У Людки случилась беременность. Внепапочная. И это в шестнадцать.
– От кого ребенок? – орал отец.
– Людочка, как же так, как же так, как же так, – как заведенная повторяла мать.
Людка завывала, размазывая по лицу слезы вперемешку с соплями. Она бы и рада сказать, но сама не знала, кто… Витька… Пашка, может, Ахмед. Все были под подозрением.
– Я этого… этого…, – отец никак не мог подобрать нужное слово, – да я его голыми руками. Надо же, девчонку…
В комнате пахло валокардином, нафталином и отчаянием.
С самого утра мать потащила Людку в консультацию аж в районный центр. Сначала нужно было дойти до железнодорожной станции три километра через лес, а потом еще три часа пилить на электричке.
Вышли едва солнце затеплило горизонт.
Людка была бледная, шла медленно, едва переставляя ноги.
– Шевелись, – цедила мать, – на электричку опоздаем.
– Не могу, – ныла Людка.
– Ноги раздвигать могла, не может она, – зло бросила Татьяна Ильинична.
Солнце быстро поднялось, стало жарко. Людка замедлилась еще сильнее.
– Не могу, – тяжело дыша, она с размаху села под ближайшее дерево.
Мать молча протянула воды. Людка пила жадно, струйка текла по подбородку и длинной белой шее, на которой беззащитно билась жилка. Татьяна Ильинична сглотнула:
– Горе ты мое, – запричитала она, – что ж теперя-то.
Людка зло зыркнула исподлобья. С трудом поднялась:
– Не ной, пошли уже.
На электричку едва не опоздали, запрыгнули в последний вагон.
Мест не было, дачники ехали с огородов с огромными рюкзаками и с сумками, полными урожая.
Людка подошла вплотную к одному из сидевших мужчин:
– Уступите место, мне плохо.
– Еще чего, – хохотнул мужик, – постоишь, не развалисся.
– Я щас вырву, – Людка нависла над мужиком и держась одной рукой за поручень, закрыла ладонью рот.
Мужика как ветром сдуло, убежал куда-то в соседний вагон.
Людка с облегчением плюхнулась на освободившееся место.
– Садись, давай, – обратилась она к матери, подвигаясь.
Мужик был плотный, Людка легко помещалась с худенькой матерью.
– Осподи, стыд-то какой, – завела шарманку Татьяна Ильинична.
– Заткнись, или стоя поедешь, – отрезала Людка.
– Люди же смотрят, – шепнула мать.
– Кто смотрит? – Людка обвела глазами скамейку напротив, все отвели взгляд. – Ну, вот, никто, не смотрит, – удовлетворенно ответила она.
Ехали молча. Людка безучастно смотрела в окно, на мелькавшие леса, поля, жалкие домишки и мечтала о другой жизни. Вот если бы Петя, Стасик, да хотя бы Ахмед забрал ее с собой. Но все пользовались Людкиными услугами, а забирать никто не спешил.
Рядом с их деревушкой стояла часть. Вот Людка и повадилась с подружкой крутиться вокруг в поисках лучшей жизни. Истосковавшиеся по женской ласке солдатики угощали сигаретами, изредка выпивкой, обещали жениться, а потом срок службы заканчивался, Васи-Пети-Жени уезжали, а Людка оставалась.
За грустными мыслями доехали до конечной.
– Какой автобус до консультации идет, а, женщина? – приставала к прохожим мать. – Не знаете, да? Жаль. Мужчина, мужчина, какой автобус…
Людка стояла в стороне и делала вид, что она не с этой женщиной. Она стыдилась мать, ее поношенной одежды, потрепанной сумки, неизменного платочка на седых волосах. «А ведь она не старая, еще пятидесяти нет», – с удивлением подумала Людка, словно впервые увидев мать со стороны.
Наконец, Татьяна Ильинична узнала номер автобуса и заорала:
– Людка, иди сюда.
Людка поморщилась, нехотя поплелась.
В консультации была очередь, в основном беременные. Все места заняты, пришлось стоять. Людка оперлась о стену.
– Кто последний? – крикнула мать. – Мы за вами. Нехорошо, да? Потерпи, – обращаясь к Людке, – водички попьешь?
Людка кивнула.
Татьяна Ильинична любовалась дочерью. Высокая, стройная, как виноградная лоза, белокурая коса до пояса, огромные голубые глаза. Набежали предательские слезы.
– Че вылупилась? – зло бросила Танька.
– Наша очередь, – спохватилась Татьяна Ильинична. – Доченька, быстрее. – Здравствуйте, – подобострастно улыбнулась врачу, – мы к вам, можно?
– Проходите, – врач строго посмотрела поверх очков, – раздевайтесь за ширмой до пояса.
– Да это не я, – засуетилась Татьяна Ильинична, – вот, дочку привезла.
– Документы, – потребовала врач.
Татьяна Ильинична протянула свидетельство о рождении.
– Несовершеннолетняя? – уточнила врач.
– Шестнадцать, – пояснила мать.
– Что у нее, воспаление, где болит?
– Беременна она.
Врач бросила писать.
– Я обязана сообщить в органы. Изнасилование?
– Нет, – строго ответила Людка из-за ширмы.
– О, Господи, – Татьяна Ильинична прикрыла рукой рот.
– Вы можете остаться, так как девочка несовершеннолетняя.
Людка вышла из-за ширмы и устроилась в кресле.
– Как давно были месячные?
Людка так красноречиво глянула на мать, что та кабанчиком метнулась к выходу.
– Я за дверью подожду.
– Как знаете, – не стала удерживать ее врач.
Людка вышла спустя минут пятнадцать, показавшиеся Татьяне Ильиничне целой вечностью.
– Ну что, – она, как птичка вспорхнула с краешка стула.
– Поздно, – припечатала Людка.
– Как поздно? – Татьяна Ильинична хлопнулась на стул.
– А вот так. Пошли.
– Подожди, я с врачом поговорю, – она закопошилась в сумке, достала заскорузлыми руками две смятые сотки.
Людка брезгливо поморщилась.
Мать несмело постучала.
– Прием окончен, – послышалось из-за двери.
Татьяна Ильинична робко просунула голову.
– Пожалуйста, – промямлила она.
– Проходите, – смилостивилась врач.
– Понимаете, ей учиться еще. Как же она с ребенком-то. Она сама еще ребенок, – Татьяна Ильинична протянула деньги.
– Заберите деньги, поздно уже, никто на таком сроке не возьмется аборт делать.
– Ну, как же так, как же так, – запричитала Татьяна Ильинична. Вся ее жизнь рушилась на глазах. – Одна она у нас, поздняя, понимаете.
– Понимаю, но ничем помочь не могу. Раньше думать надо было, – отрезала врач.
Татьяна Ильинична вышла из кабинета постаревшей лет на десять.
До дома добирались в полном молчании. Пришли уже затемно. Отец курил на пороге.
– Ну что? Что врачи сказали? – подпрыгнул он, завидев жену с дочерью.
– Поздно, Сереженька, поздно, – Татьяну Ильиничну, не уронившую ни одной слезинки, словно прорвало. Она упала на руки мужа, горько рыдая. – Сереженьььккккаааа.
– Успокойся, мать, – Сергей Иванович усадил жену на порог, поднялся, вытаскивая из брюк ремень.
– Сереженька, ты что, нельзя, рожать ей скоро, – Татьяна Ильинична схватила мужа за руку.
– Тьфу ты, – зло плюнул Сергей Иваныч, – ну вас, баб, на хер. Сами разбирайтесь, – и ушел в ночь.
– Сереженька, ты куда?
– Пить пошел, куда еще, – зло обронила Людка. – Как будто ты не знаешь.
– Не смей так об отце, – заикаясь, произнесла Татьяна Ильинична.
Людка исчезла в доме и вышла на порог со стаканом воды:
– На, выпей, и успокойся. Значит, так, – начала она, пока Татьяна Ильинична пила. – Пока живот не видно, я буду ходить в школу. Это еще месяца два. С завтрашнего дня ты начнешь подкладывать под платье подушку. Ну, или что-то другое, придумаем по ходу.
– Я? – перебила Татьяна Ильинична, – поперхнувшись водой.
Людка хладнокровно постучала ее по спине и продолжила:
– Да, ты.
– Побойся бога, мне сорок семь.
– И не в таком возрасте рожают, – заверила Людка.
– Стыдно перед людьми, – привела последний аргумент Людка.
– А что дочь у тебя шалава, не стыдно?
Татьяна Ильинична проглотила обиду, запила водой.
– Как только у меня появится живут, буду сидеть дома. Всем скажешь, что я вынуждена была уехать, помогать твоей умирающей сестре в город.
– Какой сестре? – Татьяна Ильинична открыла от удивления рот. – У меня нет сестры.
– Значит появится, – подытожила Людка. – Сходишь к директору, договоришься, в новом году продолжу учиться, – посчитала Людка на пальцах, – главное, школу закончить. Если будут спрашивать, почему к местной фельдшерихе не ходишь, скажешь, что боишься, беременность поздняя, встала на учет в райцентре. Поняла? – Татьяна Ильинична кивнула. – В роддом лягу заранее, пусть отец возьмет у Толика машину, я на заднем сидении спрячусь. Отец скажет Толику, что тебя рожать везет. Ты поедешь со мной, напишу от ребенка отказ. В селе скажешь, что ребенок умер при родах. Беременность поздняя, все поверят.
– Как отказ? – ужаснулась Татьяна Ильинична. – Да я в жизни такой грех на душу не возьму.
– Возьмешь, куда денешься? – прикрикнула Людка. – Кому он нужен, уюлюдок?
– Да как ты можешь, – Татьяна Ильинична ударила дочь по щеке. – Сама же нагуляла. Избавиться она видите-ли решила.
***
Ребенок родился в срок. Мальчик. Темненький, с одной сросшейся бровью.
«Значит, Ахмед», – со злостью подумала Людка.
– Ой, он же на нас с отцом совсем не похож, – причитала Татьяна Ильинична, – как я людям в глаза смотреть буду.
– Оставим его здесь и все дела, – настаивала Людка.
– Заткнись, или тебя здесь оставим, – отрезала мать
На выписку пришли только Татьяна Ильинична и изрядно поддатый Сергей Иваныч.
– Уже нажрался? – прошипела Людка, сунув матери орущий кулек.
– Ну, надо же отметить рождение внука, – оправдывался отец.
– Сына, отец, сына, не ляпни ничего по пьяной лавочке.
– Как скажешь, доча, – примирительно поднял руки Сергей Иваныч.
– Мать, дай хоть на сына-то взглянуть. Ой, а че он черненький-то такой. От негра, что ли, нагуляла, – он вопросительно глянул на дочь.
– Ты негра хоть раз видел? – вскинулась Людка.
– Так вот же он, вылитый негритенок, – заржал Сергей Иваныч.
***
На следующее утро записали новорожденного на Татьяну Ильиничну и Сергея Иваныча.
– Как назовем-то? – поинтересовался отец у Людки.
– Как хотите, мне все равно.
– Ну, значит, Иваном, в честь отца, – решил Сергей Иваныч. – Будет Иваном Сергеичем. А что? Хорошо звучит.
Ивана Сергеича с помпой привезли домой, в деревню, на Толика машине, за рулем трезвый, как стеклышко, Сергей Иваныч.
– Ну, что, народ, встречайте пополнение. Гляньте какого богатыря мать мне на старости лет сварганила.
Соседи зашумели, обступили счастливых родителей.
– А что черненький такой?
– В деда, он у меня казаком был, – вступила Татьяна Ильинична.
– Гарный хлопец, гарный.
Людка юркнула в дом.
– И Людка наша вернулась, померла тетка-то, царствие ей небесное, – сообщил Сергей Иваныч.
– Гуляем, мамка, организуй стол.
***
Людка на третий же день отказалась кормить, туго перевязала грудь и на все увещевания отца с матерью злобно отвечала:
– Я же вам говорила, не нужен он мне, оставить его надо было.
– Ах ты ж сучка малолетняя, – отец наотмашь ударил дочь по лицу, – оставить. Ноги надо было раздвигать меньше.
Людка, всхлипывая, выбежала из дома.
– Куда ты на ночь глядя? – заорала мать вслед.
– Не трожь, – сказал свое мужское слово Сергей Иваныч. – Перебесится, вернется.
Ванечка проснулся и стал орать.
– Проголодался, – всплеснула руками Татьяна Ильинична.
– Или до Марьи, молока купи, скажи, что молоко пропало.
***
Людка вернулась на следующий день, еще злее, чем раньше.
На сына внимания не обращала вообще, как будто его не было.
Все заботы легли на Татьяну Ильиничну и Сергей Иваныча.
Они даже боялись оставлять Людку наедине с ребенком, вдруг что сделает.
Говорить при родителях она ничего не осмеливалась, только зыркала исподлобья.
Ночами Людка пропадала в части, все искала любовь.
Ваня рос здоровым, веселым ребенком, а вот сестру побаивался.
– Ма, – хватался он за юбку Татьяны Ильиничны, – почему Люда злая?
– Ненормальная она, не подходи к ней.
Сережка и не подходил, как видел Людку, прятался за Татьяну Ильиничну.
В семь лет Сережа пошел в школу, учился хорошо, все ему было интересно, все любопытно.
В ноябре Сергей Иваныч занемог: кашель, температура.
– В больницу тебе надо, – увещевала Татьяна Ильинична.
– Перележусь, – отнекивался он.
Вызвали местного фельдшера, бабушку Прасковью. Она приложила фонендоскоп к груди, к спине, послушала, ничего не услышала, но от греха подальше сказала:
– Везите в больницу.
Сергей Иваныч наотрез отказывался. Температура держалась высокая, мучил кашель.
Через три дня сдался:
– Попроси Толика, пусть в больницу свезет.
Татьяна Ильинична на радостях побежала к Толику.
В дороге Сергею Иванычу стало совсем худо, машина подпрыгивала на ухабах, тряслась по гравийке.
Довезли. Положили в отделение. Срочно перевели в реанимацию. Татьяну Ильиничну не пускали.
– Доктор, скажите, как он, – бросалась она к каждому проходящему врачу.
– Состояние стабильно тяжелое, двусторонне воспаление легких, мы ввели его в искусственную кому.
Татьяна Ильинична шла в небольшой храм на территории больницы и, заливаясь слезами, молилась, молилась, молилась.
Через три дня Сергея Иваныча не стало.
– Отек легких, мы ничего не могли сделать, если бы раньше, – разводили руками врачи.
Татьяна Ильинична не могла поверить своему горю.
– Хороший был мужик, рукастый, – шептались соседи на поминках. Татьяна Ильинична ничего не ела, сидела сама не своя.
– Ма, поешь, – Людка протянула пирожок.
Татьяна Ильинична даже головы не повернула.
Ваня тоже сидел понурый, ему сказали, что папа теперь на небесах. Ребенку было невдомек, почему мама такая грустная, папе ведь там хорошо.
После смерти мужа Татьяна Ильинична стала другой, постарела, сдала, больше сидела.
– Мама, пошли, – тянул ее Ванечка.
– Сейчас, сейчас, сыночек, погоди.
Ванечка был в шестом классе, когда Татьяна Ильинична ушла.
– Угасла, – шептались в деревне, – Сережа ее к себе забрал.
Ванечка отчаянно рыдал, он понимал, что маме с папой будет лучше, но недоумевал, почему его не взяли с собой.
Людка, скрепя сердцем, стала опекуншей. Но о ребенке не заботилась. Все больше о себе.
Соседи Ванечку жалели, кто накормит, кто одежку старую отдаст.
Стал Ванечка неухоженный, нелюдимый, соседей чурался, Людку боялся, если она домой пьяная приходила или «хахаля приводила», прятался на чердаке.
На чердаке было страшно и сыро, но мальчик терпел, лишь бы Людка не била.
Больше всего хотелось есть, в животе постоянно урчало, по ночам снились булочки и колбаса.
В первый раз Ваню посадили в четырнадцать, по малолетке, обнес магазин.
Зато впервые отъелся до отвала.
Когда его менты брали, даже не сопротивлялся.
На поселении оказалось лучше, чем дома.
Работай себе, питание трехразовое, жизнь по часам.
Ни о чем думать не надо.
Ваня вышел и сел снова. Так и сгинул в одной из тюрем.
Людка постарела, стала похожа на тощую козу.
Даже изголодавшиеся солдатики брезговали.
Вышла Людка на большую дорогу, прелестями пожухлыми торговать.
