Осенний сон [Елена Генриховна Гуро] (fb2) читать онлайн

Елена Генриховна Гуро Осенний сон

«Вот и лег утихший, хороший…»

Памяти моего незабвенного единственного сына В. В. Нотенберга.

«Но в утро осеннее, час покорно-бледный…»

Осенний сон

Пьеса в четырех картинах

«Блаженна страна, на смерть венчанная»

(Аделаида Герцыг).

Действие первой картины происходит в осенней Астрии – стране золотых астр.

Действующие лица 1-й картины:

Принц Гильом, 18-ти лет.

Принцесса Евгения, 22-х лет.

Принцесса Ариадна, 17-ти лет.

Действие второй, третьей и четвертой картины, происходит в дачной России.

Действующие лица 2, 3 и 4 картин:

Хозяин дома.

Хозяйка дома.

Тамара, дина – дочери их 16-17-ти лет.

Барон Вильгельм фон Кранц (в быту Гильом) 18-ти л.

Андросов, ротмистр драгунского полка.

Орлов, корнет драгунского полка.

Веселенькая барышня с узенькими глазками.

Дачный студент.

Сосед дачник, партнер, немая фигура.

Доктор.

Дачные барышни и дачные юноши.

Барон Кранц одет в мягкую английскую рубашку с довольно открытым воротом, галстух небрежно повязан морским бантом, широкий велосипедный пояс. Он белокур, длинен, худ и в его бровях постоянное выражение какой-то застенчивой боли или радости, за которую немножко больно.

Первая картина

Действие происходит в Осенней Астрии – стране золотых астр.

Картина первая

Осеннее небо в готическом окне. Принц Гиль- ом в постели, головой к окну. Он долговязый, белокурый, тонкое полотно рубашки так небрежно одевает его, что обнажается почти до локтя предплечие и нежная кисть руки с выражением доброй беспомощности и дает почувствовать мило и безжалостно худобу его слабого тела. На столике сияет букет из белых и малиновых флоксов и желтых кленовых листьев.

Входят принцесса Ариадна и принцесса Евгения. Подавая руку дамам, Гильом делает неловкое движение одеться,

ЕВГЕНИЯ

Полу отвернувшись, несколько сурово.

Все Ваше поведение последних дней так несогласно с Вашим высоким саном, принц, что Мы пришли с сестрой Ариадной высказать Вам Наше глубочайшее неудовольствие…

ГИЛЬОМ

Глядя па вошедших, улыбается.

Ну, разве я уже не наказан порядком, дорогая принцесса, все мое грешное тело так переполнено болью!..

ЕВГЕНИЯ

Это только усугубляет Вашу вину, принц. Эта боль унижает Вас; болезнь могла быть схвачена Вашим благородным телом в трудах славного похода, или Вы могли подвергнуть себя действию вредоносного ночного воздуха, чтобы спеть серенаду…

ГИЛЬОМ

Ай, ай, ай!

ЕВГЕНИЯ

(Продолжая),

…нашей любезной кузине, Инфанте Марии, избранной Нами всеми согласно Вашей будущей супругой…

ГИЛЬОМ

Движение комического ужаса.

ЕВГЕНИЯ

И вдруг, до Нашего слуха доходит, что Вы ночью приняли участие в работах недостойных Наших рабов!

АРИАДНА

Да, с горы позапрошлой ночью свалились камни и засыпали мой цветник.

ГИЛЬОМ

Может быть, я просто боялся, что помнут цветочки Ариадны?..

Пауза. – Вдруг собрался с духом: – тихонько:

А можно… мне… вовсе не жениться, Евгения?..

ЕВГЕНИЯ

(Пропустив ею слова без внимания).

Надеюсь, что это нездоровье не помешает Вам принять участие…

ГИЛЬОМ

Ай, не надо! Я боюсь опять… Эти гладкие паркеты – растянусь и надо мной будут смеяться!

ЕВГЕНИЯ

Никто но смеет смеяться над Вашей священной особой… Принц!

ГИЛЬОМ

И еще как великолепно! «Верблюд!.. Долговязая цапля!»

Смеется, пристыженно закрыв пальцами лицо.

АРИАДНА

Вы должны были заметить, кто осмелился!..

ГИЛЬОМ

Но если я не заметил Ариадна!..

ЕВГЕНИЯ

С укором.

Принц!.. Ну, так мы надеемся дня за три до празднества подняться в путь!

ГИЛЬОМ

Далеким голосом.

Да, скоро будет мой далекий путь…

ЕВГЕНИЯ

Глядит в окно.

Золотые астры поднялись уже до карниза…

АРИАДНА

Как осень полна сияния и блаженства боли… Я не знаю… мне все последнее время хочется вышивать голубые далекие города.

ЕВГЕНИЯ

Да, представь себе, Гильом, она и вчера вышивала на пяльцах голубые башни и города.

АРИАДНА

И еще хочется произносить бессловные обеты и свершать молча жертвоприношения.

ЕВГЕНИЯ

И все это почти как во сне – кажется странным.

Ручная лань в золотом ошейнике ложится на ковре у кровати.

АРИАДНА

Сегодня должны были совершиться осенние гадания. А мне вспомнился наш сегодняшний сон. Мы обе этой ночью видели, принц, один и тот же сон: нам явился венок из белых и алых роз. Алые розы сияли неизреченным блаженством, но на белых цветах мы увидели капли крови…

И опять мы заснули и видели тот же сон… и блаженно влюблены были алые розы, но на цветах мы опять заметили кровь.

Они втроем тихо и дружно говорят замирающими полосами и слова уже не слышны больше; поднимается голубой туман – сквозь него блещет золото… Туман густеет и клубится, и клубится, – постепенно темнеет и превращается в темный вихрь.

Вторая картина

Действие происходит в дачной России.

Картина вторая

Темно. Клубится темный вихрь. Едва намечаются очертания современной дачной веранды со столбиками и залы. (В разрезе). Проносятся сцены странствований Дон-Кихота.

Последнее видение: в темном воздухе залы пробегает рыцарь без шлема в погоне за злыми духами. Под тяжестью лат он спотыкается и падает.

Выбегают русские мужики и хулиганы и набрасываются на него. Происходит свалка. Все смешивается и исчезает.

Теперь на сцене дневной осенний час бьет золотом в поблекшие стекла веранды. Слышен звон кузнечиков.

По сцене проходить Вильгельм. Оп белокур, длинен, худ и в его бровях постоянное выражение какой-то застенчивой боли или радости, за которую немножко больно. Сразу заметно странное, чуть-чуть смешное сходство Рыцаря Печального Образа с фигурой барона. Ворот его рубашки расстегнуть и виден рубец от удара вдоль щеки и на нежной светлой шее.

Появляется, одновременно почти, прислуга и начинает расставлять на веранде ломберный стол.

Вильгельм, тихо и смущенно улыбаясь, проходить и исчезает в сияющей золотом аллее.

На веранду прибывают гости.

СТУДЕНТ

Этот остзейский баронишка!..

ВЕСЕЛЕНЬКАЯ БАРЫШНЯ (другой барышне).

Этот долговязый! Невозможен! Невозможен!.. Знаешь, я видела сейчас там, в саду… (Заливается смехом). Он хотел через канаву!.. И прямо туда!.. Хорошо еще, что было сухо. Я видела потом, он шел хромая, и все так курьезно потирал колено…

СТУДЕНТ

И Вы еще так громко расхохотались, злодейка! Он это слышал!

ВЕСЕЛЕНЬКАЯ БАРЫШНЯ

Бедный!.. Право, это уж очень жестоко вышло! Я не хотела!..

(Захлебываются от смеха).

Проходят. Затем все время то приходят, то уходят, как в калейдоскопе вращенья, одни и те же группы, сменяя друг друга и опять возвращаясь.

(Входит Вильгельм, Тамара и Дина и садятся па ступеньки веранды. Тихо разговаривают, так что сквозь разговор слышна все время непрерывно-влюбленная трель кузнечиков, качаясь в сияньи, то поднимаясь, то опускаясь на волнах радости).

ТАМАРА

Вы любили?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Я всегда люблю. Вы знаете, какая может быть любовь? Вам я это могу рассказать. Она может быть везде и не в одном образе. Она тогда осеннее солнце. У нее право все прощать. Когда я так люблю, мне иногда кажется, что она проливается сквозь меня в мир потоком сиянья, и я тут ни при чем… я могу умереть, но она останется… И душа также может быть везде и нигде и когда так любишь, так счастливо, что хотелось бы прыгнуть с обрыва и разбиться!..

ТАМАРА

О, как это странно и красиво!..

ВИЛЬГЕЛЬМ

И вот какой нибудь условный жест… ведь иногда и наша собственная рука может нам казаться значительной и просветленной. Протягиваешь кисть руки, вот хоть так, и смотришь на свою руку – и знаешь про себя, что это символ той далекой, одинокой любви. Так ты со своей рукой условился. И несколько раз в длинное течение дня приводишь кисть руки в то же положение страданья и просветленности, тихонько ото всех, чтобы но смеялись. И своей любви можно молиться.

(Пауза).

ВИЛЬГЕЛЬМ

Может быть, душа в это время прилетает и улетает – и прилетает.

ТАМАРА

Да… да…

ВИЛЬГЕЛЬМ

Мне всегда казалось, что если любить очень сильно, быть влюбленным вообще, пи в кого отдельно – то будешь в звездные ночи перелетать от звезды к звезде по лучам.

ДИНА

Да, вот и мы с Тамарой, когда бываем влюблены, всегда по ночам видим во сне, что летаем.

ТАМАРА

Дина, ты дура!..

ДИНА

Скажешь, неправда?.. Сама же тогда рассказывала!..

ТАМАРА

Ну, – во сне…

ВИЛЬГЕЛЬМ

А, может быть, Вы в самом деле летали?

ДИНА

Вы думаете?

За сценой голос матери: «Тома, Дина»!

ОБЕ ВМЕСТЕ

Ау! Мамочка – киса!

Вскакивают, бегут в дом. Барон подбирает скатившуюся у него с колен на ступени книгу и уходит в сад. Хозяин, хозяйка, партнеры, Андросов садятся за карты. Барышни рассаживаются в стороне.

АНДРОСОВ

Хлопает Орлова по плечу.

Из дальних странствий возвратясь! Наконец-то, батенька; засиделись в юнкерском!

ДИНА

Так не верится! Юнкер Орлов – офицер!

ОРЛОВ

Меня даже не юнкером величали, а всегда: повеса Орлов, – на лево кругом в карцер!

Барышни смеются. Играющие садятся.

ХОЗЯЙКА

Объявляю – три бубны.

АНДРОСОВ

Пп-асс!

ХОЗЯИН

Ваш валет – моя дама! (Между игры, продолжая начатый разговор). Нам надо, повторяю, свежие общественные силы. Бодрые – даже жестокие. И они грядут, хотя я не поклонник нынешнего пророка Ницше.

АНДРОСОВ

Главное терпеть не могу этих кислых психопатов и разгильдяев.

ХОЗЯЙКА

Маленький шлем без козырей!

АНДРОСОВ

Смачно.

Пп-асс.

Во время разговора входит барон и незаметно, сконфуженно поеживаясь, садится между скучающими у стены барышнями и Андросовым.

АНДРОСОВ

Играет шутя, рассказывает через барона барышням анекдот. Ничего не слышно, анекдот угадывается по его подергиваньям и смешкам барышень.

ВЕСЕЛЕНЬКАЯ БАРЫШНЯ

Плутовато.

Барон, что Вы делали так долго в саду?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Мило.

Читал Сервантеса.

ДИНА

Ах, мои любимый герой был всегда Дон- Кихот! Мне говорят, что я всю жизнь борюсь с ветряными мельницами!

ХОЗЯИН

Важно и глубокомысленно.

Бессмертный тип, подобию типам Шекспира. Заметьте главное! Он умер, не пережив свою идею!

ОДНА ИЗ БАРЫШЕНЬ

Мне кажется, Дон-Кихот любил красные розы. Не правда ли, барон?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Улыбаясь далеко и безмятежно.

Пожалуй…

ВЕСЕЛЕНЬКАЯ БАРЫШНЯ

Почему-то его здесь зовут Гильом! Это ведь французское имя! Причем же тут Франция!

АНДРОСОВ

Вильгельм, Вильгельм – довольно долговязая история – Виллендряс. А правда ли, что в петербургском корпусе товарищи дразнили Вас уменьшительным «Виля»?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Добродушно смутившись.

Да.

АНДРОСОВ

Да – Виля… А знаете, господа, ей Богу не анекдот, что у нашего милейшего Гильома-Виленьки отец настоящий немецкий кабан, когда нарежется пьян, то ставит его на колени перед доспехами предков и стегает арапником. Это не анекдот, ей Богу! Правда, барон Гильом?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Внезапно вспыхнув, с укором, тихо.

Да, правда.

Возникает неловкий шум между дамами.

ХОЗЯИН

В негодовании – неопределенный звук.

АНДРОСОВ

Смеясь.

Никак не может ому простить высокоидейный отказ от военной службы! Серьезно но анекдот! (К Вильгельму). Ведь я верно рассказал – арапником?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Борется минуту с самим собою, потом тихо, но очень внятно.

Арапником.

Очень неловкая пауза. Тамара и Дина умышленно гремят ложечками и чайной посудой.

ТАМАРА

Со страстным негодованием правды, почти плача.

Это прекрасно, барон Гильом. Это прекрасно, что Вы отказались от военной службы!

ВИЛЬГЕЛЬМ

И потом я не могу видеть крови и раненых.

ТАМАРА

С досадой и укором. Гильом!

ОРЛОВ

Когда меня единственный раз ударили, я того человека чуть не зарубил шашкой!

АНДРОСОВ

Да, и представьте, заметьте – самое занимательное в истории. Барон живет годы у своего отца – и но уйдет, и необыкновенно послушный мальчик.

ДИНА

Это уж как бы мученичество?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Стал вдруг очень похож на сконфуженного немецкого юношу. Внезапно с осенней ясностью – смущенно и свято.

И там был кролик – я из за кролика – я боялся, что он потеряется и что ему будет худо в моих скитаньях. Я не мог уйти, пока он был жив.

Всеобщее некоторое замешательство.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Я думал, все надо сносить, раз дано.

Нежно вспыхивает и закрывает на мгновение длинными пальцами своих больших, но слабых рук, лицо.

ТАМАРА

Зачем же сносить, когда бессмысленно!

ВИЛЬГЕЛЬМ

Тихо и покорно.

Может быть, я ошибался.

АНДРОСОВ

Тамаре.

Ах, не удивляйтесь и не негодуйте. Это высшая доброта и смирение, а мученичество – та же самая…

ВИЛЬГЕЛЬМ

Вскакивает, сжимая кулаки.

Вы скверный! Как Вы смеете так раздеваться при всех и раздевать других!

АНДРОСОВ

Защурившись.

Ого? Ну, я думаю, раздеться кое для кого – особый смак. Как это, некий рыцарь легенды? Рубины, ведь это символ крови. (Хозяину). Не правда ли, профессор?

Неловкая пауза.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Я прошу у Вас прощенья г. Андросов – я был резок.

Андросов иронически щелкает шпорами.

ГИЛЬОМ

Со странной очень далекой и недоуменной улыбкой.

Вы были правы.

На шее у нею странно горит красная полоса. Внезапно у него руки наполняются у всех на глазах красными, как рубин, розами. Он почтительно отдает их дамам, и тихо уходит в сад, закрыв лицо руками

БАРЫШНИ

Откуда у него явились розы? Мы не заметили!

ЗАНАВЕС.

Третья картина

Сцена представляет сад.

Картина третья

Листья падают, сверкая. Тамара в саду одна. Входит Вильгельм.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Я помешал Вам?.. Я сейчас уйду…

ТАМАРА

Несколько задорно.

Ничуть. – А мы вчера катались на лодке!

ВИЛЬГЕЛЬМ

Я принес Вам красивые зернышки. Это зернышки мальвы.

ТАМАРА

Не глядя, сухо.

Да, это зернышки мальвы.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Я но был у Вас долго, потому что работал… Извините, я сейчас уйду… Тамара я хотел давно Вам сказать: вы себя плохо любите!

ТАМАРА

Вы оборвали мне платье. Вы наступили мне на платье, оборвали его.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Страшно смутившись, умоляюще, почти убито.

Ах, простите, не сердитесь-же. Вы сердитесь?..

ТАМАРА

Нет, у меня просто оборвано платье и это неприятно…

ВИЛЬГЕЛЬМ

Покорно.

У Вас но оборвано платье, фрейлейн Тамара.

ТАМАРА

Да, я знаю – у меня не оборвано платье.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Вы чего-то хотите, чего я не могу Вам дать. Все равно помните, что я люблю Вас и потому счастлив, – что я счастлив и благодарю Вас.

Голос корнета Орлова с веранды страстно.

ГОЛОС ОРЛОВА

ТАМАРА

С минуту тоскливо думает, потом бежит на веранду.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Печально бросает зерна на песок, ходит по сцене, потом, протянув руки, словно убаюкивая кого-то.

Как светло и покорно гаснут листья! – Как трепещут!

Вздрагивает, видя Дину.

ДИНА

Вильгельм, я хотела с Вами поговорить – почему Вы стали так редко бывать?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Я теперь побольше занят, фрейлейн Дина.

ДИНА

Нет, Гильом, Вы не заняты, я знаю, – как это грустно! Мы гораздо больше знаем о Вас, чем Вы думаете. Вы только зажигаете лампу у себя, как будто работаете, а сами Вы даже не бываете дома все эти вечера.

ВИЛЬГЕЛЬМ

Ну, даже если и так. Нет, верьте, не грустно, совсем но грустно. Я просто не хочу здесь мешать – понимаете? Я чувствую, что я невольно мешаю, – а то бы я не прятался. Только мне бы надо забраться выше – даже значительно выше. А боль? Всякая боль радостна – потому что она священна. Я очень счастлив – я очень люблю.

ДИНА

И Вы можете быть по прежнему счастливы и между нами?

ВИЛЬГЕЛЬМ

Да, видите, я может быть и не был еще никогда так счастлив… Ну, словом, я теперь всегда могу быть счастлив. Я и Орлова очень люблю – Вы не думайте: он так мало понимает, и он очень добрый!

ДИНА

Так все по прежнему? Ах знаете, у нас на клумбе расцвели среди белых золотые астры! Я таких не сеяла. Так красиво – совсем золотые.

На веранде взрыв смеха. Выбегают: Тамара, Орлов, Андросов. Орлов первый, перескочив ловко через канавку.

ОРЛОВ

Ур-ра! Я первый! Русские умирают, но не сдаются! Вилснька, Вы должны сейчас к нам па балкон и быть судьей в пик-пок. M-lle Тамара уверяет, что мы тритируем; это оскорбление мундира!

ВИЛЬГЕЛЬМ

Ой, но надо, у меня очень голова болит, – право.

ОРЛОВ

Нечего, нечего фордыбачить! Не разговаривать с ним! Мы просто берем его с собой! Он наш пленник!

Вильгельм делает смущенное движение ускользнуть, но за тем дает себе связать руки назад длинной лентой Тамары. Оба офицера берутся за концы ленты.

ОРЛОВ

Подпрыгивая на одной ножке.

Пора на суд! пора! пора! Изловили своего судью пленником и ведем. Пора-пора!

АНДРОСОВ

В шутку подгоняет барона концом ленты; страшновато кривляясь, подпевает.

Пора! Пора!

Тамара и Дина, смеясь, срывают желтые ветки и также бьют связанного сорванными ветками. Таким образом вся группа удаляется в глубину.

ЗАНАВЕС.

Четвертая картина

Место действия второй картины.

Картина четвертая

Сентябрьский теплый день. Веранда. Ломберный стол сдвинут в угол. Шезлонг – импровизированная постель. Вильгельм лежит в полузабытьи, закрыв глаза. Голубь топчется па столике между лекарств и клюет хлеб. Стрекочут осенние кузнечики. Дина и Тамара стоят у стекла, слегка заплаканные.

ДИНА

Как прозрачна нынче осень, – прозрачна, как золотой солнечный кристалл.

ТАМАРА

И полна прощенья, – и переполнена радостью боли.

ДИНА

Мне кажется, что мы что-то должны обещать друг другу далекое и важное.

ТАМАРА

Отвернулась.

. . . . . . . . . .

ДИНА

Как он быстро слабеет, и мама говорит без видимой причины.

Долгая пауза.

ДИНА

Почему это говорят, что он не может поправиться?

ТАМАРА

Я чувствую, что с ним именно так должно быть… Помнишь, мы раз были дома, и ему велели сказать, что нас нету, а Андросова приняли, чтоб вместе идти кататься на лодке. Я видела потом по его кроткой тишине, что он все слышал – и я уж тогда поняла, что так будет. Тут ужо стояло это.

ДИНА

Все – противный Андросов!

ТАМАРА

Мы допустили умереть тем, что были виноваты перед ним. Я не знаю, как тебе это объяснить.

ДИНА

Ты думаешь, он очень страдает?

ТАМАРА

. . . . . . . . . .

ДИНА

Все таки он боялся, что его отошлют в больницу! Папа вчера догадался и дал ему понять, что его оставляют у пас. Еслиб ты слышала, как оп ответил: «Как вы добры, Вы, значит, позволите мне умереть здесь, у вас?» И на маму смотрит с тех пор так, что я не могу, не могу этого видеть.

ВИЛЬГЕЛЬМ

бредит.

Зачем прелестную дверь забросали нехорошей соломой. Я хотел войти, но меня прогнали… Пожалуйста но тяните меня так сильно за руки. (Жалобно). Не тяните, очень больно!..

У Тамары движение к нему. Дина удержала.

ДИНА

Оставь, он ведь только бредит. Ведь не всю дробь удалось вынуть: это наверное и беспокоит.

ВИЛЬГЕЛЬМ

очень громко любезным тоном.

Если вы это мне позволите, я теперь пойду к себе?..

ДИНА

Оп уйдет первым отсюда, затем мы. Скоро всем расставаться.

ТАМАРА

Да…

Внизу веранды дачные юноши и барышни. Голос доктора. Тамара и Дина сходят с лестницы. Входит доктор.

ГОЛОСА

Что?., что?.. Господа, Андросов не виноват! Простая случайность… Вольно-же под самое дуло лезть… Заячий рыцарь!.. В данном случае уж скорее собачий, ведь ротмистр стрелял свою собственную собаку… Доктор, в чем дело?..

ДОКТОР

Сейчас вошел. Вдруг, с непонятной никому злобой.

Царапина…. пустяк. Так, нервное потрясение. Организм дрянь!.. Не от этого, от другого протянул бы ноги.

Все как то незаметно смущенно рассеялись. Доктор входит на веранду, щупает пульс, барабанит языком.

ДОКТОР

Лихорадочка-с… Да-с. Пульсик, да-с… На вашей свадьбе танцовать будем!.. Еще не много, молодцом будем!..

ВИЛЬГЕЛЬМ

Красные розы не страшат, хотя они кровь и радость!., и радость!..

Лицо доктора меняется на лицо Андросова.

ДОКТОР-АНДРОСОВ

Вы умираете, Виллендряс! Умираете. Вы поняли меня: победил то я, а Вы умираете…

ВИЛЬГЕЛЬМ

С трудом поднимается, голосом ясным как осеннее небо в стеклах.

Нет, я жив всегда. Моя дорога дальше… дальше.

Тихо кашляет, приблизив платок к губам. Усталое тело его опускается немного неловко. Голова запрокидывается в сторону. Длинная шея обнажилась. Он не то забылся, не то кончается. Только громко и блаженно звенят осенние кузнечики.

В левом углу балкона растет, клубится, прибывая, золотой туман – постепенно заволакивает картину.

Рябины светлыми чашами стоят над косогором…

Осень. Рябина. Ее охватила радость, все ее радужные ветви унесло небо. Она стоит унесенная, осенняя, чуть трогает струнками косогор, и вся она – благородные стрелы, светлые руки, протянутые к небу и к дальним голубым полосам. И меж редкой и устремленной желтизны – голубые, голубые полосы смотрят в глаза.

Примирение

Я обидел непоправимо человека, который не жаловался. Я предательски отнял у него самое его нежно и терпеливо любимое. После была длинная ночь. Утром мне было так стыдно и больно, что я побежал объясняться, несмотря на мое самолюбие.

Ах, иногда чаша осени поднимается к бледному небу, переполнена золотом радости, медом и пурпуром счастья, купленного бессонными ночами подлинней моих и твоих, и о которых никто так и не узнает никогда.

По его стыдливо согнутым лопаткам я понял, что мне уже незачем просить прощенья у ограбленного мною, он уже простил меня, и об этом, значит, можно было совсем не говорить. И сначала я обрадовался. Мы шли рядом, как прежде. Но через минуту мне стало жутко с ним от того, что было пережито им в молчании, от того, – чего он так никогда и не рассказал мне. Какую длинную ночь! Я с неловкостью и жутью смотрел на согнутую спину, покорно вытянутую шею. Мы шагали рядом. В липах дорожки шел тихий дождь желтых листьев. А я больше не имел смелости быть его другом. Теперь мне было пора сделать ему еще одну гадость. По своей вине я заслужил предать его дружбу и оставить его одного. И я знал, что он переживет горькое недоумение и не осудит меня.

Я отомстил ему за это и охладел к нему.

О, ты заслужил свое одиночество, слышишь, слышишь, нестерпимо добрый! Ты заслужил свое одиночество. Самая глупая молитва, это твоя молитва о Чаше!

Так будет, пока наш, нами устроенный, мир не претворит себя и не омоется в слезах.

Вот молодые рябинки жертвенно покраснели и стоят на хвойной стене, уже готовые; пламенеющие чаши осени.

Выбирай любую. А осень знает все и про тебя, и про ночь, и про нас – твоих палачей.

Вдруг весеннее

Балконные столбики

Они думают верное рыцарское слово. На бледном небе вечер. Они глубокие, темные, фиолетовые. В них собралась вся глубина и вся верность. За ними ласково и лучезарно надеется заря, а в комнате говорят с чувством – горячо – о посвященье, подвиге, состраданье. Чуть-чуть торжественно, похоже на прощанье.

Балконная дверь в тонких переплетах строга и задумчива, за ее тонкой рамой заря! Заря!

Еще темнее двое балконных стражей. Они стали очень серьезны. Обрисованные крестообразными поперечниками, в них видны вверху поднятые чаши и в то же время будто рукоятки опущенных мечей. Так они стоят на посту.

Будем правдой и солью, твердыми, твердыми верности до конца.

Лес и море заиндевели туманом.

Тает длинное розовое облако, еще чуть тлея с концов.

Потом маяк зажжет свою теплую звезду.

«У него в большом пальце одиночество…»

У него в большом пальце одиночество, и боль распятого, и руки его прозрачны, – и никто не замечает и не любит его рук. Над бровью его весна, удивление и жалость – никто не видит его весну. А в приложенных ноздрях его извиняющееся добродушие.

«Осенью они встретили Буланку…»

Осенью они встретили Буланку. Он стоял рядом со своим велосипедом, опустив голову, и ежил плечами от удовольствия существовать.

На макушку ему струится солнце, и ветер метет ему на темени нежные волосы – разметал их на лоб. Стоит светлый вихляй, плечами свернувшись на сторону, смотрит ласково на пустую дорогу, и ветер метет ему на непокрытой голове светлые волосы. Осеннее солнце ему в темя, не то благословляет его, не то дурачит, жарит ему в белобрысые глаза и заставляет его щуриться.

Вчера я думала, что жизнь тесна, злобна и насмешлива, и мы все преступники и осужденные.

А сегодня стоял у некрашеного переездика Буланка и сквозился осенней радостью. И сорочка на нем добрая, добрая, и синяя чистая полоска у расстегнутого молодого ворота. И еще его видели: он сидел, согнувшись, на грядке балконной и, вытянув руки вперед, грел их в лучах.

Одна за другой налетали на него коромысла и садились ему на плечи и длинный светлый загривок. Секунду держались неподвижно и, протрещав ему в ухо, срывались. Он только ухом поводил и щурился на свет.

А я поняла тогда, что счастье – жизнь и смысл.

Ласкайте жизнь – приласкайте.

Я долго на него смотрела и теперь знаю, что бессмертна радость и безмерна.

Дуракам счастье, Буланка! Я спросила его: Все можно простить! А не грех?

– Все! – Смеется. – Не бойся, что больно! Что больно, – я сберегу, я за все отвечу. В осени радужные ключи от счастья нашлись. – Представь, никто почти не знает. Узнают завтра.

Ты дурачок, Буланка!

Ты юродивый, Буланка!

Ты наше солнце, Буланка!

. . . . . . . . . .

Лучи падают на шлагбаум нашего переезда.

Звенят кузнечики

В тонком завершении и прозрачности полевых метелок – небо.

Из скрипичной сюиты

Из скрипичной сюиты моей «Осенний сон» посвященной другу моему Вилли Нотенберг.

М. В. Матюшин.

Воспроизведения с карт. Матюшина, обложка и цинкографическия клише – исполнены печатней художественного издательства Нат. Ил. Бутковской.

Типография – Сириус – Спб., Рыночная, 10.

Оглавление

«Вот и лег утихший, хороший…»

«Но в утро осеннее, час покорно-бледный…»

Осенний сон

Рябины светлыми чашами стоят над косогором…

Примирение

Вдруг весеннее

Балконные столбики

«У него в большом пальце одиночество…»

«Осенью они встретили Буланку…»

Звенят кузнечики

Из скрипичной сюиты