V — значит Вендетта (СИ) [Braindancer] (fb2) читать онлайн

========== V — значит Вендетта ==========

«Разные души выбирали себе ту или иную жизнь. Смотреть на это было жалко, смешно и странно. Большей частью выбор соответствовал привычкам предшествовавшей жизни.»Платон. Миф о загробных воздаяниях.

Пустота. Пустота — это всё, что я чувствую. Она вокруг меня. Пустота — это я.

Что такое «я»? Я — Ви. Ви — это моё имя. Я не знаю, кто такой Ви. И, честно говоря, не хочу знать.

Пустота опутывает меня. Забвение. Небытие. Я не хочу просыпаться. Где-то вдалеке маячит свет, назойливый, как перегорающая лампочка. Я не хочу видеть свет. Ни в конце туннеля, ни какой-либо ещё. Я не хочу открывать глаза. Я не хочу вспоминать.

Но от этого не убежать. Я слышу шаги. Мерный стук каблуков по кафельному полу. Клац-клац. Жуткий звук. Они приближаются. Я не хочу. Почему я должен их слышать? Дурак. Ты уже потерял всё, но потерять слух ты не сможешь, до конца своей никчёмной жизни ты будешь слышать, как ебаные каблуки ебаной докторши стучат по полу ебаной клиники.

Может, если притвориться спящим, она уйдет?

— Пожалуйста, приготовьтесь. Мы скоро начнём.

Ну конечно. Тупой инфантильный идиот. Уйдет, как же, надейся. Голос холодный, под стать клацанью каблуков. Ей плевать на меня, она даже не пытается это скрыть. Она же никогда не обращается ко мне по имени, хотя не может его не знать. Никаких «Доброе утро, Ви». «Пожалуйста, приготовьтесь, Ви». Может это потому, что нет никакого Ви? Тело есть, а Ви нет. И Джонни нет. Вот так история, было двое, не стало ни одного. Ха-ха. Блять.

— Вы смеетесь?

Странный вопрос. Я ведь не смеюсь, я плачу.

Может, если б я мог посмотреть ей в глаза, то нашёл бы в них ответ. Но я не вижу их. Ни разу не видел из-за долбаного визора. А может там и нет никаких глаз? Что если и докторши на самом деле нет? Нет, так быть не может. Если меня нет, и её нет, то что тогда есть? Чьё это сознание? Зачем я здесь?

— Проверка когнитивных функций.

Она суёт мне в руку ёбаный кубик. Опять.

— Снова кубик?

— Нужны очень точные данные.

Давай, Ви. Это должно быть просто. Крути, переворачивай, крути. И так без конца. Сначала одна сторона, потом другая. Какой в этом смысл? Кубик невозможно собрать, кубик можно только сломать. Джонни это знал. Ви это знал. Тогда какого чёрта, Ви?

— Достаточно.

Она выдирает кубик у меня из рук. Она раздражена, она бесится. Я — её кубик. И она тоже не может меня собрать. Я — её личный маленький ад. Ад для наивной перфекционистки, белой мышки в клетке ёбаной корпорации. Только про клетку она пока не знает. Только про кубик. Кубик — её задача, её цель. Кубик должен быть собран. Задача должна быть решена. Любыми средствами, любой ценой — вот что она знает. Кубик кричит, кубик корчится от боли, но ей плевать. Да что там, если, чтобы собрать кубик, придется отдать жизнь, она сделает это, не задумываясь. Бедная девочка. Кажется, она всё-таки действительно существует. Это плохо. Это очень плохо. Я бы мог многое рассказать ей про кубики, в конце концов кое-что я об этом знаю. Я ведь тоже был, как она. Ёбаные кубики. О да, я бы мог ей рассказать. Только зачем? Она не хочет слушать, а я не хочу говорить. Вот так.

— Почему вы всё время смеётесь?

Нет, меня точно нет. А может она меня не видит? Вернее, видит не меня, а кого-то другого? Говорит с кем-то другим, не со мной. Потому что я, блять, совершенно точно не смеюсь.

— Пожалуйста, подключитесь к устройству.

Да пожалуйста. Только какой в этом смысл? Зачем подключать то, чего нет? Впрочем, если ничего нет, то и терять нечего, верно, Ви?

— Тест на создание представлений высшего порядка. Пациент готов к обследованию.

Пациент готов. Да, вот это действительно смешно. Интересно, а сейчас я смеюсь?

— Называйте ассоциации со словами. Говорите…

— Первое, что придёт в голову, не задумываясь, — я говорю вместе с ней, синхронно. Наверное, это тоже её бесит. Глупый кубик. Он не хочет, чтобы его собирали.

— Дом.

— Джонни.

Джонни. Джонни. Джонни…

Я дома. Наконец-то дома. Это странное чувство. Словами такое не опишешь. Особое чувство. Отдельное. Я слышу. Я вижу. Я страдаю. Я счастлив. Я дома.

Я устал. Я просто пиздец, как устал. Голова раскалывается. Я хочу спать. Больше всего на свете я хочу спать. Забавно. Начинаешь полным сил и надежд, бежишь за мечтами, а в итоге всё сводится к этому. Просто хочешь отключиться.

Но походу даже сон для меня теперь — непозволительная роскошь. Тело не хочет спать, тело напряжено. Как пушка, приставленная к чьему-то виску. Пошло, Ви. Пошло и тупо. Пушки не чувствуют напряжения. И всё-таки нужно поспать. Завтра у нас важный день. У нас…

Хотя я знаю один способ. Хороший безотказный способ. Тело можно обмануть, надо только знать, как.

— Помощь.

— Джонни.

Всё как всегда. Хоть что-то в этой ёбаной жизни по-прежнему просто. Расстёгиваешь ширинку, спускаешь трусы. Пять минут, и готово. Дрочка от головной боли. Дрочка от волнения. Дрочка от душевных травм. Дрочка от всего на свете.

Тело сопротивляется. Тело не любит, когда его обманывают. Но я не сдаюсь, я настойчив. Дёргаю свой несчастный член, но мы с ним явно играем в разных командах. Давай, чумба. Ну давай же. Нам это нужно. Работай. Работай, сука. Ну давай же, блять.

Бесполезно. Грёбаный отросток. Упрямый сукин сын.

Ладно. Окей. Попробуем по-другому. Нужно что-нибудь представить. Думай, Ви. Думай. Тик-так. Тик-так. Быстрее придумаешь, быстрее всё кончится. Нужно что-то горячее, что-то сексуальное. Ну же, Ви, всего капелька воображения. Ну хотя бы тот древний брейнданс с девушкой и змеёй, помнишь его? Вампирская муть. Нет, это не пойдёт. Тут нужно другое. Думай дальше. Как насчёт Панам? Панам Палмер. Так, это уже получше. Попробуем. Панам Палмер опускается на колени. Панам Палмер улыбается. Её улыбка таинственная и вместе с тем хищная, развратная. Она делает…делает… Блять. Не то, не то, не то. Сука.

— Ну-ну.

М-да, мог бы так и не дергаться, Ви. Мог бы уже и привыкнуть. Джонни появляется, где ему хочется и когда ему хочется. Вот как сейчас, например, сидит верхом на прикроватной тумбочке и пускает кольца несуществующего дыма несуществующей сигареты. Пускает колечки и с саркастичным ебалом наблюдает, как я дрочу. Вернее, пытаюсь дрочить. Да уж, лучше не придумаешь. И чем я, блять, только заслужил такое счастье.

— Блять, Джонни, просто съеби, окей?

Не то, чтобы это хоть раз помогло, но попробовать стоило.

— Типа мужская солидарность, да? Нет, Ви, так это не работает.

Он улыбается. Хотя это, конечно, преувеличение. Если подумать, видел ли я вообще когда-нибудь его улыбку? В смысле, нормальную улыбку, счастливую, с большой буквы «У», а не эту ядовито-ироничную хрень? Да уж, даже представить сложно. Хотя, это должно быть, неплохо. Может даже красиво. Наверно, у него должны быть такие симпатичные морщинки в уголках глаз.

Морщинки, да?

Да ты, блять, романтик, Ви.

— Про личные границы когда-нибудь слышал?

Молодец, Ви. Думаешь об одном, говоришь другое. Так держать. Может еще пробьёшься в политику. Если, конечно, завтра не подохнешь.

— «Личные» как? А у тебя, оказывается, есть чувство юмора, Ви? Не замечал, не замечал.

Действительно. В этом городе, если думаешь, что можешь вот так просто передернуть у себя дома без посторонних глаз, можешь считать себя, блять, ахуенным юмористом.

— Отвернись хотя бы.

И снова эта тупая уже фирменная безысходность в голосе. Точнее внутреннем голосе. Том, что для Джонни. Такая промежуточная стадия между речью и мыслями.

— Не тупи, Ви. Ты знаешь, что меня здесь нет. Я здесь, — он щёлкает пальцем по моему виску, но я ничего не чувствую, — если не хочешь, чтоб я смотрел, как ты теребишь свой несчастный стручок, можешь закрыть глаза.

А ведь он прав. Это бесит, конечно, но крыть нечем. Что ж, попробуем. Я закрываю. Закрываю свои долбанные глаза. Только вот это ничего не меняет. Он здесь. Я чувствую его. Кровати нет, комнаты нет, а вот он, блять, есть. Я не вижу его, но знаю: он лежит рядом, подперев голову рукой, и сверлит меня взглядом.

И что это, интересно, значит? Что тебе нужно, Джонни? Что изменилось? Хорошо бы узнать правила до того, как я впишусь в очередную ебанутую хрень. Хотя, если честно, на самом деле мне уже глубоко похуй. Хочешь посмотреть — дело твоё.

Так на чём мы остановились. Панам Палмер… Нет, к чёрту Панам. Извини, детка, ты красотка и всё такое, но не сегодня.

Ладно, есть ещё кое-что. Тебе не понравится, Джонни. Я постараюсь, чтобы тебе не понравилось. Последняя попытка. Если это не поможет, то уже ничего не поможет. Ну, погнали.

Джонни настраивает гитару. Спутанные волосы спадают на лоб, когда он чуть наклоняется вперед. Он и не думает их поправлять, слишком сосредоточен. Он щурится, в уголках глаз появляются морщинки. Плевать, пусть будут морщинки.

Движения лёгкие, быстрые. Хромированные пальцы поворачивают колок, зажимают струну. Пальцы другой, нормальной руки бьют по струнам. Также легко, обманчиво небрежно. У него красивые руки. Такие разные, слишком разные, в них есть противоречие. Странно, но это завораживает. Одна обычная, вся испещрена шрамами, старыми и новыми, в ней бьётся пульс, бьётся жизнь. Она пахнет сигаретами. Вторая совершенная, но холодная, в ней нет жизни, нет чувств, сомнения и боль ей чужды. Она не пахнет ничем.

Да, в этом он весь. В этих руках. В том, как играет струну, как с нежностью поглаживает деку. «Да, детка» — шепчет он низким прокуренным голосом. После этих слов во рту оседает сладость. Да, детка. Он слегка прикусывает губу. Его это возбуждает. А это неплохо. Чёрт, действительно неплохо. Губы растягиваются в небрежной усмешке, когда он замечает, что его член упирается в корпус гитары. Почему бы и нет? Он бережно откладывает гитару, откидывается на спинку кресла. Неспешно расстёгивает ширинку. Только интересно, какую он выберет, левую или правую? Какой рукой он…

— И ты ещё что-то пиздишь мне про личные границы…

Блять. Идеальный Джонни тает в пространстве вместе с гитарой и расстёгнутой ширинкой. Реальный лежит рядом и пиздит. Как всегда.

— Вот это, блять, интрига века. Действительно, какой рукой дрочит Джонни Сильверхенд? Ну давай, Ви, вруби мозги. В вопросе есть подсказка.

Жаль, действительно жаль. А ведь только начало получаться.

— Хочешь попробовать? Тебе ведь интересно, как это, правда, Ви?

— Злость.

— Джонни.

Я злюсь. Я заебался. Я, просто пиздец, как заебался. В эту секунду я ненавижу его больше всего на свете. Самое тупое, что это всё, пиздец, как напоминает одну из моих влажных ночных фантазий. А ведь когда-то я хотел этого. Правда, хотел. Просто, сука, мечтал об этом. Когда это было? Пару недель назад? Где-то в прошлой жизни. А теперь, что теперь? Теперь я просто хочу спать, и у меня, пиздец, как болит башка. Коротко о том, куда уходят мечты. Да уж, блять. Это стоило бы записать.

— Блять, Джонни, просто отъебись.

— Да ладно, не ломайся, малыш, попробуй, — его голос хриплый, приторно-ласковый, он совсем рядом, у моего левого уха, — Доктор Сильверхенд плохого не посоветует.

Малыш, да? Ну, конечно. И что ты задумал, Джонни? Правда надеешься провести меня этой херней?

А ему весело, он считает, это забавно. Срать он хотел на меня, и чего я хочу. А я устал, если кому-нибудь интересно. Я просто устал. Я не хочу ничего. Мне уже похуй. Я просто хочу, чтобы всё закончилось.

Металлический холод обжигает, когда я всё-таки дотрагиваюсь до члена. Левой, как он сказал. Забавно. Это правда моя рука? Ну, допустим. Я не хочу открывать глаза.

— «Это всё еще моя рука?» — он передразнивает мои мысли, — ой, или уже моя?

Нет, это не я. Точно не я. Чужая металлическая рука сдавливает мой член. Это больно.

— Блять, да что ты творишь, — кажется, я произнёс это вслух. Рука не моя, а вот голос точно мой. Заёбанный до глубины души. Да, голос всё ещё мой.

Он усмехается мне в ухо. Я почти чувствую его дыхание.

— Ты правда хочешь поиграть в это, Ви? «Джонни, что ты делаешь, Джонни, хватит, о боже, да, Джонни, да». Но если нет, так нет. Ты можешь закончить это, Ви. Всё в твоих руках.

В моих руках. Действительно. В моих, блять, руках. Ха-ха.

— Ты ведь хотел этого. Так в чём проблема, Ви?

В чём проблема, Ви? Действительно, блять, в чём же. В тебе, во мне, в том, что я, блять, подыхаю. А, ладно. Окей. Хочешь поиграть, Джонни? Ну давай поиграем.

Ледяные пальцы касаются головки. Ещё раз. И ещё. Это больно. Или приятно. Всё вместе. Будто бьёшься локтем об острый угол. Снова и снова. Раз за разом.

Я слышу собственное хриплое дыхание. Он перебирает пальцами, будто в его руке не член, а гитарные струны. Хорошо. Это просто пиздец, как хорошо. Блять.

— Ну так что, Ви? Всё ещё «нет»? Или уже «да»?

Этот голос. Точнее шёпот. Не такой, как в моих фантазиях. Наигранный. Циничный. Он везде. Справа от меня. И слева. Везде. Во мне и вне меня.

— Выбор.

— Джонни.

— Синяя таблетка или красная, Ви?

Меня трясет. Он делает что-то, и мне кажется, будто все импланты разом дали сбой. Меня бьёт током. Ебаная ванна с ебаным льдом. Мне холодно, мне жарко. Я сейчас поджарюсь. Мне больно. Мне ахуеть, как хорошо.

Он останавливается. Почти останавливается. Теперь он делает это медленно. Подчёркнуто медленно. Мучительно медленно. Ток проходит по моему телу. От головки члена до кончиков пальцев. А ему весело. Это пытка, ёбаная пытка.

— Ну так, синяя или красная? Давай, Ви, скажи. Решать тебе. Я не продолжу, пока не скажешь.

Я схожу с ума. Я умираю. Я хочу прекратить. Я хочу продолжить. Синяя или красная. Синяя или красная. Эти слова пульсируют в моём теле. Мир исчез. Мира больше не существует. Всё сводится к одной точке. Вся ёбаная вселенная. Всё кончилось, осталось только это. Синяя или красная, синяя или красная…

— Ну же, Ви.

Я дёргаюсь, я извиваюсь, я переворачиваюсь набок, я кусаю подушку.

— Красная, — откуда-то звучит мой охрипший голос, — красная…

Я слышу его смех.

— Хороший мальчик.

— Страх.

— Джонни.

Меня снова накрывает.

Я слышу музыку. Музыку, которой нет. Пронзительное гитарное соло. Рваный ритм. Она ускоряется. Сквозь неё я слышу собственные стоны. Я не могу это контролировать. Я не хочу контролировать. Я — гитарная струна. Я сделаю всё, что он хочет. Что угодно. Я могу издавать любые звуки, какие он пожелает. Я порвусь, если он захочет. Я могу быть музыкой. Самой красивой музыкой в мире. Я — струна в руках гения. Джонни Сильверхенд живет, как играет. Неистово, ярко, свободно. Джонни Сильверхенд дрочит, как играет.

Блять, я сейчас кончу.

— Ну-ну, тише, малыш. Тише. Не так быстро. Ещё не всё. Нужно ещё потерпеть. Больно уже не будет.

Я — мальчишка с вывихнутым пальцем. Я сижу на кушетке в больничной палате. Доктор Сильверхенд в белом халате гладит меня по голове. Тише, малыш, тише. Вот так. Больно больше не будет. Но я хочу, чтобы было больно. Хочу, чтобы он дальше гладил меня по голове. Я готов терпеть любую боль. Любую. Ради него. Ради этого. Я хочу доктора Сильверхенда. Я люблю доктора Сильверхенда.

Блять, Ви, это ещё что такое? Что это за мысли? Что за пиздец у тебя в голове?

Я знаю, он их слышит. Знаю, потому что он смеется. Всё время смеется. Мне не по себе. Мне страшно. Он — демон. Чёрная тень у меня за спиной. Он обвивает меня, как змея. Он душит меня. Я задыхаюсь. Блять, я реально задыхаюсь.

Время остановилось. Я чувствую каждую секунду. Чувствую, как вязко и медленно перетекают одна в другую секунды моей ёбаной жизни.

Мой член пульсирует, как пульсирует передавленная конечность. Будто миллионы булавок вонзаются в него. Не только в него, во всё тело. Я — дикобраз, но мои иголки больше не защищают меня, они протыкают меня насквозь. Блять.

Меня переполняют электрические заряды. Я — конденсатор. Я должен разрядиться. Я должен кончить.

Но я не могу. Не могу, пока он не захочет. Металлический палец скользит по кругу, почти нежно, почти осторожно. Так же, как скользит по грифу гитары. Я безумен. Я отдал всё, что у меня было. Может ли сумасшедший сойти с ума? Едят ли мошки кошек? Едят ли мошки кошек?

— Давай, Ви. Скажи, чего ты хочешь. Скажи, и всё кончится.

— Смерть.

— Джонни.

— Просто скажи это, Ви. Ну же, чего ты хочешь?

Слюна во рту вязкая и горячая. Я хочу. О, да, я хочу. Я хочу его. Хочу его долбанный член у себя во рту. Хочу, чтобы он был такой же огромный, как он треплется. Даже больше. Хочу, чтобы он затолкал его в меня по самые гланды. Да. Я хочу больше, сильнее. Ещё сильнее. Хочу чувствовать его запах. Хочу слышать его стоны, его дыхание. Рваное, хриплое. Я хочу чувствовать, как ему хорошо. Я хочу, чтобы он кончил мне в рот. Хочу, чтобы его сперма стекала по моим губам. Хочу знать, какой вкус у спермы Джонни Сильверхенда. Хочу…

Я не знаю. Я хочу всё, и не хочу ничего. Я сам всё, и я ничто. Я — солнце. Я — звезды. Я — мир.

— Ну же, Ви. «Джонни, я хочу кончить». Несложно, правда?

Я грызу подушку вместе с губами. Я не могу говорить. Я не могу дышать.

— Джонни…блять… Джонни, — это мой голос, он где-то не здесь, где-то далеко, бесконечно далеко.

Обветренные губы касаются моего виска. Я чувствую. Да, блять, да.

— Бах.

Взрыв. Внутри меня взрывается бомба. Я сам бомба. Меня разрывает на части. Мои органы разлетаются по комнате, как чёртов фейерверк. Меня накрывает взрывной волной. Я погиб. Я больше не вижу. Я не слышу, не ощущаю. Я умер.

— Любовь.

— Джонни.

Я жив. Просто отрубился. Интересно, надолго? Блять, как же дерьмово. Сердце колотится, как сумасшедшее, тяжелыми толчками бьётся в самое горло. В глазах двоится. К горлу подступает тошнота. Держись, Ви. Не смей блевать на кровать.

Кажется, я так и остался лежать на боку, с рукой на лице. Странная всё-таки привычка. Зачем это делать, Ви, закрывать лицо рукой? А, впрочем, какая уже, нахуй, разница.

Задранная футболка липнет к груди, волосы ко лбу. Во рту металлический привкус. Кажется, я прокусил губу. С живота стекает сперма. Надо бы вытереть, но я не в состоянии даже просто пошевелить рукой. Я наблюдаю, как розовая капля стекает по животу. Щекотно. Кстати, а почему розовая? А, ну да, это не сперма розовая, это просто блядская неоновая вывеска за окном. Моя сперма белая. Это хорошо. Вот это, блять, действительно хорошо. Хоть что-то в этом ёбаном мире не меняется.

— Я уж думал, ты обнулился.

Он всё ещё здесь? Ну конечно, не могло же всё быть так просто. Только не с ним, не с нами. Если он ещё здесь, значит должно быть продолжение.

— Бля, — это всё что я способен из себя выдавить. Кроме блевотины, конечно.

— Ну извини, не знал, что на тебя так хуёво влияют такие…взаимодействия.

Да, Джонни. Конечно, ты не знал.

— Так как, видел небо в алмазах?

— Подожди, — говорю, — дай отдышаться.

Он лежит у меня на коленях. В зубах потухшая сигарета. На глазах излюбленные им авиаторы. На кой хер ему очки в такой темноте? Он подкидывает какую-то штуку, вроде мяча. А, нет, не мяч, какой-то кубик. Подбрасывает и ловит. Подбрасывает — ловит.

Вроде уже полегче.

— Какой-то сюр, — говорю я, а сам, как загипнотизированный, смотрю на взлетающий кубик, — ну и что это, блять, было?

— А сам-то как думаешь?

Он больше не бросает кубик. Он смотрит на меня. Я не вижу глаз, но чувствую его взгляд. Просто знаю, как он смотрит. Внимательно, выжидающе. Как будто от моего ответа что-то зависит.

Тест на создание представлений высшего порядка. Говорите первое…

— Изнасилование.

А я уже неплохо успел разобраться в интонациях этих его усмешек. Конкретно вот эта говорит о том, что он счёл мою нешутку несмешной.

— Ну, так пожалуйся, блять, в полицию. «О боже, помогите, меня изнасиловала собственная рука».

Он замахивается, и чёртов кубик вылетает в окно. Закрытое. Бах.

Так и лежит. Смотрит в потолок. Думает о чём-то. О чём, интересно?

Его голова на моём бедре. Я не чувствую тяжести. А может, и хотел бы. Хотел бы почувствовать, как его волосы скользят по моей коже. Наверно, это приятно. Интересно, они мягкие или жёсткие? Я бы хотел, правда хотел, это знать.

— Это любовь, Ви. Ёбаная любовь.

Я ослышался. Да точно, блять, ослышался. Жаль, что в моей руке нет чего-нибудь, чего-нибудь, например, стакана виски. Я бы мог сделать глоток, закашляться, мог бы оросить его самодовольную рожу сверху донизу. Как в какой-нибудь тупой комедии. Виски вперемешку с моей слюной стекал бы по его лицу, волосам, губам. Было бы забавно.

— Это типа сейчас было признание? — спрашиваю.

Интересно, получилось достаточно иронично? Он сдвигает очки, теперь я вижу его глаза.

— Бля, Ви, ты реально дебил или прикидываешься? Это объяснение.

Круто. Интересно, я правда уже должен был что-то понять, или мы пока играем в эту его любимую игру. Ту, что называется «Постебёмся над Ви, ему же это, пиздец, как нравится».

— Объяснение, Джонни — это, когда объясняют. Ну так, блять, давай, объясняй.

— Покурим?

Конечно, хуй тебе, Ви. От игры не будет никакого удовольствия, если всё закончится слишком быстро.

— Ну давай.

Сигареты под подушкой, на своём законном месте. Когда я начал хранить их там?

Никотин разливается по телу. Никотин просачивается в кровь. Это тоже приятно. Интересно только, кому: ему или мне?

Я прилежно курю. Одна затяжка, вторая. Хороший мальчик, Ви. А он встаёт с кровати. Бродит по комнате туда-сюда. Нервничает что ли? Останавливается на секунду и снова ходит. Что ж, подождём. Туда-сюда. Окно, шкаф, стена. Окно, шкаф…

Он резко тормозит:

— Правда не доходит?

— Нет.

Но ты же так этого не оставишь, Джонни. Нет, ты не оставишь.

— Бля.

Снова тишина. Его шаги абсолютно бесшумные, но, кажется, я уже начинаю их слышать. Я бы хотел слышать, как бьётся его сердце. Забавно, у него ведь нет сердца. Есть только моё.

— Ты любишь меня, Ви. Думаешь, что любишь.

Да уж, Джонни. И почему из нас двоих ты считаешь идиотом меня? Или это твои знаменитые лаги, на которые ты так любишь валить любую хуйню. Мне больно, мне прострелили плечо, а ты хватаешься за него только через полминуты. Как всегда. Краткая история любви в стиле Найт-сити: Ви любил, Ви страдал, Ви устал, Ви скоро сдохнет. А что Джонни? А до Джонни, блять, только дошло.

Ну, зато теперь я посмеюсь.

— Звучит дерьмово, Джонни.

Он тут же оказывается рядом со мной. Резко, слишком резко. В глазах рябит. Только что был у окна, а теперь между нами не больше нескольких дюймов. А на самом деле ни то, ни другое.

— Ты даже не представляешь, насколько, Ви. Даже не представляешь.

Я молчу. Хватит уже с меня этого дерьма. Не хочу об этом думать. Просто не хочу.

Теперь он лежит рядом. Я не вижу его лица из-за дыма.

— Ну так, может посвятишь меня, почему это так плохо?

Браво, Ви. Сдался, даже не начав сражение. Бросил знамя к ногам врага, даже не начав бой. Молодец, чумба. А мог бы возразить что-нибудь, хоть ради приличия. Хотя зачем? Что это изменит?

— Да, блять, потому что, Ви, потому что. Мне все причины перечислить, или самые тупые всё-таки пропустить? Типа тех, что я — ёбаная энграмма, застрявшая в твоей тупой башке.

А ты, оказывается, любишь драмы, Джонни. Кто бы мог подумать. Раньше как-то не замечал. Думал, ты из тех, кто не прощается и никогда не выясняет отношений. Что ж, видимо, нам ещё есть чем друг друга удивить, да?

И, кажется, теперь наконец-то моя очередь испускать циничные усмешки.

— Так и к чему это всё, Джонни? К чему представление с дрочкой? Эффектная подводка к разговору в стиле Сильверхенда?

Он качает головой. О, эту усмешку я тоже знаю, она называется «Ви — ебаный дебил».

— И что дальше, Джонни? — спрашиваю. И правда, что же, блять, на самом деле дальше.

— Дальше… а нихуя дальше не будет, Ви.

Забавно, что кого-то из нас двоих это расстроило. Я знаю это, потому что в груди предательски кольнуло. Меня или его? Скорее всего, обоих. Правда, моё расстройство мелкое, какое-то далёкое. Такое лёгкое рутинное огорчение. Проспал работу. Забыл выпить кофе. Спалился, когда качал какую-нибудь ахуенно важную сверхсекретную инфу. Дальше нихуя не будет. Ну что ж, блять, бывает.

— Круто, — отвечаю.

А вот у него явно что-то посерьёзнее. Я вижу это по глубокой вертикальной складке, образовавшейся у него на лбу.

— А хули ты хотел, Ви? Состаримся вместе, будем дрочить один хуй на двоих и умрём в один день? Последнее, правда, ещё вполне может исполниться.

— Обреченность.

— Джонни.

Он снова встаёт с кровати. Снова ходит по комнате. Или скорее мечется. Как зверь в клетке. Дамы и господа, перед вами уникальный представитель вымершего вида, реликт ушедшей эпохи, настоящий дикий Джонни Сильверхенд. Осторожно, детки, не суйте руки в клетку. И лучше закройте ваши ушки, эта тварь матерится, как сапожник.

— Блять, Ви. Блять, блять, блять…

Он в бешенстве пинает журнальный столик и сметает с него вазу. Вернее, смёл бы, если б мог.

Я молча наблюдаю за ним и продолжаю курить. Губы жжёт. Сигарета давно истлела, я курю долбаный фильтр. Даже не заметил. Беру ещё одну. Зачем? Всё ещё хочу сделать ему приятно, или просто это я уже успел на это подсесть?

Тишина. Странное всё-таки слово. Зачем называть тишиной что-то настолько громкое, звенящее, давящее?

Я вижу, он хочет что-то сказать.

— Давай уже, — говорю я, — выкладывай.

Он смотрит на меня. Что-то новенькое. Никогда раньше я не видел у него такого взгляда. Обречённый. Скорбный. Его взгляд скользит по-моему телу. По сперме на животе, по руке с сигаретой, по лицу. Так смотрят на покойника. Перед тем, как отправить его в печь.

— Тебе нельзя этого делать, Ви.

Он говорит тихо. Так тихо, что, наверное, каждый фанат на ёбаном стадионе ловил бы каждое его слово с замиранием сердца.

Интересно, мы всё еще о том же, или уже о чём-то другом? На всякий случай, уточняю:

— Что нельзя, Джонни? Любить тебя?

— И это тоже. Тем более это.

— И? Что ещё?

— Ох, блять.

Он отворачивается от меня. Смотрит в окно. Смотрит, смотрит, смотрит. Ёбаный артист. Умеет нагнетать. Только вместо стадиона моя жалкая квартира, а вместо софитов –блядская неоновая вывеска. И я – вместо преданных фанатов. Ви, заебавшийся и подыхающий, одна штука.

— Бунт.

— Джонни.

— Ты красишь ногти.

Неожиданно. Вот это, блять, действительно неожиданно.

— И? Мне нельзя красить ногти?

Он поворачивается. Наверно, он мог бы сжечь меня взглядом, если б захотел.

— Да не в ногтях дело. Блять, Ви, да как ты не понимаешь, — нервничает, — ногти, ёбаные ногти…

Он рядом со мной. Хватает мою руку. Вернее, мог бы схватить. Но я уже принял правила игры. Я сую руку себе под нос так, как это сделал бы он.

— Посмотри. Что ты видишь?

Я смотрю на свою руку без особого интереса. И чего же такого я, интересно, в ней не разглядел? Давай, Ви, играй по правилам, раз уж ввязался. Ладно, попробуем ещё раз. Я смотрю на свою руку так, будто никогда в жизни её не видел. Испачкана в собственной засохшей сперме. Он к этому? Да нет, вряд ли. Тут должно быть что-то ещё, какой-то глубинный смысл. Ебанутый сильверхендовский смысл. Ногти. Он говорил про ногти. Я смотрю на них. Облупленный черный лак, некоторые сломаны. Ну и? Бля, заебало.

— Сдаюсь. И в чём мораль?

Он вздыхает. Глубоко вздыхает. Он разочарован. Тоже мне новость.

— Да в том, блять, что у тебя не руки, а куски дерьма, Ви. Все в царапинах, синяках, кожа ободранная, ногти переломаны. Одного, на мизинце, вообще не хватает. Кто ты, Ви?

Философия. Ебаная философия. Ну, конечно. Не буду я отвечать. Я слишком устал для этого дерьма.

Он знает, что не дождётся ответа, но всё равно выдерживает паузу, прежде чем продолжить.

— Ты наёмник, Ви. Ебаный наёмник. Ты крадёшь, убиваешь, спасаешь за деньги. Твои руки — это руки наёмника.

Ещё одна драматическая пауза. Видимо, для достижения эффекта. Что ж, подождём.

— Но ты продолжаешь красить свои грёбаные ногти грёбаным лаком. Раз за разом. День за днём. Там красить нечего, но ты, блять, всё равно продолжаешь это делать. Как блядский белый воротничок. Как ебаная корпоратская крыса.

Так вот оно всё к чему. Пазл начинает складываться. Из разрозненных кусочков вырисовывается вездесущая башня Арасаки. Всё об одном. Ну, конечно, мог бы и догадаться.

— Ну и? Пытаешься сказать, что я кусок дерьма только потому, что сохранил одну ёбаную привычку из прошлой жизни? Так что ли, Джонни?

Качает головой. Злится. Его разочарование буквально заполняет комнату. Везде разочарование. В прикроватной тумбочке, в пачке сигарет, в пятне спермы у меня на животе. Оно тяжелое. И горькое, очень горькое. А я всё ещё не понимаю. Да уж, кто-то из нас двоих точно идиот.

— Дело не в ногтях, Ви. Дело в тебе.

Ну кто бы сомневался. Кажется, я знаю. Сейчас начнётся проповедь. Бла-бла, взрывать Арасаку, ебать Микоши, бла-бла. Вперед, Джонни. Я же вижу, тебя сейчас разорвёт. Не сдерживайся.

Раз. Два. Три. Ба-бах.

— Да, Ви, дело в тебе. Можно выгнать человека из корпорации, но не корпорацию из человека. Арасака вышвырнула тебя, как мусор, без малейшего сожаления. Любой на твоем месте вынес бы какую-никакую мораль из этой истории. Но не ты, нет. А потом ты влез в дерьмо по самые уши. И снова из-за Арасаки. Дерьмо, Ви. Дерьмо течет по твоим гландам, дерьмо заливает тебе глаза. Из-за Арасаки. Но ты… Нет, ты корпорат до мозга костей, Ви. До самой сути. Тебя прожевали и выплюнули, но ты, как верная шавка, всё равно продолжаешь верить своему хозяину. Стоит тебя поманить, и ты побежишь обратно, виляя хвостом. Ты так ничему и не научился, Ви.

Вот оно, мы наконец добрались до гвоздя программы. До квинтэссенции. И до меня, блять, наконец-то дошло, к чему он вёл.

— Ты не хочешь, чтобы я говорил с Ханако, верно?

— Конфликт.

— Джонни.

Он улыбается так, что я понимаю: если б он мог, он бы разбил мне лицо.

— Нет, блять, я просто мечтаю об этом. Надеюсь, вы мило побеседуете, потом ты её трахнешь, и мы все будем жить долго и счастливо. В преисподней.

— Прекрасно, Джонни. Знал, что ты поддержишь.

Молчит. Джонни Сильверхенд исчерпал аргументы? Джонни Сильверхенду нечего сказать? Невероятно. Просто, блять, параллельная вселенная. Такое нужно показывать в кино.

Я не хочу с ним спорить. Эти дискуссии ни к чему не приводят, я давно это понял. Золотые правила Ви: не говорить с Джонни о политике, не говорить с Джонни о корпорациях, в идеале вообще поменьше трепаться с Джонни. Я знаю всё это, и тем не менее, зачем-то открываю свой ебаный рот.

— Блять, Джонни, мы говорили, мы обсуждали это хренову тучу раз. Это просто люди. Корпорации — это люди. Не больше, и не меньше. Просто люди. Такие же, как мы. Есть ублюдки, есть те, что получше. Разные люди, выполняющие свою работу. Как я когда-то. Чудовища, с которым ты воюешь, не существует. Это просто мельница. Мельница крутится, потому что на ней работают люди. Потому, что хотят, чтобы она крутилась. Здесь нет никакого высшего смысла, нет зла.Просто…мельница.

— Ви и его ёбаный гуманизм. Гуманизм ёбаного соло. Это было бы смешно, если б не было так тупо.

Молчание.

Он уже даже не смеётся. И не говорит. Очаровательная игра в пинг-понг. Я не хочу подавать мяч, он не хочет отбивать. А зачем, какой смысл? Лучше закончить, не начиная, всё равно каждый останется при своём, надрачивая на собственное эго. Лучше не придумаешь. Но он всё-таки начинает говорить:

— Знаешь, что меня бесит больше всего, Ви?

— И что же?

— Смирение.

— Джонни.

— Ты тупой наивный ребёнок, Ви. Твои мыслительные процессы напоминают взрыв торта на детском дне рождения. Твой несчастный мозг не способен генерировать причинно-следственные связи. Меня только удивляет, почему ты в детстве не сунул пальцы в розетку и не сдох. Это было бы для тебя самым естественным исходом. Но ты почему-то вырос. Более того, ты стал нетраннером. Казалось бы, тупые нетраннеры долго не живут. А ты вот живёшь. А знаешь, что самое тупое? Самое тупое в этом то, что несмотря на всю эту хуйню, ты почему-то мне нравишься.

— Вот как.

— Да, Ви, вот так. Действительно нравишься. По-настоящему. И это самое дерьмовое.

Он выплёвывает моё имя также, как произносит «блять». Да, блять, вот так.Очаровательно, Джонни. Впрочем, лучшего признания я уже вряд ли дождусь.

— Да уж, действительно неприятно.

Не то, чтобы я хотел язвить. Или хотел? Сам уже не знаю. Кажется, он правда расстроен. И бесится. И ещё что-то. Ещё много чего. Слишком много чего.

— Блять, еще один сарказм, и я не знаю, что я сделаю.

В принципе сделать-то он может, в этом я не сомневаюсь. Из личного опыта Ви. Мы уже подошли к краю. Один неверный шаг, и моя черепушка взорвётся к хуям собачьим. Драматичная картинка. Я балансирую на чём-то тонком, вроде лезвия. Я бегу по лезвию, а подо мной огненный ад.

А он сидит на краю кровати. Смотрит куда-то перед собой. Когда он снова открывает рот, кажется, что он говорит уже не со мной:

— Я бы мог тебя наебать, Ви, это ведь так легко. Как отнять конфетку у ребёнка, ну правда. Только что, несколько минут назад, ты извивался, как червяк…

Ты мне нравишься, Ви. Ты червяк, Ви. Заебись.

… Да, Ви, как червяк. Кричал, что сделаешь ради меня всё. Так просто. Знаешь, я ведь хотел. Правда, хотел. Затолкать тебе в горло ёбаную таблетку, отобрать тело. Меня бы даже совесть не мучила. Знаешь, почему? Потому, что это бы нас спасло. Хоть одного из нас. Хотя бы тебя. Но я, блять, не смог. Не смог, понимаешь?

Нет, Джонни, не понимаю. Я давно уже нихуя, блять, не понимаю.

… Хочешь знать, что я чувствую, Ви? Я чувствую, нет, я знаю, что поезд, на котором я еду, несётся прямо в ад. Что следующей остановки уже не будет, что рельсы обрываются в конце пути, а мы на полном ходу несемся в пропасть. Я уже вижу, как сам дьявол таращится на меня оттуда своими пустыми глазницами. Я ещё могу это остановить. Но не хочу. Просто, блять, не хочу. Я сажусь на своё место, закуриваю сигарету и смиренно еду в ебаный ад.

— Так вот к чему это всё было? Дрочил мне, чтобы отобрать тело? А потом, значит, совесть замучила. Ну ахуенно, блять, Джонни. Браво!

— Предательство.

— Джонни.

Он по-прежнему сидит рядом, но вид у него такой, будто он пытается пробить стену башкой. Или уже не пытается.

— Ну, ещё бы. Из всего что я сказал, тебя волнует только, почему же я, блять, тебе подрочил. Не знаю, на что ещё я мог надеяться.

— Не знаю. Просвяти меня.

— Сначала, да. Потому, что хотел получить контроль. А потом… подумал, что ещё могу кое-что показать тебе. Показать, что можно по-другому. Что есть то, чего ты пока не знаешь. Дрочка — тупой пример, но показательный. Ты делал это всю жизнь. Так, как привык. Но ты в жизни так не кончал. Даже когда трахался. Даже когда посмотрел первый в жизни брейнданс. Никогда. Это была просто твоя рука, Ви. Просто ты. Не я. Я только задал тебе направление, понимаешь? Хотел показать тебе, что можно по-другому. Дрочить по-другому, жить по-другому. Не плыть по течению. Хотел показать, что всё в твоих руках. Что ты можешь сам задавать ритм. Как жить, как умереть. На своих правилах.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Ошибка.

— … я.

— Ты и так знаешь, Ви. Варианты есть. Выход есть. Альт…

Ага, ну да. Гребаная Альт Каннингем.

— Конечно, Джонни. Ты прав. Нахуй реальную тёлку, которая реально может нам помочь. Доверимся ебаной хуйне из-за Чёрного Заслона, почему бы и нет? Это же, блять, самое умное, что мы можем сделать.

Я сам не заметил, когда начал орать на него. Вслух.

Его взгляд пронизывает меня насквозь. Неприятно.

— Я верю Альт.

— Ты веришь Альт, которую трахал в своей гримерке после концертов. Ты понятия не имеешь, во что она могла превратиться. Ты когда-нибудь встречался с дикими искинами, Джонни? Знаешь какое дерьмо творится там, за Заслоном?

Он качает головой.

— Прости, Джонни, но после этой хуйни, которую ты хотел провернуть, как я могу верить тебе? Ты и твоя ёбаная подружка, вы друг друга стоите.

Я понял, Джонни. Я наконец-то всё понял. Эти твои метания, весь твой спектакль. «Тебе нельзя любить меня, Ви». Блять. Это тебе нельзя, тебе неудобно любить меня, ебаный ты мудила. Да иди ты нахуй, Джонни.

— Так это и есть твоя гребаная любовь, Ви? На которую ты надрачиваешь, которую так лелеешь. Ты готов продать нас, и из-за чего? Из-за обиды? Из-за гордости? Из-за своей тупой детской ревности?

Так. Стоп. Глубокий вздох. Кажется, тут стоит притормозить. Успокаиваемся. Вдох — выдох. Вдох. Выдох.

— Окей, Джонни. Хорошо. А какой у нас ещё выбор? Взять всех наших друзей, тащить их штурмовать ёбаную башню? Ты готов смотреть, как они умирают за тебя? Снова? Готов смотреть, как Бестии раскроят башку? Или ты не думаешь о таких мелочах? Цель оправдывает средства, да?

Кажется, я попал в десятку. Выбил страйк. Тысяча очков в пользу Ви. Браво.

Он молчит. Сидит, низко опустив голову. Ты перестарался, Ви. Партия в шахматы случайно закончилась убийством одного из игроков. Перестарался.

Вдох-выдох. Вдох.

— Ханако может нам помочь, — я стараюсь говорить спокойно, — помочь нам без лишних жертв. Не ставя никого под удар, понимаешь? Самая большая цена при таком раскладе — наша жизнь. Моя и твоя. Это единственное, чем мы в праве распоряжаться, Джонни. Единственное. Неужели, это, правда, так сложно понять?

Молчит. Паршиво. Лучше бы он дальше орал на меня. Всё что угодно лучше, чем его молчание. Такое молчание. Ненавижу это дерьмо. Ненавижу чувствовать себя виноватым. Особенно, когда я прав. А я ведь прав. Неужели, это может радовать? Блять.

Тишина длится долго. Бесконечно долго. Я слышу каждый удар своего сердца, каждый свой гребаный вдох. Кажется, проходит целая вечность до того, как он снова начинает говорить. Тихо, одними губами.

— Знаешь, Ви, с тех пор как я воскрес в твоем теле, я много думал. Думал о том, зачем я здесь, в теле сопляка, застрявшего в пубертате. Снова в этом городе. Ведь должен же в этой хуйне быть какой-то смысл. Думал, может, жизнь дала мне второй шанс. Может, я должен был что-то сделать. Научить тебя чему-то. Помочь тебе что-то понять. Или я сам должен был понять. Я не знаю, Ви. Говорят, у жизни дерьмовое чувство юмора. Походу так и есть. Потому что, похоже, никто из нас так ничего и не понял.

Блять, Джонни.

На секунду он исчезает, но снова появляется в другом месте. Теперь он сидит на кровати, прислонившись спиной к стене. Моя рука тянется к нему. Я сам не знаю, что хочу сделать.

— Джонни…

— Всё это плохо кончится. Спокойной ночи, Ви. Давай не будем всё усложнять.

Моя рука ударяется о стену там, где только что было его плечо. Блять.

— Я. Сам.

— Идиот.

— Хватит на сегодня.

Она уходит. Долбанные каблуки стучат по кафельному полу. Всё тише и тише. Стучат, пока не проваливаются в небытие где-то далеко. Я один. Один. Неужели мне когда-то этого хотелось? Я сам сделал это. Своими грёбаными руками. Это то, к чему я стремился? Ради чего рисковал жизнью, ради чего убивал. Ты счастлив, Ви? Ви?

Комната белая. Стерильно-белая. Отвратительно белая. Ненавижу. Я ненавижу это место.

Я до сих пор подключён к консоли. Кажется, докторша велела отключиться. Штекер вынимается с глухим щелчком. Я смотрю на свою руку. Лак. Остатки ёбаного лака на ёбаных ногтях. Блять. Сука.

Какой-то адский рёв наполняет комнату. Я зажимаю уши. Что это? Это мой голос? Я кричу?

Это кровь? Эти красные пятна на моих руках? Это должно быть больно, когда разбиваешь руки о стену? Я не понимаю. Ёбаные ногти. Ёбаный лак. Блять, блять, блять. Я ненавижу свои руки. Я хочу вырвать их вместе с грёбаным лаком. Джонни. Джонни. Я ненавижу себя. Я ненавижу Ви.

Чей-то голос рядом со мной. Я почему-то больше не могу биться о стену, а жаль. Чертовски жаль. Потому что я бы с удовольствием разбил об неё свою тупую башку. Кто-то хватает меня под руки. Кто-то говорит что-то. Я не понимаю. Я слышу комнату, она белая. Больно. Я слышу кровь на своих руках. Слышу красный. Мне больно. Я хочу спать.

Темно. Я спал долго,потому что сейчас, кажется, уже ночь. Кубик. Я должен собрать кубик. Это должно быть просто. Крути, поворачивай. Так. Так. Одна сторона есть. Вторая. Уже почти. Неужели получится? Последний шаг. Давай. Ну давай же. Поворачивайся. Сука. Блять.

Ёбаный шут из колоды Мисти. Пялится на меня из разорванного кубика. Он смеётся надо мной. На одной половине, на другой. Шут. Ты так ничему и не научился, Ви. Каким был, таким и остался. Спокойной ночи, Ви. Давай не будем усложнять.

— Решите головоломку.

— Мне снился сон…

— Не отвлекайтесь.

Крути, переворачивай, крути. Решение есть. Решение где-то не здесь.

— Достаточно.

— …говорите первое, что придет в голову, не задумываясь.

— Боль.

— Джонни.

— Утрата.

— Вы издеваетесь?

— Утрата.

— Хватит с меня этого дерьма. Дайте мне поговорить с Ханако.

— Это невозможно. Продолжим. Утрата.

Блять. Блять. Блять. Штекер с треском выскакивает из разъема. Я не могу. Я больше не могу. Лицо мокрое. Моё лицо мокрое. Джонни. Джонни.

— Хватит на сегодня.

Я спал. Не знаю, сколько. Я просыпаюсь под мерное бормотание телевизора. Я не хочу открывать глаза. «Мир по-прежнему бурно обсуждает воскрешение главы корпорации «Арасака», Сабуро Арасаки, в теле своего сына, Ёринобу Арасаки». Ну еще бы. Мир обсуждает. Мир осуждает. Бла-бла-бла. Да, мир хорошо это умеет. «…высказались против…». Бла-бла. «…нарушение международного права…». Бла-бла.

Комнату наполняет рокот толпы. Толпа ревёт. «Вы не боги! Вы не боги! Жизнь — не товар! Жизнь — не товар!». Забавно. Как тебе, Джонни? Джонни?

«Но Сабуро Арасака дал решительный ответ: на уступки он идти не намерен». Ха, ну ещё бы. Ладно, уговорили, посмотрим, что у вас там.

Я открываю глаза.

Привет, Ёринобу. Привет, Сабуро. Как дела, парни?

«Обвинения в том, что я убил своего сына голословны и не имеют под собой никаких оснований». Серьёзно? Ты правда веришь в это, Сабуро? Ну мне-то можешь признаться? По секрету, чисто между нами, где-то в глубине души ты считаешь себя конченой мразью, правда?

«Обмен телами по взаимному согласию может рассматриваться в рамках закона, как акт пожертвования…»

Да, Сабуро. Конечно. Вот как ты это называешь. Пожертвование. Красивое слово. Благородное. Слишком благородное для того, кто выжег душу собственного сына, чтобы засунуть в его тело своё дерьмовое сознание. Что с тобой такое, Сабуро? Ты действительно так боишься смерти? Настолько, что возомнил себя ёбаным богом? Только вот ты не бог, Сабуро. Ты — ебаный дьявол. Хотя нет, куда уж тебе. Ты просто кусок дерьма с непомерно раздутым эго.

Интересно, Джонни, ты бы улыбнулся мне сейчас? Стоило бы, я ведь понял. Действительно понял. Джонни кричал, Джонни бился головой о стену, Джонни умолял, Джонни смирился. А до Ви дошло только сейчас. Кажется, это работает в обе стороны, да?

Уходи отсюда.

— … машина вспорола мягкую почву. Вы видите гнездо слепых новорожденных мышат, сгрудившихся вокруг разрезанного пополам тела матери…

— Нет. Хватит с меня этого дерьма. Больше никаких тестов.

— Нужно закончить исследование.

— Я сказал, больше никаких тестов!

Ёбаный кубик летит в телевизор. Стекло разбивается. Бах.

Я не вижу глаз докторши, но чувствую её страх. Он синий, отвратительно синий. Она вскакивает со стула и пятится к двери. Не издает ни звука. Боится поворачиваться ко мне спиной. Дура. Бояться тут нужно не меня.

Блять. Блять. Блять.

Осколки ёбаного монитора торчат из костяшек моих пальцев. Мне уже не больно. Вазы с полки разлетаются к чёртовой матери и бьются о пол. Громко.

Знаешь, что я понял, Джонни, хочешь послушать? Тебе ведь интересно, правда? Слушай, уверен, тебе понравится. Так вот, мельница — давно уже не мельница. То, что когда-то было мельницей давно оторвалось от опоры. Теперь это ёбаное колесо. Горящее адское колесо, сносящее всё на своём пути.

Кругом тела мышат и их матерей, горящих в огненном аду. Колесу нет до них никакого дела. На колесе тоже мыши. Они думают, что лучше тех, кто внизу, потому что забрались повыше. Только они ошиблись. Некоторые падают вниз, их давит также, как и остальных, они даже пискнуть не успевают.

Те, что пока держатся, не хотят видеть раздавленные тела товарищей. Они отворачиваются, успокаивают себя, судорожно продолжая собирать свои жалкие кубики. Они говорят себе — те, что упали просто были слабее. Они были глупее. Мы лучше. Мы справимся. Нет, не справятся, так ведь, Джонни? Ты ведь всегда это знал. Забавно получается, да? В каждой отдельной мышке нет зла. И в колесе, которое никто не крутит, тоже нет. Тогда где же оно, Джонни? Где оно спряталось?

Может здесь, под ёбаной беговой дорожкой? Давай, сука, отрывайся. Нет? Но где же тогда? Ведь оно, блять, совершенно точно где-то здесь. Ты ведь тоже не знаешь, так? Но ты хотя бы заметил его, в отличие от всех нас. Мы были слепы, Джонни. И за это мы сгорим в аду.

Дышать тяжело. Я стою посреди своей клетки, а кругом кровь и битое стекло. Стекло прорезает мои ступни. Стекло кромсает лёгкие. Стекло застряло у меня в сердце. Стекло сыпется из моих глаз.

Видишь, Джонни, оказывается, я не так уж безнадёжен. Может быть, теперь ты улыбнёшься мне?

Вставай, Ви. У нас гости.

Как же хреново. Самое отвратительное похмелье в моей жизни. Что я вчера пил? Джонни, какого хера? А, ну да. Прости, Джонни.

В комнате жуткий погром. Это я помню. Это правильно. Так и должно быть.

Ну, и кто это у нас тут? Андерс Хелльман, собственной персоной. Вот так встреча.

— Доброе утро, Ви. Пора вставать.

Стоит посреди всей этой разрухи в своём пижонском костюме. Рожа самодовольная, конечно, он же выше всего этого. Выше ёбаного психа, распластавшегося перед ним. Ну, это ничего. Только знаешь, что по-настоящему дерьмово, Джонни? Ты же тоже это видишь, правда? Эти волосы, белобрысые, зализанные назад. Дорогущие очки. Чёрный лак на аккуратно подстриженных ногтях. Вот это действительно жестоко, настоящий удар под дых. Ну что ж, похоже я это заслужил. Заслужил смотреть на собственное отражение в ёбаном кривом зеркале.

— Чего тебе, Хелльман? Пришёл позлорадствовать?

— Меня попросили поговорить с тобой.

Знаешь, что забавно? Я ведь уже не злюсь. Правда, не злюсь, Джонни. Я спокоен. Спокоен, как никогда в жизни.

— Поговорить? И о чём же?

— Боюсь, я принёс плохие новости.

Даже интересно, Хелльман, что ты считаешь плохими новостями.

Он отводит взгляд. Так, а вот это уже любопытно. Ходит туда-сюда. Нервничает, что ли? Серьёзно? Или ему просто не нравится смотреть на меня? Может, не я один вижу тут ёбаное чёрное зеркало? Посмотри, посмотри на меня, Хелльман. Вот что бывает с теми, кто падает вниз.

Поднимает растерзанное мной кресло и облокачивается на него.

— Послушай меня. Операция прошла успешно. Мы сумели извлечь биочип. Но он нанёс твоему организму огромный вред на генетическом уровне, изменил ДНК. Это очень напоминает последствия лучевой болезни. С таким… не живут.

Вот это, блять, новости так новости. Печально. Кофе разлился. С работы уволили. Джонни меня не любит. С таким не живут. Знал бы ты, Андерс, с каким это «таким». Если бы знал, может даже бы порадовался за меня.

— И сколько мне осталось, Андерс?

— Примерно полгода, может чуть больше. Потом наступит резкое ухудшение. Период перед смертью будет тяжелее всего. Придется нелегко.

Полгода, да? Ох, Андерс. Какой же ты всё-таки идиот. Ты ведь не знаешь, что такое полгода. Тебе ведь кажется, что это так мало, да? Когда-то я знал одного парня, его звали Ви. Он тоже так думал.

— Ситуация тяжелая, Ви. Но сдаваться пока рано. Ещё есть варианты.

— Ну и какие же?

Действительно, какие? Вырезать из меня ещё кусок?

Он не смотрит на меня. Ему не нравится мой взгляд. Не нравится мой рот, искривившийся в жалком подобии улыбки. Я понимаю тебя, Андерс, старина. Честное слово. Помнишь, я говорил про парня, которого звали Ви? Я знаю, что тебе не нравится, потому что ему бы тоже не понравилось.

— В корпорации «Арасака» научились обманывать смерть. Всё что от тебя требуется — это просто нам довериться.

Довериться, да? Довериться? Надеюсь, это ты так шутишь, Хелльман. Да-да, я знаю, тебе не нравится, как я смеюсь.

— У нас существует пилотная программа «Сохрани свою душу». Твоему телу осталось уже не долго. В любом случае, его лучше покинуть. Мы создадим энграмму твоего разума и сохраним её в «Микоши».

Да нет, ты точно шутишь. Ты же не можешь на самом деле загонять мне этот бред, да? Ладно-ладно. Давай я тоже сделаю такую же серьёзную морду. Может, будет повеселее.

— То есть новое тело я, конечно же, не получу, так?

— К сожалению, мы пока не решили проблему совместимости.

Да уж, к сожалению. Ни разу. А по телеку я только что видел… Даже не знаю. Прости, Андерс. Не могу придумать достойный ответ. Куда мне до твоего чувства юмора.

— Просто из чистого любопытства, Хелльман, скажи мне, где тут подвох?

— Все наши условия и гарантии прописаны в договоре. Если хочешь жить, просто подпиши его.

Он сует мне в руку планшет.

Договор, значит. Ну нет, это уже слишком. Это будет слишком большим оскорблением твоей памяти, Джонни, если я стану читать эту муть.

— А если я откажусь?

— Хозяин-барин. Твои вещи уже собраны, шаттл отвезет тебя на Землю. Ты умрёшь ещё до начала зимы.

Синяя таблетка или красная, Ви? Синяя или красная? А всё же тот парень, Ви, был редким дебилом. Он ведь серьезно думал, что тут есть из чего выбирать. То есть правда. Интересно, было бы ему сейчас стыдно?

— Красная, Джонни.

— Прошу прощения?

— Да так, мысли вслух.

— Ну, и что ты решил?

Давай, Ви, соберись. Прекрати ржать, а то останешься здесь. Посмотри на него, посмотри на Хелльмана. Не будь он настолько тупым самодовольным хуилой, уже пристрелил бы тебя нахер.

Я сажусь. Это нелегко, но надо постараться. Вот так. Молодец, Ви. Почти образцовая небрежность. Планшет летит к херам собачьим.

— Я решил… я решил, что иди ты нахуй, Хелльман. Ну-ну, не обижайся. Предложение было дерьмовое, но спасибо тебе. Правда, спасибо.

— Серьёзно? Предпочитаешь сдаться, отметая единственную надежду на жизнь?

Ловко, Хелльман. Действительно ловко. Прежний Ви бы засомневался. Подожди, или ты правда не понимаешь? Что такое жизнь, Андерс? Я бы спросил, но лучше не буду. Зачем сотрясать воздух? Слова только отскакивают от таких, как ты. Джонни знал это. Прощай, Андерс. Не будем усложнять. Хотя, подожди.

Я окликаю его у самой двери:

— И я правда долечу до Земли, Андерс? Честно-честно?

Он оборачивается. Смотрит на меня. Внимательно, оценивающе. Раздражение, которое он так старается скрыть, так и рвется наружу.

— К чему этот вопрос?

Я пожимаю плечами. Преувеличенно. Гротескно. Иногда, чтобы тебя поняли, лучше всего ничего не говорить.

— Да, Ви. Долетишь.

— И вы совсем не боитесь?

Он глубоко вздыхает и прислоняется к стене.

— Хочешь начистоту, да? Я видел твои тесты, Ви. И записи с камер. И тебя. Признаться, мне всё это не нравится. Я бы предпочёл решить вопрос раз и навсегда. Но, к твоему счастью, решаю не я. Так что ничего не поделаешь, насчёт тебя были даны чёткие указания.

— Вот, значит, как.

— И что же ты собираешься делать, Ви?

Спокойно, Ви. Просто заткнись. Ты и так уже растрепал лишнего. Просто молчи.

Я пожимаю плечами максимально беспечно.

— Не знаю, Андерс. Наверно, буду бухать, трахаться и ночами рыдать в подушку. Что ещё полагается делать в таких случаях?

Не нравится мне его взгляд. Не нравится, как он хмурит брови. Довыёбывался, Ви. Молодец.

Когда он начинает говорить, от шутливо-пренебрежительного тона не остаётся и следа.

— Ты — никто, Ви. Ходячий труп. Космическая пыль. Что ты можешь? Будешь стоять на Чпок-стрит и орать, что знаешь правду об «Арасаке»? У тебя нет ничего. Ни денег, ни влиятельных друзей. Ты не представляешь угрозы. Но, не сомневайся, за тобой будут присматривать. Прощай, Ви. Что бы ты не решил… Сам понимаешь, не могу пожелать тебе удачи.

Дверь за ним закрывается. Что думаешь, Джонни? Мне вот кажется, что этот хер первый раз сказал правду за всё наше ёбаное свидание. Ну, оно и к лучшему, так ведь?

Пора собираться. Сумка, куртка Джонни. Вроде всё. Хотя…

На глаза попадается кубик. Мирно лежит на столе. Что ж, это пока. Я беру его в руку, подкидываю пару раз. Почему бы и нет? Не повезло тебе, кубик. Тебе очень не повезло.

Я иду по коридору.

Знаешь, Джонни, а ты ведь здорово меня напугал. Ну, ты знаешь, я ведь реально поверил, что тебя больше нет. Я теперь вспомнил, ты ведь говорил, что нас теперь не разделить. Только я тогда не понял. Прости, до меня и правда долго доходит.

Люк закрывается у меня за спиной. Передо мной Земля, передо мной Мир. Красиво. Ты ведь никогда не был в космосе, Джонни? И я тоже. Странно, да? Сколько дерьма случилось, сколько ещё случится. А мир всё также прекрасен. Вселенной плевать на нас, но ты это и так знаешь, верно? Мы — ничто, космическая пыль, как говорит Хелльман. Сучий сын сам не понял, насколько он прав. И тем не менее, ты научил меня, что даже пыль может распоряжаться своей судьбой.

Я понял, Джонни. Правда, понял. Может быть, не всё. У меня не так много времени, в этом Хелльман тоже прав. Возможно, всего понять я уже не успею. Но это ничего. Зато я знаю, что делать.

Не знаю, хотел бы ты этого, Джонни, или нет. Но я уже решил. Кажется, нам придётся начать сначала. Будет непросто, но ничего не поделаешь. Я сделаю это. Я успею. Ради тебя. Ради Ви. Ради нас.

Ради нас, Джонни, те, кто возомнил себя богами, задохнутся в собственном аду. Сабуро хотел вечности — я ему её обеспечу. И, будь уверен, она ему не понравится. Как там говорил Ёринобу? Если бомбы не работают, остаётся самому стать бомбой. Не знаю, какой у тебя был план, Ёринобу, но ты подал мне идею. Колесо рухнет, Джонни. Кубики взорвутся. Не будет больше раздавленных мышат. Я тебе обещаю.

Тот ли это смысл, который ты искал? Не знаю. Правда, не знаю. Но для меня хватит и такого.

Ты спрашивал, кто я, Джонни? Спрашивал много раз. Знаешь, это глупо, но почему-то не выходит из головы. Помнишь фильм, старый фильм, его крутили, когда мы выполняли заказ в том стрёмном кинотеатре в Уэстбруке? Ты говорил, это хороший фильм. Я не смотрел его целиком, и вряд ли уже посмотрю.

Так кто же я?

Ви умер, Джонни. Нет больше Ви, наивного дурачка, которого ты знал. Того Ви, которому казалось, что кому-то в этом ёбаном мире не плевать на него, который наивно верил, что кто-то вытащит его за волосы из собственного дерьма. Прежний Ви умер, поплатившись за свою глупость. Уже дважды.

А теперь… Теперь остаётся только месть. Месть — вот всё что у меня осталось. Я — месть. Ви — это месть. Ви — значит Вендетта.

Я обещал закрыть тебя от пули, Джонни. Я не выполнил обещания. Я всё проебал. Но я могу ещё сделать кое-что. Чёрт, а всё-таки, надеюсь, когда мы снова встретимся, ты мне улыбнёшься.