========== 1 февраля ==========
В начале февраля в Хармони и снега-то не встретишь. Снег в Хармони вообще редкость – выпадет, например, на Рождество, порадовать детишек и романтичные натуры, полежит в среднем пару дней – и всё, тает. Так что зима от весны по факту не сильно отличается. И всё же именно с началом февраля люди всё чаще, спеша куда-то по улице, вдруг останавливаются и, с мечтательной улыбкой вдыхая влажный воздух, уносятся мыслями в мечты и воспоминания. Что-то есть в нём такое, в воздухе. В запахе влажной земли, прелой листвы и хвои, а ещё духов, шоколада и цветов…
Две женщины, выгружающие коробки из машины и перетаскивающие их в нарядный домик с немного запущенным садиком, болтали весело и без умолку, из-за чего работа, надо сказать, шла вдвое медленнее, чем могла бы.
– Хорошо Фрэнк устроился – работа у него, видите ли… Разок-то мог отпроситься, встретить, помочь разгрузиться, ничего б там без него не поломалось… Хотя и ну его к чёрту, что мы, сами не справимся?
– Джосси, да не стоило тревожиться, мы бы и сами…
– Что – сами? Довезли бы на автобусе все эти коробки? – как доказательство зловредности коробок, под ногу светловолосой женщине подвернулся мелкий камешек, удержать равновесие удалось, но верхняя коробка медленно и ехидно съехала и спикировала вниз.
– Тогда б я меньше всякой ерунды с собой взяла, - темноволосая женщина подняла коробку и положила поверх заготовленной своей горки, - отвыкла ездить по гостям, собралась как на вечное поселение….
– …К тому же, твоей подопечной так, наверное, лучше. Стоит ли сразу подвергать её такому стрессу, как поездка в многолюдном транспорте?
Темноволосая догнала светловолосую, они пошли рядом.
– Ну, может, и так… Хотя я именно это и поставила своей целью – разорвать её изоляцию. Чем скорее она вернётся в общество, в круг людей – обычных людей, не персонала больницы и тем более пациентов – тем лучше, я считаю.
Расположив коробки в прихожей, они перевели дух. Джосси огладила мелированную гривку, смущённо улыбнулась. Сейчас Ванда скажет что-нибудь о том, что тут совсем ничего не изменилось… Они ждали приезда сестры долго, очень долго, планировали к этому времени если не ремонт, то хоть какие-то обновления и перестановки сделать… Куда там, с Фрэнком и его вечной работой…
По улице на полной скорости пронеслась машина, громко орущая музыкой и набитая горланящими подростками. Джосси передёрнула плечами, глядя им вслед.
– Понаехало идиотов, будто своих было мало… курортная зона им тут…
За процессом с соседнего участка наблюдали две кумушки. Они, эти кумушки, как всегда уже всё знают – и кто приехал, и зачем, и с кем, хотя никто их вроде специально не извещал. Какое-то время они тихо шушукались между собой, наконец любопытство окончательно победило и осторожность, и здравый смысл, и они решили подойти – как раз тогда, когда темноволосая женщина открыла дверь машины, чтобы помочь выйти ещё одной, невидимой и неслышимой до сих пор пассажирке.
– О господи, кто это к нам приехал? Никак, малютка Ванда? Сколько же мы тебя не видели, с ума сойти, просто целую вечность!
Ванда сдержанно улыбнулась.
– Много работы, миссис Пингер.
Джосси, увидевшая, что сестру берут в оборот, нахмурилась, уже обдумывая, как отшить любопытствующих соседушек так, чтоб не дать им новых поводов для приставаний и сплетен.
– Ой, а это с тобой кто? Привезла с собой подружку?
За руку Ванды, слегка опираясь, держалась высокая темнокожая женщина, годами, пожалуй, помладше её, но с необыкновенно усталым, отрешённым лицом. Несмотря на распущенные волосы и на то, что стояла она в пол-оборота, кумушки, конечно, её сразу узнали.
– Милли, Амелия Уайт! Дорога-ая, как мы рады тебя видеть! Уж не думали, что увидим когда-нибудь! Как ты, милая, у тебя всё хорошо? Как чудесно, что вы с Вандой подружились и она взяла тебя в гости к своим родителям! Значит, мы теперь будем жить по соседству?
– Миссис Пингер, миссис Эллиот, нам пора. Скоро Фрэнк вернётся, а нам ещё распаковывать вещи и готовить ужин…
Как всегда в начале февраля, все силы Сары Палмер шли на одно – как не назвать своё состояние единственно верными словами. Смертная тоска.
Не та смертная тоска, которой называют скучные каникулы или неинтересные уроки молодые девчонки. А именно та, что скребёт на сердце беспощадными дикими кошками. Этими тёмными вечерами так страшно быть одной – но именно одной больше всего и хотелось быть. И её неизменно устраивало постоянное «много работы» Акселя, и ей совершенно не интересно было, на работе ли он на самом деле. Главное – что не дома. Не разбавляет ничем эту тишину.
В эти февральские дни, когда магазины ломятся от покупателей, толкущихся возле прилавков с валентинками и конфетными коробками в форме сердечек, а молодёжь вовсю кокетничает и планирует вечеринки, ей хотелось одного – чтоб по возможности все оставили её в покое.
Днём это было, конечно, невозможно – и приходилось улыбаться покупателям этих бесчисленных сердечек, даже если в их весёлой болтовне слышны были те самые, проклятые в Хармони, но никогда не забываемые имена, даже если вовсе не смущённым шёпотом, как было это поначалу, а в составе какой-то шутки, с гоготом на весь торговый зал. Это нормально – люди стремятся забыть плохое, вернее, не забыть, а … переиграть, что ли? Обратить страшное в шутку, посмеяться над ним – и так сделать не страшным. Она понимала. Даже эту новую моду – на конфеты с вишнёвым ликёром, в коробках с кровавыми разводами. Для них, для молодых – это уже не трагедия. Это история. Так на пожарищах бойко пробивается крапива, тянет к солнцу молодые побеги. И ей совершенно не стыдно за то, что растёт она на пожарище. Их жизнь светла, у них всё впереди. Они давят во рту эти пьянящие вишнёвые конфеты, целуются взасос, смеются, гоняют на вопящих музыкой машинах по городу, и пока не заботятся о том, чем занять свою жизнь. А она вот нашла. Неплохое занятие на остаток жизни – бежать от правды о том, что единственный мужчина, которого она любила, оказался сумасшедшим убийцей…
Всю жизнь она чего-то ждала. В хорошее время – счастья, в плохое – новых бед, смерти. Их с Акселем отношения, казалось, пережили второе рождение тогда, после тех событий… Это казалось вторым медовым месяцем, вернее, по правде, у них и первого-то нормального не было… Они не говорили о любви, о доверии, о благодарности, о том, как много для них значит семья, столько слов за все годы до этого. И были не только совместные уикенды в парке – Ной на аттракционах, они на скамеечке со сладкой ватой, смеющиеся и украдкой целующиеся, как подростки, и неожиданно принесённые букеты хризантем или лилий, и даже усыпанная розовыми лепестками постель. И даже когда кошмар вернулся, когда днями, неделями, месяцами они ждали, что вот-вот беда придёт и в их мирный дом – они всё ещё держались друг за друга. Потом родилась Кристина… И вот вскоре после этого всё пошло на спад. Словно выключили какое-то особое волшебное освещение, выветрился из воздуха афродизиак. Было ли дело в том, что Кристина родилась очень больной, так что врачи сперва обещали, что она не проживёт и года, и последовали бесчисленные больницы, обследования, бессонные ночи, нервные срывы – рождение больного ребёнка действительно серьёзное испытание для любой семьи… Или снова винить во всём призраки прошлого? Их с Акселем брак снова не выдержал экзамен на звание идеального. И теперь они всё больше отдалялись друг от друга, и всё, что тогда у них было, казалось самообманом. И больше ей нечего было ждать…
Хлопнула входная дверь. Кто мог придти? Нехотя она поднялась из кресла, вышла в прихожую.
– Ной? Ты же вроде сегодня собирался… Боже, что произошло?
По щеке Ноя, из разбитого виска, текла кровь, куртка была намертво измазана в грязи.
– Всё нормально, мама…
– Я звоню отцу.
– Я же сказал – всё нормально. Ну, подрался, что такого. Я им тоже навалял, всё хорошо.
– Им? Боже, это просто… Живо в больницу, я хочу знать, что с тобой всё в порядке. Сколько раз я говорила – не ходи так поздно…
– Я совершеннолетний, - Ной отстранил руку матери, скинул грязную куртку прямо на пол у порога и прошествовал в ванную. Сара семенила следом.
– Ты… Кто на тебя напал? Что случилось, сынок?
– Так, золотая шантропа, - парень скривился, оглядывая в зеркале распухшую губу, - заинтересовались моим мобильником и есть ли чего по мелочи, - он сунул голову под воду, Сара смотрела, как кружат вокруг сливного отверстия рыжеватые потоки и чувствовала, как внутри зарождается неясная тревога. Она так больше и не может спокойно видеть кровь…
– Чтоб этих туристов… Надо сказать Акселю, что пора уже что-то делать с этим заезжим дерьмом…
– Дерьмо, мама, местное, - Ной окунул мокрую голову в полотенце, - спасибо Трою и Олсону, бросили меня одного отбиваться, улепётывали – только пятки сверкали. Я, конечно, отбился… Но кто первый решил, что раз я сын шерифа, то супермен? Имел я в виду таких друзей, честно…
Сара покачала головой. К сожалению, уличный разбой стал в Хармони в последнее время обычным делом. И, Ной прав, не только заезжие в этом виноваты. Город изменился навсегда, это было неизбежно.
13 лет назад
После смерти – ну, как полагали, смерти – Тома Ханнигера возник реальный тупик с вопросом, кто теперь унаследует шахты. Завещание Том не оставил, ближайших родственников не имелось. В конце концов раскопали какую-то троюродную, если не вовсе седьмая вода на киселе, сестру, жившую в Миннеаполисе и Тома в последний раз видевшую в подростковом возрасте. Элизабет Коуди, 22 лет от роду. Лиззи, правда, счастье в виде владения какими-то шахтами и проживания в заштатном городишке в гробу видала, но у Лиззи имелся бойфренд Джим, который и уговорил её «хотя бы попробовать». Не каждый день, дескать, тебе оставляют наследство, деньги лишними не будут, а глушь… Ну, и глушь, и что? Поживут немного, отдохнут от шума большого города, а вернуться, если что, всегда можно.
Лиззи в горнодобывающей промышленности, как, впрочем, и в любой другой, не смыслила ни черта, чуть не заснула во время первого же доклада на совещании и мудро поручила вести все дела Стиву Ридеру, главному инженеру и старейшему из управляющего персонала.
Вот, правда, Джим, в отличии от Лиззи, интерес к производственным процессам проявлял. Точнее, не к производству как таковому, а к его результатам в виде прибыли. Он намерен был выжать из шахт максимальную выгоду в кратчайшие из возможных сроки, провести в Хармони всю жизнь в его планы не входило. Он фактически и встал у руля – Лиззи подмахивала любые документы не глядя, предпочитая проводить время в киношках, кафешках, салонах красоты, на худой конец дома у телевизора. Его стратегия, таким образом, входила в регулярную конфронтацию со стратегией Стива, полагающего, что прибыль прибылью, но смотреть на вещи надо реально, а кроме того – думать о людях… Но сперва никто и предположить не мог о масштабах проблемы.
Том Ханнигер, конечно, был психически больным и сделал много ужасного. Но в одном он совершенно не погрешил – шахты давно следовало закрывать. Все эти годы они работали на грани убытка, но старожилы, державшиеся традиций, долго упорно не хотели это признавать. А ткнуть носом в топографические планы и маркшейдерские документы – по которым ясно было видно, что угольный пласт конкретно здесь небольшой и песня эта вечной быть не могла изначально – можно не каждого. Стив и другие инженеры – понимали. Но выхода не видели – вся инфраструктура города была завязана на этих шахтах, кардинальное переустройство не делается в одночасье, и никто не хотел брать на себя такую смелость и ответственность. Проще было, увы, ждать того момента, когда очевидное отрицать не сможет уже никто.
Джиму реально удалось увеличить производительность. Он вообще очень любил поговорить о новых технологиях, инвестициях, прибыли и всём таком прочем, на совещаниях разливался соловьём. Бригадиры слушали его мрачновато – им было понятно, на котором слове стоит акцент, чья это прибыль и во что им обходится. Разработка бедных рудой пластов, которая раньше просто почти не велась, теперь, с внедрением нового оборудования, смысл имела… Но была в разы более трудоёмкой, при этом ни расписание смен, ни зарплата не изменились.
Когда произошли первые несчастные случаи, рабочие начали роптать, но Джим не стушевался ни в малейшей степени, выплатил пострадавшим компенсацию – заткнул рты.
А потом начались убийства… Когда нашли первого убитого, бригадира Перкинса, сперва никто не понял, что на самом деле произошло. Подумали, что несчастный случай. Хотя с опытом Перкинса, вроде бы, сорваться с подъёмника и размозжить себе голову и сломать позвоночник – смерть уж слишком глупая и нелепая, но такое бывает, и с более опытными бывает. Есть такой феномен – пока новички трясутся над соблюдением техники безопасности, старички понемногу ослабляют бдительность, полагая, видимо, что они у Христа за пазухой.
Но при обследовании трупа было выявлено – разбил голову о камни и сломал позвоночник Перкинс, уже будучи мёртвым. Вниз он отправился от удара чем-то острым и тяжёлым в затылок. Как вариант – шахтёрской киркой…
Несмотря на все директивы «в интересах следствия не разглашать» и вообще не сеять истерию – вой сразу поднялся нешуточный. Истерика и после тех убийств ещё не улеглась, сразу вспомнили, что тело Тома Ханнигера так и не нашли, Аксель ходил мрачнее тучи, весь на взводе, срывался на подчинённых – он ждал очередного удара по своей семье…
– Чего хочет убийца? Для чего он вернулся? – патетически вопрошала с экрана белозубо скалящаяся журналистка. Как будто он вправду может чего-то там хотеть… Просто убийца-психопат, которому всё равно, кого мочить… Когда погибли второй и третий бригадиры, Хорнет и Уолпол соответственно – пожалуй, все ещё думали, что в убийствах нет системы. Хорнета прикончили в забое, неизящно приколов ломиком к сигнальному щитку, Уолпола – дома, в кругу чад и домочадцев прямо за ужином, от этого этюда в багровых тонах шерифа чуть не увезли с сердечным приступом. Трупы были аккуратно рассажены за столом, в тарелки к картошке и овощам были подложены их собственные внутренности…
Джим не то чтоб испугался… Он просто рассудил, что валить из города придётся ещё раньше, чем первоначально рассчитывал. То есть, придётся ускорить процесс. И он велел возобновить разработку аварийных забоев – там пласты были богаче.
Три аварии – по счастью, в двух из них пострадавших достали живыми – его не остановили. Стив положил на стол заявление об уходе – возможно, это спасло ему жизнь… А потом один за другим этюды в багровых тонах были найдены в домах всех инженеров, начиная с инженера по технике безопасности Гордона. Вот тогда, кажется, у самых тугодумов появились догадки, чего хочет убийца. Он хочет, чтобы эксплуатация шахт остановилась. Навсегда. Тогда вспомнили, что все убитые бригадиры были те, кто пошли на сделку с совестью и поддержали политику Джима, что в доме по соседству с Уолполом жил Сандей, который открыто эту политику критиковал и тоже грозился уволиться – и к нему убийца не зашёл…
Пробовали, кстати, заподозрить именно Сандея… Но как раз в то время, когда его допрашивали в участке, погиб ещё один бедолага – подручный Джима, по сути его коммерческий директор.
Город бурлил. Отношение к убийце – Том это был или не Том – становилось неоднозначным, многие, к досаде полиции, принимались рисовать его чуть ли не благородным разбойником, защитником прав шахтёров. Действительно, из общей схемы – случайные свидетели не в счёт – выбивалась только резня в доме помощника шерифа Мартина. И заподозрили бы, что Мартин что-то там такое накопал для маньяка критичное – да сам Мартин тогда был в командировке, в Уортингтоне, по обмену опытом… Его возвращение было на следующий день, коллеги поймали его на въезде и долго не знали, как подготовить к известию о произошедшем… Ещё два дня назад он разговаривал с обожаемой женой по телефону, она говорила, что безумно скучает и просит скорее возвращаться – со дня на день должен родиться их малыш, он уже так бойко сучит внутри ножками, что можно не сомневаться – того гляди выпрыгнет… Теперь Мартина ждало два трупа в морге, накрытые простынями, а в больнице – крошечный комочек жизни, спасённый чудом, если только позволительно так называть страшный произвол убийцы – младенец был вырезан им же из утробы убитой матери…
Устраивали облавы, патрулирование – практически прочёсывание – улиц, вводили комендантский час… Убийца залегал на дно, не подавал вестей месяцами, и как только полиция ослабляла бдительность и казалось, что теперь-то всё закончено – следовала очередная трагедия.
Лиззи и Джим тоже не избегли смерти. Правда, на выходе убийцу ждала полицейская засада – она и раньше там время от времени его караулила, но их он явно решил оставить на сладкое, а когда будет это сладкое – а кто б его знал? Дальше была хрестоматийная погоня, стрельба на мосту – подстреленный, так и не скинувший ни костюма, ни маски, не менее хрестоматийно упал в воду, и снова тело так и не нашли, и снова тайна, покрытая мраком…
Зато нашли, обыскав последовательно все пустовавшие в округе дома на отшибе – сделать это раньше, конечно, не додумались, иронизировала пресса над шерифом – логово, где всё это время скрывался убийца. Этот заброшенный дом почти в лесной глуши необитаем был давно, чудо вообще, что ещё не развалился. А вот подвал у дома был очень крепкий… Видимо, в расчёте на ядерную войну строился… Из подвала вывели девушку. В ней узнали Милли Уайт, предположительно исчезнувшую из дома погибшей семьи Гордон почти год назад – достоверно было известно, от её матери, что она пошла ночевать к своей подружке, достоверно было известно, что там она была – в спальне были найдены все её вещи, но подружка лежала в гостиной рядом с родителями в общей луже крови, а Милли с ними не было. Десять с половиной месяцев она провела в плену у маньяка…
Шахты всё же закрыли – в немалой степени, конечно, благодаря стараниям Джима эксплуатация их стала слишком опасной, да и просто невыгодной. Целая эпоха жизни города ушла в прошлое. И убийства, действительно, прекратились – кто знает, потому ли, что маньяк нашёл всё же на дне реки свою смерть, или потому, что добился таки своего…
========== 2 февраля ==========
За спиной – шёпот (тихий-тихий, но они не представляют, как обостряется слух, когда столько времени живёшь… с очень малым количеством раздражителей вокруг…)
– Это она… Надо же, вернулась, выпустили всё же…
– Ну должна же она была когда-то оправиться. Хотя не знаю, как после такого оправиться можно…
– Но не вечно же её в психушке держать! Да там, наверное, в этих стенах только по новой спятить можно… Хорошо, что сестричка взяла её на поруки, отважная женщина, благослови её господь.
– Зачтётся на том свете, это точно. Да ведь куда бедняжке больше идти? Ни дома, ни семьи…
Ни дома, ни семьи, это верно. Как хорошо, что она не видела всего этого… Что они остались в её памяти такими… живыми, весёлыми, здоровыми… Как в тот последний день, вернее, вечер, когда она их видела. Когда сбежала по ступенькам, небрежно помахав рукой – откуда было знать, что не увидятся больше? Ну да, орудует в городе маньяк… Но она-то, ради бога, тут при чём? Если б знала… Если б подумала, что мало в городе безопасных домов, семей, не связанных с проклятыми шахтами…может быть, в тот день лучше Санди к себе пригласила. Пусть бы Санди потом горько плакала о смерти родителей – но благодарила судьбу, что осталась жива.
Хорошо, что и дома нет. Не придётся смотреть на него… опустевший, без них…
Не простоял дом ещё 13 лет, не дождался её. Он и тогда уже под снос просился и молитвами только ещё стоял. Сейчас участок выкуплен какой-то молодой семьёй, началось строительство, это, конечно, нарушение её прав и деньги ей перечислят – когда Ванда окончательно оформит над ней опекунство… Вот и хорошо. И не пойдёт она туда, совершенно незачем, Ванда может не беспокоиться… Это другая жизнь, которой уже нет, которую нет смысла пытаться вернуть…
Ванда сказала, что возьмёт её к себе. Ванда, в общем-то, давно взяла её к себе, последний год забирала на каждые выходные. В её крохотной квартирке им двоим почему-то совершенно не было тесно. А теперь вот они вдвоём приехали погостить в дом её родителей. Если господь создаёт подобные добрые души, как она, мир этот не безнадёжен…
– Ты сильная, ты справишься, я знаю, - говорит она, мягко улыбаясь, каждый вечер перед сном, - ты ещё удивишь врачей, ты всех удивишь…
«Справишься»… Нет, не справится. Не справится. Правы эти шушукающиеся за спиной: невозможно с этим справиться.
– Вот только зря, наверное, она привезла её сюда… Лучше б для неё было никогда не возвращаться.
– Прошло много лет…
– Ох не знаю, сколько должно пройти лет. То, что бедняжка пережила… Он ведь держал её в своём схроне почти год, господи помилуй, думать страшно, что он там с ней делал…
Ничего им не страшно. Им – интересно. И хочется, и колется – знать побольше страшных подробностей. Эти люди, с горящими глазами читающие всякие скандальные сенсации в «жёлтой прессе» и топящие в этих острых эмоциях скрытое недовольство собственной серой, размеренной, спокойной жизнью… Они так свято верят, что с ними такого никогда не могло б произойти…
– Привет, Сисси.
Она присела с ним рядом, сняла рюкзачок и обняла его, как всегда, у себя на коленях.
– Что наши папаши? Ушли в работу и не вернулись, как всегда? Я слышала, на тебя вчера напали, мама твоя такая взволнованная звонила…
Он смотрел на её строгий, точёный профиль и в кои веки был благодарен матери с её суетой и гиперзаботой. Оставить его сегодня дома, пригласить Сисси с ним посидеть… Да, такое только мамам и приходит в голову…
– Ну, постельный режим мне вообще-то откровенно не нужен. Мамина будь воля – она б, конечно, меня в больницу упекла и собственноручно всего загипсовала, даром что у меня ровно две царапины… С тех пор, как Кристину забрали под постоянное наблюдение врачей, ей, видимо, кажется, что там её детям более климат…
Она смеялась, он ловил себя на том, что любуется её смехом – не в первый, надо сказать, раз, и размышлял, что это за фигня такая и почему.
Нет, разумеется, он в неё не влюблён. Это было бы странновато – учитывая, хотя бы, что ей только 13 лет. Хотя, конечно, выглядит она гораздо взрослее, быть может, на 16. Спасибо усиленным занятиям спортом. Какая же она сильная всё-таки. Было дело, даже его в шуточном спарринге клала на лопатки. Потом отвешивала по почкам, потому что считала, что поддаётся… Она просто была лучшей. Самой смелой, самой спокойной. Самой интересной. Самой искренней и настоящей. Она никогда не кокетничала, не изображала этого глупого самочьего поведения, которое, как почему-то считается, нравится мальчикам. И если она улыбалась тебе – этими чувственными губами, этими колдовскими зелёными глазами – этим действительно стоило гордиться. Нет, он не был в неё влюблён, какая глупость. Он её уважал. Так, как не уважал никого из своих сверстниц.
– …А Олсон сотоварищи совсем двинулись – решили организовать вечерину Кровавого Валентина, ну типа в кровавых тонах, с антуражем, ты понимаешь… Вот счастливы будут папаши, если узнают, а…
– И тебя, что ли, пригласили? Ну точно, двинулись. А они знают…?
– Знают, потому и пригласили. Что ты, полагаю, они меня там восторженно защупают… Знаешь, даже захотелось пойти – где и когда ещё увидишь столько идиотов разом.
– Девушка твоя по любому против будет. Украсит второй висок для равновесия.
– Ну так-то вряд ли, конечно, но в восторге не будет. Ещё решит, как Алиса, что я «пугающий какой-то», хотя тут-то я совершенно ни при чём… Мне, с одной стороны, тоже как-то от одной этой идеи нехорошо – насколько же для людей… Ну, всё оборжать готовы, чьё-то горе, чью-то смерть, им без разницы, им прикольно… Но посмотреть, что они там придумали… Нет, не интересно, я б без такого духовного обогащения отлично б прожил… Просто… посмотреть на это всё и опустить их как-то, что ли? А разве не логично?
– Да логично, пожалуй…
– А тебе – не интересно? Могли б вместе сходить… Опускать ты умеешь покачественней, чем я…
Она усмехнулась, поглядывая на него искоса.
– Чувак, ты то ли яйца ко мне катишь? Ты не забыл, что я несовершеннолетняя?
Он смутился.
– Вовсе нет. Просто… Я считаю, у нас много общего.
– Да? И что? Ну, помимо отцов-полицейских и, пожалуй, проведённого вместе детства?
– Ну не знаю… спорт… Хотя, конечно, я не настолько упорный задрот, как ты… Техника? Книги?
– Это которые? Фантастика про зомби-апокалипсис или очерки о психологии серийных убийц?
Оба уже смеялись.
– Хотя, пожалуй, в этом есть правда, - она улыбнулась почти нежно, - ты единственный, кто меня в этом понимает.
– Ага, и поэтому твой отец считает, что я на тебя дурно влияю.
– Ну, я имела в виду, что на нас обоих смотрят как… Как на фриков, если в общем. И поэтому задают каверзные, как они сами считают, вопросы типа приглашения на такую дебильную вечеринку, потому что всем интересна наша реакция… Потому что они смотрят на нас и видят наше прошлое, после которого мы, конечно, живём иначе и мыслим иначе. Что поделаешь, и у тебя, и у меня в детстве произошла одна судьбоносная встреча… После которой 14 февраля стало для нас действительно особой датой…
Они помолчали. Ему было так хорошо, так спокойно и гармонично. Как всегда, когда с ней, именно с ней они касались этих тем.
– Знаешь, я часто думаю, почему…
– Что – почему? Почему он убил твою мать?
– Нет. Почему он пощадил меня.
Ной пожал плечами.
– Не поднялась рука на ребёнка. Он ведь и меня не убил.
– Да. Он никогда не убивал детей. Юношей, девушек – но не детей. В доме Харди выжил пятилетний ребёнок – он просто ударил его по голове и запер в кладовке. Сотрясение мозга – это всё-таки лучше, чем умереть так… Но тут другое. Ты же понимаешь. Одно дело не убивать уже готового, так сказать, ребёнка… Чего проще было дать мне умереть вместе с матерью, раз уж он пришёл и убил её и бабушку. Но он… Он вскрыл её тело, вытащил меня, вымыл, сделал всё, что надо… даже молочком из бутылочки покормил! Сначала проломил моей матери голову, а потом сделал ей кесарево кухонным ножом! Какой нормальный убийца так делает?
– Том Ханнигер и не был нормальным.
– Это, конечно, верно… От такого зрелища, наверное, рехнуться можно было – весь дом в крови, два трупа – и заботливо уложенный в люльку младенец… А я и правда теперь живу и думаю о том, что ведь мои младенческие глаза видели его. Не просто видели… Это было первое, что я увидела в жизни. Не человеческое лицо. Его маску. Я мать живой не видела, а его – видела. Я рук матери не знаю, а его – знаю. Вот и логично, наверное, как на меня должны смотреть окружающие? Что думать о содержимом моей головы? Я, конечно, этого всего не помню… Но подсознание-то, говорят, всё фиксирует… Вот и что зафиксировало моё?
– Разрыв шаблона.
– Ну если грубо выражаться – то да. Я теперь обречена всю жизнь думать об этом. Жить, учиться, гулять, болтать с друзьями, бегать, читать – и между всем этим так или иначе постоянно возвращаться к этой мысли. Что я жива, практически, благодаря ему. Его произволом. Если бы отец чуть меньше меня любил – он бы прибил меня, наверное, когда я выпросила у него это досье, и читала и читала его, пока, кажется, наизусть не выучила… Я не успокоюсь, пока не пойму. Нет, не почему он убил мать. Нет, не почему он спас меня. Его всего, до конца.
========== 4 февраля ==========
– Отлично, - Мартин прошёл вглубь кабинета и хлопнул папкой о столешницу, - десять утра, а у нас уже три угона (с одним уже разобрались, правда), два ограбления, пьяная потасовка в баре и явка с повинной по бытовому убийству. Зашибись денёк начался.
Аксель разлепил веки.
– И что во всём этом не так? Так и живём теперь, это когда мы были молоды и наивны, надеялись, что на работе будем штаны протирать… Что там вчерашние хлопчики? Подумали над своим поведением?
– На тебя кофе сделать? Не, сидят, молчат, надеются, что отпустим… По правде, у нас в самом деле на них ничего нет, так, косвенные улики, чтоб их…
В кабинете, как всегда, было захламлено и душно, в окно сонно билась муха. Мартин повернулся к своему столу, рассеянно похлопал ящиками, забыв, что искал, потом вернулся к кофейному аппарату.
– Чтоб их, это верно… Ну, надеюсь, хоть вожделенная облава даст какой-то улов…
– Что там у нас, новые ориентировки? О господи, ну и рожи… Хотя грешным делом, нынче на некоторых наших улицах они имеют шанс затеряться…
Аксель бросил взгляд на стол Мартина.
Её портрет всё так же возвышается среди горы бумаг и стаканов с ручками и карандашами, златокудрая розовощёкая красавица улыбается с него как живая, портрет за годы не поблёк, не потерял красок. Вот ещё один человек с поломанной судьбой… Пожалуй, самой несправедливо поломанной судьбой в этом городе. Они были так счастливы – на зависть всем, и так недолго. Если бы не дочка – едва ли, пожалуй, он бы оправился… Первые дни он просто сидел здесь, в участке, за этим столом, сжимал этот портрет, смотрел на него, не отрываясь – и молчал.
Он так больше и не женился снова, и не удивительно – Сесилия была сумасшедшей любовью всей его жизни, такое не забывают, таким не находят замену. Он просто с головой ушёл в работу, дневал и ночевал в участке – кроме работы и дочери у него ведь больше ничего не осталось. Только малышка и заставляла его хоть иногда выходить из этих стен, заставляла иногда улыбаться… Он назвал её Сесилией, в честь матери. Другого имени они и не подобрали – ждали мальчика, вроде бы и УЗИ показывало сыночка, да вот, ошиблись… Почти всё детство крошка Сисси провела в доме Палмеров – Сара нянчила её младенцем, клала в одну колыбельку с Кристиной, вернее, чаще клала в колыбельку вместо Кристины, потому что Кристина больше времени проводила в палате кардиологии, чем в собственном доме, Ной возился с нею, когда она подросла. Это было удивительно – видеть, как две головы, одна белокурая, другая со смоляно-чёрными косичками склоняются над одной книжкой или головоломкой, как маленькая чёрная ладошка вползает в большую белую. И немного обидно – с родной сестрой Ной времени практически не проводил… Впрочем, это не слишком и удивительно – Кристине, с её слабым сердцем, бесконечными таблетками по часам и регулярными госпитализациями было не до игр и развлечений. Можно сказать, Сисси заменила Ною сестру, которая у него то ли была, то ли нет.
Сисси и правда росла необычным ребёнком – не по годам серьёзная, обществу девочек-сверстниц она предпочитала общество Ноя, детским мультикам – взрослые книжки, а нарядам и украшениям – спорт. Она была чемпионом школы по бегу, метала ножи, плавала, ходила в тир. И никто не сомневался – вырастет, пойдёт, как отец, работать в полицию.
– Мальчишка она у тебя, - смеялись коллеги, - надо было как планировали, так и назвать, не нарушать планов. Ох, и повезёт её будущему мужу… Что скажешь, Аксель? Повезёт Ною?
– Да идите вы, она ему как младшая сестра!
– Но-но, знаем мы, что из детской дружбы получается…
Сисси-младшая ничем, конечно, не походила на Сисси-старшую. Мать была белой, голубоглазой блондинкой с роскошной грудью, первой красавицей класса. Дочь, по всем законам биологии – мулаткой. Светлее отца, с почти прямыми волосами, с тонкими чертами лица. И глаза – зелёные. Чарующие, ещё более непроницаемые, чем карие глаза отца. Спокойная, выдержанная. Умная. И пожалуй, логично, что она так рано захотела узнать… всё. Всё, что можно, о тех событиях, да и как было скрыть от неё – в маленьком городе, где не ты, так соседи по доброте душевной расскажут? И что толку говорить, мол, ребёнку не понять… Никому не понять. Какого чёрта, за что. Её-то за что. Кто-кто, а Сесилия, дочь учителей, с проклятыми шахтами не была связана никак. Да и мать Мартина, старая Джейн, всю жизнь проработавшая в городской библиотеке. Быть может, убийца надеялся застать Мартина дома? Маловероятно, к тому времени он отсутствовал уже три дня. Время от времени Аксель перелистывал проклятое досье, словно надеялся найти в нём ответ. Хотя начёрта он уже нужен, этот ответ… Никого не вернёт, ничего не изменит. Когда Акселю казалось, что жизнь была к нему как-то уж слишком несправедлива и безжалостна, он вспоминал про Марти, и всё проходило.
В глубокой задумчивости последней она вышла за школьную ограду. И очнулась от того, что была схвачена за руку. Худощавой темнокожей женщиной лет 30, одетой, пожалуй, слишком легко для такой погоды.
– Ты Сисси Мартин? Было непросто тебя найти. Нам нужно поговорить.
И она пошла за ней. Хотя вроде бы до сих пор не имела склонности ходить за незнакомыми людьми для каких-то непонятных разговоров. Просто безотчётно поверила этой женщине.
Они сели на скамейке в тени зарослей. Если б Сисси сейчас наблюдала за собой, она б, наверное, отметила, что держится необычайно свободно, даже рюкзак на колени не положила, не сцепила руки на коленях. И позволила себе разглядывать странную незнакомку не очень даже украдкой.
– Как дела в школе?
– Вы же не об этом пришли поговорить?
– Ну почему, может, и об этом. Мне очень интересно, как ты живёшь, Сисси, как ты жила все эти годы.
– Кто вы?
– Ты, конечно, удивишься и не поверишь сперва, - женщина улыбнулась, и Сисси невольно подумала, что это одна из самых потрясающих виденных ею улыбок, - я твоя мать.
– Да ну? Это исключено, моя мать, видите ли, была белой женщиной. Кроме того, она совершенно точно мертва. Я видела не только её могилу, но и отчёт о вскрытии, хотя этот мой интерес, конечно, не встретил восторга.
– Я знаю, - женщина снова улыбнулась, чуть наклонив голову, смоляно-чёрные кудри заиграли бликами даже несмотря на довольно пасмурный день, - просто это не была твоя мать. Посмотри на мои руки. А теперь на свои. Характерная длина и кривизна безымянного пальца, я сразу заметила это сходство, когда ты родилась – пальчики совсем маленькие, но уже такие… в которых узнаёшь родные черты… И уши. Говорят, у каждого человека они индивидуальны, 7 миллиардов вариантов ушей… Но наши кое-чем похожи. И хотя твои уши сейчас закрыты волосами, я знаю, что вот тут у тебя есть такой остренький хрящевой выступ… как и у меня.
Потрясённая Сисси скользнула пальцами по уху. Но как… как это может быть?
– Вы… Зачем вы это говорите? Вы ведь просто видели мои фотографии и…
– О каких признаках ещё мне рассказать? Да, их не слишком много… Могу попытаться описать форму твоих щиколоток, уж фотографию твоих ног я нигде не могла видеть. Скажи, зачем мне тебе врать? Сисси, Сесилия Мартин не была твоей матерью. А Билл Мартин – не твой отец. Тебя подкинули, подменив младенца, такая наша собственная программа защиты свидетелей, кровавая и беспощадная, согласна. Так пришлось поступить, прости. Нам… слишком сложно было оставить тебя у себя. Так что… ты, кроме того, что не свою фамилию носишь, день рождения должна праздновать на день раньше…
– Что? Но… Это ведь значит…
Обняв себя за плечи, Сисси сидела, низко наклонившись вперёд, почти положив голову на колени, невидящим взглядом глядя перед собой. Да… Только одно – ужасное, абсурдное, но самое логичное объяснение у всего этого может быть.
– Вы – Амелия Уайт.
– Да. Вижу, ты многое знаешь…
– Никто не понимал моего интереса к этой истории. Почти никто… А оно, оказывается, было совсем не удивительно… Неужели и правда ребёнок, не зная, может вот так что-то чувствовать?
– Прости, Сисси, раньше я приехать к тебе не могла. Ну, думаю, это ты тоже знаешь.
– А он – мой отец…
–Да.
Они сидели рядом. То молчали – и не чувствовали напряжения, то говорили – скорее утверждениями, чем вопросами.
– Что же случилось с настоящим ребёнком? Где он? – только это, пожалуй, и было вопросом.
– Врать не буду – не знаю. Во всяком случае, он должен быть жив. Кстати, да, это он, на самом деле у Мартинов был мальчик… Как повезло, что роды не случились днём-двумя ранее… Том хотел, как говорил, его убить – чтобы совсем не оставлять улик, чтобы никто даже предположить не смог… Но не убил. Куда-то увёз, то ли в Эванс-сити, то ли даже в Саксонберг, отсутствовал он тогда долго. Подбросил к больнице. Это было сложно и рискованно, но он решил поступить именно так.
– Да… Он никогда не убивал детей… Я знаю…
– Он просто хотел спрятать тебя от всех, дать шанс на нормальную жизнь, которой совершенно точно не было бы у нас. Он же знал, нас найдут. И кто бы после этого тебя ни воспитывал – это совершенно точно были бы не он и не я. Смог ли бы хоть кто-то полюбить тебя, дать тебе тепло и заботу, зная, чья ты? Твой приёмный отец любит тебя так сильно, потому что не знает… Пусть не знает и дальше. Ни к чему им всем знать, достаточно того, что знаем мы. Для меня было главное увидеть тебя… Убедиться, что с тобой всё хорошо. Там, в больнице, я только той мыслью и могла себя утешить – что ты не растёшь в каком-нибудь приюте, что на тебя не показывают пальцем, пересказывая друг другу особенности твоего рождения, не шарахаются от дочери маньяка, у которой и мать тоже лечится в сумасшедшем доме… Я там почти не видела газет, не знала новостей. Меня берегли от всего, что могло меня взволновать, ухудшить моё состояние. Они знали, что я родила в плену, но полагали, конечно, что ребёнок умер. Что в довершение ко всем ужасам моей жизни я пережила смерть ребёнка. Я не рассказала им, конечно. Не хотела портить тебе жизнь. Но рассказать правду тебе – да, я хотела. Потому что ты её заслуживаешь. Потому что сама её искала. И если ты теперь захочешь, чтоб я исчезла из твоей жизни – я пойму… Хотя почему-то мне кажется, что ты не захочешь…
Сисси распрямилась. Лицо её было мокрым от слёз. Это зрелище реально могло б потрясти случайного свидетеля – плакала Сисси очень, очень редко.
– Вы моя мать. Моя живая, настоящая, любящая меня мать. У меня не было матери. У меня была могильная плита на кладбище, к которой я исправно приносила цветочки, и фотография на каминной полке, и сухие строки полицейского отчёта. И вечный вопрос – почему. Да, была тётя Сара, для которой я была утешением, потому что в отличии от Кристины, могла бегать, громко смеяться, не бояться упасть с качели… И у меня была лучшая на свете мачеха – вторая жена моего отца, его работа. Вы не думали, что у меня тоже очень много нерастраченной нежности, много несказанных слов? Моя мать 9 месяцев носила меня, запертая в тёмном холодном подвале, где устала вздрагивать от каждого шороха, где слава богу, не было крыс, но было пострашнее… Моя мать ещё много лет прожила в холоде… Мы заслужили немного тепла.
– Серьёзно? Ты считаешь, это реально?
– Что, пригнуть шерифёнка к ногтю? Отвечаю, чувак, это делается просто, я в Балтиморе такое проворачивал легко и запросто, всё на мази было.
– Да, а теперь ты не в Балтиморе своём, и даже не в Питтсбурге, а в вшивом Хармони…
– Так, объясняю ещё раз на пальцах. У меня на руках баксы. Много. И товар. Много товара. И с тем и с другим меня давно ждут в Огайо, только вот попаду я туда… не знаю, когда. Потому что шерифу, понимаете ли, приспичило устраивать на выезде из города кордоны. И для этого он заручился поддержкой всех окрестных городов. Такому количеству народа на лапу не дашь. Поэтому не один только я сижу тут тихо, как мышь. А того гляди, и тут до нас доберутся. Поэтому, если хочется, чтобы жизнь и дальше была райской – надо что-то делать, чувак. Так вот, шериф станет гораздо менее зорким и гораздо более сговорчивым, если его собственный сыночек будет в чём-то таком замешан. Чтобы отмазать сыночка, плюс избавить его от дурной компании, он на все четыре стороны нас из города выпустит, да ещё и денег даст на дорогу. Надо только грамотно подойти к вопросу. Повязать его на чём-нибудь серьёзном.
– Серьёзном? Ты его видел? Он же примерный мальчик, банка пива в пятницу и любимая коллекция порнухи – вот все его грехи. Он, уверен, даже яблоки в детстве не воровал. А ты расфантазировался. Наркотики, тачки, мокруха? Да начерта ему это надо?
– Тихо. Не гони. Криминал как таковой Ною, конечно, не нужен. Ну, пока не нужен. А вот друзья – нужны. Общение ему нужно. Люди, которые не будут смотреть на него, как на фрика. Ты что, не сечёшь? Маленький городок, все друг друга знают, все новости и события годами пережёвывают. Тем более, отец, как-никак, шишка, так что пацан всегда на виду и под прицелом. Да они его задолбали своими жалениями. Его даже называют со школы знаешь, как? Мальчик-который-выжил. Думаешь, почему он таскается с этим червяком Троем? Потому что он мозги ему никогда не парил. Потому что не смотрит на него как на того-самого… а просто смотрит. Олсон, правда, придурок… но Олсон тоже полезен. Поверь, если он не послал до сих пор куда подальше Олсона… Короче, чувак, поверь моему житейскому опыту. Из таких вот голубоглазых блондинчиков потом такие парняги получаются…Главное подтолкнуть вовремя там, где надо. А за этим я прослежу.
========== 5 февраля ==========
Матери нет дома. Значит, можно подняться в её комнату… снова…
У каждого в этой семье свои тайны, своя маленькая скрытая от всех жизнь – кроме, разве что, Кристины, и то нельзя поручиться… Вот и у него. Если никто не видит – значит, не надо и никому ничего объяснять. Это как будто и он не видит. Как будто и не было ничего. Как будто не подходил он к её туалетному столику, не рылся в её вещах – отработанный многоразово метод, ни одна вещица со своего места не переместилась, хрен кто когда засечёт, если б кому понадобилось… Вот она, эта фотография. Тоже ж о чём-то говорит, что мать эту фотографию потом себе забрала обратно… А отец-то знает, интересно?
Хотя бы раз в неделю, ну раз в месяц ему необходимо было – посмотреть в лицо этого человека.
Физиономия как для обложки, да. Смазливая, обаятельная и нахальная. Бабы на таких липнут как мухи, можно понять. Просто источает что-то такое… уверенность? Сила? Животный магнетизм? Как это ещё называют? Эти зелёные глаза… как трясина на болоте. Под буйными зарослями ряски не заметишь ловушки, не поймёшь, как сбился с дороги, пока не блеснёт тебе прямо в глаза весёлая улыбка смерти – и всё, ты увяз, ты погиб…
Если б когда-то он мог быть уверен, что мать этот сундучок больше не откроет – он бы забрал эту фотографию себе…
========== 10 февраля ==========
Трой Уиллер чувствовал себя, не первый день, очень нервно. В общем-то, и причины были. Он задолжал крупную сумму Дику, он опасался выволочки от Ноя за тот случай, когда бросил его одного против троих бандюганов – Ной, конечно, легко отделался, но вот это, пожалуй, и печально – теперь ничто не помешает ему посчитать Трою рёбра или просто ославить ссыклом. Он, наконец, просто боялся, что полиция может у него кое-что найти. Кое-что, правда, на сей раз не его, Дереково… Но кого это волнует, кому он что докажет. Поэтому он сидел, глушил пиво и смотрел какое-то тупое ток-шоу, чтобы расслабиться, но расслабиться всё не получалось. Ещё и чёртов пёс мистера Смита опять зашёлся лаем… Они его там что, вообще не кормят? Что-то громыхнуло внизу, Трою, наверное, минута потребовалась, чтобы наскрести мужества спуститься всё же посмотреть. В конце концов, если там что-то с машиной – отец его убьёт, это совершенно точно.
Двери гаража были распахнуты, это они так и громыхали при порывах ветра. Машина была на месте. Зато вот на капоте в вольготной позе разлеглась доберманша миссис Лайонелл. Кой чёрт её сюда занёс? Вторая собака – кажется, эту миссис Лайонелл звала каким-то дурацким именем, то ли Крошка, то ли Красотуля, даром что ростом зверюга с телёнка – ходила по палисаднику, калитка которого так же была распахнута. Видимо, это и вызвало псих у пса мистера Смита, с «девочками» миссис Лайонелл у него были какие-то давние тёрки.
Какого чёрта. У них и так не шикарный сад, полтора куста и три чахлые клумбы, мать отцу всю плешь проела, чтоб он огородил его нормальным забором, а то пытались тут всякие парковаться прямо на газоне…
Как выманить собак – Трой представления не имел, но не палкой их выгонять, это точно, тогда разозлятся. Если не сожрут – не забыть попросить Ноя научить, как с этим отродьем обращаться… Если сам Ной, конечно, не сожрёт с потрохами…
По счастью, в гараже на одной полке нашёлся пакет собачьего корма, который отец забыл завезти тёте для её пуделя, ещё минута, не меньше, ушла на то, чтоб вскрыть проклятую упаковку…
Нехотя, вальяжно виляя бёдрами, собаки всё же вышли на приманку, Трой запер двери гаража и калитку сада.
– К чёрту, никогда не заведу собаку… Что в них хорошего находят?
Чувствуя себя усталым героем, только что сразившимся с армией зомби в 300 голов, Трой поднялся наконец к себе в комнату. И остолбенел на пороге.
Окно в комнате было распахнуто, занавески колыхал ветер. Стойка с дисками, возможно, тем же ветром, была опрокинута, диски валялись по всей комнате. Но главным было не это. Алые, с щедрыми подтёками буквы на стене. Надпись кровью – «Ты плохой мальчик, Трой».
Как в дешёвом ужастике…
«Отец точно убьёт» - мелькнула почему-то первой мысль.
Как во сне, он сделал шаг, диск хрустнул под ногой. Нет, это кетчуп, не кровь. Дебилизм… И в этот момент сзади обрушился удар…
– Давненько у нас не было такого, а, шериф? Ничего не напоминает?
Керк хороший парень, но в этот раз схлопотал крепкое словечко.
Двое понурых новобранцев, возрастом ровесники погибшего, ходили по комнате, высматривали что угодно, способное быть уликой. Улик, если так посмотреть, было хоть отбавляй – кровавые и земляные следы, признаки взлома на окне, пустая бутылка от кетчупа в углу… Легче от этого почему-то не было. Фотограф раздумывал, что бы ещё щёлкнуть для верности, а Аксель всё стоял над трупом, мрачно жевал усы. Он знал этого парня, Троя. Один из друзей его сына… Ну, положим, друзей можно выбирать и получше… В последнее время этот Трой уж ощутимо на плохую дорожку подался, виной ли тому родительский недогляд или сомнительные знакомства, или и то и другое вместе… Подозревали, что он балуется наркотиками, или работает для кого-то посредником по их приобретению, подозревали, что для кого-то несовершеннолетнего… А уж за новыми его дружками из приезжих подозревали и большие грешки… Многие говорили Трою, что не доведёт его такое общение ни до чего хорошего, но кто мог представить, что вот настолько. Теперь Трой лежал в крови, скрючившись в предсмертной агонии, грудь – сплошное месиво, один глаз выбит, валяется рядом…
– Шеф, поглядите, что нашли! Волшебный порошочек!
Бедная мать, ведь единственный сын.
========== 11 февраля ==========
– Шериф, Робинсон-стрит, мотель «Райский уголок», ещё двое.
– Кто – опознали?
– Олсон Тайлер и Дик Уиллоби, судя по бумажникам… Ну и народ тут говорит, это Уиллоби комната…
– Ну, едем.
Олсон Тайлер – местный, одноклассник Ноя, раньше нормальный вроде парень был, а в последние пару лет словно подменили. Дома практически не живёт, чаще его в этом «Райском уголке» найти можно, ну либо в баре. Три привода уже – пьяные драки, разбитые витрины, отец за него чуть ли не на коленях стоял, пытался воспитательные беседы с отпрыском вести – толку… Ной, говорил, тоже пытался, его вроде слушал, но как-то вяло… Уиллоби – приезжий, тоже по мелкому пьяному хулиганству задерживался, а на предыдущих местах зависания на него, говорят, и посерьёзней что было, материалы пока не прислали… Хорошие друзья у Троя были…
Ну, «Райским уголком» мотель явно назвали опрометчиво. Хотя, почему… для некоторых категорий вполне райский… Вон, испуганно шкерятся за дверями…
Хозяйка, несложно её понять, валялась в глубоком обмороке. Это и просто увидеть – самые крепкие нервы не выдерживают, а думать о том, как приводить потом комнату в порядок… Потасовки с разбитыми носами и заблёванные по пьяни полы – это одно…
Кровь везде. Просто везде. Тела изуродованы практически до неузнаваемости, но судя по рыжим волосам и татуировке на плече – это Олсон, да. Как никто ничего не слышал? Во всю дурнинушку орал магнитофон, здесь это обычное дело. Да и, не для протокола – если б и слышали, едва ли кто-то побежал бы выяснять, не убивают ли в соседнем номере кого-то. Пьяные и наркоманские драки тут тоже чуть ли не каждый вечер, а в чужую драку лезть дураков нет. И полицию звать только потому, что в соседнем номере крики и грохот ломающихся стульев, дураков нет – загребут и тебя заодно, благо найдётся, за что. Сколько тут наркоты было спешно смыто в унитаз, теми, кто только проснулся, когда полицейские ботинки загрохотали по коридору, сколько народу порасторопней просто свалило отсидеться где-нибудь, пока вся эта петрушка…
И во всю стену, конечно, кровавая надпись. «Ты плохой мальчик». Кому на сей раз? Олсону? Дику? Или оптом обоим?
– Вроде прежде он писем не писал… Да ну, не может быть, не может, чтоб он вернулся…
– Гарри Уорден… Том Ханнигер… Здравствуй, твою мать, Валентинов день…
Вот как оно так получается, что никто ничего не видел? Толпа опрошенных, все с совершенно честными глазами. Не видели.
Трой был дома один – отец ещё не вернулся с работы, мать уже отбыла. Соседка миссис Смит выглядывала, конечно, в окно раз – что-то уж сильно разбушевался их Бэйби – и вроде бы видела там какого-то человека… Но внимания не обратила, цыкнула на пса и вернулась к любимому сериалу. Миссис Лайонелл была в том же сериале настолько по уши, что даже не заметила, как её любимые собачки выбрались из дома…
И во втором случае – не легче. Соседи – нет, ничего не слышали, орала музыка, думали, Дик и Олсон там опять отмечают что-нибудь. Что они могли отмечать? Ну… день рождения чей-нибудь, юбилей выхода любимого фильма, просто зарплату обмывать, причин, что ли, нет. Кого могли ждать в гости? Да кого угодно, список длинный. Их друзья и враги? Тот же длинный список, категории взаимозаменяемые…
– Иной раз и впрямь в сердцах думаешь – перерезал бы их кто-нибудь поскорее, чтоб отмучились сами и отмучили нас, - сплюнул Холли, когда Микки, соседа Дика по комнате, мирно спавшего в наркотическом угаре уже с час прямо в коридоре этажом выше, так и не удалось растолкать, - откуда только эта напасть на нас свалилась?
– Был у нас раньше тихий мирный городок… Никому не известный… теперь всё, теперь известный. Туристы, паломники… Понятно, чего едет и чего везёт… А этим, нашим-то простачкам, интересно ж причаститься к той жизни, которая там…
И трясущийся старичок внизу, за стойкой, только и назвать его, что консьержем… Ну где ему вспомнить всех, кто за вечер тут проходил? Тут уйма народу туда-сюда шляется, и постояльцы, и гости. Это обычное дело. Нравы здесь свободные, за то и ценится это место. Если к нему не подходят, не обращаются с каким-либо вопросом – он и не запоминает. Ну а если человек не спрашивает, как бы ему комнатку снять, или как в такую-то комнату пройти, а целеустремлённо прёт себе – значит, знает, куда идёт. Нет, никого необычного он не видел, все обычные, всё как всегда, в любой другой день…
– Да он бы необычным назвал, наверное, разве что инопланетянина с рогами, или если б самого президента США тут увидел, и то не гарантия. Тут панки с гребнями ходят, укурыши эти с патлами… Обычное дело же.
Кипа протоколов, результаты вскрытия. Убийства совершены, по предварительному заключению, одним и тем же предметом. Да, очень вероятно, что шахтёрской киркой. Да, очень вероятно, что одним и тем же человеком. Физически крепким мужчиной – удары зверские, местами тела пробиты насквозь… хотя и физически крепкая женщина до конца не исключена… Отпечатки подошв изучены и совпадают, кстати, с теми, что оставлял 13 лет назад Том Ханнигер, но ботинки не эксклюзивные, их и сейчас в городе найти не проблема… В случае Троя первый удар был нанесён со спины, пробито плечо, но это вовсе не значит, что он сам впустил убийцу и так ему доверял, что повернулся спиной. Скорее, убийца проник в дом через окно и затаился в коридоре, после чего подкрался к жертве – земляные следы говорят в пользу этого. Но всё же он определённо должен быть знакомым Троя – достаточно хорошо знакомым, чтоб бывать в его доме прежде и точно знать, когда нет дома его родителей…
Правша, достаточно высокого роста – об этом говорит характер некоторых ударов. Чтобы малевать надписи, он использовал стул, малевал на уровне глаз, чуть выше или чуть ниже…
Самый интересный пункт – предположение, что убийца и в том и в другом случае не просто был в перчатках. Он переодевался. Ведь выйти чистым из такого кровавого душа просто нереально. А кровавые следы в обоих случаях ведут только до туалета. Значит, у него с собой сумка. Прочная, непромокаемая, достаточно вместительная сумка, в которой он приносит и уносит и смену одежды, и орудие убийства. Интересно получается – заходит в здание обыкновенный, ничем не примечательный человек с сумкой, там переодевается, совершает свои кровавые злодеяния, переодевается обратно… И выходит из здания ничем не примечательный, ничем не подозрительный человек с сумкой…
Сисси чувствовала, конечно, как-то спиной, кожей, это, мягко говоря, удивление двух женщин, когда они спускались под руку с Амелией по лестнице. Она не первый раз приходит, и с шоком от первого её визита, конечно, не сравнить… но до привычки и спокойствия далеко.
Хотя, пожалуй, удивление в основном у светловолосой женщины. Темноволосая, Ванда – она, кажется, даже понимает. Даже рада.
– Это же нормально, Джосси. Им есть, о чём поговорить. Такое общение Амелии может оказаться очень полезным.
– Дружба 13-летней девочки и взрослой женщины? Ты считаешь это нормальным?
– Во-первых, я б не торопилась называть Амелию так уж взрослой женщиной. Не забывай, она пережила то, что стрессом назвать мягковато, и в то время, когда мы с тобой нормально жили, общались со сверстниками, учились, влюблялись, работали – она… Была несколько ограничена в таких возможностях. У них с этой девочкой есть кое-что общее, и не только то, что они афроамериканки. Возможно, она напоминает ей её саму до того, как с ней произошло всё это. Или же…
– О боже, да. Какая же я глупая. Или она напоминает ей о её собственном бедном ребёнке, которого она, должно быть, даже не видела… Подумать только, такое пережить… А эта девочка, Сисси… Конечно, она была младенцем, она не могла запомнить, в её памяти нет этого ужаса… Но ведь она знает. Знать и не помнить – иногда не менее страшно… Ты права, у них есть причины для близости. А бедный офицер Мартин… все эти годы жил с этим… Мне подумалось… ну, это романтичная глупость, конечно, но то ли дата обязывает… Что если девочка притянет их друг к другу? Это было бы как-то логично и правильно… Они все, бедные, слишком настрадались… Господи, о чём я думаю…
Сисси было всё равно, что думают эти женщины. Главное – они не чинили препятствий. Никому она не позволит помешать ей видеться с матерью, заботиться о ней. Теперь, когда у неё есть мать, когда язык привыкает к этому незнакомому прежде слову… Наверное, это называют звериной нежностью – они шли под ручку, их пальцы вцеплялись в рукава друг друга так сильно, до онемения. Хотелось заглядывать ей в глаза, угадывать и исполнять её желания, заслонить собой от любой угрозы, любого страха. Сегодня они пойдут в парк, будут есть сахарную вату, купят пару лотерейных билетов… У матери должно теперь быть всё, чего она была лишена.
В парке так празднично, людно… Может быть даже, слишком людно, но если не углубляться в гущу толпы – то ничего страшного, и можно нормально беседовать…
– Расскажи ещё об этом мальчике, Ное.
– Ну, он не такой и мальчик, вообще-то… Он меня на десять лет старше… Но мы всегда говорили на равных. Он единственный, которому я могу доверить всё…
Они с матерью как будто играют в некую игру. В дочки-матери. Странно, но получается ничуть не фальшиво, эта игра – способ рассказать о чувствах, ну а правила понятны им обеим.
… Невесть откуда выскакивает эта женщина с искажённым злобой и страхом лицом – кажется, миссис Уиллер с соседней улицы. Мать погибшего Троя.
– Это всё ты, ты! Всё началось после того, как ты вернулась! Зачем ты приехала? Ты принесла проклятье всем нам! Мой мальчик погиб из-за тебя! Они все погибли из-за тебя! Убирайся обратно, мотай туда, откуда пришла, ведьма, никаких больше смертей!
Обычно Сисси сложно было вывести из себя. Её железобетонные нервы поражали и отца, и одноклассников, и учителей. Но тут – другое. Тут – тронули мать.
– Слушай, ты, глупая курица! Следить лучше надо было за своим отпрыском, может, и жив бы был! Будто не знаешь, какие за ним грешки водились. И с какой компанией он шлялся. Ты сама – плохая мать, ты и виновата!
Женщина отшатнулась под её напором, чуть ли не спрятавшись за спину подруги.
– Нет, я это всё так не оставлю! Я буду подавать прошение, чтобы её выставили из города. И думаю, меня поддержат. Многие поддержат. Нечего ей тут делать. Она же ненормальная! А может, это она их всех и убила? А? какое у неё алиби? Она же всё время сидит дома, у себя в комнате… Но кто проверяет её каждые пять минут? Выбралась из окна – и… С Ханнигером же так было – сперва жертва, потом убийца. Может, и эта… заразилась…
Глаза Сисси стали узкими-узкими, две чёрные злые щели.
– Ещё слово – я тебе так лицо разукрашу… Ни один косметолог не спасёт!
– Ты чего, девочка? Что это ты её защищаешь, будто она тебе мать?
Они ушли… Трусливые отродья, они ещё заплатят… Слава богу, мать хоть слабо, но улыбается, она не слишком расстроена.
– Вот примерно от этого я и берегла тебя, милая… Видишь, как мал шаг от притворного сочувствия до непритворной злобы?
Она гладила мать по крупным чёрным кудрям, зачарованно любуясь ими.
– Тебе не холодно?
– Нет, дорогая моя. Мне никогда не бывает холодно. Я на всю жизнь, наверное, привыкла к холоду…
Она всё равно повязала ей на шею свой шарфик.
– А ты расскажи мне об этой Ванде… Она ведь медсестра из больницы, где ты лежала? Достойная женщина… Так здорово, что она позаботилась о тебе…
========== 12 февраля ==========
Ещё двоих нашли на улице. Ещё теплыми. Парень даже был ещё жив… Впрочем, недолго, и ввиду пробитой трахеи ничего сказать не успел. Задыхающаяся от ужаса девушка, выскочившая чуть ли не под колёса патрульной машине, только и смогла вымолвить – что там, в тупике у парикмахерской, человек в чёрном с огромным ломом убивает её подругу.
Дело было так. Они вместе с Каролиной, её коллегой и по совместительству лучшей подругой, закончили работу, вышли и закрыли дверь. Но и двух шагов сделать не успели – дорогу им перегородил двухметровый нетрезвый детина, схватил её за руку и поволок за мусорные баки с недвусмысленными намереньями. Каролина дала дёру, даже не оглядываясь. А она отбивалась как могла, сломала два ногтя, укусила этого гада в руку… Помощь пришла неожиданно – сверху на насильника обрушился удар лома…
Придавленная умирающим, подвернувшая ногу, ещё до этого пару раз с размаху приложенная головой о стену, она долго не могла выбраться. Она видела – ну, не столько видела, сколько слышала – как убийца догнал Каролину, притащил её обратно, в этот тупик… Она наконец смогла выбраться из-под тела и бросилась наперерез услышанной машине – за помощью.
– Вы его видели? Вы можете его описать?
– Там было очень темно. И он… он был в маске…
– Отлично. Гарри Уорден, тьфу, Том Ханнигер теперь у нас борец с преступностью. Растёт парень, на глазах.
– Да, интересно получается… На прежнюю его тактику это не похоже – прежде-то Ханнигер мочил всех без разбору. Этот не тронул ни несостоявшуюся жертву насилия, ни там, в мотеле, народ в других комнатах. С мотелем ещё понятно – может, многовато их там ему показалось…
– Раньше его такие мелочи не останавливали, больше народу – больше мишеней…
– Да не скажите, вообще-то, система и раньше была. Сперва он мочил тех, кто бросил его тогда одного в шахте, ну и свидетелей, конечно, под замес… Потом – тех, кто препятствовал закрытию шахт… Система должна быть и здесь, надо только понять, какая. Должна быть какая-то зацепка… Вот это «Ты плохой мальчик», хотя бы…
– Таких плохих мальчиков в городе, знаешь ли… Насолили много кому.
– Да о чём вы говорите, как это может быть он, как он мог выжить? Он упал с моста, в него стреляли…
– Тогда, знаешь ли, тоже стреляли…
– Уже установили личность убитого?
– Да, личность примечательная, Грэй Моррис, помните, ему в прошлом году давалось предписание покинуть город? Так вот, никуда он его не покинул. На что всё это время жил – только догадываться остаётся… Ну, комнату снимал на Джексон-стрит, большой такой пятиэтажный кошмарный дом – там не мотель как таковой, но комнаты сдаются, очень дёшево, ну, вы знаете…
– Джексон-стрит, кошмарная пятиэтажка… Это как раз возле этой парикмахерской злосчастной… Так, а съездим-ка туда прямо сейчас. Сдаётся мне…
– Они… Они тут с вечера крупно ссорились, да… - парень с часто моргающими, как будто заплаканными глазами видом своим доверия не внушал, но был приятен уже тем, что первый давал хоть сколько-то связные показания, - они уже с неделю как ссорились… Я что, я не лез, я и дверь эту, смежную, всегда закрытой держу… Но слышать – слышал…
– Из-за чего ссорились?
– Ну как… Он её бросить собирался, даже велел из комнаты выметаться. Она… Она сказала, ей аборт делать надо, а денег нет, а он сказал, что не его это проблемы, что может, вообще это ребёнок не его. Что с него вон какой-то перец, забыл имя, денег ждёт, очень надо, но и он не получит, он с этими деньгами лучше свалит куда подальше, в общем, не разобрался я, куда и из-за чего он валить собрался, я не прислушивался… Она когда выскочила, я её в коридоре поймал, дал немного… Ну, ей не хватит, конечно, но хоть сколько-то… Всё, больше из комнаты не выходил.
– Во сколько это было?
– Часов, может быть, в восемь.
– Хорошо, что было дальше?
– Дальше… Дальше я слышал, как он ходит туда-сюда по комнате, меня эта его манера раздражает, и я лёг читать, включив музыку в наушниках. Потом как будто что-то грохотнуло за стеной, раз, другой… Я подумал, он опять бесится, он когда раздражён, любит стулья о стены швырять. Потом… Потом заглянул Грэй, злой, долго, говорит, в дверь долбился, вы, мол, умерли тут все, что ли, стучал к Шеллу – он не отозвался… Хотел денег на выпивку занять, хотя и так, по правде, был хороший уже. Я сказал, что денег нет, он сказал, что морду мне сейчас разобьёт, я ему тогда отдал бутылку, что у меня была. Он её выдул, как бы подобрел слегка, долго уговаривал «пойти вместе цеплять цыпочек», я его еле вытолкал чудом каким-то…
– Во сколько это было?
– Вот врать не буду, не скажу, тут я на часы не смотрел.
– Ну, а по вашим ощущениям?
– Да я, знаете ли, с временем вообще не дружу, 15 минут прошло или три часа – иной раз сразу и не соображу. А потом я спать лёг…
– Всё сходится, межкомнатная дверь и правда не отпиралась с чёрте когда, - Керк мрачно созерцал очередное высокохудожественное «Ты плохой мальчик, Шелл», - а эта была заперта изнутри, убийца удалился через окно по пожарной лестнице, предположительно, так и проник. Есть вероятность, что в тот момент, когда Грэй стучался к Шеллу, убийца ещё был в комнате, и слышал разговор Грэя с Марком. Решил ли за ним проследить, или случайно так пересеклись, но убил, так сказать, за вечер двух зайцев.
– Похоже на то.
– Кстати, убийства, похоже, происходят примерно в одно и то же время… Даёт нам это кое-что?
– Вот это наверняка даёт, - Аксель кивнул на приколотую к стене фотографию, кровь на неё почти не попала, - похоже, и Шелл, и Грэй нередко гостили в «Райском уголке»… Так что друзья, как ни крути, общие есть. Рискну предположить – у всех жертв. И где-то среди этих друзей надо искать того, у кого на все эти дни и часы не было алиби.
– Нет, нет, нет! Я ничего не знаю, я не хочу ничего знать, ясно? – Юджин размахивал рукой-культёй так яростно, что чуть не попал Ною по носу.
– Юджин, Сайрас, каким бы он ни был – твой друг. Возможно, твой единственный настоящий друг. И сейчас он в участке, по подозрению в убийствах – которых не совершал, это-то тебе известно. У него на все эти чёртовы вечера нет абсолютно никакого алиби – у остальных есть хотя бы на один, даже два – а его в эти вечера не видели нигде в баре или в магазине или где ещё, потому что все эти вечера он был здесь, с тобой. Вы ширялись и смотрели мультики по ковру, он уползал под утро, перед тем, как твоей матери вернуться с работы, чёрт возьми, он никого не убивал, но кто это знает? Он наркоман, он не местный, он без малого бродяга, у него с крышняком проблемы – кто поверит, что он просто не мог это сделать? Ты можешь спасти его – просто обратившись в полицию, просто подтвердив его алиби.
– Сказать, что он завсегдатай в моём доме? Ты совсем ку-ку, или как? Я должен публично признаться, что ширяюсь? Ты представляешь, что с моей матерью тогда будет, и что она со мной сделает? Она сразу поймёт, что деньги тогда взяли никакие не воры… Мне полный капец тогда, Ной!
– Это ему сейчас полный капец. Юджин, подумай, если б ты не сидел в инвалидной коляске и не был одноруким – сейчас там, по подозрению, мог бы быть и ты. Но ты ничем не рискуешь. А он – рискует. Он твой друг, что для тебя может быть важнее дружбы?
– Моя собственная жизнь, чёрт возьми!
– Тебя даже не просят врать, выдумывать алиби, просто подтвердить то, что есть. Просто спасти друга. Между прочим, вот он молчит о том, что был у тебя – говорит, у друга, но не уточняет, у какого.
– Отлично, вот пусть молчит и дальше. Да и скажет – кто ему поверит-то?
– Вот именно, что никто не поверит. Юджин, ты можешь сказать, что вы просто зависали вместе – ну, за просмотром ужастиков, игрушками на компе, не знаю, скажи, что вы любовники!
– Ещё чего такое придумаешь? Слушай, какое тебе дело вообще! Думать надо о своей жизни… вот я и думаю.
– А я тебе говорю – мы должны это сделать!
Джосси невольно поёжилась – ей очень не понравилось, каким больным огнём горели сейчас глаза её старшей подруги.
– Люси, опомнись. Вспомни, что то, что ты предлагаешь – преступление. Я понимаю, как тебе больно сейчас, но границы переходить не надо!
– Джосси, твои дети пока живы, потому ты так и говоришь. Трой был хорошим мальчиком, я горько каюсь, что из-за работы не могла проводить с ним больше времени, но пусть я была плохой матерью – он не был плохим сыном! Это она, эта ведьма убила его и других парнишек… Разве не понятно – она сумасшедшая, она всему миру мстит за своё материнское несчастье! Разве ты не хочешь, чтоб она убралась наконец из твоего дома? Ты, конечно, терпишь её – ради сестры… Глупышка Ванда всегда была невероятно наивной, но ты… Разве тебе не жутко с нею рядом? Разве не страшно за своих детей? Мы только поможем правосудию, Джосси!
Джосси проклинала день, когда согласилась на приезд сестры вместе с этой её подопечной. День, когда в кулинарном клубе подружилась с Люси Уиллер. День, когда родилась, наконец.
– Как это – поможем, Люси? Подложив улику в мой собственный дом? Введя в заблуждение полицию?
– Она же была там, я уверена, Джосси. Она убила. Но полиция ничего не хочет слушать, они воображают, что это снова Том Ханнигер, или кто-то там ещё… Но если мы подбросим ей в комнату пару вещей Троя, а потом ты их как бы найдёшь и заявишь в полицию – им придётся прислушаться. И они наконец заберут её от тебя, в тюрьму или в психушку, уже не важно… Разве это не главное? Разве не стоит совершить такое простое действие ради спокойствия своей семьи?
Джосси колебалась. Ей, по честному, эта самая Амелия ведь и правда… ну, никем не была. Ради сестры она, конечно, молчала, терпела – в конце концов, они ж не навсегда приехали. Но её иной раз до смерти пугало, когда эта Амелия не спала ночами, ходила туда-сюда по комнате – слышно не так плохо, а уж тем более когда, встав ночью в туалет, видишь её безмолвный силуэт у окна в сад. А если вот однажды ночью зайдёт и прирежет кого-нибудь? Кто знает, что в голове у этих психов, тихие-тихие, а потом… Сколько бы ни уверяла Ванда, что бедняжка Милли, мол, кроткий агнец…
– Ладно, может, ты и права. Хотя всё-таки это нехорошо… Хорошо, давай так. Мы можем сделать это сегодня. Сегодня как раз у Фрэнка выходной, и мы планировали все вместе куда-нибудь выбраться – возможно, в кино. Я вернусь, под предлогом, что что-то забыла, и подложу это… Кстати, что, ты уже выбрала? А потом, когда вернёмся, я под предлогом смены постельного белья или ещё чего-нибудь это обнаружу. Ну, в идеале, таким образом, всё сегодня и закончится.
– Это было бы чудесно, Джосси. Мы наконец освободимся…
Но не пошло всё так, как планировалось, не пошло. Нет, выходной Фрэнка не сорвался, и от идеи сходить на премьеру какой-то семейной комедии он отнекиваться, против обыкновения, не стал. Сам понимал, мало времени с семьёй проводит. И даже увязавшаяся с ними эта девчонка, Сисси Мартин, не сильно раздражала.
– Я заплачу за себя, это не проблема. И даже, если хотите, за Амелию. Мне просто правда хочется пойти вместе с вами.
– Деточка, а тебя отец не потеряет?– попробовал ухватиться за вариант Фрэнк.
– Меня? Отец? Исключено. В такие дни лучшее, что я могу сделать для отца – это не отвлекать его от работы.
Амелия трогательно и жалобно вступилась за юную подругу… Ладно, чёрт с ней…
Но когда Джосси, вроде как за сумочкой с желудочными таблетками, вернулась в дом и сразу бросилась в комнату Амелии – бывшую детскую Кайла…
– Джосси! – раздался сзади окрик сестры. Она стояла на пороге. Она шла следом. Это был провал.
– Ванда, я…
– Не хочешь же ты сказать, что искала желудочные таблетки в комнате Амелии? Джосси, чего ты никогда не умела, так это врать. Ты с этим внезапным возвращением выглядела настолько подозрительно, что я просто не могла не пойти следом. Вот как заботливая сестра. Но сейчас мне что-то ещё тревожнее. Что это такое у тебя в руках, что ты прячешь? Покажи руки! Покажи руки, я сказала! Что это ещё такое? Чьи это диски? Дай сюда! «Трою от любящей Энджелы»? Вот как? Джосси, я…
А за спиной у Ванды, как логическое завершение кошмара, нарисовались и они. Две черномазые подруги. Тоже пошли следом.
– Ванда, нет… Ты не поняла… Я нашла это под матрасом Амелии!
– Я просто глазам своим не верю. Я в кошмарном сне не видела, что моя сестра на такое способна. Что моя. Сестра. Способна. На предательство! На клевету! На подлог! Ты, видимо, не знала, что я каждый день прибираюсь в комнате Амелии, и давно бы знала, если б в её вещах было что-то такое? Джосси, я тебе верила! Если ты не хотела видеть Амелию здесь – ты могла просто сказать мне! Но не плевать так в душу – что там, не ей, мне!
– Тихо! – их перепалку разорвал звонкий шёпот Сисси, - вы слышите?
– Что? – встрепенулась Джосси, - я ничего не слышу. Что, дверь? Фрэнк пошёл нас искать?
– Там, внизу… - глаза Амелии стали огромными, казалось, в пол-лица, - шаги… сюда, по лестнице.
– Я не слышу… Может, шум за окном мешает…
– На вашем месте я б доверяла её слуху, - лицо Сисси стало предельно сосредоточенным, - поверьте, ей есть с чего уметь различать малейшие шорохи… И если она говорит, что кто-то очень тихо крадётся к нам по лестнице – значит, так, чёрт побери, оно и есть!
– Да… Ванда, боже, я тоже слышу! Это не Фрэнк, боже, это не Фрэнк, он не стал бы так красться!
– Тише! Путь вниз отрезан… Осталось попытаться через окно. В этой комнате окно не открывается, верно?
– Да, Кайл в детстве лунатил, и с тех пор…
– Ясно. Значит – Ванда, берите Амелию и бегите туда, где есть открывающееся окно. Сигайте вниз, поверьте, лучше пару костей сломать, чем…
– О боже, ты хочешь сказать, это он?!
– Миссис Коубел, вы страхуйте. Встанете в коридоре, прижавшись к стенке, я пока продвинусь к лестнице, чтобы посмотреть, что там. Если что – я его задержу.
– Нет, Сисси, не сходи с ума, это опасно! Побежали все вместе!
– Кто-то должен его задержать, чтобы дать вам уйти!
– Пусть это буду я! Ты ребёнок, ты должна бежать в первую очередь.
– Ванда, при всём уважении – я чемпион школы по спорту, я реально сильнее вас, и вот именно потому, что я ребёнок, я и быстрее, и незаметнее. Спасайте свою подопечную, вы за неё отвечаете, в конце концов! Хватит препираться, он уже близко!
Джосси казалось, что она видит кошмарный сон. Как в кошмарном сне, было темно – она не зажгла свет, когда вошла, а теперь боялась. Как в кошмарном сне, каждый шорох и звук мог означать беду. Там, в её спальне, Амелия и Ванда сражались с окном, вот, слышно, открыли его, вот выбираются на козырёк над входом – с него прыгать уже не так страшно… Темнота поглотила отважную Сисси, там, в темноте, она с абсурдной смелостью крадётся навстречу вероятной смерти. И самое горькое – и слёзы жгучего стыда и раскаянья текут по щекам – теперь она понимает, теперь как нельзя лучше видит, что едва не оклеветала невиновную. Там, в темноте, шумно дышит и крадётся к ней убийца с киркой. Это не Амелия. Это, чёрт возьми, никак не Амелия.
К чёрту всё, пусть она не сможет спасти Сисси, но она спасёт себя! Она мать двоих детей, она любимая жена своего мужа, надо думать об этом! Душа в горле отчаянный визг, она бросилась в свою спальню… Удар настиг её на пороге.
– Ванда! Сисси! Где Джосси? Что, чёрт возьми, произошло?
Встревоженное лицо Фрэнка – он ещё не понимает, не хочет верить, что произошло. Он примчался, услышав звон разбитого стекла – это высадила окно Амелииной комнаты Сисси, в отчаянном прыжке спасая свою жизнь. Она упала в каких-то двух метрах от них, израненная, окровавленная. А Джосси… Джосси осталась в доме. И боже, до конца дней теперь не забыть Ванде этот чёрный силуэт в окне. В том окне, из которого недавно выпрыгнули они с Амелией. Так вот, как выглядит он, оживший кошмар…
– Тётя Сара! Вы-то что здесь делаете?
– Я приехала к Кристине, меня вызвали… Что случилось, Сисси, боже! Вы попали в аварию?
– Можно и так сказать, тётя Сара. Что такое с Кристиной? Что-нибудь серьёзное?
– Пока неизвестно, я жду… Ты отцу уже сообщила?
– Конечно, тётя Сара, мы сообщили ему сразу, как только… Не волнуйтесь, всё хорошо, врач только что осмотрел меня, вправил вывих, а царапины… заживут они, куда денутся.
– Ничего себе – царапины… Боже, и я не могу дозвониться до Ноя, и Аксель не отвечает тоже, да что же это такое…
– Дядя Аксель занят, уж это вы мне поверьте, они с папой сейчас как раз… там… А за Ноя уж точно не волнуйтесь, он на тренировке, телефон отложил, ну как всегда. Я тоже в такое время не могу ему дозвониться, а потом он сам перезванивает. Сейчас он наверняка уже дома, спит без задних ног.
Подошли Ванда с Амелией, обе украшенные синяками и пластырями, Сара вымученно улыбнулась. Тревога скребла и скребла, и ещё тошнее было от того, что она не могла определить источника, средоточия этой тревоги.
========== 13 февраля ==========
– Итого – дурдом набирает обороты. Теперь у нас два женских трупа, с интервалом аж в 4 часа. С соответственно модифицированной надписью. «Ты плохая мать»… Будь я проклят, если хоть что-нибудь понимаю.
– Ну, почему Люси Уиллер плохая мать – даже объяснять не надо, да… На голубом глазу пыталась мне тут доказывать, что наркоту её сыночку проклятый убийца подложил, а то и мы сами, чтобы оболгать бедного мальчика… Плевать, что на пакете его отпечатки, отпечатки, видимо, тоже мы приделали… Последний её перл – попытки обвинить во всём Амелию Уайт. Не, ну не то чтоб она совершенно прямо не могла… Я даже сам, грешным делом, немного её подозревал. Всё-таки псих, со счетов сбрасывать не стоит… Но вот саму Люси Уиллер не убивала точно – она в то время была с Сисси и Вандой в больнице, это железно. Как, логично, не убивала она и Джоселин Коубел.
– Уиллер… сперва сын, теперь мать… Боюсь, если наш чёрный судия решил продолжить логический ряд и взялся карать родителей преступников – нам стоит выставить охрану у дома Тайлеров. Но Джоселин Коубел… Её старшему 15, и пока ни в чём дурном он замечен не был. Ломается к чёрту вся гипотеза… И ломается к чёрту вообще всё, что мы наработали. Придётся выпускать наших подозреваемых, вот теперь у них алиби железное, железнейшее. А мы опять у нуля. Мы что-то просмотрели, чёрт возьми, какую-то мелкую, но важную деталь. Дьявол побери, неужели это всё же Ханнигер, скажите мне, что это не так, разбудите меня!
– Он едва не убил мою дочь. Аксель, я только об этом и могу думать – он чуть не убил мою дочь. Я всю жизнь молил бога об одном – чтоб моя дочь не столкнулась больше никогда с таким кошмаром, чёрт возьми, почему бог не слышит моих молитв?
– Да, чувак, это ты клёво придумал – с костюмом…
– А то! Какая ж вечеринка без Гарри Уордена? Идея не совсем моя, правда… Но чо, дёшево и сердито… Ну, не совсем дёшево, всё-таки чуть не обосрались в этой шахте, грешным делом… Но дело того стоило, уверен. Намешаем ему как следует в пиво, как вырубится – переоденем… измажем как следует, кирку эту в руку вложим… Накса всё равно давно пора в расход пускать, толку с него никакого, того гляди, подведёт под монастырь… Вот и убьём двух зайцев. Как очнётся – скажем, так и так, замкнуло тебя, чувак… Теперь хошь не хошь, а либо мы помогаем тебе прятать труп и покрываем, либо…
– А настоящий убийца…
– Ой, да хрен с ним, разберёмся по ходу вальса, ладно? Какая нам вообще разница, нам шерифёнка обработать, остальное как-нибудь образуется…
– Мама, каким он был, отец?
Их никто не может слышать. Маленькая кафешка в больнице в этот час пуста, два дымящихся стаканчика кофе на столе. Амелии, конечно, совсем не холодно, но она греет пальцы о стакан. О стакан дочери, сплетая свои пальцы с её.
– Сперва, конечно, мне было ужасно страшно. Но страх нельзя испытывать долго, думаю, это ты даже читала… Человеческая психика просто не выдерживает, и начинает себя защищать… Наступает безразличие, привычка, или что-то ещё… Когда ты видишь смерть, вот так близко, и когда лишь какой-то миг отделяет тебя от неё… От смерти мучительной, ужасной… Становится важно только одно – ты избежала этой смерти…
13 лет назад
Мили Уайт глупой блондинкой, в общем-то, не была. Просто потому, хотя бы, что была чернокожей. Но можно было сказать, что все 16 лет жизнь её была совершенно обыкновенной и жила она, не напрягаясь. Средняя семья – отец, мать, брат, она. Отец автомеханик, брат собирается ему помогать, мать работает санитаркой в больнице. В школе всё тоже… Ну, средне. Ну, как у всех. Уроки, оценки, подружки, завистницы. Мальчишки, которые не прочь с ней замутить, мальчишки, с которыми не прочь замутить она. И как у всех, это редко одни и те же мальчишки. И лучшая подруга, болтушка Санди Гордон, с которой они часто ночевали друг у друга, смотрели глупые комедии и ужастики для отдыха мозгов и сплетничали ночи напролёт.
И вот теперь она думала – а если бы в этот вечер она не пошла к Санди, осталась дома, как просила её мать – будто чувствовала… или если бы она хотя бы не выходила из комнаты, не спустилась, услышав сквозь сон грохот и, вроде бы, крики, в гостиную, а забилась под кровать или в шкаф и сидела тихо, как мышка, или вообще выбралась через окно и бежала без оглядки… Может быть, тогда её жизнь и дальше, за исключением минут ужаса и скорби за чужие жизни, была благословенно обычной?
Он стоял перед ней – огромный, чёрный и словно пришедший из самой преисподней. Налобный фонарь был выключен, а в стёклах маски отражались тусклые отблески уличных фонарей и её собственное перекошенное ужасом лицо. С кирки в его руке капала кровь. Кровь была всюду. Кровь из распоротых тел Санди и её мамы расползалась по полу, подбиралась к её босым ногам. Она отступала от этой крови, пока не упёрлась спиной в стену. Он шагнул к ней.
Когда произошла эта первая жуткая история с Гарри Уорденом, ей было 5 лет. Одна из погибших в больнице медсестёр была подругой её матери. Она помнила похороны с закрытым гробом, неверие маленькой Трейси, что мама могла вот просто взять и улететь на небушко прямо с работы, помнила, как долго до ужаса боялась людей в шахтёрской форме.
– Пожалуйста, не убивайте меня! Пожалуйста, умоляю! Я ведь вам ничего не сделала! Я никому ничего не скажу… Оставьте мне жизнь, прошу…
Как страшно, когда убийца в маске. Под ней не видно лица. Не видно, усмехается ли он… Или может быть, ему совсем, совершенно всё равно…
Он убил уже стольких, что убить ещё и её – ему ничего не стоит. Как зачарованная, смотрела она на поднимающуюся руку с киркой. Вот так и выглядит смерть…
– Не убивайте меня, умоляю… Я знаю, вы можете… Но бога ради, неужели моя смерть доставит вам радость? Неужели это всё, что…
Она смотрела на своё отражение в стёклах. Огромные глаза, растрёпанные волосы, сползшая с одного плеча ночнушка толстушки Санди, великоватая ей… Бедная Санди, её таки погубила непобеждённая вредная привычка шастать ночами к холодильнику…
– Прошу, дайте мне шанс… Вы такой большой и сильный… Я так восхищаюсь вами… Я… быть может, могу дать что-то кроме… своей крови…
Шанс один на миллион. Но если в эту самую минуту ты можешь рухнуть, выпотрошенная, как рыба, и захлебнуться собственной кровью – почему не попробовать? Почему не попробовать, чёрт возьми, всё, что угодно? Что даст хоть малейший шанс избежать этого ужасного удара кирки?
Рука с киркой не опустилась, но упёрлась в стену совсем рядом с её лицом. Она чувствовала, как её волосы липнут к крови, чувствовала этот ужасный запах. Пробуя, не веря ещё, что, кажется, нащупала нить, она подняла руку, скользнула ладонью по предплечью чёрной фигуры.
– Вы ведь можете не только убивать… Быть может, я… буду полезнее живой…
А потом его рука – не та, что с киркой, алевая – коснулась её лица, и она тёрлась о неё щекой, не веря своему счастью, а потом эта рука легла ей на голову… Она поняла. И поддавшись этому давлению, она опустилась на колени, чувствовала, как остриё кирки упирается ей в спину, смотрела, как он расстёгивает ширинку. Она взяла его в рот почти с жадностью – это был для Амелии Уайт вкус жизни…
Она покинула этот дом связанная, с заклеенным ртом, завёрнутая целиком в одеяло. Сперва её долго куда-то несли, потом везли на машине. Развязали в тёмной, без окон, комнате, похоже, в каком-то подвале. Вскоре туда принесена была койка с матрасом, ещё пара одеял. Такова стала её обстановка на долгое, очень долго время.
– В подвале было холодно. Ну, первые дни, может быть, первую неделю. Я сидела, закутавшись в одеяло, и дрожала. А потом организм привык, адаптировался. И я уже вставала, ходила туда-сюда – как была, в ночнушке, босая… Он приносил мне еду – как я потом узнала, грабил холодильники жертв и мелкие киоски, ну, что-то и покупал – в соседних городах… Сообразил мне отхожее место там же за ширмой, раз, наверное, в неделю притаскивал огромную ванну, натаскивал вёдрами горячей воды, чтобы я могла помыться. Хуже всего, конечно, было отсутствие… ну, каких-либо занятий. Я часами сидела, прокручивала в памяти воспоминания каких-нибудь дней, разговоров, фильмы, мультики, книги – что могла вспомнить, что-нибудь сочиняла. Моё восприятие, моя память очень обострились, я стала очень хорошо видеть в темноте, слышать малейшие шорохи. И если б мне тогда дали учебник китайского – я б, наверное, выучила его в совершенстве. Нет, я не устраивала истерик, не требовала меня отпустить. Ни разу. Я слишком хорошо понимала, что отпустить меня он может только на тот свет. Напротив, нужно было следить, чтоб не совершать ни одного лишнего действия, которое могло б его разозлить – я видела тела Санди и её матери, и отца Санди он тоже убил – его трупа я не видела, он лежал в другой комнате, но он говорил. Моя жизнь была в его руках, и всё, что мне оставалось – быть тихой и послушной. Знаешь, это очень меняет восприятие… всего. Зависимость, в сочетании со страхом смерти, со страхом одиночества, с лишением всего… Всего, что у тебя раньше было… Это сложно представить и сложно описать. Он иногда не приходил несколько дней… И хуже всего при этом был даже не голод – он оставлял мне еды, она обычно не успевала кончиться. Хуже всего было то… что я ждала его возвращения. Я скучала, я не могла без общения. А он был единственный, с кем я могла общаться. И наверное, ему не хватало общения тоже. То есть, сперва он со мной даже не говорил. Молча приходил, молча отдавал еду, молча делал всё, что хотел… Не снимая ни маски, ни костюма. Мне кажется, я до сих пор помню прикосновения этого костюма к моему телу, помню терпкий запах крови от него. Я знала, что нужна ему, хотя бы вот для этого – нужна. И для меня было важно быть ему нужной. Пока нужна – я жива. Один раз я предложила помассировать ему плечи, попыталась прямо через костюм. Да, вышло не очень… Смешно, но я даже не видела его лица. Потом увидела в газете. Ну, и до этого, конечно, в газетах видела… Он никогда не раздевался при свете, только когда гасил лампу, снимал костюм и маску, и надевал прежде, чем зажечь обратно. Там была такая лампа, масляная… не слишком яркая, но мне вполне хватало… Я знала его тело на ощупь – так, что, наверное, могла вылепить его скульптуру. Нельзя говорить «красивый» о том, кого не видишь, но я не знаю, как тут нужно говорить… Когда живёшь вот так, в ожидании шагов по лестнице… Любой знак внимания, любая милость воспринимается так… Помню, когда он первый раз принёс мне, в числе прочей еды, яблоко… я держала это яблоко и плакала…
Когда Сара позвонила, Аксель был слишком занят, роясь в бумагах, и поставил на громкую связь. Определённо, сказались недосып и общее психопатичное уже состояние, зря он это сделал… Сара тоже была не в лучшем состоянии духа.
– …Я уже не чувствую нас семьёй, Аксель! Я не вижу, где мы семья. Я здесь, в больнице, Кристина при смерти, врачи пытаются что-то сделать, я не знаю, верить мне, молиться или готовиться к худшему – и тебя нет со мной в этот момент! Если б только в этот… Если б тебя уже не чёрт знает сколько не было со мной! Без тебя работа не обойдётся, без тебя преступника не поймают… Чёрт, я скоро начну забывать, как ты выглядишь, я скоро перестану верить, что ты не только голос в телефоне! Я тебе так надоела, так противна, ответь? Ноя тоже не дозовёшься, он весь в тебя, он предпочитает быть где и с кем угодно, только не с матерью и сестрой… Знаешь, я здесь, в больнице, встретила Ванду, Амелию и Сисси… Так вот, они больше семьёй смотрелись, чем мы. Они, чужие друг другу, сблизились больше, чем мы, родные люди! Они вместе в трудную минуту, они заботятся, поддерживают друг друга…
Вообще-то, при таком градусе напора Аксель обычно взрывался. И говорил много такого, за что сам себя потом казнил. И иногда наносил тяжкие повреждения ни в чём не повинному телефонному аппарату. Но сейчас в нём что-то сломалось. И не нашлось внутри этого бешенства, этих неправильных слов.
– Сара, ты права. Жди меня, я скоро буду.
Сара была права, да. И уже в машине, уже по дороге в больницу, он продолжал думать о деле. О проклятом деле. Какая-то смутная мысль не давала ему покоя. Какая? Положим, вариант, что это снова Том, они со счетов не сбрасывали… Но если не Том? Ведь всё же тактика не его… Если это какой-то подражатель, если кто-то из этой долбанной молодёжи, которую они шерстили кропотливо все эти дни? Откуда они взяли костюм? Сейчас найти в городе шахтёрскую форму уже не так легко, как 13 лет назад… В шахтёрских семьях – возможно, но этот вариант они отработали, все костюмы были изъяты, ни на одном не было ни следа крови… Тогда что остаётся? Склад шахт давно закрыт и опечатан, но преступник мог забраться туда, если уж ему так приспичило. Или же… Один из задержанных обмолвился о планируемой «вечеринке в антураже на тему» - теперь-то, может, они отказались от этой идеи, но ведь планировали, готовились… Ведь хотя бы один костюм на ней, этими долбанными идиотами, планировался… Тогда…
Тогда, чёрт возьми, мысль… Он убивает преступников. Ну, как, преступников – молодых мерзавцев. А где больше всего молодых мерзавцев будет в эту ночь? Если они не передумали, не взялись за ум – но сдаётся, было б там, за что браться?
Один звонок. Тому пареньку, что был говорливее всех.
– Терри, это шериф Палмер. Нет, успокойся. Просто можешь кое-чем помочь. Терри, ответь мне на один вопрос. Если, конечно, знаешь. Где планировалась эта сраная вечеринка?
Вопрос явно застал парня врасплох, поэтому он ответил сразу и честно.
– В том доме, где скрывался Ханнигер, где он прятал девчонку… Ну, знаете, этот…
– Спасибо, Терри.
И второй звонок.
– Ной, ты где? В общем, где бы ты ни был – сейчас живо в больницу, к матери и сестре. Не хочу, чтоб ты был так… похож на меня… И извинись перед матерью за меня. Хотя не простит… и правильно сделает… Но я иначе не могу. Пусть ненавидит меня, но я поймаю гада, и город сможет дышать спокойно.
– Что? Куда ты, отец?
– На вечеринку. Кровавого Валентина, чтоб его.
– Нет, отец, не вздумай, не езди туда!
Но Аксель уже выключил телефон. И развернул машину. По-другому он просто не мог. Он должен был проверить свою теорию. Конечно, подкрепление он вызовет… Если увидит, что это требуется.
Дом стоял. Всё ещё стоял, против всякой логики бытия, не рухнул. Будь воля Акселя, он был бы снесён ещё тогда, ни к чему городу такие памятники… Свежая колея – значит, совсем недавно здесь кто-то был… Ага, вон и машина виднеется. Вон и вторая. А шума из дома что-то не слышно. Ни звука, ни голоса. Вечеринка… Довольны своей вечеринкой, засранцы? Она случилась даже раньше, чем вы рассчитывали… И что, после всего – захотели продолжения? Ну тогда может, и заслужили его…
В доме, да, было тихо. Мертвенно тихо. Аксель чувствовал, как внутри поднимается что-то… не страх даже, нет. Страх – это слишком простое слово. Хотелось развернуться и бежать, бежать оттуда без памяти, не глядя, куда, просто бежать… И именно поэтому, преодолевая этот порыв, он взялся за ручку двери. Он не поддастся. Не отступит. Не здесь и сейчас.
Тёмные комнаты… Что там говорили о запахе смерти? Нет, это не запах разлагающегося трупа, и не запах крови, и не запах пороха или пожарища. Это запах вот этого дома. Запах пыли и затхлости. Запах чёрных замыслов. Запах зла.
Первый труп, он едва не споткнулся о него. Нет времени разглядывать, ощупывать, жалеть очередных недоглядевших… Он, может быть, ещё здесь…
Поворот… Сердце едва не выпрыгнуло из груди… Он здесь. И в эту минуту Аксель совершил свой самый абсурдный и блестящий поступок. Вместо того, чтоб выстрелить в тёмную фигуру – он бросился на неё. Вцепился мёртвой хваткой, использовав в полную силу эффект неожиданности. И сорвал с головы маску.
И вот тогда крик ужаса всё же сорвался. Под маской оказался Ной. Его сын. Его Ной.
– Я же просил, отец… Не ездить сюда…
Кошмар. Не может быть правдой. Сон. Скоро кончится – подойдёт Мартин, тронет за плечо, скажет, чтоб подложил уже что-нибудь помягче папок с личными делами…
– Какого чёрта, Ной? Что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты решил припереться на эту долбанную вечеринку, да ещё и… в этом…
На костюме Ноя кровь. Настоящая, не бутафорская, она пахнет отнюдь не вишнёвым вареньем и не гуашью… И глаза… Его глаза… Его улыбка… Это улыбка?
– Зачем ты приехал сюда? Разве тебя кто-то приглашал на вечеринку? У тебя был прекрасный выбор между работой и семьёй, и что же ты выбрал?
– Ной, скажи, прямо сейчас скажи, что… Что это дурной розыгрыш, что тебя как-то вынудили в этом участвовать. Что ты просто – чудом – выжил… Отсиделся в кустах, опоздал… Потому что я не хочу допустить даже мысль…
– Что? Что я и есть преступник, папочка? А почему же? Потому что ты оказался не только настолько дураком по жизни, но и настолько бездарным копом, что и не подумал проверить алиби у меня? Ты перебрал всех общих друзей убитых, но забыл про меня – как же, ведь я твой сын! И если я говорю, что вечером хожу на тренировки – значит, так оно и есть! И плевать, что подтвердить это абсолютно некому – на стадионе в это время, мягко говоря, не многолюдно. Ну да, не всем им я был прямо таки другом…
– Но зачем? За что?
– Потому что они были очень плохими мальчиками, отец. Не потому, что шлялись с дурной компанией, бездельничали и употребляли нехорошие вещества. Не только поэтому. А потому, что все, каждый из них кого-то предал. Друга, близкого человека… Сосунки Трой и Олсон бросили меня одного в той драке. Это дерьмо Шелл бросил девушку в беде, в которую она попала из-за него же. Та сучка возле парикмахерской бросила подругу, даже не попыталась её выручить… А знаешь, чья это кровь? Никчёмного обрубка жизни Юджина Эванса. Жалкой жил жизнью… инвалид, после автомобильной аварии, в которой погиб его отец… После этого у него было две радости в жизни – наркота и общество единственного друга. Единственного друга, которого он не попытался защитить – вашего главного подозреваемого, Сайраса Финнигана. Он был его алиби, я уговаривал его пойти и сознаться, спасти друга… Он не захотел. Жаль, его трупа ты не увидишь… Потому что, отец, ты тоже однажды предал друга. Бросил на верную смерть. Ты виноват во всём, что случилось после этого! Струсил, сбежал, спасая свою жалкую жизнь! Должно быть, поэтому ты и пошёл в полицию – чтобы доказать всем и самому себе, что ты не ссыкло?
Удар – пистолет улетел куда-то в темноту, кровь хлестала из пробитой руки. Отступая, споткнулся ещё об кого-то, поскользнулся на крови и кишках…
– Ной, ты болен. Прошу тебя, остановись. Кому ты уподобился? Ублюдку, который чуть не убил тебя, когда тебе было 9 лет?
– Он был предан другом. Друг бросил его… чтобы изобразить рыцаря-спасителя для его девушки… Чтобы в благодарность она вышла за него замуж… Да, через 10 лет он пришёл в его дом… И пощадил его сына. Да, я стоял перед ним… Вот как ты сейчас стоишь передо мной. Он пощадил сына предателя… Чтобы однажды он за него отомстил!
========== 14 февраля, утро ==========
Сара плакала. Как никогда, хуже этого ощущения просто придумать было нельзя. Такой беспомощности, жалкости… и… Как будто судьба, издеваясь, наносит ей удар за ударом… Бьёт и бьёт, а она никак, совершенно никак не может защититься. Только беспомощно восклицает – за что?
Кристина умерла. Врачи пытались… Они долго говорили ей потом, что сделано всё возможное, но да, больше ничего сделать было нельзя. Она слушала и не слышала, доходило только одно слово – бессильны… Бессильна. Она бессильна. Она снова ничего не смогла. Не смогла когда-то спасти Тома. Не смогла потом спасти свою семью, ту иллюзию счастья, что у них была. Не смогла спасти Кристину…
– Мама! – это Ной, он приехал, наконец… - тише, мама, успокойся, не надо…
– Она умерла, Ной, она умерла, чёрт возьми, умерла… Я не смогла… Я не спасла, не вытянула, ничего не смогла сделать…
Взял нежно за плечи, преданно заглянул в глаза.
– Мама, не надо. Только себя не казни. Ты сделала, что могла, никто б не мог сделать больше. Кристина знала это, поверь. Мама, ты ведь веришь в бога? Тогда должна понимать, что там, куда Кристина ушла, ей лучше… И она там знает, помнит, что её мама её любила и всё для неё сделала. Давай поедем домой, тебе нужно отдохнуть…
– Нет, только не домой… Не сейчас. Сейчас слишком… Я буду думать там о Кристине, хотя она мало в последнее время там была, но ведь там её детская, там…
– Хорошо, давай поедем… Ну, к Лейле? Успокойся, ладно? Я думаю, Кристина очень не хотела, чтоб её мамочка так страдала. Ну, пойдём?
Сара двигалась почти на автомате, как кукла. Глаза от слёз почти ничего не видели.
– Ты всё ездишь на этом рыдване Джоша…
– Да Джош не в претензии, с тех пор, как новую машину купил, эту не знает, куда девать, не берёт что-то никто… А я бы взял. Хорошая машинка, а что вида неказистого…
– Аксель так и не приехал… Говорил, что скоро будет, и так и не приехал…
– Он звонил, говорил, что задержится, надо какое-то дело уладить…
– Какое дело? Куда он поехал?
– Не знаю. Сказал просто, что какая-то гипотеза у него созрела на тему преступника…
– Опять работа…
Медленно светало.
– Не бойся, мама. С тобой не случится ничего плохого. Ты ведь хорошая мать. Не как миссис Уиллер или миссис Коубел.
– Ты уже знаешь?
– Сисси звонила.
– Странно, она мне говорила, что во время и после тренировок до тебя не дозвонишься…
– Ой, значит, позвонила позже… Я точно не помню, во сколько… Ну, и отец говорил… Ужасно, да. Бедная Сисси, слава богу, с ней ничего не случилось…
Лейла, несмотря на ранний час, уже была на ногах. Что-то стряпала на кухне.
– Миссис Палмер, какой сюрприз! А я вот пироженки пеку. Праздник всё-таки… Хотя понимаю, сейчас кому до праздника, жуть-то какая происходит… Да вы проходите, проходите!
– Я… съезжу, узнаю, всё ли в порядке у Сисси. Когда мы в последний раз разговаривали, у неё разряжался телефон.
– Ной, ты бы…
– Мама, я способен за себя постоять! Ты смотри, не пропусти звонок отца…
Дверь за Ноем захлопнулась, Лейла проводила его обожающим взглядом.
– Какое он всё-таки чудушко… Не понимаю эту Алису, ну да тем мне лучше. Что значит – он странный? Он же такой… красавец, умница, и такой заботливый, чуткий, внимательный… золото. Правда, вот от друзей его некоторых меня в дрожь бросает…
– Да, меня тоже… - рассеянно подтвердила Сара. Она вспоминала Алису, предыдущую девушку Ноя. Честно говоря, Алиса нравилась Саре больше. На её фоне Лейла смотрелась откровенной дурой. Причин расставания так толком и не объяснили ни Алиса, ни Ной… Что-то об этом говорила мама Алисы – кстати, детский психолог, которая когда-то работала с Ноем, вспомнить бы…
– …Может, ему просто нравится, что он так выгодно выделяется на их фоне? – хихикнула Лейла, снова возвращаясь к тесту, - это уж точно… У некоторых из них, по-моему, совсем с крышей проблемы. Надо ж додуматься – забраться в эту шахту… Я как вспомню, у меня мурашки по всему телу. Ой, я всё болтаю, болтаю… Сейчас вам чаю налью, а скоро и первые пироженки будут…
– В какую шахту, Лейла?
– Ой, не стоило мне, наверное, это говорить… Вы уж его не ругайте! Не в шахту, нет. На склад. За костюмом. Но и на складе, честно говоря, страшно до того… Да я удивляюсь, как я не померла от страха! Но нельзя ж было показывать себя такой трусихой… Они пошли, и я с ними пошла. Сперва, вроде, хотели взять хотя бы пару костюмов, но они там так трудно снимаются, и там так темно и жутко… Решили, и одного хватит.
Хотя, пожалуй, сейчас полноводная болтовня Лейлы была даже спасительной. Отвлекала от мыслей… Сейчас целительная до этого тишина была страшна. Слишком это… слишком… Зачем Ной ушёл сейчас? Сейчас, когда ей так важно было за него схватиться – за живого своего ребёнка… Пусть бы завтра, завтра б она это пережила…
Впрочем, это правильно – она столько времени провела за этой ею самой возведённой прозрачной перегородкой… что сейчас ни Ной, ни Аксель её просто не услышали…
– Зачем им этот костюм, Лейла?
– Ну, для вечеринки… Вот, миссис Палмер… сливок? Ох, вот прав Ной, я болтушка, мне только дай, всё выболтаю. Но теперь-то, раз вечеринка отменилась, Ной сказал… Нет, ну я только рада, что не пришлось на неё идти… А то так пришлось бы, я не могу вынести, чтоб меня считали трусихой…
– Лейла. Давай по порядку, а? Что за вечеринка, при чём здесь костюм, при чём здесь вы с Ноем?
По порядку Лейла не умела, так что рассказ, со всевозможными отступлениями и отсылками, занял минут 10, не меньше.
Сара ушам не верила. Она, конечно, знала, что молодёжь способна иногда делать шоу из трагедий недавнего прошлого, но чтоб вот настолько… чтоб так бесстыдно? Крапива хороша, пока она просто растёт… А не насмехается над обгорелыми костями.
– Это отвратительно…
– Да, и я так думаю. А они вот считают это прикольным. Ну, знаете, есть такие люди… Им интересно приехать туда, где произошло что-то грандиозно ужасное – авария, гибель множества людей… Посмотреть дом, где жил маньяк, подвал, где он мучил своих жертв… Им это даёт острые ощущения, уж не знаю, почему.
– Скажи мне… И Ной решил пойти на эту вечеринку?
– Ну, он сперва совсем-совсем не хотел, миссис Палмер. Но видимо, его взяли на слабо… Типа, докажи, что победил детский страх.
Детский страх… Да, Кесси жаловалась тогда, что никак не может разговорить Ноя… Что, мол, это нормально, когда дети после этого молчат, что всячески избегают разговоров о том, что нанесло им травму… Но если они не начинают всё же говорить об этом – проблема может развиться и укорениться… Ной, например, может начать винить себя в гибели домработницы, в том, что не защитил её… Чувствовать вину за то, что выжил.
– Я слышала, как кто-то из парней говорил… Ну и наверное, он прав… Что все просто достали Ноя с этой историей. Все его жалели, и смотрели на него… Ну, как на потенциального психа, что ли? Вон Алиса и та сказала, что у него какой-то пугающий взгляд, а ещё любимая девушка, называется… Поэтому Ной почти перестал общаться с прежними друзьями, а стал водиться с этими… не очень хорошими парнями… Ну, и ещё ему нравится пытаться наставить кого-то из них на путь истинный, он же реально с ними душеспасительные беседы ведёт, не представляю, как, я б не выдержала…
Сисси была почти счастлива. Она привела мать в свой дом. Конечно, она не может остаться здесь жить, к сожалению… Было б здорово… Но по крайней мере они будут сегодня здесь. Вдвоём. Не верится, но Ванда решилась отпустить Амелию под её присмотр так надолго… Фрэнк увёз Ванду и остальных к своим родственникам, там, конечно, тесно, но ехать в дом, не отмытый от крови, совсем не вариант…
Главное, чтоб они могли хотя бы дальше так встречаться. Чтобы никто этому не мешал. Чтобы ни одна гадина не попыталась сделать мать козлом отпущения, отнять у Ванды, вернуть в сумасшедший дом… Да разве мать сумасшедшая? Сумасшедшая только из-за того, чего они просто не способны понять?
Вот она – понимает. Всегда понимала. Раньше даже, чем произнесены были эти слова.
– Было ли это неизбежно? Не знаю. Некоторые ведь выходят из такого без последствий… Ну, без таких последствий. Некоторые даже не с повреждённым рассудком. Не знаю. Я не смогла. Я слабая. Когда меня освободили оттуда… Я не знаю, что они увидели. Хотела бы знать… Я ни с кем толком не могла говорить. Странно, да? Столько сперва тосковала без общения – а тут не кинулась никому на шею. Наоборот, забивалась в угол, молчала или скулила. Яркий свет, громкие звуки… я отвыкла от всего этого, мир пугал меня. Что они увидели? Загнанного, измученного зверька? Сломленную душу? Но слава богу, они не видели всего… Того, что было на самом деле. Что на самом деле во мне сломалось. Я устала бояться. Я не нашла сил ненавидеть. Я ни во что не верила. Этот подвал стал всем моим миром… Этот подвал и он. Он сперва, знаешь… воспринимался мною даже не совсем как человек… Как нечто отличное от человека по самой природе. Робот, инопланетянин. Он приходил, садился на мою постель и рассказывал мне, где он был и что делал. Я дрожала, конечно, как осиновый лист перед этим существом, способным сеять смерть, перед этой молчаливой сконцентрированной агрессией… И я сама расспрашивала его. Расспрашивала с интересом, с жадностью. Это ведь была живая речь, не тишина, не молчание, не одиночество. Не ненужность. Он рассказал мне о моей семье. Я попросила его узнать, что с ними. Он сказал, что мой брат погиб, разбившись на машине, мать повредилась рассудком и наглоталась таблеток, отец спился… Так я узнала, что мне не к кому больше возвращаться. Что меня некому больше ждать. Да, я узнала это ещё там… Когда его не было, я думала о нём. Мне хотелось его понять, чем-то помочь, как-то облегчить его боль. Да, я уже не о своей боли думала, а о его. Вот во что выливается благодарность за сохранённую жизнь, возможность помыться, принесённое яблоко… Ему тяжелее, думала я, ведь ему приходится снова убивать… Я жалела его и ненавидела тех, кто сделал с ним это. Когда он приходил, я обнимала его, и запах – брезента, крови, ещё чего-то – вроде машинного масла – уже не пугал… я начала балдеть от этого запаха. Когда он гасил свет и раздевался, я дрожала от нетерпения, я уже боялась совершить какую-то неосторожность, которая бы нарушила наши неписанные условности, я должна была оставаться жертвой, я не должна была… переставать его бояться… Это было и страшно, и сладко… пьяняще… И я сколько-то была послушной тихо всхлипывающей куклой, которой он приказывал… А потом срывалась, и набрасывалась на него с поцелуями, кричала под ним, садилась сверху… И он не всегда уходил сразу… Иногда я засыпала в его объятьях, прижавшись к его груди, чувствуя его руки на моих плечах. А иногда он засыпал в моих. И я укутывала его одеялом, и тихо гладила его волосы. И никогда, никогда я и не помыслила бы решиться зажечь лампу… Это было бы вроде греха. Это нарушало бы правила… Может быть, как в той сказке, знаешь…
Сисси кивала. Все эти слова – они были такие ожидаемые, такие… правильные… Она обнимала мать, ласково гладила её по рукам, поощряя говорить. Где-то внутри неё эта правда жила давно, и теперь такое счастье было её слышать… Тайна, которой не знал никто. Сочувствие, боль, скрытые от посторонних глаз… Привязанность от слова привязь… Она столько лет никому не могла открыть этого… потребность, которую нормальные люди назвали бы абсурдной – согреть и защитить… сеющего смерть. Как её собственная нестерпимая, болезненная жажда знать. Шагнуть навстречу. Вглядываться под маску. Погрузиться в омут. Да, мать, только мать может понять её.
– Когда я поняла, что беременна… То есть, когда я окончательно осознала, что я беременна, и это несомненно… Я ведь первое время и не вспоминала про месячные, не задумывалась, сколько прошло времени – там, без естественной смены дня и ночи, время воспринимается иначе. Через некоторое время – должно быть, месяц или два – я задумалась… но тогда решила, что они пропали от стресса, от тех условий, в которые я попала – всё-таки сидела в темноте, питалась не очень разнообразной и здоровой пищей… Ну, и тошнота меня тоже смущала не очень, тем более что случалась она редко. Но когда начал расти живот, это нельзя было отнести на счёт переедания, явно. Он сказал «мы что-нибудь придумаем», и я успокоилась. Я не знала в тот момент, чего я боялась больше – что он убьёт меня или что отпустит. Я боялась самой мысли о том, что снова буду возвращена сама себе, что придётся давать самой себе слишком много ответов… О том, что начала испытывать…
– Стокгольмский синдром. Это называется так. Сочувствие жертвы преступнику.
– Да… Мне кажется, никто так и не понял, что у меня этот синдром. Ну, я тешу себя надеждой – что не понял. Я молчала, отказывалась говорить, я старалась внушить всем беседовавшим со мной, что перенесла настоящий ад, и моя память, мои сны полны кошмаров… Потом я страдала от того, что, получается, клевещу на него, и говорила, что ничего со мной страшного не было, что мне нечего им рассказать… Но они только больше уверовали, что мне просто психологически невыносимо возвращаться в этот кошмар… Поэтому, наверное, все были так убеждены, что мой ребёнок умер, и наверняка у меня на глазах… И кажется, среди них не нашлось гениев, способных предположить, что всё не совсем так.
На смену одному неспящему в участке всегда находится другой. Теперь не спалось Керку. Он разложил перед собой материалы дела – коих за столь короткий срок накопилось уже прилично – и думал, думал, думал…
Тогда, 13 лет назад, и ему грешным делом казалось, что теперь наступит другая, лучшая жизнь. Что закроются шахты – и уйдёт навсегда в прошлое весь этот кошмар.
Город выжил. Чудо, но выжил. В короткие сроки построили этот целлюлозно-бумажный комбинат, бодались с «зелёными», конечно, но шатко-валко дело пошло. Плюс, санаторий возле заповедника, туристы – «зелёные» те же, пожилые пары, желающие причаститься к природе, отдохнуть от городского шума… Чего б, казалось бы, не жить?
Увы вот, попёрли и туристы другого рода…
Что-то не давало ему покоя в последних делах. Вот… Отчёта медиков пока нет, но и без него ясно, что убийство Джоселин Коубел совершено другим орудием. Это не кирка, раны более тонкие. Возможно – топорик для разделки мяса… Почему? Почему убийца не использовал своё обычное орудие? В следующем убийстве, Люси Уиллер, уже фигурировала кирка. Он что, потерял её, потом снова нашёл?
Пытаться восстановить хронологию событий непросто – ясно, основным фигурантам было совершенно не до того, чтоб смотреть на часы.
Они выехали из дома в начале седьмого, чтобы успеть на вечерний сеанс и без суеты закупиться поп-корном и колой. Отъехали только за поворот, и Джоселин сказала, что забыла желудочные таблетки. Фрэнк не стал разворачиваться, а остановился прямо там. С этого места он не мог видеть дом, из-за руля он не выходил… Старик Фримен выходил размяться, сказав, что знает свою дочь и меньше, чем полчаса, она там возиться не будет. Но прогуливаясь, едва ли доходил до поворота, предпочитая любоваться на садовых гномов мистера Смита. Дети и бабушка не выходили, они там на заднем сиденье затеяли игру в слова. Ванда, Амелия и Сисси последовали за Джоселин буквально двумя минутами позже. Ванда, по её словам, заподозрила что-то неладное в этом внезапном возвращении сестры, хотя и не могла предположить, что. Ну, могла она, конечно, решить порыться в вещах Фрэнка на предмет поиска записок от любовниц… Но что мешало ей сделать это, пока он был на работе? Скорее уж, она сама собиралась что-то где-то спрятать, об этом говорила так нервно сунутая в карман рука… В общем, это было странно, и Ванда решила выяснить.
Свет не был включен, но освещения из окон хватило, чтобы идентифицировать предметы в руках сестры как диски. Выхватив их, она убедилась, что диски эти принадлежали Трою Уиллеру – жирная подпись маркером на одном из них говорила об этом яснее ясного. Незадолго до этого Ванда видела Джосси разговаривающей с миссис Уиллер, тогда подумала, что это было обычное выражение соболезнования… оказывается, нет.
Потом… Потом они услышали шаги на лестнице…
Вполне логично, что, вбежав в такой спешке и таких эмоциях, дверь они не заперли. Не особо удивительно, что никто не видел, как в дом вошёл убийца. Тут уже не первый случай, когда никто ничего не видел. Вопрос в том, что убийца вообще здесь делал. Если он пришёл убить Джоселин – почему выбрал такое время? Ведь она, вроде как, чисто случайно вернулась в дом. О том, что она планирует вернуться, знал лишь один человек – Люси Уиллер, которая её подговорила. Но Люси Уиллер мертва, при чём аналогичным образом.
Знал ли убийца, что семейство собралось в этот вечер в кино? Но если не знал – ведь тогда он логично должен был застать дома, кроме Джоселин, всех остальных. Входило ли это в его планы? А может быть, мишенью изначально был кто-то другой?
Керк потёр руками лицо. Вот они слышат, что убийца поднимается по лестнице… Сисси велит Ванде и Амелии спасаться через окно, а Джоселин остаться с ней… Почему? Потому что хотела в первую очередь обезопасить Амелию, к которой очень привязалась, и Ванду, её опекуншу… Но неужели она надеялась, что Джоселин сможет оказать ей какую-то существенную помощь? Зачем сама Сисси осталась в доме? Вот вроде бы умная, рассудительная девочка, что за ребяческое геройство… Хотя, у неё давний ненормальный интерес к убийце с киркой, вот и захотела, видимо, встретиться с ним лицом к лицу. Встретилась… Сцепилась… Он ранил её и толкнул в комнату Амелии, после чего догнал Джоселин и зарубил её – на пороге её собственной спальни. Услышав её предсмертные крики, осознав, что уже ничем не поможет ей, Сисси вышибла окно Амелииной спальни и выпрыгнула. Убийца не стал догонять спасшихся, а поспешно скрылся. Во всяком случае, когда Фрэнк, услышав грохот и звон, прибежал, расспросил Ванду, а потом помчался в дом – он не встретил по пути ни души. А в доме нашёл следы борьбы и мёртвую жену. И кровавую надпись на стене. Вызвал «скорую» и полицию…
Обычно как? Ищи мотив, мотив приведёт к убийце. Но с этими маньяками-психопатами не бывает просто. Мотивы у них, конечно, есть… Но такие, что хрен их разберёшь нормальными мозгами… Почему Джоселин Коубел – «плохая мать»? За что её убили? Можно с натяжкой предположить – за то, что хотела оговорить Амелию, то есть, получается, отдать «славу» настоящего убийцы другому лицу… Но это в том случае, если убийца знал о заговоре покойниц, а, чёрт возьми, откуда? Может быть, конечно, Люси успела кому-то похвастаться своей блестящей идеей, ума ей могло хватить…
Так, ещё раз. Если отбросить домыслы и теории, только факты. Женщина возвращается в дом с дисками убитого парня, чтобы подложить их в вещи психически больной подопечной её сестры. Сестра, сама больная и ещё одна девочка идут следом. Сестра разоблачает коварный замысел. Все четверо стоят в комнате больной. Убийца поднимается по лестнице. Девочка принимается командовать тремя взрослыми женщинами – и они так напуганы, что подчиняются. Медсестра и её подопечная прыгают из окна, сестра-заговорщица остаётся в доме… и умирает. Что бы он подумал, если бы речь не шла о Сисси Мартин, дочери его коллеги, 13-летней девочке? Что она оставила Джоселин в доме нарочно. Именно потому, что только что услышала. Ванда сказала, что Сисси очень привязалась к её подопечной, подолгу сидела с ней, гуляла в парке… А где и когда они познакомились? Этого Ванда не знала.
Итак, если Сисси так привязана к Амелии, а подлость Джоселин могла отправить её, как минимум, обратно в сумасшедший дом… Могла девочка бросить женщину на растерзание убийце? Который как раз так удачно зашёл на огонёк? Керк понял, что ему нужно, просто необходимо сделать. Допрашивал Ванду и Сисси он в больнице. Там должны быть записи камер. Ему необходимо последить за выражением лица Сисси – если где-то она врёт, значит, его подозрения могут быть правдивы… Правда, света на личность убийцы это пока не проливает… Но Сисси, как минимум, может знать, за что он хотел убить Джоселин Коубел. И сказать, откуда знала, что он придёт именно в этот вечер в этот дом.
С записями пришлось, увы, повозиться – ракурс большинства камер, что поделаешь, неудачен. Отследить взгляд Сисси никак не получалось. Но держалась уверенно и спокойно… Может быть, слишком спокойно для человека, которого только что чуть не убили, но шок сказывается порой и так…
Длительность времени без сна и количество выпитого кофе какие-то чудеса творит с сознанием, это теперь Керк мог сказать совершенно точно. Потому что восприятие его одновременно сузилось и обострилось до предела. И то, что оно сгенерировало – выспавшемуся Керку показалось бы бредом.
Что вообще мы знаем доподлинно? Что в дом вошли три женщины и девочка, потом две женщины вышли через окно, а девочка и женщина остались в доме. Итог – женщина мертва. Все объяснения, все детали выстраиваются главным и преимущественным образом из слов Сисси Мартин. Если хоть ненадолго подвергнуть их сомнению?
В самом деле, почему мы никогда не подозреваем детей? Будто не подносила нам ни разу жизнь уроков на тему, на что способны дети? Это она первой сказала про шаги на лестнице. Керк уже слышал про такой эффект – когда кто-то говорит с глубокой убеждённостью, что видел или слышал то-то – другие начинают «вспоминать», что тоже видели это или слышали. Амелия, как психически нездоровая, оказалась внушаема. Джоселин, пусть в меньшей степени, тоже. А дальше прислушаться и разобраться Сисси им просто не дала. Устранила с места действия лишних свидетелей и…
Не было никакого убийцы. Не было и не могло быть. В доме было только двое – девочка и женщина. Чёрная фигура в окне, которую видели Амелия и Ванда снизу – была сама Сисси, одета она была как раз в тёмное, волосы заколоты, разглядеть детали сквозь темноту и колышущиеся шторы сложно. Ведь видели они этот силуэт до того, как Сисси прыгнула из окна? Взгляд почему-то остановился на рюкзачке Сисси. Она, конечно, никогда не расстаётся с ним, но не потерять его в драке… Теперь он понял, за что зацепился взглядом. За… форму рюкзака… Точнее, за то, что явственно выпирало сквозь стенку рюкзачка. Можно поклясться – что-то острое…
В дверь позвонили.
– О! вот и Ной вернулся, должно быть…
Слава богу… Но это был не Ной.
– Вы миссис Палмер? Тогда это вам…
Картонных коробок в форме сердца Сара инстинктивно боялась уже много лет, на работе страх этот, понятное дело, несколько притупился, а сейчас вот вспыхнул с новой силой. Почему-то ей совершенно не хотелось эту коробку брать. Даже видеть её. Но посыльный же не виноват, никак не заслужил, чтобы его с этой коробкой вытолкали за дверь…
– От кого?
– Не знаю, там не написано? Передал высокий молодой человек, расплатился сразу наличными…
Лейла завизжала и хлопнулась в обморок – в коробке было человеческое сердце…
Всхлипы в трубке – боже, чем ещё порадует эта ужасная ночь? То есть, уже утро…
– Керк? Керк, это ты? Аксель там рядом с тобой?
– Аксель? Он же к тебе поехал, Сара, ещё вечером!
– Он… он не приезжал ко мне. Он сказал, что поехал куда-то… проверять какую-то гипотезу… Передал через Ноя… Боже, прошла вся ночь, он что, так и не вернулся? Его телефон не отвечает…
– Я тоже набирал его, но был уверен, что он с тобой, и потому не берёт телефон. Я сам пять минут как в участок вернулся. Ты думаешь…
Дальше Керк слушал, медленно и страшно меняясь в лице. Валентинка с настоящим сердцем… Дело приняло совсем крутой оборот…
– Сара. Ты вообще где? А кто знал о том, что ты там, а не дома? И… и куда, он сказал, он поехал? А она где?
Есть слишком большая вероятность, что уже поздно. Поздно для Ноя… и кто знает, для кого ещё. Но чёрт возьми, теперь он узнает точно… Мотив? По ходу вальса узнаем, какой там мотив. Не первая ночь без сна сделала Керка очень быстрым и решительным. И да, Керк был осмотрительнее Акселя, он к дому Мартинов подъезжал не один.
Так и есть. Во дворе стоит белое страшилище, на котором ездит Ной. Возможно, уже – ездил… Нет, ни к чему думать о плохом. Хватит с Сары смерти дочери, хватит того, что Аксель, возможно… Как хорошо, что Мартин не знает – уехал на другой вызов, нашли ещё один вспоротый труп… Что с ним будет, когда узнает… если это и правда она?
Но убить Люси Уиллер она никак не могла, она в это время ещё была в больнице, она в это самое время беседовала с ним…
На волне здоровой, а может, уже и не очень здоровой полицейской злости Керк первым влетел в дом. И на миг остолбенел, увидев всю троицу мирно беседующей за кофейным столиком – Амелию с Сисси, выглядящих в тесных объятьях почти единой композицией, совершенно живого, здорового Ноя… Просто семейная идиллия какая-то. От которой почему-то мороз по коже. В этот момент картина сложилась. Без особого обдумывания сложилась. Она не могла действовать без сообщника. У неё было там, в доме убитой, время позвонить ему и указать на Люси Уиллер. Он – точно знал, где сейчас его мать. Он знал, куда, вместо больницы, поехал его отец. И в больницу к матери он приехал существенно позже, чем отбыл в этом же направлении Аксель. И да, его никто не проверял в связи со всеми этими убийствами… Почему мы никогда не подозреваем детей? У него был самый прямой мотив убить Троя и Олсона. Ну, никак не меньший, чем у Сисси – убить Джоселин Коубел.
– Ни с места, Ной! Кажется, сейчас при тебе оружия нет? Где оно? В машине осталось, да?
Наверное, сейчас Лейла и Сара поняли бы, что имела в виду Алиса под «пугающим взглядом» - хотя вряд ли видела сама именно что-то подобное.
– Ни с места, я сказал! Лучше подчиняйся, уж поверь… Что же такое случилось с твоими мозгами, парень?
Бросок… Выстрел… Амелия, заслонившая собой Ноя, падает, по белому жакету расплывается алое…
– Мама!
Картинка в голове складывается быстрее, чем даже бы хотелось. Потому что где-то он уже видел эти бешеные зелёные глаза…
– Мама, нет! Мама, не смей!
– Сисси, бежим! Она мертва, Сисси…
Она всё пытается привести в чувства мёртвую женщину, он тем временем бросается на приблизившегося Холли, выбивает у него из рук пистолет, кувырком за диваном, стреляет… тянет за руку Сисси, всё не желающую отпускать труп… У чёрного хода Роджер… Ной уложил его практически в упор…
– За ними! Далеко пешком не убегут…
Пешком – да. Мало, чёрт возьми, было народу с собой, чтоб не дать им запрыгнуть в свою колымагу…
– Стреляйте по колёсам! А если что, то и на поражение.
– Керк, там ребёнок! Какое на поражение?
– Там дьяволёнок, уж ты мне поверь…
И погоня по просыпающимся улицам – всё с той же одной мыслью, как хорошо, что Мартина нет здесь. Что он там, над очередным трупом, всё ещё думает, кто же этот проклятый убийца, и ведать не ведает, что убийцу уже нашли…
Выехали за город… вот виднеются на горизонте отвалы, уже поросшие редкими тонкими ёлочками.
– Остановились… Сдаётся мне, бензин кончился… До леса добежать не успеют, да и смысл туда бежать?
Первые выстрелы разорвали утреннюю тишину – Ной отстреливался на бегу. Пошатнулся Холли – попало в ключицу…
– Надеются спрятаться в шахтах? Умно… где там прятаться, там же замуровано всё… Ной, стой! Всё кончено, лучше сдавайся! Тебе всё равно не уйти!
Выстрел, второй – оба в цель, споткнулся, но продолжает бежать. Почти повисает на нём девчонка – третий выстрел достался ей… Сколько сил у чемпиона школы по бегу? У психов вообще, говорят, сколько угодно сил, сколько нужно. Неиллюзорное ограждение вокруг заброшенной штольни – им не преграда.
– Всё, прибыли же, голубчики! Ну, бросай оружие, парень, на что ты ещё надеешься? Беги не беги, ты спалился, ты не сможешь сделать вид…
Ной едва стоит на ногах, опирается о плечо Сисси. Она поддерживает его рукой за талию. Она действительно очень сильная…
– Дядя Керк, - на её лице почему-то улыбка, какая-то весенне-радостная, словно она, чёрт возьми, достигла гармонии и радости бытия, - вы можете передать кое-что моему отцу? Биллу Мартину?
– Ты ещё смеешь говорить об отце, девочка?
– Смею. Я любила отца, действительно любила и люблю. Он хороший… И я не виню его в том, что не во всём он смог бы меня понять. Он не обязан понимать. Он просто хороший… просто я любила не только его. Просто мне нужно было… чтобы меня поняли… Передайте, чтоб искал в Саксонберге и Эванс-сити, а может, и где-то ещё… Он ещё может найти. Своего настоящего сына. Мне хочется верить, что у него есть этот шанс.
Ной поднял голову. Та же жуткая просветлённая улыбка… Пистолет выпал из руки, а может, сам он его выронил, как нечто уже бесполезное… Рука нырнула во внутренний карман куртки… и нет, ничего не выхватила, так и осталась там.
– А моего отца ищите в том домике… На долбанная вечеринке, да-да… То есть, ему-то всё равно уже, конечно, найдёте ли вы его… И остальным, в целом тоже… Смешно, они думали, я не знаю, что они мне готовили, какую роль… Они и представить не могли,что это давно уже моя роль, ха-ха-ха! Передайте Лейле… извинения, что обманул насчёт вечеринки… Но мне совершенно не за что было её убивать. Она была совершенно чудесной дурочкой… Она никогда меня не ревновала… Ну откуда она могла додуматься, к кому? Она никогда не видела… в моих глазах безумия… И матери передайте, что я её очень любил… хоть она меня и не понимала… Но в этом нет её вины – я просто не мог ей о таком рассказать…
Крепко сцепив руки, они сделали два шага назад.
========== 17 февраля ==========
– Привет.
Не странно, что она распахнула дверь, даже не спросив, кто там. Страх у неё после недавних событий, кажется, атрофировался напрочь… Странно, что всё же дрогнула, потеряла самообладание…
– Т-том?
– Знаю-знаю, где я пропадал… 13 лет. Нет, на сей раз не там. Но тоже неплохо. А если разобраться, то даже и лучше. Ты… я знаю… в общем, прими соболезнования.
– Приняла. Ты… пройдёшь?
13 лет… за это время меняется эпоха, перекраивается полностью привычный жизненный уклад. За это время формируется или ломается чья-то судьба. 13 лет… и вот снова оно перед тобой, как тут и росло. Бумеранг. Чёртов бумеранг. Его выбрасываешь, а он возвращается. Бросаешь сильнее, дальше – возвращается всё равно, пусть и спустя большее количество времени…
– Извини, к 14му не успел. В нашем местечке нет газет… То есть, вообще нет. Это так сложилось, что вчера выехал в город за запчастями, а там все заголовки пестрят… вашей историей… Я по-быстрому смотался до дома – ну, предупредить-то надо, я ж хороший мальчик… а телефонов у нас там тоже нет… совсем. И гнал сюда. И вот здесь. Чаю? Да, спасибо. Не откажусь. И от того, что осталось с праздника… ну, вкусняшек. М, кто пёк?
– Том, где ты был? Мы думали, ты умер…
– У тебя дежавю нет? Нет, видимо, благодаря вашим всенародным обо мне представлениям и ожиданиям, я теперь бессмертный. Где, говоришь, был? Всё время там же. Живу на одной ферме в Виргинии. Приблудился. Удачно. У старика померла вся семья, а хозяйство большое. Там хорошо… Чистый воздух, поля… Коровки… Поедешь со мной, Сара? Ну… что здесь хорошего? У нас там за одни виды-красоты душу продать можно. Домик, правда, старенький, и даже электричества нет… Но если хочешь, можем провести. А во дворе там есть качели. Их ещё отец старика смастерил, так они ещё сто лет простоят. Что там дети, сама кататься будешь. Хочешь, поедем? Прямо сейчас?
Сара оглянулась – на дом, на тихие комнаты. На свою жизнь…
К чёрту. Да, поедет. Нет, не думая, не взвешивая, не размышляя, не прося месяц на подумать. К чёрту. Она устала. Здесь больше ничего нет, ничего и никого, нечего беречь и не за что держаться. Никому не обязана… Нет, не думая – а он, вообще, нормальный? Нормальный ли теперь? Нет конечно. Нормальный бы не приехал. Но что бы там ни было… Там, за порогом… Там, у него в голове… поедет. Пусть опять какой-нибудь фортель отколет. Пусть даже убьёт… Только не ждать. Ждать больше нечего. Только не бояться – бояться надоело. Только не убегать – от памяти о нём. Набегалась.
– Я вещи соберу… Немного, основное. Что там может пригодиться?
Вдвоём в машине. Как в давнем, давнем… кажется, сне. Отматываются лесные и полевые километры, как годы назад…
– Знаешь, я потеряла твою фотографию… Ну, то есть… не уследила за ней.
– Не уследила. ОК.
– Вообще, я и за сыном не уследила. Всё-таки плохая я мать.
– Мать ты замечательная. Ещё проверим. Ной… я не требую, чтоб ты вот прямо сейчас перестала себя за это казнить. Но как-то настройся, чтобы перестать. Понимаешь… что бы мы ни сделали в их жизни, к чему бы ни подтолкнули – это их собственная судьба. Мы не вправе лишать их её. Иногда чьё-то счастье может быть настолько кривым и абсурдным… мы не поймём этого, и не обязаны. От твоего чувства вины уже ничего не изменится. Ничего. Если ты сделала всё, что могла, и всё равно не помогло… Так может, не в тебе дело? Просто отпусти. Их жизнь – своей дорогой, свою – своей.
