Нежданно-негаданно (СИ) [Марина Леманн] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

По пути в Затонск Павел Александрович Ливен размышлял, какую маску надеть… Пожалуй, лучше всего будет предстать перед жителями провинциального городка в образе князя, имеющего немного от подполковника. Перед полицмейстером — заместителя Варфоломеева. А перед людьми, близкими Якову — князя и чуть-чуть Павла Александровича… Он мог быть совершенно разным — в зависимости от того, в каком качестве он был и каким его ожидали видеть. Он, наверное, мог бы стать незаурядным актером, если бы не был князем и офицером… Но вся его жизнь и без сцены была театром. Из трех личностей, которые в нем сочетались, две ему приходилось играть ежедневно.

От Его Сиятельства у него было немного. Властность — вот, пожалуй, что в нем действительно было от князя. Видимо, это было у него в крови, ведь определенный с детства для военной карьеры, он не получил должного воспитания носителя высокого титула, которому положено повелевать. Князь Ливен не был деспотом и тираном как его отец, но не терпел неповиновения. Как хозяин князь был суров, но справедлив. Челядь барина любила, уважала, но побаивалась… Как потомственный аристократ он был человеком требовательным, где-то даже привередливым и немного высокомерным. Он окружал себя роскошью и не скупился на вещи, которые могли доставить ему удовольствие. Он по возможности появлялся в свете, но само светское общество не любил. Не любил именно потому, что в нем ему больше всего приходилось соответствовать образу князя, а это требовало усилий. И все же он позволял себе некоторые послабления. Ему были чужды условности света, чужое мнение о себе его мало волновало, он был выше этого. Знакомых у него была масса, но с большинством из них отношения не заходили дальше ни к чему не обязывающей светской беседы за рюмкой коньяка в клубе или за карточным столом. Близких друзей среди знати у него не было. А вот любовницы бывали, как без этого. Дамы, несомненно, обращали внимание на приятной наружности титулованного холостяка, галантного кавалера с безупречными манерами, не скупившегося на комплиенты, одетого по последней моде да еще прекрасно танцевавшего. С ним было замечательно проводить время, но надежд на то, что он поведет какую-нибудь даму к алтарю, не было никаких. Поговаривали, что в молодости он был страстно влюблен, но его невеста умерла. И больше ни одна женщина не смогла растопить его сердце.

Офицер Ливен в чине подполковника был ему гораздо ближе. Он был человеком долга и чести, неподкупным, надежным, бесстрашным, но не безрассудным. Про такого говорят: с ним и в огонь, и в воду. Подполковник был строгим, но справедливым начальником, не переносил разгильдяйства, трусости и лизоблюдства. Его уважали сослуживцы и им тайно восхищались низшие чины. В быту он был неприхотлив и мог довольствоваться малым. Вне службы он был приятным в общении, интересным собеседником, но ни с кем близко не сходился и уж тем более не раскрывал никому душу. Он флиртовал с дамами, но никогда не давал авансов. Говорили, что он посвятил всего себя службе, и брачные узы и семейная жизнь не для него.

Сам же Павел Ливен по натуре был добрым, чутким, эмоциональным и веселым человеком. С теми, кого он впускал в свое сердце, он мог позволить себе быть самим собой. Он часто шутил, улыбался, ухмылялся, иногда делал саркастические ремарки и позволял это делать другим в отношении себя. Но таким его мало кто знал. И еще меньше было тех, кто знал подробности его личной жизни. Разве что его брат Дмитрий, сын Александр да пара близких друзей. Одним из немногих, кто видел его без маски и знал некоторые его тайны, был его недавно обретенный племянник Яков. Ради близких людей Павел был готов пойти на все…

В управление полиции Затонска вошел богатый элегантный господин с армейской выправкой.

— Любезный, полицмейстер у себя? — спросил он у дежурного.

— У себя. Только у него начальник сыскного отделения Штольман.

— Замечательно. Доложи, что его хочет видеть князь Павел Александрович Ливен, подполковник, заместитель начальника охраны Его Императорского Величества. Все запомнил?

Дежурный вытянулся по струнке:

— Все как есть, Ваше Сиятельство!

Ливен последовал за городовым. Через минуту полицмейстер, которому доложили о посетителе, выскочил из кабинета.

— Ваше Сиятельство?? Князь Ливен?? Заместитель полковника Варфоломеева?? — не мог поверить Трегубов, глядя на мужчину, похожего на Штольмана, стоявшего у него за спиной.

— Все правильно. Имею честь представиться, князь Павел Александрович Ливен, подполковник.

— Полковник Трегубов Николай Васильевич. Пройдёмте в мой кабинет, Ваше Сиятельство.

Штольман не знал, куда ему деться. То ли остаться у Трегубова, то ли идти к себе. Ситуация была, мягко сказать, нетривиальная… Хоть бы Павел не назвал его Яковом Дмитриевичем в присутствии полицмейстера…

— Яков Платонович, ступайте к себе. Я зайду к Вам позже, — распорядился Ливен.

Штольман удалился.

— Полковник, я здесь неофициально, поэтому о нашем разговоре я докладывать не буду. И я надеюсь на Ваше благоразумие, что содержание беседы не покинет пределов этого кабинета.

Трегубов кивнул.

— Что за бардак творится у Вас в городе? Уже до Петербурга дошли слухи, что у вас здесь чуть ли не демонстрации протеста и неповиновение властям…

— Вы о чем? — не понял полицмейстер.

— Я о том, что ваши жители открыто выражают недовольство полицейским чином и требуют убрать его из города. Вы хоть понимаете, что это не имеет прямого отношения к Штольману? Что кто-то просто пользуется ситуацией, чтоб проверить, насколько далеко они могут зайти в следующий раз? Что это не просто спонтанное недовольство, а что за этим стоят определенные люди? Те, кому выгодно, чтоб в городе было неспокойно, неважно по какому поводу. В этот раз им под руку подвернулся незаконный княжеский сын, на которого можно ополчиться всей толпой. Что будет в следующий раз? Недовольство губернатором, потому что у него якобы есть любовница? А потом Сенатом, в котором заседает когорта распутников?

Трегубов с испугом уставился на заместителя начальника охраны Государя, и его лицо покрылось испариной.

— Вы… Вы что же хотите сказать, что это не просто недовольство поборников морали сомнительным происхождением Штольмана?

Ливен посмотрел на полицмейстера так, словно тот сказал несусветную глупость.

— Поборников морали?? С каких пор в Затонске такие высокие понятия о морали? Полковник, Штольман — не частное лицо, он — чиновник на государственной службе, причем имеющий по меркам Затонска высокий чин, в этом все и дело. Этим людям нужно было посмотреть на Вашу реакцию. Станете ли Вы что-нибудь предпринимать… или сделаете вид, что ничего не происходит…

— Откуда Вам все это известно? Неужели Штольман…

— Имеете ввиду, что он нажаловался, а я приехал за тридевять земель, чтоб разобраться с ситуацией? Если Вы так думаете, то Вы очень плохо его знаете. Он человек гордый. Не в его характере просить кого-то решать его проблемы. Да и я не стал бы вмешиваться в дела племянника, хотя теперь уже это больше семейные дела Ливенов, нежели только Якова. Нет, полковник, у нас информация из другого источника. Вы вообще в курсе, что со времени убийства Разумовского, ситуации с Брауном и полигоном, ваш город находится на особом контроле? И Штольман, кстати, давно не имеет к этому никакого отношения.

— Тогда кто же?

— Ну Вы же понимаете, что я не в праве Вам этого сказать. Я и так, воспользовавшись своим визитом в город по семейным делам, встретился с Вами и раскрыл Вам больше, чем следовало бы. И то только из уважения к начальнику моего родственника.

— Благодарю Вас за откровенность, Ваше Сиятельство. Мне и в голову не приходило, что за подобными дрязгами в городе может скрываться что-то другое…

— На Вашем месте я бы повнимательнее присмотрелся к зачинщикам… Вы меня понимаете?

— Понимаю.

— Ну и прекрасно. Я надеюсь, что Вы сможете справиться с ситуацией сами, без помощи тайной полиции?

— Тайной полиции? Все так серьезно?

— Все может быть серьезно, если Вы пустите это на самотек. Если за кем-то из зачинщиков есть другие грешки, которые по какой-то причине пока сходили им с рук, то я настоятельно рекомендую Вам в следующий раз отнестись к этому со всей ответственностью…

— Не хватало мне еще кроме уголовников всяких неблагонадежных…

— Так при случае закройте пару по уголовным делам, и другим неповадно будет. Не отцы города же к Вам с петициями ходят. Так, пара-тройка из людей поприличнее, а остальные — шантрапа. Из тех, кто родную мать продаст… А Вы, полковник, или просто не хотите вмешиваться… или, чего хуже, им потворствуете…

Полицмейстер дрожащим голосом спросил:

— Да сколько же Вам известно, Ваше Сиятельство?

— Достаточно, чтоб я мог сделать соответствующие выводы… И Вы тоже… Вы же в отставку собираете уйти здесь, в Затонске? Домик поди есть, хозяйство… А на другом месте все сызнова надо начинать, хоть где-нибудь в Сибири, возможно, жилье и подешевле стоит. Но не в Вашем возрасте в такие авантюры пускаться. Так что лучше, если до этого все же не дойдет… Я Вас не запугиваю, я Вас по-дружески предупреждаю — как это может Вам аукнуться, если Вы не предпримите решительных мер. Поэтому и говорю, что этот разговор должен остаться между нами…

Трегубов испугался не на шутку, по его спине побежали липкие капли пота. Он понимал, что если о ситуации прознали в охране Государя и смотрят на это под тем углом, как сказал подполковник Ливен, то его собственное начальство в скором будущем спустит на него всех собак.

— Ваше Сиятельство, при первой же возможности смутьяны будут арестованы. Не извольте беспокоиться. Мне в городе лишние проблемы не нужны.

— Рад, что мы с Вами достигли взаимопонимания… Попустительство могло бы привести к совершенно нежелательным последствиям. А ведь для нас, людей служивых, интересы Государя и Империи превыше всего…

— Несомненно… Я могу что-то еще сделать?

— Разве что для меня лично. Отпустите Штольмана на сегодня. Не думаю, что он может понадобиться Вам на остаток дня и выходные.

— Да-да, Ваше Сиятельство. Конечно. Никто не потревожит его до понедельника… Я Вам премного благодарен, что Вы, приехав к нему, зашли ко мне. Никогда не забуду, какое одолжение Вы мне сделали, раскрыв мне глаза на то, что творится у меня под носом… И дали мне шанс исправить положение, пока все не зашло слишком далеко…

Когда подполковник Ливен вышел из его кабинета, Трегубов наконец смог вытащить из кармана носовой платок и вытереть лицо и шею. После этого он достал бутылку коньяка и выпил две рюмки. Когда он придет в себя, надо будет вызвать Коробейникова.

Идя по участку из кабинета полицмейстера в кабинет начальника сыскного отдела, Ливен ухмылялся про себя. Как хорошо, что иногда решение личных проблем можно прикрыть интересами Государя и Империи. Нужно лишь знать, как это обставить…

========== Часть 2 ==========

Коробейников уставился во все глаза на появившегося в кабинете солидного господина. Господин был лет сорока пяти, в элегантном костюме, явно сшитом известным портным, в цилиндре, с дорогой тростью и баснословно дорогим кольцом, какого Антон Адреевич не видывал никогда в жизни. От господина веяло властью, достоинством и богатством… Он был очень похож на Штольмана, почти одно лицо, такая же фигура, только чуть повыше ростом… Из оцепенения Коробейникова вывел голос начальника сыска.

- Павел Александрович, позвольте Вам представить моего помощника Антона Андреевича Коробейникова.

- Антон Андреич, это князь Павел Александрович Ливен, мой дядя.

Коробейников склонил в приветствии голову и от неожиданности сказал глупость:

- Настоящий князь? Дядя Якова Платоныча?

- Самый что ни на есть настоящий, - подтвердил Ливен. – И без сомнения дядя Якова Платоновича.

- Простите, Ваше Сиятельство…

- Не стоит извиняться. Думаю, к Вам в управление нечасто заходят князья вообще, а родственники из князей Вашего начальника уж и подавно…

Антон Андреевич был под большим впечатлением. До этого он представлял только абстрактно, что Штольман каким-то образом связан с князьями Ливенами. Да, его отцом оказался князь, у него были родственники среди князей. Но все это больше походило на сказку о потерянном принце, чем на реальность… И вот один из князей Ливенов запросто пришел к ним в участок. Называет себя дядей Штольмана. И ему, Коробейникову, даже оказали честь быть представленным князю… Невероятно… Какая жалость, что ему не удалось подольше пообщаться с Его Сиятельством, поскольку он был срочно вызван к полицмейстеру.

- Ну здравствуй, дорогой племянник, - улыбнулся Ливен.

- Здравствуй, дорогой дядя, - ответил ему в тон Яков. - И что привело тебя в Затонск?

- Яков, похоже я недооценил масштаб событий, которые спровоцирует новость о твоем неоднозначном родстве с Ливенами. Слухи дошли аж до Петербурга…

- До Петербурга?? - удивился Штольман. - Так быстро? Я думал, ты приехал из-за телеграммы, которую я тебе послал…

- Ну только из-за телеграммы я вряд ли бы приехал…

- В чем же тогда дело?

- Боюсь, что новостью о твоем скандальном происхождении кто-то просто воспользовался, чтоб вложить в головы некоторых жителей мысль о том, что можно влиять на представителей власти, если свои требования облечь в форму радения о морали…

- Павел, ты в своем уме?? Вот уж не думал, что такой проницательный человек как ты мог бы прийти к подобному заключению… О каком влиянии на представителей власти ты говоришь? Я - незаконный сын князя, его отродье, для некоторых людей в провинциальном Затонске это был шок. Это естественно, что кому-то не нравится, что такой человек занимает высокую должность в полиции…

- Или не нравится, что этот высокий полицейский чин раскрывает слишком много преступлений? Тогда как если от него избавиться, ему на смену могут прислать какого-нибудь недотепу или того, с кем можно договориться полюбовно? - выдвинул свою версию Ливен. - С тобой ведь не договориться…

- Павел, но откуда подобные идеи?

- От осведомителей из пары провинциальных городов. В одном таким же образом пытались убрать неугодного судью, про которого пустили слух, что он любит свою дочь совсем не отцовской любовью. В другом - полицмейстера, который якобы является постоянным клиентом дома терпимости да еще бесплатно там обслуживается…

- Но про меня-то ничего не придумывали, я на самом деле внебрачный сын князя.

- Так нечасто выпадает удача, когда у человека действительно есть скелет в шкафу, и он оттуда вываливается. Грех этим не воспользоваться…

- Даже если это и так… Какое отношение эти случаи имеют к охране Государя?

- Например, то, что полицмейстер - дальний родственник жены одного из представителей Императорского дома… А судья - брат близкого друга одного из Великих Князей. А полицейский чин из Затонска - племянник, пусть и незаконный, заместителя начальника охраны Его Императорского Величества… Все эти случаи так или иначе имеют отношение к людям, которые связаны с особами из окружения членов царской семьи…

- Но это же за уши притянуто…

- Хотел бы я, чтоб это так было…

Штольман подозрительно посмотрел на Ливена:

- Павел, а чем ты вообще занимаешься в охране Его Императорского Величества, что в курсе таких подробностей?

- Охраной Государя, - усмехнулся Ливен.

- Но ведь ты не стоишь в карауле у его покоев? - ухмыльнулся Яков Платонович в ответ.

- Естественно, нет. У подполковника другие обязанности… совершенно другие…

- И какие именно – это тайна?

- Скажем так, кроме Варфоломеева обо всех из них почти никому не известно… На то он и начальник охраны, чтоб знать все и вся, тем более про своих подчиненных…

- А почему ты до сих подполковник?

- Потому что начальник охраны - полковник. Уж тебе ли не знать, что заместитель не может быть в одном чине с начальником… И случай с тобой - большое исключение.

- Но ведь ты мог давно быть полковником, а то и выше… Неужели у тебя нет амбиций? Позволь не поверить…

- У меня действительно нет амбиций в том смысле, что имеешь ввиду ты… Я не гонюсь за чинами, мне это не нужно, да и выслуживаться, чтоб побыстрее получить повышение, не по мне. Жажда власти меня не прельщает, у меня есть возможность и без этого проявить свои барские замашки, я ведь как никак князь… Мне просто нравится служба, нравится то, чем я занимаюсь. Я рад, что нашел свое место. Благодаря ему я не только не пребываю в праздности, чего моя натура не приемлет в принципе, но и имею такие связи, о которых многие могут лишь мечтать… Ну и как человек любопытный я могу потрафить себе тем, что могу получить почти любые сведения, которые мне нужны…

- Ты ведь собирал сведения обо мне? После того, как узнал обо мне от Дмитрия Александровича? - Штольман пронзил взглядом Ливена

- Представь себе, нет. Не собирал специально, чтоб не иметь о тебе предвзятого мнения. Я предпочитаю иметь о человеке свое собственное мнение и, как правило, хорошо вижу человека уже с первой встречи, если не с первых минут. И очень редко ошибаюсь. Сейчас, конечно, я знаю о тебе больше, чем после нашей встречи в Петербурге. Не буду скрывать, я покопался в твоем прошлом. Опять же, из чистого любопытства… - с прищуром улыбнулся Павел.

- Да уж скажи честно, с целью узнать, нет ли у меня каких-нибудь страшных грехов, которые могли бы запятнать честь Ливенов, раз ты так хочешь, чтоб я стал одним из них…

- Запятнать честь Ливенов? Ну не знаю, чтоб бы такое ты мог вытворить, чтоб переплюнуть Гришку… Нет, Яков, просто в ходе нескольких встреч и в нечастых письмах всего не обсудишь. А когда что-то знаешь, могут возникнуть вопросы, и тогда можно обговорить это уже более предметно…

- И такие темы есть?

- Да, есть парочка… Но это не к спеху. Сейчас меня больше волнует другое. То, что происходит вокруг тебя и Анны… И в связи с этим, я привез кое-что для тебя. Это Дмитрий оставил тебе, - Павел протянул племяннику перстень. - Сказал, чтоб я отдал тебе его, когда ты будешь готов к тому, чтоб его носить. Или будет подходящая ситуация. Думаю, этот момент уже настал.

- О чем ты говоришь?? Это же княжеский перстень, как я могу носить его?? Я - не князь Ливен, которому он должен принадлежать. Разве это не вещь Александра?

- У Саши есть свой перстень, причем работы Фаберже. Это - перстень Дмитрия, и он оставил его именно тебе. И попросил меня кое-что в нем изменить, чтоб ты мог носить его по праву. Кстати, это было сделано также в мастерской Дома Фаберже…

- Карла Фаберже?? Ювелира Его Императорского Величества и ювелира Императорского Эрмитажа? - воскликнул Штольман.

Ему были знакомы творения Фаберже. Несколько лет назад ему посчастливилось побывать на Всероссийской художественно-промышленной выставке в Москве, где он увидел изделия Дома Фаберже и был поражен их великолепием. В другой раз он столкнулся с шедевром этого ювелира по службе - как чиновник по особым поручениям. Варфоломеев пригласил его расследовать дело о краже драгоценностей на балах, и одним из украшений, которые пропали у членов императорской семьи, была брошь работы Фаберже.

- Ну должен же я был отнести перстень какому-нибудь ювелиру. Естественно, я отнес его тому, у которого блестящая репутация. Чтоб вещь не испортили. Все же мы, немцы, люди аккуратные…

- Я даже боюсь представить стоимость этого перстня, как и кольца, которое князь оставил Анне…

- А тебе лучше этого и не знать, чтоб спалось спокойней, - пошутил Ливен. - Яков, ну что ты на меня смотришь? Ты на перстень смотри, видишь ли что-то необычное. А за драгоценности не беспокойся, все они застрахованы.

Штольман вгляделся в украшение. Перстень был почти копией того, что был на руке у Павла. За одним исключением. Буква L в монограмме отличалась. Она была как бы перечеркнута линией из золота и бриллиантов, такой же, из которых состояла сама буква. Но это было сделано так искусно, что она была почти незаметной, вписываясь в узор, составлявший саму букву.

Яков вопросительно посмотрел на Павла:

- Это то, о чем я думаю?

- Да. Назовем этот перстень… ммм… кольцом бастарда Ливена? Я дал Дмитрию слово, что отнесу его ювелиру и попрошу видоизменить монограмму. Сделать, как это было раньше в Европе, когда бастард получал фамильный герб, перечеркнутый по диагонали… Как посчитал Дмитрий, перстень в таком виде показывает твою принадлежность к князьям Ливенам и дает тебе право носить его, не будучи законным наследником. Он даже оставил документ, в котором говорит, что признает тебя своим сыном и завещает тебе свой фамильный перстень как старшему сыну. Так что, бастард Его Сиятельства, как я и сказал, этот перстень теперь по праву твой.

- И как давно ты знаешь о том, что существует документ, в котором Дмитрий Александрович признал меня своим сыном?

- Совсем недавно. Конверт был вместе с бумагами на квартиру. В записке Дмитрий написал, что я должен вскрыть его перед тем, как сочту нужным отдать тебе перстень. Так что я узнал о содержимом конверта только перед тем, как поехать с кольцом к тебе. Ты же понимаешь, что никакой юридической силы этот документ не имеет. Он не дает тебе никаких прав законного наследника. Он только подтверждает факт, что твоим настоящим отцом был князь Дмитрий Ливен. Он годен только для того, чтоб доказать, что ты не самозванец, а родной, хоть и внебрачный, княжеский сын. Если что, можешь потом сунуть его в лицо своим Остзейских дядькам, если они вдруг будут недовольны появлением нового родственника.

- Они уже знают обо мне?

- Понятия не имею. Хотя не думаю. Слухи из Затонска до них вряд ли могли дойти. Из Петербурга - возможно, но там тебя как Ливена еще не знают… Яков, я прошу тебя, надень перстень прямо сейчас. Я хочу, чтоб все видели, что ты из Ливенов, и чтоб относились к тебе соответственно.

- Думаешь, это может что-то изменить?

- Уверен, Ваше несостоявшееся Сиятельство.

- А я не уверен… Кстати, меня уже называли пару раз Ваше Сиятельство. Люди не понимают разницы…

- Да все они понимают… Я тебе сразу могу сказать, где тебя так называли - в лавке, в трактире…

Штольман хмыкнул.

- Яков, им лестно, что к ним захаживает член княжеский семьи. Пусть и без титула, пусть и незаконный. Не поправляй их, дай им почувствовать себя более важными, теми, с кем имеет дело знать. У тебя от этого не убудет. А они за тебя горой встанут. Уж поверь мне…

- Придется поверить, другого мне не остается…

- Яков, довольно об этом. Поедем к вам домой, я хочу наконец увидеть Анну.

- Я расскажу тебе, как добраться. Я не могу уйти со службы по личным делам посреди дня. У меня много работы.

- Работа - не волк, в лес не убежит. Твоя служба подождет до понедельника. Полицмейстер меня заверил, что в управлении могут обойтись без тебя.

- Павел, ну зачем?

- Ну не мог же я обидеть отказом полковника, который хотел оказать любезность князю, чтоб тот подольше мог побыть со своим племянником, - улыбка чуть тронула губы Ливена. - Такие жесты нужно принимать с благодарностью…

“Ну вот, началось… Держись, Затонск! Приехал Ливен! Что там Павел наплел Трегубову, что тот рад оказывать ему любезности?? Или же просто Трегубов, как всегда, решил позаискивать перед человеком с громким титулом и наделенным властью, данной ему высокой должностью?” - подумал Штольман

Николай Васильевич вместе с Антоном Андреевичем стояли у входа в управление и рассматривали княжескую карету. В этот момент из участка вышли Штольман и князь Ливен. Лакей соскочил с козел и открыл перед хозяином и его родственником дверцу кареты.

- Был рад познакомиться с Вами, господа! - Ливен чуть приподнял цилиндр. - Хорошего Вам дня!

Когда Штольман забирался в карету, солнечный луч упал на его руку и рассыпался сотней бликов. У полицмейстера и сыщика одинаково открылись от изумления рты, и они переглянулись. На руке Штольмана был такой же перстень, как и у Его Сиятельства князя Ливена.

- Невероятно… Не может быть… Прям как князь… – прошептал Коробейников.

- Как мы видим, может… - тяжело вздохнул полковник, нащупав в кармане влажный от пота носовой платок.

========== Часть 3 ==========

Анна не ждала, что муж вернется домой посреди дня.

— Аня, к нам приехал гость.

— Гость? Яков, что же ты мне раньше не сказал, что у нас будут гости? — всплеснула она руками.

— А он и сам этого не знал, — сказал Павел Ливен, входя в комнату. — Я приехал без предупреждения.

— Павел Александрович! Вы здесь, в Затонске? — удивлению Анны не было предела. — Вы, вероятно, были по службе в наших краях и решили нас навестить? Как же я рада Вас видеть!

— Нет, Анна, я приехал именно в Затонск и именно к вам с Яковом. Просто соскучился, — улыбнулся Ливен, — решил сделать вам сюрприз. Надеюсь, приятный…

— Павел Александрович, как же может быть иначе? За несколько последних дней это самое радостное событие…

— Ты про то, что в городе узнали, что Яков из Ливенов, и не все отнеслись к этому с пониманием и уважением?

Анна вздохнула.

— Что, все очень плохо?

Анна пожала плечами. И отвернулась. Она боялась, что на глазах могут выступить слезы. Ливен приобнял девушку:

— Ну полно, Аннушка… не конец света же… или конец?

— Могло быть и хуже, — честно сказал Штольман.

— Ну потом расскажете, мне было бы любопытно послушать сплетни…

— Зачем тебе это? — нахмурился Яков Платонович.

— Интересно же, отличаются ли сплетни в провинции от столицы… — усмехнулся Павел и добавил уже серьезно, — просто хочу знать, какие гнусности напридумывали здесь об одном из Ливенов.

— Павел, во мне кровь Ливена, но я не Ливен. И никогда не буду им. По крайней мере для большинства людей.

— Яков, ты — Ливен. И будешь им. Для всех.

— Но ты ведь не можешь заставить людей принять это.

— Могу, — уверенно сказал Его Сиятельство. — И сделаю.

Анна поняла, что разговор мог перейти на повышенные тона, и решила отвлечь внимание гостя.

— Павел Александрович, Вы извините такую нерадивую хозяйку? Я ведь Вам даже чая не предложила, а Вы же, наверное, с дороги… Или, может, Вы хотите рюмочку? У нас есть коньяк, наливка…

— От чашки чая не откажусь. И довольно звать меня Павел Александрович. Прошу, называй меня дядя Павел.

Анна вопросительно посмотрела на мужа. Не будет ли это чересчур с ее стороны? Яков кивнул. Он решил помочь Анне накрыть на стол. И тут она увидела на его руке перстень. До этого Яков держал руки за спиной.

— Яков, откуда это у тебя? — задала она вопрос, который в сущности не требовал ответа.

— От Дмитрия, его отца. Я привез ему перстень сегодня.

— Но это же перстень князя Ливена. Я это вижу даже издалека. У меня перстень с такой же L…

— Яков, дай ей посмотреть.

Яков снял перстень и протянул жене. Та внимательно посмотрела на него.

— Да, это несомненно княжеский перстень. Яков, но разве ты можешь носить его? Ты же не князь…

— Анна, Яков может носить его. Посмотри и сравни с моим, — князь дал ей свой перстень.

Анна сравнила два украшения. На первый взгляд они казались одинаковыми. Ну или очень похожими. Но при детальном рассмотрении было видно отличие. На перстне Якова была витая линия, которая почти незаметно пересекала букву L, издали она казалась частью узора. У перстня Павла такого не было.

— Ну так как, Аннушка, нашла различие?

— На кольце Якова деталь, которой на Вашем нет. Но я не понимаю, что это означает.

— Это означает, что он не князь, а княжеский бастард. Незаконный, но не отвергнутый сын князя. Один из княжеский семьи. Один из нас, Ливенов. Ливен.

Яков покачал головой. Но, увидев строгий взгляд Павла, вздохнул и надел обратно перстень. Перстень бастарда Ливена.

Внимание Павла привлекли портреты на пианино. Дмитрий со своей воображаемой семьей, Анна с родителями и карточка, на которой были его племянник и Анна. В Петербурге Павел видел, с какой любовью Яков смотрел на Анну. Но никогда не видел на лице Якова такого счастливого выражения. Он просто лучился счастьем, как и его молодая жена. Тогда в Петербурге и сейчас в Затонске было слишком много переживаний, связанных с новым положением Якова, чтоб он был таким счастливым, как на снимке.

Господи! Хоть одному из них повезло быть женатым на любимой женщине! Может, дело в том, что Яков не князь и мог поступить так, как велело ему сердце, а не долг? Дмитрию ни титул, ни состояние счастья не принесли. Ему самому — тоже. Но в отличии от брата судьба была к нему более благосклонна — когда позволяла служба, он проводил все время с любимой женщиной и их общим сыном… Сыном, который носил отчество его старшего брата и потом, после смерти матери, жил с ним — своим пожилым официальным отцом.

Когда умерла Лиза, Саша был слишком мал, чтоб понимать это. Когда он подрос, он не скучал по матери, она для него была лишь дамой, смотревшей на его добрыми грустными глазами с портрета, на котором была с его батюшкой. Дмитрий соблюдал траур, но по умершей супруге не страдал. А вот Павел убивался после смерти любимой женщины. Если бы не служба, он, наверное, сошел бы с ума.

— Павел, возьми себя в руки. Лизу не вернешь, — сказал ему как-то Дмитрий, когда он держал на коленях Сашу, одной рукой гладил его по голове, а другой постоянно вытирал слезы, капавшие на мундир.

— Ты никогда не любил Лизу! Ты меня никогда не поймешь! У тебя никогда не умирала любимая женщина! — выкрикнул он, и Саша захныкал. Это был один из немногих случаев, когда он повысил голос на старшего брата.

Дмитрий тогда приструнил его.

— Потише. Ты напугаешь ребенка, — он взял Сашеньку на руки, поцеловал в макушку, и малыш затих; а потом добавил пару фраз, которые много лет оставались для Павла загадкой, — когда умирает любимая женщина — это еще не самое печальное в жизни… У тебя хотя бы есть ее сын, который будет в твоей жизни всегда… Ты не понимаешь, насколько это большое счастье, когда ваш сын вместе с тобой…

Знал бы он тогда, что Катенька, единственная любимая женщина брата, умерла за несколько лет до этого, и у него никогда не было возможности быть рядом со своим сыном, как у него самого… Да, ему повезло даже вдвойне, у него всю жизнь был Саша, и вот теперь появился Яков. И он никогда не отпустит его, как и своего собственного сына…

— Какая же вы красивая пара! Как я рад за вас! Анна, думаю, в подвенечном платье ты была не менее очаровательна. Я не вижу снимка со свадьбы, неужели он настолько неудачен?

— Павел, можешь считать этот снимок свадебным. Свадьбы у нас не было.

— Не было? — не мог поверить Ливен. — Ты же мне сказал, что Дмитрий дожил до того момента, как ты женился… Я ничего не понимаю. Так было венчание или нет?

— Свадьбы не было, а венчание было. Мы венчались тайно.

— Вот так новость… — чуть не присвистнул Ливен, забыв про манеры. — Я понимаю, что Яков был не самый завидный жених. Но венчаться тайно… Анна, неужели твои родители были настолько против?

— Дело не в родителях, — стушевалась Анна.

— Павел, мы повенчались, когда я скрывался. Я был ранен и не знал, что со мной будет… Я решил… Мы решили, что так будет лучше всего… обвенчаться, пусть даже тайно…

Яков не сказал почти ничего и тем не менее сказал очень много… Павел прекрасно понял, что должна быть веская причина, чтоб венчаться тайно, да еще когда жених ранен и в бегах… И он был почти уверен, что это была за причина. Что Анна стала женой Якова еще до венчания. Что ж, Яков поступил более чем разумно — не оставил Анну одну наедине с неясным будущим. Это был поступок настоящего мужчины — того, кто берет на себя ответственность и защищает свою любимую женщину от возможных бед. Дмитрию бы стоило поучиться этому у своего сына…

Павел поймал взгляд Якова — он просил его не развивать темы. Но и без безмолвной просьбы племянника он не собирался выспрашивать подробности. Если он и захочет их узнать, он спросит у Якова наедине, без Анны. Когда они будут разговаривать как двое мужчин. Анне незачем знать, что он догадался о причине тайного венчания.

— Знаете, я как вспомню через что надо пройти, чтоб повенчаться как принято — все эти смотрины, церемонии, условности… то поневоле приходит мысль, что венчаться тайно — это благо…

— А ты-то откуда знаешь? Ты же никогда не венчался.

— Так сколько моих сослуживцев за все годы венчалось, и сосчитать не берусь. И на скольких свадьбах мне пришлось побывать… Яков, ты говоришь, что этот снимок можно считать свадебным?

— Да, через некоторое время после того как я вернулся, мы организовали небольшое торжество по поводу начала семейной жизни — только для самых близких.

— А вот это дело. Всем на радость. А то в конце всех свадебных церемоний жених и невеста настолько устают, что иногда на них смотреть без жалости нельзя. А вы такие свежие, такие цветущие… Мне как-нибудь можно будет получить такой снимок?

— Я тебе пришлю потом обязательно.

— Анна, а это, стало быть, ты с родителями, — Ливен взял соседнюю карточку.

— Да, с отцом Виктором Ивановичем Мироновым, адвокатом, и с мамой Марией Тимофеевной.

— Мария Тимофеевна недавно просила меня кланяться тебе в письме от них с мужем, — выдал Штольман тещу. — Да я пока тебе не написал, как-то не до этого было.

— Так можно исправить это упущение. Аннушка, как думаешь, твои родители не будут против визита нежданного гостя? Короткого, перед тем как всем отправиться на ужин. Надеюсь, в Затонске есть хоть один приличный ресторан, где не отравишься и где еда не застрянет в горле? Как насчет ресторана при дворянском собрании?

От вопросов Павла Анна опешила еще больше, чем от его появления у них с Яковом дома. Штольман пришел на помощь жене:

— Ресторан при дворянском собрании неплохой. Конечно, до столичных ему далеко. Но ты не будешь слишком разочарован.

— Анна, тогда нужно послать записку твоим родителям, чтоб они были готовы. А то ждать даму, пока она будет прихорашиваться, и полдня можно.

От этих слов Анна покраснела. Только сейчас она сообразила, что была в неброском домашнем платье, и князь мог посчитать, что она выглядела неподобающе. Она так обрадовалась приезду Павла, что позабыла обо всем остальном. В том числе и о том, как должна выглядеть дама, когда приходят с визитом…

Павел понял, что, не желая того, он смутил Анну. Он поставил на место портрет Мироновых и взял стоявший с ним рядом. Портрет его брата с любимой женщиной и их сыном.

— Так вот какой портрет нашел Саша… Яков, слава Богу, он все же попал к тебе. Я никогда его раньше не видел. Это просто чудо. Не могу разобрать подписи художника, но он настоящий талант. Дмитрий именно такой, каким я помню его в том возрасте, Катенька прелестна. Ты — милый маленький Ливен, весь в Дмитрия.

— Павел, ты не знаешь, с какого портрета срисовали мальчика? С портрета Дмитрия в детстве?

— Возможно. Хотя не совсем уверен. Это мог быть и мой портрет. Мы в детстве были очень похожи, почти как близнецы, с разницей в двадцать лет. Но с возрастом мы все же стали немного разными. А вот ты, Яков, как мне кажется, вне зависимости от возраста полная копия Дмитрия… Чего не скажешь обо мне и Саше…

Яков с Анной знали, что настоящим отцом Саши был он, а вовсе не Дмитрий. Это держалось в строгой тайне, об этом долгие годы знали только они с Дмитрием. А потом узнали и Яков с Анной — от самого Александра.

— Саша похож на меня, в нем сразу виден Ливен, но он не мое отражение. И никогда не был им. Если присмотреться, в нем есть и кое-что от его матери.

— Извини, я что-то в нем ничего от Лизы не увидел…

Павел был в курсе, что про Лизу было известно не только Якову, но и Анне. Что ж, это и к лучшему, не нужно опасаться, что он ненароком скажет то, чего не следовало бы говорить.

— Ты его слишком мало видел, чтоб заметить… Например, когда он задумается, выражение у него точь в точь как у его матери…

Штольман знал это выражение. Видел его не раз.

— А вот когда Саша был совсем маленьким, у него от Лизы было еще больше. Хотя черты Ливенов безусловно преобладали. Да вы и сами можете убедиться.

Павел вытащил золотые карманные часы и щелкнул крышкой. Под внешней крышкой с княжеским гербом оказалось потайное отделение, в которое была вставлена миниатюра. На ней была красивая молодая женщина с малышом. Малыш, и правда, не был копией отца. Да, безусловно, его сын, но всего лишь похож на него, как часто бывают похожи дети на одного из родителей.

— Это прижизненный портрет Лизы. Она изо всех сил держалась, когда художник ее рисовал. Тогда он написал портрет, где мы все вместе, он в моей квартире в Петербурге, и эту миниатюру, которую я постоянно ношу с собой. Вот такие мы, Ливены. Любимые женщины всегда с нами. Даже после смерти… Для нас любимые женщины, как и дети, рожденные ими, очень много значат.

Анна была растрогана. У Павла миниатюра с Лизой и Сашей была в часах. Дмитрий, судя по размеру портрета, тоже часто не расставался с изображением Кати и Якова… А у Якова ее карточка с торжества по случаю начала их семейной жизни хранилась в бумажнике…

— Павел, насчет детей, рожденных любимыми женщинами… Ты знал, что Дмитрий Александрович вписал меня в фамильное дерево Ливенов?

— Нет, он мне этого не говорил. А молитвенника, про который ты сообщил в телеграмме, я никогда не видел.

Штольман достал молитвенник из комода:

— Вот он.

Ливен полистал его, открыл там, где были записи о его семье.

— От Дмитрия осталась Библия, думаю, с этим молитвенником они составляют пару, так как у них одинаковое оформление. В ней тоже есть фамильное дерево, но тебя в нем нет, я это знаю точно. Эта Библия находится в библиотеке особняка в Петербурге, я брал ее в руки уже после смерти брата.

— Думаю, в ней нет и еще кое-чего, раз она стоит на видном месте. Посмотри, пожалуйста, молитвенник еще раз. Обрати внимание на свое имя.

— А что не так? Разве оно написано с ошибкой? Или дата рождения неправильная?

— Павел, я прошу, просто посмотри внимательно.

Ливен вгляделся в страницу. Сначала он не увидел ничего подозрительного. Но затем ему что-то привиделось. Или не привиделось? Неужели Дмитрий был настолько беспечен? Ну ладно, добавил к Ливенам своего внебрачного сына. Это можно понять. Но указать, что его младший брат является настоящим отцом его наследника по меньшей мере опрометчиво… А если кто-то узнает? А если кто-то уже узнал? Не это ли послужило причиной скоропостижной смерти курьера?

— Яков, ты думаешь, Баллинг умер от этого? Когда он понял, что утратил молитвенник?

— Думаю, он испугался до смерти в прямом смысле этого слова… Того, что ты с ним можешь сделать, если молитвенник попадет к бесчестному человеку… Ты же ведь этого бы так не оставил.

— Разумеется, нет. Но делать из меня чудовище не нужно. Можно все решить… цивилизованно. Без жертв и насилия.

— Сделать жизнь человека настолько невыносимой, что ему самому жить не захочется? С твоими-то связями это пустяковое дело…

Ливен промолчал. Яков был прав. Если бы в обществе стало известно, что отец Саши не Дмитрий, а он, он пошел бы на все, чтоб превратить жизнь Баллинга в ад. Если была бы разрушена жизнь Саши, Баллинг заслуживал бы того же. Это была бы не месть, а справедливость.

Анна не решалась задать вопрос о том, что обсуждали мужчины. Она поняла, что смерть курьера они связывали с тем, что именно Яков обнаружил в молитвеннике. Но что такого там могло быть? Ей было интересно, но она посчитала, что не стоит спрашивать об этом, так как это было семейным дело Ливенов. Павла и Якова. Но, видимо, Павел так не считал.

— Анна, извини, мы совсем заговорились… Мы с Яковом говорим о том, что курьер, который вез молитвенник, мог умереть от испуга из-за того, что последует, если раскроется тайна, которая в нем содержалась.

— Не та тайна, что у Дмитрия Александровича был незаконный сын?

— Не только эта. Но и та, что у его законного наследника другой отец. Ты ведь знаешь, что настоящий отец Саши — я.

— Знаю, — Анне было неловко говорить о подобных вещах с Павлом.

— Вот в молитвеннике в родословной Дмитрий и обозначил это… Только вот не могу понять, зачем это было нужно. Чтоб Саша узнал обэтом? Так Дмитрий перед смертью сам сказал ему…

— А если бы Дмитрий Александрович не сказал? Или не успел сказать? Вы бы сами сказали ему?

— Никогда не думал об этом… Для меня это не имело большого значения… Я знал, что он мой еще до того, как он родился. Да, формально я ему не отец, а дядя. И еще его крестный. Но я всегда любил Сашу как сына, а он любил меня. И любил и почитал Дмитрия, который был ему замечательным отцом. Чего еще я мог желать? Зачем Саше вообще было знать, что Дмитрий ему не родной отец?

— Мне кажется, что я знаю, зачем… Возможно, Дмитрий Александрович никогда бы не собрался с духом рассказать Вам, что у него был внебрачный сын. Думаю, рано или поздно Саше попался бы на глаза молитвенник и он бы узнал, что у Дмитрия Александровича был еще один сын. И что ему самому он не родной отец. Быть может, Дмитрий Александрович думал, что Саша скорее решится найти своего родственника, зная об этом. Ведь этот человек был в такой же ситуации, как и он сам — имел отца, который на самом деле не являлся таковым… Ведь он не стал скрывать от нас, что Яков мог быть сыном князя, даже когда он об этом только догадывался… Думаю, что к откровенности его подтолкнуло именно то, что он узнал, что он не был Дмитрию Александровичу родным сыном, а Яков мог быть… Но это только мои предположения…

— Что ж, может быть… Саша — внимательный и дотошный, Дмитрий прекрасно знал это. Он увидел бы записи отца о Якове и о себе и несомненно сделал выводы. Но в этот раз он точно не заметил того, что Дмитрий указал о нем больше, чем следовало. Иначе бы он сразу же сообщил мне об этом. А я узнал об этом только сейчас от Якова… Он был настолько шокирован, что пропустил остальное?

— Павел, он не был удивлен тем фактом, что у его отца был внебрачный сын. Он уже знал об этом. Он был удивлен только тем, что Дмитрий Александрович сделал о нем запись… Он так впечатлился этим, что хотел, чтоб об этом поскорее узнал и я. Он не стал всматриваться в остальное, ведь кроме записи, касающейся меня, фамильное дерево Ливенов, по твоим словам, выглядело точно таким же, как и в Библии. А вот если бы он впервые узнал обо мне из молитвенника, возможно, он бы и рассмотрел страницу более тщательно… Павел, ты не хочешь забрать его себе? Ведь он принадлежит семье да и стоит немало.

— Да, он принадлежит семье. И поскольку Дмитрий причислил тебя в нем к ней, он твой… Мне лишь не по себе, что в нем показана связь меня и Саши. Яков, эту черту нельзя как-нибудь вывести? Выводят же как-то чернила…

— Можно, только я не помню точно, как… Да и бумага старинная… Как бы страницу не испортить.

— А я помню как, мы в гимназии это делали, — призналась Анна. — Можно тихонечко попробовать. А если не получится, можно кляксу посадить. Тогда, конечно, будет некрасиво, но то, что под кляксой, уже не прочитать…

— Как хорошо, когда есть кто-то, кто еще помнит свои гимназические годы… Неужели, Анна Викторовна, Вы промышляли тогда подлогом? — поддел Штольман жену.

— Нет, подлога там не было. Была досадная ошибка, которую нужно было исправить. Я попыталась, но сделала еще хуже. Вот и пришлось ее вытравлять. К счастью, вышло совсем незаметно… Я могу попробовать, если Вы разрешите. Только мне нужно будет купить препараты…

— Оставим пока все, как есть. Когда молитвенник у тебя, Яков, мне спокойней. Не думаю, чтобы его украли из дома начальника сыска, да и вообще украли что-либо. У такого вора совсем не должно быть головы на плечах.

Павел вздохнул про себя. Он видел, что Яков с Анной, конечно, не бедствовали, но и не шиковали. По его понятиям для дворян они жили весьма скромно. Дом был маленьким, обстановка оставляла желать лучшего. Мебель была хоть и добротная, но не новая и уж тем более не изысканная. Правда, было пианино. Хороший чайный сервиз и столовое серебро. Но это несомненно было частью приданого Анны. Оббитый, видавший лучшие времена сундук, закрытый скатеркой, был определенно Якова. Место такому сундуку где-нибудь в кладовке, а не на виду в гостиной.

Костюмы у Якова были приличными, но явно не новыми. Возможно, еще с тех времен, когда он жил в Петербурге. Домашнее платье у Анны было простым, не таким, как у дам, которых он знал. Когда они зашли, в руках у нее было полотенце, видимо, она вытирала посуду. Жена княжеского сына сама хозяйничает на кухне — до чего докатился мир… Он должен, просто обязан что-то сделать, чтоб облегчить их жизнь, пока хотя бы морально. Насчет материальной помощи Яков, естественно, будет протестовать — но на то он и Ливен, чтоб суметь убедить племянника принять ее. Так, чтоб у него не было шанса отказаться. Даже у такого гордого как Яков… Не дело, когда Яков с женой, похоже, считают каждую полушку, а у семьи денег немерено — тех, которые, если бы у Дмитрия был более твердый характер, принадлежали бы его сыну по праву…

Ливен услышал шум с улицы и выглянул в окно:

— Ну вот и мои люди вернулись. Я приказал снять для себя самый лучший номер в гостинице. Хочу немного отдохнуть, путь был неблизким, а дороги не самые лучшие. Хоть у кареты и хорошие рессоры, все равно ехать по деревенским дорогам — это не то, что по Петербургу. Я заеду за вами в пять, это будет удобно?

Яков с Анной вышли проводить Павла, и Анна увидела княжескую карету. Она впечатляла — большая, украшенная позолоченными узорами и княжескими гербами, с двумя слугами… Возможно, у князя Разумовского было нечто подобное, например, в столице, но в Затонске этого не видели. Не исключено, что князь считал, что для провинции сойдет и экипаж попроще. Князь Ливен, судя по всему, не стеснялся своего богатства. А, может, просто любил роскошь. Или пустить пыль в глаза…

Когда карета ехала по улицам города, прохожие уступали ей дорогу и глазели на это чудо. Какая важная особа приехала в Затонск? Неужели кто-то из монаршей семьи или приближенных к ней? Если так, то почему нет сопровождения?

========== Часть 4 ==========

Как только Ливен уехал, Анна не замедлила спросить:

— Яков, как ты думаешь, зачем на самом деле приехал Павел?

— А разве это не очевидно? Он же сказал, чтоб заставить Затонск принять меня как Ливена, — недовольно сказал Штольман.

— А ты этого не хочешь?

— А кто будет спрашивать мое мнение? Ты что не поняла, что Павел сделает так, как сам сочтет нужным… Да, я этого не хочу.

— Но почему?

— Потому что опасаюсь, что потом может быть еще хуже… Помнишь, ты говорила мне, что люди, увидев твое кольцо, могут подумать, что мне перепало еще и что-то из наследства князя? И тогда кроме презрения они будут испытывать еще и зависть. А сейчас у меня самого перстень, который, я даже боюсь представить, сколько стоит. И Павел настаивает, чтоб я его носил. Но здесь Затонск, а не Петербург, где в свете подобные украшения у множества людей, и я бы не особо этим выделялся. Как не выделялся и тем, что происхожу из высокородной семьи, пусть даже и таким сомнительным способом.

Сейчас, когда больше нет Разумовского, я в Затонске, пожалуй, ближе всех к высшему свету, по крайней мере именно эту мысль попытается навязать жителям Павел. И то, что, хотят они того или нет, они должны относиться ко мне с почтением и даже с благоговением… Ну перед князем они, возможно, и будут пресмыкаться. Но не передо мной. Я не князь, а Павел хочет чтоб меня именно так и воспринимали — не как бастарда, а как равноправного члена княжеской семьи. И он сделает все, чтоб показать, что Ливены — это семья, имеющая власть и влияние в обществе, и что идти против нее — это чревато последствиями. А многим людям навязывание подобных идей может быть совсем не по вкусу… Но проявят они свое недовольство, когда Его Сиятельство покинет город…

Его Сиятельство князь Ливен приехал в Затонск с двумя слугами — с камердинером Демьяном и кучером Трофимом. У заместителя начальника охраны Императора в частной жизни были непростые слуги. Оба они не только прислуживали хозяину согласно своим обязанностям, но и, когда нужно, были его охранниками и соглядатаями. О том, что жалование они получали не только от князя, знал только полковник Варфоломеев. Ливен иногда проверял возможные маршруты поездок Государя, путешествуя как титулованная особа, а не как подполковник. В дороге могло случиться всякое, и оба слуги могли отразить нападение наравне с хозяином. Ливен собирал сведения о местностях, где мог проезжать Император, и простоватому на вид Трофиму и Демьяну, который мог разговорить любого, иногда выбалтывали даже больше, чем удавалось узнать Его Сиятельству… Вот и в Затонске Ливен решил отправить Демьяна и Трофима по трактирам, кабакам да лавкам. Авось, насобирают сплетен о Штольмане, пока их хозяин отдыхает в гостинице после приготовленной камердинером ванны.

Демьян был примерно возраста Его Сиятельства и, как и хозяин, крепок, быстр, расторопен и прозорлив. Князь Ливен, который его когда-то спас, был для него всем. Как-то зимой молодой князь нашел замерзавшего полуживого от побоев мужчину. Тот не был бродягой или нищим, в лохмотьях можно было опознать дешевую, но добротную одежду. Он поднатужился, перекинул его через седло своей лошади и привез в имение. Мужчина поправился, но только физически. Когда он пришел в себя, он не смог вспомнить, ни кто он такой, ни откуда. Память о прошлом так к нему никогда и не вернулась. А вот навыки он не растерял. Речь его была правильной, он был грамотным, имел представление об укладе жизни в усадьбе и о ведении хозяйства, а также знал, как прислуживать господину. Возможно, ранее он был одним из старших слуг в доме или же личным слугой какого-нибудь дворянина. Ливен порасспрашивал в округе, не пропадал ли где человек, но никого не искали. И он предложил ему службу у него в Петербурге и в гарнизоне. Старого слугу он и до этого собирался отправить обратно в имение. Ему был нужен более молодой, выносливый человек. Так у князя Ливена появился Демьян, который к этому времени был неразлучен с хозяином уже четверть века. Для хозяина он был готов сделать все возможное и невозможное. Он научился хорошо держаться в седле, стрелять, фехтовать, драться… Располагать к себе людей, быть глазами и ушами хозяина и держать язык за зубами. Более преданного человека трудно было найти.

Трофиму было около тридцати, высокий, недюжинной силы, с немного наивным лицом, он производил впечатление простачка, но был наблюдательным и сметливым. К князю он попал, когда ему было чуть за двадцать. Его Сиятельству про него рассказал Демьян, который давно присматривался к конюху в имении Дмитрия Александровича, где они с хозяином периодически бывали. Дмитрий Александрович отпустил конюха со своим младшим братом без проблем. А Демьян научил его всему, что умел сам. Трофим был рад своему новому месту, тем более, что его еще и оставили при лошадях, к которым он, будучи сиротой, был привязан с детства. Второй привязанностью в его жизни стал Его Сиятельство.

Оба, и Демьян, и Трофим, хорошо знали своего хозяина и как князя, и как офицера. А Демьян еще изредка имел возможность лицезреть и просто Павла Александровича.

Деньги, выданные слугам, были потрачены в лавках и трактирах не зря. Пока князь отдыхал, Демьян и Трофим насобирали сплетен по всему городу. Итак, каким Штольмана представляли в Затонске? Княжеский ублюдок, сам наплодивший кучу байстрюков… Ходок, не пропускавший ни одной юбки, соблазнитель девиц, любовник фрейлин и клиент борделя — ну прямо не мужчина, а вулкан страсти… Кто бы подумал… Или все же поистаскавшийся ловелас, женившийся на попорченной им девице, потому что искушенной женщине он уже ничего больше не мог дать?

Ливен смеялся чуть не до слез — какой однако многогранной личностью оказался его племянник — от Казановы до недомужчины… Ладно, хоть в мужеложестве не был заподозрен. Но это, видимо, поскольку в провинциальном Затонске подобный вид отношений был в диковинку. А вот в Петербурге могли присочинить и такое. Ну, а что, выпускник Императорского училища правоведения, возможно, приобревший там опыт однополой любви, почти до сорока лет так и не женившийся… Кроме кучи любовниц у него могла быть и череда тайных любовников… Тем более, что в семье такое уже бывало. Гришка, его дядька, кутила, пьяница и распутник, ославивший Ливенов на весь Петербург и Остзейский край (и не только), промышлял и по женщинам, и по мужчинам. Ладно бы тихо взял на содержание какого-нибудь мальчика, а то ведь таскал их, как и легкодоступных девок, с собой по всем злачным местам… Да, многое еще Яков не знает о своих родственниках…

Что ж, он отдохнул, пора собираться к Штольманам. На этот раз Его Сиятельство оделся с помощью Демьяна. Посмотрелся в зеркало и остался очень доволен собой.

Яков и Анна были готовы к появлению князя. Штольман, похоже, надел свой самый… лучший?.. костюм. Скорее всего, лучше этого у него не было. Ну что ж, в Затонске и такой сгодится. Но не в Петербурге. Там Якова нужно будет непременно отвести к портному, у которого одевались Ливены, и обновить ему гардероб. Не хватало еще, чтоб сын князя появился в обществе в таких… обносках.

Анна была в красивом платье — по меркам Затонска и симпатичной шляпке, наверное, купленной в Петербурге. Она выглядела… миленько, но не превосходно. Но это можно было исправить, на это лишь были нужны средства. А у них с Сашей их более чем достаточно. Нужно будет узнать у графини про лучших дамских портных, а то он и понятия об этом не имел. Как, впрочем, и о ценах на наряды. Он не интересовался, у кого его знакомые дамы шили платья и сколько они стоили. Теперь, когда у него появилась племянница, придется следить за дамской модой и выделить для этого статью расходов. И пусть только Яков попробует возразить! Уж единственную племянницу он разоденет так, как и положено одеваться жене княжеского сына.

— Аннушка — ты просто отрада для моих глаз! — Ливен поцеловал Анне руку, а затем щеку. — Я так горжусь, что у меня такая красивая племянница. Все мужчины в ресторане забудут про еду, как только увидят тебя… А где же твое кольцо? У Якова вижу, а у тебя нет…

Анна достала перстень из шкатулки. Теперь у всей троицы были перстни Ливенов. Павел мысленно потер руки. Можно было начинать операцию по взятию штурмом Затонска.

По дороге к дому родителей Анны он не мог налюбоваться на племянника и его жену. После смерти брата он был очень удручен, что в семье нет лада, и что кроме него самого у юного Саши не осталось никого. Ему бы хотелось, чтоб у них с Сашей были еще родственники — такие милые люди, как Яков и Анна.

— Как же я рад, что у меня и Саши теперь есть вы. А то после смерти Дмитрия мы с ним остались вдвоем…

— Дядя Павел, а почему Вы говорите, что у Саши никого нет кроме Вас? Даже если Ваши братья не хотят поддерживать отношений, наверное, у него есть какие-то родственники со стороны его матери. Или они так же не интересуются им?

— Вот именно. Не интересуются. Да это и хорошо, не нужны Саше такие родственники. Лиза была внучкой знакомого нашего отца. Приданое, очень хорошее приданое, Лизе дал именно дед — со стороны ее матери. У Лизы были два брата, лет на пятнадцать старше ее, они никогда не были близки, а с замужеством Лизы все стало еще хуже. Братья посчитали, что дед отдал Лизе деньги, которые по праву предназначались им. Ведь даже старшему, который позже унаследовал титул графа, от их отца досталось, возможно, даже меньше, чем Лизе от деда. Мать Лизы вышла замуж по любви, но за человека, который оказался жадным, но не умел разумно распоряжаться деньгами, и сыновья пошли в него. И дед решил выдать Лизу замуж до того, как он отойдет в мир иной и братья смогут ее обобрать. Он сговорился насчет ее брака с нашим отцом, и они решили, что из двух его сыновей, которые были не женаты и имели хорошую репутацию, лучше будет выдать Лизу за старшего — Дмитрия, который сам потом унаследует большую часть отцовского состояния. Как говорится, деньги к деньгам… Оба решили, что Дмитрий будет ей самой выгодной партией.

Еще дед завещал одно из имений, с очень приличным доходом, первому сыну внучки, и это их, естественно, тоже разозлило. Единственный раз, когда я видел их, было на похоронах Лизы. Они ругались с Дмитрием из-за Лизиного и Сашиного наследства чуть ли не на ее могиле… Говорили, что перед смертью сестрица сумела еще раз подложить им свинью — родила мальчишку…

— Какой ужас… — покачала головой Анна. — Да, от таких родственников лучше держаться подальше.

— Помню, как они возмущались, что Ливены их обобрали… Мол, задурили голову их деду, и он не знал, что творил… Дмитрий тогда сказал мне, что он бы вполне обошелся без Лизиного и Сашиного наследства, но рад, что оно не досталось Лизиным братьям-крохоборам.

Штольман о чем-то задумался, а затем спросил:

— Павел, а когда стало известно, что дед решил оставить имение сыну Лизы?

— Не могу сказать. А какое это имеет значение?

— Возможно ли, что этот вопрос обсуждался еще при обговаривании ее приданого? Что Лизин дед уже тогда сказал вашему отцу, что оставит имение правнуку?

— Кто его знает. Почему бы нет…

— Тогда это объясняет, почему отец буквально требовал от Дмитрия Александровича внука… Он был нужен не только для продолжения рода Ливенов, но и чтоб заполучить богатое имение.

Павел посмотрел на Штольмана так, как будто тот открыл Америку.

— Да, при его алчности отец бы ни за что не расстался с желанием заполучить это имение. А значит, ему обязательно был нужен внук — как ты сказал… И еще теперь я понимаю, почему мне не дали никакого шанса с Лизой. Вряд ли бы Лизин дед согласился отдать такое имение сыну самого младшего из братьев, да еще военного, занятого своей службой. Он явно рассчитывал, что мужем Лизы будет старший сын, у которого у самого большое наследство и который сможет уделять внимание этому имению, когда потребуется.

— Значит, бедная Лиза пострадала из-за того, что ее дед хотел отдать это имение в надежные руки? — вздохнула Анна. — Как это печально… А ведь он хотел, как лучше…

— Да, прямо как в выражении — благими намерениями дорога в ад вымощена…

— Кстати, про дорогу. Мы уже подъезжаем. Дядя Павел, видите, на крыльце мои родители. Заждались нас. Но мы, кажется, не опоздали.

— Князья не опаздывают, они задерживаются. Или их задерживают важные дела, — пошутил Его Сиятельство.

========== Часть 5 ==========

Получив записку от зятя, Мария Тимофеевна разразилась тирадой.

— Что еще удумал Штольман? Какие хождения по ресторанам? К чему это? Зачем лишний раз показываться на людях? Могли бы дома отужинать. Тем более, что он никогда нас раньше никуда не приглашал… — ее совсем не радовала мысль идти куда-то вместе со Штольманом, на которого криво смотрело полгорода.

— Ну, может, у него повод какой сейчас есть?

— Какой? Еще одна сплетня на тему его подозрительного родства с князьями или его бесконечных интрижек с женщинами?

— Маша, ты несправедлива к нему. Что касается его родства с князьями — так это не его вина. Он сам — жертва обстоятельств и не несет ответственности за деяния своего отца. А насчет женщин — разве здесь в Затонске он вел себя так разгульно, как о нем сейчас ходят слухи? Доподлинно известно только то, что у него была связь с Нежинской, которая, кстати, сама к нему приехала. Он был холостым мужчиной и мог позволить себе иметь любовницу. А затем он женился на Анне. И, насколько я могу судить, с того времени он остепенился. Или ты слышала о нем какие-нибудь слухи, порочащие его, до того, как в городе стало известно, что он — незаконный сын князя?

— Ну только те, что ходили с его приездом, что он — дамский угодник и дуэлянт… Больше не припомню, — призналась Мария Тимофеевна.

— Вот видишь.

— Виктор, Виктор! Кто это?? — она кивнула в сторону приближавшейся к ним кареты.

— Ну не Штольман же! Наверное, ехали в усадьбу Разумовского, но свернули не туда. Сейчас узнаем.

Карета остановилась, лакей открыл дверцу и помог выйти из нее своему господину. За ним появились Штольман и Анна. Господин был похож на Штольмана, но в отличии от него был настоящим франтом. Мария Тимофеевна выглядела так, словно увидела явление Христа народу…

— Мария Тимофеевна, Виктор Иванович, добрый вечер! — поприветствовал родственников Штольман. — Вы просили меня кланяться моему дяде Павлу Александровичу. Но он изъявил желание познакомиться с Вами лично.

Князь подошел к госпоже Мироновой и поцеловал ей руку:

— Мария Тимофеевна, очарован! Поистине очарован! Теперь я вижу, в кого Анна — такая же прелестница как ее матушка, — сделал он дежурный комплимент. — Надеюсь, я не очень помешал Вашим планам на вечер, и Вы с Виктором Ивановичем не откажетесь присоединиться к скромному семейному ужину?

— Как можно, Ваше Сиятельство! Как можно! Это такая честь! — Мария Тимофеевна расплылась в улыбке.

— Для Вас я — Павел Александрович, дорогая Мария Тимофеевна. Ни к чему между родственниками титулы…

Ливен и Миронов обменялись рукопожатием, и Виктор Иванович пригласил гостя в дом. Анна пошла за отцом и Павлом. Мария Тимофеевна чуть задержалась:

— Яков Платоныч, что же Вы не предупредили? Мы же не готовы к визиту такой высокопоставленной особы…

— Мария Тимофеевна, — Штольман приложился к руке тещи. — Не сердитесь… Павел Александрович хотел сделать сюрприз. Я не мог его испортить…

Теща впилась взглядом в перстень на руке Штольмана. Выражение на ее лице было подобно тому, когда она впервые увидела у него обручальное кольцо и узнала, что он — муж ее дочери.

— Яков Платоныч… — пробормотала она. — У Вас такое же кольцо, как у князя… Я не понимаю, как это возможно…

— Мария Тимофеевна, я говорил Вам, что князья Ливены считают меня равноправным членом семьи. Этот перстень я унаследовал от Дмитрия Александровича, своего отца. Павел Александрович привез мне его сегодня.

— Значит, теперь и у Вас перстень князей Ливенов, как и у Анны…

— Да, это так. Конечно, я не князь, как Вам бы этого, возможно, хотелось, — улыбнулся Штольман. — Но я безусловно связан с ними родственными узами. И перстень — тому доказательство.

Штольман понимал, что подобное очень важно для его тещи. Она увидела еще одно подтверждение того, что ее зять состоял в родстве с князьями. У него фамильный перстень. Но самое главное — реальный, а не мифический дядя князь. Дядя, который имел тот же титул, что и сосед Разумовский, за которого Мария Тимофеевна когда-то надеялась выдать Анну…

Мария Тимофеевна чуть задержалась на крыльце, переводя дух. Вот это действительно сюрприз! А Витя еще говорил, что князьям Ливенам в Затонске нечего делать…

Зайдя в гостиную, она увидела стоявших рядом Штольмана и князя и невольно сравнила мужчин. Увы, сравнение было не в пользу зятя… Яков Платоныч, конечно, недурен собой, но князь — какой мужчина! Штольман сказал, что между ними разница десять лет, но смотрится князь всего на пару лет старше. А какой красавец! И лицом пригож, и ростом вышел — на вершок выше Штольмана, а какая стать! Какая манера держаться — сразу видно, что голубых кровей… А выглядит словно сошел с картинок из Парижских журналов, какие Петр привозил для Анны — аристократ до кончиков ногтей, лощеный, элегантный, с безупречным вкусом… Вот бы такого мужа для Анны — и с титулом, и богат, и хорош собой… А что Штольман? Ни титула, ни богатства, ни особой красоты… только что любит ее… Но разве Анну не мог бы полюбить такой как князь Ливен?

Заметив тещу, Штольман решил ретироваться и оставить Павла на ее попечение, чем она не замедлила воспользоваться.

— Павел Александрович, как я рада, что Вы приехали! Надолго Вы к нам? Я Затонск имею ввиду.

— Нет, в этот раз всего на пару дней, больше не могу себе позволить из-за своей службы, — Ливен чуть пригубил коньяк, который ранее предложил ему хозяин дома.

— А где Вы служите?

— В охране Государя.

— Самого Государя?? — у Марии Тимофеевны округлились глаза.

— Да, я заместитель начальника охраны Его Императорского Величества, поэтому не могу надолго отлучаться по своим делам. Вот выбрался на конец недели, чтоб увидеться с Яковом и Анной и познакомиться с новыми родственниками.

Глаза у Марии Тимофеевна стали еще больше. Так вот как служба у князя! Не какой-нибудь там офицер в гарнизоне, а начальство в охране Императора!

— Это такая честь для нас! Такая честь!

— Да будет Вам, Мария Тимофеевна…

— А позвольте узнать, Павел Александрович, Вы были женаты?

— Нет, никогда не был.

— А что так? Достойной спутницы не нашлось, чтоб стать Вашей княгиней?

Опа! Госпожа Миронова не ходит вокруг да около… Вопрос, как говорится, не в бровь, а в глаз! И это человеку, которого она видит впервые в жизни… Если она так с князем, что же было при знакомстве со Штольманом?

— Почему же? Была такая женщина, я ее очень любил, но, к сожалению, ей не суждено было стать моей супругой, она умерла совсем молодой…

— Какое несчастье!.. А что же потом так никому свое сердце и не отдали? Никакой другой даме не благоволили?

Что же госпожа Миронова думает, что он ей всех своих любовниц будет перечислять? Он, конечно, мог бы, но тогда в ресторан они попадут только к закрытию…

— Нет, я — однолюб, как и многие мужчины в нашей семье, как, например, Яков. После той женщины я уже никого не смог полюбить. А брака без любви, заключенного по каким-то другим мотивам, я не приемлю… Я смотрю на своего племянника и радуюсь, что он нашел свою единственную и счастлив с ней в браке.

— Понимаю… А Ваш другой племянник, Александр Дмитриевич? Он жениться не собирается?

— Что Вы, он еще слишком молод для женитьбы, ему всего восемнадцать. Ливены обычно женятся поздно, годам к тридцати, а то и позже… Яков вон женился ближе к сорока. Мой брат Дмитрий, его отец, и вовсе почти в пятьдесят… — Павлу хотелось закончить эту тему, и он обратил внимание на рояль, — о, у вас неплохой инструмент. Вы играете, Мария Тимофеевна?

— Немного…, но не просите…

— Что ж, не буду… А он настроен? Мне можно? — Ливен поставил на стол рюмку с коньяком, который так и не успел допить, отвечая на вопросы тещи Якова.

— Да, да, пожалуйста.

Он сел за рояль и стал играть Лунную сонату Бетховена. На него нахлынули воспоминания… Он увидел Лизу, сидевшую в кресле, ее руки были на округлившемся животе и она поглаживала их еще неродившегося сына… и улыбалась своей теплой улыбкой: «Павлуша, как же я счастлива с тобой… Как я люблю, когда ты дома… и мы вот так вдвоем…» Лизе нравилось, когда он играл для нее, особенно она любила Лунную сонату… Он играл ее для Лизы множество раз — и до рождения Саши, и после… И уже когда она была настолько слаба, что было ясно, что ей оставались считанные дни… Накануне того дня, когда Господь забрал ее, он тоже играл… играл, до крови закусив губу, чтоб не разреветься… и не показать ей своего отчаяния, когда позже он заглянет к ней в комнату… После смерти Лизы он не играл Лунную сонату ни для кого… кроме самого себя… И вот сейчас, столько лет спустя, ему впервые захотелось сыграть эту вещь для кого-то кроме Лизы — для людей, которые стали ему дороги и которые, как он видел, любили друг друга так же трепетно, как он любил Лизу… Для Якова и Анны…

Во время игры Павла Яков держал руку Анны в своей и гладил ее. Нежность заполнила его сердце… Ему хотелось оказаться с Анной наедине и дарить ей эту нежность… так долго, как только было возможно…

В гостиной стояла такая тишина, что когда Ливен плавно закрыл крышку рояля, было впечатление, будто ударил гром.

— Павел, ты играешь так, словно перебираешь струны души… Я никогда не слышал столь… чувственного исполнения… — чуть дрожащим голосом сказал Штольман.

— Павел Александрович, это бесподобно… — встряла Мария Тимофеевна. — Может, Вы еще и поете?

— Пою, но посредственно в сравнении с тем, как играю. Я очень люблю музыку, но пение — моя слабая сторона. Думаю, Яков должен хорошо петь, если он пошел в Дмитрия, у того был прекрасный голос. Яков, не так ли?

Штольман недовольно посмотрел на Павла — ну кто его просил? Ведь так хорошо все было…

— Что для тебя сыграть? Какой-нибудь романс?

Павел ведь даже не спрашивает, хочет ли он петь… при людях… Знает, что отказаться нельзя, иначе это будет выглядеть, что он рисуется. Он думал, какой романс выбрать…

— Может, Вам нужны ноты? — спросила Анна, видя замешательство мужа и желая заполнить неловкую паузу.

— Смотря что выберет Яков. Если романс известный, ноты мне не нужны.

— «Жаворонок» Глинки? Сыграешь?

— С превеликим удовольствием, — Павел понял выбор племянника, тот он не стал бы исполнять романсов с признаниями в любви прилюдно, это могло быть только для Анны. А «Жаворонок» — почему бы нет?

У Якова был красивый голос, но не такой сильный, как у Дмитрия. Но ему вряд ли давали уроки, чтоб этот голос развить, и он в любом случае заслуживал похвалы:

— Ну вот, я же говорил, что у Якова должен быть дивный голос. Истинный сын Дмитрия, такой же талант. Сегодня я будто бы вернулся на много лет назад, когда мы с братом музицировали вместе…

Он вспомнил, как однажды Дмитрий решил спеть пару новых романсов для Катеньки, но не хотел испортить впечатление своей неуверенной игрой и попросил аккомпанировать ему. Павлу польстило, что его, мальчишку, брат попросил играть для его дамы сердца. Катеньке тогда очень понравилось их исполнение, и он получил свой первый в жизни поцелуй от девушки — в щеку, от Кати. Дмитрий тогда пошутил, что если так пойдет и дальше, то у него появится повод для ревности. А Павел подумал, что когда Димий женится на Кате, у него появится настоящая семья — с обоими… родителями? Ну если не с родителями, то с братом и невесткой, которая уже тогда относилась к нему лучше, чем его родная мать… которой он никогда не был нужен… Да, он очень надеялся, что Катя станет его близкой родственницей. И он был абсолютно раздавлен, когда через некоторое время узнал, что отец не разрешил Димию и Кате пожениться… Ведь у Дмитрия потом могла появиться жена, которая вовсе не будет его жаловать. А он очень хотел, чтоб жена Дмитрия его полюбила. Но он никогда не мог предположить, что супруга брата не только полюбит его, но и станет его невенчанной женой и матерью его единственного сына…

Мария Тимофеевна была сражена наповал. Кто бы мог подумать, что Штольман поет, да еще так чудесно? Вместе с князем у них получился прекрасный дуэт — изумительное исполнение и голос, берущий за душу. Куда уж до них Анне с Коробейниковым и его губной гармошкой…

— Вот удивили, так удивили! Яков Платонович, голос у Вас и правда превосходный! А Вы, Павел Александрович, покорили меня своей игрой! Ваше исполнение — услада для ушей!

— Я благодарен Богу, что он дал мне немного способностей.

— Ну уж немного, не приуменьшайте своих талантов, Павел Александрович!

— Просто я люблю музыку.

— А оперу Вы любите? — не отставала от князя Мария Тимофеевна. — У Вас есть своя ложа в театре?

Виктор Иванович мысленно содрогнулся — какими еще вопросами засыплет жена Ливена? Хоть бы не начала спрашивать про его владения и доход, а то вообще можно будет провалиться под землю…

Ливен мысленно усмехнулся: вопросы про его положение и состояние начались с интереса о собственной ложе в театре. Сколько понадобится времени, чтоб госпожа Миронова перешла к тому, чем он владеет?

— Я не большой любитель оперы, но хожу туда иногда — как и все в свете. Я предпочитаю концерты симфонической музыки. Своей ложи у меня нет по той причине, что я очень часто отсутствую в столице по службе. Но когда мне хочется посетить театр, меня всегда рады пригласить мои знакомые, у которых есть свои ложи. Они будут также рады, если я приду в компании моих близких. Так что, Мария Тимофеевна, не беспокойтесь, если Анна захочет посетить оперу, она будет наслаждаться представлением с самых лучших мест.

— Это так любезно с Вашей стороны! Так любезно! Какая забота о нашей дочери!

— Всегда рад услужить!

Павел с тоской посмотрел на рюмку с коньяком, которую оставил на столе на другом конце комнаты. Не то что бы коньяк был очень хороший, средненький такой коньячок. Но ему захотелось выпить. И он чувствовал, что скоро ему захочется напиться… Ну не напиться — этого он в обществе новых родственников, конечно, позволить себе не мог. Но хоть выпить пару рюмок — для успокоения нервов… Надо плавно переходить к тому, что пора бы уже и в ресторан. Но у него были еще намерения заехать до ресторана в другое место.

Он вынул свои золотые карманные часы:

— Дорогие родственики, как вы смотрите на то, чтоб двинуться в путь? Но у меня будет просьба. Мы могли бы по пути в ресторан заглянуть к фотографу? Я бы очень хотел иметь совместный снимок с племянником. Кроме того, я бы не простил себе, если бы упустил случай, когда мог бы быть запечатлен и в компании столь прекрасных дам, — улыбнулся Ливен.

— Да что Вы, Павел Александрович… — смутилась Мария Тимофеевна, поправляя прическу. — Мы не готовы для этого… — с одной стороны ей очень польстило, что князь захотел иметь снимок, с другой — знала бы она заранее, она бы надела другое платье, пригласила куафера сделать прическу и надела драгоценности поизысканненй…

— Мария Тимофеевна, Вы, как и Анна, выглядите просто восхитительно! — сделал очередной комплимент Ливен. — Не откажите мне в такой малости…

— Дядя Павел, может, отложим это на завтра? Думаю, с фотографом можно договориться…

— Анна! — Мария Тимофеевна шикнула на дочь. — Что за бестактность! Простите ее, Павел Александрович!

— Нет-нет, я сам просил Анну так называть меня. Ведь она теперь моя племянница, и мне приятно, если она будет называть меня дядюшкой…

— Ну раз Вы настаиваете…

— И я согласен с Анной, что идея пойти к фотографу сегодня была, возможно, не самой удачной. Мы могли бы сделать это завтра днем — если Вы не против, — у Ливена были другие планы за следующий день, но не такие, чтоб их нельзя было изменить. И он действительно очень хотел снимок с Яковом.

— Хорошо, Павел Александрович, пусть будет завтра. Нам, мужчинам, ведь недолго собраться, а дамам нужно будет время, чтоб навести красоту… — сказал Миронов, которого почти не было слышно до этого.

— Тогда милости прошу в карету, — пригласил князь.

Комментарий к Часть 5

Вершок - 4,45 cм, то есть Ливен выше Штольмана примерно на 5 см.

========== Часть 6 ==========

Карета князя была просторной, в ней без труда разместились все пять человек — дамы в достаточно пышных платьях заняли одно сидение, а мужчины — другое. Князь Ливен сидел напротив Марии Тимофеевны, и она исподтишка любовалась им.

Какой же все-таки восхитительный мужчина! Высокий, сложенный как Аполлон… Руки с красивыми длинными пальцами — сильными, но, она была уверена, и нежными — когда они касались женщин… Волнистые волосы немного светлее, чем у Штольмана. Выразительные глаза необычного зелено-голубого цвета — цвета бирюзы, которые он иногда чуть прищуривал, когда улыбался или усмехался. А улыбка — вот уж поистине мужчина, которому улыбка необыкновенно шла. Сколько же дам, должно быть, теряло рассудок от этой притягательной улыбки…

Она редко заглядывалась на мужчин — с того времени, как совсем молоденькой была помолвленной с Виктором. Виктор казался ей самым красивым из мужчин, которых она знала, другие мужчины в сравнении с ним проигрывали. Зачем было обращать внимание на других, если ее Витя был самым лучшим? Или самым лучшим… в Затонске?.. Теперь в сравнении с красавцем князем Виктор не казался ей привлекательнее всех остальных мужчин. Да, у него очень приятная внешность, но до князя ему… далеко… Впервые за многие годы замужества ей пришла в голову мысль, что она могла бы влюбиться в другого мужчину — если, конечно, не была бы замужем… Нет, безусловно, она не променяла бы своего Витю ни на кого, даже на князя Ливена. Но она удивилась самой мысли, что ее смог очаровать какой-то другой мужчина…

Ливен, поддерживая беседу ни о чем с Мироновым, видел, как его жена кидала на него взгляды… и ухмылялся сам себе… Еще одна дама попала под его чары… Теперь понятно, почему она задавала ему столь личные вопросы — по-видимому, ей не верилось, что такой неотразимый мужчина мог быть холостым… Слава Богу, она замужем и, судя по всему, испытывает теплые чувства к своему супругу. Роман с тещей своего племянника его не интересовал, будь она даже вдовой и божественной как Диана… А романы с замужними дамами ему претили и вовсе, хотя в каком-то смысле отношения с ними могли быть более безопасными… ведь такие дамы не могли претендовать на то, чтоб стать княгиней Ливен — всеми праведными и неправедными способами. И тем не менее у него никогда не было связей с замужними женщинами, кроме единственного раза — с Лизой, супругой его брата Дмитрия. И с Лизой у него была не связь, не роман, а семья. Единственная любимая женщина, его невенчанная жена, мать его сына формально принадлежала его старшему брату… так же, как и его единственный сын… Но он сам согласился на этот выбор и никогда не пожалел об этом. Наверное, это была судьба… Больше судьбы он не искал. Ему повезло, что он никогда не был обделен женским вниманием и мог выбирать себе любовниц по вкусу — в большинстве это были красивые свободные женщины из высшего общества со светскими манерами на людях… и не особо стеснительные, когда дело доходило до спальни… Вполне миловидная теща его племянника в категорию его потенциальных пассий не входила никоим образом… Но ее взгляды, полные… обожания?.. в обмен на его комплименты, почему бы нет? Кому от этого будет хуже? Не каждый же день провинциальная замужняя дама не первой молодости может получить хоть чуть-чуть внимания от князя…

— Какое вино или шампанское Вы предпочитаете, дорогая Мария Тимофеевна? — переключил он свое внимание с Виктора Ивановича на его жену. — Надеюсь, оно есть в ресторане Дворянского Собрания? Если нет, я могу предложить пару бутылок Клико, когда, например, завтра мы отправимся к фотографу. Мы могли бы встретиться у меня в гостинице и выпить по бокалу. Мне хотелось бы надеяться, что мои прелестнейшие спутницы не будут разочарованы…

— Ах, Павел Александрович, это Вы в столицах привыкли к изыскам… У нас в Затонске все по-простому… — сказала Мария Тимофеевна, когда карета остановилась у Дворянского Собрания.

Лакей помог Его Сиятельству, дамам и мужчинам выбраться из кареты. Метрдотель уже распахнул и придерживал дверь ресторана для благородного господина и его спутников. Он принял трость и цилиндр от наиболее изысканно одетого господина, а затем трости и шляпы у остальных двух мужчин.

— Любезный, организуйте нам стол получше.

— Желаете кабинет, Ваше…

— Сиятельство. Нет, хороший стол в зале для меня и моих родственников.

Зачем ему кабинет? Кабинет — это для тех случаев, когда люди хотят уединиться. Он же преследовал совершенно противоположную цель — показаться на глаза как можно большему количеству людей.

Сиятельство?? У метрдотеля округлились глаза, и он еще больше вытянулся перед высокородным господином. О Господи! Так это — князь, родственник чина из полиции, про которого не так давно писали в газете и фамилию которого он позабыл. Точно, вон они как похожи, сразу видно, что полицейский — княжеский родственник… Да и кольцо у него такое же, как у князя…

— Конечно, конечно, Ваше Сиятельство, как Вы изволите… Прошу — здесь самый лучший стол для Вас и Вашей компании, — провел он князя.

Его Сиятельство посмотрел на стол у стены и скривился:

— И лучше этого ничего нет?

— Для компании на пять персон — ничего… Кроме кабинета…

— Ну так сдвиньте два стола у окна да покройте скатертью. Мне что ли Вас учить? — в голосе князя появились стальные ноты.

— Один момент, Ваше Сиятельство. Васька, Ленька! — крикнул он. — А ну живо сделайте для Его Сиятельства большой стол у окна между пальмами!

Двое молодцов тут же устроили стол для знатных господ. Один принес вазу с цветами со стола, где до этого компания отмечала какое-то торжество и оставила там букет роз. Наконец все расселись, и настало время делать заказ.

— У кого какие предпочтения? — Ливен заглянул в меню и был приятно удивлен разнообразием блюд.

— Да в общем-то никаких особых предпочтений, — сказал Штольман.

— Может, что-нибудь из того, что никогда не пробовали? Что-нибудь необычное…, но вкусное… — тихо предложила Анна, посмотрев на дядю Павла.

— Анна! — одернула дочь Мария Тимофеевна. — Выберите сами, Павел Александрович.

— Нет, Аннушка права. Почему бы не попробовать что-нибудь этакое… Правда, на вкус и цвет… Так что не обессудьте, если кому-то выбранные мной блюда придутся не по вкусу…

Ливен понял, что имела ввиду Анна — не только необычные, но и попросту дорогие блюда, которые могли быть не по карману ееродителям или мужу. Она знала, что он не позволит ее родственникам заплатить ни копейки и хотела, чтоб они попробовали то, что никогда не стали бы заказывать сами. Доходы провинциального стряпчего или полицейского чина никак не равнялись доходам князя. При его достатке он мог позволить закатить пир на весь мир — тем более на пять человек в провинциальном Затонске. Эти же блюда в столичных ресторанах как, например, у Донона стоили намного дороже. Оставалось только надеяться, что они будут приготовлены не намного хуже… Он решил заказать уху из стерляди с шампанским, трюфели, салат месье Оливье, жареных перепелов и котлеты де-воляй с начинкой из шампиньонов и сыра — так, на всякий случай… На десерт — мороженое, эклеры, ананасы и другие фрукты. Из напитков он выбрал Курвуазье, Шабли и еще пару французских вин, исключив предлагаемые шампанские вина, которые не показалось ему достойными его гостей.

— Любезный, вот все, что я сказал, а закуски — на Ваше усмотрение, что у Вас самое лучшее. И позовите повара, я хочу поговорить с ним сам.

— Все будет в лучшем виде, Ваше Сиятельство. Не извольте беспокоиться, — поклонился метрдотель.

В мгновение ока на столе появились коньяк, вина и закуски в большом разнообразии. Не успел человек разлить содержимое бутылок по бокалам, как со стороны кухни появился повар. Князь кое-что уточнил, вставляя французские слова в русскую речь, а потом и вовсе перешел на французский. К удивлению спутников князя Ливена, затонский повар поддержал разговор с Его Сиятельством тоже на французском.

— Вот оказывается, и в провинции бывают повара, которые готовы угодить гурманам с титулами, — усмехнулся Ливен, когда повар удалился от их стола.

— Павел, а я смотрю, ты знаток языков. Сколько языков ты знаешь? — поинтересовался Яков Платонович.

— Естественно, немецкий — все же это родной язык семьи Ливен. Французский, как и положено отпрыску благородного семейства, английский и итальянский — этот достаточно для того, чтоб понимать, что поют в опере… Латышский и Эстонский — поскольку большинство имений Ливенов находятся в Лифляндии, правда, не так хорошо, больше на бытовом уровне… Датский — совсем немного, это благодаря сопровождению Императорского семейства к родственникам в Данию…

Василий, человек, прислуживавший за столом князя, тут же намотал себе на ус: князь-то — не просто богатый аристократ, а приближенный к самому Императору. Вот это честь обслуживать такого посетителя! Честь… и ответственность… Хоть бы они в ресторане не осрамились перед таким гостем… Хоть бы вино не пролить, а то аж руки задрожали… И на кухне бы ничего не напортачили — он надеялся, что Анисим Антонович сам займется приготовлением хранцузских яств, а не поручит другим менее опытным в этом деле поварам.

Князь жестом приказал человеку отойти в сторону — он не хотел, чтоб тот мельтешил у их стола постоянно. Кроме того, он уже услышал о князе достаточно, чтоб разболтать о нем своим знакомым. Василий тут же встал невдалеке, чтоб в любое время услужить Его Сиятельству и его гостям.

— Ну, дорогие родственники, давайте еще раз выпьем за нашу встречу, очень надеюсь, что не последнюю, — предложил Ливен тост. — Что касается меня, думаю, я еще наведаюсь в Ваш городок, по крайней мере, пока мой племянник с племянницей здесь…

— Всегда будем Вам рады, Павел Александрович, — сказал Миронов.

— А когда Вы с Марией Тимофеевной приедете в гости в Петербург, если Вам покажется, что квартира, которую мой брат Дмитрий Александрович оставил своему сыну Якову, недостаточно большая, надеюсь, Вы не сочтете за неудобство остановиться в нашем особняке на набережной. Мы с Александром Дмитриевичем будем рады принять Вас там, — сказал князь достаточно громко, чтоб его слова слышали за соседними столами.

— Павел Александрович, это лишнее…

— Виктор Иванович, это совсем не лишнее. У нас с Александром не так много родственников, которым мы были бы рады в нашем доме. Так что прошу, не стесняйтесь.

Эка, куда Павла занесло. Пригласить Мироновых к себе… Понятно же, что он это сказал, чтоб окружающие слышали, что у него с родственниками племянника добрые отношения… Только бы Мария Тимофеевна не восприняла это всерьез. Штольман надеялся, что тесть сможет отговорить жену от того, чтоб действительно остановиться в особняке князя… Он был даже готов отдать тестю с тещей княжескую спальню, а сам с Анной на время их визита переселиться в одну из спален в мансарде — понятно, что не ту, где он был с Лизой, лишь бы Мироновы не причиняли неудобства Ливенам.

— А как Вам наш Затонск, Павел Александрович?

— Я пока мало что видел, но, как мне кажется, городок милый, приятный… — сказал Павел и добавил про себя: «Если сплетен про Штольмана не слушать…» — Яков же здесь прижился, хоть до этого и прожил всю жизнь в Петербурге. Хотя для столичного жителя, наверное, все же скучновато.

— Ты прав, столичных развлечений здесь почти нет. Но и людей, привыкших к ним, раз-два и обчелся… На память приходит разве что Разумовский, — сказал Яков Платонович.

— А что, усадьба Разумовского так и пустует?

— Пустует… А Вы, Павел Александрович, с какой целью интересуетесь? Уж не хотите ли купить ее? — у Марии Тимофеевны появилась небольшая надежда, что их соседом снова будет князь, да еще родственник зятя.

— Помилуйте, Мария Тимофеевна, зачем она мне? Дохода она приносить не будет, а расходы на содержание нужно будет нести. Да и мне вполне хватает двух имений в Лифляндии и усадьбы под Петербургом. Я спросил по той причине, что новые владельцы могут оказаться не самыми приятными соседями — кутить, шуметь, а вы ведь привыкли жить в тишине, думаю, Разумовский бывал здесь не чаще одного раза в несколько лет, да и когда жил здесь, гулянок не устраивал…

— Ну гости у него бывали. Но вреда от них никакого не было…

— Если не считать пары убийств и так по мелочи, — вставил свое мнение начальник сыскного отделения, добавив про себя «типа шпионажа».

— Правда, что он был замешан в чем-то… неблаговидном? — поинтересовалась Мария Тимофеевна

— Истинная правда.

— А ведь казался таким приятным человеком… Кто бы мог подумать… — покачала она головой.

— Да, он мог произвести благоприятное впечатление.

— Вы были с ним знакомы?

— Видел его в Петербурге, но близко мы, к счастью, знакомы не были.

— А он ведь к нашей Анне сватался…

Анна мысленно простонала. Ну зачем мама делится такими подробностями с Павлом? Ей было неловко, и она сделала вид, что поглощена ухой из стерляди с шампанским, которая, к ее удачи, уже была подана на стол.

— Я был бы удивлен, если бы он не сделал этого. Красивая молодая женщина, да еще с таким необыкновенным даром…

— Вы знаете, что Анна… особенная? — удивилась Мария Тимофеевна.

— Конечно, — впервые о том, что барышня, которой отдал сердце Яков, была «с причудами», он услышал от своего умирающего брата. А позже, когда собирал информацию на племянника, он попутно интересовался и его женой. У Анны несомненно был дар медиума. Она не была шарлатанкой, как многие в спиритических салонах Петербурга. — Я рад, что Анна предпочла иметь мужем незаконного княжеского сына, а не князя, замешанного Бог знает в чем… Без сомнений, она сделала правильный выбор.

— Что же заставило его пойти на такое? Вряд ли он бедствовал, — предположил Миронов.

— Да какое там бедствовал, если мог пожертвовать университету пятьдесят тысяч… — сколько князь дал Нежинской, чтоб заплатить его карточный долг, Штольман умолчал.

— А ради чего тогда? Из идейных соображений?

— Идейные соображения чаше всего являются прикрытием меркантильных интересов, — профилософствовал Ливен. — Нет, думаю, здесь личные мотивы. Я слышал о нем кое-что, но поскольку это только слухи, я не считаю возможным ими делиться… Значит, у Разумовского так никто и не появлялся…

— Говорят, были какие-то люди по весне, заезжали всего на несколько часов, но кто такие — не известно. Возможно, и новые хозяева усадьбы. В городе они не были, ни с кем не знакомились. Сами мы их тоже не видели, — пояснил Миронов.

— А Вы в своих имениях часто бываете? — спросила его жена.

— Нет, к сожалению. При моей службе подобное невозможно. На частые поездки в Лифляндию у меня нет времени. Но я бываю в своей усадьбе под Петербургом. И еще в имении и усадьбе Александра — в тех, что тоже недалеко от столицы. А вот он может себе позволить посещать имения по своему собственному усмотрению. Но в отличии от меня, в Петербурге он бывает редко.

— А со многими знатными особами в столице Вы знакомы? — не отставала от князя Мария Тимофеевна.

— Да проще сказать, с кем не знаком… Но это не значит, что я поддерживаю со всеми приятельские отношения… Скажем так, я знаю очень многих людей, представлен им, но при встрече обмениваюсь с ними лишь формальными приветствиями. И со многими представителями света дальше таких формальных приветствий и заходить нет желания… Мария Тимофеевна, такая теплая и приятная компания, как сейчас — это большая редкость, — улыбнулся князь очаровательной улыбкой, от которой у госпожи Мироновой затрепетало сердце.

Ее взгляд в очередной раз задержался на лице князя, она даже забыла про французские деликатесы на столе и отложила в сторону проборы. Ливен снова посмеялся про себя: «Ну, Мария Тимофеевна, не ожидал… Как бы Виктор Иванович не вздумал ревновать супругу…»

— Мария Тимофеевна, я смотрю, Вы совсем ничего не кушаете… Неужели при Вашей изящной фигуре Вы ограничиваете себя? Рекомендую Вам салат месье Оливье — блюдо исключительного вкуса, здешнему повару оно определенно удалось. Вы пробовали его прежде?

— Да, Павел Александрович. Но попробую еще раз с удовольствием.

— И не оставьте без внимания котлеты де-воляй, нежнейшее мясо, а начинка просто тает во рту. Просто созданы для услаждения вкуса таких утонченных дам как Вы! Вы не представляете, как мне приятно разделить с Вами трапезу. Ужин в таком милом обществе — чего еще желать? Хотя если бы мы были не в ресторане, а на каком-нибудь приеме, я бы непременно пригласил Вас на танец, дорогая Мария Тимофеевна, если, конечно, Виктор Иванович не был против.

— От чего же, Павел Александрович. Был бы рад, если б мою супругу пригласил на вальс такой блистательный кавалер. Маша, ты бы ведь не отказала Павлу Александровичу?

— Ну так как, Мария Тимофеевна? Не откажете? — лицо князя снова озарила улыбка

Штольман в недоумении смотрел на Ливена. Неужели Павел решил приударить за Марией Тимофеевной? Да нет, так, льстит ей. И немного флиртует. На такую как она всерьез он никогда внимания не обратит… Но по всему видно, что дамский угодник еще тот, какую угодно женщину обворожит… А Мария Тимофеевна просто расцвела от княжеских комплиментов. Хорошо хоть тесть понимает, что это лишь проявление любезности со стороны Ливена.

— Я сейчас редко танцую, — смутилась Мария Тимофеевна. Но… Вам бы я не отказала, Павел Александрович…

— Вот и славно. Надеюсь, нам удастся повальсировать с Вами, Мария Тимофеевна, когда Вы будете в Петербурге. Как, безусловно, и с Анной. С нетерпением буду ждать, когда смогу появиться в обществе в компании столь прекрасных дам. Как и завтрашнего дня, ведь мы собрались пойти к фотографу. В какое время Вам было бы удобнее?

— Лучше бы не слишком рано, чтоб куафер сделал нам с Анной прически. Может быть, ближе к полудню?

— Что ж, так и сделаем, — согласился Ливен, вздохнув, что весь его завтрашний день будет разорван. Но ничего не поделаешь. Он сам хотел снимок с Яковом. — Вы мне скажите, какой фотограф самый лучший у Вас в городе, я отправлю к нему Демьяна.

— Хорошо бы, чтоб он не был занят в это время, — забеспокоилась Анна.

— Ему заплатят столько, что все его остальные дела не будут иметь никакого значения, — твердо сказал Его Сиятельство. — Кроме того, не думаю, что у него столько высокопоставленных клиентов, что он не смог бы обслужить князя в удобное для того время…

Князь жестом подозвал Василия, чтоб тот сбегал на улицу за его слугой. Демьян получил указания от князя и его племянника и заверил Его Сиятельство и Его Милость, что все будет сделано должным образом.

При обращение слуги Павла к нему Ваша Милость Штольман смутился. Интересно, Демьян дошел до этого сам или так ему приказал называть племянника князь? Как он и сказал Павлу, в городе к нему несколько раз ошибочно обращались Ваше Сиятельство, кем он, в силу своего рождения, естественно, не являлся. Слуга князя, конечно, не мог сделать подобной ошибки. Но сын князя, пусть и незаконный, по-видимому, заслуживал особого обращения, и иного варианта как более или менее нейтральное Ваша Милость, нередко использовавшегося в отношении различных представителей дворянского сословия, не нашлось. Значит, теперь он Его Милость, по крайней мере для слуг князей Ливенов…

Павел заметил смущение Якова. Что же, в любом случае племяннику придется привыкать к своему новому положению. Он уже больше никогда не будет просто Штольманом. Факт, что он является сыном князя, наложит отпечаток на его дальнейшую жизнь, хочет он того или нет. Его Милости не остается ничего иного, как смириться с ситуацией, в которой он оказался из-за превратностей судьбы…

От размышлений о судьбе племянника мысли Ливена перетекли к более насущным вопросам… Десерт уж близится, а никого все нет… К столу князя пока так никто не подошел, как рассчитывал он. Или в Затонске жители были слишком застенчивые — в чем он сомневался, или слухи о его появлении не достигли того, на кого он поставил… Неужели он мог так ошибаться? Или стоит еще подождать? Ведь пока не конец вечера…

Подали кофе, сладкое и фрукты. Разговор снова закрутился вокруг еды. Как оказалось, Аннушка никогда до этого не пробовала ананаса и не могла понять, пришелся он ей по вкусу или нет. Мороженое ей понравилось, как и Марии Тимофеевне. Штольман предпочел кофе с эклерами, которые, к его удивлению, ничуть не уступали тем, что он бывало заказывал в столичных кофейнях.

— Аннушка, теперь мы с тобой будем непременно захаживать сюда, чтоб выпить чашечку кофе и попробовать другие здешние кондитерские шедевры.

Павел распорядился принести и других пирожных — зачем же откладывать, если можно попробовать их прямо сейчас? Он был сладкоежкой, но старался не налегать на торты и сладости, будучи в компании, так как пристрастие к ним в глазах многих все же было женской слабостью. А он был настоящим мужчиной.

Он успел насладиться вкусом двух пирожных, когда в ресторане появилась целая делегация, ведомая Трегубовым. Полковник и трое мужчин были однозначно из салона Дворянского Собрания. Обсуждали, наверное, за картами, стоит ли беспокоить Его Сиятельство своим присутствием или нет. И все-таки решились.

Трегубов поздоровался с компанией князя, поцеловал ручки дамам и представил Его Сиятельству своих спутников, одним из которых, как и предполагал Ливен, оказался предводитель Дворянского Собрания. Естественно, для всех была большая честь быть представленными Его Сиятельству. Они надеялись, что князь провел приятный вечер, и что ресторан Дворянского Собрания, который, по их мнению, являлся самым лучшим в городе, не разочаровал его. И были бы очень признательны, если бы Его Сиятельство смог позже присоединиться к другим членам Собрания и, возможно, сыграть партию-другую в карты…

— Господа, благодарю за приглашение, но вынужден отказаться. Возможно, в другой мой приезд. В этот раз мой визит слишком короткий, чтоб я мог позволить себе тратить время на что-то кроме общения с моим дорогим племянником Яковом Платоновичем, которого я уже давненько не видел, и его родственниками. Даст Бог, когда я снова приеду в Затонск, мы с Яковом Платоновичем и Виктором Ивановичем составим Вам компанию.

Все закивали в знак согласия. Князь пожал господам на прощание руки и отметил, что взгляд предводителя, который без сомнения узрел перстень Ливенов, переместился с его руки на руку Штольмана, придерживавшую кофейную чашечку, ведь на ней был такой же перстень, как и у него самого. На лице предводителя отразилась целая гамма эмоций. Ну что же, цель достигнута. Павел не сомневался, что не успеют господа вернуться в салон, как станут обсуждать то, что увидели. Сколько потребуется времени, чтоб для них большой честью оказалось провести вечер в компании внебрачного сына князя Ливена, признанного Его Сиятельством?

Несмотря на протесты племянника и его тестя, Ливен за все расплатился сам. Он добавил щедрые чаевые, размер которых, был, возможно, равен тому, что человек и метрдотель получали в Затонске за неделю. И оставил некую сумму для повара, кулинарным искусством которого был более чем удовлетворен. Если он снова приедет в Затонск, как планировал, он неприменно отобедает в этом ресторане еще раз, но только если для него будет готовить повар-полуфранцуз с совершенно не свойственным провинциальному городку именем Ансельм Антуанович.

========== Часть 7 ==========

Подполковник Ливен наконец облачился в свой мундир, в котором чувствовал себя не менее удобно, чем в элегантных сюртуках князя, сшитых по парижской моде, и решил позавтракать в Офицерском Собрании.

Он едва успел сделать глоток горячего кофе, как к его столу подошел один из офицеров.

— Подполковник, простите за беспокойство… Вы случайно не Ливен?

— Да, Ливен Павел Александрович. А мы когда-то были знакомы?

— Нет, просто я подумал, что Вы — родственник следователя Штольмана, Вы с ним похожи. Штабс-капитан Розен, — представился он.

— Вы знаете моего племянника?

— Узнал при весьма печальных обстоятельствах. И хотел извиниться. Ведь это из-за меня началась та свара в трактире, в ходе которой обнаружилось, что Штольман — из Вашей семьи… Если бы я не стал подозревать Никанорова в краже, ничего бы не случилось… А так получается, что я виноват в том, что Штольман оказался в центре скандала. Перед Штольманом я уже извинился, хочу и перед Вами. Ведь из-за меня кости перемывают не только Штольману, но и Вашей семье… А ведь когда я затеял ссору с Никаноровым, я и не предполагал, во что это выльется. Я только хотел вывести подлеца на чистую воду. А из-за этого пострадало столько людей.

— Кости перемывают, как Вы изволили выразиться, не столько из-за Вас, сколько из-за статьи в газете. Хотя начало было действительно положено в той сваре в трактире… Но Вам незачем извиняться. Мотивы у Вас были самые благородные. В отличии от вора. По крайней мере негодяй после всего этого приговорен к каторжным работам… Ну будет об этом… Не изволите ли присоединиться к завтраку, штабс-капитан?

— Нет, благодарю. Я уже собирался уходить.

Хорошо, что он позавтракал в гостинице. Он не спускался в ресторан, завтрак ему принесли в номер. Как он и предполагал, в Офицерском Собрании спокойно поесть ему не дадут. Но на это он и рассчитывал, предварительно заморив червячка.

— Подполковник Ливен? Заместитель начальника охраны Его Императорского Величества?

— Так точно, — Ливен отложил столовые приборы и привстал. Слухи о нем уже успели расползтись.

— Полковник Симаков.

— Присаживайтесь, полковник.

— Насколько я понимаю, Вы еще и родственник Штольмана?

— Да, его дядя.

— И Вы в Затонске как частное лицо? Или по служебной надобности?

— А как бы Вам этого хотелось? — пронзил Ливен взглядом начальника штаба гарнизона.

— Да, честно говоря, никак, — сам того не ожидая выдал Симаков. И тут же попытался исправить положение: — Я хотел сказать, что, честно говоря, никакой разницы нет… Я так, из любопытства спросил…

Ну конечно! Так он и поверил! У самого поджилки трясутся! Что ж, раз трясутся, видно, на это есть причина…

— Полковник, Вы можете объяснить, как получается, что в Вашем полку столько офицеров, которые позорят честь мундира? Скоро, похоже, тех, кто верен долгу и чести, уже не останется. Как можно положиться на гарнизон, в котором процветают пьянство, дебоши, кражи личного имущества и государственных документов и убийства?

Полковник понял, куда клонит Ливен. Этого он и боялся — что офицеры полка, совершившие проступки и преступления, могут рассматриваться как неблагонадежные.

— Из тех, кто преступил закон, пара офицеров была переведена в полк в последние года два. Например, Львов и Никаноров. Из тех полков, где им были не рады. Но это Вы уже, наверное, сами знаете.

— Знаю. Но не понимаю, что Вы этим хотите сказать. Уж не то ли, что в к Вашему полку умышленно приписывали офицеров, запятнавших себя? Если так, то Вы что же намекаете на диверсию? Что где-то наверху специально принимали решения о переводе таких офицеров именно в Ваш полк?

— Я этого не говорил, — быстро сказал Симаков, заерзав на стуле.

— Еще бы Вы это сказали. Ведь в случае, если у Вас были такие подозрения, Вы были обязаны немедленно доложить о них. А Вы этого не сделали. Как, похоже, и ничего в отношении офицеров, которые ранее преступали закон. Или были заподозрены в этом.

— А что я мог сделать? Ничего… — полковнику показалось, что сидение стула было все утыкано гвоздями.

— То есть Вы ничего не делали, выжидая, что они снова совершат что-нибудь противозаконное, и Вы избавитесь от них с помощью полиции? Того же Штольмана, который в итоге от одного из Ваших разнузданных офицеров и пострадал?

Такого поворота начальник гарнизона не ожидал. Как мастерски Ливен перешел от радения о чести офицерского мундира к оскорблению его племянника. И ведь ничего не сделать, даже замечание, так как Ливен прав.

— Перед Штольманом мы извинились. Никто не предполагал подобного. Да, о Никанорове ходили слухи, но не более того. Никто его за руку до этого не ловил.

— И сколько в гарнизоне еще офицеров, о которых ходят слухи и которых пока не ловили за руку?

— Один, — признался полковник, мысленно перекрестившись, что разговор немного сменил направление. — У этого офицера была любовница, замужняя дама, так вот из ее дома пропали деньги, которые ее муж держал для какой-то сделки. В тот день, когда кроме этого офицера в дом никто не приходит.

— У вас что же офицеры средь бела дня в открытую шастают в дома замужних любовниц?

— Так ее мужа в городе не было, он куда-то уезжал…

— Какая прелесть! — с сарказмом заметил Ливен. — Дело о краже заводили?

— Никак нет.

— Откуда тогда известно?

— Так там такой скандал был, что все соседи слышали. Говорят, она в ногах у мужа валялась, чтоб тот о краже не заявлял. Клялась, что расстанется со своим любовником… и что тот хоть и легкомысленный мужчина, кражи совершить не мог, что это все навет… Ну муж ее тогда побил сильно, но в полицию обращаться не стал…

— Какой благородный мужчина!

— Тут не в благородстве дело, — не отреагировал на очередной сарказм Ливена начальник гарнизона. — Кому хочется, чтоб его рогоносцем считали и пальцем тыкали?

— Так никому не хочется, чтоб в него тыкали пальцем. Ни по какому поводу…

Полковник понял, что Ливен имел ввиду — что пальцем тыкали в Штольмана, после того, как из-за Никанорова он оказался в центре затонских сплетен.

— Совершенно согласен…

— И больше никаких подозрений насчет этого офицера не было?

— Абсолютно никаких. Ни в чем кроме своих нескончаемых любовных похождений никогда замечен не был. Ну кроме того, что женщин он обычно выбирает постарше, вдовушек с деньгами… Но они сами рады его облагодетельствовать. Так что в том, что это он украл деньги, я очень сомневаюсь…

— Я смотрю, нравы у ваших офицеров просто как у святых — хоть нимб вокруг головы рисуй.

— А что Вы хотели? Служить в такой д… провинции… небольшая радость.

— Так служить можно и не в провинции…, а у рубежей Империи. Вы же знаете, что служба во славу Отечества почетна в любом месте.

— Это… намек?

— Ну что Вы, полковник. Пока это лишь… досужие рассуждения… Пока… Было занимательно услышать о жизни офицеров Вашего гарнизона.

— Вас интересует что-то еще?

— Пожалуй, нет, — Ливен взглянул на остывший завтрак, давая Симакову понять, что разговор закончен.

— Тогда приятного аппетита.

— И Вам, полковник.

Что ж, хоть завтрак и остался почти нетронутым, его поход в ресторан Офицерского Собрания стоил того. Пусть начальник штаба теперь попрыгает как уж на сковороде. Он знал, что прямой вины Симакова в том, что Никаноров ограбил курьера и спровоцировал тем самым нападки на Штольмана, не было. Но то, что офицеры, которые были в его подчинении, совершенно распоясались из-за того, что он смотрел на их неблаговидные поступки сквозь пальцы, не подлежало сомнению. Гауптвахты еще никто не отменял. А применялась ли такая мера наказания или какие-нибудь другие, или вообще все было пущено на самотек — ответ на этот вопрос, среди прочих, будет получен в ходе проверки, которую организует генерал К., в ведении которого был гарнизон Затонска…

По возвращении в гостиницу подполковнику Ливену нужно было снова переодеться в князя. Демьян уже приготовил его любимый летний костюм в этом сезоне — светло-серый, с жилетом, на отворотах которого была тонкая змейка вышивки серебряной и темно-бирюзовой нитью — под цвет его глаз. В этом костюме он выглядел действительно по-княжески. Костюм был из ткани, привезенной из Парижа, как и лекала, и был сшит портным, обшивавшим одного из многочисленных родственников Императора. Собственно говоря, эта ткань изначально и предназначалась для него, но, видимо, в Париже что-то напутали, и она оказалась гораздо более светлого оттенка, чем он ожидал. Когда он приложил ее, то посетовал, что он станет выглядеть как большая белая моль. И предложил ее своему приятелю Ливену, иногда вне службы носившему светлые костюмы, которые ему очень шли. Павел Александрович отказываться не стал и тут же заказал новый летний костюм…

Ему нужно было заехать за Яковом, затем за фотографом и отправиться к Мироновым. Накануне перед прощанием Анна высказала предложение сделать снимки не в ателье фотографа, а «на пленере», например, в саду или у дома ее родителей. Только она не была уверена, что это можно устроить.

— Аннушка, это чудесная мысль. Фотографа привезут туда, куда вы скажете. Да что там, мы с Яковом заедем за ним сами, когда время будет приближаться к полудню. Вы же с Марией Тимофеевной не позволите, чтоб мы присутствовали, когда над вами будет колдовать куафер.

— Конечно, не позволим. Вы должны будете увидеть нас с мамой только когда мы будем готовы.

Павел надеялся, что затонский куафер не только был мастер делать дамам прически, но и обладал вкусом и чутьем и умел убедить клиенток сделать не ту прическу, которая была самой модной, а которая даме шла или по крайней мере не уродовала ее. И очень надеялся, что хоть Анна и была замужней женщиной, он не сделает из нее матрону лет на десять старше ее возраста, а подчеркнет ее молодость и свежесть.

В четверть двенадцатого Ливен появился у племянника. Тот в брюках и рубашке метался по гостиной, не зная, какой галстук выбрать к своему серому костюму. Как оказалось, тот галстук, что был ранее выбран, нечаянно побывал в чашке с чаем, и Штольман теперь пытался прикинуть, какой из оставшихся галстуков лучше подходил к костюму.

— Яков, перестань мельтешить. У меня есть галстук, красивый галстук, который прекрасно дополнит твой костюм. Галстук, впрочем, как я шляпу, я купил для тебя, но не знал, как тебе про это сказать.

— Что ты мне купил?

— Ну галстук, шейный платок — назови как хочешь, и котелок.

— Зачем?

— Зачем покупают подарки? Потому что хотят сделать приятное дорогому человеку. В том магазине я купил себе цилиндр к этому костюму и решил заодно купить тебе шляпу и галстук. Потому что они мне понравилась. Я заметил, что с достаточно светлыми костюмами ты носишь темные шляпы и галстуки. Я понимаю, что это, скорее всего, потому, что ты так привык ходить на службу. Но я подумал, что шляпа и галстук более светлых тонов тебе тоже пойдут, ну и купил… Котелок выбрал по своему размеру, как мне показалось, он у нас одинаковый…

Павел был рад, что чай был так удачно пролит на галстук Якова, и тем самым появился повод отдать племяннику подарки, не смушая его, а как бы помогая ему выйти из затруднительного положения.

Штольман вздохнул. Но согласился. Хоть и чувствовал себя… крайне неловко, ведь первые мужчина подарил ему что-то из одежды. До этого подарки такого рода он принимал только от Анны… Павел оказался прав — галстук и котелок смотрелись очень хорошо с этим костюмом, точнее хорошо смотрелся он сам — ему понравилось отражение в зеркале.

— Грех такого красавца не запечатлеть на снимках, — сделал Ливен комплимент племяннику.

— Ты мне льстишь.

— Не в данный момент, — улыбнулся Павел.

— Теперь можно ехать?

— Не торопись. У меня для тебя есть еще один подарок — последний, — он взял трость, с которой пришел, и протянул Якову.

— Разве она не твоя?

— Нет, не моя. Ты посмотри.

На серебряном набалдашнике трости был рисунок как на перстне у него на руке — перечеркнутый по диагонали герб Ливенов.

— Павел, ну зачем? Да еще серебряный набалдашник и с гербом?

— Почему с гербом, ты и сам понимаешь. А что серебряный, что здесь такого? Не золото ведь с инкрустацией бриллиантами… Хотя если тебе мой подарок пришелся не по вкусу, можешь вернуть.

Вернуть подарок казалось Штольману верхом неприличия. Да, ему было не по душе, что трость была дорогая, с гербом… Но вернуть? Это означало нанести Павлу обиду в любом случае. Пока он раздумывал, что сказать, Павел выхватил трость из его руки:

— Не нужно мне одолжений! Не нравится, так и скажи. Я свои подарки не навязываю!

Штольман обомлел от такого беспардонства Ливена. Еще больше он обомлел, когда через секунду ему в грудь уперся клинок, который Павел извлек из трости быстрее, чем он мог это заметить.

— Тебя не учили, дорогой племянник, что дареному коню в зубы не смотрят? Что дорог не подарок, а внимание?

— Учили, — Яков Платонович машинально отклонился назад, чтоб клинок не проделал дыры в его костюме.

— Вот и замечательно!.. Возьми, — он протянул Якову набалдашник трости с тонким длинным клинком и шафт, который держал в левой руке.

Начальник сыскного отделения внимательно осмотрел изделие. Конечно, так быстро вынуть клинок можно было только если в трости был секретный механизм, который срабатывал от нажатия кнопки.

— Павел, это очень… впечатляет. Спасибо тебе. Большое спасибо. Это очень… полезный подарок, — он не знал, какие слова подобрать, чтоб поблагодарить Павла.

— Рад, что он пришелся кстати. При твоей службе я вряд ли бы привез тебе какую-нибудь просто красивую безделушку, даже с гербом. Как видишь, ее ценность отнюдь не во внешнем виде, хотя она, конечно, очень элегантная и под стать сыну князя… Я заказал ее у того же мастера, который делает трости для меня. Прекрасный мастер, его изделия очень надежные, никогда не подводят. Некоторые трости у меня несколько лет, и ни одной поломки или осечки — чтоб что-то заело.

— И… приходилось пользоваться?

— Приходилось. Вне службы было пару раз во время поездок да и в Петербурге тоже.

— А каким еще оружием ты пользуешься вне службы? Револьвер? Или что-то другое?

— Обычно обхожусь без него. На службе, конечно, когда я официально, в мундире, револьвер у меня есть, как и у каждого офицера. Но до его применения у меня не доходило, слава Богу…

— А неофициально? Без мундира?

Ливен засмеялся:

— Ты хочешь, чтоб я раскрыл тебе все тайны охраны Государя? Штольман, ты часом не шпион? А то у вас в Затонске с этим как-то… ненадежно…

Яков не оценил шутки Ливена.

— Нет, не шпион… И почему вдруг Штольман? — не понял он, так как до этого Павел называл его только по имени.

— Потому что Ливен может быть бабником, пьяницей, картежником, но шпионить против Отечества не может… — серьезно ответил Павел.

Яков отметил для себя, что Ливен не может шпионить против Отечества. А для него? Этот вопрос так и напрашивался… Но кто же ему это скажет…

— Так какое еще оружие ты имел ввиду?

— Ну стреляющая трость, например? У тебя есть?

— Ты хочешь знать весь мой арсенал?.. Есть, но такие трости, по моему мнению, больше… для успокоения собственных нервов — что они у тебя есть. Я не вижу в них большого прока. Так, игрушка, а не серьезное оружие. Хотя, как говорится, раз в сто лет и палка стреляет. Даже от Райха или Вагнера… Но для твоей службы в полиции это абсолютно бесполезное изобретение.

— Я просто из любопытства спросил.

— Из любопытства ты можешь и посмотреть, когда будешь в следующий раз в Петербурге. Может, они, конечно, тебя и впечатляет — как воплощение инженерной мысли, но, уверен, не для практического применения. Трость с клинком гораздо более надежное оружие, конечно, когда человек умеет им пользоваться. Да и револьвер тебе скрывать не нужно… Как иногда мне…

— Павел, что же все-таки у тебя за служба?

— Ты же сам знаешь, что я числюсь заместителем начальника охраны Императора.

— Я полагаю, главное слово в том предложении «числюсь»? — уловил суть Яков Платонович.

— Ты можешь полагать что угодно. В том числе и то, что это была просто оговорка, — ухмыльнулся Ливен. — Но нам пора.

По дороге за фотографом Штольман задал Ливену вопрос, про который чуть не забыл из-за ситуации с галстуком.

— Павел, я хотел спросить тебя об одном случае. Ты помнишь, когда ты был подростком, ты как-то сильно заболел и тебя лечил молодой доктор?

— Да, было такое. Я очень сильно простудился и только благодаря этому доктору простуда не перешла в что-то более серьезное вроде воспаления легких. А откуда ты это знаешь?

— От доктора Милца. Он мне рассказал это, когда узнал, что я — родственник Ливенов. Он помогает нам — делает вскрытия и тому подобное. Профессионал и замечательный человек. Он был на нашей с Анной стороне, когда оказалось, что я — незаконный сын князя… Так вот, ты не хотел бы его повидать? Если конечно, ты не сочтешь недостойным идти к нему? Думаю, ему было бы приятно увидеть тебя…

— Что же здесь недостойного? Я многим обязан этому человеку, ведь если бы болезнь стала развиваться, кто знает, чем это могло бы закончиться. Даже если не думать про самое страшное, мое здоровье могло бы быть так разрушено, что об офицерской карьере мне пришлось бы забыть… Я с удовольствием повидаюсь с доктором. И мне приятно, что ты мне сказал о нем.

— Может, тогда навестим его после того, как сделаем снимки?

— Отчего же нет?

— А не испугаешься, вдруг там у него на столе будет мертвец? — подзавел Штольман Павла.

— Если мертвец будет на столе, а не бегать вокруг него, думаю, бояться нечего. Хотя и в этом случае не все так плохо. Клинки у нас с тобой в тростях, конечно, не осиновые колья, но я намазал лезвия чесноком, так, на всякий случай, — ответил Ливен в тон племяннику. — Яков, я же офицер, а не кисейная барышня. К чему такие вопросы?

— Да видел я разных людей за годы службы. Бывает и мужчина крепкий, и военный даже, а сознание теряет… Я-то привычный к такому. Но ведь не все, — сказал начальник сыска.

— Не беспокойся, перед доктором я уж точно в обморок не упаду, чести Ливена не уроню. Ну, а если все же упаду, пусть спиртом отпаивает.

— Спиртом? Князя? Фу, какой моветон, Ваше Сиятельство, — покачал головой Штольман.

— Спиртом, подполковника. Мы люди служивые и не такое можем употреблять. Когда ничего другого нет… Ты мне скажи, есть что-то, что доктору нужно или о чем он мечтает — для своей работы.

Штольман задумался:

— Как-то он мне сказал, что ему бы микроскоп получше для исследований.

— Будет ему микроскоп. Я потом пришлю ему из Петербурга. Только ты ему не говори, пусть будет сюрпризом. А то ему будет неудобно — как и тебе, когда я отдал тебе подарки. Яков, думаешь, я не видел, что ты был смущен? Я знаю, что ты не считаешь, что подарками я пытаюсь добиться твоей любви и расположения, понимаешь, что они от чистого сердца. Но не чувствуешь себя в праве принимать их, так как для тебя это… непривычная ситуация. Для меня же это обыденность, возможность порадовать моих близких просто так, без повода. Ты — мой родной человек, роднее тебя только Саша. Я не привез тебе ничего, чего бы не мог приобрести для Дмитрия или Александра. Подобные трости я заказывал для обоих. Что касается одежды, Саше я также мог купить шляпу как у тебя, или галстук, или перчатки — вовсе не потому, что у него этого нет, или он не может позволить себе это купить, у него нарядов больше чем у меня, а про деньги я даже не говорю, а потому, что мне приглянулась какая-то вещь и мне было бы приятно, если бы он это носил. Вот как ты сейчас, — он поправил новенький котелок на голове Якова.

Штольман оценил, каким проницательным и умным человеком был Павел и как ловко он смог найти довод — применительно к подобной ситуации. Такой довод, чтоб другой человек принял его как должное и больше не чувствовал себя неловко как прежде. Такими качествами его недавно обретенного родственника можно было восхищаться.

Комментарий к Часть 7

Отто Райх и Карл Вагнер - немецкие конструкторы стреляющих тростей.

========== Часть 8 ==========

Фотограф Левицкий, который когда-то сделал понравившийся Ливену портрет семьи Мироновых, в нетерпении стоял у своего ателье. Какая удача! К нему обратились от князя Ливена, чтоб он сделал снимки Его Сиятельства с его затонскими родственниками. Для этого требовалось лишь приехать в дом адвоката Миронова, да и то за ним обещали заехать. Он был готов ехать куда угодно, хоть в соседний уезд, чтоб заполучить такого клиента как Его Сиятельство. Даже не из-за денег, которые он уже получил — в сумме, которая превысила бы любые неудобства. Он, пожалуй, согласился бы даже сделать снимки бесплатно — только ради того, чтоб ему разрешили упоминать, что князь был его клиентом. Но князь был более чем щедр. И более чем услужлив — прислав за ним свою карету.

Но Левицкий не мог поверить свои глазам, что Его Сиятельство не просто прислал карету, но был в ней сам. Он вместе с родственником, который, как он знал, был полицейским чином, вышел из кареты, пока слуги помогали фотографу загружать фотографические аппараты.

— Господин Левицкий, Вы случаем не родственник Левицким — придворным фотографам? — поинтересовался князь.

— Мы в очень отдаленном родстве, настолько отдаленном, что считать это родством вряд ли уместно, — честно сказал фотограф. — Но, видимо, у многих Левицких есть таланты, так как мой батюшка хорошо рисовал, в том числе и писал портреты. У него даже заказывали портреты из Губернии. А вот мне Господь такого таланта не дал, художник из меня не ахти какой…

— Зато фотографические портреты Вам, господин Левицкий, удаются прекрасно.

— Благодарю, Ваше Сиятельство.

— Что касается моего заказа. Снимков Вы сделаете столько, сколько потребуется. И затем напечатаете по четыре копии каждого. Даже тех, которые будут, на Ваш взгляд, не очень удачные. Они должны быть готовы завтра к двум часам пополудни. Даже если Вы будете заниматься ими всю ночь. За ними зайдет мой слуга. Вы отдадите ему карточки и пластины.

— И пластины тоже?

— Да, и пластины. Если после потребуются дополнительные копии, мой племянник Яков Платонович потом принесет их Вам. Или с этим есть какая-то проблема?

— Нет, нет, Ваше Сиятельство. Как Вам будет угодно. Конечно, я отдам пластины вместе с карточками. И все будет готово к двум часам. Не извольте беспокоиться.

Больше князь в беседу не вступал, и дальше они ехали молча.

Около дома Мироновых карета остановилась, и из нее вышли два привлекательных, улыбавшихся, похожих друг на друга мужчины — и фигурами, и чертами лица. У обоих были глаза бирюзового цвета, у того, что был постарше, они были более яркие. У обоих мужчин в руках были дорогие трости, на пальцах почти одинаковые перстни. Оба были в светлых костюмах. На том, что был повыше, был более длинный сюртук и цилиндр, другой был в новенькой модной шляпе. Дамы ахнули.

«Какой красивый мужчина!» — подумала Мария Тимофеевна про князя Ливена.

«Какой красивый мужчина!» — подумала Анна про своего Штольмана.

Таким же красивым Анна помнила Якова в тот день, когда они отмечали начало их семейной жизни. Для нее тогда Яков был Принц Штольман — так он был прекрасен. Но кто же тогда знал, что он окажется пусть не принцем, и даже некнязем, но княжеским сыном… Если бы ей сказали об этом несколько месяцев назад, она бы посчитала это чьей-то слишком бурной игрой воображения. Что такого в жизни не бывает. Нет, возможно, и бывает, но не с близкими ей людьми. Не с человеком, которого она любила больше всего на свете. Не с ее мужем… Но он стоял рядом со своим дядей князем, и каждому было видно, что они были в очень близком родстве. Такой схожести во внешности у людей, не связанных кровными узами, почти не бывает.

Ливен был приятно удивлен тем, как куафер смог преобразить дам. Анна выглядела юной и свежей, больше барышней, чем замужней дамой, как ему и хотелось. Он не понимал, зачем молоденьким замужним женщинам нужно делать такие прически, с которыми они выглядели старше, чем есть на самом деле. Ведь молодость и так очень быстро проходит.

Мария Тимофеевна была определенно хороша. Платье на ней было наряднее, ярче, чем накануне, к нему была приколота брошь, к ней были хорошо подобраны серьги. Это и понятно, она прихорашивалась специально для встречи с князем, тогда как прошлым вечером была одета, чтоб пойти в ресторан со своим зятем. Ливен отметил и то, что Мария Тимофеевна, как и Анна, не переусердствовала с нарядом, ведь снимки решили делать «на природе», в более непринужденной обстановке, а не фотографироваться на парадный портрет в ателье.

Прическа ей тоже шла и делала ее не только на несколько лет моложе, но и гораздо интереснее. Теперь ее уже нельзя было назвать просто миловидной, теперь это была очень привлекательная женщина. Он понимал Миронова, который более двадцати лет назад обратил внимание, а затем, как было видно невооруженным глазом, влюбился в Машу, и до сих пор питал к ней нежные чувства. Мария Тимофеевна к мужу тоже была неравнодушна. Это было понятно по тому, как она поправляла на Викторе Ивановиче костюм, как улыбалась ему, когда он целовал ей руку… И тем не менее, она поглядывала и на князя.

Князь Ливен явно приглянулся Марии Тимофеевне, произвел на нее впечатление как мужчина. Что ж говорить, блистательный кавалер не только по затонским, но и по петербургским меркам — титулован, состоятелен, красив. Но Павел понимал, что дальше охов и ахов ее восхищение князем не пойдет, даже если бы Его Сиятельство и попытался делать ей авансы (относительно чего у него на самом деле, естественно, не было никаких намерений). Она была не из тех женщин, которые будут заводить роман на стороне даже с таким великолепным мужчиной. Просто приехавший из столицы Его Сиятельство был слишком не похож на тех мужчин, которых ей доводилось встречать в родном городке. Этакий принц на белом коне. Ну не принц, а князь в карете с гербами, запряженной парой серых в яблоках орловских рысаков…

Размышления Ливена прервал фотограф:

— Ваше Сиятельство, куда установить аппарат?

— Да вот прямо здесь у кареты и установите. Сделайте снимок меня с племянником у кареты, затем Якова Платоновича с женой, ну и господ Мироновых… Я ведь понимаю, что Вам очень хотелось бы выставить снимок, на котором был бы князь. К сожалению, это невозможно, как и то, чтоб на таком снимке был мой племянник, так как полицейскому чину не пристало красоваться у всех на виду. Но я с удовольствием разрешу Вам сделать для себя снимок моей кареты. А если снимок Виктора Ивановича с Марией Тимофеевной получится удачным, и они будут не против, Вы сможете использовать их изображение на фоне кареты. Тогда Вы должны будете указать, что это чета Мироновых во время визита в Затонск их родственника князя Ливена.

Виктор Иванович в начале хотел отказаться. Что это за нелепость — быть на всеобщем обозрении? Но потом он подумал, как его Маша хотела породниться с кем-нибудь из знати. Надеялась, что Анна выйдет замуж за князя Разумовского. Потом оказалось, что Штольман — незаконный сын князя… и она примирилась с этим… Сейчас его дядя князь предлагал, чтоб фотограф разместил в своем ателье снимок, на котором была бы подпись, что Мироновы — родственники князя Ливена… Может согласиться, чтоб Маше было приятно? Пусть она сама решает.

— Как думаешь, Машенька? Если карточка тебе понравится, может, разрешим разместить ее в ателье ненадолго, например, на месяц?

Мария Тимофеевна смутилась, поправила и без того идеальную прическу… и кивнула в знак согласия.

— Господин Левицкий, теперь Вам нужно постараться, чтоб господам Мироновым понравился Ваш снимок.

Левицкий понял, что князь дал ему шанс. Он сделал пару снимков Его Сиятельства с племянником, затем четы Штольманов. Пока он занимался подготовкой снимка Мироновых, а Яков смотрел на это, Павел тихо отвел Анну в сторону:

— Не будем им мешать.

— Дядя Павел, спасибо Вам за то, что сделали Якова таким… неотразимым… Галстук освежает его костюм, шляпа ему так идет, а с тростью он выглядит как настоящий родственник князей.

— Анна, он и так настоящий родственник князей. Он — княжеский сын. И он сам по себе неотразим, я лишь чуть-чуть помог ему в этом.

— Не знаю только, как он принял все это. Наверное, это было непросто…

— Аннушка, поверь мне, я умею убеждать людей. Я смог убедить Якова принять мои небольшие подарки, и надеюсь, что и ты примешь подарок от меня.

Павел достал из кармана маленькую коробочку и открыл ее. В ней были сапфировые серьги с бриллиантами. Не массивные, слишком вычурные, со множеством драгоценных камней размером с булыжник, какие предпочитали некоторые дамы, а небольшие, изящные — сапфир в центре и мелкие бриллианты вокруг него. Такие серьги можно носить как с платьями для прогулок, так и с вечерними, и кроме того они хорошо сочетались перстнем Ливенов, который он видел у Анны на руке. Коробочку с серьгами Павел имел при себе с момента приезда в Затонск, но не мог выбрать время преподнести Анне подарок. Кроме того, ему хотелось, чтоб Яков получил свои подарки первым, тогда и Анна, возможно, не почувствовала бы себя слишком неловко, ведь хоть украшения и не были безумно дорогими, все же стоили не копейки. Ему казалось, что настал подходящий момент для вручения подарка. На Анне были прелестные платье и шляпка в сине-голубых тонах и серьги прекрасно бы к этому подошли. Как и, несомненно, к ее голубым глазам, которые сияли от любования ее ненаглядным мужем.

— Анна, это серьги Ливенов. После смерти нашей матери Ольги Григорьевны, бабки Якова, осталось много драгоценностей, они были поделены между всеми нами, чтоб быть переданными нашим женам и дочерям. Наши средние братья Евгений и Михаил отдали свою часть драгоценностей женам, а Евгений еще и дочери. Нам с Дмитрием было некому их отдать. Дмитрий овдовел еще до смерти матери, а я, как ты знаешь, не женат да и жениться не собираюсь. Так что наша с ним часть драгоценностей так и хранится невостребованной.

— Но ведь Александр когда-то женится.

— Когда он соберется жениться, один Бог знает, может, лет через двадцать. И у него есть что передать своей будущей супруге. У меня же жены нет, как и дочери. Но появилась племянница, дорогая племянница, которой бы я хотел подарить что-то из того, что досталось в свое время мне. Анна, это подарок от всей души. Эти серьги я получил из наследства матери, которая никогда не была близка со мной, но к ней они попали от свекрови, то есть моей бабки со стороны отца — Анны. Жаль, что мне не довелось узнать ее побольше, я видел ее всего несколько раз, когда был совсем маленьким. Но я помню, что она была доброй сердечной женщиной, такой как ты. И я хотел бы, чтоб эти серьги от одной Анны, которая была добра ко мне, перешли к другой, которая стала мне дорога.

После такой речи Павла Анна не могла не принять подарок. Это означало бы обидеть его.

— Дядюшка Павел, благодарю Вас, — она поцеловала Ливена в щеку. — Я с радостью буду носить их, зная, что эти украшения носила Ваша бабушка, то есть прабабушка Якова… Вы говорите, что она была хорошим человеком. Как думаете, если б она узнала, что у Дмитрия Александровича был… незаконный сын, она бы смогла принять такого правнука?

— Несомненно, — Павел был абсолютно в этом уверен. — Знаешь, Аня, вот ты спросила об этом, и я вспомнил, что когда Дмитрий рассказал мне про Якова, он сказал, что из старшего поколения единственным человеком, которому было бы все равно, как на свет появился его сын, была бы бабка Анна, она радовалась бы любому его ребенку — хоть законному, хоть нет. В отличии от наших отца с матерью, для которых внебрачный ребенок их сына был бы по меньшей мере позором… Жаль, что бабушка не дожила до того времени, когда родился Яков. Возможно, и судьба у него была бы немного другая — хоть и непризнанный своим отцом князем сын, но все же отвергнутый не всеми его родственниками. Знала бы о нем бабушка, узнал бы и я. И принял его как сейчас…

— Дядя Павел, у Вас такое большое сердце… Я очень рада, что теперь у него есть Вы.

— Анна, и я счастлив, что у меня есть такой замечательный племянник. А еще я рад, что у Якова есть ты. После всех лет одиночества и мытарств ему наконец явился ангел. Аннушка, ты его ангел-хранитель.

— Это Яков сказал Вам, что я его ангел-хранитель?

— Я сам это вижу. Прошу тебя, будь с ним всегда. Всю жизнь. Не оставляй его… Один, без тебя он уже не сможет… — Ливен взял руку Анны в свою, подержал мгновение, тихонько сжал ее, потом поцеловал ладонь — как делал это Яков, и вложил в нее коробочку с подарком…

Анна была ошеломлена: что это было? Если бы у нее были закрыты глаза, она бы нисколько не усомнилась, что мужчина, который подарил ей эту невинную, но такую чувственную ласку, был Яковом, ее мужем. Но это был не он. Как такое могло быть?

— Павел Александрович? — покраснела Анна.

Павел посмотрел на растерянную и смущенную Анну и сказал непонятную фразу:

— Вот ведь как… Хотя что в этом удивительного, он же тоже Ливен, как и я…

— Простите?

— Яков — тоже Ливен. Я видел, как Дмитрий таким образом выражал свои чувства к Катеньке, его матушке. Я так же показывал Лизе свою любовь. И свое расположение одной даме, которая была моей близкой приятельницей, точнее хорошим другом… Как я сейчас понимаю, и Яков таким же образом ведет себя по отношению к тебе. Я не мог предположить этого… С моей стороны это был лишь способ выразить благодарность жене моего племянника, сделавшей его счастливым. Ничего более. Похоже, этот жест совершенно случайно получился чересчур… сокровенным. У меня не было подобного намерения. Прости меня, если в твоих глазах я повел себя фривольно. Я бы никогда не позволил себе никаких вольностей по отношению к племяннице…

Вот дурак, что на него нашло? Зачем он это сделал? Зачем поставил их обоих в такое щекотливое положение? Это был какой-то необъяснимый внезапный порыв нежности. Анна была красивой девушкой, но как женщина она не волновала его совершенно. Он не испытывал к Анне никаких чувств кроме, возможно… отеческих? Так их можно было описать? Сейчас, когда он сказал, что у него нет дочери, где-то внутри его что-то шевельнулось. Если бы Лиза не умерла, возможно, у них после Саши могла быть и дочь — с такими же голубыми глазами и добрым сердцем, как у Лизы. Такая, как Анна, только на несколько лет моложе… Такая как Анна…

Между ним и Анной была примерно такая же разница в возрасте, как у Дмитрия и Лизы. Когда Лиза вышла замуж, ей было около двадцати, а выглядела она еще моложе. Полуженщина-полуребенок, навязанная почти пятидесятилетнему князю Ливену его отцом из-за приданого и надежды получить наследника… Что если Дмитрий не видел в Лизе женщину, как сейчас и он сам не видел ее в Анне? Конечно, теперь у него это уже не спросить… Многие мужчины в возрасте интересовались совсем молоденькими барышнями, но, судя по всему, им с Дмитрием это было несвойственно. Катенька, мать Якова, была моложе Дмитрия на десять лет, Лиза была моложе его самого на семь. Довольно большая разница в возрасте, но не выходящая за рамки разумного, когда мужчина может быть по возрасту отцом своей избранницы… Разница в восемнадцать лет у Якова и Анны была значительной, но опять же не двадцать семь-двадцать восемь, как у Дмитрия и Лизы. И Яков и Анна любили друг друга и были счастливы вместе, а Дмитрий и Лиза были друг к другу совершенно равнодушны. Между ними не было никакого притяжения, они не испытывали радости в присутствии друг друга. Более того, Павел часто видел Лизу печальной. Он думал, что это было потому, что Дмитрий в ее представлении был почти старик и был ей неприятен как мужчина. А все оказалось иначе…

Павел помнил, как Лиза грустила, когда он приехал как-то зимой в имение брата в отпуск на пару недель. Даже видел несколько раз, как она плакала, сидя на запорошенной снегом скамье в глубине сада. Это разрывало ему сердце. И тогда он не выдержал и высказал Дмитрию:

— Может, ты оставишь Лизу в покое, хоть она тебе и жена? Она же тебя еле выносит. Вон плачет… Нельзя же так.

— Она не из-за меня плачет. Она льет слезы по своему любовнику, который был у нее в Петербурге.

У Павла даже перехватило дыхание от переизбытка эмоций.

— Дмитрий, что ты несешь?? Какой любовник?? Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Бедная Лиза, еще бы ей не плакать, если ты обвинил ее в измене! Она бы никогда не посмела завести любовника! Никогда! Это наговор!

— Лиза бы не посмела. А я посмел. Это я нашел ей любовника, — признался он.

— Что?? Зачем ей любовник, да еще выбранный мужем? Дмитрий, извини, даже если ей нужно гораздо больше, чем ты можешь дать ей как мужчина, это попахивает извращением, — Павлу казалось, что или он разговаривает с братом, у которого помутился рассудок, или сходит с ума сам.

— Павел, как мужчина я ей ничего не могу дать уже давно, практически с самого начала нашего брака. Вообще ничего. Ты меня понимаешь?.. А мне нужен наследник… Отец стал угрожать тем, что если Лиза в ближайший год не затяжелеет, мое наследство отойдет другим его сыновьям, и самая большая его часть — беспутному Гришке… А я этого допустить не могу…

— То есть ты нашел ей любовника, чтоб… она от него забеременела? — поразился Павел. — Димий, это же кощунство!

— По крайней мере она узнала, что значит быть с мужчиной… С приятным молодым человеком, который, как я надеюсь, может удовлетворить женщину…

— И который может зачать ей ребенка?

— Нет, вот этого как раз не случилось. Не знаю, почему. За три месяца ничего не произошло, а Лиза стала к нему привязываться. Я решил разорвать эту связь, пока она в него не влюбилась. Иначе бы ей потом было еще больнее. Сейчас она просто по нему скучает, а позволь я этой связи продлиться дольше, у нее было бы разбито сердце…

— Дмитрий, ну ты и сволочь!

— Ты не сказал мне ничего нового. Я это и сам знаю.

— Но ведь она страдает…

— Так пойди утешь ее. Утешь как мужчина…

Павел сначала подумал, что ослышался.

— Утешить Лизу? Как мужчина?? Утешить твою жену??? Да как у тебя только язык повернулся сказать такую гнусность!

— Почему гнусность? Ты же влюблен в нее. Для меня это не секрет. Ты ведь хотел, чтоб она стала твоей. Твоей женой. А отец этого не позволил…

— Женой, Димий, женой! Не любовницей! И уж тем более не любовницей, которая замужем за моим братом!

— За твоим братом, который не испытывает по отношению к ней ничего кроме разве что сочувствия, что она оказалась связанной с ним не по своей воле, как и он с ней… Который не в состоянии дать ей радость супружества и материнства… Павел, я этого не могу. А ты можешь…

— Ты хочешь, чтоб я соблазнил твою жену??

— Я хочу, чтоб ты показал ей, как мужчина может любить женщину. Чтоб дал ей все то, чего не смог дать я. Любовь, счастье и ребенка…

— Любовь, счастье и ребенка?? — повторил Павел с сарказмом в голосе. — И все это за пару жарких ночей?? Ну ты и… оптимист… — на языке у Павла было совершенно другое слово, которым он все же не отважился назвать старшего брата.

— Павел, ты идиот?? Я хочу, чтоб ты не просто провел с ней одну-две ночи, а стал ее постоянным мужчиной. Насколько она сама этого захочет. Точнее, насколько вы с ней этого захотите… Лиза — мягкая, добрая девушка и заслуживает достойного мужчину. Не такого, как я. Ей нужен привлекательный молодой человек с хорошим характером и добрым сердцем. Ей нужен ты. Я знаю, ты никогда ее не обидишь, не будешь с ней груб и жесток, будешь относиться к ней бережно, будешь любить ее… Вот увидишь, и она полюбит тебя со временем… как мужа… своего невенчанного мужа…

И Лиза полюбила его, своего невенчанного мужа, своего Павлушу, как она ласково назвала его. Он был уверен, что и Анна так же глубоко и преданно любила своего Яшу. Анне тоже пришлось пройти через испытания, но, слава Богу, судьба не была к ней так жестока, чтоб сначала толкать ее в объятья других мужчин, а уже потом позволить ей обрести счастье с любимым… Он знал, что не всегда у Якова и Анны все будет безоблачно, и он был готов стать поддержкой и опорой как своему племяннику, так и Анне, которую, как он только что понял, он тоже уже воспринимал как родную. И надеялся, что со временем и Анна будет относиться к нему как к родному дяде, а не просто как к родственнику мужа…

Анна немного отошла от проявленной Ливеном нежности и попыталась здраво оценить произошедшее. Нет, она не верила, что Павел мог сделать это с целью поухаживать за ней. Как он и сказал, он не мог позволить себе вольностей по отношению к жене племянника, да еще когда тот был в нескольких шагах от них. Как Павел назвал ее? Племянница. Дорогая племянница. Так, как называл ее собственный дядюшка Петр. Дядюшка тоже проявлял к ней нежные чувства, и она принимала это как должное. Он мог приобнять ее, поцеловать — и она никогда не чувствовала себя неловко. Но это был ее родной дядя, брат ее отца, которого она знала с детства. Возможно, если бы она знала Павла дольше, его поведение не показалось бы ей странным… Она видела, что Павел тоже растерялся и даже задумался — наверное, о том, какие еще доводы привести, чтоб она все же не восприняла его поступок как неподобающий. В любом случае он извинился за ситуацию, которую можно было истолковать неоднозначно. Ей не хотелось привлекать к ней еще большее внимание, и уж тем более посвящать в нее Якова, который приближался к ним.

— Дядя Павел, не беспокойтесь. Все хорошо. И спасибо еще раз за Ваш прекрасный подарок.

— О каком подарке идет речь?

— Вот, — Анна приоткрыла коробочку на ладони, к которой несколько минут назад прикоснулись губы Павла. — Дядя Павел привез мне серьги, которые когда-то носила его бабушка Анна, то есть твоя прабабушка. Он хочет, чтоб теперь они были моими. Яша, ты поможешь мне их надеть? Я хочу, чтоб они были на следующих снимках…

— Павел, ты балуешь Анну, так же, как и меня, — покачал головой Штольман.

— А что мне еще остается делать, как не баловать вас? Как там Виктор Иванович с Марией Тимофеевной, еще не устали от позирования? Может, им присесть, пока мы с Вами выбираем место для наших с вами снимков? Анна, как думаешь, где будет лучше всего?

— Может быть у беседки? Или в саду в аллее — но там мало света, деревья нависают над дорожкой и почти закрывают небо. Но там красиво и романтично.

— Еще бы не романтично, если мы с тобой там прогуливались наедине вскоре после моего приезда в Затонск, да и несколько раз потом…

— Так-так… А сейчас поподробней. Ты прогуливался там с барышней наедине? Как только ты не боялся, что тебя уже тогда запишут в ее женихи?

Яков и Анна посмотрели друг на друга и прыснули со смеху.

— Павел, я именно это и сказал тогда Анне, что меня наверняка запишут в ее женихи. А она спросила, не боюсь ли я. Я ответил, что не боюсь, но опасаюсь.

— Видно, ты не сильно опасался, раз в итоге стал ее мужем, — засмеялся в свою очередь Ливен. — Нет, это место пропустить нельзя. Обязательно нужно будет сделать там ваш снимок…

— Аннушка, как ты сейчас не похожа на ту барышню на колесиках, с которой я тогда гулял там…

— Барышня на колесиках?

— Да, она разъезжала на велосипеде, который привез ей дядя, и развлекалась тем, что давила жителей, как местных, так и только что прибывших в Затонск. Я не успел сделать по Затонску и нескольких шагов, как она меня чуть не сбила своим велосипедом. Наверное, надеялась, что я стану немощным калекой и сразу сдамся ей. А я еще полтора года продержался, — пошутил Штольман.

— Да скажи уж честно, что не продержался, а промучился. Так ведь это было на самом деле?

— Промучился, — согласился с Ливеном Яков Платонович, перейдя на серьезный тон. — Никогда не думал, что со мной такое может произойти… Что я так сильно влюблюсь и не буду иметь возможности даже сказать о своих чувствах…

— А разве для того, чтоб признаться в любви, обязательно нужны слова? Разве нельзя это выразить взглядом или жестом? Не говори мне, что до венчания ты никогда не смотрел на Анну как сейчас, и что она не видела любви в твоем взгляде… Что не ласкал ее руки, не целовал ей пальцев, как целуют их любимой женщине, а не просто знакомой даме… Ни за что не поверю, что ты не смог бы найти способа, чтоб поведать ей о том, что ты отдал ей свое сердце… Даже если ты был не в праве сказать об этом…

Штольман и Анна, онемев, смотрели на Павла. Он описал все так, как и было между ними, как будто он был свидетелем их отношений и сам видел взгляды и жесты, наполненные чувствами, о которых Яков не мог говорить вслух…

— Яков, да поцелуй же ты Анну, недотепа, сейчас ведь уже можно, никто не осудит, она — твоя жена, — вывел из ступора племянника Ливен. — Оставлю Вас, голубки, наедине и схожу за фотографом.

— Аннушка, я люблю тебя, — сказал Штольман после того, как посмотрел на Анну тем самым «красноречивым» взглядом и запечатлел свою любовь на ее губах долгим и нежным поцелуем, от которого у нее закружилась голова. — Ты ведь тогда хотела, чтоб я поцеловал тебя здесь в аллее, когда мы гуляли?

— Конечно, хотела… Но понимала, что это невозможно.

— Хочешь, будем приходить сюда целоваться каждый раз, когда будем навещать твоих родителей?

— Хочу.

— А, может, и не только целоваться…

— Яша, здесь хоть и закрытое место, но не настолько, чтоб мы могли позволить себе подобное…

— Аня, я не знаю, о чем ты подумала, — подзавел Штольман жену. — А я о том, что могу обнимать тебя здесь сколько, сколько захочу, — он заключил Анну в объятия и припал к ее губам, снова нежно, чтоб они не припухли. — Анечка, нам лучше остановиться, а то будет совсем не до фотографа… — Яков поцеловал Анне руку и поднял с земли трость, которая мешала ему обнимать жену. А она поправила на нем шляпу. И задержала свою руку у него на плече. Он взял ее вторую руку свободной от трости рукой. Они стояли, замерев, и с любовью и нежностью смотрели друг на друга, не замечая ничего вокруг. В эту минуту в целом мире были только они одни…

Павел, подошедший вместе с фотографом, понял, это был как раз тот момент, который нужно было запечатлеть на снимке. Он сделал Левицкому знак, и тот тихо установил фотографический аппарат и приготовил магниевую вспышку.

— Не двигайтесь, стойте как стоите, сейчас фотограф вас снимет.

Штольман и Анна отмерли только после шипения магния.

— Павел, зачем такой снимок?

— Вы выглядели такими… влюбленными, это нельзя было упустить…

— А можно сделать снимок… который можно будет показать и другим людям?

— Анна, не нужно стесняться подобного проявления чувств, это прекрасно… Но господин Левицкий, конечно, сделает и более традиционный снимок.

Анна посмотрела, как выглядел муж, улыбнулась и взяла его под руку. Яков улыбнулся ей в ответ. Этот снимок также получился теплым и милым.

После этого Ливен попросил фотографа сделать их снимок втроем. Анна стояла между двумя похожими мужчинами и улыбалась потому, что была счастлива — с одной стороны был ее любимый муж, а с другой его дядя князь, который без колебаний принял ее Якова как своего родственника. Яков улыбался от того, что на снимке он будет вместе со своей любимой Аннушкой и новообретенным дядей, прекрасным человеком, которого не испортили ни титул, ни состояние. А у Павла была улыбка, так как он был рад, что судьба послала ему племянника, который так походил на его любимого брата, и в придачу к этому его очаровательную жену, всем сердцем любившую Якова, в жизни которого до встречи с ней было так мало счастливых моментов.

— Виктор Иванович с Марией Тимофеевной ждут нас в беседке. Мы решили сделать общий снимок возле нее. Или в ней.

После недолгого обсуждения было решено сделать два снимка — один, на котором в центре поставили князя Ливена, дам по обе руки от него, а их мужей — рядом с ними. И второй, где дам посадили на стулья, а мужчины встали за ними. На этот раз Якова поставили по середине, а его дядя и тесть встали по обе стороны от него.

Последним снимком стал еще один портрет князя Ливена с племянником. На этот раз без шляп, как попросила Анна. Как ей казалось, без головных уборов они походили друг на друга еще больше. Жаль, конечно, что фотографическое искусство не могло передать красок, а ей очень хотелось, чтоб на снимке было видно, какого красивого цвета были глаза у ее Якова и его дяди…

Князь Ливен, предварительно забрав расписную жестяную коробку и корзину, отправил свою карету доставить Левицкого в его ателье. Когда накануне договорились, что фотографироваться они будут у Мироновых, Мария Тимофеевна пригласила всех на скромный семейный обед. Но князь попросил ее не мудрить с обедом, так как неизвестно, сколько времени потребуется для постановки снимков, а приготовить по возможности закуски или что-то вроде этого.

В корзине оказались напитки, все из Франции. Две бутылки вина — красное и белое, две бутылки шампанского Вдова Клико и бутылка отличного коньяка — персонально для Виктора Ивановича. Цветная жестяная коробка с чаем была для его жены.

— Мария Тимофеевна, этот чай — от поставщика его Императорского Величества. Теперь Вы будете пить такой же чай, как и семья Императора.

— Павел Александрович, я очень Вам благодарна за столь приятный подарок. Вы хотели бы, чтоб его заварили прямо сейчас?

— Если только Вы этого хотите, Мария Тимофеевна. Но я бы предпочел бокал вина, если Вы не возражаете.

— А не хотите ли попробовать нашу домашнюю наливку? В этом году она определенно удалась.

— Не откажусь, — не стал привередничать князь Ливен. Наливка была в меру крепкая и сладкая, как ему и нравилось, но он ограничился одной рюмкой. Ему еще предстояло встретиться с парой человек, а вечером в гостинице, когда к нему придет Яков, которого он только собирался пригласить к себе, они смогут позволить себе расслабиться за бутылкой.

— Аня, мы с Павлом хотели навестить доктора Милца. Ты хочешь поехать с нами?

— Нет, я лучше сейчас останусь у родителей. А вы распоряжайтесь своим временем как хотите, — Анна понимала, что, скорее всего, Якову и Павлу захочется побыть наедине, поговорить о том, о сем. И она не хотела мешать им. — Я потом доберусь домой на извозчике, не беспокойтесь за меня.

— Аннушка, увидимся завтра, я приду к вам в первую половину дня, а к Вам, Виктор Иванович и Мария Тимофеевна, я заеду попрощаться перед самым отъездом, часа в четыре, если Вам будет удобно.

Мироновы заверили князя, что им будет удобно видеть его в любое время.

— Яков, карета вернулась. Поедем к доктору.

Ливен пожал руку Виктору Ивановичу и поцеловал ручки дамам.

— Мария Тимофеевна, Вы сегодня просто неотразимы, я надеюсь, что снимки передадут всю Вашу красоту, — ввел в краску князь госпожу Миронову своим комплиментом и улыбнулся ей своей ослепительной улыбкой. На этот раз его комплимент не был лестью. Ну почти не был. А улыбка была больше от души, чем от желания произвести впечатление.

«Какой мужчина!» — в очередной раз подумала про Его Сиятельство Мария Тимофеевна. И вздохнула.

Комментарий к Часть 8

Сергей и Рафаил Левицкие - фотографы Их Императорских Величеств.

========== Часть 9 ==========

Доктор Милц был у себя и что-то колдовал с мензурками. Он увидел Штольмана боковым зрением:

— Яков Платонович, какими судьбами? Вас же, как я слышал, Трегубов отпустил на выходные… Или снова произошло убийство, и Вас вызвали в участок, а Вы пришли за мной?

— Если убийство и произошло, мне об этом ничего не известно… Александр Францевич, я пришел к Вам не по служебной надобности. Я привел к Вам одного человека.

К Милцу зашел похожий на Штольмана мужчина.

— Доктор, Вы меня, должно быть, не узнаете…

— Ваше Сиятельство, Вы — тот мальчик из семьи Ливенов, которого я лечил когда-то в Петербурге.

Догадаться было несложно. До Милца уже дошли слухи, что к Штольману из Петербурга приехал его дядя, князь Ливен.

— Ну сейчас уже далеко не мальчик, а муж, — засмеялся Павел. — Но Вы правы, я именно тот человек. Доктор, я Вам очень признателен. Когда Яков сказал мне, что Вы практикуете здесь в Затонске, я не мог не прийти к Вам и не выразить свою благодарность за то, что Вы тогда уделили столько внимания моему здоровью.

— Ваше Сиятельство, это моя обязанность — лечить пациентов, — скромно сказал доктор.

— Но не обязанность находить правильные слова и уговаривать мальчишку пить горькое лекарство, которое ему хотелось выплюнуть, а главное не трястись при виде шприца и не реветь от страха и боли. Ведь Вы же мне сказали, что будущий офицер должен быть стойким, что уколы — это испытание выдержки, ведь если меня ранят на поле боя, я должен буду терпеть боль, а не кукситься как девчонка… И знаете, когда меня однажды ранили, правда, не на поле боя, я терпел боль, сжав зубы, и не ревел, — полушутя сказал Ливен.

— Серьезное ранение?

— Нет, пустяки. Просто тогда я вспомнил про Вас — то, что Вы говорили мне, когда я был мальчишкой.

— А где Вы служите, я могу узнать, Ваше Сиятельство? В каком Вы чине?

— Называйте меня Павел Александрович. Я — подполковник, дослужился до заместителя начальника охраны Императора.

— О! — удивился доктор. — А ранение?..

— Нет, совершенно не связано с моей службой. Дело случая. Я был секундантом на одной дуэли, и у одного из стрелявшихся от испуга так тряслись руки, что он каким-то образом попал мне в ногу. Но не прострелил, пуля только вырвала кусок кожи, мне повезло. Но крови все же было достаточно. И тот криворукий бедолага от ее вида упал в обморок.

— Это у нас такие офицеры, которые от вида крови теряют сознание? — покачал головой доктор. — Как же они будут вести себя на войне, если такая, не дай Бог, случится?

— Нет, это был не офицер. Это был заносчивый юнец, который оскорбил офицера. Так что за наших вояк мне не стыдно. А Вы, доктор, после дуэлей никого не врачевали?

— В Петербурге бывало. А в Затонске — нет, какие ж здесь дуэли? В последнее время только две и припомню. Одна Виктора Ивановича с бывшим сослуживцем…

— Виктор Иванович? Миронов? — не поверил Ливен. — Что-то он на дуэлянта не похож… Этот сослуживец что, посмел оскорбить Марию Тимофеевну или Анну?

— Нет, это, можно сказать, дела давно минувших дней, — пояснил Штольман. — Его, кстати, застрелил Коробейников…

— Коробейников? Тот, которого ты мне представил в сыске?

— Да. Так уж получилось…

— А вторая?

— А вторая и вовсе не состоялась, дамы помешали, — сказал доктор.

— Это я с Разумовским должен был стреляться, — признался Яков. — Но не довелось.

— Ну и слава Богу. Еще неизвестно, чем это могло закончиться… Яков, что ты на меня так смотришь? Я говорю, как думаю. Вон у Дмитрия последствия одной дуэли оказались самые плачевные. В целом был вполне здоровый мужчина, однако последствия давали о себе знать… И доктора ничем не могли помочь…

— Очень печально. Но медицина не всесильна…

— Безусловно. Как говорится, иногда одна надежда на Бога. Но ведь бывают необъяснимые случаи выздоровления.

— Бывают. И даже в моей практике подобное было. Болезнь была сама по себе не смертельная, просто в очень запущенной стадии — к врачу обратились слишком поздно, когда начались осложнения. Пациент стоял, можно сказать, уже одной ногой в могиле. Никаких прогнозов на выздоровление. Родственники уже чуть ли не об отпевании с батюшкой договаривались, так он был плох. И вдруг пошел на поправку. Так что чудеса случаются. Но очень редко… Темный у нас еще народ, не понимает, что к врачу нужно обращаться своевременно, а не когда уже пора место на кладбище заказывать… Ведь во многих случаях, даже серьезных, человеку можно помочь. Было бы должное лечение вовремя, хороший уход и забота близких. Вот как у Вас, Павел Александрович.

— Да, брат обо мне заботился. А я ведь не хотел, чтоб Дмитрий звал доктора, говорил, ну и что, что я кашляю — притом уже начинал задыхаться от кашля…

— Хорошо, что он не пошел у Вас на поводу и не промедлил. А почему Вы так не хотели, чтоб Вас осмотрел врач?

— А я не любил доктора Краузе. Он мне казался злым, грубым, мрачным, сверлил своими глазами, будто дырку в тебе хотел сделать, — припомнил Павел детскую обиду.

— Зря Вы так. Добряком, может, он и не был, но злым его вряд ли можно было назвать. И он очень хорошо знал свое дело.

— Может и так. Но Вы мне больше понравились… — честно сказал Ливен. — До Вас я не знал, что доктора можно и не бояться. Я ведь долго болел, наверное, недели три, не меньше, и Вы каждый день ко мне приходили. За это время от визитов доктора Краузе я бы сошел с ума… Я тогда сказал брату, что рад, что доктор Краузе был занят и меня лечил другой доктор, добрый… Знаете, я вот сейчас думаю, я рассуждал прям как ребенок, а ведь мне уже лет тринадцать было, большой мальчик, — смутился он.

— Так некоторые докторов до старости боятся, так что стыдиться здесь нечего.

— Так оно… И все же, я вел себя как ребенок. Иногда не хотел отпускать Дмитрия от кровати, просто требовал, чтоб он посидел со мной, чтоб не уходил… Каким же терпеливым он был. Мог ведь рассердиться. А он сносил все мои капризы…

— Да, князь был Вам хорошим родителем, если его так можно назвать.

— Он был мне больше, чем просто старший брат, это несомненно. Можно сказать, отец… Жаль, что он не смог быть отцом Якову… Очень жаль… — вздохнул Павел.

— Яков Платонович, я вот что вспомнил. Когда я узнал, что князь Ливен — Ваш настоящий отец, а Вы попросили меня рассказать меня про встречу с ним, я совершенно упустил один факт, хотя как раз его и следовало упомянуть. Я сказал Вам о том, что получил от него щедрое вознаграждение за свою работу. Но это не все, потом он спросил меня, заинтересовали ли бы меня книги по медицине на немецком языке. Я сказал, что очень, и он отдал мне три книги — по терапии, патологической анатомии и судебной медицине. Как они оказались у князя, я понятия не имею, думаю, он никогда их и не раскрывал…

— Да купил он их для Вас, — улыбнулся Ливен.

— Купил для меня? — удивился доктор. — Я бы скорее подумал, что они попали к князю совершенно случайно…

— Он явно хотел отблагодарить Вас еще как-нибудь помимо денег и посчитал, что от книг по медицине Вы не откажетесь. Сам он интересовался техническим прогрессом, науками, но вряд ли судебная медицина была в сфере его интересов настолько, чтоб приобрести такие книги для себя… Хотя как знать… Думаю, он эти книги все же пролистал, так, из любопытства.

Штольман отметил для себя, что князь интересовался техническим прогрессом. Не от него ли у него тяга к техническим новшествам?

— А вот я, молодой врач, прочел их от корки до корки и не один раз и узнал для себя много полезного. В них было много сведений, особенно о новых методах. Я, можно сказать, тогда этими книгами зачитался, особенно книгой по судебной медицине, и решил, что если мне представится возможность, попробую себя в этой отрасли. Так что получается, что в том, что я стал в свое время сотрудничать с полицейским управлением, была и заслуга князя Ливена…

— Как интересно! Стало быть, именно книги, которые дал Вам Дмитрий Александрович, подтолкнули Вас к решению заняться когда-нибудь судебной медициной? — уточнил Штольман.

— Именно так. Ведь до этого я такое будущее для себя не рассматривал.

— Доктор Милц, а почему Вы не остались в Петербурге? Ведь там больше возможностей, — спросил Ливен.

— Не во всем. Чтоб набраться опыта — безусловно. Чтоб позже открыть свою практику, даже на паях с несколькими другими врачами — маловероятно. А быть до старости у кого-то на побегушках не хотелось. Да и жить в клетушке размером с собачью будку тоже. В Петербурге, конечно, не переизбыток врачей, но найти достойное место сложно. Поэтому я стал подумывать о том, чтоб перебраться в провинцию. И был готов ехать куда угодно, хоть на край земли, если там был нужен врач.

— И где же Вы работали в столице?

— Да везде, где придется. И в госпитале, и в больнице, и у практикующих врачей. Одно время, как Вы уже знаете, у доктора Краузе, который пользовал и семью князей Ливенов. У Краузе я задержался около года, именно из-за опыта. Врач он был великолепный, что и говорить, я у него многому научился. Он позволял мне проводить лечение самостоятельно, но, видимо, все же подстраховывался, как бы я чего не намудрил. Мои пациенты были в основном бедными родственниками знатных особ или прислугой из домов аристократов. За все это время был лишь один случай, когда он доверил мне лечить кого-то из знати — юного отпрыска благородного семейства Ливенов, и то по чистой случайности, так как был занят другими высокородными больными, которые нуждались в большем внимании, чем мальчик с сильной простудой.

— Так, значит, я был единственным Вашим титулованным пациентом?

— Во время моей работы у доктора Краузе — да. После я пользовал семью одного графа. Это была огромная семья, графиня почти каждый год приносила по ребенку, детей там было человек пятнадцать. По крайней мере мне так казалось. И все они, по мнению их мамаши, постоянно чем-то болели. Хотя у большинства детей я не находил никаких болезней… Это был не дом, а какой-то бедлам…

— Доктор Милц, а фамилия у того графа была не такая? — Павел назвал имя.

— Да…

— Тогда Вам повезло, что Вас приглашали лечить только его детей от законной супруги, а не вкупе с парой десятков байстрюков, которых он наплодил по всему Петербургу, — усмехнулся Ливен. — Про этого графа поговаривали, что женщины беременели от него даже если просто садились на стул, на котором он до этого посидел… Вы спросите, откуда я это знал, если был подростком? Со мной вместе в корпусе учился один из его многочисленных сыновей. Как он попал туда — даже не знаю, возможно, кто-то из родственников графа сжалился над мальчиком и пристроил его туда, так как сам граф детьми не интересовался, он, похоже, интересовался только процессом их зачатия. Так вот мой бедный одноклассник даже не знал, сколько у него родных братьев и сестер, которых родила их мать, не говоря уж о том, сколько было единокровных от бесконечных похождений отца, которые ни для кого не были тайной.

У Штольмана округлились глаза.

— Так этот граф вообще ничем не занимался кроме того, как… бегал по женщинам? — он с трудом подобрал более приличное выражение, чем было у него на языке. — Тридцать пять детей, если тебе верить, это ж куда годно!

— Не понять тебе этого… Не всем выпадает счастье быть единственным бастардом Его Сиятельства, — поддел Штольмана князь Ливен.

— Яков Платонович — единственный внебрачный сын князя?

— Да, единственный побочный сын от единственной любимой женщины, — подтвердил Павел. — Не тридцать пятый от женщины, чье имя князь забыл или вообще не спрашивал… Доктор, Вам, наверное, хотелось бежать от того семейства подальше, даже если там Вам хорошо платили?

— В общем-то да. Именно тогда я и начал основательные поиски нового места. Однажды один из пациентов сказал, что в его родном городке один доктор в годах уже не мог справляться с некоторыми своими обязанностями и искал себе в помощь молодого врача, чтоб посещать больных в отдаленных местах, куда ему было тяжело ездить. Я написал ему и предложил свои услуги, а затем поехал посмотреть, как и что, да так там и остался. Доктор Туров жил бобылем, семьи у него не было, он настоял, чтоб я поселился у него, сказал, что так будет удобнее для нас обоих.

— Туров? Значит, тоже из немцев? — спросил Ливен.

— Да, из обрусевших в нескольких поколениях, предки были откуда-то из Мекленбурга… Может, он и выбрал меня, раз я тоже был из немцев. Но мы об этом никогда не говорили.

— Возможно… И как Ваша жизнь складывалась на новом месте?

— Очень хорошо. С Петром Федоровичем мы поладили с момента знакомства. Что касается работы, сначала я пользовал больных только далеко за городом, но мне это было в радость — ехать в чью-нибудь в усадьбу или деревню, пусть даже час туда и час обратно, и даже в плохую погоду. Со временем круг моих обязанностей все расширялся, а он все больше отходил от дел. Ну и пришло время, когда он сам ужепочти не практиковал. Так, навещал нескольких пациентов по старой памяти, и все. Мы с ним очень сблизились, я стал ему кем-то вроде приемного сына. Он даже предлагал стать моим крестным отцом.

— Но, судя по отчеству, Вы так в Православие и не перешли?

— Нет, не перешел, из-за своего отца. Он был своеобразным человеком… С непростым характером…

— Так, похоже, большинство отцов такие и есть. Что мой, что Якова — хоть Штольман, хоть мой брат Дмитрий. У каждого, как говорится, свои недостатки. А Ваш-то чем Вам не угодил? Что у Вас за семья, я могу поинтересоваться?

— Мы из поволжских немцев. Отец категорически отказывался принимать Православие, говорил, раз Милцы приехали в Россию, будучи лютеранами, лютеранами и останутся. И ведь глубоко религиозным человеком не был, посещал кирху только по праздникам. И к чему было его упрямство — мне не понятно. А то, что, по его мнению, православные немцы — это позор нации, это у меня вообще в голове не укладывается.

— Православные немцы — позор нации?? — переспросил Ливен. — Такого я еще не слышал… Вот, Яков, оказывается, мы с тобой позорим немцев одним своим существованием… Да, Ваш отец, доктор Милц, действительно имел довольно своеобразное представление о вероисповедании… А Ливены, наоборот, приспособились к жизни в Империи так, как только это было возможно, в том числе и приняли Православие.

— Штольман тоже был православным и крестил меня в православной церкви, — присоединился к разговору Яков Платонович.

— Вот и доктор Туров тоже был из православной семьи. Да, дело собственно говоря, и не в отношении к вероисповеданию, а в отношении к людям. Петр Федорович был прекрасным человеком, никого не осуждал, не принижал, поддерживал, как мог… Нехорошо так говорить, но подобного я не много видел от своего отца, слишком уж категоричным человеком он был. Но мне очень повезло, что в моей жизни был Петр Федорович. Мы жили, как говорится, душу в душу, пока Господь не забрал его. И даже после этого он сделал для меня больше, чем я мог когда-то ожидать — оставил мне все, и практику, и дом, и свои накопления…

— Это было здесь, в Затонске?

— Нет, в соседней губернии. Тот городок даже не был уездным. Затонск — город в сравнении с тем местечком. Петр Федорович советовал мне не упускать шанса, если появится возможность практиковать в другом месте. Врач из Затонска получил наследство и решил перебраться в Ярославль, где ему достался дом. А я занял его место в Затонске и обитаю здесь уже больше четверти века.

— И нравится Вам здесь?

— Да, я здесь прижился. Да и работа у меня стала разнообразней. Ведь кроме всего прочего я еще и занимаюсь патологоанатомией и судебной медициной, как и мечтал когда-то по молодости. Так что я очень доволен своей жизнью здесь.

— А по Петербургу не скучаете?

— Через столько лет уже нет. Тихая, размеренная жизнь мне больше по душе.

— Тихая, размеренная жизнь в Затонске, где в Вашей мертвецкой не переводятся клиенты? — ухмыльнулся Штольман.

— Так до Вашего появления здесь, Яков Платонович, мои клиенты по большей части умирали своей смертью, от старости да от болезней. А не от пули, ножа или яда… — не остался в долгу доктор Милц.

— Разумно ли приезжать в ваш Затонск, если у вас так неспокойно? — с наигранной тревогой в голосе спросил Ливен.

— И этот вопрос задает заместитель начальника охраны Государя… Храбрец из храбрецов, — картинно покачал головой Штольман. — Если опасаешься, приезжай в следующий раз с эскортом.

— Возможно, я и воспользуюсь твоим советом… Доктор, я собираюсь приехать в Затонск еще как-нибудь. И тогда хотел бы пригласить Вас на рюмочку.

— Благодарю Вас, Павел Александрович. С превеликим удовольствием, — сказал доктор Милц.

— Был рад нашей встрече и надеюсь, что она не последняя, — откланялся князь.

Яков Платонович подумал, что в компании Павла за несколько минут он узнал о докторе Милце больше, чем за два года. Конечно, он сам не задавал доктору лишних вопросов — помимо тех, которые касались расследований. Но он не предполагал, что доктор вот так открыто сможет рассказать о своей жизни, да еще в деталях. По-видимому, у Павла был дар выводить людей на откровенные разговоры. Дар, который ему помогал в его окутанной тайной службе? Он не раз обнаруживал, что говорил Павлу то, что, возможно, не сказал бы никому другому. И ведь Павел не вытягивал из него информацию клещами, он сам, не замечая того, делился с ним подробностями…

Когда Штольман и Ливен вышли от доктора, Павел спросил:

— Яков, как насчет того, чтоб встретиться тет-а-тет у меня в гостинице вечером, часов в шесть-семь? До этого времени у меня могут быть дела.

— Павел, какие у тебя могут быть дела в Затонске? — засмеялся Штольман.

— Еще бы я перед тобой отчитывался о том, какие, — посмотрел Ливен сверху вниз на племянника. — Может, решу посетить ваш дом терпимости… Как там девочки, ничего? Ты ведь, говорят, там постоянный клиент, должен знать, — усмехнулся он.

— Собрал-таки сплетни… — покачал головой Яков Платонович.

— А то… Как будто ты этого не ожидал… Так что, девочки там стоящие?

— Не могу сказать тебе о их профессиональных качествах. Я бывал в том борделе только по службе… — насупился Штольман.

— Ну вот, похоже, ты обиделся… А что я такого сказал?

— Я — женатый мужчина и люблю свою жену…

— Да знаю я это. И никогда не поверю, что ты захаживал в заведение… как клиент, по крайней мере в Затонске, где ты — известная личность. Тебе на эти слухи, конечно, не наплевать, но, думаю, в истерике ты от этого не бился. А вот если они дошли до Анны, она могла очень расстроиться, плакала поди каждый раз, когда очередную мерзость вроде этой про тебя слышала. Бедная девочка…

— Какие только слухи до нее не доходили… — тяжело вздохнул Яков. — У некоторых людей язык совсем без костей — такого насочиняли, что хоть в городе не показывайся. Конечно, Анна переживала, плакала…

— Поверь, отольются еще обидчикам Аннины слезы…

— Да ничего тут не поделать, — махнул рукой Штольман.

— Как знать, как знать, — пожал плечами Ливен.

Распрощавшись с племянником до вечера, князь направился в редакцию газеты «Затонский телеграф» к некоему Ребушинскому — из-за статьи которого в городе пошли грязные сплетни о Штольмане. Ему хотелось поквитаться за унижение, которое испытал Яков, и слезы, пролитые Анной по этому поводу.

О появлении в Затонске князя Ливена Ребушинский узнал не из слухов, как можно было предположить, а от слуг князя, которые передали ему, что Его Сиятельство желал с ним встретиться. На следующий день… И посоветовали сидеть тихо… Ребушинский внял… совету?.. и не стал шнырять по городу и вынюхивать, как обычно это делал. Он затаился — что было ему совершенно не свойственно. Он понимал, что встреча с князем вряд ли будет приятной и не хотел разгневать его еще больше… Первый день он провел в редакции газеты, пытаясь писать статьи по заметкам о ничего не значащих событиях Затонска — чтоб просто чем-то занять себя, а на второй день с утра и вовсе расклеился — после визита к нему одного офицера. Он сидел в редакции, ожидая князя, и думал о спрятанной в столе бутылке водки, из которой так хотелось хлебнуть, чтоб хоть немного умерить дрожь во всех конечностях… Но не смел. Не хватало еще, чтоб князь принял его за какого-нибудь пропойцу…

В назначенное время появился Его Сиятельство в сопровождении двух слуг, которые были у Ребушинского накануне. Трость и цилиндр у князя принял стоявший ближе к нему молодой человек гренадерского роста. Перед тем, как вместе с цилиндром положить трость князя на один из столов, он как бы невзначай поиграл тростью с тяжелым серебряным набалдашником будто у него в руке была тростинка.

«Нет, князь сам бить не будет. У него для этого вон какой амбал есть. Кулачищи размером с дыню. Как двинет, так череп и затрещит. А уж если тростью отходит, так и вовсе Богу душу отдашь», — пожалел себя Алексей Егорович.

Князь сделал слугам знак удалиться. Ребушинский наконец оторвал свою пятую точку от стула, к которому, как казалось, прирос, встал и встретился с холодным, колким взглядом Его Сиятельства, от которого дрожь в его теле только усилилась.

— Думаю, представляться мне не нужно? Вы и так знаете, кто я.

— В-вы — князь Ливен… Ваше Сият-тельство… — еле ворочавшимся языком с трудом выговорил Ребушинский.

Глядя на князя, не было никаких сомнений, что следователь Штольман был одним из Ливенов. Они были очень похожи, но князь казался выше — возможно, из-за военной выправки, которую было не скрыть даже модным партикулярным платьем, и более «породистым», чем Штольман. У князя были более правильные, аристократические черты лица, которые несомненно добавляли привлекательности и без того прекрасно выглядевшему вельможе.

— Я не только князь Ливен, но и дядя Штольмана, которого из-за статьи в вашей газетенке изваляли в грязи…

— Ну так уж и изваляли… — не подумав, высказался журналист. — Вы преувеличиваете…

— Вы что же, со мной препираться вздумали? — сдвинул брови князь.

— Никак нет, Ваше Сиятельство, — почему-то по-армейски ответил Ребушинский. — Но в статье, и правда, не было ничего такого, что задело бы честь и достоинство Вашего племянника…

— Да я смотрю, сами понятия о чести и достоинстве Вам, господин Ребушинский, не знакомы… Вы влезли в частную жизнь сына князя. Князя, а не лоточника или полового. Сделали из этого сенсацию, чтоб потрафить своим низменным журналистским амбициям… Не подумав… Или подумав? Что Ваше сочинительство вызовет в городе шквал сплетен, порочащих достойного человека. Вы хоть понимаете, что не будь мой племянник таким… снисходительным… Вы уже сейчас могли бы писать о своих впечатлениях от вулканов Камчатки и читать их вслух белым медведям…

— Да нет у Штольмана таких… возможностей…

— Допустим, у Штольмана, по Вашему мнению, и нет… Но ведь Вы не сомневаетесь, что они есть у Ливенов… У меня…

— Не сомневаюсь, нисколько не сомневаюсь, — пролепетал Алексей Егорович.

Куда он вляпался! С кем связался! Кто же мог подумать, что один из Ливенов окажется не просто титулованной особой, но и заместителем начальника охраны Императора — как ему успел сообщить один из офицеров, ставший случайным свидетелем разговора подполковника Ливена и начальника штаба гарнизона полковника Симакова… Судя по тому, как ерзал во время разговора на стуле Симаков, у Ливена были такие связи и полномочия, что тот, кто… провинился, не отделался бы дрожью в руках и ногах… Как бы удар не хватил… Удар не хватил?? Теперь понятно, от чего скончался тот бедный немец, у которого Никаноров украл неимоверно ценный молитвенник Ливенов с тайной происхождения Штольмана — от страха, что с ним сделает этот Ливен… Эх, как бы хотелось написать об этом… Но своя голова дороже…

— Ч-что я могу для Вас сделать, Ваше Сиятельство? Чтоб как-то… уменьшить Ваш… гнев?

— А Вы сами подумайте.

— Ну кроме статьи я ничего не могу… О том, как Ваше Сиятельство приехали навестить своего племянника…

— Любимого племянника с его женой, — уточнил князь. — И его родственников.

— Конечно, любимого племянника с женой… И семейство Мироновых — нашего всеми уважаемого адвоката Виктора Ивановича и его очаровательную супругу Марию Тимофеевну…

— Можете не утруждать себя сбором слухов по городу. То, что будет нужно написать, я пришлю Вам с одним из слуг перед отъездом. Потом можете поговорить с людьми, что я укажу. И надеюсь, все факты Вы изложите правильно, без вывертов. И не вздумайте заикнуться про мою службу — это не Вашего ума дело… А то ведь может оказаться и так, что следующая Ваша публикация будет о… красоте карликовых деревьев в тундре… — князь вперые улыбнулся. — Вы меня поняли?

От этой улыбки у Алексея Егоровича перехватило дыхание.

— Угу, — только и смог промычал он.

— Очень на это надеюсь… — князь взял свой цилиндр и трость и повертел ее в руке так, что на мгновение она превратилась в грозное оружие…

Дыхание у Ребушинского восстановилось на минуту только тогда, когда за Его Сиятельством закрылась дверь. Он кинулся к ящику стола и вытащил вожделенную бутылку. Сделав несколько поспешных глотков прямо из горла, он закашлялся. Принесла же нелегкая этого Штольмана, а затем и князя Ливена в их Затонск…

========== Часть 10 ==========

Штольман пришел в гостиницу, где остановился Его Сиятельство князь Ливен, и постучал в дверь его номера рукой, на которой был княжеский перстень.

— Заходи, — князь сам открыл дверь в номер.

— Ты один? Без слуг?

— Зачем они мне сейчас? Или ты думаешь, что мне всегда прислуживают? По малейшему поводу? Яков — это образ, образ князя, который я поддерживаю, в основном для других. Мне самому это не нужно, точнее нужно не всегда. Я вообще терпеть не могу, когда слуги постоянно рядом, меня это раздражает. Я стараюсь пользоваться их услугами, когда это необходимо или когда от меня этого ожидают. Но не более того. Ладно, ванну себе приготовить, когда надо воду носить, я, конечно, прикажу. Но чтоб меня еще и намыливали как других господ… Или сейчас — накрыл Демьян на стол и свободен, больше он мне не нужен. Что я сам себе рюмку коньяка налить не могу? Или дверь открыть? А вот дверцу кареты открыть на людях — тут князю без лакея никак не обойтись, — ухмыльнулся Ливен.

— Да, впечатление это производит неизгладимое, — согласился, качая головой, Штольман.

— Так как насчет коньяка? У меня есть Мартель и Реми Мартен.

— Ну если только рюмку того, что сам будешь пить. Я больше не хочу, чтоб ты меня вел под руки как тогда в Петербурге.

— Зачем вести, если есть карета? Я ведь все равно тебя домой в карете отправлю. Какая разница, после одной рюмки или бутылки? Слуги тебя в карету загрузят и выгрузят оттуда, — засмеялся князь.

— Что, обучены этому и привыкшие? — уколол Штольман Павла.

— Естественно, обучены, но не привыкшие. Не привыкшие к тому, чтоб Его Сиятельство был не в состоянии передвигаться сам. А вот его гости — пару раз такое бывало…

— Надеюсь, со мной до этого не дойдет.

— Не думаю, чтоб дошло. Столько коньяка у меня с собой нет, у меня всего пара бутылок. А пить то, что у вас в ресторациях, хоть это и выдавалось за Курвуазье, мне что-то больше не хочется… По крайней мере сегодня… Но если как-нибудь придется, что ж, не откажусь от рюмки в компании того же Виктора Ивановича. Давай и мы с тобой.

Штольман махнул рукой: «Давай». Ливен разлил коньяк: «За нас, за Ливенов!»

— Понравился тебе Виктор Иванович? — поинтересовался Яков Платонович.

— Да, очень приятный человек. Тебе повезло с тестем. Больше, чем с тещей. Она, конечно, неплохая женщина, но скажем так, в отличии от мужа, характер, — «и не только» добавил про себя Павел, — у нее оставляет желать лучшего… В детстве Анне, верно, от ее доставалось…

— Да не только в детстве. Уже когда Анна была взрослая, Мария Тимофеевна позволяла себе шпынять ее…

— Да, я это заметил. Анна — замужняя дама, а мать все еще ее одергивает. Даже при муже и, можно сказать, посторонних людях. Как она только смирилась, что Анна вышла за тебя?

— Ну так пришлось смириться, другого выхода не было. Ведь из-за антипатии тещи к зятю молодых все равно не разведут.

— А не взлюбила она тебя с первого взгляда? — хихикнул Павел, подумав, что его-то самого Мария Тимофеевна приветила с самого начала — вон какие взгляды временами бросала на него… Хорошо, что ее муж и Яков не заметили… Ну или сделали вид, что не заметили…

— Нет, со второго, — засмеялся Штольман. — Когда увидела, что Анна заинтересовалась мной. Но ее можно понять, в два раза старшее ее дочери, дамский угодник, дуэлянт, полицейский — кому понравится такой потенциальный кавалер для дочери…

— А жених и муж подавно… Знаешь, действительно то, что вы с Анной венчались тайно, стало для вас благом. Тут уж ничего не сделать. Какой зять есть, такой и есть…

— Со временем она все же меня приняла. В отличии от деверя — к младшему брату Виктора Ивановича, с которым Анна очень близка, она относится без симпатии.

— Наверное, потому что он, по ее мнению, плохо влияет на Анну?

— Да. У него репутация бонвивана. Кроме того, в ее глазах он — тунеядец и обуза для семьи. А еще — это собственно говоря с его приездом началось бурное общение Анны с духами. Сам он считает себя медиумом, но я не очень склонен верить в это. Мне кажется, он или шарлатан, или у него слабые способности, не такие как у Анны. Он много лет прожил за границей и вот теперь снова в Париже, думаю, для Марии Тимофеевны это большое облегчение.

— А отец Анны как относится к ее дару?

— Да тоже без особой радости, но по крайней мере никогда дочери из-за этого не стыдился. Анна вообще — папина дочь. Отец обычно на ее стороне. Да и на нашей с Анной тоже. Он ведь не только не устроил скандала по поводу нашего тайного венчания, но и как-то уговорил жену принять этот факт… А потом даже снял для нас дом и платил за него первые три месяца.

— Рад, что у тебя и Анны есть поддержка в его лице.

— Да, в основном у нас с ним очень хорошие отношения. Но я должен признаться тебе кое в чем. Как-то у меня с Виктором Ивановичем вышел неприятный разговор по поводу кольца, которое князь оставил Анне. Я был вынужден сказать, что кольцо досталось моей жене, так как я — единственный родной сын князя… — Штольман неосознанно покрутил свой собственный перстень.

Павел заметил это и усмехнулся про себя: «Не снял-таки! Пусть в угоду мне, но не снял!»

— И почему я не удивлен?

— Это еще не все. Виктор Иванович догадался, что отец Александра — ты.

— И почему я снова не удивлен?

— Я очень виноват, но вот так получилось… Но Виктор Иванович…

— Виктор Иванович — разумный и порядочный человек, и дальше него это не пойдет. Так что мне не стоит беспокоиться. Ты ведь это мне хотел сказать? — с усмешкой вздохнул Ливен.

— Павел, ты что мысли читаешь?

— Нет, такого дара не имею. Яков, даже в запале, в ярости ты бы вряд ли мог сказать подобное человеку, которому бы не доверял. И твой тесть — действительно разумный и порядочный человек. Он ведь даже жене об этом не сказал, раз она до сих пор думает, что Саша — сын Дмитрия… А теперь ты меня спросишь, не сержусь ли я. Нет, не сержусь.

Штольман посмотрел на Ливена.

— Я же говорил тебе, что чаще всего могу составить мнение о человеке с первой встречи и редко ошибаюсь. Твой тесть хоть и адвокат, но его можно читать как открытую книгу. Так что в его порядочности я нисколько не сомневаюсь, как и в твоей. И за Сашу от этом отношении я спокоен. Кстати, он очень хотел тобой встретиться, но пока он в имении в Лифляндии, а потом собирался поехать в Петербург. И он надеется, что вы с Анной сможете выбраться в столицу.

— Павел, в ресторане ты пригласил Мироновых остановиться в особняке. Ты ведь это сказал несерьезно, только для ресторанной публики?

— Почему же? Если захотят, как говорится, милости просим. Особняк достаточно большой, так что вряд ли они помешают Саше. Да и в Петербурге он бывает нечасто, так что шанс, что когда твои тесть и теща приедут, он будет в столице, а не в одном из имений, не так велик…

— А сколько всего сейчас у Александра? — поинтересовался Штольман.

— В Лифляндии — родовое гнездо и два имения поменьше, усадьба под Ригой, в Эстляндии — имение, то что от прадеда, имение и усадьба под Петербургом и особняк в Петербурге. Основной доход дают имение в Лифляндии и в Эстляндии. Вроде бы ничего не забыл.

— И всего-то? — усмехнулся Яков. — Даже теперь не знаю, нужны ли мне такие нищие родственники…

— Ну, возможно, два моих имения в Лифляндии, усадьба под Петербургом и квартира в столице все же как-то повлияют на твое решение…

— Я должен подумать… А где, кстати, имение в Эстляндии?

— Да не так уж далеко от Петербурга. На Северо-Востоке, близко к границе с Россией.

— Да? — заинтересовался Яков. — А как название имения? Ну или места?

Павел назвал местечко в Вайваре.

— Не может быть! Я же вырос поблизости. Может, верстах в пяти оттуда… — Штольман опрокинул рюмку. — Я ведь даже был в этом имении. Мне было лет восемь. Да, восемь, ведь на следующий год меня увезли в Петербург. Так вот, к хозяину имения тогда на Рождество приехала внучка. И этот пожилой господин организовал рождественскую ёлку для окрестных детей. Я тогда ездил туда вместе с гувернером Карлом Ивановичем. Это было, пожалуй, одно из самых счастливых событий в моем детстве. Помню, Карл Иванович говорил, чтоб я вел себя хорошо, так как господин, к которому мы едем, был очень строг. Но я этого не заметил, наоборот, он был очень добрым, и его внучка тоже. Только тихая, не шумная как другие дети. Она, наверное, была года на три старше меня. Для меня — большая девочка. Она тогда подарила мне крохотную деревянную лошадку — размером с вершок. Я до сих пор храню ее вместе с малюсенькой статуэткой барашни, которую я сам забрал из комнаты матушки. Эти вещицы до сих пор со мной — это все, что у меня осталось из детства. Вот что девочка та была добрая, помню, а как выглядела нет… Интересно, какой она стала…

— Красивая блондинка, с голубыми глазами, миниатюрная… Так и осталась доброй и застенчивой…

— Ты что, ее знаешь?

Павел еле сдерживал смех.

— Яков, да и ты ее знаешь. Это была Лиза.

— Лиза???

— Лиза. У ее деда была только одна внучка, и это Лиза.

— Я не узнал ее в Петербурге…

— Так сколько лет прошло с того Рождества? Лет двенадцать? Ты видел девочку, а встречался с женщиной…

Штольман покачал головой:

— Вот ведь как в жизни бывает… Павел, а ты сам бывал в том имении?

— Бывал несколько раз, но уже довольно давно.

— А по окрестностям ездил? Может, ты видел одну усадьбу? У нее был такой вычурный портик — с какими-то скульптурами, вроде львов с крыльями.

— Да, видел.

— И кто там живет?

— Одна семья, уже много лет. Отставной военный, вроде бы подполковник, с женой, у них взрослый сын… Яков, ты спрашиваешь об этой усадьбе потому, что это был твой дом? — догадался Ливен.

— Да, — вздохнул Яков. — Это то место, где я родился… Видно, отец продал усадьбу этой семье.

— Точно не этой. Эта семья только снимает ее, они не владельцы.

— А кто же владелец?

— Его Сиятельство князь Александр Дмитриевич Ливен, — с улыбкой посмотрел на племянника Павел.

— Что??? Ты меня разыгрываешь?? — Штольман нахмурил брови.

— Зачем мне это? Эту усадьбу и еще одну рядом с ней купил дед Лизы. Они обе сдаются внаем. Так как они близко к городу, на них всегда есть спрос. Например, у подполковника сын какой-то чиновник в городе, ему совсем недалеко до места службы… Как, видно, было и твоему отцу… Яков, что-то ты совсем побледнел! Ты выпей, выпей… Не каждый же день узнаешь такие новости…

Яков последовал совету Павла.

— А ты знаешь, у кого Лизин дед ее купил? И когда?

— Купил лет тридцать назад, но точно не у Штольмана. Я бы запомнил, если бы мне в бумагах встретилось это имя. Должно быть, этот человек купил ее у твоего отца, а потом перепродал ее старику… Если тебе интересно, можно узнать…

— Да, это было бы неплохо. Но сейчас меня больше интересует другое. Павел, а деда Лизы знал только Ваш отец? Или Дмитрий тоже был знаком с ним?

— Они были знакомы, но поверхностно. Могу я спросить, к чему этот вопрос?

— Понимаешь, когда в Петербурге Саша сказал мне, что я, возможно, сын князя, как одно из доказательств он показал мне записку, где говорилось, что Дмитрий Александрович останавливался у знакомых неподалеку от дома Штольмана. Теперь я думаю, не был ли этим знакомым дед Лизы?

— О, я не знал, что Дмитрий жил у кого-то из знакомых. Он мне не говорил этого, а я как-то не вдавался в подробности. Но это вполне могло быть. Дмитрий мог попросить остановиться у них, например, по пути в Петербург… Дед Лизы не жил в этом имении постоянно, но мог распорядиться предоставить для Дмитрия гостевой домик.

— Гостевой домик?

— Да, в нескольких минутах ходьбы от господского дома есть небольшой дом, где останавливаются гости, если хотят. Он хоть и рядом, но стоит уединенно, и некоторые гости предпочитают его, нежели гостевые комнаты в большом доме.

— И Дмитрий мог там поселиться, даже если хозяев не было в имении?

— Да, почему бы нет?

— Тогда, возможно, там у него и были свидания с Катей. Не к Штольману же в дом он приходил…

— О Боже! Значит, ту ночь, после которой родился ты, Дмитрий и Катенька провели в этом доме? — воскликнул Павел.

— Скорее всего… — кивнул Яков.

— Слава Богу, что это осталось в тайне, и не пошли сплетни по округе. Видимо, они были очень осторожны. Ведь насколько я понимаю, про то, что ты — не сын Штольмана, знал только он сам.

Яков уже не был уверен в этом, так как у него в голове всплыло одно воспоминание.

— Если кто-то знал Ливенов, насколько очевидно могло бы быть для такого человека, что встреченный им случайно ребенок мог быть отпрыском одного из Ливенов? — с волнением в голосе спросил он.

— Ну если человек наблюдательный, мог и догадаться…

— Просто я вспомнил, что пожилой господин расспрашивал меня о себе, что обычно спрашивают у детей — про возраст и родителей. Я сказал, сколько мне лет, что моя матушка у ангелов на небесах, а батюшку я вижу мало… А он потрепал меня по волосам и сказал: «А батюшку ты не видишь…» А я ответил, что батюшка все время на службе, вот и бывает дома редко…

Что, если это были не просто праздные вопросы, которые задают любому ребенку? Что если дед Лизы вспомнил, что Дмитрий останавливался в их имении, когда увидел сына соседей, похожего на Ливенов? Ведь теперь и его фраза про батюшку понятна — говоря, что я не вижу отца, он имел ввиду не Штольмана, а Ливена…

— Это вполне вероятно, — согласился Павел.

— Но он не сказал о своих догадках вашему отцу…

— Зачем ему это? Вмешиваться в жизнь другой семьи. Да и, возможно, он думал, что Ливены знают о бастарде, только скрывают это.

— Я вот только в недоумении, если дед Лизы подозревал, что у Дмитрия есть внебрачный сын, зачем он согласился выбрать его в мужья внучке?

— Яков, ну кого удивишь бастардом среди знати… Да и если у мужчины есть ребенок, значит, он не пустой, может и еще одного воспроизвести на свет.

— Только не в случае с Дмитрием…

— Увы… Но сын у Дмитрия все же появился, хоть и после хождения по мукам, так что имение отошло ему… Кстати, Дмитрий любил это имение. Он бывал в нем, пожалуй, не реже, чем в родовом гнезде. Теперь я понимаю, почему — потому что это то место, где он был с Катей. Где он был счастлив, пусть и столь недолго… А когда ты там был в последний раз?

— Я уехал, когда мне было девять. С тех пор никогда больше там не был.

— Не тянет?

— Даже не знаю. Скорее нет, чем да. До того, как матушка умерла, я мало что помню. А после ее смерти я не припомню радостных событий в семье… А вот то Рождество у соседей до сих пор в памяти. Отец совсем отдалился, дома почти не бывал. Карл Иванович как и нянька Агаша относились ко мне хорошо. Но, наверное, мне не хватало родительской любви, а не просто доброго отношения. Когда я попал в пансион, многие мальчики поначалу плакали, скучали по родителям, братьям и сестрам. А я привык довольно быстро. Мне не по кому было скучать.

— Ты как про меня рассказываешь. Я тоже быстро привык к жизни в корпусе. И скучал я только по одному Димию, больше было не по кому. Я тебе говорил, что моего появления не ожидали и, честно говоря, не были ему особо рады. У отца и так уже было четверо сыновей, а мать через несколько лет после рождения Евгения и Михаила, когда их отправили в пансион, наконец вздохнула свободно и ударилась в светскую жизнь. И не хотела ничего менять. А тут я… Я родился в Петербурге, но почти сразу после моего рождения меня отвезли в одно из имений — кормилице, нянькам и другой челяди. Родителей я почти не видел, да были ли они вообще мне родителями и то затрудняюсь сказать… Ты вот Штольмана как называл, батюшка?

— Конечно, батюшка. А как же еще? — удивился Яков. — Не Платон Павлович же. Я ведь тогда не знал, что он мне не родной отец.

— А я своего в детстве Ваше Сиятельство или батюшка Александр Николаевич.

— Почему?

— Потому что мне про него говорили, что приехали Его Сиятельство или Ваш батюшка Александр Николаевич, вот я и повторял. А отец никогда меня не поправлял. Видимо, его так устраивало. До поступления в корпус я жил в имениях, сначала в имении родителей, куда они наезжали весьма редко, а потом — Дмитрия. Когда он однажды приехал в имение отца встретиться с ним, а тот появился только через несколько дней — пьянствовал, наверное, где-нибудь — он увидел, что я никому не нужен. Для родителей я что был, что нет, одна нянька со мной не справлялась, а у второй уже давно были с шашни гувернером, и им было не до меня. Я что хотел, то и делал. А когда приехал отец, они попытались меня как-то образумить — что вести себя нужно, как подобает молодому барину. Но разве можно внезапно заставить ребенка, который рос как трава, жить по правилам? Помню, отец тогда был в ярости как никогда. Сказал, что я неуправляемый, что один способ справиться со мной — это бить розгами с утра до ночи. Причем, сказал это не в сердцах, а со всей серьезностью. Я тебе говорил, что Евгения и Михаила он бил по любому поводу — кулаком да и розгами тоже — это я от Дмитрия потом узнал. Думаю, что после издевательств отца пансион с очень строгими правилами казался им невиданным счастьем… Дмитрию стало меня жаль, и он спросил разрешения отца забрать меня к себе в имение, а когда он будет жить в Петербурге, то и туда тоже. Отцу было безразлично. Тогда Дмитрий сказал уже мне: «Решай сам. Или ты остаешься у отца, и он на тебе живого места не оставит. Или едешь со мной, но делаешь все, что я скажу. Бить я тебе не буду, а наказывать буду, но только за дело». И в семь лет мне пришлось принять решение — как взрослому. Я решил ехать с Димием. До этого я видел его редко, но радовался, когда он приезжал. Он привозил гостинцы и подарки, баловал меня — но это было при прежнем гувернере, который за мной следил. Похотливых слуг, которые не занимались барчуком, уволили, и Дмитрий нашел мне новых няньку и гувернера — через знакомых, у которых младший сын как раз в то время уезжал учиться в пансион. Из безнадзорного мальчишки за короткое время я превратился в послушного младшего брата и усердного ученика. Провинился? Сиди в классной комнате и учи уроки. Никаких прогулок, никаких катаний на пони, никакого сладкого.

— У тебя был пони? — удивился Штольман.

— Был, Звездочка. У него было пятнышко на лбу. С него у меня любовь к лошадям на всю жизнь. А у тебя ни пони, ни лошади, наверное, никогда не было?

— Нет, но когда я учился в пансионе, нам давали уроки верховой езды, что потом пригодилось, когда я был чиновником по особым поручениям. Какой толк от подорожной, если где-то в глуши даже коляску нанять не было возможности? А вот лошадь найти удавалось.

— А хочешь свою лошадь?

— Свою лошадь? — Штольман задумался. — Каким образом?

— Ну, я могу приказать привезти тебе лошадь из одного из имений. Все равно они там содержатся почти без надобности, а тебе — польза. Только не говори, что откажешься.

— И куда я ее дену? В сарай поставлю вместо стойла? Да и по служебной надобности я обычно пользуюсь пролеткой из участка, а вне службы — извозчиком. Ты бы еще карету предложил, — подзавел Яков князя.

— Карету не могу, они с княжескими гербами, а экипаж — пожалуйста. Можешь выбрать любой, когда поедем в имения, — совершенно серьезно сказал Его Сиятельство.

— Павел, ты ведь понимаешь, что ни лошади, ни экипажа я не приму.

— Я не хочу этого понимать. Я тебе не на паперти подаю, не из милости предлагаю. И не последнее хочу отдать… Ты пойми, у нас столько всего, что пара лошадей, коляска, которые без дела простаивают в имениях годами, вполне могут переместиться в Затонск. Ну или куда тебе будет угодно.

— Вот именно, у ВАС столько всего, не у меня.

— Ты меня не понял. У НАС — это у Ливенов: у Саши, меня и тебя.

— Так не годится.

— Только так и годится. А вот представь, появится у твоего дома коляска — тебе ее доставили. А ты не хочешь. Ну ладно, экипаж есть и пить не просит, может и без присмотра стоять — пока не украдут. А бедную лошадку что же ты на улице оставишь? Бросишь животинку на произвол судьбы?

— Обратно тебе отправлю.

Ливен засмеялся:

— Да денег у тебя не хватит, чтоб нанять кого-то это обратно в имение отправить. А самому ехать — тебя полицмейстер не отпустит, ты же человек незаменимый, тебя со службы отпускают только когда к тебе в гости князь приезжает.

— Ну ты, Павел, и пройдоха!

— Не, я стратег! Ну так как насчет лошадки и экипажа?

— Никак. Мне здесь в Затонске этого действительно не нужно.

— Так, ловлю на слове — не нужно здесь, в Затонске. Про другие города ты не говорил. Я это запомню.

— Павел, мне пора, уже поздно, — Яков Платонович решил больше не препираться с Ливеном и использовать время как повод закончить встречу.

— Я прикажу подать карету.

— Я пойду пешком, здесь идти несколько минут.

— Можешь идти и пешком, тогда карета поедет за тобой. Вот будет потеха.

Штольман сдался. Павла было не переспорить.

Проводив племянника, Ливен вернулся в номер. Вот ведь как тесен мир. Дмитрий с Катей, похоже, встречались и зачали Якова в имении деда Лизы. Яков в детстве встречался с Лизой в этом же имении. Ее дед стал владельцем его родного дома, который теперь принадлежит его брату-кузену… Надо будет рассказать Саше о бывшей усадьбе Штольманов. И деньги, которые он сейчас получает от сдачи ее в наем, должны будут идти Якову — это будет справедливо. Вернуть усадьбу во владение Якову, по крайней мере пока, вряд ли получится, Яков еще тот гордец и упрямец. Да и захочет ли он в ней когда-нибудь жить? А вот открыть в банке счет, на который будут поступать деньги от этой усадьбы — чтоб сделать это, согласия Якова совершенно не требуется. А если Яков захочет посетить свои родные места один или с Анной, в присутствии Ливенов или без, он всегда может остановиться в имении — в господском доме или в гостевом, где его настоящий отец и матушка любили друг друга… И при случае надо будет съездить в те края, порасспрашивать, что же случилось с Платоном Штольманом. Может, кто-то еще помнит.

Павел допил бутылку коньяка и лег спать. Нужно было выспаться, так как на следующий день ему предстояла долгая дорога в Петербург.

========== Часть 11 ==========

Яков Платонович плохо спал всю ночь — Ливен уезжал на следующий день, и его беспокоило, что будет дальше. Едва дождавшись приемлемого по его мнению для визита часа, он направился в гостиницу. Как и накануне вечером он постучал в дверь самого шикарного номера:

— Павел, открой, это Штольман.

— Штольману не открою. Открою только Ливену, — послышалось из-за двери через несколько секунд.

— Открывай, это Ливен! — повысил голос Яков.

— Вот так бы сразу, — в замке повернули ключ.

— Ну что за игры! Ты… — Штольман, не договорив, уставился на Павла, завязывавшего пояс шелкового халата, надетого на мокрое тело.

— Что тебя принесло ни свет, ни заря? Ты вытащил меня из ванны. Что случилось?

— Так девятый час уже, — не в попад ответил Яков, все еще не сводя глаз с Павла. Более того, его взгляд прошелся по фигуре Павла сверху вниз — мееедленно, словно изучая ее. Небрежно накинутый, местами влажный халат открывал больше, чем скрывал. Яков завороженно смотрел на Павла и, казалось, не мог оторвать от него глаз… Ливен заметил это.

— Ну и как, нравлюсь? — прямо спросил он. — Или не можешь составить мнения, так как не все увидел? Так я не из стеснительных, могу и показать… есть что…

Штольман был сконфужен. И что-то промычал.

— Так я тебе нравлюсь? — продолжал провоцировать Якова Павел.

— Очень. Точнее, я поражен. Я просто не ожидал, что ты так хорошо сложен. Конечно, у тебя статная фигура, но чтоб одни мускулы… Тебе почти пятьдесят, а тело лучше, чем у многих мужчин гораздо моложе тебя… Но ты, наверное, это не раз слышал…

— Да, мне много раз это говорили. Но в основном женщины…

Яков не заострил внимание на этой ремарке Павла.

— Меня посетила странная мысль… Мы внешне похожи. Но у тебя более приятная внешность и фигура, пожалуй, лучше моей… Многие женщины бы явно предпочли тебя мне, хоть я и на десять лет моложе…

— Яков, многие женщины предпочли бы меня тебе уже потому, что я — князь, будь я даже страшен как смертный грех, — пояснил Его Сиятельство. — Но я рад, что у меня достаточно приятные для мужчины черты лица. Дмитрий и, следовательно, ты, вы оба хороши собой, но в отличии от вас мне досталось немного и от Ридигеров, а не только от Ливенов. И с возрастом черты Ридигеров проявляются все больше. Я также рад, что женщины не разочарованы, когда видят меня без одежды…

— И не разочарованы тобой как мужчиной?

— Если тебя это интересует, то да. Не разочарованы и этим. Как любовник я все еще хорош.

— Не сомневаюсь. Ты до старости будешь пользоваться успехом у женщин. В отличии от брата…

— Яков, ты не справедлив. У Дмитрия и после ранения были женщины. Вот только парадокс — с любовницами у него все было в порядке, а как только женился, все как отрезало… Но ты ведь с утра пораньше пришел не об этом поговорить… И не на меня в неглиже любоваться… Или?.. Если позволишь, я все же оденусь.

— Без слуг? Вам помочь, Ваше Сиятельство? — хотел подзавести князя Штольман.

Ливен удовлетворенно засмеялся про себя — Яков сам себя загнал в ловушку.

— Яков, я ведь могу и согласиться… Просто чтоб пощекотать тебе нервы… Я-то привычный к тому, что мне помогает одеваться мужчина. На меня это не действует… А вот сможешь ли ты… устоять?

Павел намеренно заигрывал с Яковом, провоцировал его. Он хотел знать, каков его племянник на самом деле. Дело было в том, что взгляды, подобные тому, каким «изучал» его Яков, он когда-то уже испытывал на себе. Похоже на него смотрел мужчина… который, как позже выяснилось, был к нему неравнодушен и очень надеялся на взаимность. И которому он никогда не смог бы предложить ничего кроме дружбы, так как мужчины никогда его не волновали… Еще он слишком хорошо знал о нравах при дворе и в высшем свете Петербурга, где подобное явление имело место… И кроме всего прочего он помнил про брата Гришку. Ему не хотелось, чтоб Яков оказался таким же… Но если все же это было правдой, он надеялся, что Яков был хотя бы разборчив в связях и что Анна никогда не узнает об этом…

Штольман поперхнулся:

— Смогу ли я устоять?? Павел, да что ты о себе возомнил?? Прям нарцисс какой-то! Ты, конечно, очень привлекательный мужчина, но… то, что я — под впечатлением от твоей фигуры, вовсе не значит, что мне хотелось бы… большего, чем просто лицезреть ее!

— А по твоему взгляду можно было понять и другое…

— Неужели? — не поверил Штольман.

— Яков, если бы ты видел себя в зеркале, ты бы увидел там мужчину, который пожирает глазами другого мужчину. Я не преувеличиваю. Я знаю, о чем говорю…

— Мне хочется тебя утопить!

— Только не забудь сначала снять с меня халат. Тогда, может, и топить расхочешь… Залюбуешься моей мужской красотой и забудешь о своем коварном плане… — игриво произнес Павел.

— Павел, ты со мной флиртуешь? — недоуменно посмотрел Яков на Ливена.

— Я тебя дразню. Я с мужчинами не флиртую. Никогда.

— Что-то не верится… Я сейчас вижу другое.

— И я видел другое… Когда ты смотрел на меня как мужчину…

— Бог мой! Этого еще не хватало — смотреть на тебя как мужчину! Меня не привлекают мужчины! Вообще не привлекают! Совершенно! Ни ты, ни кто-то другой! Я не по этой части! — не выдержал Штольман.

— Слава тебе, Господи! — выдохнул Павел. — Еще один вполне нормальный Ливен…

— Еще один?? То есть среди Ливенов есть кто-то, кто неравнодушен к мужчинам?? Кто??

— А ты догадайся.

— Не ты — если тебе верить, не Дмитрий, не другие два брата, у вас всех есть дети…

— Наличие детей в этом случае ни о чем не говорит. Но ты прав, всех нас интересуют только женщины.

— Саша? — со сомнением спросил Яков. — Может, он просто еще не разобрался в себе по молодости? Хотя ты вроде бы говорил, что он такой желюбитель женщин, как и все Ливены…

— Нет, Сашка давно в себе разобрался, он ходок только по женщинам. У него лет с шестнадцати любовницы не переводятся.

Любовницы не переводятся с шестнадцати лет? Рано молодежь начинает. Или это он слишком поздно? В девятнадцать — первая случайная женщина и в двадцать — первая длительная связь, с Лизой…

— Но кто тогда? Григорий?? Которого ты назвал сборищем пороков?

— Да, он.

— Это только предположения?

— Да какое там. Если б только предположения… У него были связи и с женщинами, и с мужчинами. Поначалу у него были приличные любовницы и любовники, причем любовники тайные. В него влюблялись по-настоящему, ведь Гришка в юности и молодости, пока не опустился, был писаный красавец. Такой белокурый голубоглазый скандинавский бог, глядя на которого, никто бы и не подумал, что внутри него дьявол…

— Почему ты все время называешь его Гришка?

— А как? Григорий? Ты бы еще спросил, почему не Григорий Александрович. Не заслужил он даже полного имени, не то что отчества. Хотя изо всех нас он больше всего Александрович, сын своего отца — сластолюбца и выпивохи, только в варианте, не знающем никакой меры… Позор всей семьи. Я же тебе говорил, назови мне порок, и я удивлюсь, что у Гришки его не было. Чем дальше, тем больше… Когда он стал больше пить, то начал появлялся в обществе с куртизанками и с любовниками… правда, любовников представлял друзьями, своих пристрастий по отношению к ним прилюдно не выказывал… А вот когда начались бесконечные попойки, курение опиума и тому подобное, пошли слухи, что он скатился до оргий… таких оргий, в сравнении с которыми обычную содомию иначе как романом между мужчинами не назовешь… Ну увлекается мужчина другими мужчинами, находит их привлекательными, ну и Бог с этим… Конечно, если все в тайне и не грозит лишением прав и состояния…

— И ты… подумал, раз я смотрел на тебя, по твоему мнению, как на мужчину… Я проявляю интерес и к мужчинам тоже?? — обомлел Штольман.

— Ну была такая мысль… — признался Ливен. — Такие вещи лучше знать наверняка.

— А я-то думал, что за галиматью ты нес! Ты что, меня проверял??

— Ну не мог же я спросить напрямую… Нет, мог, конечно, но не хотел… Ты бы мог и приврать. А вот когда выведешь человека из себя, он себя плохо контролирует и обычно режет правду-матку…

— Ну и выражения у тебя.

— Только выражения? Я думал, тебя возмутят мои методы.

— Про них я вообще молчу… А если бы я поддался на твою провокацию, что бы тогда было? — нахмурился Штольман.

— Да ничего. Сказал бы, что мое сердце уже занято…

— Пааавел…

— Ну не мог же я сказать, что ты не в моем вкусе, ты бы мог обидеться… — картинно вздохнул Павел.

— Павел Александрович!!

— Яков, ну что? Каюсь, нравится мне тебя подначивать. У меня никогда не было младших братьев, с которыми я бы мог это делать…

— Но не такие же темы! Кто другой тебя бы за такие шутки уже давно…

— Побил? Вызвал на дуэль? — ухмыльнулся Ливен. — У противника было бы очень мало шансов. Я прекрасно стреляю, отлично фехтую, а уж что касается драк — лучше со мной один на один не связываться. Даже такому физически развитому человеку как ты…

— Павел, а что ты имел ввиду, когда сказал, что по поводу твоей внешности комплименты тебе делали в основном женщины? — внезапно всплыл в голове Штольмана забытый ранее вопрос.

— Именно то, что сказал.

— То есть… тобой интересовались… и мужчины?? — Яков был ошеломлен.

— Яков, а чему ты, собственно говоря, удивляешься? Мы оба — выпускники закрытых учебных заведений, и я, и ты… служим среди мужчин… Не говори мне, что у вас в Императорском училище правоведения и в полиции все по-другому. У нас в армии такое бывает. Конечно, не в открытую, а тайно.

— И у тебя было?? Ты… поэтому никогда не женился? — вопрос вылетел изо рта Штольмана до того, как мозг смог проконтролировать язык.

— Были ли у меня связи с мужчинами, ты про это спрашиваешь? Нет, не было. Никогда. Ни разу. И я тебе уже говорил, что я не женился по той причине, что после Лизы не встретил женщины, которую смог бы по-настоящему полюбить… Что касается мужчин, не скрою, они обращали на меня внимание и даже два раза признавались мне в любви…

— Признавались… в любви?? Ты… ты… должно быть, шутишь?? — оторопел Яков.

— Нет, я абсолютно серьезно. Первый раз еще во время учебы в корпусе, но ты сам знаешь, что это чаще всего вовсе не любовь и даже не влюбленность, а в лучшем случае юношеская привязанность. Так что об этом и рассказывать не стоит…

А про второй раз есть что рассказать. Я был верен Лизе всегда, с нашей первой любовной встречи. Несмотря на то, что ближе к рождению Саши и какое-то время после этого у нас с ней мало что было, а когда она заболела, то вовсе ничего. После ее смерти у меня не было женщины больше года. Да, вот так… И это при моей натуре ловеласа. Но вот не мог переступить через себя и пойти с другой женщиной. Да что говорить, женщинами я тогда не интересовался совсем… На фоне своего подавленного состояния и одиночества я сблизился со своим сослуживцем, недавно переведенным в наш полк офицером на несколько лет моложе, который, как мне казалось, тоже чувствовал себя одиноким. Он был приятным во всех отношениях молодым человеком. Мы проводили вне службы много времени вместе — беседовали на разные темы под бокал вина обычно у меня на квартире, катались на лошадях, выбирались на пикники, я приглашал его в имение Дмитрия в отсутствие брата… В моем понимании мы стали с ним хорошими друзьями… Но он воспринял это по-своему — раз я не приударял за женщинами и все время проводил с ним, он надеялся, что наши дружеские отношения могли перейти в любовную связь… И он признался мне в любви… Это было… как обухом по голове?.. Наконец я прозрел… и понял, что его комплименты мне, восхищение моей внешностью, его пристальные взгляды не имели ничего общего с обожанием старшего друга, на которого бы ему хотелось походить, как я думал ранее. Он смотрел на меня как на мужчину, воспринимал как мужчину… как потенциального любовника…

— И что же?

— Ничего. Я объяснил ему, что у меня с ним никогда ничего не может быть. Что меня не привлекают мужчины как партнеры. Что мое отсутствие интереса к женщинам вызвано смертью моей любимой. Это признание отрезвило его. Он мне очень посочувствовал. И сказал, что понимает мою боль. Что его сердечный друг погиб, и именно поэтому он перевелся из того полка, где они вместе служили. И что после этого он не чувствовал никаких сердечных привязанностей, пока не встретил меня… Вскоре он снова попросил перевода, видимо, ему было тяжело видеть меня почти каждый день и знать, что у меня никогда не будет взаимных чувств к нему…

Яков, я этого никогда никому не рассказывал. Я не стыжусь того, что в меня был влюблен другой мужчина. Просто это очень личное, а я не тот человек, который рассказывает о своей личной жизни направо и налево. Я могу поделиться подобными вещами только с тем, кому полностью доверяю. Тебе я доверяю, — Ливен выглядел очень серьезным.

— Павел, когда ты рассказывал про Гришку, ты сказал, что в сравнении с его оргиями содомия — это роман между мужчинами. Так ты это сказал… основываясь на своем опыте?

— Можно сказать и так… Понимаешь, мой друг не был похотливым развратником, он был тонким и деликатным человеком, просто имел склонность к мужчинам… Когда он признался мне в своих чувствах, я подумал… что если бы я был другой по природе и мог ответить на них, между нами все бы было… пристойно… и, главное, скрытно… Не так грязно, разнузданно, извращенно как это было у моего брата Гришки — по слухам, которые доходили… Ладно, достаточно рассуждений об амурах между мужчинами, раз мы оба к этому равнодушны… Я пойду наконец оденусь. Или все еще хочешь помочь одеться Его Сиятельству как предлагал?

— Сам оденешься, чай не Его Императорское Величество.

— Много ты знаешь про Императора! — хмыкнул Ливен и удалился в спальню.

Комментарий к Часть 11

Кто-то может посчитать главу скандальной, но цели сделать ее такой определенно не было. Описана ситуация, которая получила некий «пикантный» оттенок по той причине, что герои воспринимают ее каждый по-своему, основываясь на своем опыте и представлениях. В ходе нее раскрываются некоторые подробности личной жизни героев, в большей мере Павла. Никаких скрытых намеков или «двойного дна» в главе нет.

========== Часть 12 ==========

Через пару минут уже одетый в брюки, рубашку и жилет Ливен снова появился в гостиной.

— Ну так что у тебя такого неотложного, что не могло подождать, пока я к Вам сам не приду сегодня?

— Я хотел поговорить с тобой наедине. Без Анны.

— А вчера про это поговорить было нельзя?

— Можно. Но я как-то не решился. А вот сегодня ночью плохо спал — именно из-за того, о чем пришел поговорить.

— Ну слушаю.

— Павел, ты же знаешь очень много про то, что происходит в Петербурге и при дворе…

— Служба у меня такая, много знать. А что тебя интересует?

— Я хотел спросить тебя об одной особе, про которую я слышал, что ее нет в Петербурге… Но мне хотелось бы знать об этом наверняка.

— Ты имеешь ввиду Нежинскую?

— Ты вот так, с ходу определил, о ком я?

— А тут и гадать нечего…

— Ты ее знаешь?

— Еще бы! Дрянь еще та! Но страсть изобразить может…

— Павел, у тебя с ней что-то было? — у Якова Платоновича поднялась от удивления бровь.

— У меня с ней?? — скривился Ливен. — Упаси Господи! Извини, что в столице приличные женщины перевелись, чтоб я связался с этой… — он употребил слово, которое не пристало произносить аристократу, да и просто воспитанному мужчине… — На ней же клейма ставить негде… Как-то давно она пыталась меня завлечь, думала, что я, как и другие, в обмен на ее пылкие объятия поспособствую ее продвижению при дворе…

— Ну зачем ты так про нее? Может, ты ей нравился? Может, она к тебе со всей душой? — усмехнулся Яков.

— Да кто ей когда нравился кроме нее самой? Нет у нее души и никогда не было. Только душонка. Мерзкая грязная душонка. Грязная как и она сама… Я так и сказал ей тогда — что не пользуюсь услугами шлюх, через которых прошло полдвора, если не пол-Петербурга…

— Ты ей сказал такое?? — в очередной раз удивился Штольман. — И она снесла оскорбление?

— Яков, я — князь, а она — дворцовая подстилка. Это она МНЕ нанесла оскорбление, предложив себя! — чуть повысил тон Ливен.

— Эка ты повернул, оскорбленное Ваше Сиятельство…

— Повернул? Князья выбирают себе в любовницы подходящих их положению женщин, а не подбирают попользованных потаскух. Если, конечно, уважают себя. А я себя уважаю. Я выбираю, а не меня.

— А я вот дал себя выбрать, — признался Штольман… — Да еще поначалу думал, что мне оказали… честь?

— Я поражаюсь, как ты на нее мог повестись, — покачал головой Ливен. — Ты что, был совсем слепой? Или без мозгов? Вроде впечатление дурака не производишь…

— По-видимому, без мозгов… и слепой… А потом прозрел…

— Прозрел, когда наконец понял, что ей от тебя что-то нужно?

— Да… — кивнул головой Яков, — но слишком поздно…

— Лучше поздно, чем никогда… От таких как она лучше держаться подальше. И чем дальше, тем лучше.

— Я вот так раз об этом и хотел с тобой поговорить. Я слышал, что ее нет в Петербурге и, возможно, даже в России. Это правда?

— Ее совершенно точно нет в России.

— И ты знаешь, что с ней?

— Ну то, что она не появилась при дворе, думаю, тебе известно?

— Да.

— Пересидела где-то несколько дней. А потом выехала из Империи по поддельному паспорту вместе со своим любовником, до недавнего времени безземельным польским дворянишкой Вацлавом Вержбицким, который ей эту фальшивку и достал. Сейчас живет с ним в его усадьбе в Австро-Венгрии на границе с Польшей.

Штольман подумал, что сам предлагал Нежинской покинуть Россию и жить за границей под чужим именем. И документ предлагал сделать — правда, не из искреннего желания помочь, а в обмен на изобличение Разумовского.

— И что Нежинская нашла этом, как ты его назвал, дворянишке?

— Уж не ревнуешь ли ты?

— Да какая там ревность. Просто не понимаю. По твоим словам, он нетитулован, небогат… При ее способности окручивать мужчин она могла бы сделать более выгодную партию.

— Сделать выгодную партию, когда по ней виселица плачет? Да ей бы хоть за кого тогда было уцепиться, чтоб из России бежать. А на Вержбицкого она могла рассчитывать. Он — из ее родных мест, они любовники на протяжении очень многих лет, еще с юности. Но любовью там и не пахнет, они просто подходят друг другу и стоят друг друга. Как говорится, два сапога пара, оба не обременены ни стыдом, ни совестью, ни моралью… Нежинская пробила себе дорогу при дворе через постель, была на содержании у нескольких мужчин, а Вержбицкий, когда был помоложе, был альфонсом, жил за счет богатых дам. Потом нашел себе другую стезю — более рискованную, но прибыльную, и Нежинская, похоже, не раздумывая, присоединилась к его аферам. А теперь вот еще и сожительствуют…

Кстати, в усадьбе, доставшейся Вержбицкому в наследство от какого-то дальнего родственника в довольно плачевном состоянии, года полтора-два назад был произведен ремонт — на деньги, которые появились из ниоткуда… Хотя чему удивляться, хозяин усадьбы водит знакомство с фокусником Грабовским, который тоже достает деньги просто из воздуха…

— С Грабовским??

— Знакомая личность? Да, Грабовский частенько работал на Вержбицкого.

— Ты намекаешь, что деньги за мой карточный долг, которые пропали, попали к Вержбицкому?

— Похоже на то.

— И Грабовский имел наглость заявиться за ними во второй раз?!

— Его, скорее всего, обвели вокруг пальца как и тебя. Есть подозрения, что тот, кто ограбил и убил человека Грабовского, был нанят Вержбицким. Но кто подумает на хозяина? Деньги пропали. Возможно, Грабовскому приказали повторно выбить из тебя долг, что он и попытался сделать… А возможно, это была и его собственная инициатива, ведь в итоге он согласился на игру с тобой… Трудно сказать…

— А похищение?

— Нежинской и Анны? Смотря что считать похищением… С Нежинской не упало бы ни одного волоса, это точно. Грабовский знал, что Вержбицкий с ним расправится, если она пострадает больше, чем от мозоли на ноге… А вот Анну могли пустить в расход. Она действительно была заложницей. В отличии от Нежинской, разыгрывавший из себя жертву…

— То есть для нее это был просто спектакль?

— Ты только сейчас это понял? А до этого все принимал за чистую монету? — вздохнул Ливен.

— Да, за чистую монету…

— Думаю, тебе будет интересно и то, что Нежинскую не только не похищали на самом деле, но, похоже, это она сообщила Грабовскому, что ты неравнодушен к Анне, и это можно использовать против тебя как рычаг воздействия…

— Вот… — теперь уже Штольман выругался так, что покраснел бы иной мужчина… —

— А ты — идиот…

— Да, идиот, какого еще поискать… У меня были кое-какие подозрения насчет Нежинской, но больше, что она была в сговоре с Разумовским.

— Из Разумовского, похоже, она сделала такого же дурака, как из тебя. Воспользовалась твоим пристрастием к картам и выудила из него деньги, чтоб обогатиться на пару со своим польским любовником, точнее обеспечить себе с ним будущее, когда ей нужно будет бежать из России. А это случилось бы рано или поздно.

— И что теперь с ней будет?

— Пока Янина Менжинская находится за пределами Империи — ее не достать. Точнее, ее не будут доставать, чтоб не привлекать ненужного внимания.

— Янина Менжинская??

— Да, паспорт сейчас у нее на это имя. Если она решится ехать в Петербург, вряд ли у нее будут шансы добраться до него. Путь из Галиции до столицы долог и опасен, может случиться что угодно. Ты сам знаешь, Россия — дикая страна, на дорогах разбойники, охочие до чужого добра. Сами дороги — одни ямы да ухабы, карета может перевернуться…

— Ты говоришь об этом так спокойно… — поежился Штольман.

— А ты что беспокоишься? Жалко тебе ее? Ты бы лучше свою Анну жалел, а то ведь она могла из леса и не вернуться. Живой. Никогда.

— Павел, откуда ты все это знаешь?

— Я же тебе говорил, что мне как человеку любопытному нравится моя служба в том числе и тем, что я могу иметь доступ почти к любой информации. А мне было любопытно, что произошло с особой, с которой у тебя была когда-то связь… тем более что она уже давно была на заметке в определенном департаменте. Они мне сведения и предоставили. Про Нежинскую, Вержбицкого, Грабовского — сведения от агентов в Польше и из других источников… Все сведения были собраны вместе и обработаны. Ну и были сделаны соответствующие выводы… Это, естественно, помимо деятельности Нежинской и Разумовского. Это — отдельная история. Яков, такие как она редко когда хорошо кончают. И я даже скажу тебе больше — редко когда долго живут… И насчет того, насколько долго им будет дозволено задержаться на этом свете, не нам с тобой решать…

От слов Ливена, сказанных обычным будничным тоном, у Якова Платоновича пошел мороз по коже. Перед ним был абсолютно другой человек — серьезный, собранный, жесткий, с пронзительным холодным взглядом. Он не мог поверить, что несколько минут назад этот же мужчина игриво смотрел на него своими зелено-голубыми глазами, флиртовал с ним, делал какие-то двусмысленные намеки, дурачился…

— Ты ведь про Нежинскую не просто так спросил? А в связи с чем-то?

— Павел, я боюсь, что после твоего отъезда некоторые люди в городе разозлятся еще больше. И я не хочу, чтоб Анна была свидетелем этого…

— Ну если я тебе скажу, что у меня есть основания полагать, что такого не произойдет, ты мне не поверишь?

— Хотел бы верить, но не могу…

— И какая здесь связь с Нежинской?

— Я бы хотел, чтобы ты увез Анну в Петербург на время, на одну-две недели. На всякий случай. Как говорится, от греха подальше… Но хотел быть уверенным, что там нет Нежинской. А то как бы чего не вышло…

— Увезти Анну в Петербург?

— Ну да. Она ведь может жить в той квартире?

— Жить она, конечно, там может. Это же ваша квартира. Но я, думаю, в Петербург сейчас не самое лучшее место — жарко, душно… Может, лучше в одно из имений?

— Но я хотел, чтоб ты нашел ей компаньонку, приличную даму, одну из твоих знакомых. Чтоб она не была одна… В столице это сделать проще. Никто ведь, наверное, не согласится ехать в имение?

— Почему же? Моя графиня собиралась уехать в свое имение. Ее мальчики пробудут в гостях еще недели две-три, так что она будет совершенно одна. Я могу попросить ее пригласить Анну. Если ты считаешь, что Анне ехать к незнакомым людям неловко, я могу организовать поездку в любое из моих и Сашиных имений и усадеб, в какое пожелаете. Графиня будет только рада.

— Она не откажет?

— Яков, графиня князю в его просьбе не откажет, уж поверь мне… Ну так в какое имение поедут мои дорогие дамы?

— Может, в то, которое поближе?

— Таких, которые поближе — нет. Самые близкие — под Петербургом, недалеко от императорских дворцов. Имение в Гатчине, усадьба в Царском селе, усадьба в Стрельне…

— Все это хорошо, вот только ехать до Петербурга в карете долго. Не знаю, как ты выдержал… Анне будет очень тяжело…

— Ты что же и правда думаешь, что весь путь от Петербурга до Затонска я проделал в карете? Ну святая простота… Я ехал на поезде, сошел на станции перед Затонском, там пересел в карету, которая меня ждала. Мне нужно было только появиться в карете в Затонске, для этого мне не обязательно было трястись в ней сотни верст… Обратный путь я проделаю таким же образом.

— Однако… Ты — мастер производить впечатление… с наименьшими неудобствами для себя…

— Да, за годы поднаторел в таких делах.

— А Царское село — самое близкое к Николаевской железной дороге?

— Меньше двадцати верст.

— А усадьба от дворца далеко?

— Полчаса где-то. Только я должен тебя предупредить. Эта усадьба, точнее небольшое именьице — то, где жили мы с Лизой… Там многое, да почти все, как обустроила Лиза. Я почти ничего не трогал… Если ты потом сам туда приедешь, не хочу, чтоб ты чувствовал себя неуютно… Может, нахлынут воспоминания. Или даже чувство неловкости, что я там жил с женщиной, которая когда-то была твоей — извини, что я говорю о таких вещах.

— Павел, это было двадцать лет назад. И Лиза была твоей любимой женщиной, и этим все сказано. В моей жизни это была лишь первая длительная связь, — соскользнуло с языка Якова.

— Что ты сказал? Первая длительная связь? Длиной в три месяца? — не поверил Павел. — Тебе было двадцать лет…

— Да, Лиза была первой, с кем у меня были… отношения. До этого у меня был лишь… опыт… — «притом минимальный» добавил про себя Штольман.

— У Лизы ты тоже был первым, с кем у нее были отношения. То, что у нее было с Дмитрием, даже опытом не назовешь… Знаешь, я благодарен тебе, что, судя по всему, ты был с ней нежен и ласков. Она была робкой, но не боялась мужчин. Не так, как может быть, когда мужчина плохо относится к женщине… Иначе бы, возможно, она и не приняла меня… Дмитрий ведь не сделал ничего, чтоб она почувствовала себя женщиной, ну кроме как — сам понимаешь. А уж желанной женщиной и подавно. До тебя она не знала, что мужчина может доставлять женщине радость. Дмитрий показал ей только, что у жены есть обязанности. Когда я узнал об этом, я был на него очень зол.

— Как же так? Почему опытный мужчина никак не попытался разбудить в юной супруге чувственность? Даже если мужчина не способен… он может показать ей такое, что она будет… сходить по нему с ума…

— Ему это было не нужно. Лиза была для него по сути чужим человеком. И стараться как-то сблизиться с ней, тем более в плане супружеских отношений, он не собирался.

Штольман покачал головой:

— Вот ведь оказывается как… Хорошо, что в ее жизни потом был ты. А про усадьбу не беспокойся. Мне ведь досталась квартира с воспоминаниями…

— С воспоминаниями? Какого рода?

— Я там встречался с Лизой.

— Дмитрий оставил тебе квартиру, где у тебя были свидания с Лизой?? Оставил для тебя и твоей жены?? Какое благородство! — с сарказмом сказал Павел. — Извини, я этого не знал… Я думал, он решил оставить тебе нашу с ним квартиру…

— Вашу с ним?

— Когда Дмитрий был молодой, это была его квартира. Когда он взял меня к себе, во время пребывания в Петербурге именно там мы с ним в основном жили, реже — в доме Ливенов. Потом, когда я закончил корпус и поступил на службу, в той квартире жил я, а Дмитрий переехал в дом Ливенов окончательно. Отец там почти никогда не появлялся, он не любил Петербург. Приезжал только по большой необходимости по делам и то ненадолго. Когда Дмитрий женился, они с Лизой купили особняк на набережной — часть денег на него была потрачена из приданого Лизы, а я переехал в тот дом — отец к тому времени уже был довольно стар и в Петербург почти совсем не ездил, а ту квартиру стали сдавать в наем. Вот с того времени я живу в том доме.

— Подожди, ты же говорил, что у тебя квартира?

— Ну по сути — это дом. После смерти отца его переделали и последний этаж тоже стали сдавать в наем. Я занимаю квартиру на первых двух этажах, мне этого достаточно. Наверху у меня снимает квартиру один из старших офицерских чинов…

— Павел, ты меня совсем запутал… Так дом и квартира, которую Дмитрий Александрович оставил мне, они в чьем владении?

— Дом — мой, квартира — Дмитрия, это было улажено много лет назад. Так что не беспокойся, квартирой он мог распоряжаться, как хотел… Просто для меня было новостью, что ты там был с Лизой… А я тебе разглагольствовал про неловкие чувства в моей усадьбе…

— Павел, все в прошлом. И слава Богу. У меня есть Анна, это мое настоящее и будущее.

— Я за тебя очень рад. Искренне.

— Ты можешь сам сказать Анне про то, что хочешь пригласить ее в гости вместе со своей дамой? Что мол той даме нужна компания. Пока ты на службе.

— Конечно. Так и сделаю. Но согласится ли Анна — это уже от меня не зависит. Так что если ничего не получится, не обессудь.

— Но попытаться стоит.

— Безусловно. Подожди меня, я надену сюртук и образ Его Сиятельства и отправимся к вам домой.

========== Часть 13 ==========

Когда Ливен появился вместе с Яковом у него дома, он решил не откладывать разговор, а начать его прямо «с порога», после обмена приветствиями.

— Аннушка, у меня к тебе будет просьба. Я пригласил… свою хорошую знакомую графиню Потоцкую отдохнуть в моей усадьбе неделю-другую. Ей бы не хотелось быть в усадьбе одной, так как часть времени я буду на службе. Когда некоторое время назад я рассказал ей, что у меня появились племянник с племянницей, она выразила горячее желание познакомиться. Вот и сейчас она интересовалась, не мог ли я пригласить вас. Я ей сказал, что из-за службы мой племянник вряд ли сможет приехать, а насчет его жены я могу спросить. Так что я хотел бы просить тебя об одолжении составить ей компанию. Прошу тебя, не отказывай мне.

Анна совсем не горела желанием куда-то ехать, в какие-то гости, оставлять Якова, тем более сейчас, когда они так нужны друг другу… Ей очень хотелось сказать твердое нет, мол, никуда она от своего Якова не поедет… И какое-то время назад она именно так бы и сделала… Но она помнила ссору, после которой муж сказал ей, что подобные вопросы решать не ей одной. Конечно, она надеялась, что Яков сочтет идею Павла сумасбродной и найдет какой-нибудь довод, чтоб ей не ехать… Но и понимала, что после всего, что Павел сделал для Якова, он мог просить об услуге и, самое главное, что таким как князь Ливен отказывать не принято…

— Яша, что ты об этом думаешь? Ехать в гости к дяде Павлу… одной… сейчас?

Яков, похоже, не понял значение слова «сейчас», под которым она подразумевала непростую ситуацию, в которой они оказались из-за его родства с Ливенами. Для него «сейчас» относилось ко времени.

— Аннушка, я бы с удовольствием поехал и сам, мне было бы очень интересно побывать в одной из усадеб Ливенов, но ты же знаешь, что я не могу сейчас взять отпуск. Трегубов и так был щедр, дав мне несколько дней на поездку в Петербург… А ты можешь съездить, а потом рассказать мне, что и как. А то Павел может наплести небылиц, что там аж дворец, и фонтан перед ним, и пруд с лебедями… А на самом деле окажется какой-нибудь сельский дом в глуши, и в канаве возле него утки плавают…

— Ну ты и сказал! Дом, конечно, не дворец, но и не лачуга! — Ливен сделал вид, что обиделся. — Да, утки есть, но и лебеди тоже! Ты что, мне не веришь?

— Поверю, когда Анна увидит собственными глазами.

— Яша, до лебедей ли мне сейчас? — Анна снова попыталась намекнуть на то, что момент для поездок совершенно неподходящий. — У меня другие… заботы…

— Аня, хорошо, что ты напомнила про заботы… Я ведь не был в участке почти всю пятницу, а мне нужно было сделать очень много, то, что Коробейникову не поручишь. Так что по крайней мере завтра и во вторник мне придется задержаться.

— Опять задержаться? — сникла Анна.

— А в четверг и пятницу Трегубов должен будет поехать в губернию, и я снова останусь за него, как прошлый раз, по весне. Понятно, что мне придется заниматься в течение дня в основном его делами, а своими — если только будет какое-то серьезное преступление, где Коробейников сам не справится. И опять же делать свою бумажную работу по вечерам… — про поездку Трегубова Штольман не приврал, она оказалась весьма кстати, чтоб убедить Анну, что вечерами она его практически не увидит.

— А почему ты занимаешься делами полицмейстера в его отсутствие? — спросил Ливен.

— А кто кроме меня? Я же с ним в одном чине. Ты же понимаешь, что мне сделали большое одолжение, разрешив вернуться в управление в Затонске, что это против правил…

— Да, для тебя действительно сделали большое исключение.

— Вот и я о том же. Поэтому я и не высказываю недовольства, что мне изредка приходится заниматься обязанностями Трегубова. Даже если это совсем мне не по нраву и из-за этого приходится откладывать свою работу и доделывать ее по вечерам, а то и ночам…

— Яша, так это что же, ты только в среду домой вовремя и придешь?

— Ну если Бог даст…

— Яков, да ты вообще дома-то бываешь?

— Бываю… Не всегда же так, как на следующей неделе… Это просто… стечение обстоятельств…

— Анна, и часто у него бывает такое… стечение обстоятельств?

— Когда как, — вздохнула Анна.

— Ой, а в следующий понедельник я буду в отделении один, без Коробейникова, он едет на свадьбу к каким-то родственникам, его Трегубов отпустил на день, так как ему в выходные не успеть вернуться. Ну и, соответственно, если в выходные что-то случится, опять же мне придется всем заниматься самому, Коробейникова-то не будет… — про Коробейникова Штольман совсем забыл и вспомнил только что.

— Яша, да что же это? — всплеснула руками Анна. — Что за напасть такая? Ты что же в участке на следующей неделе жить собираешься?

— Жить я, конечно, не собираюсь, но, возможно, и придется там заночевать разок, если уж совсем ни на что времени хватать не будет…

За несколько месяцев супружества для Анны было не в первой, что Якову приходилось оставаться на всю ночь в участке или уезжать ночью на место преступления. Но целую неделю видеть мужа только поздно вечером, а то и не видеть вовсе — это слишком… Анна еще больше погрустнела.

— Аннушка, ну ты же понимаешь, что это не от меня зависит.

— Понимаю…

— Анна, ну так если ты и так будешь всю неделю одна, почему бы тебе не поехать ко мне? — не отступал Павел.

— Даже не знаю… Кроме того я не знакома с этой дамой…

— Вот и познакомитесь. Анна, ее общество тебе однозначно понравится, она приятная в общении дама.

— Она Вашего возраста?

— О нет, — засмеялся Ливен, — ей около тридцати пяти, но, думаю, душой она еще моложе. Это не та ситуация, когда престарелая дама ищет компаньонку. Уверяю тебя, с ней не будет скучно, она интересный, разносторонний человек… Еще она женщина с сильным характером, несмотря на то что она дважды вдова — оба ее любимых мужа трагически погибли, она сумела сохранить бодрость духа, не сломиться и воспитала замечательных сыновей. Я ее уважаю и отношусь к ней с большой симпатией.

— Значит, она… не светская… кокетка? Не из тех дам, которые лишь хихикают да обсуждают наряды? — задала Анна вопрос прямо, без всяких экивоков, надеясь, что князь сочтет особу со слишком провинциальными манерами, а то и отсутствием манер вовсе, недостойной компанией для графини.

Павел же залился смехом:

— Хорошего же ты мнения обо мне, Аннушка, что я могу выбирать себе в пассии светских кокеток! Нет, такие женщины меня не интересуют вовсе.

— Она — Ваша…?

— Да, она — моя любовница, я этого не скрываю. Даже если бы я этого не сказал сейчас, ты бы это и сама поняла… Не осуждай нас. Ни я, ни она не заинтересованы в браке, нас устраивают те отношения, что у нас есть.

Анна могла бы воспользоваться возможностью и высказать якобы пуританское мнение о данной ситуации, хотя сама и не придерживалась такового, но не решилась, так как это было бы уже верхом бестактности и вмешательством в личную жизнь князя.

— Как я могу осуждать вас? Вы — свободный мужчина, она — вдова, я рада, что у Вас с этой дамой… хорошие отношения.

— Я бы даже сказал прекрасные отношения, а не просто хорошие. Если бы это было не так, я бы никогда не согласился передать тебе ее просьбу о том, чтоб вместе провести время в моей усадьбе. Поверь мне, если бы это была женщина, с которой я просто… развлекался, я бы не стал посвящать ее в свои семейные тайны и уж тем более намереваться познакомить ее со своими родственниками… Я уверен, вы с ней непременно поладите.

— А я не причиню Вам неудобства? — Анна имела ввиду, что может оказаться третьей лишней, когда князь пригласит к себе свою даму сердца.

Ливен же понял ее слова по-своему:

— Причинишь неудобство? Что за выдумки? Дом большой, Вы с графиней займете две лучшие гостевые спальни с будуарами.

Анна недоуменно посмотрела на Павла. Он покачал головой:

— Анна, неужели ты думала, что если я привезу в усадьбу свою метрессу, я буду делить с ней спальню? У меня все же есть понятия о приличиях.

— Дядя Павел, так Ваша графиня хочет, чтоб я поехала к Вам не только по той причине, что желает познакомиться, но и чтоб соблюсти приличия — не ехать к Вам одной? — догадалась она.

Ливен вздохнул:

— Анна, от тебя ничего не утаишь. Да, отчасти и по этой причине тоже. Она действительно очень хочет познакомиться с тобой, — он говорил абсолютную правду, — но ей было бы… не так неловко, если б из дам в усадьбе была не только она. Кроме того, она прекрасно знает, что я хочу, чтоб Вы с Яковом съездили ко мне в гости, и был бы рад принять хотя бы тебя. В усадьбе сейчас очень хорошо.

— А не могла бы Ваша графиня поехать к Вам с какой-нибудь подругой? — Анна все еще пыталась найти благовидный предлог, чтоб не ехать к Павлу, но не обидеть его.

— Анна, я не приглашаю к себе в имения посторонних мне людей, — твердо сказал Ливен. — Или я прошу слишком много? На мой взгляд, это лишь небольшое одолжение.

Анна увидела перед собой не дядю Павла, а князя Ливена.

— Нет, Ваше Сиятельство, конечно, не слишком… Но… Я не могу оставить сейчас Якова, я нужна ему здесь в Затонске.

Штольман хотел подыграть Павлу, но, похоже, актер из него был никудышный, поскольку то, как он выразился, получилось грубо, даже по-хамски.

— Анна, меньше всего ты нужна сейчас здесь в Затонске. Ты нужна у Павла в усадьбе.

Анна не ожидала услышать от Якова подобное, да еще в таком тоне. У нее задрожали губы, комок в горле не давал ей дышать, и все же она выдавила из себя «извините меня» и вышла из гостиной. Тут же послышался звук открываемой и закрываемой входной двери.

Ливен подошел к племяннику и постучал ему по лбу костяшками пальцев:

— Чурбан безмозглый! Как ты так мог?!

— Я… Я не знаю, как так получилось… — пробормотал Яков Платонович. — Я не хотел… Надо пойти извиниться…

— Не ходи за ней, а то еще больше все испортишь! Я сам все улажу!

Павел пошел на кухню и выглянул в окно, он очень надеялся, что Анна никуда не ушла. Она сидела на скамье под окном, и ее плечи содрогались. Он налил в стакан воды, вышел во двор, присел на скамью рядом с Анной и приобнял ее.

— Полно, девочка моя, полно… Вот, попей…

— Павел Александрович, зачем он так со мной? Я понимаю, что он Вам многим обязан… Но я его не узнаю… Он никогда ни перед кем не…

— Не пресмыкался? — закончил фразу Ливен. — Аня, он не пресмыкается. И не будет ни передо мной, ни перед кем другим. Он всего лишь хотел, чтоб ты на время уехала из Затонска. Он за тебя очень беспокоится. Боится, что мой приезд только спровоцирует новую волну сплетен, и не хочет, чтоб ты при этом присутствовала… Но ведь ты бы отказалась, скажи он тебе об этом прямо?

— Отказалась… Как бы он был без меня?

— Но если б я попросил тебя поехать со мной, ты бы не была так категорична… Вон сколько предлогов ты пыталась найти, чтоб отказаться и не обидеть меня…

Анна подняла голову и посмотрела на Павла заплаканными глазами:

— Вы хотите сказать, что это Яков попросил Вас увезти меня?

— Я мог бы солгать тебе, но не буду. Да, Яков попросил.

— И Вы согласились…

— И я согласился.

— Зачем?

— Потому что хоть я и не верю, что все будет плохо, некий здравый смысл в его словах есть. Как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть. Когда человек на взводе, всякое может произойти…

— Вот именно… Я этого и боюсь…

— Аня, если он сорвется, то это случится без разницы, будешь ли ты в городе ты или нет. Но я бы предпочел, чтоб тебя в этот момент поблизости не было… Поверь мне, это не было бы привлекательным зрелищем.

— Я знаю… Но ведь ему будет нужно утешение…

— Анна, а всегда ли нужно только утешение? Возможно, человеку нужно побыть одному, пожалеть самого себя, выплакаться, выпустить пар… Напиться в конце концов… Яков — сильный человек, но и такой человек не может держать все в себе вечно. А показаться слабым перед тобой — не думаю, что он бы хотел, чтоб ты его таким увидела…

— Я его таким уже видела.

— Тем более. Быть слабым мужчиной в глазах женщины, да еще любимой, это унизительно. А Яков — человек гордый…

Это унизительно… А Яков — человек гордый… Анне до сих пор было не по себе от одной из самых неприятных сцен за все время ее знакомства со Штольманом, когда он решил, что ее духовидение — сплошная мистификация. Тогда Яков Платонович в порыве гнева спросил: «Зачем Вы это делаете?.. Хотите увидеть мою растерянность, мое унижение?» Видеть его унижение? Ничего подобного она тогда, естественно, не хотела… Не хотела бы и сейчас, чтоб Яков чувствовал себя униженно — по любой причине. И все же ей казалось, что Павел преувеличивал.

— Вы намекаете, что Яков намерен отослать меня потому, что если он вдруг… не сможет сдержаться, он не хочет, чтоб ему было стыдно передо мной за свое «слабое» поведение? — посмотрела она на Ливена.

— Думаю, это одна из причин. И еще он не хочет, чтоб ты сама попала в какую-нибудь нехорошую ситуацию. Ему было бы спокойнее, если бы ты уехала ненадолго.

— Но ведь я его люблю…

— И он тебя любит, очень сильно любит и поэтому переживает. Кроме того, у вас в последнее время было столько мало радостных событий, что, полагаю, Яков хотел бы, чтоб хотя бы у одного из вас была возможность насладиться несколькими безмятежными и приятными днями. Сменить обстановку, так сказать, забыть на время о всех перипетиях.

— Но ведь даже если я уеду, я все равно буду волноваться…

— Будешь. Но, как я надеюсь, кроме волнения за Якова, у тебя все же будут какие-то положительные моменты, о которых по возвращении домой ты сможешь рассказать ему и тем самым дать повод порадоваться за тебя.

— А если он наделает глупостей пока меня нет?

— Аня, если он наделает глупостей, то будет отвечать за них сам. На то он и мужчина. Но все же я не думаю, что такое произойдет, хотя бы потому, что у него вряд ли будет на это время, он же всю неделю с утра до глубокого вечера будет на службе. Да, он на нервах, но прекрасно понимает, что хотя бы на службе он должен держать себя в руках. Во что бы то ни стало.

— Но мне бы так не хотелось уезжать…

— Анна, подумай хорошенько. В тебе сейчас говорит не только любовь, но и, прости меня за прямоту, эгоизм.

— Эгоизм? — от души удивилась Анна. — Что эгоистичного в том, чтоб желать быть рядом с любимым человеком, когда он в этом нуждается?

— Эгоизм в том, что это ты считаешь, что так будет лучше для вас обоих, но на самом деле думаешь, как будет лучше тебе самой. А будет ли так лучше Якову? Я уже тебе объяснил, что он считает, что ему будет легче, если ты уедешь на несколько дней. Меньше тревог, ведь по крайней мере ему не нужно будет переживать за тебя, меньше опасений, что в какой-то ситуации он может повести себя как слабак и тем самым уронить себя в твоих глазах — поверь мне, для любого мужчины это очень чувствительный и неприятный момент… Попробуй поставить себя на место Якова, каково ему…

Анна помнила истерику Якова в гостинице в Петербурге после того, как Александр Ливен сказал ему, что он — возможный внебрачный сын князя, и как неловко потом себя чувствовал Яков, когда к нему пришло осознание того, как он себя вел… Она понимала, что хоть он и принял с благодарностью ее старания вразумить и утешить его, он вел себя больше как брошенный и обиженный ребенок, чем тот сильный мужчина, которого она знала. В ее поддержке больше нуждался Яша Штольман, нежели Яков Платонович. Нет, конечно, Якову тоже была нужна ее поддержка, и он принимал ее, что тогда в Петербурге, что в Затонске, когда начались сплетни. Но в Затонске Яков сам старался поддержать и утешить ее. Она видела его злым, негодующим, но не беспомощным. И не увидела ни одной слезинки как до того в Петербурге, а ведь он очень страдал… Он не считал больше возможным позволить себе это в ее присутствии?? Неужели Павел прав, что Якову нужно побыть одному, точнее побыть наедине с собой, чтоб дать волю своим чувствам и не стыдиться этого?

— Дядя Павел, я даже не знаю…

class="book">— Анна, подумай над тем, что я сказал. Мне не хотелось бы вмешиваться в ваши семейные дела, но все же как человек с опытом, думаю, я имею право высказать свое мнение и надеяться, что к нему прислушаются. Я хочу Якову и тебе только добра, поверь мне…

Павел накрыл ее ладонь своей. Теплая ладонь с длинными, сильными, но нежными пальцами, на одном из которых был княжеский перстень. Солнечные лучи, падавшие на бриллианты, рассыпались сотнями бликов так, что даже слепили. Анна подняла глаза, Ливен пристально посмотрел в них. Ей хотелось отвести взгляд от пронзительных зелено-синих глаз, которые в этот момент казались ей темнее, чем обычно, но не могла. Павел будто приковал ее к себе взглядом. Он будто заглядывал ей внутрь, пытался проникнуть в глубину ее души… и дать ей частичку своей. И она этому не сопротивлялась… Она раскрылась перед этим человеком, который, казалось, с каждым мгновением становился ей ближе… но не так, как Яков, ее любимый мужчина, а по-другому… как задушевный и понимающий друг, в котором она так нуждалась… тот, кому хотелось довериться и полностью доверять… Она вынырнула из наваждения только тогда, когда Павел сам прервал эту необычную связь, заговорив с ней.

— Аня, девочка моя, ты мне веришь?

— Верю… — прошептала Анна, вновь обретя дыхание.

— Анна, я — твой друг, пожалуйста, сделай так, как я прошу, поезжай со мной… — тихо попросил Павел и наконец убрал свою руку. Наваждение рассеялось окончательно.

Что с ней было?? Что с ней сделал Павел?? Или ей это все пригрезилось? Наверное, она просто переутомилась и ей нужен отдых, отдых там, где нет проблем… Но там где нет проблем, нет ее Якова…

— Для меня было бы так… непривычно… расстаться с Яковом хоть на время…

— Я тебя понимаю, расставаться с любимым человеком тяжело, но иногда нужно. И несколько дней это совсем недолго…

Ливен помолчал и решил выложить припрятанный козырь.

— Анна, ну не прибегать же мне к крайним мерам. Ты хочешь, чтоб я сказал Марии Тимофеевне, что я пригласил тебя к себе, а ты мне отказала? Она ведь будет распекать тебя дольше, чем бы ты гостила в моей усадьбе, — спросил он с хитринкой в глазах, которые приобрели свой обычный цвет.

— Павел Александрович, это шантаж!

— А я и не отрицаю этого. Ты же понимаешь, что при моей службе я знаю, как плетутся интриги, и каким образом достичь желаемого…

— Это нечестно.

— А какой честности ты ожидала от старого интригана?

— Да Вы совсем не старый.

— Значит, с тем, что я интриган, ты все же согласна?

Анна чуть улыбнулась.

— Ну что поделать, такой вот тебе достался дядюшка… признаю, не идеальный, но все же не злодей и не чистый проходимец… так, немного… — улыбнулся Ливен в ответ.

— А можно задать вопрос и по возможности получить на его откровенный ответ? Для меня это важно.

Ливен кивнул.

— Про графиню Вы придумали? Про то, что она хотела бы познакомиться и ей нужна компания?

— Абсолютно нет. Клянусь, она действительно выразила желание познакомится, как только узнала о вас с Яковом. И твоей компании она была бы очень рада, — Павел ничуть не обманул Анну. Он честно ответил на те вопросы, что она задала. Ведь про то, знала ли уже графиня, что приглашена в усадьбу, Анна не спрашивала. — Почему бы тебе, правда, не поехать?

— Я… Я, право, не знаю…

— Ты все же подумай…

— Мне, наверное, надо пойти к Якову?

— Конечно. Аня, не держи него зла за его слова. Он не хотел тебя обидеть. Он попросит у тебя прощения, прости его сразу, не откладывай, даже если тебе больно… И если все же решишь поехать, прошу, не говори Якову, что ты понимаешь причину, по которой он предпочел бы остаться наедине с собой. Ему лучше этого не знать. И возьми мой платок или лучше умойся, — он смочил свой отделанный кружевом тонкий платок с монограммой остатками воды из стакана.

— Дядя Павел, я сейчас совсем некрасивая, да? — Анна протерла лицо княжеским платком и отдала его Ливену.

— Вот придумала, для Якова ты всегда будешь красавицей, даже с заплаканными глазками. Ну иди, а то он уже весь извелся.

Штольман сидел в гостиной, выражение лица у него было таким, будто наступил конец света. У Анны заболело сердце, глядя на то, каким подавленным он казался. Ей хотелось подойти к нему, обнять его, поцеловать в макушку — как она делала раньше, но она понимала, что такое проявление нежности, возможно, было не совсем уместным, ведь Павел мог появиться в любой момент. На секунду она застыла в нерешительности.

Яков вскочил, взял ее руки в свои и стал целовать их:

— Аннушка, любимая, прости меня, я не хотел тебя обидеть…

Не встретив сопротивления, он переместил свои руки на ее лицо и принялся покрывать его легкими нежными поцелуями.

— Я не хотел быть грубым, не хотел давить на тебя, я лишь хотел…

Анна не дала договорить ему, накрыв его губы своими. После поцелуя она посмотрела в печальные глаза мужа:

— Яша, я знаю… Я больше на тебя не в обиде…

Яков прижал ее к себе и, казалось, боялся пошевелиться. Так они стояли, пока в комнату не вошел Павел.

— Прошу прощения за то что, возможно, не вовремя врываюсь, но тебе, Яков, принесли записку.

— Что, вызывают в участок? — заволновалась Анна.

— Нет, если б вызывали, прислали городового…

Штольман развернул записку.

— Это от председателя Дворянского Собрания, он приглашает меня присоединиться к их компании на следующей неделе.

Ливен мысленно потер руки. Как он и думал, делегация, появившаяся у их стола в ресторане и пригласившая в пятницу его самого, не заставила себя долго ждать и снизошла до незаконного племянника Его Сиятельства.

— Отпиши ему, что вся следующая неделя у тебя занята, но после ты постараешься выбрать время, — посоветовал он.

— Павел, меня не интересуют сборища в Дворянском Собрании, это совершенно не мое.

— А теперь будет твое, — твердо сказал князь. — Тебе нужно будет там появиться, раз тебя приглашают. От пары потерянных вечеров от тебя не убудет. Кроме того, потом ты всегда сможешь отговориться своей службой. Ты должен воспользоваться возможностью упрочить свое положение в Затонске.

— И правда, Яков, почему бы тебе не сходить? Ведь в Петербурге ты же бывал в обществе, бывал в каких-нибудь салонах…

— Мне не привлекает общество здешнего Дворянского Собрания…

— Ах надо же, посмотрите на него! Дворянское Собрание Затонска теперь не уровня княжеского сына! — съязвил Ливен. — Разумовский, поди, оттуда не вылезал.

— Да, Разумовский был завсегдатаем, чуть ли не каждый вечер играл там в карты. А я сейчас не играю. Вообще.

— Никто тебя играть и не заставляет. Придешь, выпьешь там с кем-нибудь рюмку-другую, перекинешься несколькими словами, и хватит с тебя. Тебе там надо только показаться.

— Яша, сходи ты туда, если так будет лучше. Выбери вечер, возможно, в следующие выходные.

— Пока ты будешь у Павла?

— Да, пока я буду у него.

Анна не понимала, как она могла сказать подобное, ей показалось, что эти слова произнесла не она сама, а кто-то другой. Да, она подумывала, что, возможно, ей стоит согласиться на поездку, но все же оставлять Якова ей не хотелось, даже если, как сказал ей Павел, так для Якова будет лучше, но сама она еще ничего не решила. И тем не менее она дала положительный ответ, даже не сознавая, как это произошло. Сказала ли она это под воздействием, оказанным на нее Павлом? Неужели Павел обладал таким даром убеждения или влияния на людей, что этому было невозможно противиться?

Анна была наслышана про гипнотическое воздействие от дяди, которого вообще интересовало все сверхъестественное, и читала об этом явлении в одном из журналов мужа. Было ли это тем, что проделал с ней Павел? Она не была уверена, ведь описание того, как происходят сеансы гипноза, совершенно отличалось от того, как было у нее с Павлом. Он лишь смотрел ей в глаза… смотрел так, как никто до этого… и от этого взгляда у нее было чувство, что между ними была какая-то особая связь, что он был одним из самых близких для нее людей… Именно этого она и не могла постичь, ведь на самом деле она знала Павла совсем недолго и довольно поверхностно. Более того, тот Павел, который заворожил ее своим взглядом, кстати, не имевшим ничего общего с тем, как и мужчина смотрит на женщину, и тот Павел, который сейчас находился с ней и Яковом в гостиной, казались ей совершенно разными людьми. Как такое могло быть, было за гранью ее понимания. И вряд ли кто ей мог это объяснить… разумеется, кроме самого Павла, которого она бы ни за что не отважилась об этом спросить…

— Аня, ну если ты поедешь к Павлу, то тогда я схожу в Собрание, если выдастся свободный вечер, — пообещал Штольман, пока его жена не успела взять свои слова обратно. — Договорились?

Анна поняла, что, хотела бы она того или нет, пути назад уже не было.

— Договорились, — вздохнула она. — Мне нужно будет собраться. Возможно, привести в порядок пару платьев…

— Анна, об этом не беспокойся. Ничего не надо приводить в порядок, если платья нужно почистить или подправить, в усадьбе это сделают слуги. Просто сложи все в сундук или чемодан. Если хочешь, сюда привезут Марию Тимофеевну, чтоб она помогла тебе уложить вещи.

— Нет, вот маменьки не надо, я все сделаю сама. Какие платья мне взять?

— Не думаю, чтоб тебе понадобились бальные платья, возьми вечернее, пару платьев для прогулок, ничего особенного.

— Павел, а что там рядом с твоей усадьбой? — поинтересовался Штольман, сделав вид, что не знает сам.

— Царское Село, Екатерининский дворец, где я буду по служебной надобности, в получасе езды. Так что, дорогая племянница, у тебя будет возможность побывать в одной из Императорских резиденций. Конечно, не в личных покоях Императорской семьи, а в той части дворца, в которую я могу провести тебя.

— Это было бы интересно, — согласилась Анна, найдя хоть один положительный момент в поездке, к которой ее, по сути дела, принудили.

— Кто знает, может, ты даже увидишь Императора, издалека, конечно, — предположил Штольман.

— Ну хоть издалека… Хотя ты, как говорил мне, видел его близко, а дядя Павел и вовсе видит его постоянно.

— Анна, у тебя была возможность познакомиться с ним, когда Варфоломеев по просьбе Его Величества приглашал тебя в Петербург, — напомнил Яков.

— Да, это так… Но и дар у меня к тому времени пропал, и при дворе мне вряд ли бы понравилось… У меня не такая натура, как у дяди Павла.

— А кто тебе сказал, что мне нравится при дворе? — усмехнулся подполковник Ливен. — К твоему сведению, я не в восторге от двора. Но это моя служба. Такая же, как у Якова в участке, где, как можно предположить, ему тоже не все по нраву.

— Я пойду посмотрю, есть у нас подходящий сундук или чемодан для поездки. Если нет, то придется тогда брать у родителей как в прошлый раз, когда мы ездили в Петербург, — Анна вышла в маленькую спаленку, которую они с мужем превратили в кладовку.

Она села на сундук, который совершенно не нужно было искать, она просто воспользовалась предлогом, чтоб побыть одной и собраться с мыслями. Побыть одной и собраться с мыслями… Так, как нужно побыть одному Якову? Как об этом говорил Павел? Она медленно начинала принимать доводы Павла. Кроме того, ей не хотелось еще раз ссориться с Яковом, да и ссориться с Павлом тоже. Павел… Он был единственным человеком, с которым она поговорила о своих отношениях с Яковом. Открыто… и без стеснения. Конечно, не о той стороне семейной жизни, которая должна оставаться только между мужем и женой, а о их взаимоотношениях, и тем не менее даже о подобном она не говорила ни с кем раньше. С кем ей было говорить? Подруг у нее не было, с маменькой она не была близка, с отцом можно было посоветоваться — но не на такую тему, с дядюшкой Петром — возможно, но сомнительно… Дядюшка Павел… Дядюшка? Она улыбнулась. За глаза она называла Павла просто по имени, так, как называл его Яков. Павел?? Князь, мужчина почти на тридцать лет старше ее… и просто Павел?? Анна удивлялась самой себе, но при этом не чувствовала неловкости. Какая может быть неловкость, если речь идет… о друге? Друге?? Да, друге, какого у нее прежде никогда не было… Она подумала, что если бы во время прошлой ссоры с Яковом Павел был рядом и с ним можно было посоветоваться, скорее всего, ссора бы и не получила такого печального развития… Ведь благодаря тому, что сегодня он пришел поговорить с ней по душам и утешить ее, ее обида на Якова прошла так быстро… Вдруг ей захотелось сделать для Павла что-то хорошее — но что она могла? Он просил лишь о том, чтоб она составила компанию его графине, и это на самом деле не было из ряда вон выходящей просьбой. Просто ей нужно перестать воспринимать поездку в его усадьбу как «ссылку» и постараться получить от нее приятные впечатления, чтоб потом рассказать о них мужу.

Пока Анна находилась в кладовке, в дом постучали.

— Сегодня что, день визитов? Павел, ты уже здесь, а больше мы никого не ждем.

— Готовься к тому, что сейчас к Вам будут шастать кто ни попадя, соседи — за солью или, наоборот, со своими пирогами, любопытствующие жители, желающие поглазеть на родственника князя…

— Пусть приходят смотреть в управление, — недовольно сказал Штольман. — У меня дома не цирк.

— Повесь объявление, мол, на сына князя Ливена Я.П. Штольмана можно посмотреть в служебные часы в сыскном отделении полицейского управления. Карточки с подписью — за отдельную плату.

— Павел, ты как всегда в своем репертуаре, — покачал головой Яков Платонович.

В дверь постучали уже настойчивей. Потом еще раз.

— Да открой же ты, не то вам скоро дверь выломают.

За дверью стоял посыльный с коробкой, перевязанной ленточкой.

— Для его милости Штольмана Якова Платоновича, — он протянул коробку господину, который походил на того, что ему описали.

Яков Платонович забрал коробку и дал мальчику монетку. Он вернулся в дом, на ходу открывая коробку.

— Павел, уж не провидец ли ты? Ты только что говорил про пироги, а нам прислали пирожных. Только вот от кого?

— Так тут есть записка.

«Ваша Милость,

благодарю Вас за честь, которую Вы нам оказали, посетив наш ресторан.

Надеюсь, что Вам пришлись по вкусу блюда ресторана, а также кондитерские изделия.

Посылаю Вам те, что, как мне сказали, Вы еще не пробовали.

Всегда ждем Вас с Вашей супругой Анной Викторовной к нам на ужин или чашечку кофе.

С почтением,

совладелец ресторана Дворянского Собрания

Ансельм Паскаль»

— Ансельм Паскаль? Кто это?

— Яков, это тот повар-полуфранцуз, кухня которого мне так понравилась. Оказывается, он еще и совладелец ресторана. Очень мило с его стороны послать тебе коробку пирожных, а то у меня со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было, ты ведь мне не дал позавтракать.

— Извини… Я как-то об этом не подумал, сам-то я попил чаю с пряниками, чтоб Анну не будить… Аннушка, нам из ресторана прислали пирожных, — крикнул Штольман жене.

— Да? Как хорошо! А то я хотела чаю предложить, а Вы меня совсем… заговорили.

После чая Ливен спросил:

— Анна, так ты нашла сундук или же за ним нужно ехать к родителям? Если нужно, я пошлю слуг.

— Нет, нет, сундук есть. Достаточно большой, чтоб туда поместилось несколько платьев… Только Вы же знаете, что они достаточно простые, не такие, как у светских дам из Петербурга. Не такие, как у Вашей графини…

— Ты боишься, что она может подумать о тебе как о бедной родственнице?

Анна кивнула.

— Анна, во-первых, она не всегда была графиней. Во-вторых, она действительно не светская кокетка, которая думает только о нарядах, — улыбнулся Ливен. — Она — умная и деликатная женщина и уж ни в коей мере не подвержена снобизму… Так что ни на кого впечатление производить не нужно, выбери платья, которые нравятся тебе самой… Я заеду за вами в начале четвертого. Поедем к Виктору Ивановичу и Марии Тимофеевне, я обещал попрощаться с ними перед отъездом.

========== Часть 14 ==========

Как только Ливен уехал, Яков Платонович, будучи не в силах сдержать любопытства, спросил:

— Аня, могу я узнать, как Павлу удалось убедить тебя поехать? Что он сказал?

— Много чего… В том числе и то, что нам обоим нужен отдых от всех невзгод, но так как ты не можешь поехать, хоть порадуешься за меня. Ведь это так?

— Конечно, я порадуюсь за тебя. Я ведь, и правда, бы и сам поехал, но не могу. Как-нибудь в другой раз… Возможно, даже не в усадьбу под Петербургом, а в имение в Эстляндии.

— В Эстляндии? Это так далеко…

— Ну не так уж это и далеко, если ехать часть пути на поезде. Люди же и Европу ездят, например, Петр Иванович.

— Да, это так… А что там в Эстляндии?

— Там мой дом, где я родился и рос. Я говорил тебе об этом.

— Это недалеко от имения Ливенов?

— Аня, это в имении Ливенов.

— Что?? В имении Ливенов?? Как так? — опешила Анна.

— Да вот так. Оказалось, что прадед Александра, дед Лизы, был нашим соседом. После моего отъезда в пансион мой отец кому-то продал усадьбу, а потом ее купил прадед Александра и присоединил ее к своему имению, которое потом отписал правнуку.

— Значит, теперь твой отчий дом принадлежит Александру?

— Да.

— Как хорошо, что не чужим людям, — обрадовались Анна. Если теперь Яков захочет посмотреть на свой родной дом, то никто не сможет ему в этом препятствовать. Она была уверена, что Ливены не были бы против, чтоб Яков посетил вотчину. А то ведь неизвестно, какими могли бы оказаться новые владельцы усадьбы, возможно, и не особо гостеприимными людьми, которым визит чужого человека, даже когда-то жившего в этом доме, не доставил бы удовольствия. — А прадед Александра — это не тот ли сосед, у которого останавливался Дмитрий, когда приезжал к твоей матушке? — внезапно догадалась она.

— Видимо.

— То есть в его имении Дмитрий с Катей и встречался?

— Похоже, что так… Павел сказал, что Дмитрий любил бывать в этом имении, так что, думаю, там между ними все и произошло.

— О Господи! Яша, тебе непременно нужно будет туда съездить…

— Аня, не мне, а нам. Мы поедем, когда для этого будет возможность… И остановимся в домике для гостей, где останавливался Дмитрий…

— Там… где Дмитрий… встречался с Катей??

— Да, где, как я догадываюсь, он провел с ней ту ночь, после которой появился я… Аннушка, я… я хочу любить тебя там, где мой настоящий отец любил мою мать… — сказал Яков и смутился. — Или это будет… неправильно? — почему ему в голову пришла эта мысль, он не мог понять сам. Это было больше не на уровне разума, а на уровне чувств. Просто он чувствовал, что ему это очень нужно. Вероятнее всего, ему важно было почувствовать себя с Анной единым целым именно в этом месте, чтоб окончательно принять тот факт, что и его отец чувствовал то же самое по отношению к его матери, и это единение положило начало новой жизни, его жизни.

Анна обвила руками шею мужа:

— Яша, родной, что же в этом неправильного? Они любили друг друга так же, как любим мы… Только нам повезло больше, чем им, мы с тобой можем быть вместе и дарить свою любовь друг другу долгие годы и много-много раз, а не как они — один единственный… Но у них хотя бы был тот единственный раз… в том домике тайком от всех…

Анна подумала о Кате, матушке Якова. У Кати была всего лишь одна ночь с любимым мужчиной. Одна ночь. И сын, который появился после этой ночи, как напоминание о их запретной любви. Сын, которого она любила, и которого не смог принять ее муж. Она помнила о своем сне, в котором Платон Штольман сказал князю Ливену, что, возможно, и смог бы принять сына Кати, если б он был похож на нее саму, но видеть перед собой маленького Ливена это было чересчур даже для него. В том, что маленький Яша был сыном князя, не могло быть никаких сомнений. Штольману стоило лишь увидеть глаза бирюзового цвета, какие были у Ливенов…

Сейчас эти зелено-голубые глаза с хитринкой смотрели на нее.

— А не пойти ли нам сейчас подарить друг другу любовь? — Штольман поцеловал Анну. — А то ведь я целую неделю буду ночевать один… без тебя…

— Но мне надо собираться… — Анна провела рукой по его волосам.

— Я не могу просто так расстаться с тобой, не попрощавшись… — Яков подхватил жену на руки и понес в спальню. — Потом я помогу тебе уложить вещи.

Оба не заметили, как, обнявшись, задремали после любовных утех. Штольман первым открыл глаза и посмотрел на часы — время приближалось к двум. Он тихонько отодвинул руку Анны, взял свою одежду и вышел из спальни. Ему так не хотелось будить жену, пусть поспит еще хоть несколько минут, хотя бы пока он приводит себя в порядок и одевается.

Он не хотел бы расставаться с Анной, но в данный момент ее отъезд казался наиболее разумным. Конечно, он будет очень скучать без Анны, как и она без него, но лучше отослать ее подальше от возможных новых неприятностей, кроме того, у нее должна быть еще и какая-то жизнь помимо него. Сейчас она полностью «растворилась» в их семейной жизни, точнее даже в нем, ее муже. С одной стороны, ему это даже льстило, с другой — ему не хватало прежней Анны Викторовны, той барышни на колесиках, которая своей неуемностью иногда доводила его до белого каленья. Нет, он не хотел, чтоб она постоянно пропадала где-то, впутывалась в какие-то сомнительные, а тем более опасные истории, но и чтоб ее мир сузился только до жены Якова Платоновича Штольмана, тоже не хотел. В Затонске кроме него самого у Анны были хотя бы родители, а когда они переедут в Петербург, а это случится рано или поздно, у нее будет только он… Да, будут еще и Павел с Александром, но Павел в силу своей службы отнюдь не всегда будет в столице, а Саша будет появляться там и вовсе редко. Но встречи с Павлом, пусть и нечастые — это все же лучше, нежели вообще ничего, тем более, что, похоже, Павел нашел каким-то образом подход к Анне…

Послышался стук, а затем голос — вот уж не зря говорят, легок на помине.

— Хозяева, что же вы дверь не запираете? — в доме появился Ливен. — Ворота открыты, дверь, можно сказать, нараспашку… Я уж думал, не случилось ли чего…

— Павел, ты? — удивился Яков. — Еще же рано…

— Знаю, но я ждал только когда будут готовы карточки, а собрался уже давно. Честно говоря, мне не хотелось больше сидеть в гостинице одному… Я, похоже, не вовремя?

— Да как сказать…

— А Анна…

— Она прилегла… устала…

— Не мудрено, при таком-то пылком муже, — усмехнулся Ливен, глядя на племянника. На нем были только брюки и рубашка с расстегнутым воротом, а жилет и сюртук были брошены на стул. — Ты ж поди ей свою страсть на неделю вперед показал.

— Павел! Ты издеваешься?

— Я радуюсь за вас. Причем от души. Что у вас, похоже, все еще как в медовый месяц… — уже серьезным тоном сказал Павел. — Я просто как-то не подумал, чем могут быть заняты молодые супруги перед расставанием… Наверное, я старею… Извини, я не должен был появляться раньше, чем мы договаривались. Я пойду посижу на скамейке.

— Где посидишь?

— На скамье во дворе. Не хочу ставить Анну в неловкое положение, она все же дама. Я бы мог подождать в карете, но не хочу давать слугам повод думать, что у меня с племянником какие-то… разногласия.

— Я разбужу Анну и присоединюсь к тебе.

Штольман надел жилет и повязал галстук, затем пошел в спальню.

— Аня, просыпайся. — поцеловал он жену в щеку.

Анна открыла глаза и потянулась:

— Яша, как мне было хорошо с тобой…

— Мне тоже, — он поправил завиток у нее на виске. — Аннушка, надо подниматься. Павел уже приехал. Ждет во дворе на скамейке.

— Почему во дворе? — не поняла Анна.

— Решил подышать свежим воздухом. Я пойду посижу с ним.

До этого момента Якова Платоновича заботило только то, чтоб Анна согласилась поехать к Павлу. Видимо, он не очень верил, что Анна все-таки согласится на поездку, так так только сейчас задумался о том, как она поедет туда и обратно.

— Павел, а как Анна поедет домой?

— Отправлю ее на поезде, до Затонска.

— Одну?

— Нет, конечно, с кем-нибудь из слуг. Скорее всего, с Трофимом. С таким сопровождающим с ней точно ничего не случится.

— Очень хорошо, я дам денег на билеты.

— Ты меня оскорбить хочешь?

— Чем же? Тем, что хочу заплатить за проезд собственной жены?

— А компенсации за использование кареты ты предложить не желаешь? А то мне позолоту на ней не мешало бы обновить, — с издевкой спросил князь. — По-моему, это понятно, что приглашая племянницу в гости, я беру все финансовые обязательства на себя. С того момента, как она отправится ко мне, и до того, когда вернется.

— А ты уверен, что сегодня будут билеты на поезд? Не получилось бы так, что их нет… — начал волноваться Штольман, — в таких маленьких городках как Затонск сходит мало пассажиров…

— Яков, у меня свое купе. Не думал же ты, что князь поедет в вагоне третьего класса.

— А это не будет неприлично? Ехать вам в одном купе? Что подумают люди?

— А что подумают люди? — пожал плечами Павел. — Разве что позавидуют…

— Позавидуют?

— Да, что Его Сиятельство князь Ливен обзавелся такой молодой и очаровательной…

— Любовницей… — нахмурился Штольман.

— Фу, Яков, как пошло… Женой, мой дорогой, женой. Княгиней Ливен.

— Женой?? Павел, ты о чем?

— О том, что у Ливенов вообще-то не принято раздаривать свои фамильные перстни… хм… возлюбленным. Я знал только одного, кто это сделал, это Дмитрий, твой отец. Все остальные Ливены дарили перстни исключительно супругам. Так что если у дамы перстень Ливенов, значит, она жена одного из Ливенов. Конечно, в первую очередь подумают про меня, раз Анна будет со мной. Но надеюсь, что когда мы с ней пойдем в вагон-ресторан, там будет хоть один знакомый, пусть даже шапочный, кому я смогу представить жену моего племянника. Так что, не беспокойся, Анна не будет скомпрометирована. Хотя не думаю, что там вообще будет кому-то дело до нас. Это ж не Императорский поезд, где бы мне перемывали кости всю дорогу, если бы увидели меня с новой дамой просто на перроне.

— Значит, в Императорском поезде ты ездил?

— Конечно, и не однажды.

— Но, надеюсь, не в тот трагический раз? Не при крушении? — с волнением спросил Штольман.

Ливен промолчал.

— Так ты был там!! О Боже!!

Ливен снова промолчал.

— Значит, так и есть… Павел, что же там все-таки произошло?

— Как что? Крушение Императорского поезда.

— В газетах было столько версий…

— Да, я читал.

— Читал?? Я у тебя хотел об этом узнать.

— Мне к тому, что было в газетах, добавить нечего.

— Но ты ведь наверняка знаешь больше.

— Откуда? Я не состоял в комиссии по расследованию этого случая.

— Павел, ты столько знаешь обо всем… что трудно поверить, чтоб ты знал столько же, сколько разрешили публиковать в газетах.

— Трудно, но придется, — не сдавался Ливен.

Ему не хотелось касаться этой темы, не хотелось вспоминать весь кошмар, в котором они тогда оказались… Раскуроченные вагоны… Бездыханные, изуродованные тела, которые они вытаскивали… Раздавленное, почти неузнаваемое тело, на котором не было половины головы — тело личного охранника Императрицы камер-казака Тихона Сидорова, с которым он, подполковник Ливен, был в приятельских отношениях… Крики, стоны, рыдания, мольбы тех, кому посчастливилось остаться в живых и кто ждал помощи от тех, кто пострадал меньше… Император, который в тот момент был не только Самодержцем Всероссийским, но и Мужчиной с большой буквы, мужем и отцом семейства, державшим на своих могучих плечах крышу, пока его родные выбирались из-под завалов искореженного вагона… а затем прижимавшим к себе Мими — Великого князя Михаила Александровича, которого вместе с солдатом извлек из-под обломков… Ужас в глазах нескольких десятков человек… Дикий животный ужас, которого он прежде не видывал… Ужас от того, что люди пережили… и от того, что не верили, что это был несчастный случай, и боялись, что подобное повторится еще и еще…

— Ты не пострадал?

Павел неопределенно пожал плечами.

— Я однажды получил ранение, правда, не на поле боя, но я терпел, сжав зубы, и не ревел… — передразнил Яков Павла… — Ты доктору Милцу сказки про секунданта на дуэли рассказывай.

— Дуэль тоже была.

— И сильно тебе досталось?

— Нет, ведь я терпел, сжав зубы, и не ревел, — передразнил уже Ливен племянника. — Яков, мне в отличии от других очень повезло. Очень. Уберег меня Господь… В основном ушибы, хоть и довольно сильные, царапины, порезы от стекла и лишь одна более или менее серьезная рана.

— Где?

— Там, где у тебя не было возможности увидеть… на бедре…

— Там, где якобы пуля-дура отхватила у тебя кусок кожи?

— Ну примерно… Яков, к чему такой интерес? Боишься, что из-за шрама я стал не так привлекателен? — ухмыльнулся Павел. — Так шрамы украшают мужчину. У тебя ведь тоже не один…

— Не один…

— А ты-то как тогда выжил? У тебя-то ведь, насколько я предполагаю, действительно было серьезное ранение.

— Меня случайно нашел Васильев и выходил, — признался Штольман.

— Васильев?.. Васильев… Васильев?? Сан Саныч??

— Он.

— Опа… Не перевелись еще добрые люди. Даже среди таких высоких чинов.

— Он не только меня спас, но и помог устроить наше с Анной тайное венчание. Он сам возил нас в церковь.

— Васильев, сам? В качестве кучера что-ли?? — уточнил с ухмылкой Ливен. — Тайный советник на козлах?

— Ну да… И главное, он Анне не представился. Я его ей потом в Петербурге представил, так она была… шокирована, когда узнала, кем он оказался.

— Еще бы! Для девочки из провинции тайный советник это нечто… Не то что для меня… или даже для тебя… А ты его знаешь по своей прежней службе — как чиновник по особым поручениям? — догадался Павел.

— Да. Кого я только не знавал тогда. В том числе и Варфоломеева… Кстати, ты не пытался выяснить, неужели он не видел сходства между нами?

— Пытался, но он очень умело ушел от разговора на эту тему, — слукавил Ливен. — Возможно, он скажет что-то тебе, если ты его спросишь.

— Ну уж если тебе не сказал, то мне и вовсе не скажет. Кто я для него? Всего лишь один из многих полицейских, пусть и по особым поручениям, что попадались на его пути… Вот ты…

— А кто я для него? — усмехнулся подполковник Ливен. — Всего лишь один из его заместителей…

— Не прибедняйтесь, Ваше Сиятельство.

— А я, Ваша Милость, не прибедняюсь…

— Павел, а слуги у тебя в доме к Анне тоже будут обращаться Ваша Милость?

— А как иначе? Она же — жена моего племянника, княжеского сына.

— Думаю, это обращение будет очень сильно ее смущать. Так же, как и меня.

— Привыкнете. Оба. Со временем. Яков, по-другому нельзя.

Сын князя Ливена тяжело вздохнул.

Еще не знающей, что она в скором времени станет Вашей Милостью, Анне было не по себе. Как же нехорошо получилось… Павел приехал и ждет на улице — понятно почему, потому что хозяйка изволила почивать средь бела дня… когда давно уже должна была уложить все вещи… Анна нашла дорожное платье — то, в котором она ездила в Петербург, к счастью, оно было в приличном виде, надела его и причесалась. Теперь можно было приглашать гостя в дом.

— Дядя Павел, извините… Я решила немного отдохнуть… и задремала… — смущенно сказала Анна.

— Абсолютно правильно, дорога дальняя, отдых перед ней совсем не помешает. Я-то привычный быть постоянно в разъездах, а ты нет… Ты уже собралась?

— Не успела… — еще больше смутилась она. — Я думала, какие платья брать, но так и не решила…

— Обязательно возьми то платье, в котором ты была, когда мы делали снимки, в нем ты необыкновенно хороша. Не забудь перстень и серьги. Кстати, карточки я получил, но думаю, нам лучше посмотреть их всем вместе, когда будем у твоих родителей.

— Ой как нетерпится их посмотреть! Я соберусь как можно быстрее. Конечно, я возьму это платье. И постараюсь ничего не забыть.

Анна оставила мужчин в гостиной и снова пошла в маленькую комнатку, где был сундук. Она отобрала несколько платьев, среди прочих она сложила и то, которое приглянулось Павлу, оно было действительно прелестным и удивительно шло ей. Оно было сшито по весне, когда она ожидала возвращения своего на тот момент еще тайного мужа. Ей хотелось быть красивой, когда ее Яков вернется… и когда она наконец станет не только для него, но и для всех замужней дамой Анной Викторовной Штольман…

Анна также решила взять одно из своих любимых, но не новых платьев. Оно нравилось ей и было ей дорого. Как-то, когда оно было на ней, Штольман помогал надеть ей пальто и задержал свои пальцы на ее плечах на секунду дольше, чем это было позволительно. Это можно было даже не заметить, но она почувствовала это робкое касание Якова Платоновича… и желание его продлить… Сначала она подумала, что ей это просто почудилось. Но увидев взгляд Штольмана, полный смущения и даже какой-то растерянности, поняла, как много сказал Яков Платонович своим жестом, при этом не говоря ни слова. Больше, чем хотел, чтоб она на тот момент знала… Эти «говорящие» жесты Штольмана, касания его рук, взгляды, которые были гораздо красноречивее, чем любые слова… Ее Штольман, как ей очень хотелось тогда надеяться, когда-нибудь по-настоящему ее Штольман… Как недавно, но как будто давно это было… Теперь ее Яков, ее Яша… ее муж, без которого она больше не представляла своего существования… и который оказался незаконным сыном князя Дмитрия Ливена и признанным его братом Павлом племянником… Как быстро изменилась ее жизнь… даже платье сноситься не успело…

Кроме платьев нужно было взять с собой шляпки, перчатки, сумочки, белье и всякие мелочи. Белье все же удалось разместить в сундуке, а вот для шляпок и остального пришлось достать чемодан… Ей казалось, что она взяла столько, что уезжает не на неделю, а самое меньшее на месяц… Но лучше захватить побольше одежды, ведь графиня приедет явно не с парой платьев, а ей и впрямь не хотелось выглядеть перед дамой Павла бедной родственницей, даже если Павел и сказал, что графиня выше подобных вещей…

Интересно, какая она, эта женщина, к которой Павел, как он выразился, испытывал уважение и большую симпатию… Уважение и симпатию, но не любовь и даже не влюбленность… Возможно, эти чувства он не мог больше испытывать ни к кому после Лизы, матери своего сына… А что чувствовала графиня по отношению к Павлу Александровичу? Были ли с ее стороны тоже только уважение и симпатия? Или она была хоть немного влюблена в него? Ведь в такого мужчину было легко влюбиться — красивый лицом и фигурой, умный, добрый, надежный, с хорошим характером, приятный и интересный в общении, веселый, остроумный, галантный… в общем, всем кавалерам кавалер… Анна понимала, что связь между мужчиной и женщиной далеко не всегда основывается на любви, как у них с Яковом. И все же ей хотелось, чтоб у такого замечательного человека как Павел была спутница, с которой у него были бы взаимные романтические чувства… Пусть даже не любовь, а влюбленность, но не просто симпатия. И чтоб он был счастлив с этой женщиной. Он как никто другой заслуживал счастья…

Когда Анна закрыла чемодан, в комнатке появился Яков.

— Аня, я обещал тебе помочь уложить вещи… Думал, ты все еще выбираешь платья…

— Нет, я уже все сложила, так что не беспокойся, мы не задержимся… И, Яша, я совершенно не расстроена, что мне пришлось собираться в спешке, я рада, что мы провели время вместе… такое прекрасное время… — она коснулась рукой щеки мужа.

— Кстати, Павел понял, почему тебе потребовался отдых, — чуть улыбнулся Штольман и поцеловал Анну.

— Ой, как неловко получилось, — зарделась она.

— Ну, он — опытный мужчина, понимает, что к чему, — еще раз улыбнулся Яков Платонович… Аня, родная, не смущайся. Павел за нас порадовался, что у нас все еще как в медовый месяц. Ведь не всем супругам выпадает счастье любить друг друга как нам…

— Яков, мне бы так хотелось, чтоб Павел тоже встретил взаимную любовь и был счастлив… — немного грустно сказала Анна.

— Аннушка, в его жизни была взаимная любовь и счастье, пусть и очень недолго. Но по крайней мере он знает, что это такое. И у него есть сын от любимой женщины, хотя бы в этом ему повезло. Но, конечно, мне бы тоже хотелось, чтоб в его жизни была женщина, с которой он бы чувствовал себя не просто комфортно, а был счастлив… — Яков как и Анна переживал за Павла. — Аня, ты приглядись к графине, возможно, Павел просто не рассмотрел всех ее достоинств и поэтому не увлекся ей настолько сильно, чтоб симпатия переросла в нечто большее… Давай уже пойдем к нему, а то нехорошо, что мы оставили его одного.

Ливен сидел в гостиной и потягивал коньяк, предложенный ему племянником.

— Дядя Павел, у меня получился сундук и чемодан со шляпками. Это не слишком много?

— Один сундук и один чемодан? Всего-то? Я уж боялся, что придется нанимать экипаж для поклажи, — пошутил Павел. — Анна, это совсем немного. Я сейчас распоряжусь, чтоб Демьян с Трофимом погрузили багаж на карету. И после мы можем отправляться к твоим родителям.

Похоже, слуги понимали Его Сиятельство с полувзгляда и полуслова и были приучены не беспокоить князя лишними вопросами. Князь только кивнул в сторону багажа, и Демьян с Трофимом тут же им занялись.

— Анна, а где твои украшения? Надеюсь, ты не сложила их в сундук.

— У меня их немного, я хотела взять шкатулочку — с собой в карету.

— Давай ее сюда, я запру ее в сейф.

— В сейф? — удивилась Анна. — У Вас в карете есть сейф?

— У меня, девочка моя, много чего есть, в том числе и в карете, — усмехнулся Ливен и поместил Аннину шкатулку в сейф, вмонтированный внутри ящика одного из сидений.

— Ох не просты Вы, Ваше Сиятельство, ох не просты, — покачал головой Штольман.

— Точнее будет сказать, не просты Вы, господин подполковник, — в очередной раз ухмыльнулся Ливен.

Анна и Штольман переглянулись — Павел без сомнения был загадочной личностью, со множеством тайн, и они оба подумали, что со временем им будут известны лишь очень немногие из них.

Комментарий к Часть 14

Исторический факт. Крушение Императорского поезда под Харьковом 17 октября 1888 года. Александр III держал на своих плечах крышу разрушенного вагона, пока семья и подданные выбирались из него. После катастрофы у Императора развилась болезнь почек, от которой он умер через шесть лет.

Камер-казак Сидоров - реальный человек.

========== Часть 15 ==========

— Павел Александрович! Яков Платонович! Анна! Ну наконец-то! — Мария Тимофеевна поспешно встала из-за стола на веранде, за которым пила чай.

— Мария Тимофеевна, неужели мы припозднились? — спросил Ливен, поцеловав ей руку.

— Нет, нет, извините, это просто я… вся в нетерпении… Можно мне у Вас забрать Анну на секунду?

Мария Тимофеевна отвела дочь чуть в сторону от мужчин.

— Аня, Аня, у нас такие хорошие новости! Помнишь, я говорила тебе, что один из клиентов отца отказался от его услуг?

— Да…

— Так вот вчера вечером, уже после того, как ты уехала домой, он заезжал к нам со своим компаньоном и просил Виктора снова вести его собственные дела, да еще дела второго господина. Оказывается, второй господин был в ресторане, когда мы ужинали, а вчера нанес визит первому и спросил, чем ему не угодил адвокат, являющийся родственником князя. Тот, ответил, что, видимо, произошло недоразумение, так как против княжеского родственника он, конечно, ничего не имеет, тем более, что он очень компетентный стряпчий. Ну они и решили ехать прямо к нам, чтоб уладить все формальности. Сейчас отец сидит и знакомится с бумагами второго господина…

— Мам, как хорошо!

— Да, и это все благодаря князю, что он пригласил нас всех в ресторан.

— Да, только не говори ему за это спасибо… Он ведь… не знает об этом случае… А теперь давай пойдем к нему и Якову.

Мария Тимофеевна говорила достаточно громко, чтоб Штольман и Ливен смогли расслышать суть разговора. Заметив недоуменное лицо Якова, Ливен решил переключить внимание его тещи на себя.

—Дорогая Мария Тимофеевна! — улыбнулся князь. — Я смотрю, Вы пьете чай в одиночестве, не нальете ли мне чашечку?

— Ой, Павел Александрович, конечно, присаживайтесь! — захлопотала Мария Тимофеевна. — Я заварила Ваш чудесный чай и наслаждаюсь его вкусом. Теперь будем заваривать его по праздникам.

— Отчего же только по праздникам? Если он Вам понравился, я Вам пришлю еще, Вы только дайте мне знать.

— Анна, что это за история? Почему тот человек отказался от услуг Виктора Ивановича? Из-за меня, да? — строго спросил Штольман.

Анна промолчала.

— Почему ты мне об этом не сказала?

— Потому что мама сказала мне тогда об этом по секрету, даже отец не знал, что мне это известно… И ты с ним об этом не говори.

— И сколько человек отказались от его услуг?

— Я знаю только про одного. Но, вроде бы, он был довольно прибыльным клиентом, так как отец расстроился. Но теперь он вернулся, да еще со своим компаньоном… Это явно потому, что Павел показал в Затонске, что он в хороших отношениях с тобой и моими родителями… Думаю, у папы сейчас появится еще не один клиент…

— Ну хоть какая-то польза от визита Павла.

— Аннушка, а почему ты в дорожном платье? — наконец обратила внимание Мария Тимофеевна на одежду дочери, когда та с мужем присоединились к ним с князем за столом.

— Потому что я пригласил свою дорогую племянницу отдохнуть в своей усадьбе под Петербургом, и она была настолько добра, что согласилась. Кроме Анны приедет еще моя знакомая, графиня Потоцкая, так что дамам не будет скучно вдвоем.

— Павел Александрович, Вы так любезны! Пригласить Анну, да еще в то время, когда у Вас будет гостить графиня!

— Правда, Анна сперва сомневалась, стоит ли ехать… — с ухмылкой посмотрел Ливен на Анну.

— Анна, какие тут могли быть сомнения? Неужели ты бы действительно могла отказать Павлу Александровичу?

— Нет, мама, просто для меня эта просьба дяди Павла оказалась очень неожиданной — ответила Анна, смотря не на мать, а на Ливена. — Ведь я никогда не ездила в гости так далеко. Кроме того, ты же знаешь, что я чувствую себя не особо уверенно в обществе незнакомых людей…

— Мария Тимофеевна, я заверил Анну, что при общении с графиней такого не случится, она милейшая женщина и душа компании, в ее присутствии Анна совсем не будет смущаться, — Павел все так же смотрел на Анну, а не на ее мать. — Кроме того, я очень надеюсь, что у Анны с графиней сложатся приятельские отношения, и потом в Петербурге она познакомит Анну с другими дамами своего круга.

Яков видел, какими красноречивыми взглядами Анна обменивалась с Павлом, и ухмылялся про себя. Он понял, что одним из доводов Павла бы тот, что в случае ее отказа он расскажет об этом ее матери, а уж Мария Тимофеевна будет пилить ее дольше, чем, наверное, была бы сама поездка в усадьбу.

— Павел Александрович, это так… дальновидно… подумать о будущем Анны в Петербурге!

— А как же иначе? Я бы хотел, чтоб в столице у Анны были знакомые, общество которых было бы ей приятно. Графиня как раз из таких дам.

— И насколько Анна уезжает?

— Примерно на неделю. Но я очень надеюсь, что ей понравится в усадьбе, и она останется чуть подольше. А то она беспокоится, как тут будет Яков без нее, без ее ужинов…

— Яков Платонович мог бы приходить ужинать к нам. Или я буду отправлять Прасковью с ужином к нему. Как, Яков Платонович? — Марии Тимофеевне уж очень хотелось, чтоб ее дочь провела подольше в обществе титулованных особ.

— Благодарю Вас, Мария Тимофеевна, вся следующая неделя у меня будет просто сумасшедшая, я почти каждый вечер буду задерживаться в участке, так что при всем моем желании я не смогу приходить к Вам на ужин.

— Тогда я буду присылать Вам ужин с Прасковьей, что-нибудь, что Вы могли бы съесть вечером и взять утром с собой в управление.

— Мария Тимофеевна, Вы не теща, а золото! Я просто обзавидовался Якову!

— Ой, мне же нужно будет собрать Вам, Павел Александрович, что-нибудь в дорогу.

— Не беспокойтесь, все уже собрано. Мои слуги об этом позаботились.

— А бутылочку нашей наливки? И вишневый пирог?

— Ну от Вашей наливки и пирога не откажусь.

Мария Тимофеевна вскоре принесла корзину, в которой князь привез им вина и чай.

— Дядя Павел, Вы обещали показать нам снимки. Где же они?

Павел понимал состояние Анны. Он был терпеливым человеком, но не по природе, а благодаря чертам характера, выработанным во время своей службы. Но ранее в тот день терпение ему отказало, он не мог ждать, когда Демьян поедет к фотографу и привезет снимки, а отправился за ними сам. Чтоб самому первому их увидеть. Левицкий все уже приготовил и ждал, когда приедут от князя. И снова был удивлен, что Его Сиятельство появился сам.

Павел посмотрел все снимки и остался ими более чем доволен. У Левицкого определенно был талант делать портреты. Больше всего ему понравились два, где он был вместе с Яковом. У кареты, как только они приехали к Мироновым, где они были с княжеским тростями и в головных уборах, и последний, где они были без шляп. На карточках было видно, как они с Яковом похожи. Яков был копией Дмитрия, в этом не было сомнения, и выглядел он как князь. Не княжеский незаконный сын, а Его Сиятельство князь Ливен. Князь Яков Дмитриевич Ливен.

Такие снимки несомненно нуждались в соответствующем обрамлении. И он присмотрел красивые серебряные рамки, чтоб вставить в них эти карточки для себя и для Якова. А затем приобрел еще и серебряную рамку для снимка, где Анна держала Якова под руку в аллее, две для копий их снимка втроем и для наиболее удачного изображения четы Мироновых. На этой карточке Мария Тимофеевна и Виктор Иванович улыбались и выглядели счастливыми. Он предложил фотографу разместить в ателье именно этот снимок, если Мироновы сами с этим согласятся…

— Аня, я сейчас принесу.

Ливен отнес корзину с гостиницами в карету, а вернулся от нее с коробкой, в которой было несколько бумажных пакетов.

— Пойду позову Виктора, хватит ему уже сидеть со своими бумагами.

Пока Мария Тимофеевна ходила за мужем, Прасковья убрала со стола. Теперь на нем можно было разложить снимки из коробки, которую принес князь.

— Ну же, Павел Александрович, не томите нас, — попросила Мария Тимофеевна. — Сами-то уже наверняка все рассмотрели.

— Каюсь, не мог сдержать своего любопытства. Снимки мне настолько понравились, что я взял на себя смелость вставить некоторые из них в рамки, на тот случай, если потом захочется их куда-то поставить. Что касается меня, я непременно поставлю эти карточки в своей квартире в Петербурге и в усадьбе в Царском Селе, — Павел протянул племяннику два снимка, на которых они были вдвоем.

Яков посмотрел на снимки в красивых дорогих рамках. И не увидел на них Штольмана. На них были не Ливен и Штольман. На них определенно было два Ливена. Два очень похожих друг на друга мужчины из княжеской семьи, с одинаковыми фамильными перстнями, одного вида тростями опять же с фамильными гербами… Его Сиятельство был постарше, а… Его Милость помоложе. Глядя на эти изображения, Яков впервые почувствовал себя Ливеном. Не просто принял тот факт, что князь Ливен оказался его настоящим отцом, а именно почувствовал, что он тоже Ливен, точнее увидел это и понял, что это так и есть. Иного не дано. Хотел он того или нет. Его Сиятельство князь Яков Дмитриевич Ливен, так бы его звали, родись он в законном браке. Но побочный сын князя Ливена получил обращение Ваша Милость от брата своего отца, признавшего его… И ему придется привыкать к этому обращению. Павел прав, что по-другому уже не будет…

Павел словно прочитал его мысли.

— Ну что же Вы, Ваша Милость, дайте же и другим полюбоваться, хотя бы своей жене.

Яков передал снимки Анне. И сказал очень тихо, почти неслышно:

— Аня, я — Ливен. Один из них. Теперь я это точно понимаю.

— Конечно, ты — Ливен и один из них. Павел уже сколько твердил тебе об этом, — так же еле слышно сказала Анна.

Обе карточки ей очень понравились. Павел и ее Яков прекрасно получились. Князь и его племянник. Два похожих друг на друга привлекательных, элегантных мужчины. Анна признала, что хоть они и очень похожи, Павел был более красив, чем ее Яков. В его внешности было что-то, чего у Якова не было, что делало его лицо… более притягательным. Для других. На Павла хотелось смотреть… как на произведение искусства… смотреть и получать от этого удовольствие… На Якова же хотелось смотреть… и прикасаться к его лицу… и чувствовать любовь через эти прикосновения… Прекрасные портреты Ливенов, их обязательно нужно поставить на пианино в гостиной, рядом с портретом Якова с его отцом-князем и матушкой.

Мария Тимофеевна взяла карточки из рук дочери. Князь Ливен был неотразим как всегда — красавец и франт. Да и Штольман выглядел очень презентабельно. Сразу видно, близкий родственник князя. Такие карточки не стыдно и другим людям показать.

— Витя, может, и мы поставим одну из таких карточек в гостиной? — обратилась она к мужу.

— Маша, если ты хочешь и Павел Александрович с Яковом Платоновичем не против…

— Милейшая Мария Тимофеевна, есть другой снимок, который так же хорош как и этот, и, думаю, он больше подойдет Вашему дому, на нем не только мы с Яковом, но и Аннушка. Она украсила собой наше общество, — князь дал карточку в рамке тёще племянника. — К сожалению, рамки для этого снимка у меня для Вас нет, я приготовил ее для Якова и Анны. Но если Вы все же захотите поставить у себя именно такую карточку, я пришлю красивую рамку из Петербурга. Чтоб она была в таком же стиле, как эта, — он достал из коробки очередной снимок. — Мария Тимофеевна, это Вам. Не мог устоять против того, чтоб и Ваш с Виктором Ивановичем чудесный портрет не вставить в подобающее ему обрамление. Вы здесь истинная красавица, — в этот раз Ливен не намного преувеличил, Мария Тимофеевна и правда получилась замечательно.

— Ой да что Вы, Павел Александрович, — махнула рукой госпожа Миронова, — скажете тоже, красавица… Но тем не менее слышать от Вас такой комплимент очень приятно.

— На мой взгляд, это очень хорошая работа Левицкого, и если Вы согласитесь разрешить ему разместить Ваше изображение в его ателье, то осмелюсь высказать свое мнение, что выставить нужно именно его.

— Совершенно с Вами согласна, Павел Александрович. А ты, Витя?

«Бедный Виктор Иванович, — подумал Ливен. — Ему ничего не остается, как согласиться…» Миронов кивнул.

Портрет Якова, Павла и Анны в серебряной рамке было тоже решено поставить у Штольманов дома. Как, впрочем, и тот, где Яков с Анной были в аллее в саду. На нем Яков и Анна выглядели изумительной парой. Анне этот снимок понравился почти так же, как тот, где они с Яковом были на торжестве, посвященному началу их семейной жизни. А вот снимок, который фотограф сделал, застав их в момент, когда они наслаждались обществом друг друга, по ее мнению, был предназначен только для них с Яковом, а не для других, пусть и близких им людей. И ей было неловко, что копии этого снимка будут и у Павла, и у ее родителей.

Общие снимки получились хорошо, но в них не было ничего особенного. Просто несколько родственников дворянского сословия с одним титулованным среди них и другим, похожим на него. Снимки на память, не более того.

Павел раздал всем пакеты с их копиями снимков.

— Павел Александрович, Вы не будете против, если я схожу за семейным альбомом? Мне хотелось бы положить карточки сразу туда.

— От чего же, Мария Тимофеевна? Да и мне было бы интересно посмотреть на Ваши семейные снимки.

Ливен начал пролистывать альбом, карточек было не так много, ведь это удовольствие было не из дешевых. На одном из последних снимков рядом с Анной, державшей велосипед, стоял мужчина, лицо которого было ему знакомо.

— А кто это?

— Это мой дядюшка, Петр Иванович. Он бывает в Европе, жил в Париже, Марселе и других городах, — пояснила Анна. — Это он подарил мне велосипед.

Когда Яков упомянул, что Миронова-младшего зовут Петр Иванович, он взял это для себя на заметку. Но имя было настолько распространенным, что это могло оказаться лишь совпадением. Теперь же на снимке он узнал этого человека, это был именно тот Петр Миронов, с которым он встречался как-то пару раз в Петербурге, когда ему была нужна информация об одном… очень состоятельном и не совсем честном господине, перебравшемся в Париж… Он, как поговаривали, имел некое влияние на одного из Великих Князей.

========== Часть 16 ==========

Яков Платонович тоже заинтересовался семейным альбомом Мироновых. И пока Мария Тимофеевна рассказывала ему о семейных снимках, Ливен подошел к Анне, которая стояла, опершись на перила веранды, и смотрела в сад, и обратился к ней с просьбой.

— Аня, мне нужно приватно поговорить с Виктором Ивановичем, так, чтоб Яков об этом не знал. Займи его чем-нибудь на несколько минут, уведи… например, в ту аллею, где Вы раньше прогуливались. Скажи, что хочешь попрощаться еще раз, ведь Яков с нами на станцию уже не поедет, мы отправляемся не из Затонска, а со следующей станции…

— Мы едем на поезде? Не в карете?

— В карете только до соседнего города, а затем на поезде. Так гораздо быстрее и удобней.

— А почему не из Затонска?

— Потому что для всего вашего городка Его Сиятельство приехал из Петербурга в карете, которая, как я видел, произвела на жителей неизгладимое впечатление. В ней он и уедет и увезет с собой свою племянницу… А уж как будет за пределами Затонска, это совсем не важно… Так займешь Якова чем-нибудь?

— Конечно. Скажу, что у нас с ним есть время… побыть немного наедине перед расставанием.

Марией Тимофеевна с Яковом закончили просмотр альбома, и Анна наконец завладела вниманием мужа.

— Яша, Павел сказал, что у нас в запасе еще есть время… давай пойдем в ту аллею в саду…

— Как решили тогда, что будем там уединяться каждый раз во время визита к твоим родителям? Я совсем не против, — губы Штольмана растянулись в улыбке. — Да, чуть не забыл сказать, Мария Тимофеевна пригласила меня сегодня на ужин, раз на следующей неделе я не смогу. Я подумал не отказываться, ей ведь тоже будет грустно, что ты уедешь.

Анна взяла Якова под руку и они направились к тенистой аллее, которая скрыла бы их от посторонних глаз. Они остановились там, где свисавшие ветви деревьев закрывали их почти полностью, обнялись и стали целоваться. Не нежно, а страстно, жадно, как будто это было в последний раз… Штольман оторвался на мгновение от губ жены:

— Аннушка, родная, как же я люблю тебя… Ты сводишь меня с ума… Мне так хочется большего, чем поцелуи…

— Яша, и мне… Но ты ведь знаешь, что здесь это невозможно… Мы продолжим, как только я вернусь…

Яков Платонович перешел к более легким поцелуям, чтоб они немного пришли в себя. Затем взял руки Анны в свои и поцеловал каждый пальчик по отдельности, а затем обе ладошки и прижал их к своему сердцу.

— Анечка, любимая, я буду скучать без тебя… Но обещай мне, что если тебе понравится в усадьбе и тебе самой захочется остаться там на чуть дольше, ты так и сделаешь. А не поедешь домой только потому, что мы договорились о неделе.

— Яша, мне кажется, что и неделя без тебя это слишком долго.

— Аннушка, неделя пролетит совсем незаметно. Кто знает, возможно, у Павла будут какие-то планы, и если то, что он предложит, будет не на следующей неделе, а через пару дней после этого, подумай, прежде чем отказываться.

— Хорошо. Яша, я тебе напишу, как мы приедем. И если потом будет о чем писать. И ты мне пиши. Особенно, если что-то случится.

Штольман подумал, что если что-то и случится, что он точно не будет писать об этом Анне… А если произойдет что-то уж совсем из рук вон выходящее, то отправит Павлу телеграмму, чтоб он оставил Анну в усадьбе на время под любым предлогом. И он был уверен, что Павел такой предлог найдет.

Все разошлись, и Миронов был на веранде один.

— Виктор Иванович, мне бы хотелось поговорить с Вами о делах Якова и семьи Ливенов.

— Конечно, прошу Вас в кабинет.

— Не буду ходить вокруг да около. Вы ведь знаете о том, что Яков — единственный родной сын Дмитрия Александровича?

— Знаю.

— И о том, что Александр — мой сын?

— Это было моей догадкой…

— Вы очень проницательны. Итак, Саша — мой внебрачный сын, признанный Дмитрием своим законным наследником. Опустим, по каким мотивам это было сделано. Но факт остается фактом — Саша владеет всем только потому, что по бумагам он сын Дмитрия. Если бы его официальным отцом был я, от меня бы ему достались крохи в сравнении с тем, что он сейчас имеет. А если бы он был моим бастардом, то и вовсе ничего. То есть он был бы в таком же положении как Яков. Но судьба к нему более чем милостива… Мы серьезно поговорили с ним после смерти Дмитрия. Поговорили и о Якове, что из-за Дмитрия он был лишен всего, что ему могло бы принадлежать и чем сейчас владеет Саша. Саша это прекрасно понимает, как понимает и то, что хотя бы часть дохода, который он получает, должна быть Якова, кровного сына Дмитрия — не по закону, который этого не приемлет, а по справедливости.

— Что ж, это очень благородно.

— Нет, это по совести, — поправил адвоката князь. — Кстати, вчера выяснилось, что той усадьбой, которая принадлежала Штольманам, теперь владеет Александр.

— Александр?!

— Его прадед со стороны матери купил ее много лет назад, он был соседом Штольманов. А потом он завещал свое огромное имение, включая и эту усадьбу, своему правнуку.

— Как тесен мир…

— Да не говорите… Так вот, доход от усадьбы Штольманов должен идти Якову, это даже обсуждению не подлежит. То есть обсуждению между мной и Сашей… Кстати, как Вы понимаете, Саша в свои восемнадцать хоть и совершеннолетний, но не полностью дееспособный, я его попечитель, без моего ведома он не может самостоятельно управлять своим состоянием.

— Да, позволить такому молодому человеку самому распоряжаться имениями и большими суммами денег вряд ли разумно.

— Вот именно. Как я ему сказал, скромные подарки он своим пассиям дарить может, а дом снять или экипаж купить — молод еще для этого… — усмехнулся Ливен. — Но Саша и сам слишком умен, чтоб спустить свое состояние на девиц, гулянки да карты. Однако контроль за финансами все же пока не помешает… включая те, что будут отходить Якову, естественно, с согласия Саши, с этим проблемы нет. Но есть другая.

— Какая же?

— Та, что Яков не хочет понять, что, по нашему с Сашей мнению, как сыну Дмитрия ему полагается хотя бы что-то из оставленного князем. Помимо квартиры в Петербурге. Как его убедить принять это? Я уже голову сломал… Хочу завести счет в банке в Петербурге, куда будут поступать деньги от сдачи в наем его родного дома, по крайней мере сделать это. Но дальше что? Как сделать так, чтоб Яков от этих денег не отказался? Было бы глупо, если б они лежали там без дела, когда у него доход не так уж велик. Это могло бы помочь ему оплачивать дом в Затонске и позже компенсировать какие-то расходы на жизнь в Петербурге…

— Да это было бы весьма уместно…

— Так как это лучше сделать, Виктор Иванович?

— Здесь нужно основательно подумать. Яков Платонович же человек гордый.

— Кому Вы это говорите, а то я сам этого не знаю, — вздохнул князь. — Кстати, Яков мне сказал, что это Вы помогли снять дом, который я, правда, иначе как домишкой назвать не могу.

— По меркам Затонска, это неплохой дом и, главное, по средствам Якову Платоновичу.

— Тем не менее, Вы за него платили первые три месяца.

— Да, это так. Хотя он и был против.

— И все же Вы его убедили.

Миронов кивнул.

— И сколько стоит этот дом в наем в месяц?

Адвокат назвал сумму. Ливен вытащил бумажник и протянул ему несколько ассигнаций.

— Здесь оплата за три месяца. Я присматриваю для Якова должность в Петербурге — конечно, он об этом не знает, но, к сожалению, ничего подходящего в ближайшее время не предвидится. Есть неплохая должность, где чиновник, который ее занимает, уйдет в отставку по выслуге лет, и еще одна, где чиновник должен освободить ее, уйдя на повышение. Но это не так скоро, остальные варианты, которые мне предлагали для Якова, я пока всерьез не рассматриваю. Если за три месяца не будет никаких новостей, я еще пришлю денег.

— И что я скажу Якову Платоновичу?

— Что появился анонимный сочувствующий униженному и оскорбленному полицейскому чину из Затонска… Виктор Иванович, ну придумайте что-нибудь…

— Придется, — вздохнул Миронов.

— Еще мне бы хотелось узнать, почему Анна делает все по дому сама. Неужели никого нельзя нанять в помощь?

— Приходила одно время женщина, не каждый день, но приходила… Но, как начались эти слухи про Штольмана, она отказалась.

— Так найдите еще кого-то, того, кто будет обращать внимание не на слухи, а на жалование. Мне что ли этим прикажете заниматься, если Яков сам не в состоянии этого сделать? Не из Петербурга же мне прислугу присылать… — в голосе Ливена проявились жесткие княжеские ноты, но он тут же сменил тон. — Извините, Виктор Иванович… Ради Бога, извините… Я чувствую, что мне нужен поверенный в Затонске, чтоб заниматься здесь семейными делами… Возьметесь, Виктор Иванович?

— Отчего же не взяться…

— Прекрасно. Итак, надо найти приходящую прислугу, пусть не на весь день, на пару часов, чтоб там пол помыть, посуду, дров принести, приготовить, если нужно… Думаю, ни Анна, ни Яков против этого не будут, ведь у них такая прислуга уже была. И помощь по дому, и человек глаза мозолить не будет. Я сам терпеть не могу, когда слуги постоянно мельтешат под носом… Человек должен был чист на руку, не болтлив, услужлив, расторопен и, естественно, хорошо выполнять работу. И когда будете нанимать, скажите, что будет работать на членов семьи князя Ливена в Затонске, а не на полицейского чина. И что, если его работа понравится, потом князь сам даст рекомендацию, чтоб впоследствии человек нашел хорошее место…

— Ваше Сиятельство? Сами?

— Да что мне трудно написать пару слов, чтоб человек все это время работал на совесть и тем самым немного облегчил жизнь моего племянника с женой?

— Да тут из-за возможной рекомендации от князя пол-Затонска выстроится, чтоб в услужение попасть…

— Ну так будет из кого выбирать. Этого на жалование за три месяца хватит? — князь присоединил еще одну банкноту.

— Более чем.

— Виктор Иванович, с Вами приятно иметь дело. И как с поверенным, и как с человеком.

— Благодарю, Павел Александрович.

— Можете обращаться ко мне Павел Саныч, если Вам удобно. Я позволяю так называть себя очень немногим людям, и я хотел бы, чтоб Вы были в их числе.

— Почту за честь, Павел Саныч.

— А теперь я бы хотел сказать Вам пару слов по поводу Анны как ее отцу. Я собираюсь увести ее в свою усадьбу под Петербургом на неделю, может быть, на чуть на больший срок. Если бы Анна до сих пор была барышней, я бы спросил разрешения у Вас. Но Анна теперь замужем, и этот вопрос был решен с Яковом. Собственно говоря, он мне это и предложил.

— Из-за ситуации вокруг него?

— Естественно. Нет, я бы пригласил ее и без этой причины, но в данном случае именно это явилось основным мотивом.

— Должно быть, она упиралась, чтоб не ехать?

— Не без этого. Но в итоге все же согласилась… Если Вас беспокоит, что она едет к одинокому мужчине, который не является ей кровным родственником, то могу Вас заверить, что ее визит не будет истолкован превратно. Я также пригласил графиню Потоцкую, которая составит ей компанию. Анне нужно начинать привыкать общаться с особами из высшего общества, ведь через несколько месяцев в Петербурге этого уже не избежать.

— Графиню Потоцкую?

— Да, она вдова. Так что и с этой стороны все пристойно. Я не приглашаю к себе в имения чужих жен, если Вы об этом. Если Анна и узнает про адюльтеры, весьма распространенные в свете, то это случится точно не в моем доме.

— Как бы мне хотелось, чтоб Анна вообще не знала таких вещей…

— Мне тоже… Она слишком светлый человек, чтоб соприкасаться с такой грязью… Но, к сожалению, Петербург — это Мекка всех пороков. И мне очень жаль, что Анне придется столкнуться с проявлением некоторых из них…

— Но Вы ведь там… присмотрите за ней? Чтоб она была подальше от… этого зла?

— Даю Вам слово. Я сделаю все, чтоб оградить ее от подобного.

— Спасибо Вам заранее.

— Меня не за что благодарить. Я понимаю, что Вы очень беспокоитесь как отец. Я сам такой. Всегда переживал за Сашу. Да и до сих пор переживаю, хотя с ним всегда было гораздо меньше хлопот, чем обычно бывает с мальчишками. Дмитрий воспитал его прекрасным человеком. Очень прискорбно, что мой брат не смог быть таким же хорошим отцом Якову… что не смог быть ему отцом вообще… И тем не менее, Яков, при всех трудностях в его жизни, стал достойнейшим человеком. Я горжусь им, думаю, что и Дмитрий тоже им гордился, хоть и в тайне… И я очень рад, что ему повезло встретить Вашу дочь и связать с ней жизнь. Из всех нас троих — Дмитрия, меня и Якова только Яков смог вступить в законный брак с женщиной, которую он любит, и быть с ней счастлив. И спасибо Вам, что приняли его… такого, какой он есть… Виктор Иванович, если Вам нужно будет связаться со мной, лучше писать по этому адресу, — Ливен дал адвокату свою карточку, — туда же можете отправить телеграмму, если дело будет срочным. Мне доставят почту оттуда с нарочным… Через несколько минут мы уже поедем, так что, если Вы хотите, можем попрощаться прямо сейчас.

Новые родственники, князь и провинциальный адвокат, пожали друг другу руки.

На веранде никого не было. Ливен успел выйти из кабинета адвоката до того, как Яков и Анна вернулись из аллеи. Он присел за стол и стал ждать. Время еще терпело. Но через четверть часа уже лучше было бы тронуться в путь. Поезд не княжеская карета, ждать не будет…

Из дома вышла Мария Тимофеевна, в руках у нее была дорогая на вид шаль.

— А где Анна с Яковом Платоновичем?

— Прощаются… Первый раз ведь расстаются, пусть и на неделю…

— Павел Александрович, я хочу дать Анне свою шаль. Хоть и лето, а вечера могут быть прохладные. А Анна собиралась в спешке, могла ведь ничего кроме платьев и не прихватить… А шаль красивая, хорошая, мне ее Витя ее на годовщину свадьбы подарил…

Павел понял, что Мария Тимофеевна хотела позаботиться о дочери и в то же время переживала, чтоб Анна не выглядела бедно на фоне графини.

— Мария Тимофеевна, шаль просто замечательная. Я сам буду настаивать, чтоб Анна ее брала, если будет прохладно…

— Да, пожалуйста. Вы уж там за ней присмотрите, Павел Александрович… Девочка ведь еще, не важно что уже замужем…

— Непременно. Вы не беспокойтесь, с Анной ничего не случится. И я сам, и графия, мы оба будем за ней приглядывать.

Ливен видел, что Мария Тимофеевна любила дочь. Пусть была к ней не всегда справедлива, сердилась на нее, шпыняла… но любила.

Наконец появились Анна с Яковом, Мария Тимофеевна напомнила зятю об обещании остаться на ужин и бросилась давать дочери последние наставления, а князь Ливен сам не удержался от напутствий племяннику.

— Яков, не забудь надеть перстень, когда пойдешь в Дворянское собрание, а то ведь я тебя знаю, как только я уеду, ты будешь надевать его разве что, как говорится, по великим праздникам. Это не украшение, точнее не столько украшение, это — знак твоей принадлежности к князьям Ливенам, к твоей семье. Теперь все уже знают, что ты — из Ливенов, так что нет повода чувствовать неловкость, нося наше кольцо.

— Павел, мне больше неловко не от того, какое предназначение перстень имеет, а от того, какой он роскошный и баснословно дорогой… Было бы это какое-нибудь незаметное скромное кольцо…

Павел усмехнулся.

— Ну извини, не разорились твои предки, не заложили фамильные драгоценности, не докатились до того, чтоб носить, как ты сказал, незаметные скромные кольца, а то и вовсе дешевые подделки. Ливены, конечно, далеко не Крезы, но люди довольно состоятельные, и драгоценности у них соответствуют их положению и доходам. Так что уж изволь носить то, что тебе досталось… Ну, давайте, целуйтесь с Анной последний раз, и мы поедем.

Пока Штольманы обменивались прощальными поцелуями — легкими и почти невиннымы, ведь рядом была маменька, князь поцеловал руку Марии Тимофеевне:

— Дорогая Мария Тимофеевна, был безмерно счастлив познакомиться с Вами. Буду с нетерпением ждать новой встречи. И, пожалуйста, не стесняйтесь мне писать. Я, конечно, человек занятой из-за своей службы и, бывает, отвечаю с задержкой, но для Вас с Виктором Ивановичем всегда найду время, чтоб написать хоть несколько строк, — князь одарил госпожу Миронову своей неподражаемой улыбкой.

— Ах, Павел Александрович, Вы так добры…

— Ну что Вы, Мария Тимофеевна, это Вы ко мне более чем благосклонны, — Его Сиятельство поцеловал руку тещи племянника еще раз.

Все-таки какой мужчина! Какой мужчина!

Чтоб не расчувствоваться еще больше, Мария Тимофеевна обратила свой взор на дочь с зятем:

— Анна, Яков Платонович, будет вам уже… Павлу Александровичу, верно, уже давно ехать пора.

Князь сам помог Анне подняться в карету и приказал трогать. Не успели они проехать и нескольких минут, как у Анны начали дрожать губы. Павел взял руку Анны в свою:

— Аннушка, девочка моя, ну что ты в самом деле. Я ведь тебя от Якова не на конец света навечно увожу. Глазом не успеешь моргнуть, как снова увидитесь. И не думай о плохом, не расстраивайся, не нужно нам слезок на колесиках. Лучше покажись честному народу, а то вон как на карету пялятся. Можешь им платочком на прощание помахать. А если не хочешь, я сам могу, — второй рукой он достал из кармана такой же платок с вензелем, как давал ей, когда утешал ее, сидя вместе с ней на скамье у них во дворе. — Ну что, ты или я?

Анна представила, что за зрелище будет, если она или Павел высунутся из княжеской кареты и будут махать прохожим платком. И улыбнулась.

— Вот так-то лучше. Анечка, не волнуйся, все будет хорошо, — Павел чуть сжал ее руку и пристально посмотрел на нее.

Ей стало легче и… расхотелось плакать. Только от одного проникновенного взгляда зелено-голубых добрых, понимающих глаз. И тепла руки, дававшего чувство покоя и защищенности. Теперь она была уверена, что все и правда будет хорошо.