прогонят. Отец Никандра у них гостинник[10] строгий. Он, брат, турнет!
— Отец Стефан! — опять заорал Степка.
В одном из окон скита засветился огонек. Спустя минуту огонек точно сбежал вниз и пошел нам навстречу. Еще минута, и за ручным фонарем обрисовалась высокая стройная фигура молодого монаха.
— Вот и таможня. Сейчас начнется!
II
Монастырская таможня
Пока я всматривался в сумрачные очерки монастыря, у креста, стоявшего на берегу, шел подробный допрос. О. Стефан оказался действительно докой.
— По правде, братцы, нужно жить, по правде!
— Точно, отец Стефан! — совался к нему Володька под благословение.
— Погоди, чего тычешься? На все время. Дай свою должность сполнить, а потом и благословлю, коли будешь стоить!
— Помилуйте, святой отец, я за эту за самую за правду в какое положение произошел. Генерал Тренев теперьче говорит…
— Не тараторь! Некогда мне с вами. Ну, так, братцы, по совести будем: есть у вас что или нет?
— Нет! Помилуй, — распинался Степка, — разве я в первый раз?
— Ну то-то… Так ничего? Без правды, ребята, плохо!
— Вот как перед истинным!
— Папирос, табаку?
— Нет, и не пахнет! — Степка, для пущего убеждения, вывернул карман и, держа его в руках, сунулся к монаху.
— Не егози… Водки нет?
— Нет и звания. Помилуйте, при этакой святости и вдруг водка. Да мы за неделю в рот ничего не берем! Тоже очищаемся. А не то чтобы неглежа[11]. Славу Богу — не свиньи!
— Ну, выходи все из лодки!
Лица у моих гребцов вытянулись. По расспросам о. Стефана они было думали, что обыска не будет, а тут как нарочно… Пожалуйте к расчету.
В пустую лодку вошел монах и давай шарить. Во всех углах, каждую дощечку поднимал, в каждую щель запускал пальцы… Володька с напряженным вниманием следил за ним, волнуясь каждый раз, когда о. Стефан подбирался к правому борту.
— Найдет, а? — шепотом спрашивал он у Гейны.
— Нэ! — отрезал тот, совершенно спрятав глаза.
— Ах, найдет! Вот, вот… Нашел!..
И Володька забеспокоился.
— Это, отец Стефан, невзначай, ей-Богу, невзначай! Сам забыл…
— Вот и видно, что не по правде живешь! Ишь, плутовство-то у тебя… Оказывает!.. — В то же время отец Стефан не только бросал в воду, но и рвал пачки с мокрыми папиросами. Полез в корму…
— Это еще что? Нюхательный табак, а?
— Для всенощного бдения! — солидно объяснялся Степка. — Плоть немощна. Так чтобы не заснуть!
— Когда всенощные бдения-то бывают, разве нынче? Да тебя в церковь-то и не загонишь, знаю тебя. Экой склизкий мужик, Степан!
— Помилуйте, я это для храма Божьего!
— Табак-то для храма? Не по правде живете, нет в вас правды!
Обыскал лодку. Гребцы было полезли в нее.
— Стой, стой! Степан, подходи!
Схватил шапку, ощупал, надел на голову ему, потом под мышки запустил руки, за пазуху… И вдруг, когда Степан менее всего ожидал этого, таможенный монах схватил его за голенища.
— Это что? — вытащил он маленькую бутылочку.
— Лекарство. У меня дети в оспе, так из города.
— Ишь, какое лекарство, — ромом оно у тебя пахнет. Хороший медикамент…
— Не бросайте, отец Стефан, ради Христа! — кинулся к нему Володька.
— Ну?
— Зубы у меня… Страсть… Дозвольте, я сейчас только прополощу зубы… Болят…
— Ах, ты семя злое! Вот, господин, на какие шутки пускаются, а! — озлобленно обернулся монах ко мне — и трах бутылку оземь.
— А и ром-то какой был! — вздохнул Юдин, по-видимому, забыв о лекарстве.
Настала очередь Володьки.
— Ну, ты парень жох! — И давай его теребить. Чуть не догола раздел. И в портянках посмотрел даже.
— Видите, задарма обижаете! — оскорбленным тоном заговорил было Володька, но о. Стефан в это время вытащил у него из рукава пачку сигар, которую тот перекидывал из руки в руку.
— Задарма! — ломал он сигары.
— И как они туда попали — убей, не знаю! — невинно удивлялся Володька, причем его глупый толстый нос казался еще глупее.
Гейна вышел чист, как младенец. На этом неповоротливом куске мяса и костей даже и не отразилось ничего.
— Вот хоть и лютер[12], а правду знает! — похвалил его о. Стефан.
Гейна, ковыляя, как утка, пошел в лодку.
— Ревизор! — злобствовал Володька, отчаливая.
— Да, уж червем везде выползает! — негодовал Степка, глядя на оборванные папиросы, плававшие по салме.
— А я свое схоронил! — вдруг торжественно изрек Гейна и вытащил на шнурке привязанную у кормы снаружи мокрую пачку сигар и папирос.
— Ах ты тварь! Смотрите, глуп-глуп, а что придумал. Как это тебя умудрило, а?
Странники, разумеется, на Валааме с наслаждением бы покупали водку, да негде. Присмотр везде самый строгий. По всем берегам и островам точно кордон. Это, разумеется, создание о. Дамаскина, который пристально следил за прекращением подобной торговли повсюду,
— Задарма! — ломал он сигары.
— И как они туда попали — убей, не знаю! — невинно удивлялся Володька, причем его глупый толстый нос казался еще глупее.
Гейна вышел чист, как младенец. На этом неповоротливом куске мяса и костей даже и не отразилось ничего.
— Вот хоть и лютер[12], а правду знает! — похвалил его о. Стефан.
Гейна, ковыляя, как утка, пошел в лодку.
— Ревизор! — злобствовал Володька, отчаливая.
— Да, уж червем везде выползает! — негодовал Степка, глядя на оборванные папиросы, плававшие по салме.
— А я свое схоронил! — вдруг торжественно изрек Гейна и вытащил на шнурке привязанную у кормы снаружи мокрую пачку сигар и папирос.
— Ах ты тварь! Смотрите, глуп-глуп, а что придумал. Как это тебя умудрило, а?
Странники, разумеется, на Валааме с наслаждением бы покупали водку, да негде. Присмотр везде самый строгий. По всем берегам и островам точно кордон. Это, разумеется, создание о. Дамаскина, который пристально следил за прекращением подобной торговли повсюду,