Айя и Лекс. [Лана Черная] (fb2) читать онлайн

Лана Черная Перекрестки судеб. Айя и Лекс

1

Начало марта.

Поезд раскачивается, и я раскачиваюсь вместе с ним, неотрывно глядя в бокал с янтарной жидкостью. Напиться, чтобы обо всем забыть — столь же шикарная идея, как и сбежать, уехать, куда глаза глядят. Рвануть в неизвестность. Рванула. А дальше что? Легче никак не стало. А от одного запаха коньяка — мутит. Как же его пить-то? Бармен вагона-ресторана смотрит с сочувствием, пытается разговорить. Я молчу. О чем ему со мной разговаривать? Разве он был когда-то в подобной ситуации? Вряд ли. Он даже и не знает, каково это — когда некуда идти, некому поплакаться в жилетку, потому что нет никого. Работа у него такая — врачевать души, пока те накачивают себя алкоголем. Выдохнув, зажмуриваюсь и залпом выпиваю весь коньяк. Алкоголь обжигает рот, горло. Кажется, даже носоглотка и та пышет жаром. Дышу часто, пытаясь воздухом погасить пожар, лютующий теперь в желудке. Бармен подвигает блюдечко с закуской. Не думая, закидываю в рот кислый лимон. Морщусь. Но пожар откатывается, приятно согревая внутренности, теплом растекается по венам, расслабляет. И даже мир теперь видится в другом свете. Вот только легче ни черта не становится.

Окидываю взглядом полупустой вагон. Одна парочка и двое мужиков, причем один с меня глаз не сводит. Черные глаза притягивают магнитом, завораживают. И не выбраться из этого магнетического взгляда. Холодок ползет по спине. А взгляд скользит по лицу моего визави: правильные, словно высеченные из камня черты, острые скулы, прямой нос, волевой подбородок, легкая усмешка на губах, разрезанных белесым шрамом и прямой, выхолаживающий душу взгляд. Красивый и чертовски притягательный. Так и тянется рука взъерошить его идеальную прическу или разорвать его дорогущую рубашку, наслаждаясь перестуком оторванных пуговичек. И любопытно, чего такой богато упакованный мужик делает в не самом презентабельном поезде. Поддавшись странному порыву, прихватываю снова наполненный коньяком стакан и подхожу к незнакомцу. Плюхаюсь напротив, закинув ногу на ногу, оголяя затянутое чулком бедро. Черный взгляд оценивающе скользит по выставленной напоказ ножке, обжигает, словно не взгляд, а пальцы касаются кожи. И дрожь прокатывается по телу.

— Нравлюсь? — с вызовом, а у самой в горле пересохло. Видела бы меня сейчас моя родительница — рехнулась бы. О Пашке я вообще молчу. С ним я такого ни в жизнь не вытворяла. Ему не нравилось. Секс строго по расписанию и ни в коем случае среди бела дня! Делаю глоток коньяка и морщусь от отвращения. К черту Пашку! Здесь есть мужчина покруче. И заводит так, что ноги дрожат в предвкушении чего-то бешеного, крышесносного. И интуиция подсказывает, что с этим мужчиной только так и может быть.

Ухмылка кривит красивые мужские губы, обрамленные стильной бородой. А взгляд, горячий, уже раздевает меня, ласкает кожу, забираясь туда, где нельзя.

Нельзя?

Плевать! Сегодня можно все! Но только ему, этому красавцу с хищным взглядом. И пусть завтра я сто раз пожалею об этом — сегодня я смогу забыть о том, что гложет изнутри. Забыть о Пашке и его унизительных словах. Забыть о девице, стонущей под ним. И о том, кто я.

Я не дожидаюсь ответа. Если этот красавец не дурак — сам поймет, что к чему. Захочет — получит меня прямо сейчас. Не захочет — утром я вернусь в прежнюю жизнь, не наделав глупостей. А так хочется. До дрожи в коленях и жара между бедер.

Отшвырнув стакан, со звоном разлетевшийся на осколки, поднимаюсь из-за столика и ухожу, не оборачиваясь. Я не проверяю, идет ли незнакомец следом, не пытаюсь анализировать, что я сейчас делаю. Но стоит мне оказаться в своем купе, как двери за спиной захлопываются. Легкий щелчок заставляет вздрогнуть. Я резко оборачиваюсь, уже зная — кого увижу.

Он стоит спиной ко мне, руками упершись в стеклянную дверцу, низко опустив голову. Что-то решает.

Но я не позволяю ему передумать, подхожу к нему, запускаю руки под пиджак, холод рубашки неприятен. И я тороплюсь вытянуть полы рубашки из брюк, касаюсь горячей кожи и сердце слетает на бешеной скорости. Незнакомец замирает. Даже дышать перестает, словно спугнуть боится. Зато я не боюсь. Коньяк лишил меня тормозов, сорвал все кандалы приличий и сомнений.

Я провожу кончиками пальцев по животу, груди, чувствуя твердые, как железо мышцы. У него идеальное тело, которое можно трогать бесконечно. И тогда я, осмелев, опускаю руку ниже, касаясь ремня его брюк. Незнакомец чертыхается и резко оборачивается.

— Ты что творишь?

Вместо ответа, я притягиваю незнакомца к себе за лацканы пиджака. Что я творю? Что-то нехорошее, наглое. Что-то, о чем наверняка буду жалеть. Но я почему-то не могу этому противиться. С той самой минуты, как наткнулась на его откровенный взгляд.

— Уверена? — хрипло, давая шанс отступить, отказаться от нахлынувшего безумства.

Но от его низкого голоса у меня срывает планку окончательно и бесповоротно.

Уверена ли я? Да, черт возьми!

И в ответ я ловко расстегиваю его брюки, дергая за ремень на себя. Он шагает ко мне, навалившись всем телом, упирая попой в столик за спиной. Я охаю от нахлынувших эмоций близости его тела и смотрю в его глаза. Они полыхают огнем, обещая мне безумие, в котором я утону. И я хочу этого. Хочу полностью отдаться во власть этого притягательного незнакомца, пробирающегося руками под мое платье. Я уже не могу остановиться прикасаться к нему снова и снова, не могу без его пальцев на своей коже, выводящих узоры на животе, сотрясая тело в судорогах удовольствия.

— Пожалуйста, — шепчу я, уже полностью потерявшись в диком коктейле страсти и нежности.

А ведь мы только прикасаемся друг к другу! Что же будет, когда он окажется внутри.

Громкий стон слетает с губ и срывает с цепи тщательно удерживаемого незнакомцем его персонального зверя. Одним рывком он разрывает на мне платье, вырывая из моей груди крик, и рвано выдыхает, когда я оказываюсь перед ним в одном нижнем белье. Блуждает взглядом по тяжело вздымающейся груди, плоскому животу, кружеву трусиков, опаляя, заставляя внутри все пылать. И я ощущаю, как становится мокро между ног. Как пропитывается моими соками ткань трусиков, как набухают и пульсируют нижние складочки, предвкушая сладостное удовольствие.

Я завожу руки за спину, расстегиваю лифчик и одним движение плеч обнажаю сдавленную чашечками грудь. Приподнимаю их руками, поигрывая, приглашая. И он не заставляет себя долго ждать, наклоняет голову и обхватывает губами мой сосок. Я вскрикиваю от невыносимого наслаждения, прижимаясь к его опытному рту, ласкающему языком набухшую горошину соска, кусающему и зализывающему, оставляющему свои метки. Наигравшись с одной, он присасывается к другому соску. Я дергаюсь в его руках, вцепившись в плечи, до сих пор затянутые тканью пиджака. Недовольно зарычав, стягиваю с него пиджак, рубашку, выдирая маленькие пуговицы, не поддающиеся трясущимся пальцам.

И слышу приглушенный смех.

А потом его губы находят мои, впиваются долгим поцелуем. Его язык проникает в мой рот, хозяйничая и даря неизведанное удовольствие. Никогда не думала, что от одного поцелуя можно лишиться рассудка. Он не целует, терзает, мучит невыносимой нежностью и диким напором, будто я не глупая незнакомка, а его персональная свобода, которую он пьет, задыхаясь и порыкивая от наслаждения. Он изводит прикосновениями и необузданными ласками и не дает того, что уже требует мое тело.

И я сама беру то, что хочу.

Его член красив, я ощущаю его кончиками пальцев, дразня, лаская бархатистую кожу. Сжимаю его яички, ловя губами полурык-полустон. И эти невинные прикосновения заводят еще сильнее. Между ног полыхает пожар, загасить который может только он. И я перехватываю инициативу, толкаю его к полке. Он послушно ложится на спину, а я стягиваю трусики и седлаю его. Рукой обхватываю его член и ввожу в себя. Крик рвет горло, когда он наполняет меня до краев. На мгновение я замираю, чувствуя, как сильные ладони сжимают мои ягодицы, слыша его мучительный стон. Но не двигаться мучительно, и я не могу сдерживаться, но незнакомец не позволяет. Он сам насаживает меня на себя в сумасшедшем ритме.

Я думала, что он загасит пожар внутри меня, но он лишь разжигает его все сильнее. С каждым толчком внутри разгорается буря. С каждым толчком крики становятся сильнее. И он ловит их губами, прижав меня к себе, буквально расплющив о свою грудь, глотает собственные мучительные стоны, выпивая меня досуха. Я метаюсь в его руках, не зная, что происходит. Мне кажется, я схожу с ума.

Уже сошла, потеряв в этом безумстве саму себя.

И я царапаю его плечи, кричу в его губы. Мне невыносимо больно и сладко.

Там, внутри меня, он очень большой, сильный, напористый. Кажется, еще одно движение и он просто порвет меня.

В какую-то секунду он улавливает мою боль и замедляется.

— Нет, — хриплю, мотая головой, свихнувшаяся от граничащего с болью наслаждения, — нет…

И он опрокидывает меня на спину, с удвоенной силой вонзается в мое напряженное тело.

Он вспарывает меня с какой-то бешеной яростью, без устали, теперь уже не давая поблажек. И я подстраиваюсь под его ритм, раскрываясь, отдаваясь ему целиком. Ощущая, как горячая волна накатывает медленно, скручивается пружиной там, где соприкасаются наши тела.

Я всхлипываю, в какой-то момент испугавшись того, что неумолимо приближается, сминая волю, рассыпая реальность в мозаику. Но он не позволяет вырваться, впечатываясь в меня резкими толчками. Наматывает на кулак волосы, заставляя прогнуться. Не останавливаясь, ловит губами мой набухший сосок и прикусывает его. В этот момент я кричу, сотрясаясь всем телом от того немыслимого и невероятного удовольствия, не испытанного никогда ранее.

И сквозь шум в ушах до меня доносится тихое, на излете его собственного удовольствия:

— Да, кончай для меня, маленькая моя…да…

2

Конец апреля.

Я смотрю на направление в руках и не верю собственным глазам. Врачиха, злобная карга в дизайнерских очочках, недвусмысленно намекнула, что мне лучше аборт, потому как зачем такой как я ребенок. Это же довесок. Она даже не сказала, выплюнула — довесок. А у самой на столе фотка таких славных бутузов. Интересно, их она тоже довесками называет? Я так и спросила, а она только зыркнула из-под своих очков и направление швырнула. А в бумажке этой черным по белому написано: прерывание беременности по медицинским показаниям. Любопытно, где она их раздобыла — показания эти? На лице они у меня написаны, что ли? Впрочем, догадаться, откуда ветер дует совершенно несложно. Наверняка, родительница подсуетилась. У нее же везде все схвачено. Все, что не по ее, карается расстрелом. Или арестом, как минимум.

Прислонившись к стене у входа, задираю голову, жмурясь от ослепительного весеннего солнца. Конечно, врачиха права: сейчас распрощаться с учебой минимум на два года — это катастрофа. Потому что потом все придется начинать сначала, если удастся. А если нет — кому я буду нужна с младенцем на руках, если сама я тоже никому не нужна? Это сейчас мне удается сводить концы с концами, чтобы доказать драгоценной родительнице, что я и без ее опеки справлюсь. Благо учеба у меня бесплатная, плюс стипендия и зарплата «Скорой». На жизнь кое-как хватает.

А что будет, когда я рожу? Денег понадобится втрое больше, а времени совершенно не будет. Да и ребенка куда девать? Выходит, права врачиха: как ни крути, а аборт действительно единственный выход. Но тошно-то как. Да и…ребенок же…маленький… Кладу руку на живот, тяжело вздохнув. Он же уже там…живет, растет. И вот так взять и убить, потому что мамаша у него никому не нужная дура?

Глаза щиплет, и я зажмуриваюсь крепко-крепко, загоняя поглубже ненужные слезы. Поговорить бы сейчас с кем-нибудь. Услышать простой человеческий голос. Почувствовать себя нужной хоть кому-то, но нет у меня никого. Только Леська.

Вспомнив о подруге, воодушевляюсь. Леська мудрая, посоветует что-нибудь обязательно. Дрожащими руками одергиваю пиджак, выуживаю из кармана брюк мобильный телефон и набираю номер.

— Лесь, я беременна, — с ходу заявляю я, едва в динамике звучит бархатистое «алло».

В трубке — тишина. Я мельком гляжу на дисплей — не разъединилось ли. Нет, связь в порядке.

— Лесь? — зову осторожно, переживая, не хватил ли там подругу инфаркт.

— Паша в курсе? — резкий вопрос заставляет поморщиться.

Паша…Вот уж кому знать не положено. Родительницы с лихвой хватит. А в том, что она уже в курсе — я даже не сомневаюсь.

— Я сама только узнала, — спускаюсь с крыльца двухэтажного здания университетской поликлиники. — Плохо мне стало на лекции. Богдановна отправила в медпункт, а там отравление заподозрили. А оно и не отравление вовсе. На аборт вот направили.

— А ты что? — продолжает сыпать вопросами подруга.

— А я вот обратно на лекции иду. Через полчаса семинар по внутренней медицине. Доклад читать, — вздыхаю тяжело. Не люблю я эти семинары с докладами, гораздо интереснее руками работать, а не из пустого в порожнее переливать.

— У Корзина?

Нет, определенно с подругой разговора сегодня не выйдет. Допрос какой-то, ей-богу.

— У Василича, ага, — соглашаюсь, петляя между учебными корпусами. Терпкий еловый аромат щекочет ноздри, вызывая приступ тошноты. Достаю платок, зажимаю нос. Тошнота застревает противным комком в горле, но позволяет дышать. Ускоряю шаг, сворачиваю к главному корпусу. Идти на семинар совершенно не хочется — бессмысленное это занятие. Но Корзин приглашенную звезду обещал, светило хирургии. И доклад как раз по профилю «звезды». — Он сегодня нам светило обещал. Надо сходить.

— Да ну их, этих светил, — отмахивается Леська. — Тебе сейчас покой нужен, так что слушай сюда. Профессора я беру на себя, а ты немедленно мчишь к нам! Я приеду часа через полтора, и мы все решим: куда идти, кому звонить и что делать. Поняла?

— Угу, — только и остается что согласиться. С Леськой попробуй поспорить — на ноги весь город поставит, а своего добьется. И как это у нее удается — загадка.

— И не вздумай без меня что-то предпринимать! Все, отбой! — командует подруга и отключается.

А я смотрю на потухший дисплей с усмешкой. Резвая Леська, однако.

— Профессора я беру на себя, — передразниваю суровый тон подруги.

Хотела бы я посмотреть, как та будет отмазывать меня у профессора. Леська без проблем могла заболтать любого. И я до сих пор не могу взять в толк, что Леся, будучи успешным адвокатом, забыла в медицинском университете. А она и не признается, отделываясь лаконичным: «это личное».

Звонок телефона застает врасплох. Гляжу на дисплей, уже предчувствуя неладное. Так и есть — родительница звонит.

— Да, мам, — выдыхаю, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Ты где? — жестко в ответ. По телу пробегает нервная дрожь. Всегда так, стоит ей вломиться в мое мирное существование.

— В универе, мама, где же еще, — вздохнув, отвечаю. У главного входа прислоняюсь плечом к белой колонне и смотрю в синее небо. Рыжее солнце нещадно палит, словно календарь уже давно перевалил экватор лета, хотя только май вот-вот вступит в свои права. — У меня лекция…

— А почему ты до сих пор не в клинике? — похоже, изумление у матери неподдельное. Надо же. У нее так редко проявляются хоть какие-то эмоции, напоминающие, что она все же человек, а не холодная бездушная машина, каким-то странным стечением обстоятельств названная моей матерью.

— А что мне там делать? — изображаю из себя саму невинность. Если она шпионит за мной (а она шпионит, тут уж никаких сомнений), то пусть сама и признается. А от меня ей откровений не дождаться. Ни слез, ни истерик, ни тупого послушания. Устала. Хотя страшно до жути. Если она захочет — сожрет меня и не подавится. И всех, кто окажется в опасной близости.

— Не дерзи мне!

— Да что ты, мамочка, даже не думала. Как можно? — вздыхаю, пропуская мимо ушей ругательства матери. Пусть получит удовольствие, мне не жалко. Расстегиваю верхнюю пуговку блузки. От жары все плывет перед глазами и душно, сил никаких.

— Значит так, — холодный тон, в котором от прежнего раздражения не осталось и следа. Какое самообладание — просто поразительно. — Я заеду за тобой после лекции. Съездим в клинику, а потом домой. Так что не вздумай удрать.

— А я не собираюсь ни в какую клинику, мамочка. И домой я тоже не намерена возвращаться, — парирую, стараясь дышать глубже. Но все размывается, становится зыбким, того и гляди — пропадет, растворится. Черт, как же плохо!

— Погуляла и хватит, — доносится голос матери. — Или ты забыла о нашем уговоре?

Как же, забудешь такое. А ведь я до последнего верила, что мне удастся вырваться из-под ее контроля. И замуж я хотела. За Пашку. А теперь не хочу. Ничего не хочу. Хотя нет, воды глоток не помешал бы. И боль пульсирует в висках. Распускаю хвост, облегченно выдыхая. Глоток воздуха оседает горечью на языке, и приступ тошноты скручивает внутренности.

— Айя? — встревоженный голос доносится откуда-то сбоку. Пьянящий, опаляющий как стакан коньяка. Этот голос я узнаю из тысячи, хотя слышала его лишь однажды. Но той ночи мне не забыть, как и обладателя мягкого баритона с жесткими переливами. От него у меня по коже расползаются колкие мурашки, а тело обжигает лавой. И оно, тело, напрочь отказывается мне подчиняться. Резко оборачиваюсь. Слишком резко. Мир покачивается и я, качнувшись вместе с ним, падаю в сильные мужские руки.

3

Конец апреля.

Алекс дьявольски опаздывал. Серега уже весь телефон оборвал. На заводе тоже нервничают, сроки горят, а таможня оборудование держит, хотя прежде никаких проволочек не возникало. И, конечно же, кроме него разрулить все некому. А он за сорок минут если сто метров проехал — это просто чудо. Будь проклят этот город с его ненормальным движением!

Справа выныривает самоубийца на спортивном байке как раз, когда Алексу удается выбраться из тисков «пробки». Он ударяет по тормозам, чудом не задев мотоциклиста.

— Сука, найду — ноги вырву! — орет, уже не сдерживая злость. К черту! Осточертело все! — Захотелось тебе полихачить — не под моими колесами, придурок.

Алекс тут же набирает номер, длинные гудки сменяются отборным матом, а потом резким:

— Говори быстро, я очень занят, — рычит в трубку Игнат.

Усмехается и коротко излагает свою просьбу. Нет, сегодня вытягивать с того света никаких шумахеров Алекс не намерен. На сегодня у него другие, более приятные планы. При мысли о вечере и грядущем свидании Алекс довольно скалится, предвкушая, как минимум, шикарный минет. К себе на свидание он приглашал исключительно профессионалок, доставляющих удовольствие без лишних сантиментов.

— Что, очередную горячую штучку подцепил? — не сдерживается друг от колкости.

— Скорее, чуть не убил, — хмыкает Алекс, — и не штучку даже. А мне как-то на нары не улыбается, знаешь ли. Дел и тут по горло.

— Понял. Я брякну патрульным, пылу твоему гонщику поубавят.

— Спасибо.

— Спасибо не булькает. И да, завтра вечером у нас, не забыл?

— Помню я, помню, — улыбается шире, слыша в трубке очередную порцию мата и гулкий стук, сменившийся короткими гудками.

Игнат как всегда в своем репертуаре — муштрует своих оперов и днем, и ночью.

Алекс тормозит на светофоре, отсчитывает секунды, постукивая по рулю. Красный переключается на зеленый, и он сворачивает на перекрестке. Въезжать в центральные ворота не стал, заезжает со стороны поликлиники — там обычно посвободнее, да и до главного корпуса института ближе. Паркуется на свободном месте, выбирается из машины, попутно набирая Серегу, и тут же сбрасывает вызов, увидев ее. В жар бросает одним махом, будто окунули в чан с кипятком, как в сказке про Конька-Горбунка, вот только спасения ждать не от кого. А жар плавит тело, напрягает мышцы, скручиваясь нестерпимым желанием в паху.

Синеглазка стоит у крыльца, задрав голову, и улыбается солнцу. Белая блузка натянулась, очерчивая холмики грудей, такой манящей, что аж руки зачесались, так захотелось потрогать. Снова. И память услужливо подкидывает ему яркую картинку, где она извивается под ним, сдерживая крик удовольствия, выгибается, моля, чтобы он не останавливался. Как горячо у нее внутри и как мышцы ее влагалища сжимаются, так невыносимо приятно обхватывая его пульсирующий член, выпивая его без остатка. Не сводит глаз с Синеглазки, нервно перекинувшей за спину косу, шагнувшей с крыльца поликлиники, что-то читающей. Изящные ножки затянуты в шелк чулок и пальцы уже зудят нестерпимо от желания проверить свое предположение, убедиться, что она действительно в чулках, скользнуть выше, отодвигая кружево ее трусиков, касаясь ее клитора…

Не выдержав муки собственных желаний, Алекс упирается руками в крышу машины, выдыхает, продолжая наблюдать за девчонкой. Мля, что за дела? Так неадекватно реагировать на какую-то девчонку — это уже патология. И лечению явно не поддается, раз за месяц активного и частого секса — у него стояк от одного вида Синеглазки.

Да еще какой! Член наливается с каждым ударом сердца, с каждым движением девочки, чуть рваным, неловким. И нехорошее предчувствие отрезвляет, остужает пыл. Встряхнувшись, Алекс проводит пятерней по идеальной прическе, растрепывая. Что-то не так. Пока он тут похотливо рассматривает ее и представляет, как разложит ее на столе в своем кабинете и войдет в нее, такую горячую и готовую для него — с ней явно происходит что-то нехорошее.

Не думая, Алекс двигается следом за Синеглазкой. Каблучки ее туфелек цокают по дорожке, эхом долбя по вискам, заставляя морщиться. Сцепив зубы и сунув руки в карманы брюк, Алекс старательно пытается загнать поглубже свое некстати проснувшееся желание. Вечерами оно бы так разыгрывалось. Но нет же…Ласки профессионалок его не возбуждали, пока он намеренно не доводил себя до нужной кондиции. А стоило только представить растрепанные по плечам светлые кудри, чувственные губы и маленькую грудь, идеально умещающуюся в его ладони, как член наливался кровью, желая только одного — вспороть нежное тело той, что шла сейчас чуть впереди него, разговаривая по телефону.

Он даже знал, с кем. Вот же Леська неугомонная. Судя по удивлению на хорошеньком личике Синеглазки — указаний сестрица уже надавала. Алекс не удивится, если она сейчас ему названивать примется. Он подозревал, что строила сестрица коварный план по его окольцеванию. И подружку свою, похоже, ему в пару наметила. Ну-ну.

И в унисон его мыслям, мобильный в кармане оживает входящим сообщением. Нахмурившись, смотрит на дисплей, где всего три слова: «Ей нужен ты».

Вот же Леська! Придушит он ее когда-нибудь, как пить дать. Хотя за то, что отвлекла его от опасных мыслей — пожалуй, пусть еще поживет. Сестра все-таки.

Алекс прячет телефон обратно в карман и только теперь понимает, что упустил Синеглазку. Только шла неторопливо впереди, и вот нет ее. Ругнувшись вполголоса Алекс ускоряет шаг, выныривает к главному корпусу и останавливается, словно наткнувшись на невидимую преграду. Увидел. Нашел. И…ей плохо. Всего пара минут прошла. Что же произошло за то время?

Она стоит на ступеньках, затылком прислонившись к белой колонне. Голова запрокинута, глаза прикрыты. Волосы волнами падают на плечи, спину до самой попы. Шикарные волосы, мягкие на ощупь и сладко пахнущие. А изящные пальчики сжимают телефон. Снова разговаривает, вернее, слушает. И это не доставляет ей никакого удовольствия. Мало того, ей чертовски плохо. Острым взглядом Алекс подмечает, как тяжело вздымается и опадает ее грудь, как она расстегивает верхнюю пуговку блузки, облизывает губы и жадно ловит воздух, проводя ладонью по горлу. Тошнит ее. Перегрелась? Устала? Обморок? Твою мать!

Он шагает к ней в неосознанном порыве. Обнять. Защитить. Помочь.

— Айя… — слетает с губ прежде, чем в голове появляются здравые мысли. Она оборачивается резко. Взметаются светлые локоны. В синих глазах — изумление и…страх. Удар сердца и она падает в его руки, как подкошенная. — Айя! — ревет он, прижимая потерявшую сознание Синеглазку к себе. В два шага оказывается возле лавочки у входа, укладывает ее, подложив под голову ее же сумку. Разрывает блузку к чертям, давая доступ воздуха. И осторожно, стараясь не причинить боли, похлопывает ее по щекам. Нашатыря жаль с собой нет. Было бы эффективнее. А до поликлиники добрых пятьсот метров. И ни единого студента в ближайшем обозрении. Чертов медицинский институт!

И снова в руке телефон, один вызов.

— Корзин, мне нужен нашатырь, вода и быстро, — не дав другу и слова сказать, отчеканивает Алекс. — Я у главного входа.

— Буду через пять минут.

Пять минут. Отсчет пошел.

— Ну же, девочка, очнись. Давай-давай, не нужно меня пугать. Стар я уже для переживаний.

— Алексей Николаевич? — удивленный голос заставляет его оторваться от бледного лица девчонки. Перед ним стоит невысокая чуть полноватая женщина в белом халате. Акушер-гинеколог. Алекс несколько раз пересекался с ней на медицинских форумах. — Корсак? — ее взгляд метнулся к Айе, а в руке бутылка с водой. Алекс перехватывает у нее бутылку, брызгает на лицо Айи. Та закашливается, открывает глаза и тут же пытается сесть, но Алекс не дает.

— Лежи тихо! — приказывает. Синеглазка вытаращивает на него и без того огромные синие глазищи, но неожиданно слушается. Алекс удовлетворенно кивает.

— Алексей Николаевич, простите, ради Бога, — лепечет женщина-врач. — Я же не знала. Я бы ни за что…

— Молчать! — рявкает. Айя вздрагивает, сжимается вся. Алекс хмурится. В дверях появляется Корзин, но Алекс машет другу — отбой. Тот разводит руками и скрывается в недрах университета.

Поднимается.

— Ты, — Айе, — лежишь спокойно и даже не пытаешься встать, — она пытается возмутиться, но Алекс наклоняется над ее лицом и выдыхает в чуть приоткрывшиеся губы: — Выпорю, — она вздрагивает, а он усмехается понимающе. — Кивни, если поняла, — ошарашенная Синеглазка слабо кивает. — Умница. А мы с вами отойдем.

Он отводит врача подальше от Айи, чтобы та не слышала их разговор. Алекс чувствует: услышанное не понравится ему. Женщина что-то бормочет, извиняется. Алекс вникает с трудом, не сводя глаз с Синеглазки. С той станется удрать. Но нет, лежит и не шелохнется.

Вздохнув, жестом обрывает врача.

— Спокойно и по порядку. О чем вы не знали?

— Да я и подумать не могла, что Корсак и вы…что. она…

Алекс скрещивает на груди руки, с толикой веселья наблюдая, как взрослая женщина краснеет и нервно теребит очки.

— Любовники вы хотели сказать? — подсказывает он.

Женщина кивает. Алекс уже не сдерживает улыбки. Айя же лежит, уставившись в синее небо.

— И? Проблема в чем, я не понял.

— Понимаете, мне позвонили и попросили выписать Корсак направление на аборт.

— На что? — смерив женщину тяжелым взглядом.

— Да я бы никогда…но я не знала, что ребенок ваш. Алексей Николаевич…

Ребенок? Ребенок… Все сходится. Не зря она в обморок грохнулась. Что-то противное скручивается в груди, мешает дышать. Задумчиво потирает бровь. Нет, он знает, что у Синеглазки жених есть. Был. Судя по словам Леськи — Айю ничего не связывает с бывшим. А теперь…ребенок. Черт, как же все некстати.

— Срок какой?

— А вы…

— Какой срок? — настойчивее повторяет и женщина съеживается от металла в его голосе.

— Семь-восемь недель.

— Отклонения есть?

Отрицательное качание головой.

— А общее состояние?

— Кроме переутомления — все в пределах нормы.

Он кивает. Семь-восемь недель. Странный срок. Что-то ворочается внутри нехорошее. Он ослабляет галстук, расстегивает рубашку. Семь-восемь недель. Твою ж мать! Он же может быть его. Семь-восемь недель. И за это время у нее никого не было. И тогда в поезде он брал ее без защиты, и кончал в нее. С той ночи прошло аккурат семь недель.

— Алексей Николаевич…

— Кто звонил?

— Что, простите?

— Кто вам звонил и просил об аборте?

— Марина Владимировна.

Ярость рвет жилы, взвывает раненым зверем. Алекс глухо рычит, сжимая кулаки. Врач отшатывается от него, выпускает очки. Алекс окидывает аллею бешеным взглядом, находит Айю, послушно лежащую на лавочке и рисующую в воздухе причудливые узоры. Выдыхает со свистом, распуская кулаки. Чувствуя, как странное тепло растекается по телу от одного вида хрупкой фигурки. Обуздывает ярость, уравнивая дыхание.

— Передайте Марине Владимировне, что эта девочка — моя.

4

Конец апреля.

Что-то неладное со мной творится. Ладно, обморок. При беременности такое бывает. Не удивлюсь, если еще и токсикоз нагрянет. Но вот реакция на этого…Алексея Николаевича — это просто смертоубийство какое-то. Так реагировать на мужика, которого знать не знаешь. Ну переспали один раз. Ну ладно, не раз. Ночь была длинной и сумасшедшей. Вырваться от темпераментного и не знающего усталости любовника мне удалось лишь когда он все-таки выдохся и уснул, не выпуская меня из своих объятий. Устроил на себе и уснул, лишь попросил никуда не сбегать, пока он не проснется. Ага, как же. Сошла на первой станции. Поймала такси и вернулась обратно в город. Денег, правда, пришлось у него одолжить. Но, полагаю, он не в обиде. Хотя черт разберет. Вон как злится — взгляд колкий, прожигающий, и кулаки сжаты, желваки ходят. Пожалуй, он не просто злится — он в бешенстве. Интересно, что такое ему врачиха поведала, что вывело его из себя? Вздыхаю, запахнув на груди разорванную блузку. Любимую, между прочим. А он ее вон как лихо разодрал. Еще и приказывать вздумал. Фигушки послушалась я бы его, если бы мне было чуточку легче. И плевать на его пронзительный взгляд, от которого внутри все холодеет и пылает. На его бархатистый, обволакивающий голос, вызывающий неконтролируемое желание прижаться к нему, коснуться губами. Ошарашенная собственной реакцией, лежу и делаю вид, что ничего не замечаю, выводя в воздухе причудливые узоры. Движения пальцев успокаивают, а в голове рождаются картинки, складываются в мини-сюжеты, которые наверняка вечером найдут свое отражение на бумаге. И тошнота откатывается, оставляя неприятный привкус на языке. Поесть бы чего-нибудь. С самого утра ни крошки во рту не было.

— Как ты? — от низкого голоса, прозвучавшего совсем рядом, невольно вздрагиваю. Алексей стоит надо мной, засунув руки в карманы брюк, и пытливо смотрит на меня.

Дергаю плечом, садясь. Мир снова пускается в пляс, и я зажмуриваюсь, пытаясь угомонить расходившееся сердце.

— Тише…тише…не надо резких движений…

Сильные руки прижимают к себе, гладят по волосам. И становится легче дышать, впитывая запах этого мужчины: кардамон, корица и сандал. Чувственный и дерзкий, как он сам. И я невольно трусь носом о его плечо.

— Легче? — насмешливым шепотом.

Предпочитаю не отвечать. Вздохнув, отодвигаюсь от затянутого пиджаком плеча, заглядываю в напряженное лицо мужчины, сводящего с ума. Я бесстыдно его рассматриваю, очерчиваю взглядом острые скулы, темную бороду, внимательные черные глаза в разломе бровей, высокий лоб, на который падает непослушная прядка стильно уложенных волос, черных с проблесками седины, чувственные губы, изогнутые в чуть кривоватой усмешке.

— Нравлюсь? — вкрадчиво, опаляя дыханием шею.

Шумно сглатываю, ощущая, как пересохло горло. А внутри — настоящий пожар ломает все преграды и доводы разума. Впрочем, последний рядом с этим мужчиной отключался напрочь. Уже не в первый раз.

— А ты мне нравишься, — снова тот же волнующий шепот, пробирающий до дрожи. — Очень, — он прихватывает губами мочку уха. — Сладкая…

Меня словно током шандарахнуло. Отшатываюсь, с изумлением глядя в смеющиеся, чуть прищуренные черные глазищи. Краска стыда заливает лицо. Боже, я чокнулась. Сижу на лавочке под университетом и едва ли не трахаюсь с незнакомым мужиком. Дрожащими руками запахиваю блузку, чувствуя, как стучат зубы.

— Не нервничай, маленькая, — почти приказывает, расстегнув и стянув с плеч пиджак. — Всем плевать на нас. Поверь мне, — и, подмигнув, закутывает меня в свой пиджак. И я снова оказываюсь в кольце сильных рук. Но на этот раз ненадолго. Безумие какое-то. Выворачиваюсь из рук и отодвигаюсь как можно дальше, отгородившись мужским пиджаком от его же хозяина. Странное дело — с Пашкой никогда такого не было, чтобы от одного голоса у меня крышу рвало.

— Откуда такая уверенность? — неожиданно севшим голосом. Мысленно ругая себя, откашливаюсь. И старательно взываю к здравому смыслу, которым сейчас и не пахнет. — Здесь только повод дай — завтра уже ректор будет в курсе. Черт! — закусываю губу, на языке появляется привкус крови. Даже если никого нет в ближайшем обозрении — не факт, что никто не видит. И ведь доложат, чтоб им пусто было. А ректору только повод дай меня отчислить. Вот родительнице радость будет. Что ж за день-то такой, а? — Меня же теперь отчислят, — да хотя бы врачиха та же непременно ректору сообщит о неподобающем поведении лучшей студентки. Или матери накапает. — Выпрут с позором. А мне нельзя…домой нельзя…мать только обрадуется…

Похоже, еще немного и со мной случится истерика. Сама тоже хороша — отлепиться от мужика не могу. Нет бы ретироваться по-тихому, так нет же, надо обязательно дождаться, а потом еще и тереться об него. Но, черт, какой же он притягательный. Просто до одури. И будь мы сейчас в месте поукромнее, вряд ли бы он мне позволил и слово сказать. Да и нужны ли были бы слова?

— Отставить истерику! — грозно рыкает Алексей. Я застываю, уставившись на него, не мигая. — Никто тебя не отчислит, иначе я эту богадельню по кирпичику разберу.

И я понимаю вдруг — этот разберет. Вон какие ручищи огромные. Косая сажень в плечах, и тело натренированное. Такой и гору сдвинет, если приспичит. Только зачем? Ради чего? Вряд ли ради меня.

— Слушай, спасибо тебе…за помощь, но мне уже пора, — скидываю с плеч пиджак, протягиваю владельцу.

Тот смотрит с насмешкой.

— Далеко, позволь полюбопытствовать?

Пожимаю плечами. К Леське поеду, она что-нибудь подскажет. Из сумки достаю шарфик, подаренный подругой, обматываю вокруг шеи так, чтобы концы прикрывали вырез груди. Полы блузки под грудью, соорудив нечто вроде топа.

И все это время ощущаю на себе пристальный мужской взгляд. Темный, как сама ночь, и глубокий, словно омут. Так и манит совершить глупость. Мотаю головой. Хватит с меня глупостей на сто лет вперед. Но, похоже, мой визави иного мнения.

— У меня другое предложение.

— Какое?

Но он игнорирует мой вопрос, набирает номер.

— День добрый, Маргарита Васильевна, Туманов беспокоит.

На фамилии я зависаю. Туманов? Нейрохирург, светило медицины. Талантливый, удачливый бизнесмен. И самый завидный холостяк. Нам этим Тумановы Сергей Василич весь мозг вынес. Я даже доклад сегодня… Не может быть. Этот Алексей не может быть тем самым Тумановым. Или может? Нет, определенно это он. И как же я его не узнала, ведь только на днях в Интернете о нем читала. Перелопатила море сайтов, пересмотрела уйму фото и почти на каждой Туманов в сопровождение роскошной девицы, то актрисы, то модели, то бизнес-леди. И все такие шикарные, что я на их фоне просто моль в обмороке. Странно, что он вообще обратил на меня внимания. И сейчас, и тогда в поезде.

— Айя?

Встряхиваю головой, фокусируя взгляд на внимательном лице так и не поднявшегося с лавочки мужчины. Ноги подкашиваются, и я усаживаюсь рядом, рвано дыша.

— Ты меня слышишь?

— А?

Кажется, я что-то пропустила. Он выдыхает и заговаривает, намеренно медленно, чтобы до меня дошел смысл его слов.

— Я сказал, что сейчас мы с тобой поедем в ЗАГС, я уже договорился. Распишут нас за пять минут.

Похоже, я снова на грани обморока. Или у меня глюки? Украдкой щипаю себя за запястье, но Алексей перехватывает мою руку, стискивает, как бы говоря, что все это на самом деле.

— Послушай… — указательным пальцем чешет бровь, нахмурившись. Что-то решает или на что-то решается? — Ты мне нравишься, Айя. И я хочу, чтобы ты стала моей женой. Даже если ты сейчас откажешься, это ничего не изменит, потому что я от тебя не отстану.

— И никаких вариантов? — сглотнув, только и выдавливаю из себя, ни на минуту не веря в происходящее. Даже на возмущение сил не осталось. Театр абсурда сплошной.

— Почему же? — отточенным движением изгибает бровь. — Целых три. Как в армии: да, есть и так точно. Я согласен на любой.

Ох нифига себе, какой шустрый! Все решил, все устроил! Привык всем приказывать?! Только я не все и подобными приказами сыта по горло!

— Зато я не согласна! — отрезаю, резко поднявшись. В глазах темнеет, но я лишь мотаю головой, отгоняя накатывающую тошноту. Не сейчас! Только не сейчас! — Ты что о себе возомнил? — цежу, сглотнув противный комок. — Думаешь, одна ночь дает тебе право решать за меня? Ты — никто, — уже рычу, стискивая кулаки. — И не имеешь на меня никаких прав. И вообще, — говорю, враз выдохнувшись, — иди к черту.

Разворачиваюсь на пятках, чтобы уйти, но врезаюсь во что-то твердое. Охнув, отшатываюсь и встречаюсь с довольным оскалом маминого телохранителя.

— Стас… — выдыхаю со свистом. И страх распускает свои мерзкие щупальца.

— Здравствуй, Айя. Я за тобой.

Я ответить не успеваю, как между мной и Стасом вырастает мощная мужская фигура. Алексей ловко задвигает меня за спину и я невольно вжимаюсь в него, ощущая, как бешено колотится сердце и как напряжена каждая мышца сильного мужчины.

— Ты? — в голосе телохранителя сквозит удивление.

— Я, — насмешливо констатирует Алексей.

— Рад-рад…

— Не могу похвастаться тем же, — лед звенит в каждом слове.

— Туманов, мне нужно забрать девчонку, — теперь в голосе телохранителя неприкрытая угроза. И мурашки ползут по спине. — Уйди с дороги.

— Эта девчонка, как ты выразился, моя жена. Так что извини, но нет.

— Жена? — наверное, у Стаса и челюсть отвисла от такой заявочки. Но любопытно другое, откуда они знакомы? — А Марина в курсе?

При упоминании родительницы все внутри сжимается. И хочется бежать без оглядки. Но горячая мужская ладонь удерживает на месте.

— Ну так возьми и поделись с…тещей радостной новостью.

— Она тебя порвет, Туманов, — не угроза — сухая констатация факта.

— С удовольствием посмотрю на это, — теперь он откровенно смеется. Не верит, что моя мать способна разодрать любого, кто встанет на ее пути? Зря. Она может.

— Ну что ж, — похоже, Стас капитулировал? — Был рад встрече.

И ушел? Вот так просто? Облегчение подкашивает ноги, и я вцепляюсь в плечи Алексея, не веря такой удаче.

Он разворачивается резко, в один миг заключая меня в объятия.

— Айя, — зовет тихо, но настойчиво. Я вскидываю на него глаза, полные слез.

Выругавшись вполголоса, он подхватывает меня на руки и уходит из институтского парка.

Я не спрашиваю, куда он меня несет, прильнув к его груди. Сейчас это почему-то кажется неважным. За меня никто никогда не заступался — Леська не в счет — особенно перед матерью. Даже Пашка всегда самоустранялся, когда дело касалось Марины Викторовны Нежиной. Он ее боялся, это очевидно. Но Пашка — юнец, а Алексей взрослый мужчина старше меня. Он не боится моей матери, потому что хищники ничего не боятся. Хищники — охотники. А этот мужчина самый настоящий хищник, от него так и веет неприкрытой какой-то звериной силой. И это завораживает, но в тоже время пугает. Потому что не может такой сильный и самодостаточный мужчина повестись на девчонку вроде меня. Да еще так открыто заявлять на меня права. И пусть перепалка была со Стасом, но он ведь примчался за мной по указке родительницы, а Алексей вступился, открыто заявив, что не отдаст меня. Почему? Это не дает покоя, мешает расслабиться. И об этом я спрашиваю, едва оказываюсь в прохладном салоне белоснежного джипа.

— С детства не выношу несправедливости, — отвечает он, пытливо всматриваясь в мое лицо. — К тому же я ненавижу, когда обижают слабых. Особенно женщину. Мою женщину. Я ответил на твой вопрос?

Киваю, хотя ничерта он не ответил, только еще больше запутал. Но распутывать сложившуюся ситуацию сейчас нет ни сил, ни желания. И хоть все во мне просто вопит бежать, спрятаться, затаиться, что этот мужчина, блуждающий по мне горящим взглядом, не менее опасен, а может даже больше, моей матери, я продолжаю сидеть на месте, усмиряя рванувшееся в груди сердце.

Под его раздевающим взглядом становится неловко, но я не пытаюсь прикрыться. Зачем? Он и так уже все видел. Дрожь возбуждения содрогает тело, а краска смущения заливает щеки. Алексей понимающе усмехается и протягивает мне свой пиджак. И когда только успел его забрать, что я не заметила? Или он еще в разговоре со Стасом уже был в пиджаке? Закусив губу, пытаюсь припомнить, но нет — все размыто, как будто кто-то намеренно стер ластиком картинку, оставив лишь неясные наброски. Пиджак пахнет сандалом и чем-то терпким, мужским. Я закутываюсь в него плотнее.

— Айя, — Алексей в задумчивости трет указательным пальцем бровь, — прежде чем, я скажу, я хочу, чтобы ты знала — ты в безопасности. Пока я с тобой, тебя никто не обидит. Ты меня слышишь?

— Конечно, я ведь не глухая, — и откуда только злость взялась снова. — Пока ты со мной — я в безопасности. А если тебя не будет рядом, что тогда?

— Айя, — предупреждающе.

— Что Айя? Я уже двадцать лет Айя и что? Ты же не всегда будешь рядом. Ты вон какой… — я не могу подобрать слов, потому лишь развожу руками в отчаянном жесте, намеренно пытаясь показать разницу между ним и мной. И далеко не возрастную. — У тебя работа, друзья, своя жизнь, в которую я вряд ли впишусь…

— Айя!

Но я не обращаю внимания на его новое предупреждение. Как говорит Леська: «Остапа понесло…»

— А потом найдешь себе другую и что мне тогда делать? Куда деваться с ребенком? Так что, знаешь, не нужно тут разыгрывать благородство. Помог — спасибо. А я пошла.

И даже делаю попытку выбраться из машины. Не тут-то было.

— Сидеть! — грозный рык припечатывает к месту. Я ошарашено смотрю на взъярившегося мужчину и вся сжимаюсь от страха.

— Проклятье, Айя, — выдыхает рвано, взъерошив волосы. — Я не хочу, чтобы ты меня боялась. Я не обижу тебя. И никому не позволю, слышишь?

Медленно киваю. Почти не дыша. Не сводя глаз с красивого, словно высеченного из камня лица со странным блеском в черных, как ночь, глазах.

— Я могу тебя защитить. Почему ты упрямишься?

Действительно, почему? Этот мужчина мне очень нравится, ведет себя по-мужски, по крайней мере, за время нашего, пусть и короткого, знакомства он ни разу ни словом ни делом меня не обидел; он сильный и властный — и вообще у меня все тело отзывается нанего. Да еще как! За все два года, что я встречалась и спала с Павлом — не испытывала ничего подобного. И я совершенно не знаю, что ему ответить. Может, просто страшно?

— Айя, — зовет он тихо. Я вся обращаюсь в слух. — Я предлагаю тебе сделку.

— Сделку? — заикаясь, переспрашиваю я.

— Сделку, — его чувственные губы искажает усмешка. — Я тебе защиту и любую помощь. А ты…

— Что?

— Женщина, помолчи уже, ради всего святого, — стонет он, сокрушенно качая головой. Послушно замолкаю, помня его искаженное гневом лицо и сузившиеся глаза, метающие молнии.

— От тебя требуется лишь стать моей женой.

Я долго смотрю в его глаза, а потом, запрокинув голову, взрываюсь смехом. И почему-то становится легко-легко. Отсмеявшись, утираю проступившие слезы и вдруг понимаю, что нет у меня другого выхода. Что этот сильный и властный мужчина действительно сможет защитить меня. И нет у меня никаких аргументов для отказа. Да и, чего греха таить, не хочется ему отказывать.

Алексей все это время молча наблюдает за мной, ловя, кажется, каждое мое движение, каждый вдох и выдох.

И когда я, сдавшись, отвечаю ему согласием, его напряженное лицо смягчается и в темных глазах загорается…радость?

Нет, определенно сегодня мое воображение играет со мной злую шутку.

5

Конец апреля.

Я смотрю в окно и ничего не вижу.

Там снаружи, конечно, что-то есть.

Наверняка есть шоссе, кишащее автомобилями. Магазины, выстроенные вдоль шоссе в расчёте на проезжающих мимо или живущих по соседству. Жилые дома, задвинутые вглубь этими самыми магазинами и ресторанами.

Там за окном есть жизнь. Я знаю это наверняка. Там есть жизнь: самая настоящая, бурлящая, кипящая. И я не замечаю её. Не хочу.

Что-то переклинило внутри. Ничего не хочется. Слишком много событий…слишком много эмоций за один короткий день на меня одну. Просто отключиться от реальности, заглянуть…в себя и понять, что сегодня произошло. Где я так в прошлой жизни накосячила, что мне в матери досталась…Марина Викторовна? Хорошо хоть замуж вышла не за Пашку, правда свадьбу-то и свадьбой не назовешь. Купили первое платье, на которое упал мой взгляд, переодели, как куклу и…взяли в жены. Именно так. Он взял меня в жены. Алексей. Алекс. Лекс.

Мысленно повторяю его имя, шепчу, катая на языке. Мягкое, перетекающее, как вода, без острых углов и рычаний. Нежное…обманчивое…хищное. Как и запах, забившийся в нос, впитавшийся в кожу.

Запах Лекса. Я тоже знаю это наверняка. Слишком хорошо помню, как еще долго пахла ним. Не помогал душ. Я тогда перевела весь свой гель и пену для ванн. Но его запах пробивался сквозь парфюм и чистую одежду, выползал и поселялся на мне, во мне, будоража, не давая забыть. Первые дни мне даже казалось, что его чуют все. Что этот незнакомый мужчина из ночного поезда пометил меня. Чертов запах! Чертов Лекс!

Постепенно я привыкла, списав все на паранойю. Даже Леську заставляла меня нюхать, а она лишь скептически изгибала бровь, а потом хохотала, убеждая меня, что я пахну исключительно собой.

А теперь он снова ворвался в мою жизнь, перевернул вверх тормашками и я совсем потерялась.

Замерла.

Застыла.

В тот самый миг, когда я дрожащей рукой поставила свою подпись. В тот самый миг, когда Лекс надел мне на палец тоненькое обручальное кольцо. И где успел купить, если он не отходил от меня ни на шаг и ни в каком ювелирном магазине — я точно знаю! — мы не были?

Визг тормозов и мощный толчок вытряхивают из кокона. Я не удерживаюсь и утыкаюсь лицом в спинку водительского кресла. Охаю, зажав нос ладонями. Он пылает так, что казалось: вот-вот пойдёт кровь.

Возмутиться мне не дали.

— Ты как? — Лекс ощупывает встревоженным взглядом.

Я смотрю на него, чувствуя, как от боли слезы наворачиваются.

— Нос болит, — вздыхаю под пристальным взглядом Лекса.

— Дай гляну, — велит он. Для этого мне приходится передвинуться на среднее сидение. Лекс мягко убирает мои руки от лица и сосредоточенно осматривает его. И я кожей ощущаю его взгляд, как будто пальцами касается, ощупывает, проверяя все ли кости целы. — Ничего страшного, не волнуйся, — улыбается мягко и расслабляется. — Держи, — он протягивает мне блестящую зажигалку. — Приложи к переносице, чтобы не распух и кровь не пошла.

Я киваю и только зажигалка оказывается в моей ладони, как Лекс перегибается через сидение и чмокает меня в самый кончик носа. Ошарашенная такой неожиданной лаской я и среагировать не успеваю — распахивается водительская дверца, и с рёвом машин в салон врывается отборный мат, «изрыгаемый» прокуренным мужским голосом.

Лекс подмигивает мне и выпрыгивает из машины, вежливо ответив нарушителю порядка. Вот только за его вежливостью кроется нечто более опасное. А я невольно залюбовалась им: мягкой, пружинящей походкой крадущегося хищника, широким разворотом плеч, красивым профилем и прищуром черных глаз. В нем все вопит о необузданном звере, притаившемся, подчинившемся воле человека. По спине пронесся опасный холодок. Дергаю плечом. Что за глупости лезут в голову? Видать, перечитала я фантастики, вот теперь и мерещится всякое.

Подношу к носу зажигалку, и в этот момент взгляд натыкается на обручальное кольцо. Тонкое, искусно отлитое из платины, оно благородно сияет на безымянном пальце. Растопыриваю пальчики, большим пальцем верчу колечко, любуясь его блеском. Красивое. И наверняка безумно дорогое. Вздыхаю, все-таки приложив зажигалку к переносице. Холодок острыми иголочками покалывает, унимая пульсирующий огонь. Улыбаюсь. Все будет хорошо. Просто нужно привыкнуть. Свыкнуться с мыслью, что я теперь жена. Я теперь не одна. У меня теперь семья. Семья? Да. Именно так. Семья. И пусть между нами только сделка, Лекс обещал меня защищать. Вот пусть и защищает, потому что мне надоело бояться и переживать, где переночевать, чтобы не подставить под удар Лесю и как пережить завтра и не попасться матери. Теперь мне есть, где ночевать. И Леська…Черт, Леська! Она же там наверняка вся извелась, а я совершенно забыла, что еще по дороге в ЗАГС отключила телефон.

Обнаружив мобильник рядом на сидении, я, не задумываясь, набираю номер подруги. Леська отвечает сразу.

— Айя?! — насторожено.

— Леська, прости, — выдыхаю и тут же нарываюсь на «трехэтажный» мат. От неожиданности — никогда не слышала, чтобы Леська так материлась — теряюсь и не слышу, как она перестает ругаться и что-то спрашивает.

— Айя, мать твою, я спрашиваю, где ты?

— В машине, — отвечаю.

— В какой машине? Айя?

— Лесь, а что ты знаешь о Туманове? — вместо ответа спрашиваю я.

— О Туманове? — в ее голосе удивление. С чего бы? Простой вопрос. — А почему ты спрашиваешь?

Врать не хочется, поэтому признаюсь:

— Потому что мне нужно знать, за кого я только что вышла замуж.

— Что?! — в трубке слышится грохот, ругательства. Я не на шутку тревожусь, окликаю подругу. Но та отмахивается от моих волнений — Погоди, я не ослышалась? Повтори.

— Я вышла замуж за Алексея Туманова, — проговариваю едва ли не по слогам.

Леська присвистывает от удивления и, посмеиваясь, протягивает вдруг:

— Все, подруга, теперь ты точно влипла.

— В смысле? — голос неожиданно сипит, и холод обжигает позвоночник, ползет вверх, парализуя.

— В смысле — не отпустит он теперь тебя, — фыркает Леська, явно довольная моей новостью. — Ох, как же сейчас хочется посмотреть на твою мамашку. Ей-то уже наверняка доложили, как думаешь?

— Стас приезжал, — зачем-то говорю я.

Что-то не нравится мне в нашем разговоре. Но никак не удается ухватить за хвост ускользающую мысль.

— О, тогда точно доложили. Менты еще на хвосте не висят? — смеется подруга в трубку. А я невольно оглядываюсь назад: машины мчат, огибая джип Лекса, куда-то спешат прохожие, вдалеке моргает светофор, но никаких мигалок и патрульных.

А если Стас уже сообщил ей, то почему…почему телефон до сих пор молчит? Родительница должна быть в ярости, разве нет? И Лекс первый, кто пострадает из-за меня. Как же, непутевая дочурка вновь нарушила все планы госпожи Нежиной.

— Лесь, а если…

— Не бери в голову, — словно предугадав мои страхи, — Туманов — крепкий орешек и Марине не по зубам.

— А ты чему радуешься, подруга? — ускользающая мысль, наконец поймана и я понимаю, что все время тревожит: Леськина радость, ее уверенность в том, что я все сделала правильно, как будто так и должно быть. — Чего это ты так радуешься, будто сбагрила меня, а? Надоела я тебе, да? А ничего, что я этого Туманова знать не знаю и замуж вышла только потому, что возвращаться к матери — хуже смерти?

— Айя, — пытается возмутиться Леська, но я обрываю ее на полуслове, потому что окончательно перестаю понимать подругу.

— Хватит, Леся. Можешь, даже отметить это дело. Больше я тебе мешать не буду. Адье!

Нажимаю отбой и смотрю в лобовое стекло. Лекс сидит на капоте джипа, скрестив на груди руки и что-то втолковывает амбалу с явно бандитской рожей. Последний нервничает, ругается и жестикулирует проезжающим зевакам, чтобы те не задерживались. А Лекс внешне спокоен, словно ждет чего-то. И то и дело поглядывает в мою сторону. Неожиданно наши взгляды встречаются. Все правильно, он дает мне время. Дает передышку. Усмехается, заметив телефон в руке, и вдруг разводит руками, в одной я замечаю бумажник, а потом снова отворачивается к амбалу. А у меня внутри что-то щелкает, как будто он одним взглядом разом смахнул все оцепенение. Позабыв о подруге, осторожно выбираюсь из машины.

Сегодня я все время делаю что-то неправильно, сегодня день то и дело подкидывает сюрпризы, а я совершенно не понимаю, как на них реагировать. Но сейчас я знаю, что поступаю правильно.

Лекс уже не сидит на капоте, а пристально рассматривает вмятины на заднице громадного Lexus, предлагает амбалу какие-то варианты, но тот сокрушается, огрызается и намеревается вызвать ментов. А я не понимаю, зачем он тянет время, ведь может решить все одним щелчком пальцев — я даже не сомневаюсь в этом. Почему — не задумываюсь. Но я не хочу ждать, не хочу торчать на этой дороге и бояться. Я не хочу бояться. Я подхожу к стоящему ко мне спиной мужу, осторожно трогаю его за плечо. Тот вздрагивает и оборачивается так резко, что я невольно отшатываюсь, оступаюсь и…Упасть мне не дают сильные руки.

— Что? — выдыхает Лекс, а в черных глазах — беспокойство?

— А… — начинаю и сбиваюсь под пристальным, заглядывающим в самую душу взглядом, в котором я увязаю, как в трясине, и никакой возможности выбраться. Да и желания выбираться нет. — Лекс, — выдыхаю, наблюдая, как в его черных омутах вспыхивает огонь. На твердых губах, перечеркнутых шрамом, мелькает улыбка. Почему? Не важно. — Лекс, — повторяю тверже, не разрывая взглядов, — я домой хочу. Пожалуйста.

Коротко кивнув, он, обхватив меня за талию и прижимая к себе, протягивает амбалу визитку. Судя по выражению лица амбала — уже не в первый раз Лекс пытается ткнуть ему визитку. Но теперь тот почему-то берет ее и даже читает, а потом и вовсе удивляет Айю своей реакцией. Вдруг улыбается широко, отчего его лицо становится радушнее, мягче, пожимает Лексу руку и сокрушенно качает головой, мол, чего раньше не сказал, кто ты. Спустя минуту выясняется, что Лекс несколько лет назад оперировал мать амбала, с того света вытянул.

— Ты позвони-позвони, — напоминает Лекс, — все расходы я беру на себя.

Но амбал мотает головой, убеждая, что он и сам справится, и вообще там делов-то на пять минут, всего-то фара разбита.

— Маме привет передавай, пусть не болеет, — улыбается Лекс искренне и, больше не обращая на амбала внимания, усаживает меня в машину. Через мгновение хлопает водительская дверца. Вздрогнув, вцепляюсь пальцами в кожаную обивку сиденья. Еще недолго и неврастеничкой стану. А мне нельзя. Никак нельзя.

— Ты как? — хриплый голос Лекса вмиг успокаивает, разметав все страхи. Вот только… — В порядке?

Я киваю, вдруг поняв, что не могу говорить. В горле все пересохло от одного его голоса: низкого, вибрирующего. Он будоражит, заставляет трепетать и чувствовать странное томление между бедер, тугим узлом скрутившееся внутри. Что это? Страх? Страсть? Вожделение? Похоже, все смешалось. Выпрямив спину, сжимаю ноги, стискиваю кулаки. Не нравится мне все это.

Лекс усмехается. И по его вспыхнувшему взгляду я вижу — он все понимает. Он читает меня, как раскрытую книгу. И от этого мурашки хороводом топчутся по телу, нервируют, перемешиваясь с трепетом неконтролируемого желания. Да что же это?

— Айя, — обжигающая волна судорогой прокатывается по телу, заставив закусить губу, чтобы не застонать от не испытываемого ранее удовольствия, которое вызывает этот его обволакивающий тон. — Не нужно меня бояться.

От неожиданности я теряю дар речи. Бояться? Он решил, что я его боюсь?

— А с чего… — сглотнув, лепечу я, стараясь, чтобы голос не дрожал, — как…почему ты решил, что я боюсь…тебя?

— Не боишься? — и снова это движение бровью, отточенное, отражающее…что? Удивление? Насмешку? Или…понимание?

Я смотрю в его прищуренные глаза, отражающиеся в зеркале заднего вида, и вижу в нем лукавые искорки. Да он же смеется надо мной! Задыхаюсь возмущением!

— Потому что если боишься, то… — продолжает он подтрунивать надо мной.

— То что? — вспыхиваю, подавшись к нему. — Разведешься?

— Не дождешься, девочка, — ухмыляется. — Теперь ты от меня никуда не денешься.

Мне кажется, или в его словах — угроза? Да, права была подруга — этот не отпустит. Да и хочу ли я, чтобы отпускал? Не сегодня — это точно.

— Тогда, может быть, уже поедем? — бросаю, раздраженно поведя плечом. — Домой хочу.

— Домой? — уточняет Лекс.

Киваю, откинувшись на спинку. Пусть завтра я пожалею обо всем, но это будет завтра, а сегодня я намерена прожить так, как отчаянно хочется.

— Домой так домой, — легко соглашается Лекс, выруливая на шоссе.

А я смотрю в окно. Там, за пределами уютного салона, кипит жизнь. Мир не стоит на месте, и я его вижу. Теперь вижу.

6

Конец апреля.

На пути к дому они молчат.

Алекс ведет машину, изредка поглядывая на свою правую руку, которая ловко справляется с ручкой коробки передач. Он привык всё держать под контролем. Всегда. Потому и машины собирались для него индивидуально. Ручная сборка, и никакой «автоматики». Друзья старались, зная его пристрастия.

Правая рука на обтекаемой ручке.

Контроль. Свобода. Безопасность.

Только теперь на той самой правой руке сияет изящное обручальное кольцо. Платиновые кольца — золото Айя не носила из-за аллергии, а серебро не годилось для такого случая — были именные и изготовлены на заказ год назад.

Алекс заказал их знакомому ювелиру прямо из машины в тот самый день судьбоносной встречи.

Он тогда тоже дьявольски опаздывал и ненавидел, казалось весь мир. А еще его тяготила вся та административная волокита, какой ему вновь приходилось заниматься каждый день.

Его компаньону пришло в голову открыть в этом городе дочернюю точку их компании. Он, видите ли, узнал, что здесь продаются отличные помещения для лабораторий, куда можно перенести часть исследований новых лекарственных препаратов. Да и самому Алексу будет проще контролировать процессы, если работа будет осуществляться буквально у него под боком, а не за сотни километров, раз уж ему вздумалось вернуться в город детства столько лет спустя. Только Алексу хотелось совсем другого, просто оперировать и, наконец, отдохнуть от суеты бизнеса. Но компаньон думал иначе. И он согласился на свою голову. И теперь ему, вместо того, чтобы нормально оперировать, приходилось вновь заниматься прежней рутиной бизнеса. Договора, сделки, поставки и снова договора, сделки, переговоры… Он давно усвоил, что практически невозможно выбраться из этого замкнутого круга, особенно когда нужно, чтобы всё было правильно и идеально. И «грандиозная» идея его компаньона лишь подтверждала данную аксиому, как Алекс ни стремился её опровергнуть.

Подобными делами давно занимались надёжные люди. Он лишь контролировал, чтобы никто не ошибался. С тех самых пор, как добился всего, что задумывал. А теперь… Он не планировал никаких перемен и расширений бизнеса. Знал, как это хлопотно. Поэтому сам никак не мог понять, почему согласился на столь заманчивое предложение. Думал, сможет спихнуть всю работу на замов, директоров, финансистов. Но пока не выходило. И это нервировало его. Несмотря на то, что он успешно справлялся со всеми проблемами. На практике доказал, что всегда достигает намеченных целей, иначе никогда бы не добился того, что имел. Просто он всегда старался не выпендриваться должностями и титулами, когда в этом не возникала острая необходимость. Отмахивался, когда его уверяли, что у него не просто талант, а дар от Бога. Дар так дар, — для Алекса это не имело значения. Он просто делал свою работу, как умел. Старательно жил двумя жизни. И если никто не уличил его в раздвоении личности, значит, маскировался он на отлично.

Алекс посигналил застопорившему движение микроавтобусу. Тот тронулся и покатился по прямой, а Алекс повернул направо. Прежде чем ехать в больницу он должен был забрать друга из института. Он взглянул на часы и тяжело выдохнул — можно уже никуда не спешить. Опоздал.

Алекс сбавил скорость и остановил джип напротив центрального входа в Мед. Выключил зажигание, достал мобильный телефон, набрал номер и передумал.

Увидел её. Тогда Алекс уже знал, что Айя дочь Димки Корсака, его школьного друга. Она сразу показалась ему очень знакомой, ещё когда была лишь строчкой в личном деле её матери. Потом он долго состыковывал фамилию, дату рождения, родителей, а когда у него всё сошлось, приятно удивился, насколько девчонка похорошела. Впрочем, уже привлекательная девушка. Собственно, он и в спонсорство ввязался, когда узнал, что Айя здесь учится. Спасибо Серёге — свел с нужными людьми.

Айя стояла в компании нескольких студентов и что-то горячо доказывала.

Изящная, хрупкая и невероятно красивая. Алекс любовался ею. Красная шёлковая блузка, застёгнутая на все пуговички, подчёркивала высокую грудь, облегала плоский живот. Да и длинные ноги в белых брюках и летних туфельках на высоком каблуке выглядели сексуально, будоражили его инстинкты. У Алекса даже шея взмокла. Он открыл дверцу и плюхнулся в прохладный салон. В голове немного прояснилось. Сразу стало легче. И теперь он заметил то, что ему решительно не понравилось.

Мужская рука, по-хозяйски обнимающая ее за талию. Собственник внутри Алекса взвыл, рванулся вперед: отобрать, перекинуть через плечо и увезти к черту на рога. А уже там…Алексу пришлось стукнуть кулаком по рулю, приводя себя в чувства. Этот хлыщ, которому хотелось что-нибудь сломать, ее парень — Алекс это тоже знал. И он имеет права прикасаться к ней, целовать, ласкать…

— Черт! — выругался, прикидывая уязвимые места парня. Он прекрасно понимал, что тому нечего противопоставить и Алекс размажет его в два счета. Но кому станет легче от этого?

Неожиданный звонок отвлёк Алекса от девчонки. Звонили из отделения — нервничали, что он опаздывает. Операцию пришлось перенести — Айя никак не шла из головы. Да ещё и навязчивые мысли переломать к чертям руки ее парню.

Потом Алекс выпытывал о ней у её профессора, кардиолога и своего друга.

— У неё большое будущее! — отвечал Алексу профессор Корзин. — Она умна, напориста, талантлива. А глаза? Нет, ты видел, как у этой Корсак горят глаза?!

Глаза у неё действительно горели. Тем самым особым огнем, который делал из простых студентов высококлассных врачей.

Тогда же он твёрдо решил, что эта девушка непременно будет его. И он сделает для этого даже самое невозможное. Тогда же он, все-таки дождавшись друга, и позвонил ювелиру.

За весь разговор Туманова по телефону выражение лица Серёги Корзина постоянно менялось. Алексу тогда посчастливилось изучить всю палитру эмоций своего друга. От дружеского любопытства на широкой физиономии: зачем Туманову понадобился ювелир да еще такой именитый мастер? До искреннего изумления в маленьких светлых глазах: Туманов, оказывается, собрался жениться!

— Вот это новость! — ахал Корзин, почёсывая белобрысый затылок. — Жениться на девушке, которая ещё ни сном, ни духом обо всём этом! Она и тебя-то, гения и знаменитость, лично не знает. И знакомиться не собирается.

— Это ничего, — говорил Туманов с нелепой щенячьей радостью. Сам не понимая собственной реакции. Обычная ведь девчонка, а зацепило — не вырваться. — Она всё равно будет со мной. Не сомневайся.

Тогда Серёга Корзин не узнавал своего друга. Он никогда не видел его таким и никак не мог взять в толк, что стряслось. Его, что, подменили?! Да нет, вроде он…

И Сергей внимательно, как невиданную доселе диковинку, осматривал друга со всех сторон. И даже своего одноклассника припомнил — первоклассного психиатра.

— Всенепременно, — смеялся Алекс (в тот день он вообще много смеялся, нокаутируя старого друга), когда Корзин вдруг предложил ему проконсультироваться со специалистом. А потом заверял друга, что это он — Алекс Туманов собственной персоной. Тогда Сергей растерянно разводил руками.

Нет, точно подменили!

С того дня, как Алекс увидел повзрослевшую Айю и понял, что хочет ее и не только в свою постель, он изменился. Он и сам не знал, что может быть таким.

Он не преследовал Айю, хотя имел массу знакомств и способов для этого. Не искал встреч с ней, несмотря на отчаянное желание видеть её каждую минуту. Пожалуй, он даже избегал её, особенно когда его приглашали в Мед. Боялся не сдержаться, поддаться чувствам. А подобная опрометчивость могла испугать девчонку. А ей и без того страхов хватало. Хотя порой, замечая ее в институтском парке, что-то увлеченно читающую или рисующую очередные комиксы, ему до зуда хотелось закинуть ее на плечо и запереть в своем доме, спрятать от всего мира. Останавливало одно — она выглядела счастливой. И парень, с которым она встречалась был…неплохим. И это мучило больше всего. Отбирало у него права вмешиваться в ее жизнь.

Но сдержаться он так и не сумел. Ему всё время хотелось удивлять её, дарить подарки, радовать, видеть счастливый блеск в её глазах. И он удивлял через Леську. Благодаря сестре, Алекс многое узнал об Айе: о привычках, вкусах и мечтах. Алекс знал, что на завтрак Айя частенько готовит Леське блинчики с творогом и какао, которые любит сама. Знал, что она живёт морем, но не умеет плавать. Любит осень и ненавидит дождь. Ей нравится снег, бесшабашное катание на санках и детская игра в снежки. Она мечтает побывать в Норвегии, чьими сказочными историями зачитывается по ночам. Но при этом она жуткая мерзлячка и зимой с большой неохотой вылезает из-под одеяла.

Он подарил ей удивительное путешествие в сказочную страну фьордов, где она провела незабываемый месяц с Лесей. Он дарил ей цветы, и ему с Леськой частенько приходилось импровизировать, чтобы доставить очередной букет адресату. А порой доходило до абсурда: выбранный Алексом подарок Айе дарил тот её парень, а цветы — случайный прохожий. Алекса заботило лишь одно — счастье в любимых синих глазах. Он стал её персональным волшебником, убеждённым в главном, — настанет день, когда она окажется рядом с ним. И уж тогда он ни за что на свете её не отпустит. Он скорее умрёт, чем позволит ей уйти.

И она оказалась. Дважды. И оба раза не самым лучшим образом, но с судьбой не поспоришь. Только теперь он её не отпустил. И совершенно не знал, что делать дальше.

А он так привык всё держать под контролем. Всё и всех. Одна Айя никак не вписывалась в его привычный уклад жизни. Невзирая на год тайных ухаживаний, доводивших Алекса до сумасшествия. Айя была словно с другой планеты, из другого, параллельного и абсолютно чуждого ему мира. Такая притягательная и по-прежнему недоступная. Хотя теперь всецело его. По закону. Только чувства по этому закону не предусмотрены; любовь не прописывают в штампе. И это единственное, что пугало Алекса. Как влюбить в себя эту очаровательную и такую желанную девушку? Алекс бегло глядит в зеркало заднего вида.

Айя сидит, снова сцепив на коленях руки, и смотрит в окно. Машинально Алекс поворачивает голову, на короткий миг выхватывая картинку.

Ничего интересного. Всё как всегда. Шоссе, машины…Машины, шоссе…

Снова смотрит в зеркало заднего вида. Айя даже не шелохнется, виском прислонившись к стеклу.

Что с ней? Неужели все-таки боится?

Алекс переводит взгляд на серую ленту дороги, мельком глянув на обручальное кольцо, и улыбается краешком губ.

Она не боится его, нет. Она не говорила, за нее все сказали ее глаза, рваное дыхание и румянец на щеках. Алекс чувствует ее желание. Такое же необузданное, как в ту ночь в поезде. Такое же стремительное, обжигающее, сносящее крышу. Такое же, как у него. Но страсть — не любовь.

Он тяжело выдыхает. Кажется, он повторяется. Но от этого правда не перестает быть правдой. И она больно режет по самому живому. Заставляет нервничать. А ему до одури хочется остановить машину, вытащить из салона Айю и поцеловать. По-настоящему. Долгим страстным поцелуем. Прямо посреди шоссе. Доказывая ей, что она — его, всецело и навсегда. Показывая всем, кому она принадлежит. А потом поскорее добраться до своей огромной квартиры и брать ее без устали всю ночь напролет. Пить сладость ее стонов, слизывать мед ее соков и любить ее, доводя до оргазма. Ловить ее удовольствие губами. Ощущать на кончиках пальцев. Нет, одной ночи ему будет мало. Катастрофически мало.

Алекс встряхивает головой. От внезапно ожившего воображения Туманова резко бросает в жар, заламывает затылок, мутится в глазах, позвоночник прожигает раскаленным штырем, на лбу выступает пот.

Он взъерошивает волосы, смахивает со лба капли пота, ещё раз улыбнувшись обручальному кольцу. Сокрушено качает головой, мысленно укоряя себя за неосмотрительность.

Кто же упускает из виду дорогу, когда на заднем сидении сидит беременная жена? Хватит одного раза, когда он чуть не свихнулся, что причинил ей боль, что она пострадала. Его жена…

Жена…

Алекс даже присвистывает от удовольствия, так ему нравится!

Жена…

И ловит на себе удивленный взгляд Айи. Похоже, у него вошло в привычку ее удивлять. Ну что ж, пусть так.

Минуя последний перекресток, Алекс въезжает на подземную парковку элитной высотки. Выбирается из машины, помогает Айе. Она вкладывает в его руку свою ладошку. И это прикосновение…такое невинное…сносит все преграды.

Он шагает навстречу вместе с ней, сгребает ее в охапку и сминает ее губы поцелуем. Такие мягкие, нежные, они раскрываются ему, впуская его язык, сводя с ума, распаляя. Она отвечает ему с той же страстью: прикусывает губы, слизывает кровь и снова срывается, впиваясь в его губы жалящим, как укус, поцелуем.

Он не пытается быть нежным, просто не может. Слишком долго он мечтал о ней. Семь недель — это слишком много. Слишком много в его жизни было не тех женщин. Слишком. Всего слишком. Только ее не было.

Он не пытается быть нежным, опрокидывая ее на заднее сиденье машины, разрывая к черту ее платье. Сейчас его не в силах ничто остановить. Разорвись рядом бомба, он ни за что не оторвется от ее красивой груди. Не перестанет жадно втягивать ртом ее набухшие соски и исцеловывать каждый миллиметр ее нежной кожи. Ему плевать на все, кроме ее желания. Кроме ее отклика. Такого невероятного, что он и не смел о таком мечтать. Не думал, что она будет такой податливой и дерзкой в страсти. Что она будет не уступать ему, принимая его ласки, а будет вторить ему с тем же сумасшествием. И это рвет крышу, стирает все грани.

Айя вскрикивает, когда он одним движением входит в ее разгоряченное лоно. Резко, на всю длину. И тут же выгибается ему навстречу, вжимаясь в него, руками сжимает его ягодицы.

— Да… — срывается с ее губ. — Да… пожалуйста…еще…сильнее…

И сама ускоряется, впечатывая в себя, подмахивая ему, выгибаясь и содрогаясь в оргазме. Таком сильном, что следом не выдерживает и Алекс, кончая в ее пульсирующее лоно.

А после, переведя дыхание, закутывает ее в плед и несет в свою квартиру. Но когда переступает порог, Айя уже крепко спит, уткнувшись лицом в его плечо.

7

Конец апреля.

— Почему он? — вопрошает Павел, сжимая в руках фотографию русоволосой девчонки в ярко-красном сарафане в белый крупный горох. Она смотрит на него смеющимися синими глазами и молчит. Снимки не умеют разговаривать, а ему так хочется услышать её звонкий голосок, почувствовать её горячее дыхание у своей щеки и прикосновение её мягких, не знающих помады, губ. Сейчас особо остро. Потому что именно сейчас он потерял её навсегда. Она больше не принадлежит ему, в эти самые минуты став женой другого. И его воображение вмиг подкидывает ему картинки одна откровенней другой: она стоит на четвереньках, трясется от резких толчков мужика, трахающего ее сзади. Не нежно, как Павел имел ее, а грубо, по самые яйца, шлепающие о ее истекающую щелку. Ей же нравится грубость, раз от его нежности она никогда не кончала. А сейчас, растрахиваемая сзади — кончит? И воображение тут же подкидывает Павлу залитое спермой лицо Айи, ее волосы, грудь в белых потеках. И ее счастливо улыбающуюся от собственного оргазма.

Павлу становится дурно. Тошнота подкатывает к горлу, все расплывается. Жаркая волна неожиданной ревности ослепляет, и он со всего маху отшвыривает фотографию. Ударившись о стену, золочёная рамка разлетается вдребезги, а сверху ложится неповреждённый снимок той, которую он ненавидел и любил. Отчаянно и безнадёжно. Покачиваясь от внезапно накатившей слабости, Павел бредет в кухню, берет со стола початую бутылку водки и на вдохе делает несколько жадных глотков прямо из горла. Прозрачная жидкость обжигает горло, раскалённой лавой растекается по венам, принося минутное забвение. Выдохнув, Павел обессилено опускается на табурет. Он знает, что сам виноват, что Айя сейчас не с ним. Он сам обидел её, выгнал, подтолкнул в чужие объятия. Тогда он наивно полагал, что главное — её счастье, пусть и с другим. С ним она никогда бы не стала счастливой. Он слишком жалок и слаб, чтобы быть рядом с ней. И он готов был на всё, чтобы увидеть счастливый блеск в её не по возрасту мудрых глазах. Но тогда Павел не думал, что будет так невыносимо больно видеть её рядом с Тумановым. Всё-таки Павел любит её. Пусть не так, как Айя того заслуживала. Но любит. Он крепче сжимает бутылку в надежде, что алкоголь освободит его от этого проклятого чувства. Сколько уже можно мучиться? Он так устал. Он подносит к губам горлышко, но не делает ни глотка. В дверь звонят. Покачиваясь, Павел добредает до входной двери. Проворачивает замок и криво улыбается. На пороге его персональный Дьявол. Женщина, которая растоптала его жизнь. Алина.

— А, это ты, — нерадостно бубнит он и возвращается в спальню, на ходу допивая водку.

— Что за праздник? — интересуется девушка, брезгливо переступая через разбросанные в коридоре вещи. Павел в ответ неопределенно машет рукой.

— Имею право, — заплетающимся языком мямлит он, — расслабиться…

— Расслабиться? — Алина в удивлении приподнимает бровь. — От чего, позволь спросить? Устал ничего не делать?

— Да пошла ты, — выплевывает он, отбросив пустую бутылку.

— С удовольствием, но сперва… — она осекается, наткнувшись взглядом на разбитую фотографию. Приседает на корточки и поднимает портрет. — Теперь ясно, — хмыкает, рассматривая снимок. — И что вы все в ней нашли?

— Она свят…святая, — икнув, отвечает Павел и падает на кровать. Алина усмехается.

— Святая, говоришь? — она сминает фото и бросает в кучу стекла. — Святые не живут чужой жизнью, — жёстко добавляет она. Но Павел уже храпит, зарывшись в подушки.

— Спи, спи, Павлуша, — ядовито шепчет Алина, накинув на Павла покрывало, — пока можешь.

И, еще немного постояв над пьяным телом, уходит, оставив на кухонном столе черную папку.

Тьма сгущается над городом. Тяжёлым бархатом цепляется за наливающиеся цветом и жизнью ветви. Окутывает молчаливые пятиэтажки особым ночным безмолвием. Алина сидит на узком подоконнике, устремив взгляд в беззвёздное ночное небо, и курит. Её знобит. Дрожь не унял ни обжигающий кофе, ни початая бутылка коньяка. Озноб внутри неё, её частью, отголосками прошлого. От него невозможно избавиться. Ничто не может согреть от одиночества, давно ставшего её единственным спутником. Из открытой форточки тёплый ветерок тормошит её короткие чёрные волосы, мурашками пробегает по телу. В голове тяжело отдаются звуки гитары и барабана, рвущиеся из чьей-то стереосистемы. И сердце разбивается на осколки в такт очередному барабанному соло, возвращая Алину в далёкое прошлое, ни на минуту не отпускающее из своих гнусных лап.

Она выдыхает клубок дыма, прикрывает глаза и вновь оказывается на старой, на ладан дышащей койке приюта…

…Ей тринадцать. Растрёпанные волосы слиплись от грязи и крови. Распухшее лицо украшают сломанный нос, разбитая губа и рассечённая бровь. Живот жжёт нестерпимой болью. Дергает и рвёт на части между ногами. Руки трясутся, и хочется плакать, но слёз нет.

Пару часов назад её привезли из больницы, где ей удалось немного поспать после осмотра гинеколога, и заперли в «комнате совести». Так воспитатели детского дома называли тёмную комнату два на два, куда отправляли провинившихся воспитанников подумать над своим поведением. Алина была частой гостьей карцера и подозревала, что некогда здесь был чулан. Ни окна, ни свободного пространства, только полуразвалившаяся, сильно скрипучая кровать, на которой можно было лишь сидеть или лежать, свернувшись в три погибели.

Но в ту ночь её заперли там несправедливо. Изнасилованную, изувеченную, два года прожившую в аду подопытным кроликом, едва не ставшую расходным материалом.

Спасибо молодому доктору, который вместо того, чтобы пустить её «в расход» отпустил и даже денег дал, чтобы она смогла добраться домой. Только не знал её спаситель, что нет у неё дома. Один приют, куда не хотелось возвращаться. Несколько дней она скиталась по улицам чужого города, ночевала в подворотнях без медицинской помощи, пока не нарвалась на патруль. В отделении её накормили и даже врачу показали (он один и помог ей хоть немного уменьшить разрывающую на части физическую боль), а потом отправили обратно в детдом, где бросили в тёмный чулан. Зачем? Чтобы вернуть назад в ад?

Тогда, сидя в карцере и дрожа от холода, боли и страха, Амина ненавидела весь окружающий мир и лихорадочно искала путь для побега. Он нашёлся случайно. Из заточения её выпустила повариха приюта тётя Рая, всегда подкармливающая вечно голодную Амину чем-то вкусненьким. Единственная, кто стала Алине почти матерью. Единственная, кто искренне любила и хотела удочерить Алину. Не дали. Прознав о случившемся с ней, тётя Рая выкрала ключи от карцера и освободила девочку. Она принесла Алине сменную одежду, немного еды и денег. Алина помнила, как тётя Рая не сдерживала слёз, убиваясь, что не может приютить сиротинушку. Как просила прощения. И как уговаривала её бежать. Куда угодно, только подальше от этих извергов. И она сбежала, снова оказавшись на улице. Холодной зимой без крыши над головой в абсолютном неведении, что делать дальше. Вновь совершенно одна. Израненная маленькая девочка с искалеченной душой.

А спустя несколько недель ночёвок в бомжатниках и питания на помойках, она нашла в одежде измятую визитку с надписью на обратной стороне: «Скажешь, от Алекса. Тебе помогут», — и позвонила по указанному номеру. И ответившая девушка оказалась следователем прокуратуры. Она помогла Алине вернуть нормальное лицо, залечить раны, наказать виновных и нашла хорошую приёмную семью…

…Внезапно затихшая музыка разрывает нить воспоминаний. Алина сминает истлевшую до фильтра сигарету и прижимается лбом к холодному стеклу. С того жуткого времени прошло десять лет. За это время Алина узнала, что то были за опыты, ведь сама стала «продуктом» тех экспериментов. Выяснила она и какие влиятельные люди стояли за всеми теми кошмарами. И даже то, что та милая девушка-следователь обманула её. Власти так и не наказали всех виновных, которые по сей день продолжали свою мерзкую и губительную деятельность. Но сегодня она запустила собственный карающий механизм, который уже не остановить.

8

Конец апреля.

Оставив Айю в спальне, Алекс принимает душ. Долго стоит под холодными струями, усмиряя вновь накатившее желание. Упершись ладонями в стеклянную стенку, опустив голову и прикрыв глаза, он просто стоит и старательно изгоняет из себя мысли о спящей на его кровати Синеглазке.

Смешная. Едва он уложил ее на постель, как она тут же спихнула на свою сторону подушки. Нащупала одеяло и, всунув между коленями уголок, засопела. При этом белое легкое платьице (вернее то, что от него осталось после их парковочного безумия) сбилось на уровне талии, обнажив затянутые в шелк чулок ноги и ничем не прикрытую упругую попку, на которой проступили отпечатки его пальцев.

Алекс довольно улыбнулся, любуясь следами собственных пальцев и вспоминая, при каких обстоятельствах они были оставлены. Он знал, к утру их не будет и кожа снова станет ровного молочного цвета. А пока…он наклонился к Айе и медленно, едва касаясь, поцеловал там, где кожа стала ярко-розовой от его неудержимой страсти. Слизал собственную метку, чтобы легким укусом поставить новую. Айя недовольно заерзала, чудным образом не отстраняясь, а едва не впечатываясь попкой в его губы. Алекс приглушенно рассмеялся, лизнув место укуса. И словно в ответ на его ласку она слегка потянулась, перевернулась на живот, заграбастав подушку, и только тогда затихла, ровно дыша. Алекс усмехнулся, наблюдая за Айей. Надо же, она даже засыпает в той же позе, что и он. Осторожно и почти не дыша, Алекс стянул с длинных ножек чулки, провел пальцами по покатым бедрам, опуская платье, а следом и одеяло. Пряча ее идеальное тело от самого себя, убрал с лица разметавшиеся русые волосы, с наслаждением пропуская шелковистые локоны сквозь пальцы. И еще долго сидел на краю кровати, нюхая собственную ладонь, на которой остался ее запах.

И только когда в кармане ожил мобильный телефон, торопливо ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

— Да, Игнат, — ответил Алекс уже на кухне. Подошел к окну, за которым клубилась безлунная ночь.

— Слушай, — вздохнул, чем-то постукивая в трубке, и не зная, как продолжить. Алекс напрягся. Игнат Крушинин никогда не тушевался в разговорах и всегда был прямолинеен до безобразия. А тут вдруг засомневался, сопя в трубку.

— Игнат, в чем дело? Что-то с Асей?

— С Асей все в порядке, — раздраженно бросил он. Поссорились, что ли? Алекс покачал головой: милые бранятся, только тешатся. Впрочем, эти на памяти Алекса ссорились может пару раз, хотя вместе уже…

— Игнат, а сколько вы с Асей уже женаты?

— Десять лет…Да причем тут это?! Я звоню по поводу мотоциклиста.

— Какого мотоциклиста? — спросил и тут же вспомнил утреннего шумахера, едва не проехавшегося по капоту его джипа. — Ах, этого гребаного самоубийцу, — ухмыльнулся, ощущая, как здоровая и такая острая злость приглушила не угасающее желание. — Ну и?

— В общем… Не отдам я тебе ее.

— В смысле ее? — изумился Алекс. — Так за рулем девка, что ли, была?

— Угу, — как-то обреченно выдохнул друг и матерый мент. — И она уже все осознала и раскаялась.

— Прям-таки и раскаялась? — с насмешкой.

— Да хрен там, — фыркнул Игнат. — Дура малолетняя. Двадцать лет, а ума как у подростка. Но дочка приятеля, чтоб ее.

— Ммм, — протянул Алекс, довольно скалясь, — девочка в самом соку, а судя по утренней встрече — и горяча наверняка. Как раз…

— Облезешь. И не приведи…

— Игнат, — смеясь, перебил Алекс, наслаждаясь реакцией друга, который редко беспокоился за посторонних людей, значит, девушка ему дорога. Как он там сказал: дочка приятеля? Вот пусть и воспитывает. — Не кипятись. Не нужна мне твоя девочка. У меня своя в наличии.

— Да знаю я твоих, — заметно расслабившись, парировал Игнат, — их девочками даже с натяжкой не назовешь.

Маленькая, хрупкая, что бабочка. Кажется, сдавишь крепче и кости переломаешь. А так хочется сжать покрепче и не отпускать, пока не поймет, что она его и только. И чтобы всегда такой была, как сегодня: страстной, дикой и всегда готовой для него. Ох, мля…Выдохнул, ощущая, что еще пара таких мыслей и он пойдет проверять, как там его девочка без него.

— Алекс? — насторожился Игнат.

— Игнат, — глухо рыкнул Алекс, тяжело дыша. А член наливался кровью, норовя порвать трусы вместе со штанами, если он немедленно не избавится от мыслей о сексе с его маленькой горячей девочкой. — Иди…к жене.

И отключился. В душ! Холодный! И срочно!

И сколько он так уже стоит — непонятно. Наверное долго, потому что позвоночник успело свести дикой болью. Она выворачивает каждую косточку в его теле, натягивает до предела каждую связку. Рвет мышцы. А Алекс стоит, подрагивая от колких капель. Сцепив зубы и сжав кулаки. Сдерживая себя и свое неадекватное желание. Потому что понимает — с ней так нельзя. Нельзя тупо трахать ее, наплевав на ее потребности и желания. И даже тот факт, что она наверняка откликнется на его ласки, что вспыхнет от одного его поцелуя и будет сгорать вместе с ним, требуя, прося, моля и отдавая — не дает ему права вернуться в спальню, закинуть ее ножки себе на плечи и иметь всю ночь напролет. А еще беременность! Да, врач сказала — никаких патологий и запретов, но…

И это «но» разбивается о робкое, но такое обжигающее прикосновение. Он вздрагивает, ощущая, как раскаленная лавина накрывает его. Как острое желание сминается болью, вгрызающуюся в мышцы, превращается в яд, от которого нет антидота. Судороги скручивают ноги, раскаленным штырем протыкают каждый позвонок, вырывая приглушенный рык.

— Уйди, — хрипит он, сдерживаясь из последних сил, чтобы не рухнуть, взвыв от адской боли.

— Ты замерз, — уверенный голос Айи удерживает его от срыва. Сколько еще он продержится на таких качелях? Это же не жизнь — черте что, особенно последний месяц. На грани. Эмоции. Чувства. Боль. Как по острию ножа. Невыносимо, но будоражит опасностью. Притягивает, как Синеглазка, гладящая ладошками его закаменевшие плечи, сведенную спину.

Похоже, сегодня он, наконец, сорвался. Сцепив зубы, оборачивается, перехватывая хрупкие ладошки. Разворачивает Айю спиной и осторожно подталкивает к выходу.

— Уйди…пожалуйста…

Она кивает, подходит к двери и вдруг замирает, резко мотая головой. В несколько шагов оказывается совсем рядом, непозволительно, опасно. Черт, ну почему именно сегодня?

Вглазах расцветает алое марево от боли. Ему бы прилечь на что-то твердое, ровное и по возможности холодное. А еще добраться до спасительного обезболивающего. Но видать не судьба. Не обращая внимания на упрямство Синеглазки, не сводящей с Алекса внимательного взгляда, он медленно, не сгибая спины, сползает на дно кабинки.

— Тебе больно, — изумляется она, опускаясь рядом с ним на колени. Краем глаза он замечает, как Айя порывается прикоснуться к нему и как отдергивает руку, словно боится сделать еще больнее.

— Прости, — выдыхает он, сипло дыша. — Я не хотел тебя пугать. Ты…ты не должна была этого видеть. Не…

— Туманов, — перебивает она строго, — ты — идиот.

У него хватает сил, чтобы коротко усмехнуться. А следом зарычать от новой волны судороги. И все, что остается в его сознании — жгучая, выжигающая внутренности боль.

— Что делать? — голос Айи доносится, как сквозь вату. Выдохнув и расцепив кулаки, Алекс переводит затуманенный мукой взгляд на жену. — Туманов, сукин ты сын, делать что? Говори!

— В спальне… — голос ломается, рвет связки, вдруг ссохшиеся намертво. — Чемо…

— Я поняла, — не позволяет договорить. — В спальне экстренный чемоданчик. В нем обезболивающее.

Алекс лишь опускает веки, соглашаясь. Потому что кивнуть — равносильно самоубийству.

— Я сейчас. Ты только потерпи, пожалуйста.

Что ему еще остается?

Айя возвращается быстро, шуршит упаковкой, чем-то звенит. Он не чувствует, только видит, как она ловко затягивает жгут, как медленно, но точно вводит иглу в вену, распускает узел жгута и впрыскивает ему в вену спасительное лекарство, а после сгибает его руку в локте и держит. Долго, пока Алекс не начинает чувствовать ее холодные пальчики на своей коже. Пока мышцы не расслабляются, передавая эстафетную палочку штырю в позвонках.

— Лечь…

— Что? — вскидывается Айя, заглядывая в его лицо подозрительно блестящими глазами.

— Лечь, — повторяет Алекс громче. Ему просто нужно полежать на спине. Недолго. Холод кафеля вкупе с анальгетиком притупит боль.

Айя помогает ему: поддерживая, едва ли не перетаскивает на пол. Тяжело дыша, он вытягивается на полу, сразу же ощущая колкий холод.

— Я…полежу немного…отпустит…а ты…иди спать.

— Туманов, — устало парирует она, — хватит на сегодня командовать, ладно.

Она не спрашивает, устраивается рядом, закутавшись в банный халат, и затихает, теплым дыханием щекоча его кожу. Боль откатывается медленно, изо всех сил цепляясь за травмированный позвоночник, не желая уступать, и все же стихает. Алекс осторожно потягивается, вытягивает руку и обнимает молчаливую Синеглазку. Она тут же вздрагивает и пытается встать, но Алекс прижимает ее к своему боку, довольно улыбаясь.

— Тебе уже лучше? — спрашивает, все-таки приподнявшись на локте и заглядывая в его лицо.

— Немного, — врет с легкостью, не желая ее выпускать из своих объятий, хоть и понимает, что она наверняка замерзла. И вообще ей вредно лежать на холодном кафеле, но, черт возьми, как же приятно ощущать кожей ее близость, ее легкий цветочный аромат и ее всю. Сейчас близкую как никогда.

— Это хорошо. Лекс, скажи…а давно у тебя боли?

— Очень, — не лукавит, но развивать тему не жаждет. Слишком личное. Слишком тяжело до сих пор.

— А как же ты оперируешь? — в ее голосе изумление пополам с восхищением. И тепло растекается по венам.

— Успешно по большей части, — снова уходя ответа. И Айя принимает его игру, кивает, давая ему свободу для маневров. Умная девочка.

— Тогда может, попробуем встать? — и в нерешительности закусывает губу.

— А еще недавно ты была храбрее, — не сдерживается, чтобы подтрунить.

Но Айя лишь дергает плечом и оказывается на ногах первее его. Алексу встать гораздо тяжелее, все-таки внезапный приступ отпечатался не только в мозгу, но и в каждой клетке его тела. Давно с ним не случалось ничего подобного. Прежде ему удавалось если не предотвращать, то быстро купировать приступ. Сегодня его контроль дал слабину. Не вовремя.

Сделав неудачную попытку сесть, чтобы потом осторожно, не сгибая спины, подняться, Алекс встает одним рывком. Вот лежит и уже на ногах. Глотая рык и вспыхнувшую далеким отголоском боль.

Айя не позволяет ему упасть, обнимает за плечи со спины, давая третью точку опоры…себя. Ее прикосновение обжигает, сшибает с ритма и без того рехнувшееся сердце. И хочется сжать ее ладони, но страшно, что сломает. Поэтому он перехватывает одну, раскрывает и касается губами, мягко, благодаря и присваивая. Ее ладонь пахнет мылом и лекарством.

Айя вздыхает за спиной и целует между лопаток. С такой настойчивостью и упоительной лаской, что, верь Алекс в чудеса, решил бы, что она забирает его боль, растворяющуюся в каждом ее прикосновении. И что-то странное скручивается в паху, непохожее на прежнее желание: что-то нежное, щемящее, сжавшее в тисках горло. Он оборачивается к замершей Синеглазке: щеки разрумянились, на искусанных губах улыбка, а в больших глазах цвета летнего неба беспокойство, — и вдруг четко и ясно понимает — он лучше сдохнет, чем позволит ей исчезнуть из своей жизни.

— Вижу, тебе лучше, — кивает она и вдруг одевает его в халат, как маленького ребенка, сначала один рукав, потом второй, затягивает потуже пояс. Проводит рукой по его волосам, которые уже давно высохли. Снова кивает задумчиво. — Идем, кормить тебя буду, — на вздохе.

— Я не ем ночью, — говорит ей в затылок, с осторожностью канатоходца двигаясь следом. Боли больше нет. И облегчение расслабляет мышцы.

— А я ем, — парирует Айя, доставая из холодильника мясо. На плиту ставит сковороду, выкладывает мясо. Пока то готовится, распространяя по кухне обалденные ароматы, Айя нарезает салат. Выставляет на стол две дымящиеся чашки, салат, вазочку с печеньем, две квадратные тарелки, раскладывает вилки, ножи. — Знаешь, у меня папа часто работал по ночам и всегда сытно ел. Он говорил, что голодный журналист вместо сенсации будет видеть бифштекс и быстро выйдет в тираж.

Алекс усмехается, вспоминая помешанного на своей работе Димку. Он действительно был полуночником и всегда жрать хотел, словно стая волков. А уж какими количествами поглощал пищу даже представлять страшно, потому что никто из его друзей не понимал, как в него влезает все то количество съедаемого. И при этом он всегда оставался в форме: поджарый, легкий на подъем, — и ни дня не провел в спортзале.

— И я привыкла, что мужчина должен хорошо питаться, — она выкладывает на тарелки ароматное мясо, садится за стол. — Но ты можешь не есть, а просто наблюдать за мной, — и отправляет в рот маленький кусочек, зажмурившись от удовольствия.

— Только ради тебя, Синеглазка, — вздыхает, поймав на себе вопросительный взгляд. — В конце концов, должен же я знать, как готовит моя жена.

— Синеглазка? — переспрашивает почему-то шепотом.

Алекс кивает, наслаждаясь нежнейшим мясом. Пожалуй, нечто такое же восхитительное он ел у еще одного помешанного на еде друга.

— Мне нравится, — вдруг выдает Айя. Алекс смотрит на ее улыбку, задорные искорки в синих-пресиних глазищах и тихо смеется, отложив вилку с ножом. Потому что ему вдруг кажется, что она совсем не о прозвище говорит. Или обо всем махом. Неважно. Ей нравится и это прекрасно.

Дальше они едят молча. А расправившись с поздним ужином укладываются спать. Айя на огромной широкой кровати, появившейся в его спальне всего неделю назад. Алекс — на полу.

Вернувшись из душа и застав Алекса не в постели, а практически на голом полу, Айя растеряна. А еще она пытается улечься рядом с ним, но сейчас Алекс остается непреклонен.

— Ты будешь спать на кровати и никаких возражений! Все, тема закрыта, — обрывает он, даже не дав и слова произнести. Айя кивает, закусив губу, и ныряет под одеяло. Затихает. Алекс еще долго прислушивается к ровному дыханию Синеглазки. Спит. Ага, вечером она тоже спала и вдруг появилась на пороге ванной. И очень вовремя, нужно признать.

Он заставляет себя подняться и проверить. Действительно спит: на животе, обняв руками подушку. Поправив одеяло, оголившее спину, Алекс возвращается на пол и вырубается сразу.

А утром просыпается от женского крика.

9

Конец апреля.

…Коридор. Длинный. Белые стены. Желтые лампочки кое-где мигают. По стенам ползут черные тени. Я толкаю тяжелую дверь с большими красными буквами и оказываюсь в огромной комнате. Яркий свет слепит. Зажмуриваюсь. Жмусь к стене. Слышу голоса. Их много. И еще какие-то звуки. Резкие, от которых хочется зажать уши. И я закрываю их ладошками. Шепчу. Зову.

— Мама…мамочка, забери меня отсюда…

Всхлипываю. Кто-то проходит мимо. Я не вижу, потому что мои глаза все еще закрыты. Чувствую. Запах. Мерзкий. Страшный. От него хочется спрятаться. И я забиваюсь в угол. Голоса стихают. Остаются только звуки, похожие на тиканье часов. Я открываю глаза, растираю по щекам слезы. Свет больше не горит. В центре комнаты стоит узкая кровать и на ней кто-то лежит. Девочка. Ее длинные волосы спадают вниз.

— Эй… — зову тихо. Но она молчит. — Эй, пойдем отсюда.

Маленькими шажочками подхожу к кровати. Девочка спит. Руки сложены на груди поверх белой простыни.

— Эй…нужно идти, — тереблю ее за руку, но та свисает с кровати, будто тонкая веточка. А девочка молчит. Становится страшно. А вдруг она не спит. Я трясу ее, щипаю, пинаю. Она должна проснуться. Нам нужно уйти отсюда. Сбежать. Нам нельзя здесь. Здесь страшно. Мне страшно. Я домой хочу. К маме, которая никак не может меня найти. Я знаю! Она ищет меня!

Девочка стонет, но глаз не открывает. Живая! Живая! Радость стучит в горле. Еще долго я пытаюсь ее разбудить. И она почти просыпается. Но внезапно вспыхивает свет. Человек. Огромный. Он надвигается черной тучей, что-то говорит. Я не разбираю. Ноги прирастают к полу от страха. А руки нащупывают что-то холодное. Острое. Еще один шаг человека. Я смотрю на проснувшуюся девочку. Ей страшно. Я должна…должна помочь ей.

— Нет! — кричу, прыгаю на человека, выставив вперед руку. — Нет!

… — Айя! — голос прорывается сквозь белые стены, вибрирует в окнах. — Айя! Черт, да проснись же ты! — огонь обжигает щеку. Взвизгиваю, распахиваю глаза. Свет обжигает слизистые. А страх толкает вперед, выбраться, спастись.

— Нет…нет…я не хочу…пусти…отпусти… — шепчу, вырываясь из захвата сильных рук.

— Посмотри на меня! Да посмотри же ты на меня! — голос злой, рычащий, парализующий. Тяжело дыша, замираю и смотрю, наконец, на того, кто держит крепко. Красивое лицо, точно вылепленное скульптором, правильное. Высокие скулы, сжатые губы, аккуратная борода и черные глаза, в которых ураган эмоций. Такие знакомые…такие родные глаза.

— Имя! Назови меня по имени. Ну же! — приказывает, сжимая мои руки над головой. Больно.

— Мне…больно… — сбивчиво.

— Мое. Имя. — Едва ли не по слогам.

— Лекс… — выдыхаю, ощущая, как по щекам скатываются слезы. — Лекс, пожалуйста, мне больно.

Он встряхивает головой, словно отряхивается от чего-то. Выпускает мои запястья. Я растираю их, ощущая, как покалывает кожу. Пытаюсь избежать его пытливого взгляда, но не выходит. Лекс не отпускает. Смотрит пристально, выворачивая наизнанку. И в его взгляде черная ярость: жгучая, необузданная. И становится страшно до дрожи и спазмов в животе. Страшно, как в том сне. Но я ведь не должна…не должна его бояться?

— И давно тебя снятся кошмары? — хрипло, будто сам сорвал голос ором.

— Со смерти папы.

— Тебе снится отец? Ты видела его смерть? — вопросы тяжелы, что камень. Ложатся на сердце неподъемным грузом, слишком холодные, лишенные эмоции.

Мотаю головой.

— А что тебе снится … Айя? — он запинается на моем имени и выдыхает его с тревогой, словно ему тяжело держать в узде собственные эмоции.

— Я…я не знаю…ерунда какая-то… не помню… — сбивчиво, съеживаясь под его взглядом, моля, чтобы он перестал так смотреть и выспрашивать. Я не хочу об этом разговаривать. Не хочу.

Звонок телефона звучит неожиданно громко в повисшей тишине. Лекс хватает телефон, сбрасывает вызов. Но абонент настойчив.

— Александра, я занят! — рявкает в трубку и отшвыривает ее в сторону.

Я вздрагиваю, ошалело глядя на напряженного мужа, сидящего на моих ногах. Красивый, сильный. И я вдруг понимаю, что мне совершенно не нравится, что в его жизни есть женщины. Даже те, на кого он так орет, готовый едва ли не порвать в клочья. Вот не нравится и все. И это чувство такое странное, что становится неловко.

— Лекс, слезь с меня. Мне тяжело, — пряча собственные мысли за неожиданной злостью.

— Не увиливай от темы, Айя, — хмурится он, но не двигается с места. — Что тебе снится?

— Иди к черту! — кричу, упершись ладонями в его обнаженную грудь. Вот уж чего не стоило делать. Пальцы обжигает, словно током. И я отдергиваю их, прижимаю к щекам, которые горят огнем.

— Обязательно, но позже. А пока отвечай на вопрос, Айя. Ну же, я жду. Пока терпеливо, но это пока, девочка.

И в его голосе отчетливо улавливаю звон металла. Жестокий, хладнокровный, не терпящий возражений. Такие всегда идут напролом и добиваются намеченной цели. Во что бы то ни стало. И мне совершенно не хочется испытывать на себе его персональные методы достижения цели. Но и признаться…рассказать…снова вспомнить…я не могу.

Прикрываю глаза, ощущая, как внутри все трясется от страха. И прошлое полынной горечью растекается под кожей, сбивает дыхание, сушит горло, мешая произнести хоть слово.

— Пить хочу… — выдавливаю из себя. Мне нужна передышка. Нужно собраться с мыслями, подумать. Но сделать это рядом с этим властным мужчиной, не дающим и шанса на отступление — просто невозможно.

— Лежи, — приказывает Лекс после недолгого молчания. Поднимается на ноги. — И мы еще не закончили, — напоминает, сверкнув чернотой глаз.

Лекс исчезает в недрах квартиры. А я откидываюсь на подушки, наблюдая за игрой солнечных зайчиков, проникающих сквозь неплотно прикрытые шторы. Встаю, распахиваю их и жмурюсь от удовольствия, подставив лицо утренним лучам. Такое замечательное утро. И как же горько внутри. Паршиво. Тошно. Потому что одно мое слово разрушит все, что еще вчера казалось таким правильным. Таким настоящим.

Горячая ладонь ложится на живот, разгоняя тепло по венам. Дыхание щекочет макушку, а перед глазами возникает запотевшая бутылка воды. Делаю несколько жадных глотков, наслаждаясь холодом, переплетающимся с жаром прикосновений. Улыбаюсь. Криво, но на большее нет сил.

— Спасибо.

Поцелуй в макушку мне ответом.

— Как ты себя чувствуешь? — я всерьез обеспокоена, вспомнив прошедшую ночь. — Спина не болит?

— Все хорошо, Айя. Все хорошо. И ты снова увиливаешь от нашей темы.

— Я хочу знать, — развернувшись в его руках, заглядываю в его посерьезневшее лицо, — хочу все знать о твоей болезни. Хочу…

— Айя, — обрывает тихо, но настойчиво.

— Не хочешь говорить, — понимаю я, но меня это совершенно не устраивает. Нельзя выстраивать отношения на лжи и недомолвках, а нам придется жить вместе не только в постели и если не всю жизнь, то определенно какое-то время. А значит, нужно искать компромисс. Или хотя бы попытаться. — Мне нужно одеться, — прошу, и голос дрожит отчего-то. Искать одежду нет желания, потому что страх передумать торопит. Я понимаю: если сейчас не расскажу, то потом не смогу. На полу обнаруживаю банный халат, закутываюсь в него и усаживаюсь на кровати, по-турецки скрестив ноги. Лекс остается у окна, но не сводит с меня взгляда, внимательного, серьезного, удерживающего крепче любых объятий. И я смотрю в черные омуты, увязая в них, не позволяя себе отступить и понимая, что мое признание может разбить вдребезги мое выдуманное утреннее счастье. — Я… — как же сложно сказать. Как трудно признать то, что столько лет не дает покоя. То, о чем не позволяют забыть. А так хочется зажмуриться, и чтобы ничего никогда не было: ни той больницы, ни большого и злого мужчины, наступающего на меня. Ни-че-го. Я смотрю в стену напротив, ища подходящие слова и силы, чтобы их произнести.

— Айя? — родной голос совсем близко, мягкий, вибрирующий, успокаивающий.

— Я…я…убила человека, — детский страх подкрадывается незаметно, холодными пальцами сжимает сердце, кровавыми картинками застилает глаза. Я мотаю головой, отгоняя жуткие видения, и зажмуриваюсь до белых кругов. Холод сводит пальцы, покрывает изморозью кожу, все внутри заиндевеет от трех слов, намертво врезавшихся в мою жизнь ночными кошмарами. — Я… — сглатываю колючий комок, мешающий говорить, — я…плохо помню. Я хотела спасти девочку…маленькую девочку…она лежала там такая беззащитная, ей некому было помочь. И мама… — слезы предательски скатываются по щекам, я раскачиваюсь взад-вперед, точно неваляшка, — мама все не приходила…а я звала…звала…а потом он…он был такой большой…злой…и я…я просто ударила…и кровь…я помню кровь…много крови на руках… — выставляю перед собой ладошки, перепачканные чем-то темным, липким. Вздрагиваю, принимаясь лихорадочно отирать их о простыню. Еще и еще. Но ничего не выходит. — Они… — вытягиваю их перед собой, поднимаю взгляд на побледневшее мужское лицо, всхлипываю.

И сильные руки сгребают в охапку, прижимают к мужскому телу, пахнущему кофе и корицей, и немного апельсином. Вдыхаю аромат, стекающий по горлу, оседающий на языке, мягкий, ласкающий, превращающий страхи лишь в воспоминания.

— Тише…все прошло…я с тобой…

Голос Лекса успокаивает, дарит ощущение защиты. И я льну к нему, вцепляясь в его плечи, желая спрятаться за ним от всего мира.

— Тебя больше никто не обидит, — убеждает он, усадив меня к себе на колени и баюкая как маленькую.

— Не обидит, — эхом его слов. Криво усмехаюсь. — Разве можно обидеть убийцу?

— Ты — не убийца, — неожиданно зло возражает Лекс, ладонями обхватив мое лицо. — Ты никого не убивала, — настойчиво повторяет он, не позволяя отвернуться, гипнотизируя. — И я тебе докажу.

— Докажешь? — непонимание стучит по темечку, пульсирует в висках. — Как? Я сама видела тело…мертвое тело, Алекс! — срываюсь на крик. — Понимаешь?! И я…я…

Сказать о записи не получается. Голос дрожит, ломается, а вместе с ним ломается что-то внутри.

— Айя, — он не выпускает моего лица, не отводит взгляда, в котором бушует ураган эмоций и среди них — твердая уверенность в своей правоте. — Послушай меня. Сегодня вечером я докажу тебе, что ты никого не убивала. Просто поверь мне, — он прикладывает палец к моим губам, не позволяя возразить. — Сегодня вечером, слышишь?

Киваю. Сегодня вечером. И так хочется верить, но вопрос сам слетает с языка:

— Как? Я…я не понимаю.

— Если я просто скажу — ты не поверишь. Ты должна увидеть сама. Сама, понимаешь?

Качаю головой. Понимаю что? Увидеть что?

— Айя, — Лекс вздыхает, словно ему трудно подбирать слова. А я ничего не понимаю. Он не кричит, не выгоняет меня взашей, не кривится от омерзения, а пытается защитить снова. Только теперь от моих собственных кошмаров. Почему? Почему он так уверен, что моя вина — всего лишь пшик, который он развеет щелчком пальцев? — Айя…

Но теперь я не позволяю ему договорить, потому что вдруг становится страшно, что его слова снова перевернут мой мир вверх тормашками. А мне…мне сейчас не выдержать этого. Не сейчас. Пусть вечером. Пусть обманет — я выдержу, сделаю вид, что он разубедил меня. Потому что невозможно отмотать время назад. Невозможно воскресить мертвеца. Чудес не бывает, даже если в качестве персонального волшебника — этот хмурый и сильный мужчина, ласкающий взглядом. И сейчас мне не нужно большего, только он рядом. И я сама тянусь к нему, прижимаясь губами в робком поцелуе.

— Айя? — похоже, он удивлен.

И улыбка скользит по губам.

— Хватит болтать, — выдыхаю, глотая горечь, осевшую на языке. — Просто помоги мне…помоги забыть…

Больше ему не нужно слов. Он укладывает меня на спину и парой неуловимых движений оставляет без одежды. Он не спешит. Целует медленно, Играется с языком, сплетая с моим и выпуская. Слегка прихватывает губу, прикусывает, а затем зализывает. И снова проникает в рот, углубляя поцелуй. Я обнимаю его за плечи, скольжу пальчиками вдоль позвонков, по ямочкам на пояснице, вдоль кривого шрама на бедре и снова вверх, ловя ртом глухое рычание. Жар плавит тело и мысли. И становится все неважным, только он. Только его руки, ласкающие, сжимающие, дразнящие. Только его губы, играющиеся с острыми вершинами грудей. Только зубы, оставляющие метки. Только он. Мой.

И я вторю каждому его движению, сходя с ума, распаляясь, вновь отпуская себя. Но Лекс не позволяет, замирает, нависнув надо мной на вытянутых руках. Улыбается. А в глазах туман желания.

— Что? — сипло, не понимая, почему он замер, когда во мне все горит, требует его немедленно.

— Попроси, — вдруг выдыхает он. — Скажи мне, чего ты хочешь.

Вот же… Пашка часто требовал кричать, стонать, даже когда ничего не хотелось. Ему нравились мои крики, с ними он кончал гораздо быстрее и брал меня жестче, словно слетал с катушек. И никогда…никогда не спрашивал меня, чего я хочу. И хочу ли я вообще. Для него всегда было важно только его желание. А сейчас я смотрю на Лекса, вижу, как он напряжен, балансирует на грани, сдерживая рвущуюся наружу похоть, что затянула туманом его взгляд, и понимаю, как ему важно знать. Знать, что я хочу именно его. И улыбка скользит по припухшим губам.

— Лекс… — прихватываю его нижнюю губу, играючи. Пальчиками провожу по скуле, вниз по шелку коротких волос. Оказывается, борода у него мягкая. Так и хочется прикасаться. — Я хочу тебя, Лекс… Возьми меня, пожалуйста. Я больше не могу…

— Синеглазка моя… — хрипит Лекс, входя в меня сразу на всю длину.

Я выгибаюсь, не сдерживая громкий стон, от прикосновения горячей и твердой плоти. И тут же закусываю губу.

— Нет… — шепчет он, большим пальцем очерчивая контур губ. — Только не молчи…Кричи для меня, маленькая моя…

И впивается в рот своим, подхватив меня за талию, сжимая, не давая шанса увернуться. Да я и не хочу, ощущая его в себе так остро, что молчать просто нет сил. Его мощные движения становятся быстрее, глубже, вырывая из груди крики удовольствия. Я бьюсь в его руках, извиваясь, уже не в силах выдерживать эту пытку. И когда я резко выгибаюсь, вцепляясь в его плечи, он содрогается всем телом, увлекая меня за собой в оглушительную пустоту.

— Воды…срочно воды… — шепчу, выровняв дыхание, и делаю попытку выбраться из рук Лекса, минуту назад уложившего меня на себя и гладящего мою спину.

— Лежи, — приказывает он, бережно переложив меня на кровать и мягко коснувшись губ.

— Поесть бы тоже не мешало, — вздыхаю, потягиваясь и наблюдая, как Лекс натягивает джинсы на голое тело. Любуясь его широкой спиной, перевитой мышцами, перекатывающимися под смуглой кожей. А он как чувствует мое внимание, сводит и разводит руки, двигает плечами, потягивается. Красуется. — Да хоть сейчас на обложку глянца, — прыскаю со смеху. — Только мне воды сперва, а уж потом валяйте, развлекайтесь, — протягиваю весело.

Лекс фыркает, обходит кровать и бросает мне початую бутылку минералки. Ловлю на лету, охнув от неожиданности, когда холодные капли попадают на разгоряченную кожу. Лекс подхватывает разнос с чем-то вкусно-пахнущим. И когда только притащил? Усаживается на краю кровати и улыбается, пряча за улыбкой истинные чувства, которые отражаются в черных глазах и в которые так трудно поверить. Нежность, беспокойство и что-то еще, пьянящее, не поддающееся расшифровке. Но робкая надежда все-таки распускается в груди. И страх трусливой крысой забивается где-то на задворках души, отпуская из своих цепких лапок, позволяя поверить, что все будет хорошо и не только этим вечером.

— Кажется, кто-то хотел есть, — Лекс шутливо щелкает меня по носу. Я морщусь и киваю, улавливая тонкий аромат омлета.

А уже через мгновение передо мной появляется тарелка с омлетом ярко-желтого цвета, украшенного дольками апельсина, и пузатая чашка какао. Желудок тут же отзывается довольным урчанием, что о нем, наконец, вспомнили. А я краснею под тихий смех Лекса.

— Ешь, ешь. Тебе сейчас нужно хорошо питаться.

— А ты? — спрашиваю, уткнувшись в тарелку.

— И я, — веселится Лекс, ловко разрезав омлет и, подцепив кусочек, подносит к моим губам. — Давай, за папу, — я послушно съедаю нежный кусочек, таящий во рту, — за…

Договорить он не успевает, так и замирает с вилкой в руке, когда тишину квартиру оглушает звук открывающегося замка.

10

Конец апреля.

— Не откроет, — фыркает Лекс, повернувшись ко мне и отправив себе в рот кусочек омлета на вилке.

— А кто это? — спрашиваю, подофигевшая реакцией Лекса. Кто может ломиться к нему в квартиру? Подружка? Любовница? Он ведь не монах, наверняка, отбоя от девиц нет. И наверняка с кем-то он даже жил или…

— Это моя сестра, — перебивает он мои мысли. И я невольно выдыхаю, ощущая, что за эти несколько секунд мое тело словно превратилось в готовую вот-вот лопнуть струну. Облегчение махом смывает все сомнения, расслабляет скрученные до предела мышцы. — Она уже давненько не была у меня и не знает, что я поменял замки. А то она большая любительница совать свой нос в чужую жизнь. В данном случае, в мою личную.

— Марина тоже такая, — почему-то сейчас язык не поворачивается называть ее мамой. Лекс не уточняет, видимо, понимая, о ком я говорю. — У нас с ней даже договор был.

— Договор? — хмурится Лекс. А его сестра настойчиво пытается попасть в квартиру. И мне это до жути не нравится. Если тебе не открывают, значит, не хотят видеть. Что за упорство?

Лекс перехватывает мой взгляд, то и дело устремляющийся в коридор.

— Погоди, через минуту звонить начнет. А ты пока рассказывай про договор.

Вздыхаю, уже жалея, что упомянула о нем. Как-то слишком много откровений для одного утра. И это пугает немного, но отступать-то уже некуда. Сама решила быть откровенной.

— Я выхожу замуж за Пашку, а она оставляет меня в покое и…

Меня перебивает звонок мобильного. Моего. Тянусь к трубке: на дисплее высвечивается имя подруги. Вздыхаю.

— Ответь, — настаивает Лекс, видя мое нежелание. Принимаю вызов, замечая, как меняется его лицо из улыбчивого и расслабленного в хмурое, скованное нешуточным напряжением. Это чем же он так недоволен снова? Приходом сестры или прерванным разговором?

— Айя, не смей бросать трубку! — ровным тоном приказывает Леська.

— Да я и не собиралась, — возражаю, улавливая вздох облегчения.

— Отлично. Тогда передай Туманову, пусть лучше впустит меня, а то хуже будет. Меня никакие замки не остановят.

— Так это ты? — выдыхаю изумленно.

— Я. И извиняться за испорченное утро не намереваюсь. Во-первых, уже полдень на часах. А во-вторых, я зла на вас. Так что давайте, вызволяйтесь, буду вас пытать, — последнее сказано со смешком.

А я растерянно смотрю на мужа, который, судя по усмешке на губах, слышал каждое Леськино слово. Фыркнув, Лекс отставляет разнос и исчезает в коридоре, а уже через мгновение до меня доносится гневный голос подруги и цокот каблуков.

— Александра, ты не у себя дома, — Лекс говорит тихо, но в каждом звуке вибрирует злость и что-то еще, парализующее, дающее понять, что говоривший шутить не намерен. И, похоже, Леська это тоже понимает, потому что перестук каблуков стихает.

— Ладно, подожду на кухне. Я надеюсь, меня тут хоть накормят?

— Александра! — одергивает Лекс, а в ответ получает недовольное бурчание.

Лекс возвращается в спальню спустя минуту, замирает в проходе, плечом привалившись к косяку и скрестив на груди руки. Не руки — ручищи, сильные, перевитые жгутами мускул. Поразительно, как такие ручищи могут быть настолько нежными, ласковыми, что пух. А какое дарят наслаждение — с ума сойти можно. Впрочем, я, наверное, и сошла, раз думаю о его пальцах внутри себя и внизу живота разливается жидкий огонь.

— Ты так мило смущаешься, — отзывается Лекс хрипло. — К гадалке не ходи — сразу ясно о чем ты думаешь.

— И о чем же? — вздергиваю подбородок. Наши взгляды сталкиваются, не желая уступать. И я впервые замечаю сеточку морщинок, убегающих от прищуренных темных глаз. А ведь он не так уж и молод, как я думала при первой нашей встрече. Красив, бесспорно. Прямой нос, волевой подбородок, высокий лоб, безупречно уложенные смоляные волосы и внимательные черные глаза, обрамленные длинными густыми ресницами, любая девчонка обзавидуется. Даже тонкий шрам, рассекающий губы красит его, придает мужественности. Такие губы хочется целовать, чтобы ощутить, какие они…как это целовать этот белесый шрам. И я знаю, каково это: волнующе и крышесносно. Засмотревшись, не замечаю, как он оказывается близко, склонившись надо мной и губами касаясь мочки уха.

— Если скажу, меня даже армагеддон не остановит, — выдыхает, лаская дыханием. Волна возбуждения прокатывается по телу россыпью мурашек. Вздрагиваю, прикрыв глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не откинуться ему на грудь и не забыться в его руках. — Ты такая отзывчивая, рехнуться можно, — шепчет, прихватив губами мочку уха. Срывая приглушенный стон.

— Лекс…там Леся…

— Да, — соглашается и отстраняется, мазнув губами по скуле. — Но сперва договор. Что Марина тебе обещала взамен?

Он не уточняет, а я не переспрашиваю, но сейчас признаваться гораздо легче, потому что внутри тепло и легко. Потому что с каждой минутой крепнет уверенность, что я все делаю правильно. Что этот сильный и властный мужчина не обидит меня. И что ему просто жизненно необходимо знать.

— Она обещала уничтожить улики, — на выдохе, не сомневаясь, не позволяя голосу подвести.

— Улики? — бровь изгибается, а в глазах вспыхивает что-то странное, пугающее. — Какие улики? — он делает шаг ко мне, но вдруг замирает, словно наткнувшись на стену.

— Запись и орудие… — голос все-таки сбивается, но Алекс все понимает. Кивает. А на лице застывает бездушная маска, и только глаза…в глазах нет равнодушия, но Лекс отворачивается, не позволяя видеть его эмоции. Почему? Я порываюсь спросить, но он обрывает меня резким:

— Иди в душ, Айя.

И уходит. А я ничего не понимаю, смотря вслед ушедшему мужу. И обида закипает слезами на глазах, душит. Закусываю губу, чтобы не разреветься, и торопливо иду в душ. Прохладные струи возвращают ясность мысли, но не приносят облегчения или понимания. Что это было? Что за перепады настроения? То он нежный до головокружения, трепетный любовник и заботливый муж, уберегающий, понимающий, то равнодушный, жесткий до обиды. Почему? Что я сказала ему такого, что вмиг переменило его отношение ко мне? Неужели все-таки до него дошла мысль, что его жена — убийца? Неужели понял, какая это мерзость?

Выдохнув, выбираюсь из укрытия. Наспех одеваюсь в новые джинсы и футболку, обнаруженные на краю кровати, заплетаю влажные волосы в косу и замираю на пороге кухни. Леська стоит у окна, поджав губы, расстроенная и озадаченная. Одна. Лекс ушел. Прост взял и ушел, не сказав ни слова. Как же так? Почему? Что случилось? Сердце трепыхается испуганной пташкой, пойманной в силки.

— Леся… — зову тихо. Подруга оборачивается резко, и выражение ее лица меняется со скоростью света, смягчаясь, расцвечиваясь радушной улыбкой. Не сдерживаю горькой усмешки, уже дважды за сегодня наблюдая странные метаморфозы человеческих лиц. — Где Алекс…ей? — запнувшись, спрятав руки в карманы джинс.

— Братец умчался по делам. Срочно позвонили, вот он и помчался. Бизнес, чтоб его. Меня попросил за тобой приглядеть, — она говорит спокойно, не задумываясь, словно заранее заготовила речь, где каждое слово — вранье. И настроение падает ниже плинтуса. Хочется зарыться под одеяло и ничего не делать. Но жалеть себя — последнее дело. И пусть мне обидно и хочется реветь сутки напролет, я постараюсь справится. И шопинг — самое действенное средство. Все-таки все мои вещи остались или у Марины, или у Леськи.

— Мне нужно забрать свои вещи, — говорю, не смотря на подругу. Не могу. Что-то мешает заглянуть в ее зеленые глаза.

— И прикупить что-нибудь новенькое, — хмыкает Леська, словно прочитав мои мысли. — Теперь тебе нужно соответствовать, подруга. Братец человек публичный, частенько светится на обложках глянца, так что…

— Леся, хватит, — перебиваю подругу. — Просто поехали уже, ладно?

Поднимаюсь резко, на мгновение теряю равновесие, но упираюсь ладонью в стену, переводя дыхание.

Леська подставляет плечо, на которое я благодарно опираюсь. Сажусь на стул.

— Вот я балда, Айка, — сокрушается Леська. — Прости меня нерадивую. Как ты себя чувствуешь?

— Штормит, — отвечаю как недавно Лексу. — Но жить буду.

— Алекс знает?

Киваю.

— И что говорит?

С губ слетает нервный смешок.

— Леся, я с ним и суток не провела. Что он может говорить? Когда? Нам, знаешь, как-то не до бесед было.

Леська фыркает весело.

— Конечно, вы же молодожены! Только я не въеду, как вы так сразу с места и жениться? На тебя совсем не похоже. Или я чего-то не знаю?

Я лишь пожимаю плечами, затылком упершись в стену. Не знает она, что Лекс и есть тот самый незнакомец из поезда. Не знает, что я боюсь за него. Боюсь стать его уязвимым местом. Боюсь, что уже им стала.

— Айя? — руки Леськи лежат на моих коленях, сама она сидит на корточках напротив, тревожно заглядывая в мое лицо.

— Все хорошо, Леся. Все хорошо.

— Ну да, — фыркает подруга. — Ты уже и словами братца разговариваешь. Когда только спеться успели?

— Семь недель назад, — отвечаю ровно и прыскаю со смеху, наблюдая, как вытягивается лицо подруги, а ее зеленые глаза становятся похожими на два блюдца.

— То есть ты хочешь сказать… — начинает она, но вдруг замирает взглядом на моем еще плоском животе. Поднимается, задумчиво качая головой. Похоже, ей все ясно и без моих признаний и аргументов. — Что ж, теперь ясно, почему Алекс так внезапно сдался.

— Сдался? — хмурюсь, смутно догадываясь, что имеет в виду подруга. — Нет, Леся, ты не права. Лекс не знает, кто отец ребенка. Я не говорила.

— Думаешь, ему нужны твои слова? — она выгибает бровь таким знакомым братовым движением, что не остается никаких сомнений в их родстве.

— А разве нет? Как он может знать обо мне что-то наверняка? Особенно о беременности?

— Алекс может. И поверь, он уже все знает. Или узнает в скором времени, — на ее тонких губах, выкрашенных алой помадой, скользит усмешка. — А ты действительно не знаешь, кто отец? — неожиданно тихо спрашивает Леся.

— Знаю, — отвечаю так, словно подруга спрашивает самую большую глупость. — Мой муж.

Никогда не видела Леську такой счастливой. И никогда не думала, что смогу ее за это возненавидеть. А я оказываюсь на грани, когда мы выходим из пятого бутика одежды, где Леська умудрилась заставить меня перемерить едва ли не всю коллекцию летних платьев. Сама же она попутно «грабила» детские магазины, сметая с прилавков пинетки, распашонки, ползунки и полностью игнорируя мои увещевания о том, что покупать вещи еще не родившемуся ребенку — плохая примета.

— А мы не верим в приметы, — отмахивается она в очередной раз, застыв перед витриной с детской кроваткой.

— Нет, нет и нет! — протестую я, уволакивая Леську куда подальше. — Во-первых, кроватку я буду покупать сама, — ловлю на себе насмешливый взгляд подруги, говорящий мне, что я сама наивность. Ну и пусть. В конце концов, у меня есть муж, а у малыша или малышки папа, вот пусть он и озадачивается покупкой мебели, а не будущая крестная, которая едва ли не сама напросилась на эту почетную роль. А с другой стороны, кто как не она. Других близких подруг у меня нет, да и вообще близких, кроме Леськи и ее брата. Впрочем, о последнем думать не стоит. С тех пор, как он уехал — ни разу не позвонил не то что мне, даже сестре. Пропал, растворился, как и не было. И только запах, въевшийся в кожу, да колечко на безымянном пальце говорили, что этот мужчина — не вымысел.

— А во-вторых?

Смотрю озадаченно на явно смеющуюся надо мной подругу. Похоже, я сильно увлеклась собственными мыслями и потеряла нить разговора.

— Ты сказала, что, во-первых, будешь покупать кроватку сама, в чем я сильно сомневаюсь, потому что когда Алекс осознает всю глобальность сего знаменательного события, — стреляет глазками на мой живот, — он будет не так переборчив, как я.

— Леся, — протягиваю с улыбкой я, вдруг живо представив себе носящегося по торговому центру Лекса, обвешанного пакетами с покупками. Да уж, картинка еще та. И вдруг так сильно захотелось увидеть это воочию, что пришлось тряхнуть волосами, отгоняя видения.

— Ты в порядке?

Киваю, подхватывая Леську под руку, и утягиваю в ближайшее кафе.

Мы устраиваемся за столиком на небольшом балкончике, где тихо и уютно. Леська делает заказ, а я просто смотрю вокруг: мимо проходит молодая парочка, на ходу целуясь и хохоча; на эскалаторе вверх поднимается женщина с мальчишкой, перепрыгивающим через ступеньки. А вот из бутика мужской одежды рядом с кафе выходит высокий брюнет, поправляя явно только купленный пиджак, вот он замирает, оборачивается, кем-то окликнутый, и я перестаю дышать. Мир сужается до одного-единственного взгляда, цепкого, оценивающего. Взгляда, что преследует в ночных кошмарах. Руки холодеют, и все тело застывает восковой фигурой. А я не могу отвернуться. Сделать вдох не могу, потому что ночной кошмар вдруг обрел реальность. Невозможную, страшную, жуткую. Неужели я сошла с ума?

Зажмуриваюсь что есть силы, отсчитывая удары сердца. Уговариваю себя, что мне показалось, что я просто переутомилась, отсюда и странные видения. Глупости. Мертвецы не оживают. Не оживают. Я распахиваю глаза, чтобы увидеть, как мой ночной кошмар двигается прямо к нашему столику.

11

Конец апреля.

Когда Айя сказала о договоре, Алекс живо представил, как сломает шею ее матери. Как его пальцы обхватывают хрупкое горло. Как в голубых глазах плещется страх. А его пальцы сжимаются все крепче, пока не перестает биться пульс. И это видение было настолько осязаемым, что он поспешил убраться подальше от Синеглазки. Боялся испугать. Не хотел, чтобы она поняла, о чем он думает. Леська все поняла без слов — научилась за столько лет их непростой жизни. Пообещала все уладить и присмотреть за Айей. А ему нужно было подумать.

И он приехал туда, где это всегда получалось наиболее удачно — на могилу родителей. От греха подальше. Потому что желание придушить Марину становилось все острее. Алекс понимал, что не будь Марины — многие проблемы отпадут сами собой. Но он не мог. Не мог убить ее, хотя хотел до кровавой пелены перед глазами.

Проклятье! Он не узнавал ее. Не верил, что Марина способна шантажировать родную дочь. Не та Марина, которую он знал много лет. Не та Марина, что встречала с ним рассветы и провожала закаты, и которую он учил водить мотоцикл. Не верил, но знал — Айя не врет и той Марины больше нет. И боль находила прорехи в давно залатанной душе, ядом проливалась на растрепанные швы.

Взъерошив волосы, Алекс взглянул на черно-белые снимки родителей: такие молодые, счастливые. Такими он их запомнил. И тоска больше не бередила память. Привык. Как к ноющей боли в спине и редким судорожным приступам. И лучшим другом ему были маленькие белые таблетки, утихомиривающие приступы и ворующие сны. Правда в последнее время он постоянно их где-то забывал. А все Айя. Она одним махом уложила его привычную жизнь на лопатки и заполнила собой. Айя. От мысли о Синеглазке жажда убийства сменилась жгучим желанием, тугим узлом скрутившимся в паху. Алекс с усмешкой покачал головой, усмиряя разбушевавшиеся гормоны. Позвонил Леське, выяснил, какой супермаркет его девочки решили обогатить сегодня.

Уже в машине набрал номер друга. Игнат ответил сразу.

— Игнат, ты можешь установить наружку за Мариной?

— Что-то случилось? — насторожился друг. Задним фоном слышались женские голоса.

— Я женился на ее дочери.

— Охренеть, — присвистнул Игнат и тут же что-то резко ответил не в трубку.

— Отвлекаю?

— Нет. Твою мать, — и снова возмущение кому-то в сторону. — Решил приодеться для вечера. А то боюсь, сольюсь с толпой на фоне своей красотки. А эти дуры суют мне всякое блестящее дерьмо.

Алекс усмехнулся, представляя, как его красавчик-друг пытается разъяснить девочкам-продавцам, что он серьезный мент, а не богатенький мажор с обложки глянцевого журнала. И что-то подсказывало Алексу, что верят Игнату с большим трудом, учитывая его смазливую морду.

— Так что там с Мариной? — посерьезнел Игнат.

— Думаю, она сейчас очень обижена и может натворить глупостей, — Алекс выруливает с кладбища.

— Я понял. Все сделаю в лучшем виде. Алекс, — после недолгой паузы, — значит, тебя вечером не ждать?

— Почему же? Я обещал жене знакомство с тобой.

— Уверен?

— Игнат, она все это время живет как в кошмаре. Ей нужна передышка, понимаешь? Иначе она свихнется. Она — не мы. Она просто слабая женщина. И она носит моего ребенка. Я не могу рисковать.

— Тогда ждем к шести. И никаких подарков — Ася просила.

— Игнат, так нельзя. Я не могу приехать с пустыми руками.

— Ну…мольберт — не подарок, а вещь необходимая художнику.

— Намек понял. И еще… — Алекс притормозил на светофоре, побарабанил пальцами по рулю. — У Марины есть запись с твоей смертью.

— Вот же сука, — не сдержался друг. — Но это, конечно никакая не улика, ты же понимаешь.

— Я — да. И вряд ли она пустит ее в ход…

— Но сломать жизнь дочери может легко, — догадался Игнат.

Почти сломала. Не появись на горизонте Алекс, дожала бы. И где бы сейчас была его Синеглазка даже представлять не стоит. Потому что стоит подумать об условиях их чертового договора — злость била по вискам, стирала все здравые мысли.

— Как же Поляк проглядел-то?

Алекс не ответил. Они все проглядели и он, Алекс, самый первый. Но никак не объяснить это Игнату. Не поймет. Он и сам не понимал. Не клеилась у него картинка. А он ненавидел что-то не понимать, но отыскать нужные кусочки никак не удавалось. Он перебрал все, даже самые невероятные, варианты. Ничего. Как будто кусок реальности выпадал. Весомый такой. И Алекс знал — найди он его, все встанет на свои места, прорисуется картинка. А пока ничерта. Темень непроглядная. Карандашные наброски, то и дело затираемые ластиком. И это раздражало.

Игнат уже давно отключился, а Алекс катил по шоссе в сторону торгового центра. Забрать своих девчонок. А может, наплевать на все и махнуть куда-нибудь, где его никто не найдет минимум пару недель. Где будет только он и его Синеглазка. Улыбнувшись, покрутил в пальцах телефон, как вдруг точный удар в сердце вышиб дыхание. Алекскрутанул руль, машину занесло. Ударив по тормозам, резко остановился, перегородив дорогу. Благо, трасса пустовала, а то отправился бы к праотцам, как пить дать. Распахнул дверцу, едва ли не выпав из салона. Жадно вдохнул обжигающий воздух. Прислушался к себе. Боль была странной, почти физической, колкими судорогами растекалась по мышцам, вгрызалась в сердце. И позвоночник заныл нестерпимо. Что за черт? Никаких приступов быть не должно. Он принял такую дозу таблеток, что все нервные окончания должны были атрофироваться. Это не та боль. Тогда что? Что могло произойти?

Он выбрался из машины, игнорируя возмущение водителей. В раздражении пнул колесо. Ничего толкового в голову не приходило. Но чем дольше он думал об этом, тем нестерпимее жалило сердце, разбухало, мешая дышать.

Алекс бросил взгляд на часы, прикидывая, где сейчас Айя. Судя по времени, которого прошло ничтожно мало — они с Леськой до сих пор скупают бутики. Айя с Леськой, которая глотку перегрызет каждому, кто посмеет обидеть ее подругу. Значит, в безопасности. Или нет?

Он вернулся в машину, схватил телефон и тут же выронил. Сердце больно кольнуло, и на мгновение он перестал дышать.

— Твою мать! — прорычал, нашарив трубку и срываясь с места.

Вдавливая в пол педаль газа, набрал номер Айи. В ответ — длинные гудки и никакого ответа. Что за херня?!

Набрал снова — та же песня. Леська позвонила сама, едва он нашел ее номер в исходящих.

— Где Айя? — без предисловий рявкнул он.

— Не ори на меня! — рыкнула в ответ сестрица.

— Александра! — злость, помешанная на страхе, колола пальцы.

— Да не знаю я. Ищем.

— С кем ищете? Что произошло?

— Ума не приложу, — теперь в ее голосе билась тревога. — Игнат подошел, а она…

Игнат. Алекс саданул по рулю. Как же он не подумал, что они могут вот так запросто встретиться и что Айя узнает его. Не подумал, потому что даже предположить не мог, что жизнь та еще сука, хотя должен был. Он должен предугадывать любое развитие событий, особенно сейчас.

Звонок по второй линии сбил сердце с ритма.

— Айя, ты где? — как можно спокойнее, чтобы не напугать, или не показать собственную слабость, кто бы ни звонил.

— Я… — тихий всхлип заставил крепче сжать руль и до упора вдавить педаль газа, срывая стрелку спидометра до запредельных цифр. — Я…забери меня отсюда, пожалуйста.

И громкий стук фоном.

— Айя, не дури, давай просто поговорим, — отдаленный мужской голос не понравился Алексу: слишком много в нем обиды.

— Айя… — нет, не так: мягче, нежнее, потому что она боится до чертиков. Кого, мля? — Синеглазка моя, все хорошо, — а у самого грудь сдавило нестерпимо. — Я уже еду, слышишь? Я уже рядом, — и тревога ослабила тиски, когда в сотне метров показалось стеклянное здание торгового центра.

— Правда? — и столько надежды в надломленном голосе, что хоть волком вой. Алекс сжал трубку.

— Конечно. Я же твой ангел-хранитель, Синеглазка.

Он тормозит, не выбирая место парковки. Выпрыгивает из машины, не глуша мотор. Плевать! Сейчас главное найти ее в этом муравейнике.

— А я хотела тебе позвонить, но у меня нет твоего номера.

— Есть, Синеглазка, — возразил Алекс, влетая в здание. Мимо изумленных охранников, наверх, к кафе, где они сидели с Леськой. Вряд ли Айя ушла далеко. А мужской голос на заднем фоне не стихает, просит выслушать его, поговорить, извиняется. Это что, дружок бывший нарисовался?

— Да, есть, — согласилась, уже не всхлипывая. — А я не знала.

— Теперь знаешь, — перепрыгивая через ступеньки эскалатора, проигнорировав приветливо распахнутые дверцы лифта.

— Да.

— Ты где?

— Я? — задумалась ненадолго. — В туалете на третьем этаже.

— Я уже рядом, слышишь? Выходи.

— Я боюсь.

— Кого?

Щуплого парня Алекс увидел сразу. И узнал моментально: Павел Дергачев, любимый сынок прокурора города и бывший дружок Айи.

— Мне кажется, я схожу с ума.

Глянув на замершего у перил Дергачева, выдохнул. Тот окатил Алекса откровенным презрением, но Алексу было начхать. Не Дергачев напугал его жену, значит, поживет еще.

— Ничего подобного, — он вошел в женский туалет, подошел к запертой двери кабинки, постучал костяшками пальцев. — Синеглазка, это я.

Спустя пару мгновений щелкнул замок и появилась Айя: слегка растрепанная, заплаканная. Всхлипнув, она кинулась ему в объятия.

— Кто тебя обидел, Синеглазка? — спросил, поглаживая ее по голове, пропуская пальцы сквозь мягкие светлые локоны. И с каждым мягким движением он ощущал, как облегчение расслабляет мышцы, вытягивает из пут тревоги и страха. Да, именно страха. И он впервые за много лет испугался так, что до сих пор трудно было дышать.

— Я…я не знаю, — вздохнула она. Алекс замер, всматриваясь в ее зареванное лицо. Что же она снова себе навыдумывала? — Я просто увидела мужчину…из своего сна, понимаешь?

Алекс кивнул. Он все понимал. Дернул же черт Игната подойти к ним. Не так Алекс хотел ей рассказать правду. Но, похоже, выбора у него не осталось.

— Вернее, — снова вздохнула, качая головой, но не пытаясь высвободиться из его объятий, — мне показалось, что это он. В общем, я…я…не знаю. Но мне стало так страшно, что я сбежала сюда. А потом появился Пашка…

При упоминании его имени Алекса захлестнула злость настолько живая, что он ощутил ее горький вкус. И острое желание убить этого мажора колола пальцы. Только подрагивающая Айя в его руках останавливала от безумного поступка, загоняла в узду его не на шутку разыгравшиеся эмоции. Было еще что-то…приправленное жгучей ревностью. Сейчас, стоя посреди женского туалета торгового центра, Алекс знал точно, что бы его жена ни чувствовала к своему бывшему, она — его. Он ни за что не отпустит ее от себя, даже если рядом с ним она будет несчастна. И пусть это попахивало сволочизмом — плевать. Она — его женщина. Она носит под сердцем его ребенка. И будет принадлежать только ему, даже если у нее совершенно другие планы.

— Вы еще долго тут торчать намерены? — недовольный голос сестрицы ворвался в их реальность, как тайфун. — Не, я не против…даже только за и на шухере постою, если что. Но…там уже целая очередь столпилась. Игнат, конечно, держит оборону своим сногсшибательным обаянием, но я все-таки переживаю за его жизнь. Даже такой альфа-самец не справится с десятком женщин, которым приспичило по нужде.

Айя уткнулась Алексу в грудь, тихо смеясь. Он прижал ее к себе еще крепче и глянул на сверкающую голливудской улыбкой Леську, за весельем спрятавшую собственные страхи.

— Дай нам еще минутку, — попросил тихо. Сестрица кивнула и ретировалась, что-то громко разъясняя кому-то за дверью.

— Айя, тебе не показалось.

Она удивленно взглянула на него. И в ее синих глазах отражалось непонимание и убежденность, словно она знала, что он собирается сказать и готовилась держать оборону до последнего.

— Игнат действительно тот человек из твоего сна. Ты его не убила.

Если бы слова могли убивать, то сейчас Алекс убил бы свою женщину. Она побледнела в одно мгновение, губы задрожали, синие глаза потускнели.

— Айя!

Он подхватил ее на руки и усадил на тумбу между раковинами, обнял ее лицо, ловя ее потерянный взгляд. Сжал ладони, развернул к себе, поймал ее взгляд и уже не отпустил.

— Я не могу сказать, знала ли твоя мать, кем был тот человек с записи и что он выжил, — он говорил мягко, как с маленьким напуганным ребенком, потерявшимся в толпе. — Но и оправдывать ее не буду. Она поступила жестоко и была бы моя воля… — он осекся, понимая, что выскажи он свое желание придушить Марину, напугает Айю еще больше. Да, она сука. Да, она едва не сломала жизнь Айе. Но она оставалась ее матерью. — Я просто хочу, чтобы ты верила мне. Игнат жив. Ты никого не убивала.

— Но…как? — он не услышал, прочитал по губам, потому что ее голос сейчас походил на шорох опавших листьев.

— У Игната — зеркальное расположение внутренних органов. Полагаю, тебе не нужно объяснять, что это?

Она покачала головой, насколько сумела в его ладонях.

— И тот удар, который по твоим подсчетам был смертельным, не задел ни единого жизненно важного органа. Ты меня поняла?

Айя слабо кивнула, и в ее взгляде мелькнуло облегчение. Ненадолго, вновь затертое сомнением, не дающим ей покоя. Алекс чувствовал, что она хочет что-то спросить, но боится. Как и поверить.

— Я тебе не вру, Айя, — отвечая на все ее сомнения одним махом. — У Игната есть шрам и есть что тебе рассказать.

— Кто он? — громче и увереннее. — Почему тогда был…там?

— Игнат — следователь и мой друг. Остальное, думаю, лучше спросить у него. Если он сможет — расскажет.

Снова кивок. И кривая усмешка на искусанных губах.

— Айя… — он уперся лбом в ее, притянул Айю к себе за талию, не зная, как еще ее убедить. Что сказать, чтобы она поверила и перестала бояться. — Синеглазка моя…

Ее пальчики скользнули по его спине вверх, защекотали шею и запутались в волосах. Тихий вздох вырвался из ее груди. И Алекс ощутил, как она расслабилась, вновь становясь мягкой и податливой в его руках. Снова стала живой.

— Я тебе верю, — тихий шепот смыл напряжение.

Алекс мягко коснулся губами ее скулы и улыбнулся.

— Идем, Синеглазка моя, — прошептал Алекс, целуя ее лицо, вновь разрумянившееся. — А то, видит Бог, придется все-таки Леське стоять на шухере.

И мысленно возликовал, увидев ее робкую улыбку.

Когда они вышли в зал торгового центра, кроме Леськи и Игната у туалета не было ни единой души. Даже Дергачев ретировался, поняв, что ничего ему тут не светит. Коротко кивнув другу с сестрой, Алекс, не выпуская руку жены, довел ее до брошенной машины, которая так и стояла на месте с распахнутой дверцей, усадил в салон, пристегнув ремнем безопасности, и, плюхнувшись на водительское сидение, медленно тронулся с места, тщательно сдерживая желание снова загнать стрелку спидометра на запредельные цифры. Чтобы как можно быстрее добраться до квартиры и запереться на все замки, спрятав Синеглазку от всего мира.

Тихий вздох Синеглазки встрепенул его тревогу, холодком лизнувшую затылок.

— Что случилось? — до боли сжал руль, ожидая самого худшего. У нее за одно утро столько стрессов, что неизвестно, как все могло отравиться на беременности. — Где болит?

— Нигде не болит, не переживай, — ее ладонь легла на сжатый на ручке коробки передач кулак, погладила. — Я просто…спросить хотела. Можно?

Алекс кивнул, косясь на нахохлившуюся, точно воробышек, жену.

— Нельзя ли ехать чуточку быстрее? Я понимаю, ты волнуешься за меня, но мне хочется побыстрее оказаться дома. С тобой.

Он смерил Айю долгим взглядом, непростительно отвлекаясь от дороги. И уловив в ее взгляде обещание, от которого жар плавил не только тело, но и мозг, счастливо рассмеялся. Его девочка. Теперь уж точно никаких сомнений.

12

Конец апреля.

Профессор Корзин уже полтора часа ломал голову, пытаясь отыскать ассистента на завтрашнюю операцию. Непростую задачку задал ему Лёха, который должен был оперировать вместе с ним, но внезапно отказался. Сергей злился, но понимал друга. Тот позвонил буквально пару часов назад и огорошил, что все-таки женился на своей девочке и завтра улетает с ней в медовый месяц, а сегодня вечером у Игната они обязательно это дело отметят, и отказы не принимаются.

Сергей посмотрел на часы на стене и покачал головой: ему бы до полуночи разобраться с графиком и домой вернуться, какое там к Игнату еще переться. Да и что там делать? Он, конечно, был рад за друга…за друзей, но портить праздник своей кислой миной не улыбалось вовсе.

Лёхе повезло. Айя — хорошая девочка и способна сделать Леху счастливым. Если только любит его. Если только у Лёхи для этой свадьбы нет других причин. Корзин еще помнил, как тот загибался после последней затяжной любви. Правда, тогда Леха ушел с середины церемонии, так и не ответив долгожданное «да». А вчера вот женился. Да не на ком-то, а на дочери женщины, всадившей ему в спину не просто нож, а целую обойму.

После того случая Сергей уверился окончательно, что Леха никогда не женится. Он был убежденным холостяком еще с юности. Да и потом его женщины интересовали «постольку — поскольку». Первой и единственной всегда оставалась хирургия. Днём и ночью. Хотя в юности он мечтал стать гонщиком, как отец. Не судилось, и после техникума он неожиданно подался в медицину…

Сергей позвонил и договорился с единственным свободным хирургом из Лёхиной команды и облегчённо выдохнул.

За окном смеркалось.

Когда же он, наконец, приведёт в порядок свою жизнь?

Сергей ослабил узел галстука и потёр руками лицо. Как же он сейчас завидовал Лёхе. И как же ему не хотелось ни к Игнату, ни домой. Уже не впервые. Сергей часто ночевал в своём кабинете только потому, что ему давно осточертела его холостяцкая берлога, которой после второго развода служила родительская квартира Тумановых. Шикарную трёхкомнатную квартиру в центре он оставил жене, а на новую ещё не заработал.

Впервые Сергей женился в восемнадцать. По большой любви, как обычно кажется в молодости, и, конечно же, назло родителям. А через месяц после свадьбы отмаршировал в армию. На целых два года его закатали в горячие точки. Его родители, интеллигенты в десятом поколении, пришли в бешенство и всячески пытались комиссовать своего непутёвого сына. Но он оказался упрямым. Отслужил своё — от звонка до звонка. А через полгода после дембеля от Сергея ушла жена. Её перестало устраивать то, что он мог ей предложить. Тогда он мог мало. Она-то рассчитывала на сына дипломата, обеспеченного хозяина жизни. А он взял и отказался от родительской опеки, решив добиваться всего сам! Поначалу всё шло нормально и ей даже льстило, что её муж такой самостоятельный, независимый. Но только поначалу. После армии всё изменилось. Его жена подыскала себе более выгодную партию и, назвав Сергея неудачником, подала на развод.

Видела бы она его сейчас. Ни за что не бросила бы!

Впрочем, вторая жена ушла от Сергея как раз из-за работы. И, как ни странно, она тоже считала его неудачником.

Это уже похоже на закономерность. А может он и вправду неудачник? Он и в армию пошёл только потому, что считал себя ни на что не годным.

Он прекрасно помнил тот день, когда четверо старшеклассников исполинского роста зажали его в школьном туалете, готовясь поколотить. Шестиклассник Серёжа тогда перепугался до икоты, а потом еще полгода родители таскали его по психологам, леча от испуга и страха перед школой. Он до сих пор он стыдился того умоляющего тона, каким просил, чтобы его не били. Тогда всё обошлось. Серёжа не сразу и понял, кто за него вступился. Потом оказалось, что его защитил парень, которого в школе все сторонились. Никто никогда с ним не связывался. Никто никогда с ним не дружил. Да и парень глядел на всех волком. Серёжа однажды встретился с его не по-детски тяжелым взглядом взглядом, и ему показалось, что эти глаза видят его насвозь.

Может, поэтому с ним никто не дружил? Позже Серёжа понял, что его спаситель такой только в школе. С чужаками, как он тогда говорил. За пределами элитной школы он был совсем другим. Нормальным парнем, которого любили и уважали, даже один из тех старшеклассников-мучителей Сережи — Лёня Костромин.

Когда Серёжа подружился с Лёхой, тот как раз заканчивал девятый класс. Родители Серёжи дружбу эту не одобряли. Лёху называли хулиганом и твердили сыну, что этот мальчик «не нашего круга». Но Серёжа всё равно дружил. Ему было плевать, что думали о его новом друге родители. Впрочем, Лёха, отбивший Серёжу от четырёх здоровенных образин, стал его единственным лучшим другом. На всю жизнь.

Сергей взял со стола два металлических шарика, поиграл ими.

Он многим обязан Туманову. Очень многим. Лёха единственный человек, за которого Корзин без раздумий отдаст не только жизнь, но и бессмертную душу. Туманов об этом знал и однажды сказал, что ему не нужна его душа, как, впрочем, и жизнь. А потом частенько шутливо напоминал, что Серёга нужен ему живым и трезвым.

Они оба знали, если бы не Лёха, ничего не было бы, даже профессора Корзина. По сути, Сергея сделал Туманов, хоть тот всегда и отмахивался от этого.

«Разве можно сделать талант?»

Наверное, можно, раз Сергей Корзин в свои тридцать семь сидит в кресле зама главного врача детской клинической больницы, а к нему на консультации приезжают хирурги со всего материка.

Наверное, можно, раз на его столе редко умирают люди, а телефон разрывается от звонков благодарных пациентов.

Наверное, можно, раз Туманову это удалось.

А Сергей знал — всё, что он сейчас имеет, он имеет благодаря Туманову.

С юности Сергей научился защищать себя и свои интересы. Без сучка и задоринки поступил в Медицинский институт, стал хирургом-кардиологом, после и профессором. С честью выживал в тяжёлых армейских буднях. Не слетел с катушек, когда после армии от него ушла жена, и всё реже чувствовал себя неудачником только благодаря Туманову.

Он и правда учился у Лёхи всему, что умел и знал. Силе и выдержке, борьбе за выживание, жизни и профессии, таланту и любви, преданности и вере…

Сергей взглянул на перекатывающиеся в ладони шарики и улыбнулся. Как же он всё-таки рад, что однажды в его жизнь ворвался этот злющий пацан, пробивающий себе дорогу кулаками там, где не всегда помогали мозги.

Корзин посмотрел в окно. Закончился очередной рабочий день. Наверное, все-таки стоит съездить к Игнату — он и подарок купил Асе — а то ведь обидятся, а печень явно уйдет в отпуск, памятуя, что, извиняясь, друзья опустошают как минимум литров пять горячительного на троих. Сергей поднялся, затянул галстук.

В дверь постучали так неожиданно, что Сергей рухнул обратно в кресло.

Машинально глянул на часы. Семь. К Игнату уже опоздал, но еще не критично. И если отделается от того, кого принесло в такое время, то вполне успеет к десерту.

В дверь снова постучали. Гораздо настойчивее, чем в первый раз.

Сергей всё сидел в кресле, не решаясь встать. Правильнее было бы впустить нежданного посетителя, но кто знает, с чем этот посетитель пожаловал. А он уже настроился ехать к Игнату и много пить, поздравляя счастливых друзей. Поэтому он здраво решил переждать, пока пришедший поймет, что Сергея уже нет и уберется восвояси.

Но за дверью уходить не собирались. Постучали в третий раз. Глухой сильный удар. Ещё один и ещё…

Сергей усмехнулся. Ногами стучат, что ли? Не глядя, он бросил шары (которые снова успел взять, надеясь переждать неожиданный визит) на подставку, но промахнулся, и один упал на пол. Сергей нагнулся, чтобы поднять, и тут из-за двери раздался громкий женский голос.

— Корзин, открой! — она подёргала дверную ручку с такой силой, что вполне могла и оторвать. — Открывай, говорю! Я знаю, что ты там!

Сергей, услышав её голос, рухнул с кресла, из которого наклонялся за шариком. Кресло с грохотом упало на пол и больно ударило по спине. От неожиданности Корзин стукнулся головой о стол и выругался.

— Что случилось?! — заволновались за дверью. — Серёжа?! Открывай! Ну же!

Сергей, кляня всё на свете, добрался до двери, провернул ключ и резким движением распахнул дверь.

На пороге стояла высокая молодая женщина в деловом костюме: черная юбка-карандаш чуть ниже колена, белая блузка и расстегнутый пиджак.

— Ты что здесь делаешь? — не поздоровавшись, спросил Сергей. Его голос эхом отразился от стен пустой приёмной.

Она слегка склонила набок голову, рассматривая его. Из чопорной прически выпал рыжий локон, а на губах блеснула легкая улыбка.

— Леська, ты меня слышишь? — переспросил он, вглядываясь в её лицо. Бесполезно. В приёмной темно хоть глаз выколи, а свет из кабинета поглощала его спина.

Леся не ответила и с лёгкостью втолкнула Сергея в кабинет. Вошла следом и заперла дверь. Сергей попятился, не сводя изумленного взгляда с точеной женской фигурки, обтянутой тканью костюма. Скользнул по узкой напряженной спине, упругой попке, стройным ногам в шелке чулок. Сергей знал — Леся носит только чулки. По крайней мере, раньше носила. И проверить свое знание захотелось нестерпимо. Но он не двигался, сжав кулаки, и смотрел, как завороженный. Вот она подошла к столу, из бумажного пакета выудила бутылку вина, штопор и коробку конфет. Пакет отшвырнула в сторону. Переступила ногами, снимая туфли и становясь еще ниже. Маленькая, хрупкая и не его.

— Ты как сюда попала? — спросил Сергей, когда Леська замерла спиной к нему, постукивая длинными пальчиками по стеклянной столешнице.

— Ты, кажется, забыл, кто моя лучшая подруга.

— Туманов…

— Вообще-то её зовут Айя, — парировала легко.

Она стянула с плеч пиджак, бросила его на стул и обернулась к Сергею. У него перехватило дыхание. Она стояла перед ним в шелковой блузке, сквозь тонкую ткань которой отчетливо выпирали крупные горошины сосков, черной юбке и босая. Медленно, огладив шею, скользнула пальцами в волосы и неуловимым движением ослабила тугой пучок на затылке. Огненно-рыжие кудри рассыпались по плечам. Сергей сглотнул. Она что, решила его соблазнить? И словно ответом она облизала лишенные помады губы, прикрыла свои зеленые глаза, пальцами провела по краю воротничка, скользнула в ложбинку между грудей, нащупала маленькие пуговки, расстегнула одну, вторую, закусив губу. Сергей ощущал, как желание бьет по вискам, а возбуждение — в член и яички. Чувствовал, что сходит с ума. Она сводила его с ума. И знала это.

— Леся, — позвал он хрипло, когда ее ловкие пальчики коснулись последней пуговки. Упоительно медленно. Она замерла, распахнула глаза, потемневшие, сияющие желанием. — Ты что творишь?

— А на что похоже? — усмехнулась, все-таки расстегнув пуговку. Повела плечами, освобождаясь от ненужной одежды.

— На…стриптиз… — оглаживая взглядом ее идеальные полукружия с шоколадными ареолами.

— Что ж, пускай стриптиз, — хохотнула, вжикнув молнией юбки, которая с легкостью соскользнула на пол.

Сергей рвано выдохнул: она осталась перед ним в одних чулках. Все-таки чулки, с кружевной резинкой на середине бедра. Поймав его взгляд, блуждающий по ее плоскому животу и замирающий на лобке, она усмехнулась, тряхнула волосами, взъерошивая их еще больше. Плавно обогнула стол, села на самый край и широко развела ноги. У Сергея подкосились ноги, дыхание сбилось, но он словно прирос к полу, который сейчас казался зыбучими песками. Жадно вбирал каждое ее движение и не верил, что все это происходит с ним. А Леся словно не замечала его нерешительности. Пальчиками провела по блестящей ее влагой промежности, растирая по мягкой коже. На долю секунды замерла, запрокинув голову, а потом подушечкой большого пальца надавила на клитор, а средним и указательным развела уже набухшие половые губки. Проигнорировать такое приглашение Сергей не смог. Рванулся к ней, одним махом подмял под себя и впился губами в ее чувственный рот. Но Леська не позволила ему целовать себя, обвила его ногами и руками, прижимая как можно крепче. Руками нашарила ремень его брюк, рванула, тихо рыкнув. Сергей смотрел на нее и не узнавал прежнюю робкую девчонку, нежную, любящую долгие прелюдии.

— Леся, да что с тобой? — уперся ладонями в столешницу, переводя дыхание, из последних сил сдерживаясь, чтобы не рухнуть в бездну вместе с ней.

— Корзин! — прорычала она, справившись с его ремнем и стянув-таки брюки вместе с трусами. Упругий член, вынырнувший на свободу, ныл желанием. Сергей тихо простонал, но позиций не сдавал, хоть и ощущал горячую влажную плоть, зовущую, манящую, требующую его член. — Сережка, — ее пальцы сомкнулись на его органе, направляя. Он ощутил, как Леся слегка подалась вперед, как головка его члена коснулась ее набухших половых губ, но он перехватил ее запястье, покачал головой, чувствуя себя полным идиотом. — Корзин, ты можешь просто трахнуть меня?! — разозлилась Леся, но Сергей снова покачал головой. Леся рвано выдохнула, выпустив его подрагивающий член.

— Ладно, хочешь поболтать? Валяй, — она криво усмехнулась, выскользнув из-под него. И принялась откупоривать бутылку. Плохо у неё получалось. Сергей в один шаг разделил пространство между ними, выхватил из её рук бутылку и со звоном поставил на стол. Удивительно, как не разбил.

— Что…ты…делаешь?.. — выдавил он из себя и не узнал собственный голос. Леся молчала. — Что ты, мать твою, здесь устроила?! — неожиданно заорал он и со всего маху саданул кулаком по стеклянной крышке стола. Бутылка покачнулась и упала. Тёмно-красное пятно растеклось по осколкам, столу. В кабинет ворвался резкий винный запах. — Какого дьявола, я тебя спрашиваю?!

— Иди к черту, — огрызнулась Леська. — И не ори на меня, правильный ты мой, — она потерла переносицу. — Вот скажи, Сережа, почему нельзя просто взять то, что тебе предлагают? Или может я фасадом не вышла? — спокойно спрашивала она, но в каждом звуке ее голоса вибрировала злость. — Что не так? Давай, поделись со мной. Зря я, что ли, стриптиз тебе устраивала.

— Леся, так нельзя, — Сергей попытался обнять ее за плечи, но запутался собственных штанах. Злясь и чертыхаясь, стянул их, отшвырнул ногой. Шагнул к замершей Лесе, но она отступила к окну, отвернулась, обхватив себя руками. — Леся, ты сестра моего друга. Моя…

— Вот только не надо!.. — голос дрожал. — Не надо по новой заводить ту же пластинку. Я твой профессор — ты моя студентка, — передразнила она Сергея. — Не надо. Мне плевать на все твои предрассудки. Это полная чушь, ты понимаешь?

— Это не чушь, — возразил Сергей, все-таки обняв Лесю со спины. Эрегированный член тотчас уперся аккурат между ягодиц. Он глубоко вдохнул, прикрыв глаза, медленно выдохнул.

— То, что сейчас упирается в мою задницу — вот это не чушь, а все остальное полная фигня. И если ты сейчас же не прекратишь, я уйду. Навсегда уйду, — она развернулась в его руках, положила холодные ладошки ему на грудь. Он смотрел на нее и тонул в ее зеленых омутах.

— И откуда только ты взялся такой правильный на мою голову? — простонала Леся, гладя его грудь, живот, случайно касаясь головки члена.

— Я не брался. Ты сама… — прохрипел он, прикрыв глаза, только чудом сдерживаясь, чтобы не толкнуться ей в ладошку, потому что ее прикосновения сносили все доводы разума. — Но это неправильно. Я не могу так…

— Хватит! — резко перебила Леся. — Хватит, слышишь?! Никакой ты мне не профессор!.. О Боже…

Она хлопнула его по груди и вернулась к столу. Вытащила из пиджака пачку сигарет и закурила. Пальцы дрожали, но она все-таки справилась с зажигалкой. Выпустила струю дыма. Сергей поморщился — ненавидел запах дыма и табака. Леся дернула плечом и уставилась на столешницу, по которой расползалось багровое винное пятно.

— На кровь похоже…

Сергей шагнул ближе.

— Смешно, — хмыкнула она, выдыхая новое облачко дыма. — Такое дорогое и похоже на кровь. Интересно, а сколько стоит человеческая кровь? Ты, как врач, случайно не знаком с прейскурантом? А, Серёж?

— Ты ненормальная!

— Да, я ненормальная, — не стала спорить. — Меня уже давно пора закатать в психушку.

Она говорила сухо и отрешённо. Пожалуй, даже профессионально.

— Лесь, ты о чём?

Сергей не понравился её тон. Но Леся не дрогнула ни на мгновение.

— Я о том, — пояснила она всё так же профессионально, — что только безнадёга, как я, способна вытворять то, что всю жизнь делаю я. А всё из-за тебя. Любить одного мужика восемнадцать лет может только ненормальная.

— Ч-что?!

— Что «что»? — Леся смяла сигарету в винной луже. — Люблю я тебя. Понимаешь?

Нет! Он не понимал. Как это? Эта умопомрачительная женщина его любит? Она? Его? Он-то думал, это просто похоть. Взрослые желания двоих свободных людей. И что с того, что он давно в нее влюблен, она ведь…А она, оказалось, любит.

Сергей развернул ее лицом к себе. Он глядел прямо в её зелёные глаза, блестящие от слез.

— Ты?.. Любишь?.. Меня?.. — Сергей изумлялся каждому произнесённому слову.

— Люблю, — всхлипнула она. — А ты бегаешь от меня как мальчишка.

— Бегаю, — охотно согласился Сергей и вытер все-таки покатившиеся слёзы с её раскрасневшихся щек, — но больше не буду.

— Не будешь?

Он покачал головой.

— Не буду. Потому что ты меня любишь, — авторитетно заявил Сергей. — И почему ты раньше этого не говорила?

— Я… — попыталась возмутиться Леся, но Сергей оборвал её нежным, но настойчивым поцелуем.

Она вздохнула и обняла его за шею. И, о Боже, не оттолкнула, не прервала поцелуй, загоняя его в рамки чуждой ему похоти.

Он целовал ее всю. Жадно, как будто в последний раз. И она отзывалась ему, подставляя себя его губам, позволяя ему делать все, как хочет он. И он делал. Ласкал, тискал, мял. А когда сил не осталось терпеть, просто вошел в нее мягко и нежно, как всегда это делал с ней.

Он просто наслаждался близостью с любимой женщиной. Он занимался любовью в собственном кабинете, и ему впервые было плевать на это.

Какая, к лешему, разница, где именно он это делает?! Если бы она призналась ему в любви посреди супермаркета, он, не задумываясь, занялся бы с ней любовью прямо в нём. И плевать на всех! Главное, он делал бы это с ней! С потрясающей женщиной. Женщиной его мечты!

И теперь он мог не завидовать Туманову, которому так повезло с женой. Ему тоже повезло. Возможно, впервые в жизни. Да и любил он, пожалуй, впервые.

А что же было раньше? До Леськи? А ничего не было. Ровным счётом ни-че-го. Пустота, легко и непринуждённо заполненная появлением Леськи в его кабинете.

Как же здорово, что она пришла! Просто потрясающе!

А что было бы, не приди она сегодня? Что стало бы с его жизнью? Неужели он бы и дальше бегал от неё?

Но через мгновение Сергей уже ни о чём не думал. Безудержное желание получить её всю затмило остатки разума.

Ещё немного… Ещё совсем чуть-чуть… Один шаг… Прыжок…

И вот он фейерверк высочайшего наслаждения! Блаженство! Они вновь сделали это! Вновь прыгнули!

Но теперь они не боялись. Теперь бездна не только заманивала их, но и отпускала. Вдвоём. Не поодиночке как раньше. Вдвоём.

И это было необыкновенно. Настолько, что больше не хотелось возвращаться в реальный мир.

Вот она — настоящая жизнь! Главное, это не сон.

Уже после, когда они улеглись на его диване, Леся потянулась и прижалась к Сергею.

— Замёрзла? — спросил он охрипшим голосом.

— Не-а, — протянула она. — Разве можно замёрзнуть рядом с тобой? Ни-ког-да!

И она ещё крепче прижалась к его разгорячённому телу. Сергей улыбнулся и зарылся носом в её рыжие, пахнущие морем волосы. Что ж, пьянка в честь друзей этим вечером отпала сама собой.

13

Конец апреля.

Марина Нежина стояла у окна, всматриваясь в смазывающиеся сумерками улицы. Вспыхивали огни витрин, зажигались фонари, а свет машинных фар сливался в один радужный коктейль. Город сбрасывал дневную суматоху, окунаясь в мир ночных развлечений и похоти. Марина покачала бокал с вином, вдохнула насыщенный аромат напитка, отпила глоток. На языке остался вкус винограда, сладкий, обволакивающий. В голове роились поганые мысли и она ненавидела их, потому что они превращали ее в размазню, в слезливую наивную девчонку, которую однажды обратили в пепел и развеяли по ветру. Но мысли…мысли взрывали мозг…

— Лешка, мне страшно…

— Ты хочешь этого? Хочешь меня?

— Да…

И твердые губы, разбивающие все ее страхи на осколки.

— Не бойся, любимая, будет классно.

Мысли раскручивали волчок прошлого.

— Вот это да! — юбка кружилась белым облаком, а на безымянном пальчике сверкал изумруд помолвочного колечка. И Лешкина улыбка оглаживала нежностью.

Волчок делал новый оборот, вытягивая наружу вонючее дерьмо.

— Он любит меня! — голос звенел слезами. — И мы поженимся! — и на дрожащих пальчиках то самое кольцо.

— Никогда, — стальной голос отца звучал ровно и холодно. — Ты никогда не выйдешь замуж за этого ублюдка.

— А кто меня остановит? Ты?

И звериный оскал как ответ.

А волчок все крутился.

Смятые простыни и запах секса, пропитавший каждый уголок спальни. И рыжая голая девчонка там, где прошлой ночью Лешка признавался ей в любви и рассказывал дивную сказку об их будущем.

И не было никакой возможности остановить его — волчок набирал обороты, выжигая внутренности, те, что еще остались живы.

— Почему она молчит? Она ведь должна… — скрюченные пальцы вцепились в рукав халата, но врач сбросил их и убил одним сочуственным взглядом.

Пальцы сжали бокал. Тот с тихим хрустом лопнул и по ладони потекло вино, смешанное с кровью. А прошлое утягивало в воронку. Но Марина не хотела туда. Вернуться, значило снова стать слабой и поверить в любовь. Хватит. Она и так позволила себе слишком многое. А все Туманов, будь он трижды проклят и разорен! Это он взбаламутил то гнилье, что давно осело на дне ее души. Одним своим появлением. Снова влез в ее жизнь. И Марина знала, чего он хочет. Мести. И он нашел самый лучший способ — ее дочь.

— Господи, Марина, у тебя кровь… — мужская рука перехватила ее окровавленное запястье, но Марина выдернула его, резко развернувшись к обнаженному мужчине, с беспокойством всматривающимся в ее лицо.

— Это просто вино, Стас, — и обвила его шею, подавшись к горячему телу, бедром ощущая всю силу его желания. Да, с эрекцией у Стаса проблем не было, как и с членом — единственным, что сейчас могло подарить забвение. А еще Стас умел понимать ее без слов и всегда знал, что ей нужно.

И теперь он не стал тратить время на пустую болтовню. Криво усмехнувшись, развернул ее спиной к себе, прошелся руками по ее набухшим соскам, слегка поигрался, выкручивая то один, то другой почти до боли. До блаженной боли, от которой хотелось громко кричать и просить еще. Требовать. Умолять. Но Марина лишь молча принимала его ласки. Наслаждалась его умелыми пальцами, раскрывающими ее влажные складочки. Короткий довольный смешок пощекотал кожу на шее. Да, она хотела секса. Именно секса: грубого, на грани боли, без слов и обязательств. Тупого траха, позволяющего выпасть из реальности. Забыться, как в пьяном угаре. Утопить в похоти мысли и сшибить, наконец, с ритма неостанавливающийся волчок.

— Хватит баловаться, Стас, — выдохнула она почти зло, когда он ввел пальцы в ее сочащееся соками лоно. — Займись уже, наконец, делом, — она смотрела на его блестящие ее влагой пальцы. Как он растирал ее сок по ее животу, соскам. И как с диким огнем в темных глазах прижал пальцы к своим губам, а после облизал, наслаждаясь, словно слизывал самый вкусный нектар.

Марина почувствовала, как подогнулись колени. Она никогда не позволяла…Никаких оральных ласк, долгих прелюдий. Ничего, что могло бы втянуть ее в новую ловушку. Никакой нежности. Злость вспыхнула в венах, жидким огнем растеклась по венам, смешиваясь с диким желанием наказать этого поганца. Но он понял все по ее глазам и не позволил ей и шага сделать. Толкнул к столу, одним движением уложив животом на стеклянную столешницу и войдя в нее резко и до упора. Марина закусила губу, чтобы не закричать от жгучего удовольствия, натянувшего до предела каждый нерв.

— О нет, Марина, — протянул Стас хрипло в самое ухо, почти вытащив член из нее. Она едва сдержалась, чтобы не податься назад, насаживаясь на его твердую плоть. — Сегодня ты не убежишь от собственных эмоций, — и резко вогнал член, взрывая внутри долго томившийся вулкан. — Сегодня, — говорил, продолжая то выходить из нее, то резко насаживаясь, — я буду любить тебя, пока ты не сорвешь голос от крика. Пока, — он накрутил на кулак ее волосы, запрокинул голову, — не начнешь молить о пощаде, — и обрушился на ее губы.

Он не просто целовал, он трахал ее рот своим языком, глубоко, больно, не прекращая насаживать ее на свой член. А она укусила его, чтобы умерить его пыл. Чтобы не поддаться искушению и не отдаться во власть его умелых рук и требовательных губ. Но еще больше раззадорила. Он завел руки под ее живот, поднял, прижимая к себе спиной. Развернул как куклу, опустошая. И тихий стон сожаления все-таки сорвался с ее губ. Так невыносимо пусто оказалось без него внутри. И…страшно. Потому что она смотрела в сияющие темные глаза, обещающие море удовольствия, и видела в них свой приговор. И она сдалась впервые в жизни, точно зная, что этот вечер станет последним. Потянулась к нему сама. Теперь он был упоительно нежным. Целовал ее шею, грудь, живот. Языком постукивал по клитору, вбирая его в себя, посасывая. Скользил ниже, разводя пальцами набухшие складочки, слизывая сок, как самый чудодейственный нектар, языком проникал внутрь, разжигая огонь, толчками ввинчивающийся туда, где этот мужчина оставлял свой след. Он подводил ее к самой грани и останавливался, удерживая на самом краю. А она дрожала и злилась, бедрами толкаясь ему навстречу, не желая разрывать контакт. Желая получить только одно — свободу. От желания, вибрирующего в каждой клеточке взмокшего тела. От мужчины, что так отчаянно хотел перевернуть ее мир снова и, увы, не мог. От воспоминаний, что больно хлестали по вискам, не позволяя расслабиться, забыться.

— Пожалуйста, — всхлипнула, больше не в силах держать все в себе. Слишком мучительно. — Пожалуйста, Стас…

Он замер, на мгновение перехватив ее взгляд. Он понимал ее без слов и сейчас точно знал, чего на хочет. И он дал ей то, что она просила: себя всего, кончающего в ее содрогающееся в оргазме тело.

Марина одевалась неторопливо. Собиралась с мыслями, не сводя глаз с крепко спящего мужчины. Он был красив: бугрящееся мышцами тело, загорелая кожа, сильные руки, упругая задница. Он был сексуален и полностью устраивал ее в сексе. До сегодняшнего дня. Мальчику захотелось большего. Того, чего она не могла дать ни ему, ни кому-либо другому. Выдуманной для тупых домохозяек, упивающихся сериальными трагедиями, любви.

Марина скрутила волосы в идеальный пучок на затылке, подколола шпильками. Она не понимала, зачем Стасу понадобилось все портить. Им было хорошо вместе ровно настолько, чтобы доверять друг другу. Она никогда не сомневалась в его верности. Настолько, что намеренно тянула время, не желая расставаться с надежным союзником.

Покачала головой, застегивая черную шелковую блузку. Она не могла позволить себе быть слабой. Чулки обняли ноги приятной прохладой. Слишком многое стояло на карте. Марина поправила юбку, обула юбку и, больше не оглядываясь, вышла из собственного кабинета, закрыв за собой дверь на замок.

В приемной было пусто, свет давно погасили и в коридоре. Спустилась по лестнице, привычно пожелала охраннику спокойного дежурства, но уже на выходе задержалась.

— Ночью должно прибыть новое оборудование. Установке не мешать.

Охранник лишь кивнул, не оспаривая приказа генерального директора медицинской корпорации «Сердце».

Уже в машине Марина Владимировна Нежина, заручившись поддержкой нынешнего мэра и главного прокурора города, сделала несколько звонков, давая отмашку на тотальную проверку всей деятельности Алексея Туманова в ее городе. Она знала, что они найдут то, что ей нужно и тогда она с легкостью сотрет Туманова в порошок. Она сделает ход конем как раз тогда, когда он совершенно не подготовлен. Усмехнувшись, ощущая вкус сладкой победы, Марина завела мотор и набрала на сегодня последний номер.

— Главный офис. Девятый этаж. Проблему нужно устранить до утра.

14

Конец апреля.

— Ты сумасшедший, — выдыхаю, кое-как извернувшись в цепких руках Лекса, но тут же утыкаюсь носом в его влажную грудь. Вздыхаю. Ни единого шанса выбраться.

— Кто бы говорил, — посмеиваясь, парирует он, проводя ладонью по моей спине. Прокладывая дорожку из колких мурашек вдоль позвонков. — Набросилась на меня, порвала любимую рубашку, искусала.

— Тебе не понравилось? — хмурюсь, подняв голову, заглядываю в черные глаза. Может, я повела себя глупо? Но сдерживаться не было никаких сил. И целоваться мы начали еще в лифте. Я почти не соображала. Хотелось только одного: побыстрее добраться до его тела, коснуться губами кожи, а пуговицы на рубашке никак не поддавались трясущимся пальцам. К черту пуговицы! И они застучали по полу лифта, а я, наконец, прижалась губами к горячей коже. Зажмурилась от удовольствия — какой же он вкусный! Терпкий, с нотой мускуса, с горьким послевкусием. Пьянящий вкус, сводящий с ума. Когда мы выбрались из лифта, целуясь на ходу, на коже Лекса в распахнутой рубашке красовалось пара отметин от моих зубов. Вспомнив, свою бесшабашность, краснею.

— С чего бы? — он удивлен, а в глазах вспыхивают смешинки. — Ты вся мне нравишься. Особенно такая дикая…кошечка моя… — подушечкой большого пальца проводит по моей нижней губе, мягко надавливает. Я слегка приоткрываю рот, кончиком языка касаюсь его пальца. Шальная улыбка трогает его губы, а палец тут же оказывается в плену моих. Он проталкивает его глубже, скользя по языку, как самый вкусный леденец. И я посасываю его, зажигая в черных омутах страстное пламя, плавя в венах собственный огонь. И эта игра дико заводит, прокатываясь по телу жаркими волнами, катаясь на языке сладостью удовольствия и сплетаясь в тугой узел в солнечном сплетении. Я прикрываю глаза, наслаждаясь потяжелевшим дыханием мужа и его возбуждением, упирающимся мне в бедро. Не выпуская из плена его палец, ерзаю на нем, раздвинув ноги, ощущая, как его твердый член скользит по влажности между бедер, задевает клитор, срывая тихие стоны, его и мои. Под моими ладонями напрягаются его грудные мышцы, становятся каменными, и в этой каменной броне гулко бьется сердце.

— Ох…девочка моя… — полурык-полустон и вот я уже оказываюсь прижата к кровати сильным горячим телом. Коленом Лекс раздвигает мои ноги, опускаясь между распахнутых бедер. Упирается руками в подушки по обе стороны от моей головы. Большой, горячий и напряженный до предела, как хищник, вот-вот готовый сорваться с цепи.

И я любуюсь им. Его острыми скулами, волевым подбородком со стильной бородкой. Его чуть обветренными губами, перечеркнутыми шрамом. Касаюсь кончиками пальцев белесого штриха. Лекс лишь смотрит на меня, долго, порабощая одним взглядом своих бездонных омутов. И я с трудом удерживаюсь на плаву.

— Откуда? — и цепляюсь за собственный голос как за спасательный круг. Перевести дыхание. Ненадолго спрятаться от этого жгучего взгляда.

— С армии еще, — отвечает, не медля. — Есть еще один, — он нащупывает мое запястье, заводит за спину, где между позвонков таится короткий штрих послеоперационного шрама. — И еще, — не дав ничего спросить, снова направляет мою ладонь, только теперь вдоль своего живота, между наших тел, ниже, к паху. Я замираю, и в горле застревает колючий комок, когда моя ладонь ложится на горячее бедро с кривой лентой шрама. Совсем рядом с тем,что так волнительно подрагивает от моей близости. Совсем близко. И я вскидываю на Лекса испуганные глаза.

— Но… — и осекаюсь, не зная, что спрашивать. Понимая, что не важны сейчас слова. Лекс ухмыляется, выпустив мою руку. А у меня нет никаких сил убрать ее оттуда. Нежно, страшась причинить боль, хоть и понимаю, что ерунда это — столько лет прошло, не болит уже ничего, — глажу ленту. Могла бы — поцеловала, но мне не вывернуться из-под пышущего жаром тела мужа. Не убежать от черных глаз с отголосками прошлой боли, которую мне уже не забрать. Я могу лишь одно. Пальцы соскальзывают со шрама, касаются бархатистой кожи твердого члена. Лекс рвано выдыхает. А я становлюсь смелее. Обхватываю член ладошкой, сжимаю и провожу вдоль ствола от головки до самого основания и обратно вверх. Неотрывно наблюдая за реакцией мужа. Какой же он красивый! Лицо словно высечено из камня гениальным скульптором, волевое, чисто мужское. Губы сжаты. Брови сведены на переносице. В прищуренных глазах беснуются черти. Все в нем говорит о едва сдерживаемой похоти, которую я освобождаю каждым уверенным движением ладони по его члену.

— Айя… — выдыхает он и от его низкого, обволакивающего голоса дрожь пронзает все тело. Удар сердца, и мы уже целуемся, сплетая языки в безумной танце, покусывая губы и деля одно дыхание на двоих. Его губы твердые и жадные. Его руки, сжавшие грудь, нежные и настойчивые. И я обвиваю его рукой за шею, притягиваю ближе, чтобы ни единого миллиметра между нами. Между бедер становится горячо и мокро. И нет сил терпеть. Перехватив член Лекса, толкаюсь бедрами ему навстречу. И вот он уже во мне. Лекс замирает. Отрывает от моих губ. И я невольно облизываю их, горящие поцелуем.

— Лекс… — на выдохе.

Он входит медленно, растягивая и наполняя меня так, как и нужно. До самого основания. И так же медленно выходит, чтобы через секунду вновь толкнуться внутрь. Резче, сильнее. С каждым толчком ускоряясь, разнося по телу жар удовольствия. Скручивая до предела каждую мышцу, разжигая неистовый огонь. Его пальцы мнут набухшие соски, теребят. И я выгибаюсь навстречу его ласкам, притягивая его еще ближе. Оплетаю ногами, пятками упершись в упругие ягодицы, еще острее ощущая каждое его движение во мне. Пальцы впиваются в его спину, царапая, цепляясь от невозможности больше сдерживаться. И крик рвется сам, когда внутри все вспыхивает с такой ослепительной силой, что мне кажется, я разлечусь на мелкие кусочки. И я все-таки разлетаюсь, и мир исчезает. Все исчезает. Остается только дикое удовольствие. Одно на двоих.

После я стою в ванной, с удивлением рассматривая собственное тело в ростовом зеркале. Губы припухли от поцелуев, щеки раскраснелись, волосы растрепаны. Улыбаюсь, приглаживая кудри. Кончиками пальце обвожу красный след чуть выше ключицы — засос. Все-таки пометил. И странное чувство собственности согревает. Он — мой. Я тоже умудрилась его заклеймить. Медленно оборачиваюсь вокруг своей оси, подмечая стухающий отпечаток пальцев на бедре и зубов на попе. Вздох рвется из груди.

— Ты красивая, — хриплый голос Лекса застает врасплох. Он стоит в дверях, подперев ту плечом и скрестив на груди руки.

— Да уж, просто красота неземная, — фыркаю я, заливаясь краской стыда и ища, чем бы прикрыться. Хотя вроде бы и стесняться уже глупо — он и так видел меня всю. Только все равно неуютно.

— Даже не думай, — шагает ко мне, притягивает к себе за талию, утыкается носом в макушку, делая жадный вдох. А я прикрываю глаза от толкнувшего между бедер удовольствия, такого обжигающего и нежного, что хочется плакать и смеяться. Вздыхаю, зарывшись лицом в его грудь. Щекой ощущаю, как под броней из мышц гулко стучит сердце, а кожа пахнет терпким ароматом мужчины и секса. Чистый, ничем не замутненный запах похоти и желания. Такой дикий и живой, что хочется попробовать на вкус. И я осторожно слизываю капельку пота, стекающую по ключице. Языком провожу вдоль выступившей косточки, опускаюсь чуть ниже, захватив в плен горошину соска. Пальцы на талии каменеют, а с мужских губ слетает тихий рык. Он вибрирует в каждой клетке его поджарого тела, тихим урчанием растекается под кожей, отзываясь новыми толчками желания в моих венах.

— Если ты не остановишься, то мы…ох, черт, не останавливайся, — шепчет, распластав пальцы на моем затылке, прижимая сильнее, поощряя мои игры с его чувствительными сосками. Похоже, я открыла эрогенную зону своего мужа, о которой даже он сам не подозревал.

— Ты вкусный, — шепчу, облизывая губы и смотря в горящие желанием глаза. — Везде, — губами по ребрам, нырнув кончиком языка в ямку пупка. Зубами царапая бедро, языком поглаживая нитку шрама.

— Айя… — хриплый стон растекается под кожей удовольствием обладания этим сильным мужчиной, невероятно прекрасным в своем нескрываемой жажде быть моим, быть во мне. На мгновение я замираю, зачарованная его мощным возбуждением и собственной потребностью прижаться к нему губами, убедиться, что он такой же вкусный и здесь, в подрагивающем от желания члене с мягкой бархатистой кожей и выпуклыми венами. Никогда прежде я не хотела другого мужчину, как сейчас. Даже Пашку. Сейчас же, почти стоя на коленях перед мужчиной, по странному стечению обстоятельств ставшим моим мужем, я хочу его всего, без остатка. И то, как Лекс толкается бедрами навстречу, подстегивает, стирая все барьеры. Но едва мои губы касаются его головки с выступившей крупной каплей, Лекс рывком поднимает меня на ноги, впившись губами в беззащитную шею, кусая, втягивая кожу, оставляя новый след нашего безумства.

Его рычание и мои стоны сливаются в одну нереальную музыку страсти. Его губы тверды и настойчивы и в их прикосновениях нет ни капли нежности, только необузданное, первобытное желание обладать, присваивать. И я схожу с ума от этого, подставляясь его животным ласкам, прося, умоляя и желая того же. В его объятиях я не замечаю, как оказываюсь сидящей на стиральной машинке с широко разведенными ногами. И как подрагиваю в предвкушении, вцепляясь в широкие мужские плечи, как в спасательный круг. И вскрикиваю, когда Лекс одним рывком входит в меня до упора. В это самое мгновение мне кажется, будто из легких вышибли весь воздух разом. Еще немного и задохнусь от горячих волн удовольствия, прокатывающихся по телу. Потеряюсь в сильных руках, крепко сжимающих бедра. В грубых ласках, покалывающих кожу сотнями электрических разрядов. В мощных толчках, скручивающих меня в одну тугую пружину, готовую лопнуть в любую секунду. В хриплом голосе, повторяющем мое имя на каждом выдохе, с каждым ритмичным толчком внутри меня. И я теряюсь, выгибаясь навстречу раскаленному удовольствию.

— Сходили в гости, — шепчу куда-то в плечо Лекса. Он тяжело дышит, по-прежнему сжимая мои бедра, и молчит. Долго молчит. Не двигается. Только сердце рвется в груди, словно с цепи сорвалось. — Алекс? — встревожено заглядываю в его расслабленное лицо. Медленно он открывает глаза, и я вижу в них счастливый блеск.

— Спасибо, — выдыхает, нежно касаясь моих губ. А у меня ком застревает в глотке. Спасибо. Семь букв, способных выбить почву из-под ног. Лекс улыбается, обхватив ладонями мое лицо, а большими пальцами стирая слезы.

— Не реви, Синеглазка. Все же хорошо. Я знаю.

Конечно, ему же не нужны подтверждения моего оргазма. Он сам все чувствует. И я не стану спорить. Все действительно хорошо, даже слишком. И это немного пугает, особенно его откровенное «спасибо».

— Я никогда раньше, — слова путаются под внимательным черным взглядом. — Никогда.

— Никогда что? Не кончала раньше? — в его голосе неверие и еще что-то, трудно распознаваемое.

Я лишь киваю, сгорая от стыда. Сижу на стиральной машинке с по-прежнему широко раздвинутыми ногами и веду задушевные разговоры. Впрочем, тема нашего диалога соответствует моему внешнему виду. И не только моему, пожалуй.

— Ты сейчас серьезно?

Снова киваю.

— А как же…

— Свой первый оргазм, — перебив Лекса, говорю я, мысленно призывая на помощь все свое врачебно-студенческое прошлое и настоящее, — я получила полтора месяца назад. В поезде. С тобой. Результат налицо, — и развожу руками, еще больше раскрываясь перед ним, намекая на беременность и то, что было пару минут назад. — А еще мне никто не говорил «спасибо». Это…приятно.

— Рехнуться можно, — усмехается Лекс. — Это же каким мудаком надо быть, чтобы не замечать такое чудо у себя под боком.

Пожимаю плечами. Для меня наш с Пашкой секс всегда был рутиной, чем-то обязательным, как, например, вынос мусора или оплата счетов. С ним было хорошо вне постели: нам нравились одни фильмы, мы вместе зачитывались фантастикой и никогда не искали тем для болтовни, они находились сами. А секс в отношениях казался не таким уж и важным — живут же люди без оргазмов и крышесносной страсти. Вот и мы жили, даже пожениться собирались. Пока не оказалось, что все мои аргументы — жалкий пшик, развеянный по ветру стонущей под Пашкой пышногрудой девицей. Оказывается, это я могла терпеть, когда Пашка практически насухую трахает меня в миссионерской позе. Я могла мириться с его брезгливостью, когда мне однажды взбрело в голову предложить ему оральный секс. Или проглотить его «я устал, у меня голова болит», когда вдруг захотелось ласки и нежности. Я могла, а он — нет. Потому что я — «фригидная дура, не способная доставить мужику удовольствие». Потому что у меня «ни сисек, ни жопы». Зато у той и сиськи, и…

— Айя, — голос Лекса вытряхивает из мыслей. — Не думай о плохом, — говорит, словно знает, о чем именно я думаю.

— А о чем думать? — хватаясь за его слова, как за спасительную соломинку.

— Ну например, как бы нам принять душ, одеться и все-таки попасть на праздник. Или же наплевать на все и не вылезать из постели до утра, — с лукавой улыбкой предлагает варианты. — Выбирай.

— Ммм, непростой выбор, — прикладываю палец к губам, в задумчивости постукивая по ним. Лекс же глаз с него не сводит, ловит каждое движение. Если бы он мог сожрать одним взглядом — я бы давно оказалась в его зубах. Хотя…была уже. И кожа невольно отзывается покалыванием в местах его укусов.

— Не прогадай, Синеглазка, — смеется он.

— Мне конечно, по душе второй вариант, но… — поднимаю вверху указательный палец, обрывая смех мужа, — я ужасно хочу познакомиться с твоими друзьями.

Улыбка все-таки появляется на его губах, мягкая и такая родная. И я целую ее и тут же выворачиваюсь из загребущих рук мужа, спрыгнув со стиралки и отгородившись стянутым с крючка халатом.

Лекс хрипло смеется, запрокинув голову. А потом заталкивает меня в душ. Но мыть себя я не позволяю, аргументируя тем, что если мы останемся вдвоем и в душе, то уже наверняка никуда не пойдем. А почти мне очень хочется. И Лекс сдается. Позволяет мне самой вымыться, но из ванной не уходит. Усаживается на пол, скрестив по-турецки ноги, и просто смотрит на меня. А вот полотенцем обтирает и волосы просушивает, рождая целую прорву мурашек.

Когда он выбирается из душа, я стою посреди спальни, уже полностью одетая для праздничного вечера. Всецело готовая покорять друзей своего мужа и встретиться лицом к лицу с собственным кошмаром.

15

Конец апреля.

Синеглазка стояла посреди спальни спиной к нему. Черный атлас платья обнимал ее тело, как перчатка, выставляя напоказ сведенные лопатки, острые плечики и высокую шею с тонкой ниткой жемчуга. Вдоль позвонков скользила молния, расходящаяся разрезом, в котором при большом желании и правильной позе легко можно было разглядеть кружево чулка и того безобразия, что она нацепила под это, ничего не скрывающее платье. Слишком короткое, едва ли доходящее до середины бедра. И она в этом собралась в гости? В дом к менту, где полным-полно мужиков, которые будут пялиться на нее? И лифчик под это платье Синеглазка наверняка не надела.

Острое желание проверить закололо пальцы, и Алекс сжал и разжал их, но легче не стало. И он шагнул к ней. К чему сдерживаться, когда она вся — его? Обнял ладонями ее плечи, напряженные, как камень, погладил, разминая. Айя тихо вздохнула и откинула голову ему на грудь, дразня запахом волос. А он скользнул ладонями по тонким ключицам, медленно опустил их на груди и шумно выдохнул, ощущая призывно торчащие соски. Твою мать! Без лифчика! И уже возбужденная от одной его близости. Охренеть можно, какая она отзывчивая. Каждый раз это заводит его все больше. Осознавать, что она готова для него в любую минуту — нереальный кайф. Почти такой же, как касаться ее. Руками, сжимая ее груди, идеально умещающиеся в его ладонях, созданные специально для его рук. Пальцами, сминая ее платье и щекоча нежную кожу над резинкой чулок. Губами, покусывая ее ушко и ощущая, как срывается в галоп ее пульс. Как она становится мокрой между бедер и как неосознанно толкается ему навстречу в попытке насадиться на его пальцы. А ведь после ее…их общего оргазма минут двадцать прошло, а он уже возбудился так, что штаны едва не рвутся от напряжения. А Синеглазка…казалось, еще немного и она трахнет себя его пальцами. Похоже, его девочка дорвалась до сладкого, распробовала и конкретно подсела. Довольная улыбка тронула его губы, а палец юркнул в горячую влагу, вырывая из Айи гортанный стон.

— Нравится? — лаская дыханием ее шею.

Айя слабо кивнула, закусив губу. А он добавил еще один палец, медленно кружа внутри своей девочки. Растягивая.

— Не слышу ответ, — настаивал он, убрав пальцы.

— Да, — выдохнула, чуть не плача, и двинулась вслед за его ладонью. Алекс тихо рассмеялся, снова погружая пальцы в ее мокрую глубину. И снова ему наградой стал этот сумасшедший стон, бьющий раскаленным удовольствием по его члену. Задрать бы к дьяволу это платье, нагнуть ее и ворваться в ее мягкое тело. Заставить кричать под ним. Биться в оргазме с его именем на губах. И ощущать, как она обнимает его член своими половыми губками, сжимая и забирая у него все без остатка.

— А тебе… — сквозь туман вожделения донесся срывающийся шепот Айи, — тебе нравится?

— Ты даже не представляешь, насколько, девочка моя. Я хочу тебя так, что, боюсь, еще пара минут, и мы точно никуда не пойдем, — в ответ на его слова Айя тихо ойкнула и попыталась отстраниться, но Алекс быстрее задвигал пальцами, тараня ее плоть, не позволяя сбежать. — Мало того, мы из спальни не выйдем в ближайшие дня два.

— Тогда…тогда… — зашептала, срываясь на стоны. Запустила пальцы ему в волосы, сжала, потянула. Алекс зарычал, не останавливая свою игру. Изучая пальцами ее изнутри, сжимая, поглаживая. Теребя и выкручивая ее твердую горошину соска, наконец, стянув с груди платье. А у самого член рвался из брюк, подрагивал.

— Тогда что, Синеглазка? — сдавил костяшками пальцев сосок, потянул. Айя вскрикнула, выгибаясь и едва не вырвав клок его волос. — Ох, не так сильно, Синеглазка… — прохрипел он, ощущая, как жар плавит его тело. и он точно рехнется, если сейчас не почувствует ее всю кожа к коже. Одежда мешала, душила, не позволяла ему прижиматься к ней так, как хотелось, впечатывая в себя, пропитывая ее своим запахом, как самый обычный самец, утверждающий права на свою самку. И ему это чертовски нравилось! Вот так дико, на одних инстинктах. Так, как никогда еще не было. До Синеглазки.

— Нужно…нужно остановиться, — сквозь стоны все-таки выдавила Айя, а сама продолжала насаживаться на его пальцы, натянув до предела все его нервные окончания.

— Уверена? — давая ей право выбора.

— Нет, — и даже головой замотала, но решительно перехватила руку Алекса, рвано выдохнула, выпустив из плена и его волосы.

— Ладно, — уткнувшись носом в пахнущую карамелью шею, буркнул Алекс. Холодный душ сейчас бы не повредил. — Но у меня есть условие.

Она развернулась так резко, что Алекс покачнулся вперед. И замер, пригвожденный ее видом. Раскрасневшаяся, с выбившимися из прически локонами она вся дышала страстью. Маленькая аккуратная грудь лежала поверх сдернутого лифа и призывно смотрела на него тугими горошинами сосков. Платье сбилось на талии, обнажая ее всю, блестящую собственными соками. Дистиллированная похоть. Хоть сейчас бери и запечатывай в ампулы для инъекций особо озабоченным, вроде него.

— Условие? — она удивленно моргнула, проследила за его взглядом, но даже не попыталась что-либо исправить. Умная девочка. Такая она настоящая и только его. Только для него. — Какое еще условие? — скрестила руки под грудью, давая Алексу шикарную возможность залипнуть на ней, как прыщавому подростку, впервые увидевшему голую девчонку.

— Сними к черту это безобразие, — с трудом перевел взгляд на ее вытянувшееся в изумлении личико.

— А…

— А то затрахаю до потери сознания, — оборвал он, плотоядно ухмыльнувшись.

Сказанное подействовало на Синеглазку: она залилась румянцем, стыдливо прикрыла руками обнаженные груди, свела ноги и отступила к окну в одном-единственном желании спрятаться от него. Алекс покачал головой, шагнул к ней. Медленно коснулся ее алой от румянца щеки.

— Не нужно меня бояться, Айя, — тихо, сдерживая рвущееся на волю желание. — Я никогда не причиню тебе боль. Только не тебе, слышишь?

Она слабо кивнула, не поднимая глаз.

— И прекращай меня стесняться, — приподнял ее лицо за подбородок, ища ее взгляд. — Ты — моя жена. И я хочу тебя. Хочу быть в тебе. Ласкать тебя. Хочу смотреть на тебя, потому что ты прекрасна.

Ему казалось, что нельзя покраснеть еще больше. Ошибся. Наверное, даже кончики волос стыдливо зарумянились после его слов. Улыбнулся. Отвел ее руки. Ладонями обнял ее упругие груди, балдея от их идеального размера и тяжести. Айя тихо вздохнула. Закусив губу, она неотрывно смотрела, как он покачивает ее груди, как большими пальцами поглаживает темные соски.

— Тебе правда нравится? — спросила сиплым голосом.

— Что именно, Синеглазка?

— Моя…ох…моя грудь, — сглотнув, выдохнула.

Алекс с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться ее наивному вопросу. Разве она не видит, как у него крышу рвет от одного ее вида голой?

— Лекс…

— Девочка моя… — прикрыл глаза, балансируя на самой грани. Еще немного и черта с два она его остановит. И тогда о друзьях можно будет забыть. А он обещал. Обещал вытряхнуть свою Синеглазку из кошмаров. Ее пальчики коснулись его скулы, мучительно медленно оглаживая. Ее глаза стали чернильными, вспыхнули жаждой. А признание вышибло почву из-под ног.

— Никто никогда так не трогал мою грудь…

Она издевается? Как можно не трогать эти упругие полушария? Как не ласкать, когда они идеально умещаются в его ладонях? И такие вкусные…карамельные. Почему — черт разберет. В ее соски хотелось вцепиться зубами, ласкать, пока она не попросит пощады. Но это он, а она… В ее голосе звучало что-то дрянное. Алекс вопросительно изогнул бровь, ожидая продолжения.

— Она такая маленькая, — произнесла, словно приговор самой себе.

Маленькая? О нет. Совершенная.

— Айя, — и серьезно посмотрел в ее растерянное лицо. Выдохнул рвано, не разрывая взгляды: — Я бы с удовольствием доказал и показал тебе, как я обожаю твою грудь. Но мы чертовски опаздываем. Так что выбрось всю эту чушь из головы. Ты идеальна. Вся. Для меня. Поняла?

Она кивнула, слабо улыбнувшись. Вот и славно.

— А теперь переодевайся. Я жду тебя внизу.

Апрельская свежесть принесла облегчение. Не совсем, чтобы остудить его пыл, но достаточно, чтобы справиться с напряжением в брюках. Усмехнулся, ощущая себя чертовски счастливым. Ни одну женщину он не хотел так, как собственную жену. Ни с одной не было так…искренне, когда оголены все чувства. Когда невозможно убежать от собственных желаний. Когда одна мысль о разрумянившихся щеках Синеглазки и вздыбленных сосках заставляет член наливаться, подрагивая от желания ворваться в ее податливое тело. Присвоить. Заклеймить. Снова и снова. Чтобы никто, даже она сама, и мысли допустить не могла, что сможет без него. Черта с два! Никуда и никогда он ее не отпустит.

— Обалдеть! — восхищенный голос Айи вырвал из размышлений. Алекс посмотрел на жену и понял, что идея с переодеванием не была столь уж спасительной. Синеглазка стояла перед ним в темно-зеленом шерстяном платье ниже колена. Глухое, с высоким горлом и длинными рукавами оно выглядело издевкой для самообладания Алекса. Красной тряпкой, будоражащей его выжженное страстью воображение. Очерчивало все ее изгибы, обрисовывало идеальную грудь и тугую попку, прошибая током его и без того оголенные нервы. Через согнутую руку было переброшено светлое пальто. Алекс отлепился от машины, выудил пальто, надел на Синеглазку, под ее изумленным взглядом застегнул на все пуговицы, затянул пояс и только тогда смог перевести дыхание.

— Лекс? — насторожилась Айя, с удивлением оглядев себя, упакованную в пальто, как в броню.

— Ночи холодные, — пожал плечами Алекс и распахнул перед женой дверцу. Но садиться в машину Айя не торопилась. Обошла его спортивную машинку, растерянно смотря то на нее, то на Алекса. Погладила по покатым бокам, без единого угла: гладкая, обтекаемая, самое то для ночной трассы.

Алекс усмехнулся. Он всё понял. Всё правильно. На такую реакцию он и рассчитывал. Зря он, что ли, днем в гараж мотался, машину менял! Ему доставляло колоссальное удовольствие удивлять свою Синеглазку. Это ни с чем не сравнимый кайф: просто видеть, как припухшие после поцелуев губки складываются в соблазнительную «о» и как загораются ее глазки чем-то таким детским, наивным. Как будто он ей Америку открыл, ей-богу.

— Что-то не так? — спросил как ни в чём не бывало. Но Айя лишь развела руками, продолжая рассматривать двухместный «Ниссан». — Это из-за машины? — и удивления в голос напустил, словно только догадался, и эта догадка поразила его. Айя взглянула на него, и в ее открытом взгляде читалось замешательство. Алекс сложил руки на крыше машины, поиграл ключами, давая Синеглазке возможность ответить.

— Я… просто не ожидала… Такая…такая жёлтая…

— А что, — он лукаво подмигнул, — жёлтый мой любимый цвет.

— Правда?

— Определенно, — выдохнул он, довольно улыбаясь. — Поехали уже, Синеглазка. Поверь, внутри она гораздо круче.

И она поверила. Легко плюхнулась на сидение, позволила Алексу себя пристегнуть.

— Нравится? — выруливая из двора.

Айя блаженно улыбнулась, ладошкой проведя по затянутому кожей креслу. Запрокинула голову и там пощупала, неотрывно следя за собственными движениями, словно не верила. А когда они, наконец, выехали за черту города, и Алекс позволил себе вольность, разгоняя машину до предельных цифр, поймал на себе счастливый взгляд синих, как августовское небо, глаз.

Она смеялась так заливисто и искренне, что в Алексе оживало что-то странное, щемящее, что, казалось, давно было погребено в самых темных углах его души. Он наблюдал, как она восторженно визжит, выставив руку в открытое окно, и невольно заражался ее весельем. И все внутри отзывалось ее смеху, ее коротким мимолетным прикосновениям, вибрировало под кожей и растекалось теплым удовольствием по венам. И это тоже было круто. Рядом с Синеглазкой было уютно и тепло. Сейчас Алекс понимал, что кайфует не от секса с этой умопомрачительной девушкой, а просто от того, что она рядом. Такая искренняя, веселая. Такая живая и непохожая на всех его прежних девиц. Непохожая на Марину. При мысли о матери Айи сердце сжалось в кулак и хуком рубануло по ребрам, вышибая дыхание.

Сбавив скорость, Алекс мотнул головой, выгоняя мысли об этой женщине. Он давно переболел и отпустил. Но забыть никак не получалось. И вряд ли получится, потому что вляпался он в Синеглазку по самое не хочу.

— Лекс? — в звонком голосе тревога. И пальчики осторожно сжали его на ручке коробки передач. — Все в порядке?

— Переживу, — отмахнулся и даже улыбнулся. И, кажется, Айя поверила, но руку не убрала, поглаживая его запястье.

— Тогда можно вопрос? Личный, — добавила немного неуверенно.

— Тебе — можно все, Синеглазка.

Она сделала глубокий вдох и протараторила, словно боялась передумать.

— Ты спал с моей матерью?

16

Конец апреля.

Он ждал этого вопроса. Еще после стычки со Стасом. Не сегодня, так позже. Ждал и все-таки оказался не готов отвечать. Солгать? Так почует же. И это будет полный провал. Соврет и потеряет Айю навсегда. Но парадокс был в том, что скажи он правду — все равно ее потеряет. Ту живую и искреннюю, что ласкала его взглядом. Что с тревогой всматривалась в его лицо и жалась к нему, как к единственному спасению. Она доверяла ему. Поэтому он и ответил, сжимая до боли руль:

— Да.

И почувствовал, как она вздрогнула всем телом, словно ее ударили. Со всего размаху врезали под дых. Алекс даже ощутил, как сбилось ее дыхание, и сорвался с поводка пульс, барабаня мелкой дробью под тонкой кожей. И боль ее он почувствовал, как свою. Стиснул зубы, выпрямил спину, стараясь не думать о том адском огне, что пересчитывал его позвонки. Медленно отпустил педаль газа, потому что страх скручивал внутренности, переключил «передачу», усмиряя норов «Ниссана», и с удивлением отметил, что ладошка Айи по-прежнему лежит на его кулаке. Выдохнул сквозь зубы.

До дома Крушининых еще несколько километров. Они успеют выяснить все по дороге, или же переступят через это, погребая прошлое раз и навсегда.

Но Айя выбрала иной вариант.

— У тебя невыносимый характер, — заговорила она тихо, четко и лаконично перечисляя факты, разве что пальцы не загибала. — В твоей команде работают исключительно профессионалы. Асы! Лучшие из лучших! Других ты не терпишь, потому что сам такой. Тебя называют первым после Бога. Пациенты едва не молятся на тебя, выстраиваясь в очереди, чтобы попасть к тебе на прием.

Алекс улыбнулся, восхищаясь осведомленностью Синеглазки. И когда только успела, если еще вчера поверить не могла, что Туманов и он — одно лицо?

— Ты оперируешь с тяжелой травмой и это… — она осеклась. Алекс бегло глянул на жену: уставилась в окно, нахмурилась, губу закусила, словно каждое слово приносило мучительную боль. Ему так точно, взрезая каждую мышцу. — К студентам относишься скептически, — продолжала свой доклад Айя, прикрыв глаза. — Поэтому отказался, когда тебе предложили читать лекции в нашем университете.

— Не поэтому, — возразил он, а Айя снова прикусила губу. — Я просто не мог быть рядом с тобой.

Айя кивнула, принимая его признание. Вздохнула.

— Ты богат, что никак не вяжется с твоей профессией. Откуда — никто не знает.

— Могу рассказать, — снова не удержался. Айя лишь отрицательно качнула головой. Не хотела знать или уже была в курсе? Не важно. Вот только жидкий огонь, плавящий его кости, затопил ядовитой жижей каждую клеточку спинного мозга.

— О тебе мало пишут в газетах, в основном о научной деятельности. Или об очередной пассии. Но все это… — она потеребила сережку в ухе, — все это лишь игра. Тщательно спланированная на публику, потому что ты всегда все держишь под контролем. Собственное прошлое, чувства, бизнес, женщин. У тебя даже машины с механикой вместо автоматики. Полный контроль. Я не удивлюсь, если ты фотографии и вопросы для каждой статьи лично подбираешь.

— Я, конечно, параноик, Синеглазка, но не до такой степени, — ухмыльнулся, осторожно подвигав плечами. Боль перекатывалась под мышцами раскаленными шариками. А так все радужно начиналось. И поездка к Игнату уже не казалась столь уж правильной. — И мне льстят твои познания моей души, — не сдержался от сарказма. — Но…

— Не мои, — возразила она, наконец, перестав его игнорировать. И резанула по нему заточенным, словно лезвие, взглядом.

— Не понял, — принимая ее злость, впитывая в себя, как сумасшедший катализатор собственной, сплетающейся из боли и бессилия.

— Познания твоей души, — вернула ему его же слова с его же сарказмом. — Они не мои. Я ничегошеньки о тебе не знаю. А она слишком много, — не называя имени, но и так понятно, кто Синеглазке основательно мозги промыл. Когда только успела? — Посторонний человек не может знать, что ты пьешь черный и очень сладкий кофе, но только утром или после тренировки. Или что ты обожаешь мотоциклы, ведь ты нигде никогда не появлялся на байке. А еще посторонний человек не может знать, что ты поешь «Металлику» в душе и…А она знает. Вывод очевиден, не правда ли?

— Тебя это беспокоит?

Не нравилось Алексу ворошить прошлое, но раз уж без этого никак, то откровение за откровение.

— А тебя разве нет? — разозлилась Айя. — У тебя был роман с моей матерью. А теперь ты женат на мне. Считаешь, нет поводов для беспокойства?

— Абсолютно, — и даже улыбнуться попытался, но вышло криво. — Ключевое слово «был», Сине… — закончить не сумел, боль вырвала кусок сознания. На автомате свернул на обочину, затормозил и едва не завалился на бок, потому что простреливало так, будто обойму выпустили в спину.

— Лекс, — позвала Айя настороженно и тихо выругалась, когда он не отозвался. Краем сознания уловил, как хлопнула дверца, а через минуту его окатило прохладным воздухом, сдувая обморочную муть. — Вылезай, — робкий голос вдруг обрел стальные нотки.

— Я бы с удовольствием, маленькая, — прохрипел он, удерживая себя на грани реальности.

— Я помогу, — и нырнула к нему в салон, перехватывая за корпус, бережно разворачивая лицом к себе. Переставила его ноги ступнями на асфальт. Сильная девочка. Его. А Айя тем временем осторожно потянула его на себя, заставляя опереться на нее.

— Я тяжелый, — выдохнул, удивляясь силе и выдержке своей жены.

— А я сильная, — легко парировала Айя, потянув на Алекса на себя, вынуждая опереться на ноги. Боль прошила позвоночник, парализуя мышцы. Алекс стиснул зубы, сдерживая стон. Нельзя. Никак нельзя быть слабым рядом с собственной женщиной. Только не с той, кого обязан защищать. — Боже, Лекс, — простонала Айя, толкая его к машине, заставляя упереться ладонями в крышу, — ты же травматолог. Лучший из тех, кого я знаю. Как ты мог сделать это с собой? — ее голос звенел злостью, а тонкие пальчики порхали по напряженным мышцам, расслабляя. Нажимали, постукивали, находили уязвимые точки, взрывая адские мины, рвущие нервы. Он почти терял сознание, но Айя удерживала. Ее пальцы не позволяли вырубиться, творя нечто невероятное, приручая его боль. Она что-то нашептывала, тихо ругалась, а Алекс чувствовал, как судороги отпускают из своей мертвой хватки, как выравнивается дыхание и сердце с новой силой разгоняет по сосудам кровь, словно в него щедро залили топлива.

— Рехнуться можно, — присвистнул Алекс, ощущая лишь слабые отголоски приступа. — Синеглазка, ты…

Осекся и перепугался так, что сердце едва не стало. Она сидела на дороге, вытянув ноги и затылком упершись в желтый бок машинки. Глаза закрыты, а на губах дрожала улыбка.

— Айя, — Алекс присел рядом, аккуратными и выверенными движениями ощупывая ее всю, сбитый с толку ее состоянием. Усталость? Боль? — Что? — на большее не нашлось сил. В горле враз стало сухо, словно в пустыне — ни звука не произнести. Он обхватил ладонями ее лицо, поцеловал скулу, кончик носа, глаза, губы. И она ответила, тихо рассмеявшись. А когда распахнула свои большие синие глаза — в них плескалось такое неподдельное счастье, словно она только что сотворила чудо. Впрочем, Алекс знал, что именно это она и проделала с ним. Она стала его чудом.

— Тебе нельзя сидеть на холодном, — все-таки произнес он, и попытался было подхватить ее на руки, но не тут-то было.

— Только попробуй, — зло прошипела Айя. — И к твоей переломанной спине добавится пара гипсов на руках, — и сама встала, и даже предложенную руку проигнорировала. — Не смей, — отчитывала, как нашкодившего мальца. — Даже попыток не делай взять меня на руки. Не сахарная, не рассыплюсь. А ты, — ткнула пальцем ему в грудь, — как ты мог не рассказать мне, что с тобой происходит? Мы же решили — никаких секретов. А ты соврал мне. И чуть не угробил себя!

— Когда это? — искренне удивился Алекс, пораженный ее внезапной…тревогой? Заботой о нем? И губы сами расползались в дольной улыбке.

— Только что! И нечего зубы скалить — ничего смешного я не сказала, — насупилась.

— Ох, Синеглазка, — притянул ее к себе, вдыхая сладкий аромат весны. Наслаждаясь ее теплом и тем, как она трется щекой о его плечо и замирает, удобно устроившись в его руках.

— И машину поведу я, — добавила, обиженно сопя.

— А ты умеешь?

Айя кивнула, весело фыркнув. И тут Алекс понял, что даже его досье оказалось ничтожным, потому что его жена не переставала его удивлять.

— Научилась, — говорила Айя, когда они вернулись в машину и тронулись в путь, — когда у…Марины случился приступ женского счастья, и она ненадолго выпустила меня из-под своего контроля.

Она вела мягко, но уверенно и шикарно смотрелась за рулем. Алекс сидел рядом, расслабленно наблюдая за ее изящными пальцами на кожаной оплетке, за ее губами, то улыбающимися, то сжимающимися в тонкую полоску, за ее грудью, вздымающуюся от тяжелого дыхания. Он просто смотрел и слушал.

— Я тогда сбежать хотела, — покачала головой, словно удивлялась собственной наивности. — Мечтала путешествовать, как отец. Водить машину было главным пунктом. Так что спасибо тебе.

Алекс вопросительно выгнул бровь, что не укрылось от Синеглазки.

— Полагаю, в то время моя… — и снова запнулась, подыскивая правильное слово. Твою мать! Открутить бы голову Марине за то, что сотворила с этим чудо-цветком, просто сверкающим сейчас неуемной радостью. Какая же она еще девчонка. Сильная, с изломанным к чертям детством, но такая маленькая и хрупкая. Так и хотелось закрыть ее от всего мира. Защитить. Чтобы она больше никогда и мысли не допускала, что никому не нужна по-настоящему. Ему нужна. Вся.

— Айя, — перебил он, совершенно не вслушиваясь в ее домыслы о его бурном романе с Мариной. Было и было. Это его прошлое. И ничего не изменить в нем, даже если бы очень хотелось. Но оглядываться на него — последнее дело. Как и позволять прошлому рушить такое хрупкое сейчас. — Я хочу, чтобы ты запомнила мои слова. Меня волнуешь только ты. И никакая другая женщина мне не интересна. Но если ты хочешь, я…

— Нет! — испуганно вскрикнула Айя, словно он сбросил ее с высоты, оставляя один на один с паническим страхом.

— Вот и хорошо, — кивнул, всматриваясь в изменившийся пейзаж за окном. — На развилке налево.

Айя лишь кивнула. И спустя десять минут она уже парковалась у двухэтажного коттеджа Игната.

— У них красивый дом, — заговорила Айя, когда они миновали охрану и оказались на выложенной брусчаткой подъездной дороге.

— Шикарный, — согласился Алекс, бросив взгляд на светящийся панорамными окнами деревянный дом, причудливо изломанный, словно его слепили из разных кусков глины и забыли отшлифовать. — Один чокнутый архитектор проектировал.

— Почему чокнутый? — Айя пальчиками погладила его запястье.

— Потому что гений, — и потому что позволил запереть себя в психушке, отказавшись от его, Алекса, помощи. И это злило вот уже много лет. Но пугать Синеглазку еще одним кошмаром он не стал.

— Хочу с ним познакомиться, — вдруг выдохнула она, резко остановившись и буквально съедая взглядом дом без единой правильной формы: острый, ломаный, агрессивный. Только теплый свет, льющийся из огромных окон, дарил иллюзию уюта.

— Не в этой жизни, Синеглазка, — покачал он головой, увлекая ее за собой в сторону мужских голосов.

Она лишь кивнула в ответ, больше не заговаривая о доме и его творце.

— О, Туманов! — остановил их веселый бас двухметрового детинушки у беседки с мангалом.

— Рома, Шурик, здорова, — пожал руки обоим операм из команды Игната. Всегда вместе: обогащенный богатырской силушкой Рома и мозговитый «ботан» Шурик. Нелепая, но очень эффективная в деле парочка.

— Наконец-то, а то без тебя мясо сгорело, — оживился второй, но, зависнув на идущей с Алексом под руку Айе, распетушился.

И Рома в сторонке отсиживаться не стал, поддержал друга.

— Девушка, давайте к нам, с нами весело, — запели в унисон. — Шашлык, вино…

— Шашлык сгорел, вино прокисло, — резко ответил Алекс. — И слюни подотрите. Девушка со мной, — и крепче Айю прижал.

Она хихикнула ему в плечо, охотно позволяя ему собственнически обнять за талию. Мужики ретировались, но веселиться не перестали.

А уже у самого дома Айя попросила рассказать об Игнате и Асе.

— Они — мои друзья, — немного подумав, сказал Алекс. — Самые надежные и верные. Есть еще Тимур, я тебя с ним обязательно познакомлю. Он сейчас за границей живет. Но мы слетаем к нему. У него здоровенный особняк на побережье. Отдохнем, на солнышке погреемся, — улыбнулся, представив Синеглазку в одном купальнике…или нет, лучше без купальника…в лунном свете…плескающуюся в теплом океане. И капельки воды, стекающие по ее аккуратной груди, маленьким озерцом скапливающиеся в впадинке пупка…Жар тут же растекся по телу, звеня напряжением, искрившемся на кончиках каждого нерва. Захотелось сграбастать Синеглазку и утащить в пещеру, как первобытному человеку. А уж там дать волю фантазии и…она сама поцеловала его. Нежно, словно хотела ослабить скрутившееся в паху желание, но лишь распалила, вспенила…

За спиной раздалось вежливое покашливание, и Айя резко отпрянула, стушевалась и вся залилась румянцем. Интересно, а ее аппетитные грудки тоже стыдливо покраснели? И жидкий огонь разлился по венам, так захотелось заглянуть за глухой ворот ее целомудренного платья, коснуться кожи, чтобы снова потеряться в ней. Черт бы побрал эту вечеринку!

— У нас есть свободная спальня на втором этаже, — подал голос Игнат. — Шумоизоляция на высшем уровне, сам проверял, — и улыбнулся довольно, когда Алекс на него глянул. А Айя шагнула ему за спину, уткнулась лицом между лопаток, пальцами в пиджак вцепилась.

— Придурок, — выдохнул Алекс беззлобно и Синеглазку поймал за запястье, выудил из-за спины, лицом к лицу сталкивая с ее кошмаром. А она вся будто закаменела, запрокинув голову, и с такой силой сжала его ладонь, впиваясь ногтями в кожу, что наверняка следы останутся. — Родная, познакомься. Это Игнат — мой друг. Игнат…

— Вряд ли ты рада встрече, девочка, — усмехнулся Крушинин под цепким взглядом Алекса. Ведь договорились же! Алекс ему все в подробностях расписал, и Игнат вроде понял. На кой ляд тогда эти выпады? — Но я рад, — взглядом обрубив злость Алекса, — наконец, познакомиться с тобой, — и руку ей протянул, а когда Айя, явно заставляя себя ответить на приветствие, вложила в его свою ладонь, с легкой улыбкой прикоснулся к ней губами. Алекс закатил глаза: джентльмен, мать его! Синеглазка вздрогнула и резко отстранилась, теснее прильнув к Алексу. Настолько, что, казалось, слиться с ним хотела. Алекс обнял ее за талию, широкой ладонью накрыв живот, одновременно оберегая Айю и их ребенка. Их — он не сомневался. Разве что в первые минуты, а потом понял — его и точка. Вся она. Все в ней — его. В неосознанном жесте Синеглазка накрыла его ладонь своей, переплела их пальцы.

— Охренеть, — резюмировал Игнат и со странным выражением лица покачал головой, будто собственным глазам не верил. — Не ожидал. Не ожидал. Айя, девочка, я покорен, — и за сердце схватился, изображая меру своего поражения, не разрывая взгляда, в котором читалось веселье.

— Надо Асе сказать, чтобы не наливала больше, а то ты тут всех девиц покорять начнешь, — хохотнул Алекс, обходя повеселевшего Игната и увлекая жену за собой. — Пошли искать именинницу.

— Ой! — Синеглазка вдруг застыла каменным изваянием — не сдвинуть.

Алекса мгновенно пот прошиб и холодно стало до омерзения. Резко развернул ее к себе, в ладони лицо взял, выискивая ответы на самое худшее и…расслабился в один момент, когда ни следа боли не обнаружил, ни тени страха.

— Подарок, — прошептала она, напрочь растерявшись, и даже рванула было назад, к машине, где этот ее подарок и остался, но Алекс остановил, прижал к себе, на мгновение уткнувшись носом в ее макушку, вдыхая сочный летний аромат ее волос. Просто так, потому что захотелось. Вообще ее все время хотелось трогать, обнимать, целовать. И не отпускать никуда и никогда. А еще лучше спрятать ото всех и любить…до одури, до изнеможения, до полной потери себя в ней. И не только в постели. Он давно вырос из тех лет, когда трахал едва ли не все, что движется, женского пола. Было время, когда ему было плевать на возраст, цвет волос и даже цвет кожи. Возбудила — она его. Впрочем, в то время даже напрягаться не приходилось — девки на него табуном вещались, мечтая только об одном — залезть к нему в трусы. Именно так, потому что кровать не всегда рядом обнаруживалась. Хотя в свою он никого не пускал. Даже на порог своей квартиры. Его дом, его крепость. Айя первая и единственная женщина, ради которой он нарушил собственное правило. Леська не в счет. А Марина… с ней все было не по-настоящему. Давно их отношения стали настолько игрушечными, что, казалось, так не бывает. Он ошибся. Только понял это поздно. А ведь до последнего цеплялся за отголоски их прошлой сумасшедшей любви, хоть и не признавался ей. Для нее он давно умер, а он, наконец, смог поставить точку. С Айей все было не так. Вернее, так было. Как надо. Как когда-то в детстве он внушал Леське, разубеждая ее любить Серегу. Правильно. Он как будто себя собрал по частям. Нашел вторую половинку, как бы «слюняво» это ни звучало. Нашел. Себя в ней. Не пытающимся что-то кому-то доказывать. Не рвущим жилы ради той, что с легкостью перешагнула через него. Рядом с Айей он был тем, о ком давно умудрился забыть. Она воскрешала в нем того пацана с дикой жаждой жизни, готового в лепешку расшибиться ради самых близких. Для него Айя стала ближе всех. В один момент заграбастав его сердце, даже не подозревая об этом. Рядом со своей женой он хотел жить. Ради нее и ради их семьи. Настоящей, какой ему всегда не хватало.

— Алекс, — Синеглазка легко толкнула его в плечо, вытряхивая из собственных мыслей. Даже не заметил, как в себя ушел, ничего не замечая вокруг, кроме ее нереально синих глаз. Не чувствуя ничего, кроме ее дурманящего запаха, въевшегося в самую подкорку.

— Я принесу, — улыбнулся, разом забирая ее растерянность и беспокойство. Пальцами в волосы зарылся, слегка потянул, заставляя ему в лицо посмотреть. И губами ее скулы коснулся. — Ничего не бойся, Синеглазка, — почти приказал, когда она щекой о его губы потерлась с явным наслаждением. Ухмыльнулся. А у самого внутри все словно кипятком ошпарило от такой невинной ласки. — Тебя здесь никто не обидит, — с трудом оторвался от ее лица, оставив влажный след на щеке.

— Я с ней побуду, — отозвался за спиной Игнат. Все это время рядом стоял — Алекс позвоночником чуял его взгляд, внимательный и неопасный.

— Ты в безопасности, —каждое слово отчеканил, словно по плацу маршировал. — А я быстро.

Айя кивнула уверенно, а он вернулся к машине. В салоне нашел пакет с подарком. Синеглазка сама упаковывала, ни словом не обмолвившись, что же там такое волшебное, прям остро необходимое Асе. Говорила только, что истинному художнику их подарок придется по душе. Ася была художником. Алекс видел ее картины: живые как будто. Казалось, отвернись сейчас, и слетит с полотна ее огненный дракон или сорвется ввысь дивная фея. Она никогда не писала пейзажи и людей. Только что-то невиданное, выдранное из закоулков ее неуемной фантазии. Как Синеглазка. Алекс был уверен — девушки подружатся.

Подхватил пакет, щелкнул замком, закрывая машинку, и наткнулся на коренастого мужика посреди дороги. Одетый во все черное и с букетом таких же черных роз, он шагнул к Алексу. Обошел машину, оставив на капоте букет, и распахнул руки для дружеского объятия. Напрягшийся в один момент Алекс, ощутив на себе тяжелый непроницаемый взгляд друга, вдруг широко улыбнулся, заключив того в крепкие объятия.

— Сварог, чертяга, — приподнял того над землей аж в позвоночник стрельнуло — здоровенный же лось, мать его. Прилетел, значит, не удержался. Не смог пропустить Аськин день рождения. Отодвинулся, слегка потряхивая друга, старательно избегая поганых мыслей.

Сварог лишь мрачно оскалился и обрубил злым:

— Поздравляю, Эльф, тебя заказали.

17

Конец апреля.

Марина не спала. Несколько раз она пыталась уснуть, но как только закрывала глаза, из подсознания всплывало лицо Туманова. Она промаялась полночи.

Еще днем звонил Павел — интересовался своими дальнейшими действиями. Смышленый парень, подкинул Марине кое-какую инфу по бизнесу Туманова. И где только раздобыл? Хотя ей было все равно, какая «крыса» поможет разорить Туманова. Никакие способы и люди не могли остановить уже запущенный механизм. И Павел это понимал, поэтому лишь пытался скоординировать свои шаги. Марине он нравился с самого детства. С его матерью Марина дружила со школьной скамьи. Правда, на выпускном они сильно разругались и не общались двенадцать лет, пока вновь не встретились в кабинете директора школы, где учились их дети. Тогда стоял вопрос об отчислении Айи из гимназии за прогулы и нежелание соблюдать устав школы. Марине с трудом удалось уладить скандал и спасти не только свою репутацию, но и репутацию матери Павла — тогда следователя прокуратуры. Оказалось, Айя и Павел сидели за одной партой, прогуливали и хулиганили вместе. И именно Павел с подачи матери образумил непутёвую дочь Марины. Тогда она ещё не могла влиять на эту девчонку. Авторитетом Айя считала лишь своего отца, несмотря на то, что воспитанием занималась Марина.

Муж был журналистом и вечно мотался по всему миру: то с миротворческой миссией в странах третьего мира, то проводя очередное независимое расследование, то просто в поисках громкой сенсации. Марина могла поспорить, что Айя знала и помнила отца исключительно по фотографиям и его подаркам, привезённым из бесконечных командировок. Когда-нибудь это должно было плохо закончиться — так и вышло. И практически тогда же, когда погиб отец Айи, судьба подкинула Марине прекрасную возможность подчинить себе строптивую девчонку.

Это случилось одиннадцать лет назад, когда отцовский детский больничный комплекс накрыла прокуратура. В одной из лабораторий Айя проходила курс иммунотерапии. По крайней мере, так было написано в официальной истории болезни. А на самом деле раз в полгода отец лечил Айю от последствий тех экспериментов, которые проводили над её матерью. «Чтобы не проявились бракованные гены», — как он говорил. Марина не возражала, а в суть лечения и экспериментов не вникала. Хватило их на собственной шкуре испытать. Когда нагрянула милиция, отец принялся заметать следы. В первую очередь, нужно было спрятать или уничтожить подопытных. Айю с ещё одной девочкой тогда заперли в одном из подвалов, куда имели допуск только приближённые к отцу. Обе были без сознания. И Айя убила только потому, что пришла в себя и приняла человека в белом халате за обидчика. А потом оказалось, что тот был одним из прокурорских.

Марины тогда не было в стране. А когда вернулась — обнаружила в почтовом ящике конверт. А в нём видеозапись с камеры наблюдения, на которой было чётко видно, как Айя зарезала следака обычным скальпелем, а потом на своих плечах вынесла из палаты другую перепуганную девчонку. Лица Айи на записи не видно, но то была несомненна она. И одежда её, и причёска, и серьги, которые ей подарил отец. Марине предложили выкупить плёнку, и она заплатила, сколько просили. А вдобавок к плёнке принесла из клиники окровавленный скальпель и продемонстрировала дочери. Марина и не ожидала, какой эффект возымеют её «улики». Айя стала невероятно покорной.

Да и помощь Павла Марина не отвергала — тот был идеальным шпионом. И Марина всегда оставалась в курсе самых мельчайших подробностей личной жизни Айи. Пока в их жизнях не появился Алекс.

Марина смяла в пепельнице сигарету и посмотрела в окно. Ночь клубилась за окном, прорезаемая яркими вывесками не спящего города. Она мрачно улыбнулась и открыла окно. Не по-летнему холодный воздух заполнил кухню, внеся в смесь запахов кофе и табака солёный аромат моря. Накинув на плечи плед, Марина устроилась у окна и вновь закурила, позволяя отдаленным звукам ночного города унести ее в прошлое, где она была по-настоящему счастлива.

Она любила Алекса. Так сильно, как любила только в юности его друга Эльфа. Алексу удалось воскресить в ней ту бесшабашную девчонку, готовую на любые безумства; разбудить давно похороненные чувства. Он сделал её слабой и зависимой от любви к нему, чтобы потом без труда сломать…

…Они встретились шесть лет назад в Лондоне на медицинской конференции, которую Марина посетила намеренно. Хотела лично познакомиться с Тумановым. О нём в те времена очень много говорили. Врач, которым все восхищались. Бизнесмен, которому всегда и всюду уступали дорогу. Самый молодой. Самый удачливый. Самый талантливый. И самый богатый. А ей как раз позарез был необходим такой компаньон для выхода на европейский рынок медицинских услуг.

Несмотря на то, что многое из того она относила к слухам и преувеличениям, ибо невозможно быть миллионером и честным хирургом в одном лице, она хотела его заполучить. Быть может, и не только в бизнес. Если хотя бы половина слухов о нем — правда, она бы не отказалась и разделить с ним постель, тем более что в последние годы там было паршиво без хорошего любовника.

Иллюзий Марина не строила, осознавая, что таких мужчин — идеальных во всем — просто не бывает в реальной жизни.

Оказалось, бывают, и Марина лично в этом убедилась.

Да и на конференции он выступил в неожиданном амплуа исследователя. Алекс читал доклад о новых методах трансплантации. Доклад был изумительным со всех точек зрения. И главное, вполне воплощаемый на практике. Ему задавали уйму вопросов, и он отвечал на все без исключения. Многие изъявляли желание и боевую готовность для работы в данном направлении. Он приветливо улыбался. Спокойно и даже несколько равнодушно принимал комплименты и похвалу.

Марина не собиралась задавать вопросы, просто хотела посмотреть со стороны и найти способ заинтересовать его после конференции. Поэтому и прилетела в холодный и ненавистный Лондон.

Она уже собиралась покинуть зал — её всегда тяготили подобные съезды мировых светил медицины — как Алекс выудил из кармана флэшку, легко и быстро подсоединил к своему ноутбуку, пальцами пролетел по клавишам, и на экране за его спиной высветилась фотография маленькой девочки.

На короткий миг Марина потеряла ощущение реальности, забыла, где находится. Перед глазами не было ничего, кроме большого экрана, с которого на неё смотрела не по возрасту серьёзная девочка. Ни улыбки, ни блеска в слепых глазах. Мир вокруг окрасился в чёрно-белые тона, где единственным ярким пятном резал глаза красный бант в рыжих волосах. Ноги подкосились и, чтобы не упасть, Марина вцепилась пальцами в спинку кресла последнего ряда. Чьё-то прикосновение вывело её из ступора.

— …Неделю назад она была у меня на приёме, — говорил Алекс с тёплой улыбкой, будто о родной дочери. — Вы не поверите, но она хохотала только оттого, что ощутила тепло кружки с горячим кофе. Поразительно упрямая девчушка… А это Кирилл Федулов, — на экране появилась фотография юноши с длинными кудрявыми волосами. — Ему двадцать два. Он безумно талантливый пианист. В пьяном угаре отец перебил ему руки газовым ключом. Его пальцы собирали буквально по кусочкам. Неудачно собрали. Медики посоветовали ему навсегда забыть о рояле. Парень едва не покончил с собой. После этого его невеста обратилась ко мне. Оказалось, во время операции повредили нервы, и парень перестал чувствовать свои пальцы. Через полгода после нескольких операций я был на консерваторском концерте Кирилла. Зал аплодировал стоя…

Марина слушала Туманова с похолодевшим сердцем. Пальцы сводило судорогой, но не от тех кошмаров, что он рассказывал. Марина сталкивалась с более жуткими историями. Нет, её пугали сами дети. Их было девять, и она знала каждого. Все они являлись неудавшимся экспериментом её отца. Расходным материалом, как он говорил. И этот расходный материал должен был сгореть в печах крематория ещё пять лет назад. Марина помнила, как отец пришёл в бешенство, когда ему сообщили, что из лаборатории пропало одиннадцать детей. А на следующий день в клинику нагрянула прокурорская проверка. Многие тогда получили внушительные сроки, но как ни странно на дела отца это никак не повлияло. Впрочем, он всегда видел в этом благородные цели. И Марину пытался залучить, но ее это мало интересовало. Может, она просто была не настолько сумасшедшей, как отец. А может, он просто так и не сумел заинтересовать ее, все же не до конца доверяя. Может и так, только среди пропавших тогда детей были и эти девять ребят. И все те травмы и увечья, о которых говорил Алекс, они получили не в авариях, драках или быту, а в тех стерильных лабораториях.

Марина перевела взгляд на Алекса — смотреть на экран не было никаких сил. Стройный, в джинсах и белом вязаном свитере с высоким горлом; привлекательный с зачёсанными назад блестящими чёрными волосами, самоуверенный.

Туманов заставлял аудиторию любого класса и масштаба слушать его с первого слова. Она не понимала, как у него это выходило. Как не могла взять в толк, как эти дети с ним связаны? Почему он врал о причинах их травм? Ведь он не мог не знать, потому что все до единого ребята были сиротами. Или его обманули? И что ему известно на самом деле? Желание получить ответы затмило первоначальный повод для знакомства.

Однако Алекс опередил её. Он подошёл к ней сам и пригласил в ресторан. Марина согласилась, не раздумывая. Только ни в какой ресторан они в тот вечер так и не пошли.

Потом она спрашивала, почему он подошёл именно к ней и с ходу пригласил на свидание. Он смеялся, целуя ее и убеждая, что влюбился с первого взгляда. А спустя три дня их британского загула случился её День рождения. Алекс поздравил её первым. Вместо завтрака принёс на подносе ключи и сонную вытолкал на балкон. Марина едва запахнула халат, но завязать пояс так и не успела. Она увидела его — свою мечту.

Прямо на тротуаре под окнами отеля стоял Harley. Слегка наклонившись в бок, он словно насмехался над снующими мимо прохожими, в изумлении разглядывающими его со всех сторон. О да, посмотреть там было на что! Солнце яркими бликами играло в хромированной стали задранного руля и в спицах широких колес. Марина до сих пор помнила тот шок, который испытала, увидев мотоцикл. Об этом железном звере она мечтала с четырнадцати лет, когда ещё носила «кожанку» и грезила «Металликой». Да только об этой мечте знал всего один человек на планете, но его давно нет в живых. Тогда как об этом узнал Алекс? Марина спросила, а он не ответил. Да и она не особо выспрашивала, наслаждаясь таким забытым ощущением счастья…

…Теперь Марина понимала, что именно Harley влюбил её в Алекса. То, как ловко Туманов влез ей под кожу, своим поступком вскрыл то, что она выжигала в себе долгие годы. Вытащил наружу ту бесшабашную девчонку, любящую и верящую в чудо. И она пропала. Намертво привязалась к мужчине, который обратил её душу в пепел. И был ли только Harley тому виной или же сказалось мучительное одиночество, которое она умело заполняла ни к чему не обязывающим сексом, Марина не знала до сих пор. И это непонимание собственных поступков, злило до сих пор. Как и ревность, выжигающая изнутри, парализующая, снова толкающая ее в прошлое.

Горькая усмешка кривит губы, а пальцы нашаривают сигареты. Марина закуривает, жадно втягивая табачный дым, заполняя ими легкие, которые невыносимо сжались от внезапной нехватки воздуха. И от того, что вновь воспоминания пошатнули ее уверенность в правильности своих действий. Когда-то давно ревность спасла ее от необдуманного поступка, раз и навсегда убив наивную влюбленную дурочку, готовую ради него бежать хоть на край света. Вместе с ним. Одна встреча все изменила, показав, что ревность не бывает случайной. И что никакой любви не существует априори. И свою собственную она выжжет. Она все для этого сделала. Но судьба редкостная тварь. Снова столкнула ее с этой проклятой любовью. Только теперь она знала ей цену. И ни о чем не жалела. Разве что о мотоцикле, который она давно разбила. У него на глазах. Стирая с его лица снисходительную усмешку. Разбила самой обычной битой. С трудом сдерживаясь, чтобы не ударить его, даже зная — не позволят, сломают ее саму. Тогда ее увез Стас. При мысли о Стасе неприятный холодок прошелся по спине, пересчитал позвонки. Стас спас ее от самой себя, вновь вернул прежнюю Марину. Можно сказать, по кускам собрал. Но уже сейчас был мертв. Буквально полчаса назад Марина получила подтверждение, что ее заказ выполнен. Она делает затяжку, выдыхает дым, царапающий горло. И грудь снова сдавливает что-то муторное. Нет, не жалость. Она никогда не жалела. Давно перестала, когда поняла, что в этой жизни все просто. Или ты, или тебя. Она всегда выбирала первое. Отец может ей гордиться, вот только в последнюю их встречу она не увидела в его постаревших глазах ничего, кроме осуждения. А ей уже было плевать. На все и всех, кроме одного.

Алекс Туманов снова бесцеремонно влез в ее жизнь и забрал то, что принадлежит ей. А она не привыкла отдавать свое, и уж тем более, когда это отнимали бессовестным образом. Туманов отнял. И Марина пока не разобралась в его мотивах.

В его любовь к Айе, даже как теоретическую, Марина не верила. Алекс не того поля ягода, чтобы в свои сорок потерять голову от неопытной девчонки. Нет, увлечься он мог вполне. Айя молода, красива, даже слишком. Неопытна, наивна как многие красотки и совсем не похожа на неё, Марину. Идеальное сочетание для Туманова. Закрутить роман с такой девочкой — одно удовольствие. К тому же она вполне была во вкусе Туманова: светловолосая, голубоглазая, с хорошей фигуркой. За столько лет Марина стольких подобных видела рядом с Тумановым. Бабочки-однодневки. Они ничего не значили для Туманова. Но чтобы жениться на такой? Пусть даже Айя — девочка приличная. Да еще и открыто заявить, что она — его. Для этого нужен веский мотив.

И Марина видела только один. Месть. Никто никогда не задавался вопросом, как простой хирург мог заработать столько бабла. А если и задавался, то вслух произнести не решался. Что уж говорить, чтобы спросить в лоб у самого Алекса. Марина знала. Нет, она не спрашивала, но она никогда не была дурой. Все понимала еще потому, что сама была такой. И видела рядом с собой свое уродливое отражение. И тогда же поняла, что Туманов не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего. В ту пору он хотел наследника и даже не скрывал этого. В ту пору она была слишком глуха и слепа, чтобы в этом желании видеть неприглядную правду. Он хотел наследника, не семью, и женщина рядом совершенно не входила в его планы. Странно, что он выбрал ее. Впрочем, это тоже вскоре прояснилось. Снова месть. Глупо, но факт. Простая месть за старого друга. И не объяснить, что тогда Эльф был сам виноват. Что это он разрушил все то карамельное, что было между ними, и сделал Марину той, кем она есть сейчас.

Некому было объяснять да и не стоило. А родить, чтобы снова потерять — нет уж, увольте. Она все это проходила. Хватило по самое горло. И она сделала то, что считала самым верным.

Марина сминает окурок в пепельнице, устало растирает лицо, ощущая, как продрогла. Позволила совести пошалить сегодня и будет.

Она все делает правильно. И плевать на Туманова. Она его не боится и никогда не боялась. И ее люди сделают все правильно. Уже завтра Туманов пожалеет, что вернулся в родной город. А пока стоит рассказать Павлу кое о чем. Марина не сомневается — его это касается в первую очередь.

А ей важна Айя. Она вернет девчонку под свой контроль любой ценой. Слишком много сил Марина угрохала на её жизнь, чтобы одним махом от всего отступиться.

Марина возвращается в кухню, где бросила свой мобильник, и набирает номер…

18

Конец апреля.

Алекс стоял на балконе.

Они вернулись от Игната часа три назад. Айя уснула почти сразу. Она уже в машине дремала, с ногами забравшись на сидение.

Но поначалу еще пыталась с ним разговаривать, явно ухватывая его настроение.

— У тебя замечательные друзья, — со вздохом произнесла она, скинув туфли и стянув чулки, подогнув под себя босые ноги. Алекс усмехнулся, краем глаза улавливая каждое ее движение. В них не было и намека на соблазнение, только усталость, но Алекса самые обычные вещи заводили похлеще профессионального стриптиза. Потому что с Айей. И это понимание поражало каждый раз, когда Алекс с ним сталкивался. — Я не ожидала…

— Почему? — удивленно изогнул бровь.

Она повела плечами.

— Не знаю. Просто они…такие обычные. Каждый со своим ворохом проблем, — она развернулась к нему, положила голову на подголовник сидения. — Я заметила, как помрачнела Ася, когда ты вернулся с букетом, — и вдруг нахмурилась. — Где ты его раздобыл? Мы же не покупали цветы.

— Привет из прошлого, — тремя словами объясняя все, потому что он и сам толком не понимал, что происходит между его друзьями. Нет, он знал, но думал, что время многое изменилось. Оказалось, нет. Со стороны Сварога так точно. Да и на Асю время не возымело своего магического действия, похоже.

— Твоего? — все же спросила Айя.

— Скорее, Аси, — и крепче сжал руль, невольно вспоминая разговор со Сварогом.

Старый друг прилетел по делам, а уж день рождения Аси послужило поводом для встречи с Алексом. Сварог был убедительным, только в причинах и поводах не особо верил другу, но и разбираться в этом было недосуг. Потому что друг говорил кое-что более актуальное на сегодня: кто-то поставил в ружье все службы города, поставив перед ними одну цель — Алекса Туманова. Сварог был обеспокоен, а когда Алекс уверенно заявил, что это дело рук Марины, даже не удивился. И неожиданно предложил погостить в его доме на побережье. Но перед этим ввести в курс дела Игната, тот со своими связями непременно разберется в происходящем. Да и тыл в виде силовых структур никогда еще никому не мешал.

Только одного Сварог не учел: Игнат был человеком подневольным, следующим приказам вышестоящего начальства, с которым Марина была на короткой ноге. Что прокурорша, что мэр, которого она периодически потрахивала. Именно так, а не наоборот. В этом была вся Марина Нежина.

И еще шесть лет назад Алекс пытался докопаться до причины, сделавшей ее такой. Но после их несостоявшейся свадьбы как отрезало. Не дурак, понимал с первого раза и все уроки усваивал на отлично. Хотя с одним промахнулся: надо было еще тогда сделать все, чтобы она тоже усвоила урок и больше никогда не совалась в мужские дела. Не стал, пустив все на самотек. Слишком раздавленным вдруг оказался. А зря. Теперь проблем от нее не оберешься.

В общем, со Сварогом все обсудили. Последний пообещал помощь, если что, и растворился в ночи, оставив на капоте букет черных роз приветом. Его-то Алекс Асе и притащил вместе с подарком.

И видел ее потерянный взгляд, и враз улетучившееся все веселье. Даже подарок Айи: соболиные кисти для рисования ручной работы, — не вернули Асе прежнюю легкость. Хотя подарку она обрадовалась искренне и даже утащила Айю опробовать тот на практике. Впрочем, они весь вечер вдвоем провели, наплевав на остальных гостей.

И Алекса это даже радовало.

Во-первых, избавило Айю от излишнего мужского внимания, в том числе Игнатова. Во-вторых, ей сейчас просто необходимы были новые знакомства и друзья. Ася была хорошим другом.

Алекс позволил себе улыбнуться, впервые за весь вечер радуясь, что идея с гостями все-таки оказалась правильной. Только поганые мысли все равно лезли в голову. И Айя это заметила, потому что спросила, вдруг став серьезной и даже позабыв об усталости и дреме:

— Алеша, что случилось?

Его аж подбросило от того, как она произнесла его имя. С какой нежностью и тревогой. Его сто лет так никто не называл. Еще с той, прошлой жизни. Пожалуй, Серега только и то Лехой больше. А так ласково, с хрипотцой, которая то ли от беспокойства, то ли еще от чего прорезалась в ее звонком голосочке — никто и никогда. И от этого в голову хорошенько так шандарахнуло и пульс рванул до запредельных цифр, как и стрелка спидометра. А в голове только ее тихое: «Алеша…» И сердце гулким эхом отдается в висках.

— Черт, — ругнулся Алекс, ощущая, как вибрирует мотор, набирая скорость, и с каким напряжением зажал педаль газа. Заклинило его, твою ж налево! На голосе Синеглазки заклинило, на собственном имени, которое давно затерлось манерным Алекс, на ее тревоге и на том, как она ловко просекла все: его настрой, напряжение. Да все. Словно в мозги к нему залезла. Выдохнул, отпуская педаль, поглядывая, как стрелка упала до безопасной цифры. Рукой провел по волосам от затылка. И только потом глянул на Айю. Она не сводила с него перепуганных глаз, сжалась вся, вцепившись пальцами в обивку сидения.

— Прости, — выдохнул, мысленно себя идиотом обозвав — напугал жену на ровном месте. Но кто ж подумать мог, что его клинанет так? И не с чего вроде бы, но вот же ж…

Айя слабо кивнула, продолжая таращиться на него своими невозможными синими глазищами.

— Айя, все хорошо. Успокойся, — и не сказал, приказал почти. А она вдруг как-то так странно улыбнулась, насмешливо.

— Да я спокойна, как танк, — и пальцы разжала. — Алеша, — добавила чуть тише, растягивая гласные, смакуя.

А у него жаром по венам полыхнуло. Да так, что он руки едва от оплетки руля не оторвал, всерьез струхнув, что оплавится от того, что внутри бурлило, наружу рвалось. Никогда такого не было, чтоб вот так от одного имени. Но то, как Синеглазка его произносила и как на Алекса смотрела — крышу рвало конкретно.

— С огнем играешь, Синеглазка, — прохрипел, ловя ее сияющий взгляд. — Я же контроль теряю к чертовой матери.

— Ничего не имею против.

А он рассмеялся, наслаждаясь своей девочкой. Дерзкой. Откровенной. Его. И хотелось плюнуть на все, свернуть на обочину и показать ей, что доигралась уже. И что контроль в самом деле теряет рядом с ней. Хочется ее. Всю. Постоянно. И не только тело. Мысли, душу, в конце концов. Чтобы она всегда такой была. Живой. Настоящей. Только для него. И, похоже, она разделяла его желание целиком и полностью.

— Так и я не отказываюсь, маленькая, — хмыкнул, костяшками пальцев погладив ее бедро. И ее дрожь с тихим вздохом-всхлипом стала лучшей наградой. Снова рассмеялся. Умела она вот так…прямой массаж сердца, не иначе. Разрядом по обнаженным тканям. Она его к жизни возвращала. И, похоже, сама толком не понимала, что именно творит с ним.

А теперь спит. Он и отвлекся на пять минут, а когда в спальню вернулся, так и застыл в пороге, к косяку плечом привалившись. И уже не в первый раз Алекс понял, какая она красивая. Мягкая, теплая, родная. И такая светлая во сне, без налета страха. Свободная, что ли. И его задело это. Зацепило не по-детски. Потому что с ним такой свободы и легкости не ощущала: опасалась, зажималась. Только в сексе открывалась…отрывалась даже. Отпускала себя в их близости. Алекс чувствовал это. И хорошо, вроде. Но мало. Чертовски мало. Ему надо свободной видеть ее постоянно. И чтоб глаза горели, когда он рядом. Для него. Из-за него. И Алекс все для этого сделает, даже если снова придется за грань ступить. Лишь бы его девочке хорошо было.

Он шагнул к ней, бережно укрыл одеялом и поцеловал коротко, почти невесомо, в висок — не сдержался. И еще пару минут просто стоял над ней, любуясь ее мягкой улыбкой, расцветшей от его прикосновения.

Выдохнул и вышел на балкон. Закурил. Поздний звонок не стал для него неожиданностью, как и абонент. Он был уверен, что она позвонит. Раньше ждал. Но она всегда обладала железной выдержкой, которая лишь однажды ее подвела. Алекс помнил: растрепанные волосы, злой прищур, бита в руке и хруст искореженного металла. Это был единственный вечер, когда он видел Марину настоящей.

— Зачем ты это делаешь? — ровно спросила Марина, едва он принял вызов.

— Что «это»?

Покрутил в пальцах сигарету. Затянулся.

— Зачем ты женился на Айе? Зачем она тебе?

Выдохнул горький дым.

— Обожаю быть Робин Гудом, — усмехнулся.

— Ты?! — Марина засмеялась цинично, что даже у него, побывавшего в аду, горло перехватило. — Ты используешь наивную девочку…

Алекс предпочел промолчать. Были у него такие мысли, отрицать не стал.

— Ты даже не отрицаешь, — правильно оценила его молчание. — Значит, все-таки месть, — она не спрашивала, утверждала.

Месть? Любопытно — за что? И спросить подмывало, но не хотел Алекс ворошить прошлое. Но, видимо, только он один.

— Я одного понять не могу, — продолжала Марина. — Ладно я. Унизил, — она сглотнула. Видимо, непросто ей давались откровения. — Растоптал. Я понимаю. Но Айя причем? Она же светлая девочка. Сломать ее хочешь?

— Сломать? — искренне удивился Алекс. — Я?! По-моему, ты все перепутала. И мстить мне тебе не за что. Я всего лишь расставил все по своим местам.

— И место моей дочери рядом с тобой?

— Совершенно верно, — он даже улыбнулся, снова выпустив клубок дыма в ночную темноту. — И я уничтожу каждого, кто даже подумает иначе. Так что давай, Марина, натравливай на меня своих псов. Весело будет.

— Весело, говоришь? Ты даже не представляешь, насколько, — она уже веселилась, Алекс слышал по голосу. А ему было плевать. Он знал, что сильнее. И не потому что денег много или власти. Нет. В этом Марина, пожалуй, даже переплюнула его. У него было то, о чем она даже не мечтала. Надежный тыл

— Что ж, Туманов, поглядим, как тебе весело станет, когда ты останешься совершенно один.

И отключилась. Алекс посмотрел на телефон. И вся та муть, что он столько лет топил в себе, замазывал благородными поступками и такой же профессией, вылезла наружу, вцепилась мертвой хваткой, не позволяя нормально дышать.

Проклятье! Как же он всё это ненавидел. Всему этому нет конца и, похоже, никогда не будет. Он давно понял, что выживает не сильнейший, а тот, кто более хитёр и жесток. Только выгрызая зубами своё место под солнцем, уничтожая более сильных соперников и переступая через слабаков, можно вернуть украденное. Отвоевать право на жизнь. Только смысл этой бесконечной борьбы Алекс давно потерял. Он устал и отпустил прошлое. Но оно, похоже, не желало с ним расставаться.

Сцепив зубы, он сжал тонкую трубку, пока та не хрустнула. На ладони проступили капли крови. Он хотел болью заглушить то мерзкое, что поднималось со дна его души. То, что он не хотел больше тревожить.

Он уже всем всё доказал, всех обошел, всё вернул и добился, чего хотел. Может, пора на покой?

Вот только что это — покой?

Алекс понятия не имел. В ближайшее время покой ему точно не снится. А может взять и послушаться совета Сварога — укатить куда-нибудь в жаркие страны, понежиться на берегу океана вместе с Синеглазкой? Надоело все. Устал чертовски.

Алекс разжал кулак. Телефон высыпался из его ладони, если теперь это можно назвать телефоном. Усмехнулся. И, вытерев ладони о брюки, вернулся в спальню. Лег рядом с женой, сгреб ее с противоположного края кровати. Буквально на себя уложил вместе с одеялом. Зарылся лицом в ее дурманящие сладостью волосы и вырубился.

Тем же вечером на другом конце города.

Павла разбудил телефон. Он проснулся мгновенно. Ему снился кошмар, и выпутаться из его плена оказалось невероятно сложно. Всё было так живо, словно наяву. И страх, липким потом выступивший на лбу, тоже был настоящим. Неожиданный звонок стал его спасением от смерти во сне и кошмара наяву. Взъерошив волосы, он нащупал под подушкой мобильник и ответил.

— Доброй ночи, Паша, — прозвучавший в трубке жёсткий женский голос вызвал новую волну страха. — Это Марина Владимировна.

— Да, я узнал, — запинаясь, проблеял Павел. Эта женщина всегда была верной спутницей Дьявола, которым для него оставалась Алина. С Мариной Владимировной они бы стали идеальной парой. Павел вытер со лба пот.

— Есть разговор, Паша, — продолжала тем временем Марина.

— Что-то случилось с Айей? — Павел сел на край кровати, спустив босые ноги на стылый пол.

— Не больше обычного, Паша. Не больше обычного, — повторила задумчиво. И на долю секунды Павлу показалось, что Марина растеряна. Но в следующий миг наваждение рассеялось. — Ты хочешь вернуть Айю?

Вернуть? Павел задумался. Нашарил под кроватью тапочки и всунул в них замёрзшие ноги. Еще неделю назад он хотел вернуть Айю, понимая, что сделал самую большую ошибку в своей жизни. С трудом сдерживался, чтобы не позвонить ей. Покаяться хотел. Павел знал — она бы простила, если бы была одна. Но Айя быстро нашла ему замену.

— Вы же так прекрасно ладили. Знаете друг друга с детства. Дружите, — её голос потеплел. Или Павлу показалось?

— Дружили, — поправил он, встав с постели, — до первого поцелуя. Не думаю, что я хочу вернуть Айю.

— Даже если она беременна?

— Беременна? — переспросил Павел, застыв на пороге кухни. — Айя беременна? Как же…

— Ну тебе виднее, — ехидно заметила Марина. — Это ведь твой ребёнок, не так ли?

— Мой? С чего вы взяли? — он поскреб пальцем облупившийся кафель на стене. Он не мог быть отцом этого ребенка. Он вообще не мог быть ничьим отцом.

— По сроку. Ей рожать в декабре.

— В декабре… — эхом повторил Павел.

Не в силах стоять, он опустился на табурет. Грудь сдавило раскалёнными цепями, обожгло лёгкие. Сердце стучало и замирало, на короткий миг обрывая его жизнь, чтобы снова зайтись в привычном ритме. Айя обманывала его. Выходит, она давно спуталась с этим докторишкой. Настолько, что тот успел её обрюхатить. Теперь и Павлу стали ясны причины её выбора. Лживая дрянь! Пальцы до скрежета сдавили трубку мобильника. А он ещё себя считал виноватым, что обидел бедную невинную девочку. Невинную, ха! Строила из себя невинность, а сама трахалась с этим. Тварь! А он её святой считал, идиот! Правильно Алина смеялась над ним. Они все одинаковые. И Айя не стала исключением, скорее закономерностью. Яблочко от яблоньки… Кстати, о яблоньке…

Павел криво усмехнулся, доплетясь до кухонного стола и сев на угол столешницы.

— Марина Владимировна, — резко оборвал он пламенную речь женщины, распинающейся о большой любви к дочери. Павел не верил ей. Он давно убедился, что Айя для матери не больше, чем инструмент в покорении очередной вершины. — Извините, я устал и спать хочу.

И отключился, не дождавшись ответа собеседницы. По боку. Пусть хоть подавится собственной желчью, которой сейчас наверняка брызжет — как же, какой-то мальчишка не разделил ее планов! А Павлу было глубоко насрать на ее обиды. Он хотел другого. Сейчас как никогда остро ощущая горький привкус мести на языке. Он отомстит. Лишит ее уверенности и союзника. И тогда Айя узнает, каково это, когда остаешься один на один с целым миром, в котором нет никого, кому бы ты был нужен. А потом она сама приползет к нему. А он вновь заполучит Айю, чтобы дольше насладиться вкусом мести.

Павел, не колеблясь, набрал на телефоне одиннадцать цифр. Ответили сразу, словно ждали его звонка. А может, действительно ждали? Не зря же мать дала именно этот «одноразовый» номер на крайний случай. Вот он и настал.

— Доброй ночи, — уверенно произнёс Павел. — Я хочу сделать заказ…

19

Конец сентября.

— Ты никуда не полетишь, — Лекс обрывает меня на полуслове, с трудом сдерживая рвущуюся ярость. Глаза прищурены, скулы заострились еще больше, пальцы сжаты в кулаки. Да, знаю, из-за моего упрямства у него сдают нервы, но я не могу…не могу отпустить его одного. Слишком часто за последние недели я это делаю. И слишком сильно я устала от чужого города и чужой страны. За эти месяцы я так и не стала здесь своей. И я упорно не понимаю, почему Лекс не хочет, чтобы я возвращалась обратно.

Сегодня этот нерешенный вопрос настиг нас на кухне, когда муж кому-то по телефону пообещал, что прилетит через два дня и сам во всем разберется.

— Да в чем проблема, я не понимаю? — бедром опираюсь о столешницу, кладу руки на округлившийся живот. От нашего спора даже малыш притих. Нейтралитет держит, надо же. А еще пару дней назад, когда я только завела разговор о возвращении домой — во всем поддерживал отца, нещадно пиная меня всеми своими маленькими конечностями. А сегодня тишина вот.

— Вообще никакой проблемы, — разводит руками. — Просто ты остаешься.

— А ты — нет, — договариваю.

— А я — нет, — соглашается Лекс, немного расслабившись. Думает, переубедил? Дудки.

— Отлично. Тогда я полечу одна. А когда прилечу — на развод подам. Как тебе такой расклад, муж мой?

Лекс лицом потемнел и весь подобрался, словно я вот прямо сейчас убегать буду. Может быть и драпанула бы, да только тяжело на седьмом-то месяце.

— Это что еще за бредовые фантазии? — просевшим голосом.

— И ничего не бредовые, — и малыш толкается в раскрытую ладонь, не одобряет мои слова. Ничего. Никуда мы от нашего папочки не денемся. И он от нас. Если только…эта мысль возникает внезапно. Как вспышка. Яркая и настолько мучительная, что дышать становится тяжело. Но расставляющая все по своим местам: его частые отлучки, нежелание брать меня с собой и полное отсутствие секса…сколько уже? Две, три недели? Месяц? Два? Да я уже не помню, когда в последний раз он прикасался ко мне не как к жене или матери его будущего ребенка, а просто как к желанной женщине. Голова идет кругом и все расплывается перед глазами. А сердце, сбившееся с ритма, застревает где-то в глотке, мешая дышать, говорить. Я хватаюсь за горло в каком-то беспомощном порыве и тут же ощущаю сильные руки на талии, плечах, лице.

В черных глазах плещется страх, такой неконтролируемый и жуткий, что мороз по коже.

— Айя, что? Где болит? Что, девочка моя? — он заглядывает в мои глаза, ощупывает и застывает, положив ладонь на мой живот. — Айя? — с надеждой и болью всматривается в мое лицо. И когда наш сын отзывается на его прикосновение ощутимым пинком, а я мотаю головой, зная, что он поймет — все хорошо — Лекс выдыхает и упирается лбом в мой лоб. И взгляд держит, не отпускает. И я вижу, как истаивает страх, оставляя после себя легкую тревогу. Все еще переживает. И от этого щемит сердце, по-прежнему гулко бьющееся где-то в горле. И я по-прежнему ничего не могу сказать.

— Ну и что ты себе навыдумывала, Синеглазка? — спрашивает шепотом, лаская дыханием, поглаживая мой живот горячей ладонью. — Каких ужасов нафантазировала?

Но я лишь упрямо качаю головой. Не хочу говорить. Не хочу облекать в слова свои страхи. А вдруг правда? Страшно узнать эту самую правду. Понять вдруг, что оказалась права.

— Айя, — зовет Лекс, вкруговую наглаживая мой живот. И малышу нравится эта ласка, драться перестает. Он тоже ощущает силу своего папы.

— Ты меня стесняешься? — голос звучит жалко, как и вопрос.

— Что?

Берет мое лицо в ладони, смотрит долго, словно в глазах пытается ответ прочитать.

— Я…я не знаю… — выдыхаю, совершенно растерявшись под серьезным взглядом. — Тебя нет, понимаешь? Последние два месяца тебя просто нет. И я…я тут совсем одна.

— Айя…

Но я накрываю его губы ладонью. Лекс хмурится.

— Я все понимаю, правда. Но мне будет легче это пережить в родном городе. Там у меня хотя бы Леська есть.

— Что пережить, Айя?

Я закусываю губу, удерживаясь от необдуманного ответа. Как же сложно. А Лекс вдруг улыбается широко. И что же смешного я сказала?

— Айя, елки-палки. Нет, я знаю, что у беременных организм кардинально перестраивается и гормоны «играют», но что бы настолько — никогда не думал. Айя, девочка моя, — его губы целуют мои глаза, кончик носа. — Родная моя… Любимая…

Я перестаю дышать, застываю в его руках. Любимая? Как же хочется верить, просто верить. И наплевать на все домыслы и подозрения.

— Любимая? — срывается с губ тихое. И светящийся счастьем черный взгляд развеивает все сомнения. Всхлипываю.

— Ну что опять?

Большим пальцем стирает все-таки скатившуюся по щеке слезу.

— Почему ты не хочешь, чтобы я летела с тобой?

Лекс тяжело вздыхает, берет меня за руку, увлекает за собой, садится на стул и меня усаживает к себе на колени. Обнимает нашего сына, кладет голову мне на плечо. И я спиной ощущаю, как напряжена каждая мышца его сильного тела. Как натянут каждый нерв.

— Потому что на меня открыта охота.

— Охота…

Голос подводит, срывается на середине, стоит услышать последние слова. В одну секунду осознать весь ужас сказанной фразы. Охота…Жуткое слово, с привкусом металла на языке. И сердце в горле застревает. Губу закусываю, чтобы не сорваться. А внутри дрожит все. И дрожь такая, что справиться с ней не могу.

— Айя… — с напором зовет Лекс, обнимая, прижимая к себе, словно защищая, пряча. От кого? От чего? — Айя, успокойся, все хорошо, — медленно, но настойчиво уговаривает меня, словно ребенка.

— Хорошо? — не сдерживаюсь, все-таки всхлипываю. И судорожно пытаюсь дышать, но легкие, словно зажимом передавили — глоток воздуха не протолкнуть. Пытаюсь встать, но Лекс держит мертво, не выпускает. Плечи гладит, живот. И говорит что-то. Но я слов разобрать не могу — в ушах звенит. Только ладони его ощущаю, горячие, надежные. И вдруг понимаю, что не смогу. Без него не смогу. Сидеть здесь и ждать, верить, что он вернется живой и невредимый — не смогу. Умру здесь. Потому что не умею без него жить. Привыкла к нему, проросла. Или он в меня — не разобрать. И когда это случилось — не знаю. Просто вдруг понимаю, что во мне он, в каждой клеточке.

— Айя…

Лекс разворачивает меня лицом к себе. Смотрит сумрачно. А я уже знаю, что он сказать хочет.

— Я не останусь здесь без тебя, Алеша, — хриплю, рвано дыша. И успокоиться все не получается. И сын нервничает, бьется больно. Но это мелочи в сравнении с тем, что я сейчас могу потерять все.

— Айя…

Прикладываю палец к его губам, заставляя молчать. Самой говорить трудно, с силой из себя слова выталкиваю, с болью, как будто по тонким тканям наждачной бумагой провожу.

— Я…мы клятву давали…и ты говорил, что я твоя. Беречь обещал.

— Так я и берегу, — со злостью. — Я же ради тебя…ради вас. Чтобы вы в безопасности были.

— А ты? Ты там в безопасности? — тоже злюсь.

— Это неважно.

— Важно! — сиплю, на крик ни сил, ни голоса нет. Вцепляюсь в его рубашку, ткань сгребая в пригоршни. — Мне важно. Ты важен. Понимаешь?

— Айя, о себе не думаешь — о сыне подумай. Я же не выдержу, если с вами хоть что-то… — его голос тоже подводит. — Я же подохну без тебя.

И лицо мое обнимает, в глаза заглядывает. И в его черных столько муки, что смотреть больно. Но я не отворачиваюсь. Улыбаюсь дрожащими губами.

— Это я без тебя умру. Сердца не станет, понимаешь? И вранье все, что это всего лишь мышечный орган для перекачки крови. Мое сердце — это ты.

А он молчит, только смотрит долго и муторно как-то.

— Ты же врач, Лешка! — не выдерживаю, толкаю его в плечо. Он откидывается спиной на стенку, увлекая меня за собой, головой на себя укладывает. — Ты же понимаешь, что без сердца — нет человека. Пожалуйста, — не выдержав его молчания. — Пожалуйста, сердце мое. Давай все вместе. До конца. Вместе.

— Вместе, — эхом откликается муж. — В квартире сидеть будешь под охраной. Поняла? И только попробуй выйти или хоть на один мой звонок не ответить — сразу обратно улетишь, — рычит, сжав мои бедра до боли.

А у меня внутри словно туго сжатая пружина распрямилась. И дышать легко. Только сердце в груди лихорадит отголосками пережитого страха.

— Я буду паинькой, — льну к нему, ощущая неимоверное облегчение. Он — рядом. Самый нужный. Самый надежный мужчина. Мой муж.

А он распускает мои волосы, затянутые в высокий хвост, на кулак наматывает и к лицу подносит, вдыхает шумно.

— Сладкая… Как же я соскучился.

И от того, как он говорит это, низко, с перекатами, как будто мурлычет, по коже мурашки табунами несутся. И я выдыхаю тихий стон, наслаждаясь его дыханием на своей щеке. Прикосновением губ, мягким, почти невесомым. Но мне этого мало. Я хочу большего. Его хочу всего. Чувствовать его везде, слышать его стоны, ласкать его возбужденный член, упирающийся мне между ягодиц. И я не сдерживаюсь, ерзаю на нем, наслаждаясь его твердостью. Предвкушая.

— Ты нарочно, да? — стонет в самое ухо, подавшись бедрами ко мне.

И в отместку скользит губами вдоль пульсирующей жилки на шее, зубами прихватывая кожу и тут же слизывая собственные укусы. Тело моментально напрягается, отзываясь на ласку. Соски твердеют от возбуждения. Они ждут его прикосновений, таких мучительно нежных и желанных до одури. И Лекс не заставляет себя ждать. Одной рукой удерживая меня за волосы, другую опускает на мою грудь. Мягко поглаживает, слегка задевает твердую вершинку. Кожа тут же покрывается колкими мурашками. А Лекс дразнится, кружа по ареоле.

— Лешка, — выдыхаю со стоном, прося, умоляя его делать хоть что-то большее. Иначе не выдержу, с ума сойду.

Он замирает, шумно втянув носом воздух. И пальцы его подрагивают, щекоча и без того чувствительную кожу.

— Повтори, — просит так тихо, что я едва различаю его голос. Смотрю непонимающе, сведя на переносице брови. — Имя мое… Повтори…

Улыбка трогает губы, и сердце обретает крылья, вспархивает, словно птичка, которую выпустили из клетки. Обнимаю его за шею.

— Лешка…Алешка… — растягивая гласные, напеваю ему на ухо. Чувствую, как напрягаются его мышцы под одеждой, как дергается кадык, когда он сглатывает, и срывается дыхание.

— Черт, — выдыхает просевшим голосом. Обхватываетсосок большим и указательным пальцем, сдавливает и перекатывает, вырывая из меня гортанный стон. Низ живота тут же окатывает жаром. Прикусываю мочку его уха и слышу яростное шипение. Пытаюсь отодвинуться, но сильная ладонь прижимает мою голову крепче, сдавливая затылок. А другая по ребрам опускается на живот. Замирает, когда ему в ладонь толкается наш мальчуган. И я замираю и даже дышать перестаю.

— Спасибо, — произносит он нашему сыну. Одобрение получил? Тихий смешок слетает с губ.

— Договорились? — смех смешивается с лавой, плавящей мысли, тело.

Лешка отвечает настойчивыми пальцами, сжавшими клитор. И снова стон. И тело жаждет его внутри.

— Пожалуйста, — всхлипываю, изогнувшись его пальцам навстречу.

— Тише…тише… — шепчет, целуя, лаская дыханием и твердыми губами. Такими нежными, что ласка оборачивается мукой.

Подхватывает на руки, вставая, и я запоздало реагирую, что нельзя ему. У него спина и боли, а я уже далеко не пушинка.

— Айя, не брыкайся, — пресекает мои попытки освободить его от тяжелой ноши. — Ты мне мешаешь, — шагая по коридору к лестнице на второй этаж.

— Поставь меня, — приказываю. — Тебе нельзя тяжести носить.

— Айя…

— Поставь! — почти кричу.

Но Лешка упрямее — это факт.

— Женщина, замолчи уже.

И так веско, словно я его обидела. Притихаю в его руках.

— Умница, — хвалит, касаясь губами виска.

Дверь в спальню ногой распахивает. Укладывает меня на подушки. Оглаживает горящим взглядом. И это мучительнее любой его ласки.

— Иди ко мне, — зову хрипло.

Но Алеша качает головой и не двигается с места. Взглядом ласкает. И под ним кожа горит, а все внутри скручивается обжигающей спиралью, пульсирует.

— Лешка… — и ноги развожу широко, открываясь перед ним, приглашая. — Не продолжишь — кончу без тебя.

И не сводя с него взгляда, дерзко облизываю один палец, затем другой и ныряю между ног, к горячему лону, истекающему влагой. Лешка порывается ко мне, но останавливается в полушаге, резким движением взъерошив волосы. Ну что ж, пусть смотрит и сходит с ума. А мне не впервой получать удовольствие без него. Закрываю глаза, задвинув подальше все разумные мысли. Мои пальцы привычно порхают, теребя, лаская, проникая в горячее лоно. И удовольствие подкатывает холодком к кончикам пальцев на ногах, толкается горячим шаром где-то в солнечном сплетении. Обрастает огнем, ворует пульсацию артерий. И когда я уже на грани, Лешка отбрасывает мою руку, заменяя своими умелыми пальцами.

— Никогда, — шепчет он, проникая пальцами внутрь, а большим надавливает на клитор. — Никогда ты не будешь кончать без меня. Только так, — его движения становятся резче, сильнее, глубже. Кружат внутри и снаружи. — Только со мной. Для меня, — и впивается ртом в набухший клитор, втягивает его в себя. И я не выдерживаю. Оргазм накрывает, как цунами. Разбивает мир на осколки.

А когда снова собирается, Лешка лежит на спине поперек кровати, уложив на себя мои ноги, и поглаживает мои щиколотки. Возбужденный, твердый.

— Даже не думай, — уловив мою попытку сесть.

— Ты же не… — голос слабый, сорванный.

— Не кончил? — в его тоне нет насмешки, только удовольствие. Почему? — Все хорошо, Синеглазка. Просто охренеть, как хорошо.

И я слышу, как он улыбается. Расслабляюсь. Ему хорошо — это главное. Дрема накатывает волнами, но уснуть не дает голос мужа.

— Самолет через три часа, родная. Нужно собираться.

Сон слетает моментально, как и расслабленность.

— Ну что ты напряглась, Айя? — недовольно. — Прекрати немедленно, — приказывает, когда я сажусь на край кровати, с тревогой всматриваясь в его расслабленное лицо. Резко садится рядом, сгребает меня в охапку.

— Это Марина, да? — получается слишком жалобно.

— Я не знаю, родная, — вздыхает устало. — Ребята пытаются выяснить, пока я разгребаюсь с проверками. Уже забыл, когда оперировал последний раз.

— Все очень плохо? — и в лицо его заглядываю.

— Прорвемся.

И я верю, что все так и будет.

20

Конец сентября.

Профессор Корзин сидел в пустой аудитории и тупо смотрел в раскрытый журнал. Лекции уже давно закончились. Его ждали в клинике. А Сергею совершенно не хотелось туда ехать.

В клинике Туманов. Разгребся с бизнесом, теперь из операционной не выходит. Работает как проклятый. С Серёгой общается как прежде, хотя он почему-то думал, что Лёха сильно обидится. Пожалуй, правильнее будет Алекс. Не обиделся и правильно. На правду не обижаются. А Серёга оказался прав, хоть Алекс и убеждал в обратном тогда, после дня рождения Аси.

Сергей позвонил утром после Леськиных откровений. Она многое ему в ту ночь рассказала. О себе, о брате своем. Из-за этих откровений и позвонил. Что-то не давало ему покоя в ее рассказе. Что-то не складывалось в цельную картинку. Симптомы были, анализы, а диагноз никак не получалось поставить.

А он еще и не отвечал долго, а потом и вовсе трубку бросил. Сергей злился. И когда Туманов перезвонил, не сдержался:

— Лёха, ты совсем осатанел?! Ты чего трубку бросаешь, когда с тобой друг разговаривает?!

— Серёга, прости. Я сегодня сам не свой.

— В смысле? — не понял Сергей.

— Да какой уж тут смысл, когда крышу так сносит, что готов разложить ее на заднем сидении машины, как какой-то подросток озабоченный.

— И кого это тебе там разложить хочется? А, Лёха?

— Корзин! — Сергей поморщился от окрика. — Я сколько раз просил, не называть меня Лёхой. Раздражает неимоверно.

Просил и не раз, хотя Корзин никогда не понимал, чем Алекс лучше Лехи. Теперь знал. А тогда просто извинился.

— Я просто тебя не понимаю, — сознался Сергей.

— С каких это пор?

— А с тех самых, как ты решил жениться на дочери госпожи Нежиной и скрыл от меня, что Леська твоя сестра.

— Ничего себе! — присвистнул Алекс. — Сестрёнке привет, — добавил задорно в ответ на возмущенный вздох Корзина. — И я от тебя её никогда не скрывал. Даже наоборот. Это же я подкинул ей идею помозолить тебе глаза в институте.

Сергей чашку уронил, из которой чай пил. Та перевернулась, по столешнице растеклось темное пятно. Сергей выругался.

— Похоже, Леська не во всём тебе призналась.

— Что значит «помозолить»? Она что — не моя студентка?

— Не-а.

— А?..

— Серёга, всё просто. Так уж совпало, что на курсе училась её тезка. Но ту собирались отчислить. Я договорился, чтобы отчисление отсрочили, а вместо провинившейся студентки лекции посещала Леська. Теперь могут преспокойно и исключить. Леська будет только рада. Она ненавидит медицину. Поэтому она и стала юристом.

— Да ладно? — не поверил Корзин. — А как же её дружба с Айей? Тоже твоих рук дело?

— Дружба — это святое, — философски изрек Алекс.

— А к чему такие сложности?

— А как ещё она могла к тебе подобраться? Ты же её в упор не замечал. Между прочим, со своей Нелькой ты так быстро и безболезненно развёлся только благодаря Лесе.

Сергей снова чашку уронил, только теперь в раковину, а просто поставить хотел. Ругнулся. Алекс хмыкнул в трубку.

— Какой же я идиот! — выпалил Корзин, стукнув кулаком по столу. — Идиот! Придурок! Как я мог не замечать такую женщину?! Кретин! Болван!

— Закончил? — вмешался Алекс, воспользовавшись паузой в речи самобичевания.

— Закончил, — пробубнил Корзин. — А ты? Ещё друг называется…

— Друг-друг. Ты лучше скажи, дружище, чего это тебя вчера на празднике жизни не было?

— Да я… В общем, с Леськой я был.

— Молодец, сестренка, — хохотнул. — Добилась-таки своего. Моя девочка.

— Лёх, я не знал, что сестра твоя вернулась, — старался говорить спокойно, но злость прорывалась на это его «моя девочка». Серегина она и ничья больше. Даже если Алекс ей брат родной. Кстати, о сестре и брате. — Ты вроде говорил, что ей трудно передвигаться.

— Ничего я не говорил, — отмахнулся Алекс, хотя Корзин знал и помнил, что Лехина сестра с детства в специнтернате жила. Или он спутал все воспоминания? Сергей не понимал. После вчерашних Леськиных историй запутался, как герой сопливой мелодрамы. — ДЦП[1] — не смертный приговор, тебе ли не знать, — вытряхнул из мыслей Алекс.

— Да знаю я, — Сергей вздохнул. Только вопросы никуда не делись. — Но в её карте написано о выздоровлении. Почему? Ты же прекрасно…

— А ты что, Леськину медкарту читал? — неожиданно напрягся Алекс. — Зачем?

— А что такого-то? — прорвалась-таки злость. — Я не имею права посмотреть карту любимой женщины? Не ты ли личное дело своей жены изучал, а? — Алекс хмыкнул, но не ответил. Сергей растер лицо, выдохнул. Чего злиться на человека, единственного, кто в состоянии пролить свет на то, что Корзин узнал. — Мне знакомый кардиолог звонил из областной. Хотел проконсультироваться по поводу порока сердца.

— А пациенткой Леська оказалась, так? — догадался Алекс.

— Она, — согласился Сергей после короткой паузы. — Но там всё в порядке. Никакого порока. Приятель ошибся. А вот с ДЦП вообще непонятно. Почему, Лёх? Она скрывает, чем больна?

— Так ты у неё и спроси.

— Я спрашивал, — вздохнул разочарованно. — Но она молчит, как партизанка.

— Молчит, значит так нужно.

— Лёха… — не отставал Серёга.

— Ну а как по-твоему она бы с таким диагнозом на юридический поступила? — сдался Алекс. — А так… Выздоровела. Разве не случается у нас чудесных исцелений от рака или ещё от какой неизлечимой болезни? Одним чудом больше — не смертельно. А ей так жить легче и карьеру строить проще.

— Да, я как-то не подумал, — задумчиво пробормотал Корзин. — А если вдруг чего случится?

— Да не переживай ты. Леська умница, у неё всё схвачено. Болтливая только порой не в меру. Нарассказывала тебе ужасов небось, вот и звонишь.

— Да никаких ужасов, Лех, — отмахнулся Корзин. — Так, несколько историй из твоего детства. О родителях говорили, — нехотя пояснил Сергей, но внутри все равно что-то тревожное осталось. И почему — не понять, все ведь обговорили. Но гложет что-то.

— Ладно, проехали. Ты лучше скажи, Марину давно видел?

— Давно, а что? — напрягся Корзин. От одной мысли о встрече с этой женщиной стало не по себе. Корзину она никогда не нравилась.

— Не звонила и никаких попыток встретиться не предпринимала? — допрашивал Алекс.

— Нет. А должна была?

— Полагаю, что — да.

— Думаешь, она что-то задумала?

— Уверен. Или ты решил, она спокойно проглотит тот факт, что я женат на её дочери?

— Почему нет? По-моему, ты блестящая партия!

Корзин искренне говорил. Туманов и правда был отличной партией для такой светлой и невинной девочки, как Айя. Даже если у друга корыстные мотивы.

— Как посмотреть…

— Да как ни смотри! — возразил Корзин снова совершенно искренне.

— Представляешь, она считает, что это у меня месть такая, — задумчиво проговорил Алекс, словно сам не верил, что кто-то может так подумать.

— А разве ты не мстишь? — не смог промолчать Корзин. — По-моему, неплохо совместить приятное с полезным.

— Иди ты…

— Далеко? — усмехнулся Корзин. Не верил он сейчас другу.

— И надолго желательно, — неожиданно холодно заговорил Алекс. — И чтобы в ближайшее время я тебя не слышал и не видел. Я не ожидал, Серега. Только не от тебя.

— Лёха…

И тут Корзин подумал, что зря, наверное, он решил, что все это месть.

— Мне очень жаль, что тебе я должен это объяснять, — в голосе друга слышалось разочарование.

— Лёх, я…

— Всё, отбой, — перебил Алекс.

И с тех пор они действительно не виделись и не разговаривали. Сейчас больше стали, когда Алекс снова начал оперировать. Только теперь Корзину это было не нужно. Тогда он был прав, даже не зная всей правды.

Алекс мстил Марине. И не за их последнее расставание, а за то, как она поступила с ним двадцать лет назад. Как предала его, а он до последнего верил, что она пойдёт против воли родителей и сбежит вместе с ним. Не судилось. Родители отправили Марину заграницу, а Алекс так и не узнал, куда. А потом она вышла за Димку Корсака и родила Айю. Ребята ещё всё сомневались, а Димкин ли это ребёнок. Но девчонка была невероятно похожа на него. Тогда Алекс полностью ушёл в медицину, а после окончания медиком в горячие точки подался. Там и…

Серёга мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания. Сергей старательно избегал друга. Хотя теперь вряд ли имел право считать его таковым. На работе они говорили о пациентах, операциях, что спасало от мрачных мыслей. А за пределами клиники у них начиналась своя личная жизнь. У Алекса беременная жена. У Сергея любимая Леська, которая донимала его, что между ними произошло. И это напрягало.

Сергей выдохнул.

Нужно решать проблемы по мере их поступления. Сейчас на очереди клиника. У него через три часа операция. Это первоочередная проблема.

А с Алексом всё как-нибудь утрясётся. Если будет нужно. А нет — Сергей много не потеряет.

Корзин захлопнул журнал, подхватил ноутбук и встал из-за стола. И тут же сел назад.

[1] ДЦП — детский церебральный паралич.

В аудиторию вошла невысокая женщина в деловом костюме. Каштановые волосы с медным отливом заколоты на затылке, взгляд изучающий и цепкий. И в животе неприятно похолодело от необъяснимого, совершенно неконтролируемого страха. Сергей медленно сглотнул, давя в себе приступ паники. Он никак не ожидал появления этой особы. Интересно, зачем он понадобился госпоже Нежиной?

— Привет, — Марина присела на угол стола.

— Зачем пришла? — с неподдельным интересом поинтересовался Сергей.

— Айю искала, — отвечала Марина с легкой полуулыбкой. — Не нашла. Муж, что ли, прячет? А тут увидела тебя и решила узнать, как она?

— А мне-то откуда знать? Она не моя жена, — пожал плечами. Зато теперь понял причину появления Марины в его скромной обители. Контроль над дочерью. Ничего нового. Впрочем, в данный момент преимущество было явно не на её стороне.

— С учёбой у неё всё отлично. Летнюю сессию сдала вовремя, — продолжал Сергей, встав из-за стола. — А сейчас ей прекрасно отдыхается в декрете. Я как-то даже не сомневаюсь в этом.

И хоть обида на Алекса все еще горчила на языке, Сергей получил колоссальное удовольствие, наблюдая, как изменилась в лице Марина. Когда-то давно она сломала жизнь Димки Корсака, отличного парня и друга. И Алекс прекрасно ей отомстил. Пусть только за себя, но всё же.

— Значит, академку взяла, все-таки, — покачала головой.

— Ректор — крыса, — ухмыльнулся Сергей. — Везде свой нос сунет.

— Ты бы поосторожнее со словами, Корзин. А то ляпнешь не то и не там, не тому.

— И что? — страх испарился, как и не было. И чего перепугался? А самое главное — кого. Смешно же. Ничего Марина Нежина ему не сделает, будь она хоть трижды хозяйкой этого города.

— Если моя дочь пострадает из-за того, что ты затеял — я от тебя мокрого места не оставлю, Сережа.

Корзин выпрямился, посмотрел на красивую женщину, не понимая, что Димка в ней нашел тогда. Что они все в ней нашли? Жестокая, циничная, не видящая на своем пути преград. Не женщина — бездушная машина, хоть и красивая, как с картинки.

— С каких пор ты стала беспокоиться о дочери?

— Мои отношения с Айей — не твоего ума дело. Твое дело позаботиться, чтобы разочарованная в муже девочка вернулась домой, под надежное материнское крыло.

— С чего бы?

— С того, что ты очень любишь свою работу и свою подружку, — усмешка скривила ее выкрашенные в алый губы. — Будет больно это потерять, не правда ли?

— Угрожаешь? — Корзин ответил ей тем же: усмешкой и холодным тоном.

— Ну что ты, — улыбнулась широко так и жутко, что у Сергея свело зубы. — Просто представила, что будет, когда Туманов узнает, кто «слил» его темное прошлое журналюгам.

Корзин тоже представлял, потому что слишком долго знал Туманова. Но идти на поводу у Марины — себе дороже. Уж лучше подохнуть от рук бывшего лучшего друга, чем попасться на крючок к этой акуле.

— Можешь и дальше наслаждаться собственной фантазией, — подхватил папку, глянул на часы. Не опаздывал пока. — А меня пациенты ждут, извини.

— Зря ты так, Сережа, — она покачала головой, но больше ничего не сказала — ушла.

И только когда за ней закрылась дверь аудитории — Сергей выдохнул облегченно.

Но едва успел перевести дух, как в кармане ожил телефон, а на дисплее высветилось родное имя. И тепло растеклось по венам, а губы сами расплылись в улыбку. Сергей уже знал: стоит ему услышать Леськин голос, и все проблемы рассыпаются, как и не было их. И решаются они действительно легче и быстрее. С ней все легче.

— Солнце мое, как же я соскучился, — выдохнул в трубку, попутно закрывая аудиторию.

— Сережка, — истеричный всхлип выбил воздух из легких. И в нем столько боли, что у Корзина все похолодело внутри. Ключи выпали из пальцев. И такая четкая мысль прошибла холодным потом. Он уже понял, что случилось. Ладонью уперся в стену.

— Леха…

— Убили, — и взвыла дико, надрывно.

— Леся! — гаркнул Корзин, не в силах слушать этот дикий крик. Выворачивало наизнанку. Проклятье! Ударил кулаком в стену. Он не хотел. Не хотел, чтобы так. Только не так.

А Леська в трубке перестала выть, только всхлипывала и говорила что-то, много. Корзин не слушал. Не сейчас.

— Леся, — перебил резко. Она затихла, слушая. — Леся, где ты?

— Дома, — судорожно. — У Лешки… Я…в новостях…сказали…взрыв…а я рядом была…примчалась…тут кошмар, Сережка…приезжай…пожалуйста, приезжай, иначе я свихнусь.

— Жди. Скоро буду.

И, оттолкнувшись от стены, поднял ключи и пошел, побежал. Но уже в дверях университета его остановило осознание, что Леська не сказала об Айе. Ни слова о подруге. И Леся по-прежнему на связи. Сергей не разрывал разговор, испугался за нее.

— Леся, а где Айя?

И все внутри затопило пустотой, гулкой, зияющей, от двух слов:

— Айя пропала…

21

Двумя часами ранее.

Алекс вышел из операционной, едва держась на ногах. Переоделся, принял душ. Привычными, заученными до автоматизма движениями расстегнул на шее витую цепочку с армейскими жетонами — четырьмя вместо двух, положил в карман халата. Своего рода талисман, который он надевал только на операции. Помогало. Усмехнувшись, застегнул на правом запястье золотой браслет часов, стрелки которых задержались на цифре четыре. Вечер уже почти. Пора домой. Взъерошил влажные после душа волосы, улыбаясь собственным мыслям.

Никогда ему так не хотелось сбежать из клиники, как сегодня. Он редко оперировал, в основном брался за сложные, можно сказать безнадёжные, случаи. А иногда, когда становилось совсем невмоготу, оставался дежурить. Сегодня ему пришлось оперировать, хотя он предпочитал остаться дома под теплым боком любимой жены.

Вызвали. По «Скорой» привезли шестилетнего ребёнка с черепно-мозговой травмой в критическом состоянии. Мальчика немедля отправили в операционную и вызвали Туманова. Операция длилась почти восемь часов. Ребёнок несколько раз умирал на операционном столе, но бригаде Туманова всё же удалось вытащить мальчугана с того света.

И это не могло не радовать. Как и то, что дома его, наконец, ждут. И впервые хотелось вернуться туда, что еще недавно было лишь стенами, где Алекс периодически спал.

Алекс вошёл в ординаторскую и плюхнулся на мягкий диванчик у стены. На его рабочем столе стояла большая кружка с горячим кофе. Он чувствовал крепкий с оттенком корицы аромат. Новая медсестра постаралась. Та откуда-то узнала, что после операций он любит пить неимоверно сладкий и горячий кофе с корицей. С тех пор в ординаторской его неизменно встречала жёлтая чашка с забавной мордой и свежие булочки.

Но сейчас ему не хотелось кофе. Он думал о Синеглазке, которую не видел восемь чертовых часов. Она позвонила перед самой операцией, отчиталась, что проведет весь день дома, пожелала удачи и вдруг сказала, что любит.

И это ее робкое «люблю» придавало сил все восемь часов операции. Как будто крылья выросли за спиной. Даже его анестезиолог вдруг отметил, что Алекс сегодня какой-то не такой, светится весь. Он светился, потому что знал — она его любит. И это было самое главное.

Растерев лицо ладонью, откинулся на спинку кресла, подцепил пальцем цепочку и вытащил из кармана, разложил на столе.

И вдруг почувствовал, как холодок лизнул затылок. То самое неприятное ощущение, будто кто-то смотрит в спину через прицел. И назойливое чувство приближающейся смерти ввинчивалось в виски. Алекс передернул плечами, не понимая, с чего бы взяться этому предчувствию. Снова глянул на жетоны. Глупо отметать то, что однажды уже было. Алекс знал это чувство, когда замираешь на самом краю и только один путь — вперед, в объятия смерти. Уже испытывал подобное десять лет назад и ещё раньше, когда погиб отец. И на войне, когда не стало его друга. Когда тот закрыл Алекса собой. Лёха умер вместо него. Поэтому Алекс подарил ему ещё один шанс. Призрачный и неживой, но шанс. Как и себе, чтобы отомстить. Он похоронил собственное имя, превратившись в Алексея Туманова. И эти жетоны, как напоминание о том, кто он на самом деле.

И впервые за много лет, Алекс застегнул цепочку на шее, не оставляя ее в ординаторской. Надоело. От прошлого все равно не убежать. И неприятное ощущение жгло затылок.

И боль прокладывала путь по напряженным мышцам, вновь напоминая о детской травме. И только поэтому он достал мобильный телефон и набрал номер жены, хотя не собирался звонить — сделать сюрприз гораздо интереснее. Хотелось устроить ей сюрприз даже несмотря на усталость и тяжелую операцию. Но сейчас что-то щелкнуло внутри. Чувство опасности только нарастало.

— Твою мать, — выругался Алекс, когда механический голос в трубке сообщил ему о недоступности вызываемого абонента.

— Проблемы? — низкий голос заставил дернуться. Алекс обернулся к двери.

На пороге стоял коренастый мужик в макинтоше. Небрежно он опёрся плечом о расколотый косяк. И с улыбкой закадычного друга на непроницаемом лице снял тёмные очки.

— Сварог, мать твою… — прорычал Алекс, выдыхая. — Тебя стучаться не учили?

— А что это ты такой нервный? — нахмурился друг, скрестив на груди руки в черных перчатках. — Дергаешься, нервничаешь и к телефону прирос. Случилось чего?

— Айя не отвечает, — и снова голос робота, вещающий о том, что его Айя пропала. — Телефон выключен.

И напряжение скручивается в тугую пружину с внезапно подкатившим страхом. Он уже давно ни за кого не боялся так, как за Айю сейчас. И не нравилось это Алексу.

— Ребятам позвони, — подсказал Сварог, отлепившись от стены и подойдя вплотную к Алексу.

— Уже.

Макс, дежуривший вместо консьержа, ответил быстро, успокоив Алекса, что Айя дома и никуда не выходила.

— И к ней никто не приходил?

— Подруга приходила, — тут же отрапортовал Макс. — Она и сейчас у нее.

— Подруга? — озадачился Алекс. Не понравилась ему формулировка. Единственной подругой Айи была Леська, но Макс ее знал и вряд ли бы назвал просто подругой. — Не Леська? — все-таки уточнил.

— Нет. Алина Барцева. Паспортные данные записал. Девочку проверил. Чиста, аки слеза ангела.

— Я знаю Алину Барцеву, — задумчиво проговорил Алекс, краем глаза отметив, как подобрался Сварог. — Что? — спросил одними губами у друга.

— Пусть Макс проверит, на месте ли девочки, — вдруг выдал Сварог.

— В чем дело, Тимур? — напрягся и уже было успокоившийся Алекс.

— Пусть проверит.

— Макс, поднимись-ка к Айе, пусть телефон включит. И не отключайся, хочу все слышать.

— Будет сделано.

Алекс почувствовал неладное, едва только Макс поднялся на этаж: тот комментировал каждый свой шаг.

— Макс, давай видеосвязь, — скомандовал Алекс, когда в трубке ругнулся Макс. Тот молча переключился, а у Алекса руки похолодели и позвоночник вмиг скрутило как пружину. Входная дверь не заперта.

Макс толкнул приоткрытую дверь и вошёл внутрь.

Темно. Тихо. Слишком тихо…

Не отрываясь от экрана, Алекс схватил ключи от машины и рванул прочь из ординаторской. Сварог шел следом.

— Айя! — позвал Макс. Ничего. Тишина резанула по сердцу, словно кинжал.

Не торопясь Макс шёл по квартире, которая всегда была неприступной крепостью Алекса, даже когда там были лишь голые стены; даже когда он сам воспринимал собственное жилье, как банальную ночлежку. А теперь?

Алекс слетел со второго этажа клиники в считанные минуты, сел за руль и ударил по газам, едва дождавшись, когда Сварог сядет рядом. Телефон по-прежнему зажимал в одной руке. И с каждым шагом Макса по коридору в сознании оживало то мерзкое и опасное, что жгло затылок еще в кабинете. И страшно становилось до онемения пальцев. Не за себя — нет. За себя Алекс давно перестал бояться. Ещё шестнадцать лет назад, когда чудом остался жив после обстрела и разорвавшейся под ногами «лягухи».

Он боялся за Айю. А с ней явно что-то случилось. Теперь Алекс знал это наверняка.

Главное, чтобы виной было не его прошлое, которое сегодня так некстати тронуло и его память. Ибо прошлое Алекса Туманова не должно воскресать. Не сейчас.

Он вывернул руль, входя в крутой поворот, краем уха уловив отборную ругань Сварога.

— Никого нет, — подытожил Макс то, что Алекс и сам видел: Айи в квартире не было.

Везде порядок, никаких следов борьбы, только…

— Макс, стой! — рявкнул Алекс, когда тот обошел кухню. На столе лежали какие-то бумаги. — Что на столе? Покажи.

Макс придвинул камеру.

— Черт, черт, черт! — прорычал, саданув по рулю. Телефон выпал из пальцев. Сварог нашел, сам глянул на дисплей.

А Алекс вдруг ощутил себя загнанным зверем. А ведь он до последнего надеялся, что прошлое давно и надежно похоронено. Ошибался. И все эти бумажки тому подтверждение. Айя…где же ты, девочка? Искать нужно. Срочно. Она же беременная. В таком растрепанном состоянии с ней может произойти все, что угодно. Проклятье!

— Как?! — взревел он. — Как, вашу мать, вы ее упустили?! Макс!

Тот попытался что-то сказать, но связь вдруг оборвалась диким писком. Сварог выругался. Алекс поморщился.

— Что за херня?

Алекс глянул на хмурого друга.

— Что с телефоном? — показал свой «мертвый» мобильник, а потом вдруг: — Твою мать, Эльф! Срочно выметайся из машины!

Сварог вышвырнул из машины телефоны, распахнул на ходу дверцу.

— Давай, живо!

Алекс глянул в лобовое стекло: впереди школьный автобус, забирающий детей. И разношерстная детвора с рюкзаками за плечами. Рядом Сварог, ревущий о взрывчатке. А в голове — Айя. Ее нужно найти. Ее нужно защитить. Он же обещал. Он распахнул дверцу, пролетев мимо автобуса. И вдруг взгляд выхватил знакомый мандариновый плащ. Тот самый, что он купил два дня назад. Купил и сошел с ума, когда Синеглазка, примерила его… Он едва не порвал его к чертовой матери, пока добирался до ее обнаженного тела. Один удар сердца. И время замедлилось, сгустилось вокруг точеной фигурки, с ужасом наблюдающей за ним. Еще один удар сердца и сильный удар вытолкнул его навстречу осеннему вечеру. Вдох, и пружина внутри лопнула, оторванными кольцами впиваясь в отупевшее от напряжения тело. Разорвала в хлам все внутренности, раздробила кости. Выжгла, разламывая грудь ором. Одна секунда, за которую он успел оглохнуть от собственного крика. Еще одна, и он услышал хруст ломающихся костей. Своих собственных. Удар сердца и огонь обнял так крепко, что мир превратился в рыжий костер, подернутый черным дымом.

— Уберите детей! — злой голос звучал далеко, но Алекс слышал его отчетливо. — Разошлись быстро! Скорую! Пожарных! Да хоть Бога, вашу мать!

Сварог…Алекс попытался улыбнуться, но ничего не вышло, только боль довольно осклабилась, утягивая его в свои объятия.

— Леха!.. — сорванным голосом проорал Сварог, впервые за кучу времени называя его по имени, ненадолго выдирая из цепких лап забытья. Ощупал, пробежался по сонной артерии в поисках пульса. Нашел. О да, тот еще трепыхался на последнем издыхании — Алекс чувствовал. Как и то, что его позвоночник сломан как минимум в трех местах, а от лица не осталось ничего, кроме огня. Все горело. Но сейчас Алексу было важно другое. Нужно, чтобы Сварог увел отсюда Айю. Спрятал. Уберег. Больше некому. Только Тим сможет защитить его Синеглазку, потому что он сам уже ничерта не сможет. И острое отчаяние подвинуло боль, клыками равнодушия цапнуло еще бьющееся сердце.

Алекс больше никогда не сможет играть с сыном в футбол, как представлял тихими вечерами, не будет гонять с ним на велосипедах или взбираться на горные пики, как мечтал, когда было дерьмово так, что выть хотелось. Не будет слышать счастливый смех его женщины. Он никогда не станет самым лучшим папой во Вселенной, как убеждала его Синеглазка. Не станет самым лучшим мужем. Не сможет, потому что у костлявой свои планы на этот счет. Он это знал. Как и то, что в этот раз ему не повезет. Все, иссяк его лимит удачи.

— Эльф, не вздумай мне тут подохнуть, — злился Сварог, щелкая по носу приближающуюся смерть. — Тебе еще сына растить, слышишь?

Он слышал, только сказать ничего не мог. Не получалось. Вдохнуть попытался, и по глотке прокатилось пламя, растеклось за ребрами да там и застряло, обращая в пепел его сердце.

— О жене подумай, — уговаривал Сварог. — Она же без тебя пропадет, слышишь?

Пропадет? Нет, она сильная, справится. Если только…

— Айя… — вытолкнул, разрывая оголенные связки.

И другая мысль тут же толкнулась в виски: почему ее нет рядом? Он же видел ее здесь, рядом? Где она? Что с ней? Неужели зацепило…

Паника окатила льдом, сковала цепями страха, заглушив ревущее внутри пламя.

— Айя… — повторил он, не надеясь, что друг услышит. И кровь затопила горло.

— Я найду ее! Найду! Ты только не подыхай, понял?

Сварог услышал. Алекс проглотил вязкую кровь. Проклятье! Как же ему сказать, что она здесь, рядом. Она…

— Леша! — отчаянный женский крик, переполненный болью и ужасом, взорвал реальность, прошелся по опаленным нервам и лопнул в затылке, погружая в темноту.

22

Конец ноября.

— Александра Михайловна, — раздражённо говорил следователь, которому Леся позвонила узнать, как продвигается расследование смерти брата, — как только мне станет известно что-нибудь новое, я поставлю вас в известность. Но ничего не обещаю. Ведется следствие. Ну, вы же юрист, должны сами понимать, что быстро только кошки родятся.

— Быстро?! — не выдержала Леся, сорвалась на крик. — Два месяца, по-вашему, быстро?! Вы вообще, чем там занимаетесь?! Расследованием или продавливанием стула вашей толстой задницей?!

— Александра Михайловна, что вы себе позволяете?

— Позволяю, — отрезала Леся. — Я ещё не такое позволю, если вы не прекратите списывать убийство на несчастный случай. Это же надо такое придумать: неисправность автомобиля, короткое замыкание. Вы там совсем зажрались?! Думаете, не знаю, с чьей ручки кушаете, майор?

— Александра…

— Послушайте меня, майор, — Леся уже не просто злилась, закипела, дошла до крайней точки этого чертового кипения. Надоело. Устала. И майор это, выкормыш прокурорши. Марина и тут постаралась, дело стопорит, на несчастный случай списывает. Черта с два Леся это им позволит. У нее тоже связи есть. — Советую вам разобраться в деле правильно и найти виновных. Поверьте, ваш прокурор — не самая крутая «шишка». И на нее усмиритель найдется. И тогда не быть вам, товарищ майор, не то что подполковником, а даже простым гаишником. Вам ясно?

Но майор не ответил, отключившись. Леся аккуратно, сдерживая клокочущую ярость, отложила мобильник.

Со дня взрыва прошло два месяца, а эти органы правопорядка никак не могут разобраться, кто свел счеты с Алексом. Почему? Чем они там занимаются, в конце концов?! Они и тело-то выдали только неделю назад. После того, как нашли стоматологическую карту брата. По ней выходило, что обгоревшее тело принадлежало её хозяину — Алексею Туманову. До этого единственной опознавательной приметой были армейские жетоны Алекса, которые тот никогда не надевал вне операционной. Почему в тот день надел? Да и Тимур подтвердил, что это…тело — ее брат. Он был там. Был там и не пострадал в то время, как Алекс… Горло сдавило и дышать стало трудно. Слезы душили.

Леся вышла на балкон. Мороз защипал кожу, пробираясь под одежду. Сразу чувствуется — зима пожаловала. Леся закурила, наблюдая, как редкие снежинки срываются с неба и припорашивают подмёрзшую землю.

Получается, брат все-таки погиб. Хотя Леся долго не верила в это. До слов Тимура не верила. Почему-то это казалось нелепым. Да и сейчас… Она не понимала, зачем кому-то понадобилось его убивать, да ещё так…демонстративно, что ли? Неужели его прошлое дало о себе знать? Но что?

В его прошлом уже давно нет ничего и никого, кто мог бы убить. Или есть? Неужели Леся чего-то не знает о брате? Нет, не может быть. Всё она знает, ведь прошлое брата целиком её вина. Это она втянула его в дело академика Нежина, внедрила брата в логово врачей-убийц. Алекс тогда чудом уцелел и ещё умудрился спасти многих женщин и детей, которых сам же и лечил потом. Многих виновников они тогда посадили. Жаль, не всех. Впрочем, правосудие настигло всех виновных. Или не всех? И Алекса всё же убил кто-то связанный с тем делом? Но если это действительно так, значит, это она, пусть не своими руками, но убила родного брата.

Леся шмыгнула носом и выбросила наполовину скуренную сигарету. Надо бросать курить.

Но сперва нужно найти Айю. Вот только где? Куда она пропала? Что с ней произошло? Тимур тоже нервничает, бесится, потому что не углядел. И ведь не подпускал к ней никого, а она… Сбежала? Почему?

За это время об Айе Тумановой никто ничего не слышал. В институте она взяла академку, в больницах и моргах не обнаруживалась, хотя Тимур искал. Леся точно знала, да и сама проверяла и до сих пор мониторит. Мало ли что. После того, что она пережила — с ней все, что угодно могло случиться. Но никто даже предположить не мог, где Айя может находиться. Конечно, если жива.

А Леся не сомневалась — подруга жива. Хотя бы потому, что обратное не доказано. Труп-то не нашли. В той аварии она тоже не пострадала — в больнице была вместе с мужем. И потом… Тимур говорил, что она под присмотром. Леся мрачно улыбнулась. Вот тебе и под присмотром.

Леся вернулась в приятное тепло квартиры, взяла со стола оставленный там телефон и набрала номер. Сама не ожидала, что когда-нибудь позвонит этой женщине. Слишком много боли причинила она брату. Слишком много горя связано с семьёй Нежиных. Впрочем, сейчас выбирать не приходилось.

Марина Нежина — единственный человек, кто может хоть что-то знать о случившемся. В конце концов, она тоже является частью прошлого Алекса. Настолько болезненной, что Алекс пытался воскресить их любовь двадцать лет спустя. С чужим лицом, под другим именем. И как ни странно, но Марине вновь удалось разбить ему сердце.

Дозвонилась Леся не сразу, она уже решила, что Марина по-прежнему скрывается от окружающих. После смерти Алекса та оборвала все связи и пропала из виду друзей, партнёров и конкурентов. Но Марина всё же ответила и о встрече они договорились без вопросов и отговорок. И лёгкое согласие Марины посеяло у Леси сомнение о ее непричастности к делам насущным.

Появившуюся в кафе Марину Леся узнала не сразу. Она сильно «сдала» за прошедшее время: похудела, щёки запали, под глазами залегли чёрные тени; одежда не свежая, минимум макияжа. Слишком сильно за столь короткий жизненный период. Неужели переживала за дочь? Или из-за Алекса?

— Не ожидала, — заговорила Марина, разместившись за столиком. — Чем обязана?

Леся усмехнулась. Похоже, правила хорошего тона не распространялись на эту встречу. Что ж, неудивительно, учитывая, что женщины всегда ненавидели друг друга.

— Я разыскиваю Айю.

Марина изменилась в лице так внезапно, что Леся даже поперхнулась чаем.

Моментально та вся напряглась, ладони непроизвольно сжались в кулаки, а глаза хищно сощурились.

— А тебе-то она зачем? Или ты и тут успела нагадить?

Леся пропустила мимо ушей ее слова, не желая вытягивать наружу прошлое.

Марина усмехнулась криво.

— Что вам всем от нас надо?

— Кому «всем»? Марина, о чём ты? — удивилась Леся, опешив от выпада Марины. Не ожидала как-то к такой яростной атаке.

— Ко мне ваш дружок приходил. Вопросы задавал. Тоже Айю искал.

— Дружок?

Теперь Леся ничего не понимала. О ком говорит Марина? О Тимуре?

— Подполковник Крушинин, — кивнула Марина, отвечая на мысленный вопрос Леси. Правда совсем не то, о чем предположила Леся. — Приходил как официальное лицо. Но неужели ты думаешь, что я не знаю, чей он дружок? Землю носом роет, чтобы своего кормильца обелить. Обвинял в убийстве Туманова из-за наследства, — она буквально выплюнула сказанное Лесе в лицо. Та невольно отстранилась назад. — Но я никому не позволю вывалять меня в дерьме, ясно? И бизнес вам мой не видать! Стервятники…

Вот тут Леся окончательно растерялась. Во-первых, от фамилии дружка. Игнат Крушинин действительно был другом Алекса. Одним из их «великолепной семерки». И он приходил к Марине. Искал Айю, хотя официально не занимался расследованием. Нет, он не просто приходил именно к Марине. Он подозревал её в похищении дочери, ведь он в курсе непростых отношений Айи с матерью. Леся и сама склонялась к версии, что Марина знает, где её дочь. Но вряд ли она имеет отношение к смерти Алекса. Или имеет? Были же у неё причины для столь неожиданного побега?

Во-вторых, обвинения Марины. О каком дерьме она говорила? И к чему приплела свой бизнес? Медицинский центр «Сердце» безраздельно принадлежала Марине, как и все основные ниточки этого города, и никто не посягал на её собственность. По крайней мере, пока был жив Алекс. Он старался, чтобы Марину никто не трогал. Было время, когда он даже выкупил ее только расцветающий центр у всех тогдашних акционеров, а потом с легкостью переоформил все права собственности на Марину. С того дня она стала единовластной хозяйкой «Сердца». И он никогда не говорил ей об этом, как и никогда не претендовал на ее дела. И никому не позволял. Но Марина чётко дала понять, что Крушинин знает нечто такое, что может оставить успешную бизнес-леди на бобах. Но что? И почему это «что-то» неизвестно Лесе? Выходит, Игнат оказался прав. И Марина действительно в курсе, где Айя. Наверняка сама же и упрятала её куда-то. И как только умудрилась обойти такого внимательного и ничего не упускающего Тимура? И куда упрятала? Как выяснить?

— Послушай, Марин, я пришла сюда не для того, чтобы обвинять тебя во всех смертных грехах. Я просто хочу знать, что случилось с моей подругой. Я недавно брата потеряла. Больше не хочу терять близких. Поэтому я прошу тебя о…

— Откуда ты знаешь мою дочь? — перебила Марина, с недоверием глядя на собеседницу. Оно и неудивительно после многолетней «холодной войны». И дело было вовсе не в родственных связях с Алексом. Собственно о них Марина никогда и не знала. Их с Алексом вообще частенько принимали за влюблённых, особенно в юности. И Марина тоже подверглась всеобщему заблуждению. Это и стало причиной многолетнего конфликта, давно вышедшего за пределы простой юношеской обиды. А Леся к тому же в силу своей профессиональной деятельности не раз чёрной кошкой перебегала дорогу Марине Нежиной с её подружкой-прокуроршей.

— Познакомились на свадьбе, — легко солгала Леся. Ну не рассказывать же правду врагу. Да и потом, разве важно, где и как они познакомились? Важно, что они были лучшими подругами. И в этом-то как раз и была загвоздка.

Почему Айя не пришла к подруге, когда ей стало невмоготу? Почему не попросила помощи? Почему ничего не рассказала Тимуру, не поделилась? И почему Тимур не разрешал им видеться? Айя не хотела? Куда она подалась? Кому доверилась? Почему до сих пор не дала о себе знать?

Леся искала подругу полтора месяца. Следила за её однокурсниками, встречалась с бывшим парнем, мониторила её мобильник, взламывала электронную почту. Всё впустую. Осталась Марина. Впрочем, Леся уже не рассчитывала на помощь этой женщины. Но попытка, как говорится, не пытка.

— Нас Туманов познакомил, — добавила Леся после короткой паузы. Захотелось вдруг посмотреть на реакцию Марины при упоминании Алекса.

Марина мрачно улыбнулась.

— Что, уже и к нему в постель залезла?

Леся не ответила. Рассмеялась. Не сдержалась впервые за два месяца.

— Так что насчёт Айи? Поможешь?

— Извини, Леся, — Марина виновато улыбнулась. Действительно виновато, хотя Леся ни на йоту не верила этой женщине. — Но я ничем не могу тебе помочь. У меня с Айе отношения давно разладились. С того дня, как она связалась с вашим гением, жизнь моей дочери пошла наперекосяк. Я всегда знала, что эта связь до добра не доведёт, но Айя меня не слушала, — на её щеке блеснула слеза. Неужели ей на самом деле больно? Леся не сводила с неё глаз. С чего вдруг такие откровения? — И что в итоге? Алекс погиб. Айя пропала. И я понятия не имею, где может быть моя дочь. Да я даже не знаю, жива ли она! А вы ещё её обвиняете в заказном убийстве. Извини…

Не договорив, Марина резко вскочила с места и молниеносно вылетела из кафе.

Однако Лесю ей провести не удалось. Она всё поняла. Марина знает, где Айя, но никогда никому не признается. Похоже, даже под пытками. Вон какой спектакль устроила. Это во-первых. А то, что во-вторых, Леся выяснила уже вечером, подергав за кое-какие ниточки. У госпожи Нежиной действительно серьезные проблемы: сорвались поставки каких-то нужных лекарств, банк доноров расторг с ее центром договор да и мэр неожиданно потерял благосклонность к своей любимице.

Только неясно, кто же устроил ей эти проблемы. Единственный человек, кому было под силу засунуть Марину так глубоко, погиб два месяца назад. Леся хохотнула. Пожалуй, такой фокус как раз в духе её брата: достать обидчиков с того света. Но подобное на грани немыслимого, а в сверхъестественное Леся не верила.

Тогда кто? Может, кто-то мстит за гибель Алекса? Значит, этот кто-то считает ее виновной в смерти Алекса? Кто? Кто из его друзей?

Слишком много вопросов. Пришла пора получить хоть один ответ…

23

Декабрь.

Сегодня мне приносят уголь и бумагу. Я неотрывно смотрю на здоровенного детинушку в медицинской робе, постукивая пальцами по подоконнику. Наблюдаю. Вот он осторожными шагами приближается к моей койке, кладет на покрывало бумагу с угольками. И взгляд не отпускает, двигаясь плавно, как в замедленной киносъемке. Боится. Кожей ощущаю его страх, от которого смех щекочет горло. Усмехаюсь, отвернувшись к окну. Надо же, сегодня в палату вошел. А еще два дня назад все ограничивалось порогом: открывалась дверь, на пол ставился поднос с едой, дверь закрывалась на замок. И ни единого поползновения на мою территорию.Никаких лекарств и смирительной рубашки. Хватит. И так накачивали меня всякой дрянью два месяца. И неважно, что сама позволила. Больше не хочу.

Провожу пальцами по стеклу, слушая, как так же тихо санитар уходит, заперев за собой дверь на скрипучий замок. За окном кружит снег, крупными хлопья налипая на стекло, забранное решеткой. И до одури хочется вдохнуть морозный воздух, напиться, напитаться им. На свободу хочется. Да только мамочка теперь не отпустит, пока не получит то, что потеряла, когда…

Обрываю сама себя, закрываю глаза, лбом прижимаясь к решетке. Не думать. Нельзя. Слишком больно до сих пор. А в памяти уже пестрым вихрем взрываются картинки того дня. И не избавиться ведь. С тех пор, как мне перестали колоть лекарства — воспоминания оживают с завидной регулярностью. Словно память отряхивается от летаргического сна, напоминая мне, что жива. Да, память жива. А я?..

…— О, Алинка! — улыбаюсь, обнаружив на пороге своей квартиры хрупкую брюнетку. — Какими судьбами?

— Я к тебе по делу? Мо… — осекается, опустив взгляд на мой живот. Закусывает губу. А я смотрю во все глаза, не понимая, что привело Алину Барцеву ко мне в дом. В последнее время мы редко общались: нас познакомил Павел пару лет назад, она была из его мира. А его мир раскололся и осыпался крошкой, когда я застукала его в постели с другой. Наш с ним мир. И вот на пороге мнется Алинка, кусая губы и прижимая к груди капроновую папку. По делу? Любопытно.

— Проходи, о чем речь. Даже без дела проходи, — отступаю в сторону, приглашая ее внутрь.

Алинка входит нерешительно, словно опасается встретиться с толпой монстров. Разувается и вздрагивает, когда я закрываю дверь на замок.

— Проходи-проходи, не стесняйся, — подталкиваю ее в спину. Она дергает плечом, но решительно делает шаг. Еще один и еще. Пока мы не оказываемся на кухне.

— Чай? Кофе? — предлагаю, не скрывая улыбки. По какому бы делу она ни пришла — я ей рада. Она единственная, кто пришла ко мне за последние недели моего затворничества. Да, я сама настояла прилететь вместе с Лешкой, и нисколько не жалею, но в четырех стенах можно сойти с ума от ожидания. И от страха. За него. Вздыхаю, переведя взгляд на застывшую в дверях Алину.

— Алина, что случилось?

— Я слышала — ты замуж вышла, — заговаривает Барцева и голос ее хрипнет, словно сорванный от долгого крика.

— Да, — улыбка становится шире при мысли о муже, который сейчас оперирует маленького мальчика. И я верю, что у него все получится — и мальчик будет жить. Иначе просто и быть не могло. — И я очень счастлива, — и невольно обнимаю свой живот, где толкается мой…наш с Лешкой хулиган.

— Да… Теперь я вижу. Сияешь вся. А твоя мама…

Перестаю дышать. Моя мама…Ее прислала Марина? Зачем? И краски схлынули с лица, а по телу расползлась противная дрожь.

— Ты… Тебя… — в голове сплошной сумбур, ни одной толковой мысли. Как такое возможно, чтобы одно упоминание этой женщины вводило меня в такой…ступор?

— Айя! Что с тобой? — Алина вмиг оказалась рядом, протягивая мне стакан воды. Я не видела, когда она успела его набрать. К черту. Дрожащими пальцами перехватила стакан, сделала жадный глоток. — Ты в порядке? Побледнела вся…

— Все хорошо, — сделала жалкую попытку улыбнуться. На что Алинка лишь фыркнула.

— Ага, я вижу. Знаешь, я наверное пойду. Глупая это была затея.

И даже сделала попытку уйти, но я остановила.

Сейчас я понимаю, что лучше бы она ушла тогда. Лучше я бы ее не останавливала. Тогда я никогда не узнала бы то, что узнала. Тогда…меня сейчас бы здесь не было, наверное. Не знаю. Я уже ничего не знаю, кроме того, что в тот день я потеряла все. Именно в тот день, когда увидела те проклятые документы. В ту минуту, когда вникла в смысл слов и фотографий, что принесла Алина. В тот самый момент, когда схлестнулась с переполненным отчаянием черным взглядом мужа. В то мгновение, когда увидела его…сгорающего заживо. В тот проклятый день, сейчас кажущийся сплошным сюром. Страшным, жестоким и таким нереальным. Укравшим у меня целую жизнь.

— Твоя мама просто подсказала адрес, когда я искала тебя, — отвечая на мой все-таки высказанный вопрос, пожала плечами Алина.

Киваю, ощущая, как страх отпускает.

— Искала, — эхом откликаюсь и все-таки сажусь за стол, поглаживая живот. — Зачем?

— Вот, — после короткой паузы, она придвинула ко мне папку.

— Что здесь? — пальцы почему-то словно одеревенели. А внутренний голос завопил об опасности. Не открывай! Не смотри! Все внутри противилось, даже малыш разбуянился не на шутку, причиняя нестерпимую боль. Тяжело выдыхаю.

— Я родилась недоношенной, — заговорила Алина, криво улыбнувшись. И страх оживился, поднял голову и осклабился, с новой яростью впиваясь в закаменевшие мышцы. — Пятимесячные не выживают, знаешь. А я выжила, но оказалась в детдоме.

— Как? — ахаю. — Но я же знаю твоих родителей.

— Барцевы меня удочерили, — кивнула, соглашаясь с моими аргументами. — Мне тогда четырнадцать было. Добрые люди помогли, — и снова ухмылка кривит ненакрашенные губы. — Барцевы — хорошие, но… Знаешь, в моей жизни так много этих «но». Нет, ты не подумай, они меня любят. Наверное. Отрываются на мне, отдавая всю свою заботу. Их родной сын погиб много лет назад. Вот, — она постучала пальцами по столешнице. А я слушала, затаив дыхание. Ждала и не понимала, зачем она мне все это рассказывает. — Но только они не ради меня стараются, а ради своего друга. Думают, облагодетельствовали и я все забыла. Ошибаются.

— Алина, что произошло? — выдавливаю из себя. — И причем здесь я?

— Ты — ни при чем. А вот твой муж… Твой муж проводил эксперименты над детьми. И я была одной из подопытных, Айя.

В глазах потемнело так внезапно, что я зажмурилась, закрыв лицо руками. И страх внутри задрыгался в радостном танце.

— Айя…

— Уходи… — прошептала, не отнимая рук.

— Нет, Корсак, не дождешься.

— Я не Корсак, — выдохнула, ощущая, как злость рассекает мышцы, стучит в висках, изгоняя страх. — Я не Корсак, — повторяю твердо, отняв руки. Смотрю на девушку с хищным прищуром глаз. Таким знакомым… таким… Мотаю головой, развеивая наваждение. Поднимаюсь из-за стола, упершись ладонями в столешницу. — Я Туманова. Ту-ма-нова! И я тебе не верю. Уходи.

— Нет, — она упрямо мотнула головой. — Я никуда не уйду без тебя. И ты можешь не верить мне. А своему отцу? Поверишь?

Кажется, это было слишком. Удар под дых…нет, в спину. Толчок в бездну. И я не удерживаюсь на ногах, падаю в холодную черноту, каким-то чудом продолжая осознавать реальность. Чернота затянула все внутри, сожрала с потрохами, оставив здесь, в солнечной кухне, одну лишь оболочку.

— Что? Что…ты…сказала? — пальцы судорожно вцепляются в дерево столешницы, а взгляд падает на черную папку, превращающую в руины мое счастье.

— Я сказала, что содержимое этой папки принадлежит твоему отцу. Не веришь — сама посмотри. Ну же. Неужели ты думаешь, будь твой отец жив, стал бы молчать? Допустил бы, чтобы ты вышла замуж за это чудовище? Айя…

Она уговаривала меня, но я больше не нуждалась в словах. Я заглянула в ту проклятую папку. Заглянула и умерла…

Встряхиваю головой, наблюдая, как ветер переметает снег. И когда только успел подняться — еще минуту назад ни одно деревце не колыхалось. А сейчас метет, деревья до земли гнет. Бешеный какой-то, яростный. Откуда? Вздыхаю, возвращаюсь на койку. Стряхиваю с одеяла уголь и листы, те рассыпаются белоснежным веером по полу. Не хочу рисовать. Не могу. Разучилась. Ложусь на кровать, с головой прячусь под тонкое одеяло. Дрожь холодит кожу, забирается внутрь, лихорадит работающий как часы организм. Никаких сбоев: сердце перекачивает кровь, легкие «дышат», да и все остальные системы хоть в пример студентам ставь. Идеальная физиология. И голова, как назло, ясная и соображает на отлично. Любой обзавидуется. Кроме, пожалуй, здешних обитателей. Те посочувствуют скорее, потому что им в своих мирах гораздо комфортнее, чем мне с ожившей памятью.

Я помню каждую бумажку из той папки. Каждое слово и громкий заголовок. Все помню. И такой знакомый почерк с завитушками. Папин. И его имя под разоблачительными статьями. В них было целое журналистское расследование, из-за которого, судя по всему, его и убили. И в центре всего — имя моего мужа. Мужчины, которого, несмотря ни на что, я люблю. Даже сейчас, когда его уже нет. Даже если он виноват в смерти папы. Даже если все те статьи — правда. Люблю и ничего не могу с этим поделать. Я пыталась. Потому и пришла к матери. Она — единственная, кто мог подарить мне покой. Потому что жизнь порвала меня в лохмотья. Выскребла из меня все то, что делает человека одушевленным, оставив лишь жалящую боль. И эта боль сломала. Толкнула туда, где мне казалось — я смирюсь со всем, мне станет безразличен весь мир и боль, наконец, исчезнет. Я ошиблась.

И неделю назад, когда мне приснился маленький мальчуган с разноцветными глазами, боль скрутила в тугой жгут и заставила бороться. В ту ночь, проснувшись от собственного воя, я уже не подпустила к себе ни одного санитара. Я не знаю, откуда во мне взялись силы, но им не удалось меня запеленать в смирительную рубашку. А тому, кто все-таки подобрался ко мне я прокусила шею. До сих пор помню вкус крови во рту и его бешеный взгляд.

Утром ко мне пришла мамочка с новой дозой нейролептика. Такой доброй и ласковой по отношению к себе я ее никогда не видела. Даже когда была маленькой, я не могла понять, почему моя мама вдруг становится злой мачехой. Иногда мне даже казалось, что ее кто-то околдовал. Снежная королева, например. Теперь же оказалось, что она сама была и остается злой Снежной королевой. Правда, выглядела она далеко не по-королевски.

— Я знаю, что это ты, — сказала ей тогда, впервые в жизни не испытывая к этой женщине даже крупицы страха. — Ты убила Лешку. И я никогда тебе этого не прощу.

— Разве мне нужно твое прощение? — усмешка исказила ее безупречное в своей холодности лицо.

— Только не говори, что тебе нужна я. Никогда не поверю.

— Почему же? — она встала, вертя между пальцами шприц. — Ты действительно мне нужна. Особенно, когда я стану твоим единственным опекуном.

И вот тут до меня дошло. Надо же, как все оказывается просто. Деньги. Ей просто нужны деньги, которые принадлежали моему мужу. И у которого нет наследников, кроме меня и Леськи. Мысль о подруге толкнула тревогой где-то в солнечном сплетении. И другая, странная, далекая…о мальчике с разноцветными глазами.

— Ты и на шаг не приблизишься ко мне. Даже не мечтай.

Но мои слова разбиваются о глухую стену ее самоуверенности. О да, я знаю это выражение лица. Когда она ни на минуту не сомневается, что будет так, как скажет она.

— И я больше не боюсь тебя, мамочка, — намеренно выделила последнее слово и вижу, как ее передергивает от моего насмешливого тона.

— Мамочка… — задумчиво протягивает она и кривится. — Твоя мамочка давно сдохла, девочка.

Смех рвется изнутри, колкий, истеричный почти.

— Неужели все-таки злая мачеха? — судорожно выдыхаю, не отводя от нее взгляда. Нельзя. Ни на мгновение. А она смотрит на меня с недоумение и плохо скрываемым отвращением. И боль осклабилась, оставляя кровавые следы там, где, казалось, все давно отгорело. Но я ни за что не покажу, как ее слова зацепили, кривым крюком разодрав внутренности.

— Ты все равно не выйдешь отсюда, — проигнорировав мой вопрос, резюмирует.

— Ты так в этом уверена?

Она уверена. И эта ее убежденность вышибает почву из-под ног. Надолго. Я маюсь, меряя небольшую палату двумя шагами в разные стороны: туда-сюда, как сломавшийся маятник, или подолгу сижу в углу, тупо пялясь в запертую дверь. Наблюдая, как мне приносят еду, оставляя ее за порогом.

И как санитар со следом моих зубов на шее сегодня преодолел свой страх и свою ненависть ко мне. Знал бы он, кого тут стоить ненавидеть.

Мысли в голове кружатся вихрем, долбят по вискам. Напоминают, что спать нельзя. Здесь так точно, иначе проснусь привязанной к кровати в лучшем случае. Впрочем, злая мачеха наверняка не станет опускаться до такой банальщины. Или станет? Ведь не могла она не знать, чем занимается ее отец? Не могла не знать о расследовании папы. И мысли спутываются, снова отталкивая от самого важного. И снова толкают в тот проклятый день, который я отчаянно пытаюсь забыть. И не могу.

Быть в сознании равносильно медленной смерти от осознания, что у меня не осталось ничего, за что стоит бороться. Ничего, кроме собственной жизни. Но кому она нужна? Никого нет. Мужа, сына…

Сын. У меня есть сын. Вскакиваю с кровати и замираю, тяжело дыша. Тот день. Больница. Слепящий свет. И чья-то рука гладит по голове. А я цепляюсь за эту руку.

— Пожалуйста…пожалуйста…спаси его…ты же можешь…ты…

Но она лишь качает головой и по голове гладит. И боль острыми шипами вонзается в кости черепа, насквозь, глубже, раня мозг.

— Ему уже не помочь, доченька…

Доченька… и вдруг я слышу крик, отчаянный. Кто сказал, что младенцы ничего не понимают, не чувствуют? Вранье. Мой сын знал, что его не отдадут мне. Мой сын. Я точно знаю, что это он. И мое сердце рвется от счастья — живой!

— Унесите! Унесите его немедленно!

«Мамочка» требует. И детский плач стихает.

— Отдай, — шепчу лихорадочно. — Отдай моего сына. Верни. Верни…

— Он умер, Айя. Его больше нет, — шепчет она, с жалостью глядя мне в глаза.

И это последнее, что я помню. Последнее перед тем, как оказалась здесь. А потом — забытье; одинаковые, похожие друг на друга дни. И пустота, в одночасье заполнившаяся болью и приходящим во сне мальчиком с разноцветными глазами.

Это не может быть совпадением. Лешка научил меня не верить в случайности.

— Жизнь, Синеглазка, цепочка логических, связанных между собой событий, — говорил он в той, другой и счастливой жизни, устроив мою голову у себя на плече и наглаживая округлившийся живот. — Никаких совпадений. Никаких чудес. Только поступки. Твои или чьи-то еще. Жизнь, солнышко мое, определяется просто: сделал — не сделал. И никак иначе. Никаких случайностей и никогда не верь в них.

— А чудеса? — удивлялась тогда я, спорила, наивно веря, что не может мой муж быть таким прагматиком. — Разве наш малыш — не чудо?

— Наш малыш — итог нашей любви, Синеглазка, — говорил абсолютно серьезно и доказывал свои слова нежным, но требовательным поцелуем.

А я не уберегла. Качаю головой, изгоняя из себя мысли о прошлом. Не уберегла. Отдала в чужие руки. И теперь он неизвестно где, мой малыш. Наш малыш. Наше чудо, что бы ни говорил мой муж когда-то. Сейчас это уже не важно. Сейчас нужно просто выбраться отсюда.

И я бросаюсь к дверям, стучу, кричу. Требую свою «мамочку». Она приходит, когда я срываю голос. Недовольная, злая и какая-то вдруг постаревшая. Мы не виделись семь дней и сейчас мне кажется, что это совсем другая женщина. Чужая, незнакомая. Но тут же усмехаюсь сама себе. Она всегда была такой, просто я ничерта не замечала. Глупая и наивная девочка, верящая в сказки и хеппи-энды. Жизнь же вышвырнула с небес, разбив о землю мои розовые очки. И теперь я точно знаю — сказок не бывает. И никаких случайностей, только поступки.

— Что ты хочешь в обмен на мою свободу? — спрашиваю, ловя в женском взгляде отблеск триумфа.

24

Декабрь.

Корзин вернулся домой за полночь.

Он опустился на пол, едва закрыв дверь, словно все силы враз покинули его тело. Вернуться домой после почти месячного отсутствия оказалось непросто. Так паршиво ему не было ещё никогда. Со смертью Алексея Туманова вся жизнь перевернулась вверх тормашками. Ещё недавно Сергей думал, что так не бывает. Оказалось, он заблуждался. Ещё как бывает…

Он и не предполагал, что Алекс занимает так много места в его заурядной жизни. Сергей достал из кармана пачку «Винстона», но курить не стал. Всё равно эта дрянь не успокаивает. Его совесть табаком не заглушить уж точно. Разве он мог подумать, во что выльется его обида? Знал бы, просто набил Алексу морду за то, что тот столько лет притворялся его лучшим другом. А потом они напились бы в каком-нибудь кабаке в знак примирения и помянули давно ушедшего друга. Но нет же, ему захотелось показать Алексу, что ничего даром не проходит; что всё тайное всегда всплывает наружу, как и дерьмо, в которое он окунул его своим компроматом. Впрочем, не своим — Димкиным. Сергей криво усмехнулся. Кого он обманывает? Совсем не притворство так задело его, а давняя детская обида за издевательства над собой в школе. Вот что он хотел показать Алексу. Что всё в жизни возвращается, как бумеранг. И не такого исхода он хотел. Только разве это что-то меняет? Алекса нет. На этот раз спастись ему не удалось.

Да и Серёга чуть кони не двинул — вовремя Крутов вытащил его из месячного запоя. Вот уж от кого Сергей не ожидал подобного благородства, ведь они с Артёмом всегда ненавидели друг друга. Со школы, ведь Крутов тоже был в той четвёрке старшеклассников, гнобивших Серёжу. Наверное, всё-таки общее горе и впрямь сближает. Даже врагов.

И что теперь? Как он будет жить дальше? А с Лесей как жить, если даже посмотреть ей в глаза боится? Боится, что она всё поймет. Догадается, что это он спровоцировал смерть её брата, когда решил обнародовать правду о хирурге Алексее Туманове. Только поэтому он так тщательно избегал встреч с Леськой, разговоров об Алексе, хотя понимал, что ей сейчас гораздо хреновей, чем ему. Только поэтому попросил Крутова присмотреть за ней, чтобы не случилось чего плохого. Впрочем, того и просить не нужно было. Тимур все и сам знал. Сергей усмехнулся, вертя в руках пачку. Жизнь Тимура тоже сильно изменилась. Из-за смерти друга тот остался в родном городе, откуда сбежал тучу лет назад. А теперь вот похоже, уезжать никуда не собирается. По крайней мере, пока не найдет тех, кто убил Туманова. Знал бы Тимур, с кого следует начать, не спасал бы из пьяного угара.

Сергей провёл рукой по влажным от дождя волосам. Не думал, что всё так выйдет. Да ещё и Айя оказалась в не самом приятном месте. Два месяца её не удавалось найти, но сегодня Тимур позвонил и порадовал, что нашёл. Хоть одна хорошая новость за последнее время.

Яркий свет, вспыхнувший в коридоре, ослепил задумавшегося Сергея.

— И как долго ты собираешься тут сидеть? Мне кажется, нам давно пора поговорить.

Сергей взглянул на Лесю, стоящую над ним. Совсем одетая, будто только пришла. Но Корзин знал — Леся вернулась домой гораздо раньше него. Он теперь всё о ней знал.

— Леська… — Сергей прислонился к тёплой и родной руке. Как же он по ней соскучился. — Я так устал, Лесь…Так устал…

Его голос дрогнул. Леся присела рядом и обняла Сергея, зарывшись лицом в его поседевших волосах. Ни единого упрёка, ни обвинений. Она всё понимала, словно знала, как ему непросто жить с чувством вины.

— Ну что ж, — выдохнул Сергей. — Давай поговорим.

— Мне кажется, я знаю, где Айя.

Тихий голос жены заставил Сергея отстраниться от её тёплых рук. Нашла, значит. Он не сомневался.

Корзин внимательно посмотрел на Лесю.

— Ты её нашла? — всё-таки спросил он.

— Я не уверена, но думаю, её упекли в психушку.

— В психушку? — удивился Сергей. Хотя то место вполне сойдет за психушку. По крайней мере, мало кто вышел оттуда в полном здравии. Если вообще вышел. — А как ты…

— Я встречалась с Мариной, — перебила Леся. Глаза Сергея округлились. Такого он не ожидал. И как это он упустил из виду эту встречу? И вообще не думал, что Марина уже вернулась. Она уехала почти сразу после известия о смерти Туманова, и всё это время никто не знал, где она. А теперь оказывается, что Леся с ней встречалась. Неожиданно, хоть и вполне логично. — Не смотри на меня так! Да, я встречалась с Нежиной!

— Объявилась, значит. И что?

— Что «что»?

Леся села на пол и достала из пачки сигарету.

— Набросилась на меня с какими-то нелепыми обвинениями. Сказала, что к ней Крушинин приходил, представляешь?

Конечно, он представлял. Игнат, как и все они, искал Айю. Прощупывал почву, организовывал слежку, устанавливал прослушку. Собственно, благодаря ему Тимур и нашёл Айю.

— Приходил и приходил. Работа у него такая.

— А почему он ни разу не пришёл к нам? И вообще, разве он занимается расследованием? Я встречалась совсем с другим следователем.

— С тем, что списал всё на несчастный случай? — уточнил Сергей. — Ну, видимо, поэтому дело и передали прокуратуре. Ты что Игната не знаешь? Он за своих глотку перегрызёт.

— Но почему сам? — не унималась Леся. Вот же упертая. — Почему нам ничего не сказал?

— Кому? Я в запое, ты в трауре. Вот и решил сам. Что тебе ещё Марина сказала?

— Да ничего. Обвинила во всех смертных грехах, а потом вылетела из кафе, как ненормальная. Такое ощущение, словно призрак увидела за моей спиной. Я даже обернулась — пусто. Короче, её поведение мне показалось странным, и я навела кое-какие справки. В глубокой заднице оказалась госпожа Нежина. Кто-то очень настойчиво пытается выдавить её из бизнеса. Но не это главное. За Айю она не переживает, и не ищет ее, хотя, по идее, должна. Айя же такой лакомый кусок сейчас. Выходит, она знает, где дочь. Мало того, мне кажется, она намеренно её прячет.

— Зачем?

— Думаю, дело в наследстве. Ведь если Айю признают недееспособной, кто является её наследницей? Правильно, её мать.

— А ребёнок? — удивился Сергей. — Айя же беременна была?

И Тимур ничего не сказал о ребенке. Странно.

— Вот вытащим её и всё узнаем, — кивнула Леся, ища зажигалку.

— А если она не хочет?

— В смысле? — изумилась Леся.

— Она же сама пришла к Марине, — Сергей посмотрел на Леську. Глаза поблекли, а тёмные круги не скрывал даже макияж, волосы всклокочены, пальцы дрожат. Как же сильно меняет людей горе. Невероятно.

Корзин встал, разделся и, не глядя на Лесю, вошёл в кухню.

Леся пришла через несколько минут и остановилась на пороге, а Сергей стоял у окна с чашкой горячего кофе в руке.

— Корзин, ты что-то не договариваешь…

Сергей вопросительно посмотрел на Леську. Какая проницательная! Он многое не договаривает…

Впрочем, он сам виноват. Надо же было так лопухнуться при первом же серьёзном разговоре. А он ещё долго обдумывал, что скажет, если они заговорят о случившемся с Алексом. Сейчас обрушит на него шквал вопросов, попробуй не ответить.

— Откуда ты знаешь, что Айя сама пришла к Марине? С чего ты взял? Может, её похитили. С Марины станется. А может, ты вообще знаешь, где она? Может, это ты её и спрятал?

— Леська, ты совсем ополоумела?! — Сергей буквально швырнул на стол чашку и впился в жену разъярённым взглядом. Кофе выплескался на стол. Леська вздрогнула от звонкого грохота, но чашка покачалась из стороны в сторону и остановилась на самом краю стола.

— Но ты же…

— Что я?! — заорал он. — Я просто сказал, что Айя сама пришла к матери! Что, возможно, она сама от всех прячется? По собственной воле! А ты как-то иначе можешь объяснить, почему она не пришла к тебе после всего? — Леся рассеянно пожала плечами. — И не надо говорить о похищении. Если её похитили, Алекса не убили бы.

Корзин неслышно выдохнул, смягчив взгляд. Лучшая защита — нападение? Кажется так…

— Ладно, Лесь, — Сергей притянул её к себе. — Пойдем спать, а? Я смертельно по тебе соскучился. И потом, утро вечера мудренее.

— А как же Айя?

— А что Айя? До завтра всё равно ничего не изменится, — он поцеловал любимую в висок. — Будем искать правильный выход.

«И не только мы», — хотелось добавить ему, но он промолчал. Всему своё время.

— Но…

— Но утром. Я очень устал, правда.

Леся грустно улыбнулась и только сильнее прижалась к нему.

Корзин же хотел только одного — уснуть, вырубиться без сновидений хотя бы на пару часов. Только поэтому он извел и себя, и Леську. Мучил лихорадочными ласками и сумасшедшим ритмом, опустошая их обоих до последней капли. Вот только Леська после такого секс-марафона сразу уснула, отодвинувшись от него на противоположный край кровати. А он тупо пялился в потолок, пытаясь договориться с собственной совестью. Выходило паршиво. Плюнув на это дело, Корзин нащупал на полу свою брюки, торопливо влез в них, избегая смотреть на спящую Леську, и ушел. На кухне сварил кофе и застыл у окна, подперев плечом стену. Закурил, вспоминая.

…То был обычный летний день. Сергей заехал на квартиру Тумановых, где жил после второго развода, забрать вещи. Накануне Леська взбунтовалась и потребовала его срочного переезда. Корзин был только счастлив и мысленно строил планы о покупке нового семейного гнёздышка. И о свадьбе, конечно. Мечтал, как затащит Леську в ЗАГС, окольцует, привяжет к себе намертво. Почему-то ему казалось, что если этого не сделать, Леська обязательно куда-нибудь исчезнет. А он не мог ее потерять. И как сделать ее своей женой уже придумал.

Блаженно улыбаясь, он захлопнул дверь и неожиданно насторожился. В квартире пахло женскими духами. Яблочный и незнакомый аромат. Осторожно ступая по коридору, Сергей заглянул в кухню и невольно выругался. У окна стояла женщина в вишнёвом брючном костюме, с тростью.

Корзин шагнул к мойке — над столешницей висел набор кухонных ножей — взял один, покрепче сжав деревянную ручку.

— Ты кто? — намеренно громко спросил, скрывая дрожь в голосе. — Как сюда попала?

Женщина натянулась и обернулась. Слегка испуганная и растерянная она вдруг улыбнулась. Сперва неуверенно, присматриваясь к Сергею. А потом широко и тепло.

— Лёшка, — выдохнула она и шагнула в его сторону. — Это же я, Леся.

— Леся? — переспросил Сергей, всматриваясь в кажущееся знакомым смуглое лицо. Большие зелёные глаза, курносый нос, заострённый подбородок, короткие тёмные волосы, родинка на левой щеке. Неосознанно он повернул голову. На стене под часами висел портрет Лёхиной матери, невероятно похожей на женщину напротив. Корзин тряхнул головой. Женщина с портрета не могла стоять сейчас перед ним — она умерла, когда Лёхе исполнилось семнадцать. Отчим по пьяни забил ногами на глазах у дочки. А потом…

— Не узнал? Неудивительно. Столько лет не виделись. Я бы тебя тоже не узнала, встреться мы на улице, — она тронула его за плечо. — Это же я, Леся. Твоя сестра.

— Сестра, — эхом откликнулся Сергей, пытаясь понять, кто эта женщина.

— Не веришь? Ну вот, смотри, — она вытянула руку. На запястье болтался потёртый от времени браслет из деревянных шариков и букв: «ЛЕСЯ». — Ты сделал его мне перед уходом в армию, помнишь?

Сергей посмотрел на браслет. Ерунда какая-то. Он с сомнением покачал головой. Ничего подобного он не помнил. Обычная детская побрякушка. Лёха тоже своей сестре делал такой.

Сергей положил нож, открыл кран, умылся. Странно всё выглядело. У родителей он был единственный любимый сын. Почему эта женщина пытается убедить, что она его сестра? Он набрал в ладонь холодной воды, омыл шею. А если это его старая знакомая, какая-нибудь школьная подруга, о которой он успешно забыл? Тогда возникает другой вопрос: что она делает в Лёхиной квартире? Откуда знает, где он живёт? Разве что с Лёхой пересеклась, но тот непременно сообщил бы. Корзин закрутил кран, вытер руку о брюки и посмотрел на гостью. Но даже, если допустить, что Лёха забыл рассказать, а барышня эта действительно Сергея давняя приятельница или родственница, о которой он не знал, всё равно не понять, как она попала в квартиру? Ключи-то у неё откуда?

— А вот это? — она отодвинула воротник водолазки, обнажив шею. На веснушчатой коже красовался длинный косой шрам от уха до ключицы. — Это отец ударил бутылкой, когда маму…Ты потом рассказывал ещё, как меня Ленька Костромин спас. Помнишь, Лёш?

И тут до него дошло. Незнакомка приняла его за Лёху. Тогда многое сходилось. И браслет, и слова о родителях, и сестра по имени Леся. Но Сергей знал совершенно другую Лесю. Только одну сестру друга. И вовсе не эту странную женщину. Но тогда кто она? Что-то упрямо не складывалось в его голове.

— Я в норме, только я не Лёша. И у меня отродясь не было ни сестёр, ни братьев. Так что, подруга, ты явно ошиблась адресом.

— Это вряд ли, — и она положила на стол ключ с брелком в форме игральной кости с одной неровной гранью. — Не верю в иронию судьбы, — криво усмехнулась.

Сергей сел за стол, положив рядом точно такой же ключ. Лёха отдал, когда съехал на новую квартиру. Сергей помнил эти брелки, косо срезанными гранями соединяющиеся в один кубик. Они появились у Лёхи перед уходом в армию. Очередная детская безделушка. Один он нацепил на свой ключ, второй — на сестрин. Сергей собственными глазами видел. Тогда каким образом ключ оказался у этой женщины?

— Откуда?

Если она ответит, значит, не врёт. О том, что брелков два, знали всего трое: Сергей, Леська и сам Лёха. Как и о месте, когда он один подарил сестре.

— Брат подарил, — она обошла стол, опираясь на черную трость, присела напротив. — На вокзале. Перед армией. Здравствуй, Серёжа.

— Здравствуй, Леся.

Они просидели на кухне до вечера. Говорили мало, чаще молчали. Олеся расспрашивала о брате: где он, что с ним, почему она не может с ним связаться? А Сергей разводил руками и не отвечал ничего конкретного. Мол, они поссорились и давно не общались, что частично было правдой. Давать координаты друга он не собирался. Хотел обдумать всё произошедшее в тишине и одиночестве. Вопросов в голове роилась туча, а ответы никак не соединялись в логическую цепочку. И потом, надо было ещё выяснить о цели столь неожиданного визита. Стоит ли вообще беспокоить Лёху. К чему такая срочность? А дело было неотложным — Олеся сама призналась, хотя подробностей не раскрыла. А уходя оставила ему адрес гостиницы, где остановилась, и убедительно просила поскорее выяснить, что с братом и как с ним можно встретиться.

Сергей не спал всю ночь. Думал. Леська, его Леська, звонила с полсотни раз, а он не отвечал. Не хотел ни с кем разговаривать. Леся… Корзин всё никак не мог поверить, что Леська всё это время обманывала его. Зачем? И только ли его? Интересно, а Лёха знает, что пригрел у себя на груди проходимку? Спросить, что ли? И он потянулся за телефоном, но отдёрнул руку. А почему он вдруг решил, что эта Олеся говорит правду?

Сергей длинно выдохнул и взъерошил волосы. Да потому что Олеся рассказывала такие вещи, о которых знали только три человека на планете. О том же брелке, шраме на шее или лечении после смерти матери Тумановых. И ни один из них троих не разоткровенничался бы с кем-то ещё, даже под пытками. В этом Сергей не сомневался. Хотя…

Он стукнул себя по лбу ладонью и подскочил со стула. Олеся упоминала ещё одно имя. Ещё одного человека, который мог быть в курсе всего. Леня Костромин.

Сергей перерыл всю квартиру в поисках старого снимка, на котором была запечатлена их «великолепная семёрка». Нашёл в кладовке на антресолях. На фото семеро подростков, двое из которых очень похожи. Лёха Туманов и Леня Костромин. Они не были даже далёкими родственниками и не дружили особо никогда. Но тот, кто их не знал лично, легко бы спутал, если бы встретил порознь. Вместе их было легко различить, да к тому же Леня носил очки. А в те времена юности с ним ещё и Леська встречалась.

И он когда-то говорил об этом Лёхе. И тот ничего не возразил, хотя должен был. Должен, чёрт бы его подрал! Потому что его сестра не могла встречаться с Леней, да и вообще с кем-либо. В тот год в жизни Тумановых случилась трагедия, и Олеся в больнице лежала, а потом долго в каком-то санатории восстанавливалась. Теперь и Сергей вспоминал то время, и даже редкие поездки с Лёхой в этот санаторий, с которым Костромин помог через отцовских знакомых. Он же, по словам Олеси, спас её от пьяного отчима. И вместе с ним Лёха оказался в одном госпитале перед тем, как вернуться с войны. Об этом Сергей узнал от Леськи в ночь, когда та заявилась к нему в кабинет. А ведь у него даже мысли не возникло спросить о шрамах: куда те подевались? Он даже не вспомнил о них. Ни о чем не вспомнил — Леська просто вышибла из него дух своим признанием. Да и раньше как-то не задумывался о ее прошлом, не интересовался. И внутри ничего не щелкало, не казалось странным, не зудело, заставляя ностальгировать. А теперь вот вспоминалось все с такой легкостью и неотвратимо.

А ещё в Леськиной медицинской карте он видел странные выписки о санаторном лечении, в которых чёрным по белому было написано о быстрой динамике выздоровления. Сергей проверял. Хотел узнать на какой стадии у неё заболевание и прогрессирует ли. И крайне удивился столь чудесному, по сути, выздоровлению от болезни, которая в принципе не излечивается. Леська лишь пожимала плечами. Мол, она не медик, откуда ей знать, что и как лечится. А Лёха вообще сказал, что они намеренно скрыли факт заболевания для Лесиной же пользы. Впрочем, Сергей в такое положение дел не верил. Ну хоть какие-то признаки должны были остаться, а так даже на томограмме мозга, которую Леське делали лет пять назад после нападения каких-то отморозков по её очередному делу, не было никаких симптомов врождённого заболевания.

А может и не было никакого ДЦП? Может, они оба всё это время водили Серёгу за нос? Но зачем?

И если Лёха знает, что Леська не его сестра, то почему подыгрывает в её обмане? А если не знает, почему до сих пор не проверил её биографию? Нет. Сергей мотнул головой. Всё Лёха знает. Не из тех он людей, кто легко забудет родную сестру, чтобы принять за неё другого человека. И обман он вряд ли спустил бы на тормозах. Значит, ему тоже на руку вся эта «замутка» с псевдо сестрой. Для чего или для кого? А может и Лёха вовсе не Лёха?

Сергей подошёл к окну. Светало.

Нет, последнее вообще из области фантастики. Хотя…Он бегло глянул на лежащий на столе снимок. Если только Лёня выдал себя за Туманова. Но как? Ну ладно лицо — они были похожи до невозможности. И с воспоминаниями тоже несложно — Лёха сам мог всё рассказать Лёне, чего тот не знал. Но как быть с врачебными навыками? Ведь все эти годы Туманов был прекрасным хирургом, виртуозом. Каким образом Лёня, если он действительно выдавал себя за Лёху, смог всё освоить, если и близко не учился на врачебном?

Догадка обрушилась на Корзина, как яблоко на голову Ньютона.

Лёха и Лёня учились в одном институте, но на разных факультетах. Туманов на медицинском, а Костромин на фармацевтическом. А что если Лёня учился сразу на двух? Сергей почесал подбородок, припомнив, как несколько раз заставал Лёху в автосервисе во время занятий. На Серёгино удивление тот отмахивался; говорил, что пропуски можно отработать, а ему срочно понадобились деньги. И потом, Корзин не видел у Лёхи никаких учебников или тетрадок с лекциями. Тогда он не придавал этому значение, а теперь понял причины. Лёха Туманов никогда не учился в Мединституте. Всё верно. Ведь именно Лёня мечтал стать хирургом, как отец; и именно его «зарезали» на вступительных экзаменах. Они вшестером тогда ещё дружно старались поддержать его. Но Лёня поступил на фармацевта. А через год неожиданно Лёха решил стать врачом. Он-то, кто дневал и ночевал под капотом очередного тарантаса. Выходит, Лёха поступил, а Лёня учился под его именем. И в «горячих точках» оказался вместе с какой-то благотворительной организацией, оказывающей бесплатную медицинскую помощь мирному населению. Там и погиб. Но вот погиб ли? Что-то подсказывало Сергею, что в том военном госпитале умер не Костромин, а Туманов. Настоящий Лёха Туманов. Вот только как это доказать?

Корзин схватил со стола мобильник и набрал номер Крушинина. Игнат ответил сразу, словно ждал звонка.

«На работе опять аврал», — усмехнулся Сергей.

— Корзин, говори ясно и быстро, — без предисловий заявил Игнат. Голос злой, напряжённый. Спрашивать, что случилось, не вариант. Крушинин не ответит, а только обматерит. И потом, у него вечно что-то случается. С его-то работой.

Не затягивая паузу, Сергей быстро изложил просьбу. Мол, он тут засиделся, просматривая старые фотографии. Нашёл одну, на которой запечатлён Эльф с какой-то барышней. На Марину не похожа, молоденькая совсем. Олесей, кажется, звали. И как мог подробно описал Леськину внешность, мысленно скинув ей лет пятнадцать. Сергей заверял Игната, что сам пытался вспомнить, кто она, но безрезультатно. Может, у друга с памятью лучше? А в ответ получил от Игната шквал нецензурной ругани и обрыв связи. Сергей решил подождать. Если Игнат настолько зол, значит, у него что-то серьёзное, и беспокоить друга в такой момент смерти подобно. Игнат перезвонил через час. Сергей весь извёлся за это время.

— Лёнькина сестра, — с ходу заявил Крушинин.

— Сестра? — переспросил Сергей. — А разве…

— Сестра, — напирал Игнат, — сводная. Дочка его матери от второго брака. Только она не Олеся, а Александра. Это Туманов ее Леськой, как сестру, по привычке. Ну, так и приросло. Ещё вопросы?

У Корзина вопросов больше не имелось. Игнат подтвердил ему то, что он сам подозревал. С другом попрощался, извинившись за столь ранний звонок, и опустился на угол стола. Но где раздобыть доказательства или опровержение собственным догадкам?

Вариант был только один — Олеся. Корзин отправился к ней в гостиницу днём. Воодушевлённо врал, что Лёха пропал без вести ещё месяц назад. А сразу не рассказал, потому что, во-первых, не хотел расстраивать Олесю, а во-вторых, должен был проверить, та ли она, за кого себя выдаёт. Убедился, что женщина не солгала, и вот явился с повинной. Он никак не ожидал, что Олеся так перепугается.

Она вмиг побледнела, руки затряслись, глаза забегали. Втянув Сергея в номер, долго молчала, нервно куря одну за другой сигареты.

А потом вдруг стала говорить о каких-то бумагах, оставленных ей Димкой Корсаком. Услышав имя погибшего друга, Сергей напрягся. Только старых счетов и не хватало. Но Олеся Димкино имя больше не упоминала. Сказала лишь, что он велел всё отдать брату, если этими документами вдруг заинтересуются. Десять лет они лежали, и никто не вспоминал о них. А несколько месяцев назад к ней пришли странные люди. Представились сотрудниками Интерпола. Всё о Димке выспрашивали: когда видела в последний раз, в каких отношениях состояли, оставлял ли он ей что-нибудь. Тогда Олеся и забеспокоилась, но о документах вспомнила после повторного визита. На этот раз в её доме устроили обыск под видом ограбления. Последнее произошло неделю назад. Олеся пыталась связаться с братом по телефону, но он недоступен. А они общались только по сотовому. Сергея это не удивило. Алекс просто боялся, что Олеся разоблачит его обман, вот и изворачивался, чтобы никоим образом она не увидела его лицо. Не сумев связаться с братом, Олеся прилетела сама. А теперь Сергей сообщил ей об исчезновении брата, и она испугалась, что те бандиты добрались и до него. И совершенно не понимала, что делать дальше. На её испуге и растерянности Сергей и сыграл, как по нотам.

Олеся отдала ему папку с компроматом. Для этого, правда, пришлось приплести к делу Игната. Мол, тот не последний человек в органах, знает нужных людей и непременно поможет. От личной встречи ему тоже удалось её отговорить, сославшись на то, что ему самому хотелось бы понять, что за документы у неё хранятся, стоит ли их показывать кому-то вообще или лучше уничтожить.

Даже сейчас, спустя полгода, Сергей не понимал, почему она ему поверила и даже не потребовала доказательств? Теперь-то об этом уже никто не узнает. Олеся Туманова умерла спустя два месяца после их встречи от обширного кровоизлияния в головной мозг. Он в интернете прочитал. Олеся Туманова была известной в Штатах писательницей и о её неожиданной смерти пестрили все популярные сайты и социальные сети. А Сергею тогда казалось, что он прочитал собственный приговор…

25

Конец апреля.

Я стою у панорамного окна, наблюдая за рыскающими по серым лентам шоссе машинами. Пестрые, сливающиеся в радужный поток, они словно игрушечные. А мельтешащие внизу люди кажутся маленькими точками на огромном полотне города, утопающего в лучах закатного солнца. Просто шахматные фигурки на клетчатой доске чужой партии. Как и все мы, собравшиеся в просторном кабинете новенькой высотки. И каждый верит, что он-то уж точно самый главный здесь, самый умный, самый хитрый. Каждый, но не я.

Я точно знаю, что угодила в ловушку. Сама шагнула в схлопнувшийся капкан. И чем дальше, тем сильнее он сдавливает меня, ломает. И я не могу из него выбраться. Не сейчас.

Тяжелая ладонь ложится на плечо. Вздрагиваю, тут же подавляя в себе желание стряхнуть ее с себя. Делаю вдох и смотрю на мужчину, замершего ко мне вполоборота.

— Устала? — ловит он мой взгляд и по-своему истолковывает мелькнувшую на губах усмешку.

Качаю головой. Нет, я не устала. Я полна сил и энергии, потому что у меня есть стимул, чтобы карабкаться, царапаться, кусаться и выгрызать себя из убивающего меня капкана. Даже если моя цель — иллюзия, я ни за что не отступлюсь от нее. Но набив себе пару шишек, я поняла — мне нужна помощь. И эта встреча как нельзя кстати. Только здесь я смогу встретить того, кому под силу мне помочь. Того, кто уже однажды пытался вытащить меня из психушки. И ведь вытащил, только я вернулась обратно, потому что заключила сделку с Мариной. Он не стал меня останавливать, только вложил в мою ладонь два армейских жетона на витой цепочке, которые я не снимаю с того дня.

— Идем, уже почти все собрались, — говорит он и берет меня под руку. А внутри нарастает неконтролируемое чувство отвращения. Каждое его прикосновение вызывает только тошноту. И я с содроганием думаю о том, когда же мне придется лечь с ним в одну постель. А ведь придется рано или поздно. И эта мысль болезненно колет затылок и воняет предательством.

— Айя…

Его пальцы касаются моей щеки.

— Не надо… — слишком резко, но Павел не отнимает руки. Смотрит внимательно.

— Противно? — надо же, какой проницательный. Только признаться — дать ему лишний козырь. А этого я не могу себе позволить.

Я просто смотрю в его хмурое лицо, отмечая, как сильно он изменился за эти полгода: возмужал, стал спокойнее, а в голубых глазах, некогда сияющих и живых, застыло безмолвие. С тех пор, как я со злой мачехой заключила сделку, Павел стал приходить ко мне каждый день. И каждый раз приносил розу. По одной каждый день. Спустя месяц я возненавидела эти цветы и этого мужчину. А он упорно приходил и я ловила себя на мысли, что не могу отыскать в памяти хоть одну причину, по которой меня угораздило вляпаться с ним в отношения. Не могу вспомнить ничего, что меня порадовало бы или огорчило. Ничего. Как будто и не было многолетней дружбы, переросшей в романтические отношения. Не было навязчивого желания выйти за него замуж и построить с ним настоящую, крепкую и дружную семью. Только белый лист и ненависть за то, что он делал сейчас. Даже злую мачеху я не ненавидела так, как Павла, в начале марта ставшего моим мужем. У нас былаграндиозная свадьба, я настояла. Белое платье, фата, букет невесты, дорогой ресторан и куча прессы. Уже на следующее утро новость о скоропалительной свадьбе вдовы Тумановой взорвала весь Интернет, а свадебные снимки разукрасили обложки модных глянцев. Марина рвала и метала, а я ждала. Чего — сама не знала. Но ждала. Дождалась ли?

В раздумьях я позволяю Павлу довести себя до длинного, выструганного из темного дерева, стола, и усадить на чертовски неудобный стул.

— Ну здравствуй, Айя, — тихий голос Леси отвлекает от самокопания. Фокусирую взгляд на старой подруге. На ней строгий костюм, акцентирующий внимание на официальности данной встречи, под пиджаком — бирюзовая блузка. Невольно усмехаюсь, оценивая свой, совсем не официальный наряд в виде шерстяного темно-зеленого платья с длинными рукавами и высоким воротом. Леся прожигает меня зеленым взглядом, ждет моих слов. А я отмечаю, что она похудела, черты ее красивого лица заострились, а в рыжие словно потускневшие от горя волосы вплетена черная лента. До сих пор носит траур по брату?

Почему-то эта лента кажется насмешкой лично мне, и острое желание выдрать ее из волос жжет пальцы. Но я сдерживаюсь, пряча сжатые в кулаки руки под стол. Только от напряженной Леськи не ускользает этот жест и в ее зеленых глазах вспыхивает злость, помешанная на боли. Адова смесь. Но сейчас мне все равно. Равно как и чувства всех здесь присутствующих. А кроме нас с Леськой за столом сидит профессор Корзин, Игнат Крушинин с очень похожей на него молодой брюнеткой и белобрысым подростком, скучающе уставившимся в окно за моей спиной. И, конечно же, моя злая мачеха, которая, как ни странно, была официально приглашена на встречу нотариусом. Еще одна шутка моего мужа? По-моему, это как раз в его духе: собрать всех в одном месте и самому явиться с того света.

— Это сестра Игната, Ольга, — шепчет на ухо Павел, — и ее сын Данил. Странно, что они здесь делают?

Я лишь пожимаю плечом, перевожу взгляд на внезапно распахнувшуюся дверь и забываю, как дышать.

Первым в кабинет входит Тимур. Я помню его: его цепкий взгляд, холодную, почти циничную усмешку и горячую ладонь, вкладывающую в мою странный талисман. Тимур, с которым меня так и не успел познакомить Лешка. Сама познакомилась. И его осуждение помню, желание что-то объяснить мне, как и перекинуть через плечо, связать и закинуть в машину. Я все помню. Как и то, что могла тогда сбежать вместе с ним. И я точно знаю — он бы защитил ото всех, даже от злой мачехи. Но я не могла, потому что у меня была цель. Цель, которая так и оказалась иллюзией, лопнувшей, как мыльный пузырь. Потому что следом за Тимуром входит еще один мужчина: высокий, наголо бритый с обезображенной шрамом половиной лица. Совершенно не тот мужчина, которого я ждала. Не тот. И разочарование скользит по венам полынной горечью. Мужчина же окидывает пронзительным синим взглядом всех присутствующих, на один удар сердца задерживается на мне. И за это короткое мгновение я точно переживаю клиническую смерть, как минимум, потому что в его равнодушном взгляде вспыхивает ярость, чистая, выкристаллизованная, и так же быстро исчезает, когда он отводит глаза. И что это значит? Выдыхаю, ощущая, как мои пальцы сжимает Павел. Он тоже смотрит на тех, кого мы все ждем уже сорок минут.

Незнакомец обходит стол, и я замечаю в его руках трость, а в походке — напряжение. А когда он садится напротив меня, я ловлю себя на мысли, что этот мужчина тоже проигнорировал дресс-код, потому что на нем — светлые джинсы и кожанка поверх темной водолазки.

— Ну что ж, — прокашливается обозначивший себя нотариус, мужчина средних лет с небольшими залысинами и твердым взглядом. Слишком твердым и уверенным, чтобы сейчас бояться сказать лишнее слово, а дрожь в его голосе хорошо различима. — Раз уж все собрались, приступим.

Нотариус оглашает завещание. Сегодня ровно полгода со дня гибели Алексея Туманова. Сегодня день «икс», когда моя злая мачеха станет богаче на пару десятков миллионов. Если, конечно же, мой муж успел включить мое имя в свое завещание, в чем я очень сильно сомневаюсь, потому что он не собирался умирать. Это я знаю точно. Но нотариус легко разубеждает меня, назвав мое имя.

Я вздрагиваю и перевожу взгляд на смолкшего нотариуса. Я удивлена и растеряна. Когда…когда он успел? Когда…и только спустя несколько долгих и мучительных мгновений вдруг соображаю, что в завещании прописано не имя Айи Тумановой, коей я стала после замужества. Нотариус называет меня по фамилии отца — Корсак. И боль совершает немыслимый кульбит внутри меня, выплясывает по внутренним органам, заставляя морщиться.

— Что-то не так, Айя Дмитриевна? — живо интересуется нотариус, готовый сию секунду спасать меня.

— Скажите… — голос подводит, и я откашливаюсь, но колючка так и сидит в глотке, дерет. — Скажите, когда было составлено это завещание?

— Простите, но я не…

— Скажите, — перебиваю излишне резко.

— Айя, в чем дело? — злая мачеха. Ну куда же без нее. Но я отмахиваюсь от ее раздражения. Вот плевать, честное слово.

— Виталий Денисович, — низкий голос незнакомца — незнакомца? — усмиряет расплясавшуюся боль. Я нервно сглатываю, со всей силы сжав кулаки под столом. Этого не может быть. Или может?

Нотариус кивает, соглашаясь с невысказанным приказом — а это точно был именно приказ! — мужчины напротив.

— Данное завещание было составлено девятнадцатого июня шесть лет назад.

— Не может быть, — качаю головой. — Этого просто не может быть!

В тот день…девятнадцатого июня шесть лет назад погиб мой отец. В тот день я осталась один на один со злой мачехой. В тот день я знать не знала никакого Алекса Туманова. И уж точно не могла никак попасть в его завещание! Но попала же. Как? И…зачем?

— Откупился, значит, — в голосе мачехи просто звенит цинизм.

Откупился? От чего? Я ведь могла никогда не узнать об этом завещании. Или же Лешка собирался умирать еще тогда? Почему? Разве он не был одним из них? Разве не он виноват в смерти папы?

— Я ничего не понимаю, — выходит жалко, а взгляд цепляется за напряженное лицо незнакомца. Голубые глаза прищурены, губы сжаты и стиснуты зубы так крепко, что, кажется, будто я слышу их скрежет друг о друга.

— Димка был нашим другом, — вмешивается Тимур, — и перед смертью…

— Виталий Денисович, — тихо перебивает Крутова незнакомец, — продолжайте.

— Да-да, конечно, — он шуршит листами и дочитывает фразу до конца, — значит, все свое движимое и недвижимое имущество, в том числе все имеющиеся банковские счета, завещаю в равных долях Айе Дмитриевне Корсак и Леониду Викторовичу Костромину…

— Что-о-о?! — мачеха вскакивает как ужаленная. Стул с грохотом падает на пол. Среди присутствующих прокатывается изумление. А я сжимаю в кулак армейские жетоны, что вдруг обжигают кожу. И сердце застревает где-то в горле, разрывая бешеной пульсацией сонную артерию.

— Это еще кто такой? — хмурится Павел.

— Тимур, что происходит? — это уже Леся.

А я неотрывно смотрю на мужчину напротив. На самого близкого, самого родного мужчину, который когда-то поклялся защищать меня от всего мира. Который не сдержал свое слово. Или сдержал?

— Вы что несете? — голос мачехи бьет по нервам, натягивает их до предела. — Леонид Костромин умер…

— Нет, Марина, — перебивает ее мой визави, с явной неохотой отрывая от меня свой пронзительный взгляд, — я жив-здоров, как видишь.

Если бы ее ударили на глазах у всех, оскорбили, унизили, вылив на голову ведро с помоями, даже тогда она бы не выглядела настолько жалкой, как в эту минуту, обратив свое внимание на обретшего имя незнакомца.

И все смолкает в одночасье. Не слышно ничьего дыхания. Кажется, даже часы над стеклянными дверями и те остановились. Тишина. Давящая на плечи…душу. Выворачивающая, сводящая с ума. Звенящая. Да, теперь я понимаю, как это. Кажется, словно между этими двоими натянулись до предела невидимые нити. Они держат их крепко-крепко. Намертво связывают этого мужчину и эту женщину. И с каждым ударом сердца, с каждой утекающей секундой от их звона что-то рвется внутри меня, хлестко, рассекая меня надвое противной дрожью и острой болью. И я вдруг ясно осознаю, что кем бы ни был этот мужчина в прошлом для меня, кем бы он ни был сейчас, он — не мой.

И я делаю то, что давно стоило — ухожу, раз и навсегда оставляя за спиной иллюзорные мечты.

26

Конец апреля.

Алекс видел всех, кто слетелся делить его имущество. Сестра, лучшие друзья и даже Марина, которая мечтала пустить его по миру. Вспомнить только всех тех шавок, что она натравила на него. Все те проверки, что вымотали Алекса похлеще собственной смерти.

Закатное солнце раскрашивало город алыми мазками. А на парковке остановилась вишнёвая Audi Серёги Корзина. Ему тоже Алекс отправил приглашение на сегодняшнее рандеву, но Серёга упорно не хотел туда идти. Сидел в машине и так же, как он сам, наблюдал за прибывшими гостями. Почему? Совесть замучила? Или просто хотел подождать, пока прибудут все? Выждать того, кто собрал здесь всех? Не выйдет — Алекс не намеревался идти туда, пока в кабинете на девятом этаже новой высотки не соберутся все, кого он пригласил. Хотя видеть их лица, изображающие скорбь об ушедшем друге или муже не хотелось. Всё это лишь фальшь. Обман, игра на публику. Никто не скорбит о Туманове: ни о настоящем, чьи останки Алекс перезахоронил спустя почти двадцать лет; ни о том, чья фотография висит на мраморном памятнике. Пожалуй, только Леська действительно горюет. До сих пор. Она и приехала в числе первых. И наверняка по той же самой причине, что и он сам. Она и на кладбище слишком часто приезжала.

И как только Корзин допускает, чтобы Леська себя так гробила. Вон, как изменилась. Ожесточилась, даже из её походки пропала прежняя воздушность. Причёску сменила, волосы перекрасила. Заменила гардероб классикой преимущественно чёрно-серых тонов. Не ездит на своём легкомысленном алом Jaguar, она вообще больше не водит. Не смеётся, а из её зелёных глаз исчез счастливый блеск. Да и с Серёгой приехали порознь. Леська вообще в последнее время избегала Корзина: сутками пропадала на работе, а домой приезжала, когда уходил Серёга. Что-то не ладилось у его сестрёнки в личной жизни.

Он вчера тоже на кладбище ездил. Как-то так вышло, что там легче думалось. Только вчера едва с Барцевым не столкнулся. Приезжал с супругой. Алекс стоял невдалеке, наблюдая за родителями своего погибшего друга. Одного из их великолепной семерки. За прошедшее время они постарели неимоверно. Пал Палыч сильно похудел, осунулся, ходит с тростью, хотя прежде не жаловался на здоровье. А Юлия… До случившегося у неё были шикарные каштановые волосы до пояса. А теперь абсолютно седая голова, заострённые черты лица, нервозность в движениях. Сердце сжалось в комок.

Алекс прислонился лбом к шершавому стволу сосны. Родители не переживают смерти своих детей. Они уже дважды теряли сына. Сперва родного — Алекс не успел спасти Костика. Тот умер от передозировки наркотиков. Потом крестника и сына лучшего друга — Лёню Костромина.

Слишком часто Алекс волей-неволей наказывал родных людей, заменивших ему родителей, поэтому до последнего старался стать Барцевым сыном. И вот он снова ударил по больному — отнял у них Туманова. Пусть не настоящего, но другого Барцевы не знали. И даже когда-то подаренная им надежда в лице маленькой несчастной девочки не приносила Алексу облегчения. Особенно теперь, когда он знал об этой девочке так много.

Алекс задумчиво почесал бровь. Они дружили всемером…

Рассудительный и самый старший Игнат Крушинин — сирота, выращенный бабушкой-актрисой и дедом-генералом. Задиристый хулиган Кастет — Костик Барцев, вечно вляпывающийся в сомнительные истории; одна такая история его и погубила. Поляк — идеалист Димка Корсак, отец Айи; журналист по призванию. Сварог, он же Тимур Крутов, ребёнком чудом уцелевший в пожаре, но потерявший семью. Интеллигент Серёга Корзин; трусливый маленький мальчик, который и по сей день до конца не справился со своими страхами, хоть и стал успешным врачом. Лихач и экстремал Лёха Туманов — Шумахер. И Алекс, сын хирурга и судьи. Впрочем, в ту пору его называли Лёней. Он ненавидел собственное имя в ту пору, считал каким-то сопливым и не достойным настоящего мужчины. Поэтому охотнее откликался на Эльфа — прозвище, которым наделили его друзья. А когда ему пришлось окончательно стать Тумановым, старательно избегая напоминаний об имени, которое значилось в паспорте. Он никогда так и не стал Алексеем, раз и навсегда оставшись Алексом. Теперь снова Костроминым.

Дружба у них была странная — так и не связала всех воедино. Алекс особо не дружил с Шумахером, который хоть и был частью «великолепной семёрки» (так их называли окружающие), но так в неё и не вписался. Как и Корзин.

Серёга… Не думал Алекс, что после шестнадцати лет дружбы тот подставит его. Не верил, что Серёга, тот самый Серёга, с которым Алекс прошёл огонь и воду, так легко всё перечеркнёт. Зачем? Почему просто не пришёл и не поговорил? Неужели его обида оказалась сильнее? Или в его поступке крылись иные, неизвестные Алексу причины и мотивы?..

Шуршание шин отвлекло Алекса от размышлений. Он длинно выдохнул. Не любил вспоминать прошлое, но оно приходило само. Долгое время кошмарами и адскими болями в спине. Теперь вот какими-то урывками, кадрами немого кино.

На стоянке остановился серебристый Mercedes, из которого появился Игнат с сестрой Ольгой и племянником Даниилом. Парень невероятно походил на своего биологического отца в молодости: те же тонкие черты лица, что и у Шумахера, та же осанка, те же жесты. Да и характер унаследовал отцовский: взрывной, бесшабашный. Таким Алекс видел Шумахера перед уходом на войну, таким и постарался запомнить. Хотя в их последнюю встречу тот сильно изменился: посуровел, стал замкнутым, неулыбчивым. В желании обеспечить семью предал собственные идеалы и превратился из талантливого автомеханика и прирождённого гонщика в первоклассного снайпера. В наёмника, живущего от заказа до заказа.

Но Алекс сделал всё, чтобы никто не узнал, кем Шумахер стал на той грёбаной войне. На это ушло пятнадцать сложных, жестоких, страшных лет. И у него вышло. И вот пришло время отпустить Алексея Туманова, освободить его смутную душу. Отдать последнюю дань в благодарность за собственную жизнь.

Его сына Алекс вырастил, как своего, и Даня любил его, как родного. Впрочем, другого отца мальчишка не знал.

Алекс задрал голову к темно-синему небу, потер саднящую щеку. Уже приехали все, кого Алекс пригласил. Почти все. Отсутствовал лишь один человек.

Алекс мрачно улыбнулся. Из-за неё Алекс и устроил весь этот фарс с никому не нужным завещанием. Был уверен, что она не сможет проигнорировать его приглашение.

— И ты думаешь, она сбежит от молодого мужа ради вести с того света? — издевался Сварог, хотя сам же и надоумил Алекса на эту затею собрать всех в одном месте и воскреснуть, оценивая реакцию каждого.

— Уверен.

— Тогда ты кретин, Эльф, — смеялся Сварог, по привычке называя Алекса детским прозвищем. Как и тогда, когда неожиданно заявил Алексу год назад, что его «заказали». Год прошел, а такое ощущение, будто целая жизнь пролетела. Вся его чужая жизнь.

Сварог единственный, кто никогда не воспринимал друга Тумановым. Единственный, кто с самого первого дня убеждал Алекса, что Серёга Корзин непременно подставит, если узнает правду. Артём с Серёгой особо не дружили, частенько дрались по молодости. А потом неделями прохлаждались на больничных койках с очередным сотрясением или новым переломом. Ещё со школы, когда Сварог с Алексом повышали свой авторитет за счёт слабой малышни. Такой как Корзин. Поэтому Алекс относился к словам друга скептически. А зря; вышло именно так.

Леська сдуру рассказала своему ненаглядному, кем ей приходится Алекс на самом деле. Поведала и о его трудном детстве. Нет, она сохранила в тайне его истинное имя, но Серёга ведь не дурак. Нашёл-таки несоответствие в Леськиных откровениях с подлинной биографией Туманова, хотя их судьбы до определённого момента писались, как под копирку.

Шумахер, как и Алекс, в детстве пережил развод родителей и делёжку между отцом и матерью. Его так же воспитывал отец, который погиб в автокатастрофе. Только у Алекса отец погиб при аварии на шоссе, а у Шумахера — разбился в гонке. И жизнь с отчимом тоже была. Только в отличие от Алекса, которому отчим заменил родного отца, отчим Шумахера жестоко избивал пасынка. А он дурак никому не признавался, даже матери. Терпел, наивно полагая, что поступает как настоящий мужчина. А матери врал, что подрался в очередной раз. С четырнадцати лет он сам зарабатывал себе на жизнь и помогал сводной сестре больной ДЦП. Алекс же после смерти родителей и ставших регулярными запоев отчима заботился о Леське. Шумахер с утра до ночи вкалывал в автомастерской, мог собрать любой двигатель и мечтал стать гонщиком, как отец. Не судилось. Шумахер умер буквально на руках у Алекса. Нет, не так. Он умер у Алекса на плечах. Изуродованный ожогами и шрамами. Умер, так и не выполнив заказ. Пожертвовал жизнью ради того, кто никогда не был ему лучшим другом. А Алекс не только не сумел спасти его, но и украл его имя. И теперь Серёга мстил Алексу, что тогда в тех проклятых горах погиб его близкий человек…

— О чём задумался? — Алекс резко обернулся на голос. За спиной стоял коренастый мужик в чёрном макинтоше и фетровой шляпе. Сварог. Тот всегда умел передвигаться неслышно. Хищник, крадущийся к ничего не ведающей жертве. Отголоски армейского прошлого.

Алекс в ответ неопределённо пожал плечами, краем глаза наблюдая, как Корзин выбрался из машины и скрылся в стеклянном нутре высотки. Пусть идет. Алекс поднимется чуть позже, когда сможет нормально дышать. Расстегнул куртку, подцепил пальцем золотую цепочку, и на ладонь упало тонкое обручальное кольцо Айи. Вместо армейских жетонов, которые Тимур так и не вернул, сказав, что те оплавились, превратившись в кусок никому ненужного металла. Свою же “обручалку” Алекс отправил Айе вместе с приглашением нотариуса. А она просто променяла его на другого. Легко и беззаботно вышла замуж за того, чьей женой могла стать еще год назад, если бы не вмешался Алекс. Тоска мучительной болью сдавила грудь, осушила лёгкие, разорвала сердце. В один миг. Единой мыслью: «Она не пришла».

— Я так и думал, — кивнул Тимур, поравнявшись с Алексом. — Ты почему трубку не берёшь?

— Ты был прав, — севшим голосом произнёс Алекс.

— Нет, Эльф, я ошибся. В ней.

Алекс пристально всмотрелся в непроницаемое лицо друга. Дыхание перехватило от странного веселья в черных, как уголь, глазах Сварога.

— Что?.. — только и смог выдавить Алекс, ощущая, как грудь сдавило неясной тревогой.

— Похоже, Айя вышла замуж, чтобы найти сына.

— Сына… — эхом отозвался Алекс. — С чего ты так решил?

— Потому что Марина выпустила ее из психушки только когда Айя вышла замуж за Павла. А на следующий день она ездила в роддом и встречалась с врачом.

Алекс ощутил, как сердце рвется в груди, бьется сильно и уверенно. Как странное чувство гордости растекается по венам. Его девочка не сдалась, она бьется до последнего. И верит отчаянно в то, что кажется совершенно невероятным. И улыбка невольно растягивает губы.

— А еще она ищет могилу, — Алексу показалось, или голос Сварога охрип?

— А ее нет.

Сварог кивнул. Это Алекс тоже знал. Как и то, что Айя подписала разрешение на кремацию их мертворожденного сына. Сварог с Игнатом и это нарыли. И даже графологическую экспертизу провели — подпись действительно была поставлена Айей в сильном душевном волнении. Но это и неудивительно, учитывая, что она пережила. Алекса волновало другое: как она оказалась в роддоме без ведома Сварога и его ребят? Почему сбежала? И зачем, в конце концов, вернулась к матери? Слишком много вопросов и всего один шанс получить ответы.

— Судя по всему, она не верит, что мальчика кремировали.

Не верит. Но почему? Чувствует? Или что-то знает?

Алекс осторожно встал с мотоцикла, растер сведенное судорогой бедро, достал трость, оперся на нее всем весом. Когда же он избавится от нее? Надоело уже ощущать себя инвалидом, черт бы побрал это все. И того, кто пытался его убить. И убил ведь, сволочь.

— Тим, нужно выяснить, кто рожал вместе с Айей. В тот же день или с разницей максимум в неделю.

— Игнат уже выясняет, Лёнь, — тут же отозвался Тимур. — И Алину ищем.

С Барцевой было сложнее. Она как в воду канула. Последний раз ее видел Макс, когда она принесла Айе те чертовы документы. Компромат Димки Корсака, из-за которого его убили шесть лет назад. Алекс сжал набалдашник трости до боли в пальцах. Алекс до сих пор не знал, поверила ли Айя тогда. Но одно он помнил отчетливо: ее полный отчаяния крик, когда он почти сгорел заживо. Когда ненавидят так не переживают. Наверное. Алекс снова оглянулся на подъездную дорожку. Нет ее. Не помогло кольцо.

— Не выглядывай ты ее, — хмыкнул Сварог, заметив нервозность друга. — Она давно уже внутри.

Алекс обернулся слишком резко. Боль прошила ногу, лишив опоры. Он покачнулся, тщетно удерживаясь за царапающую асфальт трость.

— Твою мать, Эльф, — прорычал Сварог, схватив друга под руку, принимая на себя всю тяжесть тела Алекса. Тот ругался сквозь зубы, а Сварог уже посмеивался.

— То есть она приехала? — недоверчиво покосился на Тимура, когда сумел ровно стоять.

— Самая первая, — подтвердил Сварог. — Ты ее пропустил.

Пропустил. Значит, все-таки приехала. Это хорошо. Просто офигительно как хорошо! Теперь он ее не отпустит. Черта с два! Отсюда Алекс уедет только с ней. И полный решимости двинул к стеклянным дверям высотки.

— Эльф, погоди, — остановил Сварог уже у самых дверей.

Алекс посмотрел на мрачного друга.

— Что еще? — нахмурился, ощущая, как опасность колет затылок. Поганое чувство, будто на тебя смотрят сквозь прицел. Ругнулся тихо.

— Я нашел исполнителя.

Алекс замер, не веря услышанному. Полгода. Долгих и невыносимых полгода Сварог искал его убийцу. Пока Алекс восстанавливался после ожогов, спаливших его до самых костей, и заново учился ходить, Сварог искал. И вот…Сказать, что новость его огорошила — ничего не сказать. Удар под дых, не меньше. И Алекс смотрел в напряженное лицо друга и просто старался дышать. Потому что если Тимур нашел исполнителя, значит и заказчика уже знает.

— И заказчика? — все-таки спросил Алекс. Друг кивнул. — И ты его не тронул, да, Тимур? Не тронул, потому что мы договаривались: этот ублюдок — мой.

Снова кивок.

— Ну? Кто он, Сварог? Не тяни, твою мать! — рявкнул, надвинувшись на Тимура.

Тот снял шляпу и швырнул за спину. Взъерошил и без того короткие волосы. И криво усмехнулся, выдохнув:

— Павел, муж твоей Айи.

27

Конец апреля.

Марина не верила. Она смотрела на мужчину напротив, старательно выискивая знакомые черты. И не находила. Ничего. Совершенно чужой человек. Незнакомец, который почему-то носит имя ее первого мужчины. Разве так бывает?

— Ты же умер, — выдохнула, ощущая, как внутри что-то звенит надрывно, на последнем издыхании. — Ты…

Она осеклась, не в силах произнести хоть слово, потому что эти глаза…его глаза смотрели с насмешкой и сожалением. О чем? О чем он жалеет? Кого? Ее? Она тряхнула головой. Нет, ей не нужна его жалость. Все, что угодно, только не его жалость. Пусть даже ненависть. Хотя это она должна его ненавидеть за то, что растоптал ее, втоптал в грязь своей изменой. Но пусть…Пусть он ненавидит. Она тоже заслужила его ненависть за то, что случилось. Даже если он не знает. Она все равно виновата, что не уберегла. Не спасла. Не позвала его на помощь. Тогда ей казалось, что он смог бы сделать невозможное. Он бы спас их дочь. Но отец все решил за нее. И вместо своей дочери она получила маленькую Айю, которую возненавидела всей душой в то же дождливое утро.

… — Папа…папочка, пожалуйста…Ты же можешь…Ты же все можешь… — шептала лихорадочно, цепляясь за его руку, не видя ничего сквозь не прекращающиеся слезы.

— Марина, ты же врач, — холодно и равнодушно, с брезгливостью глядя на нее. — Ты же прекрасно понимаешь, что такие дети не выживают. Она все равно останется инвалидом. А в нашей семье нет места ублюдкам.

Он так и сказал, выплюнул даже. И посмотрел иначе, с жалостью. Только от этого взгляда хотелось спрятаться, раствориться, словно и не было никогда.

— У нее просто нет шансов, пойми и прими, — и по голове погладил, словно это могло что-то изменить.

Она не хотела принимать и понимать. Потому что у ее дочери был шанс — она это как врач знала. Был, черт бы побрал отцовские заверения в обратном! Был, если бы он поборолся за ее дочь. За свою внучку. Если бы не был так зациклен на чистоте крови и прочей ереси. Но он не стал. Просто развернулся и ушел.

А она стояла и смотрела, как умирает ее маленькая девочка, оставленная без помощи людей в белых халатах. Кричала. Била кулаками по окну реанимации. Требовала вызвать Костромина и даже порывалась позвонить ему, но телефон отобрали. Выла, скрючившись на холодном полу. И никто не останавливал ее. Никто не пытался успокоить. Пока она не потеряла сознание от открывшегося кровотечения. Последнее, что Марина помнила — собственный голос, шепчущий имя дочери.

Сколько она пробыла в беспамятстве — не помнила. Только голос, что-то нашептывающий, успокаивающий, уверяющий, что все будет хорошо, что она сама все поймет потом, когда вырастет.

А когда пришла в себя — обнаружила в своей палате осунувшегося Димку с младенцем на руках.

Никто так и не узнал, что случилось в тот день. Марина даже не интересовалась, был ли Димка в курсе. Он тогда потерянный был — любимую жену потерял. На дочку вообще смотреть не мог первое время, сбегал. Неделями пропадал в своей студии. А Марина кормила, мыла, выгуливала чужую дочь, ненавидя ее все сильнее с каждым днем. Айя невероятно походила на свою мать. И чем старше становилась, тем разительнее было сходство. Это сводило с ума. Как и сумасшедшая любовь Димки к своей покойной жене. Облегчение наступало лишь, когда Димка уматывал в очередную командировку, а Айю забирал отец для своих чертовых опытов. Каждый раз, оставляя ребенка в клинике, Марина отчаянно хотела только одного — чтобы та умерла. Чтобы в одно прекрасное утро что-то пошло не так и Айи бы просто не стало. Она ложилась спать с этой мыслью, с ней же вставала. Но ничего не происходило. Айя росла здоровым ребенком, который ни разу в жизни не болел даже самой обычной простудой. Ко всему прочему еще и несносным ребенком, не признающим авторитета матери, ее, Марины, авторитета. Пока не появился шанс приструнить строптивую девчонку…

Марина сглотнула, с колючим комком проглатывая и так некстати вылезшие наружу воспоминания.

…Димка вернулся на два дня раньше и по его глазам Марина поняла — случилось непоправимое. Она прокляла каждую секунду своей никчемной жизни, когда услышала два слова, обрушивших ее привычный мир.

«Эльф погиб…»

Два слова, вынесшие приговор и ей.

В ту минуту она вдруг осознала, что ее больше нет.

Нет той Марины, что могла смеяться над Димкиными историями. Той девушки, что отчаянно цеплялась за жизнь. Той женщины, ненавидящей весь мир. И того мужчину, что навсегда оставил этот мир.

В тот день, наблюдая за торжественными похоронами, она навсегда лишилась части себя. Половина ее сердца умерла, корчась в страшных муках. Та половина, что трепыхалась в жалкой попытке вернуть Марину к жизни, заставить ее чувствовать, как прежде. Больше не осталось ничего, кроме выжженного нутра. Кроме бездушной оболочки, желающей только одного — быть сильнее и богаче. Чтобы никто и никогда больше не посмел ею манипулировать и решать за нее.

Она поклялась на его могиле, что добьется всего сама. Поклялась, что будет сильной. И что найдет в себе силы простить его…

А теперь он сидит перед ней, ощупывая цепким взглядом холодных синих глаз. Спокойный, равнодушный. Тогда как у нее ураган внутри такой силы, что готов снести полгорода. И сил сдерживаться не осталось. Как и верить.

— Нет, — протянула Марина, отступая. — Я тебе не верю. Нет. Лешка Костромин умер. Его больше нет. Ты — не он. Не он.

А он усмехнулся понимающе и ударил по самому чувствительному, уязвимому месту. Нашел брешь в ее каменной стене, воздвигаемой столько лет. Разобрал по камешку каждым выверенным словом. Рассыпал, как карточный домик, выставив напоказ ее душу. Ту, что казалась выжженным полем. Грейдером проехался по ней, оставляя кровавые полосы.

— Мы хотели обвенчаться, — сухо, как будто документальную хронику пересказывал, — в церквушке в маленьком городке Каменка. Мы даже ездили туда, с отцом Николаем познакомились, — он говорил, а Марина не дышала почти. Губу закусила, кулаки сжала, из последних сил сдерживая слезы. Она целую вечность не плакала и сейчас не станет. Не перед ним. Не перед его любовницей. — Он нам свой приход показывал, помнишь?

Она молчала, а он и не ждал ответа.

— Помнишь, — поднялся, тяжело опираясь на трость. — И я помню, Марина. Белое кружево подвенечного платья, колечко с бирюзой и как мы билеты покупали, как дату обсуждали. И как решили у отца Николая и поселиться — ему работящая и семейная молодежь нужна была, особенно врачи. И как я ждал тебя на вокзале, а ты так и не пришла, — он остановился совсем близко, почти вжав ее в стену. И говорил, говорил. Никто не знал этого, только она и ее Лешка.

— Нет, я… — она зажала ладошкой рот, не позволяя словам вырваться на свободу. Она не должна вспоминать это. Не должна облекать в слова, потому что это все разрушит. Всю ее жизнь. И вернет обратно на ее персональную точку отсчета: к его квартире и рыжей голой девице в его постели. Но и молчать больше не могла — слишком долго это мучило ее, став той самой направляющей, определившей ее судьбу. — Я пришла, Лешка. К тебе пришла, — горечь растекалась по венам, отравляла. — С вещами.

Он нахмурился, удивленный ее словами. Неужели думал, она не знает? Неужели решил, что сможет ее обвинить во всем? Нет! Она давно никому не позволяет собой помыкать. И ему не позволит сделать из нее девочку для битья.

Вздернула подбородок, с вызовом встречая его настороженный взгляд.

— Я пришла, Лешка, и нашла в твоей постели ее.

И кивком головы указала на замершую за столом каменным изваянием рыжую тварь.

Он проследил ее взгляд, поймав растерянный своей подружки. Та побледнела еще больше, кажется. И сидела совершенно одна: ни Корзина, ни дружков Туманова, ни юриста. Даже Айя с Павлом ушли. Ни души, кроме них троих. Куда все подевались, что Марина и не заметила? Неужели так провалилась в прошлое, что выпала из реальности? Какой кошмар. Так себя отпустить — непростительно.

Снова вляпаться в дерьмо под названием “любовь” хуже смерти, даже если эта любовь лишь отголосок прошлого. Она должна держать себя в руках. И не отступать от своих правил: никому не позволять манипулировать собой. Даже собственным эмоциям, особенно эмоциям. Они мешают здраво мыслить и видеть в людях главное, а не то, что они хотят, чтобы видели в них.

И сейчас Марина видела растерянность в мужчине напротив. Она ошарашила его своими словами. Накренила в нем что-то, пошатнула твердую уверенность в ее вине.

Ну что ж, лучше поздно, чем никогда.

— Марина, ты сейчас серьезно? — он покачал головой и даже отступил на шаг от нее. Зубы стиснул, и желваки заходили от проступившей в низком голосе злости. — Через двадцать лет ты заявляешь мне, что во всем виновата моя сестра?

— Кто? — голоса не стало, только жалкий сип. И эмоции снова взяли верх. Нет, этого не могло быть. Это просто бред. Какая, к дьяволу, сестра? Марина точно знала, что Лешка, ее Лешка — единственный ребенок в семье. Точно. Наверняка. Никаких братьев и сестер, но он сказал…сказал… — Ты сказал…

— Леся — моя сестра, — твердо, без тени сомнения. Глаза в глаза.

И Марина поняла — не врет.

Мир поплыл перед глазами, и воздух враз закончился в легких. Эта рыжая тварь, которую Марина ненавидела каждой молекулой — сестра ее Лешки. Не любовница, как она считала столько лет. Сестра… Боль оглушила, воруя сознание.

И только звенящий яростью женский голос удержал Марину от позорного обморока.

— Гад…Какой же ты гад, Туманов. Ты…

И цокот каблуков эхом по вискам. Марина мазнула взглядом по покинувшей кабинет женщине и медленно сползла на пол, не в силах осознать услышанное. Не пытаясь больше держать в узде саму себя. Устала и отпустила. Даже если пожалеет потом — плевать. Она просто умирала в эти мгновения. Медленно и мучительно. А ведь еще недавно она считала себя сильной и давно разучившейся что-то чувствовать помимо злости и острого желания все контролировать. Одна фраза все изменила.

— Сестра… — прохрипела, ощущая, как боль скрутила внутренности, тугим узлом связала пробившуюся в брешь прошлого душу.

Не верила, хоть и понимала — правда все. Каждое его слово. И все равно не верила.

Слишком тяжело.

Невыносимо почти.

Колени к груди подтянула, сжимаясь, прячась от его пронизывающего взгляда. От его голоса, тихого, отзывающегося в каждой клетке ее тела.

Горячие пальцы сжали ее локоть, рванули вверх. Она покачнулась на каблуках, но устояла.

Он удержал.

И сейчас она смотрела в его красивые глаза, теплые, родные. Смотрела и осознавала, какой глупой была двадцать лет назад. Как нелепо разрушила их жизни…их жизнь, которая была одна на двоих.

— Почему? — прошептала Марина, потому что голоса не стало.

Ничего не стало.

И все, что еще пару часов назад казалось важным и таким правильным — растаяло в вечерних сумерках. Ничего не осталось, кроме надсадного стука ее сердца и его все понимающего взгляда.

— Сестра… — она не могла спросить. Не знала, как облечь в слова все, что чувствовала сейчас. Не понимала, как он смог снова ее сломать.

— Я никогда тебе не врал, Марина, — коснулся кончиками пальцев ее щеки. Она вздрогнула и только теперь поняла, что плачет. Слезы катились из глаз, а он собирал их и не разрывал взгляда. — Я любил тебя. Очень долго. Искал.

Она замотала головой, отрицая его слова, не принимая. Так легче. Легче вернуться к прежней жизни, где он обманул ее дважды, ведь смерть тоже предательство.

— Я был всегда честен с тобой. И я действительно хотел детей от тебя. Семью. А ты… — он тяжело сглотнул, помолчал, будто не хотел произносить то, что собирался, — ты лишила меня этого.

Неужели он знает о дочери? Она замерла, закусив губу. Винит ее? И правильно. Она виновата. Не защитила. Сейчас смогла бы. Сейчас она глотку бы перегрызла каждому, кто не стал бы спасать ее ребенка. А тогда…почему тогда не смогла? Она не находила ответа до сих пор.

— Как все глупо, — усмехнулся, растирая между пальцами ее слезы. — И все же спасибо тебе.

Марина думала, что сделать больнее уже невозможно. Ошиблась. Его «спасибо» с улыбкой на обветренных губах разорвало в клочья ее сердце.

— Ты подарила мне смысл жизни, — и снова посмотрел на нее. Только теперь в его глазах светилось счастье. Такое яркое, что захотелось зажмуриться — так невыносимо стало. Но Марина выдержала, глядя в его лучистое счастье сквозь пелену слез. — Ты подарила мне чудо, Марина.

— Чудо? — она усмехнулась криво, стирая слезы, давя их в себе, пряча за очередной маской равнодушия. Пытаясь вернуть себя прежнюю. Паршиво получалось. Маска трескалась и осыпалась. А она натягивала новую. Снова и снова. Только чтобы он не понял, как ей погано. Чтобы не почувствовал, как она страдала все это время. Как жалела о потерянном. И как ненавидит себя за это.

Звонок телефона помешал Лешке ответить и дал Марине шанс взять себя в руки. Она смогла.

Звонившего он выслушал молча, только взгляд его потяжелел и потемнел.

— Я понял, Тимур. Не выпускай их из виду. Уже выезжаю.

Обернулся к ней, убрав телефон в карман кожанки. И сейчас перед ней стоял совершенно чужой мужчина. Собранный, точно хищник, вышедший на след добычи. Марина невольно поежилась. Сейчас он дышал звериной силой и опасностью. Она никогда не знала его таким. С ней Лешка был другим: нежным, заботливым и невероятно смелым. Тогда он был готов отвоевывать ее у целого мира. А она любила его так сильно, что так и не сумела вылечиться от этого чувства.

Но этот теперешний Лешка напоминал ей другого мужчину, идущего по трупам, не знающего пощады. Того, что видел в ней только инкубатор для своего наследника, но который сумел воскресить частичку ее настоящей. Той, какой она была еще девчонкой. Странно, он так много знал о ней. Так чувствовал, будто…

Она поняла в одну секунду. Это было сродни подземному толчку, разломавшему асфальт. Даже новость о том, что ее Лешка жив не потрясла настолько. Она словно прозрела, сложив, наконец, все, что мучило ее все эти годы, с последними словами Александры.

— Туманов, — выдохнула она, наблюдая, как и без того изуродованное лицо исказила насмешливая гримаса.

— Ну раз уж мою личность мы прояснили и с прошлым разобрались, даю тебе минуту, чтобы рассказать, где мой сын.

28

Конец апреля.

Апрель пахнет яблонями и тюльпанами. И я наслаждаюсь сладким воздухом и гомоном природы. Щебечут птички, у лавочек вальяжно прохаживаются голуби. Усаживаюсь на одну из таких лавочек, задираю голову к вечернему небу. В отгорающем алом проблескивают первые звездочки. Их две, и они так близки, как будто близнецы. Блеклые, но все равно притягательные, напоминающие о совсем другом звездном небе.

Я изгоняла из себя эти мысли все полгода. После того жуткого взрыва и умирающего Лешки в карете Скорой помощи…гнала, потому что знала — будет больно. А сейчас то жаркое лето само влезает в память шелестом волн и шорохом песка под нашими ногами. Горячими ладонями, гладящими, ласкающими и оберегающими. Мужчиной, с которым тепло и комфортно. С ним даже спать было восхитительно. С Пашкой я все время мучилась и посреди ночи извечно уходила на неудобный диван. И там только высыпалась. Мне мешало абсолютно все: его руки, ноги, его сопение.

С Лешкой же…мне все время хотелось его трогать, даже во сне. И я постоянно просыпалась если не на нем, то хотя бы закинув ноги или руки на него. Он же каждое утро смеялся, но даже не пытался высвободиться от меня. Наоборот, укладывал на себя, пригвождая к себе руками и ногами, впечатывая в себя. Даже когда живот заметно округлился.

И самое восхитительное — ему нравилось. Он выглядел нереально счастливым и довольным таким положением наших тел. Недолго, правда, потому что игнорировать его желание не удавалось ни ему, ни мне, моментально вспыхивающей от его, казалось бы, невинных ласк и низкого голоса, нашептывающего разные глупости.

А я…остро жалела о каждой потерянной минуте нашей близости. Жалела, что позволила ему уехать тогда и ввязаться в войну против Марины Нежиной. Позволила и…потеряла.

— Не плачь, Синеглазка, — тихий голос отзывается в каждой клетке странной вибрацией. Сердце подпрыгивает, застряв где-то в горле, а потом бухается вниз, на самое дно живота, распаляя давно забытое ощущение.

Медленно опускаю голову, чувствуя, как к сладкому запаху апреля примешивается сандал и еще что-то горькое, но такое родное.

Только посмотреть все равно страшно. А вдруг привиделось?

— Лешка… — все-таки шепчу одними губами, убеждая саму себя, что это явь, и он сейчас сидит рядом. Что это его бедро касается моего. Что его дыхание я ощущаю каждой молекулой. Что он не остался там, с Мариной, а пришел ко мне.

Почему?

— Потому что я не стою твоих слез, Синеглазка, — похоже, я спрашиваю вслух, раз он отвечает. Только совсем не то.

Мягкое прикосновение его пальцев опаляет точно током, мощным разрядом прокатывается по оголенным нервам. И только теперь я ощущаю влагу на щеках. Растерянно касаюсь кожи и долго смотрю на влажную ладонь. Слезы? А я и не заметила, что плачу.

— Но мне чертовски приятно, что ты не забыла меня. Хотя одного понять вот никак не могу, — а пальцы не убирает, гладит скулу, слегка зацепив сережку, за ухом, ниже, срывая с тормозов и без того чокнувшийся пульс, — какого лешего ты замуж за этого придурка вышла, а? У него же на лбу написано: мудак. Не могла кого поприличнее найти?

— Извини, — злость дробит легкие, мешает дышать, — забыла проштудировать список Форбс местной психушки, где…

Пальцы жестко обхватывают мой подбородок, разворачивают, заставляют смотреть в напряженное, высеченное точно из камня, лицо. Острое, точно клинок. Каждая черта будто заточена, а взгляд вспарывает, вытягивая наружу все самое потаенное. Опасный. Жесткий. Вот только я его не боюсь, потому что вижу в этих синих глазах страх и боль. Смертоубийственный коктейль, особенно для этого мужчины.

— Так зачем, Синеглазка? — и голос его хрипнет. — Зачем устроила весь этот спектакль со свадьбой? Говори, ну же. Мне…мне нужно знать…

И я вдруг понимаю, что ему действительно нужно и важно услышать мой ответ. И страх в его глазах только ширится с каждым ударом сердца, с каждой секундой моего молчания.

— Я хотела, чтобы ты пришел.

— Вот он я, — выдыхает он, одним рывком прижимая меня к себе.

Я вцепляюсь в ворот его расстегнутой куртки, носом вжимаюсь в его шею, жадно втягивая его запах, кожей ощущая биение его сердца. А в голове только одна мысль: «живой!»

— Здравствуй, Синеглазка, — шепчет в макушку, пальцами расчесывая мои волосы. И когда только успел распустить, если еще минуту назад их стягивала в высокий хвост резинка?

— Здравствуй, муж мой, — улыбаюсь и трусь носом о его плечо. Обнимаю, ладошками забравшись под куртку. Ткань водолазки щекочет и это мешает, потому что в эту минуту хочется добраться до его кожи, потрогать, вспомнить, каков он на ощупь. И я теснее жмусь к нему, хоть делать это, сидя вполоборота на узкой лавочке, жуть как неудобно. Но мне плевать. Главное, с ним.

— Синеглазка, если ты сейчас шевельнешься, — шепчет, щекоча дыханием ухо, — я разложу тебя прямо на этой лавочке.

Я вздрагиваю от хрипотцы в его голосе, от того, как он действует на меня. Будоражит. Дразнит. Ласкает. Карамелью растекается под кожей. Заводит так, что между ног становится влажно. И я невольно сжимаю колени, ощущая, как внутри толкается дикое желание. Пока еще сдерживаемое. Но надолго ли?

Медленно отлипаю от него и заглядываю в глаза, сейчас темнее чернил. Шумно вдыхаю, кайфуя от запаха его близости. Но выдохнуть практически нереально. До одури хочется удержать в себе этот аромат, наполниться им, как пустой сосуд живительной влагой. Чтобы раз и навсегда заклеймить саму себя его ароматом. Ним. Но я все-таки выдыхаю, чтобы снова снеобузданной жадностью вдохнуть своего мужчину.

— Кажется, я схожу с ума, — улыбаюсь, закусив губу. И руки подрагивают. Нервы? Или нечто другое, щекочущее в солнечном сплетении? — Но мне плевать.

С удовольствием ловлю его удивление во вздернутой брови и легкому прищуру.

— Мне плевать, — повторяю, смакуя каждое слово, приносящее нереальное удовольствие, — где ты это сделаешь. Главное, это будешь ты.

Он смеется, запрокинув голову и прижимая меня к себе.

— Ты потрясающая женщина, Синеглазка, — отсмеявшись, шепчет мне в макушку. Ладонями гладит спину, — И я рад, что ты моя. Моя же?

И пытливо в глаза смотрит, выискивая в них ответ. Пусть ищет — мне скрывать нечего. Ему я не изменяла, как-то совершенно не до того было. Но смотреть, как он беспокоится и как жгучая ревность плавится в его синем взгляде — невероятное наслаждение.

— А ты? — вопросом на вопрос, муча его неизвестностью. Он сам должен понять, что в моей жизни нет и не будет другого мужчины. Только он. — Ты — мой?

Я не дышу в ожидании его ответа, потому что в памяти жива картинка его встречи с Мариной. И та их связь еще звенит у меня под кожей, пульсом рвет артерии.

— А ты считаешь иначе? — вместо ответа.

Так и подмывает вернуть ему вопрос, но я понимаю, насколько это глупо уходить от ответа. А я больше не совершаю глупостей и не боюсь смотреть правде в глаза. В синие сияющие глаза.

— Почему у тебя глаза синие? — вдруг спрашиваю. Побег? Может быть. Но сейчас не хочется говорить о Марине.

— Природный цвет, — немного озадаченно отвечает Лешка. — А до этого были линзы.

— Зачем?

Хотя вопрос глупый. Ясно же, чтобы в корне изменить личность, до всех мелких деталей. Но зачем ему понадобилось менять личность раньше и теперь.

Лешка понимает все правильно. Поднимается с лавочки, опираясь на трость, протягивает мне руку.

— Пойдем.

Я вкладываю свою ладонь в его. До конца аллеи мы идем в полном молчании. Я не знаю, о чем думает Лешка, но лично я гоню все мысли прочь. Иначе мой мозг не справится. Хватит и того, что мой муж, которого я считала погибшим некоторое время — выжил. Как? Я очень надеюсь, что он объяснит. А еще мне самой ему многое нужно рассказать. Так, чтобы он поверил. Потому что только он может найти нашего сына. Я даже представить боюсь, что будет, если Лешка мне не поверит. Что со мой будет? Рассыплюсь на мелкие кусочки. Меня просто не станет.

— Айя, — встревоженный голос вторгается в мои мысли. Смотрю на замершего у громадного, сверкающего хромом и сталью, мотоцикла мужа и не верю собственным глазам.

Со мной уже такое было. И пусть вместо сверкающего чистотой мотоцикла я стояла у жёлтого Nissan, но мужчина остался прежним, хоть и с другой внешностью. Но ощущение дежавю не покидает. Как будто отбросило меня на год назад, где я была маленькой, но очень счастливой.

— Что-то не так? — интересуется Лешка, сев на мотоцикл и вставив ключ в зажигание.

Я растерянно развожу руками.

— Ну извини, родная, — широко улыбнувшись, — жёлтые Ниссаны нынче дефицит.

Я фыркаю, а он беззаботно протягивает мне шлем.

— Садись давай. Тебе понравится.

— Не уверена…

— Я уверен, — заявляет он, когда я с опаской все-таки устраиваюсь за его спиной. Странный страх холодит позвоночник. Я никогда не ездила на мотоцикле и сейчас ощущаю себя будто в шаге от пропасти.

Оглядываюсь в поиске хоть чего-то, за что можно держаться. Не за Лешку же — все-таки он рулит, а я могу помешать. Нет уж.

Но, похоже, у Лешки совсем другие взгляды. Он перехватывает мои запястье и смыкает ладони на своем животе.

— Что ты как не родная, в самом деле, — качает головой. — Ты же моя, Синеглазка.

Уже не спрашивает, а я улыбаюсь совершенно счастливо.

— Твоя, мой ангел-хранитель…

…Полутораэтажный кирпичный дом, слабо освещённый фонарём напротив, молчаливо взирает на гостей тёмными окнами. Среди серых прямоугольных домов по обе стороны дороги он кажется чем-то нереальным, только сошедшим со страниц сказок: жёлтый, с круглым крыльцом, покатым навесом и разными по высоте половинами. Алексу в детстве он напоминал склонившегося верблюда. Сейчас же он выглядит кирпичной коробкой: одинокой и бездушной, потому что его настоящий хозяин давно умер, а другого так и не сыскалось.

Алекс глушит мотоцикл, помогает слезть Айе и подходит к ажурной калитке, намеренно проигнорировав трость. Нога хоть и затекла после долгой езды на байке: пришлось покатать свою Синеглазку, дать ей шанс насладиться свободой, что дарит скорость на двухколесном монстре. И похоже у него все удалось, потому что сейчас, сняв шлем, она хоть и выглядит растерянной, но вполне довольной. И это радует.

— Куда ты меня привез? — спрашивает отчего-то шепотом, когда Алекс запускает руку между прутьями и откручивает болт, запирающий калитку. Та с тихим скрипом отворяется. Алекс ступает на дорожку, выложенную красно-серой плиткой, пропускает вперёд Айю и вкручивает обратно болт.

— Это дом моего детства, — говорит, взглядом выискивая Лорда.

И словно наградой ему тишину нарушает тяжёлое дыхание и шаги, цокающие по двору.

— Здесь кто-то есть? — вдруг пугается Айя, в неосознанном порыве прильнув к нему и вцепившись в его руку.

— Не бойся, это друг, — улыбается Алекс, вдыхая аромат ее волос. Ее аромат, сладкий, пьянящий, давно ставший его персональной инъекцией от одиночества и сумасшествия.

— Друг? — изумляется Айя, глядя на него широко распахнутыми глазами.

И друг не заставляет себя ждать. Появляется из-за угла дома: огромный, поросший густой бело-коричневой шерстью, большеголовый с доброй мордой и взметающимися в такт бегу висячими треугольными ушами. Лорд, восьмилетний красавец породы московская сторожевая и единственный обитатель старого дома.

29

Конец апреля.

Завидев людей, пёс насторожился, оценивая, как себя повести. Айя заступила за спину Алекса. Маленькой её сильно напугала подобная собака. Димка тогда всё боялся, что дочка заикой останется, но обошлось. А страх так и не прошёл.

— Не бойся, родная. Лорд не тронет, — Алекс присел на корточки и широко раскинул руки. — Свои, дружище.

Лорд мотнул головой, словно убеждался, что Алекс не врёт, и энергично виляя хвостом, бросился на хозяина. Огромными лапищами обнял его за шею и едва не повалил на землю. Алекс насилу удержал равновесие и захохотал, когда Лорд принялся облизывать его.

— Ну всё…всё… — почёсывая за ушами, говорил Алекс, отворачиваясь от новой волны собачьих поцелуев. — Фу, я сказал! — строго одёрнул он не на шутку разошедшегося пса. Тот фыркнул и отступил, настороженно взглянув на Айю.

— Это свои, Лорд, — ласково повторил Алекс. — Знакомься, твоя новая хозяйка, — улыбнулся, потрепав пса за загривок. На Айю предпочёл не смотреть. Не сомневался, что встретится с её изумленными глазами. Впрочем, её возмущений ему всё равно не избежать. Ночь долгая и разговор им предстоит тяжёлый. Поэтому Алекс привёз её сюда, в дом своего детства. Здесь ей будет проще понять его. Он на это надеялся.

Тем временем Лорд обнюхал замершую Айю и протянул ей здоровенную лапу. Айя пожала её боязливо с робкой полуулыбкой. А потом Лорд проводил их до дверей с обратной стороны дома и скрылся в вольере.

— Рядом Ольга Крушинина живёт, — зачем-то пояснил Алекс, ненадолго остановившись у вольера, под который он когда-то переделал длинный сарай-гараж. — Сестра Игната. Ты видела ее у нотариуса.

— Она красивая, — Айя прислонилась плечом к нагревшейся под дневным солнцем стене. Всмотрелась в небо, звёзды на котором казались размытыми пятнами из-за полупрозрачной крыши навеса.

— Она присматривает за домом, — кивнул Алекс. Ольга действительно выглядела шикарно сейчас, просто мечта любого нормального мужика, даже несмотря на уже совсем взрослого сына. Проблема только в том, что она до сих пор любила того, кого уже давно нет в живых. — Лорда кормит, — отряхнувшись от неправильных мыслей, продолжал Алекс, — и подружку к нему отпускает. Лейлу, сенбернара чистокровного. Хотела и Лорда к себе забрать, но тот ни в какую. Так и живём. Я иногда приезжаю сюда. Ходим на кладбище вместе с Лордом. Здесь недалеко.

— На кладбище? — вдруг напряглась Айя и в синих глазах мелькнула тревога.

— Родителей навещаю, — ответил Алекс, достав из кармана связку ключей. Выбрал нужный: плоский и белый, с зазубринами с двух сторон, — вставил в замок, провернул. Дважды щёлкнуло. Алекс выдохнул и распахнул тяжёлую металлическую дверь. Справа клацнул выключателем. Желтоватый свет осветил квадратную прихожую с вешалкой и двумя деревянными дверями: прямо и справа.

— Разувайся, в доме чисто, — Алекс закрыл за Айей двери. Пристроил свои ботинки рядом с её кроссовками и указал направо.

Но вместо того, чтобы шагнуть в дом, Айя развернулась и в полшага оказалась совсем близко. Ее грудь, затянутая рубашкой, тяжело вздымалась и опускалась, словно она только что кросс в пару километров пробежала.

А он смотрел на нее и не мог насмотреться. В ней все идеально: встрепанные и волосы, зардевшееся личико, блестящие глаза цвета августовского неба и охрененно откровенный наряд, которым она просто сносит все его тормоза. И чем она только думала, надевая это? Хотя будь она в платье — усадить на байк ее было бы гораздо сложнее.

— Айя… — шепчет Алекс, когда она приподнимается на носочки, обвивает руками его шею, щекоча пальчиками обритый затылок.

— Я так соскучилась, — выдохнула ему в губы и уткнулась носом ему в шею, а он сгреб ее в охапку, буквально оторвав от пола. — Так устала без тебя, — ногами оплела, прижимаясь всей собой.

Знала бы она, как он устал без нее. Как задолбался погаными мыслями, одолевающими бессонными ночами, когда хотелось выть от боли и безысходности. Знала бы, как он сводил себя с ума, представляя, как ее трогает и ласкает кто-то другой. Знала бы, как в такие моменты ему хотелось наплевать на все и убить каждого, кто мог прикоснуться к ней. Навредить или, что еще хуже, принести удовольствие. И как он едва не покалечил лучшего друга, когда тот рассказал, что Айя сама вернулась к матери. Сама выбрала пытки! А Алекс ничего не смог сделать, потому что лежал бревном, не в состоянии даже стакан в руке удержать.

Она не знала и никогда не узнает, потому что сейчас она рядом, и он никуда ее не отпустит. Ни за что. Только если подохнет окончательно и бесповоротно. Но Алекс не собирался подыхать в ближайшее время. Хватит с него смертей.

— Лешка? — перепуганный голос Синеглазки вытряхнул из мыслей. — Прости, я забыла… — и извернулась в его руках, соскальзывая на пол. Алекс позволил ей это сделать, потому что стоять вот так в тесном коридорчике оказалось вдруг дико некомфортно. Слишком сильным было его возбуждение. Настолько, что еще чуть-чуть и он прижал бы ее к стенке, содрал к чертям эти микроскопические шортики и трахнул бы жестко и без всех этих любимых девочками прелюдий. И член в джинсах отозвался готовностью сию минуту ворваться в желанное тело. Вот только беспокойство в ее глазах послужило ушатом холодной воды, немного остудив его пыл. Только поэтому он разомкнул объятия и молча наблюдал, как Айя отошла от него на безопасное, по ее мнению, расстояние в два…нет, в полтора ее маленького шага.

Усмехнулся, засунув руки в карманы. Ну и что она опять себе напридумывала?

— Как твоя спина? — с нарастающей тревогой. Спина? Алекс в изумлении изогнул бровь, а когда понял, о чем она — широко улыбнулся, не веря собственным ушам. Она беспокоилась за него. За его старую травму, о которой он успел забыть за эти полгода.

— Все в порядке, Синеглазка. Тонну не подниму, но тебя — вполне.

На ее хорошеньком личике отразилось непонимание. Она нахмурилась. Задумчиво постучала указательным пальчиком по закушенным губам.

Алекса словно током прошибло от этого движения. Как будто разряд в самое сердце. Он поморщился, поведя плечами. Неприятно и…странно. Болезненно. Он точно рехнется с этой девчонкой, как минимум. А как максимум заработает себе остановку сердца.

— Айя, — заговорил, глуша тянущую боль в мышцах. Что за хрень? — У меня был перелом позвоночника. Снова.

Ее глаза распахнулись так широко, что напомнили Алексу два огроменных аквамарина.

— Черт, — выругался сквозь зубы. — Да не пугайся ты так. Первый раз это было еще в детстве. Тогда же операцию сделали не очень удачно, отсюда и боли. Сейчас все в порядке.

— И никаких болей? — усомнилась, прищурившись. Алекс едва сдержал улыбку, наблюдая за ее фееричными переменами. А ее мимика просто чудо чудесное. Он не ждал, что после всего Синеглазка останется настолько же искренней, какой была еще год назад. Это поразительно при всем том, что она пережила. И нереально круто, потому что она осталась прежней Айей. Той сумасшедшей и искренней девчонкой, на которой он женился. И Алекс был рад этому постоянству.

— Ну почему же? Бывает иногда, если слишком много времени провожу на ногах. Но как раньше — нет, никаких болей.

— А нога? — продолжала допытываться Айя.

— С ногой отдельная песня, не самая интересная, — попытался отмахнуться, но какое там.

— И все же? — не отставала Айя, по-прежнему больше не делая никаких попыток приблизиться к нему. Хотя лично он предпочел бы ее рядом, а еще лучше под собой, стонущей и бьющейся в экстазе.

— Слишком активно пытался ходить, — вздохнув, сдался Алекс, — и связки порвал.

Айя охнула и неодобрительно покачала головой. Да он и сам знал, что слишком спешил, но времени не было на раскачку совершенно. И так три месяца восстанавливался едва ли не по миллиметру. Достало. Вот и перенагрузил ногу. И как результат — новый гипс, который Алекс снял уже через неделю. И теперь расплачивался хромотой и бесплатным приложением в виде трости, а по сути, что костыль, только поменьше.

— Господи, Лешка, — она все-таки рванулась к нему, не выдержала. А он снова сграбастал ее, зарывшись лицом в растрепанные волосы. — Ты же врач, а такой дурак.

— Одно другому не мешает, — хохотнул в ответ, а Айя лишь тихо вздохнула, обняв его.

— Идем, — он нашел ее ладонь, переплетая пальцы, хотя, видит Бог, как ему не хотелось отрываться от Синеглазки. Он бы вечность так стоял, держа ее в своих руках, чувствуя ее всем телом, такую маленькую, хрупкую и будоражащую его так, что в паху больно. Но это такая сладкая боль, что попахивало мазохизмом. Алекс хмыкнул, глядя как ее тонкие пальчики сплелись с его огрубевшими, покрытыми сеточкой шрамов.

— Ты мне расскажешь, что произошло? — спросила так тихо, что Алекс едва разобрал слова. А она вдруг замерла, уставившись на их сплетенные руки, и вся словно сжалась, опасаясь чего-то. Чего?

— Синеглазка, что опять? — двумя пальцами приподнял ее подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. — Конечно, я расскажу. Все, что пожелаешь, родная.

— Тогда скажи, почему… — закусила губу, пальцы добела сжала, короткими ноготками впиваясь в его кожу. — Где ты был, Лешка? Я ведь думала, что ты…ты…

Она мотнула головой, так и не договорив. Но к чему слова, когда и так все ясно. Она считала его мертвым, потому что сама видела, как остановилось его сердце еще в машине скорой. Потому что сама слышала, как врачи ставили ему приговор. А когда он очнулся и увидел себя…когда понял, что останется инвалидом на всю оставшуюся жизнь…Он не мог. Не имел права ломать ей жизнь. И он готов был свернуть шею Сварогу, когда тот покаялся, что Айя пропала. Но он дышал тогда с трудом, что уж говорить о каких-то движениях. Никто не верил, что он вообще встанет. Ему помогла злость. Колючая, бодрящая, как холодный душ. Его спасла эта дикая, выкристаллизованная злость и мысли о Синеглазке, без вести пропавшей. Артем нашел ее спустя два месяца. Отчаяние поскреблось сквозь броню злости, когда друг сказал, что Айя не захотела возвращаться. Что его Синеглазка не нуждалась в спасении и что она вернулась к той, кого ненавидела всей душой. Отчаяние и непонимание сшибли с ног Алекса почти на две недели. Он перестал есть, только пил и тупо пялился в потолок клиники, пытаясь понять: почему?

Он так и не понял, но когда Сварог выяснил, что Айя потеряла ребенка — вернулась злость. А потом и боль, вывернувшая его наизнанку одной новостью: его Синеглазка вышла замуж.

— Лешка, — позвала шепотом и коснулась обожженной щеки, но тут же отдёрнула руку, словно обожглась. Алекс стиснул зубы и сжал пальцы в кулак так, что едва не сломал ее пальчики. А она лишь губу закусила снова, ничем не выдавая собственную боль.

— Черт, прости, — ослабил хватку и губами коснулся ее кожи. Она вздрогнула и под его губами растеклись мурашки. И пульс выбивал чечетку на запястье. Сердце в кулак сжалось от внезапной мысли, что она его боится. Он не думал, не позволял себе, но вдруг? — Айя, — и голос осип, а внутри все полыхало просто: а что если все-таки боится? Что он тогда будет делать? — Ты меня боишься?

— Я? Нет, — и головой отчаянно замотала, отбрасывая его в прошлое, в день их поспешной свадьбы. Он тогда тоже спрашивал ее об этом, только тогда он читал ее, как раскрытую книгу. Тогда он видел совсем другое в ее синих глазах. А сейчас только чернильную муть. Сейчас он не знал ничего об этой женщине и ее чувствах. Но ее слова…им хотелось верить.

— С чего ты взял? Ох, — и поняла тут же, потому что коснулась его шрама, обняла, погладила, едва касаясь. Не боясь, нет, защищая.

Алекс перехватил ее запястье, щекой прижался к мягкой ладони и увидел, как из ее блестящих глаз покатились слезы.

— Тебе не больно? — шмыгнув носом, спросила, как завороженная наблюдая за собственной рукой.

— Нет, Синеглазка, — улыбнулся счастливо. — С тобой мне никогда не больно, родная.

Айя зарделась, потупив глазки. А у Алекса по венам такая нежность растеклась, что смеяться хотелось. А еще подхватить ее на руки и кружить, слушая ее заливистый смех. Он так соскучился по ее смеху. По ней соскучился.

— И все-таки ты не ответил, — поправляя ворот его куртки.

Алекс тихо вздохнул, совершенно не желая отвечать на ее вопрос, потому что не понимал, как ей объяснить.

— Я был мертв, Айя, — потому что не смог подобрать других слов. И потому, что это было правдой. Без нее он действительно был ходячим трупом.

Айя вскинула голову, широко распахнутыми глазами впившись в его обожженное лицо. Одна секунда, другая. Она ни о чем не спрашивала больше. Только смотрела, и в этих синих озерах не было ни капли осуждения, обиды или непонимания. Эти глаза не упрекали, не требовали извинений. Они оглаживали нежностью и любовью. И от этого взгляда внутри все скручивалось в тугой узел. Неистребимо захотелось прикоснуться к ней, к ее коже, напитаться ее лаской и почувствовать себя нужным. Ей нужным. Поверить, наконец, что она ждала его. Несмотря ни на что — ждала.

— Спасибо, — вдруг прошептала, встав на цыпочки и потершись щекой о его изуродованную, — спасибо, что ты выжил.

И все, Алекса накрыло. К черту разговоры и объяснения! Успеют наговориться. Сейчас ему остро необходимо оказаться в ней. Ощутить ее кожу и рваный пульс под губами, покрывающими поцелуями ее обнаженную шею.

Наспех стянул куртку, целуя ее скулы, губы. Рыча от того, как она откликалась на его напор. Как смотрела, пленяя его синим взглядом. Как шептала ему в губы не останавливаться.

Он и не собирался.

Рванул ее блузку. Пуговки разлетелись в стороны, с перестуком рассыпались по деревянному полу. Губами накрыл маленькую грудь, перекатывая на языке камушек соска, и тут же ощутил, как Айя толкнулась ему навстречу. Как теснее прижалась, вцепившись пальчиками в ткань водолазки, поощряя, не позволяя отстраниться.

Алекс хрипло рассмеялся, прикусив ее сосок.

— Ох, — только и было ему ответом, а глаза чернильные стали, затуманенные страстью.

Поймали в ловушку и уже не отпускали.

— Сними, — прохрипел Алекс, наткнувшись на пояс шорт.

Она справилась быстро, не разрывая взгляда, переступила ногами и осталась в одних чулках. И больше ничего.

— Это что такое? — оценив отсутствие трусиков, нахмурился Алекс. Когда это его скромная девочка перестала носить нижнее белье? И ладно, бюстгальтер, но трусики. Это уже за гранью понимания этой женщины Алексом. Для кого так старалась? Вряд ли для него. Жгучая ревность смешалась в диком коктейле с не отпускающим желанием.

— Это… — хрипло, как он сам только что, протянула Айя. Повела плечиками, освобождаясь от разорванной блузки. В стену вжалась, буквально распластавшись по ней. И такая восхитительная в это мгновение была, что у Алекса дух захватило так сильно, как в юности, когда он впервые взял в руки скальпель. — Это твоя жена, муж мой.

И он понял — для него. Вся она. Вот такая прекрасная: раскрасневшаяся и растрепанная, обнаженная, с темными от желания глазами. Его.

Шагнул к ней, закинул ее ножки себе на бедра и впился губами в ее рот.

Они целовались жадно, изголодавшиеся друг по другу. Он напирал, а она не уступала. Отвечала ему тем же напором, кусая и слизывая его кровь. Сумасшедшая в страсти, как и он сам.

Алекс не был нежным, просто не мог. Слишком сильно он хотел свою Синеглазку. И его проникновение в нее: резкое, одним толчком, до упора, — было упоительным и болезненным одновременно. Но эта боль была сладкой и такой нужной сейчас им обоим. Потому что в ее глазах не осталось ничего здравого, только чистая похоть. И у Алекса от вида своей девочки такой страстной и отзывчивой сносило крышу.

Он двигался резко, шалея от того, какая она узкая и идеальная для него. Как выгибается в его руках, впуская его еще глубже, хотя казалось, еще немного и он просто порвет ее. Или она его, даже через ткань исполосовывая в кровь спину своими ногтями. Но она стонала в голос, срываясь на крик, с неистовством толкаясь ему навстречу.

— Еще…пожалуйста…сильнее… — всхлипывала, мечась в его руках.

Он не мог отказать своей девочке, только не сейчас. Не мог не быть в ней, не целовать, не двигаться до упора, буквально насаживая ее на свой член. Он был весь для нее. А она — только его.

Оргазм накрыл их одновременно. Ослепил ярче сверхновой. Оглушил, погребая под собой реальность.

30

Конец апреля.

Когда ноги перестали дрожать и Алекс смог нормально дышать, он отнес Айю в кровать. Он поставил ее пару дней назад — сам предпочитал спать на полу в своей бывшей комнате. Но сегодня особый случай. Сегодня он впервые переступил порог родительской спальни.

Уложил Айю на себя, поглаживая ладонями. А она смешно сопела, когда он как бы случайно щекотал ее. Согревала его собой, даря нереальное ощущение покоя. Давно он такого не испытывал. Даже когда они только поженились, все время казалось, будто между ними стоит что-то, мешает им нормально жить, полностью отдаваясь друг другу. Теперь этой преграды не ощущалось. Теперь Алекс ощущал себя живым и свободным рядом с Синеглазкой.

И впервые он знал, что будет завтра. Он больше не боялся строить планы и смотреть в гнилое нутро прошлого.

Улыбаясь, пробежался пальцами по выпуклым позвонкам, обвел контур лопатки и замер. Нащупал шрам слева, под лопаткой. Странный, похожий на букву.

— Синеглазка…

— М? — сонно.

— Это что за хрень, родная? — вкрадчиво поинтересовался, очерчивая контур, теперь уже точно буквы.

Она вздохнула, завозилась, усаживаясь верхом. Ох, лучше бы она этого не делала, потому что член тут же отозвался, наливаясь кровью. А эта маленькая чертовка перевернулась к Алексу спиной, слегка склонила голову, демонстрируя ему шрам — латинскую букву «L» там, где билось ее сердце.

— Зачем? — только и смог выдавить.

Дрожащими пальцами коснулся витиеватой буквы его имени.

— Потому что ты — мое сердце, — ответила так легко, словно это прописная истина. Словно не могло быть по-другому.

А он дышать перестал. Резко сел, обняв свою девочку, и припал губами к шраму-тату.

— Ее Ася набила, — проговорила тихо, положив ладони на его бедра. Не шевелилась и дышала едва слышно. А он не отрывался от шрама, рисовал по нему кончиком языка и снова целовал так, будто пил, изнывая от жажды. Сходил с ума и поверить не мог, что она заклеймила себя ним. Так легко и просто. А ему как удар под дых. И с каждым прикосновением он словно умирал и воскресал. Снова и снова.

— Почему? — спросил, уткнувшись в ее плечо, большим пальцем рисуя по выбитым линиям.

— Я выходила замуж за Пашку, — сказала так веско, словно это все объясняло. — И если бы у нас что-то случилось, он должен был знать, кому принадлежу я на самом деле.

— А у вас… — он не договорил, неожиданно больно оказалось облечь в слова свои самые большие страхи. То, что не давало покоя темными ночами, когда не отпускала бессонница. Когда день был лишь вторым актом его персонального ада.

— У нас ничего не было, сердце мое, — улыбнулась Айя. — Никто не видел ни тату, ни…

Она осеклась, схватившись за горло, и так ловко вскочила на ноги, что Алекс и не понял, как она оказалась на полу. Метнулась к дверям и пропала.

— Айя! — заорал Алекс, рванув следом. Все внутри похолодело от страха за нее. Что случилось? Что он сказал? Что сделал не так?

Они столкнулись на середине лестницы. Айя налетела на него ураганом, не замечая ничего вокруг. Он схватил ее в охапку, прижал так крепко, что едва не сломал.

— Ты чего? — прошептала куда-то ему в грудь. — Что случилось?

Он едва не рассмеялся. Она еще и беспокоится за него! Сама перепугала его до полусмерти, а теперь смотрит как ни в чем не бывало. Хмурится даже, а в ладони сжимает что-то.

— Может, ты мне ответишь, — кивнул на сжатый кулак.

— Я испугалась, что потеряла, — и разжала перед ним пальцы.

На ее ладони лежали два армейских жетона на порванной цепочке. Его жетоны, которые Сварог выбросил. Соврал, значит, засранец.

— Я никогда их не снимала. Но я не могла взять в толк, зачем Тимур отдал их мне, — она говорила лихорадочно, боясь забыть, передумать. — А когда сообразила — пришла к Асе. И сегодня…когда назвали это имя…твое имя, я поняла, что все-таки нашла тебя. И…

— …сбежала, — закончил за нее Алекс, покачав головой.

Она кивнула.

— Ты и Марина, — продолжила, снова сжав кулаки и по-прежнему не глядя на него. — Я почувствовала, что между вами связь. Понимаешь?

— Нет.

— Я…как же…вы так… — она совсем растерялась.

— Айя, родная. Девочка моя. Синеглазка, — зашептал, снова прижав к себе, увлекая обратно в спальню. — Нет никакой связи. Больше нет. В моей жизни есть только ты. Слышишь меня?

Кивнула.

— Нет, так не пойдет.

Они замерли возле кровати. Лунный свет разливался по комнате через не зашторенное окно, обнимал Синеглазку голубоватым шлейфом. И это выглядело потрясающе. Он улыбнулся, ловя ее взгляд.

— Я хочу, чтобы ты запомнила раз и навсегда. Ты — моя. И никакой другой женщины нет и не будет, кроме тебя. Только ты.

— Только я, — послушно повторила она и добавила упрямо, — и наш сын. Ты должен найти его.

Он уже ищет. И не он один. Игнат поднял все свои связи, Сварог рыл с другой стороны. Они искали. Но не так просто оказалось найти ту, что умеет прятаться. Алина умела это на отлично. У нее были прекрасные учителя. И она превзошла их всех.

Алекс заправил Айе за ухо прядку волос, погладил по щеке.

— Рассказывай.

Она улыбнулась грустно.

— Похоже, это стало нашей фишкой — вести откровенные разговоры голышом.

Алекс промолчал. Стянул с кровати одеяло, закутал Синеглазку, сел на край и усадил ее к себе на колени. Такую хрупкую, беззащитную и вместе с тем нереально сильную. Она недолго повозилась, удобнее устраиваясь в его руках, и на выдохе заговорила.

О своей боли, что выпотрошила ее, когда Сварог огорошил ее: «Туманов умер». О своем одиночестве и встрече с матерью. Айя говорила, а Алекс ощущал, как сжимается все внутри и как острое сожаление колет затылок. Зря он отпустил Марину. Ох, как зря. А Айя говорила, как пришла к Марине. Как боль рвала ее в лохмотья. Как она просила помощи у той, что дала ей жизнь.

— Я верила ей, — с горечью прошептала, кутаясь в одеяло. Алекс прижал ее крепче, боясь расцепить пальцы. Ему казалось — отпусти он ее и рассыплется сам. — А она украла у меня сына. Прости…

Простить? Он изогнул бровь в немом вопросе.

— Прости, что не уберегла нашего малыша.

— Не надо, — сипло возразил Алекс, обнимая ее еще крепче, чтобы почувствовала — он рядом. Чтобы поверила — больше не исчезнет, даже если ему придется снова переиграть смерть. — Ты ни в чем не виновата. Слышишь меня? Не виновата. Отпусти. Перестань мучиться. Теперь у тебя есть я. Это главное. Понимаешь?

— Да.

Она замолчала надолго, и Алекс уже решил, что Айя уснула, укачиваемая в его руках.

— Я не знаю, что с ним, — прошептала тихо-тихо. — Но я уверена — наш сын жив. Когда он родился, я слышала его голос. Слышала, как он кричит. Я знаю, тяжелые дети так не кричат, они молчат. Наш сын не молчал. Он был совершенно здоров, понимаешь? С ним было все в порядке — я чувствую. И он живой. Ты ведь мне веришь?

Вцепилась в водолазку, смотря на Алекса с такой надеждой, что воздух отравой показался. Он сглотнул и медленно кивнул, не сомневаясь — она увидит даже в полумраке комнаты.

— Я не верю, что Марина могла его убить, понимаешь? — не разрывая взглядов.

Алекс покачал головой. Нет, он не понимал. Женщина, которая держала в страхе собственную дочь — способна на все. Что ей какой-то младенец?

— Я знаю, о чем ты подумал, — улыбнулась горько, коснулась пальчиками его щеки. Кожу закололо от тепла ее кожи. — И я знаю, что она хотела моей смерти. Она мне призналась. Потом, когда у меня появился план.

Алекс нахмурился. Нет, он определенно зря отпустил Марину. Зря пообещал не трогать ее, если она исчезнет из жизни Айи. Зря поверил ее глазам, в которых плескалось отчаяние.

— Но она никогда бы не убила твоего ребенка.

— О чем ты говоришь, Синеглазка?

— Марина — не моя мать. Моя мама умерла при родах. Моя родная мама. Ее звали Рита и она была родной сестрой Марины.

— Ритка…Ты совсем на нее не похожа. Да и на Марину, собственно. А вот на Димку очень. Такая же голубоглазая и белобрысая, как Поляк, — улыбнулся Алекс, не до конца воспринимая слова жены, как правду. Хоть и понимал, видел — она не лгала. Да и Марине совершенно ни к чему было выдумывать такое. Но зато теперь становилось понятным ее отношение к Айе. И это нисколько ничего не облегчало, вот вообще.

— Ты знал моих родителей? — теперь в ее голосе — неверие и непонимание.

— С Димкой дружили. Его в нашу компанию Туманов привел, — запнулся на фамилии, опасаясь реакции Айи, но его девочка даже не дрогнула. — Твой отец тогда помогал здорово Лёхе с лечением сестры.

— Помогал? Каким образом?

— У Димки отец светилом медицины был. Невролог. Он как раз занимался детьми с ДЦП. И Олесю устроил в хороший интернат, сам лично следил за ее лечением и реабилитацией. А еще у Олеси уже тогда была нереальная фантазия, — Алекс потерся носом о макушку Айи, вдыхая аромат ее волос. — А у Димки — талант к писательству. Вот и спелись. Она делилась с ним своими идеями, а он записывал. Когда Олеся смогла сама держать ручку — Димка подарил ей ее первую книгу.

Улыбнулся, вспоминая, как радовалась Олеся, и как Димка кружил ее на руках. Он был единственным сыном и любил Олесю, как сестру.

— Не может быть, — уставилась на Алекса, как на восьмое чудо света. — Олеся… Эллис Фог… Папа рассказывал о ней. У меня все ее книги были с ее автографом. Она мегаталантливая писательница. Я же… — Айя встрепенулась, странно улыбаясь. Глаза вспыхнули удовольствием. Таким, какое он видел, когда она рисовала свои комиксы. — Я же иллюстрации рисовала к ее историям. Невероятно!

Нет, точно открыла восьмое чудо света. Алекс рассмеялся. И промолчал, что Олеся Туманова умерла почти год назад, так и не узнав историю своего брата.

— А вот дедушку с бабушкой не знаю совсем, — вздохнула, но глаза по-прежнему сияли, несмотря на грустные воспоминания. И Алекса это радовало. — Папа говорил, что они рано умерли. Дедушка от инфаркта, а бабушка спустя год. Просто заснула и не проснулась. Папа считал, что она умерла от тоски.

— Наверное, он был прав, — согласился Алекс, зарывшись пальцами в ее мягкие кудри, разметавшиеся по плечам. — Они были нереально счастливыми и любили друг друга больше жизни. Даже больше сына, как бы погано это ни звучало.

— Папа тоже хотел умереть, — вдруг глухо проговорила Айя. — Он ввязывался в самые сложные расследования, даже на войну корреспондентом ездил. Я восхищалась им. Для меня он был героем. Бессмертным. Смелым. А он просто хотел умереть, потому что тосковал по Рите.

У Алекса сжалось сердце от боли, отравившей каждое ее слово. И это ее «Рите» — так тошно, что захотелось воскресить Поляка и самолично прибить за всю эту боль. За то, что они все так захлебнулись эгоизмом, что едва не сломали эту маленькую светлую девочку. И Алекс в том числе.

— Они были красивой парой, — разрывая липкую паузу, мешающую нормально дышать. — Ритка была очень красивой.

— Я никогда не знала, что у Марины была сестра, — нахмурилась. — Странно так. У нас даже ни одной фотографии нет в доме: я ничего не знаю о семье женщины, что называлась моей матерью столько лет.

— Ритка была побочной дочкой твоего деда, — продолжил Алекс, не желая рассказывать Айе, сейчас такой открытой перед ним, о ее семье. Слишком много дерьма они принесли ему. Да и ей, пожалуй. Вздохнул. — И ты маленькой очень на неё походила. Поэтому я долго думал, что ты её дочь. А когда узнал о Марине, очень удивился, правда. А сейчас вот на Димку похожа, — повторил он, накручивая на палец ее закрутившийся локон.

— Почему вы расстались? — немного помедлив, спросила Айя и тут же уточнила: — С Мариной.

Алекс ждал этого вопроса и не нуждался в пояснениях, о ком речь. Он был готов к этому сейчас, как никогда.

— Первый раз по глупости, как оказалось. Марина тогда застала у меня дома Леську.

Айя непонимающе посмотрела на него.

— Тогда почти никто не знал, что Леся моя сестра. Я как-то стеснялся, что моя мать нагуляла ребенка на стороне. Это было…унизительно по отношению к отцу. Но Леську я любил и везде таскал с собой, — улыбнулся. — Многие считали нас парой. Вот и Марина решила. Глупо так, — он усмехнулся. — Только я узнал об этом буквально пару часов назад. А тогда бесился, считал, что её родители не дают нам встречаться. Что они намеренно отправили её за границу, чтобы спрятать от меня. Потом узнал, что Марина была беременна от меня и сделала аборт… — он замолчал и посмотрел на Айю.

— Нет, — вдруг возразила Синеглазка и даже головой покачала, словно убеждала его в своей правоте. — Тогда Марина не делала аборт.

Алекс замер.

— О чем ты?

Если бы не схожесть Айи с Димкой — он бы подумал хрен знает что. Видел, как бывает в жизни, когда отцы узнают о своих детях не самым радужным образом. А тут Айя со своими словами.

— Марина родила дочку, — тяжело вздохнув и положив голову Алексу на плечо, выдохнула Айя. — Девочка была пятимесячной и умерла через несколько часов после рождения. Мне жаль, — добавила тихо, заглянув ему в глаза.

Жаль? Чего? Ему не о чем жалеть. Он даже ничего не почувствовал. Только пустота. Звонкая, как в новом доме, где ничто не скрадывает шаги и звуки. Где все резонирует с ее словами, но никак не отыщет брешь в его глухоте.

— Лешка?

Коснулась ладошкой его щеки. Алекс улыбнулся, только Айю не впечатлила его гримаса. В синих глазах сверкнули слезы.

— Все хорошо, Синеглазка. И не вздумай реветь.

Она кивнула и шмыгнула носом. А потом вдруг рассмеялась тихонько. Алекс готов был слушать ее смех, радостной капелью заполнявший его пустоту, всю жизнь. И был уверен — не наслушается.

— Ты очень красивая, — прошептал, оглаживая ее личико.

Румянец залил ее щеки: от скул до самых милых ушек, — которые, Алекс помнил, были ее эрогенной зоной. И он не преминул этим воспользоваться, слегка прихватив зубами мочку с золотым гвоздиком сережки.

Она ойкнула и мягкая кожа шеи покрылась мурашками, а венка запульсировала чаще. Алекс пощекотал языком за ушком, ловя ее удовольствие в тихом стоне. Синеглазка же слегка наклонила голову, подставляясь его ласке. Волосы убрала, обнажив шею. Алекс проложил дорожку из невесомых поцелуев. Слегка прикусил плечо, вызвав новый вздох то ли возмущения, то ли удовольствия. Алекс довольно улыбнулся, втянув кожу, оставляя на ней красный след. Оторвался, завороженный, как его засос наливался багрянцем. Его метка. Глубокое, рычащее чувство собственника поднималось откуда-то из глубин его нутра. Острое и завораживающее, которое не хотелось сдерживать. И плевать на все. Ухмыльнувшись, Алекс лизнул кожу вдоль тонкой венки, укусил и тут же зализал, ощущая просто дикое, испепеляющее здравый смысл, удовольствие.

— Тебе придется подарить мне свою водолазку, — хохотнула она, не делая попытки отстраниться.

— Черта с два, — прорычал Алекс, снова припав к нежной и сладкой коже. — Пусть все знают, что ты — моя.

— Да ты жуткий собственник, Туманов, — рассмеялась и тут же замерла. Алекс губами ощутил, как она вся натянулась.

А он и ухом не повел, запустил руку под покрывало, нащупал ее грудь, сжал, кайфуя, насколько идеально она умещается в его ладони. Тяжелая и уже не маленькая, но все такая же идеальная.

— Леш, — позвала она так тихо, что он скорее почувствовал, чем услышал.

— М? — отозвался, перекатывая между пальцами затвердевший сосок. Примерялся, как бы половчее вытряхнуть Синеглазку из ее кокона, уложить на спину с широко разведенными ножками и…

— Я не поверила, — ее слова разбили вдребезги все фантазии. — Ни одному слову из той папки не поверила.

Алекс провел пятерней по бритой голове, с трудом сдерживая мат, вертевшийся на языке.

— Синеглазка, твою мать… — выдохнул вместе с непонятной злостью.

— Прости, — прошептала испуганно.

— Да за что? — разозлился окончательно, поймав ее полный страха и сожаления взгляд. Да что ж такое?

— Я же назвала тебя…я знаю, что… — она говорила сбивчиво, кусая губы, — знаю, что это…в общем, я…

— Помолчи, — перебил резко и плотнее закутал ее, избавляя себя от искушения. Айя вернула его в прежнее русло их встречи. — Мне абсолютно плевать, как ты меня называешь. Хоть чертом лысым, ей-богу.

— Как? — ахнула, уставившись на него, как на умалишенного. Таким он себя и ощущал, растолковывая этой невозможной женщине очевидные вещи.

— А ты хотела, чтобы я сейчас тебе сцену ревности к самому себе устроил? Самой не смешно?

— Да уж, глупо и правда, — согласилась почти сразу.

— Я столько лет прожил Тумановым, что иногда кажется — им и стал. Я на собственную фамилию не реагирую, поэтому Тимур меня детским прозвищем зовет.

Айя расслабилась в его руках, и страх стерся чистой синевой глаз.

— Как это произошло? — нащупала его ладонь, сплела их пальцы. — Почему ты стал Тумановым?

— Потому что того, кем я был на самом деле, убили, — Алекс тяжело выдохнул, вспомнив, как разбили группу медиков, поставляющую медикаменты пострадавшим в горячие точки. Он был тогда в той группе. И уцелел только потому, что его спас Туманов. Спас, вместо того, чтобы убить. Как должен был. — Меня заказали так же, как отца. Как маму. Но я выжил. В госпиталь попал вместе с Лёхой. Ему повезло меньше. Шансов выжить у него не было. Тогда я и решил стать Тумановым для всех.

31

Конец апреля.

— Заказали? — ее вопрос провонял страхом. Алекс сглотнул, понимая, почему она испугалась. Помнил, как ее трясло от слова «охота». И сейчас он с размаху толкнул ее в те же эмоции, в ту боль.

Крепче к себе прижал, даже через покрывало ощущая ее дрожь. Мысленно обозвал себя придурком, но отступать уже нельзя.

— Моего отца заказал его однокурсник, коллега и лучший друг. Академик и педагог, — Алекс сцепил зубы, сдерживаясь, чтобы не назвать его имя. Он чувствовал, что Айя сейчас не выдержит, узнав правду о своём деде. — Мне понадобилось много времени, чтобы втереться к нему в доверие. Чтобы он поверил, что я искренне загорелся его идеей о создании сверхчеловека.

— Ты так сразу узнал его? — не поверила она.

— Нет, что ты, — с усмешкой. — Я просто был убежден, что отец погиб из-за его секретных экспериментов. И единственный, кто мог пролить свет на всё это, был друг и соратник отца. Тот, кто подсадил отца на эти бредовые фантазии. Тот, кто, по словам отца, руководил лабораторией. Разговаривать с ним в открытую я побоялся, да и беседовали уже менты. Решил, что с дипломом хирурга добраться до истины…

Бой настенных часов оборвал Алекса на полуслове. Один, два… Алекс посмотрел в сторону кухни, откуда доносились звуки. Когда-то часы звенели тройными, звонкими ударами. Сейчас били глухо и обречённо.

— Я понял, что подобрался слишком близко, когда погибла мать…

Алекс тогда в госпитале лежал с Лехой. В новостях увидел репортаж о смерти судьи и все…в этот момент понял, что ему нет дороги обратно. В этот момент Леха Туманов скончался, не приходя в сознание. Полевой госпиталь разбомбили на третьи сутки после смерти Лехи. Тогда, дожидаясь спасательного вертолета, Алекс исполосовал собственное лицо первым, что нашлось подходящее. Что это было — Алекс не помнил сейчас. Только боль, острую, бьющую по затылку. И имя погибшего друга.

— Отца не стало, когда я еще пацаном был, — сипло, в самую макушку, втягивая аромат ее волос, удерживающий его в реальности. — Это случилось в ноябре… Фура стояла поперёк трассы аккурат за «слепым» поворотом, — слова давались ему с трудом. — Тогда первые морозы как раз ударили… Мокрая после дождя дорога превратилась в каток… Наша машина влетела в скалы… Отец погиб на месте, а я два месяца провалялся в коме. А потом ещё три года учился ходить заново. Отчим оставил карьеру гонщика и устроился на более безопасную работу, матери я почти не видел. Та уходила рано, а возвращалась, когда я уже спал. Рядом всегда была только Леська…

Он осёкся, глянув на Айю. Та притихла в его руках, слушая, но дрожать так и не перестала. У Алекса заныло в груди. Но он не шелохнулся, не проронил больше ни слова. Не стал говорить, как сестра дважды вытаскивала его из петли, когда от него отвернулись друзья. Вернее те, кого он считал таковыми. Как выносила из-под него «утки» и отмывала от блевотины после очередных приступов головной боли, пока отчим вкалывал на двух работах, а мать проводила очередное заседание суда. Как на своих хрупких плечах вытягивала его на улицу, а потом часами возила в инвалидной коляске по городу. Она же без конца водила к нему Игната со Сварогом. Они втроём и не дали Алексу свихнуться от чувства неполноценности, помогли встать наноги. Он не хотел рассказывать об этом даже Айе. Понимал, что тогда она станет его жалеть. А он нуждался не в жалости, а в её любви.

— Леська меня выходила, — коротко и без подробностей. Так будет правильней.

Айя молча приняла его выбор: ничего не спрашивала, только всхлипывала тихонько.

Так и просидели в тишине. Она — всхлипывая, он — баюкая ее как маленькую хрупкую куколку.

— Зачем? — прошептала, шмыгнула носом. — Ты ведь выжил. К чему нужна была эта маскировка? Нет, ты сказал, что ты должен был умереть…но ведь ты знал, кто убийца. Почему спрятался? И столько лет…

«Чтобы снова не убили», — так и хотелось сказать, но он сдержался. Сказал совсем другое, что тоже было правдой. Сейчас он это знал, а тогда им руководил страх за собственную шкуру и желание отомстить любой ценой.

— Из-за Леськи. Если бы вернулся Леня Костромин, Леся могла пострадать, а я не мог этого допустить. Она единственная, кто у меня тогда остался.

— А как же твои близкие? Близкие Алексея? Разве они ничего не поняли?

— Некому было. Мои родители погибли, Лёхины тоже… — Алекс немного помолчал, вспоминая как еле оттащил озверевшего Лёху от отчима. Лёха забил его гаечным ключом. Так же как тот запинал ногами Лёхину мать. Алекс до сих пор помнил то кровавое месиво, в какое его друг превратил отчима. От трупа они избавились вместе. Потом их с сестрой взяли под опеку родственники отчима. И жизнь вроде наладилась, пока Лёха не пропал… — Да и маскироваться пришлось не особо. Лёху много лет близкие не видели, да и изменился он очень. Не осталось и следа от нашей былой схожести. Да и меня потрепало неслабо, — он сжал и разжал ладонь. Рассказывать Айе о том, что он сам изуродовал себе лицо до неузнаваемости, не стал. — Впрочем, маскировка не особо и помогла. Академик сбежал.

— И ты нашел его… — она не спрашивала: знала, хотя никто точно не мог ей рассказать. Но говорила твердо, ни на секунду не сомневаясь в том, что он даже мертвеца из ада достанет. Так чувствовала его?

— Нашел…

…Маленький курортный городок в Альпах в этом январе пользовался невероятной популярностью. И Алексу не составило труда влиться в неиссякаемый поток туристов, желающих отдохнуть на заснеженных горных склонах. Нужный ему дом находился на окраине посёлка, недалеко от лыжной трассы. Алекс всё-таки нашёл старого академика. Благодаря Марине, которая приезжала сюда после взрыва, где «погиб» сам Алекс. Спустившись вниз, Алекс спрятал лыжи в сугробе и, петляя между одинокими деревьями, вышел к двухэтажному деревянному дому. Тёмная дверь была не заперта. Словно его ждали.

Осмотревшись по сторонам, Алекс тихо вошёл и замер на пороге. В нос ударил аромат сигары: пряный с примесью влажной травы и ноткой шоколада. Детский страх, давно затихший и сменившийся рассудительной осторожностью, неожиданно сковал сердце, парализовал разум. Он с той самой проклятой ночи помнил этот запах…запах смерти. Мурашки пробежали по телу, впиваясь в кожу сотней ледяных игл. Он коротко выдохнул и ступил на паркет. Прикрыл двери, достал из кобуры пистолет, снял с предохранителя, проверил глушитель. Втянул носом пропахший елью и сигарами воздух. Травянисто-шоколадный запах не давал нормально дышать, дурманил разум, оживлял прошлое. Но он упорно гнал от себя мысли. Ещё будет время забыться воспоминаниями. Сейчас его нет. Как собака, Алекс шёл на запах, терзающий его с детства. Мерещившийся повсюду, не дававший спать. Жить…

Он миновал холл с наряженной ёлкой, длинный коридор с рядом одинаковых и запертых дверей. Одна была приоткрыта. В самом конце. Он остановился, прислушиваясь. Из кабинета доносился мужской, прокуренный голос. Ледяной и жесткий. В проёме появилась немолодая рука с тёмной сигарой. Исчерченная морщинами и лишённая мизинца. В памяти всплыли картинки давней аварии.

Разбитое лобовое стекло… Окровавленный отец за рулём… Ещё живой… Скрип искорёженной двери… Чья-то рука в перчатке с «пустым пальцем»… Резкий, заполнивший салон машины запах, который преследовал Алекса всю жизнь. Чёрное дуло у головы отца… И хлопок, будто лопнул пакет кефира…

Алекс вытер выступивший на лбу пот и толкнул дверь. Та с размаху стукнулась о стену. Человек, сидящий в кресле, выронил сигару и резко обернулся. На Алекса смотрели серые глаза человека, убившего его родителей. Человека, которого Алекс искал долгие годы. В один миг лёд в непроницаемом взгляде растаял, уступая место дикому, первобытному ужасу. Старик схватился за горло.

— Ты? — прохрипел он. — Не может быть…

Алекс не ответил. Поднял пистолет.

— Ты что, сынок? — старик попытался встать, но не смог. — За что?..

Стиснув зубы и сдерживая горячую ненависть, подтачивающую изнутри, Алекс вынул из внутреннего кармана чёрно-белое фото родителей и положил на стол перед седовласым стариком.

— За них, — выдохнул он.

Взглянув на снимок, старик совсем сдал. Исчезли последние признаки человечности. Мерзкая гримаса перекосила морщинистое лицо.

— Ублюдок всё-таки выжил и явился сюда, чтобы отомстить? — и рассмеялся. Хрипло и жестоко. — Кишка тонка! Ты же, как твой папаша — трус и слюнтяй. Ну, давай стреляй. Ну… — старик поднялся, смял фото и посмотрел на Алекса. Что он там увидел, известно ему одному. Но он весь сжался, сразу стал никчёмным.

Алекс усмехнулся, опустив пистолет. Страха не осталось, потому что некого было бояться. Ненависть тоже отпустила Алекса из многолетних объятий. Ему больше не нужно было мстить. Жизнь давно рассчиталась за него, отняв у старого, одинокого академика самое дорогое — власть.

Алекс развернулся, чтобы уйти, как вдруг замер. Почувствовал, что ему смотрит в затылок дуло пистолета. Гнусное, параноидальное чувство, преследовавшее его с армии. Сердце гулко стучало в висках. Раз, два. Алекс обернулся. На него смотрело чёрное дуло револьвера. Три, четыре. Рука старика была твёрдой, а в глазах — сомнение. Пять, шесть. Рефлекторно вскинул руку с пистолетом. Следом прогремел выстрел. Алекс среагировал быстрее и старый академик рухнул в кресло с черной дыркой в голове…

― Лешка… ― тихий голос вытряхнул из воспоминаний. ― Все хорошо, слышишь? ― Выбралась из своего кокона, взяла в ладони его лицо, большим пальцем мягко погладила обожженную щеку. ― Мне все равно, что было. Все равно, слышишь?

Он слышал и понимал, о чем она говорит. И не верил, что она так легко принимала его таким, какой он есть. Со всеми грехами и демонами прошлого.

― И тем бумажкам я не поверила. Ни одному Алинкиному слову.

А зря, подумалось Алексу. Потому что в тех бумажках его персональный ад. И пусть он никого не убивал собственными руками, но до сих пор помнил вонь горящей плоти. До сих пор слышал рев жадного огня крематория и детский плач в застекленных палатах. Несуразные, загнанные, эти дети походили на подопытных крыс в стеклянных колбах: маленькие и точно знающие, что их ждет впереди. Большинство из них не помнило даже собственного имени, многие сдались, понимая тщетность попыток спастись. И лишь единицы боролись до последнего вздоха. Синеглазка же умудрилась еще и девчонку спасти. Ту, что перелопатила ее веру в него и у которой мог быть их сын.

― Ты мне веришь?

Алекс кивнул. Он верил. Синеглазке, ее широко распахнутым глазам, выворачивающими его наизнанку своей искренностью и чистотой. Верил, потому что не мог иначе. Если не доверять ей, то он свихнется точно.

― А ты мне? ― спросил хрипло. ― Ты мне веришь?

― Верю, ― ответила, не задумываясь.

― Тогда ты должна знать, что Алина не врала тебе. Я убил твоего отца, ― жестко, уверенный, что каждым словом убивает ту, что любил. Но он не мог иначе. Она должна знать правду, чтобы принять его или возненавидеть. И он заговорил, вспоминая, как узнал, что Димка собирает на него информацию. Как Леська пыталась с ним встретиться, отговорить от необдуманных шагов. А Поляк просто хотел вытащить Алекса из этого дерьма. На ту встречу Алекс приехал вместе с академиком. Тогда, в то серое туманное утро, Алекс убил своего друга, выбрав месть. Димку убили у него на глазах, тем самым показывая ему, Алексу, его место. Леська с Игнатом опоздали буквально на несколько минут. Тогда при Димке нашли тот самый компромат, который сгорел в печах крематория академика. А через два дня накрыли и саму лабораторию. Тогда они спасли многих, но Димку этим было не вернуть.

― Димка подстраховался, оставил копии документов Лехиной сестре. Кто же мог подумать, что спустя столько лет он попадет к Алине, а та принесет его тебе, ― криво усмехнулся. Никто даже и не предполагал, что академик доберется до Олеси, а та, перепуганная, прилетит к нему. Только встретит не Алекса, а Серегу. А потом погибнет. И Алекс был уверен ― академик приложил к этому руку. И смерть для него ― слишком легкое наказание, только время не отмотать назад. Алекс отомстил: за родителей, за Тумановых, за Поляка и искалеченную жизнь своей Синеглазки. Отомстил, только легче не стало. Вместе с дырой в голове академика Алекс продырявил и себя. И теперь ветер свистел внутри, выметая те крохи человечности, что еще оставались.

― Ты не виноват, ― всхлипнула, качая головой. Кого убеждала? ― Не виноват, ― повторила твердо, не позволяя ему ответить. Не оставляя и шанса демонам прошлого. Говорила и каждым словом латала его дыру. Больно и неуклюже, но эта боль отрезвляла. Напоминала, что он еще живой. И что нужен. Ей нужен. ― Папа знал, на что шел. И никто не смог ему помешать. Ты не виноват. Не виноват. Он сам, понимаешь? Он сам искал смерти. И он ее нашел. А ты…ты спас меня, слышишь?

Толкнула кулаком в плечо, отрезвляя.

― Меня и еще многих, кто мог бы пострадать от тех экспериментов. Слышишь? Спас! Ты не убийца! Ты самый лучший! Слышишь! И мне плевать, что было. Плевать, какое ты носишь имя. Ты это ты. Ты нужен мне настоящий, понимаешь?! ― Сорвалась на крик. ― И я люблю тебя, черт бы тебя побрал! И не смей…никогда больше не смей так говорить…не смей…

Алекс смотрел на свою девочку, раскрасневшуюся, с твердой решимостью в потемневших глазах, и чувствовал себя самым счастливым. Потому что она верит в него. Потому что чувствует его боль, как свою. Потому что любит, несмотря ни на что.

― Люблю, ― выдохнул ей в губы и тут же завладел ими, целуя.

Поцелуй был долгим. Их языки сплетались в мучительно медленном танце страсти, оглаживая и слизывая кровь с искусанных губ.

Алекс уложил Айю на спину, раскрыл одеяло, наслаждаясь видом ее обнаженного тела. Ласкал взглядом. Пальцами сжимал темные горошины сосков, не сводя с ее груди полубезумного взгляда. Он хотел ее. Войти до упора уже возбужденным членом. Ощутить огонь ее желания. Ловить ее всхлипы. И двигаться. Неистово. Доводя свою девочку до оргазма. Он хотел и не двигался, только перекатывал между пальцами ее соски.

Она потянулась к нему сама.

― Сними, ― дернула за водолазку. Алекс стянул ее через голову, отшвырнул за спину и тут же поймал блестящий слезами взгляд Айи. Замер, выжидая. Давая ей время привыкнуть к нему вот такому: изрезанному, изорванному и залатанному шрамами.

― Лешка… ― ладонями накрыла его грудь со шрамом после торакотомии[1]. ― Сердце мое…

Потянула его на себе, губами касаясь линии шрама. Выбивая дыхание каждым прикосновением. Ничего не видя сквозь странный туман.

Только когда поймал ее перепуганный взгляд, опомнился. А она провела подушечкой большого пальца по его щеке, стирая его…слезы?

― Тебе больно?

Он мотнул головой, потому что онемел. Рванулся к ней, сминая ее губы.

Они снова занимались любовью. Жадно, торопливо. А когда они смогли нормально дышать, еще долго просто лежали, слушая сердцебиение друг друга. Снова одно на двоих

__________________________

[1]Хирургическая операция, заключающаяся во вскрытии грудной клетки через грудную стенку для выполнения хирургических вмешательств на легких, сердце или других органах, расположенных в грудной клетке.

32

Конец апреля.

Глеб Рощин дочитал последнюю строчку и взглянул на лежащего рядом белобрысого мальчугана. Тот спал, тихо посапывая и сжимая маленькими пальчиками палец Глеба. Рощин отложил детскую книжку в яркой обложке и, поцеловав малыша в макушку, осторожно вытянул палец из цепкой хватки мальчугана и прикрыл его мягким пледом. Малыш не шелохнулся, снова сжав кулачок, глубоко вздохнул. Каждый вечер они вдвоём неизменно укладывались в гостиной на разложенном диване, рассматривали картинки на большом экране, а потом Глеб читал сказки, пока малыш не засыпал, так и не дождавшись маму.

— Сладких снов, — шепнул Глеб, поднявшись.

Боль острыми когтями вгрызлась в правую ногу, судорогой стянула мышцы. Глеб пошатнулся, рукой упёршись в бильце дивана, а другой ожесточённо растёр бедро до жжения в ладони. Мышцы расслабились, но боль раскалённой занозой въелась до самых костей. Стиснув зубы, Глеб оттолкнулся от дивана и похромал на кухню, где оставил лекарство, волоча за собой немеющую ногу.

Заветный пузырёк с обезболивающим стоял на обеденном столе с неубранной посудой, оставшейся после праздничного ужина. Рухнув на табурет, Глеб схватил лекарство, высыпал на ладонь две маленьких белых таблетки и проглотил, не запивая водой. Спустя время боль смазалась, ослабила хватку, и Глеб смог перемыть посуду и заварить кофе.

Размешивая в чашке сахар, он думал, где сейчас может быть Алина. Столь позднее (на электронных часах холодильника светилось 23:57) кофепитие давно превратилось в своеобразный ритуал ожидания. С того самого дня, как Алина заявилась к нему с младенцем на руках и просьбой приютить ненадолго. Ненадолго не вышло — Глеб упрямо оставлял их у себя каждый раз, когда Алина собирала вещи, чтобы уйти. Он настолько привязался к маленькому Матвею, которому сегодня стукнуло полгода, что совершенно не представлял своей жизни без его захлёбывающегося смеха и не по-детски серьёзных серо-голубых глазёнок. Глеб научился готовить молочные смеси и менять подгузники; умело переодевал Матвея в любой ситуации; не спал ночами, когда у Матвея начали резаться зубы, носил его на руках, рассказывая всякую ерунду, когда малыша беспокоили колики. Знал наизусть не одну сотню детских сказок, в стихах и прозе, которые приходилось покупать чуть ли не каждый день, потому что Матвей запоминал их всего после первого прочтения; и пересмотрел множество отечественных и зарубежных, старых и новых мультфильмов. Он стал самой настоящей мамой, не забывая заменять Матвею отца. Он ходил с ним гулять: неделю назад они впервые побывали в зоопарке и еще пятимесячный Матвей перездоровался за лапу едва ли не с каждой обезьяной и едва не лишил хвоста старого верблюда. А сегодня, например, научились самостоятельно сидеть. И хоть завалились почти сразу — не беда — зато усесться снова получилось. Самостоятельно.

Жаль только Алина не видела, не пришла пораньше, не позвонила. Напрочь забыла о дне рождения сына. Впрочем, Глеб уже успел привыкнуть, хоть и не понимал, что её гнало прочь от родного ребёнка. Материально они ни в чём не нуждались — Глеб хорошо зарабатывал — крыша над головой имелась, да и полноценная семья вполне могла сложиться, если бы Алина приняла его предложение пожениться. Но она упрямилась и отмалчивалась, когда Глеб начинал допытывать её, чем она занимается. И всё грозилась уйти, если он не перестанет доставать её расспросами. И он переставал, не мог позволить себе потерять Матвея.

Она вошла тихо, но Глеб услышал, как щёлкнул замок и зашелестел пакет. Он вышел в коридор. Алина стояла, притулившись к закрытой створке двойной двери, в щёлку глядя на спящего Матвея.

— С днём рождения, малыш, — тихо произнесла она, повесив на ручку пакет с подарком.

— Кофе хочешь? — предложил Глеб.

— Нет, спасибо, — не поворачиваясь, ответила Алина, сильнее натянув капюшон. — Я в душ и спать, если можно.

— Конечно.

Глеб отступил, пропуская Алину в ванную. Не снимая капюшон, она проскользнула мимо, даже не взглянув на Глеба. Что это с ней? Обычно она раздевалась, едва переступала порог квартиры. И непременно одаривала радушного хозяина какой-нибудь колкостью. А тут вежливая такая и не разулась даже — Глеб не увидел кроссовок, в которых Амина ушла ещё утром.

Она провозилась в ванной дольше обычного, после чего на цыпочках прошмыгнула в спальню напротив комнаты Матвея. Решила не тревожить сына? Это хорошо. Удобнее будет разговаривать, но сперва Глеб вошёл в ванную. Стёкла душевой кабинки не запотели; Глеб потрогал кран душа — тот был закручен до упора, как это обычно делал он сам. После Алины всегда вода слегка подтекала, значит, она не принимала горячий душ, как обычно. Пол сухой и никаких следов, что его вытерли. Глеб провел подушечками пальцев по холодному бортику ванной. Влажная. Интересно, что же она тут делала? Зубная щётка сухая, мочалка мокрая, но мыло осталось запечатанным (Глеб только сегодня купил новый кусок) и бутылки с шампунями и гелями стояли нетронутыми. Выходит, не мылась. Непонятно. Глеб покрутился по комнате и наткнулся взглядом на полотенце, брошенное в корзину с грязным бельём. Утром корзина была пуста. Полотенце мокрое и с одного края испачкано чем-то красным. Кровь. Твою ж мать!

Глеб швырнул полотенце обратно и влетел в спальню. Включил свет. Алина подскочила на кровати.

— Рощин, ты охренел, что ли?! — заорала она, прожигая Глеба разъярённым взглядом.

— Не ори, ребёнка разбудишь, — невозмутимо ответил он, закрыв дверь. Он увидел всё, что хотел. Воспалившаяся царапина на щеке, ещё одна на шее.

— Чего тебе надо?

— Твою рану осмотреть, — кивнул он на припухшую щеку и присел на край кровати. Ногу дёргало и кололо, но он терпел. Сейчас не до его болей.

— Не надо ничего смотреть, — дёрнулась она, когда Глеб взял её за подбородок и повернул расцарапанной щекой к себе. — Рощин, иди спать, — прошипела она, мотнув головой. Но Глеб не отпустил.

— Сиди уже и не брыкайся, — он отодвинул воротник футболки. Длинная багровая полоса тянулась от уха до впадинки на шее. — Где тебя так угораздило?

— Об ветку поцарапалась, — огрызнулась Алина.

Глеб не ответил.

— Хватит уже, — рыкнула Алина, высвободившись из хватки Глеба. — Всё, удовлетворил своё любопытство? Ещё что-то?

— Дура ты, — фыркнул Глеб, поднявшись. — Но рану обработала правильно. Несколько дней, и затянется. Правда шрам на шее может остаться. Я надеюсь, ветка не ядовитая была.

— А мне-то откуда знать? Ветка как ветка. Обычная.

— Если обычная, тогда я спокоен, — кивнул Глеб, клацнув выключателем. — Доброй ночи.

— Зачем?

Глеб замер в дверях. Из коридора пробивался слабый луч света.

— Что зачем?

— Зачем ты возишься с нами. Переживаешь, заботишься. Обо мне. О Матвее. Зачем мы тебе?

— А ты не допускаешь, что я могу любить вас? — Глеб посмотрел в её темные глаза с лунным отблеском. Так странно, но именно сейчас они впервые казались Глебу по-настоящему живыми.

— Любить? За что? Ты ведь не знаешь, какая я, Глеб.

— Я знаю, — улыбнулся он, присев рядом и проведя рукой по её растрёпанным волосам. — Ты колючий кактус, который иногда выпускает нежный цветок.

— А ты романтик, Глеб, — она встала и подошла к окну. — Если бы я могла плакать, то непременно разревелась, но я… — она осеклась. Лунный свет окутывал её серебристой шалью и делал такой притягательной, как никогда. — Я плохая, Глеб, — она обхватила руками плечи. — Очень плохая.

— Не бывает плохих или хороших, — возразил он, подойдя ближе, и укутал её в одеяло. — Бывают правильные или неправильные поступки. Но всё можно исправить, поверь, — он притянул дрожащую Алину к себе, коснулся губами влажных волос. — И мы исправим. Вместе.

Она покачала головой.

— Ничего мы уже не исправим, Глеб. Поздно.

Высвободилась из его объятий, забралась на кровать, глянула исподлобья.

— Иди спать, Глеб. Не нужна мне твоя любовь. И да, — снова остановила в дверях, — завтра мы уйдем. Спасибо за приют.

— Я не отпущу, — твердо, не смотря на нее. Сжал кулак, уперся в дверной откос.

— Привяжешь? — хмыкнула.

— Если понадобится, — ответил совершенно серьезно.

Она не поверила.

А ранним утром Глеб поймал ее у входной двери.

— Что, привязывать будешь? — криво усмехнулась, скрестив на груди руки.

— Не надо, Алина. Не делай то, о чем будешь жалеть.

— Опоздал ты, Глеб. Моя точка невозврата уже пройдена. Так что извини, но мне нужно идти.

Застегнула молнию на куртке, накинула на голову капюшон и взялась за дверную ручку. Он не хотел. Не хотел говорить ей. Думал, выберет подходящее время, когда ночью, наконец, обо всем догадался. Сложил два и два и четыре, наконец получил. Но она не оставляла ему выбора.

— Я все знаю, Алина.

Она замерла, обернулась резко. Из-под капюшона выбилась черная прядка. Глеб подавил острое желание накрутить ее на палец. Ладонью уперся в стену, поймав ее темный, что грозовое небо, взгляд.

И неожиданно вспомнил, как учил её стрелять в тире конторы, где тогда ещё служил опером. Правда пистолету она все-таки предпочла ножи. В их метании она стала профи — Глеб ею гордился. Вспомнил и о том, как она частенько ездила с ним на места преступлений. Поначалу Глеба это злило, особенно после личной просьбы генерала Барцева, приёмного отца Алины. А потом он привык. Она была очень наблюдательной девочкой и могла стать отличным следователем. Но выбрала журфак. Потом уехала на стажировку за границу. Полгода они переписывались, после Глеба комиссовали. От него ушла жена. И он надолго потерял связь с Алиной. А потом она неожиданно пришла в гости. Она вытащила его из глубокой депрессии, помогла организовать собственное сыскное агентство. А когда однажды наткнулась на одно старое дело, по которому Глеб работал уже частно, — сильно изменилась. С Глебом разругалась и вновь надолго пропала из его жизни, чтобы свалиться как снег на голову вместе с ребёнком на руках. Она никогда ничего не рассказывала, не отвечала на его вопросы и бесконечно где-то пропадала. А Глеб занимался Матвеем. И не заметил, как за каких-то шесть месяцев привязался к мальчику, как к родному. Он даже предлагал Алине выйти за него замуж и усыновить Матвея. Но она восприняла его предложение по-своему и собрала вещи. Глеб не смог их отпустить. И сейчас не мог, потому что чувствовал — она не вернется.

Алина смотрела на него и ждала. А Глеб не торопился говорить, тянул время, которое пока играло в его пользу.

— Брось, Рощин, — качнула головой, улыбнулась, думая, что раскусила его, — я знаю, что ты задумал. Время тянешь. Думаешь, передумаю уходить? Ничерта ты не знаешь. Потому что нечего…

— О тебе, Айе и о Матвее, — перебил Глеб, наблюдая, как схлынули краски с ее красивого, несмотря на все еще воспаленную царапину, лица. — Он ведь не твой сын, да?

Она дернулась и вжалась в стену, словно ее ударили. А в темных глазах мелькнула злость, вспыхнула да там и осталась, съедая ее саму изнутри.

— Не твой, — вместо нее ответил Глеб. — Зачем ты его выкрала? Неужели не знаешь, что мать без своего ребенка — лишь тень?

— Тебе бы книги писать, Рощин, — прохрипела Алина, обхватив себя руками. — Думаешь, моя мать сильно обо мне страдала? Нет, Рощин, не страдала. Она меня бросила. Выбросила на помойку, как ненужную вещь. Зато с этой…играется. У…этой есть все. Все, что должно было принадлежать мне. И никогда не будет, Рощин. Но тебе этого не понять. Ты же вырос в счастливой семье.

— А ты? — боль скручивала в жгут, но он терпел, потому что если даст слабину — потеряет ее навсегда. — Барцевы любят тебя. Разве нет?

— Для Барцевых я всего лишь замена. Не потеряй они сына — не нужна была бы и я им.

— Чушь, — возразил устало. — Я знаю, как генерал вымаливал тебя, когда ты лежала в больнице с пневмонией и врачи не могли сбить температуру несколько дней. Ты просто сгорала. А Барцев…закоренелый атеист в церкви поселился…он три дня оттуда не выходил…молился. А ты говоришь: замена. Ты просто ищешь поводы, чтобы всех ненавидеть. Но ведь не все твари в этой жизни, Алина.

— На себя намекаешь? — язвить пыталась, но голос треснул.

— Подумай о Матвее, — покачал головой. — Думаешь, он тебе спасибо скажет, когда узнает правду? А ведь он узнает, Алина. Алекс землю рыть будет, но найдет вас. И сына найдет. Как думаешь, что он с тобой сделает?

— Алекс Туманов мертв, — прорычала. — Из-за этой твари мертв. А я еще жалела ее. Спасти хотела. А она отняла у меня единственно дорогого человека, спасшего мне жизнь.

— Да живой он, — теперь в голосе Глеба сквозила усталость. Боль делала свое дело: отнимала все силы, и стоять с каждой минутой становилось все труднее. Но Алине нельзя показывать слабость. Сбежит. А он догнать не сможет.

— Как? — в два шага оказалась рядом с ним, прожигая взглядом. А сама дрожала — Глеб даже сквозь одежду видел, как ее потряхивало, хоть она и старалась контролировать себя. — Я же видела…я…

— Что ты видела? Взрыв?

Покачала головой, растерянная.

— В больнице была вместе с Айей, когда ей сказали…

— Я не знаю, что говорили, но я знаю, что уже месяц по его просьбе ищу Матвея.

— Ты? — прищурилась, губу закусила.

— Я же сыщик, Алина, — дернул плечом и привалился к стене. Чертова нога. Как все не к месту сейчас. Не вовремя.

— Давно догадался? — шагнула еще ближе. Теперь Глеб чуял запах ее парфюма: едва уловимый, с горькой ноткой.

Нет, но это неважно. Хотя стоило догадаться раньше. А он лишь ночью понял, когда позвонил Тимур Крутов и дал новую подсказку: у сына Алекса разноцветные глаза. Примечательная генетическая мутация, но не единичная. Вот только Глеб Рощин не верил в совпадения. А когда Тимур поделился своими подозрениями об Алине Барцевой, Глеб вспомнил, что видел статью Алины о детской смертности и список роддомов, одним из которых был тот, где рожала Айя. А еще они были знакомы. И в день гибели Алекса, Алина приходила к Айе. Кроме того, Глеб выяснил о связи Алины с Павлом Дергачевым, бывшим парнем Айи, который в день родов был в клинике. Для этого пришлось залезть в телефон Алины, который она бросила в ванной. Его номер значился в контактах. Тогда Глебу пришлось тряхнуть стариной и взломать базу оператора связи. Все сошлось, когда он восстановил все удаленные смс-сообщения с телефона Алины.

До последнего не верил, что его Алька, которая однажды вытащила его из такого дерьма, что и черту не пожелаешь — сама по уши увязла в вонючей мести. Ее взгляд развеял все сомнения, как и ее слова.

— Это неважно, — выдохнул, осторожно перенес вес тела на здоровую ногу. — Важно, чтобы ты не наделала глупостей. Слышишь?

— Глупостей… — ухмылка исказила ее тонкие губы. — Убийство — тоже глупость, как считаешь?

Глеб даже не дернулся. Нечто такое он и предполагал, когда понял, о чем и кому Дергачев рассказал правду. И кровь на полотенце, ссадины на лице от ветки. И ее вчерашнее «ничего уже не исправить». Все он понял, не дурак.

— Верни Матвея Айе. Она — не твоя мать. Он ей нужен, понимаешь? К тому же… — чертова боль! Глеб сцепил зубы, растер сведенное судорогой бедро. Алина проследила его движение и на мгновение в ее взгляде блеснула жалость. Но тут же стерлась огнем не стихающей злости.

— Договаривай, Рощин, — хмыкнула. — А то время поджимает, знаешь ли.

— Матвей твой брат, — затылком уперся в стену, не сводя глаз с Алины, замершей в немом изумлении. — Твоя мать, Марина Нежина, родила тебя ещё девчонкой. Родила от Леонида Костромина, который долгие годы жил под именем Алексея Туманова.

— Откуда ты…

— Сорока на хвосте принесла, — огрызнулся. — Я же не пальцем деланный, Алька, — впервые за долгие годы назвал ее давним именем. Она вздрогнула, даже на шаг отступила, словно он ее толкнул со всей силы. Стеной уперлась в стену напротив Глеба.

— Не может быть, — прошептала, стянув с головы капюшон. Черные волосы рассыпались по плечам. А глаза потухли, блеснули слезами.

Неужели получилось? В комнате за спиной закряхтел Матвей. Глеб прислушался: тишина. Заглянул в комнату. Спит Матвей, раскинув ручки и ножки. Смешной. Улыбнулся и тут же ощутил Альку. Замерла рядом, неотрывно смотря на мальчугана. На лице — непроницаемая маска, а во взгляде…ничего. Пустота, от которой выворачивало наизнанку.

Глеб обнял ее за плечи, притянул к себе.

— Все будет хорошо, Алька. Просто верь мне.

— Да, Рощин, все будет хорошо, — вздохнула, а потом: — Прости…

Он не понял, что произошло. Острая боль выжгла сознание, оглушила хрустом сломанной кости. Глеб взвыл, съехав по стене на пол.

— Алька… — просипел, захлебываясь болью. — Что ты…

Не договорил, судорога скрутила, кажется, все тело. Он завалился на бок, сквозь марево боли наблюдая, как Алина подошла к кровати, бережно взяла на руки Матвея. Тот открыл сонные глазки и улыбнулся ей. Видел, как она подмигнула малышу и ловко одела в комбинезон, подхватила сумку с его вещами.

На мгновение остановилась над Глебом.

— Прости… — бросила тихое и ушла, захлопнув за собой двери.

— Алька…Алька!..

Но его крик утонул в тишине квартиры. Бессилие душило и он ничего не мог сделать. Не смог ее остановить. Дура! Идиотка! Что же ты творишь, Алька?!

Сцепив зубы, Глеб перевернулся на живот и ползком добрался до кухни. На столе лежал его телефон. Воя от боли, подтянулся на руках, доставая со столешницы трубку.

Выдохнул, рухнув лицом в пол. Сколько так пролежал — не помнил. Боль не отпускала, клещами рвала мышцы, ломала кости. Все вокруг расплывалось, тошнота подкатывала к горлу. Сглотнув, Глеб дрожащими пальцами набрал Тимура.

— Да, Глеб. Есть новости? — ответил сразу, словно ждал его звонка. Злой, напряженный. Поганое чувство шевельнулось в груди. Неужели не успел?

— Что-то…что-то случилось? — прохрипел, мысленно матеря себя за гребаную слабость.

— Айя пропала, — со злостью процедил Тимур. — Вот что за невыносимая девчонка!

А у Глеба все оборвалось — не успел. Не успел, твою мать!

— Рощин, — позвал Тимур. — У тебя что? Нарыл чего?

Нарыл, да еще как. Только…а может, еще не опоздал?

— Я знаю, где может быть Айя, — сглотнул, часто задышал. — И я нашел сына Алекса.

33

Конец апреля.

Алекс сидел на кухне и смотрел в одну точку на стене напротив, словно видел там что-то важное, только ему понятное. В доме было тихо. И эта тишина угнетала, не давала дышать. Призрачными нитями опутывала тело, проникала в душу, вынимая все изнутри. И боль, рвущую в клочья сердце. И страх, съедающий разум и парализующий тело. Ничего не осталось — одна пустота. Даже любовь забилась в самый темный угол: одинокая и беспомощная. Да и на кой она ему, если он понятия не имеет, где сейчас единственная дорогая ему женщина. А самое главное, что с ней.

Алекс устало перевел взгляд на альбомный лист, лежащий на краю стола. Записка, которую ему написала Айя, прежде чем сбежать от него. И как это он, дурак, не подумал, что она даст деру? Знал бы, двери запер, а ключ проглотил. Он усмехнулся. Нет же, решил, что теперь у них все будет иначе. Что он, наконец, расскажет Айе всю правду о себе настоящем. А она… Она написала всего одно слово: «Прости». За что «прости» — большой вопрос, знать ответ на который не хотелось совершенно. Сейчас Алекса волновало лишь одно: где Айя и что с ней все в порядке.

Мобильник выключен, в квартире, где она жила, пусто, в офисе Айя не появлялась, машина в гараже. Марина же ехала в поезде, судя по билетам, решила отправиться в тот самый приход, где когда-то они вдвоем собирались стать семьей, и быть причастной к побегу Синеглазки никак не могла: никому не звонила, ни с кем даже не заговаривала.

Алекс всех на уши поднял. Сварог пообещал подключить своего гениального сыщика. А Игнат матерился, что «бабы с катушек слетели». Алекс так и не понял толком, но с Асей что-то. Да и не до кого ему сейчас. Только бы Айю найти.

Живую и…

Хотя бы живую.

— Тук-тук, — тихий голос вывел Алекса из оцепенения. — Можно?

Он поднял взгляд. На пороге кухни стояла невысокая молодая женщина в желтой куртке и синих джинсах. Ольга.

— Кофеек пьешь? — поинтересовалась она, войдя в кухню. — А подруге не предложишь?

— Нет, — хрипло ответил Алекс. Разнял занемевшие пальцы, согнул-разогнул.

— А что так? — она вопросительно изогнула бровь.

— Выпил весь, — жестко.

— Ладно, я не кофе пришла пить, — усмехнулась она. — Вот, держи, — и положила перед Алексом листок бумаги.

— Что это?

— Адрес, где сейчас твоя беглянка. Но если не надо… — и протянула руку за бумажкой.

— Руки! — рявкнул Алекс, треснув ладонью по столу. — Откуда? — хрипло, с придыханием спросил он. Ольга отшатнулась и чуть не упала вместе со стулом. Алекс поймал ее за запястье.

— От верблюда, — фыркнула она, встав. — Видела я ее. Выбежала от тебя, собранная такая, по телефону с кем-то разговаривала.

— И? — он стиснул зубы.

— Что «и»? Отправила за ней сына. Кстати, там внизу приписочка, — она постучала ноготком по листочку. — Номер машины, которая всю ночь торчала под твоим домом, а потом увезла твою беглянку.

— Машина? — Алекс бегло прочитал написанное на листке: адрес, номер и марка машины. Схватил со стола мобильник, набрал номер Игната и передумал. Он уже и сам знал имя.

— Эх, Серега, Серега, — Алекс задумчиво почесал бровь. Что его давний друг задумал на этот раз? Зачем ему понадобилось следить за ним и подбирать Айю? Мало ему, что ли? — Ну уж нет, — процедил он, резко поднявшись. — Ее я тебе не отдам, сукин сын.

Он схватил телефон и ураганом вылетел в коридор. Уже в дверях поблагодарил Ольгу и попросил запереть дом.

Звонок мобильного застал Алекса на мотоцикле. Звонил Сварог.

— Нашел? — без предисловий спросил Алекс. И весь сжался, готовый к самому худшему.

— Нашел, — напряженно ответил Тимур.

Алекс ощутил, как похолодели пальцы, и этот холод распространился по всему телу, подбираясь к замершему сердцу. Если с Айей что-то случилось, он найдет виновника и лично пустит ему пулю в лоб. И неважно, кто им окажется. Даже если он сам.

— Вместе с Алиной, — добавил Сварог после долгой, мучительной паузы. — Лень, — не дал Алексу ответить. Имя неприятно резануло по ушам. Алекс поморщился.

— Что еще?

— Есть вероятность, что с Алиной твой сын.

— Еду, — выдохнул Алекс, чувствуя, как сердце заходится в рваном, режущем ритме…

…Двухэтажный дом, обнесённый бетонным забором, со стеклопакетами и красной черепичной крышей, казался нежилым. Его запустение выдавал поросший травой двор с разбитой плиткой под ногами, ржавый замок на воротах гаража, покосившаяся беседка.

Проводив взглядом скрывшуюся в доме Айю, Леся спрыгнула с забора, отряхнула брюки и вернулась в машину.

— Ну что там? — набросился Сергей, едва она захлопнула дверцу.

— А чёрт его знает, — Леся пожала плечами. — Но не нравится мне всё это, Серёж. Зачем Айя сюда приехала? К кому?

— Да мало ли, — Сергей постучал по рулю. — Может, у неё тут тайное свидание.

— Разве что с привидением, — съязвила Леся. — Место подходящее.

Сергей смерил её пристальным взглядом. Леся невольно поёжилась. Впрочем, в чем-то его жена была права. Айя всю ночь практически с привидением провела. А как иначе Костромина назвать? Привидение как пить дать.

— Что? — напряглась она и даже выпрямилась.

— А если там ловушка? — неожиданно выдал Сергей. — Что, если Айю заманили сюда, чтобы…

— Чтобы что? — перебила Леся. — Убить? Серёж, а ты случаем не переработался, а? — она с учёным видом потрогала его лоб. — Ты когда спал последний раз? Глаза вон краснющие.

— Дня два назад, — ответил Сергей, отдёрнув голову. — Да погоди ты со своим сном! Исполнителя ведь так и не нашли, — он уставился в лобовое стекло. — Того, что Алекса тогда…А что если…

Он не договорил, завидев подъехавшее к дому такси. Из белой иномарки вышла темноволосая девушка: через плечо перекинута детская сумка, какие цепляют на коляски, а на руках — полугодовалый ребенок. Она ненадолго остановилась у калитки, осмотрелась по сторонам. Сергей заметил на щеке длинные царапины. На короткий миг девушка задержалась взглядом на его машине. Но и этого хватило, чтобы Корзин узнал её. Журналистка, которой он полгода назад отдал ту проклятую чёрную папку. Он долго наводил справки прежде, чем встретиться с ней. По собранной информации она выходила едва ли не самой честной журналисткой. Прямо-таки воительница за справедливость. Алина Барцева. За материал о Туманове Алина ухватилась руками и ногами. Глаза её сразу заблестели ожиданием новой сенсации. Ещё бы, ведь многие давно точили зуб на заносчивого и слишком удачливого бизнесмена, прикрывающегося маской добродетельного хирурга. В общем, компромат она забрала и пообещала в ближайшее время пустить в ход. И она сдержала своё обещание. Нашла применение убийственной информации. Не с большой шумихой, как хотел Сергей, но тоже очень действенно, как оказалось. О том, что компромат попал к Айе, Корзин узнал от Крутова месяца через полтора после взрыва. Тимуру Сергей и рассказал, кому и зачем передал его. А вот от кого получил, так и не признался. Да и зачем, если Олеси Тумановой всё равно уже нет в живых.

— А она-то что здесь делает? — удивлённый Леськин голос заставил Сергея отвлечься от журналистки. Та накинула на голову капюшон, пощекотала мальчугана, отреагировавшего смехом, и вошла во двор. Корзин посмотрел на Лесю.

— Ты её знаешь? — не поверил Сергей.

Леся постучала по стеклу, явно собираясь с мыслями. Сергей посмотрел на жену. Он подобрал ее у дома Айи. Сидел, раздумывая, как выгребаться из всего этого дерьма, что он свалил на головы всех, наблюдал за подъездной дверью. Ждал, когда Айя выйдет. А в том, что она ушла от Алекса, вернее даже, сбежала, не просто так — Сергей не сомневался. Стук по стеклу заставил Сергея вздрогнуть. Он и среагировать не успел, как на сиденье рядом плюхнулась брюнетка в снежно-белом плаще.

— Салют! — поздоровалась она, улыбнувшись.

— Леська… — выдохнул Сергей, словно убеждаясь, что это действительно она. И даже коснулся её блестящих волос. Она не отдёрнулась вопреки его ожиданию, а смешно потёрлась макушкой о ладонь. На коже остался едва уловимый аромат моря.

— И давно ты следишь за Айей?

Он вообще не следил, на это имелись другие ребята, вышколенные Тимуром или Игнатом. Он просто приехал к Костромину. Целую ночь проторчал под его домом, но так и не позвонил. Струсил, как последняя шавка. А потом утром появилась Айя. Сергей просто не мог отпустить ее одну.

Она даже не удивилась, когда он предложил подвезти ее. Согласилась. И всю дорогу молчала. Да и Корзин не пытался ее разговорить.

— Алина Барцева, дочь генерала Барцева, моего бывшего начальника и отца Костика Барцева, — выдернув Сергея из мыслей, отчеканила Леся, словно зачитывала досье на очередного своего клиента. — Впрочем, ты Костика и не знаешь, — Сергей покачал головой. Имя он помнил, но никогда не пересекался, несмотря на то, что с Костиком дружила половина их тогдашней компании. И уж тем более никак не сопоставил фамилию той журналистки с Костиком, умершим от передоза кучу лет назад. — Девять лет назад, когда я ещё в прокуратуре служила, накрыли мы одну ОПГ, — она задумалась ненадолго и продолжила. — Группа из врачей и учёных занималась опытами над женщинами и детьми. У них там целая сеть лабораторий и клиник была. Так вот Алина была одной из подопытных. Она потом и показания давала. Одна из немногих, кто не побоялся выступить в суде. Ну а после Алину удочерила семья генерала.

— А всеми экспериментами руководил академик Нежин, дедушка Айи, — задумчиво произнёс Сергей. Он начинал понимать, зачем здесь Айя и кому она понадобилась. Жертва решила отомстить своим обидчикам. Всем, кто связан с родом Нежиных. — Не так ли?

— Откуда ты знаешь?

— Лесь, это я виноват в случившемся полгода назад, — выпалил Сергей на одном дыхании.

— В чём? — тупо переспросила Леся. — В чём виноват, Серёж?

Корзин повернулся к любимой, взял её за плечи.

— Послушай, Лесь, я очень перед тобой виноват. Перед тобой, перед Айей, перед Алексом. Конечно, мне нет и не будет оправдания. Но сейчас я могу исправить хоть что-то, если ты дашь мне свой мобильник. Мне нужно сделать один звонок.

Леся подозрительно посмотрела на мужа, но телефон с шеи сняла и протянула Сергею. Он молча кивнул, в телефонной книге нашёл номер Крутова (не сомневался, что у Леськи он есть), нажал вызов.

— Салют, Лиса! — поздоровался Тимур. Сергей усмехнулся. Крутов всегда называл окружающих не так, как все.

— Тимур, это Корзин, — без предисловий заговорил Сергей.

— Серёга? Что-то случилось?

— Случилось, — Сергей вытер о брюки вспотевшую ладонь. — Айя в опасности. Нужна ваша помощь.

— Погоди, объясни толком, что стряслось? — занервничал Тимур.

Сергей объяснил.

— Оставайся на месте и никуда не суйся, — жёстко приказал Крутов, даже не спросив адреса. Знал? — Мы уже в пути. Понял?

— Понял, — кивнул Сергей, отключив телефон.

Теперь осталось только ждать. А ожидание — самое тяжкое занятие.

Тимур появился первым. Сергей заметил его издалека. Он шёл неторопливо со стороны городского шоссе и осматривал местность как обычный турист. Спортивная ветровка нараспашку, на шее фотоаппарат, которым он изредка щёлкал. Оценивал обстановку.

— Это Крутов, что ли? — спросила Леся, всматриваясь в лобовое стекло.

— Замаскировался, — кивнув, съязвил Сергей.

Тимур тем временем подошёл к девушке, закрывающей ворота. Что-то спросил, видимо. Потому как девушка принялась ему что-то живо объяснять. Крутов лыбился вовсю и энергично кивал, временами хлопая себя по лбу и делая удивлённое лицо.

Корзин с Лесей так засмотрелись на разыгранный Тимуром спектакль, что когда за спиной поздоровались, подпрыгнули оба.

— Какого… — возмутилась Леся, резко обернувшись, да так и застыла. На заднем сидении одетый во всё чёрное, сидел ее погибший брат.

— Алекс?.. — выдохнула Леся. — Кто бы сомневался. Примчался, — в одно слово вложила столько иронии и горечи, что тошно стало.

— Ну здравствуй, Эльф… — спокойно поздоровался Корзин.

— Ты… — зло посмотрел на Корзина, засовывая как можно глубже желание свернуть этому козлу шею. А так хотелось, до зуда в ладонях. — Считай, тебе крупно повезло, что моя сестра тебя любит. Иначе я бы пристрелил тебя ещё полгода назад. Уяснил?

Корзин медленно кивнул. А Алекс посмотрел на весело распинающегося Тимура и выругался. Он нервничал так, что неприятно ныл старый шрам в паху и немели ноги. Достал из кармана мобильник, набрал номер. Сергей видел, как Крутов, наконец, отпустил бабушку восвояси и сбросил вызов. Через минуту он сидел рядом с Алексом и задавал кучу вопросов Корзину.

Когда приехала Айя? Как попала вдом? Зачем приехала? Что делала до этого? Как долго она уже в доме? Что слышно и слышно ли? Кто ещё приезжал и приезжал ли? Когда появилась Алина? Выходила ли из дома?

— Здесь не появлялась, — подробно отвечал Сергей, сжимая руль. — Но мы же дом не обследовали. Может, там второй выход есть.

— Нету, — вступил в диалог Алекс. — Прямо за домом лес начинается, даже забора нет. И глухая стена: без окон и дверей.

— Какой отчаянный хозяин, — задумчиво подметил Крутов.

— Самоуверенный, — возразил Алекс. — Камер там понатыкано, что пчёл в улье. Это дом Дергачевых, только не живут они здесь давно.

— Выходит, незамеченными не пройти? — Тимур скорее утверждал, а не спрашивал.

— Пройти, — вмешалась Леся, до этого всё время молчавшая и сверлящая гневным взглядом брата. — С этой стороны камер нет. По крайней мере, я не видела ни одной.

— Уверена?

— Можешь не сомневаться, — вместо сестры Крутову ответил Алекс. — У Леськи глаз — алмаз.

— Отлично. Значит, можем выдвигаться, — Тимур вытянул из кобуры пистолет.

— Нет, — сухо отрезал Алекс. Крутов замер с пистолетом в одной руке и обоймой в другой.

— Что «нет»? — он зло прищурился, предчувствуя ответ друга.

— Я пойду один.

Алекс поёжился, уловив на себе три пары ошалелых и осуждающих взглядов.

— У тебя что «крышу» ветром сдуло? — совершенно спокойно поинтересовался Тимур, точно подобные разговоры были у них в порядке вещей. Вернул обойму на место, снял пистолет с предохранителя, засунул в кобуру. Поправил её, подтянул ремень.

— Сдуло, — охотно согласился Алекс.

— Ну-ну, — улыбнулся Крутов так, словно они всё решили и пора бы уже выдвигаться. Алекс перехватил его руку, когда тот почти открыл дверцу.

— Сварог, ты не понял. Это моё дело. Я пойду один, — чётко, практически по слогам выговорил Алекс.

— Лень, нельзя туда одному, — прошептала Леся. Алекс посмотрел на сестру. Она никогда не называла его Леней. Всю жизнь привыкала к его новым именам, но так и не смогла. Алекс стало универсальным. И боялась она за него впервые. Нет, не так. В её зеленых глазах Алекс впервые читал страх и обречённость. Знание: если он войдёт в дом, уже не вернётся.

Но он не мог иначе. Там, за этим проклятым серым забором была его жена. Один на один с сумасшедшей, помешанной на мести. И он не мог допустить, чтобы Айя пострадала. Не имел права, потому что любил. Её одну больше жизни.

— Твоё дело? — усмехнулся Тимур. — Значит, как труп бомжа вместо тебя хоронить, так вместе с Крутовым. Заказчика недоразвитого прессовать снова с другом. Корзину мозги прочищать тоже Тимурка справится. А как в герои играть, так: «Сварог, отдохни в уголочке и не возникай. Это моё дело». Нет уж, увольте. Героем и я хочу быть, — он саркастически оскалился.

— Да как же ты не понимаешь, что сейчас…

— Это ты не понимаешь, — зло бросил он, схватив Алекса за воротник «кожанки», — ни план дома, ни сколько людей внутри. Это ребята, — он коротко кивнул в сторону Корзина и Леси, — только Айю и Алину видели. А может, там ещё с полсотни отморозков с автоматами. И что ты тогда будешь там делать? В одиночку? При всей моей любви к тебе, братишка, — он отпустил Алекса и похлопал по плечу, — но до Бэтмена ты не дотягиваешь. Так что, идём вместе. И без возражений.

— Хрен с тобой, — отмахнулся Алекс. Крутов победно улыбнулся. Леся выдохнула с облегчением. — Я в парадную, ты через гараж. Надеюсь, с замком справишься?

— Обижаешь, — протянул он, продемонстрировав другу походный нож, одним движением превращающийся в универсальную отмычку. — И не такие вскрывали.

— Ладно, — Алекс проверил оружие, почесал бровь. — Лесь, у тебя будет ровно тридцать минут. Если через полчаса мы не выйдем из дома, звони Крушинину. Он, — кивнул на Корзина, — пусть расскажет Игнату, что произошло. Чётко, по-военному. Как нам. А дальше — как повезёт.

— Леня, — Леся осторожно тронула его руку, — береги себя.

— Всё будет хорошо, сестрёнка, — подмигнул он. — И да, — добавил, уже выйдя из машины. — Чтобы ни услышала, не вылезай из машины. Ни при каких обстоятельствах. И с кавалера своего глаз не спускай. Я ему не доверяю. Поняла?

Леся кивнула и тут же:

— Айя…

Вместо эпилога

Конец апреля.

Узкая дорожка теряется в высокой траве. Я ступаю осторожно, раздвигая доходящую до пояса траву, под ногами хрустит гравий. Поднимаюсь на крыльцо. Три невысоких ступеньки побиты мхом, лезущим во все трещинки.

За спиной слышится шуршание шин. Резко оборачиваюсь. Кровь приливает к голове, пульсирует в затылке. Но серый седан проезжает мимо по улице. Выдыхаю и осматриваю входную дверь из тёмного дерева в поисках звонка, но того не оказывается. Тогда я стучу. Дверь отзывается глухим звуком. Стучу громче, и ничего. Для достоверности зову Пашку и прислоняюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ни звука. Подождав немного, достаю из кармана ключ, который я нашла в кармане пиджака Павла, где он и сказал. Собственно, он и попросил меня сюда приехать, когда разбудил этим утром. Сказал, что знает, где мой сын. Даже фото выслал, которое я рассматривала всю дорогу сюда. Не могла не смотреть, не веря собственным глазам. Мой, я точно знаю. Чувствую. Кто и зачем выкрал его, Павел тоже рассказал. Просил прощения за свои грехи. Об Алине рассказал. Убедил меня, что она привезет Матвея, так зовут моего сына.

Сердце закололо. Пальцы немеют, роняют ключ. Он звякает о верхнюю ступеньку и слетает на гравий.

— Проклятье, — ругаюсь, поднимая ключ. Всовываю его в замочную скважину. Поворачиваю один раз по часовой стрелке, дважды — против. Замок щёлкает. Обхватив узкую ручку, опускаю вниз и тяну на себя. Дверь с лёгкостью открывается.

Внутри тишина. Она окутывает, тяготит и давит, словно многотонный пресс, норовя не оставить и мокрого места от нарушителя.

— Паша! — кричу в гулкую пустоту. Та отзывается многозвучным эхом. Передергиваю плечами и делаю шаг внутрь, в темноту. — Пашка, что за шутки? — снова зову.

— Не рви горло, Айя. Нет его здесь.

Медленно оборачиваюсь к женщине, вошедшей следом за мной, и застываю соляной статуей. Передо мной стоит Алина с ребенком на руках.

Матвей.

Мой сын.

— Знаешь, Айя, — она усмехается, перехватывает Матвея поудобнее. Тот хохочет, пытаясь ладошками достать ее лицо. Алина не сопротивляется, позволяет ему пальчиками ухватить свой нос. Я невольно улыбаюсь лишь уголками губ, все еще боясь эту женщину и того, что она может сделать с маленьким чудом на ее руках. И сердце щемит, как будто прищепкой защипнули. — Я ехала сюда с одной целью — убить тебя.

Я знаю, сразу поняла, зачем она здесь. Но я молчу, не свожу глаз со своего сына, играющегося с распущенными волосами Алины. Закусываю губу.

— Хотела, чтобы ты увидела сына и умирала с мыслью, что его буду растить я.

А Матвей уже своей маленькой пятерней зарылся в ее волосы, растрепал, запутывая. Алина бережно отнимает его ладошки от своей головы, щекочет Матвея за бок. Тот заливается смехом. А на ее губах расцветает улыбка: нежная, чистая и такая откровенная, что становится трудно дышать. Эта женщина не причинит вреда Матвею. Облегчение подкашивает ноги. Я пошатываюсь от внезапной слабости, но удерживаюсь на ногах.

А Алина снова говорит, продолжая улыбаться моему сыну. И в глазах ее блестят слезы.

— Но кое-что изменилось. Можно сказать, тебе повезло, потому что, как оказалось, я твоя должница, Айя. А я привыкла отдавать долги.

Отрываю взгляд от сына и смотрю на уже совершенно серьезную Алину.

— Я тебя не понимаю, — говорю тихо, потому что от голоса остался лишь жалкий сип.

— Помнишь маленькую девочку, которую ты хотела спасти? — перечеркнутое глубокой и воспаленной царапиной лицо искажает гримаса боли и отвращения.

Качаю головой, ища в памяти хоть что-то, что могло подсказать, что Алина мне хочет сказать. О чем напомнить. Но тщетно. В висках пульсирует только одно: забрать сына и убраться отсюда. Но Алина не отпускает.

— А девочку, ради которой убила, помнишь?

Я смотрю на брюнетку с моим сыном, который с видом испытателя изучает ее лицо пухленькими пальчиками, и не верю собственным ушам.

Воспоминания обрушиваются на меня тяжелым молотом, бьют по затылку и в грудь, вышибая дыхание.

…Роняю скальпель и кидаюсь к девочке на кушетке. Тормошу ее.

— Ну же, очнись! Просыпайся, — хлопаю по щекам. Слезы текут по щекам. Страх щекочет пятки и я переступаю ногами. Оглядываюсь на огромного мужчину, что лежит на полу в луже крови. Я точно знаю, что это темное вокруг него — кровь. Дергаю спящую девочку за волосы. Это больно. Она должна проснуться и она открывает глаза. Смотрит на меня и мне страшно. Ее глаза…они черные, как ночь.

Хочется убежать. Спрятаться. Но она хватает меня за руку.

— По-мо-ги…

…В коридоре темно и страшно. Откуда-то доносятся голоса. И я хочу убежать побыстрее, чтобы они не увидели, не нашли. И я иду вперед. И держу за руку девочку, такую как я, но ей еще страшнее…

— Ты?

— Да, я должна тебе жизнь, Айя, — с горечью отзывается Алина и тут же смешно морщит нос, когда Матвей снова хватается за него. С серьезным видом пытается разгладить морщинки. — Взамен я сохраню тебе твою, — играя с моим сыном холодно бросает Алина.

— Я должна сказать тебе спасибо? Упасть на колени? — сарказм прорывается сам и я тут же ругаю себя за глупость.

У Алины в руках мой сын. Мой. И вздумай она убить его — ей достаточно одного движения. И я ничего не успею сделать. Сглатываю колючий комок страха, застрявший в горле, сжимаю кулаки.

— Не надо дешевых мелодрам, Айя, — смеется Алина, шагнув ко мне.

Не двигаюсь, хотя страшно до одури. От нее такой странной, не поддающейся никакой логики, страшно. Но заливистый смех и радостное агуканье пригвождают к полу, размывают страх. Вздергиваю подбородок и смотрю в темные глаза Алины без тени страха. Готовая выгрызать своего сына у самой смерти.

— Брось, — вмешивается Алина в мои мысли, — придумывать, как ты убьешь меня. Не трать силы.

Она улыбается широко, показывает язык Матвею, вызывая новый приступ его смеха, а потом вдруг чмокает его в носик, и прижимает к себе. Один удар сердца. Другой. И она протягивает Матвея мне. Я теряюсь.

— Что застыла? Забирай сына и вали отсюда.

Быстро, но аккуратно забираю сына, обнимаю крепко. А внутри все дрожит, как в лихорадке. Матвей затихает, смотрит на меня разноцветными глазенками. Вдох. Маленькой ручкой он тянется к моим волосам и я, не раздумывая, стягиваю резинку, распуская их.

Матвей широко улыбается, показывая два крохотных зубика. Выдох. Пальчики хватают локон и тянут в рот, но промазывают и волосы щекочут маленький носик. Матвей громко чихает. И снова хохочет, смешно чухая носим ладошкой. Смеюсь вместе с ним.

— Береги его, Айя, — голос Алины звучит хрипло, а в ее глазах — море боли. Черной, безысходной какой-то. Я крепче прижимаю Матвея, пячусь. — Обоих береги, — теперь в ее словах угроза. — Не сбережешь, вернусь и убью тебя. Помни об этом, сестренка.

— Сестренка? — удивление само срывается с языка.

Алина кривит губы в ухмылке, саркастически изгибает бровь. И я все понимаю без лишних слов: ее взгляд, смотрящий в самую душу, вздернутая бровь и кривоватая улыбка. Она так похожа на мужчину, которого я люблю. Сейчас в своей злости особенно. В этих мелочах ее мимики, в ее неотступности, силе и жажде мести, в ней самой живет мой муж. В ее венах течет кровь моего Алекса. И моей мачехи.

— Поговори с Мариной, — прошу едва слышно. — Она считает тебя мертвой, Алина. Поговори…

Она не отвечает и не смотрит на меня, только на Матвея. И в ее взгляде нет ничего, кроме щемящей нежности. Нет, зря я думала о ней плохо. Она никогда не причинила бы вреда Матвею. Только не ему. И я понимаю, что когда судьба подставила подножку, эта женщина оказалась рядом с моим сыном. За что я ей благодарна.

Сейчас, глядя на счастливого сына, балующегося армейским жетоном, что снова висит на моей шее, я знаю наверняка — Алина не обидела Матвея. А по ее глазам вижу, как сильно она к нему привязана и желает только добра. И быть может, только благодаря этому сегодня я осталась жива.

— Прощай, сестренка, — с сожалением отвернувшись от Матвея.

Делает шаг в сторону, освобождая мне путь. Но когда я почти ухожу, вспоминаю о Пашке.

— Не волнуйся о нем, сестренка, — доносится в спину ответ. — Я устроила ему комфортную могилку.

Ее циничные слова коробят и толкают в спину. Прочь из этого места. Больше я не хочу ничего знать. Хочу просто уйти, что и делаю.

Толкаю калитку и замираю, вдыхая полной грудью апрельский воздух. Солнце греет, теплыми лучами играет в шелесте листвы.

— Наконец, я тебя нашла, сынок, — слезы жгут глаза, но я сдерживаю их. Не хочу, чтобы мой сын видел, как я плачу, даже от счастья.

Улыбаюсь счастливо, когда Матвей тянет меня за волосы. Похоже, у этого проказника появился свой фетиш.

— Ох, чувствую, все девчонки будут наши, да, Матюш?

Носом трусь о его щечку, наслаждаясь теплым молочным запахом. Запахом своего счастья.

— Ну что, радость моя, едем к папе?

Носом к носику, улыбаясь веселому агуканью. И представляю, как рвет и мечет мой любимый муж, не обнаружив меня утром в постели. Как поднял на уши весь город, чтобы меня найти. Хочется верить, что именно так все и есть. Что он действительно…

— Синеглазка…

Вздрагиваю от хриплого голоса и ощущаю, как под кожей растекается нежность, теплом расползается по венам и солнцем распускается в низу живота.

Оборачиваюсь, щекой прижавшись к щечке Матвея, и не сразу узнаю в мужчине, что идет ко мне мягкой пружинящей походкой хищника, своего Лешку. Он сосредоточен и зол: глаза сощурены, губы сжаты в тонкую полоску, а под кожанкой виднеется кобура с пистолетом. Скольжу взглядом поверх его плеча и вижу не менее напряженного Тимура, бедром опершегося на капот вишневой «Ауди» Сергея Корзина. Сам хозяин сидит за рулем, а рядом, едва не влипнув в лобовое стекло — Леська.

Улыбаюсь, не сводя глаз с остановившегося рядом Лешки. Он ощупывает меня цепким взглядом, на долгое мгновение задержавшись на вертящемся в моих руках Матвее.

— А Игнат где? — спрашиваю с озорным весельем.

— На подходе с тяжелой кавалерией, — в тон мне отвечает Лешка.

— Я так и подумала, — фыркаю, чувствуя себя просто сказочно счастливой.

— Алина? — Лешка настороженно косится в сторону дома.

Пожимаю плечом.

— Ушла.

Лешка смотрит недоверчиво, но кивает. Кивает Тимуру. Тот срывается с места и двигает в сторону калитки.

— Тимур, остановись.

Лешка напрягается, а Тимур смотрит внимательно.

— Сердце мое, не нужно, — беру Лешку за руку. — Алина, она… твоя дочь.

Лешка меняется в лице. Нет непонимания, ни одного вопроса, только боль, странная, глухая, которая тут же сменяется светом радости, когда Матвей снова тянет меня за волосы.

— Отпусти ее, сердце мое.

И он отпускает, крепко обнимая меня и нашего сына.

Оглавление

Лана Черная Перекрестки судеб. Айя и Лекс

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

Вместо эпилога