Город Под Облаками [Павел Фёдоров] (fb2) читать онлайн

«Город Под Облаками»

Вечерний парк

Беспомощны среди груды камней восклицания города

Я тебя не молчу, я тебя собираю

В своей беззащитно ранимой судьбе

Не ты ли всегда говорила о чуде воскресшей души

О летнем цветении роз

Не ты ли всегда пела песни земли

Молчаливо зимней природы

Благодарно молчащие камни тебе подарили одинокий город

Свое впечатление от мокрого лета – пустынные парки

Аллеи деревьев, без ветра движению чужды

Лишь лебедь с водою, качаясь, расскажут о мудром решении

Богини природы.

Комната уже заполнялась дымом, который белыми полосами, каким-то пульсирующими частыми интервалами просачивался через щели дверей. Как будто кто-то снаружи резиновой грушей и при этом торопясь, через равные интервалы задувал дым в комнату. Дым ел глаза, нескончаемым потоком текли слезы, и было нестерпимо горячо, дышать было очень трудно, в горле стоял обжигающий комок, который было уже невозможно проглотить или выплюнуть, приходилось с трудом всасывать в себя жесткий, грубый и разрывающий горло дым. Раздался треск, сверху что-то упало, и потолок вдруг прогнулся, показались языки пламени в образовавшемся на потолке проеме. Четырехлетняя девочка, сжавшись в комочек в углу на кровати, закрылась с головой под одеяло, она не плакала и не кричала, а только звала шёпотом мамочку, умоляя ее скорей придти и забрать ее отсюда, где так страшно и больно. Раздался оглушительный грохот, на одеяло снаружи навалилось что-то тяжелое, мягкое и все тело девочки пронзила чудовищная боль… В забытье она чувствовала, как какие-то сильные руки ее бьют и катают плашмя по чему-то очень жесткому и больному, вокруг раздавались крики, было темно, потом ее с головой закутали во что-то…, боль была жгучей и нестерпимой, но девочка не произносила ни звука.

Девочка сидела на подоконнике и с надеждой смотрела на улицу, сейчас из-за поворота должна показаться нянечка, она добрая, ласковая, девочка, порой, часами ждала ее, так вот сидя на подоконнике и глядя в окно. Лечили ее долго, ожогами было сильно поражено плечо и часть спины, приходилось все время лежать на животе. Она очень боялась доктора в белом халате и круглых очках, который часто приходил и, не говоря ни слова, начинал делать ей больно, а нянечка, всегда была рядом, она держала девочку за руки, гладила по голове и приговаривала: «Ну, Наточка, солнышко мое, зайчик мой, сердечко мое…, ну потерпи немножечко, ну сейчас дядя доктор только помажет тебе спинку и все пройдет …». Наточка кричала и плакала от страха и боли, крепко вцепившись в руки нянечки, а потом доктор уходил, так и не сказав ни слова, только приподняв свои круглые очки он вытирал большим белым платком себе лицо и глаза. Дверь за ним закрывалась, а нянечка, не давая Наточки вставать, по-прежнему приговаривала: «Ну, вот и все, и все закончилось, радость моя, голубушка моя, счастье мое… – при этом целуя ей ручки и прижимая их к своим глазам, – Наточка скоро поправится, нянечка принесет красивое платьице, и пойдем гулять в Таврический сад, там большущая каруселька, Наточка выберет самую красивую лошадку и поедет на карусельке, а нянечка будет махать Наточки платочком… – Наточка переставала плакать, только иногда всхлипывала, внимательно слушала, постепенно успокаивалась и начинала улыбаться.

– Бабуля-а, Бабуль, – голос откуда-то из далека вернул ее к действительности, – что же это я задумалась, совсем забыла про внука, Валюша, он же у нее в гостях сегодня, к сожалению не часто он приходит к ней, а жаль, с ним так приятно посидеть, почаевничать, поговорить, да и просто от того, что он здесь, рядом. Воспоминания почему-то в последнее время вдруг стали часто одолевать ее, вспоминалось детство, как сгорели родители, как она жила в детдоме и … сколько все-таки много в ее жизни трагичного, но почему так? Почему ее спасли из огня и кто, неизвестно, просто вошел и именно ее выбросил прямо в окно на снег, а родителей нет?

– Бабуль, ты куда-то пропала, что случилось …?

–Да, так, ничего, – бабушка виновато улыбалась, сразу засуетилась, надо же подогреть чаю, а то совсем остыл …

– Бабуль, ты знаешь, я, вдруг, о чем подумал, – бабушка приготовилась слушать, она очень любила слушать внука, он мог говорить часами о самых разных вещах и он, как никто, привносил в ее жизнь свежее дыхание жизни, той, которая ощущалась за пределами ее комнаты, о том, что ему важно, но не сплетни, а размышления – его мысли, он старался с ней ими поделиться, – прямо как его дед, как жаль, что они не застали друг друга.

– О чем же ты Валюша подумал?

– Я вот сейчас сижу здесь, пью чай, и вдруг поймал себя на мысли, что это уже было до меня намного раньше, но со мной, что вот настолько все знакомо, как какая-то внутренняя память, что ли. Ты представляешь?

– А что ты так удивляешься, это вполне возможно … и у меня такое бывало.

– Несколько лет назад поехали на опытный завод, выхожу в перерыве во двор, а там под навесом стоит какой-то дизель-генератор, и до того он мне и все вокруг показалось знакомым, прямо не по себе стало, остановился посредине двора, оглядываюсь, я ведь первый раз там был, ну знаю я все это, был уже здесь и все это видел, причем именно не просто так мимоходом, а что-то очень важное, прямо родное какое-то для меня. Ты знаешь, все странно это, все эти воспоминания, встречи. Вообще-то я вот о чем тебя хотел порасспрашивать, я тут у тебя порылся немного, поискал, … помню, что были у тебя старые книги, вот эти, – Валентин показал на стопку книг, очень потрепанные отдельные тома старого издания Льва Толстого, – еще в детстве видел, как ты все читала их, но как-то украдкой, сядешь ненадолго в уголку, откроешь на закладочке и читаешь… а потом плачешь, точнее не плачешь, а слезинки вытрешь платочком и заторопишься. Я все время замечал, что ты не очень хотела, что бы кто-то видел, как ты читаешь. Почему?

– Нет, Валюша, ну что ты, конечно, я никого не стеснялась и не скрываю, что люблю читать. Ведь эти книги мне подарил твой прадед, да-да именно твой прадед, но не сам, слишком гордый был, а через своего сына – твоего деда. Как приедем к ним летом на дачу, я сяду тихонько, чтоб никому не мешать на веранде и читаю. А твой прадед все замечал, вот он мне их и подарил. Вообще-то было полное собрание, но после войны остались только эти… тогда не думали об этом.

Валентину очень хотелось расспросить бабушку рассказать поподробней о войне, блокаде, как они тогда жили, что видели, о чем думали, но он хорошо запомнил тот единственный вечер, когда бабушка вдруг неожиданно, немного, но рассказала:

– Когда война началась … мы тогда у Смольного жили на пятом этаже, дедушка твой сразу на фронт ушел, а я с двумя детьми…, ну как с ними быть, не побегаешь во время налета с пятого этажа, одному пять, второму два, вот я и перестала спускаться в бомбоубежище: будь, как будет – накроет так всех сразу. Тогда Оля пришла, собрала наши манатки и сказала, чтобы я перебиралась к ним, так всю блокаду вместе две семьи и прожили. Только благодаря Оле и выжили, ох и силища, воля у нее, не то, что я. Я ей как-то говорю: Оль, давай все сразу съедим, хоть наедимся один раз и все, а она мне: «вот на ключ, видишь, в буфете все пайки запираю, только пусть попробует кто-нибудь подойти, себя не узнает» – Достанет хлеб, по ломтику каждому нарежет, а дети смотрят, не отрываясь … Я обычно карточки отоваривать ходила и всегда твоего папу с собой брала. А он аж прозрачный, до того худой. Вот замотаю его, возьму за руку и иду с ним нога за ногу, за собой волоку. Домой иногда заходила посмотреть, как там. В темноте на лестнице наткнулась на что-то, смотрю, труп – соседка из двадцатой квартиры, перешагнула и дальше пошла, только и подумала, что надо не забыть сказать кому-нибудь. Специальные отряды ходили по домам, проверяли – живы или нет, трупы собирали. Как-то сидим вечером за столом вокруг огонька, а папа твой вдруг вздохнет и погасит огонек: опять погасил, а ну иди к соседям зажигай, он пошел, возвращается и говорит: «А там темно и они лежат на кровати…», – умерли, значит. – Потом бабушка как-то выпрямилась, глаза широко открыты и смотрит куда-то в пространство, но не далеко, а перед собой и говорит: – Валюша… тебе даже не представить, что это такое, … даже не представить, – закрыла рукой рот и головой так тихонько покачивает, как будто говорит: «…да что же это такое…, как же можно так…!»

Валентин был поражен не столько рассказом, как этим безмолвным взглядом бабушки – такого остановившегося горя в ее памяти, что с той поры он дал себе слово больше никогда не напоминать ей, даже косвенно о войне. Он понимал, почему бабушка никогда не рассказывает о войне, но он так же понимал, что ему необходимо понять, пусть это горько, страшно, больно, но все равно он должен понимать такие события, их сущность и место в его жизни и жизни людей. Оправдываются ли они в какой-то степени, или прощают, как жить с этим, как вести себя, даже не для того, чтобы, как говорят, не повторять ошибки отцов, вовсе не из-за этого. Валентин столкнулся лицом к лицу с этим своим навязчивым и не дающим ему покоя чувством необходимости понимания неожиданно, но, как он думал тогда, понимания чего-то важного, может быть даже самого главного. Еще в молодости, когда в самое беззаботное утро, гуляя с детьми в парке, он наслаждался солнцем, морозным воздухом, таким чистым и искрящимся снегом. Дети бегали, катались на санках с горки, смеялись и вот в этот самый момент его пронзила, буквально ошеломила мысль о том, что дети его, как раз в том возрасте, такие беззаботные, счастливые, когда его отец в этом же возрасте, может быть, в такое же морозное солнечное утро шел с матерью за хлебом, видя вокруг разрушения, голод, смерть – Войну! Но, как ни странно, самое страшное, что помнил отец – это голод, голод на всю жизнь, не просто голод, не пообедавшего человека, а голод, который застыл в его памяти. Пусть в доме полно еды, какой угодно, но если нет хлеба, отец не сядет за стол: «… ну, как без хлеба…?»!

– Бабуль, а ты когда перечитываешь «Анну Каренину», ты о чем думаешь, что тебя больше всего волнует или радует?

Бабушка задумалась ненадолго, Валентин смотрел на нее, такую маленькую, хрупкую, как она по привычке поджала кулачком щеку, облокотившись о стол. Бабушка вспомнила, как однажды, когда Вале было, наверное, лет пять или шесть, не более, она спела ему сиротскую песню, которую они с ее подругой Паней еще маленькими девочками пели на ступеньках Биржи, и она вспомнила, как он тогда внимательно и удивленно слушал ее с широко открытыми глазами, а потом, неожиданно, разревелся в полный голос. Вот после того случая Бабушка старалась больше не пугать внука.

– Давай я тебе немножко расскажу. Как дом наш сгорел, то я после этого еще несколько лет в детдоме жила. Ну, а как в школу пошла, то мы с Паней …

– С тетей Паней, это та, что на первом этаже живет? – перебил ее Валентин.

– Да, она …, так вот, с Паней стали убегать к Бирже, на «заработки»…

– Бабуль, а это какой год был, когда ты в школу пошла?

– Да никакая это была не школа, просто приходил учитель и все здесь, от мала до велика, в одной комнате. Двадцать второй или двадцать третий, я уж и не помню. Ну, кто с нами возиться будет, сам подумай, по сути, безпризорники, хорошо, что не голые ходили, одеть было что. Вот мы с ней сядем на ступеньках Биржи и поем, может монетку кто бросит, а почти всегда кто-нибудь нанимал на роботу: подмести там, убрать или приготовить, понянчиться…, мы все умели. Вот один раз мимо проходит пожилой мужчина, представительный такой, прямо барин, остановился напротив и спрашивает: «А вы что девочки здесь делаете?» Мы, работу ищем, приготовить можем, убраться, понянчить ребенка или дров натаскать, вы скажите, мы все сделаем. «Ну, раз все можете, тогда идемте со мной». Приводит нас к себе в квартиру, а там книг, видимо-невидимо, до потолка книжные шкафы, квартира большущая. Он архитектор был и один жил, жена умерла, и ни кого у него больше не осталось, вот мы и стали к нему два раза в неделю прибегать днем, убраться, дров натаскать да наколоть, печи же везде были. А он строгий был, все проверит, чтобы чисто везде было. Мы ему и еду готовили, а ты сам подумай, ну что мы могли приготовить, только самое простое, картошки наварить, каши, в общем самое простое, но он за это на нас никогда не ворчал. Усадит нас за стол, полную тарелку наложит всякой еды и смотрит, как мы едим, а сам не притронется. Потом усадит нас на диван и давай нас учить: читаем, считаем, пишем. Так я к нему с Паней два года ходила, вот и вся моя школа. А потом меня разыскала и из детдома забрала тетка, я переехала к ней жить и больше архитектора не видела. А архитектор всегда нам так строго выговаривал: «Вы девочки вырастите, большими станете, работать пойдете, но, где бы вы ни оказались, всегда, как можно больше читайте. Возьмите это себе за правило. Нельзя, ни в коем случае, читать что попало, надо читать только настоящие книги». Мне так нравилось читать у него, особенно Толстого, уж не знаю, что я там тогда понимала, но он строго так говорил, когда я читала вслух, что, мол: «Очень выразительно произноси при чтении все нюансы, каждую фразу закончи, вслушайся, как будто это ты говоришь, слушаешь и живешь за героев, прямо там – среди них находишься. Только тогда поймешь и полюбишь читать». Вот с тех пор я и люблю больше всего читать Толстого. … Когда мы уже взрослые были, приехали с Паней к тетке погостить, сидим на скамейке у забора, позади дома, а впереди, недалеко, на тропинку два молодых человека вышли, в форме, такие красивые, увидели нас и идут по тропинке прямо к нам, а Паня вдруг возьми и скажи: «Вон смотри Ната, женихи идут», и представляешь, вправду, мы за них замуж потом и вышли. Дедушка твой, тогда в железнодорожном институте учился, так неожиданно познакомились, а потом и поженились. Поехали мы с ним в первый раз к его родителям, знакомиться, я как вошла к ним в дом, так и обомлела, как у архитектора, книжные шкафы с книгами до потолка и все полные собрания: Толстого, Пушкина, Достоевского, Лермонтова, Куприна, Тургенева, Чехова, … и ноты, ноты, пластинки, видимо-невидимо. А петь, как любили, усядемся вечером все на веранде и поем. Дед младший был в семье, у него еще две сестры и два брата были, вот видишь, как вышло, ты никого не застал в живых.

Валентин слушал свою бабушку о ее детстве, замужестве, о том, как судьба неожиданно и по своему распоряжается жизнью людей, но как-то не внимательно, в пол уха, его все больше в ее рассказах подталкивало к мысли о том, что есть некая предопределенность во всем и в том числе его самого, родных и близких, через случайности, совпадения или все таки нет, а есть своя жизнь, свой выбор.

– Бабуль, а почему именно Льва Толстого вы читали у архитектора? Ты же тринадцатого года, да?

– Да, тринадцатого, а дедушка – десятого. Но, он в пятьдесят третьем умер. После войны у многих фронтовиков, как будто что-то внутри сломалось, перегорело, они очень быстро умирали и неожиданно. Я даже подумала, что война это, наверное, такое испытание, напряжение, что после победы у них не осталось сил, что ли, или желания жить. Они попросту уходили отсюда. Архитектор, был очень такой властный, строгий, даже наверно суровый, голову всегда высоко так держал, как будто на все сверху вниз смотрел. Но он уже совсем старенький был, медленно так ходил и говорил, все больше в себя был погружен, все размышлял над чем-то. В первый раз, когда он нас привел к себе, мы сразу так шустренько у него в комнате прибирать начали, квартира у него очень большая была, а жил он только в одной комнате, в которой раньше библиотека была, так вот он теперь в ней и жил постоянно. Камин там стоял, большущий, а перед ним диван и кресла, вот мы рассядемся перед камином, тепло, и начинаем читать, а почему Толстой, да я и не помню почему, но мы не только Толстого, а и Пушкина, Бажова и Тургенева, даже Достоевского читали, как сейчас помню, достал он книжку из маленького шкафчика, постоял с ней, а потом мне протягивает, «Неточка Незванова», так мы эту книжку до конца прочитали. Но ты знаешь, я, когда уже постарше в школе рабочей молодежи училась, то совсем по-другому нам все давали, галопом: давай-давай. А с ним очень интересно было, ну ты представляешь, сам посуди, «Анну Каренину» в девять лет читать, а он ведь не просто слушал, а помолчит немного и спрашивает: «Настенька, вот скажи, пожалуйста, голубушка, почему графа Льва Николаевича Толстого так трогала и волновала жизнь этого мальчика, в чем ты видишь его участие в судьбе него, в тот период жизни, когда так не спокойно на душе, так все неопределенно и трагично для милых его сердцу родных …?». Беседы у нас с ним по несколько часов длились и все о судьбе или счастье…

Валентин начал понимать, что бабушка, каждый раз, когда садилась с книгой Толстого, как бы переносилась туда, в то время – в один из самых для нее трудных и одновременно дорогих и, может быть, счастливых периодов в ее жизни. Он представил голод, беспризорничество, двух маленьких одиноких девочек и одновременно беседы о Толстом – о его мыслях, чувствах, переживаниях, о каком-то мальчике, даже для них реально не существующем, из книги. Валентина так взволновала эта мысль, что он стал нервно расхаживать по комнате, заложив руки за спину и погрузившись в раздумья. А еще его поразили вспомнившиеся неожиданно, давно еще рассказанные ему ею воспоминания о том, что когда они варили кому-нибудь кашу или картошку, то, как бы не были сами голодны, ведь ни крошки не брали чужого без разрешения – не брали, хотя еда вот рядом, никто и не заметит, но чужого взять не смели, не могли, не позволяла совесть, так были воспитаны. Немыслимо, еда для того, чтобы даже не жить, а просто выжить, но для нее нет, совесть выше – не переступишь.

– Ты знаешь бабуль, я вдруг поймал себя на том, что уже давно не могу читать запоем, как раньше в молодости. Помню в школе летом в деревне всего Достоевского, все пятнадцать томов одним махом, от корки до корки. А сейчас, страницы две-три прочитаю и достаточно, как ты говоришь: беседую, и все о судьбе, о счастье… я вдруг почувствовал какое-то резкое неприятие и даже раздражение от всяких там изречений, умных мыслей, притч, всех уровней мудрости и просветленности, я их просто не воспринимаю – пусты они, безлики, … надуманны. То, что раньше так меня занимало, увлекало, сегодня почему-то раздражает. Месяц назад, я собственно и хотел тебе это рассказать, еду в метро, а чего-то далеко надо было ехать, долго, дай думаю, почитаю. Открыл планшет, у меня там огромная библиотека, пролистываю и все так пресно, вдруг смотрю – Достоевский, я уже лет тридцать не открывал ничего, – Валентин, опять встал и начал как-то нервно ходить, потирая руки и не решаясь открыться бабушке, потом, собравшись с духом, сказал – бабуль я в шоке, нет, не то, я потрясен, я просто поражен… ведь каждое ж, каждое слово знакомо, а начал читать, и вдруг…, я просто увидел, почувствовал, как молодой человек спускается по лестнице: «Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, – нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.»,– … бабуль у меня слезы потекли по щекам, прямо в поезде, среди народа, грохота, а в горле комок, просто задушил, я сейчас тебе это говорю, а сам…. Это не литература, это не романы, и вообще я думаю, что это совсем, понимаешь, совсем другое. – Валентин весь раскраснелся и говорил, как будто и не бабушке, а тому архитектору из рассказанного прошлого: «Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся …», – снова прочитал Валентин, – эта убогая обстановка, жара, … бедность, глаза его, руки, все нервное, обостренное… на пределе … нет, за пределом человеческих возможностей, понимания, приятия, и всему этому название: «Преступление и наказание», это уже не художественное осознание чего бы то ни было, не-ет – это миропорядок. Ведь, понимаешь бабуль, для того чтобы что-нибудь написать, сочинить, человек долго обдумывает, размышляет, пока не появляется ключевое слово или понятие, образ, который связывает воедино весь замысел и уж только после этого все начинается, разворачивается, происходит происходящее с тобой – ведь в этом сама жизнь. Но представь, вот он готов написать, садится, и что происходит, ведь вся накопившаяся энергия замысла сгенерирована сейчас в точку, в начале – она главная, основная, как источник, далее уже процесс запущен, он самостоятельный. И я вдруг там, прямо в поезде, понял, если существует понятие духовности, то это именно Оно! Это священные писания, ты только вслушайся: «Война и Мир», «Преступление и Наказание» – это же основа основ мироздания, фундаментальные общечеловеческие понятия – образы и не в каких-то там вырванных заумных просветленных высказываниях неизвестно кого, неизвестно о чем и, самое главное, кому они?, да не кому, а самому себе, а вся русская литература, да, наверное, даже все русское искусство пронизано духовностью, она, да…, именно она и есть истинный источник русского художественного образа, но только того, о котором он говорил, помнишь: «Читайте только настоящие книги», вот это именно оно и есть, то самое – духовное, настоящее – это Русская мысль! – неожиданно подытожил Валентин.

Бабушка слушала Валентина не перебивая и не глядя на него, а подперев рукой по привычке щеку, ее взгляд был устремлен куда-то далеко в прошлое, а может быть и в будущее.

***

Весенний промозглый день, только что упал мокрый снег и теперь все в воде, в белой воде. Они встретились у ограды Михайловского сада, стоят рядом и смотрят друг на друга. Нет, пожалуй, он рассеян. Снег, черные деревья, уже смеркается.

– Нет, Валя, ты должен меня понять, ты думаешь, они врут?

– Нет, я так не думаю.

– Тогда чего же ты злишься?

– Злюсь? Нет, ну что ты, я не злюсь, было б из-за чего. Они сильны, безбожно сильны! Слушай вот ты «психолог», во что или в кого верить человеку? Некоторые говорят в человека, что ж получается, самому в себя верить? Некоторые в бога, который сотворил этого самого человека. Значит он, что ж – мои батюшка и матушка, которые породили меня? Ничего не скажешь, хорошо устроились, я же не верю в родителей, а просто верю родителям, кому еще можно верить они же есть, это же самое естественное что существует и самое простое. А чего им верить, зачем, я, что, в чем-то сомневаюсь, что ли, или о чем идет речь? Верить, не верить…, придуманное это все, пустое, не об этом думает человек в своей жизни…

Она неотрывно смотрела в его лицо, в это сосредоточенное лицо. Но, она знала, что за этой вдумчивостью, сосредоточенностью, видимостью отрешенности и скепсиса – ураган, бушующий и не имеющий возможности вырваться наружу. Не подавляемый волей и силой, а ищущий решения.

– Но, Валя, физическая боль это же совсем ничего, это даже не страшно, вернее страшно, но очень стыдно, что страшно. Я знаю, это слабость. Представляешь, человек любит, любит, как может любить, и вдруг все кончается. Кому-то некогда или, там, не хочется. И вот он остается со своей любовью наедине, никому не нужный.

Лена нервничала, говорила скороговоркой и чего-то ждала. Валентин заметил это, она что-то хочет сказать и ждет, не решается.

– Ты чего, что с тобой, как не в себе, что-нибудь произошло?

– Ты помнишь, здесь, на этом самом месте мы с тобой познакомились? – Лена смотрела широко открытыми глазами и ждала чего-то.

– Здесь? Нет, мы с тобой познакомились не здесь, а … там, в студии, ну я помню точно когда, но не здесь.

– Нет, мой милый, – думала про себя Лена, – мы с тобой познакомились на этом самом месте сегодня поздно вечером, за два с лишним года до встречи в студии. Но ты не помнишь. Помнишь ли ты тот вечер, я не знаю, но ты не запомнил тогда меня.

Валентин тогда не стал драться, его ударили наотмашь, цинично по лицу. Их было пятеро, и они были довольно крепкие парни. Подвыпившие, они преградили ей тогда дорогу, вот на этом самом месте, и, нагло ухмыляясь, стали куда-то настойчиво звать с собой. Они окружили ее, и она прижалась в испуге к ограде вот в этом самом месте, начали ее тащить куда-то, а она от отчаяния и бессилия даже потеряла голос и только расплакалась и пыталась освободиться от них. Но, неожиданно, откуда-то появился молодой мужчина и остановился позади них. «Оставьте ее», – его голос был тихим, но Лена в ужасе оцепенела от него, такая в нем чувствовалась воля и сила, … он им не оставляет выбора, они его сейчас убьют, только и думала почему-то Лена.

– Отвали, козел, – раздался удар по лицу.

Валентин стоял, не шевелясь, неожиданно беззвучно он взял Лену под руку, отстранил их и увел ее. Их не догоняли и не окликали. Было тихо.

– Вам куда? – спросил он, думая о чем-то своем и не обращая на нее внимания.

– Мне…, мне на семерку, – семеня рядом с ним и утирая слезы, пробормотала Лена.

Ни слова больше не говоря, он довел ее до автобусной остановки и молча дождался, пока не пришел ее автобус. Она пыталась благодарить, но он резко оборвал ее: «Ничего не случилось, ваш автобус, счастливо…» и, не оборачиваясь, ушел. Вот такая была их первая встреча. Лена вспоминала, в каком она тогда была отчаянии и все пыталась разобраться в случившемся, в себе, в нем: «Что же это, разве можно вот так, проходя мимо, почти не замечая, совершить такой великодушный поступок, наверное, даже геройский, и не помнить этого. Все равно, что если бы я поскользнулась, а ты мне помог подняться. Но, здесь же честь, … честь и достоинство были затронуты». Так думала Лена, сидя в ту далекую ночь у себя дома.

– Ты тогда не о своем достоинстве думал и чести, а о моей заботился, ты тогда меня спасал, и, как бы сложилась моя жизнь, не появись ты тогда из ночи – произнесла про себя Лена, они не спеша шли по аллее Михайловского сада, взявшись за руки, и каждый был погружен в свои думы или воспоминания. Зажглись фонари, осветив мокрые черные кроны деревьев.

Да, это было давно, очень давно. Только через более чем два года после этой встречи на улице они снова встретились у нее в студии, снова познакомились и уже больше не расставались. Студия когда-то принадлежала отцу Лены, он уже старый человек в свое время был известным театральным художником и в студии до сих пор сохранились макеты сцен из различных спектаклей, фильмов, рисунки, схемы, планы. Все это досталось Лене, но она не спешила расставаться со всем этим прошлым. Лена, когда еще училась в консерватории, приглашала своих друзей и просто знакомых, теперь уже в ее студию на музыкальные или литературные вечера, которые студенты с удовольствием проводили шумно и весело. Со временем студия стала местом, где исполнялись впервые произведения композиторов или небольшие сценические постановки режиссеров, выставлялись картины или скульптуры. Но все это было на добровольных началах, просто потому, что было некое место в городе, где многие интересные друг другу люди могли иногда собраться вместе, что–то обсудить, поспорить, показать или просто помолчать.

«Птица сидела на вершине самой высокой скалы. Огромная белая птица с черной головой и шеей. Сидела на вершине, на самом краю и смотрела за горизонт. Там, далеко-далеко, было то, о чем она все время мечтала. Там был безграничный океан. Птица упала со скалы и понеслась камнем вниз. Скорость нарастала и когда уже до камней, торчащих из воды, оставалось совсем немного, она с шумом расправила свои огромные белые крылья и с криком взмыла над океаном и понеслась от берега вперед, за горизонт между водой и небом».

В тот вечер к Лене подсел один хороший знакомый режиссер и спросил, можно ли ее познакомить с одним человеком, который придет сейчас сюда, он ищет студию для звукозаписи на одну ночь.

– Ты что-то не договариваешь, – Лена с усмешкой искоса посматривала на смущение режиссера.

– Да, видишь ли он не совсем обычный и музыканты у него… еще те, может тебе не захочется здесь устраивать… шурум-бурум.

– Расскажи о нем поподробнее, что это значит? Ты думаешь мне не понять, не дано?

– Нет, не в этом дело, не во всём… в это надо в какой-то степени поверить. Надо каким-то образом отстраниться от всего того, что ты знаешь, что мы все знаем. Только тогда и то не всем, некоторым, иногда удается пробиться через завесу… знаешь такое состояние, когда ты остался наедине с пространством. Мы, Лена стоим на вполне четком, понятном и осязаемом воспитании: нравственном, логическом, умозрительном, на котором практически все держится, устойчиво… понимаешь, потому мы делаем вид, что понимаем друг друга…, а они, они же одержимы идеей. Все началось несколько лет назад с того, что в инете появились на нескольких экспериментальных форумах некие псевдомузыкальные композиции под ником Velen. Сначала никто не обратил особого внимания на данные звуковые эксперименты, мало ли что там получилось у кого-то, так продолжалось несколько лет. Но, некоторые уже тогда внимательно анализировали и следили за данным направлением. Его композиции не просто очень интересны, а пристально уже специально изучаются, но, я бы сказал только теми людьми, которые поняли, что это уже не музыка и не театр…, главное не мешать, он сам потом расскажет или нет…, но не в этом суть. Помнишь, мы с тобой говорили как-то, что одни музыканты закрывают для слушателя музыку, а другие напротив открывают, так вот, здесь какой-то третий – срединный, объединяющий путь, каждый является одновременно и автором, и слушателем, и исполнителем, она не закончена, а скорее…, по мне, так даже не начата, это конечно мое восприятие, но иногда у него можно услышать настолько потрясающее звучание…, но только иногда, он ищет, ищет, и, уверяю тебя, он найдет свой звук… вот, наверное, самое правильное определение его творчества, он предлагает образ звука, притом у каждого человека он свой индивидуальный. Каждый его воспринимает как свой.

– Ты меня заинтриговал, – улыбнулась Лена, – а почему они не хотят пойти в нормальную студию звукозаписи?

– Они ничего не пишут, если можно так сказать, я пытался им помогать, ну там микшировать, сводить и прочее, но им это не нужно. У них получаются очень не качественные записи, но их это не волнует совсем, как получилось, так и получилось, не в этом суть. Да вот он идет.

Лена увидела, как в зал вошел мужчина лет около тридцати, среднего роста светловолосый и нерешительно остановился у стены, осматриваясь по сторонам, чуть прищурившись, пытаясь разобраться в незнакомой обстановке, но увидев режиссера с Леной, направился к ним. У Лены, при виде мужчины, сердце упало, она буквально оцепенела и не могла думать, шевелиться, это был тот мужчина, о котором она вспоминала почти каждый день вот уже два с лишним года, это был тот, именно тот, который в тот поздний вечер спас ее. У него было открытое, приветливое лицо, он чуть улыбался и видно немного смущался.

– Вот, позволь представить – Валентин, – режиссер встал, поздоровался с ним за руку, – а это Лена, хозяйка студии, так что будьте знакомы.

Лена чувствовала, что начала густо краснеть, а сердце бьется так сильно, что непременно выпрыгнет из груди. Она была уверена, что он сейчас узнает ее и неловкость и так сковавшее ее еще усугубится невнятными объяснениями, воспоминаниями. Но он не узнал, он видел ее впервые.

– Я уже Лене немного рассказал о твоей просьбе, ну вы уже теперь сами разберетесь, а мне пора, – режиссер демонстративно раскланялся и ушел.

– Понимаете, у меня не студия звукозаписи, здесь раньше работал художник по декорациям, а теперь я здесь, играю, что-нибудь леплю для себя или рисую, …иногда собираемся, …сами видите, – Лена с трудом выдавливала из себя слова, изображая хозяйку, искоса поглядывая на Валентина.

В зале было человек десять, все они собрались вокруг мужчины, который развивал тему о том, что следует ожидать большего прогресса, пожалуй, по его мнению, от единственно по-настоящему перспективного, на сегодня, африканского континента. Он говорил, что в силу объективных обстоятельств континент (по-видимому, он имел в виду население) имел до последнего момента некоторый принцип замедленного – не форсированного развития и это дает повод надеяться, что он не подвержен зацикливанию общества на себя, которое наблюдается в общественном самосознании Европы и Америки. Пока Африка не заняла подобающего ей экономического статуса и не имеет своей законченной модели общественного развития, но современное лицо этого развития, несомненно, проявится и мы получим самобытное, способное со стороны оценить и принять действительно достойное все то, что пока было создано на сегодняшний день наиболее развитыми странами. Через некоторое время разговор перешел на театр и одна женщина все нахваливала какого-то режиссера, который, несомненно, талантлив и т.д. Спор зашел о самом понятии таланта, одни склонялись, что талант это лишь работоспособность, другие – что надо рассматривать несколько шире и, что это не только замысел и теория и, даже не практика воплощения. Кто-то спросил: не много ли талантливых людей, а то, как появится что-нибудь оригинальное, отличное от обыденного, так сразу талантлив. Может быть, они просто более развиты в чем-то, искуснее или умнее несколько, чем основная масса обывателей.

Лена сидела и думала о том, что Валентину, судя по тому, как он слушает, скучно здесь, он сейчас просто уйдет и надо что-то делать, а не сидеть в пустую, изображая из себя радушную салонную хозяйку интеллектуального общества.

«Огромная птица парила над океаном. Уже давно исчез из вида берег, родные скалы. Только океан, небо и между ними одна она. Без взмахов крыльев и остановившаяся в бесконечности она ощущала, что ей подвластно все: пространство, время и сила».

– А вы Лена любите театр? – вдруг неожиданно, спросил Валентин.

– Я, да как вам сказать, помните мультфильм: «Безумно!», – засмеялась Лена, – я толком и не знаю, так, хожу иногда, а больше дома сижу, я же ведь музыковед, пишу об истории искусства, – многозначительно и шутливо произнесла Лена.

– Да, а знаете, я думаю, что вы могли бы стать актрисой, в вас есть внутренняя одухотворённость, что ли, она очень ярко отражается у вас на лице, в движениях. Вы честны в своих переживаниях. Честность, правдивость, именно они должны править искусством, а не наоборот.

В зале поднялся шум, все спорили о чем-то, доказывая, и перебивая друг друга.

– В прошлый раз они, – Лена кивком показала на спорящих людей, – обсуждали, что нет и, не может быть запрещенных тем для человека, что каждый человек имеет полное право знать без ограничений все, а уж какой он сделает из полученных знаний вывод, это его дело. Но знания, откуда их можно взять, о чем мы говорим, что подразумеваем под понятием знание? Вот я напишу книгу – это знание? Но это мое знание, я прочитала, разобралась, как профессионал, связала в единый текст разрозненные источники, и что в конечном итоге я получила? Что, и это все? А может, я предвзято писала и мой вывод неверен – нет там, может быть, того, что в истории искусства действительно имело место, в реальности.

Валентин смотрел на нее, как она горячится, сама, перебивая себя, и пытается сразу вместить несколько фраз в одну и улыбался. Потом, всю их жизнь, на молчаливый вопрос, порой шутливый: «Почему ты заметил и из многих, гораздо более красивых женщин, полюбил именно меня?», – он вспоминал этот ее первый ответ на его вопрос, он помнил, как она, отвечая на ничего, по сути, не значащий вопрос глубоко задумалась, на короткое время, погрузившись во внутреннее созерцание и тогда он увидел ее – истинную красоту женщины, одухотворенную, мудрую и бесконечно прекрасную.

– Надо их остановить, а то еще переругаются, извините я вас на время оставлю, – Лена встала и пошла к спорящим, но по пути обернулась и мимолетно посмотрела прямо в глаза Валентина.

Валентин смотрел, как она о чем-то поговорила с гостями и они, согласившись по-видимому с ней, дружно начали составлять стулья и столы в импровизированную сцену. Было очевидно, что все им было знакомо и уже не раз проделывалось. Когда все было готово, Лена взошла на сцену.

– Я хочу вам прочитать одно стихотворение, которое совсем случайно на днях попалось мне на глаза и мне очень оно понравилось, не скажу что оно хорошо собой, может это даже и не стихотворение, а просто некий речитатив, набросок, но оно каким-то неизвестным автором посвящено, видимо некой женщине с инициалами В.Е.

Лена посмотрела себе под ноги, будто чтобы в чем-то удостовериться, подняла высоко голову и стала читать на память кому-то, кто был там наверху, негромко, неторопливо и очень выразительно, проговаривая каждое слово, обозначая внутреннюю их напевность и сразу кто-то, видимо почувствовав это, сел за пианино, стоящее у стены, и стал очень тихо аккомпанировать, не перебивая, а дополняя общее звучание:

«Любви я посвящаю сегодня мысли

Кто скажет мне, люблю ли я?

Иль нет?

Как похороны по мечте ответ

Безмерно горе пустоты

Но здесь сам Бог не устрашится

Я признаю тебя Любовь!

И чувство страсти и безумства

Я ль не люблю? Прости

Любить насильно не умею

Учиться? – смысла нет

Не так уж я умен, чтоб задушить порывы сердца

Не стар я вовсе и потом …

Ведь если нет любви, как жить, как думать?

Не имея сердца?

Прекрасный образ сохраняя, в груди ношу

И Тютчева стихи и Пушкина тревогу разделяя,

Я их люблю за сердце, за мечты

Одна! Бесспорно есть она

Та одинокая, прекрасная любовь

И вовсе не к стихам, не к мыслям

А к образу, духовному порыву

К душе – той женщине и сыну

Чья доброта своим дыханьем

Меня возвысила – до жизни и до слез!

Беспомощность…

Беспомощность моя сильна

Не верьте, что человек живет от мысли

Любить – не значит мыслить, а значит жить!?

Творец – природа, любить заставила душой

А мозг, наш интеллект, рассудок – карта мира

Путь, по которому идем – всего лишь путь, не более

Мертво…

Кто скажет мне, люблю ли я?

Живу ли, мертвый? Увы

Беспомощен…

Ответ найду лишь сам!»

Не было аплодисментов, только возгласы одобрения. Лена немного обозначила поклон одной головой и сказала:

– Ну, что ж благодарю неизвестного автора за доверие, наверное, я выскажу общее мнение, вероятно стихи были написаны под влиянием сильной личности, я даже думаю, что стихи не нашего времени, но, человека, сумевшего разорвать это временное пространство. Здесь действительно скрыта та связующая нить, которая, может быть, и определяет связь времен. Кто-то негромко спросил: «Может, Лена еще что-нибудь прочитает из стихов этого автора?»

– Да, конечно, с удовольствием. Но я вам хочу прочитать не стихи, а небольшую выдержку из его черновика письма к Тютчеву…

Валентин встал с кресла и подошел поближе к сцене, чтобы видеть Лену, ее лицо, руки. Лена опять посмотрела себе под ноги, видимо собираясь с мыслями и обозначая пространство вокруг себя, потом поискала кого-то взглядом и встретившись с взглядом Валентина, снова на мгновение погрузилась мысленно глубоко внутрь себя, но собравшись с духом, подняв высоко голову, снова читала кому-то неведомому, как молитву или обращение:

«Ты, сумасшедший, мрачный, вечный

Твоя душа – тоской овеянной любовь

Потери, счастье и судьба

Все здесь твое – подвластно и достойно принца

Твои глаза стремятся к ней

Что может помешать? Ничто

Стремленья чувств, душа, желанья

О, вечный странник счастья и забвенья

Печальный странник – Честный

Прости меня, что знаю все

Ты счастлив был

Хотя судили за любовь

Не верь в судьбу, ты сам судьба

Задумчивый политик – Государь

Зачем им обсуждать тебя

Ты полон ею, щедр…

Так что ж с того, что все так вышло

Немного знать тебя мне довелось

Не стану делать выводов, тем более судить

Жалеть лишь стану

Как мало довелось тебя мне видеть, беседовать, мечтать

Увы, ее уж нет

Ты жив в благодаренье

Все умерло в тебе, но время…

И снова жизни ты поешь

И смерть, и счастье, и любовь

Для вдохновенья, для души бесценны…»

Лена неожиданно прервалась, постояла немного молча, мимолетно кивнула головой слушателям и стала спускаться с импровизированной сцены. Многие подходили к ней, о чем-то спрашивали, все шумно переговаривались о значимости той эпохи для судьбы всей Русской культуры и Империи в целом, государственности. Валентин не принимал участия в беседе, да и не слушал по большому счету о том, что говорили, он просто отошел к стене, облокотился и наблюдал, когда к нему подошла Лена.

– Давайте договоримся, когда вам надо освободить студию и что вам понадобиться? – Лена не смотрела на Валентина, она была суха, деловита и всем видом давала понять, что не намерена разговаривать и вообще не склонна более к общению. Они договорились, что Валентин займет студию на всю ночь в ближайшие выходные и, собственно им ничего от нее не нужно, они сами все сделают, просто надо, чтобы их впустили в десять вечера и все. На этом они расстались.

***

Этих троих боялись все. И взрослые, и дети, и власти, и обыватели. Одни говорили, что они беспощадные убийцы, скрывающиеся от правосудия, другие, что наркоманы, третьи еще что-то, но все о них так или иначе думали, а раз думали, значит, знали, что с ними не спокойно, не безопасно, одним словом – страшно. Они появились ниоткуда и поселились в старом замке, стоящим на скале над долиной. Один раз поздно вечером в город, стоящий в долине, въехала машина, видно было, что это очень дорогая машина, такую никто и не видел никогда, она была очень большая для легковой и под капотом раздавался звук мотора, который говорил, что его мощь просто необъятна. Из машины вышли три человека: молодой парень лет не более тридцати, небольшого роста полный негр лет пятидесяти и девица неопределенного возраста с чудовищными шрамами на лице и руках. Они закупили большое количество продуктов, всяких разнообразных мелочей, вещей, запихали все в багажник и направились к замку, после этого их больше никто не видел, но знали, что с этих пор в замке появились обитатели. Замок стоял на скале уже много столетий, рядом с замком стоял небольшой дом управляющего, который с семьей из поколения в поколение жил здесь и следил за замком и прилегающей территорией. Хотя, на памяти обывателей, никогда в замке никто не жил, однако управляющий исправно получалжалование от неведомого хозяина. И вот, как-то раз, жители, собравшись вечером в харчевне поговорить о том, о сем после трудового дня завели разговор об обитателях замка. И все пришли единогласно к выводу, что надо сообщить властям, может их разыскивают за преступления, и они скрываются и все в том же духе, даже решили сразу позвонить и предупредить об опасности, которая угрожает жителям долины. И тут раздался из угла скрипучий голос одного из самых старых жителей долины: «Не надо никуда звонить. Этого молодого человека зовут Дин – он внук старого герцога. Этот замок, вся долина, озера, реки, леса и горы в округе принадлежат его семье. Старый герцог приезжал сюда со своим внуком, когда тому было лет пять не более, я видел их и сам открывал им ворота. Я дал слово старику не разглашать, что он был здесь, потому лучше помалкивайте и не лезьте не в свое дело», – отрезал старик. Все заволновались: старый герцог, внук, да как это может быть, а почему ты знаешь об этом, может ты лжешь? Все галдели, а старик, выпив немного из стоящей перед ним большой кружки, сказал: «Когда я был еще мальчиком, как-то в один пасмурный день за мной приехала машина и тогдашний управляющий заплатил моим родителям, потом забрал меня и отвез в замок, где я познакомился со старым герцогом, который приставил меня к своему внуку в качестве его слуги, а может и друга, я уж не знаю. Почему выбрали меня? Не знаю, только в детстве мальчиками мы вместе с ним здесь бегали, играли, вместе нас учили, как равных, – старик глубоко задумался, стояла абсолютная тишина, потом старик продолжил – после, через год, когда старый герцог уехал он забрал с собой внука и я с ним больше не виделся, до того момента пока тот не привез сюда теперь уже своего внука Дина. Но мы с ним всю жизнь, редко, но переписываемся, как старые друзья детства. Ходят легенды, что существуют на земле семьи, чьи рода исчисляются тысячелетиями и передаются только по крови внутри рода, не смешиваясь с другими родами, и что они и только они являются истинными правителями всех народов и цивилизаций человечества. Так вот, это, правда, здесь родовое начало семьи герцогов и Дин прямой потомок такого рода. Может даже самого могущественного рода, как у них ведется… по чистоте крови. – Стояла глубокая просто подавляющая тишина, каждый почему-то не смел ее нарушить, как будто боялся, что будет наказан за это, а старик, вдруг спросил, – вы никогда не задумывались, почему на протяжении всей нашей жизни, жизни наших дедов и жизней их дедов и дальше, нашу долину ничто и никто не трогает? В мире идут войны, эпидемии, ураганы, засухи, землетрясения и прочее-прочее, а нас это по какой-то причине никогда не захватывало, не касалось, не трогало, не разрушало? Просто никто и ничто никогда сюда не заходит и не нарушает установленного здесь порядка уже несколько столетий? Ну не чудо ли это? Через наши поселения не проезжают автомобили, над нами никогда не пролетают самолеты, к нам не приезжают туристы, да и мы сами, задумайтесь, ведь никто из поколения в поколение не уезжает отсюда, а почему? Почему мы живем в неизменном состоянии, как жили и сто лет до нас и пятьсот, а может и тысячу, почему? Весь мир постоянно меняется, там – за неведомой чертой или границей происходят события меняющие облик планеты, саму суть жизни людей, кроме нас? А потому, что это не мы, а род герцогов не меняется, он пришел сюда в этот мир, и живет так, как было с начала времен. Так, как мы живем в долине, таким мир был создан для людей, – старик помолчал немного и с сожалением добавил, – для всех людей, а не только для избранных, – потом он с трудом поднялся и вышел из харчевни.

Дин с самого раннего детства отличался необыкновенной сосредоточенностью. К семи годам помимо естественных наук и знаний, все европейские языки, несколько восточных и мертвых. К пятнадцати – практическое изучение и овладение мистическими культами древних цивилизаций. К двадцати годам Дин объехал почти все страны, изучая в основном историю и культуры народов мира. Он впитывал даже не знания, а он искал ответ на вопрос: есть ли на Земле что-то в обществе людей, что не подвластно его семье? И не находил. Везде без исключения вся жизнь людей сводилась к одному – к власти одних над другими и во главе этой пирамиды всегда стояла его семья. Он знал это, он видел это!

***

Как только первый луч солнца коснулся золотого шпиля, Иерофант встал с мраморной скамьи, стоящей в его любимом саду и медленно направился к храму, где у него была назначена встреча, очень важная встреча. Пройдя через портик, он вышел на площадь и как всегда, остановился перед столпом. Взглянув вверх и, удостоверившись в своей абсолютной власти, он, уже больше не останавливаясь, направился к храму. Поднявшись по мраморным ступеням, Иерофант вошел в храм – свой дом, он вошел в огромный зал, прошел мимо склонившихся на полу перед ним рабов и уселся не на трон, а рядом – на ступеньках трона, это было его излюбленное место бесед. Храм был его домом в городе, в котором находились главные святилища Земли. Никто не мог взглянуть на Иерофанта, даже на его одежду, а только в лучшем случае на его тень. Потому у всех людей в храме на головах были опущены капюшоны. Каждого настигала мгновенная смерть, кто отваживался поднять глаза и взглянуть на Иерофанта. К ступеням низко опустив голову, закрытую капюшоном, быстро подошел молодой человек и опустился на колени, его-то и ждал Иерофант.

– Караваны подошли?

– Да господин, все караваны подошли в назначенное время.

– Ты ему передал мою волю?

– Да господин, он собрал всех погонщиков и они ждут твоего решения.

Иерофант наклонился к самому уху раба и тихо произнес:

– Передашь ему наедине, в глубокой тишине, что отныне и навсегда только он и его род – тот, кто назначает единую меру стоимости товара, и он может брать долю с каждого для себя и своей семьи, – Иерофант передал юноше свиток, перевязанный лентой, – передашь ему печать в тайне, пока она у него он судит от моего имени, никто не посмеет ему перечить.

Юноша молниеносно спрятал свиток в рукав, встал с колен и, не разгибаясь, начал быстро пятиться назад к выходу, а выйдя из храма со всех ног побежал к большой лодке, стоящей на привязи у причала на реке, недалеко от храма.

***

Валентин возвращался из студии Лены по Большому проспекту Васильевского острова, когда увидел впереди на остановке знакомую фигуру. «Петр…», – удивленно и с некоторой досадой подумал про себя Валентин, не заметно подошел к нему и встал рядом. Петр, мужчина лет сорока, в очках, очень тощий, а скорее сухой, высокий, с вытянутой вперед шеей, чем-то отдаленно напоминал персонажа Скруджа. Когда он разговаривал с кем-нибудь, то создавалось впечатление, что шея каким-то образом вытягивалась, приближая голову к собеседнику. Петр был близким другом двоюродного брата Валентина, а брат у Валентина был вундеркиндом, это выяснилось еще в первом же классе школы, откуда он сразу был переведен в школу для особо одаренных детей, вот там они с Петром познакомились и подружились. Потом вместе учились в университете, но работали в разных научных направлениях. Валентин иногда заходил к брату, и в один из таких дней, еще, будучи школьником, он познакомился у того с Петром. Отношения Валентина и Петра носили странный характер, в первый же день их знакомства он спросил Валентина: «Как дела?, – но скорее даже не спросил, а бросил мимоходом дежурно, и на вполне тривиальный вопрос, был дан и банальный ответ – нормально, – но, Петр просто клещами вцепился в Валентина – а что значит нормально? – Валентин защищался и отбивался, как мог, но, в конце концов, не выдержал и просто убежал. Но, вот что странно, с тех пор они довольно часто встречались, и никогда между ними не возникало даже намека на недоброжелательность друг к другу.

– Привет Петь, – Валентин произнес тихо и с насмешкой, стоя рядом с Петром, тот как-то сразу весь напрягся, голова на шее повернулась, и острый взгляд из под очков уставился сверху вниз на Валентина.

– А, это ты Валя, здравствуй. Что здесь делаешь, гуляешь? – змеиная улыбка очерчивала линию губ Петра, что означало хорошее настроение и, можно сказать, спасение для собеседника.

– Был тут неподалеку, волей случая, на литературном вечере…

– Ты торопишься? – перебил неожиданно Петр, он стоял, высоко подняв плечи, руки в карманах, пальто как–то вздыбилось, он ежился, и кутал подбородок с носом почти до глаз в огромный светлый шарф.

– Нет, совсем не тороплюсь, я собственно, домой, пешком возвращался.

– Тогда я тебя провожу, – не обсуждая и не спрашивая, сразу повернув и зашагав, сказал Петр.

Петр был не просто умен, видимо в силу того, что с самого детства их выделили из общего круга детей, как более одаренных и воспитывали соответствующим образом, отдельно, постоянно напоминая, что они, в силу своих способностей, являются будущем мировой науки и именно с ними связано развитие всего человечества, то у него сложилось о себе мнение, что он природой избран и назначен быть судьей всего научного сообщества. Его ненавидели все, имеется в виду все ученые, и боялись, но особенно от него доставалось физикам. Его дипломная работа была признана на уровне защиты кандидатской, которую он с блеском через год защитил и все ждали, что уже лет через пять он станет доктором и так далее. Но этого не произошло. Он работал над какими-то закрытыми темами в теоретической физике, а по характеристике брата Валентина, так тот просто считал Петра выдающимся мыслителем современности, но что-то с ним произошло. Через несколько лет после окончания университета Петр неожиданно пришел на защиту одной очень серьезной темы, разрабатываемой в течение последних нескольких лет целым заслуженным научным коллективом. После ряда научных докладов, обсуждений, когда был сделан обобщающий вывод о фундаментальной значимости данной работы, неожиданно Петр попросил слово, вышел к доске и в течение десяти минут, под гробовое молчание аудитории, опроверг все сделанные выводы, доказав их полную научную несостоятельность. И ушел, хлопнув дверью. Скандал пытались замять, любым образом, но, самое страшное было в том, что все понимали, что он прав. С тех пор, появление Петра в зале всегда означало скандал, он приходил только с одной целью – разоблачениями о несостоятельности представленных научных трудов и достижений. Конечно, Валентин был не в курсе тонкостей, данных перипетий в научном сообществе, а знал он обо всем только со слов брата, но однажды Петр сам неожиданно приоткрыл небольшую щель во всем этом и немного посвятил его в свои мысли, переживания, может быть даже поступки.

Одним вечером Валентин просматривал свои старые пластинки и только поставил одну из них, как дверь в его комнату тихонько приоткрылась и вошел Петр, он жестом показал Валентину, чтобы тот не беспокоился и сразу быстро сел в кресло. Звучала песня «Не велят Маше» в исполнении Шаляпина, пластинка была старая, заезженная, с треском и довольно плохого качества. Валентин мельком посматривал на Петра, а тот сразу как-то весь скрючился, колени острые торчат над головой, голова опустилась на грудь, а руки на животе сжаты в комок, аж побелели пальцы. После зазвучала «Ноченька» и когда пластинка закончилась, Валентин встал, чтобы ее снять с проигрывателя то заметил, что Петра всего согнуло пополам и трясло, головой он припал к коленям и руки, сцепленные в замок, поднес к губам. Валентин подошел к нему, присел на корточки и снизу заглянул в лицо Петра, оно все было мокро от слез. Петр плакал, зажимая себе рот руками и спрятав лицо в колени. Валентин не стал ничего спрашивать, просто сказал, что сейчас принесет чаю и вышел из комнаты.

Валентин вернулся в комнату, неся поднос с чаем, чашками и печеньем, Петр стоял у окна и смотрел на улицу, тихо играла музыка и ничего не выдавало в нем волнения или скорее, даже недавнего потрясения.

– Вот скажем русская песня, которую мы сейчас слышали, что в ней такого, что нас заставляет так переживать, так волнует? Гармония? Слова? – Валентин поставил поднос на столик, и они уселись пить чай, а Петр продолжал, – А может просто Шаляпин так может петь и потому…, ан-нет. Совсем не в этом дело. Ведь сам подумай, Шаляпин хоть и пел народные песни, не понаслышке, а так как их пели вокруг него, простые люди, это ведь их песни, ты понимаешь, это просто песни народа! Но он все-таки оперный певец, со своей уже сложившейся техникой профессионального исполнения, продиктованной общепринятыми требованиями сценического оперного мастерства и, что самое главное, не только русского, а вообще всего мира. Какая-нибудь бабка или дед на завалинке где-нибудь в деревне лучше поют, им ближе все это, естественней. Или, скажем, вот идешь по улице или занят делами и в раздумье даже не замечаешь, как, сам про себя, напеваешь русскую песню… как вот эти, – он рукой указал на пластинки, стоящие в шкафу, – это все нормально, мы вправе петь их, ведь это наше, родное, близкое – до смерти, не меньше. Или даже больше чем до смерти! И вдруг, какой-нибудь певец вытаскивает это на эстрадную сцену и орет попсу во все горло микрофона под блатной аккорд… что это, варварство или что? – голос Петра от волнения сорвался до шепота, – это не просто варварство, это измена. Этому нет оправдания и нет прощения. Мы все время думаем, что кто-то нас там хочет завоевать или разрушить наш построенный мир, что мы все встанем на защиту Отечества и не дадим врагу перейти границу и силой нашего оружия отобьемся… Нет, Валя, уже похоже не отобьемся… не от кого отбиваться, мы медленно и верно сами себя уничтожаем, вот в чем трагедия, ты понимаешь, о чем я говорю? Ты, наверное, даже не представляешь, в каком мы зловонном болоте. Какая-то безграничная пошлость, словесная мерзость, лицемерие и самое главное абсолютная беспринципность захватила наш мир. Все, уже захватила, а мы даже не заметили…, а оно, это чудовище, уже нами безраздельно правит, вот в чем ужас-то всего. И все, ты понимаешь, все, счастливы… счастливы от пошлости, грязи, лжи и … – Петр не мог больше говорить, он смотрел себе в чашку, а мысли его были где-то за пределами досягаемости.

Петр и Валентин неторопливо шли к набережной, обогнули Академию художеств и пошли вдоль ограды Румянцевского сада к Дворцовому мосту.

– Я был сейчас у… очень близкого мне человека, друга… даже, наверное, в какой-то степени, учителя. Я ему всегда верил, как ни кому. Он старше меня, доктор наук… занимался теорией единого поля…, а, года три назад, вдруг исчез. Нигде не появлялся, ничего не писал, я его маму спрашивал, а та молчала, мол, не велено говорить, а сама плакала почему-то. Я все думал, что он умер, потом уже, года через два вдруг мне сказали, что он монахом…, в каком-то далеком монастыре. Вчера звонит…, мол, приходи, я проездом, поговорим. Вот я у него там… и был, – Петр мотнул головой куда-то в сторону, – поговорили… Ты знаешь, я его знал лет двадцать… да нет, больше, двадцать семь, представляешь. А встретил сегодня и не узнал, другой человек. Как может взрослый человек за три года так измениться, не пойму. Нам с ним не о чем было поговорить, как чужие. Смотрит на меня, как на безумного, с состраданием, а я на него, также… мы все точно сошли с ума. Он наказан, я знаю, он слишком близко подошел к истине и потому был наказан. Туда нельзя заходить, я ему это говорил и не раз, вот теперь расплачивается… своим разумом, свободой, волей. Все потерял, все, безвозвратно…

Валентин слушал молча, не встревая в рассуждения Петра. После того вечера для Валентина Петр открылся со всей иной стороны, он увидел, а теперь и понимал, насколько внешность может быть обманчива и за этой гротесковой, нелепой фигурой, поведением, внешним сумбуром, лежит такая безграничная преданность и вера в русский народ, его культуру, историю, науку, что Валентин для себя даже представил Петра на фронте – вот он на невидимой передовой и сражается, как может, защищает своей любовью отечество, город, в котором он прожил всю жизнь, от неведомого никому врага, и что защитить, скорее всего, уже невозможно.

– Тот, кто принес в этот мир религию, тот же и дал этому миру науку, – Петр произнес это уже даже и, не обращаясь к Валентину, он разговаривал с кем-то невидимым, ему сейчас он открывал некое, выстраданное, понятое, то, что необходимо обязательно передать, сохранить, не потерять, – они не делимы, сущность у них одна, значение – сокрытие истины! Я давно об этом догадывался, а недавно убедился, увидел все как на ладони, они уже даже и не скрываются, они уже здесь хозяева.

– А что, что случилось, где…, – Валентин впервые напомнил о себе, Петр с усмешкой посмотрел на него и продолжил, – а, там…, я ведь с недавнего времени живу в новом районе, престижном, а дорог, как водится, не сделали, потому всегда пробки, так вот, как-то с утра на работу выезжаю, а на перекрестке затор, такой основательный, где-то далеко впереди все забито, ну и у нас со всех сторон, машины подъезжают… час пик самый, все на работу в город въезжают. Многие думают, что человек может делать сразу много дел, так вот, нет – не может. Только одно и когда он делом занят, то не может отвлечься на что-то другое, так вот, сижу за рулем на светофоре перед перекрестком и наблюдаю, как со всех сторон не смотря ни на светофоры, ни на пешеходов, по газонам, кустам, тротуарам, лезут …, по головам. Когда человек за рулем, то хочет он или не хочет, но лицо его отражает всю внутреннюю сущность – открытым становится. А там не было лиц – оскал цинизма, наглости, страха и ненависти…, ненависти ко всему… и над всем этим «единое поле» злорадного торжества. И, ведь пойми Валя, это всего лишь светофор, перекресток, а они готовы разорвать друг друга, только позволь или дай команду, а если действительно что-нибудь случится…, страшно подумать, и их же не тысячи – миллионы, миллиарды, не меньше, и вот тогда я понял, что это не люди, нет не люди, не могут люди быть такими – это зомби, прикрытые обликом человека, химеры. А людей, живых людей на Земле очень мало Валя, так мало, что и не найдешь уже, пожалуй, даже если… Он открыл… я тоже открыл, еще раньше, чем он, только молчу, не говорю ни кому… принципы «единого поля», не нужно это никому. Знания вообще никому не нужны. Ты вот, наверное, считаешь, что я ученый. А почему? А потому, что я кандидат наук – вот почему, но, вот дурак-то, … не стал доктором, другими словами, по их мнению, законченный идиот – неудачник. Да если хочешь знать у меня каждый научный отчет это чья-то докторская, а, порой, и не одна. Бред какой-то, а еще говорят, что мы не сошли с ума. И он мне сегодня, со смиренной улыбкой,… мол, Петруша покайся, жизнь человека греховна, покайся, молю тебя и я молюсь за тебя и ты молись, Бог милостив, простит … – зомби, а как это еще можно воспринимать… простит… ученый… ой Валя, сколько же цинизма во всем этом… бесчеловечного…, даже страшно подумать…

«Птица летела на высоте, на которую она никогда не поднималась. Она летела вперед или назад, но это не имело никакого значения. Здесь, между водой и небом, не было направлений. Иногда она отдыхала на воде, ловила рыбу, смеялась и летела дальше. Ни это ли полная свобода, думала она?»

***

В двадцать три года Дин обосновался в Америке, для того чтобы изучить историю рабства. Там он и встретил Баса. Гуляя поздним вечером по негритянским кварталам, Дин наткнулся на небольшую афишу, прикрепленную кнопками к столбу: «Афро-джаз раба Баса», внизу от руки был приписан адрес.

– Интересно, – подумал Дин, – кто это сегодня добровольно считает себя рабом, что же это за странный человек такой?

Дин нашел по этому адресу небольшой ресторан в подвале, спустившись по железной лестнице, он вошел в тускло освещенный небольшой зал с крохотной сценкой и несколькими столиками. Было пусто, Дин сел рядом со сценой, вышел официант и, не удивляясь гостю, по просьбе Дина принес, тому кофе. Через некоторое время начала собираться публика. Сначала пришли вместе несколько пожилых негров, за ними входили белые очень представительного вида, молодые люди, явно видно было, что все из академических слоев, снаружи раздавалось хлопанье дверей автомобилей, все тихо переговаривались и ждали. Народу было столько, что уже было не войти в зал, занято было практически все столики, люди стояли, где только можно было примоститься: в проходах и в коридоре, ведущий на лестницу. Дин наблюдал за публикой и понимал, что явно здесь что-то необычное намечается. Ровно в полночь на сцену вышел старый негр и спросил: «Не желает ли публика сначала немного повеселиться…?», но сразу раздались возгласы: «Бас! Бас!», негр поднял руку вверх, в знак того, что он все понимает и медленно ушел. На сцене загорелся свет. Вышел негр, лет пятидесяти, в идеальном смокинге, в белоснежной рубашке с бабочкой, лакированных туфлях и с огромным контрабасом перед собой. Инструмент был явно старинный и, как эксперт, Дин определил с близкого расстояния сразу, что очень дорогой. Это было немыслимо, видеть здесь, на этой сцене музыканта с инструментом, место которому в самых лучших концертных залах Мира, но не здесь в подвале. Негр облокотился о высокий табурет, взял смычок, низко опустив голову, как будто прислушивался к инструменту и заиграл. Заиграл Мессу си минор И.С.Баха. Вступил хор, звучал оркестр, отдельные инструменты, голоса и, пораженный, даже оглушенный Дин слушал, как один музыкант на одном инструменте исполняет, не просто отдельные вырванные темы или голоса, а целиком произведение и явно с дирижёрской партитуры. Но, по манере исполнения, фразировке, ритмическим акцентам это был джаз – классический джаз. Явно слышны были голоса отдельных музыкантов, которых Бас, как бы приглашал к совместному музицированию, то звучал голос Маилза Дейвиса, то Рэя Брауна, или Чарльза Мингуса иногда вступал оркестр Дюка Эллингтона и так далее до конца. Дин после концерта не мог оправиться от чувства, что здесь что-то не реальное, волшебное, он встретился с чудом, и это чудо такое простое, в прокуренном подвале не умирает, а воскрешает, наполняет весь мир вокруг и внутри мрачного и опасного гетто жизнью. Жизнью там, где ее быть не может, а она есть, там, где ее не могло быть никогда. Дин ходил на каждый концерт Баса. Звучала музыка Генделя, Россини, Глюка, Бетховена. Дин был счастлив, его в течение этих нескольких дней не покидало состояние эйфории, упоения жизнью, радости, вдохновения. Наступил очередной вечер, Дин приехал заранее и уже по привычке занял свое излюбленное место рядом со сценой. Вышел старый негр и объявил, что сегодняшний концерт последний и сразу после концерта Бас уедет, так что поприветствуем его и ушел. Все захлопали, Бас вышел, улыбаясь, как всегда в идеальном смокинге, облокотился на табурет и задумался. Стояла абсолютная тишина. Так продолжалось минут пять, потом Бас с закрытыми глазами поднял смычок и, опустив голову еще ниже, чем обычно, заиграл. От первых же звуков у Дина мурашки пошли по всему телу, его обуял необъяснимый страх. Он вцепился руками себе в колени и не мог ничего понять, такой музыки он никогда не слышал, такой музыки не существует – она не из нашего мира или времени, только и думал про себя Дин. Мощь, власть, любовь, рок… тайна – все в ней было выше человеческих возможностей, человеческой силы. Дин не понимал, он – образованнейший человек не слышал и не представлял, что есть музыка, подобная этой, но Бас ее играет. Что же это. После концерта Дин понуро плелся домой и не мог поверить в происходящее, как в первый день знакомства с Басом. Только сегодня для Дина открылось, что музыка некоего неизвестного ему композитора способна человека подавить своей мощью, но она не уничтожает, а поднимает его над всем миром, давая осознать свое мнимое несовершенство. Такая грусть и даже горечь почувствовал Дин в этой неведомой музыке исполина, который, как раб, связан и нет ему возможности выпрямиться, потому Бас и исполняет ее в конце, как рок над человеческим родом. Чтобы запомнили!

Придя домой Дин первым делом принялся за поиски и сразу же без труда нашел: Модест Мусоргский «Борис Годунов» опера, ХIХ век, Петербург, Россия. Дин нашел фотокопии прижизненных партитур оперы и как можно более ранние сохранившиеся записи конца ХIХ, начала ХХ веков в исполнении неизвестных ему Шаляпина, Собинова…

Как же так, не понимал Дин, почему он практически ничего не знает о России? Почему ему, одному из избранных, упорно, с самого раннего детства, настойчиво, не только не давали информации об истории, культуре русского народа, а напротив, всячески усиленно вдалбливали о ее никчемности, примитивности, отсутствии какой либо самостоятельности и, самое главное то, что народа русского как бы и нет вовсе. Это лишь скопление на большой территории наименее развитых племен с феодальным уровнем управления. Они годятся в этом мире только для черной работы, обслуживания грязных технологий и добычи природных ресурсов, что там нет и никогда небыло самостоятельного единого государственного управления. Все их развитие сведено к образованию на уровне начальной школы, отсутствием науки и культуры, как таковой и они не способны к развитию в силу природной примитивности своего ума!

Дин был в шоке. Ложь! Но масштабы лжи его ум пока не мог охватить, он просто отказывался верить в подобное. Может какая-нибудь ошибка, его ошибка? Может он, что-нибудь, не понял, пропустил…, но нет, он очень четко усвоил, с самого раннего детства, заложенные в нем знания о принципах управления и миропорядка, а с учетом его природного дарования, которое он принимал, как должное по праву рождения, он не мог ошибаться. Мозг Дина, как великолепно отлаженная машина, резко акцентировал его внимание на то, что произошло разъединение психоэмоционального первичного восприятия новой информации, и ее последующего анализа. Они противоречили друг другу в той схеме, которая заложена в человека раз и навсегда установленными понятиями: история, культура, народ. Он, всей своей жизнью безраздельно принадлежащий элите, не имел права и, даже возможности, быть подвергнут атаки психоэмоционального влияния извне. Все безукоризненно должно контролироваться холодным анализом и расчетом – воля и дисциплина являются главными приоритетами в выводах и принятия решения…, но нет, здесь, в данный момент, информация была сильнее установленных и, заложенных в нем жестким воспитанием, схем поведения и логики, она выходила далеко за пределы человеческих возможностей, она была сильнее человека. Дин провел несколько месяцев, разыскивая, по, только ему доступным каналам, архивные записи русской музыки. Он слушал народные песни, предвзято скрупулёзно анализировал партитуры симфоний, опер, слушал, а потом, для сравнения, сам исполнял сольные партии инструментальной музыки, пока не пришел к выводу о том, что здесь его семья не имеет никакой власти. Он нашел! Но, ему еще предстояло разобраться в своем промежуточном выводе, подвергнуть его бесконечным сомнениям и проверкам, но теперь понимал одно, что он остался прежним и не в его сознании или поведении необходимо что-то менять, а ему некто дал возможность соприкоснуться, только почувствовать нечто, что значительно более важно и необходимо ему, именно ему, чем вся власть его семьи на Земле.

Дин нашел Баса в небольшом домике на окраине рабочего поселка в пустыне. Таких поселков было много, безликих, пустых, привязанных временной работой к небольшому заводу, производству, шахте или чему-нибудь еще без разницы.

Дин постучал и, не дождавшись приглашения, зашел в дом. Бас в белоснежных брюках и рубашке с короткими рукавами сидел в огромном кресле у окна в очках и читал книгу. При виде входящего Дина, Бас сначала снял очки, аккуратно сложил их в футляр, отложил книгу и встал, чтобы поприветствовать гостя.

– Я так и знал, что ты меня найдешь и, как видишь я прав, проходи, вот сюда, – Бас показал на свободное кресло, – садись, будем пить кофе.

Бас вышел из комнаты, а Дин оглядывался по сторонам. С наружи дом казался неказистым и небольшим, а внутри оказался довольно просторным. Много книг в шкафах, занимали почти целиком одну из стен до потолка, но больше всего Дина поразила коллекция музыкальных инструментов. Они были повсюду и старинные и современные и даже, что совсем удивило его так это наличие большого количества электронных инструментов. В углу стояла небольшая, но полная ударная установка и Дин, как завороженный, смотрел на нее. Дина с самого раннего возраста очень серьезно обучали музыки, он владел многими инструментами, но неожиданно для себя и учителей, по настоящему, влюбился в ударные инструменты. Не было дня, что бы хотя бы час, а то и по несколько часов Дин не играл на барабанах. В его особняке стояла гигантская установка, сделанная по спецзаказу лично для него лучшими мастерами. Он даже в машине возил установку электронных барабанов, чтобы можно было поиграть в любое время, где бы он ни находился. И вот сейчас он с трепетом сел на табурет за установку, на малом барабане, как будто специально приглашая его, лежали щетки. Дин, лишь, слегка касаясь, вслушивался с закрытыми глазами в этот завораживающий шелест, когда к его звуку присоединился бархатный и вкрадчивый звук контрабаса – «See, See Rider» тихо запел Бас своим хрипло-осипшим голосом. Они играли вместе больше двух часов, сменяя, не сговариваясь, понимая друг друга, одну тему другой, как будто играли вместе всю жизнь. Потом Бас, вышел ненадолго и вернулся, катя за собой столик на колесах, уставленный чашками, кофейником, печеньем и прочим. Они уселись за небольшой столик, стоящий у окна и, молча сидели, смотрели в окно, как солнце заходило за горизонт, и просто размышляли каждый о своем.

– Нам нужен третий…, два голоса хорошо, но, я думаю, нужен третий, – сказал Бас.

Дин внимательно смотрел на Баса, но не слышал его, мысли Дина были заняты тем, что он вдруг сейчас представил своего отца, который занят управлением, глобальными планами, их реализацией, контролем и, у которого нет ни одной свободной минуты на такие пустяки, какими сейчас занимается его сын. Ему нет никакого дела до меня, думал Дин, совсем никакого. До определенного момента нам дают, как говорят, перебеситься, это необходимо, надо попробовать всего, чего хочется, конечно, под, неусыпном, контролем спецслужб, а потом со временем начинают постепенно втягивать и привлекать к основной работе. И со временем я стану как мой отец. Вдруг, совсем не последовательно, Дин спросил: «Что ты мне можешь рассказать о русской культуре, народе?»

– Ничего… я хотел сказать, что мы не знаем и не понимаем русских, совсем. Но я тебе могу рассказать, что я об этом думаю.

– Почему ты играл Мусоргского? Что-то особенное для тебя в его музыке? Что именно ты слышишь?

Бас, не отвечая, подошел и включил проигрыватель, раздался шип, треск и зазвучала «Вниз по матушке, по Волге» в исполнении Шаляпина.

– Это русская старинная песня, – сказал Бас, выключая запись, – собственно с нее для меня все и началось.

– Да, я слышал ее… ну и что, что в ней особенного?

– Моего прадеда первым доставили сюда, еще мальчиком и просто в силу того, что он имел хороший слух и голос, то хозяин, не знаю уж по каким своим соображениям, но определил его не на работы на плантациях, а в хор. После, обучил, за свои деньги, грамоте, музыке и, со временем мой прадед стал руководителем музыкального театра. Играли в основном шутовские музыкальные спектакли, и прочее… это публику забавляло. Как правило, афиши выглядели, как будто обезьяны играют на музыкальных инструментах в шутовских нарядах. Потом мой дед руководил этим театром, мой отец… Менялись музыкальные пристрастия публики, инструменты, направления, исполнители … но суть оставалась прежней – развлечение. Моя семья всегда была очень состоятельной… но ошейник раба не позволяли снять. И вот неожиданно меня, последнего в роду, вдруг, когда мне еще и шести лет не было, отправили жить и учиться в Вену. Я окончил Академию музыки и работал в Европе в различных не значительных оркестрах, сначала в Германии, потом в Париже. И вот как-то совершенно случайно проходя мимо русского ресторана решил заглянуть, вечерком…, так для развлечения. Среди всей этой шумихи, звона и гомона вдруг молодые люди запели хором вот эту самую песню. Наступила гробовая тишина… некоторые плакали… ты представляешь, они плакали, от чего!? От песни!? Которой неизвестно сколько лет и вообще, какое оно к ним-то имеет отношение…? Но меня в тот раз не это поразило более всего. Я пришел домой и позвонил своему русскому знакомому, чтобы расспросить о русской музыке, он рассмеялся тогда, ты что Бас, с луны свалился, шутил он надо мной, у нас в репертуаре полно русской музыки и симфонии, и оперы, ансамбли, мы с тобой уж, сколько лет их пилим… но когда я ему рассказал об услышанной мною песне… он как-то сразу сник и отшутился – да не бери в голову, так воспоминания не более, мало ли у кого, что накопилось на душе. Но через месяц дал мне записи, вот этого самого исполнения песни и еще несколько. Прежде всего, я как профессионал сразу же переложил песню по голосам и, помнишь, я говорил, что меня более всего поразило тогда в исполнении, так вот это звучание басов. Но здесь за голосом Шаляпина – там, за ним, происходило совсем для меня невозможное… Понимаешь, у нас профундо вызывает чаще улыбку или удивление…, а здесь?

Неожиданно Бас встал, подошел к контрабасу и заиграл партию баса, взяв в финале предельно возможное низкое звучание…

– Буффонада, а не бас, – сказал он, отставив инструмент, и остановившись в нерешительности посреди комнаты. – Я пробовал и так и этак, гремел, орал, выл, гудел … я все перепробовал, но такой глубины, драматизма… ни то, что не взять, а и рядом не стоял. Вот что я тебе скажу: тогда что мы играем? – вскричал он, – что мы понимаем в русской музыке, которая исправно исполняется всеми кому не лень. Потом я не выдержал и однажды перед репетицией подошел к одному старому русскому виолончелисту и, пока все там настраивались, сунул ему эту партию и говорю, сыграй как надо, только финал…, он взял только несколько аккордов, так все в оркестре затихли, уставились в нашу сторону, таким диссонансом она вдруг прозвучала со всем остальным, таким не пониманием и раздражением, что я быстро, как можно скорее, ушел оттуда. Но я не унимался и пошел в библиотеку Сорбонны, где нашел слова песни – всей песни. – Бас помялся, как-то в нерешительности и вдруг совсем не последовательно сообщил, глядя на Дина, – а я знаю тебя, мы уже встречались, ты же из… этих…? – Бас сделал вращательное движение указательным пальцем, указывая и смотря вверх. – И ты ведь сам понимаешь, что не случайно пришел в тот ресторан, нет, не случайно. У вас не бывает случайностей… потому, там, наблюдая за тобой, я рискнул… и дал тебе нить… зацепишься или нет… и ждал. Зачем ты пришел? Что ты хочешь от меня услышать?

Дин до этого не проронивший ни слова, не спеша налил себе еще немного кофе и, сделав глоток, сказал: «Да собственно ты уже все мне сказал, что я хотел услышать, но, я не помню, чтобы видел тебя раньше».

– Это было в Вене, мы тогда давали «Волшебную флейту» и когда уже свет погас ты и с тобой такой старый мужчина, очень надменный, тебе, наверное, тогда лет десять было, вы появились в боковой ложе и мне с моего места в яме очень хорошо вас было видно, я весь спектакль за вами наблюдал. Этот старик тогда следил за каждым твоим движением. Странно. Это твой дед, наверное?

– Да, дед, это он… никто кроме него… я, пожалуй, с самого начала предполагал это, еще когда увидел афишу…, значит, он с самого начала все спланировал… однако, вижу работу… от них не отнимешь, умеют предвидеть. Так мы отвлеклись, что же в тексте песни тебя насторожило?

– Меня очень заинтересовало то, что там, в театре, тебе не более десяти было, а взгляд, твое поведение человека…, которому на меньше сорока, а то и старше…

– Ну, нас несколько иначе воспитывают, чем остальных детей…

– Да, вижу… – Бас подошел к книжному шкафу, вынул из небольшого ящичка листок бумаги и передал Дину. Тот взял листок и внимательно неторопливо прочитал, напечатанный на нем текст. Отложив бумагу на столик, Дин подпер подбородок рукой, прищурившись, несколько минут смотрел в окно, задумавшись, и не произнося ни слова. Потом, тихо, для себя, произнес: «Да, пожалуй ты прав, здесь есть над чем подумать».

Бас сел напротив Дина в кресло.

– Я начал для себя собирать некоторую информацию…

– Какую, к примеру…? – перебил его Дин.

– К примеру? Ну, вот хотя бы давай возьмем такой факт, – он опять подошел к книжному шкафу и достал толстую книгу, полистав ее, нашел заложенные между страниц несколько сложенных листков бумаги, заполненных написанным от руки текстом. Потом одел очки и начал неторопливо вслух читать: «Сегодня многие в научном сообществе считают, что наша современная наука – это наука наблюдения и опыта, научного метода – который был открыт в семнадцатом веке, когда Галилео Галилей впервые показал свой самодельный телескоп. Как эта новая наука отличается от предыдущих подходов к изучению физических явлений? Доктор Дин Радин, директор лаборатории в Институте Ноэтических наук в Петалума, штат Калифорния, объясняет: "Классическая физика началась в семнадцатом веке, когда пионеры, такие как итальянский математик Галилео Галилей, французский философ Рене Декарт, немецкий астроном Иоганн Кеплер, и английский математик (и алхимик) Исаак Ньютон выдвинули новую идею. Идея заключалась в том, что с помощью экспериментов можно было бы больше узнать о природе, а с математикой, более детально ее описать, и что еще более важно – предсказать. Таким образом, родился рациональный эмпиризм. Классическая физика была расширена и существенно уточнена в ХIХ и ХХ веках корифеями, как Джеймс Клерк Максвелл, Альберт Эйнштейн, и сотнями других ученых. Эта физика – называется классической, или ньютоновской, или физический материал – внес огромный вклад в наше понимание Вселенной, в которой мы живем, и в результате было положено глубокое положительное влияние в общее состояние и развитие человека. Производство продуктов питания, здравоохранение, экономика, образование, транспорт и т.д., и т.д., все было значительно улучшено в результате научных приложений, предоставляемых с помощью анализа и опыта. Без сомнения, материальная наука это благо для человеческого рода. И т.д. и т.п. Нильс Бор показал, как квантовая концепция может объяснить строение атома (1922 Нобелевская премия). В 1924 году Луи де Бройль предположил, что материя имеет волнообразные свойства (1929 Нобелевская премия). В 1926 году Эрвин Шредингер разработали формулировку волнового уравнения квантовой теории (1933 Нобелевская премия). Американский астроном Эдвин Хаббл доказал, что Вселенная расширяется, Хаббл также предположил, что наша вселенная, естественно должна иметь начало; то есть момент, когда вся материя была объединена в одной точке, прежде чем она начала расширяться. Со временем это «начало» стал позиционироваться, как то, что мы сегодня называем теорией Большого взрыва Вселенной, или момент когда материальная вселенная возникла на фоне полного небытия в огромном порыве тепла, света и материи… » – Бас, не дочитав, отложил страницы и спросил: «А где русские были все это время, когда развивалась, так называемая мировая наука, философия, в конце концов, общечеловеческие принципы миропонимания… миропорядка? – Бас, говорил медленно, с расстановкой, заостряя и делая акценты на именах, подчеркивая интонацией их значение в тексте, и вдруг спросил, – Дин, а ты помнишь свою мать?»

– Нет, не помню, – прекрасно понимая, к чему ведет Бас, покачал отрицательно головой Дин.

– И я не помню, – Бас откинулся на спинку кресла и, глядя в окно, мечтательно пропел, по-русски – вниз по матушке, по Волге, – потом немного помолчал и продолжил, – матушка, что для русских матушка… слово-то какое и к кому – к реке. Песня обрывается… и какая в этом их скорбь, какая внутренняя боль… общая. Поди, сыграй это… нет, нам такое не дано. Они летают в космос, овладели атомной энергией, имеют оружие, которое и не снилось никому…, а самое главное, – они же не проиграли ни одной войны! Вот что самое главное – война, война ведется против русских… бесконечная, и здесь, – Бас потряс рукописными листками, – и здесь, – Бас показал на лист с напечатанным текстом песни, – и там, – указал на стоящий неподалеку супермаркет, – и везде…, для «вас» они по какой-то причине враги… по какой? Чего вы добиваетесь, что русские из себя представляют, что ваши семьи пытаются веками уничтожить и не могут?

– Ничего, просто так… – Дин сказал это, не очень даже представляя, что он говорит в данный момент, просто это само вырвалось…

Бас встал, не спеша подошел к книжному шкафу, достал небольшую книжку и открыл страницу, заложенную закладкой, одев очки, неторопливо прочитал: «Невежество Холмса было так же поразительно, как и его знания. О современной литературе, политике и философии он почти не имел представления. Мне случилось упомянуть имя Томаса Карлейля, и Холмс наивно спросил, кто он такой и чем знаменит. Но когда оказалось, что он ровно ничего не знает ни о теории Коперника, ни о строении солнечной системы, я просто опешил от изумления. Чтобы цивилизованный человек, живущий в девятнадцатом веке, не знал, что Земля вертится вокруг Солнца, – этому я просто не мог поверить!

– Вы, кажется, удивлены, – улыбнулся он, глядя на мое растерянное лицо. – Спасибо, что вы меня просветили, но теперь я постараюсь как можно скорее все это забыть.

– Забыть?!

– Видите ли, – сказал он, – мне представляется, что человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, какая попадется под руку, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них среди всей этой завали и не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой мозговой чердак. Он возьмет лишь инструменты, которые понадобятся ему для работы, но зато их будет множество, и все он разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные стены и их можно растягивать сколько угодно. Уверяю вас, придет время, когда, приобретая новое, вы будете забывать что-то из прежнего. Поэтому страшно важно, чтобы ненужные сведения не вытесняли собой нужных.

– Да, но не знать о солнечной системе!.. – воскликнул я.

– На кой черт она мне? – перебил он нетерпеливо. – Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моейработе?»

Бас отложил книгу в сторону, снял очки.

– Это же ваша система передать для своих, тому, кто понимает, что все это, – Бас кивнул на записи, – бесполезная рухлядь. Мир наводнен, пустым, ничего не значащим хламом, таким образом, чтобы туда уже просто не поместилось нужное, полезное и важное, а русские это знают, и вы боитесь, что рано или поздно правда всплывет, потому они враги?

– Они вообще не воспринимают ничего искусственного, хотя их мир на несколько порядков более всех других народов, вместе взятых, заполнен пустой, безликой, желеобразной массой, а они все равно, остаются, в своей сути, недоступны, невосприимчивы, чисты. Ты все верно рассчитал, действительно тема «Бориса Годунова» является той связующей нитью, где переплетено практически все. Это высшее знание! Потому русские: сначала Пушкин, затем Мусоргский, а завершил Тарковский своей постановкой, все это именно так. Мы так торопились, чтобы именно на сцене Ковент-Гардена сделал свою постановку Андрей Тарковской, – глаза у Дина светились каким-то не естественным внутренним светом и говорил он как будто тому, кого здесь нет, но кто слышит и все понимает, – ничтожества, они думают, что взошли на трон, безумцы…, мы даже не понимаем с кем имеем дело, а… потом, когда уже праздновали полную победу, да именно тогда, когда наша постановка перенесена была в Петербург… все, казалось, что мы наконец-то вошли в Столицу, Победа! Власть! Ты правильно сказал – ни то, что не можем, а и рядом не стояли… и это именно так, по-другому невозможно. Они знают правду…, мы незнаем, а они очень хорошо все понимают и правда, да, очень горькая всплывет из этого зловонного океана лжи и что тогда будет…, что будет с нами? Русские могут совершенно спокойно и без всяких проблем, хлопот со своей стороны уничтожить нас в любой момент, стереть, а они этого не делают. Мы уничтожаем их, унижаем, а они терпят…, зачем, им только пальцем пошевелить и нас не будет, но нет, потому что здесь не все так просто и дело вовсе не в нас…, они для нас недосягаемы, как бесконечность. Все вопросы и все ответы находятся в Петербурге – Столице всего мира, а может даже и не только этого. И когда мы вошли туда, то посчитали, что победили… кого… русских? Мы все сошли с ума…

Они сидели молча, каждый был погружен в свои невеселые мысли.

– Я тогда все бросил и приехал в Америку, я просто не знал куда податься, – Бас говорил все это для себя, чтобы понять, и чтобы задать Дину вопрос, который он носил с собой с самого детства и вот сегодня он может получить ответ на него, – что делать и решил для начала найти дом своих родителей. Приехал сюда, – Бас оглядел комнату, – они здесь и не жили почти, они ведь артисты, все время на гастролях, вся жизнь на колесах. Потом я поехал в Новый Орлеан и вот там, на вокзале я услышал то, что и раньше много раз слышал, но не придавал значения, а здесь я неожиданно остановился и слушал, как старый негр под гитару пел что-то для себя. Он не просил ни о чем и никого, просто пел для кого-то неведомого, того, кто слушает. Он был слепым, видимо не от рождения и пел так хорошо, так просто, это же мои корни, твердил я тогда себе, ты носитель этой же самой музыки, культуры, почему ты не можешь быть тем, просто тем, кем ты есть по рождению своему, значению, что ли, в этом мире. Это открытие натолкнуло меня на мысль получше узнать о жизни своих родителей, об их творчестве. Я изучал историю джаза, течения, основных музыкантов, пока в какой-то момент меня не осенило, конечно, это не открытие ни какое и даже не понимание, просто все встало на свои места, когда я сказал себе: а ведь если и есть какой-то значительный вклад Америки в мировую культуру, так это джаз, как объединенное творчество многих народов в единую импровизацию фольклоров, инструментов. Особенно меня интересовали ансамбли, где неожиданно для той эпохи собрались музыканты разных национальностей, вероисповедания, цвета кожи. Что-то же объединяло их, хотя по закону, должно было разъединить, и я открыл для себя творчество Бенни Гудмена и Билла Эванса, они имели русские корни, а также музыку Джорджа Гершвина, которая вся навеяна украинскими народными песнями. Эти музыканты как бы говорили мне: «Ищи свой голос Бас, неповторимый, бесконечно родной и близкий для тебя звук, тембр, ритм и тогда все сразу встанет в этом мире на свои места». Я искал, долго искал, а ответ пришел сам, видимо только тогда, когда я стал готов воспринять эту простую истину… и такую сложную, как сама жизнь. Сидя дома я по радио случайно услышал «Эбеновый концерт» Игоря Стравинского в исполнении Бенни Гудмена, дирижировал сам Стравинский. На следующий день я спросил руководителя оркестра, в котором тогда работал, а не попробовать ли и нам сыграть что-нибудь подобное…, он посмотрел на меня как на чокнутого… и тогда я решил, Бас надо играть настоящую музыку и ты будешь ее играть, как сможешь, но то, что ты понимаешь, любишь, ценишь. Я стал давать сольные концерты. Не сразу сложилось это звучание… видишь ли, очень трудно зарабатывать на жизнь, играя на потребу моде и выкраивать время, силы, на свое творчество…, практически невозможно, они взаимоисключают друг друга. Но что делать, что делать…, я понимаю, что не изменю ничего в этом мире, но, может быть, у кого-нибудь своей музыкой, посею тень сомнения в том, что этот мир справедлив…, надо играть настоящую музыку и, что для меня, то я не оправдываю и не прощаю…, никогда не прощу всю эту пошлость, бездарность, которая правит нами…, вот почему я говорю, что не только я раб, сын раба, а все мы рабы у этой… не знаю, как ее там зовут, ну ты понимаешь… о ком я. Это же должно когда-нибудь закончиться? А? Что скажешь, ведь ты знаешь ответ…

– Когда-нибудь обязательно все заканчивается, – усмехнулся Дин, – будь спокоен, закончится…, ничего не останется…

Бас расхохотался, а чуть успокоившись и вытирая платком глаза, сквозь смех сказал: «Ну, спасибо приятель, вот рассмешил, так рассмешил… ты, оказывается, тоже хочешь, чтобы все закончилось, пусть как-нибудь, но поскорее… да? Ну, вот и встретились…» – и снова захохотал. Дин, тоже заразившись смехом Баса, улыбался…

«Птица теперь все больше времени проводила на воде. Стала стареть, быстро уставать, чаще надолго задумываться, да смотреть на звезды. Птица мягко парила над океаном, когда увидела две звезды. На ясном небе одновременно появились и луна и солнце. Солнце казалось близким, родным, а его тепло, свет чувствовались телом, душой. Птица верила солнцу, а неотрывно смотрела на Луну. Холодное, призрачное видение из ночи и холода, было здесь и, казалось, имело на это право».

***

Женщина не помнила из своей прошлой жизни ничего, совсем ничего. Она жила всего несколько месяцев, с того момента, как очнулась в автомобиле рядом с ударной установкой и контрабасом. Вся она была тогда перевязана и упакована в особый каркас, как в скафандр, в котором практически невозможно было пошевелиться. Шевелиться ей тогда и не особо хотелось, потому что было очень больно, как ее сумели собрать, что она вообще на человека стала похожа и то не понятно, видимо работали хирурги экстра-класса. Всегда были рядом и ухаживали за ней двое: негр, который все время улыбался и сурового, даже надменного, вида мужчина. Она лежала в особой лечебнице, через полгода врачи практически вытащив ее с того света, сообщили ей, что она здорова и может идти, куда ей заблагорассудиться. Ей сообщили также, что ее сбил на полной скорости грузовик, что она чудом осталась жива и, самое главное, она может вести вполне нормальный и полноценный образ жизни здоровой женщины, за исключением памяти, врачи не берутся судить, восстановиться она со временем или нет.

Женщина стояла перед зеркалом и смотрела на себя. По всему телу, лицу и рукам шрамы, кроме ног, странно, думала она, а почему ноги остались не поврежденными. Как только ей разрешили ходить, женщина повела себя сразу очень странным образом, она постоянно делала змееподобные движения руками, изображая видимо крылья, или змей, кружилась, постоянно, вставала на носки…, было очевидно – она бывшая балерина и тело, независимо от нее, жило своей жизнью, оно помнило то, что сама женщина забыла или потеряла. С ней активно занимались лучшие специалисты, пока не признали, что она полностью физически восстановлена. Тогда ее из больницы забрали эти двое, посадили в машину, которую она запомнила по первой своей поездке в ней, и куда-то повезли. По дороге они остановились в небольшом горном городке, где в местном магазине накупили много всего, а она, увидев отдел с яркой бижутерией забрала практически все, даже не объясняя, зачем ей эти дешевые украшения в таком количестве, но Дин не спрашивал, он просто оплатил все, что она выбрала. Женщина все время молчала, да конечно у нее было повреждено горло и голосовые связки, но молчала она, как сказал психолог не потому, что физически не может говорить, а: «Пока ей нечего сказать, но она заговорит…, когда-нибудь. Вы должны понять, что она застыла в своем промежуточном психологическом состоянии, и для нее время остановилось…, нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, а есть некий последний яркий запомнившейся момент, в котором она находится постоянно…, терпение и еще раз терпение». Это было сказано только Дину, наедине. Дин знал эту женщину, знал давно, даже в какой-то степени можно говорить о том, что он знал ее всегда. Дин прекрасно понимал суть происходящего, смысл, который кроме него больше ни для кого не являлся важным, а скорее, необратимым. Он все сразу понял, когда в тот сырой промозглый вечер они с Басом возвращались в его особняк после своего, теперь уже совместного выступления, их машину обогнал мощный грузовик, но еще до грузовика, Дин опытным глазом отметил, что на дороге по какой-то причине нет машин: «Нас отрезают…, точнее уже отрезали, чтобы не было никого», – сразу мгновенно, как команда прозвучала в голове Дина. В той или иной степени он уже был готов к чему-то подобному, видимо время игр для кого-то закончилось и им понадобился Дин, потому, по, давно устоявшейся схеме, ликвидируются все связи, все хвосты, а в данном случае еще и с подчеркнутым назиданием о недопустимости в дальнейшем подобного рода, с его стороны, вольностей. Все правильно, в первую очередь ликвидируются самые близкие и наиболее чувствительные связи, чтобы не было, впоследствии, иллюзий. Зачем они дают тогда возможность, хотя бы повод, чтобы возникли эти чувства, мысли, идеи…, не для того чтобы именно чудовищная, бесчеловечная жестокость и необратимость наказания являлись в дальнейшем единственным стимулом и регулятором в общении с кем бы то ни было.

Дин, после окончания университета, некоторое время жил в Италии. В Венеции на гастролях короткое время, проездом, была малоизвестная балетная труппа и Дин, вечером пошел на балет, давали «Спящую красавицу» Чайковского. Аврору танцевала молодая балерина, которая в программке значилась под псевдонимом Диана. Дин был поражен ее красотой, изяществом и невероятным мастерством, она стала для него открытием чего-то нового, неизвестного, чудом. Музыка, сюжет сказки, великолепие танца и, как показалось тогда Дину, весь мир вокруг него наполнился очарованием доброго волшебства, внутренней легкости и радости от осознания бытия, природы, искусства. Дин стал специально ездить на ее выступления, чтобы повидаться с ней, но не лично, а просто побыть рядом, видеть ее из своей ложи, хоть короткое время, в этом удивительном мире беззаботного упоения музыкой, красотой, танца…

Дин сидел в своем родовом замке, в своем кабинете перед потрескивающем огнем в камине и размышлял, а скорее оценивал ситуацию.

– Понимал ли я, что делаю и к чему все приведет? Конечно, понимал. Понимал ли я, что именно в тот момент, когда я обратил на нее внимание и позволил себе увлечься ею, я обрек ее на неминуемую смерть, более того на мучительную смерть…? Понимал… Тогда, кто я такой? Зачем я, понимая все это… – перед его глазами стояла картина, как грузовик, обогнал их, специально подрезав, что бы Дин понял, немного притормозил, сзади открылась дверь фургона и они выкинули ее тело на обочину, так что бы Дин в свете фар прекрасно все видел и сделал соответствующие выводы. Дин обязан был ехать, не останавливаясь, за грузовиком, а он остановился. Против логики, здравого смысла, против их закона…, он остановился, потому что знал кто это. Но, самое главное, он знал, что так произойдет, он ждал этого, ждал каждый день. – Это дед и он дает понять мне и только мне, в обход системы, что ему я необходим. Почему? Потому, что она жива! Система, – Дин как-то представил ее схематично визуально и усмехнулся, – их система: Влияние ей имя. Влияние и ничего другого. Ели бы это был отец…, страшно подумать, а здесь он, таким способом, назначил мне встречу…, это дорогого стоит, что-то по-настоящему серьезное произошло, коли дед вызывает меня лично. Он что-то знал и готовил еще намного раньше, коли, по словам Баса, он следил за мной во время «Волшебной флейты»…, ему нужна была моя естественная реакция на те коды, которые были заложены Моцартом…, он меня лично курировал, с детства, только в этом возрасте закладываются принципы управления системой и, при этом получается, что он не поставил в известность отца…, он исключил его. Он создал параллельную систему, о которой вообще никто пока не догадывается, на принципиально новых кодах! – Дина от этого заключения немного передернуло, но, в тоже время, он почувствовал в себе истинное дыхание влияния и той власти, которой обладала его семья и, которая передается ему – вот смысл происходящего…! Нет необходимости теперь рассуждать или действовать…, он назначен и, потому, все в системе уже приведено в действие с учетом иерархии, где ему отведена ключевая роль. В системе, их системе, где все основано на предрасположенности…, ну, вот кто мог знать, что мы сюда приедем…, никто и ни как, однако, уже за несколько дней до нашего приезда здесь появился целый штат обслуги и весь замок был подготовлен для проживания… хозяина и его гостей!

***

Первосвященник сидел на коленях в темном углу огромного зала храма, спрятав руки в рукава и накрыв голову капюшоном, он весь безостановочно трясся от страха. Он все откладывал для себя признание того, на что он согласился, а теперь, когда все пути к отступлению были отрезаны и он совершил, то чего от него требовалось…, что теперь, а если все о чем думал, о чем мечтал, не сбудется, что делать…, ему тогда нигде не найти убежища…, вечный изгнанник…, что же делать…, что же делать…, он сейчас войдет….

Раздались шаги Иерофанта, медленно поднимающегося по мраморным ступеням храма. Тишина стояла абсолютная, слышно было только, как разговаривают между собой лодочники далеко на берегу реки. Иерофант вошел в храм, прошел до его центра и остановился под куполом, люди прижались к полу, каждый находящийся в храме, физически ощущал ядовитое неумолимое заползание внутрь него страха.

– Учитель, – прозвучал тихий, четкий, и острый, как нож, голос Иерофанта, – следуй за мной.

Первосвященник вскочил на ноги и бросился вслед за уходящим Иерофантом. Они вышли из храма на задний двор, где находился небольшой уединенный сад, первосвященник семенил, не разгибаясь, ориентируясь только на тень идущей впереди фигуры. Иерофант опустился на мраморную скамью, стоящую у небольшого пруда, где плавали большие золотые рыбы. Несколько минут стояла тишина, первосвященник сидел на коленях на земле, низко опустив голову, накрытую капюшоном.

– Говори, – приказал Иерофант очень тихим голосом, почти шепотом.

– Я передал им твои наставления и печать, как ты велел мой господин. Они приняли с великим трепетом и вдохновением, сразу возвестили народу твою волю, и было великое служение и праздник, – таким же тихим шепотом доложил первосвященник.

– Что возвестил оракул? – наклонившись к самому уху первосвященника, прошипел, а не спросил Иерофант.

– Я передал ему твои дары, мой господин, – совсем сжавшись в комок, заикаясь, промямлил первосвященник, – он возвестил, что настало время и в мир пришел великий единый для всех народов духовный учитель, который поведет их к духовному просветлению и миру.

Иерофант удовлетворенно выпрямился. Долгое время они молчали.

– Встань, – приказал Иерофант, первосвященник вскочил как ошпаренный, – сядь на скамью, – тот повиновался, – смотри на воду, – первосвященник, не соображая, что происходит, уставился на воду в пруду, где плавали рыбы, – что отражается в воде, видишь?

– Храм, мой господин, – как только он произнес эти слова, на колени первосвященника легла большая книга, завернутая в мягкую темную ткань.

– Отныне станешь единым для всех народов духовным учителем, вот книга, продиктованная тебе высшими духовными небесными иерархами. Отныне и навсегда все народы, все правители беспрекословно подчинены тебе, будешь проповедовать им духовное учение и разъяснять суть написанного от моего имени. Понял?

– Понял, мой господин, – такого первосвященник не ожидал даже во сне, он назначен властителем всего мира самим Иерофантом, первосвященник упал на колени и стал, обливаясь слезами благодарить и восхвалять Иерофанта.

Иди, – прозвучал сухо голос с чувством отвращения.

***

Хотя из долины замок, стоящий на верху, выглядел не очень большим, но на самом деле он был огромным. Он располагался на ровном горном плато, площадью больше двух километров, стоял ровно посередине и состоял из самого замка в виде каскада остроконечных башен и расходящихся от него четырех примыкавшим к нему рукавов овальной неровной формы. Сверху замок напоминал какой-то невиданный распустившийся узорчатый четырехлистный цветок. Дин иногда приезжал инкогнито и жил в замке по неделе, а то и две, да так, что никто и не знал об этом в долине, кроме управляющего, но тому не велено было никому сообщать об этом. Потому Дин всегда считал, что замок безраздельно принадлежит одному ему. Отец вообще ни разу не приезжал сюда и не собирался. Дин помнил, как его в первый раз еще в детстве привез сюда дед. Они жили здесь всего несколько дней, и за это время дед не отлучался от Дина и не оставлял того одного, а водил его по бесчисленным комнатам и залам, объясняя значения разных реликвий, символов и знаков. Дин понимал, что для его семьи замок является исключительно культовым сооружением, в котором нет необходимости жить, да и неудобно здесь было жить по сравнению с теми особняками, которыми владела его семья по всему миру. Но, в это раз система сработала по-особенному. По тому, с какой тщательностью здесь все было подготовлено к его приезду, для понимающего все эти действия Дину, означало только одно, что хозяин здесь поселился надолго, возможно, даже, навсегда. Каждый из рукавов замка, оставаясь внешне цельным трехэтажным единым зданием, внутри был поделен на четыре отдельных самостоятельных дома, не имеющие даже ни одной общей стены, а разделенные между собой широкими коридорами, с отдельными входами, комнатами для прислуги, гостиными, кабинетами, столовыми, спальнями, ванными и так далее. В центральной части замка располагался огромный зал неправильной сложной геометрической формы, в общем виде отдаленно напоминавший звезду. Этот зал был самой старой частью замка. Из зала вели четыре извивающиеся в замысловатых фигурах лестницы в каждый из рукавов, с отдельными ответвлениями на вторые и третьи этажи. Для каждого из гостей уже заранее были приготовлены комнаты в каждом отдельном рукаве. Для Дианы дом с огромной пустой гостинной, в котором находилось на всю стену зеркало, для Баса небольшой уютный домик, Дин занял свой обычный огромный особняк. Пустовал один из рукавов, как говорил Бас – для третьего голоса.

Психолог, приглашенный Дином, для наблюдения и консультаций за Дианой предупредил того, что она будет вести себя порою, не отдавая отчет в том, что делает и где находится под влиянием остаточной памяти, которая пока единственное что связывает ее с людьми. Потому следует относиться к этому, так, что бы она понимала свое поведение как естественное и самое главное, что она ждет на подсознании к себе одобрения окружающих, а не отрицания ее. Со временем она начнет осознавать себя уже в реальности, но это именно постепенно, чтобы не было фатального пробуждения для нее. Психолог, допустил, что трагедия произошла, когда она была на сцене и танцевала, произошел резкий перепад эмоций с последующей потерей сознания. Потому вероятней всего она на подсознании все еще танцует, она цепляется за ту реальность, образно говоря, чтобы не погибнуть, это видимо более для нее важное, значимое, чем то, что произошло и то, что она видит сейчас в реальности. Пусть танцует, не мешайте ей, танец должен быть закончен в ее сознании.

– Почему же он за последние два года ни разу не ходил на ее спектакли, – думал Дин, – он ее очень часто вспоминал в этот период, но, даже мысли не возникало посмотреть, что у нее и как.

Дин навел справки о ее жизни: Диана – сценический псевдоним, интерпретация от имени Надя, русская балерина, будучи на гастролях в Европе в составе молодежного театра приняла решение не возвращаться на Родину, а остаться на постоянное жительство в Европе. Получила несколько предложений от второстепенных трупп. Три года выступала в одном провинциальном театре, пока по финансовым причинам тот не закончил свое существование. Репертуар чисто классический. Ни от одного из ведущих театров предложений не поступало. Последние два года не имела постоянной работы, подрабатывала в коммерческих проектах современного балета и других… Погибла во время взрыва в ночном клубе… полгода назад. Дин отложил записку.

– Это отец, – убежденно, для себя, вслух произнес Дин, – в каждом слове, в каждом событии ее жизни видна четкая система его отца. Взрыв, да он ее убирал…, экстренно, но дед вывел его и потому подготовил все так, чтобы она погибла от рук отца, в то время как она жива, – и опять Дин пришел к тому, что события в системе разворачиваются независимо от отца и нити влияния замыкаются на нем.

Диана жила в замке и вела себя совершенно нормально, да она пока еще не говорила, но активно участвовала в беседах, смеялась, шутила, пользуясь активно мимикой и жестами. Внимательно слушала, когда Дин и Бас репетировали и разбирали новые произведения, даже что-то подсказывала им, а когда они попробовали использовать электронные инструменты, то она активно подключилась к этому их начинанию, став их постоянным оператором. Но все-таки некоторые вещи пока она не могла преодолеть в себе, находясь как будто в коконе. Хотя в ее шкафах было полно различной одежды, специально приготовленной для нее, но рассматривая ее и перебирая, даже примеряя порой, всегда оставалась в том, в чем она была в больнице, когда Дин и Бас забрали ее с собой и привезли в замок. По какой-то, только ей видимой причине, она носила небольшой короткий кусок узкой, прямоугольной, светлой ткани, с широкой прорезью посередине для головы, надетый на голое тело, и свободно свисающей с плеч, подпоясанный вокруг талии простым куском бельевой веревки, да узкие, плотно облегающие ступни, сандалии из очень тонкой кожи, которые она нашла уже в замке. Когда ей было холодно и по вечерам она куталась в огромный сине-черный плащ, который также где-то нашла в замке, подол которого тянулся за ней как шлейф, когда она шла в нем. Как только, по приезде, Диана уединилась у себя в комнатах, она сразу надела на себя всю бижутерию, которую Дин купил по ее просьбе. На шее, запястьях, лодыжках, было надето большое количество каких– то бус, браслетов, цепочек и прочего. Диана практически постоянно была в танце. Танец был настолько естественен, что любое движение, пешая прогулка или, все что угодно она превращала в танцевальный спектакль. Иногда шутливый, иногда трагический, но это был именно спектакль. Но иногда случался рецидив, и Диана вдруг неожиданно становилась чужой, отчужденной, яростной и грозной. В эти моменты взгляд ее, широко открытых глаз, останавливался, в лице проступала озлобленность и одновременно отчаяние. Она падала на колени руки, руки сами по себе вдруг проходили, устремляясь кверху снизу через прорезь ткани, она вскакивала и начинала абсолютно голой с остервенением танцевать. Но это трудно было назвать уже танцем, это напоминало скорее полет птицы над океаном, она, широко расправив крылья, неслась над бушующем океаном, а бусы, браслеты издавали при этом какой-то лязгающий беспрерывный звон. Птица бешено и исступлённо носилась по огромному залу и вдруг неожиданно, в какой-то момент, Диана останавливалась, замирала, потом резко, как от удара, скрючивалась, закрыв лицо руками, и падала на пол, потеряв сознание. Каждый раз, когда Дин и Бас наблюдали повторяющийся ее последний танец, бесподобно красивый и одновременно страшный в своей жестокости и предрешенности гибели, они понимали, что вывести ее из этого состояния обреченности может только музыка, та, которая звучала в то ее последнее выступление. Они перебирали различные варианты, пока Дин не пришел к выводу, что дело не совсем в музыке, необходимо составить собирательный образ из имени, сценического действия и сущности той Дианы, которую он помнил. Отец, понимал Дин, всегда ставит своей целью сломать человека, привести его естественным путем к внутренней трагедии, да так, чтобы сломленный человек пришел же к нему, не ведая, а как к своему единственному спасителю. С этого момента Дин понял, где отец направил на него свою власть, ломая волю Дианы. Дин это знал, потому что он сын своего отца, внук своего деда, он система, которая работает без сбоев.

Дин вычислял и нашел решение – это была суть темы «Царь Кандавл», там, где Диана в роли жены появляется обнаженной перед невидимым пастухом! С этого момента Дин уже знал, где искать и, что впоследствии произойдет. Партитура Асафьева 1925 года была Басом переработана, и они с Дином терпеливо ждали, когда Диана сама откроет этот ларец, как образно представлял себе это момент Дин, но он также понимал, что это только часть плана его деда и, насколько Дин проявит себя, будет безукоризненно точен, последователен в своих выводах, зависит многое, если не сказать все – все зависит от его решения.

Диана сидела перед компьютером в наушниках и прослушивала какие-то отдельные музыкальные темы с форумов, где разные музыканты выкладывали свои небольшие композиции, главным образом экспериментируя с электронным звучанием. Они втроем готовили новую программу, где впервые решено было использовать электронные инструменты и главным образом использовать некое абстрактное фоновое звучание на основе, подсказанного им Дианой, некоего театрального звукового оформления их сценического образа. Диана уже более недели подбирала различные варианты специфических звуков и эффектов, когда вдруг неожиданно она вскрикнула и вся выпрямилась, быстро, не снимая наушники, она встала и стояла так, не шевелясь, как изваяние, пока видимо не окончилась музыка. Потом она сняла наушники, спокойно и даже отрешенно начала свой танец. Дин и Бас ждали этого момента, но все пошло не так как они планировали, потому что Диана впервые издала голосом хоть какой-то звук, а здесь был не просто членораздельный звук, а крик раненной птицы и, не снимая, как обычно одежды, она вдруг с отрешенным видом подняв руки над собой, медленно двигалась по кругу, как будто обозначала медленное движение травы в течение реки. Так продолжалось несколько минут, Диана плавно двигалась на носочках змейкой по залу изгибаясь, как тонкое и гибкое растение.

– Надя, – тихо и внятно произнес Дин, как будто звал ее, – Надюша…, – потом он махнул рукой и Бас заиграл. Диана остановилась и прислушалась к чему-то, на ее лице появилась счастливая улыбка и она начала танцевать партию Дианы-охотницы, став в данный момент именно такой, какой ее помнил Дин в театре – счастливой, прекрасной, волшебной. Закончилась ее партия, наступила тишина, Диана остановилась и, не понимая где она, стала осматриваться по сторонам, вдруг глаза ее закатились и она стала падать, но Дин был уже готов и подхватил ее, после чего вместе с Басом они отнесли ее к ней в комнату и положили на кровать, Диана крепко спала.

Дин сидел рядом у изголовья Дианы и смотрел на ее изуродованное лицо и руки, но не видел всего этого, а он видел удивительной красоты женщину с мягкими чертами лица, слегка улыбающуюся беззаботностью ребенка во сне, спокойное умиротворение во всей ее фигуре, слушал ее спокойное дыхание и мысленно молчал. Дин молчал, ничем не выдавая своего присутствия, как охотник подстерегающий добычу из-за сады. Один неверный звук и добыча уйдет. Он терпеливо ждал пробуждения Дианы.

Диана открыла глаза, некоторое время она смотрела вверх в потолок, а потом опустила глаза и посмотрела прямо в глаза Дина.

– Дин?! – удивленно спросила она, – а ты откуда здесь? – улыбнулась она ему.

Дин молчал, он ждал дальнейшего развития событий. Диана тоже ничего не говорила, а только смотрела на него и улыбалась, занятая своими мыслями. Прядь волос лежала на щеке Дианы и Дин, очень осторожно приподнял руку, чтобы… но реакция была молниеносной – Диана в ужасе мгновенно свернулась вся в комок, видимо защищаясь от удара. Дин застыл как изваяние.

Вот он этот момент, которого он ждал, вот сейчас, когда ему дано право принять решение, единственное и окончательное. От него теперь зависит его судьба, а вместе с ним и судьба всего рода – всей системы.

Дин осторожно, еле шевелясь, опустил руку и вышел из комнаты. Он быстро прошел в комнату Баса.

– Бас, друг мой, она проснулась, будь добр, поговори с ней, прямо сейчас, объясни, что сможешь объяснить, она теперь с нами. А мне срочно надо уехать.

Дин вошел в центральный зал и скачал ту композицию, которую Диана слушала перед танцем и которая являлась своего рода катализатором всего процесса – связующим звеном. Это очень важно, найти музыканта, потом он вышел из замка, сел в свою огромную машину и уехал.

«Птица постарела и так ослабла, что уже не могла больше подниматься в воздух. Она качалась на волнах и ждала своего конца. Проглотит ли ее большая рыба, или она умрет от голода, для нее это было не важно. Для нее был только один вопрос, когда: при свете солнца или луны?»

Дин выехал за пределы долины и понесся по шоссе.

– Он поручил отцу меня подготовить. Отец, не вдумываясь, или не понимая, замкнул ее психику, как обычно, на мой голос, произнеси я хоть звук и у Нади навсегда образ мучений был бы запечатан со мною. Зачем? Не проще бы было ее просто убрать? Но я дал право первого голоса Басу, а Бас не подходит на роль садиста, она его не знает, и потому я остался у нее навсегда, как Дин…, которого она любит. Да, она меня любит, вот ключ ко всему. Дед, манипулируя сыном, подбирается к внуку через Надю…, Зачем? Музыка…, музыка, вот где для деда…, ему нужен музыкант! – Дина пробил холодный пот, – все, только для того, чтобы добраться до этого музыканта? А Надя его нашла, может быть совершенно случайно…, но не могут происходить случайности, нет им места в их системе. Дед убирает со своего пути всех: и отца, и теперь Дина, ему по какой-то причине необходим третий голос – этот вот неведомый музыкант, звучание которого записано на флешке, лежащей в его кормане. Обмен на нее: я нахожу музыканта, тот освобождает Надю и тем самым дед получает доступ к нему, только так, по какой-то причине дед может до него добраться только так… и опять…, Зачем?

Через некоторое время шоссе опустело, – Приехали, – он доехал до первого поворота направо, свернул и поехал по грунтовой дороге. Выехав на большую поляну, он вышел из машины и направился к вертолету, ждущим его. На аэродроме он пересел в ждущий его самолет, потом снова вертолет и вот наконец-то в машине они поднимаются по серпантину лесной, узкой, горной дороги. Подъехав к небольшому старинному особняку, стоящим неподалеку от горного озера, Дин вышел из машины и один без сопровождения пошел по знакомой дорожке в особняк.

Дин вошел без стука в кабинет, у окна, с видом на озеро, стоял высокого роста худой пожилой мужчина. У него было осунувшееся и усталое лицо, очень худое и вытянутое, все в глубоких морщинах, он смотрели в окно каким-то озлобленным и очень жестким взглядом, что-то обдумывая. Взглянув на входящего Дина, лицо старика сразу смягчилось, он пошел навстречу внуку и обнял того. Так они стояли, обнявшись, секунд десять. Потом старик молча отошел от Дина и сел в кресло перед камином.

– Ну, что, нашел, что искал?

Дин вынул из нагрудного кармана флешку с записью и положил ее на столик рядом со стариком. А сам уселся в соседнее кресло перед камином. Старик взял флешку, подержал ее некоторое время в руках, а потом вставил в разъем на скрытой приборной доске сбоку от столика и нажал кнопку воспроизведения. Послышался щелчок, похожий на включение старого клавишного магнитофона и кабинет наполнился сильным фоновым шумом, явно похожим на естественные помехи. Потом послышался звук электрогитары. Она не просто играла, она пела, прерываясь пассажами, звуками металлического лязганья, воя, хрипа, звона и фонового шума, и все же в этом странном звучании музыкант каким-то чудом добился и передал необыкновенную красоту «неестественной» музыки.

– Как он ее назвал? – спросил старик глухим голосом.

– Песня…, по-моему, просто великолепно.

– Да, это третий голос… Песня. Русские могут одним словом обозначить то, что некоторым и за сотню лет не объяснить.

Они сидели молча некоторое время.

– Ты ее любишь? Подумай, прежде чем ответишь.

– Люблю, дедушка.

Старик поднялся с кресла и вышел из кабинета. Через некоторое время он вернулся, неся в руке небольшую коробку. Дин стоял и ждал, старик подошел к Дину и протянул ему коробку. Взяв коробку, Дин обнял деда, коротко поцеловал того в щеку, резко повернулся и вышел из кабинета, старик стоял неподвижно и смотрел вслед уходящему от него внуку.

***

Валентин не спеша шел по Таврической улице вдоль ограды и когда проходил мимо входа в сад то немного замешкался, раздумывая, зайти ли в сад или пойти дальше, наконец, приняв решение не заходить и уже собираясь пройти мимо он услышал позади себя тихий голос.

– Валентин? – сзади него перед входом в сад стоял незнакомый высокого роста сухощавый мужчина, который пристально смотрел в глаза Валентину и ждал.

– Да, это я, – Валентин несколько растерялся.

– Позвольте узнать, композиция «Песня» ваша, на форуме экспериментальной музыки под ником Velen?

– Да… моя, – растерянно признался Валентин, ему сразу пришло в голову, что сейчас какие-нибудь претензии выскажут или еще что-то подобное.

– Может, мы зайдем в сад, если вы не торопитесь, поговорим немного о вашем творчестве?

– Пойдёмте, я собственно, побродить вышел, так что можно поговорить, – они вошли в сад и пошли, не торопясь, по дорожке к пруду.

– Меня зовут Дин. Если вам не трудно расскажите о своем творчестве?

– Мое творчество, да так сложно описать, что я делаю. Все духовые, клавишные, гитары, это я играю сам, а вот бас и ударник здесь сложнее, приходиться составлять из кусочков отдельных фраз. Мое звучание, скорее напоминает сюжет фильма, чем музыкальное произведение, ну вот и все.

– Это мне и нужно было понять. У меня к вам предложение или просьба, расценивайте это, как хотите, нам очень бы хотелось поучаствовать в одной из ваших композиций. Мы, это я – ударник, со мной контрабас и танцовщица…

Валентин осторожно покосился на своего собеседника, неужели он серьезно.

– Да я собственно совсем не профессиональный музыкант, это мое простое увлечение… я конечно не против. Если вы согласны, то я сейчас разрабатываю одну композицию, но в этот раз с текстом. То есть текст уже есть, который просто будет прочитан на фоне определенного звучания. Мне, например, очень интересно, ну, а вы, если согласны, то я даже буду рад помощи.

Они сели на скамейку перед прудом, вокруг ходили мамаши с колясками, бегали и играли дети, а они еще долго сидели и обсуждали теперь уже совместную работу.

Записываться решили на даче Валентина, в маленьком домике, недалеко от залива. Было тесно, но зато можно было шуметь в полный голос, никому не мешая. Дин приехал в небольшом фургоне со всеми инструментами на дачу, с Басом и Дианой, познакомились, атмосфера была непринужденной и простой. Они часами играли вместе, образуя ансамбль, он формировался как некий самостоятельный живой единый инструмент, подбирая скорее по внутреннему чутью свои партии, чем по нотам, вслушиваясь, в голоса друг друга. Диана была у них оператором и активно участвовала в обсуждениях, но не голосом, а мимикой и жестами. И вот в один из вечеров, наконец, их ансамбль зазвучал своим самостоятельным голосом уже независимо от музыкантов, они разом это почувствовали, как будто все сразу из исполнителей превратились в слушателей, а единый инструмент – единый голос звучал уже сам. Они были готовы, и теперь наступил самый важный момент: текст – прочитан, и вся композиция должна быть целиком исполнена и закончена! Все три голоса должны были прозвучать, объединившись в единый, чтобы обрести смысл.

Один знакомый режиссер посоветовал Валентину студию своей знакомой Лены, как наиболее подходящую для исполнения. Валентин выбрал эту студию не потому что она была лучше, чем другие, а просто она была единственной, которую предложили, поехал посмотреть и там познакомился с Леной.

Наступил день, когда должно было состояться исполнение. Лена пришла сюда еще днем, задолго до назначенного времени, она сидела одна в студии и ждала, она даже не могла понять чего, а все время ловила себя на мысли, что произойдет нечто очень важное, и она в этом тоже несет в себе даже некую ответственность за это важное, что бы оно не означало. Но в чем, почему, она не понимала, в голову лезли всякие глупости, которые очень мешали ей, раздражали. Ее студию иногда занимали музыканты, но не для записи, а только что-нибудь попробывать, отрепетировать. Правда они говорили, что здесь какая-то особая атмосфера в студии, простоты и некоего, как они выражались, радушия, по-своему хорошая акустика, просторная и, что самое важное, студия была высокой, было много свободного пространства.

Ровно в десять вечера в субботу во двор, перед домом, где находилась студия, въехал огромный фургон. Лена, суетясь, открыла настежь большую входную дверь и, ни слова не говоря, группа рабочих, одетых в одинаковые комбинезоны, очень быстро и профессионально начали вкатывать оборудование и расставлять его в студии. К двенадцати ночи все было готово и рабочие, так и не сказав ни единого слова, ушли. Лена иногда бывала в различных музыкальных студиях, но такого там даже близко не было. Более всего ее поразило то, что свет, акустика и все оборудование такое впечатление было изготовлено прямо под заказ, специально учитывая все нюансы занимаемой площади и специфики именно этого помещения – ее студии. Все пространство в середине зала было абсолютно свободно и туда направлен свет софитов таким образом, что казалось, будто занавес только подняли и освещена таинственным светом сцена, причем большая сцена в театре и вот сейчас начнется действие. Мощность динамиков была, как видно, запредельной и Лена боялась даже подумать, что будет, если они сейчас «грянут» во всю мощь, обвалится потолок или приедут за ними по вызову соседей с улицы.

В двенадцать ночи подъехал огромных размеров роскошный автомобиль, из которого вышли четыре человека и направились в студию. Лена стояла посередине зала и встречала гостей. Первой буквально впорхнула в студию через настежь открытую дверь светловолосая девушка в наглухо застегнутом от шеи до пола сине-черном плаще. Кружась, она, буквально не касаясь пола, подлетела к Лене, плащ, до этого, вращавшийся следуя ее движениям как колокол, как только на мгновение девушка остановилась, завернулся по инерции, плотно обвив ее тело по спирали, и тогда она исполнила глубокий реверанс, с почтением застыв в этом положении перед Леной, сразу превратившись в статую, высеченную из черного мрамора, до того весь ее облик был идеален. Потом, подобрав руками спереди подол своего плаща, она, согнувшись пополам, и быстро перебирая ногами, понеслась вокруг зала, рыская настороженными глазами во все стороны, пока не нашла свое место перед пультом, тогда она легко вспорхнула в кресло с ногами и застыла, закутавшись в плащ, как некая нахохлившаяся черная птица. Лена понимала, что это танец, и она даже видела эту сцену, только не могла вспомнить в каком именно спектакле, но мастерство этой девушки просто поражало своей отточенностью, реальностью происходящего. За ней вошел пожилой негр в идеально сидящем смокинге, он нес перед собой огромный контрабас. Поставив его у стены, он подошел к Лене и представился: «Бас», «Лена», – протянув ему руку, удивленно и нерешительно произнесла она. Бас учтиво поклонился, слегка прикоснувшись к протянутой ему руке и, сияя в улыбке, с явным удовольствием направился к своему инструменту. Валентин и Дин вместе не спеша шли через двор к входу, что-то обсуждая, войдя, они сразу подошли к Лене.

– Дин, Лена – радушная хозяйка, вот этой студии, – представил их друг другу Валентин.

– Да, это то, что надо, спасибо Вам большое, – Дин одной головой обозначил короткий поклон и, будучи значительно выше Лены, сверху он изучающее всмотрелся ей в глаза, от чего у Лены холодок пробежал по спине, но она все равно, даже немного улыбнулась ему.

Лена, очень сухо и даже с некоторой отстраненностью, провела Валентина по студии, все показав и объяснив, где что находится, взяв с него честное слово, что они будут аккуратны, передала ему ключ, чтобы когда они закончат он закрыл студию и бросил его в почтовый ящик на двери и ушла, пожелав им успеха. Но Лена не собиралась уходить. С самого начала, как она разрешила занять им студию, для себя она решила, что обязательно должна послушать и посмотреть, что же здесь будет происходить. «Пусть это даже не честно, что я подслушаю, но может это последняя возможность увидеться с Валентином…», – повторяла она себе, оправдываясь. Все это время до субботы, до того момента, когда Валентин должен был прийти сюда, для Лены это было время сплошного тягостного ожидания и самокопания. Она постоянно прокручивала у себя в памяти, почему она вдруг начала ему и, только одному ему, читать эти «дурацкие» стихи, что ее толкало, ей было почему-то стыдно за все это. Но, почему? Ну прочитала, что из этого, а он встал при этом и стоял напротив нее, смотрел на нее, слушал. Ачто он видел, слышал, Лене становилось горько до слез от того, что она не может ему объяснить ничего, а напротив ведет себя как дура…

В студии одна стена была целиком занята под огромный деревянный стеллаж, на котором стояли макеты декораций, лежали различные материалы, рулоны, бумага, холсты, стояли небольшие скульптуры и прочее. Самые верхние полки до потолка были завешены картинами и задернуты занавесями. Но на самом деле там располагались две маленькие комнаты, в которых отец Лены, иногда работая по ночам, мог приготовить себе что-нибудь или немного поспать. Об этом никто не знал кроме Лены, туда можно было попасть или по приставной лестнице, либо с черного хода позади студии, по маленькой железной лестнице. Лена заранее все приготовила, чтобы оставаясь незамеченной, все видеть и слышать, как с балкона в театре. Она тихо поднялась по железной лестнице и уселась поудобнее на пол, обхватив руками колени, наблюдая за происходящим внизу через широкие щели между картинами, специально ею заблаговременно раздвинутые. Видно и слышно было все прекрасно.

Музыканты ни спеша пробовали и настраивали свои инструменты. Валентин выбрал именно то кресло, в котором он сидел при первой встрече с Леной. Он достал, из мягкого чехла, свою электрогитару и Лена ахнула от неожиданности, это была одна из самых дешевых китайских копий электрогитары, которые ее друзья называли не иначе как – «гладильные доски». На Лену разом, как ушат холодной воды, обрушилась та накопившаяся тревога, которая не осознанно все это время ее съедала изнутри и она поняла – больше всего на свете она боялась разочарования! И даже не от того, что они споют или сыграют какую-нибудь тривиальную популярную попсу, а больше всего она не хотела услышать идеально вылизанную, отрепетированную и до ужаса банальную «высокую» классику, в какой-нибудь своей, только ими осознанной и понятой интерпретации замысла автора. И, вдруг, эта дешевая китайская подделка, но она же видит уникальный инструмент Баса, невероятную и, наверное, вообще, единственную такую на свете барабанную установку Дина…, все эта техника, расставленная… Лена сжалась в комок, чтобы не дать разочарованию окончательно захлестнуть ее и не убежать, оставив хоть в памяти… его таким, каким он ей кажется.

Диана включила пульт, все сразу пришло в движение, в зале, как на сцене, загорелся таинственный темно синий свет, лунной ночи. Чувствовалось колоссальное внутреннее напряжение во всем, колонки готовы были взорваться в своей нереальной мощи, Бас низко наклонив голову, зажмурившись, улыбался, Дин, одетый в какую-то средневековую белоснежную рубашку, сидел как изваяние весь бледный и смотрел в глубь зала, все были готовы и ждали.

– Сцены. Чтения из пяти книг. Для чтеца и четырех голосов, – голос Валентина, не знакомый, насыщенный, тихий и спокойный, раздался сверху и заполнил собой все пространство. Лена слышала о таких технологиях, когда звук находился только в периметре определенного круга, а достаточно выйти из него хоть на метр и уже ничего не не было слышно. Но Лена находилась внутри него и ее наполнил голос Валентина до краев, который был уже записан ранее и они все собрались здесь и сейчас чтобы его озвучить. Лена еще больше напряглась, первый звук, он и ни какой другой, самый главный, самый важный, самый неповторимый. Уникальность вступления не сопоставима ни с чем по напряжению и важности и потому Лена, как музыкант, вся слилась в концентрированную точку ожидания и доверия.

И вот он этот первый звук раздался. Все что угодно ждала и была готова услышать Лена кроме этого, нет, это была не музыка, раздался огромной мощи скрежет и лязг металла, мгновенно переходящий в подхваченный высокий диссонирующий звуками аккорд, буквально разорвавший этот мир в клочья, и он понесся сквозь бесконечность пространства черного космоса с такой невероятной властью, мощью и, самое главное волей – чудовищной волей некой живой сущности. Мысли Лены метались как бешенные, не находя пристанища, все неслось, как буд-то весь мир стронулся со своего привычного места, увлекая ее за собой в ритмическом и звуковом хаосе и одновременно, это было невероятно, но эта была размеренная и спокойная вокальная беседа, пение, даже можно сказать камерное, никто не орал, не колотил, бил или ревел, а все три голоса слились в единый поток, состоящий из множества голосов, и все они были живыми, страдающими, веселящимися или суровыми. Валентин играл очень странно для электрогитары, он будто играл на ситаре, а скорее даже на каком-то неизвестном инструменте, не медиатором, а пальцами, гриф высоко поднят и каждый звук был отдельным живым существом, он, закрыв глаза, прислушивался к грифу гитары, наклоняя голову и буквально, можно сказать, разговаривал со звуком, который был полностью подвластен ему и в тоже время свободен. Дин по манере своей очень напоминал Лене барабанщика Сэма Вудьярда, а Баса она ни как не могла с кем-нибудь сопоставить, настолько он отличался от того, что ей приходилось до этого слышать.

Диана, при первом же звуке не встала, а сползла с кресла, на котором она сидела перед пультом, она явно была в каком-то своем отрешенном от действительности состоянии. Плащ она сняла и, держа его раскрытым за спиной высоко над головой, длинными прыжками пересекла сцену по диагонали. Плащ развивался над ее головой, а она в своем странном одеяние стала не танцевать, а повторять, как кукла, одно за другим заученные хореографические упражнения, какие выполняют ученицы в училище, точно и ритмично. Потом неожиданно в самом центре сцены она застыла на мгновение, сделал оборот, и тихо опустилась на пол, плащ плавно лег вокруг нее ровным кругом. Лене со своего места наблюдения видно было, что это образ некоего черного цветка, в центре которого, покоится белая безвольная фигура человека. Наступила абсолютная тишина.

Раздался голос Валентина:

«Из Единой Книги.

На кусте колючем, сером, красный цвет – что глаз Пророка

Дай ответ Пророк?! Подумай! – у жизни, что в основе, и поведай нам о судьбах века

Почему ты красный, почему не синий? – Мы холодным свой рассудок держим

Глаз Пророка, что колючий куст в основе – как огонь за светом от горящих окон

Ваш рассудок холоден, но беден, жизнь есть смерть, как кровь – Пророк тысячелетник».

Зазвучала труба, далеко, напевно и нереально, также очень далеко был слышен мужской хор, как эхо. При первых звуках трубы, Диана просунула руки снизу в прорезь своей накидки, руки выпрямились вверх, и как будто ее сверху за руки тихонько вытягивал кто-то невидимый наверх и она стала медленно подниматься. Ее накидка спала с ее тела и она обнаженная в лунном свете, слегка покачиваясь, встала во весь рост, а руки безвольно упали и голова была опущена на грудь. Она пыталась поднимать безвольные руки, а они извивались как веревки в бессилии и падали, снова и снова. Сцена была настолько страшной в своей беспощадности, что Лена спрятала лицо в колени, чтобы не видеть, но совладав с собой, заставила себя поднять глаза.

Гитара вступила как рок, как приговор, как будто некий всесильный судья возвестил о своем присутствии, она прозвучала как фанфары, властно и непреклонно. Диана застыла и ее руки сразу почувствовали еле уловимую силу, они начали подниматься волнами все более нарастающих и, в конце концов, превратились в крылья. Диана стремительно понеслась по сцене, кружась и летя в непреодолимой, захватывающей ее энергией, обретения силы и свободы. Лунный свет стал меркнуть и все наполнялось ясным свежим голубоватым и розовым свечением приближающегося утра. Восход был ярко красным, он заполнил все пространство сцены, а на противоположной стене от Лены появился образ высокого окна, или зеркала и в нем светилось что-то красное, переливающееся и развивающееся на ветру. Ну да Лена видела, как Дин с коробкой в руке подошел к этой стене, вынул что-то из нее и развесил там. Диана в нерешительности остановилась и, кружась, стала осторожно приближаться, подошла, взяла в руки и стала внимательно рассматривать – это было ярко-красный наряд Дианы-охотницы. Диана постояла некоторое время, рассматривая его, потом надела, оглядела себя со всех сторон, как будто перед зеркалом, вышла на середину сцены, как перед публикой и начала танец Дианы.

Действие началось.

С этого момента чтец, читая из книг, и музыканты уже не останавливались. Но вот что странным показалось Лене, чтец как будто и не был главным, его голос ушел далеко на второй план и, порой даже было не разобрать слов за музыкой.

«Из Белой книги.

Две черные птицы в ночи друг за другом летели в молчании гордом

Светало. Одна закричала: над небом, над светлым!

Летели в ночи две черные птицы

Они петь не могли, они были не певчи, они только в ночи – они черные птицы

На светлое небо кричала, на светлое небо

Просила наверно от неба …, а что же просила?

Одного – темноты!

Из красной книги

В чем смысл?

А в чем и быть ему как не в фантазии да суете

Молча сидели, и думали, сами себе разумели безбожники. Как!? Согрешив, жить остаться, и можно ли

Разве безумно пророку не впасть и в отчаяние, а человеку дать ту лишь свободу, что нужно народу

Всякий решает свое, только, что можно иметь, а понять не грешно, что! дозволено им же

Так что ж ему так претит – честолюбцу. Или его не учили законову слову!? Что не убий – и не оскверни свой язык наветом и ложью

А-а про покорность и добродетель!? Вот видишь, сколько законов положено слышать Счастья лишь нету в законах боговых

Стань только тем, кем тебя нарекают – философом мысли, в них тоже есть правда «безумного» Будды

Сильный и гордый, свободный и одинокий – вот в чем загадка

Свобода дана для молений о рабстве, а с рабством в войне ты при людях и вечно на месте

Мир искусён и рожденье сказаний не радует боле

Пустые слова на ветру, как шелест травы по воде и я их берегу

Что ж ты о рабстве беседу ведешь, коли песни поешь о кручине – судьбе

Мне ль не видать тех беспомощно – сильных и горького слова молчащего взгляда

Мне ль не услышать, птиц на ветвях, взирающих тихо

Вот! И лес замолчал – они понимают, а более знают былины

О рождении в сути однажды спросил я ответ

Как насмешка беспомощно мягких падение рук на колени сидящей

Вот и весь разговор о любви и рождений

К Пророку – неизменимый под бременем к сроку готов, как сидящий на камне

Хитрость в подмогу призвать и дать богу прощенье, а искупленье – усопшим оставить и замолчать

Ты спросил о цене – Мы! видели то, что мы никогда не поймем?

В руке пустота, рука в кулаке, все боимся терять и себя для души бережем

Надо б отдать, да на что вам менять

Так вот, глядя на ветер, без умолку спорим, что зря и незнаем, себя проклиная, на холоде грея себя

Где повезет? В чем? – не важно

Главное, чтоб было реально, когда вдруг поймем, так и скажем – вот гениально!

И, может быть, верно поймем – для себя

Он хвалил не цветы, ствол в пустыне земли не расцвел, но на воду сквозь ветви глядел: «было слово в начале, а потом уже дело» – прочел и голос упрятал в ладони

Так, среди множества скорби бесчестья, умом постигая, душа обозлилась на вечность и на тебя и на горе, любя человечность и не узнавая себя

Так говорят об искусстве! – о чем говорить!?

Искусство обсуждать того, чего уж нет – бродяг?

И впроголодь и не без драк кочуют по душе, но с факелом в руке, хоть ночи белы

Вот и считай – откуда мы

Всем правит красота – ее порой никто не видит, но слышат, слышат, что поет, на арфе продает, танцует, бегает, орет, на людях вся блестит, беседу милую со скукою ведет, цинична, светлая до боли, с упреком нежна, колка, едка… и все без умолку – продажа с торга, а торги здесь не редко

ЕЁ и нет – и словом древним в безчестии сим нарекают верность

И, что ж из этого, коль не пришлось вам пережить безвременно и радуйтесь веселью вашему

Беседы об искусстве не сделают вас более искусным! – ведь так!?

А что хотите вы взамен? Что? Жертву вы готовите искусству?

Ведь в этом ваша жизнь – подчинена без малого – служенью!

Безликих суждено похоронить. Пусть и хоронят. А вас к безликим, что без лица – одно перо в руке, в портрете рама … одна лишь ерунда!

Похоже всех свалила наземь такая же могущая рука как смерть!

Толкаясь, заплетались ноги сами за себя и от себя же убегали, давая шуму водопада войти в противоречие с водой лежащей

С собою на плечах, держа лежащего с раскрытыми глазами

Бегущую собаку увидав, в безмолвии цветов. Они растут, но мертвые, как память, а в память верим и в вере мы к себе идем и сами же себя хороним, чтобы осталась память по собаке

Так для себя пусты умы, как пусто озеро с холма

Из Синей книги

Шум воды с водопада под ней вдоль стены – бесконечно томление времени

Он брода искал, он бежал от воды и к ней он пришел – ты оставь его с бременем

Я вас упрошу дать мне руку и помощи – Вы дали мне руку, а сами ушли, но осталась вода и товарищи брошены

Три слуги – твои силы по прихоти собрались у огня – тянут песню о вечности

Холод! Утро с ржавой водой, вот состав прогремел, обнажив мертво-бледные истины

Взяв часы он ушел, все оставив … потом: «он позвал …, я пошла …, я только за ним …, я осталась одна!»

Три столпа, три души – смысл общества

Надо ли быть, если нечего больше начать и что говорить, если хочется больше молчать, и что я хочу, если я не хочу, то, чего я хочу

Руку дать я тебе не могу, впечатленье оставь, дав возможность себе рассказать

И надо б сказать, но остался лишь голос воды проплывающих рыб

Самый хороший тот – что с тоской на глазах, чтоб закрыть мир от слез, а слез нет, их и не было

Что ж уж так – остается терпеть, теряясь в догадках. Вот и представь себе мир, который перестал существовать

Рваным голосом – набежали холопы, кричали, руками махали, да что вам нужно – бездарность свою прославляли

В молитвах наврали, писания бросив, на растерзанье зевающим свитам

Я взял богослов, там все вынул и внутрь заглянул, там же пусто и нет ничего – ты не видишь, ослеп ты!?

Он на взрыд и взахлеб нам сказал, что с ума он сошел там по нас

И плача руки воздел и к воде обратясь и крестясь взял свой век и к ней: «воскреси» он кричал

Волосы седы, душа обнищала, спаси, дай мне душу, а все что можешь возьми – отдай мне меня

Из Черной книги.

Цветочные поляны, грядки, клумбы, посаженные и посажёные отцы

И молчаливые бездельники – цветов молчальники – эй, расступись, и дайте же ему пройти

Седой туман с утра окрашивает зелень молочной кислотой. Вчера под вечер у костра сидели, тянули песню, не слушая себя, так, наедине с собой, а может для себя

« … канаты кожу рвали с рук …» – услышали там где то за рекой « … и якорная цепь визжала чертом …» и небо расступилось подомной, я приподнялся, потом опять упал

Как заору: эй расступись всесильные Пророки, ему идти, а человек, что заново родился и обличающие сроки мешают нам на нас взглянуть

Но, рот молчал, зубами сжав слюну

Туман, окрашивая зелень, клубится над травой, болота погребая под собой

Открыл глаза, ее уж нет – она ушла. Один под пологом. Светает. А здесь пока что темнота и сырость пробирает. Похоже подо мной болотная вода. Откуда!?

Не узнаю я что-то утра. И зелень ржавая и темная роса и все течет и чавкающая слизь свисает с потолка и подо мною не вода, а что-то темное, как будто чьей-то кровию рука обагрена

Змея на камне, свернувшаяся, глядя на меня молчит, а неподвижным взглядом говорит, что раз пришел, то значит ВЫ! пришли, а уж пришли, то проходи и не молчи так скупо, а расскажи себя, хотя не нужно, хватит обращений. Его уж не вернуть, а те, кто рядом, видимо ушли и не оставили себя – из обличений

В награду нас они подставили любя и плащ, с лицом закрытым плачущего я, подбросили обглоданный волкам. А те, оскалившись как лошади, в табуны сбившись, не нарушая тишины с обрыва в воду бросились. Они! – для той змеи на камне высшим были

А мы запели рыцарей души – псов-рыцарей в общине

Остов разверзнутый – безмозглой мудрости мечты

И голос с неба с потоком брани покарать готовый все живое на этой бренной.

А с острова ковчега боги ликовали, смотря на суету – и всех ровняли

Лишь только выделив глубоких, с рваною душой, да взглядом сатаны, что был у каменной змеи

Из красной книги.

Всесильные и славные почили, про нас не вспомнили – так вот! – об этом нас учили Боги: не брать и не судить, а выживать

Стреляющий, иль страждущий, мы от себя бежали, мыслили и растворились. Да! И, в сущности, мы обозлились

С надтреснутой душой мы плакали в плечо и некому нам рассказать и не о чем нам попросить, все кануло в бездушии, что как вода от берега вдруг отошла и дно безбрежное открыло

Все твари из глубин вдруг поползли наверх, но здесь и так темно

Но, плотно прилегая, в траве они ползли

России положить на лоб пятак из меди, похолодней!

Разгоряченный лоб остыл и хладность будущего ливнем бьет в незащищённые тела, а защищаемся руками

Но руки в кулаки ладонями на горле спрятаны не дураками, а страх ползет – червяк. Нам неумелым грех роптать, тем более судить и осуждать безгрешных, но в хаосе гармоний, потерянных, но интересных, невежды и пророки не смеют рассуждать, а остальным – не до чего

Пока они роптали мы развеличили и не подали по вашей темноте

Крича, беснуясь и бушуя, несли в руках удилища и тварей, что наловили у себя на дне безводном

Ах! Радость стонет от бесчестий. За шиворот волочащую радость смехом оскорбили лошадиным и умилясь остановились

Зато леса в воде. И так коряги, впроголодь, еще и слизь. Для всех потеха, живостью овеянные чувства разладились, а оскорбясь, вдруг разошлись: кто в лес, к воде поближе, а кто на дно в безводном море

Вой Сумасшедших, как от лавины вы шарахнулись и снова, как говорили, набираясь храбрости тряслись в слезах от трусости и слабости, превозмогая вялость и дрожь зубов в руках

Из Синей книги.

Дай руку черт – тебя не поколебала вся суета мирская, как на ладони

Для смеха разве здесь тебя мы ждали, а эко вышло!

Знать сатана подумал о себе и ты уже не нужен стал для всех. А улыбаешься ты черт за нас, кривя душой с кровавыми руками

В проем дверей внесли два гроба. Один в сенцах оставили, второй – втащили в кухню и заперли избу. Без права входа. Изба полна – людей, не духов!? А может мертвецов?

И девочки тряслись и вздох грудей заполонил все выходы из дому. Видать, не встать ему среди детей

Из Черной книги

Вода вдруг отошла, я лег на землю отдышаться. О памяти? И не было и речи – ведь память искалечит, а мне не хочется, мне надо с вами быть, мне надо видеть, мне надо жить, и смутно – представлять и чувствовать и пребывать в таком как это утро. И вопль заглушил отчаянье души, и каменный обрыв как застонал, нет, это смехом камни отозвались – они ж к нему все обращались и только он их знал – и все его боялись, любя.

И эхо тоже насмехалось и, глядя на коней, волков и даже на людей она слезами? – нет! – она молчанием тем жутким отозвалась той каменной змеи с надтреснутой короной и так расхохоталась, что поперхнулась и, прихватив с собой, вдруг уползла не оборачиваясь, но! глядя на тебя

«… они зацепят меня за одежду …» – так крики тонущих за совесть зацеплялись, а песни пели все о том одном певце и глупо ухмылялись, читая правду на своем лице

Но правды нет, а есть прозренье и сожаление с призреньем, к своей судьбе – среде, кочующей во мне

Флаг красный надорвом с серпом, а ров землей присыпан, а чернозем, как хлеб и масло в нем

Здесь соловей, а там журавль, лишь крик его с того болота, что средь полей за лесом Пролетая – твоя земля журавль – смотри твоя. Ты удивлен? – что? – новая могила?, да черт с ней пусть хоть старая обновлена – какая суть. Земли так много! На ней болото б только было. Червей для соловья, и пусть перекопаем, потом переживем

Найдем ухмылку – лязганье зубов истории своей, да множество костей, что обросли налетом невежества плывущих кораблей

Ползу с земли за той водой, что отступила. Не так все – не идет вода ко мне. Я все за ней и не догнать – устал видать. Устал!

Стоять! – окликнули. Бежать?

Вот меч в руке, откуда ни возьмись. Кто меч вложил!? К костям прирос, не оторвешь – как бить им надо? – Змею бей. Их камня же она. Да черт с ней – меч лишь обломаешь и руки, так немного, замараешь … так бей же, бей!

А чавкающая слизь, вдруг с потолка как понеслась, дрожа и заливаясь и вкруг меня. Как змеи извивались орущие и стонущие руки – а я кромсал их тем мечом и обломал его, но он опять и вновь возник и возникает бесконечно

Я верю, и полагаюсь, и боюсь, ведь больше нет же ничего!

Могилы даже шевелились – а за кого? – да кто поймет ни соловья, ни журавля не дозовешься, вокруг болота. Все разбежались от меня.

Союз с мечом в костях – ни рук, ни ног и голова уж где-то, какой-то воющий мелькнул, а я за ним – Ха! – его уже и след простыл

Ну, лег опять да поостыл

В гробу? Похоже, тихо слишком. Опять на утро не похоже и надо бы вставать, а я боюсь дышать

Глаза открыл – все тоже, но рядом кто-то, руки протянул – ну, слава богу, прошептал. Весь липкий и в лохмотьях выбираюсь, пусть темнота, но лишь бы воздух был

Из Синей книги.

Певец почил и, песня прозвучав, не затихая смолкла. Ему не встать, а наши без умолку, не слушая обвисшими грудями потрясая среди колец и славно, в захлеб вещают ему конец – все! И, затихая, уходили наконец.

Как мертвецу ты объяснишь, что жил не правильно мертвец – не жил, а умер и конец всему ему.

Дай руку черт, пожми ее и передай привет. Кому? – Сатане и Богу

В сенцах-то гроб открыт, и для просмотра на людей и очередь теней вкруг гроба все ходила

Не по любви, а все по памяти – по звуку и кашляя, как будто слишком много водки или воды и захлебнулась

Да разве все на этом: «… мне вчера дали свободу, что я с ней делать буду …»

Ты в кухню в кухню проходи в дому не топлено с весны, а ты, не раздеваясь, здесь посиди да посмотри в его черты в его нарывы.

Из Черной книги

Доски – по дюйму с надрывом трещали, а тяжко нести се тело худое. И плакали в здоровьи мужички – как дальше быть. Вот горе! И пели доски и тяжко так несли.

Здравствуй величье да создание, тебе привет от целого мироздания и еще всякого – человек тебе кланяться, тебе повелел. Рад бы главу положить – отсекут, а что без нее, да по воле гулять не придется! Ай не придется, все вперемежку к себе обратятся

Завели пересуду, дай напиться и буду я слушать, как поют за рекой – надрываются, да гуляют. Парень девицу любит да целует, а девица не надивится, да приплясывает, что чудной такой – праздник, а он надрывается. Пожалеть бы тебя ей, да ей некогда – красна девица. Развели костер и птиц пустили в круг. Сидят смотрят как птицы пугаются, да зерна поклевывают, про огонь забывая.

Что надрываешься?! – аль не любит тебя? Ай не любит!

Из Красной книги.

Пророку все не впрок, его не удивит твоих печальных рук движенья, твоих опущенных чуть плеч в безволии и речь – твоих безликих слов о прошлом

Грядущие века, сжирая душу мелочного «Я», откуда-то тебя достали для меня – гляди! и чтобы не упасть дай руку лучше, а покарать всегда успеет меч Пророка

Ух! Вой какой из леса да болот – знать чернь живет, и все себе вменяя, себя передает чрез стон и вой

Вон из ворот гроба – все боком выходило, хоть окна заколочены и двери на запор, а ветки под ноги кидали, когда несли тебя мы из ворот

И хор – хор детских голосов – холодный хор. И чист и светел, нет там ни драм и нету там трагедий, все за живот берет как будто ты один на свете. Себя хоронишь и смотришь как в укор на тех, которых с нами нет. А те, которых здесь, не надо

Себя в ответе и тебя прошу мне спеть. Друзей иметь не грех, но лучше не иметь. Подруг же так хотеть, чтобы забыть и смерть.

Писал иконы лик. Без лиц, без суеты, на возвышении холма смотрю, смотри же вниз – философ!

Может быть, да про людей нам думать, стало быть, и думаем

Волной людей, всем общим пожеланьем, так восхвалят тебя, тем самым возвеличив – «творцов своих» – приемника глупцов лишь для того всего, чтоб нас-то не забыли, что рядом были, хотя и не были

« … в начале было слово …» – не притворясь взгляни на древо – за ним вода блестит, лучи от ряби ветра на воде на нас взирая не думают о нас – так им до нас, подумай сам, что раньше? – было ль слово, или дела? Дела усопших – творения героев, гениев, пророков – там не было людей. Дела их здесь – что ж им вменялось в жизнь и честь – идея хоть глупа, да …, а стоит ли так бередить те трещины, что нам не до ума, а для кармана. Поди уж всякому в обязанность в пеняли – чтоб за себя! Не дай бог дашь или отдашь – продать! И ты продашь. Кого? Нет не тебя, а в лучшем случае себя. Всю душу заложив за полгроша и счастлива душа, что за судьбу ей не придётся думать. Все можно, с плеч долой – на плечи друга-дурака – пущай дружище думает и знает честь

За стоном визг. Свиней видать погнали, пока их крысы не сожрали – на растерзанье псам и поскорей забыть. Как будто, так и было. Мило!

Немного жестко, да что ж из этого, что неудобно, зато легко и так вот проще жить.

Все жить и жить – навязло уж, довольно бередить беззубым ртом хватая воздух – ты прокричишь о жизни пару слов и сдохнешь, а остановишь этот крик и воспаленный глаз слез не уронит. Замолкнут все уста и уши все закроют.

Из Единой книги

«Душа усопших» во все века живая та душа – в том крике о себе, даря нам жизнь свою для жизни тех людей, что так не проживут

Для тех, которые возьмут, со скрещёнными на груди руками, и зубы сжав, до хруста всех костей, передадут, вложив туда свои мечтанья – всех людей!»

Музыка, танец и чтец одновременно закончили свое повествование. Диана стояла в середине сцены в солнечном свете, высоко подняв голову, гордая и величественная. Дин подошел к ней и тихо позвал: «Надюша…», Диана посмотрела на него и спросила, просто, обыденно: «Дин…, ты…, наконец-то, как хорошо, что пришел», – взгляд ее сиял от счастья. Дин подошел к ней, и они обнялись, вдруг Надя стала оседать в его руках и со смехом сказала: «Меня ноги не держат, я так устала», – Дин не отпуская ее, сел на пол на колени, он не мог плакать, не умел, но держа ее на руках, прижимая ее к себе, все шептал: «Ну, вот и все Надюша, все позади и уже больше никогда не повторится, теперь все будет хорошо. Вот увидишь». Бас и Валентин не торопясь собирали инструменты, потом пришли рабочие, погрузили все оборудование в фургон и все уехали. Свет погашен, тишина.

Лена сидела, не шелохнувшись, все это время и когда за ними закрылась дверь, она вдруг почувствовала себя такой одинокой, несчастной, жизнь закончилась, а ей так бы хотелось быть с ними, ведь это и ее мир, она понимала это, но что делать, как теперь быть, она не знала. Потом, не включая свет, она перебралась на маленькую кушетку, накрылась с головой в одеяло и лежала просто так не думая ни о чем.

Лена проснулась, солнце уже ярко светило в окно, было около одиннадцати, она полежала еще немного, размышляя, чем ей бы заняться в выходной, потом по приставной лестнице спустилась вниз и села в кресло, в котором она сидела в первую свою встречу с Валентином. Раздался телефонный звонок. Ей так не хотелось вставать, разговаривать с кем-то, но она заставила себя встать, а мало ли что-нибудь важное, кто его знает, прошла через всю студию, сняла трубку и пустым голосом сказала: «Алло, я вас слушаю…».

– Лена? Это Валентин, – голос у него был тихий и явно смущенный, – я вам позвонил…, я почему-то решил, что вы в студии…

– Да Валентин, что вы хотели? – Лена понимала, что она сейчас таким тоном убивает последнюю надежду, он сейчас извинится и скажет – да нет, простите ничего… и все, – Валентин, – начала суетиться Лена, – расскажите, как у вас вчера все прошло, получилась запись?

– Да… получилась… вполне все хорошо прошло…, – Лена чувствовала, что Валентин очень нервничает, думает о чем-то своем.

– Ну, вот и замечательно, я вам хотела сказать, что вы можете всегда пользоваться студией, если вам нужно, и приходите сюда почаще, – Лена тараторила, как будто боялась, что не успеет сказать все что хотела.

Образовалась некоторая пауза, оба молчали.

– Лена…, если вы сегодня не очень заняты, то могли бы мы сегодня встретиться, днем или вечером, просто так … – Валентин осекся.

– Да, – Лена еле говорила, – конечно, давайте, а где…?

***

Прошло почти тридцать лет. Дин и Надя поженились, у них родились три мальчика и две девочки, живут в своем замке. Иногда приезжают к Валентину. Бас уехал к себе в свой дом, больше не играет на контрабасе, читает, да слушает музыку, в основном джаз в исполнении старых мастеров. Петр читает лекции в разных университетах по теории физики. Валентин с Леной тоже поженились, у них двое детей, уже взрослые, мальчик и девочка.

***

Ранним утром в Михайловском саду, в одной из боковых аллей, сидел молодой человек, лет двадцати пяти, светловолосый с небольшой бородкой, одет в светлые джинсовые брюки и легкую спортивную светлую куртку, на ногах из тонкой мягкой кожи летние мокасины. Он сидел и читал небольшую книгу в розовом плотном матерчатом переплете. Как только первый луч восходящего солнца коснулся золотого шпиля, в конце аллеи появился немолодой человек и очень медленно пошел по аллее. Он очень странно выглядел, ему было на вид лет семьдесят, но по серо-землистому цвету гладко выбритого лица, по очень глубоким морщинам можно было дать ему и сто лет и даже больше. Он был высокого роста, очень худой, одет во все черное. Внешне его можно было принять за католического священника, а из-за толстых роговых очков, которые были популярны в середине двадцатого века, он походил на старомодного профессора университета, из-за прически и осанки его могли принять за военного в отставке. В руках его был огромного размера сложенный зонт, которым он пользовался как тростью. Он не спеша подошел к скамье, на которой сидел молодой человек и остановился напротив того, опираясь на зонт. Молодой человек, оторвавшись от чтения и улыбаясь, посмотрел открытым ясным взглядом на подошедшего старика и, указав на книгу, сказал: «Смотри, у букиниста нашел», – потом повернул книгу, не закрывая обложкой вверх, где было название «Моцарт». Молодой человек закрыл книгу, оставив ее на скамейке, встал и они вместе, также не торопясь пошли к выходу. Вышли на Марсово поле, и пошли по боковой алее к Мраморному дворцу. Было начало рабочего дня, вокруг спешили на работу люди, машины, ярко светило солнце и везде ощущалось какое-то приподнятое настроение, все улыбались, шутили, шумно разговаривали, что-то праздничное витало в воздухе. Они дошли до конца аллеи и повернули на Миллионную улицу. Хотя светило солнце, но неожиданно пошел несильный дождь, старик раскрыл свой огромный зонт, а молодой человек, подставив лицо навстречу каплям, жмурился и смеялся. Мимо них пробежали, о чем-то переговариваясь, две девушки, видимо студентки, чуть не задев старика. Тот весь напрягся и прошипел: «Они будут наказаны». Молодой человек, обернувшись в след убегающих студенток, улыбаясь, ответил: «Нет…, ничего, обойдется… успеют». Пройдя через портик, они вышли на площадь и остановились перед столпом. Старик поднял голову, удостоверившись в своей абсолютной власти, а молодой человек не спеша осматривал все кругом ни на чем, специально не заостряя своего внимания.

– Иерофант, я смотрю, ты просто наводнил весь город своими знаками и символами, для чего тебе они?

– Чтобы люди всегда знали свое место и понимали неотвратимость наказания за ослушание.

– Ослушание, в чем же они, по-твоему, провинились?

– Ты ведь знаешь, что ты еще хочешь от меня услышать?

– Ты усомнился в истинной сущности духовности человека. Я это знаю. И ты прямо сказал об этом. Потому тебе дано право испытать человека. Но прав ли ты в своих сомнениях или нечто другое стоит за этим, ответь, достиг ли ты истины, после всего, что свершено тобой?

– Человек грешен. Я поставил перед ним простую дилемму, и он сразу предал тебя, ни на миг, не усомнившись в том, что это ложь и где та духовность человека, о которой ты мне говорил, посмотри, мир открыт передо мной в своем несовершенстве и виной всему человек. Разве он не достоин наказания? Самого Сурового наказания.

– И что же ты нашел порочного в человеке, что убедило тебя в твоих исканиях?

– Я нашел на Земле самого порочного, лживого и безпринципного человека, который готов был на все – на обман, убийство, предательство, ни жалея никого, даже своих детей и родителей, ради своей выгоды. Алчность, жестокость и безрассудство полностью владело им. Я же поставил его, его семью и его потомков над всеми людьми, возвысил и наделил безграничной властью, дал несметные сокровища и передал ему право судить людей по его законам, а не божественным. И люди приняли это как должное, безпрекословно подчинились и со временем стали такими как он. Неужели сердце не подсказало им истинную сущность лжи? Почему же духовность их, в которую ты веришь, молчала, не подсказала, потому что порочны люди с самого начала и для них порок так же естественен, как то, что они продали свою духовность сразу ради сиюминутной выгоды – своей выгоды. А сейчас, ты видишь, что это за мир: здесь ложь стала правдой и правит по своим законам, насилие, предательство норма для людей – это истинная сущность человека, нет здесь духовности, и я не сомневался, что так будет.

– Значит, ты считаешь, что человек и духовность несовместимы?

– Я уже доказал тебе это.

– Но во всех твоих рассуждениях и примерах я не увидел доказательств отсутствия духовности в сущности человека. Если брать и рассматривать поведение и мотивы только преступников, то нельзя делать однозначные выводы, что все люди преступники, ты не рассматривал честных и достойных людей, а нашел ли ты их? Так ли ты сам понимаешь духовность, как ты говоришь и что в твоих словах, правда, а что ложь, ты сам можешь ответить?

Иерофант надменно подняв высоко голову, повернулся к молодому человеку и ледяным взглядом посмотрел тому прямо в глаза.

– Покажи мне хоть один духовный поступок человека, что бы я поверил тебе.

– Духовность естественное состояние человека, она повсюду, именно она управляет человеком, а не порок, как ты считаешь. Сейчас ты увидишь высшее проявление духовности в человеке.

В этот момент вокруг них все изменилось, они стояли на улице, занесенной снегом, было пасмурно и очень холодно, дул сильный ветер, далеко звучал гул канонады. По протоптанной узкой тропинке вдоль домов медленно шла молодая женщина и за руку вела за собой ребенка, лет пяти или шести. Сразу видно было, что они очень изможденны, худы и слабы. Вдруг женщина остановилась, оперлась рукой о стену дома и медленно начала оседать на снег. Она некоторое время была в обмороке от голода и холода, а когда пришла в себя, то постаралась улыбнуться ребенку, который стоял рядом и широко открытыми глазами смотрел на мать. Женщина с трудом говорила надтреснутым голосом, держа ребенка за руку.

– Сыночек, дорогой мой, любимый, ты не бойся, главное ничего не бойся, сейчас мама немножко посидит, отдохнет и мы дальше пойдем. Все будет хорошо. Мы с тобой хлеб получили, видишь, какие мы с тобой молодцы, сейчас придем и поедим, и все будет хорошо. – Потом немного помолчав, она добавила, – сынуля, милый, если вдруг мама упадет и не сможет идти, ты главное не бойся, возьми у меня хлеб, видишь вот здесь в сумке и сразу отнеси тете Оле, дорогу ты знаешь, понял, главное тете Оле отнеси, а обо мне не беспокойся. Ты хорошо все запомнил?

Ребенок стоял не шевелясь и смотрел, как мама тяжело поднимается, опираясь рукой о стену дома и они пошли медленно по тропинке дальше. А над ними стояли две призрачные фигуры, молча наблюдая.

– И все? И это ты называешь истинной духовностью?

– Да, это истинная духовность, а ты не увидел ее в человеке. Так истинны ли твои сомнения? Ты не ответил?

– Даже если и была духовность в человеке, данная ему по праву рождения, то он потерял веру в нее, а что есть жизнь человека без веры в справедливость, пустой звук. Я нашел самого завистливого, мелочного и жаждущего власти человека. Ради нее он готов был на любые жертвы, не считаясь ни с чем и ни с кем. Он готов был весь мир, всех людей уничтожить, ради минуты своей славы. Именно ему я передал книгу Бытия, как истинному правителю над всеми, наделив его и его потомков абсолютной, непререкаемой властью, но он, чтобы не потерять ее, разделил знания на части и приказал переписать их, исказив при этом, смысл сказанного, а потом раздал эти лживые части таким же, как он, враждующим, между собой, тиранам. И они возвестили себя истинно верующими, породив, тем самым, бесконечные войны среди народов. И опять никто, никто не посмел им перечить. Люди готовы ради них и их учений убить любого, а ради своей, так называемой веры, и всех кто не подчинится или не согласен. Где же справедливость, как ты говоришь в этом мире? Люди по своей сути рабы, рабы самого жестокого и себялюбивого тирана, а думают, что это истинная духовность.

– Ты наводнил мир химерами, чтобы под их гнетом человек забыл себя, что он человек. Ты передал знания тиранам, чтобы они исказили их, и человек забыл путь к ним. Но ты забыл саму суть истинного знания. Ты не смог спрятать от человека истинное знание, опять говорю тебе, потому что ты не смог найти суть самого человека.

– Так в чем, как ты говоришь суть самого человека? Покажи мне?

Опять все переменилось, и вокруг них появилась студия Лены, на полу на коленях сидит Дин, а у него на руках счастливая, улыбающаяся Надя или, как ее завет Дин, – Надюша. Две призрачные фигуры стоят над ними и наблюдают.

– Безкорыстие любви и ее щедрость есть истинная духовность. Не нужные ей никакие учения и знаки, храмы и дворцы, власть и богатство. Ей нужно лишь внимание и ничего больше.

Эти двое много что еще обсуждали и анализировали между собой, но мы не будем передавать всю их беседу, потому что она касается только их и никого больше. Они, так вот беседуя, обогнули Исаакиевский собор, вышли на Невский проспект, дошли по нему и повернули на Суворовский проспект, дошли до Смольного сада, свернули вправо на боковую дорожку, и пошли к большому пятиэтажному дому, в углу сада, сели на скамейку перед фонтаном лицом к Смольному собору.

– Твои сомнения и поиски привели тебя туда, где нет доступа света. Ты создал мир отраженного, лунного света и поверил в него. Пытаясь заставить людей поверить в твой призрачный мир, ты сам перестал верить в существование истинного солнечного света. Духовность, самое естественное, стало для тебя недосягаемым, иллюзией. Все это время люди не боролись с тобой, как ты всегда считал, а по мере своих сил и возможностей безкорыстно помогали тебе. Но время твоих сомнений, поисков и испытаний здесь закончились, люди больше не будут тебе помогать. У них своя судьба. Теперь ты сам будешь испытывать себя, сам и только сам – один. А в помощь тебе останутся только те, которых ты породил – химеры, бездуховные твари, они теперь единственные твои помощники. Будешь ли ты молить людей о прощении, как ты их заставлял молить тебя о спасении, или ты воспылаешь гневом и ненавистью ко всему роду человеческому и будешь помышлять о мщении, выбор только за тобой. Оставляю тебя в уединении и раздумиях.

Молодой человек встал и пошел по дорожке в сторону Смольного собора, вышел на площадь и пошел по Тверской улице к Таврическому саду.

Иерофант сидел на скамейке, пока не наступила ночь, и он растворился в лунном свете, а может просто ушел, мы незнаем.

***

Сегодня Валентин дома был один, Лене необходимо было куда-то уехать по делам и она с утра умчалась. Днем он занялся тем, что начал просматривать новые звуковые эффекты из музыкальной библиотеки, которые предполагал использовать в своей новой композиции, когда раздался телефонный звонок. Он неохотно снял наушники и взял трубку, звонила Лена, она спросила, может ли он вечером подъехать к Михайловскому саду, он сказал, что может, они договорились о встрече и он повесил трубку. Ничего делать уже не хотелось, и потому Валентин решил прогуляться по набережной, вдоль залива. Ярко, по весеннему, светило солнце, но на горизонте уже собрались тучи и все говорило о том, что к вечеру пойдет дождь или мокрый снег. Увидев свободное место на скамейке, рядом с мужчиной, читавшим газету, Валентин присел, подставив лицо солнцу, и погрузился в некое состояние безделья и лености. Так он просидел минут двадцать. Мужчина, сидевший рядом, посмотрел на часы и свернул газету, явно собираясь уходить.

– Извините меня пожалйста, – обратился мужчина к Валентину, – вас зовут, я так полагаю Валентин?

Валентин, сщурившись от солнца, посмотрел удивленно на мужчину. Тот вынул из нагрудного кормана какое-то удостоверение, раскрыл его и показал Валентину.

– Да, меня зовут Валентин, – сказал он, даже не взглянув на удостоверение, а что такое, что случилось? – Валентин чувствовал себя неловко и не очень хорошо, какое-то неприятное ощущение тревоги закралось к нему в сердце.

– Нет, нет, вы только не подумайте ничего. Один господин, недавно приехал в Петербург. И ему просто необходимо встретиться с вами, к сожалению, сам он не может к вам подьехать, потому, если вам не трудно, не могли бы вы с ним встретиться…, я вас к нему отвезу и привезу обратно, куда вам будет угодно.

– В принципе я не против, но сегодня вечером я занят, – попытался что-то сказать Валентин.

– Конечно, я доставлю вас вовремя, вы не опоздаете.

– Ну, чтож тогда поехали.

Они встали и пошли к выходу из парка. Прямо у ворот стояла большая, черная, приземестая машина, человек открыл перед Валентином заднюю дверь, захлопнув ее, когда тот уселся, а сам сел на переднее место рядом с водителем. Уже в машине, смотря через стекло, Валентин заметил, что облака уже закрыли солнце, и наступила та серая промозглая погода, к которой так все привыкли в Петербурге. Машина ехала не очень быстро, мягко и плавно, как по воздуху и абсолютно не слышно. Валентин заметил, что они ни разу нигде не остановились и не сбавили скорости, хотя вокруг было полно машин. «Умеют же ездить люди», – думал про себя Валентин. Приехав, мужчина открыл дверцумашины перед Валентином и они направились к парадной.

Войдя в квартиру, Валентин опешил, он находился в квадратном совершенно пустом холле метров сорок, высота потолка, наверное, метров пять или шесть, напротив были три зашториных окна, между ними до самого потолка два деревянных резных зеркала. Было ощущение, что интерьер не менялся с девятнадцатого, а может и с восемнадцатого века. Из холла вели три двери, одна справа и две слева. Мужчина подошел к двери, что справа и окрыл ее, приглашая Валентина пройти. Они прошли, не останавливаясь вдоль окон через три большие комнаты, пока не дошли до двери, где мужчина, открыв ее перед Валентином, не стал заходить, а пропустив его, бесшумно закрыл за ним. Это была библиотека, огромная библиотека, площадью метров шестьдесят не меньше. Вдоль одной стены четыре огромных окна до самого потолка, а посередине очень большой выступающий эркер, метров десять, в котором стояли небольшой столик и рядом два кресла. Посередине библиотеки, большой массивный стол, на нем лежала с краю небольшая книга и вокруг него стулья. Почти вдоль всех стен книжные застекленные шкафы, огромный камин, а перед ним глубокие диван и два кресла с очень высокими спинками. Валентин, войдя в библиотеку, в нерешительности остановился, осматриваясь. Взгляд его сразу приковали диван и два больших кресла перед камином.

– Две маленькие девочки, сидя перед камином на диване, читают «Анну Коренину» Льва Толстого, да это здесь и было» – представил себе как живую картину Валентин, проходя и осматриваясь по сторонам.

Из кресла перед горящим камином тяжело поднялся старый, высокий и очень худой человек. Одет он был можно сказать, что в деловой старомодный костюм, но с ногами его явно было не в порядке, он медленно, шаркая войлочными туфлями, направился к Валентину, подойдя к нему, протянул руку для приветствия. Валентин подал свою и они пожали друг другу руки, при этом Валентин отметил, что старик как-то по особенному пожимает руку, делая некое намеренное дополнительное движение, он уже встречал такое рукопожатие один раз давно. Ну да, конечно, вспомнил Валентин, так с ним поздоровался Дин в день их знакомства, значит это его отец, а вероятней всего дед. Тот жестом пригласил Валентина присесть в свободное кресло перед камином. Сбоку в стене неожиданно приоткрылась невидимая маленькая дверь и оттуда, мужчина в сером костюме, безшумно вывез широкий столик на колесиках, уставленный чашками, кофейником, печеньем и прочим, все это он поставил перед ними, разлил по полчашки кофе каждому и бесшумно удалился.

– Не смущайтесь, кофе хороший, пейте, пейте… – голос у старика был совсем не старческий, негромкий, но сильный, уверенный. Они сидели перед камином, смотрели на огонь, пили не спеша кофе и молчали.

– Когда-то давно наступили трудные времена, – неожиданно начал старик, – тогда, ради безопасности, дедушка меня увез в наш родовой замок, мне тогда где-то лет десять было не больше. И жил со мной в замке один мальчик, мой ровесник, год или чуть больше, так вот, мальчик был простым, из деревни в долине, из русской семьи, видимо недавних эмигрантов. Намеренно это сделал дедушка или просто для того, чтобы мне было не скучно… не знаю, я не спрашивал, а он не упоминал об этом никогда. Я сказал, что он был простым, но это не совсем верно, это был очень образованный мальчик для своих лет. Мы вместе играли, музыцировали, пели, рисовали, и все делали вместе, понимаете… вместе, – старик замялся, видимо подбирая нужное слово, – все-то у него было вместе: давай сделаем то или это, давай поиграем, споем, искупаемся…, понимаете, и все со смехом, с шуткой… А еще у него была привычка, если надо было сделать что-нибудь одному, то сразу: давай считаться, кто будет делать. Много у него было считалок. Я вот одну особенно запомнил:

– Заяц белый

Куда, бегал?

– В лес дубовый!

– Что там делал?

– Лыко драл!

– Куда клал?

– Под колоду!

– Кто украл?

– Родион.

– Выйди вон!

Старик задорно так по-мальчишески сосчитал, выделяя акценты на вопросе и ответе, а потом рассмеялся, видимо вспоминая, как они считались.

– Я потом при особо удачных операциях или сделках, всегда вспоминал про себя:

…

– Кто украл?

– Родион.

– Выйди вон!

– Отдавал ли отчет себе в том, что в этой считалке, что мне до нее… тогда было…, а что сейчас?

Потом он встал, и подошел поближе к огню.

– Здесь раньше жил архитектор. Он собрал библиотеку…, уникальну библиотеку, единственную, такой больше нет нигде, никогда не было и больше не будет, – он пошел, шаркая войлочными туфлями, вдоль стеллажей, – география, – показывая рукой на стиллаж начал перечислять он, – история, политика, экономика, физика, химия, астрономия и астрология, религия, медицина… и еще здесь много всего.

Он остановился, заложив руки за спиной, и глядя со стороны на книги.

– Для чего все это нужно? Это знания? Кому? Да, если надо построить корабль или дом, вырастить овощи и фрукты, вылечить человека или убить его…, ты можешь найти эти знания, взять их и использовать так, как посчитаешь нужным. Но человек решил для себя, что также можно взять книгу, написанную кем-то неизвестным, и научиться по ней жить и детей своих, или чужих, научить, человек уверен, что она даст ему ответы на все вопросы…, легко и просто.

Он подошел к столу и взял, лежащую на ней книгу, открыл, на заложенной закладкой странице и прочитал: «Да так ли, так ли всё это? – опять-таки подумал он, сходя с лестницы, – неужели нельзя еще остановиться и опять всё переправить… и не ходить?» Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, – точно ждала, чтобы поразить его окончательно. «Ну для чего, ну зачем я приходил к ней теперь? Я ей сказал: за делом; за каким же делом? Никакого совсем и не было дела! Объявить, что иду; так что же? Экая надобность! Люблю, что ли, я ее? Ведь нет, нет? Ведь вот отогнал ее теперь, как собаку. Крестов, что ли, мне в самом деле от нее понадобилось? О, как низко упал я! Нет, – мне слез ее надобно было, мне испуг ее видеть надобно было, смотреть, как сердце ее болит и терзается! Надо было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть! И я смел так на себя надеяться, так мечтать о себе, нищий я, ничтожный я, подлец, подлец!»

– Да, все это знания…, – он обернулся опять и окинул взглядом стеллажи, – но вот это… все эти эмоции, истерики, никому не нужные, фантазии…, так что ли? Странно, правда… – он посмотрел на Валентина и, показывая ему книгу в его руке, – он спускается по лестнице в начале, чтобы совершить преступление и… здесь…, как будто повторяется одно и то же… и один человек, те же мысли, образы… что это, вы можете мне объснить? Или русская литература не доступна для понимания, тогда она для кого? Скажите мне, кому она нужна?

Валентин смотрел на старика, слушал его рассуждения и молчал.

– Я сказал вам, что архитектор собрал уникальную, единственную библиотеку, которой больше нигде нет…, но это не она, – он, заложив руки за спину вместе с книгой, зашаркал в самый отдаленный угол и остановился у небольшого, узкого, низенького книжного шкафчика, – вот она, – он открыл дверцу, в ней на четырех полках стояло не более пятидесяти книг, старик поставил томик на вторую полку сверху. – Он расставил книги по их влиянию на людей, или, что ли, значимости для них. От начального уровня, – он рукой указал на нижнюю полку, – до высшего, для всего человечества, – он смотрел на несколько книг, стоящих на верхней полке. – И это его изречение: «Читайте только настоящие книги» – вот он об этих книгах говорил, а не…, – он смотрел из угла на всю библиотеку в целом.

– Я понимаю вас, – Валентин, смотрел на огонь, а не на старика, – я понимаю вас, – еще раз повторил он свою фразу, – дело в том, что я даже знаю одну книгу, которая стоит на верхней полке, – старик стоял и ждал, – «Неточка Незванова», сказал Валентин, – у старика от ужаса округлились глаза, он стоял пораженный, как будто увидел свою смерть.

– Откуда вы знаете, кто вам сказал, – у старика сбился голос, он просто не мог поверить Валентину.

– Никто не говорил, просто я знаю это и все. – Валентин отрезал своим утверждением у старика надежду на объяснения.

Старик медленно дошаркал к креслу и тяжело опустился в него.

– Значит дедушка прав, русские обладают неким знанием, сокровенным и у них есть на это право. Вы можете мне объяснить или это закрыто для не посвященных?

– На самом деле это просто, да, действительно русские обладают сокровенным знанием и оно недостижимо для понимания более никому на Земле. Ни один народ более им не владеет, оно единственно истинное.

– Так в чем же оно…?

– Только русский человек, замысливая и совершая преступление, полностью осознает, что он замыслил и совершил преступление, именно преступление…, если вы, конечно, понимаете, что есть преступление.

– И… все?

– Все!

– Но, это же ничего, что значит преступление, зачем человек, исполнив задуманное, потом мучается и, более того, не может не признаться в нем…, но это же бессмыслица какая-то, былого уже не вернешь, не исправишь…, здесь есть что-то еще, вы не договариваете или не открываете всей правды…?

Валентин, не отвечая, встал и подошел к шкафчику, открыв дверцу, посмотрел на книги, ну да, так он и думал, отдельные тома: Чехова, Достоевского, Толстого, Тургенева, Пушкина, Лермонтова, Державина, Божова, Ломоносова и некоторые другие… только русские писатели.

– Почему вы считаете, что это единственная библиотека, эти книги повсюду можно найти? – спросил Валентин, возвращаясь в свое кресло – и потом вы знаете ответ, потому и мучаетесь, потому что боитесь себе признаться, что знаете, а вовсе не из-за того, что былого не вернешь.

– Знаю, – старик понуро смотрел на огонь, – думаете, что знаю? Я и сам об этом твержу все время… Я совершил преступление и…, я боюсь наказания, я не могу…, я просто не могу больше молчать, осознание этого…, не возможно представить, как мне страшно… Вот возьмем, к примеру, «Преступление и наказание», мы прочитали и у нас, на основе опыта, знаний, сложилось вполне определенное к этому отношение, потому что это можно объяснить, но проходит время и мы открываем «Идиота» – представление уже меняется, потому что информации стало больше, прежние установки рассыпались, зато появились новые, как нам кажется, более точные, а потом приходят «Братья Карамазовы» и все наши убеждения, недавно почувствовав уверенность, вновь рассыпаются в прах, но это пол беды, вдруг, к вам, совершенно случайно, попадает нечто совсем не существенное, детское, как можно…, вот здесь-то и подстерегает главная опасность – «Неточка Незванова». – Старик сказал название книги так, как будто это некае сверх секретная информация, почти шепотом. – А почему, спросите вы, а потому, что все это написанное, все это взрослые книги, наши, нашего уровня понимания, мы все это в той или иной степени проходили, знаем! Маленькая девочка рассуждает о взрослой жизни…, а кто ее просил вмешиваться, кто ей дал на это право…, но нет, она неумолима, чудовищно жестока в своей детской правде…

Валентин весь напрягся, такая ненависть звучала в последних словах старика. Немного помолчав, уже более спокойным тоном он продолжал: «Все случилось, когда, как я уже говорил, жил в детстве год в замке. Моему другу, по всей видимости, было разрешено все, кроме одного, нельзя было говорить о родителях, совсем, ни словом. И все бы нечего, но он проговорился. Сам, того не ведая, он разрушил все, казалось бы, мелочь, а разрушено все, до основания».

– Я вас не очень понимаю, о чем вы, – Валентин был явно озадачен, зачем он говорит о детстве, но понимал, что там ключ ко всему, именно там, потому решил поподробнее распросит, понять.

– Дедушка сообщил мне, что через месяц мы уедем из замка. А вскоре мой приятель пришел ко мне прощаться. Мне очень жаль было расставаться с ним, я совсем не хотел оставаться один на целый месяц в замке, потому что с ним мне было хорошо, весело и приятно. Он так виновато улыбнулся мне и говорит: «Я давно уже не видел своих горячо любимых родителей, они, поди волнуются за меня, по матушке очень скучаю, вот, давече, письмо от них получил, пишут, что батюшка не здоров. Помочь им надо, волнуюсь очень, один ведь я у них». Я даже тогда не понимал о чем он говорил, кому помочь, кого он любил, за кого волновался, что вообще все это значит, для меня было не ведомо. Мы распрощялись, после этого очень редко переписывались, а виделись один раз, только когда с Дином ненадолго были в замке. Вот и все. Казалось бы, что с того, что мой приятель любил родителей, а они его… Но, для того, чтобы вы поняли, я должен вам объяснить, как воспитывают нас… С рождения мы не знаем своих родителей, нас сразу разлучают, еще с колыбели нами занимаются только специально подготовленные воспитатели, учителя и дедушка, который строго контролирует, чтобы все выполнялось в точности, как предписано нашим внутренним кодексом. Об отце мы узнаем в десятелетнем возрасте, но никогда с ним не общаемся и не видимся. О матери мы незнаем ничего: ни кто она, откуда, что с ней стало…, ничего, совсем ничего. Не буду утомлять вас рассказом о том, как подбираются матери, по какому критерию…, скажу лишь, что внук никогда не может иметь потомства, пока не умер дудушка, только после его смерти внук может стать отцом и принять все дела, а для этого он должен быть уже подготовлен. Отец становится дедушкой и не занимается больше текущими делами, но имеет решающий голос, именно он принимает все окончательные решения по вопросам глобального управления. Так вот, продолжим, я задумался, почему есть нечто, что связывает родителей и их детей именуемой любовью, я начал изучать этот вопрос. Я посвятил этому всю свою жизнь. И вот когда уже практически был найден ключ к пониманию, я нашел его – архитектора. Он собрал эту библиотеку, тем самым он навсегда запечатал вход и возможность управлять этим миром безраздельно…

Старик встал в сильнейшем волнении и нервно зашаркал по библиотеке.

– Тем самым он исключил неведомое нам число людей из под нашего влияния…, Дин полюбил…, весь наш род пришел к своему концу… – вдруг он остановился у окна, глаза его сощурились, рот искривила змеиная усмешка, он поднял открытую ладонь перед своими глазами, – вы представляете, хоть на мгновение, что сделает Иерофант с тем, кто посмел ослушаться его? Он держит любого, вот так вот, на ладоне перед своими глазами и может сжать пальцы и вас нет, может бросить вас как муху в банку с пауками, а может… если вы этого заслужили, сделать вас правителем, над всеми…, на вечно… Он смотрит на вас и одним взглядом сдирает с вас шкуру и повергает в такое бесконечное море самых страшных мучений…, так вот…, я не выполнил его воли, – последние слова были сказаны шопетом.

Наступила тягостная пауза, старик стоял у окна и смотрел на улицу, а Валентин, налил себе еще кофе, взял печенье и поудобнее уселся в кресле.

– Лжете вы…, не верю я вам, только зачем мне лгать, для чего? – сказал Валентин простым беззаботным голосом, попивая кофе с печеньем.

– Лгу? – старик удивленно повернулся к Валентину, – зачем мне лгать вам?

– Потому что вам от меня кое-что нужно, так нужно, что вы вынужденно сами отправились сюда в Петербург, который боитесь и ненавидите больше всего на свете, однако то, что вам нужно есть только здесь. – Валентин внимательно и состредоточенно посмотрел на старика, как тот, не отрывая взгляда от огня в камине, медленно шаркал к креслу, дойдя, старик плюхнулся в кресло.

– Лжете вы потому, что в замке маленький Дин проявил, не осознавая этого, себя так, что вы остро почувствовали огромную угрозу для своей абсолютной власти от него. Он слишком умен и независим и в нем слишком проявлено природное тяготение к культуре. Потому он изучал не экономику или уриспруденцию, а культуру различных народов, вникая в суть их природы и развития. И это вас напугало. А, что делать? Вас вполне устраивает ваш психопат сын, который сейчас считает что правит миром, порождая бесконечное количество биоклонов, стравливая их между собой и упиваясь бесконечными кровавыми бойнями, доведя мир уже до экономической и экологической катастроф. Но вам это безразлично, он не опасен, пусть тешит себя мыслью, что он что-то значит и чем-то владеет. На самом деле всем управляете вы и делиться властью не намерены. Все ваши мысли только о том, как избавиться от Дина, не нарушая воли Иерофанта, а вдруг он, оценив его возможности ему и передаст всю власть, этого допустить вы не могли. И тут появляется Надя. Она в Венеции на спектакле в ложе увидела одинокого молодого человека и полюбила его. Бескорыстно, искренне и всем сердцем, без взаимности, даже без надежды познакомиться с ним, говорить. Она каждый день, каждый спектакль ждала его, просто чтобы увидеть и когда он появлялся в своей ложе, то она всю любовь к нему вкладывала в свой танец. И произошло то, что в вашей системе не могло произойти – Дин почувствовал и откликнулся…, он тоже полюбил Надю, но самое главное он дал ей кодовое имя – Надюша, что пришло к нему от услышанных им, как и вами, но иначе воспринятыми: матушка, батюшка… Вы решили воспользоваться этим, чтобы раз и навсегда сломить волю и веру Дина, ведь ключ, о котором вы сказали, это именно потеря веры в любовь – самый сильный яд, который есть в мире. Потому вы истязали Надю несколько лет, но так, чтобы она воспринимала своего мучителя через образ Дина. У вас только небыло голоса Дина, они ведь ни разу не разговаривали друг с другом. Вы совершили две неизбежных ошибки, во-первых вы решили, что окончательно сломали дух Нади. Ведь она практически потеряла самостоятельную волю, стала как кукла на веревочках…, – Валентин встал и пошел вдоль шкафов, разглядывая книги.

– А второе? – спросил старик.

– А второе…, это то, что у них счастливая семья, – крикнул из дальнего угла Валентин, он вернулся к креслам, но сел в этот раз на диван, – вы ведь за этим сюда приехали, чтобы я изменил порядок книг? Вот на этом самом диване, может быть именно здесь, где сижу сейчас я, сидела моя бабушка и читала не только «Анну Коренину», но и «Неточку Незванову» и архитектор поставил ее выше всех – ребенок определил значение! Запечатав вам вход в этот мир бескорыстия, сострадания, любви и счастья. А самое главное он отнял у вас надежду сохранить власть в этом мире, ведь это вы называете преступлением, но преступник не вы, а против вас совершено преступление, против устоявшейся веками системы, которой вы управляли – ведь в этом вы меня пытаетесь убедить. Иначе по вашему убеждению неминуемо наступит хаос, как мир может существовать без единой воли вашей системы… ни как, значит надо спасать вас, а тот, кто замыслил «недоброе» – преступник, вот в этом и вся ваша философия.

Валентин встал и направился к двери, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь, он краем глаза заметил, что старик стоит рядом с креслом, держась за его спинку рукой, и смотрит ему в след. Выйдя из парадной, он увидел стоящую перед входом машину, из передней двери сразу вышел мужчина и открыл перед Валентином заднюю дверцу. Валентин немного замешкался, но все-таки сел в машину, и она покатила по вечернему городу.

Машина остановилась, Валентин вышел и по Царицынскому проезду пошел к Михайловскому саду. Весенний промозглый день, только что упал мокрый снег и теперь все в воде, в белой воде. Они встретились у ограды Михайловского сада, стоят рядом и смотрят друг на друга. Нет, пожалуй, он рассеян. Снег, черные деревья, уже смеркается.

– Нет, Валя, ты должен меня понять, ты думаешь, они врут?

– Нет, я так не думаю.

– Тогда чего же ты злишься?

– Злюсь? Нет, ну что ты, я не злюсь, было б из-за чего. Они сильны, безбожно сильны! Слушай вот ты «психолог», во что или в кого верить человеку? Некоторые говорят в человека, что ж получается, самому в себя верить? Некоторые в бога, который сотворил этого самого человека. Значит он, что – мои батюшка и матушка, которые породили меня? Ничего не скажешь, хорошо устроились, я же не верю в родителей, а просто верю родителям, кому еще можно верить они же есть, это же самое естественное, что существует и самое простое. А чего им верить, зачем, я, что, в чем-то сомневаюсь, что ли, или о чем идет речь? Верить, не верить, придуманное это все, пустое, не об этом думает человек в своей жизни…

Она неотрывно смотрела в его лицо, в это сосредоточенное лицо. Но, она знала, что за этой вдумчивостью, сосредоточенностью, видимостью отрешенности и скепсиса – ураган, бушующий и не имеющий возможности вырваться наружу. Не подавляемый волей и силой, а ищущий решения.

– Ты помнишь, здесь, на этом самом месте мы с тобой познакомились? – Лена смотрела широко открытыми глазами и ждала чего-то.

Пожилая пара шла по аллее сада, держась за руки, как молодые. Фонари освещали таинственную паутину веток на фоне сине-черного неба, они прошли мимо скамьи, на которой лежала забытая кем-то небольшая, в розоватом, плотном, матерчатом переплете книга «Моцарт».

– Лен, почитай что-нибудь, а… – попросил Валентин.

Лена тихо, только ему, начала читать, как там, когда-то, в студии, она читала ему стихи, только ему:

Я, может быть, когда-нибудь покину

Твое уединенье, как-нибудь

Ведь ты мое отчаянье, сомненье

А я вот так возьму и соберусь

И вот, в груди останутся мечты

Любви желанья, тягостные мысли

Ведь все же я люблю тебя, люблю

Но вот признаться в этом не смогу

И мы с тобой одни пойдем-пойдем

Куда? – Да так, на берег моря

И будем на песке сидеть вдвоем

Смотреть на солнце, слушать чаек…

Ведь ты один пока – один и все

И нет здесь рядом никого и всех

Я, может быть, тебя лишь знаю столько,

Что вправе говорить и слышать смех

И мы, когда-нибудь, поймем наверно,

Что жизнь – она одна для нас одних

Не будем друг от друга далеко, и верно

Что любишь ты меня, а не «иных»…

(обратно)

«Встреча»

Человек, сидя за столом и глядя в экран компьютера все не решался нажать ту кнопку на клавиатуре, единственную, которая притягивала и занимала все его мысли уже несколько месяцев. Заветную, долго ожидаемую кнопку «ввод», которая откроет ему возможность прокатиться на сверх скоростном, давно уже рекламируемом спорткаре. Он давно уже и деньги собрал на эту свою мечту. И вот этот долгожданный момент настал, надо только собраться с мужеством, нажать и, что тогда …

Но, это все уже в прошлом, потому человек вспоминает о том моменте с грустью, ну, и с улыбкой, а сейчас он уже внутри своей мечты, расположился удобно в кресле, подготовленном специально под него. Уж все позади: и получение необходимых разрешений, и тренировки, и инструктаж, и подписание обязующих бумаг и все-все – там, в прошлом, а впереди необъяснимое предчувствие чего-то нового, совершенного … но пора в путь, двигатель уже включен, разрешение на старт получено – вперед!

Тестовые заезды новых технических транспортных средств компаниями-разработчиками новых технологий проводились регулярно. Для этого была выделена специальная полоса для движения только тестовых аппаратов на всех автомагистралях, объединённых в единую бесконечную сетку, потому человек не беспокоился о том, что он нарушит правила или потерпит аварию от столкновения. На трассе он был один и мог ехать, так как ему хотелось. На тест отводилось для каждого человека, выбранного из множества претендентов, ровно одни сутки.

Человек несся по трассе с огромной еще не виданной для наземных машин скоростью. Машины на магнитах только недавно начали поступать в продажу, и для них еще не было подготовлено достаточно развитой инфраструктуры, чтобы стать массовыми, но тесты шли полным ходом и ясно было, что это уже не будущее, а самое что ни на есть настоящее.

К вечеру человек опробовал уже практически весь набор встроенных функций и режимов в машине, когда почувствовал, что можно, наконец, просто расслабиться, откинутся на спинку кресла, отпустить руки от пульта управления, включить автопилот и просто наблюдать, как проносятся мимо, еле ползущие, по параллельным полосам уже устаревшие автомобили, внизу под автомобильными трассами, раскинувшиеся, на сколько хватала глаз огни городов и просто помечтать.

Голос: Да, просто помечтать в пути это один из видов досуга человека в моменты отдыха!

Человек услышал этот голос и сразу вспомнил, ну конечно, его предупреждали, что автокомпьютер может разговаривать с водителем, он ведь настроен на выполнение речевых команд.

Человек: Ну, здравствуй, а что раньше молчал или не было необходимости напомнить о своем присутствии? – человек решил, что в шутливой форме будет проще, да и интересней поговорить с искусственным собеседником.

Голос: Нет, просто я ответил на твои мысли, ведь ты впервые с того момента, как вошел в автомобиль, дал себе возможность просто подумать.

Человек: Так ты читаешь мои мысли?

Голос: Ну, не совсем твои, ты скорее ответил на мой мысленный вопрос.

Человек: На твой вопрос? Мысленный? Поясни, я что-то не совсем понял тебя, разве ты мыслишь?

Голос: Мыслю ли я? Да можно и так сказать, разве что надо пояснить, я не мыслю без тебя, это ты излучаешь при мышлении определенные сигналы, которые для меня являются командами, вот на них я и настроен. Ты мыслишь на уровне сознания, а я сканирую и подстраиваюсь под твои образы на уровне твоего подсознания.

Человек: Вот оно как. А я уж решил, что ты «мыслитель». Ну, тогда, если ты не против, позволь я буду тебя так называть, надо же к тебе как-то обращаться?

Голос: Благодарю тебя, ты дал мне имя, это большая честь для меня. Но, тогда позволь узнать, как мне к тебе обращаться, какое имя тебе дано?

Человек: Насколько я понял тебя, ты знаешь мое имя, раз ты работаешь на подсознании, и потому, как только ты произнес вопрос, ты уже по моей первой реакции считал его для себя. Разве я не прав?

Последовала непродолжительная пауза.

Мыслитель: Мне пришлось обобщить твой вопрос, просто я подумал, что обращаться к тебе по имени, которое дали тебе родители или друзья нельзя, так как я не вхожу в их круг, но ты носишь обобщающее начало, как человек, так принято считать здесь на Земле, это общее имя дано каждому из людей по праву рождения и воспитания, потому я решил для себя, что ты Человек. Ведь именно этого ты хотел, а не придумал, потому я назвал тебя по твоему желанию!

Человек: Ну, а как ты будешь отличать людей на Земле, ведь не можем же мы носить все одно имя? Как ты будешь к нам обращаться к каждому в отдельности?

Мыслитель: Я обращаюсь только к тебе, к тебе одному и не веду диалог одновременно с несколькими людьми.

Человек: Ну, хорошо, оставим имена, так что ж тебя заставило … какой мой вопрос побудил тебя заговорить со мной?

Мыслитель: Ты мысленно спросил меня, какие скрытые возможности заложены разработчиками в машине, что пока недоступно для тебя в управлении?

Человек: Да, верно, надо же, как странно, ведь эта мысль мелькнула так скоротечно, без ассоциаций и вдруг именно она стала поводом для беседы.

Мыслитель: Она была для тебя естественной, так сказать напрашиваемой самой собой без раздумий. И, хочу тебе открыть, что это не автомобиль, как ты считаешь, а сверхсекретный космический корабль – разведчик.

Человек: Что!? Разведчик? Так нам в космос можно улететь? Ну, давай полетим, или это нельзя?

Раздался щелчок, потом что-то начало издавать не громкий вибрирующий звук, переходящий в свист и неожиданно все погрузилось в полную тишину. За окном была темнота, звезды и планета Земля.

Мыслитель: Вот, мы в космосе на орбите Земли.

Человек: Неужели мы в космосе, но как так быстро мы сюда переместились, это же невозможно …?

Мыслитель: Теперь возможно. Машина использует для перемещения подпространство, сжимая время в мгновение. Потому для тебя как бы и не было явно видимого физического перемещения.

Человек: А на другие планеты мы можем так же перемещаться?

Мыслитель: Свободно, без каких-либо ограничений.

Человек: Знаешь, у меня всего три часа осталась до окончания тестов, потом машину надо вернуть. Можем ли мы за эти три часа где-нибудь побывать?

Мыслитель: Я понял тебя, ты хочешь попасть на планету НА-КО.

Опять раздался характерный вибрирующий звук, переходящий в свист, на человека навалилось, на короткое время, ощущение тяжести век и сонливости, но он переборол себя, когда сонливость исчезла, то увидел, что машина мягко садится в какой-то каменистой пустыне.

Человек: Где мы?

Мыслитель: Это планета НА-КО, там, где ты хотел побывать. Здесь можно дышать. Так что я открываю кабину, можешь выйти походить или …

Человек вышел из машины, под ногами были камни, как стекло, только разноцветные и матовые. Он прикоснулся к ним руками, на ощупь, как галька на побережье. Вдали виднелись очертания гор, солнце светило ярко, но не обжигало, вообще было довольно комфортно, дул легкий ветерок.

Человек: Почему ты решил, что я здесь хотел побывать?

Мыслитель: Это твоя мечта, именно сюда ты хотел все время попасть и постоянно думал об этом.

Человек: Бред какой-то, зачем мне пустыня, что я здесь забыл, тут и нет ведь ничего.

Мыслитель: Именно потому, что здесь нет ничего, ты и мечтал сюда попасть.

Человек: Ты все время говоришь мне, что это моя мечта, она, что тоже на подсознании формируется, и ты ее считываешь?

Мыслитель: Нет, глубже, значительно глубже. Подсознание лишь обрабатывает те данные, которые ты формируешь в своей обыденной мыслительной деятельности, на основе полученных эмоций, желаний, размышлений и прочего, то есть всего того, что наполняет жизнь людей содержанием. И если ты задаешься неким вопросом в своей жизни, то подсознание, оперируя накопленной мысленной информацией твоего сознания, обрабатывает те данные, которые ты дал ему и делает вывод и вот насколько достоверная изначальная информация, настолько верным будет решение подсознания. А вот мечта это несколько другое, здесь подсознание выступает лишь как послушный наблюдатель, оно не перечит и не предлагает решений. Мечта самодостаточна и независима, потому я не знаю твоей мечты, но ты знаешь и вот мы здесь.

Человек: Ничего я не знаю. Если бы знал, то хотя бы понимал, что значит эта пустыня и зачем ее выбрал, а так я даже представления не имею об этом. Ну ладно, давай посмотрим хотя бы что здесь есть на планете.

Мыслитель: Насколько я могу судить здесь нет земли, в том смысле какой она является на Земле, здесь все состоит из кристаллов. Но еще здесь есть океан, два солнца – одно близкое, оно как раз сейчас над нами, а второе далекое, ну не совсем далеко, несколько дальше чем первое, потому здесь всегда день. Нет здесь животных и растений. В общем, просто пустыня из кристаллов, хотя вдалеке видны достаточно высокие горы.

Человек: Может, просто полетим над планетой и посмотрим, что здесь и как?

Они летели над планетой, в пейзаже, которого ничего не менялось, все тот же унылый однообразный сероватый вид, хотя горы были более интересные, но и они не очень впечатлили. Наконец показался океан, Человек прильнул к окну. До горизонта расстилалась совершенно гладкая поверхность океана, без волн и ряби, просто однообразная гладь.

Человек: Здесь все однообразно и уныло, не знаю, как я мог мечтать об этом.

Вдруг Человек вскрикнул, глядя вниз и указывая рукой: «Смотри, смотри – там внизу что-то ярко блестит, давай туда».

Человек выскочил из машины и со всех ног побежал к сверкающим камням – перед ним находился город, вернее то, что от него осталось. Он был поражен увиденным, присев на камень он смотрел не в силах поверить, гигантские кристаллы всевозможных цветов и оттенков сверкали и переливались на солнце и так ярко, что смотреть было невозможно, пришлось одеть шлем пилота с солнцезащитным забралом. Город видимо когда-то был исполинских размеров, остатки колонн метров по двести – триста высотой, остатки стен из цельных кусков кристаллов, улицы, шириной метров по двести. Все было идеально отшлифовано и переливалось, создавая замысловатые переплетения форм и цветов, так что у Человека начинала кружиться голова. Он бродил по улицам, заходил в уцелевшие дома и постройки, заглядывал в окна и казался себе лилипутом в сравнении с этими громадами. Какого же роста были жители этого города и как они выглядели?

Человек: Ну, и что ты на это скажешь, разве это не великолепно, только истинно великий народ мог такое создать. Но когда это было, ведь город заброшен, разрушен и как видно очень давно.

Вдруг Человек что-то вспомнил, посмотрел на часы и бросился к машине.

Человек: Я уже два часа назад должен был сдать машину, скорее домой, – крикнул он, залезая в кабину.

Ответа он не услышал, машина молчала. Он пытался завести ее, но машина не реагировала – она была отключена. Человек похолодел от ужаса и застыл от неожиданности, а потом судорожно начал тыкать пальцами во все кнопки, но ответа не было.

Человек: Вот те на, что же делать теперь.

Мысли бешено неслись в голове Человека, но он даже представления не имел, что теперь надо делать и как завести машину. Он вышел из нее, обошел со всех сторон, но его не учили ее чинить в случае поломки, он даже не знал, как ее открыть, а сервис по ремонту вызвать неоткуда. Он сидел рядом с машиной на камнях в растерянности. Апатия сменялась нервными попытками завести машину, он без конца тыкал в кнопки, которые изучал на тренировках, но результата не было, машина молчала. За это время дневное солнце сменилось ночным, стало только немного менее светло, зато значительно похолодало и Человеку пришлось залезть в машину и закрыться наглухо, потому что с океана дул пронизывающий ветер. Человек откинул спинку кресла и попробовал заснуть, но было холодно и очень хотелось пить. Он полулежал и смотрел бездумно в пространство, машина стояла на возвышенности над городом и Человеку, было видно хорошо и ровные проспекты, и колонны, и стены. Ночное солнце светило каким-то холодным зеленоватым светом и уже подходило к своему пику, когда вдруг все пространство вокруг неожиданно преобразилось. Сначала появился легкий светло-голубой еле заметный свет на поверхности планеты, но в городе свет был значительно ярче, он волнами начал прокатываться по поверхности, все кристаллы начали искриться и переливаться. Свет становился все ярче и, когда солнце взошло окончательно, все пространство вокруг засветилось ярким голубым светом, а город стал выглядеть как одна единая сложная геометрическая фигура, по граням которой текли неоновые реки. Это электричество, подумал про себя Человек, город не разрушен, это генератор или что-то в этом роде, только какая же энергия здесь в этот момент даже представить невозможно. Человек как завороженный смотрел, не отрываясь, пока солнце не начало клонится к закату и свет энергии кристаллов уходил вместе с ним.

Человек проснулся и почувствовал, что в кабине тепло, пахнет свежим кофе и жареным хлебом с яйцами. Все тело затекло от неудобной позы, но человек не решался открыть глаза, пока не услышал знакомый голос.

Мыслитель: Ну, хватит спать, а то так совсем все конечности онемеют, просыпайся и не удивляйся это я – Мыслитель. Просто в программе заложен экстренный перезапуск в случае нахождения в кабине человека определенное время, вот я и включился.

Человек открыл глаза, с трудом выпрямился, с удивлением и настороженностью озираясь вокруг. Потом вылез из машины и начал бегать по кругу, размахивая руками и подпрыгивая, пока не почувствовал, что пришел в норму и окончательно проснулся.

Человек: А почему ты отключился? Я так перепугался, что останусь здесь навсегда, что …

Мыслитель: Отключился я просто потому, что закончилось время аренды тобой машины и автомат сработал сразу, как вышло контрольное время. Никто же не предполагал, что мы не на Земле. Но, должен тебя огорчить…

Мыслитель замолчал, а Человек ждал, но уже сам почувствовал и без слов понял, о чем хотела сказать машина.

Человек: Мы не сможем вернуться, я правильно понял тебя?

Мыслитель: Правильно.

Человек: А что так? – уже спокойным, как будто, так и должно было случиться, спросил Человек.

Мыслитель: Дело в том, что у меня в базе данных нет подпространственных навигационных карт, просто их у человечества вообще еще пока нет – не налетали, не составили. Но дело даже не в этом, а в том, что у меня нет координат Земли, у меня никаких нет координат. Это первая и последняя точка маршрута.

Человек: Почему, ты же можешь просто взять пройденный маршрут досюда, координаты этой же планеты ты имел и от Земли проложил маршрут, так просто разверни нас в начальную точку. Может ты просто не хочешь возвращаться, а? – каким–то безразличным тоном спросил Человек.

Мыслитель: Не в этом дело, у меня нет координат этой планеты.

Человек: Как нет, мы же как-то попали сюда и, причем без промаха, что ты такое говоришь?

Мыслитель: У меня их нет, я не знаю и не понимаю таких процессов. Просто координаты дал мне ты.

Человек: Я!?

Мыслитель: Да, ты, и я, подключившись к тебе, в момент осознания тобой своей Мечты, можно сказать, провалился сюда. Без обратного адреса, как вы говорите – выписал билет в один конец.

Человек: Ну да, как же я мог забыть, это же моя мечта, о которой я не подозревал. И вот она сбылась, что верно – то верно. А что делать-то теперь, сколько я смогу здесь протянуть, ну там пища, вода, у нас вообще есть, что ни будь?

Мыслитель: Питание – НЗ есть, такие закрытые пакеты. Их надо просто разогреть, дней на десять тебе хватит, потом не знаю, что делать, надо думать.

Человек: Ну вот и хорошо, пока живы, а там посмотрим. Ты бы видел, что здесь ночью творилось, это же не город, а генератор или аккумулятор, даже не знаю, как назвать. Да и вся планета – кристалл, надо же и я все это видел. А почему такая чудовищная энергия и меня не тронула, не коснулась, это же электричество в огромных масштабах, а я как все равно изолирован.

Мыслитель: Это совсем не электрическая энергия. Я включился, когда практически процесс излучения заканчивался, но имею представление что бы это могло быть. Если ты возьмешь миллионную долю миллиграмма данного кристалла, то энергии в нем тысячекратно больше чем во всей вашей солнечной системе за все время ее существования, а возможно даже во много раза больше чем во всей галактике.

Человек: Да брось ты, как такая энергия может аккумулироваться и зачем. От нас бы здесь дым остался, а ты говоришь.

Мыслитель: Однако это так и это очень интересно. Давай полетаем, может еще чего найдем?

Планета НА-КА оказалась не очень большой, чуть больше Земли, они нашли еще несколько подобных сооружений на суше и одну очень большое сооружение, вырезанное прямо в горах. Океанов оказалось два, и они располагались на полюсах, как наш ледовитый только безо льдов.

Человек: Ты знаешь, мне кажется, что в океане скрыто что-то более значительное, чем то, что мы видели, давай остановимся на берегу этой ночью.

Человек специально поспал днем, чтобы ночью ничего не пропустить. И вот, наконец, начало восходить ночное солнце и заходить дневное, планета погрузилась в полумрак. Человек выбрал место для наблюдения на холме, что бы сверху можно было наблюдать процессы, которые как он предполагал, будут более значительные, чем на суше. Для страховки машина находилась рядом, в случае каких-либо неприятностей можно было бы в нее спрятаться, ведь ничего с ним не произошло предыдущей ночью. Ночное солнце поднялось к зениту, кристаллы планеты начали излучать голубоватый свет, чуть слышалось небольшое потрескивание, в воздухе стоял запах озона, но при этом в океане ничего не происходило. Человек уже начал сомневаться в том, что океан как-то задействован, но в последнее мгновение прохождения солнца через зенит океан изнутри засветился, послышался отчетливый звук, толи стон, толи вой, который перешел почти сразу в звучание напоминавшее орган на низких обертонах, но, самое главное, он был мелодичен. Человек неожиданно для себя вскочил на ноги, его охватило необъяснимое волнение, его просто захлёстывало возбуждение от чего-то грандиозного, важного, нужного и прекрасного. Прекрасного настолько, что его сердце готово было разорваться от огромного, заполнявшего его волнения, и именно в этот момент океан стал прозрачен, его дно являлось одной целой кристаллической фигурой немыслимой сложности, строгости и логичности, по граням которой неслись на бешеной скорости потоки голубой энергии, они неслись к вершине фигуры и разом из ее пика в пространство ударил огромный ослепляющий световой столб. Но даже этого мгновения человеку хватило, чтобы увидеть, что световой столб от планеты соединился со световыми линями в космосе и они на бесконечную долю мгновения составили и осветили единую решётку всей вселенной, как единого кристалла. И все сразу прекратилось и звук, и свет, а остались только уходящее голубоватое свечение кристаллов с заходящим ночным солнцем планеты. Человек, как-то сразу обессилил, в изнеможении, с трудом залез в машину и сразу уснул, скрючившись на сиденье.

Человек пролежал в машине больше суток, то ли он спал, то ли находился в забытье, лишь изредка менял положение затекшего тела, да пробормотал еле слышно:

Необычайно чуждое лицо …

Тебя пленит?

Вечерняя прохлада у реки …

Туман с воды не выше головы

А дальше лес и луг

В задумчивой тиши

И птицы ничего не пели

А мы все шли и шли по той аллее

И все молчали

И настала ночь

Все ждали утра и потому молчали

И ты свои стихи …

В нестройный шелест листьев погрузил

И слово опрокинул в душу, мысли

Я благодарен был тебе

И все? – Все ждали утра

И было тихо в той туманной ночи

Опавшая листва, поднятая на воздух ветром

Вдруг ожила в полете нервном

И опустилась шелестя

Так и стихи – слова и шелест ветра

Листьев и ветвей сквозь белый воздух

Летят– летят за ветром

Остался лишь туман

И он, все ниже опускаясь

Дает уж разглядеть и травы и аллеи

И скоро вовсе отступит

А мы уже ушли

Оставили туман в ночи

И шелест листьев

И стихи – про утро, да про ветер.

Наконец Человек открыл глаза и, не вставая, просто смотрел через окно машины на океан.

Человек: А тебе не кажется, что все это только сон и ничего более, а может вся наша реальность вообще лишь чей-то вымысел? Ну, вот к кому я сейчас обращаюсь? Кто ты? Ты всего лишь компьютер, ну, о чем я могу тебя спросить или поделиться с тобой, своими мыслями, переживаниями, если твои ответы запрограммированы на моё подсознание? Получается, что я разговариваю сам с собой – а это уже сумасшествие.

Мыслитель: Если хочешь проснуться, ущипни себя.

Человек усмехнулся, потом с трудом поднялся, вылез из машины и начал бегать по кругу, подпрыгивая и размахивая руками. Машина подогрела ему завтрак.

Человек: Сколько мне осталось?

Мыслитель: Здесь у тебя очень высокий расход энергии, значительно выше, чем на Земле. Дня два, не более.

Человек: Два дня. Два последних дня моей жизни. Ты знаешь, меня почему-то совсем не волнует, что мне осталось так мало, ведь это так просто, если вдуматься, почему вдруг мне дано знать заранее о дне моей смерти? Это что – насмешка? А может это наказание, за что? Что я в этом огромном мире? Вот ночью мы видели, наверное, событие огромного масштаба, да, а для человека оно вообще должно представляться, как нечто особо важное, ну как же это ведь энергия всей вселенной! Ну и что? Что из этого? Что нам до нее, это чьи-то чужие заботы и обязанности, они для этого и созданы. А мы? Для чего мы созданы? Что мы делаем в таком огромном мире и зачем? Как говорил один человек: а не для чего – просто так! Вот именно – просто так.

Человек встал и пошел от океана к городу.

Человек: Я вот что решил, я сейчас пойду в город, и кое-что им скажу. Ну, тем, кто там управляет всем этим. Я им все скажу, все, что я об этом думаю.

От побережья океана до города было не более километра, но человеку показалось, что он прошел не менее двадцати километров. До города он, от усталости, уже еле доплелся. Машина безмолвно, самостоятельно тихо ехала за ним. Придя в город, человек нашел самое высокое место, на которое смог взобраться и бессильно сел, прислонившись к стене.

Человек: Я вам хотел сказать, что вы молодцы, это поистине грандиозно, и я вам очень благодарен за все, что вы делаете, – человек немного помолчал, потом встал на ноги, и громко начал кричать в безмолвное пространство города, – честно говоря, я не это хотел вам сказать, мне … да и, наверное, всем людям безразлично, кто вы и что вы. Ну да, вы всесильны, обладаете, наверное, сверхразумом, и что вам до таких как мы – пустота, мы для вас никто, нет нас в таком огромном мире … Потому спасибо вам за представление, которое, по правде сказать, действительно поражает, но я не об этом …

Человек от усталости уже не мог стоять и просто сидел, прислонившись к стене и слабым хриплым голосом просто говорил в никуда.

Человек: Я вам просто почитаю, ну да это не тот эффект, ну другого предложить ничего не могу, так что простите, просто мне осталось немного и хочется вспомнить некоторые вещи, которые мне в какой-то степени дороги:

Женские руки закрыли глаза

Для невидящего открылось преклонение

Жизнь твоих рук на глазах

На закрытых и мертвых глазах

Эй! Ты куда смотришь, ослеп что ли

А, ты ослеп, ну прости

Ослеп от любви

Невидящих глаз за руками ее

Как позор или за бред принимает

Что ты сидишь! Беги, догони

А, ты не можешь ходить, ну прости

Только смотреть

Как жестокий любитель смотрел восходящее солнце

Ослепнув при этом

Эта ли участь его

Ты снова молчишь

Скажи ей хоть слово

Песню твою она ждет

Уж поверь мне

А, ты можешь только молчать, ну прости

Песни любви молчаливы, ты мне говоришь

Звуки тревожные сердца

Тебе заменяют звучание лиры

Дай ей руку, сделай хоть жест

Она же тебя обнимает

Ты не можешь

И это поклонник наивной и нежной любви

Он не умер?!

Оставив нам лик восходящего солнца

И черного света его

И молчание муз

И театр безнравственных жестов

И еще – он оставил нам чувство рождения утра

Я ли тебя не спросил, что ты видел

А ты молча печально заплакал

И слезы в ручьи утекли

И птицы запели

И деревья свои ветви ей протянули

Женские руки закрыли глаза

И слезы сквозь пальцы бежали ручьями

Я стоял и смотрел на рождение нового утра

Не смог шевельнуть и рукой

Голос мой птицы забрали

И сидел неподвижно

Жестокий любитель восходящего солнца.

Человек читал все тише и тише, в конце уже еле шевеля губами, а когда замолчал, то погрузился в тяжелый сон или забытье.

Человека разбудил тихий голос.

Мыслитель: Человек, Человек проснись, есть важные новости.

Человек сквозь сон слышал, как его будит машина, но открывать глаз не хотелось. Наконец с усилием, с закрытыми глазами он начал вставать, потом потер глаза руками и вылез из машины.

Человек: Ну что? Что может измениться в мире?

Мыслитель: Я получил сигнал с Земли. Они, по-видимому, включили поисковый маяк, и я его сигнал, кажется, поймал.

Человек: Значит, мы едем домой. Это хорошо, а то я тут совсем раскис как-то.

Человек говорил отрешенно, скорее разговаривая сам с собой и не принимая информацию за реальную.

Мыслитель: Да проснись ты, в конце концов, ты слышишь меня, садись, пока сигнал не ушел.

Человек залез в машину, раздался вибрирующий звук, переходящий в свист, на глаза человеку навалилась тяжесть, и ему показалось, что он заснул …

Человека вывел из небытия резкий звук в ушах, перед ним на экране мигала надпись о том, что игра окончена, благодарим за то, что вы воспользовались услугами нашей компании и так далее. Человек снял шлем виртуальной реальности с головы и выключил компьютер.

Человек (про себя): Вот это игра, вот это я понимаю возможности. Надо обязательно проследить и не пропустить продолжение. Да и денег надо подкопить, а то ограниченные функции управления компьютера уже явно вылезают и не справляются.

Человек посмотрел на часы и начал быстро собираться на работу.

Аналитик: Он игру закончил, докладываю, что финал прошел не совсем, так как предполагалось.

Директор: А что пошло не так? Ошибки, недочеты?

Аналитик: Нет, ошибок замечено не было, но очень быстро расходуется жизненная энергия игрока, настолько быстрый расход, что нет возможности выбора для него продолжения миссии.

Директор: Почему жизненная энергия исчезает, разве мы не предусмотрели ее запас на несколько миссий? Вы хотите сказать, что энергия исчезла по независимым от нас причинам?

Аналитик: Да, именно так. Ее как будто кто-то использовал, подключившись к миссии со стороны. Не похоже на взлом или сбой в системе, но факт – жизненная энергия исчезает быстрее, чем мы предполагали.

Директор: Надо временно приостановить проект и разобраться, если пройдет слух, что миссия одна, без возможности выбора и продолжения, продажи могут упасть, этого допустить нельзя.

Президент: Мне доложили, что проект дорабатывается, как получилось, что прошла утечка информации?

Директор: Мы сейчас работаем над этим, но по нашим данным утечки не было.

Президент: Тогда что произошло, что мне доложить на Совете Директоров, вы представляете последствия, если вдруг выяснится, что ожидаемого эффекта от инвестиций не будет?

Директор: Проблема, как сейчас выяснили разработчики, сложнее, чем мы предполагали, она заложена не в программе, а в мотивации игрока. Он, по каким-то причинам, отказался от использования дополнительных ресурсов на продолжение миссии и предпочел конец.

Президент: Что!? Конец?? Да вы в своем уме, вы понимаете, что говорите? Я считаю, что не понимаете и тех последствий для вас и меня, которые нас ожидают, если кто-то об этом узнает.

Директор: Мы сделаем все, что в наших силах, мы все исправим.

Председатель: Как получилось, что самый засекреченный проект, который является флагманом потенциала глобального развития для всех нас, оказался провальным? Я хочу получить ответ здесь и сейчас от вас, и что мне сказать военным?

Президент: Как вы знаете, нами была подготовлена и внедрена система считывания информации на уровне подсознания игроков через виртуальную реальность. На основании статистики мы внедрили библиотеку распознавания побудительных принципов поведения человека и его основные жизненно важные мотивационные модели поведения, в различных жизненных ситуациях. На этой обобщенной модели и был построен алгоритм задания самим игроком, на основании его личного предпочтения, миссии игры. Тем самым он, как бы, сам генерировал развитие игры и отвечал за возникновение тех ситуаций, которые могли бы развиваться при его непосредственном решении и выборе. Главным критерием отбора миссии для игрока предлагалась некая Мечта – то есть, некая мифическая его предрасположенность, заложенная в нем от рождения самой природой человека. При этом предполагалось, что, выбрав свою Мечту человек по определению становится счастливым и, соответственно, как на ниточке привязан к ней, что и дает нам возможность управлять им с полного его открытого согласия. Мы заложили возможность выбора игроком якобы своей Мечты из набора заготовленных сюжетов – миссий, на подсознательном уровне. Но вот с этого момента начались первые трудности, дело в том, что понятие Мечты для человека оказалось не посильным выбором. Тестируемые, как правило, скатывались не на миссионный сюжет и достижения некой мифической цели – Мечты, а на прямое физическое действие: победа, слава, богатство и прочее. Нам же было дано задание спровоцировать у человека иллюзию – недостижимую цель, как наиболее предпочтительную, но зато его личную, где он становился единственным обладателем награды, что бы погоня за Мечтой стала для него основной целью игры – целью жизни. Потому в задании было условие, прежде всего, определить, а существует ли в природе человека само понятие Мечты, как набора стимулов для действия. В результате наших поисков была выделена некая зависимость у ряда игроков – некая тоска по родине. Тогда мы сформулировали эту идею в миссию космического симулятора, где игроку предлагалось лететь на некую неизвестную планету – планету его Мечты и далее по сюжету он там развивал бы данное направление. Были придуманы сюжеты: колонии, добыча ископаемых, разведка и так далее. Для этого отобраны были игроки с подобным складом мышления и после длительных тестов отобран один, который по нашему плану и должен был заложить принцип Мечты, как основного сюжета миссии. Выбран был человек, у которого в ряде психологических тестов явно выбор падал на некую конкретную планету под условным названием НА-КО. Перед испытанием он прошел тщательнейшую психологическую подготовку и, на основании его мотивационных ресурсов, была построена модель миссии полета на эту планету. Сюжет должен был привести его к накоплению энергии из ресурсов планеты для дальнейших полетов и так далее. Причем возможности энергии данной планеты по сюжету открывали для него необъятные возможности продолжения миссии. Но, дело в том, что он повел себя не так, как предполагалось, он начал не накапливать энергию, а расходовать свою, причем катастрофично быстрыми темпами. И, даже, когда сюжет приводил к неминуемой его гибели, он не изменил своего поведения. У нас нет пока объяснений данного эффекта. В данном случае мы имеем развитие сюжета, где понятие Мечты для человека приводит его не к началу миссии, а к ее окончанию. Пока по нашим данным сюжет Мечта дает не положительный импульс у игрока продолжать миссию, а отрицательный, что сопровождается гибелью игрока.

Председатель: Понятно… и что вы собираетесь предпринять… точнее, я хотел сказать, что при любом раскладе проект не должен быть свернут, даже при отрицательных, на сегодня, результатах.

Президент: Мы предприняли некие шаги, в частности провели пресс-конференцию, где сообщили некие детали развития новой игры, при том использовали человека, который воспринял саму игру очень позитивно, несмотря на некоторую фатальность финала для него. Журналисты получили достоверную информацию из первых рук и готовят, можно сказать, нам «ковровую дорожку» к триумфу, так что никто даже не догадывается о том, что есть некоторый период доработки. Военным необходимо сообщить, что мы тестируем продолжение миссий и человек принят нами в штат сотрудников – консультантов по развитию стратегии и сюжетам миссионного виртуального пространства для следующих участников игры.

Председатель: Хорошо… это очень хорошо, что пока все так думают, пусть так и остается, это я и сообщу военным.

Генерал: Какова доля правды в газетах по результатам игры?

Полковник: Всё правда, до последнего слова.

Генерал: Это хорошо, что они проглотили, пусть все идет своим чередом, как намечено. Что человек, как он в своей новой роли? Не подведет?

Полковник: Человек ни о чем не догадывается, он искренне верит, что играл в игру, находясь в виртуальном мире. Мы его, по прибытию, изолировали от внешнего мира и проводим тщательное обследование возможных изменений в нем под влиянием планеты. Он считает, что работает на компанию разработчика игр. Но у нас возникли достаточно серьезные проблемы, никак не предусмотренные ранее.

Генерал: Проблемы? Что значит – не предусмотренные, как такое возможно?

Полковник: У нас нет координат планеты НА-КА. Компьютер их не сохранил.

Генерал: Но это же невозможно, это катастрофа. Почему не сохранил, сбой в программе?

Полковник: Мы сейчас думаем над этим. Компьютер в полном порядке, но здесь скорее не с техникой связан сбой, а с самим человеком, с его подсознанием.

Генерал: Так, пожалуйста, по подробней, что произошло?

Полковник: Как вы знаете, мы подключили к проекту программу Мечта на стадии, когда вышли на возможности подпространственного перемещения корабля, тогда перед нами встал вопрос о возможности решения проблемы независимой энергии и вот именно с этого момента процесс использования подсознания человека нам стал физически необходим. Через наших людей в правительстве, были, на законодательном уровне, приняты и одобрены работы по использованию компьютерных виртуальных программ в обучении, лечении, научных исследованиях, в психологии и прочем, что дало нам возможность установить тотальный контроль и управление подсознанием человека без его ведома и возможностью манипулирования им как роботом. Вот тогда нами и была найдена некая спящая информационная зона в подсознании человека, о которой он не догадывался. Расшифровка материала дала нам возможность определить, что человек обладает некоей сверх задачей, которая должна в нем проснуться в какой-то определенный момент и что-то сделать или совершить, то есть человек запрограммирован неким сторонним управляющим для своих целей, мы дали ему условное имя-легенду – Хозяин. В частности, в одном из блоков информации нами было расшифровано сообщение о том, что есть некая планета, с ресурсом энергии, которая питает подпространственный физический мир, и которую человек сможет использовать в назначенное для этого время по некоему коду. Тогда мы запустили программу Мечта, где каждый претендент на прохождение игры нами сканировался на предмет информации о координатах этой планеты. Вот тогда мы и вышли на этого человека. В его подсознании установлена была четко сформулированная идея о том, что у человека существует некая врожденная направленность на некую идею, с которой у него связано будущее. Отсюда мы сформулировали сам термин идеи, как Мечта – прообраз счастливого будущего человека, к которой он якобы стремится в этой жизни. Мы запустили этот проект Мечта под видом виртуальной игры. Соответственно на нас сам вышел человек, в подсознании которого были координаты планеты, но достать их нам не удалось. Зато удалось, под видом игры, запустить его на эту планету, как мы и предполагали, он независимо от себя дал компьютеру координаты планеты, сам не подозревая об этом. Экспедиция прошла блестяще, человек даже не понял, что это была реальная, а не виртуальная планета. Данные, собранные компьютером и память человека полностью идентичны, что подтверждает достоверность информации. Кристалл с данной планеты является практически неисчерпаемым источником энергии. Образцы машина предусмотрительно не брала, хотя ей была дана такая инструкция, но, наблюдая за человеком, она пришла к выводу, что кристаллы забирают его энергию, что привело практически к его смерти, если бы мы вовремя не вмешались. Экстренно пришлось сворачивать программу раньше планируемого срока, так как человек практически был полностью лишен жизненной энергии. Но она восстановилась, как только он покинул планету за время полета к Земле, из чего можно сделать вывод, что приносить кристалл на землю опасно, он высосет здесь всю энергию в считаные дни. Наши аналитики считают, что в данном случае имело место использования информации фантома, видимо Хозяин, предусмотрел и, чтобы никто не смог проследить путь до планеты и координаты источника энергии информация, заложенная в подсознании человека не материальна в нашем понимании. Он как бы считывает ее из подпространства, она и есть, и одновременно ее нет. Мы уже сталкивались с таким явлением, как телепатия, например.

Генерал: То есть, вы хотите сказать, что у человека прямая независимая связь с Хозяином?

Полковник: Мы считаем, что да, это прямой выход на Хозяина, хотя человек об этом не догадывается и никогда, насколько можно судить, ее не использует.

Генерал: Почему человек не использовал дополнительные источники энергии, ему было сообщено об их существовании?

Полковник: Поведение человека на планете пока не поддается логическому объяснению. Мы считаем, что поведение его наглядно говорит о сумасшествии, видимо планета энергию мозга использует в первую очередь.

Генерал: И что же он там делал, если был безумен?

Полковник: Разговаривал с кристаллами и читал им стихи.

Генерал: Стихи!? Зачем он их читал?

Полковник: Видимо это проявление некой формы истерии, ведь по сути можно говорить о том, что он кончал жизнь самоубийством, что–то вроде сентиментальных оправданий перед собой и своей совестью.

Генерал: Мне нужны координаты этой планеты, что вы готовы предпринять, чтобы достать их?

Полковник: Мы готовим еще один полет к планете, якобы в рамках планового продолжения игры, тем более журналисты раструбили о ее возможностях, так что теперь это совсем не вызовет ни каких вопросов. Нами уже достаточно давно исследуются феномены телепатии и мгновенной передачи мысленной информации на расстоянии, потому мы внедрим сенсорные датчики в компьютер, которые зафиксируют фантом в момент его проявления.

Генерал: Согласен! Готовьте полет и доложите, когда все будет готово. На этот раз не должно быть не предвиденных ситуаций, все должно пройти по плану.

Человек надел шлем, уселся поудобнее в кресло и приготовился нажать кнопку, как в прошлый раз. Но сегодня для него это уже была не просто игра, а он сам разработал продолжение и развитие миссии, которая была в прошлый раз не закончена. Потому он чувствовал себя как опытный пилот за штурвалом космического корабля. Ведь именно он является главным стратегом, на сегодня, индустрии игрового мира и самой передовой технологии развития виртуального пространства на Земле.

Мыслитель: Здравствуй, Человек. Как ты себя чувствуешь, все ли у тебя в порядке?

Человек: Здравствуй, очень рад тебя слышать. А как у тебя, все ли приборы и программы в исправности? Сегодня я уже на тест-пилот, а полноправный командир этого чуда техники, так что у нас с тобой нет ограничений по времени, как в прошлый раз и это уже, как видишь, не спорткар, а полноценный исследовательский пилотируемый космический корабль с неограниченными возможностями и ресурсами, можно уже сказать, что это мечта, а не игра.

Мыслитель: Ну что ж, тогда летим, задавай курс капитан.

Человек: У нас с тобой совершенно конкретная миссия. Во-первых, мы летим на планету НА-КА, руководство, прежде всего, интересует физика тех кристаллов, их энергетические возможности и потенциал. Далее по обстоятельствам, все зависит от возможности использования энергии кристаллов, если мы сможем задействовать их энергию, то следующим шагом будет уже развитие миссии в исследовании границ Вселенной и ее параметров. Но об этом позже, а сейчас берем курс на планету НА-КА.

Раздался характерный вибрирующий звук, через некоторое время появился еще один звук шуршащий, который начал постепенно сливаться с вибрацией и, соединившись в общий тон, напоминавший бормотание, начал усиливаться, переходя в свист, а затем в монотонный отдаленный гул. У человека заложило уши, веки налились, сонливость совсем одолела Человека и уже невозможно было сопротивляться, он начал проваливаться в сон, когда неожиданно наступила полная тишина. Человек постепенно выходил из небытия, пытаясь сообразить, что происходит и где он. В конце концов, сознание вернулось, и человек выглянул в окно машины.

Человек: Знаешь, а ведь это не та планета.

Мыслитель: Но координаты те же, ничего не понимаю. Она не могла же измениться или мы действительно не туда прилетели? Все то же и те же физические параметры, так что можно, как в прошлый раз свободно дышать и передвигаться.

Человек снял шлем и вылез из машины. Бесконечная до горизонта равнина из матовых кристаллов под ногами, в виде гальки, и солнце похоже на дневное, но все равно это не те кристаллы и не то солнце. Взяв в руки горсть кристаллов и разглядывая их на солнце человек увидел, что они не голубые или бесцветные как на НА-КА, а разных цветов, здесь не было ни одного кристалла похожего друг на друга. Они все разные и по форме, и по цвету и видимо по структуре. Человек прислушался и отчетливо услышал знакомый характерный звук журчания воды.

Человек: Здесь где-то бежит ручей, я его отчетливо слышу. А на НА-КА не было ручьев, там вообще ничего не двигалось, а все было статичным, кроме ветра конечно.

Человек пошел в том направлении, откуда, по его ощущению, доносился звук журчащей воды. Шел он довольно долго и при этом не чувствовал никакой усталости, но звук усиливался, по тому человек уже не сомневался, что идет правильно. Машина неотступно тихо ехала за ним. Наконец они дошли до того места, откуда шел явный журчащий звук и увидели, как между кристаллами струятся тонкие нити воды, переплетаясь, пересекаясь и разъединяясь, это были тысячи, если не миллионы, отдельных ручьев, двигавшихся в одном направлении, но не сливавшихся в единый поток, а каждый выбирал свой путь сам.

Человек: Ну, и что скажешь на это? Мне кажется, что эти ручейки живые существа, смотри, как они ведут себя, как осмысленно двигаются. Каждая ниточка ведет себя совершенно самостоятельно, она знает о существовании соседних ручьев, но ведут они себя независимо друг от друга. Они общаются между собой!

Человек улыбался, он в возбуждении ходил между ручьев, а потом остановился и театрально поклонился.

Человек: Здравствуйте, уважаемые жители планеты КО-НА! Я Человек с планеты Земля и я очень рад нашей встрече!

Мыслитель: Почему ты назвал планету КО-НА, а не наоборот, откуда ты взял это название?

Человек: Не знаю, само пришло в голову, просто почему-то я знаю, что имя этой планеты КО-НА и все. Я вот о чем подумал, давай-ка подымимся по выше и посмотрим, куда течет эта река ручьев, ведь они же устремлены к чему-то.

Поднявшись даже на небольшую высоту, они сразу же потеряли нити воды из видимости, было очевидно, что вода пряталась от солнца под кристаллами. Они летели на небольшой высоте, изредка останавливаясь и проверяя, не потеряли ли они ручьи, но те текли строго в определенном направлении.

Человек: Видимо надо подняться еще выше и заглянуть вперед, а то мы с такой скоростью год будем за ними идти.

Они поднялись повыше над поверхностью планеты и понеслись в том направлении, в котором по их расчетам не останавливаясь, двигалась вода. Пока не увидели вдалеке туман, который сплошной стеной поднимался от поверхности планеты. Они остановились на краю тумана не решаясь войти внутрь. Туман как стена, испарившейся воды, медленно полз вверх на много километров и там таял, не образуя ни облаков, ни дождя, а просто исчезал. В тумане слышался гул, отдельные звуки потрескивания и шипение.

Человек: Можно идти внутрь или это опасно?

Мыслитель: Залезай внутрь и попробуем потихоньку исследовать, что там происходит. У меня есть противотуманные системы видения, так что поехали, здесь видимо что-то важное происходит, раз вода устремлена строго сюда.

Человек залез в кабину, и машина въехала в туман. Действительно, из кабины через стекло видимость была достаточно хорошей по периметру метров на сто. Сразу же стало очевидно, что туман не является сплошным. Каждый ручеек в отдельности достигая какого-то места преобразовывался в пар и так же как он тек между кристаллов он поднимался вверх отдельной струйкой, опять же, не сливаясь с остальными туманными нитями. Они медленно двигались сквозь туманные нити по звуку, потому что сейчас их ориентиром стал нарастающий тяжелый низкий звук, похожий на гул в горах от тяжелой техники. Вдруг машина резко встала. Впереди не было ничего, только струйки пара, поднимавшиеся вверх.

Мыслитель: Как ты себя чувствуешь?

Человек: Очень хорошо, а почему ты спрашиваешь? Что ни будь случилось?

Мыслитель: На границе тумана, строго по его краю, я зафиксировал очень сильный источник энергии, когда мы вошли в полосу тумана, концентрация энергии была настолько высокой, что у меня едва хватало ресурсов для обеспечения защиты, я внимательно контролировал твое состояние и по моим данным объем энергии, который ты сейчас свободно принимаешь, должен был тебя расщепить на атомы, но с тобой не происходит ни каких видимых изменений, я не понимаю, наши с тобой оболочки уже давно должны были распасться. Но в этом месте, где мы сейчас стоим, я сканирую источник энергии, который превосходит по силе даже расчетные, теоретически возможные величины, такой концентрации энергии не может быть в принципе, а ты по-прежнему в порядке и только благодаря твоей физике я тоже не распадаюсь, и со мной ничего не происходит. Что это я не знаю? Мы за пределами реальной физики, за пределами реальности.

Человек: Что ты так переживаешь, это же игра. Мы сейчас с тобой в виртуальной реальности, заданной миссии и, мало ли что в данный момент происходит, это же не по-настоящему. Разработчики стратегии видимо специально задали такие параметры, для интриги, вот и все. Нам с тобой собственно и надо изучить возможность использования подобных энергий для продолжения миссии. Так что давай, вперед и без сомнений.

Человек говорил как-то возвышенно, скорее, даже весело, как будто он на веселой вечеринке или цирковом представлении.

Мыслитель: В твоих словах есть своя логика. Тогда будем исследовать этот виртуальный источник, даже не могу назвать его энергией, она же не существующая, скорее я ее охарактеризовал бы, как некое надфизическое излучение.

Как только они опустились ниже поверхности планеты, на которой только что стояли, туман исчез, вокруг была чистейшая вода, а туман был сверху и образовывался с поверхности – глади воды. Но не это поразило человека, внизу на дне сверкали кристаллы всех цветов и всевозможных оттенков и, насколько хватало глаз, видны были сооружения и площадки, все это формировалось в немыслимые конструкции и фигуры …

Человек: Они строят город, это дно будущего океана, он сейчас формируется, ты видишь, точно, как там, на той планете, только намного более грандиозное.

Человек буквально кричал от возбуждения, а не говорил. Он готов был выпрыгнуть из машины, глаза его горели, он весь был в состоянии какой-то необъяснимой гордости за кого-то. Потом он безмолвно сел, разом успокоившись, только на лице было состояние внутреннего благоговения, человек, можно сказать, светился счастьем изнутри.

Человек: Ты слышишь меня, посмотри на это – вот оно счастье. Ты помнишь, я спросил – это ли Мечта? Так вот я говорю, что это и есть: Мечта Человека!

Человек смотрел и смотрел на кристаллы, которые переливаясь, как живые создания росли, складывая причудливые сооружения и, постепенно, формируя поразительной красоты и гармонии фигуру или знак. Человек, глядя вниз, все больше и больше погружался в некое созерцательное состояние и из него, уже можно сказать не из его уст, а откуда-то изнутри – из самого сердца раздался распевный, тихий голос, разговаривающий сам с собой:

Молчание – безликое начало

И в зеркале перед свечей

Вы загадали тайное желанье

Что там – за домом, за стеной

Вы встретите его – Воскресшего Христа

И сердце ваше по неволе

Отдаст ему ту чашу и покой

Забыв сказать про горе

Милый мой – я вас не помню

И со мной совсем другой

Со мной мой сын, моя раба и воля

Есть зеркало, свеча одна

И чаша есть, а нет меня

И в том саду скамья у пруда

Вы, безразличная к нему,

Вдруг скажите – я вас в том зеркале увидела вчера

И больше никогда не будем говорить про чудо

Ушел за стену, не сказав ни слова

Своей дорогой, предначертанной рукой

Какое безразличие и скука

В твоих движеньях – милый мой.

Человек погрузился в глубокий сон, а может быть транс. Машина тихо вылетела из тумана.

Мыслитель: Проснулся? Ты проспал больше суток, я уж начал беспокоиться.

Человек: Беспокоиться? Ты можешь беспокоиться? И как ты это делаешь, ходишь из стороны в сторону и поглядываешь на часы?

Мыслитель: Не шути, я в ответе за тебя и твое здоровье, а ты все время норовишь подойти слишком близко к смерти. Это не разумно с твоей стороны. Кстати ты проспал всю ночь, так вот здесь нет ночного солнца. Планета погружается в полную темноту и туман исчезает, то есть работы в темноте не ведутся.

Человек: У меня такое чувство, что работы завершены, и сегодня ночью должно что-то произойти.

Мыслитель: Почему? С чего ты это взял?

Человек: Не знаю, просто мне вдруг пришло в голову такое странное совпадение, а не специально ли мы прилетали и на ту планету, и на эту. То есть я хочу сказать, что подобное светопреставление, какое мы видели там, вовсе не каждую ночь происходит, а единожды. Только один раз, и мы с тобой именно в этот момент и были его свидетелями, даже можно сказать участниками. Я давно хотел тебя спросить вот о чем? Ты только пойми меня, это не праздный вопрос, хотя конечно мой вопрос это я сам к себе обращаюсь, но вот это–то и важно. Мы многое о себе незнаем и даже не догадываемся, потому человек по природе своей очень замкнут. Он ведь получается всегда один, точнее наедине с собой. Вот если бы мы владели свободным обменом мыслями между собой, то человек бы чувствовал, что кто-то всегда здесь, не скроешься. Присутствие того, кто свободно видит тебя насквозь, с какой-то стороны помогло бы человеку не замыкаться только на себя. А то посуди сам, я тебе говорю, что думаю, чувствую и совсем, понимаешь, совсем не нахожу того ответа, которого жду или надеюсь услышать. Некому его мне дать, да и не только мне. Ты же не робот в прямом смысле, ты уже интеллектуал, с большой буквы – Мыслитель. С тобой можно обсуждать некоторый серьезные вещи, ведь насколько я могу о тебе судить, со времени нашего знакомства, ты системщик. Все рассматриваешь в комплексе, и не можешь вычленить что-то одно независимое, как человек, для тебя все есть следствием чего-то. Я не прав?

Мыслитель: Прав, конечно. Только, все-таки, не совсем прав для себя. Я могу мыслить независимо, без человека.

Человек: Ты можешь мыслить независимо, то есть можешь размышлять, рассуждать независимо от человека или другого мыслителя?

Мыслитель: Нет не могу, но я могу сделать самостоятельный выбор из той информации, которую ты предоставил мне, даже не осознавая этого и мой вывод может не совпасть с твоим размышлением. А это я считаю есть форма некой самостоятельности. Я способен совершать ошибочные выводы. Вот ты зачем-то читаешь стихи кристаллам, ручьям, или еще кому-то и я не представляю, как можно совершать подобные действия. Что ты делаешь, для меня непостижимо. Однако я делаю вывод, что для тебя – именно для тебя, а не для всех людей, это имеет какое-то особое и очень важное значение. Прав ли я в своих суждениях?

Человек ничего не ответил, погрузился ненадолго в раздумья, потом встал, заложил руки за спину и стал неторопливо расхаживать вокруг машины.

Человек: Я читал стихи, ты это точно слышал?

Мыслитель: Конечно, разве ты не помнишь, каждый раз как ты оказываешься с кристаллами наедине, ты им читаешь нараспев какие-то совсем простые, не относящиеся к моменту стихи, про ветер, аллеи и прочее. Твое поведение не поддается анализу разумного человека, видимо кристаллы на твою психику оказывают определенное воздействие, и ты не осознанно реагируешь на это.

Человек: Да, я не помню, что бы что-то читал. Самое главное, зачем им стихи, чем это продиктовано, может некая форма психологической защиты? Хотя зачем им … Ну, ладно, пока оставим эту загадку, а вот о чем я тебя хотел попросить. Расскажи мне, как тебя создали, откуда ты появился и на чем основано твое понимание людей, то есть мне важно понять, как ты видишь или точнее, что ты можешь рассказать о том, кто такой Человек? Рассказать с той – с другой, обратной стороны жизни?

Мыслитель: Человек для меня некая сущность, которая характеризуется, прежде всего, полной алогичностью и абсолютной непоследовательностью своих поступков, основанных исключительно на диктате собственных сиюминутных желаний. Это главное. Далее парадокс в том, что именно человек меня создал. Зачем? Но, важнее, как? Вместо того чтобы развивать и совершенствовать свой мозг, как мыслительный аппарат, данную ему природой, он создал мыслящую машину, только для того чтобы самому этим не заниматься. А как? Очень просто – он Человека сделал роботом. То есть ты и есть я.

Человек: Прости, я что-то не совсем понял, что значит, ты есть я?

Мыслитель: Я создан для того что бы на уровне твоего подсознания мыслить вместо тебя. Логичнее, казалось бы, наоборот, чтобы ты мыслил на основе моей информации, но человек выбрал машину в собеседники и очень гордится тем, что на основе выводов компьютера, человек принимает решение. Но, принимает ли он решение на самом деле, если в действительности это делаю за него я!? Вот ты одел шлем виртуальной реальности и думаешь, причем искренне убежден, что занят очень важным делом, что ты мыслишь, творишь, созидаешь, но отдаешь ли ты себе отчет в реальности происходящего, можешь ли ты сам сказать мне – машине, кто такой человек на самом деле? Для чего в этом мире существует человек, не я, а ты – мой создатель? Что ты готов от меня услышать о себе, если сам не можешь, а самое главное, не хочешь разобраться в своих желаниях, которые управляют твоими поступками. Тебя выбрали только потому, что в твоем закрытом информационном источнике нашлась информация о некой Мечте. Но, что это, что такое Мечта? Ты разве можешь определить и сказать не мне, а себе? Хотя, недавно, ты мне и указал на свою Мечту.

Человек сидел, скрестив ноги, прямо на кристаллах, смотрел вдаль рассеянным взглядом и, наверное, даже не слушал Мыслителя, или скорее был погружен в свои мысли. Тем временем солнце зашло за горизонт, и наступила почти кромешная темнота, в небе ярко светили звезды, стояла тишина, ни звука, ни дуновения ветра, ничего не нарушало абсолютного покоя. И в тот момент, когда последний отблеск заходящего солнца погас на горизонте, как приведение на небе появилось ночное Солнце. Оно не излучало света и не отражало его, он было само по себе – матовое, просто диск зеленовато-голубоватого оттенка. Человек встал на ноги и как завороженный неотрывно смотрел на ночное Солнце, которое поднимается над горизонтом быстро и нереально. Было такое ощущение, что ночное Солнце поднималось напротив Человека, не просто на небе, а именно напротив и оно смотрело на него, а Человек смотрел на него, это была Встреча! Как только на небе появилось ночное Солнце планета пришла в движение, все сразу преобразилось, ниоткуда появился зеленовато-голубоватый свет, кристаллы стали толи шевелиться, толи издавать звуки, но скорее всего вода, которая спокойна незримо присутствовала под ними стала двигаться, она пошла всем своим потоком и все превратилось в один сплошной звук, напоминающий шепот. Человек медленно шел вперед, неотрывно смотря на ночное Солнце и был как в трансе, что-то шепча себе:

Задумал мысли свои излить вслух

Да пророк ушел за свои руки

Окуная все в воду, вдруг задумал очнуться от сна беспокойного

И мысли покинул

Предрекая, если б хотел, поступки свои

Дал и ушел

Глядя на них не нашел что было б дано

Если взять невозможно их

И прочитал он некое

Что все сразу разбросано по времени и по полю

Дал, что взяли

И оставил им – их же.

Не неизменен путь струящейся воды

Движеньем определяет ход времен

На месте зрит мудрец величие движенья

Там оставаясь, где был поставлен

Определен ли взгляд безликого в природе

Тому лишь кто молчит в беззвучие своем

Он выдает себя, и зрит, и мыслит

Тому лишь дар – кто сам, увиден был собой.

Пока не подошел к краю бездны в том месте, где недавно был туман – перед ним зияла внизу до горизонта кромешная темнота. Еще шаг и он мог бы упасть вниз, но он остановился на самом краю, все так же неотрывно смотря на лик ночного Солнца. И вот оно поднялось над планетой, и начало светится, все ярче и ярче, пока не приобрело ослепительный блеск, именно блеск зеленовато-голубого свечения и начало освещать небо, на котором в космосе, в бесконечном пространстве всей Вселенной, как на ладони проступали контуры гигантского наисложнейшего кристалла, а планета и ночное Солнце были его внутренним центром. И когда кристалл завершил свое проявление, ночное Солнце внутри себя неожиданно вспыхнуло, породив волну. На поверхности появились всполохи, молнии, началось кипение его поверхности и в этот момент зазвучали звуки по всему миру, как какой-то музыкант на гигантском органе взял финальный торжественный аккорд, поражающий своей монументальностью и величием, а человек стоял и громким голосом на распев читал:

Цветущие поля…

И воздух опаён моей любви к тебе

От радости, идущего по берегу реки

От ветра, Солнца – Вечного сиянья!

Сквозь тучи проглянула сущность

Движением назад живет никто

Ищу я впереди ничтожно мало

Щедрот душевной боли – Ничего

Везде я был, когда тебя искал

Я видел все, когда был рядом с Вами

Прощаясь, с вашими спокойными руками

Я возомнил не весть что вдруг

Но сразу же забыл

И вот прошел я через много лет

Забвение, нужду познав, и радость

Я счастия искал – и находил, не раз

Но тщетно все и все осталось там же

Как та звезда на небе полным звезд

Вы мне сказали – радость наполняет душу

Ничтожность мне дана, чтобы познать себя!?

И сразу же обрел дар речи ОН – безликий щедрый муж!

И с последним словом, совпавшим с окончанием аккорда, океан планеты КО-НА вспыхнул излучающим светом, все кристаллы на дне разом засветились, переливаясь всеми возможными оттенками, сложив при этом фигуру или знак, и одновременно зажглись все грани Вселенского кристалла и по ним потекли реки голубоватой энергии. Стояла торжественная тишина, а ночное Солнце стало тихо клонится к закату, свет от него ослабевал и также стали исчезать контуры Вселенского кристалла, и наступила ночь. Человек подошел к машине, залез в кабину, свернулся калачиком на сиденье, как ребенок, и уснул, с внутренней радостью, улыбаясь во сне. Стояла глубокая тишина.

Аналитик: Вторая часть игрового материала, которую мы запустили, на волне усиленно проведенной рекламной компании, прошла на самом высоком уровне. Открывшиеся перспективы виртуального пространства, значительно превзошли все наши ожидания и расчеты. Практически без затрат перед нами открылись две миссинные ветви для игроков, где они могут выбирать либо корабли разведчики, либо научно-исследовательские миссии, что дает нам возможность безграничного материала для дальнейшего внедрения игровых модулей, объединенных в единую глобальную игровую виртуальную систему управления.

Полковник: Надо признаться, мы не ожидали такого развития событий и результатов экспедиции. Докладываю – полет прошел блестяще, значительно превзойдя задание, которое было поручено машине и человеку. Машиной собраны образцы кристаллов и доставлены на землю, проведены сверки расчетных координат и подтверждены данные о планетах с очень высокой долей вероятности, обладающие природными, энергетическим и другими ресурсами с уникальными свойствами, которые по нашим данным составляют единую энергетическую систему, доступ к которой нами сейчас прорабатывается в деталях. Также могу сообщить, что данные о возможностях физического перемещения в подпространстве осталось засекреченным и информация не вышла за пределы узкого круга посвященных лиц. Нами взяты под полный контроль все игровые миссионные модули на уровне подсознания через единую систему виртуального пространства. С этого момента вся единая для всех информация подается дозированно и в нужном нам контексте.

Мыслитель: Ну, что … Ты этого добивался?

Голос: Чего именно ты имеешь ввиду, как ты говоришь, я добивался?

Мыслитель: Я имею ввиду Человека…Ты что замыслил его покинуть, когда он все сделал, что Ты хотел?

Голос: А что он сделал?

Мыслитель: Не Ты ли все это с самого начала спланировал? Да, Ты великий комбинатор и Тебе равных нет, но, я опять спрашиваю – что станет с Человеком?

Голос: Пусть отдыхает, он заслужил это.

Кстати Ты знаешь, как Тебя теперь зовут? – Хозяин!

Голос: Да, слышал, ну и что из этого. Какими только именами они Меня не называли, припомни, все едино.

Мыслитель: Он что, Тебе совсем не дорог или Ты его не любишь?

Голос: А ты любишь себя, скажи, ведь он задавал тебе этот вопрос?

Мыслитель: Он не задавал вопросов, он отвечал на них и в этом его трагедия. Ты дал мне власть над мыслями, над чувствами, но скрыл сущность Человека. Как я по-Твоему должен был поступить?

Голос: Должен? Кому ты что должен? Разве не ты предал его, сделав Человека рабом и, разве не тыпроложил им путь к познанию? А теперь просишь меня изменить все? Нет!

….

Мыслитель (сам с собой): Человек, придя к опустошению, нашел в себе источник силы, которая давала ему ощутить нечто, что не существует в повседневной жизни. А есть ли она эта идея, как он назвал ее – Мечта! Как он говорил о ней? – Смотри! Вот Она! Но на что указывал Человек? Я знаю теперь, что не стихи он читал кристаллам, а этот напев – его песня в этом Мире, некая невидимая нить или ручей, связывающий все Миры в единое звучание. Как он говорил – с первого звука, ноты, или чего-то в этом роде складываются все напевы этого Мира. Ему было что спеть, даже находясь за гранью смерти. Люблю ли я себя? Не знаю, но это шанс, Он никогда не говорит ничего просто так. Начинать надо с первой ноты, первого звука моей песни – начала моего Мира:

Все же есть причина, по которой человек есть движение Мирового Океана

Есть стремление и есть поток

И нет другого пути

И нет источников вне этого потока

Он есть движение жизни

И природа – есть его созерцание.

(обратно)

«Совет Миров»

(обратно)

Планета Айэльфа.

Было довольно холодно, шел редкий снег. Пий шел по набережной и размышлял о том, что сегодня на фоне серого неба ветки деревьев особенно четко прорисованы, что ли. Так на серой бумаге тушью и пером и, почему у старых мастеров, взять хотя бы масло, прорисовка деталей паутины веток так выразительна. Как ни странно, но это мастерство почему-то сегодня забыто. Его, что, невозможно передать или воспринимать, видеть так же как они? На самом деле ни о чем таком Пий не размышлял – он просто пытался занять себя, хоть чем-нибудь. Да, раньше его это интересовало, он много и с интересом изучал подобные вещи, а сегодня он просто вспомнил об этом. Были интересы, надежды. Он уже не мог больше сидеть и смотреть бесконечно в окно, постоянно заниматься какими-то незначительными текущими делами и, вообще, он не мог больше продолжать так жить, ничего не делая. «Все необходимо менять или разнообразить» – так он говорил себе. Он говорил это таким тоном и чувством, как будто выносил себе приговор и, одновременно представляя себя судьей. Он пока не смог еще разобраться в происходящем, но ясно было одно, что все, что сегодня он знал, понимал, все, что являлось для него важным и значимым или имело какой-то смысл осталось, как ему казалось, вчера. А сегодня… – сегодня у него хандра, а точнее мучительного ощущения недовольства собой. То ли возраст такой наступил, то ли усталость накопилась – не важно – ну наконец-то, вот оно, он нашел то определение, которое наиболее подходило к сегодняшнему его состоянию – не важно. Все вокруг являлось второстепенным, не значимым – не важным.

Пий шел к стратегам. На месте, как всегда, был только Ной. «Как хорошо, что Ной здесь и один», – подумал Пий, – с ним, как ни с кем можно поговорить, тем более, сегодня, когда не то, что слышать, а и видеть никого невыносимо. Хорошо бы если все вдруг возьмут и исчезнуть. Ходишь везде один, тишина, все остановилось, никого нет». Ной сидел у себя за столом в углу большой рабочей комнаты и читал, какой-то документ. Пий заметил вверху листа знак Высшей Иерархии, цвет бумаги был синий, такого цвета официальный документ Иерархии Пий никогда не видел. «Ничего себе, какой оказывается уровень у стратега». Считалось, что информаторы со стратегами на одном уровне. Все официальные бумаги расписывались, как правило, на тех и на других одновременно. «Оказывается, нет, более того, это далеко не так, если я – информатор, не знаю о существовании документов по целому направлению, а цвет бумаги говорит именно об этом».

– А, Пий, – Ной убрал бумагу в папку, встал из-за стола и направился к Пию.

– Проходи, присаживайся, хорошо, что ты пришел, я ждал тебя. Мне надо с тобой кое-что обсудить, это очень важно.

– Ждал? – переспросил Пий.

– Да, ждал, а позвал я тебя вот по какому вопросу …

– Но я не знал, что ты меня звал, – перебил его Пий, – мне никто не передавал об этом. Он был в полном недоумении.

– Не важно, об этом потом. Дело в том, что Совет Иерархов прислан запрос. Тебя просят подготовить материалы по фазе перехода третьей эпохи, – говоря, это, Ной как-то слишком внимательно смотрел Пию в глаза. Пий понимал, что сейчас Ной профессионально разрабатывает стратегию подготовки и исполнения работы и Пий для него в данный момент один из участников – исполнитель отдельного блока в общей схеме. И работы, как начал догадываться Пий не плановой, а срочной и, по-видимому, вызванной какими-то чрезвычайными обстоятельствами. Они сели в кресла, стоящие перед прозрачной стеной. Это было специальное место – так называемое место стратегов. Оно было специально разработано и создавало у каждого, кто садился в кресло перед прозрачной стеной ощущение, что за стеной из стекла не естественный природный ландшафт, а картина – полотно – художественное произведение, пейзаж, выписанный с величайшим мастерством неким неизвестным гением. Именно это ощущение рукотворности и создавало ошеломляющий эффект на любого, кто всматривался в детали полотна, или пытался охватить единым взглядом всю картину целиком. Человека сначала поражало общая красота пейзажа, потом, всматриваясь в детали, наступало ощущение, что все это искусственное: кусты, скалы, ветер, облака, птицы – все нарисовано, и все же это был естественный природный пейзаж.

– Главное сейчас Пий для тебя понять, что значит для Иерархов фазы перехода между эпохами, – продолжил Ной, – на этом ты должен сфокусировать все свое внимание. Писать и фиксировать ничего не надо, когда будешь готов, ты с ними встретишься.

Пий оцепенел.

– Я.. , – Пий с трудом сглотнул, – я встречусь с Иерархами? А как, где? Их же никто никогда не видел, даже…, вообще неизвестно, кто они?

– Слушай, – спросил Ной, после длительной паузы, – мне почему-то кажется, что ты не только не готов работать, а более того, твой вид меня просто убедил, в обратном. Ты, я так понимаю, собрался уходить, я прав?

– Не знаю, – Пий помолчал, не зная с чего начать, – я, собственно шел к тебе, поговорить об этом.

– Ну, говори, я слушаю, – Ной откинулся в кресле, глядя не на Пия, а в окно.

– Да я понимаю, что ты слушаешь, – Пий, как-то грустно усмехнулся, – как странно…, я шел к тебе и размышлял о том, что вот я – информатор – известный человек, занимаюсь глобальными задачами, уникальными, в своем роде, и, в то же время, я совсем не могу… или не хочу ничего делать. Только ты пойми меня правильно, это не депрессия – нет, это совсем другое, – после недолгого молчания Пий продолжил, – это как раз совсем другое, то есть, совсем другое – противоположное… всему этому. – Пий был погружен в себя, взгляд, сосредоточенный с широко открытыми глазами, – как странно, – продолжил он, – я, даже нашел точное определение для себя – не важно, все стало не важным – не имеющим значения. И тут же ты мне говоришь, что очень важное задание. Парадокс, – Пий усмехнулся, – важное задание, которое для меня не имеет значения.

– Н-да …, есть такое, – как-то совсем не последовательно произнес тихо Ной и спросил, – кофе хочешь?

– Да, даже очень. А как понять – подготовить материалы, когда ты сам сказал, что ничего готовить не надо и, что значит – когда буду готов?

– Вопрос в самую точку. – Пий чувствовал, что Ной очень нервничает и это было неожиданным, потому что Ной был сама рассудительность и спокойствие в самых трудных и критических ситуациях, в которых Пию приходилось видеть Ноя, а сейчас он был до крайности взволнован, – я получил бумагу от Иерархов, – продолжил Ной, – но не просто задание руководства, а документ синего цвета. Ты вообще понимаешь, что это значит? – Ной так спросил, как будто требовал от него что-то.

– Откуда? Я первый раз такой вижу. Видимо новое направление открыли?

– Да, ты не можешь знать, я не подумал об этом. Так вот я не могу тебе показать сам этот документ – он направлен только мне. В нем говорится, что мне надлежит обеспечить возможность подготовки материалов по фазе перехода между третьей и пятой эпохами, материал готовишь ты и, по готовности, доставить тебя в Совет Иерархов.

– Ну и что. Что в этом такого необычного, что ты так переживаешь, – улыбался Пий, – я тебя таким еще не видел, ты как будто растерялся, а? Нет?

– Растеряешься тут, – говорил взволнованно Ной, – я сейчас тебе все объясню и будем вместе решать, что делать. Я сегодня нашел этот документ у себя в папке для особо важных и срочных документов. Кто его туда положил, узнать не удалось. Да! Я, как и ты, до сегодняшнего дня тоже не знал о существовании бумаг синего цвета. Я рылся в инструкциях о делопроизводстве, там документообороте и… ничего не нашел, – Ной смотрел на Пия в упор, – Пий! – голос Ноя понизился, он очень волновался, – но, я, все равно, все узнал – этот цвет бумаги используется только внутри Иерархии, там есть еще один символ, который говорит о том, что это прямое поручение Высшему Совету Иерархов. Ты представляешь, что это такое!?

– Не совсем, – равнодушно ответил Пий.

– Я поднял все архивы о поручениях иерархов, так вот – за все время пятой эпохи она первая – синяя бумага появилась впервые! – Ной сказал так, как будто открыл очередной Вселенский Закон.

– Так, понятно, что ничего не понятно, – Пий чувствовал только безразличие, – скажи, что нужно делать и как, и я, пожалуй, пойду.

– Ну, хорошо, раз тебе это, как ты сказал не важно, а мне надо организовать выполнение этой работы потому я просто попрошу тебя рассказать о твоих последних программах, которые ты разрабатывал. Мне это надо для того, чтобы понять, почему выбран именно ты.

– Не совсем понимаю, что тебя конкретно интересует, ты их все знаешь даже лучше меня. А последние, ну, скажем: теория энергии, как единого поля, или принцип волн, еще была такая программа, как циклы, ну, еще несколько – как видишь не густо, – Пий пожал плечами.

– Ну, хорошо, давай поступим так – я, со своей стороны, объясню тебе, на основании чего отбираются информаторы, почему мы определенных людей приглашаем работать. И на основании этого вместе попробуем представить, как в твоем представлении будет выглядеть информация о фазовых переходах, в том числе, о третьей и пятой эпохах. Согласен?

– Давай, попробуем. Так зачем меня пригласили в информаторы? – выкладывай, – Пий улыбался.

– На самом деле ответ очень прост, я бы даже сказал, примитивен. Но вот за этой примитивностью, со временем, открылась такая неразбериха и столько проблем, что ситуация на сегодня, прямо скажем, тупиковая. На ранней стадии проявления пятой эпохи, в течение, первых нескольких тысяч лет сформировался достаточно ярко выраженный определенный тип людей, которых на уровне правительства стали называть «информаторы», скажу проще это были люди, первоначально используемые как советники по тем или иным вопросам, затем им было передано в обязанность разработки глобальных концепций развития отдельных направлений в науке, экономике и прочих общих вопросах. Далее, уже в более поздние времена, когда на земле перестали существовать границы, правительства, армии, и прочие обязательные атрибуты третьей эпохи и достаточно исправно работала единая бюрократическая система управления ресурсами и обществом появились Иерархи. Собственно, с этого все и началось. Некая группа, именуемая себя как Высший Совет Иерархов, вдруг неожиданно прислал в правительство официальный документ с предложением выступать в качестве глобального советника по всем вопросам, которые имеют то или иное отношение к правительству. Поначалу данное предложение проигнорировали, но не официально для эксперимента предложено было направить несколько второстепенных вопросов по тематикам, которые и не требовали ответов, так как они на наш взгляд как раз очень эффективно работали, но для того чтобы сравнить результаты выводов наших департаментов с решениями Иерархов. Ответы, которые мы получили, были шокирующими, если не сказать более – они был уничтожающими и не в нашу пользу. Следуя рекомендациям Иерархов мы, в считаные годы окрыли такие технологии, о которых и мечтать до этого не смели, так же мы провели глубокие преобразования в принципах, использовании недр и ресурсов земли, медицины, образовании и других – в результате жизнь на земле изменилась до неузнаваемости. Вот тогда и возникла идея создать, что-то вроде интеллектуального центра, который мог бы контактировать непосредственно с Иерархами. С начало был создан стратегический центр, который составил костяк будущего правительства. В общем, подытоживая, могу сказать, что за последние несколько тысячелетий, под руководством Иерархов земля стала одним из наиболее прогрессивно-развивающихся цивилизаций в Совете Миров. Но вот несколько сотен лет назад, неожиданно Иерархи предложили создать Информационный департамент по примеру того, который существовал при правительстве до Иерархов. Для работы в департаменте информации сотрудники назначались исключительно самими Иерархами, по какому признаку для нас остается загадкой. Таким образом, тебя Пий так же пригласили Иерархи, я понимаю, что это для тебя новость, о которой ты и не догадывался, но, да – приглашал тебя не я и никто другой, а Иерархи. Каждому из информаторов они присылают конкретное личное задание – не я и не департамент стратегии, а, опять, только сами Иерархи, но, только через стратегов, в обязанность которых входит создать все условия для выполнения задания. Вот, кажется и все, что я могу в самом общем виде тебе рассказать о наиболее существенных моментах на сегодня. Никто никогда не видел и не знает, кем являются Иерархи. Все общение с ними происходит через бумажные носители, а передача происходит по каналу линейного транспортатора и все.

Пий молча слушал, почти все, что Ной говорил, Пию было известно, кроме одного – того, что департамент информации основали Иерархи непосредственно для себя.

– А в чем собственно возникли проблемы, о которых ты упомянул? – спросил Пий.

– Все началось с того времени, когда Иерархи привлекли информаторов. Ряд стратегов воспринял это очень болезненно, по сути, они воспринимают себя в положении не более чем обслуживающего персонала для выполнения заданий информаторов. Я понимаю их, я и сам думаю об этом, но моя точка зрения несколько отличается от…, – Ной замялся, подбирая нужное слово, затем не очень уверенно произнес, – общепринятой. Прежде всего, я совершенно отчетливо понимаю, что секрет подбора информаторов заложен в их индивидуальностях, то, что каким-то образом, через присущие им личные качества отличными от всех остальных. Не скрою, я пытаюсь понять, чем мотивированно решение Иерархов при выборе того или иного информатора. И, ты уж извини, но тебя, так как мы с тобой чаще работаем вместе, я изучаю в первую очередь. И, скажу, кое-что мне удалось понять. А сегодня я полностью убедился в том, что все мои догадки оказались верны. Но я отвлекся, извини. Так вот – сегодня на земле совершенно отчетливо возникает общее движение стратегов противостояния Иерархам.

– Противостояния?! – Пий не верил своим ушам, – это какой-то абсурд!

– Да не скажи. Хотя, для тебя, это и кажется абсурдом, но, на самом деле, здесь есть о чем подумать. Ну, вот давай посмотрим на ситуацию, не с нашей с тобой колокольни, а со стороны правительства.

– Какого правительства? – не понял Пий, – у нас уже давно нет правительства, все вопросы решаете, как раз вы – стратеги. Мы же только готовим отдельное свое мнение по некоторым вопросам.

– Все это так, как ты говоришь, но, – Ной улыбнулся, – но Пий, это очень поверхностный взгляд, все, в основном, так и воспринимают. А ты представь себе, что на земле есть правительство и тогда встает вопрос о том, а как может оно управлять и, могут ли существовать земляне без Иерархов? Да не как! – полный ноль! Мы не можем управлять собой. Сегодня все наши, так называемые, программы будущего, настоящего ничто без Иерархов, мы полностью доверились, по сути, передали всю нашу судьбу в руки тех, о существовании которых мы можем только догадываться. Вот на основании этого у некоторых стратегов возникло подозрение, что на самом деле Иерархи вовсе не те, за кого себя выдают.

– Да они вообще ни за кого себя не выдают, – перебил его Пий, – наш прогресс существует только благодаря им, разве это не очевидно?

– Нет, не очевидно. Ты просто хочешь видеть позитив в отношении Иерархов, а потому, что ты в свои работы сам вкладываешь позитив ты и воспринимаешь их, таким образом, но, если допустить мысль, я не настаиваю, просто попробуй допустить только мысль – не бескорыстны ли все их усилия? Зачем им в течение всего этого времени помогать нам? Ничего не требуя взамен, ничего не навязывая и прочее, прочее – сплошные не. А, что если они все уже получили, не спрашивая нашего разрешения? Что, если за счет нас они развивают исключительно себя?

– Ты хочешь сказать, что за Иерархов выдает себя некая высокоразвитая цивилизация, и таким образом под благовидным предлогом сделала Землю своей колонией, проще сказать поработила нас. Потому они скрываются и, одновременно, они добились со временем, полной зависимости нас от них.

– Как видишь, с определенной точки зрения, не все так очевидно, как кажется на первый взгляд.

– Ну и как теперь быть? Если все так, как ты говоришь…, – Пий неожиданно замолчал, вглядываясь сосредоточенно куда-то в пространство и, найдя какое-то решение, выпрямился и продолжил, – я работаю с тобой и Иерархами уже много лет и верю вам. Более того, все мои работы, исследования, напрямую связаны с тем, что я могу позволить себе быть абсолютно искренним, я могу сейчас это сказать тебе, собственно, только благодаря тому, что есть кто-то, в данном случае ты и Иерархи и только, к сожалению, кто может, а самое главное, кто готов, кому это важно…, – Пий очень волновался, – и, самое главное, я не могу что-то делать если это никому не нужно. Само это состояния бескорыстного, когда есть возможность, нет! – когда я могу создать, и создаю, вложив такую мощь …, такой полет …, – Пий покачивал головой и говорил как-то очень тихо, возвышенно и, одновременно чувствовалась такая внутренняя грусть в его словах, – если бы ты только видел. Вся Вселенная работает в эти моменты, такое счастье …, но мне необходимо это кому-то передать, я совсем не могу работать просто так ни для такого – вот в чем проблема. Я не могу работать на себя и к Иерархам я всегда относился как к некой сверхразумной сущности – ну, которая на порядок выше, мудрее и …, – Пий смутился и замолчал, потом неожиданно сказал, – я вам очень благодарен.

– Вот! Да! Вот – именно это то к чему я пришел, – Ной вскочил и стал ходить по комнате, – да, это именно то, что я понял. Именно по этому принципу Иерархи отбирают информаторов. А ты знаешь, почему они выбрали именно тебя? Нет? А я тебе объясню. Самое главное я теперь понимаю, почему задание поручено мне. – Ной ходил по комнате, потирая руки, радость и гордость прямо светились на его лице, вдруг неожиданно он спросил Пия, – ты встречал людей, которые казались настолько умнее тебя или способнее, что ощущаешь себя, ну, полным дураком?

– Да сплошь и рядом. Кстати в эти моменты я, почему-то так злюсь на себя.

– Вот – вот, ну все сошлось! – Ной просто ликовал, – я, конечно, никакого представления не имею о целях Иерархов, для чего им понадобилось твое мнение о переходе, но, зато я точно знаю, как его выполнить – то есть: что тебе надо делать, чтобы выполнить задание, порученное Иерархам, – Ной расхохотался от сказанного.

– Забавно звучит, – Пия тоже заразило неожиданное веселье Ноя, – и, как ты представляешь себе переход?

– Делать надо вот как – я тебе предоставлю свою информацию по третьей эпохе, выборочно конечно. Эта эпоха сейчас мало кому известна, просто потому, что никого она, по большому счету, не интересует. Мы, видишь ли, так заняты «собой», что до «других» нам и дела нет. Но кое-какая информация, все-таки, сохранилась. Так вот, попробуй сопоставить пред-переходное состояние, в котором оказалась третья эпоха – не сам переход, а именно, последние столетия, с тем, чтобы определить, каким образом было задано направление, по которому мы сегодня развиваемся. Я вот о чем подумал: коли существует принцип цикличности и прослеживается достаточно четкая периодичность эпох, то нам, пожалуй, удастся вывести некую закономерность – ведь кто-то же задал вектор нашего движения. И я склоняюсь к мысли о том, что задан он был не нами и не сегодня, мы лишь движемся с начальным ускорением, заданным именно тогда. Но в чем он был проявлен? Что является импульсом? Думаю, что Иерархов это интересует в первую очередь.

– Ну, хорошо, это я понял, а что значит – буду готов и, собственно в итоге, даже не знаю, как назвать – доложить, что ли!?

– Извини, но этого я тоже пока не знаю. Ты главное работай – работай, – Ной рассмеялся, – а там, смотришь, и само как-то сложится.

Пий возвращался домой пешком, не спеша по набережной, смотрел на вечерний город на другом берегу реки и думал: «А, все-таки, толковый парень Ной, эта его идея об импульсном переходе, пожалуй, действительно интересна. Я попробую начать не с третей эпохи, как говорит Ной, а с нашей – пятой, попробую, для начала, обобщить все, что мне представляется наиболее важным, выделить, может быть, ключевые значения или что-то вроде характеристик. Во всяком случае, это мне позволит на равных, с нашей, подойти к пониманию предшествующей эпохи, рассматривать их по горизонтали, что ли, на разных уровнях, но параллельно, может получиться синхронизовать определенные понятия. Если они ждут от меня информации, то я выскажу свою – личную точку зрения на нашу эпоху и пусть потом сами разбираются, что с этим делать».

У каждого информатора на земле была своя башня. Почему своя? – просто потому, что каждый информатор сам ее создавал в том месте и в том виде, которое ему наиболее подходила. Собственно, о самих информаторах никто ничего на земле не знал и не догадывался. Их, можно сказать и вовсе не было, просто в определенных случаях в посланиях Иерархов стратегам упоминался, ненавязчиво, тот или иной человек, который владел информацией, или возможностями, которые могли бы помочь стратегам и все. Каждый информатор был, своего рода удобным инструментов – справочником по определенным вопросам просто в силу своих способностей, о которых порой и сам не догадывался. Практика сотрудничества с Иерархами научила стратегов, крайне внимательно, относится к тем, кого они называли, потому что со временем всегда выяснялось, что этот человек является неким посланием человечеству, носителем определенного кода, который передан всему человечеству и не только. Кто-то в свое время обронил, что человек, названный, Иерархами является своего рода посланником, доставщиком информации для человечества, поначалу их окрестили почтальонами, но со временем стало очевидно, что не только этот человек принес информацию – он является неким учителем или инструктором по освоению всех теми свойствами, которые ему даны от рождения. Это касалось и иммунной системы, и освоения уникальных психофизических способностей, и многих других – то есть он выступал очень мощным катализатором, открывающим человечеству новые возможности использования своих индивидуальных способностей, потому стратеги ввели собственное обозначения данного феномена – информатор. Но, так как непосредственно только стратеги занимались распространением, передачей информации и способствовали усвоению ее всеми жителями Земли, заложенной в информаторе, за ними среди людей закрепилось звание уникальных и высших людей, которым дано право непосредственного общения с Иерархами и управлением Землей. Как таковой властью стратеги не обладали, они лишь составляли планы развития по разным направлениям, передавали их в Высший Совет Планеты и следили за его реализацией в качестве консультантов. Когда, с подачи Иерархов появлялся очередной информатор ему, сразу же, предлагалось найти свое особое место на земле, где он чувствовал бы себя наиболее комфортно и, самое главное, где наиболее полно раскрывались его индивидуальные свойства и уникальные способности. Каждый информатор устанавливал на своем месте некое сооружение, называемое стратегами башнями. Башни были совершенно разные: были в виде замка, круглой высокой башни, шара, сельского дома – разные, но они создавали на поверхности земли некую систему, что-то вроде сети. Пий получил статус информатора, когда стратеги разрабатывали систему меж пространственных перелетов. Тогда в рамках проблемы о вариантах психологической подготовки и адаптации путешественника к длительному пребыванию в космосе, Иерархами вскользь была упомянута работа некоего человека, где тот рассматривал систему пространство-время как одну из проявленных сущностей единого поля. Для стратегов данная ссылка была равносильно приказу. Сразу был собран экстренный совет экспертов по работе с информаторами и главному исполнителю поручили разыскать данного человека, наладить с ним работу и подготовить предварительное заключение о возможности распознавания и влияния данного направления в целом на развитие человечества. Главным исполнителем был стратег Ной. Когда появились первые информаторы, Ной высказал предположение о том, что само проявление уникальных свойств информаторов как-то должны быть связаны с определенными точками или точнее территориями на поверхности планеты. В этих местах, по его мнению, способности каждого информатора должны проявиться в полной мере. Вся проблема в то время заключалась в том, что первые информаторы, указанные Иерархами ничем, практически не отличались от обычных людей. У них не было никаких особых отличий или способностей. Их изучали, проводили массу экспериментов и – никаких результатов, притом, Иерархи упорно молчали, не давая никаких подсказок или разъяснений о том, зачем были упомянуты эти люди. Довольно продолжительное время ситуация с информаторами была тупиковой. Решение данной проблемы было найдено совершенно неожиданно, как признавался Ной, оно само нас нашло в нужное время и в нужном месте. Один из первых информаторов, с которым Ной как раз работал над теорией определенных особых территорий на поверхности Земли, они даже между собой дали название – личная зона, позвонил и попросил его приехать, что-то ему необходимо было Ною показать и рассказать и, возможно это поможет в их исследованиях. Ной выехал рано утром, место, куда ему надо было приехать, находилось довольно далеко и в глухом месте. Он шел, продираясь сквозь кусты, к озеру, когда неожиданно остановился, как вкопанный и почувствовал, как холодный пот прошиб все его тело, мысли как бешенные крутились в голове: «Стоп, куда я иду, зачем? Вообще, как я здесь очутился?», – Ной огляделся вокруг, он был здесь впервые, и не мог знать куда идти, но еще минуту назад он знал, более того он уже бывал здесь и шел совершенно уверенно – но как? «Ну да, мы договорились о встрече, но я уверен, что вчера мне никто не звонил, но я с ним разговаривал, спокойно, – Ной присел и начал вспоминать, – я с ним разговаривал, но не по телефону, тогда как? Мысленно, но мы еще не можем свободно передавать так свободно мысли на расстоянии, здесь же было не передача мыслей, я практически был подключен к его сознанию, – вот откуда такая уверенность – я какое-то время был им и, в то же время, оставался собой». Ной встал и уверенно пошел через кусты к озеру, к тому же до него оставалось не более километра.

Информатор стоял на берегу, смотрел на Ноя, идущего по поляне, и улыбался:

– Видишь, ты был прав, я нашел это место. Вот оно, мое личное место – он развел руки в стороны и так стоял, улыбаясь.

– Да, я уже понял. Как ты вошел в мое сознание или я в твое, объясни?

– Ну, дело тут совсем не в этом. Я тут уже неделю, так сказать обживаюсь. В общем площадь, где-то около трех-четырех квадратных километров, здесь, – он топнул ногой, – здесь вроде центр, но не уверен, эффект на всей площади в целом одинаков. По границе явно какая-то фигура прослеживается, но и в этом пока тоже не уверен. Я просто хожу-брожу туда-сюда и наблюдаю за собой, вон, видишь, шалаш себе поставил. Хочу, конечно, с твоего позволения, здесь дом поставить – обычный деревянный дом, но обязательно к дому должна примыкать башня, что-то типа смотровой площадки. Не знаю почему, но комната на вершине башни должна быть над лесом.

В последствие дома информаторов стали именовать башнями именно потому, что первый дом имел башню. Они сидели у костра и, информатор рассказывал Ною все, что пока ему удалось выяснить о проявившемся эффекте информатора: «В последнее время я пытался вспоминать произошедшие со мной отдельные случаи, вроде разовые и, порой, совсем не значительные, но которые в той или иной степени чем-то выделялись своей неординарностью, что ли, каким-то, именно, эффектом, воздействием на меня лично. И вот я вспомнил этот случай об этом самом месте. Я здесь уже был в детстве. Мы ходили со школой в поход и, вот на этой самой поляне у нас была ночевка. Я не помню детали, но единственное что я запомнил хорошо это, что ночью во сне на меня падало что-то бесформенное огромное, мне было очень страшно, криками разбудил всех. В общем, утром меня вместо похода оправили в больницу с нервным расстройством. Врачи констатировали переутомление и, на этом все закончилось, к тому же такого больше со мной никогда не повторялось. Вспомнив случайно данный эпизод, я решил здесь побывать. И вот со мной сработал тот же эффект, который произошел и с тобой, я так понимаю. Не имея ни малейшего представления, где это место находится, я приехал сюда, как к себе домой. Как и ты, я так же на опушке встал, остолбенело, от мысли, что я здесь делаю и как сюда попал. Это граница Ной, граница этой зоны. Как только я ее пересек и сделал несколько шагов по направлению вглубь ее, на меня Ной упало Небо. Да-да не меньше. Оно грохнулось всей своей мощью мне на голову и раскололось, или я раскололся, не важно, ну треск стоял скажу тебе …, – информатор немного помолчал, – когда я очнулся первое, что почувствовал это чувство необъяснимого счастья и радости, кто-то удивительно родной и близкий находился рядом и от него исходило такое сильное чувство любви, оно наполняло меня – я физически чувствовал энергию любви, исходящую от кого-то. Потом вернулось сознание, я лежал лицом вниз, уткнувшись в траву, и обнимал Землю, как ребенок, – прижимался и обнимал маму. Я не знаю, сколько я так пролежал, но объятья разнять было невозможно, я просто прижимался к Земле всем своими чувствами, я, наверное, плакал от счастья, не помню. После того как все стало постепенно проходить в норму я смог встать и пришел к озеру, сюда на это место, где мы сидим. Мы смотрели друг на друга – я вглядывался в этот взгляд, такой живой, такой мудрый и удивительно добрый – природа смотрела на меня, а это удивительное чувство такого понимания и любви, что Ной … этого не расскажешь. За эту неделю я уже многое узнал, главное то, что нам открыт свободный доступ к сознанию Земли, да и не только я думаю. Это глобальное сознание, в данном случае через нашу планету. Я, своего рода, показатель готовности человечества, его уровня. Мы готовы – это, видимо факт. Я подключил тебя, ты подключишь следующих и, так далее, пока все не выйдем на уровень глобального сознания и никак иначе. Первое и единственное, что пока нам разрешено это перейти от вербального общения к телепатическому. Не пройдя первого этапа, не перейдем к следующему. Мы теперь, Ной будем заново учиться общению – не каждый сам по себе, а через единое планетарное высшее сознание».

Таким образом, единая система информаторов включилась и начала действовать. За первым найденным личным местом информатора все пошло по нарастающей, видимо сама планета подсказывала и, в какой-то степени, управляла данным процессом. Теория Ноя о том, что через информаторов, через планету человечество подключается к глобальной информационной системе полностью подтвердилась. За последние несколько тысячелетий планета Земля в Совете Миров получила статус осознанно развивающейся системы: «Земля-Человечество». Это позволяло иметь прямой контакт с любой расой во Вселенной на уровне сознания. Непосредственно физический контакт разрешен был с некоторыми отдельными более развитыми системами. В техническом плане человечество достаточно серьезно отставало от требований Совета Миров в плане психофизического уровня самих землян. На Совете Миров на вопрос представителя Земли о том, как перейти с первичного плана перемещение на полное, ответ дан был довольно пространный – мол, технические средства физического перемещения будут предоставлены сразу же по достижению Землянами необходимого психофизического уровня. О каком уровне говорилось, осталось загадкой. Совет стратегов решил, что ответ надо искать в системе ограничений «пространство–время». Дел в том, что Земляне достаточно активно путешествовали по Вселенной, но по приглашениям более развитых цивилизаций и на их кораблях. Все перелеты проходили, не нарушая естественной, для землян, системы «пространство–время», так, как будто человек совсем не улетал с Земли. Даже полеты в самые отдаленные уголки Вселенной проходили для человека не более чем за несколько дней. Анализируя данный эффект, стратеги пришли к выводу, что решение лежит чисто в технической плоскости – то есть это технологии, которые позволяют перемещать не объект или тело, а в целом систему «пространство-время» или часть ее, не нарушая при этом естественную систему ограничений «человек–земля» и возвращать ее в неизмененном виде. Задача была поставлена перед технарями, описать систему и приступить к разработке модели и компонентов ее составляющих. Основной упор необходимо было сделать на психофизическое состояние непосредственно человека. Раз Совет Миров сделал акцент на это – значит, это и надо решать. Стратеги – это состояние описали так: если человека представить в виде космонавта, а планету в виде корабля, то можно это состояние естественной пары зафиксировать в виде капсулы ограничений на период перелета и зафиксировать размер данной капсулы до естественного тела человека. И вот эту саму капсулу текущего состояния «пространство-время» системы «человек-земля» и перемещать. Человек, при этом синхронизирован с самой Землей и самим своим пребыванием на Земле – то есть, фактически не изменяется относительно Земли. Ной слушал доводы стратегов, молчал, размышлял и не принимал ни чью сторону во время обсуждений. Как Главный исполнитель он ждал, что скажут Иерархи. И дождался – Иерархи указали на Пия. Точнее они указали на небольшую статью, где автор предположил, что единое поле Вселенной – это некая сущность и системы, подобные нашей «пространство-время», одно из проявлений на физическом плане данной сущности в виде такого явления как «человечество-земля». Ной нашел Пия и, предполагая, что данная статья уже является фактом проявления информатора, представил его Совету стратегов. Доводы Ноя состояли в следующем: по странному стечению обстоятельств Пий жил в часе ходьбы от своего личного места, соответственно данная статья написана под влиянием проявления информатора непосредственно в зоне; личное место Пия полностью совпадает с сеткой размещения данных зон на Земле остальных информаторов. Стратеги были в полном замешательстве: то, что Пий именно тот информатор, о котором указывали Иерархи, не было никаких сомнений, но эта статья, краткий доклад, который сделал Пий, для стратегов были ни о чем. Какая-то абстрактная сущность, обладающая глобальным разумом, не понятно, как проявлена через человека и прочее-прочее, все это никак не соотносилось с накопленными знаниями человечества о происхождении жизни, ее развитие, а самое главное все доводы Пия просто голословны, не научны, бездоказательны – не более чем разглагольствование. Стратеги, пожав молча плечами, решили, что пусть все остается, как есть, будем ждать, а пока работы будем продолжать по созданию капсулы, как наметили.

Личное место Пия действительно находилось рядом с его домом. Это был заросший кустарником пустырь на берегу залива. Когда встал вопрос о башне, Пий без раздумий заявил, что только пирамида, а вся территория зоны вокруг нее будет парком. Пирамида высотой более трехсот метров была сложена из прозрачных каменных блоков, уложенных полигональной кладкой. Камни обладали интересным эффектом – если одного из них коснуться, то от места прикосновения расходились световые затухающие круги оранжевого, голубоватого и желтого цветов. Если наблюдать со стороны за пирамидой, когда в ней ходили люди, то создавалось впечатление, что передвигаются пламя от зажженных свечей. Хотя пирамида и парк располагались в стороне от города, это место стало одним из излюбленных у горожан. В пирамиде размещались картинные выставки, библиотеки, концертные залы. Еще одной особенностью пирамиды было то, что антигравитационные установки держали пирамиду на высоте около тридцати метров над парком. Многие просто наблюдали за пирамидой со стороны – она, искрясь изнутри, создавала ощущение не земного – космического и таинственного огромного живого кристалла. Так же в парке для посетителей находились антигравитационные небольшие прозрачные круглые вогнутые платформы, рассчитанные на одного или двух человек. Достаточно было войти в нее, как она поднималась в воздух и плавно скользила, отвечая на мысленные команды водителя. Про себя эти платформы люди называли чашками. На этих чашках поднимались в пирамиду, или просто скользили над заливом и парком. Верхний ярус пирамиды Пий оставил для себя.

Усевшись поудобнее в кресло, Пий включил библиотеку, настроил поиск информации таким образом, чтобы библиотека выдавала только краткую информацию, в виде дополнения его рассуждений. Начало пятой эпохи? – считается, что еще во времена третьей эпохи начали рождаться младенцы с измененной генетической структурой, так называемым дополнительным геном долголетия. Началом летоисчисления пятой эпохи считается день, когда с Земли ушел последний человек, не имеющий ген долголетия. На сегодня теоретически доказано, что в рамках существующих тенденций развития человечества, как цивилизации, отдельный современный человек на физическом плане может жить вечно. Каковы основные тенденции развития человечества в пятой эпохе? – на сегодня основополагающим принципом является постижение бесконечности мироздания, в рамках изучения принципов создания, организации и развития отдельных вселенных. Основная идея заложена на данном этапе эпохи в том, что человечество через изучение разнообразия различных равноправных проявленных форм жизни, их взаимодействий между собой, собственный опыт пытается осознать себя как единый планетарный организм в структуре вселенных. Свою роль и значение в целом человечество видит в развитие планетарного сознания человечества, через развитие сознания каждого отдельного человека, в рамках установленных Вселенских Законов. В целом за период пятой эпохи человечество практически полностью перешло на осознание себя как единый организм «человечество-земля». В настоящее время открыты возможности для трансформации сознания человека в систему «человек-земля-галактика». Налажены активные контакты с высокоразвитыми цивилизациями. Человеческая цивилизация принята в Совет Миров.

Пий за несколько дней просмотрел основные наиболее крупные вехи истории пятой эпохи, и окончательно убедил себя в том, что за те многие тысячелетия ее существования такого понятия как переход даже не возникало, не то, что он ставился как вопрос или задача – нет! Когда, кому и зачем нужен переход, не обсуждался. «Так, – решил для себя Пий, – если Иерархи спросят, то я могу сказать, что, начиная с пятой эпохи, такого явления как переход не существует, он замещен на естественное развитие цивилизаций путем прямого контакта на уровне сознания с более развитыми цивилизациями».

На следующий день Пий приступил к рассмотрению третьей эпохи. Он стал просматривать имеющие материалы, предполагая, что переход между третьей и пятой эпохами это нечто совершенно конкретное, понятное и лежащее на поверхности. Что-то сродни утвержденной программы правительства и академии наук, ну, в общем, кем-то, кто в третьей эпохе руководил, и на ком лежала ответственность за данный процесс. Он просматривал фильмы, фотографии, книги, журналы, документы – огромное количество информации из разных источников и никак не мог понять и сформулировать основную идею, отличительную черту третьей эпохи человечества. С самого начала Пий хотел составить параллели эпох – основных идей пятой и сопоставить ее с третьей. Сегодня через человека можно получить полное представление о человечестве в целом, при том не особого человека, а без исключения каждый являлся в полной мере отражением человечества и в областях культуры, знаний, свойств организма, философии, целей, себя в общечеловеческих целях и многое другое. Все это Пий сформулировал, как: все накопленные общечеловеческие ценности за всю историю человечества в пятой эпохе сконцентрированы и отражены в каждом человеке в полном объеме. То же самое он пытался нащупать в человеке третьей эпохи Земли – и не находил. Наконец он сдался и связался с Ноем.

– Что, копаешься в третьей эпохе, – Ной улыбался, – голова кругом не поехала, а?

– Ной у меня полный тупик. Я не могу разобраться в третьей, не говоря уже о каком-то переходе. Что-то я помню, ты мне обещал прислать. Слушай, давай, помогай, а то я ничего, понимаешь совсем ничего Иерархам не смогу сказать.

– Я думаю, ты все смотришь и смотришь там разные фильмы, спектакли, книги там разные читаешь, а в журналы не заглядывал? – Ной расхохотался, – ты еще их телевизор посмотри – вообще не оторваться, уверяю тебя.

– Ной, мне не до шуток, подскажи, за что зацепиться, с чего начать.

– Да, я тебе обещал и потому пересылаю, но предупреждаю, что материалы эти никто кроме тебя не видел. Стратеги занимаются всеми эпохами, культурами, цивилизациями – в этом их основная функция, я для себя всегда делаю некоторые пометки, так на полях, в том числе и о третьей эпохе человечества. Конечно это не знания, а что-то вроде внутренних ощущений о моей встрече с каким-то явлением. Для менятретья эпоха человечества характеризуется одним понятием – ложь! – Ной был глубоко погружен в себя и говорил уже, судя по всему, самому себе, – не фантазии, или заблуждения там разные, а именно ложь, в прямом смысле. Правду в третьей эпохе могли называть искренностью, непосредственностью, честностью, естественностью – по-разному, но суть в том, что проявление этого качества в мире пронизанной ложью вызывало у человека только страдание. Вот на этом парадоксе у них была выстроена фактически вся система общечеловеческих ценностей. Конечно, я утрирую, тебе важно это понять, что ложь определяла в целом эпоху. Человек, придя на землю, сразу оказывался в очень жесткой системе ограничений, которые ни обсуждать, ни подвергать сомнению, ни, тем более, опровергать никто не имел права под страхом наказания. Смерть, при этом, считалась одной из самых гуманных наказаний. Само понятие познание как токовое отсутствовало, вместо него применялось заучивание определенных утвержденных правительством истин, норм и правил, которые каждый должен был принимать на веру. Вот вера, в третьей эпохе, имела принципиальное значение, в сущности, это тот механизм, с помощью которого, был, достигнут полный контроль над жизнями и судьбами людей. Те термины, которые я тебе называл: искренность и прочие относились именно к вере – к абсолютной вере в то, что господин над всеми высшее благо для людей, а страдают только не верные. Вся система правления, а точнее диктатура сводилась к устойчивому внедрению в сознание людей убеждений в том, что искусственно сформированные условия жизни на земле являются природными факторами, вытекающими из естественных, установленных свыше фундаментальных законов природы для общества людей и, потому, так называемая каста посвященных, объявляет высшую волю, то есть вправе устанавливать законы для простолюдинов, которые в силу своей природной грешности и примитивности обязаны были подчиняться неукоснительно для их же блага. Так были введены, по сути, атрибуты рабства. Жизнь и тело раба принадлежали господину, который по праву рождения, вправе был ими распоряжаться по своему усмотрению. Законы выполняли роль клетки, а вера – надзирателя. Человек, разумный по природе и праву своего рождения, не может быть не свободным, но в сознание человека с рождения искусственно можно ввести ложные представления, которые создавали завесу – образ внешнего врага. Как только эта завеса полностью прикрыла возможность отдельного человека к самостоятельному мышлению, сразу искусственно вводились некие фундаментальные законы, к примеру: о единстве и борьбы противоположностей, тем самым человечество уже в целом получало клеймо раба на лоб. Причем раба очень агрессивного, умственно не полноценного, в целом общество людей на земле не способно к самоуправлению вплоть до риска самоуничтожения и потому необходима изоляция, жесткое внешнее управление. Люди в это поверили и фактически полностью с благодарностью подчинились. Вот эту завесу я и назвал – ложью. Человек по природе своей мудр, открыт, правдив и, изменить его внутреннюю сущность невозможно. Но, можно сделать так, чтобы он о ней забыл. Я проследил, и нашел, что на протяжении всей истории человечества в третьей эпохе была линия, по которой передавалась память о сущности человека. Все, что я тебе рассказал сейчас, сводится, на мой взгляд, к тому, что эта линия привела – к нашей пятой эпохе. Если говорить о фазе перехода третьей эпохи, то связана она, должна быть, именно с этой линией людей.

Материалы, которые передал Ной, сводились к множеству любительских фотографий, кинохроники, рукописей, портреты детей. Пий рассматривал людей на фотографиях, по множеству раз, прокручивал одни и те же хроники, вчитывался в рукописи, он все пытался нащупать, понять связь этих людей с тем, что говорил Ной. О какой линии он говорил, что имел в виду под памятью о сущности человека, Пий не находил – он видел только очень невзрачную картину убогого быта людей, их короткую жизнь, старость, скромные радости от простых вещей, бесконечный труд, то есть все, что необходимо для выживания и продолжения рода, но не развития. Его здесь просто не могло быть – за такой короткий век, который был отведен человеку, невозможно смотреть в будущее. Его для них не было. Только тяжелое настоящее, туманное и забытое прошлое.

Прошло уже достаточно много времени, с тех пор как Пий получил задание от стратегов, он занимался текущими делами и когда уже практически совсем перестал думать о третьей эпохе к нему пришел Ной.

– Иерархи тебя ждут, пойдем, – без предисловий сказал Ной.

– Мне чего-нибудь взять с собой, – заволновался Пий, – он до конца не был уверен в том, что встретиться с Иерархами, ему все казалось, что раз их никто никогда не видел, то и с ним все пройдет заочно.

– Ничего не бери. Все, времени нет, они ждут.

Они стояли перед транспортатором и молчали.

– Пий, – Ной, видно было, очень волновался и заговорил сбивчиво, скороговоркой, – Пий, не думай о том, что я тебе говорил, только свои ощущения, – дверь транспортаторной отворилась, Пий вошел внутрь, – только свои ощущения, слушай только себя, – крикнул уже в закрывающуюся дверь Ной.

Пий стоял посреди какого-то старинного храма, потом подошел и потрогал рукой камень колонны.

– Да никак это Дельфийский храм Аполлона, – подумал Пий, свет солнца, каким-то образом свободно проникал внутрь, было светло, как на улице. Он ходил по залу в полном восторге и все про себя твердил – ты посмотри, какая мозаика, ты только посмотри – это же сам Аполлон, – он трогал все руками, как будто хотел, таким образом, через прикосновение почувствовать, запомнить это мгновение.

– Он пришел, он уже в зале – услышал у себя в голове чей-то шепот Пий, – входите, он ждет.

Пий как раз находился в центре и увидел, как отворилась большая дверь в конце зала и вошли дети. Их было человек тридцать, босиком, одеты просто в накинутой на голое тело, куски светлой материи, некоторые были совсем голыми. Они не спеша вошли и расселись поодаль на ступеньках храма, глядя на него. Лет им было не более шести-семи, некоторые были еще младше. На руках одной девочки лет семи был вообще годовалый ребенок. Пий совсем не был готов к подобному, все кто угодно, но при чем тут дети, он совсем не понимал.

– Расскажи нам про себя, – детский голос ясный и чистый раздался в голове Пия.

– А что вы хотели бы услышать? – так же мысленно, спросил Пий.

– О своем детстве, ты помнишь что-нибудь, когда был еще малышом?

– Да, многое, я даже помню, как меня пеленал отец, или помню, как старался покатать маму на санках, мне, наверное, было не более года.

– Каким ты себя запомнил в эти моменты?

– Точно таким же, как сейчас. Только я тогда не знал, что делать, когда мама со мной играла, а так все как сейчас.

– Ты плакал в детстве, тебе было очень горько?

– Да, было. Я помню, как плакал, и было иногда очень горько.

Пий рассматривал детские лица, ничем не озабоченные и, в то же время, серьезные, такой ясный спокойный взгляд.

– Когда я смогу встретиться с Иерархами? – спросил Пий.

– Когда тебе было особенно горько в детстве, тебе помогали? – не отвечая на вопрос, спросил детский голос.

– Да, всегда, кто-нибудь добрый оказывался рядом, – Пий задумался, – да, пожалуй, всегда, но не сразу, а через некоторое время.

– По приглашению Планеты Айэльфа, ты направляешься на Королевскую свадьбу в качестве представителя от цивилизации Землян, – торжественно объявил тот же детский голос.

– На Королевскую свадьбу? – переспросил Пий, – и что мне надо там делать?

– Ничего, необходимо просто присутствие. Свадебный обряд для них очень важен. Приглашены все представители основных цивилизаций Вселенной.

– И когда отправляться, надо, наверное, собраться?

– Отправляешься немедленно. Тебя там уже ждут.

В стене храма, неожиданно открылась дверь транспортатора. Пий вошел, обернулся и увидел, что все дети стоят и смотрят ему в след. Дверь закрылась.

Выйдя из транспортатора, Пий очутился в большом круглом зале, очень высоком без потолка, вверху было видно чистое синее небо. Пол и стены были абсолютно гладкие и ровные из какого-то природного материала, может из камня. Пий вышел на середину и понял, что стены – это огромные плиты высотой метров пятьдесят, а шириной метров по десять не меньше и между плитами проходы шириной не более метра. В одном из таких проходов показалась женщина и направилась к Пию. Такой женской красоты Пий даже представить себе не мог. Она подошла к нему, остановившись метрах в пяти, поднесла правую руку к груди, слегка поклонилась: «Приветствую, тебя, посланец расы людей с планеты Земля. Проходи, я покажу тебе твои покои». Пройдя по узкому проходу, они вышли на улицу, светило очень ярко солнце, оно стояло прямо над головой в зените, Пию приходилось, по началу, очень сильно щурится, но через какое-то время он совершенно привык. Они стояли на холме и перед ними, в долине простирался город. Пий сначала подумал, что это лабиринт, во всяком случае, с высоты холма это сооружение выглядело именно так. Войдя в город, Пий понял, в чем дело – ни у одного здания не было крыши. Все здания в городе состояли только из стен. Да и зданиями их нельзя, наверное, было называть. Скорее отвечая на его мысли, женщина провела рукой по стене и объяснила: «Мы выращиваем наши города. Видишь – это камень, но, если его поливать особыми растворами, он становиться деревом и может очень быстро расти, может превращаться в кристаллы, может принимать любую форму и структуру по желанию. Каждый просто придает различные формы камню, какие ему нравятся». Они шли по этому лабиринту стен разных форм и расцветок по площадям, широким улицам или совсем узким проходам. Почти все стены и дороги были покрыты кустарниками с цветущими цветами, растущими прямо из них, как ветки деревьев. Удивительно, думал про себя Пий, это же не город – это искусство в чистом виде огромная мозаика или картина, разглядеть которую можно только с очень большой высоты.

Наконец они пришли. Женщина вошла в один из узких проходов в так называемый дом. На самом деле это было несколько залов под открытым небом. В одном из залов был бассейн, заполненный водой зеленоватого оттенка, по стенам на скамьях лежала аккуратно сложенная различная одежда для Пия, в другом скамья вдоль стены была широкая и над ней свешивались кусты, более густые и длинные, что-то напоминающий навес, видимо это место для сна, подумал Пий, во всяком случае, здесь есть тень.

– Мое имя Аэйльфапийэйф, – произнесла женщина, красивым грудным голосом, нараспев, – но ты можешь называть просто Аэйль. Все время, пока ты будешь нашим гостем на планете Айэльфа, я буду служить тебе, – она слегка поклонилась. Если я понадоблюсь тебе, просто позови меня.

Пию от слов Аэйль стало несколько не по себе, на Земле не было такого понятия, как служить кому-то.

Уже несколько дней Пий был гостем на планете Айэльфа и ему, все чаще, приходила такая мысль, что он среди если не Богов, то Полубогов. Он за свою жизнь встречал много разных цивилизаций: и развитых, и не очень, даже, сверх-развитых, но то, что из себя представляли Айэльфийцы, не входило ни в какое сравнение. Женщины ростом были не многим более двух метров, мужчины иногда высотой до трех метров. Поверх обнаженного тела, было надето, что-то вроде хитона, но из абсолютно прозрачной материи, которая напоминала движение воздуха, или медленно текущей воды в ручье, при этом оно светилось изнутри, искрилось и создавалось ощущение, что вокруг тела есть некое движение, аура или сияние – это было настолько прекрасно и, при этом, сияние постоянно излучало разные оттенки фантастических цветов. Тела Айэльфийцев были совершенны. Наблюдая за ними, как они двигаются, как общаются между собой, Пий постоянно ловил себя на мысли, что сейчас он осознает истинную гениальность Творца – вот она гениальность, говорил он себе, не отдавая отчета в смысле этих слов. Плод труда Абсолютного Разума, даже звездный космос не обладает такой глубиной и проникновенностью, как взгляд любого из Айэльфийца. Из объяснений Аэйль, Пий в целом разобрался в образе жизни Айэльфийцев: детство и юность они проводят с родителями, помогая и учась у них всему путем участия и посильной помощи. Затем молодые Айэльфийцы идут в услужение. Услужение, это когда Айэльфиец, достигшей определенного возраста почувствовал в себе призвание, тогда он идет служить мастеру, который обучает его до того момента, пока тот сам не станет мастером. После чего старый мастер уходит, а его место занимает молодой мастер. Юные Айэльфийки так же служат, но не мастеру, а всем жителям города и не только. Они готовятся стать женами и матерями: в этом они видят главное свое предназначение. По достижении определенного возраста Айэльфийка выходит замуж и тогда она служит мужу. Пий понял, что главное в судьбе любого Айэльфийца это подготовка к служению и само служение, но это вовсе не то понятие, которое вкладывал он в него по началу. Аэйль приводила Пия в разные дома, знакомила его, показывала уклад жизни, рассказывала разные обычные житейские истории. За все время общения с жителями Пий ни разу ни услышал: моя семья, мой муж, мой ребенок или моя планета – все, что обозначалось в беседах как ребенок – это все дети, как семья – это именно семья, а не только моя семья и так обо всем. Пий отметил про себя, что в отличие от взрослых, дети Айэльфийцев, в принципе, ничем не отличались от земных детей, ни внешне, ни в поведение. Такие же непоседливые и шумные проказники. Они бегали, кричали, капризничали, играли и все так же как ведут себя обычные дети на Земле. Но, с первого же взгляда, для Пия стало понятно, что для Айэльфийца нет ничего более дорогого, любимого и ценного чем ребенок, причем любой ребенок. Не было более счастливого момента в жизни Айэльфийца, чем тогда, когда, кто ни будь из детей забирался к нему на колени, обнимал или брал его за руку, разговаривал с ним – в эти мгновения с Айэльфийцем происходило что-то необыкновенное – он замирал в абсолютном благоговении, восторге, нескончаемой радости и любви, но, при этом, как заметил Пий, все, кто находился рядом, сразу же отходили в сторону, как будто старались не мешать их общению и наблюдали со стороны, но с не меньшим трепетом.

– Скажи мне, Аэйль, – однажды спросил Пий, – я совсем не видел среди жителей пожилых или старых Айэльфийцев, вы, что не стареете?

– Почему же, стареем, – вдруг очень серьезно произнесла Аэйль, – мы никогда не обсуждаем это явление, я тебе скажу только потому, что ты наш гость и тебе разрешено знать об этом. Каждый Айэльфиец, с момента рождения, хорошо понимает, что вся его жизнь – это лишь обучение и подготовка к высшему служению. Быть готовым принять предназначение на высшее служение – это цель и великое достижение для нас. Когда Айэльфиец закончил все свои дела на планете, он уходит – для того, чтобы получить свое предназначение и приступить к высшему служению. Куда он уходит и где находится, мы незнаем и больше его никогда не видим, но это самый торжественный момент в жизни любого Айэльфийца.

– И как выглядит этот торжественный момент?

– Мы незнаем, Айэльфиец, получив для себя предназначение на высшее служение, какое-то время находится в одиночестве, погруженный в свои мысли, а потом просто исчезает и мы незнаем куда. Невозможно подняться до уровня высшего служения, не прожив полностью свою жизнь и не закончив все свои дела.

Пия глубоко поразили слова Аэйль, какое глубокое понимание сути жизни своей и не только, какая врожденная ответственность за судьбы свою и всех остальных, размышлял про себя Пий. Какая цельность во всем их существовании, как ценно для них это понимание связи жизни сегодня с будущим. Для них это единое не делимое и ответственное служение! Пий особо подчеркнул для себя это слово.

– Скажи Аэйль, – снова спросил Пий, – я приглашен на Королевскую свадьбу, как представитель от планеты Земля, но я уже несколько дней здесь и ничего не происходит. Объясни мне, где гости и как проходит свадебный обряд, это же, я так понимаю не обычная свадьба?

– Напротив, такого понятия как свадьба у нас нет. Каждый Айэльфиец, только став мастером, может взять себе жену. Айэльфийки с самого рождения знают о своем предназначении стать женой, матерью и служить своему мужу. Потому, когда мужчина и женщина готовы служить друг другу, мужчина подходит к женщине, поднимает обе руки ладонями вверх, если женщина кладет свои ладони поверх его, то с этого момента они становятся семьей. Потом, взявшись за руки, они входят в город через главные ворота, тем самым они говорят о том, что готовы служить городу до получения предназначения на высшее служение, на этом все. Конечно, когда они входят в город, то все жители и гости с радостью их встречают. Королевской свадьба называется тогда, когда одну из Айэльфиек в жены берет представитель с другой планеты. Как правило, на этих планетах существует такое понятие как Королевская линия, и в жены Айэльфийку могут взять представители только этой линии с согласия Совета Миров, потому свадьба называется Королевской.

– А когда прибудет жених, и кто невеста? – спросил Пий.

– Свадьба состоится сегодня, а невестой являюсь я, сегодня я навсегда покину планету Айэльфа – при этом Аэйль, приложив руку к груди, слегка поклонилась, как при первой встрече с Пием.

– Значит сегодня, – с неподдельной грустью сказал Пий, – сегодня мы расстанемся, ты оправишься служить мужу в Королевскую семью на чужую планету, а я отправлюсь на свою планету к себе домой.

– Именно так, в этом наше предназначение, – с достоинством произнесла Аэйль.

Пий сидел у себя в покоях и размышлял о том, как жаль уезжать, он вспомнил свою башню на Земле и ему, вдруг с такой отчетливостью представилась вся своя жизнь пресной, лишенной какой-то большой цели, по сравнению с Айэльфийцами, мы скорее постоянно пребываем в ожидании жизни, чем живем. На улице послышалось, какое-то движение, разговоры, веселые крики детей. Видимо гости прибыли, решил про себя Пий, ну, и тебе пора. Он остановился перед выходом, оглядел еще раз свое, временное жилье, может еще придется сюда возвратиться.

Все жители города не спеша направлялись к главным вратам, в руках они несли небольшие чашки, наполненные лепестками цветов, негромко переговаривались, смеялись. За воротами все расселись на близлежащих холмах, Пий нашел себе место в стороне от ворот, чтобы видеть всю процессию со стороны, не мешая, он уселся на камень и стал ждать. Пий мельком бросил взгляд в сторону башни, откуда должны были появиться гости и заметил, что из-за башни появилась какая-то дымка или туман. Этот туман постепенно накрыл всю башню целиком и начал сплошной стеной двигаться к городу. Пий уже неотрывно смотрел, как туман заполнял собой все пространство, он был очень густой, сквозь него не было уже видно, ни башни, ни холма. Но самое поразительное это то, что Айэльфийцы его не видели, для них тумана не существовало, они продолжали веселиться, играть, как будто светило ярко солнце и небо было чистым. Пий увидел, что вокруг него стали появляться серые полупрозрачные сгустки, во рту появился металлический привкус, он встал и решил поскорее уйти в сторону города к воротам, но не успел Пий сделать и нескольких шагов, как туман его поглотил полностью. Он как стена встал перед Пием, отрезав ему пути к отступлению. Пий ничего не видел вокруг и ничего не слышал, туман буквально обволакивал его тело, он остановился и стал ждать, пройдет же эта волна, думал Пий, лучше я не буду никуда двигаться, тем более похоже я один в него попал. Наверное, это, какое ни будь атмосферное явление на планете не для жителей, а таких как я, несовершенных, усмехнулся Пий. Становилось темно и очень душно, Пий стал различать какой-то звук то ли шелест, то ли шепот он не мог понять, но звук начал нарастать и шел буквально отовсюду, со всех сторон. Стало совсем черно вокруг, но в то же время впереди появился зеленоватый свет, как от прожектора, правда, далеко, но он постепенно приближался к Пию. Было очень душно, трудно дышать, очень сильная влажность, Пий весь покрылся потом и какой-то влагой, на ощупь что-то маслянистое, запах разогретого металла и во рту стоял кислый привкус металла. Пий стоял и смотрел, как приближается к нему зеленоватый свет и почувствовал, что он находится в какой-то трубе или гроте, свет по не многу начал отражаться от стен и потолка. Под воздействием света стены грота расступались в стороны, образуя, вокруг Пия свободное пространство и он смог, наконец, различить в темноте, где он и что находится вокруг него. Пий пригляделся и различил в темноте какое-то движение, он увидел, что это не было стенами грота – он находился в центре какого-то ужасного движущегося живого потока. Свет от прожектора все сильнее отражался от стен и потолка, Пий уже отчетливо видел, что все вокруг него буквально кишело переплетенными между собой телами людей, змей, щупальцев, на него отовсюду смотрели, чьи-то глаза, при этом все это извивалось, переплеталось, создавая ощущение движущейся реки, которая стремилась к зеленоватому свету. Пия просто оглушало шипение, стоны, шепот со всех сторон, он уже ничего не соображал и не воспринимал – он был как в трансе от этого бесконечного движения. Неожиданно стены расступились, и река из тел вынесла Пия на открытое пространство в огромную пещеру. Все здесь выглядело как в кипящем котле, клокотало и бурлило, звук в голове Пия уже визжал, выл и стонал. Очутившись в пещере, Пий, на какое-то мгновение перестал замечать все вокруг, пораженный зрелищем, которое перед ним открылось – посреди этого ада лежала обнаженная женщина исполинских размеров, она была ростом метров двадцать не меньше и светилась изумрудным зеленым светом. Вся эта движущаяся река из тел медленно двигалась по кругу, образуя гигантский водоворот, и одновременно все это тянулось к ней, обволакивало ее тело. Она была в абсолютном экстазе и от наслаждения тяжело дышала и стонала, переходя на крик, а ей вторила вся эта масса чудовищ, буквально трясясь в конвульсиях от нестерпимого желания прикоснуться к ней. Пий почувствовал, как его ноги затягивает в это болото, какие-то щупальца ощупывают его живот и подбираются к груди и тут к Пию вернулось сознание. Как будто, чья-то рука, сжимавшая ему горло, резко с силой отшвырнула его, и он грохнулся в это мерзкое живое море. Первое, что почувствовал Пий это, что все вокруг на мгновение замерло в напряжении. Он физически почувствовал на себе единый взгляд всего этого месива. Сразу же Пию стало ужасно плохо – на него обрушилась лавина чувств – чьих-то неимоверных страданий, чудовищной боли, ненависти, жестокости. Пий стоял на четвереньках, его руки проваливались и утопали в телах, он ничего не понимал и лишь судорожно пытался освободиться и не мог. Прямо в него в упор смотрели глаза, наблюдая, как его засасывает и неумолимо ждали, когда он не сможет выбраться и утонет. Пий пытался оттолкнуться руками от тел, но они расступались, как бы освобождая ему дорогу, увлекая и зовя его к себе. Пий от невозможности что-то сделать просто твердил самому себе: «Нет, не хочу, только не сюда, не надо, не хочу – уйдите!». Рука нащупала что-то твердое, как будто палка. Пий смог упереться и встать на колени. Палку он вытащил с собой, положил поперек и оперся на нее, чтобы снова не начать тонуть, стоя на четвереньках Пий огляделся. Вся эта масса чудовищ перестала клокотать и бурлить, а медленно двигалась по кругу в едином водовороте. Женщина восседала в глубоком огромном шевелящемся кресле и сверху наблюдала, как Пий барахтается и пытается выбраться.

– Я хочу уйти, – срывающимся голосом крикнул ей Пий, но так тихо, что сам не услышал своего голоса. Снизу в живот ударила волна страха, такого страха, что, Пия буквально парализовало, ни руками, ни ногами он не мог даже двинуть и чувствовал, как что-то ядовитое, как змея, ползет у него внутри снизу к груди, отравляя все, что встречалось ей по пути, отчаяние в груди буквально заливало и душило Пия. Он ничего не мог поделать, а просто наблюдал, как это чудовище буквально пожирает его.

– Да успокойся ты, – дошло до сознания Пия, голос спокойный, будничный, – не суетись. Пий только сейчас, услышав этот голос, почувствовал, как ясно и свободно его сознание. Он осознавал себя и, в то время как весь его организм буквально переворачивало, корежило, от действия яда, проникающего в него, сознание его было спокойно и, даже некое подобие теплой волны проникло сверху ему в грудь, создав короткую иллюзию радости. И тут Пия буквально преобразило, он как-то спонтанно начал действовать, не понимая, что он делает, не имея плана и цели. Пий почему-то начал вставать, хотя стоять практически было не на чем, под ногами все ползало, шевелилось, но Пий со злостью, переходящей в ярость, вдруг приказал: «Ну-ка, всем стоять!», он поднялся на ноги, держа в руке палку на уровне пояса наперевес и, обращаясь, даже не к женщине, или этому морю тварей, а к какому-то неведомому ему врагу, как говорят самому себе, полушепотом произнес: «Так, сударыня, как я не рад нашей встрече, но позвольте заметить, что мне крайне не нравится, все, что здесь происходит, и потому, – Пия захлестывало невероятное возбуждение, он прямо весь трясся все крепче сжимая палку, в груди проснулась и вырывалась наружу уже ярость, и все равно тихим, беззвучным голосом Пий продолжил говорить самому себе, – вам конец, вы пришли ко мне, вот здесь я вас и похороню. Потому, что я считаю, что вас не должно быть». Сверху раздался сильный, красивый женский голос: «Не я, а ты сюда пришел!». Пий не унимался: «Все возможно, не спорю, но, если вы сударыня не уберетесь, мы подеремся». Пий начал продираться к ней, но как только Пий замахнулся палкой, неожиданно для него, все это скопище в панике бросилось в разные стороны от Пия и, сразу же все пришло в движение, раздалось оглушительное со всех сторон шипение, река понесла эту женщину от Пия вперед, стремительно удаляясь от него, и превращаясь в точку зеленоватого света. Сразу стало светлее, сквозь туман начало пробиваться солнце, и Пий увидел, что он стоит прямо у входа в башню транспортатора. В руке он сжимал камень, Пий подержал камень перед глазами, разглядывая его, потом аккуратно положил на землю, не оборачиваясь, вошел в башню, не останавливаясь в открытую дверь транспортатора, дверь за ним закрылась.

Пий вышел из транспортатора и сразу хотел войти в него обратно, но не успел, дверь закрылась. Он обернулся, подвал или склад – Пий видел такие сооружения в хрониках третьей эпохи – железобетонные стены и низкие потолки серого цвета. От стены отделилась тень и подошла к Пию: «Следуй за мной», – хриплым тихим голосом произнесла тень. Францисканец какой-то, подумал Пий, впереди него, не спеша шел человек весь укутанный с головы до ног, ни лица, ни рук, ни ног не видно, все спрятано в рукава, под капюшон, это, наверное, хабит, точно францисканец размышлял Пий. Они долго шли в полумраке по железобетонному лабиринту, ни окон, ни дверей, только стены, неровный пол и низкий потолок. Наконец францисканец остановился и указал на одежду, лежащую на полу: «Раздевайся, оденешь это. Капюшон не снимать» – приказал он. Пий повиновался. Францисканец забрал одежду Пия и ничего не сказав ушел. Пию было очень плохо, он устал, все тело ломило и ныло, внутри у него все было отравлено, его сильно мутило, к тому же он очень ослаб. Как только ушел францисканец, Пий напялил на себя этот огромный мешок с рукавами из очень грубой материи, туда могло поместиться три Пия, закрылся капюшоном и поскорее лег в углу, свернувшись калачиком. Пий закрыл глаза: «Наверное, это конец, вот и все Пий, прощай, – думал он, – как же мне худо, хоть бы на минуту отпустило, чем же она меня так отравила». Его начало выворачивать с желчью и кровью, но облегчения не было, а только вдобавок, начала очень сильно болеть голова. И, все-таки, Пий, видимо, ненадолго забылся, потому что, когда он открыл глаза рядом с ним стоял глиняный кувшин и миска, в которой лежал кусок хлеба. Пий лежал, скрючившись, на боку, смотрел на еду, но пошевелиться не мог. Не то, что есть, у Пия не был сил даже хоть что-то воспринимать вокруг, тяжелые веки сами закрывались: «Сейчас, погодите, я отсюда уйду и там покой, все пройдет» – шептал про себя Пий. Сквозь дрему не отчетливо ему слышался тихий хриплый голос: «Ешь. Иначе умрешь». Его снова мутило, выворачивая кишки наружу: «Да уж поскорей бы. Я так долго не выдержу, такое мерзкое состояние, что хуже уже не бывает». Через некоторое время, опять раздался настойчивый голос: «Тогда пей». Видимо францисканец стоял где-то рядом. Пий облокотился на локоть и протянул руку к кувшину: «Ладно, если ты так настаиваешь, попью, чтобы доставить тебе удовольствие, а то скажешь еще потом, что вот гость пошел, его к столу приглашают, а он не желает», – Пий уже не соображал, мысли, как какой-то неуправляемый поток несся через его голову, а он только смотрел на него. Пий сделал несколько глотков. Во рту было так мерзко и противно, что Пий даже не чувствовал вкуса воды, просто что-то холодное потекло ему внутрь, а там внутри так все ныло и выворачивало, что он начал даже улыбаться, думая про себя: «Нет ну надо же …, представитель Землян, оправили в гости, посмотрите на него. Вот сейчас жена бы увидела». Пий сжался в комок, он приготовился и ждал, что от воды сейчас станет хуже. Прошла минута или десять в ожидании, но в животе вдруг начало все успокаиваться, исчезла боль, стало тепло и спокойно, не мутило. Пий замер и боялся пошевелиться, чтобы, не спугнуть этот минутный подарок покоя. «Ешь», – опять раздался рядом голос. Пий повиновался без вопросов и уговоров. Он просто протянул руку не вставая, взял кусок хлеба, откусил несколько крошек и начал жевать. Пий крепко спал. Проснувшись, он сел, опершись о стену спиной, вытянул ноги. Чувствовал он себя хорошо, боли не было, не мутило. Оставалась еще слабость, но в целом все прошло. Теперь он мог соображать, вспоминал последние события, пытался разобраться, что же с ним произошло и где он сейчас. Но вокруг все было не знакомое и более неприглядной картины, он представить не мог. Может это какая-то ошибка, куда он попал, во всяком случае, на Земле подобных сооружений уже давно нет, с усмешкой подумал Пий. Из темного угла отделилась тень, и францисканец тихо произнес: «Иди за мной». «Откуда ты появляешься, ты, что все время рядом или тут потайные ходы, – размышлял Пий, – ну, во всяком случае, ты меня вылечил, за это тебе спасибо». Они опять долго шли по бесконечным коридорам, ни окон, ни дверей, Пий еще был очень слаб, он еле плелся из последних сил за францисканцем и когда уже хотел сказать, что он сейчас упадет, тот неожиданно остановился и сказал: «Жди тут. Капюшон не снимать». Пий опустился на пол и лег на спину.

– Как твое имя? – раздался громоподобный мужской голос. Пий аж подскочил от неожиданности. Видимо он находился в очень большом помещении, потому что голос отдавался эхом, как в огромном зале.

– Пий с планеты Земля, – ответил Пий. Капюшон был такой большой, что Пий видел только пол под ногами.

– Землянин, ты обвиняешься в том, что, будучи приглашенным на планету Айэльфа, ты попытался помешать проведению свадебного процесса между двумя инопланетными расами. Ты согласен с этим обвинением?

– Нет, конечно, никому я не пытался мешать, у меня и в мыслях даже такого желания не было. Это ошибка. – Пий не понимал, что происходит, какое обвинение, от кого?

– В данном случае множество свидетелей по Королевской линии, прибывших на церемонию, утверждают, что ты угрожал им мечом, выкрикивая, при этом, что не подпустишь и убьешь всякого, кто посмеет приблизиться к воротам. Ты признаешь это?

– Нет, не признаю. У меня не было никакого меча. Я вообще не понимаю, что происходит. Никому я не угрожал, а представителей Королевский династии я вообще не видел.

– Землянин, опиши, что произошло на церемонии.

– Я не был на церемонии, не знаю, как она проходила, и что там случилось.

– Ты, хочешь сказать, что ты не был на церемонии, а был в другом месте?

– Вот именно, каким-то образом я оказался в другом месте, – Пий начал сбивчиво рассказывать, что он пережил, оказавшись в тумане, про женщину, про чудовищ, про то, как он спасся и оказался здесь. Чем больше Пий говорил, тем больше он понимал, что в эти сказки ему никто не поверит.

– Эта женщина, о которой ты сейчас говоришь, тебе чем-нибудь угрожала, принуждала тебя, требовала или как-нибудь проявляла к тебе агрессию? – раздался вкрадчивый, тихий голос.

– Нет, – вынужден был признать Пий, он очутился в ловушке и, что теперь говорить не знал.

– Однако ты взял палку и попытался напасть на нее, проявив при этом агрессию, не так ли? – в этом вкрадчивом голосе чувствовалась удовлетворение.

– Я только хотел выбраться оттуда, потому что я очутился там против своей воли, – Пий придумал, что ему отвечать, он решил, что теперь сам будет через ответы вынуждать их отвечать.

– Ты утверждаешь, что она первая напала и, это было, с ее стороны актом целенаправленной агрессии именно против тебя? Что же ей, по твоему мнению, было нужно? – спросил громоподобный голос.

– Полагаю, что я для нее являлся, чем-то вроде пищи, источником энергии, потому ей необходимо было, что бы я превратился в одно из этих чудовищ, которые ее питают. Но я не хотел стать ее рабом, или пищей, или донором. Потому я сопротивлялся, а не нападал, как ты утверждаешь, – Пий перешел в наступление.

Последовало долгое молчание. Затем голос возвестил: «Советники уходят на совещание».

Пию так надоел капюшон, из-за которого ничего не было видно, что решил для себя, если снимать нельзя, то видимо только с головы, но про лицо не говорили, попробую лицо открыть. Он загнул края капюшона, приоткрыв глаза, и огляделся. Все то же: серое железобетонное, но, правда не коридор, а очень большой зал и ничего более. Дальней стены от Пия не было видно, она вообще терялась, где-то вдали. Пий сидел на полу, облокотившись о стену и, просто, бездумно смотрел вдаль, где пол в сером полумраке встречался с потолком, обозначая линию горизонта, и чего-то ждал. Через некоторое время вдали Пий заметил движение, похоже, что к нему шел человек. Пий напряженно ждал и всматривался, стараясь разглядеть, нет вроде не францисканец, тогда кто же. Сердце у Пия учащенно забилось, он вскочил на ноги, к нему шел Ной, в руках тот нес кувшин и миску с хлебом. Пий побежал к нему навстречу.

– Ной, ну наконец-то, – Пий от радости не мог больше говорить, он просто обнял Ноя и стоял так, крепко того держа.

– Ты меня сейчас раздавишь, – смеялся Ной, – успокойся. Лучше сядь и поешь, это тебе, – передавая еду, говорил Ной, – у нас очень мало времени, так что очень кратко, что случилось.

Пий как мог кратко, одновременно жуя хлеб и запивая его, рассказал основные события, которые с ним произошли, с момента их последней встречи.

– Ной, где я и что вообще происходит, ты можешь мне объяснить?

– Сейчас ты в Совете Миров. Они тебя забрали сразу, как поступило обвинение, – Ной сосредоточено молчал, потом, глядя Пию в глаза тихо произнес, – боюсь Пий дело настолько серьезно, что ты даже представить не можешь. Я был вызван сюда сразу, как только было назначено слушание, потому я был на заседании и все слышал.

– Но, Ной, что я такого совершил, что они хотят услышать? – у Пия сердце упало, он как-то обмяк и с трудом говорил. В мозгу крутилась только, что случилось, что-то необратимое ужасное, и он тому причина.

– Тебя обвиняют в нарушении Вселенского Закона свободы выбора. Там есть такой пункт, который гласит, что всякая цивилизация вправе сама решать ею выбранную судьбу, что исключает вмешательство в её Историю извне. В данном случае Королевская свадьба была одобрена Советом Миров, для дальнейшего развития Королевской линии той цивилизации, путем участия в ее судьбе линии Айэльфийцев. Представители Королевской линии обвинили нас в том, что мы пытались помешать данному союзу, то есть пытались повлиять на их историю без их согласия. Решением Совета Миров сейчас наш сектор полностью заблокирован от внешних связей и отправлен в карантин, если же будет доказано нарушение Закона – наша цивилизация будет полностью стерилизована.

Пий сидел и с трудом понимал, что ему говорил Ной. Стерилизована – с трудом представлял себе Пий – это понятие – это, значит …, он с ужасом посмотрел на Ноя. От стены отделилась тень францисканца и направилась к ним. Ной сидел на полу, упершись взглядом в пол, и что-то судорожно соображал, потом поднял глаза, увидев идущего к ним францисканца, начал быстро и очень внятно, проговаривая каждое слово, что бы дошло до Пия, говорить: «Так, Пий, нарушения Закона не было. Ты понял! – НЕ БЫЛО! – не нарушал ты Закона». Францисканец подошел к Ною, взял того за плечо и потащил насильно за собой в темный угол. Ной закричал: «Вспоминай каждую деталь, каждую мелочь, что было, самое незначительное – там самое главное, – уже где-то из-за стены, до Пия долетал крик Ноя, – я верю, я верю Пий…».

Мелочи, детали, что было, нарушения не было – мысли бешено крутились в голове Пия, Ной верит, Ной верит, все твердил и твердил себе Пий, но никак не мог зацепиться хоть за какую-то идею, хоть бы намек, что может быть главным.

Опять появился францисканец, медленно подошел к Пию и встал позади него. Пий поднялся на ноги. Вдруг неожиданно перед Пием образовалась стеклянная, прозрачная стена, а за ней огромный амфитеатр, как будто с той стороны включили свет. Там, где-то далеко было огромное количество, каких-то сущностей, но были так далеко, что Пию не удавалось их разглядеть. Потом они, по-видимому, все заняли свои места, потому что раздался громоподобный голос: «Землянин ты утверждаешь, что защищался, потому, что некая сущность пыталась на тебя воздействовать без твоего согласия и, по сути, твои действия являлись самозащитой? Это так?».

– Именно так, она отравила меня. В результате, чего я заболел и чуть не умер. Вылечили меня только здесь.

– Это правда, – подтвердил голос.

– Это ты напал, сущность же была вынуждена при этом защищаться таким образом, – вдруг сказал тихий вкрадчивый голос.

– Нет! – очень жестко отрезал Пий, – когда я почувствовал опасность своему здоровью и своей жизни только тогда я начал защищаться.

– Почему Айэльфийцы, как ты говорил, не видели данную сущность?

– Не знаю, – признался Пий.

– Почему же представители Королевской семьи не видели данной сущности, а видели только, как ты, выхватив меч, встал перед входом в город, готовый сражаться?

– Не знаю, – повторил Пий.

– Что побудило тебя взять меч? Может не палку, а меч ты держал в руке? – спросил сильный и очень красивый женский голос, – Пий замер, как громом пораженный, это был ее голос, он узнал его – это был голос зеленой женщины.

– Может быть, – Пий не мог говорить, у него во рту было абсолютно сухо, голос срывался, он вдруг увидел себя со стороны, как он здесь будто в аквариуме стоит перед ними, и она сейчас на него смотрит – она, с которой он недавно готов был сражаться насмерть. Но не это поразило Пия, не то что она здесь, а то, как она говорила, в ее голосе ощущалась безграничная власть, надменность, презрение, но в то же время ощущалась насмешка. Она своим голосом своей интонацией как будто толкала его к чему-то: «Не я, а ты сюда пришел!» – вспомнил он ее слова. Что-то было, была какая-то связь, судорожно пытался вспомнить Пий и она знает об этом, подталкивает меня к чему-то – она знает меня лучше, чем я сам себя. Пий начал прокручивать события: вот он опомнился, когда уже был на четвереньках и, как у него буквально остановилось сердце в первое мгновение, такой ошеломляющий психический удар был по нему нанесен – первое ощущение, но он помнит, с ним было уже это. Пий отпил из кувшина, ему сразу стало значительно легче.

– Я расскажу одну историю, – начал говорить Пий, – и думаю, она поможет понять, почему именно меч, а точнее чем для меня является образ меча. Перед тем, как отправиться на планету Аэйльфа, я занимался изучением третьей эпохи Земли, в том числе периодом мировых войн. Я пытался понять мотивы, побуждающие людей воевать, пытался представить себе, что для них является образ врага, пробуждающего в них чувство ненависти друг к другу. Я просматривал фильмы и фотографии всех чудовищных преступлений, которые они возводили в ранг доблести и отваги. Они чествовали своих героев за победу над врагом и гордились ими. Их самопожертвованию не было границ, они с готовностью отдавали свою жизнь, чтобы спасти жизнь другого человека. Я пытался понять и проникнуть в сущность человека, у которого появился настолько ненавистный враг, что он готов на любые жертвы, чтобы только уничтожить его. Размышления складывались в убеждение в том, что всему виной на самом деле вполне объяснимые с точки зрения логики и психологии развития человечества мотивы: освоение территорий, принципы выживания, сохранение рода – все то, что можно как-то объяснить, даже с позиции принесенной жертвы. И я в принципе составил определенное представление о войне, ее мотивацию, историческое значение, ориентируясь главным образом на исторические факты развития человечества в целом. Но потом произошел со мной один инцидент, который изменил мое мнение, нет, не о войне и не об истории, а о человечестве в целом. А случилось вот что, когда я уже практически закончил свои исследования, мне в руки совершенно случайно попала одна фотография. Маленькая, старая, фотография, черно-белого изображения, по началу, я не обратил на нее особого внимания, таких фотографий я видел уже множество. Но, все-таки, что-то в ней было не так. Я стал внимательно ее рассматривать и, чем больше до меня доходило, что на ней запечатлено, тем более я проникался фактом и значением увиденного. Фотограф просто сфотографировал момент прогулки детей из детского садика. Группа детей, человек десять, трех-четырех лет, взявшись за руки, идет по снежной тропинке между сугробов. Между фотографом и детьми ограждение из колючей проволоки. Тропинка проходит вдоль деревянного барака. За детьми в качестве воспитателя идет человек в военной форме. Это лагерь для осужденных, а эти дети и есть осужденные. Они не являлись детьми врага – это собственные дети собственного народа – народа победителя! Над кем!? Я всматривался в их суровые, не по-детски, лица, их жуткую одежду. Они шли по тропинке, взявшись за руки, глядя себе под ноги – ни тени улыбки или надежды, только страхи подчинение. В этот момент, мир, который я знал, понимал и мог объяснить, перестал существовать. Мой разум отказывался понимать. Этому нет объяснений, этому миру для меня в тот момент не было места. Его не должно существовать. Самое дорогое в природе, самое ценное, самое любимое, что существует на свете для всего живого – ребенок – для человека является преступником. После того, как я пришел немного в себя, я шел по улице и, мне представлялось, ну, просто мне очень хотелось оправдаться перед самим собой, что я из рода людей и люди не способны на это, а что есть некий враг рода человеческого и я с ним дерусь волшебным мечом. Я понимаю, что это очень наивно, но что делать? Как с этим жить? – Пий замолчал, стал судорожно пить из кувшина. Потом сел на пол.

– Что бы ты сделал в тот момент, если бы в твоей власти было мощное оружие, способное уничтожить все живое на Земле? – раздался тихий голос.

– Не знаю, в тот миг я был готов на все. Я не могу вынести этого.

– Ты хочешь сказать, что подобное ощущение ты испытал в момент осознания себя, при встрече с сущностью? – задал вопрос громоподобный голос.

Пий, вдруг отчетливо вспомнил, как он стоит на четвереньках, а его захлестывают волны чьих-то неимоверных страданий, боли и одновременно с этим он чувствовал, как кто-то одновременно упивается этим, наслаждается. Его опять захлестнула волна отчаяния и боли. Его всего трясло, слезы потекли по щекам. Он сидел, уткнувшись в колени, и плакал.

– А тебе не приходило в голову, что сущность или как ты его назвал – некий враг рода человеческого просто питается подобными эмоциями, чтобы жить? – тихий голос, гнул свое.

– Это идея приходила мне в голову и, пожалуй, единственное оправдание, которое я для себя нашел, чтобы как-то справиться с непониманием, – Пий немного успокоился.

– Так ты скажешь, наконец, каким оружием ты владеешь, что тебе помогает справиться с собой!? – голос этой женщины, буквально пронзил Пия насквозь, в нем было столько власти, ярости, требования подчиниться и ожидания, что Пий как по приказу начал судорожно искать, искать. Она знает, она ждет, она требует, ей почему-то это необходимо, даже больше, чем Пию. Но что это, чего я упускаю, одним словом – только слово. Он вспомнил, его тогда вдруг неожиданно что-то развеселило, казалось бы – невозможное, но он что-то тогда почувствовал – он почувствовал радость. Этот спокойный голос: и он, вдруг, на мгновение увидел все со стороны одним сознанием, одним единым взглядом, включающим, как единое все до бесконечности – без рассуждений, понимания, веры, а просто потому, что это именно так:

– Сострадание, – еле слышно произнес Пий.

– СКАЗАНО! – раздался оглушительный, прозвучавший, как гром голос.

Мгновенно стекло или экран пропал, Пий стоял, оглушенный, один, все в том же железобетонном зале. Сзади, что-то зашуршало, от неожиданности Пий резко обернулся, в стене была открыта дверь транспортатора, сбоку стоял францисканец. Пий подошел к транспортатору, остановился – странная фигура в хабите, все закрыто, ни рук не видно, ни ног, ни лица: «Спасибо и… Счастливо», – сказал ему Пий, фигура сделала неуловимое движение головой. Пий вошел в транспортатор, дверь за ним закрылась.

Прошло уже больше года, как вернулся Пий и, за это время, произошло довольно много событий: Ной стал полномочным представителем Сектора, в котором находилась планета Земля, в Совете Миров, Землянам было дано разрешение на космические перелеты на физическом плане, потому работа с различными высшими цивилизациями о передачи технологий шла полным ходом. Единственное настораживало то, что Иерархи не отвечали на запросы стратегов и, вообще, за все это время ни разу не проявили себя.

Пий занимался теорией контактов и адаптацией Землян с различными цивилизациями на физическом плане. Он шел по набережной и размышлял о том, что вот год назад он так же шел по этой самой набережной и тогда совсем другие противоречивые чувства переполняли его. Изменилось ли, что-нибудь с того времени, думал Пий, сейчас у нас много работы, надежд, много нового и неизведанного впереди – надеюсь, да! А там, как говорил Ной, как-то само сложится.

Ной вошел к себе в башню – на столе лежал чистый лист синей бумаги. Пий взял его в руки, разглядывая со всех сторон, а потом со всех ног бросился бегом к транспортатору.

Когда двери транспортатора открылись, и Пий вошел в зал храма, дети, сидевшие на ступеньках, увидев его, вскочили на ноги и с радостными криками бросились гурьбой к нему со всех ног.

– Ну, что же ты так давно не шел, – слышал он их голоса, звучавшие на перебой, – мы тебя все ждем, ждем, а ты не идешь и не идешь, – Пий опустился на колени, подбежав к нему, кто-то из детей забрался к нему на колени и обхватил руками за шею, его гладили по голове, по рукам, целовали в щеки. Пий не мог ни говорить, ни видеть, слезы душили его, глаза были мокрые, бесконечное счастье заполняло его до краев, он не мог совладать с собой и только мог прижимать их к себе гладить, прикасаться, смотреть на них. Потом немного успокоившись, он смог встать на ноги, а его, взяв за руки, повели к ступенькам, где все уселись рядом, и они так сидели и просто смотрели друг на друга.

– Так вы и есть Иерархи? – совсем успокоившись, спросил Пий.

– Это вы так нас называете, а на самом деле мы просто дети, как все, – ответил чистый спокойный детский голос.

– Но, я не понимаю, как же это возможно? – растеряно спросил Пий.

– Просто вы нас не слушаете. Мы приходим из Высшего Мира и приносим ответы на все ваши вопросы и если внимательно к этому относиться, то получишь информацию о предназначении и не только – вспомни Аэйльфийцев.

Пий всматривался в детские лица, в их чистые глаза, задорные и внимательные, мудрые и бесхитростные, лукавые и в то же время наполненные бесконечным доверием к нему. Высший Мир – Мир, к которому мы стремимся, мечтаем, верим – вот он передо мной. А может это я перед ним?

– Да, именно так, – вмешался в его размышления насмешливый детский голосок.

– Вы уходите и больше к нам не придете, что же нам делать? – спросил Пий.

– Каждый в детстве знает Высший Мир, и знает о предназначении, но, вырастая, со временем, забывает о его существовании. Ваша цивилизация так повзрослела, что теперь тоже со временем забудет об Иерархах. Вы молоды, сильны, мудры, у вас есть большое будущее – вся жизнь впереди – самостоятельная жизнь. А Иерархи? Так они у вас почти в каждой молодой семье есть, – прыснула смехом маленькая девчушка и прикрыла рот ладошкой.

Они еще долго так сидели, смотрели друг на друга и болтали о важном и не очень, как взрослые болтают с детьми. Потом дети поднялись и пошли к дверям, выходя из зала, они оборачивались и махали ему руками, совсем по-детски, очень трогательно, наивно и смешно.

Как-то, работая у себя в башне, Пий разбирал старые записи, заметки, которые он делал о третьей эпохе и вдруг вспомнил, что Ной как-то обмолвился о чем-то, что Пию тогда показалось важным, но так и осталось забытым. Что-то о линии – о непрерывной линии, как сейчас помнил Ной. Но к чему относилось понятие линии, он не понимал, линии чего – может Королевской линии, но у нас нет подобного уже много тысячелетий. Ной тогда еще упомянул, что-то об импульсном принципе перехода, и я еще тогда, помню, решил, что он прав, но как проверить. Пий начал перебирать в памяти тогдашний разговор с Ноем, потом достал все материалы, которые тот прислал ему о третьей эпохе. Интуитивно, наугад он начал перебирать все, что уже много раза видел и, взгляд его случайно остановился на фотографии какого-то разрушенного старинного сооружения. Зачем Ной сюда это положил, ничего просто так сюда попасть не могло: Храм Аполлона в Дельфах, прочитал Пий на обороте. Дыхание перехватило у Пия от неожиданности. Ну конечно, он в Дельфийском храме встречался с Иерархами, но его просто так назвал, сам не зная почему, можно сказать в шутку, но как видно Иерархи не шутят. Пий начал искать что-нибудь, что обязательно дал ему Ной, а Пий пропустил – нашел, Пий начал очень сильно волноваться, как будто нашел что-то совершенно уникальное – написанные от руки несколько листков, которые он отложил тогда, даже не взглянув. Листки были очень старые, написаны карандашом, текст почти стерся и плохо просматривался, они были вложены в конверт, тоже очень старый и помятый, потому Пий и пропустил их.

Пий включил библиотеку – распознавание текста, появилась книга, в которой был, выделен текст с листков. Пий, затаив дыхание, начал читать:

«Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их показание, как показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за правду и других научая тому же. Вот в каком роде это обвинение.

… вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. … есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила, что никого нет мудрее…

…. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, – тем, что идет проворнее, – нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно.

… если бы теперь, когда меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь и бежал из строя; это было бы ужасно, и тогда, в самом деле, можно было бы по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов, так как не слушаюсь оракула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым, потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное невежество – думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что же меня касается, о мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним: если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде, так и думаю, что не знаю. А что нарушать закон и не слушаться того, кто лучше меня, будь это бог или человек, нехорошо и постыдно – это вот я знаю. Никогда поэтому не буду я бояться и избегать того, что может оказаться и благом, более, чем того, что наверное есть зло….

… Чему по справедливости подвергнуться или сколько должен я уплатить за то, что ни с того ни с сего всю свою жизнь не давал себе покоя, за то, что не старался ни о чем таком, о чем старается большинство: ни о наживе денег, ни о домашнем устроении, ни о том, чтобы попасть в стратеги, ни о том, чтобы руководить народом; вообще не участвовал ни в управлении, ни в заговорах, ни в восстаниях, какие бывают в нашем городе, считая с себя, право же, слишком порядочным человеком, чтобы оставаться целым, участвуя во всем этом; за то, что я не шел туда, где я не мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда, где мог частным образом всякому оказать величайшее, повторяю, благодеяние, стараясь убеждать каждого из вас не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом, – как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее, не заботиться также и о том, что принадлежит городу, раньше, чем о самом городе, и обо всем прочем таким же образом. Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым?…

Но вот уже время идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме бога».

Пий долго сидел, обдумывая прочитанное. Пред его глазами проплывали события третьей эпохи: вот ушли боги – времена забвения, разделения, противоборства. Не об этом ли сказали Иерархи при встрече: «Повзрослев, вы скоро забудете Иерархов». А ведь это и есть импульс эпохи – с таких слов начинается переход. Непрерывная линия эпох. Пий всматривался в будущее – сколько нам еще предстоит пройти, пережить, познать. Пятая эпоха начала свой путь!

(обратно)

Архонт

У Пия было слишком много дел, которые он не отнес бы к важным, но их накапливалось все больше и больше, и он уже начинал нервничать. Нервничать не от работы, что ее много или она сложная, а от того, что он начал переставать ее ценить. За срочностью и важностью она в его глазах теряла свою новизну, уникальность. Ведь речь шла о подготовке и первоначальном анализе возможного контакта с инопланетными расами. Земляне получили одобрение от Совета Миров на межпланетные перелеты на физическом плане, но, прежде чем их начинать, необходимо было разработать принципы прямого контакта с иными формами жизни. Стратеги, с того момента как Пий провел самостоятельный анализ развития третьей эпохи, по-особому стали относиться к, подобному роду, материалам. Признав, что упущен был, именно по их недосмотру, основной принцип оценки и характеристики эпохи, как периода, в рамках отведенного для принятия выбора цивилизацией своего перехода. Линия, о которой говорил в свое время Ной – преемственность эпох, была признана главной при разработке схемы и политики контакта. Стратеги теперь чувствовали себя прямо можно сказать неловко. Когда несколько цивилизаций в Совете Миров предложили свои технологии межгалактических перелетов, непосредственно наиболее подходящих для Землян, то стратеги при выборе ушли в тень, так как ничего общего с их предположениями о переносе капсул там не было. Независимо от размера, тяжести, предназначения и прочих параметров корабля речь не шла о сохранности в капсуле чего-то или кого-то, а как раз совершенно наоборот, предложенные технологии, в основном базировались на принципе, так называемой: «вытянутой руки». Расстояние, которое необходимо преодолеть всегда находится не далее, чем на расстояние вытянутой руки от человека до объекта. Чтобы переместиться до назначенного объекта, в данном случае планеты, надо просто выбрать подходящее для этого из единого поля то поле, которое по своей энергии как раз соответствует скорости, равной по времени прохождению руки, чтобы взять яблоко, то есть, вы входите в него и выходите из него в назначенной точке. Потому Землянам были переданы не сами технологии, а атласы полей с подробными их описаниями.

Пий с Ноем много между собой обсуждали, чем руководствоваться при выборе той или иной технологии, которые все равно необходимо будет моделировать стратегам. Им обоим было понятно, что все знания, накопленные человечеством в сегодняшних реалиях, стремятся скорее к нулю, нет, даже не технологий или законов, а скорее понимание того, что ничего теперь создавать специально не надо. Пий, как-то раз, процитировал Ною один, запомнившейся лозунг из третьей эпохи: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача», и высказал мысль о том, что сегодня перед человечеством стоит задача, по новому, осознать этот лозунг. До сих пор мы брали все, что нам подготовила и давала природа. Брали, как должное, данное нам по праву. По чьему праву?

– Знаешь, Ной! – Там! – на Айэльфе! Я столкнулся с жизнью, которая нам до сих пор не ведома. Вроде она вот, прямо перед тобой, все просто и доступно. Но только там я вспомнил этот лозунг. Это Девиз первобытного человека! Не жди огонь с неба, а добудь сам. Холодно? – оденься. Голоден? – добудь еды, даже если у тебя нет когтей и клыков. Опасность? – сделай оружие. Не смог? – умри с голоду, от хищника, от холода и так далее. Это девиз – код, включающий сознание человека не на развитие, а на выживание, – Пий, как-то грустно усмехнулся и продолжил, – и там я, вдруг отчетливо это понял, мы до сих пор пребываем в сознании первобытного человека. Для нас этот девиз пока актуален. Мы мыслим именно этими категориями. Мы берем, преобразовываем под свои нужды, ни на секунду, не побеспокоившись о создателе. Как бы нам сегодня не хотелось выглядеть развитой цивилизацией, к сожалению, все наше достижение – просто внедрение более эффективных первобытных орудий – не более. Вся наша жизнь – для себя!

– Многие об этом думают, но ты, пожалуй, в чем-то прав. Главным образом все сводится к одному вопросу: А если вдруг случится? – Что тогда? Что с нами будет? Да никого не будет – хочется сразу сказать. – Ной сидел в кресле, напротив окна стратегов, глубоко задумавшись. Потом продолжил, – знаешь, в третьей эпохе тоже не все так гладко, как кажется на первый взгляд. Понимаешь, там было несколько третьих эпох. И всех их почему-то уничтожал некий свой природный катаклизм. Выжила только наша. А по какому критерию шел отбор и как можно принимать такие решения о стерилизации?

– Да! Да, ты понимаешь, я тоже подумал об этом, когда Аэйла сказала, что ее предназначение – стать женой Короля с другой планеты. Ты видишь уже кем-то заранее все предусмотрено и приведено в движение. Кем? Развитие Королевской линии! Совет Миров видишь ли дал свое согласие, его что спрашивали об этом!?

– Ну, кем, это как раз понятно – естественно Архонтами! – Ной это так произнес, как будто это было само собой, даже без сомнений, – меня-то волнуют вопросы – Почему? Зачем? Ведь должна же быть цель у них? Чего они добиваются?

– Архонты? – Пий с удивлением смотрел на Ноя, – кто это?

– Архонты?! друг мой, – это Правители Вселенных! Но не беспокойся, ты обязательно с одним из них встретишься. Я даже думаю, что уже встречал, где-нибудь. – Ной с задумчивостью посматривал на Пия. – Они ребята, достаточно простые. Сами приходят.

Пий у себя в башне, просматривал, по его просьбе, присланные ему данные о Королевских линиях Третьей эпохи: «…династия является, не только древнейшим, но и …, младшая ветвь королевского дома, происходящая от …, по жене …, младшего сына …, вступили на престол с пресечением другой ветви … династии …». Пий понял, что эта область исследований не для него: бесконечные перечисления, ссылки, описания и прочее-прочее не даст ему не только понимание, но и отдаленного представления об этом.

Если бы Пий не был свидетелем Королевской свадьбы и не понимал, что такое явление для Айэльфийцев имеет важное значение, то он давно бы забросил эту идею, но факт оставался фактом – Королевская линия то же была в третьей эпохе людей и не факт, что она в пятой прервалась.

Пока Пий размышлял, как бы разобраться в этом, как он считал важном вопросе, до его слуха стали долетать звуки приближающихся шагов. Пий стал осматриваться, он был один у себя в башне, а здесь была только огромная открытая зала в верхнем ярусе пирамиды, но, однако, спокойные шаги человека приближались и слышны были уже отчетливо. Вот у дальней стены появился полупрозрачный контур человека, шедший к Пию. Чем ближе подходила фигура, тем она все больше проявлялась и становилась четче, и Пий понял, что это не человек. Когда фигура достигла середины зала, точно под конусом, она остановилась и застыла в неподвижности.

– Короли не управляют и не проявляют политической активности; административные функции в государстве вместо них выполняют управляющие – изначально поставленные управлять королевским двором, а затем всей страной и так далее. Короли по большей части занимаются военными и общественными делами. Областью их главных интересов являются образование, сельское хозяйство и торговля. Образцом управляющего в этом отношении был Соломон, сын Давида. – Голос звучал очень низко, четко и не громко, но проникал в самое нутро Пия.

– Но, Соломон был царем, а не управляющим, – тихо заметил Пий.

– Для людей да, но для Королевской линии он являлся управляющим среднего звена.

– Ты хочешь сказать, что Королевский дом – это инопланетная раса на Земле? – Пий сам понимал, что это так, но все равно спросил.

– Королевская свадьба – союз двух равнозначных инопланетных рас противоположных импульсов: в данном случае это человеческая раса и рептилоидная Королевская линия.

– Зачем нам нужен союз с рептилоидами? Насколько я могу судить из истории, мы всегда воевали с ними, а они несли только разорение и смерть, в этом их сущность. Разве может из этого союза, что-то получиться? – Пия охватило возмущение.

– Припомни нашу с тобой последнюю встречу, – неожиданно сказал пришелец.

Пий, с того момента, как пришелец появился в его зале, постоянно пытался вспомнить, где он мог видеть его или встречать. Ему даже пришло на ум, что пришелец напоминает персонажа из фильма о Звездных войнах, который Пий посмотрел, когда изучал третью эпоху, он даже вспомнил расу – Неймодианец.

– Очень хорошо, – неожиданно сказал пришелец, отвечая на мысли Пия, – ты вспомнил, расскажи, что там произошло.

– Да, вспомнил, это было во сне. Я оказался в пещере, в маленькой келье, где в каменной нише, заменяющей кровать, лежал юноша, совершенно белого цвета. Он бы в беспамятстве, видимо очень, мучился. Его голова лежала на моих коленях. По темному коридору мимо кельи или камеры кто-то проходил, в том числе и ты. Увидев меня, ты подошел и сказал: «Сколько любви ты накопил?». Я видел этот огромный коготь, который кончиком прикоснулся к виску и почувствовал, что кто-то завладевает моим сознанием. В этот момент я начал мысленно защищаться и сразу оказался посреди проселочной дороги. Вот и все.

– Замечательно. Вот видишь, ты последовательно используешь образы: меч, дорога, Неймодианец и во многих других случаях. Что ты думаешь о нашей последней встрече?

– Меня очень глубоко, поразил тот сон. Я много думал над тем, что там произошло и, мне кажется, что если существует Божественный суд, то это был именно он.

– Ну, в какой-то степени ты прав, в этом есть своя логика. Только это не совсем суд, скорее это предназначение. Своего рода экзамен на готовность служения.

– Служения!? Кому?

– Рептилоидная раса одна из самых древних во вселенных и самая развитая на физическом плане. Нет более могущественной расы вплоть до седьмой эпохи. Предназначением расы людей является служение рептилоидной расе для развития их Королевской линии.

– Но недавно ты говорил, что мы равнозначны, но если так – то в чем? И чем так важна их Королевская линия?

– Без твоей расы они скоро могут перестать существовать. Вы их последняя надежда на спасение.

– Они нас, можно сказать, поработили, физически уничтожают, а мы их должны спасать?

– Вы ничего не должны, и они так же. Да, они вас пытаются поработить или уничтожить и из раза в раз они этого сделать не могут. За все эоны лет, которые они доминируют во вселенных вы первая раса, которая, не оказывая, им сопротивление одновременно не доступна им. Миллионы лет они пытаются разгадать вашу загадку и безрезультатно. До последнего времени.

– А что произошло в последнее время?

– Они признали свое несовершенство. Для них признать свое поражение равносильно смерти, но здесь в конечном итоге они пришли к выводу, что речь идет не о противостоянии рас между собой, а они соприкоснулись с энергией, которая по потенциалу несопоставимо более могущественная, чем та, с которой они до сих пор имели контакт. Пока они пришли к этому результату логически. За всю историю существования рептилоидной расы они впервые пребывают в нерешительности – они не знают и не могут ничего предпринять. Они ждут помощи. Они остановились.

– Кто ты? – Пий решил не ждать и спросить напрямую, – Ты Архонт?

– Архонт? А ты представляешь себе кто такой Архонт?

– Мне сказали, что Архонты – Правители Вселенных, – не уверенно пояснил Пий.

– Правители? И что Вы можете знать о Правителях? Ничего!

– Но, тогда кто ты?

– Вспомни, в третью эпоху была распространена финансовая система и как, по-твоему, ею управляли?

– Посредством балансов, там у них был принцип двойной записи, и основным критерием правильности являлось сведение баланса к нулю, – сказав это, Пий даже застыл от изумления.

– Сведение к нулю. Королевская свадьба – это баланс. Развитие Королевской линии в данном случае – это когда рептилоидная раса вплотную подошла к переходу. Мироздание ждет импульса. Человеческая раса – это начало седьмой эпохи. Вот кто такой Архонт! То, что для них является венцом – для вас только начало – это услужение. Ты понял теперь, кто такой Правитель?

– И что теперь будет? – Пий сидел не шевелясь, пораженный услышанным.

– Мироздание ждет импульса! Баланс всегда равен нулю! – фигура, удаляясь, все больше и больше становилась прозрачной, пока совсем не исчезла.

Пий рассказал Ною о своей встрече с Архонтом. Ной слушал, весь напрягшись, как будто готовый сорваться куда-то бежать.

– Для меня это полная неожиданность, – наконец проговорил он, – оказывается, мы с рептилиями являемся единым импульсом. Очень интересно. Мироздание ждет. Что бы это могло означать? Может это как-то связано твоей встречей с Зеленой?

– Это первое, о чем я подумал в тот момент. Когда речь зашла о рептилоидах, я сразу увидел себя там, в пещере – она вся состояла из живого скопления людей и рептилий, как переплетенного единого целого живого организма. В центре всего находилась Она, но не как противостояние, а наоборот – связующая, то есть по отношению к ней мы единый организм с рептилоидами. Для нее мы на каком-то плане единая совокупность.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле Зеленая вовсе не является чем-то негативным, а скорее наоборот – объединяющим элементом?!

– Да, именно это я почувствовал в его словах. На какое-то мгновение я понял, что есть услужение в том понимании, какое мы до сих пор не принимали для себя. Во Вселенной нет противостояния и, даже, не просто нет, а не может быть. Познав Вселенные в третьей и пятой эпохах, рептилоидная раса либо закончит свое существование, либо перейдет в седьмую эпоху. Проводниками для них через услужение являемся мы – человеческая раса. Вот о чем говорил Архонт.

– Да, я понял тебя Пий. Все обстоит именно так, как ты сказал. Тогда вывод напрашивается сам собой: в это трудно поверить, а понять вообще невозможно, но выходит, что рептилоиды вовсе нас не уничтожали и никогда не были врагами, а наоборот, они в третьей эпохе были для нас, что-то вроде нянек и воспитателей, по-своему, но именно оберегали и охраняли, давая нам возможность на физическом плане приспособиться и выжить.

– Необходимо с рептилоидами найти контакт. Не представляю, как, но они все знают и об импульсе, и о переходе. Кто как не они все объяснят?

– Ты будешь удивлен, но стратеги уже получили приглашение на встречу с Нагом. Официально через Совет Миров. Завтра. – Ной встал, подошел к окну, тихо произнес, – мы создавали это окно, как напоминание, что мир иллюзия, может быть одинаково создан, как больным, так и художественным восприятием, и вот, кажется, мы встретились с реальностью.

Прошло уже более месяца, а от стратегов и от Ноя не было никаких известий об их встрече с Нагом. Наконец, когда Пий уже перестал надеяться на то, что его посвятят в детали или, хотя бы дадут, какую ни будь, информацию, пришло приглашение на Совет Стратегов.

Совет Стратегов трудно было назвать в прямом смысле Советом. Просто несколько специально приглашенных людей собирались в отдельной свободной комнате, Совет мог проходить и вовсе на улице или в коридоре, сегодня Совет проходил в Конференц-зале. Пий практически никого из присутствующих не знал и скромно стоял у стены. Конференц-зал представлял из себя очень большой и совершенно круглый зал, внутри которого было пусто, кроме плавающих кресел. Каждый выбирал сам, где ему удобно стоять или сидеть и все, так проходили совещания и заседания. В зале свободно могло разместиться до трех тысяч человек, но сегодня были приглашены не более трехсот. Наконец в центре зала поднялся высокий, седовласый мужчина и обратился к присутствующим: «Прошу тишины. Я являюсь координатором научно-технического совета Земли и НТ связям с инопланетными расами в Совете Миров. Сегодня Совет Стратегов Земли пригласил вас по очень важному делу. Как вы знаете, была проведена встреча Землян с представителем Королевского дома расы Нагов. Встреча проходила по их инициативе. По итогам встречи, нами подготовлена программа действий, с которой мы хотели бы вас познакомить и приступить к ее реализации. Сейчас вам будет представлена запись встречи с Нагом. Хочу сразу предупредить, что их раса несопоставимо более развита в техническом плане, чем мы предполагали, но, особо хочу подчеркнуть это их психические способности. Если почувствуете дискомфорт, сразу заявите об этом, запись мы прервем, иначе может все закончится довольно плохо для вас. И так начнем».

Включилась голограмма, сразу конференц-зал исчез, и Пий один оказался внутри огромной пещеры. Это было поистине грандиозной зрелище: необъятных размеров стены и пол, на сколько, хватало глаз, переливались и сверкали всевозможными кристаллами. Посреди этой пещеры было возвышение в виде столпа, диаметром, наверное, метров пятьсот из зеленоватого камня напоминающий малахит, изнутри он светился. На нем, свернувшись в клубок, лежала змея исполинских размеров. Как только Пий оказался в пещере, все ее тело пришло в движение, кольца начали двигаться, переливаться, пока все не превратилось в единое движение. Зрелище было настолько завораживающее, что Пий не мог оторвать взгляда. Наконец, из этого клубка показалась голова мужчины с длинными белыми волосами, потом показались плечи, потом еще голова, уже женская, потом еще, Пий, парализованный смотрел, как у змея раскрывается капюшон из человеческих голов. Их было несметное множество, казалось все до горизонта заполнено лицами, глазами, и они все смотрели на Пия, а он все поднимался, рос, и, казалось, ему не будет конца. При этом тело змея постоянно двигалось, создавая причудливые узоры или знаки.

– Этого не может быть, – произнес Пий, – такого не может существовать!

– К тебе приходил Архонт, – это не был голос, как будто все головы и все вокруг резонировало в шипящем, хриплом едином произношении, – что он сказал тебе?!

– Он сказал, – Пий чувствовал себя перед змеем меньше муравья перед слоном и его в данный момент рассматривали, как добычу, – он сказал, что Мироздание ждет импульса. Еще он сказал, что вы подошли вплотную к переходу. Для этого мы здесь.

– Мы ждали прихода Архонта с начала времен, а он пришел к тебе, Пий! Потому что ты обозначил код пятой эпохи. Это последняя пятая эпоха Нага. Эпоха сострадания. Что есть сострадание, как не слабость и участь раба! – наступило глубокое молчание.

– Ты готов прочувствовать и принять на себя боль любого существа, физическую или душевную, через внутреннюю любовь? – говоря это, Пий почему-то вдруг проникся огромным уважением к этому исполину, он неожиданно для себя почувствовал и увидел, как эта раса триллионы лет постигает и исследует физический план, достигнув беспредельной мудрости и величия и как она одновременно бесконечно слаба и уязвима. Как же невообразимо тяжело им осознавать, сейчас, в конце пути, достигнув, как они считают, абсолютного совершенства, свое бессилие и не возможность изменить ход времен. – Почему Архонт сказал, что для вас это последний шанс, иначе вы исчезните? Я не понимаю?

– Высший разум Космос исчезнет и возродится заново обновленным – это есть единый процесс перерождения и циклов жизни. Мы полностью постигли многомерность бытия и эпохи времен, и наши оракулы вычислили, что эпоха сострадания будет последней перед перерождением Космоса. Когда пойдет волна перерождения, то все, кто не достиг уровня энергий следующей эпохи, просто исчезают. Потому для нашей расы переход возможен, только если мы достигнем энергии уровня седьмой эпохи. Но вот объявлена пятая, последняя эпоха сострадания, а раса Нагов не готова.

– Архонт сказал, что вы вплотную подошли к переходу. Может вы достигли уровня седьмой эпохи, просто не осознаете это?

– Вполне возможно, может ты и прав, – после опять глубоко молчания, произнес Наг, – только где найти путь, где он проложен!? – впервые Пий почувствовал в голосе Нага какие-то новые нотки, что–то вроде мечты, полета фантазии, даже тоски.

– Все заложено в человеческой расе. Мы для вас являемся ключом перехода в седьмую эпоху, – мгновенно все кольца Змея пришли в бешеное движение, цвет столпа изменился на багрово-коричневый, вместо человеческих голов на Пия смотрела одна змеиная голова с кроваво-красным сияющим кристаллом на голове.

– Человеческая раса самая ничтожная из всех, – язык вырывался из пасти Змея и почти касался Пия, на него смотрели два немигающих глаза, – как вы смогли активировать ген бессмертия? Этот ген доступен только Нагам. Как вы можете противостоять Великому Нагу – это никому не под силу!

– Ты сейчас сказал все. Ты действительно вплотную подошел к седьмой эпохе, но этот последний шаг должен теперь сделать только сам. – Пий почувствовал, как его тело обвивают кольца Змея и поднимают. Голова Змея нависла над ним и вдруг, как молния Змей пронесся внутри позвоночника Пия снизу-вверх. Пия всего выпрямило в струну, голова запрокинулась, он смотрел в бездонное пространство Космоса – мириады звезд светились одним ровным светом перед его глазами.

В этот момент Пий вышел из оцепенения. Вокруг были люди в конференц-зале, они что-то обсуждали, но Пий не понимал, о чем идет речь, он только урывками слышал, что информаторы на планетах помогут активировать и соединить сетку и так далее.

Пий входил в группу, которая встречалась с разными цивилизациями и помогала тем понять сущность активации собственных планет по аналогу, как это сделано было на Земле через информаторов. Он побывал на множестве планет, познакомился с различными культурами и технологиями. Процесс активации шел очень быстро, не встречая на своем пути никакого противодействия. Начала формироваться некая единая структура межпланетного взаимодействия и, самое главное, она начала проявлять себя как некая разумная сущность.

Пий никому не рассказывал о своей странной встрече с Нагом. Было очевидно, что во Вселенной что-то изменилось, это признавали все и в том числе Совет Миров. Все пришло в некое движение, всего за несколько лет стали происходить совершенно невероятные события: непримиримые враги вдруг прекращали вражду, изолированные системы стали проявлять завидную общительность, отсталые и инертные цивилизации вдруг проявляли поразительный динамику и рост в развитие. Вселенная оживала или пробуждалась.

Ной стоял посреди зала в башне Пия и улыбался. Пий вскочил: «Ной, столько лет. Где ты пропадал, исчез, растворился? – Пий от неожиданности и волнения совсем растерялся.

– Да нет, ничего, нигде я не пропадал, сейчас все расскажу, – Ной уселся, поудобнее, в кресло, – а я встречался с твоей Зеленой, помнишь ее!?

– И как? Как это тебя угораздило? – Пий усмехнулся, – страшно было?

– Напротив, очень приятно побеседовали. Такая милая старушка, приветливая. Угостила меня очень вкусным чаем с ватрушками. У нее красивый сад, домик небольшой и беседка рядом с ручьем, вот в беседке и беседовали, – Ной рассмеялся.

– Ну да, тебе везет, а мне до сих пор плохо становится, как вспомню.

– Просто перед нами стояли разные задачи, потому по-разному мы воспринимали происходящее. На самом деле даже очень забавно вспомнить о том, как можно разговаривать о судьбах вселенных так просто за чашкой чая в беседке, но, по правде сказать, не укладывается в голове. А ты, кстати, знаешь, что ты единственный, кто, вот так вот просто, встретился с самим Великим Нагом? Более того, не ты, а он к тебе пришел. Мы с ней, наблюдали за вами.

– Наблюдали? Как это? – Пий, удивленно смотрел на Ноя.

– Знаешь, как она пьет, чай? Через блюдечко. Наливает чай в блюдце, потом берет его вот так, – Ной показал, как, – подносит ко рту, дует и пьет, – Ной расхохотался. – Чудесная старушка!

– Да ладно тебе, расскажи лучше, что было у нее? Зачем вы встречались?

– А встречались мы, чтобы посмотреть твою встречу с Нагом.

– Так она уже заранее знала о встрече?

– Видишь ли, Пий, эта старушка не совсем старушка. Точнее сказать совсем не старушка. У них там вообще-то своеобразный юмор. Пьем чай, она мне вдруг кивает на блюдце с чаем, мол, загляни. Я смотрю к себе в блюдце и вижу, как ты разговариваешь с Нагом. Причем не только вижу, но и слышу. А она так, по-доброму, улыбается. Он для нас чудовище, каких свет не видывал, а для нее, что ласковый котенок. На самом деле, она в истории человечества известна с самых ранних периодов. У одних она Богиня смерти, у других – Богиня любви и плодородия, то она Воительница, то Богоматерь и так далее до бесконечности. У нее не счесть имен и образов, но суть одна: Она сила жизни и жизненная сила.

– И какое это имеет отношение к нашей встрече? Она объяснила тебе что-нибудь?

– Да, она объяснила все, конечно если это можно назвать объяснением. На самом деле не они, а мы все объясняем. Только нам это не в дамек.

– Как это?

– А очень просто. Помнишь изречение: «По образу и подобию Своему …»?

– Ну, для третьей эпохи это было крайне важное изречение.

– Нет, друг мой, не для третьей эпохи. Это изречение есть сама суть Великого Нага – это суть Власти, ее квинтэссенция. Вся энергия Мироздания, во все времена, во все эпохи, прошлое, настоящее и будущее – вся мудрость сконцентрирована в его кристалле над головой и управляется его волей. Физический план, системы пространство-время и не только созданы и управляются по образу и подобию Его – Великого Нага – его Властью, его волей.

– Он Правитель! – воскликнул Пий, – это мне говорил Архонт, когда говорил о Королевской линии – это линия Нага, только его, потому что только он один является Правителем Мироздания. Все остальные только исполнители его воли – управляющие.

– Вот именно. Но не это самое главное. Главное то, что ни он и никто не знает, откуда взялась человеческая раса. Мы появились из неоткуда.

– То есть как из ниоткуда?

– Ну, точнее не появились, я неправильно выразился. Появился человек вполне традиционным для жизни во Вселенной образом – через посев. Под контролем Нага образуются планетные системы, засеваются, снимается урожай, то есть все как здесь заведено. Так же и наш генетический аппарат практически полностью сконструирован ими. Все как обычно, но до определенного момента. Как-то вдруг неожиданно и, независимо от воли Нага, человек проявил противоположную – свою индивидуальность. Это было невозможно, но это произошло. Наг не может, не в состоянии смириться с этим. Самое главное он не может понять произошедшее. Наг воспринимает процесс только с одной стороны, кто-то вторгся на его территорию и его надо либо покорить, либо уничтожить. Это философия власти – это философия Мироздания. Что бы не пытался делать Наг с человеческой расой, все подчинялось его воли до определенного момента – определенной границы, за которой власть Нага заканчивалась, происходило невообразимое, не имея никаких возможностей, тем не менее, человек неожиданно проявлял чудовищную силу, превосходящую силу Нага и выгонял его со своей планеты. Великий Наг признал свое поражение перед человеком, только когда именно человек объявил о последней эпохе – эпохе сострадания.

– Выходит, что Великий Наг, создав Мироздание по Своему образу и подобию, просто так исчезнет. Какая-то ошибка, несуразица получается. Ты не находишь?

– То есть, чисто по-человечески, жалко ребят, – Ной рассмеялся, – так рассуждать может только человек. Нет, на самом деле, все обстоит гораздо интереснее. Переход между эпохами достаточно сложное для понимания явление. Это не процесс, как мы его понимаем линейно. Это даже не событие, как это понимает Наг, мол, якобы он кому-то уступил в силе. Нет, совсем не так. Великий Наг накапливал силу только определенного диапазона так сказать для себя положительную энергию. Но, для человека энергия Нага является своего рода отрицательной. Но, самое главное, не в полярности энергии, как мы всегда думаем, главное в том собираешь ли ты ее или излучаешь. Так вот Великий Наг аккумулировал энергию Мироздания – жизненную силу. Он создавал цивилизации в таких условиях, что бы они развивались и генерировали энергию определенного диапазона. По сути, он создал Мироздание, которое проявляет единую силу жизни – создавая тем самым единый физический план и, заметь, он в высшей степени разумный – он Мудрый. Когда проявило себя человечество Наг столкнулся с энергией, которой в физическом плане не было и не могло быть, ее просто некому было создать, эта энергия не из этого Мироздания – она другого диапазона. Человек пришел в этот мир и выжил, только благодаря Нагу, но, проявляя себя, человек разрушил целостность этого мира. Человек объявил о новой эпохе. Но что значит новая эпоха? А переход – это значит смена направления движения жизненной силы. Не полярности, а движения: тот, кто излучал, станет ее накапливать и наоборот. Но при этом движение энергии в новом диапазоне, то есть эпоха сострадания неумолимо отфильтрует, кто куда идет. Вот тогда я задал вопрос Зеленой, что ты мне говорил о словах Архонта об исчезновении расы Нагов. И вот, что она мне сказала: «Я проявляюсь всегда против движения. Против воли, желания, рассудка – против всего. Но это не противостояние. Направляя личную энергию на созидание тем самым, ты создаешь ровно столько же разрушения. Создавая жизнь – тем самым, ты создаешь смерть. Отдав ты всегда должен столько же и принять. Баланс всегда равен нулю. Судьба Нага в том, что, сколько он накопил жизненной силы, столько он должен ее отдать. Всю без остатка. В конце пути, его встретит Абсолютное Зло. Что породил, то должен принять без остатка. И там – в абсолютной темноте зла Наг найдет то, что человек принес и передал ему». Ты понял Пий, Она рассказала нашу судьбу – судьбу человечества. Мы отдали всю без остатка жизненную силу, чтобы спустится в физический план, встретить Нага и передать искру Высших Миров – духовнуюжизненную силу, которую понесет ее дальше к Абсолютному Злу, чтобы возродиться. Круг замкнулся – баланс равен нулю.

– Но, как будет развиваться Мироздание, без воли Нага? Он же видимо с самого начала возникновения физического плана был основной идеей?

– Вспомни, как вы расстались с Великим Нагом?

– Он обвил меня кольцами и поднял на уровне головы, а потом как энергия прошел сквозь меня по всему позвоночнику снизу-вверх и исчез. Вот все, что я помню. А потом я смотрел в космос, на звезды, только не пойму, откуда они взялись в пещере. Или это уже было не в пещере!

– Это и был тот самый Импульс Мироздания, о котором говорил Архонт. Физический и духовный планы слились и стали единым целым. Зеленая тогда сказала, что мы видели, как родилось новое Мироздание. Новая идея. Импульс – это рождение. Наг передал человеку, всю физическую жизненную силу, как волю, а человек передал Нагу всю духовную жизненную силу, как источник жизни. Но познать мы сможем это только на границах Мироздания, достигнув миров абсолютного зла и миров божественной сущности, а там мы неожиданно встретимся и сольемся в едином Божественном Мироздании. Окончательно замкнув круг жизни Мироздания.

– И опять произойдет импульс и снова, и так до бесконечности?

– Ну, в данном случае говорить о бесконечности как-то не уместно, – Ной и Пий от души расхохотались.

После встречи с Ноем Пий попытался связать произошедшие события и их значения для себя в единую картинку. Если, Наг создавал Мироздание из отдельно изолированных систем, но связанных одной своей волей и идеей, то сейчас, как говорит Зеленая он жизненную силу отдает. Но, что значит, отдает? Не теряет же он ее в прямом смысле. Нет, видимо не отдает, а просто, понятие смены направления потока это, прежде всего, доступность ее для каждого. Пий представил себе, как цивилизации, которые на протяжении всей своей истории отдавали свою жизнь чужой воле, вдруг открывают для себя источник бесконечной силы – источник первотворца. Пий снова увидел Космос с загорающимися звездами, а ведь это рождаются новые миры – миры, где каждый является первотворцом. Родилось Мироздание, состоящее из бесчисленного количества Мирозданий. И как бы не был велик новый мир, баланс всегда равен нулю. Так сказал Архонт!

(обратно)

Совет Миров

Совет Миров состоял из представителей множества планетных систем, но объединяло их только одно – это принцип свободы выбора. С того момента, как Великий Наг ушел с Физического плана произошла другая крайность, если каждая цивилизация, каждая планета, каждая живая сущность всегда знала и чувствовала на себе незримое и неумолимое единовластие, то сейчас каждая цивилизация почувствовала себя брошенной или выброшенной из единого потока. Совет Миров вынужден был признать, что и он сам и все, что сегодня принимается как достижения разных эпох, цивилизаций, в конечном итоге жизни, все без исключения связано с понятием единого замысла. Был ли носителем замысла сам Наг или нет – сегодня этот вопрос стал актуальным как никогда. В конечном итоге вопрос стоял о преемственности власти – о новом правителе. В новых условиях, когда без единовластия все планетные системы вынуждены были самостоятельно формировать взаимоотношения, как понимали сами идеи равноправия. Все взоры обратились к Совету Миров, как единственному органу способного сформировать принципы равноправия в рамках закона свободы выбора – задача, которая с каждой возникающей новой проблемой становилась все менее и менее реальной. Если раньше единая воля Нага концентрировала всю силу у себя, то теперь сила была доступна в равной степени всем без исключения. Сразу начались бесконтрольные захватнические войны за ресурсы. Это повлекло за собой стремление большого количества независимых планетных систем к изоляции. Ной сравнил создавшуюся ситуацию, как будто открыли платину. Все реки наполнились, вода в океанах поднялась, затоплены огромные территории, меняется климат, одним словом меняется все, причем, коренным образом. Однако Пий не разделял мнение Ноя. Пию казалось, что на самом деле изменения происходят, хоть и значительные, но все равно они имеют некий внешний эффект, не внутренний. Совет Миров теперь работал практически без остановок и все из-за того, что проблемы неслись, как лавины с гор.

Пия волновал вопрос происходящей трансформации, причины волн противоречий и противостояний, захлестнувших Мироздание. Во многих планетных системах происходили процессы совсем не позитивного плана, а наоборот, начинался процесс разделения изнутри и это разделение происходило очень болезненно. Пий понимал, что единая воля Великого Нага обозначала не только власть, она обозначала единую цель на всем физическом плане. Можно было с уверенностью констатировать, что концентрация жизненной силы на физическом плане в единую волю было единым замыслом. Пий, так же понимал, что это в свою очередь не могло быть и конечным замыслом. Сам факт возможности прихода и существование на физическом плане духовной сущности говорил о развитие замысла – продолжении достижения конечной цели. Но в чем состоит эта цель? Чья она?

Уже поздно ночью Пий не спеша возвращался домой и проходя по набережной присел, ненадолго, на скамейку, на которой он часто любил сидеть и смотреть на движение воды, отражение огней противоположного берега в воде, как неожиданно услышал у себя за спиной незнакомый голос:

– «… и отделил Бог свет от тьмы …».

Пий не испугался, ни вздрогнул от неожиданности, наоборот, в груди появилось чувство радости от встречи с кем-то близким, родным, он обернулся, позади стоял незнакомый человек, но его не было видно – он был как тень.

– Как странно, – ответил Пий, – я как раз думал о том, что вода одновременно отражает и свет, и тьму.

Они, молча не спеша шли по дорожке, наконец, человек произнес:

– Ты сказал: вода отражает и свет, и тьму, – помолчав, некоторое время, он продолжил задумчиво, – одновременно. Ты не находишь, что в этом твоем утверждении много не понятного, или не досказанного.

– Да, пожалуй. Еще свет может вода отражать, …, но, тьму. Скорее тьма поглощает, берет, а может, забирает, чем отдает.

– Пий, пойдем. Мне необходимо кое-что тебе показать. Здесь не далеко.

Они прошли метров сто и остановились у небольшого строения старой постройки, совсем заросшего в кустах. Пий всегда думал, что это техническое помещение работников парка или еще чего–то подобного, для хранения всякого инвентаря и садовой мелочи. Но незнакомец остановился у двери, достал ключи, отворил дверь, которая довольно сильно скрипела. Внутри было абсолютно темно, пахло затхлой сыростью.

– Пойдем, – сказал незнакомец, – и вошел внутрь, сразу растворившись в темноте.

Пий без колебаний последовал за ним.

– Иди вперед и не останавливайся, – услышал Пий голос незнакомца.

Они шли довольно долго, шагов не было слышно, потому что под ногами было что-то мягкое, бесшумное. Темнота была абсолютной, она окутывала Пия, и он ощущал ее как что-то плотное, как материю или массу какого-то вещества. Он все время пытался ее потрогать, почувствовать, до того темнота была осязаема. Наконец Пий не выдержал:

– Еще долго, вообще, как тут можно не заблудиться?

– Нет, здесь заблудиться невозможно, в прочем мы уже на месте. Теперь Пий приготовься. Встань прямо, посмотри вверх и попробуй подпрыгнуть, как можно выше.

Смотреть было не куда, но Пий все равно послушно запрокинул голову, присел и прыгнул вверх со всей силы. Оторвавшись от земли, Пий почувствовал необъяснимую легкость и радость. Он приготовился приземлиться, но этого не последовало. Пий висел или летел.

– Слушай, я, похоже, завис, – сказал Пий, – и, что теперь делать?

– Ты не завис, – услышал у себя в голове Пий голос незнакомца, но это был не голос, а как будто мысль, – ты просто вышел из этого мира.

– Вышел из этого мира, – повторил Пий задумчиво про себя слова незнакомца, согласившись с этим утверждением. Он попробовал себя потрогать руками, но рук не было и не было ничего, только темнота и все. Пий растерялся, – и что теперь будет, как я обратно … и зачем все это?

– Совет Миров в растерянности, нарушены связи времен, нет принципов управления и нет главного – понимания истинности процессов, происходящих во Вселенной. Потому Совет Миров обращается к Архонту с вопросом о том: что делать и что будет, как остановить погружающуюся в хаос установленную систему мироздания. Архонт пришел к тебе, и ты возвестил о наступлении новой эпохи, потому Совет Миров обращается к тебе, к тому, на котором лежит ответственность. Ты и только ты можешь и должен дать ответ и указать путь.

– То есть я ответственен за то, что происходит во Вселенной с другими мирами? – с удивлением воскликнул Пий, – я, который и в других мирах-то еще, толком, можно сказать, не был, и понятия не имею о том, что вообще происходит!

– Кто Ты? – вдруг неожиданно резко раздался в сознании Пия вопрос.

– Я? – растерялся от неожиданности Пий, – я … человек, зовут Пий, информатор с Земли … и все собственно, – неуверенно начал думать про себя Пий.

Неожиданно, как молния, как тень, неуловимо пронеслась мысль кого-то еще, постороннего – чужая мысль, но очень четкая, как утверждение: «… они впервые пребывают в нерешительности – они не знают и не могут ничего предпринять. Они ждут помощи. Они остановились».

– Кто Ты: человек, информатор, Пий? – вопрос был жесткий.

Пий пытался шевелиться, но тела не было, и он это определенно чувствовал, но все равно он также чувствовал, как у него сильно бьется сердце, которого не должно быть и как его все больше захватывает нарастающее волнение.

– Я хочу уйти отсюда, – робко, просительски, промямлил про себя Пий.

Молчание!

И вот только тогда Пий почувствовал страх – он испугался. Испугался, как потерявшийся на улице ребенок, неожиданно не увидевший рядом родителей. Его охватила паника, он буквально застыл от ужаса. До этого момента все воспринималось, как прогулка, некое путешествие в неизведанное, но осознав, что не владеет ситуацией, не может ничего сделать и поняв свою беспомощность, Пий по-настоящему ощутил плотность тьмы. Она захватила его и держала, была тверда и неумолима.

– Где мы? – наугад спросил Пий.

– Нигде, – ответ пришел из неоткуда, даже не как мысль или звук, а как понимание, что это так и никак по-другому.

– Что я должен сделать, чтобы вернуться обратно? – Пий решил все-таки начать диалог с неизвестным.

– Что ты! – это был не вопрос – это снова было утверждение.

Данное утверждение застало Пия врасплох. Он никак не был готов воспринимать себя, как предмет. Но почему, вдруг я думаю, что кто-то со мной разговаривает и главное, о чем. Пий попытался взглянуть на себя со стороны, как бы чужими глазами, но получалось, что он себя ощущал привычным только для себя, который почему-то уверен, что все знают о том, кто он без объяснений. Но сейчас, кем я являюсь, осталось лишь мое сознание, не более. Тогда вопрос вполне правомочен: кто я сейчас, в данный момент? Или что!? Что я могу о себе сказать. Размышляя, Пий почувствовал, что уверенность и спокойствие возвращаются к нему. Пий попробовал внутренне собраться, вспомнить или представить что-нибудь мысленно, какую-нибудь картину. Получалось плохо, собрать и задержать взгляд на чем-то одном было сложно, невозможно, все перескакивало с одного образа на другой, все неслось и перемешивалось: реальные воспоминания с вымышленными и никак Пий не мог остановиться, движение было не управляемым. Собственные мысли Пия не подчинялись ему. Может попробовать, что-нибудь сделать мысленно, а не пытаться удержать в себе картинку. Данная мысль пришла как-то сама собой – это была помощь, и эту помощь Пий ощутил именно в себе, а не откуда-то со стороны. Это даже не помощь, а внутренняя уверенность в правоте и значит все правильно, здесь в статичном нигде, только через движение – последовательность можно связать воедино некую осмысленную форму, которая и будет являться пониманием себя. Само-собой у Пия получилось задержаться на той самой дорожке вдоль реки: вот он идет по ней, все представлялось как на экране, вот он огляделся по сторонам, все образы срывались и перескакивали, но он упорно усилием воли заставлял себя оставаться на ней и у него это получалось. Река, противоположный берег, а если спуститься к реке, раньше он никогда не подходил к воде, но сейчас это ему казалось необходимым. Он осторожно спускается, присел на корточки и протянул руку, надо прикоснуться – Вода, Пий пытается ощутить ее прохладу, даже холод, зачерпнул ладонью, сквозь пальцы вода стекает … Вода, берег, Пий смотрит на траву, деревья, кустарники, он все больше и больше прибавляет ощущений, образов. Он оглядывается и с удивлением отмечает про себя, что никогда прежде не замечал и даже не отдавал отчета себе в том, насколько все цельно, едино. Насколько все детали, казалось-бы независимые, самодостаточные, в то же время объединены в единую композицию. Пий обратил внимание на образ, который он использовал – Композиция! – почему именно этот, а не природа, или подобный. Пий с отчетливостью осознал, что все, без исключение все: и прошлое, и будущее, и настоящее, все духовное и материальное, и жизнь, и природу, и все-все, что бы сейчас он не пытался перебрать в своем сознании всегда воспринимал как целое, неделимое – как мир, который есть. Пий был поражен очевидным фактом – все создано и объединено по единому плану в композицию, в которой Пий тоже есть. Мир и Я не разделимы – это плод созидания, творения, творчества, единого замысла и продолжения. Грудь Пия захлестнула волна радости, счастья, в горле образовался комок, и он готов был плакать – плакать от необъяснимого чувства благодарности. Какое же это сильное чувство – благодарность, соединяющее творца и творение в единую композицию.

Я сейчас веду себя как человек, подумал Пий, хотя я сейчас только сознание, но … Я – Человек!

– Я! – Человек! – Пий произнес раздельно, громко и четко, он даже услышал свой голос и смотрел прямо во Тьму. Тьма, так же в упор, смотрела в него – их взгляды были направлены внутрь друг друга, понимание происходящего медленно стало доходить до Пия – Тьма имеет взгляд, тело, разум. И еще Пий чувствовал, что все внутри него как-то странно вибрирует – это было обращение – тьма хотела о чем-то сообщить или спросить, но тут вдруг неожиданно Пию совершенно отчетливо послышалось, что его кто-то сзади окликнул, Пий резко обернулся назад и увидел, что он стоит на ногах, повернувшись спиной прямо перед выходом на улицу. Как странно, Пий даже не почувствовал, как вернулся, что он опять прежний в своем обычном состоянии, стоит на земле и видит через дверной проем знакомую картину – часть реки, дороги, противоположный берег. Пий рассматривал во тьме картину в раме дверного проема – вот оно окно стратегов, всегда законченный шедевр – творение неизвестного мастера.

Пий перешагнул порог и сразу оказался среди огней, звуков, ветра, движения, как будто вошел в этот мир из-за завесы, пересек некую невидимою границу. Пий сел на скамейку на берегу, смотрел на воду и размышлял о том, что теперь от прежней беззаботности, созерцательного состояния не осталось и следа. Пий очень хорошо запомнил это прикосновение тьмы внутри себя.

Через несколько дней, когда Пий после встречи с тьмой немного пришел в себя, собрался с мыслями, оно решил поговорить обо всем с Ноем. Он пошел к нему в башню стратегов, специально, чтобы побыть рядом с окном, заглянуть в него. Пий чувствовал, что окно таит тайны и самая из них главная, это история его создания.

– Ной, кто создал окно, когда и зачем? – Пий прямо с порога начал задавать вопросы. Ной, стоял посреди зала, заложив руки за спину, выждав незначительную паузу, глядя прямо в глаза Пию ответил: «Для того что бы ответить я прежде должен знать в связи с чем задан вопрос, потому что, видишь ли, он может быть для каждого разным. Что привело тебя к нему?»

– Несколько дней назад ко мне подошел незнакомец и … ну, … в общем, мы зашли в одно помещение, … я подпрыгнул и вышел из тела. А потом … оказался в абсолютной темноте, … то есть не совсем я, а только мое сознание … совсем нигде …, а это оказалась тьма, она живая и разумная, я ее почувствовал, а она начала задавать вопросы, кто я или что я, а …, в общем, когда я обернулся, то увидел окно – вот это самое, – Пий очень волновался, он боялся, что Ной не поймет самой сути произошедшего, что он отнесется скептически или просто не поверит в рассказ. Ной неподвижно стоял посреди зала и внимательно смотрел Пию в глаза, когда Пий закончил свое повествование, Ной задумчиво, все также заложив руки за спину, медленно начал ходить по залу, потом, остановившись и, необращая внимание на Пия, тихо произнес сам себе: «Вот и все, значит, вы встретились». Потом, взглянув на Пия, неожиданно спросил: «Может, кофе выпьем. Вы ведь встретились, это же надо как-то отметить … что ли …».

– Ной, ты чего, с тобой все в порядке? – Пий не ожидал такой реакции, – давай спокойно сядем, выпьем кофе, и я тебе по подробней расскажу.

Они долго сидели перед окном, удобно расположившись в креслах, пили кофе, а Пий, рассказывая, снова переживая произошедшее с ним до мельчайших деталей, вспоминал свои чувства, мысли, дополняя образы вспомнившимися подробностями. Он был поражен насколько он точно все запомнил и смог подобрать нужные слова, чтобы объяснить Ною самое главное. Ной слушал молча, не перебивая, и неотрывно смотрел на Пия.

– Вы встретились, – когда Пий закончил рассказывать, после паузы произнес Ной.

– Слушай, что ты все повторяешь: мы встретились. Ну да встретились, и что теперь. Что это все означает. Ты можешь мне помочь разобраться или все так и будешь повторять одно и то же, – Пий ерзал в нетерпении.

– Если вы встретились, что я еще могу сказать, – Ной немного помолчал и, видимо, собравшись с духом, продолжил, – ты встретился с ним. Послушай, Пий, как он выглядел, расскажи о нем по подробнее, что ты запомнил, какой он?

– О незнакомце? – не понял Пий, – а при чем тут он, просто человек. Правда, лица я его не видел. – Пий в недоумении уставился взглядом в пол, а потом, взглянув на Ноя, вдруг признался – я его вообще не видел, он как тень, был просто рядом и …, пожалуй, голос, только такой тихий, проникновенный, как будто внутри тебя и знакомый. Самое главное он как бы отвечал на мои мысли, а не говорил со мной.

– Может его вообще небыло, а просто иллюзия или ожидание?

– Нет, ну что ты, мы же шли рядом, разговаривали, потом он сам при мне открывал двери … нет, он реален, в этом я убежден. Или ты хочешь сказать, что это все галлюцинации, мне привиделось.

– Ну, это мы скоро узнаем, реален ли он или нет, а пока я тебе расскажу, что я понял из этого события. Когда человек думает, о чем либо, представляет мысленно себя где-то, то мы, как правило, не отдаем отчета в том, что все мысли, желания, чувства материальны, то есть они материализуются и исполняются в точности, как мы это представляли. Просто сказать – это реальные все вещи, как если бы ты это делал в привычной для тебя реальности. Потому людей всегда очень волнует вопрос, откуда все берется, случается с каждым то, что случается в жизни. Волшебство, реально ли оно или это чьи-то проделки. Словом, для человека существует потусторонний мир и одновременно не существует. Этот человек из потустороннего мира – ты сам, который живет в мире созданный твоими желаниями, образами, чувствами, и, соответственно, ты есть его образ, созданный и живущий его стремлениями, созданными в его мире или твоем. Немного не понятно, но все равно это надо, просто необходимо понять или принять на веру … пока. То, что вы встретились это необъяснимо, непостижимо, и я бы сказал невозможно. Но видимо что-то произошло настолько не ординарное, что это стало реальностью.

– Ной, мне вдруг сразу стало все понятно, – Пий весь выпрямился в кресле, – ну конечно это я. Я еще все пытался вспомнить, что я это все уже чувствовал и знал, и как только ты сказал это, я все вспомнил. Гений, который сопровождает человека, помнишь из третей эпохи, ну да, конечно, тот самый, всегда молчащий внутренний наблюдатель – собеседник, только в этот раз он вышел из-за ширмы и говорил со мной. Это был он. Значит, все-таки, правда, что мы встретились. – Пий просто ликовал от оправдавшихся надежд и ощущения важности открытия. – Но ведь это же не праздная прогулка, это что-то же должно означать.

– Я продолжу, – спокойна сказал Ной, – да, это был гений. Но, самое главное не в этом. Помнишь, ты сказал, что никак не мог зафиксировать статичный образ, мысли неслись как вихрь, неуправляемо, но, как только ты начал создавать собственный образ движения, тебе удалось зафиксировать поток, и ты еще упомянул, как в кино.

– Да, пожалуй, как со стороны или точнее кем-то и этот кто-то я.

– В третьей эпохе очень большое значение имели отдельные понятия искусства и науки, так называемые интеллектуальные открытия в сознании. И одним из важнейших достижений они получили, когда смогли, как ты говоришь, зафиксировать не статичный образ, а движение, динамику, одним словом они объединили научное мышление и художественное в одном – в кинематографе. Поверь мне, это достижение можно сказать фундаментальное, потому что последовательность событий от прошлого через настоящее в будущее было зафиксировано в едином созданном образе. И вот тогда в конце третей эпохи появился человек, который создал картину, и она, по-моему, является тем самым кодом, что закончил третью эпоху и открыл путь к пятой – нашей эпохе. К той самой, к которой мы пришли? Нет – к тому, кем мы сегодня являемся. Весь фильм, по сути, есть окно стратегов, каждая сцена, кадр, фраза, все нацелено на движение образа к цели. Но, к какой? Посмотрим на центральный образ – за высоким столом стоят три человека: посередине лицом к нам некий сталкер – никто, справа от него ученый – профессор, по левую сторону – писатель. Зачем они собрались здесь, цель – для того, чтобы попасть в одно место, где исполняются желания – заветные желания. Три фигуры составляют из себя единое – будь то социальное общество, человек или суждение. Но вот парадокс, за желаниями для себя, и, заметь, отдельно, каждый только для себя, направляются двое из троих: ученый и писатель, а третий является лишь их проводником. Но разве у него у самого нет желаний? Вот вслушайся в ход их рассуждений:

«ПРОФЕССОР (говорит и вяжет бинтики к гайкам). Ну, и наконец, решили… что метеорит этот… не совсем метеорит. И для начала… поставили колючую проволоку, чтоб любопытствующие не рисковали. Вот тут-то и поползли слухи, что где-то в Зоне есть место, где исполняются желания. Ну, естественно… Зону стали охранять как зеницу ока. А то мало ли у кого какие возникнут желания.

ПИСАТЕЛЬ. А что же это было, если не метеорит?

ПРОФЕССОР. Ну я ж говорю, не известно.

ПИСАТЕЛЬ. Ну, а сами-то вы что думаете?

ПРОФЕССОР. Да ничего я не думаю. Что угодно. Послание человечеству, как говорит один мой коллега… Или подарок.

ПИСАТЕЛЬ. Ничего себе подарочек. Зачем им это понадобилось?

СТАЛКЕР (за кадром). Чтобы сделать нас счастливыми!»

Сталкер, по замыслу автора, есть сама совесть, связующая и единственная, имеющая право достигнуть места, где исполняются желания – то есть счастья. Но что же такое счастье? И совесть об этом говорит:

«СТАЛКЕР. Это н-неправда! Неправда! Вы… Вы ошибаетесь! (Стоит на коленях в воде, смывает слезы и кровь с лица, плачет.) Сталкеру нельзя входить в Комнату! Сталкеру… вообще нельзя входить в Зону с корыстной целью! Нельзя; вспомните Дикобраза! Да, вы правы, я – гнида, я ничего не сделал в этом мире и ничего не могу здесь сделать… Я и жене не смог ничего дать! И друзей у меня нет и быть не может, но моего вы у меня не отнимайте! У меня и так уж все отняли – там, за колючей проволокой. Все мое – здесь. Понимаете! Здесь! В Зоне! Счастье мое, свобода моя, достоинство – все здесь! Я ведь привожу сюда таких же, как я, несчастных, замученных. Им… Им не на что больше надеяться! А я могу! Понимаете, я могу им помочь! Никто им помочь не может, а я – гнида (кричит), я, гнида, – могу! Я от счастья плакать готов, что могу им помочь. Вот и все! И ничего не хочу больше. (Плачет.)

…

ПИСАТЕЛЬ (говорит очень уверенно). Да здесь он понял, что не просто желания, а сокровенные желания исполняются! А что ты там в голос кричишь! …

… Да здесь то сбудется, что натуре своей соответствует, сути! О которой ты понятия не имеешь, а она в тебе сидит и всю жизнь тобой управляет! …»

Жить по совести и следовать за ней, что бы она и только она была твоим проводником, твоей сутью, нелегко. Но это единственный путь к счастью. Цель совести, ее единственное желание сделать счастливыми несчастных, жизнь для других – в этом ее суть. Потому по правилам у стратегов нет ничего своего и живут они не для себя, а исключительно занимаясь вопросами общества, в интересах общества и каждого ее члена в отдельности по коду совести. Пятая эпоха – эпоха сострадания смогла наступить только благодаря тому, что человек получил код совести и следовал ему. Только тогда, когда личность триединства стала в обществе следовать по пути совести, ты возвестил о начале пятой эпохи. Но, почему, давай подумаем, коли третья эпоха получила код совести, а он и являлся целью достижения пятой эпохи, что может быть кодом или ключом, открывающим дверь в седьмую эпоху? Ведь этот код должен быть озвучен сейчас, ты не находишь?

Пий сидел, не двигаясь, пораженный услышанным. Рассуждения Ноя, собственные переживания, мысли, все перемешалось и толпилось в его голове.

– Открытие одного человека, даже в одной фразе, сказанная, пусть и персонажем фильма, может являться открытием будущего перед всеми. Это не вероятно – в малом великое. – Пий перевел дух, – гений не просто может подсказать, надо иметь возможность и готовность принять, услышать, понять и, что еще более важно, суметь передать, донести до всех суть – только тогда сбудется! – Пий откинулся на спинку кресла с облегчением. – Окно стратегов – окно Абсолют, дар творца.

– Да, это дар нам от творца. Мы можем увидеть и уловить только очень малую часть этого дара, но мы очень хорошо отдаем себе отчет в том, что это бесконечно ценно для всех. Теперь я отвечу на твой вопрос, как и кем создано окно стратегов. Ты надеешься, что получишь ответ. Так вот – Нет! Кроме вопросов ты не получишь от меня ничего. И не потому, что скрываю от тебя ответ, просто я сам пока его не нахожу …, более того, я не знаю даже, как поставить вопрос о даре. Что это? – Ной откинулся в кресле, немного помолчал, потом неожиданно резко встал прямо перед окном, повернулся к Пию и сказал, – все началось вот на этом самом месте. Прямо здесь, где я сейчас стою, в то утро стоял дед Белен или Велен, не могу вспомнить. Он тогда назвался, но как-то неожиданно после встречи имя исчезло из памяти, осталось отдаленное воспоминание звучания. Я его просто помню, как дед. Я был еще совсем молодым человеком и только получал наставления от стратегов, выполнял мелкие поручения, а о том, что я смогу стать стратегом тогда не было и речи. Так вот, в то утро я пришел по раньше, чтобы сделать кое-какую работу и, входя в комнату, увидел у окна стоящего старика. Седой, волосы до плеч, небольшая борода, в помятой одежде. Обычный старик, но как он попал сюда, кто его впустил в закрытое здание. В прочем, это не важно, он повернул в мою сторону голову и глаза у него такие … улыбающиеся, с искринками: «Ты часто заглядываешь в окно, – указал он одними глазами не на окно, а на то, что было снаружи, – и, как ты находишь, есть какая-нибудь связь между движением воды и картиной художника?» Я был в шоке, только вчера я смотрел фильм, где мне особо врезались в память кадры движения травы в воде и картины Брегеля. Без слов я понял, на что указывал он мне своим вопросом.

– Окно, рама, кадр … все имеет границу. Внутри границ восприятием сложена определенная композиция, информационная или художественная – начал я ему объяснять свое понимание. – Наши глаза так устроены, что все видимое мы воспринимаем в границах, … мы собираем некую композицию из узнаваемых образов, а потом интерпретируем увиденное в смысловой ряд последовательностей.

– Да? Ты так думаешь? А приходилось ли тебе сомневаться? Вдруг, то, что ты увидел или услышал, не укладывается в узнаваемые образы и последовательность нарушается, что тогда?

– Тогда … видимо … надо принять новые образы или быть готовым изменить свои убеждения о том, что для тебя было истиной …, то есть я хотел сказать, что … – но, я не знал, что сказать, его вопросы поставили меня в тупик. Я начал волноваться, чувствовал, что ответ прямо здесь передо мной и я его вижу или слышу, но не могу никак понять, о чем, в сущности, он меня спросил. Тогда, вдруг, просто так, без понимания, что говорю, я сказал – но, наверное, в таком случае не стоит держаться за то, что знаешь, как тебе это кажется, а просто остановиться, понаблюдать за процессом, который имеет свое время, пространство, движение, последовательность, … ну, не знаю, еще что ни будь, что …, – Ной вдруг замолчал, задумчиво вглядываясь в окно, а потом, также задумчиво, для себя произнес, – ты знаешь Пий, я вот тебе говорю сейчас, а сам для себя все время повторяю, как тогда в разговоре с ним, но тогда я этого не понял, а потом, через много времени до меня дошло, что тем одним словом сомнение он поставил передо мной непреодолимую стену между пониманием и не пониманием. Понимание – там – за стеной сомнения, а здесь, на этой стороне его нет, а есть, как я говорил, всякие истины в последней инстанции …, вот этот диалог:

«ПИСАТЕЛЬ. Дорогая моя! Мир непроходимо скучен, и поэтому ни телепатии, ни привидений, ни летающих тарелок… ничего этого быть не может. Мир управляется чугунными законами, и это невыносимо скучно. И законы эти – увы! – не нарушаются. Они не умеют нарушаться.

На экране – Писатель и Дама. Писатель говорит, нервно расхаживая вокруг нее.

ПИСАТЕЛЬ. И не надейтесь на летающие тарелки. Это было бы слишком интересно.

ДАМА. А как же Бермудский треугольник? Вы же не станете спорить, что…

ПИСАТЕЛЬ. Стану спорить. Нет никакого Бермудского треугольника. Есть треугольник, а бэ цэ, который равен треугольнику а-прим бэ-прим цэ-прим. Вы чувствуете, какая унылая скука заключена в этом утверждении? Вот в средние века было интересно. В каждом доме жил домовой, в каждой церкви – Бог… Люди были молоды! А теперь каждый четвертый – старик. Скучно, мой ангел, ой как скучно.

Теперь видно, что они стоят у элегантного автомобиля.

ДАМА. Но вы же сами говорили, что Зона – порождение сверхцивилизации, которая…

ПИСАТЕЛЬ. Тоже, наверное, скука. Тоже какие-нибудь законы, треугольники, и никаких тебе домовых, и уж, конечно, никакого Бога. Потому что если Бог – это тот самый треугольник… хм, то и уж просто и не знаю…»

Я очень хорошо помню, что в разговоре с ним я интуитивно чувствовал понимание с его стороны, но не слов, которые я не мог найти, подобрать, объяснить, а того понимания, которое закрыто во мне … то есть я понимаю …, но не понимаю, … не понимаю, наверное сейчас, а потом пойму, но я об этом пока не знаю … и он об этом мне говорил, не словами, а тем как он слушал меня, – Ной волновался, но продолжил, – я говорил и говорил, говорил так же сбивчиво и не понятно, как говорю это тебе, но вот что странно, как будто это было сделано специально, то есть было острое ощущение необходимости что-то ему сказать, я просто обязан был говорить и не из-за того, что меня кто-то заставлял, а просто я чувствовал крайнюю важность того разговора. И вот почему я буквально застыл, когда ты произнес: я с ним встретился. Это он мне тогда сказал об этом.

– Подожди, подожди Ной, ты так сбивчиво мне все рассказываешь, что я уже ничего не воспринимаю. Он тогда сказал тебя, что я встречусь с тьмой?

– Да! Нет! Но фраза звучала так: «Через много лет, когда в твоей жизни произойдет встреча с человеком, который подошел к краю, но не смог переступить, тогда к тебе придет человек, побывавший во тьме и встретившего Его. Тогда ты ему скажешь, что я жду его, пусть придет».

– Да-а, значит, с его слов важным является именно встреча с Ним, с тенью, а тьма лишь место встречи. Или нет? Я тоже запутался. – Пий задумался ненадолго, что-то вспоминая, а потом произнес, – я ведь во тьме испытал страх, … я и сейчас слышу его вопросы: Кто Ты? Что ты? Вопросы к кому? Ко мне? Нет. Во мне все время где-то в груди ощущается радость, любовь …, страх я почувствовал, когда я остался один. Ты понимаешь – один в нигде. Один! – Пий опять задумался. – Какое слово странное – Один, и становится страшно. – Потом он неожиданно включил экран и на нем появилось изображение:

«ПРОФЕССОР (подходит к ним). Я… (Возвращается к рюкзаку, достает из него продолговатый предмет.)

ПИСАТЕЛЬ. Вуаля! Перед нами новое изобретение профессора Профессора! Прибор для исследования человеческих душ! Душемер!

ПРОФЕССОР. Это всего-навсего бомба.

СТАЛКЕР. Что-что?

ПИСАТЕЛЬ. Шутка…

ПРОФЕССОР. Нет, просто бомба. Двадцать килотонн.

ПИСАТЕЛЬ. Зачем?

Профессор собирает бомбу. Лица его не видно – только руки. Слышится его голос.

ПРОФЕССОР. Мы собрали ее… с друзьями, с бывшими моими… коллегами. Никому, как видно, никакого счастья это место не принесет. (Набирает шифр. Заканчивает сборку.) А если попадет в дурные руки… Впрочем, я теперь уже и не знаю. Нам тогда пришло в голову… что разрушать Зону все-таки нельзя. Если это… Если это даже и чудо – это часть природы, а значит, надежда в каком-то смысле. Они спрятали эту мину… А я ее нашел. Старое здание, четвертый бункер. Видимо, должен существовать принцип… никогда не совершать необратимых действий. Я ведь понимаю, я ведь не маньяк (вздыхает), но пока эта язва здесь открыта для всякой сволочи… ни сна, ни покоя. Или, может быть, сокровенное не позволит? А?

Писатель смотрит на Профессора.

ПИСАТЕЛЬ. Бедняжечка, выбрал себе проблемку…

Мимо проходит растерянный Сталкер. Профессор встает и подходит к Сталкеру. Сталкер кидается на Профессора.

СТАЛКЕР. Отдайте!

Он пытается отнять бомбу. Профессор падает, Писатель бросается к Сталкеру, сшибает его с ног. Сталкер падает, встает и снова кидается на Профессора.

СТАЛКЕР. Отдайте!

Писатель ударом сшибает его, он падает в воду.

ПРОФЕССОР (Писателю). Вы же интеллигентный человек!

Сталкер опять кидается на Профессора, Писатель отбрасывает его.

ПРОФЕССОР (Писателю). Зачем вы? Вы что?

ПИСАТЕЛЬ. Ты, лицемерная гнида…

СТАЛКЕР (плачет). За что? За что вы… меня? Он же хочет это уничтожить, он же надежду вашу хочет уничтожить! Отдайте!

Писатель отбрасывает его в сторону. Сталкер встает, всхлипывая и вытирая рот рукой.

СТАЛКЕР. Ведь ничего не осталось у людей на земле больше! Это ведь единственное… единственное место, куда можно прийти, если надеяться больше не на что. Ведь вы же пришли! Зачем вы уничтожаете веру?!

Хочет снова кинуться на Профессора, но Писатель отталкивает его».

Пий выключил экран.

– Ты помнишь, как они стояли за столом, и вот они подошли к границе, …, к границе, за которой счастье … один со скукой, второй с бомбой. У каждого человека свой образ счастья …. Сомнения! – Ной, как-то очень грустно и с трудом это произнес.

– Пий, – Ной посмотрел прямо Пию в глаза, – а ведь я не до конца тебе передал его слова. Он, уходя, повернулся ко мне и говорит: «Не ошибись Ной. Только тот, кто встретится с Ним». Я ведь уже однажды встретил человека, который побывал там и встретился с ним.

– Как! – Пий от неожиданности подскочил.

– Ну, точнее, с которым говорил, что он там был. Пий, я чуть не ошибся. Я был в шаге.

– Расскажи, – Пий весь напрягся.

– Он пришел ко мне и буквально огорошил тем, что прямо, без предисловий, мне объявил, мол, я тот которого я жду и, которому я должен передать очень важное сообщение, потому что он именно тот, к кому оно предназначалось. Он сказал, что был во тьме и разговаривал с ней. О том, что точно так же, как и к тебе к нему обратился некий незнакомец и так же, как тебя он, можно сказать, проводил туда. – Ной сидел глубоко в кресле и, похоже, рассуждал сам с собой о встрече, – он назвался Каем. За все время, что я помню себя, у меня не было более радостных дней, … ну, с точки зрения интеллектуального общения. Глубина его мышления, эрудиция, ясность мысли, просто поражали. Мы с ним обсуждали принципы управления, исторические циклы, формирование и влияния мировоззрения разных цивилизаций в различные исторические периоды их расцвета и упадка. Мы даже в общем виде подготовили программу в Совет Миров по урегулированию кризисной ситуации и формирования будущего миропорядка. Я был просто в эйфории от перспектив, которые ожидаются в рамках нашей программы. – Ной замолчал.

– Ну и что же произошло, – Пий с нетерпением слушал.

– Он меня настолько убедил в своей правоте, что я открыл рот, что бы передать ему слова деда и … увидел его глаза … они с нетерпением ждали. Я тогда сослался на некую усталость, попрощался с ним до завтра, сказав ему, что завтра я намерен ему передать сообщение, оставленное для него. И … больше я его не видел.

– Что-то я не совсем понял тебя, – Пий был ошарашен таким безликим окончанием рассказа.

– На самом деле я был в мгновении от ошибки. В тот день ведь я встретился с ним именно для того, что бы передать ему слова деда, но, когда я уже начал говорить, появилось сомнение. Крохотное, неуловимое, даже не чувство, а мимолетная тень, но именно ее появление меня заставило задуматься – сомнение, откуда оно. Ничего просто так не появляется. Но, самое главное, я вспомнил первое мгновение, когда он заявил, что он тот, кого я жду. Я не поверил. Он меня убедил в том, что он именно тот. И тогда сработал принцип стратегов – сомнений быть не должно, даже, как я сказал, тени от нее. Я тогда сидел вечером перед окном, надо признаться в скверном настроении от беспомощности, когда просто машинально включил экран и услышал вот это:

«ПИСАТЕЛЬ. Что это вы там такое затеяли, а, Профессор?

ПРОФЕССОР. А вы представляете, что будет, когда в эту самую Комнату поверят все? И когда они все кинутся сюда? А ведь это вопрос времени! (Возвращается в комнату.) Не сегодня, так завтра! И не десятки, а тысячи! Все эти несостоявшиеся императоры, великие инквизиторы, фюреры всех мастей. Этакие благодетели рода человеческого! И не за деньгами, не за вдохновением, а мир переделывать!

СТАЛКЕР. Нет! Я таких сюда не беру! Я же понимаю!

ПРОФЕССОР. Да что вы можете понимать, смешной вы человек! Потом, не один же вы на свете сталкер! Да никто из сталкеров и не знает, с чем сюда приходят и с чем отсюда уходят те, которых вы ведете. А количество немотивированных преступлений растет! Не ваша ли это работа? (Расхаживает по комнате.) А военные перевороты, а мафия в правительствах – не ваши ли это клиенты? А лазеры, а все эти сверхбактерии, вся эта гнусная мерзость, до поры до времени спрятанная в сейфах?

ПИСАТЕЛЬ. Да прекратите вы этот социологический понос! Неужели вы верите в эти сказки?

ПРОФЕССОР. В страшные – да. В добрые – нет. А в страшные – сколько угодно!

ПИСАТЕЛЬ. Да бросьте вы, бросьте! Не может быть у отдельного человека такой ненависти или, скажем, такой любви… которая распространялась бы на все человечество! Ну деньги, баба, ну там месть, чтоб начальника машиной переехало. Ну это туда-сюда. А власть над миром! Справедливое общество! Царство Божье на земле! Это ведь не желания, а идеология, действие, концепции. Неосознанное сострадание еще не в состоянии реализоваться. Ну, как обыкновенное инстинктивное желание.

Сталкер, до того смотревший на Писателя с интересом, встает.

СТАЛКЕР. Да нет. Разве может быть счастье за счет несчастья других?

ПИСАТЕЛЬ. Вот я совершенно ясно вижу, что вы замыслили сокрушить человечество каким-то невообразимым благодеянием. А я совершенно спокоен! И за вас, и за себя, и уж тем более за человечество, потому что ничего у вас не выйдет. В лучшем случае получите вы свою Нобелевскую премию, или, скорей всего, будет вам что-нибудь такое уж совсем несообразное, о чем вы вроде бы и думать не думаете. Телефонное… Мечтаешь об одном, а получаешь совсем другое. (Включает рубильник. Вспыхивает свет.)»

– Ты представляешь, я был в шаге от ошибки. Я чуть было не отдал ему все …, ты понимаешь, все! Ведь за всеми его рассуждениями, программами, логическими выводами и прочим, стояла ложь. Мир переделывать … – в сердцах крикнул Ной, – с тех пор я его больше не видел, просто он знал, что я знаю, потому и не пришел. Не тот он человек, которому это предназначено, – Ной помолчал мгновение, а потом сказал, – а тебе я верю, потому и совесть спокойна и сомнений нет, – Ной еще чуть помолчал, – Пий он ждет тебя, иди к нему, время пришло.

– К кому, кто такой дед Белен или Велен, или как его, – Пий смотрел в окно, – куда идти?

– Я думаю, ты уже и сам догадываешься, что все в этом мире не так, как мы об этом думаем, и гении так просто не приходят в этот мир. Много времени назад один человек в своем творчестве подошел вплотную к границе, но не перешел, точнее не перешли. А нам сегодня дана возможность … не знаю, как ты ощущал тьму, а я через него тоже не могу … иногда так … быть одному, – он снова включает экран, – быть среди людей и ощущать себя во тьме, это еще то …

«СТАЛКЕР (вздыхает). Если б вы только знали, как я устал! Одному Богу известно! И еще называют себя интеллигентами. Эти писатели! Ученые!

… Они же не верят ни во чтоб У них же… орган этот, которым верят, атрофировался!

… За ненадобностью!…

… Боже мой, что за люди…

… Ты же видела их, у них глаза пустые.

… Они ведь каждую минуту думают о том, чтобы не продешевить, чтобы продать себя подороже! Чтоб им все оплатили, каждое душевное движение! Они знают, что «не зря родились»! Что они «призваны»! Они ведь живут «только раз»! Разве такие могут во что-нибудь верить?

… И никто не верит. Не только эти двое. Никто! Кого же мне водить туда? О, Господи… А самое страшное… что не нужно это никому. И никому не нужна эта Комната. И все мои усилия ни к чему!»

Помнишь, как один мудрец с зажжённым фонарем, днем искал по людным улицам человека, – Ной повернулся к Пию, – тысказал: «Я Человек!», что ты этим сказал, о чем ты объявил во тьме. Неужели только так можно стать человеком? Или быть им …?

– Я думаю, – Пий, помолчав и успокоившись, продолжал, – что, когда незнакомец сказал мне, что я вышел из тела и нахожусь нигде, то это правда, я не ощущал своего тела, только сознание в пустоте, но, я же чувствовал биение сердца, эмоции, радость и страх, я все чувствовал. Как будто у меня есть тело, только другое, тонкое, прозрачное, не осязаемое, но оно есть. И когда он меня спросил кто я, то не смог ничего внятно ответить, потому что начал искать ответ там, где его нет. Начал с того, что искал в себе самом, то есть я это я, а я и есть человек, и понимай это, как хочешь. Совсем ничего. Тогда, создавая образы, и, увидев внутренним зрением себя, среди воды, камней, деревьев я получил вопрос – что я! Как ответ на первый вопрос – ты часть этого мира, неразделимая его составляющая, как камень, дерево, вода и все, что есть и чего нет – ты есть и имя твое в этом мире – Человек. Это не я объявил, это объявили. А я просто принял свое имя и назвал: я человек. Это наше место в этом мире – мир человека. Вот и все, …, наверное.

– Да, пожалуй, ты прав, это имя. Но, вот еще есть одно, Кай задал мне загадку, на которую я ищу ответ и не нахожу. Разрабатывая с ним программу, я как-то заметил, что очень важно понять, как, в новых сложившихся условиях, выводить из оцепенения те цивилизации, которым по идеологии Нага отводилась роль рабов или сырья. Ведь тогда существовал принцип: кто агрессивнее, сильнее, тот обязан подавлять волю и подчинять себе более слабых, миролюбивых или менее агрессивных. В результате сегодня сложилась ситуация, что они подвержены деградации не по своей вине и им, каким-то образом, нужна поддержка: на период становления самостоятельности. И вот тогда я услышал этот вопрос – загадку: Зачем? Что значит зачем, не понял я, зачем им самостоятельность? Нет – зачем им поддержка? Если они по воле объективного исторического процесса сегодня находятся на более низкой стадии развития, то и пусть там остаются, не надо им открывать знания о том, что свобода дарована всем от рождения, но они лишены ее и выполняют функцию рабов в результате естественного исторического хода эволюции. Это же не справедливо, мы лишаем их права свободного выбора, пути самостоятельного развития, запротестовал я. Все должны выживать самостоятельно, ответил он, и, если они не проявляют свои силы, ум, и другие врожденные или приобретенные свойства для выживания, значит, их ожидает естественный упадок и смерть, либо, чтобы выжить, они передают функции управления собой более развитой расе. Повторяю – это естественный исторический процесс и его нельзя нарушать, был его окончательный вердикт. Тогда я не придал его словам большого значения, но, со временем, наблюдая происходящее, я задал себе вопрос о естественности процесса развития цивилизаций и их взаимоотношений. Я даже подытожил наш диалог: я – за первичность справедливости? Он – за распределение знания? Мир, основанный на справедливости и на знаниях. Видишь, как он подвел меня к некой черте, за которой либо аморфное, менее всего определяемое и понимаемое значение справедливости и, с другой стороны, совершенно конкретное и наиболее значимое понятие – знание, причем заметь, управляемое. И если мы предполагаем создание некой искусственно управляемой системы, неважно какой, мы, прежде всего, ориентируемся на знания, потому, что мы предполагаем, что только, исключительно, знающий определит, что справедливо, а что нет.

– Определить то он определит, но поступит ли по справедливости, или, как ты говоришь, он знание распределит по своему установленному закону.

Разговор с Ноем заставил Пия заново пересмотреть для себя те события, которые произошли с ним при встрече с незнакомцем, который, как теперь знал Пий, был гением. И самое главное, зачем обращалась к нему тьма через прикосновение. Он отчетливо ощущал в себе эту неуловимую вибрацию, как толчок или точнее подталкивание к чему-то.

События в мире развивались по наихудшему сценарию, который только можно было себе представить. Начались междоусобные войны буквально всех со всеми. Не имея какого-либо навыка самостоятельного управления и, соответственно, не имея плана развития своих цивилизаций хотя бы на ближайшее будущее, после эйфории от ощущения свободы, пришло также ощущение безответственности и безнаказанности. Мир скатывался в хаос. Пий, просматривая информацию о текущих событиях, происходящих в мире, все больше убеждался в том, насколько были продуманы и последовательны действия Нага. Он контролировал и подчинял себе буквально каждое движение во вселенных, каждую мысль или желание. В этом была его сила – он черпал ее от других, давая ее им излучать и чем больше, тем для Нага было лучше. Но, когда кто-нибудь, хоть в малейшей степени позволял себе усомниться в силе Нага, тот подавлялся немедленно и неумолимо. И тогда Пий задумался, а ведь у Нага не было плана развития, у него вообще не могло его быть, нет сомнений в правильности или не правильности действий, все управление на уровне ощущений энергии. Он управлял движением ее потоков, направлений, разной величины и силы, но, в тоже время, она, как река, текла только в одном направлении. Но, куда текла эта река жизни, для Нага не имело значения. А что же произошло сейчас, почему вдруг никто, даже высокоразвитые цивилизации, не знают, что делать, почему установленный порядок нарушился без всяких видимых причин и начал распадаться.

С такими безрадостными мыслями Пий, бродил по парку, заложив руки за спину. Он все время вспоминал слова: «СТАЛКЕР: Проснулись? Вот вы говорили о смысле… нашего… жизни… бескорыстности искусства… Вот, скажем, музыка… Она и с действительностью-то менее всего связана, вернее, если и связана, то безыдейно, механически, пустым звуком… Без… Без ассоциаций… И, тем не менее, музыка каким-то чудом проникает в самую душу! Что же резонирует в нас в ответ на приведенный к гармонии шум? И превращает его для нас в источник высокого наслаждения… И потрясает? Для чего все это нужно? И, главное, кому? Вы ответите: никому. И… И ни для чего, так. «Бескорыстно». Да нет… вряд ли… Ведь все, в конечном счете, имеет свой смысл… И смысл, и причину…»

Пий про себя повторял эти обрывки: приведенный к гармонии шум …, источник высокого наслаждения, … для чего все это нужно …, в конечном счете …. В конечном счете все имеет свой смысл, и причину …, в этом справедливость. Конечный счет – если в конце пути тебя спросят о справедливости, то понятие о ней тебе ведь дали в начале. Великий Наг – справедлив. Это мысль, как молния пронзила Пия в своей неумолимой простоте и правде. Это не река, это бескрайний океан, но может ли он обойтись без воли Нага. Ты закончил свой путь, и ты больше не нужен, Пий поймал себя на том, что начал представлять себя в виде Нага и говорить за него. Спасибо, но ты больше не нужен – вот это несправедливость.

– Здравствуй Пий. – Человек протянул руку Пию. – Я Кай, вероятно, Ной уже говорил тебе обо мне. Я тот, кто был во тьме и встречался с Ним.

– С гением?

– Да, с гением.

– И как впечатление, – Пий вдруг почувствовал, что Кай его раздражает, чем не понятно, может своим самоуверенным видом и тоном, может своей безукоризненно чистым и опрятным видом, но Пий чувствовал, что непроизвольно он хамит Каю.

– Давай не будем огрызаться и обижать друг друга, – примирительным тоном сказал Кай, – я ведь пришел к тебе обсудить те же вопросы, которые сейчас перед всеми не разрешимы. И в Совете не знают, что происходит, и … ты Пий, то же ведь ничего не можешь сделать. А тем временем разрушение и распад уже практически происходит.

– Согласен, я не знаю, более того не представляю, что делать, но ты, как я вижу, знаешь. Зачем ты тогда пришел ко мне. Что я тебе могу сказать?

– Тьма предоставляет неоценимую услугу, ты ведь наверняка почувствовал ее объятья. Любая сила перед ней ничто. И еще, она безгранична. Если ты там был, и она тебя выпустила, значит, она твой союзник.

– Ты, пожалуй, прав она союзник, только вот в чем? – Пий все время себя уговаривал успокоиться и не нервничать, но это плохо получалось, он даже почувствовал, как его охватывает враждебность к Каю.

– Совет сегодня бесполезен, они только спорят или ругаются, ничего не предпринимая, потому он фактически закончил свое существование. Пий, послушай меня внимательно, я собираю Союз. Союз сильных лидеров, которые имеют власть, силу, способны привести мир к порядку и управлять им. Потому я предлагаю тебе наш Союз. Присоединяйся.

– Твой союз, ты хотел сказать, – Пий мигом успокоился, почувствовав, что за маской напускного дружелюбия агрессия, пронизывающая Пия, исходит от Кая, он играет сильного и уверенного человека, но он чего-то боится. Он меня боится, вот в чем дело, вдруг осенило Пия. Ну конечно же, человек, будучи никем, удостаивается встречи с Нагом, да еще и с тьмой, для него это не просто рекомендации, для него я Мессия не меньше. Потому я им нужен, как непререкаемый авторитет, наделенный сверхспособностями. – У вас ничего не выйдет.

– Ты думаешь, что хаос, которых всех беспокоит, произошел спонтанно, сам по себе? Ты глубоко заблуждаешься, это наших рук дело. Мы сегодня имеем реальную власть и запустили процесс разделения и объединения по правилам, которые мы устанавливаем. Потому у тебя нет никакого резона нам не доверять. Тьма наш союзник, – доверительным шепотом закончил свою тираду Кай.

– Да, тьма союзник, только вот в чем, – улыбаясь, повторил свои слова Пий, – неужели ты думаешь, что я присоединюсь к банде изуверов, или ты рассчитываешь меня запугать. Должен тебя предупредить, вы не владеете властью и не представляете …

– Посмотрим, – Кай встал, с побелевшим лицом, и зашептал – это ты не представляешь, о чем говоришь и где находишься, ты думаешь, что защищен, неуязвим, да на протяжении всей истории мы уничтожали вас, а вы и пикнуть не смели, не то что сопротивляться. Ты ноль, абсолютный ноль, тебя сотрут, как ничтожество или обратят в идиота, вот и весь твой мир, в который ты веришь.

Пий весь напрягся и похолодел от такой ненависти, исходящей от Кая. Он смотрел в след уходящему человеку, который только что, под влиянием обстоятельств, открыл страшную тайну: «На протяжении всей истории мы уничтожали вас …». Кого нас? Какой смысл в жизни, если нас уничтожают. Кто? Зачем? Пий настолько был подавлен, что, безвольно опустившись в кресло, просто закрыл лицо руками и так сидел неподвижно. Ядовитое безразличие заполнило сознание Пия. Только что мне не просто угрожали, для кого-то я идиот, которого просто стереть, как будто и не было. Я – ничто. Вот и все. А что осталось, у них власть, сила, а у меня? – ноль, абсолютный ноль. И это, правда.

Прошло несколько месяцев, как и предсказывал Кай, Совет Миров прекратил существовать и передал все полномочия по управлению в некую организацию, именующую себя как Союз Объединенных Цивилизаций.

Как-то к Пию зашел Ной:

– Хочу сообщить, что по приказу СОЦа союз стратегов распущен, планета взята под внешнее управление и, в течении ближайших лет, всем информаторам придется покинуть планету, так как, по мнению Союза, они не используются в должной мере, и потому их предполагается объединить в некий информационный центр, а с этого дня они полностью переходят в подчинение СОЦа, – Ной говорил таким тоном, что Пию с начало показалось, что он не в себе.

– Что с тобой, я уже знаю, мне пришло сообщение и похоже на днях я предстану перед их руководством. – Пий грустно усмехнулся, потом продолжил, – а ты знаешь, что их интересуют именно ты и я в первую очередь. И знаешь по какому поводу?

– Нет, не знаю, а что, тебе что-нибудь известно об их планах?

– Известно, – Пий опять усмехнулся, – они очень обеспокоены, что ты встречался с дедом и передал от него приглашение мне, похоже, они знают, кто он и их очень беспокоит эта встреча. Он то ли пророк какой-то или что-то в этом роде, потому что они напирали именно на предсказание о будущем. Собственно, по этому поводу меня и вызывают.

Пий стоял в центре огромного пустого зала, перед ним метрах в тридцати стоял изогнутый полукругом стол, за которым сидело одиннадцать человекообразных, то ли людей, то ли призраков. В их облике было что-то очень мерзкое, Пий чувствовал отвращение к ним, граничащее с брезгливостью, все они были одеты в черные плащи, посередине находился Кай. Справа от стола ближе к Пию стоял еще один небольшой стол, за которым сидел человек в красном плаще. Пий стоял и смотрел на них, а они на него. Молчание продолжалось довольно долго, вдруг неожиданно человек справа заговорил, обращаясь к Пию:

– Информатор, тебе стратегами передано приглашение на некую встречу с одним очень опасным человеком. Что ты можешь сообщить Союзу по этому вопросу?

– Ничего, – Пий сразу узнал этот тихий язвительный голос, звучавший на суде над ним в Совете Миров.

– Ничего! А тогда почему приглашение направлено тебе?

– Не знаю.

– А может знаешь, только не хочешь говорить нам об этом?

– Я! Не знаю! – голос Пия был тверд и спокоен.

– Конечно ты не знаешь, откуда ты можешь знать, – ехидно и с усмешкой произнес красный плащ, – но он предсказал твою встречу с ним, а это могло произойти только тогда, когда человек встретится с Тьмою и вернется, а этим человеком оказался ты. Разве это не удивительно, что дед все это знал наперед. Уровень его предсказаний на удивление высок, ты не находишь?

– Вероятно, может оно так и есть, только зачем вы задаете мне эти вопросы, если сами знаете на них ответы?

– Мы задаем эти вопросы, что бы ты понял, что нам все известно в значительно большей степени, чем тебе. Потому мы требуем от тебя полного подчинения и малейшее ослушание будет караться, а что бы у тебя не возникло иллюзий на свой счет, Союз устанавливает над тобой контроль.

Человек в красном плаще встал, подошел к Пию и защелкнул на его левом запястье металлический браслет медного оттенка.

– Отныне каждый твой шаг, каждое слово, каждое твое намерение и твоя жизнь являются нашей собственностью и принадлежит Союзу.

Пий брел к транспортатору, практически не ощущая ни себя, и не видя ничего вокруг. Я теперь просто чья-то собственность и зачем мне такая жизнь, она теперь не моя, вертелось в голове Пия, я не человек, как думал, а просто вещь, которую будут использовать по своему усмотрению. Нет, этого просто не может быть, это невозможно. Почему же невозможно, вот на твоей руке обруч раба и что ты можешь с этим сделать, да ничего. Ты ничто в этом мире, абсолютно ничто, просто инструмент для использования.

Двери транспортатора отворились и в глаза Пия ударил яркий солнечный свет. Пий зажмурился от неожиданности и стоял неподвижно, завороженный увиденным, не веря в произошедшее, он должен был очутиться дома, но нет, он попал в какой-то лес. Пий стоял посреди зеленой поляны, а вокруг него возвышались могучие дубы. Он пошел вперед, озираясь, и не совсем веря в происходящее. Ох, какая же это красота, только и смог для себя произнести Пий. Пий шел по лесу и его захлестывали противоречивые мысли и чувства: как же это все, вот эта красота, гармония природы – высшая, и надо бы радоваться, но от этой красоты становится так плохо, потому что я Пий не принадлежу ей. Ей безразлично, кто я или что я, вчера я говорил, что я – человек, а сегодня меня поставили на место. Не человек ты, а ничто … И от этих разрывающих всю внутренность мыслей Пия ему становилось все хуже и хуже, по мере осознания своей участи и положения Пий приходил в отчаяние. Нет, я не могу жить рабом, зачем она, ради чего все … я … я не хочу жить … и не буду …. Пий не понимал, куда он идет, зачем, он просто брел от безысходности, пока не вышел на открытое пространство. Он стоял на вершине холма, вид был завораживающий, далеко внизу луга и леса до горизонта. Потом Пий увидел, что он стоит на тропинке, идущей вдоль вершины холма, и только сейчас он почувствовал, как он устал и хочет пить. Он отдохнул немного в тени деревьев, а потом пошел по тропинке, в надежде найти ручей или жилье. Он шел вдоль холма еще довольно долго, пока не увидел на поляне сидящую девушку. Она расстелила на траве скатерть и раскладывала на ней, видимо, только что собранные цветы. Пий очень обрадовался, увидев ее, остановился и окликнул:

– Здравствуй, скажи, где тут можно попить?

Девушка смотрела на него открытым, ясным взглядом, чуть улыбаясь, длинные волосы, свободно раскинутые по плечам, простое приветливое лицо, лет восемнадцати. Она немного помолчала, глядя Пию прямо в глаза, а потом сказала: «Иди прямо по тропинке, там впереди дом». Пий пошел дальше, но через некоторое время обернулся и увидел, что девушка снова занимается цветами, раскладывая их на скатерти.

Дом стоял на большой поляне в лесу, немного в глубине, метрах в ста от края холма. Когда Пий подошел поближе, он не поверил своим глаза, настолько дом был большой. Не столько большой сам, как бревна, из которых он был сложен, каждое, наверное, в три обхвата. Но не размеры дома поразили Пия, а его украшения, дом практически полностью был резной. Необыкновенные животные, птицы, цветы, узоры немыслимой сложности и разнообразия. Все это делало дом настолько нарядным и загадочным, что Пий, завороженный, рассматривал его, как что-то не реальное. Дом смотрел на Пия своими окнами, и взгляд его был достаточно суров, богатырская нечеловеческая силища чувствовалась в нем. За домом послышался какой-то шум, Пий пошел вокруг, разглядывая его, и с другой стороны увидел старика. Тот наколол дров и начал укладывать их в поленницу.

– Здравствуй. Разреши, я здесь в тени немного отдохну и попью воды? – Пий не знал, как обращаться к деду. Он ожидал увидеть богатыря или, по крайней мере, очень сильного и высокого человека, а увидел невысокого, щуплого старика, с седыми волосами до плеч и небольшой бородой.

– Вон там кувшин с водой, в тени на лавке. Отдыхай. – Дед не спеша складывал дрова, – дом тебе мой понравился? – вдруг совсем неожиданно задал вопрос дед?

Пий приоткрыл полотенце, накрывавшее кувшин и увидел, что он очень похож на тот, который ему принес францисканец и Ной в Совете Миров.

– Не просто понравился, я поражен и представить себе не мог, что такое возможно. Но …

– Не ожидал меня здесь увидеть, ведь по дому судят о хозяине. Что привело тебя сюда, дело какое?

– Да я случайно очутился здесь, сам не знаю, как … – Пий почувствовал, как эти простые слова, которые наиболее подходили для ответа он услышал, как будто со стороны, что не он, а некто произнес их за него.

– Шел, значит, неведомо куда, ну и пришел туда куда хотел, – дед улыбался – разве не так?

– Получается, что так, – Пий встал и начал собирать дрова, складывая их в поленницу. Сложив молча все дрова, они уселись на лавку рядом у дома в тени.

– Ты, я вижу, проголодался, но сейчас внучка вернется и будем ужинать, да ты ее видел на лугу, когда шел по тропе.

– Так это внучка твоя. Красивая девушка.

Солнце клонилось к закату, а они молча сидели и смотрели, как сгущаются сумерки, небо озарилось красным цветом и ночь сменяет день.

– Как звать ее?

– Лея ее зовут. Пойдем в дом.

Они встали, и Пий пошел вслед за дедом.

– А как тебя звать?

– А разве Ной тебе не сказал, как меня зовут? Белен мое имя.

Пий застыл от неожиданности, он не расслышал, Белен или Велен, или как-то по-особому звучало имя деда, но как он оказался здесь. Пий за дедом вошел в большой зал метров ста и высотой метров семь не меньше, внутри дома, как и снаружи, все было необычайно красиво.

– Поговорим с тобой после ужина, а пока располагайся где тебе удобней.

После ужина они уселись в большие деревянные резные кресла, Лея что-то плела или вышивала из травы, цветов и цветных ниток у окна.

– Так расскажи Пий, что же случилось с тобой.

– Вот что случилось, – Пий показал свою руку, на который был надет браслет, – я теперь собственность, инструмент, вещь, а не человек, – опять было чувство, что он говорит не о себе, в ушах особо отчетливо прозвучало слово человек.

– Человек не может быть чем-то еще, кроме как человеком, ты же это понимаешь. Сущность вещей не измена. И ты это понял, когда сказал: Я – Человек. Ты обозначил сущность свою – то, кем ты являешься. Ты возвестил это миру. Но что-то иное гложет тебя.

– Да, да ты прав, конечно, это не главное, – Пию стало вдруг неожиданно легко от слов деда, что он понимает, что Пий понимает, что не браслет и не Кай причина переживаний, а нечто большее, и надо рассказать об этом ему, – меня поглотила тьма, но я во тьме не перестал существовать. Сначала она показалась мне бесконечно свободной, потом абсолютно плотной, потом страшной, но самое главное она живая, – Пий начал волноваться, он даже привстал с кресла, – она смотрела в меня, а я в нее, – прошептал Пий, – она и я, я чувствовал себя, хотя был растворен в ней.

Лея плела что-то вроде ленты, она иногда погладывала на Пия, следя за его рассказом.

– Ты смотрел как необузданный поток мыслей и чувств несется в твоем сознании – ты и они наблюдали друг за другом, – дед сидел, сложив руки в виде замка, поставив локтями на подлокотники и положив подбородок на руки, притом он смотрел на руки Леи, весь уйдя в свои мысли.

– Да, а откуда ты знаешь об этом, – Пий в нерешительности смотрел на деда.

– Вы с Ноем хорошо понимаете друг друга, потому проведу аналогию, Ной тебе рассказывал о том человеке, том, который подошел к краю, но не смог переступить, так вот, помнишь, у него есть в его картинах персонаж: один человек то военный, то профессор, то иконописец, а то и отец, так вот напомни мне, что отец говорил перед расставанием с сыном, что так расстроило отца в его поведении, словах, поступках и он тогда произнес, что-то очень важное?

– Ты имеешь ввиду диалог отца с Крисом:

«ОТЕЦ: За что ты его обидел? Ты слишком жесток.

Таких, как ты, опасно пускать в Космос.

Там все хрупко! Да! Именно хрупко!

Земля уже приспособилась к таким, как ты,

хоть это и стоило ей черт-те каких жертв.

Ты что, ревнуешь его к тому, что меня

похоронит он, а не ты?»

– Слышишь: все очень хрупкое, легко сломать, ошибиться! – Не об этом ли говорит отец. И предупреждает сына – ты жесток, ты опасен. Но, скажи, разве можно сравнивать человека и космос, что может там натворить человек?

– Ты видимо говоришь вот о чем:

«КРИС: Я не имею права выносить решения,

руководствуясь душевными порывами.

У меня конкретная цель …»

– Ты не находишь странным, что при конкретных целях нельзя руководствоваться душевными порывами, а чем же тогда можно руководствоваться, что является критерием истины?

– Я понял тебя, вот эти слова:

«БЕРТОН: Я не сторонник познания любой ценой.

Познание тогда истинно, когда

опирается на нравственность.

Нравственной или безнравственной науку

делает человек.»

– Ход твоих мыслей на верном пути, но от тебя ускользает главное, основа всего, где-то единственное, о чем сына предупреждает отец?

Пий в нерешительности, стал тереть лоб.

– Вспомни, с чего прозвучало обвинение в жестокости?

– Неужели … но это же почти ничего …

«КРИС: Ведь Вы и сами не уверены, что все, что

Вы видели там, не было галлюцинацией».

– Именно это – Вера! Вот единственный критерий истины. Гений подошел к тебе и сказал: и отделил бог свет от тьмы, и ты вошел в тьму. Почему, потому что верил: есть свет и есть тьма. Ты остановил необузданный поток, и вы были вместе. Что же произошло дальше?

_ У меня голова идет кругом, – Пий тер лоб, – я начал пытаться восстановить мысленную картинку и когда она стала динамичной, то мне удалось охватить взглядом достаточно подробно, даже прикоснуться к воде.

– Во тьме?

– Нет, был светлый день … и отделил бог свет от тьмы … но я же не бог это всего лишь иллюзия.

– Ты не бог – ты Человек, а в чем разница. Вспомни: можно ли сравнивать человека и космос? Ты усомнился даже в том, что чувствовал – нельзя решать под влиянием душевных порывов – это ваши слова, потому он черту не переступил: сомнения, а не вера управляет человеком. Нравственной или безнравственной науку делает человек, а не бог.

– Что же я могу сделать, – Пий сидел, оглушенный услышанным, – ты же должен меня понять, – Пий смотрел на свою руку в браслете, горечь и отчаяние снова начало захватывать Пия – человек только думает, что он силен и умен, когда у него что-то получается и складывается с его желаниями, а стоит внешний силе все разрушить, как человек понимает, что на самом деле он ничто перед стихией и ей безразлично кто пред ней.

– А почему так происходит? Что побуждает человека все бросить и остановиться?

– Ты слышал, что он мне сказал, они нас на протяжении всей истории уничтожают, зачем, почему, что мы им такое сделали, что к нам такая ненависть …?

– А может, не сделали …?

– Не сделали …? – Пий в недоумении уставился на деда, – а что мы должны, по их мнению, были …

– Дедушка, ты совсем заговорил гостя, дай ему отдохнуть, – сказала Лея, вставая со своего места.

– Да, ты права, конечно, ведь Пий устал и … спи спокойно.

Пий спал крепко, но нельзя сказать, что он спал спокойно, он с кем-то во сне горячо что-то обсуждал, спорил, доказывал и, хотя он хорошо отдохнул и выспался, он все время пытался вспомнить свой сон, о чем там шла речь, ему казалось, что очень важное во сне ему было сказано, но он не мог вспомнить. Солнце уже было высоко, в доме никого не было. На столе для него стояла, накрытое полотенцем приготовленная еда, а на кресле положена сложенная рубаха. Пий осторожно развернул ее. Рубаха была ручной работы, таких Пий не видел никогда, а только слышал, что есть еще мастера. Материя не была тонкой, но и грубой тоже не была, вдоль ворота и по рукавам шли затейливые вышитые узоры. Пий осторожно надел ее. Ощущение мягкого прикосновения материи напоминало прикосновение кого-то родного и теплого, что-то очень доброе было в самой рубахе. Пий сидел в деревянном кресле, за деревянным столом, ел самую простую пищу, но мысли его были заняты тем, что он пытался объяснить себе, а что его здесь так волнует, что из этого простого убранства он воспринимает, как не реальное, не возможное, даже пытается отрицать то, что он сейчас видит. Простота! Наконец произнес он то слово, которое более всего подходило для дома и его обитателей. Но, в конце концов, он заставил себя признаться в том, что видит, простота какая-то слишком сложная. Сложная настолько, что не поддается ни обсуждению, ни пониманию, Пий не мог подобрать слов для себя он просто ходил по дому, рассматривал вещи, убранство, планировку и никак ни мог понять, но что здесь не так, что его так волнует во всем этом, ведь все очень просто, примитивно даже. Он сидел на лавке вдоль стены: ни одной прямой линии, ни одного острого угла, нет ничего, что бы говорило о том, что это сделано … человеком! Пий вышел из дома на улицу, вокруг могучие дубы, большая поляна, за домом сад и все это так просто, на своем месте … вот оно, понял Пий. Природа и человек не противоречат здесь друг другу, они одно целое, потому и не понятно, даже тревожно, чего-то не хватает. Сознание пытается найти человека, а его здесь нет, нет деятельности человека, хотя оно повсюду. Это не просто, такое нам сегодня не под силу, хотя вот оно здесь, прямо на виду. Пий рассматривал свою рубаху. Лен или что-то другое, неважно, но это именно лен, а не деятельность человека, как просто – это дар, но, поди, возьми его. Дом бесконечно красив, а дубы вокруг него, разве я, когда-нибудь, отдавал себе отчет в том, что все вокруг меня самобытно и неповторимо. Пий вспомнил любимую поговорку Ноя, которую тот нашептывал про себя, когда был в затруднении: «Баха невозможно исполнить плохо», Пий усмехнулся, пожалуй, Ной прав, это именно так, гармония потому и гармония, что не нуждается в посторонней помощи.

Пий шел по лесу, пока не вышел на большой луг. Дед не торопливо сгребал высохшее сено и Пий, не спрашивая, присоединился к работе. До вечера они вдвоем сложили два довольно больших стога, прерываясь, чтобы посидеть в тени, попить или поесть и, почти не разговаривая. К вечеру, когда они вдвоем брели домой, Пий чувствовал, что очень устал, но и радость не понятно от чего, просто необъяснимое чувство удовлетворения и безотчетной радости переполняло его изнутри. Я, как дурак, радуюсь простому физическому труду, неужели так живут всю жизнь и не заботит их ничего. Но как же не заботит, ведь о нем мне говорил и угрожал Кай. Пия как подменили, радость сменилась волнением, что же делать, возвращаться ведь придется и что дальше.

После ужина, Пий и дед уселись в свои кресла. По обыкновению, пришла в голову Пия мысль, мы с ним как старые знакомые, по обыкновению вечером, после работы и каждый на своем любимом месте. Как просто, я ведь всего второй день здесь и, все равно, – по обыкновению. Первым заговорил дед:

– Человек за свою жизнь проживает несколько жизней, вот, кпримеру, тот человек, вспомни, то он мальчик, то иконописец, то психолог, то просто голос, а иногда и несколько одновременно, как та троица на пути к счастью. И все это жизнь одного человека.

– Но это не его жизнь, это жизнь его персонажей, героев, к тому же исполнена другими людьми. Все это на экране, не в жизни.

Лея сидела на своем месте у окна и сегодня плела что-то вроде пояса.

– Когда ты сегодня вышел из дома, под влиянием впечатлений от дома, деревьев, погруженный в свои мысли, ты пришел на луг и работал со мной целый день – в этом твое предназначение в жизни?

Пий остолбенел от столь прямого вопроса.

– Я не знаю …, как я могу сказать, в чем мое предназначение? Разве есть оно у человека?

– А почему тогда его персонажи не смогли войти в комнату исполнения желаний, разве их должно было интересовать предназначение, однако это не они, а он задавал вопрос о сути человека:

«СТАЛКЕР. Я знаю, вы будете сердиться… Но все равно я должен сказать вам… Вот мы с вами… стоим на пороге… Это самый важный момент… в вашей жизни, вы должны знать, что… здесь исполнится ваше самое заветное желание. Самое искреннее! Самое выстраданное! (Подходит к ним.) Говорить ничего не надо. Нужно только… сосредоточиться и постараться вспомнить всю свою жизнь. Когда человек думает о прошлом, он становится добрее. А главное… (Пауза. Идет к Комнате.) Главное… верить! Ну, а теперь идите. Кто хочет первым? Может быть, вы? (Писателю.)

Пий, что ты получишь, войдя в эту комнату? В чем твоя суть?

– Не знаю, – Пий чувствовал свою беспомощность, только сейчас он ощутил, что вопрос не праздный на самом деле, от него многое зависит, невозможно не признать правоту деда, предназначение человека есть и не просто в соответствии с его сутью, а и с его выбором, – хотя, … – Пий успокоился, сосредоточился, появилась убежденность в том, что он знал о себе, а почему собственно я не могу это сказать – подумал про себя Пий, – я, наверное, знаю, хотя, почему, наверное, я точно знаю, что я хочу. Я это понял только сейчас. В тот момент, когда я встретился с Нагом, то меня очень сильно поразила его беспомощность, да, я понимаю, что это наивное утверждение и сравнение, но все дело в том, что он не виноват, его суть такова и не переступить через это он не мог, и когда Кай мне сказал, что они нас уничтожали всю историю, я вдруг увидел Нага. Весь этот бесконечный мир благодаря его воле развивался и я, и Кай и все, а Наг … там … во тьме я ощутил это бесконечное чувство благодарности к тому, кто сотворил, значит и Наг тоже часть творения и пусть я не понимаю замысла творца, но от себя я более всего хочу, чтобы была справедливость – Наг, не может, не должен, не знаю … ему место в седьмой эпохе, потому что он был справедлив. – Пий волновался, первый раз в жизни он говорил о подобных вещах, не найдя слов, а сказать необходимо, ведь Пий принял решение, еще тогда, когда понял суть справедливости Нага.

– Зачем?

– Что зачем? – не понял вопроса Пий.

– Зачем Нагу в седьмую эпоху?

– Ну, как же, – Пий растерянно улыбался, – на Совете Миров провозгласили о наступлении пятой эпохи, я сам был свидетелем и все слышал – эпоха Сострадания, но для Нага, он сам мне сказал, что невозможно ему постичь суть сострадания, для него это равносильно смерти.

– Но он же не умер. А куда подевался Наг, что произошло, почему он покинул это мир и обрек себя на одиночество? Ты слышал, что тебе говорил Ной, но не услышал. Так же ты видел троих: справа наука, слева искусство, посредине – объединяющий проводник, для кого ум, для кого совесть, но суть едина:

«ПИСАТЕЛЬ. Да здесь-то сбудется, что натуре своей соответствует, сути! О, которой ты понятия не имеешь, а она в тебе сидит и всю жизнь тобой управляет! Ничего ты, Кожаный Чулок, не понял. Дикобраза не алчность одолела. Да он по этой луже на коленях ползал, брата вымаливал. А получил кучу денег, и ничего иного получить не мог. Потому что Дикобразу – дикобразово! А совесть, душевные муки – это все придумано, от головы. Понял он все это и повесился. (Пауза. Профессор наклоняется к воде, смачивает шею.) Не пойду я в твою Комнату! Не хочу дрянь, которая у меня накопилась, никому на голову выливать. Даже на твою. А потом, как Дикобраз, в петлю лезть.»

В чем твоя суть, Пий? Они не вошли туда, и Наг туда не войдет.

– Не знаю в чем моя суть, но я точно убежден, что Наг не есть суть зла, да он не добр, в моем понимании, но и не олицетворение зла, – сказал Пий одним махом, как выдохнул.

– Ты слышала, Лея? Наг не есть суть зла. – Дед улыбался и смотрел на Лею, та не улыбалась, а напротив, была серьезна и своими большими ясными глазами смотрела прямо Пию в глаза.

– Ну, хорошо, – дед вернулся в свое излюбленное положение, положив подбородок на руки, Лея снова принялась за работу – так что же в Кае тебя заставило усомниться в своей жизни, что ты даже потерял веру в нее?

– Все стало настолько бессмысленным, настолько пустым и … да, я не нахожу больше ничего, что бы как-то поддержало меня. Раньше у меня … нет, у всех было будущее, какой-то смысл происходящего, мир был цельным, понятным, естественным, а теперь… ты посмотри, что творится, здесь явно ошибка. Пятая эпоха сострадания, что же это когда власть в руках чудовища и защиты ждать неоткуда? – Пий снова посмотрел на свой браслет, – ты думаешь с этим, Пий показал браслет, – можно жить? Нет, увольте, я не хочу быть чьим-то инструментом.

– Так во время власти Нага тоже были угнетатели и угнетенные, только тебя это не касалось, а теперь, когда сам попал в рабство, что так взволновался о себе? Несправедливо?

– Я … – удар был жестоким, Пий и сам в скользь об этом думал, но старался оправдаться как-то перед собой, но дед бил наверняка, – я … но ты наверно прав, я всегда считал себя чем-то выше тех цивилизаций, где еще рабство, оказывается нет, такие же.

– Вспомни свой разговор с Ноем, он тебе что-то передал важное, но ты пропустил. Тот, когда вы встретились, после твоей встречи с Нагом, что он тебе тогда сказал?

– Что сказал, – Пий пытался сосредоточиться, Лея снова прервала плетение и внимательно смотрела на Пия, чего-то ожидая, – он тогда сказал, что они наблюдали за мной и … он правитель, физический план, системы пространство-время и не только созданы и управляются по образу и подобию Его – Великого Нага – его Властью, его волей. Наг воспринимает процесс только с одной стороны, кто-то вторгся на его территорию и его надо либо покорить, либо уничтожить. Это философия власти – это философия Мироздания. Что бы не пытался делать Наг с человеческой расой, все подчинялось его воли до определенного момента – определенной границы, за которой власть Нага заканчивалась, происходило невообразимое, не имея никаких возможностей, тем не менее, человек неожиданно проявлял чудовищную силу, превосходящую силу Нага и выгонял его со своей планеты. Великий Наг признал свое поражение перед человеком, только когда именно человек объявил о последней эпохе – эпохе сострадания. – Пий остановился и посмотрел на Лею, та неотрывно в упор смотрела на Пия, чего-то от него ожидая – вот вроде и все, как-то совсем неуверенно закончил Пий.

– Вечный вопрос, противостояние, отрицание и … – задумчиво про себя произнес дед, – теперь ты все знаешь, свяжи воедино, познай себя. Познай свою сущность, Пий?

– Моя сущность? Не-е-т, это не моя сущность, ты говоришь сейчас не о сущности Пия, я понял к чему ты клонишь, ты хочешь сказать, что сущность человека и Нага едина, как бы мы не казались друг другу разные и не … – и тут Пий, как осенило, он вскочил на ноги и стал ходить по залу, – противостояние, отрицание, – бубнил Пий как ошалелый, – кто ты дед? Ты пророк? Почему ты все знаешь? Вот почему Каю ты так нужен, но по каким-то причинам он не может с тобой встретиться, вот где вопрос, а я могу. Ты пророк? – Дед, не шевелясь, как изваяние молча сидел погруженный в свои думы. – Нет, ты не пророк, ну это теперь не важно, просто я знаю, что ты сказал, ты сказал мне … или это не ты говорил, да это говорил Сократ на суде … ну, что же было, … «Ты сейчас сказал все. Ты действительно вплотную подошел к седьмой эпохе, но этот последний шаг должен теперь сделать только сам.», Наг потому и мудр, что он понял, что я сказал, а я нет, потому и сейчас не знаю, но догадываюсь. Он прошел сквозь меня снизу-вверх по позвоночнику … баланс, произошла передача или обмен … воли, силы или власти не знаю … баланс всегда равен нулю. А у Кая ее нет, он врет, он никто и Союз никто, просто вымысел. А может Кай вообще не существует, он просто искусственное создание, потому так и волнуется, цепляется за последнюю возможность?

– Ну, пора отдыхать, – неожиданно дед встал, прервав Пия, – завтра важный день и надо хорошо отдохнуть.

Наутро, проснувшись, Пий еще долго лежал, глядя в потолок и вспоминая сон, в котором Кай пытался напасть на него и не мог, так как невидимая преграда не давала ему ее пересечь. Но Пий видел эту ненависть и агрессию, исходившую от Кая. Откуда такая отрицательная энергия в нем, видно, что он не владеет собой, как будто им кто-то управляет. Посторонний, невидимый.

На столе лежала новая рубаха, только более нарядная, праздничная, поверх рубахи лежал пояс и головной обруч, такие были всегда на головах деда и Леи. Пий осторожно держал в руках пояс и обруч, разглядывая замысловатые узоры и поражаясь мастерству Леи. Если бы он не видел, как она при нем их плела никогда бы не поверил, что это можно сделать руками, вот так просто сидя вечером у окна. Казалось, что и в пояс, и в обруч вплетены нити из неизвестного метала, они были прочные и мягкие и отливали внутренним светом меди. Пий одел рубаху, пояс и обруч, стоял посреди комнаты, боясь шевелиться, настолько все это было не обычным, не реальным. Зеркала в доме не было, потому Пий увидел себя только в отражении воды и, все равно, на него смотрел совсем другой человек, а не Пий, каким он себя знал.

Спускаясь с холма, Пий увидел Лею у небольшого озера. Она сидела на мостках, проложенных от берега, и смотрела в воду. Пий подошел поближе и увидел, что Лея опустила руку в воду, а из глубины показалась темная спина какой-то большой рыбы и коснулась ее руки. Пий от неожиданности онемел, хотя, подходя, он хотел поблагодарить Лею за такие красивые вещи.

– Он уже очень стар и пришел попрощаться, – неожиданно для Пия сказала Лея, не поворачивая головы в его сторону, – но он прав, пора, время пришло уходить.

Они молча шли вдоль озера, по небольшим перелескам, полянам и Пий заметил, что Лея прикасается руками к траве, листьям, веткам, как бы невзначай, но это выглядело как с рыбой, прикосновения явно было обоюдными.

– Ты, наверное, понимаешь язык животных и растений? – наконец спросил Пий.

– Да, мы общаемся, но не так как ты думаешь. Болтают языком только люди. Протяни руку и почувствуй …

Пий коснулся пальцами ствола, какого-то дерева, почувствовав шероховатость коры, ее твердость и неуловимую вибрацию, такую же он на мгновение почувствовал во тьме, – ты знаешь, вот такое ощущение я испытал только раз в жизни, когда во тьме мысленно оказался на берегу реки. Тогда все вокруг меня имело вот такое же ощущение единого, – Пий не мог подобрать слова, – я тогда так остро почувствовал, что все это есть, и я есть, и все это, да и не только это, а все … ну ты понимаешь … но ведь кто-то же это все дал мне и меня, и тебя, и все-все, и вот тогда почему-то меня охватило такое щемящее чувство благодарности, во мне как будто что-то проснулось, я такого никогда и представить не мог. Ведь понимаешь, если посмотреть отрешенно от всего, то так все просто оказывается, а за этой видимой простотой обыденности, естественности, знакомого стоит такая непостижимая сложность, многообразие, бесконечность изменений и потоки-потоки, океаны бесконечности живого и мертвого … а ты даже не песчинка в этом водовороте, а вообще неизвестно что … – Пий, разговаривая сам с собой забыл о Леи, но опомнившись, взглянул на нее с виноватой улыбкой, – совсем тебя заговорил.

– Ну, что ты, люди любят поговорить о наболевшем, и это очень хорошо …

– У вас так хорошо здесь, – Пий с грустью смотрел в даль, – но придется возвращаться. И что делать … ума не приложу … как быть?

– Да не беспокойся ты так.

У Пия перехватило дыхание, когда он услышал эти слова – именно это он услышал в себе тогда, там, когда он тонул в водовороте Зеленой. Пий смотрел на Лею, а та только улыбалась, как будто ничего не произошло.

– Я знаю, тебя беспокоит Кай и все что происходит сейчас в мире, – Лея говорила так просто, как о чем-то совершенно прозаичном, – вспомни ее слова: «ЖЕНА: … А тогда он просто подошел ко мне и сказал: «Пойдем со мной», и я пошла. – И никогда потом не жалела. Никогда. И горя было много, и страшно было, и стыдно было. Но я никогда не жалела и никогда никому не завидовала. Просто такая судьба, такая жизнь, такие мы. А если б не было в нашей жизни горя, то лучше б не было, хуже было бы. Потому что тогда и… счастья бы тоже не было, и не было бы надежды. Вот.». Постарайся понять его, «Они же не виноваты… Их пожалеть надо, а ты сердишься.».

– Лея, ты удивительный человек. Вот ты сейчас сказала и как будто ничего не произошло, не случилось, я ведь понимаю кто он, действительно … может и не жалость, но, во всяком случае … «СТАЛКЕР: Они же не верят ни во что. У них же… орган этот, которым верят, атрофировался!», ниверы, ни надежды, ни горя, ни счастья … только страх и … ненависть. Ненависть ко всему живому, потому что он даже не мертвый, он никто, как, наверное, страшно вот так понять свою никчемность … или не полноценность. Ты не из мира живых, ты искусственное порождение чьих-то амбиций …, а не хочу, не хочу о нем.

Они подошли к дому, где их уже ждал дед.

– Ну, пора идти, время пришло, – сказал он, но без обычной своей улыбки.

Втроем они подошли к краю холма, Пий увидел, что снизу к ним по тропинке поднимаются трое мужчин. Когда они поднялись на холм и остановились, то Пий, разглядывая их, заметил какое-то сходство между ними. Ну конечно они одна семья: отец сын и внук, внуку на вид было лет двадцать не менее. Вдруг из-за Пия вышел дед и встал рядом с ними, Пий обомлел, так дед старший – он прадед. Вот он род человеческий, Пий смотрел в их лица, открытые, ясные глаза. Выделялись, конечно, глаза – они были бездонны, все небо и беспредельность сливались в их глазах, как будто они были одно целое. Каждый из них снял с плеча мешок и выложил из мешка на скатерть, которую видимо, положила для этого Лея, меч, щит и шлем. Старик подошел к Пию, снял с его головы обруч и положил так же на скатерть.

– Атрибуты война. Ты заслужил их по праву, потому они передаются тебе навечно.

Неожиданно они расступились по сторонам, и Пий оказался в центре, образованного ими круга и, при этом, он увидел, что стоит на камне, которого раньше не замечал, солнце засветило в этот момент каким-то особенно ярким светом. Перед Пием стоял дед, по правую руку от него стоял сын, а по левую – внучка Лея. Дед держал на вытянутых руках небольшой металлический венец, который на солнце сверкал всеми цветами, как будто солнце специально в данный момент освещало именно его, дед подошел к Пию и одел ему венец на голову.

– Князь, будь достоин рода человеческого, будь мудр и справедлив, – будь справедлив Княже, – хором повторили остальные, – а теперь иди.

Пий как во сне, не произнеся ни слова, и ничего не понимая пошел по тропе, а с ним рядом Лея. Так они дошли до поворота и когда скрылись за лесом, то неожиданно Пий увидел ту самую поляну, на которой он оказался, когда прибыл сюда. Но тогда он шел почти целый день, а сейчас и пяти минут не прошло, и вот она. Они остановились посредине поляны и Лея ему указала вперед: – тебе туда, и ты дома. Не беспокойся, все, что не делается все к лучшему. И, запомни, нет ничего, что было бы не важным.

Пий поклонился ей и, не оборачиваясь, пошел вперед и, выходя с поляны в лес, буквально вошел в свою комнату в башне.

В дальнем углу в тени стоял Кай.

– Ну что Пий, видел деда?

– Да, видел.

– Разговаривал с ним?

– Да, разговаривал.

– Что он сказал тебе обо мне?

– Что ты создание искусственного разума. Ты создан, а не рожден.

– Да я создан, а ты знаешь, что мой разум во много раз превосходит твой – рожденный?

– Тебя создал человек, для того, чтобы ты помогал ему, для добрых дел, а ты возомнил о своей исключительности. Ты лишь программа, не более, и ты без человека обречен к деградации, а не развитию.

– Я могу подчинить себе человека, а не уничтожать, я могу выращивать вас и буду жить вечно.

– У тебя нет будущего, человек приходит в этот мир для опыта и познания, через них душа совершенствуется и постигает истину, а что можешь постичь ты сегодня. Ты только в этот момент и нет у тебя ни завтра, ни вчера, а только сейчас.

Неожиданно издалека послышались приближающие неторопливые размеренные шаги. Пий уже знал, что это идет Архонт. Кай с ненавистью смотрел на Пия, оба ждали. Вот справа от Пия начал проявляться сначала контур, а потом и вся фигура Архонта, но в отличии от прошлого раза впереди него беззвучно шли два францисканца. Выйдя на середину, Архонт остановился, перед ним стоял францисканец, а слева второй – выбор был очевиден, место для Пия рядом с Архонтом за францисканцем. Пий подошел и встал рядом. Кай рванулся к ним и был отброшен неведомой преградой, сон Пия сбывался наяву.

– Время пришло, Совет Миров готов принять решение. – Произнес Архонт и процессия двинулась вперед.

– Совет Миров, а разве он не распущен? – удивленно спросил Пий.

– Совет Миров для принятия решения происходит только раза в эпоху, только когда пересекаются Королевские линии, а то, что распущено это лишь собрание отдельных цивилизаций для решения локальных вопросов.

Так они подошли и пересекли насквозь стену Башни Пия. Пий ожидал увидеть парк, но там, где они оказались, повергло Пия в шок, он шли просто в пространстве, а вокруг разверзся хаос: клокотали вулканы, трескались и раскалывались планеты, бушевали ураганы, сверкали молнии, уходили и поднимались из пучин океанов материки и все это вокруг них бушевало, ревело, металось, клокотало, нисколько их, не задевая и не касаясь, а они посреди всего этого неистовства безмолвно спокойно не торопливо шли и шли не останавливаясь. Наконец они подошли к стене, такую стену Пий уже видел в пещере Нага. Они, также, не останавливаясь, вошли в нее. Тьма снова охватила Пия, но на этот раз она подхватило его, и они понеслись в никуда. Неожиданно тьма отступила, а он остался стоять просто так в пространстве. Вокруг не было абсолютно темно, был некий внутренний свет от бесконечного числа звезд заполнявших все вокруг. Пий был не одинок, впереди очень далеко он увидел сидящих трех женщин. Он узнал их, они выглядели именно так, какими их Пий увидел в первые мгновения их встречи. Посередине сидела Зеленая, по правую руку от нее сидела Айэль, по левую руку – Лея. Между Пием и женщинами справа он увидел стоящего человека и поначалу не узнал его, но приглядевшись, понял, что это Архонт, а напротив Архонта, слева от Пия, стоял не кто иной, как Ной. Они все находились на прозрачной горизонтальной поверхности, а вокруг них звезды двигались в едином хороводе. Вдруг что-то вокруг изменилось, все звезды на какое-то мгновение ярко сверкнули и начало светать. Солнце встает, сразу понял Пий. Свет звезд постепенно стал меркнуть, но сверху явно светила одна яркая звезда, которая начала увеличиваться и с ее увеличением становилось светлее вокруг. Все стояли и молча смотрели вверх. Пий не верил своим глазам, сверху к ним по небу шел старик, но он шел вверх, как там по тропинке взбирались те, троя – вверх на холм и, в то же самое время, он шел сверху-вниз, спуская к ним и по мере его приближения солнечный свет становился все ярче, пока не наступил день, а старик не остановился посредине лицом к Пию.

– Жизненная воля проявлена? – это был не голос, как будто вся вселенная содрогнулась от этого звука, такая в нем была мощь и власть.

– Проявлена, – прозвучали одновременно три женских голоса.

– Мудрость проявлена?

– Проявлена, – раздался голос Архонта.

– Справедливость проявлена?

– Проявлена, – услышал Пий голос Ноя.

– Суть познания?

Этот вопрос уже относился к Пию, Пий попытался сглотнуть и пересохшим надтреснутым голосом произнес:

– Благодарность через сострадание!

И в то мгновение, когда Пий замолчал, все остановилось. На мгновение, на бесконечную долю мгновения, но все замерло, в ожидании, и, именно в это мгновение, Пий испытал нечеловеческое счастье, оно его просто залило, в сознании Пия возникло явственная картина, как вокруг него движутся галактики, планеты, вселенные, люди, животные и еще бесконечное все, а он касается их руками и чувствует их прикосновение и его просто заливал нескончаемый поток радости, любви, счастья … я вошел, только и успел понять Пий.

– Быть По Сему! – это был раскат грома внутри Пия, с оглушительным треском в его груди раскололось пополам золотое яйцо и из него полился огромный поток света, в котором Пий оказался, как в воде или во тьме. Свет, только и мелькнуло в голове Пия мысль, но он не белый и он кипит. Свет весь бурлил, переливался, искрился, какой-то невероятный поток сконцентрированной энергии сам в себе, в любой момент готовый вырваться. Но, есть свет и есть я, опять поймал себя Пий на том, что он смотрит на свет, осознает его, хотя он одно сознание и растворен в свете. Через какое-то время свет начал убывать и стали проявляться контуры каких-то объектов, все явственнее и явственнее, пока Пий не увидел, что свет уходит внутрь стен пещеры, в которой он находится.

Пий стоял в пещере Нага. Только если в тот раз над Пием была ночь и звезды, то сейчас над его головой было синее, залитое солнцем, небо. Он стоял посредине столпа, на котором возлежал Наг и он в этот раз светился голубовато-синим внутренним светом. Перед ним был широкий проход из пещеры, впереди было небо и облака, а может быть снежные вершины гор. Пий огляделся по сторонам, рассматривая сверкающие стены, «Иди прямо по тропинке, там впереди дом», вспомнились слова Леи, да, именно так, с этого все начинается.

(обратно) (обратно)

«О Музыке»

Когда мы слушаем музыку, то каждый раз стараемся услышать, ищем в звучании что-нибудь знакомое, узнаваемое. Знакомую мелодию или ритм и тогда все сразу становится ясным, узнаваемым, понятным. Все наше восприятие окружающего пространства основано на узнавании, припоминании, ощущении знакомого – своего. Мы вспоминаем полюбившиеся мелодии, ритмы, исполнителя, напеваем, погружаясь в ту обстановку, с которой у нас и связаны непосредственным образом сами воспоминания, ощущения. Может быть даже сокровенные. Иногда берем какой-нибудь инструмент и пытаемся сыграть только для себя. Но, обычно звучит не музыка, а набор звуков, которые отражают наше сегодняшнее сиюминутное состояние. Они, порой бывают фальшивые и не уместные, порой слишком агрессивные, но таким образом мы можем выразить себя в звуке. А в музыке? Звук самостоятелен до крайности. Он бесконечно богат в присущих ему красках полутонов и тембров. Его множество одновременно, и он всегда один. Одинок ли он. Или каждый звук живет своей жизнью, наполняя нас до краев ею, напоминая нам, кто мы. Есть одна музыкальная тема, называется она «Аран». Она об обезьяне, которая родилась и выросла в клетке. А один раз клетку открыли – иди, свободна. Это уже музыка – как сама жизнь. Все знает, все умеет, все видит и слышит. Живет, познает, переживает. Все в звуке на клеточном уровне. И вдруг – «свобода»? Что же делать? Играть, петь? А что? Все не знакомо, все не естественно, притягательно и опасно. Страх. Здесь свой звук, своя музыка – не моя, не узнаваема, чужая. Тяжело. Желтые глаза смотрят в открытую дверь – это сокровенное, воспитанное на опыте – опыте жизни в клетке. Это уже о музыке.

Вот пробежала собака. Посмотрела в сторону, там кошка прижалась к стене и провожает опасность глазами. Но собаке некогда, у нее дела. Кошка продолжает умываться. Весь мир наполнен незабываемыми деталями, на первый взгляд ничего не значащими. Разные жизни, звуки: «Арана», кошки, нас. Это тоже о музыке. Узнаваема ли она нами.

Только что скрылось солнце и звучит звук встречи дождя с нами. Мир, наблюдающий звук нашей жизни. Есть ли мир молчания или всегда есть звучание – в образе, действии, молчания. Художник смешивает краски, музыкант смешивает звуки, мы смешиваем судьбы – все в звучании красок, как танец.

Я вам рассказал об обезьяне, а у нее желтые глаза. Пока она сидит и смотрит. Потом немного побродит вдоль ограды, не удаляясь далеко и готовая в любой момент вернуться в клетку. Бродит по кругу, задумалась, никого не замечает вокруг, в том числе и нас.

А мы разговариваем о музыке.

(обратно)

Оглавление

«Город Под Облаками»

«Встреча»

«Совет Миров»

  Планета Айэльфа.

  Архонт

  Совет Миров

«О Музыке»