая рыбачка вдруг оцепенела. Потом дернулась прочь, словно увидела перед собой больного лихой чешуйкой.

Глаза у Морио зачесались. Он зажмурился еще раз, а когда открыл — ее тело раскрасилось розовыми пятнами: в суставах рук и ног, в правом боку под ребрами, в груди, на висках. Пятна дрожали испуганно, как беззащитные птенцы в гнезде, которое нашел случайный прохожий, расползались, заливая светло-розовой дымкой ноги, весь бок целиком, грудь до плеч, виски до макушки.

Он лихорадочно вглядывался в каждое пятно. И вдруг заметил, что пока он смотрит на одно, пристально, прицельно, силясь понять, откуда оно взялось, почему именно здесь — под его взглядом, под его немым вопросом пятно съеживается, бледнеет.

— Эй! Ты чего застыл-та? — воскликнула старуха. — Ты чего уставился? Что не так-та?

Самые яркие пятна были возле ушей. Их он и выбрал.

Сконцентрировался.

Розовый цвет поплыл по голове старой женщины, замершей перед ним, как сурнак, услышавший змею. Пятна с висков сползли на плечи, стекли на траву и растворились в земле.

Вдруг стало мало воздуха. Он задышал тяжело и прерывисто, потянул распахнутый ворот.

Старуха долго стояла, сгорбившись, бросая на него злые подозрительные взгляды. Бормотала про грязного оборванца.

Большая стрекоза пролетела над ее головой, покружилась, любопытствуя.

— Ка-ш-шу́! — прикрикнула на нее рыбачка, не оборачиваясь, и махнула рукой.

Стрекоза отлетела, но вернулась — ж-жих! — и чиркнула над лохматой головой, обратно ставшей сине-зеленой с охряными волосами.

— Ка-ш-шу́, кому сказала-та!

Вдруг старуха замерла, потом отыскала взглядом летающую стрекозу. Потрогала свои уши:

— Слышу. Жихалку эту слышу. Давно не слышала, а вот, слышу… Слышу. Это ты сделал? Ты что сделал-та?..

В ее голос вернулись надрывные нотки.

Морио поднял руки в примиряющем жесте и поймал ее взгляд — посмотри на меня, прошу, успокойся. Все в порядке, просто успокойся, пожалуйста, я ничего не сделал, пойми это и успокойся. Давай попробуем как-то пообщаться. Это очень важно.

— Глаза… Ты что ими сделал-та?.. Глаза… Ты сияешь! — выпалила она и завопила на всю реку испуганно и умоляюще одновременно: — Не грязный ты, не грязный. И не оборванец. Не слушай меня, дуру старую! Я помню, помню тебя, ты не думай! Не думай дурного-та! Ляпнула я сгоряча, так чего ж теперь-та? Да кто б не ляпнул? Про меня не думай дурного! Помню я тебя!

Он встал, чувствуя досаду и даже разочарование. Недавно была надежда, что у старой рыбачки рядом лодка. Если бы они договорились, она отвезла бы его в поселок. Но она какая-то невменяемая — то одно орет, то другое. Да и вообще — орет!

Когда она в исступлении, заломив руки, упала на колени, он зажмурился и сделал шаг назад. Неприятно.

Она заверещала пуще прежнего:

— Нет! Нет! Не отворачивайся! Не со зла я наговорила! Я же помню тебя. Ты у Фаала жил… Тебя звали… Ом-мо… Мор-о… О-Моор! О-Моор, точно, да!.. Не отворачивайся от меня, О-Моор!

Она ползла к нему, просила о чем-то бессвязно, твердила: «Я слышу, я же теперь слышу!» Заикаясь и захлебываясь, повторяла и повторяла какое-то нелепое имя.

Голова закружилась. Наклонилась земля, кто-то жестокий ударил под коленки, опрокидывая. Оттолкнувшись от его ног, осколок ухнул вниз и бросил Морио в пустоту.

И лишь голос остался с ним в этом страшном ничто, куда не посмели бы сунуться даже ветра и молнии:

«— …тщательное изучение всех пятнадцати спектров испускания, поглощения и отражения в шести областях позволяет не только определить структуру вещества объекта, но также произвести корректировку прямого воздействия на вещество и, следовательно, на объект вихрями диапазонов С, Т, М и соседних групп, а также спрогнозировать процессы, протекающие внутри вещества после воздействия, на время, не выходящее за первую зону шкалы Каста».

Часть четвертая. Глава 12

Ловкач, который надоумил помощников сделать платный вход на склон Кионта, точно из бывших Слушек с их шкурными интересами! Кто это, Морио не мог утверждать наверняка, но иногда мысленно ворчал в ее сторону — ну, Бергена, чтоб тебе прищемили нос, который ты везде суешь!

Они ворвались в его жизнь, как ураган. А ведь он даже переселился в другой домик, вместо развороченного, на другой склон, противоположный поселку Фааловы Усы. Нашли. Удивительно быстро — оборота не прошло с той катастрофы, после которой он стал по-иному видеть жизнь.

— Не беспокойтесь ни о чем, мы все возьмем на себя, — заявили эти двое, бесцеремонно выпроваживая за порог женщину, пришедшую к нему с больной спиной.

И взяли. Буквально все взяли. Даже штаны забрали, выдав длинный балахон вроде тех, какие носили Воспитатели. И повязку с глаз заставили снять, поменяв ее на металлический шлем, закрывающий лоб, глазницы и неприятно врезающийся краем в скулы.

Попытки сопротивляться вторжению в его жизнь они игнорировали. В конце концов, когда в пятнадцатый раз впихнули в руки ведро-шлем, он устало нацепил его на голову. Да пропади оно…

— Ну вот, теперь солидно! — воскликнули тогда новоявленные помощники. — Не годится вам, господин О-Моор, в таком шатком домишке жить и в рванье ходить. Вы делаете слишком большое дело, чтобы самому оставаться маленьким! Но мы вам во всем поможем…

И вот, уже платный вход. Трава на склоне причесана, дорожки и площадки подметены, камни разве только тряпочкой не протерты. Вместо домика — несколько обустроенных пещер, символизирующих, что визитеры приходят к природному и нерушимому, а не к рукотворному и временному. Терминалы для энергетических перчаток на каждом изгибе тропы. Тросы на склоне, перила и ограждения одновременно, чтобы только по тропе можно было подниматься. Площадка для сеанса лучения, рассчитанная на две сотни человек — и это уже трижды расширяли! С площадки — отдельная тропка к маленькой пещерке индивидуальных встреч. К закуточку.

На нем настоял помощник Герс, который распределял людей, желающих встреч с О-Моором Сияющим. Морио слышал Герса чаще всего: его громкий и резкий голос рыскал в самых глухих уголках пещер и каменных коридоров Кионта.

И в его голос Морио вре́зался, как в шипастую доску, когда шел в индивидуальный закуток из большой пещеры, названной для пущей солидности Блестящими Чертогами. Просто так шел, чтобы не сидеть на месте, чтобы походить, ноги размять, но не высовываться на склон, где его поджидают перед сеансом.

В закутке Герс ругал напарника, молодого А́миа, учетчика, ведущего списки визитеров, подсчитывающего все, что может быть посчитано в деле помощи Сияющему, и следящего, чтобы траты не превышали энерго-доход.

— …хотя бы знаешь, чьи коленки гладил?

— Не успел у них спросить имя владелицы, — беззлобно и даже с гордостью огрызался Амиа. — А что, она жаловалась?

— Не хватало еще жалоб!

— Тогда расслабься, Герс. Орешь, будто завидуешь. От твоих воплей разбегутся все мокрицы.

Герс еще больше взъярился:

— Какие мокрицы?! Откуда? Я давно ловушек понаставил!

Амиа ответил довольным смешком.

— Эта девчонка не просто пигалица, которой можно место в первом ряду пообещать да полапать в уголке, — Герс перешел на угрожающее шипение. — Она сопровождает того, кто сам тебя на коленки поставит, когда в Серый Край вернется! Или того хуже, скажет пару слов кому надо. Доложит, как ты по девицам рыскаешь вместо того, чтобы дело делать. И тебя выставят на все шесть углов. Куда денешься?

— Не с чего меня выставлять, — откликнулся Амиа, но голос его треснул слабиной. — Ты на меня плюху не кати! Я ее даже не целовал. Так, тронул, случайно. И тут же извинился… Вообще, у нее такие ноги, что сам О-Моор прозрел бы, чтобы взглянуть!

— Тише, ты, идиот! Язык что руки… А-ай, что с тобой говорить. Тебе до разумности, как змее до поэзии!

— Да чьи это коленки-то? Скажи уже!

Морио и самому стало жутко любопытно. Не отпуская шершавую каменную стену, скользя по ней кончиками пальцев, он шагнул вперед по коридору и остановился.

— Сияющий!

Зашуршала одежда, смялась хрустящая ткань комбинезонов. Помощники кланялись.

Оторвавшись от стены, Морио переступил порог, отсчитал шесть шагов вперед и направо, нащупал спинку высокого кресла и сел. Помощники не спешили объясняться или что-либо докладывать, молчали, сопели.

Он сжал широкий браслет на правой руке, передвинул его по запястью вплотную к сетчатой перчатке и, крутанув, защелкнул в несколько мелких пазов. Перчатка потеплела в кончиках пальцев, показывая, что готова к работе.

Морио быстро-быстро зашевелил пальцами — отработанные, заученные движения — посылая сигналы в голограмму вывода текста над правой рукой.

«Чьи же коленки, Герс?» — написал он.

— Девушка прибыла утром. Она сопровождает важного визитера, — ответил тот, покашливая. — Вы встречаетесь с ним через… — короткий шорох, это он руку поднял. — А! Вот уже скоро.

— Встречаюсь? — голосом переспросил Морио.

Поначалу он удивлялся волевым заявлениям своих помощников, поначалу упрямился — что это они ему указывают! — но то ли привык, то ли благодарность за «пишущий» браслет, позволивший шире общаться с миром, заслонила недовольство их дерзостью. Да и, в конце концов, именно их стараниями он отошел от бессистемного приема и перестал выкладываться, вгоняя себя в обмороки при лучении всех болячек одного человека. Первым делом помощники запретили изматывающие индивидуальные сеансы, собрали вместе несколько желающих попасть под целительный взгляд. И сказали ему: «Давайте вот что, Сияющий, выйдите и посмотрите на всех, но ни на кого конкретно. На каждого по чуть-чуть. Не знаем, что вы там видите, но не зацикливайтесь. Поглядим, будете ли вы при таком подходе падать в обмороки». Дерзость. Как есть дерзость и нахальство! Но оказалось, что, размазывая свет своего взгляда по группе, он не падает после сеансов выжатый, без сил. Сонный, вялый — это да. Но сознания не теряет, ходить может и в следующий раз на людей смотреть готов уже через поворот.

— Встречаетесь, — подтвердил Герс. — За отдельную плату. У него сложный случай.

«На что пойдет плата?»

Герс вздохнул и несколько раз кашлянул. Похоже, выбирал, о чем соврать, или не определился, куда пристроить энерго-доход с этого частного сеанса.

— Стоянку бы нам нормальную, — ответил за него Амиа. — С персональными местами под миасы. А то бардак! Каждый третий сеанс — склоки, что кто-то чужой миас умыкнул.

Наклонившись, Морио уткнулся локтем в ручку кресла и устало подпер щеку ладонью. Пальцы легли на холодный металл шлема там, где должны были тронуть висок.

Конечно, бытовуха, возня, скука. Конечно, в такой рутине случайные девичьи коленки — целое событие!

«Кто сейчас придет? Что с ним?» — вывел он.

— Записался под именем Джиса из Тени, — ответил Амиа. — Но на самом деле его зовут Джас, и он из Серого Края. Районный 05-09-го.

Джас?!

Морио вскинулся и выпрямил спину.

Это же тот самый Квартальный, который на давнем собрании выставил его, Подмастерье, глупцом. Теперь Джас — Районный! И теперь он здесь!

— Он попал под плюху в Сером Краю. Удар выдержал, но правая рука отнялась. Не хочет, чтобы городское управление знало, что он к Сияющему обратился. Что-то у них там напряженно. Пришел под чужим именем из равнинного поселка.

Ах, какой вкусный повод вернуть оскорбление, нанесенное когда-то! Какое искушение плюнуть в обидчика через время!

Морио медленно и с удовольствием повел головой из стороны в сторону — отказать.

— Он очень настойчив.

«Нет!»

— Что вам не так? — повысил голос Герс. — Там всего лишь рука. Посмо́трите, не перенапряжетесь. Успеете отдохнуть. А вечером — обычный выход!

— Сияющий! Нам нужна эта стоянка. Мы уже и со строителями договорились! — воскликнул Амиа. — Или хотите, чтобы Кионт был славен не только вами, но и кражами миасов у честных людей?

Вот ведь упертые кроты! Неужели Бергена сама их учила: «При сопротивлении — копайте резче! Куда-нибудь да выкопаете!»?

— Со строителями уже договорились? — спросил он, вложив яда в голос.

Но эти двое к его недовольству глухи, как рыба к советам.

— Я схожу за Джисом-Джасом, — объявил Герс. — Амиа, переключи свето-схему на успокоение и приглуши нижнюю подсветку. Сияющий, опустите кресло как можно ниже, но чтобы колени не торчали. Визитер старенький, незачем его впечатлять.

«Его и принимать незачем», — написал Морио в голограмме. Ответом ему было шуршание песка под ногами помощников.

Амиа долго щелкал переключателями у двери, сквозь зубы ругался, что свето-схем успокоения пять режимов и можно было уточнить, какой именно включать. Отрегулировав кресло, Морио устроился в нем, стремясь придать себе как можно более важный вид: выпрямил спину, развернул плечи, расслабил руки на подлокотниках, чтобы пальцы свисали будто бы скучающе.

Первыми в коридоре к закутку послышались шаги Герса — он всегда, когда приводил сюда визитеров, широко шагал, взрывая песок на полу. За ним плелся кто-то с палкой. Отставал. Легкие и осторожные шаги третьего замыкали цепочку.

Войдя, Герс привычно встал справа. Недовольно кашлянул: похоже, Амиа включил не совсем то освещение.

Наконец Джас вошел к закуток. Сначала замер на пороге, потом зашаркал к скамье визитеров. Поплыл запах старости. В него струной врезался тонкий сладковатый аромат третьего, сопровождающего. Женский аромат, молодой, смешливый.

Тихо стукнув деревянной дверью, Амиа прошел на свое место слева. Дыхание его было частым и коротким.

Значит, это и есть «коленки».

Джас, громко сопя и пыхтя, добрел до длинной скамьи, поставленной у стены напротив кресла Сияющего, долго садился и пристраивал свою палку. Наконец спросил:

— Узнал меня?

— Узнал.

— Ну и славно, и славно… Давай тогда сразу к делу. Плюха на меня упала. Прямо на пороге дома. Из слабых. Улицу не повредила, камня не вывернула, а вот меня… — он вздохнул. — Рука отнялась, и в груди все время давит.

— За вами записано только повреждение руки, — перебил его Амиа. — О груди речи не было.

— Не лезь, мальчик. Не с тобой разговариваю! — бросил Джас, и его тон будто вспять повернул время. Все почти как тогда, на собрании!

Морио чуть приподнял левую руку, показывая Амиа не пререкаться, потом кивнул Джасу.

— Признайся, Сияющий, если б я сразу сказал, что мне от тебя большое лучение нужно, твои помощники допустили бы к тебе?

— Допустили бы.

И вывел в голограмму:

«Поднимись. Я посмотрю на тебя».

Джас встал, кряхтя и тяжело дыша. Сбоку от него раздался шелест ткани — девушка помогала ему подняться, песок хрустел под тонкими твердыми подошвами.

Морио поднял руку и сдвинул вверх заслонку на правом глазу. Сине-зеленый мир снова открылся ему.

Шорты выше колена, стройные длинные ноги. Волнение, покрасившее лицо и ладошки, волосы красные — высветлены. Красивая девушка. Амиа можно понять.

А вот Джас выглядел плохо, очень плохо. Пятна розового теснились, схлестывались, заливая его сгорбленное и перекошенное тело от плеч до рыхлых коленей. Тут опухоль, тут тоже, тут жиром все сдавлено, тут бляшки, тут язва, тут зреет на разрыв… И в голове две опухоли. Ох-х…

Он вернул заслонку на прежнее место:

«Я не помогу тебе, Джас. Ты слишком стар и болен».

— Как это — всем помогаешь, а мне нет?! Не юли и не сыпь мне мусор на уши!

«Ты поздно пришел. Это не плюха была, Джас. Это удар. После него даже троих таких, как я, не хватит вернуть тебе и половину здоровья».

— Верни, какое можешь!

«Не буду даже пытаться. Вылучу спазм в груди — умрешь от закупорки сосудов. Уберу бляшки — тебя убьет какая-нибудь из опухолей… На любую из твоих болячек мне придется отдать всего себя. Но толку не будет, потому что их слишком много. Слишком много… Не злись. Я не могу тебе помочь».

— Лучи частями! — не сдавался Джас. — Снимешь спазм — и передышка. Сколько там тебе надо восстановиться? Я подожду. Уберешь опухоль — и снова отдых.

«С передышками, какие мне понадобятся, тебя лучить придется три оборота. Три. Минимум. Ты столько не проживешь».

— А если проживу?

«Нет. Я же вижу. Любой твой чих может стать последним, с чего бы я ни начал. Извини, Джас, но я не буду лучить тебя одного в ущерб другим. Снаружи меня ждут двести человек. И через поворот снова будут ждать двести. Посчитай сам, умножь: сколько тысяч людей я должен бросить ради тебя? И ты все равно не поправишься, потому что старый и поздно пришел. Ты безнадежен, Джас».

Рука устала писать оправдания. И злорадство куда-то ушло, оставив его наедине с горечью. Когда можешь что-то сделать, но отказываешь — это власть. А когда отказываешь, потому что не можешь — это бессилие.

— Да кто тебя ждет? — взорвался Джас, кашляя и проглатывая звуки. — Видел я эту толпу на склоне. Половина — равнинные, они уже забыли, что такое плюхи. Чего они вообще к тебе ходят? Чего ты вообще на них сияешь? Только силы тратишь зря. Им же не надо! Понимаешь, не-на-до! Вот мне — мне! и таким, как я! — надо. А им — нет! На меня сил жалеешь, а сам расходуешься на деревенщину. Они из твоего лучения сказки слепили и бегают, суетятся, носятся с глупостями туда-сюда, туда-сюда. Думают, ты из них староживущих сделаешь! На ветер ты себя выбрасываешь! А для меня-то коне-ечно…

— Сказки о староживущих?! — перебил его Морио.

— Не поверю, что ты не знаешь или что твои резвые помощники не держат тебя в курсе! — засмеялся Джас и, зайдясь в приступе кашля, опустился обратно на скамью. — Ладно, по старой дружбе расскажу. Сказка в том, что если после лучения проехаться по местам, в которых что-то строил и укреплял О-Моор Сияющий до того, как стать Сияющим, то жить будешь так долго, что небо заглядится.

Морио едва удержал звук, рванувший из горла — о, а, ы! — все одновременно.

— Бросай тут все, — продолжал Джас тоном более покровительственным, чем просящим. — Переезжай в Серый Край. Ты нужен там больше, чем на равнинах. Знаешь, сколько стариков вроде меня жмется на первых этажах и глядит на улицы, куда боязно выйти? Скажешь, что твоя тропа открыта для всех? Приходите, освещу, укреплю… Но от нас к тебе добраться может не каждый. Не у всех есть рядом тот, кто молод и быстр, кто ловко провезет по загруженным улицам, кто увернется, заслышав сигнал с укрывных лент… Страшно им, что не доедут. Мне было страшно. Из-за этого страха я тянул и вот, опоздал… Ладно, что уж обо мне. Может, ты и прав… Пожил я уже, развалина безнадежная… — он несколько раз глубоко вздохнул, давясь просевшим голосом. — Но все-таки переезжай. Проводи лучения на городских склонах. К тебе придут все-все, а не только те, кто в эдакую даль отправиться готов и у кого в семье найдется сопровождающий. Двести человек за сеанс? Пф-ф… Две тысячи. Двадцать тысяч! Я к тебе кварталами приводить буду, если переедешь. Районами, хочешь?

«Джас, перестань».

— Какой толк вкалывать на деревенские байки о долгожительстве? Посияй им на какую-нибудь речку. Пусть воду пьют — с тем же успехом, с каким по оврагам бегают, тоннели и стены твои трогают. Тебя ничего здесь не держит. Я же знаю, ты ни сурначьего хвоста не нажил.

«Перестань! В тебе говорит зависть и жадность. Сестры твоего страха».

Джас поднялся, сердито постукивая палкой:

— Ну и сиди тут! Нравится тебе в нору забиться и гнить. Чем теснее стены, тем приятней! — швырнул он обиженно. — Конечно, Серый Край не для тебя. Мы же на просторе, а тебе лишь бы взаперти. Думаешь, плюхи Грузовым Кольцом запер. Не-ет! Запер сам себя и кучку равнинных, которые рот нараспашку на тебя таращатся. Все за заборчиками, а если высунутся за приманкой, сразу шасть! — и обратно, в клетку. Тьфу… Зверинец!.. Пойдем, Брун. Зря ты меня сюда привезла.

Каждое его слово било Морио молотом, разрывая и размазывая. Хотелось вскочить, закричать: «Нет! Ты все врешь! Я никого не запирал в зверинце!» Но он сидел, понуро опустив голову в потяжелевшем шлеме, стискивал резные края подлокотников, а потом лишь слушал, как отдаляются удары палки по песку, сопровождаемые мелкими шажками Брун.

Оцепенение в теле стало жгуче-болезненным.

Помощники молчали на своих местах у кресла. В какой-то момент Герс стал покашливать нетерпеливо, и этот звук, отраженный каменными стенами, заставил Морио пошевелиться. Он отлепил вспотевшие руки от подлокотников и сведенными пальцами вывел:

«Амиа, что он говорил?.. Куда люди уходят после лучения?»

— Как куда? По поселкам своим разъезжаются или в Серый Край возвращаются.

«Врешь».

— Сияющий, я не понимаю…

«Куда? Все? Уходят? После?»

Амиа цокнул и проговорил неуверенно:

— Если вы про это… Ну, да, существует поверье… Вообще-то Джас загнул насчет «проехаться по местам». Но примета такая есть. Если спуститься с Кионта, пересечь Восьмой Лес, потом выбраться за Грузовое и там найти тоннель, который вы, Сияющий, первым возвели, и если пройти весь этот… Ну, право, Сияющий! Это не наше дело! Серьезно, сказки же!

Морио щелкнул пальцами, бросая в голограмму приказ:

«Дальше!»

— Короче, если пройти этот ваш тоннель насквозь, то якобы полученное лучение усиливается, и ты становишься староживущим! — выпалил Амиа.

Морио хлопнул себя по лбу. Ладонь гулко ударилась в шлем. По ушам, где и так неотступно бубнил чужой голос, к которому Морио уже привык и редко когда замечал, бахнуло эхо.

Он скривился от боли и, разжав пальцы, выкинул вопрос:

«Почему мне не сказали? Почему мне не сказали? Почему…»

— О чем? — удивился Амиа. — Я учитываю имена всех визитеров, слежу, чтобы в закуток не частили одни и те же, записываю, откуда приходят. За все обороты готов вам данные предоставить! Но зачем следить, куда визитеры уходят? Да, Джас верно говорит: что-то себе придумали, кланяются вашим стройкам. Но разве это имеет отношение к нам?

Конечно, имеет, глупый ты крот-потаскун!

«Когда впервые прошел слух, что после лучения надо выбираться за Грузовое Кольцо?» — пальцы устали, и Морио несколько раз сжал-разжал кулак.

Парни наперебой загалдели: они понятия не имеют, кто первым заметил, что если после сеанса добраться до тоннеля на Долговязой, то в ушах перестает шуметь и кровь носом больше не идет.

— Кровь? Носом? — заорал Морио, чувствуя, что кресло под ним плывет и вот-вот развалится.

Почему ему не рассказали, что происходит с людьми после того, как он закрывает глаза в конце сеанса?! Он же сам не видит, он же не смотрит в это время ни на кого. Но почему не рассказали?..

Навалилось душное осознание — а самому понаблюдать? а спросить?

По привычке он потер лицо ладонями, но сейчас вышло, что только повозил шлемом и его лентами-подкладками по лбу и затылку.

Думай, Подмастерье, думай. Сиди, потей, бойся, ругай себя, обвиняй, зубами скрипи — но думай.

После лучения шумит в ушах и кровь идет носом. Так.

Если доехать до старого тоннеля, то шум и кровь прекращаются. Так.

Старый тоннель находится в необитаемых землях, где полно плюх. Так.

Шум в ушах и кровь носом заканчиваются, когда вокруг плюхи, от которых не увернешься — какая-нибудь да навалится. Непременно навалится! Значит, попасть под плюху после лучения — стабилизировать сосудистую систему.

Но ведь он с сосудистой не работает! Совсем. Даже не думает о ней! Его размазанный по толпе взгляд гасит пятна розового цвета, больные места. У кого где — уши, сердце, желудок, матка… Есть те, у кого ничего не подсвечивается. На таких он смотрит не дольше вдоха. Есть те, у кого пятен несколько. У таких он приглушает особо яркие кляксы.

Однако получается, что на сосуды он все равно влияет. И еще — что-то есть в свете из его глаз, что заставляет людей, вытирающих кровь с носа, в угоду сомнительной байке покидать безопасные земли и подставляться под гравитационные удары. Первая же плюха устраивает им встряску, которую они даже не замечают! И следующих плюх не замечают тоже, не чувствуют от них вреда.

Выдохнул…

Пожалуй, такая перестройка с привыканием произошла с ним самим, когда он, давным-давно, полез на край болото зачищать. Тогда его сплющило и скрутило так, что он едва выжил. Чудо, что на осколок обратно сполз, а могло бы насмерть раздавить и выбросить останки в пустоту. Потом, лежа и мучаясь от боли в вывихнутых ногах, стабилизировался сам, сам же наконец укрепился. И после этого стрекозу, случайно ударившую по голове, он замечал чаще, чем, глядя на возникшую колею возле себя, обнаруживал, что через него только что прошла плюха. Позже перестал не то что выходить за пределы Грузового — с Кионта-то не спускался!

Хорошо. С визитерами вроде понятно. А что с его помощниками?

«Вы сами ходили к тому тоннелю?»

— Сияющий, мы серьезные люди, в приметы не верим. Другим не мешаем, но сами… нет, — ответил Герс.

Тем не менее, сидя рядом с ним на горе, они тоже попадали под лучение. Шум в ушах, кровь носом? Не жаловались. Возможно, как-то стабилизировались, не заметили.

«Герс, как давно ты был за Грузовым?»

— Давно. Оборотов семь… может, восемь назад. Вы послали меня за Долговязую проверить край. Там, где болото. Забыли, что ли?

Забыл. Забыл!

Тогда забыл, что Герс — не он, что при встрече с плюхой легко не отделается, и отправил его проверять болото, как сам бы поехал: миас, запас еды, одеяло. Сейчас забыл, что вообще отправлял.

«Сколько поворотов ты провел за Грузовым?»

— Не помню… Пять где-то. Или семь.

«Под плюхи попадал?»

— Не-ет, — протянул Герс, судя по голосу, улыбаясь. — Повезло. Ни одна не подмяла, хотя носились они вокруг, землю до облаков взрывали. Уворачивался.

«А когда спал, тоже уворачивался?»

Невнятное мычание. Герс пытался ответить, но не находил, что сказать.

Значит, где-то там его встряхнуло. И, помнится, Амиа ездил в Серый Край очень часто в первое время, как они с Герсом тут появились…

И сколько теперь на Миллионном вылученных, которые плюх даже не замечают? Двести тысяч? Триста? Кажется, что больше. Точное число можно узнать в записях Амиа, но что скажут эти цифры? С тех пор, как он занялся лучением, у него побывало пол-осколка.

Конечно, когда-то он именно этого и хотел — укрепить тела, чтобы они не ломались в плюхах. Укрепил, не ломаются. Массово укрепил. Гордость за сотворенное приласкала его ровно на три вдоха — да, у него наконец получилось! А потом накатил ужас — что получилось-то?

Теперь те, на кого он уже «посмотрел», не замечают плюх, но по старым привычкам живут там, где жили до лучения. А ведь может оказаться так, что новым сосудам требуются новые нагрузки, и после его сеансов и стабилизации людям полезнее было бы переселяться. В Сером Краю плюхи прыгают, как кузнечики. На центральных равнинах лишь ветер тревожит воздух. И в какой группе вылученных жителей, разъехавшихся по своим домам, здоровье крепче?

А есть еще те, кого он не видел. Они хрупкие, и плюхи им по-прежнему опасны!..

Морио ударил кулаком по подлокотнику кресла. И еще ударил. И еще. Злость требовала ломать.

Он искусственно расслоил общество! Мало им было разделения на городских и равнинных, мало было староживущих и ранне-уходящих. Так он еще и такой раскол создал! Опять наворотил дел, опять пора таскать за воротник и носом тыкать!

О небо, скажи, зачем его потянуло на людей смотреть своими новыми глазами? Ну упало что-то, ну исказило его самого, ну не понял он своей новой природы, как ни старался. Зачем же ее, непонятную, куда-то прикладывать? Не разбираешься — не лезь. Проще простого! Любой взрослый любому ребенку это скажет!

Нет! Поддался тогда на просьбы глухих, хромых и болезных: тут вернул слух, тут выровнял ноги, тут лихая чешуйка сошла. Хорошо же, верно?..

Еще ударил с размаха и чуть кисть не сломал.

Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, Морио начал успокаиваться…

Допустим, он изучит все данные Амиа. Обойдет все поселки, на всех лично посмотрит, каждого нового вылученного за руку выведет под плюхи, стабилизируя. Невозможно, но допустим. Переселится в Серый Край (в этом Джас прав, надо держаться поближе к зоне риска) и там долучит оставшихся.

Красивая картинка, как он, молодец, исправляет свои ошибки, расчертила ближайшее будущее радужными полосами…

Но что дальше?

На Миллионном дети рождаются ежедневно, а он, Морио, не вечен. Он не сможет укреплять каждого нового человека. Когда-нибудь родится младенец, на которого некому будет «смотреть»: не будет больше Сияющего. И как этот младенец будет жить без настройки сосудов? Где? Внутри Грузового кольца, навсегда лишенный возможности высунуть нос за пределы круглой клетки?

Сейчас многие жизни начинаются с О-Моора Сияющего. С каждым сеансом к нему приводят все больше детей, и с каждым сеансом дети все младше. Люди верят, что Сияющий делает тело здоровее, а если что-то случится, то — опять же — можно прийти к Сияющему, и тот все исправит. На него полагаются, верят, что он дает крепкую жизнь. За светом его глаз выстраиваются очереди.

Но вот он умрет. Его смерть сделает с жителями Миллионного то же, что сделала смерть Ллил с Корном: вгонит в отчаяние, обессилит, сократит жизнь. Еще больше сократит!

Ударил еще раз…

— Сияющий! — раздался строгий голос Герса. — Чем мебель крушить, идите лучше переоденьтесь. Сеанс уже скоро. И… я не знаю… Хотите, чая заварю. Добавлю чего-нибудь… бодрящего?

Морио отмахнулся, встал на вялые ноги и по стеночке добрел до широкого выхода из Блестящих Чертогов.

Склон встретил его свежим ветром, запахами равнин, готовящихся к ночи, и голосами двухсот человек, обсуждающих, у кого что болит и что они надеются вылучить на сегодняшнем сеансе. Надрывно плакало двое маленьких детей на руках у молодых мам, еще десяток ребятишек постарше с радостными взвизгиваниями носилось в толпе, играя в «лови-лови». Старушка ругалась на курящего мужа, который в ответ оглушительно кашлял, но твердил, что сейчас выйдет Сияющий и вылучит его легкие, а верещать, что от одной затяжки прямо сейчас помру, не надо, глупая ты женщина…

Морио прислонился к каменной стене, со стуком коснувшись ее гулким шлемом.

Он знает жителей Миллионного все время надеющимися на кого-то со стороны. Ждали, что придет Основатель и наведет порядок с плюхами — забыли собственные силы, разучились верить в себя. Сейчас надеются на него, Подмастерье. А надо, чтобы верили в себя и только в себя! Ведь, в конце концов, они все здесь — потомки Мастеров, построивших мировую сферу. Просто расслабились.

Голос в голове привычно бормотал. Сейчас что-то об энергиях.

Морио прислушался к нему, погрузился в успокаивающее наборматывание. Попробовал повторить за ним вслух, но речь была слишком торопливой и сложной, а слова непонятными.

Вслушиваясь, он сам не заметил, как шум ожидающей его толпы отодвинулся, потеснился перед этим голосом. Выхватывая отдельные фразы, спеша за ними, дыша в такт с ними, Морио вошел в ритм, ухватился за скорость, растворился в голосе, стал одной из его волн.

Довериться этому потоку, как когда-то он доверял озеру свою лодку, если ронял весло? Отдаться на волю волн, и пусть несут куда хотят? Пожалуй, ведь он не может больше доверять себе и своим решениям.

«… при неустановлении свойств оптическим методом рекомендуется сдвинуть диапазон на четверть шагового деления…»

Он снял шлем и вышел на склон. Вечерняя прохлада осторожно и недоверчиво погладила его по голове. Глаза открыть было страшно. Но он сосредоточился и приподнял веки, глядя строго себе под ноги.

Теперь надо убрать цвета.

Это у него всегда получалось тяжело. От напряжения спина вспотела. Морио подождал, когда земля перед ним станет черной-черной, когда из бокового зрения вытекут все краски, потом поднял голову, распахивая глаза навстречу бесцветному миру.

Люди на площадке забегали, выстраиваясь за натянутыми тросами заграждения, принялись толкаться и выяснять, где кому стоять. «Сейчас начнется, начнется!» — доносились редкие крики.

Он ждал. Смотрел поверх мельтешащих голов, пристально вглядывался в темные, тусклые равнины, фокусировался на двух осколках в небе: 755-ый и два-миллиона-что-то-там, а проще «Библиотека Мастеров». Чем дольше он смотрел вдаль, тем сильнее ему казалось, что мир вокруг кренится, раскачивается, а сам он — будто стержень, на который наматываются воздух и ветер.

Напряглись плечи, потянуло в локтях, мышцы налились тяжестью. Захотелось поднять руки, размять их немного — вообще что-то сделать руками.

Он повел раскрытыми ладонями вверх, ощущая тяжелые потоки вечернего света, словно черпал тягучую воду, словно собирал ее в горсть. В руках стало горячо, а на склон опустилась ночь.

Протянув полные тепла ладони вперед, к людям, он вернулся к внутреннему голосу.

«…тонкий слой третьего уровня воспринимается лишь с закрытыми глазами и в таком режиме представляет собой комплекс пятен изменчивого цвета…»

— Закройте глаза, чтобы увидеть свет, — произнес Морио громко, и ему показалось, что он услышал не себя, а кого-то незнакомого, но близкого. — Не мой свет. Ваш.

«…воздействие энерго-полем собственного сознания, приводящее к разблокировке каналов ментальной информации…»

— Найдите, почувствуйте, откройте энергию внутри себя. Освободите потоки, по которым течет ваша сила. Осознайте всю мощь своих мыслей творить, своих желаний — жить, своих стремлений — идти вперед. Осознав, разверните эту мощь к своему разуму. Ваш разум может управлять вашей силой. И будет управлять. Поверьте ему. Только ему и верьте.

«…неизбежность конфликта с сознанием определяемого объекта…»

— Если, осознавая свою силу, вы встретите сопротивление — радуйтесь! Вы на верном пути. Сопротивление — это сигнал осознания.

«…динамика вихря при обратном воздействии энергетической осознанностью такова, что в основании…»

— Ваши силы корнями уходят в древность. Вспомните их! Пробудите от сна! Когда вы осознаете свои силы, вы многое измените, и в себе, и вокруг себя. Ваш внутренний свет засияет ярче звезд и разгонит тьму страданий и страхов. Ваша энергия станет выше неба и освободит вас. Ваши силы откроют перед вами невиданные возможности. Ваши тела подчинятся вашим душам!

«…концентрация силового потока в открытом шестом канале принимает на себя…»

Его сковал страх, что он искажает слова, перевирает. Но Морио пересилил себя и продолжил:

— Станьте сильными, сказав себе — я сильный! Примите себя, наполненного внутренним светом. Откройте себя и поверьте себе, как я верю вам. Вы — сильные. Вы — Мастера. Вы — сильные Мастера. Поверьте в это. Только этому и верьте. Верьте.

Голос в голове вдруг замолчал, словно бы сам устал.

— Верьте, сильные, — сказал Морио, заметавшись в неожиданно окружившей его тишине, забившись, как в тесной клетке.

И упал…

Вскоре Герс приведет его в чувство, а Амиа побежит за водой. Изумленные две сотни человек молча спустятся по склону. Ни у кого не будет идти кровь носом. Все в недоумении рассядутся по своим миасам и разъедутся по домам. Лишь пятеро решатся пойти к старому тоннелю — ведь примету никто не отменял.

Сразу за линией Грузового Кольца накатит огромная плюха, сомнет их, скрутит и впечатает в стенку тоннеля. Водитель грузового миаса заметит тела, пошлет сообщение в Тень, чтобы прислали кого-нибудь забрать, похоронить.

На рассвете эти пятеро встанут. Похрустят суставами, потрясут головами. «Было больно, снилась какая-то муть, — скажут они, — но сейчас будто заново родились».

Сияющий лично найдет их и поговорит с каждым, а потом еще долго будет наблюдать и проверять здоровье Первых Двухсот, прежде чем повторит свой «бессветный» сеанс, пробуждающий внутренние силы.

Через оборот в поселковой семье, где отец бывал на его старых лучениях, а мать — на новых, родится ребенок. С разрешения родителей Сияющий вынесет его за Грузовое, с младенцем на руках встанет среди рытвин и ям на пути маленькой плюхи. Плюха накатит. Ребенок срыгнет негромко и зевнет. С ним ничего не случится!

Тогда Сияющий почувствует, что с его плеч словно тиоритовый валун упал. Есть! Оно! Поколение, способное жить при гравитационных нарушениях без его помощи, без какой-либо коррекции с его стороны!

Позже, когда О-Моор Сияющий так или иначе «настроит» всех взрослых на Миллионном, когда подрастут дети, для которых плюхи не страшнее дуновения ветерка — тогда он пройдет по периметру осколка и заблокирует все входные щиты, закрывая осколок изнутри. Ведь если кто-нибудь с Первого все-таки придет, ему не выжить в безумных гравитационных хороводах. Не поздоровится чужакам.

Местным-то самим что? Живут, не ломаются. Со временем пересчитали плюхи, согнали их в лабиринт проходов между свободными секторами, расположенными так, чтобы можно было и жить-работать спокойно, и гравитационную встряску получать через каждые десять тысяч шагов. Для сосудов очень это полезно!.. В самих секторах принялись возрождать леса, луга. Даже карьер для озера выкопали.

Отрезаны от Большого мира? Ну, значит, так. Зато здоровье крепкое, на осколке — порядок, и работы — непочатый край.

Часть пятая. Глава 13

Есть такой поворот на дороге к Залу Совета, сразу за высокой клумбой-пирамидой, где его, Шэри, частенько кто-нибудь поджидает. Каждый раз, приближаясь к этому повороту, он замедляет шаги. Ноги становятся непослушными, сердце рвется из груди от тревоги и страха. Он останавливается, изо всех сил убеждает себя — ничего не случится. Ну кто там может засесть за поворотом? Даже если кто и засел, так ли это жутко, чтобы подгибались колени и дышалось через раз?

А вдруг кто-нибудь глядит на него сейчас? Невесть что подумают, если увидят, как Советник без причины столбом торчит посреди дороги!

Потоптавшись на месте и сделав вид, будто с интересом рассматривает клумбу, Шэри прошел вперед. И колени все-таки подломились, стоило увидеть Рату, вскочившую со скамейки ему навстречу.

В груди беспокойно сжалось и забилось быстрее прежнего. Шэри едва не отступил перед суетливой пожилой женщиной, но удержался, чтобы не броситься прочь.

Как его все утомили! Ходят и ноют, канючат и просят. И, что самое невыносимое, — требуют! Он и в просьбах-то никогда не умел отказывать, а перед требованиями всегда терялся и пасовал.

— Советник! — заговорила Рата, подойдя слишком близко, на неприятное и неприличное расстояние. — Тебя непросто встретить в этих садах. Мне говорили, что ты редкий гость на Собраниях, но чтобы настолько редкий!..

Что она хочет сказать? Что он, Советник, плохо справляется со своими обязанностями? Он и так таскается на Собрания изпоследних сил, а теперь его всякий попрекать будет! Лучше бы он вообще из дома не выходил. Можно подумать, сегодня без него не обошлись бы. Вчера обошлись и до этого как-то обходились, все было в порядке. Нет же, именно сегодня он, получив приглашение, подумал, что неправильно и дальше сидеть дома, наслаждаться покоем, уютом и новой системой ароматизации, которая так точно улавливает его настроение и дивными лавандовыми запахами откликается на малейшие колебания его грусти! Именно сегодня ему показалось, что надо прийти в Зал, отметиться, чтобы у других не было повода говорить, будто бы Советник Шэри избегает Собраний.

И вот, пожалуйста — Рата!

— Очень рад тебя видеть, — он с усилием изобразил вежливую улыбку, стараясь, чтобы она вышла не слишком натянутой. — Как дела? Как у Дерта? Слышал, ты вскоре станешь свекровью. Уже можно поздравлять?

Рата всплеснула руками. В прорези рукавов ее зеленого кафтана на мгновение высунулась ткань черной рубашки, погрозила складками — ай-ай такое говорить!

Шэри опешил.

— Ты еще спрашиваешь про Дерта! — воскликнула Рата. — Конечно, давайте все насмехаться над старой женщиной, раз у нее сын балбес!

— Рата, я не понима…

— Кто тебе разболтал? Я тайком сюда пришла, никто не знал, зачем я хотела с тобой встретиться. И что я слышу — сразу Дерт! Поздороваться не успела, а в меня уже летит моя головная боль!

— Рата, прошу… Я ничего не… Просто так спросил. Пожалуйста…

— Ну, если просто так…

Опустив свои гневные рукава, Рата подхватила Шэри под локоть, больно вцепившись пальцами, и зашептала:

— Да, ты угадал. Я шла сюда, к тебе, поговорить о Дерте. Это позор. Настоящий позор для семьи. Ты видел показатели этой девицы?..

Растерявшись, Шэри не успел ответить. Слова Раты сыпались на него потоком гравия, смысл ее быстрой речи ускользал.

— А я видела. И ради этой, которой место за Шестым Жилым, он собирается все бросить!

— За Шестым нет места, — вымолвил Шэри, пытаясь незаметно выкрутить локоть из цепкой хватки.

— Вот именно!

Рата потянула его к себе, заставляя наклониться ближе. Горячий требовательный шепот, противный, как многоножка, полез Шэри в левое ухо.

— Показатели чуть выше, чем у дохлой мыши. Родители — два чахлых Мастера, у которых ни дома, ни уважения. Но Дерт упертый, ты же его знаешь. Он направил вам просьбу о выходе. Ждет, что Совет одобрит, и можно будет осесть, жениться… И если ему сейчас разрешат выйти с пути, он женится вот на этом. Ни я, ни последние дэдэра в роду не хотим видеть такое в нашей семье.

Шэри напряженно поджал губы, изловчился и вывернулся из ее рук:

— От меня-то ты чего ждешь?

— Я в долгу не останусь. Только сделай так, чтобы его просьбу отклонили. Пусть лучше он на осколках до старости сидит, чем у меня будут позорные внуки.

— Рата, — взмолился Шэри. — Я не могу, не в силах, не вправе устраивать решения Совета по твоему хотению. Выход с пути — это очень серьезный шаг. Он не решается на тропинке мной одним. Да и вообще, что из этого выйдет — большой вопрос. Сомневаюсь, что ты предлагаешь наилучшее для…

— "Не могу", "не в силах", "сомневаюсь", — передразнила Рата со злостью и отступила. — Но ничего, ты не один. Найду того, кто в силах и кто может.

— Рата, ну что ты такое…

— Всегда был мямлей. Как тебя только в Совет пустили! — бросила она и пошла быстрыми уверенными шагами по тропинке назад, к выходу из рощицы.

Бросила. Ему, Советнику, в лицо — «мямля»?! Что себе позволяет эта Рата? Нет, он, конечно, привык, что у аристократии Первого Жилого не пользуется авторитетом. Но чтобы вот так?!

Зря он ей отказал. Откуда только глупая смелость взялась? Можно ли это исправить?

Наверное, нет. Наверное, настало время смириться с возрастом и с такими вот проявлениями неучтивости. С тем, что Диэл уже пятьдесят оборотов как переехала в Третье Жилое и почти не напоминает о себе. Наверное, придется признать, что его обязанности не приносят ничего, кроме усталости. Смириться и бросить Совет, Собрания, все эти встречи с требовательными нахалами… Он устал до черных кругов в глазах. Направит сам просьбу о выходе. Хватило же решимости у Дерта. А он что? Не сможет? Не в силах?!.

Хотя у Дерта на многое хватает решимости. Он чаще верит в успех, чем боится неудач. И у него, в отличие от Шэри, есть на то основания. Дерта, если выведут, будет ждать свадьба с любимой, своя семья. А у него, Шэри, что останется? Одиночество среди лаванды, чувство выброшенности и никому ненужности.

Ладно, пусть все идет как идет.

И-все-таки, и-все-таки — стучало сердце, заходясь в тревоге, что он опять что-то сделал не так.

Весь вспотевший, как от жары, хотя в саду всегда приятная прохлада, Шэри с трудом дотащился до яблоневых аллей. В перекрестье засыпанных белыми лепестками дорожек светился перламутровыми стенами Зал Собраний Правящего Совета. Он мог бы показаться большим и впечатляющим тому, кому не с чем сравнивать. Но Шэри помнил огромное, высоченное, монументально солидное здание Вектора и знал, что этот зал, больше похожий на шкатулку кокетливой барышни — всего лишь легкомысленная беседка во всегда цветущем саду, где настройки не позволят появиться урожаю.

Он остановился на ступенях у главных дверей Зала Собраний, чтобы перевести дух после встречи с Ратой и еще раз попытаться унять разгулявшееся волнение. Стараясь отвлечься, посчитал на ступенях новые трещины. Насчитал пять. Старые, которые он приметил во время последнего визита, сейчас были затерты, и довольно грубо; лишь по одной, самой широкой, было видно, что ею занимался более-менее опытный Мастер — пролито цвет в цвет, структура в структуру, края трещины в обычном зрении не заметишь.

Было позднее утро, но он чувствовал себя разбитым, словно после нескольких ночей без сна. Рата со своими требованиями, перешедшими в оскорбления, уничтожила все настроение. Дальше — хуже: его поджидает толпа Советников. Все будут галдеть, особенно молодые и рьяные. Такие станут вскакивать с мест, чтобы пронзить своим мнением Зал, или что-нибудь непочтительно выкрикивать, чтобы показать гонор. И неважно, какой вопрос будет обсуждаться, всегда кто-нибудь покажет гонор так бесцеремонно…

Собравшись с силами, Шэри неспешно поднялся на несколько длинных ступеней. При его приближении высокие резные двери разошлись, и открылся узкий дугообразный холл унылых блекло-голубоватых тонов. Еще одна лестница, закрученная по широкой дуге, но невысокая, не успеваешь устать, и вот он — Зал.

Кругом — белизна и перламутр, ни намека на золотой цвет Основателей или серый Мастеров. По задумке Боона интерьер намекал, что здесь неважно, кто ты. Может, прятался еще какой-то смысл, но Шэри всегда казалось, что нарочитое стирание цветов показывает чуждость Зала, его неестественность для собравшихся. Хорошо еще, что Советники, бросая вызов глянцевым стенам, всегда приходили в мундирах и кафтанах своих цветов. И даже Старшие — управленцы среди Наблюдателей — тоже не расставались с серыми балахонами, украшенными золотой тесьмой. Хоть в этом мировой порядок сохранялся.

Круглый зал делился надвое. В одной половине тянулись длинные ряды кресел с подвижными индивидуальными столиками. Кресла были заняты через одно. Другой полукруг, с небольшим возвышением, был отведен для выступлений и инфо-голограмм.

С возвышения монотонно бубнил Советник Изин, высокий и сутулый, похожий на старомодный загнутый фонарь, который смотрит на гуляющих сквозь прищуренные шторки. Иногда Изин медленно поднимал руки, чтобы показать что-нибудь в тексте, светящемся справа и слева от него во всю высоту стен.

Во втором ряду, в центре зала, сидела Ниа — одна из Старших Наблюдателей; лицо ее было непроницаемым, почти неживым. Где-то полсотни поворотов назад она сменила на этом посту Рао, который выбил право для Наблюдателей присутствовать в Совете. Сначала было некомфортно под таким приглядом, но постепенно все привыкли к тихому присутствию Старших, и они стали восприниматься как неживые, чем-то вроде еще одного столика или кресла.

Вообще, было в Наблюдателях что-то парадоксальное; и переменчивое, вроде названия, и удивительно стабильное, вроде личностей и характеров. Среди них всегда был и кто-нибудь цепкий, и кто-нибудь нелюбопытный. Словно бы одни и те же Рао и Исы ходили по кругу жизни, раз за разом попадая в одно сообщество.

В Зале пахло скукой и цветущими яблонями.

Шэри тихонько прошел на свое место в ряду, ближнем к сцене. Советники Первой Линии сегодня собрались почти все, не хватало только Виима и его, Шэри. Про Виима все знали, что он серьезно болеет и не выходит из дома. А то, что Изин начал свой доклад, не дождавшись Шэри, неприятно задело. Кольнула досада, и он, садясь, резко дернул на себя столик. Тот со стуком ударил ножками о кресло.

Изин прервался и поднял голову, глянув неодобрительно.

Вот так, значит?! Мало того, что собрание начали без него, без Советника Первой Линии, так еще и вины своей за собой не признают!

Шэри поджал губы, но выдержал холодный взгляд Изина. Неужели тот считает, что можно пренебречь одним из Советников, и никто ничего не заметит? И еще Рата! Это из-за нее он, Шэри, задержался!

— Для вновь прибывших сообщаю, — сказал Изин, — что поводом для нашего собрания стало письмо Основателя Афира. Адресовано Правящему Совету, однако разослано по Системе Сообщений еще двумстам адресатам, в основном главам семей Первого и Второго Жилых. И нам придется на него ответить.

Его тоном можно было бы заморозить костер. Шэри поежился. Может, недовольство вызвано не тем, что Изину пришлось повторяться. Скорее всего, ему неприятно само письмо. Афир — тот еще баламут! Наверняка пытается снова раскачать осколок призывами: «Посмотрите, до чего мы докатились!»

А до чего докатились? Все же хорошо на Первом. Куда ни пойдешь — везде порядок, чистота и красота. Не всегда встретишь счастливые лица, особенно в Первом Жилом, это верно. Но когда бывают счастливы те, кто постоянно озабочен дрязгами или интригами, вроде Раты?..

Шэри повел рукой, давая Изину понять, что не нужно что-то отдельно разъяснять, все же видно в тексте голограммы. Изин — даже не кивнув в ответ, какая невоспитанность! — отвернулся, сложил руки за спиной и продолжил доклад:

— По второму фрагменту видно, что Афир не просто не скрывает своего отношения к Совету, но откровенно признается в неприятии самого Совета и его действий. Оставить это без ответа считаю недопустимым. От Афира уже давно исходит лишь смута. Все его письма, заявления и взломы Системы Сообщений, всю его увеличивающуюся рассылку давно пора пресечь. Прошу вас пометить, что наш ответ на его выходку должен содержать…

Краешком глаза Шэри заметил движение в непривычном месте и повернулся. Ниа, обычно сидевшая, как мраморная статуя, тянула из-под широкого рукава браслет-коммуникатор. Что-то в словах Изина привлекло ее внимание, и она, легко касаясь кончиками пальцем сенсорного экрана, посылала сообщение. Наверняка другим Старшим.

Знать бы, что там… Исключительный ведь момент.

— …якобы итоги, которые якобы подводит Афир в своем письме, сомнительны по сути, я уже не говорю…

Шэри понял, что ничего не понимает. Приглушив слух, он сосредоточился на инфо-голограмме с полным текстом письма. Темно-зеленые строки, как водопады, струились вдоль светлых стен.

Итак, с самого начала…

«Составлено Основателем Афиром в 89-ый п. 380-го об. П.К.

Это послание я адресую как лично жителям Центральных Жилых Колец, так и официально Правящему Совету. Обращаюсь к вашему разуму и уповаю на здравомыслие. Хотя долгие обороты наблюдений принуждают меня утверждать, что Правящий Совет со здравым смыслом находится в отношениях разругавшихся супругов…»

Дальше шло про непринятие Совета, которым Афир был известен, и Шэри скользнул по строчкам наискосок. Выбрал новый фрагмент:

«Цель — это то, к чему идут. У нас цель была. Нам поставил ее последний Проводник Эар. Напомню его слова — «Мы должны поддерживать разумную жизнь в ожидании появления сильного, который соберет наш мир».

Шэри прикусил губу до боли.

Всю жизнь он живет под давлением той оговорки. И если раньше говорили о силе, то теперь ждут кого-то сильного. Сотни — тысячи! — раз он мог признаться, что Эар указал другую цель. Но каждый раз, когда выпадала возможность признать собственную ошибку и исправить ее, в Шэри словно что-то отмирало. Прошло много времени, и он сам не мог с уверенностью вспомнить, что именно сказал тогда Проводник. А потому пугался новой ошибки, которая могла бы возникнуть, начни он что-то опровергать, и молчал дальше. Да и как проверить и с кем посоветоваться? Боон, который был свидетелем его, Шэри, оплошности, давно умер. Вообще от той старой истории с вектором развития остались только Шэри и его ляп.

Чтобы не мучить себя угрызениями, он вернулся к письму Афира.

«Цель давала нам надежду. Но где сейчас и цель, и надежда?

Созрели вопросы, на которые я прошу ответить каждого из вас, хотя бы про себя. Кто-нибудь понимает, куда мы идем? Кто-нибудь может честно сказать, какой дорогой и к чему нас ведут решения Правящего Совета? Сам Совет осознает, куда он нас уже привел и куда намерен вести дальше?

Не стану разбирать все нововведения Совета, хотя каждое не выдерживает никакой критики. Но на последнем хотелось бы остановиться.

Само появление идеи об изоляции некоторых работников чудовищно по своей сути. И вовсе не потому, что мы, жители Первого, будем раздроблены еще больше, чем нас раздробило возникшее когда-то при попустительстве Совета расслоение на аристократию и внешних работников. Посмотрите, что происходит с нами? Мы малочисленней, чем были триста оборотов назад. Дети от смешанных браков не получают от Совета статусной поддержки. Девочек рождается на порядок больше, чем мальчиков, но это явление толком никто не изучает. Что таким образом регулирует природа? Как мы можем повлиять на процесс? На эти вопросы ответов нет, и их никто не ищет.

И вот на фоне биосоциальной деградации общества Совет принимает частные решения об изоляции неугодных личностей, принимает такие решения не один раз, что грозит уже стать системой. Или же Совет рассматривает жалобы и требования отдельных семей Центральных Жилых Колец, забывая, что интересы малой группы зачастую противоречат интересам остальных. Все это, мелочность Совета, помноженная на скудоумие и недальновидность, нас дробит и дробит, разделяет и разделяет. Неудивительно, что нас все меньше! Нас что, Совет ведет к уничтожению, дробя и разделяя нарочно? Нас что, уменьшают и уменьшают? Мы что, скоро исчезнем?!»

Шэри устало закрыл глаза. Прав Афир или нет — дело десятое. Важно то, что сотрясением воздуха в попытках растревожить общество он больше утомляет, чем привлекает внимание к своим тревогам. Такие письма уже были. Смысл их всегда один и тот же — пустой крик и шум истеричного ума. Наполнение разное, это да. Фантазия Афира позволяет хватать все новые и новые факты и трясти ими, пытаясь поднять ветер в головах.

Глупец, разве нет?

Он протянул руку и дважды провел пальцами по столику — к себе, к себе. Подуло свежестью, легкий поток приласкал Шэри по лицу, погладил напряженные виски. Это расслабляло, но не хватало лаванды.

— Да, тут отвратительная духота, — проворчал справа Мастер Хорм и тоже включил ветерок. — В пыль этого Афира с его выдумками! Когда уже мы решим вопрос с проклятыми яблонями? Надоело… Я скоро приходить перестану, лишь бы не чуять этого запаха.

Шэри тяжело повел плечами. Вступать в разговор ему не хотелось, но было невежливо оставлять слова Хорма без внимания.

— Что поделать, — тихо протянул он. — Настройки аллей такие старые, что их никто не может поменять.

— Так уж и никто? — буркнул Хорм, хотя в его голосе не прозвучало сомнения.

— Никто. Ты видел, что творится с лестницей на входе? Думаешь, те, кто замазал ступени первой попавшейся глиной, смогут работать с цветением деревьев? Можно, конечно, поискать лучших Мастеров среди тех, что сейчас на осколках. Но как их искать и сколько времени займет поиск? Сначала Старшим скажи. Потом жди, пока они своих подопечных переберут, найдут подходящих умельцев. Потом еще жди, пока этих умельцев что-нибудь на Первый приведет. Хлопотное дело. И затянутое.

— Дожили.

Со сцены Изин продолжал зачитывать письмо. Удивительно, он ничуть не осип от долгого доклада:

— «…прогнозы по проекту точечной поддержки разумной жизни неутешительны. До сих пор не определен полный список осколков, на которых ведутся работы по этому проекту. Вернее сказать, официальный список проектных осколков не совпадает с реальным перечнем. У меня есть сведения, что на ряде обитаемых земель ведется работа по развитию, не санкционированная Советом. Я спрашиваю: почему на 15-ом осколке вдруг возникло птицеводство? Еще недавно там не было домашней птицы. Однако кто-то не только принес в набор 15-го кур, но и помогает строить фермы. 15-го в списке проекта по развитию нет, я проверял. Кто этот таинственный благодетель, двигатель прогресса в отдельно взятой земле? Что это за скрытое наставничество?..»

— Изин! — раздалось с задних рядов дерзкое и звонкое. — С курами мы тут до завтра застрянем. Давай о главном. Выдели фрагменты, на которые нам надо ответить. Только без кур.

Волна поддерживающего недовольства прошла по Залу от задних рядов к сцене. Вот такие нахрапистые всегда упирались нетерпеливыми ноздрями в затылки Советников Первой Линии.

Изин замолчал, вопросительно обвел взглядом первый ряд. Возражений не прозвучало. Шэри дернулся было сказать, что 15-ый и правда выглядит подозрительно, даже подался вперед. Но как представил, что сейчас придется стать одному против всех, кому надоело собрание, как подумал, сколько возмущения выльется на его, Шэри, голову, стоит лишь пикнуть, что тут хорошо было бы разобраться поподробнее…

Порвут.

Он вызвал на столик стакан сока, чтобы оправдать свой наклон. Выпил половину, вцепившись зубами в стеклянный край.

Тем временем Изин подошел к правому «водопаду» письма и взмахом руки выдвинул вперед и вверх последние строки.

— Таким образом, по финальному фрагменту ясно, что Афир снова лишь тревожится и ничего конструктивного не предлагает. Предыдущие два десятка писем имели подобный характер. Но ответить нужно как можно оперативнее. Если уважаемые Советники, ознакомившись с полным текстом письма, доверяют мне выделить главное, я займусь этим немедленно.

— Займись, — снова прилетело с задних рядов.

Изин не отреагировал на дерзость.

— Предлагаю каждому из вас продумать ответы на выделенные фрагменты. Ваши ответы обработаю и сведу в единую позицию сам. От себя предлагаю добавить один момент. У нас есть хороший шанс показать общественности и свою лояльность, и свою строгость. Поблагодарим Афира за то, что он сообщил о нарушениях в реализации проекта точечной поддержки, что привлек наше внимание к ситуации на 15-ом. Пообещаем организовать самое тщательное расследование, найти и наказать виновных, как он сам требует.

— Но… — вымолвил Шэри, озираясь: вдруг кто еще из Советников удивился? — Но он… он не требовал… не требовал наказать…

Изин пожал плечами, сверля Шэри ледяным взглядом:

— Кому это интересно? Будет выглядеть, словно требовал. Одним вихрем решим две задачи: и Афира поставим на место, и покажем, что проект не закрытый и никогда закрытым не был… Итак! — он повысил голос. — Составьте, пожалуйста, ответы на данное письмо. После этого мы перейдем ко второй, заключительной части собрания, где будет решаться…

По Залу прокатился гул, снова начинаясь с задних рядов и ломясь вперед, толкая присутствующих в спины.

— …где будет решаться, — надавил Изин, — важный вопрос по поводу эксперимента Старших Наблюдателей и его результатов. Напомню, что по этому эксперименту определения второго уровня — Смотритель, Строитель и Творец — были временно отменены.

Ага, будет решаться, как же, — фыркнул про себя Шэри. Все уже привыкли к отсутствию этих определений, когда-то обязательно следующих после «Основатель» или «Мастер». Сначала не стало Проводников, затем перестали приводить на обучение Исполнителей, которых еще называли Подмастерьями. Они, Советники, остались как были. А остальные? «Надо ли?», — спросили однажды Старшие. Решили попробовать отменить и упростить. Прекрасно прожили и проработали десяток оборотов.

Сейчас решать, собственно, нечего. Признают эксперимент удачным, и дело с концом. Он-то, Шэри, помнит, в чем суть опыта, а молодежь в задних рядах и вовсе не присутствовала в начале эксперимента, понятия не имеет, что за цели он преследовал. Зато на его окончании найдет, что заявить…

Изин развернулся к собранию спиной и принялся ловко и быстро, будто подготовился к этому заранее, выделять фрагменты письма Афира и забрасывать инфо-голограммы в зал.

На столике перед Шэри вспыхнул первый фрагмент: «…утверждать, что Правящий Совет со здравым смыслом находится в отношениях разругавшихся супругов…»

Это нарочно! Специально, чтобы ткнуть его, Шэри, побольнее! Эти строки Изин выбрал, чтобы все подумали на Шэри и Диэл. Очевидно же!

Расстроившись и мгновенно вспотев, Шэри набрал какой-то ответ, довольно бессвязный, но перечитывать не стал. Плевать. Вон сколько сидит за ним тех, кто наверняка подберет что-нибудь остроумное и меткое.

Еще три фрагмента он, находясь под властью огорчения, наспех отсылал с пометкой: «Комментариев нет». Даже короткое движение пальцев над сенсорной панелью давалось ему с трудом, что уж говорить об усилиях ума, сейчас расстроенного и взволнованного — нет бы кто предложил перенести эти голосования на попозже, на более удобное время. Да и вообще… Мнение-то у него есть насчет каждого пункта. Но что, если оно так сильно отличается от других мнений, что Изин захочет разобрать и обсудить его отдельно? Нет уж, избавьте. Несколько раз, будучи еще новоиспеченным Советником, Шэри отваживался встать один против большинства. И всегда вынужден был отчитываться — почему это он один против? Быстро отбили охоту давлением — аргументируйте убедительней! выражайтесь яснее!

А ведь стоило только собранию подумать, подключить банальную рассудительность — все самим стало бы предельно ясно. Но нет, это им недоступно…

Перед Шэри завис большой фрагмент: «И вот на фоне биосоциальной деградации общества Совет принимает частные решения об изоляции неугодных личностей, принимает такие решения не один раз, что грозит уже стать системой. Или же Совет рассматривает жалобы и требования отдельных семей Центральных Жилых Колец, забывая, что интересы малой группы зачастую противоречат интересам остальных. Все это, мелочность Совета, помноженная на скудоумие и недальновидность, нас дробит и дробит, разделяет и разделяет. Неудивительно, что нас все меньше! Нас что, Совет ведет к уничтожению, дробя и разделяя нарочно? Нас что, уменьшают и уменьшают? Мы что, скоро исчезнем?!»

Сердце предательски затрепетало, как всегда, когда появлялось задание, нахально лезущее: «Выполни меня! Реши меня!».

Придется сосредоточиться и написать комментарий-ответ. Иначе кто-нибудь заметит, что он быстро отработал уже четыре фрагмента, а быстро — не значит хорошо и умно. Ниа, например, наверняка следит сейчас за ним.

Шэри чуть повернул голову, покосившись вбок и назад. Ниа смотрела строго на сцену, но куда-то мимо прогуливающегося Изина.

И все-таки, и все-таки…

Замелькали пальцы:

«Неоднократно звучали как от вас, Афир, так и от иных не менее умных высказывания о том, что, с одной стороны, никто не обязан и никого насильно не принуждают жить по решениям Правящего Совета, особенно если эти решения конфликтуют с условиями жизни до опасного противостояния. Упомянутая изоляция не несет в себе угрозы для жизни и целостности, какие бы частные случаи мы ни рассматривали. С другой же стороны, сохраняя за жителями Первого и работниками на осколках свободу воли, вы, Афир, и иные, имен которых сейчас приводить не буду, регулярно заявляете, что именно решения Совета виноваты в том выборе, который совершают жители и работники. Не видите здесь противоречия?

Еще более странной кажется ваша трактовка нынешнего положения дел на Первом — будто оно катастрофическое и угрожает нации. Опять же, если свобода воли принадлежит каждому, то почему вы пытаетесь сделать Правящий Совет ответственным буквально за все, что Советом не регулируется?

Например, вы упоминаете, будто бы девочек рождается на порядок больше. Что вы ждете от нас? Чтобы мальчиков начали рожать сами Советники, пока не будет баланса? Вы можете сказать, что, поскольку Совет больше чем на половину состоит из женщин, это возможно. Но почему вы в принципе считаете, что ответственность за исправление дел лежит только на Совете, а не на каждом жителе или работнике в индивидуальном порядке? Каждый волен делать то, что он волен делать. Никто никому не запрещает создавать семьи и рожать хоть мальчиков, хоть девочек. По-прежнему свадьбы и прибавления в семействе — радостный и торжественный момент в судьбе каждого. Разве нет?

К тому же факты таковы, что сейчас разница в численности женщин и мужчин на Первом меньше, чем на порядок, хотя вы утверждаете иное. Что содержится в вашем письме? Намеренная ложь или искреннее заблуждение?

Ваши многочисленные письма Совет не оставляет без внимания. Однако они приобретают статус явления, и это тревожит. Ваши речи о деструктивности Совета создают лишь деструктивный эффект. Как автора заявлений, наполненных, как стало очевидно, ложными фактами, вас можно понять. Громко кричать, чтобы быть услышанным — неплохой ход. Но чего можно добиться, крича и привирая? Как вы думаете?..»

Шэри перечитал, любуясь удачными оборотами. Да, вроде получилось красиво сформулировать.

Но что-то грызло его тихонько, неприятно и назойливо, как мышь, портящая любимое печенье в линии доставки. Эти слова, красивые и точные, все-таки попахивали повторением того, что уже говорил Изин в своем докладе, отдавали оправданиями и попыткой перевалить ответственность на другого, нежели были ответом по сути.

По сути-то Афир не так уж и неправ. Но где найти силы признать это во всеуслышание? Где взять уверенность, что это признание не станет началом пути к краху?

Негде.

Он отослал свой комментарий Изину. Откинулся было на спинку кресла, устало прикрывая глаза, приглушая слух, чтобы отдалиться от раздражающих звуков собрания… но в памяти вдруг неожиданно, коварно и безжалостно зазвучали два голоса, всю жизнь преследовавшие его в мгновения слабости:

«Есть лишь одно тебе оправдание, да ты его никогда не примешь. Зовется оно — трусость», — говорила ему Диэл, когда еще с ним разговаривала.

«Чем сильнее ты будешь закапываться в свои отговорки, тем сильнее будет над тобой властвовать страх», — предрекал Боон, когда еще был жив.

Шэри сжался в кресле, изо всех сил прогоняя этих двоих. Самых близких, но самых злых. Где они, эти умники, упрекающие его в малодушии? Никого рядом не осталось. Все его, Шэри, бросили…

Из мыслей его выдернул тихий сигнал — над столиком вспыхнул новый текст. На счастье, это был уже не фрагмент письма Афира, а обещанный вопрос о статусах.

Не вникая, Шэри привычно скинул голограмму в сторону: «Комментариев нет».

— Общим мнением Советников эксперимент Старших Наблюдателей об отмене определений второго уровня признается успешным. Определения «Смотритель», «Строитель» и «Творец» не будут возвращаться. Их временная отмена переходит в окончательную! В программы ученического корпуса будут внесены соответствующие корректировки! — объявил Изин. — Благодарю вас, уважаемые Советники. Наше основное собрание завершено. Можете расходиться… Советников Первой Линии попрошу задержаться, — едва успел сказать он, прежде чем его голос перекрыл шум движения и болтовни уходящих.

Часть пятая. Глава 14

Советники покидали свои места. Кто-то договаривался о встречах в садовых беседках, чтобы там обсудить еще какие-то вопросы. Молодежь с задних рядов сбивалась в смешливые стайки. Девушки хихикали, обсуждая что-то явно далекое от собрания.

Одного юношу-Основателя окружила целая толпа девиц. Судя по иронии, с которой он смотрел на обожательниц, это и был тот самый нахал, который перебивал Изина и отпускал неуважительные комментарии.

Раньше в Совет выбирали общим голосованием. Шэри был против нововведения, когда в Совет без голосования стали вводить представителя от каждой аристократической семьи. Зачастую эти представители ничем не оправдывали гордый статус Советника. Даже Боон не одобрил такого порядка. Жаль, что Боона тогда уже мало кто слушал. Его авторитет оказался слабее желания заботливых матерей продвинуть детей повыше в общественной системе, созданной на их глазах. Застолбили место в жизни для будущих поколений, а дальше можно и стареть спокойно.

И вот теперь Правящий Совет почти наполовину состоит из молодых (в основном из девиц), которые пару раз сходили на осколки, поисправляли искаженных крыс и тараканов, прилетели обратно в семейное гнездо, получили разрешения выйти с пути — и благополучно осели на Первом. Многие быстро обзавелись своими семьями, по договоренностям, как нынче заведено. Такие, как Рата, выбили для них все лучшее…

Пытаясь справиться с недовольством, Шэри незаметно сделал несколько глубоких вдохов и устало откинулся на спинку кресла. Надоело собрание, даже одна его часть, даже неполная. Хорошо бы домой. Поразмыслить в уютной, тихой обстановке обо всем, что сегодня услышал, было бы очень и очень неплохо. Всяко лучше…

— Мой сын победил в конкурсе «Роса и одуванчики», — шепнул Хорм. Будто ползучую тварь запустил прямо в ухо, совсем как Рата недавно. — Навесил на цветок больше всего росинок так, чтобы они не слились.

Шэри едва не скривился, но в последний миг сдержался: было бы некрасиво корчить рожи в ответ на родительскую гордость, хоть она и раздражала.

— Твой сын вырастет очень сильным Мастером, — сказал он, стараясь придать своему голосу нейтральное выражение.

— Ага! Даже жаль, что отменили вторые статусы. Был бы шикарный Творец.

«А ведь единогласно проголосовали! — подумал Шэри. — Только что! И Хорм со всеми вместе. Значит, и он ответственен за отмену статусов. Однако теперь будто ни при чем. Какое лицемерие!»

Ничего не сказав вслух, он изобразил Хорму вежливую улыбку и оглядел Зал еще раз.

Почти все ушли. Остались девять Советников Первой Линии (большинство бродило вдоль своего ряда, чтобы размять ноги), неизменная Ниа, будто приклеенная к своему месту в центре, и небольшая группа девушек-Мастеров у лестницы на выход. Одна из них что-то показывала другим в открытых ладонях, остальные с любопытно напряженными спинами на это смотрели.

Шэри потянулся взглядом.

В девичьих ладонях крутилась напуганная пристальным интересом ящерка. Она была бы самой обыкновенной, если бы не окраска: полностью серая, с золотыми кольцами на лапках, хвосте и на горле. Похоже, хозяйка ящерки решила пошутить, точь-в-точь повторив цвет воспитательских балахонов, и заменила естественную окраску чешуи. Шутка, по всей видимости, удалась — зрительницы хихикали, прикрывая рты руками, шептали: «Вылитый!».

Шэри прикрыл глаза и утянул зрение. На что только молодые Мастера — а еще аристократия! — тратят силы и время… Ящериц перекрашивать! Нет бы подумали, как убрать этот проклятый яблоневый цвет. Всем была бы польза, верно?..

Когда девицы-хохотушки покинули Зал, стало тише и гораздо уютней.

В сторонке что-то обсуждали Изин и еще два Советника, но тянуться в их разговор Шэри поостерегся. Поймают за подслушиванием — мало не покажется. Изин обладал не только холодным, звучным голосом прирожденного докладчика, но и склонностью к хитрым и даже подлым интригам. Он мог изрядно попортить жизнь, а то и затравить. Из-за его манипуляций некоторые семьи разрушились, некоторые покинули свои дома и переселились в дальние Жилые Кольца. На всеобщее счастье и спокойствие, делал он это редко и лишь тогда, когда его поддерживало большинство. Своеволие Изин не уважал ни в других, ни в себе.

И если дернуться и перейти ему дорогу… Стоило представить, как его, Шэри, имя прозвучит с этой сцены в списке тех, к кому стоит применить созданные Изином меры изоляции…

Он вздрогнул — безжалостное воображение! — поспешно отвернулся и вдруг ощутил резкий дискомфорт, будто сидел голый, обвешанный ежами, которые ерзают и свирепо колют его. Это чувство нападало на него почти каждое собрание. Не избавишься. Отчасти виновато в нем было расположение мест в Первой линии. Кресла стояли тесно друг к другу. Так сделали, чтобы можно было, не всем поднимаясь, быстренько пошептаться друг с другом. Но разве кто-то спросил его, Шэри, что он думает о такой уплотненности? Удобна ли она ему?

Обычно он сидел, стиснутый с одной стороны болтливым и ворчливым Хормом, с другой — Виимом, который, как состарился, болел без остановки и кашлял чаще, чем дышал.

Сегодня было не так тяжко, как всегда: Виим отсутствовал. Хорошо, что он болеет. Неправильно так думать про коллегу, но что поделать, если его давящее соседство невыносимо. И Хорма хватает, чтобы в любой момент дернуть Шэри, совершенно не считаясь с его чувствами. Еще хорошо, что можно приглушить слух, а еще лучше — из столика вызвать стакан смородинового сока, понюхать его и перебить наконец этот жуткий запах яблонь.

Едва Шэри, с удовольствием представив себе темно-лиловую жидкость с освежающе-кислым ароматом, потянулся вперед к сенсорной столешнице, как все испортил болтливый сосед.

— Как думаешь, — Хорм наклонился и запустил очередную многоножку шепота, — Изин обрезал письмо или там изначально не было прогнозов? В предыдущих письмах Афир предсказывал какие-то ужасы ужасные. А тут, смотрю, ни единой страшилки в конце. Не знаешь, в чем дело?

— Да какая разница, Афир устал кричать или Изину нагнетать надоело, — вздохнул Шэри, понимая, что посидеть спокойно ему не дадут. — Хотя зачем-то он нас попросил остаться.

— Опять, наверное, кто-то с осколков вернулся и ноет, что разумные вымирают, осколки закрываются, ходить некуда. Или кто-то добегался до вопроса об изоляции. Или опять кто-нибудь не тот узнал о точечной поддержке осколков, и снова начнется, на каком основании не распространяете, не поставили в известность… Можно подумать, из выборочного наставничества мы делаем секрет.

— Что поделать… Некоторые не видят разницы между «делать секрет» и «не кричать со всех углов». Мы секрета не делаем. Вот, Афир же все узнал, даже списки осколков получил. А что касается рассылки по Системе Сообщений… Кто получил информацию, тот получил. Разве мы запрещаем кому-то делиться и обсуждать между собой?

— Ну, или Изин опять начнет трясти списками имен, которых надо ввести в новую систему допуска, — с нескрываемым раздражением продолжил Хорм. — Сколько можно талдычить об одном и том же? Если уж решили оставить слабых в большом мире, так хватит это решение пережевывать.

«Точно!» — Шэри мысленно хлопнул себя по лбу.

Возможная невестка Раты попадает под новые ограничения! Как же он не подумал об этом, отказывая Рате. Лишний раз поссорился с влиятельной особой. Злопамятной влиятельной особой… И как глупо поссорился! Всего-то надо было сказать — не переживай, Рата, не бегай по Советникам. Щиты на углах уже настроены и скоро заработают. Слабый по крови просто не войдет на Первый. Дерт твой сейчас здесь, а девушка так и останется в большом мире. Со временем подберешь Дерту достойную невесту — и кончится твоя головная боль!

Вот же он, Шэри, остолоп! Как не вовремя приходят хорошие идеи! Прямо хоть иди к Рате с повинной головой, объясняй все это и мирись.

Он не сразу заметил, что стыдливо утянул руки в рукава мундира, отдаваясь напряжению и желанию сжаться до незаметности. Ругнувшись про себя и на себя, вытащил руки из рукавов — незачем всем показывать свои слабости — и сел в кресле, нарочито выпрямив спину. Сейчас о Рате думать не стоит. Все равно он ничего не изменит и не может сделать. Необходимо сосредоточиться на собрании, чтобы никто не посчитал, будто он, Шэри, не уделяет внимания обсуждаемым вопросам…

Кажется, Хорм сказал что-то про списки допуска?

Была бы у него, Шэри, семья, конечно, он рассказал бы родным, что вот, настал важный момент: решили вернуться к идеям Боона — сохранить силы Первого, не дать им развеяться, не допустить ослабления крови. Рассказал бы, что будет введена система допуска на Первый. Поэтому, уважаемые домочадцы, подумайте, есть ли у вас на примете друзья-знакомые из числа внешних работников, кого нужно внести в списки допускаемых. Мало ли, какая-нибудь подруга детства, которой не повезло слабой родиться. Одно лишь слово за нее от кого-нибудь из Первого или Второго Жилого — и она пройдет сквозь новые щиты, даже не споткнувшись. Так что думайте, вспоминайте, но осторожно, взвешивайте каждую кандидатуру, допуск должен быть оправдан пользой…

В свое время Изин покоя не давал, заставляя пересматривать эти списки. Однажды, обсуждая другой вопрос, постановили не проверять у полукровок показатели их силы — и появилось очевидное решение этой задачи. Под будущий запрет входа на Первый попало много народа скопом: почти все полукровки, работающие на осколках, за исключением тех, за кого просили в личном порядке жители Центральных Колец. И со скучными перебираниями имен было покончено.

Так что не совсем прав Афир, заявляя, что статусом детей от смешанных браков никто не занимается. Занимаются. Очень даже занимаются. Просто не кричат о своих делах со всех углов, как того хотелось бы всяким баламутам…

Оказалось, пока он сидел, погрузившись в раздумья и изредка отвечая на болтовню Хорма, в Зале закончились разговоры и прогулки, Изин освободился от собеседников и — сегодня исключительный день! — Ниа покинула свое место и идет к сцене, огибая первый ряд.

Шэри залюбовался. Он не мог вспомнить, видел ли раньше Нию в движении, но сейчас был просто очарован.

Она словно бы не шла, а плыла в пространстве, где физическое не имело над ней власти. Ее длинные черные волосы, казалось, сам воздух уложил на плечи идеально гладкими шелковыми лентами и бережно следит, чтобы не сдвинулось ни прядки. Чуть она качнется при шаге — он тут же уплотнится и придержит, не даст соскользнуть ни волоску с атласной ткани балахона. Ее текучие движения ставили под сомнение само время. Будто кто-то замедлил весь мир, лишь бы в подробностях можно было рассмотреть, как грациозно Ниа поворачивает голову, глядя на Советников, как прелестно изгибаются в участливой улыбке ее губы. Когда она прихватила балахон кончиками пальцев, поднимаясь на ступеньки сцены, Шэри показалось, что выключили гравитацию.

Сердцу было легко-легко, когда он следил, как Ниа прошла несколько шагов, как остановилась посередине сцены, как задвигались ее губы, еще хранящие дивную улыбку…

Саму речь он пропускал мимо ушей, пока в сознание не пробился шепот Хорма:

— Ну вот, я же говорил, кто-то опять принес проблемы с осколков!

«Кто?» — хотел было переспросить Шэри, но тут Ниа продолжила:

— С вашего позволения я не стану называть имя той, о которой прошу совета. Не нужно, чтобы в ваше решение вмешивалось что-нибудь личное.

Шэри усилием воли заставил себя собраться, хотя ее голос тек, будто смородиновый сироп, утягивая в безмятежность. Так приятно было бы погрузиться в спокойствие, забыв о сложностях письма Афира, Совета, списков и вопросов.

— …погибла ее Мастер. Ее Старшая считает, что ее адекватность сомнительна, а слабость очевидна. Общее положение неутешительно: на Первом находится Основатель-полукровка, а мы, Старшие, не можем прийти к единому мнению, что с ней делать. Из-за нестабильного состояния личности ее нельзя отправить обратно на осколки в рабочем порядке и нельзя оставить в обществе. К тому же вывести ее с пути и поселить среди нас затруднительно: у нее нет ни родственников, ни друзей, ни имущества. Будь она замечена в чем-то опасном, мы подняли бы вопрос о ее изоляции на общем собрании. Однако за ней не числится серьезных нарушений. Я прошу вас, уважаемые Советники, решить сейчас, между нами — как быть?

— Понимаю нежелание называть имена, — сказал Изин так, будто лед рассыпал, — но надо понять: этот ваш нестабильный Основатель-полукровка есть в списках допуска на Первый при новом режиме щитов?

Ниа задумчиво помолчала, будто вспоминая.

Какая славная пауза! Какая теплая задумчивость! Какое прекрасное, нежное лицо!

— Нет, допуска для нее не предусмотрено.

— Полукровка, Мастера потеряла, — пробурчал Хорм, — и слова за нее никто не нашел, и еще отчет Старшей про нестабильность … Интересно, конечно, кто такая растяпа. Но не принципиально… Все ясно! Если Старшие говорят, что полезней определить ее в изоляцию, так давайте в изоляцию. От нас не убудет.

— Старшие так не говорят, — тоном, в котором прятался мягкий, но явный укор, отозвалась Ниа. И улыбнулась.

Затем она плавным движением выдвинула из-под просторного рукава браслет-коммуникатор и замерла, выжидающе глядя на всех сразу и ни на кого конкретно. Очевидно, приготовилась передавать результат решения, едва только он появится.

На него, Шэри, она совсем не смотрела.

Это было почти обидно, заставляло вспыхивать мучительные вопросы — неужели он настолько неказист? неужели не заслуживает взгляда красивой женщины? Может, у него слишком много седины в волосах? Все-таки молодежь уже могла бы назвать его стариком.

Он осторожно пригладил ладонью волосы, стянутые в хвост. Вдруг Ниа глянет на него прямо сейчас, а он растрепанный, неопрятный… Показалось, что хвост стянут небрежно, что производит впечатление холостяцкой неухоженности и стариковской запущенности — и пригладил еще раз. Вроде стянут крепко, и волосы сегодня он, Шэри, расчесывал.

Эх, будь здесь Эар, который дожил почти до тысячи оборотов и до последнего выглядел на зависть — и статью, и подтянутостью, и шевелюрой! Вот на кого Ниа наверняка обратила бы внимание. Он, Шэри, далеко не так привлекателен.

— Все ли Советники согласны отправить этого Основателя в изоляцию? — спросила Ниа ласково, будто всех разом погладила по головам.

— Нет!

Он услышал, как кто-то произнес этот ответ, удивился его внезапности. И удивился еще больше, когда оказалось, что это ляпнул он, Шэри!

Стоило только черным глазам Нии встретиться с его глазами, как руки задрожали, в груди похолодело, а мир поплыл на границах зрения.

— Что,Советник Шэри? — спросила она, глядя с чуть заметным беспокойством, сосредоточенная, внимательная.

К нему, Шэри, внимательная!

Он сглотнул вмиг пересохшим горлом и, собрав все силы, повторил:

— Нет.

Потом кое-как вспомнил вопрос и добавил, едва не задыхаясь:

— Не все согласны.

Она смотрела на него долго, молча, не моргая. А он вспотел от страха — ведь не только она, а все-все смотрят. Зря он это ляпнул. Не подумал. Внимания захотелось, видите ли!

По спине скользнул противный ручеек пота. Лоб стал горячим, горло отказалось пропускать воздух — сиди, задыхайся, ничтожество, недостоин.

Позор! Она смотрит. Красивая женщина смотрит! — а он весь красный, мокрый, лицо блестит… Фу.

— Вы знаете, а — да! — раздалось сбоку.

— Что «да»? — просипел Шэри, окончательно теряясь.

Ниа отвела взгляд, лишая Шэри своего интереса.

Он осторожно перевел дыхание и тихонько потрогал лоб. Тот был горячий, но сухой.

— В твоем «нет» скрыто интереснейшее «да»! — Изин встал со своего места и посмотрел на Шэри с выражением, которого раньше никогда не было: с удивлением и даже почтением. — У нас есть Основатель-растяпа, полукровка, пользы от которой нет и не предвидится. Но уважаемый Шэри заставил меня задуматься, так ли все это?

Померещилось, или «уважаемый» было сказано искренне?

Изин поднялся на сцену, купаясь в лучах взгляда Нии. Перехватил чужое!

Набирая разгон, обида захлестывала жгучими волнами, тело бил озноб. Шэри исподлобья смотрел, как Изин властным жестом попросил Нию убрать браслет-коммуникатор и подождать с пересылкой ответа.

— Я напомню Совету, — заговорил он, — что оборот назад мы обсуждали вопрос, как систематизировать список осколков в проекте точечного развития и распределить зоны ответственности этого наставничества между семьями Центральных Колец. Если помните, тогда решение принято не было. Мастер Глер, и без того не одобряющий избирательную поддержку разумной жизни, поднял бурю, резко выступив против нашего предложения. А ведь мы предлагали отдать разум в надежные руки, так сказать. Персонально.

— Точно! Помню! — откликнулся Хорм. — Глер тогда обвинял нас чуть ли не в разрушении мира, хуже Афира. Грозил, что эта идея закончится не поддержанием разумной жизни, а конкуренцией между семьями. Предрекал то разруху, то хаос, а то и все вместе сразу, вот этого уже не помню.

— Неважно, что он предрекал, — повел рукой Изин. — Меж тем предложение наше не умерло, живет, хоть и не процветает. Недавно меня очень настойчиво спрашивали, когда уже будут раздавать подконтрольные земли и почему Совет тянет с этим. Я не ответил, но долго отмалчиваться не получится. Мы посеяли мысль, которая оказалась сильнее всех прогнозов Глера. Однако если мы к ней вернемся и поднимем снова вопрос на общем собрании, Глер пойдет против нас, вне всякого сомнения. И Афира привлечет: они старые друзья. Когда эта пара устроит оппозиционные войны, нам с вами нелегко придется. И уже тем более не будет нам воли вроде отдельных собраний Первой Линии.

— Что-то я не понял, — подал голос Осхо, молчаливый тугодум, — как Мастер Глер связан с растяпой-Основателем?

Его поддержали еще три голоса — кто-то из Советников справа бормотал, что, действительно, непонятно.

— Прямой связи нет. А вот за косвенную спасибо Шэри, навел на идею… — Изин кивнул в его сторону. — То, что я сейчас вам предложу, может показаться неэтичным. Но, как сегодня уже говорила Ниа, не нужно, чтобы в ваше решение вмешивалось что-нибудь личное. Уберите всю жалость, сердобольность и прочий трепет. У нас есть проблема: Глер и его опасное упрямство. У Глера есть проблема: его старшая дочь пострадала на одном из осколков, ее парализовало. Семья верит в младшую, верит, что она будет умницей, проявит себя сильным Мастером, удачно выйдет замуж. Я даже знаю ее будущего жениха, но обойдемся без имен…

Он повернулся на носках:

— Ниа, скажите, Старших просили найти для юной дочери Глера достойную пару, чтобы она немного поработала на осколках?

— Да, несколько поворотов назад. У нас есть прекрасные кандидатуры, но двое из них пока в большом мире. Это удерживает нас от окончательного выбора.

— Вам больше не надо ждать этих двоих или искать кого-то еще. Дайте в пару дочери Глера Основателя-растяпу!

— Но… — Ниа замялась и недоверчиво повела плечами. — Но она нестабильна, я же говорила… Ее Мастер погибла, и теперь…

— Вот именно!

Стало тихо. Показалось, что воздух в Зале резко остыл и все замерло. В тишине снова раздался голос Изина — бесстрастный, пустой:

— Как вы думаете, будет ли Глеру дело до решений Совета, если что-то случится с его младшей дочерью?

Молчание.

— Я вам скажу. Не будет!

— Вы что… Вы что, хотите ее… — задохнулся Шэри.

— Нет! Не делайте из меня убийцу. С нее хватит и увечья, вроде паралича, как у старшей сестры. Это она получит из-за слабости и нестабильности Основателя. Та прежнего Мастера не уберегла. Думаете, со следующим ничего не случится?

— Мы, признаться, не думаем, — угрюмо сказал Осхо. — По крайней мере, как ты, Изин. Мы так не умеем.

— Не все, похоже. Шэри же не отпустил эту особу в изоляцию… Шэри, что ты имел в виду, когда говорил «нет»?

Он не мог ответить и только беспомощно смотрел на Изина. На счастье, тот решил, что ответ не важен, и продолжил:

— Не тревожьтесь сверх меры. Нужно надломить Глера, но не уничтожить его. Если его дочь вернется без руки, ее карьера Мастера рухнет, замуж тоже будет непросто выйти. Счастливые перспективы развеются, а вместе с ними и самоуверенность Глера и его семьи.

— Нет, не понимаю. Зачем так сложно и жестоко? — очнулся Хорм.

— Просто и мягко — это к домашней автоматике. Мы никогда и не раздавали конфеты под легкую музыку, — бросил Изин, явно начинающий злиться. — Не забывайте, скоро мы ограничим допуск на Первый, а значит, нам снова предстоит столкнуться с Афиром и с его криками, будто мы ведем народ не туда. Но уже сейчас мы можем его крики приглушить. Если снизить активность Глера, создав ситуацию, в которой Глеру будет дело только до семейных драм, то Афир не найдет в его лице поддержки. А значит, он не раскачает и не вовлечет в конфликт жителей Центральных Жилых. Не будет Глера — многие семьи предпочтут не вмешиваться. Нейтралитет. Позже мы используем их нейтралитет, когда вернемся к распределению земель для наставничества. Ну и на перспективу — случись несогласие в Совете уже после распределения земель, кто поддержит наших главных смутьянов?..

Шэри задумался.

Будучи Основателем, Изин способен был делать прогнозы. Вот только Шэри, тоже Основателю, услышанное сейчас не казалось правильным. План надо было тщательно обдумать. Очень тщательно. Одна неучтенная мелочь — и катастрофа! Страшно представить, что будет, если вдруг что-то пойдет не так? Он еще не представлял себе, в чем может быть катастрофа с одной растяпой-Основателем, но все-таки, но все-таки…

— Все непросто, Изин, — проговорил он, чувствуя, как голос от волнения вот-вот сорвется. — Не то, чтобы я против твоего предложения… В конце концов, ты прав насчет личного, оно не должно мешать. Но достаточно ли у нас оснований так рисковать дочерью Глера? Может, следует подождать немного, подумать над другими вариантами? Мы считаем, что Глер выступит против нас и что в этом есть опасность. Но ведь это, по большей части, наши домыслы. И надо что-нибудь поувесистей, чтобы разыгрывать вот так судьбу его семьи.

— Чего ты собрался ждать, Шэри? Над какими вариантами думать?

— Я не знаю, но…

— Правильно. Не знаешь. А я знаю, что вариантов у нас мало. Или мы продолжаем работать по всем решениям во всех направлениях, или можем все толпой отправляться на край и скручиваться насмерть.

— Но пойдут слухи… — выдавил Шэри. — В таких случаях всегда будут слухи.

— А кто их будет распространять? Ты? Я? Ниа? Кто-нибудь из нас? Из Советников Первой Линии?

— Нет, что ты… Я ничего такого не имел в виду, — забормотал Шэри, чувствуя, как озноб сменяется потливой горячкой, и больше всего желая, чтобы никто ничего не заметил. — Но разве это решение можно назвать… м-м… продуманным до самой последней детали? Не приведет ли наш поспешный выбор к еще большей опасности, чем оппозиция Глера и Афира?

— Понимаю и не стану давить, — Изин примирительно поднял руки. — Мы все устали, собрание было тяжелым. Давайте сейчас разойдемся по домам, немного отдохнем — а к вечеру жду ваших комментариев. Если кто предложит другой план, готов его обсуждать. Но если другого плана не будет — действуем по-моему. Даем дочери Глера в пару слабого Основателя. Задание будет простым. Пусть растяпа выведет девочку в большой мир, та исправит какую-нибудь крысу, а пока они ходят, мы включим тестовый режим системы допуска. Все щиты подготовлены, расчеты сделаны, списки сверены и подтверждены. Растяпа-Основатель останется за порогом, и все проблемы будут решены.

«Кроме одной — получит Глер свою дочь обратно или нет?» — мысленно огрызнулся Шэри, но вслух ничего не сказал. Надоело. Все равно Изин не даст и слова вымолвить.

— Я бы хотел уточнить, — сказал Осхо с подозрением в голосе, — как ты собираешься мотивировать нестабильного Основателя, чтобы она позаботилась о своем Мастере и одновременно не уберегла ее?

— С ее мотивацией нам помогут Старшие. Помогут ведь?

Он повернулся к Нии…

Разговор ушел в какие-то психологические дали, слушать о которых Шэри не стал. Утомляет. К тому же он все для себя решил: вернется домой, автоматика поймает его настроение, задаст гамму ароматов, придающих сил. Вот тогда можно будет спокойно подумать, как сформулировать ответ, чтобы и не было видно прямого согласия, и чтобы Изин не решил, будто он, Шэри, идет против него. С Изина станется придумать и для него какую-нибудь ядовитую комбинацию. Наверняка и Советником он стал тоже через подобное коварство…

Не очень понимая, зачем, Шэри вновь присмотрелся к Нии. Ее очарование никуда не пропало, но его усталость была так велика и тяжела, что красивая женщина уже не впечатляла.

Бездумно, но следя, чтобы его не заметили, короткими рывками зрения, Шэри протянулся к Ние, заглянул с ее стороны в экран коммуникатора, который она снова выдвинула из рукава.

И обомлел.

Имя Основателя, которой намеревались вручить судьбу юной дочери Глера и от нестабильности которой зависело множество будущих событий, было ему знакомо. И не просто знакомо. Оно тянуло за собой целый ворох воспоминаний, страхов, ошибок…

Какая злая ирония! Какая чудовищная игра! Разве можно оставаться в здравом рассудке, сталкиваясь с такими коварными поворотами судьбы? И ведь вредная судьба догнала его, Шэри, снова поставив лицом к лицу с неудачей, провалом, крахом, который преследовал его в кошмарах.

Правнучка Эара. Он видел эту девочку лишь раз, при попытке Боона оживить старую лабораторию и поймать силу умирающего Проводника. Попытка провалилась, и Боон сгоряча тогда наговорил ему, Шэри, много злых слов.

Осиротев, девочка растворилась в ученическом корпусе. Интересовался ли Боон ее судьбой? Вряд ли. Она же не получила силу своего прадеда. Так зачем она нужна?

Правильно, незачем. И вспоминать ее тоже не было смысла. А вот вспоминал. Лезло.

Ребенок совсем была, малышня, разбуженная среди ночи. Но ее взгляд он запомнил навсегда — давящее, ломающее чувство, будто кто-то смотрит на тебя сквозь глухую каменную стену, из-за которой вдруг ударит и пробьет. Как она видит сквозь глухой камень?! А вот как-то видит.

Шэри утянул зрение, огляделся — не заметил ли кто его вылазки? Особенно Изин.

Не заметил.

О! Да ведь Изин не знает имени этого Основателя! Смешно! Что бы он сказал, если б узнал, о какой растяпе идет речь?

Впрочем, смеяться неуместно, одернул себя Шэри.

Память об Эаре могла бы иметь власть при принятии решения. Но захочет ли кто этой власти? Нужна ли она Совету?.. Почему-то Шэри был уверен, что не нужна. И потому лучше ничего не делать — не вставать с кресла, не называть имени злосчастного Основателя, не говорить, что, может быть, в этом имени и в этом родстве кроется что-нибудь, что сломает все их прогнозы и планы.

Или не сломает?..

Да какая разница, в конце концов! Комбинация, которую предложил Изин, в общем, несложная. Чему там ломаться?..

Увидев, как Хорм поднялся, издалека попрощался с Изином и Нией и шагает к лестнице, Шэри тоже встал. Тоже кивнул, не приближаясь. Лишь на миг задержал взгляд на Нии — вдруг еще раз, глаза в глаза?

Нет.

И ушел.

Пусть все идет как идет. Если план Изина сработает, то никого из носителей Эаровой крови не останется на Первом. Большой мир — самое подходящее место для последней в роду последнего Проводника, который до последнего вдоха рвался сам и звал всех именно в большой мир. Не дозвался…

А ему, Шэри, тоже место уготовано — дома, в уютной обстановке, под приглядом чуткой и предупредительной автоматики.

И-все-таки, и-все-таки — стучало сердце.

Покоя дома он так и не нашел: неясная тревога глодала его до самой ночи и ничто ее не могло прогнать. И лавандой пахло слишком резко, и смородиновый сок был слишком сладким, и в обычно удобном кресле никак было не устроиться. И даже обожаемый струнный даманд «Тропы мира», великолепное произведение талантливейшего Мастера Вайса, не дарило умиротворения. Кто больше виноват во всем этом — Эар, болезненно напомнивший о себе через столько оборотов, или Ниа, внимания которой не очень-то и хотелось — он так и не мог решить.

И еще в линии доставки мышь опять погрызла его, Шэри, любимое печенье.

Часть пятая. Глава 15

— …от Восьмого Леса к Серому Краю тянется сильная облачность. Лиаторы прогнозируют затяжной дождь во второй половине дня над секторами 04 и 05. На этом блок прогнозов на сегодня закончен. Далее вас ждет трансляция с проходящей сейчас в Сером Краю конференции «Время Тоо и Время Атна: биолого-космографические сравнения». Вашему вниманию предлагается Во-От с научно-жизненным теористиком Вэмбом. Тема Во-Ота «Есть ли жизнь за краем?»

Морио потянулся к сенсорной полосе, скользя ладонью по гладкой столешнице, и выключил вел-лар. Он любил просыпаться и завтракать под выпуски прогнозов, но Конференция и ее обсуждения за прошедшие десять поворотов успели надоесть.

Похрустев галетами и выпив две чашки крепкого травяного чая, Морио толкнул столик к стене. По загнутым дугой полозьям столик тихо уехал в нишу, и за ним с едва различимым гулом доводчика опустилась панель.

Строя дом в Сером Краю, Морио скопировал в него линию доставки не столько из-за удобства, сколько в память о своем последнем дне на Первом. Лучший обед и лучшая компания, которые у него когда-либо случались! Имай, Двин, Эар. Где они теперь?

Раньше он немало злился на всех троих вместе и на каждого в отдельности. Бросили. Выбросили. Вдохновили: мол, возлагаем… И оставили его тут пропадать.

Потом перестал вспоминать — назло им перестал. Пусть будет, словно бы их никогда не существовало, словно его никто здесь не бросал, а он сам как-то оказался на Миллионном. Судьба привела, а вовсе не пара Основатель-Мастер по просьбе Проводника.

А когда переселился с Кионта в Серый Край, когда построил себе новый дом, а в доме провел линию доставки, какую помнил в кабинете Эара — тогда понял, что они для него всегда значили безгранично много, что всегда оставались с ним, поддерживали и выслушивали, помогали, подсказывали, и никто его на самом деле не бросал. Бесцеремонная Имай, строгая Двин и задумчивый Эар — он был благодарен им, что оказался там, где оказался…

Дом Сияющего стоял в самой крайней скале, на самой последней разрешенной для строительства высоте. Если с крыши высоко подбросить камень, его сдергивало за край, в закручивающуюся дымку.

В доме жили четверо: сам Морио, Герс (бессменный помощник еще со времен лучений на Кионте), горничная и техник, которым Герс в силу каких-то выдуманных им правил запретил где-либо пересекаться с Сияющим. Морио слышал их очень редко, разве только с верхнего балкона можно было уловить грохот инструментов внизу, когда техник чинил садовую поливальную установку, или эхо визгливого женского голоса, когда горничная принимала доставку из ресторанного квартала…

Прополоскав рот после завтрака, Морио неспешно вышел на балкон. Оставаясь в некотором роде слепым, он любил выходить сюда, поворачиваться лицом к городу и слушать его, нюхать, кожей чувствовать его суетливую жизнь.

Нижнюю часть лица, свободную от шлема, погладило тепло Малой звезды. Надо же! Еще утро, а уже так греет! Но ничего. К вечеру, по прогнозу, придет облачность, прольется дождь — взбодрит воздух, умоет пыльные улицы, пробежится ручейками по сигнальным лентам и ринамарийным навесам.

Ведя рукой по стене, Морио прошел десять шагов вправо, нащупал теплое плетеное кресло и сел в него.

Прислушался.

Внизу слева, во дворе дома Городского Таэна, его дочь разговаривала по вел-лину, очень эмоционально и громко. Похоже, опять ругается с бывшим мужем. Еще ниже, в ресторанно-пекарном квартале, стоял грохот: перебирали баки и ящики после завтрака. Тянулись угасающие запахи свежей выпечки, ванили и ольмена — любимого десерта Ироны.

Морио глубоко и с удовольствием вдохнул, забирая последние лоскутки ускользающего аромата утра. Посидеть бы тут до обеда! Была бы возможность, он потянулся бы слухом ниже по склону, поблуждал по улочкам средней части города. Но если зрение он научился более-менее переключать с сине-зеленого на розово-серое, то слухом управлять не мог — срывался и глох на несколько поворотов. А еще не мог выключить или отодвинуть чужой бормочущий голос. Непростое соседство, природу которого он так и не разгадал.

Этажом ниже у Герса была включена трансляция с конференции. Она лезла, расталкивая другие звуки, теснила соседское выяснение отношений по вел-лину, грохот упавших баков и ругань повара, далекий детский протест «Не хочу каши!»:

— Уважаемый Вэмб. Как НЖ-теористик, чем вы объясните тот факт, что мы наблюдаем в небе только пустые миры? Новейшие оллактические системы не могут обнаружить признаки жизни на ближайших к нам Пустыннике и Библиотеке, а сканирование пространства до Тиоритового Кольца не увенчалось успехом. Мы стараемся, но не можем найти других разумных существ и другую жизнь. Неужели мы одни?

— НЖ-сообщество не пришло пока к однозначному решению, единственные ли мы разумные существа или где-то есть подобные нам. Поэтому на ваш вопрос нельзя дать однозначный ответ. Не стоит забывать, что нам доступна для наблюдения лишь малая часть нашей системы. Да, согласно статистике, оллактоскопами изучено более тысячи осколочных миров. Ни в одном не обнаружено признаков жизни. Но сколько еще мы не видели?

— Как вы прокомментируете последнее заявление НЖ-реалистика Хармонда, что «Недопустимо считать исследованными даже тысячу миров, потому что больше пятисот из них никогда не поворачиваются к нам стороной, на которой возможно существование жизни. Мы сами живем на одной стороне, с почвой и водой. Так почему мы ждем, что кто-то другой сможет жить без почвы и воды?»

Морио нехотя встал и по стеночке побрел в дом. Миновал большой тихий зал, безошибочно пройдя его наискосок — он часто здесь бродил, раздумывая, и знал каждый шов на каменной плитке пола. Не надо было приподнимать пластины в шлеме, чтобы сориентироваться.

Пойти, что ли, в Блестящие Чертоги (как Герс пафосно называл небольшой кабинет, отделанный наподобие пещеры в Кионте)? Но до вечера там нечего делать, кроме как сидеть в тишине и одиночестве.

Морио доплелся до кабинета помощника, прямо перед Чертогами. Остановился у окна. Невысокое и длинное, оно тянулось поперек всей стены, словно смотровая щель в шлеме, и никогда не открывалось, чтобы впустить свежий воздух. Зато Герсу через него было удобно смотреть на городской склон. Как он говорил, «Светло и не дует». Проветривание он доверял только автоматической вентиляции.

А Морио почти всегда было душно, жарко и темно. При строительстве дома он просил Герса сделать большие окна везде, где только можно. Иллюзия? Да. Капризы слепца? Да. Из-за шлема, который он только на ночь менял на плотную повязку? И это, да. Но будучи запертым под шлемом, он радовался самой мысли, что шлем — единственное, что отделяет его от широкого мира; что дальше, за шлемом, нет тесных стен, нет преград, а есть только простор и свобода. И просил окна и балконы, окна и балконы. Выпросил. Но свой кабинет Герс сделал глухим, как бочка.

Слева под потолком пищал комар. Монотонно и скучно. Кроме него и Сияющего, не было никого на всем третьем этаже. Иногда не бывало и комара. Хоть бы мышь завелась…

Морио уже собирался уходить, отошел от окна и обогнул длинный рабочий стол Герса, изогнутый, как сурначий коготь, но тут зазвенел вел-лин.

Он потоптался возле стола. Ответить? А как? Да и кому?

Приподнял заслонку в шлеме на правом глазу. В строке над краем стола, на прозрачной полосе сообщений, светилось имя посылающего зов.

Борен.

История ее родителей, Амиа и Брун, а вернее, история их смертей, позволила Сияющему окончательно понять принцип, по которому жители разделились на старо-живущих и ранне-ушедших. Оказалось, что Морио был в этом разделении не виноват, хотя долгое время он считал иначе и очень переживал по этому поводу. Новыми лучениями он открывал приток жизненной силы и запускал самонастройку на то, чтобы тело стало крепче. Но если судьба била человека, вышибая из него дух, то тело самонастраивалось в другую сторону. Саморасстраивалось. Уныние, слабость, ускоренное старение, упадок и смерть…

Он научил жителей Миллионного держать удары плюх. Держать удары судьбы они учились сами. У многих не получалось. Брун случайно утонула в озере, а овдовевший Амиа, его второй помощник, от тоски и горя умер, не дожив до сотни поворотов. Нового помощника Морио брать не стал, научился обходиться вдвоем с Герсом. А дочь Амиа, оставшуюся сиротой, принял, отстранив от ее судьбы городскую службы опеки.

Девочка была симпатична, умна. Все было при ней, да только настроение у нее всегда было ниже шахт Малого Колодца, а вокруг нее хлестали кнуты дурных чувств, словно змеи, связанные хвостами и недовольные. Борен хватало двух слов, чтобы заставить собеседника утратить всю бодрость и веселье, лечь там, где стоял, и тихо ждать, когда закончится его унылая жизнь неудачника.

Вырастив девочку подле себя, Морио определил ее в лиаторы из-за наблюдательности и склонности к одиночеству. Отучившись, несколько оборотов назад она переселилась на гору Кионт, в один из непогодных домиков с видом на Восьмой Лес. Там следила за погодой и рассылала по поселениям регулярные прогнозы. Прогнозы обычно были или про страшную жару, в которой все задохнутся, или про ливневые дожди, в которых все утонут или всех смоет. Операторы, принимающие сообщения от Борен, сменялись на своих постах, как заколки у модницы. Хорошо хоть гора пока держалась, не ложилась россыпью бессильных камней под тяжестью уныния своего жильца. Но Морио был готов поспорить — больше никто и ничто на Миллионном не могло устоять перед настроениями Борен…

Вел-лин издал еще несколько высоких трелей и наконец затих. Строка с текстом мигнула, имя Борен пропало.

Морио опустил заслонку, повернулся уйти, но тут вел-лин снова пискнул — стой, еще не все! — и началась запись:

— О-Моор или Герс… — голос Борен наполнил кабинет, как будто вязкий ил наливали в бочку. — Хоть кто-нибудь меня слушает? Вечно, как я зову, так никого нет. Или есть? Герс, ты опять меня из принципа игнорируешь?.. Нет, вроде, правда нет никого. Опять в никуда зову… Никому не нужна. Надоело.

Уйти, чтобы не позволить ее унынию захватить и уничтожить свое настроение? Да и настроения-то нет. Было бы что уничтожать.

— Не думаю, что это кому-то интересно. Ясно же, все считают, будто я ничего интересного не скажу… И все-таки… У нас тут дождь льет, носа на склон не высунешь. Тропу развезло. Жалко сурнаков, у одного затопило нору. Он вчера приплелся к домику, мокрый, шерсть слиплась. Но внутрь не вошел, как я ни звала. Конечно, от меня воротят носы даже сурнаки — наверное, пора с этим смириться, ничего не попишешь… Зря я надеюсь…

Плечи у Морио невольно опустились. Он тяжело осел в кресло Герса и облокотился на стол, подперев голову рукой. Пальцы привычно легли на металлический шлем там, где могли бы коснуться виска.

— Нет, я не жалуюсь, — продолжила Борен со вздохом, в котором слышался намек на слезы, — но это все так изматывает. Сурнака не подманишь, муравьев не выведешь. Да, про муравьев!.. Скажу спасибо, если кто-нибудь из вас озаботится и вышлет мне действенное средство от этих тварей. В поселках я заказала уже все яды, какие только были. Наверняка доставщики считают, что я что-то задумала дурное. Люди, что поделать… Склонны подозревать плохое, но я их не виню… А вот с муравьями хочется что-то, как-то вывести или… Нет, я не жестокая, не подумайте. Просто… Не знаю, кому было бы по душе такое соседство, но они везде. Позавчера, во время швырка, один упал мне прямо на шею и укусил. Больно и чешется… А вчера один сидел на диролинзе. Как прикажете на облака смотреть, если кусачая тварь сидит там, куда мне глаз приближать?.. Ну вот!.. Еще один нахал! Прямо на столе сидит и не боится. Ка-шу отсюда! Ка-ш… Нет, не уходит… Пыталась бить их туфлей, но то ли промахиваюсь, то ли уворачиваются. Промахиваюсь, похоже… Криворукая, наверное… В общем, не знаю. Какая-то муть творится, раздрай… Я вроде уже привыкла, но этот дождь. Он тут льет уже пять поворотов. Только сегодня намекнул, что пойдет к Серому Краю. А если не пойдет? Тогда меня смоет с Кионта, смоет вместе с муравьями и безнорным сурнаком. Только этого я и достойна — утопнуть в грязи с такой компанией. Будем лежать в Восьмом Лесу рядком, мокрые, в глине. Ну и видок будет — как раз для меня.

Ее липкую речь прервал тихий писк вел-лина: сигнал, предупреждающий, что запись подходит к концу.

— Ну вот, — опять вздохнула Борен. — Чего хотела сказать, не сказала. Да неважно все это… Лучше бы я вообще молчала — что ни скажу, все выходит…

Второй писк, погромче, оборвал запись, освободив Морио от давящего уныния воспитанницы. Когда в кабинете повисла такая тишина, что опять стал слышен комар под потолком, он даже встрепенулся. Что это он расселся-развалился? Надо как-то… Надо куда-то…

Но девать ему себя было некуда.

Касаясь пальцами гладких отполированных перил, он побрел с третьего этажа вниз, по длинной витой лестнице в сто ступенек.

В холле было прохладно, сильно пахло лилиями и чуть-чуть — лекарством от кашля. Морио уже не раз писал Герсу, что горничная кашляет именно из-за лилий в напольных букетах и что лилии надо заменить другими цветами, менее пахучими. Но Герс был тверд: если в этот оборот в их престижном квартале мода на лилии, то в холле будут лилии. Когда будет мода на ромашки или голубые астеры, тогда, пожалуйста, он все перезакажет. А сейчас — «Сияющий, иногда за вас живет ваш статус. Научитесь уже уступать ему место».

Да пусть им ветер наестся, статусом этим! Мало радости, чтобы сиднем сидеть выше всех в городе! Толку-то? Без дела ведь сидит!

Он решительно подошел к двери, ведущей в правую часть дома — к кухне, запасникам и комнатам горничной и техника. Сейчас он войдет, остановится перед горничной. Она, конечно, напугается, но он поднимет заслонку и вылучит ее от кашля…

— Правда ли доказано, что раньше, во Время Тоо, за краем существовала разумная жизнь? — толкнул его голос ведущей Во-Ота из комнаты; потом тихонько кашлянула женщина, сказала: «Думала, они до этого не дойдут», — а пожилой мужчина буркнул: «Не мешай слушать».

— Вы имеете в виду заявление О-Моора Сияющего? — переспросил ученый из трансляции.

— Да.

— Видите ли, до конца неясно, можно ли его заявление считать доказательством, при условии, что факты доказывают теорию, противоречащую его словам. Если бы было хоть что-то помимо его слов… Не поймите меня неправильно, я глубоко уважаю Сияющего. Это эпохальная личность, глобально изменившая нашу жизнь! Но если многочисленные факты и свидетельства говорят, что Сияющий был с нами всегда, как с нами всегда Холмы Малого Колодца или гора Кионт, а сам Сияющий говорит, что он пришел из-за края, значит, где-то есть ошибка.

— И вы думаете, что ошибка в словах Сияющего?

— НЖ-сообщество считает, что заявление Сияющего нельзя трактовать однозначно. Во-первых, потому что передача информации химнисовой жестовой системой неточна, и этот факт признают как теористики, так и реалистики. Да и любой пользователь браслетов Химниса вам скажет, что в голограмме часто отражается не то, что он хотел сообщить. В заявлении Сияющего буквально сказано, что он пришел к нам из большого мира. Но что такое большой мир?

— Ну как, что…

— А вот так. Что?.. Кто-то присваивает это название пространству, лежащему за краем. А кто-то говорит, что речь идет всего лишь о равнинах, которые занимают бо́льшую часть Иллиона. Разве можно однозначно сказать, кто прав?

— И вы считаете, О-Моор Сияющий заявил, что он пришел с равнин?

— Я знаю одно: Сияющий с нами все Время Атна, и он пришел в Серый Край именно с равнин. Откуда он пришел на равнины? Однажды я слышал, будто туда он пришел из Серого Края… Сами понимаете, так можно до бесконечности ходить по кругу.

— Но тогда… С нами ли он все Время Тоо?

— Прекрасный вопрос! А что мы знаем о Времени Тоо? Мы знаем момент, когда Время Тоо закончилось — плюхи перестали быть для нас опасными. Но мы ничего не знаем о его начале. И даже Сияющий не внес ясности, когда один из НЖ-теористиков встретился с ним и провел тематический Во-От. Из слов Сияющего можно было понять, что во Время Тоо мир был одновременно цел и расколот. Но разве так может быть?

— Сияющий буквально так и сказал? Что мир был цел и расколот одновременно?

— Вел-лин записи той встречи нет, осталась только скоропись помощника Сияющего. НЖ-сообщество изучило ее очень тщательно, и до сих пор мы к ней обращаемся в некоторых спорных случаях.

— Еще одна встреча с Сияющим помогла бы прояснить ситуацию с цельно-расколотым миром?

— Мы провели еще и не одну встречу! К сожалению, мы запутывались все больше. С Сияющим непросто общаться даже в самом популярном режиме «Вопрос-Ответ», что лицом к лицу, что письменно. О недостатках химнисовых жестовых систем я уже сказал, хотя они изрядно помогают. А иное общение с Сияющим невозможно.

— Неужели мы никогда не сможем однозначно понять Сияющего?

— Есть два пути решения этой проблемы. Или наука разовьется до уровня, когда она сможет объяснить одновременное существование взаимоисключающих физических состояний, или кто-то усовершенствует браслеты Химниса, и Сияющий более точно и развернуто выразит нам свои мысли. В науку я верю больше, чем в браслеты…

В этом Морио был солидарен с ученым. Когда ты не только нем, но еще и слеп, видеть, что именно выдает анализатор жестовой системы в голограмму над браслетом, нет никакой возможности. Прежде, до встречи с представителем НЖ-сообщества, Морио общался только со своими помощниками и изредка с визитерами. Ошибки браслета вылезали сразу. Помощники переспрашивали, по реакции визитеров тоже можно было понять, что он сделал пальцами неверное движение и в голограмму попало не совсем то, что он хотел.

Что он тогда сказал этому теористику? Кто это точно установит? Морио в чем-то ошибся, а никто не переспросил, занесли в скоропись кое-как — и понеслась сумятица с несуразицей.

— И все-таки, уважаемый Вэмб, подводя итог нашего Во-Ота. Что вы сами сказали бы по поводу жизни за краем? Какова вероятность если не ее обнаружения, то самого ее существования?

— Лично я считаю, что существ, в точности подобных нам, нет. Сам факт смены наших Времен, а следовательно, и анатомии, и физиологии, говорит о нашей исключительности. И пусть кому-то мои слова покажутся горькими, но — да, мы одиноки. В принципе, можно допустить, что существует разумная жизнь, но она имеет формы, отличные от наших. Значит, и мышление будет разным, Контакт, вероятно, будет затруднен. Лучше или хуже эта возможная жизнь, сильнее или слабее — тут анализировать нечего, у нас нет информации. Слухи и легенды НЖ-сообщество не изучает, хотя кто-то может сказать, что в старых байках много знаний о старом мире. Более подробно роль мифов в изучении Времени Тоо будет раскрыта в моей статье, которая выйдет скоро в журнале «Научно-жизненный вестник»…

Морио тихонько притворил дверь в хозяйственную часть. Подслушанная трансляция огорчила его.

Мало проблем жители Миллионного сами создали? Мало себя подтачивали? Сотню оборотов назад Фааловы Усы рассорились с Тенью. До войны дошло! Взорвали несколько тоннелей с запертыми в них плюхами. Выкатившись в фермерские сектора на равнинах, плюхи смололи в крошево тысячу коров и без счета домашней птицы. Прежде чем их перенаправили и отгородили в новые ринамарийные коридоры, они напрочь уничтожили урожай на два оборота вперед. Поголодали немного. Через оборот Серый Край вправил умы двум поселкам, пригрозив, что выпустит плюхи прямиком на их дома. Будут сидеть без крыши над головой, пока не помирятся.

Двадцать оборотов назад один умник изобрел состав для управления погодой. Гордо запустил его в облако, облако пролилось дождем. Результат — тысяча получивших химические ожоги, отравленное озеро, две реки с ядовитой водой и дохлой рыбой, выжженный сектор соснового леса.

А теперь еще разговоры «одиноки ли мы»? Да еще с ответами: «Да, одиноки»! Непросто бить самого себя на поражение, но жители Миллионного стараются. Прямо как рыба-димра с его озерной родины, редкая, но известная странной особенностью — если она не находит на дне камешков для игры, то от скуки отгрызает себе хвост, теряет возможность двигаться в воде, опускается в ил и там гибнет…

День становился душным и тяжелым, как поздние стихи Поэта-из-Тени. В доме сидеть не было смысла, и Морио решил выбраться на свежий воздух.

Он вышел на большое широкое крыльцо, нагретое Малой. Три шага — ступенька, еще три шага — еще ступенька. Наконец под ботинками зашуршал песок: единственное покрытие в городе, которое прижилось на незащищенных местах. Топнет Небесная Стопа, взметнет песчаную тучу — урон невелик: через десяток вдохов отряхнешься, возьмешь метелку, разровняешь беспорядок.

Морио прошел налево, в тень развесистых кленов, уперся в ровные кусты живой изгороди, добрел по ней до закутка с фонтаном. Здесь всегда было свежо и влажно, мирно щебетали птицы в низких кронах. Если тихо сидеть на деревянной скамейке, рано или поздно прибегут две белки. Шипение бьющей в небо воды заглушает звуки из соседних домов. Время будто замирает, сидеть здесь можно сколько угодно.

Но сегодня, как назло, в доме Городского Таэна, прямо за живой изгородью, кто-то слушал все ту же раздражающую трансляцию:

— …хотя НЖ-сообществу… давайте пофантазируем и представим… мы обнаружили другую разумную жизнь. Как это отразится на научном… жителях вообще?

Заинтересовавшись, Морио сделал шаг от фонтана, чтобы расслышать ответ.

— Может быть, мое сравнение покажется банальным, — отвечал ученый, — но… представьте себе сироту, которому сообщают, что у него есть родственники.

— О! Исчерпывающий ответ, благодарю вас… На этом мы, уважаемые зрители и слушатели, прощаемся с вами. Спасибо теористику Вэмбу за интересный Во-От. Конференция продолжается, и завтра нас ждет встреча с реалистиком Иртисом, экспертом по видам интеллекта и реконструкции мышления. Тема Во-Ота — «Возможные отличия закраевого разума от иллионного».

Заиграла музыка финальной заставки, потом прорвалось начало рекламы «Оформите белую перчатку энергонакопителя «Мирт» и получите доступ ко всем…», и слушатель за живой изгородью выключил вел-лар.

Еще долго Морио сидел в закутке у фонтана. Дождался белок, скормил им несколько орехов. Когда орехи в карманах балахона закончились, белки потеряли к Морио интерес, и он снова остался один.

Внизу, в ресторанном квартале, опять грохотали баками и ящиками — приближалось обеденное время. До вечернего определительного сеанса с детьми было невыносимо далеко.

Детей Герс обещал всего троих — и это радовало. Четверых определять за один прием уже не хватало сил. Все-таки возраст.

Судя по предварительной информации, с одним мальчиком могут быть сложности. Его родители считают, что в нем есть склонность к управлению, а тесты Герса, наоборот, показали высокий уровень послушания. С самим мальчиком проблем не будет — определительные сеансы безболезненны и не страшны. Дети обычно таращатся на О-Моора Сияющего, про которого им с малолетства небылицы рассказывают, а он таращится на каждого по очереди. Но родители сегодняшнего мальчика начнут ругаться, когда выяснится, что их сын не годится в великие правители.

Амбиции… Чтоб их в пыль да ветрам на съеденье!

Завибрировал браслет на правой руке. Морио тронул его, и голос Герса сообщил:

— Сияющий, только что из НЖ-сообщества поступил зов. По итогам сегодняшнего Во-Ота они получили кучу требований организовать встречу с вами, дабы прояснить… Сами понимаете… Обещали прислать список вопросов к завтрашнему вечеру.

— К вечеру? — переспросил Морио и встал со скамейки.

Надо срочно дойти до Герса и написать ему, чтобы слал всех дальними тропами! Понятно, что после трансляции вспыхнул интерес, что пошла волна, что растет напряжение в умах. Но ведь в трансляции было прямо сказано, что Во-Оты с Сияющим неинформативны.

— Я сказал, пусть присылают, — произнес Герс. — Через десять поворотов мы будем готовы к встрече.

Он споткнулся на втором шаге и скрипнул зубами.

Герс! Ну кто тебя просил соглашаться?!

— Знаете, Сияющий, — Герс будто уловил его возмущение, и голос из браслета немного изменился, стал глуше, напряженней, искренней. — Зря вы отказывались от общения с НЖ-сообществом так долго и так упорно. С одной стороны, я понимаю вас, с учеными трудно. У них в головах свои теории, они ищут скорее их подтверждения, чем настоящей правды. Но с другой… Сегодняшняя трансляция меня впечатлила! В самом деле, пора нам узнать, есть ли жизнь за краем? И в нашей с вами власти этот ответ найти. Если все, что стоит между нами и этим ответом — ваше «Все равно меня не понимают и не поймут», то я эту преграду сломаю. Вас не спрошу и возражений слушать не стану.

— Все равно меня не понимают, — горько повторил Морио, вернулся к фонтану и сел на его каменный край.

Герс был, как всегда, глух к его чувствам:

— Считайте, что я не заметил, что вы сейчас сказали… В общем, сегодняшний вечер без изменений — трое на определение. А завтрашний прием и следующие я отменю. Начнем серьезно готовиться к Во-Оту. Вы никогда не любили вопросы, но ничего другого нет.

Есть!

Морио вскинулся. Открыл было рот, но не смог ничего сказать, да и Герс сурово бросил, опередив:

— Если хоть мысль в вашей голове мелькнет про б’тву, я запру вас в лечебной палате и устрою имитацию прошлого отравления.

Он сник:

— Устроишь?

— Мы с вами договаривались, что больше никогда ни глотка.

— Договаривались, — обреченно вздохнул Морио. — Договаривались.

— Вот и хорошо… Знаю, вы сидите у фонтана. Не вздумайте в него опять лезть с ногами. Простудитесь — никому ваш насморк хорошо не сделает.

Морио наклонился и опустил руку в холодную воду. Он уже почти старик, ему почти шестьсот оборотов, а Герс им командует, как строгая мать несмышленым сыном. Обидно! И всегда было обидно. И вдвойне было обидно, когда Герс оказывался прав, а Сияющий, ему назло бродивший в фонтане по колено, потом чихал на детей, которых приводили на определение способностей.

Он еще долго сидел и мысленно ворчал на правоту Герса, пока вдруг, в порыве сердитого протеста, не спросил себя: «А почему вообще я должен ждать, когда мне дадут список вопросов?».

Замер. И потом, осторожно, словно подкрадывался к пугливой белке, чтобы тронуть кисточку на ее ухе и тем добыть себе удачу, спросил еще: «Почему бы мне не задать вопросы самому?».

Эта мысль так взволновала его, что он вскочил и торопливо зашагал вокруг фонтана.

Если жители привыкли все узнавать в режиме «Вопрос-Ответ», то вместо того, чтобы ворчать, он с этой привычкой будет работать. Он сам составит вопросы, объединит их в систему! Такую, чтобы она показала истинную картину настоящего мира, без путаницы и непонимания. Тогда губительное уныние исчезнет: всколыхнется интерес к жизни, вспыхнет жажда познания. Любопытство изгонит тоску, которую взращивают горе-ученые вроде этого теористика Вэмба. Его заявления «Да, мы одиноки» просто-напросто разрушительны!

Первый вопрос будет, допустим, «Почему мы называем свой мир Иллион?» И отсюда уже он размотает историю Миллионного до времен, о которых сам узнал что-то еще в ученическом корпусе на Первом. И о Странниках непременно расскажет! Непременно! Легенда о котах, уплывающих на большой лодке, жива в народе. Он докажет, что она больше, чем основа для сказок!

Пусть нет иных свидетельств, кроме его собственной памяти, пусть за сотни оборотов на этом осколке он растерял все вещи, что когда-то принес с Первого, но он даст жителям веру в то, что они не одиноки. И никто не одинок!

Набросав в уме план, Морио заспешил к дому.

Позади него в закутке с фонтаном резко опустилась Небесная Стопа. Ударила со свистом, подняла желтый вихрь. Закружившись, песок разлетелся, с шелестом посыпался на листья живой изгороди, припорошил каменный край фонтанной чаши, вода стала мутной — и тут же загудели фильтры.

Морио этого не услышал, не обернулся, влекомый прочь своими стремительными мыслями.

Если бы он задержался и приподнял заслонку на глазах, если бы проследил за взметнувшимся рядом с фонтаном столбом песка, то заметил бы высоко в голубизне, как Тиоритовое Кольцо в этот момент встало линией, похожей на золотую нить-улыбку. Заметил бы, как небо смеется над ним, глупым, потому что знает то, чего Морио не знает, хоть он и живет в самом престижном квартале, в самом верхнем доме осколка, и выше него только космос.

Уже завтра для О-Моора Сияющего все изменится, а планы Герса и НЖ-сообщества не исполнятся, потому что про них забудут начисто.

Завтра на одном из углов взрывом разорвет запечатанные щиты. С оглушительным треском и грохотом прокатится ударная волна. Мужчины с ближайших ферм, похватав оружие, бросятся в краевой сектор на миасах.

На углу, в пыли и дыму, среди вырванных и погоревших деревьев они найдут женщину. Поднимут ее, исцарапанную, избитую, чтобы доставить к Сияющему на лучение. Но на буферном участке между последнимринамарийным тоннелем равнин и входом на крытую улицу города на них рухнет Небесная Стопа.

Фермеры, как обычно, ее не заметят. Женщина выживет под ударом, но к Сияющему ее доставят с вывихнутыми коленями, залитой кровью, вытекающей из носа, ушей, рта…

Сияющий решит оставить ее в лечебной палате под присмотром диагностической койки. Но, едва только он отойдет, женщина заволнуется, замечется. Она тихо позовет «дэдэра, дэдэра» — слово с Первого, означающее «предок до отца и матери».

И Сияющий останется возле нее.

Вскоре она придет в себя, откроет глаза, которые Поэт-Из-Тени назвал бы каменными, и обведет палату строгим пытливым взглядом. Потрогает койку под собой, посмотрит на голограмму на стене и выдохнет хрипло и удивленно: «Какие вы, однако… технологичные…». Потом покрутит головой, внимательно прислушиваясь к чему-то далекому, и лишь подрагивание губ будет выдавать работу мысли.

Наконец она заметит: «Значит, здесь полно блуждающих гравитационных нарушений, их сейчас с полтысячи будет, а пострадала от них я одна».

О-Моор Сияющий ответит:

— Одна.

— А вы легко переносите такую свистопляску с гравитацией?

— Легко переносим.

Она надолго закроет глаза, обдумывая услышанное.

Потом прошепчет тихо-тихо, сама себе: «Еще один сильный?.. Значит, я от 15-го правильно свернула».

Восстановив силы, она сядет на койке и расскажет Сияющему о том, что творится за краем Миллионного. Расскажет, как Первый закрылся, списав в изоляцию и бросив в большом мире множество Мастеров и Основателей, и о работе, которую они сейчас ведут вместе с ней. Расскажет, что на Миллионный ее с развилки позвал особый звон — сигнал беды, и что сначала она не хотела откликаться: ведь зов исходил с подозрительного закрытого осколка. Расскажет о Библиотеке Мастеров, которая вместе с пустынным 755-ым каждый сотенный поворот поднимается в зенит над Миллионным, и о том, что в Библиотеку уже пробит вход и три десятка Основателей и Мастеров восстановили там воздух…

Сияющий будет слушать, внимательно и молча. Угрюмость и напряжение последних оборотов начнут уходить с его лица, а внимать женщине с каменными глазами он будет с жадностью и волнением.

Она скажет: «Только перевалив через край Библиотеки, можно добраться до пирамид Накопителя Основателей. Только вы можете это сделать, потому что только вас, с вашей прочностью, на краю не скрутит насмерть. Только вы можете связать воедино стороны мира. И не думай, что я предлагаю разовое занятие. Это надолго».

Потом внешние уголки ее глаз приподнимутся, она перейдет на нирное зрение, присматриваясь к Сияющему. Наконец спросит: «Согласен ли ты, бывший Подмастерье, пойти за мной и повести свой народ в большой мир?».

Оглавление

Часть первая. Глава 1

Часть первая. Глава 2

Часть первая. Глава 3

Часть вторая. Глава 4

Часть вторая. Глава 5

Часть вторая. Глава 6

Часть третья. Глава 7

Часть третья. Глава 8

Часть четвертая. Глава 9

Часть четвертая. Глава 10

Часть четвертая. Глава 11

Часть четвертая. Глава 12

Часть пятая. Глава 13

Часть пятая. Глава 14

Часть пятая. Глава 15