Тонкие материи (СИ) [Stephaniya] (fb2) читать онлайн

========== Семейные ценности островитян ==========

 

Последний осенний закат горел багрянцем. Солнце, пробиваясь сквозь обрывки тяжелых, подкрашенных алым облаков, опускалось за смутный абрис скалистых островов. Море, пролежавшее в спокойной задумчивости большую часть дня, пробуждалось, поднимая одну волну за другой, набрасывалось на серый каменный берег и отступало, собирая силы для нового наступления. Ветер усиливался, грозя наступающим хрустким морозом, и на холме, открытом его резким порывам, сидеть становилось решительно невозможно.

Гуус досадливо поморщился. Он был готов к тому, что вечерний свет поймать удастся лишь на несколько кратких минут, но надеялся хотя бы подобрать цвета и сделать первый набросок, чтобы потом, когда снова встанет солнце, закончить картину уже по памяти. Но от ширящегося, всепроникающего холода пальцы леденели и не слушались — так, что было едва возможно удержать в них кисть. Нужно было возвращаться под крышу, развести огонь и смириться с тем, что величие природы, желавшее остаться незапечатленным, снова победило его. Он сделал последний яркий мазок — краска ложилась на холст неровно, комками, но Гуус давно решил, что вылощенный стиль, которому он учился с детства, для его новых картин совершенно не подходил, и только грубыми мазками, с огрехами и слишком резкими переходами от цвета к цвету и можно было изобразить то, что он видел вокруг себя каждый день. Ветер подхватил горсть легкого блестящего снега с каменной верхушки холма, осыпал им и художника, и его работу, и Гуус, фыркнув, глянул в небо. Живя на Скеллиге, сложно было не начать верить в могучих богов стихий, желавших контролировать каждую мелкую букашку, попадавшуюся пред их очами. Даже если букашка эта пыталась всего лишь зарисовать красивый закат.

Он стряхнул снег с волос и огляделся. По тропе, ведущей со стороны Харвикена, двигалась высокая фигура, закутанная в тяжелый темный плащ. Путник не пригибался под порывами ветра, шел быстро и уверенно, казалось, почти не приминая свежий слой чистого снега, не оставляя на нем следов. Гуус отложил кисть, спрятал покрасневшие ладони в отороченных заячьим мехом рукавах и теперь терпеливо наблюдал за фигурой. Путник, конечно, заметил его издалека, но не подал вида — не махнул приветственно рукой и даже не ускорил шага, точно совсем не собирался сворачивать со своего пути, и пара лишних глаз, наблюдавших за ним, его ничуть не волновала. Новый порыв подхватил и разметал полы плаща, открывая длинные многослойные юбки, в умирающем свете дня сверкнуло кичливое золотое шитье по подолу. Путник одной рукой придержал тяжелую суму на плече, а второй попытался снова запахнуться, чтобы не дать холоду проникнуть под юбки. Но ветер, не желая сдаваться, следующим ударом скинул с головы упрямой фигуры капюшон, подхватил длинные темные канаты тугих кос, а потом, словно смилостивившись, отступил. Даже со своего места Гуус видел на лице приближавшегося путника озорную улыбку — его эта привычная битва с суровой стихией неизменно забавляла.

По тропе на вершину холма путник взбежал за считанные минуты. Остановился рядом с Гуусом и критически глянул на едва начатое полотно. Последние алые лучи заиграли на длинных золотых серьгах в островерхих точеных ушах, подсветили белую, совсем не тронутую вечерним морозом кожу собственным закатным отблеском.

— Красиво, — заметил Иан, склонив голову к плечу, вглядываясь в картину внимательней. Его голос звучал выше обыкновенного — слегка ломался и хрипел, как обычно, когда действие хитрого отвара, что он принимал перед тем, как спуститься в деревню, сходило на нет.

— Я ничего не успел, — пожаловался Гуус со вздохом, тоже глянув на картину. Он медленно поднялся на ноги, отряхнулся от снега и шагнул к Иану. Тот, улыбаясь, принял его в быстрые объятия.

— Ты совсем замерз, — заметил он, оставив на колючей щеке быстрый порхающий поцелуй, — идем домой, пока оба не околели.

Гуус снова с сожалением глянул на буйство заката, потом покладисто кивнул — от холода он и впрямь уже не чувствовал рук.

В дом уже успели просочиться холод и мгла, и Иан, едва переступив порог, не сняв плаща, принялся зажигать свечи, запалив длинную тонкую лучину. Гуус, сложив на стол кисти, ящичек с красками и прислонив к стене едва начатую картину, взял два крупных полена с высокой стойки у очага и уложил их поверх едва тлевших углей.

— Я надеялся, ты к моему приходу хотя бы огонь разведешь, раз уж горячего ужина от тебя не дождешься, — ворчливо заметил Иан, перенося оранжевый огонек с одного фитиля на другой.

Гуус, плеснув на дрова несколько капель горючего ароматного масла, фыркнул, глянув на эльфа через плечо.

— Я надеялся, ты будешь для меня готовить, раз уж я взял тебя в жены, — заявил он с притворным недовольством.

— Я бы готовил, — не остался в долгу Иан, — если бы ты охотился или хотя бы рыбачил. А из твоих картин или из махорки, которую ты продаешь, супа не сваришь.

Огонь занялся легко и охотно, заплясал, облизывая сухую кору, и Гуус протянул к нему руки, согревая закоченевшие пальцы. Иан, покончив со свечами, загасил лучину, наконец отложил в сторону свою сумку и расстегнул застежку плаща у горла. Бросив тяжелую шерстяную накидку на лавку, он остался в длинном синем льняном платье, оправил чуть примятые юбки и тоже подошел к очагу.

— Я принес свиную рульку и немного плотвы, — заметил он примирительно, — а еще Ингрид дала мне целый пучок трав. Так что сегодня — пируем.

Гуус повернулся и обнял эльфа за талию, притянул к себе и наконец поцеловал его по-настоящему. Тот тихо рассмеялся, обвил шею Гууса руками, и несколько долгих минут они стояли, грея друг друга и слушая, как потрескивает, разгораясь, огонь в очаге.

Наконец, насытившись первыми минутами близости после невыносимой разлуки на целый день, Иан отпустил человека, огляделся и решительно взялся за котел, сиротливо стоявший у самого очага. Тут же недовольно фыркнул.

— Ты обещал его вымыть! — заявил он — на этот раз без притворства и кокетливой позы, и Гуус виновато вздохнул.

— Я смешивал краски, — признался он покаянно, — и совсем забыл…

— Он стоит здесь с утра! — продолжал настаивать Иан, — я ушел, когда еще толком не рассвело, а ты что же — продрых весь день? Краски твои смешать можно за четверть часа!

— Не ругайся, — попросил Гуус, стараясь миролюбиво улыбнуться, — я сейчас схожу на пристань и вымою его.

— Уже темнеет, — тряхнул головой Иан, — если тебя смоет волной, как я буду тебя искать? Лучше живой муж и грязный котел, чем мертвый — и никакого котла.

— Я почищу рыбу, — поспешил предложить компромисс Гуус, — запечем ее на углях, а рульку приготовим завтра.

Иан сделал широкий щедрый жест рукой — мол, действуй, раз отважился — и принялся развязывать пуховый платок, укутывавший его плечи. В комнате быстро становилось тепло, и, немного повозившись с платком и сапогами, эльф наконец остался в одном платье.

В уединенном доме на западной оконечности острова Фаро, в паре миль от деревни Харвикен они поселились почти сразу после того, как торговый корабль Рии вар Эмрейс доставил беглецов на Скеллиге. Капитан судна, получивший за свое молчание более, чем солидное вознаграждение, считал, должно быть, что перевозил в трюме беглых преступников, и не задавался лишними вопросами. А юноши еще на борту договорились, как станут скрываться от любопытных глаз.

И Император Фергус, и его ненадежный спутник Иан аэп Иорвет считались мертвыми — в Городе Золотых Башен прошла пышная церемония похорон почившего правителя и куда более скромная — эльфа-героя, пожертвовавшего жизнью, спасая Императора от первого неудачного покушения. Но Рия — единственный живой человек на всем Континенте, знавший о том, куда лежал путь беглецов — была уверена, что уловка эта убедила далеко не всех. Потому, снабдив сына и его друга достаточным количеством денег, она позаботилась и о скрытности, дав им в дорогу новую одежду и бумаги, даровавшие им новые личности. Фергус стал именоваться Гуусом Хиггсом, сыном купца, одного из многочисленных партнеров материнской табачной империи. Его приметную внешность постарались спрятать за новым цветом волос — и этот простой и надежный трюк снова, как и несколько лет назад, сделал бывшего Императора совершенно обыкновенным — и оттого совершенно неузнаваемым.

Иан мог бы не скрываться вовсе — его лица почти никто не знал, а на Скеллиге даже имя его было совершенно не известно. Но юный эльф подошел к задаче с настоящим энтузиазмом. В документах, выписанных на него, он назвался Иоанной, молодой полуэльфкой, дочерью еще одного партнера Рии из Аэдирна. Легенда звучала складно и просто, и Иан, справедливо решивший, что двое юношей, живущих вместе, могли вызвать у островитян ненужные сомнения и пересуды, легко примерил на себя девичий образ. Поначалу, конечно, ему приходилось прикидываться немой — голос выдавал его. Не помогали секретности и высокий рост и широкие плечи, но статные женщины на островах были отнюдь не такой уж редкостью, а эльфов на Скеллиге не видели вовсе уже много лет, и платье, немного украшений, чуть исправленные манеры — и, главное, безупречно составленные бумаги сделали свое дело. На берег Фаро Гуус Хиггс и его спутница сошли рука об руку, вызвав у местных жителей ровно столько вопросов, сколько вызывал каждый чужестранец, прибывший в Харвикен.

Матушка позаботилась не только об их документах, но и о том, чтобы сын и его спутник не бедствовали — она распорядилась, чтобы на Фаро открыли лавку, в которой продавался бы ее товар, и купеческий сын Хиггс стал в ней управляющим. Фергус мало что смыслил в торговле, но его талантов вполне хватало на то, чтобы раз в неделю являться в деревню, разговаривать с продавцом, спрашивать о доходах и расходах и удаляться, получив свою долю заработка. Торговец, один из местных, получал достаточно сверх своей обычной выручки, чтобы не интересоваться жизнью управляющего. Зато интерес начали проявлять прочие жители Харвикена, когда поняли, что чужеземцы собираются обосноваться на их берегах.

Началось все с невинного предложения помочь с ремонтом хижины на скрытом скалами песчаном побережье — именно там Хиггс и его спутница решили поселиться. Отказываться от подобного предложения было неразумно — и вот уже десяток деревенских мужиков латали стены, стелили новый пол и крышу, складывали очаг и расчищали пристань от обломков лодок и морской тины, выброшенной на берег. А за работой как не поболтать?

Очень быстро Гуус понял, что для того, чтобы не выделяться и сойти со своего, стоило принять и впитать местные обычаи, не запираться и не отмалчиваться. Вместе с Ианом они придумали грустную историю о том, как Хиггс-старший строго-настрого запретил старшему сыну жениться на полукровке, а они с Иоанной так крепко любили друг друга, что вынуждены были бежать из Аэдирна, лишь бы быть вместе. Харвикенские кумушки так прониклись этой хрестоматийной историей, что вскоре начали предлагать юной паре свою добрую помощь не только в ремонте дома, но и в прочих делах. Они сшили и подарили Иоанне несколько платьев по местной моде, делились с новыми знакомцами добычей с промыслов, сочувствовали, что девушка, слишком потрясенная побегом, никак не могла снова заговорить и предлагали лекарства от ее недуга. Иан, понимая, что отмалчиваться долго не получится, припомнил свои краткие уроки с целительницей Кейрой и однажды сварил для себя особое зелье из местных трав и грибов, позволявшее его голосу звучать не совсем по-девичьи, но достаточно высоко и мелодично, чтобы сойти за томное контральто. И когда Иоанна наконец обрела способность говорить, речи ее очаровали жителей Харвикена еще больше.

Иан обладал удивительным талантом впитывать и использовать все знания и навыки, которым ему приходилось учиться в жизни, пусть и совсем недолго. Его сценический опыт, полученный во время путешествий с цирковой труппой, сейчас очень пригодился. Он умел нравиться толпе, и его грустные рассказы о потерянном прошлом, непонимании родителей и любви к Гуусу нравились простым островитянам больше, чем прежде — искушенной публике акробатические номера.

С того момента, как они покинули Большую Землю, Иан не пользовался магией. Поначалу в нем просто не было на это сил — энергетическое ядро, как говорила чародейка Филиппа — иссякло, выгорело после страшного взрыва в розарии, и ему требовалось много времени на восстановление. Но, даже почувствовав, что силы возвращаются, эльф принял решение не использовать их, не похоронить, но спрятать свои умения подальше, не обращаться ни к энергии Огня, ни к прочим источникам. Впрочем, магия на Скеллиге оказалась ему и не нужна.

В первые годы жизни на Фаро, пока Гуус занимался лавкой и иногда рисовал портреты деревенских жителей, вызывая в них настоящий восторг, Иан совершенно не знал, чем себя занять. Оказалось, что, кроме магии и актерства, талантов у него больше не было. Женщины Харвикена пытались научить «бедную девочку с Большой Земли» ткать или шить, но Иану эти занятия казались невыносимо скучными, и, хоть он и освоил их достаточно, чтобы не казаться безрукой неумехой, особой охоты они в нем не вызывали.

Свое место в обществе незамысловатых островитян он нашел одной осенней ночью, когда первый настоящий ледяной шторм застиг их с Гуусом в гостях у ярла Хольгера, не давая вернуться домой. Ближе к полуночи, когда гостей уже устроили на ночлег, а Иан начал волноваться, что действие его отвара вот-вот закончится, на пороге дома появился бледный и насмерть перепуганный местный кузнец Хориг. Он сказал, что у его жены раньше положенного срока начались схватки, а за лекарем в Троттхейм отправиться он не мог — шторм запер по домам не только непутевых чужестранцев. Ярл Хольгер, выслушав кузнеца, предложил ему молиться Фрейе и надеяться на лучшее, а Иан, который за свою недолгую жизнь успел помочь прийти в мир одному ребенку и помнивший уроки профессора Шани, сказал, что постарается помочь. И ярл, и кузнец отнеслись к его предложению скептически — неумеха с Большой Земли вызывала в людях симпатию, но не доверие. Но выбора не было, и Хориг проводил Иоанну к себе домой, укрывая ее своим плащом от порывов морозного ветра и крупного ледяного града.

Гуус, полный постыдных сомнений в умениях своего спутника, мысленно уже начал прикидывать, куда им придется бежать, если авантюра Иоанны закончится трагически, но, когда над Фаро взошло тусклое осеннее солнце, в Харвикене никто не умер. Жена Хорига Ингрид разрешилась маленьким, слабым, но живым мальчиком, которого немедленно было решено назвать в честь отважной спасительницы, а сама Иоанна стала местной знаменитостью. С тех пор именно ее, а не старого мудрого лекаря из соседней деревни, звали к постелям больных, раненных на охоте или решивших разродиться женщин. Иан, изучавший целительское мастерство меньше года, но прошедший суровую школу краткой Зимней войны, открыл в себе умения знахарки и повитухи, не прибегая к магии, но пользуясь собственными ловкими руками и познаниями в ботанике.

Теперь, когда посетители зачастили к порогу их уединенного жилища, эльфу приходилось почти постоянно поддерживать образ девицы, но это была малая цена за всеобщее уважение и то, что последние сомнения в добрых намерениях чужестранцев были развеяны. Для завершения благонадежного образа паре, безоговорочно принятой за своих, оставалось только скрепить свой союз узами брака по местным обычаям, и Иан, смеясь — но не насмехаясь — охотно принял предложение ярла Димуна обвенчать их.

Церемония вышла куда менее пышной, чем первая свадьба Фергуса, но на этот раз, беря свою «невесту» за руку и скрепляя союз поцелуем, Гуус ощущал, что все происходит именно так, как должно, что он наконец делал именно то, что хотел, и небольшая приправа из лжи с лихвой компенсировалась искренностью их намерений и любви.

Сбегая с Ианом в неизвестность, Фергус опасался, что они, не прожившие под одной крышей до того и года, быстро устанут друг от друга, начнут ссориться, и совместная жизнь вдали от знакомых берегов покажется им настоящей пыткой. Но, вводя Иоанну в их общий дом, как законную супругу, Гуус уже знал, что союз их окажется нерушимым, как стены Города Золотых Башен, а то и крепче. У них случались ссоры, бывало, они не разговаривали друг с другом по несколько дней, Иан ругал Фергуса за неумение и нежелание вести хозяйство, Фергус жаловался на неосторожность Иана и его жажду быть в центре внимания деревенских, рискуя их тайной. Но все это было сущей ерундой на фоне обычных мирных дней, когда они просыпались и засыпали вместе. Гуус был совершенно счастлив — и знал, что Иан испытывал то же самое.

Иногда, долгими зимними ночами, сидя у жаркого очага, они вполголоса, словно опасались, что за шумом ветра их мог кто-то подслушать, разговаривали о той жизни, которую оставили за плечами. Иан скучал по родителям — его тяготило то, что они даже не знали, где он, не могли ему писать, и он не имел возможности послать им весточку — годы шли, но оба беглеца еще опасались быть раскрытыми. Фергус тоже тосковал по семье. Пользуясь своим положением, мать иногда присылала ему письма — на первый взгляд, пустые и бессмысленные, больше похожие на деловые контракты и инструкции по сбыту нового товара. Но в этих сухих строках проскальзывали тепло и тоска, и Гуус с жадностью вчитывался в слова, надеясь выжать из них крохи информации о том, что творилось на Континенте в их отсутствие.

Новости они получали так же, как все островитяне — от моряков с торговых кораблей, заезжих купцов и путешественников. От них Фергус знал, что в Империи вновь правил его отец — после кончины старшего сына, Эмгыр вернулся из своего мирного заточения в Туссенте, чтобы пестовать и наставлять малышку-внучку, Императрицу Лею вар Эмрейс, и Фергус со стыдом понимал, что отец ничего не подозревал об истинном происхождении девочки. Анаис, проведя при Нильфгаардском дворе положенный год после рождения дочери, вернулась в Темерию — и было сложно представить, как тяжело дался ей выбор между родной дочерью, едва вышедшей из нежного младенчества, и родиной, заботы о которой были смыслом жизни молодой королевы. Фергус надеялся получить известия о том, что Виктор Реданский взял возлюбленную в законные жены — Ани заслуживала счастья — особенно после того, как первый супруг бросил ее одну, лицом к лицу с бессердечной политикой. Но, видимо, общественная ситуация не приветствовала такого союза, и Реданский король оставался холостым. Это не помешало ему, однако, через четыре года после «смерти» Фергуса стать отцом первого своего официально признанного ребенка. Принц Людвиг, которого Анаис родила, не скрывая, от кого понесла, стал предметом отчаянных споров между имперской и реданской аристократиями — первые настаивали, что, несмотря на свое происхождение, юный Людвиг был плодом незаконной связи, а потому — гражданином Империи. Ему прочили трон Темерии, а точнее — позицию наместника северного ленника Нильфгаарда. Реданцы же, во главе с Филиппой Эйльхарт и самим королем, утверждали, что Людвиг должен был получить гражданство свободного королевства и право на престол Редании. Фергус не раз и не два порывался написать Ани, поддержать ее в этой сложной ситуации, но никак не отважился этого сделать. Сухие сведения и красочные сплетни не давали шанса понять и представить полную картину того, что творилось на Большой Земле, и беглецам оставалось довольствоваться тем малым, что им удавалось узнать.

Иана новости большой политики, из которой Фергус черпал сведения о своей семье, почти не трогали. Имя барона Кимбольта или его супруга в этих сводках никогда не значилось. Должно быть, родители эльфа продолжали вести тихую неприметную жизнь, и торговцы с путешественниками, развлекавшие завсегдатаев корчмы в Харвикене сплетнями, о их существовании даже не знали. В ответных отчетах матери, наряду со сведениями об объемах продаж и заказом новых сортов табака, Фергус пытался ввернуть невинные вопросы о Верноне Роше и его семействе, но Рия эти призывы игнорировала — может быть, чтобы не вызывать подозрений. А, может быть, потому что сама ничего не знала. И Иан оставался в тревожном неведении.

Но эта оторванность от прежней жизни, это пустое незнание было единственным, что омрачало их жизнь. Через несколько лет пребывания на Фаро супруги отважились на несколько коротких путешествий на соседние острова, даже в Каэр Трольде, куда ярл Димун пригласил их сопровождать себя на праздник в честь свадьбы старшей дочери королевы Керис Гудрун с ковирским князем Дэмианом. Фергус опасался, что кто-то из северных гостей мог узнать их, но, должно быть, за долгие годы имя и образ бывшего Императора Нильфгаарда Фергуса настолько стерлось из памяти нордлингов, что его лицо, скрытое аккуратно подстриженной бородой, обрамленное темными кудрявыми волосами, простая одежда островитянина и отсутствие придворных нильфгаардских манер сделали Гууса Хиггса совершенно невидимым даже для самых пытливых глаз. После того торжества Фергус и Иан еще несколько раз бывали при дворе Керис, и инкогнито их оставалось неприкосновенным.

Гуус скинул с ножа рыбью требуху в большую глиняную миску, решив позже вынести ее на лед, чтобы назавтра приготовить уху и показать супруге, что он не так уж бесполезен. Иан сидел у огня. Он расплел косы и теперь медленно лениво расчёсывал длинные темные волосы, мягкими волнами лежавшие на его плечах. Пляшущий оранжевый свет бросал неясные тени на его сосредоточенное лицо, и Гуус, поглядывая на возлюбленного, отчего-то не решался снова заговорить. Иан, впрочем, сделал это за него.

— Ингрид посоветовала нам съездить в Священную Рощу Фрейи на Хиндарсфьялль, — заметил он негромко — естественное звучание его голоса окончательно вернулось, теперь в нем слышалась лишь едва заметная волнительная хрипотца. Иногда Фергус боялся, что отвар перестанет действовать, или эффект его наоборот станет необратимым — за четырнадцать лет он так и не смог понять, тяготился ли Иан необходимостью представляться женщиной, и ценил, как драгоценные камни, минуты, когда возлюбленный вновь был самим собой. Но самого Иана такие риски, похоже, ничуть не волновали. У него не осталось мужской одежды, он носил украшения, которые дарил ему Фергус, с непередаваемым изяществом, а манеры, поначалу немного угловатые и неуверенные, окончательно превратились в женские. Иногда он даже в личных беседах с супругом путал окончания, но ни капли этого не смущался. В благодарность за его старания, впрочем, в восьми случаях из десяти в постели Гуус отдавал супруге мужскую партию, и такое соглашение Иана тоже совершенно устраивало.

— Зачем? — поинтересовался Фергус, вскрывая брюхо очередной рыбине — деревенские не поскупились, и выдали Иоанне несколько самых крупных особей из свежего улова. Одна из жертв расчленения еще открывала и закрывала рот, когда Гуус взялся за нее, — я думал, мы будем отмечать Саовину в доме ярла, как обычно.

— Ингрид сказала, что, если на Саовину помолиться в Священной Роще, это решит нашу давнюю проблему, — из-за теней было сложно понять, усмехнулся Иан или просто свет так упал ему на лицо.

— У нас есть проблемы? — переспросил Фергус. Еще один комок требухи отправился в миску.

— Конечно, дорогой муж, — на этот раз Иан по-настоящему ехидно фыркнул, — мы женаты уже двенадцать лет, а детишек все нет. Ингрид считает, что Фрейя может милостью своей помочь нам с этой бедой.

Фергус улыбнулся, глянув в ясные мертвые глаза очередной плотвы, потом перевел взгляд на Иана. Тот опустил гребень, сложил руки на коленях и отчего-то смотрел на него в ответ пристально и прямо.

— Может, и правда стоит съездить, — отозвался Гуус наконец, ловко орудуя ножом. Иан тихо рассмеялся.

— Ты же понимаешь, что Фрейя нам не поможет, — заметил он — Гуусу показалось, с вызовом.

— Нет, но путешествие пойдет нам на пользу, — пожал плечами Гуус, сосредоточившись на рыбьем брюхе, — мы никогда не бывали на Хиндарсфьялле, а Священная Роща, говорят, на зиму не замерзает и даже не сбрасывает листву. Ты помнишь, когда в последний раз мы выбирались с Фаро?

Иан быстро пожал плечами.

— На Ламмас, — ответил он со вздохом, — ты прав — давно.

— Мы засиделись дома, — резюмировал Гуус решительно, — и, кто знает, может, Модрон Фрейя услышит наши молитвы и как-то решит нашу проблему — раз уж это действительно кажется тебе проблемой.

— А ты так не считаешь? — Фергус отчего-то знал, что услышит этот вопрос, но ответа на него придумать не успел.

За четырнадцать лет жизни друг с другом, без необходимости прятать свою любовь, будучи наедине на глазах у всех, деля ложе и хозяйство, они с Ианом пару раз приходили к подобному разговору, но всякий раз он заканчивался ничем. Впервые эльф заикнулся о детях, когда из Темерии пришла весть о рождении принца Людвига. Иан тогда, пряча ехидную улыбку, заметил, что, не решись Фергус сбежать от своих обязанностей — и Императора, и отца маленькой Леи — сейчас он мог бы брать на руки уже второго ребенка, которого вынужден был бы признать своим. Гуус тогда сдержанно ответил — он рад, что Ани не приходилось больше скрывать своей любви к Виктору, раз уж она отважилась обнародовать истинное имя отца своего сына. Иан тогда надолго замолчал, и больше они этой темы не поднимали — до следующего неудобного случая. Помогая деревенским женщинам разрешаться от бремени, эльф часто рассказывал супругу, как счастливые матери брали своих детей на руки в первый раз, как шептали заготовленные заранее имена, чтобы боги могли их услышать и запомнить, как суровые островитяне, новоиспеченные отцы, плакали, благодаря добрую Иоанну за помощь. И в этих разговорах Фергусу слышался отзвук какой-то скрытой тоски, в которой Иан не готов был сознаться, а он сам — не готов был спрашивать.

Сам Гуус, хоть и недополучил в детстве родительской нежности, взращённый быть Императором, служить Нильфгаарду, видел, как мать с отцом относились к младшим детям. Лита, Риэр и Мэнно, появившиеся на свет не во славу Империи, а ради самих себя, получали ту любовь и заботу, которую родители скупились давать старшему сыну. И, думая, хоть и очень недолго, что сам станет отцом, Фергус представлял каково это — нести в мир новую жизнь, воспитывать ребенка, учить и оберегать его. Но, избавившись от необходимости делать это, он ни разу не столкнулся с собственным желанием попробовать этого добровольно. Иан, на первый взгляд, тоже не жаждал заботиться об отпрысках, продолжать род и все в таком роде, но в его речах нет-нет, да проскальзывали замечания, намекавшие, что он был бы совсем не против. Его вырастили любящие и заботливые родители, он сам умел любить и знал, как не переборщить с этой любовью. И, похоже, одного Фергуса в качестве ее объекта ему становилось недостаточно.

— Если ты хочешь ребенка, мы могли бы усыновить сироту, — сдержанно заметил Гуус, когда пауза в их беседе заметно затянулась, — на Скеллиге они — не редкость. Дом у нас небольшой, но для еще одного жильца места хватит.

Иан, казалось, на мгновение засомневался, готовый согласиться, но потом решительно тряхнул головой.

— Нет, не то, — заявил он со вздохом, — это был бы очень благородный поступок, и жители деревни полюбили бы нас за него еще больше, но я-то буду знать, что этот ребенок — чужой. К тому же — человек. Он состарится и умрет до того, как мне минет сотня лет.

Фергус невесело усмехнулся.

— Я тоже, — заметил он, сосредоточив взгляд на забытой наполовину вскрытой рыбине.

Иан напряженно замолчал, глядя куда-то в сторону. Эту тему, в отличие от неловкой и непонятной темы потомства, они не поднимали вовсе. За месяц до Саовины ему минуло тридцать два, и он, выросший под щедрым нильфгаардским Солнцем, никогда и прежде не жаловавшийся на здоровье, от морского ветра и сурового северного климата становился с годами все здоровее и сильней. В первый год он мучился долгими простудами, но тело Гууса, словно смирившись с новыми условиями жизни, быстро адаптировалось к ним. Он стал крепче, почти сравнялся с Ианом ростом и размахом плеч, набрался сил и больше не походил на девицу в мужском дублете. Иан смеялся, что борода, которую Фергус отпустил, едва переселился на Скеллиге, делала его неотличимым от местных обитателей, и не жаловался, когда жесткие волоски оставляли следы на его бедрах после страстных ночей. Но оба они, пусть и не говорили об этом вслух, понимали, что за вершиной следовал спуск. Фергус видел, как старел его отец — годы были к нему милосердны, несмотря на болезнь и благодаря алхимическим процедурам. Но, разменяв восьмой десяток, и грозный Император Эмгыр начал поддаваться безжалостному течению времени. И та же участь ждала и самого Фергуса — пусть через много лет. Но «много» для него, человека, и его супруга — эльфа было понятием совершенно различным. Для Иана следующие сорок лет могли пролететь, как одно мгновение. Для Фергуса же они были всей оставшейся ему жизнью. Существовал, конечно, таинственный пример долголетия отца Иана — очень наглядно демонстрировавший, что границы человеческой жизни не так уж и предопределены, но ни Гуус, ни Иан понятия не имели, как Вернону Роше удавалось сохранять молодость так долго. А за четырнадцать лет разлуки отец Иана мог успеть все же состариться или даже умереть.

На этот раз Иан молчал долго.

— Может, и правда съездить в эту Рощу, — задумчиво проговорил он наконец, — или к друидам. Женщиной меня это не сделает, утробу в дар я не получу — да и не больно-то и хотелось. Но вдруг кто-то из них знает, как отсрочить твою старость?

Вопрос прозвучал — впервые так явно и прямо, и Фергус, отложив рыбу и нож, вытер руки полотенцем и встал с лавки. Пересек комнату, опустился на пол у коленей Иана, сложил на них руки и пристально посмотрел вверх, ловя взгляд супруга. Спорить с ним, рационально убеждать, что это невозможно, что друиды, конечно, были мудры и, может, почти всемогущи, но, если бы могли удлинять чужую жизнь, к ним уже выстроилась бы очередь из желающих, Гуусу не хотелось. Все эти аргументы Иан знал и без него, и всем, о чем просили сейчас его посветлевшие глаза, была лишь капля надежды. Фергус улыбнулся.

— Поедем, — сказал он очень тихо, — вреда от этого точно не будет.

Иан протянул руку и нежно погладил мужа по щеке, сдержанно улыбнулся, и Фергус на миг испугался, что разглядит в его глазах непрошенные слезы, но лицо эльфа осталось спокойным.

— Пока ты сидишь и таращишься на меня, наша рыба сгниет, — вдруг озорно улыбнувшись, проговорил Иан, похлопал Фергуса по щеке и откинул черную прядь за спину.

Гуус рассмеялся, перехватил ладонь эльфа, поцеловал ее, и только после этого поднялся на ноги и вернулся к столу. Дрова в очаге уже прогорали, и можно было начинать готовить ужин. Снова занявшись рыбой, Фергус глянул на супруга через плечо.

— Зачем тебя вызывали? — спросил он легким, почти светским тоном — таким при дворе задавали вопросы, ответ на которые услышать совсем не рассчитывали. — снова кто-то родился?

— Сын Лотара упал с лошади и сломал ногу, — отмахнулся Иан беззаботно, — пришлось вправлять кость, и велика вероятность, что он останется хромым на всю жизнь. Впрочем, его предупреждали, чтобы он не скакал на молодом необъезженном жеребце по горам. Хорошо, что дело окончилось только переломом ноги, а не шеи. — эльф собрал волосы в свободную косу, перевязал ее белой лентой и откинул за спину, — А еще приезжал твой поставщик, привез новые товары — тебе бы наведаться в лавку, а то растащат лучшие образцы, не записав в книгу прихода.

— Завтра наведаюсь, — улыбнулся Фергус. Он устроил рыбу над мерцающими углями и принялся придирчиво следить за тем, как она подрумянивалась. — Госпоже вар Эмрейс давно пора назначить нового управляющего, я со своими обязанностями справляюсь не лучше, чем с грязным котлом.

— Она не делает этого потому же, почему я не ищу себе нового мужа, — фыркнул Иан, — у нас обеих просто нет выбора, кроме, как любить и прощать тебя.

Снова помолчали. Иан поднялся, взял свою суму и принялся выкладывать на стол то, что еще в ней оставалось.

— Я разжился реданской хной, — похвастался он, опуская на стол небольшой тряпичный сверток, — говорят, сам Его Величество Виктор пользуется такой, чтобы скрывать раннюю седину. А тебе не мешает привести себя в порядок.

— Поможешь мне? — разговор так просто перетек из темных тревожных дебрей в легкое светлое русло обычной вечерней беседы, что у Гууса на сердце потеплело. Они с Ианом могли столкнуться со всеми бедами этого мира, но все равно остаться вместе и часами говорить ни о чем, просто слушая музыку голосов друг друга.

— После ужина, — покладисто кивнул эльф.

— Какие новости на Большой Земле? — поинтересовался Фергус, переворачивая рыбу над углями. Иан немного помолчал, будто напряженно припоминая.

— Ничего особенного, — наконец заключил он, — в Нильфгаарде готовятся к коронации — через месяц Ее Величество войдет в возраст, и народ гадает, отважится ли Анаис Темерская явиться на торжества в сопровождении Виктора, и как будет объявлен Его Высочество Людвиг. Такая интрига, за ней о самой Лее никто и не вспоминает. Я думаю, драму разводят специально, чтобы у сплетников не хватало запала обсуждать, какой властительницей станет новая Императрица.

— Я хотел бы на это посмотреть, — совершенно искренне признался Фергус, — я ни разу не видел Лею. А по портретам сложно понять, льстят ей живописцы или наоборот — скромничают.

— Говорят, она замухрышка, — фыркнул Иан, выкладывая на стол еще один сверток — на этот раз со свиной рулькой, пропитавшей тряпицу багряной кровью, — но, вероятно, это значит, что она не такая красивая, как Ее Величество Рия и не такая грозная, как Его Величество Эмгыр.

— Про меня говорили то же самое, — заметил Фергус сдержанно, испытывая отчего-то непрошенный укол обиды от подобного определения — Лея не была ему родной дочерью, пусть ей, должно быть, и рассказывали красивые легенды о жизни ее отца, сложившего голову во имя ее спасения, но незнакомая девушка, выросшая вдали от его глаз, никогда не становилась для него совсем чужой. — По крайней мере, до тех пор, пока я не стал триумфатором Зимней войны.

— Может, Лее как раз и не хватило маленькой победоносной войны накануне коронации, — фыркнул Иан, — но решение конфликтов на поле брани, говорят, окончательно вышло из моды. Теперь все решают деньги.

— Империя мельчает, — высокопарно заявил Фергус, и Иан беззаботно рассмеялся.

Рыба была готова. Гуус аккуратно снял ее с длинных шпажек, выложил на большое блюдо и отнес на стол. Эльф порылся еще в своей почти опустевшей сумке и вдруг нахмурился.

— Чуть не забыл, — сказал он, и голос его отчего-то снова зазвучал хрипловато и как-то тревожно сдавленно, — тебе передали письмо. Лично в руки.

Гуус удивленно воззрился на супруга — обычно послания от матери ждали его в лавке. Никто из тех, кто мог до них добраться, все равно был не в состоянии прозреть все ее намеки, и письма выглядели скучными и совсем не интригующими. Рия никогда не отваживалась передавать весточки прямо так — из рук в руки, и это письмо могло быть послано кем-то другим. Но ни одна живая душа до сих пор не прознала, где скрывался покойный Император, а, значит, ничего хорошего от этого послания ждать не следовало.

— От кого? — Гуус опасливо покосился на белый конверт без опознавательных знаков и со специально размытой печатью на темном сургуче.

— Открой — и узнаешь, — пожал плечами Иан, — мне не сообщили. Сказали — господину Хиггсу, о том, что его может открыть госпожа Хиггс, разговора не было.

— Сначала поедим, — вынес вердикт Гуус, понимая, что им двигала в этот момент натуральная, банальная трусость. Но Иан спорить не стал.

Ужинали молча. Фергус то и дело поглядывал на белевший на столе бумажный квадратик, и рыба, щедро сдобренная ароматными травами и морской солью, казалась ему пресной и безвкусной. Наконец, расправившись с очередным куском, едва пролезшим в сдавленное от волнения горло, Гуус взял письмо — осторожно, точно оно могло взорваться от неловкого прикосновения. Покрутил в руках, пригляделся к печати. Знак на сургуче был едва различим — кто-то прикладывал штамп впопыхах или намеренно смазал его, скрывая символ. Помедлив еще мгновение, под пристальным взглядом Иана, не скрывавшего больше своего любопытства, Фергус сломал сургуч и открыл конверт.

Письмо оказалось коротким, и легкий быстрый почерк матери Гуус узнал с первого взгляда. От сердца немного отлегло, но тут же тревога взметнулась выше прежнего, как волна в вечернем осеннем море. Если уж Рия решилась написать ему лично, не прячась за скупыми бюрократическими экивоками, должно было произойти нечто значительное и едва ли приятное. Фергус быстро пробежал короткие строки глазами и почувствовал, как сердце, уже готовое к страшным известиям, все равно пропустило удар. Человек поднял глаза на Иана — эльф смотрел на него прямо, нахмурив аккуратные брови и сцепив пальцы на столешнице перед собой.

— Нам нужно возвращаться, — враз помертвевшими губами произнес Фергус едва слышно, — мой отец умирает.

 

========== Деловые люди ==========

 

Тяжелый маятник просвистел в дюйме от его уха, и Риэр, сделав быстрый пируэт, перескочил на соседнее бревно, нанес по снаряду два стремительных удара мечом, и, пока громоздкая махина не успела лечь на обратный курс, перепрыгнул мимо пути ее следования и снова принял боевую стойку. Еще одно движение — снаряд раскачивался мерно и плавно, сокращая амплитуду, каждый раз оставляя все меньше времени для маневра, но Риэр давно научился про себя считать секунды до очередного удара. Деревянный меч в его руках взметнулся вверх — чтобы ударить невидимого противника в шею и закончить схватку, но клинок скользнул по металлической пластине на боку маятника, едва не выбив рукоять из пальцев принца. Он глухо выругался, отступил, пропуская очередное движение снаряда мимо себя, и собирался уже снова перепрыгнуть на противоположную сторону, но громкий резкий окрик остановил его.

— Ногами шевели! — даже с завязанными глазами Риэр ощущал в голосе наставника плохо скрываемое раздражение. Он развернулся рывком, прыгнул, нанося два удара в воздухе, и замер на бревне, балансируя на одной ноге. — Соскок, — скомандовал невидимый учитель, и юноша, не решившись спорить, оттолкнулся стопой от ненадежной опоры, сгруппировался, прижимая подбородок к груди, создав прямую ось из раскинутых в стороны рук, сделал полное сальто в воздухе и приземлился в пыль площадки. Импульса прыжка с одной ноги оказалось недостаточно, Риэр едва не полетел вперед, и, чтобы не пропахать землю носом, сделал несколько неловких быстрых шагов вперед. Поспешил выпрямиться, сдернуть с глаз повязку и вытянуться по струнке.

Ламберт стоял, скрестив руки на груди, в паре метров от него, и смотрел на ученика тяжелым пристальным взглядом. У ног ведьмака в такой же осуждающей позе сидел крупный черно-палевый пес, и, казалось, отдай хозяин короткую команду, грозный зверь бросился бы на нерадивого юношу и вцепился ему в глотку.

— Я сто раз говорил тебе не лезть на маятник самостоятельно, — обманчиво спокойным тоном сообщил Ламберт, и Риэр, пряча деревянный меч на спину, стыдливо потупился. — Так ты не только ничему не научишься, но и старые ошибки закрепишь.

— Я думал, ты занят, сопровождаешь Ее Величество на открытии очередной лечебницы, — принц старался, чтобы тон его звучал не слишком заносчиво — за неуместные споры можно было схлопотать оплеуху, а это было ничуть не лучше, чем получить по башке бронированным снарядом — у Ламберта была тяжелая рука.

— Церемония закончилась, — сегодня, однако, учитель, похоже, совсем не собирался сразу угощать ученика тумаками. Он опустил руки, хмыкнул, и черный пес, словно получил разрешение перестать быть таким суровым, ринулся вперед, вскинулся вверх, поставил передние лапы на плечи Риэра и со знанием дела старательно облизал его лицо. — Обернулись за час. Ее Величество не желает надолго отходить от постели деда, ты же знаешь.

Риэр, погладив пса по голове, освободился из его медвежьих объятий и со вздохом кивнул. Отец — и дед юной Императрицы — хворал уже несколько недель, и, хотя ни во дворце, ни в семейном кругу тему эту поднимать не решались, всем было понятно, куда вела эта болезнь. Новости о здоровье Эмгыра — весьма однообразные — даже матушка теперь воспринимала, как неблагоприятный прогноз погоды или сводки о падении ценных бумаг на рынке. И только Лея, казалось, никак не могла смириться с неизбежным. Рассуждая о своих планах, она непременно говорила что-то вроде «А вот когда дедушка поправится…», и все вокруг стыдливо прятали глаза и кивали.

— Ну ладно, — Ламберт оглядел площадку, выбирая, какой экзекуции подвергнуть юного ученика. — Бери оружие посерьезней твоей палки. Хочешь попрыгать — попрыгаешь.

Ведьмак, должно быть, считал это страшной угрозой, но Риэр, обрадованный тем, что не схлопотал наказание за наглое неповиновение, поспешил к стойке с оружием. Ламберт догадывался, наверно, что самой страшной карой, которую он мог бы обрушить на голову принца, был отказ от тренировок, но оба они понимали, что такого никогда не будет.

Тринадцать лет назад, когда Анаис покинула Нильфгаард, чтобы вернуться в Темерию, она велела своему верному стражу оставаться при малышке-дочери, охранять и беречь ее, и как бы Ламберт ни презирал Империю, он согласился на это с радостью. МаленькаяИмператрица росла смышленой — и ведьмак, должно быть, надеялся подружиться с ней так же, как до этого — со своей королевой. Но его планам не суждено было исполниться. Вернувшийся в Нильфгаард Эмгыр согласился терпеть Ламберта рядом с драгоценной внучкой, когда той требовалась защита — на официальных приемах и торжественных мероприятиях — но строго-настрого запретил ему открывать при ней рот. Ведьмак стал безмолвным стражем, и Лея, вероятно, долго оставалась в уверенности, что он вовсе не умеет говорить, и начала воспринимать его, как часть окружающей обстановки — грозного голема, способного убить любого, кто покусился бы на нее, полезного, незаменимого — да, но совершенно неинтересного. И в этот недобрый час, осознав, что остался в Империи совершенно один посреди толпы неприятных незнакомцев, Ламберт и обратил свой взор на Риэра.

Тот, конечно, переехал из Туссента вместе с родителями и братом, и, оказавшись в Императорском дворце, так же жаждал найти свое место, как брошенный ведьмак. Мэнно, верный спутник всех детских игр, оказавшись при дворе, разительно переменился. Его больше не интересовали ни дружеские баталии, ни совместные с братом приключения — едва научившись читать и считать, он обнаружил в себе недюжинный талант к наукам, и теперь больше времени проводил с тщательно подобранными матерью наставниками, а не с тем, чье общество терпел еще в утробе. Риэр тоже пытался увлечься книгами — но учеба ему не давалась. Он не мог долго усидеть на одном месте и быстро начинал злиться, когда ему не покорялся очередной арифметический пример или задачка. Писал он, делая по десять ошибок в простейших словах, читать ему было скучно, и он забывал начало главы прежде, чем добирался до ее середины. Учителя качали головами, пытались двигаться не так быстро, чтобы старший брат успевал за младшим, но Риэр, несмотря на юный возраст, быстро осознал, что только тормозит Мэнно, и больше вместе они не занимались.

Два блуждающих одиночества встретились, когда Риэр, злой после очередного позорного урока математики, бил палкой ствол высокого старого дерева в дворцовом саду. Ламберт, освобожденный от своих обязанностей таскаться за маленькой Императрицей до следующего подходящего случая, нашел его и, не спросив даже, чем это принц занят, принялся давать советы, как нанести дереву побольше урона. Обучением Риэра и Мэнно прежде занимался старый придворный учитель фехтования, но он показывал скорее, как изящно плясать с мечом в руке, чем реальные опасные приемы, и, впервые услышав от кого-то толковые советы, принц уже не слезал с ведьмака, пока тот — немного кокетничая, конечно — не согласился стать его наставником. Анаис, узнавшая о новом увлечении своего друга, смеясь сказала, что Ламберт, должно быть, разглядел в Риэре самого себя, и это сделало из принца идеальный объект для измывательств.

Для их занятий неподалеку от дворца был возведен целый тренировочный комплекс — Ламберт лично руководил строительством, и позаботился, чтобы на обширной площадке нашлось место всему, при помощи чего можно было выковать настоящего ведьмака. Один маятник чего стоил! Его заказали специально для юного принца и привезли из самой Маг Дейры — а позже, когда Риэр становился старше, выше и ловчей, перековывали заново, увеличивая вес и амплитуду.

За годы обучения под чутким ведьмачьим руководством принц не только освоил множество приемов настоящего боя и с людьми, и с чудовищами, но и упорно развивал в себе остроту чувств. Конечно, до прошедшего особые мутации Ламберта ему было далеко, как до Каэдвена пешим ходом, но среди обычных людей — даже самых опытных воинов — Риэр не знал себе равных. На охоте в лесу он мог выследить даже самого осторожного зайца, различал звуки шагов разных людей, учился видеть то, что другим было недоступно, и Ламберт однажды обмолвился даже, что, существуй до сих пор хоть одна ведьмачья школа, Риэр непременно стал бы настоящим мастером их цеха. И принц, никогда толком не знавший, чем именно хотел заниматься в жизни, вцепился в эту идею, как вилохвост в овечку.

Однако, впервые всерьез спросив у Ламберта, был ли способ сделать из него настоящего ведьмака, Риэр сразу понял, что совершил большую ошибку. Учитель так разозлился на этот невинный вопрос, что принцу пришлось семнадцать раз пройти полосу препятствий прежде, чем запросить пощады и поклясться больше не заикаться об этом. Но урок, конечно, пошел не впрок. Юноша видел, как все вокруг него с младых ногтей понимали, какая судьба ждала их в будущем. Мэнно, к примеру, еще в одиннадцать лет начал помогать матери с торговыми делами, а к шестнадцати стал ее полноправным партнером. Старшая сестра Лита училась чародейскому искусству, и, приезжая в гости на большие праздники, легко и играючи демонстрировала свои все более впечатляющие успехи. Лея… с Леей все было понятно и так, она родилась той, кем ей предстояло оставаться всю жизнь. А Риэр — пусть для него и были открыты любые пути — родители поощрили и поддержали бы его, что бы он ни выбрал — никак не мог понять, кто он, зачем он и к чему все это должно было привести.

Получив первую взбучку, свой пыл он поубавил, стал осторожней в вопросах, но идею добиться от Ламберта хоть проблеска надежды не оставил. Теперь Риэр расспрашивал его деликатней, полунамеками и обычно — дождавшись, когда наставник немного (или много) выпьет. Несколько раз принц даже напрашивался вместе с Ламбертом в гости к его другу-ведьмаку Геральту, который владел небольшой винодельней в Туссенте. Из разговоров и воспоминаний старых приятелей юноша выуживал малейшие сведения о давно забытых ведьмачьих секретах. От Геральта же, не знавшего об агрессивном нежелании Ламберта посвящать ученика во все тайны мастерства, он узнал об Испытании Травами и о том, что далеко на севере, в ныне пустовавшей крепости Каэр Морхен и ее окрестностях еще могли сохраниться какие-то осколки полезных сведений.

Но думать о путешествии в Северный Каэдвен в надежде найти забытую ведьмачью лабораторию, было все равно, что мечтать полететь на Луну или жить на дне озера в брюхе гигантского кракена. Риэр догадывался, что, заикнись он об этом в присутствии отца, Мэнно или Ламберта, в лучшем случае принц рисковал быть осмеянным, а в худшем — запертым дома на веки вечные. Однако, войдя в возраст, юноша начал размышлять об этом вполне серьезно. И единственным, с кем он действительно делился своими мечтами, надеясь когда-нибудь превратить их в конкретные планы, был Юлиан.

— Держи локоть выше, блокируй слева, — твердил Ламберт, отпрыгивая и нанося удар за ударом. Он никогда не щадил ученика, когда дело доходило до тренировочного боя. Риэр с детства привык вечно ходить в синяках, но они ничуть его не беспокоили. Все остальные во дворце могли относиться к нему, как к хрупкой стеклянной статуе, учитель фехтования так вообще опасался даже трогать его, когда учил становиться в верную стойку. Ламберт же не знал жалости, и принц находил в его почти злом упорстве необъяснимое удовольствие. День, когда он сумел впервые выбить оружие из рук наставника, до сих пор был одним из самых счастливых в его жизни. Подумаешь, после этого он получил по башке маятником и три дня пролежал в постели, не в силах удержать еду в желудке. Это была малая жертва за настоящее мастерство.

В легком порхающем полувольте Риэр уклонился от очередного выпада, готовясь нанести ответный удар, замахнулся мечом, но Ламберт, должно быть, ждавший от него именно такого маневра, выставил вперед ногу, подсекая ученика сзади, и тот, не успев даже толком выругаться, полетел спиной на землю. Ударился плашмя, сбив дыхание, подняв столб серой пыли, и сквозь позорную досаду услышал взволнованный вскрик откуда-то с края площадки.

Почти никогда Риэр не вскакивал на ноги после удара с такой скоростью. Поспешно отряхнувшись, он принял независимый вид и под насмешливым взглядом Ламберта, огляделся. Юлиан сидел верхом на невысоком заграждении, отделявшем тренировочную площадку от склада со щитами и копьями, и на его прекрасном бледном лице читался настоящий испуг — такой, словно прежде он никогда не видел, как принц падал в пыль от ловкого приема наставника.

Лео — черный пес ведьмака — со звонким лаем уже несся через площадку, радуясь появлению еще одного приятеля, и Зяблик, легко спрыгнув с ограждения, выставил руки вперед, чтобы не дать собаке сбить себя с ног.

— Назад! — скомандовал Ламберт псу, и тот, охолонясь, замер и сделал вид, что ничего разбойного вовсе не планировал.

Риэр прокрутил меч в руке.

— Ты что тут делаешь? — спросил он, скрывая досаду в голосе. К ногам Ламберта он мог падать сколько угодно — это было всего лишь частью обучения. Но вот терпеть такой позор на глазах Зяблика было уже выше его сил.

Юлиан, откинув с глаз вьющуюся золотистую челку, потрепал Лео по голове и быстрым невесомым шагом двинулся к ведьмаку и его ученику.

— Ищу вдохновения, — сообщил он, театрально махнув рукой, когда подошел достаточно близко.

— Шел бы цветочки понюхал да птиц послушал, как все нормальные эльфы, — угрюмо предложил Риэр, — какое тут-то тебе вдохновение?

— Я не эльф, — с достоинством возразил Юлиан, гордо вскинув голову. Риэр поспешил отвести глаза, как никогда жалея, что не прошел ведьмачьих мутаций и все еще был способен покраснеть. Это было вопиюще глупо, но почти каждый жест Зяблика, почти любое его движение для принца было полно скрытого смысла, даже если сам Юлиан в них ничего такого не вкладывал. Принц мог любоваться им часами, если Зяблик просто сидел над очередной поэмой и зло вычеркивал неловкие строфы, или кончиками пальцев раздирал перепела на своей тарелке, или даже дремал, прислонившись к принцу и опустив голову ему на плечо. Но на людях Риэр старался даже не встречаться с юношей взглядами — боялся, что его наваждение становилось очевидным для всех вокруг. И даже Ламберт смущал его, хотя был единственным из всех, должно быть, кто обо всем догадывался — сложно было скрываться от того, кто обладал звериным чутьем и мог понять, что юноши слишком часто пахли друг другом.

Много лет назад, когда жив еще был старший брат Риэра Фергус, о нем ходило множество некрасивых слухов. До ушей четырехлетнего мальчишки они доходили, конечно, чаще случайно, и значение их Риэр смог понять, только достаточно поумнев, чтобы понять — сложно было придумать что-то более позорное и непростительное, чем связь двух мужчин. До определенного момента принц и вовсе не мог уяснить, чем таким могли заниматься друг с другом эти мужчины, что могло вызвать такое осуждение в обществе. И, только влюбившись по уши в Зяблика, наконец осознал это сполна.

Они были знакомы с тех самых пор, как Риэр с семьей только-только перебрался в Нильфгаард. Юлиан приходился внуком одному из доверенных советников Эмгыра и сыном — имперскому послу. Во время больших придворных торжеств все дети одного возраста — кроме самой Императрицы — вынуждены были сбиваться в отдельную стаю и держаться вместе, чтобы не мешать взрослым веселиться. И на таких сборищах Юлиан неизменно становился центром внимания, завоевывая симпатию всех собравшихся песенками, стихами и слишком едкими для его юного возраста шуточками. Мэнно этот «выпендреж» всегда бесил до зубовного скрежета, и один раз он попытался даже подговорить Литу, чтобы та превратила глупого выскочку в жабу. Сестра, конечно, отказалась, и брат решил прибегнуть к давно испробованному методу — просто зажать Зяблика в углу и разъяснить ему, кто здесь главный. Риэр не мог вспомнить, почему вступился за испуганного мальчишку, хотя обычно поддерживал брата во всех начинаниях, но драка между близнецами тогда вышла такая эпичная, что отец наказал их обоих на целую неделю, лишив всех развлечений и усадив за книги, едва не приковав к стулу кандалами. Принц забыл бы этот инцидент, хотя их с братом редко до того наказывали, но Зяблик нашел его, когда срок заключения вышел, поблагодарил за помощь и сказал, что никогда не видел такого смелого и сильного мальчика, как Риэр.

Дружба их, сперва совершенно невинная, зародилась именно в тот момент, но Зяблик слишком редко бывал в Нильфгаарде, большую часть времени живя в Третогоре с матерью, чтобы можно было считать ее крепкой и сколько-нибудь серьезной. Но, вновь и вновь встречаясь с Юлианом после долгой разлуки, Риэр неизменно ощущал на душе такую легкую радость, что со временем понял, что это было неспроста. Других приятелей при дворе у мальчишки не было — ближе всех подходил к понятию «верного друга» Ламберт, и принц ловил себя на том, что, выпытав у Юлиана срок их грядущей разлуки, начинал считать не то что дни — часы до их новой встречи. А в один из вечеров, когда, заболтавшись, они уснули в одной постели, Риэр проснулся среди ночи со странным, необъяснимым, но совершенно необоримым желанием поцеловать спящего рядом Зяблика.

Все произошло так легко и естественно — поцелуй перешел в быстрые суетливые ласки руками, а ласки эти завели их в совсем уж темные позорные дебри, и наутро Риэр проснулся, боясь, что Юлиан не захочет больше смотреть ему в глаза и разговаривать с ним. Но Зяблик, потягиваясь и потешно морщась, сообщил, что, мол, в следующий раз стоит использовать какое-нибудь масло или хотя бы мыло — и принц понял, что пути назад для них обоих больше не было. Три года они скрывали свои отношения, пряча их под покровом невинной дружбы — и за все это время Риэр так и не устал любоваться Зябликом.

— Будем болтать — или тренироваться? — прервал их многозначительный обмен взглядами Ламберт. Риэр поспешил отвернуться от улыбающегося лица Юлиана и встал в боевую стойку. Зяблик негромко фыркнул, свистнул псу и вместе с ним отошел к краю площадки.

Теперь, однако, тренироваться стало решительно невозможно. Риэр, хоть и старался показать все, на что был способен, лишь бы снова не пасть в глазах Зяблика, отвлекался, пропускал один удар за другим, и наконец Ламберт, в очередной раз спихнув его в пыль, выпрямился и покачал головой.

— Толку от тебя сегодня — как от Лео на придворном банкете, — заявил он, протянул юноше руку, помогая подняться. — Дуйте отсюда оба, пока я не заставил тебя нарезать круги до вечера.

Риэр потоптался немного, стараясь не оборачиваться с Зяблику, и все же отважился задать тот вопрос, который лелеял уже много недель, зная, какой реакции мог им добиться от наставника.

— А когда ты позволишь мне взяться за серебряный меч? — выпалил он, отважно глянув Ламберту в глаза. Тот, точно ждал от ученика чего-то подобного, ехидно усмехнулся.

— А нахрена тебе серебряный меч? — спросил он скептически, — чудовища в Нильфгаарде почти перевелись.

— В Нильфгаарде — да, — подтвердил Риэр, не спеша сдаваться, — но за его пределами их еще предостаточно. В том же Туссенте…

— Туссент — территория Геральта, — рассмеялся Ламберт, — если ты полезешь на его делянку и лишишь его заработка, он тебе уши оторвет, парень.

— Ну тогда, может, на Севере, — Риэр едва сдержался, чтобы не потупиться — ему и так казалось, что Ламберт постоянно видел его насквозь.

Учитель нахмурился, сдвинул тяжелые черные брови, и взгляд его змеиных глаз стал колючим и пристальным.

— Хер тебе, а не Север, — отрезал он, — папаша твой без конвоя из сотни рыцарей тебя туда не выпустит — и не мечтай.

Это была чистая правда, и Риэр болезненно поморщился. За свою недолгую жизнь он успел побывать и в Темерии, и в Аэдирне, и даже в Редании, при дворе короля Виктора. Но всякий раз путешествия эти были официальными визитами, где его задачей было вести себя прилично и вытанцовывать мать или сестру на очередном балу. Риэр же гонял в мыслях совсем другую идею, но с Ламбертом об этом говорить было бессмысленно. Как, впрочем, и заикаться о серебряном мече.

Наставник с самого начала дал понять принцу — и даже заставил накрепко вбить это себе в голову — что мечи для ведьмака были не менее ценны, чем собственные руки и ноги. Оружие нужно было держать в идеальном порядке — Ламберт приучил Риэра начищать и точить стальной меч, выкованный специально для принца, так тщательно, словно ему назавтра нужно было идти в бой. Сам ведьмак старательно ухаживал за обоими своими клинками, но стальному доставался лишь дежурный уход. Серебряный же Ламберт брал в руки, как великое сокровище, и иногда, заботливо натирая его кусочком замши до зеркального блеска, даже вполголоса разговаривал с ним. Риэр однажды отважился поинтересоваться, откуда взялась такая любовь наставника к простому, в сущности, оружию, и Ламберт, не став ни ругаться на него, ни раздавать оплеухи, рассказал, что прежде этот меч принадлежал его учителю, героически погибшему много лет назад. Никаких подробностей ведьмак так и не выдал, не назвал даже имени своего наставника, точно оно комом становилось у него в горле, если Ламберт пытался его произнести. И Риэр счел разумными больше ничего не спрашивать. Но из того разговора он твердо понял — ведьмак без серебряного меча, пусть и не такого знаменитого, — никакой не ведьмак.

— Пиздуйте отсюда оба, — Ламберт неожиданно похлопал Риэра по плечу и улыбнулся, — пока я не передумал.

Понимая, что большего от учителя сегодня ему уже не добиться, принц отошел к стойке, аккуратно поставил тренировочный меч в пазы, и только после этого подошел к Зяблику. Тот — раскрасневшийся, словно это не принц, а он сам битый час скакал, уворачиваясь от ведьмачьих ударов — махнул рукой Ламберту на прощанье, крепкими тисками пальцев вцепился в запястье Риэра и потащил его за собой.

Хоть Риэр и знал, куда вел этот настойчивый порыв Юлиана, он все равно не сдержал удивленного выдоха, когда, едва скрывшись между конюшней и складом доспехов, тот заставил его прижаться спиной к стене и без лишних разговоров взялся за ремень его брюк.

— Ламберт все еще на площадке, — шепнул Риэр, мешая слова и поспешные влажные поцелуи, — у него слух, как у фледера.

— …и деликатность сколопендроморфа, — выдохнул Юлиан, тихо задушенно усмехнувшись. — Плевать, у меня случился приступ вдохновения.

— Какой же ты…- окончания этой фразы Риэр не успел придумать — пальцы Зяблика, расправившись с застежкой, скользнули под плотную ткань штанов, и принц на мгновение вовсе забыл, что умеет разговаривать. Все их свидания — пусть и такие редкие и поспешные — были одновременно и похожи, и не похожи одно на другое. Зяблик, способный, казалось, черпать вдохновение из чего угодно, всякий раз изобретал все новые способы получить взаимное удовольствие, и для него быстрые ласки в скрытом от глаз углу дворца или в самом заброшенном углу сада были сродни приключениям, когда часть наслаждения дарила опасность задуманного. Риэр же любил оставаться с Юлианом наедине по-настоящему — чтобы минуты близости растягивались бесконечно долго, и у них обоих было время не только достичь разрядки, но и прочувствовать, пропустить через себя каждое отпущенное им судьбой мгновение.

Но и против таких блицкригов он никогда ничего не имел. Одежда Зяблика, обычно очень замысловатая, на этот раз поддавалась легко, словно юноша заранее все спланировал — впрочем, скорее всего, так оно и было. Иногда ему нравилось заставлять принца повозиться со всеми своими застежками, шнурами и пряжками, смеясь над его поспешной неуклюжестью, но явно не в этот раз. До самого ценного Риэр добрался после пары несложных маневров, и, когда твердый горячий член Юлиана оказался у него в руке, Зяблик тихо застонал ему в губы.

Все длилось непростительно недолго — хватило нескольких резких рывков, точно юноши участвовали в безумной гонке, соревнуясь, кто не выдержит первым. И Юлиан, как обычно, победил. Риэр, кончая, вписался затылком в стену, но не обратил на это внимания, и открыл глаза, лишь когда услышал, как Юлиан жалобно всхлипнул, и почувствовал, как ладонь его оросило горячее тягучее семя. Зяблик, тяжело дыша, чуть подрагивая, выпустил его, уткнулся лбом в плечо принца и едва слышно рассмеялся. Риэр рассеянно погладил его свободной рукой по спине.

— Может, тебе не я нравлюсь, — спросил он шепотом, — а просто — любой встречный ведьмак?

— Ты — не ведьмак, — Юлиан скользнул щекой по его щеке и прикусил мочку его уха, — но настоящих ведьмаков я видел всего двух. И они меня не впечатлили.

Несколько минут они потратили на то, чтобы привести одежду в порядок, и, покончив с этим, Юлиан одернул полы своего ярко-синего дублета, пригладил волосы и улыбнулся.

— Что теперь? — поинтересовался он, — сегодня, похоже, последний теплый день в этом году. Может, по городу погуляем? Мне нужно купить новые струны…

Риэр с сожалением покачал головой. С куда большим удовольствием он и впрямь прошелся бы с Юлианом по улицам столицы, заворачивая во все встреченные на пути лавочки — ему всегда нравилось наблюдать, как Зяблик восхищался самыми простыми вещами — книгами на полках антиквара, оружием, которое никогда не стал бы брать в руки, свежими булочками на широком прилавке или тем, как еще живые рыбины на льду вращали пустыми глазами и приоткрывали рты.

— Мне нужно зайти к Мэнно, — вздохнул принц, — у него есть ко мне какое-то дело. И я сам хотел кое-что с ним обсудить, — он пнул мелкий камушек, попавшийся под носок сапога, а Зяблик вдруг разом посерьезнел.

— Это то, о чем я думаю? — спросил он шепотом — так тихо, словно на этот раз фледерские уши Ламберта и впрямь могли расслышать нечто непростительное. Риэр вынужден был кивнуть — он не любил и не умел лгать даже там, где это было полезно или выгодно, не то что Юлиану. Зяблик смотрел на него несколько секунд, не отводя глаз, точно надеялся добиться от принца больших объяснений — или одним взглядом переубедить его. Но потом отвернулся и напряженно улыбнулся.

— Он откажется, — уверенно сообщил Юлиан. Риэр кивнул — спорить было бессмысленно.

— Может, и не откажется, — возразил он, тем не менее, — не узнаю, пока не спрошу.

Когда Юлиан снова посмотрел на него, лицо его вновь озаряла светлая улыбка.

— В таком случае, когда освободишься, я буду ждать тебя в трактире на Золотой улице, — сказал он, потянулся за быстрым поцелуем и тут же отпрянул, развернулся и исчез, точно телепортировался прочь.

Штаб-квартира торговой империи Рии вар Эмрейс располагалась в самом центре столицы, и всякий раз, входя в ее высокие изразцовые двери, Риэр чувствовал себя нищим лудильщиком, пришедшим просить хоть о какой-то работенке. Он подозревал даже, что не будь он лицом так похож на маминого делового партнера, его и на порог бы не пускали. Но сейчас принца без лишних вопросов проводили на самый верхний этаж, где располагался кабинет владелицы. Воюя с глупым неуместным смущением, Риэр постучал и, не дождавшись ответа, распахнул дубовую створку и переступил порог святая святых. Он никогда не испытывал трепета, даже являясь пред очи венценосной племянницы, но здесь, в скупо обставленном просторном кабинете, большую часть которого занимали высокие шкафы с какими-то книгами и огромный письменный стол, вечно покрытый — но не заваленный — бумагами, неизменно ощущал себя так, словно нашкодил и пришел к матери с повинной. Нежная и всепрощающая в любой другой обстановке, здесь Рия вар Эмрейс превращалась из любимой мамочки в суровую императрицу — и империя ее была ничуть не менее могущественной, чем та, во главе которой стояли ее муж и внучка.

За столом, спиной к витражному круглому окну, сидел Мэнно. Из всех детей императорской четы он был самым младшим, но сам о себе он явно был совсем иного мнения. Рано определивший свой жизненный путь и шедший по нему твердым уверенным шагом, брат иногда, конечно, вслух сожалел, что не мог вести беззаботную жизнь, как Риэр, или наполнять свои вечера бесконечными светскими приемами и легкомысленными танцами, как Лита, но в этих рассуждениях было столько снисхождения, словно все, чем занимались старшие брат и сестра, казались Мэнно забавной ерундой, которая не стоила потраченного времени. Он был деловым человеком, гордостью родителей, примером для подражания, на который Лите и Риэру не по силам было равняться. Впрочем, никто из старших к этому и не стремился. Лита так вообще именовала младшенького «пресным занудой» и при встрече общалась с ним, как с давно наскучившим кавалером.

Когда Риэр вошел, Мэнно даже головы не поднял от бумаг, которые сосредоточенно просматривал. Но матушка, сидевшая тут же в глубоком бархатном кресле, поднялась сыну навстречу с теплой приветливой улыбкой. На ней было простое серое дорожное платье, будто Рия только что сошла с торгового корабля. Аккуратно уложенные посеребренные частой сединой волосы украшала единственная резная золотая шпилька с большим изумрудом. Матушка пересекла кабинет, остановилась перед Риэром, и тот наклонился, чтобы она могла поцеловать его в щеку.

— Мой дорогой, — заговорила матушка, отстранившись и чуть поморщившись, — в каком ты виде? — до того, как Риэр успел возразить, Рия быстро облизнула большой палец и стерла особенно яркий отпечаток пыли тренировочной площадки с его скулы.

— Ну мам, — пробормотал принц, покосившись на Мэнно. Тот соизволил даже поднять голову от бумаг и усмехнуться. Младший брат выглядел, как всегда, безупречно. Видимо, чтобы еще больше отличаться от Риэра — хотя их и так теперь сложно было перепутать — Мэнно отпустил аккуратную черную эспаньолку. Волосы — чуть длиннее, чем у брата — были зачесаны назад и аккуратно прилизаны, брат явно подражал этим изображениям отца с парадных портретов. Деловой человек и гордость родителей был надежно запакован в узкий черный сюртук, из-под горловины которого выглядывал отглаженный накрахмаленный белоснежный ворот сорочки. Такого, как он, можно было показывать в музее, как эталон идеального клерка, и уж ему-то мамочка, наверно, не утирала лицо пальцем — грязь к такой физиономии просто не липла.

— Я зашла лишь на минутку и рада, что тебя застала, милый, — Рия отступила на полшага, — мне нужно возвращаться во дворец. Ты придешь к ужину, Риэр?

Принц поспешил кивнуть. В его планы, конечно, входило провести этот вечер с Зябликом, а к императорскому столу сына посла обычно не приглашали, но под нежным взглядом матери, в котором таилась ставшая привычной серая тоска, отказать ей было решительно невозможно.

— Тогда до скорой встречи, дорогой, — она погладила его по щеке, а Мэнно, церемонно поднявшись из-за стола, взял со спинки ближайшего стула оставленное матерью лисье манто и заботливо помог Рии укутаться в него — несмотря на позднюю осень, дни стояли еще теплые, но с тех пор, как отец слег, мать все время мерзла — должно быть, только так ее хрупкое тело могло выражать скрываемый страх за возлюбленного.

Мэнно поцеловал матери руку, Риэр, ничуть не соревнуясь, коснулся губами ее лба, и Рия, еще раз глянув на сыновей, величаво удалилась со сцены, оставив их наедине. Брат наградил юношу быстрым тяжелым взглядом, но возвращаться обратно за стол не спешил. Пауза затягивалась.

— У тебя ко мне какое-то дело? — поинтересовался наконец Риэр. Он и сам, как и сказал Зяблику, собирался кое-что обсудить с Мэнно, но для такого важного разговора и почти невыполнимой просьбы нужно было подобрать момент.

— Верно, — сухо кивнул Мэнно, — подожди, я отдам кое-какие распоряжения, и поедем.

— Поедем? — переспросил Риэр, удивленно изогнув бровь.

— Ты будешь сопровождать меня на деловой встрече, — расщедрился на объяснение Мэнно, и Риэр ехидно хмыкнул.

— Может, мне тогда лучше переодеться или хотя бы умыться? — предложил он, оглядев свой покрытый пылью наряд — тренировался с Ламбертом он без доспехов, но по настоянию учителя — в той одежде, в которой планировал сталкиваться с врагами. Потому сейчас на Риэре была старая кожаная куртка — истрепанная часами тренировок — плотные штаны наездника и высокие дорожные сапоги. Мэнно тоже критически оглядел его, потом покачал головой.

— Нет, так даже лучше, — вынес он вердикт.

Риэр невольно рассмеялся.

— Ах, так это будет одна из этих встреч, — переспросил он, — тогда, может, мне стоит сгонять за мечом?

Мэнно, казалось, засомневался в целесообразности его предложения, потом вдруг кивнул.

— Возьмешь меч у охранника, — скомандовал он.

— Так, может, вместе с мечом, пригласишь с собой того охранника? — вдруг обозлился на его тон Риэр. Конечно, учитывая то, о чем он собирался попросить, стоило вести себя с братом полюбезней, но принц терпеть не мог, когда Мэнно мнил, что может командовать всеми, включая близнеца.

— Это дело слишком деликатное, чтобы посвящать в него чужих людей, — совершенно проигнорировав его сарказм, отбрил Мэнно, — жди внизу. Я сейчас приду.

Проглотив еще с десяток ядовитых замечаний, Риэр все же спустился обратно в холл, и вышколенный слуга проводил его через задний выход к конюшне. Здесь держали скакунов, на которых посланники развозили письма и доставляли заказы в пределах столицы и предместий, но Риэр заметил сейчас в одном из стойл оседланного и готового выступать жеребца Мэнно. Совершенно черный конь с единственной белой отметиной на лбу был прямым потомком знаменитого Пирожка, скакуна, на котором Фергус въезжал в Нильфгаард после победы в Зимней войне. И Риэр всегда считал, что лошадь с такой славной родословной заслуживала судьбы поинтересней, чем ходить под седлом его брата и возить его на деловые встречи. Сапсан был вышколен ничуть не хуже, чем все работники Мэнно, и встретил Риэра долгим безразличным взглядом. Похоже, брат мог убить жизнерадостность даже в таком свободном и прекрасном создании.

Риэр зашел в стойло, приблизился к Сапсану, погладил его по лоснящейся вороной шее.

— Хочешь, сбежим вместе? — шепнул он ему, но жеребец не успел возмутиться — в конюшню уже спустился Мэнно.

Риэру досталась довольно резвая гнедая кобылка, с норовом, совсем неуместным в этом храме зубодробительной скуки, и принцу пришлось даже придерживать ее, когда лошадь пыталась вырваться вперед и показать зад своему флегматичному спутнику.

Пока они ехали по улицам столицы к Серебряным Воротам, Мэнно молчал и не смотрел на брата. Риэр иногда бросал на него быстрые взгляды, но заводить беседу совершенно не рвался. Они оба не терпели пустых светских разговоров, а о том, о чем действительно нужно было поговорить, юноша заикаться пока не спешил.

Наконец, оставив за спинами городские ворота и встав на широкий тракт, Мэнно повернулся к брату и заговорил первым.

— Лита приезжает завтра, — сообщил он, и Риэр удивленно поднял брови.

— Но зачем? — спросил он, — до дня рождения Леи еще целый месяц, а до коронации — еще дольше.

— Именно, — секунду помолчав, подтвердил Мэнно, и Риэр заметил, как по его непроницаемому лицу проскользнула странная тень.

— И что это значит, по-твоему? — осторожно поинтересовался принц, уже начиная догадываться, что ответа на свой вопрос слышать он вовсе не хотел. Но Мэнно все равно ответил — ровным, размеренным тоном, точно диктовал отчет о месячных тратах.

— Что нам всего не говорят, — он сделал короткую паузу, — и что все очень-очень плохо.

Оба замолчали, и Риэр вдруг почувствовал, как то, о чем он собирался поговорить с братом, отодвинулось, становясь еще более неуместным, чем было изначально.

— Не может все быть так уж плохо, — наконец уверенно возразил он, — я был у него сегодня утром — и да, он был слаб и едва говорил. Но по утрам ему всегда хуже, чем вечером, и это длится уже…

Мэнно не отвечал и смотрел больше на брата. Тот крепче вцепился в поводья, сглотнул внезапно поднявшийся к горлу липкий холодный комок.

— Может, Лита просто соскучилась, — предположил Риэр, стараясь, чтобы голос его звучал бодро, — отец о ней все время спрашивает. Должно быть, он велел написать ей и пригласил в гости.

— Должно быть, — ровно откликнулся Мэнно, но убежденности в его голосе Риэр обнаружил ровно столько, сколько в собственном сердце.

Они добрались до небольшого аккуратного дома на самой границе предместий через три четверти часа, и весь этот путь больше почти не разговаривали, лишь обменивались пустыми, ничего не значащими фразами о погоде и ценах на табак. Мэнно спешился первым, бросил поводья подоспевшему мальчишке-конюшему и повернулся к спешащему к ним слуге в темной ливрее. На простом бледном лице человека читался настоящий ужас, и Риэр, последовавший за братом, про себя усмехнулся. На всех «деловых встречах», где ему доводилось сопровождать Мэнно, их встречали совершенно одинаково. Брат был деловым человеком, и некоторые дела требовали совершенно особенных решений.

— Господин вар Аррет велел передать, что его не будет дома, — зачастил слуга, — ни сегодня, ни завтра. Он… уехал. Отбыл в Назаир.

Мэнно смерил слугу равнодушным взглядом. Риэр, следуя давно заведенной традиции, застыл за его правым плечом. Близнецы были одного роста, но на фоне поджарого, подтянутого, безупречного Мэнно его собственная тренированная широкоплечая фигура всегда выглядела особенно внушительно. Ничуть не менее внушительно, чем меч, который Риэр носил по-ведьмачьи за спиной.

— Тогда я хотел бы оставить для него послание, — совершенно ровным, даже слегка приветливым тоном объявил Мэнно, — мне известно, что срок аренды земли, на которой стоит его мануфактура, истекает через два дня, и средств, чтобы продлить ее, у господина вар Аррета нет. Передай своему хозяину, что, если он откажется от наших условий и не подпишет соглашение с госпожой вар Эмрейс, мы выкупим его долги и отправим его…- Мэнно сделал красноречивую паузу, — в не самое приятное место.

Слуга моргнул, попятился, явно не зная, что ответить, скользнул взглядом по улыбающемуся лицу Риэра, потом — по рукояти его меча, но ответить человек не успел. Окно на верхнем этаже дома распахнулось, в нем появился щуплый лысеватый старик и потряс кулаком.

— Убирайся, гребанный трупоед! — прокричал господин вар Аррет, — я не боюсь ни тебя, ни твоего громилы! А мамаше своей передай, пусть затолкает свое соглашение себе в пизду! Не видать вам моей мануфактуры, как своих ушей!

И это была фатальная ошибка. Оба — и Риэр, и Мэнно, могли стерпеть оскорбления в свой адрес и даже такую грубую отповедь на предложение сотрудничества. Но вот злословить на матушку они никогда не позволяли никому.

Риэр выступил вперед, плавно вытащил меч из ножен и прокрутил его в руке. Мэнно, отступив на полшага, скрестил руки на груди и приветливо улыбнулся господину вар Аррету.

— Так вы все-таки дома! — воскликнул он так, словно это был для него невероятный сюрприз, — Если вы не желаете впустить нас и поговорить, как цивилизованные люди, боюсь, мне придется прибегнуть к иным методам.

— Что, дверь мне вынесешь и прирежешь меня, паскуда? — продолжал разоряться старик, и Риэр, который был готов к тому, что на них сейчас спустят собак или вооруженную стражу, внимательно поглядывал по сторонам и прислушивался, готовый отражать атаку.

— Вовсе нет, — любезно возразил Мэнно, — но, если вы откажетесь решать вопрос миром, и подписать все нужные бумаги прямо сейчас, в следующий раз к вам наведается отряд гвардейцев Ее Величества, и вы будете отвечать по всей строгости закона уже не передо мной, а перед судом — и не только за долги, но и за страшные оскорбления в адрес ее досточтимой бабушки.

Господин вар Аррет явно хотел еще что-то добавить и, может быть, запустить в Мэнно цветочным горшком с подоконника, но угрозы брата сработали безупречно. За долги несчастный конкурент мог угодить за решетку, но за неосторожные слова в адрес супруги Имперского Регента однозначно направился бы прямиком на плаху.

Возвращались в столицу братья уже совсем в другом настроении. Мэнно, везший за пазухой подписанный договор, улыбался гордо, как улыбался, должно быть, его знаменитый тезка, выигравший очередное сражение. И Риэр решил, что лучшего момента, чтобы завести разговор, к которому так долго готовился, было не найти. Он откашлялся, глянул на брата и, глубоко вдохнув, выпалил:

— Мэнно, мне нужны деньги.

Мэнно покосился на него с искренним удивлением — на его обычно спокойной физиономии выражение это выглядело чуждо и неестественно.

— Много? — поинтересовался он, — и на что ты их только тратишь? Я бы понял, появись у тебя возлюбленная. Женщины — это удовольствие дорогое. Но так-то — что?

— Я…- Риэр осекся. Под теперь очень пристальным взглядом близнеца отступать было некуда, — я хочу уехать из Нильфгаарда. Надолго. Отправиться путешествовать. Может быть, доеду до самой Темерии, может — и дальше, в Каэдвен…

Мэнно помолчал несколько мучительно долгих минут, потом вдруг усмехнулся.

— Я должен был догадаться, — вздохнул он, как умудренный годами старец на просьбу глупого мальчишки рассказать о былых временах, — ты все же отважился выйти на большак, но маме с папой об этом знать, конечно, не стоит.

Риэр, заслышав в тоне брата неожиданные нотки понимания, от удивления едва не сверзился с лошади. Брат говорил так, словно та же мысль приходила и ему самому в голову, и он почти завидовал, что ее озвучили за него.

— Хочешь со мной? — очень тихо спросил он, искоса посмотрев на Мэнно. Их дороги давно разошлись, они оставались братьями, близнецами, которые раньше могли заканчивать предложения друг за другом и делили на двоих все приключения и блестящие планы на будущее. Но до этих слов Мэнно Риэр и подумать не мог, что в глубине этого чопорного крючкотвора еще жили сожаления о том, что времена общих проказ и грандиозных свершений давно миновали.

Мэнно помолчал пару мгновений, словно раздумывая, потом со смехом покачал головой.

— Ни в коем случае, — ответил он, — ты знаешь, я даже из столицы уехать не могу. Ты поедешь один?

Риэр стиснул поводья и несмело улыбнулся. По всему выходило, что брата не нужно было даже упрашивать. И в неожиданном порыве откровенности принц ответил совершенно искренне:

— Я поеду с Зябликом….- и тут же, осекшись, добавил: — Если он согласится.

Мэнно фыркнул.

— Ведьмак и бард на Пути, — с неожиданной патетичностью заявил он, — старая история.

— Я не ведьмак, — немного сконфуженно возразил Риэр, но Мэнно лишь отмахнулся.

Они приехали в столицу, когда короткий осенний день уже шел на убыль. Брат пригласил Риэра подняться с ним в кабинет, чтобы обсудить денежные вопросы предметно, и, шагая вверх по знакомой лестнице, Риэр чувствовал, как сердце от волнения гулко прыгало у него в груди.

Распахнув дверь в кабинет, Мэнно вдруг замер на пороге, и брат едва не сшиб его с ног, налетев ему на спину. Из-за плеча близнеца Риэр заметил, что у стола, понурив плечи, не сняв манто, стояла матушка, и, когда сыновья нарисовались на пороге, она повернула к ним заплаканное лицо. Мэнно бросился к ней первым, отринув свою обычную сдержанность, заключил маму в объятия, и та обмякла в его руках и горько зарыдала. Риэр поспешил захлопнуть дверь, потом тоже ринулся к Рии и обнял ее поверх брата.

— Что случилось? — спросил он, встретившись глазами с тревожным взглядом Мэнно, и отчего-то уже сейчас понимая, что всем его планам суждено было пойти прахом.

— Я разговаривала с Эмиелем, — кое-как справившись с рыданиями, ответила матушка, прижимаясь к обоим сыновьям, как замерзший кутенок к ногам доброго хозяина, — он сказал, ваш отец больше не хочет никакого лечения, мол, все это — бесполезно, а он хотел бы уйти, находясь в твердом рассудке. — братья молчали, а Рия, еще раз вздрогнув, прошептала едва слышно, точно сама не желала слушать собственных слов, — ему осталась пара недель — не больше. О, мальчики, что же мы будем делать?..- она снова расплакалась, и, пока Мэнно ласково гладил мать по волосам, Риэр проговорил с неожиданной даже для самого себя убежденностью:

— Мы тебя не оставим, мамочка. Мэнно и я — мы будем рядом с тобой.

 

========== Призраки прошлого ==========

 

Айра смахнул снежную шапку с могильного камня, осторожно счистил наледь с короткой витиеватой надписи, отступил на полшага и в нерешительности замер, глянул на отца через плечо. Иорвет, выпустив руку Вернона, подошел к нему и передал мальчику небольшой венок из еловых веток, шишек и лент, который тот мастерил весь вечер накануне. Ободряюще улыбнулся и кивнул.

— Мы будем рядом, — пообещал эльф и, еще раз улыбнувшись, отошел обратно к Вернону.

Иорвет никогда не говорил об этом вслух, но был совершенно уверен, что для Айры эта простая ежегодная церемония была скорее данью традиции и желанием порадовать отца, чем реальной потребностью его сердца. Ава, покоившаяся ныне под простым могильным камнем на вершине невысокого холма, умерла, когда мальчику еще не исполнилось три года, и тот, хоть и помнил ее лицо, едва ли когда-то по-настоящему тосковал по матери. И, пусть Иорвет и чувствовал в этом какую-то невосполнимую несправедливость, он никогда не навязывал сыну скорби по безвременно почившей. Айра познакомился со смертью, едва выйдя из нежного младенчества, и она осталась для него непонятной и страшной — но так, как бывают страшны истории о непобедимых монстрах и туманные пророчества будущих бедствий. Мать покинула мальчика слишком рано, но в душе и памяти его остались лишь светлые воспоминания о кратких годах, проведенных вместе. Горечи же Айра почти не ощущал, только печаль и немного сожалений. Иорвету же оставалось лишь благодарить судьбу за то, что сын вообще успел хотя бы запомнить лицо Авы, ее негромкий ласковыйголос и тепло ее объятий. Те же любовь и заботу, которые Айра недополучил от нее, они с Верноном старались компенсировать ему сторицей.

Стоя в небольшом отдалении, прильнув плечом к плечу Вернона, Иорвет почти украдкой, чувствуя, что вторгается туда, куда вторгаться не следовало, наблюдал, как мальчик, немного потоптавшись, опустил венок на землю, прислонил его к очищенному камню и замер на корточках, опустив голову. Отец никогда не спрашивал, разговаривал ли Айра про себя с Авой, верил ли, что она наблюдает за ним откуда-то из-за грани земной жизни, и сам мальчик об этом не заикался. Может быть, храня свои секреты при себе. Может быть — боясь разочаровать отца своим безразличием.

Однажды, с десяток лет назад, Айра спросил только — причем у Вернона, не у отца — почему Ава не была похоронена в семейном склепе. Она была частью их семьи, пусть и не приходилось барону кровной родственницей, и мальчик прекрасно знал, для чего в фамильных замках строились склепы. Вернон, чувствуя, что ступает по тонкому льду, объяснил сыну, что последним желанием его матери было упокоиться где угодно, лишь бы не в мрачных душных стенах каменной крипты. Для ее погребения человек сам выбрал холм неподалеку от замка, с которого открывался самый красивый вид на долину. При жизни еще носившая Айру под сердцем Ава любила это место, и лучшего способа упокоить ее усталое тело Вернон не нашел.

Иорвет помнил, как сам его человек сражался за жизнь хрупкой подопечной, пока еще была жива надежда, что она протянет подольше. Он привязался к несчастной больной эльфке всей душой — как мог прикипать к кому-то один только Вернон. Супруг, услышав от Кейры и Филиппы неутешительный вердикт — рождение сына подточило здоровье Авы окончательно, ее сердце готово было в любой момент сдаться — стал искать иные способы помочь ей. Сделать так, чтобы, если уж Ава не могла прожить полную эльфскую или даже человеческую жизнь, у нее хватило времени познакомиться с собственным сыном, подержать его на руках, услышать его первые слова и порадоваться первым шагам. Упорства Вернона — и чудес имперской медицины — хватило на гораздо больший срок, чем пророчили чародейки. И уйти Ава смогла мирно, познав счастье жизни в любящей семье, попрощавшись с сыном и оставив ему воспоминания о себе. Иорвет до сих пор считал, что та война за каждый удар сердца девушки, пусть и была проиграна, стоила всех прочих ратных подвигов его человека. Хотя, возможно, Вернон и полагал, что воздавал Аве за то, что она принесла ему великий дар, у которого не было цены.

Много лет назад, когда Иан был младенцем, человек старался уделять ему почти все свое свободное время, но связанный обязанностями регента, не мог отдаться отцовским делам с головой, жертвовал сном и близостью с Иорветом, чтобы уложить сына спать или успокоить, когда у того резались зубы.

С Айрой же все было совсем иначе. Препоручив Аву заботам целителей, поговорив с Анаис и отойдя на время от своих придворных дел, на этот раз Вернон стал для мальчика не просто опекуном — он фактически принял на себя материнские обязанности. Ава не могла кормить сына грудью — у нее не было молока, и Вернон заказал в Оксенфурте особую смесь, даже не задумавшись о том, чтобы нанять кормилицу, как было с Ианом. Айра с рождения так привык к голосу и рукам человека, что долгое время, должно быть, не сомневался, что именно он и был его мамой. Иорвет, который так и не смог побороть иррациональный страх перед беззащитным младенцем, участвовал в судьбе мальчика непростительно мало, но, не повторяя своих прежних ошибок, не слишком переживал на этот счет. Пока Вернон вставал по ночам, чтобы покормить мальчика раз в несколько часов, укачивал его, расхаживал по комнате, устроив Айру на своем плече и поглаживая его по спине, менял ему пеленки и беспокоился, не перестал ли малыш дышать во сне, эльф довольствовался ролью того, кто приближался к колыбели, когда ребенок был в добром расположении духа, и строил ему «козу».

Поначалу Иорвет, конечно, самонадеянно утверждал, что собирался вырастить из малыша настоящего эльфа, но идея эта оказалась провальной уже в тот момент, когда Вернон, с согласия Авы, выбрал для сына простое и совершенно не эльфское имя. И с течением лет эльфского в их сыне так и не прибавилось. Айра рос совершенно обычным человеческим мальчишкой. Пусть специальным эдиктом королевы Анаис ему и был присвоен титул баронета, аристократ из него получался такой же, как эльф. Обретя способность говорить и бегать, где вздумается, сын быстро подружился со всеми детьми, которых только смог отыскать на обширных владениях барона Кимбольта. Он водился с отпрысками пастухов, ловчих, замковых слуг и конюхов, и в пылу игры мало чем от них отличался. Ему нравилось рыбачить в реке, ловить зайцев в лесу, играть в захват снежной крепости зимой и строительство песчаных фортов — летом. Ни Иорвет, ни Вернон не возражали против этого. Они оба помнили, каким одиноким рос их старший сын, видели, как мало друзей находилось для сверстников Айры, которым не посчастливилось родиться в королевских семьях, и, не сговариваясь, решили, что для мальчишки самым правильным было не слишком отличаться от веселых беззаботных ровесников. Айра набивал синяки и приходил домой по уши грязным, точно так же, как дети конюха. Вместе с оравой друзей долгими летними днями пропадал дотемна на речке, прятал под кроватью спасенного птенца и клянчил у отца «собственного коня». Когда Айра достаточно подрос, чтобы держать в руках лук и стрелы, Иорвет смастерил маленькое оружие не только для сына, но и для нескольких его друзей, а остальным показал, как правильно вырезать плечи и натянуть тетиву, как сбалансировать стрелу и выбрать нужное оперение.

Когда Анаис, все еще часто навещавшая названного отца в его замке, начала брать с собой маленького принца Людвига, Айра очень удивлялся, почему «братишке Людо» нельзя с ним в лес или на берег. И, чтобы не расстраивать младшенького и не показывать ему, что с ним никто не хочет водиться, сын неизменно настаивал, чтобы вся ватага его приятелей жертвовала развлечениями в «большом мире» в пользу игр в стенах замка. Виктор жаловался, что из его сына, стараниями неуемного Айры, рос настоящий бандит. Но Иорвет знал, что Ани была очень рада этой дружбе. Вместе с Айрой Людвиг тоже не знал недостатка в простых радостях нормального детства, хоть и был самым младшим в компании. Айра никогда не давал его в обиду, и приятели забывали о том, что вместе с ними по двору носился не кто-нибудь, а будущий король Редании.

И была лишь одна вещь, которая могла бы омрачить беззаботную жизнь сына, если бы Иорвет вовремя об этом не позаботился. Когда еще была жива Ава, к ним в замок зачастила Филиппа Эйльхарт. Она являлась под благовидным предлогом заботы об обреченной девушке, но эльф быстро догадался, что целью ее визитов была вовсе не мать, а сын. Еще до его рождения чародейка разглядела в нем силы Истока и, должно быть, надеялась наложить на них руку так же, как на принцессу Литу, из которой упорно растила свою маленькую копию. Иорвет же прекрасно помнил, как его старший сын в детстве мучился страшными кошмарами, оказавшимися в итоге видениями, свойственными всем Истокам. Потому эльф принял твердое решение — Айра не должен был превратиться в раба своих способностей, не должен был повторить пути Иана и познать обезоруживающую мощь магии прежде, чем войдет в возраст. Вернон поддержал его, и они заказали для сына простой двимеритовый браслет, который Айра носил, не снимая и менял, по мере того, как росло его запястье. Родители объяснили мальчику, что это такое, когда он поинтересовался, и сказали ему, что, достигнув четырнадцати лет, он волен был избавиться от артефакта и заняться изучением чародейства. Но, выслушав их, сын безразлично пожал плечами. Ни у кого из его друзей не было магических способностей, а «колдунская наука» виделась мальчику чем-то скучным и бесполезным. И Филиппа, видя такое «бездарное безразличие» от того, кто мог стать великим, быстро потеряла к Айре всякий интерес.

Наконец выпрямившись, Айра еще раз коснулся холодного камня, поправил венок и, почтительно склонив голову, оглянулся в поисках родителей. Те все еще стояли у подножия холма, прильнув друг к другу, и мальчик махнул им рукой. По скользкой тропе он начал спускаться маленькими осторожными шажками, но потом, оценив обстановку, хлопнулся задом прямо на примятый снег и скатился вниз к самым ногам Иорвета. Тот проглотил замечание, что кататься с горы, на которой покоилось тело его матери, было проявлением вопиющего неуважения, и протянул мальчишке руку, помогая встать.

— Идем домой, — предложил Вернон, коротко улыбнувшись, но Айра тут же заметно стушевался. У него, похоже, были совсем другие планы. Исполнив свои скорбные обязанности, мальчишка снова рвался на свободу, и выпавший накануне первый настоящий снег совсем не способствовал благочестивой печали, приличествовавшей случаю.

— Отец Мики будет жечь большой костер, — сконфуженно признался Айра, но не потупился, а прямо глянул на Вернона, — мы с ребятами хотели через него попрыгать на спор.

Родители недовольно переглянулись. Жаловаться было не на что — они сами давно приняли решение не прививать своему ребенку глубокое понимание скорби, и теперь пожинали плоды.

— Ладно, — нехотя вынес вердикт Вернон, — беги. Только смотри, задницу не подпали.

Айра громко фыркнул — может, он и стремился быть во всем похожим на своих друзей. Но эльфской ловкостью все же превосходил их, и какой-то там костер лесничего был ему нипочем.

— Если не вернешься к ужину, спать пойдешь голодным, — наставительно заявил Иорвет, решив все же состроить из себя строгого родителя.

— Поем у Мики, — махнул рукой Айра и, оправив на себе подбитую мехом замшевую куртку, еще раз улыбнулся родителям — и был таков.

Супруги долго смотрели ему вслед — мальчик стремительно несся по утоптанной тропе через долину в сторону леса, не оборачиваясь и едва не подпрыгивая на каждом шагу.

— В его возрасте я уже не был таким дурнем, — со вздохом заметил Вернон.

— В его возрасте ты уже водку жрал, как старый краснолюд, — фыркнул Иорвет, и в наказание за свою дерзость тут же получил ком снега за шиворот. Эльф недовольно вскрикнул, а человек, доказывая своей выходкой, что и сам неплохо бы вписался в компанию, прыгающую через костер, следующим снежком зарядил ему прямо в лицо. Такого оскорбления Иорвет стерпеть уже не мог. Отскочив в сторону, увернувшись от нового холодного снаряда, он зачерпнул обеими ладонями снег и, не потрудившись даже придать ему форму, швырнул его в сторону Вернона. Тот, отфыркиваясь и смеясь, ринулся вперед, перехватил Иорвета за пояс, и вместе они повалились в невысокий сугроб у края тропы. Момент благочестивой скорби был окончательно испорчен, но эльфу отчего-то пришло на ум, что Ава не хотела бы, чтобы те, кого она полюбила, как родных, плакали и убивались над ее могилой. При жизни она не могла участвовать в играх и разделяла радость первого снега и веселье маленького сына и двух взрослых оболтусов, сидя на скамейке во внутреннем саду и улыбаясь, наблюдая за тем, как они кидались снежками и валялись в сугробах.

Отфыркиваясь и стараясь вытащить таявший снег из-за ворота, Иорвет вскочил на ноги и не стал помогать человеку. Вернон же, усевшись в снегу, вдруг с неожиданной грустью поднял глаз и взглянул на вершину холма. На фоне кристально голубого неба простой могильный камень выглядел росчерком серой краски на свежем холсте. Иорвет ждал, что человек что-нибудь скажет, может, вслух пожалеет, что Авы больше с ними не было, но Вернон лишь коротко вздохнул и наконец поднялся на ноги.

— Жалко, Иана с нами нет, — вдруг сказал он, беря руку Иорвета в свою, и эльф тревожно глянул в лицо своего человека. О сыне тот заговаривал редко, хотя тоска по нему в них обоих так и не утихла.

За те четырнадцать лет, что прошли с момента побега Иана в неизвестность, Иорвет не раз и не два приходил к мысли, что следовало разузнать о нем хоть что-то, но неизменно отступался от этой идеи. Сын считался умершим, и его эфемерные останки были торжественно погребены в усыпальнице нильфгаардских Императоров, рядом с пустой могилой Фергуса. Ни всеведущий Ваттье де Ридо, ни всемогущий Эмгыр не знали, куда лежал путь беглецов — в этом Иорвет не сомневался. Он жил верой в то, что сын его теперь был спокоен и счастлив, что сам избрал свою судьбу и мог распоряжаться ею, как ему вздумается. Желай Иан вернуться, ничто не могло ему помешать это сделать. Полной секретностью была окутана лишь судьба его спутника, эльф же был фигурой слишком незначительной, чтобы кому-то было дело до того, жив он или нет. Если бы любовь Иана и Фергуса увяла, как Роза Памяти, подаренная обманутому возлюбленному, сын знал, что мог возвратиться под отчий кров — провожая его, Иорвет сказал ему об этом несколько раз прямым текстом. Но, судя по всему, у возлюбленных все складывалось благополучно — о том, что Иан мог попросту умереть на чужбине, Иорвет даже думать не хотел. Его сердце знало — хотя сам он иногда и погружался в сомнения — сын был жив и счастлив, пусть и вдали от родных.

Айре родители рассказывали, что у них был когда-то еще один ребенок. Они придерживались официальной версии, мальчишка с восторгом слушал, как старший брат героически погиб, защищая Императора. О том же, что «брат» этот приходился ему настоящим отцом, иногда забывал даже сам Иорвет. Они с Верноном не отступались от придуманной легенды — по документам Айра значился сыном Иорвета, а после смерти Авы Вернон оформил над ним опеку и сделал маленького эльфа своим наследником. Но несмотря на это, Иорвет все еще в глубине души надеялся, что Иан вернется. А о том, как тогда он стал бы ему все объяснять, подумать можно было и позже.

— Жалко, — тихо подтвердил он, опустив взгляд, — помнишь, как он радовался первому снегу?

Вернон со вздохом кивнул, но, помолчав еще пару мгновений, решительно тряхнул головой, прогоняя тягостные мысли, и, крепче сжав ладонь Иорвета, зашагал по тропе к замку.

Близилось время обеда, и, чем ближе они подходили к дому, тем невесомей становилась охватившая спутников муторная печаль, и тем ощутимей отзывалось банальное чувство голода. Иорвет даже чуть ускорил шаги — раньше, даже живя в собственном доме в Оксенфурте до того, как тот сгорел дотла, эльф и представить себе не мог, что в мире, который он за долгую жизнь успел познать с самых разных сторон, найдется место, куда бы он, отлучившись даже на час, так бы стремился вернуться. Негостеприимный, мрачный замок, полный воспоминаний и призраков, в который они явились, когда Вернон получил наследство, был разрушен до основания, хотя стены его остались нетронутыми. Переступив порог нового жилища, Иорвет приложил все усилия, чтобы сделать из него настоящий дом для их семьи.

Пока Вернон занимался младенцем, эльф все свободное время и полученные по завещанию средства бросил на то, чтобы шаг за шагом, стена за стеной, стул за стулом, изменить замок до неузнаваемости. Супруг никогда не спорил с его решениями на этот счет, и Иорвет обустраивал все по своему вкусу. Избавившись от всего старого, он распорядился закупить мебель и ткань для занавесей и штор, тщательно подбирал цвета и формы, допиливал и перестраивал то, что ему не нравилось. А, покончив с самым необходимым, занялся украшением жилища. В замке не осталось ни одного старого портрета, ни единого набора ржавых доспехов, ни странички бесполезных книг. Иорвет со своим обычным упорством разыскал в Империи художников, чьи работы не вызывали в нем отвращения, и заказал у них несколько портретов домочадцев — и первым из них стало изображение Авы. Эльф словно боялся не успеть запечатлеть ее образ, пока девушка была еще жива. Живописцу пришлось постараться, чтобы написать ее не такой усталой и больной, какой Ава была в те дни, но при этом не слишком польстить ей. На портрете она должна была остаться узнаваемой — и живой. Картина была закончена за месяц до кончины девушки, и теперь висела над большим камином в главном зале, где барон Кимбольт с семейством принимал гостей, где в ненастные дни Айра с приятелями устраивали шумные посиделки, где долгими зимними ночами Вернон и Иорвет сидели у огня и молчали — каждый о своем, но словно слыша и понимая мысли друг друга. Чуть печальные серые глаза Авы с портрета наблюдали за всем этим, и Иорвет надеялся, что в мире, где обитала сейчас ее душа, девушка была счастлива их видеть.

Одними картинами дело, однако, не ограничилось. Получив в свое распоряжение огромные комнаты с кучей пустого пространства, Иорвет принялся скупать все, что, по его мнению, могло разбавить мрачную обстановку замка. На крупных аукционах в доме Борсоди, на прилавках заезжих заморских купцов, на ярмарках в Вызиме и Нильфгаарде, в антикварных лавках он выискивал свои сокровища — иногда не имевшие реальной стоимости, но неизменно радовавшие глаз. Со временем, решив, что захламить можно было и еще парочку таких же замков, как их, Иорвет стал более избирательным, и книги, статуэтки и резные банкетки стали появляться в доме реже, но зато каждая из них была настоящим произведением искусства.

Под напором его стремления к совершенству баронское наследство начинало таять. Вернон, вернувшийся к своим обязанностям при дворе Анаис, зарабатывал ровно столько, сколько полагалось ему по должности, и отказывался от попыток названной дочери накинуть ему сверх того. Сам Иорвет почти забросил работу в Вызимском Университете, не сойдясь характером с Ректорессой, и теперь лишь иногда гастролировал, читая лекции в Оксенфурте или Имперской Академии, а на этом состояния было не сколотить. И их ждала бы бесславная участь тех, чье драгоценное имущество пускали с молотка, если бы, воспользовавшись советом Виктора, Иорвет, не сообщив Вернону, не вложил бы остатки наследства в имперские облигации и акции табачной компании Рии вар Эмрейс. Это была великая победа, и денежных затруднений с тех пор они не знали. Иорвет не слишком разбирался в банковском деле и движении капиталов, но его счет в банке Вивальди пополнялся ежемесячно на значительную сумму, и необходимость экономить отпала.

Единственными предметами, за которые Иорвет никогда не торговался, которых в их доме можно было пересчитать по пальцам одной руки, были зеркала.

В первые годы после ухода Иана, эльф просыпался, задыхаясь, от резкой боли значительно чаще, чем теперь. Но причудливый знак на груди, похожий больше на свежий ожог, чем на старый рубец, не давал ему жить беззаботно, думая лишь о сиюминутных проблемах. Долг не был выплачен, но кредитор за все это время ни разу не дал о себе знать. Иорвет и сам был себе лучшим надзирателем и сборщиком подати. Он не мог забыть о своем договоре, задумавшись слишком крепко или на грани засыпания, возвращался мыслями к неведомой грядущей беде, но держал свои страхи при себе. Вернон, знавший о факте соглашения, но не расспрашивавший о его сути, разделял с ним тревогу, хоть и пытался жить одним днем, когда речь заходила о долге супруга, и с годами, похоже, почти забыл о нем. Иорвет же, пусть и не заговаривал о Стеклянном Человеке даже с самим собой, всегда хранил его в памяти — и ждал, тем сильнее боясь расплаты, чем больше важных и любимых вещей появлялось у него в жизни. Иногда он даже приходил к выводу, что в том и был план Гюнтера — коварный кредитор медлил с оглашением вердикта, отравляя и коверкая каждую минуту каждого дня, омрачая каждый проблеск счастья своего должника. И, решив так, Иорвет заключил еще одну сделку — на этот раз со своим собственным сердцем. Он отважился жить, не оглядываясь на неслучившуюся беду, и просто быть счастливым каждый день.

В ворота замка супруги вошли рука об руку. Пересекая просторный двор, Вернон тоже ускорил шаг — видимо, мечта о вкусном обеде подгоняла вперед и его тоже. Иорвет же, не выпуская его руки, поспевая за любимым, вдруг краем глаза заметил, что у высокой каменной стены застыла маленькая, укутанная плащом фигура. На короткий миг эльфа вдруг сковал холодный страх — он узнал эти чуть опущенные плечи, эту покрытую капюшоном склоненную голову, и главное — скрытую под плотной шерстяной накидкой округлость живота. Много лет назад он часто видел, как Ава, преодолевая тяжесть и слабость своего больного тела, выходила во двор, чтобы просто постоять под серым осенним дождем и вдохнуть его влажную свежесть.

Иорвет моргнул, повернулся, чтобы приглядеться внимательней, но фигура уже исчезла. Вернон заметил его движение, удивленно приподнял бровь, но эльф лишь покачал головой, изобразив улыбку. Ему почудилось — без сомнения. Может быть, от голода — или от валяния в снегу у него поднималась температура. Ава умерла больше десяти лет назад — и смерть ее была тихой и мирной, лишенной обид и сожалений. А, значит, даже призрака ее не могло блуждать в этих стенах.

В холле их встретил расторопный дворецкий Робин — верный Эрих давно ушел на покой, Иорвет подозревал, что старик не выдержал надругательства над баронским наследием, и место его занял молодой и смышленый парень — внук кого-то из верноновых партизан. Юноша, все детство слушавший истории о славном Верноне Роше, служил барону преданно и исправно — слишком хилый, чтобы вступить в его отряд, но достаточно исполнительный и аккуратный, чтобы поддерживать замок в порядке.

— Вас ожидают, — таинственно сообщил Робин, когда супруги еще не успели даже стряхнуть снег с одежды. Вернон, нахмурившись, глянул на дворецкого, и на лице того читалась такая таинственность, что сразу становилось понятно, кто именно решил заглянуть к обеду.

— Где она? — с улыбкой спросил Вернон.

— Ждут в Алом Кабинете, — отрапортовал Робин, — от обеда отказались.

Человек кивнул и поспешил избавиться от тяжелого вымокшего от снега плаща — дворецкий услужливо помог ему.

— Оставить вас одних? — спросил Иорвет — к подобным визитам за все это время он так и не привык, всякий раз не уверенный, как стоило себя вести с гостьей. Но Вернон покачал головой.

— Идем, она не кусается, — фыркнул он. Иорвет воздел око горе — на этот счет у него имелось собственное мнение.

Гостья ждала их в кабинете, которым обычно никто не пользовался. Алым он назывался отнюдь неспроста. В порыве, мотивов которого Иорвет теперь не мог припомнить, он обставил это помещение в лучших традициях реданской придворной моды. Должно быть, это был своего рода любезный жест в сторону Виктора, который иногда наведывался к ним в гости, чтобы просто посидеть в библиотеке и почитать в покое и одиночестве. Но тот, едва переступив порог Алого Кабинета, заявил, что орлов и красного бархата ему и дома хватало, и с тех пор Алый Кабинет использовался разве что для того, чтобы хозяева могли шокировать тех самых орлов видом своих голых тел.

Едва распахнув дверь, Вернон спросил со всей притворной строгостью, на какую был способен:

— Ты почему отказалась от обеда, Изюминка? Здесь не Нильфгаард — здесь тебя никто не отравит.

Ее Величество Императрица Лея, до того сидевшая, забившись в угол огромного красного кресла, встрепенулась и выпрямилась, словно ее застали спящей над важными государственными документами. Затворив за собой дверь, Вернон раскрыл для нее объятия, и девочка, секунду посомневавшись, ринулась в них, как имперские рыцари бросались в бой с именем ее деда на устах. Иорвет посторонился — пусть тайне истинного происхождения Императрицы суждено было, видимо, сойти в могилу вместе со всеми посвященными, на пути высоких чувств Изюминки и его супруга стоять все же не следовало.

В отличие от Людвига, Лея была их гостьей совсем нечасто. Эмгыр, не слишком одобрявший отлучки драгоценной внучки, вынужден был закрывать на это глаза, потому что все равно не мог этому противиться и боялся, должно быть, взрастить в Лее то же чувство противоречия, которое толкнуло Фергуса в неприятности. У них с Верноном существовало твердое соглашение — маленькая Императрица могла пользоваться порталом, ведущим в баронский замок, но барон обеспечивал ее безопасность и неприкосновенность, отвечая за девочку не только собственной головой, но и головами всех, кто жил с ним под одной крышей. Иорвета такой расклад совершенно не радовал. Он опасался, что, случись Лее схлопотать несварение желудка после ужина или размозжить коленку, упав во дворе, гнев регента мог обернуться большой бедой для них всех. Но Вернона в его неуемной любви к внучке было совершенно невозможно образумить или остановить. Ее редкие визиты он ценил, казалось, даже больше, чем набеги официальных родственников.

Высвободившись из крепких верноновых объятий, Лея учтиво кивнула Иорвету. Между ними никогда не существовало особенно теплых чувств. Иорвет подозревал, что девочке рассказывали о нем не самые приятные истории, чтобы она относилась к эльфу с подозрением, и он не мог пагубно влиять на ее формирующееся сознание. Но могло быть и так, что Изюминка решила презирать его самостоятельно — характер у малышки был далеко не подарок, и выбирала, кого любить, а кого терпеть, она в случайном порядке. И Иорвет шел примерно в одном ряду со сводным братом Леи, нерадивой швеей, испортившей бальное платье лишними оборками, и королем Виктором, с которым Императрица виделась только на официальных приемах. Находиться в такой компании, считал Иорвет, было совсем не зазорно.

— Я не голодна, — ответила девочка с достоинством, и Вернон недоверчиво покосился на нее. Прозвище, которым человек наградил юную Императрицу, когда та еще была совсем малышкой, удивительно не шло ее характеру, и в то же время, поразительно точно подходило ее внешности. Не знай Иорвет, что отцом Леи был вовсе не Фергус, он ни за что бы в это не поверил. Эльф помнил день, когда встретил ныне официально покойного Императора впервые — это случилось в Туссенте, сразу после Йуле, Иан тогда притащил нового друга знакомиться со знаменитым отцом. И Лея была удивительным образом похожа на того растерянного большеглазого мальчишку, попросившего разрешения прикоснуться к его шраму. Волосы — совершенно белые, точно чистое льняное полотно, маленькая Императрица носила заплетенными в простую, нарочито чуть растрепанную прическу, и вьющиеся пряди обрамляли совершенно бесцветное гладкое лицо, на котором, как изюм в свежем твороге, выделялись лишь темные умные глаза. Лею никогда не рядили, как куклу, грозный дед приучил ее к строгости и скромности в облике, и, пока девчонки-аристократки ее возраста мерились яркостью платьев и блеском украшений, Изюминка предпочитала простые черные платья, точно подогнанные по ладной мальчишеской фигуре — телосложением Лея пошла в мать.

Иорвет знал, что, воспитанная в лучших традициях Императорского двора, правительница освоила искусство танцев и неплохо владела оружием, но все ее жесты отличались скупостью и сдержанностью, точно Эмгыр втайне хлестал ее по пальцам, стоило девочке позволить себе лишнее движение. По лицу Леи, даже когда она была совсем малышкой, сложно было определить ее настроение. Анаис, никогда не сдерживавшаяся ни в выражениях, ни в поступках, рассказывала названному отцу, что в глубоком детстве Лея даже почти не плакала и совсем не капризничала, как все нормальные дети. И только в доме «неродного» деда Императрица порой давала волю своим эмоциям — Иорвет полагал, что в этом была заслуга Вернона и его любви, от которой невозможно было увернуться.

Сегодня же с девочкой явно что-то было не так — не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы это понять. Изюминка держалась сдержанно и прохладно, как обычно. Но Иорвет заметил, что на лице ее нет-нет, да мелькало странное отстраненно-печальное выражение, словно это не они, а юная Императрица посещала утром одинокую могилу на холме над долиной. Вернон, конечно, тоже это заметил.

— Что случилось, Лея? — спросил он, взяв девочку за плечи и развернув ее лицом к себе, пристально вгляделся ей в глаза. Изюминка помедлила пару мгновений, словно сомневалась, стоило ли поддаваться его непобедимым чарам, но внезапно губы ее задрожали, сморщился аккуратный маленькой нос, а большие карие глаза вмиг наполнились слезами. Такая перемена оказалась столь внезапной, что у Вернона сделался такой вид, будто он осознал, что держал в руках ядовитую гадюку, готовую вот-вот его цапнуть. Девочка расплакалась беззвучно, без всхлипов, лишь прозрачная влага заструилась по бледным щекам.

— Дедушка, — сказала она тихим надтреснутым голосом, — дедушка умирает.

История оказалась проста и предсказуема, как приход зимних холодов. Эмгыр, о безвременной кончине которого молился несколько десятков лет назад весь Континент, долго сопротивлялся тяжелой поступи старости, гнал ее от себя магией и собственным упрямством. Но всему в этом мире приходил конец — и его жизни тоже. Иорвет и Вернон знали, что регент хворал с начала осени. Но для человека его возраста это была не такая уж новость. О том, что Император при смерти, начали говорить еще накануне Зимней войны, и даже до этого слухами такими полнилась земля по ту и эту сторону Яруги. Иногда Эмгыр и правда стоял на пороге смерти — об этом рассказывал Фергус. Иногда бывший властитель использовал слухи о своем недуге, чтобы расслабить и отвлечь врагов. Но на этот раз, похоже, все действительно шло к неминуемому концу.

Пролив первые слезы, Лея рассказала, что подслушала разговор бабушки и личного лекаря регента. Тот, движимый скорее научным интересом, чем реальным человеколюбием, поддерживал жизнь и здоровье Эмгыра долгие годы, и мог бы делать это и дальше, сотворив из своего подопечного живую, но почти не соображающую ритуальную куклу. Реши так целитель, тот мог бы протянуть еще неопределимо долго, но Эмгыр посчитал, что уйти из жизни он хотел с достоинством — в твердом рассудке и в состоянии попрощаться с теми, кто каким-то чудом успел его полюбить.

Со своей стороны, Иорвет сомневался, что к бывшему Императору, тирану, жестокому выродку, убийце миллионов, можно было испытывать нечто подобное. Годы примирили его с бывшим кровным врагом, отправившим на смерть множество его собратьев, но симпатией к Эмгыру Иорвет так и не проникся. Вернон уважал его и считал другом. Виктор относился с почтением, но отстраненно, как и полагалось королю соседнего государства. Ани, раньше ненавидевшая Эмгыра больше всех, доверила ему свою дочь, а позднее и вовсе отзывалась о регенте с необъяснимым теплом. Но несправедливая судьба наградила деспота целой плеядой любящих родственников — женой, детьми и особенно внучкой, которая души в нем не чаяла. Сложно было понять, воспитал ли Эмгыр в Лее любовь к себе, или чувства эти были искренними, но сейчас, поняв, что дорогой дедушка и впрямь умирал, Изюминка была совершенно безутешна.

Отлучиться от смертного одра Эмгыра Лея решилась, лишь когда тот крепко заснул, но, похоже было, что во дворце не нашлось бы для юной Императрицы достаточно доверенных ушей, чтобы излить, выговорить свое горе — и понять, что с ним делать дальше. При подданных Изюминка не могла демонстрировать своих истинных чувств — а при Верноне могла, на короткое время забыв о своем статусе и воспитании.

Пока человек утешал, шепотом убеждая, что все образуется, безутешную Императрицу, Иорвет, посчитав себя лишним в этой сцене, отошел к высокому окну. Он все еще был голоден, но теперь предлагать спуститься в столовую было как-то неловко. Эльф отвел в сторону тяжелую алую портьеру и выглянул наружу — может быть, Айра решил вернуться пораньше, и теперь гонял со своей бандой по двору. Это могло стать отличным поводом отлучиться.

В тени каменной стены, кутаясь в шерстяной плащ, стояла Ава — теперь Иорвет разглядел даже ее лицо. Она смотрела вверх, прямо на него, будто точно знала, из какого окна эльф выглянет, и на месте ее печальных серых глаз зияли черные провалы.

Иорвет отпрянул, резко задернув штору. Лея и Вернон удивленно повернулись к нему, и эльф вынужден был смущенно улыбнуться.

— Мне нужно прилечь, — сообщил он, и тут же заметил беспокойство во взгляде любимого. Человек мог сочувствовать беде Леи всей душой, бесконечно утешать ее, но волнение за супруга всегда стояло для него на первом месте и могло перевесить все прочие тревоги.

— Тебе нездоровится? — спросил он так, будто подозревал это с самого утра. Лея сдвинула светлые брови — для нее, похоже, Иорвет был помехой, только мешал ее единению с сочувствующим дедом. Эльф поспешил покачать головой.

— Я немного замерз, пока мы ходили, — сказал он — Вернона сложно было обманывать, но не признаваться же ему в странных галлюцинациях! — посплю часок, а потом вернусь к вам.

Человек, ничуть не успокоенный, покладисто кивнул. Иорвет учтиво поклонился Императрице и поспешил выйти из кабинета. Идти в спальню он, конечно, не собирался. Он быстро проскользнул по коридору, отмахнулся от услужливого Робина, еще раз заикнувшегося об обеде, сбежал по широкой лестнице, перелетая через ступеньки, и наконец оказался во дворе — как был, без верхней одежды.

У дальнего угла, сбившись в маленькую группку, о чем-то судачили прачки. Снег, истоптанный множеством ног, белел так же, как утром, и у стены, конечно, никого не было. Испытывая острое желание нырнуть головой в сугроб, чтобы прийти в себя, Иорвет вышел на центр двора, замер, не решаясь подойти к тому месту, где прежде заметил безмолвную фигуру — боясь увидеть там маленькие следы девичьих ног, или того хуже — не разглядеть ничего. Ава умерла больше десяти лет назад, и с тех пор жила лишь в их воспоминаниях и на искусном большом портрете в главном зале. Она не таила в больном слабом сердце зла. Лишенная памяти о темном прошлом, любила свою новую семью беззаветно — и они платили ей той же монетой. Откуда же теперь взялось это наваждение?

Постояв немного под вновь зарядившим снегом, порядком замерзнув, Иорвет поплелся обратно в замок. За обедом, который все же состоялся через некоторое время, и на который Ее Величество соизволила остаться, ему кусок не лез в горло, и эльф ловил на себе тревожные взгляды Вернона. Тот, похоже, решил, что супруг и впрямь заболевал. Это было не таким уж редким явлением, но каждую незначительную простуду супруга человек переживал, почти как вспышку чумы — помнил, должно быть, как много лет назад Иорвет сказал ему, что то были признаки приближающейся старости. Таким же признаком могло быть и непрошенное видение, а, значит, Вернону о нем знать пока было необязательно.

К вечеру, когда Лея засобиралась домой, и так слишком засидевшаяся в гостях и втайне боявшаяся не застать любимого деда живым, в замок вернулся Айра. К радости Вернона, волновавшегося об условной секретности визита Леи, сын не притащил с собой ораву галдящих мальчишек, а Иорвет же напротив сейчас предпочел бы оказаться среди крикливых, шумных и самых обычных детей, чье присутствие не позволило бы его наваждению повториться.

В компании Айры ледяная Императрица Изюминка обычно страшно смущалась — в любой другой день наблюдать за этим было очень забавно, и Иорвет готов был спорить, что, прознай грозный Эмгыр о юношеской слабости своей внучки к юному эльфу-баронету, удар хватил бы его гораздо раньше. Легкий нрав, привычка не следить за своими словами и громкостью голоса, бесконечные шуточки и широкая улыбка Айры завораживали привыкшую к дворцовому этикету Лею. Мальчишка же, невзирая на высокий статус гостьи, совершенно не обращал на нее внимания, чем, должно быть, будоражил девичье воображение еще больше. Но этим вечером Изюминка едва поздоровалась с раскрасневшимся с мороза юношей, получила от него приветливую улыбку и кивок и поспешила отбыть восвояси.

Весь остаток вечера Айра рассказывал родителям о том, как вместе с мальчишками они сперва прыгали через костер, а потом затеяли игру «в короля Радовида». Вернон не одобрял этого развлечения, а Иорвет тихо посмеивался, видя странную иронию в том, что его сын-эльф чаще всего выполнял в забаве ведущую роль короля-убийцы нелюдей. Для мальчишек, родившихся при правлении доброго монарха Виктора, не знавших ни войны, ни гонений, ни голода, ни страха, это было невинным увеселением — они наряжали соломенные чучела в старые платья своих матерей и сжигали их на костре, вынося страшные вердикты, обвинив «проклятых ведьм» в чуме, войне и всех прочих бедах человечества. Вернон хотел уберечь от варварской игры хотя бы Людвига, когда тот приезжал погостить, но ни Ани, ни Виктор не видели в забаве ничего страшного. Того, над чем можно было посмеяться, не оставалось смысла бояться.

Спать отправились рано. Айра — совершенно вымотанный целым днем на свежем морозном воздухе — начал засыпать на полуслове. Он пожелал обоим родителям доброй ночи и отправился в свою комнату без лишних споров. Оставшись с Иорветом наедине, Вернон придирчиво пощупал ладонью его лоб, убедился, что жара у супруга не было, и лишь после этого с облегчением улыбнулся.

— Посидим немного? — предложил он, но эльф покачал головой. Он не чувствовал особой усталости, но вести разговоры, которые непременно свелись бы к скорой кончине Эмгыра, совершенно не хотел. Вернон покладисто кивнул, и вместе они отправились в спальню.

Ава раскусила их еще в первый год жизни Айры. Тяжелая беременность раньше туманила ее взор и притупляла проницательность, но, разрешившись от бремени и еще не погрузившись в пучину смертельной слабости, она заметила все взгляды и жесты, которыми супруги обменились, думая, что девушка на них не смотрит. Искренне считавшая Иорвета отцом своего ребенка, Ава никогда не ждала от него проявления каких-то особенных чувств. Эльф был нежен с ней, но так, как бывают нежны любящие братья, и подозревал даже, что из них двоих эльфка скорее бы влюбилась в Вернона, в чем ее можно было понять. Но, спросив у супругов, связывало ли их что-то, кроме крепкой дружбы, и получив честный ответ, Ава совсем не была шокирована или расстроена. Три года до своей смерти она прожила с ними, как еще один ребенок в крепкой семье, окруженная заботой и вниманием. Ни перед ней, ни перед Айрой супруги своих чувств больше не скрывали.

Улегшись в постель, Иорвет ждал, что они с Верноном, как обычно, первый час потратят на ласки — и даже жаждал этого, чтобы отвлечься, забыть о минувшем дне. Но человека, похоже, так впечатлил разговор с несчастной внучкой, что настроения на близость у него не осталось. Поцеловав Иорвета, еще раз убедившись, что он не погружается в горячку, Вернон заснул за считанные минуты. Прижавшись к его теплому боку, Иорвет попытался последовать его примеру. Мерно тикали большие антикварные часы в углу спальни — добыча с последнего аукциона Борсоди. За окнами шелестел снег, потрескивали, догорая, дрова в камине, и очень скоро эльф почувствовал, как сон тяжелым одеялом начал окутывать его.

Он проснулся от странного холодного дуновения на своем лбу. Не открывая глаза, поморщился — должно быть, Вернон пробудился среди ночи, чтобы проверить, нет ли у супруга температуры — ему бы еще парочку младенцев, чтобы не душил взрослого самостоятельного эльфа своей заботой… Но, прислушавшись, Иорвет услышал мерный негромкий храп человека рядом с собой — звук, без которого ночи казались пустыми и холодными даже в разгар лета.

Медленно, как утренний мороз вползает в незакрытую дверь, тело эльфа сковал необъяснимый страх. Он попытался зажмуриться, не видеть ничего, надеясь переупрямить неведомый ужас, не желая сталкиваться с ним лицом к лицу. Но над самым его ухом вдруг раздался протяжный тихий вздох, перешедший в стон.

Иорвет вздрогнул и открыл глаз. Прямо над ним, чуть припорошенная белым крошевом снега, стояла Ава — такая же, какой он видел ее в день рождения Айры. Ее лицо, прозрачно бледное, почти неподвижное, должна была вот-вот исказить гримаса боли — так же, как было тогда. Из-под низко нависавшего капюшона глаз девушки было не разглядеть, но Иорвет знал, что густая тень скрывала черные пустые провалы, которые он сегодня уже видел.

Преодолевая ледяной паралич, эльф сел, не сводя с девушки взгляда.

— Что тебе нужно? — спросил он шепотом, хотя Вернон, похоже, и так ничего не слышал, — ты упокоилась, мы простились с тобой, как полагается.

Фигура девушки чуть дрогнула. По бледному призрачному лицу проскользнула тень улыбки, которой там было не место. Она чуть повела головой, развернулась и растворилась в воздухе.

Толковать этот жест как-то двояко было невозможно — Ава звала Иорвета за собой, и он был бы полным кретином, если бы последовал за ней.

Эльф спустил ноги с постели — их тут же облизнул ледяной сквозняк. Кто-то не закрыл окно, а дрова в камине давно прогорели. Иорвет медленно поднялся. В комнате было совершенно тихо — замолкло даже шумное дыхание Вернона, даже верный механизм часов замер. Он сделал один-единственный шаг, и тут же оказался в коридоре, по ту сторону двери в спальню.

Ава ждала его, откинув капюшон с головы. Прежде ярко-рыжие, как осенняя листва, а теперь словно подернутые белесой изморозью волосы рассыпались по узким плечам. Она улыбалась и манила эльфа за собой рукой. Иорвет помедлил. Лежавший перед ним коридор был так хорошо ему знаком, что он мог бы пройти по нему с закрытым глазом, ни разу не наткнувшись на стену или колонну. Но теперь галерея уходила в бесконечность, темная и узкая, точно обступавшая его, как стены ловушки. Девушка ступала легко, держалась очень прямо, хотя реальная Ава много лет назад на таком сроке вовсе почти не могла передвигаться без поддержки. Иорвет еще помедлил, стараясь велеть своим ногам не двигаться с места, но они сами понесли его вперед, словно кто-то подталкивал эльфа в спину.

Следом за своей призрачной безмолвной провожатой Иорвет проскользил по галерее, потом вниз по парадной лестнице в главный зал — Ава провела его мимо своего портрета, но не задержалась перед ним. Эльф попытался поймать взгляд девушки скартины — тот самый, знакомый, печальный добрый взор, который бывает только у тех, кто смирился с неминуемой смертью. Но тень от занавесей на окне падала на портрет так, что не давала разглядеть нарисованного лица.

Призрак же плыл дальше. Из зала они очутились в небольшой, полной пыли и затхлого воздуха комнате — Иорвет и не помнил, что такое помещение было в его доме. Его рука этой коморки не касалась — и доказательством тому было высокое, накрытое черным пологом зеркало в тяжелой простой раме. Ава замерла перед ним, обернулась к Иорвету.

— Куда ты меня привела? — спросил эльф помертвевшими губами, но призрак, лишь еще раз улыбнувшись, вдруг истаял, будто скрытое тканью стекло засосало его в себя.

Иорвет остался стоять перед рамой один, и все в нем велело немедленно бежать отсюда, вырваться из этой неведомой комнаты, проснуться — пусть с криком, перепугав Вернона до полусмерти, лишь бы сбросить оковы неведомой силы, которая теперь заставила его поднять руку и сдернуть тяжелый пыльный полог.

В первый момент Иорвет не разглядел в темном стекле своего отражения, но потом изображение начало медленно проступать, как утопленник, всплывающий из объятий трясины. Человек в зеркале улыбался знакомой приветливой улыбкой, и эльф почувствовал, как знак на его груди, вспыхнув, прошил все тело ослепительной болью. Господин Зеркало сложил пальцы рамочкой и поклонился.

— Здравствуй, Иорвет, — проговорил он.

 

========== Молчание - золото ==========

 

Тонкая игла легко вышла из вены на сгибе локтя, и из крохотного прокола показалась единственная капелька алой крови. Эмиель потянулся, чтобы накрыть ее кусочком полотна, но Лита остановила его руку.

— Оставь, — попросила она и с любопытством перехватила взгляд алхимика. За последний десяток лет они стали достаточно близки, чтобы Регис рассказал юной чародейке о своем темном прошлом, и о том, какой обет, данный самому себе, держал, и Лите всякий раз было интересно наблюдать — не мелькнет ли в непроницаемо-черных глазах вампира почти забытая и хорошо скрываемая жажда. Она не боялась его, хоть и знала, какая мощь, какая необоримая магия скрывались в этих сдержанных плавных жестах, как могло меняться доброе улыбчивое лицо, какое пламя разгорелось бы в его ровном всепонимающем взоре, если бы Регис дал волю скрытой внутри себя сущности. Иногда Лита даже жалела, что такое величественное, почти непобедимое существо вынуждено было скрываться под маской обыденной человечности. Но каждый был хозяином своей судьбы, и провоцировать друга специально чародейка не желала.

Пока Эмиель собирал свои инструменты, Лита медленно поднялась из глубокого кресла. Как всегда после процедуры, голова слегка кружилась, а к щекам бросился неприятный жар, но девушка привыкла к этим неудобствам, и даже начала находить в них сомнительную пользу — по крайней мере, сегодня вечером можно было не пользоваться румянами, на щеках и так будет гореть смущенная краска, которую кавалеры обычно находили очаровательной.

Детлафф, все время, пока шла процедура, остававшийся скрытым тенями в дальнем углу будуара, следивший за каждой каплей собственной крови, перетекавшей в вены юной чародейки, приблизился к ней так стремительно, словно боялся, что, покачнувшись, Лита лишится чувств. Такое произошло всего однажды — в самый первый раз, и с тех пор верный спутник ждал, что неприятность повторится, и готов был подхватить девушку. Иногда Лите даже приходило в голову сделать вид, что ей стало дурно, чтобы не разочаровывать ожиданий стража. Но он раскусил бы фальшь — хотя подхватил бы на руки с не меньшим рвением. Сейчас, однако, Детлафф лишь накинул ей на плечи легкий алый пеньюар. В собственном будуаре Лита предпочитала обходиться совсем без одежды, а полупрозрачная ткань все равно почти ничего не скрывала, но спутник всегда волновался за девичью честь своей подопечной — как строгий отец, не желавший признавать, что его девочка давно выросла. Один отец у Литы уже был, но желающих представлять себя ее родителями находилось предостаточно, и никому из них юная чародейка никогда не отказывала, хотя только с Детлаффом была искренна до конца.

Впрочем, в присутствии Региса смущаться своей наготы было глупо. Тот — надежный друг их семьи, знавший Литу до рождения, слушавший удары ее сердца, пока она была еще в утробе матери, первый взявший ее на руки, видевший ее в болезни и в здравии, посвященный во все особенности ее самочувствия — был не просто лекарем, которому можно было доверять. Он был тем, кто изучил тело Литы и все протекавшие в нем процессы с такой дотошной точностью, что иногда знал о том, что с ней происходит, лучше самой юной чародейки. И, не вполне понимая природу и причины этой близости, Лита доверяла Эмиелю больше, чем себе — и почти так же, как Детлаффу.

— Ты знаешь, что можешь быть со мной честным, — девушка подошла к туалетному столику с большим позолоченным зеркалом, опустилась перед ним и взяла в руки частый гребень. До вечернего приема оставалась еще пара часов, но на сборы можно было потратить лишь один из них. Пиппа наверняка желала поговорить с ученицей до начала торжества, дать последние указания, хотя Лита жила при реданском королевском дворе достаточно, чтобы разбираться во всех тонкостях предстоящей игры. — Я уже достаточно взрослая, чтобы принять правду, не закатывая истерик — какой бы она ни была.

Регис защелкнул замок на кожаном чехле с инструментами, но взгляда на девушку так и не поднял. По одному этому его нежеланию смотреть на нее можно было догадаться, что хороших новостей у него для Литы не было. Но она ничуть не лукавила, говоря, что готова была услышать правду. Юная чародейка была не так глупа, чтобы не понять все самостоятельно.

— Он умирает? — спросила она напрямик. Гребень на мгновение запутался в сбитом локоне, и, больше не глядя на Эмиеля, Лита принялась распутывать волосы.

— Боюсь, что так, — немного помолчав, признал Регис. Он застыл в ожидании, и чародейка видела в зеркале, каким тревожно цепким стал после этого фразы взгляд Детлаффа. В то, что удары судьбы Лита могла принимать без его помощи, он тоже так до конца и не поверил.

— Рано или поздно это должно было произойти, — заметила девушка с печальным вздохом. О том, что ее любимый папа был отнюдь не вечным, она прекрасно знала, и, всякий раз, навещая его, убеждалась в этом все больше.

Эмгыр, долго не поддававшийся старости, пока его нынешнее сокровище — маленькая Императрица Лея была слишком юна, чтобы обходиться без него, начал сдавать еще в конце этого лета, и за несколько месяцев все отвоеванные у смерти годы успели его нагнать. Лите больно было видеть, как с каждым новым днем тот, в ком несмышленой девочкой она видела непоколебимый идеал, над которым годы были не властны, таял, исчезал, оставляя на месте колосса разбитого болезнью старика, который с трудом говорил и засыпал на полуслове. А еще ей было немного стыдно за то, что навещать его девушке становилось все трудней. Она хотела сохранить в памяти своего отца таким, каким он был, усаживая ее себе на колени, деля с ней незамысловатые детские игры, приглашенный на чаепитие с компанией литиных кукол, но реальность была слишком жестока. Тот образ истлевал вместе с отпущенным Эмгыру временем. И Лита всякий раз теперь боялась заходить в его покои, опасаясь, что плачевный вид запечатлеется в ее памяти навсегда. Она не желала отцу скорейшей смерти — ни в коем случае! Но любить и помнить того, кто не станет еще дряхлее и беспомощней, было бы гораздо проще. Юная чародейка была готова оплакать его — но, в отличие от всей остальной семьи, давно отказалась от обманчивой жестокой надежды, что все наладится.

— Сколько ему осталось? — спросила она наконец. Гребень скользнул по пряди дальше, и Лита прикрыла глаза. От процедуры — или от того, что она ничего не ела с самого завтрака, а, может, от горечи этого простого вопроса — ее начинало слегка мутить.

— Пара недель, — пожал плечами Регис, — может, немного больше. Думаю, он надеется дожить до того момента, как Ее Величество войдет в возраст. Но я бы на это не рассчитывал.

— С его стороны будет жестоко умереть прямо в ее день рождения, — заметила Лита, — и отравить Лее эту дату до конца ее дней. Бедная глупышка и так, должно быть, места себе не находит.

— Ее Величество держится достойно, — из уст Эмиеля это протокольное высказывание звучало еще менее искренне, чем от кого угодно другого. Лита знала, как воспитывали венценосную племянницу, и могла поверить, что та не проронила над умирающим дедом ни слезинки. Но юная чародейка умела видеть глубже поверхности, и, здороваясь с Леей в последний раз, почти слышала, как скрипит, сбиваясь, ее разбитое сердце.

— Передай матушке, что я прибуду завтра вечером, — отложив гребень, попросила Лита, поймав взгляд Региса в зеркале, — думаю, если сегодня все пройдет удачно, Пиппа возражать не станет.

Эмиель неожиданно нахмурился и не пожелал этого скрыть.

— Я надеялся, ты отправишься домой со мной — сегодня, — заметил он, — твой отец постоянно спрашивает о тебе.

Лита все же повернулась. Легкая ткань пеньюара соскользнула с плеча, обнажая полную белоснежную грудь. Регис не отвел взгляда.

— Ты сказал, ему осталась пара недель, — напомнила девушка совершенно ровным тоном, — от того, что я явлюсь во дворец, бросив все дела, на несколько часов позже, чем ты надеялся, ничего ведь не изменится?

— Не изменится, — подтвердил Регис, и Лите захотелось напомнить ему, что его осуждение никогда и раньше ее не трогало.

— Тогда передай то, что я просила, — тон чародейки ясно давал понять, что разговор окончен, — и до завтра, мой друг.

Эмиель бросил многозначительный взгляд на Детлаффа, но тот остался совершенно безучастным. Грядущая смерть Эмгыра волновала его не больше, чем скорый приход зимы.

— До завтра, — наконец сдавшись, кивнул Эмиель, и в следующий миг рассыпался черным дымом и исчез.

Лита повернулась обратно к зеркалу, потянулась было за флакончиком духов, но вдруг перехватила в отражении собственный взгляд — и вид застывших в глазах прозрачных слез застал ее врасплох. Она не плакала ни от боли, ни от досады, ни от расставаний, уже много лет, и сейчас непрошенная влага сама пролилась на подсвеченные румянцем щеки. Лита немного удивленно провела пальцами по скуле, вздрогнула — и совсем уж нежданно расплакалась по-настоящему.

Детлафф не промедлил ни мгновения. Юная чародейка почувствовала, как ее дрожащие плечи окутал теплый щекочущий дым — верный спутник обычно обнимал ее просто так, руками, не выбирая нужных моментов, следуя только их взаимному желанию. Но теперь, похоже, страж решил, что Лите была нужна совсем иная степень близости. Багряный туман застлал ей глаза, словно слизывая соль слез с ее влажных щек, и эти касания были нежней и интимней любых, даже самых откровенных ласк. Юная чародейка сама хотела бы перестать быть собой, утратить форму, чтобы впустить Детлаффа в себя глубже, преодолевая границы плоти, хоть на краткий миг стать с ним одним целым — и успокоиться, зачерпнув силы из его горячего, как расплавленный камень, источника.

Лита потеряла счет времени — пусть она и не могла вырваться за границы своего тела, но чувствовала, как, не ее плоть, но ее горе растворялось в ласковом тепле нечеловеческих объятий. И негромкого стука в дверь своих покоев она сперва даже не услышала.

Приучить Филиппу стучаться, прежде, чем войти в дверь, было отнюдь не простой задачей. В первый годы чародейка, должно быть, считала юную ученицу своей собственностью и не видела ничего зазорного в том, чтобы не оставить ей ни дюйма свободного пространства. Но по мере того, как у Литы появлялось все больше полезных знакомств, некоторые из которых приходилось углублять в будуаре, Пиппа стала деликатней, и теперь оповещала о своем приходе даже тогда, когда была уверена, что ученица находилась в своих покоях совершенно одна.

Детлафф, вновь обернувшись собой, отступил в тень. Филиппа терпела его вечное безмолвное и иногда незримое присутствие рядом с Литой, и юная чародейка подозревала, что наставница даже наслаждалась его обществом и в совсем иной обстановке. Но сам верный спутник окружал свою связь со старшей чародейкой покровом тайны, и это казалось Лите довольно забавным. Иногда она опускалась до того, что задавала вампиру неудобные вопросы о времени, которое он тратил в обществе Пиппы, и Детлафф обычно, не желая отвечать, неловко отшучивался. Для существа с почти атрофированным чувством юмора, это было небывалым переступанием через самого себя.

Зайдя в будуар, Филиппа мгновенно оценила обстановку, хотя Лита поспешила стереть последние следы слез со щек. Не говоря ни слова, наставница приблизилась к столу, взяла легкую белую пуховку из маленькой золотой пудреницы и обмахнула ею лицо девушки. Должно быть, новости не обошли наставницу стороной, но сочувственных вздохов и причитаний от Пиппы было, конечно, ждать нечего.

— Ты сможешь сегодня присутствовать на балу? — только и спросила она, и Лита уверенно кивнула. Все ее горе, масштабов которого девушка пока и сама не в силах была оценить, должно было остаться здесь, в этой комнате. — Замечательно, — похвалила Филиппа. Она дотянулась до брошенного гребня и сама принялась расчёсывать Литу. — Ты должна понимать, моя девочка, как важно то, что сегодня произойдет. И я хочу, чтобы ты очень ясно осознавала, к каким последствиям это может привести.

— Ты боишься, что я столкнусь с конфликтом интересов? — Лита улыбнулась отражению наставницы в зеркале, — мне казалось, за эти годы я сполна доказала, что национальные предпочтения для меня — не проблема. Я — гражданка Нильфгаарда, но вполне осознаю, что такое баланс сил, и как необходимо его поддерживать.

Юная чародейка говорила заученными фразами, в точности цитировала саму Филиппу, и собственным словам в ее устах наставница довольно улыбнулась. Больше всего на свете она любила слушать свой голос и понимать, что семена ее мудрости падали в плодородную почву. Лита же научилась давать ей то, что наставница надеялась получить, почти не кривя душой и не наступая на горло собственным убеждениям. Регис, впрочем, за глаза называл эту осознанную покорность «отсутствием принципов», но юная чародейка не намеревалась его в чем-то разубеждать. Всегда было приятно знать, что кто-то тебя недооценивал, и оставалось обширное поле для того, чтобы его удивить.

— Теперь осталось убедить в этом Его Величество, — нейтрально заметила Филиппа. Ее ловкие пальцы сплетали черные локоны Литы в тугие замысловатые косы. — Увы, при всем своем уме и чувстве справедливости, Виктор иногда не до конца осознает, к чему и в какой момент необходимо прислушиваться.

— Тебе он доверяет гораздо больше, — почти обиженно заявила Лита. Наставительный тон Пиппы, которым та оглашала прописные истины, начинал злить ее, — Может быть, ты сама явишься на этот бал и проследишь, чтобы он в последний момент не отступился?

Филиппа тихо рассмеялась. Закончив с прической, она принялась наносить на веки ученицы легкие серые тени, и Лите пришлось прикрыть глаза.

— Боюсь, моя научная работа слишком важна, чтобы я могла сосредоточить свое внимание еще и на придворных делах, — сказала чародейка немного снисходительно, — раньше мне приходилось разрываться между королем, Университетом и тем, что действительно важно, но теперь у меня есть ты, моя девочка. И я достаточно уверена в тебе, чтобы знать, что ты справишься с Виктором сама.

Лита вздохнула. Объяснение Пиппы звучало почти оскорбительно. По всему выходило, что юной ученице закрыт был доступ к знаниям, которые наставница считала «действительно важными». И ей оставалось лишь разбираться с капризами короля и политической мишурой, на которую у мудрой Филиппы просто не хватало времени. Но спорить и возражать было, кончено, бессмысленно. Как и интересоваться, чем таким секретным была занята старшая чародейка. Лита догадывалась, что Филиппа рано или поздно собиралась посвятить ее и в этот секрет, подобно запретным магическим тайнам, и оставалось только ждать подходящего времени.

В Третогорский дворец Лита прибыла незадолго до начала приема. Обычно, когда для нее каждый новый бал был просто способом приятно провести очередной вечер, юная чародейка предпочитала являться с небольшим элегантным опозданием, чтобы собравшиеся гости могли насладиться видом и ее самой, и нового платья. Лите нравилось чувствовать себя долгожданной, она купалась в восхищенных взглядах, как птичка в весенних лучах солнца, и никогда не соглашалась на предварительный ангажемент грядущих танцев, выбирая каждого нового партнера по настроению. Но с тех пор, как наставница с головой ушла в свои исследования, юной чародейке пришлось примерить на себя новую роль королевской советницы, и ощущениями это, должно быть, походило на то, что чувствовал придворный церемониймейстер. Его приглашали на каждый бал, но расслабиться и повеселиться со всеми ему была не судьба.

В королевские покои Литу проводили без лишних вопросов. Виктор, уже облаченный в парадный камзол, подтянутый и эффектный, как всегда, встретил юную чародейку с приветливой улыбкой. При его дворе девушка провела без малого пятнадцать лет, и до сих пор ей было сложно привыкнуть к тому, с какой беззаботностью, почти безразличием относился этот правитель последнего свободного королевства Севера к дворцовому этикету и вежливым формальностям.

В народе о Викторе могли ходить какие угодно слухи. Кто-то считал, что с самого восхождения на трон, король оказался под ногтем у Филиппы Эйльхарт и лишь следовал ее воле, не имел собственного мнения и голоса, но Лита знала, что это было очень далеко от истины. Виктор принимал толковые советы чародейки, неопытный в делах управления государством, учился у нее разбираться в международных договорах и тонкостях дипломатической игры. Но, освоившись, встав на ноги и снискав любовь реданского народа и поддержку знати, Виктор мог бы и вовсе обходиться без Филиппы. Она продолжала шептать ему на ухо советы разной степени мудрости, но молодой король, вежливо кивнув, всегда поступал по-своему.

Лита до сих пор помнила, как искренне негодовала Филиппа, когда Виктор, вопреки ее совету, вместо военного ультиматума, предложил скеллигскому послу новый торговый договор. Чародейка надеялась сохранить размер пошлин, но перехватить инициативу на островном рынке у имперских компаний путем угроз, но король настоял на партнерстве всех трех сторон, и решение это поначалу казалось провальным и совершенно невыгодным. Филиппа мрачно пророчила огромные убытки, но хватило каких-то два года, чтобы ситуация выровнялась, а потом торговля и вовсе начала приносить устойчивую прибыль. Лита не слишком разбиралась в денежных потоках, и не стала сообщать ни наставнице, ни королю, что к успеху той сделки она приложила свою руку. Что ей стоило убедить матушку немного сбавить напор и позволить Виктору выиграть эту не начавшуюся войну? А в результате в плюсе оказались все.

Король приветствовал ее быстрым кивком, когда Лита склонилась в изящном легком книксене, предложил бокал вина, но юная чародейка отказалась — после процедуры Региса пить спиртное было нельзя, это могло свести на нет весь достигнутый эффект. Кроме того, девушка хотела сохранить голову ясной до конца вечера. Напиться в стельку можно было и завтра, когда она доберется до дома и попадет в подходящую для этого компанию Риэра.

— Вы чудесно выглядите, Ваше Величество, — совершенно искренне заметила Лита, окинув короля взглядом. Тот рассеянно глянул на себя в зеркало на стене и пожал плечами — с едва заметным налетом кокетства. Виктор знал, что был хорош собой, и годы делали его прежде наивную мальчишескую привлекательность ярче, глубже и как-то осознанней. Рыжие волосы под тяжестью золотой короны совсем не поредели, и теперь были лишь слегка тронуты первой сединой. На лицо за последнюю пару лет упала тонкая сетка морщин, но то было скорее не свидетельством подступавшей старости, а следствием привычки Виктора часто улыбаться. Его живая подвижная мимика совсем не делала из него легко читаемого дурачка, каких Лита успела повидать достаточно. Его Величество не скрывал эмоций, и когда был рад кого-то видеть, собеседник точно это осознавал. Но если королю случалось гневаться, об этом его лицо тоже сообщало, что делало его гнев внушительней и эффективней. Не будь Виктор давно и крепко связан узами истинной любви с дурнушкой Анаис, наместницей Темерии, Лита непременно применила бы к нему свои чары, закрутила бы с ним роман — а там, чем черт не шутит? — могла бы примерить и реданскую корону, хотя реальная власть юную чародейку никогда не прельщала. Но с магическими законами бытия спорить было себе дороже — тем более, что некоторые из них Лита и так старалась превозмочь.

— Я рад, что ты одобряешь, — хмыкнул Виктор, оправив полы элегантного алого камзола — этот цвет был ему не слишком к лицу, но его требовал протокол. Хозяин торжества должен был предстать перед гостями в национальном облачении, и Лита оделась ему под стать — на Гранд-марше они должны были выступать с Виктором в паре. Впрочем, юная чародейка ничем не жертвовала — в своих нарядах она обычно предпочитала оттенки красного, сегодня ей просто пришлось выбрать самый яркий и патриотичный из них.

— Я кое-что вам принесла, — улыбнулась Лита, и тут же заметила, как на секунду лицо Виктора омрачилось тенью сомнения. Он знал, что скрывалось у нее за корсажем, и, возможно, все еще надеялся от этого отвертеться, хоть это и противоречило истинному устремлению его сердца.

Лита взмахнула рукой и извлекла маленький бархатный мешочек — тоже, конечно, красный. Протянула его Виктору, и король со вздохом взял.

— Жаль, что в вашем роду нет никаких значительных реликвий, — покачала головой Лита, отступив на полшага, точно хотела оставить короля наедине с его неминуемым решением, — мой отец в свое время преподнес моей матери ожерелье из белого золота с изумрудами, которое сохранилось в нашей семье даже после восстания Узурпатора.

Виктор невесело усмехнулся.

— А потом твой брат преподнес его Анаис, — закончил он, и Лита смущенно нахмурилась. Пример и впрямь пришелся некстати.

— В любом случае, у вас есть шанс начать новую традицию, — отмахнулась юная чародейка, словно хотела разогнать неловкость, как стаю назойливой мошкары, — любая реликвия поначалу была простой безделушкой.

Виктор взвесил мешочек на ладони.

— Но это, судя по всему, весьма дорогая безделушка, — Лита чувствовала его сарказм, и знала, что за ним Его Величество надеялся спрятать смущение и нерешительность.

— Кто считает деньги, когда речь идет об истинной любви? — возразила она, ничуть не покривив душой. Сама Лита знала о связи сигнатур, вошедших в унисон, только из книг, и понимала опасность таких уз, но иногда ей хотелось познать их не понаслышке. Должно быть, как и всем девушкам ее возраста.

— Речь идет о государственном перевороте, — тихо и четко выговорил Виктор, посмотрев прямо юной чародейке в глаза, и та, не выдержав его взгляда, на мгновение потупилась.

— Даже если ваши действия приведут к чему-то еще, кроме счастливого брака, — ответила она недрогнувшим голосом, снова прямо цитируя Филиппу — так точно, что наставница смогла бы ею гордиться, — то будет не только ваша воля или воля Ее Величества. То будет исполнением желания народа — и Редании, и Темерии.

Виктор продолжал смотреть на нее в упор, и Лита прекрасно понимала, почему в его глазах сейчас плескалось такое тяжелое сомнение. Из уст дочери Императора Эмгыра вар Эмрейса подобное утверждение звучало, как минимум, неискренне. Но юная чародейка сказала Пиппе правду — она была равнодушна к национальным интересам, любила отца, но понимала, как работают механизмы, державшие мир в равновесии. И если для того, чтобы избежать народных бунтов и сохранить мир на Континенте, нужно было пойти на бескровный и очень красивый государственный переворот, Лита была к этому готова. И знала, что Виктор тоже это понимал.

Он помолчал еще пару мгновений, потом склонил голову и вздохнул.

— Я люблю ее, — почти прошептал он, и Лита поспешила кивнуть.

— И всем это известно, Ваше Величество, — подтвердила она, — включая мою дорогую племянницу.

На короткий миг Лите показалось, что выражение лица Виктора снова переменилось — ему словно кусочек льда из напитка попал на больной зуб. Но это длилось лишь мгновение, и юная чародейка не успела понять, что бы это значило.

В Зале Торжеств Третогорского дворца собрался весь свет реданской элиты и самые видные дипломатические чины соседних государств. Входя в просторное, убранное алым бархатом, помещение, Лита успела заметить даже несменного посла Империи — эльфа Эренваля, а это значило, что то, чему должно было случиться, достигнет ушей Императрицы уже нынче ночью. Юная чародейка приветливо кивнула послу и получила от него ответный поклон. Любопытно, решится ли Эренваль назвать ее в лицо предательницей Родины, когда прием завершится?

Перед началом Гранд-марша Виктор занял свое место на позолоченном троне под красным стягом, и еще до того, как король успел поприветствовать собравшихся и объявить о начале бала, церемониймейстер, поклонившись, возвестил:

— Ее Милость Анаис, княгиня-протектор Темерии, милостью Ее Величества Императрицы, — и Лита почти услышала, как скрипнули зубы дурнушки Ани. Королевой в Третогоре ее не именовали никогда, как бы Виктор ни старался изменить церемониал. — И Его Высочество принц Людвиг.

Ее Милость сегодня, по скромному мнению Литы, выглядела даже бледнее обычного. Анаис презирала придворные церемонии и являлась на балы только по необходимости. Она сторонилась нарядов и украшений, будто специально стараясь выглядеть нарочито небрежно, показывая всем собравшимся, что у нее не было времени на такую ерунду, как полный макияж или новое платье. По проходу через расступившуюся толпу Анаис прошла твердым солдатским шагом, и юная чародейка успела рассмотреть ее простое синее облачение, совсем не гармонировавшее с камзолом короля. Темерская наместница привыкла диктовать моду в своих землях, но здесь, среди нарядно одетой реданской знати, дам в платьях с узкими корсажами и струящимися юбками, ее свободный, скрывавший очертания фигуры балахон выглядел почти нелепо.

Следом за Анаис вышагивал рыжеволосый невысокий парнишка, стрелявший по сторонам любопытными карими глазами — принц Людвиг, по общему мнению, был копией своего отца, и в Редании его считали наследником трона, хотя официальных объявлений на этот счет пока не прозвучало. И мать, и сын, отвесили королю быстрые неглубокие поклоны, и бал наконец начался.

Лита любила танцевать, и на Гранд-марше всегда улыбалась и приветствовала тех, с кем ее сводил танец, без тени лукавства. На одном из кругов на этот раз она соприкоснулась ладонью с ледяной рукой Анаис и, получив от дурнушки мрачный тяжелый взгляд, подмигнула ей. Главной проблемой в почти безупречном плане была та, кто должна была бы прыгать от радости, получив возможность одним махом обзавестись и законным супругом, и независимостью для своего многострадального королевства. Но Ани была матерью юной Леи, а это ставило ее в довольно замысловатую позу. И Лита с нетерпением ждала теперь, как поведет себя темерка, поняв, что сбегать ей больше некуда.

За первым танцем последовал второй. Гости, не подозревавшие о планах своего короля, сосредоточились на том, чтобы получать удовольствие от бала, а Виктор упорно медлил. Когда объявили Третогорский вальс, Лита перехватила короля у какой-то престарелой графини, явно намеревавшейся урвать немного королевского внимания, и, закружившись с ним по залу, шепнула:

— Пора, Ваше Величество.

Виктор глянул на нее взволнованно, почти испуганно, как мальчишка, которого добрая матушка толкала в пару к девчонке, к которой он питал тайные чувства. Но, получив от Литы ободряющую улыбку, король кивнул и решительно сдвинул брови.

По окончанию вальса, распорядитель танцев объявил небольшой перерыв, чтобы гости успели совершить паломничество к столам с напитками и закусками, или уединиться, оставив блестящее общество. Но Виктор вдруг поднял руку, и все взоры обратились на него.

В общих танцах Анаис не участвовала. Она отвергала приглашения кавалеров и, сидя в небольшом отдалении, наблюдала за тем, как ее сын вел по кругу юную дочь какого-то барона. Сейчас, когда в зале воцарилась тишина, королева удивленно подняла глаза и встретилась взглядом с Виктором. Тот улыбнулся — и будь Лита сейчас на месте Анаис, от этой улыбки она непременно растаяла бы, как масло на солнце. Но дурнушка только нахмурилась, точно сразу поняла, к чему все идет.

— Анаис, — заговорил Виктор и сделал короткий шаг к темерке, протянул ей руку, и та, поднявшись из кресла, вынуждена была повторить его жест, — моя возлюбленная, моя единственная, — Его Величество еще накануне получил примерный текст для этой речи — его Лита сочинила лично. Но сейчас он совсем отошел от сценария, и говорил от сердца. Но так было даже лучше, — За годы, что я знаком с тобой, каждый день моя любовь к тебе лишь расцветала и крепла. Я не мыслю жизни без тебя, и хочу провести с тобой каждую минуту из отпущенных мне на этом свете. Прими этот дар, как знак моей преданности — и будь моей женой, — Виктор медленно опустился перед Анаис на одно колено, и на ладони его расцвел драгоценный дар, который Филиппа раздобыла для него у лучшего аэдирнского ювелира-эльфа. Это был довольно увесистый бриллиант, выграненный в форме лилии, и, чтобы сотворить его, мастер даже применил немного магии. Драгоценный камень был оправлен розовым золотом и располагался на длинной тонкой цепочке. Грань бриллианта поймала отблеск свечей, и гости восхищенно ахнули. Юный Людвиг, зачарованный происходящим, глядел на мать во все глаза и готов был сам нацепить на нее эту блестяшку, лишь бы она больше не раздумывала.

Теперь на Анаис были обращены все взоры, но на ее лице вдруг возникло такое выражение, точно королеву могло вот-вот стошнить. Она скользнула глазами по толпе, потом остановила взгляд на Викторе. Молчание длилось, казалось, целую вечность, и Лита уже почти слышала, как Анаис отвергает предложение короля в самых крепких выражениях. Королева медленно выдохнула, опустила голову — если бы в зале не царила непроницаемая тишина, ее голоса никто бы не услышал.

— Я согласна, — отчеканила Анаис так, словно все же посылала возлюбленного в неведомые дали.

Толпа разразилась аплодисментами. Виктор совершенно по-мальчишески подскочил на ноги, в один шаг оказался рядом с Ани и надел цепочку ей на шею. Та коснулась бриллианта, как вампир — серебряной подвески. Отдернула руку и выдавила из себя неискреннюю улыбку. Лишь по движению ее губ Лита смогла прочесть «Мне надо выйти», а Виктор, опьяненный своей радостью, быстро кивнул.

Ретироваться сразу у Анаис, конечно, не получилось. Сперва ей пришлось выдержать напор радости Людвига, который, наплевав на протокол, ринулся обнимать родителей, а следом за ним с поздравлениями потянулись и другие гости. Виктор, оглушенный собственной дерзостью, принимал их с растерянной широкой улыбкой, а Ани — сдержанно и надменно, точно заключила с будущим мужем невыгодный договор и вынуждена была сносить унижение публично. Лита тоже подошла к счастливой паре, поклонилась им обоим и, опустив ресницы, обратилась к дурнушке:

— Мои поздравления, Ваша Милость. Пусть брак ваш будет крепким и счастливым, как вы того заслуживаете.

— Благодарю, Лита, — процедила Анаис, и на юную чародейку почти физически пахнуло холодом — невеста прекрасно знала, кто шепнул Виктору эту блестящую идею.

Когда от поздравлений гости наконец снова перешли к танцам, темерка, не взглянув ни на кого, все же поспешно вышла из зала, а Виктор, выждав пару минут, последовал за ней.

Лита знала, что направлялись они вовсе не на открытую террасу, чтобы подышать воздухом и пообниматься вдали от любопытных глаз. Во дворце было единственное помещение, где король и его суженая могли остаться по-настоящему наедине и поделиться секретами. Это был давно заброшенный крохотный кабинет на самом верхнем этаже с единственным входом и маленьким окном, полностью защищенный от лишних ушей и глаз. Доступа в него без разрешения короля не имела даже Филиппа, но Литу сейчас буквально толкало в спину необоримое любопытство. Она должна была узнать, что именно Анаис собиралась сказать будущему мужу — от ее слов зависел успех хитрого политического плана и направление будущих действий.

Проникнуть в кабинет через дверь или окно незаметно нечего было и думать, юная чародейка пробовала сделать это несколько раз, и всегда терпела позорные неудачи. Но у нее был собственный метод добывать чужие секреты, о котором не знал даже Его Величество.

Полиморфизму Филиппа начала учить Литу, едва у той случились первые месячные, и можно было приступать к изучению настоящей магии. Наставница говорила, что искусство это, сложное и имевшее мало общего с традиционной магией, требовало настоящего мастерства и упорства. Могло пройти несколько десятков лет, прежде чем Лита смогла бы менять форму своего тела мало-мальски прилично. Но у юной чародейки не было столько времени. Она надеялась на быстрый результат, и неожиданно на помощь ей пришел Регис.

С тех пор, как лечением Эмгыра от последствий проклятья занялась Пиппа, вампир прозябал в унынии. Он лишился интересного подопытного, не поставив точки в своих исследованиях, не добившись устойчивого результата, и можно было сказать, что они с Литой буквально спасли друг друга. Эмиель сразу предупредил девушку, что представителем иного вида ей стать было не суждено — но этого Лите было и не нужно. Она и так считала, что стала представителем иного вида, избрав путь чародейки. И от природы таких существ, как Регис, ей нужны были только способности к изменению собственных тел. Юная магичка не знала, сколько морально-этических дилемм пришлось решать ее другу прежде, чем он пришел к нужным выводам, но это было и неважно. Эмиель с плохо скрываемым азартом ринулся разгадывать новую загадку бытия, и Лита стала для него верной помощницей — или новой подопытной, если угодно.

Для своих экспериментов Регис, быстро отвергнув другие варианты, применял кровь Детлаффа. Между ним и Литой, по словам Эмиеля, существовала некая прочная магическая связь, хотя ее природы юная чародейка не знала. Но первая же процедура с использованием особой алхимической формулы, разработанной Регисом, принесла потрясающие плоды. Узнав об эксперименте, Филиппа не стала возражать, а напротив даже — начала учить Литу, как, меняя свое тело, можно было преодолеть закон сохранения массы, и это было уже по-настоящему трудно. Прошло десять лет, а юная чародейка все еще не ощущала, что освоила искусство полиморфизма до конца. Но сейчас ее навыков должно было хватить с лихвой.

Оставив гостей, Лита выскользнула из зала и, отыскав укромный уголок в одной из галерей дворца, скрывшись от посторонних глаз, быстро расстегнула крючки на своем платье. Скинула его с плеч, оставшись совершенно обнаженной. У Филиппы превращение в сову отнимало мгновения. Она делала это легко, точно сбрасывала человеческий облик, как ненужную шаль. Для Литы же процесс перехода все еще оставался болезненным и сложным.

Чувствуя, как босые ноги на каменном полу мгновенно облизал ледяной осенний сквозняк, юная чародейка выпрямилась, расправила плечи и развела руки в стороны. Шепнула короткое заклинание и сосредоточилась, позволяя холодному воздуху обнять себя, защекотать кожу, сквозь поры устремиться внутрь напряженного тела. Мгновение — и плечи девушки свело болезненной судорогой. Где-то в центре грудной клетки словно открылась ненасытная дыра, которая теперь втягивала ее в себя, заставляя тело сжиматься, скукоживаться, выворачивая суставы. Лита задышала чаще — к мукам превращения невозможно было привыкнуть, но она научилась хотя бы не стонать в голос. Бока и внутреннюю сторону рук прошило, как толстой ржавой иглой, когда начали формироваться тонкие кожистые перепонки. Глаза пекло, губы раздвинулись, исчезая, и Лите привычно показалось, что все зубы сейчас выпадут из десен и рассыплются на полу у ног. Обострился слух, а зрение наоборот странно затуманилось. В нос, вдавившийся в череп, ударил далекий запах разгоряченных человеческих тел — Регис предупреждал, что эксперименты с вампирской кровью, конечно, не делали из нее вампира, но жажда крови могла быть одним из побочных эффектов.

На последних секундах метаморфозы Лита уже готова была расплакаться от напряжения, но потом словно ее вытолкнуло с пыточного стола на свежий воздух — и она, взмахнув кожистыми нетопырьими крыльями, зависла над полом.

Странным образом, когда неприятный процесс превращения закачивался, в новой форме — ее тело было все еще слишком крупным, чтобы сойти за обычного нетопыря — Лита чувствовала себя даже лучше и свободней, чем в обычном облике. Регис говорил, что так ее существо реагировало на замещение клеток крови и на ту самую пресловутую связь с Детлаффом. Природа девушки стремилась к вампиру, готова была принять все, что он готов был дарить, пусть даже это был вид летучей мыши и неутолимая жажда. Верный спутник, поначалу противившийся экспериментам, боявшийся, что Регис, увлекшись, мог уничтожить личность Литы, быстро понял, что процедуры не только не вредили ей, но и делали их узы крепче, непобедимей и осязаемей. Они теперь могли общаться мысленно, не прикладывая усилий, и зов Литы долетал до верного стража, даже если их разделяли огромные расстояния. И Детлафф не просто смирился — а с охотой принялся помогать.

К окну тайного кабинета Лита подлетела с улицы. Стекло могло бы помешать ей слушать разговор возлюбленных, но после метаморфозы слух ее обострился достаточно, чтобы это не стало серьезной помехой. Лита уцепилась когтями за карниз над окном, обернулась крыльями, как легким плащом, замерла и прислушалась.

— Эти гребанные шлюхи нашептали тебе, что сейчас — самый лучший момент для этого? — донесся до девушки голос Ани. Темерка пыталась говорить тише, но ее злой шепот при должном старании можно было уловить и без помощи магии.

— Ани, — Виктор не шептал, он говорил уверенно и ровно, таким тоном, каким обычно разговаривал только с Людвигом — Лита могла представить, как злила, должно быть, Анаис, эта добрая снисходительность, — Я люблю тебя. Мы вместе пятнадцать лет, и так ли важно, когда ты станешь моей законной женой?

— Разумеется, это важно, — прервала его Анаис, — не прикидывайся дурачком. Ты сидишь на троне достаточно давно, чтобы понимать — тебя подтолкнули к этому именно сейчас, когда власть в Империи так слаба, совершенно намеренно. Старый Еж вот-вот отдаст концы, а Лея еще не коронована. Самое время вспомнить о притязаниях Темерии на независимость!

Виктор негромко хмыкнул.

— Ты сама слышишь себя, любимая? — спросил он, — не ты ли всегда так мечтала о свободе Темерии? Но, в любом случае, даже если наша свадьба приведет к чему-то еще, кроме счастливого брака, это будет исполнением желания народа — и Редании, и Темерии.

Анаис замолчала на несколько мгновений, а Лита про себя усмехнулась — когда воля Его Величества совпадала с планами хитрых советниц, он готов был, похоже, даже цитировать мудрые изречения Филиппы, выдавая их за собственные.

— Подумай, в какое положение мы поставим мою дочь, — отчеканила Ани наконец.

— Нашу дочь, — мягко поправил Виктор, и от удивления Лита едва не сорвалась со своего карниза. Она прислушалась еще внимательней, боясь, что неверно расслышала или не так поняла Виктора. Король же продолжал говорить своим мягким успокаивающим тоном: — Для Леи куда большей проблемой могли бы стать народные восстания в Темерии, которые зреют уже несколько лет. Может начаться гражданская война, и люди объявят врагом тебя — за нежелание услышать их, за отказ пойти хотя бы на такую простую уступку. После нашей свадьбы Людвиг будет объявлен наследником Редании, а статус Темерии останется прежним. По крайней мере до тех пор, пока мы не начнем переговоры с Императрицей. Я не хочу войны с собственной дочерью — но и делать из тебя изгоя на твоей родине — тоже не хочу.

Анаис горько рассмеялась.

— Я никогда не боялась войны с Империей, если бы мой народ изъявил желание выйти из ее состава, — ответила она гордо, но на этот раз — тихо и твердо, — Но сейчас я вынуждена выбирать, кого предать — Лею или себя саму. Не заставляй меня делать этот выбор.

— Я просто хочу быть твоим мужем, — шепот Виктора едва можно было разобрать, — но я — король Редании. А ты…

— Наместница, — выплюнула Ани зло, и оба замолкли.

Лита, пока не в силах переварить подслушанную информацию, хотела уже лететь прочь — может быть, к Филиппе, чтобы рассказать наставнице шокирующие новости. Может — к Детлаффу, чтобы он помог уложить их в голове, не посоветовал, но успокоил Литу. А может — сразу к отцу, чтобы открыть ему глаза на многолетний обман, в котором он жил все это время, даря любовь и заботу девчонке, не имевшей к их семье никакого отношения.

Но Анаис вновь заговорила, и юная чародейка решила дослушать до конца.

— Есть еще кое-что, — голос темерки звучал чуть сдавленно и глухо — должно быть, они со счастливым женихом крепко обнялись, — я все искала нужный момент. Но сегодня, должнобыть, вечер неудачного стечения обстоятельств. — Она сделала долгую паузу, — Я беременна, — наконец обронила Анаис, и Лита услышала, как Виктор радостно охнул. Но королева перебила его, не дав ничего ответить, — почти четыре месяца уже, и пока об этом не знает даже Кейра.

— Но почему, Ани? — голос короля звенел, как у юнца на первом свидании, — это же восхитительно!

— Нихрена это не восхитительно, — отрезала Ани, — мне уже сорок лет, а моя мать умерла в родах, когда была не намного старше. Я хотела… разобраться с этой проблемой, как только о ней узнала, но мне смелости не хватило. А теперь еще ты со своей свадьбой… Если мне суждено погибнуть меньше, чем через полгода, есть ли смысл сейчас затевать все это? После моей смерти…

— Замолчи! — в тоне короля зазвенел металл, — оставь эти глупости! Кейра не позволит случиться ничему плохому — ни с тобой, ни с нашим ребенком. Ты подаришь Темерии наследника, а я…

Слушать дальше Лита была уже не в силах. Она взмахнула крыльями и невидимой тенью вернулась к тому месту, где оставила свое платье. Одевшись и решив не тратить времени на прощание с гостями и королем, который был слишком занят свалившимся на него счастьем, юная чародейка вышла из дворца и открыла портал прямо в свои покои.

В комнате было темно и тихо — Детлафф, обычно ждавший ее, должно быть, не предполагал, что юная подопечная вернется с бала так рано. Лита, чувствуя, как голова начала болезненно звенеть пустотой, снова избавилась от платья и опустилась на кровать. Из угла комнаты на нее сиротливо взглянул мегаскоп, нужно было связаться с наставницей — та все равно ждала новостей о помолвке короля.

Но в душе у Литы вдруг обманчивым болотным огоньком вспыхнуло едкое сомнение. Пиппа пестовала Виктора еще до того, как приняла под свое крыло Литу, король доверял ей — и каковы были шансы, что наставница не была посвящена в тайну рождения Ее Величества Леи? И вполне логично было предположить, что знание это совсем не предназначалось для ушей Литы — Филиппа догадывалась, что глупая ученица непременно растрезвонила бы этот секрет и порушила все ее грандиозные планы. Что ж, теперь расположение фигур на доске поменялось — Лита не была таким же искушенным игроком, каким себя мнила Пиппа, но теперь у нее появилось огромное и пока тайное преимущество.

Детлафф нашел ее через час — Лита ждала его, погрузившись в горячую ванну, окруженная ароматными пузырьками. Верный спутник, воплотившись, присел на бортик и улыбнулся — немного неуверенно, он все еще помнил, какое печальное путешествие ожидало их на следующий день.

— Ты хорошо провела время? — спросил он тихо, и Лита взглянула на него с короткой улыбкой.

— О, Детлафф, — вздохнула она, — ты себе даже не представляешь.

 

========== Трагедия положений ==========

 

— Миленькая, но зачем вам на Большую Землю? — всплеснула руками Герда, жена ярла Хольгера, — зима на носу — а зимой в море не выходят не то что торговые корабли — даже боевые драккары.

Фергус с самого начала понимал, что добраться до дома станет для них большой проблемой. Иан наотрез отказался поступиться разок своими принципами и открыть для них прямой портал хотя бы в Новиград. Он сказал, что желание Гусика встретиться с отцом было, конечно, очень трогательным и понятным, но едва ли в планы супруга входило повидаться с Эмгыром на том свете. А именно это и произошло бы, попытайся эльф после стольких лет открыть проход в пространстве, и пришлось с этим согласиться. Выяснялось, однако, что и традиционный путь через море был ничуть не лучше. С приходом настоящих холодов острова неизменно оказывались отрезанными от Континента непреодолимыми штормами, и ни один здравомыслящий капитан не вывел бы судно в открытое море в это время. Но Иан, которого путешествие на родину, похоже, манило не меньше, чем Гусика, но совсем по иным причинам, решил, что попытка — не пытка, и можно было хотя бы спросить.

— Понимаешь, — Иан чопорно сложил ладони перед собой на столе и потупил взор. — Мы долго думали о том, что вы все мне твердили уже так давно, и поняли, что для того, чтобы решить нашу… проблему, нам потребуется помощь чародея с Большой Земли. Мы молились Фрейе каждый день, но, похоже, Великая Мать осталась глуха к воззваниям чужеземцев.

— Глупости, — решительно отрезала Герда, протянула руку через стол и ласково погладила «несчастную чужачку» по склоненной голове, — Модрон Фрейя не видит разницы между нами и чужаками, если к ней обращаются искренне и с открытым сердцем. Не нужен вам никакой заморский колдун — езжайте в Священную Рощу и принесите жертву богине — она непременно услышит вас и наградит ребеночком.

Иан досадливо покосился на Фергуса, и тот едва заметно качнул головой. С самого начала они решили, что переговоры с местными эльф возьмет на себя — в искусстве красивой невинной лжи он преуспел гораздо больше супруга, и деревенские любили и уважали милую знахарку несравнимо сильнее, чем ее мужа-торгаша. Но всего его обаяния и доброго отношения людей недостаточно было для того, чтобы заставить зимнее море успокоиться, а корабль выйти из порта.

В своем коротком письме матушка не сообщила, насколько плохо чувствовал себя отец, и сколько дней жизни ему отмерили имперские лекари. Вполне могло статься, что всем их стараниям суждено было пропасть втуне. Даже сейчас, пока супруги сидели в теплом гостеприимном доме ярла и разговаривали с приветливой Гердой, Эмгыр мог испускать свой последний вздох. Может быть, Рия решила известить блудного сына именно сейчас, потому что знала — зимой в море не выходили не только торговые, но и почтовые корабли, и к весне новость уже потеряла бы актуальность. Способа добраться домой матушка в свое послание не добавила, и Гусик полагал, что она вовсе не рассчитывала, что они с Ианом отважатся покинуть свою тайную мирную гавань, рискнуть всем — затем только, чтобы навестить умирающего родителя.

И разумней всего действительно было бы оплакать отца вдали от него, принести жертвы местным богам, помолиться Великому Солнцу — и на том успокоиться. Бессмысленный поход к родным берегам мог закончиться катастрофой — и Фергусу страшно было представить, какими последствиями обернулось бы раскрытие его тайны.

Целую ночь после получения письма он не сомкнул глаз — и все размышлял, обдумывал, взвешивал, отвергал один план за другим, и все затем лишь, чтобы, к рассвету усыпив усталый разум, наконец расслышать голос сердца. Фергус не виделся с отцом почти пятнадцать лет, но просто не мог позволить ему умереть где-то вдали — а самому себе — не сказать Эмгыру последнее «прощай». Однако принять такое решение было гораздо проще, чем реализовать его.

Герда принялась с энтузиазмом рассказывать историю какой-то своей родственницы, которую все долго считали «сухой полешкой» — та, мол, в нужный день, между Саовиной и Йуле, принесла в жертву Модрон Фрейе свои косы, и уже на следующий год нянчила здоровую двойню мальчишек. Иан рассеянно слушал, кивал, а Фергус, решив, что продолжать эту беседу было бессмысленно, и нужно было найти иной способ, коснулся его колена под столом. Иан на это касание не отреагировал, но, дождавшись паузы в лившейся, как горный водопад, истории, вдруг спросил с интересом:

— А между островами лодки еще ходят?

Герда, решившая, видимо, что ей удалось образумить глупую девочку, просияла.

— Конечно, миленькая, — кивнула она, — Сегодня днем мой благоверный с дружиной отправляются в Каэр Трольде. Думаю, они не откажутся выделить вам местечко в лодке — а вы сможете наведаться к друидам и, поклонившись священному Гединейту, спросить, какие именно жертвы лучше принести Великой Матери.

— Это было бы чудесно, — заулыбался Иан, и Герда тепло улыбнулась ему в ответ.

— Подождите, — заявила она, поднимаясь из-за стола, — я сейчас принесу вам одежду потеплее — в море сейчас и так закоченеть немудрено, не то что в ваших тулупах из рыбьего меха.

Она поспешила куда-то вглубь жилища, а Фергус слегка придвинулся к Иану и шепнул ему на ухо:

— Зачем нам на Ард Скеллиг? Ты же слышал — корабли сейчас не ходят, а друиды открывать порталы не умеют, и зачем бы им…

Иан шикнул на него, но потом ободряюще подмигнул.

— У королевы Керис есть мегаскоп, по которому она общается с твоей матерью, — зашептал он в ответ, — мы попросим разрешения поговорить с ней — может быть, Рия подскажет, как нам преодолеть Великое Море.

Удивленно моргнув, Фергус перехватил его взгляд — такая простая мысль отчего-то просто не пришла ему в голову. Бывший Император, прежде пользовавшийся мегаскопом буквально каждый день, имевший в своем распоряжении целый кабинет, в котором одновременно можно было общаться с десятком человек с разных концов Континента, прожив четырнадцать лет вдали от благ цивилизации, похоже, просто забыл, что сообщения могли доставлять не только почтовые корабли или друидовы вороны. Может быть, для матушки, когда она писала свое короткое письмо, такое решение тоже представлялось очевидным, и потому она не предложила никаких иных способов для далекого путешествия.

Герда вернулась в светлицу, разложила перед Ианом и Фергусом несколько тяжелых меховых тулупов, огромную шаль из овечьей шерсти, в которую супруги могли замотаться вдвоем, кожаные рукавицы на меху и даже две пары совершенно новых валянных сапог, в которых островитяне расхаживали всю зиму. Добрая хозяйка, должно быть, до сих пор считала, что Гуус и Иоанна, пусть и стали для них почти родными, все еще остались чужаками, неспособными пережить суровые скеллигские морозы. Пусть они оба и встретили уже полтора десятка зим с этими людьми, хозяева все еще проявляли к ним немного снисходительное гостеприимство.

Когда Иан поднялся из-за стола, Герда сама принялась обряжать его в самые теплые одеяния из принесенной кучи. Шаль, конечно, досталась супруге — жена ярла почти спеленала эльфа в нее, приговаривая, что «миленькой» главным было ничего себе не застудить, а уж о том, чтобы ребеночек появился, Модрон Фрейя позаботится. Будущему отцу же досталась тяжелая овечья шуба, шапка, тут же прилепившая уши к голове и сползшая ниже бровей, и пара высоких сапог, в которых колени почти не гнулись, и шагать приходилось, переставляя ноги по-гусиному. Фергус про себя усмехнулся — именно за подобный наряд много лет назад в снежном Туссенте ныне покойная старшая сестра прозвала его Гусем.

— Спасибо, Герда, — Иан кивнул женщине, как верному оруженосцу, только что облачившему своего господина в парадный доспех, — если родится девочка, непременно назовем ее в твою честь.

— И если мальчик — тоже, — расщедрился Гусик.

Герда отмахнулась, смеясь, но Фергус заметил, как, увлажнившись, вдруг заблестели ее глаза. Единственный сын ярла пару лет назад умер от горячки, от которой Иоанна не смогла его вылечить. Но добрая женщина не держала на знахарку зла — и давать ей подобные невыполнимые обещания, как неожиданно понял Гусик, было довольно жестоко.

— Ступайте, лодки уже у пристани, — подтолкнула их к выходу женщина, — и да хранит вас Фрейя от всякого зла.

Когда маленькая флотилия под предводительством ярла Хольгера отходила от пристани, небо было прозрачным и ясным, но через час спокойного плавания над головами путешественников сгустились тучи и зарядил крупный влажный снег. Поднялся ветер, и лодку, в которой сидели Иан и Фергус, начало кренить и раскачивать из стороны в сторону. Думая о том, что прекращение судоходства на зиму — это просто блестящая идея, Гусик отчаянно боролся с дурнотой. Он с самого детства не доверял кораблям, часто мучился морской болезнью, а за последние годы и вовсе не выбирался никуда, дальше соседних островов — да и то летом, когда море обычно бывало гладким, как отрез офирского шелка. Сейчас же, когда очередная волна, набежав, мотнула хлипкое суденышко, Фергус не выдержал, перегнулся через невысокий борт и принес в жертву морским богам все, чем Герда потчевала их на завтрак. Ярл, сидевший у румпеля, взглянув на его страдания, лишь усмехнулся.

Иан был рядом. Он гладил Фергуса по спине, когда тот общался с рыбами в морской глубине, а потом протянул ему флягу с теплым травяным отваром. В глазах ярловой дружины отважная Иоанна, не боявшаяся ни бури, ни качки, сейчас, должно быть, заслуживала настоящее почтение, заботясь о непутевом муже. Гусик и раньше по-хорошему завидовал тому, как гармонично эльф вписался в общество суровых островитян — словно прожил с ними всю жизнь и не знал иных обычаев, кроме местных. Стоило, наверно, предложить Иану остаться дома, а не делить с Гусиком скорбное и опасное путешествие. Но отступать было поздно.

В порт Каэр Трольде прибыли, когда уже смеркалось. Сгорая со стыда, Фергус принял помощь Иана, чтобы выбраться из лодки — ноги плохо его слушались, а твердая земля под ними все еще ходила ходуном. Опустевший желудок ныл, а во рту стоял неприятный кислый привкус, несмотря на живительный отвар из фляги супруга.

— Сегодня отправляться к дубу Гединейт уже поздно, — авторитетно заявил ярл, окинув взглядом жалкое зрелище, которое представлял из себя Фергус. Он, конечно, знал, куда супруги направлялись — и знал, зачем. А сейчас, должно быть, подумал, что боги жестоко ошиблись, наградив Иоанну таким бесполезным супругом, а их будущих детей — таким нелепым отцом. — Идемте с нами, переночуете в королевском чертоге.

Иан с готовностью кивнул — похоже, именно на это он и рассчитывал с самого начала. В широкой расщелине между двух высоких скалистых хребтов к северу от порта располагалась настоящая гордость властителей Каэр Трольде — большой подъемный механизм, верно служивший уже не один десяток лет. Фергус не стал говорить, что предпочел бы подняться в чертоги обычным путем — по каменистой тропе, а потом по крытому надежному мосту — лифту многолетней давности он доверял ничуть не больше, чем утлой лодочке, доставившей их в порт. Но позора для одного дня он натерпелся достаточно, а потому, сжав зубы и впившись в руку Иана до хруста, стараясь не смотреть вниз и игнорировать то, как ветер раскачивал тяжелую кабину, Фергус начал свой путь наверх. Механизм лифта скрипел и постанывал. В пространство открытого всем штормам ящика набилась сразу вся дружина ярла, включая его самого, и Гусик готов был молиться Фрейе, Великому Солнцу, Хозяйкам Леса и Дане Меабдх, лишь бы подъем поскорее закончился.

— Посмотри, — шепнул Иан с неуместным и пугающим восторгом прямо ему в ухо, — отсюда видно маяк!

Фергус попытался открыть глаза и поглядеть туда, куда он указывал, но кабину снова качнуло, и к горлу метнулся едкий липкий ком, хотя в желудке уже совсем ничего не оставалось.

Гусик боялся, что из кабины лифта его пришлось бы буквально выносить на руках, но, собрав остатки мужества, он сам сделал шаг, почти не взглянув в зазор между кабиной и твердым каменным полом, в котором открывалась бездонная бездна и поблескивали морские волны. Подошедший к ним ярл крепко хлопнул Гусика по плечу.

— Ну, скажи, — гордо вопросил он, — на Большой Земле поди не умеют так строить? Я этой махины раньше боялся, как заяц накера — а потом ничего, пообвыкся.

— Потрясающе, — выдавил Гусик, быстро сглотнув, — в Аэдирне о таким и не слышали.

Королева Керис ожидала гостей в Пиршественном зале. Тут были накрыты длинные столы — похоже, добрая властительница, не считаясь с расходами, решила показать «дикарям с Фаро», что такое — настоящее гостеприимство Ан Крайтов. Сама правительница сидела во главе одного из столов в высоком резном кресле, и поднялась навстречу ярлу, когда тот, подойдя, почтительно ей поклонился.

Годы были милостивы к королеве Керис. Фергус знал, что она была почти ровесницей Цириллы, и уже давно разменяла шестой десяток. Но прямую крепкую фигуру правительницы прожитые годы не согнули, густые рыжие волосы были едва тронуты серебром седины, а лицо, искаженное несколькими глубокими шрамами, осталось в остальном чистым и свежим. По обе руки от королевы устроились ее пока незамужние дочери — по две с каждой стороны. Все девушки, пусть и были родными сестрами, разительно отличались друг от друга и лицами, и фигурами. Самая старшая, сидевшая ближе всех к матери — имела круглое улыбчивое лицо, пышную, не знавшую изнурительных военных тренировок, фигуру, точно созданную для того, чтобы вынашивать и рожать детей. Через полное плечо Боргунны была переброшена толстая антрацитово-черная коса, а голову венчал тонкий золотой обруч — Гусик готов был спорить, что отцом юной барышни был один из его бывших подданных. Именно к этой принцессе, насколько знал Фергус, и приехал свататься один из воинов дружины ярла Хольгера. У парня не было родного отца, и ярл исполнял его роль перед матерью будущей невесты.

Завидев жениха, Боргунна потупила темные глаза, а Хольгер, выпрямившись, широко повел рукой, приглашая юношу выступить вперед.

— Моя королева, — заговорил ярл, — позволь представить тебе Вагни, сына Бора, из клана Димун.

Фергус, отчего-то вдруг увлекшийся церемонией, свидетелем которой становиться не собирался, почувствовал, как Иан дернул его за рукав.

— Идем, — шепнул эльф, — выскользнем, пока они обмениваются любезностями.

Гусик предполагал, что разрешения воспользоваться мегаскопом они с Ианом попросят, как полагается — едва ли Керис стала бы им противиться. Но, похоже, у эльфа были совсем другие планы. Отделившись от компании воинов, пока те во все глаза смотрели за церемонией сватовства, супруги направились к одной из дверей, ведущих из зала во внутренние покои Каэр Трольде. Прежде они несколько раз гостили при дворе, и Фергус, из которого буквально с младенчества воспитывали военного стратега, успел запомнить расположение коридоров и комнат и даже заприметить позиции стражников. У королевы на Скеллиге почти не было врагов — она сумела примирить между собой кланы, и свадьба дочери не с одним из князей с Большой Земли, а с жителем острова Фаро должна была поставить окончательную точку в долгой междоусобице. Потому с годами количество стражи в переходах дворца только уменьшалось — Керис справедливо полагала, что так она демонстрировала доверие гостям. Откуда ей было знать, что беда придет, откуда она не ждала, в лице двух чужаков с Большой Земли.

На выходе из зала их, однако, остановили. Суровый воин в кольчуге и рогатом шлеме, грозно поинтересовался, куда это гости намылились — прием ведь только начался, еще даже не подали молочного поросенка. Но Фергус на этот раз сориентировался быстро. Он отнюдь не заблуждался о том, как сейчас, должно быть, выглядел со стороны — несколько часов в лодке и три вечности в ужасном подъемнике превратили его в полупрозрачного призрака. Он привалился плечом к Иану, тот заботливо поддержал мужа за пояс.

— Моему супругу дурно, — сообщил он, взмахнув длинными ресницами и изобразив на лице искреннюю обеспокоенность, — мы ищем отхожее место.

— Поблевать можно на улице, — сменив грозное выражение на всепонимающее, сообщил воин, а Иан совершенно натурально ахнул от удивления.

— В наших краях так не принято, — заявил он, — мы не хотели бы оскорбить ее величество, осквернив ступени ее чертогов…

Воин с сомнением посмотрел на Фергуса — тот, убедительности ради, прижал ладонь к потрескавшимся губам.

— Щас стошнит, — предупредил он сдавленно. Стражник поспешил отступить на полшага, опасаясь за чистоту собственных сапог, и неопределенно махнул рукой, пропуская супругов.

Чтобы двигаться дальше незаметно, Иану и Фергусу пришлось, завернув в маленький закуток, избавиться от тяжелой верхней одежды и обуви. Эльф с сожалением размотал мягкую теплую шаль, аккуратно опустил ее поверх овчинного тулупа. Фергус, скинув неудобные валенки, остался в одних вязанных носках, но ступать в них теперь получалось совершенно беззвучно.

В коридорах и на лестнице, ведущей на верхний этаж, стражники встретились им лишь однажды — супруги успели скользнуть за пыльный плотный гобелен и замереть, прижавшись друг к другу.

— …эх и нажремся мы на свадьбе нашей Пампушки, — рассуждал один из воинов, — не то что на том, извини за выражение, пиру, который устроили эти сраные ковирцы для Гудрун. А там и очередь Ингеборги придет.

— Ее, говорят, отдадут какому-то имперскому псу, — подхватил второй суровый сплетник. Они остановились прямо перед гобеленом, за которым скрывались супруги, и говоривший смачно сплюнул на пол, — вроде как одному из дядьев девчонки-Императрицы. Увезет он нашу птичку в этот их осиный улей, ой увезет…

Фергус и Иан переглянулись — эльф неслышно усмехнулся, а Гусик воздел очи горе. Королева Керис, похоже, все эти годы специально старалась нарожать побольше дочерей, чтобы пролезть буквально в каждую династию на Континенте. Интересно, были ли рады такому сватовству Риэр и Мэнно — младших братьев Фергус в последний раз видел совсем крохами, жавшимися к отцу, но теперь они уже успели стать мужчинами, а, значит, беспощадная матримониальная машина политики должна была вот-вот их перемолоть.

Воины двинулись дальше по коридору, и, дождавшись, когда их тяжелые шаги смолкли в отдалении, супруги покинули свое убежище.

— Если твой брат приедет свататься к Ингеборге, мы еще сможем погулять на их помолвке, — тихо фыркнул Иан, — кто бы мог подумать.

— Идем, — поторопил его Гусик, которому думать о том, как младшие братья относились к грядущей перспективе взять в жены скеллигскую принцессу, совершенно не хотелось. Мало кому так везло с договорными браками, как его родителям — или, чего уж там, как ему самому. И он все еще не знал, какими выросли близнецы — может быть, один из них влюбился в высоченную светловолосую девицу, способную уложить на обе лопатки любого из дружины ярла Димуна, совершенно искренне. Но Гусик отчего-то в этом крепко сомневался.

Кабинет королевы Керис не охранялся — правительница считала, что сторожить пустую комнату было глупой идеей — ни важных документов, ни ценностей она там не хранила. И сейчас эта легкомысленная неосторожность пришлась как раз кстати.

В темном тесном помещении было темно и холодно — Керис планировала сегодня праздновать помолвку дочери, а не вести деловые переговоры, а потому камин в кабинете не растопили, и комната успела выстудиться. Неактивированный мегаскоп стоял у занавешенного окна — в стойках, конечно, не было кристаллов, и Фергус досадливо выдохнул — пока что магический артефакт представлял из себя просто три бесполезных позолоченных столбика. Но Иан отчаиваться не спешил.

— Поищем, кристаллы должны быть где-то здесь, — шепотом предложил он, — главное — не выйти на связь с кем-нибудь не тем. Мало ли с кем наша добрая королева общается в свободное время?

Фергус кивнул и огляделся. Поиски он начал с большого письменного стола — этого гиганта черного дерева королеве Керис доставили в подарок из Редании, и правительница пользовалась им лишь затем, чтобы величественно восседать, сложив руки на гладкой столешнице, выслушивая посетителей. Под столешницей располагались два ряда массивных ящиков — по три с каждой стороны. Выдвинув самый верхний из них, Фергус поспешил стыдливо задвинуть его обратно — ящик был полон распечатанных смятых писем — похоже, из тех, на которые королева не желала отвечать, но и сжигать не решалась. Гусик успел выхватить взглядом одну-единственную строчку одного из посланий — «Дорогая, возлюбленная моя Керис!». В личные тайны правительницы лезть ему совершенно не хотелось. Хватало уже того, что они проникли без разрешения в ее кабинет.

Иан, меж тем, шарил по высоким полупустым книжным полкам, совершенно беззастенчиво перерывая сваленные на них свитки и фолианты. Эльф, похоже, совсем не заботился о скрытности — впрочем, на полках царил такой беспорядок, что едва ли Керис распознала бы разницу.

Во втором ящике стола обнаружился склад продовольствия — ленточки вяленного мяса, нильфгаардские шоколадные конфеты в золотых обертках, сушеные яблоки и мешочки с орехами лежали в образцовом порядке — похоже, изображая активную работу, королева любила перекусить, и пустой желудок Фергуса противно заныл при взгляде на это великолепие. Велик ли был риск того, что Керис недосчитается одного из этих восхитительных трюфелей, вкус которых иногда снился Гусику по ночам?..

Решив не отвлекаться и побороть искушение, Фергус задвинул ящик с сокровищами и открыл самый нижний. Кристаллы были там — целая россыпь кристаллов, если на то пошло.

— Нашел, — шепнул Гусик, и Иан, бросив свои раскопки, мгновенно оказался рядом с ним.

— Зараза, — выдохнул он, — с кем это она так часто разговаривает, хотела бы я знать.

Эльф решительно запустил руку в горку магических кристаллов, выудил три и критически оглядел их.

— Как мы узнаем, какой из них нужный? — борясь с подступающей паникой, спросил Фергус, разглядывая мутные блестяшки в ладонях Иана.

— Эмпирически, — отозвался тот и озорно подмигнул супругу. — Подержи, мне нужно подготовиться.

Пока Фергус устанавливал первый кристалл в золотой держатель, Иан быстро огляделся по сторонам. Совершенно хозяйским жестом он сдернул со стула у дальней стены тяжелый подбитый соболем плащ — в него королева Керис куталась на официальных приемах, когда лютовали особенно трескучие морозы. Эльф накинул плащ себе на плечи, перебросил косу вперед и горделиво выпрямился. Фергус с короткой усмешкой покосился на него.

— Не очень похоже, — заметил он, — уши слишком длинные.

— Детали! — театрально отмахнулся Иан, — ты же слышал — над морем бушуют шторма, связь наверняка сбоит. Тем, с кем мы свяжемся, главным будет увидеть женщину в мехах и с косой и распознать сигнатуру этого мегаскопа. Я не дам им времени приглядеться. В сторону, мой возлюбленный подельник.

Гусик посторонился, а Иан остановился перед мегаскопом, глубоко вдохнул, откашлялся и повел рукой над первым кристаллом, шепнув заклинание, которое за эти годы не успел забыть.

Несколько мгновений между столбиками артефакта потрескивала пустота, потом начало проступать смутное сбивчивое изображение какого-то мужчины — в нем, несмотря на сильные помехи, Гусик все же распознал князя Дэмиена, мужа старшей дочери Керис.

— Матушка? — удивленно спросил князь, — мы же только утром с вами разговаривали?

Было видно, что дражайший зять был совсем не рад видеть любимую тещу, и Иан, вскинув подбородок повыше, царственно вопросил:

— Гудрун еще не родила наследника?

— Но ведь только шестой месяц, — растерянно ответил князь, — рано еще…

— Ну ладно, — милостиво кивнул Иан, — держите меня в курсе, — он поспешил вытащить кристалл и кинул его Фергусу. Тот, перехватив стекляшку в воздухе, борясь со смехом, вставил следующий.

Нового собеседника пришлось ждать дольше, чем первого. Мегаскоп трещал и вздыхал, а сигнал все никак не мог толком настроиться. Наконец, когда Иан почти отчаялся, между столбиками все же замерцала призрачная высокая фигура женщины в свободном богатом платье и со сложной прической из кос-змей на голове. Эльф, не дав собеседнице вымолвить ни слова, выдернул кристалл так быстро, что едва не выронил его на пол.

— Это… — взволнованно облизнув губы, начал было Фергус.

— Филиппа, да, — шепотом откликнулся Иан — так, словно далекая чародейка все еще могла его услышать, — похоже, наша добрая королева мутит какие-то дела с Ложей.

— Скеллиге торгует с Реданией, — попытался возразить Гусик, — может…

— Тогда мы узрели бы Виктора, — откликнулся Иан, — может, Керис все же не теряет надежды подложить под моего незамужнего братца одну из своих младшеньких?

Гусика кольнуло неприятной ледяной досадой — за четырнадцать лет Виктор и Ани, даже родив общего ребенка, так и не соизволили пожениться, и теперь реданский народ, должно быть, действительно требовал от своего правителя подарить государству королеву и нормального, рожденного в законном браке наследника. Думать о том, как относилась к этому Анаис, совсем не хотелось. Да и некогда им было.

Третий кристалл отреагировал на заклятье сразу, точно на той стороне давно ждали сигнала. Фергус не виделся с матушкой столько же, сколько не ступал на родные берега, и неуверенный сигнал не мог показать ее четко. Но даже сквозь трескучие помехи Гусик увидел, как Рия постарела. Улыбка ее, впрочем, осталась по-прежнему приветливой и теплой.

— Керис? — растерянно переспросила матушка, и Гусик поспешил отодвинуть Иана и предстать перед ней. За полтора десятка лет он, конечно, изменился так, что едва ли его могли узнать даже ближайшие родственники, а сигнал мегаскопа усиливал этот эффект, но Рия, едва взглянув на старшего сына, просияла, — О, мой милый мальчик, — зашептала она — помехи скрадывали ее голос, и Фергус вынужден был напряженно прислушаться, — я так и знала, что ты свяжешься со мной. Ты в Каэр Трольде?

Гусик кивнул.

— Я получил твое письмо, — он опустил голову, но все равно успел заметить, как лицо матери после его слов окрасилось печалью. Следующий вопрос не имел смысла, но он все равно его задал: — Все действительно… идет к концу?

— Боюсь, что так, — Рия вздохнула, но тут же взяла себя в руки и снова улыбнулась сыну, — слушай меня внимательно, Фергус. На нижнем уровне чертогов, в бывшей друидской лаборатории есть портал — мы с Керис пользовались им, чтобы не тратить время на долгое путешествие, когда нужно было поговорить о срочных делах. Иди туда — встретимся через четверть часа, если ты хочешь попрощаться с отцом.

— Конечно, — заверил ее Фергус, — конечно, хочу.

Рия кивнула, и изображение ее, дрогнув, исчезло. Иан вытащил кристалл из держателя и, не глядя на Фергуса, сложил все три обратно в ящик.

— Мне, наверно, нужно вернуться на пир, — тихо прошелестел он, все еще пряча глаза, — чтобы не вызывать подозрений.

Гусик посмотрел на супруга удивленно.

— Ты не пойдешь со мной? — спросил он, и Иан наконец поднял на него глаза, мельком улыбнулся.

— А ты хочешь, чтобы я пошел с тобой? — ответил эльф с надеждой, — это ведь семейное дело, он твой отец, и я подумал…

Гусик пересек кабинет, взял возлюбленного за руки и заглянул ему в глаза.

— Я без тебя — никуда, — сообщил он негромко, и лицо Иана отчего-то вдруг дрогнуло, а взгляд затуманился. Похоже, он был почти уверен, что ему предстояло остаться на Скеллиге, пока муж решал бы свои семейные дела.

— Тогда — идем, — эльф быстро подался к нему, мазнул губами по щеке Гусика, и вместе они выскользнули из кабинета.

Добраться до нижнего уровня можно было по узкой безлюдной лестнице — похоже, прежде по ней друиды, занимавшие лабораторию, наносили визиты властителям Каэр Трольде, избегая лишних взглядов. Почти пробежав по крутым пролетам, супруги застыли перед высокой тяжелой дверью — та, конечно, оказалась запертой. Гусик без особой надежды подергал массивное медное кольцо.

— И что нам делать? — поинтересовался он, повернувшись к нахмурившемуся Иану — тот вынужден был пожать плечами. Вскрывать замки голыми руками эльф не умел.

— Должно быть какое-то заклинание, — супруг поднял глаза к потолку, стараясь припомнить нужную формулу, а Фергус с сомнением покачал головой.

— Ты ведь больше не пользуешься магией, — напомнил он, но Иан лишь отмахнулся.

— Да какая это магия, — заявил он, — мастер Риннельдор научил меня этим фокусам, когда я еще в пупок ему дышал. Погоди минутку, я, кажется, вспомнил.

Отпустив руку Фергуса, эльф шагнул к двери, прижал ладонь к зазору между створками, прикрыл глаза и прошептал довольно длинную мудреную формулу — для того, кто пятнадцать лет не применял заклятий, а до этого отринул традиционную магию, она полилась из его уст удивительно легко и гармонично. Замок щелкнул, и дверь с легким скрипом отворилась. Иан — с видом циркача после особенно удачного кульбита — посмотрел на Гусика, щедро повел рукой.

— Прошу, ваша светлость, — пригласил он. Но в лабораторию супруги вошли вместе.

Портал — а вернее, мертвая пустая каменная рама — располагался у дальней стены совершенно пустого помещения, в котором все еще стоял едва уловимый аромат трав и серы. Гусик и Иан приблизились, неуверенные, что делать дальше.

Но долго ждать не пришлось — уже через пару минут арка вдруг замерцала, зашипела, и из нее, как из двери соседнего кабинета, выступила Рия вар Эмрейс.

Не раздумывая и не медля, Фергус бросился к матери. Он с радостью отметил, что помехи мегаскопа, пожалуй, значительно состарили мать — во плоти бывшая Императрица выглядела гораздо свежее и ярче, чем между столбиков артефакта. Золото ее волос заметно потускнело, и терявшиеся прежде в простых изящных прическах нити седины теперь брали верх, но Рия, похоже, не отличалась особым кокетством и не стремилась их скрыть. Она располнела, но новые округлые формы удивительным образом только красили ее — матушка почти светилась здоровьем и довольным спокойствием, и можно было бы поверить, что это спокойствие жило и в ее душе и сердце, если бы не нити горестных морщин на лбу и вокруг носа и глаз. Фергус отчего-то был уверен, что появились они только в последнее время, когда отец серьезно захворал.

Матушка нежно обняла его в ответ, чуть отстранилась, взяла сына за плечи и заглянула в его бледное бородатое лицо.

— Как ты возмужал, мой маленький, — покачала она головой, и Фергус лишь скептически фыркнул — слышали бы ее парни из дружины ярла, животики бы надорвали от смеха.

Рия, меж тем, перевела взгляд ясных зеленых глаз на Иана. Тот, вдруг смутившись, отряхнул складки длинной льняной юбки и покрутил в пальцах кончик косы. Матушка улыбнулась шире.

— Здравствуй, душа моя, — явно избегая называть «супругу» сына по имени, проговорила Рия, — Вижу, морской воздух пошел тебе на пользу. Ты желаешь отправиться с нами?

Иан, никогда не терявший присутствие духа — даже на ненадежном страшном подъемнике, в открытом бушующем море или у кровати умирающего ребенка — вдруг стушевался и покраснел.

— Я понимаю, мне не место…- начал он было, но Гусик его перебил.

— Иан — мой супруг, — заявил он, не заботясь о том, что эта формулировка могла шокировать мать, — мы поклялись быть вместе в горе и в радости.

Рия, вопреки ожиданиям, лишь понимающе кивнула.

— Тогда — в путь, — объявила она, — я проведу вас во дворец, а потом вы сможете вернуться через этот же портал.

Гусик и Иан переглянулись — в глазах эльфа мелькнула смутная тревога. Фергус предполагал, что супруг возлагал на путешествия куда большие надежды, рассчитывал, может, задержаться подольше. Но сейчас было не время для споров. Рия протянула руку, сжала ладони обоих спутников, и все втроем они шагнули во все еще мерцавший портал.

После короткой выворачивающей наизнанку вспышки путешественники оказались в просторном строго обставленном кабинете, в котором Фергус никогда прежде не бывал. За высоким окном открывался вид на вечерний город, и можно было понять, что очутились они вовсе не во дворце. Стоя в одних носках и провонявшей солью и кислятиной одежде, Гусик вдруг почувствовал себя жалким оборванцем у ворот храма Великого Солнца. Он не бывал дома полтора десятка лет, и пока не успел осознаться в пространстве, но сразу понял, что здесь, в родном Нильфгаарде, за это время он успел стать чужаком.

Рия выпустила их ладони, отступила от сына на шаг и критически оглядела его. Вид, должно быть, ее совершенно не вдохновил, и матушка, покачав головой, попросила:

— Ждите здесь. Я раздобуду для вас сапоги и что-нибудь из одежды.

Не слушая возражений, женщина скрылась за дверью кабинета, и, оставшись наедине, супруги опасливо посмотрели по сторонам. Помещение, где они оказались, совсем не походило на обитель важных дел королевы Керис. Вся мебель здесь была выполнена в едином чопорном стиле из крепкого мореного дуба. На огромном столе бумаги лежали стопками в идеальном порядке, а папками и книгами на поднимавшийся к потолку полках явно пользовались очень часто, а потом педантично ставили их на место. Иан поймал руку Фергуса и крепко сжал ее — здесь, посреди давно забытого строгого нильфгаардского порядка он явно чувствовал себя куда более неловко, чем в компании добрых крестьян, даже если бы тем вздумалось завалить его неудобными вопросами. Супруг хотел было что-то спросить, но в замке входной двери вдруг зашуршал ключ, механизм щелкнул, отворяясь, и Гусик в панике огляделся, выбирая, куда бы спрятаться. Но ретироваться было, конечно, слишком поздно.

Дверь открылась, и на пороге возник высокий худощавый юноша в безупречно черном дублете. Блестящие темные волосы были аккуратно зачесаны назад, взгляд обрамленных частыми длинными ресницами зеленых глаз был устремлен куда-то в пустоту — словно незнакомец так крепко задумался, что сперва даже не заметил вторженцев. Но впечатление это было обманчивым. Встретившись взором с Фергусом, юноша замер на месте, но вместо того, чтобы, как любой нормальный человек, кликнуть охрану, лишь удивленно поднял густые смоляные брови.

— Чем обязан? — спросил он на нильфгаардском, и Фергус вдруг с ужасом осознал, что успел крепко позабыть родной язык, которым в последние годы совсем не пользовался. Матушка писала ему письма на Всеобщем, а на островах все и вовсе говорили на собственном наречии, знание которого, похоже, выместило память о словах, с которыми в детстве Фергус так отчаянно боролся, не в состоянии толком запомнить их правильного написания.

— Добрый вечер, — решил он прикинуться дурачком. Незнакомец не собирался выгонять их, хотя присутствие странных благоухающих Скеллиге гостей, похоже, поразило его — пусть и самую малость. — Мое имя — Гуус Хиггс. Я — партнер госпожи вар Эмрейс. А это — моя супруга Иоанна.

Иан, шокированный не меньше мужа, вежливо поклонился. Лицо же незнакомого клерка вдруг просияло узнаванием.

— Господин Хиггс! — заявил он, отложил свою папку и протянул Фергусу руку — безупречно чистую, в отличие от его собственной ладони, — я давно мечтал познакомиться с тем, на кого наша компания тратит такие баснословные средства. Матушка говорила, вы — настоящий бриллиант среди торговцев, но финансовые отчеты отчего-то утверждают обратное.

Не нужно было обладать особой гениальностью, чтобы догадаться — перед супругами стоял один из близнецов, только Фергус был совсем не уверен, который именно.

— Рад нашей встрече, — неловко заявил он, — господин вар Эмрейс. О вас я тоже слышал много хорошего, — это была вопиющая ложь, да еще и слово «хорошего», кажется, Гусик произнес с ошибкой. Но в его образ неотесанного островитянина эта оплошность отлично вписывалась. Брат снисходительно улыбнулся.

— Вы, полагаю, прибыли по приглашению мой матушки, — не спросил, а констатировал он, — боюсь, в этот неурочный час она здесь не появляется. Но вы можете обсудить все вопросы со мной, как с ее полноправным партнером.

Гусик чувствовал, как в груди у него зарождалась паника. Он понятия не имел, что там мама наплела своему «полноправному партнеру» о его торговых талантах, и хорошо еще, что младший брат в последний раз видел старшего, толком не переступив границу полной осознанности, а, значит, не имел шансов узнать его в лицо. Иан, все это время хранивший молчание, на этот раз не мог прийти на помощь — его неожиданная встреча, похоже, совершенно сбила с толку, и эльф стоял, теребя кончик косы и глядя в пол у своих ног.

— Если так, — предпринял попытку выкрутиться Фергус, — мы, пожалуй, зайдем завтра с утра. Боюсь, мое дело к госпоже вар Эмрейс слишком деликатно.

Брат сдержанно хмыкнул, но строгое выражение его лица ни капли не изменилось.

— Вы прибыли в недобрый час, — решил он, видимо, перейти на откровенности, — матушка сейчас слишком озабочена здоровьем моего отца, и едва ли готова обсуждать деловые вопросы. Но, уверяю вас, я обладаю всеми полномочиями…

— Мэнно, — Рия впорхнула в комнату с большим тряпичным свертком в руках, и лицо ее светилось нежной улыбкой, — ты здесь — так поздно? Ты себя не жалеешь, мальчик мой. Ступай, я сама поговорю с господином Хиггсом.

— Мама? — на этот раз брат, похоже по-настоящему удивился. Он скользнул взглядом по свертку в ее руках, потом снова с сомнением покосился на гостей, — Как скажешь. Ты уверена, что все… в порядке? — судя по всему, сердобольный Мэнно начинал подозревать, что господин Хиггс получал такие баснословные деньги совсем неспроста, а вступив в какой-то преступный сговор с его матерью — а то и шантажируя ее напропалую. Но перечить Рии брат все же не отважился.

— В полном порядке, дорогой, — кивнула Рия, — иди домой и ложись спать, увидимся утром, — таким же тоном — ласково настойчивым — мать отправляла младших братьев в постель, когда те еще едва вышли из пеленок. И серьезный подтянутый Мэнно, акула табачной торговли, все так же не смел ей сопротивляться. Он поклонился Фергусу и его «супруге», еще раз глянул на мать и скрылся за дверью.

Рия облегченно выдохнула. Выждала пару минут, потом выглянула за дверь, убедившись, что младший брат не вздумал их подслушивать, и лишь после этого взялась за принесенный сверток.

Фергус, у которого от пережитой опасной неловкостиначали мелко трястись колени, опустился в одно из идеальных бархатных кресел. Иан устроился на подлокотнике рядом с ним.

— Ну и чего вы расселись? — скомандовала Рия — от нежной мамочки ничего не осталось. Она превратилась вдруг в строгого генерала, готовящего план предстоящего сражения, — Раздевайтесь оба.

Супруги переглянулись. Лицо Иана залилось смущенной краской, но он подчинился первым. Льняное платье, шерстяные чулки и исподнее он сложил аккуратной стопкой на пол — под стать разложенным на столе документам. Матушка, порывшись в своем свертке, извлекла на свет длинную бархатную юбку — должно быть, свою собственную — и легкую шелковую блузу с высоким воротом-стойкой. За время отсутствия супругов на Большой Земле мода успела смениться, и платья, похоже, в Нильфгаарде больше почти никто не носил. Когда Иан, морщась от несвежести собственного тела, натянул предложенный наряд, Рия выдала ему пару не слишком изящных сапог — видимо, туфелек в тон на размер ноги эльфа в ее закромах не нашлось. Блузка сидела на супруге не слишком ловко и явно жала в плечах, зато в том месте, где у матери была полная грудь, на Иане наряд зиял пустотой. Юбка доходила только до щиколоток, и носки сапог выглядывали из-под нее, как шпион-неудачник из засады. Но выбирать особо не приходилось.

Фергусу же достался дублет, брюки и сапоги, в точности повторявшие наряд Мэнно, и пришедшийся почти по размеру. Он не знал, откуда мать смогла так быстро раздобыть эту одежду — возможно, в этом неведомом здании и ей, и брату, приходилось иногда дневать и ночевать, но, сбросив свою шкуру замызганного островитянина, Гусик ощутил себя гораздо уверенней.

Оценив плоды своих трудов и чуть поморщившись — супруги, даже переодевшись, все еще благоухали долгим морским путешествием — Рия удовлетворенно кивнула.

— За мной, — шепнула она, — постараемся больше никому не попадаться на глаза.

У парадного крыльца высокого каменного здания их ждала запряженная карета с наглухо закрытыми окнами. Равнодушный кучер, спрыгнув с козел, открыл дверцу перед Рией и ее спутниками, даже не взглянув на них. За поясом у исполнительного слуги Фергус заметил длинный кинжал в неприметных черных ножнах — верному телохранителю матери, должно быть, хорошо платили за полное молчание и невозмутимость, и подобные поездки в компании незнакомцев были для него совсем не редкостью.

Пока карета ехала по улицам столицы, Фергус пару раз порывался отогнуть плотный полог с окна и выглянуть наружу, но Иан жался к нему так напряженно, а матушка бросала на него такие суровые взгляды, что он отказался от своей идеи.

Экипаж остановился у неприметных ворот дворца, через которые в Императорские чертоги попадали слуги и не слишком почетные гости. Матушка шепнула что-то кучеру, тот кивнул и, стегнув поводьями, отвел карету в сторону. Должно быть, Рия просила дождаться своего возвращения, потому что, отъехав немного, экипаж остановился в тени высокой стены.

Ворота оказались незапертыми, и стражи у них не обнаружилось — мать, казалось, позаботилась об этом заранее. По неприметной темной лестнице спутники поднялись на несколько этажей, а потом через узкую дверь оказались в длинной пустой галерее.

Фергус вспомнил этот коридор, едва оказался в нем. Совсем маленьким мальчиком он часто по утрам бегал по нему, сбежав от назойливого камергера, чтобы ворваться в отцовскую спальню, прыгнуть ему на руки или на постель и, задыхаясь, поделиться решением очередной тактической задачки или пересказать содержание прочитанной книги. От внезапной тоски у Фергуса зачесалось в носу, а взгляд разом затуманился — он поспешил незаметно для матери и Иана смахнуть подступившие непрошеные слезы. Тот мальчик, что, спотыкаясь, летал по этому коридору, был давно мертв, но отцу, к которому он так тянулся, не суждено было пока встретить его за мрачной чертой.

Мимо безмолвных рыцарей, охранявших спальню регента, мать прошла, высоко вскинув голову, и на ее спутников стражи не обратили никакого внимания — может быть, решили, что безутешная супруга решила прибегнуть к крайним мерам и пригласила к постели умирающего заморских знахарей. Дверь в покои открылась почти беззвучно, и Рия, подав спутникам знак следовать за собой, вошла.

На маленькой банкетке рядом с огромной кроватью сидела высокая белокурая девочка. Она, похоже, успела задремать, но от едва слышного скрипа встрепенулась и подняла глаза на вторженцев. Фергус встретился с ней взглядом и обмер — до сих пор Ее Величество Императрицу Лею, свою несостоявшуюся дочь, он видел лишь на портретах, и те бессовестно льстили юной правительнице, теперь это было очевидно. Аккуратно вылепленное лицо было совершенно бесцветным — даже губы терялись на нем и казались тонкой бледной ниточкой. Выделялись лишь большие карие глаза — гораздо светлее, чем у самого Фергуса, но казавшиеся на общем фоне совершенно черными. Гусик удивленно моргнул — не знай он, что ни разу в жизни не делил с собственной супругой брачного ложа, сейчас он мог бы поверить, что Лея приходилась ему родной дочерью — так велико было ее сходство с тем робким юношей, что покинул отчий дом, чтобы жениться на темерской королеве полжизни назад. Иан, застывший рядом с Гусиком, едва слышно хмыкнул — похоже, ему в голову пришли точно такие же мысли.

— Лея, милая, — матушка быстрым шагом подошла к девочке, взволнованно хмурясь, — ты должна быть давно в постели. Завтра утром у тебя встреча с делегацией…

— Я ее отменила, — твердо, но вполголоса возразила девочка. Она смотрела поверх плеча Рии, прямо на странных незнакомцев, неловко топтавшихся у порога. — Кто это? Что им здесь надо?

Рия бросила взгляд через плечо, и на один пугающий миг Фергусу показалось, что мать сейчас откроет Лее правду. Но та лишь снова мягко улыбнулась.

— Это — старые друзья твоего дедушки, — пояснила она, — они хотели увидеться с ним до того, как…

Лея с сомнением прищурилась.

— Посреди ночи? — требовательно спросила она.

— Боюсь, рано утром им предстоит уехать, и иного времени у них не нашлось, — Рия настойчиво глянула на Фергуса, словно ждала, что он подтвердит ее неловкую ложь.

Иан сориентировался первым. Он сделал глубокий реверанс, склонил голову и произнес почтительно:

— Ваше Императорское Величество, прошу прощения за столь позднее вторжение, — его нильфгаардский звучал куда уверенней, чем у Фергуса, и тот поспешил тоже молча поклониться.

Лея встала со своей банкетки и гордо расправила плечи. Даже в простом черном платье она смотрелась сейчас куда более царственно, чем когда бы то ни было удавалось Фергусу, и в ее резких скупых жестах чувствовались привычки Анаис. Лея не тратила времени на пустое кокетство и лишние движения — такой она бы отлично смотрелась верхом на боевом коне, ведя в бой дивизию Альба.

Рия, немного сбавив торжественный неловкий пафос, мягко обняла девочку за плечи, поцеловала ее в щеку и провела ладонью по белоснежным волосам.

— Ступай в постель, — не приказала, как Мэнно, а вежливо попросила она, — я зайду к тебе позже.

Лея помедлила еще мгновение, потом, больше не взглянув на незваных гостей, величественно прошествовала к двери. Когда тяжелая створка за девочкой закрылась, Фергус наконец отважился взглянуть на того, кто лежал в постели.

Он помнил отца таким, каким увидел его в последнюю их встречу. В очередной раз поборов страшный недуг, Эмгыр тогда выглядел так, точно совершенно не собирался стареть, и впереди его ждала еще не одна сотня лет политических решений и важных свершений. Никогда, даже переживая очередной кризис, отец не опускал головы — он мог хворать целыми неделями, но всегда это выглядело лишь удобной наигранной позой, точно демонстрацией своей временной слабости Эмгыр надеялся обмануть врагов и притупить их бдительность. Фергусу сложно было признаться себе, что и в этот раз он до последнего в тайне надеялся, что новости о болезни отца — это какой-то трюк. Очередная уловка, и, увидев его своими глазами, он убедился бы, что грозный регент вовсе не при смерти, просто снова всех обманул.

Но высохший седой старик в постели под тяжелым черным пологом умирал — это было совершенно очевидно. Резкий орлиный нос отца болезненно заострился и опасно выделялся на исхудавшем, изрезанном морщинами лице. Волосы у висков и надо лбом заметно поредели. Сухие потрескавшиеся губы ввалились над лишенным зубов ртом. Под смеженными тяжелыми веками залегли глубокие черные тени, а руки, сложенные поверх одеяла, худые и хрупкие, как осенние ветки, были испещрены темными пятнами. Фергусу захотелось отвернуться — не видеть ничего этого, остаться в своей нелепой иллюзии, сохранить в памяти образ подтянутого строгого Императора, всегда жалевшего лишнего слова и прикосновения, но к которому сын всегда мог обратиться за помощь и советом.

Рия присела на край кровати, осторожно провела ладонью по высокому изборожденному временем лбу и прошептала едва слышно:

— Дани…

На короткий ослепительный миг Фергусу показалось — нет, он почти постыдно понадеялся на это — что отец испустил дух еще до их прихода, и теперь у него не было необходимости смотреть в глаза тому, кого больше не мог узнать. Но веки Эмгыра дрогнули, он глубоко вздохнул и рассеянно посмотрел на Рию. На бледном почти безжизненном лице промелькнула тень нежной улыбки.

— Дани, — матушка потянулась к отцу и ласково — как много лет назад, так пронзительно привычно — поцеловала его в лоб, — посмотри, кто пришел.

Фергус слышал, как Иан отступил назад, оставив его, как актера, не выучившего текст, одного на сцене. Взгляд черных глаз отца поблуждал немного по комнате, а потом наконец остановился на бородатом незнакомце в одежде с чужого плеча. Гусик шагнул к постели ближе, позволяя тусклому свету свечей высветить свое лицо. Еще секунду Эмгыр молчал, потом его тонкие губы пошевелились, точно отец позабыл, как складывать звуки в слова.

— Фергус, — прошептал он, — мой мальчик.

 

========== Империя наносит ответный удар ==========

 

Вечер у Риэра выдался не из приятных. Выплакав все слезы в объятиях близнецов за надежными дверями своего кабинета, матушка тщательно умылась, припудрила лицо и подкрасила глаза, а потом все втроем они вернулись во дворец.

Заходить в отцовскую спальню и до этого дня было для Риэра испытанием на прочность. С течением дней все сложнее становилось сохранять в компании родителя присутствие духа — Риэр и прежде понимал, что они с Мэнно родились, когда Эмгыр переступил уже границу преклонного возраста. Даже пока близнецы были детьми, он часто болел, и многие дни и вечера в Туссенте приходилось проводить, забравшись к отцу в постель и слушая, как тихим слабеющим голосом тот читал им с братом истории древних времен, когда Империя бесконечно с кем-то воевала, и черный стяг то и дело взмывал над очередной завоеванной страной. Эмгыр иногда вслух жалел о том, что ему не суждено было увидеть, как его младшие сыновья достигнут зрелости и станут мужчинами — но годы шли, близнецы взрослели, а родитель был все еще жив и достаточно здоров, чтобы смотреть на них и радоваться.

Все начало меняться постепенно — сперва отец перестал выходить на долгие вечерние прогулки в компании Леи и иногда — Риэра. Больше времени проводил в постели или сидя в глубоком кресле у окна. В какой-то момент речь его стала сбивчивой и невнятной, а правая рука и половина лица перестали слушаться — придворный лекарь говорил, что Эмгыр пережил небольшой удар, но остался вполне в состоянии справиться с его последствиями. И сперва казалось, что он был прав — после долгого лечения Эмгыр стал снова появляться на публике, вернулся к прогулкам и вновь обрел способность рассуждать о прошлых временах. Но потом с ним случился второй удар — и от него отец так и не оправился.

Некоторое время после приступа он вовсе не мог говорить, а когда эта способность худо-бедно восстановилась, Эмгыр начал время от времени забывать имена тех, кто с ним разговаривал. Мать он иногда называл именем своей давно почившей первой жены или старшей дочери. К Мэнно обращался, как к Ваттье де Ридо — хотя старый разведчик скончался семь лет назад прямо за собственным письменным столом. Единственными, кого Эмгыр узнавал всегда и ни разу ни с кем не перепутал, были его обожаемая Лея и Лита — сестра начинала каждый свой разговор с родителем, представившись и позволив отцу прижать ладонь к своей щеке, видимо, для того, чтобы он получше запомнил, кто перед ним.

Но такая ситуация, какой бы плачевной она ни была, постепенно стала привычной. Отцу не становилось лучше — но и значительно хуже — тоже. Никто не надеялся, что ему суждено было поправиться — кроме, может быть, глупышки Леи — но Риэр в какой-то момент перестал сомневаться, что отец, пусть слабый и не всегда находившийся в своем уме, проживет еще очень долго. И пугающая новость скорее удивила его, чем толкнула в черную скорбь. О том же, что подумал на этот счет Мэнно, догадаться и вовсе было почти невозможно. Младшенький никогда не был щедр на демонстрацию своих чувств — точно прошел ведьмачьи мутации, стершие все его эмоции. Но Риэр знал близнеца достаточно хорошо, чтобы понять — Мэнно был шокирован и впервые в жизни не знал, как быть.

Перед дверьми опочивальни матушка натянула на лицо ласковую улыбку, и в комнату за ней следом близнецы вошли, точно мрачные тени за сказочной принцессой, спешащей на свидание с возлюбленным. Риэр иногда с содроганием думал, каково Рии было любить кого-то столь хрупкого и дряхлого, того, чья скорая смерть была предопределена. Все они — и он сам, и Лита с Мэнно — теряли отца, но таков был закон бытия. Почти всем детям суждено было похоронить своих родителей, проститься с ними навсегда. Но хоронить возлюбленных, должно быть, оказывалось в сотню раз тяжелей. Риэр даже стал ловить себя на мысли, что ему очень повезло — Зяблик родился с эльфской кровью в жилах, и перед ним лежала очень долгая жизнь, в которой Юлиану скорее предстояло проститься с Риэром, чем оставить его одного. Эти размышления были такими странными — они с Зябликом до сих пор не разговаривали о взаимных чувствах, прежде в этом не было никакой необходимости. Но вместе с тем, думать о нем, как о возлюбленном, было невыразимо приятно.

Провели у постели отца в этот раз они совсем немного времени, но Риэр успел заметить, что, в отличие от предыдущих вечеров, речь Эмгыра была совершенно связной, он ни разу не перепутал их имена, смотрел на сыновей и жену почти прямо и даже слабо улыбался, слушая историю о том, как близнецы наведались к господину вар Аррету. Не знай юноша, что сознание отца прояснилось из-за того, что он отказался от лекарств, поддерживавших в нем жизнь, он мог бы обрадоваться, что дела пошли на лад. Но это улучшение было последней победой отца — путем к смерти на его условиях, как он всегда и хотел.

Сидя рядом с ним на постели, матушка осторожно обнимала Эмгыра за плечи и почти не вмешивалась в разговор, а, когда веки того начали слипаться от усталости, поцеловала его в бледную щеку, повыше накрыла одеялом и погнала сыновей вон. Те, впрочем, и сами были рады убраться.

Оказавшись за дверью, Мэнно сразу заявил, что ему нужно было еще поработать — подготовить документы для сделки по купленной мануфактуре, проверить счета и долговые расписки. Риэр хотел уличить его во лжи — он чувствовал, что брат просто пытался сбежать от собственного горя — он поверил в скорую смерть отца куда охотней и теперь надеялся переварить известие в тишине и одиночестве. Риэр, который с рождения никогда не бывал одиноким, собрался было предложить Мэнно помочь с делами — или просто посидеть с ним в кабинете, не отсвечивая и не мешая, на случай, если близнецу все же захочется поговорить. Но, взглянув ему в глаза, принц отказался от этой идеи. Тем более, что ему самому было, чем заняться.

Распрощавшись с Мэнно, Риэр засомневался — стоило ли пытаться встретиться с Юлианом там, где они договаривались. За целый день он так и не нашел времени предупредить Зяблика, что все их планы пошли прахом. И странно было думать, что тот до сих пор дожидался его на условленном месте. Но найти Юлиана и все ему объяснить определенно стоило, однако откуда начать поиски, Риэр не знал.

Визит к отцу, неожиданные слезы матери и то, как она нежно обнимала умирающего, натолкнули принца на одну простую и совершенно необходимую вещь — точнее, перетолкнули его через границу понимания — сейчас было самое время. И Риэр, прежде сторонившийся этого нетрудного, но такого пугающего шага, наконец решился. А, решившись, не захотел откладывать дело в долгий ящик. Нужно было найти Зяблика, и срочно, пока эффект последних событий не выветрился. Но сперва принц решил переодеться — на нем все еще оставалась тренировочная куртка, и пахло от нее соответственно.

Этого вполне можно было ожидать, но Риэр все равно удивился, обнаружив Зяблика, с ногами сидевшего на его кровати. Это было не такой уж редкостью, и ничего предосудительного в таких визитах никто бы не разглядел — они с Юлианом считались лучшими друзьями, и во время своих кратких визитов в столицу тот часто ночевал в спальне Риэра еще в далеком детстве. Но сейчас Зяблик расположился на его постели, одетый только в просторную шелковую рубаху, без штанов — и деловито натягивал новые струны на свою верную лютню.

— Да ты совсем ума лишился, — усмехнулся Риэр, закрыв за собой дверь и скрестив руки на груди, — а если бы кто-то вошел?

Зяблик поднял на него смеющиеся глаза и беззаботно подмигнул.

— Часто ли в твои покои врываются те, кого сюда не приглашали, нильфгаардский принц? — осведомился он с вызовом.

Риэр пожал плечами:

— Ну вот сегодня, например, — ответил он.

Юлиан, усмехнувшись, отложил в сторону лютню, медленно поднялся — колыхнулись складки шелковой рубахи, заструившись вокруг его тонкого легкого стана, и тревоги улетучились из головы принца, словно их смыло летним дождем. Зяблик пересек спальню, остановился перед Риэром, не спеша его обнимать, и заглянул ему в глаза. Взгляд Юлиана, до того шутливо сияющий, вдруг стал внимательным и печальным.

— Я слышал новости, — шепнул он, — Риэр, мне так жаль…

Принц растерянно моргнул. Удивительным образом, лишь увидев Зяблика, он мгновенно позабыл о тягостном визите к отцу и даже о страшном известии о его здоровье. Но взор обращенных на него печальных голубых глаз словно сломал в нем какую-то преграду, заставив потаенную грусть вылиться наружу, как реку, больше не сдерживаемую плотиной. Он опустил плечи и вздохнул, чувствуя, как защипало в носу.

— Мы все знали, что так будет, — ответил он тихо, и Зяблик наконец обнял его, прильнул всем телом и застыл.

— Такие новости никогда не бывают ожидаемыми, — прошептал он, — я вот, к примеру, знаю, что моя мать — человек, и она стареет. Но мне больно представлять, что будет, когда ее путь подойдет к концу, и она покинет нас с отцом.

Риэр обхватил его руками, прижал к себе так крепко, что еще чуть-чуть и, казалось, готовы были затрещать ребра. Но Зяблик не дернулся, опустил голову принцу на плечо, и тот вдохнул пряно-сладкий аромат его волос. Момент был вопиюще неподходящим.

— Я люблю тебя, — вдруг выдохнул принц, и Зяблик ответил ему — без паузы и раздумий, словно сам давно готовился это произнести и не подобрал лучшего случая:

— Я тоже тебя люблю.

Они простояли так, обнявшись, несколько долгих минут — а, может, и целый час, не чувствуя необходимости ни поцеловаться, ни выпустить друг друга из рук. Слова были сказаны, но они ровным счетом ничего не изменили. Риэр любил Зяблика и до них — сегодня утром, вчера, год назад, а, может быть, и тогда еще, когда сама мысль о любви еще не приходила ему в голову. Сердце знало, и для него неподходящего времени не существовало.

Риэр отпустил Юлиана, когда тот, вздрогнув, тяжело вздохнул. Принц на миг испугался, что разглядит в любимых глазах слезы — о том, что еще не случилось, но чему неминуемо суждено было произойти. Но Зяблик улыбнулся.

— Хочешь, я сыграю тебе новую песню? — предложил он. Светлый, как раннее утро Беллетейна, легкий, как вдох после первого поцелуя, Зяблик просто не умел отчаиваться и грустить долго. Он во всем и всегда умел находить радость, даже когда мгла сгущалась так сильно, что выхода из нее было не найти. И сейчас Риэр был ему очень благодарен за это простое и, может быть, не слишком уместное предложение.

— Похабную? — поинтересовался он, направляясь в дальний конец спальни и на ходу стаскивая с плеч куртку, — опять что-то про метиннских куртизанок и их расценки?

— За кого ты меня принимаешь! — воскликнул Зяблик возмущенно, но потом снова рассмеялся. — Нет, я написал песню для Леи. Она в последнее время такая грустная — и немудрено.

— Немудрено, — подтвердил Риэр. Он стянул с ног сапоги, отшвырнул их в сторону и опустился на кровать. Зяблик устроился рядом, беря в руки лютню. Тонкие ловкие пальцы проскользнули по новым струнам, извлекли долгий мелодичный звук. Юлиан критически нахмурился, подтянул колки, снова пробежался по струнам, и наконец удовлетворенный, кивнул, прикрыл глаза и запел:

— Эта схема проста: дверь открыть невидимкой-заколкой,

И забыв постучаться, неслышно, как темень, войти.

Для меня эта ночь стала слишком холодной и колкой —

Я хотел бы запомнить, до куда нам с ней по пути, — голос Зяблика поначалу звучал тихо и как-то несмело, но с каждой новой строчкой набирал силу и словно, опускаясь вглубь, вырывался, как горный родник из пролома в скале.

— Разделяя на строфы молитвы заплакавших статуй,

Я мозаику слов разложу на холодном полу.

Здесь пронзительно дует, и свет здесь изломанно слабый,

Вместо пламени осени в пальцах сожму лишь золу. — Риэр придвинулся к Юлиану ближе, не решаясь его касаться, но чувствуя, как каждое слово неторопливой песни точно срывало с едва подживших ран бурые корки, выпуская наружу алую кровь. Зяблик не смотрел на него. Он пел не Риэру, а, казалось, самому себе — или девочке, которая сейчас не могла его слышать, надеясь своим чистым сильным голосом дотянуться до нее.

— Эта схема проста: завывая расстроенной скрипкой,

Будет вечно звучать эта песнь, подзывая зарю.

Это просто цена за чужие смешные ошибки —

Просто мрачный сезон, который я так не люблю.

Он замолчал, и пальцы его в последний раз пробежались по струнам — последний всполох музыки отзвучал немного фальшиво, словно Зяблик, задумавшись, забыл, что должен был доиграть ее до конца. Риэр попытался улыбнуться.

— Красивая песня, — похвалил он почти шепотом, — но, думаешь, Лею она повеселит?

Зяблик, встрепенувшись, мгновение смотрел на него, едва ли узнавая, а потом снисходительно покачал головой.

— Музыка, мой дорогой, не всегда создается для того, чтобы веселить, — ответил он так же тихо, — иногда ее слушают, чтобы, заплакав, можно было прикинуться, что это песня тебя так растрогала, а вовсе не то, что омрачает сердце.

Риэр секунду молчал. Потом неожиданно совершенно не по-ведьмачьи шмыгнул носом и низко опустил голову — единственная слеза, прощекотав его по носу, сорвалась вниз и оставила мокрое пятно на покрывале. Струны лютни тренькнули — Зяблик отложил инструмент, подался к принцу, взял его лицо в ладони и поднял, заглянул в глаза. Риэру хотелось отвернуться, обмануть этот пристальный ласковый взгляд, скрыть непрошенную влагу, но Зяблик, не дав ему отстраниться, подался вперед и поцеловал принца в губы — невесомо и нежно, точно сама музыка коснулась его.

Объятие, сперва такое мимолетное, готовое в любой момент разорваться, как легкая нить паутины, стало крепче. Юлиан навис над Риэром, не разрывая поцелуя, приподнялся на коленях, тихо всхлипнул ему в губы, и в голове у принца все помутилось. Рядом с Зябликом, обнимая его, он и сам не мог долго предаваться тоске и унынию. У них всегда находились дела поинтересней. Принц скользнул ладонью под край свободной шелковой рубахи, сжал пальцы на талии музыканта, потом двинулся ею дальше, за спину, добежал пальцами до острой лопатки, метнулся ниже — к пояснице, а потом, не сдержавшись, привычно огладил округлость маленькой ягодицы. Зяблик снова всхлипнул — на этот раз громче, а поцелуй его стал жадным и глубоким.

Между моментом, когда в дверь постучали, и когда она распахнулась, почти не было паузы. Юлиан, у которого слух был тоньше, а самообладание, видимо, крепче, отшатнулся от принца, выпустил его и почти скатился с постели на пол. Риэр, рассеянно моргая, уставился на причину такой стремительной капитуляции — Мэнно стоял на пороге, скрестив руки на груди и выгнув бровь.

— Это не то, что ты подумал! — поспешил заявить принц, надеясь придать своему лицу менее глупое и напуганное выражение. Брат невесело усмехнулся. Закрыл за собой дверь и зашел в спальню.

Зяблик, старательно изображая бурную деятельность, спрятался за своей лютней и не глядел на незваного гостя, Риэр же на неверных ногах встал и нахмурился.

— Какого хрена тебе здесь надо? — решил он, что лучшая защита — это нападение. Прежде брат никогда не врывался к нему в комнату вот так — по крайней мере, с тех пор, когда они перестали делить одну спальню на двоих.

— Если желаешь умыться холодной водичкой, я подожду за дверью, — заявил Мэнно, но попыток деликатно выйти не сделал.

— Не надо мне никакой водички! — выплюнул Риэр, хотя теснота в брюках, которую пришествие близнеца ничуть не смутило, говорила явно об обратном, — Я же сказал — это не то, что ты подумал.

— Да, конечно, то, — отмахнулся Мэнно, потом немного издевательски улыбнулся Зяблику, — добрый вечер, Юлиан. Не желаешь надеть штаны, раз уж судьба свела нас всех вместе?

Воображая, что будет, если кто-то из семьи узнает о его постыдных предпочтениях — нет! О его тайной любви! — Риэр представлял какую угодно реакцию от младшего брата — но отнюдь не такую спокойную. Тот, любезно не глядя, как Юлиан воевал со своими бриджами, брошенными на кресло, прошел вглубь спальни, остановился у стола, где обычно стоял кувшин с вином и покоилось блюдо с фруктами, ухватил за черенок маленькую гроздь винограда и принялся неторопливо отправлять в рот одну ягоду за другой. Риэр откашлялся.

— Только не говори, что ни капли не удивился, — мрачно проговорил он.

— Удивился, — подтвердил Мэнно, не оборачиваясь, — что вы не заперли дверь. А в остальном… ты думаешь, я идиот?

Риэр и Зяблик переглянулись — их конспирация до этого момента казалась им обоим безупречной. Они никогда не проявляли друг к другу никаких чувств, кроме дружеских, на публике, а плотским утехам предавались, лишь убедившись, что никто не смотрел. Неужели Ламберт нажаловался? Или у Мэнно по всему дворцу были рассованы шпионы и следящие артефакты?

— У тебя, когда Юлиан приезжает, каждый раз по утрам такой довольный вид, будто ты кот, дорвавшийся до Регисовых запасов валерианы, — фыркнул Мэнно, — мама с папой, может, и верят, что ты просто так любишь музыку, но я слишком хорошо тебя знаю, братишка.

— Правда? — совершенно побежденно переспросил Риэр. Зяблик успел справиться с бриджами и теперь чопорно присел на краешек кресла, по-прежнему прижимая драгоценную лютню к груди, — ты, конечно, не идиот, но ты ведь… — он сделал неуверенную паузу, но Мэнно закончил за него:

— Ябеда? — он наконец повернулся, откинул опустевшую веточку в сторону и сдвинул брови, — Может, тогда мне пойти и доложить обо всем матушке прямо сейчас? Или мастеру Риннельдору?

Риэр примирительно поднял руки.

— Ладно-ладно, извини, я просто удивился, — он глянул на Зяблика и встретился с его непонимающим взглядом, — я всегда считал, что такие новости тебя… шокируют.

Мэнно независимо пожал плечами.

— Меня не так просто шокировать, — ответил он с достоинством, — то, что вы развлекаетесь друг с другом, никого не касается, включая меня. Матушка, думаю, тоже догадывается, но считает, что ты перебесишься, когда женишься на Ингеборге Ан Крайт.

Риэр со вздохом поднял глаза к потолку, потом серьезно посмотрел на брата.

— Ни на какой Игнеробре я жениться не собираюсь, я даже имени ее выговорить не могу. Но дело даже не в этом, — он, не глядя, нащупал ладонь Зяблика, сжал ее и почувствовал ответное крепкое пожатие, — мы с Юлианом любим друг друга. И, поскольку с производством вар Эмрейсов ты сможешь справиться самостоятельно, хоть бы с этой самой Ирбегоброй, я больше не хочу скрываться.

Зяблик испуганно шикнул на него, а Мэнно лишь снова ухмыльнулся.

— Хотя бы подожди со своими откровениями, пока отец не покинет нас, — строго, без тени сарказма, выговорил он, — пусть он умрет спокойно.

Риэр стушевался и потупился, но потом, все еще защищаясь, вскинул на Мэнно взгляд.

— А ты ведь так и не ответил, какого хрена ты тут забыл, — заявил он, — снова надо из кого-то выбить долги?

Странным образом, у принца на сердце вдруг стало удивительно легко — скрывать правду от близнеца было неприятно и тяжело. С самого детства они не хранили друг от друга секретов, и Риэр много раз порывался сам обо всем ему рассказать. Но теперь момента признания ждать больше было не нужно, и в надежности Мэнно-ябеды брат совершенно не сомневался.

Близнец, однако, нахмурился. Он подошел к постели, аккуратно уселся на нее — может быть, опасался вляпаться в следы взаимной страсти брата и Юлиана — и сложил руки на коленях.

— Со мной приключилось нечто странное, — заявил он, немного помолчав, — я вернулся в рабочий кабинет, чтобы забрать кое-какие бумаги, и обнаружил там мать.

— Что в этом странного? — Риэр, не выпуская руки Зяблика, тоже присел. Юлиан устроился рядом, все еще стараясь казаться как можно незаметней, — матушка часто работает ночами, тебе ли не знать.

— Да, — подтвердил Мэнно, — хотя я думал, она осталась с отцом. Но странность не в этом. В ее кабинете я встретил двух каких-то оборванцев, один из которых представился Гуусом Хиггсом — помнишь его?

— Мошенник, который наколебывает островитян по маминому приказу? — фыркнул Риэр, — помню. Все еще — ничего странного. Пришел за вознаграждением, поди.

— С ним был еще один тип — эльф, в женском платье, — не слушая его, продолжал Мэнно, — назвался госпожой Хиггс.

Зяблик тихо рассмеялся, и Риэр легко присоединился к нему.

— Наши, значит, поцелуи тебя не удивляют, а предпочтения какого-то скеллигского пройдохи — да? — спросил он.

— Заткнись на минутку, — устало попросил Мэнно, — плевать мне, почему какой-то эльф решил переодеться женщиной. Но я проследил за ними и увидел, как они сели вместе с матушкой в ее карету и поехали в сторону дворца. Что какой-то скеллигский пройдоха тут забыл, как думаешь?

Риэр и Зяблик переглянулись. Принц пожал плечами.

— К чему ты клонишь? — спросил он, хотя история и впрямь начинала звучать странно, — не станет же мама…

Риэр толком не знал, как закончить это предложение, а Мэнно не успел ответить. Дверь в спальню снова распахнулась — на этот раз без стука.

— Да тут не личные покои, а какой-то проходной двор! — успел возмутиться вслух Риэр, но Зяблик, выпустив его руку, вдруг подскочил на ноги и поклонился. Близнецы, обменявшись взглядами, тоже поспешили встать.

На пороге стояла Лея. Юная Императрица выглядела очень собранной, и на ее бледном лице не было заметно ни следа усталости. Братья знали, что все свободное время племянница проводила у постели умирающего Эмгыра, зачастую ночуя в кресле рядом с его кроватью. Но сейчас она выглядела так, словно принесла им весть о кончине дорогого дедушки, и не знала, с чего начать. Эта мысль, похоже, посетила голову и Мэнно, и он спросил негромко, вдруг осипшим голосом:

— Что-то с папой?

Лея смерила его взглядом, покачала головой.

— И да, и нет, — отозвалась она, — дедушке не хуже, но произошло нечто странное…

Братья в очередной раз обменялись взглядами.

— Скеллигский оборванец и эльф, переодетый в женщину? — спросил Риэр. Лея перевела на него удивленные глаза.

— Откуда ты знаешь? — переспросила она, потом нервно передернула плечами — обычно племянница не позволяла себе таких ненужных жестов, — ну то есть, я не знаю, скеллигский он или нет — на нем был один из твоих дублетов, Мэнно, а на эльфе — бабушкина юбка. Но что вообще они забыли в дедулиной спальне?

— Может, они пришли его убить? — тихо-тихо предположил Зяблик, и сердце Риэра вдруг зачастило от тревоги — он был почти готов нестись в комнату отца и защищать его от неведомых врагов. Но Лея снова покачала головой.

— Бабушка была с ними, — возразила она, — сказала, это какие-то старые друзья — не нашли иного времени попрощаться. Но мне не три года, я вижу, когда мне врут.

В комнате повисла напряженная тишина. Мэнно откашлялся первым.

— Что-то происходит, — заявил он ровным командным тоном, — и наш долг — выяснить, что именно.

— Но, может, они правда друзья Его Величества? — подал робкий голос Зяблик, — мы же толком не знаем, кто такой этот Хиггс. Может, они воевали вместе?

— Или друг против друга! — поспешил возразить Риэр, которому таинственное происшествие вдруг даровало странный азарт, — может, это какой-то друид, загипнотизировал матушку, и теперь собирается убить отца! Отомстить за давние обиды.

— Он мог бы просто немного подождать, — покачал головой Мэнно, — зачем было так рисковать? Только ради того, чтобы убедиться, что папа действительно при смерти?

Лея болезненно хмыкнула и поджала губы — в скорую смерть любимого деда она по-прежнему отказывалась верить до конца. Но, сбросив с себя тоскливое раздражение, юная Императрица сжала кулаки.

— Не важно, кто это, — заявила она, — мы должны выяснить, что им здесь нужно. Бабушка, может, и не видит дальше собственного носа от горя, но я пока не ослепла, и дело происходит в моем дворце!

— Что ты предлагаешь? — осведомился Риэр, внимательно посмотрев на племянницу, и та ответила ему прямым решительным взглядом.

— Нужно перехватить их — и допросить, — распорядилась она. — Бабушка привела их не через парадный вход, значит, наверно, они воспользовались лестницей для слуг, и возвращаться будут так же. Ты, Риэр, беги туда. Поймай и приведи на нижний уровень — я хочу с ними пообщаться.

Принц фыркнул, но под серьезным взором Императрицы понял, что та совсем не шутила.

— Как мне их ловить? — осведомился он, — сетью? Или на удочку?

— Ты ведь ведьмак! — отрезала Лея, сдвинув светлые брови, — сам знаешь, как ловить чудовищ. Я повелеваю тебе — доставь мне их.

Риэр тяжело вздохнул. Когда Лея начинала повелевать, спорить с ней становилось совершенно бесполезно.

— Как прикажете, Ваше Величество, — согласился он, — но что если мама пойдет с ними? Она ведь их сюда привела. Ее тоже доставить в пыточную?

Лея на мгновение совершенно серьезно засомневалась, и по невозмутимому лицу Мэнно промелькнула настоящая тревога. Ее величество могла счесть их мать подельницей, случастницей таинственных вторженцев, но охотиться на Рию принцу совершенно не хотелось.

— Я ей займусь, — пришел на помощь Мэнно, — если они еще не ушли, я задержу матушку.

Лея величественно кивнула.

— Поспешите, — скомандовала она, потом устремила взгляд на всеми забытого Зяблика, — Юлиан — со мной. Если встретим кого-то из стражи, сделаем вид, что просто решили уединиться. Все нужно сделать тайно, нам ни к чему лишние свидетели.

Перед тем, как отправиться выполнять заказ Императрицы, Риэр залез под свою кровать и извлек оттуда два длинных боласа и тяжелый кастет. Едва ли скеллигский оборванец и его мужеженщина могли бы оказать ему серьезное сопротивление, но каким бы он был ведьмаком, если бы отправился на дело без оружия.

По полутемному коридору принц беззвучно добрался до лестницы, притворил за собой скрытую дверь и спустился на несколько ступеней в непроглядную мглу. Спуск был узким, прятаться тут было почти негде, и Риэр прильнул к каменной стене, постаравшись почти слиться с ней, и принялся ждать.

Шаги наверху послышались через несколько долгих минут. Скрипнула дверная створка, и кто-то начал неторопливо спускаться.

— Может, попросим ее немного задержаться? — донесся до чуткого слуха Риэра приглушенный свистящий шепот — у говорившего, казалось, по-юношески ломался голос, и он с трудом мог с ним справиться, — я бы хотел навестить родителей.

— Попросим, — ответил невидимый собеседник, — пара дней ничего не решит. Ну и темень тут, надо было взять факел…

Риэр приготовился — незнакомцы не смогли бы пройти мимо него, не заметив притаившегося ведьмака, и, дождавшись, пока они достаточно приблизились, принц ловким броском швырнул первый болас. Кто-то удивленно вскрикнул — тело тяжело упало на ступени. До того, как спутники успели опомниться, Риэр метнулся вперед, нанес тому, кто еще стоял на ногах, несильный, но точный удар кастетом в переносицу, гася новый вскрик. Незнакомец кулем упал ему под ноги, и Риэр поспешно смотал вторым боласом его руки. Его первая жертва — странный эльф — пытался встать, путаясь в полах юбки, но поднимать шум не спешил — на это Риэр и рассчитывал изначально. Он навис над своей жертвой, хотя они оказались почти одного роста, и грозно шикнул.

— Ни звука, — выдохнул принц, — иди за мной, иначе придется тебя волочить.

Незнакомый эльф, впрочем, похоже, ничуть не испугался. Несмотря на смотанные веревкой ноги и неудобные юбки, он рванулся вверх, макушкой целясь в подбородок Риэра. Если бы не ведьмачьи рефлексы, удар мог бы выбить его из равновесия, а тогда — не избежать долгого падения по ступеням, и жертвы смогли бы улизнуть. Но принц был быстрей. Он увернулся от удара и нанес собственный — прямо в загривок эльфа, там, где шея переходила в плечо. Незнакомец упал и замер. Риэр тяжело вздохнул.

— А ведь я предлагал по-хорошему, — сообщил он поверженным врагам.

Тащить их обоих на своем горбу вниз оказалось развлечением не из приятных. Эльф — очень высокий, совсем не такой субтильный, как Зяблик, едва поместился у Риэра на плече. Второго — невысокого бородатого мужчину, от переносицы под глаза которого уже начинал расползаться багряный кровоподтек — пришлось взять под мышку, как мешок с сеном. Господин Хиггс оказался значительно легче своей «супруги», но удобства этот факт не добавлял. Риэр спускался по лестнице осторожно, но быстро, чтобы никто из его пленников не успел прийти в себя.

Нижний уровень, о котором говорила Лея, не был темницей или пыточной в полном смысле этого слова. Преступников держали в Имперской тюрьме на окраине столицы, а сюда еще во времена Ваттье де Ридо доставляли тех, из кого нужно было выбить полезные сведения или провести тайный настойчивый разговор. В бывший кабинет главы разведки, который теперь занимал его преемник, Риэр попал, не встретив никого из стражи — может быть, Лея об этом успела позаботиться.

Императрица и Зяблик уже ждали его в узком душном помещении совсем без окон. Поговаривали, что Ваттье де Ридо умер именно здесь, не успев встать из-за собственного стола, и с тех пор обстановка тут совсем не изменилась. Зяблик сейчас восседал на затертой чужими локтями столешнице, покачивая ногой. Лея расхаживала из угла в угол, но, когда Риэр толкнул дверь и вошел, собралась и выпрямилась.

— Ты их не убил? — спросила она, оценив плачевное зрелище, которое из себя представляли пойманные незнакомцы.

Риэр свалил их обоих на пол у стены и подмигнул племяннице.

— Что вы, Ваше Величество, — ответил он, — слово клиента — закон. Доставил в целости и сохранности.

— Замечательно, — серьезно кивнула Лея, — свяжи эльфу руки и растолкай их.

Риэр повиновался — Зяблик кинул ему припасенный моток прочной тонкой веревки, и юный ведьмак смотал ею запястья мужеженщины так, что даже фокусник из цирка не смог бы вывернуться из этих пут. А вот задание привести незнакомцев в чувства оказалось посложнее. Риэр бил их четко, как учили, с расчетом, что пленные останутся обездвиженными несколько часов. Он потеребил бородатого за плечи, потом подергал длинную косу эльфа — те не пошевелились.

— Отойди, — устало вздохнув, приказала Лея. В дальнем углу кабинета располагалась небольшая деревянная бочка, полная холодной воды, которая струилась сюда через желоб на стене снаружи. Ее использовали, должно быть, чтобы разговорить заключенных, макая их в нее головой. Императрица зачерпнула ледяную воду ладонями, аккуратно донесла ее до пленных и выплеснула в лицо эльфу. Тот пошевелился, невнятно застонал, но Риэр и Зяблик уже пришли правительнице на помощь — в ладони принца воды поместилось гораздо больше. Юлиан же просто набрал влагу в рот, склонился над бородатым и оросил его лицо.

Пленные зашевелились и застонали активней. Бородатый открыл глаза первым. Увидев над собой грозную фигуру принца, он вздрогнул, постарался отползти в сторону, но Риэр покачал головой.

— Не дергайся, — с угрозой проговорил он, — дольше проживешь.

Лея успела отступить в тень, видимо, дляпущего эффекта. Господин Хиггс же, глядя на Риэра совершенно затравленными глазами, выдал, задыхаясь:

— Как вы меня узнали? — потом, сдвинув брови, почти приказал: — отпустите мою жену. Вам нужен я.

Риэр усмехнулся.

— Да так-то вы оба мне не сдались, — с угрозой сообщил он, — так что отвечайте честно — а то в следующий раз ударю по-настоящему.

Зяблик, явно получавший массу удовольствия от волнительной сцены, приблизился и встал рядом с Риэром, с любопытством разглядывая пленных. Связанный эльф наконец смог разлепить веки, скользнул глазами по лицам своих тюремщиков, и вдруг удивленно тихо ахнул.

— Юлиан? — спросил он хрипло и ломко.

Зяблик попятился, вцепился в локоть Риэра, который весь напрягся, готовый его защищать.

— Откуда ты меня знаешь? — ставя крест на их конспирации, спросил музыкант, и эльф неопределенно качнул головой.

— Шрам на твоей щеке, — пояснил он — Зяблик накрыл ладонью розовый след в форме мотылька под левым глазом, который он всегда называл следом магического ожога и страшно им гордился.

— Кто ты такой? — голос музыканта сорвался и захрипел, почти как у пленного.

Лея выступила из темноты и подошла ближе, встала перед Риэром и гордо вскинула голову.

— Довольно, — возвестила она, — отвечайте, кто вы такие, иначе придется разговорить вас по-другому. Что вам нужно от регента?

Риэр все же надеялся, что до пыток, которыми Императрица пригрозила незнакомцам, не дойдет — сам он не больно-то хотел принимать в этом участия. Но тон Леи говорил, что она была настроена совершенно серьезно.

Пленные переглянулись.

— Я — Гуус Хиггс, — попытался убедить ее бородатый, — партнер Рии вар Эмрейс, продаю табак. А это — моя жена Иоанна.

— Риэр, — ровным прохладным тоном произнесла Лея, — сломай эльфу палец.

— Погоди, погоди! — встрял Зяблик, — я, кажется, понял. — он шагнул к эльфу, даже наклонился над ним и пристально вгляделся в его лицо, — я знаю тебя. Ты ведь сын дядюшки Иорвета и дядюшки Вернона? Ты оставил мне этот шрам. Иан!

Имя отразилось от узких стен кабинета, и Риэр перехватил быстрый взгляд Леи.

— Иан аэп Иорвет давно мертв, — твердо возразила Императрица, — его тело покоится в усыпальнице моих предков — рядом с телом моего отца.

— Лея, — внезапно подал слабый голос бородатый, его лицо выражало полное смирение, — я — твой отец.

Риэру показалось, что Лея пошатнулась, как ствол корабельной сосны под порывом ветра. Она попятилась, почти натолкнувшись спиной на принца, но потом шагнула вперед, оттолкнула в сторону Зяблика и пристально посмотрела в лицо бородатому.

— Лжешь, паскуда, — прошипела она, — мой отец, Император Фергус вар Эмрейс, погиб еще до моего рождения, защищая мою мать. А ты — самозванец. И я покараю тебя за дерзость. Говори правду, и смерть твоя будет быстрой.

Брови бородатого болезненно надломились, он попытался что-то возразить, но дверь кабинета открылась с пронзительным скрипом. Риэр обернулся — на пороге стояла матушка, а за ее спиной маячил ябеда-Мэнно. Видимо, секреты кого угодно, кроме близнеца, не представляли для него такой уж большой ценности.

— Лея, — тихо произнесла Рия, подходя ближе, — милая моя, это правда. Я не хотела, чтобы ты узнала об этом вот так, но, если ты развяжешь Фергуса, мы постараемся все тебе объяснить.

Лея вздрогнула — никогда, с тех пор, как племянница освоила хитрое искусство пользоваться ночным горшком, Риэр не видел ее такой растерянной. Она перевела взгляд с бабушки на пленного, неуверенно протянула руку к его лицу и коснулась бородатой щеки, точно хотела проверить, что сидевший перед ней на полу незнакомец не был призраком.

— Отец? — тихо спросила она.

Никто в кабинете не успел понять, что произошло. Узкое помещение вдруг озарила яркая багровая вспышка, Лея вскрикнула, отдернув руку, точно обожглась, а на коже замершего Фергуса расползся неровный алый ожог. Все тело бородатого выгнуло дугой, он застонал, забился, а потом вдруг замер, и в комнате повисла пугающая тишина.

Рия очнулась первой. Она бросилась к старшему сыну, рухнула перед ним на колени и принялась разматывать веревку боласа.

— Да помоги мне, Риэр! — крикнула она принцу. Тот, все еще ничего не понимая, послушался. Когда руки Фергуса оказались свободны, он, обмякнув, качнулся в объятия матери.

— Что произошло? — голос эльфа теперь звенел, еще больше фальшивя, — Гусик? Гусик, что с тобой?

Риэр видел, как вновь обретенный брат медленно моргнул, потряс головой, встретился рассеянным взглядом с матерью.

— Я не знаю, — ответил он слабо.

Лея, дрожа, прижимая руку, которой коснулась лица отца, к груди, прильнула к Риэру, и тот, защищая, обнял ее.

— Нужен лекарь, — Рия пошарила глазами по сыновьям и остановилась на Мэнно, — беги, приведи Эмиеля, он, должно быть, уже вернулся. Только тихо — никому ни слова.

Младший, не прерывая собственного шокированного молчания, кивнул и скрылся за дверью, а Рия ласково погладила Фергуса по растрепанным темным волосам.

— Все будет хорошо, мой мальчик, — прошептала она, — все будет в порядке.

 

========== Секреты прикладной магии ==========

 

С Иорветом творилось что-то неладное. Вернон заметил это, едва проснулся утром. Обычно из них двоих именно эльф был тем, кого приходилось выманивать из постели. Он не был ни лентяем, ни лежебокой, но, должно быть, за последние годы, когда ему не приходилось вставать ни свет, ни заря, чтобы успеть на раннюю лекцию, так и не успел пресытиться этой свободой. Тот, кто всю жизнь провел в бегах, наслаждался отсутствием спешки, как иные — едва освоенным любимым делом, и Вернон обычно не мешал его долгим ленивым подъемам, иногда даже присоединялся к ним — особенно после того, как Айра достаточно подрос, чтобы быть предоставленным самому себе.

Но этим утром, открыв глаза, Вернон обнаружил соседнюю сторону постели смятой и пустой. В сущности, в этом тоже не было ничего необычного — Иорвет не становился рабом привычки, и, раздобыв на очередном аукционе безделушку, за которой давно охотился, мог встать до рассвета, чтобы заняться ее реставрацией. А летом, когда светать начинало очень рано, эльф порой любил под покровом рассветных сумерек выйти из замка и бродить по берегу реки, встречая восход солнца. Айра, смеясь, называл это «эльфскими сантиментами», и Иорвет с достоинством заявлял что-нибудь вроде «Доживешь до моих лет — поймешь!»

Но на дворе стояла поздняя осень, а последний аукцион Иорвет посетил больше месяца назад — драгоценная добыча, отремонтированная и заново лакированная, тикала теперь в углу их спальни. Вернон, впрочем, не спешил тревожиться понапрасну — утро было еще слишком ранним для излишних волнений, а Иорвет вполне мог возжелать прогуляться по свежему снегу, которого за ночь навалило еще больше, чем накануне. Роше поднялся с кровати, зевая двинулся за ширму в дальнем конце спальни, намереваясь приступить к ежедневному обязательному ритуалу — обычно эльф помогал ему бриться, но руки у человека еще не отсохли, и время от времени он справлялся с этим и самостоятельно.

Зеркало — его давний спутник, верно служивший Вернону уже больше тридцати лет — показалось ему сегодня тусклым и мутным, точно на магическое стекло изнутри набросили полупрозрачный темный полог, и, сев за стол перед ним, в первый момент Роше не узнал свою физиономию в отражении. Только протерев гладкую поверхность чистым полотенцем и поняв, что это не помогло, человек почувствовал настоящую тревогу. Из глубин темного зеркала на него смотрело его собственное лицо — но словно осунувшееся и постаревшее на все те годы, что он задолжал судьбе, благодаря темной неведомой магии. Это была неприятная иллюзия — Вернон не чувствовал себя старее, чем накануне, и руки его не были руками старика — за годы сытого баронства они и на руки солдата походить почти перестали. Но что-то было не так. Вернон решил, что однодневная щетина совсем не могла испортить его облик, и, опустив зеркало стеклом вниз на стол, встал и отправился на поиски супруга.

Замок, несмотря на ранний час, уже был полон жизни. Проносив титул барона полтора десятка лет, Роше так и не смог свыкнуться с тем, что все эти люди — ухаживавшие за лошадьми в конюшне, готовившие обеды на кухне, прибиравшие комнаты и следившие за сохранностью замка — не просто жили с ним под одной крышей, а работали на него. Он был командиром разных отрядов, делил со своими бойцами кров и стол, и они подчинялись ему беспрекословно. Но прежде Вернона и его солдат вела вперед единая цель, которой они все служили одинаково. В баронском замке же все служили ему лично, и удобство и благополучие его семьи было их целью. Роше иногда до сих пор ловил себя на желании попросить — не приказать! — горничной не утруждаться и не менять простыни на его постели, или виночерпию не подливать Иорвету вина за обедом, когда у того и так язык начинал заплетаться. Но таковы были законы его новой жизни, и Роше оставалось с ними только смириться.

В коридоре Вернону встретился вездесущий Робин — внук Ортензио, наслушавшийся от деда героических сказок о подвигах командира Роше, и теперь исполнявший обязанности управляющего так, словно это был его рыцарский долг, и никакой платы ему было за это не нужно — лишь благосклонность капитана. Парнишка поинтересовался, изволит ли барон позавтракать, и барон ответил, что непременно — как только соберется вся семья. Робин отрапортовал, что «милсдарь баронет» уже закинул в топку своего энтузиазма немного еды и отбыл в неизвестном направлении. Для Айры это было более, чем типично — Роше знал, что с приходом первого снега, сына они с Иорветом будут видеть только поздно вечером, когда он, мокрый и продрогший насквозь, соизволит вернуться с большой горки на опушке леса или с залитого в излучине реки катка. И Вернон, и Иорвет, внешне демонстрируя приличную для любого родителя строгость, никогда не отчитывали мальчишку за ранние побеги и поздние возвращения. Айра, готовившийся войти в возраст меньше, чем через месяц, никак не желал прощаться с беззаботным детством — но ни жизнь, ни родители от него этого и не требовали.

Кивнув на известия о сыне, Роше поинтересовался, не встречался ли Робину Иорвет. Тот, чуть нахмурившись, покачал головой.

— Я думал, его светлость изволит валяться в постели, как обычно, — ответил парнишка.

Роше кивком отпустил Робина, чувствуя, как тревога в сердце все ширилась. Для нее все еще не находилось никаких реальных причин — у Иорвета водились твердые привычки, даже ритуалы, которым он неустанно следовал. Но рабом уклада он вовсе не был, и мог сейчас преспокойно гулять где-то за стенами замка или сидеть в своей мастерской, никому об этом не сообщив.

В мастерскую Вернон и направился. Это было просторное светлое помещение, пропахшее лаком и свежим деревом, располагавшееся под самой крышей замка. Иорвет хранил свои инструменты в идеальном порядке, и в святая святых без приглашения не допускался даже Роше, а тем более — Айра, вносивший хаос всюду, где появлялся. Остановившись у узкой резной двери, Вернон деликатно постучал — эльф терпеть не мог, когда его отвлекали от работы. Ответа не последовало, и человек подумал, что не стоило из-за собственных глупых страхов врываться в личное пространство супруга — но рука сама, казалось, потянула за медную ручку. Створка не поддалась — чего и следовало ожидать. Иорвет оберегал свое святилище от вездесущих мальчишек, друзей Айры, которым в остальном разрешалось слоняться по всему замку под его предводительством, и от слишком исполнительных слуг. Но изнутри эльф никогда не запирался — после одного очень неприятного случая, произошедшего пару лет назад. Тогда, увлекшись работой над очередной табуреткой, Иорвет так надышался едкими парами мебельного лака, что потерял сознание, и, чтобы вызволить его, пришлось высадить дверь. Эльф умел учиться на своих ошибках, и больше такой оплошности не совершал.

Подергав дверь еще раз, чтобы убедиться, что она и впрямь заперта, Вернон спустился в главный зал. Стоило, наверно, просто немного подождать — судя по тонким рисункам инея на окнах, за стенами замка стоял по-настоящему зимний мороз, и он едва ли мог вдохновить эльфа на долгую прогулку. Но сердце Роше, не слушая аргументов рассудка, мешало ему усидеть на одном месте. Послонявшись немного по залу, Вернон решил подняться на замковую стену — с нее открывался неплохой вид на окрестности, и в ясном свете бледного утра можно было попытаться разглядеть одинокую фигуру на берегу.

В голову Роше, впрочем, уже начинали стучаться совершенно параноидальные мысли — что если Иорвет, выйдя на прогулку, поскользнулся на крутой тропе, упал и сломал ногу? Или ненадежный речной лед под ним проломился, и эльф, не сумев выбраться на берег, пошел ко дну? А, может быть, из леса, подгоняемая холодом, вышла стая волков, а оружия в руки Иорвет не брал с самого окончания Зимней войны? В таком случае, немедленно стоило бежать спасать не только его, но и беззаботного Айру, которого непременно потянет в лес!

Подгоняемый уже совершенно неиллюзорной тревогой, Вернон сбежал вниз, к выходу во внутренний двор. Снегопад прекратился до рассвета, и свежий наст был почти не тронут следами слуг. За годы спокойной жизни Роше не успел растерять навыков следопыта, и отпечатки легких эльфских сапог распознал сразу. Судя по всему, Иорвет вышел из замка еще затемно, и, стараясь не затоптать едва различимую цепочку, человек проследовал сперва через двор, к одному из выходов, которым пользовались мальчишки-конюшие, чтобы выводить лошадей в поля на выгул. Если хотел, Иорвет до сих пор умел оставаться совершенно невидимым для чужих глаз, и не было ничего удивительного в том, что слуги его ухода не заметили. Вернон открыл створки ворот — следы продолжались за ними, и действительно вели в сторону реки. На этот раз человек, больше не боясь затоптать отпечатки, побежал по тропе вниз. Его буквально подталкивали в спину уже не тревога — настоящий ужас и смутное понимание, что он опоздал.

Оскальзываясь, хватаясь за голые ветки торчащих из снега кустов, Роше скатился к кромке замерзшей реки — лед еще не успел сковать ее целиком, и по центру тянулась узкая темная полынья. Вернон остановился, пригляделся внимательней и облегченно выдохнул — следы вели в сторону, значит, Иорвет не решился проверить эти оковы на прочность. Человек двинулся вдоль берега — Иорвет всегда ходил по снегу, совершенно не проваливаясь, это было удивительное эльфское умение, никак не зависевшее от веса их тел, а Роше через некоторое время пришлось пробираться сквозь целину, утопая в ней по колено — холодные комья набились в сапоги, но он не обращал на это внимания.

Иорвета он заметил за несколько шагов, когда река вильнула, и человек завернул за небольшой уступ, возвышавшийся над устьем. Эльф сидел, накрывшись плащом, у самого края ледяной кромки на ссохшейся коряге, с которой летом мальчишки любили рыбачить. Вернон сразу увидел, что супруг был почти раздет — похоже, сбежал из замка впопыхах, не позаботившись о верхней одежде, лишь замотавшись в шерстяной плащ.

— Иорвет! — позвал Роше, немного задыхаясь — форсировать снежный наст было задачкой не из простых, особенно для того, кто давно променял военные походы на баронские перины. До эльфа оставалось еще несколько локтей, но Вернону это расстояние показалось почти непреодолимым.

Супруг встрепенулся и поднял голову. Пошарил взглядом по берегу, остановился на Верноне, но с места не сдвинулся. Роше, собрав волю в кулак, устремился вперед, взламывая хрусткий наст.

— Иорвет, мать твою, какого хрена ты тут забыл! — ругаться, дышать и идти вперед одновременно было сложно, но теперь вместо тревоги Вернона подгоняла злость. В далекие времена, когда Иорвет еще не смирился с новой жизнью рядом со своим человеком, он часто выкидывал такие вот номера — стремился уйти и спрятаться, ничего не объяснив. Но Роше надеялся, что тридцать пять лет не прошли для эльфа даром, и подобных глупостей от него ждать было больше нечего. И вот, пожалуйста, все по новой.

Преодолевая последнюю пару шагов до коряги, Вернон уже в красках представлял, как Иорвет к вечеру сляжет с простудой — и хорошо еще, если не придется посылать за лекарем — свое драгоценное здоровье эльф доверял только Шани, а та жила в Третогоре, на портальную связь с которым приходилось получать особое разрешение.

Роше рухнул на ствол, тяжело дыша, вытянул намокшие ноги, но Иорвет так и не пошевелился. Он сидел, обхватил руками плечи, съежившись и поджав под себя стопы, но не дрожал и, похоже было, совсем не испытывал холода.

Проглотив сотню крепких выражений, Роше спросил, пытаясь заглянуть супругу в лицо.

— Что случилось? Я уж думал, тебя медведь унес.

— Лучше бы унес, — ответил Иорвет бесцветным тоном, и у Вернона внутри все похолодело.

— Иорвет, драть тебя через колено, не заставляй меня вытягивать все из тебя клещами, — попросил он ровным тоном, от которого прежде пойманные преступники на допросах немедленно начинали во всем сознаваться, — что произошло? Почему тебя понесло сюда в эдакую холодрыгу?

— Он вернулся, — обронил Иорвет. Рука его метнулась к груди, но тут же упала обратно. Роше сглотнул внезапную горечь во рту. Они оба знали, о ком шла речь. Все то время, что прошло с чудесного исцеления Иана, Вернон боялся услышать нечто подобное. Тень неведомого проклятья — подробности которого Иорвет держал при себе, хоть ты его пытай, — висела над ними, омрачая каждый спокойный счастливый день, добавляя капельку яда в каждую сладостную минуту вместе. И теперь, услышав, что кредитор наконец объявился, Вернон странным образом испытал облегчение. Бояться неизвестности было куда тяжелее, чем платить по счетам.

— И что он хотел? — спросил человек со вздохом, — говори, как есть. Если ему нужен наш сын — пусть отправляется нахуй. Я сам найду этого демона и прикончу.

Иорвет тихо усмехнулся.

— Это — самое страшное, что ты можешь вообразить? — спросил он тихо. Потом, помолчав, добавил, — Нет, Айра ему не нужен. Господин Зеркало не торгует детьми, это он сообщил мне еще в самую первую встречу.

Вернон медленно кивнул. Отдышавшись после забега по снегу, он начинал замерзать.

Иорвет вдруг поднялся на ноги, не глядя на человека.

— Идем домой, — заявил он, и Роше вдруг словно накрыло багряной пеленой. Он вскочил, перехватил руку эльфа и дернул его на себя.

— Говори! — выплюнул он, — я устал от твоих сраных недомолвок! Я тебе что — приблуда какой-то, от которого можно отделаться таинственным вздохом? Иорвет! Если ты мне немедленно все не расскажешь, я тебя в реку выкину, и выплывай, как хочешь!

Иорвет наградил его долгим тяжелым взглядом. Тирада человека, казалось, ничуть его не испугала.

— Я замерз, — почти прошептал он, — идем — я все расскажу дома. Обещаю.

Роше выдохнул и кивнул — заледенелый берег реки и впрямь не подходил для долгих серьезных разговоров, и он не знал точно, сколько эльф успел тут просидеть до его появления.

Обратный путь по проторенной тропе выдался проще — Иорвет всю дорогу молчал и держал Вернона в слепой зоне — специально, должно быть, чтобы не смотреть ему в лицо. Только войдя в ворота замка, эльф начал дрожать и стучать зубами от холода.

Решив отложить серьезную беседу на некоторое время, Роше распорядился подать завтрак в маленькую гостиную — это было самое уютное и теплое помещение в доме. Достаточно маленькая комната легко прогревалась теплом от камина, а узкое окно, похожее на бойницу, не давало холоду просочиться снаружи. Здесь почти всегда царила полутьма, но сейчас это было даже кстати. Вернон подтащил одно из глубоких синих кресел к самому огню, и Иорвет, сбросив тяжелый плащ, уселся в него. Некоторое время, не в силах согреться, он тянул ладони к камину, и Роше терпеливо ждал, хотя внутри у него все горело от нетерпения.

Робин негромко постучал в дверь, вошел, балансируя большим подносом, но убираться не спешил — неуверенно замер на пороге, с плохо скрываемым любопытством посмотрел на оттаивающих хозяев, а потом с поклоном сообщил:

— К вам посетители, ваша светлость.

— Лея? Или Виктор? — раздраженно переспросил Вернон — судя по почтительному тону парнишки, в замок явился кто-то из коронованных особ, и Роше был всегда рад и сыну, и внучке. Но сегодня им предстояло немного подождать — или прийти в другой, более урочный час.

— Ее Величество — тоже, — подтвердил Робин, — но с ними — еще гости. Госпожа вар Эмрейс, господин Регис… и двое тех, кого я не узнал.

Несмотря на терзавшее его волнение, Вернон удивленно посмотрел на юношу. На лице у того читалось замешательство — приход незваных гостей не мог удивить Робина сам по себе. Баронский замок всегда являлся своего рода точкой сбора для тех, кто искал убежища и спасения от жизненной суеты и неурядиц. Значит, дело было в чем-то другом.

— Побудь с Иорветом, — распорядился Роше, не дав эльфу возразить, — проследи, чтобы он выпил горячего и поел. А я — пойду и разберусь.

Эльф послал ему быстрый удивленный взгляд, и Вернон лишь кивнул в ответ — страшным известиям о Господине Зеркало приходилось подождать еще немного.

Следуя обычному порядку вещей, Робин проводил посетителей в Алый Кабинет, и Роше поспешил туда, жалея, что не успел хотя бы переобуться. Снег в сапогах растаял, и они теперь хлюпали холодной влагой. Судя по тому, что Изюминка явилась так скоро после прошлого визита и в компании бабушки, можно было решить, что Эмгыр скончался. Это было печально — Вернон все собирался навестить бывшего Императора, побеседовать с ним в последний раз, но бесконечно откладывал этот визит, находя все новые оправдания. Но зачем, в таком случае, ему решил нанести визит личный лекарь Эмгыра, с которым прежде Роше почти не общался? Да еще эти незнакомцы…

Распахивая дверь в кабинет, Вернон начал было что-то говорить о том, что гости должны были немного обождать, пока он присоединится к ним, позавтракать и передохнуть с дороги. Но слова застыли у него в горле, когда человек увидел тех самых спутников, которых Робин не смог узнать.

Их и впрямь узнать оказалось сложно — Фергус, потрепанный и бледный, с большим синяком, расползавшимся от переносицы под нижние веки, и неровным следом ожога на щеке, был больше похож на неряшливого бродягу, схлестнувшегося в пьяной драке с противником, себе не по силам. А Иан… На Иане красовалась богатая бархатная юбка, едва доходившая ему до щиколоток, шелковая блузка с чужого плеча — вернее, с чужих грудей. И, несмотря на удивление и радость, вдруг взметнувшиеся в нем, несмотря на тревоги нынешнего утра, взглянув на сына, Вернон вдруг рассмеялся.

— Вот это я понимаю — явление пророка Лебеды народу, — заявил он.

— Папа, — выдохнул Иан, рванулся вперед, и через мгновение они уже крепко обнимались, забыв об остальных. От сына пахло морем, потом и какими-то целебными притирками. Он вцепился в Вернона так сильно, словно боялся, что отец вот-вот исчезнет, и весь этот путь до баронского замка он проделал напрасно. Роше показалось, что сын даже болезненно вздрогнул, готовый вот-вот расплакаться. Если не считать странной одежды и сильно отросших волос, за прошедшие годы Иан почти не изменился — может быть, только еще чуточку вытянулся. Вернон отстранился, держа его за плечи.

— Я позову Иорвета, — улыбнулся он, — если бы мы знали…

— Некогда, — вдруг вмешалась твердым уверенным голосом Рия вар Эмрейс, выступив вперед, и Роше вдруг вспомнил, что в кабинете они с Ианом были не одни. Человек через плечо сына посмотрел на Изюминку — сложно было определить, понимала ли юная Императрица, в чьей компании прибыла в баронский замок — ее бледное серьезное лицо не выражало ровным счетом ничего. Вернон, выпустив Иана, шагнул к остальным, все еще неуверенный, стоило ли обращаться к Фергусу его настоящим именем. Рия, впрочем, развеяла его сомнения.

— Мы прибыли к вам, господин барон, потому что в Императорском дворце могли найтись глаза и уши, для которых весть о возвращении моего сына не предназначена, — заговорила она строго и деловито — Роше редко приходилось общаться с бывшей Императрицей, но он был наслышан о ее манере вести переговоры с партнерами — и с конкурентами тоже. Сейчас она, похоже, выбрала второй вариант, и смотрела на хозяина сурово и прямо, — и Лея сказала, что здесь нас никто не потревожит. Наш визит должен остаться тайным.

Вернон пожал плечами.

— Робин, мой управляющий, видел вас, — констатировал он очевидное, — но он доказал свою надежность и деликатность. А больше без моего приказа никто сюда не сунется.

— Папа построил слуг так же, как раньше — солдат, — фыркнул Иан с нескрываемой гордостью, словно сам участвовал в процессе муштры.

— Надеюсь на это, — с явным сомнением кивнула Рия, потом повернулась к Регису, — теперь вы можете осмотреть Фергуса.

Роше с любопытством окинул лицо Гусика взглядом — синяк и ожог выглядели паршиво, но едва ли ради них нужно было устраивать всю эту конспирацию и тащить блудного Императора в Темерию.

— Кто тебя так разукрасил? — тем не менее, поинтересовался Вернон, и Фергус улыбнулся — своей знакомой немного рассеянной улыбкой.

— Я мог бы сказать, что упал с лестницы, — ответил он, — но вы бы разве мне поверили?

— Довольно болтовни, — прервала сына Рия, кивнула Регису, и тот, отвесив хозяину дома любезный поклон, усадил Гусика в одно из алых кресел и принялся аккуратно ощупывать багровеющий ожог. Госпожа вар Эмрейс, больше не глядя на Вернона, подошла к ним ближе и замерла, ожидая вердикта. Иан, явно ощущая себя не в своей тарелке, нащупал ладонь Роше — и совсем как в детстве, ища у него защиты перед лицом неведомой опасности, сжал ее и тихо выдохнул.

Изюминка, о которой, похоже, все забыли, неловко потопталась на месте, не зная, куда деть руки. Вернон решил прийти ей на помощь. Не выпуская руки Иана, он ободряюще улыбнулся внучке.

— Ну что, милая, значит, теперь ты все знаешь? — спросил человек осторожно.

— Не все, — сухо откликнулась Лея, — но вопросы я буду задавать позже, когда мы узнаем, что произошло с… отцом, — слово далось ей нелегко, девочка бросила стремительный взгляд на Фергуса и тут же отвернулась, закусив губу. Этот простой жест, один из тех, которые юная Императрица позволяла себе, только в компании дедушки, но никогда — на публике, ясно говорил о том, что на душе у Леи бушевал настоящий скеллигский шторм. И как бы Роше ни был рад видеть давно потерянного сына, как бы ни был удивлен всему произошедшему, он нашел в себе силы, отпустив руку Иана, подойти к внучке и ласково коснуться ее плеча.

— Тебе ничего не объяснили, правда? — тихо спросил он, и обратившиеся на него карие глаза вдруг потемнели от злости. Роше едва сдержался, чтобы не отпрянуть — такое выражение прежде он видел только во взгляде Эмгыра, и надеялся никогда с ним не сталкиваться.

— Нет, — процедила девочка, — но я не идиотка, и умею делать выводы из того, что вижу. Мой отец прикинулся мертвым и сбежал, — она наградила Фергуса тяжелым взором, — чтобы жить на Скеллиге с… — девочка перевела глаза на Иана, — с твоим сыном, надо полагать? По законам Империи, они оба изменники, и должны…

— Лея, — неожиданно прикрикнула на девочку Рия, — уймись, пожалуйста. Ты не станешь казнить ни своего отца, ни его друга. — женщина выпрямилась, расправила плечи и повернулась к Императрице, — если хочешь знать, это я организовала их побег, я отправляла им деньги, и, кроме меня, никто не знал, где они — ни барон, ни его супруг, ни твой дедушка. Так что если хочешь кого-то обвинить в измене — обвиняй меня. Но, прошу, отложи судилище до той поры, пока мы не узнаем, что произошло с Фергусом.

Девочка притихла и, не выдержав взгляда бывшей Императрицы, отвернулась и поджала губы. Продолжать разговор в таких обстоятельствах становилось тяжело.

— Я все же приведу Иорвета, — откашлявшись, предложил Роше, чтобы немного разбавить повисшее напряжение, — если он узнает, что Иан вернулся, а я ему ничего не сказал, нам всем придется предстать перед его судилищем. Вы не против, госпожа? — обратился он к Рии, и та, немного подумав, кивнула.

Супруга Роше встретил в коридоре у самой двери Алого Кабинета. Тот, немного согревшись, спешил узнать, куда запропастился Вернон, и что в их доме понадобилось незваным гостям. Человек перехватил его, развернул к себе, сжал обе руки в своих ладонях и пристально взглянул ему в лицо.

— Что? — нахмурился Иорвет, скользя по нему встревоженным взглядом, — Старый Еж скончался? Мне уйти?

Вернон отрицательно мотнул головой.

— Иан, — шепнул он едва слышно.

Брови Иорвета метнулись вверх. Он почти оттолкнул супруга с пути, ринувшись к двери Алого Кабинета, и Вернон поспешил за ним. Не глядя больше ни на кого в комнате, Иорвет едва не сшиб сына с ног, заключив его в объятия. Иан, немного оглушенный такой встречей, несмело улыбнулся и прильнул к отцу, прикрыв глаза.

— О, мой дорогой мальчик, — горячо шептал Иорвет, — ты дома, ты вернулся! Я боялся, что больше никогда тебя не увижу.

Эльфа, похоже, не смущал ни странный вид сына, ни странная компания, ни тяжелый взгляд рассерженной Леи. Он прижимал Иана к себе так крепко, как в последний раз, пожалуй, делал, когда тот излечился от страшного проклятья в Вызиме много лет назад. Но, отпустив сына, Иорвет все же окинул его критическим взором.

— Ты в платье? — спросил он ровно, и Иан смущенно опустил ресницы.

— Эту одежду одолжила мне госпожа вар Эмрейс, — пояснил он тихо, но до того, как отец потребовал у женщины объяснений, добавил, — мое собственное платье было слишком грязным для покоев регента Эмгыра. Мы с Гусиком приходили к нему проститься…

— Так, ладно, позже поговорим, — продолжая хмуриться, заявил Иорвет, — а пока объясните мне, что тут творится. — он быстро взглянул на Гусика, — Фергус? Тебя что — в кабаке помяли?

Вернон невольно хмыкнул — озвучивать то, о чем сам он только думал, было одной из удивительных способностей Иорвета, выработанных годами совместной жизни. За Гусика, впрочем, ответил Регис, наконец убравший от его лица один из своих лекарских инструментов.

— Синяк заживет, как ему и полагается, — произнес он, обращаясь к Рии, — а вот ожог… Боюсь, это след воздействия какой-то магической силы, природа которой мне незнакома. Чародей справился бы с диагностикой лучше, я ведь — простой алхимик.

Рия заметно помрачнела и обхватила руками свои плечи.

— Мы не можем разглашать факт возвращения моего сына, — заявила она, — в нынешней неспокойной политической ситуации, те чародейки, что знали о побеге Фергуса, могли бы использовать эту информацию в своих интересах — я не могу этого допустить.

— Верно, — подала голос Лея — как Вернону показалось, немного мстительно, — ни одной из них мы не доверяем достаточно, чтобы…

— Есть одна чародейка, — вдруг снова вмешался Регис, послав Рии многозначительный взгляд, — она юна, и ничего не знала о вашем плане. Но, боюсь, у нас нет других вариантов.

— Но я нормально себя чувствую, — подал голос Фергус, — голова болит, но это потому, что Риэр так ловко теперь управляется с кастетом…

— Помолчи, — прервала его мать, — с магией шутки плохи, — она пристально посмотрела на Вернона, — в вашем доме есть мегаскоп, господин барон?

Роше открыл было рот, чтобы ответить, но в очередной раз встрял Регис.

— Я мог бы сам за ней отправиться, — предложил он, — подготовить ее к встрече, чтобы избежать ненужных вопросов.

Рия, посомневавшись пару мгновений, величаво кивнула, и лекарь быстрым шагом подошел к окну кабинета, распахнул его и, взмыв на подоконник, шагнул наружу, обернувшись синеватым дымом.

— Это, блядь, что такое было? — снова озвучил Иорвет мысли Вернона. Рия и Лея наградили его совершенно одинаковыми снисходительными взглядами.

Не удостоив хозяев ответа, госпожа вар Эмрейс обвела комнату взглядом.

— Ваш замок экранирован? — деловито спросила она.

Вернон покачал головой.

— Не было необходимости, — ответил он, — но стационарный портал, через который вы пришли, работает наиболее надежно…

— Она справится, — отмахнулась Рия, потом вдруг любезно улыбнулась, — а пока мы ждем, я не отказалась бы от чашечки чая.

Роше, вспомнив об обязанностях хозяина дома, отправился на поиски Робина. Тот, следуя строгому правилу, держался от Алого Кабинета подальше и оберегал покой барона и его гостей от других слуг, как верный партизан, охранявший тайную ставку своего отряда. Вернон велел ему позаботиться о завтраке и перехватил полный любопытства мальчишеский взгляд.

— Что-то случилось? — отважился парнишка на вопрос, и Роше вынужден был, скрестив за спиной два пальца, отрицательно покачать головой.

Когда он вернулся в кабинет, Рия и Лея сидели, устроившись на низкой плюшевой софе у окна, а Иорвет и Иан, примостившись на полу у ног Фергуса, о чем-то шептались втроем. Юная Императрица не смотрела ни на отца, ни на бабушку, сверлила взглядом алую драпировку на стене и молчала, сцепив руки на коленях. Сердце Роше рвалось к сыну — пусть на глазах у всех, но ему невыносимо хотелось снова прикоснуться к Иану, убедиться, что он не был ни видением, ни призраком, и все это долгое странное утро не приснилось человеку за миг до пробуждения. Но вместо этого Вернон подошел к Рии и Лее, наплевав на приличия, присел на корточки рядом с софой и коснулся острой коленки внучки.

— Изюминка, — проговорил он почти шепотом, — я знаю, что сейчас ты очень зла и на свою бабушку, и на отца, и на весь свет, наверно. Но я уверяю тебя — они не могли поступить иначе. Фергусу нужно было скрыться, чтобы сохранить жизнь и тебе, и твоей матери. Когда все разрешится, я обещаю, что постараюсь все тебе объяснить. Ведь, в конце концов, — он покосился на Рию и встретился с ее тяжелым взором, но не осекся, — в конце концов, это я придумал тот план. Мы все замешаны в этом, если на то пошло.

— У тебя должно найтись очень хорошее объяснение, — очень тихо, но почти без угрозы ответила Лея.

Робин, пряча глаза и стараясь не смотреть ни на кого из присутствующих, точно кабинет был совершенно пуст, юркнул в дверь с новым подносом, расставил на низком столике принесенные припасы и так же тихо, как вошел, испарился. Вернон собирался было предложить гостям угощаться, но в дальнем углу кабинета вдруг, зашипев, открылся портал, и в комнату шагнула чародейка.

О Лите вар Эмрейс Роше много слышал от Виктора. Юная магичка, находившаяся в обучении у Филиппы Эйльхарт, по словам сына, делала большие успехи не только в магии, но и в политических играх, и из двух советниц король предпочитал прислушиваться именно к младшей. Ловкая и умевшая использовать свое очарование, Лита не уступала своей наставнице по части ума, но была гораздо гибче и временами — беспринципней нее. Виктор, просидевший на троне Редании без малого пятнадцать лет, называл это «новой этикой» и с легкостью отказывался от закостенелых понятий, которые исповедовали все его предшественники. А это, в свою очередь, помогало ему балансировать на тонкой грани необходимой жестокости и врожденной порядочности — и такая тактика давала свои плоды. Вернон вынужден был признать, что политик из сына получился получше и поэффективней всех королей, с которыми ему приходилось знаться.

Взмахнув черными кудрями, не обратив внимания ни на мать, ни на хозяев, Лита сразу бросилась к Фергусу.

— Ах ты гребанный обманщик! — воскликнула юная чародейка, занося руку для крепкой пощечины, но, видимо, плачевный вид лица брата удержал ее. Лита фыркнула, но не отстранилась, — Я плакала по тебе, паскуда! Столько слез пролила, что могла бы тебя в них утопить сейчас! На могилу твою ходила, как последняя дура, с камнем твоим сраным разговаривала! Даже фигурку твою дурацкую тебе принесла, чтобы не скучно было лежать! А ты, ничтожество, оказывается, жив-живехонек, в матросы что ли ушел?

— Лита, — воззвала к дочери Рия, поднимаясь с софы, — пожалуйста, тише. Сюда сейчас все слуги сбегутся.

Пылая гневом, чародейка обернулась к матери.

— Ты знала! — обратила она на женщину указующий перст, — ты все знала и не сказала мне! Столько лет вы все меня обманывали, а теперь ждете, что я стану вам помогать? Да иди ты в жопу, Фергус, — она снова обернулась к оглушенному брату, — я ради тебя и пальцем не пошевелю. Регис просил прийти — и я пришла, но только, чтобы убедиться, что ты правда живой, и высказать тебе свое мнение на этот счет. А теперь — пропади ты пропадом. Я ухожу.

Лита взмахнула руками, чтобы открыть для себя новый портал, но внезапно со своего места поднялась Лея.

— Я прошу тебя, — произнесла она очень тихо, и Лита невольно перевела на нее взгляд, — мой отец обманул и меня тоже. Я, как и ты, ничего не знала и ходила на его могилу вместе с тобой. Но произошло нечто странное. На него было оказано магическое воздействие, и, кажется, его источником была я. Если ты не поможешь ему, боюсь, опасность может угрожать и мне тоже.

Вернон и Рия переглянулись — отчего-то до сих пор о том, как именно Фергус получил свой ожог, никто в комнате не вспомнил, и теперь госпожа вар Эмрейс стыдливо потупила глаза — волнуясь за сына, она, похоже, совсем забыла о внучке.

Лита вздохнула, передернула плечами и наконец покладисто кивнула.

— Ладно, — согласилась она, и голос чародейки звучал теперь гораздо тише, — но только ради тебя, Лея. Со всеми остальными я больше не желаю разговаривать.

Юная чародейка поддернула длинные рукава своего простого платья цвета спекшейся крови, снова подошла к Фергусу и смерила его изучающим взглядом.

— Расскажи мне подробно, как это случилось, — пока не касаясь брата, обратилась она к Лее.

— Мы с Риэром поймали их, когда они выходили из дедушкиной спальни, — принялась рассказывать юная Императрица, — я допрашивала его, и получила признание. А потом…- она сделала задумчивую паузу, вспоминая, — потом коснулась его щеки, произнесла «Отец» — и все. Была вспышка, мне вдруг стало очень жарко, но на мне ожогов не осталось. А Фергус забился, застонал, а потом все кончилось. Он утверждает, что ничего особенного не ощущает, но Эмиель распознал магический след.

Лита кивнула.

— Держите его, — скомандовала она Иану и Иорвету, которые все еще не отходили от кресла Фергуса, — будет немного больно, — и юная чародейка мстительно улыбнулась.

Под пристальными взглядами всех присутствующих она отступила на полшага, подняла руки, выговорила короткое звучное заклинание, указала пальцем на ожог, и Фергус тяжело застонал, закатив глаза. Эльфы держали его крепко, но тело бывшего Императора сотрясли крупные резкие судороги. Лита смотрела на него, не моргнув глазом, продолжая что-то шептать себе под нос. Пытка, казалось, длилась бесконечно, и Роше пришлось даже перехватить ладонь Рии, готовой броситься сыну на помощь, но Лита наконец опустила руки, отпуская его, и повернулась к Лее. Фергус обессиленно обмяк в кресле, а Иан потянулся, чтобы заботливо обнять его, не смущаясь обращенных на них взглядов.

— Типичная картина посмертного проклятья, — немного скучающим тоном сообщила Лита, — кто-то наложил его с последним вздохом, природа магии мне незнакома, но я предполагаю, что это сигнатура огненного заклятья. Сложная и многоуровневая, мне не по силам. Особенно при том, что я не знаю, ни кто его наложил, ни формулы проклятья.

— Значит…- губы Леи, и без того едва заметные на ее бесцветном лице, еще больше побледнели, — значит, я тоже проклята?

Лита в два коротких шага подошла к ней, взяла девочку за руку и произнесла то же заклинание. Вернон ринулся было, чтобы удержать внучку, если бы та забилась так же, как Фергус, но Лея лишь едва заметно вздрогнула, как от легкой щекотки.

— Нет, — вынесла вердикт Лита, — защита, которая была наложена на тебя при наречении, распознала бы активное проклятье, и мы давно бы об этом знали. Похоже, ты была лишь проводником. Касание и слово-активатор — вот и вся твоя роль.

Иан, не перестававший сжимать Фергуса в объятиях, тихо застонал.

— Яссэ, — прошептал он, — проклятый ублюдок, должно быть, догадывался, что смерть Гусика — обман, и решил отомстить. Но как? Когда?

— Я же сказала, — скучающим тоном пояснила Лита, хотя глаза ее, как заметил Вернон, вдруг зажглись любопытством, — это было посмертное проклятье — самое мощное из возможных. Значит, он наложил его в момент смерти. Его ведь казнили?

— Почти ровно четырнадцать лет назад, — подтвердил Вернон хрипло, — осенью в год рождения Леи. Я был там. Но как это возможно? Его ведь заковали в двимерит — и он не выкрикивал с костра никаких заклятий, это запомнили бы все.

— Проклятья — штука сложная, — независимо, с видом строгого наставника пожала плечами Лита. Уходить она, похоже, больше не собиралась, — особенно посмертные. Если бы двимерит спасал от них, ими бы никто не пользовался. Я читала об одной чародейке — кажется, она прокляла какого-то короля в точно таких обстоятельствах.

— Сабрина Глевиссиг, — мрачновздохнул Вернон, — но то проклятье было снято.

— И что — долго прожил тот король после этого? — усмехнулась Лита, прямо посмотрев на Роше. Тот невольно скривился.

— Не слишком. — признал он.

По щекам Рии уже струились слезы. Она бросилась к сыну и сжала его руку.

— Значит, спасения от этого проклятья нет? — спросила она севшим голосом — Роше удивился даже, как, уже переживавшая одно страшное горе, эта женщина могла держаться так стойко перед лицом нового.

— Допустим, мы знаем, кто его наложил, и знаем — когда, — принялась рассуждать Лита, — но формула проклятья нам по-прежнему неведома. Если бы я ее узнала, может быть, сумела бы что-то сделать. А так… магия Огня мне недоступна, к счастью.

— Может быть, мне попробовать? — Вернон не узнал голос сына, когда тот заговорил. Иан поднялся на нетвердых ногах и сейчас, даже в своем нелепом наряде, выглядел решительно, точно собирался идти в бой, — я давно к ней не прибегал, но…

— Нет! — Фергус едва успел отдышаться от мстительного заклятья Литы, и пока не мог толком подняться, но подался к возлюбленному так резко, что едва не выпал из кресла, — Иан, ни за что!

— Помолчи, Фергус, — оборвал его Иан, но Лита лишь снова качнула головой.

— Без формулы это не имеет смысла, — напомнила она, — даже самый опытный ведьмак бы не справился.

— Папа! — Иан шагнул к Вернону, и тот чуть не попятился от его напора, — Вспоминай! Ты ведь был на той казни. Что делал этот выродок? Что говорил?

Роше задумался, сдвинув брови. День казни Яссэ он помнил достаточно хорошо — это было последнее сожжение чародея за четырнадцать лет, и из казни бывшего учителя Иана тогда сделали настоящее представление. Его провели по главной улице Города Золотых Башен под свист и крики толпы, возвели на костер у всех на глазах — чтобы каждый из собравшихся мог видеть — их добрый Император был отомщен. Следуя старой традиции, от которой в свое время отказался еще Император Эмгыр, не желая пачкать руки, факел к сдобренным маслом дровам подносила сама Анаис, тогда возглавлявшая Регентский Совет. И, сжираемый пламенем, которому до этого служил, Яссэ даже не кричал.

Все это Вернон пересказал Лите, и та, дослушав, хмыкнула.

— Может, у Фергуса были другие враги, пользовавшиеся этой магией? — спросила она, — если этот Яссэ молчал, он не мог активировать проклятье. Такие чары всегда вербальны.

— Он что-то сказал, — тихим, но четким голосом вмешалась Рия, — Ани говорила мне, что он обратился к ней за миг до того, как она опустила факел. Никто этого не услышал, а она — не придала значения.

— Значит, нам нужно пообщаться с дорогой матушкой, — заметила молчавшая до сих пор Лея, — полагаю, для нее факт, что ее супруг жив, тоже не станет неожиданностью?

В библиотеку, где располагался мегаскоп, Роше вел Литу по опустевшим коридорам — Робин надежно стоял на посту. Лея увязалась за ними, а Рия, Иан и Иорвет остались в Алом Кабинете с Фергусом. Вставив нужный кристалл в держатель, юная чародейка провела над ним ладонью, пустила к артефакту Лею и отступила назад. Через несколько минут между столбиками замаячило изображение Анаис. Лицо королевы выражало нескрываемое раздражение — ее, казалось, только что выдернули из постели, хотя утро уже плавно перетекало в день.

— Отец, я не в настроении, — начала было Ани, но, заметив, кто перед ней, удивленно замолчала, — Лея? Что случилось, милая?

— Отец вернулся, — не пожелав щадить чувства матери, ответила девочка, вскинув подбородок, точно готовая защищаться, — он проклят — и нам нужна твоя помощь.

— Что? — Ани растерянно моргнула, — ты шутишь?

— Никаких шуток, ваша милость, — Лита выступила из-за спины Императрицы и любезно улыбнулась Анаис, — я провела диагностику, и результат точный. Мы были бы вам очень признательны, если бы вы соизволили явиться сюда, в замок вашего батюшки, и помочь нам.

Королева вдруг скривилась — или помеха исказила ее лицо.

— Я не хотела бы пользоваться порталом, — заявила она с прохладцей, и про себя Роше удивился. Прежде Ани никогда не боялась и не избегала стационарных разрывов в пространстве, особенно того, что вел к нему в замок. И отказывалась от мгновенных путешествий королева, лишь когда была в положении.

— Мама! — почти выкрикнула, меж тем, Лея, — это очень важно!

Ани поджала губы и вздохнула.

— Ладно, — немного помолчав, ответила она, — дайте мне пару минут.

Королева вышла из портала в библиотеке, когда Вернон про себя еще не успел досчитать до ста. Выглядела названная дочь усталой и какой-то отекшей — накануне в Третогорском дворце король Виктор давал Большой Осенний бал, и Ани могла до сих пор бороться с его последствиями, хотя обычно на официальных мероприятиях предпочитала сохранять голову ясной.

Уехав из Нильфгаарда через год после рождения дочери, королева вернула себе старые привычки — по-прежнему избегала платьев и украшений, предпочитая точно подогнанные по фигуре рубахи, охотничьи куртки и бриджи. Сейчас же Ани была облачена в свободную блузу, вышитую у ворота по старой реданской моде, и длинную льняную юбку. Коротко стриженные волосы лежали в обычном беспорядке, но чуть заплывшее лицо было синевато-бледным, словно она всю ночь не сомкнула глаз.

Все чаще в последние годы Роше замечал на лицах своих детей следы приближающейся старости — пока едва уловимые, особенно, если не слишком стараться их разглядеть. Виктор менялся с истинным достоинством, принимая и новые морщины на лице, и нити седины в рыжих волосах, как отметины бесценного опыта. Ани, прежде плевавшая на свою внешность, лет пять назад начала пользоваться магическими притирками, которые готовила Кейра — они помогали ее коже оставаться свежей и почти нетронутой временем. Но Вернон, застрявший, благодаря стараниям Иорвета, в своих вечных тридцати пяти, с грустью подмечал каждую перемену, и иногда задумывался, не пора ли было передарить магическое зеркало кому-то из своих детей. Интересно, смогло ли оно действовать на нескольких людей сразу? Но раз за разом, Роше откладывал это решение, напоминая себе, что зеркало уже было обещано Фергусу.

Кивнув Вернону и Лите, Ани потянулась, чтобы обнять Лею — но та приняла ее объятие напряженно и нехотя.

— Идемте, — предложил Роше, и женщины последовали за ним обратно в Алый Кабинет.

Навстречу бывшей супруге Фергус поднялся уже вполне уверенно, и та, наконец улыбнувшись, не полезла к нему с объятиями, но, пожав протянутую руку, ехидно поинтересовалась:

— Это Лея тебя побила, Гусейшество?

— Косвенно, — фыркнул Фергус, и Ани коротко рассмеялась.

— Милая моя, — Рия подошла к королеве и, опустив ладони ей на плечи, легко коснулась губами ее щеки, — ты неважно выглядишь — ты здорова?

— Ничего, так бывает, — подала вдруг голос Лита, пряча ехидную усмешку, и Вернон заметил, как Ани быстро тревожно посмотрела на нее, — не будем терять времени на пустяки. — Очень быстро, но не избегая подробностей, чародейка изложила Анаис все, что им удалось узнать, и под конец спросила: — Ваша милость, пожалуйста, припомните, что именно сказал вам изменник Яссэ перед сожжением? Это может оказаться ключом к разгадке.

Анаис хмурилась все время, пока Лита говорила, и теперь, помолчав мгновение, пожала плечами.

— Он действительно что-то сказал мне на эльфском, — ответила она наконец, — но на каком-то странном наречии — я едва разобрала слова. И совсем их не запомнила.

— Глупая девчонка, — фыркнул Иорвет, закатив глаз, — все мои старания в твоем обучении пошли прахом!

Ани раздраженно передернула плечами.

— Это было четырнадцать лет назад, — заявила она, — я была на восьмом месяце беременности, и мне хотелось только в отхожее место, и чтобы этот ублюдок поскорее сдох! Там уж было не до непонятных эльфских ругательств. Я решила, что он обложил меня… — она метнула взгляд на Лею, — что он обозвал меня и пожелал скорейшей смерти.

— Может быть, так оно и было, — кивнула Лита, которой процесс расследования, похоже, доставлял настоящее удовольствие — и единственная из собравшихся, чародейка сохраняла приподнятое настроение. — Но этого мало, ваша милость. Может, хоть словечко припомните?

— Ни словечка, — ядовито ответила Ани, но потом с сожалением посмотрела на Фергуса, — прости, Гусик.

— Значит, — Рия комкала в руках край своего бархатного жакета, но глаза ее теперь были совершенно сухи, — надежды нет?

В комнате повисла тягостная тишина, но Лита, видимо, державшая до этого театральную паузу, тяжело вздохнула.

— Видимо, без меня вам правда не обойтись, — заявила она снисходительно, — я могу провести один ритуал — он позволит заглянуть в события того дня и услышать, что сказал этот Яссэ. Сознание ее милости этого не помнит, но отпечаток его слов должен был сохраниться где-то в глубине ее памяти.

— И ты снова хочешь, чтобы мы тебя упрашивали? — холодно поинтересовалась Рия. Лита улыбнулась матери.

— Не нужно, я давно хотела его попробовать, да все случая не представлялось, — ответила она, — но предупреждаю — это сложный ритуал на крови. В нем, кроме ее милости, должен участвовать ее кровный родственник. И за результат я не ручаюсь.

— Это опасно? — тихо переспросила Ани, и ладонь ее вдруг проскользнула по складкам свободной блузы.

— Может быть, — туманно ответила Лита, — но для вас — риск минимален. Скорее для того, кто вступит с вами в магическую связь.

Взгляды всех, кто был в комнате, обратились к Лее. Та стояла, высоко подняв подбородок и не глядя на отца. Роше почти слышал, какие сомнения сейчас крутились в голове у юной Императрицы, и поспешил вмешаться.

— Участие Изюминки не требуется, — сказал он, обращаясь к Лите, — отец Анаис приходился кузеном моему отцу — такого родства будет достаточно?

— В иных обстоятельствах, я бы сказала «нет», — качнула чародейка головой, — седьмая вода на киселе — не слишком надежный материал. Но сейчас, думаю, все получится, — она скользнула взглядом по Анаис, и та неизвестно отчего вдруг слегка покраснела.

— Что все это значит? — подал голос Иорвет, — если ритуал опасен, я не позволю Вернону в нем участвовать.

Роше, который успел сложить в голове и нежелание Ани переходить через портал, и ее свободную одежду, и одутловатый бледный вид, ободряюще улыбнулся супругу.

— А я и не спрашивал твоего разрешения, Иорвет, — заметил он, — если я могу помочь Фергусу, поучаствовав в ритуале, я это сделаю.

Проводить магическую процедуру решено было в супружеской спальне Вернона и Иорвета. Лита с самым авторитетным видом велела всем, не участвовавшим в ритуале, держаться подальше, и, оставшись с ней и Анаис наедине, Роше решился задать вопрос:

— Ани, Лита так прозрачно намекала на то, что у вас с Виктором будет еще один ребенок?

Женщина вздрогнула, точно ее застали врасплох, но потом, опустив глаза, со вздохом кивнула.

— Я не знаю, откуда она это узнала, — ответила она, — я держу это в тайне — и надеюсь, на твою деликатность, Лита.

— Ваша милость! — всплеснула чародейка руками, — мы же с вами обе — женщины, и такие вещи всегда заметны внимательному взгляду. Мужчины и Императрицы не видят дальше своего носа — прошу прощения, барон. Но можете не сомневаться — я сохраню вашу тайну ровно столько же, сколько сама природа, — и Лита метнула многозначительный взгляд на живот королевы, который теперь, когда та легла на спину поверх покрывала, обозначился вполне очевидно, — С малышом все будет в порядке, я не стала бы подвергать ребенка Его Величества опасности.

Роше, устроившись рядом с Ани на постели, сжал ее руку и ободряюще улыбнулся — и та лишь устало прикрыла глаза.

Вернон плохо разбирался в магии, даже когда ею занимался его старший сын, и теперь предпочитал не следить за манипуляциями, которые производила юная чародейка. Лита действовала уверенно и четко, сбросив всю свою напускную легкомысленность. Она аккуратно вскрыла вены у запястий Ани и Вернона, попросила их взяться за руки, переплетя пальцы, и принялась негромким поставленным, как у опытного лектора, голосом читать заклинания.

Роше не успел ничего понять — вот он лежал на своей кровати, сжимая скользкую от крови ладонь Ани, и в следующий миг, точно провалившись в случайный портал, оказался на площади посреди гудящей толпы. От небольшого открытого пространства, на котором высились сложенные конусом промасленные дрова, людей отгораживал надежный ряд рыцарей в черных доспехах и крылатых шлемах. Эмгыр, отдававший им приказ, опасался, что народ мог броситься на осужденного убийцу их любимого Императора и растерзать его до официальной казни. И судя по крикам, свисту и ропоту, оказался совершенно прав. Подняв глаза, Роше увидел самого бывшего правителя — тот сидел в высоком кресле рядом с пустующим троном на возвышавшемся над площадью балконе — подтянутый и собранный, мрачно задумчивый — такого Императора Вернон увидел впервые много лет назад, и больше его не существовало.

По расчищенному проходу двое стражников вели высокого рыжеволосого эльфа в ослепительно белых одеждах — запястья его надежно сковывали двимеритовые кандалы, шаг был неуверенным и неровным, словно узника долго пытали прежде, чем повести на костер. Но Яссэ улыбался — не напоказ, на рокочущую толпу он вовсе не смотрел — но будто каким-то собственным приятным мыслям. Так улыбается мастер, глядя на законченный шедевр — и теперь Вернон знал, что это было не так уж далеко от истины. Стражники подвели Яссэ к будущему костру, эльф не сопротивлялся, когда его привязывали к высокому столбу — и, закончив с этим, рыцари отступили в сторону, пропуская вперед Анаис.

Названная дочь — моложе на четырнадцать лет, облаченная в траурное черное платье, не скрывавшее большого живота — двигалась явно через силу. На поздних сроках, как помнил Вернон, она почти не появлялась на публике, слишком отяжелевшая для подобных подвигов. Но сейчас Ани стояла — прямая и гордая, высоко подняв факел, не желая показывать своей слабости ни убийце, ни подданным.

Когда молодая королева взмахнула свободной рукой, толпа вокруг разом смолкла. Роше, невидимый призрак, приблизился к девушке вплотную, внимательно прислушался — слова проклятья должны были вот-вот прозвучать, и он знал, что иного шанса их расслышать у него не будет.

— Граждане Империи! — заговорила Ани громко и четко, на чистейшем нильфгаардском, — Сегодня мы казним изменника, убийцу, лишившего жизни вашего славного Императора, моего возлюбленного мужа. Для предателей нет прощения, и, если бы могла, я казнила его не один только раз, а каждый день сжигала бы его в память о Фергусе. — королева говорила не по писанному, Роше еще в прошлый раз, реально присутствовавший на казни, удивился этой неожиданно страстной речи — Ани знала, что Фергус был жив, и мстить за него было не нужно. Но в тоне юной королевы звучало столько гнева, что, видавший виды солдат Роше внутренне содрогнулся от силы ее ненависти, — Я должна бы дать тебе последнее слово, убийца, — продолжала, меж тем, Анаис, в упор уставившись на Яссэ, — но этой милости ты не заслуживаешь. Перед лицом всего Нильфгаардского народа я лишаю тебе голоса и имени. Умри же никем — ибо даже памяти о тебе не сохранится.

Ани шагнула вперед, начала уже опускать факел, но Яссэ, привязанный к столбу, вдруг подался чуть вперед и прошептал, глядя девушке прямо в глаза, короткую фразу — так тихо, что Роше, хоть и прислушивался изо всех сил, с трудом ее различил. Он заметил, как пальцы Анаис на рукояти факела на мгновение сжались сильнее, она едва заметно вздрогнула — точно ребенок в ее утробе неожиданно сильно толкнулся — но в следующий миг пламя заструилось по сухому дереву, метнулось к ногам Яссэ, а королева, прижав ладонь к животу, отпрянула назад — и растворилась вместе со всей окружающей площадью.

Вернона вытолкнуло из видения так резко, точно кто-то пнул его в спину кованым сапогом. Ани рядом с ним сдавленно вскрикнула, выпустила его руку и застонала.

— Меня сейчас вырвет, — сообщила она, и Лита оказалась тут как тут, чтобы помочь женщине подняться и отвести ее за ширму.

Вернона и самого отчаянно мутило, а голову словно сдавил узкий двимеритовый обруч. Он лежал, стараясь отдышаться, и шепотом, чтобы не забыть, твердил фразу, некоторые слова которой так и не смог понять — диалект был ему незнаком. Оставив Ани за ширмой, Лита вернулась к постели.

— Ну, — требовательно спросила она у Роше, — узнали что-нибудь?

Вернон с трудом поднялся и сел, посмотрел на чародейку и уже громче повторил услышанную формулу. Лита нахмурилась.

— «И как вы убиваете меня», — сбивчиво перевела она, морща лоб, — «так отцы убьют дочерей, и огонь поглотит…» — чародейка запнулась, — последнего слова я не знаю, — призналась она. — Любопытно.

— Ты сможешь снять это проклятье? — спросил Вернон, сглатывая липкий ком дурноты. Лита развела руками.

— Не узнаю, пока не попробую, — независимо ответила она.

 

========== Спасение утопающих ==========

 

Разговаривать с Детлаффом было все равно, что общаться с собственным внутренним голосом. Лита никогда не держала от верного спутника секретов — тем более, что рассказать о них ему было равносильно тому, если бы она поведала обо всем мраморной статуе — с той лишь разницей, что Детлафф отвечал и зачастую помогал Лите взглянуть на сложную ситуацию с иной точки зрения. Сколько себя помнила, чародейка всегда жила с осознанием — стоило ей обратиться к нему, он непременно оказывался рядом, и его глубокий мягкий, всегда немного задумчивый голос звучал рядом — или прямо у девушки в голове. Поначалу Детлафф был лишь слушателем, но с годами превратился в настоящего собеседника, и мало-помалу, капля за каплей начал посвящать и Литу в собственные мысли и измышления.

Он рассказывал о своих мытарствах в чуждом мире, о том, как в поисках родственной души метался от одного неверного выбора к другому, пока не встретил Региса — и Лита, пусть сперва нехотя, но следуя стремлению сердца своего друга, приняла и Эмиеля в их маленькую стаю. Если Детлафф почти всегда был с нею согласен, почти никогда не возражал и поддерживал во всех, даже самых авантюрных начинаниях, Регис спорил с Литой постоянно. Убедить его в чем-то оказывалось равносильно победе в сложной игре, в которой правила менялись с каждым новым ходом противника. Но так — застыв между двумя противоположностями — Лита научилась балансировать на краю собственного безрассудства и необходимо верных поступков. Регис, в своей отстраненно ласковой, но почти бездушной поначалу манере, старался привить ей понятия морали и этики, а девушка в свою очередь указывала ему на то, что многие из этих понятий были непонятны и необъяснимы для самого Эмиеля. И в этом танце взаимных неразрешимых противоречий они искали ритм и па, подходящие им обоим. Регис воспитывал Литу, учил обходить подводные камни, а она — показывала ему, что некоторые из этих камней стоило вытащить из реки жизни и хорошенько рассмотреть — а ну как они окажутся золотыми слитками.

В одном Регис и Детлафф никогда не знали противоречий, когда дело касалось Литы — оба они готовы были защищать юную чародейку ценой собственной жизни, и, пусть девушка догадывалась, что виной тому изначально было какое-то неведомое проклятье, связавшее их троих прочными узами, теперь никто из вовлеченных не желал, чтобы оно было снято. Детлафф говорил об этом прямо — а Регис подтверждал своими поступками.

Лита не любила правил и обязательств. Она родилась и провела первые годы жизни, почти не зная запретов и ограничений. Для своих родителей девушка была сокровищем, подарком судьбы, а дареным коням в зубы не смотрят. И, покинув отчий дом, ступив в жизнь, которая вся насквозь состояла из гласных и негласных законов, Лита научилась не просто обходить их, но подстраивать правила под себя. Если игра казалась ей слишком скучной, как ненавистные шахматы, она просто начинала двигать фигуры по-своему. Регис — впитавший правила человеческого мира куда лучше, чем Детлафф — утверждал, что такая тактика оставалась эффективной из чистого везения, но Лита знала — «не по уставу» редко оказывалось равносильно «неверно». И чаще всего Эмиель вынужден был признавать ее правоту.

— Он действительно оказался жив? — спросил Детлафф, когда чародейка вышла из шипящего круга портала прямо в собственную спальню. Вампир стоял у окна, спиной к свету, и за время отсутствия Литы, казалось, не двинулся с места. Девушка бросила на него раздраженный взгляд и передернула плечами.

— Только не говори, что ты был не в курсе, — ядовито заметила она, и Детлафф едва заметно пожал плечами.

— Я, конечно, могу читать мысли Региса, но некоторые тома этой библиотеки мне совершенно неинтересны, — ответил он.

Лита усмехнулась, но потом снова напряженно нахмурилась. Она прошлась по комнате и остановилась в паре шагов от спутника — так, чтобы иметь возможность заглянуть ему в глаза.

— Да, оказалось, что Фергус жив и полтора десятка лет слонялся где-то вместе со своим приятелем-эльфом. — вздохнула она, — но, похоже, это теперь продлится недолго — мой дорогой братец схлопотал посмертное проклятье от одного колдуна — такого же могущественного, как и мертвого.

— Как печально, — равнодушно откликнулся Детлафф.

— Ничего не печально, — отмахнулась Лита, — если бы этого не сделали до меня, я сама бы его прокляла. Превратила бы в ежа и выпустила в лес — как в нашей семье принято.

Вампир едва заметно усмехнулся, а чародейка задумчиво сдвинула брови.

— Судьба Фергуса меня не слишком беспокоит — этому проныре всегда везло, он и из этой передряги выкарабкается, будь уверен, — заявила она, — тем более, что за него радеет столько людей, сколько мне и не снилось. Но вот само проклятье… Я никогда не сталкивалась с подобной сигнатурой — и в книгах ни о чем подобном не читала. Похоже, тот колдун был большим выдумщиком и вообще не опирался на базовые законы магии. Если бы можно было…

— Не стоит об этом думать, — из теней в дальнем углу спальни выступил Регис. Он привычно слегка улыбался, и Лита послала ему раздраженный взгляд.

— Давно ты там подслушиваешь? — осведомилась она.

— Я никуда и не уходил от тебя, — ответил он, — хотел убедиться, что ты не натворишь глупостей и напомнить тебе о твоем обещании.

Лита возвела глаза к потолку. О том, что вечером ей предстояло отправиться домой и встретиться с отцом, сама она, конечно, не забыла, но по мере приближения урочного часа задача эта не становилась проще. Самой себе чародейка боялась признаться, что, явившись к постели умирающего, она не увидит в его глазах узнавания — ее отца в дряхлой истлевающей оболочке больше почти не оставалась, и эта пустота оказывалась страшней, чем любые мрачные известия о здоровье Эмгыра. Лита часто имела дело со смертью, не страшилась ее, и легко могла отдать приказ умертвить неугодного, а теперь и сама научилась приводить приговор в исполнение. Но то был совсем иной лик смерти — незнакомый и почти безынтересный. Чародейка свыклась и даже почти сдружилась с ним — но облик невосполнимой утраты был все еще неведом ей — и пугал до слез.

— Я помню, — она повернулась к Регису и сделала несколько коротких шагов к нему, — но пара часов ничего не изменит. Но, Эмиель, лучше скажи мне — ты был знаком с этим Яссэ, раз так испугался, когда я заговорила о его секретах?

Регис медленно покачал головой, но Лита заметила, как его обычно приветливое лицо застыло, становясь непроницаемым.

— Не имел удовольствия, — ответил он сдержанно, — но слышал о нем достаточно, чтобы понимать — кому-то с твоей… жаждой знаний не стоит лезть в это дело. Магия Огня, которой он посвятил жизнь, достаточно опасна сама по себе, а в руках того чародея она из смертельного оружия, порабощающего волю, превратилась в нечто такое, о чем и думать не следует.

— Если ты хотел разжечь ее любопытство, — с еще одной короткой усмешкой заметил Детлафф, не двинувшись с места, — ты своего добился, Регис.

— Тебе ли не знать, мой друг, — холодно отозвался Эмиель, — к чему может привести погружение в запретное искусство кого-то, вроде нашей Литы.

Юная чародейка гордо вскинула подбородок и перевела взор с одного вампира на другого.

— Какой же ты лицемер, Регис, — наконец заявила она, подходя к Эмиелю еще ближе. Тот остался стоять на месте, но плечи его заметно напряглись, точно он был готов обороняться, — рассуждаешь о запретном знании и о том, во что оно может превратиться в моих руках — а сам никогда не чурался сомнительных методов. Сколько лет мой отец был твоей подопытной крысой? И не надо утверждать, что ты лишь поддерживал в нем жизнь — я знаю тебя слишком давно, чтобы не поверить в это ни на минуту.

Регис печально улыбнулся и покачал головой.

— Ты права, дитя, — ответил он, немного помолчав, — но сейчас речь не обо мне и не о твоем отце — когда он решил отказаться от моих услуг, я отступился, и мои опыты прекратились. Но то, к чему хочешь прикоснуться ты, так просто тебя не отпустит. Я не сомневаюсь ни в твоих способностях, ни в намерениях. Но магия, о которой идет речь, могущественней любой самой крепкой воли. Если бы у меня было право голоса, я посоветовал бы и твоей матери просто позволить несчастному Фергусу умереть. Проклятья — это болезнь, от которой невозможно до конца вылечиться. И, даже исцелившись, твой брат сохранит на себе его след, а вместе с ним — и все, кто будет в это замешан.

Лита упрямо скрестила руки на груди.

— Ты рассуждаешь так уверенно, — заметила она, — значит, точно знаешь, о чем идет речь. Даже с тем, что мне удалось узнать, у Фергуса все еще ничтожно мало шансов на спасение. Но, будучи проклятым, разве не станет он разносчиком этой заразы, как чумная портовая крыса? Мы до сих пор не знаем, какой эффект имело то заклятье, и почему оно вообще подействовало именно на Фергуса. Если верить формулировке, проклятье предназначалось отцу Леи. Но ты ведь знаешь…

Регис хмыкнул.

— А теперь и ты знаешь, дитя? — осведомился он.

— Если судьба моего брата никогда не была в моих руках, и сейчас ничто не поменялось, — не слушая его, продолжала наступать Лита, — то истинный отец нашей Императрицы все еще может быть в опасности. Девчонка не ведает правды, но жизнь не заканчивается завтра. А участь Виктора, признаюсь, волнует меня по-настоящему.

— Правда? — Регис скептически изогнул бровь, и Лите захотелось отвесить ему пощечину.

— Если его не станет, все мои старания пойдут прахом, — почти искренне ответила она — признаваться, что в деле были замешаны не только политические интересы, девушке совершенно не хотелось, — Людвиг еще слишком мал, чтобы править осознанно, и, боюсь, еще одного проклятого правителя Редания не выдержит.

Регис, которого ее речь, похоже, совсем не убедила, развел руками.

— Политика меня не интересует, — ответил он с прохладцей.

— Ну довольно, — Лита опустила руки и тонко улыбнулась, — вижу, по-хорошему мы не договоримся. — Чародейка чуть повернула голову, — Детлафф. Прочти его мысли.

Краем глаза Лита видела, как фигура спутника едва заметно дрогнула.

— Прости, друг, — почти прошептал он, и Регис попятился на полшага.

— Ладно, — Лита редко видела вампира в гневе — тот был большим мастером по части сокрытия собственных эмоций — но на этот раз его раздраженная злость была очевидна. — Но предупреждаю, то, что я скажу — лишь мои размышления. Я могу — и надеюсь — ошибиться.

Чародейка великодушно кивнула. Регис помедлил секунду, вздохнул и заговорил, стараясь контролировать звучание своего голоса:

— Я и сам не смог понять формулу проклятья до конца, но, исходя из того, что нам известно, подействовать на Фергуса, при том, что к Лее он не имеет никакого отношения, чары могли лишь в одном случае, — Регис сделал долгую паузу, и продолжил тише и словно через силу, — если Яссэ надеялся проклясть не одного конкретного отца, а любого, кто мог бы им стать. Иными словами — всех мужчин и мальчиков, имеющих отношених к Лее.

— Лея — дочь Виктора и сестра Людвига, — непонимающе нахмурилась Лита, — внучка барона Кимбольта и, может быть, чья-то возлюбленная. Не такой уж обширный список.

— Лея, — холодно напомнил Регис, — Императрица Нильфгаарда. То слово, которое ты не смогла перевести, на старом эльфском наречии обозначает «отчизна».

В комнате повисла гулкая напряженная тишина.

— Яссэ проклял всю Империю? — непослушными губами переспросила Лита — озвученные, эти слова звучали одинаково нелепо и страшно, — у него хватило на это сил?

— Я не знаю, — пожал плечами Регис, — коронация сама по себе — это магический ритуал, ставший обыденностью. Каждый новый Император, согласно жреческой формуле, становится «отцом нации» — матерью, в нашем случае. Обычно это — пустая формальность. Но я же сказал — этот колдун никогда не использовал магию, как заведено. Фергус сам по себе, вероятно, лишь первый предвестник беды — ни к кому до этого Лея не обращалась так, как к нему. Он проклят, безусловно, но вместе с ним будут прокляты все граждане Империи — в момент коронации или вхождения в возраст.

— И ты собирался об этом умолчать? — Лита сжала кулаки — масштаб бедствия еще не открылся ей до конца, в правдивость слов Региса почти невозможно было поверить, но злость, взметнувшаяся в юной чародейке, была совершенно реальна.

— Я сказал бы, — терпеливо возразил Регис, — твоей матери или придворному ведьмаку — но не тебе.

Лита почувствовала, как от ярости у нее на глазах выступили горячие слезы.

— Почему? — выкрикнула она, — потому что я предала собственную родину и променяла ее на должность придворной чародейки? Потому что я слишком неопытна и юна для таких серьезных дел? Потому что…

— Потому что я люблю тебя, Лита, — прервал ее Регис спокойно и твердо, — и не хотел, чтобы ты вмешивалась в это страшное дело. Есть вещи, от которых ни я, ни Детлафф не сможем тебя защитить.

Литу словно окатило холодной водой. Она застыла, и кулаки разжались сами собой, а слезы покатились по щекам. Детлафф оказался рядом с ней в мгновение ока, но чародейка вывернулась из его объятий. Она подошла к Регису и взяла его руки в свои, внимательно посмотрела ему в глаза.

— Значит, теперь речь идет не только о Фергусе, — заговорила она твердо, — а обо всех гражданах моей страны — о моих братьях, моем отце… Я не могу остаться в стороне — и плевать мне на знания Яссэ, если ставки так высоки.

Регис согласно кивнул.

— Я собирался посоветовать твоему отцу — или матери, если он не сможет меня услышать — отложить коронацию, — ответил он, — может быть, на неопределенный срок — тогда есть шанс, что чары не подействуют, или их эффект окажется совсем слабым. Я подозреваю, что в этом проклятье поучаствовал не один только Яссэ, — вампир перевел взгляд на Детлаффа, застывшего за спиной Литы, и тот едва слышно хмыкнул, — и не уверен, что чары вообще получится снять.

— Должен быть способ, — резко возразила Лита, — жаль, что этот ублюдок уже мертв, и от него не осталось даже пепла. Сигнатура его магического ядра могла бы помочь…

— Осталось золотое сердце, — вдруг прошелестел Детлафф, и брови Региса взметнулись вверх, — Филиппа говорила о нем, — пояснил спутник, — с помощью этого артефакта удалось вычислить и поймать Яссэ, и госпожа Эйльхарт надеялась после этого получить его в свое распоряжение. Но этого не случилось.

— И где оно сейчас? — быстро спросила Лита. Первая волна страха схлынула, и на его место пришла обычная для юной чародейки жажда действия. Она сразу поняла — к Филиппе за помощью обращаться было неразумно. Открывать такие карты перед наставницей было вопиюще глупо — та непременно воспользовалась бы ситуацией, напомнив Лите, что интересы науки были превыше национальных.

— Должно быть, хранится у придворного имперского чародея, — ответил за Детлаффа Регис.

— У мастера Риннельдора? — вздохнула Лита и, переступая через себя, заметила, — тогда стоит к нему обратиться. Спасение Империи — в его интересах. Он Знающий — и должен знать о старых эльфских проклятьях.

В иных обстоятельствах Лита ни за что не пошла бы за помощью к верному советнику отца — тот, сохраняя приличную мину, презирал не только магию, которой пользовались человеческие чародейки, но и лично дочь своего господина. Вместе с многими в окружении Эмгыра, Риннельдор считал ее предательницей за то лишь, что она проходила обучение у реданской ведьмы и служила реданскому королю.

— Не думаю, что это хорошая идея, — неожиданно возразил Регис, Лита посмотрела на него пристальней, и вампир пояснил со вздохом: — Яссэ был учеником Риннельдора, и, боюсь, их связывало нечто большее, чем память о прошлых годах. На каждом суде, перед которым представал Яссэ, Риннельдор отстаивал его интересы, даже когда все аргументы были против его ученика. Едва ли он делал это осознанно, но чары, спасавшие Яссэ от справедливого возмездия, все еще могут действовать на мастера даже после смерти его подопечного.

— Но без этого артефакта, мы больше ничего не узнаем, — покачала головой Лита, — кто-то из вас не мог бы выкрасть его у Риннельдора?

— Без приглашения мы не можем входить в его дом, — напомнил Детлафф.

— Значит, придется мне, — Лита выпустила ладони Региса и решительно развернулась на каблуках, направилась к платяному шкафу, — считай, ты своего добился, Регис. Я отправляюсь навестить отца немедленно. А ты…- она посмотрела на вампира через плечо, — не спеши пока ни с кем делиться своими выводами. Если ты прав, едва ли кто-то из них поможет. А если нет — это посеет ненужную панику. Матушке и так приходится нелегко. А до коронации есть еще время.

Регис покладисто склонил голову.

В Императорский дворец Лита в компании обоих вампиров прибыла в сумерках. Детлафф предпочел немедленно раствориться в воздухе, хотя чародейка продолжала ощущать его близкое присутствие. Регис же сопровождал ее до спальни отца. У дверей, под равнодушными взглядами стороживших покои рыцарей, Лита помедлила. Абстрактный и пока неизмеримый страх за судьбы отчизны отступил, оставив место вполне приземленному и знакомому. За этими дверьми умирал ее отец, и это проклятье никак не получилось бы снять.

— Смелее, — шепнул ей Регис, и Лита, проглотив непрошенную горечь, шагнула вперед.

Обычно, посещая родителя, юная чародейка сталкивалась у его постели с матерью, племянницей или кем-то из братьев — вся семья, казалось, опасалась оставлять Эмгыра одного даже на минуту, чтобы не пропустить, должно быть, момент его последнего вздоха. Но на этот раз никого из них в покоях не оказалось. Отец, почти незаметный среди пышных подушек на огромной кровати, должно быть, уснул, и Лита приблизилась к нему на цыпочках, боясь потревожить. К счастью, сегодня родитель выглядел не хуже, чем обычно, дышал неглубоко и ровно, и чародейка присела на край кровати, вглядываясь в его лицо.

Эмгыр встрепенулся, медленно поднял тяжелые темные веки, и Лита приготовилась уже, следуя своему обычному ритуалу, представиться, но отец вдруг слабо ей улыбнулся.

— Лита, — его голос звучал на удивление внятно, хоть и едва слышно, — наконец-то ты пришла.

— Здравствуй, папочка, — улыбнулась девушка в ответ, — прости, что меня так долго не было.

— Придворные дела отнимают много времени — мне ли не знать, — произнес отец, и фраза эта была самой длинной и связной из тех, что Лита слышала от него за последнее время. Это было так неожиданно, что сердце девушки, встрепенувшись, зачастило в груди. Она боялась неоправданной обреченной надежды, но сейчас сама впустила ее в себя.

— Тебе лучше? — спросила чародейка и покосилась на Региса — тот стоял так, чтобы не попадать в поле зрения умирающего, и на взгляд Литы никак не отреагировал.

— Я давно перестал отвечать на подобные вопросы, — ответил Эмгыр, — но сейчас отвечу — ты здесь, значит, да — мне лучше.

Живя при реданском дворе, Лита давно позабыла, что такое стыд. Ничто больше не могло смутить ее — она принимала сомнительные комплименты и не чуралась очень близких знакомств с теми, кто мог оказаться полезным. Она не привыкла выбирать правильные методы и не заботилась о том, что о ней болтали завистники. Но сейчас мучительный стыд кольнул ее в самое сердце. Мать, братья, племянница, да даже Регис, который к их семье имел очень косвенное отношение, не боялись переступить этот порог каждый день. Фергус пересек Великое море, чтобы увидеться с отцом. А она, для которой открыть портал домой ничего не стоило, отсиживалась в Третогоре, моля судьбу, чтобы кончина отца, который так ее любил, была быстрой и легкой, и забывая о том, что он был все еще жив.

— Прости меня, папочка, — повторила юная чародейка — на этот раз совершенно искренне. Второй раз за день глаза ее обожгли слезы, и Лита не захотела сдерживаться.

— О, дитя мое, — Эмгыр поднял руку — так медленно, точно она была неподъемно тяжелой — и погладил ее по щеке, — не плачь по мне. Я старался жить так, чтобы моим любимым не приходилось лить по мне слезы, я и умереть хочу так же.

Девушка едва сдержалась, чтобы не извиниться в третий раз. Вместо этого она мягко покачала головой.

— Если поплакать, появляется очень загадочный блеск в глазах, — ответила она, — реданские придворные дамы даже используют особые капли, которые имитируют слезы.

Эмгыр согнул тонкий тронутый пигментными пятнами палец и легонько стукнул костяшкой по переносице Литы.

— Нос покраснеет, — предупредил он, — будет некрасиво.

— Я всегда красивая, — тихо ответила Лита, — ты сам говорил.

— Это правда, — сдался Эмгыр и прикрыл веки. Юная чародейка, воюя с откровенными рыданиями, подалась вперед, прижалась губами к его ледяному сухому лбу. От отца пахло старостью. Это был тяжелый, необъяснимый запах, пропитавший всю комнату, сколько ни распахивай окна, он перемешивался с ароматом лекарств и несвежего, долго пролежавшего в постели тела, но Лита не спешила отстраняться. Она чувствовала, что Регис, решив оставить их наедине, деликатно рассыпался туманом и скрылся в тенях.

— Помоги мне встать, — вдруг прошептал отец, и Лита, отодвинувшись, удивленно посмотрела на него.

— Может, не стоит? — опасливо спросила она.

— Я уже несколько месяцев не видел ничего, кроме этих стен, — ответил Эмгыр с бледной улыбкой, — я не рассыплюсь прахом, если дойду до окна и выгляну на улицу.

Лита метнулась взглядом туда, где притаился Регис, но вампир на этот раз не желал, похоже, вмешиваться. Набравшись смелости, юная чародейка помогла Эмгыру откинуть тяжелое одеяло. Тело отца, облаченное в белую сорочку, было болезненно худым и острым, как скелет, обтянутый желтоватой кожей. Стараясь не смотреть, Лита подставила бывшему Императору плечо, и тот, опираясь об него, медленно, похрустывая суставами, поднялся на ноги. Конечности от долгого лежания, должно быть, почти его не слушались, и Эмгыр сперва не смог сделать первый шаг, но Лита, обхватив его за пояс, отогнав от себя мысли, каким хрупким — дунь и развалится — казался отец, поддержала его и аккуратно повела вперед, к высокому — от пола до потолка — занавешенному окну. Эмгыр шагал медленно, шаркая, переставлял ноги неуверенно, как едва научившийся держаться прямо младенец. Веса его тела Лита почти не ощущала, и ей показалось даже, что смогла бы отнести отца на руках.

Окна императорской спальни выходили в сад и на дворцовую стену, а за ней можно было разглядеть золотой шпиль городской Ратуши, золотой купол Академии, а в ясную погоду — даже далекие очертания столичного порта. Сейчас внизу, среди ветвей отцветших кустов зажгли яркие точки фонариков, а город за стеной светился сотней освещенных окон. Отец мягко отстранил Литу от себя, и она неуверенно отпустила его и отступила, готовая поймать, если бы он пошатнулся. Но бывший Император стоял прямо, совсем не горбясь, расправив худые плечи, словно готовился принимать парад — странно величественный даже в своем жалком одеянии.

— Звезд совсем не видно, — задумчиво проговорил он, — жаль, что я больше никогда не увижу Туссента. Ты помнишь, какое там было небо зимой?

— Помню, папочка, — сдавленным, чужим голосом ответила Лита. Она сама готова была съежиться, закрыть лицо руками, разрыдаться в голос, лишь бы не слышать горечи в его тоне. Обещать отцу, что он еще мог бы посетить знакомые места, попрощаться с бесконечными зелеными плантациями, с бескрайним звездным небом, с теплым ласковым ветром, было жестоко и глупо. — Хочешь, я перенесу тебя туда? — вдруг спросила Лита, — хоть на минутку?

Отец молчал, словно обдумывал ее глупое щедрое предложение, но потом покачал головой.

— Увидев Туссент, я захотел бы навестить побережье Назаира, потом горы Метинны, леса Эрленвальда, дворец Цинтры и улицы Вызимы, — ответил он тихо, — одной ночи на все бы не хватило. Хорошо, что путь мой заканчивается здесь — там же, где начался. Я не смогу попрощаться со всей Империей — но счастлив, что попрощался хотя быс теми, кого люблю.

— Гребанный Фергус — хорошо, что он вернулся, — прошептала Лита, шмыгнув носом, — хоть на это ему хватило ума.

Эмгыр тихо рассмеялся.

— Ты, должно быть, так разозлилась, когда его увидела, — заметил он. — надеюсь, хоть в гуся не превратила.

— Может, еще превращу, — мрачно пообещала Лита.

Обратно в постель отца пришлось почти нести на руках. Он заснул, едва коснулся головой подушки, не успев сказать Лите больше ни слова, и та, утирая слезы со щек, снова поцеловала его в лоб и поспешила к выходу.

Регис присоединился к ней, когда юная чародейка уже достаточно далеко отошла от дверей отцовской спальни. Вампир воплотился справа от нее, и некоторое время шел с девушкой в ногу, не говоря ни слова.

— Ты молодец, Лита, — шепнул он наконец — словно порыв сквозняка проскользнул мимо уха чародейки. Та поморщилась.

— Не надо меня хвалить за то, что я не могла поступить иначе, — отрезала она, и Регис лишь покачал головой. — Идем. Мне пора наведаться в башню Знающего.

— Боюсь, с этим могут возникнуть проблемы, — нейтрально заметил Регис, не сбавляя шага, — мастер Риннельдор никогда не отличался особым гостеприимством, а ты, отказавшись от титула нильфгаардской принцессы, перестала входить в число тех, кому он подчиняется.

— Ничего, — Лита заносчиво хмыкнула, — я умею проникать в закрытые помещения не хуже тебя, а твоих ограничений на мне нет.

— Башня Знающего — это не чердак деревенской хаты, — возразил Регис, — и даже не королевский дворец, где вечно оставляют окна нараспашку. Ты сможешь войти — но магическая защита не позволит тебе выйти, и мастер Риннельдор тут же узнает о проникновении.

Лита остановилась и раздраженно посмотрела на спутника.

— Может быть, тогда ты сам наведаешься к нему в гости? Вы ведь — старые приятели, — предложила она, — скажешь, что пришел за ингредиентами, поболтаете за рюмочкой водки, а я пока…

— Едва ли в этот час он будет рад меня видеть, — покачал головой Регис, — скорее уж мастер поверит, что ты решила заглянуть к нему и справиться о здоровье отца.

— И какой с этого будет прок? — откликнулась Лита, все больше злясь, — он продержит меня в своем кабинете, как обычно, а потом выпроводит за дверь.

— Эй-эй! — раздался вдруг неподалеку возмущенный звонкий возглас, — отпусти меня, проклятое чудовище, а то я позову ведьмака!

Лита и Регис, переглянувшись, замерли. Из-за колонны, высившейся на входе в длинную галерею, несомый знакомым багряным туманом, вывалился, отчаянно отбиваясь от невидимого противника, парнишка, одетый слишком ярко для этих мрачных стен. Юная чародейка уперла руки в бока.

— Детлафф, отпусти шпиона, — скомандовала она, и багряный дым на мгновение рассеялся. Парнишка повалился на пол, но тут же, словно так все и задумывал, подскочил на ноги и с достоинством отряхнулся. Выпрямившись, он повернулся к Лите и отвесил ей глубокий шутовской поклон.

— Мое почтение славной чародейке, — объявил он, все еще косясь на Детлаффа, принявшего телесную форму в шаге от него. — Благодарю за спасение от кровожадного монстра, но я бы и сам справился.

— Если немедленно не объяснишь, что ты тут забыл, Юлиан, — скучающим тоном заметила Лита, — я велю Детлаффу выпустить тебе кишки.

— И запятнать этот чудесный офирский ковер! — парнишка всплеснул руками, но потом примирительно улыбнулся. — Здравствуй, Лита. Вижу, твои безмолвные стражи не дремлют.

— Ты шпионил за мной? — осведомилась чародейка холодно. Зяблик, лучший друг ее младшего брата, всегда выступал раздражающим приложением к Риэру, и Лита терпела его ровно столько, сколько требовали приличия. От неуемной энергии парнишки и его бездарных песен у нее быстро начинала болеть голова.

— Как можно! — гордо вскинул голову Юлиан, — я шпионил за твоей матушкой и просто попался в твою ловушку. — он обиженно нахмурил брови, — после того, как мы поймали нежданных гостей, госпожа вар Эмрейс послала нас куда подальше — и мы с Риэром решили, что это совершенно несправедливо. Без нашей помощи ничего бы не вышло.

— Особенно без твоей, — вздохнула Лита. Она видела следы участия Риэра в операции по поимке Фергуса на лице у старшего брата, и подозревала, что Юлиан посодействовал ему тем лишь, что не слишком путался под ногами, — проваливай и скажи Риэру, чтобы не лез, куда не просят. Нос еще не дорос.

— Как грубо, — фыркнул Зяблик, — я, конечно, пойду. Сложно спорить с этими двумя аргументами, — он перевел взгляд с Детлаффа на улыбающегося Региса, — но я успел нашпионить, что ты искала способ проникнуть в жилище моего дорогого дедушки?

Лита насторожилась.

— Если и так? — нетерпеливо спросила она.

— Так уж вышло, — Зяблик шаркнул ногой и по-птичьи склонил голову набок, — что я сам к нему собирался — матушка передала ему мазь от сыпи, а я все забывал ее отнести. Представляешь — великий Знающий, а с крапивницей от холода справиться не может!

— Ближе к делу, — прервала его Лита. Она подозревала, что за свою сомнительную помощь Зяблик готов был выкатить ряд невыполнимых условий, и готовилась их отвергнуть, — ты проведешь меня?

— Мне он откроет, — ответил Зяблик гордо, — а уж как ты просочишься — твое дело. Я смогу заболтать его минут на двадцать, но не больше — он не больно-то меня жалует.

— Этого хватит, — кивнула Лита, — и что ты хочешь взамен?

— Правды! — драматично заломил руки Юлиан, потом уже серьезней добавил: — мы с Риэром хотим знать, что произошло, когда все ушли в замок барона.

Регис послал Лите предостерегающий взгляд, но та, проигнорировав его, кивнула.

— Но, если от вас эта история пойдет дальше…- с угрозой процедила она.

— Ты проклянешь мой род до десятого колена, знаю-знаю, — закивал Зяблик.

— Я сделаю так, что впредь ты сможешь изъясняться только жестами и нечленораздельным мычанием, — спокойно закончила чародейка.

Юлиан притих, подумал пару мгновений, потом кивнул.

— Справедливо, — согласился он, — тогда, если мы договорились, идем — пока дедушка не лег спать. Тогда его и имперский парад в День Победы под окнами не разбудит.

До сих пор Лита бывала в Башне Знающего лишь пару раз — обычно она ходила туда в компании матушки, которая покупала у мастера Риннельдора средства для поддержания красоты. Их никогда не пускали дальше кабинета, даже в лабораторию, но юная чародейка надеялась, что найти хранилище артефактов окажется не так уж сложно — едва ли привычки мастера сильно отличались от уклада Филиппы или других магов — а чародейских башен за свою жизнь Лита посетила множество. Регис предупредил ее о магической защите, но и это не могло ее остановить, когда на кону стояла судьба целой Империи. Девушка надеялась, что взломает ее так же, как до этого — замок в лабораторию наставницы — те, кто сильно полагались на чары, обычно забывали, что затвор можно было отодвинуть обычной шпилькой для волос.

Вместе с Зябликом юная чародейка добралась до неприметного, скрытого магической пеленой здания, и у самой двери, прошептала заклинание, становясь невидимой. Она теперь ступала прямо за спиной своего провожатого — бесшумно и плавно, незаметная ни для глаз, ни для ушей. Юлиан, убедившись, что спутница успела спрятаться, громко грохнул дверным молоточком в форме ощерившейся виверны.

Несколько секунд за дверью висела тишина — и Лита уже испугалась, что мастер Риннельдор изволил отойти ко сну. Но еще через мгновение замок щелкнул, и на пороге возник Знающий собственной персоной — никаких магических трюков вроде самостоятельно открывающихся створок, он никогда не применял, считая их глупостью.

— Юлиан, — констатировал Риннельдор, окинув внука недовольным взглядом, — ты не мог подождать до утра?

— Я подумал, что ты за ночь можешь весь исчесаться, — легкомысленно пожал плечами Зяблик, — к утру обещают заморозки.

Мастер Риннельдор, казалось, готов был раздраженно шикнуть на него, чтобы никто не услышал его позорного секрета, но вместо этого лишь кивнул и посторонился, пропуская внука. Тот двинулся вперед, но на самом пороге вдруг неловко споткнулся, полетел вперед, наткнулся на высокую фигуру Знающего и чуть не сбил его с ног. Воспользовавшись замешательством, невидимая Лита проскользнула в дверь и прижалась к стене коридора, из которого вверх вела лестница — слишком узкая для них троих.

— Ты весь в своего отца! — Риннельдор отодвинул внука от себя и недовольно покачал головой, — как только шею до сих пор не сломал на ровном месте?

— Зато в других областях я чудо, как хорош — например, в том, чтобы намазать тебя там, где ты сам не дотянешься, — рассмеялся Зяблик — специально громко, чтобы скрыть возможный шум шагов Литы. Чародейка, не медля, двинулась по лестнице, слыша, как за спиной дед и внук продолжали пространную беседу.

Лестница вела прямо вверх, и, поднявшись на дюжину ступеней, Лита замерла, прикрыла глаза и сосредоточилась. На Башне и впрямь стояла сильная магическая защита, она фонила и мешала считывать отдельные сигнатуры, но чародейка не думала сдаваться. Теперь она поднималась по ступеням медленно, на каждом шагу стараясь протянуть нити своего восприятия дальше, нащупать необычное сопротивление энергии. На небольшой площадке, где она вскоре оказалось, Лите встретились две запертые двери — одна из них явно была мало интересна — за ней, судя по отсутствию вибрации, находилась жилая комната. Вторая, ответившая легким знакомым магическим мерцанием, вела в библиотеку. Книги и свитки Литу не интересовали, и она направилась выше.

В конце следующего пролета обнаружилась лаборатория — магия здесь буквально бурлила, переливаясь и перебивая энергию щита. Как бы велико ни было желание Литы проникнуть в святая святых, хоть одним глазком взглянуть, над чем работал Знающий, она поборола искушение и снова, напрягая теперь все силы, «прислушалась» к пространству.

Чародейке казалось, что она поднялась уже под самую крышу — отпущенные ей Зябликом минуты безвозвратно таяли, и Лита подумала было, что пора возвращаться — может быть, чтобы вернуться утром и просто попросить мастера одолжить ей Золотое сердце для исследований — или заставить Риэра приказать эльфу это сделать. Но у очередной двери девушка остановилась.

Сигнатура, исходившая от этого помещения, разительно отличалась от общего фона. Во всем остальном здании царствовала магия эльфов, ровная, спокойная и холодная, как гладь Яруги ранней весной, когда река еще не успевала выйти из берегов. Здесь же Литу буквально обожгло, чуть не сбило с ног, как сильным запахом ямы, куда сбрасывали чумных мертвецов, странной тяжелой волной чуждой энергии. Она была у цели, в этом не оставалось никаких сомнений. Девушка остановилась у двери, прислушалась — голосов снизу до нее не доносилось, но колдовать в Башне Знающего все еще было дурной идеей. Оставалось надеяться, что Зяблик уже приступил к намазыванию самых труднодоступных частей эльфского тела, и Риннельдор не обратит на нее внимания.

— Geata’ar ligen, — произнесла Лита вслух, вложив в отпирающее заклятье не только собственную, но и окружавшую ее энергию Башни. Виски заломило, перед глазами заплясали черные мухи, и девушка испугалась, что вот-вот потеряет сознание, но после секундного сопротивления дверь, щелкнув, отворилась.

Лита снова воровато прислушалась — поле Башни не заколебалось. Должно быть, защитный фон принял ее вторжение за проявление воли хозяина, сыграв чародейке на руку. Стараясь отдышаться и справиться с колотящимся от напряжения сердцем, Лита переступила порог и оказалась в узкой совершенно темной комнате.

Магия — чужая, незнакомая — на миг спеленала ее, как прочная липкая паутина, но чародейка, закусив губу, сделала несколько шагов, дождалась, когда глаза привыкли к окружающей мгле, и огляделась. Здесь, на широких пыльных полках, к которым, похоже, много лет никто не прикасался, стояли шкатулки, ящики и фиалы, от которых фонило гнилью и опасностью. Мастер Риннельдор, большой специалист по покушениям, за годы службы Императорам Нильфгаарда успел собрать большую коллекцию проклятых предметов, и, не сумев совладать с собственным тщеславием, не уничтожил их, а хранил, видимо, чтобы разобраться в механизме их действия.

Нужный артефакт Лита заметила сразу. Золотое сердце — размером с кулак, анатомически точное, но покрытое слоем серой пыли — лежало между длинным серебряным кинжалом с некроматической аурой и крохотной шкатулкой. Юная чародейка помедлила — судя по тому, что говорил Регис, сердце не было проклято в полном смысле этого слова, и создатель его был давно мертв. Но касаться неведомого артефакта голыми руками стала бы только совсем уж несмышленая ученица. Лита такой не была — Эмиель снабдил ее шелковым платком. Это была никудышная защита от магии, но иных инструментов у девушки не было. Обмотав ладонь скользкой тканью, она протянула руку и аккуратно сняла сердце с полки, прошептав заклятье, в котором Башня снова должна была узнать сигнатуру хозяина — на этот раз Лита почти не использовала собственную энергию.

На удивление, когда чародейка сомкнула пальцы вокруг артефакта, потолок над ее головой не треснул, не грянул гром, а окружающее магическое пространство почти не пошатнулось, но на Литу вдруг обрушилась такая неподъемная опустошающая усталость, что обратный путь в три шага до двери ей показался непреодолимо длинным.

Кое-как она все же смогла выбраться из хранилища. Голова отчаянно кружилась, и, даже если бы юная чародейка и смогла бы скатиться вниз по лестнице, потеряв сознание, она могла бы наделать столько шума, что мастер Риннельдор непременно заметил бы ее. На площадке у самой лестницы располагалось узкое окно — в нем красовалось чистое ночное небо, но Лита была совсем не уверена, что с улицы эту крохотную бойницу было видно так же, как изнутри. Но выбора у нее не оставалось.

Вложив последние силы в простенькое отпирающее заклятье, юная чародейка, благодаря судьбу за то, что не успела наесть себе бока за королевским столом, взобралась на подоконник. Внизу простирался засыпающий город — окна, которые она видела из окон отцовской спальни, почти все погасли, а крыши домов виднелись так далеко, словно Башня располагалась под самыми облаками.

— Детлафф, — прошептала Лита и, зажмурившись, шагнула из окна.

Падение длилось считанные секунды, но мысленно девушка успела попрощаться с жизнью — смерть нелепей сложно было представить. Подумать только, знаменитая Лита вар Эмрейс разбилась, упав из невидимого окна! Но когда брусчатка мостовой уже угрожающе надвинулась, готовая размозжить ее глупую голову, знакомый багряный туман подхватил девушку, и чародейка, тихо вскрикнув, обмякла в его заботливых объятиях.

Детлафф отнес ее в темный проулок за несколько домов от входа в Башню, где их ждал Регис. Он забрал артефакт из побелевших пальцев Литы, и та, воюя с мучительной дурнотой, прижалась к своему верному спутнику, а тот ласково гладил ее по спине, пока тошнота не отступила.

Цокая каблуками по темной брусчатке, к ним уже спешил Зяблик. Вид у него был растерянный, почти напуганный — совсем не похожий на его обычное беззаботное выражение.

— Я уж думал, ты осталась там! — воскликнул он, поравнявшись со спутниками, — мне пришлось заставить дедушку раздеться и натирать его мазью целиком! Бррр, это будет сниться мне в кошмарах! Но он, кажется, ничего не заметил.

— Империя не забудет твоей отваги, — пробормотала Лита, — нет времени болтать, нужно найти спокойное место и исследовать артефакт. Во дворец мы не пойдем — он экранирован так сильно, что мои попытки сразу засекут.

— Есть одно местечко, — таинственно улыбнулся Зяблик, но тут же упрямо сдвинул брови, — без Риэра я никуда не пойду.

— Тогда мы просто вернемся в Третогор, — отрезала Лита, и на лице у Юлиана возникло уязвленно-несчастное выражение.

— Ты обещала! — запротестовал он, — ты не представляешь, в каких местах я побывал ради тебя!

— Я приведу Риэра, — примирительно предложил Регис, передавая артефакт Детлаффу.

Зяблик просиял.

— Скажи ему, что мы будем на нашем месте, — подмигнул он, и Лита поежилась — она не была наивной и достаточно прожила при дворе, чтобы понимать, какая именно дружба связывала ее младшего братишку и этого выскочку, но сейчас возражать не стала.

Регис растворился, а Зяблик повел их, петляя по спящим улицам, в сторону Старого города. В закрытое на ночь здание какого-то трактира Юлиан вводил их по лестнице, ведущей на второй этаж прямо с захламлённого узкого двора за кабаком.

— Хозяин — мой друг, — похвастался Зяблик, открывая своим ключом дверь в тесную комнатушку, куда вмещалась только кровать, маленький стол у узкого окна, заваленный партитурами, и несметное множество пустых и наполовину полных винных бутылок. Узнай отец или матушка, где и за чем их дорогой сынок проводил вечера и ночи, не поверили бы.

Лита проглотила ехидное замечание, а Детлафф, сдвинув в сторону стопку исписанной бумаги, опустил золотое сердце на не слишком чистую столешницу. Зяблик был тут как тут. Через плечо вампира он с любопытством разглядывал золотое сердце, но ему хватало ума не тянуть к нему свои загребущие руки.

— Посторонитесь, — скомандовала Лита, — я попробую его исследовать.

— Тебе нужно отдохнуть, — заметил Детлафф с тревогой, но чародейка лишь отмахнулась — проводить в любовном гнездышке Зяблика больше времени, чем требовалось, она не собиралась.

— Может, подождем Риэра? — предложил Юлиан, выкатил из-под кровати початую закупоренную бутылку розового Фиорано и щедро протянул ее Лите, — а вы пока расскажете, зачем вам понадобилась эта цацка?

Лита с сомнением посмотрела на юношу, потом на застывшее лицо Детлаффа — его волнение за себя она чувствовала буквально кожей — и наконец кивнула.

— Ладно, — вздохнула чародейка, — но вино сами пейте, а то я не смогу колдовать.

Вампир и бард уселись на кровать, а Лита, устроившись на стуле, принялась вкратце рассказывать о том, что произошло в баронском замке — о проклятье она упомянула вскользь, не вдаваясь в подробности, но для Юлиана, чье воображение уже, должно быть, дорисовало драматичные детали, этого сухого изложения фактов оказалось достаточно. Он слушал ее, раскрыв рот, а, когда чародейка замолчала, сказал тихим уважительным голосом:

— Может, обратиться к Ламберту? Он ведь ведьмак, в проклятьях понимает… Или Геральта позвать — две ведьмачьих головы лучше, чем одна.

— Посмотрим, — туманно ответила Лита — привлекать к делу придворного ведьмака и еще одного — того, кто теперь промышлял утопцами в Туссенте — казалось ей тупиковой идеей.

Снаружи послышались быстрые тяжелые шаги, и следом за Регисом в комнате появился Риэр.

— Я думал, тебя стража поймала! — взволнованно зашипел он на Зяблика, плюхнувшись на кровать рядом с ним.

— Чтобы поймать меня, друг мой, — весомо ответил Юлиан, — нужен, как минимум, высший вампир!

Лита, которая справедливо полагала, что брат сейчас потребует от нее повторить историю заново, встала. Силы возвращались с ней, и она решила не медлить.

— Отодвиньтесь подальше, — распорядилась она, — я попробую считать сигнатуру артефакта.

— А что потом? — с любопытством спросил Риэр — он проходил ведьмачьи тренировки, и в проклятьях тоже кое-что смыслил, — Эмиель сказал, вы снимаете проклятье с Гусика. Как эта штуковина в этом поможет?

Лита недовольно поморщилась. Она и сама не знала, что рассчитывала получить от своих исследований, но золотое сердце было единственной ниточкой, связывавшей ее и таинственного мертвого колдуна.

— Посмотрим, — односложно ответила она.

Когда чародейка подошла к столу, оба вампира остались стоять прямо за ее спиной, как верная стража, а брат с Зябликом опасливо отодвинулись на противоположный край кровати — Риэр, забывшись, приобнял Юлиана за плечи, и тот не стал скидывать его руку. Лита сосредоточилась и подняла ладони над золотым сердцем, произнесла заклинание.

Сперва ничего не происходило — артефакт казался совершенно безжизненным. После смерти создателя он, должно быть, был деактивирован, и сила, жившая в нем, истончилась, не оставив даже тонкого отзвука. Лита, закусив губу, коснулась гладкой золотой поверхности кончиками пальцев — легкая вибрация прокатилась по ее ладоням до самых локтей, и Детлафф дернулся, готовый выбить артефакт из ее рук. Но она мысленно приказала ему посторониться, и вампир замер.

Артефакт оживал. Следом за вибрацией мелькнул легкий всполох света — точно серая шелуха пыли, потрескавшись, опадала хлопьями, высвобождая чистый золотой блеск. Еще мгновение — и сердце дрогнуло, потом еще и еще раз, и наконец забилось, как живое, отсчитывая ровный неторопливый ритм.

— Охуеть, — выдохнул Риэр.

У Литы кружилась голова. Она чувствовала, как струйка крови засочилась из правой ноздри и собиралась над верхней губой. Перед глазами все плыло, но теперь чародейка чувствовала сигнатуру артефакта. Она, в отличие от всех предметов из хранилища Риннельдора, оказалась теплой и ровной, совсем не разрушительной, а напротив, казалось, дарящей жизнь и свет. Кто-то создал эту вещицу не для того, чтобы убивать и калечить — но для спасения и защиты.

Напряженно выдохнув, Лита убрала руки, качнулась назад, и Детлафф придержал ее сзади за плечи.

— Ну? — нетерпеливо спросил Зяблик, — ты расколдуешь Фергуса?

— Нет, — немного помолчав ответила Лита, — это не проклятый предмет, и чары, наложенные на Гусика, по нему распознать невозможно. — несмотря на успешный эксперимент, юная чародейка чувствовала себя совершенно опустошенной. Все ее старания были напрасны — она прочла сигнатуру энергии Яссэ, но природа страшного проклятья осталась ей неведома.

Собравшиеся уныло молчали, пока Риэр, пошевелившись, не подал неуверенный голос.

— Может, от этого колдуна сохранилось еще что-нибудь? — предположил он, и тут же неловко замолчал, словно у него вырвалось неприличное слово посреди званного обеда.

Лита с сомнением посмотрела на Региса, и тот пожал плечами.

— Я не участвовал в операции по его захвату, — точно извиняясь, сказал он, — этим занимались чародейки Ложи и люди Ваттье. Похоже, нам все же понадобится помощь Филиппы?

— Нет, — Лита решительно сжала кулаки, — его схватили и доставили в Нильфгаард — но где-то же он до этого обитал? Если бы удалось найти его бывшее убежище и наведаться туда, можно было бы найти хоть что-то, какие-то следы… — она снова пристально посмотрела на бьющееся на столе золотое сердце, — где бы нам раздобыть карту Континента?

Зяблик подскочил на месте, точно его клоп укусил за задницу.

— Я сейчас, — объявил он и, ничего не объясняя, выскользнул в дверь.

Юлиан вернулся через несколько минут, неся в руках свернутый трубочкой лист бумаги, судя по неровным краям, недавно сорванный со стены.

— Хозяин трактира — сын бывшего офицера, — признался он, победно разворачивая карту на кровати и указывая на едва заметные проколы рядом с отметками городов, — его папаша так гордился своим военным прошлым, что держал карту в главном зале и истыкал ее флажками, демонстрируя в захвате каких крепостей участвовал. Подойдет? — он с надеждой посмотрел на Литу. Та кивнула и впервые за вечер улыбнулась — словно сама судьба сегодня благоволила им, впору было счесть, что кто-то — может, Великое Солнце, может, еще какое-то доброе божество — желало спасти обреченную Империю.

— Рикард не хватится своей карты? — с сомнением поинтересовался Риэр, но Зяблик лишь усмехнулся.

— Старина Рики — пацифист, вроде меня, — ответил он, — когда его папаша преставился, он сорвал эту карту со стены и хранил ее под стойкой. Не решался выкинуть — боялся, что призрак старого офицера станет мучить его по ночам.

— Помолчите оба, — отрезала Лита. Ритуал поиска был простой процедурой, не требовавшей больших затрат энергии, но юная чародейка уже так устала, что едва держалась на ногах, и боялась, что в любую минуту ее настигнет глубокий обморок.

Не тратя драгоценного времени понапрасну, она выдернула из своей шевелюры длинный черный волос, сняла с пальца любимое кольцо с черным бриллиантом — подарок отца на четырнадцатый день рождения — продела в него волос и подвесила над картой. Заклинание, даже такое простое, сложилось с трудом — у Литы стучало в ушах, и она почти ничего не видела перед собой.

Импровизированный поисковой кристалл повращался немного над изображением Континента, и, когда Лита уже ощущала, что пол начал уходить из-под ног, вдруг дернулся, потянул ее руку — и черный камень уверенно уткнулся в карту почти на самом ее верху. Риэр, подползший ближе, чтобы ничего не упустить, удивленно присвистнул.

— Это — исток реки Гвеннлех, Северный Каэдвен, — сообщил он неожиданно взволнованным голосом. Лита открыла слипавшиеся глаза — в каком-то дюйме от места, куда уткнулся кристалл, грозно красовалась блеклая надпись «Каэр Морхен».

— Почему колдуна потянуло к ведьмачьей крепости? — тихо спросил Зяблик, заглядывая Риэру через плечо, — он что — идиот?

— Крепость пустует уже больше тридцати лет, — авторитетно заявил Риэр, — и вся долина обладает собственной экранирующей энергией — в Синих горах там сокрыты большие залежи двимерита, — когда удивленные глаза собравшихся обратились на него, брат скромно пожал плечами, — мне Геральт рассказывал.

— В Каэдвен из Империи открыть портал невозможно, — язык Литы заплетался, она тяжело опустилась на стул, отчаянно цепляясь за края сужающегося круга света перед глазами, — а если чары сохраняются, то и из Редании это сделать почти невозможно — проход откроется, но траекторию просчитать я не смогу. Регис, — она подняла глаза на вампира, — может, ты или твои вороны?

— Я мог бы туда отправиться, — пожал плечами Регис, — но какой в этом смысл, если я не сумею проникнуть в чародейское убежище?

— Я не могу уехать из Третогора, — досадливо простонала Лита, — только не сейчас…

— Я могу, — вдруг выпрямившись, как солдат перед грозным генералом, отчеканил Риэр, и чародейка устало посмотрела на него. — Мы с Зябликом могли бы туда отправиться, — он смотрел на сестру прямо и решительно — и словно как-то просяще, — если ты перенесешь нас в Ард Карраиг, оттуда мы могли бы доехать за несколько дней своим ходом.

— И ты думаешь, мама тебя отпустит? — покачала головой Лита.

— Я уже взрослый! — обиженно откликнулся младший брат, — могу сам решать. Конечно, я обещал не оставлять мать в такой трудный час… но ведь это ради Фергуса, верно?

Юная чародейка откинулась на стуле и закрыла глаза.

— Верно, — сказала она уже почти невнятно, — ради Фергуса — и ради Империи.

 

========== Отцы, дети и проклятья ==========

 

В комнате не было зеркала. За годы жизни, проведенные в качестве деревенской знахарки, Иан успел так отвыкнуть от обычной одежды, что теперь в отцовской рубахе, плотных брюках и легкой узкой куртке ощущал себя неловко и странно — и не мог даже взглянуть, хорошо ли сидели на нем предложенные вещи.

После того, как обеспокоенные Гусиковы родственники покинули баронский замок, чтобы начать предпринимать какие-то шаги по поводу неведомого проклятья, отец, не желая слушать больше пугающих новостей и мрачных пророчеств, заявил, что за пару часов ситуация сильно все равно не изменится, а вернувшемуся домой сыну и его спутнику просто необходимо было вымыться и переодеться.

— Нет сил смотреть на вас в таком виде, — заявил Иорвет, уперев руки в бока, — мы с Верноном, конечно, иногда помогаем нищим бродягам, но дальше кухни их обычно не пускаем. Так что — марш, и пока не выведете этот ужасный запах приключений, не возвращайтесь.

Иан поначалу хотел сразу вцепиться в папу или Анаис, выведать у них, чем закончился ритуал погружения в давние воспоминания — тех крупиц, на которые расщедрилась Лита было явно недостаточно. Но названной сестре после процедуры требовалось время, чтобы прийти в себя, а папа не любил тратить время на поспешные пояснения, когда вопрос был по-настоящему важным. Пришлось смириться и в сопровождении мальчишки-управляющего, бросавшего на гостей жадные любопытные взгляды, отправиться воевать с собственными образами пропитанных солью островитян.

Иан надеялся, что, оставшись с ним наедине, Гусик сам решит сказать хоть что-то о произошедшем — все же это он, и никто иной, стал жертвой неведомого проклятья. Но супруг хранил молчание, и только время от времени шмыгал ушибленным носом.

Парнишка, представившийся Робином и деликатно пропустивший мимо ушей то, что гости своих имен предпочли не называть, отвел их в просторное помещение, обустроенное по примеру нильфгаардских купален. Здесь Иана и Фергуса ждала просторная купель с горячей водой, несколько маленьких бочек с ледяной, кирпичики ароматного мыла и целая батарея баночек, фиалов и бутылочек с мелкой морской солью, ароматными маслами и притирками. Похоже, за прошедшие четырнадцать лет родители, прежде обходившиеся умыванием дождевой водой и простым мыльным порошком, успели значительно изменить свои привычки.

Вывод об этом, впрочем, можно было сделать при первом взгляде на их замок. Иан поймал себя на мысли, что никогда не мог бы представить, что родители, пресытившиеся дворцовой жизнью еще во времена папиного регентства, захотят осесть в таком месте, как это. Из всего замка эльф пока успел побывать только в кичливо красном кабинете с удобными креслами и пышной драпировкой, галерее, по которой их вел Робин, и в этой купальне. Но додумать, что из себя представлял остальной дом, было совсем несложно — Иан за свою жизнь повидал достаточно замков, чтобы понять — этот от них мало отличался.

Все лишние мысли, однако, отступили, стоило Иану, вскрикивая и морщась, залезть в горячую воду и откинуться на бортик купели. В Харвикене раз в пару недель растапливали баню — и все жители деревни, мужчины и женщины, пользовались ею вместе, но Иан, по понятной причине, ни разу к ним не присоединился. Фергус иногда принимал приглашения, но и ему, воспитанному в строгих нильфгаардский обычаях, было неловко разоблачаться перед толпой пусть добрых, но чужих. И для того, чтобы помыться, им с супругом приходилось самим таскать и греть воду, а летом обходиться ледяным течением ручья. Иан научился варить мыло из животного жира и специальных корений, но бурые плохо пенящиеся брусочки его авторства, конечно, не шли ни в какое сравнение с тем, что покоилось на расстоянии вытянутой руки от купели. Эльф с наслаждением потер ароматный кубик между ладоней, а потом принялся намыливать волосы.

Гусик, избавившись от одежды, которой снабдила его мать, поспешил присоединиться к Иану, пока вода в купели не стала слишком грязной от его стараний. Разговоры и тревоги были забыты — супруги натирали друг друга мягкими мочалками с таким остервенелым энтузиазмом, точно от того, как чисто они отдраят собственные спины, зависела их жизнь.

Когда вода заметно остыла, а клочки пены на ее поверхности стали грязно-желтыми от сходившей с волос Гусика хны, супруги выбрались из купели. Иан уселся на широкую мраморную скамью, и Фергус из небольшого кувшина помог ему прополоскать волосы. Потом, не отказав себе в искушении, они испробовали на себе все средства из таинственных склянок и баночек. Иан буквально чувствовал, как его ладони, огрубевшие от соленой воды и тяжелой работы, становились мягче и послушней — может быть, масла оказались совсем не простыми, а созданными умелыми руками алхимика.

И только насладившись омовением сполна, проведя за этим блаженным занятием, должно быть, целый час, супруги наконец, обернувшись чистыми хрусткими полотнищами, вышли из купальни.

Робин ждал их в тесном предбаннике. Любезно поклонившись, он сообщил, что «милсдарь барон» распорядился насчет одежды для гостей, и что их уже ждали в столовой. С этим парнишка ретировался, но Иан успел поймать на себе еще один его пристальный заинтересованный взгляд — едва ли отцовского дворецкого обманул женский наряд эльфа, но тот явно хотел подтвердить свою догадку прямым наблюдением.

Принесенные вещи оказались совсем не ношенными. Привыкший к простым домотканым платьям и грубым шерстяным рейтузам, которые женщины Скеллиге поддевали под тяжелые льняные юбки, Иан теперь дивился легкости простой хлопковой рубахи, которая на плечах почти не ощущалась и буквально ласкала грудь и спину. Куртка оказалась немного узка в плечах, а брюки напротив — слишком свободными в талии, но, закончив одеваться, эльф вдруг почувствовал, что впервые с того момента, как ступил на торговый корабль, увезший их из Новиграда, действительно был самим собой. Он покрутился, стараясь разглядеть, ловко ли сидела одежда, раз уж зеркала в предбаннике не было, и Фергус, облачившийся в простой синий дублет — явно папин — смеясь, спросил у него:

— Кто ты, и куда дел мою жену?

Иан послал ему быстрый взгляд и улыбнулся.

— В платье я тебе милее, муженек? — осведомился эльф.

Гусик покачал головой. После хорошего мыла и чистой воды его волосы свернулись тугими колечками, а борода выглядела на удивление гладкой и ухоженной, словно супруг успел не только вымыть, но и подстричь ее.

— Для меня ты хоть в платье, хоть в камзоле, хоть в рубище — одинаково хорош, — ответил Фергус, шагнул к Иану и заключил его в объятия. Эльф хотел, рассмеявшись, заявить что-нибудь остроумное, но взгляд его вдруг задержался на алевшем на щеке Гусика ожоге, и Иан нахмурился.

— Ты что-нибудь чувствуешь? — спросил он, скользнув кончиками пальцев по воспаленной коже, Фергус чуть дернулся, словно боялся, что через прикосновение проклятье могло перетечь на Иана.

— Ничего, — покачал головой супруг, — нос болит, и голова ватная — но это, скорее всего, от усталости и мастерства моего брата.

— Может, Лита ошиблась? — Иану нужно было произнести это вслух, чтобы убедиться, что предположение звучало не слишком нелепо — он понятия не имел, каких высот в магии успела достичь младшая сестренка Фергуса, и можно ли было ей доверять. Но дело оставалось слишком серьёзным, чтобы просто махнуть на него рукой.

— Едва ли, — Гусик опустил глаза. Было видно, что признавать это ему было нелегко — его терзали те же сомнения, что и Иана. Но супруг тут же вновь посмотрел на него и ободряюще улыбнулся, — но даже если я проклят, и если на Большой Земле с этим не справятся, мы ведь все еще можем-таки отправиться к друидам — кто разбирается в проклятьях лучше, чем они?

Иан рассеянно кивнул. Сейчас, когда он стоял, чистый и свежий, облаченный в обычную одежду, с которой, казалось, получил назад право называться собственным именем, воспоминания о домике на западной оконечности острова Фаро странно отодвинулись, почти истаяли, точно покинули его они с Фергусом не накануне, а добрый десяток лет назад.

— Идем, — шепнул он супругу, — а то мои родители решат, что мы заснули и потонули в ванне.

Ни карты, ни инструкций, как добраться до столовой, супругам не предоставили, и им бы непременно предстояло заблудиться в бесконечных переходах замка, если бы за дверью купальни их не ждал Робин. Он зашагал чуть впереди, указывая путь, и некоторое время не говорил ни слова.

— А я ведь вас помню, сударь, — вдруг выпалил он, бросив на Иана еще один быстрый взгляд, — мой отец живет в Мариборе, и как-то взял нас с сестрами на цирковое представление. Мне было всего пять лет, но я долго не мог забыть, как один фокусник танцевал посреди настоящего огня, а потом вытворял из него всякие волшебные штуки. Это ведь были вы?

Иан ответил не сразу. О месяцах, проведенных в путешествиях вместе с цирковой труппой Огненного Яссэ, о представлениях и долгих ночах под звездным небом в компании беззаботных артистов, он постарался забыть так же, как о том, что последовало за этим. А живя среди добрых островитян, совершенно отвык от того, что кто-то мог знать его в лицо. Сейчас простодушное и совершенно беззлобное заявление парнишки отчего-то разбудило в Иане безотчетную смутную тревогу. Может быть, потому, что, не уйди он тогда с Яссэ или не вернись обратно к Фергусу, ничего этого бы не произошло.

— Я, — отпираться было бессмысленно, и Иан постарался улыбнуться юноше, — но это было очень давно, я бросил труппу сразу после того выступления.

— Жаль, — совершенно искренне заявил парнишка, — став постарше, я надеялся еще раз попасть на ваше представление, но та компания, кажется, больше никогда нигде не выступала.

В Иане вдруг проклюнулись тревожные сомнения — что если Робин подначивал его? Пытался вывести на чистую воду такими вот невинными расспросами. В Империи — даже в такой отдаленной от столицы ее части — не могли не знать имени убийцы их правителя, того же имени, которое носила знаменитая труппа. Сложно было поверить, что парнишка этого не запомнил, раз уж один из артистов так запал ему в душу, что он вспомнил его через столько лет.

— Меня зовут Иан, — поспешил представиться эльф, чтобы избавить Робина от необходимости допытываться дальше, — и я — сын барона.

Робин чуть не споткнулся на ровном месте, сбился с шага, и теперь готов был, похоже, шагать спиной вперед, чтобы сверлить Иана взглядом.

— Вот это да, — с неподдельным восторгом заявил он — эльф ждал, что парнишка сейчас обратит внимание на его внешнее сходство отнюдь не с самим бароном, а с его супругом, но Робина, похоже, такой расклад ничуть не смутил. Вместо этого он обратил свой пытливый взор на Фергуса, — а вы, сударь? Если дозволено будет спросить. Вы тоже циркач?

— В эльфской-то труппе? Нет уж, — фыркнул Гусик — он, привыкший скрываться, ничуть не растерялся и готов был удовлетворить любопытство парнишки с щедростью доброго путешественника, пригревшегося у камелька. — мое имя Гуус, и я торговец со Скеллиге.

— Оно и видно, — уважительно подтвердил Робин, а потом спросил, чуть понизив голос, — а в набеги вы ходили?

— Разве что в набеги на деревенскую харчевню, — покачал головой Фергус, — я же сказал — я торговец. Торгую табаком на Фаро.

Робин, похоже, сразу потерял к нему интерес — островитян он не встречал, а вот торговцев, видимо, повидал достаточно, чтобы знать, что все они были одинаковыми.

У дверей в просторный светлый зал с высокими окнами, который здесь именовался столовой, Робин снова поклонился и пропустил гостей вперед.

Родители в компании Анаис, которая, похоже, пока не собиралась восвояси, ждали их за длинным столом светлого дерева. Судя по тому, какой истертой выглядела гладкая столешница, в этом зале часто собирались гости, и Иан про себя несказанно удивился — отец никогда не жаловал больших компаний, даже работая в Университете, сторонился общих собраний профессоров и делить стол привык с теми, с кем ему действительно было, о чем поговорить. Папа же, пусть и проводил большую часть времени в обществе своих солдат, до домашних застолий допускал только тех, кого терпел Иорвет. Похоже было, что не только привычка к простой неприхотливой жизни отошла для родителей в прошлое, а большой дом предполагал большие праздники.

— Ну наконец-то, — папа поднялся со своего места, поманил Иана и Фергуса рукой, и они неуверенно приблизились к дальнему краю стола и уселись на высокие стулья, украшенные искусной тонкой резьбой — Иан сразу узнал в ней руку Иорвета. — Мы уже думали посылать за вами спасательный отряд.

— Хорошо, что они оттерли с себя очаровательный флер путешествий, — фыркнул отец, критически оценив облик сына — тот явно приглянулся ему гораздо больше, когда избавился от Рииных тряпок.

— Да, только теперь вместо дерьма и моря, они пахнут, как Кейра на Йульском балу, — поморщилась Ани, расположившаяся за столом напротив, и отодвинулась от них подальше. Иан с любопытством посмотрел на названную сестру — наметанный годами практики взгляд разглядел в ее облике характерные изменения, стоило Анаис войти в жуткую красную комнату, и теперь догадки эльфа, похоже, подтверждались.

— Тебе стоит пить настойку из белого мха и жимолости, — заметил он, улыбнувшись Анаис, — тогда запахи не будут так тебя донимать. Но ближе к родам прием следует прекратить.

Взгляды собравшихся обратились на него, а Ани вдруг обиженно поджала губы.

— И когда это ты успел стать таким глазастым? — осведомилась она, — даже Кейра ничего не заметила.

— Кейра — чародейка, — фыркнул Иан, — ее интересуют высокие материи. А я просто знаю, куда смотреть.

— Ани! — воскликнул Фергус, и его покалеченное лицо осветила искренняя улыбка, — я так рад за вас! Мы редко получали новости с Большой Земли, но я слышал, что у вас с Виктором все ладится?

— «Большой Земли»? — переспросил Иорвет, — значит, все это время вы обретались на Скеллиге?

— Мы жили на Фаро, недалеко от деревни Харвикен, — охотно подтвердил Гусик. О тени проклятья, нависшего над ним, супругу, похоже, совсем не хотелось ни думать, ни разговаривать, и он легко готов былпогрузиться в незамысловатый разговор с теми, по кому так соскучился, — матушка открыла там лавку и назначила меня управляющим. А Иан помогал местным с их хворями — и насмотрелся на женщин в интересном положении, будьте уверены.

— Вот сука! — в сердцах вдруг заявил Иорвет, едва не стукнув по столу кулаком, — а я ведь сто раз спрашивал у нее, куда шел тот корабль, а она молчала, как один из твоих партизан, Вернон.

— Матушка даже имени своего моему отцу не выдавала, пока не сочла момент подходящим, — с нескрываемой гордостью ответил Гусик, — молчать она умеет, как никто.

— Вижу, твоя привычка оскорблять чужих матерей совсем не изменилась, — фыркнул Иан. Сидя в компании родителей, любимого и названной сестры, он и сам, казалось, позабыл, что вместе их собрал отнюдь не радостный повод, и что неизъяснимо страшные проблемы ждали скорых решений. Он был дома — пусть и не успел толком привыкнуть к простору его комнат и крепости его стен, — дорогая матушка хранила нашу тайну ото всех — не только от вас. Хотя, не скрою, порой мне было очень обидно, что Гусик мог с ней переписываться, а я с вами — нет.

— И почему же? — продолжал напирать Иорвет, — Потому что вы — или Рия — сочли нас недостаточно благонадежными?

— Если бы опасность быть раскрытым угрожала мне, а не Фергусу, ты не стал бы молчать, боясь поделиться знаниями даже с самыми близкими? — тихо спросил Иан, и Гусик вдруг крепко сжал его ладонь под столом. Об этом они с супругом почти не разговаривали прежде. Эльф хранил свою тоску при себе, осознавая, что сам он был свободен и мог вернуться в любой момент. Гусику же вместо этой свободы досталась тонкая нить, связавшая его с матерью. Это был неравноценный, но вполне справедливый обмен.

— Так или иначе, — решила Ани вмешаться в бессмысленный спор о том, что уже не имело значения, — придержи свои поздравления, Гусейшество. Да, у нас с Виктором будет ребенок, но в этом нет ничего радостного.

Гусик тяжело нахмурился и готов был уже поинтересоваться, неужели будущий отец был не рад появлению нового наследника, но Анаис опередила его.

— Новости-то вы, может, и получали, но явно не все, — снова заговорила она, — в Темерии зреет переворот. Народ — вернее, знать, которая этот народ подначивает — требует свободы королевству. Теперь, когда Эмгыр вот-вот умрет, а моя дочь еще не коронована — лучший момент для объявления требований о независимости. Редания готова поддержать темерские притязания, но только в том случае, если Людвиг будет объявлен наследным принцем, а я — стану законной женой Виктора, — ее рука метнулась к груди и потеребила мерцающий кулон на длинной золотой цепочке, — я приняла его предложение.

Это заявление не вызвало ни в ком из присутствующих такого же восторга, как весть о беременности королевы. Иан заметил, как тяжело нахмурился папа. Эльф не знал, какую должность Вернон Роше теперь занимал при дворе Анаис, но подозревал, что он занял место старика Талера, и его все эти волнения в темерском обществе касались в первую очередь. Папа всегда мечтал о свободе для своей страны, но ныне эта свобода могла достаться королевству слишком большой ценой.

— Если в Нильфгаарде узнают о моем положении, — продолжала Анаис, — они могут потребовать отдать ребенка им — как когда-то моя мать стала «гостьей» генерала Воорхиса. Это поставит меня в ситуацию, когда мне придется выбирать между материнским долгом и долгом королевы перед своим народом.

— Лея так не поступит, — не слишком убедительно, но ровно и сохраняя спокойствие в голосе, возразил Роше, — она — твоя дочь.

— Она Императрица, — вдруг тихо-тихо возразил Фергус, низко опустив голову и понурив плечи, — и поступит во благо Империи.

— Если не решит сбежать за море, — мрачно добавил Иорвет.

— Виктор надеется решить вопрос мирными переговорами, — вздохнула Анаис, — напомнить Лее, что сопротивление с ее стороны приведет к войне — гражданской или очередному конфликту между странами. И Филиппа будет советовать ему выдвинуть ультиматум. — она горько усмехнулась, — и это тот редкий случай, когда я рада, что он предпочитает прислушиваться к этой сучке Лите. Если ребенок родится в законном браке и на территории Редании, он тут же окажется под защитой своего отца и получит его гражданство. Но в Империи тоже это понимают. Меня могут взять под стражу, обвинив в мятеже, и рожать мне придется в нильфгаардской темнице, а не в Третогорском дворце.

— Но, даже если ты будешь очень стараться это скрыть, все выйдет наружу уже очень скоро, — осторожно заметил Иан. Они с Фергусом заново пересекли море затем лишь, чтобы супруг мог попрощаться со своим отцом — а теперь, с корабля на бал, оказались в самом сердце политической игры, которая для правителей и жителей Скеллиге была немыслимой и непонятной. — Если глаза меня не обманывают, ребенок появится вскоре после Бирке, а свободными рубахами ты сможешь его прятать, в лучшем случае, до Йуле.

Ани мрачно кивнула.

— Вот бы и мне пожить хотя бы годик на Скеллиге, — невесело усмехнулась она, — но увы — исчезни я сейчас, от Темерии к моему возвращению может вообще ничего не остаться. Империя может объявить в провинции военное положение из-за риска восстания, посадить нового наместника и отозвать права автономии. И тогда никакая Лита не сможет остановить Виктора от объявления войны. Но даже это пугает меня не так сильно, как…

Она вдруг замолчала, отвела глаза в сторону, и пальцы, которыми Ани нервно барабанила по столешнице, сжались в кулак. Мужчины молчали в полной растерянности — никто из них, похоже, не мог вообразить, что было страшнее войны.

— Впрочем, — неожиданно легко выпалила Ани после долгой паузы, — если мои страхи оправдаются, и я просто умру в родах, ни одной из этих проблем мне решать больше не придется.

Иан и Фергус тревожно переглянулись.

— Ты больна? — осторожно спросил Гусик, подавшись чуть вперед. Ани снисходительно покачала головой.

— Нет, на этот раз я чувствую себя даже лучше, чем было с Леей и Людвигом, — ответила она, — но тогда я была молода, а сейчас…

— Пф, — Иан беззаботно тряхнул головой, — ты рассуждаешь, как Хельга, жена сапожника. Когда родился ее пятый ребенок, ей было сорок два. И я даже не успел добежать до деревни, когда Бьорн явил себя миру.

— Сейчас ему уже шесть лет, — подтвердил Гусик авторитетно, — и он бегает на посылках в моей лавке. Славный парень.

— А Хельга? — быстро поинтересовался папа.

— А что Хельга, — пожал плечами Иан, — через день после родов уже прибивала подметки. А сейчас внуков нянчит.

Эльф заметил, как папа с облегчением заулыбался, и даже лицо Ани немного прояснилось от этой незамысловатой истории. Иорвет, явно желая сменить тему, передернул плечами.

— Ну хватит о политике и родах, — заявил он, — расскажите нам лучше, как вы жили все это время? И Иан… я так и не дождался ответа, почему ты был обряжен в платье?

Иан коротко рассмеялся и подмигнул отцу.

— Потому, папочка, — заявил он почти с вызовом, — что это был единственный способ для нас с досточтимым господином Гуусом убедить добрых островитян, что живем мы не в позорной противоестественной связи, и сочетаться законным браком с благословения славного ярла Димуна. Я теперь — госпожа Хиггс, уважаемая среди деревенских знахарка и повитуха.

У папы вырвался короткий смешок — немного нервный, как показалось Иану.

— Выходит, Гусик у нас теперь двоеженец? — спросил он, глянув на Ани, но та лишь устало махнула рукой.

— Мой муж Фергус вар Эмрейс давно мертв и похоронен, — ответила она с достоинством, — мы проводили и оплакали его под взором Великого Солнца. А с господином Хиггсом и его женой я не знакома.

— Здесь, в Темерии, да и вообще на Континенте ваш брак не имеет законной силы, — отчего-то не желая поддаваться общему веселью, возразил вдруг Иорвет.

— Я не уверен, что мы останемся в Темерии, — опустив глаза, ответил Гусик, и Иан поспешил добавить:

— Но и в том, что вернемся на Фаро — тоже. Прошло четырнадцать лет, а у госпожи вар Эмрейс есть лавки и поближе — в Мариборе, например, или в Велене.

Эльф видел, как тень сомнения медленно сползла в лица Иорвета, и отец наконец улыбнулся — похоже, именно такого ответа от сына он и ждал.

— К тому же это проклятье… — безнадежно испортив момент, вмешался Фергус, и все сидевшие за столом снова напряженно замолчали.

— Никогда бы не подумала, что скажу это, — заявила Ани после долгой паузы, — но на этот раз я бы доверилась Лите. Не то чтобы она так дорожила сестринской любовью к Гусейшеству, но добывать сведения и решать проблемы девчонка умеет. Подождем, что она скажет. Ты чувствуешь эффект этого проклятья, Фергус?

На этот раз Гусик прислушался к себе внимательней, чем тогда, когда его об этом же спросил Иан, и, подумав немного, ответил:

— Не чувствую ничего необычного. Может, это проклятье и вовсе на меня не подействовало, а Лита уловила его след, а не непосредственный эффект? Я ведь Лее не отец.

— Тогда нужно сделать так, чтобы своего настоящего отца она не трогала, — сдвинув брови, заметила Анаис, — мы храним эту тайну уже пятнадцать лет — и надеюсь, она так и останется тайной.

— Виктор не делал попыток рассказать дочке правду? — почти шепотом поинтересовался Фергус. Ани покачала головой.

— Его это гложет — но он с самого начала знал, что так будет, — ответила она, — и, может быть, отчасти из-за того, что я чувствую свою вину перед ним, я и не решилась избавиться от этого ребенка, несмотря ни на что, — ее рука мягко огладила едва заметную округлость живота под складками вышиванки.

Они посидели еще немного — и на этот раз разговор потек по более спокойному мирному руслу. Гусик рассказывал об их жизни на островах, а Иан перемежал его слова забавными историями о своей работе знахарки, стараясь еще больше успокоить Ани — благо, новорожденных он и впрямь за эти годы повидал немало. Но после очередного анекдота о том, как молодая Брюнхильда пошла в лес, чтобы набрать земляники, и там же на пригорке, в трех милях от деревни, ее настигли схватки — а добрая Иоанна, по счастью, как раз собирала поблизости целебные корешки, Анаис засобиралась домой.

— Скоро стемнеет, — заявила она, поднимаясь из-за стола, — до Вызимы я доберусь за полночь. Ты ведь одолжишь мне коня, отец? — она с надежной посмотрела на Роше, и тот сурово нахмурился.

— Совершенно исключено, — отрезал он, — ты не одета для конной прогулки, и в лесу столько снега навалило, что судьба Брюнхильды может повториться с куда менее приятными последствиями.

— Чем плох портал? — осведомился Иорвет. Ани устало подняла глаза к потолку.

— Если бы мне хотелось всю ночь провести над ведром, исторгая наш чудесный обед, то ничем, — ответила она, — сегодня я уже один раз прошла через портал, и больше мне что-то не хочется.

— Тогда я провожу тебя, — уверенно предложил Роше, и на этот раз запротестовал уже Иорвет.

— Чтобы вас обоих ночью в лесу волки загрызли? Вот уж нет. Оставайся здесь, Ани. Утром мы проводим тебя вместе — я все равно собирался в Вызиму.

— Завтра утром прибудут нильфгаардские послы, — покачала головой королева, — после объявления о помолвке, мне придется держать против них оборону и убеждать, что свадьба ничего не изменит в политике Империи. Я не могу опаздывать.

— Я мог бы приготовить для тебя одно снадобье, — вмешался Иан, тоже вставая, — если у барона отыщется сушеная арника и немного мышехвоста, я схожу в лес и соберу остальные ингредиенты. Это займет пару часов — не больше.

— В лесу сейчас снега по колено, — с сомнением покачал головой папа, — что ты там накопаешь, Иан?

Эльф надменно фыркнул.

— А ты думаешь, на Скеллиге зимой никто не болеет? — осведомился он, — поверь мне, я знаю, что такое снег, и как искать под ним то, что мне нужно.

— Мне пойти с тобой? — привычно предложил Гусик — он часто вызывался помогать, но ответ Иана был таким же, как обычно:

— Ты только путаться под ногами будешь. Лучше смешай травы, растолки в ступке и вскипяти воды — управимся быстрее.

Возражений у собравшихся на это не нашлось. Иорвет выдал Иану крепкие сапоги на меху и тяжелый шерстяной плащ с собственного плеча, а Вернон проводил сына до ворот замка. День клонился к вечеру, но было еще светло, даже сумерки пока не успели опуститься на землю. В окрестностях замка Кимбольт Иан никогда прежде не бывал, но эти земли мало чем отличались от любых других — живя на островах, эльф научился ориентироваться в лесу так, что ни одна, даже самая заснеженная тропа не могла его запутать. Он уверенно двинулся по утоптанной дороге вниз, к устью небольшой реки, темневшей неподалеку темной полыньей, и, не доходя до нее, свернул на едва заметную просеку, ведущую к границе темного молчаливого леса.

Ноги не проваливались под твердый наст, Иан шагал легко, и принялся даже насвистывать, озираясь по сторонам. Воздух родной земли пах дымом, хвоей и чем-то неуловимо сладким, и было странно не ощущать в легком морозном ветре соленого привкуса моря. На гористых берегах Фаро эльфу то и дело приходилось карабкаться на холмы и скалы, здесь же дорога была ровной, и идти по ней было так просто и приятно, что Иану захотелось даже пуститься вприпрыжку, чтобы ветер бил в лицо и свистел в ушах — как прежде, когда он, совсем мальчишкой, бегал по заснеженным полям Туссента или тропам за Оксенфуртскими стенами.

На опушке Иан замедлил шаг, и теперь двигался между тонких стволов густого подлеска неторопливо, присматриваясь к запорошенным корням деревьев, стараясь не пропустить нужных знаков. Он искал простой белый мох, который на Фаро рос буквально на каждом углу, и который мудрая Иоанна использовала почти во всех своих снадобьях. Но Иану, в отличие от нее, везло не слишком. Он успел углубиться в заросли достаточно далеко, даже потерять тропу, когда на темном стволе наконец заметил знакомое светлое пятно. Мох в Темерии оказался совсем не таким, как привык эльф — он выглядел каким-то жухлым и словно грязным, не сиял белизной, и Иану пришлось даже, оторвав кусочек, попробовать его на язык, чтобы убедиться, что своим зельем он не прикончит славную королеву Темерии. Вкус у мха, несмотря на его жалкий вид, был таким, как нужно, и эльф, ругая себя за то, что не прихватил с собой ни золотого серпа, ни даже кухонного ножа, принялся аккуратно отрывать куски добычи от плотной коры. Дерево расставалось со своей обувкой нехотя, Иану пришлось пустить в ход ногти, чтобы раздобыть хотя бы горстку целебного снадобья.

Когда мха оказалось собрано достаточно, эльф собирался уже выпрямиться и отправиться в обратный путь — свет вокруг мерк, и надвигались ранние зимние сумерки. Но не успел Иан обернуться, как за спиной его раздался резкий звонкий окрик.

— Стой, браконьер! Руки вверх!

Вздрогнув, эльф поспешил обернуться. В нескольких шагах от него, утопая в снегу почти по колено, стоял невысокий чернявый мальчишка в легком коричневом тулупе и целился в Иана из небольшого, но совсем не похожего на игрушечный, лука.

— Я не браконьер, — заявил Иан, но руки все же поднял, продолжая сжимать в одной ладони пучок драгоценного мха, — я — знахарь. Собираю мох.

— Это лес его светлости барона Кимбольта, — заявил парнишка, не опуская своего оружия, — и мох тоже его. А ты — браконьер.

Иан про себя усмехнулся. Однажды в своей жизни ему уже приходилось выслушивать подобные обвинения в свой адрес — и последствия той встречи эльф расхлебывал до сих пор.

— Барон Кимбольт послал меня, — возразил Иан терпеливо, — я должен приготовить микстуру для его дочери, она приболела.

Мальчишка явно засомневался. В этих местах, похоже, все знали, кого барон именовал своей дочерью, и врать на этот счет не пришло бы в голову даже самому распоследнему браконьеру. Отважный страж переступил с ноги на ногу, хрустнув снегом, потом обернулся и крикнул во все горло:

— Айра! Эй, Айра, иди сюда! Я браконьера поймал, он говорит, что твой папа его прислал.

Утверждение было странным, Иан не смог уловить в нем логики, но долго размышлять ему не пришлось. Откуда-то из-за деревьев вынырнули еще трое мальчишек. Двое шагали тяжело, разгребая ногами перед собой снег, а третий почти порхал над настом, едва касаясь его ступнями. Это был эльфский парнишка, едва ли вошедший в возраст. Его непокрытая рыжая макушка ярко пламенела на фоне лесной белизны, а на свежем, удивительно тонком красивом лице, точно со старой гравюры в одной из книжек мастера Риннельдора, читалось решительное выражение, какое Иан видел прежде у папы, когда тот командовал своими бойцами. Обратив на Иана взор больших зеленых глаз, предводитель крохотной банды вдруг замер и попятился.

— Папа? — спросил он удивленно — должно быть, внешнее сходство с Иорветом и его одежда обманули зоркий взгляд юного охотника, но объяснений всему остальному Иан найти так и не мог. Мальчишку назвали сыном барона — а того, кого он принял за Иорвета, юный командир именовал «папой». Айра, впрочем, уже понял свою ошибку и взмахом руки велел первому пацану опустить лук.

— Ты кто такой? — требовательно спросил юный эльф, и, проглотив встречный вопрос «А ты кто такой?», Иан ответил:

— Я — Иан аэп Иорвет.

На лицах бравых лесных партизан отразился вдруг настоящий ужас. Тот, что взял его на прицел, попятился так резко, что споткнулся и повалился спиной в снег. Тут же вскочил и отпрянул к приятелям, за спину рыжему.

— Призрак! — зашептались мальчишки, — это призрак!

Айра, похоже, был единственным, кто не потерял присутствие духа, но и приближаться к Иану не спешил.

— Что тебе нужно, Иан аэп Иорвет? — спросил он, произнося имя так четко и раздельно, словно начитался ведьмачьих трактатов и знал, как правильно изгонять беспокойных духов, — почему ты не упокоился с миром?

Иан продемонстрировал мох в своих руках.

— Я собирал ингредиенты для целебного снадобья, — объяснил он, — когда твой боец выследил меня.

— Зачем мертвым целебные снадобья? — не понял рыжий.

— Я не призрак, — Иан сделал шаг к мальчишкам, и те испуганно отступили от него. Айра остался стоять неподвижно.

— Тогда ты — лжец, — заявил он с вызовом, — мой брат умер пятнадцать лет назад. Все это знают.

— Точно, — подтвердил один из бойцов, — я же сказал, он браконьер.

Иану в голову вдруг постучалась странная и немного тревожная мысль — что, если им с Фергусом все же стоило наведаться в рощу Фрейи или в храм Мелитэле. По всему выходило, что родителям их молитвы, о которых прежде болтали в Вызимском дворце все, кому не лень, помогли. Айра был совсем не похож на Роше, но вот черты Иорвета в нем разглядеть можно было, даже особенно не приглядываясь. Тот же упрямый подбородок, те же глаза совершенно особенного травянисто-зеленого цвета — такие же, как у самого Иана. Поверить в то, что добрые богини одарили родителей еще одним ребеночком, было в разы проще, чем в то, что отец лег с какой-то незнакомой женщиной, как когда-то с Виенной.

— Может быть, пойдем в замок? — затолкав эти мысли поглубже, примирительно предложил Иан, — наши родители подтвердят, что это правда. А я постараюсь все тебе объяснить.

Айра немного поколебался. Его отряд шушукался за его спиной, и каждый из них готов был начать отговаривать командира от необдуманного похода в компании призрака-браконьера, но юный эльф решительно кивнул.

— Ладно, — постановил он, потом повернулся к бойцам, — Мика, отведи отряд на базу.

— Айра, но ведь…- начал мальчишка с луком, но эльфу хватило одного сурового взгляда, чтобы мальчишки подчинились.

Обратно к замку шли напрямик. Тот, кто назвался братом Иана, шагал уверенно, не выбирая пути — похоже, этот лес был им исхожен вдоль и поперек, и знаком, как рисунок линий на собственной ладони. Иан молчал, не решаясь начать разговор, и Айра тоже не говорил ни слова. Лишь у самых ворот замка он покосился на спутника и тихо хмыкнул.

— Вообще-то ты похож на свой портрет, — заметил он, — и действительно вовсе не призрак.

Иан улыбнулся парнишке и покачал головой, но ничего не ответил.

Встречать их снова вышел папа, и, заметив, что Иан входил в ворота не один, застыл на месте с немного растерянным выражением на лице. Но потом улыбнулся — эльфу показалось, с облегчением.

— Славно, вы уже познакомились, — заявил он, когда путники поравнялись с ним. Айра наградил Иана тяжёлым взглядом, потом перевел его на папу.

— Значит, это правда? — требовательно спросил он, — и это — действительно мой давно погибший брат Иан?

Роше явно замешкался. Иан заметил, как по его лицу пробежала смутная непонятная тень, но потом папа ответил:

— Это и правда Иан, наш с Иорветом сын. Идемте в дом — холодно. И Гусик уже все приготовил.

— Гусик? — резко переспросил Айра, и было видно, что это имя из уст родителей он слышал и прежде. Иан поспешил перебить его, пока братишка не начал кричать о воскрешении Императора Нильфгаарда на весь двор:

— Идем! Поговорим в доме.

В столовой их ждали Иорвет и Анаис. Королева ерзала на стуле, стараясь найти позу поудобней, а отец, когда путники пересекли порог, буквально подскочил со своего места и поспешил к ним.

— Айра! — воскликнул он, — я думал, ты до ночи не вернешься.

— Смотри, кого я в лесу нашел, — Айра пристально уставился на эльфа и сделал широкий жест рукой, — оказывается, мой давно почивший брат тут как тут — живехонек!

— Пока меня не было, вы завели еще одного сына? — спросил Иан, почти перебивая его и смотря на отца так же пристально.

Иорвет перевел взгляд с одного на другого, явно не находя, что ответить, но на помощь ему пришла Ани.

— Иан, разберись со своими родственниками позже, — скомандовала она тоном истинной королевы, — иначе я засну прямо за этим столом.

Айра, похоже, только сейчас заметил присутствие славной властительницы родной страны, вежливо поклонился ей, но проницательные взгляды на Иорвета бросать не перестал. Иан же, поспешив взять себя в руки, кивнул. Вместе с папой он проследовал в пропахшую жареным мясом и специями кухню, удивительно безлюдную для баронского замка. Гусик как раз снимал с огня маленький котелок с кипящей водой.

— Представляешь, дорогой, — заявил Иан, раскладывая мох на столе и принимаясь очищать его от кусочков темной коры, — женщины с Фаро не врали — Фрейя и впрямь умеет творить настоящие чудеса. Если ты еще не передумал насчет ребеночка, можем и мы помолиться ей усердней.

Гусик поднял на Иана непонимающий взгляд.

— Иан, не надо ерничать, — попросил Роше устало, — никто из нас с твоим отцом Айру не рожал. Он — сын одной несчастной девушки, которую мы приютили. Она умерла через три года после его рождения.

Покончив со мхом, Иан принялся быстро разминать травы в ступке — Фергус, как обычно, пожалел усилий и сделал все неправильно.

— Он — очевидно сын моего отца, я не слепой и не дурак, — заявил он раздраженно, — если тебе сказали иначе, то ты был обманут. И не говори мне, что у Иорвета приключилась интрижка с одной из его студенток. Я скорее поверю в то, что Айра родился из сердцевины речной лилии, как богиня Лильвани.

— Все было не так, — признал папа со вздохом, — и я понимаю, что самонадеянно о таком просить, но, пожалуйста, не расспрашивай меня больше. Айра — наш сын, могу документы показать.

Эльф обиженно смолчал, а Гусик сделал робкий шаг к нему.

— Иан, в самом деле, — сказал он тихо, — если твои родители хотят сохранить свою тайну…

— Да-да, — откликнулся Иан. Горячая вода, которую он лил в ступку, расплескалась по столу, и он отставил котелок в сторону, — я их покинул, и они позаботились о замене. Сперва Зяблик, а теперь…- злые слова застыли у него на языке. Эльф сам не понял, что заставило его выплеснуть их наружу, и теперь он виновато посмотрел на отца. Вернон стоял, опустив руки, но не отведя взгляда, бледный и молчаливый. — Прости, папа. Я не хотел всего этого говорить. Если хотите держать все в секрете — я не имею права настаивать.

— Имеешь, — негромко возразил Вернон, — но мне бы этого не хотелось.

Иан кивнул и отвернулся.

— Снадобью надо остыть и немного настояться, — сказал он, — иди к остальным, я найду обратную дорогу.

Папа посомневался мгновение, но потом развернулся и вышел из кухни. Иан опустился на скамью и обхватил голову руками. Фергус, потоптавшись, опустил ладонь ему на плечо.

— Может, твой отец напился, и сам не ведал, что творил? — предположил он тихо, — он ведь много пил в Оксенфурте, помнишь? И часто оставался один.

Это объяснение было простым и понятным, но Иану все равно не слишком в него верилось.

— Может быть, — все-таки проговорил он, — а папа нашел в себе силы его простить, и потому не хочет об этом вспоминать. Он ведь добрый, а ребенок в измене не виноват. К тому же, — Иан поднял на супруга взгляд и шутливо хмыкнул, — ты вообще видел Лею? Она же — вылитая ты! Я бы устроил тебе ревнивый скандал, если бы хуже знал свою сестру! Может, эта отцовская студентка была так в него влюблена, что нашла парня, похожего на знаменитого профессора, а потом явилась на порог баронского замка с младенцем в подоле и объявила, что Иорвет ее обесчестил?

— А потом — сбежала, а мальчику сказали, что умерла, — подхватил Гусик, — чтобы он не считал, что его бросили.

— Звучит убедительно, — немного подумав, согласился Иан, но про себя уже решил, что так или иначе, пусть против воли родителей, но докопается до правды. Пусть и не для того, чтобы ее обнародовать. Родители приютили мальчика — сироту ли, брошенного ребенка или плод случайной ошибки — и он все эти годы помогал им справляться с потерей сбежавшего сына, не приславшего ни единой весточки. Это было справедливо.

Когда супруги вернулись в столовую, Иорвет, похоже, уже успел рассказать Айре все, что считал нужным, о возвращении блудного брата, и парнишка встретил Иана приветливой широкой улыбкой.

— Здорово, что ты жив, — заявил он с порога, — я всегда мечтал о том, чтобы у меня был старший брат. Или младший, — он покосился на родителей, а потом снова посмотрел на Иана, — расскажешь мне о своих приключениях?

Иан улыбнулся ему в ответ, немного снисходительно.

— Расскажу, — пообещал он, — слыхал историю о том, как меня чуть не убили проклятьем, когда мы жили в Вызиме? Или о том, как мы с Геральтом ныряли за сокровищами и охотились на сколопендроморфов в Туссенте?

— С Геральтом? — брови Айры удивленно поползли вверх, — с Геральтом из Ривии?

— Ага, с ним, — авторитетно подтвердил Иан, — он был моим лучшим другом.

— А теперь женился и стал скучным виноделом, — мрачно вмешалась Анаис, — Иан, прошу тебя, где мое лекарство?

Пока Иан отдавал королеве склянку и объяснял, как нужно принимать снадобье, Айра приблизился к Гусику — опасливо, как подходят к спящему дракону. Мальчишку, похоже, не смутили ни синяки на лице Фергуса, ни скеллигская борода, ни простая одежда с чужого плеча.

— Ваше Величество, — прошептал Айра таинственно, — не извольте беспокоиться. Ваша тайна умрет со мной.

Гусик явно стушевался — такого обращения к себе он не слыхал уже много лет. Бывший Император улыбнулся и потер начинавшую чернеть переносицу.

— Спасибо, Айра, — ответил он, — но зови меня Гуус. Теперь это — мое имя.

Парнишка понимающе кивнул и подмигнул Гусику.

Получив свое снадобье, Анаис попрощалась с честной компанией и откланялась. У Айры же был такой вид, словно он ждал от Иана и Гусика немедленного долгого обстоятельного рассказа обо всех их похождениях, но вмешался Иорвет.

— Поговорите завтра, — объявил он, — Иан и Гуус прибыли издалека и всю ночь не спали. Так что — марш на боковую, все трое.

Айра, казалось, готов был начать горячо возражать, что час еще не такой уж поздний, но под суровым взглядом отца быстро сдался, подмигнул еще раз вновь обретенному брату и его спутнику и скрылся за дверью.

Иорвет же поднял на Иана тяжелый мрачный взгляд, собирался заговорить, но сын остановил его.

— Не надо, — сказал он, — я поговорил с папой, и уважаю ваше право на тайну. Айру я тоже не стану мучать расспросами. Если ты захочешь мне что-нибудь рассказать — я выслушаю и приму все, что услышу.

Иорвет бледно улыбнулся.

— Я тебе не верю, — заметил он, — ну или жизнь на Скеллиге здорово тебя изменила. Но пусть будет так. Я все расскажу — но не сегодня.

Иану и Гусику выделили небольшую уютную спальню, где каждый предмет мебели, казалось, был создан руками отца. Такой эльфской обстановки, подумалось Иану при взгляде на легкую резьбу и высокие, похожие на переплетенные лозы плюща, столбики кровати, не было, должно быть, даже в комнате Францески Финдабаир. Но долго размышлять об этом и осматриваться у супругов не хватило сил. Едва коснувшись головой мягких воздушных подушек, Иан сообразил, как невыносимо устал — он не смог даже пожелать спокойной ночи Фергусу, рухнувшему рядом, спросить, не кружилась ли у того голова — а ну как младшенький наградил супруга сотрясением мозга? Сон навалился на Иана так быстро, что он не понял, когда пересек его границу.

Когда Иан проснулся, в комнате было совсем темно. Он прислушался, стараясь понять, что его разбудило, и уже через секунду осознал — лежавший рядом Фергус, едва накрытый одеялом, метался во сне и тяжело стонал, словно мучимый муторным кошмаром. Супругу и раньше снились дурные сны — в самом начале их пребывания на Скеллиге, он почти каждую ночь видел лица сожженных на костре чародеек, тех, кого приговорил к казни своим первым и последним подобным указом. С годами эти кошмары отступили, но начались новые — об огромных китах, переворачивающих легкую лодку, вышедшую в открытое море, о гарпиях, набрасывающихся на безоружного Иана посреди непроходимой лесной чащи, о том, как жители деревни поворачивались к Фергусу, все, как один, тыкали в него пальцами и кричали: «Вот он, вот он, держите его, больше ему не сбежать!»

Иан аккуратно потянулся к Фергусу, склонился над ним и мягко коснулся губами лба — так супруг всегда мог проснуться легче, и отринуть страх вместе с пологом сна. Но на этот раз надежный способ не подействовал. Гусик дернулся, застонал громче, но не проснулся. Иан нахмурился, потеребил его за плечо.

— Любовь моя, открой глаза, — увещевающе тихо проговорил он, — это только сон, я здесь…

Фергус распахнул глаза так резко, что Иан удивленно отпрянул. В следующий миг супруг, поводя вокруг себя невидящим взором, рванулся вверх и вперед, навалился на эльфа, сомкнул пальцы у него на шее и утробно, по-звериному зарычал. Иан сдавленно вскрикнул, стараясь вырваться, но хватка оказалась слишком сильной — Фергус был легче и не так плотно сложен, но сейчас эльф не сумел скинуть его с себя, и стальные пальцы продолжали безжалостно душить его, а в черных глазах супруга вместе пустоты теперь плескалась ярость.

— Фе… — выдавил Иан, чувствуя, что теряет сознание, — Фер… гус…

Наваждение прошло так же внезапно, как навалилось. Гусик моргнул, вздрогнул, разжал пальцы и отодвинулся, точно Иан оттолкнул его от себя. Непонимающим взором супруг уставился на свою ладонь, потом на эльфа, и тот, кашляя и хватаясь за горло, сел, пытаясь глубоко вдохнуть.

— Что…- прохрипел Иан, пристально глядя на любимого, — что тебе такое снилось?

— Я не знаю, — пальцы Фергуса неосознанно скользнули по ожогу у него на щеке, — не уверен… Там был огонь, и Яссэ выходил из него. Как тогда, на площади в Вызиме. Но на этот раз — настоящий.

Иан, тяжело дыша, придвинулся к супругу и ласково обнял его за плечи.

— Это сон, Гусик, — заверил он его, хотя горло все еще отчаянно саднило, — всего лишь сон.

Фергус поднял на него испуганный темный взгляд.

— Всего лишь сон, — бесцветно повторил он, — всего лишь сон.

 

========== На правах партнеров ==========

 

После того, как вернувшиеся под отчий кров дети полным составом были отправлены спать, Роше и Иорвет еще некоторое время сидели за столом в полном молчании. Вернон решился нарушить его первым.

— Думаешь, Айра не попытается просочиться в комнату к Иану и Гусику, чтобы удовлетворить свое любопытство немедленно? — поинтересовался он негромко, и Иорвет усмехнулся.

— Думаю, Иан первым бы к нему просочился, если бы знал, где находится спальня Айры, — ответил он, — кровь — не водица, и неуемную жажду познания Айра унаследовал явно не от меня.

— Мы солгали ему, — произнес Вернон, секунду помолчав и отведя взгляд в сторону.

— Мы солгали им обоим, — со вздохом подтвердил Иорвет, — но я рад, что ты не вывалил на них правду одним махом. Худшего момента для таких откровений не придумаешь.

— Согласен, — кивнул Вернон, — но нам придется рассказать им все — мы и так молчали слишком долго.

На это Иорвет сперва ничего не ответил. Он сидел, откинувшись на высокую спинку стула, нервно сцепив пальцы на столе перед собой, и не смотрел на Роше, и тот, не дождавшись от него реакции, невесело усмехнулся.

— Впрочем, — заявил он, — я бы хотел, чтобы это было главной из наших проблем, верно? Ничего страшного или неприятного в том, что не ты, а Иан — отец Айры, нет.

— Разве что для Гусика, — неуверенно улыбнулся Иорвет, — узнать, что твой возлюбленный не просто лег с какой-то незнакомкой, но и вынужден столкнуться с последствиями — и что последствиям этим вот-вот стукнет четырнадцать, не так-то легко.

— Я справился, — отмахнулся Вернон, — и Гусик справится. Ты видел, как он смотрит на нашего Иана? Мне кажется, Фергус мог бы простить его, даже если бы наш сын признался, что обесчестил всех эльфок от Вызимы до Марибора, и каждая родила ему по ребеночку.

— Годы подточили твою проницательность, мой глупый человек, — покачал головой Иорвет, — Гусик любит Иана — это безусловно, но задетая гордость — вещь непредсказуемая. Даже в ком-то таком… неконфликтном, как Гусик.

— «Слабовольном», ты хотел сказать, — Вернон фыркнул и придвинулся к эльфу ближе, — помнишь, как его называли, когда Гусик еще носил имперскую корону? Фергус Бесхребетный. Фергус Сопляк. За то лишь, что он не желал проливать крови и устранять своих врагов. В нынешние времена его мягкость могла бы решить множество проблем…

— В нынешние времена его мягкость развязала бы кровавую войну, — возразил Иорвет, — но ты, я погляжу, не слишком-то высокого мнения о нашем дорогом зяте?

Вернон независимо развел руками.

— Я знал одного Фергуса, — ответил он, — но, как справедливо заметила Анаис, тот человек давно мертв. А с Гуусом Хиггсом, торговцем табаком, я совсем не знаком. Рано делать какие-то выводы.

— Люди редко меняются до неузнаваемости, — покачал головой Иорвет, — их жизнь слишком кратка и обычно — весьма предсказуема. Наш Гусик — вода, которая, конечно, может топить лодки и пробивать себе путь сквозь камни. Но, найдя удобное русло, будет течь по нему, пока не высохнет.

— Да ты поэт, — усмехнулся Роше, — тогда хорошо, что этой воде удалось усмирить огонь, который едва не спалил Иана дотла.

Иорвет поднял на него задумчивый рассеянный взгляд.

— Хорошо? — туманно переспросил он, и они оба замолчали.

Роше не помнил, когда в последний раз на его долю выпадал настолько долгий день. Ему начинало казаться, что с момента, как он проснулся и не обнаружил Иорвета в постели рядом, прошло несколько долгих недель. И он с огромной радостью и облегчением отправился бы спать, следуя примеру детей, но оставался еще один вопрос, требовавший ответа. Только вот Вернон теперь никак не мог сообразить, как правильно его задать.

— Идем, — Иорвет, опередив его мысли, медленно поднялся и протянул человеку руку, — я по твоему лицу вижу, что дурных новостей для одного дня тебе недостаточно. Но я не хочу говорить здесь.

Вернон хотел было возразить, трусливо заявить, что ни о чем таком он и не думал, что это, вместе с решением других проблем, могло подождать хотя бы до завтра. Но он понял вдруг с удивительной ясностью — если не получит ответа от самого Иорвета, правда откроется ему совсем иным путем, и он окажется куда менее безопасным и приятным. Человек встал, сжал ладонь эльфа, и вместе они вышли из столовой.

Иорвет вел его по галереям замка быстро и молча. Слуги, весь день державшиеся подальше от эпицентра событий — спасибо верному Робину — только сейчас начинали попадаться по пути, спеша закончить дела, оставленные с утра. Вернон понимал, что операция, проведенная управляющим с целью сохранения хозяйских секретов, должна была породить множество слухов. Какими бы вышколенными ни были прочие обитатели замка, не стоило рассчитывать на то, что каждый из них не найдет случившемуся по сотне нелепейших объяснений, не разнесет эти вести по округе, и вскоре уже каждый на баронских землях не будет обсуждать, кто это явился к хозяину в дом, и почему нужно было хранить этот приход в таком секрете. Одно радовало — едва ли кому-то из сплетников суждено было подобраться к истине сколько-нибудь близко. Вернон и сам не до конца верил, что все это происходило именно с ним — и за несколько часов перевернуло его устоявшуюся спокойную жизнь с ног на голову.

По узкой лестнице Иорвет привел его к дверям своей мастерской, извлек из кармана ключ — копии его не было даже у Робина, эльф бережно охранял свою территорию, и хорошо еще, что не выставил в коридоре голодного главоглаза. Немного замешкавшись, точно сомневался, стоило ли впускать супруга в тайную пещеру, Иорвет все же отпер замок и распахнул дверь. В мастерской было совершенно темно, хотя зимний вечер за стенами замка еще не успел перетечь в настоящую ночь. Эльф всегда плотно занавешивал единственное окно в мастерской — берег свою работу от прямых солнечных лучей, и сейчас, когда Вернон переступал порог, ему вдруг почудилось, что у дальней стены помещения замерла, насторожившись, согбенная черная фигура. На короткий миг сердце Роше сжал безотчетный страх — что, если тот, о ком они собирались поговорить, явился собственной персоной, чтобы лично рассказать о своих притязаниях. Человек почти окликнул его, повинуясь глупому порыву, но Иорвет, зайдя вслед за ним, уже запер дверь изнутри и, обогнув Вернона, невзирая на темноту, прошел вглубь лаборатории и аккуратно зажег маленькую масляную лампу под стеклянным колпаком.

В ее неверном теплом свете черная фигура в углу оказалась высоким мольбертом, на котором, накрытый темной тканью, стоял какой-то холст. Ругая себя за непрошеную трусость, Вернон прошел в мастерскую, остановился у массивного верстака и теперь наблюдал за Иорветом. Тот, постояв немного спиной к нему, вдруг решительно подошел к спрятанной картине и рывком сдернул черный полог, точно хотел раз и навсегда избавиться от всех любопытных взглядов и настойчивых вопросов.

С холста на Вернона печально и прямо смотрела Ава. Он узнал портрет из главного зала, тот самый, который Иорвет заказал самым первым, и к которому сам Роше успел так привыкнуть, что совершенно перестал его замечать — он, может, и не обратил бы внимания, что картина исчезла, пройдя мимо пустующего участка на стене над камином. В полутьме мастерской взгляд серых глаз девушки на портрете казался тяжелым и осуждающим.

— Ты убрал его, — не спросил, констатировал Вернон, и Иорвет кивнул.

— Я хочу рассказать все Иану сам, а не ждать, пока он сложит два и два, — пояснил он, — наш сын не дурак, и провалами в памяти не страдает. Думаю, лицо той, с кем путешествовал и выступал, он вспомнит без труда, а все прочее нетрудно будет додумать.

— Но что, если Айра спросит, куда делся портрет его матери? — поинтересовался Роше, хотя мысленно безоговорочно согласился с Иорветом — решение было верным, пусть и не слишком честным.

— Картина висела в светлой комнате больше десяти лет, — пожал плечами Иорвет, — давно пора было ее отреставрировать.

— Ты не реставрируешь живопись, — напомнил Вернон с легкой улыбкой, и эльф отмахнулся.

— По мнению Айры, я тут занимаюсь чем-то скучным и непонятным, — ответил он, — вполне могу и картины писать, он бы не удивился. Но я привел тебя не затем, — он быстрым жестом накинул полог обратно на картину и отошел от мольберта, вытащил из-под верстака два низких табурета и уселся на один. Вернон устроился напротив, ничего не сказав.

Иорвет молчал целую минуту, глядя вроде бы на Роше, но словно не видя его перед собой. Наконец губы его дрогнули в кривоватой усмешке, и эльф нервно передернул плечами.

— Ани сегодня сказала одну очень любопытную фразу, — начал он, — и я тут же примерил ее на себя. Если мне суждено умереть, разбираться с прочими проблемами не придется. Но ее страхи вполне может развеять современная медицина или магия… а вот мои — не то чтобы.

Вернон сдвинул брови. Часть его хотела заставить Иорвета замолчать, ухватить его за плечи, крепко встряхнуть и приказать не думать о худшем, забыть обо всем, и его, Роше, невтягивать в эту пугающую темную чащу безысходного ужаса. Но, конечно, так легко отмахнуться от него было никак нельзя.

— Что он хотел? — тихо спросил он, уже понимая, что долг, висевший над ними долгие четырнадцать лет, они с Иорветом выплатить не смогут. Словно подтверждая его слова, эльф вздохнул и рассмеялся.

— Не волнуйся, Стеклянный Человек не потребовал от меня ничьей головы, — заговорил он, — не предложил раздобыть корону Нильфгаарда или отдать моего первенца — или первого внука.

— Иорвет, — почти с угрозой выговорил Роше, — не тяни, выкладывай, как есть. От того, что ты юлишь, ничего не изменится.

— Это уж точно, — подтвердил эльф все с той же горькой усмешкой, — мой старый друг Гюнтер, который спас моего возлюбленного, а потом — моего сына, пришел ко мне, чтобы рассказать о тяготах своей жизни. — Предвосхищая раздраженный вопрос, Иорвет поднял руку, и Вернон смолчал, — он пожаловался, как сильно изменился мир с тех пор, как он впервые ступил на наши земли, выдернутый из собственной реальности человеческой жадностью. Нынче — причитал он — всякий только и думает, как бы избежать выплаты долга, как бы получить все, не заплатив ничего. И, в отличие от тех, кто обращался к нему прежде, современные клиенты научились не только хитрить и обманывать, но и искать лазейки даже в самых точных контрактах. Эра торгашей — восклицал он — эра дельцов! В этот век ему, простому бродяге, все трудней стало держаться на плаву — такая конкуренция, такое многообразие путей обмана и мошенничества…- Вернон слушал, и ему вдруг стало казаться, что голос Иорвета изменился, зазвучал мягче и глубже, выше, чем обычно, и как-то угрожающе вкрадчиво. Словно его устами сейчас говорил тот, страшный и всемогущий, неведомый и необъяснимый. И в полумраке комнаты Роше почти видел перед собой незнакомое улыбчивое лицо, которого никогда прежде не встречал, — Народ научился читать — и слушать, — продолжал Иорвет ровно, чужим незнакомым голосом, — а еще — стал невыносимо скучным. Никто больше не жертвует всем ради большой любви. Никто не готов отдать душу за счастье другого, всем подавай лишь богатства, свободу или смерть конкурента. Дурные времена…- эльф вновь тяжело вздохнул, и свет в маленькой лампе дрогнул. Фитиль зашипел и погас, а мастерская погрузилась в полную темноту.

Теперь Вернон уже не сомневался — перед ним сидел больше не Иорвет. На низком табурете, закинув ногу на ногу, скрестив руки на груди, расположился незнакомец, и мгла скрывала его снисходительно добрую улыбку. Роше попытался податься вперед, коснуться своего эльфа, развеять наваждение, убедиться, что чувства обманывали его. Но он не смог двинуться с места, и руки остались лежать на коленях — неподъемные и бесполезные.

— Одному, — продолжал вкрадчивый голос, — с течением нынешней жизни и с проницательностью нынешних умов не справиться. И потому мне, как и всем, кто надеется остаться на плаву, нужен помощник. Не раб — даже не слуга, но партнер. Тот, кто будет со мной совершенно честен, и тот, кому я смогу отвечать честностью. Кто-то, достаточно прозорливый и сметливый, чтобы разбираться в тонкостях ремесла, кто-то, кого не нужно будет склонять к сотрудничеству обманом или шантажом. Он должен согласиться на работу добровольно, зная все условия и осознавая риски. Он заключит со мной договор, в котором не будет подводных камней и мелких незаметных букв, простой, ясный — и взаимовыгодный.

В комнате повисла жуткая гулкая тишина. Вернон, еще не осознавая до конца, что только что услышал, все же подался вперед, через силу, словно его держали на месте прочные липкие путы. Фигура во мраке не дрогнула, но через мгновение зазвучал уже упавший, хриплый голос Иорвета.

— Он дал мне полгода на поиски, — закончил он, и в тоне его вместо горечи теперь звучала насмешка, точно он готов был посмеяться над невыполнимой глупостью этого поручения, — и, если за это время я не смогу найти добровольца, Стеклянный человек придет за своей платой.

Вернон больше не двигался и ничего не говорил — может быть, ждал, что Иорвет продолжит, может быть — просто не знал, что сказать. Эльф пошевелился, встал и отошел к потухшему светильнику, снова запалил фитиль, но возвращаться на свое место не спешил.

— Я предлагал ему себя, — бросил он через плечо, — знаю, что ты сейчас скажешь, но не бойся — моя кандидатура его не устроила. Мы с ним, он сказал, плоды наивной эпохи, которая теперь безнадежно отошла в прошлое. Старый эльф, привыкший добиваться своего любыми методами, кроме правильных, не может стать полноценным партнером. Я мог бы обидеться, но спорить было бессмысленно. Вот так, — Иорвет обернулся, но Вернон со своего места все еще не мог разглядеть его лица, — теперь ты все знаешь, мой глупый человек. И не удивишься, когда через полгода я просто исчезну.

Роше помедлил мгновение, потом решительно поднялся и прошелся по комнате, избегая подходить к Иорвету вплотную.

— Да, — сказал он, наконец остановившись, — теперь я знаю, и смогу помочь тебе.

Иорвет невесело рассмеялся.

— Помочь мне? — переспросил он ехидно, — помочь мне обречь кого-то на вечную службу демону, разбивающему чужие судьбы? Брось, Вернон. Гюнтер выдумал для меня такое задание, потому что знал — на большинство людей мне глубоко наплевать, и выбрать из них одного мне может хватить безразличия. Но ты не такой. Даже если найдется кто-то, согласный на договор с Господином Зеркало, тебя его лицо будет преследовать до конца дней, не давая покоя.

По губам Вернона промелькнула ядовитая усмешка. Он сделал два шага вперед и наконец остановился перед Иорветом, осторожно взял его ладони в свои.

— Мы знакомы почти полвека, мой глупый эльф, — заявил он почти шепотом, — и за это время ты не успел понять, что ради тех, кого люблю, я готов жертвовать, чем угодно? Ты сам называл меня убийцей женщин и детей — и справедливо. Отчего же теперь сомневаешься?

На этот раз Роше видел его лицо отчетливо. Иорвет моргнул — растерянно и как-то подслеповато, точно только сейчас понял, кто стоял перед ним, должно быть, прогоняя собственное наваждение. Он бледно улыбнулся.

— Даже если так, — заметил эльф, помолчав, — кому мы сможем предложить нечто подобное? Пожертвовать самим собой его будущий партнер должен по доброй воле, без принуждения и обмана. А я не знаю никого, кто пошел бы на это. Ты знаешь?

Вернон задумался. Вопрос был не из простых — потому хотя бы, что сам он еще не до конца уяснил, чего именно требовал жестокий кредитор, и какие пункты собирался включить в свой контракт. Но ответ пришел на ум неожиданно легко, словно дух, еще не до конца растворившийся в темноте комнаты, нашептал решение ему на ухо.

— Есть один кандидат, — сказал он после паузы, — если он согласится, весь мир ждут огромные неприятности, но я недостаточно благороден, чтобы не предложить.

Иорвет нахмурился и даже чуть подался вперед.

— Эмгыр умирает, — сообщил Роше, словно это была какая-то неожиданная новость, — конечно, он тоже — плод наивной эпохи, как мы с тобой, и тень смерти, нависшая над ним, может сойти за принуждение. Но я отчего-то уверен — лучшего кандидата Гюнтеру не сыскать.

Секунду лицо эльфа оставалось непроницаемым, потом он откинул голову назад и коротко негромко рассмеялся.

— Ты шутишь, мой глупый человек? — спросил он, снова пристально взглянув на Роше, — Эмгыр вар Эмрейс на демонической службе?

— Не служба и не рабство, — напомнил Вернон, — партнерство. Мне отчего-то кажется, что Гюнтер так долго тянул с объявлением цены, потому что ждал, когда его идеальный кандидат подойдет к черте, на которой не отказываются.

Иорвет хмурился, точно не мог поверить, что уши его не обманывали.

— Ты пойдешь на это? — спросил он наконец севшим непослушным голосом, — подаришь демону, играющему человеческими судьбами, партнера, не завоевавшего, так купившего весь Континент? Вернон, в этом случае, боюсь, Сопряжение Сфер покажется миру легким дождичком.

— Но твой долг будет выплачен, — жестко ответил Роше, — а я — не герой баллад мастера Лютика, чтобы думать обо всем мире.

Они оба замолчали. Вернон не знал наверняка, правдивы ли были его громкие утверждения, не ждали ли его в дальнейшем мучительные угрызения совести, но сейчас он был уверен в одном. Ради спасения Иорвета он был готов заплатить любую, даже самую страшную цену, а совесть… Ее оставалось лишь спрятать поглубже.

— Я давно собирался навестить моего старого друга, — продолжал он, не давая себе передумать, — отправлюсь к нему, когда дома все немного успокоится — может быть, послезавтра или через неделю.

— Лучше поторопиться, — Иорвет, явно отчаянно ухватившийся не столько за саму идею, сколько за ту охоту, с которой Вернон взялся за решение проблемы, крепче сжал его руки и прильнул ближе, — если Старый Еж умрет до того, как мы до него доберемся, придется искать нового кандидата.

— Мы? — Вернон, чувствуя на сердце внезапную легкость — и почти не упрекая себя за нее — изогнул бровь, а Иорвет рассмеялся — звонко и весело, как приговоренный к казни, получивший помилование, уже стоя на эшафоте.

— Это мой долг, — напомнил он, — к тому же, без меня ты опять примешься мямлить и путаться. Навестим его вместе — и будь, что будет.

Той ночью Вернон спал на удивление спокойно. Он опасался, что ему явятся кошмары, в которых смутная фигура вновь заговорит с ним из мглы мастерской, начнет задавать вопросы, на которые Роше не мог найти ответов даже в собственных мыслях, обвинять его во всех будущих горестях, к которым приведет его необдуманное решение. Но ничего такого не случилось.

Вернон проснулся рано, но чувствовал себя отдохнувшим и свежим, словно накануне ничего необычного не произошло, и это было очередное утро из череды таких же — солнечное и мирное. Утро человека, не обремененного грядущими тяжелыми решениями.

Иорвет спал рядом, зарыв лицо в подушку, обхватив ее руками, и Вернон, потянувшись к нему, отвел в сторону встрепанную копну аккуратно стриженых волос и легко поцеловал эльфа в шею. Тот заворочался, заворчал, но не проснулся. Роше, улыбнувшись, следующий поцелуй оставил выше — под самой мочкой точеного уха. Иорвет во сне чуть повернулся, подставляясь, и Вернон кончиком языка, едва касаясь, провел от мочки вверх, к острому концу. Эльф смутно застонал, дернулся — искалеченная часть его лица пряталась в волнах подушки, а взгляд открывшегося глаза оказался туманным и расфокусированным — Иорвет просыпался, но воспоминания о событиях накануне еще не успевали его нагнать. Роше решил постараться, чтобы это произошло отнюдь не сразу, и повторил свой маневр языком — на этот раз настойчивей.

— Мальчишка, — невнятно, с притворным недовольством пробормотал Иорвет, но попыток отстраниться не предпринял, только поерзал, устраиваясь поудобней.

— О, я только начал, — пригрозил ему Роше, прихватил губами мочку, пососал, чуть прикусил и выпустил. Эльф застонал громче, рывком перевернулся на спину, но Вернон не дал ему перехватить инициативу. Одним тягучим движением он навис над эльфом, поймал и прижал к подушке его метнувшиеся вверх и в сторону супруга руки, и теперь покрывал быстрыми жадными поцелуями его открывшуюся шею. Иорвет посопротивлявшись для вида еще немного, прикрыл веко и расслабился под его все более настойчивыми ласками.

Убедившись, что супруг оставил попытки взбунтоваться, Вернон отпустил его руки, а губами скользнул по шее ниже. Иорвет спал в легкой хлопковой сорочке, и ворот ее мешал двинуться поцелуями ниже. Роше, потеревшись носом о вздымающуюся грудь эльфа, прикусил затвердевший сосок прямо через ткань — супруг вскрикнул и зашипел — не то от вспышки боли, не то от досады на собственную одежду. Но Вернона это не могло ни смутить, ни замедлить. Потеребив его сосок губами еще немного, сжав второй пальцами, он нырнул дальше, откинув в сторону одеяло.

Со сна Иорвет был приглашающе теплым, пах терпким мускусом и немного — прелой травой. Роше, задрав край сорочки, прижался носом к основанию его бедра, глубоко вдохнул знакомый аромат и, лишь насладившись им до предела, позволив возбуждению внутри себя оформиться и подняться, как дрожжевое тесто в теплой комнате, наконец добрался до самого интересного.

Член Иорвета был уже горячим и твердым — ласки ли заставили его подойти к этой грани так быстро, или что-то из предрассветного яркого сна, но, когда Вернон, облизнув алеющую головку, аккуратно сомкнул вокруг нее губы и неторопливо пососал ее, поигрывая языком, эльф резко подался вверх, всхлипнул и выдохнул что-то смутно-протестующее. Роше настойчиво придержал его бедра, не давая больше дергаться, пропустил член глубже в рот, расслабив гортань и втягивая щеки. На языке появился тягучий солоноватый привкус. Влажные от враз выступившей испарины узкие бедра Иорвета подрагивали, но эльф теперь, похоже, опасался лишний раз двинуться, сбить человека с его пути, помешать ему. Но сбить Вернона было не так-то просто. Он выпустил член изо рта целиком — от губ к головке протянулась тонкая ниточка вязкой слюны. Иорвет застонал — почти обиженно, а человек, прошептав бессмысленное «Тише», снова обхватил его губами.

На этот раз Вернон не жалел ни его, ни себя. Его голова теперь двигалась ритмично, но без лишней поспешности, в размеренном темпе, не позволявшем Иорвету отвлечься или расслабиться. Руки, обхватившие эльфские бедра, держали крепко — пожалуй, даже немного слишком, оставляя отметины на нежной коже, но Иорвет этого не замечал. Он прикрыл рот тыльной стороной ладони — Вернон заметил это, на мгновение подняв взгляд — точно хотел прикусить ее, чтобы не кричать в голос. От шеи вверх по обычно прозрачно-бледным щекам поднимался розовый румянец. Глаз был прикрыт неплотно — веер длинных ресниц бросал жемчужную тень на горящую скулу. И от одного этого зрелища можно было потерять голову окончательно, но Вернон был человеком великой выдержки.

Почувствовав, что супруг опасно подобрался к краю, он замедлился. Теперь человек заглатывал его, насколько было возможно, и выпускал неторопливо, обводя языком набухшие синеватые вены. Ладонь Иорвета от губ переместилась на лоб, а вторая — опустилась на макушку человеку, точно эльф хотел подогнать его или убедиться, что в последний момент Вернон не отступит. И сполна насладившись этой переменой, человек снова сорвался, ускоряя темп — на этот раз быстрее и настойчивей, чем вначале.

— Сейчас…- сдавленно предупредил Иорвет, но его предостережение было излишним — человек и так чувствовал, как тягучий солоноватый вкус на языке стал терпким и густым, и член эльфа напряженно дернулся. Еще мгновение, и Иорвет излился с глубоким грудным стоном, в последний миг подавшись бедрами вверх.

Вернон испил его почти до капли, и, не утерев губ, скользнул вверх, устроился рядом с тяжело дышащим эльфом на боку, подперев голову ладонью. Иорвет посмотрел на него устало и счастливо — протянул руку и стер кончиком большого пальца белесую каплю с уголка верноновых губ, потом слабо улыбнулся.

— Рожа у тебя такая, будто ты дракона завалил, не меньше, — заявил эльф и, прежде, чем Вернон успел ответить, отстранился от него, сел на постели, а потом поднялся на ноги и протянул ему руку, — идем.

Роше, конечно, не то чтобы сильно рассчитывал на ответную услугу — хотя его тело после такого героического начала дня, ныло, жаждая разрядки, но и столь резкого перехода совсем не ожидал. Сбитый с толку, он встал следом за Иорветом и пошел за ним. Идти было тяжеловато — простые просторные штаны, в которых Вернон спал, неприятно терлись о самый центр его замешательства, но он почти сразу понял, куда эльф вел его.

За ширмой, где стоял столик и были разложены приспособления для бритья, Иорвет, развернувшись, сам сдернул с него брюки и помог Вернону выступить из них. Человек остался в одной рубахе, но с ней бороться эльф, видимо, счел бессмысленным. Он, толкнув Роше в плечо, заставил его усесться на стул перед зеркалом и, как показалось человеку, бросил на магическое стекло быстрый надменный взгляд. Вернон собрался было возразить, сказать, что не хотел бы продолжать это приятное утро под взглядом из глубин проклятого артефакта, но Иорвет уже вылил себе на ладонь немного лавандового масла, которым обычно смягчал кожу супруга после тщательного бритья, и аргументы у Вернона разом кончились.

Быстрыми уверенными движениями, когда человек откинулся на спинку стула, эльф покрыл ароматным скользким маслом то, чему до сих пор не было уделено достаточно внимания, а потом, не дав Вернону толком отдышаться, оседлал его бедра, устроившись спиной к зеркалу, и, придерживая его пальцами, направил член человека в себя. Иорвет опускался медленно — неподготовленное тело сопротивлялось, мышцы отчаянно сокращались, посылая горячие волны от паха Роше вверх. Наконец устроившись сверху, впустив его в себя до конца, эльф опустил ладони на плечи Вернону, уперся в пол пятками — длины его ног хватало для этого — и принялся двигаться короткими быстрыми рывками.

Роше сжимал его обеими руками за талию, помогая удерживать легкий немного поспешный темп, и старался смотреть только в лицо своему эльфу, чтобы не скользнуть взглядом через его плечо и не встретиться с мрачным взором магического зеркала. Но ритм быстро захватил его, и все тревоги потеряли значение. Иорвет выгибался в его руках, подавался к нему, потом устремлялся обратно, не давая Вернону выскользнуть из себя, не отстраняясь слишком далеко, и прочный деревянный стул под ними слегка поскрипывал в такт его движениям. Уже через пару минут этого головокружительного танца Вернон заметил, как член Иорвета, едва обмякший после первого раунда, снова налился кровью и поднялся, и, отпустив талию эльфа, одной рукой человек накрыл его и сжал пальцы. Иорвет благодарно выдохнул, запрокинул голову и еще ускорился. Теперь победа в сражении была делом нескольких минут — Вернон подался вперед, выпустил Иорвета, но прижался к нему вплотную, позволяя прильнуть к себе в ответ. Еще мгновение, еще один решительный сильный толчок, и человек, утопив глухой стон в основании шеи эльфа, крупно задрожал, кончая — и почувствовал, как горячее семя Иорвета оросило его живот и грудь.

Брить его на этот раз Иорвет отказался. Разомкнув объятия, после того, как они посидели немного, слушая, как успокаиваются их сердца, он поднялся, чуть морщась, прихватил со стола полотенце и, не взглянув ни на Вернона, ни на зеркало, вернулся в спальню. Роше же, придвинувшись ближе, отчего-то вдруг дрогнувшими руками взялся за простую рамку, поднял артефакт и поднес его ближе к глазам, заглянул в отражение. Он боялся, что сейчас, как и накануне, увидит в темной глубине собственное постаревшее лицо — незнакомое и пугающее. Но на человека смотрел его обычный единственный глаз — и отражение ничуть не отличалось от того, что бы он увидел в любом нормальном зеркале. Вернон смутно улыбнулся — на сердце снова стало легко, почти радостно, настолько, что на мгновение он отстраненно усомнился — не было ли то эффектом вчерашнего разговора с демоном в темноте мастерской. Что если, включив человека в свою жестокую игру, Стеклянный Человек позаботился, чтобы непрошенный голос совести в Верноне тоже утих, позволив ему принимать тяжелые решения легче и охотней? Но, повинуясь этой метаморфозе или просто радуясь скорому освобождению от долга, висевшего над ними столько лет, Роше не стал придавать этим мыслям значения. Он привык служить великой цели — и раньше не считался с огромными средствами для ее достижения. Не хотел считаться и сейчас.

Всю компанию детей они с Иорветом обнаружили в каминном зале. Айра, бодрый и пышущий энергией, как обычно, водил Иана и Гусика мимо портретов на стенах и рассказывал о них так, словно лично написал и повесил каждый из них. Должно быть, экскурсия по замку привела их в этот зал далеко не сразу. Когда Вернон и Иорвет появились на пороге, Айра, до того рассказывавший о том, как приглашенному художнику пришлось описывать облик Иана, чтобы его изображение оказалось хоть мало-мальски похоже на оригинал, повернулся к родителям и чуть нахмурился.

— А где портрет моей мамы? — спросил он, кивнув в сторону пустующего участка над камином.

— Я велел отнести его в мастерскую, — не моргнув глазом, ответил Иорвет, — из всех картин эта — самая старая, а окна здесь почти всегда стоят нараспашку. Я подновлю краски — и верну ее на место.

Айру такое простое объяснение, похоже, полностью удовлетворило, он кивнул и снова обратился к своим экскурсантам.

— Мамин портрет писали, когда она уже сильно болела, — ударился мальчишка в объяснения, — пришлось постараться, чтобы получилось и похоже, и красиво. Я этого почти не помню — маленький был. Но она тогда быстро уставала и не могла подолгу сидеть в одной позе. Приходилось часто прерываться, и папа боялся, что картину не успеют закончить до того, как мамы не станет, — Айра рассуждал об этом так легко, словно речь шла не о его матери, а о героине какой-то страшной сказки, которую он недавно прочел, а Иан и Гусик слушали его с напряженным вниманием, точно искали в его словах несостыковки. Вернон даже не миг испугался, что кто-то из слушателей вот-вот готов был спросить имя давно погибшей девушки, и тогда уж уловка Иорвета немедленно потеряла бы смысл. И человек решил вмешаться, пока этого не произошло.

— Мы любили твою маму, — заявил он, поймав благодарный взгляд Иорвета, — и очень рады, что от нее остался хотя бы портрет.

Айра, потупившись, кивнул, но потом снова вскинул глаза на Иана.

— А ты свою маму помнишь? — спросил он быстро, словно боялся, что вопрос окажется слишком неуместным, чтобы на него отвечать. Но Иан медленно кивнул.

— Помню, — подтвердил он тихо, — она тоже умерла.

Светлые брови Айры чуть дернулись вверх, хотя весть о смерти матери старшего брата была не больно-то неожиданной. Просто мальчишка, не привыкший грустить понапрасну, не знал, как реагировать на чужую скорбь, и что в таких случаях следовало отвечать. Иан пришел ему на выручку.

— Это было очень давно, — сказал он, явно не желая вдаваться в подробности, хотя, как и Роше, наверняка помнил все о смерти Виенны, точно это случилось накануне, — и до этого мы с ней почти не виделись — раз, может, два за всю мою жизнь. Она оставила меня в трактире под Новиградом, когда я был совсем маленьким. И родители нашли меня там, — он бросил быстрый взгляд на Иорвета, а тот улыбнулся в ответ.

— Папа рассказывал, — подтвердил Айра, тоже посмотрев на отца, — тогда только закончилась война, и она не могла о тебе заботиться.

— Верно, — со вздохом подтвердил Иан, — я никогда не винил ее в том, что она меня бросила. — а потом добавил чуть виновато: — и не то, чтобы сильно скучал по ней.

— Ну довольно этих мрачных бесед, — вдруг вмешался Иорвет, выступив вперед, — мы еще даже не завтракали.

— Точно, — снова заулыбался Айра — он и сам, похоже, начинал чувствовать себя неловко, и неожиданное избавление от необходимости поддерживать скорбную мину пришлось как нельзя кстати.

Вернон перевел взгляд с Иана на его спутника. Синяк на лице Фергуса за ночь принял пугающе-синий оттенок, а ожог остался таким же ярким, как накануне. Светлая рыжая борода вкупе со всеми этими штрихами делала его похожим на настоящего сурового островитянина, и напряженно мрачное выражение лишь усиливало это впечатление. В разговор Фергус не вмешивался и, как показалось Вернону, вообще старался держаться немного в стороне, точно за ночь успел обдумать сложившуюся ситуацию и теперь боялся заразить кого-то своим неведомым проклятьем. Роше подошел к Гусику и осторожно похлопал его по плечу.

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил он, и Фергус покачал головой.

— Странно, — ответил он, и большего от него ждать явно не приходилось.

За накрытый стол садились все вместе. Иан, устроившийся по правую руку от Иорвета, неловко одернул высокий ворот своей рубахи — привычным жестом того, кому много лет приходилось скрывать острый кадык, но, взглянув на него, Вернон вдруг заметил, что шею сына, подобно причудливому колье, охватывала прерывистая цепочка темных синяков. На мгновение человеку стало неловко — задать вопрос значило, возможно, поставить Иана в неудобное положение — мало ли, как супруги предпочитали проводить время наедине. Роше слыхал, что кто-то получал удовольствие не только от обычных ласк и поцелуев, но и от чего-то пожестче. Но глазастый Иорвет, тоже уловивший жест сына, нахмурился.

— Что это? — требовательно спросил он, указывая на синяки. Плечи Иана напряглись, а из-под светло-рыжей бороды Гусика вдруг выползла стыдливая краска — Вернон решил даже, что оказался прав в своих умозаключениях.

— Это — ничего, — заявил Иан с вызовом, — пройдет.

— Нет, Иан, мы должны сказать, — тихо-тихо возразил Фергус, не поднимая глаз, — молчать в нашей ситуации опасно, — он вскинул взгляд на Иорвета, — ночью мне приснился кошмар. Такой яркий, такой… реалистичный. Я проснулся от него и понял, что душу Иана. Так крепко, словно намеревался в самом деле его прикончить…

Над столом повисла тишина. Иорвет и Роше переглянулись.

— Ты думаешь, это эффект проклятья? — быстро спросил эльф, подавшись немного вперед. Легкая атмосфера утра, уже чуть отравленная неприятными разговорами, теперь окончательно истаяла и растворилась.

— Я не знаю, — признался Гусик, и обожженная щека его болезненно дернулась, — я должен спросить у Литы. Но пока нет уверенности, что это было всего лишь совпадение, мне, наверно, лучше спать в отдельной комнате…

— Вот уж дудки! — фыркнул Иан заносчиво, придвинулся ближе к Фергусу и вымученно улыбнулся, — ты помнишь клятвы, которые мы возносили перед лицом ярла Димуна и самой Фрейи? Быть рядом и в беде, и в счастье — припоминаешь?

— Если во сне я сломаю тебе шею, клятвы эти не будут иметь значения, — возразил Гусик потерянно. Его глаза забегали по собравшимся. Иорвет и Вернон молчали. — С проклятьями не шутят, — не найдя поддержки, продолжал Гусик, — и, если я больше себе не хозяин, я хочу защитить хотя бы тебя, Иан.

— Проклятье? — подал голос Айра таким тоном, словно это было самое увлекательное из слышанного им в жизни, — настоящее?

— Боюсь, что так, — кивнул Фергус, — и пока мы ничего о нем не знаем, я опасен для всех, кто живет здесь. — он вдруг решительно выпрямился и встретился взглядом с Роше, — мне нужно уехать, — заявил Гусик твердо, — может, даже вернуться на Скеллиге, пока Лита со всем не разберется. Если она отыщет спасение для меня — я вернусь через портал. А если нет…

Вернон вдруг заметил, как Айра, поддернув рукав своей куртки, покрутил тонкий двимеритовый браслет на запястье и явно собрался уже что-то сказать, но Иан опередил его.

— Ты забываешь, мой дорогой муж, — заявил он, — что я — не такая уж невинная овечка, как ты привык считать. И даже не простая травница с Фаро, способная только лечить подагру и принимать роды. Как ты думаешь, почему за последний десяток лет в Харвикене умерло всего несколько новорожденных, хотя прежде, говорят, они мерли, как мальки в банке?

Взгляды всех собравшихся обратились на него, и больше всего удивления заплескалось в глазах Фергуса.

— Ты… ты говорил, что не пользуешься магией, — почти прошептал он, и Иан, вскинув подбородок, усмехнулся.

— Я не пользуюсь магией Огня — это правда, — заявил он с вызовом.

— Потому ты так легко открыл дверь в друидову лабораторию, — Гусик растерянно моргнул, — но почему тогда не захотел открыть портал, когда нам нужно было вернуться в Нильфгаард?

Иан коротко пожал плечами.

— Я пользовался чарами не слишком часто — чтобы деревенские не сочли меня ведьмой и не выгнали взашей. Кроме того, порталы — штука сложная, — авторитетно сказал он, — а я много лет не открывал их, и мог промахнуться, попытавшись перейти на такое большое расстояние. Я не солгал тебе — это было бы смертельно опасно, но, не найди мы иного способа, я, конечно, попытался бы.

— То, что ты пользовался уроками Кейры, чтобы спасать новорожденных, — неуверенно вмешался Иорвет, — еще не значит, что твоих умений хватит, чтобы противостоять посмертному проклятью. Ты учился у Знающего и у целительницы — а их магия слишком созидательна для достойной защиты.

— Может быть, и так, — кивнул Иан, — но, раз уж нам все равно предстоит плотно общаться с Литой, я мог бы попросить ее научить меня чему-нибудь полезному. Я быстро схватываю, — он гордо улыбнулся, но потом снова сурово нахмурился, — в любом случае, Гусик, даже не заикайся о том, чтобы снова сбежать. Я найду тебя — и сам прокляну так, как Яссэ и не снилось.

Фергус побежденно опустил плечи и кивнул.

— Тогда нужно связаться с Литой, — заметил он, — надеюсь, она не заупрямится и согласится нам помочь. Она не больно-то была рада меня видеть.

— Я поговорю с Виктором, — вмешался вдруг Роше. Все это ему ужасно не нравилось — проклятье, о котором он успел уже порядком позабыть под натиском собственных несчастий, вновь вставало перед ними, выпрямившись в полный рост. И страх за Гусика смешивался со страхом за собственный дом, за Иана и Айру — но не выгонять же Фергуса прочь? — нам с Иорветом все равно нужно было отлучиться на пару дней — мы планировали навестить твоего отца, Гусик, пока он еще не покинул этот мир. По пути мы заглянем в Третогор. Мой сын не откажется помочь, а Лита послушается его, если сама не захочет вмешиваться.

Он перехватил быстрый благодарный взгляд Иана. Сын протянул руку и сжал ладонь супруга на столе, улыбнулся.

— Спасибо, папа, — сказал он с чувством, — а пока вас не будет, может, и правда лучше запирать Гусика в чулане на ночь? Или привязывать его к кровати?

— У меня на базе есть очень прочная веревка! — встрял Айра с энтузиазмом, — мы подготовили ее для охоты на волколака.

— Вот и славно, — постановил наконец Иорвет и потянулся к своей тарелке, до сей поры совершенно забытой, — значит, после завтрака мы с Верноном двинемся в Третогор, а ты, Айра, найди для мужа своего брата чулан понадежней.

Мальчишка с готовностью кивнул, а Гусик, вдруг шмыгнув носом, несмело улыбнулся.

— И как вас угораздило связаться с кем-то вроде меня, — спросил он немного хрипло, — я несу только беды…

— Ты — член семьи, — уверенно возразил ему Иорвет и тоже слегка улыбнулся, — боюсь, нам всем пора к этому привыкнуть.

 

========== Последние приготовления ==========

 

Встретиться с Литой Риэр и Юлиан должны были через два дня. Сестра хотела провести кое-какие исследования и попытаться добыть хоть крупицы сведений о том месте, куда им предстояло отправиться. Посылать младшенького в полную неизвестность и на верную смерть она, конечно, не хотела. Но Риэр, наслушавшийся достаточно историй о грозной ведьмачьей крепости в тайной долине посреди Синих гор, полагал, что и сам справился бы с поисками. Путь на север, конечно, был опасным, и едва ли много кому приходило в голову пройти по нему за прошедшие десятилетия. Но последняя война отгремела почти двадцать лет назад, а чудища на Континенте стали такой редкостью, что встретить их можно было, разве что, только если специально лезть туда, где прятались их гнезда. Самым страшным врагом на пути должна была стать надвигающаяся зима. В Нильфгаарде первым снегом еще и не пахло, но в Каэдвене он лежал уже ровным слоем, и перевалы вот-вот могли оказаться непроходимыми.

Впрочем, и это не слишком пугало Риэра. Из щедрых рассказов Геральта, который, должно быть, и подумать не мог, что принцу придет в голову соваться в далекие горы, юноша знал, что в Каэр Морхен вел единственный путь, и пройти по нему можно было в любое время года, если знать, где он начинался. В долину вел широкий и длинный горный тоннель, и снег скрывал лишь вход в него, сам же проход оставался защищен от непогоды. Геральт, конечно, не сказал точно, как искать скрытую в скалах трещину, но Риэр надеялся, что тут уж Лита должна была что-то придумать.

Но стоило поторопиться. Сестра не сочла нужным посвящать своих помощников во все подробности произошедшего с Фергусом. Риэр знал — вернувшийся из добровольного изгнания старший брат напоролся на страшное проклятье. Но ни чем оно грозило, ни как быстро действовало, принц не догадывался. И хотя, судя по всему, Лита была уверена, что пара дней не могли ничего изменить, для Риэра ожидание становилось невыносимым.

Они с Зябликом решили держать цель своего путешествия в секрете, а это обозначало неминуемую необходимость обмануть и мать, и брата, и любого, кто мог поинтересоваться, куда это принц собрался, когда Империя стояла на пороге мрачных событий. На события эти Риэр повлиять никак не мог, но обещание не покидать семью в эти темные времена не давало ему покоя.

Прежде из столицы юноша отлучался нечасто — и обычно не забирался дальше Туссента. В Третогоре, откуда должен был стартовать их поход, он и вовсе бывал всего пару раз, всегда — в компании матери. Но, по счастью, добывать специальный пропуск, чтобы пройти через портал в Реданию, как всем гражданам Нильфгаарда, Риэру не требовалось. Эту проблему взялся решить Зяблик. Он — посольский сын — имел право перемещаться между Императорским дворцом и родительским домом в Третогоре, когда вздумается, а принц должен был стать его гостем.

Именно эту легенду они и сообщили матери Риэра, и юноше стало почти невыносимо стыдно от того, как легко, не задав ни одного вопроса, Рия согласилась на это. Должно быть, отягощенная и скорой смертью любимого супруга, и проклятьем, нависшим над старшим сыном, она посчитала, что младшему не мешало развеяться, покинуть хоть ненадолго тревожно притихшую столицу и еще — но об этом она ему, конечно, не сказала — не маячить ни у кого перед глазами. Риэр никогда прежде не лгал матери так прямо. Случалось, он выгораживал Мэнно и брал его проступки на себя, или выдумывал нелепые объяснения тому, что не ночевал в своей спальне, а вернулся под утро, благоухая вином, да и все их отношения с Зябликом были большим секретом, из-за которого приходилось привирать. Но в этот раз Риэр чувствовал, что все было совсем иначе. Это была ложь во спасение, но меньше его совесть от того не мучила.

Накануне путешествия принц провел последнюю тренировку с Ламбертом. Старый ведьмак знал, что ученик собирался уехать на неопределенный срок, и не имел на этот счет никаких возражений. Но в то утро Риэр так выкладывался на площадке, так настойчиво требовал продолжать, когда Ламберт готов был уже отпустить его восвояси, что наставник начал что-то подозревать. Сыграло свою роль, конечно, и то, что Риэр еще накануне насел на него, выспрашивая о повадках чудищ, живущих в северных горах — Ламберт почти не покидал Нильфгаард с тех пор, как родилась Лея, но прекрасно помнил свои прошлые стычки с вилохвостами, варгами и утопцами, прежде соседствовавшими с ведьмаками в долине Каэр Морхена. Принц надеялся выдать свой интерес за простое любопытство — все же, у кого, как не у опытного охотника на чудовищ, выспрашивать сведения об этих самых чудовищах? Но провести Ламберта было не так-то просто.

После очередной просьбы Риэра повторить прием против летучих тварей, которым можно было обрубить им крылья прямо в полете, наставник, опустив меч, усмехнулся.

— Идем-ка, потолкуем, — позвал он и поманил Риэра за собой.

Ругая себя за неосторожность, ученик вынужден был согласиться и последовать за ним. Ламберт отвел его в маленькую оружейную, выстроенную рядом с тренировочной площадкой, в которой старый ведьмак хранил приспособления, не использовавшиеся в тренировках. Здесь в образцовом порядке были сложены настоящие инструменты ведьмачьего цеха — те, что сам наставник успел скопить за годы странствий по свету еще до того, как осел в Вызиме и избрал путь королевского охранника. Риэр и раньше спрашивал, зачем Ламберт хранил все это, если не собирался возвращаться на большак, а для защиты Анаис и Леи хватало скромного набора из меча, кинжала и арбалета. Ведьмак, не желавший давать прямого ответа, отделывался от ученика скупыми объяснениями о непредсказуемости судьбы, но принц считал, что причиной этому была обычная ностальгия по былым временам, в которой Ламберт не мог признаться, пожалуй, даже самому себе. Так или иначе, коллекцию свою он поддерживал не только в полном порядке, но и в совершенно рабочем состоянии — ни один меч, ни одна ловушка не стали со временем простым бесполезным экспонатом, и любой из этих предметов можно было хоть сейчас применить в бою.

— Решился-таки? — коротко спросил Ламберт, когда вместе с учеником они переступили порог оружейной, и ведьмак затворил за ними дверь. Риэр, не знавший, что ответить, потупил взор, и для наставника это уже было достаточным признанием, — и далеко собрался? — спросил он, — я понял, что на север, но куда — на дальние рубежи Редании? Или в Пустульские горы?

Риэр замешкался с ответом. Лита была решительно против участия в их операции других ведьмаков — ни Ламберт, ни Геральт не внушали ей достаточно доверия, да и навыки их, по ее словам, за годы бездействия затупились, как клинок, заброшенный далеко на чердак. Но принца вдруг посетила шальная мысль — что если признаться Ламберту во всем и пригласить его разделить с ними опасное путешествие? Два ведьмака — пусть первый из них не прошел полноценного обучения, а второй давно не брался за настоящий меч — были лучше, чем один. К тому же Ламберт легко смог бы отыскать тайный проход в скалах, и не пришлось бы тратить лишнее время на самостоятельные поиски. Да, наставник резко возражал против желания ученика становиться на Путь, но сейчас, поняв, что противиться было поздно и бессмысленно, вполне мог принять приглашение.

И лишь одно останавливало Риэра — возвращение Фергуса просила держать в тайне не только Лита, но и матушка. А без этого откровения все прочие теряли смысл.

Немного подумав, однако, Риэр неуверенно ответил:

— Я собираюсь в путешествие, это правда. Но цель моя — не такая праздная, как ты можешь подумать. Я должен спасти кое-кого, и это очень важно.

Ламберт медленно кивнул.

— Спасти кого-то, о ком мне знать не полагается, — закончил он за Риэра, и тот сконфуженно хмыкнул.

— Если бы я мог, я рассказал бы тебе все, — отозвался он. Искушение все еще было очень велико, но старый ведьмак со вздохом согласно кивнул.

— Я все равно не смог бы помочь тебе, — заметил он, словно прочтя мысли ученика, — мое место — здесь, рядом с Леей. Ты и сам знаешь, какая опасность может грозить ей по нынешним временам.

Риэр посмотрел на наставника — черные брови того угрюмо хмурились, а на лице читалось темное беспокойство. Принц действительно знал, что разговоры о возможном покушении на юную Императрицу начали ходить с тех пор, как стало ясно — Эмгыр долго не протянет. До сих пор все ограничивалось лишь слухами, но по мере того, как нарастали народные волнения в Темерии и Редании, опасность становилась все более реальной. Во дворце были удвоены посты стражи, а Ламберт отлучался от своей подопечной, лишь когда был полностью уверен в надежности ее охраны, и пока она не покидала пределов дворца.

— Думаешь, ее правда могут убить? — на минуту забыв о собственных сомнениях, осторожно спросил Риэр, прямо взглянув на наставника, и тот невесело усмехнулся.

— Счастливое дитя, — патетично заявил он, — во времена, когда покушения на правителей были почти каждодневной рутиной, ты был еще слишком мал, чтобы это запомнить. Но — да. На этот раз все действительно очень серьезно. Я слышал, Регентский совет даже намерен отложить коронацию Леи на неопределенный срок — пока ситуация на Севере не уляжется. Но сейчас не об этом, — он окинул ученика проницательным взглядом, — ты так и не ответил мне, куда намылился.

Риэр посомневался еще мгновение, потом, набрав в грудь побольше воздуха, точно собирался погрузиться под воду, выпалил:

— В Каэр Морхен.

В оружейной повисла неприятная тянущая, как старая рана, тишина. Ламберт несколько мгновений смотрел на него пытливо и прямо, совсем не моргая, и Риэру под этим тяжелым взглядом стало еще более неуютно, чем если бы он решился соврать наставнику. Может быть, и стоило, но слов назад было не вернуть.

— Ясно, — ровным бесцветным тоном ответил Ламберт наконец, — гребаный Геральт. Как его встречу, рожу ему начищу. Да я и сам хорош — знал же, что господин Порядочный Винодел, хлебнув сивухи нового урожая, становится слишком сентиментальным и разговорчивым. А ты, стало быть, решил покопаться в старых ведьмачьих секретах?

— Все не так! — с жаром возразил Риэр, — я же сказал — нам необходимо спасти кое-кого, и так уж вышло, что нужные сведения для спасения можно найти только в долине Каэр Морхена.

— Это кто же сказал? — поинтересовался Ламберт, казалось, совершенно праздным тоном, но взгляд его оставался цепким и внимательным.

— Лита, — секунду помедлив, ответил Риэр, теперь уже не отводя глаз, — она помагичила что-то, и ее кристалл указал на долину — но открыть портал прямо туда она не может. Вот я и предложил ей помочь.

— Ясно, — фыркнул Ламберт, — и, конечно, ты не искал все это время повода наведаться туда, и решение далось тебе ужас, как нелегко.

Риэр улыбнулся.

— Ты и сам знаешь, что рано или поздно я бы и сам отважился туда отправиться, — заявил он почти с вызовом, — но теперь я еще и сделаю это не посвоей прихоти, а с великой целью.

— Великой целью, — передразнил Ламберт, — ладно, спаситель Империи, поди сюда.

Старый ведьмак повел принца за собой по оружейной, аккуратно вытаскивая с полок и из больших ящиков все новые сокровища, к которым прежде Риэр боялся даже прикасаться. Ламберт выдал ему большой солдатский арбалет и к нему — целый колчан разрывных болтов. С самой высокой полки, куда наставнику пришлось залезать, придвинув широкую скамью, появился прочный кожаный пояс, к которому в специальных держателях крепились круглые, ловко ложащиеся в ладонь бомбы. Ламберт походя напомнил, как собрать новые, если этот запас придет к концу, отсыпал в небольшой мешочек немного черного пороха и сунул несколько длинных фитилей.

Из-за высокой деревянной загородки появился набор старых кожаных доспехов — Риэр понятия не имел до этого мига, что наставник сохранил и их. На службе ведьмак обычно носил простую охотничью куртку, и очень редко — частую легкую кольчугу под льняной рубахой или форменную черную кирасу. Это же облачение было буквально создано для долгих опасных путешествий — в тех местах, куда обычно приходились удары вражеских мечей, под прочную кожу были вшиты стальные пластины, но доспех каким-то удивительным образом оставался легким и не стеснял движений. Через плечо была перекинута специальная перевязь — за спиной к ней крепился арбалет и ножны для меча, а спереди виднелись три паза, в которых можно было хранить склянки с эликсирами. Риэр не прошел мутаций, и ведьмачьи зелья вместо исцеления могли принести ему только мучительную смерть, но удобство конструкции он все равно оценил.

Удивительным образом, доспех сел на него, как влитой. Они с Ламбертом были почти одного роста — Риэр даже немного повыше, и размахом плеч юноша превосходил наставника, но тот, застегивая перевязь на плече принца, ухмыльнулся, точно снова прочел его мысли.

— Усох я на придворной должности, — пояснил он, отступая на шаг, — а когда-то был совсем, как ты сейчас. Подними руки — проверь, не жмет ли где?

Риэр послушно повращал плечами, потом поднял руку так, словно собирался выхватить меч из пустых ножен — старая кожа скрипела, но двигаться в доспехе было легко, он прильнул к телу принца, точно именно на него был создан. Ламберт удовлетворенно кивнул.

— Неплохо, — сообщил он, потом, немного поразмыслив, смутно улыбнулся, — только одного не хватает.

Риэр, увлеченный выделыванием быстрых выпадов и полупируэтов, наслаждаясь легкостью доспеха, не заметил, как наставник отошел в дальний конец оружейной и через минуту вернулся, неся в руках меч в простых бурых ножнах. С круглого навершия массивной рукояти щерилась оскаленная морда волка, и Риэр мгновенно узнал это оружие. Именно к нему Ламберт велел ему никогда не прикасаться, именно его почти каждый день начищал замшевой тряпочкой или заботливо проходился по лезвию оселком. Именно этот меч когда-то принадлежал наставнику Ламберта, о котором старый ведьмак никогда ему толком не рассказывал.

Немного помедлив, учитель протянул ножны застывшему в изумлении Риэру.

— На вот, возьми, — сказал он просто, точно так же, как до этого передавал ему арбалет и бомбы, но руки принца вдруг отчаянно задрожали — в первый момент он даже не осмелился поднять их навстречу подарку.

— Но это же…- начал он.

— Меч старика Весемира, да, — ответил Ламберт, и имя наставника сорвалось с его губ впервые за то время, что Риэр был знаком с ведьмаком. Историю о гибели учителя, бывшего воспитанникам Школы Волка и за отца, и за командира, принц слышал от Геральта, но Ламберт, казалось, хранил те воспоминания тщательней, чем любое из своих сокровищ.

— Я не могу, — попытался возразить Риэр, но наставник буквально вложил ножны ему в ладони.

— Своего серебряного меча у тебя нет, — заметил он, — выковать новый — не успеют. А этому… давно пора вернуться домой. Я прошу тебя только об одном, — Ламберт поднял золотистые глаза на Риэра, и принцу показалось, их затуманила темная патина печали, — когда он послужит тебе, и ты заведешь себе собственный клинок, верни этот Весемиру — ладно? Его прах похоронен на холме, чуть севернее крепости, легко найти.

Риэр, стараясь не шмыгать носом и смотреть на наставника так же прямо и решительно, как прежде, поспешил кивнуть, а потом все же опустил глаза к мечу в своих руках.

— А теперь — проваливай, — поторопил его Ламберт, словно сам боялся расчувствоваться, если бы сцена продлилась еще мгновением дольше, — мне нужно возвращаться к Лее.

В Третогор отправились следующим утром. Чтобы не вызывать лишних расспросов, Риэр облачился в обычную дорожную куртку, а драгоценный доспех надежно упаковал в большой тряпичный тюк. Так же тщательно он попытался скрыть и серебряный меч, но форма свертка выдавала его с головой. Впрочем, о его содержимом ни Рия, ни Мэнно, пришедшие попрощаться с путниками, спрашивать не стали — они оба знали, что Риэр часто таскал с собой тренировочное оружие, чтобы не прерывать занятий даже в гостях.

Матушка обняла сына на прощание так крепко, словно знала, что направлялся он вовсе не в гости к родителям Зяблика, и расстаться им предстояло надолго. Когда ее теплые мягкие губы коснулись его щеки, Риэр едва сдержался, чтобы не сознаться ей во всем, но Рия, заглянув напоследок ему в глаза, поспешила отстраниться и отступить в сторону.

Мэнно пожал брату руку с легкой ехидной улыбкой, бросив красноречивый взгляд на длинный сверток, и принц сразу понял — провести близнеца конспирацией не удалось. Он не знал всех подробностей, но точно догадался, что простым переходом через портал путешествие брата не ограничится. Впрочем, в том, что ябеда-Мэнно будет молчать, Риэр теперь не сомневался. Брат помедлил еще мгновение, потом, разорвав рукопожатие, притянул близнеца к себе, заключив в объятия, и Риэр почувствовал, как широкий карман его куртки отяжелел от сунутого в него мешочка — должно быть, наполненного золотыми кронами.

— Спасибо, — шепнул принц прежде, чем отстраниться, и Мэнно заговорщически подмигнул ему.

В портал они с Юлианом шагнули, взявшись за руки, и уже через мгновение оказались в уютном светлом кабинете, заставленном высокими книжными шкафами.

О том, что Зяблик намеревался вернуться к родителям, те, конечно, знали заранее, и ждали гостей. Мать Юлиана — невысокая седоволосая женщина, примерно одного возраста с Рией, одетая в легкомысленное светлое платье с цветочной вышивкой у ворота и по подолу, встречала юношей у выхода из портала. Она, улыбаясь, заключила в объятия сперва сына, а потом — его спутника, и Риэра на мгновение окутал легкий щекочущий нос аромат трав, алхимического спирта и меда. Шани, отступив от принца, окинула его быстрым изучающим взглядом.

— Ну ты и вымахал, малыш, — заявила она, — давненько же я тебя не видела. Помнится, в прошлый раз ты был втрое ниже и цеплялся за мамкину юбку. И еще, кажется, вас было двое.

Мать Зяблика, конечно, преувеличивала. Несмотря на крепкую дружбу между ее сыном и принцем, виделись они и правда не слишком часто — Шани была занята университетскими делами и медицинской практикой, съедавшей почти все ее время. Но иногда она все же появлялась на приемах в Императорском дворце вместе со своим мужем-послом. Но с другой стороны, Риэр и сам был не ходок на подобные празднества — по крайней мере, с тех пор, как получил свободу сбегать с них, едва заканчивалась официальная часть.

— Идемте скорее завтракать, — позвала, меж тем, Шани, — пока твой отец, Юлиан, не сбежал во дворец.

Лита ждала путников не раньше полудня, и потому предложение было охотно принято.

Дом посла в Третогоре не отличался ни кичливой роскошью, ни неохватным простором комнат. Окна маленькой теплой столовой, в которой четверым людям сложно было разойтись, выходили на шумную людную улицу. В аккуратном камине жарко горел огонь, и стол был накрыт к завтраку. Риэр заметил, что и разносолами гостей в этом доме не встречали — на круглых блюдах своего часа ждали свежий, нарезанный толстыми ломтями белый хлеб, желтый реданский сыр с большими круглыми дырами, пучки зелени, родом, должно быть, из университетских теплиц — где еще в Редании можно было добыть петрушку, лук и укроп в это время года?

Хозяин дома — высокий белокурый эльф в строгом черном дублете с маленькой нашивкой с солнцем на груди — поднялся навстречу гостям.

— Я-то думал, ты проторчишь в Нильфгаарде до самого Йуле, — заметил он, когда Юлиан ринулся к нему, чтобы обнять, — что — дедушка слишком много тебя отчитывал?

Зяблик весело рассмеялся, плюхнулся за стол и тут же потянулся за самым щедрым куском хлеба.

— Дедушка велел кланяться, — ответил он торжественно.

— Но, наверно, не мне, — хмыкнул Эренваль, потом посмотрел на Риэра, который все еще мялся в дверях, сжимая в руках свой громоздкий сверток, — доброе утро, ваше высочество, — учтиво поклонился посол, не спеша садиться в присутствии императорского отпрыска, — добро пожаловать в наш дом. Простите за скромный прием.

Риэр поспешил улыбнуться — совершенно искренне. Рассказывать отцу возлюбленного, как много утр он встретил в занюханной комнатушке на втором этаже трактира в Старом городе, имея на завтрак лишь то, что осталось после вчерашнего ужина, было, конечно, неуместно. Но в доме родителей Зяблика, пусть прежде здесь принц ни разу не бывал, его принимали, как долгожданного гостя, и дело было вовсе не в его высоком статусе или фамилии. Он оказался среди тех, кто действительно был рад его видеть, а такое случалось совсем нечасто.

Шани забрала сверток из его рук и невольно охнула.

— Ого, — хмыкнула она, — да вы притащили с собой целый арсенал, ваше высочество. Планируете поохотиться на утопцев в округе?

Риэр смутился — мать Зяблика, хоть и шутила, но сразу распознала по тяжести поклажи спрятанное в ней настоящее оружие, и врать ей так же, как собственным родным, принцу очень не хотелось. Юлиан, впрочем, не дал ему ответить, приходя на выручку.

— Его высочество проходит ведьмачьи тренировки, — гордо заявил он, словно сам лично гонял Риэра по Гребенке и учил махать мечом, — а какой ведьмак без верного оружия, правда?

Шани — из деликатности, или просто не желая портить приятное утро — покладисто кивнула и отложила сверток в сторону.

— Знавала я одного ведьмака, — заявила она, — так он даже в постель ложился, держа меч в изголовье. Но то были иные времена…

Она снова хмыкнула, а Риэр заметил, как муж ее едва заметно нахмурился — похоже, упоминание старого знакомого не слишком его обрадовало.

— Не вижу смысла сейчас тренировать ведьмаков, — заявил он немного отстраненно, — опасных тварей нет не то что в городах, но даже в глухих деревнях, а все вопросы нынче решаются переговорами, а не мечами. Прошу прощения, ваше высочество, — Эренваль снова склонил голову перед Риэром.

Тот широко улыбнулся.

— Пожалуйста, называйте меня Риэром, — попросил он, — высочеством меня даже дома никто не кличет.

— Садись за стол, Риэр, — Шани легонько подтолкнула его в спину, — никаких больше разговоров, пока не расправишься со всем, что лежит на тарелках. Плотный завтрак — основа здорового питания.

С этим принц не стал спорить. Он сел рядом с Зябликом, и несколько долгих минут прошли за успешной боевой операцией, направленной на изничтожение хлеба, масла и сыра, теплого парного молока и какого-то терпкого бодрящего отвара, который Шани разливала из высокого глиняного кувшина.

За едой поначалу почти не разговаривали, и, лишь умяв несколько больших бутербродов, неуемный Зяблик решил, что намолчался достаточно. Он не виделся с родителями всего неделю, но новостей у него накопилось столько, будто он покинул отчий кров несколько месяцев назад. Мать и отец слушали его внимательно, не перебивали, даже когда Юлиан начинал топить их в потоке своего многословия.

Риэр заметил, что тему вернувшегося Фергуса, его проклятья и предстоящего опасного пути Зяблик старательно обходил стороной. Он рассказывал о том, как столица Нильфгаарда замерла в мрачном ожидании кончины регента, о разговорах, блуждавших по улицам Города Золотых Башен — один другого тревожней, и об этом, к своему удивлению, не знал до сей поры даже сам Риэр. Бродя по лавочкам, сидя в трактире и перебрасываясь словечком с дворцовыми слугами, Юлиан успел разузнать многое о сомнениях, живших в умах горожан. Люди болтали о том, что малышке Императрице без твердой руки грозного деда трудно будет справляться с государственными делами. Поговаривали, что Эмгыр, уже лежа на смертном одре, подбирал для внучки достойного жениха — чтобы не бросать Империю на произвол судьбы. Но стоящих кандидатов так и не находилось. Кому-то из знати руку Леи отдавать было нельзя — это привело бы к ненужным волнениям, оставленные за бортом претенденты набросились бы на счастливую пару, как стая голодных волков. Наместники имперских провинций все сплошь уже были женаты, а их сыновья не успели войти в возраст, и женихами им становиться было рано. А смотреть за границы Нильфгаарда и вовсе было бессмысленно — король Редании для Леи был слишком стар, да к тому же давно делил ложе с матерью Императрицы, князья Ковира и Повисса не внушали доверия, а отправлять сватов дальше — в Офир или Зерриканию — было неразумно — нильфгаардский народ не принял бы консорта из числа неведомых чужаков.

Эренваль слушал Зяблика долго, и лицо его по мере повествования заметно мрачнело, пока, отставив в сторону опустевшую кружку, он не взглянул на сына прямо и жестко.

— Эти проблемы мне известны, — заметил он тихо, — как и твоему деду. И, раз уж зашел об этом разговор, нет смысла тянуть больше. Я надеялся поговорить об этом после коронации Императрицы, чтобы не показалось, что мы решили воспользоваться ситуацией, но, раз вопрос стоит так остро, скажу сейчас — мастер Риннельдор подобрал для Ее Величества кандидатуру в женихи. И он твердо намерен настаивать на своем предложении.

— И кого же дедушка выбрал? — фыркнул Зяблик, отламывая еще кусочек сыра и заматывая его в зеленые луковые стрелы, — кого-то из окружения Францески? Я слышал, они в последнее время очень часто… хм, общаются.

— Тебя, — обронил Эренваль ровным металлическим тоном, и над столом повисло гробовое молчание.

Юлиан несколько раз рассеянно моргнул, словно перед ним упало лезвие гильотины, едва не срезав кончик любопытного носа. Потом, запрокинув голову назад, он звонко рассмеялся, а Риэр ощутил, как только что съеденный завтрак собрался у него в желудке в тяжелый ком, и вот-вот готов был устремиться обратно к горлу.

— Что за ерунда! — воскликнул Зяблик, взмахнув куском сыра, как дирижерской палочкой, — хуже кандидата, чем я, не придумаешь! Я же бестолочь, у меня ветер в голове, и мне даже козленка доверить нельзя, не то что всю Империю — это, между прочим, дедушкины слова!

— Все верно, — подтвердил Эренваль, не сводя глаз с сына, — но отец, во-первых, считает, что для того, чтобы стать разумным и полезным обществу, тебе необходимо столкнуться с настоящей ответственностью. А во-вторых, он не желает выпускать власть в Империи за пределы узкого круга — и из собственных рук. Кроме того, от вашего брака появится потомство, носящее в себе эльфскую кровь, способное править столетиями. Риннельдор уже говорил об этом и с его милостью регентом, и с Императрицей, и, похоже, принятие решения на этот счет — вопрос нескольких дней.

Риэр чувствовал, как кровь отхлынула от лица, и кожу болезненно защипало. Он вспомнил вдруг, как в ночь, когда они поймали Фергуса, Лея бросила Зяблику как бы невзначай «пусть думают, что мы решили уединиться», а это значило, что всем во дворце планы советника Риннельдора уже были известны. Потому матушка, даже если знала об их отношениях, не придавала им значения — Юлиан был обещан, и это обещание никак нельзя было нарушить.

— Представляешь, Риэр, — Зяблик повернулся к нему, и голос его теперь нервно звенел и срывался, — выходит, ты скоро станешь моим любимым дядюшкой!

— Юлиан, — тихо осадила сына Шани, но Зяблик уже вскочил из-за стола, швырнув несчастный сыр обратно на тарелку.

— Спасибо, — отчеканил он, — я наелся. Риэр, нам пора к Лите.

— Юлиан, сядь на место, — на этот раз суровей и настойчивей повторила Шани.

— Это несправедливо! — Зяблик сжал кулаки, и его голубые глаза заискрились обиженными слезами, — нечестно! Ты, — он кивнул на отца, — мог, значит, жениться, вопреки дедушкиной воле, а я — не могу? Вы меня даже не спросили! Даже не намекнули никак! Или, чтобы избавиться от этой чести, мне тоже нужно обрюхатить какую-нибудь девицу?

Шани медленно поднялась и отвесила сыну звонкую пощечину. Риэр никогда не видел на ее добром улыбчивом лице такого выражения — мать не была в ярости, даже не злилась, но весь ее вид выражал холодную необоримую решимость.

— Следи за языком, когда говоришь с отцом, — отчеканила она, а потом добавила уже значительно мягче, — это решение мне тоже не слишком нравится. Но иногда всем нам следует переступать через собственные прихоти ради общей цели.

— Общей цели? — Зяблик отчаянно всхлипнул, накрыв горящую щеку ладонью, — это какой же — дедушкиной жажде власти?

Эренваль сидел за столом, низко склонив голову и не глядя больше на сына.

— Я мало что могу с этим сделать, — выговорил он наконец, — хотя понимаю тебя, как никто другой. Ты прав — я смог жениться на женщине, которую полюбил, и стать отцом ребенка, которого хотел. Но сейчас все иначе. Я поговорю с отцом еще раз, но не стал бы рассчитывать на успех.

Зяблик, глотая жаркие слезы, посмотрел на отца с отчаянной надеждой.

— Мы с Риэром должны уехать, — вдруг выдал он, смело расправив плечи, — в опасное путешествие — тайное и служащее общей цели. И до того, как я вернусь из него, нет смысла говорить о моем будущем.

Он бросил это, явно желая задеть и охолонить родителей, и его снаряд попал в цель. Шани побледнела и отступила на шаг, опустила глаза на Риэра, и под ее взором ему вдруг стало мучительно неловко. Мать Зяблика ждала объяснений от него — нильфгаардского принца, из-за которого Юлиан так решительно отвергал щедрое предложение. Риэр не знал, догадывалась ли Шани о том, что с ее сыном они были не просто друзьями, раз уже всем в Императорском дворце это было известно. Но смолчать сейчас он просто не мог.

— Это правда, — негромко подтвердил Риэр, — мы встретимся с моей сестрой, а потом выступим на север, в Каэдвен. Разглашать цель нашего путешествия мы не имеем права, но оно опасно. Действительно опасно, но это в интересах Империи, — лишь произнеся это вслух, глядя во встревоженные глаза матери Юлиана, принц, казалось, впервые осознал смысл произносимых слов. Они замыслили не просто поход, перед ними лежал путь, на котором Риэру вполне мог пригодиться серебряный меч — а в такие путешествия родители своих детей по доброй воле не отпускали.

— Кто додумался отправить вас? — тихо спросила Шани, скользнув глазами по тяжелому свертку с доспехом и мечом, — вы же — совсем дети.

— Дети не женятся на Императрицах, — с достоинством отрезал Зяблик.

Из дома Эренваля спутники вышли через час. Когда напрочь испорченный завтрак закончился, хозяин заторопился во дворец, словно не хотел больше слышать ни слова о произошедшем и не собирался ничего объяснять. Шани же, растеряв всю свою приветливость, провожала юношей — бледная и молчаливая. На прощанье Риэру даже захотелось соврать ей, заверить, что он пошутил, просто бросил все сгоряча, сбитый с толку новостями о скорой женитьбе Зяблика. Но ее печальным глазам лгать было невозможно, и принц лишь сказал негромко, стоя уже на пороге:

— Я долго тренировался. Я смогу защитить Юлиана, если потребуется.

Шани невесело усмехнулась, протянула руку и погладила его по щеке.

— Я тебе верю, Риэр, — сказала она, — мой разум — верит. Но мое сердце…

Юлиан оборвал ее, вдруг бросившись матери в объятия, оттолкнув Риэра в сторону. Он повис у женщины на шее, больше не сдерживая всхлипов, а Шани ласково прижала его к себе.

— Мы вернемся, мамочка! — заверил Зяблик сдавленно, — обязательно вернемся. Прости, что нагрубил тебе. Я не хотел прощаться вот так.

Женщина горько улыбнулась и, отстранив сына от себя, покачала головой и заглянула ему в глаза.

— Погоди минутку, — попросила она неожиданно и скрылась в доме.

Шани вернулась через несколько минут, неся в руках небольшой бумажный сверток. Она протянула его Зяблику, и снова улыбнулась на его вопросительный взгляд.

— Это кое-какие лекарства, — пояснила женщина, — мази от ран и синяков, средства от простуды — в Каэдвене сейчас очень холодно. Кое-что от несварения — мало ли, чем кормят в тамошних тавернах. Я знаю немного о тяготах ведмачьей доли, поверь мне, — ее глаза наполнились прозрачными слезами, но Шани поспешила смахнуть их, — берегите себя, мальчики, — она повернулась к Риэру, словно последняя просьба адресовалась именно ему, — я буду ждать вашего возвращения.

До дома Литы в самом центре столицы путники добрались, когда часы на башне Ратуши пробили полдень. Зяблик всю дорогу мрачно молчал, и Риэр, не привыкший видеть его таким печальным, пару раз пытался завести легкий ничего не значащий разговор, но спутник лишь отмахивался. Сегодня его не могли отвлечь ни яркие витрины лавок, ни пышные уличные украшения — Третогор лишь несколько дней назад справил Саовину, и теперь готовился к Йуле, а еще — как краем уха с удивлением уловил Риэр — к грядущей свадьбе славного короля Виктора. Этой подслушанной новостью принц не мог не поделиться с Юлианом, и тот, отвлекшись от своих тяжелых мыслей, с интересом огляделся по сторонам.

— Занятно, — заявил Зяблик, понизив голос до таинственного шепота — его потухший было взгляд снова зажегся любопытством, — его величество Виктор нашел себе невесту на далеком Скеллиге, как болтали, или таки отважился сделать предложение матери Леи?

Риэр пожал плечами. Он не больно-то разбирался в политике, но знал, что незаконная связь матери нынешней правительницы и короля соседнего и когда-то враждебного государства активно обсуждалась уже очень давно. Так давно, что стала темой почти неинтересной и отжившей себя. И вот теперь, казалось, давние возлюбленные решили преподнести подданным — и Лее — новый сюрприз.

— Будет забавно, если мать и дочь выйдут замуж в один день, — с неожиданным ехидством заметил Зяблик, поджав губы, — представляешь, какой праздник закатят — весь Континент содрогнется.

— Надеюсь, мы на этом празднике будем только гостями, — улыбнулся в ответ Риэр, но Зяблик на это ничего не ответил.

Литу они обнаружили в благоуханных глубинах ее будуара. Здесь пахло розами, точно, войдя в комнату, юноши переступили границу весеннего цветущего сада. И тут, в отличие от дома посла, чувствовалось, что хозяйка будуара любила роскошь и отнюдь не стыдилась своей любви. Покои были обставлены скупо — мебели здесь обнаружилось до смешного мало — только огромная пышная кровать с багряным балдахином, заставленный баночками и скляночками столик с высоким зеркалом и глубокое плюшевое кресло, способное вместить двух таких, как Риэр. Из спальни одна дверь вела, должно быть, в гардеробную, а вторая — в туалетную комнату, и принц подозревал, что в соседних помещениях их ждало не менее кричащее зрелище.

Сестра, прежде не терпевшая ранних подъемов, считавшая, что настоящая жизнь не начиналась раньше обеда, встретила их полностью одетой и причесанной. Блестящие змеи черных волос были уложены в замысловатую тугую прическу, в платье — приглушенно-маренового цвета с богатой золотой отделкой — впору было щеголять на королевском балу. Свежее юное лицо Литы, которое, как помнил Риэр, ничуть не изменилось с тех пор, как сестре стукнуло шестнадцать, было слегка тронуто макияжем, но единственными украшениями, которые позволила себе сестра, были изящное кольцо с черным бриллиантом, которое прежде она использовала, как поисковой кристалл, и резной золотой медальон на шее в форме сложившего крылья бражника.

Брата и его спутника Лита встретила нетерпеливым взглядом и строгим вопросом:

— Где вас так долго носило? Договорились же — утром.

— Мы навестили моих родителей, — честно пояснил Зяблик, и аккуратные черные брови Литы еще сильнее нахмурились.

— Надеюсь, они остались в неведении о цели вашего путешествия? — требовательно спросила она.

— Мы им рассказали, что уезжаем, — ответил за Зяблика Риэр, — но куда именно — не сказали. Они будут молчать.

— Посол Эренваль будет молчать? — фыркнула Лита, вскинув подбородок, — вот уж вряд ли. Все, что он узнает, тут же доходит до сведения мастера Риннельдора. Но, впрочем, теперь уже ничего не попишешь. Не отправят же за вами погоню, право слово. Вы готовы? — она смерила Риэра оценивающим взглядом, под которым тот заметно стушевался.

— Мне нужно переодеться, — он показал ей свой сверток, — и можем отправляться.

— Чудесно, — Лита кивнула и заговорила деловитым командным тоном, как генерал, излагающий план будущего сражения, — сперва я перенесу вас в Ард Каррайг — во дворец наместника. В наши планы его посвящать не стоит, но он, по моей просьбе, снабдит вас теплой одеждой, припасами и конями. Оттуда поедете своим ходом. Регис успел разведать местность вокруг Каэр Морхена — перевалы еще не завалило снегом, но нужно поторопиться. Он нашел вход в тоннель, я отметила его на карте. Местность у подножия гор там безлюдна — последнее поселение располагается милях в сорока от перевала, но дорога, которой пользовались ведьмаки, сохранилась. Пробираться по бездорожью придется совсем недолго, если не поднимется буран, это будет не очень сложно. Но на всякий случай запомните, — сестра придвинулась к Риэру ближе, точно кто-то мог их подслушивать, и вытащила из-за корсажа длинный серебряный предмет, похожий на трубку для стрельбы шипами, — это — магический манок, я сама сделала его при помощи моих друзей. Если подуть в него, прилетит ворон — через него вы сможете отправить весточку Регису, и он придет на помощь.

— Почему он сам с нами не отправится? — Риэр принял манок из ее рук и с любопытством покрутил чародейскую штуковину в руках.

— Эмиель не может надолго оставлять нашего папу, — взгляд Литы на миг стал печальным, — но, если…- она запнулась, вдохнула поглубже и закончила уже тверже, — но, если он умрет до вашего возвращения, Регис найдет вас сам, и дальше вы отправитесь вместе.

Риэр и Зяблик переглянулись, и принц кивнул. Лита же, отойдя в дальний конец своих владений, извлекла еще один предмет, куда более волшебного вида, чем первый — он походил на тонкую длинную рогатку с медными шариками на навершии.

— Это — маячок, — пояснила она, тоже отдавая рогатку Риэру, — когда доберетесь до убежища Яссэ, установите его на открытом месте, подальше от горной гряды, я смогу настроиться на него и перенестись к вам. Все ясно?

— Ясно, чего неясного, — подтвердил Риэр. Сейчас, когда он уже стоял на пороге приключения, в которое так рвался много лет, предстоящий поход вдруг показался ему необдуманным и страшным. Принц не был трусом и не собирался отступать, тем более, что на кону, кроме его гордости, стояла еще и жизнь старшего брата, но его охватили непрошенные муторные сомнения, и Риэр с трудом проглотил их.

— Если все ясно — переодевайся, и пойдем, — махнула рукой Лита, — медлить нельзя.

Зяблик помогал спутнику с доспехами, хотя оказалось, что он справился бы и сам — ведьмачье снаряжение явно не предполагало присутствие верного оруженосца. Последним Риэр укрепил на спине драгоценный серебряный меч — рядом со вторым, стальным, выкованным точно под его руку имперскими кузнецами. Покончив с приготовлениями, принц повернулся к нетерпеливо притопывавшей Лите, и та, окинув его взглядом, усмехнулась.

— Да ты настоящий ведьмак, только чего-то не хватает, — заявила сестра, критически склонив голову к плечу, потом, немного подумав, фыркнула, — знаю. — она сняла со своей шеи медальон с бабочкой, шагнула к Риэру и аккуратно повесила его ему на грудь, огладила ладонью и вдруг заглянула брату прямо в глаза с незнакомым — каким-то удивительно нежным выражением, — Пусть он хранит тебя, — прошептала Лита, еще мгновение помедлила и отступила на шаг. — Ну, — сказала сестра решительно, больше не глядя на Риэра, — в путь!

 

========== Достойные восхищения ==========

 

Когда хозяева, попрощавшись и обещав вернуться через пару дней, удалились, Айра выждал еще некоторое время — словно боялся, что родители вернутся и испортят ему все веселье. Гусик украдкой наблюдал за бойким мальчишкой, и не мог избавиться от ощущения, что перед ним сидела омолодившаяся копия Иана — таким супруг был почти двадцать лет назад, когда вместе они покинули Нильфгаард. Внешне братья были не слишком похожи — знакомые черты в юном красивом лице угадывались, но младший был словно вылеплен тоньше и более старательно, чем старший, но вот повадки и жесты повторялись один в один.

За долгие годы, проведенные вдали от родных берегов, Иан успел измениться, привыкнуть к мягким экономным жестам, достаточно изящным, чтобы быть похожим на женщину. Но Фергус помнил его и иным — порывистым, быстрым и зачастую слишком резким — мальчишкой, готовым к любым приключениям, без страха смотрящим в глаза опасности, настоящей или придуманной — неважно. И Айра сейчас был точно таким же. Гусик не знал, успел ли мальчик обзавестись верным другом, которого можно было бы подбивать на авантюры, но отчего-то был уверен, что недостатка в подельниках в этих самых приключениях Айра не знал.

— Идем, — мальчик решительно повернулся к Иану, широко улыбаясь, — раз уж на нас возложена такая важная миссия, отведу тебя в мой штаб. Там мы решим, что делать дальше.

— Думаешь, стоит посвящать в это дело чужих людей? — с сомнением спросил Иан. То, что для Айры оставалось увлекательной игрой, поводом применить на деле давно припасенную веревку для волколака, супруг воспринимал болезненно серьезно. Фергус, который и сам не успел до конца разобраться, что же с ним происходило, чувствовал свою вину перед ним. Это по его желанию и его просьбе они покинули ставшие почти родными безопасные берега Скеллиге, обжитой дом и привычную жизнь — и вместо того, чтобы, сказав последнее «прости» отцу Гусика, спокойно отчалить восвояси, по его вине теперь они вынуждены были столкнуться с неведомым проклятьем, которое, похоже, грозило бедой не только самому Фергусу. Если бы мог, Гусик, никого не спрашивая, сам бы сбежал из баронского замка и уехал подальше, чтобы не подвергать Иана риску, но ему просто не хватало на это смелости.

— Они не чужие, — меж тем, жарко запротестовал Айра, — они — моя команда, мои бойцы, и я полностью им доверяю. Кроме того, совершенно не обязательно посвящать их во все детали. Скажем, что Гуус — берсерк и иногда впадает в кровавую ярость, и нам нужно помочь ему справиться с этим приступом. Тем более, что это — почти что правда.

Иан нахмурился и внимательно посмотрел на Фергуса. Тому подумалось отчего-то, что супруг примерял на Гусика образ свирепого скеллигского воина, и не находил ни единого подтверждения тому, что в это мог хоть кто-то поверить.

— Врать твоим друзьям — плохая идея, — наконец высказался Иан, покачав головой, — думаю, с этим делом нам лучше разобраться самостоятельно.

Айра заметно сник — судя по всему, его не столько волновала неумелая ложь товарищам или их участие в спасательной операции, сколько он просто хотел продемонстрировать старшему брату свое убежище и то, как сумел построить и вышколить своих людей.

— Вам все равно понадобится та веревка, — решив помочь мальчику, напомнил Фергус, и Айра просиял.

— Точно, — подтвердил он, — сходим за ней, а потом вернемся в замок. Ребята не станут задавать лишних вопросов — я скажу им, что дело важное, а потом, если понадобится, позову их на помощь.

Иан все еще сомневался, но под полным надежды и горячего энтузиазма взглядом младшего быстро сдался и кивнул.

— Ладно, — вздохнул он, — но, если мы пойдем в лес, Гуусу понадобится теплая обувь и одежда. Родители ничего для него не оставили — придется покопаться в их запасах. Думаю, папины сапоги тебе подойдут, — он подмигнул Гусику, но Айра вдруг решительно вмешался.

— Взрослым на нашу базу нельзя, — заявил он уверенно, смело взглянув на Фергуса. Мальчик ни на секунду не забывал, что перед ним стоял не просто какой-то торговец с островов, а сам беглый Император Нильфгаарда. Но принципы были Айре важней сомнительного пиетета.

Иан нахмурился.

— Мы с Гуусом одного возраста, — напомнил он ровно, пока не спеша оспаривать право младшего на соблюдение собственного устава, — я даже немного старше.

Айра на секунду заколебался, явно выискивая лазейки в железной логике Иана, но потом лишь пожал плечами.

— Тебе — можно, — вынес он вердикт, — ты — мой брат. И ты уже бывал рядом с нашей базой, нет смысла скрывать ее от тебя.

Иан упрямо скрестил руки на груди.

— Без Гусика я никуда не пойду, — отрезал он, — я, может, тебе и брат, но ты меня едва знаешь, мы познакомились только вчера. А с Гусиком мы вместе почти всю жизнь, я доверяю ему больше, чем себе самому. Так что, либо мы идем оба — либо никто.

После этой внезапной резкой отповеди Фергус удивленно глянул на супруга. Будь он сам сейчас на месте Айры, непременно подверг бы его слова сомнению. Иан скрыл от Гусика, что все эти годы занимался магией, о каком уж безусловном доверии тут можно было говорить? И хоть сам Фергус и понимал отчасти, почему Иан так поступил — в них обоих еще жила память о том, как магия, пусть и совершенно иная, несколько раз едва не разлучила их — Айра ничего подобного не знал, и имел полное право не поверить старшему брату.

Но охота в мальчишке, похоже, была пуще неволи, потому, еще немного подумав, он нехотя кивнул.

— Идем, — он махнул рукой и быстро зашагал к выходу из зала, — ни к чему рыться в папиных вещах, попросим Робина подобрать что-нибудь подходящее.

Супруги последовали за мальчишкой, и, улучив момент, Гусик незаметно сжал руку Иана, а тот послал ему ободряющую улыбку. Они снова были сообщниками, партнерами по авантюре, и супруг, похоже, теперь полностью прочувствовал, что вернулся домой и оказался на своем месте — точно переступил порог комнаты, которую все эти годы берегли нетронутой, и каждый предмет в ней хранил отпечаток его руки.

Робин не подвел. Выслушав просьбу молодого хозяина, он за несколько минут отыскал для Фергуса тулуп, высокие сапоги на меху, утепленные штаны и даже длинный шерстяной шарф — все вещи сели на Гусика, как влитые, хоть и едва уловимо пахли лошадьми и были сильно поношены. Видимо, Робин раздобыл все это у кого-то из конюхов, но Фергус не стал возражать.

За стенами замка царила настоящая зима. Снега больше не выпало, но за ночь еще похолодало, и теперь лес, прежде безжизненно-черной грядой стоявший на горизонте, оделся ослепительным инеем, и почти сливался с линией чистого морозного неба. Под стопами спутников тропа поскрипывала, и, едва выйдя из-под тени замковых стен, Фергус был вынужден прикрыть глаза руками — их встретила такая звонкая ослепительная белизна, отражавшая тусклый солнечный свет, что впору было решить, что за ночь зима сумела вовсе стереть все прочие краски из мира, не оставив ничего, кроме снега и высокого молочного неба над головами.

Фергус не боялся морозов, на Скеллиге они ударяли еще в середине осени и могли продержаться почти до конца весны, но здесь, в Темерии, даже холод был совсем иным — словно острее, он пробирался глубже, и резал легкие, если вдохнуть слишком глубоко. От него щипало кожу на лице, а усы и борода под носом и вокруг рта Фергуса мгновенно покрылись легким слоем льдистого инея.

Сперва трое спутников шагали по широкой утоптанной тропе, и Иан с Айрой болтали так беззаботно, словно окруживший их со всех сторон лютый мороз совсем их не волновал. Фергусу же приходилось следить за собственным дыханием, чтобы не сбиться с шага, и он мог лишь иногда бросать короткое «Угу», когда кто-то из эльфов обращался к нему — хотя ему и казалось, что делали они это исключительно из вежливости — или из жалости.

Айра расспрашивал брата о заклинаниях, интересовался, умел ли тот только лечить и спасать младенцев, или мог делать и что-то посерьезней. Иан охотно отвечал ему и даже вкратце поведал о своей учебе у мастера Риннельдора, но о магии Огня и Яссэ так и не сказал ни слова. Впрочем, рассказы о шпионских техниках эльфского советника, похоже, произвели на младшего братишку большое впечатление. Он несколько раз спросил о том, правда ли эти чары давали возможность подслушать разговоры даже сквозь запертую дверь или глухую стену — и Иан, явно не обеспокоившись тем, где Айра мог бы применить подобное искусство, охотно подтвердил это. На некоторое время мальчик задумчиво замолчал, точно высчитывая в уме, как быстро мог бы научиться таким заклятьям, но потом, светло улыбнувшись, заявил Иану:

— Тебе в нашем отряде цены не будет! — так, словно, старший брат только и мечтал о том, чтобы стать одним из его бойцов и давно упрашивал принять себя в игру. Иан же лишь снисходительно хмыкнул, но Гусик видел, как приятно ему было услышать нечто подобное. Должно быть, восхищение и уважение деревенских кумушек со Скеллиге не шло ни в какое сравнение с этим наивным заявлением недавно обретенного младшего брата — из его уст эти простые слова звучали, как настоящее признание.

Очень скоро, не доходя до спуска к реке, которую за ночь сковало льдом окончательно, спутники свернули к лесу, и ноги Гусика почти мгновенно провалились в сыпучий хрусткий снег. Эльфы быстро вырвались вперед — под ними твердый наст не ломался, братья едва оставляли на нем легкие следы. Фергус же уже через несколько шагов понял, что ему, похоже, предстояло остаться в этой белой пустыне навсегда. Снег доходил ему до колен, а иногда и вовсе, чтобы выдернуть ногу из холодного плена, приходилось тянуть ее, опираясь о наст ладонями. Дыхание безнадежно сбилось, как бы Гусик ни пытался командовать про себя «вдох — шаг — выдох». Он попробовал продираться сквозь снег напрямик, не задирая ног высоко, просто взламывая наст перед собой, но оказалось, что так двигаться еще сложнее — наткнувшись на какой-то корень, Фергус едва не полетел носом вперед.

Иан заметил, что супруг отстал, лишь когда между ними уже образовалась пропасть в добрых три десятка шагов. Эльф остановился, тревожно нахмурился и подбежал к Гусику, который как раз присел прямо в снег, стараясь перевести дыхание. Иан опустился на корточки рядом.

— Тебе помочь? — спросил он участливо, но Фергус лишь дернул головой — какая уж тут могла быть помощь? Если бы даже супруг вытянул его из ловушки на этот раз, уже через шаг Гусик снова бы в нее попался. А нести его на закорках Иан точно никак не сумел бы.

— Далеко еще? — спросил Фергус, стараясь, чтобы в голосе его не звучало слишком много отчаяния. Айра, приблизившийся к ним и взиравший на увязшего спутника с жалостью и плохо скрываемым раздражением, покачал головой.

— Не очень, — туманно ответил он, и Гусик понял, что это было равносильно тому, если бы младший эльф заявил, что база его располагалась в Синих горах.

— Может, тебе все же вернуться? — с сожалением, явно нехотя предложил Иан, но Фергус, обернувшись на уже пройденный путь, представил, как будет пробираться по снегу обратно в полном одиночестве, покачал головой и попытался бодро улыбнуться.

— Надо было почаще выбираться из дома, — из-за сбитого дыхания голос его звучал смазанным и чужим. — Идите, я вас догоню.

Иан поколебался пару секунд, но потом все же выпрямился и зашагал дальше, хотя теперь значительно сбавил скорость, не давая Гусику слишком сильно отставать.

К счастью, белое бездорожье довольно быстро закончилось, и Гусик, вслед за своими спутниками, буквально вывалился на узкую лесную тропу. Айра собирался уже бежать по ней дальше, но Фергус, у которого от напряжения и усталости отчаянно дрожали ноги, сел на обочину, прямо в снег, и махнул эльфам рукой. Ему нужно было хоть чуть-чуть отдышаться — все в нем буквально протестовало против следующего шага. Иан устроился у дороги рядом с ним, а Айра, подпрыгивая от нетерпения, мелькал рядом, должно быть, в очередной раз убежденный, каким мудрым было решение не показывать свою базу взрослым. Без Фергуса они с Ианом уже дважды успели бы до нее добраться, и глупый человек был досадной помехой на пути.

Иан аккуратно взял руку Фергуса в свою, погладил его ладонь сквозь плотную рукавицу и улыбнулся — с нежностью опытной повитухи, перед которой плакала женщина, испугавшаяся родовых болей.

— Идите, — снова предложил Фергус, кивнув на Айру, — я могу и тут подождать. Жалко, я даже этюдник и карандаш с собой не прихватил — мог бы порисовать, пока жду.

— Глупости, — возразил Иан, — не хочу на обратном пути обнаружить твои обледенелые останки. Я тоже устал — сейчас передохнем и пойдем дальше, — конечно, супруг преувеличивал — за весь путь от замка до этой белоснежной глуши он даже не запыхался, только раскраснелся от острого морозного воздуха. Но Гусик, заглянувему в глаза, согласно кивнул — перед младшим братом любимого он и так уже опозорился достаточно, но Иан старался сгладить это впечатление. Не то чтобы ему это удалось, но за попытку Фергус был ему безмерно благодарен.

Долго рассиживаться они не смогли — уже через несколько минут Фергус почувствовал, что начал замерзать. Он поднялся и отряхнулся — за край сапога проникли свалявшиеся комья снега, Гусик старательно вытащил их, мысленно поблагодарив услужливого Робина за подобранную по размеру обувь — будь она хоть немного велика, Фергус непременно потерял бы сапоги, еще продираясь сквозь целину.

Оставшийся путь оказался значительно проще — теперь спутники шагали по нахоженной тропе, и Гусик, хоть и на нетвердых ногах, но вполне мог поспевать за эльфами. Айра, мгновенно забывший о неприятном инциденте, принялся рассказывать о деятельности своего отряда. Ни с какими особенными опасностями его бойцы до сих пор не сталкивались — иногда, в такие холодные зимы, как эта, из чащи приходили стаи волков, но с ними легко управлялись баронские ловчие, и парням Айры оставалось только находить в снегу их неясные следы. Но приключений на долю отважных бойцов и без того выпадало достаточно — большую их часть, конечно, выдумывал сам Айра. Время от времени — в целях поддержания боевого духа и тренировки — он разделял своих бойцов на отдельные компании, назначал одну из них противниками, в чью задачу входило захватить базу или особенно удачный участок леса или речного берега. Остальные же силились им помешать, и мальчишка с гордостью сообщил, что под его руководством до сих пор удавалось отбивать все, даже самые коварные атаки. Айра увлеченно поведал, как в одну из летних ночей, когда друзей долго не загоняли по домам, они провели настоящее полномасштабное сражение за широкий мост недалеко от замка. По его словам выходило, что защищал позиции крохотный отряд из четырех бойцов, включая его, командира. А нападавших собрался целый десяток — все — опытные воины. Но оборона прошла успешно, мост удалось отстоять, пусть и пара мальчишек набили синяки в пылу сражения.

— Совсем как в битве за мост близ Красной Биндюги в Ангрене, — невольно вмешался Гусик, заслушавшись рассказом мальчишки — тот излагал ход сражения так ярко и с таким жаром, что слушатели почти видели, как все происходило, наяву. Айра с интересом покосился на спутника.

— Ты там был? — спросил он с надеждой. Фергус стушевался.

— Нет, — покачал он головой, — эта битва произошла за шесть лет до моего рождения. Я застал только одну войну — Зимнюю.

— Зато в ней Гусик лично командовал дивизией Импера, — гордо встрял Иан, и глаза Айры жадно загорелись.

— И сколько сражений вы выиграли? — потребовал он.

Гусик кашлянул.

— Ни одного, — честно признался он, — дивизия была расквартирована в Вызиме и готовилась отправиться в Предгорья Махакама, если бы аэдирнским завоевателям удалось форсировать горы и напасть на восточную границу Темерии. Но этого так и не произошло — вовремя вмешались войска князя Анси и отряды из Дол Блатанны.

Айра презрительно фыркнул и отвернулся.

— Гусик был главнокомандующим, — ринулся защищать честь супруга Иан, — на нем лежал груз ответственности за всю нильфгаардскую армию, и он участвовал в подписании Мариборского мира, как победитель.

— Главнокомандующим был мой отец, — опустив взор, поправил Фергус. В глазах мальчишки, должно быть, с каждым словом он падал все ниже и ниже, — а я принял это звание из его рук вместе с короной, когда война уже фактически закончилась. Зато Иан поучаствовал в той войне гораздо больше, чем я, — он поспешил улыбнуться под вновь зажегшемся взглядом Айры, — он не сражался на поле брани, но работал в госпитале Святого Лебеды, лечил раненных. Видел, какой аккуратный шрам остался на лице барона? Это Иан его штопал.

— Лекаря в моем отряде нет, — уважительно заметил Айра, и Гусик видел, что его восхищение старшим братом-шпионом и целителем взлетало до небес.

К базе — небольшой избушке, притаившейся рядом с некрутым заснеженным холмом посреди хоровода высоких деревьев — путники выбрались еще через четверть часа. Из маленькой трубы поднимался столбик белесого дыма — должно быть, бойцы внутри уже растопили печь. Из-за толстого ствола на дорогу перед троицей вышел невысокий круглолицый мальчишка в тяжелом тулупе с чужого плеча — видимо, часовой. Но, узнав командира, боец выпрямился и отсалютовал Айре.

— Привет, Горан, — махнул рукой юный капитан, — выводи бойцов строиться. Познакомлю вас с моим братом!

Судя по всему, весть о том, что в баронский замок пожаловал давно потерянный и считавшийся мертвым старший сын хозяина, облетела уже все окрестности и взбудоражила юные умы, потому что мальчишки — просто, но тепло и удобно одетые, разновозрастные и разношерстные — высыпали из домика и выстроились на утоптанном пятачке перед ним за считанные минуты. Конечно, с точки зрения регулярной армии им не хватало выправки и стати, но зато с дисциплиной у бойцов Айры явно было все в порядке. Они твердо держали строй, стоя по ровной линии, расправляли плечи и вытягивались, выпятив грудь вперед. Мальчишек было девять, и самый крупный из них был, должно быть, на пару лет старше Айры — и как только у крестьянского сына его возраста хватало времени на мальчишеские забавы? — но даже он смотрел на своего командира с почтительным обожанием.

Айра деловито прошелся мимо ровного строя, пока Иан и Гусик ждали в небольшом отдалении. Супруг следил за младшим братом с улыбкой, в которой Фергус уловил какую-то неведомую прежде гордость.

— Доброе утро, бойцы! — наконец объявил младший, и мальчишки ответили стройным разноголосым приветствием, разлетевшимся далеко по безмолвному лесу вокруг, — вы, должно быть, слышали уже от Мики и остальных о том, что мой старший брат вернулся из далекого и секретного путешествия? — мальчишки, не в пример обычным солдатам, принялись тихо перешептываться, косясь на незваных незнакомых гостей, но Айра поднял руку, и они замолчали. — Сегодня мой брат пришел со мной, чтобы познакомиться с вами, — Иан выступил вперед, а Гусик отступил на полшага, теперь особенно остро ощутив себя лишним на собрании верных бойцов с отважным командиром.

— Я — Иан, — представился старший, чуть театрально поклонившись, — а это — Гуус, — он махнул рукой в сторону Фергуса, и тому пришлось нехотя приблизиться. Глаза мальчишек перескакивали с эльфа на него, и, должно быть, его помятая бородатая рожа произвела на них впечатление. Взрослых в это святилище не допускали, но синяки и ожог, по мнению собравшихся, явно символизировали то, что незнакомец получил их не в бою, так в драке, и рассказывать бойцам Айры, что схлопотал их он от одного-единственного точного удара собственного младшего брата и неведомого проклятья от рук дочери, Гусику очень не хотелось.

— Мы вернулись со Скеллиге, где скрывались от преследований почти пятнадцать лет, — продолжал Иан, дразня общее любопытство, — но рассказывать ни о том, кто нас преследовал, ни зачем мы приехали, не можем — это государственная тайна.

Все им сказанное было чистой правдой, хоть и не такой героической, как, должно быть, посчитали мальчишки. Но Иан сказал ровно столько и ровно таким заговорщическим тоном, чтобы вместо враждебной настороженности в их глазах зажегся уважительный интерес.

Один за другим по знаку Айры мальчишки принялись называть себя, выступая вперед. Трое представились сыновьями главного ловчего, включая самого старшего и крупного бойца. Остальные оказались крестьянскими детьми и отпрысками замковых слуг — похоже, юному баронету были чужды понятия классового неравенства, и собственный авторитет он завоевывал отнюдь не при помощи титула. Когда быстрое знакомство подошло к концу, Айра скомандовал «вольно» и повел отряд и гостей в дом.

Помещение оказалось крохотным, в маленькой печке у дальней стены потрескивали поленья. На единственном невысоком столе были разложены деревянные кинжалы, короткие стрелы с затупленными наконечниками, куски какой-то бечевы, самодельные пращи и плоские гладкие речные камни — бойцы явно до их прихода занимались ревизией своего вооружения. Кое-как вся собравшаяся дюжина расселась по скамьям. Иан устроился поближе к печке и потянул Гусика за собой, позволяя тому почти прижаться к горячей кирпичной стенке. Айра же, занявший место во главе стола, в двух словах поведал бойцам о главной цели их визита. Он не стал объяснять, зачем ему понадобилась прочная веревка, кому и что за опасность грозила, а мальчишки не стали уточнять — несмотря на небольшие провалы в дисциплине, своего капитана они слушались беспрекословно. Когда Айра закончил, Горан, встретивший их на дороге, вызвался отправиться к схрону в лесу, чтобы принести все необходимое — Айра послал вместе с ним еще одного мальчишку — самого мелкого и юркого, как белка. Парни взяли себе по праще и по горсти гладких камней, точно в лесу их и впрямь поджидала неведомая опасность, и стремительно удалились выполнять задание.

— Как идет подготовка к походу? — спросил юный капитан у одного из бойцов — тот, должно быть, исполнял на базе обязанности коменданта. Мальчишка был упитанным и круглощеким, и едва ли был способен бегать по лесным просторам так же, как его товарищи, и Айра подобрал ему пост по силам.

— Я собрал достаточно продовольствия на дневной переход, — отрапортовал комендант, поднявшись с лавки и выпрямившись во весь рост, — оружие и снегоступы — в порядке. Только вот…- он замялся, и Айра сурово сдвинул светлые брови, — только вот никого из наших не отпустят на целую ночь в другой конец удела, да и барон вряд ли согласится отпустить тебя, командир.

Капитан заметно помрачнел.

— Мы планируем поход к восточным границам баронских земель, — пояснил он, повернувшись к Иану, — к эльфским развалинам. Говорят, оттуда выгребли еще не все сокровища, и мы должны это проверить. Но если не сумеем собрать отряд, пока дороги окончательно не замело, придется ждать до весны. А ну как какие-нибудь браконьеры найдут их раньше нас и сами все вынесут…

Иан тонко усмехнулся.

— Похоже, вашему отряду не достает взрослого, — заметил он ехидно, и Айра обиженно поджал губы. — Мы с Гуусом могли бы пойти с вами. Думаю, никто из родителей не станет против такого возражать.

Мальчишки вокруг загалдели, переглядываясь, а Айра просиял.

— Но сперва, — поумерил его энтузиазм Иан, — нужно разобраться с главной проблемой. А эльфские сокровища… Если они и впрямь там есть, они либо пролежали там сотню лет, и еще немного подождут. Либо их давным-давно разграбили.

Айра подумал немного, потом с готовностью кивнул и встал.

— Значит, решено, — заявил он, — сперва разберемся с проклятьем, а потом…- он осекся, поняв, что, увлекшись, наговорил слишком много, и опасливо покосился на Гусика. Тот ждал, что мальчишки вновь уставятся на него вопросительными требовательными глазами, но те молчали — видимо, им и так было ясно, что «важным делом» могло оказаться ничто иное, как проклятье. Для них, детей безопасного мирного времени, нечто подобное было лишь страшной присказкой, неспособной воплотиться во что-то по-настоящему серьезное.

Горан и его спутник вернулись быстро. Они передали Айре моток веревки, отчитались о том, что не встретили по пути никаких врагов, и заняли свои места. Долго рассиживаться на базе было некогда, и капитан, раздав последние инструкции бойцам, поднялся и пошел к выходу — весь отряд встал следом за ним и провожал гостей любопытными взглядами в спины.

К замку возвращались в обход. Гусик, мысленно готовившийся вновь форсировать снежное бездорожье, был рад пройти вдвое большее расстояние, но по четкой тропе, а потом — по большаку, огибавшему несколько крестьянских домов у лесной опушки. Но даже не проваливаясь на каждом шагу в снег по пояс, к замку он подходил совершенно измотанным, едва переставляя ноги и окоченев до костей.

После сытного обеда, поданного в столовую, держали военный совет. Гусик сидел у камина, вытянув на решетку замерзшие ноги в колючих шерстяных носках, а эльфы расположились рядом с ним на полу. Он уже чувствовал, как начинало закладывать нос, и без того пострадавший от рук Риэра, и боялся, что назавтра его поджидал жестокий насморк, но Иан, заметивший страдания супруга, пообещал, что перед сном приготовит для него целебную настойку от простуды — этого врага он хорошо знал в лицо и умел с ним бороться.

— Придется дежурить у постели Гууса всю ночь, — авторитетно заявил Айра, вытянувшись на животе и подперев голову ладонями, — будем сменяться раз в три часа.

— Исключено, — покачал головой Иан. Он сидел рядом с креслом Фергуса, устроив локоть у него на коленях, — я сам смогу последить за Гусиком, из нас двоих я один владею магией. А тебе лучше выспаться, чтобы завтра быть в строю.

— Я могу и всю ночь не спать, — отмахнулся Айра, — и могу хотя бы посторожить под дверью. Вдруг что-то случится, и я успею прийти на помощь.

— И что ты сделаешь? — ехидно переспросил Иан.

— Тюкну Гусика по голове — вот и все дела, — подмигнул младший.

— Не надо по голове, — запротестовал Гусик, у которого после последнего удара до сих пор слегка звенело в ушах, — просто заприте меня в отдельной комнате, привяжите к кровати, а утром — развяжите. Если на меня… накатит, я никому не смогу причинить вреда.

— Нет, — твердо заявил Иан и сурово сдвинул брови, — я не оставлю тебя наедине с твоими кошмарами. Мы свяжем тебя, так, чтобы ты мог уснуть, а, если ты начнешь метаться и стонать, я постараюсь осторожно разбудить тебя. И никаких возражений, — прервал он Айру, когда тот едва успел раскрыть рот.

На том и порешили. Остаток дня прошел спокойно, и лишь под вечер Гусик начал беспокоиться. Ни Лита, ни родители эльфов не появлялись, и ночь им предстояло провести имеющейся компанией. Когда окончательно стемнело, Айра покорно отправился спать, но настоял на том, чтобы занять одну из маленьких гостевых спален — через коридор от комнаты Иана и Гусика — и держать дверь чуть приоткрытой. На такой компромисс Иан был согласен. Он принес Фергусу отвар в большой кружке, который готовил последний час на кухне при помощи одной из кухарок, подававшей ему засушенные травы из баронских запасов. К ночи у Гусика поднялась температура, и его так клонило в сон, что Иану, присевшему на кровать рядом с ним, пришлось почти вливать теплое снадобье супругу в рот.

— Завтра тебе станет лучше, — пообещал Иан, склонился и поцеловал Фергуса в горячий лоб, задержался на пару секунд, потерся щекой о колючую щеку супруга и прошептал: — что бы ни случилось, я буду рядом.

Гусик разлепил усталые веки, под которые словно насыпали горячего песка, и улыбнулся в ответ.

— Спасибо, — прошептал он, — а теперь, пожалуйста, свяжи мне руки.

Иан отстранился и усмехнулся, потянулся за веревкой, оставленной Айрой и с видом фокусника покрутил ее край в пальцах.

— В иных обстоятельствах, это было бы ужасно волнительно, — заметил он полушепотом, — помнишь, как ты привязал меня к стулу, и мы…

— Тише, — Гусик не смог сдержать улыбки и покосился на дверь, — думаю, твой брат нас подслушивает, а ему на сегодня достаточно новостей о твоих подвигах.

— Мой брат — сын моих родителей, — фыркнул Иан, аккуратно обматывая веревку вокруг подставленных запястий Гусика, — если они не слишком изменили свои привычки, думаю, он много насмотрелся такого, чего в его возрасте видеть не положено.

— Баронский замок — не домишко в Оксенфурте, — покачал головой Фергус, — здесь спрятаться гораздо проще.

— Не думаю, что мои родители взяли привычку прятаться, — подмигнул Иан.

Он зафиксировал запястья Гусика и, протянув веревку вниз, связал ему ноги. Лежать было не слишком удобно, но Иан позаботился, чтобы путы не впивались ему в кожу, к тому же, Гусик так устал за день, что заснул, едва супруг отстранился от него.

За ночь Фергус просыпался несколько раз — весь в поту, но дрожа от холода, однако сны его были не слишком похожи на давешний кошмар, и были скорее следствием терзавшего его жара. Всякий раз, когда он, вздрогнув, распахивал глаза, Иан был рядом. Он обтирал лицо Гусика холодной влажной тряпицей и подносил ему кружку с теплым отваром — и тот лишь успевал удивиться, как супруг не позволял питью остыть, прежде, чем снова провалиться в тревожный сон.

Наутро горячка отступила. Фергус проснулся обессиленным, но ни зябкой дрожи, ни ломоты больше не ощущал. Стоило ему пошевелиться, Иан, прикорнувший в кресле рядом с кроватью, встрепенулся, подскочил и приблизился к постели. Коснулся губами лба Гусика, удовлетворенно кивнул и наконец улыбнулся. Лицо эльфа выглядело усталым и немного бледным, но держался он бодро, быстро ослабил и снял путы и помог супругу сесть.

— Может быть, это и впрямь был просто очень яркий кошмар, — заметил он, гладя Фергуса по взмокшей спине, — у тебя было небольшое сотрясение мозга — и так бывает.

— Хорошо, если так, — вздохнул Гусик.

С помощью Иана он смог выбраться из постели, умыться, одеться и выйти из спальни, чувствуя себя древним стариком, которого добрый внучок выводил на прогулку. После вчерашних приключений болели ноги, а от перенесенного жара кружилась голова, но Фергус старался держаться прямо и не слишком опираться на руку Иана, который, похоже, всю ночь не сомкнул глаз.

Айра встретил их в коридоре.

— Тебе лучше? — спросил он без лишних приветствий, внимательно вглядываясь в лицо Фергуса, — мы с Ианом перепугались, когда ты начал метаться, но брат сказал, это от температуры. Я бегал за холодной водой, а он — поил тебя отваром. Иан умеет готовить его, почти не глядя, представляешь? А еще знает заклинание, от которого вода вскипает прямо в кружке. Никогда такого не видел!

— Это еще что, — Гусик посмотрел на Иана — тот недовольно хмурился. Айра явно выдавал сведения, не предназначавшиеся для ушей больного, — однажды он вылечил твоего отца, когда тому обожгло роговицу на пожаре. Моя простуда для Иана — ерунда.

Теперь Айра взирал на старшего брата, как дремучий островитянин на явление Хеймдалля во плоти. Иан же лишь раздраженно отмахнулся.

— Идемте завтракать, — предложил он, — я надеюсь, Лита сегодня все же явится, и мы сможем с ней поговорить.

За столом, пока Гусик, не чувствуя никакого голода, ковырялся в тарелке с наваристой густой кашей, Айра расспрашивал брата о том пожаре, что уничтожил дом его родителей в Оксенфурте. Иан рассказывал нехотя, и Фергус, ругая себя, понимал, почему слова лились так неохотно — там, посреди гудящего пламени, супруг впервые обратился к запретной магии Огня, и теперь не желал об этом вспоминать. Но историю о спасении единственного глаза Иорвета все же поведал, и Айра остался под впечатлением.

Стоило закончиться завтраку, эльфы начали планировать новый поход к базе бойцов Айры. Иан не слишком рвался в него, но младший брат настаивал, что о его прошлых подвигах ребята из его отряда должны были узнать из первых рук — для него лишь недавно объявившийся из ниоткуда старший брат за один короткий день превратился из незнакомца, которого похоронили и оплакали, в настоящего героя из древних легенд. Может быть, родители и рассказывали младшему сыну о деяниях старшего, но Гусик подозревал, что, во-первых, они не больно-то много о них знали, а во-вторых, слышать рассказ из уст непосредственного участника было совсем не тем же самым, что довольствоваться пересказом.

— Гусик еще слаб, — протестовал Иан, — мы не можем бросить его одного.

— Робин позаботится о нем, — настаивал Айра, буквально подпрыгивая на стуле и глядя на брата огромными умоляющими глазами, — мы ненадолго, только до обеда, и доберемся до места в считанные минуты, если пойдем напрямик!

— Идите, — великодушно разрешил Гусик, прекрасно понимая, что и самому Иану не больно-то хотелось сидеть при нем и ничего не делать. — я, может быть, еще немного посплю. Или почитаю — не держал в руках нормальной книги с тех пор, как одну прибило штормом к нашему берегу, — это была, конечно, неправда — матушка иногда посылала ему на Скеллиге тома, которые могли, по ее мнению, заинтересовать сына, но Гусик проглатывал их за пару дней, а следующей посылки приходилось ждать месяцами. Он и впрямь не прочь был сейчас наведаться в библиотеку профессора Иорвета и подобрать в ней книгу по вкусу.

Иан уже готов был поддаться на уговоры, но на пороге столовой с поклоном возник Робин.

— К вам гостья, — объявил он, и супруг вскочил на ноги.

— Лита! — воскликнул он, — ну наконец-то!

— Лита вывалилась бы из портала прямо здесь, — с сомнением заметил Гусик, и оказался прав.

С очень таинственным видом — похоже, визиты эти были отнюдь не редкостью — Робин пропустил в столовую Ее Императорское Величество Лею. В простом черном платье, со светлыми волосами, свободно рассыпавшимися по плечам, Императрица выглядела хрупкой и растерянной. Она остановилась на пороге, обвела собравшуюся компанию быстрым взглядом и явно засомневалась, стоило ли оставаться. Ее темные глаза задержались на Фергусе.

— Я хотела поговорить с тобой, — сообщила девушка. — Наедине.

— Ну вот, — шепотом, но не особо смущаясь, пробормотал Айра, — теперь еще и девчонка.

— Лея — твоя Императрица, — одернул Айру Иан, и тот, расправив плечи, поднялся на ноги и поклонился — Лея едва задержала на нем взор. — Мы уходим, Ваше Величество, — объявил старший эльф, — оставим вас с Гуусом.

Лея величаво кивнула, и эльфы поспешили удалиться. Фергус, чувствуя, как у него снова закружилась голова, попытался встать дочери навстречу, но его качнуло в сторону, и он ухватился за столешницу, чтобы не упасть. Встревоженная, девушка поспешила к нему и поддержала Гусика точным заученным жестом той, кто все последнее время проводила у постели умирающего старика.

— Ты болен? — спросила девушка, сжав его локоть, — или это…

— Я простыл, — поспешил успокоить ее Фергус, — мне уже лучше — не волнуйся. Но давай сядем к огню.

Поддерживая его, Лея подвела Гусика к креслу у камина и аккуратно усадила. Тот невесело усмехнулся.

— Тебе, должно быть, нелегко приходится, — заметил он, — ты ведь заботишься о моем отце.

— О нем заботится Эмиель, — ответила Лея, устроившись в кресле рядом, — а я — лишь помогаю дедушке встать, когда он просит, и сижу с ним, пока не гонит.

— Как он? — спросил Гусик после короткой напряженной паузы. Лея пожала плечами, устремив взгляд на пляшущий в камине огонь.

— Не лучше и не хуже, — ответила она, немного помолчав, — большую часть времени — спит, но, с тех пор, как отказался от лекарств, по крайней мере, может поговорить со мной, когда просыпается.

— Хорошо, что…- Гусик осекся — непроизнесенная фраза звучала нелепо и глупо, он даже толком не понимал, как собирался ее закончить. Хорошо, что рядом с умирающим была любящая внучка? Хорошо, что отец не скупился на заботу о ней, и теперь она платила ему тем же? Хорошо, что Виктору и Ани удалось создать эту девушку, чтобы она заняла при Эмгыре место сбежавшего сына? Все это не подходило к случаю, и Фергус неловко замолчал.

— Он говорит, что хотел бы дожить до моего дня рождения, — тихо проговорила Лея, — что держался так долго лишь затем, чтобы увидеть, как я вхожу в возраст. Но мне кажется, это неправда.

— Почему? — удивленно поднял брови Фергус. Эта незнакомая девушка, которая считала его своим отцом, разговаривала с Гусиком, хоть и через силу, но явно на пределе собственной искренности. Он ничего не ведал о ее характере и привычках, но по тому, что успел разглядеть, понимал, как тяжело Лее было решаться на такие откровения. Ее воспитал Эмгыр — человек, не демонстрировавший слишком много любви ни старшему сыну, ни возлюбленной жене, ни, должно быть, единственной внучке. И для Леи это было примером поведения настоящей Императрицы.

— Он любит и меня, и бабушку, и Литу, и Риэра с Мэнно, и тебя, — заговорила Лея, и голос ее зазвучал тише, — но никого из нас он не боится покинуть и не хочет, чтобы мы его оплакивали. Да, он оставит в наших сердцах пустоту, но с его жизнью наша не закончится. А вот за свою главную любовь он волнуется по-настоящему.

Гусик усмехнулся — он знал, о чем шла речь.

— Он оставит Империю в верных руках, — заметил он, — отец воспитал и обучил тебя — в этом я уверен. Он не повторил ошибок, которые допустил со мной, и волноваться ему не о чем.

Лея подняла на него глаза и некоторое время молча разглядывала, словно силилась поверить, что перед ней действительно сидел тот самый Фергус, о котором она столько слышала. Но в этом не был уверен даже сам Гусик.

— Ты прав, — наконец кивнула Лея, — Империя осиротеет без него, но не пропадет, хотя ей и грозит война, а мне — позор поражения. Но разве можно в этом убедить того, кто любил ее так долго и так многим пожертвовал ради нее?

Гусик отвернулся, чувствуя, как заныло сердце. Его отец действительно жертвовал и рисковал всем во благо Империи, хотя жертвы его приносили страдания и смерть не только ему самому. Он отказался от мирной жизни среди любящей семьи, чтобы вернуться к власти — в тот момент, когда сам Гусик не смог принести собственной жертвы и сбежал.

— Я подвел Империю, — тихо заметил он, не поднимая глаз.

— Я слышала другое, — возразила Лея, — но я вообще слышала о тебе так много с самого детства, что сложно разобраться, что из этого правда. И я пришла, чтобы услышать ее от тебя, — девушка прямо посмотрела на него, и Гусик вынужден был ответить на ее взгляд.

— Правда тебе не понравится, — сказал он тихо, — мне и самому-то она не слишком нравится, если честно.

— Почему тогда ты сбежал? — Лея явно была не склонна к недоговоркам и экивокам, и в этом походила на деда еще больше.

— Я хотел быть счастливым, — ответил Фергус, не задумываясь и чувствуя, что наконец говорит совершенно искренне.

— Стал? — спросила девушка, чуть склонив голову. Гусик мельком улыбнулся.

— Я прожил четырнадцать лет с тем, кого люблю, не принимая решений, сложнее, чем о том, что приготовить на ужин и как лучше смешать краски, — ответил он, — мне не нужно было ни признания, ни уважения, ни одобрения — того, чего я добивался ото всех, особенно от отца, с раннего детства. Я был доволен собой и тем, как жил. Так что, да — до позавчера я был счастлив.

— Почему тогда ты говоришь, что тебе не нравится правда? — спросила Лея все так же ровно.

— Потому что меня так воспитали, — пожал плечами Гусик, — я всю жизнь оказывался кем-то другим, не тем, кем хотел быть. Сперва мне не пришлось побыть обычным мальчиком, чьи родители видели в нем сына, а не жертву во имя Империи. Потом я стал мужем женщины, которую не любил и почти не знал. Затем — Императором, хотя всю жизнь был уверен, что править уготовано моей старшей сестре, а не мне. И наконец — убийцей…- он неловко замолчал, чувствуя, как последнее слово горечью разливалось во рту.

— Казнь — это не убийство, — сдержанно возразила Лея, и Гусик хмыкнул.

— Ты многих казнила? — спросил он, прямо посмотрев на дочь. Лея невольно сжала пальцы в кулаки, но быстро взяла себя в руки.

— Смотря с кем сравнивать, — ответила она, — но я выносила эти вердикты виновным. Так что я не убивала, а вершила справедливость.

— Ты боишься войны, — снова заговорил Фергус, — почему? Война может принести экономический рост и утвердить политические позиции победителя в мире. А проигравший может добиться таких условий мирного соглашения, что все равно останется в выигрыше — мать и дед тебе не рассказывали?

— Рассказывали, — подтвердила Лея, — и я не боюсь войны, — она упрямо тряхнула головой, — я просто не хочу, чтобы мои подданные гибли…

— …неся справедливость, — тихо закончил за нее Фергус.

Они замолчали. Лея больше не смотрела на него, хоть Гусик и чувствовал, что не переубедил ее. Наконец девушка подняла голову и вновь глянула на него.

— Ты никогда не любил маму? — вдруг удивительно наивно, тоном обиженной девочки спросила она, — и не хотел быть моим отцом?

— Ани была моим лучшим другом, — ответил Гусик, ничуть не кривя душой, — только ей я мог доверить все свои секреты, а она мне — свои. И, когда я узнал, что она носит тебя, обрадовался. И не только потому, что это добавило бы нам обоим любви народа, ждавшего наследника…

— …но ты хотел быть счастливым и сбежал от нас, как от Империи, — закончила за него Лея.

Гусик посмотрел на нее — девушка сидела теперь очень прямо, расправив плечи, словно кресло под ней превратилось в императорский трон. Фергусу вдруг ужасно захотелось вывалить на Лею всю правду — заверить ее, что, пусть он и бросил все по собственной прихоти, настоящий отец девушки любил ее, даже вынужденный скрывать их родство. Гусик не слишком хорошо был знаком с Виктором, но не сомневался — имей тот возможность признаться, Лея не смогла бы найти лучшего отца, чем он.

— Мне тоже предстоит выйти замуж за того, кого мне подобрали, — не дав ему заговорить, заметила Лея, — но Юлиан — подходящий кандидат. Я не люблю его, но он хороший, а еще — друг Риэра. Думаю, ему понравится жить во дворце.

Гусик удивленно изогнул бровь.

— Юлиан? — переспросил он, — посольский сын?

Лея усмехнулась.

— Не князь и не король соседнего государства, — подтвердила она, — но лучше уж так, чем Его Величество Виктор. Хотя дедушка и считает, что этот брак решил бы множество проблем.

Гусик невольно скривился — оставалось только радоваться, что по незнанию, его отец не совершил страшной ошибки. Хотя едва ли Ани и Виктор позволили бы чему-то подобному свершиться.

— Ты счастлива? — вдруг, не успев себя остановить, спросил Фергус. Лея насмешливо посмотрела на него.

— К чему эти философские вопросы? — поддела его она, но Гусика уже было не сбить с мысли.

— Откровение за откровение, — ответил он, — ты задала мне этот же вопрос, и я ответил честно. Теперь твоя очередь.

Лея раздраженно передернула плечами.

— Я готова посвятить свою жизнь Империи, — ответила она, — и счастье моего народа сделает и меня счастливой.

— Я могу назвать том и страницу воспоминаний Эмгыра вар Эмрейса, откуда ты взяла эту цитату, — заметил Фергус, и Лея снова сжала кулаки.

— Хочешь правду? — с вызовом спросила она, — пожалуйста. Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Ты точно знал, чего хотел, и точно знал, кто этот «другой», которым ты хотел стать. А я — не знаю. Я — та, кто я есть, и желания сбегать от себя у меня нет. Может быть, когда-нибудь я влюблюсь или открою в себе неожиданный талант к магии, торговле или ведьмачьему мастерству, как тетя и дядюшки. Но сейчас я именно там, где должна быть.

— Должна, — тихо повторил за ней Фергус.

Лея отвернулась, и они вновь замолчали.

— Знаешь, чего мне хочется? — заговорил Гусик, когда пауза между ними опасно затянулась. Лея послала ему вопросительный взгляд, и он продолжил: — Я хочу написать твой портрет.

Юная Императрица явно не ожидала такого поворота беседы и нахмурилась, явно посчитав, что отец над ней издевается.

— Это правда, — поспешил он заверить ее, — я видел несколько твоих портретов, в том числе тот, что висит здесь, в замке, но они все — фальшивка.

— Фальшивка? — переспросила Лея, поджав губы.

— На них ты слишком… хорошенькая, — не смог подобрать слова получше Фергус. К бледным щекам Леи бросилась розовая краска.

— Ты думаешь, я уродина? — переспросила она, и было видно, что это действительно заботило ее — должно быть, Лея слышала разговоры за своей спиной, о которых упоминал Иан, и в которых ее называли «замухрышкой».

— Ты — восхитительная, — Гусик попытался вложить в свои слова всю искренность, на какую был способен, — но те художники, что тебя рисовали, пытались польстить тебе и подогнать твое изображение под те каноны, которые им казались правильными. Будь их воля, они бы всех подряд писали такими, как Лита. Но ты — не она. И не та пустышка, что смотрит с этих портретов. А я хочу нарисовать тебя такой, какой вижу — твердой, как сталь из Маг Дейры, хрупкой, как назаирские розы, сильной, как Империя, и прекрасной — как ты сама. Пусть у тебя будет хоть один портрет Леи вар Эмрейс, а не незнакомки с твоим цветом глаз и волос.

Лея молчала, и Гусик вдруг заметил, как едва заметно задрожали ее губы. Для нее, девушки, выросшей на рассказах о героическом отце, пожертвовавшем жизнью ради ее спасения, вид побитого, ослабшего, трусливого незнакомца в кресле оказался, должно быть, ударом пострашнее скорой смерти любимого деда и грядущей войны. Но, услышав от него слова, которые, может быть, мечтала услышать от героя из дедовых историй, девушка едва смогла справиться с собой.

— Отец, — прошептала Лея дрогнувшим голосом, и Фергус, повинуясь внезапному порыву, забыв о слабости, поднялся из кресла, и дочь встала ему навстречу. Она обняла его так отчаянно крепко, что у Гусика на миг сбилось дыхание. Они стояли так, не разрывая объятий, несколько долгих минут, и наконец, отстранившись, Фергус с улыбкой посмотрел Лее в глаза — он осознавал, что лгал ей, но это была прекрасная ложь.

— Жаль, со мной нет ни блокнота, ни карандаша, — вздохнул он, не выпуская дочь из рук, — помню, когда я еще не женился на твоей маме, в Императорском дворце у меня была своя мастерская, вот там хранилось все необходимое — и я никого не подпускал к своим вещам. Пока сидел на троне, я редко туда забредал, а теперь, должно быть, там и вовсе организовали склад или комнату для слуг…

Лицо Леи просияло.

— Нет! — запротестовала она, — это не так! Твоя мастерская осталась нетронутой! Когда ты… пропал, дедушка велел сохранить в ней все, как было при тебе, убираться там только по мере необходимости и ничего не двигать с мест.

Гусик растерянно моргнул.

— Правда? — тихо переспросил он, чувствуя, как мучительно засосало под ложечкой. В то, что говорила Лея, было очень сложно поверить, но она решительно отстранилась от отца и улыбнулась.

— Я могу сходить туда прямо сейчас и принести все, что требуется, — предложила она, — кисти, холст, мольберт — все, что скажешь.

— Да, — Гусик кивнул, все еще оглушенный ошеломительной новостью, — да, все это нам пригодится. А ты… ты бывала там раньше?

— Нет, — Лея покачала головой, снова чуть нахмурившись, — дедушка не разрешал. Только он сам мог туда входить — и иногда целыми вечерами там сидел. Бабушка говорила не мешать ему — я и не мешала. Но ведь это твоя мастерская — и, если ты разрешишь…

— Конечно, — поспешил кивнуть Фергус, и Лея, разулыбавшись, отпустила его и поспешила к двери.

— Я мигом обернусь! — крикнула она на прощание.

Ждать ее и правда пришлось недолго — Гусик не успел даже толком переварить новость о том, что отец хранил то, что считал глупым увлечением, неприкосновенным все эти годы. Лея притащила с собой сложенный мольберт, целый букет кисточек — тех самых, что сам Фергус заказывал у столичных мастеров, еще будучи совсем мальчишкой. Дочь разложила на длинном столе палитры, несколько свернутых холстов и небольшой подрамник. К моменту, когда она закончила, в дверь деликатно постучали, и на пороге возникли блудные эльфы.

— Ух ты! — раскрасневшийся с мороза Айра подлетел к столу и тут же потянул руки к кисточкам. Лея хлопнула его по пальцам.

— Руки прочь, — велела она с угрозой, и юный эльф обиженно отодвинулся.

— Гусик! — Иан взирал на принесенные Императрицей сокровища широко распахнутыми глазами, — это же твои инструменты! Они что же — все сохранились?

— Как видишь, — не скрывая гордости, ответил Фергус, мельком подмигнув Лее, и та удивительно легко рассмеялась.

— Ты что же — рисовать умеешь? — с сомнением спросил Айра, у которого сложился совершенно определенный образ спутника брата, и хоть какие-то таланты в него явно не вписывались.

— Еще как! — ответил за Гусика Иан, — пока жил во дворце, Гусик писал портреты — такие, что от оригинала не отличишь. А на Скеллиге начал рисовать тамошнюю природу — да так, что, стоило взглянуть зимой на написанный им летний лес, и сразу становилось теплее.

— Папа хочет написать мой портрет, — гордо вмешалась Лея, и Гусик, на которого за раз обрушилось столько похвалы, что сердце уже пошло вскачь, громко шмыгнул носом, умоляя себя не разрыдаться на глазах у всех от переизбытка чувств.

— А мой? — тут же требовательно спросил Айра.

— Если не будешь выпендриваться, — наставительно ответил ему Иан, — и обещаешь держать руки подальше от его кистей.

— Обещаю, — охотно согласился мальчишка.

— Есть только одна проблема, — Гусик со вздохом оглядел все, что было разложено на столе, — я бы написал портреты вас всех… только вот красок у меня нет. Те, что были в мастерской, должно быть, высохли — вряд ли отец менял их.

— Красок я не нашла, — сникнув, подтвердила Лея.

— Это ничего, — просиял Айра, даже подпрыгнув на месте от собственной идеи, — у папы в мастерской должны быть краски — он же сказал, что реставрирует картину. Не кофейной же гущей он это делает.

Все собравшиеся переглянулись.

— У отца есть мастерская? — уточнил Иан, и Айра с готовностью кивнул.

— Он туда никого не пускает, — сказал он, — и запирает на ключ. Но если Ее Величество прикажет, мы ведь не сможем не повиноваться?

— Ключа-то у нас нет, — напомнил Фергус, но Айра совершенно цирковым жестом указал на Иана.

— Зато есть чародей! — объявил он.

 

========== Так говорил Высогота ==========

 

В Третогорском дворце царило праздничное оживление. Пока учтивый лакей в красной ливрее провожал Роше и его спутника из портационного зала в одну из гостиных, где им предстояло дожидаться, когда Его Величество соизволит с ними встретиться, Вернон успел обменяться со словоохотливым слугой парой фраз. Человек, представившийся Димитрием, сообщил супругам, что вся реданская столица уже начинала готовиться к предстоящей свадьбе короля, объявление о которой все — и народ, и знать, и чиновники — ждали уже много лет. И стоило вести о том, что Ее Милость Анаис, наместница Темерии, приняла предложение Виктора, выйти за стены дворца и раскатиться по городу, люди принялись подгонять радостный день, строя предположения, успеет ли добрый король сыграть свадьбу до конца года. Говорили, рассказывал Димитрий, что Его Величество планировал дождаться весны, чтобы сочетаться браком с возлюбленной под сенью прекрасных дворцовых садов, разбитых десять лет назад по случаю рождения реданского наследника, и в этом был смысл. В этот раз зимой ждали лютых морозов, а какие уже могли быть народные гуляния в такую холодрыгу? Но, похоже, реданцы готовы были пожертвовать уличными торжествами и праздничным парадом в честь женитьбы короля, лишь бы поскорее стать свидетелями радостного события.

Роше знал, что, пусть не простым народом, для которого свадьба была лишь долгожданным поводом выпить за здоровье Виктора и Ани, счастливым завершением многолетней истории любви, о которой мечтали все романтичные девушки в стране, но знатью и вельможами двигали совершенно определенные политические мотивы. Виктор, сделав предложение возлюбленной, и Ани, приняв его, отважились бросить вызов Империи, и свадебные торжества на фоне всенародного траура в Нильфгаарде могли стать настоящей пощечиной захватчику, поверженному врагу, которого Темерия после стольких лет пребывания в рабстве, наконец, поборола при помощи верной союзницы — Редании. Это не удалось ни Радовиду Свирепому, ни Адде, а Виктор готов был вот-вот одержать решающую победу, не пролив ни единой капли крови. Роше подозревал, что крови все равно суждено было пролиться — но об этом реданцы планировали подумать после свадьбы.

Вернона Роше во дворце знали хорошо, и никого совершенно не удивляло ни то, что он мог появляться при дворе, когда вздумается, ни тот факт, что с годами отец короля стал больше походить на его младшего брата. Роше даже предполагать не хотел, какие объяснения люди находили этому парадоксу — их король отсчитывал прожитые годы с настоящим достоинством, и, вероятно, придворным приятно было верить, что, к какому бы магическому методу ни прибег его родитель, чтобы удержать молодость, Его Величество нашел в себе силы отвергнуть этот неправедный путь. Для самого же Вернона видеть, как его сын теперь не становился старше, а старел, было сложнее с каждым годом. Но самого Виктора, похоже, тяжелая поступь времени ничуть не беспокоила.

Димитрий проводил супругов в уютную небольшую гостиную, в которой Его Величество обычно принимал только самых желанных гостей. «Комната для часовых разговоров» — так называл ее Роше, памятуя о привычках прочих знакомых ему правителей встречаться с теми, на кого готовы были потратить лишь четверть часа, в самых неудобных помещениях дворца. Эта же гостиная была полной их противоположностью. В уютных глубоких креслах за бокалом предложенного слугой лимонада, слушая мирное потрескивание дров в большом камине, можно было прождать занятого хозяина хоть целый день,а потом — весь вечер наслаждаться его обществом, никуда не спеша, позволив разговору течь своим чередом, не оглядываясь на время.

— Его Величество присоединится к вам, как только освободится, — пообещал Димитрий, поклонился и скрылся за дверью.

Иорвет, пока его человек допрашивал сопровождающего, хранил молчание. В отличие от Роше, которого дела сына волновали ничуть не меньше его собственных, эльф ни на мгновение не забывал о цели их путешествия. Да, они договорились сперва разобраться с проблемами детей, поговорить с Литой и походя побеседовать еще и с Виктором — все же тот сделал предложение названной дочери Роше, не спросив его благословения. Впрочем, на то, чтобы завести с Ани несколько детей вне брака, он благословения тоже не спрашивал, однако Вернон надеялся расспросить сына о его планах, узнать, осознавал ли он все грозящие последствия. Но Иорвета все эти семейные сложности не слишком занимали. Он намеревался разделаться со своим долгом поскорей, а потом уже тратить время на прочие, менее личные дела. И это было справедливо.

— И долго нам тут ждать? — раздраженно спросил эльф, пройдясь по комнате и остановившись у столика с кувшином, фруктами и закусками. Он взял с блюда блестящее красное яблоко — других, похоже, в Третогорский дворец не поставляли — и подкинул его на ладони.

Роше уселся в кресло, закинул ногу на ногу и улыбнулся.

— Пара часов ничего не изменит, — заметил он, мысленно поразившись собственному спокойствию. С того момента, как цена Гюнтера была оглашена, а решение для его загадки — найдено, им овладело какое-то умиротворенное безразличие, какое настигало обычно тех, кто, выполнив свой долг, возвращался в родной дом. Пока они рассиживались здесь, поедая яблоки, все еще могло произойти что угодно — Эмгыр мог отдать концы в любую минуту, и им не к кому оказалось бы спешить, но с тем же успехом мог сломаться дворцовый портал, Нильфгаард мог закрыть границы и начаться новое Сопряжение Сфер — на все это Вернон в равной степени не мог повлиять. И беспокоиться по этим поводам человек счел излишним. Было ли это подарком Гюнтера тому, кто взялся исполнять его задание, или одной из его козней, Роше предпочел об этом не думать.

Иорвет хмыкнул, с хрустом откусил кусок яблока и, словно позволив себе заразиться верноновой невозмутимостью, выбрал для себя местечко поближе к окну и устроился там, отвернувшись от человека.

Они помолчали некоторое время — эльф задумчиво жевал, а Вернон ленивым взглядом обводил комнату, гадая, не следовало ли попросить у Димитрия какую-нибудь книгу или хоть парочку гвинтовых колод — скоротать время. Но ожидание их было прервано довольно быстро и самым неожиданным образом.

Дверь в гостиную распахнулась, и на пороге возник невысокий рыжеволосый парнишка в аккуратной алой курточке и с радостным блеском в карих глазах.

— Деда! — подпрыгнул мальчик и бросился через комнату прямо к Роше — тот едва успел подняться из мягких объятий кресла, чтобы подхватить Людвига на руки. Проделывать этот фокус с каждым годом становилось все труднее — внук рос не по дням, а по часам, и со временем, возможно, должен был обогнать ростом и мать, и отца, к тому же — никогда не отказывал себе в лишнем десерте, но Вернон, прижав его к себе, растрепал аккуратно уложенные рыжие вихры.

— Людо! — воскликнул он, — я и не знал, что ты здесь!

— Мама сказала, что мне можно погостить в Третогоре до самого Йуле, — гордо поведал мальчик. Роше опустил его на пол, и он тут же подскочил к столу с угощениями, выбрал самую красивую грушу и поспешил затолкать ее в карман куртки — эту некоролевскую привычку он перенял, конечно, у Айры, а тот — у Иорвета. — Папа сделал ей предложение на балу, — продолжал хвастаться Людвиг, точно сам лично подбил Виктора на этот шаг, — и скоро будет свадьба!

— Я что-то слышал об этом, — с улыбкой подтвердил Роше.

— Мне выкуют настоящий меч и кирасу, — Людвиг приосанился, и, если бы не груша, оттопырившая карман, смотрелся бы сейчас очень значительно — должно быть, он уже представлял, как обзавидуется Айра, узнав о высоком статусе «братишки Людо» и его ответственной миссии, — я войду в состав почетного караула короля и буду подавать маме корону в конце церемонии. Как настоящий реданский рыцарь!

Вернон на миг задумался, как Анаис отнеслась к таким новостям, если вообще знала о них. Одним махом, похоже, Виктор собирался обзавестись не только долгожданной супругой, но и официальным наследником, включив Людо в церемониал. Но мальчишка от своей предстоящей роли — и от того, что родители наконец-то решили пожениться — пребывал в полном восторге.

— Когда подрастешь, тебе еще и коня дадут, — пообещал Роше, решив не портить ребенку радость, — жаль, у тебя нет маленькой сестренки, чтобы она могла нести за твоей мамой шлейф платья.

На лице Людвига вдруг появилось таинственное хитрое выражение, и Вернон понял, что мальчика, похоже, успели посвятить не только в ближайшие планы, но и в дела куда более секретные.

— Вы приедете на торжество? — Людвиг наконец обратил свой взор на притихшего в углу Иорвета, словно у того единственного могли найтись серьезные возражения на этот счет, и он собирался помешать любимому деду посмотреть, как отважный реданский рыцарь шествует в составе почетного караула. И Вернон оставил эльфу право отвечать на этот вопрос.

— Ни за что такое не пропустим, — фыркнул тот — и Людвиг, пока не научившийся распознавать сарказм, просиял.

— Только вот… кем же вы будете? — задумался он, прижав пальцы к подбородку — Виктор всегда так делал, погрузившись в размышления, и мальчишка явно копировал неосознанный жест отца специально.

— Я — барон, — напомнил Вернон немного снисходительно, — могу просто явиться на праздник и посидеть в ложе для почетных гостей. А Иорвет будет моей парой. Если примет мое приглашение, конечно.

Людвига этот ответ, похоже, не слишком удовлетворил — реданскому придворному этикету его учили с не меньшим тщанием, чем чтению, письму и танцам. Но напоминать деду, что баронская пара обязана была явиться на торжество в платье и танцевать Гранд-марш за даму, не решился.

— Думаю, я откажусь, — независимо покачал головой Иорвет, — и приглашу на этот славный праздник Филиппу. Мы будем чудесно смотреться вместе. А господин барон пусть ищет себе пару где-то еще.

— Значит, придется пойти в гордом одиночестве, — развел руками Вернон, и Людвиг, приняв их слова за чистую монету, нахмурился.

— Нет, так не пойдет, — тряхнул он головой, потом с надеждой посмотрел на деда, — но ведь ты — папин папа. Может быть, и для тебя найдется место в почетном карауле?

— Увы, — пряча улыбку, вздохнул Вернон, — я — не рыцарь и новой кирасы у меня нет. Но не волнуйся, уверен, твой папа найдет для меня местечко за праздничным столом — может быть, среди старых вояк, которых позовут исключительно из-за памяти об их прежних заслугах. Мне довольно будет чарки вина, краюшки хлеба и возможности повздыхать о прошлом.

Людвиг наконец понял, что взрослые над ним издевались, и гордо фыркнул, но потом рассмеялся и махнул рукой.

— Мы с папой что-нибудь придумаем, — пообещал он, и Вернон с благодарностью кивнул.

Прихватив еще одну грушу с блюда, мальчик уселся в одно из кресел поближе к деду и принялся расспрашивать его о новостях из замка Кимбольт. Больше всего его волновала, конечно, экспедиция, которую готовил Айра, и куда самому Людо отправиться было не суждено. Роше сомневался, что и для юного эльфа поход продвинется дальше туманных планов — отпускать отряд мальчишек на всю ночь в самую глушь никто не собирался. Но Людвигу человек рассказал обо всех приготовлениях, о которых знал сам.

За приятной легкой беседой прошло добрых полчаса, когда дверь в гостиную снова отворилась, и на пороге возник Его Королевское Величество Виктор собственной персоной. Сын совсем не выглядел, как тот, кто провел все утро в официальных переговорах — он был одет просто, точно только что вернулся с долгой одинокой прогулки или, что было более вероятно, заперся на несколько часов в своем кабинете, чтобы немного почитать или написать пару неформальных писем. При дворе все знали о привычке короля время от времени обращаться к блаженному одиночеству, и неприкосновенность этих минут охраняли так же тщательно, как секретные встречи с верными шпионами или иностранными послами.

Людвиг поднялся с места и поспешил к отцу. Тот привычным жестом пригладил то, что успел растрепать Вернон, и произнес строго:

— Вас, Ваше Высочество, уже битый час дожидается учитель арифметики. И, если вы не явитесь немедленно, боюсь, над домашним заданием вам придется просидеть до самого Бирке.

— Ну папа, — на лице мальчика отразилась вся скорбь реданского народа под пятой жестокого тирана, — опять арифметика? Я же уже почти стал рыцарем, зачем мне эти цифры?

— Затем, дружок, что тебе предстоит стать не рыцарем, а королем, — ответил Виктор с легкой улыбкой, — а король должен уметь хотя бы сосчитать верных ему рыцарей — а ну как среди них случится затесаться чужому? Как ты тогда его вычислишь?

Людвиг обреченно вздохнул, кивнул, повернулся к Вернону и улыбнулся ему, взглядом обещая продолжение важной беседы. Когда мальчик был уже на пороге, Виктор терпеливо вытянул руку и весомо произнес:

— Людо.

Парнишка возвел очи горе, вытащил грушу из кармана и опустил ее на ладонь отцу — от «нищенских» привычек тот надеялся избавить сына аккуратно, но настойчиво. Лишившись запасов продовольствия, Людвиг, понурив голову, поплелся навстречу тяжкой ученической участи, а Виктор, проводив его суровым взглядом, откусил небольшой кусочек от груши и наконец повернулся к гостям.

— Отец, — Вернон поднялся сыну навстречу, и они быстро крепко обнялись. Иорвет со своего места лишь махнул королю рукой, точно бунтуя против жесткости придворного этикета.

— В Вызиме сейчас неспокойно, — произнес Виктор, словно Роше задал какой-то вопрос, — и мы с Ани решили, что Людвигу пока лучше пожить здесь.

— Боитесь, что кто-то в Империи может использовать его в своих интересах? — ровно поинтересовался Вернон, но Виктор ухмыльнулся.

— Не надо этих словесных игр, — попросил он, — я знаю, что ты подумал — здесь, в Третогоре я сам использую его в своих интересах, веду себя так, словно решение о его статусе уже принято. Можешь мне не верить, но мы с Анаис действительно в первую очередь заботимся о его безопасности. События могут начать развиваться стремительно, и лучше, если Людвиг будет здесь, под защитой Реданской короны.

— Что по-твоему может произойти? — Роше почувствовал, как в сердце его закралась неожиданная холодная тревога.

— А то ты сам не знаешь, — невесело улыбнулся Виктор, — не знаю, насколько для короля уместно обсуждать подобные вопросы с начальником темерской тайной службы.

— Бывшим, — поправил его Роше, — приказом Его Превосходительства регента я был фактически освобожден от должности три года назад.

Нельзя сказать, чтобы в том давнем решении совсем не было логики. После того, как знаменитый своей безвестностью Бернард Дукат отошел от дел, Вернон принял его обязанности на себя. Это случилось без малого семь лет назад, и тогда казалось, что должности спокойней сложно было себе представить. Ни внешних, ни внутренних врагов и в Империи, и в Темерии почти не осталось, были расформированы последние оперативные отряды, и даже в самых отдаленных областях королевства порядок были способны поддерживать народные дружины или регулярные войска. Роше, прежде отвечавший за усмирение восстаний после последней войны, а позже — за личную безопасность Анаис, усевшись в кресло Талера, столкнулся с тем, чего боялся всю жизнь больше всего — с бездельем.

В доходивших до его стола рапортах говорилось о мелких нарушениях порядка, глупых сварах землевладельцев и непристойном поведении заморских послов — не злокозненных, но раздражающих, связанных с незнанием традиций или слишком большим самомнением. Эта пустая деятельность, однако, съедала огромное количество времени. Очутившись на сидячей должности, вместо опасных врагов, Роше вынужден был столкнуться с опасностью потонуть под ворохом бумажной работы. Нильфгаард, уйдя от необходимости держать в железном кулаке непокорную провинцию, все силы бросил на насаждение собственной железной бюрократии, и Вернон иногда даже с нежностью вспоминал времена собственного регентства, когда ему ошибочно казалось, что больше бумажек в день заполнять было просто невозможно. Рапорты и донесения, сметы и реестры сыпались на него со всех сторон, и Анаис, видя страдания названного отца, обратилась к Эмгыру с прошением освободить его от должности. Вернон принял эту вольную с радостью — утопая в работе, он по несколько дней не возвращался домой, не виделся с Иорветом и Айрой, и это донимало его даже больше бесконечных подписей в бесконечных документах. Прошение Ани было удовлетворено. Вернон остался членом Малого Совета при королеве и сохранил придворный статус, но обязанности свои — не публично, но фактически — переложил на плечи подросшего поколения разведчиков, для которых бумажное море было мило, как настоящее — вольным пиратам.

И возвращаясь домой к супругу и сыну, дыша воздухом свободы, Роше не подозревал тогда, что решение то будет иметь столь серьезные последствия. Намеренно ли Эмгыр устранил Вернона, подозревая о зревшем в стране недовольстве, или то было несчастное совпадение, сказать было сложно.

— Возможно, тебе пришло время вернуться, — сдержанно проговорил Виктор, и Роше почувствовал, что сын был совершенно прав.

— Темерия снова в опасности, — ядовито заявил, не двигаясь с места, Иорвет, — и кто же еще спасет ее, как не Вернон Роше?

— Я поговорю с Анаис, — пообещал Вернон, решив не взывать к совести супруга, — странно, что она не призвала меня раньше.

— Ани — давно не маленькая девочка и не желает бегать за помощью ни к отцу, ни к мужу, — с неожиданной горечью усмехнулся Виктор, — кроме того, она опасается, что, снова вступив в должность, ты можешь столкнуться с серьезным конфликтом интересов. Как и я — но у меня просто нет выбора.

Вернон с сожалением кивнул. В складывавшихся обстоятельствах в пору было с нежной ностальгией вспоминать времена, когда главной проблемой разведки были покушения на правителей и подкуп должностных лиц.

— Но не будем пока об этом, — Виктор снова откусил от груши и улыбнулся, — ты ведь пришел не затем, чтобы обсуждать сложную политическую обстановку? Я, конечно, всегда рад тебя видеть, но смирился, что мой отец заглядывает в гости, только если ему что-то от меня нужно.

— Как будто ты сам заглядываешь к отцу, потому что страшно соскучился, — фыркнул Иорвет, — а не затем, чтобы в очередной раз ограбить мои книжные полки и посидеть, запершись в моей библиотеке, не пуская меня на порог.

Виктор рассмеялся и пожал плечами.

— У вас дома мне всегда хорошо думается, — ответил он, — а при том, что мне в ближайшее время будет, о чем серьезно подумать, я вскоре стану частым гостем в замке барона Кимбольта.

— Я как раз отыскал несколько томов Высоготы из Корво — тех, что не успели сжечь фанатики Вечного Огня, — похвастался Иорвет, — можно сказать, мне привезли их контрабандой, и тебе понравятся его некогда скандальные взгляды на преступный характер завоевательных войн.

— «Воистину, великая надобна самоуверенность и великая ослеплённость, дабы кровь, стекающую с эшафота, именовать правосудием», — скрывая усмешку, прикрыв глаза, процитировал Виктор, — благодарю, Иорвет, это действительно очень интересно.

— Мне больше нравится иное высказывание, — если бы мог, эльф подмигнул бы королю, — «История — это реляция, в основном лживая, о событиях, в целом несущественных, оставленная нам историками, в основном, идиотами».

— Ну хватит, — отмахнулся Вернон, — пока что идиотом себя ощущаю только я. Отвечая на твой вопрос, Виктор, — да, мы действительно прибыли по делу. И оно, надо признать, довольно срочное.

Виктор, настроившийся было на беззаботный лад, снова нахмурился. Он сделал быстрый жест рукой, предлагая отцу садиться, и сам устроился в кресле, которое до него занимал Людо. Роше решил приступить прямо к делу, не тратя времени на предисловия.

— Нам нужно поговорить с Литой, — сказал он, и брови короля удивленно взлетели вверх.

— Вот это действительно неожиданный поворот, — признал он, — вам понадобилась магическая помощь? Кто-то заболел?

Роше, не привыкшему лгать, особенно родному сыну, сложно было подобрать слова для ответа. В давнишний план побега Императора Фергуса Виктора не посвящали. Ани тщательно хранила эту тайну, и Вернон не желал в это вмешиваться — к счастью, у короля Редании на заре правления находилось достаточно собственных проблем, и он не задавал лишних вопросов, просто приняв факт того, что славный правитель был коварно убит, защищая Анаис. Нельзя было до конца поверить, что Виктор ни о чем не догадывался, но, воспитанный тайными агентами и коварными чародеями, взрощенный на скупой почве университетских интриг, он предпочитал не совать нос в чужой вопрос, и эта тактика часто играла ему на руку. Но теперь держать его в неведении становилось все сложней.

— Можно и так сказать, — нехотя подтвердил Роше, — но это — семейное дело, в которое мы с Иорветом оказались втянуты против своей воли, и я не хотел бы делиться подробностями.

Виктор понимающе кивнул, но хмуриться не перестал. Он никогда до конца не доверял собственным придворным чародейкам, хотя Лита и успела завоевать симпатию короля, но в дела императорской семьи, к которой верная советница как-никак продолжала относиться, пусть и не демонстрируя особой верности, лезть Виктору совсем не улыбалось.

— Боюсь, я не смогу вам помочь, — пожал он плечами, — вчера Лита сообщила мне, что пару дней будет отсутствовать — кажется, они с Филиппой проводят какие-то исследования, и в них наступает решающая фаза. А когда чародейки исследуют, нам, простым смертным, остается только надеяться, что походя они не разрушат дворец до основания.

Иорвет досадливо цокнул языком и отвернулся.

— Однако, если у вас есть время, вы могли бы подождать, пока она освободится, — в голосе Виктора зазвучала внезапная плохо скрытая надежда, — вас разместят во дворце со всеми удобствами, и у нас будет возможность обсудить все, что происходит, спокойно и вдумчиво.

— Не знаю, насколько уместно для меня обсуждать дела Редании с ее королем, — ухмыльнулся Роше, — впрочем, пока я не вернулся к своим обязанностям, это может сойти за обычную беседу отца и сына.

— Нам лучше вернуться позже, — встрял Иорвет, и по его тону Вернон догадался — супруг намекал на то, что визит к Эмгыру откладывать было неразумно. Но сам он действительно вдруг захотел остаться и провести в компании сына хоть пару дней, раз уж тот сам его приглашал. И дело было не только в открывшейся возможности задушевных бесед, но и в том, что Роше надеялся узнать у короля опасные подробности происходившего в Северных королевствах.

— Ты мог бы вернуться домой, если не хочешь задерживаться, — задумчиво заметил человек, и эльф послал ему возмущенный взгляд. — Я поговорю с Литой сам, а потом вернусь к тебе.

— Нет уж, — немного подумав, отрезал Иорвет, — сколько времени это может занять? — требовательно спросил он у Виктора, и тот развел руками.

— Может, день, может, целый месяц, — ответил он, — в дела чародеек меня не посвящают.

— Что же ты после этого за король? — хмыкнул Иорвет, но Роше уже видел, что супруг был готов покориться судьбе, — ладно, — вынес он вердикт, — погостим до завтрашнего вечера, и, если Лита за это время не объявится — так тому и быть.

Вернон хотел уже поблагодарить супруга за небывалую щедрость, но дверь в гостиную снова распахнулась, и явившийся их взорам Димитрий торжественно объявил:

— Ее Милость Анаис, наместница Темерии.

Виктор мгновенно подобрался, встал из кресла и расправил плечи. Вернон последовал за ним. Ани, входя в комнату, бесцеремонно отодвинула в сторону лакея, на ходу скомандовав ему «Вон отсюда», и Димитрий счел лучшим мгновенно испариться.

Та, кого в Редании упрямо продолжали именовать наместницей, сделала несколько решительных шагов и замерла, переводя взгляд с Виктора на Роше — застать последнего в гостях у короля она явно не рассчитывала.

— Славно, — тем не менее, объявила она, — вы тоже здесь. Значит, сделаю это при свидетелях, тем лучше.

Отец и сын тревожно переглянулись. Виктор выступил вперед.

— Ани, — заговорил он гораздо тише, чем прежде, и очень ласково, — присядь. Я не думал, что ты захочешь пользоваться порталом, учитывая…

Анаис оттолкнула его руку, когда король собрался бережно приобнять ее.

— Снадобье, которое приготовил для меня один заморский знахарь, значительно упростило мою жизнь, — она мельком улыбнулась Роше, но тут же снова посерьезнела, — но это неважно. Виктор, — Анаис откашлялась и расправила плечи, — Ваше Королевское Величество, — от этого обращения вся фигура Виктора как-то разом сникла и уменьшилась. Ани смотрела на возлюбленного прямо и жестко, — я пришла к вам с единственной целью, — она быстро сняла с шеи сияющую подвеску и протянула ее Виктору, — я расторгаю нашу помолвку, и прошу впредь не строить подобных заговоров у меня за спиной.

Король невольно попятился, но подвески из ее рук не принял.

— Ани, ты в своем уме? — осторожно спросил Виктор, и теперь его ласковый тон звучал тверже и прохладней, — мы ведь это уже обсуждали.

— Я была не в своем уме, когда принимала ваше предложение, — отчеканила Анаис, — и своим поступком подвергла опасности и свою страну, и свою дочь. Вы поставили меня в неловкое положение, и я не могла отказать вам на глазах ваших подданных. Но теперь, все обдумав, я повторяю — мы должны расторгнуть помолвку.

— Это исключено, — Виктор сдвинул брови, — я знаю, что ты встречалась с нильфгаардскими послами сегодня утром, и, должно быть, стала жертвой трусливых или злонамеренных советов. Позволь мне хотя бы попытаться тебя разубедить.

— Ты назвал меня трусихой? — грозно поинтересовалась Ани, надвинулась на Виктора, но тот на этот раз не двинулся с места, — послы угрожали мне, это правда. Намекали на последствия и пугали наказанием, но я не боюсь ни их, ни тебя. Говорю тебе — свадьбы не будет, заберешь ты назад свою стекляшку или нет.

— Реданский народ не примет и не поймет твоего отказа, — стараясь держаться спокойно, напомнил Виктор, — наш сын не поймет…

— Теперь и ты будешь угрожать мне? — с вызовом спросила Анаис, — объявишь войну, если я откажусь стать твоей собственностью? Я знаю, что ты уже похитил моего сына и вытачиваешь его под себя, но ни со мной, ни с Темерией этот номер не пройдет.

— Я ничего не говорил о войне, — поспешил возразить Виктор, — но сейчас уже мало что зависит от моих решений. Если все узнают о твоем поступке, волнений не избежать, а от них — один шаг до бунтов, а оттуда — до войны. Я этого не хочу, и мне казалось — ты тоже.

— Тебя разве так волнует, чего я хочу? — и Ани, и Виктор, похоже, совершенно забыли, что находились в комнате не одни, и Роше осторожно отступил в сторону, заметив, каким любопытным стало лицо Иорвета — он предпочел наблюдать за тем, как вершилась история, словно это была просто драматичная сценка из семейной жизни, — ты, наслушавшись советов чародеек, вынудил меня выступить против Империи открыто, буквально толкнул к краю пропасти, над которой я надеялась выстроить мост.

— Время наводить мосты давно упущено, — сдержанно и с неприятной сталью в голосе возразил Виктор, — разговоры о выходе из состава Империи успели несколько раз вспыхнуть и пойти на спад, пока ты запасалась досками, затем лишь, чтобы обнаружить, что все они сгнили, пока ты собиралась. Теперь любой мост, что ты построишь, сожгут, и хорошо, если ты сама не будешь стоять на нем в этот момент.

— О, не забудь записать эту умную мысль в своих мемуарах, — издевательски рассмеялась Ани. Подвеска, которую она все еще протягивала Виктору, дрогнула в ее руках, — очень метафорично, и подходит для выступления на площади. А при мне можешь засунуть свои метафоры себе в задницу — вместе с помолвочным даром!

Она швырнула подвеску Виктору в лицо, но он успел увернуться — коротко блеснув, драгоценность потонула в высоком ворсе ковра.

— Ани, — король, похоже, снова попытался воззвать к разуму возлюбленной, — давай все обсудим и не будем рубить с плеча.

— Да пошел ты со своими обсуждениями! — выкрикнула Ани, уже не контролируя собственный голос, но вдруг замерла, охнула и прижала ладонь к животу, скрытому под складками свободной белой рубахи.

Роше и Виктор среагировали в один миг — и почти одновременно оказались по обе стороны от королевы.

— Ани? — тревожно спросил король, и в тоне его не осталось ни капли раздражения — лишь взволнованная нежность, — тебе больно? Позвать лекаря?

Роше, ничего не говоря, придержал дочь под локоть, но та оттолкнула их обоих.

— Нет, — ответила она Виктору — на этот раз тихо и как-то чуть отдышливо, словно из нее вышибли весь воздух и весь гнев, — мне не больно. Просто он… — она хмыкнула и подняла глаза на короля, — толкнулся. В первый раз.

— Похоже, юный наследник возжелал поучаствовать в вашей жаркой дискуссии, — подал голос из задних рядов Иорвет.

Ани послала ему враждебный взгляд, но тут же улыбнулась.

— Думаю, назовем его Фольтестом, — сказала она, — дорогой папа тоже не любил, когда кричали что-то, кроме «Слава Темерии!». А мне и правда лучше присесть.

Бережно, словно боялся, что любимая могла вот-вот разродиться прямо на ковре, Виктор подвел ее к креслу, в котором до этого сидел сам, помог опуститься и поспешил к столику. Покрыв все вокруг оранжевыми брызгами, король налил в стакан сока из высокого кувшина и поднес его Анаис. Та сделала маленький глоток и поморщилась.

— Фу, апельсиновый, — скривилась она, — опять всю ночь буду мучиться изжогой. Дай мне винограду.

Виктор покорно ринулся исполнять приказ, а Ани, откинувшись на спинку, устроила ладони на животе. Роше, снова почувствовав себя лишним на сцене, вернулся на свое место. Король, меж тем, подошел к креслу несостоявшейся супруги с крохотной тарелочкой, на которую сумел уместить не только веточку винограда, но еще и пару пирожных и кусок желтого сыра на шпажке. Сыр Анаис ухватила в первую очередь. Виктор же присел на корточки рядом с ней, как верный пес, и с затаенной надеждой смотрел на Ани, точно дожидался объедков с барского стола. Та бросила на него раздраженный взгляд.

— Да, — со вздохом наконец выдала Ани, садясь повыше, — ты можешь потрогать. Это ведь все — твоих рук дело.

— Не рук, — снова встрял Иорвет, — и я уверен, в этом участвовали двое.

— Заткнись, будь добр, — осадил его Роше, чуть улыбнувшись, но стоило признать, что эльф и его ехидные реплики из зала значительно разрядили обстановку.

Виктор, осмелев, протянул руку, опустил ладонь куда-то в волны хлопковых складок и замер, как следопыт, выслушивающий шаги сбежавшего преступника. Некоторое время в комнате царила полная тишина. Ани расправлялась с жертвенным подношением на своей тарелке, обмакнув кусочек сыра в розовый крем одного из пирожных, а покорный идолопоклонник у ее ног осторожно двигал ладонью, стараясь дождаться божественной милости.

— Он не сделает этого по заказу, — заметила Ани скептически. Следом за сыром отправилась крупная красная виноградина.

— Тише, — шикнул Виктор, и вдруг просиял. — Вот! Я чувствую!

— Я тоже, — фыркнула Ани.

— Думаю, он реагирует на твой голос, — рассудительно заметил Роше — ему тоже хотелось потрогать и ощутить легкие толчки из живота дочери, но он пока решил не встревать.

— Лилия, — позвал Виктор, склонившись к Анаис ниже, почти прильнув к ее животу ухом, — это я — твой папа.

— Мы пока спорим насчет имен, — ехидно пояснила Ани, ни к кому прямо не обращаясь.

— Беременна ты, а стошнит сейчас меня, — снова подал голос Иорвет, — если спектакль окончен, может, мы с Верноном оставим вас наедине?

— Когда-нибудь, я все же выцарапаю тебе последний глаз, — опередила Вернона Анаис, — но не сегодня — мне лень. Но, впрочем, я все равно не знаю, что вы тут делаете, так что можете проваливать, я вас не держу. Виктор, а сыр еще остался?

Оторванный от осознания скорого отцовства, Виктор с готовностью вскочил на ноги, а Иорвет снова открыл свой рот, просящий встречи с дегтярным мылом, и заговорил деловито:

— И все же, с чего ты вдруг передумала выходить замуж? Людвиг так расписывал нам грядущее торжество, что я почти начал мысленно выбирать костюм и отодвигать важные дела.

Ани, разом посерьезнев, отставила тарелку в сторону и выпрямилась.

— Мне кажется, я высказалась достаточно ясно, — ответила она, — это решение было принято под давлением и приведет к еще большим проблемам, чем те, с которыми я разбираюсь сейчас.

— Но ведь мы все это обговорили, — возразил Виктор. На этот раз, не мудрствуя, он принес Анаис весь оставшийся на блюде сыр, но голос его звучал серьезно и сдержанно. Король умел прятать и свой гнев, и свои восторги до уместного момента, — вопрос отсоединения Темерии почти решен — народ хочет этого, и, в отличие от ситуации тридцатилетней давности, королевство может себе это позволить. Времена, когда Темерия полностью экономически зависела от Нильфгаарда, прошли. Ваше производство налажено, доходы с торговли — стабильны, в условиях автономии ты смогла выстроить политическую и социальную систему, способную функционировать самостоятельно, без внешней поддержки. Да даже Вызимский Университет легко может потягаться с Имперской Академией. Ложа поддержит тебя, а Редания готова даже выплатить Империи компенсацию, если она откажется от идеи развязывать открытую войну, и Лея сможет сохранить лицо. Дело ведь в ней…

— Дело не только в моей дочери, — отрезала Ани. Она теперь прямо и жестко смотрела на Виктора почти не моргая, — наше решение ударит по ней, безусловно, но обе мы — и Лея, и я, прекрасно осознаем, что семья — семьей, но в первую очередь мы несем ответственность за наших подданных. Она не простит меня — но поймет. А дело, мой дорогой король, в Темерии. Мой народ жаждал свободы все тридцать пять лет оккупации — это правда. И я сделала все, что могла, чтобы автономия смогла превратиться в настоящую независимость. И Темерия, выйдя из состава одной Империи, не желает присоединяться к другой. Темерия хочет свободы.

Виктор молчал, стоя перед Ани, опустив руки, и глядя на нее очень прямо. Роше, поймав тревожный взгляд Иорвета, отвернулся от супруга и тоже посмотрел на королеву. От того, что она говорила — и от того, как произносила слова, все в нем вдруг, перевернувшись, оборвалось, и странным образом Вернон ощутил себя предателем и подлецом. Анаис объявила о том, что сам он много лет назад нес, как знамя, а потом — продал, как залежавшийся товар, принес свободу в жертву порядку и миру, и теперь со жгучим стыдом понимал, что испугался. Королева рассуждала решительно, и было видно, что отступать она не намерена, что за словами ее скрывались долгие годы подготовки и борьбы, и на решающей черте Анаис не боялась вновь принести жертву. А он — боялся.

— Я не знаю, что сказать тебе на это, — тихо признался Виктор, — ты говоришь о том, что я и так знал, но думал, ты попытаешься вместе со мной избежать войны. Темерия обрела экономическую независимость, но сколько сторонников у нее останется, если ты заявишь об этих притязаниях? Твоя армия невелика, и ты отказываешься от надежных союзников с обеих сторон. Ты говоришь, что знаешь, что такое долг — но ведь и я это знаю. И я — король.

— Именно поэтому, король, я и отвергаю твое предложение, — тихо ответила Ани, — мой ребенок не будет рожден в законном браке с тем, кто стремится захватить мою страну. Он родится в Темерии, и станет ее наследником.

— Если ему еще будет, что наследовать, — так же негромко, как королева, подтвердил Виктор, — переговоры с Леей назначены на первый день нового года, и я могу попытаться изменить их формат, убедить советников, что Темерия в союзниках нам ценней, чем в качестве бунтующей провинции. Но что я могу обещать?

— Обещай мне, что, как бы все ни сложилось, Людвиг будет в безопасности, — медленно произнесла Анаис.

— Даю слово, — без паузы ответил Виктор.

В гостиной снова повисла тягучая тишина. И после долгой паузы Виктор заговорил первым.

— Мой отец подтвердит — я не хотел становиться королем, — проговорил он с невеселой улыбкой, — не будь на мне короны, я бы просто женился на той, кого люблю, и довольствовался бы позицией бесполезного консорта.

— А я — хотела быть королевой, — твердо ответила Анаис, потом подалась чуть вперед, опустив ладонь на живот, — но, пусть на нас обоих давит тяжесть короны, я никогда не перестану любить тебя.

Виктор сделал короткий шаг в сторону, поднял с пола брошенное украшение и поднес его Анаис.

— Надень его, — попросил он, — носи, не как символ помолвки, но как знак моей любви. И верь — я постараюсь сделать так, чтобы все сложилось наилучшим образом — для нас всех.

— Нам понадобится чудо, — прошептала Ани, и губы ее задрожали. Она склонила голову, и Виктор надел подвеску ей на шею.

Когда король отстранился, Роше, движимый необоримым, но не то чтобы очень неожиданным порывом, выступил вперед, подошел к креслу Анаис и опустился на одно колено. Та удивленно посмотрела на него, но не дрогнула.

— Моя королева, — заговорил Вернон твердо, — может быть, сейчас не лучший момент для этого, но меня это больше не волнует. Я предавал вас не единожды, и мои преступления перед Темерией неискупимы. Но вновь, как много раз до этого, я прошу вас принять мою службу — и мою жизнь. Я хотел бы вернуться на оставленную должность — и служить Темерии, сделать для нее то, что прежде не сумел — привести ее к свободе.

Ани, сперва несказанно изумленная и обескураженная, под конец его речи серьезно сдвинула брови и выпрямилась в кресле, точно восседала на королевском троне.

— На тебе нет вины ни передо мной, ни перед Темерией, — заговорила Анаис после короткой задумчивой паузы, — ты верно служил своей родине по мере собственных сил, и я не могла бы требовать от тебя большего. Я принимаю то, что ты готов отдать, и призываю всех в свидетели. Встань, Вернон Роше, и служи Темерии с честью.

Поднимался на ноги Роше с ощущением, что связывавшая его тяжелая цепь, к которой он так привык, что перестал замечать, лопнула, и он наконец-то мог расправить плечи.

— Да будет так, — одинаково негромко произнесли Иорвет и Виктор в образовавшейся тишине.

 

========== Модный приговор ==========

 

Лита была в ярости. Новость о расторжении помолвки ей сообщил лично король Виктор, и, к счастью, у него хватило ума пока не объявить об этом решении публично.

Спровадив младшего брата в опасное путешествие, юная чародейка надеялась вплотную заняться изучением проклятья — пообщаться с Фергусом, аккуратно порасспрашивать Филиппу и, может быть, порыться в ее библиотеке, получше исследовать таинственное золотое сердце и поискать сведения о природе магии Огня. Это требовало много времени и сил — чего уж там, всех сил и всего времени, которыми располагала Лита. Но известие, о котором Его Величество сообщил так легкомысленно и просто, спутало все ее планы.

— Но, мой король, — Лита старалась говорить мягко, хотя в груди у нее клокотал гнев, и больше всего ей хотелось накричать на глупого мужчину, потыкать его в страшную ошибку, как котенка в лужу на паркете, отхлестать по щекам, чтобы привести в себя, — расторгнув помолвку, вы ясно дали понять народу Редании, что Нильфгаард запугал и вас, и Ее Милость своими угрозами, продемонстрировали слабость. Больше того, статус Его Высочество Людвига снова повис в воздухе.

— Статус моего сына напротив утвердился весьма конкретно, — возразил Виктор, покачав головой и — чтоб ему пусто было — улыбнувшись, — свадьбы не будет, но Людвига объявят официальным наследником престола с присуждением соответствующих регалий и гражданства.

— Значит, вы взяли его в качестве выкупа, — фыркнула Лита, не сдержав яда в тоне, — умно. Но вы не можете не осознавать, к каким последствиям приведет та, другая новость. Может быть, Ее Величество и поверит, что ее мать решила не выступать против власти Империи, пошла на попятную и отступила. Но регент — не идиот и не маленькая девочка, он поймет, каков будет следующий шаг Темерии. Еще до того, как Ее Милость объявит о своих притязаниях на свободу, в Вызиму введут имперские войска, Анаис снимут с должности наместницы и упрячут в темницу по обвинению в мятеже. А в ее положении…

Лицо Виктора изменилось — и Лита мысленно засчитала себе очко в раунде. Бедный король был уверен в надежности хранимых им тайн, и доказательство обратного, похоже, сильно ударило по его самолюбию.

— Откуда тебе это известно? — спросил он холодно.

Лита возвела очи горе.

— Ваше Величество, — терпеливо ответила она, — я ведь не слепая. И люди вокруг — тоже. Пока изменения в Ее Милости еще можно списать на то, что она просто очень полюбила блинчики с медом и забросила упражнения. Но через полтора месяца, когда начнутся переговоры, такой весомый аргумент уже невозможно будет скрыть. И, сохрани Анаис статус вашей официальной невесты, Редания могла бы заявить о неприкосновенности королевского дитя, а, значит, и его матери. Но сейчас… всей силы вашей любви и преданности не хватит, чтобы их защитить.

Король Виктор мог быть сколь угодно умным и прозорливым политиком, верным долгу и хозяином своего слова, упрямым и хитрым, способным противостоять чародейскому влиянию — и все в таком духе. Но, когда речь заходила о его семье, как любой хороший человек, как любой отец, он терялся и готов был начать торговаться. Лита видела, как сомнения, расцветая в его сердце, отражались на красивом лице. Второе очко отошло к ней — она сумела напугать бесстрашного властителя.

— И что же ты предлагаешь? — спросил король, попытавшись, чтобы вопрос прозвучал как бы невзначай, точно он и не ждал, что Лита ответит что-нибудь дельное. — Анаис ясно дала понять, что мое предложение отвергнуто. Я же не могу по примеру офирских горцев похитить ее и жениться на ней насильно?

— Я предлагаю до поры до времени сохранить ее решение в тайне, — ответила Лита, опустив взгляд. Ее мысли летели стремительно, юная чародейка пыталась одним махом просчитать сразу все и выйти из ситуации так, чтобы и она, и король, сохранили побольше достоинства, — сейчас в Нильфгаарде уверены, что Редания намерена включить Темерию в состав Северной Империи путем вашей свадьбы. И ваши советники и генералы считают так же. О пополнении в вашем семействе тоже никто не знает, и это дает нам значительное преимущество. Императрица Лея не посмеет напасть на Темерию, зная, что ваши войска немедленно вступятся за нее — если же в Редании узнают, что Анаис намерена заявить о своих притязаниях на свободу, помешать Нильфгаарду усмирять бунты в провинции будет гораздо трудней. Королева нанесла вам оскорбление, отказавшись от вашего предложения, как вы объясните Совету и народу, что готовы развязать войну за ту, что предала вас, и в вашем лице — всю Реданию?

— И когда же наступит эта «пора», до которой ты хочешь, чтобы я повременил? — со вздохом спросил Виктор. Лита знала — не желай он так отчаянно, чтобы юная чародейка убедила его, не следуй он поперек велению собственного сердца, у короля нашлись бы аргументы против ее идеи, он смог бы настоять на своем. Он предложил бы дождаться, пока Нильфгаард подавит мятеж, довести Анаис до отчаяния, а потом — спасти ее, представ и перед ней, и перед народом героем-освободителем. Принять побежденную Темерию, как избитого младшего братишку, и отомстить ее обидчикам. Присоединить к Северной Империи не бунтующую провинцию — а поверженного, еле дышащего проигравшего.

Но Виктор любил дурнушку Анаис, а дурнушка — любила Темерию. И королю ничего не оставалось, кроме как полюбить Темерию вместе с ней.

— Хотя бы до смерти регента, — с прохладцей ответила Лита. Когда она называла отца этим чуждым, совсем не подходящим ему титулом, страшные слова почти совсем в ней не откликались. Не сжималось сердце, не подступали слезы — юная чародейка словно бы рассуждала о ком-то другом, незнакомом, о сопернике, которого необходимо было переиграть, а не об отце, которого она так любила и по которому горевала. А говорить о неизбежном и вовсе оказывалось совсем легко.

— Что это изменит? — тихо спросил Виктор.

— Многое, — в тон ему ответила Лита. Она прислушалась к себе и не нашла ни капли жалости к той, что не приходилась ей родней по крови. Лею юная чародейка готова была бросить в горнило войны, а отцу хотела дать возможность уйти из жизни победителем. — В первую очередь, это даст и вам, и Ее Милости время подготовиться к грядущему. Если Анаис тверда в своем намерении бороться за свободу, пускай она хотя быпопытается найти побольше союзников на этом пути.

— На какую помощь, кроме нашей, Темерия может рассчитывать? — теперь Виктор говорил деловито и серьезно. Он — привыкший решать задачки, искать пути, а не совершать порывистые поступки — и сам понимал, что на голом энтузиазме победы не одержать.

— Я поговорю с Филиппой, — немного помолчав, ответила Лита, — милсдарыня Сова будет в бешенстве, когда поймет, что темерский кролик готов вырваться из когтей — она ведь так долго выслеживала его. Но вместе с вами мы сможем убедить ее призвать Ложу все равно помочь Анаис. После знаменитой массовой казни, чародеи Нильфгаарда не больно-то жалуют имперское правительство и саму Императрицу. Может быть, удастся и их перетянуть на вашу сторону. А против такой угрозы Лее нечего будет выставить. Переговоры лучше начинать с позиции силы, даже если в итоге вы планируете установить всеобщий мир.

Виктор хмуро сдвинул брови и подозрительно посмотрел на чародейку.

— Почему ты предлагаешь это? — спросил он, — ты — нильфгаардская принцесса, а успешное отсоединение Темерии приведет к тому, что свободы запросят и другие провинции — Лирия и Ривия, Цинтра и Аэдирн — им не хватает удачного примера, чтобы поднять собственные восстания. Империя может рухнуть.

— Империя не рухнет, даже если геополитическая ситуация приблизится к той, что существовала до начала Первой Северной войны, — спокойно ответила Лита, — Север наконец изгонит захватчиков, с которыми не мог справиться несколько десятков лет. А Нильфгаард все еще будет стоять — незыблемый и не принявший ни одного сражения на своих землях. Ошибкой регента было предоставить Темерии автономию, дать ей возможность нарастить собственное богатство и выстроить собственное производство и торговлю. Что до остальных… они либо победят, понеся огромные потери — и запросят помощи у Редании. Либо проиграют — и прикипят к Нильфгаарду еще крепче.

— Ты не ответила на мой вопрос, — ровно напомнил Виктор. Лита усмехнулась. Ей вдруг очень захотелось сказать королю правду — Империя, как она вдруг поняла, умирала вместе с ее отцом, и в том, чтобы подталкивать труп дохлой лошади, не было никакого смысла. Эмгыр вар Эмрейс довел славу Нильфгаарда до пика, а его дети — уничтожили ее. Сначала Цирилла нанесла первый удар, отказавшись от трона, за ней — Фергус, бросив Империю ради собственной прихоти. А теперь и вовсе во главе государства должна была встать та, кто не имела к роду вар Эмрейсов никого отношения. И если Регис был прав в своих размышлениях о проклятье Яссэ, вся эта политическая возня и вовсе не имела никакого смысла. А Лита всегда предпочитала занимать сторону победителя.

Но для правды было еще не время.

— Я люблю вас, Ваше Величество, — потупив взор, сообщила юная чародейка, и прежде, чем опустить глаза, заметила, как Виктор вспыхнул от неожиданности, — и пусть моя любовь безнадежна и глупа, я готова служить вам, забыв о родине и семье. — она едва не добавила «в отличие от дурнушки», но не захотела портить красивое признание циничной правдой.

— Лита…- тихо выговорил король, и юная чародейка предостерегающе подняла руку.

— Не нужно слов, — попросила она, снова взглянув в его растерянные глаза, — не делайте мне больнее, чем уже сделала судьба. Я уже сказала, что помогу и вам, и вашей возлюбленной. И прошу лишь об одном — не принимать поспешных решений.

— В таком случае, — Лита с удовлетворением заметила, что все же смогла сбить славного короля Виктора с толку. Интересно, много ли женщин, да еще таких, как юная чародейка, признавались ему в любви? Или своим потолком Виктор всю жизнь считал дурнушку Анаис? — Мне нужно поговорить с Ани, попросить ее пока повременить с объявлениями.

— Я сама с ней поговорю, — заверила короля Лита, — двум женщинам проще понять друг друга. А вы — при всем уважении — не сможете ее убедить. Вашей вины в том нет — все дело в вашем любящем сердце.

— Хорошо, — Виктор наконец сдался, и Лита мысленно усмехнулась — как любой мужчина, он готов был крепко стучать по столу кулаком и вершить высокую политику росчерком пера или звоном клинков — но перед перспективой разговора с любимой женщиной, еще и в деликатном положении, терялся, как мальчишка, не решавшийся пригласить даму сердца на танец. — Анаис гостит во дворце — и сейчас отдыхает. Она должна вернуться в Вызиму сегодня днем.

— Я все поняла, — Лита сделала глубокий реверанс, — в таком случае — я оставлю вас.

И, получив благосклонный кивок в ответ, юная чародейка вышла из королевского кабинета.

Шагая по коридорам Третогорского дворца, Лита вдруг подумала, что бы сказал на разыгранную ею партию Регис. Странным образом, не знавшая обычно моральных преград, юная чародейка возвращалась мыслями к нему всякий раз, когда переступала через то, что люди называли совестью. Эмиель был бы разочарован — и сейчас, как и всегда, Лита попыталась измерить глубину его разочарования и время, за которое Регису удалось бы с ним справиться. Он прощал ее — всегда прощал, находил оправдания даже там, где их не было вовсе. И неизменно юная чародейка задавала себе вопрос — как надолго могло хватить его терпения, и что произойдет, когда оно иссякнет. Регис мог бы убить ее — и эта константа всегда стояла для него на противоположной чаше весов. И пока Эмиель выбирал прощение супротив смерти, Лита могла не беспокоиться.

Ее Милость дурнушку юная чародейка застала в постели. Время приближалось к полудню, но Анаис, похоже, и не собиралась покидать мягких объятий одеяла. Стражники у двери пропустили королевскую советницу без вопросов — по статусу она была выше иностранной гостьи, пусть та и значилась пока официальной невестой короля.

— Ваше Величество, — Лита застыла на пороге и изобразила на лице искреннее беспокойство, — прошу меня простить, я не думала, что вы еще отдыхаете.

Анаис, дремавшая, зарывшись в подушки, вздрогнула, дернулась и рывком села — храни она под подушкой набор метательных ножей, как о ней говорили слухи, один из них непременно полетел бы в непрошенную посетительницу. Но сейчас дурнушка лишь поспешила сесть и продрать глаза.

— Поди прочь, — обронила она — не слишком, впрочем, убедительно. Они обе осознавали преимущество юной чародейки.

— Я не займу вас надолго, — заверила Лита, мягкими короткими шагами приближаясь к постели. — Его Величество сообщил мне о вашем прискорбном решении, но поговорить я хотела совсем не об этом.

— Это не твое дело, — отрезала дурнушка, и чародейка покачала головой.

— Конечно же, это не так, — возразила она, — все, что касается короля, становится моим делом. А ваша жизнь — и жизнь вашего дитя, безусловно, относятся к подобным вещам. Я пришла предложить помощь.

Анаис, хмурясь, откинула одеяло и спустила ноги с постели. С тех пор, как Лита видела наместницу в последний раз — а было это всего пару дней назад — природа, похоже, все больше брала свое — или чародейка просто теперь точно знала, куда смотреть и что замечать.

— Говори и проваливай, — бросила Анаис, поднимаясь. Мягкие складки легкой сорочки вместо того, чтобы скрыть, подчеркнули то, что она надеялась спрятать ото всех, и Лита покачала головой.

— Вы уже советовались с лекарями? — спросила она негромко и подходя все ближе, — они слушали сердцебиение вашего дитя?

Анаис нахмурилась и отгородилась от чародейки ладонью.

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовалась она обманчиво ровным тоном.

— Моя мать, — решила Лита начать издалека, — когда носила моих братьев, вначале очень удивлялась, что фигура ее менялась так стремительно — куда быстрее, чем со мной и Фергусом. И разгадку этой тайны подсказал однажды Регис. Он услышал биение двух сердец вместо одного, и все встало на свои места. Не кажется ли вам, что вы можете дважды осчастливить Его Величество одним махом?

Это была не совсем ложь, но и не чистая правда — тело дурнушки менялось, но невнимательный взгляд все еще можно было обмануть. Но Анаис, больше заботившаяся о своей тайне, чем о свете истины, бросила тревожный взгляд в сторону высокого зеркала у противоположной стены.

— Не думаю, — ответила она неуверенно.

— Если вы не доверяете никому из придворных целителей или госпоже Мец, — продолжала Лита. Она приблизилась к королеве вплотную, а та, увлеченная разглядыванием самое себя в зеркале, не заметила маневра, — вы могли бы обратиться к Эмиелю. Он и так посвящен в вашу тайну, и будет нем, как могила. А лучшего целителя, чем он, я не знаю.

Анаис, явно ожидавшая, что королевская советница, явившись к ней в спальню, с порога начнет рассуждать о политике и убеждать ее в глупости принятого решения, растерялась. Она покосилась на Литу недоверчиво, но на этот раз — совсем не враждебно.

— Благодарю, — процедила она, — я подумаю над этим.

— Подумайте еще вот над чем, — с улыбкой продолжала Лита, — меньше, чем через месяц вам предстоит присутствовать на празднике в честь дня рождения вашей дочери — Ее Величества Императрицы. И, как вы считаете, сколько невнимательных глаз вы сможете обмануть теми балахонами, которые сейчас предпочитаете носить? Я помню, как при первом визите в Вызиму, перед вашей первой свадьбой, меня поразило единодушие придворных дам. Они все были похожи на хорошеньких пажей или охотниц — короткие стрижки, кожаные штаны, кавалеристские сапоги, я была в ужасе! Но вы, Ваше Величество, всегда были для своих подданных примером для подражания. А кто захочет подражать… этому? — она театрально наморщила нос, — женщина, знающая себе цену, рядится в мешок из-под муки только в двух случаях — если ей не хватает денег и вкуса на что-то получше. Или если она беременна и не хочет, чтобы это обнаружилось.

Анаис молчала и мерила Литу взглядом, похоже, не зная, оскорбиться ей или попросить совета. Юная чародейка не дала ей времени определиться.

— У меня есть предложение, — почти шепотом доверительно сообщила она. — Детлафф! — позвала Лита, и до того, как дурнушка успела возразить, верный спутник выступил из просочившихся под дверь клубов багряного дыма.

Анаис отпрянула, в ее взоре отразился настоящий ужас, и юная чародейка прекрасно понимала, что его вызвало. О природе Детлаффа и в Редании, и в Империи, ходило множество слухов, но дурнушке выпала уникальная часть убедиться в самых фантастических догадках собственными глазами. К ее чести, наместница, справившись с первым шоком, выпрямилась и прямо взглянула на безмолвного вампира — точно ведьмак, готовый принять бой с чудовищной тварью. Лита усмехнулась.

— Мне так стыдно, что я узнала столько ваших секретов, — призналась она, — позвольте мне поделиться с вами одним из моих. В качестве дружеского жеста.

Анаис не поверила ей ни на йоту и продолжала враждебно взирать на Детлаффа. Лита чувствовала, что тот, пусть и мог прочесть мысли юной чародейки и без ее объяснений понять, что здесь происходит, оставался бесстрастным. Хватило бы одного слова — и он убил бы дурнушку. О, сколько проблем растаяли бы по единственной команде, скольких сложностей в будущем удалось бы избежать. Да, Виктор скорбел бы, не смог бы справиться с горем до конца своих дней, и все погрузилось бы в хаос. Но в дальней перспективе это было бы верное решение.

— Видите это платье? — заговорила Лита, покрутившись перед Анаис, позволив струящимся алым юбкам взвиться яркой волной и опасть вокруг ее стройных ног, — думаете, хоть один реданский портной смог бы создать нечто подобное? О, нет, я давно никому из них не доверяю. Детлафф — мой секрет. У него золотые руки и верный глаз — он знает, как сделать так, чтобы все, что нужно, оказалось подчеркнуто, а остальное — надежно скрыто.

Анаис была совершенно обескуражена ходом этой странной беседы — должно быть, ей казалось, что сон, из которого Лита бесцеремонно вырвала ее, все еще продолжался, и вот-вот она должна была проснуться с вопросом «Что это было?»

— Детлафф, Ее Величеству понадобится платье для особого случая, — повернулась Лита к спутнику и заметила, как на лице того также отразилось секундное удивление. Милый друг, похоже, тоже считал, что подопечная была способна отдавать лишь жестокие приказы, идущие вразрез с его совестью, и смирился с этим. Приятно было поразить того, кто знал ее лучше всех, — ты видишь, Ее Величество в положении. Как ты считаешь, можно ли будет скрыть этот… недостаток?

Детлафф изогнул бровь и шагнул к Анаис. Та снова попятилась, загородив живот уже обеими руками.

— Если сделать акцент на груди и поднять талию повыше — вполне, — равнодушно отозвался вампир, не касаясь своей жертвы, — понадобится ткань, достаточно тяжелая, чтобы не струиться, но пластичная, чтобы не стояла колом.

— Значит, не шелк и не парча, — деловито кивнула Лита, — мне как раз доставили отрез чудесного назаирского бархата, восхитительного синего цвета — вам ведь нравится синий, Ваше Величество?

Анаис потерянно кивнула.

— И никакой отделки, — продолжала командовать Лита, — такой ткани не нужны лишние украшения. А что до драгоценностей, — юная чародейка протянула руку и пальцем подцепила сияющий бриллиант на шее Анаис — та не нашла в себе сил даже отшатнуться, — этого будет достаточно. В Империи все уже знают, что это такое, и смотреть будут именно на бриллиант, а не ниже.

Наместница, наконец догнав ход мыслей чародейки, отступила, дернула шеей, и золотая цепочка выскользнула из пальцев Литы.

— Вот мы и добрались до сути, — жестко произнесла она, — мы с Виктором нарушили твои планы?

— Мои планы? — Лита взмахнула ресницами, — я, конечно, очень опечалена вашим решением, но едва ли отважилась бы возражать.

Анаис сжала левую руку в кулак.

— Ты лжешь, — холодно отрезала она. Юная чародейка и прежде замечала, что соврать дурнушке в глаза было невозможно — каким-то таинственным образом та всегда могла различить ложь. И Лита решила не спорить.

— Хотите правду — извольте, — она на миг сдвинула брови, но тут же снова светло улыбнулась, — я считаю ваш поступок неразумным и опасным. Вы, как всегда, действовали по совести и очень отважно, не позволили манипулировать вами и готовы бороться за свою правду. Но какой ценой? Мы с вами обе знаем, что сделает регент, когда узнает об этом.

— Я не боюсь Эмгыра, — выговорила Анаис очень четко, и в синих глазах блеснула непоколебимая сталь.

— Вы лжете, — мягко покачала головой Лита, — мой отец стоит на пороге смерти, но еще в состоянии отдавать приказы. Помолвка стала ударом для Империи — но ударом ожидаемым. Ее последствия просчитаны. Но отказ от принятого решения не будет истолкован, как акт верности Императрице. Его расценят, как прямой вызов. А вы не в том положении, чтобы сейчас столкнуться с последствиями.

Анаис сурово сдвинула брови.

— Ты угрожаешь мне жизнью моего ребенка? — холодно спросила она. Запираться было бессмысленно.

— Я — единственная, кто может раскрыть вашу тайну раньше положенного, — подтвердила она ровно, но на этот раз без обманчивой мягкости в голосе, — и помешать Империи сыграть этим козырем не сумею ни я, ни Его Величество.

— Я не откажусь от свободы моей страны из страха, — Анаис гордо вскинула голову, — твои угрозы меня не переубедят.

— О, свобода — это прекрасно, — подтвердила Лита, взмахнув рукой, — и, допускаю, ради нее вы готовы сложить множество голов и разжечь пожар, который не сможете потушить. Но так ли важно — случится это сейчас или через полгода? Ребенка, который уже появится на свет, укрыть от войны будет гораздо проще. А свадьбу с Его Величеством вы все равно не планировали играть в ближайшее время. Почему бы тогда не позволить невинному малышу побыть под защитой Реданской короны, пока он не родился?

— Переговоры начнутся раньше, — возразила Анаис, но Лита уже видела, что, похоже, ей удалось достучаться до разума дурнушки, до сих пор заслоненного ее гордыней.

— Разве вы не знаете Виктора? — снисходительно рассмеялась юная чародейка, и на лице дурнушки явственно отразилось желание отвесить ей ревнивую оплеуху, — Его Величество склонен к… философствованию. Он может затянуть любой процесс переговоров до бесконечности. Вы успеете справить вхождение вашего дитя в возраст, пока он еще не закончит излагать преамбулу своей вступительной речи.

Анаис с сомнением посмотрела сперва на чародейку, а потом обратила долгий взгляд на ее спутника. Детлафф хранил безмолвие.

— Однако, — продолжала Лита, возвращаясь к легкому светскому тону, — шокировать публику радостными новостями раньше времени все же не стоит. Пусть правда выйдет наружу в подходящий час — и не на дне рождения моей дорогой племянницы. Детлафф, я тут подумала… когда закончишь с платьем для Ее Величество, сшей мне такое же. Пусть в Империи считают, что это — не внезапная подозрительная прихоть матери Императрицы, а последний писк реданской моды. Вместе мы будем чудесно смотреться, хоть такой фасон мне и не слишком пойдет.

Детлафф согласно кивнул, а Анаис — побежденная, но не сломленная — вдруг горько усмехнулась.

— Как же я сочувствую тебе, Лита, — произнесла она неожиданно глубоким негромким голосом. Чародейка ответила ей удивленным взглядом, — тебе каждый день приходится просыпаться самой собой.

Детлафф за спиной чародейки едва слышно хмыкнул, а Лита, на миг нахмурившись, взвешивая странные слова, взмахнула рукой.

— Каждый несет свое бремя, — ответила она, улыбнувшись, — и не все — такие приятные, как ваше.

Выйдя из гостевых покоев, Лита решила отправиться домой. Теперь, когда политическая проблема была не решена, но отложена в долгий ящик, можно было сосредоточиться на делах более насущных. Войдя в свои покои, первым делом юная чародейка вытащила из запертого заклятьем ящика шкатулку, в которую поместила золотое сердце, и, усевшись за стол и выложив артефакт перед собой, постаралась снова его просканировать.

Сейчас, в тишине знакомых покоев, пропитанных ее энергетикой, вдали от любопытных глаз, сделать это было проще, чем в занюханной комнатушке на втором этаже трактира в Старом Городе. Лита, водя руками над артефактом, позволила мягкой теплой магии коснуться своих пальцев, согреть ладони и проникнуть выше, смешаться с ее собственной энергией, разлиться по телу и добраться до самого сердца. Оно немедля подхватило ровный размеренный ритм, в котором продолжал биться таинственный источник.

Лита мало знала о том, откуда этот артефакт взялся и чему служил изначально. Регис не посвятил ее в детали, и приходилось довольствоваться собственными отрывочными воспоминаниями. Вроде как, Яссэ при помощи этого сердца вдохнул жизнь и наложил защиту на свою помощницу, судьба которой после казни создателя хранилась в секрете. Лита, наслаждаясь растекавшемся по телу приятным пульсирующим теплом незнакомой магии, мысленно прикинула, кто мог знать об этом больше. И ответ оказался, конечно, весьма очевидным.

Филиппа. Юная чародейка досадливо вспоминала, что во времена, когда Империю сотрясали те поразительные события, сама она еще не вышла из нежного безмозглого возраста. И, конечно, наставница не сочла нужным посвящать ученицу в такие серьезные дела. Тем более, что и саму Филиппу, судя по всему, отстранили от них, стоило ей сыграть свою роль. Но милсдарыня Сова никогда и никому не позволяла держать себя в неведении — она тратила много сил лишь на то, чтобы знать обо всем, что ее интересовало, жертвуя тем, что считала незначительным. Сложно было поверить, что, лишившись доступа к артефакту, Филиппа бросила попытки добраться до него — или до секретов, которые он в себе хранил. Но спрашивать ее напрямик, не посвящая в последние события, было необдуманно и бесполезно. Наставница вцепилась бы в Литу, как в зазевавшуюся мышку, и терзала ее, пока не докопалась бы до сути. А такое вмешательство было пока ни к чему. Позже, если поход Риэра закончится неудачей, можно будет прибегнуть к этому отчаянному способу, но не сейчас.

Детлафф застал Литу в глубокой задумчивости. Она, почувствовав его приход, отвела руки от артефакта и с улыбкой повернулась к спутнику.

— Ты снял мерки? — спросила она, склонив голову к плечу. Детлафф коротко улыбнулся.

— Учитывая прогрессивный характер проблемы, это довольно бессмысленно, — ответил он, — но да — Ее Милость позволила мне это сделать.

— Как это мило с ее стороны, — фыркнула Лита, — бедная дурнушка заразилась вечным недугом всех угнетенных правителей — выборочной слепотой.

— Ты убьешь ее? — тихо спросил Детлафф, и голос его не дрогнул.

— Если потребуется, — ответила Лита со вздохом, — но не раньше.

— Как это мило с твоей стороны, — совершенно ровно откликнулся вампир.

— Избавь меня от твоего ехидства, — раздраженно отмахнулась Лита, — если мне не удастся справиться с проклятьем, такие радикальные меры не потребуются в любом случае.

Детлафф покосился на золотое сердце, бившееся на столе.

— Ты все еще надеешься вытащить больше информации из Региса? — спросил он негромко. Лита встала и подошла к нему, коснулась кончиками пальцев его ледяной щеки, заглянула в глаза и ласково улыбнулась.

— Он ничего мне не расскажет, опасаясь, что я могу присвоить эти знания и использовать их для собственного могущества, — ответила она, — а тебя я ни за что всерьез бы не стала просить пролезть к нему в голову. Я знаю, что такая просьба для тебя страшнее приказа об убийстве дурнушки, — Детлафф чуть наклонился к ней, и Лита оставила невесомый поцелуй в уголке его губ. Твердая рука Детлаффа скользнула по ее спине, юная чародейка чуть подняла голову, и вампир прижался лбом к ее лбу, — Анаис может говорить обо мне, что угодно, — прошептала Лита, касаясь дыханием его восковой кожи, — она ничего обо мне не знает. А ты — да.

— А я — да, — так же тихо подтвердил Детлафф.

Они простояли так — очень близко — несколько долгих тягучих минут, и Лита, все еще ощущая внутри себя теплую пульсацию неведомого артефакта, в непонятном незнакомом порыве снова поцеловала спутника — на этот раз в губы, и он не отстранился. Она не сказала ни слова, и даже мысленно не произнесла никакого приказа — Детлафф действовал по доброй воле, когда вернул ей поцелуй. И те слова, что сегодня Лита уже потратила на Виктора, ей вдруг захотелось прошептать вновь, на этот раз — вложив в них настоящий пронзительный смысл. Но она отстранилась, отвернулась от Детлаффа и сделала короткий шаг в сторону.

— Что же ты будешь делать? — спросил он — пожалуй, затем лишь, чтобы не затягивать неловкую паузу.

В первый миг Лите не хватило дыхания, чтобы ответить. Она поспешила взять себя в руки и, глянув на Детлаффа через плечо, улыбнулась.

— Я хочу проникнуть в лабораторию Филиппы, — произнесла юная чародейка, — порыться в ее записях — вдруг в них найдется что-то полезное. Нельзя сидеть сложа руки, пока мы дожидаемся вестей от Риэра. Этот идиот, конечно, ответственно принял миссию и осознает ее важность, но по пути он наверняка захочет убить парочку гарпий и взять несколько заказов у местного мужичья. Дайте боги, если объявится к Йуле.

— Лаборатория Филиппы — это тебе не Башня Знающего, который в своем тщеславии не опасается грабителей, — возразил Детлафф, — Сова запирает двери куда надежней.

— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — фыркнула Лита, — но ведь и я — не грабитель. А Филиппа не знает, каким делом мы заняты. К счастью, моя матушка и все вовлеченные не слишком ей доверяют. Мы войдем через дверь. И тебе останется лишь отвлечь ее внимание на некоторое время. Это ты сделать сумеешь?

Детлафф сдержанно фыркнул.

— Ты думаешь, что умнее всех, — заметил он лишь чуть-чуть насмешливо.

— И в этом я мало отличаюсь от моей наставницы, — снисходительно ухмыльнулась Лита.

Как она и ожидала, Филиппа была у себя. В последнее время старшая чародейка редко появлялась на публике. Лите, которой все же доставались крупицы внимания строгой учительницы, подробности дел Филиппы знать не полагалось, но она понимала — та была занята важными исследованиями и постоянно поддерживала связь с другими чародейками Континента. Ложа, в которую юную ученицу приглашать не спешили, к чему-то готовилась, и едва ли предметом ее интереса была политика и судьбы Империи и Редании. Лите пустая наука — знание ради знания — была неинтересна, и до сих пор она предпочитала не вмешиваться. Но сейчас, застыв на пороге лаборатории Филиппы, располагавшейся в подвальном помещении ее скромного столичного дома, юная чародейка с любопытством глянула через плечо открывшей дверь наставницы. Никаких кипящих реторт, сложных алхимических приборов и блуждающих по помещению големов Лита, впрочем, не заметила. Лаборатория, в которой в последний раз девушка побывала пару месяцев назад, была больше похожа на кабинет, в котором король Виктор предавался размышлениям и писал стихи в тайне от подданных.

Филиппа явлению юной ученицы ничуть не удивилась. Она посторонилась, пропуская ее внутрь, и бросила через плечо невидимому Детлаффу.

— Ты тоже можешь войти.

Лита прошла мимо стола, заваленного ворохом бумаг, скользнула глазами по высокому шкафу, уставленному книгами и шкатулками, остановила взгляд на безмолвном мегаскопе в углу и темной рамке портала. Филиппа не позаботилась о том, чтобы спрятать следы своей деятельности прежде, чем открыть дверь, а значит — не опасалась, что Лита выведает то, что ей знать не полагалось. Наставница кивнула на свободный стул, и юная чародейка опустилась на самый его краешек. Воплотившийся Детлафф застыл у двери, скучающим взглядом изучая ряды книжных полок.

— Я уже наслышана о произошедшем, — раздраженно бросила Филиппа, возвращаясь за свой стол. Она нервно переложила два свернутых пергамента и откинула распечатанный конверт, — надо было предугадать, что Виктор не сможет довести начатое до конца. И это после того, как мы буквально выстелили ему ковровую дорожку к счастью. Идиот.

— Я поговорила с ним и с дурнушкой, — улыбнувшись, заметила Лита, — и они, кажется, согласились, повременить с объявлением о разрыве помолвки. По крайней мере, до рождения ребенка.

Филиппа изогнула бровь.

— Ребенка? Кейра ничего мне не сказала ни о каком ребенке, — заявила она. Лита мысленно выругалась — сообщить наставнице эту деталь она совершенно забыла.

— Кейре Анаис больше не доверяет, — ответила она, — как и нам с тобой. Но у меня есть свои способы добывать сведения — ты же знаешь.

Филиппа тонко улыбнулась — Лите показалось, с гордостью.

— И когда же нам ждать радостного события? — спросила она.

— К началу весны, — пожала плечами Лита, — достаточно долго, чтобы успеть разобраться с возникшей проблемой, не прибегая к радикальным мерам.

Старшая чародейка послала ученице долгий изучающий взгляд.

— Очень хорошо, — похвалила она, — ты удивляешь меня, Лита.

Девушка скромно потупилась.

— Рада, что ты мной довольна, — ответила она, потом снова посмотрела на наставницу, а, заговорив, позволила своему голосу слегка дрогнуть, — хоть ты и не уделяешь мне столько же внимания, как прежде.

Филиппа нахмурилась — провести ее эмоциональной манипуляцией было не так легко, как славного короля Виктора.

— С каких это пор ты скучаешь без моего внимания? — поинтересовалась она.

— С тех пор, как ты перестала доверять мне, — Лита осознавала, что ступала по тонкому льду. До сих пор ей никогда не приходилось кружить вокруг Филиппы, хитрить с ней в надежде узнать больше, чем наставница готова была сообщить.

— Ерунда, — фыркнула Филиппа, — доверие — понятие эфемерное, его невозможно точно измерить. Ты не даешь мне шансов солгать или утаить что-то, потому что не задаешь прямых вопросов.

Лита на миг закусила губу. Это была чистая правда, и весь изначальный план — выманить наставницу из ее святилища и порыться в ее бумагах — вдруг показался девушке глупым и бессмысленным. Лита считала себя умнее всех — Филиппа же была такой на самом деле.

— Секрет в обмен на секрет? — спросила она, подавшись чуть вперед. Старшая чародейка устало подняла глаза к потолку.

— Ты хочешь что-то узнать? — поинтересовалась она прохладно, — спрашивай. Может быть, я отвечу, и тебе не придется делиться секретами, которые меня не интересуют.

Лита перехватила взгляд Детлаффа. Это мог быть обман света и тени в неясной полутьме лаборатории, но девушке показалось, что спутник улыбался.

— Чем ты занимаешься здесь? — решив прощупать почву сразу горным кайлом, выдала Лита. Это была высокая ставка — если бы наставница наотрез отказалась отвечать, можно было бы приступать к иной части безрассудного плана.

Филиппа, однако, лениво окинула взглядом ворох бумаг на столе, потом двумя пальцами выудила из кипы то самое открытое письмо и кинула его Лите. Та поймана конверт и почувствовала, как ноздрей коснулся знакомый легкий аромат.

— Это письмо от Йеннифер, — не спросила, констатировала она. Филиппа кивнула.

— Прочти, — предложила она.

Лита чувствовала, как от волнения у нее захолонило сердце. Она аккуратно отогнула клапан конверта, все еще не веря в свою удачу, почти забыв об изначальной цели визита. Вопросы о Яссэ, золотом сердце и магии Огня отступили на задний план на фоне того, что наставница, похоже, готова была посвятить ее в тайну, которую считала по-настоящему серьезной.

Письмо оказалось коротким и было написано быстрым летящим почерком, точно Йеннифер торопилась закончить, не желая тратить лишних слов.

«След, обнаруженный в Каэдвене, теряется где-то в горах», — прочла девушка, быстро скользя глазами по строчкам, — «проникнуть дальше без точной навигации я не могу. Твой артефакт не работает в этой области, а идти вслепую — бессмысленно и опасно.»

— Что она ищет? — Лита взволнованно посмотрела на наставницу. Та коротко усмехнулась.

— Секрет в обмен на секрет? — подражая тону Литы, предложила Филиппа.

Лита, стараясь справиться с собственными мыслями, аккуратно сложила листок, сунула его в конверт и отложила в сторону. Опустила руки на колени и глубоко вдохнула.

— Фергус вернулся, — выпалила она наконец, прямо глянув на наставницу, — сейчас он в замке барона Кимбольта.

Филиппа снова придирчиво изогнула бровь.

— Он планирует заявить свои права на престол после смерти Эмгыра? — спросила она, — это будет нетрудно, если некоторые факты всплывут на поверхность.

Лита покачала головой.

— Власть его не интересует, — ответила она, — он вернулся, чтобы попрощаться с отцом, и задержался по каким-то личным причинам. А те факты…- девушка усмехнулась, — без твердых доказательств или признания Анаис и Виктора, в них никто не поверит.

Филиппа поджала губы.

— Ты — опасное создание, девочка моя, — медленно произнесла она, — не зря я так долго учила тебя полиморфизму — вскоре ты сможешь и в мои тайны проникать, ни о чем не спрашивая.

Ее цепкий взгляд стал таким холодным, что Лита на миг испугалась — наставница не терпела угроз, даже от тех, кого сама учила правильно угрожать. Но лицо Филиппы быстро прояснилось.

— Если Фергус не планирует светить лицом и делать шокирующих заявлений, он нам не интересен, — махнула она рукой, — пусть себе живет в замке Кимбольта. Но теперь я должна тебе секрет, верно?

Лита, совсем не уверенная в правильности ответа, медленно кивнула. Все в этой комнате было пропитано знакомой, и оттого еще более пугающей сигнатурой наставницы. Здесь, в тесных стенах своей лаборатории, Филиппа была всемогуща, а она, глупая неумеха, отважилась проникнуть туда, куда ее не звали — как муха в сердцевину хищного цветка.

— Йеннифер ищет Цириллу, — Филиппа по-птичьи склонила голову и, не моргая, глядела на ученицу, — она взялась за это сразу после побега Фергуса — почувствовала, что Империи грозят изменения, которые ее не устраивали. Но много лет эти поиски были отрывочными и безрезультатными. Найти Цири, если она сама того не захочет, почти невозможно. После ее встречи с драконом, след был утерян. И так бы Йеннифер и рыться в бесполезных книгах, искать несуществующие следы и блуждать в потемках, успокаивая собственную материнскую совесть, если бы несколько месяцев назад не случилось то, чего она так боялась, — Филиппа сделала паузу, и Лита осознала, что сидела теперь, подавшись вперед от нетерпения и любопытства, — ее досточтимый супруг — ведьмак Геральт — всегда гордился той связью, что объединила его с твоей сестрой еще до ее рождения. Дитя-неожиданность, Предназначение, истинная любовь — как хочешь называй. Но он был спокоен, покуда однажды не проснулся от кошмара — и эти сны с тех пор преследовали его почти каждую ночь. Так они с Йеннифер поняли, что Цирилла в опасности. И Йеннифер вынуждена была обратиться за помощью к Ложе. Все остальные методы она уже использовала.

— И ты помогла ей? — глухо спросила Лита.

— Я постаралась, — кивнула наставница, — само возвращение Цири может внести хаос в политическую ситуацию, разрушить множество планов. Но именно это и требуется миру сейчас. Капля контролируемого хаоса посреди беспорядочной суеты. Я создала сложный поисковой артефакт — он был настроен на сигнатуру Цири, но источник энергии, которую я копировала, был слишком слаб и вторичен — своими вещами, которые дала мне Йеннифер, принцесса не пользовалась почти двадцать лет, и произвести точные расчеты было невозможно. И, как видишь, след, который взяла Йеннифер, оборвался где-то в Каэдвене. Что делать дальше, я не знаю.

Лита откинулась на спинку стула. Ей очень не хотелось рассказывать наставнице о том, что именно в Каэдвен только накануне она отправила Риэра — это значило бы признаться Филиппе во всем, а к таким откровениям юная чародейка была пока не готова.

— Как я могу помочь? — спросила она с неожиданной решимостью, и наставница устремила на нее скептический взгляд.

— Ты вдруг очень захотела найти сестру? — спросила она с насмешкой. Лита покачала головой.

— Если Йеннифер найдет ее без нашей помощи, это будет уже не контролируемый хаос, — ответила она.

— Что ж, — такое объяснение, похоже, полностью удовлетворило Филиппу — в искренние сестринские чувства она, конечно, ни за что бы не поверила, — раз уж Фергус вернулся, и ты виделась с ним — расспроси его. Он был последним, кто занимался поисками Цири всерьез. Нанятый им ведьмак успеха не добился, но вдруг славный покойный Император решил в свое время не складывать все яйца в одну корзину? На данный момент — это единственное, за что можно уцепиться.

Лита выпрямилась и улыбнулась.

— Это я могу, — склонив голову, пообещала она.

 

========== Боевое крещение ==========

 

В резиденции наместника Каэдвена Риэра и Зяблика принимали с почестями. Дорожная грамота с королевской печатью творила чудеса — стоило продемонстрировать ее на выходе из портала, услужливая стража проводила путников прямо пред светлые очи князя Томаса, который, в свою очередь, немедля рассыпался в заверениях в преданности Реданской короне, словно Риэра вместе с грамотой удостоили еще и дипломатического статуса.

Лита советовала путникам не представляться полными именами. Не то чтобы в Каэдвене ненавидели Нильфгаард — по крайней мере, вслух о своей ненависти никто заявлять не решался. Но фамилия Риэра могла вызвать лишние проблемы, настроить Томаса на подозрительный лад и помешать исполнению миссии. Риэр не очень понимал, зачем нужны были такие условности, но решил довериться сестре, куда более опытной во всех этих дипломатических тонкостях.

Впрочем, ничего скрывать юношам не понадобилось. Томас прекрасно знал, кто предстал перед ним, и не продемонстрировал никакой обеспокоенности насчет того, что гостем его стал вар Эмрейс. Похоже, королевская печать и тут сыграла свою роль, заставив наместника видеть друга и посланника славного Виктора Реданского, а вовсе не сына давнего врага.

Изначально Риэр надеялся, что в резиденции наместника они с Зябликом проведут не дольше пары часов — в письме, которым Лита снабдила брата вместе с грамотой, королевская советница просила Томаса предоставить путникам свежие карты северных пределов Каэдвена, коней и провизию. И, уж конечно, там не было ни инструкций, ни просьбы принимать Риэра и Юлиана, как почетных гостей.

Наместник заверил путников, что снабдит их всем необходимым, но настоял на том, чтобы те задержались хотя бы до следующего утра, разделили с хозяевами ужин и приятную застольную беседу. Риэр не был большим мастером бесед и немного опасался, что сболтнет лишнего, но не нашел более весомых причин отказываться от предложения. Провести последний вечер за богатым столом в настоящем дворце казалось ему прекрасной идеей, а несколько часов задержки не могли на что-то существенно повлиять.

Их принимали в Обеденном зале, и стол накрыли так, словно компанию наместнику и его супруге составляли не два не слишком прожорливых юноши, а целая толпа голодных гостей из заморских стран, чье воображение можно было поразить жаренными в меду рябчиками и свежими фруктами посреди северной зимы. Томас восседал во главе — улыбчивый и приветливый, как добрый дядюшка на собственных именинах. Его супруга Торунд, еще одна из дочерей Керис Ан Крайт, устроилась по правую руку от мужа, и было похоже, что наместник исполнял обязанности гостеприимного хозяина за них двоих. Высокая рыжеволосая женщина с суровым усыпанном веснушками лицом едва взглянула на юношей, и от этого единственного краткого взора на Риэра словно повеяло ледяным скеллигским ветром. Зяблик даже незаметно толкнул его локтем в бок, покосившись на хозяйку, точно намекал — вот, какая судьба ждала его, согласись принц жениться на деве из рода Ан Крайт.

Тягостное впечатление, впрочем, быстро развеялось. Радушный хозяин, источая благодушие, потчевал гостей все новыми разносолами и взамен надеялся получить от них свежие новости из Нильфгаарда и Редании. До Ард Каррайга известия о творившихся в мире событиях добирались с большим опозданием — Риэр подозревал, что наместник и вовсе получал лишь те сведения, которые позволяла ему узнать Реданская корона. Но Лита не советовала брату помалкивать, потому, уплетая нежное пряное мясо и запивая его ароматным золотистым сидром, он охотно рассказывал наместнику о подготовке к празднованию дня рождения Императрицы и следовавшей за ним коронации. Томас слушал, кивал, и, лишь дав гостю излить первую порцию незначительных новостей, отважился задать вопрос, который, похоже, на самом деле его интересовал — о здоровье достопочтимого господина регента.

Нельзя сказать, чтобы за всеми этими приготовлениями и в свете грядущего приключения Риэр совершенно забыл о болезни отца. Но до того, как прозвучал прямой вопрос, он предпочитал не обращаться мыслями к этому и не задумываться о том, что Эмгыр мог и не дожить до возвращения сына. Лишь один раз принц попытался припомнить, какими были последние слова, сказанные родителю перед расставанием, и, не сумев этого сделать, просто запер эти размышления в своем сердце, надеясь, что судьба будет к нему благосклонна, и Эмгыр дождется его из опасного приключения. На вопрос же наместника Риэр ответил сдержанно и немного покривив душой — Лита бы непременно похвалила его за это.

— Ему лучше, — сказал принц, — благодарю за беспокойство.

Такой поворот, похоже, не удовлетворил и не убедил наместника, но он поспешил сменить тему, и остаток ужина прошел за приятной неторопливой беседой, в которую включился и Зяблик. Спутника Риэра Томас, оказалось, тоже узнал, но вовсе не потому, что тот приходился сыном нильфгаардскому послу и внуком имперскому советнику.

— Я имел честь несколько раз присутствовать на выступлениях мастера Лютика, — доверительно поделился наместник, широко улыбнувшись Юлиану, — и на одном из них слышал и ваше пение. Признаться, я всегда думал, что превзойти мастера невозможно, но вы заставили меня в этом усомниться.

Зяблик, старавшийся до сих пор держаться сдержанной манеры и не болтать слишком много, смущенно вспыхнул и заулыбался. Риэру показалось, что Томас решил просто беззастенчиво польстить гостю, надеясь выведать у него то, о чем не захотел говорить принц, но неудобных вопросов за похвалой не последовало, и юноша не стал мешать Юлиану купаться в лучах неожиданной славы.

— Вы преувеличиваете, Ваша Милость, — отмахнулся, меж тем, музыкант, — для того, чтобы соперничать с мастером Лютиком, мне недостает таланта и опыта.

— К чему эта скромность? — запротестовал Томас, — не слишком ли самонадеянно будет попросить вас что-нибудь спеть для нас? Если вы, конечно, уже утолили голод.

Упрашивать Юлиана пожертвовать ужином в пользу музыки никогда не требовалось. Еще немного пококетничав, он напомнил Томасу, как трудно было выступать без аккомпанемента, но не дав тому ответить, поднялся из-за стола, отступил от него на несколько шагов, точно и впрямь выходил на сцену пред очи многочисленной публики, и, подумав немного, запел одну из шутливых беззаботных песен, которые имели большой успех в трактире Старого Города.Может быть, ее легкомысленный мотив не слишком подходил для высоких чертогов и статусных хозяев, но Зяблик словно специально решил не нагонять лишней серьезности — может быть, чтобы отвлечь наместника от желания задавать новые тяжелые вопросы.

Слова песни были такими простыми, а ритм — таким заразительным, что после второго куплета Томас, хлопнув в ладоши, принялся подпевать, и Риэр, знавший текст наизусть, присоединившись, подхватил. Бесстрастной и безучастной осталась только Торунд, но на нее принц еще в самом начале ужина решил не обращать никакого внимания.

После трапезы, когда почти все на столе было съедено, а вслед за первой песенкой прозвучали еще три, путников проводили в гостевые покои. Риэр, привыкший к дворцовой жизни, был неприятно удивлен, какая неуютная и холодная спальня ему досталась. Покои в Императорском дворце не отличались кичливой роскошью, как комнаты в Третогорском замке, но даже они по сравнению с невозможно высокими голыми стенами этой опочивальни, больше похожей на фамильный склеп, казались ужасно уютными. Зяблика расположили в соседней комнате, и Риэр надеялся, что спутник, выбравшись из постели среди ночи, когда чертоги наместника погрузятся в сон, придет в комнату принца и нырнет к нему под одеяло, чтобы провести остаток ночи вместе. Но Юлиан, похоже, решил соблюсти приличия и не провоцировать хозяина. Впрочем, после сытного ужина и сидра, эффект которого невозможно было почувствовать, пока не встанешь из-за стола, несмотря на мрачную враждебность обстановки и грядущий долгий путь, Риэр заснул без задних ног, едва накрылся тяжелым жарким одеялом.

Он проснулся среди ночи от неясного негромкого шума совсем рядом со своей кроватью, и, разлепив неожиданно тяжелые веки, сперва решил, что это Зяблик все же отважился нарушить придворный этикет и присоединиться к нему в постели. В спальне было темно, сквозь плотно занавешенные окна почти не пробивалось ни единого отблеска света, но Риэр, много лет тренировавший остроту собственных чувств, все же смог разглядеть смутную маленькую фигуру, склонившуюся над его вещами, легкомысленно брошенными в единственное деревянное кресло в углу комнаты. Не спеша выдавать, что проснулся, принц пригляделся внимательней. Неясный силуэт принадлежал женщине — с узкого плеча, когда она наклонилась к креслу, свесилась длинная толстая коса, похожая во мраке на змею. Незваная гостья аккуратно, стараясь не шуметь, запустила руки в одну из дорожных сумок Риэра и что-то перебирала там, словно темнота вокруг совсем не мешала ей видеть.

Немного помедлив, дождавшись, пока незнакомка перейдет от сумки к ведьмачьей куртке, принц неслышно выскользнул из кровати. Несмотря на комплекцию, двигаться он умел почти бесшумно — Ламберт потратил много времени на специальные тренировки, когда Риэр должен был пройти по комнате, не производя шума, пока наставник с закрытыми глазами сидел в углу и вслушивался в его шаги. А уши неведомой лазутчицы, конечно, не шли ни в какое сравнение с тонкими чувствами опытного ведьмака — потому, когда Риэр остановился прямо у нее за спиной и опустил руку ей на плечо, женщина пронзительно взвизгнула и едва не рухнула на пол у его ног.

Она рывком обернулась. В темноте блеснули напуганные глаза, и принц заметил, что незваная гостья была вовсе не женщиной, а совсем девчонкой, лет двенадцати, не больше — рыжей, конопатой, хрупкой, как стебель одуванчика. Больше всего маленькая вторженка походила сейчас на юркую обнаглевшую белку, которую поймали за хвост, пока она пыталась своровать парочку яиц из перепелиного гнезда. Но замешательство длилось недолго — девчонка вдруг снова дернулась, выхватила из вороха вещей в кресле короткий кинжал, которым Риэр разделывал кроликов на охоте, и стремительным точным движением прижала лезвие к горлу принца.

— Тише, тише, — прошептал юноша, ничуть не испугавшись нападения — сталь холодила кожу, даже чуть царапала, но Риэр понимал, что успеет остановить руку девчонки, решись та на отчаянный поступок, — ты кто такая, и чего тебе надо?

— Ты должен спать, — прошипела девчонка. Принц коротко усмехнулся — неожиданно он понял одну вещь, которая одновременно развеселила и обеспокоила его. Добрый радушный наместник Томас, угощая гостей, не постеснялся подсыпать что-то в сидр — Риэр смутно припомнил, что хозяин и его жена весь вечер пили воду и не притрагивались к спиртному. Откуда славному правителю было знать, что в ведьмачьи тренировки входили еще и практические уроки противостояния ядам и зельям? О тех занятиях не знал никто, кроме Ламберта и его ученика, даже родители принца — иначе непременно воспротивились бы им. Наставник приучал юношу к отравляющим субстанциям осторожно, по капле, всякий раз слегка увеличивая дозу, не давая тому всерьез заболеть, и за несколько лет таких тренировок тело Риэра научилось противиться всем основным ядам, сонным зельям и даже некоторым магическим эликсирам. А вот Зяблик, который за наместничьим столом пил значительно меньше принца, но и специального обучения не проходил, сейчас, должно быть, спал так крепко, что лазутчица могла бы сплясать у него на макушке — Юлиан и ухом бы не повел.

Во время застолья Томас и словом не обмолвился о цели путешествия Риэра, к которому наместнику поручено было его подготовить, не задал ни единого вопроса, и оказывалось, что добиться правды он рассчитывал иным способом.

— Я колдун, — с шутливой угрозой сообщил Риэр девчонке, не слишком надеясь, впрочем, что та ему поверит. Но лицо лазутчицы враз побелело, а рука, удерживавшая клинок, дрогнула. Принц решил подергать белочку за хвост посильнее, — слыхала о ведьмаках? — он запустил в свой тон чуть больше серьезности, даже мрачно сдвинул брови, — мы убиваем чудовищ — и людей, которые ведут себя, как чудовища. А еще — похищаем детей.

— Чушь, — голос девчонки дрогнул, но бежать или плакать от ужаса она не спешила, — ведьмаки давно перевелись.

— Ты рискнешь это проверить, маленькая воровка? — осведомился Риэр.

Лицо девчонки вспыхнуло от внезапного негодования. Страх перед чудищем из древних монструмов отступил перед лицом задетой гордости.

— Я не воровка! — объявила малявка, гордо вскинув подбородок, — ты — в моем доме, и я делаю, что хочу!

Для того, чтобы сделать простой вывод, много ума было не нужно. Риэр хмыкнул.

— Или то, что прикажет твой отец — наместник? — уточнил он.

— Не твое дело! — отрезала девчонка, и лезвие кинжала опасно прижалось к шее принца. Тот незаметным быстрым движением повел головой, поднял руку и точным ударом выбил клинок из девичей ладони, перехватил ее запястье. Наместничья дочка вскрикнула, попыталась вырваться, но Риэр держал крепко.

— Веди меня к своему папаше, — велел юноша твердо, — раз ты сама не хочешь отвечать, что забыла среди моих вещей, я поинтересуюсь у него лично.

Несколько секунд девчонка колебалась, но потом, осознав бесполезность сопротивления, понурила плечи и кивнула.

Выходя из спальни в длинный полутемный коридор, Риэр опасался, что обиженная спутница начнет звать на помощь стражу, а это уже грозило совсем некрасивой разборкой, но девочка шествовала рядом с ним покорно, не глядя по сторонам, и до дверей кабинета ее отца они добрались без промедлений.

Томас, все еще полностью одетый, восседал за столом и при виде дочери и ее спутника поднялся на ноги, тревожно сдвинув брови.

— Офелия, — заговорил наместник обманчиво елейным тоном, — что происходит?

Он надеялся, должно быть, свалить всю вину за случившееся на неудачливую лазутчицу, но Риэра было не так просто провести.

— Вот, господин наместник, — улыбнулся он, подтолкнув девчонку вперед себя, — поймал в своей спальне грабителя. Что по каэдвенскому закону надлежит делать в подобных случаях?

Томас смерил принца тяжелым взглядом, потом скользнул глазами по девочке и наконец изобразил любезную улыбку.

— Господин вар Эмрейс, — заговорил он, впервые называя Риэра по фамилии, словно все это время приберегал это обращение для подходящего случая, — произошло недоразумение. Глупышка Офелия, должно быть, так была очарована вами, что решила пробраться к вам в комнату. Уверяю вас, она будет сурово наказана.

— Папа! — испуганно вскрикнула девочка, и Риэр, теперь почти пожалев ее, выступил вперед, задвинув лазутчицу за спину.

— Довольно, — заявил он, — Офелия не в штаны мне хотела залезть, а в сумку. Едва ли ей понадобились мои деньги или приглянулись мои мечи. И едва ли сделала она это по собственному разумению. Отвечайте прямо — что вам нужно?

Маска приветливости сползла с лица Томаса почти мгновенно, оно враз окаменело, и наместник медленно опустился обратно за стол.

— Я не обязан отчитываться перед вами, — отрезал он, — я действую в интересах короны.

— В интересах короны вы решили обыскать меня? — Риэр в притворном удивлении поднял брови, — и это после того, как я показал вам подорожную грамоту, подписанную лично Его Величеством Виктором?

— Грамота, которую вы мне показали, была скреплена королевской печатью, а не подписью, — сохраняя ледяное спокойствие, отозвался Томас, — а это значит, что руку к ней приложил не Его Величество Виктор, а одна из его советниц — думаю, госпожа вар Эмрейс, — на этот раз фамилия прозвучала из его уст почти враждебно. По всему выходило, что Лита сильно преувеличила свое влияние на каэдвенского наместника, и тот не склонен был ей доверять.

— Что вы рассчитывали найти среди моих пожитков? — вести сложные переговоры для Риэра было куда трудней, чем усваивать яды или махать мечом, и сейчас он старательно подбирал слова, стараясь не сбавлять напора в голосе, — дело, по которому я прибыл, не касается ни вас, ни Каэдвена.

— Дела моего сюзерена касаются меня напрямую, — холодно возразил Томас, — я служу королю Виктору и подозреваю, что действуете — и вы, и ваша сестра — у него за спиной.

Риэр растерялся. Стоя перед наместником, в чертогах, полных вооруженной верной стражи, он начал опасаться, что путь на свободу им с Зябликом придется прорубать мечом — Томас явно не собирался просто так их выпускать, не дождавшись ответов на свои претензии. И хоть дело Риэра и впрямь не имело никакого отношения ни к королю Виктору, ни к политике, достойного отпора правителю, не раскрывая тайны своей миссии, он дать не смог бы. И принц решился на отчаянный блеф.

Медальон, который надела ему на шею Лита перед расставанием, был самый обыкновенный, без капли магической энергии — простая безделушка, жест сестринской привязанности, милый талисман. Но Томас-то об этом не знал, и Риэр многообещающе улыбнулся, поднеся руку к крыльям золотой бабочки.

— Тогда, может быть, спросите Литу лично? — глубоким голосом, на грани с угрозой спросил он, глядя прямо в светлые глаза наместника.

Тот тревожно нахмурился — едва ли правитель с первого взгляда узнал украшение, принадлежавшее юной чародейке, но эта деталь облика Риэра так ярко выделялась на фоне всего остального в нем, что поверить в ее происхождение и силы было легко. Томас помедлил мгновение, потом покачал головой.

— Не стоит, — выдохнув, сказал он и прикрыл веки, — Офелия, ступай к себе, дай взрослым поговорить.

Девочка, только и дожидавшаяся разрешения сбежать, немедленно покинула кабинет. Ее отец махнул рукой, указав Риэру на свободный стул, и тот сел, стараясь держать спину прямо, сохраняя в позе тяжелую угрозу.

— Я знаю, что вы действуете в интересах вашего отца, — заговорил Томас после короткой паузы, — не нужно возражать, я не так глуп, чтобы поверить в невинность замыслов королевской советницы. Все знают, какое влияние она имеет на Его Величество Виктора.

Риэр про себя усмехнулся — ситуация складывалась глупее не придумаешь. Ему, бесконечно далекому от придворных интриг, даже нечего было на это возразить. О делах Литы он ровным счетом ничего не знал. Но как было убедить в этом Томаса?

— По запросам чародейки я понял, куда лежит ваш путь, — продолжал наместник ровно, — и подозреваю, что Империя заинтересовалась ведьмачьей крепостью не просто так. Ее Величество собирает силы перед грядущей войной — я прав?

Риэр молчал. Он слышал, конечно, о назревавшем конфликте, о том, что Лея, взойдя на престол, должна была столкнуться с серьезными проблемами в северных провинциях и от ближайших соседей. Но весь этот шум интересовал его не больше других дворцовых сплетен о том, кто с кем спал и кто кому изменил. Томас же пристально глядел на принца, дожидаясь ответа. И Риэр решил действовать наобум.

— Ее Величество ничего не знает о моем путешествии, — заявил он, и это было почти что правда, — если хотите откровенности, слушайте — я сбежал из дворца против воли матери, отца и племянницы. Лита помогла мне, потому что только к ней я мог обратиться за помощью. Она давно не живет в Нильфгаарде и понимает меня. Вы же видели мое снаряжение и мои мечи — я всю жизнь мечтал стать тем, кого ваша дочка считает вымершим видом.

Его неожиданное откровение, казалось, обескуражило наместника. Он ожидал какой угодно лжи, но не такой нелепой — и оттого такой похожей на правду.

— Ведьмаком? — переспросил он негромко, точно Риэр объявил, что всю жизнь мечтал стать фонарным столбом.

— Верно, — подтвердил принц с жаром, — но моим родителям этого не понять. Они не отпустили бы меня, не позволили бы мне встать на Путь и жить так, как мне хочется. Я ведь старший из оставшихся их сыновей. Если что-то случится с Леей, я — первый в очереди наследования. А такая ноша… слишком тяжела для моих плеч.

Наместник слушал его, не перебивая и не сводя с Риэра пристального взора, трудно было сказать, удалось ли принцу убедить его, но он словно поймал вдохновение, как Зяблик, захваченный вихрем новой мелодии.

— Ваша супруга, может быть, рассказывала вам, что мне в жены уже сосватана ее сестра, Игне… Ибге…

— Ингеборга, — подсказал Томас.

— Верно! — подхватил Риэр, — королева Керис, верно, надеется сделать свою дочь Императрицей Нильфгаарда, а я не хочу становиться ни мужем, ни правителем. Я ведьмак! Не по природе, так по призванию. Меня манят дороги, опасности, свобода! Может быть, дома меня назовут предателем, когда узнают о побеге… Но это небольшая цена за счастье.

От собственной речи Риэр даже слегка запыхался. Жаль, ни Зяблик, ни Лита не видели его сейчас — они, возможно, поразились бы его нежданному красноречию, но принц вдруг понял, что сам поверил в то, что говорил, и искренность эта была очевидна и опытному глазу наместника.

— И какова же ваша цель? — спросил он, видимо, не найдя вопроса получше.

— Я еду в Каэр Морхен, — ответил Риэр, сжав кулаки, — нигде больше я не смогу исполнить свою мечту.

— Крепость пустует уже много лет, — напомнил Томас.

— А если нет? — принц даже взволнованно подался вперед, — если там еще сохранились хотя бы крупицы утерянных знаний? И вы же понимаете — Лита помогла мне не только из родственных чувств.

— Значит, я все же прав, и чародейку интересуют ведьмачьи секреты? — жестко переспросил Томас, и Риэр понял, что допустил опасный промах.

— Конечно, — поспешил заверить он собеседника, — но не потому, что она надеется обратить их на благо Империи. Лита… чародейка, ее интересует только личная выгода.

Томас снова сдвинул брови, и на этот раз принц чувствовал, что попал в цель. Недоверие к магичкам было чувством, не знавшим государственных границ и национальных идеологий.

— Она хочет получить ручного ведьмака себе в услужение? — сам ответил Томас на собственные сомнения, и Риэру оставалось только кивнуть. Репутация старшей сестры сгорала, как короткий фитиль двимеритовой бомбы.

— Но этому не бывать, — заверил принц наместника, — встав на Путь, я не буду служить никому, кроме простых людей, которым понадобится защита. Так поступали те, на кого я равняюсь.

— Я знавал одного ведьмака, — со вздохом произнес Томас, и Риэру вдруг показалось, что лицо его вмиг постарело, точно наместник до сих пор поддерживал иллюзию крепкой зрелости, а на самом деле прожил на этом свете гораздо дольше, чем можно было предположить, — вернее — слышал о нем от матери. Она увлекалась коллекционированием ведьминалий — большая их часть до сих пор хранится в замке Миньоль, нашем родовом имении. Но как вышло, что императорский сын увлекся таким странным ремеслом? — он снова окинул Риэра изучающим взглядом.

Принц уже понял, что вышел из серой зоны полуправды, и теперь мог говорить откровенно.

— Моим учителем был Ламберт — последний ведьмак из Школы Волка, — ответил он с гордостью, — он доверил мне меч своего наставника — мастера Весемира. И одна из моих целей — вернуть клинок на могилу владельца. Отдать почести и восстановить справедливость.

Когда имя старого ведьмака упало с губ Риэра, лицо Томаса на миг изменилось — взметнулись вверх густые брови, глаза прищурились.

— Покажите мне этот меч, — твердо произнес он — не прося, а приказывая.

Риэр поколебался долю секунды, потом встал и кивнул.

— Обождите минуту, — попросил он и двинулся прочь из кабинета. Вернулся принц, уже неся драгоценный клинок в руках. Он уложил его на стол перед наместником и отступил на полшага. Томас долго и внимательно изучал сперва ножны, потом, чуть вытащив меч из них — руническую вязь на клинке, огладил рукоять с волчьей мордой, и наконец поднял глаза на Риэра.

— Похоже, вы говорите правду, — произнес Томас негромко, — я не могу точно определить, что этот меч принадлежал именно мастеру Весемиру, но это однозначно старое ведьмачье оружие. Моя мать, получив известие о смерти своего знакомого, потратила много сил и денег на то, чтобы отыскать его клинок. Она занималась этим до самой смерти, и я успел запомнить его описание накрепко. Этот меч похож на него.

— Это он! — почти обиженно заверил наместника Риэр, — и теперь он должен вернуться домой…- сам того не желая, принц скопировал тон, каким Ламберт произносил ту же самую фразу, и это, похоже, стало последним аргументом для Томаса.

— Долгие годы на посту наместника научили меня не доверять никому, — сказал он тихо, возвращая Риэру ножны, — но вам почти удалось меня убедить. Я не стану препятствовать вашему отъезду, но должен взять с вас обещание, что, посетив крепость, вы вернетесь в Ард Каррайг и поведаете мне обо всем. Не из политических соображений, — он слегка улыбнулся, — но в память о моей матери.

Риэр, чувствовавший, что победил в словесной схватке, готов был согласиться на что угодно и поспешил кивнуть.

— Я выдам вам собственную грамоту, — продолжал наместник, — с ней вы сможете не только беспрепятственно перемещаться по Каэдвену, но и получите помощь от должностных лиц и стражи в поселениях, через которые будете проходить. Но, если вы обманули меня…

Томас сделал многозначительную паузу, а Риэр удивленно моргнул, мысленно прикидывая, чем тот собирался закончить фразу — угрозой? Но наместник, казалось, посчитал, что одного угрожающего тона было достаточно.

— Ступайте спать, — махнул он рукой, — больше вас никто не побеспокоит.

Наутро после плотного завтрака Риэра и Зяблика к городским воротам сопровождал лично наместник. На прощание он снарядил их провизией на несколько дней и дал двух коней, чистой каэдвенской породы — принц, привыкший разъезжать на нильфгаардских жеребцах, подивился их мощной стати — эти лошади, казалось, специально были выведены, чтобы преодолевать горные перевалы и продираться сквозь снег. О ночном происшествии Томас ни словом не обмолвился, и напоследок лишь выразительно посмотрел на Риэра и пожелал ему удачи в его деле.

— Что он знает о твоих делах? — спросил Зяблик, когда они выехали за городские стены и встали на широкий тракт, ведущий к Синим горам. Юлиан, крепко проспавший всю ночь, одурманенный снотворным зельем, теперь отчаянно зевал, не в силах сбросить с себя отголоски дремоты. Риэр даже подумал посоветовать ему выпить какую-нибудь тонизирующую настойку из тех, что дала им в дорогу Шани, но Зяблик выглядел свежим и вполне довольным жизнью, словно странная сонливость ничуть его не тревожила.

— Его дочка пролезла ко мне среди ночи, чтобы порыться в моих вещах, — решил ничего не скрывать Риэр, — я поймал ее за руку и отвел к папаше. Похоже, добрый хозяин Томас не больно-то доверяет Лите, считает, что она плетет заговоры против короля Виктора.

— Удивительная вассальная верность, — фыркнул Зяблик, тряхнув головой. Тусклое зимнее солнце золотым отблеском запуталось в вихре его кудрей, и Риэр невольно залюбовался.

Прежде он видел Юлиана только среди роскоши дворцовых комнат, на шелковых простынях или в дымных стенах таверны, на сцене или за столом среди веселых гуляк-простолюдинов, и никогда не решался воображать, каким станет возлюбленный, решись он и впрямь ступить вместе с ним на Путь. И метаморфоза оказалась разительной. Было ли дело в том, что, наслушавшись рассказов мастера Лютика, Зяблик и сам давно рвался на свободу, или в неожиданном известии о его спланированном бракосочетании с Императрицей, но, вдохнув вольный воздух странствия, вырвавшись из душных тисков сыновьего и гражданского долга, юноша преобразился. Никогда на памяти Риэра — даже в моменты пронзительной нежности или особенно удачного выступления — он не улыбался так светло и беззаботно, а синева его глаз не искрилась таким незамутненным счастьем. От легкого утреннего морозца щеки и острые кончики ушей Зяблика заалели, руки в кожаных перчатках твердо держали поводья высокого коня, точно юноша всю жизнь провел в седле, плечи расправились, а голос звенел, будто он готов был вот-вот запеть вместо того, чтобы разговаривать.

— Что ты ему сказал? — спросил Юлиан с любопытством.

— Что хочу стать ведьмаком и везу меч Весемира, чтобы возложить его на могилу, — пожал плечами Риэр, — правду, одним словом.

— Правду, да не всю, — фыркнул Зяблик, — и правильно — нечего ему знать ни о чем больше. Ты молодец — он, похоже, поверил тебе.

— Я бываю ужасно убедительным, — со смехом похвастался Риэр, и Зяблик рассмеялся следом за ним.

Они ехали прямо до самого полудня. Солнце вскоре спряталось за ажурной пеленой туч, и с неба посыпался мелкий колючий снег. Холодало, и Риэр начал с тревогой думать о том, что, пока они доберутся до горных троп перед входом в заветный тоннель, наметет столько, что путники просто не смогут к нему пробраться. Но Зяблик, не разделявший его тревог, когда принц заикнулся об этом, подбадривал его заверениями, что уж они-то найдут способ пройти даже по самому непроходимому пути. И сейчас, по мере того, как все дальше отъезжали они от столицы Каэдвена, Риэру все больше хотелось в это верить. Он вдруг осознал, что не забирался так далеко от дома ни разу в жизни, что они были с Зябликом совершенно одни в незнакомой стране — и в самом начале путешествия. У принца было лишь два пути — запаниковать и задуматься о немедленном возвращении, а, значит, и об отказе от давнишней мечты. Или поддаться на оптимистичные заверения спутника и продолжать.

Днем на привал решили не останавливаться. Большак обступал густой хвойный лес, снег прекратился, но поднялся пронзительный ледяной ветер, и путники кутались в тяжелые подбитые мехом плащи, которыми и также снабдил гостеприимный наместник. Однако кони бежали ровно, как прежде — их мерзкая погода, похоже, ничуть не заботила, и Риэр рассудил, что разумней было добраться к ночи до ближайшей деревни, а не тратить время на остановки в такой неуютной местности.

Похоже было, что в это время года трактом, ведущим на север, почти никто не пользовался. За все время Риэру и Зяблику встретился лишь один бродячий торговец и несколько всадников, не обративших на путников никакого внимания. Из темной чащи, все ближе подбиравшейся к дороге, то и дело доносился отдаленный протяжный вой, и принц даже вытащил из чехла и зарядил тяжелый арбалет, чтобы держать его под рукой. Зяблик, не растерявший беззаботной легкости, и болтавший все так же без умолку, немного приглушил свой звонкий голос и пустил своего коня поближе к скакуну спутника, точно надеялся отгородиться от темной махины незнакомого опасного леса. Риэр же прислушался к себе и не нашел ни единой капли страха. Ламберт рассказывал ему о тварях, пострашнее волков, и принц потратил много времени, чтобы, пусть теоретически, но научиться нужным приемам, чтобы встреча с чудовищами не закончилась для него трагически. Что ему, юному ведьмаку, были какие-то волки, когда учили его ходить на вилохвостов и эндриаг?

Когда начало смеркаться, до чутких ноздрей Риэра наконец долетел далекий запах дыма — он повернулся к Зяблику, который последний час пути иссяк и хранил молчание, и ободряюще улыбнулся.

— Где-то неподалеку — деревня, — сообщил принц, — предлагаю ускориться, чтобы добраться туда до полной темноты. Едва ли нам будут рады, если мы явимся в глухую полночь, как вестники беды.

— Очень поэтично, — не слишком лучезарно ответил улыбкой Зяблик. Он первым пришпорил своего коня и даже вырвался немного вперед — видимо, юноша уже успел сполна насладиться радостями вольной дороги, и теперь стремился к спокойному домашнему теплу и ужину. Риэр и сам успел изрядно проголодаться и слегка ударил скакуна пятками по бокам, веля ему бежать быстрей.

Огромная клочковато бурая тварь вылетела на дорогу так внезапно, что Юлиан, все еще державшийся чуть впереди, едва успел осадить своего жеребца. Испуганный конь заржал, прянул, но Зяблик удержался в седле. Чудовище, напоминавшее волка, но куда больших размеров, припало к земле, готовое броситься на свою жертву, но Риэр оказался быстрей. Не сказать, чтобы он был полностью готов к внезапному нападению, но инстинкты сработали быстрее рассудка. Он поднял заряженный арбалет, спустил крючок, и тяжелый болт с глухим звуком врезался в бок твари. Чудовище взвизгнуло, отпрянуло, но тут же снова вскочило, теперь нацелившись на новую добычу — ту, что представляла большую опасность.

Болты в колчане Риэра были снабжены стальными наконечниками, и он мысленно обругал себя за то, что не додумался взять хоть парочку серебряных — тварь явно не была обычным зверем. Времени перезарядить арбалет, однако, у принца все равно не оставалось, и он, опустив оружие, поспешно спешился, выхватывая из ножен меч старого ведьмака.

За всю свою жизнь самым страшным существом, с которым пришлось сражаться Риэру, был Ламберт, чудовищ юноша видел только на страницах гримуаров и на старых гравюрах в книгах сказок. Тварь же, что, рыча, готовилась броситься на него и вцепиться в глотку, была самой настоящей, и в сумерках догоравшего дня казалась просто огромной. В холке ужасный волк был выше пояса юноши, а разинутая пасть сверкнула клыками, длиной в средний палец. Морда существа была покрыта чем-то бурым — должно быть, спекшейся кровью, а рычание поднималось из мощной груди так угрожающе, что на миг Риэру захотелось бросить меч и спасаться паническим бегством.

Но он услышал следом за новым отчаянным ржанием напуганных коней жалобный возглас Зяблика. Тот все еще силился удержаться в седле, а жеребец под ним, пока покорный рукам наездника, бил копытами, подбрасывал задние ноги и метался из стороны в сторону. Лошадь самого Риэра, не выдержав напряжения, понеслась куда-то в лес — вот она, хваленая каэдвенская порода, успел подумать юный ведьмак — чуть что, сразу в кусты.

Но сам он больше не дрожал. Пальцы крепко сжались на рукояти меча, в сумраке блеснуло серебро клинка, и, когда чудовищный волк, оттолкнувшись, прыгнул, Риэр встретил его выпадом, принял на лезвие, использовав силу вражеского броска. Серебро вошло в широкую мохнатую грудную клетку легко, как нож в кусок молодого сыра, со странным шипением, точно, пронзая, металл еще и обжигал тварь изнутри. Огромный волк заскулил, забился, стараясь освободиться, но только еще сильнее загонял меч в себя. Пахнущая кровью и падалью ужасная пасть приблизилась к самому лицу Риэру, обдав его горячим смрадом, острые клыки лязгнули, почти задевая щеку юноши, но тот, преодолевая сопротивление мышц, провернул клинок в груди волка, и через мгновение увидел, как обращенные на него яростные золотые глаза потускнели, а хищный взгляд застыл и помертвел.

Тяжело дыша, Риэр скинул мертвую тварь с клинка, и тело тяжело рухнуло на дорогу у его ног, темная кровь начала расползаться по мутной белизне снега, а принц почувствовал, как к горлу его подкатила тошнота. Он оказался весь в этой крови, она была еще горяча на его руках, блестела на клинке, а в нос все еще бил тяжелый трупный смрад смертоносной пасти.

Юноша сглотнул, отвернулся от поверженного чудовища, стараясь справиться с дрожью в руках, вытер клинок о нетронутый снег, и только после этого выпрямился и посмотрел на Зяблика.

Тому наконец удалось управиться с испуганной лошадью. Юлиан скатился с седла и на негнущихся ногах ринулся к Риэру, обхватил его за плечи и прижался так отчаянно сильно, словно опасался, что возлюбленный мог упасть в обморок.

— О, Риэр, — выдохнул Зяблик дрожащим срывающимся голосом, — ты его убил! Убил!

— Конечно, убил, — Риэр сам удивился, как спокойно и твердо зазвучал вдруг его тон, — не плачь, это был всего лишь варг.

Просьба не плакать, казалось, прорвала какую-то плотину в душе Зяблика, и он, прижавшись к Риэру сильнее, сотрясся от рыданий. Принц, не выпуская из руки клинка, осторожно обнял возлюбленного и погладил его по спине, пачкая кровью ткань плаща.

— Тише, — чтобы перебить ужасную вонь, казалось, поселившуюся в ноздрях, Риэр глубоко вдохнул родной медовый запах золотых волос Зяблика. Это придало ему сил, точно он хлебнул ведьмачьей «Ласточки». — Все кончилось, — принц отстранил юношу от себя и заглянул ему в глаза, — нужно уезжать, — сказал он тихо, но настойчиво. В нем самом словно бы что-то надломилось и рухнуло, и на месте развалин принца вар Эмрейса стоял новый человек — ведьмак Риэр, убивший свое первое чудовище на Пути, — варги редко ходят поодиночке. Доедем до деревни, но сначала надо привести себя в порядок.

Зяблик, остановивший блуждающий взгляд на его лице, рассеянно кивнул. Риэр наклонился к нему, коснулся губами его губ, и Юлиан подался навстречу этому поцелую, как умирающий от жажды к краю ковша с родниковой водой. Наконец отстранившись, юноша уже снова улыбался.

— Твоя лошадь убежала, — заметил он. Риэр, нахмурившись, огляделся. Стемнело еще больше, но, прислушавшись, он смог расслышать конское ржание совсем неподалеку от дороги.

— Если эту клячу хоть чуть-чуть воспитывали, это не беда, — заявил ведьмак, отпустил Зяблика из объятий, сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Пару секунд ничего не происходило, но потом, спотыкаясь в глубоком снегу, с ужасно виноватым видом на дороге появился гордый каэдвенский скакун. Риэр подошел к нему, успокаивающе погладил по шее. Конь доверчиво ткнулся носом ему в шею, тихо заржал, и юноша рассмеялся.

— Уж не знаю, как тебя звали при дворе Томаса, — заметил он, — но я буду называть тебя Зайцем. Трус ты, дружище, ничего не скажешь.

Конь, конечно, не ответил, но и возразить не спешил. Зяблик, зачерпнув горсть снега, подошел к Риэру и принялся аккуратно стирать с его лица следы темной крови, не глядя ему в глаза. Ведьмак, не чувствуя холода, и слыша теперь лишь поспешный ритм собственного успокаивающегося сердца, хмыкнул.

— Отрежу ему, пожалуй, башку, — заявил он, кивнув на варга, — вдруг в деревне за нее кто-нибудь заплатит?

 

========== Срывая покровы ==========

 

Они остановились перед запертой дверью — эльфы впереди, а Фергус с Леей на пару шагов дальше.

— Может, не стоит врываться туда без разрешения? — осторожно спросил Гусик, с сомнением глянув на Айру, который буквально подпрыгивал от нетерпения — юному эльфу, похоже, не столь важно было раздобыть краски для портрета, сколько он просто мечтал зайти на запретную территорию, давно будоражившую его воображение, — Если бы кто-то вот так решил пролезть в мою мастерскую, мне бы это очень не понравилось. Иорвет запер дверь, значит, у него были на то причины.

— Верно, — немного подумав, поддержала отца Лея, — мы ведь можем попросить Робина просто купить краски — в Вызиме, например. Это не займет много времени.

Иан и Айра быстро переглянулись, и по их взглядам Фергус понял, что переубедить любопытных эльфов, воззвать к их совести было заведомо провальной идеей. Никому из них трепетное отношение художника к своим инструментам было неведомо.

— Или хотя бы дождемся, пока ваш отец вернется, — предпринял он все же еще одну попытку, — несколько часов ничего не изменят.

Иан повернулся к супругу и пару секунд изучал его задумчивым взором, и Гусику даже показалось, что он почти смог убедить эльфа в своей правоте. Дома, на Скеллиге, между ними иногда вспыхивали ссоры после того, как в порыве весенней уборки Иан перекладывал его кисти с места на место, а однажды — случайно выставил баночки со свежей краской на открытое солнце, и те высохли. Сейчас же речь шла не о глупой ошибке, а о намеренном вторжении на чужую бережно охраняемую территорию. Эльф достаточно хорошо знал собственного отца, чтобы сполна представить, как тот мог разозлиться.

— Да что там такого тайного? — поспешил вмешаться в дискуссию Айра. Он хмурился, как капитан корабля, которого в порту удерживали лишь глупые предсказания бури от полусумасшедшего ворожея, а море манило так нестерпимо, — папа совсем не жадный. Да и потом — мы ничего не будем там трогать — а краски… мы их вернем. Сделаем, как говорит Лея — отправим Робина в Вызиму, он купит новый набор.

— И зачем тогда входить в мастерскую? — резонно возразила Лея. Гусик с неожиданной гордостью осознал, что дочь не просто поддержала его, встала на его сторону, но и готова была защищать их общую позицию, хоть ей самой очень хотелось получить новый портрет поскорее.

Айра опасно нахмурился — рациональные аргументы у него заканчивались, но отступать он явно не собирался.

— Какие же вы трусы! — заявил он, надменно окинув Лею взглядом, — хотя, чего еще ожидать от девчонки.

Лея вдруг вспыхнула, словно этим коротким словцом юный эльф нанес ей страшное оскорбление. Она гордо вскинула голову и готова была уже, видимо, напомнить ему, что разговаривал Айра не с кем-нибудь, а с самой Императрицей Нильфгаарда. Но Гусик опередил дочь.

— А ты — мальчишка, — сказал он с короткой усмешкой, — что с того? Тебе не терпится взломать дверь в комнату, которую твой отец предпочел держать закрытой. В спальню своих родителей ты, надо полагать, тоже врываешься без стука?

Фергус почувствовал, как холодная ладошка Леи скользнула по его руке, хотя сама она на него даже не взглянула. Айра же заметно стушевался, не ожидавший такого отпора. Своим избалованным упрямством он вдруг напомнил Гусику Литу, для которой тоже никогда не существовало условностей, глупых запретов и запертых дверей.

— Да что я не видел в их спальне? — фыркнул мальчик, пытаясь сохранить достоинство, но весь его вид буквально кричал «Да что ты понимаешь, глупый взрослый!»

— Давайте поступим так, — почуяв слабину, Фергус решил брать виверну за рога, — в библиотеке, куда нам заходить не запрещено, наверняка найдутся чернила или карандаши и бумага. Я нарисую эскиз портретов — и Леиного, и твоего, Айра, а, когда Иорвет вернется, мы попросим у него краски.

— Да не нужен мне твой дурацкий портрет, — уязвленно фыркнул Айра, бросил прощальный взгляд на запертую дверь, похоже, осознав, что проиграл, — делайте, что хотите.

Лея послала Гусику благодарную улыбку, потом царственно кивнула, обратив взгляд Императрицы на эльфов.

— Да будет так, — заключила она. — Раз отец пока не собирается никуда уезжать, времени у нас много.

— Я никуда не уеду, — пообещал Гусик, подмигнув дочери, — по крайней мере, пока не закончу твой портрет. Ну что — возвращаемся?

Иан, до сих пор хранивший молчание, коротко кивнул, но было заметно, что его исход переговоров устроил ничуть не больше, чем младшего брата. Эльф любил чужие тайны, он все детство провел, лазая по секретным переходам и подслушивая важные разговоры. И теперь, замерев в шаге от раскрытия очередной загадки запертой комнаты, был разочарован. На Скеллиге следить было не за чем — простодушные островитяне обрушивали на него все, что хранилось на душе, иногда даже без заданного вслух вопроса. А для Иана после секретной засухи дело, подходящее для чародея-разведчика, могло стать важной частью возвращения самого себя. Но разумный взрослый, говоривший в его голове голосом Фергуса, на этот раз победил.

— Возвращаемся, — со вздохом подтвердил он. Айра, оскорбленный в лучших чувствах, посмотрел на старшего брата с глубоким разочарованием, развернулся и побежал по лестнице вниз, не сказав больше никому ни слова.

Остальные спускались следом за ним в молчании. Иан шел впереди, не оборачиваясь, а Лея, воспользовавшись этим, скользнула ладонью в руку Фергуса и на миг сжала его пальцы, и тот вдруг ощутил настоящий вкус победы. Маленькой и незначительной на первый взгляд, но враз перечеркнувшей любую мутную неловкость. Одним поступком он не только сберег секреты хозяина дома, но и отстоял честь дочери, а она, выросшая Императрицей, возможно, никогда не знала искренней поддержки, только вассальную верность и рыцарские клятвы. Фергус же клятв ей не приносил и поступил по доброй воле.

В нижней галерее, где Айра, оторвавшийся от остальных, успел бесследно скрыться, Иан наконец посмотрел на спутников.

— Я поговорю с ним, — сказал он, изобразив беззаботную улыбку, — а вы — идите, не буду вам мешать.

Гусик хотел было сказать, что присутствие супруга ничуть бы ему не помешало, но Лея величаво кивнула и махнула рукой.

— Спасибо, — ответила она, потом повернулась к Гусику уже с совсем другим выражением лица, — Идем, я покажу, где тут библиотека.

В просторном, светлом, пахнущем старыми книгами помещении действительно нашлось все необходимое — целая кипа чистой бумаги, остро заточенные перья, пузырьки чернил и целая россыпь карандашей. Фергус придирчиво выбрал из них самый мягкий, порылся в стопке листов, выудил один, присоединил к нему жесткую дощечку, служившую подставкой для книг, и кивнул замершей в ожидании Лее.

— Садись к окну, — предложил он, — свет сейчас очень хороший.

— Мне нужно принять какую-то торжественную позу? — спросила девочка, нервно передернув плечами. Судя по прочим ее изображениям, все предыдущие живописцы стремились добавить ее образу пафоса, заставляя Императрицу часами стоять, удерживая на весу тяжелую державу или длинный бутафорский меч, выровнять осанку или кутаться в душные меха. Гусик же покачал головой.

— Сядь, как тебе удобно, — предложил он, — я привык рисовать скеллигскую природу, а она могла меняться поминутно. Если ты будешь двигаться или говорить, меня это не смутит.

Лея с готовностью кивнула. Вместе с Гусиком они подтащили к высокому окну одно из кресел и повернули его так, чтобы тусклый зимний свет падал сквозь исписанные инеем стекла, освещая лицо юной Императрицы. Сам же Фергус выбрал для себя не слишком удобную невысокую лесенку, по которой хозяин библиотеки, должно быть, добирался до самых высоких полок, и устроился на верхней ступеньке, стопой уперевшись в следующую, чтобы устроить бумагу у себя на колене. Лея, опустив руки на подлокотники, держалась немного скованно, по привычке выпрямила спину и вздернула острый подбородок.

Несколько минут, не желая спешить, Гусик просто разглядывал девушку. Холодный свет, падавший из окна, сделал ее белоснежную кожу похожей на мерцающую жемчужину в объятиях раскрытой морской раковины. Глаза теперь казались совершенно черными. Тонкие губы под пристальным взглядом были напряженно поджаты, и Фергус ободряюще улыбнулся дочери — та посомневалась мгновение и чуть расслабилась, впустив на свое лицо легкую полуулыбку. Гусик, написавший в своей прошлой жизни несколько портретов отца, узнавал эту жесткую манеру контролировать мимику.

Эмгыра заставить улыбнуться было почти невозможно, сын и по памяти не всегда мог воспроизвести подобное выражение на императорском челе. Но Лея, точно решившая, что скрывать эмоции здесь было не от кого, заметно оттаивала — разглаживались крохотные морщинки на высоком лбу, приподнимались уголки губ, точеные ноздри, вначале нервно трепетавшие, расслабились, и, глядя на девушку, на миг Фергус совершенно искренне удивился — за что ее за глаза дразнили замухрышкой? В Лее не было ни кричащей красоты, которой природа наделила Литу, ни мягкой прелести Рии, ни жестких неподатливых черт Анаис. Она была другой — и прекрасной. Гусик совсем не видел в ней сходства с настоящим отцом — от Виктора Лее достались только глаза, но их разрез был шире и выразительней. Почти бесцветные ресницы делали взгляд немного рассеянным, но гордое выражение в них не давало поверить в наивность или глупость девушки. Немного вьющиеся, словно специально растрепанные волосы обрамляли четкий овал ее лица, точеный подбородок был по привычке немного приподнят, но в повороте головы не ощущалось горделивой надменной заносчивости — только чувство собственного достоинства, которому сам Гусик мог только позавидовать.

Ему вдруг захотелось сказать Лее, что таких восхитительных лиц ему не приходилось писать никогда прежде. Но вместо этого он взялся за карандаш и принялся за первые наброски.

Черный грифель летал над белизной бумаги легко, словно кто-то водил рукой художника, нанося все новые штрихи — безошибочно и быстро. Через несколько минут Лея, не менявшая принятой позы, похоже, совсем успокоилась. Она подалась назад, оперлась о спинку кресла и чуть приопустила веки — и ощущение рассеянности пропало бесследно. Перед Фергусом сидела девушка — немного усталая, очень грустная, но словно впервые заслышавшая собственные мысли, которые до сих пор перекрикивали чужие голоса. Он рисовал, а Лея, точно забывшая о присутствии отца, погрузилась в размышления, отпустив свой разум в неведомый полет. Гусик почти пожалел, что не мог сполна отразить это новое выражение на холсте — карандаша для этого было непростительно мало.

— У бабушки в спальне висит один портрет, который ты написал, — вдруг негромко заговорила Лея, и легкая улыбка на ее бледных губах стала чуть шире, — она рассказывала, что ты подарил его им с дедушкой на годовщину бракосочетания.

— Я всегда дарил им картины на все праздники, — ответил Гусик, улыбнувшись, — мне никогда не приходилось особо задумываться над подарком — очень удобно.

— Тот портрет странный, — качнула головой Лея, — его словно сперва написали, а потом испортили кривыми фигурками сверху.

— Это сделала Лита, — Гусик поднял на дочь глаза и шутливо подмигнул, — хотела тоже присоединиться к подарку. И мама говорила, что она вовсе не испортила, а усовершенствовала его. На том портрете уместилась вся семья. Без Мэнно и Риэра — их тогда и в задумке не существовало.

Лея тихо фыркнула, пока не уверенная, стоило ли позволять себе настоящий смех.

— Бабушка очень им дорожит, — подтвердила она, — говорит, это был лучший подарок на бракосочетание — после самого первого, конечно.

Фергус, не отрываясь от рисунка, хмыкнул.

— В этот день их всегда поздравляли вперед меня, — заметил он, — наверно, потому что это событие произошло на пару часов раньше моего рождения — и я был тем первым подарком. Ты слышала эту историю?

Лея отрицательно покачала головой.

— О тебе почти никогда не говорили, — ответила она, — за исключением рассказов о твоих героических поступках и мудрых политических решениях, конечно. Так что я наслушалась о том, как ты спас мою мать на празднике Солнцестояния, пожертвовав собой, и как, выступив против желания Торговых гильдий, снял торговую блокаду со Скеллиге, тем самым значительно преумножив благосостояние Империи. Но об обычных или забавных вещах — никогда. Расскажи, — Лея бросила на него взгляд, полный надежды, — пожалуйста.

Фергус свободной рукой почесал бороду и смущенно пожал плечами.

— Я того случая, как ты понимаешь, совсем не помню, — начал он, немного подумав, — но матушка раньше любила рассказывать, что она так боялась, что родит меня вне законного брака с отцом, что, стоя перед алтарем, не решилась подать вида, что я рвался поприсутствовать на церемонии с самого утра. И Эмгыр страшно удивился, когда мама вдруг встала из-за стола на свадебном пиру и сказала, что ей нужно ненадолго отлучиться. Я родился через полчаса после этого.

— Бабушка? Не решалась? — недоверчиво переспросила Лея, нахмурившись. Для нее нехитрая, но совершенно правдивая история прозвучала, похоже, как глупая байка.

— Да тебе не только про меня ничего толкового не рассказывали, — рассмеялся Фергус. Штрихи на бумаге уже уверенно складывались в спокойное, немного сосредоточенное, но открытое и светлое лицо юной Императрицы, — еще скажи, что ничего не знаешь о той истории, в которой твоя бабушка несколько лет представлялась именем моей старшей сестры.

— И была при этом женой дедушки? — с сомнением уточнила Лея. Историю, понял Фергус, и впрямь писали победители, и некоторые ее главы Эмгыр вар Эмрейс повелел просто вычеркнуть из народной памяти. Он на миг засомневался, стоило ли посвящать в старые позорные семейные тайны доверчивую девушку, с любопытством глядевшую на него, но потом решил, что немного правды не могло навредить репутации любимого деда в ее глазах.

— Так уж вышло, — подтвердил Фергус, — отец никогда не верил в то, что доставленная его шпионами девушка была именно Цириллой, но для захвата власти в Цинтре ему требовалось жениться на тамошней наследнице. Никто не знал, что она была не только внучкой знаменитой Калантэ, Цинтрийской Львицы, но и дочерью Эмгыра.

— В хрониках написано, что Рия приходилось Калантэ дальней родственницей, и именно поэтому дедушка заявил права на престол, — на лице Леи, как и надеялся Фергус, не появилось ни презрения, ни ужаса — только любопытство.

— А что в этих хрониках написано обо мне? — поинтересовался Гусик и сразу, не дав Лее ответить, предположил, — наверно, что я во главе бригады Импера одержал блестящую победу в Зимней войне, правил мудро и славно, раскрыл коварный чародейский заговор и в справедливом гневе казнил убийц. А потом пал, загородив от отравленного дротика твою мать и тебя?

Лея кивнула. Фергус, обводя тонкой линией изгиб ее высокой скулы, пожал плечами.

— Ты видишь теперь, как все было на самом деле, — заметил он, — Империи не нужна правда — ей нужны герои и легенды.

Девушка ничего не ответила. Ее взгляд метнулся по лицу Фергуса, а потом уплыл куда-то в сторону. И, пока тот заканчивал набросок, Лея больше не смотрела на него.

Наконец, сделав последний штрих, Гусик отложил карандаш и выпрямился.

— Думаю, пока достаточно, — объявил он. Лея встрепенулась, смахнув с себя смутную задумчивость, встала из кресла подошла к нему, обогнув лесенку и остановившись за плечом отца.

— Это я? — тихо спросила она, разглядывая рисунок. Фергус посмотрел на нее снизу-вверх и улыбнулся.

— Я рисовал быстро и не очень старался, — попытался оправдаться он, — в красках будет лучше.

Лея осторожно подняла лист бумаги и медленно поднесла его к глазам, отступила на полшага ближе к окну, чтобы свет падал прямо на рисунок.

— Я совсем не такая красивая, — почти неслышно прошептала она, и тонкие девичьи пальцы чуть дрогнули.

— Я нарисовал то, что вижу, — ответил Фергус, — если не веришь — посмотри в зеркало.

Лея, словно приняв его совет за чистую монету, надеясь убедить в его правдивости самое себя, огляделась по сторонам, но зеркал в библиотеке не обнаружилось, и ее взгляд снова остановился на Фергусе.

— Можно я заберу его себе? — спросила она неуверенно.

— Это всего лишь эскиз, — напомнил Фергус мягко, но, когда во взоре дочери заблестело разочарование, покачал головой, — Бери, конечно.

Лея аккуратно, как величайшую имперскую регалию, держала листок на раскрытых ладонях, будто боялась согнуть или помять его. Она снова шагнула к Фергусу, наклонилась и коснулась губами его щеки — чуть ниже все еще алеющего ожога. И зудящая боль, исходившая от следа проклятья, к которой Гусик успел почти привыкнуть, вдруг враз унялась и отступила. Это мог быть простой обман чувств, но Фергус замер, стараясь продлить прекрасную ложь.

Близость длилась всего пару мгновений, а ощущение освобождения — лишь на секунду дольше. Лея отстранилась от отца и растерянно огляделась по сторонам.

— Нужно велеть Робину раздобыть какую-нибудь рамку или хоть в книгу его вложить — помнется же, — тревожно заявила девушка. Фергус протянул ей дощечку.

— Прикрепи его пока сюда, — посоветовал он, — возьмешь его домой, и тамошние мастера сделают для него паспарту и багет. Но не бойся — если рисунок помнется, я еще нарисую. Как видишь, это недолго.

Лея благодарно кивнула и хотела что-то еще сказать, но в двери библиотеки вдруг деликатно постучали. На миг Гусик даже решил, что это Айра, с которым успел поговорить Иан, пришел извиняться перед правительницей. Но на пороге возник Робин. Он учтиво поклонился и спросил:

— Не желаете ли отобедать, Ваше Величество? — по направлению его взгляда было невозможно определить, к кому именно из присутствующих он обращался.

Лея с сомнением посмотрела на отца.

— Мне, наверно, нужно возвращаться, — сказала она, — я и так отлучилась слишком надолго, а дедушка волнуется, когда я ухожу без охраны.

— Вряд ли тебе здесь что-то угрожает, — заметил Фергус, — и я, честно говоря, страшно проголодался. Если разделишь со мной трапезу, я буду очень рад.

Именно таких слов юная Императрица, похоже, и дожидалась. Она царственно кивнула дворецкому, и тот, поклонившись в ответ, удалился раздавать распоряжения.

В столовой, кроме них двоих, никого больше не было. Эльфы, похоже, оказались слишком заняты своими делами или серьезной беседой, и Гусика не слишком встревожило их отсутствие. За обедом они с Леей еще поговорили. Девочке хотелось послушать больше историй из не слишком героического, но зато настоящего прошлого отца, и тот охотно рассказал ей, как покинул Нильфгаард, чтобы жениться на Анаис, и они с Ианом попали в настоящую переделку, решив сбежать из Новиграда за приключениями. Лея слушала его жадно и даже развеселилась — смеялась над забавными моментами, на описание которых Гусик не жалел ярких красок. Над эпизодом, в котором Ани вызвала будущего жениха на дуэль, а он повалил ее задницей в пыль ловким ребячьим приемом, Императрица хохотала так сильно, что едва не поперхнулась соком, брызнувшим у нее из носа.

Когда последняя перемена блюд была побеждена, а анекдоты о похождениях Фергуса иссякли, Лея наконец все же засобиралась домой.

— Можно я и завтра приду? — спросила она, когда Гусик провожал ее к порталу. Тот удивленно поднял брови — до сих пор его компанией в неограниченном количестве не мог постоянно наслаждаться даже Иан, и он с готовностью кивнул.

— Если твои дела позволят, — заметил он.

— Да какие там дела, — отмахнулась Лея, — при дворе не знают точно, к чему готовиться — к моему дню рождения или к похоронам. А переговоры с Виктором еще не скоро, и я знаю, что он мне скажет, — юная Императрица изобразила на лице чопорное выражение, впервые став по-настоящему похожей на родного отца, — Наша свадьба с вашей матушкой — это лишь итог многолетней любви, Ваше Величество. Политика тут ни при чем, Ваше Величество. Так я и поверила, — Лея гордо вскинула голову и надменно фыркнула, — этот совиный выкормыш давно зарится на Темерию. Так вот — красные ее не получат. Чтобы сказать это, мне не нужно долго готовиться и учить речь. Коли моей матери угодно предать меня, пусть выходит замуж, сколько ей вздумается. Я найду и назначу по-настоящему верного наместника для этой провинции. Хотя бы вот — тебя, — она улыбалась, но Гусик вдруг усомнился, что дочь и впрямь пошутила.

— Назначь лучше Вернона Роше, — заметил он, стараясь копировать ее ехидный тон, — он тебя не предаст, Изюминка.

— Я подумаю, — подмигнула девушка и ступила в портал.

Когда Фергус в одиночестве брел по галерее замка, едва ли представляя, куда именно направлялся, его нагнал вездесущий Робин.

— Как ваше самочувствие? — участливо поинтересовался он — похоже, весть о ночном недомогании Фергуса уже разлетелась по баронским землям, а, может быть, верный дворецкий помогал эльфам его выхаживать. Гусик улыбнулся.

— Все в порядке, — заверил он юношу, — но скажи — ты не видел Иана и Айру? Они ушли в лес?

Робин секунду колебался.

— Нет, — покачал он наконец головой, — не думаю, что Его Милость баронет покидал замок — там так холодно. — Робин выразительно поежился, — хотите, я поищу их для вас?

Гусик подумал мгновение и покачал головой — он не очень четко представлял, сколько времени они с Леей провели в библиотеке, и эльфы вполне могли выскользнуть на волю, избежав чужих взглядов. Но отчего-то в нем вдруг поселилось сомнение. Он слишком хорошо знал Иана, а Айра казался более упрямой и безрассудной копией старшего брата. Так что место их нахождения можно было предугадать почти с точностью. Едва ли Айре понадобилось много времени, чтобы убедить Иана в абсурдности возражений глупых людей — взрослого и девчонки. Избавившись от этого балласта, эльфы могли отправиться на дело, не встретив больше серьезных препятствий — особенно моральных.

Путь до мастерской в огромном замке Гусик запомнил хорошо. Отпустив Робина, он сам поднялся по неприметной лестнице и, не доходя одного пролета до верхней площадки, остановился и прислушался. Как он и ожидал, сверху донеслись приглушенные голоса и возня — даже удивительно было, что эльфы добрались до сокрытой сокровищницы Иорвета только сейчас — видимо, Иану все же хватило совести немного поспорить с братом.

— А закрыть ты ее потом сможешь? — шепотом спрашивал Айра, и в тоне его звучало азартное нетерпение.

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Иан — Гусик помнил, что раньше супруг умел запирать замки на дверях одним взмахом руки, без единого заклятья. Старые опасные приемы он больше не использовал, но и в том арсенале, каким все еще располагал, могло обнаружиться что-то полезное. Вторжения в свои владения Иорвет мог и не заметить по возвращении — эльфы не оставляли следов преступлений, ими двигало любопытство, а не корысть. И Фергус на миг задумался — не стоило ли оставить их в покое, не вмешиваться в приключение двух братьев, не нарушать момента их единения в преступлении. Какое ему, в конце концов, было дело до тайн Иорвета и его отношений с сыновьями?

— Давай, открывай! — поторопил Иана Айра, — ты же колдун, вот и колдуй.

— Отец страшно разозлится, — вздохнул Иан, и Гусик мысленно присудил ему очко — вернувшись к образу самого себя двадцатилетней давности, супруг все же сохранил крупицы взрослого ума, это делало ему честь. — Впрочем, — тут же возразил старший эльф сам себе, — на меня он и раньше злился — это не страшно. Посторонись-ка.

Гусик прильнул к стене, а на верхней площадке Иан прошептал какое-то неразличимое слухом заклятье — должно быть, то же, каким он легко открыл друидскую лабораторию, где защита была куда сложнее, чем простой замок. Что-то металлически щелкнуло, скрипнула дверь, и Айра издал восхищенный возглас, за котором послышалось шипение Иана.

— Тише ты, — осадил он младшего, — тут везде шпионы.

— Нету тут никаких шпионов, — уверенно возразил мальчишка, — давай, заходи первый.

— Боишься, что отец расставил на пороге ловушки? — ехидно переспросил Иан.

— Он же был командиром скоя’таэлей, — гордо напомнил Айра, — конечно, там ловушки. Но ты чародей, тебе ничего не будет.

— Так ты, значит, распоряжаешься своими бойцами, — пожурил младшего Иан, — бросаешь их вперед себя в самое пекло?

— Я — их капитан, моя жизнь самая ценная, — гордо откликнулся Айра, потом, явно сникнув, добавил: — ладно, я первый пойду.

Гусик застыл, напряженно прислушиваясь, словно всерьез поверил, что вот-вот должен был раздаться взрыв или полный боли вскрик пойманного лазутчика. Но ничего такого не произошло — эльфы явно переоценили осторожность старого беличьего командира.

Выждав пару секунд, все еще подумывая смыться и не вмешиваться, Фергус тихо поднялся на последний пролет и остановился перед неплотно затворенной дверью. Входить в чужую мастерскую все еще казалось ему непростительным — он хорошо помнил, как неприятно ему было, когда Лита, проникнув в его комнату, разбрасывала все кисти и портила холсты своей мазней. Едва ли эльфы собирались поступать так же, но священность чужих границ была все же незыблема для Фергуса. Впрочем, границы эти были уже попраны, и ему оставалось только пристыдить наглых вторженцев.

Гусик легко толкнул дверь, и она отворилась с негромким скрипом. Оба эльфа, склонившиеся над небольшим столом, заваленным древесной стружкой и открытыми пустыми баночками из-под лака, вздрогнули и устремили совершенно одинаковые взгляды ко входу в мастерскую.

— Фергус! — первым очнулся Иан, — ты меня до смерти напугал. Ты что здесь делаешь? Лея уже ушла?

— Лея ушла, — Гусик скрестил руки на груди, готовясь давать отпор грабителям, — и я могу спросить у вас то же — что вы тут делаете? Мы же договорились дождаться вашего отца и не лезть к нему в мастерскую.

— Да мы только на минуточку, — встрял в разговор Айра, — и тебя сюда никто не звал.

— Иан всегда говорил, что без меня он — никуда, — парировал Гусик, с удивлением ощутив, что начал злиться. Ожог на щеке нестерпимо зудел, голову вдруг охватил тугой ремень смутной боли. Он шагнул вперед, ближе к эльфам, и Иан, точно готовый защищаться, выпрямился во весь рост.

— Ты был занят, — заметил он пока совершенно миролюбивым тоном, — мы не хотели мешать вам с дочкой.

— И пролезли в чужую комнату? — настойчиво переспросил Гусик. Ощущение собственной правоты давило на виски сильнее внезапной боли.

— Не в твою же, — обиженно возразил Айра, — это — мастерская нашего папы, в нашем замке. А ты тут — только гость.

— Так, значит? — Гусик не смотрел на младшего, сверля тяжелым взглядом старшего брата, но Иан не опускал глаз и, казалось, всем своим видом поддерживал слова Айры, хотя вслух и не спешил возражать.

— Гусик, прекрати драматизировать, — попросил он, изобразив ласковую улыбку. Что-то внутри Фергуса мгновенно распознало в ней фальшь, — мы только посмотрим — и сразу уйдем. Я запру дверь, отец ничего не заметит. Он же не ведьмак, чтобы почуять наше присутствие.

— Ведьмак он или нет — вы же собираетесь рыться в его вещах, — напомнил Гусик жестко, — а Иорвет наверняка помнит, как сложил их перед уходом.

— Не все такие мелочные, как ты, — фыркнул Иан, наконец отринув ложную приветливость и вскинув подбородок, — он не станет катать истерику от того, что я потрогал его долото. Мы — его сыновья, семья, а от семьи у родителей никогда не было тайн.

— Верно, — с воодушевлением подхватил Айра.

— Поступай, как знаешь, — процедил Гусик, опустив руки. Гнев клокотал у него в груди, но он попытался справиться с ним. Все же их семейные дела его и впрямь не касались — только вот Иан так ловко, одной фразой исключил его из состава этой самой «семьи».

Иан, скорее из упрямства и желания доказать свою правоту, а не из истинного интереса, огляделся по сторонам.

— Мастерская, как мастерская, — заметил он. Гусик не знал, подействовали ли на супруга его упреки, или он и сам понял, что зашел слишком далеко, но теперь старший эльф явно выискивал повод завершить поход с наименьшими потерями, поскорее убедиться, что за запертой дверью не скрывалось ничего интересного, и можно было со спокойной совестью и не уронив достоинства перед младшим, удалиться восвояси.

Мастерская и впрямь была обычная — и работал здесь скорее столяр, чем художник — на первый беглый взгляд Гусик не заметил здесь ни красок, ни художественных кистей — лишь широкие валики для древесного лака. Среди верстака, подставки для инструментов и старой мебели, готовой к реставрации, стоял единственный мольберт. Он располагался в самом дальнем углу комнаты, и холст на подрамнике, установленный на нем, был покрыт плотной черной тканью.

— А это что? — забыв о своей позе, с интересом спросил Иан у Айры. Тот пожал плечами.

— Наверно, мамин портрет, — ответил он, — хочешь глянуть?

Гусиком вдруг овладело тянущее обезоруживающее чувство грядущей страшной беды — так чайки на Фаро начинали отчаянно кричать, если надвигалась большая буря, и надо было закрывать все окна. Он шагнул вперед, спеша остановить руку мальчика, но Айра опередил его. Одним махом, жестом заправского фокусника он сдернул черный полог с мольберта, и взорам предстал небольшой, но очень яркий портрет незнакомой рыжеволосой эльфки.

Гусик невольно залюбовался качеством исполнения — девушка смотрела с картины совершенно как живая. У нее были большие печальные серые глаза, тонкие полупрозрачные руки и черты лица, очень похожие на Айрины. В том, что это была его мать, сомневаться не приходилось. И, когда ткань скользнула с портрета, гром не грянул и потолок не пошел трещинами.

Гусик готов был уже облегченно выдохнуть, но вдруг заметил, как враз побледнело и изменилось лицо Иана. Он попятился от портрета, потом бросил быстрый колючий взгляд на Айру.

— Это — твоя мать? — спросил он резко, не контролируя собственный голос.

Мальчишка, не замечавший подвоха, кивнул.

— Ага, — подтвердил он, — за пару недель до того, как ее не стало. Красивая, правда?

С этим нельзя было поспорить, но Иана красота матери младшего, похоже, ничуть не занимала. Он молчал, пристально вглядываясь в портрет, а потом рывком повернулся к брату.

— Когда ты родился? — спросил он, не меняя тона, но внезапно надвинувшись на Айру, будто рассчитывал так удержать его от необдуманной лжи. Мальчик даже чуть отступил и отвечал, удивленно помолчав пару мгновений.

— Седьмого декабря по темерскому исчислению, — ответил он, — у меня день рождения через пару недель, мне будет четырнадцать.

По всему выходило, что появился на свет Айра почти в то же время, что и Лея. Гусик не то чтобы хорошо разбирался в эльфской анатомии, но подозревал, что сроки беременности по сравнению с людскими не слишком отличались. Значит, младший брат Иана был зачат примерно тогда же, когда и юная Императрица — после возвращения Иана из странствий с труппой Яссэ. Однако почему этот факт так взволновал супруга, Гусик понять не мог.

Иан же сжал кулаки, его белое, как древесная стружка, лицо окаменело, он не глядел больше ни на Айру, ни на Гусика, словно подсчитывал что-то в уме.

— Мне нужно пройтись, — вдруг заявил он, тряхнув головой.

— Что-то не так? — испуганно спросил Айра. Иан лишь отмахнулся, а в Гусике вновь взметнулся гнев. Супруг, обещавший делить с ними и горе, и радость, и секреты, и недуги, готов был вновь нарушить свою клятву, снова оставить его в неведении — как было с целительством на островах, а до того — с магией Огня, для которой Иан черпал силы в нем, Фергусе, выдавая свою жажду могущества за истинную страсть. Плотный обруч сомкнулся сильней — боль от висков переползла в затылок, прокатилась по позвоночнику и буквально толкнула Гусика в спину. Он оказался рядом с Ианом за долю секунды, перехватил его запястье и крепко дернул.

— Объяснись! — потребовал Фергус, — это явно важно — и касается Айры. Что случилось?

Иан сперва от неожиданности глянул на Гусика так, будто не признал его. Потом взор его наполнился раздраженной злобой.

— Пусти, — прошипел он, стараясь высвободить запястье, — это не твое дело.

— Но Гуус прав — это мое дело! — включился Айра. Он не решался приближаться к супругам — напряжение, окружавшее их, можно было резать ножом, и юный эльф ощущал его пульсацию.

Иан не слушал младшего. Он смотрел на Гусика, почти не моргая, враждебно и зло.

— Пусти меня! — повторил он, и что-то в Фергусе заставило его ловко вывернуть запястье супруга, не давая ему вырваться, — Мне больно! — вскрикнул эльф, — пусти!

Айра, которого разворачивающаяся сцена теперь взволновала куда больше невысказанной тайны, поборов нерешительность, метнулся к брату.

— Пусти его! — выкрикнул юноша. Но в груди у Фергуса уже пылал огонь гнева. Он махнул свободной рукой и оттолкнул юношу от себя. Тот повалился назад, свалив на ходу высокий верстак. Взметнулась мелкая стружка — Айра застонал и закашлялся, стараясь подняться. Гусик же смотрел только на Иана, чье лицо из злого становилось напуганным.

— Гусик, — теперь почти прошептал он, — это не ты — это проклятье! Отпусти меня, пожалуйста, я все расскажу!

Фергус двинул рукой, и запястье Иана хрустнуло — эльф закричал и поник, будто готов был потерять сознание.

Тяжелый рубанок просвистел в воздухе, брошенный точной рукой Айры, врезался в затылок Гусика, и тот, за секунду до небытия осознав, что натворил, застонал и осел на пол, разжав железную хватку.

Пришел в себя он, лежа на полу среди стружки. Айра нависал над ним с рубанком в руках, готовый, похоже, снова уложить врага, реши тот хотя бы дернуться.

— Иан, — губы не слушались, голос Фергуса хрипел и дрожал, голова раскалывалась от боли — но на этот раз настоящей, от удара, а не от странного обруча чуждого гнева, — где Иан?

— Я тут, — старший эльф, прижимая правую руку с неестественно вывернутой ладонью к груди, присел рядом с ним на пол, — все хорошо, Гусичек, я рядом.

— Что я наделал? — Фергус попытался сесть, не сводя глаз с покалеченного запястья супруга, — Иан, я…

— Тише, родной, — Иан протянул здоровую руку и погладил его по щеке, — ты не виноват — это проклятье. Но все закончилось. А это…- он покосился на свою ладонь, — я это вылечу, не беда.

— Так нельзя, — Гусика начинало потряхивать от запоздалой паники, — я ведь… что если в следующий раз я убью тебя из-за проклятья?

— Я буду охранять Иана, — Айра гордо взвесил рубанок на ладони, — глаз с тебя не спущу.

— Верно, — слабо улыбнулся Иан, — если понадобится, я сам отправлюсь в Третогор и притащу сюда Литу, чтобы она помогла нам — и где только ее носит? Все будет хорошо — ты только не реши сбежать, чтобы обезопасить меня — я ведь тогда пойду тебя искать, сам знаешь.

— Знаю, — Гусик все же сел и опустил глаза, — но я больше себе не хозяин. Мне действительно лучше держаться подальше.

— Да, — фыркнул Иан, — об этом я и говорю — тебе от меня не отделаться, любовь моя. Айра, помоги Гусику встать — пойдемте зализывать раны, пока родители не вернулись.

Юный эльф с сомнением огляделся по сторонам на разгромленную мастерскую.

— А с этим что делать? — спросил он тревожно.

— Позже приберемся, — пообещал Иан и сам принялся поднимать Гусика на ноги здоровой рукой, — сперва — помощь раненым, потом — конспирация.

Пошатываясь, но стараясь не опираться на эльфа, деликатно поддерживавшего его за талию, Гусик спускался по лестнице. Говорить не хотелось. Думать — хотелось еще меньше. Миновавший приступ оставил в нем зияющую звенящую пустоту, и Фергус боялся заглядывать в нее, чтобы она не заглянула в него в ответ.

— И все же, — Айра шагал сзади, отставая на пару ступеней, — что тебя так взволновало в портрете моей мамы?

Иан фыркнул и глянул на него через плечо.

— Я обещал, что расскажу, — напомнил он, — но давай сперва дождемся отца. У меня к нему будет… пара вопросов.

 

========== Пока дышу - надеюсь ==========

 

Роше помнил день, когда впервые встретился с Эмгыром так, словно это произошло только накануне. Тогда, вымытый до скрипа и одетый в неудобный нильфгаардский дублет, он предстал пред очи Императора, чтобы впервые сойтись с ним в словесной дуэли и одержать то, что на тот момент считалось победой, а на деле оказалось лишь наименьшим из зол. Сейчас, выходя из портала в Императорском дворце, Вернон знал, что ставки в последней схватке были даже выше, чем тогда, почти сорок лет назад.

Прежний камергер Эмгыра Мерерид давно отошел от дел, и гостей на этот раз встречал мрачный молчаливый человек средних лет, не пожелавший сказать ни слова о придворном этикете и о том, как следовало обращаться к властителю. Должно быть, дело было в том, что Вернона в Нильфгаарде давно знали в лицо, и манеры его не вызывали сомнений, но могло статься и так, что постаревший и застывший на последней черте, Эмгыр больше не внушал ужаса даже собственным подданным. В этом чувствовалась какая-то трагическая справедливость — времена менялись, и бывший Император не поспевал за ними — даже не так. Эмгыр давно вышел из гонки, и теперь мог лишь смотреть в спины тех, чей отчаянный бег наперегонки с эпохой продолжался.

Вернон и Иорвет покинули Третогорский дворец, как и собирались, утром следующего за их прибытием дня, так и не дождавшись возвращения Литы. На прощание Роше попросил Виктора передать девушке, что ее ждали в замке Кимбольт, надеясь, что юная чародейка поймет все без лишних объяснений — и сын пообещал поговорить с ней. Стоя у рамки портала, реданский король замешкался на мгновение, точно хотел заикнуться об ответной услуге или от чего-то предостеречь — но так и не решился озвучить свою просьбу. Они расстались, обменявшись крепким рукопожатием, и Виктор, выпуская пальцы отца, посмотрел ему в глаза долгим внимательным взглядом — Роше на миг показалось даже, что сын догадался о цели его визита к Эмгыру, и готов был попытаться отговорить его от необдуманного поступка. Но впечатление быстро развеялось, когда король улыбнулся и пожелал отцу счастливого пути. Вполне могло оказаться, что Виктор ничего такого и вовсе не вкладывал в свой взгляд, а Роше просто искал поводы отказаться от своего решения. То, зачем они с Иорветом отправлялись в Нильфгаард, было невыразимо важно — но теперь, на пороге свершения, показалось совершенно невыполнимым.

Пока угрюмый камергер вел их по коридорам дворца, ни эльф, ни человек, даже не пытались заговаривать с ним и друг с другом. Иорвет держался отстраненно и скованно — в императорских чертогах он был нечастым гостем, и окружающая чопорно-торжественная обстановка, казалось, давила на него. Он выглядел, как захваченный в плен мятежник, которого вели на судилище, и мысленно эльф прикидывал, как будет оправдываться — или не стоило ли просто плюнуть своим палачам в глаза и принять достойную смерть. У самого Роше в голове было совершенно пусто. Им предстояли важные переговоры, но он вдруг понял, что совсем не знает, с чего их начать.

У высоких дверей покоев Эмгыра камергер остановился, повернулся к гостям и коротко поклонился.

— Позовите меня, если Его Милости станет нехорошо или он заснет во время вашей беседы, — предупредил он и, постучав, распахнул перед гостями тяжелую створку. Роше ждал, что слуга объявит об их приходе или, отдавая дань давней традиции, примется перечислять все имена и титулы хозяина, но тот лишь посторонился, пропуская посетителей вперед.

В просторной комнате витал незнакомый тяжелый запах старости. Вернон на мгновение подумал, что, следуя справедливым законам бытия, он сам должен был уже познакомиться и привыкнуть к нему — они с Эмгыром оба были в том возрасте, когда разница в двадцать лет стиралась, и жизнь превращалась в бесконечное соревнование в немощи. Но сам он остался человеком чуть за тридцать, а правитель, обитавший в этой спальне, проигрывал в последней битве со смертью и уже почти сложил оружие и склонил голову перед ней.

Эмгыр сидел в глубоком кресле у окна, и мягкий свет южной зимы падал на него сквозь чистые стекла. На столе перед бывшим Императором ровно, как солдаты на плацу, стояли выстроенные на доске шахматные фигуры, и Роше показалось, что правитель замер в чуть нетерпеливой позе, дожидаясь, пока невидимый противник сделает первый ход.

С течением лет Вернон видел, как старел бывший Император, как, перешагнув какую-то неведомую черту, поддался времени и позволил своей всегда прямой спине согнуться, плечам — поникнуть, волосам — побелеть, а рукам — утратить былую неподвижную силу. Эмгыр шел по пути жизни так, как полагалось всем людям, и принимал удары спокойно, не пытаясь выцарапать у судьбы лишнего дня, лишней капли былой молодости, обмануть или обмануться. Он старел — но делал это на собственных условиях.

Но тот человек, что сидел сейчас в кресле, был не просто дряхлым и немощным — он был тенью, которой смерть щедро ссудила несколько дней, чтобы завершить земные дела. И отчего-то смотреть на то, как Белое Пламя, прежде плясавшее на курганах врагов, сейчас почти превратилось в чернеющие угли, оказалось тяжело и больно. Эмгыр был последним напоминанием о тех днях, когда Роше был по-настоящему молод, когда в борьбе было гораздо больше смысла, и любая ошибка могла стать фатальной. И это напоминание готово было вот-вот стереться, как мимолетный предрассветный сон.

При их появлении Эмгыр едва заметно пошевелился в кресле, и Роше, следуя странному внутреннему порыву, вдруг поклонился ему не так, как привык за последние годы, а в манере, которой его старательно обучил Мерерид — выставив вперед ногу, одну руку прижав к груди, а вторую взметнув вверх за спиной. Бывший Император негромко хмыкнул.

— Не волнуйтесь, — сказал он тихо, — за неправильные поклоны больше никому не полагается двести ударов палками.

Роше выпрямился и коротко улыбнулся.

— Может быть, поэтому никто больше так не кланяется, — заметил он.

— Это — лишь еще одна традиция, которая отойдет в небытие вместе со мной, — ответил Эмгыр, потом, вздохнув, качнул головой, — туда ей и дорога.

Иорвет, застывший у правого плеча Вернона, едва слышно хмыкнул — он предпочел не кланяться правителю вовсе, а тот, похоже, решил в ответ не замечать второго гостя, словно, не совершив ритуал, тот остался за пределами магического круга его взгляда. Эльфа, впрочем, такое положение дел, казалось, полностью устраивало — он отступил на полшага, и люди остались один на один.

Эмгыр с видимым трудом поднял руку и указал на пустующее кресло напротив собственного.

— Сыграем? — спросил он коротко, и Роше, секунду посомневавшись, кивнул.

Направляясь сюда, движимый единственной целью, Вернон рассчитывал приступить сразу к делу, без лишних вступлений озвучить свое предложение, преподнести умирающему правителю то, о чем втайне или явно мечтали все смертные — спасение от неминуемого конца, открыть перед ним новую дверь и помочь перешагнуть через разверзшуюся перед Эмгыром черную пропасть. Но сейчас, оказавшись с бывшим Императором с глазу на глаз, Роше отчего-то медлил.

Он уселся в кресло, окинул взглядом ровный ряд фигур и усмехнулся.

— Сегодня вы играете белыми? — спросил он, мельком глянув на иссохшееся мраморно-бледное лицо правителя и столкнувшись со знакомым и оставшимся удивительно неизменным взором цепких внимательных черных глаз. Тогда, почти четыре десятка лет назад, Эмгыр смотрел на него точно так же, и выиграть в этой безмолвной дуэли тоже было почти невозможно.

— Сегодня — вы мой гость, — ответил Эмгыр, и его худые чуть дрожащие восковые пальцы выдвинули вперед на две клетки королевскую пешку.

— К тому же, в последние годы я всегда играл за черных, — отозвался Вернон, зеркально повторив его ход.

— Вы двигали черные фигуры, потому что кто-то всегда делал первый ход за вас, — немного помолчав, ответил Эмгыр, — но, как и теперь, это была всего лишь игра по правилам, которые придумали не вы. Помните свои слова, которые я услышал во время нашей самой первой партии?

Роше улыбнулся.

— Я никогда не был ничему и никому хозяином. Ни дому, ни стране, ни даже собственной судьбе, — процитировал он негромко, — я удивлен, что вы это помните.

— Я стар и иногда путаю имена собственных детей, — ответил Эмгыр, выдвинув на три клетки белого королевского офицера, — но память моя совсем не так плоха, как может показаться. И я прекрасно помню, что ответил вам тогда — у меня нечего искать сочувствия. Особенно теперь, когда для вас все так изменилось.

Роше смотрел на правителя пристально и прямо, стараясь разглядеть в выражении его глаз горький сарказм или издевку. Никогда за все те годы, что они сперва сотрудничали, а потом перешли на какую-то новую ступень, на которой ни один из них не решался назвать второго другом, но и слова получше не находил, разговоры с Эмгыром не походили на светские беседы и пустую болтовню. Это всегда были замысловатые шахматные партии, попытки переспорить оппонента без явной конфронтации, сказать меньше и услышать больше, чем тот надеялся озвучить. Быть другом Эмгыра неизменно оказывалось даже трудней, чем оставаться его врагом. Врага можно было ненавидеть и рисковать в разговорах лишь собственной головой — с другом же важнее было не сказать лишнего, чтобы не выбить его из колеи, не оскорбить и не разочаровать. И за это потайное желание Роше часто злился на самого себя. Тот, кого много лет назад он мечтал лишь уничтожить, превратился в того, кого Вернон вдруг испугался потерять.

Он вывел из-за ряда пешек левого черного коня и, пользуясь преимуществом своего хода, опустил глаза на фигуру. Дуэль взглядов снова оказалась проиграна.

— Не знаю, так ли велики изменения, как может показаться, — почти копируя тон собеседника, ответил Вернон, — у меня есть дом, семья и много того, чему я действительно стал хозяином. Но судьба…

— Судьба — странная штука, — тонкие пальцы огладили столбик белого ферзя, — я впервые познал ее жестокость, когда ею было мне уготовано умереть. Мне едва исполнилось тринадцать лет, и это казалось возмутительно несправедливым. Мой отец променял мою жизнь на свою честь — точнее, на судьбу Империи, и тогда я впервые понял, что моя собственная участь не имеет никакого значения. Я был проклят и почти убит — но взамен смерти получил новую судьбу, куда более значительную, чем моя жалкая жизнь, — белый ферзь проделал короткий путь по диагонали, и Эмгыр задержал на нем руку, словно в этом передвижении осознал собственный давний побег от неминуемой смерти.

— Второй раз я должен был умереть под ведьмачьим мечом, — продолжал правитель — его рука упала, и он устало прикрыл тяжелые веки. Пауза длилась так долго, что Роше даже успел подумать, что опасения камергера оправдались, и бывший Император заснул на полуслове. Но по бледным губам Эмгыра проскользнула едва заметная улыбка. Он снова заговорил, не открывая глаз, но голос его звучал удивительно твердо и ясно, — это был безупречный план, и рука палача была верна и неумолима. Но судьба — больше не моя, но та, которую я присвоил — берегла меня не для этого. После того пира я перешел со смертью на ты. О моей кончине молили богов едва ли не все по ту и эту сторону Яруги, а самые смелые надеялись взять судьбу в свои руки — вы ведь и сами готовы были отсечь мне голову или вонзить нож в сердце при первой удобной возможности — да что уж там, неудобная возможность вам бы тоже сгодилась. Наша первая встреча могла стать последней.

— Вы привели весомые аргументы, чтобы я этого не сделал, — сдержанно напомнил Роше. Их странный разговор, пусть и походил на усталые бредни умирающего старика, напоследок решившего исповедоваться, но вместе с тем, Вернон отчего-то четко понимал, что Эмгыр в своих рассуждениях вел его куда-то, как болотный огонек сквозь сердце темной трясины. Он вывел на поле второго черного коня, и только после этого вновь прямо посмотрел в лицо Эмгыру, а тот, открыв глаза, ответил на его взгляд.

— Верно, — подтвердил он, — и то решение, как я подозреваю, и привело к тому, что теперь, если не судьбе, то своему дому вы стали хозяином. Так странно — правда? Никогда не знаешь, чем обернется поступок, прежде казавшийся страшной ошибкой.

— Я не понимаю, к чему вы ведете, — наконец решил откровенно признаться Вернон. Он не оборачивался и не видел Иорвета, а сам эльф вел себя совершенно бесшумно, не вмешивался в беседу и, могло почудиться, вовсе вышел из спальни, не желая присутствовать на этой последней решающей партии.

Эмгыр усмехнулся.

— Мы говорим о судьбе, Роше, — напомнил он так, словно Вернон совершенно его не слушал, — и, несмотря на все различия, все обстоятельства и взаимные претензии, наши с вами судьбы все еще очень похожи. Я, как и вы, надеялся удовлетвориться тем, чем жизнь заплатила мне за многолетнюю борьбу — домом, семьей, даже любовью. Но мое сердце, как и ваше, все равно знало, что этого недостаточно. Я отдал все, что имел, Империи, а вы…- он замолчал на мгновение. Рука — на этот раз не дрогнув — передвинула белого ферзя к королевской пешке, отодвинула ее с клетки, и Эмгыр произнес почти шепотом: — Шах и мат.

Роше, которого вдруг охватила холодная тревога, сперва даже не понял смысла последней фразы. В его голове вихрем за мгновение пронеслась опасная мысль — неужто шпионы регента проникли в Третогорский дворец, и Эмгыр знал, о чем там говорили накануне? Или Ани, движимая чувством справедливости, успела объявить свой ультиматум, не дожидаясь переговоров? Эмгыр смотрел на него спокойно и прямо, и образ дряхлого старика вдруг отступил на задний план и померк — перед Верноном сидел Император, в котором Белое Пламя угасло еще не до конца, и его мощи хватило бы, чтобы сплясать на последнем кургане.

Он опустил взгляд на доску и вымучено улыбнулся.

— Поздравляю, — сказал Роше тихо, — вы победили.

Эмгыр коротко рассмеялся — звук вышел слабым и каким-то каркающим. Правитель кончиком пальца толкнул белого короля на своей стороне доски, и фигура с глухим стуком упала и откатилась в сторону.

— Я никогда не боялся смерти, — сказал он негромко, — и об одном лишь сожалел — что в этой жизни мне так и не удалось выиграть у вас в шахматы.

Роше обескураженно моргнул, но потом вдруг улыбнулся совершенно искренне. Пугающий образ растаял, и тишина между ними больше не звенела невысказанной тревогой.

— Я обещал научить вас игре, — заметил Вернон, — но оказался паршивым учителем. И паршивым другом.

— Не будем в этом соревноваться, — отмахнулся Эмгыр, — так легко, как в шахматы, вам меня в этой игре не обставить. Я догадываюсь, с чемвы пришли.

Роше снова внутренне напрягся. Прежде, пока Император оставался в зените своей славы, о нем ходило множество слухов — говорили, что он мог видеть и слышать то, что не в состоянии были разузнать даже самые искусные его шпионы. Говорили, что единственного взгляда Эмгыру хватало, чтобы прозреть собеседника насквозь, предугадать все его фразы, прочитать его мысли и оставить его душу совершенно обнаженной. Но вместе с тем, сейчас Вернон был почти рад, что можно было ничего не объяснять, не подбирать слов и не искать аргументов. Правитель зябко передернул плечами.

— Вы пришли просить о свободе для Темерии, — вдруг негромко, но очень уверенно проговорил Эмгыр, — так много лет, так много возможностей — и я услышу это только сейчас, верно?

Чувство внезапного разочарования оказалось сильнее только что вспыхнувшей надежды. Роше нахмурился. Бывший Император в своей непобедимой проницательности промахнулся — но у Вернона неожиданно возникло чувство, что, не попав в яблоко на его голове, правитель поразил человека в самое сердце. Для себя самого Роше принял твердое решение — и озвучил его накануне, принес клятву и готов был ее исполнить. Пусть цена могла оказаться очень высока, но для него после тех слов, сказанных Анаис, больше не существовало понятия «слишком». Вернон готов был платить и готов был терять, ведомый высшей целью. Но отчего-то сейчас ошибка Эмгыра казалась фатальной — и вовсе не для самого правителя.

Вернон почти почувствовал, как за его спиной насторожился Иорвет. До сих пор безучастный, сейчас эльф пошевелился, и человек почти видел, не оборачиваясь, как он опасливо подался вперед, готовый услышать, что во имя той, что всегда считал главной возлюбленной супруга, Роше пожертвует супругом настоящим. И хоть никто не запрещал Вернону вместо одного вопроса задать два, сам он четко осознал — в его колчане осталась единственная стрела, и шанса на второй выстрел больше не будет.

— Я не король, — медленно заговорил Роше, придирчиво подбирая слова, — и даже не советник. Вы правы — для этой просьбы было множество подходящих моментов, и я упустил сотню удачных возможностей. Но сейчас я не могу об этом просить.

— Правда? — Эмгыр изогнул бровь, и его удивление было совершенно неподдельным, — значит, я все же ошибся, и между нами — куда меньше общего, чем мне казалось. Выходит, по-прежнему будучи плохим политиком, вы предпочли остаться хорошим человеком. Я сам никогда не мог принести этой жертвы.

Роше сильно сомневался, что хороший человек стал бы предлагать то, с чем он действительно пришел к Эмгыру, и ему осталось лишь чуть виновато развести руками.

— Хотел бы я сказать, что мною двигало лишь желание в последний раз сыграть с вами в шахматы, — заметил он, — проститься и навсегда остаться друзьями. Но это не так — я никогда не был бескорыстным, нечего было и начинать.

Эмгыр хмыкнул.

— Вы солдат, — ответил он, — и вас никогда не нужно было учить пользоваться слабостью противника ради собственной победы. Это качество живет даже в самых милосердных из людей.

— Ваше тело слабо, — подтвердил Роше, — может быть, слабеет и дух. Но я уверен, приди мне в голову вмешаться в политическую игру и все же просить о том, о чем вы думали, у вас в ответ нашлись бы условия, на которые я не захотел бы соглашаться. Вас ведь тоже не нужно учить пользоваться чужими слабостями.

— Это верно, — кивнул Эмгыр, — я стар и болен, но не слеп. Я знаю, что для Темерии выход из состава Империи был не просто мечтой, а отложенной в долгий ящик целью, вопросом времени и твердости ее правителей. Вы вырастили и воспитали Анаис — но и я приложил руку к ее становлению, как королевы. Борьба со мной сделала из нее политика, я был мерилом ее решений и неизменным условием в этой игре. И, уходя, я не мог бы оставить мою наследницу сражаться с той, кого я сам взращивал гораздо дольше и гораздо эффективней, чем ее. Моим условием было бы воцарение на троне Темерии нового короля — из династии Фольтеста, но того, кого я сам избрал еще много лет назад.

Смысл его слов дошел до Роше не сразу, и, когда он осознал всю глубину их значения, человек горько усмехнулся.

— Король Вернон, Первый своего имени, — торжественно объявил он, — тот, кто своим политическим невежеством отомстил бы за ваше последнее поражение.

— Вы вольны были бы назначить своей наследницей Анаис — по истечении обозначенного в договоре об освобождении срока, скажем, четырнадцати лет, — пожал плечами Эмгыр, — или кого-то из ее детей. Ваш единственный родной отпрыск занимает трон Редании — и для союзного государства такой выбор оказался бы привлекательным и выгодным. Вы заключили бы нужные вам соглашения и с Леей, и с Виктором, и правили бы, опираясь на опыт собственных ошибок и свою знаменитую порядочность. Народ Темерии был бы рад такому королю — ваше имя и заслуги всем известны. И больше того — покойный Фольтест одобрил бы мой выбор безусловно. Если он кому и доверял на этом свете, это были вы. А Анаис… она смогла бы выйти замуж за мужчину, которого любит уже много лет, не вызвав народного порицания, и остаться при вас советницей — буде на то ее воля. Для народа Нильфгаарда же это решение оказалось бы моей последней прихотью, жестом почтения и справедливости — я лишил Темерию короля, я же дал бы ей нового, ни одно другое королевство не пострадало от моих решений так же, как ваше. И Лея начала бы свое правление с акта справедливости, воздаяния, если хотите. И получила бы союзника, который никогда ее не предавал — в отличие от родной матери.

Роше жестко сдвинул брови.

— Я приносил клятву моей королеве, — ответил он тихо и твердо, — и я не нарушил бы ее, даже если ваши уверения звучат так убедительно.

— И Анаис обменяла бы свободу Темерии на собственную гордыню? — с усмешкой переспросил Эмгыр.

За спиной Вернона Иорвет медленно поднялся на ноги — скрипнули ножки стула. Роше не повернулся, только почувствовал, что эльф остановился у него за спиной.

— Все считают, — заговорил Иорвет, — что ваша супруга — гениальный делец, мастер переговоров и выгодных сделок. Но вы всегда были искусней ее, и никому еще не удавалось вас переиграть.

Эмгыр поднял на эльфа глаза, словно удивившись, что они с Верноном все это время были в комнате не одни. Секунду его лицо оставалось непроницаемым, потом он снисходительно улыбнулся.

— Вот она, ваша главная слабость, Роше, — не сводя с Иорвета взгляда, заговорил бывший Император, — тот, кого вы могли бы поставить выше клятв, выше собственной жизни, даже выше родины. Иногда я даже завидовал вам — для меня такая степень преданности всегда оставалась недостижимой.

Роше молчал — ответить на эти слова ему было нечего, а в подтверждении они не нуждались. Иорвет же коротко рассмеялся.

— Погоди, Вернон, — заявил он, тоже глядя только на правителя, а не на супруга, — Его Милость сейчас начнет угрожать — он ведь хороший политик, и глупости хорошего человека ему чужды. Что вы предложите? — эльф даже наклонился чуть вперед, будто затем, чтобы получше разглядеть лицо Эмгыра, — напомните, что я — гражданин Империи, пока Темерия не обрела свободу? Скажете, что полученное много лет назад помилование больше не имеет силы, потому что я уже не тот Иорвет, которому вы его давали? А, может, напротив, пообещаете мне новые блага? Из меня вышел бы прекрасный Ректор Вызимского Университета — или самой Императорской Академии. Или того лучше — прекрасный князь для провинции, в которой жили бы только нелюди? Лорд-протектор Аэдирна и Дол Блатанны — Францеска уже стара, и эльфскому сообществу нужен лидер, который понимал бы его и восстановил справедливость, попранную в Зимней войне?

— Все перечисленное — если изволите, — легко пожал плечами Эмгыр, — на ваш выбор. Нелюдское сообщество давно нуждается в реформации.

— О, Вернон, ты был прав, — сказал Иорвет, и голос его снова, как тогда, в темноте мастерской, пугающе изменился, — лучшего кандидата мне не найти, — эльф шагнул вперед, и Роше почувствовал острое желание вскочить на ноги, удержать его, одернуть, может быть, оттолкнуть в сторону. Но, как и той ночью, тело его вдруг налилось тяжестью, приросло к креслу и больше ему не подчинялось. Человек мог теперь только сидеть, глядя в спину Иорвету, вся фигура которого словно истончилась, четкие контуры сгладились и размылись, как мираж на иссушающей жаре. Эльф протянул руку, и Эмгыр, мгновение помедлив, принял ее.

Правитель поднялся из кресла сам — ведомый, но не поддерживаемый чужой ладонью. На глазах чернели белоснежные кудри, разглаживались старческие морщины, и иссушенный стан наливался жизнью и силой. Расправились согбенные плечи, развернулась широкая грудь, а лицо — неузнаваемо молодое — засветилось не в солнечных лучах, а собственным сиянием.

Перед Верноном стоял не Эмгыр вар Эмрейс и даже не его помолодевшая копия — это был Дани, человек, которого Роше никогда не знал, одинокий рыцарь, победивший проклятье, и полный сил, чтобы справиться еще с множеством злых чар. Это был тот, кого Роше искал и на кого надеялся — спаситель его возлюбленного, цена невыполнимого долга. И глядя на него, Вернон вдруг испугался.

Мгновение в покоях висела напряженная, но какая-то странно одухотворенная тишина. Потом пальцы Эмгыра вдруг выскользнули из незнакомой узкой ладони, и он рассмеялся.

Иллюзия пропала так внезапно, что, казалось, хватило одного движения век. Седой старик, все еще смеясь, опустился обратно в глубокое кресло. Иорвет отшатнулся, будто обжегшись, прижал руку, которую до того протягивал, к груди и застыл в неловкой позе бойца, получившего удар мечом плашмя. Эмгыр продолжал смеяться, пока, сорвавшись, его смех не перешел в глубокий натужный кашель.

— Глупец, — когда правитель снова смог заговорить, его голос звучал ломко и хрипло, но взгляд остался твердым и надменным, — я знаю твое имя и видел твое лицо. Ты стоял за спиной Браатенса, когда он пытал моего отца. Ты криками подгонял собак, пущенных по моему следу. Тебя я видел среди гостей королевы Калантэ, и ты был из тех, кто кричал «Убей его, ведьмак!» Ты присутствовал на казни предателей, когда я велел сжечь их, и пустил по толпе шепоток «Он деспот!» Ты был на каждом моем военном совете, ты ломал древки моих знамен, когда я терпел поражение, и разжигал своими речами ненависть моих врагов, когда я побеждал. Так скажи мне, верный спутник — я так и остался единственным, кто отказался от твоих услуг? Никто не ненавидел меня так, как ты, и теперь тебе кажется, что я наконец повержен и согласен на все? И я повторяю — глупец!

Вернон все еще не шевелился, хотя тяжелые путы неведомых чар уже рухнули. Он не смог бы наверняка сказать — действительно ли Эмгыр произнес эту долгую речь вслух, или слова звучали только в его сознании. Но Иорвет — вернее, все еще его трепещущая поникшая тень — стоял, опустив плечи и прикрыв единственный глаз.

— Вот с чем вы пришли ко мне, Роше, — старый правитель обратил взор на Вернона, и человеку под ним стало холодно, — решили напоследок отомстить, оставив последний ход за собой?

— Все не так, — наконец смог проговорить Вернон. Виски сдавило тяжелой пульсирующей болью, но ему хватило сил посмотреть на Эмгыра смело и прямо, — я сделал это не ради вас и не ради него.

Бывший Император снова глянул на поникшую фигуру эльфа, медленно кивнул.

— Еще до последней войны, в год, когда мой старший сын взошел на трон, я велел тому, кто мог проникнуть по своему желанию в любую дверь, выведать тайну вашей неувядающей молодости, — заговорил правитель бесцветным, почти безразличным тоном, — и он выполнил задание. Я знаю ваш секрет, и тогда снова — как и много раз до этого — отверг этот путь для себя. Смерть стала для меня почти ежедневной рутиной, и были времена, когда я боялся умереть. Но вместе с тем еще больше я боялся, что кто-то возьмет надо мной власть — пленение хуже гибели, в этом клянутся все мои рыцари. Думаете, я слабее любого из них? Думаете, дряхлость хуже ножа в спину или яда в бокале? Вы пришли не спасти меня от нее, а просить об услуге. И, увы, мой старый враг, я вынужден вам отказать.

Роше хотел что-то ответить, может быть, оправдаться или попросить подумать еще раз, переубедить, начать умолять или угрожать — но Иорвет вдруг, вздрогнув, застонал, схватился за грудь и повалился на колени. Вернон вскочил с места и подлетел к нему, рухнул рядом с эльфом на колени и увидел, как тот царапает рубаху на своей груди, стараясь разорвать ее, выпустить внезапную боль наружу, а человек смог лишь обнять его за плечи и поднять на бывшего Императора почти умоляющий взгляд.

— Мне очень жаль, — точно прочитав его мысли, Эмгыр покачал головой — и в тоне его зазвучало настоящее сочувствие, — но каждый платит ту цену, которую готов уплатить. И для меня она своя.

В его руках Иорвет наконец начал успокаиваться. Он уронил руки, обмяк и не поднял взгляда на Вернона, оставшись сидеть, низко опустив голову.

— Пойдем отсюда, — прошептал эльф едва слышно, — я хочу домой.

Роше осторожно помог ему подняться и, продолжая поддерживать Иорвета за талию, снова посмотрел на Императора. Тот казался совершенно обессиленным, тяжелые веки с трудом оставались открытыми, а руки мелко дрожали, точно Эмгыр страшно замерз на промозглом ветру. Лицо посерело и осунулось еще больше.

— Я не хочу расставаться врагами, — тихо сказал Роше, а Император из последних сил махнул рукой.

— Вы сделали то, что считали необходимым ради того, кого цените превыше всего, — ответил он слабым голосом, — и это я очень хорошо понимаю. Мое прежнее предложение остается в силе, и, пока у меня есть немного времени, я готов исполнить свое обещание. Но вам оно, по всей видимости, не подходит — а потому — прощайте, Роше. И не держите на меня зла.

Выйдя за двери императорских покоев, Роше сообщил камергеру, что его господин уснул. До портала их провожал один из рыцарей в черных латах, и Вернон плохо запомнил этот путь. Иорвет шел рядом с ним, едва переставляя ноги, и человек поддерживал его, чувствуя, как на место недавно обретенного спокойствия вновь приходит ледяной удушливый страх.

Из прохода в баронском замке Роше вышел, почти держа эльфа на руках. Тот, ступив ногами на твердый пол, отшатнулся от него, выпутался из рук человека, сделал несколько неуверенных шагов и застыл в неловкой позе, точно не был уверен, упасть, лишившись чувств, или продолжать стоять.

— Что нам теперь делать? — очень тихо спросил Иорвет, все же слегка покачнувшись, и в его тоне — едва ли не впервые за полвека их знакомства — Вернон расслышал мольбу, лишенную всякой надежды. Они оба знали, что такое отчаяние, и прежде умели бороться с ним и даже — его побеждать. Но теперь это знание, казалось, выветрилось из Иорвета без следа, и он стоял на краю пропасти, не в силах больше отступить от нее ни на шаг.

Роше поспешил взять себя в руки — Эмгыр был прав. Ради него, своего единственного, он готов был бороться с чем угодно, даже с заведомо непобедимым врагом, против которого не существовало оружия.

— У нас впереди еще полгода, — заметил он, стараясь, чтобы голос его звучал бодро, — не в твоих привычках сдаваться после первой неудачи. Эмгыр отказался от предложения, но ведь он — не единственный человек в мире. Мы будем думать — и искать.

Плечи Иорвета болезненно дрогнули. Казалось, он готов был разрыдаться, но вместо этого — ядовито рассмеялся.

— О, мой глупый человек, — эльф все же повернулся к нему, и под его взглядом Вернон невольно вздрогнул — в темнице Дракенборга накануне казни Иорвет, должно быть, выглядел точно так же. Но он спасся тогда — и с ним даже не было Вернона, чтобы ему помочь, — ты же слышал — Гюнтеру нужен был именно Эмгыр. Сомневаюсь, что славный Император был единственным, кому хватило ума отказаться от сделки, но Господин Зеркало, похоже, просто помешался на нем. И все это было сделано ради единственной цели.

Роше независимо пожал плечами.

— В твоем договоре ничего не сказано о том, что партнером Гюнтера должен стать именно Эмгыр, — заметил он, — если он хотел именно его, мог бы так и сказать. Но этого не произошло, и выбор все еще за тобой. Я обещал тебе, что мы справимся с этой бедой — и мы справимся.

Иорвет вдруг глубоко вдохнул, расправил плечи и в один широкий шаг оказался рядом с Верноном, прильнул к его груди, обвив руками шею, и замер, все еще тихо, немного истерически посмеиваясь.

— Может, тебе и впрямь стать королем? — спросил он, едва заметно дрожа, — Темерии не помешает немного твоего непобедимого оптимизма. Как ты говорил? Пока дышу — надеюсь? Позволь мне дышать вместе с тобой?

Вернон прижал его к себе крепче, ничего не ответив. Они простояли в тишине несколько долгих минут, пока Иорвет, окончательно справившись со своей паникой, не отстранился от него и не заглянул человеку в лицо.

— Идем, Вернон, — прошептал он, — поглядим, не разгромили ли дети наш драгоценный замок. Сегодня я не хочу больше думать о Гюнтере.

И, еще раз крепко сжав его в объятиях прежде, чем отпустить от себя, Вернон согласно кивнул.

 

========== Минотавр ==========

 

К воротам маленькой деревни Риэр и Зяблик подъехали, когда уже окончательно стемнело. Заметив путников издали, стражники — крепкие плечистые парни, вооруженные большими тисовыми луками и длинными кинжалами — выступили вперед, а, когда незнакомцы приблизились, явно собирались сообщить им, что прохода нет — в такой поздний час едва ли жители поселения были рады незваным гостям. Не потрудившись спешиться, Риэр продемонстрировал им грамоту, которой снабдил его князь Томас, и сложно было понять, что произвело на грозных стражей большее впечатление — витиеватая подпись и печать с королевским орлом или то, что, посветив факелом в лицо путнику, они заметили очевидные следы недавней схватки в лесу.

Темная кровь, запятнавшая ведьмачьи доспехи Риэра, успела подсохнуть, ему кое-как удалось умыть лицо и руки снегом, но он все равно представлял собой, должно быть, угрожающее зрелище. Голову поверженной твари юноша закрепил на большой крюк и подвесил ее на седло — Заяц был явно не слишком рад такой ноше, тяжелый мускусный запах чудовища все еще тревожил его, но конь словно надеялся своей стойкостью заслужить прощение хозяина после позорного побега с поля боя. Стражники же, успевшие заметить и внушительный трофей, и вооружение Риэра, почтительно посторонились и открыли ворота без лишних разговоров.

— Вам, наверно, к старосте надобно, милсдарь, — заметил один из них, — он в самой большой хате живет — не пропустите.

Риэр немного снисходительно кивнул. Здесь, в деревне посреди непроглядного леса, полного невыразимых опасностей, на пути, которым в прежние времена, должно быть, пользовались все ведьмаки, желавшие добраться в Каэр Морхен до наступления холодов, по всей видимости, память о мастерах цеха охотников за чудовищами еще не стерлась, и юноша слышал, как, запирая за ними ворота, парни начали негромко переговариваться. Азарт недавней битвы в Риэре еще не схлынул, и к дому старосты — действительно безошибочно угадывающемуся в ряду обычных деревянных хат — он подъезжал с высоко поднятой головой.

Зяблик, похоже, не разделял его воодушевления. Спутник, едва оправившийся от пережитого ужаса, хранил полное молчание и не смотрел по сторонам. Риэр опасался, что первый день настоящего путешествия оказался для Юлиана, привыкшего к безопасности и комфорту, слишком насыщенным, и музыкант мог вот-вот запроситься домой. Или того хуже — весь оставшийся путь страдать молча, выполняя свое обещание отправиться с Риэром, куда бы тот ни пошел, но мечтая лишь об одном — чтобы все это поскорее закончилось. Но юный ведьмак надеялся, что в доме старосты им предложат стол и кров, нормальную постель и, может, даже почести за победу над чудовищем, державшим в страхе всю округу, и Зяблик оттает и приободрится.

У дверей высокой, в два этажа, хаты с расписными ставнями и причелинами Риэр спешился и взял Зайца под уздцы. Юлиан остался в седле, но, явно почуяв возможность вскоре отдохнуть и поесть, выпрямился и приосанился — перед незнакомыми деревенщинами музыкант точно не хотел представать разбитым напуганным мальчишкой. Юный ведьмак постучал. Час был уже довольно поздний, но открыли им почти сразу, точно хозяева и не думали пока ложиться спать.

На пороге возник высокий совершенно лысый старик в широкой домотканой рубахе. Он окинул гостя сдержанно враждебным взглядом — свет, падавший из двери, красноречиво выдернул из темноты пятна на курке и два меча за спиной, но лицо хозяина осталось неизменным.

— Мое имя Риэр, — представился юный ведьмак, немного разочарованный тем, что староста не приветствовал его первым.

— Риэр, — повторил старик задумчиво, — нильфгаардское имя.

Юноша слегка замешкался — реакция была совсем не такой, на какую он рассчитывал, но отчаиваться было рано. Он повернулся к Зайцу, сделав широкий жест рукой.

— Я привез голову твари, рыскавшей по окрестностям, — заявил Риэр терпеливо. Староста глянул в указанном направлении, потом скептически хмыкнул.

— И что прикажете мне делать с волчьей башкой? — осведомился он, — на стенку ее повесить?

— Это был вовсе не волк, — немного уязвленно возразил Риэр, — а варг. Он напал на нас в лесу, и я с ним расправился.

— Поздравляю, — кивнул старик, — рад, что вы остались невредимы.

Ни малейшего желания платить за выполненную работу или хоть восхититься смелостью заезжего ведьмака старик все еще не выказывал, и Риэр окончательно растерялся. Он слышал множество историй о том, как охотников на монстров прогоняли из деревень, запрещали им пользоваться колодцами, не пускали на порог, в ужасе запирая окна и двери. В других рассказах ведьмаков чествовали, как героев, встречали, как последнюю надежду на избавление от неминуемой смерти. На оба случая у Риэра были припасены особые слова, но что делать под совершенно безразличным взглядом, он понятия не имел. На помощь поспешил Юлиан. Он соскочил со своего коня и легкой, почти танцующей походкой подошел к старосте.

— В вашу деревню пришел ведьмак, — объявил он негромко, но очень торжественно, — он уже избавил вас от одной напасти, неужто у вас не найдется слов благодарности и почтения к его подвигу?

Старик фыркнул.

— Не больно-то вы похожи на ведьмака, — он заглянул прямо Риэру в глаза, — да и псов этих шелудивых наши ловчие по зиме изничтожают десятками, но, так и быть, благодарствую за еще одного.

Было совершенно понятно, что платить за сомнительный подвиг староста не собирался — и даже в дом гостей приглашать не спешил. В последний раз так глупо Риэр чувствовал себя на уроках математики, когда Мэнно выполнял за него все задания, а строгий учитель отчитывал их обоих за жульничество. Сейчас он тоже был самозванцем, желавшим выдать сущую ерунду за великий подвиг, и первой мыслью юноши было немедленно ретироваться.

— Если вы и впрямь ведьмак, как говорите, — помолчав немного, снова заговорил староста, — так займитесь лучше Гадко и его ганзой — вот уж они нам и впрямь досаждают, сил нет.

— Гадко? — ухватился Риэр за робкую надежду оправдаться, не успев подумать хорошенько о том, что именно ему предлагали сделать, — это еще кто такой?

— Чего на пороге болтать, — махнул староста рукой, — заходите, коль пришли. Только падаль эту в дом не тащите, — он кивнул на окровавленную голову, свисавшую с седла, — лучше в костер ее киньте — да и дело с концом.

В светлой жарко натопленной горнице пахло пивом, шкварками и дегтярным мылом. Домочадцев старосты, представившегося Корбеном, было не видать, но следы их присутствия сразу бросались в глаза — стол был устлан белоснежной вышитой скатертью, в углу комнаты стоял ткацкий станок, а у очага были раскиданы деревянные солдатики, точно незнакомый мальчишка только что бросил играть с ними. Когда Риэр садился на лавку, староста едва заметно поморщился — незваный гость в этой чистой домашней обстановке выглядел, как уродливый чирей на красивом молодом лице. Юный ведьмак постарался держать руки подальше от скатерти, чтобы ненароком не запятнать ее, и замер в напряженной неловкой позе. Зяблик же ощущал себя явно куда уверенней спутника. Он прошелся по горнице, с любопытством огляделся по сторонам, и его бледное лицо даже слегка зарделось от мирного мягкого тепла этой комнаты.

Впрочем, разделить с хозяином хлеб да соль им так и не предложили. Староста сцепил пальцы на столе перед собой и несколько секунд смотрел на Риэра долгим задумчивым взглядом, точно прикидывал, подходил ли юный ведьмак для задания, которое он собирался ему дать. Юноша чувствовал себя все более неловко с каждым утекавшим мгновением.

— Стало быть, не перевелись еще ведьмаки, — наконец заговорил Корбен, по-прежнему сверля Риэра глазами, — и к какой же школе вы относитесь, милсдарь?

Ответа на этот очень ожидаемый вопрос Риэр заготовить не успел, и теперь замешкался, прикидывая, стоило ли соврать хозяину или еще больше разочаровать его правдой.

— Риэра учил последний ведьмак Школы Волка, — ответил за него Юлиан, и в тоне его звучала неподдельная гордость, словно это он сам лично руководил тренировками, — может быть, он и не прошел мутаций и Испытания Травами, но это лишь значит, что сердце его не обратилось глыбой льда, и мой спутник готов помогать простым людям не за монеты, а по доброте душевной.

— Похвально, — кивнул староста, хотя Риэр и видел, что слова Юлиана его ни капли не убедили, — не часто встретишь нильфгаардца, знающего, что такое душевная доброта.

— Да, я родился в Нильфгаарде, — неожиданно обиделся за родину принц, — но здесь, в Северном Каэдвене, откуда вам знать, что моим соотечественникам ведомо, а что нет?

— Кроме того, — поспешил сгладить резкость его тона Зяблик, — ведьмаки не знают границ и не служат королям. Как я уже сказал — Риэр хочет помогать людям — пусть даже и каэдвенцам.

Пару мгновений староста смотрел на Юлиана чуть удивленно, словно тот неудачно пошутил на запрещенную тему, но потом вдруг рассмеялся.

— Ладно, чего уж там, — сказал старик, махнув рукой, — хотите узнать, кто такой Гадко, извольте. По мне так — обыкновенный бандит, но люди болтают, что ворожей он или колдун какой. Пришел из Велена сразу после войны — годков тринадцать тому. И поначалу жил себе, никого не трогая, в землянке за стенами, в деревню заходил, только чтобы в карты сыграть да чарочку выпить. А однажды — пропал. Думали, может, в лесу сгинул — ан нет. Как зима пришла — объявился, да не один, а с целой компанией парней — не нашенских, может, темерских, кто их разберет. И начали они, стало быть, безобразничать, сперва курей тащили, потом за деньги взялись, а после и на путников нападать стали. И никакого с ними сладу — мы уж и отряд добровольцев снарядили за ними, и ловушки ставили, и собак по следу пускали, все без толку. Словно сила какая-то колдовская их бережет, и следов они не оставляют, и логово их не сыскать.

— И давно это продолжается? — Риэр поначалу радостно ухватился за эту возможность, но, чем дольше говорил староста, тем больше он понимал, что задание это могло оказаться ему не по плечу — и дело было вовсе не в том, что неведомый Гадко слыл чародеем, и деревенские собаки не были в состоянии его выследить. Но юного ведьмака учили охотиться на чудовищ, и сколько бы Мэнно ни грозил должникам его мечом, убивать людей ему доселе не доводилось.

— Уж года три тому, — вздохнул староста, — зима настает — значит, скоро они опять повадятся нападать да грабить. Если бы вы помогли нам, мы бы, может, и награду собрали, и в ножки бы вам поклонились.

— Почему вы не обратились к наместнику? — осторожно поинтересовался Риэр. Отступать и отказываться от задания было стыдно и глупо. Он, такой самонадеянный, рассчитывал словить легкую славу, уничтожив одного варга, который, похоже, не внушал деревенским никакого страха и почтения. Но перед лицом по-настоящему важного дела юный ведьмак готов был струсить. На то, чтобы не принимать заказ, можно было найти множество причин — начать хотя бы с того, что в путь они с Зябликом отправились не просто так, а с важной миссией, которая не терпела промедлений. Стоило, возможно, дождаться утра и просто уехать — отчитываться в этой деревне было не перед кем. Но Риэр вдруг отчетливо понял — если откажется сейчас, впредь едва ли сможет исполнить мечту, впервые всерьез перестанет в нее верить — и разочаруется в себе самом. А это, пожалуй, было пострашней смерти от ножа ворожея-разбойника Гадко.

— Да где наместник, а где мы, — ядовито ответил меж тем староста, — в Ард Каррайге никому и дела нет до наших горестей. А вы, милсдарь, сами сказали, что готовы помогать простым людям. Ну так помогите, коли так. Очень уж нас этот Гадко и его банда замучили.

Риэр посомневался еще долю секунды — он глянул на Зяблика, но тот выглядел каким-то потерянным, и ободрения от него ждать было нечего.

— Ладно, — наконец весомо кивнул Риэр, — я посмотрю, что можно сделать. Но мне нужны хоть какие-то зацепки, может, свидетели или жертвы нападений.

— Это можно, — быстро согласился староста, — сейчас — ступайте в «Пьяного солдата» — это наша корчма, стало быть, ее кум мой держит, Одрином звать. Переночуйте, поужинайте, а с утра я пришлю к вам тех, кто с Гадко сталкивался и может что-то знать.

В таверне на окраине деревни, несмотря на поздний час, жизнь кипела вовсю. И встретили в ней путников не в пример приветливей, чем в доме старосты. Весть о том, что в селение пришел ведьмак, разлетелась быстро — наверно, стражники постарались. Корчмарь — похожий на Корбена, как родной брат — приветствовал их на пороге, распорядился насчет коней и пригласил за стол.

— Давненько в наших краях не видно было людей с двумя мечами за спиной, — сказал он, блеснув в улыбке рядом редких желтых зубов, — раньше-то, как Саовину справим, так они то и дело тут останавливались, золотом платили да байки травили.

— Золото у нас есть, — заверил корчмаря Риэр — тяжелый кошель, которым снабдил его на прощание Мэнно, был надежно упрятан среди прочей поклажи в седельной сумке, — а вот что до баек… Мы бы лучше вас послушали — что творится, да что слышно. Староста нанял нас, чтобы разобраться с вашей бедой, как управимся — так можно и порассказать чего.

Юный ведьмак сам себе удивлялся — как легко его собственная речь начала копировать местную манеру изъясняться. Дома, на пышных приемах, Риэр вечно терялся и путался в словах, если приходилось приветствовать важных вельмож и расфуфыренных дам. Мэнно и Лита смеялись над ним, отец — злился, а принц ничего не мог с собой поделать, путаясь в титулах и забывая вежливо расшаркиваться перед каждым надменным графом и его снисходительной супругой. Даже в трактире Рико зачастую приходилось стараться, чтобы завести беседу. Здесь же, среди простых нордлингов, Риэр чувствовал, как слова сами лились из него, точно он впервые встретил тех, с кем действительно мог говорить на одном языке.

— Так это вам к начальнику стражи надо или к главному ловчему, — отмахнулся Одрин, ухмыльнувшись, — они уж вам все про этого паскуду расскажут, будьте покойны. А пока — ешьте, пейте, гостям мы всегда рады!

Полненькая круглолицая девушка принесла им пиво в высоких глиняных кружках, миски жаркого, толсто нарезанный хлеб и масло в маленьком горшочке. Риэр сделал первый глоток, полностью уверенный, что уж тут-то, в отличие от дома наместника, никому и в голову бы не пришло подсыпать им в питье сонное зелье, и угощаться можно было совершенно спокойно.

Зяблик накинулся на еду вместе с ним — старосте убийство варга в лесу могло казаться сущей ерундой, но для Юлиана выдался один из самых сложных дней в его жизни, и теперь он заедал недавние волнения, едва не давясь мягким кроличьим мясом и воздушным серым мякишем.

Завсегдатаи, обернувшиеся было к гостям, когда те переступили порог, быстро забыли об их присутствии. В зале таверны царило шумное диковатое веселье. Мужики, явно прикончившие уже не по одной кружке крепкого пива, разговаривали, не понижая голоса, но слов было почти не разобрать — казалось, каждый надеялся перекричать другого, и беседа сливалась в неразличимый шум.

Впрочем, Риэру и не хотелось прислушиваться — только сев за стол, он сполна почувствовал, как на самом деле устал, замерз и проголодался. Вполне могло статься, что эта деревня была последним человеческим жильем на пути к их цели. Предгорья, если верить карте, предоставленной наместником, пустовали. Тут и там, до самого подножья Синих гор были разбросаны одинокие селения, но Риэр подозревал, что со времен войны они стояли необитаемыми. Жители перебирались в более крупные селения, поближе к границам в поисках счастья и выгоды — матушка как-то рассказывала, что северные деревни в последнее время приходили в упадок и запустение — как раз из-за того, что в столицах и крупных городах появлялись все новые рабочие места. На фабриках всегда требовались работники, из бывших солдат, забывших, как быть хлебопашцами, набирали народные дружины и отряды ландмилиции, чтобы поддерживать порядок и собирать подати. Деревни же вымирали, и зачастую градоправителям и князьям буквально приходилось загонять часть приезжих обратно, чтобы хоть кто-то мог по-прежнему возделывать землю и собирать урожай. В таких делах Риэр не больно-то разбирался, но сейчас, похоже, ему предстояло наблюдать это запустение воочию.

Кто-то из веселой пьяной компании вытащил из-под широкого длинного стола простую лютню, жалобно тренькнувшую медными струнами, и гул немного притих. Зяблик, сидевший спиной к залу, отвлекся от почти опустевшей миски и насторожился. Уезжая из Нильфгаарда, он поначалу надеялся прихватить с собой собственный инструмент — в путешествиях из Третогора в столицу Империи Юлиан никогда не расставался с лютней — драгоценным подарком наставника. Но, поразмыслив хорошенько, юный музыкант решил, что в опасном странствии инструмент мог не только не пригодиться, но и помешать. Да и потерять его в лесу или в горах было бы очень обидно. Сейчас же Зяблик напряженно прислушивался к тому, как один из завсегдатаев — молодой краснолицый парень с копной рыжих волос, куда менее пьяный, чем его товарищи — ударил по струнам.

Звук вышел неровный и какой-то вызывающий, словно неумелый музыкант с трудом представлял, с какой стороны взяться за инструмент, но шумная толпа поддержала его криками и хлопками. Краснолицый поднялся из-за стола, вышел на середину зала и, примерившись к струнам, ударил по ним снова и запел. Мотив, если можно было так назвать издаваемые парнем звуки, немедленно подхватили еще несколько нестройных голосов. Песня, явно хорошо знакомая завсегдатаем, подпрыгивала и спотыкалась, слова куплетов, рассказывавших о маркитантках в солдатском лагере, их кружевных подвязках и почему-то единорогах, гнались друг за другом, путаясь и переплетаясь, точно в отчаянной драке. Но Риэру показалось, что пел парнишка совсем неплохо.

Зяблик же, послушав выступление несколько минут, так и не соизволив обернуться, наконец ударил кулаками по столу — так, что полупустая миска на нем слегка подпрыгнула.

— Дай мне денег, — громким шепотом, стараясь перекрыть восторги толпы, обратился Юлиан к Риэру. Тот растерянно моргнул, но, порывшись в кармане, извлек несколько золотых монет — мудрый младший брат набил его кошель не флоренами, а реданскими кронами, и Риэр мысленно горячо поблагодарил его за предусмотрительность.

Зяблик выхватил деньги из руки Риэра, встал, скрипнув по полу ножками лавки, и решительно приблизился к веселому певцу. Улучив момент, когда один куплет о том, как единорог покрыл десятую барышню и до сих пор не устал, споткнулся о разудалый припев, Юлиан поднял руку, прося певца замолчать. Тот, не привыкший к подобным вмешательствам в творческий процесс, осекся и глянул на Зяблика тяжелым злым взглядом. Риэр даже успел подобраться, готовясь к тому, что вот-вот могла разразиться драка любителей искусства с наглым вторженцем.

— Добрый человек, — заговорил Зяблик учтивым, почти сладким тоном, — прошу, продай мне свою лютню.

— Чего? — не понял певец, но, когда Юлиан продемонстрировал ему пригоршню золота, хмыкнул, — маловато будет, остроухий, — заявил он, — это бабки моей инструмент, остался от одного знаменитого барда, который нашу деревню проезжал, когда она еще девчонкой была. Говорили, артист тот сбежал, чтобы его мужики не побили за то, что он всех девок перепортил, а инструмент — забыл. Бабка велела беречь его, как зеницу ока. Так что, коли хочешь его забрать, выворачивай карманы.

Риэр медленно поднялся из-за стола — садясь за ужин, он не потрудился снять со спины мечей, а куртка все еще поскрипывала от спекшейся варговой крови. Юный ведьмак был почти на голову выше дерзкого певца и куда шире в плечах. Парень, до этого ехидно скаливший неровные зубы, поднял на Риэра чуть испуганный взгляд — такой же иногда возникал в глазах тех, с кем до этого приятно пообщался Мэнно.

— Ладно-ладно, — парень протянул лютню Зяблику и, когда тот в ответ передал ему монеты, вцепился в них, словно юноша мог вот-вот передумать платить.

Юлиан глянул на Риэра через плечо, мельком улыбнулся и обратил наконец все свое внимание на спасенную из неумелых рук лютню.

— Струны расстроены, — с сожалением констатировал он. Тонкие ловкие пальцы быстро подкрутили колки, Зяблик прошелся по струнам легким перебором, все еще хмурясь. А Риэр уже снова отступил к столу, сел на самый край скамьи, оставшись на виду у собравшихся, чтобы те не забывали, кто стоял за спиной остроухого чужака.

Еще мгновение помедлив, Зяблик выпрямился, уперся стопой в ближайшую лавку, устроил лютню на колене и, привычно прикрыв глаза, коснулся струн кончиками пальцев. Толпа, наблюдавшая за сценой, притихнув и не вмешиваясь, снова загудела. Кто-то выкрикнул что-то скабрезное, веля незнакомцу убираться — слушатели явно не были настроены на слушание романтичных баллад в исполнении воздушно-возвышенного эльфского певца. Но следом за легким пробным касанием, Зяблик ударил по струнам сильнее — на этот раз звук вышел сильным и чистым. Завсегдатаи примолкли, а Юлиан извлек из лютни еще несколько задорных аккордов и вдруг запел ту же песню, что минуту назад мучал рыжеволосый парень.

— Единорог зашел в шатер, и, водки пригубив,

Сказал — я голоден, как волк, и, словно кот, еблив.

Подайте деву — чтоб была невинна, как роса,

Стройна, как мак, нежна, как снег, до задницы коса, — голос Зяблика зазвенел, заплясал, как огонь в очаге, и удивленные слушатели, застыв, сперва даже не сообразили, что ему можно было подпевать. Риэр был почти уверен — никогда до сих пор в этих стенах никто не пел так чисто и точно, и вместе с тем — с таким независимым задором.

— Но, сударь, всюду здесь война, тут не бывает дев!

Единорог копытом бил, палатку оглядев.

Тогда подайте сразу трех удалых кобылиц —

Кто сзади сможет отличить блудницу от девиц?

На втором куплете толпа наконец подхватила песню — присоединился даже прежний владелец лютни. Мужики поднимали кружки, выкрикивали особенно похабные повороты сюжета и смеялись, но чистый голос Зяблика перекрыть они не могли — тот пел самозабвенно, точно всю жизнь выступал только перед пьяной солдатней, и знал, как перепеть их всех. Риэр поймал себя на том, что принялся притопывать ногой и хлопать в ладоши, следуя незамысловатому ритму песни, и, когда отзвучал последний аккорд, вместе со всеми засвистел и ударил кулаками по столу, требуя продолжения.

За последующий час Зяблик успел исполнить еще несколько десятков веселых походных куплетов, пока наконец не перешел-таки на мелодичную грустную балладу о странствующем рыцаре и его потерянной любви — одну из тех, что не стыдно было исполнить даже при императорском дворе. Риэр испугался было, что публика не примет такого перехода, но мужики слушали барда, не шевелясь, и кое у кого в покрасневших глазах даже выступили слезы.

Завсегдатаи не желали отпускать певца еще долго — хлопали, свистели и предлагали выпить еще, лишь бы тот не останавливался. Но Зяблик — очевидно, совершенно вымотанный нежданной славой — в последний раз поклонился, огладил гриф лютни и вернулся за стол к Риэру. Лицо у юноши при этом показалось принцу таким невозможно усталым и несчастным, что он немедля махнул корчмарю и велел ему подготовить для них комнату и горячую воду для умывания.

В постель Зяблика пришлось почти нести на руках. Если бы Риэр позволил, мужики сделали бы это самостоятельно, еще и покачали бы его по пути. Но он решительно оттеснил прочих желающих добраться до юлианова тела, и, поддерживая его за талию, вместе с ним поднялся на второй этаж корчмы.

Комната была маленькая, но довольно чистая. Кровать, застеленная свежим желтоватым бельем, располагалась у самого окна — видимо, хозяева не слишком опасались, что ночью кто-то мог проникнуть к гостям. Тем не менее, Риэр уложил обессиленного Зяблика со стороны двери и накрепко запер створки.

Очень бережно, стараясь не тревожить задремавшего музыканта, юный ведьмак избавил его от сапог, штанов и куртки. Потом, обмакнув принесенную хозяином губку в горячую мыльную воду, бережно отер Зяблику лицо и шею. Тот слегка пошевелился, тихо застонал и, приоткрыв глаза, улыбнулся.

— Я такимгрязным себя не чувствовал никогда в жизни, — признался он тихо, — может, ты и в других местах меня помоешь?

Не рассчитывавший ни на что подобное Риэр хмыкнул. В комнате было тепло, Зяблика он оставил в одной нижней рубахе, и сам поспешил избавиться от снаряжения, сапог и брюк. Юноша снова окунул губку в воду, отжал ее и принялся осторожно тереть бедра Юлиана от коленей вверх. Тот поерзал немного, развел ноги шире и напряженно выдохнул, снова прикрыв глаза. Разговаривать не хотелось, легкий хмель кружил голову и наливал веки приятной тяжестью, но руки Риэра продолжали двигаться легко и ловко, подбираясь к краю длинной рубахи Зяблика. Когда принц, решив не церемониться, задрал подол до самой груди, Юлиан задышал чаще, а то, что до сих пор скрывалось под тканью, приветственно поднялось навстречу почти невинным касаниям губки. Риэр жадно облизнулся.

Его рука несколько раз скользнула между напрягшихся, чуть подрагивающих узких бедер — Зяблик выгнулся, подаваясь навстречу каждому его движению, уперевшись пятками в постель. Риэр заметил, как тонкие пальцы музыканта нетерпеливо скомкали простыню под ним — из-под опущенных пшеничных ресниц Зяблика мерцали полумесяцы белков. Влажные губы были приоткрыты, и дыхание вырывалось из вздымавшейся груди короткими жаркими толчками. Откинув губку в сторону, принц взобрался на постель с ногами, и Юлиан, словно только этого и ждал, раскрылся перед ним еще больше, развел колени в стороны так, чтобы Риэр мог устроиться между ними.

Теперь туда, где прежде проходился губкой, скользнула влажная и скользкая от мыла ладонь принца. Он огладил заветное колечко между поджавшихся ягодиц, осторожно, точно на пробу, ввел внутрь один палец, и Зяблик, всхлипнув, резко дернулся вниз, буквально насадившись на него. Свободной рукой Риэр отвел бедро Юлиана еще немного в сторону, склонился к нему и оставил быстрый поцелуй у самого основания. Что бы там ни говорил Зяблик, пахло от него вовсе не как от того, кто весь день провел в седле — аромат был резче, чем обычно, в нем чувствовался тяжелый головокружительный мускус, но принц не почувствовал в этом запахе ни одной фальшивой ноты. Он поцеловал снова, одновременно позволяя второму пальцу присоединиться к первому. Зяблик жалобно захныкал, словно не зная, на какие ласки реагировать в первую очередь — устремиться вниз или податься вверх, навстречу горячим губам Риэра.

На вкус Юлиан был крепче самого выдержанного вина — принц и раньше это знал, но сейчас, в незнакомой нищенской обстановке, вдали от дома, в комнате, сквозь тонкие стены которой все еще доносились пьяные крики из зала, это ощущалось острее и четче, точно впервые за все время их знакомства Зяблик и Риэр по-настоящему остались наедине. Пальцы скользили ритмично, хоть, пожалуй, и чуть-чуть поспешно, солоноватый привкус раскрывался на языке все отчетливей с каждым новым движением. Риэр чувствовал, как мышцы Зяблика отчаянно сжимались, а весь он буквально трепетал от желания, победившего тяжёлую усталость.

В какой-то момент Юлиан вдруг вскрикнул, дернулся, свел колени, будто испугавшись нахлынувшего невыносимого наслаждения, но принц не выпускал его до тех пор, пока по телу музыканта не прокатилась сладкая крупная дрожь, и он излился с новым сдавленным возгласом.

Зяблик заснул, едва Риэр отпустил его. Будить музыканта и требовать ответной услуги было слишком жестоко, и юному ведьмаку пришлось справляться со своими трудностями самостоятельно. Он бесшумно слез с кровати, шлепая босыми ногами по деревянному полу, отошел в угол комнаты, словно стыдясь того, что собирался сделать — но тело требовало разрядки, и Риэру пришлось ему подчиниться. Впрочем, хватило всего пары настойчивых движений рукой, чтобы проблема оказалась решена. Принц облегченно выдохнул, поспешно умылся остывшей водой и нырнул в постель, накрыв себя и Зяблика тяжелым пуховым одеялом.

Юлиан во сне подобрался к нему и прижался, почти взобравшись Риэру на грудь. Тот приобнял его и наконец смежил веки.

Однако сон не шел. Теплое размеренное дыхание Зяблика щекотало кожу, но Риэр, как ни старался, не мог выкинуть из головы то, на что согласился этим вечером. Искушение растолкать возлюбленного и поделиться с ним своими переживаниями оказалось даже сильнее искушения овладеть им, но принц сдержался. До самого рассвета он, то проваливаясь в дремоту, то, вздрогнув, просыпаясь, перекатывал в уме все возможные исходы завтрашнего предприятия. Рассудок подсказывал, что стоило отказаться от заказа. Пусть позорно сбежать, но не рисковать жизнью в противостоянии с целой ганзой, с которой не знал сладу весь состав деревенской стражи. И даже не столько количество будущих врагов тревожило Риэра, сколько его собственное нежелание поднимать меч на разумного противника. Ламберт никогда не прививал ему особых моральных качеств, не заикался о кодексе ведьмаков и этике необходимых убийств. Но вот Геральт, из чьих рассказов принц узнавал гораздо больше, чем из скупых отговорок наставника, часто рассуждал о том, что, будь его воля, он и вовсе не сражался бы с людьми, какими бы подонками они ни были. Убийства были делом солдат и заговорщиков — а не ведьмаков. И Риэр всерьез начал бояться, что в самый ответственный момент отступит и не сможет нанести решающий удар — и это будет стоить ему жизни. Глупая смерть во имя непонятной цели — хуже не придумаешь.

Когда за окнами зарделся серый зимний рассвет, юный ведьмак все же провалился в мутный сон, из которого его бесцеремонно вырвал несмелый стук в дверь. Он встрепенулся, открыл глаза, и в первый момент даже не смог сообразить, где находится. Стук повторился. Зяблик, все еще прижимавшийся к его груди, пошевелился и что-то невнятно проворчал, и Риэру вдруг захотелось сделать вид, что неведомый посетитель не смог разбудить его — давешняя тревога вернулась, заставив сердце опасливо сжаться.

Когда в дверь постучали в третий раз — на этот раз настойчивей — принц все же аккуратно выпутался из крепких, как хватка плюща, объятий Зяблика, сел, подтянул с пола свои штаны, надел их и отправился открывать. На пороге обнаружилась та самая круглолицая девчонка, что накануне приносила им пиво и еду. Затравленный взгляд маленьких синих глаз скользнул по лицу юного ведьмака, и девушка прижала пальцы к губам, прося молчать, шагнула в комнату, отодвинув Риэра в сторону, и притворила за собой дверь.

— Простите, что потревожила вас, милсдарь, — быстро зашептала гостья, оглядываясь по сторонам, будто в маленькой комнате могли притаиться вражеские шпионы, — но я слышала вчера, о чем вы говорили с Одрином, и знаю, что староста попросил вас сделать.

Риэр, все еще мутный со сна, непонимающе смотрел на нее, не перебивая. Девушка же принялась нервно заламывать пальцы.

— Вы ведь на банду Гадко собрались идти, правда? — спросила она. Риэр растерянно кивнул, — Только вот пустое это, — секунду посомневавшись, продолжала девушка, — староста давно с Гадко этим сторговался — нашим, деревенским, его парни, почитай, не докучают. Только чужаков грабят, а добычу — со старостой делят.

— Зачем тогда ему меня нанимать? — удивленно переспросил Риэр. Разговор начинал походить на нелепое сновидение, но взгляд девушки, вдруг наполнившийся решимостью, говорил об обратном.

— Знамо, зачем, — ответила она, — чтобы вас, стало быть, сгубить. Ведьмаков в наших землях уже почитай, сорок лет никто не видал, а тут вы. Вот Корбен и испугался.

— Да чего испугался-то? — юный ведьмак растерянно потер лоб, — я же людей за просто так не убиваю.

— Людей — не убиваете, — подтвердила девушка, — а тварей — да. А наш староста давно с одной такой договор заключил и поддерживает его, чтобы нашу деревню никакое лихо не трогало. После войны-то в лесах развелось нечисти, а изничтожать ее было некому — ведьмачья крепость пустая стоит с тех пор, как черных с наших земель прогнали. Вот и сговорился Корбен с какой-то нежитью, чтобы она, значит, наш покой оберегала, а мы ей взамен дважды в год мальчишек отдавали.

У Риэра внутри все похолодело.

— Вы отдаете кому-то мальчиков? — уточнил он вдруг осипшим голосом, — живых?

— Живых, а как же, — подтвердила девушка — ее губы побледнели и задрожали, но взгляд остался твердым, — в первый день лета и накануне зимы — каждый год забирает лихо по одному мальчику лет десяти, не старше. А что с ними потом делается — этого никто не знает. Прошлой зимой братишку моего, Войцека, забрали, уж как мать плакала — но что поделаешь. Если не служить твари той, она или сама нас убьет, или сородичей своих обратно призовет, а тогда — всем худо будет. А теперь вы явились — и Корбен, поди, испугался, что вы на тварь эту пойдете да и прикончите ее.

Риэр молчал — выражение глаз девушки, которое сперва он принял за решимость, на деле оказывалось холодным невыразимым отчаянием.

— Может, нам просто уехать тогда? — предложил он, готовый ухватиться накрепко за собственное предложение. Им с Зябликом предстоял опасный переход к Каэр Морхену, Лита ждала от него вестей, и Риэру было недосуг лезть в страшные дела незнакомой деревни, вмешиваться в отвратительные традиции.

Девушка вдруг с жаром перехватила его руки и сжала их в своих ладонях.

— Нет, пожалуйста, не уезжайте! — взмолилась она, — у вас ведь меч серебряный за спиной — я сама видела! Помогите нам, убейте проклятую бестию, освободите нас от нее! Со дня на день она придет за своей данью — уже и мальчонку выбрали, мать его, Агнежка, третий день плачет, того и гляди сама помрет. Сын-то у нее — единственный.

— Но как же вы останетесь без этого договора? — хватаясь за последнюю надежду, спросил Риэр. Прикосновение холодных потных ладошек девушки было гадливо неприятным, — а если и впрямь чудовища в леса вернутся? Кто вас защитит?

— Да мы уж сами! — девушка гордо вскинула голову, — если на наших сыновей и братьев больше никто зариться не будет, соберем дружину или к наместнику обратимся, а то и в город переберемся. Корбен-то старый и боится уезжать — так вот пусть и целуется со своими монстрами, сколько влезет.

Понимая, что от нового, куда более непонятного и невыполнимого задания ему уже не отвертеться, Риэр вздохнул.

— Но как я найду эту тварь? — спросил он, аккуратно высвобождая свои ладони из цепких пальцев девушки, — ты знаешь, где у нее логово? Откуда она приходит?

— Не знаю, — покачала головой круглолицая, — но знаю, куда Корбен Агнежкинова сына поведет — он никому не велит за ним ходить, но я как-то выследила его, знаю, что на лесное кладбище он ходит.

Конечно, как могло быть иначе — мысленно застонал Риэр. Это задание было ему явно не по зубам — тут можно было не гадать и не высчитывать. Но юный ведьмак вдруг вспомнил о серебряном манке, который дала ему в дорогу Лита. Конечно, он предназначался для совсем уж отчаянных ситуаций, но куда уж было отчаянней — юный ведьмак понял вдруг, что просто не может отказаться от заказа, когда девушка смотрела на него с такой надеждой. А Регис… ему можно будет все объяснить — Литин друг всегда отличался человечностью, несмотря на собственную чудовищную природу.

— Ладно, — кивнул Риэр, — ступай и никому не рассказывай, что приходила сюда. Я посмотрю, что можно сделать.

Девушка, просияв, приподнялась на цыпочки, поцеловала Риэра в щеку и скрылась за дверью.

Зяблику новость о предстоящей охоте на неведомую тварь, казалось, пришлась даже по вкусу. Выспавшийся, все еще возбужденный вчерашним успехом у местной публики, воодушевленный тем, что последовало за выступлением, он принялся убеждать Риэра, что спасти будущие поколения ни в чем не повинных деревенских было делом благородным и необходимым.

— Подумаешь, какая-то ганза, — рассуждал он негромко, собирая с пола разбросанную накануне одежду, — в том, чтобы разбойников по лесам гонять, славы мало. А вот если мы целую деревню спасем — вот это сюжет для героической баллады. Знаешь что, — Юлиан выпрямился со штанами в руке и гордо вскинул голову, — я даже пошлю ее мастеру Лютику — пусть он ее споет при каком-нибудь дворе. Тогда о тебе узнают все от Великого моря до Синих гор! Риэр Отважный, ведьмак, победивший чудовище, крадущее детей!

Риэр не был так уж уверен, что такая слава была ему по вкусу, но спорить не стал. Он достал и повесил на шею серебряный манок, спрятав его под воротником, и следующую пару дней усиленно делал вид, что занят поиском Гадко. Вместе с Зябликом, ставшим в одну ночь любимцем местных жителей, юный ведьмак допросил свидетелей, выбрался на тракт к месту последнего ограбления и даже углубился в лес в поисках следов бандитов. Старосте он отчитывался ежевечерне — а тот, похоже, все больше злился, что расследование продвигалось ни шатко, ни валко. Риэр же тянул время, как мог.

На третий вечер, когда Корбен уже готов был просто выдворить их из деревни, Зяблик давал очередное представление, а юный ведьмак сделал вид, что вусмерть упился вместе с прочими зрителями. Подливая ему пива, девушка, назвавшаяся Люсей, шепнула Риэру, что выплата долга должна была состояться перед рассветом. Именно поэтому Одрин сегодня не жалел выпивки для гостей и наливал каждому, переступавшему порог корчмы. А публики сегодня собралось столько, что им едва хватало лавок — слава Зяблика облетела всю деревню, и каждый мечтал подпеть заезжему барду, знавшему все солдатские песни.

Корчма еще гудела, как растревоженный осиный улей, хотя время давно перевалило за полночь, и дело шло к рассвету, когда Риэр, сделав вид, что ему необходимо отлить и поблевать, выскользнул на улицу через черный ход, оставив Зяблика дальше развлекать толпу.

Подморозило. Звонкий наст хрустел под ногами, как бы Риэр ни пытался ступать бесшумно. Люся проводила его до забора, махнула рукой в нужном направлении и, потупив глаза, промолвила несмело:

— Только возвращайтесь, ведьмак… — и странным образом, сердце Риэра вдруг наполнилось отвагой. Он нащупал манок на груди, проверил, легко ли выходил серебряный меч мастера Весемира из ножен, и почти бегом двинулся в сторону лесного кладбища.

Когда в предрассветном мраке замаячила ветхая каменная ограда погоста, юный ведьмак сбавил шаг, и дальше двигался бесшумно, стараясь, чтобы даже снег под его ногами не похрустывал — уроки Ламберта пришлись как нельзя кстати. Риэр перебрался через забор, притаился за высоким серым надгробием и прислушался.

До него почти сразу долетели отдаленные голоса. Юноша выбрался из своего убежища, прополз немного по снегу до внутреннего круга могил, и наконец смог увидеть, что на площадке перед обветшалым старым склепом друг напротив друга стояли двое. В одной фигуре безошибочно угадывался староста. Он держал на плече тяжелый неподвижный сверток, и Риэр сразу понял, что скрывала плотная темная ткань — Корбен принес плату по своему договору и собирался передать ее в руки своему собеседнику. Тот же казался черной огромной глыбой, возвышавшейся над старостой на целых две головы. Юный ведьмак понял, что фигуру чудовища скрывал самый обыкновенный плащ, под которым очертаний его тела было не разглядеть. Риэр потянулся к манку — ворону нужно было время, чтобы вызвать подмогу, стоило, наверно, использовать это преимущество еще в деревне, но теперь момент был упущен — принц мысленно отругал себя за глупость.

— Он хоть живой? — спросил вдруг огромный черный незнакомец глубоким хрипловатым голосом.

— Живой, милсдарь, живой, — заверил староста, поправив поклажу на плече, — пришлось подлить ему сонного настоя, чтобы не вырывался, но все, как вы просили — мальчонке летом минуло одиннадцать, здоровый, крепкий, не кретин.

— Славно, — похвалила тварь, чуть качнув покрытой головой, — давай его сюда.

Корбен шагнул вперед — действовать надо было немедленно, но Риэр медлил. Он надеялся только, что, если миссии суждено было закончиться провалом, Зяблик все же споет о нем песню-другую, когда бросит его оплакивать. Думать об этом оказалось мучительно больно и страшно, юный ведьмак едва не струсил, готовый зарыться в снег, лишь бы его не заметили. Но темный сверток на плече старосты вдруг пошевелился, до чутких ушей Риэра долетел сдавленный стон, и это решило дело.

Вытащив серебряный меч из ножен, юный бесстрашный ведьмак выпрямился во весь рост и шагнул на площадку из-за могильного камня. Староста заметил его первым — он вскрикнул от неожиданности и попятился, едва не выронив свою жертву.

— Прочь! — громко объявил Риэр, глядя только на огромную черную фигуру, — убирайся, тварь, или попробуешь серебра!

Великан едва заметно вздрогнул.

— Ламберт? — спросил он с таким удивлением, какое было вовсе не свойственно обычным чудовищам. Но юный ведьмак уже его не слушал. Он ринулся вперед, целясь клинком в то место, где у твари должна была находиться шея.

Лязгнул металл — чудовище выкинуло вверх руку, остановило его меч лезвием короткого кривого кинжала. Капюшон упал с головы, открыв взору Риэра вовсе не лик кровожадного монстра, а самое обычное человеческое лицо — с одним лишь различием. На него уставились яркие по-кошачьи золотые ведьмачьи глаза.

— Ты не Ламберт, — задумчиво, словно они не бились вовсе, а вели светскую беседу, заметил незнакомец.

— А ты — не монстр, — не остался в долгу Риэр. Огромный ведьмак хрипло рассмеялся, двинул запястьем, скидывая клинок юноши с кинжала.

— Какого хера тут происходит?! — панически визгливо вопросил Корбен. Свободная рука незнакомца метнулась так быстро, что Риэр почти не заметил этого движения — в шею старосты воткнулся длинный черный шип, и он, застонав, повалился на снег вместе со своей ношей.

Юный ведьмак, все еще не опуская меча, тяжело дышал, глядя на неожиданного противника. Незнакомец и впрямь был огромным. Лысую голову пересекал глубокий грубый шрам, а по тонким губам змеилась ехидная улыбка.

— Будем драться? — осведомился ведьмак, поигрывая кинжалом на ладони, — или хочешь поболтать?

Риэр растерянно попятился. Он был готов сразиться с чудовищной бестией, даже погибнуть от ее когтей — но ситуация складывалась какая-то больно уж глупая. Черный незнакомец не собирался на него нападать и смотрел совсем не враждебно — лишь насмешливо.

— Откуда ты знаешь Ламберта? — наконец нашелся Риэр.

— Встречался с ним пару раз, мы вместе сражались в одной заварушке — тут недалеко, в Каэр Морхене, — охотно ответил лысый, — а откуда ты его знаешь, пацан? И откуда у тебя его доспех и оружие?

Риэр глянул на меч, который по-прежнему сжимал в ладони, потом снова на незнакомца.

— Я — его ученик, мое имя Риэр, — ответил он наконец, — а ты кто такой? И зачем ты похищаешь детей?

— Меня зовут Лето, — проговорил ведьмак, явно проигнорировав второй вопрос. Он убрал кинжал, обошел Риэра, остановился над поверженным старостой и попинал его носком сапога.

— Ты его убил? — осторожно спросил Риэр. Меча в ножны он не убрал, но все же опустил его.

— Надо бы, но нет, — ответил Лето с еще одной усмешкой, — а вот парнишку я заберу. Захочешь мне помешать — я тебе кишки выпущу.

Риэр сдвинул брови, расставил ноги пошире, приняв атакующую стойку, снова поднял клинок и направил его на ведьмака.

— Попробуй! — выплюнул он резко.

Лето наградил его скучающим взглядом, золотые глаза скользнули по запястью Риэра.

— Ты и впрямь ученик этой занозы в жопе, — заметил он, — точно так же неправильно держишь меч. Значит, желаешь подохнуть за незнакомого парнишку — вот так просто, посреди леса?

— Я ведьмак! — ответил Риэр твердо, уже не чувствуя страха — только ярость, — пусть и без мутаций. А ведьмаки должны защищать людей от зла. Я убью тебя, — и юноша угрожающе надвинулся на противника.

Лето шагнул вперед — острие клинка уперлось ему в грудь.

— Давай, — предложил он все тем же ехидным тоном. Риэр почувствовал, как холодный металл, проткнув ткань плаща и слой одежды, слегка вошел в живую плоть. Лицо Лето не дрогнуло. Даже напротив — золотые глаза издевательски блеснули. Юный ведьмак почти зарычал, двинулся вперед всем телом, стремясь вогнать меч прямо в сердце противнику, и неожиданно во взгляде великана что-то изменилось. Он рывком обхватил лезвие ладонью, легко оттолкнул его от себя, и Риэр почувствовал, что вот-вот потеряет равновесие и упадет на спину. Он выдернул меч из пальцев Лето — взметнулся маленький фейерверк крови — взмахнул им наотмашь, целясь прямо в горло противнику. Старший ведьмак присел, зачерпнул рассыпчатого снега и швырнул его в лицо Риэру. Глаза юноши обожгло, точно в них насыпали стекла, он отпрянул, споткнулся, но меча не выпустил. Вслепую, не разлепляя обожженных век, он сделал еще один выпад, ориентируясь только на слух — под тяжелыми шагами Лето наст скрипел и стонал. Клинок даже не задел противника, но Риэр чувствовал, что промахнулся всего на какой-то дюйм. Не поднимая меча, он рванулся в сторону, выставив вперед плечо, и тут же уткнулся, как в каменное надгробие, в широкую грудь Лето.

Они повалились в снег вместе — не дав противнику схватить себя, Риэр откатился в сторону и вскочил на ноги. Поцарапанные глаза жгло, щеки заливали слезы, но юноша смог сверху-вниз поглядеть на ведьмака. Тот лежал на спине и трясся от смеха. Юноша направил свой меч ему в грудь, сапогом придавив к земле бедро великана.

— Мальчик уйдет со мной, — твердо проговорил Риэр, — и больше ты в эту деревню не вернешься.

Все еще смеясь, Лето оттолкнул клинок от своей груди и поднялся на ноги одним быстрым точным движением. Не глядя на Риэра, он смахивал снег с плаща.

— Хрен с ним, забирай, — согласился он, — ты забавный зверек, Риэр, ученик Ламберта. Если захочешь еще поболтать, приходи сюда завтра в это же время — я буду ждать.

Не дав ему ответить, ведьмак снова завернулся в плащ и исчез в предрассветных тенях.

Комментарий к Минотавр

С первым днем лета, дорогие читатели!)))

 

========== Эффект неожиданности ==========

 

— Все было не так, — Айра отступил на шаг и критически оглядел плоды своих рук.

— Сомневаюсь, что Иорвет запомнил, как именно у него была разбросана стружка, — заметил Фергус.

На уборку в мастерской хозяина они потратили битый час, и, по словам младшего эльфа, все равно не смогли добиться идеального результата. Вернувшись сюда, первым делом Иан снова набросил черный полог на портрет матери Айры и, пока преступники заметали прочие следы, старался даже не смотреть в ту сторону. Эльф смог заклинанием восстановить сломанное запястье, но рука все еще не слишком ловко ему подчинялась, и потому большая часть работы легла на плечи младшего и Гусика. Совместными усилиями они подняли и поставили на место верстак, собрали и разложили разбросанные инструменты, смели маленьким веником рассыпанную по полу стружку, и теперь Айра пытался вернуть каждый древесный завиток на прежнюю позицию — видимо, когда возбуждение от увлекательного приключения схлынуло, мальчишка начал осознавать, что натворил, и всерьез испугался грядущего наказания.

— Если и запомнил, — вмешался Иан, — мы все равно ничего не сможем с этим поделать. Заканчивайте, я запру дверь, а там — будь, что будет.

После того, как приступ Фергуса миновал, старший эльф, несмотря на ужасные последствия, держался совершенно спокойно. Он даже позволил Гусику вправить себе запястье, словно хотел доказать, что не боялся его. Справляться с такими травмами Фергус умел — жизнь на островах его тоже кое-чему научила, но в первый момент он сам испугался, что руки его в ответственный момент на захотят подчиняться разуму. Память об обессиливающей опустошающей ярости, владевшей им всего несколько минут назад, была слишком свежа. Но Иан настаивал — Айра ничем не мог ему помочь, а сам он справиться не мог — Фергус сломал ему ведущее запястье. Пришлось понадеяться на то, что приступ и впрямь не повторится, и действовать.

Когда Гусик точным заученным жестом слегка дернул и вывернул ладонь Иана, возвращая сустав на место, эльф даже не вскрикнул, хотя было заметно, как расширились от боли его зрачки, а лицо судорожно дернулось. Но дело было сделано — Иан послал Фергусу ободряющую улыбку и приступил к магической части исцеления.

Наблюдать за тем, как он колдовал, было странно. В далекой прошлой жизни, когда эльф делал свои первые шаги по чародейскому пути, Гусик часто становился свидетелем его упражнений, и успел привыкнуть к ним и даже полюбить моменты, когда Иан, сидя на кровати, задумчиво перелистывал страницы очередного ученого фолианта и бормотал себе под нос новые заклятья. Но потом произошло слишком много такого, о чем никому из них не хотелось вспоминать. Гусик не знал, как быстро и насколько полно восстановилось за прошедшие годы магическое ядро Иана, не знал, откуда он узнавал новые чары и как тренировал старые. И, конечно, ни разу не видел эльфа за подобной работой. В Фергусе отдаленным отзвуком еще звенела вспыхнувшая под действием проклятья обида — супруг, поклявшийся разделить с ним жизнь и все ее трудности, умолчал о такой важной вещи, как собственное искусство. Но теперь, когда багряный туман в сознании рассеялся, Гусик мог взглянуть на вещи более рассудительно. У Иана должна была найтись причина так поступить — а он сам ведь никогда не интересовался делами возлюбленного. Может быть, задай Фергус вопрос, супруг не стал бы его обманывать. Гусику вспомнилось, как после возвращения из цирковой труппы Иан жаловался, что его родителям не было никакого дела до его занятий — могло статься, что все эти годы эльф ждал от своего мужа интереса и участия. А у Фергуса просто не хватило ума их проявить.

Закончив со своей рукой, Иан взялся за голову супруга — тот за неполную неделю получил по ней столько ударов, что приходилось только удивляться ее крепости. Иной в таких же обстоятельствах давно бы стал дурачком, но у Фергуса только звенело в ушах — с этой бедой эльф помог ему справиться еще одним заклинанием.

Айра наблюдал за этими манипуляциями, не отрываясь, и только поначалу — затем, чтобы в случае чего защитить старшего брата. Потом же его взор был полон лишь восхищения — в замке Кимбольт и окрестностях, должно быть, чародеев не водилось, и мальчишка жадно вслушивался в слова Иана, пожирал глазами его нехитрые манипуляции руками — точно надеялся запомнить их все, чтобы потом безошибочно повторить. Краем взгляда Фергус заметил, что парнишка не переставал крутить простой металлический браслет на своем запястье, должно быть, не отдавая себе в этом отчета.

Айра в последний раз поправил рубанок, спасший жизнь его старшему брату, выровнял его, переложил еще несколько завитков стружки с места на место, и лишь после этого удовлетворенно кивнул.

— Идем, — заключил он. Но, конечно, просто так смыться с места преступления им было не суждено.

Родители Иана и Айры стояли в дверях мастерской — Иорвет чуть впереди — и лицо эльфа было таким бледным и потерянным, словно, распахнув двери своего святилища, он увидел обоих детей повесившимися на потолочных балках.

Нерадивые чада застыли перед ним, как парализованные. Гусик, тоже несказанно удивленный внезапным явлением хозяев, хотел было сказать что-то в их оправдание, но не смог сходу подобрать нужных слов. Молчание нарушил Вернон Роше.

— Какого хрена вы тут забыли? — спросил он обманчиво спокойным тоном, хотя было заметно, что он, в отличие от шокированного и скорее расстроенного супруга, по-настоящему разозлился. Фергус и раньше имел несчастье наблюдать этого человека в гневе и наделся никогда не стать его объектом.

— Папа, — поспешил заговорить Айра, явно наученный горьким опытом, что молчать было худшей тактикой, — мы искали краски — Гусик хотел нарисовать портрет Леи, и нам показалось, что ты не станешь возражать, если мы одолжим их у тебя.

Юный мародер самым нахальным образом решил сбить прицел отца и перенаправить его гнев на того, кто в операции даже не участвовал, и Фергусу снова припомнилась Лита. Сестра тоже вечно назначала виноватых в своих проступках легко и без зазрений совести — крайними оказывались то невнимательные слуги, то слишком активные младшие братья, то сам Гусик, не желавший с ней играть. Но, в отличие от императорских родителей, отца Айры было так просто не запутать.

— Фергус даже не знал, что у Иорвета есть мастерская, — холодно напомнил Роше, — и Иан — тоже. И о том, что сюда нельзя заходить они не догадывались. Что же это значит, Айра?

Парнишка, вместо того, чтобы стыдливо потупиться и начать извиняться, как поступил бы в его положении любой нормальный преступник, пойманный за руку, смело выступил вперед, упер руки в бока и вскинул голову.

— Но ведь тут нет ничего секретного или опасного, — заметил он с вызовом, — зачем было вообще запирать эту комнату — вы ведь сами мне говорили, что родные должны всем делиться.

— Я знал, что сюда нельзя, — вдруг встрял Иан, — и сам отпер дверь. Так что, если хочешь на кого-то накричать, папа, я готов.

Роше уже набрал воздуха в грудь, чтобы действительно прикрикнуть на старшего сына, но спутник его вдруг, вздрогнув, тихо рассмеялся. Все устремили на него удивленные взгляды. Иорвет тяжело привалился к дверному косяку и трясся от беззвучного хохота. Вернон, враз растерявший всю свою грозность, осторожно коснулся его плеча. Эльф дернулся, скинул его руку и шагнул вперед.

— Смотри, они даже стружку положили на место — ну почти! — заявил он, указывая на верстак — Гусик заметил, что часть древесного мусора все же осталась рассыпанной по полу, — а что, Вернон, может быть, нам начинать прятать деньги? Похоже, наш сын становится вором. Иана-то учили скеллигские пираты, Гусиков отец вообще ограбил и изнасиловал половину Континента. А вот Айре не дает, видимо, покоя сказка о Робине Добряке, грабившем богатых и помогавшем бедным. Погоди, сегодня эта банда проникла ко мне в мастерскую, а завтра мы недосчитаемся антикварных стульев в гостиной. Да и книги в библиотеке все сплошь очень ценные.

Айра обиженно насупился.

— Мы не воры, — сказал он, но в тоне его больше не звучало горделивого отпора, — а Гусик вообще тут ни при чем — он нас отговаривал и помогал прибираться.

— Плохо отговаривал, — бросил Иорвет. Он сделал еще шаг вперед, огляделся, — Вернон, я должен проверить, не пропало ли чего. Можешь пока заставить их вывернуть карманы?

Роше не двигался с места, а Айра, уже чуть не плача, сжал кулаки.

— Мы ничего не украли! — выкрикнул он, — я только мамин портрет Иану показал — и все!

Иорвет, готовившийся к новому ядовитому плевку, вдруг осекся — и появившееся на его лице выражение было в точности похоже на то, что возникло у Иана, когда он взглянул на изображение незнакомой рыжей эльфки. Отец смерил младшего сына быстрым взглядом, потом произнес негромко:

— Ступай к себе, и до вечера не показывайся.

Айра моргнул, словно удивившись, что так легко отделался. Он шмыгнул носом, посмотрел на Иана, но, не найдя у него поддержки, развернулся и выбежал из мастерской.

Когда его быстрые шаги стихли на лестнице, Вернон покачал головой.

— Ты перегнул, — заметил он ровно, но Иорвет лишь невесело усмехнулся. Эльф в несколько коротких шагов оказался у накрытого пологом портрета, аккуратно освободил его от ткани и повернулся к Иану.

— Я надеялся рассказать тебе это по-другому, — сообщил он.

— Это Ава, — тихо сказал Иан, все еще не концентрируя взгляд на картине. Гусик этого имени никогда раньше не слышал, но отчего-то вдруг понял, что остальные присутствующие в мастерской теперь понимали друг друга без слов, точно обменивались мыслями. Встревать в этот беззвучный разговор Фергус не хотел — он едва ли его касался.

Роше подошел к сыну, опустил ладонь ему на плечо и вздохнул.

— До вашего побега Иорвет ничего не знал, — произнес он безо всякого выражения, — Аву взяли в плен, и чародейки опасались, что она не выживет. Она покушалась на жизнь королевы, ей грозила смертная казнь, но я увез ее сюда.

Фергус смутно припоминал, что перед самым их отъездом на Скеллиге, когда план побега только начинали приводить в исполнение, ему сообщили о покушении на Анаис в темерском лесу, но королева упрямо настаивала, что сама могла со всем разобраться. Гусику оставалось только велеть Ваттье де Ридо помочь ей, обеспечить всеми необходимыми ресурсами. Сам же он был слишком погружен в собственное отчаяние, чтобы даже поинтересоваться результатами расследования. Но все это не объясняло происходящего. Ава, неудачливая убийца, была спасена от казни Верноном Роше — человеком, любившим Ани, как родную дочь. Это не укладывалось в голове, и картина расползалась, как акварель, разведенная слишком большим количеством воды.

— Значит, Айра…- снова заговорил Иан — неуверенно и так, будто, открыв рот, не успел придумать, как закончить предложение.

— Он наш сын, — решительно перебил его Иорвет, и во взоре его снова заплескалась злость — на этот раз совсем непохожая на ту, какую он рассыпал, отчитывая сыновей за проникновение в святилище. Теперь это была ярость медведицы, на чьих детенышей покусился наглый охотник, — Мы вырастили и воспитали его, сидели у его постели, когда он болел, радовались, когда он научился ходить и разговаривать, утешали, когда он набивал себе шишки, и хвалили за каждый маленький подвиг. Он наш сын, — повторил эльф так твердо, словно вбил в землю каменный столб.

— И все-таки Ава родила его от меня, — тихо-тихо не возразил — напомнил Иан.

Все встало на места. Гусик моргнул и впервые внимательно присмотрелся к девушке на портрете. Тайна, которой они с Ианом нашли несколько логичных, но ошибочных разгадок, разрешилась еще проще, чем они думали. Иорвет не нарушал брачных клятв, не путался с влюбленной студенткой или случайной встречной. Не совершал ошибки сознательно или с пьяных глаз — он лишь приютил и вырастил плод чужих поступков. Фергус перехватил взгляд Иана — тот, вместо того, чтобы злиться на отца или удивляться, отчего-то посмотрел на него испуганно и невыразимо несчастно — неужели испугался, что супруга прогневает старая ошибка? Гусик прислушался к себе — и не нашел ни обиды, ни разочарования. Он захотел даже заверить в этом Иана, но эльф заговорил первым.

— Почему вы ничего не сказали Айре? — спросил он.

— А зачем? — хмыкнул Иорвет, — его полностью устраивало жить с тем, кого он всю жизнь считал своим отцом. Его мать умерла, когда Айра был совсем маленьким, и мы с Верноном заменили ему и ее — и тебя.

— Ты был далеко, — подтвердил Вернон — его рука по-прежнему лежала на плече Иана, — мы не знали, как с тобой связаться, и рассказывать Айре, что его отец сбежал или умер, нам казалось неразумным. Ты был — и остаешься — для него старшим братом, героем. Но теперь, если захочешь, мы поведаем ему правду.

Иан опустил глаза, помолчал немного, потом негромко хмыкнул.

— Хотите заставить меня решать? — спросил он, — что изменит правда? Я не знаю, надолго ли мы с Фергусом задержимся здесь, и куда жизнь забросит нас дальше. Я… я совсем не любил Аву, а с Айрой только что познакомился. И ты прав, отец, — эльф поднял взгляд на Иорвета, — он — ваш сын, и вы дали ему то, чего я не смог бы, даже если бы остался. — он решительно передернул плечами, и Роше терпеливо убрал руку, — Не надо ничего ему говорить. Мне нравится быть его старшим братом — а, когда мы уедем, распрощаться со мной ему будет проще, если он не узнает, что я — его отец.

Иорвет и Роше переглянулись — Гусику показалось, немного удивленно, точно ждали от Иана совершенно другой реакции — претензий и истерик, может быть, хотя бы требований подробностей или более убедительных объяснений. Но Иан улыбался.

— Я знаю, каково это — быть вашим сыном, — сказал он, шагнув к Иорвету ближе. — И лучшей доли для Айры и пожелать трудно.

Иорвет моргнул, губы его дрогнули, но он не двинулся с места.

— Спасибо, — только и смог выговорить он.

Остаток вечера прошел почти нормально. Айра, не смея ослушаться родительского запрета, просидел в своей спальне до самого заката, а, явившись к ужину, покаянно извинился и перед родителями, и даже перед Гусиком — за то, что хотел его подставить. Инцидент, казалось, был исчерпан, но разговор за столом не клеился. Фергусу даже показалось, что новость о том, что покровы с их секретов были сорваны, оказалась не самой шокирующей для хозяев — словно с ними произошло что-то еще, куда более неприятное, но рассказывать об этом они не спешили. Иорвет выглядел потерянным и усталым. Иан — напряженным, а Роше нацепил на лицо непроницаемую маску офицерского спокойствия — с такой генералы проигрывали решающие битвы, не желая показывать панику солдатам. Ни о приступе Фергуса, ни о поездке хозяев к Эмгыру ни словом не обмолвились.

Спать отправились рано. Гусик хотел было заикнуться о веревке и о том, что его могло снова накрыть проклятьем, но Иан лишь отмахнулся — эльфу точно казалось, что самое страшное они уже пережили и отделались малой кровью. Фергус был в этом совсем не уверен, но спорить не стал.

В темноте спальни Иан, почти полностью раздетый, подобрался по постели к супругу и обнял его с такой напуганной нежностью, словно они только что вместе избежали неминуемой гибели. Немного удивленный, Гусик прижал его к себе в ответ.

— Прости меня, — прошептал Иан прямо ему в ухо, и Фергус удивленно хмыкнул.

— За что? — спросил он, — не за то же, что ты переспал с этой девушкой, Авой, пока путешествовал с труппой?

— Всего один раз, — несмотря на его мирный тон, принялся оправдываться Иан — похоже, ни ложь родителей, ни факт отцовства не волновали его так, как мнение Гусика на этот счет, — она сама пришла ко мне, и Яссэ… мне кажется, он все три года надеялся, что рано или поздно это произойдет. Подталкивал и ее, и меня — ради магии, конечно. Я должен был найти новый источник, чтобы отточить мастерство — но я не любил Аву, и ничего не вышло, — он фыркнул, — ну, кроме Айры, конечно.

Гусик, обняв его крепче, тихо рассмеялся.

— Родной, мы были в разлуке почти три года, — ответил он, — и я все это время был женат на Ани. Да если бы на ее месте была другая, более сговорчивая девушка, и мой отец давил на меня чуть сильнее, к твоему возвращению у меня могло быть трое детей — а, учитывая мою наследственность, и все шестеро. Как бы тебе это понравилось?

— Мне — не очень, — подтвердил Иан, — а вот этой троице — весьма. Лея пообщалась с тобой всего пару раз, и уже души в тебе не чает. О, как все же жаль, что байки про Фрейю — чушь. Представляю, как ты любил бы нашего совместного ребенка.

— Увы, — прошептал Гусик, отстранился от Иана — но затем лишь, чтобы найти в темноте губами его губы, — придется любить тебя одного так же, как я полюбил бы своих детей.

Эльф ринулся в поцелуй с такой отчаянной лаской, словно надеялся распознать в словах Фергуса фальшь или подвох, но, не обнаружив ничего подобного, негромко застонал ему в губы.

— Когда разберемся с проклятьем, уедем отсюда, — сказал Иан, когда они наконец смогли оторваться друг от друга, — на Скеллиге мне больше не хочется, но, может, нам понравится в Дол Блатанне? В княжестве, которым правит чародейка, для меня найдется работа, а ты сможешь видеться с Леей. Купим дом и, может быть, приютим эльфского сироту.

— Зачем нам уезжать? — удивился Гусик, — тебе ведь нравится здесь, и Айра, даже если никогда не узнает, что ты его отец, от тебя в восторге. А твои родители…

Иан отстранился и сел на постели, скрестив ноги и отвернувшись от Гусика.

— Я здесь чужой, — проговорил он едва слышно, — ты видел, как неловко моим родителям в моем присутствии? А теперь станет еще хуже — они станут бояться, что я вывалю на Айру правду. Мы будем поддерживать с ними связь, даже приезжать в гости… Но за четырнадцать лет много воды утекло — я стал для них неудобным незнакомцем, непрошеным гостем. Да и вообще, — Иан снова посмотрел на Гусика и заносчиво фыркнул, — я — взрослый эльф, у меня есть муж, и я хочу жить с ним, а не у родителей. Ты разве не согласен? — добавил он осторожно, снова подавшись к Гусику.

— Я хочу быть с тобой, пока живу, — совершенно искренне ответил Фергус, и никто из них не стал уточнять, что срок он обозначил довольно короткий.

На следующий день в баронский замок наконец явилась Лита. За ночь новых приступов у Гусика не случилось, и он впервые за последние дни смог по-настоящему выспаться. Взглянув на его лицо — посвежевшее, с почти зажившими синяками, аккуратно вымытой и подстриженной бородой — сестра позволила себе снисходительно улыбнуться.

— Наконец-то ты стал похож на человека, — заметила она.

Скупо поприветствовав хозяев, юная чародейка распорядилась выделить им с братом отдельный кабинет и держаться подальше — никто не стал возражать. После разговора с Ианом, Гусик действительно стал подмечать, как скованно в его присутствии держался Иорвет. В Роше напряжения супруга не чувствовалось, но он тоже был не слишком разговорчив, а на требования Литы лишь кивнул и отдал приказ Робину устроить все так, как она хотела. Айра же, выпущенный из-под ареста, смылся из замка еще до завтрака, должно быть, посчитав компанию взрослых слишком рискованной для своей свободы.

Фергусу не хотелось оставлять Иана одного даже ненадолго, кроме того, супруг намеревалсяпопросить Литу о помощи в собственной защите от проклятья. Сестра, немного поколебавшись, милостиво согласилось на его присутствие, и в маленьком уютном кабинете они заперлись втроем.

Юная чародейка сперва долго и старательно сканировала Фергуса — ощущения от этого были самые неприятные. Словно чьи-то чужие холодные пальцы ощупывали его, проникали в самые запретные уголки его сознания и сердца, и каждое прикосновение Литиной энергетики отзывалось в теле Гусика зябкой дрожью. Однако на этот раз сестра явно не стремилась причинить ему боль, и обследование прошло без серьезных последствий.

— Я не чувствую, что проклятье прогрессирует, — заметила Лита, когда Иан рассказал ей о вчерашнем приступе Фергуса, утаив, тем не менее, большую часть подробностей, — то, что с тобой произошло, должно быть, отвечает его обычному течению. Может быть, чарам требуется время, чтобы раскрыться, и приступы станут чаще и сильнее, но пока у нас есть возможность в этом разобраться. Я отправила Риэра к месту последнего обиталища Яссэ — он должен найти что-нибудь из его вещей с похожей энергетикой, чтобы я смогла просчитать сигнатуру проклятья.

— Риэра? — удивленно переспросил Гусик, чувствуя, как сердце сжалось от внезапной тревоги за младшего брата, — совсем одного?

— Нет, конечно, — отмахнулась Лита, — братьев у меня, конечно, навалом, но за кого ты меня принимаешь? Если он попадет в беду, ему придут на помощь. Но он и сам не лыком шит — десять лет учился быть ведьмаком.

Гусик уважительно хмыкнул.

— Отец волновался, что Риэр рос неконтролируемым и жестоким, — заметил он, словно проясняя ситуацию для молчаливого Иана, — хорошо, что кто-то догадался пустить его энергию в мирное русло.

— Да уж, два ведьмака в одной семье — кто еще может этим похвастаться, — фыркнула Лита, — Мэнно заграбастала мама — лет через десять наш младшенький сможет не завоевать, так купить весь Континент с потрохами. Я — чародейка, хотя папа от моего выбора не в восторге. А ты…

— Паршивая овца, — вздохнул Гусик — впрочем, почти без сожаления. Лита же не стала с ним спорить. Она обратила любопытный взгляд на Иана.

— А ты, значит, все же не забросил магию? — спросила чародейка, и эльф кивнул, — хорошо. Я покажу тебе парочку эффективных приемов, чтобы, если что, утихомирить нашу паршивую овцу. Жаль, Риэр не успел продемонстрировать тебе, как правильно бить его в челюсть.

— Иану есть, у кого этому поучиться, — рассмеялся Гусик, потерев затылок. Сестра — та, что лучше прочих осознавала опасность его положения и разбиралась в проклятьях больше всех — не демонстрировала ни капли беспокойства, и в ее компании Фергус вдруг почувствовал уверенность, что все и впрямь могло закончиться благополучно. Его делами занимались те, кто действительно мог помочь, а от него самого требовалось лишь получше держать себя в руках и не мешать им.

— Все равно, — покачала головой Лита, — Риэр — не какой-то там кабацкий драчун, он почти ведьмак и знает, как управляться с проклятыми. — Она вдруг замолчала, точно прикидывая что-то в уме, и наконец заговорила, тщательно подбирая слова, — все-таки жаль, я почти не помню Цири.

Гусик и Иан удивленно переглянулись.

— Тебе было шесть лет, когда она пропала, — напомнил брат, — достаточно сознательный возраст, чтобы хоть что-то запомнить.

— Да, но в моей памяти отложилось лишь то, как она меня задирала и обижала, — ядовито заметила Лита, — ничему полезному она меня так и не научила. Должно быть, считала, что в семье достаточно одной боевой девчонки, а мне все и так достанется на блюде с поклонами.

— Разве это не так? — с неожиданным ехидством поинтересовался Иан, — я помню тебя в шесть лет, и учить тебя чему-то было, мягко говоря, бесполезно.

Лита грозно нахмурилась.

— Я никогда не принимала навязанных правил, — ответила она с достоинством, — и придумывала собственные, которые бы подходили мне, а не всем остальным.

— Много ли еще людей могут этим похвастаться, — пожал плечами Иан, — удивительно, что хотя бы Филиппа смогла найти к тебе подход.

— А от тебя, насколько я знаю, сперва отказался мастер Риннельдор, а потом и Кейра, — не осталась в долгу Лита, — и ты учился у убийцы, из-за которого мой брат теперь проклят. По мне, лучше уж остаться невеждой.

Иан хотел ей ответить, но Гусик прервал его.

— Меня всю жизнь учили быть Императором, — сказал он примирительно, — и что толку? Не думаю, Лита, что ведьмачьи приемы могли пойти тебе впрок. Цири подтрунивала над тобой — это правда. Но она любила и меня, и тебя, хотя мне от нее доставалось ничуть не меньше. Она погибла, защищая не только нас с тобой, но и всю Империю. Думаю, из нее правительница бы получилась куда лучше Фергуса Бесхребетного.

— Может быть, — неожиданно словно смирившись с его правотой, вздохнула Лита, — но ведь ты так долго был уверен, что она вовсе не погибла. Искал ее — я помню. Почему ты бросил это дело?

Гусик опустил глаза. То, о чем они говорили, было делом давно отжитым, но старая тупая боль потери вдруг снова подняла уродливую голову.

— Я узнал правду, — ответил Фергус негромко. Лита посмотрела на него пристально и как-то слегка уязвленно.

— Узнал правду — и никому не сказал? — требовательно спросила она. Гусик, удивленный ее внезапным напором, пожал плечами.

— Я все рассказал Ваттье и Геральту, — ответил он, — но допросить того, кто был повинен в ее исчезновении, они смогли только после моего побега. И если уж де Ридо ничего из него не вытянул, то никто не смог бы.

— И кто же это был? — спросила Лита, не сводя с брата прямого взгляда.

— Яссэ, — не задумавшись, ответил Фергус, — он признался мне, что помог Цирилле исчезнуть. Утверждал, что она жива, но не сможет вернуться на трон. Ведьмак, который искал целых три года, считал, что наша сестра перенеслась в другой мир и решила остаться там — опасность ей не грозила, утверждал он, а искать ее, пока она сама не захотела бы найтись, было бессмысленно. Должно быть, Ваттье не добился большего от преступника.

— Ваттье мертв, — задумчиво протянула Лита, — его уже не спросишь…

Гусик нахмурился.

— Почему тебя вдруг заинтересовала судьба Цири? — спросил он после секундной паузы. Юная чародейка устало вздохнула и пожала плечами.

— Если она жива, отец хотел бы встретиться с ней еще хотя бы один раз, — ответила она очень тихо, — он любил ее больше всех нас — Цири была его первенцем, он иногда заговаривает о том, как сильно провинился перед ней, но даже не смог похоронить, как полагается. Я не могу вылечить его от старости — и никто не может. Но, возможно, сумела бы оказать ему эту последнюю услугу.

Они замолчали. Гусик некоторое время смотрел на поникшую фигуру сестры, пытаясь почувствовать ложь в ее словах. Но сложно было спорить с тем, что единственным человеком на свете, кого Лита по-настоящему любила, был их отец. И чародейке, стремившейся к всемогуществу, тяжело было смириться с собственным бессилием в деле, которое действительно ее волновало.

— Может, они еще встретятся, — ответил он, прекрасно понимая, как жалко и неубедительно звучали его слова. Лита горько усмехнулась.

— В лучах Вечного Солнца в чертогах предков, ну да, — покачала она головой, — никогда не была сильна в религии. Ну да будет об этом, — чародейка снова посмотрела на Иана, — давай, Знающий, готовься узнать кое-что действительно полезное.

Следующий час сестра и супруг потратили на изучение магических приемов сдерживания Гусиковых приступов агрессии, и Иан схватывал новые чары на лету — Фергус даже немного загордился успехами возлюбленного. Эльф и сам выглядел чрезвычайно довольным собой и воодушевленным, словно страх за мужа и свою безопасность окончательно развеялся.

Наконец все трое вернулись в столовую, куда, по словам встреченного в коридоре Робина, уже подали обед. Лита разделить с хозяевами трапезу отказалась, а Гусик, набравшись храбрости, вдруг попросил ее:

— Ты не могла бы перенести меня в Нильфгаард?

Как и следовало ожидать, просьба его была встречена общим удивлением — даже хмурый Иорвет встрепенулся и уставился на него. Иан же испуганно сжал руку супруга, будто опасался, что тот вознамерился все же сбежать от него. Гусик ободряюще улыбнулся ему.

— Я хотел бы снова повидаться с отцом, — пояснил он, — сделать то, о чем ты говорила, Лита, я не могу. Но, может, и моя компания придется ему по душе? Я вернулся, чтобы попрощаться с ним, и, когда мы встретились, отец был сонным и вялым, мы почти не поговорили. Но, если верить Лее, он в сознании и в уме. А его ума мне, может быть, и не хватает. — Фергус посмотрел Иану в глаза, — всего пару часов — вечером я бы вернулся.

Лита скептически покачала головой.

— Один ты к нему точно не просочишься, — заявила она, — тебя схватит стража, и хорошо, если примет за грабителя или наемного убийцу.

— Лита права, — поддержал ее Иан, — в Нильфгаарде тебя могут узнать, твои портреты, наверно, висят там на каждом углу.

Гусик, осознавая их правоту, заметно сник и готов был подчиниться жестокой судьбе, но Лита вдруг улыбнулась.

— Пойдешь со мной, — вынесла она вердикт, — я тоже хотела повидаться с папой, а тебе он и впрямь обрадуется. Только вот тебе бы приодеться. — чародейка придирчиво оглядела его одежду с Вернонова плеча. — Внешность я менять не умею, но кое-что предпринять можно. Не дергайся.

Отступив на шаг, пока Гусик не успел воспротивиться и даже испугаться, Лита взмахнула руками, произнесла заклинание, и по телу его пробежала легкая неприятная дрожь. Фергус даже глаза закрыл, опасаясь, что сестре вздумалось превратить его в кота или ящерицу, чтобы пронести в покои отца за пазухой. Но ничего такого не случилось. Роше, сидевший за столом, негромко рассмеялся.

— Да ты вылитый рыцарь Дани на пиру королевы Калантэ, — заявил он, и Гусик открыл глаза. Зеркала в столовой не было, и оглядеть себя целиком он не мог, но понял, что вместо льняной рубахи и широких замшевых брюк, появилась плотная, сидевшая точно по фигуре черная лакейская ливрея, какую носили все слуги в Императорском дворце. Лита, должно быть, сделала что-то и с его волосами — Иан протянул руку и осторожно растрепал их — длинная черная прядь упала Гусику на глаза.

— Этот наряд любого сделает невидимкой, — чародейка гордо задрала подбородок, — кто вообще обращает внимание на слуг? Ты готов?

Гусик пошевелил плечами — непривычный наряд сковывал движения, кружевной воротник уже начал натирать шею, но все это было малой ценой за невидимость. Он уверенно кивнул, и Лита взяла его за руку.

В знакомом Портальном зале Императорского дворца зеркало было — и Фергус смог наконец рассмотреть самого себя. Черные волосы и борода и впрямь сделали его удивительно похожим на портреты молодого Эмгыра. Ливрея сидела, как влитая, подчеркивая изящную линию плеч и совершенно не мужественную стройность.

— Ловкий фокус, — похвалил Гусик, обернувшись к сестре. Та с достоинством кивнула.

— Я сама иногда им пользуюсь, когда хочу побыть блондинкой или мне лень переодеваться, — ответила она, — это заклятье называется Уловкой Сендриллы — понятия не имею, почему. Через пару часов иллюзия развеется. Так что хватит любоваться — идем.

Следом за сестрой Фергус вышел из зала и собирался было свернуть в знакомую галерею, но Лита остановила его.

— Еще одна вещь, — шепнула она, покосившись на безмолвных рыцарей, несущих стражу в коридоре.

Юная чародейка выждала несколько минут — и не зря. Из-за угла вырулил слуга в точно такой же ливрее, как та, что была на Фергусе. Человек нес в руках большой поднос, накрытый белой салфеткой.

— Эй ты, — позвала его Лита, и слуга замер, как послушный голем, — это обед для Его Милости? — уточнила она, и человек кивнул, — давай его сюда. Ты, — она кивнула Гусику, — возьми.

Фергус покорно забрал поднос из рук безропотного служителя, и тот, учтиво поклонившись, ретировался. Лита удовлетворенно кивнула.

— Папины привычки никогда не меняются, — прошептала она, — война — войной, а обед — по расписанию.

Гусик, который тоже это прекрасно помнил, тихо рассмеялся и, балансируя тяжелым подносом, поспешил за сестрой по коридору. У покоев отца рыцари отдали принцессе честь, а на семенившего за ней по пятам лакея не обратили ни малейшего внимания. Лита распахнула дверь и пропустила Фергуса вперед себя.

Гусик боялся застать отца спящим, но тот обнаружился сидящим в высоком кресле у окна. Рядом с ним, придирчиво считая пульс на тонком запястье регента, застыл Регис. На неудобной маленькой скамеечке у ног Эмгыра устроилась Лея — юная Императрица с надеждой взирала на лекаря, словно ждала от него неожиданных приятных новостей.

Когда Лита и Гусик вошли, все трое обратили на них взоры — и все трое мгновенно узнали Фергуса. Лея с улыбкой поднялась со своего места и устремилась ему навстречу.

— Папа, — будто сразу осознав секретность происходящего, прошептала девочка, — ты пришел, как я рада. Какой ты… нильфгаардский.

Гусик рассмеялся, осторожно опустил поднос на столик перед отцом и только после этого обнял Лею за плечи. Регис, выпустив руку регента, наградил Литу неожиданно одобрительным взглядом и отступил в сторону. Чародейка же надвинулась на него, скрестив на груди руки.

— Как папино самочувствие? — спросила она с нажимом.

— Регис, не отвечайте, — слабо махнул рукой Эмгыр, — довольно с вас допроса, который учинила моя жена. — он взглянул на дочь и бледно улыбнулся — между тонких бескровных губ сверкнул ряд ровных белых зубов. — Погляди, Лита, что смастерил для меня Эмиель, — похвастался регент, — у меня таких и в молодости не было. Первый зуб мне выбили в тринадцать лет, а потом все катилось по наклонной.

Лита с любопытством наклонилась к отцу.

— Это фарфор? — спросила она, подняв глаза на улыбающегося Региса.

— Керамика, — ответил лекарь, не скрывая гордости, — на серебряной основе.

— Умно, — похвалила Лита.

— Теперь я смогу наконец-то нормально произносить слова, не орошая собеседника своим красноречием, — Эмгыр покосился на накрытый салфеткой поднос, — и есть что-то, кроме перетертых овощей и жидкой каши.

— Мне жаль, Ваша Милость, — Регис подошел к столу и театральным жестом сдернул салфетку, — по распоряжению вашей супруги, на обед вам подали то же, что и вчера. Новые зубы я вам сделал, а вот новый желудок — увы.

Эмгыр демонстративно поморщился.

— Рия уже много лет не дает мне умереть счастливым, — пожаловался он, — или хотя бы сытым и пьяным. Я бы десяток лет отдал за простой кусок мяса и бокал Эст-эста.

Человек, сидевший в кресле и жаловавшийся на жестокую судьбу и излишнюю заботу супруги, был совсем не похож на того Эмгыра, каким Фергус его запомнил. И дело было вовсе не в дряхлости, худобе и седине — никогда прежде Гусик не видел, чтобы отец так много улыбался и шутил, словно скорая смерть освободила его от каких-то оков, которые прежде он сам на себя надел. Сложно было не заразиться этим ехидным весельем.

— Пахнет вкусно, — заметил Фергус, потянув носом, все еще не выпуская Лею из объятий, — если ты не хочешь супа, я сам его съем.

— Руки прочь, — заявил Эмгыр, царственно поведя ладонью, — нарядился лакеем — так лучше займись моим ночным горшком, чем лезть в тарелку.

— Папа, — сморщила нос Лита, но тут же рассмеялась, уселась на скамеечку Леи и осторожно взяла отца за руку, — я так рада, что тебе лучше, — заявила сестра совершенно искренне, и Эмгыр, опустив на нее взгляд, свободной рукой погладил Литу по волосам.

— Вчера я имел один занятный разговор, — ответил он вполголоса, — и он… приободрил меня.

Никто из присутствующих не стал уточнять, что именно Эмгыр имел в виду, но Гусик понял, что разговор тот состоялся между отцом и родителями Иана. И регента, похоже, он порадовал куда больше, чем его мрачных собеседников.

Лея отстранилась от него и вернулась к креслу деда.

— Давай я покормлю тебя, — предложила она заботливо, но Эмгыр, покосившись на Фергуса, твердо покачал головой.

— Милая моя, я еще не так немощен, чтобы не суметь удержать в руках ложку, — заявил он, — кроме того, я так понимаю, твой отец явился сюда не только затем, чтобы накрыть на стол. Фергус, — цепкий взгляд черных глаз, в которых Гусик не разглядел больше ни капли прежнего веселья, обратился прямо на него, — ты хотел поговорить со мной?

Немного помедлив, Фергус кивнул. Он точно не знал, что именно собирался обсудить с родителем, но на память вдруг пришли их давние беседы, когда, сгибаясь под тяжестью короны, юный Император всегда помнил, что мог обратиться за помощью к отцу. У того никогда не находилось для него прямых ответов — но он точно знал, как натолкнуть на них самого Фергуса.

— Оставьте нас, — не попросил — приказал Эмгыр, и Лея с Регисом мгновенно подчинились. Девочка быстро поцеловала отца в колючую щеку и поспешила к выходу из покоев. Лекарь низко поклонился и последовал за ней. И только Лита упрямо осталась сидеть на месте. И это тоже будило воспоминания из юности.

— Лита, — терпеливо обратился к ней отец, — не заставляй меня просить дважды.

Юная чародейка выждала пару мгновений, потом уязвленно фыркнула и встала, оправив юбки.

— Важные разговоры вечно доставались Фергусу, — пожаловалась она, но спорить больше не стала.

Оставшись наедине с родителем, Гусик немного растерялся. Эмгыр не предложил ему садиться, и пришлось принимать решение самостоятельно — скамеечка у ног регента оказалась слишком низкой и неудобной, но Фергус примостился на ней, не зная, куда деть ноги и руки. Отец же взял с подноса ложку и с презрительным видом помешал желтовато-белое варево в тарелке. Когда он зачерпнул немного супа и понес его ко рту, рука регента дрогнула, и вязкая масса выплеснулась на салфетку и стол. Гусик, не спрашивая разрешения, быстро поднялся, забрал из слабых пальцев родителя ложку, вытер неровные желтые пятна и сам зачерпнул следующую порцию. Покорный судьбе, Эмгыр откинулся на спинку кресла и покорно проглотил предложенное варево.

— И правда — довольно вкусно, — сообщил он со вздохом. Фергус улыбнулся и повторил процедуру, потом еще и еще раз. Отец ел сосредоточенно и медленно, точно хотел прожевать вязкую массу и представить, что это было жаркое из куропатки или кремовое пирожное, а не опостылевший суп.

— Ты соврал им, — когда тарелка наполовину опустела, тихо произнес Гусик, утерев губы отца салфеткой. Тот устало покачал головой.

— То, что я стар, для них не новость, — заметил он, — некоторое время я вообще не мог пользоваться этой рукой. Так что это — большой прогресс.

Повинуясь неожиданному порыву, Фергус проговорил после еще одной паузы:

— Спасибо, что вырастил Лею. Я ее бросил…

— Не без моего участия, — со вздохом ответил Эмгыр, — ты никогда не хотел быть Императором, но я тебя заставил. Останься ты консортом в Темерии, тебе не пришлось бы бежать и бросать свою дочь. Моей ошибкой было, что я подходил к тебе с собственным мерилом.

— Но я — не ты, — Фергус опустил глаза, — и таким, как ты, мне никогда не стать.

— И слава Великому Солнцу, — фыркнул регент. Он проглотил еще одну порцию супа и потянулся к стакану с травяным отваром. Гусик помог ему сделать глоток, — Тебе хватило смелости отказаться от того, что я вбивал тебе в голову всю твою жизнь, и стать тем, кем ты сам хотел. С Леей я пытался вести себя иначе, быть более мягким и чутким, но все еще не уверен, как она поступит, когда останется одна на троне.

Фергус улыбнулся.

— Лея — Императрица, — заметил он, — и готова ею быть, я говорил с ней совсем мало, но успел это понять. Она родилась в неудачное время и у довольно паршивых родителей, но с тобой ей повезло.

— Я этого уже не узнаю, — ответил Эмгыр, жестом отказываясь от очередной ложки супа. Гусик покорно отложил ее и снова сел на скамейку, — Лею ждет серьезное испытание на самой заре правления. И я не смог ее от этого уберечь.

— Она что-то об этом говорила, — кивнул Фергус, — дело ведь в Темерии — да? Анаис намерена объединиться с Реданским королем и вывести свою страну из состава Империи.

— Не совсем так, — возразил Эмгыр, — Анаис намерена бороться за свободу Темерии — и в этот раз действительно может добиться успеха, хоть пока и не до конца осознает цену, которую ей предстоит заплатить.

Гусик нахмурился. С бывшей женой он так и не успел толком пообщаться, а сведений, полученных от Леи, было слишком мало, чтобы делать какие-то выводы. Кроме того, Фергус догадывался, что заикаться при отце об интересном положении Ани тоже не следовало. Сильные мира сего затеяли партию в гвинт вслепую, не видя не только карт соперника, но и собственных.

— Об этом ты говорил вчера с Верноном Роше? — уточнил он осторожно. Эмгыр кивнул.

— По большей части, — подтвердил он, — я сделал ему предложение, которое мне самому кажется беспроигрышным. Но верный пес скорее отгрызет себе лапу, чем вспрыгнет на хозяйскую постель.

— Ты предложил ему стать наместником? — предположил Гусик, но тут же перебил сам себя, — ты предложил ему стать королем!

Эмгыр лениво развел руками.

— Это — и еще выгодные условия соглашения по выходу из состава Империи, — ответил он, — но он даже не дослушал их. Ни военная поддержка Империи, ни торговые договоры, ни пакт о ненападении его не интересуют, если речь идет о его малышке Анаис. Вернон Роше спас ей жизнь и подставил спину, чтобы, встав на нее, она взобралась на трон. И никакие разумные аргументы его не волнуют — он дурной политик.

— Но что, если не ты, а Лея предложит ему это? — озаренный внезапной мыслью, Гусик даже подался вперед на своей скамеечке, — она доверяет ему куда больше, чем Ани, и должна понимать, что свобода Темерии — это не ультиматум Империи, а разумный шаг, который не подорвет ее авторитет, а утвердит его. Я взошел на трон, как славный победитель в Зимней войне. А Лея может стать не просто мудрой Императрицей для нильфгаардцев, но и освободительницей Темерии. Той, что исправит наши ошибки. Историю ведь пишут те, чей расчет оказался точней.

Эмгыр опустил на него глаза и несколько долгих минут задумчиво разглядывал лицо сына.

— Ты все же куда больше похож на меня, чем думаешь, — проговорил он наконец, — ну или мои уроки все же пошли впрок. То, что ты предлагаешь — правильно и разумно, я бы сам, возможно, не дошел до этой мысли. Но, несмотря на все мои старания, характером Лея пошла в мать. Сама она не примет подобного решения — к тому же, из ее уст это будет звучать, как уступка. Реданцы воспользуются этим, и все усилия могут пойти прахом.

— Значит, она сама должна до этого дойти, — не сдавался Гусик, чувствуя, что словил волну внезапного вдохновения, — а инициатива должна исходить не от нее, а, скажем, от меня.

— Что ты имеешь в виду? — с неподдельным любопытством переспросил Эмгыр — похоже, в своей стратегии он до сих вовсе не учитывал старшего сына. Фергус улыбнулся.

— Я ведь — герой, помнишь? — сообщил он, — безвременно павший, спасая жену и ребенка. Сколько моих решений остались неозвученными, потому что я просто не успел подписать соответствующие указы? Вполне может оказаться, что, узнав о беременности Анаис, я уже начал готовить акт об освобождении Темерии. Моя жена выполнила долг перед Империей — подарила ей наследника. И в знак благодарности я решил преподнести ей свободное королевство, как справедливый дар за многолетнюю верность. Ваттье мог знать об этом — так ведь и он больше ничего не расскажет.

— И коварный шпион решил не обнародовать твою волю после скоропостижной кончины Императора, — подхватил Эмгыр. Его глаза загорелись незнакомым Гусику азартом, — только теперь Анаис лишилась доверия Нильфгаарда, приняв предложение Виктора. И потому королем должен стать тот, кто был неизменно верен — и Лее, и Темерии.

— Вернон Роше, — произнесли они почти в один голос.

— Только вот, — волна энтузиазма вдруг схлынула, и Гусик опустил глаза, — мы ведь обманем Лею, заставим ее сделать то, чего она делать не хочет.

Эмгыр покачал головой.

— Детям на то и нужны родители, чтобы не навязывать им свою волю, а подталкивать их в верном направлении, — ответил он, — я в этом искусстве не слишком преуспел. Но ты, Фергус, с подобными размышлениями, точно сумеешь сделать все правильно.

Гусик снова посмотрел на него — отец улыбался, а у сына вдруг болезненно перехватило дыхание. Он протянул руку и сжал холодную ладонь родителя.

— Что мы будем делать без тебя, папа? — тихо спросил он, чувствуя, как от подступивших слез защипало глаза. Свободной рукой — той самой, что до этого не смог поднять ложку, но на этот раз даже не дрогнувшей — Эмгыр погладил его по голове, но ничего не ответил.

Они просидели так еще несколько минут, потом, освободив свои пальцы из осторожной хватки сына, регент откинулся на спинку кресла.

— Позови обратно Литу, — попросил он негромко, — если мы будем держать ее за дверью еще секундой дольше, она никогда меня не простит.

Комментарий к Эффект неожиданности

Дорогие читатели, серии в эти выходные не будет, следующая выйдет где-то во вторник - автор отправляется на войну!)))

 

========== Замри и гори ==========

 

За окном шел снег — крупные хлопья мягко шуршали по стеклам, и в комнате царил жемчужный полусумрак.

Очень осторожно, точно боясь нарушить хрустальную трепетную тишину, Лита огладила ладонями пульсирующее золотое сердце и приложила его к груди. Ритмичная глубокая вибрация проникала в ее тело короткими толчками, дразня, пробуждая пока спящую магию, смешивая собственную теплую умиротворяющую энергию с энергией самой Литы, и юная чародейка прикрыла глаза и откинулась на подушки, позволяя пульсации заполнить себя.

В последние дни она брала в руки таинственный артефакт все чаще. Он помогал ей не просто расслабиться и отпустить тяжелые мысли в свободный полет — прикасаясь к заключенной в золотой оболочке магической нежности, Лита всякий раз ощущала себя все сильнее и уверенней. Сердце, созданное для кого-то другого, казалось, забыло о своих прежних хозяевах, перестроилось, изменилось и вошло в унисон с биением сердца юной чародейки.

Оно помогало ей думать — а подумать было, о чем. Шли дни, а от Риэра по-прежнему не приходило никаких вестей. Лита ругала себя за то, что не догадалась дать брату с собой в дорогу хотя бы ксеновокс, чтобы иметь возможность связаться с ним. Сейчас же Риэр словно шагнул в неизвестность, и девушка не могла до него дотянуться.

Конечно, она сама предполагала, что так и будет. Вырвавшись на свободу, глупый недоведьмак мог ринуться совершать подвиги — избавлять жителей каэдвенских деревень от напастей — стай волков или банд разбойников. Мог заблудиться и сойти с пути, и Лита точно знала — случись с братом что-нибудь по-настоящему плохое, он непременно бы вызвал Региса на помощь. Но Эмиель утверждал, что никаких призывов он не слышал, а вороны, отправленные по следу Риэра по просьбе Литы, вернулись ни с чем. Это тоже не было поводом для слишком серьезного беспокойства — в непролазных лесах того темного холодного края, где путешествовал сейчас Риэр, птицам оказалось сложно ориентироваться, они были все же не гончими псами. И искать юного ведьмака среди еловых чащоб и мелких полупустых деревушек было все равно, что пытаться вслепую нащупать иглу в стоге сена.

Кроме бесследного исчезновения брата, однако, перед Литой стояла еще одна проблема — после осторожного разговора с Фергусом о поисках Цири, немного подумав, юная чародейка решила пока придержать эту информацию при себе. Так уж вышло, что зона интереса Филиппы в точности совпадала с ее собственной, и вмешательство наставницы могло сбить Риэра с пути и выдать старшей магичке куда больше сведений, чем ей полагалось знать. Лита обещала себе, что пойдет к Филиппе, если вести от брата не придут еще через две недели. Пока же приходилось помалкивать и вести себя очень осторожно, чтобы наставница не заподозрила неладное.

Лита решила пока посвятить себя делам более приземленным — политике, если точнее. Это поле деятельности оказывалось на фоне всего остального самым безопасным и понятным. В Нильфгаарде готовились к празднованию вхождения маленькой Императрицы в возраст, и, хоть чародейка и опасалась, что неведомое проклятье могло вот-вот начать проявляться на всех жителях Империи, ничего подобного не происходило. Анаис и Виктор помалкивали о своих планах расторгнуть помолвку, и обсуждение их сговора занимало умы всех власть имущих в столице Нильфгаарда. Лея же, делавшая вид, что планы матери ее ничуть не тревожили, повадилась проводить каждую свободную минуту с Фергусом.

Лита, пусть и владела сокрушительно важной информацией о настоящем отце девчонки, пока не собиралась пускать этот козырь в ход. У нее не было ни доказательств, ни повода — юной чародейке даже начинало казаться, что присутствие дочери благотворно сказывалось на старшем брате — его собственное проклятье не прогрессировало, и приступы агрессии за прошедшие недели случались с ним всего пару раз. Иан успешно с ними справился, и в общих интересах Лита решила оставить все, как есть — только велела своему соглядатаю в замке Кимбольт держать ухо востро и сообщать ей, если что-то пойдет не так.

Гладкая золотая поверхность нагрелась сильнее от тепла Литиных рук, и девушка, поглаживая бьющееся сердце, как хрупкого котенка, льнущего к груди, задышала чаще. Она давно заметила, что магическая вещица что-то меняла в ней, но эти изменения ничуть ее не пугали. Лита начала не только соображать яснее и спокойней, но и все чувства ее странным образом обострились и стали будто значительней и глубже. Юная чародейка начала видеть и осознавать тоньше, и теперь больше не боялась, к примеру, собственной скорби. Навещать отца она стала гораздо чаще, чем прежде, и проводила иногда целые вечера за долгими неторопливыми беседами с ним. И пусть после таких разговоров девушка могла проплакать полночи напролет, наутро она просыпалась обновленной и умиротворенной. Эмгыру, казалось, удалось убедить ее, что в естественном течении жизни, в его скорой неминуемой смерти не было ничего ужасного. Он уходил навсегда, но теперь Лита была уверена, что в сердце своем сможет сохранить не образ дряхлого старика, а того отца, каким он был в ее самых первых воспоминаниях.

Было ли это заслугой странного артефакта или простым принятием природы вещей, но юная чародейка нашла в себе силы простить даже Фергуса. И отчасти поэтому Лите расхотелось раскрывать его тайну — старший брат, проведший полтора десятка лет в чужих краях вдали от семьи, отчаянно тянулся к вновь обретенным близким. Пару раз юная чародейка навестила его — просто ради того, чтобы немного поболтать с ним, и Гусик, разоткровенничавшись, поведал сестре, что обретал в Лее какой-то новый смысл и новую надежду. Слушать его, а главное — понимать — было странно и непривычно, но поселившаяся в Лите мерная магическая пульсация золотого сердца делала эти странности почти приятными.

И была еще одна вещь, которую юная чародейка вдруг осознала в себе и пока не поняла, что с этим делать. И в этом — на фоне всего остального — неясности и пугающей силы находилось гораздо больше, чем в прочих изменениях.

Даже не поднимая век, Лита почувствовала, как в углу ее комнаты сгустилась багряная тьма, и Детлафф выступил из нее. Он застыл в нескольких шагах от постели юной чародейки, и та, не выпуская из рук бьющееся магическое сердце, медленно повернулась к нему и взглянула на спутника из-под полусомкнутых ресниц. Улыбнулась.

До праздника в честь Леи оставались считанные дни, и сегодня Лите и Детлаффу предстояло отправиться в Нильфгаард, куда накануне прибыла и Анаис. Платье для будущего приема было почти готово — предстояло внести лишь небольшие коррективы, и Лита хотела присутствовать на последней примерке.

Оказавшись в Нильфгаарде, дурнушка, конечно, попала в неудобное положение — риск быть раскрытой оказался слишком велик. Благо, Ани не пользовалась услугами камергеров, одевалась и умывалась сама, но Лита хотела убедиться, что правда о ее положении не всплывет в самый неподходящий момент, и собиралась дать наместнице несколько советов. Та, не видя вокруг себя иных союзников, принимала помощь Литы не с радостью, конечно, но и без возражений.

— Уже пора? — лениво пошевелившись, негромко спросила юная чародейка, и Детлафф неторопливо подошел к постели ближе.

— Ты сама сказала, что лучше разобраться с этим пораньше, — заметил он, снова застыв, как мраморное изваяние.

Лита медленно отложила сердце в сторону, приподнялась на локте и протянула руку к Детлаффу.

— Иди ко мне, — не приказала — попросила она.

Холодные жесткие пальцы вампира скользнули по ладони девушки, и по телу Литы прошла волнующая легкая дрожь. Как и всегда, в своих покоях она лежала перед спутником совершенно обнаженной, и от его внимательного взгляда сложно было скрыть и этот чувственный трепет, и то, как вдруг отвердели соски и дрогнули сведенные вместе бедра. Лита потянула Детлаффа к себе настойчивей, и тот безропотно подчинился. Он присел на край кровати, склонился над девушкой, и она, подавшись вверх, коснулась губами его сомкнутых ледяных губ и, не встретив ответного движения, с досадливым вздохом откинулась обратно на подушки.

— Лита, — словно почувствовав ее разочарование или прочтя мысли, Детлафф выпустил ее руку и остался сидеть неподвижно, лишь едва заметно хмурясь. Лита смотрела на него сквозь частокол черных ресниц, чувствуя, как все сильнее учащалось дыхание, а тело охватывал странный озноб, совсем непохожий на обычное человеческое возбуждение. Юная чародейка знала — чутье Детлаффа позволяло ему улавливать малейшие изменения в ее состоянии, даже незначительные колебания ее запаха, участившийся ритм сердца и охвативший кожу жар. И сейчас вампир был растерян.

Они были вместе, сколько Лита себя помнила, и, принимая в свои жилы его кровь, юная чародейка чувствовала, как их необъяснимая магическая связь становилась все крепче. Она слышала его мысли, а он — легко мог проникнуть в ее сознание, прийти на любой, даже беззвучный зов, и выполнял все ее прихоти. Но то, что юная чародейка открывала в себе, держа в руках золотое сердце, было совсем иным. Их узы — противоестественные, похожие скорее на проклятье, чем на унисон сигнатур — обладали странной темной природой, опасной и непобедимой. А то, что чувствовала Лита теперь, казалось невыразимо хрупким, вздохнешь — и разорвется. И в этом новом ощущении не было ни капли мрака.

— Будь со мной, — едва слышно прошептала девушка, и Детлафф, чуть дрогнув, покорно потянулся к ней навстречу. Но Лита, подавшаяся было к нему, вдруг отпрянула. Вампир замер в замешательстве. — Нет, — почти простонала она, отвернулась от верного спутника и сжала ладони в кулаки, — нет, не так. Будь со мной не потому, что я тебя прошу, не потому, что не можешь противиться. Сделай это по собственной воле.

Детлафф молчал пару мгновений, потом вдруг тихо рассмеялся.

— Ты ставишь меня в парадоксальное положение, — заметил он, — ты велишь мне действовать по собственной воле — но я не могу выполнить этот приказ.

Лита снова застонала. Она подобралась, закрыла лицо руками, борясь с желанием приказать вампиру убираться прочь, оставить ее наедине с глупыми невыполнимыми желаниями и невосполнимой ужасной пустотой.

Юная чародейка почувствовала вдруг, как что-то невесомо-прохладное коснулось ее — так неуловимо ласково, что сложно было понять, к какой именно части ее тела прикасаются. Детлафф, рассыпавшись теплым туманом, окутал ее, и Лита, покорно расслабившись, опустила руки и замерла, позволив ему уложить себя на спину.

Нежная волна, похожая на дуновение морского бриза, прокатилась по ее лбу, замерла на приоткрытых губах, пощекотала, огладив, шею и устремилась ниже — к затвердевшим соскам, к снова попытавшимся сжаться пальцам, по животу к задрожавшим влажным бедрам. Лита застонала — ее словно ласкали сразу множество рук, и она не успевала отвечать на все эти касания. Детлафф был повсюду, и каждое дуновение, каждый всполох отдавался в теле девушки мучительной дрожью. Она впустила в себя незнакомое, ни с чем не сравнимое ощущение наполненности, когда багряный туман, облизав ее колени, ринулся выше, к заветному центру цветущего возбуждения. Лита выгнулась, развела ноги шире, попыталась вцепиться в несуществующие плечи возлюбленного, и, когда пальцы ее сжали лишь пустоту, Детлафф вновь прошелся легким дуновением по ее запястьям. Юная чародейка уронила руки, постаралась отбросить горячее напряжение, зревшее внутри, но не смогла — вампир владел ею, пусть и невоплощенный, но оттого это чувство принадлежности становилось только полнее.

Лите казалось, Детлафф поднял ее над постелью, пробираясь все глубже уже не в трепещущую влажную глубину тела, но смешиваясь с потоком крови в жилах, с биением сердца, с рваным тяжелым дыханием, с путаницей мыслей и единством ощущений. Он не брал ее, а стремился слиться воедино, открываясь в ответ. И Лита теперь царила в его сознании, как в собственном, приняла его чувства, как свои, и нашла в них столько нежности и любви, что едва не захлебнулась.

Детлафф был зверем. Опасным хищником, отнявшим десятки жизней — и по ее приказу, и до встречи с ней — и юная чародейка почувствовала на своих губах металлический привкус крови всех его жертв. Она слышала их предсмертные крики и пила их ужас вместе с жизнями. Вампир никогда не прятал от девушки своей природы, но сейчас Лита, казалось, впервые по-настоящему поверила ему. И эта вера лишь связала их крепче. Детлафф словно через эту пугающе острую откровенность хотел проверить искренность ее чувств, и без единого слова, отвечая лишь сладкой томной дрожью, юная чародейка позволила ему заглянуть в самый потаенный уголок своего сердца, а Детлафф сделал для нее то же самое.

Все еще слитые воедино, они остались совершенно одни, и, не дав себе секунды отдышаться, снова ринулись друг другу навстречу — чтобы вместе, столкнувшись, вознестись ввысь и рухнуть в бездну.

Он оставил Литу совершенно обессиленной и опустошенной, когда покинул ее тело и разум. Детлафф снова сидел на постели рядом с девушкой, и та, преодолевая тяжелую сладкую слабость, поднялась, обвила руками его шею и прижалась всем телом, взобравшись вампиру на колени, как делала так часто еще маленькой девочкой. И он обнял ее нежно и бережно, как прячут в ладонях хрупкий первоцвет среди мрачных снегов. Лита хотела сказать что-то, но слова потеряли смысл — все было высказано, все было ясно. А золотое сердце продолжало биться на покрывале рядом с ними.

В Императорский дворец юная чародейка и ее верный спутник прибыли только во второй половине дня. С того момента, как Детлафф выпустил девушку из объятий, они не сказали друг другу ни слова, точно теперь им вовсе не требовалось произносить свои мысли вслух. Лите не хотелось думать над тем, что произошло, не хотелось слушать тревожный голосок сомнений в своем сердце. Она понимала, что совершила нечто страшное и непоправимое, точно выучила заклинание, с мощью которого не могла справиться. Но Детлафф был рядом с ней, и пока все это не имело значения.

Дурнушку расположили в одном из гостевых покоев. По пути к ее дверям Лита порасспрашивала встречных слуг о том, удобно ли Ее Милость устроилась, и не доставляла ли она кому-то хлопот. Ответ был более, чем ожидаемым — после короткого визита к регенту и разговора с дочерью накануне Анаис не покидала своей комнаты и отказалась от помощи прислуги. Примерно так же наместница вела себя всегда, пока гостила в Нильфгаарде, и сейчас это не вызывало никаких подозрений.

На этот раз Лита снизошла даже до того, чтобы постучать в двери спальни, но дожидаться раздраженного ответа не стала. Анаис они застали сидящей за небольшим неудобным столом у окна за написанием каких-то писем. Дурнушка едва взглянула на непрошеных гостей и на вежливый реверанс Литы лишь рассеянно махнула рукой.

— Рада видеть вас в добром здравии, Ваша Милость, — заявила юная чародейка, подходя ближе. Детлафф остался стоять у двери, дожидаясь дальнейших распоряжений, — мы с моим другом зашли проведать вас и немного поболтать — Детлафф пока подгонит ваше платье.

Анаис кивнула, все еще храня молчание, и, отодвинув стул, медленно поднялась из-за стола. За прошедшие с первой примерки недели тело ее разительным образом изменилось. Прежде маленькая, почти мальчишеская грудь налилась и округлилась, располнели обычно неестественно узкие бедра, а выступавший живот уже плохо скрывала даже весьма свободная льняная рубаха. Теперь уже только полный кретин решил бы, что стоявшая перед ним женщина просто старательно налегала на сладкое, и Лите показалось странным, что ни Эмгыр, ни Лея ничего не заподозрили. Если девчонку еще можно было понять — Ани приходилась ей родной матерью, и недостатки фигуры дочь могла и проигнорировать, радуясь редкой встрече. Но регент, гордый отец пятерых детей, уж точно знал, как должнабыла выглядеть беременная женщина. Должно быть, старость и болезнь притупили его наблюдательность, или, что было более вероятным, он все понял, но решил приберечь это знание до удачного момента.

— Вы замечательно выглядите, — отвесила Лита, многозначительно оглядев скрытую плотной тканью округлость, — дитя, как я вижу, растет не по дням, а по часам.

Анаис, наконец решив прервать собственное молчание, страдальчески подняла глаза к потолку.

— Не нужно глупой лести, Лита, — заявила она, — я сама знаю, что становлюсь похожа на старого Карлоса, придворного виночерпия, которого дети дразнят Пузаном. Думаю, пора во всем признаться. Ты сама говорила — люди не слепы и не все — конченные идиоты.

Юная чародейка подошла к ней ближе легкой почти крадущейся походкой, протянула руку.

— Можно? — спросила она, глянув Ани в глаза. Та напряглась было, готовая отпрянуть, но потом с обреченным вздохом кивнула.

Очень аккуратно, как касалась только страниц старых магических фолиантов, готовых рассыпаться в пыль, Лита опустила ладонь на живот дурнушки. Пару мгновений ничего не происходило, но потом, словно из самой глубины ее тела, руку чародейки мягко толкнуло что-то крохотное, но удивительно настойчивое и сильное. Девушка улыбнулась. Бедное беззаботное дитя в чреве матери активно демонстрировало свое присутствие, не зная, что ему суждено было родиться, чтобы стать разменной монетой в политической игре. И по обманчиво безразличному взгляду Анаис Лита поняла, что наместница тоже это прекрасно осознавала.

— Вы говорили с Регисом, как я советовала? — поинтересовалась юная чародейка участливо. Дурнушка кивнула.

— Он послушал сердце ребенка и убедился, что он там всего один, — подтвердила она, — но сказал, что, возможно, я неправильно высчитала срок. Для неполных пяти месяцев дитя показалось ему слишком крупным.

То, как легко Анаис шла на откровения с той, кто не была ей ни подругой, ни даже приятельницей, объяснялось, наверно, тем, что дурнушке очень не хватало женского участия. Ни с отцом своего ребенка, ни с незнакомым, хоть и надежным и обходительным лекарем она не могла поделиться всей глубиной своих переживаний, не связанных с политической обстановкой, и, как ни печально было Ани это признавать, Лита оставалась единственной, кто готов был ее слушать. Юной чародейке на миг даже захотелось посоветовать дурнушке в первую очередь рассказать о своем секрете Рии — у матушки могло найтись куда больше дельных советов и сочувствия. От единственной дочери ей внуков ждать было нечего, младшие сыновья жениться не собирались, и Рия с большим удовольствием бы поделилась нерастраченной материнской мудростью с бывшей женой Фергуса.

— Но ведь это неплохо, — улыбнулась Лита в ответ, — значит, появится ваш ребенок даже раньше, чем вы рассчитывали. Думаете, это мальчик или девочка?

Ладонь девушки снова требовательно толкнули, и Анаис болезненно поморщилась, прижала пальцы к животу прямо над рукой собеседницы и принялась растирать его ритмичными кругами.

— Девочка, — уверенно заявила она, — когда я носила Людвига, он висел там ленивым кулем, хорошо если пару раз за день переворачивался. А вот Лея устраивала балы еще до рождения так часто, что иногда я всю ночь не могла заснуть.

Беседа лилась так легко и непринужденно, что Лите почти расхотелось задавать каверзные вопросы и пытаться «прощупать» дурнушку, выведать ее дальнейшие планы и убеждаться, что ничего непредвиденного не произошло. Она убрала руку и отступила на полшага, кивнула Детлаффу, и тот беззвучно удалился за высокую ширму, где дожидалось своего часа почти дошитое платье для бала.

— Вы уже придумали имя? — поинтересовалась Лита светским тоном, но с нотками искреннего интереса в голосе.

Следуя уже привычной процедуре, Анаис начала неторопливо и немного неуклюже раздеваться.

— Нет, — скупо и словно нехотя ответила она. Лита заметила, как дрогнуло и на миг исказилось лицо дурнушки, словно ее вдруг прошил легкий приступ боли. Похоже, сама того не желая, девушка задела не слишком приятную тему, — не хочу загадывать наперед.

— Что за ерунда, — вполне искренне удивилась Лита, — что тут такого? Имя моему младшему брату родители, по моему настоянию, выбрали задолго до его рождения — и оно ему очень подошло. Хотите, я и вам помогу с выбором?

Анаис коротко усмехнулась и быстро глянула на Литу. Она стянула через голову рубаху, выпуталась из штанов и осталась в одном исподнем. Юная чародейка невольно пристальней посмотрела на дурнушку. Теперь, поддавшись естественным и стремительным изменениям, ее тело больше не походило на угловатую нескладную фигуру шестнадцатилетнего юнца, как прежде. Резкие острые линии сгладились, и в чертах Анаис появилась мягкая женственная гармония. Общий вид не портил даже теперь полностью открытый живот. Из-под края исподнего вверх к выступившему наружу пупку тянулась едва заметная темная бороздка, но в остальном кожа дурнушки осталась гладкой и светлой — Лита даже мысленно удивилась этому. Анаис успела родить уже двоих детей, а матушка иногда жаловалась, что после рождения Литы ее собственное тело так и не пришло в прежнюю форму — остались некрасивые белесые следы. Дурнушке же эта беда была, похоже, неведома. Девушка хотела было отметить этот поразительный факт, но Ани заговорила первой.

— Ну попробуй, — предложила она, — может быть, какой-то из предложенных тобой вариантов мне и приглянется.

Детлафф появился из-за ширмы, неся на руках тяжелое платье из прекрасного мерцающего синего бархата, и Лита посторонилась, уступая ему дорогу. Поддержав дурнушку под руку, он помог ей облачиться в свое произведение и принялся ловко застегивать крючки за спиной. Юная чародейка присела на по-армейски ровно заправленную кровать Анаис, подняла задумчивый взгляд к потолку и хмыкнула.

— Надо полагать, имя должно быть темерским, — заметила она, немного подумав, и тут же перехватила быстрый враждебный взгляд Анаис. Решив не подавать вида, Лита продолжала, как ни в чем не бывало, хотя было ясно, что она вновь задела опасную тему, — не больно-то много я знаю красивых темерских имен для девочек. Нордлинги вечно пытаются выдумать чего попроще — чтобы удобно было звать детей со двора. Как вам нравится Катарина? Длинновато, но можно сократить до Кати или Рин — звучит даже немного по-эльфски, вы не находите?

Анаис помолчала. Детлафф, разобравшись с крючками, оправил на ней юбки, критически оглядел линию декольте, быстро приспустил ткань у плеча.

— Довольно благозвучно, — откликнулась дурнушка наконец, — но слишком много твердых звуков — моя дочь поначалу даже не сможет выговорить собственное имя.

— Теперь понятно, почему Ее Величеству досталось такое простое имя, — фыркнула Лита, — его-то выговорить может и неразумный младенец, и беззубый старик — удобно. Но девочке предстоит произносить его всю оставшуюся жизнь. А поклонникам — рифмовать его в балладах и одах. Можно, конечно, пойти по простейшему пути, и назвать дитя в честь одного из родителей. Риэру этот вариант подошел. Как насчет Виктории?

Анаис поджала губы. Похоже, чем дольше они разговаривали, тем больше издевки ей слышалось в речах Литы. Сама юная чародейка ничего такого в виду не имела, но продолжать гнуть эту линию было очень забавно.

— Виктор хочет назвать ее Лилией, — сухо ответила Анаис, — в честь своей матери.

Лита рассмеялась.

— Вот уж более темерского имени не придумаешь, — заявила она, — отчего тогда не наречь бедное дитя Фольтестой или Вызимией, и посмотреть, сколько еще темерок решат повторить за вами?

Ани передернула плечами.

— Пожалуйста, не двигайтесь, — негромко попросил Детлафф. Он подхватывал булавками длинный подол, присев перед Анаис на колени, и Лита, скользнув по вампиру глазами, вдруг ощутила непрошенный и незнакомый укол раздражения. В позе Детлаффа не было истинного подобострастия, даже почтения, но сам вид коленопреклонённого спутника отчего-то разозлил Литу.

— Назовите Лилией, — заявила она, больше не желая поддерживать мирную светскую дискуссию, — для будущей королевы Темерии лучше имени не придумать.

Анаис посмотрела на нее, не скрывая ответного раздражения. Иллюзия приятной беседы рушилась, но Лите было решительно наплевать. Детлафф поднялся на ноги, отступил на полшага, любуясь своей работой, и было, чем полюбоваться. В новом искусно сшитом и подогнанном платье Ани больше не выглядела безнадежной дурнушкой. Глубокий цвет назаирского бархата оттенял почти прозрачную аристократически светлую кожу, подчеркивал синеву глаз, и буквально заставлял лицо Анаис светиться. Признаки беременности удачно скрадывали складки длинной тяжелой юбки, а глубокий вырез демонстрировал аккуратные изящные очертания груди и длинный изгиб точеной шеи. Вид не портили даже слегка растрепанные светлые волосы дурнушки, и легко было представить, как хорошо они будут смотреться, аккуратно уложенные крупной волной.

Анаис неловко переступила с ноги на ногу, бросила взор в ту сторону покоев, где возвышалось высокое зеркало, а Детлафф, критически склонив голову к плечу, вдруг заявил ровным глубоким голосом:

— Вы прекрасны, Ваша Милость.

Лита не поняла, что с ней произошло. Легкое раздражение, необъяснимая досадная злость вдруг взметнулась в ее груди ослепительным пламенем гнева. Она изо всех сил вцепилась пальцами в покрывало, плотно сжала губы, чтобы не прикрикнуть на вампира, не велеть ему взять свои слова назад или убираться прочь. Детлафф снова протянул руки, намереваясь немного выровнять кромку платья на груди Анаис, и Лита, не контролируя себя, вскочила на ноги и в один шаг оказалась рядом с ним. Перехватила его запястье, отвела ладонь спутника в сторону и столкнулась с удивленным взглядом Анаис. Изумление же Детлаффа юная чародейка ощущала кожей. Он покорно отступил, опустив руку, и замер в непонимании.

— Достаточно, — отчеканила Лита, потом, все же сделав над собой усилие, изобразила приветливую улыбку, — Детлафф прав, это платье очень идет вам, Ваша Милость. Никто ни о чем не догадается.

Анаис растерянно кивнула, безмолвно поблагодарив за комплимент.

— Вы поможете мне его снять? — неуверенно спросила она, глянув на Детлаффа поверх плеча Литы.

— Я сама, — предвосхитила его ответ девушка.

Крючки путались в ее дрожащих пальцах и не желали расстегиваться. Один раз, дернув слишком сильно, юная чародейка едва не разорвала ровный аккуратный шов, но наконец застежки пали под ее усилиями. Лита помогла Анаис вылезти из платья и буквально швырнула наряд на руки Детлаффа, отчаянно борясь со все еще бурлящим в ней гневом.

— Думаю, это была последняя примерка, — заявила она, пока вампир возвращал платье за ширму, — я советую вам поговорить с моей матерью — она не выдаст вашего секрета, если вы попросите, и поможет вам нарядиться. А, может быть, даже поделится своим опытом и придумает имя получше.

— Спасибо, — пожала плечами Ани, — думаю, я и сама справлюсь с платьем перед балом.

Лите хотелось бросить ей в лицо какое-нибудь глупое оскорбление — выплюнуть, что с таким пузом дурнушка и влезть в платье не сможет, а танцевать будет так же изящно, как жеребая кобыла. Но чародейка сдержалась, ограничившись коротким кивком, и наконец, не взглянув ни на Детлаффа, ни на Анаис, поспешила к выходу из покоев.

Когда тяжелая створка за ее спиной захлопнулась, Лита почувствовала, как к глазам ее подкатили горячие обидные слезы. Сознание Детлаффа мягко коснулось ее, но юная чародейка мысленно бросила ему «Уходи!» и быстрой нервной походкой поспешила по коридору прочь. Нужно было отдышаться, побыть в одиночестве и попытаться понять, что только что произошло, и показывать спутнику свою внезапную позорную слабость Лита не хотела.

Она почти бежала по галереям дворца, не разбирая дороги, пока наконец на очередном повороте едва не споткнулась на ровном месте. Лита остановилась, выдохнула, раздраженно утерла все-таки выступившие слезы и обессиленно прислонилась плечом к колонне. Вспышка не прошла до конца — девушку все еще немного потряхивало, но вместе с тем, она вдруг осознала в себе какое-то новое незнакомое чувство, схожее с тем, что появлялось, когда юной чародейке удавалось какое-нибудь сложное заклятье. Лита растерянно посмотрела на свои руки. Пальцы покалывало от плохо сдерживаемой энергии, и, немного помедлив, девушка взмахнула ладонью, и вокруг ее запястья замерцало бледное красноватое сияние. Оно легко, без заклинания сложилось в очертания раскрытой алой розы, но иллюзия исчезла так же быстро, как возникла. Лита напряженно выдохнула — это было внове.

Ни она сама, ни ее наставница никогда не заблуждались на тему способностей молодой ученицы. Лита начинала, как весьма посредственная чародейка, магия давалась ей не хуже, но и не лучше, чем обычной адептке Аретузы. Бывшая принцесса не отличалась усидчивостью и склонностью к зубрежке, и заклятья осваивала скорее интуитивно и не всегда успешно. Настоящее мастерство проявилось в ней только после того, как девушкой занялся Регис. Но даже с помощью его экспериментов Лита смогла всерьез продвинуться только в определенных областях. Общая же магическая наука продолжала служить ей скорее костылями, а магическое ядро развивалось медленно и туго.

Но сейчас магия словно сама родилась между ее пальцами безо всяких усилий. Лита попыталась, отдышавшись, повторить фокус, но ничего не вышло — энергии воздуха и каменных стен не желали складываться в иллюзию без заклинания. Юная чародейка сжала руку в кулак и досадливо врезала им по колонне.

— Прошу прощения, Ваше Высочество, — раздался рядом с ней вкрадчивый спокойный голос, и Лита удивленно вздрогнула, — похоже, я застал вас в неудачный момент.

Девушка выпрямилась и огляделась. Из тени у одной из стен, куда не добирался свет факелов, выступил высокий белокурый эльф. Руки его были чопорно сложены впереди, голова почтительно опущена, но взгляд оказался цепким и требовательным.

— Мастер Риннельдор, — Лита приветствовала Знающего небрежным кивком, — вы правы — я не в настроении беседовать.

— Как жаль, — эльф покачал головой и шагнул ближе, — а я ведь хотел обсудить с вами несколько чрезвычайно важных вопросов, касающихся дел Империи.

Юная чародейка поспешила взять себя в руки. Она напомнила самой себе, что магические странности и внезапные вспышки ревности не освобождали ее от обычных обязанностей, а кто знал больше о политике Нильфгаарда, если не Первый Советник?

— Я слушаю вас, — милостиво разрешила Лита.

Мастер Риннельдор подошел к ней вплотную, и девушка попятилась бы, если бы не колонна прямо у нее за спиной.

— Думаю, стоит выбрать для разговора более укромное место, — заметил эльф, протянул руку, и Лита не успела вырваться — вспышка портала затянула ее с головой.

Императорский дворец был надежно экранирован. Но после давнишнего суда над чародеями и их последовавшей казни, магам в Нильфгаарде стали доверять еще меньше, чем прежде. Защитой чертогов занимался теперь лично мастер Риннельдор, и, похоже, установленные им чары давали Знающему возможность входить и выходить из дворца, когда ему вздумается.

Помещение, куда эльф утащил Литу, было чародейке знакомо. Они оказались на площадке перед лестницей в Башне Риннельдора, куда прежде девушка проникла тайно следом за Юлианом. Мастер выпустил ее руку и сдержанно поклонился.

— Добро пожаловать в мое скромное жилище, — чопорно проговорил он, — здесь нам никто не помешает — даже ваш вездесущий друг.

Литу вдруг охватила холодная тревога. Детлафф и впрямь не мог пересечь порога Башни Знающего без приглашения, и мастер Риннельдор предпринял все это, возможно, как раз для того, чтобы вампир не сумел прийти девушке на помощь. Они остались один на один, и эльф, продолжая приветливо улыбаться, взирал на Литу холодным колючим взглядом.

— Прошу за мной, — пригласил он, шагнув на первую ступень лестницы. Чародейке ничего не оставалось, кроме как пойти следом.

— Прием в честь Ее Величества состоится уже через пару дней, — не меняя тона, заговорил Риннельдор, когда они поднялись на один пролет, — вы, должно быть, в нетерпении?

— Я обожаю балы, — нейтрально ответила Лита, — Детлафф сшил для меня новое платье — по последней реданской моде.

— Для вас и для Ее Милости наместницы, — с прохладцей заметил Знающий, — очень любезно с его стороны.

Лита нахмурилась — похоже было, что тайна Анаис больше не была таковой, и мастер Риннельдор заметил больше, чем ему полагалось. Но чародейка решила привычно сыграть дурочку.

— У Анаис платье синее, а у меня — красное, — ответила она, — вместе мы будем чудесно смотреться.

— Не сомневаюсь, — откликнулся эльф, — позволите ангажировать вас на первый танец?

На всех балах в Императорском дворце первую партию вальса Лита всегда делила со своим отцом. Сейчас Эмгыр был слишком слаб, чтобы танцевать, чародейка вообще сомневалась, что он будет присутствовать на балу. Но, немного подумав, она ответила:

— Король Виктор приглашен на праздник. Думаю, сперва я встану в пару с ним, а потом уже — с вами.

— Как угодно, — легко согласился мастер Риннельдор. Они добрались уже до второй площадки, а эльф все еще не сбавил шага, оставив за спиной и свой кабинет, и библиотеку, и лабораторию — все подходящие для беседы помещения. Лита догадалась, куда он вел ее. — Одно меня тревожит, — продолжал Знающий ровно, почти небрежно, — на этом приеме, кроме поздравлений со вхождением в возраст, должна была состояться помолвка Ее Величества с моим внуком — это было давно оговорено с Его Милостью регентом. Но так вышло, что Юлиан пропал, и я не знаю, где искать его. Глупо будет сообщать о предстоящей свадьбе в отсутствии жениха, вы не находите?

Лита понимающе хмыкнула.

— Ваш внук сбежал от вас и от ответственности? — спросила она с вызовом, — видимо, идея стать принцем-консортом не больно-то пришлась ему по душе. Сочувствую, мастер.

Риннельдор остановился, не дойдя трех ступеней до верхней площадки, и повернулся к Лите так резко, что она едва не споткнулась.

— Я знаю, что это вы помогли ему скрыться, — отчеканил Знающий, — вместе с вашим младшим братом. Их связывали… непростительные отношения, которые я не имел возможности пресечь. Но препятствовать браку Ее Величества с Юлианом вы не в праве.

Юная чародейка независимо развела руками.

— Разве я стражница брату своему? — заметила она, — если он сбежал вместе с Зябликом, то не моими усилиями, но, вероятно, при участии моей матери. Расспросите ее. Вдруг матушке известно больше, и она согласится вам помочь?

Мастер Риннельдор долго и пристально смотрел девушке в глаза, потом надменно хмыкнул и отвернулся.

— Вы не желаете делиться со мной — это объяснимо, — сказал он, двинувшись по лестнице дальше, — что ж, мне придется найти и вернуть Юлиана своими силами. Поговорить же с вами я хотел совсем не об этом.

Они вышли на знакомую площадку к единственной двери, ведущей в хранилище проклятых артефактов, и мастер Риннельдор замер перед закрытой створкой, не оборачиваясь к Лите.

— Вы знаете, что хранится за этой дверью, Ваше Высочество? — спросил знающий тихо.

— Должно быть, какие-то магические приспособления, — ответила юная чародейка наивным тоном, — я чувствую их энергетику отсюда.

— Здесь собраны самые опасные, самые смертоносные магические приспособления на всем Континенте, — ответил Риннельдор после краткой паузы, — я собирал и исследовал их много десятилетий подряд. Воздействия любой из этих вещиц хватило бы, чтобы уничтожить всю Императорскую семью, и я верно служил Его Величеству, ограждая Нильфгаард от злых чар. Но недавно я обнаружил, что одна из этих вещей пропала.

— Как жаль, — с вызовом ответила Лита. Ее сердца вновь коснулись холодные пальцы страха. Мастер Риннельдор говорил спокойно и размеренно, но во всей его фигуре начинала ощущаться опасность.

— Я исследовал магический замок на двери, — продолжал он, — и выявил знакомую сигнатуру. Вор, проникший в мое хранилище, не слишком старался скрыть свое присутствие.

— Вы же сказали, эти вещи грозили уничтожить мою семью, — напомнила Лита нейтрально, — значит, вам они не принадлежали. Вы присвоили их, когда обезвредили — верно?

Мастер Риннельдор обернулся к ней медленно, как в затянувшемся кошмарном сне. Вся его фигура, и без того очень высокая, казалось, вытянулась и разрослась. Единственный факел на стене у двери отбрасывал причудливую тень на обычно спокойное, даже скучающее лицо Знающего, придав ему странное хищное выражение. Лита достаточно разбиралась в хищниках, чтобы понять — перед ней стояла смертоносная и безжалостная тварь, готовая броситься и уничтожить жертву.

— Вы забрали из хранилища вещь, которая может оказаться опасней всех, что вас не заинтересовали, — с угрозой продолжал Риннельдор, — и, если вы не вернете ее по доброй воле, мне придется заставить вас это сделать.

Лита фыркнула и скрестила руки на груди. Всю ее жизнь мастер Риннельдор служил сперва Эмгыру, потом Фергусу, а теперь — Лее. Юная чародейка знала, как глубоко и искренне Знающий ненавидел представителей рода людского, презирал их и старался не замечать. Но члены Императорской семьи были для него священны.

— И что же вы предпримете? — с вызовом ответила Лита вар Эмрейс, — станете меня пытать? Или нажалуетесь моему папочке?

Мастер Риннельдор поднял руку, и Лита почувствовала, как ледяные тиски сдавили ее горло, а неведомая сила оторвала стопы от пола. Она не смогла даже вскрикнуть.

— Я могу заставить вас, если захочу, — ответил мастер Риннельдор, и голос его гремел в такт крови в ушах, — я могу проникнуть в вашу память, а потом стереть ее, превратив вас в бесполезное бессловесное существо. Могу выкинуть вас с вершины моей Башни, а всем сообщить, что вы проникли сюда против моей воли, и магия места сама расправилась с вами. Успеет ли ваш вампир вмешаться и помочь вам?

Лита дернулась, попыталась мысленно протянуться к Детлаффу, позвать его, но сознание юной чародейки уперлось в плотный неподатливый магический щит — мастер Риннельдор подготовился к встрече и запер все двери.

Уловив ее усилие, Знающий повел рукой, и девушку дернуло вверх, тиски на шее сжались сильней, и она захрипела. В ускользающем сознании вспыхнула страшная догадка — проклятье, заставлявшее милого славного Фергуса звереть и лезть с кулаками на любимого супруга, добралось до Риннельдора, который добротой и участием и так не отличался. И теперь ничто не могло помешать Знающему выполнить свою угрозу.

И внезапно переполнявший Литу панический страх взметнулся в ней, превращаясь во что-то новое, похожее на то, что она испытала в коридоре дворца несколько минут назад. К этой нежданной вспышке, как алхимическая субстанция к крови, примешались все чувства, с которыми юная чародейка столкнулась за этот день — оглушительный гнев, жаркая страсть, трепетная невыразимая нежность. Сплетаясь воедино, они застремились наружу, и Лите оставалось лишь слабо взмахнуть рукой.

Факел за спиной мастера Риннельдора вспыхнул, ослепительное пламя взметнулось до самого потолка, опалив серые камни. Знающий вскрикнул — ударная волна сбила его с ног, и хватка на горле Литы мгновенно исчезла.

Не тратя времени, девушка расправила плечи, готовясь испытать знакомую тянущую боль и пустоту, сопровождавшую все ее превращения, но человеческий облик спал с нее, как слишком большое платье, легко и мгновенно. Лита взмахнула широкими кожистыми крыльями, ринулась вниз, к пытавшемуся встать Риннельдору и вонзила острые редкие клыки в его открытую шею.

Кровь эльфа на вкус была сладковато травянистой, тягучей и пьянящей, как выдержанный мед. Она полилась в горло чародейки, даря ей новые, прежде неведомые силы, и Лита, делая глоток за глотком, никак не могла насытиться.

Мастер Риннельдор слабо застонал, пытаясь отбиваться, но вскоре его движения стали беспорядочными и слабыми. Он обмяк в ее когтях, и Лита выпустила его. Еще мгновение, и девушка приняла прежний облик. Ее одежда осталась грудой лежать на полу, и юная чародейка возвышалась над Знающим совершенно обнаженная, как ужасная Хозяйка Леса на старом темерском гобелене.

— Больше никогда не смей угрожать мне, — проговорила девушка негромко, впустив в свой тон лишь малую толику настоящей угрозы. — Иначе я уничтожу тебя.

Разум подсказывал, что о предательстве Риннельдора стоило немедленно сообщить отцу. Или хотя бы Регису, чтобы он пристально следил за проклятым Знающим. Но почти сразу Лита осознала — Знающий был ей больше не ровней, не представлял опасности. Он сам стал жертвой злых чар, и спасти его нужно было вместе со всеми остальными. И смерти эльф тоже не заслуживал.

Прижимая руку к открытой ране на шее, эльф попытался сесть. Лита смотрела, не мешая ему. Взгляд водянистых белых глаз, обращенный на нее, оказался бесстрашным, но полным какого-то невыразимого сожаления.

— Я опоздал, — прохрипел мастер Риннельдор и устало прикрыл веки, — я опоздал.

 

========== Куда приводят мечты ==========

 

В своих самых смелых мечтах Риэр так себе все и представлял. Он возвращался к деревне в первых рассветных лучах.

Спасенный мальчишка приходил в себя долго и неохотно. Юному ведьмаку пришлось старательно растирать его лицо и руки снегом, пока парнишка не открыл наконец глаза, а потом еще некоторое время понадобилось, чтобы убедить его, напуганного и растерянного, что опасность миновала, и грозный человек с двумя мечами за спиной не собирался причинять ему вред. Идти самостоятельно мальчик, назвавшийся Яношем, не мог, и Риэр поднял его, позволил обхватить себя за шею, прижал к груди одной рукой и так нес до самых ворот поселения. Бесчувственного старосту ведьмак приводить в чувства не стал, но и на лесном кладбище не бросил. Не особо заботясь об его удобстве, Риэр прихватил Корбена свободной рукой за шкирку и волок по снегу следом за собой.

Солнце уже золотило верхушки темных елей, и стражники заметили приближавшуюся к воротам фигуру издалека. Риэр шел медленно — мальчишка был не больно-то тяжкой ношей. Болезненно худой, дрожащий не то от холода, не то от сонного зелья, Янош жался к груди юноши и всю дорогу молчал. А вот староста, встречавшийся по пути задницей со всеми корнями и кочками, под конец похода начал приходить в себя, постанывать и даже вяло вырываться. Но Риэр держал крепко.

В первый момент парни у ворот, должно быть, не поняли, что произошло — ведьмак заметил, как они подняли и натянули луки, а у него не нашлось свободной руки, чтобы махнуть им в знак того, что он не представлял угрозы, а напротив — только что избавил их от одной. Но замешательство длилось недолго. Один из стражников, приглядевшись получше, вдруг отбросил свое оружие и, ухватившись за большой рог у пояса, затрубил, наполнив чистым гулким звуком звенящий морозный воздух.

Риэр шагал, проваливаясь по щиколотку в снег, а у ворот один за другим собирались жители деревни. Юноша видел, как сперва выходили мужики в меховых тулупах, недоверчивые и мрачные. За их спинами замаячили женщины, едва успевшие набросить на плечи теплые платки и плащи. Любопытные дети старались просочиться из-за спин взрослых, чтобы разглядеть, от чего весь шум-гам.

Риэру в затылок светило скупое зимнее солнце, снег вокруг него хрустально искрился, и люди наблюдали за его приближением молча, в изумлении, не решаясь выступить вперед и помочь ведьмаку с его поклажей. У самых ворот юноша остановился, и взгляды нескольких десятков глаз были обращены только на него.

— Янош! — вдруг послышался в собравшейся толпе тонкий отчаянный голосок, — Сыночек мой, Янош!

Невысокая маленькая женщина с непокрытой почти полностью седой головой, опухшим от слез лицом, забывшая даже набросить на себя хотя бы пуховой платок, пробивалась из-за спин людей, и те расступились перед ней.

— Мама! — встрепенувшись, воскликнул мальчик, соскользнул с рук Риэра и на неверных ногах, спотыкаясь, ринулся к женщине. Та, громко плача, поймала Яноша в крепкие объятия, и с толпы словно спало заклятье молчания.

Мужчины и женщины, точно очнувшись, загалдели. Утренняя тишина треснула и рассыпалась, люди ринулись вперед, окружили Риэра, потянули к нему руки, повторяя, передавая из уст в уста его имя. Откуда-то из толпы появилась юркая сияющая Люся. Она бросилась юному ведьмаку на шею и, пока тот не успел ее остановить, прижалась губами к его губам. Галдёж и гул превращались в приветственные крики, и теперь каждый из собравшихся хотел дотянуться до героя, прикоснуться к нему, лишь бы убедиться, что он был настоящим, а не порождением злокозненных чар.

Риэр часто слышал в детстве рассказы отца о том, как солдаты приветствовали и славили его после очередной победы, как выкрикивали имя Императора, вознося его подвиг. Но сейчас все было совсем иначе. Простая, незамысловатая, искренне удивленная радость деревенских оказалась такой беспорядочно сильной, что под ее напором юный ведьмак едва устоял на ногах. Он смертельно устал, неожиданная встреча в лесу озадачила и взволновала его, но все это отступало под волнами внезапной народной любви и благодарности.

— Жители Улесища! — донесся до ушей Риэра звонкий торжественный голос Зяблика. Бард возник словно из ниоткуда, сияющий и свежий, как вестник победы в затянувшейся ненужной войне. Люди притихли, пропуская его, и Юлиан, широко взмахнув рукой, гордо указал на своего спутника, — Добрые люди! Славьте отважного ведьмака Риэра! Он спас вас от ужасной беды, избавил вас от напасти, терзавшей ваш край. Да здравствует Риэр!

— Да здравствует! — подхватили люди вокруг — нестройно, но так громко и восторженно, что у юноши перехватило дыхание. Чьи-то сильные руки подхватили его с обеих сторон и подняли над землей — Риэр был вынужден отпустить ворот старостиного тулупа, и двое стражников тут же оттащили Корбена в сторону. Остальные же, кто, размахивая в воздухе сорванными с голов шапками, кто — обнявшись, сопровождали юного ведьмака в деревню.

Зяблик шел рядом, раззадоривая толпу выкриками. Людской поток нес Риэра к трактиру, где у дверей поджидал удивленный помятый Одрин. Не заходя внутрь, те, кто тащили героя на плечах, остановились, поставили юного ведьмака на невысокую шаткую скамью и посторонились. По всему выходило, что деревенские ждали от него какой-то речи, но Риэр вдруг растерялся, словно враз позабыл все слова. Под жадными взглядами благодарных глаз он стушевался, откашлялся и расправил плечи. Шум смолк, тишину нарушали лишь редкие женские всхлипы.

— Жители Подлесища, — наконец заговорил Риэр, но Зяблик вдруг прервал его, вскочил рядом с ним на скамью и привычно вскинул голову.

— Жители Улесища! — объявил он, — ведьмак Риэр выполнил свою работу — и теперь должен отдохнуть. Ступайте по домам и ни о чем больше не тревожьтесь!

Немного разочарованные люди возражать не стали. Выкрикнув еще пару раз «Да здравствует Риэр!», они начали постепенно расходиться, и вскоре собрание заметно поредело. Юный ведьмак почувствовал, как лавка под ним опасно покачнулась, а, может быть, его самого шатнуло от усталости. На выручку Зяблику подоспели Одрин и Люся — они помогли юноше слезть на землю и повели его внутрь трактира.

Юлиан отдавал быстрые короткие распоряжения — он велел корчмарю принести в их комнату завтрак и нагреть побольше воды, а Люсю отослал к деревенскому знахарю за настойкой бадьяна и арники. Риэр знал, что в котомке, собранной матерью Зяблика, хранились снадобья понадежней, да он и вовсе не был ранен, и потому заподозрил, что бард просто хотел избавиться от наглой девчонки, укравшей первый поцелуй вернувшегося с победой ведьмака.

В уже знакомой комнате Юлиан помог Риэру снять со спины ножны с мечами, расстегнуть и стянуть доспехи и сапоги, избавил от штанов, рубахи и исподнего, а когда Одрин принес два ведра воды, поддержал спутника, пока тот садился в небольшую деревянную бадью. Корчмарь немного замешкался, дожидаясь новых распоряжений, но Зяблик властным жестом отослал его прочь, и они с Риэром наконец остались наедине.

Зачерпнув высоким глиняным кувшином немного прохладной воды, Зяблик устроился на скамеечке рядом с бадьей и принялся осторожно поливать голову и плечи спутника. Тот откинулся на бортик, устало прикрыл глаза и почти сразу почувствовал, как измученное сознание начало медленно уплывать.

Риэр одержал победу, спас невинного мальчишку, его встретили, как героя. Но разгадка страшной тайны Улесища странным образом порождала только больше вопросов. Перед внутренним взором юноши, затрепетав на границе сновидения, предстал образ громадного незнакомца, его ехидная усмешка и жесткие золотые глаза. Только сейчас, в безопасности и тиши скромной комнатушки, Риэр начал осознавать, что ведьмаку Лето ничего не стоило убить его — даже упав в снег, он не был повержен. Но незнакомец пощадил юношу, позволил ему выиграть, даже забрать свою добычу. И это было тревожно и странно.

— Эй, — дыхание Зяблика пощекотало щеку Риэра, — не спи, мой славный герой. Я не донесу тебя до кровати, а вода остывает.

Риэр заворчал, подернул плечами и, приоткрыв глаза, встретился с ласковым лазурным взглядом возлюбленного. Юлиан смутно улыбался.

— Я не сплю, — заверил его ведьмак и, опираясь обеими руками о бортики, медленно поднялся из воды. Тело было почти неподъемно тяжелым, но до расстеленной кровати Риэр добрался на своих двоих. Зяблик последовал за ним, лишь слегка поддерживая его под локоть, и, когда юноша рухнул в постель, немедленно устроился рядом.

— Когда я понял, что ты ускользнул, хотел бежать следом, — шепотом, прижавшись к Риэру всем телом, признался Юлиан, — только не знал, где оно, кладбище это.

Юноша смутно хмыкнул — сонливость навалилась на него, не давая сложить невнятные звуки в настоящие слова. Зяблик же вдруг крупно вздрогнул.

— А если бы тебя убили там, — его шепот сорвался, бард задышал чаще, казалось, даже едва слышно всхлипнул, — ох, Риэр, что бы я делал без тебя?

— Ничего, — юный ведьмак нашел в себе силы погладить Зяблика по спине, разлепил тяжелые веки и изобразил бледную улыбку, — я вернулся, и все хорошо.

— Хорошо! — Юлиан отстранился от него, и Риэр с удивлением заметил в его взгляде глухую непонятную злость, — хорошо — как же! Что это была за тварь? Как ты ее убил? На тебе нет ни следа крови — что там вообще произошло?

Ведьмак со вздохом приподнялся на постели, протянул руку к Зяблику, стараясь жестом заставить его успокоиться и вернуться в крепкие объятия. Объясняться не хотелось, рассказывать подробности приключения — тоже. Риэр и сам пока не мог до конца понять, что с ним случилось, и как поступить дальше. Юлиана, казалось, накрыл запоздалый страх — он слишком хорошо помнил, как спутник его с трудом управился с единственным варгом, которого деревенские даже за угрозу не считали. И нынешнее спасение казалось спутнику настоящим чудом — а много ли вообще чудес было отпущено судьбой Риэру?

— Зяблик, я спать хочу, — взмолился юный ведьмак, — давай поговорим позже — разбуди меня через час. Обещаю, что все расскажу.

Юлиан хмыкнул и обиженно отвернулся.

— Спи давай, — бросил он через плечо, — торопиться некуда.

Риэр благодарно кивнул и собирался уже улечься обратно на подушку, но в дверь комнаты негромко постучали.

— Это, наверно, глупая Люська, — буркнул Зяблик, — притащила снадобья. Или хочет снова тебя поцеловать.

Не дав Риэру возразить, Юлиан пошел открывать, но на пороге возникла вовсе не помощница трактирщика, а та самая маленькая седая женщина, мать Яноша.

— Простите, милсдарь, — произнесла она очень тихо, подняв на Зяблика растерянный взгляд, — я вас потревожила?

Риэр поспешил сесть на постели, тут же сообразил, что после ванны остался, в чем мать родила, и стыдливо прикрылся простыней.

— Заходи, Агнежка, — позвал он, и Юлиан покорно посторонился, пропуская женщину в комнату.

Та, прижимая руки к груди, короткими робкими шажками приблизилась к кровати.

— Я хотела поблагодарить вас за моего Яноша, — заговорила Агнежка, старательно пряча глаза, видимо, чтобы не таращиться на широкую голую грудь спасителя.

— Я рад, что смог помочь, — ободряюще улыбнулся Риэр, — надеюсь, малыш в порядке?

— В порядке, — кивнула Агнежка, — в порядке, милсдарь. Напугался только, но это пройдет. Вот, — она порылась где-то под платком на своей груди и извлекла на свет худой холщовый кошель, в котором что-то глухо звякнуло, — мы — люди небогатые, но я собрала, сколько смогла. Надеюсь, этого хватит.

Женщина протянула кошель Риэру, и тот удивленно уставился сперва на него, а потом на женщину. Ведьмаки за бесплатно не работают — напомнил почти уснувший разум, и отчего-то юноше вдруг стало ужасно стыдно. Это было неуместное и странное чувство — он выполнил работу, и женщина хотела заплатить за нее. Но удивительным образом это ее логичное и правильное желание заставило подвиг Риэра померкнуть и как-то позорно уменьшиться.

— Оставьте себе, — юноша покачал головой, борясь с желанием предложить Агнежке отсыпать ей немного золота из их запаса, — вам эти деньги нужнее.

— Но как же, милсдарь? — женщина все же посмотрела ему прямо в глаза, и редкие серые брови удивленно взлетели вверх, — вы ж ведь ведьмак. Славно сработали, спасибо вам, а вот и денежки.

Риэр жестко сжал губы, почувствовав, как в груди поднимается раздраженная обида. Агнежка продолжала протягивать ему кошель, и юноша едва сдержался, чтобы грубо не оттолкнуть ее руку.

— Меня наняли, чтобы я расправился с Гадко и его бандой, — напомнил он с прохладцей, — и я этого не сделал. А ты, добрая женщина, не давала мне никаких заказов, так что ничего мне не должна. Ступай к сыну и будь здорова.

Губы Агнежки мелко задрожали, растянулись в несмелую улыбку. Она быстро спрятала кошель под платком и низко поклонилась.

— Пусть боги хранят вас, милсдарь, — прошептала она едва слышно, — спасибо вам. Спасибо.

Неслышной тенью рядом с ней возник Зяблик. Пока женщина продолжала кланяться и бормотать, он мягко выпроводил ее за дверь и снова задвинул щеколду. С улыбкой повернулся к Риэру.

— Хреновый ты ведьмак, — заявил Юлиан, танцующей походкой вернувшись к кровати, — надо было представляться Туссентским Рыцарем.

— Иди нахер, — предложил ему Риэр и снова рухнул в постель.

Спал он долго и совсем без сновидений, а проснулся в панике, решив, что пропустил назначенную таинственным ведьмаком встречу. Но в окна комнаты лился мягкий дневной свет, а постель рядом была пуста и даже не примята. Продирая глаза, Риэр сел. Голова гудела, ныли натруженные плечи, а желудок требовательно урчал от голода.

Оглядевшись, юноша заметил, что одежда и снаряжение его были аккуратно сложены неподалеку на лавке, а на полу рядом с кроватью дожидался поднос, накрытый аккуратным вышитым рушником. Под ним обнаружилась крынка молока, хлеб, масло в крохотном горшочке и шмат розовой ветчины. Недоумевая, куда запропастился Зяблик, Риэр поспешно утолил голод, натянул штаны, сапоги и рубаху, решив не вооружаться, и вышел из комнаты.

Зал трактира оказался полон людей. Стоило юноше появиться на ступенях лестницы, посетители подняли кружки и приветствовали его нестройными криками. Здесь же, за одним из столов нашелся и Юлиан. Бард сидел в гордом одиночестве и сосредоточенно настраивал старую лютню. Завидев Риэра, он отложил инструмент, вскочил и ринулся к нему через зал, пока никто из присутствующих не успел его перехватить.

— Слава об отважном и щедром ведьмаке Риэре, победителе лесной твари, уже разнеслась по всей деревне, — шепнул Зяблик ему в ухо, подводя спутника к своему столу, — я уже и песню об этом почти написал — вечером спою. Погляди-ка, — он взглядом указал на одну из стен трактира, где прямо над очагом, прибитая к новехонькой доске, красовалась оскаленная морда убитого несколько дней назад Риэром варга. — Одрин за нее чуть не подрался с женой старосты — она хотела насадить ее на кол у ворот, чтобы все знали — славный ведьмак теперь охраняет их деревню.

— Нам надо уезжать, — так же тихо ответил ему Риэр, садясь за стол, — тот человек… тот незнакомец, что похищал детей, назначил мне встречу — на кладбище перед рассветом.

Голубые глаза Юлиана удивленно распахнулись.

— Встречу? — прошипел он, опасливо озираясь по сторонам — на них поглядывали, но в тихую беседу деревенские вмешиваться не отваживались, — ты совсем рехнулся, Риэр? Зачем тебе с ним встречаться?

— Идем, — юноша качнул головой, и под любопытными взглядами завсегдатаев они вышли на улицу через черный ход.

Хрусткий мороз тут же забрался под рубаху Риэра и прояснил мысли. Юноша вдохнул поглубже обжигающе холодный воздух и, поозиравшись, склонился к самому уху Юлиана.

— Это был ведьмак, — сообщил он тихо, — понимаешь — настоящий. Огромный такой,лысый, весь в шрамах.

— Мне казалось, Каэр Морхен опустел после Третьей Северной, — заметил Зяблик, зябко поежившись. — Откуда здесь взяться ведьмаку?

— Мне тоже так казалось, — подтвердил Риэр, — но, если он не был плодом моего воображения или иллюзией, я видел его своими глазами и даже дрался с ним.

— И одолел? — глаза Зяблика азартно сверкнули.

Риэр мрачно хмыкнул.

— Если бы он захотел, переломал бы меня пополам и бросил подыхать прямо там, на кладбище, — ответил он, пожав плечами, — ведьмак меня отпустил и сказал, что, если я хочу узнать больше, то должен прийти на погост в то же время сегодня.

— Зачем бы тебе это делать? — Зяблик упрямо скрестил руки на груди, — ты же не полный идиот? Какой-то ненормальный ведьмак много лет воровал мальчишек, чуть не переломал тебя, по твоим же словам, и теперь жаждет просто побеседовать? Что за чушь?

— Может, и чушь, — согласился Риэр, — но, если он живет в Каэр Морхене или по пути в крепость, мы все равно встретимся с ним снова — и тогда уже это может обернуться настоящей бедой. Кроме того, — юноша поднял глаза, окинув взором ровный ряд черепичных деревенских крыш — из труб поднимался белесый дым, тут и там сновали дети, какая-то женщина шла по улице, сгибаясь под тяжестью ведра с водой, должно быть, от колодца, — Я спас Яноша, — продолжал Риэр после паузы, — но этот Лето может прийти за ним вновь — если мы просто уедем.

— Он может прийти за ним, даже если мы придем к нему на встречу, — заметил Зяблик резонно.

— Кто это — «мы»? — Риэр улыбнулся и заглянул спутнику в глаза, — ты останешься здесь — я поговорю с ним и вернусь за тобой.

Зяблик надменно усмехнулся.

— Кто я по-твоему такой, чтобы ты велел мне оставаться и ждать твоего возвращения? — спросил он с вызовом, — женушка твоя? Нет уж, Риэр вар Эмрейс. Мы отправились в этот поход вместе, и продолжим его вместе. Как я смогу воспеть твои подвиги, если ни одного не увижу своими глазами? — Риэр хотел возразить, но Юлиан жестом прервал его, — Кроме того, ты ведь сам сказал, что идешь не драться с этим Лето, а разговаривать. А по части разговоров, будем честны, ты не большой мастак.

Юный ведьмак мог бы, конечно, еще поспорить, привести парочку весомых аргументов, но быстро понял, что это бесполезно.

Из деревни они уходили поздним вечером. Одрин и Люся в один голос уговаривали спутников провести под их кровом хотя бы еще одну ночь. Агнежка, хотя Риэр и отверг плату за спасение ее сына, притащила ведьмаку огромный сверток, в котором по запаху угадывалась свежая ветчина. Она снова плакала, встав на цыпочки, обняла юношу и просила возвращаться поскорей. Жена старосты Корбена, принявшая, видимо, бразды правления деревней вместо посрамленного мужа, пространно намекала, что их селению и впрямь не помешал бы надежный защитник. А к воротам проститься с ведьмаком и музыкантом высыпала вся деревня. Им махали вслед, выкрикивали благодарности и пожелания удачи на Пути, а несколько детишек даже некоторое время бежали рядом с гордым Зайцем и канючили, прося Риэра взять их с собой. Но путники были непреклонны.

Они отъехали от деревни на почтительное расстояние, пока наконец не свернули в лес и окольным путем добрались до старого кладбища. Риэр хотел подготовиться к встрече с незнакомцем получше. Заведя коней в просторный полуразрушенный склеп и привязав их за каменный выступ, спутники, запалив короткие факелы, обошли погост, подмечая укромные уголки, в которых можно было укрыться, и пути отступления, если разговор примет опасный оборот. Риэр надеялся уговорить Юлиана притаиться за одним из высоких надгробий или залезть на крышу склепа, но тот наотрез отказался.

Вместе они установили несколько шумовых ловушек по всей окружности погоста, чтобы точно не пропустить приближение незнакомца. Покончив с приготовлениями, Риэр и Зяблик забрались в склеп, устроились рядом с лениво озиравшимися по сторонам лошадьми и принялись ждать рассвета.

Ночь выдалась пронзительно холодной, тихой, и, казалось, что ей не будет конца. Зяблик через пару часов начал клевать носом, а потом и вовсе заснул, завернувшись в плащ и прижавшись к Риэру. Юный ведьмак, хоть и проспал днем гораздо дольше, чем рассчитывал, прислушиваясь к глубокому ровному дыханию спутника, тоже поймал себя на том, что начал задремывать. Он вздрогнул, потряс головой, выпрямился и аккуратно отодвинул от себя Юлиана. Накрыв его еще одним плащом, юноша на цыпочках выбрался из склепа, надеясь развеять сонливость и еще раз оглядеть ловушки.

Близился рассвет, а незнакомец все не появлялся, и Риэр начал втайне надеяться, что он и не придет вовсе. О чем Лето хотел поговорить, юноша не знал, и какие вопросы можно было ему задать — тоже. А вот риск, что незнакомый ведьмак решит на этот раз все же прикончить глупого мальчишку вместе с его спутником, был довольно велик. Переступая порог усыпальницы, Риэр уже почти ругал себя за глупость — и чего ему в деревне не сиделось? Ушли бы утром, вернулись бы прямиком на большак, может быть, все же вызвали бы ворона Региса, чтобы друг Литы поглядел по сторонам и предупредил их об опасности.

Темная фигура, похожая на огромный сугроб, примостилась к одному из надгробий — и, заметив ее, Риэр удивленно замер. Незнакомец, впрочем, похоже, первым уловил его шаги — стоило юноше объявиться, он выпрямился и неторопливо поднялся на ноги.

— Подойди, — глубоким гулким голосом, без тени угрозы позвал Лето, — не бойся.

Предложение было более, чем сомнительным, но не стоять же столбом. Риэр сделал несколько неуверенных шагов вперед, но, быстро взяв себя в руки, остаток расстояния между ними преодолел уверенно и твердо.

— Как ты обошел мои ловушки? — спросил он заносчиво. Великан тихо рассмеялся.

— В твои капканы разве что слепой медведь-шатун бы попался, — сообщил он, — кто же ставит ловушку, не присыпав снегом ни ее, ни собственные следы? Хуевый из Ламберта учитель, я погляжу.

Риэр досадливо поморщился, но решил ничего не отвечать на обидный выпад.

— Ты просил меня прийти, — сказал он, вскинув подбородок, — я пришел. Говори, что хотел — я слушаю.

— Я не просил, — спокойно напомнил ведьмак, — я предлагал. И это у тебя были ко мне вопросы. Выкладывай, Риэр, Эмгыров сын.

Собственное имя в устах незнакомца прозвучало удивительно враждебно, хотя тон Лето остался мирным и ровным. В темноте блеснуло золото внимательных глаз.

— Откуда ты знаешь, кто я такой? — спросил юноша, и рука его непроизвольно дернулась, словно он хотел проверить, успеет ли дотянуться до меча за спиной.

— Ты сам назвал мне свое имя, — напомнил Лето, — и сказал, что Ламберт учил тебя. А, насколько мне известно, Ламберт давно стал диванной собачкой малышки Императрицы и безвылазно торчит в Нильфгаарде. Выводы сделать было не сложно.

— А ты, стало быть, не просто сидишь тут в лесах и кошмаришь окрестные деревни, — внезапно осмелев, бросил Риэр, — но и делами Империи интересуешься?

Лето снова рассмеялся.

— Надо же, как мне повезло, — когда он заговорил, тон его разительно изменился, и от зазвучавшего в голосе ведьмака металла Риэру вдруг стало зябко, — столько лет я мечтал отомстить твоему папаше, но не мог до него добраться. И вот, поглядите, его выблядок сам пришел ко мне в руки. У Эмгыра передо мной должок. Интересно, что скажет Его Императорское Величество, когда я пришлю ему твою голову?

Проклиная себя последними словами за то, что не смог заставить Зяблика все же остаться в деревне, Риэр вытащил меч из ножен и принял оборонительную стойку. Он понятия не имел, что связывало отца с грозным ведьмаком, но догадывался, что именно об этом их с самого начала предупреждала Лита. Эмгыр вар Эмрейс за свою долгую жизнь успел завести себе множество врагов во всех концах Континента, но едва ли кто-то из них был таким же грозным и опасным, как Лето. Но Риэр решил, что, если придется, он постарается продать свою жизнь подороже, и надеялся только, что, заслышав шум битвы, Зяблик догадается сбежать или хотя бы спрятаться получше.

Лето, впрочем, не двинулся с места и не спешил обнажать собственное оружие. Помедлив мгновение, он неторопливой прогулочной походкой приблизился к Риэру, проигнорировал его короткую попытку напасть первым и твердо взялся за запястье юноши. Легким движением, не причинив боли, но не давая сопротивляться, ведьмак слегка вывернул его ладонь, подтолкнул большой палец, заставив Риэра опустить его пониже на рукояти, и наконец, отпустив, отступил на полшага.

— Так-то лучше, — заявил Лето с ухмылкой. Юноша почти сразу почувствовал, как прежде очень тяжелое оружие в его ладони, казалось, стало в несколько раз легче и теперь лежало уверенней и прочнее. Ведьмак же, вернувшись на свое место, развернулся и медленно извлек из-за пояса два длинных кинжала, прокрутил их в руках и поднял, устремив пристальный взгляд на Риэра. — Защищайся, — коротко обронил Лето.

На этот раз сразу стало понятно, что наступал незнакомец в полную силу, не жалея соперника, не давая ему поблажек — нападал, чтобы убить или покалечить, а не напугать. Два коротких клинка просвистели в морозном воздухе, и Риэр, ловко увернувшись от выпада, рубанул мечом вверх, стараясь поймать Лето на встречном движении и отсечь ему кисть. В слишком изящном для такого громадного тела пируэте старший ведьмак отпрыгнул, припал к земле, свел кинжалы вместе на уровне коленей юноши, рванулся вперед, намереваясь, похоже, разрубить ему сухожилия, но Риэр в быстром вольте увернулся, пропустил соперника мимо себя. Меч был слишком тяжелым, чтобы сразу взмахнуть им снова, но принц, поймав волну тяжелой инерции от первого удара, крутанулся вокруг своей оси, оказался за спиной противника и, подкинув клинок вверх, попытался обрушить его на голову Лето. Тот отбил удар у самого своего плеча — выше замах Риэра просто не доставал — и юноше пришлось снова отпрянуть. Он оскользнулся на утоптанном снегу и чуть не потерял равновесие — соперник воспользовался этим незамедлительно. Второй рукой он направил лезвие кинжала туда, где должна была вот-вот оказаться голова принца, но тот вовремя остановил падение, вывернулся из-под удара и снова вскочил на ноги.

Лето двигался стремительно, точно и бесшумно, казалось, он порхал над площадкой, почти не касаясь ногами снежного наста. Смертоносные движения его рук в темноте можно было различить с большим трудом, и Риэр знал — в отличие от него самого, настоящий ведьмак видел во мраке ночи не хуже, чем днем. Он почти выдохся — меч, пусть и лежал в руке теперь вернее, с каждым выпадом становился все тяжелее и неподъемней. Мысленно принц уже начал прощаться с жизнью и надеялся только, что отец его не доживет до получения страшной посылки с севера.

Краем глаза, стараясь по-прежнему не выпускать противника из вида, Риэр вдруг заметил за рядом надгробий, окружавших площадку какое-то смутное движение — кто-то метнулся между камней, не скрипнув снегом — но Лето все же тоже уловил это. На секунду отвлекшись от принца, ведьмак развернулся к источнику едва слышного звука, и внезапно с пронзительным криком из-за ближайшего надгробия вылетел Зяблик. Над головой бард занес старую лютню, выкупленную в деревенском трактире. Мгновение, и тяжелая деревянная дека врезалась Лето прямо в лицо. Жалобно тренькнули струны, что-то громко треснуло, голова ведьмака мотнулась назад, и грозный соперник рухнул в снег, как подкошенный.

Тяжело дыша, едва не выронив меч из усталой руки, Риэр покачнулся, но устоял на ногах. Крепко матерясь, поверженный соперник плескался во взметнувшемся снегу и деревянных щепках, силясь встать. Зяблик отшатнулся от него и, до побелевших пальцев сжимая в руках отломанный гриф и выставив его вперед, как дубинку, повалился назад и отполз в сторону. Один из кинжалов ведьмака вырвался из его ладони и отлетел в сторону, прямо к ногам Риэра. Воткнув свой меч в землю, юноша схватил его, навалился на грудь Лето всем весом, прижал его к земле коленями и приставил лезвие к его горлу.

— Что ты там говорил про моего отца? — с угрозой спросил он, чуть надавив на клинок — острая сталь прижалась к обветренной коже великана выше массивного острого кадыка, и вокруг лезвия выступили алые капли крови, тут же стекшие по его шее в снежную белизну.

Взгляд Лето остался прямым и злобным, но ни капли страха в нем так и не появилось.

— Ну, — хрипло подначил он, — вспори мне горло, щенок.

Хватило бы одного быстрого движения запястьем — Лето больше не сопротивлялся и не дергался — мгновение, и он захлебнулся бы собственной кровью. Ведьмак не запросил пощады, не испугался, и, казалось, даже сам чуть приподнялся навстречу клинку. Риэр надавил немного сильнее. Он заставил себя вспомнить заплаканное лицо Агнежки, отчаянно жестокие глаза старосты, взволнованный дрожащий голосок Люси, умолявшей его избавить деревню от страшного лиха. И вот оно было, это лихо, поверженное — одно движение, и из Улесища не пропал бы больше ни один ребенок. Риэр почти зарычал, уже ощущая жар чужой крови на своих ладонях, уже слыша предсмертные мучительные хрипы.

— Нет, — выдохнул он, перекатился через тело ведьмака и прыжком поднялся на ноги. Бросил слегка запятнанный красным кинжал рядом с головой противника и отвернулся.

— Педик, — мрачно сообщил Лето.

Риэр сжимал и разжимал кулаки, задыхаясь от злости на самого себя. Случилось то, чего он так боялся, чему не смог противиться — держа в руках жизнь разумного создания, пусть кровожадного и страшного, юноша не смог отнять ее. Какой же из него после этого мог выйти ведьмак?

Он не смотрел на Лето, пока тот тяжело поднимался с земли.

— Возьми свой меч, — кинул великан коротко, — никогда не бросай своего оружия — этому тебя Ламберт не научил?

— Я больше не стану с тобой драться, — откликнулся Риэр, не оборачиваясь, — хочешь убить меня — давай. Только позволь Зяблику уйти.

— Никуда я не уйду! — подал голос Юлиан. Он все еще сидел задницей в снегу и продолжал грозить ведьмаку грифом от сломанной лютни.

— Да я, блядь, в дамском романе очутился, — выругался Лето, — еще, суки, поцелуйтесь тут.

Он поднял свой клинок с земли, убрал оба кинжала за пояс, прошелся до воткнутого в снег меча Риэра и вытащил его. Держа за лезвие, рукоятью протянул оружие юноше, и тот рассеянно принял его и вернул в ножны.

— Размялись — теперь можно и поговорить, — совершенно спокойно даже миролюбиво заявил ведьмак. — Вы же в склепе лагерь разбили? Вот туда и пойдем.

Прежде, чем последовать за Лето, Риэр сперва помог Зяблику подняться. Тот с трудом разжал пальцы, державшие гриф, и останки инструмента упали на землю. Юлиан тихо и печально усмехнулся.

— Недолго ты служила мне, лютенька, — прошептал он, пнув носком сапога округлый кусок деки.

Вместо грифа теперь Зяблик вцепился в ладонь Риэра, и так, рука в руке, они все же последовали за Лето. Юный ведьмак, не успевший пока понять, что же произошло, шагал, чуть пошатываясь, с трудом переставляя ноги.

Кони, оставленные в усыпальнице, встретили спутников нервным громким ржанием. Лето, перешагнув через сваленные на полу плащи, подошел к Зайцу, аккуратно погладил его по крутой вороной шее.

— Славные жеребцы, — бросил он через плечо подошедшему Риэру, — небось из княжеских конюшен?

— Что тебе нужно от нас? — решив не растрачивать слова на пустые беседы, резко спросил принц. Лето хмыкнул и повернулся к ним.

— Есть чего пожрать? — спросил он — Риэру показалось, почти с надеждой.

На хлеб и ветчину, подарок Агнежки, ведьмак набросился с таким жаром, словно морил себя голодом несколько недель подряд. Принц и Зяблик снова зажгли несколько факелов и устроились на почтительном расстоянии от великана. Они терпеливо ждали, пока Лето насытится, а тот даже не глядел на них, отправляя в рот все новые куски нехитрой снеди.

— Взял плату жратвой? — наконец спросил ведьмак, напоследок приложившись к большой фляге с водой, — правильно — в этих сраных лесах сейчас даже зайца не поймаешь. Ну что, понравилось тебе быть деревенским героем?

Риэр молчал, продолжая сверлить Лето глазами. Тот спокойно выдержал его красноречивый взгляд.

— На твоем месте, я не стал бы к этому привыкать, — заметил он, — обычно люди скорее плюнут тебе в спину или в сапоги нассут, пока ты спишь. Даже сейчас, когда ведьмаки для них стали почти сказочными тварями, которых только деды их и видели.

— Тебе — может быть, — с достоинством откликнулся Риэр, не к месту припомнив мрачный враждебный взгляд старосты Корбена в их первый вечер в Улесище.

— А ты, стало быть, особенный ведьмак, — хмыкнул Лето, — благородный и честный, без страха и упрека. Да только людишкам насрать обычно на твои идеалы — они видят желтые глаза, два меча за спиной — и этого им достаточно, чтобы тебя возненавидеть.

— Бедная жертва людской ненависти, — театрально покачал головой Зяблик, на всякий случай поплотнее прижавшись к Риэру, — кто в этой деревне нассал тебе в сапоги, раз ты решил похищать их детей?

Лето смерил его таким взглядом, каким хозяйки провожали путь тараканов через свою кухню.

— Они сами отдавали мне детей, — снизошел он до ответа.

— Потому что ты грозился перебить их всех до одного, — не сдавался Юлиан, окончательно расхрабрившись.

— Зачем вообще тебе понадобились эти мальчишки? — вмешался Риэр — теперь, когда битва отгремела, и Лето разговаривал с ними спокойно и едва ли не приветливо, любопытство победило тревогу, — ты их внутренности что ли на зиму солил?

Ведьмак фыркнул и несколько секунд задумчиво молчал, словно прикидывал, заслужили ли собеседники ответа.

— Я пытался провести над ними Испытание Травами, — наконец просто ответил он, — и вторичные мутации.

Риэр удивленно вскинул брови.

— Ты забирал детей, чтобы делать из них ведьмаков? — уточнил он, сам не веря, что произносил это на полном серьезе.

— Поступал, как завещали мои славные предшественники, — пожал плечами Лето, — деревенщины и так считали, что ведьмаки воруют детей, чтобы творить из них себе подобных — надо было оправдывать репутацию.

Зяблик испуганно сжал руку Риэра, но юноша, охваченный внезапным азартом, даже подался немного вперед к собеседнику.

— Но я думал, ведьмачьи секреты давно утеряны, — сказал он недоверчиво.

— Утеряны, да не все, — пожал плечами Лето, — старик Весемир был рачительный мужик — в тайне от своих парней сохранил не только Унылого Альберта, но и кое-какие мутагены. А воссоздать рецепты оказалось не так уж сложно.

— И что? — от нетерпения Риэр сухо сглотнул, — сколько ведьмаков теперь живет в Каэр Морхене?

— Один, — ответил собеседник с жестокой усмешкой, — я.

— А мальчики? — по спине принца поползли мерзкие холодные мурашки, но он был пока не в силах отвести взгляд от великана, — что с ними стало?

— Подохли, — равнодушно обронил Лето, — кто сразу, кто через пару дней. Один продержался целый месяц — мутировал, но потом не удержался на Гребенке и сломал себе шею. Идиот.

Словно прочтя его мысли, Зяблик стиснул ладонь Риэра до неприятного хруста. Но принц, забывший вдруг о недавнем сражении, о своих страхах и сомнениях, преисполнился решимостью — давно лелеемая мечта, прежде казавшаяся невыполнимой, выплыла из глубин его разума, оформилась и отодвинула прочь все другие мысли.

— Ты, наверно, не готовил их должным образом, — заявил Риэр уверенно, — не приучал их тела к ядам и зельям, не тренировал выносливость — просто приковывал их к столу и пытал Травами?

Лето воззрился на него, не скрывая насмешки, и только коротко кивнул.

— Но если бы Испытание попробовал пройти кто-то подготовленный, достаточно здоровый и сильный, чтобы справиться с мутациями, — почти задыхаясь, путаясь в словах и мыслях, продолжал Риэр, — может быть, все и сработало бы?

— Шансы ничтожны, — пожал плечами Лето, — среди тех, кто проходил Испытание вместе со мной, выжил я один — из десятка крепких парней. И мы были значительно моложе, чем ты. Сколько тебе? Двадцать?

— Восемнадцать, — гордо откликнулся Риэр, — и Ламберт учил меня больше десяти лет.

— Ламберт, который в глотку был готов старику вцепиться, когда понял, что тот не выбросил Унылого Альберта? — ехидно переспросил Лето.

— Почему вдруг ты противишься, хотя я предлагаю свою кандидатуру добровольно? — нахмурился принц, — меня не нужно похищать или выкупать у деревенских. И ты сам только недавно хотел послать отцу мою голову. Боишься, что, пройдя мутации, я решу все-таки тебя прикончить?

— Да у тебя кишка тонка, — тряхнул головой Лето, — ты дважды мог меня убить — и дважды струхнул.

— Мутации, говорят, убивают чувства, — ответил Риэр, — а что еще остановит мою руку в следующий раз?

— Риэр! — в голосе Зяблика звенел неподдельный страх, — что ты несешь?

Но принц не слушал Юлиана.

— Нам все равно не добраться до Каэр Морхена без тебя, — говорил он Лето, — второй раз ты не попадешься под удар Зябликовой лютни, а нам все равно нужно в долину.

Холодные пальцы музыканта выскользнули из ладони Риэра, и Зяблик чуть отодвинулся от него. Он неуклюже встал, отряхнулся и поспешно зашагал к выходу из склепа.

Словно очнувшись от тяжелого наваждения, Риэр посмотрел ему вслед, окликнул Юлиана, но тот не обернулся. Лето остался недвижим, лишь проводил принца насмешливым взглядом, когда тот, вскочив на ноги, бросился следом за возлюбленным.

Перехватил он Зяблика у места гибели несчастной лютни. Юлиан присел на снег и медленно собирал деревянные осколки.

— Ты чего? — остановившись в шаге от него, тихо спросил Риэр.

— Вернусь в деревню, — не поднимая головы, ответил Зяблик, — а оттуда — в Ард Каррайг. Отправлюсь в Третогор к маме, потом, наверно, женюсь на Лее — она славная. И такая одинокая — ей нужен друг, а я, может, сгожусь для этого.

— Ты ведь сам сказал, что мы отправились в путешествие вместе, и должны оставаться вместе, — обиженно напомнил Риэр. Зяблик горько усмехнулся.

— Не заставляй меня ехать через этот проклятый лес и горы, чтобы посмотреть, как ты умираешь в муках, — едва слышно попросил он, — оставь это моему воображению.

— Зяблик, — принц все же приблизился и присел рядом с Юлианом на снег. Тот отдернул руку, рассыпав щепки, когда Риэр потянулся к ней, — я вовсе не собираюсь умирать. Испытание Травами — это сложно и опасно, но я сильный. Я тренировался почти всю жизнь. Это была моя мечта — помнишь, мы же говорили об этом?

— Мечта, — повторил Зяблик бесцветным тоном, — знаешь, какая у меня была мечта? — и, не дав Риэру ответить, продолжил, — Я хотел быть свободным и путешествовать вместе с тобой. Петь о твоих подвигах, перевязывать твои раны и выторговывать в трактирах ужин и комнату за свои баллады. Быть, как мастер Лютик — ерунда, правда? Я — не он. А ты — не Геральт, и нашим путям, видимо, суждено разойтись. Я стану консортом, как хочет мой дед, а ты… ты умрешь, Риэр, — и обронив эту жестокую фразу, Зяблик опустил плечи и негромко расплакался.

Риэр обнял его — и на этот раз Юлиан не отстранился.

— Но, если все получится, — прошептал принц, — я буду жить долго — так же долго, как ты.

Между ними вдруг повисла жуткая гулкая тишина. Зяблик даже перестал всхлипывать, словно осознание краткости жизни возлюбленного безо всяких Испытаний только что настигло его во всей своей жестокой ясности. Они оба всегда знали, что человеческая природа очень скоро — по эльфским меркам — должна была превратить Риэра в того, кем сейчас был его отец — в дряхлого немощного старика, теряющего рассудок и утратившего волю к жизни. И Зяблик, признаваясь в любви, отдав свое сердце возлюбленному, просто вычеркнул это из своей памяти, решил отложить раздумья на потом. Но сейчас понимание расцвело в его сознании, как хищный офирский цветок.

— Я не хочу, чтобы ты умирал, — прошептал Юлиан, и непонятно было, говорил он о страшном Испытании или о неминуемой старости через несколько десятков лет, а, может, вовсе — о варгах и кикморах, разбойниках и убийцах, с которыми им еще предстояло столкнуться. И Риэру ничего не оставалось, кроме как дать пустое невыполнимое обещание:

— Я не умру.

Когда они вернулись в склеп, Лето снова оглаживал шею Зайца, и конь нетерпеливо топтался и тыкался носом ему в шею. Не приходилось сомневаться — чутким слухом ведьмак слышал весь разговор юношей, но, похоже, и прежде не сомневался в ответе Риэра.

— До перевала — дней пять пути, — сказал он спокойно, — пешим ходом — все десять. Так что поделим коней — я возьму этого, а вы вдвоем езжайте на втором.

— Ты проводишь нас в долину, — решительно заявил Риэр, поравнявшись с Лето, — и там мы еще раз обсудим, что делать дальше. На нас возложена важная миссия, и, не выполнив ее, я не могу распоряжаться собой.

Лето поглядел на него через плечо с ехидцей во взоре, но покладисто кивнул.

— И еще одно, — Риэр взялся за повод своего коня, — мы с Зябликом поедем на Зайце. Это — не обсуждается.

 

========== Пир во время чумы ==========

 

— Долго еще? — Лея поерзала в кресле, быстрым жестом смахнула с лица упавшую светлую прядь.

Фергус улыбнулся, нанес короткий мазок и посмотрел на нее из-за холста.

— Тебе так наскучило мое общество? — поинтересовался он. Лея передернула плечами — такие провокации на нее не действовали.

— Ты сказал, что сегодня мы закончим, — напомнила она.

— Почти готово, — заверил ее Гусик, добавив на портрет еще несколько штрихов.

Писать Лею оказалось сложнее, чем пытаться запечатлеть вечно меняющуюся скеллигскую природу, и дело было вовсе не в том, что девушка то и дело двигалась, хмурилась или улыбалась, явно уделяя разговору с отцом больше внимания, чем позированию. Просто Фергусу хотелось довести этот портрет до совершенства, и с каждым новым прикосновением кисти становилось все очевидней, что изобразить то, что видели его глаза, было задачей не из легких. Гусик неизменно оставался недовольным тем, как ложились тени, как постепенно проступал на картине сдержанно изящный образ юной Императрицы, как, сколько ни смешивай краски, он никак не мог добиться нужного оттенка глаз и кожи. Однако он понимал, что виной тому был не недостаток мастерства или качество беличьей щетины кистей — совершенство линий и чистота цветов лица и фигуры дочери оказывались просто недоступны тем скудным инструментам, которые он использовал. Но выбирать не приходилось, и, добавив немного неуловимо розового ее щекам и глубокого золотого — глазам, Фергус отложил кисть и отстранился от картины.

Лея выпрямилась и, пока не решаясь встать, подалась немного вперед.

— Можно посмотреть? — спросила она с надежной. Гусик великодушно кивнул, и девушка, сорвавшись со своего места, как получившая команду вышколенная лошадь, в секунду оказалась у него за спиной и пристально вгляделась в портрет.

— Вышло немного тускло, — предвосхитил ее замечания Фергус, но Лея лишь негромко выдохнула.

— Папочка, это просто невероятно, — прошептала она. Ее легкие прохладные руки приобняли отца за плечи. Девушка склонилась ниже, прижалась щекой к макушке Фергуса и на несколько мгновений застыла, любуясь увиденным.

Пока Гусик работал над портретом, он никому, даже своей модели, не позволял на него смотреть. И теперь Лея пристально вглядывалась в несовершенное изображение самой себя и, бросив первую восхищенную фразу, замолчала так надолго, что Фергус даже забеспокоился — не разочаровал ли ее более придирчивый осмотр, не заметила ли Лея все те шероховатости, что для самого художника были мучительно очевидными.

— Я правда могу его забрать? — осторожно спросила Лея, будто опасалась, что отец мог объявить, что оставит портрет себе или продаст его кому-то.

— Конечно, — ответил Фергус, — я рад, что он пришелся тебе по вкусу. Хоть мне и жаль, что мы закончили, — и на удивленный взгляд дочери добавил: — я старался писать помедленней, чтобы провести с тобой побольше времени.

Это была чистая правда. Лея позировала ему несколько недель подряд, выкраивая свободные часы в своем плотном расписании, и в это драгоценное время никто не смел прерывать их, отец с дочерью оставались наедине и, пока Фергус рисовал, а Императрица позировала, неторопливо беседовали обо всем на свете. Гусик ни на минуту не забывал о своем разговоре с отцом, и о чем они договорились. Но, сидя перед дочерью и чувствуя, с каким доверием и охотой та тянулась к нему, поначалу не решался заводить серьезные темы — ему казалось, что, заговорив с Леей о политике, попытавшись вложить ей в голову правильные мысли, он предал бы это доверие, воспользовался положением и ее слабостями, а это было возмутительно несправедливо.

Но Лея и сама то и дело обращалась к Империи и ее проблемам, в какой-то момент даже попыталась спросить у отца совета, и Гусику ничего не оставалось, как прибегнуть к технике Эмгыра и попытаться натолкнуть девушку на правильное решение. Она рассказывала Фергусу о своих отношениях с матерью, жаловалась на то, что Людвигу, младшему братишке, всегда доставалось почти все внимание Анаис, потому, должно быть, что в нем мать не видела политического соперника, а с Леей темерской наместнице постоянно приходилось вести себя осторожно и сдержано — любое слово, сказанное дочери, даже самое невинное, могло быть использовано против Анаис, и обе это прекрасно понимали.

Фергус не мог не восхищаться дочерью и тем, как разумно и логично она рассуждала, ее умением заглядывать во все значительно глубже поверхности, но, даже держась твердой имперской позиции, Лея иногда не могла скрыть своей досады или даже тоски по простым детским радостям — любви матери, заботы отца и свободному времени. Ни Анаис, ни ее дочь не могли позволить себе любить друг друга слишком сильно, чтобы эта любовь не бросала тень на политические интересы, чтобы народ и знать не видели в любом их решении отсвет родственных чувств, не подвергали приказы сомнениям. И теперь, когда позиции матери и дочери окончательно разошлись, делать это было еще трудней.

Фергус слушал дочь очень внимательно, кивал и соглашался, когда считал ее правой, но не стеснялся возражать, когда рассуждения ее заходили в тупик, и за эту пару недель взгляд Леи не изменился, конечно, кардинально, но думать о Темерии и ее отделении юная Императрица теперь могла спокойней и рассудительней. И Гусик надеялся, что дочь нащупала наконец верный путь и готова была пойти по нему, хоть до окончательного решения было еще далеко.

— Но я ведь могу приходить и просто так, — заметила Лея, — дедушка знает, что я сбегаю из дворца к тебе, и не возражает. Разве что…- она выпрямилась и пристально взглянула Фергусу в глаза, — разве что ты сам не захочешь меня больше видеть.

Фергус выдержал ее взгляд и покачал головой.

— Кокетство тебе не слишком к лицу, Изюминка, — заметил он с улыбкой, — но, если хочешь, скажу без обиняков — той пары часов, что мы были вместе, мне мало. Будь моя воля, я проводил бы с тобой целые дни.

Лея просияла, точно и впрямь сомневалась в его ответе и услышала ровно то, на что надеялась. Она поцеловала Фергуса в щеку и снова посмотрела на портрет.

— Ты и впрямь мастер делать подарки, — сказала она немного задумчиво, — завтра ведь у меня день рождения — ты специально все так подгадал, чтобы преподнести мне картину в дар?

Фергус тихо рассмеялся.

— Хотел бы я быть таким умным, — ответил он, — но, соглашусь, все очень удачно совпало. Я нанесу закрепитель, портрет высохнет, и, если хочешь, можно завернуть его в яркую ткань, и завтра тебе торжественно преподнесут его в дар от анонимного доброжелателя. Я попрошу маму все устроить.

На лице Леи вдруг появилось странное хитроватое выражение. Она склонила голову к плечу и задумчиво вздохнула.

— Я надеялась, ты сам сможешь преподнести его мне, — сказала она тоном, не терпящим возражений. Но Гусик все же возразил:

— Как ты себе это представляешь? Едва ли завтра тебя отпустят из дворца. Вхождение Императрицы в возраст — дело серьезное, уж я-то знаю.

— Сегодня вечером императорский гонец доставит официальное приглашение барону Кимбольту и его семейству, — гордо подняв голову, ответила Лея, — дедушка, конечно, откажется — завтра ведь еще и день рождения Айры. Но вот у мастера Хиггса, партнера госпожи вар Эмрейс, поводов не принять собственное приглашение не найдется. Если, конечно, он не желает оскорбить своим отказом Ее Величество.

Гусик растерянно моргнул.

— Лея, это глупо, — заявил он.

Девушка хотела уже твердо возразить, но от двери библиотеки раздался чуть насмешливый бодрый голос:

— Ты назвал свою Императрицу глупой?

Иан, проникший в комнату совершенно беззвучно, быстро прошествовал от двери к Фергусу и Лее, и на лице его цвела озорная улыбка. Гусик недовольно посмотрел на супруга. Тот и раньше время от времени врывался в импровизированную мастерскую без стука — обычно, если художник засиживался за работой дольше двух часов — но на этот раз эльф, похоже, еще и подслушал часть их разговора. В груди Гусика шевельнулось нехорошее и уже весьма знакомое чувство — темное раздражение, которое могло за считанные минуты перерасти в ослепляющий гнев. Проклятье прогрессировало медленно, и вспышки, хоть и случались, но не оборачивались теми же страшными последствиями, что в первый раз. И обычно Иан избегал играть с огнем. Но сегодня, похоже, он не смог удержаться. Фергус медленно выдохнул, уговаривая зверя внутри себя заснуть обратно, не вмешиваться во, в сущности, невинную беседу.

— Я не могу отправиться на бал в Императорский дворец, — терпеливо произнес Гусик, словно это требовало каких-то пояснений, — меня могут узнать.

— Цинтрийская знать много лет не узнавала твоего отца, здороваясь с ним на приемах, хотя он всего-то сбрил бороду и переоделся, — возразил Иан. Он остановился за спиной Фергуса и с любопытством посмотрел на готовую картину, но комментировать ее не стал, — я помню, как мой отец однажды рассказывал на одной из своих лекций про эксперимент с курицей.

— Курицей? — удивленно переспросила Лея, глянув на ехидно улыбавшегося эльфа.

— Оксенфуртские ученые однажды провели эксперимент — привели несколько людей из самой глухой реданской деревни и целый час показывали им картины с самыми экзотическими тварями Континента и батальными сценами, рыцарями там всякими, драконами и королем Радовидом. И в конце спросили — что из показанного запомнилось людям больше всего. Знаете, что они ответили?

— Что? — одновременно спросили Лея и Гусик.

— Курица, — гордо, как самую удачную в своей жизни шутку обронил Иан, — оказалось, что на некоторых картинах присутствовала обычная пеструшка — и люди, не знавшие, как уложить в своих головах всех этих героев и монстров, обратили внимание на то, что было им привычно. На курицу.

— Занимательно, — похвалил Гусик, — к чему ты это рассказал?

— К тому, мой золотой дракон в курятнике, — Иан наклонился и быстро чмокнул Гусика в щеку, — что люди никогда не заметят того, чего совсем не ожидают увидеть. Особенно, если у этого будет черная борода и реданский наряд.

Лея заметно приободрилась.

— Кажется, Иан только что назвал мой двор курятником, но вообще-то он прав, — заметила она, — гости на празднике будут смотреть на главную пеструшку — на меня, а моего мертвого отца, если и заметят, то скорее решат, что обознались.

— Или что его бесплотный призрак явился поздравить дорогую дочь с совершеннолетием, — с энтузиазмом подтвердил Иан.

Гусик, все еще не убежденный, сдвинул брови и посмотрел на супруга.

— Почему ты так хочешь спровадить меня на этот бал? — спросил он подозрительно.

Иан в ответ неожиданно ласково улыбнулся.

— Потому что сам ты никогда не отважишься признать, что действительно хочешь там побывать, — ответил он, — и не так уж это опасно — за пятнадцать лет твое настоящее лицо успели позабыть, и помнят лишь парадные портреты и профиль на старых флоренах. А ты сам говорил, что в Империи нет нормальных художников.

Гусик побежденно поднял руки.

— Значит, у меня нет ни единой причины отказаться, — сказал он, — нужно позвать Литу — пусть снова провернет свой трюк с переодеванием.

Иан легкомысленно отмахнулся.

— Обойдемся и без Литы, — ответил эльф, — я и сам знаю, как наложить Уловку Сендриллы, но зачем нам такие сложности? Неловко выйдет, если облик спадет с тебя в полночь — тогда уж все обратят внимание на странного гостя. Мы просто заново покрасим тебе волосы и подберем одежду, чтобы в ней ты не выделялся из толпы — и всего делов.

Лея, сияя, кивнула.

— А я попрошу бабушку, чтобы она послала тебе приглашение, — подхватила она, — на приеме будет много купцов и клерков, с которыми я даже не знакома.

Гусик встал и расправил плечи.

— Тогда решено, — объявил он, — Гуус Хиггс идет на Императорский бал, — он покосился на Иана, — а что же госпожа Хиггс? Ты не хочешь составить мне компанию?

Эльф покачал головой.

— Завтра праздник у Айры, — ответил он, и Фергус лишь согласно кивнул.

С тех пор, как правда о рождении младшего эльфа всплыла наружу, отношения братьев почти не изменилось. Айра все так же восхищенно смотрел на Иана, утаскивал его с собой на лесную базу, пытался заинтересовать нехитрыми мальчишескими развлечениями. А сам Иан, вопреки очевидному волнению его родителей, которые и впрямь поначалу относились к дружбе отца и сына с настороженностью, вел себя, как старший товарищ мальчика, и об их истинной связи не заикался. Фергус понимал, реши Иан пропустить торжество в честь совершеннолетия младшего, это разбило бы Айре сердце, и спорить не стал.

Вечером действительно прибыл гонец с приглашением для барона, украшенным имперскими вензелями, и еще одним — поскромнее. Его, как заметил Гусик, матушка написала собственной рукой, а вместе с посланием отправила сыну еще и подходящий случаю наряд, не вызвав подозрений гонца — должно быть, для госпожи вар Эмрейс нормально было заботиться о том, чтобы ее партнеры при дворе Ее Величества выглядели подобающе.

Преображением облика Фергуса Иан занялся лично. Таинственному гостю пришлось несколько часов просидеть с волосами и бородой, обмазанными травянистой густой жижей, но в результате цвет их получился глубже и насыщенней, чем обычно — почти черным, с легким бронзовым отливом. Иан остался доволен своей работой, и наутро Гусик был во всеоружии.

В портационном зале его встречала матушка. За последние недели Фергус виделся с ней гораздо реже, чем с Леей, но Рия, даже занятая своими торговыми делами по горло, то и дело выкраивала минутку, чтобы перекинуться со старшим сыном парой фраз и обнять его. Сегодня же она не пожалела сил, когда прижимала Гусика к груди, пока никто из стражников их не видел.

— Твой отец не может присутствовать на празднике, — сказала матушка, отпустив его и улыбнувшись, — так что на Гранд-марш я встану в пару с тобой.

— Это не вызовет вопросов? — тревожно спросил Гусик, — все-таки я — простой торговец со Скеллиге.

Рия отмахнулась.

— При дворе давно устали осуждать меня за то, что я якшаюсь, с кем попало, — ответила она, — среди моих партнеров встречаются личности и посомнительней, чем лучший купец островов. Ничего не бойся, мой милый.

В Тронном зале церемониальная часть праздника уже была в разгаре. Лею, гордо восседавшую на Императорском троне, по очереди приветствовали князья, наместники из провинций, генералы и иностранные послы. На каждое поздравление дочь отвечала вежливым коротким кивком, называла прибывшего по имени и желала приятного вечера. Под руку с матерью Гусик в свою очередь приблизился к трону, поклонился, поймав, пожалуй, слишком радостную улыбку дочери, и широким жестом указал на завернутую в чистую белую ткань картину, которую несли за ним двое слуг.

— Поздравляю с вхождением в возраст, Ваше Величество, — объявил Фергус торжественно, — примите скромный дар на память об этом знаменательном дне.

Лея благодарно склонила голову и отдала быстрое распоряжение слугам. Один из них аккуратно развернул белое полотно, и при виде открывшего портрета те, кто мог его разглядеть, восхищенно ахнули. Гусик не знал, сколько в этих вздохах было искренности, но лицо юной Императрицы сияло совершенно по-настоящему, и это стоило всех усилий и тревог.

Вскоре за Фергусом — с элегантным небольшим опозданием — прибыли мать Императрицы Анаис и король Редании Виктор. Стоя в толпе гостей, Гусик с любопытством рассматривал бывшую супругу. По его прикидкам, сейчас Ани уже перешагнула через середину беременности, но удивительно изящное синее бархатное платье скрывало все следы этого, а взамен подчеркивало высокую точеную грудь и широкие покатые белые плечи. Темерская королева, держась за локоть своего улыбающегося спутника, шагала необычно легко и осторожно, отпривычной солдатской походки ничего не осталось. У самых ступеней трона Анаис и Виктор остановились, а Лея медленно поднялась им навстречу, спустилась к гостям и, совершенно игнорируя реданского короля, обняла мать и поцеловала ее в обе щеки. Люди вокруг Фергуса негромко зашептались, послышались короткие злые насмешки, но юная Императрица не обратила на неприятный гул никакого внимания. Она величественно кивнула в ответ на поздравление Виктора, и Гусику показалось, что на лице настоящего отца девушки мелькнуло смутное сожаление.

Торжественное приветствие длилось еще некоторое время, пока не было объявлено начало бала, и гости потянулись в соседний зал — просторный и светлый, в котором во времена Эмгыра проводился смотр элитных отрядов войск. Кичливо нарядный распорядитель объявил Гранд-марш, и Фергус, поклонившись матери, взял ее за руку и встал в шеренгу за две пары от Императрицы и Первого Советника Риннельдора.

Сразу следом за правительницей шагали Виктор и Анаис. Королева держала голову высоко поднятой, словно тоже слышала неодобрительный гул толпы за своей спиной и предпочла всем и каждому продемонстрировать, что находилась на своем месте, и все эти шепотки и насмешки ничуть ее не трогали. Король сжимал ее руку бережно и даже немного неприлично ласково — в Империи не осталось никого, кто не знал бы об их помолвке, и Виктор всем своим видом показывал, что выводил на первый танец будущую супругу, женщину, которую любил и лелеял много лет. Гусик мысленно даже слегка позавидовал им — не связывавшей их любви, но той смелости, с какой они ее демонстрировали в этом змеином гнезде, где каждый ненавидел и презирал их союз.

За королевской четой выступали Лита и Мэнно. Сестра, в точно таком же, как на Анаис, платье, только сшитом из матового красного бархата, сияла приветливой улыбкой и стреляла глазами по сторонам. Фергус не сомневался, что на долю юной чародейки осуждения и пересуд выпадало ничуть не меньше, чем Ани, но уж кому и было на это наплевать, так это Лите. Она держалась независимо и гордо не потому, что хотела кому-то что-то доказать — это просто была ее обычная манера держаться. На всех балах юная красавица не знала отбоя от кавалеров и собирала сотни восхищенных взглядов. А это с лихвой компенсировало шепотки «бесполезных стариков» и «глупых завистников». Мэнно же выглядел собранным и отстраненным — должно быть, мысленно подсчитывал, сколько времени ему предстояло потратить на этом празднике впустую.

И брат, и сестра, конечно, с первого взгляда узнали Фергуса, но ничем этого не выдали — поздоровались с «партнером матушки» чопорно и прохладно, лишь Лита критически оглядела его черный дублет и новую прическу и, видимо, нашла их удовлетворительными.

Под торжественную музыку нарядные пары проходили по всей окружности зала, выстраивались в новые колонны, приветствовали друг друга, кивали знакомым и незнакомым, и ни в одном взгляде Фергус не заметил ни капли узнавания — лишь Виктор, пожимая ему руку на очередном кругу, посмотрел на Гусика чуть пристальней, чем остальные.

Бал пошел своим чередом. Все танцы юной Императрицы были расписаны задолго до начала торжества. Лея вставала в пару то с военным министром, то с очередным послом, но глазами то и дело искала Гусика — может быть, затем, чтобы проверить, не страдал ли отец от скуки.

Но страдать Фергусу было некогда. В юности он не больно-то любил подобные торжества, и во времена своего правления устраивал их не слишком часто. Анаис ненавидела балы и терпела лишь те, от которых не могла отвертеться. Гусику же главенствовать на очередном приеме приходилось гораздо дольше, чем ей. Император обязан был станцевать с каждой мало-мальски значительной дамой в государстве. Но сейчас, даже предоставленный сам себе и избавленный от придворных обязанностей, Фергус поймал себя на том, что наслаждался торжественной атмосферой, хоть и не рисковал слишком часто ангажировать незнакомых дам.

Когда объявили белый вальс, Лея решительно подошла к нему и протянула руку с озорной улыбкой, и у Гусика не было шанса отказать ей. Под взглядами собравшихся пара вышла в центр зала, и, когда заиграла музыка, Фергус бережно придержал Лею за талию, и они закружились, обмениваясь быстрыми взглядами.

— Спасибо, что пришел, — шепнула Лея, прижавшись на мгновение чуть ближе к отцу, и тот лишь кивнул в ответ. Теперь, когда все было уже сделано, он понимал, что оказался бы полным болваном, отказавшись. В замке Кимбольт в этот час, должно быть, царило свое веселье, совсем не похожее на торжественный бал в Императорском дворце. И Гусик догадывался, что, окажись он там, чувствовал бы себя невыразимо неловко. Айра отмечал вхождение в возраст в кругу своей семьи. А Лея — своей, и теперь Фергус четко понимал, к какой именно относился он сам. Осознание этого оказалось простым, и Гусик принял его без сожаления.

Когда объявили перерыв на прохладительные напитки и закуски, Фергус, разгоряченный танцем, выскользнул из зала через знакомую неприметную дверь. Расположение покоев во дворце он все еще помнил, словно не отсутствовал последние пятнадцать лет. Высокие стеклянные створки вели в короткую темную галерею, а она — на просторную открытую террасу.

Нильфгаардская зима не шла ни в какое сравнение с северной. Стемнело рано, но в прохладном морском воздухе не ощущалось обычной для Темерии промозглости, пробиравшей до костей. Небо было прозрачно-синим, как платье Анаис, и усыпано крупными звездами — Гусик разглядел их даже за сиянием огней в дворцовом саду и окнах. Он устало оперся о перила террасы, прикрыл глаза и позволил ласковому соленому бризу остудить разгоряченное лицо. Здесь, на темном балконе, не было ни стражников, ни других гостей, и звуки бала едва доносились до сюда.

— Вышел подышать? — раздался вдруг прямо над ухом Фергуса насмешливый голос, и он поспешно распахнул глаза.

Ани, морщась, держалась за поясницу, но, когда Гусик заметил ее, коротко улыбнулась.

— В этом зале совершенно нечем дышать, — пояснила она, облокотившись на перила рядом с ним, таким тоном, словно Фергус о чем-то спросил, — я и раньше терпеть не могла балы, а в этом платье он стал просто невыносимым. Оно тяжелое, как долбанные латы.

Гусик с любопытством окинул ее фигуру взглядом.

— Ты сегодня очень красивая, — заметил он. Ани раздраженно отмахнулась.

— Литочкиными стараниями, — отозвалась она, — милая советница, моя добрая подружка, считает, что пока рано шокировать Империю вестями о скором прибавлении в темерском королевском семействе, вот и заставила своего портного сшить для меня эту хламиду.

— Мне нравится твое платье, — пожал плечами Гусик, — оно тебе очень идет.

— Давай поменяемся? — фыркнула Анаис, — может, оно и тебе пойдет?

Фергус рассмеялся и оглядел собственный простой черный наряд.

— У тебя плечи шире, — заметил он.

— И еще пузо — не забывай о нем, — Ани устало опустила руку на скрытый волнами бархата живот, — мне бы сейчас валяться в постели и жрать солонину, а не на балу выплясывать. Но нет — я ведь мать Ее Величества и должна явиться на поклон.

— Лея была тебе очень рада — я видел, — возразил Гусик, немного обидевшись за дочь.

— Куда больше она была рада видеть тебя, — подмигнула Ани, — нихрена себе ты обнаглел, конечно. Танцевать под носом у Риннельдора и всего двора.

— Если меня кто и узнает, то решит, что обознался, — пожал плечами Гусик, — не каждый день моей дочери исполняется четырнадцать лет.

— Мда, чем не повод явиться на день рождения впервые за всю ее жизнь и стать в ее глазах настоящим героем, — нейтрально проговорила Анаис, — ты задолжал ей тринадцать портретов, папаша.

Фергус оттолкнулся от перил, прямо взглянул на Анаис и нахмурился.

— Ты знаешь, что я не мог быть рядом с ней все эти годы, — ответил он уязвленно. Гнев, крепко спавший до сих пор в его груди, встрепенулся и начинал расползаться по телу, как ядовитый болотный туман.

— Знаю, — подтвердила Анаис, — и я сама поспособствовала твоему побегу. Так что винить тут некого. Я говорю о том лишь, что ты явился из небытия, нарисовал ей парочку портретов, поговорил по душам — и все, она твоя с потрохами. Пользуйся, как считаешь нужным.

Фергус неосознанно сжал кулаки.

— Я вовсе не собираюсь пользоваться ее расположением, — ответил он, понимая, что вообще-то говорил не совсем правду. Но и убеждать Анаис, что делал это ради ее собственного блага, было глупо и бесполезно. — Она замечательная, и я полюбил ее. Но это не значит…

— Хватит, — Ани махнула рукой, — повезло тебе, что ты получил возможность ее полюбить — твоей любви ничто не в силах помешать. Героический образ павшего отца развеялся, но живой и настоящий Фергус нравится Лее даже больше. Еще бы — когда родная мать поставила интересы своей страны выше привязанности к дочери.

— Не понимаю, к чему ты ведешь, — тихо ответил Фергус. Он чувствовал, как горячие волны ярости наполняли его целиком, как жар метнулся к голове, и контролировать свой голос с каждым словом становилось все сложнее. Гусик пытался напомнить себе, что Ани не только говорила чистую правду, бросала ему справедливые обвинения, но еще и была беременна, значит, поднять на нее руку он никак не мог. Но все эти аргументы меркли и отодвигались под нараставшим давлением злости изнутри.

— Не строй из себя идиота, — отрезала Анаис мрачно, — я веду к тому, что через тебя, доброго милого папочку, Старый Еж наверняка постарается повлиять на Лею, будто его собственного влияния и так недостаточно. Что — просил он тебя поговорить с ней о Темерии?

— Если и так, — Гусик опасно надвинулся на Ани, но та даже не пошевелилась. — Отец не хочет войны так же, как ты, и благо Леи его заботит ничуть не меньше — а, может, и больше. Мать бросила ее в колыбели, посвятила себя тому, что считала главным для себя, и теперь ты удивляешься, что Лея охотней слушает меня, чем твоих послов? Ты давно разговаривала с ней просто — лицом к лицу?

— Не учи меня воспитывать моих детей! — отрезала Ани и тоже выпрямилась, оставив ладонь на животе.

— Воспитывать! — передразнил ее Гусик, метнул взор на ее руку, — этим своим ребенком ты тоже пожертвуешь во славу Темерии?

На короткий миг Фергусу показалось, что Анаис ударит его. Ее синие глаза потемнели, светлые брови сурово сошлись над переносицей, а пальцы сжались в кулаки. И он готов был отразить это нападение — и пойти в ответную атаку. Ярость бурлила в нем, не оставляя иного выхода.

— Вот ты где! — от дверей террасы, держа в руках два полных бокала, шагал Виктор. Гусик и Ани раздраженно повернулись к нему, и король едва не споткнулся под их тяжелыми взглядами. Он быстро сообразил, что происходит, ускорил шаг и в мгновение ока очутился рядом с Анаис. Поставив бокалы на перила, Виктор аккуратно взял ее за руку, и королева медленно разжала кулаки.

— Тебе нельзя так волноваться, милая, — ласково заметил мужчина, а потом грозно уставился на Гусика. — Господин Хиггс, что вы себе позволяете? Перед вами королева!

Фергус медленно выдохнул — под заботливо суровым взором Виктора гнев отступил безо всяких заклятий. Гусик опустил глаза и поклонился.

— Прошу прощения, Ваше Величество, — обратился он к Ани, — я был слишком не сдержан.

— О, довольно, — Анаис нетерпеливо высвободила свою ладонь из пальцев короля, — я устала от всех этих расшаркиваний и недомолвок. Виктор, — она повернулась к удивленному спутнику, — разуй глаза.

Секунду помедлив, Виктор снова посмотрел на неприятного собеседника, и через мгновение его аккуратные темные брови удивленно поползли вверх.

— Фергус? — неуверенно и очень тихо, словно кто-то мог их подслушивать, уточнил он.

— Собственной персоной, — подтвердила Ани, — явился на бал, чтобы поучить дедушку кашлять, как говорит Ламберт.

— Но я думал…- к чести своей, Виктор быстро взял себя в руки и справился с первым удивлением, — Признаться, я подозревал нечто подобное, — сообщил он, все же снова перехватив ладонь Анаис, — значит, ты живой. Я рад.

Гусик скептически хмыкнул.

— Рад? — переспросил он, — с чего вдруг?

— Если ты жив, значит, и Иан, скорее всего, тоже, — пожал плечами Виктор, — мой отец очень тосковал по нему.

Объяснение оказалось таким простым и логичным, что в первый момент Гусик не нашелся с ответом. Вместо него заговорила Ани.

— Хорошо, что ты не устраиваешь некрасивых сцен, — со вздохом заметила она и вдруг светло улыбнулась спутнику, — годы в компании сраных чародеек приучили тебя в любой ситуации держать лицо.

— Чародейки тут ни при чем, — качнул головой Виктор, — я ведь не дурак, и понимаю, ради чего нужно было разыграть тот спектакль. И даже то, почему меня в него не посвятили. Представляю, как тяжело тебе было хранить тайну все эти годы, — он повернулся лицом к Анаис и сжал ее руку крепче. Жестко поджатые губы королевы дрогнули.

— Какой же ты гад, Виктор, — прошептала она, — я убить готова была Фергуса секунду назад. Но вот появляешься ты, и портишь мне всю драматичную сцену.

Гусик почувствовал себя лишним — Ани и Виктор теперь нежно смотрели друг другу в глаза, казалось, вовсе позабыв о нем, и нужно было поскорее ретироваться, пока проклятье слегка поутихло, и багровая пелена гнева отступила.

— Я оставлю вас, — все же объявил о своем намерении смыться Фергус, но королевская чета даже не обернулась к нему.

Возвращаться в зал было нельзя — Гусик боялся, что новая волна проклятья настигнет его на глазах у всех, и это могло безнадежно испортить Лее праздник. Из короткой галереи за террасой он неслышной тенью скользнул в небольшой коридор для слуг, а по нему выбрался к лестнице, ведущей в верхние покои. Ноги сами несли Фергуса, он точно не знал, куда направлялся, пока не очутился перед дверями покоев отца.

Скучающие стражи в черных латах, конечно, остановили его. Немного запаниковав, Гусик брякнул первое, что пришло в голову:

— Я иду с поручением от госпожи вар Эмрейс.

Должно быть, имя Рии выступало здесь неким секретным паролем, открывавшим двери регентской спальни в любое время дня и ночи, потому что стражи, не промедлив ни мгновения, отступили. Гусик осторожно толкнул дверь и вошел в душную темноту отцовских покоев.

Глаза его, уже привыкшие к полумраку, сразу увидели, что в постели Эмгыра не было. Оглядевшись, Фергус заметил его в привычном глубоком кресле у окна. Отец сидел, устроив руки на подлокотниках и уронив голову на грудь. Должно быть, заснул — решил Гусик, неловко переступив с ноги на ногу. Тревожить покой родителя не хотелось, но какая-то смутная тревога вдруг подтолкнула Фергуса в спину. Отец был совершенно неподвижен, казалось, даже грудь не поднималась от мерного поверхностного дыхания.

Сердце Гусика сковал муторный страх. Он давно смирился с мыслью, что Эмгыру недолго осталось жить, но зайти в его комнату и обнаружить остывающее тело — худшего и представить было невозможно. Фергус сделал несколько неуверенных шагов, окликнул отца, но не дождался ответа.

Первой мыслью было бежать — вернуться в зал, отыскать личного лекаря отца, танцевавшего на балу наравне с другими гостями, шепнуть ему о своей находке… Но ноги упрямо несли Гусика вперед, и через пару мгновений он уже поравнялся с креслом Эмгыра, осторожно, точно боялся, что отец рассыплется прахом, коснулся его ледяной руки. Тот не пошевелился, и сердце Фергуса упало.

— Папа? — еще раз, ни на что больше не надеясь, позвал он — отчаянно и жалобно, как маленький мальчик, — папа, проснись…

— Не волнуйся — он жив, — раздался вдруг за спиной Фергуса мягкий вкрадчивый голос, и он дернулся, обернувшись. В густых тенях, почти сливаясь с тяжелой темнотой парчовых портьер, стоял невысокий человек, чьего лица Гусик сперва не смог разглядеть. Несмотря на ободряющие слова и приветливый тон незнакомца, его вдруг сковал неподъемный леденящий ужас. Фергус трудно сглотнул.

— Кто ты? — спросил он, и голос его прозвучал жалко и хрипло во вдруг сгустившемся мраке. Незнакомец сделал один короткий шажок и оказался с Гусиком вплотную, словно тот долго моргнул, не заметив его перемещений.

— Я — старый знакомый твоего отца, — его речь лилась мягко, почти томно, как густое молоко, но к горлу Фергуса подкатил липкий комок — человек стоял очень близко, но его черты расплывались, не желая укладываться в единый облик. Черные глаза смотрели с почти детским любопытством, и на фоне сумрачных теней цвела добрая улыбка, — мы разговаривали о былом — и он, должно быть, задремал.

Гусик попытался отступить назад, отодвинуться от пугающего незнакомца, может быть, чтобы получше его разглядеть, но тело не повиновалось. Фергус на миг понадеялся, что знакомый гнев — на этот раз как нельзя уместный — вновь пробудится в нем, придаст сил, позволит воспротивиться жуткому гипнозу чужого взгляда. Но в груди его царила тянущая пустота.

— Твое маленькое глупое проклятье, — словно прочитал его мысли, покачал головой незнакомец, — столько шума из-за такой ерунды. Если хочешь, я исцелю тебя — здесь и сейчас.

Огромным усилием воли Гусик сжал кулаки. В голове чуть прояснилось, и он смог наконец разглядеть лицо собеседника — обычное, приветливое лицо, обветренное и открытое, как у деревенского торговца или прожженного шулера.

— Ты колдун? — спросил он, едва ворочая высохшим, как палый лист, языком. Во рту появился неприятный металлический привкус — похоже, Гусик прикусил щеку, сам того не заметив.

— О, нет, — покачал головой человек, — я презираю магию — от нее одни беды. Не веришь мне, спроси своего отца. Да ты ведь и сам это знаешь. Твоими усилиями магия в Нильфгаарде превратилась почти в запретное искусство. Одной публичной казни оказалось достаточно, чтобы коварные чародеи надолго заткнули свои жадные рты.

Фергус велел себе разозлиться, но не смог — голос незнакомца проникал в него, вытесняя недавний гнев, усмиряя его, как ведьмак — опасную тварь.

— Кто ты? — повторил Фергус немного громче.

— Гюнтер О’Дим — мое имя, — человек церемонно поклонился, точно собирался пригласить Гусика на раунд вальса, — злые языки прозвали меня Господином Зеркало, а еще — Стеклянным Человеком — неужто ты никогда обо мне не слыхал?

Гусик отрицательно покачал головой, а Гюнтер досадливо цокнул языком.

— Вот цена брачным клятвам, — заметил он с искренним сожалением, — твой супруг ведь видел меня — и даже обязан мне жизнью. Но не счел нужным хотя бы заикнуться об этом? Поразительно.

Задавать вопросы — откуда Гюнтер знал об Иане, что их связывало, и что вообще происходит — было бессмысленно, Гусик понял это с оглушительной ясностью.

— Что тебе нужно от моего отца? — все же спросил он, хотя понимал, что и на это не получит внятного ответа.

— Мудрости, — человек драматично взмахнул рукой, — он — из той редкой породы людей, кто никогда ни о чем не просят. Я хотел сохранить эту мудрость на века, сделать так, чтобы смерть была над нею не властна, но твой отец отказался. И все, что мне оставалось — это беседовать с ним, надеясь урвать хоть малую толику. Но теперь мне пора уходить — хочу успеть немного потанцевать на балу маленькой Императрицы. Пир во время Катрионы — что может быть веселее?

— Подожди! — сам не зная, зачем, воскликнул Гусик, но незнакомец уже снова отступил в тень и, до того, как окончательно раствориться, лишь бросил:

— Передавай привет Иорвету.

Фергус остался стоять, чувствуя, как, исчезнув, Гюнтер словно невидимым крюком подцепил что-то в его душе и утянул за собой, оставив его распускаться, как неверно связанный шарф.

Эмгыр пробормотал что-то, встрепенулся и открыл глаза.

— Фергус? — тихо спросил он, и Гусик, обессиленный, опустился у его кресла на колени. Отец с трудом поднял руку и коснулся его щеки, — ты — настоящий, — пробормотал он, — мне снился… ужасный сон.

Фергус перехватил холодную ладонь отца, точно спасался из бурного речного потока, прижался губами к худым нервным пальцам. Эмгыр удивленно поднял брови.

— Праздник уже закончился? — спросил он немного невпопад, и Гусик качнул головой.

— Ты видел его? — спросил он, задыхаясь от волнения, — Стеклянного Человека?

Тяжелые брови Эмгыра дрогнули, губы сжались в едва заметную линию.

— Он был здесь, — не спросил, а словно убедился он, — и говорил с тобой — это был не сон. Послушай меня, сын, — во внезапном порыве регент подался вверх, вскочил бы из кресла, если бы мог, — запомни — никогда, слышишь, никогда не верь ему, никогда его не слушай и не соглашайся, что бы он ни предлагал. Ты понял меня?

Растерянный, все еще точно оглушенный, Гусик слабо кивнул.

— Поклянись, — глаза отца сверлили его, а голос вдруг наполнился жесткой силой.

— Я клянусь, — ответил Фергус, но слова выходили неубедительно пустыми.

Эмгыр обессиленно обмяк в кресле и снова прикрыл глаза.

— Ты его не получишь, — шептал он, больше не обращаясь к Фергусу, а будто разговаривая с незнакомцем, растворившимся в тенях, — ты его не получишь.

 

========== Груз решений ==========

 

Фергус стоял перед порталом, сжимая в руках обернутый белой тканью портрет, и улыбался. Иан буквально чувствовал его нетерпение — накануне ночью Гусик то и дело начинал сомневаться, стоило ли ему являться на бал в честь дня рождения Леи, приводил все новые аргументы, и эльф терпеливо и последовательно разбивал каждый из них. Он догадывался, что супруг выдумывал эти поводы остаться для того лишь, чтобы его разубеждали, заверяли, что решение он принял правильное, и все будет хорошо, и к утру Иан уже порядком устал от этой игры. Он был близок к тому, чтобы заявить — да, тебя поймают и разоблачат, да, авантюра обернется большой бедой, да, это была всего лишь прихоть и блажь, от которой нужно немедленно отказаться, пока не слишком поздно. Тем более, что эльфу и самому не слишком хотелось отпускать мужа в Императорский дворец.

Конечно, дело было не в хрупкости безрассудного плана — Иан не верил, что кому-то при дворе Леи могло прийти в голову, что на бал явился сам покойный Император Фергус, если у людей в Нильфгаарде после его побега и оставались сомнения в его скоропостижной кончине, за неполные пятнадцать лет они наверняка развеялись, и Гусик стал фигурой легендарной, но совершенно точно мертвой. Иан не хотел отпускать мужа на праздник по простой и очень глупой и несправедливой причине — он боялся, что, погрузившись в знакомую атмосферу, тот вовсе не захочет возвращаться обратно.

Их привычный уклад разрушился, стоило Иану и Фергусу покинуть Скеллиге. До этого момента в их жизни все было понятно и четко — эльф просыпался каждое утро, зная, что обнаружит своего мужа спящим в постели рядом с собой. Он был уверен, что, вернувшись от постели очередного хворого островитянина или роженицы, найдет Гусика на берегу перед их домом, на поляне в ближайшем лесу или на скале, с которой открывался вид на море. Фергус был той постоянной, что придавала однообразной и тусклой жизни Иана-Иоанны смысл — он стремился вернуться, уверенный, что, даже после невыносимо тяжелого дня, в течение которого могло произойти что угодно, вплоть до смерти очередного пациента, эльфа ждали теплые объятия мужа и неизменно правильные мудрые слова, способные успокоить его и убедить, что все случившееся — лишь кочка на дороге.

Они были одни на виду у всех — и оставались вместе. Никто не смел вторгнуться в их совместную прочную гармонию, чужим в ней просто не было места. Но, вернувшись на Континент, Иан с каждым днем все сильнее чувствовал, как Гусик отдалялся от него.

С проклятьем, заставлявшим мужа иногда впадать в бешенство, высказывать ужасные, жестокие, но зачастую вполне справедливые вещи, можно было смириться. Иан не был до конца уверен, но надеялся, что рано или поздно не он сам, так Лита найдет способ снять заклятье. Но иные чары — совсем не такие темные, но оттого не менее опасные — захватывали Гусика крепче. Вернувшись домой, Фергус обнаружил, что посеянные им семена дали богатые всходы — после его ухода мир изменился, и всем оставшимся приходилось все эти годы справляться с последствиями его решения. Но никто из них не держал на Гусика зла. Больше того — они тосковали по нему, и готовы были не просто принять его назад, но и делали это с радостью и благодарностью. Словно, дав всем возможность соскучиться по себе, Фергус показал, как сильно был на самом деле необходим всем этим людям.

Иан ловил себя на глубокой, несправедливой, но необоримой ревности к каждому, с кем Гусик общался последние пару недель. Даже Лита, сперва взбешенная его возвращением, казалось, полностью простила брата и готова была помогать. Но больше всего задевала Иана вдруг возникшая совершенно на пустом месте и крепнувшая с каждым днем связь Фергуса с Леей.

Девчонка приходила к отцу почти каждый день, проводила с ним пару часов, и в это время никто не смел врываться в их уединение, мешать им узнавать друг друга за неторопливой обстоятельной беседой. Поначалу Иан терпел — вечерами выслушивал разглагольствования супруга о том, какая Лея получилась умная, красивая и талантливая, как Империи повезло с такой правительницей, как Эмгыр, отринув прежние методы воспитания, смог вырастить из нее настоящего лидера, настоящую Императрицу.

Позже, когда Фергус с дочерью стали засиживаться дольше, словно у хваленой Императрицы не было других дел, Иан решился на то, что могло показаться подлостью, но он мысленно оправдывал себя, убеждал свою совесть, что своими действиями не причиняет никому вреда. Когда отец и дочь запирались в библиотеке, эльф проникал в соседнее помещение — крохотную комнатушку, полную книг, которым не хватило места на высоких полках — и, произнеся заклинание, прижимал руку к стене и слушал, о чем разговаривали Фергус и Лея.

Беседы их не отличались особым разнообразием и увлекательностью — говорили в основном о политике. Но Гусик бросался в эти скучные дискуссии с таким жаром, что становилось понятно — за годы затворничества на Скеллиге он успел страшно истосковаться по подобным разговорам. Его учили править Империей, в его голову вдалбливали все эти законы тонких государственных взаимодействий, и умение разбираться в них превратилось в часть его натуры. Но на островах поговорить о судьбах Нильфгаарда, независимости Темерии, притязаниях Редании и всем в таком роде было просто не с кем. И теперь беседы эти связывали Гусика с Леей, прошедшей точно такую же подготовку, еще сильнее.

В отчаянной попытке не отдалиться от мужа окончательно, Иан даже попытался, улучив момент, поговорить о политике с папой. Вернон Роше презирал все эти хитросплетения, но за долгие годы, прошедшие с его регентства, волей-неволей научился в них неплохо разбираться. Однако особой охоты разглагольствовать на пространные темы с сыном, который, в свою очередь, никогда в это не погружался, папа не выказал.

Иан вообще все чаще замечал, что родители старались держаться от него подальше. Словно обособились, насторожившись, притаились и наблюдали. Эльф склонен был считать, что виной тому было известие об Айре, и порой даже едва сдерживался, чтобы не заявить отцу, что эта некрасивая правда ничуть его не волновала. Айра был замечательным мальчишкой — веселым, беззаботным и смышленым, но отеческих чувств к нему Иан совершенно не испытывал. С ним было интересно проводить время, давать советы и рассказывать о былых временах, но не более того. Юноша оказался тем самым младшим братом, появления которого эльф никогда не жаждал, но к которому был готов — родителям не хватало объекта безоглядной любви, особенно после побега старшего сына, и они нашли его в Айре, откуда бы тот ни взялся. Иан был в состоянии принять и полюбить его, разделить с ним родительскую любовь, но дарить ему нечто подобное — нет.

Может быть, в отместку Гусику, и стоило присмотреться к младшему повнимательней, разбудить в себе какие-то инстинкты — ведь там, на Скеллиге, Иан действительно хотел завести собственного ребенка. Но Айра был самостоятельным сложившимся юношей, пусть немного ребячливым и безответственным, но воспитывать и наставлять его было поздновато. Да старший и не чувствовал желания вмешиваться в этот процесс, начатый и продолжаемый его родителями. Айра был их сыном, и, внеси кто-то кардинальные изменения в эту картину мира, для младшего подобное откровение могло принести больше вреда, чем пользы. Все были в этой схеме на своих местах, и Иан не готов был с этим бороться.

Гусику в этом плане повезло гораздо больше — Лея никогда не знала настоящей родительской нежности и заботы. Ее воспитанием занимался строгий бескомпромиссный дед, от тирании которого, в том числе, бежали все его дети, начиная с Цири. О тетке и дядьях Лея тоже рассказывала Гусику, а Иан подслушивал.

Лита, супротив его воли, занялась ненавистным в Нильфгаарде ремеслом чародейки. Риэр мечтал стать ведьмаком, а все знали, как Эмгыр относился к представителям этого цеха. Самый младший, умница-Мэнно, занялся торговыми делами матери, и совсем не интересовался вопросами государственной власти. А старший сын бывшего Императора так и вовсе уехал от него за море и провел в изгнании четырнадцать лет. У Леи такого выбора не было. Родная мать с годами стала ее главной политической конкуренткой. Своего настоящего отца Императрица считала почти что врагом. Ничего удивительного, что нежный заботливый Гусик оказался куда лучше рассказов о самом себе, и завоевал сердце девушки за считанные дни. Может быть, имело смысл попытаться сблизиться с новой любовью Фергуса, попытаться впустить ее в собственное сердце, но Иан чувствовал себя лишним, всякий раз, когда они собирались втроем. Так и вышло, что в кругу своей семьи, чем дальше, тем больше эльф оказывался совершенно один.

— Ну, — он подошел к Гусику вплотную, но тот, удерживая в руках портрет, не мог даже обнять его на прощание, — до вечера, любовь моя.

Фергус быстро пожал плечами.

— Я не знаю, как долго продлится торжество, — заметил он, — может быть, вернусь завтра утром — зачем являться среди ночи пьяным и будить тебя?

Слова звучали, как шутка, но сердце Иана болезненно кольнуло. Он изобразил беззаботную улыбку.

— Смотри, не перепей, — наставительно проговорил он, — а ну как кто-то из придворных дам решит воспользоваться твоим состоянием.

Гусик устало возвел очи горе.

— Да кому нужен какой-то купец со Скеллиге, — заявил он вместо того, чтобы заверить мужа, что ему самому, кроме него, не было ни до кого дела, — кроме того, я — гость госпожи вар Эмрейс, она не даст меня, дурака, в обиду.

— Ну ладно, — сдался Иан, подался вперед, чтобы поцеловать Гусика, но тот отстранился, бережно заслонив холст, хотя краски на нем уже высохли. Эльф отодвинулся, старясь не подавать вида, что обиделся. — До свидания, Гусик, — сказал он и отошел в сторону.

Рамка портала вспыхнула, и супруг исчез в золотистом сиянии, а Иан остался стоять — растерянный и странно опустошенный.

В коридоре у дверей кабинета Иан столкнулся с Робином. Вездесущий дворецкий то и дело попадался ему на пути в самых неожиданных местах, и эльф даже, грешным делом, начал подозревать, что Иорвет специально подговорил слугу следить за старшим сыном. Он гнал от себя эти неприятные мысли, но совпадений случалось слишком уж много.

— Чего тебе? — раздраженно спросил Иан, которому больше всего сейчас хотелось вернуться в постель и проспать весь день до завтрашнего утра.

Робин любезно улыбнулся

— Его светлость ожидают вас в столовой, — объявил он, — на праздничный завтрак по случаю дня рождения милсдаря баронета.

Стыдно было признаваться самому себе, но Иан успел совершенно позабыть, что в этот день четырнадцать лет назад на свет явилась не только Императрица Лея, но и его собственный сын. Он поспешил стереть удивление с лица и кивнуть.

В столовой действительно обнаружились отец и Айра, но папа отчего-то запаздывал. Младший восседал во главе стола и, едва кивнув появившемуся Иану, продолжил рассуждать о том, какие развлечения готовил ему грядущий день.

После завтрака мальчик собирался отправиться вместе с родителями в ближайшую деревню, где местные жители организовали для него праздник — одновременно простой и очень веселый, на котором угощения и забав хватило бы на всех его друзей. Похоже, это была старая традиция, и Иорвет на разглагольствования Айры кивал, соглашаясь.

Иан стал для местных мальчишек своего рода героем — младший не уставал делиться с приятелями историями об отважном и таинственном брате, и эльфу то и дело приходилось демонстрировать им свои магические умения или самолично рассказывать о прошлых подвигах или жизни на островах. Он никогда не уточнял, что провел последние четырнадцать лет в образе женщины, и выбирал только те истории, в которых спасал раненных воинов или больных детишек. И дошло даже до того, что однажды Иана позвали в деревню среди ночи, чтобы исцелить местного ловчего от лихорадки, начавшейся после укуса волка в лесу. Эльф со своей задачей справился — видал он в жизни раны и посерьезней, и после этого авторитет его среди мальчишек Айры и взрослых деревенских взлетел до небес. Староста даже набрался смелости и спросил у баронского сына, не откажется ли тот прийти снова, случись что. И Иан, конечно, согласился, хоть и почувствовал, как возвращалось все то, от чего он уехал, покинув Скеллиге — даже зимой в землях Кимбольта болели не слишком часто, но он заметил среди деревенских нескольких глубоко беременных женщин, и уже готовился к тому, что в глухую полночь славному целителю придется пробираться сквозь буран к их постелям.

— А где папа? — спросил Иан, вклинившись в поток Айриного красноречия. Иорвет заговорщически улыбнулся.

— Скоро вернется, — сообщил он, — и не один.

Эльф чуть нахмурился, услышав эту странную новость, тут же принялся гадать про себя, кого это Вернон Роше собирался притащить с собой на праздник сына, но быстро заметил, что на лице отца впервые за очень долгое время не было следов тревоги и настороженности — он сдержанно, но искренне улыбался, с нежностью поглядывая на младшего. И Иан решил не портить родителям сюрприз.

Еще не успели подать завтрак, когда Робин снова возник в дверях столовой и объявил, что барон Кимбольт вернулся и ждал семейство во дворе замка. Айра тут же подскочил со своего места и ринулся к выходу, а Иан и Иорвет неспешно последовали за ним.

— Боюсь, я ничего ему не приготовил, — шепотом признался эльф, склонившись к уху отца, но тот лишь беззаботно отмахнулся.

— Ты будешь с ним на празднике, — ответил он, — для Айры это — лучший подарок.

Иан крепко сомневался в этом, но спорить не стал.

Во дворе было холодно, высокое чистое небо сияло первозданной синевой, а посреди широкой вычищенной каменной площадки гарцевал высокий молодой жеребец глубокой серой масти. Папа сидел в седле, небрежно удерживая поводья, и конь плясал под ним почти свободно. Айра замер на месте, удивленно глядя на Вернона, и тот, махнув младшему рукой, легко спешился, взял коня под уздцы и подвел его к мальчику.

— Это Серебряный, — кивнул он на своего серогривого спутника, — он назван в честь его знаменитого деда, который верно служил твоему отцу много лет. Теперь он твой.

Глаза мальчишки расширились, губы сложились в восхищенное «О», он чуть дрожащими руками принял поводья из рук Вернона, но попытки тут же сесть в седло не сделал.

— Правда? — неуверенно спросил Айра чуть охрипшим голосом, — совсем-совсем мой?

— Совсем-совсем, — подтвердил Вернон, пряча улыбку, — но я дарю его тебе с одним условием — ты не бросишь его на попечение нашего конюшего, и научишься сам ухаживать и следить за ним, будешь чистить его денник, расчесывать, проверять подковы и все остальное. Если я замечу, что ты бросил Серебряного на произвол судьбы, я верну его в Вызиму и подарю Людвигу. Понял?

Айра быстро-быстро закивал, поставил ногу в стремя и быстро взлетел в седло — ездить на лошади его явно учили с раннего детства.

— Можно поехать на нем в деревню? — с надеждой спросил мальчишка.

— Сперва — позавтракаем! — весомо заявил Иорвет, изобразив на своем лице недовольство, — я говорил, что нужно было подарить его тебе вечером.

— Но я совсем не голодный! — попытался возразить Айра, но отец твердо покачал головой.

— У меня тоже есть для тебя подарок, — заявил он, — так что — слезай, если хочешь его получить.

Когда семейство вернулось в столовую, стол был уже накрыт, но с жадностью на еду поглядывал только папа — он несколько часов провел в седле, возвращаясь из Вызимы, и, должно быть, страшно проголодался. Эльфы же не обратили на аппетитные угощения ни малейшего внимания — Айра был слишком возбужден полученным подарком, Иан находился в плену своих невеселых мыслей, а Иорвет и вовсе в последние недели почти бросил привычку питаться сколько-нибудь регулярно. Однако все четверо уселись за стол, и старший эльф извлек из кармана крохотную деревянную шкатулочку, явно вырезанную собственной рукой, и поставил ее перед Айрой.

— Вот, мой милый, — сказал он значительно, — думаю, время для этого подарка наконец настало.

Младший с сомнением посмотрел на шкатулку, замешкался на мгновение, оглушенный серьезностью тона отца, но потом аккуратно открыл ее и нахмурился еще больше.

— Что это? — спросил он, подцепив пальцем длинную серебряную цепочку, на которой болтался единственный ключик, размером не больше ногтя.

— Это ключ от твоего двимеритового браслета, — ответил Вернон за мужа, и Иан наконец с интересом уставился на подарок — он и раньше замечал металлический обруч на запястье младшего, и Айра даже вскользь упоминал, что это украшение он получил еще в раннем детстве, чтобы «не видеть кошмаров», но только сейчас Иан по-настоящему понял смысл этих слов. Родители, опасаясь, что сын повторит судьбу отца, оградили его от спавшей внутри него магии заранее, и теперь, похоже, дарили младшему возможность распоряжаться ею.

— Отпереть его сам ты не можешь, — пояснил Иорвет, — но любой, кому ты отдашь ключ, будет в состоянии избавить тебя от двимеритовых оков. Если решишь им воспользоваться, мы с твоим папой пригласим учителя из Оксенфурта или Вызимы, чтобы он наставлял тебя в магии.

Айра все так же растерянно крутил ключик в руках. Иан замечал, как, наблюдая за его трюками, мальчик то и дело касался своего браслета, точно хотел снять его и повторить за старшим братом — но сейчас младший, похоже, засомневался. Он наконец вздохнул и протянул цепочку Иану.

— Вот, — сказал он торжественно, — пусть будет у тебя. Все равно, другого учителя, кроме Иана, мне не надо.

Родители молчали, устремив взоры на старшего сына, а Иан, вдруг ощутив себя совершенно голым у всех на глазах, едва справился с желанием наотрез отказаться. Это была слишком большая ответственность, слишком сложный выбор, и Айра доверял ему, даже не зная, что перед ним был его настоящий отец.

Эльф медленно протянул руку, взял цепочку и повесил ключик себе на шею. Вымученно улыбнулся.

— Я — плохой учитель, — счел справедливым заметить он, — но, если хочешь, я помогу тебе, братишка.

Краем глаза Иан заметил, как просветлело лицо папы, но Иорвет остался все таким же сосредоточенно отстранённым.

— Не думаю, что это хорошая идея, — после короткой паузы вдруг заявил он, — мы ведь не знаем, как долго Иан и Гусик планируют прожить с нами под одной крышей. Ты связываешь брата слишком серьезным обязательством, Айра.

Мальчик, поникнув, хотел уже что-то ответить, но Иан перебил его.

— Если мы решим уехать, я отдам ключ обратно Айре, — ответил он, прямо посмотрев на отца — более явного намека, что они с мужем загостились, от Иорвета он прежде не слыхал, — но пока я здесь, и это большая честь для меня.

Айра удовлетворенно кивнул, но потом со вздохом повернулся к Иорвету.

— Вообще-то я ждал другого подарка, — заметил он, — я надеялся, что теперь, когда я взрослый, вы позволите мне отправиться в экспедицию к руинам. Хотя бы ближе к весне, когда потеплеет — теперь-то там слишком холодно для исследований, момент мы упустили…

Иорвет нахмурился сильнее. И Иан снова вмешался в разговор.

— Думаю, у меня тоже есть кое-что для тебя, Айра, — заметил он, — я пробыл взрослым гораздо дольше, чем ты, и я — чародей, какой-никакой. Так что, когда потеплеет, обещаю тебе — я буду сопровождать вашу экспедицию в руины. Думаю, никто не будет против? — вместе с младшим они требовательно посмотрели на родителей, и те, немного подумав, ответили побежденными кивками. Иану показалось, что Иорвет не слишком-то поверил, что старший сын собирался задержаться в замке аж до самой весны, но про себя решил, что выполнит обещание сыну, чего бы это ни стоило.

После завтрака, затянувшегося почти до самого обеда, все вместе отправились в деревню. Айра гордо восседал на Серебряном, а старшие ехали чуть позади него, перекидываясь лишь ничего не значащими короткими фразами.

К началу торжества все было готово —посреди широкой площадки за оградой деревни разложили огромный костер, собрались все Айрины друзья — даже те, кого Иан прежде не видел, по окружности поляны расставили и накрыли столы. Несколько юношей и девушек собрались в небольшой оркестр и играли веселые мелодии, под которые кое-кто из деревенских уже пускался в пляс. Пришедшие на праздник взрослые почтительно, но без подобострастия, приветствовали барона и его супруга. Теплые слова и рукопожатия достались и Иану, которого в деревне уже хорошо знали. Но в центре внимания оказался, конечно, Айра.

Старший эльф не заметил, как за легким бесшабашным весельем пролетели несколько часов — именинник в компании друзей без устали угощался, отплясывал с деревенскими девчонками, и для каждого у него находилось время поболтать и посмеяться.

Иана тоже засосало общее веселье — на память невольно пришли времена, когда вся его жизнь еще не погрузилась во мрак и огонь, и он путешествовал с труппой веселых циркачей, для которых каждый вечер превращался в такое вот торжество. Он даже позволил уговорить себя на то, чтобы показать несколько простеньких, но зрелищных фокусов, от которых гости пришли в восторг.

Костер горел высоко и ярко, но Иан избегал касаться его, хотя его магическое ядро явно тянулось к знакомой теплой энергии огня. Он демонстрировал яркие иллюзии, строил из сыпучего снега причудливые фигуры, не прикасаясь к нему, но пламени так и не тронул.

Когда стемнело, кто-то из взрослых вытащил и установил на прочные металлические подставки несколько краснолюдских фейерверков, и вскоре чистое синее небо раскрасилось алым, золотым и фиолетовым, а Иан, оглядевшись по сторонам, вдруг заметил, что родители его, до сих пор переходившие от одного взрослого к другому с тихими разговорами или сидевшие за столами и угощавшиеся простыми яствами, отделились от толпы и устремились к привязанным неподалеку лошадям. Они явно решили смыться, воспользовавшись общим шумом, ни с кем не попрощавшись, и Иан вдруг почувствовал, что самым лучшим для него было последовать за ними.

Эльф совсем не собирался за ними шпионить, но что-то подсказывало ему, что родители решили вернуться в замок, чтобы в тиши своих покоев обсудить случившееся за завтраком. Решение отдать Айре ключ от его браслета было слишком важным, а то, как младший распорядился подарком — слишком неправильным, и Иорвет явно планировал разработать план, как защитить мальчика от его собственной глупости. Этот разговор напрямую касался Иана, но его, конечно, на него не пригласили. И он всего лишь хотел восстановить справедливость.

Улизнув от толпы, отойдя на небольшое расстояние от шумной праздничной поляны, Иан открыл портал прямо в коридор замка, сильно опередив родителей, и, озираясь, чтобы не наткнуться ни на кого из слуг, добрался до дверей их спальни. Она граничила с небольшим помещением, где стоял письменный стол, за которым отец время от времени писал свои статьи или письма, и Иан, почти не испытав мук совести, открыл дверь в него заклинанием и притаился у стены, прилегавшей к покоям родителей.

Ждать пришлось недолго. Иорвет и Вернон действительно вернулись прямо в свои покои, продолжая на ходу начатый по дороге разговор, и Иан, плотнее прижав ладонь к кирпичной кладке, напряженно прислушался.

— …не обязательно прямо завтра, — услышал он конец фразы папы, когда дверь спальни захлопнулась перед супругами, — Айра расстроится, если ты уедешь сразу после его праздника.

— Да он и не заметит, — нетерпеливо ответил Иорвет, — кроме того, чем скорее я уеду, тем больше шансов у меня вернуться к Йуле. Вот уж если я пропущу этот праздник, наш сын точно так это не оставит.

Иан услышал, как папа тяжело вздохнул.

— Может, мне все же поехать с тобой? — предложил он неуверенно.

— Не стоит, — голос Иорвета звучал ровно, но решительно, — я ведь собираюсь навестить старых знакомых — ученых, алхимиков из Оксенфурта. Тебя они не слишком жалуют.

— И ты надеешься найти претендента для Гюнтера среди них? — с сомнением переспросил Роше, и супруг его тихо рассмеялся — неестественно и как-то сдавленно.

— Может и так, — подтвердил он, — в ученой среде мало семейных людей и много тех, кто мечтает посмотреть на мир через сотню-другую лет, чтобы убедиться в своих научных теориях. Но вообще-то я надеюсь найти среди них специалистов в гоэции. Может быть, кто-нибудь знает, как избавиться от моего долга, и поможет мне.

Сердце Иана пропустило удар. Родители разговаривали вовсе не о том, о чем он ожидал, но слова отца отозвались холодными мурашками на его спине. Те воспоминания, что эльф упорно гнал от себя много лет, возвращались стремительной лавиной, заставив дыхание сбиться, а взгляд — затуманиться.

Почти пятнадцать лет назад Иан, отравленный магией Огня и речами коварного наставника, едва не погиб — по собственной воле, следуя глупому порыву, пусть спасая Гусика и Анаис, но зная, что это должно было стать последним, что он сделал в жизни. И отец спас его. Лежа в забытьи, в плену ужасных кошмаров, Иан слышал его разговор с неведомым существом, сосредоточением пугающей мглы, и тот выставил Иорвету условие — а отец согласился на него. Живя на Скеллиге, эльф время от времени вспоминал об этом, но всякий раз решительно отгонял от себя эти мысли. Он был далеко от родителей, и самым нелепым образом надеялся, что Иорвет нашел способ разобраться со своим долгом самостоятельно. Думать об обратном было слишком страшно, и Иан трусливо запрещал себе это делать.

И вот теперь, похоже, время платить по счетам пришло. То, что казалось Иану отстраненностью и неприязнью со стороны встревоженного родителя, оказалось страхом перед невыполненными обязательствами. Иорвет жил последние недели — а, может, месяцы или годы — под этим невыносимым грузом, а Иан оказался слишком глуп и слеп, чтобы это понять. Он хотел вскочить с места, ринуться в родительскую спальню, вмешаться в их разговор и просить Иорвета рассказать о том, что же Гюнтер потребовал у него. Может быть, предложить себя в качестве жертвы созданию мрака, выплатить долг отца ценой своей души или жизни. Но он остался сидеть, не в силах двинуться с места, а Иорвет за стенкой продолжал:

— Я и так слишком задержался, — говорил он, на этот раз тише и как-то потерянней, — хотел дождаться дня рождения Айры, но медлить больше нельзя — мое время уходит.

— Я понимаю, — немного помолчав, подтвердил папа, — я должен ехать в Вызиму — Анаис готовится к переговорам, и мне следует быть рядом с ней. Поедем вместе — начнешь свои изыскания с Темерского университета. Может быть, в академической среде я и не слишком популярен, но мое имя все же в состоянии открыть кое-какие двери.

— Мы оставим детей совсем одних? — с сомнением спросил Иорвет, и Иан почти увидел, как родители за стенкой обнялись — они стояли сейчас, должно быть, в привычной позе, прильнув друг к другу и соприкоснувшись лбами — один не в силах спорить с другим.

— Они уже не дети, — фыркнул Вернон тихо, — будем связываться с ними по мегаскопу. Иан, хоть и ходит, мрачнее тучи, достаточно ответственный, чтобы присмотреть и за неуемным Айрой, и за Гусиком с его проклятьем. Все будет хорошо.

— Иану плохо здесь, — на этот раз Иорвет почти шептал, голос его дрожал и срывался, — мы были холодны с ним, Фергус все больше общается с Леей, а Айра его смущает и пугает. Может быть, возьмешь его с собой?

— Не стоит, — возразил Вернон, — не хочу, чтобы его касалась политическая грязь или твое проклятье. Пусть поживет здесь — назначу его новым хозяином замка, пока нас не будет. Может быть, в наше отсутствие он сможет поближе сойтись с Айрой и понять, что быть его отцом — не так уж страшно.

— Ты прав, — без паузы ответил Иорвет, — когда меня не станет, кто-то должен будет позаботиться об Айре — он еще совсем мальчишка, и не поймет, если я вдруг исчезну.

— Хватит, — перебил мужа Вернон, и Иан почувствовал, что не в силах слушать это ни мгновения дольше.

Он выбрался из комнатушки и неслышно побежал по коридору прочь от родительской спальни, задыхаясь и едва разбирая дорогу. Все, о чем Иан думал, в чем обвинял родителей, оказалось неправдой. Никогда прежде он так страшно не ошибался, и сейчас не знал, как загладить свою вину перед ними. Должно быть, стоило выполнить желание отца, постараться и впрямь сблизиться с Айрой сильнее, принять тот факт, что мальчик был его сыном и, возможно, поведать ему правду. Как еще он мог помочь родителям с их бедой, Иан просто не знал.

Он ворвался в темноту их с Гусиком спальни, закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. Сердце колотилось где-то у горла, мысли путались, наскакивая одна на другую, и Иану хотелось одного — броситься на кровать и разрыдаться, как маленькому. То, что он услышал, было слишком необъяснимо и страшно, а он сам оказывался последним подлецом и предателем.

В отдалении все еще слышались звуки фейерверков — праздник Айры продолжался, и Иан, все же добравшись до кровати, лег на нее как был, в сапогах и верхней одежде, накрыл голову подушкой, чтобы отрезать далекий шум, и погрузился в тяжелые раздумья.

Эльф не знал, сколько прошло времени — под грузом своих мыслей он успел провалиться в смутную тревожную дрему, и вырвал его из нее скрип открываемой двери. Иану сперва почудилось, что это отец пришел к нему, чтобы что-то сказать — понял, что сын следил за ними и хотел отчитать его за вторжение в чужую тайну. Но на пороге спальни стоял Гусик.

Иан поспешно сел, спустив ноги с кровати, изобразил приветливую улыбку — все услышанное никоим образом не казалось супруга, и эльф не собирался добавлять к его проблемам еще и эту, неразрешимо пугающую. Даже сквозь полумрак комнаты он заметил, каким бледным был Фергус, как неестественно прямо держался.

— Ты очень пьяный? — тихо уточнил эльф, — ложись, я приготовлю одно снадобье…

Но Гусик решительно мотнул головой и приблизился к кровати быстрой нервной походкой. Иан подобрался, чувствуя, что от мужа исходила тяжелая муторная опасность, знакомый след проклятья, во власти которого тот, должно быть, находился.

— Мы должны поговорить, — заявил Фергус, и эльф покладисто кивнул, вызывая в памяти одно из заклятий, которому его обучила Лита.

— Давай, — согласился он, — только тебе нужно успокоиться, любовь моя. Сейчас я…

— Не надо, — Гусик жестко прервал его жестом, — я в себе.

Иан, все еще не убежденный, снова кивнул. Было совершенно очевидно, что на празднике Леи что-то произошло — и это пугающим образом повлияло на обычно мягкого и ласкового Гусика. Но нападать, как бывало раньше, муж не собирался, и эльф опустил руки.

Фергус остановился у самой кровати, но не сел рядом с Ианом, продолжая возвышаться над ним и сверлить супруга тяжелым взглядом. Черная борода и чуть растрепанные темные кудри делали лицо любимого мрачным и чужим — Иан опасливо вздрогнул, стараясь не отвести взгляда.

— Кто такой Гюнтер О’Дим? — прямо спросил Гусик, и удушливый жар бросился Иану в лицо. Он ожидал чего угодно — даже признаний, что муж решил остаться в Императорском дворце навсегда — но не такого. Знакомое страшное имя упало между ними, как слежавшийся заиндевелый ком грязного снега.

— Откуда ты знаешь это имя? — непослушными похолодевшими губами спросил Иан.

— Значит, он не врал, и ты тоже его знаешь, — заключил Гусик тихо, — я встретил это… существо в спальне моего отца. Он говорил со мной и поведал, что ты обязан ему жизнью, но никогда об этом не упоминал при мне. Это так?

— Фергус…- начал было Иан.

— Отвечай! — голос Гусика взвился жесткой поземкой, взгляд остался прямым и твердым.

— Фергус, это проклятье говорит в тебе, — попытался эльф снова, — позволь мне помочь.

— Я сказал уже, что в себе, — отрезал Гусик, — говори, иначе я пойду за ответом к Иорвету — Гюнтер, к слову, просил передавать ему привет.

Иан вздохнул и все же опустил глаза.

— Это правда, — начал он едва слышно, — я знаю это имя, и мой отец действительно выкупил у этого существа мою жизнь — когда я остановил голема Яссэ и чуть не погиб, помнишь?

Гусик не ответил, но Иану показалось, что он утвердительно кивнул.

— Я молчал о этом, потому что и сам не знал, что с этим делать, — продолжал эльф, не двигаясь, — и только сегодня подслушал, что Гюнтер явился к моему отцу за своей платой. Мне не удалось узнать, что именно тот потребовал у него.

— И ты не счел нужным рассказать мне об этом? — резко спросил Гусик, — снова решил, что это меня не касается? Как твоя магия?

Иан поднял на него отчаянный взгляд.

— Не надо, Гусик, — попросил он.

— Мы давали друг другу клятву разделить жизнь и все ее горести и радости, — напомнил Фергус с горечью, — но ты никогда не доверял мне достаточно, чтобы сдержать то обещание. Я был для тебя удобным и вечно согласным придатком, тем, с кем всегда можно пообниматься и забыться. Ты и о сегодняшнем вечере молчал бы до последнего?

— Да, — вынужден был согласиться Иан, — я не хотел тебе рассказывать — но потому лишь, что тебе достаточно и собственных бед. А эта — тебя не касается.

— Не касается? — передразнил Гусик, — а что вообще из жизни моего мужа меня касается? Я принимал и прощал тебя после каждого твоего предательства, я был рядом с тобой, даже когда ты сам меня отталкивал — и все еще не снискал твоего доверия, любовь моя? — последние слова в его устах прозвучали жестокой издевкой, но Иан не нашел в себе сил оскорбиться.

— Я люблю тебя, — сказал он тихо-тихо, — люблю, как умею, Гусик. Теперь я вижу, что этого недостаточно. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили так, как это делает Лея. А я для этого слишком труслив и слаб.

— Я! Я! Я! — Фергус болезненно передернул плечами, — ты говоришь о себе, даже когда признаешься в любви мне. Все всегда касается тебя одного, и ты хранишь меня от тайн, чтобы я, не дайте боги, не вмешался. Это дело касается не только тебя — то существо приходило к моему отцу, и я видел, как тот боится его — понимаешь! Сам Эмгыр вар Эмрейс — боится.

Иан медленно поднялся на ноги, попытался поймать ладони Фергуса в свои, но тот отдернул руки. Эльф не отстранился. Он теперь смотрел на супруга прямо и решительно — страх отступил, и на его месте возникла странная уверенность.

— Ты поверишь мне еще один, последний раз? — твердо спросил он, — если я пообещаю больше никогда ничего от тебя не скрывать? Здесь и сейчас — я готов принести клятву вновь, и на этот раз смогу ее исполнить. Пусть без свидетелей — тебе одному, я поклянусь отныне всегда быть честным до конца.

Фергус долго молчал, и за эти мгновения в душе Иана несколько раз все успело оборваться и рухнуть в небытие, но супруг наконец посмотрел на него — по-прежнему серьезно, но теперь без раздражения и злости.

— Клянись, — обронил он.

Иан все же взял его за руки — на этот раз Фергус не стал сопротивляться. Глядя ему в глаза, Иан негромко заговорил:

— Я, Иан аэп Иорвет, клянусь тебе, Фергус вар Эмрейс, в своей любви и преданности, клянусь в том, что отныне и навсегда не стану скрывать от тебя ничего, что касается меня, что будет тревожить или радовать меня. Клянусь быть рядом и не предавать ни словом, ни делом.

Пока он говорил, жесткий взор супруга светлел, и под конец речи перед Ианом стоял уже прежний Гусик. Он бледно улыбнулся и мягко сжал его ладони в своих.

— И я клянусь, — ответил он наконец, — быть с тобой до конца моих дней и делить с тобой сомнения и страхи, победы и радости — отныне и навсегда.

Он замолчал, и некоторое время супруги стояли друг перед другом, не опуская глаз и не размыкая рук.

— Ну а теперь, дорогой супруг, — наконец улыбнулся Иан, — садись поудобней, снимай танцевальные туфли и готовься к тому, что я начну делиться с тобой всем прямо сейчас.

Очень подробно, не упуская деталей, эльф рассказал Фергусу обо всем, что узнал за этот день, и под конец, выдохшись, печально понурил плечи под его пристальным взглядом.

— Боюсь, сделать теперь мы можем только одно, — заметил он, — мы должны призвать этого Гюнтера и постараться заставить его все исправить. Это ведь за мою жизнь расплачивается отец.

— Нет, — решительно оборвал его Гусик, — Эмгыр велел мне поклясться, что я никогда не стану разговаривать со Стеклянным Человеком и не соглашусь, что бы он ни предлагал. Если мы призовем его, беды будут расти, как снежный ком — и, загнав себя в кабалу, ты ничего не исправишь.

Иан с сомнением кивнул.

— Тогда что же делать? — спросил он тихо, подавшись к мужу ближе. Тот аккуратно обнял его за плечи, и Иан впервые за вечер облегченно выдохнул — родной запах Гусиковых объятий хоть немного и ненадолго рассеял подступившую к ним мглу.

— Твой отец едет в Вызиму, чтобы поговорить со своими учеными друзьями, — задумчиво ответил Гусик, — это отличная идея, не станем ему мешать. Но и у меня на Континенте остались кое-какие знакомые, к кому можно обратиться за помощью.

— Это кто же? — с сомнением переспросил Иан, — напомню тебе, что Император Фергус вар Эмрейс уже четырнадцать лет, как мертв.

— Но о том, что это не так, знает достаточное количество влиятельных людей, и через них можно добывать информацию, — возразил Гусик, — к примеру, король Виктор на сегодняшнем балу был страшно удивлен моему воскрешению, но истерик на этот счет закатывать не стал. Как ты смотришь на то, чтобы наведаться в Третогор, любовь моя? Я достаточно светил лицом на императорском приеме, чтобы убедиться, что никто меня не узнает.

Иан усмехнулся.

— Я должен остаться, — напомнил он, — родители уезжают, и кто-то должен присмотреть за Айрой.

Гусик кивнул.

— Тогда я навещу Виктора сам, — решил он, — господин Хиггс вполне может испросить аудиенции у короля, чтобы обсудить с ним торговые вопросы. Лита может это устроить.

Иан, прижавшись к Гусику всем телом, тихо рассмеялся.

— Глупышка Иоанна не догадывалась, за какого хитрого дельца выходила замуж, — шепнул он, — поезжай, мой дорогой супруг, думаю, из этого может что-нибудь выйти. — Он помолчал немного, потом добавил чуть сорвавшимся голосом, — я должен еще кое в чем признаться, Гусик. Мне очень страшно.

Фергус несколько секунд молчал, лишь крепче прижав мужа к себе, а потом ответил так же шепотом:

— Мне тоже.

 

========== Ведьмачье наследие ==========

 

Путь до перевала занял куда больше времени, чем они предполагали. Путники отошли от большака — Лето вел их лесными тропами, словно скрывался от кого-то, и время от времени приходилось останавливаться, чтобы переждать очередной снегопад, после которого нужно было расчищать дорогу для коней. Риэр пару раз заикнулся, что наезженный тракт подошел бы им гораздо лучше, на что спутник скупо отвечал, что ни один торговец в это время года все равно не пользовался лесной дорогой, ведущей к горам, а в чаще у них находилось куда больше возможностей добыть пропитание и организовать укрытие от непогоды. Ни единого признака человеческого жилья они на своем пути тоже больше не встречали.

Сам Риэр сносил эти лишения стойко, поначалу даже с неким энтузиазмом — готовясь к путешествию, он примерно так себе все и представлял. Пробираться сквозь непролазную глушь, питаться пойманной на охоте дичью, спать почти под открытым небом — все это складывалось в образ настоящего приключения, и он быстро научился и выслеживать зазевавшихся зайцев в морозном лесу, и разводить костер под порывами ледяного ветра, и закапываться в снег, чтобы провести особенно холодный остаток ночи.

Лето был не слишком разговорчивым спутником и совсем не терпеливым учителем, но, только наблюдая за ним, Риэр быстро схватывал основные премудрости бродяжьей жизни, и в конце концов, заметив его старания и успехи, ведьмак снизошел до настоящих уроков, если замечал, что юноша делал что-то неправильно. От него принц узнал, как правильно ставить незаметные легкие силки, в которых наутро всегда обнаруживалась раненная, но еще живая добыча, как выискивать признаки скрытой тропы среди совершенно одинаковых елей, как складывать костер из шишек и веток так, чтобы он не гас несколько часов. Они продвигались все ближе к горам, а Риэр чувствовал все больше уверенности в собственных силах.

Куда хуже дела обстояли у Зяблика. Посольский сын провел всю жизнь в условиях, почти не отличавшихся от тех, в которых жил нильфгаардский принц, но, в отличие от Риэра, никогда толком не задумывался о том, что значило отправиться в настоящее путешествие. Для Юлиана подобное приключение в его воображении сводилось к долгим ночам под звездами у костра, негромким песням под звуки спящего леса, придорожным трактирам с дрянным элем и пережаренным мясом, и всему в таком роде. Ни разу до этого он не спал в постели хуже, чем та, что им предоставили в Пьяном Солдате, и к жестокости нынешней реальности юноша оказался не готов.

Он не ныл и не жаловался, стойко выносил все тяготы пути сквозь суровую северную зиму, но вся его обычная беззаботная легкость, казалось, выцвела, истончилась и наконец бесследно исчезла. Зяблик вел себя еще более отстраненно, чем молчаливый Лето. Во время переходов крепко прижимался в седле к спине Риэра, прячась от порывов ветра и секущих плетей снега, а на стоянках старался подсесть поближе к маленькому костру, спал, завернувшись в оба их плаща, и вскоре стало понятно, что организм Зяблика просто не выдерживал с непривычки подобных условий.

Сперва в ход пошли запасы снадобий, выданных им в дорогу доброй Шани. Ее настойками Зяблик спасался от жестокого насморка и утомительного влажного кашля, сотрясавшего его хрупкое тело по ночам. Риэр сам старался согревать возлюбленного по мере своих сил, невзирая на скептические взгляды Лето, не выпускал его из объятий, если руки его не были заняты топориком для дров и арбалетом для охоты. Но это мало помогало.

Через неделю после начала перехода у Зяблика поднялась высокая температура, из-за которой он не мог толком сидеть в седле, и пришлось сделать долгий привал, остановившись под найденным Лето небольшим холмом в каменной нише, куда не проникали порывы ветра.

Примочки и настойки Шани помогали, но лишь на короткое время — то и дело, проваливаясь в сон, Юлиан начинал бредить, а, очнувшись, смотрел на Риэра так напуганно, словно боялся, что юный ведьмак решит бросить его в лесу, чтобы спутник не обременял их больше своими недугами. И Риэр знал — будь воля Лето, они именно так и поступили бы.

Старший ведьмак с самого начала, не миндальничая, спрашивал, зачем они вообще потащили с собой бесполезного музыканта. В пути от него не было никакого толка, охотиться Юлиан не умел, искать следы или обустраивать лагерь — тоже. Но Риэр, собрав всю свою решимость, сразу заявил, что без Зяблика никуда не поедет — и, должно быть, принц оказывался для Лето важнее неудобств, связанных с его спутником, и старший уступил.

В нише они провели целых две ночи, и за все это время жар у Зяблика спадал лишь на короткие часы, чтобы потом вернуться с новой силой. Лекарства профессора Шани подходили к концу, и Риэр уже всерьез начал подумывать, что пришло время воспользоваться манком Литы — призвать Региса, чтобы тот унес Зяблика в Третогор или хотя бы в Ард Каррайг, где ему смогли бы оказать помощь. Принц уже даже почти отважился предложить это возлюбленному, когда тот в очередной раз пришел в себя, обессиленный лихорадкой. Но в дело неожиданно вмешался Лето.

Потребовав у Риэра одну из склянок со снадобьем, он сперва долго принюхивался к нему, даже попробовал на язык, а потом вылез из их убежища и не возвращался до самого тусклого зимнего заката. Принц уже начал беспокоиться, что спутник решил просто бросить их посреди заснеженного леса на произвол судьбы, плюнув на свои планы, но Лето вернулся, когда начало темнеть, принес с собой какие-то корешки, тельце убитого зверька, похожего на горностая, и, велев Риэру развести костер, целый час варил что-то на огне, добавляя то один ингредиент, то другой, подливая что-то из собственных запасов эликсиров, а под конец опрокинул в котелок настойку Шани. Юноша так увлекся, наблюдая за этим размеренным процессом, что почти забыл о своих тревогах — сосредоточенность и точность, с какой Лето готовил свое зелье, не просто завораживали — они дарили уверенность в том, что получившееся варево непременно должно было помочь.

И так оно и вышло. Приказав Риэру держать голову Юлиана прямо, Лето влил в горло музыканту добрую порцию новой настойки, уже остуженной до нужной температуры. Зяблик сперва закашлялся, забился и застонал, пытаясь вернуть все обратно, но ведьмак удивительно мягкими, почти заботливыми жестами, которые, казалось, были совершенно недоступны его огромным рукам, принялся растирать ему грудь и живот, и вскоре Юлиан затих и обмяк в объятиях Риэра.

— С ним все хорошо? — тревожно спросил юноша, вглядываясь в расслабленное блестящее от испарины лицо возлюбленного. Лето лишь хмыкнул в ответ.

— Посмотрим, — обронил он.

К утру Зяблик проснулся, конечно, не совсем исцеленным, но жестокая лихорадка отступила, оставив вместо себя тяжелую слабость, которая прошла к вечеру. В течение дня Риэр уже сам поил Юлиана новым лекарством, и состояние больного улучшалось буквально на глазах — к щекам возвращались здоровые краски, уходил болезненный блеск из глаз, отступили кашель и слабость, к Зяблику возвращалась жизнь, и к очередному закату он смог уже сидеть у костра совершенно прямо и пить из походной миски горячий мясной бульон.

Улучив момент, когда Юлиан снова заснул — на этот раз обычным здоровым сном, без бреда и озноба, Риэр подошел к Лето, собиравшемуся на ночную охоту, и тихо обратился к нему:

— Я твой должник, — сказал юноша, заглянув в чуть насмешливые золотистые глаза ведьмака.

Тот скупо ухмыльнулся.

— Можешь пообещать мне то, чего в своем доме не знаешь, — отозвался он, — давно ты девок трахал, малец?

Риэр стушевался — он полагал, что Лето не заблуждался насчет их с Зябликом отношений, и вопрос застал его врасплох. Но, быстро поборов смущение, юноша улыбнулся.

— Боюсь, что этот вариант не выгорит, — ответил он с шутливым вызовом, — но у моей матушки есть кошка — может, к моему возвращению она окотится. Заберешь себе одного ее котеночка?

— Пошел ты нахуй, — посоветовал ему Лето, и не сказал больше ни слова — а Риэр не понял, означало ли это, что он согласился на сделку или нет. Впрочем, думать об этом было недосуг.

Отправиться в дальнейший путь смогли на следующий день к вечеру. Зяблик окончательно окреп, чтобы держаться в седле, но Риэр все равно усадил его перед собой, чтобы, если что, суметь удержать от падения. Но Юлиан заметно повеселел — ведьмачье лекарство, похоже, подействовало на состояние не только его тела, но и духа. Зяблик, словно впервые по-настоящему очнувшийся от затянувшейся болезни, с любопытством оглядывался по сторонам, пытался заговорить то с Риэром, то с Лето, но оба спутника не слишком были расположены к беседам. Юлиан сдался и принялся тихонько напевать себе под нос нечто неразличимо мелодичное. И дальше совместное путешествие пошло спокойней и даже веселее. Лето наварил достаточно снадобья, чтобы оно спасало Зяблика всякий раз, когда тот чувствовал возвращение простуды, а Риэр, видя, что с его любимым все в порядке, приободрился и преисполнился уверенности в успехе операции.

К горному перевалу вышли на рассвете пятнадцатого дня. Снег совсем прекратился, и бледное белесое солнце поднималось в совершенно прозрачное синее небо над их головами. Разбив лагерь у подножия гряды и оставив Зяблика следить за костром и конями, Лето и Риэр отправились на поиски входа в тоннель, ведущего в долину. Старший ведьмак шел уверенно и твердо, пробиваясь сквозь глубокий снежный наст, и юноша помогал ему расчищать путь, и к моменту, когда они вышли к широкому разлому в горе, так устал, что едва мог поднять руки. Проход оказался широким, и чтобы очистить его много времени не потребовалось. Дальнейший путь был похож на длинную каменную галерею между высоких стен, и копыта коней звонко цокали по оледенелому полу.

Риэр, забыв об усталости, чувствовал, как сердце его замирало от нетерпения — отправляясь в путешествие, он знал, конечно, что рано или поздно им предстояло оказаться в заветной долине Каэр Морхена, но, казалось, так и не поверил тогда в это до конца. Сейчас же, продвигаясь по тоннелю все дальше, юноша готов был подгонять Зайца вперед, чтобы поскорее преодолеть эту последнюю границу и наконец въехать в собственную заветную мечту.

Зяблик тоже притих, но его молчание было скорее настороженно тревожным, чем радостным, и Риэр старался шепотом подбодрить его, напомнить, что в крепости они смогут наконец выспаться на нормальной кровати и погреться у настоящего камина, а не перед крохотным костерком посреди лесной чащи. Эти уговоры не слишком помогали, хоть Юлиан и пытался храбриться и улыбаться в ответ на его слова.

Сложно было сказать, как долго они ехали по горному тоннелю — проследить движение солнца по небосклону оказалось, конечно, невозможно, и по внутренним ощущениям Риэра, путь их занял целый день, не меньше. Однако, когда проход наконец кончился, и путники вынырнули из холодной мглы на свет, солнце едва преодолело половину пути от одной зари к другой — а, может быть, путешествие заняло больше суток.

Впрочем, это было совершенно неважно. Привстав на стременах, Риэр жадно озирался по сторонам. От пролома в горном склоне начиналась широкая каменистая тропа, ведущая круто вниз. Под их ногами простиралась заросшая густым лесом широкая долина, снега в которой оказалось гораздо меньше, чем с противоположной стороны гряды. В солнечных лучах поблескивала узкая лента реки, схваченной льдом лишь до середины, и с возвышенности Риэр разглядел широкое серебристое озеро, отражавшее тусклый зимний свет дня. Прямо посреди долины, поднимаясь над кронами темных деревьев, высилась серая громада старой ведьмачьей крепости, и, остановив на ней взор, юноша застыл, чувствуя, как перехватило дыхание.

— Каэр Морхен, — прошептал он, обращаясь словно к самому себе или духам места, но не к спутникам.

Выпутавшись из меховой накидки, Зяблик тоже глянул в сторону замка, и Риэр заметил, как музыкант, просияв, улыбнулся — похоже, не показывая это, Юлиан все же немного отчаялся добраться до цели, и теперь радовался, что самый сложный участок пути оказался позади. Лето же, пустив своего коня вниз по склону, лишь привычно усмехнулся.

— А ты чего ждал? — бросил он через плечо Риэру, — сияния золотых нильфгаардских башен?

В долину спустились быстро. Кони, словно тоже почувствовав скорый отдых подальше от вездесущего мороза, бежали твердо и ровно, их даже не приходилось толком направлять — они точно сами давно знали нужную дорогу. Здесь тоже стоял уже привычный холод, но воздух казался прозрачней и чище, а солнечные лучи вроде бы даже касались замерзших лиц путников теплом. Лес вокруг звенел, и Риэр невольно прислушивался к окружившей их неверной тишине. Откуда-то со стороны реки до его ушей донесся отдаленный волчий вой, сопровождавший их почти на всем протяжении пути, но к этому приевшемуся звуку добавлялись новые — что-то трещало и постанывало, булькало и чавкало, точно там, за стеной высоких елей, скрывались неведомые твари, о которых в обжитой части Северного Каэдвена успели давно позабыть.

— Что это? — не выдержав, с любопытством спросил Риэр, кивнув в сторону странных звуков. Лето лениво проследил за его взглядом.

— Мои курочки, — ответил он почти равнодушно.

— Курочки? — фыркнул Зяблик. Он уже окончательно выпутался из импровизированного шатра из мехового плаща и тоже с любопытством рассматривал и прислушивался к тому, что происходило вокруг.

— Утопцы, водницы, — пояснил Лето, и Риэру показалось, в его обычно ровно насмешливом тоне прозвучала невольная гордость, — всякие такие твари. Я позволил им немного расплодиться и жить, как им вздумается, даже подкармливал иногда, в особенно лютые зимы.

Риэр удивленно покосился на спутника, стараясь разглядеть, не шутил ли Лето, чтобы посмотреть на их реакцию. Но тот, похоже, рассуждал совершенно серьезно.

— Но зачем? — спросил принц с сомнением.

— Я же старался создать выводок новых ведьмаков, — спокойно откликнулся спутник, — нужно ведь им было бы на ком-то тренироваться — не вечно же соломенного болвана мечом долбить. Дальше в горах, за озером, живет еще стая гарпий. А по весне, может быть, у пары вилохвостов в восточной гряде вылупятся детеныши. То-то будет веселье.

Риэр и Зяблик тревожно переглянулись — они оба понимали слово «веселье» совсем иначе, чем хозяин местных угодий, и принц наконец отважился задать еще один вопрос, вспомнив вдруг о возложенной на него миссии.

— И они… агрессивные?

Лето коротко рассмеялся.

— Конечно, сука, они агрессивные, если лезть к ним в гнезда, — ответил он, потом, обернувшись, насмешливо посмотрел на юношу, — а что, малец? Сколько утопцев ты уложил, пока учился у старины Ламберта?

Риэр поджал губы — стыдно было признаваться, что он не то что не уложил ни одного утопца, даже видел их доселе только на иллюстрациях в бестиариях.

— В Нильфгаарде нет монстров, — собрав остатки гордости, ответил он наконец. Лето рассмеялся громче.

— Врешь, — откликнулся он, — а как же твой папаша?

Дальше и до самого моста, ведущего в крепость, разговор не клеился. Помрачнел и притих даже Зяблик, а Риэр мысленно всю дорогу убеждал себя, что Ламберт достаточно хорошо, пусть и теоретически, натаскал его для охоты на тварей. Ну насколько вообще могли быть опасны несколько утопцев и водница? А вилохвосты, занятые высиживанием детенышей, и вовсе не должны были объявиться далеко от собственного гнезда.

Внешние ворота крепости оказались открытыми, и путники друг за другом въехали во внутренний двор. У левого его края, притулившись к стене, высилось небольшое деревянное здание, явно куда более новое, чем все остальные постройки. Лето спешился первым и повел своего коня к его широким дверям. За ними обнаружилась конюшня с тремя денниками, в один из которых ведьмак и завел лошадь. Риэр последовал его примеру.

— Зачем тебе конюшня, если у тебя нет ни одной лошади? — поинтересовался он, заметив у дальней стены накрытый холщевиной высокий стог сена. Устроив Зайца в соседнем стойле, принц последовал за хозяином, чтобы помочь тому задать животным корма.

— Это сейчас у меня нет ни одной лошади, — ответил Лето. Он вытащил откуда-то две плотные попоны и заботливо накрыл ими обоих коней, пока те потянулись к сену в кормушках, — моя последняя кобыла пала этой осенью, а до этого их было еще три.

— Заставил какую-то деревню платить тебе дань не мальчиками, а жеребятами? — ехидно спросил Зяблик. Лето наградил его тяжелым взглядом и ответил совершенно серьезно:

— Именно так.

Риэр и Юлиан быстро переглянулись, но никто из них больше ничего не сказал.

Выйдя из конюшни, спутники поднялись на верхний уровень внутреннего двора крепости, и здесь взгляду принца открылась широкая каменная площадка, обустроенная для ведьмачьих тренировок. Вдоль ограды стояли соломенные болваны, на гребне стены высилась деревянная Гребенка, над которой на легком морозном ветру покачивался массивный кованный маятник. Тут и там на площадке были установлены стойки для оружия и ящики для доспехов. Риэр осматривал все это великолепие с нескрываемым восхищением.

Дома, в Нильфгаарде, его собственная тренировочная площадка была оснащена куда богаче, и снаряды на ней были новее и совершеннее, но здесь, среди древних стен, помнивших суровые выкрики ведьмачьих наставников, видевших множество мальчишек, из которых время и жестокие тренировки выковывали настоящих убийц чудовищ, все казалось до дрожи настоящим.

За время пути Риэр сильно устал, и на последних ярдах дороги мечтал лишь о том, чтобы отыскать в крепости подходящую кровать и рухнуть в нее, чтобы проспать до завтрашнего утра. Но сейчас у него буквально руки зачесались от желания схватиться за один из учебных мечей, взобраться на Гребенку и продемонстрировать Лето свои умения. Спутник, должно быть, так до конца и не поверил, что юноша был способен хоть на что-то — две драки и долгие дни пути вовсе не убедили Лето в том, что из Эмгырова сына выйдет настоящий ведьмак. И теперь, оказавшись в знакомой стихии, Риэр мог исправить это недоразумение. Он искоса глянул на Лето и перехватил его привычно насмешливый взгляд.

— Хочешь попрыгать? — предложил тот, словно прочел мысли юноши, и, воодушевленный таким предложением, принц начал было стаскивать со спины ножны. — Э, нет, — остановил его Лето, — полезай так. На настоящей охоте противник не станет ждать, пока ты разоружишься.

Риэр, поколебавшись мгновение, кивнул и направился было к лесенке, ведущей на стену, но Зяблик удержал его, перехватив за руку.

— Ты сказал, один из твоих учеников умер, упав с этой стены? — тихо спросил он, прямо глянув на Лето, тот коротко кивнул. Юлиан же пристально посмотрел на Риэра, — может, тогда ты сперва передохнешь с дороги, прежде, чем рисковать своей шеей?

Риэр, прекрасно понимая, что Зяблик вообще-то был совершенно прав, упрямо тряхнул головой — сдаваться, когда первый шаг был уже сделан, да еще на глазах Лето, ему совершенно не хотелось.

— Противник не будет ждать, пока я отдохну, — заявил принц решительно, и рука Юлиана, разжавшись, упала, выпустив его запястье. Музыкант с независимым видом отвернулся и сделал вид, что увлекся разглядыванием чего-то страшно интересного в противоположном краю площадки.

Порывшись в поясной сумке, Риэр извлек длинную тряпицу, которой обычно протирал мечи — ее должно было хватить, чтобы завязать глаза, хотя Лето на этом и не настаивал. По узкой шаткой лесенке юноша вскарабкался на стену и вспрыгнул на первый вертикальный столб Гребенки.

Под его ногами разверзалась пропасть — крепость стояла на горном уступе, и дно каменного ущелья с высоты было скрыто густым льдистым туманом — ничего удивительного, что неопытный мальчишка, сорвавшись отсюда, сломал себе шею — у него просто не было ни единого шанса выжить. Крепкий порыв ветра подтолкнул Риэра, но он устоял на ногах, лишь слегка покачнувшись. Наметанным взглядом он заметил, что столбы Гребенки были расположены на большем расстоянии друг от друга, чем дома, а маятник, когда он толкнул его, задавая размах, оказался тяжелее и не таким сбалансированным, как творение рук имперских оружейников. Но отступить значило струсить, а этого принц позволить себе не мог.

Он еще раз глянул во двор. Зяблик все еще не смотрел на него — маленький и хрупкий, он стоял, обхватив собственные плечи руками и таращился в сторону. Лето же, уперев кулаки в бока, пристально наблюдал за юношей — без насмешки, прямо и спокойно. Риэр театральным жестом взмахнул тряпицей, как сигнальным флажком, завязал ею глаза и быстрым заученным движением вытащил из ножен стальной меч.

Первый прыжок мимо маятника юноша сделал, ориентируясь по звукам — скрипели цепи, на которых висел снаряд, воздух свистел, когда тяжелая махина рассекала его, и Риэр легко поймал ритм и, развернувшись в воздухе, перескочил на соседний столбик. Стопа угодила не в центр среза бревна, и принц чуть покачнулся, но этой маленькой ошибки хватило, чтобы подстроиться под новые условия — Риэр отпрыгнул на два столбика назад, сделав выпад в воздухе, потом полупируэтом вернулся к маятнику. Еще одно колебание снаряда — юноша пропустил его мимо себя, почувствовав, как лицо обдало холодным воздухом — новый прыжок вышел точнее и чище. Принц приземлился уверенно и твердо, на этот раз даже не покачнувшись.

Затем дела пошли совсем легко. Тело, привыкшее к долгим тренировкам, легко улавливало ритм, не подвели ни слух, ни инстинкты, ни равновесие. Риэр, словно словив внезапное вдохновение, прыгал и крутился, то застывая на одной ноге, то, рискуя, подбираясь к маятнику совсем близко, почти позволяя ему мазнуть себе по плечу или бедру. Меч пел в его руках, рассекая морозный воздух, глухо отдавались удары по телу снаряда, поднимаясь приятной дрожью от запястья к плечам — Риэр старался удерживать рукоять так, как ему показывал Лето, и от этого его выпады стали точнее и быстрей.

Наконец, когда амплитуда маятника сократилась почти до полной остановки, принц застыл на одном из столбов, развел руки в стороны, не опуская меча, и длинным тягучим движением толкнул свое тело далеко вперед, сгруппировался, прижав подбородок к груди и подогнув колени, задал ось плечами и легко, почти бесшумно приземлился на каменном покрытии площадки, сделав в воздухе идеально ровное сальто.

Сдернув с глаз повязку, первым Риэр увидел Зяблика. Тот все же повернулся к разворачивавшейся сцене, и теперь стоял, бледный, как мел, но сияющий от гордости и восторга. Принц озорно подмигнул Юлиану, а потом повернулся к Лето.

Тот на его самодовольный взгляд лишь коротко кивнул — похоже, спектакль впечатлил его ничуть не больше, чем простое умение юноши держаться в седле. Он не был разочарован, но и особо доволен — тоже. Риэр убрал меч в ножны.

— Теперь можно и крепость посмотреть, —заявил он, и Лето махнул спутником рукой, приглашая их за собой.

Ведьмак пошел немного впереди, а Юлиан, подскочив к Риэру, уцепился за его руку и, притянув юношу к себе, прошептал ему прямо в ухо:

— Какой же ты придурок, Риэр вар Эмрейс! А если бы ты свалился с этой гребанной стены?!

— А если бы варг загрыз меня в лесу? — ответил принц, снова подмигнув, — или какой-нибудь заговорщик задушил меня в колыбели? Ничего этого не произошло, Зяблик.

— Придурок, — повторил Юлиан, но глаза его сияли.

За тяжелыми серыми стенами замка, казалось, было даже холодней, чем на улице. Лето провел их в просторный каминный зал, заставленный высокими шкафами и заваленный ящиками. У просторного очага располагался массивный щербатый стол с длинными лавками. Второй, поменьше, и предназначенный явно не для трапезы, а для алхимических экспериментов, притаился у дальней стены под огромной почти неразличимой фреской. Риэр замер на пороге зала, глядя по сторонам во все глаза. Зяблик, кутаясь в плащ, остановился рядом с ним, не спеша проходить в обитель ведьмаков дальше. Лето же твердой походкой направился к камину.

Ведьмаку понадобилось несколько минут, чтобы разжечь в очаге жаркое пламя, но нагреть огромное помещение оно было не в силах. Юлиан, не взглянув на спутника, поспешил к огню. Он уселся прямо на пол и с наслаждением протянул к источнику тепла озябшие руки. Лето скрылся за одной из неприметных боковых дверей, но вскоре вернулся, нагруженный припасами. Он деловито, совершенно не обращая внимания на гостей, принялся собирать на стол, а Риэр, приблизившись к нему, деликатно кашлянул.

Оказавшись внутри ведьмачьей крепости, о которой так долго грезил, юноша толком не знал, с чего начать. Он сам сказал спутнику, что, пока не выполнит возложенной на него миссии, к тренировкам и мутациям приступить не сможет, но вдруг вспомнил, что, кроме задания Литы, у него было и еще одно — показавшееся сейчас, среди этих мрачных стен, куда более важным.

— Ты знаешь, где похоронен Весемир? — осторожно спросил Риэр, когда Лето исподлобья глянул на него. Ведьмак кивнул.

— Чуть севернее замка, на холме, — подтвердил он, — могу проводить, если тебе охота поклониться старику.

— Охота, — кивнул Риэр, — я должен вернуть ему меч, — юноша любовно огладил рукоять с мордой волка у себя за спиной, — я обещал Ламберту. Только вот… мне тогда понадобится новое оружие, а я не знаю, где его достать…

— Невелика беда, — отмахнулся Лето, — сперва поедим, потом разберемся с ней.

Охваченный внезапным волнением от этого независимого невозмутимого тона, Риэр кивнул, хотя голода сейчас совсем не испытывал.

Однако, только сев за стол, юноша понял, как ошибался. Желудок, почуяв запах солонины и поджаренного на огне хлеба, требовательно заурчал, и Риэр набросился на нехитрое угощение, не уступая энтузиазмом старшему ведьмаку. Зяблик тоже присоединился к ним, отлипнув от теплого камина, и налегал на еду с не меньшим рвением.

Когда с трапезой было покончено, Лето поманил гостей за собой. Войдя в еще одну дверь, все трое спустились по полуобвалившейся каменной лестнице на уровень ниже, прошли по узкому коридору, в котором со стен и потолка капала желтовато-мутная вода, и наконец очутились перед толстой решеткой. Ведьмак отпер ее большим ключом, загородка упрямо скрипнула, открываясь, и Лето, осветив путь прихваченным с собой факелом, ступил в большое темное помещение без окон.

Глаза Риэра быстро привыкли к полумраку комнаты, и он понял, что оказались они в святая-святых ведьмачьей обители — в арсенале. Удивительно, но, в отличие от коридора, здесь было сухо и прохладно — должно быть, стены хранилища были проложены мхом и паклей, чтобы не пропускать лишнюю влагу, и взгляду принца открылись длинные деревянные стойки, на которых, один к одному, располагались мечи, поблескивавшие в неверном свете факела.

В Императорской оружейной клинков, может, хранилось и побольше, но одного беглого взора хватило, чтобы понять — ни один из них ни в какое сравнение не шел с теми, что ждали своего часа здесь. Мягко мерцало серебро, тускло поблескивала сталь, украшенная тонкой инкрустацией, рукояти заканчивались искусно выплавленными навершиями с мордами волков, кошек и каких-то неведомых тварей. У иных мечей вовсе не было украшений, но, взяв один из них в руки, Риэр сразу почувствовал, как верно ложится он на ладонь, как точно его сбалансировал неведомый мастер в давно забытые времена.

— Я могу взять любой? — тихо спросил Риэр, не веря собственной удаче, и с надеждой посмотрел на Лето.

— Конечно, — тот равнодушно пожал плечами, — у меня есть меч, а больше двух на спину не навесишь.

Осторожно шагая между стоек и полок, юноша двинулся по арсеналу, аккуратно касаясь рукоятей и клинков, поднимая и взмахивая то одним, то другим мечом, прислушиваясь к ощущениям собственного тела. Казалось, идеальным для него было любое оружие, которого он касался, но Риэр дожидался какого-то знака, словно древняя крепость и духи тех, кто прежде сражался этими мечами, должны были показать ему, какой клинок подходил именно ему.

Будь у него побольше времени, Риэр провел бы в этой оружейной весь день. Он хотел бы каждый из этих клинков испробовать хотя бы на соломенном болване на дворе, но, конечно, это заняло бы не один час, и принц наконец решил, что первый же меч, на который падет его взгляд, и станет его верным спутником отныне и до самого конца. Он остановился посреди стоек, опустил руки, зажмурился и глубоко вдохнул.

— Мне нравится этот, — вдруг раздался в нескольких шагах от него приглушенный голос Зяблика.

Риэр открыл глаза и повернулся на звук. Юлиан стоял у дальней стены, где на двух держателях, ввинченных в стену, покоился длинный мягко поблескивавший клинок с тонкой вязью рун на лезвии. Навершие рукояти было совсем простым, она заканчивалась аккуратно выточенной закрытой сосновой шишкой, и от нее вниз до самой гарды струились ровные золотые прожилки.

— Губа не дура, — хмыкнул из-за спин юношей Лето, подошедший ближе, — этот меч, насколько я знаю, выковал один из последних кузнецов Каэр Морхена в год, когда мужичье взяло крепость штурмом. Им так никто и не воспользовался. Так что, считай, что он все эти годы ждал именно тебя.

Риэр удивленно посмотрел на ведьмака — тот говорил совершенно ровно, без издевки или обычной усмешки, точно вкладывал в свои слова именно тот смысл, который услышал юноша. Очень аккуратно принц снял клинок с держателей, взвесил его на руке — в ладонь оружие легло охотно и точно, словно и впрямь дожидалось юного ведьмака.

— У него есть имя? — спросил Риэр отчего-то вдруг охрипшим голосом. Лето пожал плечами. Принц поднял меч, любуясь тем, как отблеск факельного пламени пробежался по вдруг сильнее замерцавшим рунам, — я назову его Зябликом, — юноша покосился на улыбающегося спутника, — если ты не против, конечно. Это ведь ты его нашел.

— Вот вроде имперский сынок, а ничего, оригинальней животных названий, придумать не можешь, — фыркнул Лето.

— Я не против, — решительно перебил его Юлиан, и Риэр твердо кивнул.

К могиле Весемира решено было отправиться на закате. К тому времени оба юноши успели немного отдохнуть, и из ворот замка все трое выезжали на посвежевших конях, которым новое место обитания после опасностей каэдвенской чащи, похоже, пришлось очень по вкусу.

Небо за границей горной гряды пламенело золотом и багрянцем. Ехали не слишком быстро, но и не задерживаясь — в горах быстро темнело, а Риэр хотел закончить свое дело до наступления ночи. Лето молчал и не смотрел на спутников, и те тоже не нарушали внезапно торжественной тишины.

Они преодолели небольшой подъем, углубились в лес, и наконец выехали к подножию невысокой заснеженной горки. Здесь, у самого спуска, по кромке, из белого наста поднимались в ряд несколько холмиков, и Лето, спешившись, прошелся мимо них, как генерал вдоль выстроенных солдат. Риэр, наблюдая за ним, быстро догадался, что именно было скрыто под снежным покрывалом.

— Они все — здесь? — тихо спросил он, спрыгнув с седла и придержав Зайца под уздцы. Лето, не оборачиваясь, кивнул.

Риэру стыдно было признаться, но, узнав, что хозяин крепости разводил вокруг нее стаи утопцев и водных баб, он отчего-то решил, что «подкормкой» для его «курочек» служили именно останки отбракованных мальчиков. И теперь, глядя на ровный ряд маленьких могил, юноше страшно захотелось извиниться за свое невысказанное предположение.

Лето не стал очищать надгробия своих покойных подопечных, казалось, просто пересчитал их, убедившись, что все на месте. Остановился у самого крайнего и, не оборачиваясь, к Риэру, кивнул на холм.

— Старик покоится на вершине, — сообщил он.

Риэр подождал, пока Зяблик спешился, и вместе, рука в руке, они медленно поднялись на холм, не оглядываясь. Из-под ровного снежного слоя поднимался высокий серый камень, верхушку которого не успела замести метель, и, остановившись перед ним, принц быстро счистил наледь, надеясь прочесть на надгробии какие-то слова. Но камень был почти нетронутым, только у самого основания чья-то сильная рука нацарапала грубую, но вполне узнаваемую оскалившуюся волчью морду. Риэр не знал, было ли это творением самого Лето, или кого-то из учеников Весемира, но, присев на корточки, он осторожно коснулся глубоких царапин.

О жизни покоившегося здесь старого ведьмака юноша знал очень мало — Ламберт вообще ничего о нем не рассказывал, а Геральт, поддаваясь течению своих историй, припоминал в основном забавные анекдоты или отрывочные подробности собственного обучения, нагоняи, которые получал от Весемира, его первые похвалы и последние напутствия. Но, сидя у могилы, Риэр вдруг странным образом почувствовал, что он сам много раз видел доброе морщинистое лицо, слышал хрипловатый от крика голос, ощущал прикосновения его обучающих рук и резкие затрещины. Память о Весемире жила в Ламберте и том, как он наставлял своего единственного ученика, хранилась в его жестах и приемах, хотя сам ведьмак и не облекал эти воспоминания в слова. И через него Риэр вдруг почувствовал связь с давно павшим стариком, и со всем этим местом, бывшим ему домом много лет.

— Здравствуйте, — немного растерянно обронил принц — слова не шли на ум, он понятия не имел, как произносить надгробные речи, и что вообще дух старого ведьмака мог хотеть услышать от него — незнакомого юноши, воспитанного и взращённого, благодаря его умениям, жившим в его ученике. — Я принес ваш меч. И привет от Ламберта.

Риэр осторожно, как хрупкий хрустальный жезл, извлек меч из ножен. Встал на ноги и застыл, все еще не решаясь опустить его на могилу, чувствуя, что сказал недостаточно.

— В пылу войны, в урочный час, он принял смертный бой —

Отважный Волк, один за всех, он умер, как герой.

Отринув страх, ступив во мглу, сразившись, победил —

И средь родных знакомых гор, навеки он почил. — голос Зяблика звучал неуверенно и тихо, но Риэр ощутил, как каждое его слово, явно не выверенное и не подогнанное друг под друга, простой и искренний порыв, отзывалось в его сердце волнительной дрожью. Это были самые верные, самые пронзительные строки, которые только можно было вообразить в этот момент, и принц с благодарностью посмотрел на спутника. Тот стоял, понурив плечи, глядя на серый надгробный камень, точно разговаривал даже не сам с собой, а с тем, кто покоился под ним. Риэр больше не медлил. Он аккуратно прислонил клинок к надгробию, отступил на шаг и сжал ладонь Юлиана в своей.

— Спи спокойно, Старый Волк, — произнес он негромко, — и знай, что дело твое живет. Я обещаю, что постараюсь стать достойным твоей памяти. Прощай.

В замок возвращались уже в полной темноте. Риэр сам устроил коней на ночь и, войдя в каминный зал, обнаружил Зяблика, соображавшего ужин из остатков обеда. Лето сидел в отдаленном углу комнаты, неспешно водил оселком по лезвию своего меча и на юношу даже не взглянул.

— Здесь есть колодец? — спросил принц, подойдя к ведьмаку ближе, — я натаскаю воды, чтобы мы все могли умыться перед сном. А завтра мы с Зябликом отправимся искать убежище колдуна.

Он услышал, как посуда неловко звякнула в руках Юлиана за его спиной, а Лето поднял на юношу спокойный взгляд.

— Долина большая, — сообщил он, — я живу здесь почти тридцать пять лет, но никаких убежищ не находил. Хочешь прогуляться по окрестностям — пожалуйста. Но учти, что курочки мои зимой становятся особенно голодными.

Риэр передернул плечами — о будущих встречах с питомцами Лето думать ему пока совершенно не хотелось. Он собирался уточнить у него, где именно располагались гнезда утопцев и особенно — жилище вилохвостов, чтобы обойти эти достопримечательности десятой дорогой, но утром, когда рассветет, и предстоящий путь не будет казаться таким страшным.

— Ты не пойдешь с нами? — спросил он у ведьмака, — ты прав — долина большая, а ты знаешь ее гораздо лучше, чем мы.

— Вот еще, — фыркнул Лето, — мне, по-твоему, заняться больше нечем?

— А чем ты собираешься заниматься? — подал голос Зяблик, — уборкой? Мальчика-то Риэр у тебя забрал.

Ведьмак хмыкнул и отложил оселок.

— Ебал я в рот чародеев и их дела, — ответил он жестко, — если вам неймется влезть в них — дело ваше, а мне моя голова еще дорога.

— Значит, ты трусишь, — Зяблик отложил миски, которые до этого держал в руках, и подошел к Риэру. Расхрабрившись, Юлиан явно решил поиграть с огнем, словно решив, что, раз уж Лето не прикончил их до сих пор, то не сделает этого вовсе. — Большой страшный ведьмак испугался мертвого чародея — ну дела. Пожалуй, сочиню песню об этом — Великан Лето и его крохотные яички!

Золотой взгляд хозяина потемнел. Он поднялся на ноги и сделал короткий шаг к юношам — Риэр даже чуть пошевелился, заслоняя Зяблика собой. Но Лето лишь снова усмехнулся.

— На кой хрен вам вообще сдался какой-то чародей? — спросил он.

Не дав спутнику ответить, Риэр заговорил первым.

— Перед смертью он наложил проклятье, которое пало на моего старшего брата, — пояснил он негромко, но очень серьезно, — и я должен помочь моей сестре спасти его. Затем нас сюда и отправили.

— Старшего брата? — на этот раз Лето, похоже, по-настоящему удивился, — Император настрогал себе детишек на стороне? Насколько я знаю, единственный сын его, старше, чем ты, умер пятнадцать лет назад.

Риэр пожал плечами.

— Какое твое дело? — в тон Лето ответил он, — даже если я спасаю какого-то бастарда моего отца — он не перестает быть от этого моим братом. Я уже сказал — пока не найду убежище, я не стану проходить Испытание. А, если ловушки вокруг чародейского жилища прикончат меня — так тому и быть. Не все ли равно, от чего помирать — от Трав или от магии?

Лето смотрел на него долгим задумчивым взглядом целую минуту — Риэру даже стало немного неловко, но глаз он не опустил.

— Странный ты паренек, Риэр аэп Эмгыр, — заметил Лето наконец, — если бы я не был уверен, что ты — сын своего отца, усомнился бы в верности твоей матушки. Как у кого-то, такого подлого и беспринципного, как вар Эмрейс, мог родиться кто-то, такой благородный, как ты?

Принц развел руками.

— Мой близнец Мэнно считает, что я скорее глупый, чем благородный, — ответил он, — может, достанься мне мозги моего отца, все сложилось бы иначе.

Лето рассмеялся.

— Твой близнец — проницательный сучок, — сообщил он, — ладно, педик нильфгаардский, проведу тебя по долине, может, хоть покажу тебе, как на самом деле выглядят утопцы и гарпии. Но учти — если мы и найдем какое-то убежище, внутрь я не полезу.

— Я тоже, — заверил его Риэр с улыбкой, — моя задача — только призвать ко входу Литу. А дальше пусть она сама разбирается.

— Значит, решили, — было заметно, что ответ Риэра впервые полностью удовлетворил придирчивого собеседника, — отправимся завтра на рассвете. Колодец — на заднем дворе. Воды натаскай побольше — на меня одного нужно ведер десять.

Комментарий к Ведьмачье наследие

Восхитительное северное лето заставляет меня на время отвлекаться от течения этой зимней истории, так что, возможно, серии будут выходить немного реже обычного, но не слишком)

 

========== Свобода воли ==========

 

Регис аккуратно раскладывал свои инструменты, не глядя на Литу, а она, зябко кутаясь в алый пеньюар, откинулась на спинку глубокого кресла и наблюдала за ним. Впервые за долгое время они остались по-настоящему наедине — Детлафф с самого утра по просьбе Филиппы помогал старшей чародейке с каким-то ее экспериментом, и Лита была даже рада отсутствию верного спутника. Их связь, которую прежде девушка воспринимала, как нечто само собой разумеющееся, менялась — и это невозможно было не почувствовать.

И дело было не только в том, что после первой настоящей близости они словно переступили какую-то невидимую и неощутимую прежде границу — Детлафф, казалось, получив дозволение прикасаться к своей подопечной, как ему вздумается, задался целью исследовать границы и глубину ее наслаждения. Почти каждую ночь Лита отдавалась ему, и спутник, то сбросив привычный облик, чтобы обволакивать ее тело мягким туманом, то вновь обретя плоть, чтобы совершенно по-человечески целовать и обнимать ее, как нежный возлюбленный, позволял девушке проникать в собственные мысли и ощущения, делился с ней трепетом этого внезапного нового узнавания — и она отвечала ему тем же.

Никому из них не нужно было произносить слова вслух, чтобы понимать — связь их, бывшая доселе естественной частью их жизней, менялась, преображаясь, и, почти напуганная расцветавшими в ней чувствами, Лита все глубже погружалась в мутную необъяснимую тревогу.

Несомненно, Детлафф принадлежал ей — но именно это и было корнем ее сомнений. Она начала все крепче задумываться над тем, разделял ли он с ней те восхитительные жаркие минуты, когда их тела становились почти что единым целым, по доброй воле, или его страсть, его неподдельная нежность были лишь результатом тех странных магических уз, что связали их вместе много лет назад. И впервые за эти годы это действительно имело для нее значение. Детлафф не выбирал ее — за него это сделали неведомые чары, природы которых никто из них не знал. И Литу охватывал оглушительный страх, когда она думала, что, будь у ее спутника выбор, он пошел бы иным путем, полюбил бы кого-то другого, и, возможно, был бы тем гораздо счастливей, чем сейчас. Ни в его сердце, ни в разуме, юная чародейка не находила ответов на свои вопросы — и эта непрошенная неизвестность начинала сводить ее с ума.

Регис захлопнул ящичек с алхимическими приспособлениями, выпрямился и повернулся к ней, чтобы попрощаться. Лита подалась немного вперед.

— Останься, — попросила она, хотя до сих пор с самого начала процедуры хранила полное молчание.

Регис удивленно посмотрел на нее, чуть подняв брови.

— Тебе нехорошо? — спросил он заботливо — переливания крови иногда вызывали у девушки легкий жар и бессонницу, но в последнее время эти недомогания совсем отступили. Лита покачала головой.

— Я хотела поговорить с тобой, — сказала она, садясь в кресле повыше. Регис посомневался пару мгновений — в Императорском дворце его ждали обычные обязанности. И, заглянув Эмиелю в глаза, Лита и сама усомнилась — стоило ли начинать с ним разговор, ход которого она не в силах была предсказать. Но Регис мягко кивнул и опустился на стул рядом с ней, и, когда пауза затянулась, заговорил первым:

— С тобой что-то происходит, — заметил вампир негромко. — Прежде наши процедуры никогда не были такими эффективными. Ты принимаешь еще какие-то снадобья?

Лита отрицательно покачала головой. Она поняла вдруг, что Детлафф, редко скрывавший что-то важное от своего друга, ничего не рассказывал Эмиелю о том, как в последнее время изменились его отношения с юной подопечной. Это было одновременно приятно — возможно, вампир не желал впускать в их хрупкую идиллию посторонних — и тревожно. Что, если Детлафф боялся вспыхнувшей между ними страсти, понимая, что мог окончательно потерять волю и даже самого себя?

— Я хочу спросить тебя о Детлаффе, — произнесла Лита, еще немного помолчав, и на этот раз от удивления брови Региса взлетели выше.

— Мы почти не виделись в последние несколько недель, — заметил Эмиель, чуть поджав губы — Лита знала, что, если кто и осознавал в полной мере всю опасность их прочной связи, что это был Регис, и от его внимательного, пусть и обычно далекого взгляда ничто не могло укрыться.

Лита медленно повела рукой, отметая его возражение.

— Ты знаком с ним гораздо дольше, чем я, — сказала она, — и с тобой он бывает гораздо честнее.

Регис усмехнулся — Лите показалось, немного ядовито.

— Дитя мое, в твоих жилах теперь столько же его крови, сколько в моих, — ответил он, — и едва ли он смог бы солгать тебе, даже если бы захотел.

Лита раздраженно прикрыла глаза — сложно было объяснить собеседнику, что именно этого она и боялась. Юная чародейка не знала и не могла узнать, чего в самом деле хотел Детлафф, и никакой магией этого было не исправить.

— Мы связаны с ним не только твоими экспериментами, — снова заговорила Лита, аккуратно подбирая слова, но все равно заметила, как приветливая полуулыбка на лице собеседника вдруг выцвела и почти пропала. — между нами есть еще какая-то связь — о ней говорил и ты сам, и Филиппа. Я и сама это знаю — но никто так и не потрудился объяснить мне, почему так произошло — почему кто-то, обладающий такой дикой природой, как Детлафф, выбрал кого-то вроде меня.

— Он не выбирал, — немного подумав, взвесив разрушительность своего ответа, проговорил Регис. Улыбка совсем исчезла, он смотрел теперь на Литу настороженно и прямо. Она кивнула.

— Вот именно, — подтвердила юная чародейка, — Детлафф был со мной почти всю мою жизнь — я помню, как впервые услышала его голос, как он стал приходить ко мне каждый день, чтобы поиграть со мной в куклы, которые сам же для меня мастерил. Я помню, как он впервые явился ко мне во плоти — я велела ему принять физический облик, и он подчинился. Я помню, как он спас меня и моих родителей от покушения — и после этого мы были уже неразлучны. Но я не знаю, почему это произошло, — говоря это, Лита почти запыхалась, испугалась вдруг, что ей не хватит дыхания — или смелости — довести начатое до конца, услышать правду — если Регис захочет ею поделиться. Она замолчала, поникнув в кресле, и теперь глядела на собеседника с обессиленной надеждой, — Расскажи мне, — попросила девушка.

На этот раз Регис молчал очень долго. Наконец, должно быть, заметив, что Лита готова была расплакаться от досады, он медленно покачал головой.

— Ты ведь можешь спросить это у него самого, — заметил Эмиель ровно и почти безучастно, — он не сможет соврать или смолчать.

— Я знаю! — перебила его Лита с внезапным жаром, но потом, словно сама об него обжегшись, вздрогнула и отстранилась, — я знаю, — повторила она, — но я так не хочу.

Между ними вновь повисло неловкое молчание — Регис, казалось, взвешивал ее слова, как алхимические препараты для нового снадобья — тщательно и аккуратно. Его удивление — до сих пор довольно праздное — крепло на глазах, и Лита готова была ухватиться за эту возможность — она знала, судьба Детлаффа была для Региса важней его собственной. За себя Эмиель мог ответить в каждый момент своей жизни — умение, которым его друг не обладал. И зачастую Регису приходилось держать ответ за них обоих.

— Не хочешь? — переспросил он удивительно мягко, точно боялся, что Лита могла вот-вот сорваться и взять свои слова назад, признаться, что пошутила. Она поспешила тряхнуть головой.

— Если бы я узнала, что за чары связывают нас, я могла бы попытаться их снять, — сказала девушка, и голос ее неловко сорвался. Она и сама едва верила, что произнесла это — и во взгляде Региса доверия нашла ничуть не больше.

Эмиель давно смирился с присутствием Литы в своей жизни, смог посмотреть на нее не как на досадную и опасную помеху, принять и приблизить ее к себе. Между ними так и не зародилось настоящей дружбы — но и вражды совсем не осталось. Но Регис не верил Лите — изучил ее слишком хорошо, чтобы совершить подобную глупость, и сейчас девушке больше всего хотелось открыть перед ним свой разум, впустить в него — и показать, что, может быть, впервые в жизни она была по-настоящему искренна.

— Ты не сможешь их снять, — ответил Регис наконец, — даже если бы я рассказал тебе все, это скорее навредило — и тебе, и Детлаффу. Потому — я не стану этого делать, как ни проси. И, если правда то, что ты говоришь — ты и у него не станешь спрашивать, что вас связывает. Никакая магия, доступная в этом мире, не сможет разорвать ваших уз — и это все, что тебе нужно знать.

Лита устало прикрыла глаза — она чувствовала, что собеседник говорил правду — или, по крайней мере, искренне верил в собственные слова, и крыть ей было нечем.

— Если меня не станет, — ее губы складывали это сами по себе, Лита слышала свой голос, но остановиться не могла, хотя каждое слово болью отдавалось в самой глубине ее сердца, — он будет свободен?

Регис неожиданно мягко улыбнулся. Он наклонился вперед, накрыл руку Литы на подлокотнике своей прохладной чуть шершавой ладонью, и девушка почувствовала, как едва заметно, словно нити паутины, ее коснулась его успокаивающая магия.

— О, нет, — сказал Регис, — мне сложно в этом признаваться, но с тобой ему лучше, чем было бы без тебя. По крайней мере, пока ты знаешь, когда нужно остановиться.

Лита бросила на него холодный раздраженный взгляд.

— О, благодарю, — процедила она, — надо полагать, кто-то другой смог был надругаться над его свободой гораздо страшнее, чем я.

Регис, игнорируя ее сарказм, сдержанно кивнул.

— Мне жаль, что я не могу помочь — ни тебе, ни ему, — ответил он, — но я рад слышать, что ты готова была отказаться от… услуг Детлаффа ради его свободы. Я не ожидал этого от тебя.

Лита отстранила его руку и встала. Слова Региса — жестокие в своей справедливости — ранили ее сильнее прежних сомнений. Эмиель видел в ней взбалмошную, жадную до могущества дурочку, не способную точно разобраться, чего хочет. И, вполне вероятно, для Детлаффа юная чародейка была точно такой же — пустышкой, воле которой он просто не в состоянии был не подчиняться.

— Уходи, — обронила она, — я хочу побыть одна.

Регис неторопливо поднялся — он снова улыбался, но на этот раз без своей вечной приветливой любезности, почти с настоящим сочувствием.

— Не злись на меня, — попросил он, — я думал, что совершил ошибку, сохранив тебе жизнь, но теперь вижу, что ошибался совсем в другом.

Лита посмотрела на него, вздохнула и шагнула к Эмиелю ближе. Он заботливо обнял ее за плечи и погладил по волосам.

— Иногда проще и правильней чего-то не знать, — проговорил он тихо, — знания обманчивы — и только сердце верно.

Когда он ушел, Лите недолго пришлось пробыть в одиночестве. Стоило ей присесть за туалетный столик и взяться за частый гребень, ожил ксеновокс, всегда хранившийся у постели — наставница призывала юную чародейку к себе. И как бы ни хотелось Лите проигнорировать этот зов, она поспешила одеться и шагнула в портал, ведущий в дом Филиппы.

Та ждала ее не в лаборатории, где проводила, казалось, целые дни и ночи, а в уютном маленьком кабинете — том самом, где состоялась их первая встреча с глазу на глаз много лет назад. Филиппа расхаживала по узкому помещению из угла в угол, и, едва переступив порог, Лита почувствовала, что и Детлафф был где-то поблизости, хоть пока и предпочел остаться невидимым. Представ перед наставницей, юная чародейка едва подавила в себе желание напрямик спросить, с каким таким экспериментом вампир помогал Филиппе — и действительно ли они провели последние часы в лаборатории, а не, скажем, в тиши хозяйской спальни. Но вопрос был неуместным и даже стыдным, и девушка смолчала.

Филиппа остановилась и, махнув рукой, предложила Лите садиться. Юная чародейка повиновалась, мысленно прикидывая, о чем могла пойти речь — может быть, наставница хотела выяснить, не узнала ли ученица чего-то нового о местонахождении Цириллы — и ответа на это у Литы не было. От Риэра по-прежнему не приходило ни единой весточки, и девушка уже начала беспокоиться, что брат окончательно позабыл о своей миссии, вдохнув воздуха свободы — а то и вовсе сгинул на чужбине. Каждый день она откладывала момент, когда пора было отправлять воронов Региса на настоящие поиски — но ее собственные дела неизменно оказывались важнее.

Филиппа села напротив ученицы и чопорно сложила руки на столе перед собой. Долго молчала, разглядывая Литу, словно ждала, что та заговорит первой. Но девушке нечего было сказать, и, наконец, наставница вздохнула.

— Как продвигается подготовка к переговорам? — спросила она, и юная чародейка удивленно моргнула — за всем происходящим она успела почти позабыть о своих прямых обязанностях. И теперь по взгляду Филиппы Лита поняла, что, похоже, упустила нечто очень важное.

— Все идет по плану, — осторожно ответила она, — после бала в честь дня рождения Леи Анаис публично сообщила о своей беременности, а Виктор объявил, что ребенок находится под защитой Реданской короны. В Империи, конечно, восприняли эту новость не слишком радостно, но что они могут поделать? Лея даже отправила матери официальные поздравления и пожелания доброго здравия. На ход переговоров это повлиять не должно.

Филиппа перебрала пальцами по столешнице и недовольно хмыкнула.

— Давно ты в последний раз посещала Императорский дворец не для того, чтобы потанцевать на балу? — едко спросила она.

Лита растерянно пожала плечами. Со дня праздника прошло всего три дня, и она действительно не слишком интересовалась имперскими делами, но сомневалась, что что-то могло фатальным образом измениться. Мечта Анаис о свободе Темерии оставалась невысказанной — на первом этапе переговоров решено было придерживаться прежней позиции. По настоянию Литы Виктор готовился бесконечно затягивать принятие финального решения, и можно было не сомневаться, что королю, с его любовью к долгим пространным рассуждениям, это удастся.

Сама юная чародейка в последнее время старалась избегать его общества — в присутствии Его Величества ей неизменно становилось неловко. После ее неожиданного признания, Виктор, принявший его за чистую монету, вел себя с девушкой бережно и учтиво, словно боялся еще сильнее ранить ее глупые нежные чувства, а она сама поймала себя на том, что принимала эту заботу со смущением и стыдом. Лите даже хотелось заверить короля, что она пошутила или, может, ошиблась, приняв за любовь глубокое уважение и симпатию, но она понимала, что это могло навредить их общему делу, и молчала.

Не дождавшись ее ответа, Филиппа продолжила сама:

— Люди Нильфгаарда ожидали, что сразу после празднования вхождения Императрицы в возраст, будет объявлена дата коронации, и на переговоры Лея отправится уже в новом официальном статусе. Но этого не произошло, и народ Империи не понимает, что послужило причиной такой задержки. Ходят слухи, что юная Императрица опасается, что не сможет настоять на своем, и потому желает отдать право решать в руки своих советников. Другие же говорят, что против Леи готовится заговор, и ее хотят оттеснить от власти, не давая надеть корону — чтобы потом проще было ее снимать.

Лита нахмурилась. Она понимала, что, похоже, действительно многое упустила, пока была погружена в пучину собственных непонятных чувств, проглядела момент, когда все пошло не по плану. И, непрошенное и пугающее, в ее сознании возникло вдруг подозрение, что причиной таких волнений в Империи было не только решение юной Императрицы отложить коронацию, но то, ради чего оно было принято. Проклятье, до сих пор подействовавшее только на Фергуса, похоже, начинало захватывать тех, на кого было направлено.

Должно быть, мысль эта ясно отразилась на лице Литы, потому что Филиппа настороженно подалась чуть вперед и еще сильнее нахмурилась.

— Ты что-то об этом знаешь? — спросила она, — я слышала, инициатива отложить коронацию исходила от самого регента, а ему эту мысль подсказала его благоверная. И у Первого Советника имеется даже предположение, что сподвигло ее на этот шаг.

Судя по всему, хоть наставница и была занята наукой куда сильнее, чем государственными делами, ее шпионы работали исправно. Чародеи Империи, даже загнанные в жесткие рамки законов, находили лазейки, чтобы связаться с Ложей и ее Главой, поведать ей обо всех новостях и попросить помощи. А Филиппа никогда не упускала таких возможностей. Стоило, может быть, посвятить ее во все подробности происходящее, в сомнения, терзавшие Литу, и даже в неловкий план, который, похоже, терпел крах.

— И что же сподвигло ее на тот шаг? — осторожно спросила юная чародейка. Филиппа откинулась в кресле, не сводя с нее цепких темных глаз, и ядовито усмехнулась.

— Об этом ты должна знать больше моего, — заявила она, — мне сообщили, что на последний бал Ее Бывшее Величество явилась в компании таинственного незнакомца, удивительно похожего на ее умирающего мужа в далекой молодости. Мастер Риннельдор предполагает, что госпожа вар Эмрейс завела себе любовника, возможно, чародея, который сблизился с ней, воспользовавшись ее горем и своей примечательной внешностью, чтобы влиять на дела Империи. Говорят, он реданец — и Его Величество Виктор в компании своей суженой изволил общаться с ним наедине.

Лита досадливо поморщилась. Если бы ее спросили заранее, она ни за что не позволила бы Фергусу являться на день рождения Леи так открыто. Частые визиты во дворец к отцу, в ходе которых брат оставался невидимым, заставили его забыть об осторожности. Фергус расхрабрился и почувствовал себя хозяином положения — и теперь вся Империя пожинала плоды его глупости.

— Ты хочешь, чтобы я разузнала, кто это, и что ему нужно? — уточнила Лита нейтрально. Брата ждала от нее серьезная взбучка, чтобы помочь ему стать поумнее.

— Я и сама знаю, кто это, — отмахнулась Филиппа, и юная чародейка похолодела под ее взором, — не держи меня за дуру, Лита. Я знаю, что Виктор не стал бы общаться со своим шпионом у всех на глазах, а твоя матушка ни за что не позволила бы себе притащить во дворец любовника при живом муже. И мне интересно — ты сама была в курсе, что твой старший брат вернулся из изгнания, да еще так смело заявился в отчий дом?

Лита недовольно поджала губы.

— Да, была, — ответила она негромко, стараясь не опустить глаз и продолжать прямо смотреть на наставницу, — я даже сама несколько раз проводила его во дворец — к отцу. Фергус вернулся, узнав, что папа при смерти — и хотел попрощаться. Но прощание, как ты понимаешь, затянулось…

Филиппа усмехнулась.

— Надеюсь, твой брат осознает всю опасность своего решения и то, чем это грозит его дочери? — осведомилась она, — сыновья любовь — это прекрасно, но Риннельдор, пользуясь этим, может объявить, что Лея находится под воздействием злых чар, и оттеснить ее от власти. В Нильфгаарде к магии относятся с подозрением, и ему легко поверят — особенно взвесив его заслуги перед Империей супротив влияния глупой девчонки.

— Я поговорю с ним, — заверила Лита наставницу, сжав кулаки, — но сделанного уже не воротишь. Может, стоит убрать мастера Риннельдора со сцены, пока не слишком поздно?

Она никому не рассказала о том, что произошло между ней и старым эльфом в Башне Знающего — и он, похоже, тоже помалкивал об этом. На балу Лита ловила его ледяные взгляды — рану от ее укуса мастер прятал за высоким воротом, и девушка уже начала жалеть, что не довела начатое до конца. Риннельдора, ближайшего советника Императрицы, скрытое в девчонке проклятье, казалось, коснулось первым, и он разносил его дальше, как опасную заразу, безо всяких ритуалов.

— Предлагаешь убить его? — равнодушно спросила Филиппа, — сейчас? Когда его смерть сможет лишь подтвердить все опасения? У Риннельдора достаточно влияния и сторонников, чтобы он даже собственное убийство смог обратить себе на пользу. Его не станет — и Нильфгаард обвинит в удачном покушении Реданию. И мы обе знаем, к чему это приведет.

Лита зло сжала кулаки.

— И что же ты предлагаешь? — спросила она, — помнится, ты никогда не имела ничего против маленькой победоносной войны.

— Победоносной для кого? — поинтересовалась Филиппа, — Северная армия сильна, но ни Виктор, ни Анаис, не захотят воевать против собственной дочери, а Риннельдор и его сторонники непременно объявят ее жертвой заговора и поднимут на знамя. Эмгыр слишком слаб, чтобы вмешиваться, Лея — слишком юна, чтобы сопротивляться. И вместо мирного отделения Темерии, мы получим очередной позорный мирный договор, который сделает из самоуправляемой провинции марионеточное княжество.

— Значит, единственный выход — это коронация Леи? — со вздохом, наконец опустив глаза, спросила Лита. Филиппа покачала головой.

— Будем надеяться, что это еще может что-то исправить, — ответила она, — кроме того, твой брат должен исчезнуть со сцены. Я постараюсь убедить агентов Риннельдора, что шпион был схвачен и осужден — не знаю, поверит ли он, но иного выхода нет. Теперь многое зависит от первого этапа переговоров. Донеси до Виктора и Анаис светлую мысль, что этот раунд должен остаться за Леей. Пусть она откажется от их условий, чтобы народ почувствовал, что Императрица не боится говорить «нет» ни мудрому королю, правящему уже пятнадцать лет, ни собственной матери. Это ты в состоянии сделать?

Лита коротко пожала плечами.

— С Виктором проблем не будет, — ответила она, — но вот Анаис… Она слишком упряма и горда — и влияния на нее у меня больше нет. Я, разве что, могу подсыпать ей что-нибудь в чай, чтобы ей стало плохо — такая поздняя беременность часто связана с проблемами со здоровьем, и никто ничего не заподозрит. Но Виктор этого не простит.

Филиппа тонко улыбнулась.

— О, милая моя, но ведь это неправда, — заметила она, — у тебя в руках все еще остался один козырь, и ты можешь пустить его в ход.

Лита с сомнением посмотрела на наставницу, а потом вдруг поняла, что та имела в виду.

— Я могу пригрозить, что расскажу всем об истинном происхождении Леи, — сказала она неуверенно, — но у меня все еще нет никаких доказательств.

— В нынешних обстоятельствах доказательства тебе не понадобятся, — отозвалась Филиппа, — мастер Риннельдор ухватится за эту новость, как коршун — и Императором станет Риэр — говорят, его даже связывают какие-то недопустимые отношения с внуком господина Советника. По такому случаю, думаю, мастер не только закроет на это глаза, но и объявит их связь законной, или обрядит Юлиана в платье и объявит новой Императрицей Нильфгаарда.

Немного подумав, Лита решительно кивнула.

— Ты права, — сказала она, — я постараюсь все исправить.

— Хорошо, — мягко кивнула Филиппа, — ступай — и больше не разочаровывай меня.

Домой Детлафф отправился следом за Литой. Она не позвала его, он сам выступил из теней, когда девушка оказалась в своих покоях. Спутник не приблизился к ней, молча наблюдая, как Лита привычно избавлялась от платья. Следовало, должно быть, сразу отправиться к Виктору или к дурнушке, но юная чародейка хотела сперва привести мысли в порядок, сосредоточиться на поставленной задаче, убедить себя, что поручение наставницы и впрямь было важнее ее собственных глупых переживаний.

Нить жемчуга, обхватившая шею Литы, треснула, когда она неловко дернула ее, и перламутровые бусины рассыпались по ковру. Тихо выругавшись, юная чародейка опустилась на колени, но вместо того, чтобы начать собирать жемчуг, закрыла лицо руками и вздрогнула, замерев. Детлафф оказался рядом с ней мгновенно. Девушка почувствовала, как он обнял ее, сохраняя физическую форму — руками за плечи. Она невольно подалась назад, прижалась спиной к его груди и шумно выдохнула, стараясь расслышать привычный успокаивающе сильный ритм его сердца.

— Что с тобой? — негромко спросил Детлафф, и Лита поняла, что он не стал в поисках ответа проникать в ее мысли, как прежде иногда делал, если девушка плакала или злилась без видимой причины. Спутник тоже, как и она, выстраивал новые границы между ними, не врывался без стука в ее сознание, но вот простых человеческих прикосновений стал позволять себе гораздо больше. Юная чародейка повернулась в его объятиях, оказавшись с вампиром лицом к лицу, и он поцеловал ее первым. Сидеть так было неудобно — плечи и шея быстро затекли от неловкого разворота, и Лита, пошевелившись, вытянула ноги и почти улеглась на ковер, позволив приятной тяжести чужого тела накрыть себя.

Детлафф сперва целовал ее с осторожным трепетом, боясь растревожить, но, когда Лита настойчиво обвила руками его шею, касания его губ стали жестче и решительней. Одной ладонью Детлафф удерживал ее немного на весу, а вторая по-хозяйски переместилась на бедро Литы и теперь неудержимо двигалась вверх — через пару секунд, не прерывая поцелуя, юная чародейка почувствовала в себе сперва один его прохладный палец, а сразу за ним — и второй. Она подалась вниз,навстречу проникновению, шире развела ноги, немного резким толчком пропустила пальцы в себя глубже, и, когда Детлафф покорно чуть согнул их, тихо застонала ему в губы.

Он изучал ее — тщательно и дотошно, каждую ночь открывал все новые способы заставить тело Литы трепетать от желания, содрогаться от сладких конвульсий, открываться и петь от наслаждения, как точно настроенный музыкальный инструмент, и в такие мгновения юная чародейка отдавала ему полную власть над собой. Человеческое тело Детлаффа было устроено точно так же, как тела мужчин, с которыми Лите приходилось иметь дело прежде, но в любой момент эта знакомая твердость могла рассыпаться туманом, ощутимые касания могли стать едва заметными и от того — более волнительными.

Они никогда не говорили об этом ни вслух, ни мысленно, но, впервые отдавшись Детлаффу, Лита отлучила от своего тела всех прочих, с кем прежде делила ложе легко и без зазрений совести. Секс был инструментом влияния, которым пользовались в той или иной мере все чародейки. Но, переступив какой-то невидимый порог чувств, Лита поняла, что даже мысль о чьих-то еще прикосновениях вызывала в ней теперь отвращение. А понимание, что Детлафф никаких клятв верности ей не приносил, — почти отчаяние.

Часто дыша, продолжая двигать бедрами, она распахнула глаза и поймала его потемневший синий взгляд.

— Что вы делали с Филиппой? — спросила Лита, стараясь обуздать собственные вздохи. Детлафф на миг нахмурился, но потом его тонких губ коснулась чуть снисходительная улыбка.

— Ты можешь сама посмотреть, — ответил он, снова разведя пальцы в стороны и введя их глубже.

— Я не хочу, — несмотря на горячее возбуждение, охватившее ее тело, как волны незнакомой опасной магии, Лита готова была оттолкнуть вампира от себя, вывернуться из его объятий, вытолкать его за дверь. Но он снова поцеловал ее — и это было лучшим ответом на ее сомнения.

Девушка кончила с приглушенным глубоким стоном, затрепетав и сжав пальцы Детлаффа в себе. Еще несколько долгих минут, не убирая руки, он продолжал оставлять короткие поцелуи на ее губах, скулах и шее, и Лита, расслабленная, обмякла в его руках. Освободив ее, вампир поднялся на ноги, удержав ее в объятиях, и понес девушку к постели. Заботливо устроил поверх одеяла и сам сел рядом.

Лита накрыла пылающий лоб ладонью и несколько секунд молчала. Детлафф, словно наконец не выдержав этой тишины, тихо спросил:

— Что с тобой, Лита?

Она раздраженно поморщилась.

— Я совсем запуталась, — решив не подбирать изящных выражений, ответила девушка, — мне кажется, я глупею с каждым днем. Филиппа недовольна мной — я и сама собой недовольна. Еще немного — и от меня, как от советницы, не будет никакого прока.

— Ты можешь перестать быть советницей, — мягко напомнил Детлафф, — ты сама выбрала этот путь и вольна сойти с него в любой момент.

Лита убрала руку от лица и с ехидной улыбкой посмотрела на него.

— И что тогда? — спросила она, — кем я стану? Я больше не Нильфгаардская принцесса — после смерти отца при Императорском дворе мне будут не рады, я ведь служу врагу. Предлагаешь уехать в Туссент и растить виноград, как Йеннифер?

— Только не в Туссент, — поморщился Детлафф, но потом снова слегка улыбнулся, — но Континент большой. Мы могли бы уехать, куда угодно, жить, ни с кем не считаясь, ни на кого не оглядываясь.

Лита медленно села и взяла его ладонь в свои — Детлафф не сводил с нее глаз, и в его взгляде юная чародейка не разглядела ни сомнений, ни собственной тревоги — лишь нежность.

— Ты бы хотел этого? — спросила она шепотом.

— А ты? — ответил он ей в тон. Лита вздрогнула и чуть отстранилась.

— Неважно, чего я хочу, — заявила она твердо, — не спрашивай — забери меня, если таково твое желание.

Лицо Детлаффа стало мучительно серьезным, нежная улыбка пропала. Похоже, получив очередной приказ от своей госпожи, он не знал, как его выполнить. Лита тихо застонала и упала обратно на кровать.

— Забудь, — прошептала она, — это просто минутная слабость. Мне нужно разобраться с дурацким проклятьем — а потом… кто знает?

Детлафф кивнул и отвернулся. Лита чувствовала, что он готов был, извинившись, удалиться, словно почувствовал ее разочарование и принял его на свой счет. Юная чародейка хотела что-то сказать, удержать его, но внезапно из-за плотной ширмы в углу спальни, где хранились приспособления для магической работы, послышалось смутное жужжание. Детлафф мгновенно насторожился, а Лита, не веря собственным ушам, спустила ноги с кровати и бросилась на звук.

На низком столе, заставленном тонкими магическими приборами, до сих пор безмолвный, возвышался маячок, вторую часть которого Лита дала с собой Риэру, и сейчас увитый серебряной проволокой столбик вибрировал. Юная чародейка аккуратно взяла его в руки и повернулась к Детлаффу.

— Похоже, мой бесполезный брат все же не сгинул в каэдвенских лесах, — заметила она, — политика откладывается — мне нужно отправиться на север. Надеюсь, он действительно нашел что-то дельное, а не заброшенную избушку местного ворожея.

Детлафф кивнул.

— Я пойду с тобой, — сказал он, хотя Лита его об этом не успела попросить — даже мысленно.

Из открытого портала спутники шагнули в ясный морозный день. Юная чародейка, накинувшая на плечи поверх платья только плотный шерстяной плащ, поежилась, когда холодный горный ветер подхватил и разбросал тяжелые полы. Она огляделась по сторонам — маячок привел их ко входу в узкое горное ущелье. В нескольких шагах за спиной блестела на солнце до половины схваченная льдом темная река, к самой кромке которой подступали высокие корабельные сосны. Судя по всему, помехи в горах помешали Лите перенестись точно к месту, из которого посылал сигнал Риэр, потому что на снегу виднелись три цепочки следов — две глубокие, и одна — едва заметная, принадлежавшая, по всей видимости, Зяблику. Следы вели в ущелье и терялись на оледенелых камнях. Лита недовольно нахмурилась — к пешей прогулке она была совсем не готова. Детлафф, уловив ее недовольство, предложил:

— Я могу осмотреться с высоты или слетать глубже в ущелье, чтобы найти твоего брата.

Лите не хотелось признаваться спутнику, что ей, могучей чародейке, ученице самой Филиппы Эйльхарт, боязно было оставаться совсем одной посреди незнакомого леса, и она, перешагнув через собственную робость, кивнула.

— Возвращайся поскорее, — попросила она, и Детлафф, кивнув, исчез.

Дожидаясь его, Лита произнесла короткое заклятье, и колючий холод отступил. Она все же поплотнее закуталась в плащ и неторопливо двинулась к берегу реки, присматриваясь к следам под ногами.

Похоже, Риэр отыскал себе провожатого — его неизвестный спутник, судя по размеру его подошв и ширине шага, был настоящим великаном — не местного же скального тролля брат призвал к себе на помощь? Впрочем, насколько Лите было известно, тролли не носили кованных кавалеристских сапог.

Немного в стороне от вытоптанной тропы девушка заметила, что мерцающая белизна снега была тронута чем-то вязко-зеленым, точно поверх него разбросали пригоршни речного ила. Подойдя поближе, девушка обнаружила, что у самой кромки воды в сугробах распластались несколько жестоко зарубленных тел странных созданий с синеватой кожей, алыми хохолками на уродливых головах и перепонками на длинных когтистых лапах — до сих пор утопцев юная чародейка видела только на картинках в бестиариях Филиппы, и сейчас, приблизившись, присела рядом с одним трупом на корточки и принялась с любопытством его разглядывать, не прикасаясь.

Твари были убиты мечом — ровные чистые удары отсекли некоторым верхние конечности, а одно из тел заканчивалось обрубком длинной шеи. Похоже, Риэр времени зря не терял, и ведьмачьи тренировки не прошли даром — Лите даже любопытно стало, сам ли младшенький расправился с этой стаей чудовищ, или его огромный спутник помог ему. Копаться во внутренностях монстров, даже пусть в них можно было найти полезные ингредиенты для магических зелий, юная чародейка, впрочем, не собиралась.

Она поднялась, и вдруг до ее острого слуха долетели легкие, почти невесомые шаги. Кто-то крался за ее спиной, надеясь остаться незамеченным, и Лита почти увидела, как одна из недобитых тварей, желая отомстить за павших товарищей, подбиралась к ней, обнажив клыки. Прежде, пользуясь лишь чародейскими умениями, девушка, конечно, применила бы одно из защитных заклятий, подняла бы щит или спряталась. Но вокруг не было достаточно мощного для того источника энергии — ни камни, ни вода реки, ни длинные стволы сосен не показались ей достаточно надежными. И Литой завладел иной инстинкт.

Она перекинулась мгновенно, так же легко, как прежде — в Башне Знающего. Затрещав под напором разворачивающихся крыльев, упали в снег разорванное платье и бесполезный плащ. Лита расправила плечи и взлетела, развернувшись в воздухе лицом к охотнику, ставшему жертвой.

В нескольких шагах от нее, в полутени горного утеса стоял высокий широкоплечий человек. Рассеченная лысина ловила солнечные блики, а огромная бугрящаяся мускулами рука за секунду вытащила из заплечных ножен длинный сверкающий меч. Лите хватило мгновения, чтобы догадаться, что перед ней был таинственный спутник Риэра — ведьмак, если судить по золоту прищуренных на солнце глаз. Юная чародейка хотела уже вернуть себе человеческий облик, но незнакомец следом за мечом выхватил из-за пояса метательный нож и стремительным точным движением послал его в Литу.

Она увернулась в воздухе, пропустив клинок мимо себя, но незнакомец, подняв руку, сложил какой-то знак пальцами, и девушка наткнулась словно на сильный порыв ветра. Ей пришлось сложить крылья, чтобы ударная волна не переломала ей кости, и камнем рухнула вниз, успев лишь сгруппироваться и упасть на плечо, а не плашмя. Ведьмак был уже рядом с ней. Он занес меч, готовый отсечь Лите голову или хотя бы одно из крыльев, но за секунду до удара великана сбило с ног густое облако багряного дыма. Незнакомец отчаянно отмахнулся мечом, откатился в сторону и вскочил на ноги, держа клинок перед собой.

Детлафф выплыл из темного тумана в своей чудовищной форме — огромные перепончатые крылья развернулись, накрыв нападавшего черной тенью. Полная острых клыков пасть разверзлась, выпуская наружу оглушительный пронзительный визг, от которого у обычного человека лопнули бы барабанные перепонки. Но ведьмак был, видимо, опытным и умелым мастером своего дела. Он потряс головой, но не сбился. Следующая ударная волна знака досталась уже Детлаффу.

Лита, тем временем, успела снова подняться и даже взлететь, хотя от резкого удара и падения у нее шумело в голове. Она поднялась повыше, пока ведьмак был занят ее спутником, и рывком ринулась вниз, впила когти в широкие, жесткие, как камень, плечи, и потянулась клыками к незащищенной шее. Незнакомец качнулся назад, собираясь придавить чудовище на своих плечах весом собственного тела — Лита держала его крепко, но падение выбило из ее легких весь воздух. Ведьмак перекувырнулся через нее, оставив в когтях девушки клоки своей одежды и плоти. Он перехватил Литу за крыло, дернул вверх и прижал лезвие меча к ее шее — серебро коснулось плоти юной чародейки, но та не зашипела, и незнакомец, заметив это, явно на миг растерялся.

Этой короткой заминки хватило Детлаффу, чтобы снова броситься на ведьмака, но откуда-то со стороны ущелья, со свистом рассекая морозный воздух, прилетел арбалетный болт — он врезался прямо в грудь вампира, отбросив его в сторону. Лита закричала, пытаясь вырваться, но прижатый к ее шее меч вонзился глубже. Второй болт вошел совсем рядом с первым — стрелявший метил точно в сердце. Детлафф снова издал визг, разметав широкие крылья, и третий болт вонзился ему чуть выше правой ключицы. Вампир пошатнулся, отступил на шаг, и Лита увидела, как чудовищная форма начала сползать с него, как слишком большой костюм. Через пару мгновений перед ведьмаком уже стоял человек, утыканный болтами, и густая багряная кровь капала на снег у его ног.

Лита хотела превратиться, но от ужаса не могла вспомнить, как это сделать. Она забилась, уже не думая о прижатом к горлу мече, о твердой хватке незнакомого ведьмака — она слышала лишь, как серебряные наконечники болтов, шипя, разъедали плоть ее возлюбленного.

— Детлафф! — раздался вдруг откуда-то сзади звонкий возглас, — Риэр, погляди, это же Детлафф!

Почти теряя сознание, Лита слышала, как к ним приближались поспешные шаги, потом голос Риэра воскликнул:

— Пусти ее, Лето! — и железная хватка ослабла, но Лита, не в силах двинуться, погрузилась в багровую пустоту.

Она очнулась в знакомых крепких объятиях, и в первый миг не смогла сообразить, где находится. Шею чуть выше ключиц саднило. Руки Детлаффа, сжимавшие ее, пахли кровью и снегом. Лита вздрогнула и распахнула глаза.

Вокруг царила льдистая тень. Юная чародейка сразу почувствовала, что сидит на коленях у спутника, прильнув к его груди, а над ними возвышается каменная стена ущелья.

— Детлафф, — прошептала девушка чужим хриплым голосом, и вампир мягко прервал ее, погладив по отчего-то влажным волосам.

Откуда-то из тени вынырнуло лицо Зяблика. Он заглянул за руку Детлаффа и улыбнулся.

— Очнулась, — объявил он кому-то за своей спиной.

Лита, все еще дрожа от запоздалого страха, попыталась выпутаться из рук Детлаффа и встать, но вампир позволил ей подняться, только продолжая обнимать девушку за плечи, словно боялся, что в любой момент на них снова могут напасть.

Риэр стоял в небольшом отдалении, и за его спиной маячила массивная темная фигура незнакомца, которого, кажется, брат назвал Лето. Но сейчас Лите не было до них никакого дела. Чуть отстранившись, она пристально посмотрела на Детлаффа, провела рукой по его груди — у тех мест, где в плотной коже его плаща виднелись прорехи от арбалетных болтов.

— Я так испугалась, — прошептала она, взглянув в грозовую синеву его глаз, — он попал в тебя… прямо в сердце.

— Ерунда, — улыбнулся Детлафф, и Лита увидела, что он прав — под прорехами виднелась совершенно нетронутая светлая кожа спутника, без следов ранений.

Неуверенной походкой Риэр приблизился к ним и встал позади Зяблика.

— Лита, ну и представление вы устроили, мы ж вас чуть не прикончили, — заявил он.

— Эта блядская брукса — твоя сестра? — подал голос ведьмак. Он все еще стоял в настороженной позе, готовый в любой момент выхватить меч.

— Никакая она не брукса, — обиженно откликнулся Риэр.

— Да уж, мать твою, бруксы в нетопырей не превращаются, — ухмыльнулся ведьмак, и Лита, движимая вспыхнувшей вдруг слепой яростью, решительно вырвалась из рук Детлаффа и шагнула к великану, не успев сообразить даже, что, кроме плаща, наброшенного на плечи, другой одежды на ней больше не было.

— Я не знаю, кто ты, — заговорила она с угрозой, — но ты поплатишься за то, что напал на меня.

— О, вот теперь узнаю, — фыркнул ведьмак, но рука его все же потянулась к рукояти за спиной, — так и знал, что от семени вар Эмрейса родятся монстры.

Лита бросилась вперед, и, если бы багровый туман не перехватил ее, вцепилась бы великану в глотку. Она не успела велеть Детлаффу отпустить себя, когда Риэр встал между ней и Лето.

— Успокойтесь все, — брат попытался впустить в свой голос немного повелительной стали, но объятия вампира подействовали на Литу гораздо лучше. — Лита, это — Лето, мой спутник. Он помог мне найти убежище Яссэ. Лето, это — Лита, моя сестра. И я не знал, что она так умеет.

Зяблик, мнущийся в паре шагов от них, деликатно кашлянул.

— И ей бы не мешало прикрыться, — заметил он.

Лита опустила глаза и заметила, что плащ успел слететь с нее, оставив девушку совершенно обнаженной. Грудь юной чародейки заливала кровь из неглубокой раны на шее, и со стороны она, должно быть, и впрямь напоминала бруксу со старой гравюры. Лита гордо вскинула голову, чувствуя, как Детлафф, приняв обычный облик, встал у нее за спиной. Он подхватил с земли упавший плащ и заботливо укутал им плечи девушки.

— Ну ладно, — великодушно вздохнула юная чародейка, послав брату раздраженный взгляд, — вот и познакомились. Если нашел логово Яссэ — веди. Я не собираюсь торчать в этой ледяной дыре дольше необходимого. Разберемся с этим, и я перенесу нас домой. Твой дед уже поисковые отряды снаряжает, — бросила она вмиг помрачневшему Зяблику.

Риэр кашлянул и неловко переступил с ноги на ногу.

— Я отведу, — сказал он, явно набравшись смелости, и прямо посмотрел Лите в глаза, — но при одном условии.

Юная чародейка ехидно выгнула бровь. Похоже, в своем недолгом странствии малыш научился не только убивать утопцев и стрелять в вампиров, но и заключать сделки.

— Когда заберешь все, что нужно, ты отправишься домой, — продолжил Риэр, вдохнув поглубже, — а мы с Зябликом останемся здесь — и ты никому не скажешь, где мы. Особенно Риннельдору.

Лита прищурилась — заявление брата было не таким уж внезапным. Признаться, она давно ожидала от юного ведьмака чего-то подобного. Видимо, воздух ведьмачьей долины всерьез вскружил ему голову.

— Никому, — уточнила она, — даже маме и Мэнно?

Лицо Риэра болезненно дрогнуло, но в следующий миг темные брови снова сурово сошлись над переносицей.

— Никому, — подтвердил он.

 

========== Родительский долг ==========

 

Дни стояли морозные и ясные. Иорвет заявил, что в Вызиму он хотел отправиться своим ходом, не пользуясь порталом, и Роше не стал ему возражать. На сборы и прощания ушел весь следующий за праздником Айры день, хотя никакой особой поклажи путники с собой не брали, а уезжать из дома даже на несколько недель было для них делом обычным. Но в этот раз все было иначе.

Роше знал — на то, чтобы выплатить долг Господину Зеркало, времени у Иорвета оставалось еще предостаточно, но эльф, похоже, решил, что, обращаясь к ученым коллегам, он делал последнюю ставку в смертельной игре, и иного шанса выполнить условия договора ему не представится. Вернон же старался сохранять оптимизм и не терять надежды, хоть и не мог никак придумать, к кому еще они могли бы обратиться за помощью.

Выезжали ранним утром, еще затемно, и попрощаться с путешественниками вышли все члены семейства — да еще с такими лицами, точно и впрямь провожали их на войну. Даже Айра, обычно едва замечавший отъезды родителей, всегда точно знавший, что не через пару дней, так через неделю они непременно вернутся, выглядел отстраненным и грустным. Обнимая Иорвета перед тем, как тот сел в седло, мальчик прижался к нему так крепко, и так долго не хотел выпускать отца из своих рук, что Роше успел заподозрить, что нежданно-негаданно с Айрой приключился один из тех пророческих приступов, что иногда мучили в детстве Иана. Двимеритовый браслет прочно сидел на запястье сына, и едва ли что-то подобное могло произойти, но, заглянув в бездонно грустные, как потаенное лесное озеро, глаза мальчика, Вернон почувствовал, как по спине прошелся строй ледяных мурашек — Айра о чем-то подозревал, понимал, что родители отправлялись в путь не просто так, и никакое обещание Иорвета вернуться до Йуле, похоже, не могло убедить сына.

Иан и Гусик держались за руки. Накануне, пока шли сборы, и эльф раздавал ценные указания отпрыскам, вынужденным остаться в замке наедине, Роше заметил, что старший сын буквально боялся отходить от своего супруга. То и дело касался его, старался сесть поближе, заглядывал в глаза — такая же манера проявлялась иногда и у Иорвета, обычно, если он совершал нечто неприятное, и Вернону приходилось великодушно прощать его за что-то, в чем эльф готов был признать свою вину. После таких ссор супругу требовалось еще некоторое время, чтобы убедиться, что его человек не затаил зла и действительно простил его.

Вероятно, Иан и Гусик успели поссориться — может быть, из-за визита Фергуса в Императорский дворец. И теперь, по прошествии целого дня, Иану явно пришлось сделать над собой усилие, когда он выпускал ладонь супруга, чтобы обнять родителей на прощание. Старший сын прятал глаза, и будь у Роше побольше времени, и будь это хоть чуточку больше его делом, человек непременно поинтересовался бы — неужто ссора между супругами вышла настолько серьезной, чтобы Иан вел себя так странно. Он надеялся, впрочем, что пара недель почти наедине могла помочь молодым разобраться в своих проблемах.

Первая половина пути проходила через звенящий от мороза лес, и рассветные лучи едва проникали сквозь густой частокол древесных стволов. Кони бежали ровно — супруги не слишком торопились, и Иорвет почти всю дорогу молчал, погруженный в невеселые думы. Роше не решался прерывать его размышления, тем более, что ему и самому было, о чем пораскинуть мозгами.

После поспешной клятвы, принесенной Анаис в Третогоре, он столкнулся со вполне ожидаемой проблемой. Пообещать служить Родине и королеве было легко, и это представлялось единственно верным поступком, но вот что именно Вернону предстояло делать на этой службе ради исполнения собственной клятвы, человек понятия не имел.

Новый глава разведки — молодой Патрик Вес, занял эту должность совсем не случайно. Еще находясь на службе, задолго до собственной отставки, Роше взял юношу под крыло, как когда-то — его мать, и научил Патрика всему, что знал сам. Принимая обязанности, парень был совершенно готов к ним, более того — имел свой взгляд на работу, и, в отличие от Вернона, настроен был и на решительные действия, и на бесконечные часы за письменным столом над депешами и донесениями. В Патрике не было ни излишней порывистости его покойной родительницы, ни ее жажды подвигов, он вырос рассудительным, основательным и чрезвычайно умным, умел договариваться с людьми и обладал недюжинной проницательностью, был в достаточной мере жесток и при том — безоглядно верен Ее Величеству. Должность главы разведки, казалось, была буквально создана для него, и Роше понимал, что сам он теперь не то что конкурировать с Патриком не мог, но и помощь его парню была не особо нужна. За три года, прошедших с отставки, Вернон так далеко отошел от политических дел, что сейчас ему потребовалось бы много времени, чтобы нагнать ситуацию, разобраться в ней и сформировать какое-то мнение.

Охранник в его лице Анаис тоже был не нужен. После того, как Ламберт окончательно перебрался в Нильфгаард, чтобы на всех официальных приемах возвышаться за спиной юной Императрицы Леи, Анаис не стала разыскивать для себя нового ведьмака, но по инициативе Виктора и его советницы ее защитой занялась Ложа, и эта охрана оказалась даже надежней двух верных мечей за спиной охотника на чудовищ.

Дворец в Вызиме был надежно окружен специальными чарами, и на дипломатических встречах королеву всегда сопровождали выпускницы Аретузы — хотя в прочих областях Империи подобная помощь не приветствовалась и даже осуждалась. Анаис же издала целый ряд указов, обеспечивающих чародеев на территории Темерии особыми правами, фактически даровав им полную свободу действий — и в благодарность магички исправно несли свою службу, защищая правительницу. Роше знал — среди адепток магической школы считалось настоящей высокой честью попасть в услужение Ее Величеству. И ему самому нечего было этому противопоставить.

Вернон помнил свой последний разговор с Эмгыром, и то и дело мыслями возвращался к нему. Предложение регента могло показаться единственно верным, логичным и учитывающим интересы всех вовлеченных. Возможно, все взвесив, и королева согласилась бы с этим, но, откинув в сторону свою убежденность, что, кроме Анаис, никто, даже он сам, не имел права занимать Темерский трон, Вернон понимал, что, приняв эти условия и королевские обязанности, накормив волков, он вовсе не обеспечил бы целостность овец. Все договоры и законы внутри Темерии были завязаны на личности Ани. Ложа помогала именно ей, народ любил и почитал именно ее, и рокировке в высших кругах никто из них бы не обрадовался. Роше мог разобраться в хитросплетениях политики, снова примерить на себя неудобный, слишком тесный костюм правителя государства, но на этот раз его приход к власти не был бы озарен недавней победой в страшной войне, и сам он давно растерял прежний флер героизма. Его заслуги перед Темерией за последние годы были скрыты от общественного ока, он был лицом среди прочих лиц, и ценить его по старой памяти никто не стал бы.

И еще, конечно, Вернон ни за что бы не принял подобного предложения, пока не была решена проблема Иорвета. Ему не хотелось даже думать о том, что поиски супруга могли закончиться провалом, о том, что через неполные полгода эльфу предстояло исчезнуть, сгинуть навеки — но Роше твердо знал — если этому все же суждено было случиться, он сам не захотел бы прожить на свете больше ни единого дня, как бы ни была сильна его любовь к прочим членам семьи и Родине. Без Иорвета все эти обычно очень важные вещи попросту теряли для него смысл. И какую услугу он оказал бы Темерии, приняв корону, а потом, на самой заре своего правления, покончив с собой, никому ничего не объяснив?

Оставалось надеяться, что Анаис, принявшая его клятву, имела собственные виды на названного отца — Вернон готов был исполнить любой ее приказ, даже если бы королеве вздумалось назначить бывшего разведчика своим личным секретарем или подавальщиком напитков на придворных приемах. Дочь была хозяйкой в своем дому, и точно знала, кто и где мог по-настоящему пригодиться. Пусть речь и шла об отошедшем от дел главе разведки, вечно сбегавшем от своих обязанностей.

Только когда густой лес вокруг кончился, а холодное солнце добралось почти до зенита, Иорвет заговорил. Его голос прозвучал так внезапно, что Роше, погруженный в свои мысли, невольно вздрогнул.

— Думаешь, Иан выдержит две недели один в обществе нашего Айры? — спросил эльф, и тон его звучал удивительно легко, даже с капелькой привычного ядовитого ехидства.

— Он остался не один, — напомнил Роше, отогнав от себя тень тяжелых сомнений, — Фергус обнаружил в себе удивительный талант к общению с молодежью — Изюминка от него в восторге, хотя он совсем не похож на тот образ, что Эмгыр годами рисовал для нее.

— Фергус — отец Леи, — напомнил Иорвет, — по крайней мере, она так думает. То, что он оказался совсем не тем непогрешимым героем из древних легенд, бездушным идолом в золотом сиянии Великого Солнца, скорее сыграло ему на руку. Кроме того, не думаю, что Гусик в таком уж восторге от Айры. Ему в дочки досталась идеально воспитанная Изюминка, с которой можно вести долгие заумные разговоры о политике, и, кроме того, она не слышала ни одной веселой истории за всю жизнь, и теперь готова смеяться над любой ерундой — очень приятное свойство. А Айра… Боюсь, с Айрой мы здорово облажались, мой глупый человек.

Вернон нахмурился.

— О чем ты говоришь? — спросил он почти обиженно, — Айра — отличный парень. Немного взбалмошный и эгоистичный — ну да это с годами пройдет…

Иорвет покачал головой.

— С одной стороны, мы разрешали ему слишком многое, — заметил он, — а с другой — держали на коротком поводке. Он вошел в возраст, но взрослым вовсе не стал. Мы воспитывали из него юношу, который понятия не имеет о настоящих жизненных трудностях. И теперь, не подготовив, должны бросить его…

— Прекрати, — прервал Вернон спутника, чувствуя, как в груди неприятно похолодело, — зачем рассуждать о том, чего еще не случилось? Ты ведь уехал из дома сейчас как раз затем, чтобы не бросать Айру в будущем.

— Пожалуйста, Вернон, — решительно прервал его эльф, — позволь мне поговорить о том, что меня пугает. Я больше не могу молчать, боясь пошатнуть твою уверенность.

Роше со вздохом кивнул, хотя больше всего ему захотелось закричать, чтобы Иорвет не смел даже думать ни о чем подобном, не то что произносить все это вслух.

Тот пару мгновений помолчал, потом криво улыбнулся — покалеченная часть лица эльфа была скрыта под плотной повязкой, которую обычно Иорвет не надевал, даже если отправлялся на аукцион или читать лекцию.

— Когда подойдет срок, — заговорил он медленно, тщательно подбирая каждое слово, — и Гюнтер придет, чтобы потребовать плату, я готов буду принять свою участь. Мне не страшно умереть, хоть я и понятия не имею, как это — лишиться души. Я прочитал множество философских трудов, но точного определения этого понятия так и не нашел. А сложно всерьез бояться того, чего не понимаешь. Но зато другое я понимаю очень четко — когда нас не станет — а я знаю, что ты отправишься вслед за мной, и нет смысла разубеждать тебя — Айра останется совсем один. Да, Иан его отец — но лишь потому, что пятнадцать лет назад управляемая Яссэ кукла вспрыгнула на него в подходящий момент. Наш сын готов принять Айру, как друга или брата. Но ему этого пока будет недостаточно. Оказывается, можно любить и опекать кого-то слишком сильно. Иан за свою жизнь наделал множество ошибок, сбегал от нас и от самого себя — но рядом с ним большую часть времени был Фергус. Их дружба, а потом неуклюжая мальчишеская любовь помогла обоим повзрослеть — каким бы невероятным это ни казалось. А кто есть у Айры? Его мальчишки? От них мало прока — им предстоит стать крестьянами, ловчими, кузнецами, может, даже лекарями или солдатами — но Айра для них слишком далек и непонятен. Это для него они — друзья, а он для них — баронет. Да, их игры и развлечения делают всех почти что равными, но в мозгах этих маленьких недалеких людей четко заложено, кто господин, а кто — слуга. Такой преданности Айре не нужно, но он ничего не может с этим поделать. Иан? Он рвется убраться из нашего дома — не потому что разлюбил нас, или где-то его ждет участь получше. Но потому что он такой — никогда не терпел слишком долго общества тех, кого ему навязали. Иану для счастья достаточно одного Гусика. И даже если Фергус решит, к примеру, перебраться в Нильфгаард и, скрываясь под личиной торговца в лавке своей матери, давать Лее политические советы, Иан последует за ним. Потому что самый главный выбор наш сын сделал давно — и это Гусик. Айра Иану не нужен — даже если наш сын найдет в себе силы полюбить мальчика.

— И что же ты предлагаешь? — не скрывая раздражения, спросил Роше. — Предложить ему совершить самоубийство вместе со мной?

— Я навел справки, — ответил Иорвет, игнорируя его сарказм, — новый учебный год в Бан Арде начинается на Весеннее Равноденствие, за пару недель до моего урочного часа. Айру примут в ученики, несмотря на то, что он эльф и никогда не учился магии. Виктор обещал…

— Виктор? — зло переспросил Вернон, — ты решал вопрос, касающийся одного моего сына, с другим моим сыном, не спросив меня?

Иорвет покачал головой.

— Ори — не ори, а дело сделано, — ответил он, и Вернону страшно захотелось швырнуть в супруга чем-нибудь потяжелее злых слов, — это лучший выход, и, перебесившись, ты сам это поймешь.

— Ну спасибо, что хотя бы сообщил мне об этом сейчас, а не на церемонии посвящения новых адептов, — откликнулся Роше, хотя в глубине душа почти сразу понял, что Иорвет был совершенно прав.

— Я вполне уверен, что Иан уедет от нас не позже начала весны, — продолжал эльф ровно, — что бы он сейчас ни говорил, и как бы близко от нас ни поселился в результате. Может быть, стоит попросить его поговорить с Айрой о Бан Арде, пока этого не произошло. Я подумаю об этом, когда мы вернемся на Йуле.

— Ты подумаешь, — передразнил Вернон, — эльфские дела — для эльфов.

Иорвет посмотрел на него, и единственный глаз заволокло смутным болезненным туманом. Под этим взглядом, полным отчаяния, Роше совершенно расхотелось спорить. Помолчав пару мгновений, он кивнул и отвернулся.

В Вызиму приехали ранним вечером. Иорвет сразу отправился к зданию Университета, пообещав связаться с Верноном при первой возможности, а путь самого Роше лежал во дворец. Человеку сообщили, что Ее Величество утром отбыла в Марибор по каким-то срочным делам, не связанным с грядущими переговорами, но глава разведки был рад принять барона и обсудить с ним ближайшие планы.

Патрика Вернон знал буквально с рождения. После Третьей Северной их с Бьянкой пути разошлись. Став регентом, Роше назначил бывшую подопечную командиром отряда на дальних южных рубежах — не слишком, впрочем, охотно. Его первой идеей было предложить Бьянке должность главы королевской охраны, но девушка наотрез отказалась. Из всего отряда партизан она осталась единственной, кого совершенно не устроил исход войны. Сдача Темерии Черным казалась Бьянке настоящим позорным поражением, и она готова была вовсе бросить службу и уехать подальше на юг, чтобы стать наемницей в Офире. Роше удалось убедить ее, что Родине еще нужна была ее служба, но Бьянка, которая была слишком зла на командира за его решение, попросила распределить себя в наиболее отдаленную от столицы область. Содденская граница подходила для этого как нельзя лучше.

С годами бывшая подопечная, конечно, оттаяла, и за несколько месяцев до того, как Роше сняли с должности регента, согласилась перебраться поближе к столице. Прежней теплоты и доверия в их отношениях не осталось, но Бьянка исправно несла службу королеве Анаис и после того, как та стала править единолично.

Патрик родился за пару дней до фальшивой казни потерявшего доверие регента, и имени его отца Вернон не знал. Парень, однако, получился чернявым и темноглазым, и это наводило на мысли о том, что ненависть Бьянки к нильфгаардцам оказалась не такой уж непримиримой. Во время Зимней войны, когда мать его командовала гарнизоном в предгорьях Махакама, готовясь отразить атаку с востока, сам Патрик был еще слишком мал, чтобы вступить в армию, но, едва войдя в возраст, он, конечно, решил пойти по стопам родительницы, а в последствии показал себя, как умный стратег, и, когда Роше заменил Талера на должности главы разведки, оставил полевую работу в пользу кабинетной.

Бьянка, после войны оставшаяся в предгорьях, умерла пять лет назад от пневмонии, и Роше с грустной иронией думал, что ее подвела старая привычка никогда не одеваться по погоде. Похоронили Вес в Вызиме, на городском кладбище, и, приезжая в столицу, Вернон часто навещал ее могилу, обычно — в компании Патрика.

Молодой глава разведки проводил старшего товарища в кабинет, который прежде занимал сам Роше, и, переступив знакомый порог, человек заметил, что все в опостылевшем помещении осталось почти нетронутым. В углу комнаты появился мегаскоп — Патрик явно куда чаще проводил совещания с чародеями, чем его предшественник. На стене висела огромная и очень подробная карта Континента, истыканная яркими флажками, словно Темерия готовилась к неминуемой войне, и разведка подсчитывала силы королевства. Кипа документов на столе заметно уменьшилась — видимо, Патрик разбирался с бумажной работой куда быстрее Вернона, и депеши не задерживались в его руках.

Очень быстро, не тратя лишних слов на предисловия, молодой человек изложил Роше актуальную обстановку перед переговорами, и, слушая его, тот все яснее понимал — помощь в организации эпохального события Патрику не требовалась. Встреча правителей должна была состояться во Флотзаме. Фактория, разросшаяся до размеров настоящего портового города, служила своего рода буферной зоной между Империей в нынешних ее границах и Реданией. Модератором переговоров назначили Эстамунда Тиссена, короля Ковира и Повисса, как лицо, равно заинтересованное в партнерстве и с Нильфгаардом, и с Северной Империей. Прибытие делегаций к месту проведения саммита запланировали на пятый день после Йуле, чтобы правители, до начала официальной части, успели встретиться лицом к лицу, поговорить о будущих условиях в закрытой обстановке и обсудить взаимные претензии до того, как взять свои слова назад будет уже невозможно.

Роше слушал, кивал и осознавал, что добавить к этой стройной схеме ему было решительно нечего — он сам не смог бы организовать все, включая расселение и охрану участников лучше, чем это уже было сделано. Город был поделен на четкие зоны с учетом интересов правителей — Патрик показал Вернону план, на котором обозначил и расположение чародеев, обеспечивающих безопасность Северных участников, и нильфгаардского гарнизона, сопровождавшего Лею, и становилось понятно, что глава разведки постарался развести их по углам так, чтобы избежать возможных стычек. Время переговоров тоже было подогнано идеально — в начале года торговля, за счет которой и жил Флотзам, почти замирала, и жителей можно было безболезненно убрать в соседние области, чтобы расчистить порт и улицы и предотвратить возможные беспорядки. Под конец этой лекции Вернону оставалось только похвалить преемника, хотя едва ли эта похвала была ему нужна.

— Я полагаю, вы будете сопровождать Ее Величество в числе личной охраны, — с сомнением проговорил Патрик, разглядывая Роше так, словно человек совершенно не вписывался в его стройные выкладки, — вас поселят вместе с ней в резиденции губернатора, и на переговорах вы будете иметь право голоса, как…- он запнулся, и взгляд его стал пристальней.

Роше был вынужден пожать плечами.

— Анаис пока не поручила мне ничего конкретного, — ответил он со вздохом, — я — представитель темерской аристократии, но мое прямое участие в обсуждении может быть истолковано… превратно.

Патрик понимающе кивнул.

— Значит, — ответил он, быстро подмигнув гостю, — будем импровизировать.

Проговорив с Патриком почти до самой ночи, Роше вышел из его кабинета таким уставшим, словно прошел через утомительную кровавую битву или совершил длинный бросок через горы. Ани так и не вернулась, и оставаться во дворце Вернону не хотелось.

Вступив в права владения замком Кимбольт, человек не стал избавляться от своего скромного жилища в столице. Иногда, еще работая при дворе, он ночевал в крохотном доме в нескольких кварталах от королевской резиденции, хоть и бросил попытки сделать его уютней солдатской казармы. Вернон знал, однако, что Иорвет, разобравшись со своими делами в Университете, догадается, куда именно направился его человек на ночь, и, выйдя из ворот дворца, пошел по знакомым столичным улицам в сторону Старого Города.

Вызима засыпала рано. Горожане, днем большей частью занятые работой, расходились по домам почти вместе с закатом, а до начала сезона зимних праздников Конца Года было еще далеко. Подгоняемый промозглым холодом, Роше добрался до дома, нигде не задержавшись, и, открыв дверь, сразу понял, что Иорвет сюда пока не возвращался.

В узкой прихожей было почти так же холодно, как на улице, и Вернон, не снимая сапог и плаща, поспешил на кухню, надеясь, что с прошлого раза, когда он ночевал здесь, осталось хоть немного дров для очага. Его ждало жестокое разочарование — в ящике у камина было пусто, и человек начал сомневаться даже, не стоило ли вернуться во дворец, чтобы не околеть в этом доме до наступления утра. Занятый важными государственными делами, Роше не позаботился ни о пропитании, ни даже о свечах. Он напомнил себе, что в былые времена ему случалось ночевать в местах и похуже — в темных влажных пещерах, в чаще непролазного леса на голых камнях или в трактирах, пользовавшихся самой дурной славой. Но, задумавшись, Вернон понял, что годы, прожитые в тепле и уюте баронского замка, сильно подточили его терпимость к походных условиям. Приходилось мириться с неизбежным и признаться самому себе, что полевой командир окончательно уступил место изнеженному аристократу, привыкшему получать горячий завтрак, вылезая из нагретой мягкой постели.

Роше порылся в походной сумке, вытащил огрызок карандаша и лист бумаги — нужно было оставить записку Иорвету, реши тот явиться в их старое убежище, чтобы эльф мог присоединиться к супругу в тепле королевских чертогов. Однако ничего написать он не успел — послышался негромкий стук в дверь, и Вернон, нахмурившись, отправился открывать.

На пороге обнаружилась невысокая фигура, с головой закутанная в просторную темную накидку с капюшоном, и в ней с большим удивлением Вернон распознал своего сына.

— Виктор? — Роше распахнул дверь шире и пристально вгляделся в лицо короля под плотной тканью. — Что ты тут делаешь?

— Пришел в гости, — как ни в чем не бывало, ответил Виктор, — и с дарами, — он указал на сваленные на крыльце плотные холщовые сумки.

— Откуда ты узнал, что я здесь? — продолжал допытываться Роше — ему вдруг почудилось, что перед ним стоял вовсе не его сын, а вражеский шпион, принявший его облик, может быть, явившийся, чтобы прикончить приближенного королевы и возможного претендента на трон. Похоже, визит на место прошлой работы сказался на нем больше, чем Вернон предполагал, разбудив былую тяжелую подозрительность. Но Виктор откинул капюшон с головы и улыбнулся.

— Сегодня днем ко мне явился призрак Его Величества Императора Фергуса, — заявил он, — и сообщил, что ты отправился в Вызиму. А я знаю, как ты ненавидишь ночевать во дворце.

— Фергус? — переспросил Роше, еще больше нахмурившись.

— Папа, — взмолился Виктор, став вдруг похожим на Людвига, которому нужно было снова тащиться на урок математики, — впусти меня, пока я себе ничего важного не отморозил. Я все объясню за ужином.

Вернон со вздохом посторонился, пропуская сына внутрь.

— Только ужинать нам нечем, — сообщил он, тоже невольно улыбнувшись.

— Это я предусмотрел, — заметилкороль, кивнув на свои сумки. Он подхватил одну, оставив вторую — ту, что помассивней — отцу, — годы правления научили меня принимать тактические решения. Я принес немного дров и провианта.

— Как тебе удалось сбежать из дворца, из-под чуткого ока твоих советниц? — поинтересовался Вернон, следуя за сыном на кухню. Тот надменно фыркнул.

— Одна из моих советниц сама научила меня основам магического искусства, — ответил он, — я открыл портал — королевское разрешение у меня имеется. А к утру — вернусь точно так же, никто ничего и не заметит.

Оказавшись в темном помещении, Виктор сразу вытащил и зажег несколько длинных белых свечей, расставил их по комнате, и от этого в ней тут же стало заметно уютней. Из доставшейся ему сумки Вернон извлек целую охапку сухих ровных дров, пропитанных каким-то ароматным маслом.

— Их должно хватить на всю ночь, — пояснил сын, принимаясь за разбор припасов, — новейшее изобретение Оксенфуртских ученых, наконец-то наука начала по-настоящему служить простому народу.

На столе быстро появился сверток с крупной картошкой, завернутый в промасленную бумагу окорок, буханка черного хлеба, горшочек масла, крынка молока — последней Виктор извлек на свет большую темную бутылку со следами серой пыли на пузатых стенках.

— Я знаю, ты не пьешь, — пояснил он немного смущенно, — но это — цидарийское вино нового урожая, и я подумал…

— Сегодня — пью, — заверил его Роше, и Виктор послал ему долгий понимающий взгляд.

— Я почищу картошку, — предложил он, — а ты — разведи огонь и доставай сковороду. Устроим пир.

— Только не говори мне, что со дня коронации ты научился чистить картошку, — фыркнул Роше, но принялся исполнять распоряжения, — не королевское это дело…

— Я — человек больших и разнообразных талантов, — подмигнул Виктор и взялся за нож.

Крупные коричневые клубни он и впрямь очистил довольно быстро — Вернон успел только сложить в очаге и поджечь пару ароматных дров — те занялись легко, и в кухне почти сразу стало заметно теплее. Сковорода нашлась на обычном месте. Стряхнув с нее остатки старой сажи, Роше вытер дно чистой тряпицей и смазал его маслом из горшочка.

Запах жарящейся картошки наполнил комнату вместе с растекавшимися по углам волнами тепла, и Вернон, все же избавившийся от верхней одежды, пристально следил, чтобы ужин не пригорел, иногда мельком поглядывая на сына. Тот совершенно по-хозяйски достал из высокого буфета пару пыльных стаканов, откупорил бутылку и разлил прозрачно-золотое вино. Роше знал, что Виктор, как и он сам, почти не притрагивался к спиртному, но сейчас сын вцепился в свою скромную чашу так, словно только в ней видел спасение от своих тревог. Не спеша начинать разговор до того, как ужин окажется на тарелках, Вернон закончил с картошкой, вытащил ножи и вилки, тонко нарезал хлеб и окорок, и лишь после этого уселся за стол напротив сына.

— Ну, — объявил он, поднимая свой стакан, но не спеша делать первый глоток, — рассказывай, как ты тут очутился — а то я пока не совсем уверен, что передо мной не шпион в облике моего сына. Уж больно ловко ты управился с картошкой.

Виктор посмотрел на него без веселой искры, плясавшей в его глазах, когда он только появился на пороге. Лицо сына сделалось серьезным и чуть отстраненным, точно он наконец задумался, а стоило ли вообще являться к отцу и заводить какой-то разговор. Начать король решил с темы, казавшейся, видимо, ему самой безопасной.

— Я только на Леином балу узнал, что Фергус жив-здоров, — заговорил он неспешно — вина в его стакане за пару глотков заметно поубавилось, а на картошку сын пока даже не взглянул, — не то, чтобы я сильно удивился, но встреча вышла неожиданная, не скрою. И вот сегодня днем Фергус явился ко мне собственной персоной. Попросил разрешения отправиться в библиотеку Бан Арда, но не объяснил, зачем.

Роше сдвинул брови, продолжая пристально смотреть на сына. Он не знал, как подробно Анаис предпочла рассказать возлюбленному о судьбе бывшего супруга, и речь о проклятье Гусика заводить первым, наверно, не стоило. Хотя Вернон был уверен, что библиотека магической школы понадобилась Фергусу именно из-за него. И совсем другой вопрос интересовал Роше гораздо больше.

— Иан был с ним? — спросил он, отчего-то ясно припомнив слова Иорвета — старший сын совсем не горел желанием оставаться наедине с Айрой, и теперь, возможно, решил сбежать от него раньше, чем родители предполагали.

— Нет, — покачал головой Виктор, — Гусик сказал, что Иан остался в замке с младшим. — Роше облегченно выдохнул и даже ободряюще улыбнулся.

— У Фергуса, когда он вернулся, возникли… проблемы с магией, — сказал он, — должно быть, он решил разобраться с ними раньше, чем до этого снизойдет его сестра.

Виктор кивнул, словно это была для него никакая не новость.

— Я видел след ожога у него на щеке, — подтвердил он, — и мне приходилось иметь дело с подобными ранами — помнишь? Тогда Иан, показывая фокус, обжег Юлиана, посольского сына. У парнишки до сих пор остался шрам от того трюка… Я даже подумал, что братишка снова не совладал со своим колдовством, но потом решил, что чужая семейная жизнь — совершенно не мое дело.

— И правильно, — подтвердил Вернон, решив не вдаваться в подробности. Он помнил, что проклятье, павшее на Фергуса по ошибке, было, судя по всему, предназначено именно Виктору, но надеялся, что Лита позаботилась о безопасности своего короля, а смущать сына своими предположениями не хотел.

— Я выдал Фергусу подорожную грамоту и письмо для Ректора, — продолжал Виктор, — он сможет воспользоваться любыми ресурсами магической школы. Лишь бы не зря.

Король замолчал и сделал еще один глоток из стакана. Он явно не собирался продолжать разговор, и, немного подождав, Роше нарушил молчание первым.

— Я слышал, Анаис объявила о своей беременности официально, — заметил он, — народ Темерии, должно быть, в восторге. Я помню, какой праздник закатили в Вызиме, когда она сообщила людям о Людвиге.

Виктор кривовато улыбнулся.

— Да, но в этот раз праздника не будет, — ответил он, — Ани и в Марибор-то сбежала вроде как по торговым делам, но на самом деле, чтобы не принимать бесконечные поздравления. Она боится — причем не только реакции Империи, но самого факта рождения ребенка. И всего моего красноречия недостаточно, чтобы ее успокоить. Кто я такой, чтобы разбираться в вопросах деторождения…

— Ее не переубедили даже красочные рассказы Иана о его работе повитухой на Скеллиге, — отмахнулся Роше, — думаю, даже Кейра в этом деле окажется бессильной. Ани успокоится, только когда ребенок родится точно в срок и так же легко и быстро, как ваш сын. А я не сомневаюсь, что так и будет.

— Правда? — Виктор с надеждой посмотрел на отца, и по его взгляду Роше понял, что страхи Анаис передались и ее почти супругу.

— Я и сам мало понимаю в деторождении, хотя мой младший сын родился у меня на глазах — с твоей, кстати, помощью, — ответил он, — но Ани — здоровая и сильная, это ее третий ребенок, и беременность, насколько я знаю, протекает хорошо. Она справится, не сомневайся.

— В иных обстоятельствах я бы поверил, — вздохнул Виктор, — но сейчас…- он замолчал, уставившись в свой почти опустевший стакан.

— Переговоры, — немного помолчав, понимающе подтвердил Вернон, — я так понял, пока о планах Темерии отделиться от одной Империи и не вступать в состав другой, решено не объявлять? И все это волнения могут плохо сказаться на Анаис и ребенке.

Виктор кивнул.

— Если бы мог, я оградил бы ее от этого, — с болью в голосе проговорил он, а потом, помолчав, добавил: — я бы и себя от этого отгородил…

Роше удивленно поднял брови, и, отвечая на его взгляд, Виктор продолжил:

— Мне предстоит торговаться с Леей, которая и так-то меня недолюбливает. А, если все сложится наилучшим образом для Темерии, я боюсь, она и вовсе меня возненавидит. А ведь она — мой первенец. Моя единственная дочь.

Над столом повисла неловкая тишина. Роше, чтобы чем-то занять руки, поднял стакан и прихлебнул вина — прохладно-терпкого, легкого, как вода. Ответить Виктору на эту жестокую правду Вернону было нечего.

— Я смирился с тем, что с самого начала она мне не принадлежала, — продолжал король, точно спиртное наконец ударило ему в голову, и он говорил теперь все, что приходило на ум, все, что зрело в нем долгие годы, — я не видел, как она родилась, не был рядом, когда она училась ходить и говорить, когда хворала и принимала свои первые решения. Для нее я всегда был тем, кто похитил ее мать, не говоря уже о политическом соперничестве. Я не мог демонстрировать свою любовь, потому что это восприняли бы, как попытку повлиять на Императрицу или проявление слабости. Я и встречался-то с ней только на официальных приемах — и мне приходилось бороться с желанием вывалить на нее правду. И все потому, что я знаю — правда уничтожит ее. И даже если Редания предложит ей политическое убежище, когда станет ясно, что Фергус ей не отец, Лея откажется. Потому что я — чужак. И лжец. Анаис, возможно, приходилось сложнее, чем мне — она могла быть рядом с Леей, говорить с ней, но, даже зная, что Ани — ее мать, Лея сохраняла дистанцию. Это страшнее, чем быть от нее вдали и довольствоваться новостями из третьих рук. Но оттого моя боль не становится меньше. Я потерял свою дочь еще до того, как она появилась на свет. И теперь должен выступать против нее на переговорах, которые зададут тон всему ее правлению. — Виктор поднял бесконечно усталый взгляд на Роше, — что мне делать, папа?

Вернон, не находя подходящего ответа, долго молчал. Потом с тяжелым вздохом покачал головой.

— Ты мог бы отправить на саммит Филиппу, сказавшись больным или слишком занятым, — заметил он, — но твои подданные не простили бы тебе этого.

— Они не простят мне и поражения, — подтвердил Виктор, — и Ани тоже не простит. Решение о предоставлении свободы Темерии еще можно подать в нужно свете. Это даже, в некотором роде, разумно и благородно — верный союзник Редании нужней, чем бунтующая провинция — в этом я почти успел всех убедить. Но Лее такой вариант не подходит.

Вернон прикрыл глаза. Сделал долгий глоток вина, прежде, чем снова заговорить. Слова давались нелегко, и каждое приходилось буквально сильной извлекать из себя.

— Недавно я говорил с Эмгыром, — сказал он, стараясь не отвести взгляда от лица сына, — и, похоже, Старый Еж, как обычно, придумал решение за нас всех.

Виктор посмотрел на отца пристальней — едва затуманивший его глаза хмель, казалось, мгновенно слетел с короля. Роше рассказал ему о своей беседе с бывшим Императором обстоятельно и подробно, не став делиться собственным мнением на этот счет, и под конец его речи лицо Виктора заметно посветлело.

— Ты пойдешь на это? — спросил он с плохо скрываемым жаром, — хотя бы подумаешь об этом? Если договор с Империей будет предполагать срок твоих полномочий, то на трон после тебя сможет взойти мой нерожденный пока сын — или дочь. Ты успеешь всему научить его, а Ани не нужно будет отрекаться от власти полностью — она может стать советницей принца…

— И твоей женой, — улыбнулся Роше в ответ. Все сомнения, терзавшие его несколько долгих недель, вдруг притупились, стоило Вернону заглянуть в полные надежды глаза сына. — Я не знаю, как на это предложение отреагирует Анаис. Она была королевой с самого детства, я служил ей, как мог, защищал ее право на корону, а теперь что же — отберу ее?

Виктор гордо вскинул голову.

— Ты думаешь, для Ани так важна именно корона? — спросил он, — это правда — она пожертвовала дочерью и сыном, всю жизнь сложила, можно сказать — но не ради короны, отец. Но ради Темерии. Вот — ее истинная любовь — не я, не дети. Темерия. И во имя ее благополучия и свободы, Анаис сделает все — даже решится сложить с себя полномочия. И передать их тому, кому она доверяет, как самой себе.

Вернон медленно покачал головой, все еще не переубежденный, но потом нашел в себе силы улыбнуться сыну.

— Я обдумаю это, обещаю, — ответил он, — до конца переговоров время еще есть. А вот ужин — стынет. Ешь, а то захмелеешь.

Виктор поглядел в свою тарелку так, словно только что заметил ее перед собой, и вдруг легко рассмеялся.

— Жаль, король Фольтест погиб, так и не узнав, что потомки его захватят весь Континент, — заявил он, — но я уверен, против твоей кандидатуры в короли Темерии он точно возражать не стал бы. А, может, и сам бы ее предложил.

— Поживем — увидим, — мрачно откликнулся Роше.

Они с Виктором просидели за столом почти до рассвета. Разговор, словно преодолев какую-то невидимую плотину, полился легко, как полноводный весенний Понтар. Отец и сын прикончили бутылку с вином, до крошки доели картошку, мясо и хлеб, и Реданский король отправлялся восвояси успокоенным и благостным.

Иорвет до утра так и не объявился. Роше это не слишком обеспокоило — супруг часто оставался в Университете по нескольку дней кряду, и нынешнее дело было слишком важным, чтобы его прерывать.

Проспав пару часов после ухода сына, Вернон снова отправился во дворец, где ему сразу сообщили, что Анаис вернулась в Вызиму и готова была его принять.

Роше проводили к знакомым дверям королевского кабинета и, деликатно постучав, он вошел, постаравшись изобразить на своем лице беззаботную уверенность, которой вовсе не ощущал.

Ани сидела за столом, держала в руках распечатанное письмо, и с внезапным ужасом Вернон заметил на бледных щеках королевы влажные дорожки слез. Притворив дверь, он ринулся к названой дочери.

С самого детства Анаис почти никогда не плакала. Роше мог припомнить всего пару таких случаев, и тогда речь шла о по-настоящему страшных вещах. Ани разрыдалась, узнав о предательстве матери. В ее глазах стояли слезы, когда «погиб» Фергус, и, даже зная правду, королева на его похоронах не смогла сдержать рыданий. Но обычно удары судьбы она встречала твердо и смело, с высоко поднятой головой.

— Ани, милая, — Роше остановился перед ее столом, упер руки в столешницу и пристально посмотрел в заплаканное лицо королевы, — в чем дело? Тебе плохо?

Мельком взглянув на него, Анаис выронила из пальцев письмо, кивнула на него и закрыла лицо руками. Плечи ее сотрясли беззвучные рыдания, и, подавив желание обнять дочь вместо того, чтобы вчитываться в послание, Роше все же поднял бумагу и пробежался взглядом по строчкам.

Письмо было написано быстрым изящным почерком Леи, и в нем юная Императрица поздравляла мать со скорым прибавлением и желала доброго здоровья и счастья. Послание было составлено просто, без придворных экивоков, и похоже было, что Изюминка писала его сама, не под диктовку, и была совершенно искренна. Роше удивленно посмотрел на Анаис.

— Я не понимаю, — признался он.

Ножки стула резко скрипнули — королева отодвинула его от стола и поднялась со всей стремительностью, на какую была способна. Объявив о скором рождении ребенка публично, Ани тут же отказалась от мешковатых нелепых рубах, и одета сейчас была почти, как обычно с дороги — только верная кожаная куртка была распахнута спереди, демонстрируя обтянутый хлопковой блузой округлый живот. Прижав к нему ладонь, королева раздраженно прошлась по комнате, остановилась у окна и неловко замерла. Роше наблюдал за ней, не вмешиваясь.

— Я не хотела, чтобы ты застал меня в таком виде, — призналась Ани, не оборачиваясь, — из-за этого ребенка я стала плаксивой и жалкой.

— Милая, ну это же в порядке вещей, — попытался возразить Роше, хотя не мог припомнить, чтобы, беременная Людвигом, Анаис позволяла себе нечто подобное.

— Я разрыдалась, получив поздравление от дочери, отец, — бросила Анаис почти зло, — конечно, это не в порядке вещей.

— Но Лея, похоже, и правда рада за тебя, — заметил Вернон, — может быть, разговоры с Фергусом на нее благотворно повлияли, а, может, она просто стала старше и приняла тот факт, что вы с Виктором…

— Да это неважно! — перебила его Анаис, — верно, она и впрямь стала со мной мягче, даже когда не знала, что я в положении. Спасибо, добрый папа Гусик, и все такое. Но посмотри на меня! — она резко развернулась, и Роше покорно взглянул на нее, не заметив, впрочем, ничего необычного, — Я развалина! Я плачу от такой ерунды. Да чего там — стоит мне подумать о Лее, как я тут же готова распустить нюни. Моя девочка выросла и готовится взойти на трон — а я… я…

Она снова всхлипнула и опустила голову, зло сжав кулаки. Роше быстро подошел к ней и заботливо обнял дочь за плечи, погладил ее по спине, позволив Анаис прижаться мокрым от слез лицом к своему плечу. Нужных слов он, впрочем, найти никак не мог, и понадеялся, что объятий было достаточно.

Но Ани, еще пару раз всхлипнув, вдруг подняла на него глаза.

— Я не могу участвовать в переговорах, — сказала она очень тихо, пристально вглядываясь в лицо отца, — что, если я расплачусь прямо посреди речи Виктора? И не то чтобы он собирался говорить о чем-то слишком трогательном. Просто я, мать его так, беременна и рыдаю по любому поводу.

— Ты не можешь отказаться от переговоров сейчас, когда все уже готово, — напомнил Роше, хотя вовсе не хотел этого говорить. Он вспомнил вдруг слова Виктора, волновавшегося о здоровье возлюбленной и будущего ребенка. Ситуация складывалась патовая.

— Я и не хочу от них отказываться, — твердо заявила Анаис, — и не буду. Но выступать на них — не могу. Отец…- взгляд королевы стал внимательно умоляющим — она словно выискивала в Верноне слабину, — ты должен участвовать в саммите, как мой полноправный представитель. Быть моим голосом.

— Ани, — серьезно перебил ее Вернон, — я не имею достаточно полномочий, я…

— Полномочия я тебе предоставлю, — возразила она, — и у тебя хватит решимости, чтобы отстоять позицию Темерии — и сейчас, и, когда дело дойдет до настоящего решения.

Роше молчал, и Ани, похоже, почувствовав его сомнения, твердо напомнила:

— Ты принес клятву.

Вернон тяжело вздохнул и сжал дочь в руках крепче.

— Ладно, — сказал он наконец, — похоже, у меня и правда нет выбора.

— И правда, — улыбнувшись, подтвердила Анаис.

— Тогда — утирай слезы, — Роше не мог не ответить на ее улыбку, — позавтракаем, и ты расскажешь мне, что именно я должен там говорить. Я ведь хреновый политик, ты и сама знаешь.

 

========== Рождение легенды ==========

 

Оставшись с Айрой наедине, Иан почти сразу заметил, что парнишку словно подменили.

Рано утром, еще до рассвета, родители уехали в Вызиму, а ближе к полудню замок покинул и Фергус. Провожать его к порталу Айра не пошел, а Иан, остановившись у замерцавшей рамы, крепко сжал ладони супруга и заглянул ему в глаза.

— Может быть, мне пойти с тобой? — предложил он — уже далеко не первый раз за последние несколько часов, но Гусик снова отрицательно покачал головой.

— Ты обещал присмотреть за сыном, — напомнил он, и Иан невольно поморщился — до сих пор Фергус Айру так не называл, и слово, оброненное так естественно и просто, покоробило эльфа, хотя внутри себя он успел почти смириться с этим фактом. Но, произнесенное чужими устами, оно словно накладывало на него какие-то новые обязательства, к которым сам Иан, похоже, был не готов.

И муж, и родители отправлялись на поиски решений страшных загадок, а он оставался наедине со своей тревогой — и мальчиком, с которым был знаком всего несколько недель. Иорвет надеялся, что между непутевым отцом и неугомонным сыном возникнет связь, что Иан, осознав себя родителем, примет и полюбит Айру. И сам эльф не то чтобы сомневался, что такое возможно — он просто не был уверен, что жаждал этого. А вот чего он не хотел совершенно точно — так это отпускать Гусика одного на неопределенный срок. Тот обещал выходить на связь при первой возможности и поспешить вернуться, когда дело будет сделано или зайдет в тупик, но в глубине души Иан вдруг испугался, что супруг просто искал повод сбежать.

— Я буду ждать тебя, — очень тихо пообещал Иан, опустив глаза, и Гусик, аккуратно взяв его за подбородок, поднял лицо эльфа, коснулся губами его губ и смутно улыбнулся.

— Я не на войну отправляюсь, — напомнил он, — а всего лишь в магическую библиотеку. Вполне вероятно, что я ничего там не найду, и тогда — сразу вернусь, и мы придумаем новый план.

— Обещаешь? — Иан с надеждой заглянул ему в глаза, Гусик, не переставая улыбаться, кивнул.

— Обещаю, — прошептал он, еще раз поцеловал эльфа и ступил в портал.

Впереди был целый долгий день — первый в череде таких же, полных волнений и ожидания, и Иан, выходя из кабинета, решил, что, раз уж близкие решили оставить его не у дел, отлучить от решения магических и политических проблем, он не станет отчаиваться и тратить каждую минуту следующих недель на мысли о том, где они и чем заняты. За последнее время они с Айрой успели сдружиться, и, если не думать о том, что мальчишка оказывался плодом его чресл, с ним вполне можно было весело коротать дни.

Однако Айру, обычно полного энергии и готового сорваться с места и бежать за приключениями в любой момент, Иан обнаружил в Каминном зале, и вид его сразу насторожил старшего эльфа. Мальчик сидел, забравшись с ногами в просторное бархатное кресло, прямо напротив торжественно возвращенного на стену портрета своей матери, и задумчиво созерцал пространство перед собой. Иан осторожно приблизился к застывшему парнишке, остановился в шаге от его кресла и деликатно кашлянул. Айра слегка встрепенулся, посмотрел на него и изобразил невеселую полуулыбку. Старший на мгновение засомневался — стоило ли лезть в непознанное болото юношеской тоски, в котором младший сейчас был главным утопцем? Может быть, следовало оставить Айру наедине с его переживаниями, не сбивать с печального настроя, да и вообще — что Иан мог знать о причинах грусти парнишки? Вероятно, подобные приступы меланхолии раз в пару месяцев были для него обычным делом. Впрочем, рассудил старший, не желай Айра, чтобы кто-то донимал его расспросами и попытками развеселить, не сидел бы он на самом видном месте в доме, да еще в такой драматичной позе. Иан снова кашлянул.

— Ты скучаешь по родителям? — сделал он первый пробный выстрел.

Айра медленно качнул головой.

— Они часто уезжают, — сообщил он, — правда, обычно — по одному. Отец шляется по барахолкам и антикварным лавкам, может целую неделю провести на охоте за очередным стулом или полочкой для специй. А папа раньше вообще из столицы не вылезал. Но и теперь иногда проводит время с Ани, Виктором или Людвигом. Я привык.

Иан понимающе кивнул. Удар, однако, явно прошел мимо цели — Айра снова отвернулся, и только поворот его головы, казалось, стал чуточку более трагическим. Видимо, это означало, что старшему следовало продолжать угадывать.

— Ты теперь взрослый, — сделал он вторую попытку, — уже решил, чем хочешь заниматься в жизни? Меня вот отдали в обучение мастеру Риннельдору в девять лет. И к четырнадцати я уже успел его окончательно разочаровать.

Айра немного раздраженно передернул плечами.

— Я подслушал разговор отца с Виктором, — ответил он почти равнодушно, — меня отправят в Бан Ард к началу нового учебного года.

— И тебе об этом никто не потрудился сообщить? — казалось, Иан наконец смог докопаться до сути трагедии — вручая в подарок младшему свободу решать, использовать ли ему свои магические способности или нет, Иорвет упомянул о возможном приглашенном учителе. Но о том, что участь Айры была уже предрешена, конечно, не заикнулся. Иан присел на краешек ближайшего кресла, подался чуть вперед и пристально посмотрел парнишке в лицо, — и даже мнения твоего не спросили?

— Не спросили, — подтвердил Айра со вздохом, — но вообще-то быть чародеем — довольно здорово. Можно весь мир посмотреть, или поступить в услужение какому-нибудь королю и принимать за него все решения.

Иан тихо усмехнулся.

— А ты хотел бы править каким-то королевством за спиной глупого правителя? — уточнил он сдержанно, стараясь не выдать сарказма.

— Зачем обязательно глупого? — приняв вопрос за чистую монету, пожал плечами Айра, — есть же такие, как Анаис или Лея.

— В Нильфгаарде не жалуют чародеев, — заметил Иан, пожав плечами. — А принимать решения за Анаис у тебя не получится.

— Я ведь — эльф, — напомнил парнишка, — мне суждено пережить и Ани, и Лею — а кто знает, какие правители придут им на смену?

Услышать такое удивительно философское заявление из уст беззаботного и, казалось, не слишком далекого Айры Иан никак не ожидал. Его слова прозвучали очень легко — и от того еще более цинично. Старший эльф чуть нахмурился.

— Значит, ты хочешь учиться в Бан Арде? — уточнил он, решив не вдаваться в пространные рассуждения о скоротечности человеческой жизни, которые для него самого были горше самой крепкой сивухи.

— Не очень, — признался Айра, — но, думаю, у меня нет выбора…- он бросил на старшего быстрый внимательный взгляд, словно ждал от него возражений, но Иан не нашелся, что ответить.

— Поговори с отцом об этом, когда он вернется, — предложил он, немного подумав, — не думаю, что он станет заставлять тебя делать то, чего тебе совсем не хочется.

— Поговорю, — односложно обронил Айра и снова замолчал.

В неловкой напряженной тишине эльфы просидели еще несколько минут. Иан терялся, прикидывая, какой бы еще вопрос задать продолжавшему хандрить младшему, а тот не давал ему никаких подсказок. Наконец, не выдержав затянувшейся паузы, горе-папаша окинул зал быстрым взглядом. Идея тихонько уйти, оставив Айру наедине с его неведомыми мыслями, казалась все более привлекательной, но Иан нутром чуял, что так поступить было неправильно. Он задержал взор на портрете Авы — мертвая эльфка смотрела на живых сородичей спокойно и приветливо, даже робко — и старшему вдруг подумалось, что при ее жизни он никогда не видел у девушки такого взгляда. Она была веселой и легкой, почти как Айра сейчас, любила танцевать, смеяться и оказываться в центре внимания. В ней не было ни той трепетной нежности, что так искусно изобразил неведомый художник, ни неуверенной скромности, заметной по ее улыбке и позе. Может быть, родив ребенка, а потом заболев, Ава изменилась. Или казнь того, кто называл себя ее отцом, подкосила ее. Пускай Иан и докопался до правды, касательно Айры, но никто из родителей так толком ничего и не рассказал ему о матери его сына. А он сам до сих пор ни разу всерьез об этом не задумывался.

— Ты помнишь свою маму? — вдруг, сам того не желая, спросил Иан. Айра повернулся к нему, и в затуманенном тоской взгляде мелькнуло любопытство.

— Смутно, — признался он, — я был совсем маленьким, когда ее не стало. Помню, как она мне пела перед сном, и как мы вчетвером ходили гулять. Папа обычно поддерживал ее под локоть, а, если мама совсем уставала, брал ее на руки и нес. А почему ты спрашиваешь?

Иан пожал плечами — история мальчика не добавляла ситуации ясности, и расспрашивать его дальше было просто бессмысленно.

— Погоди-ка, — мальчик вдруг задумчиво поднял глаза к потолку, — ты вроде как погиб летом того года, когда я родился. Значит, ты тоже ее помнишь? Отец никогда не рассказывал, как они с мамой познакомились — а я иногда думал, как так вышло, что папа не имел ничего против их… встреч. Может, ты мне расскажешь?

Иан несколько секунд помолчал — они ступали на опасную почву полуправды, он не знал, что именно родители говорили Айре об Аве, и как объясняли ему ее появление в своем доме. Можно было соврать, что, потеряв старшего сына, Иорвет и Вернон так сильно хотели еще одного ребенка, что решились связаться с несчастной нищенкой-циркачкой, которой нужен был кров. Но Иан вдруг понял, заглянув в глаза Айре, что совершенно не хотел лгать ему.

— В то время я почти все время жил в Нильфгаарде, — признался он, — и жизнью родителей не слишком интересовался. Может быть, после исчезновения Яссэ ей некуда было пойти, и они приютили Аву, потому что знали, что мы с ней были вроде как… друзьями.

Светлые брови парнишки поползли вверх, и Иан мгновенно понял, что сболтнул лишнего.

— Ты дружил с моей мамой? — поспешно спросил он, и вся трагическая меланхолия разом слетела с парнишки. Делать вид, что кто-то позвал старшего, и сбегать было, конечно, слишком поздно.

— Можно и так сказать, — осторожно признался он, — мы путешествовали с труппой почти три года и у нас с Авой был совместный номер.

— Мама была циркачкой?! — Айра надвинулся на Иана с жадным любопытством во взоре — и тот даже опасливо отшатнулся от него.

— Ну…- выдал он неуверенно, — да. Я показывал фокусы, а она — мне помогала. Мы с ней танцевали в языках пламени, я заставлял вспыхнуть ее платье, и потом она показывала акробатические трюки. Публика была в восторге. Отец тебе не рассказывал?

— Нет! — Айра с неподдельным восторгом посмотрел на портрет скромной несчастной девушки, в которой, конечно, невозможно было заподозрить звезду бродячего цирка, — это ты познакомил ее с отцом, чтобы они… ну ты знаешь… сделали меня?

— Их познакомил Яссэ, — ответил Иан, и это была чистая правда, — мне тогда было лет семь или восемь. Это случилось в Туссенте. А как судьба свела их во второй раз, я не знаю.

— Ух ты, — совершенно искренне заявил парнишка, и мысленно старший уже представил, как на вернувшегося отца обрушится град неудобных вопросов, а на самого Иана позднее — волна Иорветова гнева. Впрочем, дорогой родитель ведь сам хотел, чтобы они с Айрой сблизились. А как можно было сближаться, не говоря правду? Неловкий опасный разговор, однако, стоило поскорее закончить.

— Может, пойдем в лес? — предложил Иан, хотя выходить из дома в такой мороз ему совершенно не хотелось, — возьмешь Серебряного, ему полезно немного размяться.

У Айры, конечно, оставался еще миллион вопросов, но свою драматичную грусть он, похоже, все же отринул, а предложение Иана оказалось слишком заманчивым, чтобы менять его на печальные непонятные разговоры.

Остаток дня прошел гладко. Айра и впрямь оказался неплохим наездником, а молодой жеребец слушался его команд беспрекословно — видимо, готовя подарок для младшего, папа позаботился, чтобы коня вышколили, как надо. Серебряный, послушный твердой руке парнишки, то пускался галопом через заснеженное поле, то замирал, то начинал гарцевать, и ни разу даже не попытался сбросить наездника с седла.

В замок вернулись только после заката. Айра, исполняя обещание, данное родителю, сам отвел своего скакуна в конюшню, накормил и причесал его, накрыл на ночь попоной и на прощание даже немного поговорил с Серебряным — их негромкую беседу Иан подслушивать не стал.

Вскоре после ужина с ним по мегаскопу связался Гусик. Супруг выглядел спокойным и уверенным. Он рассказал Иану, что Виктор пошел ему навстречу, снабдил нужными бумагами и отправил Фергуса в Бан Ард через личный портал. Ректор, взглянув на королевское письмо, рассыпался в нарочито радостных приветствиях, разместил таинственного посетителя, как самого почетного гостя, и пообещал, что в его изысканиях Гусику будет оказана любая посильная помощь. Супруг собирался приступить к исследованиям на следующий день.

— А что твое проклятье? — спросил Иан, когда поток Фергусова красноречия иссяк. Этот вопрос перед отъездом человека они обсудить забыли, — что, если у тебя случится приступ?

— Тут полно магов, — улыбнулся Гусик в ответ, — может, распознав симптомы, кто-то из них даже сможет мне помочь. — Он понизил голос, наклонился вперед, точно хотел обнять Иана, невзирая на разделявшее их расстояние, — не волнуйся, мой милый, — ласково сказал Фергус, — со мной все будет в порядке.

Они поговорили еще немного, и в свою пустую спальню Иан возвращался пусть и не до конца успокоенным, но хотя бы немного утешенным. Мегаскоп совсем не заменял реального присутствия супруга, но, по крайней мере, они по-прежнему могли разговаривать перед сном, как всегда.

Оставаться в одиночестве в тиши своих покоев, однако, долго Иану не пришлось. Айра, коротко постучав и не дождавшись ответа, прошмыгнул в комнату старшего, притворил за собой дверь и скользнул к постели, в которой Иан готовился встретить первую бессонную ночь вдали от возлюбленного.

— Скучаешь? — бесцеремонно спросил парнишка, плюхнувшись на кровать поверх одеяла.

— Очень, — вынужден был признать Иан — когда первый порыв поскорее избавиться от наглого парнишки прошел, он подумал даже, что идея скоротать ночь за разговором с ним была не так уж плоха — если, конечно, Айре не вздумалось бы снова заводить речь о своей маме. — на Скеллиге мы с Фергусом ни на день не расставались. Я уходил в деревню, если меня звали к постели больного, но потом непременно возвращался.

Айра фыркнул, явно демонстрируя, что подобная зацикленность на другом человеке была ему не близка и не знакома.

— Когда я был маленьким, — немного обиженный на его плохо скрытую иронию, заметил Иан, — наш отец не мог спать, если папа уезжал куда-то дольше, чем на один день. Он всегда просил меня ложиться вместе с ним. Потом, правда, я и сам перебрался в Нильфгаард и больше не мог ему помогать справиться с одиночеством.

Парнишка помолчал пару мгновений.

— Хочешь, я буду ночевать здесь, пока Гусик не вернется? — предложил он и до того, как Иан успел ответить, откинул одеяло с Фергусовой стороны и нырнул под него, прижал к лодыжкам старшего свои совершенно ледяные босые стопы и замер с негромким вздохом. Старший возражать не стал. Он даже повернулся так, чтобы оказаться с Айрой лицом к лицу и благодарно улыбнулся ему сквозь ночную мглу.

— Спасибо, — шепнул Иан едва слышно. Он осторожно протянул руку и погладил Айру по голове. Прикосновение вышло быстрым, немного неуклюжим, но под его рукой младший прикрыл глаза и улыбнулся в ответ.

— Расскажи мне про Скеллиге, — попросил он так же шепотом, — я почти нигде не бывал, а ты, наверно, все королевства и провинции объездил.

— Ну, — замешкался Иан, — не все. Но с труппой мне пришлось помотаться по Континенту — это точно.

Следовавшие за этой ночью дни тянулись, похожие один на другой. Эльфы просыпались ни свет, ни заря и после завтрака отправлялись на лесную базу Айриного отряда или в ближайшую деревню. Если выдавался особенно пасмурный или холодный день, коротали часы на конюшне, где младший чистил денник Серебряного или расчёсывал ему гриву, а старший неторопливо рассказывал о своих прошлых приключениях.

Айру очень повеселила история о том, как Иан и Фергус однажды сбежали из Новиграда, уведя из конюшни губернатора его лучшего коня. Позже гордое животное было объявлено экспроприированным в пользу Императорской короны и получило звучное имя Пирожок. Иан поведал, что жеребец, верно служивший Гусику до самого его побега, совершил еще немало подвигов. Именно благодаря его прыти удалось спасти жизнь раненному отравленной стрелой ведьмаку Ламберту. Сидя именно на нем, Фергус въезжал в Столицу после победы в Зимней войне, а потом принимал множество присяг от верных рыцарей. Что стало с Пирожком после исчезновения хозяина, Иан не знал, и Айра неожиданно просветил его.

— Лея говорила, что после смерти ее отца, на Пирожке разъезжал Его Милость регент, — сообщил он, — а его потомки были либо подарены правителям особо отличившихся провинций, либо отданы Леиным дядьям. Мэнно ездит на одном из них.

Почти каждый вечер на связь с супругом выходил Гусик, а иногда к их разговорам присоединялся и Айра. Парнишке не поведали, зачем именно бывший Император отправился в Бан Ард, но, узнав, что миссия его привела Фергуса именно в стены магической школы, младший страшно заинтересовался, как проходило его житье-бытье, хорошо ли кормили в ученической столовой и можно ли было найти там хоть какие-то развлечения. Гусику почти нечем было порадовать парнишку — пусть с едой в Бан Арде проблем не наблюдалось, постели оказались удобными и чистыми, но на развлечения у путешественника совсем не оставалось времени. Он перешерстил уже значительную часть магического книгохранилища, но, не найдя ничего интересного, теперь вынужден был вести переговоры с Ректором, чтобы тот позволил ему проникнуть в закрытую секцию, куда пускали только опытных и прославленных магов. Даже рекомендательного письма от Виктора для этого оказалось недостаточно, и Фергус надеялся, что король раздобудет для него прошение от самой Филиппы Эйльхарт.

Иногда на связь выходили и родители. Папа — гораздо чаще отца. Иорвет перебрался из Вызимы в Оксенфурт, и сообщил сыновьям лишь об этом, не обмолвившись о результатах своих изысканий. Вернон же оказался куда менее скрытным. Он с сожалением сказал, что до Йуле вернуться не успеет, а сразу после праздника вынужден будет уехать вновь, и это ничуть не удивило ни Иана, ни Айру.

Жизнь шла своим чередом, но, деля с младшим долгие конные прогулки, собрания партизанского отряда или мирные часы на конюшне или в Каминном зале, засыпая рядом с ним каждую ночь в своей постели, Иан время от времени замечал, как на обычно сияющее лицо Айры наползала неведомая мрачная тень. Не слишком часто — но этого вполне хватало, чтобы снова заподозрить неладное. Однако, памятуя о своем первом неудачном опыте разговора с мальчиком по душам, Иан предпочитал дождаться, когда Айра сподобится сам заговорить о том, что его тревожило. А этого по-прежнему не происходило.

Близилась к концу первая неделя совместного житья наедине, когда однажды ночью произошло то, чего Иан надеялся избежать, хотя и подозревал, что ничего не выйдет.

Вечером Гусик не выходил на связь — должно быть, слишком занятый своими переговорами или погруженный в чтение магических книг — и спать Иан ложился в дурном настроении. Айра тоже был молчалив и задумчив. Обычная беседа не клеилась, старшему не хотелось рассказывать очередную байку о былых временах, а младшему — ее слушать, и они заснули, отвернувшись друг от друга.

Разбудил их негромкий деликатный стук в дверь, и явившийся на пороге Робин сообщил милсдарям баронетам, что к воротам замка пожаловал деревенский староста собственной персоной.

— Мирра, дочка его, рожать удумала, — поведал Робин заговорщическим тоном, — и что-то там пошло не как надо. Староста просил узнать, не согласится ли милсдарь Иан посмотреть, что можно сделать?

Продирая глаза, не ответив ни слова, Иан сел в постели и потянулся за своей одеждой. Быть вот так вызванным среди ночи к постели роженицы было для него прежде делом самым обыкновенным, и сейчас еще не до конца проснувшееся тело действовало само. Увидев его приготовления и расценив их верно, Робин поклонился и скрылся за дверью — отправился, должно быть, обрадовать взволнованного старосту. Мысленно Иан уже прикидывал, где в баронском замке можно было раздобыть нужные инструменты и травы, а Айра вдруг следом за ним выскользнул из постели и тоже принялся одеваться.

— А ты куда намылился? — зевнув, поинтересовался старший.

— Как куда! — почти возмущенно ответил младший, — пойду с тобой. Мирра — мать одного из моих бойцов. Я тоже хочу ей помочь.

Иан остановился посреди комнаты и серьезно посмотрел на парнишку, уже натягивавшего сапоги.

— Айра, — сказал он твердо, — это не игра и не шуточка. Я не знаю пока, что там случилось, но Мирра может умереть. Или ее ребенок. Ты ведь никогда раньше ничего такого не делал — будешь только мешать.

Айра обиженно посмотрел на старшего.

— Не буду я мешать, — возразил он, — и я видел, как родятся жеребята. Если моя помощь не понадобится тебе, я хотя бы постараюсь отвлечь Мирриных родственников разговорами. Они меня знают.

Иан посомневался еще мгновение, но потом кивнул, признавая правоту мальчика.

— Только под руку не лезь, — менторским тоном заявил он.

К дому старосты решено было открыть портал, чтобы не тратить время на дорогу. Сам растерянный посетитель в магический проход ступать отказался, но Айра с готовностью последовал за Ианом.

В большую ярко освещенную избу, уже украшенную для праздника Самой Долгой Ночи остролистом и еловыми ветками, баронетов впустила Тата, младшая дочь старосты и сестра Мирры. Иан знал, что отец рвущегося на свет ребенка пару дней назад уехал на рынок в Вызиму, закупаться перед торжествами, и в доме остался только его старший сын, один из Айриных партизан. Он, должно быть, и позвал родителя и сестру Мирры, когда той неожиданно поплохело. Сейчас мальчик — синюшно бледный, но тут же постаравшийся изобразить стойкое мужество, едва заприметив своего командира — мялся у закрытых дверей комнаты, из-за которых доносились протяжные тяжелые стоны. Картина была Иану слишком хорошо знакома, и он, вздохнув, быстро спросил у Таты, где можно было помыть руки, и как долго уже длились мучения ее несчастной сестры.

Девушка в показаниях путалась — ее вместе с отцом позвали всего полчаса назад, и, когда все на самом деле началось, она понятия не имела.

— Мамка терпела долго, — встрял в разговор парнишка — Иан никак не мог припомнить его имени, — говорила, ни за что не разродится, пока батя не вернется. А потом у нее кровь пошла, и я побежал за Таткой идедом.

— Неужели у вас в деревне нет знахаря? — спросил Иан, — или хоть повитухи какой?

— Есть, — подтвердил мальчишка, — но ведь бабка Глафира еще вчера отправилась в соседнюю деревню — там сразу десяток детишек занемогло.

— Ясно, — кивнул эльф. Ему уже принесли большой таз с горячей водой и чистое вышитое полотенце. — Айра, — обратился Иан к спутнику, — оставайся здесь.

Младшего, казалось, драматичность разворачивавшейся сцены ничуть не напугала. Он, очаровательно улыбнувшись, повернулся к мальчишке и Тате и громко, словно хотел своим голосом перекрыть несшиеся из соседней комнаты стоны, предложил им поставить на огонь чайник. Те, подчинившись авторитету — или обаянию — юного баронета, повиновались, а Иан, велев накалить нож поострее и вскипятить побольше воды, наконец вошел к Мирре.

Он видел ее и раньше — на празднике Айры и во время обычных визитов в деревню. Мирра была миниатюрной хорошенькой женщиной, слишком молодой, чтобы иметь сына, стоявшего на пороге вхождения в возраст. Большой живот она прятала под платками и шалями, точно стеснялась его, но сейчас его скрывала лишь легкая льняная ткань нижней сорочки, и подол ее был насквозь пропитан кровью.

Дело было плохо — Иан сразу это понял. Ему не требовалось ни расспрашивать роженицу о том, что произошло, ни подробно ее осматривать. Кровотечение, похоже, открылось не слишком давно, но Мирра теперь балансировала на грани забытья.

Подойдя к ее постели, эльф быстро произнес несколько заклинаний — одно, чтобы притупить боль и постараться остановить кровотечение, второе — чтобы не дать женщине потерять сознание, а третье — чтобы услышать частое, как удары крыльев птички, попавшей в силки, сердцебиение младенца. Ребенок был жив — и это вселяло некоторую надежду.

Скрипнула дверь — и вошел Айра, нагруженный всем, о чем просил Иан. Старший бросил на парнишку раздраженный взгляд.

— Ты же должен был оставаться с домочадцами, — заметил он, — где Тата? Пусть идет сюда и помогает.

— Тата блюет, — жизнерадостно сообщил Айра, и Иан мысленно застонал.

— Ладно, — сдался он, — руки вымыл? Тогда — слушай меня и не лезь под руку.

Айра, вытянувшись по струнке, как солдат перед строгим командиром, с готовностью кивнул.

Проще всего было, конечно, попытаться вырезать младенца из чрева матери, но, ощупав живот Мирры, Иан понял, что момент для этого был упущен — голова ребенка опустилась уже слишком низко. Заглянув между окровавленных бедер, эльф увидел на миг появившуюся макушку.

— Ух ты! — старший и не заметил, как младший, проигнорировав его инструкции, появился у него за спиной и посмотрел через локоть Иана, — у него волосы!

— Айра! — прикрикнул Иан на спутника, — не мешай!

Минуты следующего часа слились для эльфа — пусть и весьма опытного в таких делах — в одну липкую муторную массу стонов, криков и крови. Поборов неуместное любопытство, Айра принялся помогать старшему — подавал лезвие, держал дрожащую и почти обессиленную Мирру за плечи, утирал пот с ее лба, а, когда ребенок наконец появился на свет, по команде Иана даже уверенно перерезал жесткую пуповину.

Младенец, слишком задержавшийся в чреве, родился синюшным и неподвижным. Увидев, как Иан поднял и отнес в сторону обмякшее безжизненное тельце, Айра притих и замер, не решаясь подойти ближе. Старший, впрочем, не обращал на него больше никакого внимания. Устроив новорожденного на чистом полотенце, расстеленном на низком деревянном столике, Иан сперва прошептал еще одно заклинание, а потом принялся аккуратно массировать крохотную впалую грудь. Прошло еще несколько мучительно долгих секунд, когда кожа младенца наконец начала розоветь. Ребенок дернулся, кашлянул и, нахмурившись, как не вовремя разбуженный старик, закричал.

Поняв, что одну жизнь удалось отвоевать, Иан поспешно сунул плачущего младенца в руки Айры, велев обтереть и укутать его, а сам вернулся к Мирре.

Женщина лежала совершенно обессиленная, прозрачно бледная, но оставалась в сознании. Перехватив ее взгляд, просветлевший, когда комнату наполнил плач младенца, Иан ободряюще улыбнулся. Никаких снадобий он с собой не взял, а заклятий для того, чтобы поддержать жизнь в измученном теле, было недостаточно. Когда Мирра подняла дрожащую тонкую руку, эльф перехватил ее, сжал и наклонился — губы женщины едва заметно двигались, но слов было почти не разобрать.

— Норберт, — все же удалось различить Иану, когда он приблизил ухо к лицу несчастной, почти коснувшись им ее губ. Должно быть, умирающая отдавала последнее распоряжение насчет имени новорожденного, и эльф не стал разочаровывать ее тем, что родилась девочка.

— Сейчас полегчает, — пообещал он, почти проклиная себя за эту глупую ложь. Мирра слабо улыбнулась и прикрыла воспаленные веки, испустив долгий тяжелый выдох.

На глаза Иана, казалось, набежала мутная пелена. Он и прежде оказывался у постелей женщин, прошедших через сложные роды, и некоторым из них даже магия не могла помочь. Но сейчас все было иначе. Эльф затылком чувствовал на себе пристальный взгляд притихшего Айры — младенец в его руках по-прежнему всхлипывал, но младший не делал попыток его успокоить. Иан зажмурился. Он просто не мог все так оставить — хотя едва ли кто-то из домочадцев Мирры стал бы обвинять его в смерти женщины. Милсдарь баронет предпринял все возможное, спас младенца, а большее было уже за пределами его возможностей.

Иан, продолжая сжимать холодеющие пальцы Мирры, свободную ладонь опустил ей на грудь — сердце еще билось, слабое, пропускающее удары. Знакомая теплая энергия коснулась сперва лица эльфа — в комнате жарко горел очаг, и ровное пламя, дрогнув, заплясало выше, когда он призвал его. По шее вниз, пройдя через сердце, магия прокатилась от плеча к запястью, застыла на кончиках пальцев, а потом полилась в грудь Мирры, уже неудержимая.

Еще миг — и женщина негромко вскрикнула, дернулась и распахнула глаза. Иан отпрянул от нее. На бледных щеках медленно, как зимний рассвет сквозь снежные сумерки, проступал розовый румянец. Мирра моргнула, пошевелилась, огляделась по сторонам. Эльф отвернулся от нее, чувствуя, как отчаянно заколотилось сердце, а пальцы закололо от давно отринутой, но такой знакомой магии.

Айра был тут как тут. Заметив, что женщина очнулась, он подскочил к постели, оттеснив старшего в сторону, аккуратно вложил кряхтящий сверток в руки все еще растерянной Мирры.

— Это девочка, — радостно сообщил парнишка, — думаю, имя Норберт ей не очень-то подойдет.

Разумеется, из дома новорожденной их так просто не отпустили. Когда Иан и Айра вышли из комнаты Мирры, вид у них был весьма пугающий — столько крови разом тихая деревенька во владениях барона Кимбольта не видала со времен Третьей Северной войны, и бледные родственники новоиспеченной мамаши встретили эльфов совершенно похоронными взглядами. В спальню, из которой неслись сперва стоны, а потом — детский плач, заходить они не отваживались, но, когда Иан сообщил собравшимся, что и младенец, и Мирра выжили, в доме воцарился настоящий бедлам.

Тата, явно стыдившаяся своей слабости, разрыдалась и бросилась к сестре и племяннице. Подоспевший староста обнимал баронетов, как родных сыновей, громогласно объявив, что по гроб жизни обязан им обоим, и что слава о великих целителях из рода Кимбольта его стараниями разлетится по всей Темерии — Иан попросил этого не делать, но староста не успокаивался. Айрин боец — ни жив, ни мертв — все еще старался держать лицо, но, когда командир похлопал его по плечу и поздравил с рождением сестренки, не выдержал и расплакался не хуже новорожденной. По приказу деда он тут же, обогнув запротестовавшего было Иана, помчался прочь из дома и бегал от двери к двери по всей деревне, созывая жителей, чтобы все могли прийти и восхититься подвигом баронетов.

Перед домом дочери старосты и впрямь собралась целая толпа — Иан подозревал, что рождение очередного ребенка, пусть и в таких драматичных обстоятельствах, было не таким уж редким делом здесь, но едва ли прежде в спасении матери и младенца участвовали сыновья самого барона. Сам же он чувствовал себя таким усталым и опустошенным, что общие приветственные возгласы, хлопки и радостный гул сливались для него в неприятный шум.

Айра, точно прочтя мысли спутника, принял удар народной любви на себя. Погружаясь в толпу, как в полноводную реку, он подмигнул Иану, словно намекая, что тот мог сбежать. И Иан поспешил воспользоваться такой возможностью.

В замок он добрался через портал, оставив за спиной спонтанно развернувшийся народный праздник и Айру, с радостью присвоившего всю славу за произошедшее. Эльфу хотелось умыться, а еще лучше — погрузиться в лохань, до краев наполненную горячей водой, с головой.

У постели умирающей женщины у него не было иного выхода, но он совершил то, что обещал никогда больше не делать — поклялся не только Фергусу, но и самому себе. Но магия Огня, дремавшая все эти годы, вернулась его рукам так охотно и легко, словно и не было никакого перерыва. Иан заставил почти остановившееся сердце вновь забиться, не произнеся ни единого заклинания, почти не прикладывая усилий. И куда страшнее осознания собственной вины было желание попытаться сделать это вновь.

Верный Робин встретил Иана в замке и, не задав ни единого вопроса, не удивившись его виду и тому, куда делся Айра, бросился выполнять приказы эльфа. Очень быстро для него была готова горячая вода и чистая одежда, и Иан, усевшись в широкую бадью, погрузившись до самого подбородка, не почувствовал жара, точно нырнул в прохладный ручей.

Никто его не тревожил, и эльф провел целый час, стараясь привести в порядок собственные мысли. Сделанного было не воротить — и он действительно поступил единственно возможным образом, спас несчастную Мирру, не дал ей умереть. А средство, к которому он прибегнул… Иан зарекся применять магию, много лет назад почти погубившую его, чары, с которыми не смог справиться, энергию, едва не вытеснившую из его души то, ради чего и прежде, и сейчас билось его сердце — любовь к Фергусу. Но могло ли одно касание к запретному вернуть все то, чего эльф так боялся? Мог ли Огонь вновь завладеть им, лишив воли, так легко?

Вылезая из остывшей ванны, Иан точно знал, как ему следовало поступить. Быстро одевшись, не задумавшись даже о том, что за окном уже теплился рассвет, эльф направился в кабинет к мегаскопу, и, заперев дверь, вставил в держатель пустой кристалл. Отправляясь на поиски решений страшной загадки, Гусик не знал, куда именно могли завести его эти изыскания, но, разговаривая с ним почти каждый вечер, Иан и сам смог просчитать сигнатуру артефакта связи, которым пользовался супруг. Нужное заклинание получилось у него легко, и пространство между столбиками мягко замерцало.

Долгое время, однако, никто не отвечал. Эльф даже подумал, что стоило сейчас отступиться и вернуться к мегаскопу в более урочный час — в Бан Арде все, должно быть, еще спали. Он уже хотел вытащить кристалл, как сияющая пустота дрогнула, и из нее проступил образ незнакомого молодого человека, облаченного в свободный балахон адепта школы.

— Простите, что беспокою вас в такое время, — смущенно заговорил Иан — парень смотрел на него с вышколенной учтивостью, но и с явным нетерпением. Рассветный час никого не делал добрее, — но мне необходимо срочно переговорить с вашим гостем — господином Гуусом Хиггсом. Он прибыл неделю назад с королевской грамотой.

Адепт пару мгновений помедлил, потом коротко поклонился.

— Одну минуту, милсдарь, — ответил он подчеркнуто вежливо, — я поищу его.

Ждать пришлось куда дольше минуты, и, когда парень вернулся к мегаскопу, Иан успел почти увериться, что тот заснул где-то по дороге.

— Прошу прощения, — заговорил парень с прохладцей, но все так же любезно, — господина Хиггса нет в его покоях. Может быть, я могу что-то ему передать?

Иан досадливо поджал губы — заработавшись, Гусик наверняка заснул над книгой в библиотеке. Или принял предложение кого-то из тамошних школяров пропустить по стаканчику, и теперь дрых где-нибудь под лавкой. А, может, и вовсе, не сказав Иану ни слова, отчаялся найти что-нибудь в Бан Арде и отправился куда-то еще.

— Благодарю, — Иан вежливо склонил голову, — ничего не нужно… Впрочем, — он пристально вгляделся в глаза адепта, — скажите, что его жена Иоанна соскучилась по нему.

Адепт безразлично кивнул, и образ его развеялся.

Ложиться спать уже не имело никакого смысла. Иан отыскал Робина и велел ему позаботиться о завтраке, хотя голода совсем не испытывал. В теле еще блуждала знакомая энергия, и эльф подумал даже, что стоило выйти во двор и поваляться в свежем снегу, чтобы хоть немного прийти в себя.

Айра вернулся, когда слуги уже накрыли на стол, и старший замер над тарелкой с кашей, размышляя о том, куда мог запропаститься Фергус. Мальчишка, немного усталый, но сияющий, как новенький флорен, ворвался в столовую, похожий на первый порыв настоящего весеннего ветра.

— В деревне будет праздник! — сообщил он, плюхнувшись на ближайший к Иану стул, — староста жалеет, что милсдарь барон в отъезде, а то и его бы позвали.

— Как Мирра? — спросил Иан, окинув парнишку взглядом. Уходя из дома женщины, он убедился, что и с ней, и с младенцем все было в порядке, но эльфа вдруг охватили сомнения — что, если проснувшаяся в нем магия оказала лишь временный эффект, и огромная потеря крови все же добила Мирру?

— Жива, — заверил его Айра, — заснула, как убитая, но Татка сказала, что с ней все будет в порядке.

— Не стал бы я так уж доверять Татке, — заметил Иан, вспомнив о причине, по которой сестра Мирры не смогла ему помочь. Но Айра лишь беззаботно отмахнулся.

— Малышка — прелесть, — продолжал он делиться новостями, — орет на всю деревню. Ее папаша вернулся на рассвете и, когда узнал, что случилось, чуть было сразу не бросился к замку, чтобы лично тебя расцеловать. Но я его остановил.

— Спасибо, — устало кивнул Иан, — но он мог бы расцеловать тебя. Ты отлично справился. Я ошибался, когда не хотел брать тебя с собой.

Айра просиял, его буквально распирало от гордости.

— Я почти ничего не сделал, — скромно признал он, — но ты! Иан, это было нечто! Она ведь почти умерла! Что ты сделал? Я не услышал даже заклинания! Но ты ведь колдовал — да?

Иан наградил младшего тяжелым взглядом. Говорить пареньку правду сейчас было худшей из идей, и эльф лишь покачал головой.

— Иногда, в особенно трудной ситуации, магия работает сама по себе, — ответил он нехотя, — и мне нужно лишь направить ее, чтобы все получилось.

— Ты — Исток, — Айра придвинулся ближе и жадно пожирал старшего глазами, — как и я — правда? До сих пор я не слишком задумывался, что это значит, но теперь понял.

— Айра, пожалуйста, — попросил Иан тихо, — давай пока не будем об этом говорить — я устал…

— Нет-нет, погоди, — прервал его младший, — я всю неделю об этом думал, сомневался, как попросить, и стоит ли вообще. Но теперь убедился. Не хочу я ни в какой Бан Ард ехать — зачем искать учителя на стороне, когда передо мной тот, кто умеет творить настоящие чудеса? Брат…- Айра, решив прибегнуть к самому мощному аргументу, протянул руку и сжал ладонь Иана на столе, — пожалуйста, возьми меня с собой. Я помню, отец говорил, что вы с Фергусом собираетесь уехать из замка. Прошу тебя — позволь мне отправиться с вами.

— Айра, — Иан нахмурился, заглянув в сияющие молящие глаза сына, — это плохая идея. Родители расстроятся. А я никого никогда не учил.

— Я все им объясню, — с жаром заверил парнишка, — я буду послушным и внимательным — не сниму браслет, пока ты мне не скажешь. Не стану лезть под руку и путаться под ногами. Даже поселиться могу не в вашем с Гусиком доме, чтобы вас не смущать, а по соседству, деньги у меня есть — я ведь вошел в возраст.

Иан знал, что должен был сказать твердое «нет» — то, о чем просил младший, было недопустимо, нелепо и неправильно. И даже не только потому, что над Гусиком по-прежнему висело проклятье, а над Иорветом — невыплаченный долг. Айра просил о том, чего Иан не готов был ему пообещать.

— Давай дождемся возвращения Фергуса, — тихо, мысленно ругая себя, на чем свет стоит, за позорное малодушие, наконец ответил старший, — без него я не могу принять такое решение.

Айра отпустил его руку и, нахмурившись, отодвинулся.

— Ладно, — нехотя согласился он, словно Фергус был единственным, на кого его красноречие могло не подействовать, — но если он согласится — ты станешь моим учителем? Возьмешь меня с собой?

Иан обессиленно прикрыл тяжелые веки.

— Возьму, — едва слышно пообещал он.

 

========== Сумерки богов ==========

 

Высокая каменная стена казалась совершенно неприступной и нетронутой. Лита осторожно протянула руку и коснулась ее. Замерла, прикрыв глаза и прислушавшись.

По пути через узкое горное ущелье Риэр коротко поведал сестре о том, как они с Лето разыскивали это место, и юной чародейке то и дело хотелось отчитать брата, пока она слушала его. Рассказ младшего больше походил на историю о его собственных приключениях — он с гордостью описал, как, едва выйдя за порог крепости, впервые столкнулся со стаей чудовищ и, не растерявшись, победил их всех до одного. Долина, говорил Риэр, оказалась слишком большой, чтобы обследовать ее за один день или даже за неделю, и Лита поняла — пробираясь по лесистым склонам, заглядывая в глубокие пещеры и сражаясь с призраками на развалинах старого бастиона, брат надеялся растянуть свои поиски подольше. Должно быть, он не до конца осознавал важность собственной миссии, или получать скупые похвалы нового наставника оказалось слишком отрадно, но поручение сестры Риэр превратил для себя в настоящее приключение. И, как подозревала юная чародейка, убежище колдуна они с Лето обнаружили совершенно случайно, когда решили подобраться поближе к гнездовищу вилохвостов, чье ворчание доносилось теперь откуда-то сверху.

— Ведьмачьего медальона у меня нет, — оправдывался Риэр, остановившись у Литы за спиной, — и хорошо еще, что Лето пошел с нами, — он покосился на спутника, словно того пришлось тащить в путь силком, а юноша теперь надеялся оправдать его в глазах сестры, — похоже, эта стена — ненастоящая. Но дальше нее мы пройти не смогли.

Лита рассеянно кивнула — она почти не слушала брата, полностью сосредоточившись на собственных ощущениях. Каменный склон, к которому теперь юная чародейка почти прильнула всем телом, словно мерцал — едва заметно, подрагивал, как раскаленный воздух в жару. Сомнений не оставалось — перед ними была искусная ощутимая иллюзия, закрывавшая проход дальше. Лита была не слишком высокого мнения о ведьмаках и их магии, и сомневалась, что кто-то из охотников на чудовищ мог сотворить нечто подобное своими силами. Больше того — не будь чары достаточно надежны, кто-то из обитателей крепости давно бы уже попытался их снять и, возможно, преуспел.

Лита знала — Яссэ был схвачен не в долине Каэр Морхена. Мертвый колдун перехитрил сам себя — он не смог мгновенно перенестись в собственное убежище из-за залежей двимерита в горах, и вынужден был добираться сюда обычным способом. Этим и воспользовались чародеи и агенты Ваттье де Ридо, когда ловили его. И по этой счастливой случайности все в тайном жилище Яссэ должно было остаться нетронутым, включая магию, защищавшую вход.

Нечто подобное можно было предугадать заранее — и Лита мысленно обругала себя за недальновидность. Отправляясь в долину, она могла бы прихватить из хранилища Филиппы специальный артефакт, развеивающий иллюзии — Глаз Нехалены. Но сделанного — вернее, конечно, несделанного — было не воротить, и приходилось обходиться собственными силами.

Энергия, с помощью которой была создана иллюзорная преграда, казалась Лите знакомой. Она уже ощущала эту мягкую вибрацию, когда брала в руки зачарованное золотое сердце — и похожей магией было здесь пропитано буквально все. Сложно было определить, от какого источника подпитывалась волшебная стена, и юная чародейка решила сосредоточиться на результате заклятья.

Едва коснувшись теплых камней, Лита поняла, что обычные методы тут были бесполезны. Яссэ устроил все так, чтобы не только безмозглые ведьмаки с их банальными фокусами, но и более опытные колдуны не смогли бы пробиться через его иллюзию и добраться до его секретов. Но Лита должна была попытаться.

— Мне нужен костер, — заявила она, обернувшись к спутникам. Одной рукой девушка продолжала касаться магической стены. Риэр посмотрел на сестру удивленно.

— Тебе холодно? — спросил он осторожно. После сражения на берегу реки, оставшись почти без одежды, Лита вынуждена была прибегнуть к Уловке Сендриллы, чтобы не смущать спутников своей наготой, едва прикрытой плащом. Эти чары и грели ее, и сейчас юная чародейка раздраженно мотнула головой.

— Мне нужен источник магии, — нетерпеливо пояснила она, — тут на много миль вокруг — только снег и горы. А этого недостаточно, чтобы снять чары.

Риэр в магии понимал не больше, чем в математике, и Лита видела, как его лицо становилось все более озадаченным. А вот Юлиан, похоже, сразу все понял — недаром он был внуком единственного чародея, чья деятельность в Нильфгаарде не ограничивалась жесткими рамками имперских законов.

— Ты хочешь применить Магию Огня? — осторожно спросил Зяблик таким тоном, словно Лита предложила принести кого-нибудь из спутников в жертву древним богам.

— А что? — с вызовом спросила девушка, — этот барьер был установлен с помощью энергии Огня, и снять его как-то иначе без мощных артефактов я не смогу. Или ты, как мастер Риннельдор, считаешь, что, раз прибегнув к запретной магии, я тут же примусь жечь города?

Зяблик нахмурился еще сильнее, но возражать вслух не стал — хотя Лита буквально услышала, как мысленно он представил себе именно это. Влияние Знающего, видимо, оказывалось очень сильно даже на тех, кто обычно ни в чем не был с ним согласен. Юная чародейка лишь фыркнула.

— Костер, — поторопила она спутников, — не вечно же нам тут торчать.

Но ни Юлиан, ни Риэр не двинулись с места. Зато вперед выступил Лето. Всю дорогу он наблюдал за Литой, и, хоть ведьмак и старался делать это украдкой, юная чародейка чувствовала на себе его внимательный взгляд. Но странным образом, во взгляде этом не чувствовалось ни настороженности, ни страха. Ведьмаку было любопытно — и не более того. За время своих странствий он, должно быть, никогда не встречал ничего подобного, и сейчас девушка, способная превращаться в нетопыря, вызывала в нем интерес увлеченного ученого-исследователя, а вовсе не охотника на чудовищ.

Не говоря ни слова, Лето вытащил из одной из своих дорожных сумок короткий факел — лошади, которые везли основную часть поклажи, включая сухие дрова, остались у входа в ущелье, и сейчас приходилось обходиться малым. Ведьмак сложил знак, и на конце факела заплясал оранжевый огонек. Лето протянул его Лите, и та наградила великана очаровательной улыбкой. Тот хмыкнул и отступил назад — любопытство любопытством, но стоять поблизости с источником незнакомой магии отважному охотнику явно не хотелось.

С факелом в одной руке вторую ладонь юная чародейка прижала к мерцающей преграде плотнее. Долгие годы она училась применять все вокруг себя, чтобы творить заклятья. Филиппа показала Лите, как правильно сочетать элементы, как комбинировать свойства источников, в природе почти несовместимых, и эта наука давалась девушке нелегко, несмотря даже на эксперименты Региса. Она научилась колдовать достаточно, чтобы большая часть ее чар оказывалась эффективной, но случались и осечки. Лита умела импровизировать и подстраивать магию под себя, но результат зачастую мог разочаровать и ее, и наставницу.

Но с Огнем все было совсем иначе. Едва осознанно коснувшись его, открыв для его энергии свое магическое ядро, Лита почувствовала, как пламя покорно потянулось к ней, влилось в ее тело, даря не просто силы на новые заклинания, но уверенность, что любое из них окажется правильным и, буде на то воля чародейки — разрушительным.

Прикрыв глаза, сосредоточившись, позволив магическому теплу наполнить себя до краев, Лита произнесла обычную формулу, снимавшую простейшие нефизические иллюзии. Секунду ничего не происходило, но потом, словно кто-то провел влажной губкой по грязному стеклу, каменная стена перед ней дрогнула и рассыпалась.

Девушка открыла глаза — перед ней открывался короткий проход, терявшийся в смутном сумраке. Не теряя концентрации, она протянулась взглядом внутреннего ока дальше, стараясь нащупать дальнейший путь, убедиться, что перед дверьми убежища Яссэ не оставил вторженцам новых сюрпризов — магического стража или хитрую ловушку. Но ничего подобного в затхлом воздухе открывшейся пещеры не ощущалось.

— Ждите меня здесь, — приказала Лита своим спутникам, хоть и знала, что из всех четверых только Детлафф захотел бы отправиться за ней, если бы мог переступить порог чародейского убежища. Вампир, до сих пор хранивший полное молчание, сейчас даже подался вперед, словно хотел перехватить руку Литы, удержать ее от страшной ошибки, но девушка послала верному спутнику ласковый обнадеживающий взгляд, и он замер на месте. Это был не приказ остановиться, даже мысленно юная чародейка не велела вампиру не вмешиваться — она послала ему короткое «Я вернусь» — и он послушался.

Покрепче перехватив рукоять факела, Лита сделала первый шаг во мглу, но неожиданно, словно споткнувшись, отпрянула назад. Темное пространство не впускало ее. Девушка будто наткнулась на новый барьер — на этот раз невидимый, похожий на упругую паутину. Это было странно — никакой магической защиты Лита больше не ощущала, убежище, казалось, само решило упрямо не пропускать ее по какой-то одному покойному Яссэ ведомой причине.

Юная чародейка предприняла еще одну попытку — на этот раз шепнув короткое защитное заклятье. И теперь ей все же удалось переступить невидимую черту, но ноги точно вязли в полу, превратившемся из твердого камня в топкую трясину. Лита пошла вперед, чувствуя, как с каждым шагом двигаться становилось все трудней. Ее будто хватали неведомые руки, болото под стопами затягивало все глубже, но девушка решила, что мертвому колдуну было ее не переупрямить.

Юной чародейке показалось, что прошло несколько мучительно длинных часов прежде, чем, преодолев короткий коридор, она очутилась в тесной темной пещере, и, едва она переступила порог, все напряжение вдруг спало. Лита ощутила себя так, словно после лютого мороза нырнула в ароматную теплую ванну — царившая в помещении магия приняла девушку неожиданно легко, точно только ее и дожидалась все эти годы. Это было схоже с тем чувством, что юная чародейка испытала, впервые взяв в руки золотое сердце, и, отринув сомнения, едва не заставившие ее повернуть назад, отступиться, Лита, освещая себе путь факелом, двинулась вдоль стены убежища, разглядывая его.

Пещера, несмотря на годы запустения, выглядела обжитой и даже уютной. В одном углу девушка обнаружила низкую лежанку, заправленную по-солдатски аккуратно. Рядом с ней располагался выложенный камнями круг очага. У стен стояли прочно сколоченные и нетронутые временем стеллажи — большей частью пустовавшие. В самой отдаленной от входа части пещеры Лита нашла самый настоящий стол для алхимических опытов, за которым не побрезговал бы поработать даже Регис, очень ревностно относившийся к своим ретортам и пробиркам. От гладкой столешницы все еще поднимался едва различимый терпкий запах реагентов, но ни одной склянки или прибора Лита не нашла.

Убежище было пропитано магией, и, расхаживая по нему, заглядывая на полки и выискивая потайные уголки, девушка почти забыла, зачем, собственно, явилась сюда. Мысленно она удивлялась, какой же мощью должен был владеть хозяин этой скромной комнатушки при жизни, если через пятнадцать лет после его смерти все здесь до сих пор хранило отпечаток его энергетики. Обычно, если чародей умирал, принадлежавшие ему предметы имели ценность разве что для антикваров или коллекционеров — редко какие заклятья надолго переживали своих творцов. Здесь же все казалось нетронутым.

Может быть, дело было в проклятье — наложив его, Яссэ позаботился, чтобы творимая им магия не исчезла еще долгие годы, чтобы не спали наложенные им чары. И, наконец подумав об этом, девушка бросила бессмысленно шататься по убежищу, остановилась в центре комнаты, все еще держа в руках факел, прикрыла глаза и сосредоточилась.

Она помнила сигнатуру заклятья, лежавшего на Фергусе, и теперь, немного потрудившись, смогла бы отделить ее от прочих магических вибраций убежища. Надежда, что Яссэ оставил здесь хотя бы след подобных чар, с самого начала оставалась призрачной, но Лита понимала, что это был ее последний шанс разобраться с проклятьем, пока оно не вступило в полную силу.

Фальшь в стройной симфонии магической сигнатуры юная чародейка расслышала далеко не сразу. Фон вибраций, ровный и четкий, несмотря на прошедшие годы, обволакивал ее, и, только пресытившись им сполна, девушка почувствовала, что от одной стены исходила немного иная, словно подпорченная тленом сигнатура. Не открывая глаз, сосредоточившись лишь на внутренних ощущениях, Лита двинулась вперед, стараясь не споткнуться и не потерять слабый сигнал, пока ладонь ее не коснулась прохладной каменной преграды. По пальцам прокатилась знакомая дрожь — Яссэ скрыл что-то под еще одной иллюзией, но теперь Лита точно знала, как ее снять.

Одно заклинание, вспышка пламени — и перед ней открылась маленькая неглубокая ниша. Рассеянно моргая от слишком яркого света после полной сосредоточенной темноты, юная чародейка заглянула в нее.

В маленькой выемке, выдолбленной в сплошном каменном монолите, лежал круглый предмет, похожий на нефритовую печать — факел осветил его матовую зеленую поверхность, испещренную белесыми прожилками. Вещица была небольшой — чуть шире ладони, и на ней Лита разглядела едва проступавшую резьбу, сложившуюся в изображение раскинувшей крылья птицы с длинным раздвоенным хвостом.

Одним из первых, чему Филиппа научила маленькую подопечную, только взяв ее под свое крыло, было никогда не касаться проклятых предметов голыми руками — а найденная Литой печать была определенно проклята. Теперь, когда хранившая ее иллюзия оказалась разрушена, юная чародейка смогла распознать сигнатуру вещицы очень четко — и она полностью совпадала с той, что исходила от ожога Фергуса. Лита посомневалась мгновение — изучать артефакт прямо здесь было невозможно, это могло занять очень много времени. Но и выносить его из убежища было все равно что приглашать с собой в столицу больного Катрионой.

Сомневаться долго, однако, девушка не стала. Подойдя к заправленной лежанке, она быстро сдернула с нее легкое тонкое покрывало — это была не боги весть, какая защита, конечно, но юная чародейка надеялась, что ткань, под которой спал чародей, наложивший проклятье на печать, успела достаточно пропитаться его энергетикой, чтобы служить хотя бы временным барьером для разрушительной магии. Осторожно вытащив вещицу из ниши, девушка плотно спеленала ее в покрывало и, бросив последний взгляд на убежище, поспешила к выходу.

Обратный путь по короткому коридору дался ей гораздо проще — может быть, прижатый к груди зачарованный предмет помогал рассеивать защитные чары, как волшебный светоч. Лита переступила последнюю грань, и, едва она ступила на твердый пол ущелья, как колени ее, задрожав, подкосились, и девушка почти рухнула в заботливые руки Детлаффа.

Кровь оглушительно стучала в ушах — сама того не заметив, юная чародейка, не до конца оправившаяся после схватки с ведьмаком, потратила слишком много сил на исследование чародейского убежища, и сейчас ужасная слабость, обрушившаяся на нее, как снежная лавина с гор, не давала ей не то что заговорить, даже дышать стало задачей не из легких.

Ничего не сказав, не обернувшись на спутников, Детлафф понес ее прочь от разрушенного магического барьера. Снаружи уже вечерело и ударил мороз, но холодный льдистый воздух помог Лите немного прийти в себя. Она подняла взор, встретилась с обеспокоенным ласковым взглядом родных синих глаз и нашла в себе силы улыбнуться. Вампир нежно коснулся губами уголка ее губ — украдкой, словно боялся, что поспевавшие следом спутники застукают его за этим поцелуем, и Лите подумалось, что, будь у Детлаффа власть отдавать ей приказы, он строго-настрого запретил бы девушке соваться в зачарованную пещеру. А она, может быть, была бы рада подчиниться. Лита чувствовала, что проникла в тайну, слишком страшную для нее, слишком неразрешимую для ее способностей, слишком опасную. И вовсе не была уверена, что оно того стоило.

Риэр нагнал их первым. Он тревожно взглянул в лицо сестры через локоть Детлаффа, а тот невольным быстрым жестом почти загородил девушку от брата.

— Нужно вернуться в замок, — заметил младший, обиженно попятившись, — Лита все равно не сможет сейчас открыть портал, а в крепости мы все сможем отдохнуть.

Юная чародейка попыталась было возразить — ей не хотелось задерживаться в ледяной долине ни часом дольше, но быстро поняла, что брат был прав. Усталость ее была слишком неподъемной, чтобы даже подумать об еще одном, даже самом простом заклятье.

— Я отнесу Литу, — ответил за нее Детлафф, — а вы — езжайте следом.

— Старик Весемир в гробу бы перевернулся, узнай он, что в Каэр Морхен пожаловали вампиры, — хмыкнул подошедший ближе Лето.

Но Детлафф, не став его слушать, уже принял чудовищный облик и, расправив крылья, прижав Литу к груди плотнее, оторвался от земли и полетел в сторону возвышавшихся на горизонте стен Каэр Морхена.

Открыв глаза, девушка попыталась взглянуть вниз, на проносившиеся внизу верхушки темных елей и серебристую ленту реки, но ее вдруг отчаянно замутило, и она, вздрогнув, спрятала лицо на груди Детлаффа.

Усталость после слишком долгого применения чар была для нее делом обычным — иногда, забывшись, Лита не думала о собственных границах и применяла магию без оглядки. Но до сих пор утомление выражалось иначе — у девушки могла хлынуть носом кровь, она теряла сознание или чувствовала лихорадочный жар во всем теле. Сейчас же ничего подобного не произошло — от слабости и тошноты Лита едва могла пошевелиться, но ощущения эти были незнакомыми и немного пугающими. Магия Огня влияла ли на нее, или слишком быстрое превращение — девушка не знала.

Детлафф опустился во дворе крепости — никакими чарами Каэр Морхен окружен не был, даже двери в замок оказались не запертыми. Не выпуская Литу из рук, вампир вошел в плохо освещенный просторный зал. Не глядя по сторонам, донес девушку до широкой деревянной скамьи и аккуратно устроил ее на ней, свернув и подложив под голову юной чародейке плащ.

Лежа совершенно неподвижно — любая попытка подняться или хотя бы пошевелить головой оборачивалась для нее новым приступом дурноты — Лита наблюдала, как спутник совершенно по-хозяйски принялся раздувать огонь в широком камине, а потом, зачерпнув большой жестяной кружкой воды из деревянной бочки у очага, поднес ее спутнице. Осторожно помог ей сесть и поднес кружку к губам Литы — та сделала маленький трудный глоток, но прохладная безвкусная жидкость тут же застремилась обратно — Детлафф поддержал девушке голову, пока ее выворачивало прямо на пол у лавки. Кашляя и содрогаясь от новых сухих позывов, Лита откинулась на свернутый плащ и застонала.

Спутник помедлил пару мгновений — не открывая глаз, девушка слышала, как зашуршала кожа его манжета. Через секунду вампир, снова приподняв голову спутницы, поднес к ее губам собственное рассеченное запястье, и Лита, сделав первый глоток почти инстинктивно, едва не застонала от облегчения. Силы возвращались к ней с каждой новой каплей магического эликсира из жил верного спутника. Девушка подалась вверх, перехватила его руку крепче, и теперь пила жадно, едва не захлебываясь, чувствуя, как, точно рассвет, пронизывающий темную чащу, в ней возрождалась энергия.

Когда троица путешественников вернулась в замок, Лита уже полностью пришла в себя. Она сидела у огня, невольно позволяя его мягкому магическому теплу просачиваться в себя. Найденный в пещере зачарованный предмет лежал, завернутый в покрывало, на столе рядом с девушкой.

Риэр сразу бросился к сестре и, увидев, что с ней все уже было в порядке, счастливо улыбнулся.

— Мне нужен филактерий, — заметила Лита, не дав брату сказать что-нибудь банально-радостное о ее чудесном исцелении — не младший, так Лето непременно поинтересовался бы, как юной чародейке удалось так быстро прийти в себя, а откровенничать с ним девушке совершенно не хотелось. — Ведьмаки ведь ими пользовались?

— Кажется, в кладовке завалялась парочка, — ответил Лето, подходя ближе. Он покосился на сверток на столе, и было видно, что, отправившись за требуемым артефактом, великан постарался обойти магический предмет по широкой дуге.

— Значит, ты нашла, то что искала? — Риэр присел на корточки рядом с сестрой и внимательно заглянул ей в глаза, — теперь ты поможешь Фергусу?

Лита неопределенно пожала плечами — обнаруженную в тайнике Яссэ печать еще нужно было подробно обследовать, а она немного сомневалась, что ее сил на это хватит.

— Ты уверен, что хочешь остаться здесь? — вопросом на вопрос ответила девушка, и Риэр, нахмурившись, отвернулся, — Что ты будешь тут делать? Резать утопцев, пока они не переведутся?

Брат молчал, явно не желая отвечать, но неслышной походкой к ним вдруг приблизился Зяблик. Он опустил ладонь на плечо юноши и бледно улыбнулся.

— Не задавай вопросы, на которые не хочешь получить правдивый ответ, — заметил он негромко, — в противном случае тебе пришлось бы врать родителям и братьям. А тебе ведь этого совсем не хочется.

Лита, поджав губы, коротко кивнула. Планы Риэра были, может, и не слишком очевидны, но девушка хорошо знала, о чем младший мечтал почти всю жизнь, и теперь, похоже, юноша стоял на пороге исполнения своей мечты — каким бы методом он ни собирался этого добиться. И едва ли это понравилось бы маме. А на ее долю за последние месяцы выпало и так слишком много горя, чтобы добавлять в эту чашу новые ядовитые капли.

— Ну а ты? — посмотрела девушка на Юлиана, — Риэр-то спал и видел, чтобы поселиться в Каэр Морхене и до конца своих дней махать мечом за горсть монет. Но ты-то что здесь будешь делать? Станешь ведьмачьей женушкой? Будешь прибираться в замке и стирать его портки?

Вместо того, чтобы обидеться на ее злые слова, Зяблик с деланной беззаботностью махнул рукой.

— Не вечно же мы будем жить в Каэр Морхене, — ответил он, — весной Риэр выйдет на большак, а я — поеду с ним.

— Будешь воспевать его подвиги и выбивать деньги из заказчиков, — фыркнула Лита, — слыхала я баллады мастера Лютика. Но я хочу, чтобы ты понимал, Юлиан, твой дед это так не оставит. Он спит и видит, что ты станешь консортом Леи и поможешь ему породниться с нашим семейством. Риннельдор не бросит поиски — сейчас он слишком занят политическими вопросами, но по окончании переговоров все силы бросит на то, чтобы отыскать и вернуть тебя.

— Я знаю, — Зяблик раздраженно прикусил губу, — но не потащит же он меня в Нильфгаард силком? Может, взойдя на трон, Лея изберет себе другого мужа, получше?

— Разве что этим новым мужем станет твой отец, — прекрасно понимая, как жестоко звучали ее слова, откликнулась Лита, — человеческий век твоей матери подходит к концу. Консорт-вдовец — это, конечно, такое себе решение, но думаешь, твоего деда это остановит?

Зяблик мгновенно побледнел, и пальцы его сильнее вцепились в плечо Риэра. Тот же, нахмурившись, встал и сжал кулаки.

— Ты свое дело сделала, Лита, — проговорил он жестко, — больше тебя здесь ничего не держит. А наши дела — оставь нам.

— Твои дела никого в Империи не волнуют, — отозвалась Лита, не моргнув глазом под его злым взглядом, — а вот от Юлиана будущее Империи зависит напрямую. Отказавшись вернуться, он фактически предает отчизну.

— Заткнись, — обронил Риэр, видимо, не найдя в себе сил на новые аргументы, — бери эту магическую хрень и проваливай. Кому бы говорить о предательстве отчизны — но не тебе, реданская советница.

Лита тихо рассмеялась, буквально чувствуя, как от желания ударить сестру у брата зачесались кулаки.

— Не надо, — вдруг снова подал голос Зяблик, — может случиться так, что к весне у меня не останется причин оставаться здесь. И тогда — клянусь тебе, Лита — я вернусь в Нильфгаард и женюсь на Лее.

Между всеми тремя собеседниками неожиданно повисло тягостное молчание — юная чародейка не вполне поняла, что Зяблик имел в виду, но на лице Риэра отразилась такая глубокая мука, что подначивать их дальше девушке совершенно расхотелось.

— Хорошо, — она покорно опустила веки и отвернулась, — как скажешь, Юлиан.

— Можно попросить тебя об одной услуге? — немного помолчав, снова решился заговорить Зяблик. Лита кивнула, — я напишу письмо. Передай его моей маме — ты ее знаешь, она живет в Третогоре.

— Конечно, я знаю профессора Шани, — ответила Лита, — и я передам ей все, что захочешь — думаю, она тоже уже начала искатьтебя.

На том и порешили. Лето принес маленький, но совершенно рабочий филактерий, и Лита со всеми возможными предосторожностями перенесла в него нефритовую печать. Больше их с Детлаффом в Каэр Морхене ничто не держало, и на прощание юная чародейка взяла вышедшего их проводить Риэра за руку.

— Сохрани манок и маячок, — посоветовала она, крепче сжав его пальцы, — первый, как и прежде, поможет тебе, если опасность станет слишком велика. А второй я перенастрою — и ты сможешь с его помощью вернуться домой, если захочешь.

Риэр пристально посмотрел сестре в глаза, точно хотел что-то сказать, но, промолчав, лишь благодарно кивнул. Он невольно коснулся медальона с бражником, который все еще носил на груди, и улыбнулся.

— Старых цеховых знаков в Каэр Морхене не осталось, — заметил он почти шутливо, — может быть, удастся нужным образом зачаровать этот — и я стану основателем новой ведьмачьей Школы.

— Школа Мертвой Головы, — поддразнила его Лита и рассмеялась, а Риэр сжал ее в быстрых медвежьих объятиях.

Из долины первым делом отправились в Третогор. К дому профессора Шани Лита добралась вскоре после рассвета следующего дня, и мать Юлиана встретила юную чародейку с нескрываемым удивлением. Но, когда Лита протянула женщине запечатанное письмо от Зяблика, та, едва узнав почерк на конверте, чуть не расплакалась от облегчения.

— Юлиан просил не рассказывать деду, где он и что с ним, — заметила девушка, и Шани поспешно кивнула.

— И я могу понять, почему, — ответила она, — пусть не волнуется — я ни слова не скажу.

Простившись с профессором, Лита сперва не могла решить, что делать дальше. Проще всего было, конечно, вернуться к себе домой и начать исследования найденного артефакта. В резиденции Литы лаборатория была, хоть пользовалась девушка ей и не слишком часто. Но, немного подумав, юная чародейка поняла, что Филиппа была слишком легко вхожа в ее дом, не говоря уже о том, что все, происходившее в Третогоре, не могло укрыться от зорких магических глаз наставницы. Делиться же с ней результатами своих поисков, а, значит — и их первопричиной, Лита по-прежнему не хотела. Больше того, рисунок на печати слишком явно говорил о том, для чего — в вернее, для кого — она была создана.

Ложа, во главе с Филиппой, занималась поисками Цириллы, и артефакт с изображением ласточки был явным следом, уликой, которую наставница непременно захотела бы присвоить. Лита не догадывалась, как именно печать была связана с участью сестры, что точно сделал с ней Яссэ, но собственная цель казалась юной чародейке куда значительней призрачных надежд Йеннифер найти названную дочь.

Девушка решила для себя — покончив с исследованиями или зайдя в тупик, она непременно обратится к Филиппе, расскажет ей и о том, что это Яссэ был повинен в исчезновении Цириллы, и о том, что печать была найдена в его убежище. Но пока Лита собиралась разбираться с этим самостоятельно — Цирилла ждала спасения без малого двадцать лет, могла подождать и еще немного.

Однако юная чародейка была не так самонадеянна, чтобы рассчитывать разрешить эту загадку совершенно самостоятельно. Ей требовалась помощь, и она точно знала, к кому за ней обратиться.

В Императорский дворец она прибыла ранним вечером. Услужливый слуга проводил девушку до дверей покоев отца, но Лита заметила, что, следуя рядом с ней, лакей то и дело бросал на спутницу короткие опасливые взгляды. Прежде ничего подобного юная чародейка не замечала, хотя ни ремесло ее, ни служба не внушали соотечественникам доверия. Сейчас же сопровождающий, хоть и продолжал услужливо улыбаться, смотрел на нее почти со страхом и явно нехотя оставил перед дверями спальни регента, словно вдруг испугался, что гостья могла навредить отцу.

Региса Лита нашла у постели Эмгыра, как и ожидала. Следуя обычному ритуалу, Эмиель готовил на столе у окна какие-то снадобья, которые отец должен был принять перед сном. На его постели, сжимая худую бледную руку старика, устроилась матушка — юной чародейке вдруг показалось, что она ужасно давно не видела ее, хотя последняя встреча состоялась на Леином балу всего несколько дней назад. Рия, одетая в простое темное платье, с волосами, подхваченными серебряным обручем, выглядела более усталой и постаревшей, чем девушка запомнила. Отец мирно спал, уронив тяжелую голову к плечу, а матушка молча смотрела на него, словно надеялась разбудить, если того бы вдруг начали мучить кошмары.

Когда Лита переступила порог спальни, Рия вздрогнула, повернулась к ней и тепло улыбнулась.

— Моя милая, — заговорила она негромко, — ты такая бледная — тебе нездоровится?

Девушка беззвучным шагом приблизилась к постели и присела рядом с матерью, сложила руки на коленях и ответила на ее ласковую улыбку.

— Мне приходится много работать в последнее время, — сказала она, — я пытаюсь помочь Фергусу, и, похоже, вскоре мне это удастся.

Лицо Рии заметно просветлело. Не выпуская руки супруга, она протянула вторую ладонь и погладила Литу по щеке.

— Побереги себя, моя девочка, — попросила она тихо, и Лита с улыбкой кивнула, хоть и знала, что дала совершенно пустое обещание. Они обе это знали.

— Как папа? — спросила девушка, переведя взгляд на Эмгыра.

— Почти все время спит, — со вздохом ответила Рия, — нам казалось, что ему становится лучше, но уже пару дней он едва просыпается. Эмиелю даже пришлось придумать способ кормить его через специальную трубку, — плечи матери болезненно вздрогнули, — ужасное зрелище, скажу тебе. Иногда я даже думаю, что было бы лучше…- она осеклась, и Лита почти с ужасом услышала, как, отвернувшись, матушка едва различимо всхлипнула.

Сердце девушки сжалось, в носу неприятно защипало, и она, подавшись вперед, аккуратно обняла мать за плечи. Это был худший момент, чтобы делиться новостями о Риэре, и Лита надеялась, что, занятая своим горем, мать о нем и не спросит.

Они немного посидели, обнявшись. Регис, не желая нарушать их взаимное молчание, перестал даже звякать своими склянками. Рия снова дрогнула, потом отстранилась и заглянула дочери в лицо.

— Мне нужно идти, — сказала она с явным сожалением, — Мэнно ждет меня. А ты — посиди с ним немного. Эмиель утверждает, что Дани почти не слышит того, что происходит вокруг, но я в это не верю.

Лита кивнула. Рия поднялась и, склонившись, поцеловала девушку в лоб.

Когда матушка вышла, Регис наконец приблизился к постели регента и принялся устанавливать высокую стойку для внутривенных вливаний — принимать лекарства обычным способом отец, видимо, был уже не в состоянии. Лита чуть отстранилась, не зная, с чего начать разговор. Эмиель же заговорил первым.

— Ты была у Риэра? — спросил он. Лита досадливо хмыкнула.

— А ты — следил за мной? — в тон ему ответила она.

— Может, и так, — не стал спорить Регис, — и я рад, что вы оба невредимы. Еще одной потери эта семья может не выдержать.

Лита негромко усмехнулась.

— Если ты и впрямь следил за мной, то должен знать, что Риэра эта семья, скорее всего, уже потеряла, — проговорила она, — не знаю уж, каким образом, но братишка твердо решил стать ведьмаком и остаться на Пути. А вместе с ним — и Юлиан. Если Риннельдор узнает об этом, он от злости съест собственные сапоги.

Регис серьезно покачал головой.

— Я видел Риннельдора, — ответил он, — Знающий не больно-то хотел со мной разговаривать, но я заметил отметины на его горле. Что ты сделала, Лита?

Девушка подняла на собеседника раздраженный взгляд. Никогда не демонстрировавший заинтересованности в том, что не мог изучить на своем алхимическом столе, Регис оставался самым зорким существом в Империи.

— Я защищалась, — сдержанно ответила Лита, — он заманил меня к себе в Башню и мог бы прикончить.

— Но ведь он сделал это не просто так, — возразил Эмиель чопорно. Длинная игла вошла в едва различимую синеватую вену на шее Эмгыра, и алая жидкость застремилась по прозрачной трубке, — ты ограбила его.

— Ты знаешь, почему мне пришлось так поступить, — чувствуя все больше раздражения, откликнулась Лита, — не от тебя ли я узнала, что из-за проклятья Фергуса опасность грозит всей Империи? Думаешь, Риннельдора она не коснется?

— Я много думал об этом, — ответил Регис. Он не смотрел на собеседницу, все свое внимание обратив на жидкость в трубке, — и начинаю сомневаться, что перевел текст правильно. От Риннельдора я ничего такого не почувствовал.

— Пусть так, но я должна проверить, — сказала Лита, — мы с Детлаффом нашли убежище Яссэ, и в нем я кое-что обнаружила. Может быть, это поможет спасти не Империю, так Фергуса.

На этот раз Эмиель посмотрел на девушку с любопытством. Та, немного помедлив, вытащила из складок широкой юбки заветный филактерий и протянула его вампиру. Регис, словно вдруг засомневавшись, смотрел на ларец с опаской.

— Что в нем? — спросил он ровно.

— Похоже, какая-то печать, — пожала плечами Лита, — я хочу еще раз встретиться с Фергусом, чтобы убедиться, но ее сигнатура, кажется, совпадает с той, что исходит от него. Завтра свяжусь с моим лазутчиком в баронском замке и спрошу, как там поживает дорогой братец. Но пока я хочу, чтобы эта вещь побыла у тебя.

Регис удивленно поднял брови.

— Я не чародей, — заметил он все так же спокойно, — и не смогу обследовать ее должным образом.

— Подозреваю, что никто из знакомых мне чародеев не сможет, — пожала плечами Лита, продолжая протягивать Регису филактерий, — печать зачарована магией Огня. А маги Континента брезгуют ей. Но ты ученый, Эмиель. И твои взгляды куда шире, чем у Филиппы или Риннельдора. Если бы ты хотя бы взглянул на нее…

Еще секунду посомневавшись, Регис все же принял филактерий из рук юной чародейки и быстро спрятал его в одной из своих поясных сумок.

— Еще одно, — тихо и медленно, точно нехотя призналась Лита, — есть вероятность, что эта вещица как-то связана с исчезновением моей сестры…

Региса, похоже, наконец проняло. Он нащупал филактерий в сумке и посмотрел на Литу тревожно и прямо.

— С чего ты это взяла? — спросил вампир и, не дожидаясь ответа, добавил, — если это так, мы должны сообщить об этом Геральту. Он имеет право знать.

Юная чародейка ожидала чего-то подобного, и все равно сейчас слова Эмиеля показались ей почти предательскими. Она поджала губы.

— Я принесла печать сюда, потому что доверяю тебе, Эмиель, — сказала она жестко, — мы не знаем, что будет, если попытаться ее разрушить или воздействовать как-то еще. Может быть, Империя и не проклята, но мой брат — точно да. Без этой вещицы я не смогу ему помочь, а Геральт захочет забрать печать себе и применить на ней свои ведьмачьи штучки. Или — того хуже — отдаст ее Йеннифер. Выбирая между Фергусом и Цири, они даже не усомнятся. А ты?

Регис молчал. Аргументы Литы, может быть, и не казались ему слишком убедительными, но собственные сомнения явно не давали собеседнику покоя.

— Я подожду, — наконец сказал он, прикрыв глаза и опустив руку от сумки, — но не слишком долго. Постараюсь исследовать печать, но потом непременно поставлю в известность о ней моего друга.

— А я — Филиппу, — подхватила его речь Лита, — но пока, прошу тебя, сохрани это в тайне. Ради Фергуса.

Девушка не могла точно сказать, что убедило Региса надежней — ее мольбы и аргументы или его собственное желание лично исследовать таинственный предмет, интерес ученого, который в Эмиеле почти всегда одерживал верх над этикой. Но вампир согласно кивнул.

— Мне нужно вернуться в Третогор, — немного помолчав, добавила Лита, — моя наставница ясно дала понять, что я почти безнадежно отстала от политической жизни, а скоро ведь начнутся судьбоносные переговоры. Или мне лучше сказать — семейный совет? Я должна быть рядом с моим королем.

— Виктор мог бы справиться и без тебя, — хмыкнул Регис.

— Этого я и опасаюсь, — улыбнулась в ответ Лита.

Эмиель тихо рассмеялся. Точными выверенными жестами он вытащил иглу из вены Эмгыра, прижал кусочком полотна крохотную ранку, а потом принялся быстро собирать свои инструменты, готовясь покинуть спальню регента. Лита неспешно поднялась с постели, отошла к окну и задумчиво выглянула в сад.

Совсем стемнело. Внизу, между обнаженных зимой ветвей кустов зажигались оранжевые огоньки. На мгновение девушке вдруг захотелось рассказать Регису что-то еще, поделиться собственными тревогами — о том, как чародейская пещера не захотела сперва ее впускать, о том, как магия Огня нежно касалась ее, заструившись по венам, как лекарство отца. О своем внезапном недомогании — и том, как именно Детлафф спас ее от него. Но Лита молчала. Все это она и сама пока не успела обдумать и взвесить, и впускать в свои тайны постороннего, пусть и такого близкого, как Эмиель, ей не хотелось.

Регис уже закончил сборы и глянул на Литу, а она открыла было рот, чтобы сказать, что ей пора уходить, но неожиданно отец, до сих пор лежавший совершенно неподвижно, пошевелился и застонал.

Лита бросилась к его постели, взяла холодную руку Эмгыра в свою и ласково сжала.

— Папа, — позвала она тихо, — это я, Лита. Все хорошо.

Но отец, казалось, ее не слышал. Он снова дернулся, заметался на подушке. Его стоны стали громче и отчаянней, будто регент страдал от ужасной боли, и Лита испугалась вдруг, что он умрет прямо сейчас — у нее на руках.

Регис уже стоял рядом с постелью со шприцем, наполненным какой-то зеленоватой жидкостью, но, когда он протянулся, чтобы сделать укол, Эмгыр вдруг с неожиданной для его изможденного тела силой оттолкнул руку лекаря в сторону.

— Нет, — сложили губы отца. Голос был хриплым и незнакомым, словно устами Эмгыра говорил кто-то другой, и Лита вдруг почувствовала прикосновение новой незнакомой энергии.

Она была совсем не похожа ни на обычную магию, ни на сигнатуру Огня — телом отца, казалось, овладело нечто, прежде неведомое юной чародейке, но настолько мощное и страшное, что девушка даже вскрикнула от неожиданности. И вместе с тем через мгновение Лита поняла, что пугающие вибрации ей знакомы. На каком-то неосознанном, глубинном уровне, докуда разумом или сердцем добраться было невозможно, она знала, что захватило ее отца, но объяснить не могла.

— Нет! — снова простонал Эмгыр, — не смей! Не трогай!

Его тело конвульсивно выгнулось, затряслось, и, когда Регис попытался удержать регента, Лита испугалась, что вампир переломает ему все кости.

Приступ прошел так же внезапно, как начался. Эмгыр обмяк в руках Региса, и Эмиель аккуратно опустил его обратно на подушки. Лита, продолжая сжимать руку отца — все такую же безжизненно холодную — посмотрела на вампира широко распахнутыми глазами.

— Что это было? — спросила она дрожащим голосом, но Регис лишь хмуро покачал головой — он все же сделал свой укол и теперь быстро проверял пульс регента, прижав два пальца к его шее.

— Может быть, просто кошмар, — предположил Эмиель, убедившись, что прямо сейчас пациент умирать не собирался. Но Лита упрямо тряхнула головой.

— Я что-то почувствовала, — возразила она, — какую-то… темную магию.

— Я говорил тебе, — отстранившись и не глядя на нее, ответил Регис, — я — не чародей, и подобные чувства мне недоступны.

Лита смотрела на Эмиеля очень пристально, и вдруг с ужасом поняла, что вампир солгал ей.

— Я останусь с ним, — решительно сообщила девушка, придвинувшись к отцу поближе, — до утра Виктор без меня обойдется. Если приступ повторится, я не хочу, чтобы папа был один.

Регис послал юной чародейке долгий и, как ей показалось, печальный взгляд, но спорить не стал.

— Тогда и я останусь, — сказал он, устраиваясь в кресле рядом с кроватью, в котором обычно коротала свои дни Лея, — а ты пока расскажешь мне о вашем путешествии в Каэр Морхен.

И, взглянув на Эмиеля, Лита с благодарностью кивнула.

Комментарий к Сумерки богов

Я специально не выкладывала главу, пока в наших широтах не пробило полночь, и не наступила 5 июля. И все ради того, чтобы поздравить и себя, и дорогих читателей с годовщиной выхода самой первой серии!

https://ficbook.net/readfic/9626347 - вот, как все начиналось, кто знал тогда, во что это выльется?) Точно не я. Еще раз спасибо всем, кто это читает, что целый год следуете со мной по этому нелегкому пути и поддерживаете меня! То ли еще будет)

 

========== Неловкое положение ==========

 

Анаис прибыла во Флотзам накануне первого раунда переговоров. Делегация Темерии отправилась на место за пять дней до знаменательного события, и возглавлял ее Вернон Роше, наделенный исключительными полномочиями представлять интересы королевы. Поначалу и отец, и, в какой-то степени, сама Ани волновались, что другие участники саммита воспримут это решение в штыки. Но то ли сработал дипломатический талант Виктора, способного договориться о чем угодно и с кем угодно, то ли организаторам встречи куда больше улыбалась перспектива иметь дело с надежным и хорошо знакомым всем Роше, чем с непредсказуемой беременной правительницей, но возражений никто не высказал, а глава темерской разведки Патрик Вес так и вовсе с трудом скрывал свою радость, получив новые указания.

Поначалу и отец, и Виктор настаивали, чтобы добровольно отлученная от политических дел Анаис оставалась в Вызиме до конца переговоров. Дражайший король Редании снизошел даже до того, чтобы самолично доставить из Третогора к матери принца Людвига, словно присутствие сына должно было приковать Ани к месту. Но у королевы на этот счет были, конечно, свои планы. Она не собиралась выступать на встрече правителей, даже присутствовать на ней не хотела, но ждать новостей в столице, гадая, о чем могли договориться с Леей Роше и Виктор, было просто невыносимо.

Анаис надеялась, что ее приезд во Флотзам останется незамеченным. И участники саммита, и их многочисленные сопровождающие были слишком заняты подготовкой к главному событию, а королева, покидая Вызиму, не стала пользоваться ни дворцовым порталом, ведущим в губернаторский дом, в котором разместилась делегация Темерии, ни собственным экипажем, слишком приметным, чтобы пересечь границы города незамеченным.

Ей на помощь пришла одна из молодых чародеек, только недавно заступившая на службу к королеве и мечтавшая выделиться и отличиться. Патрик, тоже поставленный в известность о намерении Анаис явиться во Флотзам, подготовил для нее жилье — неприметный домик у самой городской стены в бывшем районе нелюдей — и организовал охрану. Азалия по наводке Веса открыла для правительницы портал прямо в уютную маленькую гостиную — здание было выбрано главой разведки отнюдь не случайно. Оно не входило в круг городских строений, экранированных защитными чарами, и вернуться из него домой Анаис могла так же легко, как очутиться в нем.

Получив приказ присоединиться к агентам Веса, обеспечивающим охрану королевы, Азалия пообещала явиться к Анаис по первому требованию и оставила королеву одну. Ани, однако, не тешила себя иллюзиями, что одиночество это могло продлиться долго — она не запрещала Патрику распространяться о ее приезде перед теми, кому доверяла, и первым на огонек явился, конечно, Виктор.

Реданский король всегда был склонен к мистификациям. Эта глупая мальчишеская черта иногда страшно раздражала Анаис, но большей частью ей было даже смешно слушать истории любимого о том, как он, переодевшись портовым нищим или скромным школяром из Оксенфурта, разгуливал по своей столице, слушая разговоры простых людей. Виктору нравилось думать, что этим нехитрым маскарадам он неизменно мог обвести вокруг пальца не только столичных трактирщиков и лавочников или моряков с прибывавших в Третогор кораблей, но и собственных советниц-чародеек. Ани охотно верила, что Лита ни сном, ни духом не подозревала о «простолюдинских» привычках своего короля. Юная магичка вообще мало что замечала, если это не касалось ее блистательной особы. Но вот Филиппу провести было не так-то просто.

Впрочем, старшая советница на выходки Виктора охотно закрывала глаза и, может быть, даже приглядывала за неуемным правителем, чтобы тот не вляпался в неприятности. И, зная это, Анаис была за возлюбленного совершенно спокойна. Она и сама в далекой юности вечно проделывала что-то подобное, и Виктор, по ее мнению, мог бы уже и перерасти юношеские привычки. Но мешать ему «сближаться с народом», как король это называл, Ани не хотела.

Виктор явился вскоре после заката, таинственно закутанный в темный плащ, и совсем без охраны. И тот факт, что патриковы агенты подпустили его к двери дома Анаис без звука, ясно давал понять, что маскарад реданского короля не сработал.

— Кто тебе сказал, что я здесь? — изобразив недовольство, спросила Анаис, когда Виктор появился на ее пороге. Он широко улыбнулся ей из-под капюшона и озорно подмигнул.

— У меня повсюду свои глаза и уши, — сообщил король театральным полушепотом.

— Людо рассказал, — вздохнула Анаис, пропуская любимого в дом.

Отец и сын, находясь вдали друг от друга, разговаривали по мегаскопу каждый вечер, а Людвиг совершенно не умел хранить секреты, особенно, если они касались кого-то из родителей. С самого раннего детства мальчик недоумевал, почему мама и папа не могли жить все время вместе, и ему самому приходилось проводить время то в Вызиме, то в Третогоре, везде оставаясь гостем. И как бы Анаис и Виктору ни было совестно перед сыном за это, изменить они ничего не могли. Став старше, Людвиг разобрался в ситуации и стал относиться к ней с большим пониманием, но все равно с нетерпением ждал и радовался любому случаю, когда родители его оказывались вместе.

Ани проводила Виктора в небольшую скромно обставленную кухню. Патрик снабдил королеву в ее убежище всем необходимым — провизией на несколько дней, дровами для очага и даже парочкой рыцарских романов, на случай, если правительница заскучает в одиночестве. К ее приезду был готов первый ужин, к которому до появления Виктора Ани едва успела притронуться. Но, судя по сумке, которую король притащил с собой, у него имелся собственный взгляд на то, что значило «обеспечить королеву всем необходимым». И, когда Виктор начал деловито выгружать на стол принесенные дары, Анаис едва не бросилась на него с поцелуями. Патрик заботился о ее удобстве, следуя обычному протоколу. Возлюбленный же действительно хорошо ее знал.

На столе сперва появился сверток с южными фруктами — посреди зимы даже в столице достать их было ужасно сложно. Затем Виктор вытащил любимый Ани в последние недели выдержанный туссентский сыр, коробочку со свежайшими пирожными прямиком из Третогорского дворца, и наконец — венец своей щедрости — большую бутыль с терпким отваром, который по вкусу мало чем отличался от настоящего вина. Этот напиток находчивый чародей-недоучка изобрел самолично, когда, ожидая Людвига, Ани как-то пожаловалась, что была готова убить за единственный глоток Котэ-де-Блессюра.

Поборов первое желание броситься Виктору на шею, Анаис ехидно хмыкнула, скрестив руки на груди.

— Ты, видно, думаешь, что Патрик держит меня тут в черном теле? — поинтересовалась она.

Виктор, закончив выкладывать дары на стол, подошел к ней и с деланной серьезностью посмотрел Ани в глаза.

— А это все — и не для тебя, — сообщил он торжественно, а потом, снова светло улыбнувшись, присел на корточки, бесцеремонно задрал край свободной белой блузы и потерся щекой о живот Анаис, — здравствуй, маленькая Лилия, — обратился он к пупку королевы, — папа принес тебе кое-что вкусненькое — надеюсь, ты будешь со мной более приветлива, чем твоя мама.

Ребенок, последние несколько часов ничем не выдававший своего присутствия, зашевелился, словно потягиваясь и наградил старания отца крепким толчком. Ани хотела было возмутиться, но зрелище мудрого и справедливого короля Виктора у ее ног было больно уж нелепым, и она тихо рассмеялась.

— Не подначивай ее, — попеняла, однако, королева, — а то она мне всю ночь не даст заснуть. — Быстрым жестом Анаис растрепала тронутые серебристой сединой рыжие кудри на макушке возлюбленного, и тот поднял на нее взгляд, перехватил руку королевы и поднес ладонь к губам.

Обычно подобные нежности от Виктора за пределами спальни Ани скорее терпела, чем принимала с удовольствием. Долгие годы, прожитые по разные стороны государственной границы, научили их обоих не только ценить каждую секунду, проведенную вместе, но и принимать скорую разлуку, как должное. И Анаис часто приходилось одергивать себя, напоминать, что слишком ласковые прикосновения или слишком пылкие объятия на виду у чужих глаз, могли быть истолкованы превратно, использованы против обоих правителей. А это, в свою очередь, вело к тому, что, даже оставаясь наедине с Виктором, королева продолжала экономить свою нежность. Но за последние недели что-то в ней необъяснимо переменилось, и сейчас, стоя перед возлюбленным, который просто поцеловал ей руку и немного поговорил с ее животом, Ани поймала себя на том, что вот-вот расплачется от умиления и любви.

— Встань, — приказала она, сглотнув солоноватый комок слез. Все эти новые слабости можно было, конечно, списать на беременность, в остальном протекавшую совершенно нормально. Но Анаис родила уже двоих детей — и ни с одним из них до сих пор не испытывала ничего подобного. С этим ребенком — первым по-настоящему случайным подарком судьбы — многое было совсем иначе, чем с предыдущими. И дело было даже не в том, как долго на этот раз Ани скрывала сам факт его существования, и не в том, что еще не рожденное дитя стало невольным участником политической игры. В самой Анаис что-то неуловимо менялось, и из всех этих изменений совершенно четко она осознавала лишь одно — безотчетный и непобедимый страх.

Ни Виктор, ни Кейра с Регисом, охотно занявшиеся вопросами здоровья будущей матери, не разделяли и не понимали этого страха. Король ожидаемо вел себя так, словно новый отпрыск должен был стать лучшим, что случалось с ним в жизни. Целители же в один голос заверяли Анаис, что ее жизни и благополучию ровным счетом ничего не угрожало — да, она пренебрегла их помощью в самом начале беременности, неверно подсчитала срок и слишком много волновалась из-за текущих событий. Но дитя развивалось нормально, а тело Анаис, пусть уже совсем не такое юное, как в предыдущие разы, осталось достаточно здоровым и сильным, чтобы выносить и произвести на свет ребенка безо всяких проблем. Все эти заверения, однако, не могли унять тревоги Ани, причин которой она по-прежнему не могла толком объяснить.

Виктор поднялся на ноги, обнял Анаис и нежно поцеловал ее в губы — осторожно, точно боялся, что королева отпрянет от него или брезгливо поморщится. Но Ани, секунду помедлив, вернула ему поцелуй, и король, осмелев, прижал ее к себе настойчивей.

Им нечасто приходилось оставаться совсем наедине — проводить дольше нескольких дней во дворцах друг друга не позволял долг правителей. И сейчас под поспешными и немного по-мальчишески неуклюжими поцелуями Виктора Анаис почувствовала, как тело ее охватила тягучая горячая жажда, мало похожая на ту, что она испытывала прежде. Нечто подобное королева в последний раз чувствовала, пожалуй, только в самом начале их знакомства, когда новый барон Кимбольт невесть откуда ворвался в ее спокойную скучную жизнь — и Ани потеряла из-за него голову. Тогда не только его ласки, но и малейшие робкие взгляды были внове, они узнавали друг друга, с каждой секундой, с каждым касанием все отчетливей понимая, что были созданы друг для друга. Теперь — по прошествии пятнадцати лет — эти чувства вернулись в один момент.

Не в силах справиться со своим участившимся дыханием, Ани отстранилась от Виктора и чуть затуманенным взором посмотрела ему в глаза — потемневшие от ответной страсти.

— Давай посмотрим, какая тут спальня, — хрипловато предложила королева, — я еще не успела там побывать.

На лице Виктора на миг отразилось мучительное сомнение, и Анаис готова была отвесить ему оплеуху за эту его вечную предусмотрительность. И вместо сотни разумных аргументов — за ним могли наблюдать агенты Патрика, да и не только они — на ум королеве пришло единственное объяснение, почему возлюбленный вдруг решил отступиться. И, придя к этому выводу, она немедленно поверила в него.

Анаис нахмурилась, оттолкнула от себя Виктора и раздраженно отвела взгляд в сторону.

— Что? — с вызовом спросила она, — я для тебя теперь недостаточно привлекательна, чтобы сразу волочь меня в постель, Твое Величество?

Виктор растерянно моргнул, словно она и впрямь ударила его.

— Ани, — заговорил он, нервно облизнув губы и покосившись на ее живот, — будь моя воля, я и до спальни бы тебя волочь не стал, а набросился прямо здесь, на полу, но ведь…

Прекрасно понимая, что выглядела она, как ненормальная истеричка, и проклиная себя за это последними словами, в первые мгновения Анаис никак не могла взять себя в руки. Виктор стоял перед ней — почти напуганный ее отпором и явно решивший, что наговорил какой-то обидной ерунды, и королеве снова захотелось врезать ему по лицу — ради того хотя бы, чтобы отвести душу.

Королева отвернулась от возлюбленного и, обогнув его, направилась к столу. Вечер, начинавшийся так приятно, казался окончательно испорченным, и вся надежда теперь оставалась только на принесенные королем деликатесы. Мысленно Анаис в очередной раз похвалила себя за решение отправить в качестве представителя Темерии отца — хороша бы она была, если бы устроила подобную сцену на глазах у других делегатов.

— Как идет подготовка к переговорам? — спросила королева, не оборачиваясь. Разложенные на столе сыр, пирожные и фрукты, прежде такие привлекательные, сейчас не вызывали в ней никакого желания их попробовать. От всего многообразия противоречивых чувств, обрушившихся на королеву в считанные минуты, ее неприятно замутило. И в этом Ани тоже захотелось немедленно обвинить Виктора. И чего королю не сиделось в своей резиденции в окружении услужливых прекрасных чародеек?

— Все идет по плану, — откликнулся Виктор. Он неловко одернул полы своего короткого дублета, словно надеялся растянуть их побольше и стыдливо прикрыться, — Лея прибыла три дня назад, но сама в предварительных встречах не участвует. Мы с отцом провели несколько незабываемых часов в компании ее Первого Советника, который прочел нам целую лекцию о величии Империи и неблагодарности ее провинций, не способных оценить вклад Нильфгаарда в их развитие. Скорее всего, на самих переговорах Ее Величество будет говорить о том же самом, и наша с отцом задача — соглашаясь с ней на этот раз, свести все к новой встрече через несколько недель.

— Хорошо, — кивнула Ани. Она все же прихватила одно пирожное, критически оглядела его со всех сторон и вернула на место. — Когда все закончится, доложите мне о результатах, и мы разработаем стратегию следующего раунда, чтобы начать подводить Нильфгаард к моему будущему заявлению. По подсчетам моих целителей, ребенок родится еще до конца зимы. И к этому моменту все должно быть подготовлено.

— Мы поговорим об этом после первого раунда, — ответил Виктор, и в его голосе Анаис послышалась неуверенность, — без его результатов сложно выстраивать дальнейшие планы.

Королева повернулась к нему так резко, что мужчина едва не отпрянул.

— Я не собираюсь брать назад ни одно из своих слов, — отчеканила она твердо, расправив плечи, — и менять свои планы — тоже. Поддержишь ты меня или нет — дело твое.

— Я поддерживаю освобождение Темерии — безусловно, — заверил королеву Виктор, — даже Филиппа, которой твой план понравился меньше всех, теперь не имеет никаких возражений. Но есть одна вещь…- он осекся, когда Анаис резко взмахнула рукой, приказывая ему замолчать.

— Я уже сказала тебе, что больше не позволю никому диктовать мне условия, — сказала она, — да — от результатов нынешних переговоров многое зависит, но никаких наставлений ни от тебя, ни от кого бы то ни было еще, я слушать больше не хочу.

Виктор нахмурился, но, помолчав, покорно кивнул. Между ними повисла пауза — еще более неловкая, чем тогда, когда возлюбленный отказался от экскурсии в спальню. Чувствуя, что вот-вот готов был подкатить новый непредсказуемый приступ эмоций, Анаис хотела уже распрощаться с королем, отправить его восвояси, чтобы остаться одной и справляться со своими слабостями самостоятельно, но в этот момент раздался негромкий стук в дверь.

Виктор мгновенно насторожился — он словно забыл, что дом королевы во Флотзаме охранялся едва ли не лучше, чем резиденции прочих делегатов, и никого чужого к ее дверям пропустить просто не могли. Лицо у короля сделалось такое, будто он намеревался вытащить из-под пол плаща верный меч и идти защищать возлюбленную от полчищ неведомых врагов, и Ани, не успев даже удивиться этой перемене в себе, тихо рассмеялась.

— Какой ты дурак, Виктор, — заметила она, — это, наверно, отец. Патрик не мог не рассказать ему, что я здесь. — она медленно опустилась на высокий деревянный стул у стола и снова взяла пирожное — теперь куда более соблазнительное, чем секунду назад, — иди, открывай. — велела королева Виктору.

Тот, еще секунду посомневавшись, повиновался, но в кухню вернулся вовсе не в компании Вернона Роше.

Сперва в маленькое помещение протиснулся Ламберт — на первый взгляд совсем не вооруженный, хоть Ани и знала, что верный охранник дочери всегда носил при себе искусно спрятанные метательные ножи или сдобренные паралитическим зельем шипы. При виде старого знакомого королева поспешила подняться — с Ламбертом в последние годы они виделись очень редко, и время от времени Анаис с грустью и сожалением вспоминала времена, когда она была почти неразлучна с ведьмаком.

Но никто из них не успел даже рта раскрыть для приветствия, когда в комнату, сопровождаемая глупо улыбавшимся Виктором, вошла Лея. Анаис часто замечала, как, ничего не зная о родстве с реданским королем, дочь перенимала некоторые черты и привычки отца — и привычка сбегать из-под опеки имперских стражников была одной из них. Лея была одета в ладно скроенный, но очень простой костюм придворного конюха. Длинные светлые волосы юная Императрица заплела в косу и спрятала ее под воротом, словно этот вид мог хоть кого-то ввести в заблуждение. Главным промахом ее конспирации был, конечно, Ламберт, следовавший за девушкой по пятам. Но Лея, как и Виктор, должно быть, страшно гордилась своей смелой задумкой.

В руках девушка несла небольшой сверток, который, войдя, не стала никому передавать. Движимая внезапной волной удивленной радости, Анаис шагнула к дочери и раскрыла ей объятия, уже зная, что Лея, если и не увернется, то примет их с прохладной обреченностью, как обычно.

Между матерью и дочерью никогда не было теплых отношений — их разделяли не только государственные границы или статус правителей. Лею учили скрывать свои чувства — потерпев два сокрушительных поражения с Цириллой и Фергусом, Эмгыр старался выточить из единственной внучки свою точную копию, и девушка, лишенная иных сильных примеров, всю жизнь стремилась соответствовать его ожиданиям.

Анаис больно было осознавать свою беспомощность — она всегда помнила, что добровольно отказалась от дочери, оставив ее в Нильфгаарде, когда долг королевы заставил саму Ани вернуться в Темерию. Эмгыр не запрещал им видеться, даже представлял для всех их встречи, как нечто очень полезное для политики Империи. Материнские чувства Ани были гарантом верности свободолюбивой провинции, и снова, как и с Виктором, Анаис приходилось точно измерять крупицы своей нежности с дочерью, чтобы темерский народ не распознал в этом ненужной слабости и желания полностью подчиниться Империи. И Лея платила ей той же монетой.

Однако в последние недели отношение девушки к матери неуловимо менялось — все началось с того объятия на балу в честь ее дня рождения, продолжилось коротким письмом с поздравлением, и вот теперь, когда Ани обняла дочь, та и не думала отстраняться или изображать на своем лице усталое смирение. Было ли дело в том, что чары Эмгыра таяли вместе с его жизненными силами, или знакомство с Фергусом так повлияло на Лею, Анаис не знала. Но и разбираться в этом ей не хотелось — результат становился все очевидней с каждой встречей, и королеве оставалось только принять его с благодарностью.

Когда Ани выпустила дочь из рук, та отступила на полшага и, улыбаясь, совершенно забыв о присутствии посторонних, протянула матери сверток.

— Я принесла подарок, — пояснила девушка, когда Анаис удивленно замешкалась, — для сестренки. Дедушка Вернон сказал, ты считаешь, что родится девочка.

Чуть дрогнувшими руками королева приняла сверток и аккуратно отогнула край белого полотна. Из-под него на нее взглянули стеклянные голубые глаза большой белокурой куклы, в чертах фарфорового лица которой Ани узнала самое себя. Лея улыбнулась.

— Эту куклу сделал Детлафф, друг Литы, — пояснила юная Императрица, — и подарил мне на пятый день рождения. Он откуда-то узнал, как сильно я скучала по тебе, и хотел меня порадовать. Но я с ней почти не играла — она сидела в моей спальне, и перед сном я желала ей спокойной ночи.

Слезы подкатили к глазам Анаис так внезапно, что она не успела себя остановить или хотя бы отвернуться.

— О, моя девочка, — прошептала она. Подоспевший Ламберт успел забрать сверток из рук королевы, чтобы тот не упал на пол, когда Ани снова бросилась обнимать дочь, не в силах справиться с рыданиями.

Лея бережно обняла ее в ответ, немного покровительственно погладила по спине.

— Не плачь, — тихо попросила она, — это все в прошлом. А кукла пусть будет у сестры, если вдруг тебе придется оставить ее одну.

На фоне первой волны удушливого стыда и покаянной нежности голосок сомнения был почти неслышен, но Ани вдруг подумала, не было ли это явление дочери с таким красноречивым подарком в руках заранее спланированной акцией, уловкой, чтобы отвлечь внимание королевы, воспользоваться ее хрупким положением. Заявление дочери, пусть и весьма справедливое, звучало очень уж двусмысленно. Едва ли юную Императрицу так легко выпустили бы в сопровождении только одного охранника в столь неурочный час, чтобы та могла повидаться с матерью. В этом снова чувствовалась длинная рука Эмгыра или его Первого Советника.

Королева отпустила плечи дочери, отступила на шаг, утерев слезы, и изобразила на лице приветливую улыбку.

— Спасибо, милая, — поблагодарила она, — но что мы будем делать, если родится мальчик?

Лея то ли не заметила фальши в ее доброжелательном тоне, то ли не захотела ее замечать. Она тоже улыбнулась и независимо пожала плечами.

— От моего папы во дворце осталась целая армия деревянных солдатиков, — ответила Императрица, — среди них есть и те, кто раскрашен в темерских цветах. Их, конечно, мало, но брату они понравятся.

В этом новом заявлении Ани послышалась уже настоящая угроза — Лея, казалось, хотела напомнить королеве о превосходстве собственной армии над силами Темерии, и сделала это самым невинным образом, глядя прямо ей в глаза. Анаис поспешила сменить тему, чтобы не забрести в чащу подозрений еще глубже.

— Как поживает твой отец? — спросила она, — я слышала, ты часто его навещаешь. А у меня вот все нет на это времени…

Лицо Леи заметно помрачнело, и сожаление, отразившееся вдруг на нем, было самым настоящим.

— Папа уехал из замка Кимбольт, чтобы попытаться найти средство от своего проклятья, — ответила девушка, — я говорила с Ианом — он очень волнуется, потому что уже давно не получал от него никаких вестей. Если отец не вернется после конца переговоров, я попрошу Литу его поискать.

Анаис тревожно сдвинула брови — об отъезде Фергуса она знала, но вот его долгое молчание было странным. Бывший супруг направился в Бан Ард в поисках магических знаний, и могло статься, что тамошние хранители чародейских фолиантов запретили ему общаться с внешним миром, пока он погружался в их тайны. Кейра, бывало, раздраженно жаловалась королеве, что чародеи школы так ревностно охраняли свои секреты, что даже ее до них не допускали.

— Филиппа по моей просьбе отправила прошение Ректору Бан Арда, чтобы тот впустил Фергуса в закрытое хранилище школы, — подтверждая ее догадки, вдруг вмешался в разговор Виктор, — возможно, теперь он связан неким обязательством и не может ни с кем разговаривать, пока не закончит.

Лея, словно успела совсем забыть, что в комнате они с матерью были не одни, раздраженно глянула на короля через плечо.

— Благодарю за информацию, — ответила она с учтивым кивком, — и за помощь моему отцу.

Виктор ответил сдержанным коротким поклоном, досадливо поджав губы. Ани на миг даже стало жалко возлюбленного — стоя в двух шагах от единственной дочери, он не мог ни прикоснуться к ней, ни заговорить, не рискуя нарваться на холодную стену ее враждебного молчания. А еще — сложно было себе представить, как сильно король ревновал Лею к вернувшемуся из добровольной ссылки Фергусу, тут же добившемуся ее доверия и дочерней любви, почти ничего для этого не сделав.

— Садись за стол, — предложила Анаис, чтобы немного снять возникшеелипкое напряжение, — я еще не ужинала, и буду рада разделить с тобой трапезу.

Лея глянула на стол из-за плеча матери, и глаза ее на мгновение зажглись — Ани знала, как дочь обожала третогорские пирожные и золотистые зерриканские бананы.

— Виктор принес слишком много всего, — шутливо пожаловалась Анаис, покачав головой, — так что, если ты мне поможешь, я, может, и не помру от обжорства.

Едва произнеся это, королева сразу поняла, что совершила страшную ошибку. Лицо Леи мгновенно изменилось — она с трудом не поморщилась от отвращения, словно была уверена — еда из рук реданского короля непременно окажется отравленной.

— Я не голодна, — отчеканила дочь, — и мне нужно возвращаться. Желаю вам приятного вечера, — она бросила еще один по-эмгырски тяжелый взгляд на Виктора, но потом все же улыбнулась матери, — Ламберт, — вдруг обратилась девушка к ведьмаку, — завтра мне твои услуги не понадобятся — в зале для переговоров и так будет достаточно охраны. Так что ты можешь провести день, как тебе угодно, — и девушка мельком подмигнула ему.

Когда юная Императрица и ее спутник откланялись, Виктор, которого внезапная встреча, похоже, окончательно добила, тоже засобирался уходить.

— Мы с отцом придем завтра вечером, — пообещал он, — и обсудим все, что произойдет на переговорах.

Ани чуть помедлила.

— Встреча назначена на полдень, — напомнила она, надеясь, что глупый король истолкует ее намек правильно — просить его остаться было ниже ее достоинства.

Виктор улыбнулся.

— Ты говоришь, спальню здешнюю ты еще не видела? — спросил он, и Ани с облегчением тихо рассмеялась.

Перед тем, как отправиться в постель, любимый ревностно проследил, чтобы королева все же поужинала — и она на удивление нашла в себе силы на это. Не осталась без внимания ни снедь, приготовленная для нее заранее, ни подношения реданского короля, и, доедая последний кусочек сыра, Ани жалобно укорила Виктора, что тот не помешал ей предаться безудержному чревоугодию.

Тот, смеясь, помог королеве подняться и, обнимая за талию, проводил в спальню, сам раздел ее, хотя Анаис попыталась соврать, что справилась бы и без его участия. Наконец, избавившись и от собственной одежды, Виктор улегся рядом с Ани на кровать — слишком узкую для них троих — позволил ей устроить голову у себя на плече и нежно обнял, прижав к себе. Предаваться ласкам или даже разговаривать Анаис не хотелось. Странный неприятный вечер, казалось, выпил из нее все силы, и плотный ужин довершил дело — она заснула, едва смежила веки, не успев пожелать любимому даже приятных сновидений.

Незнакомые стены из источенного временем серого мрамора надвинулись на Анаис, дыша ледяным холодом. Темный зал с обступившими ее высокими колоннами, похожими на стволы вековых деревьев, освещали лишь смутные всполохи открытого портала, но и они вскоре погасли. Ани попыталась оглядеться по сторонам, понять, где очутилась, но тело ее — от горла вниз до самой поясницы — прошила тягучая молния боли, и она с трудом устояла на ногах. Босые стопы сковало холодом. Откуда-то издалека доносились смутные голоса — высокие и звонкие, точно кто-то насмехался над пугающей ледяной мглой, и Ани попыталась крикнуть, позвать на помощь, но горло сдавил внезапный спазм, мешающий даже сделать следующий вдох.

Королева все же смогла оторвать от пола одну неподъемно-тяжелую ногу и шагнуть вперед, хотя все ее отяжелевшее тело противилось этому, внутри, казалось, расцветал хищный цветок невыносимой боли, от которой Ани не могла даже застонать. Она подняла руки к глазам — пальцы были измазаны чем-то липким, и даже сквозь душившую ее мглу королева поняла, что они были все в крови.

Звонкие голоса приближались, и теперь, почти обессиленная страхом и болью, Анаис поняла, что нужно бежать от тех, кто скрывался за мраморными стенами, нужно спасаться, пусть даже за порогом смерти — лишь бы не знать, не видеть, кого прятала ледяная темнота.

В черном портале высокой арки прямо перед ней вдруг возник отдаленный оранжевый всполох — пятно света ширилось, и вместе с тем отступал холод. На мгновение королева вновь обрела способность двигаться, она отпрянула от арки, готовая бежать, но на место льдистому параличу пришло новое чувство — невыносимый иссушающий жар, за пару мгновений охвативший все ее измученное тело, и на этот раз Анаис смогла закричать.

— Тише, тише, — заботливые крепкие руки тормошили ее, пылающего лица коснулось что-то восхитительно-прохладное, и королева, впервые за, казалось, долгие часы, глубоко вдохнув, распахнула глаза.

Над ней стоял обеспокоенный Виктор. Одной рукой он пытался разбудить Ани, а второй отирал ее лицо влажной тряпицей. Заметив, что королева очнулась, любимый бледно улыбнулся. Она пошевелилась, чувствуя, что, хоть ужас и мгла отступили, боль осталась на месте — во рту Анаис ощутила неприятный горький привкус, и от горла вниз спускался сплошной горячий столб, камнем падая куда-то в желудок. Королева закашлялась, застонала, но Виктор удержал ее. Он отложил тряпицу, и ладонь его замерцала мягким голубым свечением. Любимый осторожно опустил руку на грудь Анаис, и уже через пару мгновений наступило долгожданное облегчение. Женщина снова прикрыла глаза, стараясь выровнять дыхание, сосредоточиться на приятных волнах тепла, расходившихся от ладони Виктора.

— Проклятая изжога, — пожаловалась она, когда снова обрела способность говорить, — говорила я тебе, тот последний кусок был явно лишним.

Виктор присел на кровать рядом с ней. За окнами было еще совсем темно, и Ани не знала, как долго она проспала. Теперь, когда жгучая боль окончательно отступила, смутный кошмар казался ей даже глупым — королева думала, что с дурными снами после исчезновения Цири много лет назад она смогла справиться. Но, по всей видимости, ошиблась.

— Жаль, здесь нет никаких трав, — услышала Ани тихий голос Виктора — возлюбленный явно храбрился, как и всегда не желая выдавать своей паники, пока проблема не будет решена. Королева приоткрыла глаза и перехватила его руку, поднесла к губам, повторив его собственный жест.

— Ложись со мной, — попросила она, — мне просто приснился дурной сон, но уже все в порядке.

Виктор, немного посомневавшись, кивнул. Он откинул одеяло, устроился за спиной Анаис и прижал ладонь к ее животу — ребенок немедленно встрепенулся и заворочался под его ладонью. Королева хотела недовольно заявить, что вот теперь ей точно ни за что не заснуть, но сон навалился на нее, не дав сказать ни слова больше.

Виктор ушел рано утром, едва забрезжил хмурый зимний рассвет. Он в очередной раз пообещал вернуться сразу после окончания переговоров, и Ани лишь отмахнулась от него. Кошмары больше не повторялись, боль тоже улеглась, а викторов отпрыск после ухода отца явно решил дать матери возможность спокойно проспать еще несколько часов.

Когда к ее двери явился Ламберт, получивший вольную от своей госпожи, Анаис была уже умыта, одета и готова к прогулке. День выдался ясным и не слишком холодным — до весны было еще далеко, но во влажном речном воздухе Флотзама чувствовалось едва уловимое мягкое тепло.

Вместо приветствия ведьмак обнимал королеву так долго и крепко, что Ани пригрозила — если он не отпустит, она разродится прямо сейчас. Ламберт, смеясь, повиновался.

За время разлуки ее бывший верный спутник почти не изменился — может, немного отяжелел, и в коротких черных волосах тут и там появились серебряные стрелы седины. Но улыбка его осталась прежней, как и твердость рук и вечно чуть насмешливый тон.

— Уверена, что хочешь прогуляться по Флотзамским лесам? — осведомился ведьмак, когда они уже вышли из дома, и Ани полной грудью вдохнула свежий воздух, чуть пропитанный запахом речного ила, — учти — роды я принимать не умею.

— Ничего, это несложно, — весело отмахнулась Ани — этим светлым прозрачным утром ей совсем не хотелось думать ни о начинавшихся в эту минуту важных переговорах, ни о прошлом вечере, полном неловкости и тревоги, ни даже о собственном страхе перед будущим.

У ног королевы крутился большой черный пес — она понятия не имела, как ведьмаку удалось протащить его с собой на саммит. Зверюга обнюхала ладонь Анаис и тут же попыталась, встав на задние лапы, лизнуть ее в лицо, но Ламберт осадил пса.

— Лео, побольше почтения! — заявил ведьмак весомо, — перед тобой сама королева Темерии!

Но Ани, смеясь, потрепала собаку по лохматой макушке. Этот молодой потомок прежней любимицы Ламберта Клюквы мало походил на свою знаменитую мать — он был мощнее, больше, с длинной темной шерстью, но вышколил и воспитал его ведьмак ничуть не хуже покойной любимицы. До самых городских ворот, через которые спутников пропустили беспрекословно, Лео важно семенил рядом с хозяином, не сделав даже попытки вырваться вперед. И только когда они ступили на широкую лесную тропу, пес, оглянувшись на Ламберта и получив выразительный кивок в ответ, понесся вперед, сбивая по пути снег с низких ветвей.

С тех пор, как по ее просьбе Ламберт перебрался в Нильфгаард, виделись они с Ани очень редко. Ведьмак преданно служил юной Императрице, а в свободное время тренировал младшего брата Фергуса Риэра, и, конечно, не мог выбираться в Темерию, чтобы поохотиться с Анаис, как раньше. Королеве и ведьмаку приходилось встречаться урывками, но всякий раз, увидевшись с Ламбертом, Ани казалось, что не было никакой разлуки — они могли начать разговор так, словно прервали его лишь накануне, и сейчас именно так и произошло.

Ламберт, привыкший ходить по лесу быстро и бесшумно, шел неторопливо, подстраиваясь под отяжелевший шаг Анаис, и Лео то и дело выныривал из-под низких ветвей, чтобы проверить, не отстал ли хозяин совсем безнадежно. Королева, хоть и досадовала на то, что не могла двигаться так же легко, как обычно, была все же благодарна спутнику, что ничем, кроме скорости, он не показывал своего беспокойства ее положением, не бросал на нее обеспокоенные взгляды, не рвался поддержать под руку, если приходилось обходить сваленные на тропе ветви, и не спрашивал поминутно, не устала ли она, как делали отец и Виктор.

В лесу дышалось легко. Анаис, следуя за Ламбертом, чувствовала, как из тела ее постепенно уходили ставшие привычными тяжесть и усталость, от которых в стенах Вызимского дворца она никак не могла избавиться, сколько ни спи. Даже подъем на небольшой пригорок, с которого открывался вид на долину Понтара, королева преодолела, почти совсем не запыхавшись.

Сперва они говорили, не выбирая тем, о пустых приятных вещах — о внезапном потеплении после ледяного морозного декабря, о праздновании Йуле, о том, как Ламберт учил Лео выполнять разные трюки — и только через час прогулки ведьмак, немного помявшись спросил:

— Ну… и как поживает Кейра?

Анаис покосилась на спутника. Она знала, что за последние годы супруги стали друг другу почти чужими. Кейра, полностью посвятившая себя ректорству в Вызимском университете и игравшая не последнюю роль в делах Ложи Чародеек, казалось, вообще мало замечала старых знакомых. Даже о беременности своей бывшей подопечной она узнала вместе со всем темерским народом, и, хоть и предложила Ани свою помощь, особого интереса не проявила. С Ламбертом чародейка встречалась от случая к случаю, и, видимо, сейчас эти свидания вовсе сошли на нет.

— Работает, — пожала плечами Анаис, — лично выбирает выпускниц Аретузы, чтобы они служили мне, и занимается делами Академии. Я вижу ее только на официальных встречах и приемах во дворце.

— Понятно, — откликнулся Ламберт и неловко замолчал. Он огляделся по сторонам и кивнул в сторону большого поваленного дерева у самой кромки невысокого обрыва над рекой. — Присядем? Я что-то притомился, — это была бесстыдная ложь, но Ани не стала уличать в ней спутника — Ламберт явно ни на мгновение не забывал, что спутница его была глубоко беременна, и теперь решил скрыть заботу под этим неуклюжим враньем. Королева и сама чувствовала, что устала и начинала задыхаться, несмотря на черепашью скорость ходьбы. Она великодушно кивнула, и Ламберт, прежде, чем позволить ей сесть, стащил с себя куртку и расстелил ее на стволе.

Анаис устроилась, вытянув ноги и прислонившись начинавшей ныть спиной к толстой ветви, стараясь не морщиться. Ламберт сел рядом, а явившийся из белоснежной чащи Лео улегся у его ног. Ведьмак потрепал пса между ушами, не глядя на спутницу, словно не знал, как продолжить разговор. Ани ждала.

— Риэр уехал в Каэр Морхен, — вдруг сообщил ведьмак почти равнодушно, словно говорил о том, что собирался съесть на ужин немного кроличьего рагу.

— И ты его отпустил? — удивленно спросила Анаис, — я думала, ты специально ничего ему не рассказывал о своем житье-бытье в крепости, как мне, чтобы не искушать паренька.

— Не рассказывал, — подтвердил Ламберт, — но нашлись другие доброхоты. И Риэр, едва представилась возможность и выдался достойный повод, свалил, только я его и видел.

— Ну ведь ты всему его научил, — осторожно заметила Ани, — не бойся — после твоих уроков он не пропадет.

— Я знаю, — все еще не глядя на нее, кивнул Ламберт, — просто я… как бы это сказать… привык к пареньку. Он, конечно, тот еще дуболом, и мечом махает лучше, чем соображает. Но без него в Нильфгаарде мне стало совсем тошно…- ведьмак мельком глянул на спутницу, — не то, чтобы мне не нравилось служить Лее, но…

— Я понимаю, — перебила его Анаис, — Лея — Императрица, и найти с ней общие темы может разве что Гусик. Куда нам до нее.

Ламберт фыркнул.

— Да к тому же, Старый Катакан запретил мне открывать рот в ее присутствии, — напомнил он, — видимо, боялся, что из детки вырастет такой же старый матрос, как ты.

— Иди нахуй, Ламберт, — от души пожелала ему Анаис и рассмеялась, но тут же снова стала серьезной, — я тут подумала…- начала она снова, — Лея ведь уже взрослая, и защита ведьмака, когда ей присягнули все рыцари Империи, моей дочери больше не нужна. А вот ему…- она мягко опустила ладонь на скрытый под складками шерстяного плаща живот. Ламберт проследил за ее рукой и усмехнулся.

— Хочешь снова сделать меня нянькой для своего отпрыска? — спросил он с вызовом, и Анаис серьезно кивнула.

— Может, ты слышал, что я собираюсь объявить о намерении Темерии выйти из состава Нильфгаарда? — произнесла она, и взгляд Ламберта мгновенно стал цепким и прямым, — и наследнику трона понадобится надежный защитник. И друг — такой же, какой появился у меня, когда был мне так нужен.

— Ты серьезно? — немного помолчав, уточнил Ламберт, — что на это скажет Старик Катакан?

— Плевать мне! — с неожиданной злостью ответила Анаис, неловко выпрямившись — поясница ответила тупой тягучей болью, и королева, поморщившись, заговорила спокойней, — ты не слышал? Темерия будет свободна — и мнение Старого Катакана, который все никак кони не двинет, меня больше не волнует. И не то чтобы ты так уж сблизился с Леей — она не станет возражать против твоего отъезда.

— Да и в конце концов, — подхватил Ламберт, — ведьмак я или сраный рыцарь в крылатом шлеме? Я и служил им только потому, что ты мне приказала.

— Я не приказывала, — напомнила Ани, — я просила. И прошу снова — возвращайся в Вызиму. Ты нужен моему наследнику — и мне. — она, вдруг почувствовав, как к горлу снова подкатил знакомый комок, опустила глаза, — друзей в столице у меня совсем не осталось.

Ламберт придвинулся к королеве ближе, обнял ее за плечо, и Анаис, тихо всхлипнув, прижалась к нему, как маленькая девочка.

— Ну раз ты так просишь, — снисходительно сказал ведьмак тоном лавочника, торговавшегося с упрямым покупателем несколько часов кряду, — так и быть — может, хорошим манерам я твоего ребенка и не научу, но кое-чего полезного он от меня узнать сможет.

В город спутники вернулись, когда уже начинало смеркаться. Ламберт проводил Анаис до дома, помог ей, почти совсем обессиленной долгой прогулкой, раздеться и уложил в постель. Королева хотела сказать ему на прощание что-то еще — непременно очень значительное, понятное только им двоим, но сон сморил ее, и последним, что почувствовала Анаис, проваливаясь в теплое забытье, была твердая шершавая рука ведьмака, ласково коснувшаяся ее щеки.

Разбудили королеву Виктор и Роше, вошедшие в дом без стука. Ради них, впрочем, Ани решила даже не вылезать из постели. Она успела отдохнуть, хотя ноги и спина все еще гудели после целого дня, проведенного в лесу. Состоявшаяся встреча правителей с самого начала была обычным спектаклем, и королева сомневалась, что на ней могло произойти что-то значительное, ведь настоящие решения принимать пришлось бы гораздо позже.

Сидя в кровати, оперевшись спиной на высоко взбитые подушки, Ани наблюдала, как отец входил в комнату с подносом — должно быть, пока она спала, гости успели позаботиться об ужине. Роше опустил поднос королеве не колени и уселся на стул у кровати. Виктор же устроился рядом с ней и зачем-то тут же взял Анаис за руку. Та чуть удивленно нахмурилась.

— В чем дело? — быстро спросила она, чувствуя, как едва забытая тревога снова поднимает голову, — у вас такие лица, будто кто-то из Леиных генералов совершил акт самосожжения прямо в зале для переговоров.

Виктор улыбнулся и покачал головой.

— Я бы на такое посмотрел, — заметил он, — но нет — ничего подобного. Только вот… переговоры пошли не по моему плану.

Анаис продолжала молча взирать на него, дожидаясь, пока отважный король сам разродится объяснением. Виктор поднял на нее взгляд, и улыбка на его лице померкла.

— Лея выступила с собственным предложением, — заговорил вместо сына отец, — мы ожидали, что она будет придерживаться той позиции, которую все эти дни отстаивал ее Первый Советник. Но Ее Величество решила нас всех удивить…

— Включая мастера Риннельдора, — поддакнул Виктор, — у него было такое лицо, словно он на ежа присел.

— Что она предложила? — не выдержав, потребовала Анаис. Отец и сын переглянулись.

— Лея объявила о своем желании даровать Темерии свободу по случаю собственной скорой коронации, — ответил наконец Роше, — как подтверждение того, что старая вражда между королевством и Империей забыта, и как компенсацию за Третью Северную войну, развязанную ее дедом. Она сказала, что этого хотел еще Император Фергус — подготовил соответствующий указ, который должен был обнародовать по случаю рождения своего первенца. И вот теперь тот первенец должен довести начатое до конца.

Ани моргнула. Она буквально кожей чувствовала, что за этой речью должно было последовать неминуемое «но». Все не могло быть так просто — разве что накануне Лея действительно приходила, чтобы сообщить матери о своем решении, но не смогла, застав у нее Виктора.

— Но, — обронил Роше со вздохом, — она выдвинула ряд условий. Самое главное из которых — ее мать, помолвленная с королем Редании, не может взойти на трон освобожденного королевства. Кандидата Лея предложит сама, но он волен будет сложить с себя полномочия по прошествии четырнадцати лет с момента коронации, оставив корону тому, кого сам выберет.

Ани хмыкнула. Дочь все же нашла способ ей отомстить за все эти годы. Королева молчала, выжидающе глядя на отца. Тот выдержал ее взгляд, хотя челюсть его заметно напряглась, а ноздри мелко затрепетали.

— Лея сказала, что на трон Темерии взойдет человек из рода Фольтеста, — продолжил за Роше Виктор, все же спрятав глаза, — я думаю, ты понимаешь, кого она имела в виду…

Анаис не сводила глаз с отца. Она, конечно, понимала, о ком шла речь.

— И ты согласился? — резко спросила королева. Отец не отвернулся.

— Было решено, что окончательное соглашение будет озвучено и подписано через месяц, — снова ответил за него Виктор, — это время уйдет на…

— Ты согласился, — отрезала Анаис. Она высвободила руку из цепкой хватки Виктора, откинула одеяло, перевернув нетронутый поднос, и попыталась встать с постели — этот маневр дался ей не с первого подхода, но никто из мужчин не двинулся, чтобы помочь ей.

Королева раздраженно прошлась по тесной комнате, не глядя на них, потом остановилась прямо перед Роше, перехватила его взгляд.

— Значит, ему все же удалось, — выдала Анаис с горечью — злости в ней почти не осталось, теперь ее место заняло глухое разочарование. Роше смотрел на нее в ответ, явно ничего не понимая. — Эмгыр, чтоб ему сгнить, все же перехитрил нас всех. А вы, если не поняли этого, либо продались ему, либо полные идиоты.

— Ани, — Виктор подался к ней, но королева на него даже не взглянула.

— Славный Император решил отомстить мне за то, что потомки Фольтеста фактически унаследовали его Империю, — хмыкнула Ани, высоко вскинув голову, — или решил править всеми и дальше, из могилы. Это ведь его план — не отпирайтесь. Он, зная, что все договоры с Ложей, завязаны на мне, решил посадить на трон Темерии того же человека, которого выбрал в прошлый раз. Но теперь — затем лишь, чтобы ты, отец, помог окончательно похоронить нашу родину.

— Анаис! — воскликнул Виктор, но Роше остался неподвижным, хотя лицо его обратилось в непроницаемую каменную маску.

— Без поддержки чародеев Темерия останется беззащитной, и Нильфгаард начнет новое наступление, когда тело Эмгыра еще не успеет остыть, — отчеканила Анаис жестко, потом все же повернулась к Виктору, — а ты, любовь моя, готов будешь пойти против воли твоей драгоценной советницы и поддержать неудобного союзника? Что о тебе подумает реданский народ, если ты вступишь в войну не только с Нильфгаардом, но и с Ложей?

— Этого не будет, — возразил Виктор. Лицо его теперь было сосредоточенно серьезным, — Лея предложила договор о взаимном ненападении, военную поддержку и экономические реформы…

— Сроком на четырнадцать лет! — Ани сжала кулаки, — а потом, когда наследник взойдет на трон, всему наступит конец! Или так далеко вы оба не заглядывали?

Видимо, почувствовав настроение матери, ребенок в животе королевы толкнулся так сильно, что она едва не вскрикнула от неожиданности. Мужчины молчали. Анаис, покачав головой, присела на край кровати, бездумно растирая то место, куда врезалась пятка ребенка, желавшего, видимо, поучаствовать в жаркой дискуссии.

— Мы соберем совет, когда вернемся в Вызиму, — заговорил наконец Роше, и по его тону Анаис поняла, что не она одна опасалась именно того, о чем они говорили, — и примем решение, как действовать дальше. На иные условия Лея сейчас не согласна, но мы в праве выдвинуть встречное предложение. — он склонил голову и заговорил тише, чуть подавшись вперед, — Ты знаешь меня, Анаис, я никогда не рвался к власти, и вернулся на службу потому лишь, что думал — она нужна моей Родине. Если мое присутствие только осложнит ее положение, я уеду из Темерии навсегда.

Ани чувствовала, как тяжелая усталость опустилась ей на плечи, а от спокойного рассудительного тона Роше ей стало только хуже. Меньше всего она хотела обидеть того, кто заменил ей отца, но иных слов для него она просто не находила.

— Прости меня, — произнесла королева негромко, — простите меня оба. Все было бы проще, согласись я на вхождение Темерии в состав Северной Империи. Но это невозможно — я и сама отказалась бы от короны ради благополучия моей страны, если бы не знала, что Темерией снова хотят воспользоваться. Я не могу этого допустить.

Мужчины переглянулись.

— Ты права, — ответил за них обоих Роше, — и за оставшееся до новой встречи время мы должны найти решение, которое приведет к наименьшим потерям.

— Может быть, мне удастся договориться с Ложей, — встрял Виктор. — Последнее слово еще не сказано.

Анаис невесело усмехнулась.

— Хочется надеяться, что последнее слово останется за нами, — тихо проговорила она.

 

========== Наследие предков ==========

 

Папа вернулся за день до кануна Йуле и совсем не удивился, застав в замке только Иана и Айру. Оказалось, ему уже успели сообщить, что Гусик отправился в Бан Ард, хотя истинной причины его отъезда Вернон, похоже, не знал. Когда же Иан, пряча терзавшее его уже несколько дней беспокойство, поделился с родителем, что муж давно не выходил на связь, тот лишь ободряюще улыбнулся.

— Фергус с Иорветом, конечно, никак не связаны, — заметил он, — но я очень хорошо тебя понимаю — твой отец, увлекшись поисками, тоже может пропасть бесследно, и мне остается лишь гадать, не убили ли его грабители на каком-нибудь рынке в Новиграде и не увез ли его в неизвестном направлении торговый корабль. Уверен, очень скоро Гусик объявится — может быть, даже с решением своей проблемы.

Иан покивал, хотя волнение его от этой оптимистичной речи ничуть не уменьшилось. Об увлеченности отца он знал не понаслышке. Эльф помнил, как, еще просиживая часы в аудиториях Оксенфуртского университета на правах вольного слушателя, а потом зарываясь в толстые библиотечные тома, Иорвет мог забыть поесть сам и накормить скучающего сына. И сейчас, занятый делом куда более серьезным, чем сравнительный анализ старых философских трактатов, отец не считал нужным сообщать семейству о своих успехах — даже папе. Но за Фергусом такой увлеченности прежде Иан не замечал.

Конечно, живя на Скеллиге, Гусик и не мог погрузиться во что-то по-настоящему глубоко. Его дни, в основном, протекали в праздности и созерцании. Хотя, справедливости ради, поймав вдохновение и проведя целый день у холста, супруг мог запросто забыть помыть оставленную с завтрака посуду или прибраться в доме. Но Иан всегда подозревал, что такое легкомыслие было связано скорее с нежеланием бывшего Императора заниматься плебейскими делами, чем с безоглядной увлеченностью процессом написания очередной картины.

Сейчас же дело было куда серьезней правильного смешивания красок и удачно пойманного природного явления. Папа не знал этого, но Иорвет и Фергус занимались одним и тем же исследованием, начав его с разных концов, и важность этого занятия переоценить было сложно. Долгое молчание их обоих могло объясняться тем, что они что-то нащупали, разглядели разгадку в смутной тьме неведения и страха. И стоило всего лишь немного подождать, пока они вернутся. Но Иан, разумом понимавший, что паниковать было еще слишком рано, не мог отделаться от ощущения, что его бросили.

Кроме их последней ссоры с Гусиком, думать так у эльфа не было совершенно никаких причин. Они с Фергусом даже повторили взаимные клятвы, и Иан, пообещавший не скрывать ничего от супруга, ждал того же и от него. Сомневаться в верности мужа собственному слову было нечего — за всю жизнь Гусик не сдержал лишь одно — то, что давал своему народу, принимая Императорскую корону.

Но время шло, и все разумные аргументы для Иана постепенно теряли свою убедительность. Он всеми силами старался отвлечься от мучительной неизвестности, и в этом, в какой-то степени, ему помогал Айра.

Парнишка всю неделю до папиного возвращения не уставал канючить. Простого обещания Иана подумать над его просьбой Айре оказалось недостаточно, и даже поставленное условие — согласие Гусика — он решил проигнорировать. Мальчик то и дело возвращался к своей блестящей идее, мог в любой, самый отвлеченный разговор ввернуть замечание о том, как здорово им будет житься втроем, каким чудесным чародеем он станет, благодаря урокам старшего брата, и с каким нетерпением он ждал момента, когда его новая мечта начнет сбываться. Иану то и дело хотелось одернуть младшего, сказать, что, даже если он согласится наставлять его в магии, тому приему, с помощью которого удалось вернуть к жизни Мирру, старший парнишку учить не будет, а с обычными заклятьями его познакомят в Бан Арде гораздо лучше.

Для себя Иан твердо решил — одна осечка еще ничего не значила. Успокоившись и взвесив свой поступок, а главное — свою реакцию на него, эльф убедил себя, что ничего страшного не произошло. Единственная вспышка магии Огня никак на него не повлияла — он спас жизнь, но в своей ничего испортить не успел. И Гусик, будь он рядом, непременно согласился бы с этим. Рассказать супругу о произошедшем все еще стоило, но Иан почти заглушил в себе угрызения совести.

Мирра и ее дочь были живы и здоровы — после той ужасной ночи муж женщины в сопровождении всей своей родни пришел к замку барона, чтобы поблагодарить спасителей. И хоть от принесенных подарков — в основном, провианта из деревенских погребов — Иан отказался, слышать добрые слова от радостных людей ему было ужасно приятно. На Скеллиге к тому, что добрая Иоанна приходила и спасала даже безнадежно больных, за долгие годы успели привыкнуть. Целительницу благодарили и уважали, но настоящего восхищения в свой адрес Иан не видел давно.

Айра же, ухвативший и присвоивший немного славы старшего, явно жаждал получить ее побольше. Восторги деревенских вскоре улеглись, но мальчишка, похоже, твердо решил не останавливаться на достигнутом. В своих мечтах, озвученных Иану вслух, он уже спасал от неминуемой смерти Императрицу Нильфгаарда и избавлял весь Континент от эпидемии новой неведомой хвори. Старший в ответ замечал, что, желай Айра стать настоящий целителем, ему лучше было бы обратиться к Кейре Мец, от которой Иан в свое время успел нахвататься тех крупиц знаний, что позже развил и использовал. Но парнишка, похоже, был знаком с Кейрой и становиться ее учеником совершенно не рвался.

Обо всем случившемся в деревне папа узнал в первый же вечер. Иан, может, и хотел бы скрыть от него отдельные детали, но Айру было не остановить. Он рассказал о рождении дочери Мирры во всех сочных подробностях и, конечно, не умолчал о финальном аккорде в исполнении старшего. Папа посмотрел на Иана пристально и серьезно, но ничего не сказал. В его понимании, должно быть, цель оправдывала средства, и, дослушав Айру, он заметил лишь, что собирался лично проведать новоиспеченных родителей и поздравить их с прибавлением.

Отправиться в деревню решено было следующим же утром, накануне праздника. Ни Иорвет, ни Гусик по-прежнему не выходили на связь, и остальные члены семейства уже почти примирились, что Самую Долгую Ночь им предстояло встречать втроем.

От Айры Иан знал, что в замке барона Кимбольта Йуле неизменно отмечали с размахом. Младший был волен либо приглашать сколь угодно огромную толпу гостей, либо отправиться в деревню, где жители разводили высокие костры и выставляли на общие столы щедрые угощения. И лишь одна традиция строго соблюдалась — ночь накануне праздника родители и Айра проводили втроем, ни с кем не деля простые семейные таинства.

Но в этот раз место отца за семейным столом пустовало, и папе, похоже, без Иорвета праздник был совершенно не в радость. Так же, впрочем, как и Иану без Гусика. Потому, чтобы не погружаться в непроглядную тоску и тревоги, идея отправиться в деревню была просто отличной.

Барона, явившегося в деревню в сопровождении обоих сыновей, жители встречали вовсе не как хозяина этих земель и своего господина. Люди приветствовали папу, как доброго друга, не почетного, но самого желанного гостя.

В поселении царила веселая праздничная атмосфера — столы были накрыты, дома ярко украшены, отовсюду доносились уже не слишком стройные разудалые песни, и трое спутников погрузились в теплую бурю праздника, едва спешились на главной деревенской площади рядом с ярким шатром.

Их тут же пригласили угоститься нехитрым, но заботливо приготовленным угощением, но папа отказался, сказав, что сперва хотел бы навестить Мирру, которая еще недостаточно оправилась, чтобы праздновать со всеми. Айре это было явно не слишком интересно — спасение женщины и ее младенца казалось ему позавчерашней новостью, и свою порцию славы он уже получил — а потому, не взглянув на спутников, парнишка ринулся в толпу сверстников, которые уже собирались перед первым высоким костром.

Иан же, в тайне желая проверить, не дала ли осечку его магия, не стало ли женщине хуже, несмотря на его старания, пошел в дом Мирры с папой.

Дверь им открыла Тата — нарядная и румяная, готовая мчаться на площадь вместо того, чтобы ухаживать за сестрой и племянницей. Увидев гостей, впрочем, она рассыпалась в приветствиях и благодарностях, проводила барона и его спутника в светлицу и предложила пропустить по рюмашке за здоровье всех собравшихся. И папа, и Иан отказались.

— Мирра сейчас отдыхает, — поведала Тата, — и малышка Иоанна — тоже.

Гости переглянулись, и Вернон широко улыбнулся сыну — тот, занятый своими волнениями о случившемся и мыслями о Гусике, совершенно забыл поинтересоваться, как же назвали новую жительницу деревни. Впрочем, он мог бы и догадаться. Способ отблагодарить спасителя в Темерии, похоже, мало чем отличался от того, каким пользовались на Скеллиге — на Фаро сейчас подрастало с полдюжины Иоанн.

— Надеюсь, с твоей сестрой все в порядке? — участливо поинтересовался, меж тем, папа, и Тата, косясь на Иана, с готовностью закивала.

— Она еще слабенькая — всего неделя ведь прошла, — поделилась женщина, — но уже встает и даже выходит на улицу. Может быть, к вечеру и на площадь выйдет, если малышка не будет слишком капризничать.

Папу такой ответ, похоже, полностью удовлетворил, и он, не желая беспокоить мать новорожденной Иоанны, решил поскорее откланяться.

Праздник в деревне шел своим чередом до самого заката. За угощениями, танцами, играми вокруг костра и разговорами с веселыми людьми Иан почти забыл о том, что возвращаться им троим предстояло в замок, который в отсутствие остальных членов семьи, казался совсем опустевшим. Эльф даже начал подумывать, не остаться ли ему в деревне до утра — никто из деревенских, казалось, и не думал ложиться спать. Но, едва начало темнеть, папа засобирался домой.

— Пусть Иорвет и Фергус не смогли к нам присоединиться, — пояснил он Иану, — но, по крайней мере, я хотел бы провести Самую Долгую Ночь с моими сыновьями.

Старший легко согласился на это — весь день ничем не демонстрировавший своей печали, папа веселился наравне со всеми, но сейчас, заглянув ему в лицо, Иан заметил тень глубокой тоски и беспокойства. Оставлять папу одного в таком состоянии было бы жестоко и неправильно.

Но Айре, конечно, подобное сочувствие было чуждо. Он даже заупрямился, когда Иан позвал его за собой. Искушение бросить младшего в деревне было слишком велико — эльф совершенно не отказался бы провести хотя бы одну ночь с папой наедине, спокойно поговорить с ним обо всем, поделиться своими страхами, послушать о том, что тревожило самого человека. Но для папы присутствие младшего было не менее важно, чем старшего, и Иану пришлось уговаривать Айру поехать с ними.

Весь обратный путь до замка спутники почти не разговаривали — Айра дулся, что его выдернули из пучины праздника, когда только начиналось соревнование по прыжкам через костер, в котором он не знал себе равных. Иан снова вернулся мыслями к Гусику.

Мирра и впрямь явилась на площадь незадолго до заката, неся на руках новорождённую дочь, и эльф с облегчением убедился, что с женщиной действительно все было в полном порядке — она выглядела еще бледной и усталой, но улыбалась и с радостью демонстрировала всем желающим малышку Иоанну, серьезно созерцавшую собравшихся с ее рук. Инцидент был исчерпан — теперь в этом не осталось сомнений. И об этом Иану тоже хотелось рассказать любимому — тот непременно простил бы его промах, увидев, как новорожденная девочка в какой-то момент мирно заснула на руках своей спасенной магией Огня счастливой матери.

Папу, похоже, донимали почти такие же мысли, только думал он, конечно, об отце. Последние известия от Иорвета Вернон получил несколько дней назад, когда тот отправился из Оксенфурта в Третогор, не найдя в стенах Университета нужной помощи. Для родителей не внове было расставаться, давно прошли те времена, когда один не мыслил себе ни дня без другого. Но сейчас, как чувствовал Иан, папа с большим удовольствием бы бросился помогать супругу с его проклятьем, чем заниматься политическими делами, из-за которых сразу после Йуле он вынужден был снова вернуться в Вызиму. И это бессилие донимало человека гораздо сильнее разлуки.

Когда спутники зашли в Каминный Зал, в знакомом просторном помещении было темно, хотя час пробил еще не слишком поздний. Папа замер на пороге, невольно загородив собой сыновей, пусть и точно знал, что никакой опасности в стенах своего дома встретить просто не мог. Иан выглянул из-за плеча человека и вдруг заметил, как в полной темноте зала вдруг зажглась единственная свеча. Неровное оранжевое пламя выхватило из мглы знакомые черты, и папа быстро шагнул вперед. Иан и Айра остались на пороге, когда родители сошлись в центре зала, и Иорвет чуть дрогнувшей рукой протянул зажженную свечу супругу, а тот перехватил его ладони и сжал их в своих.

— Простите, — негромко сказал Иорвет, не глядя на сыновей — только на Вернона, — я так спешил, что не успел купить никаких подарков.

Вчетвером они зажгли все остальные заранее установленные в зале свечи, и Иан видел, что родители, поднося огоньки к каждому следующему фитилю, не размыкали рук, точно не в силах даже на миг оторваться друг от друга. В сердце эльфа — непрошенная и необъяснимая — вспыхнула робкая надежда. Что если и Фергус решил устроить ему сюрприз — двери Каминного Зала вот-вот откроются, и супруг появится на пороге, вернется, пусть бы и на одну ночь, чтобы утром продолжить свои поиски. Но текли минуты, и ничего такого не происходило.

Покончив со свечами, родители, а за ними и Айра с Ианом, уселись за стол. Замковых слуг Иорвет отпустил на праздник в деревню и, дожидаясь домочадцев, сам собрал нехитрое угощение из того, что нашел на кухне. Но никто, кроме него, не был голоден, а вот новостей жаждали все трое. Эльф, однако, лишь отмахивался от вопросов.

— Давайте не будем портить праздник пустыми разговорами, — заявил он, и Иан понял, что похвастаться отцу было нечем.

За неспешной легкой беседой прошел целый час. Подарками в этот раз не запасся никто, но это было и не важно. Впервые с тех пор, как вернулся в родительский дом, Иан видел своих родителей такими спокойными и счастливыми. Иорвет, казалось, вовсе не провел за бесплодными поисками несколько недель кряду, и страшный долг не висел над ним. А папа словно оставил судьбы Темерии, зависевшие от его решений, за порогом и, сжимая руку супруга, совсем о них не вспоминал.

— Как жаль, что с нами нет Фергуса, — вдруг пристально посмотрев на Иана, заметил отец. Эльф невольно вздрогнул — он надеялся, что на фоне воцарившейся в доме гармонии, его собственные печали остались незаметными. Родители были слишком заняты друг другом, чтобы обращать на них внимание. Но взгляд единственного глаза отца был слишком внимательным и цепким, — для него у нас как раз был приготовлен подарок, — они с Верноном быстро переглянулись, и папа кивнул.

— Мы собирались преподнести его на десятую годовщину свадьбы Фергуса с Анаис, — заметил он, — но ее так и не состоялось. А к вашей десятой годовщине мы, кажется, немного опоздали.

Иан вспомнил, как, отправляясь во Флотзам перед началом Зимней войны, родители тоже хотели подарить Гусику что-то важное и таинственное, чего Фергус тогда брать не захотел. Эльф так и не узнал, что за дар готовили родители, и сейчас с любопытством перевел взгляд с отца на папу.

— Господин Гуус Хиггс женился на полукровке Иоанне в начале лета чуть больше, чем десять лет назад, — проговорил он, — и не думаю, что те клятвы еще имеют силу. Мы клялись принадлежать друг другу до конца наших дней, но целительницы Иоанны больше нет. И вообще это было глупое обещание — как один может быть хозяином другого?

Иорвет ухмыльнулся.

— Неважно, как вы себя называли, когда давали клятвы, — заметил он немного снисходительно, — важно, что ты вкладывал в те слова и насколько был готов их сдержать. Но, если хочешь, мы устроим новую церемонию для вас двоих. Здесь, в замке, как когда-то наши друзья устроили свадьбу для нас с твоим папой в Туссенте. Тогда наш подарок точно придется ко двору.

— Спасибо, — Иан опустил глаза, готовый отказаться — в предложении отца не было никакого смысла. Они с Гусиком успели дать друг другу новые обещания, которые теперь, похоже, не могли выполнить. Но эльф, снова взглянув в лицо Иорвету, движимый почти перегоревшей надеждой, все же кивнул, — если Фергус вернется, я предложу ему это. Попрошу его руки, чего уж там.

Родители, явно четко расслышавшие это жалкое «если», которое сам Иан произнес совершенно неосознанно, переглянулись. Папа улыбнулся и кивнул.

— Когда Фергус вернется, — сказал он, — мы вас даже благословим.

Продолжать эту дискуссию дальше не стали. Айра, откровенно скучавший на протяжении всего тихого застолья, сообщил, что намеревался лечь спать, чтобы завтра подняться ни свет, ни заря, и вернуться в деревню, и никто не стал его удерживать.

Оставшись с родителями наедине, Иан и сам начал подумывать о том, чтобы отправиться на боковую — может быть, перед сном еще раз попытаться связаться по мегаскопу с Фергусом. Но Иорвет жестом остановил его, когда эльф открыл рот, чтобы пожелать спокойной ночи.

— Нам нужно поговорить, — решительно заявил отец, и Иан остался на своем месте.

Некоторое время, однако, над столом висела тишина. Каждый, казалось, надеялся, что кто-то другой начнет разговор первым, инарушить молчание взял на себя Иорвет.

— Ты достаточно долгое время провел с Айрой один на один, — обратился он к сыну, и Иан медленно кивнул.

За прошедшие дни он действительно сильнее сблизился с тем, кто, сам того не зная, приходился ему сыном. Но, как бы тесно они ни общались, как бы долго ни беседовали, сколько бы достоинств ни разглядел Иан в Айре, просьба младшего не просто поставила его в тупик, а окончательно убедила, что становиться наставником, а, тем более, отцом для парнишки эльф был не готов. Может, Гусик и не имел бы ничего против, а родители и вовсе надеялись, что Айра не останется в мире один-одинешенек, последовав за старшим, куда бы тот ни направлялся. Но для Иана это по-прежнему было невыполнимо. Пусть бы он взялся за обучение сына, показал ему безопасные приемы, которыми владел сам, но эльф знал — этого для парнишки было недостаточно. А делить свое сердце надвое, впускать в него почти незнакомого мальчишку Иан не смог бы, даже если бы захотел.

— Мы не станем рассказывать тебе всего, — продолжал отец, — но может случиться так, что нам придется… исчезнуть. Я знаю, это звучит странно, и я не могу объяснить тебе, но…

— Отец, — перебил его Иан, почувствовав, что не смог бы выдержать больше ни единой недомолвки. Иорвет тщательно подбирал слова, чтобы уберечь сына от правды, которую тот и так знал, — ты ничего не должен объяснять. Я подслушал ваш разговор. Сперва ничего не понял, но потом поспрашивал — и все встало на свои места. Я знаю, о чем ты не хочешь мне рассказывать.

Даже в неясном теплом мерцании свечей, бросавшем смутные тени на лица собравшихся, Иан заметил, как отец побледнел. Он нервно хрустнул пальцами, сжав кулаки, и на мгновение эльфу показалось, что Иорвет накричит на него или бросится через стол и вцепится ему в горло. Но тот лишь прикрыл веко и выдохнул — казалось, почти с облегчением.

— Что ж, — снова заговорил отец, — значит, долой вранье и недомолвки. Ты знаешь о том, что существо, спасшее тебе жизнь пятнадцать лет назад, вернулось, чтобы потребовать с меня плату. Тем проще.

— Знаю, — подтвердил Иан, — и ты потратил эти недели на поиски решений — неужели ничего не нашел?

Иорвет устало отмахнулся.

— Есть способы перехитрить или победить Господина Зеркало, — заговорил он, и Иан заметил, как папа тоже подался вперед, внимательно прислушавшись — он о последних новостях знал не больше сына, — он шатается по нашему миру достаточно давно, чтобы хоть кто-то разок да попытался это сделать. Я нашел в Оксенфурте специалиста по гоэции — теоретика, конечно, — который рассказал о некой игре, в которую Гюнтер предлагает сыграть, чтобы даровать победителю свободу. Но выиграть в ней невозможно.

— Но, если ты уже обречен, в ней невозможно и проиграть, — встрял папа, и Иан согласно закивал — та же мысль пришла и ему в голову.

— Фокус в том, что сам обреченный не может участвовать в игре, — пожал плечами Иорвет, — за него должен вступиться кто-то другой — и, если он проиграет, вместо одной жертвы Гюнтер получит две.

— Велика беда, — фыркнул Вернон. Теперь, когда покровы тайны были сорваны, он совсем не беспокоился, как Иан воспринял бы новость о том, что оба его родителя должны были сгинуть, если долг не будет выплачен. — Я могу сыграть с ним и, может, даже выиграть — не так уж я никчемен.

— О, я знаю это, мой глупый человек, — Иорвет ласково улыбнулся супругу, — и хотел припасти этот вариант напоследок. Если за оставшиеся месяцы не найдется иного выхода, мы сделаем ставку в этой игре — а там, будь, что будет. Но есть и другие варианты. Иногда против проклятья Гюнтера эффективно действует унисон сигнатур — так называемая, истинная любовь. Но в нашем случае это не поможет. Договор заключал я один, и с тобой, Вернон, он никак не связан. Тот Оксенфуртский профессор упоминал еще о неких ритуалах — один страшнее и запретнее другого.

— Что за ритуалы? — поинтересовался Иан, — я, конечно, маг-недоучка, но мы знаем достаточно настоящих чародеев — возможно, кто-нибудь согласится вам помочь? Анаис и Виктор ведь дружат с Ложей…

— Ни один из живущих чародеев не согласится взяться за нечто подобное, — возразил Иорвет, — кроме того, для этого уже слишком поздно. Самые эффективные из этих ритуалов — древние, обычно на крови, с использованием невинных младенцев и запретной магии — требуют долгих лет подготовки. А у меня в запасе осталось лишь несколько месяцев. Я подумываю съездить в Зерриканию, говорят, тамошние чародеи не гнушаются темных чар. Вероятно, мне удастся уговорить кого-нибудь из них поставить надо мной эксперимент.

— Может быть, Фергус тоже об этом узнал? — с неожиданным жаром спросил Иан, ни к кому толком не обращаясь. Почти потухшая, надежда вновь вспыхнула в его сердце, и оказалось куда приятней думать, что Гусик, не посчитав нужным сообщить ему об этом, отправился за разгадкой в далекую Зерриканию, чем с каждым днем все больше убеждаться, что супруг попросту сбежал от него.

— Фергус? — удивленно переспросил Иорвет, — при чем здесь он?

Иан набрал побольше воздуха в грудь прежде, чем снова заговорить.

— Я сказал, что он ищет спасения от своего проклятья, — признался эльф, стараясь не отвести глаза под пристальным взглядом отца, — но это неправда. На леином балу Фергус встретился с Гюнтером — тот приходил к его отцу, и, похоже, твой кредитор мучает Эмгыра, пытается заставить его сотрудничать или добиться от него чего-то еще… Гусик хочет помочь.

Иорвет грохнул ладонью по столешнице так сильно, что стоявший рядом с его рукой бокал подпрыгнул, жалобно звякнув.

— Подлая тварь, — почти прошипел эльф, — значит, простого отказа ему было недостаточно, и он намерен добиться своего не мытьем, так катаньем. Или, может, Гюнтер так намекает, что мы проявили недостаточную настойчивость, когда уговаривали Эмгыра?

— Я мог бы попытаться еще раз, — мрачно заметил Вернон, — не думаю, что из этого выйдет толк, но попробовать, наверно, стоит…

— О чем Гюнтер говорил с Фергусом? — словно не слышал супруга, быстро спросил Иорвет у Иана, — он не заключал с ним никаких сделок?

Тот неуверенно покачал головой.

— Гусик сказал, что отец запретил ему даже разговаривать с Господином Зеркало, — ответил эльф, — и мой муж обещал этого не делать. — Иан едва не добавил, что, кроме этого, Гусик еще много чего обещал, но сдержался.

— Говорить с Эмгыром бессмысленно, — заключил Иорвет, горько усмехнувшись, — в отличие от меня, он достаточно умен, чтобы не принять предложение Гюнтера, как бы тот ни уговаривал. Едва ли ты, Вернон, окажешься более красноречивым и убедительным.

Папа развел руками.

— Пускай он вытолкает меня взашей и запретит являться в Нильфгаард до конца моих дней, — заметил он с обреченным спокойствием, — я все равно попытаюсь снова.

— Как хочешь, — махнул рукой Иорвет, — а я, пожалуй, последую за Фергусом в Бан Ард и рискну узнать что-нибудь еще у тамошних школяров.

— Может быть, заодно спросишь у них о Гусике? — не успев сдержаться, тихо попросил Иан, и отец, еще раз пристально взглянув на него, серьезно кивнул.

Родители разъехались через день после Йуле. Папу ждали дела в Вызиме — Анаис назначила его своим полноправным представителем на предстоящих переговорах. Отец же, как и собирался, последовал сперва в Третогор, чтобы получить королевские дорожные грамоты, а затем — в Бан Ард.

Прибыв туда. Иорвет сразу связался с сыном и рассказал, что Гусик, получив высочайшее дозволение от Ректора, был допущен в закрытое хранилище, и дальше его след терялся. То ли желая успокоить Иана, то ли действительно в это поверив, отец сказал, что чары, окружавшие хранилище, были настроены так, чтобы ограждать тех, кто входил в него, от внешнего мира, и это немного утешало.

Прежде, чем снова начинать всерьез волноваться, Иан решил подождать еще немного. Вернувшись домой и вспомнив, что по рождению он был все-таки вар Эмрейсом, Гусик, казалось, заново почувствовал, что это значило. В нем, похоже, пробуждалось фамильное упрямство, позволившее его отцу сперва отвоевать собственный трон, а потом трижды нападать на Королевства Севера, чтобы в конечном итоге захватить их. Для Фергуса поиск решения в безвыходной проигрышной ситуации был таким же делом чести, как для Эмгыра. А Иану оставалось только ждать и гнать от себя непрошенные тревожные мысли.

Вместе с первым днем нового года пришло потепление. В воздухе чувствовалось обманчиво теплое дыхание еще далекой весны. Снег начал таять, и двор замка разрезали сияющие на удивительно ярком солнце звонкие ручьи. Река освобождалась ото льда, точно ловец жемчуга, всплывший сделать единственный вдох перед новым глубоким погружением.

Иан заметил, что Айра начал наматывать круги вокруг него, совсем не сразу. Каждый день старшего теперь был похож на предыдущий. Он просыпался со счастливо пустой головой под звуки капели за окном, но хватало пары минут, чтобы ложное, как внезапная весна, спокойствие рассеивалось, стоило Иану вспомнить о Гусике. Напоминая себе слова отца, эльф пытался гнать неприятные мысли, в которых тревога за супруга легко сменялась злостью. В иных обстоятельствах он ни за что бы не поверил, что возлюбленный решился бросить его так просто после разговора, состоявшегося в спальне, и новых клятв. Фергус по-прежнему любил его, и миссия, которую он взвалил на себя, была слишком важной, чтобы отступиться на полпути. Но настойчивый червячок сомнений подтачивал уверенность Иана с каждым днем все больше.

Он помнил, как много лет назад, решив избавить близких от всех проблем, причиной которых стал, Фергус едва не отважился на самоубийство. Позже супруг сбежал из Нильфгаарда, бросив нерожденную дочь и наплевав на свою присягу. И что могло удержать его от нового побега? Гусик видел, что Иан рад был вернуться домой, но не решил же он от этого, что эльфу в кругу семьи будет лучше, чем в компании проклятого мужа? Как бы ни убеждал себя покинутый супруг, что такое было невозможно, время от времени бороться с этими подозрениями становилось просто невыносимо.

Айра, бросивший разговоры об их будущем совместном житье на чужбине, пару дней посылал старшему многозначительные взгляды, словно дожидался, что тот сам поинтересуется их причиной. Но Иан, слишком занятый собственными бедами, игнорировал младшего до тех пор, пока тот не отважился заговорить с ним.

— Я тут подумал, — заявил Айра однажды за завтраком безо всяких предисловий, — сегодня на улице тепло, почти как весной. Погода ясная, и до вечера снега не будет.

Иан посмотрел на парнишку поверх кружки с чаем.

— И что? — спросил он равнодушно, уже зная, что ничего хорошего в голову младшему прийти просто не могло.

— И то, — Айра широко улыбнулся, — ты в последнее время ходишь такой мрачный, жутко посмотреть. Отчего бы нам не устроить небольшую прогулку — только вдвоем?

Пока ничего страшного младший не предлагал — ничего необычного, впрочем, тоже. Они с Ианом то и дело выбирались в поля у реки или в лес, чтобы покататься на лошадях или просто пошататься по окрестностям. Эльф пожал плечами.

— Почему бы и нет, — согласился он, — сейчас закончим с завтраком, оседлаем коней и пойдем.

Айра тряхнул головой.

— Кони нам не понадобятся, — заверил он старшего, — там, куда я хочу отправиться, Серебряный не пригодится. Своим ходом — слишком далеко, до ночи не обернемся.

Иан нахмурился. Похоже, младший собирался убеждать его постепенно, выдавая детали своего гениального плана каплю за каплей.

— Что ты задумал, Айра? — спросил Иан напрямик. Широкая улыбка не сходила с лица парнишки.

— Ты ведь колдун — так? — спросил он, словно и сам не знал ответа, — а значит, можешь открыть портал, куда угодно?

— Не совсем, — покачал головой Иан, — я должен хотя бы примерно представлять место назначения, чтобы не вписаться на выходе в стену или не напороться на дерево. Мастер Риннельдор пугал меня в детстве страшилками о том, как бездарные маги, вроде меня, погибали, пронзенные ветвями или камнями, потому что не знали, куда метили.

— Деревьев там нет, — отмахнулся Айра, — мы проезжали с родителями мимо этого места, когда направлялись в Марибор. Придется немного пройти по лесу, но точку выхода я покажу тебе на карте — там почти гладкая равнина и торговый тракт.

Не нужно было обладать особенно блестящим умом, чтобы понять наконец, куда клонил Айра. Иан отставил кружку и твердо покачал головой.

— Ты хочешь все-таки пробраться в те развалины, о которых столько канючил? — спросил он серьезно, — меня в это не втягивай — родители четко дали понять, что тебя туда не отпустят.

Айра и не думал сдаваться, хотя веселое лицо его вмиг стало мрачным и решительным.

— Ты сам обещал проводить меня туда, когда потеплеет, — напомнил он с нажимом, — и вот — потеплело. Время выполнять данные обещания, брат.

— Я имел в виду настоящее тепло, — напомнил Иан, — мы говорили о весне, а не о случайной оттепели.

— Отговорки! — Айра скрестил руки на груди, — вечно — одни отговорки. Я уже взрослый, могу пользоваться своим банковским счетом и жениться — а прогуляться к развалинам в собственных владениях — нет?

— Давай хотя бы свяжемся с папой, — пошел на попятную Иан. Спорить и препираться с младшим ему совершенно не хотелось — это требовало от эльфа сейчас слишком больших усилий. — Если он разрешит…

— Папа на переговорах, — напомнил Айра весомо, — во Флотзаме, под магическим куполом. А отец — в Бан Арде, поди, тоже проник в тайное хранилище, и мы о нем еще долго не услышим, как о Фергусе.

Иан хмыкнул и отвернулся, демонстрируя, что разговор был окончен. Но Айру переспорить оказалось не так-то просто.

— Если не хочешь идти со мной — не надо, — заявил он, — я сам съежу туда. Без портала на это уйдет целый день, но не волнуйся — завтра к вечеру я вернусь. И, может, даже расскажу тебе, что нашел.

— Айра! — запротестовал Иан, вдруг представив, как на одинокого путника в оттаивающем лесу нападали голодные волки, или младший, оскользнувшись, падал в пролом на ветхом полу неведомых развалин, — это нечестно!

— Нечестно — сперва обещать, а потом делать вид, что имел в виду совершенно другое, — отрезал Айра, но, чуя слабину, подался к старшему и заглянул ему в глаза, — ну Иан, пожалуйста, — проникновенно попросил он, — с тобой мне ничего не страшно. Ты ведь сам рассказывал, как сбегал из дома с цирковой труппой, когда был в моем возрасте. А я не собираюсь сбегать — я хочу только посмотреть. Это будет наше приключение, а ты, может быть, перестанешь хотя бы на день так сильно скучать по Гусику.

Иан сомневался еще пару мгновений. Его убедили даже не мольбы младшего, не его аргументы и обвинения. Но мысль об еще одном дне в замке, полном бесплодных тревог и переживаний, показался эльфу просто невыносимым.

— Ладно, — наконец сдался он, — но ты должен показать мне точную карту местности и описать округу. Я войду в портал первым, чтоб проверить точку схождения, а потом вернусь за тобой — понял?

Айра с воодушевлением закивал.

Как бы Иан ни стращал младшего, портал в нужное место он открыл легко — в библиотеке замка нашлась очень подробная карта, и рассчитать траекторию не составило труда. Эльф очутился на широком пустынном тракте посреди заснеженного поля и, оглядевшись, убедившись, что никакой опасности в округе не наблюдалось, вернулся за Айрой. Тот прыгнул в новый портал первым, и вместе они двинулись от дороги через белоснежную пустоту в сторону смутно черневшего у горизонта леса.

— Что это за развалины? — поинтересовался Иан, пока бок о бок они шагали по хрусткому подтаявшему снежному насту. Солнце стояло высоко и слепило глаза, отражаясь от нетронутой белизны под ногами. — Откуда ты о них узнал?

— Не помню, — немного подумав, признался Айра, — может, отец рассказал, когда мы тут проезжали, может, в какой-то книжке вычитал. А, может, вообще — во сне увидел. На карте они не обозначены, но это и неудивительно. Люди всегда строили свои поселения над эльфскими святилищами и забывали о них.

— То есть, ты вообще не уверен, что там есть какие-то развалины? — уточнил Иан, досадуя на себя за то, что не удосужился хотя бы проверить слова мальчишки заранее.

— Конечно, уверен, — заявил спутник, — когда я спрашивал о них деревенских, они все подтверждали. Говорили, во время Третьей Северной Черные вывезли оттуда все сокровища, но я думаю, может, они что-то упустили? Солдаты ведь ничего не понимают в эльфском наследии.

— А ты, значит, понимаешь, — фыркнул Иан, — если там и было что-то ценное, не Черные, так наш отец давно бы этим заинтересовался. Он ведь стал большим специалистом по всякому старинному барахлу.

— Отец, может, там и бывал, — подтвердил Айра, — почти наверняка. Но золото и старинное барахло мне и не нужно — я же сказал, что хочу просто осмотреть эти развалины. А ну как мы найдем какой-нибудь древний манускрипт в тайной нише или что-нибудь в этом роде? В деревне говорили, что после войны люди туда не ходили — у этого места сомнительная слава.

— Чудесно, — мрачно вздохнул Иан, — иными, словами, нас там могут поджидать не эльфские сокровища, а эльфские призраки.

Айра с усмешкой покосился на спутника.

— Ты что же, брат, испугался? — с вызовом спросил он, — ты ведь чародей! Кроме того, если там опасно, можно просто открыть портал обратно домой — и всего делов.

— И всего делов, — снова вздохнул Иан.

На самом деле, особого страха он и впрямь не испытывал. В россказни о том, что люди не отваживались забираться в древнее эльфское святилище, Иан не верил — суеверия среди простого народа были сильны, но жажда наживы неизменно оказывалась сильнее. Больше того — папа явно знал об этом месте, и, будь оно по-настоящему опасным, запрещал бы Айре соваться сюда гораздо настойчивей, а то и вовсе пригласил бы своего друга ведьмака, чтобы очистить развалины от скверны. Может, именно так он и поступил.

Добравшись до опушки молчаливого леса, эльфы быстро отыскали едва приметную тропу, ведущую в чащу, и Айра отважно двинулся по ней первым. Он шел так уверенно, словно точно знал, куда идти, бывал здесь не раз и не два, и Иану оставалось лишь, удивляясь, следовать за ним по пятам. Они больше не разговаривали. Движимый своей целью, младший рвался вперед, как гончая, взявшая свежий след.

На небольшую открытую площадку среди высоких стволов спутники вышли через четверть часа. Из-под стаявшего снега выглядывали мраморные зубья полуразрушенного заграждения, обветшалые ступени и основания арок, окружавших площадку по кругу. Айра бесстрашно ступил вперед, остановился и огляделся по сторонам.

— Где-то здесь должен быть спуск, — заявил он уверенно.

Иан чувствовал, как, очутившись среди давно покинутых обломков прошлого величия, он словно переступил какую-то невидимую черту. В детстве, следуя за отцом, эльф много раз бывал на развалинах эльфских строений. Те походы, казавшиеся маленькому мальчику увлекательными приключениями, никогда не были опасными — Иорвет следил, чтобы его спутник не провалился под пол и не поранился, и никаких призраков, конечно, они ни разу не встречали. Те руины были просто камнями, забытыми осколками былой роскоши и величия. Отец рассказывал легенды о тех, кто возводил эти стены и жил в них, но все это было лишь отзвуком прошлого, далекого и непостижимого. Здесь же все было иначе.

От земли под ногами исходила странная едва уловимая вибрация. Здесь жила магия — отнюдь не такая древняя, как выступавшие из-под снежного покрова осколки сероватого мрамора. Неизвестные чары, казалось, наложили совсем недавно, хотя сигнатуру Иан никак не мог уловить.

— Айра, — окликнул он спутника, остановившись у ветхих ступеней, — идем отсюда.

Мальчишка, уже рыскавший среди обломков колонн в поисках спуска, раздраженно оглянулся.

— Ерунда! — заявил он, — мы же только пришли. Давай хотя бы внутрь зайдем.

Иан сделал шаг к младшему, ощущая, как что-то словно ухватило его за плечи и дернуло назад — ему здесь было не место. Им обоим, хотя Айра, похоже, ничего странного не испытывал.

— Уходим! — твердо проговорил старший и попытался подойти к парнишке ближе.

Что-то не пускало его, цеплялось за сапоги, как колючие ветви терновника, сдавливало грудь и мешало двигаться дальше. Иан шепнул короткое заклинание — вибрация вокруг на миг утихла, но потом замерцала с новой силой.

— Нашел! — радостно заявил Айра, — давай, сюда! Спустимся, оглядимся — и сразу назад.

С внезапно охватившим его ужасом, сдавившим горло, Иан наблюдал, как фигура младшего исчезала под землей — юный эльф спускался легко, и через мгновение его пламенеющая макушка скрылась под уровнем каменной площадки.

— Айра! — закричал Иан, хотя неведомая сила перехватывала дыхание, наполняя легкие пульсирующим огнем, — Айра, вернись!

Парнишка его уже не слышал. Собрав последние силы, Иан сделал один шаг, потом, почти задыхаясь — еще и еще один.

За обломком арки начинался узкий лаз, терявшийся в темноте — в него и спустился младший. Иан, теряя последние силы, рухнул у кромки ледяной мглы, попытался снова позвать спутника, но не смог. В его голове не осталось ни единой мысли, кроме одной — он потерял Айру, тот скрылся в непроглядном сумраке, чтобы никогда не вернуться, попал в ловушку неизвестной враждебной магии, и Иану оставалось лишь беззвучно звать того, кто его больше не услышит.

Голова младшего возникла из темноты так внезапно, словно Айра вынырнул из воды прямо перед Ианом. Он улыбался по-прежнему широко и радостно, но, заметив бледность и страх на лице спутника, нахмурился. Подтянулся на руках, выбираясь из лаза, присел рядом со старшим, осторожно тронул его за плечо — Иан никак не мог отдышаться.

— Эй, — позвал младший тихо, — ты чего? Тебе плохо?

— Айра, — голос на этот раз повиновался эльфу. Он подался вперед, вцепился в плечи спутника и заглянул ему в глаза. Тот растерянно моргнул.

— Иан, ты меня пугаешь, — признался Айра, и старший едва не рассмеялся прямо ему в лицо — едва ли он пугал спутника хоть на йоту так же сильно, как сам приключенец напугал его самого. — Там ничего особенного нет, — признался парнишка, по-прежнему тревожно вглядываясь в бледное лицо Иана, — какой-то зал, арки, пахнет плесенью… Я хотел осмотреться повнимательней, но заметил, что тебя нет. Сразу решил вернуться и вот — поранился, — Айра почти с гордостью, как боевое ранение, продемонстрировал короткий неглубокий порез на ладони.

Иан отпустил его, отстранился, все еще не в силах совладать со своим дыханием.

— Идем домой, — попросил он, — я вылечу твою рану, пока она не загноилась… Мне и правда нехорошо.

Айра с сожалением глянул обратно в сгустившуюся темноту, потом с тяжелым вздохом кивнул.

— Ты портал-то сможешь открыть? — участливо поинтересовался он, помогая старшему подняться на ноги.

— Не здесь, — сглотнув, ответил Иан. — Отойдем подальше в лес.

Айра повиновался, хотя весь его вид показывал, как сильно ему хотелось остаться и продолжить свои исследования.

— Думаешь, там что-то магическое? — с бессердечным любопытством спросил он, глянув на спутника, — поэтому тебе так поплохело?

И Иан, не оборачиваясь к серевшему оскалу развалин, не нашел, что ответить.

 

========== Испытание Травами ==========

 

Каждый, кто был знаком с Юлианом аэп Эренвалем фон Штайном считал его счастливчиком — и не без оснований. Он был единственным и долгожданным сыном родителей, не чаявших в нем души и потакавших всем его прихотям. Безоблачное, как всем казалось, и безбедное детство Зяблика пришлось на то счастливое для Континента время, когда войны, искалечившие не одну тысячу иных жизней, уже отгремели, и мир приходил в равновесие.

Его мать — знаменитая далеко за пределами родной Редании ученая — подарила жизнь единственному сыну по счастливой случайности вскоре после подписания Мариборского мирного соглашения, и ей, преданно служившей делу спасения чужих жизней, больше не нужно было мотаться с одного фронта на другой, чтобы там штопать безнадежно раненных и хоронить боевых товарищей. Она могла проводить с Юлианом каждый день — но мало кому было известно, что в новом, свободном от кровавой войны, мире профессор Шани фон Штайн нашла для себя новых врагов, сражениям с которыми уделяла лишь немногим меньше времени, чем прежде. Этими врагами были невежество других и ее собственное научное любопытство, и при живой и здоровой матери, Зяблик, тем не менее, то и дело оставался предоставленным самому себе.

Конечно, у него был еще и отец — нильфгаардский дипломат, которого высоко ценили в столице Империи, преданно несший службу стране, ставшей для него второй родиной, добрый Эренваль, готовый жизнь отдать за тех, кого любил. И проблема была лишь в том, что Империю он любил ничуть не меньше, чем жену и сына.

Юлиан помнил дни, когда отец, на время освобожденный от своих обязанностей, приезжал в Оксенфурт, чтобы повидаться с семьей. Для маленького Зяблика не было тогда момента счастливей, чем, когда он, сидя на подоконнике в университетском кабинете матери, замечал въезжавшего на внутреннюю площадь знакомого всадника и сбегал вниз, перепрыгивая через ступеньки, чтобы броситься в объятия спешившегося отца.

Эренваль привозил сыну чудесные подарки из Города Золотых Башен, не считаясь с тратами, покупал ему все, что могло понравиться мальчику. Когда Зяблик увлекся музыкой, именно отец купил ему первый настоящий инструмент — лютню, созданную специально, чтобы она легко ложилась в маленькую мальчишескую руку. И только значительно позже Юлиан узнал, что на золото, потраченное на эту вещицу, из которой юный музыкант довольно быстро вырос, можно было приобрести неплохой дом в предместьях Оксенфурта. И Зяблику трудно было объяснить отцу, что куда больше его щедрых подарков, он ценил сам факт возвращения Эренваля, и каждый день, проведенный с ним и с мамой, оказывался ценнее самых искусно вырезанных инструментов, самых дорогих безделушек и ярких нарядов.

Но, увы, долг перед Империей вынуждал отца переезжать из Третогора в Венгерберг, из Венгерберга — в Понт Ванис, а оттуда — куда-то еще, следуя указаниям правителя Нильфгаарда. И лишь в последние годы, когда Эренваля перевели в столицу Редании, ко двору короля Виктора, и бабушка фон Штайн, авторитетная суровая женщина, так и не смирившаяся ни с выбором дочери, ни с тем, что та родила сына, не успев выйти замуж за своего избранника, приказала долго жить, семья наконец воссоединилась. Но это счастье — Юлиан точно это знал — было призрачным и недолговечным. Матушку могли в любой момент пригласить читать лекции в Вызимском Университете, а отца — отправить хоть в Офир, хоть на Скеллиге — в любое место, выгодное Империи. И родители, привыкшие к долгим разлукам, не нашли бы причин отказываться.

Юлиана аэп Эренваля фон Штайна считали счастливчиком — потому еще, что знаменитый мастер Лютик, виконт де Леттенхоф, фигура равно одиозная и восхитительная, сделал его своим учеником и преемником, а в будущем Зяблику предстояло, возможно, стать еще и наследником знатного дворянина, скрывавшегося под личиной известного музыканта. Мастер Лютик, выигравший у Эренваля в гвинт право даровать новорожденному мальчику собственное имя, принял на себя и обязанности его покровителя и опекуна. Именно он раскрыл в Зяблике певческий и поэтический таланты, именно он впервые вывел его на сцену и показал, что такое восхищение толпы и радость внезапного вдохновения.

Наставник подарил Юлиану уверенность в том, что его природному таланту нужна была лишь легкая огранка, и юноша никогда не сомневался в себе, сплетая слова в строфы, а звуки — в мелодию. Мастер Лютик научил его всему, что умел сам, и не уставал нахваливать ученика, утверждал, что тому предстояло в будущем превзойти учителя. Но именно от него юный Юлиан узнал о заурядности лжи.

Для мастера Лютика обманывать было так же естественно, как дышать и петь. И в ряду тех, кого он вводил в заблуждение — походя, почти не обращая на это внимания и не тратя ни единой капли стыда — Зяблик занимал далеко не первое место. Блистательный бард с неизменным изяществом лгал всем, кого встречал на своем пути — кроме, разве что, ведьмака Геральта, который от верного спутника искренности и не ждал. Мастер Лютик, кроме бесконечного ряда ревнивых любовниц, жадных кредиторов, ожиданий родителей и одного маленького ученика, обманул, казалось, саму смерть — и с этим сложно было тягаться.

Знаменитый тезка любил Юлиана, как родного сына — в этом сомневаться не приходилось. Его страшно веселили слухи, блуждавшие среди почтеннейшей публики, утверждавшие, что мастер Лютик нагулял своего талантливого протеже с какой-то неизвестной эльфкой — в пользу этой версии говорили и их внешнее сходство, и привычки юного музыканта, которые он, конечно, перенял у наставника. Но Зяблик был уверен — имейся у виконта де Леттенхофа настоящий сын, он поступал бы с ним точно так же.

Однажды, крепко набравшись после очередного выступления, мастер Лютик поведал Зяблику о своем давнем проклятье, вынуждавшем его бросать всех и все, к чему бард привязывался, мешавшем ему вести обычную честную жизнь на одном месте среди любящих его людей — и маленький ученик видел, что, рассказывая это, наставник не лгал. Но знание, что предавал и обманывал его мастер отнюдь не со зла, не делало разочарование мальчика менее горьким. Он не смог бы сосчитать все случаи, когда, пообещав взять его в путешествие, Лютик в последний момент отменял договоренность и исчезал на неопределенный срок — отправлялся на очередное приключение с Геральтом или вынужден был ненадолго «залечь на дно» после очередного скандала. И хуже всего в этом было то, что, неоднократно обманутый, Зяблик раз за разом продолжал верить, что на этот раз наставник и друг его не подведет.

Юлиан аэп Эренваль фон Штайн действительно был счастливчиком — но вовсе не по тем причинам, о которых думали те, с кем он был знаком. По-настоящему счастливым Зяблик считал себя из-за одного-единственного человека — не отца, не матери и даже не мастера Лютика.

Ему повезло встретить любовь всей своей жизни в очень нежном возрасте и в самых неудачных обстоятельствах. После смерти старшего сына Его бывшее Величество Эмгыр вар Эмрейс вернулся из добровольного туссентского изгнания в Нильфгаард, и следом за ним в столицу перебралось почти все его семейство — верная супруга и близнецы-сыновья, ровесники Зяблика. Дед Юлиана, имперский советник и придворный маг Риннельдор, служивший короне верой и правдой много лет, но рассчитывавший на ответные почести со стороны правящей династии, надеялся, что его бесполезный внук, позор славного эльфского рода, заведет дружбу с одним из младших вар Эмрейсов, предпочтительно — с Мэнно, подававшим уже тогда большие надежды. И Зяблик, никогда не умевший заводить друзей из числа сверстников, был вовсе не против этого плана.

Взрослые обожали его, восхищались его талантом, и претендентов на то, чтобы заменить ему родителей, всегда имелось множество. Но у маленького Юлиана никогда не находилось ни времени, ни терпения, чтобы включаться в глупые детские игры и простые мальчишеские драки, из которых соперники неизменно выходили друзьями. Для ровесников Зяблик был слишком самостоятельным, слишком ярким и непохожим на них. И, конечно, проблема была еще и в повальной любви взрослых к нему.

Никто из сверстников не мог так ловко приковывать к себе внимание старших, как Юлиан, и вместо того, чтобы пытаться, они предпочитали подвергать гонениям или полному остракизму «глупого выскочку». Над ним смеялись за его песни и за то, что игрушечным мечам и арбалетам мальчик предпочитал подаренную отцом лютню. За тонкий голосок и разноцветные одеяния, за острые уши и изящное телосложение, даже за некрасивую отметину на щеке — след магического ожога. И навязываться этим искренним в своей жестокости детям было идеей похуже, чем верить обещаниям мастера Лютика. Но ради того, чтобы дедушка им гордился, Зяблик не мог не попытаться.

Одна из этих попыток закончилась плачевно — на очередном приеме во дворце, когда взрослые были слишком заняты напитками на столах и разговорами в кулуарах, компания мальчишек и девчонок во главе с подававшим надежды Мэнно зажала Зяблика в углу — дети собирались втолковать выскочке, что так, как он, вести себя не следовало, и Юлиан, зажмурившись, готов был принять свою участь быть битым. Но внезапно, неудержимый и яркий, как летний рассвет, на сцену ворвался Риэр.

Мастер Риннельдор никогда не делал ставок на старшего из близнецов. Риэр, по его мнению, был слишком глуп, слишком любил решать все споры кулаками, и из него, по дедушкиным словам, мог вырасти только пустоголовый солдафон или жестокий убийца, неспособный совладать со своим гневом. И когда Риэр, заметив творящееся правосудие, сцепился в драке с собственным братом, Зяблик почти убедился в дедушкиной правоте. Мальчишка мутузил близнеца с такой яростью, словно собирался его прикончить — и за кого? За крохотного яркого парнишку, которого видел впервые в жизни. Риэр прижал Мэнно к полу и велел ему извиниться перед тем, чье имя даже забыл спросить. И Мэнно, сжав зубы, действительно извинился.

В жизни Зяблика, на которую грех было жаловаться, драчливый мальчишка с веселыми зелеными глазами, громким голосом, большими сильными руками и сомнительными манерами, почти сразу стал тем, за кого Юлиан мог бы отдать эту самую жизнь, если бы тот попросил. И тот удушающе сладкий момент, когда, лежа с ним в одной постели, Риэр впервые потянулся к другу, чтобы поцеловать его, Зяблик лелеял в памяти, как один из самых счастливых. Им одним можно было утешаться, если судьба вставала для него в замысловатые позы, когда матушка вновь пропадала на лекциях или в мертвецкой, отец дневал и ночевал на придворных приемах, а дедушка смотрел на Зяблика, как на бесполезное ничтожество. Один этот момент можно было смаковать, наслаждаясь, когда от всего остального хотелось только плакать. Но вслед за тем, самым первым, Риэр подарил Юлиану еще тысячу подобных моментов.

Никто не отважился бы сказать, что они были созданы друг для друга — юный вар Эмрейс родился принцем и должен был стать недостижимым для кого-то, вроде Зяблика. Их разделяла бездна происхождения, катастрофические различия характеров и воспитания, привычек и увлечений, предназначения и даже гражданства — Юлиан фон Штайн был реданским подданным, как и его мать. Позже к этому длинному списку препятствий присоединилось еще и общественное порицание вспыхнувших между юношами чувств, страх быть раскрытыми и опозоренными, недовольство родителей и ненависть толпы. Но все это было восхитительно неважно, когда Риэр и Юлиан оказывались вместе.

Они виделись редко — несправедливо редко для тех, кто полюбил друг друга так быстро и крепко. Но Зяблик знал — Риэр был единственным, от кого он мог не ждать предательства и лжи. Юному вар Эмрейсу было чуждо притворство и противен обман. Он ухитрился вырасти искренним и бесстрашным в семействе, известном своей способностью лгать целому Континенту. Но даже реши Риэр в чем-то обмануть его, Зяблик знал, что простил бы ему это без раздумий.

Но проверять собственную самоотверженность Юлиану и не требовалось — возлюбленный был с ним так же честен, как с самим собой. И, осознав собственную мечту, первому о ней Риэр рассказал, конечно, Зяблику.

Мечта эта, со временем мутировавшая в настоящую навязчивую идею, казалась глупой и невыполнимой всем — отцу и матери Риэра, его брату и сестре, даже наставнику-ведьмаку. Но не Юлиану. Ему самому такая увлеченность была чужда. Он с раннего детства точно знал, кем хотел стать, пусть его собственные родные и не слишком одобряли эти планы. Смыслом жизни и любимым делом для Юлиана были музыка и поэзия, но ничто и никогда не мешало ему предаваться ни тому, ни другому. Может быть, суровый дед надеялся, что внук перерастет свое пустое увлечение, выберет путь получше и понадежней. Но у Риннельдора в запасе были долгие годы, чтобы настоять на своем, и он не считал нужным торопиться.

Риэр же загорелся новой страстью легко, как сухая солома, и, невзирая на насмешки, отдавался ей с безоглядным упорством. Юлиан всегда был на его стороне, не смеялся и не возражал, подбадривал и строил планы вместе с возлюбленным. Искал будущие пути и придумывал способы — и вовсе не затем только, чтобы не расстраивать принца. Зяблик действительно верил, что настанет день, когда мечта его любимого сможет осуществиться. Только он не предполагал, что дню этому суждено было настать так скоро.

Насчет того пути, что с самого начала казался Риэру увлекательным приключением, последним актом пьесы, в конце которой он должен был, переродившись, стать ведьмаком, сам Юлиан ни на мгновение не заблуждался. Он мог сколько угодно жаловаться на занятость родителей и обманы мастера Лютика, на крутой нрав деда и закостенелость нильфгаардского общества, но одно оставалось бесспорным и неизменным — всю жизнь Зяблик провел в комфорте и достатке, никогда ни в чем не нуждался, не испытывал ни голода, ни холода, ни страха, кроме страха быть пойманным в постели с возлюбленным.

Он слушал рассказы наставника о его странствиях в компании ведьмака Геральта, о ночах под открытым небом и в грязных придорожных трактирах, о пьяных драках, кровожадных монстрах в лесах и жестоких разбойниках у дорог, об опасностях и лишениях — но все это оставалось для Юлиана бесконечно романтичным, но бесконечно далеким вымыслом. Самого себя он не представлял ни на полном клопов матрасе на чердаке занюханной корчмы, ни в пещере, скрывающимся от снежного шторма в горах, ни в когтях накера или под прицелом бандита с арбалетом. Ведьмачья жизнь, о которой так мечтал Риэр, представлялась Юлиану полной сложных, но ожидаемых и преодолимых проблем, но вместе с тем — славы и увлекательных свершений.

Реальность же оказалась жестока. Когда спутники повстречали Лето на заснеженном деревенском кладбище, сразу стало ясно, что на горизонте замаячила блестящая перспектива для Риэра — и чудовищный выбор для Юлиана. Зяблик не приносил возлюбленному никаких клятв, и знал — реши он отступить, вернуться в привычный мир скучных балов и удобных постелей, принц не стал бы держать на него зла, отпустил бы с тяжелым сердцем, но без единого возражения или обвинения в предательстве. Но самого Юлиана в детстве, любя, предавали слишком часто, и он просто не мог себе позволить поступить с возлюбленным так же.

Он прошел вместе с ним весь путь до таинственного Каэр Морхена, сперва став для спутников настоящей обузой. Привыкший к мягкому теплу и сытной еде, организм Зяблика почти сдался, столкнувшись с жестокостью северной зимы, и, лежа в бреду, Юлиан едва ли не воочию видел, как Риэр бросал его, уходил, оставив одного посреди непролазного ледяного леса. И пусть это и было лишь злой уловкой его воображения, Зяблик знал, что не Риэр, так их грозный спутник-ведьмак был готов именно так и поступить.

Лето невзлюбил Юлиана, едва его увидел. Привыкший восхищать толпу и заводить мимолетные знакомства, сын дипломата и внук политика, Зяблик научился отлично разбираться в людях. Он умел менять их мнение о себе — иногда для этого хватало одной песни или очаровательной улыбки. Но Лето был не похож ни на кого, с кем Юлиану приходилось доселе сталкиваться. Еще один ведьмак, с которым юноше посчастливилось быть знакомым, учитель Риэра Ламберт, отличался от своего коллеги по цеху, как Риэр отличался от Мэнно. Что бы там ни болтали о ведмачьих мутациях, в Ламберте пагубного влияния таинственной магии превращения совсем не чувствовалось. Он не просто не стал бездушной точно настроенной машиной для убийств — Ламберт вообще был одним из самых душевных и веселых людей на свете. Грубый и резкий в высказываниях, скорый на гнев, он был так же скор и на похвалу и щедр на сочувствие. В Лето же сочувствия было столько же, сколько в длинном кривом кинжале у него на поясе.

Когда в пути Юлиан совсем занемог, а Риэр отказался его оставить, Лето готов был бросить их обоих, и сделал бы это, если бы принц не был ему так нужен. Зяблик не был уверен, что именно было для сурового спутника ценней в юноше — возможность удачно завершить мутации и получить нового ведьмака или желание отомстить Эмгыру вар Эмрейсу. Но для Риэра это не имело значения. Сейчас, когда мечта его превратилась в настоящий план, он не собирался отступать. И Зяблик, которого Лето, следуя собственным интересам, помог вылечить, пообещал себе последовать за возлюбленным до конца.

Только вот о том, каким именно должен был стать этот конец, думать было страшно и больно. Почти всю жизнь, в отличие от сородичей-эльфов, Юлиан прожил с осознанием краткости и быстротечности человеческой жизни. Ему еще в раннем детстве объяснили, что матушке был отпущен короткий век, и она могла покинуть сына, когда тот бы еще даже не достиг зрелости. На фоне неизменно молодого отца еще очевидней были заметны перемены в профессоре Шани — Зяблик видел, как серебро седины изгоняло рыжий пламень из ее шевелюры, как сгибались всегда гордо расправленные плечи, увядало лицо и замедлялись жесты. Он боялся мига, когда мать испустит свой последний вздох, но смирился с этим недалеким будущим, былготов к нему. Но потом на его пути появился Риэр, и все мужество Зяблика куда-то испарилось.

Ведьмачьи мутации, о которых принц мечтал по какой-то собственной причине, были для Зяблика единственной возможностью сравняться с возлюбленным по срокам жизни, удержать его в этом мире, не дать старости и обычной человеческой судьбе разлучить их. И Юлиан поначалу понадеялся именно на это, даже воспрянул духом, но с каждым днем, приближавшим их к последней черте, его надежда источалась и таяла, как снежный покров вокруг ведьмачьей крепости. Проходя Испытание Травами, Риэр мог умереть — но не это даже теперь пугало Зяблика больше всего.

Вода в большой деревянной бадье почти совсем остыла. Прильнув к задремавшему Риэру плотнее, Юлиан лениво провел ладонью по его груди. Возлюбленный пошевелился, приоткрыл глаза и улыбнулся.

— Идем в постель, — предложил он тихо, и Зяблик едва заметно кивнул.

Весь день Риэр провел в долине. После того, как возложенная на них Литой миссия по спасению Фергуса, была выполнена, будущий ведьмак, точно забыв обо всем, что происходило за пределами высокой горной гряды, с головой погрузился в тренировки. Он уходил из их с Зябликом крохотной уютной кельи под самой крышей замка, когда едва начинало светать, и возвращался только под вечер. Поначалу Риэр и Юлиану предлагал отправляться в лес вместе с ним, но юноша быстро понял, что неизменно оказывался для возлюбленного лишь обузой, и они решили, что, пока не наступит время выходить на большак, принц будет совершать свои вылазки в одиночестве.

Даже Лето не сопровождал подопытного на этом пути. Оставаясь дожидаться возлюбленного в замке, Зяблик то и дело сталкивался с ведьмаком, пока тот, как рачительный хозяин, обходил свои владения, ухаживал за лошадьми в конюшне, чистил оружие и производил мелкий необходимый ремонт стен и ограждений. Иногда, как понял Юлиан, Лето запирался в алхимической лаборатории, сохранившейся в подвале Каэр Морхена, и там, должно быть, готовил все необходимое для будущего Испытания Травами. Ведьмачьи мутации требовали длительной подготовки — некоторые реагенты настаивались по несколько недель, а Лето, по его словам, на этот раз не желал торопиться, чтобы увеличить шансы на успех мероприятия. Зяблик, пусть до сих пор и не мог понять его мотивов, был ведьмаку благодарен хотя бы за старания.

В своих коротких путешествиях в долину Риэр занимался изничтожением живущих в округе «курочек» Лето — каждое утро он получал от ведьмака новое задание, и под вечер возвращался то с десятком голов утопцев, то с крылом большой гарпии, а один раз притащил даже рога молодого лесного беса, чем был бесконечно горд и всю ночь, пока Зяблик обрабатывал его синяки и ссадины, рассказывал о славном сражении с опасной тварью.

Время от времени Лето выгонял Риэра на ночные тренировки, чтобы убедиться в умении будущего ведьмака видеть в темноте. Хозяин замка обычно входил в их комнату без стука, и мог застать гостей в самых компрометирующих позах, но их близость Лето, похоже, совершенно не интересовала. Он, не сказав ни слова, терпеливо ждал, пока Риэр, стыдливо прикрываясь, натягивал штаны, а на Юлиана ведьмак обычно даже не глядел.

Однако с течением времени Зяблик начал замечать, что, вечно угрюмый и неразговорчивый наставник возлюбленного, прежде скорее ненавидевший его бесполезного спутника, а потом начавший его просто игнорировать, мало-помалу смирился с его присутствием, а в какой-то момент даже начал давать Зяблику мелкие поручения, которые музыкант, по его мнению, видимо, не мог запороть.

Живя с родителями или гостя у деда, Юлиан никогда не утруждал себя работой по дому. Лето же, словно ему понравились злые слова, оброненные Литой при их последней встрече, явно собирался превратить юного музыканта в настоящую ведьмачью женушку. Он не слишком изгалялся, придумывая для Зяблика поручения — велел ему готовить ужин или мыть посуду в ледяной воде, от которой ломило пальцы, и это Юлиан еще мог стерпеть. Он даже научился делать так, чтобы мясо получалось не слишком жестким, импровизировал с небогатым набором специй и приноровился так виртуозно чистить картошку, чтобы срезать лишь тоненький слой кожуры, оставив клубень нетронутым. Но когда дело дошло до стирки, Зяблик впервые почувствовал, что настало время сдаться.

Но глядя на счастливого Риэра, возвращавшегося каждый вечер то измазанным по пояс в кишках чудовищ и речном иле, то с огромными синячищами по всему телу, Юлиан понял, что повести себя, как истеричная барышня-аристократка, было ниже его достоинства, и гордость за собственное реноме превосходила возможное унижение от контакта с грязным ведьмачьим бельем. И, видя его старания, Лето даже сподобился наварить огромную бутыль специального средства из мыльного корня и собачьего сала, от которого грязь с одежды отстирывалась легко и охотно.

День протекал за днем, и жизнь в Каэр Морхене вошла в странную, но надежную колею. И было очень легко забыть, что за закрытыми дверьми лаборатории ждали своего часа смертоносные мутагены, а миг, когда Лето собирался пустить их в ход, неумолимо приближался.

Зима пошла на спад. Ночью все реже ударял мороз, а утреннее солнце, под которое Зяблик выходил с лоханью, полной измазанных кровью и грязью рубашек, пригревало совсем по-весеннему. По вечерам, когда Риэр возвращался с промысла, а Лето появлялся из-за дверей лаборатории, благоухая реагентами и спиртом, обитатели замка все чаще выбирались на широкую стену, чтобы вести долгие неторопливые беседы под загорающимися звездами.

Сперва Лето был молчалив и скрытен. Риэру и Зяблику приходилось довольствоваться короткими едкими замечаниями от него, и в общих разговорах ведьмак и подавно не принимал участия. Но со временем он разговорился, и юноши услышали от него истории о том, как Лето сражался бок о бок с Геральтом, как участвовал в обороне Каэр Морхена от полчищ полулегендарной Дикой Охоты, а потом — и как по заказу отца Риэра он убил короля Темерии Фольтеста и потерял боевых товарищей в попытках прикончить остальных правителей Севера.

Лето работал не только на Эмгыра — его услугами решили воспользоваться и чародейки, обманувшие его ничуть не меньше, чем бывший Император. И именно из-за этого ведьмак питал такую ненависть к магии и тем, кто ее практиковал.

— Твоя сестрица, — говорил он как-то вечером, сидя, свесив ноги с замковой стены, — прекрасный образец чародейской суки. Только она, по всей видимости, еще и зачаровала настоящего вампира, заставив его служить себе. Попомни мои слова — пройдет с десяток лет, и эта Лита поставит раком Континент ничуть не хуже твоего папаши. А, может, даже и лучше.

— Я думаю, Детлафф и Лита любят друг друга, — встрял Зяблик. Ни его, ни Риэра рассуждения Лето о подлости и коварстве Эмгыра ничуть не задевали — они успели к ним привыкнуть. Но о Лите разговор заходил еще не так часто, и тема была свежа и интересна.

— Он был с ней с тех пор, как я себя помню, — подтвердил Риэр, — уж не знаю, что их связывает, но Детлафф за Литу готов убить хоть нас с тобой, хоть моего отца — без разницы.

— Ты видел, как Лита цеплялась за него? — поддакнул Зяблик, — как кричала, когда думала, что Риэр убил его своими стрелами? Обычно она и глазом не моргнет, даже если при ней расчленят ее любимого щенка. А тут — едва не поубивала вас обоих. Вот бы узнать о них побольше — какая бы вышла баллада! Вампир и чародейка, связанные узами истинной любви! Публика бы обрыдалась.

— Не знаю, как публика, а я щас блевану, — заявил Лето мрачно, — знал бы, что вы — такие сплетницы, рта бы не раскрыл.

Риэр и Зяблик, переглянувшись, рассмеялись — они оба знали, что, несмотря на вечно мрачный вид Лето, он не имел ничего против подобных разговоров. Прожив почти тридцать лет в долине Каэр Морхена, ведьмак был в курсе всех новостей Континента — а этого невозможно было добиться, если не слушать сплетен в деревнях и презирать тех, кто их разводил.

Какой бы спокойной и размеренной ни казалась их новая жизнь, день Испытания неумолимо приближался. Лето рассказал Риэру, что за долгие годы жестоких экспериментов над похищенными мальчиками разработал собственный метод превращения их в ведьмаков. Прежде мастера цеха использовали для проведения мутаций помощь чародеев, которые должны были магией стабилизировать состояние будущих ведьмаков. Но колдунов в Каэр Морхене больше не водилось, и Лето пришлось импровизировать.

Все его изобретение заключалось в том, что он немного переставил между собой этапы становления мутантом и растянул их по времени. Он никогда не похищал больше одного парнишки, и все свое внимание мог уделять единственному подопытному. А с Риэром он и вовсе проявил настоящее научное упорство и терпение — Зяблик знал о таких вещах не понаслышке.

Однажды утром вместо обычного задания принести голову варга или гарпии Лето велел Риэру выпить приготовленный им отвар и закусить несколькими сморщенными коричневыми грибами, похожими на те, что заводились в отхожем месте от сырости. Риэр повиновался, и весь следующий день и часть ночи провел в горячке, исторгая из себя сперва вчерашний ужин, а потом едкую желтоватую желчь. Зяблик испугался даже, что на этот раз возлюбленный не выживет.

Но к утру Риэр оклемался, и Лето, позволив ему денек отлежаться и подкрепиться, на следующее утро повторил эксперимент.

Это длилось почти целую неделю, и под конец будущий ведьмак перестал жаловаться даже на головокружение и легкую тошноту, и закусывал мерзкими грибами, как кусочками вяленной говядины. Его тело, тренированное и привычное к ядам — спасибо Ламберту и его урокам — быстро адаптировалось к новым токсинам, и Зяблик начал замечать, что рефлексы Риэра начали ускоряться, а все его чувства — обострились. Лето был доволен результатом и говорил, что шансы принца не сдохнуть в объятиях Унылого Альберта становились реальней с каждым днем подготовки.

А вот для Зяблика все веселье закончилось. Теперь он каждый день ждал, что вот-вот наставник возлюбленного объявит, что миг настал, и Риэру пора было попрощаться с прежним собой и рискнуть всем ради своей мечты. Юлиан старался не заговаривать об этом с любимым, казаться веселым и заботливым, как обычно, но сердце его обливалось кровью и замирало от страха.

По ночам Зяблика начали мучить тяжелые смутные кошмары, в которых Риэр не просто умирал в муках, но вставал с алхимического стола ужасным монстром, неузнаваемым и неостановимым, с золотыми глазами, полными лишь жаждой крови.

Однажды, разбуженный от одного из этих снов взволнованным Риэром, который мог распознать страх возлюбленного уже даже не по тихим стонам и метаниям по кровати, а по изменившемуся запаху его тела и ускорившемуся сердцебиению, Зяблик не выдержал и вывалил на Риэра все, что его волновало в последние дни.

— А что, если, мутировав, ты перестанешь быть собой? — сбивчиво спрашивал Юлиан, впервые в жизни не в силах справиться со словами.

— О чем ты? — удивился Риэр, заботливо гладя юношу по встрепанным кудрям, — я — это я, с мутациями или нет. Просто стану еще быстрей и сильнее, буду жить очень долго и все в таком роде…

— А что станет с твоими чувствами? — понимая, что вопрос его звучал не просто нелепо, но почти эгоистично, настойчиво спросил Зяблик, — говорят ведь, что мутации притупляют эмоции, ведьмаки не способны любить, радоваться, бояться и ненавидеть. Что если ты… разлюбишь меня?

Риэр смотрел на него в этот раз долго и задумчиво, и Юлиан, успевший сто раз пожалеть, что вообще открыл рот, почти отчаялся дождаться ответа. Но возлюбленный вдруг мягко улыбнулся.

— За всю жизнь я встречал троих ведьмаков, — сказал он негромко, — про Ламберта ты и сам все знаешь — он любит свою жену, о которой раньше постоянно болтал. Он любит меня, хотя никогда в этом не признается. Он любит королеву Анаис, заботился о ней, как о родной дочери, пока жил в Вызиме. Он любит Лео и Буревестника, хотя муштрует их, как злой сержант глупых рядовых. Да он и Лею тоже любит, и тебя. Никто не стал бы спорить, что все его эмоции остались при нем. Еще я общался с Геральтом. Но о нем ты рассказать можешь побольше моего — разве мастер Лютик не прожжужал тебе все уши о том, какой это благородный, щедрый, порядочный, восхитительный человек?

Зяблик неуверенно кивнул — Риэр говорил чистую правду.

— А Лето? — все же тихо возразил он, — что если ты станешь таким, как он?

Риэр, помолчав, опустил глаза.

— Ты помнишь его рассказы об убийстве королей? — спросил он наконец, — о том, как погибли его товарищи? Мы не знаем, каким Лето был до того, как стал ведьмаком — в мире хватает ведь и полных ублюдков, и скупых на чувства молчунов, вроде моего отца — но мне показалось, наш хозяин горевал по своим друзьям. А это не очень-то похоже на кого-то с уничтоженными эмоциями.

Зяблик, снова перехватив взгляд возлюбленного, неуверенно кивнул, а Риэр, подавшись к нему навстречу, заключил юношу в крепкие объятия.

— Я люблю тебя, Юлиан, — прошептал принц прямо ему в ухо, — и, что бы со мной ни случилось, это никогда не изменится. Я обещаю тебе.

— Ты этого не можешь знать, — ответил Зяблик негромко, но остаток ночи он проспал спокойно и без сновидений.

А наутро Лето объявил, что пора было приступать к первому этапу Испытания. Как бы сильно ни жаждал этого Риэр, как бы стойко ни сносил все предыдущие тренировки, Зяблик заметил, как его обветренное посмуглевшее под ярким зимним солнцем лицо побледнело. Но спорить юноша не стал, вообще не обмолвился ни словом в ответ.

Лето велел ему собираться — первым шагом к становлению ведьмаком должна была стать зарядка медальона. Сам ведьмак носил серебряный цеховой знак в виде свернувшейся змеи, а Риэру он предложил спуститься в мастерскую и прихватить одну из заготовок, оставшихся от прошлых обитателей замка. Старик Весемир не проводил Испытание Травами много лет, но, как и говорил нынешний хозяин, мужик он был запасливый и домовитый — так что несколько незаряженных волчьих медальонов все еще ждали своего часа. Но Риэр неожиданно заартачился.

— Я не принадлежу к Школе Волка, — заявил он, — хотя меня и учил Ламберт.

— И что — будешь ведьмаком без медальона? — ехидно переспросил Лето, — или нам подождать, пока ты сгоняешь в Ард Каррайг и закажешь новый цеховой знак у тамошних ювелиров, Твое Высочество?

— Чем плох этот медальон? — Риэр дернул за цепочку украшение, подаренное ему на прощание Литой — золотого бражника тонкой работы. Лето коротко усмехнулся.

— Эта безделушка — не серебряная, — резонно заявил он, — а серебро куда лучше принимает энергию Круга Стихий, чем золото.

Зяблик знал, что Лита никогда не носила серебряных украшений — должно быть, чтобы ее спутник вампир не мог обжечься, взяв ее за руку или поцеловав в шею. Но вещица, о которой говорил Риэр, пусть и не обладала магическими свойствами, все же не была обычной безделушкой.

— Этот медальон долгое время находился в чародейском жилище, — встрял Юлиан, — ведьмачья магия ведь мало чем отличается от традиционной — та же природа, но другие приемы. Может, золото, побывавшее в руках настоящей магички и снятое с ее шеи, примет энергию даже лучше, чем серебряная заготовка, сотню лет пылившаяся в чулане. Алхимики ведь используют и серебро, и золото.

Лето поразмыслил немного, потом нехотя кивнул.

— Но, если ничего не выйдет, пеняй на себя, — вынес он наконец вердикт, и Риэр согласно закивал.

Похоже, ведьмак так и не понял, почему для упрямого ученика этот незначительный момент оказался таким важным и принципиальным, но Зяблик подумал, что у этого была единственная причина — Риэр, готовый переродиться, отринуть человеческую сущность, мутировав, не готов был до конца распрощаться со своей прошлой жизнью и теми, кого оставлял в ней. Медальон сестры был для него тем последним мостиком, связывавшим его с родными, последним знаком того, что прежде он был кем-то другим, у него была семья. И Зяблик был рад, что Лето согласился хотя бы попробовать.

Уже на выходе из замка спутники обернулись к Юлиану, который увязался за ними следом.

— Путь к Кругу Стихий — опасный и трудный, — заметил Лето равнодушно, — тебе, парень, лучше остаться в замке — даже я не стану сопровождать Риэра до конца.

— Я пойду, — упрямо заявил Юлиан, сжав кулаки, словно ведьмак собирался связать его и насильно оставить за безопасными стенами крепости. Но Лето в ответ лишь коротко кивнул — и Зяблик перехватил благодарный взгляд Риэра, не сказавшего ни слова.

По почти оттаявшей скользкой тропе трое спутников добрались до хижины на берегу озера, и по пути они едва ли обменялись хотя бы парой слов. Риэр шел, сосредоточенно поглядывая по сторонам, готовый в любой момент выхватить меч и защищаться от внезапного нападения, но ни утопца, ни гарпии они на тропе так и не встретили — должно быть, будущий ведьмак знатно потрудился, зачищая окрестности.

У ветхого деревянного причала ждала небольшая лодка со свернутым холщовым парусом — видимо, Лето сам построил ее, чтобы рыбачить в подходящую погоду — то и дело к ужину он приносил жирных озерных окуней и форель. Риэр сел к румпелю, а спутники его устроились на скрипучих банках у бортов.

Черная гладь озера, казалось, совсем не отражала солнечный свет — от непроницаемой поверхности не отскакивало ни единого яркого блика, и, заглянув в антрацитовую глубину, Зяблик поспешил поскорее отвернуться. Странная вода, обхватившая борта лодки, как тягучая смола, почти не колебалась, и, казалось, стоило чуть зазеваться, чтобы черная бездна утянула на дно. Лето заметил это движение спутника, но только вновь ехидно усмехнулся.

Риэр же, похоже, вовсе ничего не замечал. Он правил лодкой твердой рукой, вглядываясь вдаль, и не обращал внимания ни на тягучую темную бездну под собой, ни на спутников. Зяблику захотелось придвинуться к нему поближе, ухватить юношу за свободную руку и сжать его ладонь в своей — показать, что, что бы ни происходило, как бы далеко Риэр ни зашел, он, Юлиан, всегда был рядом. Но юноша сдержался, оставшись на месте.

К противоположному берегу причалили через добрых полчаса. Вместе с Лето Риэр вытащил лодку на берег, пока Зяблик озирался по сторонам. Они стояли перед широким входом в пещеру — пролом в горной стене зиял уже знакомой мглой, и, принюхавшись, Юлиан уловил в воздухе странный гнилостный запах, словно они оказались перед дверями древнего давно забытого склепа.

— Я останусь на берегу, — заявил Лето, когда они закончили с лодкой. На Юлиана ведьмак даже не взглянул, словно предоставил ему возможность выбирать любую мучительную смерть по своему вкусу, — раньше в пещере жил великан, ребята из Школы Волка называли его Старым Гротом. Но тебе повезло, Риэр — твой учитель и его приятель прикончили тварь, когда в последний раз здесь проходили.

— Значит, там ничего больше нет? — осведомился юноша, на всякий случай все же проверив, легко ли выходил меч из ножен. Лето пожал плечами.

— Может, наткнешься на гнездовье накеров, — ответил он, — но ты ведь умеешь с ними обращаться.

Риэр кивнул, а Юлиан поспешил выступить вперед, хотя про него, казалось, все успели позабыть.

— Я пойду с тобой, — сказал он твердо, и возлюбленный нахмурился. Должно быть, представил, как ему придется не просто отбиваться от кровожадных чудовищ, а еще и защищать от них хрупкого спутника. Но момент сомнения длился недолго. Риэр снова кивнул, и вместе они ступили в темноту.

Путники захватили с собой два коротких факела, которые зажгли еще на берегу, и теперь Зяблик нес свой источник света аккуратно, боясь, что тот мог затухнуть от внезапного сквозняка — его страх был необъяснимым, у него не было никаких оснований, но Юлиан вдруг испугался, что, упусти он из вида спину Риэра перед собой хотя бы на миг, возлюбленный, не заметив этого, вырвется вперед и оставит спутника одного в полной темноте.

Сам Риэр шагал уверенно и твердо. Каменная крошка скрипела под подошвами его сапог, и шум этот отражался от нависших каменных стен. Зяблик даже хотел попросить его двигаться потише — сам он шел почти бесшумно, легкой эльфской походкой. Но никаких чужеродных звуков до его чуткого слуха так и не долетело.

Пройдя по длинному темному коридору, они вскоре оказались в просторной сводчатой пещере, и в нее уже проникал солнечный свет — сквозь большую трещину в потолке. Риэр остановился, и Зяблик замер за его спиной.

— Должно быть это — то, что осталось от Старого Грота, — заметил принц, кивнув на белевший у одной из стен огромный человекоподобный скелет, чуть прикрытый обрывками грязной ткани, — я боялся, будет сложнее.

Зяблик, повинуясь вспыхнувшему порыву, прижался грудью к спине Риэра, и тот полуобернулся — в полутьме сверкнули его зеленые глаза.

— Пойдем отсюда скорей, — попросил Юлиан, — может, великана Ламберт и завалил, но его призрак может еще бродить поблизости и жаждать мести.

— Дурачок, — фыркнул Риэр, но сделал шаг в ту сторону, откуда вдруг потянуло свежим прохладным сквозняком.

На выходе из пещеры Зяблику пришлось заслонить взор от яркого зимнего солнца — по эту сторону горной гряды снег еще не успел сойти, и лучи слепили привыкшие к темноте глаза. Откуда-то неподалеку раздавались ритмичные удары — точно камня о камень — и приглушенные голоса. Спутники переглянулись, и Риэр напряженно прислушался, а потом одним быстрым движением вытащил серебряный меч из ножен.

— Тролли, — пояснил он шепотом, — побудь здесь.

Но Зяблик, хотя сердце его трусливо сжалось, упрямо тряхнул головой.

— Идем, — поторопил он, — если там тролли, то их приятели могли притаиться за нашими спинами.

Этот аргумент сработал, и Риэр, вздохнув, медленно, крадучись, как на охоте, двинулся дальше, а Юлиан шел за ним след в след.

На небольшой каменной площадке перед очередным горным разломом действительно обнаружилась компания из трех существ, больше всего походивших на обломки серой породы. Как бы бесшумно теперь ни двигались путники, тролли, стоило им появиться у края площадки, прервали свою оживлённую дискуссию и разом повернулись к чужакам.

— Люди уходить, — грозно, безо всяких вступлений заговорил один из чудовищ — самый крупный, похожий на придорожный валун, чуть прикрытый мхом, — злые люди с железными палками. Уходить, тут дом Тоби, Коди и Лаба.

Словно в подтверждение его слов один из оставшихся троллей поднял и взвесил в лапище большой обломок скалы, и Риэр, заслонив собой Зяблика, отважно выступил вперед.

— Мне нужно пройти, — заявил он, и солнечный луч отразился от острия его меча, — прочь с дороги, или я убью вас.

Тролли переглянулись — точно затем, чтобы убедиться, что все правильно расслышали.

— Людь уходить, — повторил главарь, — а то Коди бросать камень.

— Коди бросать, — подтвердил тот, что уже начинал прицеливаться глыбой.

Риэр угрожающе шагнул вперед, прокрутил меч в ладони и встал в оборонительную стойку. И Коди бросил. Юноши увернулись от первого снаряда, но Зяблик тут же заметил, как два других существа уже похватали новые камни.

— Беги назад, — бросил Риэр через плечо, готовый обороняться, но Зяблик, неожиданно припомнивший одну из баллад мастера Лютика, вдруг смело обогнул его и выступил вперед.

— Добрые господа! — заговорил он так звонко и радостно, что Тоби, Коди и Лаб застыли с камнями наперевес, удивленно глядя на странную остроухую букашку перед собой, — не угодно ли вам будет послушать песню об отважной троллихе, полюбившей рыцаря Маннелига, который разбил ее нежное сердце?

Тролли обескураженно переглянулись, ничего не ответив. Зяблик, не теряя времени даром, многозначительно откашлялся, приосанился и запел. Песня была старая, одна из тех туссентских баллад, что часто звучала при дворе княгини, и почти всякий раз, когда долг службы забрасывал Эренваля и его сына в Боклер, Анариетта просила маленького барда-полуэльфа спеть ее. Это неизменно очаровывало всех и каждого среди ее придворных, но тролли были, возможно, публикой куда более взыскательной.

Однако новых снарядов в них с Риэром так и не полетело. Зяблик допел первый куплет и замолчал. Самый крупный тролль, должно быть, Тоби, откинул камень и ударил кулаками по земле так сильно, что она завибрировала под ногами путников.

— Дальше! — потребовал он, но Зяблик с достоинством покачал головой.

— Пропустите моего друга, и я спою песню до конца, — пообещал он.

Тролли закрутили огромными головами, заворчали, словно совещались, и наконец Тоби вынес вердикт:

— Людь — проходи. Эльфеныш — останься и пой.

Юлиан подмигнул совершенно обескураженному Риэру, и тот, очнувшись, поспешил вперед. По пути он успел только пообещать слушателям с угрозой:

— Если с Зябликом что-то случится, я ваши бошки над камином развешу!

Но тролли, похоже, не собирались причинять вред источнику новых впечатлений. Зяблик, сохраняя между собой и ними безопасное расстояние, снова откашлялся и стал петь дальше, куплет за куплетом, пока баллада не закончилась.

— Еще, — потребовал Тоби, и его товарищи активно закивали и даже вроде захлопали в ладоши.

Пока Риэр не вернулся, Зяблику пришлось припомнить еще с полдюжины задорных застольных и солдатских песен, потому что, как только заканчивалась одна, публика тут же требовала следующую. Под конец музыкант уже почти охрип, но успех выступления был оглушительным.

Когда будущий ведьмак вынырнул из каменного разлома, Зяблик заканчивал очередную балладу, про себя прикидывая, что сделают благодарные слушатели, если его голос все же окончательно осипнет и смолкнет. Риэр решительно подошел к спутнику и глянул на троллей.

— Спасибо, — громко и четко сказал он, оттеснив Юлиана себе за спину, — а теперь — мы уходим.

— Нет! — ожидаемо запротестовал Тоби, — эльфеныш останься. Пой еще.

— Простите, друзья, — стараясь совладать со срывающимся голосом, обратился к ним Зяблик, решивший больше не высовываться из-за Риэра, — я устал, и, боюсь, новая песня вас не порадует. Но я непременно вернусь, когда отдохну, и спою вам еще. Может, даже балладу о смелых Тоби, Коди и Лабе, охраняющих проход к Кругу Стихий.

Тролли еще немного погудели, но, похоже, обещание песни о них самих сделало свое дело.

На обратном пути сквозь пещеру Зяблик молчал — горло саднило, и, шагая следом за Риэром, он даже немного запыхался. Ему очень хотелось узнать, удалось ли спутнику зарядить медальон, но сил на вопросы не оставалось, а сам Риэр рассказывать о своем приключении не спешил.

Лето ждал их у лодки. Он не слишком удивился успешному возвращению подопечного и его спутника, и даже не стал уточнять, дошли ли они путь до конца. Заговорили только в лодке — Риэр, снова сидевший у румпеля, принялся со смехом рассказывать, как Зяблик отвлек троллей песней, и Лето, не разделявший его веселья, мрачно покачал головой.

— Ты же понимаешь, что Юлиан не всегда будет под боком, чтобы помочь тебе, дуралей? — спросил он.

— Может, и всегда, — хрипло возразил со своего места Зяблик.

По пути до замка Риэр все же рассказал, что ритуал для зарядки медальона он выполнил, и, выходя из пещеры к троллям и Зяблику, даже почувствовал, как тот задрожал у него на шее — миссия была завершена успешно, и Лето, похоже, остался доволен.

— Завтра утром приступим к мутациям, — пообещал он перед тем, как путники отправились на боковую, и Зяблик почувствовал, как у него упало сердце.

Той ночью Юлиану, конечно, не спалось. Риэр завалился в постель без единого слова, отвернулся от него, накрывшись одеялом, и затих, но Зяблик чувствовал, что будущий ведьмак не спал. Оставив тщетные попытки заснуть, юноша поворочался, подался к возлюбленному и аккуратно коснулся его плеча.

— Давай используем манок Литы, — тихо предложил он, и Риэр, обернувшись, удивленно взглянул на него сквозь густую мглу комнаты.

— Хочешь, чтобы Регис тебя забрал? — спросил он ровным спокойным тоном, но Зяблику послышалась в его голосе невыразимая горечь — возлюбленный, похоже, решил, что его верный спутник готов был сдаться и отступить. Может быть, вспомнил, как Зяблик расплакался, впервые поняв, что Риэр готов был пройти Испытание Травами.

— Нет, — поспешил он разубедить его, — я же сказал, что буду с тобой до конца. Но, когда здесь была Лита, я передал письмо маме — все ей объяснил и попрощался. А ты — нет. Я подумал, может, тебе захочется передать через Региса какие-то слова семье…

Риэр резко сел, и зелень его глаз потемнела.

— Я не собираюсь с ними прощаться, — отрезал он, — потому что не собираюсь умирать.

Было видно, что разговор для Риэра был окончен. Юлиан, помолчав пару мгновений, придвинулся к нему поближе, и возлюбленный раскрыл для него объятия. В руках друг друга они наконец смогли заснуть до утра.

А наутро Риэр проснулся первым. Пока Зяблик еще лежал в постели — молчаливый, старающийся выбросить из головы роившиеся в ней тревожные мысли — принц умылся, переоделся в заранее приготовленную одежду — широкие льняные штаны и простую белую рубаху — склонился над Юлианом, чтобы поцеловать его, и Зяблик попытался выбраться из кровати, чтобы последовать за ним в лабораторию. Но Риэр остановил его.

— Не надо, — заглянув в глаза любимому, попросил принц, — останься здесь — хоть раз сделай так, как я прошу. Я не хочу, чтобы ты это видел.

Зяблик хотел возразить, напомнить, что выполнил его просьбу, отправившись с Риэром в этот опасный поход, приняв его выбор — но взгляд родных зеленых глаз был таким нежным и настойчивым, что юноша, вздохнув, откинулся обратно на подушки.

Риэр ушел, затворив за собой дверь, и для Юлиана наступил самый долгий день в его жизни.

Весь замок оказался в полном его распоряжении, и поначалу Зяблик всеми силами пытался чем-то занять себя. Он отдраил до скрипучего блеска всю посуду на кухне, перебрал и разложил припасы, почистил рыбу, которую Лето выловил накануне, пока дожидался их возвращения у лодки. Выйдя под совсем теплое весеннее солнце, Юлиан направился в конюшню, где целый час сперва чистил и без того довольно аккуратные денники, расчесывал гривы Зайцу и Кастору, второму коню, и под конец дошел даже до того, что принялся разговаривать с равнодушно жевавшими сено животными. Лошади его печалей не разделяли, и Зяблик, не найдя поддержки, вернулся в замок.

Он старался не думать о том, что происходило в это время в запертой лаборатории — но то, что Лето до сих пор не возвращался, обнадеживало. Значит, Риэр был еще жив — зачем иначе ведьмаку сидеть над его бездыханным телом?

Минуты складывались в часы нехотя — Зяблик удерживал себя от того, чтобы подойти к двери в подвал и послушать, не доносились ли снизу крики возлюбленного. Это было бы лишним доказательством, что Риэр продолжал бороться за жизнь. Но тишина была слишком страшной угрозой, и Юлиан принялся готовить ужин. У него самого за весь день не было во рту и маковой росинки, и от запаха жарящейся рыбы его замутило. Но руки, привыкшие к работе, действовали сами по себе, пока мыслями юноша оставался там, за прочными стенами и тяжелой дверью, где на ровной жесткой поверхности Унылого Альберта умирал его любимый.

Лето появился в Каминном зале, когда совсем стемнело. Приготовленный ужин успел остыть, но на быстрый угрюмый вопрос ведьмака «Есть чего пожрать?» Зяблик принялся собирать на стол. И лишь когда куски форели начали методично исчезать во рту усталого хозяина, Юлиан отважился спросить:

— Ну как?

Лето проглотил очередной кусок и наконец посмотрел на него. В свете камина и пары свечей золото его глаз казалось тусклым, как давно не чищенные монеты.

— Жив, — обронил он скупо, и Зяблик впервые с момента их знакомства почувствовал, что готов был броситься на ведьмака с объятиями и поцелуями.

— Эту ночь он проведет в забытьи, — продолжал, меж тем, Лето, — если до утра не подохнет, начну проводить вторичные мутации.

— И все? — с надеждой спросил Зяблик.

— И все, — кивнул ведьмак.

Ночь была страшной. Лето, запретив юноше приближаться к запертой двери лаборатории, отправился спать, и Юлиану оставалось снова слоняться по замку из угла в угол, не находя себе места. Он несколько раз порывался все же использовать волшебный манок — на этот раз не затем, чтобы передать кому-то весточку. Но друг Литы Регис был опытным алхимиком и мог помочь с мутациями Риэра, раз уж от помощи чародеев Лето отказался. Но что-то подсказывало Зяблику, что помощи вампира ведьмак тоже не принял бы.

Едва забрезжил рассвет, Лето появился в зале и нашел Зяблика свернувшимся калачиком у остывавшего камина. Тот встрепенулся, услышав почти беззвучную поступь ведьмака, с надеждой посмотрел на него, но тот лишь мельком скользнул по юноше взглядом и удалился обратно в лабораторию.

Еще одного дня ожиданий Зяблик бы не выдержал. Посомневавшись немного, он решился. Дверь в подвал оказалась не заперта, словно Лето специально оставил ее так — знал, что Юлиан все равно за ним увяжется.

В коридоре, ведущем к лаборатории, стояла жуткая неестественная тишина — Зяблик не расслышал даже звона капель с отсыревшего потолка. Он замер, чувствуя, что сердце его готово было вот-вот разорваться от ужаса и боли — оно подсказывало, что Риэр не пережил ночи, и Лето должен был вскоре появиться из-за тяжелой двери с обыкновенно мрачно безразличным лицом и велеть Зяблику готовить лопату для погребения. На холме, ставшем последним пристанищем старого Весемира, сегодня появится очередной холмик, и под ним упокоится глупое сердце Юлиана аэп Эренваля фон Штайна.

Но неожиданно тишину расколол глубокий хриплый стон — за ним еще один, и Зяблик, сорвавшись с места, на непослушных ногах подлетел к запертой двери. Деревянная панель была совершенно глухой, без единого окошка, и юноша, врезавшись в нее всем телом, понял, что дальше ему не прорваться.

— Риэр! — больше не контролируя себя, выкрикнул Юлиан. Голос звенел, отражаясь от стен, и стоны любимого вторили ему, — Риэр, я здесь!

Конечно, Зяблик не получил никакого ответа — Лето был слишком занят, даже чтобы просто прогнать его. Юноша сполз по стене и устроился на полу, обхватив колени руками.

— Риэр, — вторил он шепотом, — Риэр. Риэр.

Зяблик не знал, сколько просидел так — всего час, целый день или пару недель. Стоны сменялись отчаянными криками, натужным кашлем, словно будущего ведьмака безудержно рвало. Потом снова были стоны, и Юлиану начинало казаться, что они больше никогда не оставят его, будут вечно звенеть в голове.

Тяжелый замок на двери щелкнул, створка, скрипнув, отворилась, и Лето появился на пороге. В полутьме коридора сложно было разглядеть его лицо, но на руках ведьмака Зяблик тут же заметил темные пятна — от крови, рвоты или едких эликсиров. Великан пару мгновений просто созерцал Юлиана, сжавшегося в маленький комок, но не отводившего взгляд.

— Зайди, — негромко обронил Лето.

Риэр лежал на столе в окружении тускло поблескивавших алхимических приборов. Его белая рубаха теперь была непонятного бурого цвета — от шеи вниз опускались темные разводы, и подбородок возлюбленного был запятнан кровью и чем-то омерзительно желтым. Он был все еще прикован к столу специальными держателями, но тело его казалось совершенно расслабленным — так выглядели трупы, готовые к вскрытию, в университетском морге, и Зяблик почувствовал, что его самого сейчас стошнит. В глазах рябило, ноги не слушались. Его возлюбленный, его единственный — его Риэр был мертв.

Юноша подошел к столу и осторожно, ожидая почувствовать тяжелый смертный холод, взял ладонь любимого, наклонился к ней и поцеловал ледяные пальцы, вдохнул кислый металлический запах, и хотел уже было попросить Лето оставить их наедине — сердце Зяблика отсчитывало последние удары.

Но неожиданно холодные пальцы любимого чуть дрогнули, потом медленно сжались, ухватившись за ладонь Зяблика, и тот, боясь вдохнуть, поднял взгляд.

На него смотрели немного мутные, но совершенно точно живые золотые глаза.

— Здравствуй, — хрипло прошептал Риэр.

 

========== Ставки сделаны ==========

 

— А почему, собственно, вы этим интересуетесь, коллега? — под пристальным изучающим взглядом седовласого профессора древней словесности Иорвет привычно любезно улыбнулся.

За последние несколько недель к подобным вопросам он успел привыкнуть, и неубедительная смутная ложь, которую эльф обычно выдавал в ответ неизменно оказывалась для спрашивающих достаточной, чтобы они охотно продолжали опасную беседу. Иорвету был прекрасно знаком такой тип ученых — он сполна наобщался с ними еще в те времена, когда от их откровенности не зависела его собственная жизнь. Загнанные в строгие рамки закона и приличий теоретики вечно ждали подвоха — с тех времен, когда охотники за колдуньями властвовали в Редании, и любой мало-мальски заинтересованный в магии человек мог оказаться на костре после непроверенного короткого доноса завистливого соседа, прошло больше тридцати лет. Но в памяти самых заслуженных и преданных своему делу исследователей свежи были воспоминания о том, как король Радовид распустил оба Университета и перевешал добрую половину преподавателей — лишь за то, что на их полках хранились книги, которые те зачастую даже не открывали.

Нынешний король не только никогда не стоял на пути у развития науки и прогресса, но и по мере сил способствовал ему. Однако даже самый распоследний школяр в Третогоре или Оксенфурте знал, что любое исследование, любой ученый труд так или иначе оценивался Ложей Чародеек. А у этой славной организации имелся собственный взгляд на научную этику. И рассуждения о запретных областях магии в их рамки совершенно точно не вписывались.

Тем не менее, сокрытое и запрещенное знание неизменно вызывало интерес, пусть исключительно теоретический, но Иорвет догадывался, что любой из тех теоретиков, с которыми ему пришлось пообщаться за последнее время, дорого готов был заплатить за возможность хоть разок применить свои знания на практике. Но — к счастью для них самих, и к несчастью — для Иорвета — собственная жизнь оказывалась дороже.

После сомнительного успеха в Вызиме и Оксенфурте эльф, как и намеревался, отправился в Бан Ард. По сути, магическая школа мало чем отличалась от любого другого учебного заведения на Континенте — различия стирались особенно из-за того факта, что ректорессами в крупнейших Университетах служили чародейки Ложи.

После Зимней войны, во время которой Бан Ард из уважаемой магической школы превратился в место тренировок шпионов и убийц, в заведении произошли серьезные перемены. От прежних времен — и славных, и не очень — остались, казалось, только внешние стены, внутренняя же структура школы была полностью изменена. Согласно Мариборскому соглашению, управление Бан Ардом полностью переходило в руки тогдашней королевы Редании, и это был совершенно беспрецедентный случай. До сих пор маги едва ли позволяли государственным деятелям вмешиваться в свои дела, но, столкнувшись с угрозой полной ликвидации Бан Арда, они вынуждены были пойти на уступки. Сменился весь состав преподавателей, Ректор был назначен из числа верных короне чародеев, и учебные планы утверждались лично правительницей — хоть Иорвет и подозревал, что Адда в свое время не прочла ни строчки из того, что ей присылали на заверение. Делами школы занималась Филиппа — и в этом не было никаких сомнений.

Именно она, по всей видимости, и придумала глупое правило, касавшееся Закрытого хранилища школы. Во время войны главной опасностью оказалось вовсе не то, сколько боевых магов-недоучек покинуло стены Бан Арда, чтобы чинить диверсии и совершать покушения. Хуже всего могло стать то, что захватчики получили бы доступ к богатой магической библиотеке, которую адепты школы собирали веками. К счастью, у Саскии, мечтавшей завершить войну в кратчайшие сроки, не хватило ни времени, ни дальновидности, чтобы использовать этот драгоценный ресурс. И, когда война была окончена, а Бан Ард вновь открыл свои двери для юных студентов, Филиппа позаботилась о том, чтобы даже самым преданным ей чародеям приходилось спрашивать разрешения, чтобы прочесть особенно мудреные книги.

И, как бы Иорвет ни бился, как бы сильно ни размахивал письмом с подписью и печатью короля Виктора, его в Закрытое хранилище так и не пустили. И, разумеется, в этом чувствовалась рука мстительной злопамятной Совы. Филиппа — эльф на это очень надеялся — понятия не имела, зачем ее старому знакомому понадобился доступ к книгам, которые даже не входили в зону его прежних научных интересов. Но даже знай она о страшном договоре и о том, что от визита в Хранилище могла зависеть иорветова жизнь, Эйльхарт поступила бы точно так же. И плевать ей было и на уговоры Виктора, и на то, что со времен Вергенской битвы прошло уже несколько десятилетий, а Иорвет с тех пор стал совершенно новым эльфом. С этим оставалось только смириться.

О смирении, надо сказать, за последнее время Иорвет узнал гораздо больше, чем когда-либо хотел. Потерпев несколько неудач и понимая, что отпущенное ему времянеумолимо таяло, он все чаще стал ловить себя на мысли, что стоило все бросить, вернуться домой и провести оставшиеся месяцы в покое и любви — постараться подготовить Айру к неминуемой разлуке, посвятить больше времени вернувшемуся из изгнания Иану, прочесть книги, которые давно откладывал на потом, завершить дела, до которых до сих пор просто не доходили руки, и, конечно, постараться сделать так, чтобы Вернон не отправился вслед за своим эльфом в небытие.

Последнее было задачей почти невыполнимой. Настолько, что Иорвет даже не пытался начинать разговор на эту тему со своим человеком. Тот — упрямый и преданный, как всегда — все для себя решил. Вернон отчаянно ухватился за единственную призрачную возможность спасти любимого, но Иорвет надеялся, что до страшной игры, в которую человек собирался ввязаться, дело так и не дойдет. Эльф бросил дурную привычку сбегать от Вернона много лет назад, но нынешние обстоятельства буквально вынуждали его взяться за старое. Именно поэтому Иорвет старался поменьше общаться с супругом, пока шли его поиски, хоть в этом и было мало смысла. Но оставалась надежда, что, подойдя к последней черте, Вернон поймет, что, кроме Иорвета, в его жизни оставалось еще достаточно смысла, чтобы пройти до конца хотя бы оставшийся короткий человеческий путь.

И обстоятельства явно были здесь на стороне эльфа. Супруг, занятый только баронскими и семейными делами, ни за что не отступился бы от своей идеи отдать жизнь за любимого. Но теперь Вернон оказался снова втянут в хитрую политическую игру. В его помощи нуждалась уже не только любимая названная дочь, ожидавшая очередного ребенка, но та, что Вернон любил гораздо дольше, чем Иорвета. Темерия снова призывала верного патриота Роше под свои знамена, на этот раз предлагала овладеть собой целиком, править не на сомнительной позиции регента, но с настоящей короной на голове. И если этого оказалось бы недостаточно, Иорвет надеялся, что страх за судьбы их непутевых сыновей мог заставить Вернона передумать.

Эльф ничуть не преувеличивал, когда говорил, что их младшенький был совершенно не приспособлен к самостоятельной жизни. Айра с самого рождения рос, как садовая роза, прихотливая и хрупкая. Жажда приключений, умение командовать горсткой мальчишек и спящие в сыне магические способности Истока вовсе не делали из него взрослого и сколько-нибудь готового к жизненным трудностям эльфа. Порой Иорвету начинало даже казаться, что он сам допустил это, невольно предполагая, что Айра окажется той ниточкой, что удержит Вернона от неминуемого падения в пропасть. Мальчику нужен был отец — не обреченный Иорвет, не безразличный к нему Иан — но тот, кто никогда бы его не предал и не оставил. И Вернон подходил для этого, как нельзя лучше.

Все эти размышления — неприятные, отчаянно глупые и иногда казавшиеся совершенно бесполезными — преследовали Иорвета по пятам. Время от времени его с головой захлестывал страх — не за тех, кого ему суждено было навсегда покинуть, но за самого себя.

За долгие десятилетия, прошедшие с того дня, когда юный эльф Иорвет, поверивший в идею-пустышку, встал под знамена Аэлиренн, он не раз и не два сталкивался лицом к лицу со смертью, и каждый раз обманывал ее. Он должен был погибнуть еще в тот момент, когда его сородичи сложили головы под знаменем Шаэрраведда, а их предводительницу казнили за мятеж. Смерть ждала Иорвета в тени лесных ветвей, из-за которых он, убежденный в своей правоте борец за эльфскую свободу, целился из лука в проезжавших по большаку солдат и обозы. Его должны были убить под Бренной или насмерть замучить в застенках Дракенборга. Сам Вернон Роше, тогда не знавший даже имени своего врага, должен был уничтожить его собственными руками, и он же должен был выгнать из своей пещеры раненного больного Иорвета, вновь обреченного на смерть. Она — жестокая и упорная — следовала за ним по пятам столько лет, что эльф просто перестал ее бояться. Он обрел новый смысл, ради которого хотелось не сложить голову, а жить дальше, но даже это не пробудило старый страх. Иорвет был готов к смерти — но то, что должен был сделать с ним Господин Зеркало, было вовсе не смертью.

Даже посвятив себя науке, прочитавший великое множество ученых трудов — философских и богословских — эльф ни разу не встретил концепцию загробной жизни, которая показалась бы ему достаточно убедительной и правдоподобной. И его сородичи, и люди верили в полнейшую ерунду, и всякому, конечно, хотелось считать, что, умерев, он не перестанет существовать, а усядется за столом с предками, перенесется в прекрасный сад наслаждений или переродится в новом теле. Все эти теории, пусть нелепые и печальные в своей глупой надежде, было очень соблазнительными. Иорвету и самому хотелось верить, что, умерев, он воссоединится с теми, кого любил при жизни, что обещание быть со своим человеком и за гранью смерти можно будет сдержать. Но действительно принять одну из этих идей у Иорвета так и не вышло — Гюнтер же собирался обрубить даже робкие надежды на корню.

Эльф не знал, была ли у него душа — имел ли нечто подобное хоть кто-то из живущих. Но в одном он был точно уверен — Господин Зеркало не стал бы заключать сделок, предметом которых стало бы пустое метафизическое понятие, бесценное в своей необъяснимости. Он имел в виду конкретные вещи — и Иорвет — как, возможно, и многие, заключавшие с Гюнтером соглашения — просто не потрудились уточнить, что за «душу» он планировал у них забрать. И эльф был уверен — получая плату по счету, Господин Зеркало не ограничится простым ничто. Иорвета не ждало забвение или пустота, на которые за гранью жизни ему могло быть просто наплевать — с ним должно было произойти нечто гораздо, гораздо худшее. И неизвестность была невыносимей простых угроз.

И именно этот страх вкупе с природным упрямством и заставлял Иорвета двигаться вперед и продолжать поиски, которые раз за разом заходили в тупик. К мудреным гоэтическим ритуалам, занимавшим у тех, кто их испытывал, долгие годы, эльф был не готов — даже если бы удалось провести их достаточно быстро, ему просто не хватило бы на них навыка, а помощи Иорвету искать было негде. Он робко надеялся обнаружить энтузиастов этого сомнительного искусства в Бан Арде, но либо никто из них не готов был признаться в своем мастерстве, боясь гнева Филиппы, либо маги и впрямь так долго запрещали себе даже думать о подобных вещах, что совершенно позабыли, как к ним обращаться. Так или иначе, в магической школе Иорвет снова оказался с оборванной нитью в руке и вынужден был вернуться в Третогор ни с чем.

Из столицы Редании эльф собирался сперва вернуться домой — поиски его заняли достаточно много времени, и он боялся, что их продолжение могло затянуться на неопределенный срок, реши он и впрямь поплыть в Зерриканию, как собирался. Слабый голосок, звучавший в сердце Иорвета и однажды заставивший его, раненного и больного, явиться к убежищу темерских партизан, несмотря на очевидную глупость этого плана, сейчас подсказывал, что остаток жизни эльфу следовало провести в знакомых стенах, отдавшись на волю судьбы. Решение могло найтись само по себе, совершенно случайно — и надежда на это была ничуть не глупее, чем на то, что кто-то из встреченных эльфом на пути согласится добровольно стать партнером Гюнтера.

Но перед возвращением домой Иорвет все же решил еще раз заглянуть в Третогорский университет — по странному стечению обстоятельств в Главном Лектории как раз выступал крупнейший специалист по древним рукописям, лично знавший Высоготу из Корво и едва спасшийся в свое время и от сил нильфгаардской разведки, и от преследований охотников за колдуньями. По слухам, этот профессор, пользуясь своим статусом далекого от магии человека, не гнушался не только вычитывать и переводить старые чародейские фолианты, но и применять кое-какие из описанных там ритуалов на практике. И, судя по тому, что ученый дожил до почтенных седин, неудачных экспериментов на его счету не водилось.

— Я пишу статью, — туманно ответил Иорвет — и обычно этой простой фразы оказывалось достаточно, чтобы разговорить собеседников. Ученый, получив такой достойный повод порассуждать о том, что в приличном обществе, не пишущем статьи, даже не упоминалось, рад был поделиться своим ценным мнением и накопленными за жизнь знаниями. Но взгляд этого профессора остался прямым и требовательным. По всей видимости, жизнь научила его не вестись на провокации — и именно это умение помогло ему дожить до почтенных седин.

— Гоэция запрещена, — напомнил он серьезно, и Иорвет покладисто кивнул.

— Я ведь всего лишь теоретик, — напомнил он, — даже не чародей.

— Едва ли статья на такую странную тему вызовет интерес в академическом сообществе, — пожал плечами профессор, и Иорвет еще до его ответа понял, что ничего путного он от этого бесполезного человека не добьется. Нужно было сворачивать разговор и не тратить больше на него время.

— Может быть, вы правы, — согласно опустил взгляд эльф и, не глядя больше на собеседника, поклонился и поспешил к выходу из Лектория. Целых два часа были потрачены впустую на лекцию, которая в иных обстоятельствах могла даже весьма заинтересовать Иорвета. Но сейчас часов этих в его распоряжении оставалось слишком мало, чтобы так бездумно ими разбрасываться.

На выходе из зала его окликнули, и эльф повернулся на знакомый голос. Лавируя между школярами, желавшими лично поговорить со знаменитым профессором, к Иорвету спешила маленькая улыбчивая седовласая женщина в длинной преподавательской мантии, делавшей почти всех в Университете совершенно одинаковыми. Но эльф узнал ее.

— Шани, — он дождался, пока женщина поравнялась с ним, и пожал протянутую руку, — как давно мы не виделись!

Профессор фон Штайн — та, что стояла у самых истоков его восхождения по научной лестнице, та, что первая предложила Иорвету связать свою жизнь с преподаванием, та, что много лет назад была его единственным другом в Оксенфурте — переехала с семьей в Третогор в год, когда Иан покинул Континент, и с тех пор они почти не виделись. Иорвет встречал ее в столице Редании, когда посещал выступления знаменитых ученых, но сферы их интересов были слишком различны, чтобы это происходило часто. А в последние годы, посвятивший себя семье и поиску ценной мебели на досуге, Иорвет и вовсе почти забыл, что когда-то дружил с профессором Шани.

Переехав в Третогор, она, разумеется, увезла с собой и своего сына — маленького Зяблика, одно время бывшего для эльфа настоящей отдушиной. В те годы он был болен и одинок, и присутствие Юлиана стало едва ли не единственной настоящей радостью в его жизни. Но с появлением Айры Иорвет обрел новый объект для нерастраченной отцовской любви, и теперь сомневался, что Юлиан вообще помнил, что в раннем детстве дневал и ночевал в доме какого-то эльфа, возомнившего себя заменой его занятым родителям.

— Как я рада вас видеть, Иорвет, — Шани улыбалась, и ее приятное симпатичное лицо изрезали глубокие лучи морщин — в последний раз, когда эльф видел профессора, он не заметил этих пугающе очевидных сейчас отметин времени. Рыжих прядей в аккуратно подстриженных волосах женщины почти не осталось, и вся ее фигура, и без того миниатюрная и хрупкая, словно усохла и съежилась — казалось, Иорвет мог бы поднять и удерживать ее одной рукой безо всяких усилий. — Что вы делаете в Третогоре?

— Я приехал послушать лекцию профессора Лукаса, — этим ответом эльф почти не солгал собеседнице и надеялся, что вдаваться в подробности ему не придется.

— Интересуетесь древними текстами? — Шани лукаво склонила голову и вновь улыбнулась, — я слышала, вы стали большим специалистом по части старинных вещиц, но не думала, что забытые магические свитки к ним тоже относятся.

Иорвет мысленно выругался — даже доброжелательный тон Шани не мог скрыть ее подозрительного любопытства. Она, конечно, ничего не знала ни о долге Иорвета, ни о его бесплодных поисках, но словно собиралась подловить его на неумелой лжи. Или сам эльф просто так устал от вопросов, что в любом из них начинал видеть подвох.

— Сфера моих интересов довольно обширна, — ответил он скупо, и Шани с неизменной улыбкой, которая вдруг показалась Иорвету сочувственной, покачала головой.

— Я слышала, ваш супруг все больше погружается в государственные дела Темерии, — заметила она, — должно быть, снова совсем не бывает дома.

До эльфа вдруг дошло до смешного простое объяснение шаниного любопытства. Она помнила, почему изначально Иорвет увлекся философией и начал ходить на занятия в Оксенфурсткий университет — Вернон тогда — как и сейчас — нес службу своей стране и редко появлялся дома. И его возлюбленный вынужден был искать, чем занять себя в его отсутствие. Помнила Шани, должно быть, и как Иорвет приходил к ней, в маленькую комнатушку в жилом корпусе Университета, чтобы скоротать время и отвлечься. Помнила его привязанность к Зяблику и то, с каким сожалением эльф каждый вечер расставался с ним. И теперь добрая Шани заподозрила, что, пока супруг был занят политикой, а сын — неминуемым взрослением, Иорвет вновь оказался один-одинешенек и, скучая, искал для себя новое увлечение.

О, если бы все было так просто! Но от простодушного предположения доброй женщины у Иорвета вдруг потеплело на сердце. Он не собирался вываливать на нее всю правду или делиться своими страхами, но и просто свернуть разговор и распрощаться с кем-то, кто так искренне ему сочувствовал, тоже не мог.

— Возможно, мой муж станет королем Темерии, — фыркнул Иорвет, театрально закатив глаз, — я был с ним, пока он сидел в регентском кресле, и это было удовольствие ниже среднего. Но, может, королевой мне быть понравится больше.

Шани на мгновение растерялась, но потом, видимо, распознав в его словах ироничную шутку, рассмеялась.

— Прошу, скажите, что у вас есть немного свободного времени, и вы можете заглянуть ко мне в гости, — сказала она наконец, с надеждой взглянув на Иорвета, — я только совсем недавно думала о вас, вспоминала, как славно мы проводили время в Оксенфурте. Я живу совсем недалеко, а по пути к моему дому есть чудесная кондитерская, где пекут самые вкусные на Континенте пирожные.

Иорвет мгновение колебался — два часа уже были бездарно потрачены, но, с другой стороны, можно ли было считать потерянным время, проведенное в приятной компании за чаем с пирожными? Эльф быстро убедил себя, что нет.

— Конечно, профессор, — кивнул он, — я с удовольствием пойду с вами.

Из здания Университета они вышли вместе. По пути до кондитерской, которую на подходах к ней можно было найти по восхитительному запаху свежей выпечки, ванили и специй, Шани и Иорвет обсуждали профессора Лукаса, его лекцию и методы перевода, о которых он говорил. Ни одного из них эти темы всерьез не интересовали, но просто беседовать с кем-то действительно умным и образованным, забыв о собственной страшной цели, оказалось очень приятно.

Шани жила в небольшом доме в том районе столицы, где располагались жилища почти всех преподавателей Университета, и, едва переступив порог, Иорвет почувствовал, что словно перенесся на пятнадцать лет назад в Оксенфурт. С самой прихожей дом профессора почти не отличался от того, где эльф проводил долгие зимние вечера за неспешными беседами, которые никто, кроме Шани, не смог бы разделить. Здесь даже пахло точно так же — неуловимый аромат целебных трав, казалось, впитался в стены, хотя, насколько Иорвету было известно, Шани больше не практиковала, полностью посвятив себя науке и преподаванию.

Хозяйка проводила его в маленькую уютную кухню, совсем неподходящую для кого-то столь знаменитого, как она. Но известность и успехи в исследованиях, народное признание и королевские почести, казалось, ничуть не повлияли на манеры Шани и ее приветливое гостеприимство. Она быстро развела огонь в маленькой кирпичной плите и поставила на нее пузатый медный чайник, вытащила красивые расписные чашки, явно хранимые для особых гостей, разложила пирожные на широкой белой тарелке и наконец уселась напротив Иорвета.

— У вас прекрасный дом, — совершенно искренне заметил эльф, поглядывая на ближайшее к нему пирожное с неожиданным интересом — до сих пор, занятый своими поисками, он едва ли обращал внимание на то, что ел, совсем не получая удовольствие от пищи, лишь поддерживая силы.

— Спасибо, — улыбнулась Шани, — но, думаю, вы лукавите. Наверно, мой дом мог бы целиком уместиться в одной гостиной вашего замка.

— Размер комнат не делает жилище уютным, — ответил Иорвет, изогнув бровь, — и, чтобы убедиться в этом, достаточно посетить королевский дворец. Ума не приложу, как Виктор ухитряется жить и оставаться в твердом рассудке среди всего этого алого бархата и мрачных портретов тех, кто ему даже не родня.

Шани смеялась легко, и, казалось, ей могла прийтись по душе любая, даже самая плоская шутка, но фальши в ее веселье Иорвет не расслышал. То, что для иных могло показаться пустой светской беседой между теми, кто с трудом подбирал новые темы для разговора, для нее было по-настоящему занимательным и важным. Шани готова была выслушать собеседника и попытаться помочь ему — и неважно, пришел ли тот пожаловаться на головную боль или просто поболтать ни о чем. Язвить и ерничать, как Иорвет делал обычно, при профессоре совершенно не хотелось.

— Как поживает ваш сын? — меж тем, спросила она, — ему ведь уже четырнадцать, подумать только!

— Да, ему четырнадцать, — кивнул эльф, — но, хоть он и вошел в возраст, ветра в его голове меньше не стало. Весной мы с Верноном планируем отдать его в Бан Ард на обучение. Может, тамошние чародеи смогут с ним совладать.

— Я и не знала, что у мальчика есть магические способности, — всплеснула руками Шани, — хотя, вспоминая Иана… — она вдруг неловко замолчала, и Иорвет сообразил, что собеседница до сих пор была уверена, что его старший сын давно умер. Эльф поспешил спасти женщину от неловкости.

— А что же Юлиан? — спросил он, — он, полагаю, в Нильфгаарде с отцом?

На короткое мгновение Иорвету неожиданно показалось, что женщина готова была вот-вот расплакаться, словно Юлиан разделил судьбу несчастного Иана, а эльфу об этом сообщить забыли. Но Шани быстро взяла себя в руки, хотя на этот раз ее улыбка получилась вымученной и какой-то смазанной.

— Нет, Юлиан не в Нильфгаарде, — ответила она, — мой сын… путешествует вместе со своим другом. И я не знаю, когда он вернется.

Продолжать этот разговор было опасно — Иорвет понял, что под простым незамысловатым и слишком размытым словом «путешествует» скрывалось нечто большее и куда более пугающее, чем просто поездка в соседнюю страну или увеселительный поход в компании верного приятеля. Уточнять было бы невежливо, но Шани выглядела так, словно сама готова была обо всем рассказать собеседнику, пусть теперь они и были далеко не так близки, как раньше.

Но их беседу прервали легкие шаги в коридоре, и через мгновение в кухне появился муж Шани. Эренваль, с которым Иорвет виделся еще реже, чем с его супругой, за прошедшие годы ожидаемо совсем не изменился. Даже растерянное выражение его лица, когда он заметил нежданного гостя за столом, осталось прежним. Господин посол застыл на пороге, и Шани поднялась ему навстречу.

— Простите, — знакомым чопорным тоном выдал Эренваль, — я не знал, что у нас гости.

Женщина пересекла кухню, приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать супруга в щеку, и, взглянув на них, Иорвет вдруг подумал, что вместе супруги представляли собой наглядный пример того, какими бы стали они с Верноном, если бы не та давнишняя встреча с Гюнтером. Шани вышла замуж за эльфа-посла, когда была уже в достаточно зрелом возрасте, но тогда разница между ними почти не бросалась в глаза. Сейчас же, через без малого двадцать лет, еще полная жизни улыбчивая женщина смотрелась рядом со своим избранником почти древней старухой. Казалось, еще белее стали ее волосы, еще глубже — морщины, еще заметней — хрупкая немощь тела.

Эренваль приобнял ее бережно, словно тоже понимал все это, хотя прежде особой наблюдательностью не славился. И, глядя на него, Иорвет не мог понять, как посол умудрялся жить и видеть, как с каждым днем его возлюбленная таяла. Он сам давно бы сошел с ума, случись Вернону пройти тот же путь от блистательной зрелости к печальному тусклому закату сил. Но Шани продолжала ласково улыбаться, а ее муж ответил на эту улыбку.

Иорвет встал и приветственно поклонился хозяину. Тот ответил вежливым кивком и, держа супругу за руку, подошел к столу и сел.

— Мы как раз говорили о том, как давно не виделись, — заявила Шани, выставляя на стол еще одну чашку для Эренваля, — хорошо, что ты пришел.

— Я решил зайти домой пообедать перед вечерней аудиенцией во дворце, — ответил Эренваль, косо поглядывая на Иорвета, словно неуверенный, что в его присутствии нильфгаардский посол мог безопасно открывать рот, — Его Величество объявит состав новой делегации — встреча по темерскому вопросу пройдет через неделю. Полагаю, ваш спутник готовится вновь выступить в качестве представителя Анаис? — взгляд водянистых глаз посла остановился на Иорвете — пытливый и внимательный. Вся легкость, которой была наполнена беседа с Шани, испарилась, и эльф чувствовал, что оказался почти что на настоящем допросе.

— Я не знаю, — признался он. Это была не совсем правда — по всему выходило, что Вернон должен был повторить свой подвиг месячной давности и вновь говорить от лица королевы. Та находилась на последних сроках беременности, и отвечать за свое поведение могла еще меньше, чем прежде. Но Иорвет знал — упрямая королева больше не желала полагаться на других, даже тех, кто искренне хотел ей помочь и преданно служил. По ее мнению, Вернон уже раз совершил ошибку, и теперь Анаис хотела взять ситуацию в свои руки — все последние недели ушли на то, чтобы разубедить ее в этом.

— Полагаю, это неважно, — покачал Эренваль головой, и в его глазах вдруг промелькнуло сомнение, — Нильфгаардская сторона выражала опасения, что Ее Величество Императрица Лея не сможет быть объективной и рационально принимать решения, пока будет иметь дело со своей матерью. Но теперь мой отец взял дело в свои руки, и считается, что ему по силам отстоять позиции Империи, с кем бы ни пришлось договариваться.

Иорвет удивленно поднял бровь — ни о чем подобном Вернон ему не рассказывал и, возможно, Эренваль, сам того не поняв, только что выдал настоящую государственную тайну.

— А что же Эмгыр? — спросил эльф, решив ловить удачу за хвост.

— Увы, — Эренваль потупил взор с совершенно неподдельным сожалением, — господин регент уже давно находится в забытьи и ни на что не реагирует. Полагаю, мой отец решил взять дело в свои руки еще и потому, что считает себя куда лучше осведомленным о мнении бывшего Императора. Это так печально, — посол вздохнул и пожал плечами, — гибель великого ума всегда тяжело наблюдать — особенно в такие неспокойные времена.

— Мастер Риннельдор едва ли сделает что-то, способное навредить Лее, — заметила Шани, но в голосе ее не было настоящей уверенности, — она еще неопытна и слишком юна, а необходимость противостоять собственной матери… Это так ужасно, что даже думать об этом не хочу.

— Анаис впервые выступила на переговорах со своей сестрой Аддой, когда была в том же возрасте, — возразил Эренваль, — а вопрос тогда стоял ничуть не менее острый. Но едва ли кто-то смог бы переубедить моего отца, если он закусил удила. Я — точно не могу.

Шани открыла рот, чтобы что-то ответить, и так и замерла — Иорвет тревожно посмотрел на нее. На мгновение ему показалось, что женщину внезапно сразил удар, и она готова была вот-вот рухнуть на пол и забиться в конвульсиях. Эльф перевел взгляд на ее мужа — тот сидел, понурив плечи и глядя в свою чашку, и тоже не шевелился.

У высокого застекленного буфета — приветливо улыбаясь, как обычно — стоял Господин Зеркало. Он держал в руках одну из нарядных чашечек хозяйки и придирчиво присматривался к чайнику на плите, словно не решался налить себе вторую порцию чая. Иорвет не двинулся с места. В глубине души он давно ждал чего-то подобного — его долгие упорные поиски вели к этой встрече, Гюнтер не мог не знать, что эльф всеми силами пытался провести его, поняв, что не в силах выполнить поручение. Но, даже несмотря на это знание, сердце Иорвета пропустило удар.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, в первый момент не узнав собственный хриплый голос, — я тебя не звал.

Гюнтер посмотрел на него почти так же удивленно, как минуты назад — Эренваль, точно не ожидал увидеть здесь гостя. Потом Господин Зеркало озорно подмигнул.

— Какое совпадение, — заявил он, — признаться, я и забыл о тебе, Иорвет. Я часто прихожу в этот дом, а тебя привело забавное совпадение. Любопытно.

— Я тебе не верю, — отрезал Иорвет холодно. Он плавно выдохнул, стараясь заставить свое сердце биться не так панически часто.

— Верь — не верь, но это так, — покачал головой Гюнтер. Мягкой кошачьей походкой он пересек кухню и уселся на стул рядом с Шани, протянул руку, чтобы коснуться ее, и Иорвет с трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть его ладонь. Господин Зеркало легким жестом убрал белоснежную прядь женщины за ухо. — Мы с профессором — давние знакомые. Я впервые увидел Шани на свадьбе ее подруги много лет назад — и, поверь моему слову, она была гораздо краше всех подружек, даже краше самой невесты. Чудесные были времена…

Иорвет молчал, продолжая сверлить его взглядом. Гюнтер же отставил чашечку на стол и взял с тарелки самое пышное белоснежное пирожное, бесцеремонно подцепил кремовую шапочку пальцем и отправил его в рот.

— Наша милая Шани — слишком хороший лекарь, — продолжал Господин Зеркало, и теперь в его голосе слышалась печаль, — она знает, что больна и скоро умрет. Но всего моего красноречия не хватает, чтобы спасти ее.

Иорвет посмотрел на хозяйку пристальней, надеясь, что Гюнтер соврал, но теперь ему вдруг стало заметно то, на чем прежде взгляд не задерживался — синие тени вокруг чуть раскосых глаз Шани, розовые пятна на ее шее, которые прежде можно было принять за неровный румянец, худоба ее пальцев и запястий. Смерть коснулась ее и теперь сидела рядом за столом — и Гюнтер бесцеремонно занял ее место.

— Ты ее не обманешь, — с горечью заметил Иорвет.

— Ни ее, ни Эренваля, — подтвердил Гюнтер, скользнув глазами по застывшему послу, — этот — никогда бы себе в этом не признался, но он куда больше похож на своего отца, чем всем кажется. С одним из учеников мастера Риннельдора я уже потерпел неудачу и не хочу повторяться. Я потерял хватку — ты ведь это знаешь. Именно поэтому мне и понадобилась твоя помощь.

— И ты думаешь, если сделаю то, о чем ты попросил, ты сможешь и ей навязать свою сделку? — спросил Иорвет. Ему вдруг стало невыносимо смотреть на Шани, и он устремил свой взгляд на Гюнтера.

— Боюсь, что уже не успею, — покачал тот головой, — но многих я еще сумею спасти. Как спас твоего человека. И твоего сына. Неужели ты до сих пор считаешь, что заплатил за их жизни слишком высокую цену?

Иорвет не ответил — он не мог подобрать правильных слов, и Гюнтер снисходительно усмехнулся.

— Но даже ты — тот, кто получил от меня так много, почти ничего не отдав взамен, — продолжал он, — всеми силами пытался меня обмануть, переиграть, не выполнить условий, на которые сам согласился. Это подло, Иорвет. Я очень разочарован.

— Убирайся, — процедил эльф, все же сжав кулаки, — мое время еще не пришло — и до тех пор я не хочу тебя видеть.

— Как скажешь, — кивнул Гюнтер и медленно поднялся из-за стола, — но на твоем месте я бы поспешил домой. В противном случае цена может оказаться гораздо выше.

Он исчез, стоило Иорвету лишь моргнуть — только нетронутая лишняя чашка осталась стоять на столе.

— Анаис иначе воспитана, — произнесла Шани, точно совершенно не заметила вторжения в собственный дом, — и в тех обстоятельствах некому было за нее постоять.

Эльф ее больше не слушал — разговоры о политике, и без того не слишком интересные, после слов Гюнтера окончательно потеряли для него значение. Господин Зеркало никогда не грозил понапрасну, и Иорвету страшно было даже подумать, предположить, что он имел в виду.

— Эренваль, — поспешно обратился он к хозяину, — в вашем доме есть портал? Мне нужно домой.

Посол глянул на него с нескрываемым любопытством.

— Портал есть, — кивнул он, — но пользоваться им можно только с разрешением…

Шани, словно уловившая настроение гостя, решительно встала.

— О, оставь эти формальности! — с укоризной сказала она мужу, — ты ведь посол, и разрешение у тебя имеется. Никто не заметит, если единожды через портал пройдешь не ты.

Эренваль мрачно нахмурился, но, перехватив взгляд супруги, обреченно поник и кивнул.

Оказавшись в знакомой библиотеке, Иорвет немедленно отправился на поиски сыновей. Он все еще не мог представить, что имел в виду Гюнтер, но точно знал — Вернон оставался в Вызиме, и ему опасность, видимо, не угрожала.

Айру эльф обнаружил в каминном зале. За окнами стоял синий зимний вечер, слишком ранний, чтобы предполагать, что младший успел вернуться домой после целого дня игр в лесу или в деревне. Иорвет замер на пороге, облегченно выдохнув — сын выглядел почти нормально, очевидно, был жив и здоров. Но вот поза его оказалась тревожно необычной. Эльф иногда заставал младшего перед портретом Авы в задумчивом созерцании — но чаще всего это означало, что Айра демонстративно поджидал кого-то из родителей, чтобы, приняв печальный вид, о чем-нибудь их попросить. Сейчас же при появлении отца мальчик даже не встрепенулся.

Иорвет быстро подошел к его креслу и заметил, что в пальцах Айра теребил длинную серебряную цепочку. Понимание того, что произошло, обрушилось на эльфа так внезапно, что он едва устоял на ногах.

— Мальчик мой, — обратился он к сыну осторожно негромко, — а где твой брат?

Айра поднял на отца большие зеленые глаза, и с тихим ужасом Иорвет заметил в них следы недавно пролитых слез. Его младший сын бросил глупую привычку плакать еще в раннем детстве — иногда Вернон даже с беспокойством отмечал, что мальчику его возраста полагалось хоть иногда давать волю своим чувствам — но Айра не плакал, даже когда посещал могилу матери или слушал истории о ней, не проронил ни слезинки, когда несколько лет назад, поскользнувшись, сломал руку. Сын, казалось, не знал ни досады, ни обиды, ни страха. И вот теперь, сидя в кресле, теребя цепочку с ключом от своего двимеритового браслета, он не успел даже смахнуть слезы, когда появился Иорвет.

— Ушел, — односложно ответил мальчик, и в груди Иорвета все похолодело. На миг ему показалось, что младший выбрал это неловкое слово, чтобы сказать, что Иан умер — упал с лошади и сломал шею или сильно заболел и сгорел за пару дней — а отцу об этом не потрудились даже сообщить. — Сказал, что должен идти искать Фергуса, — меж тем, продолжал Айра, — отдал мне ключ — и ушел.

Иорвет сглотнул. На место непролитого горя и страха вмиг пришла злость на старшего. Эльф с самого начала знал, что Иану было неуютно под крышей баронского замка, что ему не были нужны ни родители, ни внезапно обретенный сын. Иорвет знал, что рано или поздно Иан должен был уйти и оставить их — но бросить Айру вот так, доведя его до слез, показалось просто немыслимым.

О Фергусе, пропавшем несколько недель назад, Иорвет почти не вспоминал. Иан тосковал по нему, волновался и, должно быть, боялся, что супруг, столкнувшись со слишком страшной проблемой, бросит его, сбежит, как однажды сбежал от целой Империи. Может быть, отцу стоило посерьезней поговорить с сыном, солгать, если пришлось бы, отговорить от побега вслед за Гусиком. Но Иорвет, слишком занятый своими бесплодными поисками, опоздал.

Он присел на подлокотник кресла и мягко притянул Айру к себе. Мальчик спрятал лицо у него на груди и снова тихо всхлипнул.

— Не плачь, — попросил Иорвет мягко, едва не заявив, что Иан был недостоин его слез, — Иан уехал, но я вернулся — и больше тебя не оставлю.

— Не верю, — прошептал Айра едва слышно, но от отцовской груди не отстранился, и Иорвет не нашел, что ответить. Он продолжал бездумно гладить мальчика по голове, пока тот окончательно не притих. Сын неловко потерся лбом о грудь отца, и тот приготовился болезненно поморщиться — кожа вокруг метки, оставленной Гюнтером, всегда была слегка воспаленной и чувствительной, к этим ощущениям за четырнадцать лет Иорвет так и не успел привыкнуть. Но на этот раз он ничего не почувствовал. Айра двинулся снова — и вновь ничего.

— Погоди минутку, — попросил Иорвет и мягко отстранил от себя сына. Тот глядел на него с удивленным вниманием, пока эльф судорожно боролся с завязками своей рубахи на груди, а потом распахнул ее.

Отметины не было. Кожа на том месте, где она была прежде, выглядела нетронутой и гладкой, и Иорвет почувствовал вдруг, как внутри у него все оборвалось.

Господин Зеркало похвалялся тем, что не сказал ни слова лжи — но и всей правды от него было не дождаться. Он приходил вовсе не к Шани — вернее, должно быть, не только к ней. Гюнтер хотел взглянуть на Иорвета, выскользнувшего из его когтей, но даже не понявшего этого.

Исчезновение метки могло означать только одно — Вернон, его глупый человек, решился на отчаянный поступок, отомстил Иорвету за годы недомолвок и тайн, за молчание и решения, принятые без его участия.

— Твой папа, — быстро обратился эльф к растерянному Айре, — когда ты в последний раз разговаривал с ним?

Мальчик моргнул, и на миг показалось, что во взгляде его мелькнула обида.

— Не помню, — пожал он плечами и отстранился от отца, — может, позавчера. Еще до того, как Иан ушел.

— Мне нужно к мегаскопу, — объявил Иорвет и рывком поднялся на ноги. Айра остался сидеть — удивительно маленький и хрупкий, похожий на деревце, выстоявшее посреди весеннего половодья. Но отец даже не обернулся к нему, спеша к двери.

Метка исчезла — а это значило, что Вернон, вступив в игру, победил в ней. Во всяком случае, Иорвету очень хотелось на это надеяться. Он запретил себе даже думать о том, что исход мог быть каким-то иным.

В дверях эльф столкнулся с Робином. Тот попятился — явно не ожидал увидеть хозяина дома так рано. Иорвет хотел велеть ему посторониться, но юноша широко улыбнулся.

— Господин барон вернулся, — сообщил он ту новость, которую, видимо, нес расстроенному Айре, — я видел, как он въезжал во двор.

Не веря собственной удаче, на непослушных ногах Иорвет, едва не отпихнув Робина с пути, бросился к главному входу. С Верноном он столкнулся у дверей — тот выглядел усталым и бледным, но, едва увидев супруга, улыбнулся ему и раскрыл объятия.

— Идиот! — закричал Иорвет, с разбега налетев на него, — как ты мог! Как ты посмел?!

Вернон удивленно попятился — он явно ожидал от этого вечера чего угодно, но только не этого.

— Да в чем дело-то? — спросил он, — она сама велела мне убираться — не мог же я сидеть там и ждать, пока она передумает.

Благородный гнев схлынул, и Иорвет непонимающе воззрился на супруга.

— Кто она? — спросил он, и Вернон возвел око горе.

— Анаис, конечно, — ответил он с нескрываемой досадой, — заявила, что моя помощь ей больше не требуется, и я могу возвращаться домой, пока она вновь меня не призовет. Переговоры, сказала она, теперь забота настоящей королевы.

— Я не понимаю, — Иорвет отступил на полшага, и рука его инстинктивно метнулась к груди — рубашка на нем по-прежнему оставалась распахнутой. Вернон шагнул к супругу, не сводя тревожного взгляда с его лица.

— А ты о чем? — спросил он негромко, тоном, каким обычно начинал допросы пленных, — что по-твоему я сделал?

Вместо ответа Иорвет пошире распахнул рубаху, демонстрируя человеку нетронутую кожу на груди. Тот сперва мельком скользнул по ней взглядом, но потом лицо его изменилось — брови поползли вверх, губы разомкнулись в несказанном удивлении. Человек перехватил руку Иорвета.

— Ты справился, — прошептал он с жаром, — ты кого-то нашел?

Иорвет сжал его пальцы в ответ и покачал головой, чувствуя, как тупая боль сдавила виски.

— Это не я, — ответил он, — я думал, ты решился сыграть с Гюнтером, но раз это не так…

— Я не понимаю, — повторил за супругом Вернон, и секундная радость в его глазах сменилась темным испугом. — Я не понимаю.

 

========== Освобождение ==========

 

— На этот раз ты перегнула палку, малышка, — заметил Ламберт и протянул руку, чтобы помочь Ани встать из-за стола. Королева послала ему раздраженный взгляд — в снисходительно наставительном тоне ведьмака слышался настоящий укор, а разговаривать подобным образом с правительницей не должен был позволять себе никто — даже близкий друг. Кроме того, за последний месяц Анаис стала такой неповоротливой, что это его вечное «малышка» звучало еще более неуместно.

— Я сделала то, что должно, — отрезала она, но руку ведьмака приняла. Спина и живот тупо ныли от долгого сидения в неудобной позе — хотя едва ли остались позиции, в которых Ани было бы удобно. Она не привыкла принимать подобную помощь — даже когда ждала двух других своих детей, но сейчас пришлось переступить через гордость и опереться на локоть Ламберта. — Я целый месяц доказывала Роше, что моя позиция по этому вопросу верна, что его провели, как мальчишку. Приводила аргументы и сохраняла спокойствие. И что получила взамен? В этой стране, похоже, больше никто меня не слушает. Все считают, что я лишилась рассудка и не контролирую себя. И мне это надоело.

— Я уверен, у Роше не было намерения тебя обидеть или поставить твою власть под сомнение, — нейтрально ответил Ламберт. Аккуратно придерживая королеву под руку, он повел ее к выходу из кабинета — и как бы самой Анаис ни хотелось сейчас лечь в теплую ванну или удобную постель, она чувствовала, что разговор был еще не окончен.

С каждым днем, прошедшим с первого раунда переговоров, на которых за ее спиной едва не было принято судьбоносное — и катастрофическое для Темерии — решение, Анаис все больше убеждалась — ряды ее искренних сторонников таяли. Королева понимала, что сама позволила ситуации дойти до этого, послав Роше вместо себя на саммит — враги поспешили воспользоваться этой ее глупостью, хотя Ани подозревала, что план по ее отстранению от власти созрел уже давно. Должно быть, Эмгыр начал готовить почву для своего последнего триумфа даже задолго до того, как Анаис приняла глупое и несвоевременное предложение Виктора.

Старый Еж мечтал об окончательной капитуляции Темерии еще с тех времен, когда был заключен первый договор о ее статусе в составе Империи. Бывшему тирану (хотя существовало ли вообще такое понятие, как «бывший тиран»?) невыносимо было осознавать, что, поработив почти весь Континент, он не смог прижать к ногтю свободолюбивое королевство, и с годами эта его мания только крепла. Эмгыр понимал, что военными методами действовать было бесполезно, и избрал иной — медленный и незаметный, но куда более эффективный путь.

Анаис не единожды оказывалась обманута им. Начать хотя бы с Фергуса, за которого она вынуждена была выйти замуж, чтобы обнаружить себя в итоге не женой бесполезного и бесправного младшего сына, а Императора Нильфгаарда, который, женившись на Анаис, вроде как заручался ее безусловной преданностью, а значит — и преданностью Темерии. Но Фергус оказался слишком слаб, чтобы соответствовать отцовским ожиданиям и слишком не заинтересован в Анаис, как в жене, чтобы исполнить вторую часть плана Эмгыра — посадить свободолюбивую провинцию на короткий поводок, привязав ее к Нильфгаарду общим наследником. Ани помнила, с каким давлением и ей, и Гусику приходилось бороться в те времена. И даже рождение Леи стало результатом чародейской интриги, предательства верной подруги и советницы, хоть и прикрытого благими намерениями.

И даже после ухода Фергуса ситуация не сильно поменялась. Эмгыр отказал Анаис в праве забрать свою дочь с собой, вынудил ее выбирать между Темерией и Леей, ожидая, должно быть, что несчастная мать выберет свое дитя и подчинится неизбежному. В Вызиму был бы в таком случае отправлен преданный Империи наместник, а самой Анаис осталось бы довольствоваться положением Императрицы-матери, не претендуя на власть большую, чем та, что даровал этот сомнительный титул. Но королева приняла тяжелое, но верное решение — переступила через свои чувства ради тех крупиц свободы, что еще оставались у Темерии. И, разумеется, Эмгыра ее выбор приводил в бешенство.

Анаис не сомневалась — добрый дедушка, в котором маленькая Лея не чаяла души, сделал все возможное, чтобы неопытная малышка, податливая, как влажная глина, пропиталась если не ненавистью к непокорной матери, то хотя бы убежденностью, что та предала и бросила ее. И Ани ничего не могла с этим поделать.

Годы шли, но поменялось только одно — Эмгыр всерьез испугался, что свое веское слово в давнишнем споре выскажет участник с голосом не менее громким, чем глас Империи. Виктора, пожалуй, Старый Еж ненавидел даже сильнее, чем Анаис. У реданского короля было достаточно средств и военной мощи, чтобы воевать с непобедимой громадой Нильфгаарда, и только нежелание короля развязывать войну удерживало мир в хрупком равновесии. Но Эмгыр выжидал, знал, что рано или поздно Северная Империя заявит о своихправах на Темерию — а потом, возможно, и на другие порабощенные королевства. И, когда игнорировать недовольные голоса стало невозможно, Эмгыр решился сделать последнюю ставку.

Едва ли кто-то в Темерии хоть на мгновение мог бы усомниться в преданности и патриотизме Вернона Роше. Да, он был тем, кто подписал позорный договор о присоединении королевства к Империи, да, он был ставленником и любимцем Эмгыра, принимал нильфгаардские подачки и не гнушался работать на имперскую корону. Но его мотивы всегда были четки и однозначны — он приносил в жертву свои убеждения и гордость ради благополучия своей страны. Только вот в изменившемся мире само понятие этого благополучия не имело больше ничего общего с тем, как все представлялось Роше. Он отошел от дел слишком охотно, погрузился в простую семейную жизнь слишком безоглядно, чтобы поспевать за течением времени. Он заблуждался и не хотел слушать доводы Анаис. И Эмгыр, готовый отдать корону Темерии в руки своего давнего протеже, прекрасно знал, что все будет так, как он задумывал изначально. И теперь задачей королевы было исправить едва не совершенную ошибку.

Но помимо всех этих разумных и логичных доводов Ани преследовало еще кое-что, почти необъяснимое, смутное и иррациональное. То, чем она не могла поделиться ни с Виктором, ни с отцом, ни даже с Ламбертом без риска быть высмеянной. Эта мысль пришла королеве внезапно еще пару месяцев назад, и с тех пор не оставляла ее. Проклятье, которое вроде как предназначалось Фергусу, после некоторых размышлений обрело для Анаис совершенно новый смысл. И ее подозрения лишь подтвердились, когда Эмгыр устами Леи выдвинул свое предложение.

С ее стороны, наверно, было неосмотрительной глупостью много лет игнорировать то, что произошло во время казни Яссэ. Но, справедливости ради, до возвращения Гусика Ани и не подозревала ни о каком проклятье, а слова приговоренного преступника казались пустой и непонятной угрозой, желанием оставить за собой последнее слово. Но теперь, когда заклятье было нелепейшим образом активировано, Анаис поняла, что предназначалось оно вовсе не тому, кто об него случайно обжегся. Яссэ разговаривал с ней — и проклял именно ее.

«Отцы убьют дочерей» — сказал маг-убийца, глядя прямо королеве в глаза, и теперь слова эти обретали совершенно новый смысл. Роше, конечно, не собирался убивать любимую названную дочь, и его намерения, пусть и ошибочные, были чисты. Но проклятье уже вступило в силу, и отец готов был если не отнять у Ани жизнь, то лишить ее того, что составляло смысл этой жизни — Темерию.

Едва ли Яссэ предполагал, что его чары сработают именно так. На занюханное королевство где-то на Севере великому чародею, державшему в страхе всю Империю, самому опасному и разыскиваемому преступнику, было наплевать. Но вот Анаис он ненавидел — именно она была повинна в том, что Яссэ поймали и уничтожили, именно она выносила ему приговор и даже приводила его в исполнение. Он хотел отомстить ей — и месть, наконец, должна была свершиться. Ани отослала Вернона прочь из дворца — это решение далось ей нелегко, и со стороны, возможно, и впрямь казалось, что она перегнула палку. Но она сделала это ради собственного спасения — и для того, чтобы уберечь отца от проклятья. Оставалось только надеяться, что через какое-то время он сможет ее понять. Пусть не сейчас, но когда-нибудь.

До выхода из кабинета королева и ведьмак добраться не успели — с вежливым стуком на пороге появился учтивый лакей.

— Письмо, Ваше Величество, — поклонился он, — с печатью Императрицы.

Ани удивленно смерила слугу взглядом. После того, как Ламберт покинул Город Золотых Башен, от Леи совсем не приходило вестей. Все вовлеченные в процесс переговоров готовились к новому их раунду, и юной Императрице, должно быть, посоветовали ограничить общение с матерью, чтобы та не могла воздействовать на нее — с точки зрения некоторых советников дочери та и так стала слишком мягкой с той, кто готовила мятеж. И сейчас, забирая из рук слуги запечатанный конверт с символом Великого Солнца на сургуче, Анаис невольно ощутила радость. Как ни крути, но терять дочь окончательно и навсегда ее материнское сердце отказывалось.

Поблагодарив слугу, королева хотела было открыть письмо немедленно, стоя посреди кабинета — но спина слишком разнылась, а во всем теле ощущалась такая неприятная тянущая тяжесть, что Анаис решила сперва добраться до постели.

Ламберт, прежде деливший с королевой долгие лесные прогулки и иногда пропадавший с ней на охоте по несколько дней, превратился для Ани в настоящую няньку. Но ведьмак, похоже, был совсем не против, справедливо решив, должно быть, что подобное положение вещей продлится не долго. Анаис никогда не пользовалась услугами камергеров и служанок, которые помогали бы ей одеваться или принимать ванну. Но в последние пару недель задачи эти для нее одной стали почти невыполнимыми.

До рождения ребенка, по подсчетам Кейры, оставалось еще немногим меньше месяца, но Анаис уже чувствовала, что смертельно устала делить собственное тело с другим человеком. Особенно при том, что человек этот большую часть времени не давал ей покоя. Королеве престали быть впору даже те рубахи, которые она носила, ожидая Людвига, и каждый шаг, каждая смена позиции и попытка встать, сесть или прилечь давалась ей с трудом. Ламберт же неизменно был теперь рядом, чтобы помочь своей почти беспомощной подопечной.

При нем Ани не испытывала никакого смущения и позволяла ведьмаку одевать и обувать себя, подавать руку, чтобы вылезти из ванны или подняться с кровати. И даже Виктор, знавший об этой близости между старыми друзьями, не выказывал ни ревности, ни беспокойства. Любимый, конечно, говорил, что хотел бы сам оказываться почаще с Ани рядом, чтобы делить с ней тягости последних недель беременности. Но королевские дела, как обычно, стояли на пути его благородных намерений. И Виктору оставалось только надеяться, что он сможет присутствовать хотя бы при рождении своего ребенка — как это было с Людвигом. Учитывая ход переговоров, Ани в этом сомневалась, но гнала от себя тревожные мысли. Предстоящие роды пугающей темной громадой маячили на горизонте, но королева, пока это было возможно, предпочитала смотреть в другую сторону.

Она не стала открывать письмо до тех пор, пока не оказалась в постели. Ламберт присел на стул рядом с кроватью, а Ани еще немного поерзала на подушках, стараясь устроиться поудобней. Она не привыкла жаловаться и старалась никогда этого не делать, но сейчас королеве хотелось разрыдаться от того, как сильно у нее ломило все тело. Ребенок, явно вставший на сторону деда, во время беседы с Роше награждал мать градом сильных толчков, но сейчас притих и успокоился, но положение это не слишком спасало.

Надеясь отвлечься от муторного недомогания, Анаис наконец сломала печать на конверте и развернула послание от дочери. Почерк Леи она узнала сразу — и письмо оказалось таким же лаконичным, как всегда — дочь, следуя примеру сурового немногословного даже в письменной форме деда, не любила тратить чернила понапрасну. Пробежав по строчкам глазами, Ани удивленно хмыкнула.

— Что там? — с любопытством спросил Ламберт, и королева протянула ему письмо.

— Лея просит меня явиться завтра к ней, чтобы обсудить предстоящие переговоры, — ответила Ани еще до того, как ведьмак прочитал послание, — у нее появилось новое предложение, и она хотела бы сделать его без лишних свидетелей.

Ламберт с сомнением покачал головой.

— Не думаю, что регламент переговоров подразумевает нечто подобное, — заметил он, — Виктору это точно не понравится.

Ани досадливо поджала губы — ведьмак, безусловно, был прав, но в ней вдруг поднялось знакомое упрямство.

— Виктор тут ни при чем, — отрезала она, — Редания изначально участвовала в саммите лишь для отвода глаз. Кроме того, ничто не может помешать мне просто поговорить с моей дочерью. Если ее предложение меня не устроит, я откажусь — и дело с концом.

Ламберт кивнул, но продолжал мрачно хмуриться. И его взгляд был достаточно выразительным, чтобы Анаис поняла, что волновало его вовсе не только реноме короля Виктора.

— Ничего со мной не случится, — Ани опустила ладонь на живот, куда и таращился заботливый ведьмак, — в крайнем случае, во дворце Леи ведь живет Регис — один из моих лекарей.

Этот аргумент оказался куда более весомым, чем предыдущий, и Ламберт наконец снова кивнул — на этот раз вполне искренне.

Ночь прошла тяжело. Ани на этот раз мешало уснуть не только то, что она никак не могла выбрать удобную позу, в которой у нее ничего бы не тянуло и не перехватывало дыхание, но тревожные размышления о том, что именно собиралась предложить ей Лея. Королева знала, что регент, прежде диктовавший дочери свою волю, некоторое время назад оказался не у дел — его болезнь прогрессировала, и жизнь держалась в нем каким-то немыслимым чудом. Жизнь — но не сознание. Эмгыр был в забытьи и не реагировал ни на старания Региса, ни на голоса близких, и дни его были очевидно сочтены.

Может быть, теперь, свободная от его наставлений, Лея решилась пойти против его воли, поняла, что намерения деда были не так уж благородны. Но могло случиться и наоборот — желая исполнить последнюю просьбу любимого дедушки, Лея, возможно, собиралась отстаивать позицию Империи до конца, отозвать свое прежнее предложение и выдвинуть новое — предложить матери засунуть свои амбиции в задницу, заткнуться и забыть о свободе Темерии навсегда. И состряпанным на коленке фальшивым указом не вполне покойного Фергуса Лея размахивать больше не собиралась.

Наутро Ани встала с постели еще более уставшей, чем ложилась накануне. Слегка, но надоедливо кружилась голова, ее неприятно подташнивало, а живот, который, казалось, за ночь стал еще массивней, то и дело каменел. Такое случалось и раньше — Анаис помнила, как мучилась подобными симптомами с Леей, и тогда это длилось почти целых две недели. Но сейчас королева впервые поняла, что до следующего раунда переговоров она могла буквально не дожить. Ани запрещала себе думать о смерти в родах, но этот страх все равно преследовал ее по пятам, не давая всерьез строить далеко идущие планы.

Ламберту, помогавшему королеве облачиться в простое просторное платье — голубое, расшитое темерскими лилиями по подолу — Ани о своем недомогании ничего не сказала. А он, если и почувствовал в ней какое-то напряжение, должно быть, списал все на волнение перед предстоящей встречей с дочерью. Однако, провожая Анаис к порталу, ведьмак предложил сопроводить ее в Нильфгаард, но та мягко отказалась — при нем Лея едва ли решилась бы на полную откровенность.

Из портационного зала в Императорском дворце королеву сопроводили к кабинету, в котором Лея обычно принимала тех посетителей, с которыми намеревалась вести беседу, не подходящую для Тронного зала. Анаис с удивлением отметила, что за ней по галереям замка, вопреки обыкновению, следовало сразу двое рыцарей в черных латах, а слуга, шедший впереди, то и дело поглядывал на королеву, будто хотел проверить, не отстала ли она.

Где-то внутри Анаис почувствовала, как рождается смутное беспокойство — подобные почести ей никогда не оказывались, да и вообще охраны во дворце им встретилось едва ли не больше, чем в тот раз, когда агенты Ваттье де Ридо разыскивали преступника, покушавшегося на жизнь Фергуса. Но отступать было поздно. Ани гордо вскинула голову и пыталась шагать прямо и ровно, чеканя шаг. Но ломота в теле, теперь сосредоточившаяся в районе поясницы, препятствовала изяществу шага.

У дверей кабинета была выставлена охрана — обычное дело, но сопровождавшие Ани рыцари, вместо того, чтобы удалиться, присоединились к страже. Слуга, поклонившись, распахнул перед запыхавшейся королевой двери и, в отличие от рыцарей, поспешил испариться. Анаис застыла на пороге — казалось, что-то удерживало ее от того, чтобы сделать еще один шаг. Ребенок беспокойно зашевелился, и каждое его движение отозвалось новой волной тупой боли в спине. Сомневаться, зайдя уже так далеко, было глупо — Лея ждала Анаис, и королева не могла просто развернуться и уйти обратно к порталу. Это стало бы позорным трусливым бегством и, возможно, поставило бы крест на возможности договориться с дочерью. И королева шагнула вперед.

Двери за ней тут же захлопнулись. Знакомый кабинет, в котором сама Ани в далекие времена своего регентства часто принимала посетителей, был залит солнцем из высоких чистых окон, и его лучи падали на тяжелый дубовый стол, за которым прежде принимались важнейшие для Империи решения.

На месте бывших и нынешних правителей сидел мастер Риннельдор, и, увидев его, Анаис невольно попятилась. Первый Советник медленно поднялся со своего места, наградив королеву сдержанной улыбкой.

— Доброе утро, Ваша Милость, — заговорил он спокойно и негромко, — я рад, что вы приняли наше приглашение.

Ани, хотя сердце ее сжалось от необъяснимой тревоги, повыше вздернула подбородок и расправила плечи.

— Я ожидала встретить здесь мою дочь, Императрицу, — заявила она, — а вовсе не вас, мастер.

— Ее Величество наделила меня достаточными полномочиями, чтобы говорить от ее имени, — ответил Риннельдор, не моргнув глазом, — и я намерен выполнить свой долг перед Империей.

Ани отступила на полшага. Риннельдор не двигался, но королева услышала, как двери за ее спиной снова открылись. Лязгнули доспехи — рыцари, ожидавшие у дверей, вошли в кабинет.

— Анаис, княгиня-протектор Темерии, княгиня Соддена, Понтарии, сюзерен Махакама и леди-протектор Бругге, Ангрена, Заречья и Элландера, — заговорил Знающий официальным тоном, и каждый слетавший с его уст титул, казалось, посылал в Анаис одну за другой отравленные стрелы, — вы обвиняетесь в измене Империи и в попытке мятежа. Вашу судьбу решит суд Ее Величества, а до тех пор вы пробудете в темнице, — он махнул рукой рыцарям, — арестовать ее, — обронил мастер Риннельдор, и стража обступила королеву.

Первой мыслью Анаис было развернуться к рыцарям и попытаться напасть на них, предпринять последнюю, отчаянную попытку прорваться. Страха королева не испытывала, хоть и быстро поняла, что с самого начала ожидала чего-то подобного. Она совершила ошибку, послушала свое глупое сердце — и теперь попала в ловушку. Живот сковало судорогой — на этот раз по-настоящему болезненной, и у Анаис, не успевшей ничего сказать, перехватило дыхание.

Сперва ей почудилось, что солнечный свет просто померк у нее перед глазами, и она готова была скользнуть в забытье, но уже в следующий момент Ани услышала, как с оглушительным звоном разлетелось стекло в одном из высоких окон. Солнце заслонили широкие перепончатые крылья — и на ковер между королевой и мастером Риннельдором упал огромный черный нетопырь.

Никто не успел отреагировать — чудовище вмиг обратилось Литой — обнаженной и разъяренной, как голодная брукса. Она властно махнула рукой, и рыцари, подступившие к Ани, попадали вокруг королевы, гремя доспехами. Юной чародейкой двигала ярость — ее жар ощущался в воздухе, и пламя в большом камине за спиной мастера Риннельдора поднялось ослепительным столбом. Знающий, казалось, был оглушен, хотя устоял на ногах. Но Лите его секундного замешательства оказалось достаточно. Она подлетела к Ани и схватила ее за руку.

— Бежим, если хочешь жить, — выдохнула чародейка и потянула королеву за собой.

Лита ринулась к открытым дверям, а Ани, не успев возразить или о чем-то подумать, на негнущихся ватных ногах поспешила за ней. Чародейка выпустила ее запястье, когда, выкрикнув заклинание, откинула со своего пути подоспевших на шум рыцарей. Она бежала по коридору так быстро, словно не беспокоилась, поспевала ли за ней неуклюжая беременная спутница, но Анаис изо всех сил старалась следовать за Литой. Живот снова прихватило болью, но королева не обратила на это внимание — запоздалый страх и паника придали ей новых сил, и до изгиба галереи, ведущей к портационному залу, Ани добралась почти одновременно с Литой.

Но здесь силы оставили ее. Тяжело дыша, королева привалилась спиной к высокой колонне. Боль, улегшаяся было, вернулась, и ей пришлось сделать несколько глубоких выдохов, чтобы унять ее.

— Что происходит? — слабым голосом спросила королева, глядя в спину своей спутницы. Та, заметив заминку, остановилась и подошла к Анаис.

— Проклятый Риннельдор, — вишневые глаза Литы горели пламенем ярости, — сделал все, чтобы Лея осталась одна, а потом, должно быть, наложил на нее чары. Ради спасения Империи, конечно. Если бы не Регис, мы никогда бы об этом не узнали. Но до этого ублюдка я еще доберусь — а пока — не стой, за нами гонятся.

Анаис чувствовала, что сделать еще хоть шаг стало для нее непосильной задачей.

— Я не могу, — она скривилась — горячая молния прошила поясницу, стоило королеве попытаться выпрямиться. Но упрямая Лита снова схватила спутницу за руку и чуть ли не волоком потащила за собой.

— Риннельдор наложил чары на дворец — объявил его собственным жилищем. Детлафф и Регис не смогли войти, — тараторила она, подгоняя Ани, — он, наверно, надеялся, что я тоже не смогу — но просчитался. Да двигай же ногами, дурнушка!

Когда перед ними наконец замаячили двери портационного зала, Анаис уже почти не могла дышать. Она едва разбирала дорогу, и, если бы не Лита, непременно рухнула бы на пол. Но ярость чародейки, казалось, подталкивала королеву в спину, не давая остановиться. Влетев в зал, Ани все же упала на колени — круг света перед глазами неумолимо сужался. Лита, набросив на дверь запирающую чару, поспешила к порталу.

— Надолго это его не задержит, — бросила она через плечо Анаис, пытавшейся подняться, — но ты успеешь перенестись отсюда в Вызиму. Свяжись с Виктором, скажи ему, что здесь происходит. Возможно, придется вводить войска…

Анаис едва слышала ее голос и почти не понимала обращенных к ней слов. Держась за стену, она все же с трудом поднялась на ноги, придерживая болезненно окаменевший тяжелый живот.

— Зачем? — спросила королева, едва переводя дыхание, — зачем ты это делаешь?

Лита повернулась к ней, и Ани перехватила ее злой взгляд.

— Затем, что не хочу, чтобы моей родиной правил сумасшедший чародей, — отчеканила она.

Юная чародейка подошла к порталу, провела рукой над кристаллом, но тот на ее жест никак не отреагировал. Лита застонала от досады.

— Он закрыл порталы! — констатировала она очевидное, — придется импровизировать…

Ани вымученно кивнула. Она слышала шум, нараставший за дверью, и сквозь него, как фальшивая нота в стройной симфонии, прорывался голос мастера Риннельдора, читавшего какое-то заклинание. Лита, словно не замечавшая этого, вцепилась обеими руками в бесполезный тусклый кристалл и что-то шептала, не оборачиваясь ни к двери, ни к Ани.

Королева сделала шаг к ней, и вдруг услышала тихий хлопок, и в следующий миг почувствовала, как теплая жидкость полилась по ее бедрам.

— Лита, — жалобно позвала Анаис, но чародейка лишь отмахнулась.

Кристалл в пальцах девушки нехотя замерцал, и рамка портала, отвечая на его всполохи, зажглась багряной мглой. Лита опустила руки, отступила на шаг и покачнулась — должно быть, последнее заклятье окончательно истощило ее силы. Когда чародейка повернулась к Анаис, та заметила, что из носа девушки заструилась алая кровь. Но Лита властно махнула спутнице рукой.

— Я не настроила точные координаты, — сказала она сбивчивым от одышки голосом, — он перенесет тебя в Темерию, но я не знаю точно, куда.

— А ты? — дверь в зал трещала, готовая вот-вот поддаться. Анаис, все еще держась за живот, тяжело приблизилась к порталу.

Лита беззаботно тряхнула головой и внезапно широко улыбнулась королеве.

— За меня не бойся, дурнушка, — подмигнула она и, дернув Ани за руку, буквально толкнула ее в портал.

Последним, что увидела Анаис, были распахнувшиеся двери зала и белоснежная высокая фигура Риннельдора на пороге.

Путешествие длилось мгновение — королева буквально выпала из портала и повалилась на холодный каменный пол. Рамка за ее спиной, еще раз вспыхнув, погасла. Не в силах подняться, Анаис еще несколько секунд стояла, уперевшись руками и коленями в ледяную кладку — вернулась боль, и теперь уже заблуждаться о том, что с ней происходило, не приходилось.

Когда схватка отступила, на дрожащую королеву обрушилась полная тишина. Она медленно постаралась сесть — тело подчинялось с трудом, голова кружилась, но в конце концов Ани удалось перевернуться. Женщина медленно огляделась, и от удивления негромко вскрикнула.

Она уже видела место, в котором оказалась — не в жизни, но в одном из тех муторных тяжелых снов, которые иногда мучили ее по ночам. Просторный темный зал обступали высокие щербатые колонны, стрельчатая арка в дальнем конце помещения зияла мглой. Здесь было холодно — частое дыхание Ани обращалось белесым паром. Королева постаралась успокоиться. Лита спасла ее от заточения, и теперь нужно было не потратить впустую этот последний шанс.

Но Анаис не имела ни малейшего понятия, ни где она очутилась, ни сколько времени было у нее в запасе до появления ребенка на свет. Процесс был запущен, но с Леей в свое время Ани промучилась почти целые сутки, а, с другой стороны, Людвигу на то, чтобы родиться, понадобились считанные часы. Королева прикрыла глаза, решив дождаться новой волны боли, и она пришла уже через пару мгновений. На этот раз живот сковало так сильно, что Ани не сдержала глухого мучительного стона. Ребенок рвался наружу, и его ничуть не волновало, что момент для этого выбран был совсем не подходящий.

Дождавшись короткого облегчения, Анаис начала неспешно подниматься. Это и в обычных-то обстоятельствах было задачкой, для которой требовалась посторонняя помощь, а сейчас ей даже не за что было ухватиться рукой. Но, побившись пару минут, королева наконец смогла встать.

Из странного зала нужно было выбираться — если Лита не ошиблась, Анаис была в Темерии, где в любом доме королеву ждала помощь. Но развалины, в которые ее занесло, могли находиться посреди леса, и брести до ближайшей деревни пришлось бы несколько часов, которых у Ани не было.

Разумнее всего, наверно, было остаться здесь — снаружи все еще стояла северная зима, и, уходя из Вызимского дворца, женщина не озаботилась верхней одеждой, а на запах крови и страха могли сбрестись хищники. Но Ани буквально подталкивал в спину страх, который до сих пор она пыталась затолкать поглубже. Произведя на свет двоих детей, королева неплохо представляла, что ее ждало, но все могло пойти не так. Она могла истечь кровью, ребенок мог задохнуться, запутавшись в пуповине, да и вообще — кто бы смог найти их здесь, если вокруг стоял лишь ледяной лес?

Анаис сделала несколько шагов к выходу, стараясь дышать ровно и глубоко. Шаг — мысленно командовала она себе — еще шаг. Королева про себя считала секунды, и счет ее прервала новая волна боли. Качнувшись вперед, сжав живот руками, Анаис переждала приступ, мысленно взывая к своему ребенку, чтобы тот не спешил, дал ей еще хотя бы час или два. Но упрямое дитя явно имело собственный взгляд на происходящее. Добравшись до одной из колонн — за несколько шагов до зиявшего темнотой выхода — Ани сползла по ней и привалилась спиной к холодному серому мрамору.

Выбора не оставалось — ее последний ребенок должен был родиться прямо здесь, посреди незнакомых враждебных руин, и виновата в этом была только Анина глупость. Что ей стоило вместо визита к Лее ответить письмом на письмо, попросить дождаться официальных переговоров? Или хотя бы принять предложение Ламберта сопровождать себя? Или прислушаться к своим утренним ощущениям и остаться дома?

Все эти бессмысленные теперь вопросы роились в голове Анаис, пока она, закрыв глаза, переносила очередную схватку.

Сквозь шум в ушах и собственное шумное неглубокое дыхание королева вдруг расслышала голоса. Далекие — словно призрачные, похожие скорее на обман слуха, чем на настоящие звуки. Но это была надежда — единственная, за которую еще можно было ухватиться. Сцепив зубы от очередного приступа боли, Ани выпрямилась, и, когда вновь смогла вдохнуть, выкрикнула:

— Помогите!

Голоса на миг смолкли, и королева готова была разрыдаться от отчаяния. Но после короткой паузы до нее донеслось:

— Эй! Кто здесь?

— Помогите! — выдавила она из себя — на этот раз громче. Надежда придала королеве сил, — Сюда!

Кто-то приближался — звонкие, похоже, мальчишеские голоса звучали уже очень отчетливо, отражались от невидимых стен темного прохода, но Анаис вдруг вновь охватил ужас.

Она помнила и ту часть сна, которая сейчас повторялась наяву. Кто-то шел к ней — но неся не спасение, а неминуемую смерть. Королева устремила взгляд в темноту. Невидимые мальчишки переговаривались, и один голос — самый звонкий и звучный — выделялся на общем фоне. Он то и дело выкрикивал «Эй! Мы сейчас!», но Ани захотелось забиться в угол, спрятаться, ругая себя за новую оплошность.

Она ждала, что, как и в том сне, темнота вот-вот готова была отхлынуть, уступив место обжигающему пламенному отсвету, которому суждено было утопить ее в жаре и боли. Но когда новая судорога заставила Ани мучительно выгнуться, из мглы вынырнул рыжий мальчишка с факелом в руке.

Она мгновенно узнала его. За ним по пятам следовали еще двое, а Айра заметил королеву первым.

— Анаис! — воскликнул сын Иорвета, посветив факелом королеве в лицо, — это ты? Что ты тут делаешь?

Королева хотела ответить, но новая схватка оборвала ее, и Анаис, застонав, качнулась вперед. Айра свободной рукой придержал ее за плечи.

-Это ребенок, да? — спросил он — без страха, лишь с любопытством, — ты рожаешь?

Вопрос звучал, как риторический, но Ани все равно кивнула и, отдышавшись, подняла на названного брата глаза.

— Помоги мне, — попросила она, облизав пересохшие от стонов губы, — позови кого-нибудь…

— Я и сам могу, — гордо улыбнулся парнишка, — я видел, как это делал Иан. Не бойся.

Он протянул факел одному из мальчишек, который мялся у него за спиной. Для них, должно быть, зрелище было настоящим шоком — пробираясь в заброшенные руины они никак не ожидали обнаружить здесь свою королеву, перекрученную родовыми муками. Но Айра, казалось, ничуть не испугался и даже не засомневался в своих силах. Он присел на колени рядом с Анаис и взялся за подол ее платья.

— Мне надо посмотреть, — со знанием дела, явно копируя старшего, заявил он, и королева могла лишь согласно кивнуть.

Его руки были удивительно теплыми — почти горячими, словно он не проделал долгий путь по зимнему холоду, и прикосновения мальчика оказались поразительно точными и аккуратными. Он, не моргнув глазом, избавил ее от исподнего и разведал обстановку, потом, подняв взгляд на Ани, ободряюще ей улыбнулся.

— Нужно накалить нож, — скомандовал он, обернувшись к своим оробевшим спутникам, — Мика, притащи снега сверху — я руки помою.

Для него, казалось, это была забавная увлекательная игра, повод продемонстрировать свои умения. Но Ани было уже все равно — со следующей схваткой пришло новое тянущее ощущение, и она, закрыв глаза, застонала.

Парнишка, которого назвали Микой, метнулся в темноту и через пару минут вернулся, неся в руках пригоршню тающего чистого снега. Его товарищ в это время водил лезвием короткого ножа — похоже, кухонного — над пламенем факела. Айра же, устроившись между ног Анаис, раздвинул ее бедра чуть шире и снова с интересом заглянул между ними. Его познания, похоже, на этом заканчивались, потому что он ничего не сказал, и Ани пришлось выдавить, борясь с болью и тяжестью:

— Он выходит, я чувствую…

Айра перехватил ее взгляд и кивнул. Ребенку, впрочем, ничья помощь была уже не нужна — Ани ощущала, как он упорно двигался вниз, и она, сосредоточившись, забыв о таращившихся на нее мальчишках, попыталась направить его, вытолкнуть из себя поскорее. На эти усилия уходило все ее внимание — королева больше не слышала голоса Айры, который что-то говорил, не видела мерцания факелов. Для нее существовало лишь разрывавшая изнутри боль и движение дитя, стремившегося наружу.

Когда вышла головка, Айра наконец вновь вступил в игру — Ани, все еще полностью сосредоточенная на своем деле, чувствовала, как парнишка аккуратно помогал младенцу появиться целиком, и еще через несколько ослепительных минут все было кончено.

Почти теряя сознание, чувствуя, как вместе с волнами тошноты на нее накатывает облегчение и пустота, Анаис видела, как Айра поднял младенца на руки. Дрожащей ладонью Мика протянул ему нож, и парнишка уверенно перерезал пуповину. Королева готова была зарыдать от счастья, но вдруг поняла, что младенец — синеватый и маленький — остался лежать на руках Айры — безжизненный и безмолвный.

— Почему он молчит? — слабым голосом спросила Анаис, стараясь сесть повыше, — Айра, почему он молчит?..

Похоже, впервые с тех пор, как появился из темной арки, Айра был растерян и напуган. Он поднял взволнованный взгляд зеленых глаз на Анаис, а потом снова посмотрел на ребенка. Попытался растереть крохотную грудь, подуть младенцу в нос и рот — должно быть, так при нем делал и Иан. Но ничего не происходило — новорожденный не двигался.

На место минутной радости и облегчению снова пришла оглушительная паника. Анаис, не обращая внимания на новые волны боли, подалась вперед, протянулась к своему дитя, словно хотела выхватить его из рук мальчишки, попытаться самой вернуть его к жизни.

Но лицо эльфа вдруг просветлело. Продолжая удерживать безжизненное маленькое тельце одной рукой, второй он пошарил у себя на груди, сдернул с шеи длинную серебряную цепочку и настойчиво протянул ее Ани. Та взяла ее, заметив висевший на ней крохотный ключик. Айра же уже протягивал королеве свое запястье — металл тонкого браслета на нем не отражал света факелов.

— Сними его, — потребовал Айра, — быстрее, Анаис!

Ее слабые пальцы тряслись и не слушались, королева с трудом смогла попасть ключиком в едва заметный замочек, но, когда тот щелкнул, и браслет, разомкнувшись, со звоном упал на камни, весь зал, казалось, вздрогнул от этого звука, мелькнули и погасли доселе невидимые руны на стволах мраморных колонн, факелы в руках мальчишек вдруг вспыхнули ярче — так же, как в камине по велению Литы. Спутники Айры упали на пол, как подкошенные, не издав ни звука, а их предводитель выверенным широким жестом опустил освобожденную ладонь на грудь новорожденного.

Мгновение стояла жуткая пустая тишина, но потом младенец дернулся, закашлялся и тихо заплакал — а Анаис, дрожа, заплакала следом за ним.

Айра приблизился к ней, снова сел на колени и протянул королеве уже порозовевшего младенца, не перестававшего кричать. Анаис встретилась с мягким взглядом светлых серых глаз.

— Ты послужила мне, — произнес Айра тихо и почти ласково, — теперь ты свободна.

И мир вокруг Ани погрузился во мглу.

Она очнулась от боли. Все тело, казалось, затекло от неудобной позы, и теперь кровь медленно и мучительно приливала к онемевшим конечностям. Ани пошевелилась, не открывая глаза, попыталась привычно опустить руку на большой живот, но кто-то перехватил ее и прижал к прохладным губам.

Застонав, Анаис медленно подняла веки и встретилась со взволнованным взглядом родных карих глаз. Виктор улыбнулся.

— Тише, любимая, — прошептал он, — все в порядке — ты в замке отца.

Все случившееся, весь ужас последних часов, возвращался к ней, но теперь казался смутным дурным сном. Ани попыталась сесть, но Виктор удержал ее.

— Не двигайся, — попросил он.

— Ребенок, — голос еще не слушался ее, но Ани нашла в себе силы перебить возлюбленного, — что с ребенком?

— Она тоже здесь, — на этот раз его лицо, казалось, поймало солнечный луч, — отец с Иорветом отправились на поиски Айры, когда тот сбежал, а вместе с ним нашли и тебя. Как тебя занесло в те руины — ума не приложу…

Имя названного брата отозвалось новым мучительным воспоминанием — Ани хотела сказать Виктору о том, что произошло, что Айра сказал ей до того, как она потеряла сознание. Но король поспешно встал, отошел куда-то в сторону и через мгновение вернулся, неся на руках маленький белоснежный сверток.

— Вот, — с гордостью произнес Виктор, осторожно вкладывая его в руки Анаис, — познакомься с Лилией, будущей королевой Темерии.

Из легкой изморози тонких кружев на Анаис выглядывало крохотное немного сморщенное лицо. На вытянутой макушке колосился рыжеватый пух, а глаза — непонятного пока цвета — с серьезным любопытством принялись изучать лицо матери.

— Здравствуй, Лилия, — прошептала Анаис, не в силах сдержать подкативших к глазам слез. И весь пережитый ужас, еще мгновение назад такой яркий и значительный, вдруг отступил и померк.

Отец явился в спальню через час. К тому моменту маленькая Лилия уже успела совершить свою первую трапезу и спокойно заснуть в деревянной колыбели под белым пологом, а Ани — достаточно прийти в себя, чтобы суметь усесться в постели, опираясь спиной на высоко взбитые заботливым Виктором подушки. Роше улыбался широко и буквально светился, как новенький орен. Он подошел к кровати Анаис присел на краешек и протянул дочери руку. Та сжала ее, перехватив взгляд отца.

— Прости меня, — проговорила она тихо, — за все, что я наговорила тебе. Я была не в себе.

— Еще бы, — хмыкнул Роше, — тебе не за что извиняться. Я рад, что и ты, и Лилия здесь — живые и здоровые.

Ани, готовая раствориться в ощущении счастья и покоя, вдруг вздрогнула и пристально посмотрела на отца.

— Лея, — проговорила она, — мастер Риннельдор захватил власть и, похоже, загипнотизировал ее…

— Мы знаем, — заверил Ани появившийся в поле зрения Виктор, — Регис прибыл в Третогор несколько часов назад с вестями — Филиппа и Ложа уже занимаются этим. Он ответит за предательство — поверь королевскому слову.

Анаис устало прикрыла глаза, но тут же вновь распахнула их.

— А Айра? — спросила она, — он спас меня — и Лилию… Буквально вдохнул в нее жизнь — я не знаю, что произошло.

— Иорвет сказал, что за побег Айра будет наказан до конца своих дней, — фыркнул Роше, закатив глаз, — но, думаю, за героический поступок ему полагается амнистия.

Ани нахмурилась — образ мягко улыбающегося Айры с чужими глазами все еще стоял перед внутренним взором. И его странные слова — звучали в ушах, теперь далекие, как полузабытый сон. Все это могло привидеться королеве — она едва ли осознавала себя тогда.

— С ним… все хорошо? — осторожно спросила она.

Роше едва заметно нахмурился.

— Ты сняла с него браслет, и выброс магической энергии, похоже, уложил в обморок его друзей, — ответил он, — мы пока не решили, что делать дальше — Айра ведь не знает, как обращаться с собственными силами. Но это не твоя забота, моя девочка. С ним все будет в порядке.

Такой ответ не удовлетворил ее, но на споры у Анаис просто не хватило сил. Она устало прикрыла глаза и почувствовала, как Виктор снова ласково сжал ее руку.

— Тебе нужно отдохнуть, — прошептал он, поцеловав возлюбленную в лоб, — Лилия скоро проснется — снова голодная. Когда ты окрепнешь, мы вместе вернемся в Вызиму.

— Мне нужно отдохнуть, — слабым эхом повторила Ани, и тяжелый полог сна накрыл ее с головой.

 

========== Игра ва-банк ==========

 

Портал за дурнушкой, еще раз вспыхнув, погас, и Лита медленно обернулась. Мастер Риннельдор — высокий, облаченный в сияющую белоснежную мантию, возвышался в дверях портационного зала в окружении черных рыцарей. Его тонкое бледное лицо, когда он заметил, что одна из его жертв ускользнула, на миг исказилось от досады, но Знающий немедленно взял себя в руки и тонко улыбнулся. Чародейке, смешавшей ему все карты, деваться было некуда. Но и сдаваться на милость победителя без боя Лита тоже не собиралась.

Она гордо вскинула подбородок и приосанилась. В момент превращения девушка, конечно, сбросила с себя всю одежду, осколки разбитого стекла в окне кабинета глубоко засели в плечи, и раны теперь лениво кровоточили. Кровь хлестала и из носа — Лита потратила слишком много сил на то, чтобы расчистить им с Анаис путь к порталу, а потом оживить погасший кристалл. Но перед эльфом-узурпатором оказалась вовсе не простая чародейка — перед ним стояла нильфгаардская принцесса, единственная дочь Эмгыра вар Эмрейса, и, похоже, вставшие на сторону изменника солдаты тоже это вспомнили.

Лита властно махнула рукой — на новое заклятье сил у нее больше не оставалось, но одного этого величественного жеста хватило, чтобы добрая половина рыцарей покорно опустила алебарды и мечи.

— Сыны Империи! — заговорила девушка, решив пока проигнорировать обращенный на нее взор Знающего, — вы были обмануты, но еще не поздно поступить правильно и заслужить прощение. Я, Лита вар Эмрейс, приказываю — защитите меня от предателя, схватите изменника, чье имя будет стерто со страниц истории Нильфгаарда так же, как было стерто имя прошлого Узурпатора. Клянусь, те, кто поможет мне, будут прощены.

Секунду в зале висела напряженная тишина — казалось, рыцари, засомневавшись, не могли решить, как поступить, и кое-кто из них действительно повернулся к Риннельдору, точно собираясь арестовать его. Но узурпатор негромко рассмеялся и шагнул вперед. Даже те солдаты, что подняли было на него свое оружие, безвольно расступились, пропуская его.

— Ты никого не обманешь, Лита, — заговорил Риннельдор, и голос его звучал негромко и вкрадчиво, — в Империи всем давно известно, что не я, а ты предала ее, подарила свою верность врагам Нильфгаарда — и твой нынешний поступок лишь подтвердил это. Ты помогла скрыться мятежнице Анаис — и за пособничество в измене будешь наказана.

Лита жестко сжала кулаки. Она точно знала — глупая маленькая Императрица находилась под чарами Первого Советника, но едва ли ему удалось поработить сознание всех рыцарей, охранявших дворец, а, значит, хотя бы некоторая их часть выступала на стороне изменника добровольно. А еще юная чародейка вдруг с ужасом осознала, что на новое заклинание — чтобы отбросить нападавших или хотя бы защититься от них — у нее просто не хватило бы сил. Побег Анаис из-под стражи дался девушке слишком большой ценой — голова отчаянно кружилась, из носа сочилась кровь, а к горлу волнами подкатывала дурнота — не хватало еще опозориться на глазах у врагов. Потому, когда, повинуясь новому приказу Риннельдора, несколько рыцарей бросились к ней, девушка не шелохнулась, лишь мысленно воззвала к Детлаффу, хоть и знала, что тот едва ли ее услышит — его присутствие девушка перестала ощущать, как только оказалась в зачарованном дворце.

Знающий подошел к Лите медленно, словно проплыл через черный поток. Рыцари держали девушку крепко под обе руки, и мастер Риннельдор взмахнул в воздухе ладонью, и на ней словно из ниоткуда появился тусклый металлический ошейник. Чародейка попыталась вывернуться, зная, что это бесполезно — холодный металл сомкнулся у нее на шее, и мир вокруг, казалось, вмиг утратил все краски. До сих пор она никогда не ощущала ничего подобного — магия, жившая в ней и сейчас почти иссякшая, будто вытекла вместе с кровью из ран, оставив Литу перед Риннельдором по-настоящему обнаженной.

Повинуясь еще одному жесту узурпатора, рыцари отпустили ее. Девушка устояла на ногах, но бороться со слабостью и тошнотой стало почти невозможно. Она зажмурилась и сквозь оглушительный стук крови в ушах слышала, как Риннельдор вставил в мертвый портал новый кристалл, и магический проход, зажужжав, ожил. Знающий взял девушку под руку почти ласково, мешая ей сползти на пол, и чуть подтолкнул вперед.

Под сомкнутые веки пробилась ослепительная вспышка — мгновение, и лязганье доспехов вокруг смолкло, а в нос Литы ударил слабый терпкий запах алхимических реагентов и спирта. Она содрогнулась, хотела было инстинктивно качнуться вперед, но в последний момент ей хватило сил развернуться, и содержимое ее желудка оказалось на безупречно белой мантии мастера Риннельдора. Со смутным удовлетворением Лита услышала, как он досадливо выругался, а потом выпустил ее.

Когда чародейка открыла глаза, одеяния Знающего снова сияли нетронутой белизной, но спокойной расслабленности в его водянистых глазах больше не осталось. Он смотрел на Литу с презрением — как заносчивый богач, которого по ошибке занесло в бедный район, мог бы смотреть на безнадежного пьяницу у своих ног. Лита изо всех сил пыталась не потерять сознание — после того, как ее вырвало, в голове заметно прояснилось, хотя все вокруг оставалось мутным и смазанным, точно подернутым белесой пеленой.

Мастер Риннельдор привел чародейку в тесное помещение с единственным окном, забранным редкой железной решеткой, и не нужно было обладать особым умом, чтобы догадаться — они оказались в Башне Знающего, в комнате, которую прежде, должно быть, занимал ученик Риннельдора. Во всяком случае, окружающая обстановка была очень похожа на ту, что в далекие времена описывал Иан. Здесь стояла узкая аккуратно застеленная кровать, низкий стол и неудобный деревянный стул, в дальнем углу скромно притаился керамический ночнойгоршок — по всему выходило, что Знающий давно подготовился к визиту гостьи и позаботился об удобствах.

— Я мог бы убить тебя прямо сейчас, — мягко и вкрадчиво заговорил Риннельдор. Выражение его глаз осталось прежним, но тон звучал почти приветливо, — и никто не смог бы осудить меня за это. В Нильфгаарде всем давно известно, что ты предала свою родину и служишь реданскому королю. Лишь слово твоего отца позволяло тебе до сих пор не только оставаться на свободе, но и посещать императорские балы и приемы.

— И ты решил предать того, кому служил долгие годы, — фыркнула Лита, стараясь сохранить остатки достоинства. Горло неприятно саднило, на языке стоял мерзкий кислый привкус, и голос звучал на удивление жалко и слабо, но юная чародейка смотрела на предателя, не отводя глаз, — скажи мне, Риннельдор, кто-то перекупил твою верность? Или жажда власти настолько ослепила тебя, что ты решился на измену по собственной воле? Ты должен знать — над Империей нависло страшное проклятье, и ты мог стать его первой жертвой. Если это так, то еще не поздно все исправить…

Он перебил ее коротким ядовитым смешком — все напускное спокойствие и мягкость слетели с Риннельдора, как листва с высохшего дерева.

— Глупая девчонка, — покачал он головой, — единственным проклятьем, что грозит Империи, стали те, кто вознамерился ее уничтожить. Анаис — мятежница, пошла против собственной дочери и против тех, кого ненавидела едва ли не с рождения. Но ее еще можно понять — Император убил ее отца и поработил ее страну. Но ты… Если бы твой отец знал, что ты выступишь с ней заодно, он был бы очень разочарован.

— Я спасла Анаис, чтобы предотвратить войну! — с неожиданным жаром возразила Лита, — а то, что сделал ты, приведет лишь к смертям и разорению.

— Ты ошибаешься, — вздохнул Риннельдор. Он стоял перед чародейкой, возвышаясь над ней на две головы, и Лита, закованная в двимерит, голая и обессиленная, сама себе начинала казаться крохотной букашкой, которую Знающий мог походя раздавить, едва заметив, — Я пытался спасти Империю, предотвратить долгие годы народных бунтов в провинциях, каждая из которых, вслед за Темерией, тоже запросила бы свободы. Эти восстания были бы подавлены — но какой ценой? Анаис, конечно, все равно — она много лет мечтала лишь о том, чтобы уничтожить Империю. А ты — либо действительно продалась Виктору, поверив в его лживые заверения о всеобщем мире и благоденствии, либо слишком глупа, чтобы понять, что ошиблась. Я уже знал того, кто, поддавшись искушению запретной магией, призрачным могуществом, решился на предательство. В тот раз ему почти удалось победить — но второй раз я этого не допущу.

— Филиппа узнает, что ты держишь меня в плену, — решила Лита выложить на стол последний козырь, — ты готов, мастер, столкнуться с мощью всей Ложи Чародеек?

— Думаешь, Ложа потратит хоть крупицу своих сил, чтобы спасти тебя? — хмыкнул Риннельдор, — что скажет твоя драгоценная наставница, когда узнает, что ее ученица обратилась к Магии Огня, которую милсдарыня Эйльхарт почти лично объявила вне закона?

Лита досадливо поджала губы.

— Тебе нечего бояться, — продолжал мастер, чуть прищурившись, — в стенах моей Башни тебе ничто не угрожает. Я не стану ни допрашивать тебя, ни пытать. Твою судьбу решит Императорский суд.

— Лея не посмеет ничего со мной сделать, — усмехнулась Лита заносчиво, — она знает, как отец любил меня.

— Лея — бастард, плод предательской связи, в ее жилах течет реданская кровь, и вскоре об этом узнают все, — Риннельдор улыбнулся, и в груди у Литы похолодело.

— Ты все знал? — тупо спросила она, чувствуя, как опускаются руки.

— Давно, — отмахнулся Риннельдор, — и Его Величество, конечно, тоже знал, но не нашел в себе сил обнародовать это. Он тоже заблуждался, надеялся, что его воспитание сделает из девчонки настоящую нильфгаардку. Но кровь — не вода. И Лея не оправдала ожиданий. А значит — ей предстоит быть судимой вместе с тобой. Но довольно разговоров. Мне нужно идти, а ты останешься здесь, пока я не исправлю то, что ты натворила. Располагайся — будь моей гостьей.

Лита хотела из последних сил броситься на узурпатора, вцепиться ногтями ему в лицо, хотя бы так выместить свою ярость. Но мастер Риннельдор отступил от нее и скрылся за дверью. Щелкнул замок, и девушка осталась одна.

Пошатываясь от слабости, Лита подошла к кровати и села. Сердце колотилось, а улегшаяся было дурнота снова волнами подкатывала из желудка к горлу. Нужно было успокоиться, обдумать сложившееся положение, но юная чародейка быстро поняла — от нее больше ничего не зависело. Она проиграла, и оставалось надеяться, что кто-то за стенами Башни Знающего еще мог вмешаться. Анаис уже должна была связаться с Виктором, а тот — призвал на помощь Филиппу. Пусть рассчитывать на благосклонность наставницы самой Лите больше не приходилось, но та могла помочь хотя бы Лее.

О том, что в Империи готовился полномасштабный переворот, Лита узнала слишком поздно, хотя признаки можно было заметить давно. После первого раунда переговоров и внезапного выступления на них Леи, мастер Риннельдор, похоже, и решил, что пора было брать ситуацию в свои руки. Его красноречия и силы убеждения не хватило, чтобы переубедить Императрицу, и он прибег к крайним мерам — к собственной магии и политическим связям, которые нажил за долгие годы служения Империи.

Знающий шаг за шагом начал лишать Лею сторонников. На Императорский Совет он и без того имел почти безграничное влияние, тем более, что теперь, когда Эмгыр лежал в забытьи — безвольный и бессловесный — его слова зазвучали гораздо громче и убедительней. Едва ли Риннельдор заколдовал прочих советников — скорее постарался убедить их в глупости Императрицы и в том, что она собиралась предать Нильфгаард в угоду своей матери.

Как теперь догадалась Лита, сразу объявить о позорном происхождении Леи Риннельдор не мог. Он рассчитывал посадить на трон Риэра — глупого и управляемого, зато с правильной кровью в жилах. Мэнно для его планов не подходил — младшенький был слишком умен, своеволен и находился под слишком большим влиянием матери. Он не стал бы слушать Первого Советника, и вместо имперской гордости, ориентировался бы лишь на экономическую выгоду. А она подсказывала, что отделение Темерии было верным шагом, пусть и недальновидным.

Но Риэр пропал — Лита ни словом не обмолвилась о его местонахождении даже перед взволнованной матерью и младшим братом. Для Риннельдора юный ведьмак оказался недоступен, и исполнение плана затягивалось. Однако второй раунд переговоров грозил принятием неудобного решения насчет Темерии, и Знающий решил играть теми картами, что были у него на руках.

Рия вар Эмрейс, и без того обескураженная скорой смертью любимого супруга и пропажей одного из сыновей, искала спасения в работе, как и всегда. И мастер Риннельдор воспользовался этим. Он устроил все так, что в далеком Аэдирне, княгиней-протектором которого была его старая знакомая эльфка Беа, одна из приближенных Францески Финдабаир, начались проблемы с поставками. Лита не знала подробностей — уезжая, матушка сказала лишь, что дела требовали ее личного вмешательства. И Мэнно, конечно, поехал с ней. Теперь же порталы во дворце оказались заблокированы, и, даже если бы Рия узнала о творящихся в Империи бесчинствах, она не смогла бы вернуться домой привычным способом.

Удачным совпадением стал и отъезд ведьмака Ламберта, с самого рождения охранявшего маленькую Императрицу. Тут уж мастер Риннельдор был ни при чем — Дурнушка Анаис сама подготовила почву для этого предательства. Ламберт вернулся в Темерию, и Лею некому стало защищать. Кроме верного Первого Советника, разумеется. Тот, знавший тайну рождения девушки, не постеснялся распорядиться ее волей и сознанием по своему усмотрению, и Лея оставалась у него в плену — до тех пор, по крайней мере, пока была ему нужна. И Лита не могла ей помочь. Она и себе-то помочь не сумела бы…

За узким окном послышался едва различимый шорох, и скупой солнечный свет заслонила багряная мгла. Лита вскочила на ноги.

— Детлафф! — воскликнула она, подлетая к окну. Слабость и тошнота притупились и отступили, когда девушка почувствовала близость возлюбленного, хотя наложенные на Башню чары мешали ему просочиться в келью.

— Лита, — родной глубокий голос звучал из темного облака, клубившегося снаружи, Детлафф потянулся вперед, но невидимый щит задержал его, — ты жива!

— Жива, — прошептала чародейка. Она просунула руку сквозь частые прутья решетки, и ладонь ее обволокло знакомым теплом, — но Риннельдор заковал меня в двимерит — я ничего не могу сделать. Где Регис? Вместе вы могли бы…

— Если я не могу вытащить тебя отсюда, — снова заговорил Детлафф, перебив ее, — Регис мне в этом не поможет. Но кое-что я еще сделать могу.

От его решительного ровного тона Лита похолодела.

— Я доберусь до Риннельдора и вспорю ему глотку, — продолжал Детлафф, — когда его не станет, чары спадут, и я приду за тобой.

— Риннельдор, скорее всего, во дворце, — возразила Лита, — и не выйдет оттуда, пока его план не будет исполнен.

— Тогда мне придется заставить его выйти, — ответил Детлафф, — и, если он не явится, я утоплю Столицу в крови.

Из скупых рассказов Региса Лита знала, что случилось три десятка лет назад в Боклере, когда тамошняя правительница отказалась выполнить требования Детлаффа, и теперь он собирался все повторить. Ему подчинялись все низшие вампиры, и в окрестностях Города Золотых Башен не было никого, кто смог бы остановить возлюбленного. Даже Региса он бы не послушал.

— Нет, — взмолилась Лита, вцепившись пальцами в решетку, — прошу, не надо, любовь моя. Я не хочу, чтобы гибли люди, — и, произнеся это вслух, девушка поняла, что действительно не хотела этого. Страх и отчаяние смешались в ее груди — и то, что прежде едва ли взволновало бы ее, сейчас показалось неотвратимой чудовищной катастрофой.

Но Детлафф ее не слушал. Пульсирующая багряная мгла сгустилась, из ее глубины вынырнуло лицо Детлаффа — и в его синих глазах Лита увидела отблески настоящего смертоносного гнева.

— Я убью любого, кто встанет на моем пути, но освобожу тебя, — обронил он.

— Нет! — Лита отчаянно дернула решетку, словно надеялась сломать ее голыми руками, — Детлафф, я приказываю тебе, остановись!

Бледное лицо возлюбленного на мгновение дрогнуло, в глазах появилась бессильная пустота, но тут же пламя гнева вновь затопило его взор.

— Прости меня, — прошептал Детлафф и, лизнув всполохом тьмы пальцы Литы еще раз, оттолкнулся от решетки и полетел прочь.

Он не подчинился впервые в жизни — и Лита, отчаянно закричав, протянула руку ему вслед — но это было бесполезно.

Повернувшись спиной к окну, чародейка медленно сползла на пол и закрыла лицо руками. Ее тело сотрясли сухие всхлипы — слез не было, в голове звенела пустота. Лита не могла понять, где просчиталась, почему все пошло не так, и с каждым мгновением все отчетливей понимала — исправлять то, что сама натворила, было поздно. Она не знала, сколько провела в такой позе — время сжалось, изменилось и потеряло значение.

— Лита, — позвал ее вдруг тихий знакомый голос. Чародейка, вздрогнув, подняла голову и повернулась на звук.

На низкой ученической кровати, поверх серого покрывала, сложив руки на коленях, сидел Фергус. И лишь через пару мгновений Лита поняла, что в его облике изменилось. Перед ней предстал брат в том виде, в каком много лет назад принял фальшивую смерть. Светлые, почти бесцветные волосы струились тугими волнами вокруг молодого, нетронутого магическим ожогом лица. У Фергуса больше не было уродливой бороды, а кожа избавилась от красноватого северного загара. Взгляд черных глаз, устремленных на сестру, казался ласковым и печальным, словно Гусик пришел с ней попрощаться.

— Ты мне снишься, — хрипло прошептала Лита, но брат мягко покачал головой.

— Я пришел освободить тебя, — возразил он, — точнее — предложить сделку.

Держась руками за стену, чародейка начала медленно подниматься на ноги — все происходящее было слишком невероятным, чтобы она могла поверить, что видела брата наяву. Он позволил девушке приблизиться, не стал отстраняться, когда она протянула ладонь и коснулась пальцами его юного лица. Кожа была прохладной и гладкой — и совершенно точно настоящей. Фергус снисходительно улыбнулся.

— Что происходит? — спросила Лита, отдернув руку, точно обжегшись, — как ты сюда попал?

— Так ли это важно? — покачал брат головой, — я сделал свой выбор, уплатил свою цену. И теперь — твоя очередь.

— Ты действительно можешь вытащить меня отсюда? — мысли лихорадочно носились в голове Литы, наскакивая одна на другую, и она попыталась взять себя в руки, успокоиться — судьба давала ей последний шанс, и чародейка решила им воспользоваться. Из чьих бы рук ни пришла помощь — это было неважно. Даже если Фергус и был обманчивым мороком, он предлагал спасение — и иного выхода у Литы не оставалось.

— Могу, — подтвердил брат, — но не бесплатно. Я вижу, что ты в отчаянии, но хочу, чтобы решение было принято осознанно и честно.

Лита тряхнула головой. Это движение заставило ее неловко покачнуться, и Фергус подставил руку, чтобы сестра оперлась на нее и не упала. Он усадил девушку на кровать рядом с собой, продолжая сжимать ее пальцы — настоящей живой ладонью.

— Что ты предлагаешь? — деловито спросила Лита. В ней больше не осталось сил удивляться или спорить. Надежд на то, что все последние сутки ей просто приснились, не оставалось.

— Я помогу тебе сбежать, — ответил Гусик спокойно, — а взамен ты окажешь небольшую услугу — не только мне или моему партнеру. Всему Континенту — и я ни капли не преувеличиваю.

Лита смотрела на него во все глаза, и под ее взглядом Фергус и глазом не моргнул, продолжая улыбаться.

— Взамен на мою помощь ты должна уничтожить Яссэ, — обронил брат так просто, словно просил передать ему соль за обеденным столом.

Лита удивленно моргнула.

— Яссэ? — переспросила она, — того самого Яссэ? — и, когда Фергус кивнул, невольно ухмыльнулась, — но твой незадачливый убийца давно мертв, Гусик. Неужели ты забыл? — сознания чародейки вдруг коснулась глупая догадка — сидевшее перед ней существо было Гусиком, явившимся из прошлого, из тех времен, когда самому ему еще не нужно было скрываться, а Лея еще даже не появилась на свет. Но Фергус быстро развеял ее подозрения.

— Он обманул не только тебя и меня, — снисходительно ответил брат, — Яссэ — не просто чародей. Он — фокусник, и точно знает, как пустить пыль в глаза. Как отвлечь внимание яркими фейерверками и лишними жестами от того, что действительно важно. Он готовил свой побег долгие годы — собирал все необходимое по крупицам, выжидал, и теперь его план наконец воплотился в жизнь. Те, кто могли его остановить, тот, кому он задолжал, смотрели в другую сторону все это время, и Яссэ в тени собственной дурной славы шаг за шагом шел к этому, используя методы, о которых невозможно было и подумать. Запретную магию — но не ту, которой славился.

— И… где мне его искать? — непослушными губами спросила Лита, растерянно моргнув.

— Ты найдешь его — я уверен, — покачал головой Фергус, — его дух освободился, но сам он пока не вернул себе прежние силы.

— Значит, не было никакого проклятья? — девушка устало прикрыла глаза.

— Проклятье было, — возразил Фергус, — но действие его никто из нас не смог разгадать. Яссэ сделал так, чтобы спасение его вершилось чужими руками — по воле тех, кто даже не знал, в чем участвовал. Это был сложный расчет, и многое могло пойти не по плану. Но судьбе было угодно подыграть ему. А тебя я прошу все исправить.

— И за это ты освободишь меня, — на место растерянности приходила глухая злоба — больше всего на свете Лита не любила оставаться в дураках. Она пристально посмотрела на Фергуса, — что будет с Империей? Ее ты тоже поможешь спасти?

Фергус мгновение молчал — казалось, в нем боролись какие-то неведомые силы, и на секунду Лите показалось, что в глубине черных глаз брата мелькнула сокрытая мука. Пусть он предал Империю, сбежав, пусть избрал иной путь, а теперь и вовсе переменился, став тем, кого сестра не узнавала — но любовь к оставленной родине по-прежнему жила где-то в глубине его сердца.

— Я сделаю, что смогу, — казалось, это Фергус произнес через силу, борясь с самим собой, — когда покинешь Башню, спеши во дворец — двери будут открыты.

Лита сомневалась еще мгновение. Она зажмурилась, сделала глубокий вдох и плавно выдохнула, приказывая своему сердцу не биться так часто.

— Я согласна, — произнесла она наконец.

Вместе с Фергусом юная чародейка медленно поднялась на ноги. Брат протянул ей руку, и она приняла ее. На мгновение запястье девушки, казалось, охватили огненные кандалы, а потом чуть ниже большого пальца проступил пылающий незнакомый символ.

— Ступай, — проговорил Фергус, — а мне — нужно освободить еще одного человека.

Лита не успела ответить — брат растворился в воздухе так стремительно, точно его вовсе не было. И в следующий миг защелка ошейника на шее чародейки издала короткий металлический звук и, разомкнувшись, путы упали на пол к ее ногам. Скрипнув, отворилась дверь в келью.

Лита не знала, сколько прошло времени с тех пор, как улетел Детлафф. За узким окном смеркалось, но то могло быть действием его магии — возлюбленный не стал бы медлить с исполнением своих угроз, и юная чародейка боялась, что выйдет из Башни на улицу, залитую кровью невинных жертв. Но медлить было нельзя. Она сдернула с постели тонкое серое покрывало, перекинула его края через плечи и завернулась в колючую ткань, как в тогу. Тело подчинялось с трудом — дурнота по-прежнему накатывала волнами, но, справившись с собой, Лита поспешила к выходу.

Башня Знающего была пуста и безмолвна — Риннельдор, похоже, вполне доверял надежности собственных чар. Держась за стену рукой, на запястье которой горела странная метка, юная чародейка беспрепятственно спустилась по винтовой лестнице и наконец оказалась снаружи.

Действительно наступили сумерки, но, подняв глаза к небу, Лита увидела, что над золотыми башнями города кружили стаи огромных крылатых созданий, а откуда-то со стороны дворца доносился звон тревожных колоколов — Детлафф сделал свой ход, но панических криков слышно пока не было. Путаясь в полах самодельного платья, Лита ринулась было вперед, но, остановившись, подняла голову к небу и крикнула, мешая мысленный приказ со словами, произносимыми вслух:

— Детлафф! Приди ко мне! Я здесь, любовь моя!

Юная чародейка замолчала, на мгновение прислушалась — но ничего не происходило. Ее возлюбленный, ослепленный и оглохший от ярости, поддался первобытным инстинктам, и не слушал иных голосов, кроме голоса своего гнева. Может быть, нужно было подобраться поближе ко дворцу — любимый наверняка был там, и, увидев Литу, смог бы остановиться.

Девушка, шлепая босыми стопами по влажной холодной брусчатке мостовой, поспешила вниз по широкой улице — мастер Риннельдор выбрал для своей резиденции район, где больше никто не смел поселиться, и звать на помощь было бессмысленно. Лита спотыкалась и пыталась угнаться за собственным дыханием — магическое истощение не прошло, и все тело гудело и с трудом ей подчинялось. Очень скоро девушка поняла, что окончательно запыхалась и не могла больше сделать ни шага — а о том, чтобы открыть портал, нечего было и думать.

Она остановилась, привалившись плечом к стене дома со слепыми темными окнами, прикрыла глаза и попыталась вновь мысленно позвать на помощь — но на этот раз не Детлаффа.

Региса пришлось дожидаться несколько долгих минут, но в конце концов у ног Литы заклубилась синеватая мгла, и вампир вышел из нее — спокойный и прямой, точно не подозревал, что творилось вокруг.

— Я не могу идти, — выдохнула Лита, сделав короткий шаг к Эмиелю, и тот подхватил ее за плечи, не давая упасть, — нужно спасти Лею…

Регис сомневался лишь мгновение. Удерживая девушку одной рукой, он клыками разорвал запястье второй и быстро поднес его к губам спутницы. Лита пила жадно, захлебываясь и давясь, но с каждым глотком живительной горячей влаги к ней возвращались силы, отступала дурнота, а магическое ядро, пульсируя, возрождалось. Тяжело дыша, юная чародейка отстранила от себя руку друга и заглянула ему в глаза.

— Как ты выбралась? — спросил Регис, словно это имело хоть какое-то значение.

— Неважно, — тряхнула девушка головой, — мы должны спешить ко дворцу, пока Детлафф не велел своим тварям убивать невинных горожан. Риннельдор не ответит на его призыв, скорее пожертвует жалкими людскими жизнями, чем отступится.

Регис кивнул, но сомнение на его лице стало еще отчетливей.

— Я велела Детлаффу остановиться, — тихо продолжала Лита — ей показалось вдруг, что Эмиель готов был обвинить ее одну в происходящем, — но он не подчинился мне — впервые в жизни… Я не знаю, что произошло.

— Я знаю, — мягко ответил ей Эмиель, — Детлафф спасает не тебя — но своего детёныша. Его сознание этого пока не знает, но его сердце и его инстинкты — да. А для кого-то, вроде него, такая связь сильнее, чем та, что между вами.

Лита уставилась на спутника широко распахнутыми глазами — то, что он сказал, звучало, пожалуй, даже невероятней, чем все, что слышала девушка за этот день. Ее рука — свободная от магической метки — сама собой поднялась к животу.

— Почему ты не сказал мне? — шепотом спросила юная чародейка.

— Я не успел, — Регис покаянно опустил взгляд, но потом снова посмотрел на Литу. Та лишь смутно кивнула. Оглушительная новость показалась ей важнее всего на свете, но медлить все еще было нельзя.

— Я открою портал ко дворцу, — проговорила она.

— И что мы сделаем? — спросил Регис, — я не смогу пройти через чародейский щит, а тебя одну — больше не отпущу.

Лита неожиданно снисходительно улыбнулась ему.

— Двери будут открыты, — повторила она слова Фергуса.

Эмиель непонимающе нахмурился, но чародейка уже взмахнула руками, открывая портал.

На площади перед парадными воротами сгустилась мгла. Она подступала к стенам дворца, и до ушей Литы донеслись голодное бормотание, визги и лязг клыков — твари, призванные Детлаффом не решались напасть без его приказа в полную силу, хотя несколько тел стражников уже лежали тут и там на площади. Должно быть, возлюбленный дал Риннельдору какое-то время на то, чтобы сдаться — и оставалось только мысленно поблагодарить его за терпение.

Когда Лита и Эмиель ступили на мраморные плиты у парадной лестницы, из мглы на них ринулся огромный серокожий катакан, но Регис, метнувшись к нему, вспорол грудь чудовища длинными острыми когтями — больше никто не решился на них напасть, но, когда Лита взбежала по ступеням, а спутник попытался последовать за ней, его отбросило на два шага назад — защита стояла прочно. Юная чародейка сжала кулаки — неужели Фергус обманул ее? Или его власти не хватило на то, чтобы противиться воле Знающего?

— Регис! — крикнула она — ее собственные ноги, казалось, вязли в твердом мраморе ступеней, как было тогда, когда Лита пыталась проникнуть в опустевшее жилище Яссэ — уже тогда она могла бы догадаться, что силы, охранявшие чародейское жилище, не могли остаться нетронутыми после смерти того, кто их наложил — они должны были хотя бы померкнуть. И еще становилось понятно, почему девушка с таким трудом смогла проникнуть внутрь.

Эмиель стоял у основания лестницы — растерянный, будто оглушенный внезапным сопротивлением. Лита хотела было сбежать к нему по ступеням, но вдруг замерла и решительно сжала кулаки.

— Я пойду одна, — крикнула она тоном, не терпящим возражений, и Регис снова ринулся вперед, намереваясь ее удержать.

Между ними открылся мерцающий голубыми всполохами портал, и Лита увидела, как черный купол над ее головой прорезали белые магические линии — кто-то пытался рассеять тьму и изгнать тварей. На ступени перед Регисом вышла Филиппа Эйльхарт, и вампир невольно попятился на шаг. Чародейка повернулась к Лите.

— Что же ты натворила, девочка моя? — тихо произнесла наставница, и девушка отвела глаза в сторону.

— Мастер Риннельдор лишился рассудка, — возразила она, хотя тон ее звучал не слишком убедительно, — он хотел арестовать Анаис…

— И что случилось бы, доведи он начатое до конца? — мягко поинтересовалась Филиппа, — Анаис и ее ребенок находились под защитой Реданской короны и Ложи Чародеек. Мы не оставили бы их в беде, и представь, как были бы благодарны и Темерия, и Нильфгаард, нашей помощи?.. А теперь — взгляни, столица твоей родины вот-вот утонет в крови и ужасе.

Лита и Регис переглянулись.

— Ты планировала это с самого начала! — выдохнула Лита, — ты не позволила бы Анаис объявить о своих претензиях… ты обманула Виктора!

— Ложь во спасение, — Филиппа чопорно сложила руки, — но теперь — слишком поздно. Твой возлюбленный в своем гневе не услышит тебя, а мастер Риннельдор лишь докажет всем, что Анаис — предательница. И ты — вместе с ней.

Юная чародейка бросилась вперед, на ходу превращаясь. Но Филиппа одним взмахом руки откинула ее назад по ступеням. Тьма подступила ближе — время, отпущенное Детлаффом Риннельдору, заканчивалось.

— Я могу остановить его, вернуть ему разум, — Филиппа кивнула головой на темный купол над головой, — я много месяцев провела, исследуя его силы, готовясь к чему-то подобному — и, видимо, не зря.

Лита с трудом поднялась на ноги. Ее снова мутило.

— Помоги ему, — прошептала она, — прошу, Филиппа…

— С одним условием, — ответила та, и Лита досадливо поморщилась — все сегодня решили диктовать ей условия, — ты отдашь мне печать, которую нашла в горах Каэр Морхена — это единственная вещь, которая мне нужна от тебя.

Лита хотела что-то ответить, но Регис опередил ее. Он сделал решительный шаг к Филиппе — в его руках словно из ниоткуда появился заветный филактерий, и вампир, ни секунды не посомневавшись, протянул его чародейке. Та с улыбкой приняла подношение, огладила резную крышку, точно хотела проверить содержимое, потом удовлетворенно кивнула и отшагнула в сторону — через мгновение Филиппы на ступенях уже не было.

Регис снова бросился к Лите — и на этот раз магический барьер, вздрогнув, пропустил его. Не говоря спутнику ни слова, юная чародейка схватила его руку и крепко сжала ее, заглянув вампиру в глаза. Так — рука в руке — они вошли в двери дворца.

Стражники, не решавшиеся выйти из-за безопасных стен, немедленно бросились к вторженцам — но юная чародейка вновь остановила их так же, как тех, что гнались за нею и Анаис — не разбросала по сторонам, но рыцари покорно попятились. Регис на их глазах распался синеватым темным туманом, и последовал за девушкой, пресекая любые попытки солдат снова напасть.

Риннельдора они нашли в Тронном зале. Он стоял у ступеней Императорского кресла, а в нем — прямая и спокойная, восседала Лея. Взгляд черных глаз не отражал ничего — юная Императрица смотрела прямо перед собой, но при появлении Литы медленно поднялась и взглянула на нее.

— Ты отважилась снова прийти сюда, и тем лишь усугубила свою участь, — заговорила Лея, и вместе с произносимыми словами беззвучно двигались уста Риннельдора, — покорись — или тебе придется убить меня.

Юная чародейка замерла — Тронный зал был пропитан магией насквозь. Воздух пульсировал от нее, мешая дышать и говорить. Лита сделала еще один шаг к трону и замерла. Риннельдор предостерегающе поднял руки, готовясь бросить в нее чару.

— Лея, — позвала Лита негромко, но лицо Императрицы даже не дрогнуло.

Синеватая мгла метнулась из-под ног Литы к Знающему — тот, сосредоточивший все внимание на юной чародейке, не заметил этого движения — или не захотел замечать. Мгновение — и из его разорванной глотки вырвался багряный фонтан крови. Мастер Риннельдор покачнулся, протянул руки к ужасной ране, рассеянно стараясь нащупать или закрыть ее, а потом, сделав короткий шажок к Лите, рухнул на ступени трона и забился в тяжелых конвульсиях.

Лея, обмякнув, закатила глаза и тоже начала падать, но Регис, воплотившись, подхватил ее на руки. Лита подбежала к ним, переступив через затихавшее тело Риннельдора. Веки юной Императрицы мелко трепетали, а по лицу расползалась ужасная синеватая бледность.

— Она умирает, — выдохнула Лита, стараясь нащупать пульс на ледяном запястье Леи, и Регис, подняв на девушку пустой взгляд, коротко кивнул. Своим последним заклятьем Риннельдор, похоже, решил-таки восстановить справедливость — пожертвовал собственной жизнью, лишь бы Нильфгаардом не правила самозванка.

— Лея, — позвала юная чародейка, понимая, что девочка ее больше не слышала.

Рядом с ними неслышно опустился кто-то еще — сквозь подступившие к глазам слезы отчаяния Лита увидела, как Фергус аккуратно взял безжизненную руку дочери в свои.

— Я задолжал ей четырнадцать лет, — прошептал он, не глядя ни на Литу, ни на Региса, словно обращался к кому-то, кого они не могли видеть, — и теперь возвращаю долг.

Его пальцы — бледные, почти призрачные — провели по щеке Леи. Девушка вздрогнула, сделала долгий шумный вдох и открыла глаза.

— Лита? — моргнув, спросила юная Императрица, шаря взглядом вокруг себя — Фергус снова исчез, — что произошло? Где я?

Уже не борясь с подступившими слезами, чародейка улыбнулась. За высокими окнами Тронного зала тьма рассевалась, пропитавшая помещение магия таяла, как поздний весенний снег.

— Все будет хорошо, Лея, — прошептала Лита, привлекая девушку к себе, — теперь все будет хорошо.

Регис помог Императрице подняться — та, все еще совершенно оглушенная, смотрела по сторонам. Двери зала распахнулись, впуская нескольких стражников — до сих пор, должно быть, они не могли войти из-за чар Знающего. Лита выпрямилась и обернулась к ним, застывшим на пороге.

— Заговор против Ее Величества раскрыт, — объявила юная чародейка, обведя рыцарей властным взглядом, — ступайте — и пусть все узнают, что узурпатор Риннельдор мертв.

Рыцари переглядывались, охваченные сомнениями, но Лея, еще не до конца пришедшая в себя, высвободилась из рук Региса и шагнула вперед.

— Делайте то, что сказала принцесса, — заявила она, и стражи наконец повиновались.

Лея уже куда более осознанным взором, чем прежде, посмотрела на Литу.

— Что с дедушкой? — вдруг спросила она, — Риннельдор сказал мне, что он… — она сглотнула, посмотрела на распростертое на ступенях окровавленное тело и, болезненно вздрогнув отвернулась, — он сказал, что дедушка умер…

Лита подняла взгляд на Региса — но тот лишь покачал головой. О состоянии регента вампир ничего не знал, потому что последние сутки не мог войти во дворец.

— Я провожу вас, — сказал он, и девушки — покорно, как на привязи — пошли за ним следом.

Стража в коридорах расступалась перед Императрицей. У дверей спальни Эмгыра не было никого — створки оказались распахнутыми настежь, и Лита, охваченная внезапным ужасом, вдруг замерла, не в силах сделать больше ни шага. В своем желании спасти Империю Риннельдор мог пойти на крайние меры, и видеть остывший уже труп отца было бы выше ее сил.

Из густой темноты коридора, куда не добирался свет факелов, вдруг снова выступил Фергус. Лея бросила на отца ошеломленный взгляд, но тот лишь ласково улыбнулся.

— Смелее, — пригласил он, кивнув на дверь, — он ждет.

Лита и Лея ухватились за руки друг друга и медленно вошли в спальню.

На постели отца, сжимая его ладонь и опустив дрожащие плечи, сидела Рия. В шаге от нее — прямой, точно жезл проглотил, высился торжественно печальный Мэнно. Девушки робко приблизились к ложу бывшего Императора, и Лита увидела, что тот лежал в прежней позе — но глаза его были открыты.

— Папа, — прошептала юная чародейка.

— А вот и вы, — тихо ответил Эмгыр слабым надтреснутым голосом, — жаль, что Фергуса и Риэра я не смогу дождаться. Передайте им…

— Я все передам, — уверенно перебил его Мэнно, и Лита услышала, как дрогнул его всегда ровный и спокойный голос. Эмгыр благодарно прикрыл глаза, но тут же снова поднял отяжелевшие веки. Теперь взор его был устремлен прямо на матушку.

— Не плачь по мне, моя Рия, — произнес отец и попытался поднять слабую руку к ее лицу. Матушка качнулась вперед, подставляясь щекой под его ладонь.

— О, Дани, — выдохнула она, — прости меня.

— Пустое, — ответил Эмгыр, — я наконец могу уйти.

Держась за руку Литы, Лея беззвучно плакала, и чародейка сама больше не сдерживалась. Матушка наклонилась ниже — ее губы коснулись бледных сухих губ отца, и он снова смежил веки со спокойной светлой улыбкой. Рия, всхлипнув, уронила голову ему на грудь, больше не трепетавшую от слабого дыхания. Эмгыр вар Эмрейс был мертв, а с высокого расчистившегося неба в окна его покоев смотрели звезды.

— Спи спокойно, любовь моя, — прошептала матушка, и Лита, низко опустив голову, заплакала в голос.

 

========== Тонкие материи ==========

 

Комментарий к Тонкие материи

Финальный расклад на удачу, так сказать)

Императрица

— Он был великим человеком, — сказал Роше — чтобы хоть что-то сказать.

Лея прибыла в замок Кимбольт на следующее утро после похорон Эмгыра, и с тех пор, как переступила знакомый порог библиотеки, не проронила почти ни слова. Она сидела в кресле — том самом, в котором позировала Фергусу, и мягкие солнечные лучи падали ей на плечи. В простом черном платье, с чопорно подобранными волосами юная Императрица казалась такой маленькой и хрупкой, что больше всего Вернону хотелось усадить ее к себе на колени и, прижав к груди, гладить по голове — в надежде, что под его заботливой лаской девочка хотя бы заплачет.

С того страшного дня, когда в Империи едва не случился государственный переворот, прошло чуть больше недели. Вся страна погрузилась в траур после смерти бывшего Императора, но у Леи не было времени на то, чтобы предаваться скорби.

Восстание Первого Советника удалось подавить — когда чары его спали, имперская разведка занялась выявлением других изменников, каждый день юной Императрице приходилось присутствовать на допросах, и было понятно, что расследование грозило затянуться на долгие недели. Теперь, когда лидера мятежа не стало, лишь немногие его сторонники открыто признавали, что поверили в его идеи и следовали за Риннельдором по доброй воле. Большая часть тех, кого удавалось вычислить, настаивала на том, что, как и Лея, находились под действием чар и не ведали, что творили.

Без магической поддержки искренность их проверить было невозможно, и, едва восстановившись после пережитого, Лея была вынуждена заняться разработкой целого пакета реформ, касавшихся статуса и деятельности имперских чародеев. Прежний состав Совета был безжалостно распущен, и, по счастью, новые его члены не оказывали особого сопротивления необходимому законотворчеству. Мятеж Знающего обнажил давно назревавшую проблему — лишившись поддержки чародеев, Империя оказалась беззащитной перед лицом подобной опасности, и теперь Лее нужно было постепенно, шаг за шагом, возвращать магам Нильфгаарда их права. Процесс шел не слишком быстро, лояльность чародеев, много лет вынужденных мириться с ограничениями и народной нелюбовью, еще предстояло заслужить, но начало было положено.

Кроме внутренних проблем, Лее приходилось разбираться и с внешними. Переговоры о статусе Темерии, отложенные на неопределенный срок, должны были все же состояться, и затягивать принятие решения дольше было нельзя. Народное недовольство на Севере нарастало, и юной Императрице необходимо было сказать свое последнее слово. Сам Роше, может, и рад был бы снова включиться в этот процесс, занять ту или иную сторону, разобраться в ситуации и помочь с решением. Но ему пришлось столкнуться с собственными проблемами, занявшими теперь все его время и мысли.

Легко было догадаться, кто именно избавил Иорвета от долга перед Гюнтером. Только двое знали о договоре, кроме самих супругов, и Роше быстро сообразил, что спасителем его эльфа стал именно Фергус. Уходя из замка, Иан оставил не только расстроенного Айру и ключ от двимеритового браслета — в супружеской спальне Иорвет вскоре обнаружил письмо от сына, в котором тот сообщал, что отправлялся на поиски своего возлюбленного, не в силах больше мириться с неизвестностью. Родители провели целую ночь в мучительных разговорах о произошедшем, и Иорвет несколько раз приходил к выводу, что должен был броситься следом за сыном — найти его и вернуть домой. Они не знали, какую цену заплатил за свободу эльфа Фергус, но было совершенно очевидно, что Иану найти его было не суждено.

— Если Гусик согласился занять место Эмгыра при Гюнтере, — рассуждал Иорвет, — то Иану он явится лишь затем, чтобы предложить очередную сделку.

И Роше кивал, пока сердце его трепетало от страха за сына. Но разум человек старался держать холодным и трезвым.

— Фергус исчез, ничего не объяснив, потому что не хотел втягивать в эту историю нашего сына, — заметил он, — принял весь удар на себя, и едва ли теперь захочет обрекать Иана на то, через что прошел ты. Он скорее предпочтет исчезнуть из его жизни вовсе, чем подтолкнет к роковому решению.

— Если, став партнером Господина Зеркало, Фергус не потерял самого себя, — возразил Иорвет, — и тогда прежние чувства и убеждения стали ему чужды, а Иана ничто не защитит. Он согласится на что угодно, если это предложит ему Гусик.

— Если это так, — со вздохом опустил взгляд Роше, — то мы уже опоздали — Фергус не стал бы медлить. Но мне кажется, Гюнтер согласился на его кандидатуру не потому, что ему нужен был безвольный раб. А Иан, поняв бесполезность своих поисков, сможет вернуться к нам.

Иорвет посмотрел на него мрачно и задумчиво.

— Ты действительно в это веришь? — спросил он негромко, и Вернон не нашел в себе сил солгать ему.

— Я хочу в это верить, — ответил он.

Оба они, несмотря на все разумные и логичные аргументы, которыми буквально забросали друг друга в ту ночь, готовы были, отринув их, отправиться на поиски сына — пусть и зная, что тот сделал свой выбор самостоятельно. И отправились бы — если бы не Айра.

Из эльфских руин, в которых он спас новорожденную дочь Анаис, мальчик вернулся молчаливым и отстраненным. Несколько дней, то ли повинуясь запрету Иорвета, то ли по собственной воле, Айра провел в своей комнате. Он ни с кем не разговаривал, почти ничего не ел, а на попытки родителей расспросить его отвечал короткими отговорками. Роше догадывался о причинах подобного поведения. Магия, проснувшаяся в младшем сыне, меняла его, и Айра, оказавшись с ней лицом к лицу, должен был хоть немного пообвыкнуться с новыми способностями, осознать нового себя и принять решение. Разомкнутый двимеритовый браслет мальчик принес с собой из руин, и теперь он лежал на самом видном месте в его спальне, словно Айра хотел понять, не лучше ли будет вернуть его на место. Родители приняли бы это с радостью, но подталкивать сына к решению не хотели. Они оставили младшего в покое, но бросить его — как поступил Иан — конечно, не могли. И оба вынуждены были сделать выбор, которого и врагу бы не пожелали — выбор между двумя сыновьями.

А, сделав его, Роше и Иорвет поддались самообману гораздо проще. Иан был далеко, о его судьбе они ничего не знали, но старший сын был уже взрослым, и сбегать из родного дома стало для него делом привычным. Вернону же оставалось лишь надеяться, что в своих поисках, на своем новом пути Иан не забудет, что двери и сердца родителей оставались для него открытыми.

Лея встрепенулась и взглянула на Роше, нервно сжав пальцами черную ткань юбки на коленях.

— Так странно, — вдруг заговорила она. Голос после долгого молчания звучал хрипловато и слабо, — все говорят мне, что самое страшное позади — но мне все еще страшно.

— Я понимаю, Изюминка, — тихо подтвердил Роше, — заговор раскрыт, но с его последствиями разбираться придется еще долго…

Лея покачала головой.

— Не это меня пугает, — возразила она, — сперва мне показалось, что после смерти дедушки я осталась совсем одна, но быстро убедилась, что это не так. Лита спасла меня, доказала всем, что интересы Нильфгаарда для нее важнее собственных — и я предложила ей стать моей чародейкой-советницей. Это покажет прочим магам, что Империя готова изменить свое отношение к их ремеслу. Принцесса рода вар Эмрейс на высоком посту станет лучшим тому доказательством. Лита уже приступила к переговорам, она собирается в кратчайшие сроки восстановить Магическую Академию и надеется, что с годами она сможет соперничать с Аретузой и Бан Ардом. Я не слишком в это верю, но это — верный шаг на пути к согласию с чародеями. А проблемой бунтующих провинций занялась бабушка. Она уже напомнила тем, кто посмел хоть заикнуться о своей свободе, что их благосостояние полностью зависит от Нильфгаарда и его казны, а еще — от торговых союзов.Война — больше не решение проблем, теперь правят деньги. А бабушка знает в них толк. И иностранные партнеры — даже Редания — поддерживают ее. Никому не хочется оказаться в позиции Скеллиге двадцатилетней давности. И года не пройдет, как все соглашения будут заключены заново.

— А что же Темерия? — не сдержавшись, спросил Роше. Анаис вернулась в Вызиму с новорожденной дочерью, и то, что она рассказала о произошедшем в Императорском дворце в день мятежа, лишь подтвердило общее мнение — мастер Риннельдор, надеявшийся захватить власть, хотел пресечь попытки Леи освободить королевство матери и развязать масштабный конфликт.

— Я не стану ждать нового раунда переговоров, — качнула головой Лея, — король Виктор прислал в столицу своих послов — он принял решение добровольно покинуть саммит и не претендовать больше на включение Темерии в состав Северной Империи. А я решила придерживаться прежнего курса лишь с небольшими изменениями.

Роше тихо хмыкнул — он знал, что курс этот больше не предполагал участие в политике его скромной персоны. Кандидатура Вернона была дискредитирована, именно она и послужила толчком к восстанию Риннельдора, и со скрытым облегчением человек понимал, что корона Темерии ему больше не светила.

— Новой королевой станет моя сестра Лилия, — продолжала Лея, — договор с Империей гарантирует ей четырнадцать лет несменного правления, в течение которых никто ни в Темерии, ни извне, не будет иметь права ее сместить. Нильфгаард окажет королевству военную и экономическую поддержку, но кандидатуру регента при маленькой королеве они выберут сами. И я не сомневаюсь, кто именно им станет. Мама всю жизнь мечтала править свободной Темерией, и теперь я сделаю так, чтобы ее мечта сбылась. Я объявлю о своем решении сразу после коронации.

Роше, пряча улыбку, кивнул.

— Это справедливо, — согласился он.

— Этого хотели и дедушка, и отец, — Лея снова потупила взор — упоминание Фергуса грубо прошлось по ее едва закрывшимся ранам. Вернон не знал, догадывалась ли Лея о том, что случилось с Гусиком, которого за несколько недель она успела крепко полюбить. Но сейчас она рассуждала о нем так же, как о покойном Эмгыре, и лезть в ее душу глубже Вернон не стал. Может быть, еще настанет время, когда Лея готова будет поговорить об отце и его исчезновении — но не сегодня.

— Тогда чего же ты боишься? — мягко спросил он, все же протянул к девочке руку и погладил ее по колену. Лея, хмыкнув, посмотрела на него в упор.

— Я не одна, — сказала она ровно, — но все равно боюсь одиночества.

Она замолчала, и Роше не нашел, что ответить девочке. С этой бедой он едва ли мог ей помочь, но от ее пронзительного тона у него болезненно сжалось сердце. Даже Иан, избравший сомнительный путь бесполезных поисков, делал это ради того, кого любил всей душой, ради того, кто, скорее всего, принял судьбоносное решение, руководствуясь лишь любовью. А у Императрицы Леи, несмотря на заверения преданных сторонников, не было никого, кому она могла бы отдать свое сердце.

Девушка быстро обмахнула увлажнившиеся глаза и снова взглянула на Вернона — на этот раз с бледной улыбкой.

— Но я пришла не затем, чтобы жаловаться, — заявила она, — у меня есть предложение, от которого ты, должно быть, сразу откажешься. Но я хочу, чтобы ты сперва его хотя бы обдумал.

Роше нахмурился, пристально посмотрел на внучку в ответ, но ничего не сказал.

— После смерти Ваттье де Ридо разведка Империи находилась в плачевном состоянии, — продолжала Лея, — и последние события ясно это показали. Мастер Риннельдор у меня за спиной смог многое подмять под себя, а в нынешних обстоятельствах Нильфгаарду нужна твердая рука и верное сердце…- она запнулась, — нет, не так — это нужно мне, а уже потом — Империи. — Лея медленно поднялась из кресла, не сводя с Роше прямого решительного взгляда черных глаз, — Вернон Роше, я знаю, что все эти годы ты служил моему деду, но преданность твоя была отдана Темерии, и ей одной. Но Эмгыр доверял тебе, и в память о нем я предлагаю тебе должность главы Нильфгаардской разведки. На тот срок, который ты сам сочтешь нужным — я обещаю не удерживать тебя, если ты решишь сложить полномочия.

Роше удивленно моргнул, потом, чуть помедлив, покачал головой.

— Я уже занимал подобную должность при дворе Анаис, — напомнил он, — и оказался совершенно бесполезен, когда решил вернуться. Я устарел, Изюминка, моя бдительность притупилась, а от бумажной работы меня, честно говоря, клонит в сон.

— Ты сам сказал, — поспешила возразить Лея, — Империи придется долго разбираться с последствиями заговора, и это не назовешь работой в мирное время. Если ты не готов приносить мне присягу — я на том и не настаиваю. Я предлагаю тебе должность, и вместо верности патриота, взываю к личной преданности мне.

— Что скажут твои агенты на это? — спросил Роше, — если я не сменю гражданство и присягну Лилии, как моей королеве, едва ли мои подчиненные примут меня и поверят в мои намерения.

— Всем известно, как долго и верно ты служил Эмгыру, — напомнила Лея, — и после того, что случилось, скорее уж в Темерии тебе начнут припоминать старые грехи. Новое правительство будет делать ставку на безусловный патриотизм, а твоя репутация, уж прости, оставляет желать лучшего.

Роше досадливо поджал губы — жестокие слова Императрицы были, тем не менее, совершенно правдивыми. Но оставался еще один аргумент, с которым Лея тягаться была не в состоянии.

— Я не могу, — пару мгновений помолчав, сказал Роше, — я люблю тебя, Изюминка, но есть те, за кого я в ответе, и их я не могу оставить, как тогда, когда служил Темерии.

Лея хотела что-то ответить, но было видно, что возразить ей было нечего.

Дверь библиотеки негромко скрипнула. Роше обернулся и увидел, как в комнату неспешно, легким шагом, как ходил по свежему снегу, почти не оставляя на нем следов, вошел Айра. Под удивленным взглядом Императрицы мальчик приблизился и встал перед ней — торжественно собранный, с непривычно серьезным выражением на бледном лице. Вернон заметил, что свой двимеритовый браслет обратно он так и не надел.

— Прости меня, Лея, — обратился мальчик к Изюминке, и та ответила ему растерянным взглядом, — я подслушал ваш разговор, но сейчас решил вмешаться. Я знаю, почему папа не хочет принимать твое предложение, и думаю, что могу помочь тебе убедить его.

Очень медленно под изумленными взглядами Роше и Леи Айра опустился перед ней на одно колено и протянул Императрице руку.

— Лея вар Эмрейс, — проговорил парнишка торжественно, — я слишком низкого происхождения и не достоин даже думать об этом. Но я подумал — может быть, это и неважно? Тебе нужен друг, а моему папе — причина перебраться в Нильфгаард, не бросив ни меня, ни отца. И потому я прошу тебя стать моей женой.

Лея, точно не поверила собственным ушам, перевела изумленный взгляд на Роше, но что тот мог ответить? От кого угодно он мог ожидать подобного предложения, но не от Айры. Сыну были чужды интересы, просыпавшиеся в мальчишках его возраста, он не интересовался девочками и никогда не обращал особого внимания на Лею. Неужто пробуждение магии так сильно сказалось на нем? В это, впрочем, можно было поверить — Роше, хоть и вырастил уже двоих сыновей-магов, так и не смог проникнуть в природу чародейства, понять ее и предугадывать ее эффекты. Кроме того, Айра ведь ничего не говорил о любви — пусть мальчик до сих пор не слишком понимал ценность чужой жизни, произошедшее в руинах могло изменить и это. Он спас малышку Лилию, он помог Анаис, а теперь, должно быть, хотел спасти и Лею, признавшуюся в собственном страхе одиночества. От одной этой мысли — такой привлекательной — на сердце у Роше вдруг потеплело.

Лея по-прежнему молчала. Она опустила глаза на протянутую ей руку, но пока не решалась ее принять. И Роше решил вмешаться.

— Как отец Айры и его законный представитель, — заговорил он серьезно, — я повторю его предложение официально, в присутствии свидетелей. И в вашей воле, Ваше Величество, будет принять или отклонить его.

— Даже если ты откажешься, — снова вмешался Айра, — я все равно хочу просить разрешения перебраться в Нильфгаард — мне нужно учиться управлять своими магическими способностями, а Императорская Академия подходит для этого лучше, чем Бан Ард.

Похоже, это его последнее замечание решило дело. Лея, робко улыбнувшись — как юная дебютантка, которую впервые пригласили на танец — осторожно сжала ладонь Айры в своей и потянула его вверх. Мальчик покорно поднялся, не сводя с нее посветлевших глаз.

— Я буду готова выслушать твое предложение вновь после коронации, — объявила Императрица, — а до тех пор, Айра аэп Иорвет, будь моим почетным гостем в столице.

И мальчик, просияв, кивнул — на этот раз с привычной беззаботной улыбкой.

 

СправедливостьЛита покрутилась перед зеркалом, недовольно нахмурилась и прижала ладони к уже весьма очевидной округлости живота.

— Все словно сговорились — что ты, что мама, даже Мэнно, — досадливо проговорила она, — врете мне, что я с каждым днем становлюсь только краше, но я же вижу, что это неправда. А что со мной будет еще через пару месяцев, когда я стану такой же огромной и неповоротливой, какой была дурнушка?

Регис, педантично собиравший свои инструменты после очередной процедуры, глянул на нее через плечо и мягко усмехнулся.

— Твоими стараниями в моду как раз вошли платья с высокой талией и широкими юбками, — заметил он, — и ты можешь воспользоваться собственной блестящей идеей. Детлафф сошьет для тебя хоть сотню таких нарядов — стоит только попросить.

Лита послала ему раздраженный взгляд, но потом, вдруг улыбнувшись, прижала ладонь к животу плотнее. Первые шевеления ребенка она начала чувствовать всего пару дней назад, и юной чародейке все еще сложно было поверить, что эти робкие движения внутри нее, легкие, как трепет крыльев бабочки, были признаками новой жизни.

То, что произошло, до сих пор казалось невероятным, и даже Регис мог это объяснить лишь чисто теоретически — с докладом на эту тему в Академии он явно выступать был еще не готов. Друг рассуждал о переменах, произошедших в теле Литы, благодаря постоянным переливаниям крови, которые теперь производить приходилось чаще, чем прежде, чтобы юная чародейка не мучилась тошнотой и слабостью. Упоминал о том, что размножение их с Детлаффом вида вообще было областью, им не слишком изученной — с тех пор, как высшие вампиры пришли в этот мир, их численность лишь уменьшалась. Говорил Регис и об особой связи между Литой и ее возлюбленным, о живительной магии Золотого Сердца, которую чародейка так охотно впустила в себя — да много еще о чем. На тревожные вопросы Литы «А что, если он родится с крыльями?» и «А вдруг он высосет мою кровь изнутри?» друг отвечал лишь снисходительной улыбкой и заверениями, что не даст ее в обиду.

Но каких бы теорий ни строил Эмиель, ясным — и все более очевидным с каждым днем — оставался единственный факт — ребенок в чреве Литы рос и креп. Поначалу девушка боялась, что беременность могла протекать быстрее, чем у обычных людей, или напротив — растянуться на долгие годы, чтобы плод, которого ждала почти бесконечная жизнь, мог вызреть и сформироваться. Но, к ее радости, все протекало ровно с той скоростью, с какой положено. За четыре месяца — по подсчетам Региса — Лита успела немного округлиться в талии, и все ее тело постепенно и плавно готовилось к появлению детеныша на свет. Чуть раздались и пополнели бедра, отяжелела и без того высокая грудь, и иногда, давая себе волю, юная чародейка чувствовала, как ее сердце наполняла теплая нежность к еще не рожденному младенцу — и это ощущение было, пожалуй, даже более удивительным, чем легкие толчки внутри. Прислушавшись и сосредоточившись, она могла слышать, как часто-часто билось крохотное сердце, и иногда, засыпая в объятиях Детлаффа, Лита старалась сосчитать эти удары, боясь сбиться, поймать фальшь в ровном уверенном ритме. Но дитя росло — и вместе с ним росла любовь Литы.

И хотя в ней, вместе с новой жизнью, зародилось новое, незнакомое, неосознанное пока до конца глубокое спокойствие, внешние обстоятельства, в которых юная чародейка играла не последнюю роль, совсем ему не соответствовали. Империю после восстания Риннельдора продолжало лихорадить. Юная Императрица Лея вместе с новыми советниками старалась взять ситуацию в свои руки — новый глава разведки, небезызвестный Вернон Роше, приступил к своим обязанностям с таким рвением, словно долгие годы экономил силы, берег их именно для такого случая. Суды над предателями проходили едва ли не каждый день, и маленькая правительница выносила один приговор за другим.

Лита, не вовлеченная в этот процесс, занималась своими делами — налаживать контакты с запуганными, разрозненными, недовольными чародеями оказалось сложнее, чем ей казалось поначалу. И неожиданно на помощь девушке пришла бывшая наставница. После случившегося на ступенях дворца Лита боялась, что Филиппа, чьи планы глупая ученица так неосмотрительно нарушила, объявит ее своим врагом. Но милсдарыня Эйльхарт явно почувствовала, откуда дул ветер, и решила, что худой мир был Редании выгодней доброй ссоры. Официально Ложа в дела Империи не вмешивалась, но влияния чародеек вполне хватало на то, чтобы убеждать нильфгаардских магов выходить из подполья и присягать Императрице. Лита не заблуждалась — ее собственное имя, конечно, имело значение и вес, но слово юной чародейки пока стоило довольно дешево. Чародеи боялись надеяться на улучшение своего положения, и принцессе приходилось прикладывать массу стараний, призывать на помощь все свое красноречие, чтобы переубедить их.

Восстановленная Магическая Академия Нильфгаарда получила особый статус, по примеру Северных Университетов, но до независимости Аретузы ей было еще далеко. С помощью Маргариты Ло Антиль, однако, удалось пригласить в первом семестре нескольких преподавательниц, чтобы они своим примером показывали, что у Академии был большой потенциал. Лита, ставшая при Лее советницей, не собиралась лично взбираться на профессорскую кафедру, но лекции новых учительниц посещала с удовольствием — не только «торговала лицом», но и впитывала знания, до которых до сих пор ее ум не дотягивался.

За спиной юной чародейки время от времени еще были слышны злые разговоры — кое-кто в окружении Леи болтал, что добрая тетушка помогала племяннице Императрице исключительно из соображений собственной выгоды. И бесполезно было доказывать им, что Лита не только вправду хотела помочь чуть не свергнутой девчонке, за свободу которой едва не поплатилась собственной жизнью, но и исполняла волю почившего отца, по которому до сих пор каждый день тосковала. Эмгыр знал, что Лея была ему не родной, и все равно любил и воспитывал ее, лелеял и защищал — и Лита собиралась продолжить то, что он начал. А расцветавшей в ней незнакомой и непонятной любви теперь вполне хватало на то, чтобы Лея начала ей даже нравиться.

Империю лихорадило — но никто не сомневался, что буря должна была стихнуть, и не за пару месяцев, так за пару лет положению Нильфгаарда суждено было вновь утвердиться. Лея, прилежная ученица своего великого деда, была готова всю себя жертвовать ради этого — и Лите грустно было осознавать, что на это юной племяннице было отпущено всего четырнадцать лет.

Они с Регисом договорились никому не рассказывать о том, что произошло в Тронном зале. Лита и словом не обмолвилась о встрече с Фергусом, а малышку Лею убедила, что тот, кого она видела в коридоре у покоев деда, был лишь магическим мороком, остаточным эффектом магии Риннельдора. Лея была совсем не глупа и могла бы подвергнуть слова чародейки сомнению, если бы сам не хотела верить, что отец ее просто в очередной раз сбежал — но все еще мог вернуться к ней откуда-то издалека. И Лита решила оставить девочке ее безоглядную нелепую веру.

Регис сказал, что проблему краткости отпущенной Императрице жизни он постарается решить за последующие годы — тем более, что его позиция при дворе осталась неизменной. Его услугами лекаря теперь пользовались и Лита, и сама Лея. А в способностях друга юная чародейка ни секунды не сомневалась.

В дверь постучали — громко и требовательно. Лита, снова увлекшаяся разглядыванием собственного отражения, даже вздрогнула от неожиданности. Регис, тонко улыбнувшись, подхватил свой алхимический ящичек и отступил в тень.

В покои юной чародейки, не дождавшись приглашения, вошла Анаис. Низвергнутая королева Темерии была одета на удивление торжественно, хотя выбранное ею платье — конечно, голубое и с лилиями — сидело на ней, как седло на айгуле. Лита, хоть и стояла перед зеркалом в одном исподнем, повернулась к незваной гостье, гордо выпрямившись и вскинув голову.

— Добрый день, Ваша Милость, — церемонно поприветствовала она дурнушку, но та лишь отмахнулась свободной рукой — вторая была занята объемным свертком.

— Оставь эти глупости, Лита, — заявила Анаис, — после того, что случилось, мы вполне можем перейти на «ты».

Юная чародейка, секунду посомневавшись, примерив высказывание дурнушки к собственной гордости, наконец покладисто кивнула.

— Ты пришла меня поторопить? — спросила она сдержанно, снова глянув в зеркало. Волосы Литы были в полнейшем беспорядке. Лицо, хоть и сиявшее румяной свежестью, нуждалось в нескольких дополнительных штрихах, а уж о наряде и говорить было нечего. Те, что Лита предпочитала обычно, стали ей безнадежно тесны, и, примеряя их, юная чародейка не могла не злиться на невинное дитя в утробе и на того, кто был виноват в его появлении.

— До коронации еще почти два часа, — напомнила Анаис, — ты успеешь и губы накрасить, и речь выучить. Я же пришла, потому что так и не успела толком поблагодарить тебя.

Лита удивленно изогнула бровь. Когда она объявила королю Виктору, что возвращается в Нильфгаард, тот потратил едва ли не полчаса на благодарности за помощь возлюбленной и малышке Лилии и заверения в дружбе. Этого Лите казалось достаточно, чтобы считать инцидент исчерпанным — а дружба короля Редании была скорее нужна Лее, а не ее советнице. Но у Анаис, как обычно, было собственное мнение на этот счет.

— Тебе не за что меня благодарить, — ответила Лита с достоинством, — если бы не я, так Ложа непременно спасла бы тебя.

Ани серьезно покачала головой.

— Если бы не ты, я бы родила мою дочь в Императорской темнице, и едва ли нашелся бы кто-то, желающий помочь мне, — сказала она, и тон ее звучал удивительно искренне, — Лилия бы не выжила — а, может, и я умерла бы вслед за ней. Ты спасла нас, Лита. И я этого не забуду.

Юная чародейка медленно кивнула и улыбнулась.

— Расскажи об этом своей дочери, когда она, надев корону, задумается, как вести себя с нильфгаардскими послами, — заявила она, — а мне — ты ничего не должна.

— О, это не так, — внезапно широко улыбнулась Анаис и протянула Лите свой увесистый сверток, — прими этот скромный дар. Я подношу его от всего сердца.

Юная чародейка приняла сверток из рук дурнушки, быстро дернула узел на бечевке и развернула плотную ткань.

Платье было почти точной копией того, что для Анаис по приказу Литы сшил Детлафф перед балом в честь дня рождения Леи. Тяжелый темно-зеленый бархат заструился водопадом, и чародейка, разглядывая наряд на вытянутых руках, замечала и аккуратную точность швов, и умеренный блеск золотой отделки.

— Конечно, его сшил не такой искусный мастер, как твой супруг, — тихо пояснила Анаис, — но мои портные старались, как могли. Я слышала, красное ты больше не носишь — но и этот цвет будет тебе к лицу.

В порыве внезапно нахлынувших чувств Лита прижала платье к груди и посмотрела на дурнушку сквозь мутную пелену подступивших к глазам слез. Та, явно не ожидавшая подобной реакции, нахмурилась и ступила на шаг ближе.

— Лита, — неуверенно и растерянно сказала Анаис, протягивая к чародейке руки, — ты чего? Не плачь.

— Ох, Ани, — девушка все же позорно всхлипнула, но тут же утерла глаза ладонью, постаралась светло улыбнуться, — оно превосходно.

— Позволь, я помогу тебе одеться, — ответив на ее улыбку, произнесла Анаис, — помощь тебе, конечно, пока не слишком нужна — но, поверь моему опыту, очень скоро это изменится.

Лита подняла глаза к потолку.

— Умоляю, не напоминай, — взмолилась она, но протянула платье дурнушке, — и как у тебя хватало отваги появляться на людях с таким пузом?

— Поверь, — пророческим тоном ответила Анаис, — скоро узнаешь, Лита.

 

ВлюбленныеИан вышел из портала, и ледяной соленый ветер тут же подхватил его волосы, попытался проникнуть под полы плаща и обжег лицо. На Большой Земле весна уже вовсю вступала в свои права, но здесь, на Скеллиге, зимние морозы еще и не думали отступать. Со стороны деревни доносился привычный гул голосов и запах печного дыма — и Иан, прикрыв глаза, позволил себе насладиться странным и прежде неведомым ощущением. Он вдруг почувствовал, что после долгого путешествия наконец возвращался домой.

После того, как Гусик бросил его, эльф искал его повсюду. Из отцовского замка он отправился в Бан Ард, оттуда — ничего не добившись — в Нильфгаард. В столице Империи необходимо было соблюдать полную скрытность — бывший учитель Иана Риннельдор прочно захватил власть, и его глаза и уши, казалось, были повсюду. Попадаться в его поле зрения Иан не собирался, но и никаких полезных сведений о местонахождении Фергуса все равно не нашел.

Из Города Золотых Башен, однако, эльф впервые послал письмо родителям — второе после того, что оставил у Иорвета под подушкой. Иан написал, что с ним все в порядке, просил не искать себя и не рвать сердце. Он сделал свой выбор — как поступал множество раз до того. Не указав обратного адреса, Иан, тем не менее, пообещал родителям, что будет писать им по мере возможности, и с тех пор держал свое обещание.

Вернон и Иорвет получали от него послания из Оксенфурта и Новиграда, где Иан расспрашивал о господине Гуусе Хиггсе моряков в порту и усталых пропитанных спиртом корчмарей. Он писал родителям из Венгерберга и Марибора, куда явился почти в отчаянии, и в последнем послании известил родных, что собирался вернуться на Скеллиге.

К тому моменту, когда Иан взошел на торговый корабль, плывущий на острова — первый после долгой зимы — он почти потерял надежду. Гусик исчез, словно его никогда не существовало, и даже имя его — и настоящее, и фальшивое — было стерто из людской памяти. Ни расспросы, ни магия не могли помочь, и эльф решил, что, если и на Скеллиге ничего не обнаружит, то останется на Фаро — в доме, где они с Фергусом провели четырнадцать спокойных лет — самых счастливых в жизни Иана.

Взмахом руки эльф набросил на себя Уловку Сендриллы, став той, что была хорошо знакома жителям Харвикена. Если уж его ждала одинокая жизнь на островах, то, по крайней мере, Иоанне не пришлось бы вновь знакомиться с местными и доказывать им, что она была им не чужой.

Первыми у самых ворот деревни его заметили мальчишки — Иан помнил их, потому что почти всех первым брал на руки, когда они появлялись на свет. И, похоже, дети тоже не забыли добрую Иоанну. С радостными криками они обступили целительницу, хватали ее за руки и увлекали за собой. На шум вышли и взрослые — очень скоро Иан оказался буквально окружен веселыми приветливыми людьми, которые наперебой принялись расспрашивать Иоанну, где ее так долго носило, и увенчался ли успехом их с мужем поход в рощу Фрейи. Эльф, борясь с подступившими слезами, отвечал, что господин Хиггс пропал, и бедная Иоанна осталась совсем одна — и даже Фрейя не смогла ей помочь.

Заботливые взволнованные женщины повели его в хату старосты, накормили и буквально искупали эльфа в своем искреннем сочувствии. Иан робко надеялся, что хоть кто-то из них мог что-то слышать о Гусике, но, конечно, надежды его оказались тщетны. Женщины причитали, кое-кто даже укорял безмолвных богов за жестокость — но господин Хиггс на Фаро не появлялся, как, должно быть, и на прочих островах архипелага.

Желая отвлечь печальную целительницу от ее горя, жена старосты предложила Иоанне остаться в их доме. Места хватит — говорила она, а покинутой супруге будет, по крайней мере, не так одиноко. Но Иан твердо отказался. Он хотел вернуться домой — в далеком детстве папа учил его — заблудившись в лесу, самым разумным было оставаться на одном месте и ждать спасения. И эльф, чувствуя, что впервые в жизни по-настоящему заблудился, собирался последовать его мудрому совету.

Иоанна отказалась от сопровождения, сказав, что сама могла добраться до побережья к своей хижине, и женщины взяли с нее слово, что завтра она вновь вернется в деревню. Иан дал это обещание легко — среди этих бесхитростных знакомых людей он впервые за долгие недели пустых поисков почувствовал себя лучше.

Эльф боялся, что оставленное много месяцев назад жилище окажется разоренным, но, подойдя к хижине, с удивлением заметил, что дом их не просто остался нетронутым — похоже, жители деревни, дожидаясь возвращения супругов, проявили соседскую инициативу. На двери он увидел новые сверкающие петли — явно работу местного кузнеца. Стены были заново выкрашены, а внутри обнаружился безупречные порядок — кто-то из женщин постарался, чтобы жилище не пришло в запустение. В кухонном шкафу Иан нашел залежи вяленной рыбы, в бочке у выхода — запас свежей воды, а на кровати — чистое белье, вытканное заботливыми руками деревенских девушек.

К горлу подкатил тугой соленый комок. Иан поспешно сглотнул и обмахнул глаза руками. Он был дома — и здесь не хватало лишь одного — Фергуса.

Его картины — те, что возлюбленный оставил, уезжая — стояли аккуратной стопкой в углу, укрытые плотной тканью. Деревенские понятия не имели, как правильно их хранить, и от морской сырости и мороза краски на холстах потускнели и потрескались. Иан медленно перебирал одну картину за другой, и мысленно припоминал каждый момент, когда Фергус наносил на них последний мазок.

Вот закатное небо опалило огромное северное солнце — Гусик долго подгадывал момент, чтобы запечатлеть вечернюю зарю во всей красе, ругался на тяжелые штормовые облака и просиживал часами на утесе под порывами жестокого ветра, чтобы закончить работу. Вот в голубых сумерках к песчаному берегу причаливала маленькая лодка — Ульф, деревенский рыбак, однажды приплыл к ним, чтобы поделиться уловом, и Гусик заставил его проторчать на борту битый час, пока не запечатлел его во всех подробностях. Вот крупными хлопьями опускался на лесную тропу первый настоящий снег, и по ней, сгибаясь под ветром, шагала одинокая закутанная в плащ фигура — Иоанна спешила домой.

— Ох, Гусик, — почти не осознавая, что говорил это вслух, прошептал Иан, — где же ты?

Неожиданно эльфа охватил гнев — возлюбленный предал его, оставил одного, ничего не сказав, принял решение после того, как они поклялись друг другу ничего не скрывать. Иан оттолкнул от себя картину, рывком поднялся и закрыл лицо руками — слезы жгли глаза.

— Ты поклялся! — крикнул он в пустоту комнаты, — ты поклялся принадлежать мне!

Темнота в углу едва заметно дрогнула — пелена застилала взгляд Иана, но он уставился туда, стараясь разглядеть, что это было. Неужто в их отсутствие в доме завелись крысы? Хотя, как им было выжить в такой мороз в пустом доме?..

— Фергус, — почти не слыша собственного голоса, позвал Иан.

Он появился из мглы — точно шагнул из соседней комнаты. Бледное родное лицо обрамляли белесые кудри, а черные глаза смотрели с невыносимой жестокой нежностью — обманчивый морок не должен был смотреть так знакомо. Разум Иана играл с ним злую шутку, и от понимания этого захотелось закрыть глаза и никогда их больше не открывать.

— Иан, — произнесло видение, — что ты натворил?

Ладони Фергуса были живыми и теплыми — из плоти и крови — и эльф сжал их трясущимися ледяными пальцами. Возлюбленный смотрел печально и прямо, но уже через мгновение улыбнулся.

— Он знал, что так и будет, — прошептал он, и Иану не нужно было объяснять, кого именно Гусик имел в виду, — что бы со мной ни происходило, одно оставалось неизменным — моя любовь к тебе и брачные клятвы. И тебе хватило ума воззвать к ним, хотя я так долго сопротивлялся и старался держаться от тебя подальше. Все было зря.

— Гусик, — губы Иана дрожали. Он подался вперед, и у поцелуя — казалось, самого первого за всю жизнь — оказался привкус морской соли. Или его собственных слез — эльф не понял.

— Я взял другое имя, — ответил Гусик мягко, когда они отстранились друг от друга, — Фергуса вар Эмрейса больше нет. А называться Гуусом Хиггсом не хуже и не лучше, чем как-то еще.

— Гусик, — упрямо повторил Иан, снова перехватив его взгляд, — я нашел тебя.

— Я выкупил долг твоего отца, — со вздохом проговорил Фергус, — ради тебя, любовь моя. Но Иорвету все же суждено заплатить свою цену.

— Ты останешься со мной? — с жаром спросил Иан, которому совсем не хотелось разбираться в словах, которые произносил Фергус. Его возлюбленный был перед ним — живой и настоящий, такой же, каким был, когда они впервые поцеловались, сидя на смятой постели в Вызимском дворце бесконечно много лет назад. А как именно это произошло — было совершенно неважно.

— Если ты захочешь, — качнул головой Гуус Хиггс, — но тогда и тебе придется остаться со мной.

Иан растерянно моргнул. Он слышал, что в эти простые слова Гусик вкладывал куда больше смысла, чем могло сперва показаться, и на миг эльфу вдруг стало мучительно страшно. У черной бездны в глазах возлюбленного не было дна.

Но Гусик улыбнулся — и все сомнения Иана разом рассеялись.

— Я останусь с тобой, — прошептал он, наклонившись вперед и прижавшись лбом к его лбу, — я буду с тобой до конца моих дней — как однажды поклялся.

Возлюбленный помолчал еще пару мгновений, а потом его руки обняли Иана за плечи, и эльфу показалось, что вместе с этим касанием из него вытекает жизнь — та, к которой он привык, чтобы уступить место новой. Пугающе неизвестной.

— Да будет так, — произнес Гуус Хиггс, и Иан, обновленный и враз успокоившийся — ответил ему нежной улыбкой.