Бабка слабо улыбается. Мы идем с ней по иваньковской земле. Асфальтом укрыта земля.
— Как же, помню… Мы это место за глухость выбрали. Думали, здесь уж нас никто не тронет. Мой дом крайний, а там бор… Тихо… Выходят пятеро из лесу: «Бабушка, нет ли молока?» Я им и огурчиков подала… Считай, это в начале сентября либо под исход августа. Сели на лавку… «А знаешь, бабка, кто мы?» Нет, мол, не знаю. «На том месте, где твоя изба, город выстроим»… Они лес прохаживали, выбирали местность. Лучше нашей не сыскали… «Выстроим, значит, большущий город — Атомоград». — «Что ж, — говорю им, — очень даже возможно».
А что удивляться, когда самое Волгу запрудили и деревня побывала на дне морском? Город так город. И вот через десять лет после первого переселения снова пришли в Иваньково строители, разбили колышками проспекты и скверы, каменные дома поставили, магазины, больницы, школы, лаборатории, каких не знал мир, и вышел город ученых-атомников. Город Дубна.
— Со всеми языками живем, господи помилуй!.. У нас за стеной кореи живут. Ничего, справные. Ну, едят полегче, чем мы… Дочка ихняя с моей внучонкой уроки готовит. По-нашему чисто понимают… Мяса вот мало едят, у них рис — первое дело. Угощали меня, я — их… Сверху — поляки. У этих все по расписанию. Летом, значит, спорт, зимой спорт. И все свое рукоделие — из двух палок полка… Еще венгерец. Ничего, уважительный… Не ведала, какие они и есть, другие нации. Однако повидала: хорошие люди.
Идет бабка, размышляет вслух. Сосны вытянулись вдоль тротуаров. Только и напоминают, что был здесь некогда бор. Сосны могучие, прямые, они выше улицы, стоят среди шума особняком. Липы — те в городах кажутся ручными, а сосны — они и тут дикие. Хорошо, что строители не тронули их.
— Сережку тоже проведаем, — решает вдруг бабка Мавра. — Он мне родня. Мне полдеревни родня… Моего родного брата дочери сынок. Мельников Сергей, не знаешь его? Он эти… частицы гоняет.
О СУДЬБЕ иваньковцев знал и думал Ленин.
«Особенно замечательный пример капиталистической мануфактуры представляет знаменитый сапожный промысел села Кимры, Корчевского уезда Тверской губ., и его окрестностей. Промысел этот исконный, существующий с 16-го века».
Книгу «Развитие капитализма в России» Ленин писал три года. Начал в тюрьме, думал о ней по пути в ссылку, последнюю точку поставил в Шушенском 30 января 1899 года. Можно считать, что именно тогда, на заре нового века, стронулось с места дремучее иваньковское время, чтобы рвануть затем семимильными шагами.
До чего же ясно видел Ленин всю жизнь кимряков! Знал, сколько у них «хозяев», «работников», «мальчиков». Знал, что они трудятся по 14―15 часов в сутки и что «сельские кустари бросают промысел во время сенокоса». Угадал сокровенные мечты многих из них: «…обольщают еще себя всяческими иллюзиями о возможности (посредством крайнего напряжения работы, посредством бережливости и изворотливости) превратиться в самостоятельного хозяина». И видел, точно видел, что капитализм неминуемо покалечит мужиков, и станут они слабогрудыми «кустарями» с непомерно развитыми руками и «односторонней горбатостью». Ленин привел в своей книге рассказ очевидца, жуткий рассказ: один такой кустарь, шесть лет проработав на одном месте, «простоял» босой левой ногой «углубление больше чем в полтолщины половой доски».
В начале 1923 года житель деревни Иваньково Гурий Терентьев, потомственный сапожник, большевик с восемнадцатого года и участник гражданской войны, стоял в Кремле на посту № 27.
— Слышу отчетливо шаги разводящего и остаюсь один на вверенном посту. Длинный коридор, не особо широкий, горит слабая лампочка. Стою с винтовкой. Сколько времени простоял, не знаю, только вижу: идут по коридору двое мужчин и женщина. Один из мужчин достает пропуск из нагрудного кармана. Я пропуск не смотрю. Вижу лицо Ленина, глаза близко-близко. Вождь всемирного пролетариата!.. Ленин улыбнулся: «Здравствуйте, товарищ». — «Здравствуйте, Владимир Ильич!» Тут он пропуск убрал. Между прочим, всегда показывал. Иные думают, их в лицо должны узнавать. Он одну признавал дисциплину для всех… Ну, пропустил идущих с ним вперед, сам вошел и дверь затворил. А я нажал кнопку: пусть комендатура знает, что Ильич вернулся в свою квартиру.
Вот, собственно, и все. Единственная встреча Ленина с жителем деревни Иваньково. Но и тогда, в последний год своей жизни, думал Ильич о судьбе этой деревни, тысяч деревень, и мечтал о времени, когда «мы в состоянии будем пересесть, выражаясь фигурально, с одной лошади на другую, именно, с лошади крестьянской, мужицкой, обнищалой… на лошадь, которую ищет и не может не искать для себя пролетариат, на лошадь крупной машинной индустрии, электрификации, Волховстроя и т. д.».
Не могу избавиться от одной мысли. Ленинское «и т. д.» — право, оно совсем не такое, как у всех у нас. Три эти буквы мы пишем бездумно, они — всего лишь незавершенный перечень. У Ленина — иное. Мне кажется сейчас, что за этим «и т. д.» у него и будущая
