Ранние леса прозрачны и пристальны. Они словно
глядят в себя, в свою глуб ину, ожидая загаданное, затаен
ное. Бот первая бабочка-лимонница послана ими на раз
ведку сквозящ их пространств. В ней сейчас — вся интуи
ци я леса, все его ожидания. Неуверенно порхает л и м о н
ница, пока не завидит кустик волчьего лыка. Сядет на
розовую ветвь — и словно прекрасное созвучье в мире
родится! А вокруг — только ясность, только дали: ни
одного листочка зеленого, ни одной былинки. Поэтому
лим онница и волчье лы ко сейчас — как средоточье вселен
ной: к ним обращено внимание солнца.
Пусть в этой первой весенней встрече — в согласьи
нежно-желтых к ры лы ш ек и сиренево-розовых венчиков —
откроется тебе тайна цветка. Потому он так красочен,
что хочет заговорить с кем-нибудь, не остаться в одино
честве: быть увиденным, быть замеченным — вот что д ви
жет его эволюцией.
Сережки ольхи — тоже соцветье. Похоже оно на две
цепочки — коричневую и золотую, перевитые друг с дру-
гом. Эти цветы дружат с ветром: по-своему и зящ н ы е, они
не нуждаются в красочности, в заметности. Ветер пере
гоняет облака золотистой пы льцы с ольхи на ольху,
содействуя опыленью деревьев.
А вот многоярусная баш,енка полевого хвоща! Это не
цветок даже, а его первое древнее подобие. Д у н е ш ь на
башенку — из нее дымок завьется. Это разлетаются споры,
каждая из которых была недавно свернута крохотной
тугой пруж инкой: их-то и расслабляет ветер, продувая
ажурное сооруженьице нашего самого раннего хвоща.
В общем-то здесь.действует тот же п р и н ц и п связи с буду
щим, что и у отпылившей уже ольхи.
Совсем иначе эта связь осуществляется у вы сш их рас
тений: тут роль посредников-почтальонов берут на себя
насекомые. Дружбой с ними объясняется каждая деталь
в строении цветка. В идиш ь, как высыпали на по л ян у
первые цветы гусиного л у к а ? — цвести им недолго, пока
молодая трава не затмит. Поэтому каждый цветочек — как
оклик, как зов: шесть его желтых отгибов вы гнулись
крохотным рупором, через который всем своим сущест
вом он обращается к миру. А когда зацветет гвоздика
пышная, то можно убедиться, что она чуть-чуть схожа
с компасом: на бахромчатых лепестках — четко наведен
ные метки-указатели, помогающие насекомому найти троп
ку к нектару.
Горицвет похож на м ален ьк и й алый костерок; дикая
гречиха теплится розовой саечкой; береговой чистец, за
жигая в гл уб ок их чашечках плам я цветка, становится
похожим на маячок.
8
Все эти сравненья не случайны , ибо выражают единую
суть: костер — свечка — маяк, ведь и впрямь цветы я в л я
ются огоньками, зажженными для насекомых. Потому
и просыпаются они вместе, словно будят друг друга. В е к а
ми тщательно сверялись и согласовывались биоритмы
трав и насекомых.
Есть еще третье звено в этой гармонической связи,
самое важное и великое: солнце. Первые цветы не отво
дят от него взгляда, перенимая и золотистый цвет, и л у
чистую форму. Мать-и-мачеха, калужница, гусины й лук,
купальница, золотой лютик, сурепка — это первая очередь
цветов, солнечным разливом х л ы н у в ш и х на поляны . Все
эти цветы желтые, но каждый — по-своему: из сочетания
их золотистых оттенков складывается первая гамма в цве
точном календаре.
М А Т Ь- И- М А Ч Е Х А
Этот цветок
всегда неожиданность: мечтаешь о нем,
как о подарке, да не чаетнь заполучить так скоро. Дитя
проталин, он уже ищет твоего взгляда. Л ты тем време
нем пролетных пуночек в кроне пересчитываешь или ока
пываешь зернистым снегом бутылку, приноровленную для
березового сока. Оглянись!— говорит золотой
голосок.
Оборачиваешься
мать-и-мачеха. Выпуклая пуговка по
среди, а по краям лучи-оборки: тонехонькие, частые — не
пересчитать. Вдруг подумаешь, глядя на это многослойное
кружевце: вот маленькая танцовщица в золотой пачке,
легко сбежавшая на голый суглинок по солнечному лу
чу. Зябко ей, а радостно!
А иногда, глядя на мать-и-мачеху, цыпленка вспом
н и ш ь — желтенького, хрупкого. Ведь и вправду, есть чтото цыплячье в этом цветке, только что проклюнувшем
скорлупку утренней наледи. А солнце над ним — как
наседка: бережет, лелеет, холит. Сходство с родите
лем у цветка полное — такой же он и золотой, и лас
ковый.
10
Сугробы окрест еще такие рослые, плечистые,— как бы
не шагнули вперед да не смяли первую радость! Но
каждое утро расправляет мать-и-мачеха свое оборчатое
платьице, разутюживает его золотым утюжком. А вече
ром старательно свертывает, зачехливает. Что ни день,
то прибывает она в росте, словно вытягивая из земли
чешуйчатый стебелек, все выше и выше. Вот уж е так вы
соко поднялась, что стал цветок никнуть долу. Очень
красивый и немного грустный наклон! Предвещает он ско
рый конец цветенья: закрывшись однажды
на ночь
мать-и-мачеха снова явится миру уже в обличье серо-коричневого пушистого шарика, у которого одно чаянье —
поскорей с ветрами знакомство свести. Дунут они посиль
ней и, сами того не ведая, совершат посев новых малень
ких солнц, которым еще долго ждать своего срока.
—
КАЛУЖНИЦА
Когда на полой воде появляются первые водомерки,
то радостная торопливость их действий понимается сразу:
они спешат замерить ширь и даль тех зеркал, в которых
отразится скоро золотое зарево калужниц. Весна к нам вы
ходит из теплых талых вод, таящих в себе лягушачью
икру и гребенчатых тритонов. К алуж ница поначалу со
седствует с ними, завязывая прямо в воде упругий зеле
ный узелок своего бутона. Распутать его может только
солнце, до которого еще надо добраться.
И вот русалочья трава начинает выбираться на воздух.
Сделать это не так просто, ибо уровень вешних вод не
уклонно повышается. Но калуж ница обгоняет рост павод
ка: кажется, что в шарики-бутоны до отказа накачан воз
дух, стремительно вздымающий их на поверхность. Нако
нец грань достигнута! Не успеет бутон от воды отряхнуть
ся, как открывается весь — сполна, настежь! Какая-то не
насытная ж аж да жизни есть в этой желтой яркости,
в этом первобытном великолепии. К алуж ница — язы чни
ца, калужница — солнцепоклонница! Зацвела она — как
13
затаенное выдала: единым выдохом, без оглядки. Молодая
безудержность будоражит душу, полня все существо твое
восторгами древними.
Еще снежок раз-другой выпадет, испаряясь с лепест
ков огнистых; еще далеко до стрижей, до стрекоз. Но
дружный почин калуж ницы передастся всей природе, за
родив золотую волну: катиться ей теперь по лугам, но
долам, поднимая к жизни все новые травы. Исполнив
свое калуж ница опадет, как зацвела: вся разом, в один
срок. Правда, будут еще изредка подниматься отдельные
цветки, попридержанные на глубине половодьем. Но они —
как напоминание о недавнем. Прибой качает у нашего
берега уймищу желтых осыпавшихся лепестков, а потом
неоглядчиво уносит их в даль, в безызвестность.
ОДУВАНЧИК
Листья у одуванчика лежат на земле, расположившись
по кругу. Из этой зеленой розетки скоро подымется узкая
трубочка-стрелка, когда-то несказанно радовавшая нас
возможностью извлекать из нее своеобычные звуки. Какое
детство не делало из одуванчиков дуделок да пищиков!
Быть может, для кого-то это стало первыми уроками му
зыки...
Набрав задуманную высоту, одуванчик распускается:
желтое колесико выкатывается на луг, зацепляя зубчи
ками своими солнечный диск. Ведь право же, одуванчик —
как золотые часы на запястье мая: восход покажет, закат
отметит. На его желтый циферблат часто садятся шмелиювелиры, выверяя природные ритмы.
Иногда одуванчики растут столь кучно, что сплошь
заполняют луговину: диск к диску. Идешь мимо них —
и кажется, будто движутся они, вращаются на свету: неза
бываемое ощущение! Словно глядишь в поблескивающее
устройство биологических часов, завороженный таинством
их точного хода. Что-то отлаживается в это время в душе
16
твоей, согласуясь с гармонией мира. Постоять у сплош
ных одуванчиков — как зарядить себя полнотой бытия:
надолго хватит!
Сейчас одуванчик всей сутью своей воплощает облик
дня, образ солнца. А когда отцветет, то появится в нем
что-то лунное, серебряное. К ак легки эти сферы с их м а н я
щей иолупрозрачностью! Издали, в утреннем брезге, они
кажутся выточенными из дымчатого топаза, но на поверку
хрупки, воздушны. Подумаешь ненароком, что одуванчик
ныне, как трубочка волшебника-стеклодува, из которой
выдуто округлое чудо, заключающее в себе будущее. Это
тоже радость детства: обдуть одуванчик, пустить его по
ветру.
Стебли цветка сейчас — как парашютная вышка: на
тесной площадочке ждут не дождутся своего часа опушен
ные семянки. Счастливого взлета вам, одуванчики!
КУПАЛЬНИЦА
Купальница выходит из земли стремительно, взвихренно!— укладка ее листьев похожа на витки крошечного
циклона, который начинает расти и раскручиваться. Расте
ньице словно ввинчивает себя в наземное пространство,
утверждаясь в нем яро, напористо. Бледно-зеленая горо
шина завязи — как ядро этой маленькой зеленой галакти
ки. Подобие большого и малого здесь удивительно!
Вскоре купальница успокаивается, обретая мягкость
очертаний. Положить на ладонь ее пальчатый лист — как
ощутить теплое рукопожатие. Доброе и нежное растение!
Особенно в пору своего волшебного цветенья, когда м ириа
ды золотисто-лимонных шариков парят над северными
лугами. Наверно, купальнице удалось познать невесо
мость: связь со стебельком-фалом словно потеряна, раство
рена; цветы-луны без всякой опоры висят над зеленой
планетой. Впечатление это усиливается в сумраке белых
ночей, среди легкого порханья бабочек-полуночниц. Луг
превращается в сказочную вселенную, для которой мы
лишь мимолетные гости, пришельцы с других земель.
19
К аждый цветок — самобытный мир: познать его не
просто,' ибо купальнице свойственна своеобразная скрыт
ность. От нашего взгляда утаено внутреннее пространство
цветка с его тычинками; оно — за несколькими слоями
желтых чашелистиков, которые надо бережцо отвернуть,
чтобы увидеть великолепие оранжевых нектарников. Здесь
можно застать врасплох какого-нибудь маленького жучка:
пробившись сюда сквозь заслоны, он очутился иод золо
тым небом, среди медвяного запаха. Увидеть бы мир ку
пальницы его зреньем!
Придет время — и цветок отомкнется сам, без п ри н уж
ден ья: опадут чашелистики, открыв красиво уложенные
кулечки с семенами. Тай* мастер сдергивает завесу, являя
нашему взору готовый шедевр.