Девушка мечты (сборник) [Роберт Силверберг] (fb2) читать онлайн

Роберт Силверберг Девушка мечты (Составитель А.Бурцев)

ПРАВО ЖЕНЩИНЫ

— Я обнаружил, что Диана не та женщина, на которой я женился, — сказал Джон Бедлоу. — Я хочу назад свои деньги.

В его голосе не было никакого гнева. Он звучал мощно и решительно. Это был голос человека, приученного требовать то, чего он хочет, и получать это без всяких обсуждений.

Но психометрист был явно с ним не согласен. Мускулистый, энергичный молодой человек с хмурым взглядом, он шутливо приподнял бровь и посмотрел Бедлоу прямо в глаза.

— Назад ваши деньги, мистер Бедлоу? Боюсь, что это невозможно.

— Вы меня слышали? — рявкнул Бедлоу, теперь он был действительно сердит.

— Я слышал, как вы мне сказали, что Диана Бедлоу — не та женщина, на которой вы женились. Я хотел бы узнать точно, что вы подразумеваете под этими словами.

Бедлоу довольно долго молчал, подавшись вперед, с видом человека, собирающиеся объяснить упрямому ребенку как нужно вести себя в обществе.

— Доктор Мюзертон, я женился на ней, потому что у нее были определенные качества, которые я считаю необходимыми и желательными в своей жене. Она была скромна, тиха и покорна. Одевалась она консервативно и вела себя так, как подобает...

— Мне прекрасно известно все это, — перебил его доктор Мюзертон. — Я тщательно изучил свои записи...

— Вот это тоже очень беспокоит меня, — раздраженно сказал Бедлоу. — Эти скрытые съемки. Могу я спросить, почему вы вели их?

— Мне казалось, я подробно все объяснил, когда вы приехали ко мне, чтобы попросить нас заложить в подсознание вашей жены одобренный вами психометрический профиль. Записи являются частью нашей обычной работы. Скрытые камеры мы установили, чтобы собрать соответствующие данные перед предстоящей процедурой.

— Ну, ладно. Вы уводите меня в сторону. Давайте вернемся к основному моменту. — Бедлоу встал и заходил взад-вперед по небольшому, почти пустому кабинету. — Вы сделали явно плохую работу. Я хочу вернуть свои деньги, и вы должны согласиться, что я имею на это право.

Психометрик какое-то время думал, затем сказал:

— Вы вообще что-нибудь знаете о психометрии, мистер Бедлоу?

Бедлоу пожал плечами.

— Только то, что я прочитал в популярных журналах, — сказал он, пытаясь — но без большого успеха — справиться со своим гневом.

— В таком случае, вы легко поймете мои объяснения. Вы умный человек и можете быстро воспринимать новые факты и тут же практически использовать их.

— Послушайте, — сказал Бедлоу с легким удовлетворением, — я не прошу вас проводить психологический анализ моих способностей. Я прошу компенсировать мне затраты из-за нарушения вами условий контракта. Мы с вами обсудили проблемы с моей женой, и вы мне сказали, что воздействуете на нее таким образом, чтобы убрать все то, что мне не нравится в ней. При этом вы ничего не сказали о том, что измените ее так полностью, что она...

— Мистер Бедлоу! — резко сказал психометрист. — По-видимому, вы не поняли суть контракта, который мы заключили с вами. Но прежде чем начать обсуждать это, я предпочел бы...

— Давайте начнем обсуждать это прямо сейчас, — перебил его Бедлоу. — Я занятой человек.

— Я тоже, мистер Бедлоу. Так вы выслушаете то, что я хочу сказать, прежде чем мухой вылетите отсюда?

Не дожидаясь ответа, доктор Мюзертон ударил кулаком по кнопке выключателя сортировщика записей на своем столе. Раздался щелчок, и на противоположной стене ожил цветастый экран.

— Я собираюсь показать вам одну из самых значительных сцен, на которых мы основали наш диагноз и лечение, — сказал Мюзертон. — Глядите.

На экране появилась часть гостиной Бедлоу.

Бедлоу, испытав потрясение, увидел себя, стоящего в комнате и глядящего на свою жену, которая сидела на кушетке из пласти-пены возле окна.

Она выглядела весьма просто — не ужасно, а просто обескураживающе просто. У нее были правильные черты лица и стройное тело, но чего-то в ней не хватало — какого-то внутреннего озарения, какого-то огонька, — что сделало бы из нее настоящую женщину. Ее стильная одежда и сложная прическа никак не улучшали ее внешность серенькой мышки.

— Но я просто не могу пойти на эту вечеринку, Джон, — говорила она. — Ты же знаешь, как я все это ненавижу.

Она при этом даже не жаловалась. Ее голос был тихий и уныло сухой.

— Знаю, дорогая моя, — сказал Бедлоу. — Но боюсь, что это совершенно необходимо. — Мгновение он молчал, на его сильном, подвижном лице отражалось то, что тлело у него на душе. — Прошло восемь месяцев с тех пор, как закончился наш пробный брак и мы получили разрешение на ортомарьяж. И за все это время мы ходили только на две... нет, на три вечеринки. — Он мрачно поглядел на нее. — Это плохо, Диана. Все мои друзья задаются вопросом, почему тебя никогда не видят в Центре Развлечений. Я важный человек в «Барр Спейсэвей» и не могу позволить себе, чтобы у начальства зародились обо мне какие-нибудь странные мысли. Ты просто обязана пойти, по крайней мере, на эту конкретную вечеринку.

Одну мучительную секунду она молчала, затем медленно кивнула.

— Ладно, Джон, — сказала она тихим, каким-то подавленным голосом. — Если ты хочешь, чтобы я пошла с тобой...

— Конечно, хочу, любимая, — улыбнулся Бедлоу. — И не думай, что я забочусь только об этом. Это вовсе не так. Я просто хочу, чтобы ты научилась вылезать из своей раковины и наслаждаться жизнью.

Его улыбка стала почти что заговорщической, когда он взглянул на скрытую камеру, установленную помощниками психометриста.

Диана Бедлоу попыталась улыбнуться мужу в ответ, но потерпела неудачу. У нее получилась лишь какая-то полуусмешка, полуухмылка, отнюдь не веселая.

— Я знаю, любимый. И я очень жалею о том, что я такая плохая жена.

Бедлоу сел на диван возле нее.

— Диана, я никогда не говорил, что ты плохая жена. Ты вовсе не плохая жена. В тебе есть все то, что я хочу от своей жены. — Он обнял ее рукой, внезапно ощутив, какая она слабая и беспомощная.

— Но это неправда, — рыдая, проговорила она. — Я не такая, какой ты бы хотел меня видеть. Мне никогда не хочется идти на вечеринки, я не умею правильно украшать себя, я...

Он прервал перечисление ее недостатков, прежде чем она взяла хороший разгон.

— Единственное, чего я желаю, чтобы ты продолжала работать над собой, любимая, — сказал он, зная, что через несколько дней психохирурги из Института Прикладной Психологии станут сами работать над ней. — Это... Это просто — как они там называют? — у тебя просто что-то вроде фобии. Страх перед толпой. Но это ведь совсем не серьезно. Ты же не боишься ходить по магазинам или по улице, не так ли?

— Немного боюсь, — сказала она. — Но не очень сильно. Наверное, я могу пойти на вечеринку. Я не настолько слаба. — И она наконец-то улыбнулась ему.

— Я знаю, что ты вовсе не слабая, — тепло сказал Бедлоу. — А теперь пойдем. Тебе еще надо одеться.

Они встали и пошли, рука в руке, к спальне. Экран замерцал, когда выключилась камера в гостиной, но тут же включилась камера в спальне.

Как и гостиная, спальня была просторная. Наверное, ее с легкостью можно было бы уменьшить раза в два, и она все равно не казалась бы тесной. Бедлоу скинул куртку, сказал:

— Пожалуйста, достань мой официальный костюм, любимая. И приколи к нему все ленты.

После недолгой паузы она сказала:

— А ты не думаешь, что это слишком уж помпезно, Джон? Я имею в виду...

Бедлоу повернулся и впился в нее взглядом.

— Диана, я снова и снова повторяю тебе, что все эти ленты — просто знаки отличия. Остальные мужчины на вечеринке тоже будут носить их... О, только не спорь со мной сейчас, ради бога!

Она молча достала его официальный костюм и с нежной осторожностью разложила на кровати. Затем вынула из шкафа мягкие ботинки с высокими голенищами и почистила их унылый замшевый верх.

Бедлоу прошел в ванную, и включилась вторая камера. Экран разделился пополам, чтобы одновременно показывать обе сцены.

Пока Бедлоу нежился под иглами душа, Диана сняла с себя домашнее платье и выбрала довольно простое, но опрятное платье из личного каталога. Затем начала набирать код.

— Найди также мой пояс и пистолет, ладно, милая? — крикнул из ванной Бедлоу. — Тот самый, с иридиевой рукояткой. Только не волнуйся, он не заряжен.

Она перестала набирать код и пошла к оружейной стойке. Там она выбрала пистолет и пояс, который соответствовал бы официальному костюму. Затем она вернулась и набрала код своего платья. Когда платье выскользнуло из приемника, она тщательно разложила его рядом с костюмом мужа.

Бедлоу водил вибробритвой по лицу, а Диана сняла белье и потянулась к одежде. Но не успела она одеться, как Бедлоу вышел из ванной.

Он остановился в восхищении.

— Любимая, какая же ты красивая. Иди ко мне.

Она слегка улыбнулась, положила одежду обратно на кровать и пошла к нему.

Экран погас. Это доктор Мюзертон щелкнул выключателем.

— Вряд ли есть необходимость смотреть остальную часть этой сцены, — сказал он. — Хотя уверяю вас, она дала нам много жизненно важной информации о вашей жене.

— Может и так, — огрызнулся Бедлоу. — Но вы все равно ужасно все испортили. И я хочу...

— ...вернуть свои деньги, — закончил за него Мюзертон. — Да, я это уже понял. Но я все равно еще не понимаю, почему.

— Операция психотомии, которую вы, как предполагалось, сделали, должна была ликвидировать ее страх перед толпой. Но вы не сказали мне, что это настолько изменит ее личность, что я не смогу узнать ее.

Доктор Мюзертон сдвинул брови.

— Теперь я понимаю, в чем ваши трудности. Но сначала давайте разберемся с некоторыми вашими неправильными представлениями, ладно? Могу я спросить, вы что же, ожидали, что мы удалим страх, которого у вашей жены не было вообще?

— Не было? Что, черт побери, вы имеете в виду? Диана ужасно боялась толпы. Вот, например, эта вечеринка, на которую мы все же пошли. — Он неопределенно махнул рукой к мертвому теперь экрану. — Она даже ни с кем словом не перемолвилась. Она просто стояла в сторонке и молчала. Она избегала всех. И вы после этого говорите, что она не боялась толпы?

— Я говорю это, потому что так оно и есть, — сказал Мюзертон. — Она вообще не боялась толпы. Она боялась людей.

Бедлоу нахмурился. Его густые брови соединились, точно пара косматых гусениц, которые наползли друг на друга.

— Боялась людей — боялась толпы. Могу я спросить, какая тут разница?

— А какова разница между тем, чтобы бояться леса и бояться деревьев? — вопросом на вопрос ответил Мюзертон.

— Я вас не понимаю, — пробормотал Бедлоу, все еще хмурясь.

— Это же очевидно, что человек — не толпа, — сказал Мюзертон. — Человек, страдающий от мультифобии, боится толпы, а не людей. Люди не беспокоят его ни в малейшей степени. Если он сталкивается с отдельными людьми, он совершенно спокоен. Вы следуете за моими рассуждениями?

— Продолжайте, — нетерпеливо сказал Бедлоу.

— Где-то в голове этого человека есть критически настроенный предел. Как только его окружает больше, чем определенное число людей, подсознание говорит ему: «Это уже не люди, это толпа». И начинается его мультифобия. Но человеконенавистник совершенно иной. Он — или она — боится людей. Он боится одного-единственного человека, и вполне естественно, что еще больше боится двух человек. Это как срабатывает реле в его голове. Но в данном случае оно работает совершенно противоположным образом.

— Как так?

— Когда достигается критическая точка, — медленно проговорил Мюзертон, — подсознание говорит такому человеконенавистнику: «Это — толпа». С этого момента человек достигает точки своего насыщения. Еще десяток или даже больше людей, добавленных к толпе, не дают ему страха, он вообще перестает чувствовать страх в тот момент, когда отдельные люди превратились в толпу. Есть и другое различие. Мультифобы встревожены простым физическим присутствием толпы. Но человеконенавистник не боится толпы как таковой. Он боится ее как собрания отдельных людей. В толпе незнакомцев, которая игнорирует его, он может игнорировать их в ответ, и потому они для него все равно что не существуют. Но насильно введенный в группу, где он вынужден принять их как людей, он начинает паниковать.

Мюзертон сделал паузу.

— А как это относится к моей жене? — спросил Бедлоу. — Как в вашу схему вписывается она? Я думал, что она мультифоб.

— Все как раз наоборот, — сказал психрометрист. — Ваша жена была человеконенавистником. Она без особых проблем могла ходить по улицам, потому что окружающая толпа игнорировала ее. Но на вечеринках она замирала от страха, потому что там люди были для нее людьми.

— Кажется, теперь я понимаю различие, — подумав несколько секунд над заявлением Мюзертона, сказал Бедлоу. — Но какое это имеет отношение к изменению личности моей жены?

— Трудностью здесь является результат природы отношений между вами и вашей женой. У вас был относительно короткий испытательный период перед вашим ортомарьяжем, не так ли?

— Около трех месяцев, — признал Бедлоу. — Наверное, это меньше, чем обычно, но мы решили, что вполне уверены друг в друге.

Мюзертон кивнул.

— Теперь на минутку вернемся назад. Почти все до какой-то степени боятся людей. Например, возьмем страх перед аудиторией. Совершенно нормальный человек обнаруживает себя противостоящим большой группе, не тем безликим существам, которые игнорируют его, но группе людей. Теперь усильте это чувство раз в десять и вы поймете страхи своей жены. — Внезапно Мюзертон пристально поглядел в глаза своего собеседника. — Вот вам причина, почему вы вернулись к нам неудовлетворенным: ваша жена ужасно, ужасно боялась вас. Мы просто удалили у нее этот страх. И это было именно то, что прописано в контракте.

— Но вы, конечно же, не хотите утверждать...

На лице доктора Мюзертона вспыхнула профессиональная улыбка.

— Экстрасенсорная операция прошла совершенно успешно. Все технические требования были выполнены. Мне кажется, что несколько несправедливо с вашей стороны ворваться вот так в мой офис и потребовать возмещения. Я хочу, чтобы вы знали, что вся эта сцена была самой печальной для меня.

— Самой печальной? Самой печальной? — почти что закричал Бедлоу. — Если вам это показалось печальным, то как насчет меня? Вы вообще знаете, на что теперь похожа моя жена, когда вы закончили работать с ней? Вы знаете, во что превратился за эти дни мой дом? Позвольте мне сказать вам, Мюзертон...

Психометрист прервал его быстрым взмахом руки.

— Не стоит вам беспокоиться, мистер Бедлоу. Я знаю, на что все это похоже.

Он секунду глядел на клавиатуру сортировщика записей, затем ударами кулака набил на ней номер нужного кода.

Вспыхнул экран на стене.

— Вот сцена, которую мы сняли после завершения работы над вашей женой.

— Но я думал, что вы демонтировали скрытые камеры! — закричал Бедлоу, и лицо его стало темно-багровым. — Что же вы за люди, черт побери!

— Тише, пожалуйста. Сцена уже идет полным ходом.

Бедлоу повернулся и уставился на экран.

— Диана, я просто так не могу, — услышал Бедлоу собственный голос.

Затем он вспомнил сцену, которую показывал ему экран, сцену, разыгравшуюся на следующий день после возвращения жены из Института Прикладной Психохирургии.

Жена протянула ему пистолет и достала магазин, чтобы показать патроны, зловеще мерцающие в прозрачном патроннике.

— Вот, держи, — сказала она. — Это хороший пистолет. И ради всех святых, не возмущайся, Джонни.

Бедлоу взял пистолет и хмуро уставился на него.

— Но так просто не делают. Как я могу пойти в Развлекательный Центр с заряженным пистолетом? Люди так просто не поступают. По крайней мере, не в той одежде, в которой ясно видно, что пистолет заряжен.

— Это глупо, — сказала Диана. — Ты прекрасно знаешь, что половина людей в Центре будет носить заряженное оружие. Кроме того, клерк уверял меня, что совершенно нормально зарядить пистолет перед тем, как ты возьмешь его с собой. В конце концов, он ведь, знаешь ли, как раз и предназначен для защиты. Но давай не будем об этом спорить, ладно? Это так утомительно.

Она подошла к личному каталогу и стала набирать код платья, в то время как Бедлоу наблюдал за ее быстрыми, точными движениями.

Платье выскользнуло из приемника.

— Дай мне мой обычный пистолет, — сказал Бедлоу. — Хватит этой ерунды.

— Какой ерунды? — спокойно спросила она. — Я купила тебе новый пистолет специально для сегодняшней вечеринки, и вот, пожалуйста, ты отказываешься даже обдумать идею взять его с собой. Если бы я так не любила тебя, то могла бы и оскорбиться.

— Достань мне мой старый пистолет, — повторил Бедлоу.

— Ну если ты так настаиваешь, Джон. Эти ссоры так утомительны. — Она взяла платье и положила его на кровать. — Сейчас я достану тебе твое старое оружие. Дай только мне сначала надеть платье.

— Ты слышала меня? — сказал Бедлоу, чувствуя, как лицо его наливается жаром от гнева. — Диана, я сказал...

— Минутку, глупый! Нет никакой причины, зачем я должна носиться по квартире раздетой по любому твоему слову.

Она вполне сознательно выбрала платье с очень глубоким вырезом. Даже несмотря на свой гнев, Бедлоу заметил, что никогда на ней не видел подобного платья, лиф которого должен был поддерживать грудь, но почти не закрывать ее.

— Диана!

Она спокойно повернулась и встала лицом к нему.

— Да, Джон?

— И вот в это превратила тебя операция? Я потратил столько денег, заставил тебя пойти в тот Институт, и все лишь для того, чтобы они превратили тебя в наглую... наглую... — Он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова.

— Столько суеты лишь потому, что я не дала тебе давно вышедшее из моды оружие? — Каким-то воркующим тоном сказала Диана и шагнула вплотную к нему. — А знаешь, ты выглядишь таким милым, когда багровешь и сердишься... — Она поднялась на цыпочки и игриво куснула его в кончик носа. — Ну почему папочка не может сам взять свой пистолет? Папочка же знает, где он лежит.

— Я дал тебе прямой приказ, и ты намеренно проигнорировала его, — прорычал Бедлоу.

— Столько суеты, — мягко прервала она его.— В этом же нет никакого смысла...

Она вплотную прижалась к нему. И, несмотря на свой гнев, Бедлоу внезапно понял, что она уже в его объятиях. Тогда он сдался.

Это была беспрецедентная для него ситуация, но то, что она сама взяла на себя инициативу, было чем-то новеньким, хотя он и не был уверен, нравится ли ему это.

Лишь позже, когда у него появилась возможность обдумать это, он понял, что ему это не нравится. Нисколько не нравится...

— Вот! — закричал Бедлоу, когда доктор Мюзертон снова выключил экран. — Именно это я и имел в виду! Это не та женщина, на которой я женился! Посмотрите на ее волосы! У нее совершенно иная прическа, у нее иной взгляд, даже ее походка...

— Естественно, — сказал Мюзертон. — Когда человек чего-то боится, он показывает это. Вы видите его страх. А Диана Бедлоу больше не живет в постоянном страхе. Она не боится вас, а потому не подскакивает всякий раз, когда вы начинаете ею командовать.

Бедлоу стиснул кулаки, на его щеках вспыхнули пятна гнева.

— Вы украли ее любовь ко мне, будьте вы прокляты! Вы вырезали ее и выбросили, как что-то гнилое! Вы просто мясники мозга!

— Ну нет, не мясники мозга, мистер Бедлоу. Мы воздействуем не на мозг, а на разум. Термин хирургия используется нами в гораздо более широком смысле, чем вы, кажется, думаете.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — сказал Бедлоу. — И вы знаете, что имею в виду я. Ее любовь ко мне исчезла.

Мюзертон поглядел ему прямо в глаза.

— Вы в самом деле думаете, что ее любовь к вам возникла из страха? Это демонстрирует ваше не очень-то ясное мышление, мистер Бедлоу. Но это характерно для вас. Мы изучили вас также тщательно, как и вашу жену, знаете ли. Когда мы берем в работу женщину, то всегда изучаем ее мужа. Это стандартная процедура. Мы должны удостовериться, что у нас полный психологический портрет обоих партнеров.

— А я по-прежнему утверждаю, что вы все напортили, — резко сказал Бедлоу. — Вы разрушили наш брак из-за нарушений условий контракта. Я собираюсь предъявить вам иск на всю сумму, которую смогу получить. — Он сделал паузу и посидел молча, прищурив глаза. — Если, конечно, вы не согласитесь сделать ее снова такой, какой она была, прежде чем решила, что я — ярмарочный медведь, которого можно вести куда угодно за кольцо в носу.

Мюзертон улыбнулся, но какой-то странной улыбкой.

— Другими словами, вы сейчас говорите, что она больше подходит вам со своим страхом, чем без него? Боюсь, что это невозможно. И позвольте напомнить вам, мистер Бедлоу, что вы не можете предъявить нам иск. Если не верите мне на слово, можете просмотреть контракт.

Он снова ударил кулаком по клавиатуре сортировщика записи. Экран засветился и заполнился документом с мелким шрифтом. Документ пополз вниз, поскольку доктор Мюзертон поворачивал ручку управления, затем остановился и увеличился.

— Читайте вот здесь, — сказал психометрист, затем сам прочитал вслух с экрана: — «И когда клиент согласен, что Институт должен приложить все усилия, чтобы разрешить настоящую проблему клиента...» Вот видите, — продолжал он, — настоящую проблему клиента. Это не имеет никакого отношения к тому, что вы думали об ее проблеме.

— Проблема была установлена, — огрызнулся Бедлоу, задыхаясь от гнева. Ему показалось, что Мюзертон постепенно побеждает, умно подводя его к тому, что нужно доктору.

Мюзертон снова повернул ручку контроля, и на экране укрупнился следующий отрывок документа: «И тогда клиент соглашается, что признаками проблемы являются...» Далее следовал список жалоб Бедлоу на свою жену.

— Таким образом, — продолжал психометрист, — вы сами видите, что то, о чем вы говорили, были признаками проблемы, а не самой проблемой. В чем заключается проблема, мы решаем, проводя анализ перед терапией.

Бедлоу вскочил с кресла.

— Ладно, значит вы думаете, что я не могу добраться до вас... Запомните, Мюзертон, я весьма влиятельный человек, а вы — не сам господь Бог! Я разнесу вас на куски, Мюзертон, и разнесу на куски весь ваш драгоценный Институт!

Мюзертон откинулся на спинку кресла и спокойно улыбнулся ему.

— Я рад, что теперь у нас все это записано, — холодно сказал он. — Это подтвердит наш диагноз, если будет передано в суд, относительно чего я весьма сомневаюсь.

— Диагноз? — воскликнул Бедлоу таким голосом, будто с ним только что кто-то заговорил на незнакомом ему языке... Будто Мюзертон заявил что-то абсолютно невозможное.

— Мы совершенно уверены, — кивнул психометрист, — что вы еще вернетесь сюда, Бедлоу. — Так случается почти всегда. Видите ли, вы — как и ваша жена — являетесь человеконенавистником. Вы боитесь своих собратьев, как прежде боялась она. Но вы выражаете свой страх по-другому. Вместо того, чтобы пытаться быть незаметным, скрываясь от всех, вы хотите, чтобы все боялись вас — боялись точно так же, как вы боитесь их. Вы просто хулиган. Вам нужна жена кроткая и покорная вместо того, чтобы она была женщиной умной, имеющей собственные желания. И все же достаточно странно, что вы не поняли, насколько любили свою жену, пока изменения не стали очевидными. Она больше не боится вас, но она по-прежнему вас любит — любит настолько, что хочет остаться с вами, несмотря на ваши страхи. Но вот в чем дело — вы хотите вернуть себе старую жену, и состоит эта причина в том, что вы просто боитесь всего нового. Принимая во внимание то, что прежде вас никогда не волновало нравитесь вы ей или нет, теперь вы смертельно боитесь ей не понравиться — не только по внешности или вашему поведению, но и в сексуальном отношении. Не стоит вам говорить, какой эффект это имеет на ваши отношения.

Крупное лицо Бедлоу побагровело от смущения и гнева.

— Я не должен все это выслушивать! Я уже сказал, что разнесу вас на куски, и я сделаю это! Вы не смеете так разговаривать со мной и выйти сухим из воды!

Внезапно он понял, что дальнейшие разговоры бесполезны. Они только приводили его в бешенство. Поэтому он резко повернулся и пошел к двери кабинета.

И ударился о дверь носом.

Дверь должна была открыться автоматически при его подходе, но не сделала это, осталась закрытой — твердо, целеустремленно закрытой.

Буквально кипя от страха, гнева, позора и ненависти, Бедлоу развернулся и выхватил из кармана пистолет.

— Немедленно откройте дверь, Мюзертон, — прорычал он сквозь стиснутые зубы. — Откройте ее или, видит бог, я всажу в вас пулю!

— Я очень сомневаюсь, действительно сомневаюсь, что вы станете стрелять, — заверил его Мюзертон. — Конечно, у вас есть возможность разрушать то, чего вы боитесь. А прямо сейчас вы боитесь меня и Институт больше, чем чего-либо другого в мире — возможно, за исключением себя самого.

— Да будьте вы прокляты! — взревел Бедлоу, и тут же раздался хлопок выстрела.

— Ладно, — рявкнул в ответ Мюзертон. — Возьмите его.

Дверь позади Бедлоу бесшумно открылась, пока он стоял, ошеломленно глядя на свой пистолет, и два человека схватили его за руки. Бедлоу вырвал у них руку и снова выстрелил в бессильной злобе.

— Холостые патроны! — обвиняющим тоном прошептал он затем.

Затем произошла возня, когда он попытался отбиваться от двух здоровенных охранников Института, державших его, и Бедлоу, несмотря на свой немалый вес, ничего не смог с ними поделать. Один из охранников вывернул ему руку, и пистолет упал на пол. Тут же магнитные наручники сковали его запястья.

Бедлоу неподвижно застыл, хоть охранники уже отпустили его, и тупо глядел на наручники. Он знал, что если попытается дернуться, то, более чем вероятно, получит жестокий удар электрического разряда, который бросит его на пол.

Постепенно гнев покидал его, но не из-за страха. Затем он посмотрел на Мюзертона.

— Что вы собираетесь сделать?

— Мне очень жаль, что я вынужден был заставить вас взорваться, но это было необходимо, — голос психометриста звучал почти что примирительно.

— Что вы собираетесь сделать? — повторил Бедлоу.

— Провести вам процедуру психотомии. Вырезать из вас этот маниакальный страх. Мы не станем — хотя и имеем возможность — уничтожать обычный страх, который чувствуют все во время опасности. Но вы утратите свой гипертрофированный страх, точно так же, как и ваша жена.

— Вы не можете этого сделать, — тупо пробормотал Бедлоу.

Но это был всего лишь символический процесс, все выглядело так, словно он уже сдался.

— Боюсь, что можем, — сказал Мюзертон. — Контракт столь же касается вас, как и вашей жены. Муж и жена — одна сатана с точки зрения закона, знаете ли. И вы — часть ее проблемы, так же, как часть проблемы, которая есть у вас обоих.

Бедлоу впился в него взглядом.

— Когда я выйду отсюда, то уничтожу вас, — сказал он. — Если я перестану бояться вас, то не остановлюсь перед тем, чтобы уничтожить весь Институт.

— Нет, — сказал доктор. — Люди уничтожают только то, чего боятся. Когда страх пройдет, у вас не будет никакой причины ненавидеть или боятся нас. Вы что же, считаете, что мы впервые решаем проблемы людей, подобных вам? Неужели вы думаете, что до сих пор нам никто не угрожал? Угрожали, могу уверить вас. И все же, ни один из наших пациентов впоследствии не испытывал к нам ненависти.

— Потому что у них просто не было мозгов, — сказал Бедлоу, частично возвращая себе прежнее состояние духа.

— У вашей жены тоже нет мозгов? И вы думаете, что нет мозгов у меня? В свое время я прошел через то же самое, Бедлоу.

— У моей жены появится вопрос, где я, — в отчаянии сказал Бедлоу. — Да, у нее появится вопрос, что происходит. Она знает, что я поехал сюда. Вам не сойдет это с рук, Мюзертон.

— Да-да, я знаю, что ты поехал сюда, — раздался позади него тихий голос.

Он рывком повернул голову.

— Диана!

Она не улыбалась, но на лице ее была написана нежность.

— Мне очень жаль, милый мой. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. То же самое, что чувствовала я, но у меня не было мужества бороться со своими страхами.

— Так это же ты зарядила мой пистолет холостыми патронами, — сказал Бедлоу. — Холостыми. Поэтому я и попал здесь в ловушку!

— Да, — сказала она. — Это сделала я, любимый мой.

— И теперь они изменят меня, — холодно сказал он.

Внезапно он показался себе таким потерянным и одиноким.

— Не только тебя. Они изменят нас обоих. Они сделают нас гораздо лучше, чем мы были, поверь мне.

— Ладно, — сказал он, и в голосе его прозвучала горечь. — Наверное, женщина так и должна думать. — Он взглянул на охранников. — Уведите меня отсюда. Я не хочу говорить с ней. Возможно, мне захочется это позже.

Когда дверь закрылась за ними, она повернулась к молчащему Мюзертону.

— Я все правильно сделала, доктор?

— Ваш муж пытался изменить вас, — улыбнулся Мюзертон. — Но жена имеет право на тоже самое.

A woman's right, (Fantastic Universe, 1956 № 2).

ДЕВУШКА МЕЧТЫ

Девушка была красива, просто невероятно прекрасна. Питер Уинстон, затаив дыхание, смотрел, как она поднимается из ванной, тянется за полотенцем и медленно, вяло начинает вытираться.

Это была блондинка с длинными, восхитительными ногами и прекрасной фигуркой. Лицо ее было отвернуто, и Питер подумал о том, соответствует ли оно остальному телу. Он предположил, что просто обязано соответствовать. Вытираясь, она что-то тихонько напевала себе под нос. Голос у нее был низкий, хрипловатый, мурлыкающий, привлекающий внимание Питера, точно магнит. Наверное, со стороны Питер напоминал изумленного идиотика.

Положив полотенце, девушка двинулась к висящей возле двери одежде. Внезапно в дверь раздался громкий стук.

— Ты там скоро, Элизабет? — послышался мужской голос с культурным британским акцентом.

— Еще минутку, Джеффри, — ответила девушка.

Она сняла с вешалки одежду и быстрым движением натянула ее прямо на голое тело. Когда она одевалась, Питер заметил маленькое пятнышко, нарушающее ее совершенство — странную сердцевидную родинку, как раз посередине спины. Невероятно, но Питеру показалось, что родинка только усиливает ее притягательность.

Прозрачный розовый пеньюар тут же прилип к телу, сделав ее еще более нагой, чем когда она была совсем без одежды. Она завязала поясок тщательно продуманным узлом, с довольным видом потянулась и только потом открыла дверь.

За дверью стоял человек, тот самый, с британским акцентом. Он был высокий, обходительный и чрезвычайно хладнокровный. Одним плавным движением он ступил внутрь и обнял ее.

— Как давно мы не виделись, Элизабет, — сказал он.

— Знаю, Джеффри, любимый, знаю, — ответила девушка глубоким, влекущим голосом.

Их губы встретились в страстном порыве, когда они обняли друг друга и застыли, словно две скрепленные вместе статуи.

— Ладно, вполне достаточно, — скучающим голосом сказал Питер. — Остановите. Эту сцену определенно нужно вырезать. Свет, пожалуйста.

В небольшой просмотровой комнатке мигнули и вспыхнули лампы. Питер взглянул на будку в задней стене.

— Ты понял, Джо? — крикнул он. — Вырежи все, начиная с... с начала сцены в ванне. Ее явно необходимо вырезать.

— Я все понял, мистер Уинстон, — отозвался голос из будки. — Последние сорок метров, правильно?

— Но тогда остается только минута, Уинстон, — сердито закричал другой голос. — Такие цензурные правки могут зайти слишком далеко. Вы разрушаете мой фильм!

Питер повернулся к сердитому. Это был Рейнольд Сент-Клауд — продюсер, писатель, режиссер и помощник кинооператора фильм «Свободная любовь».

— Не можете же вы вырезать все сцены, где появляются женщины, — горячо продолжал Сент-Клауд. — У вас, цензоров, нет ни творческой жилки, ни эстетических принципов...

— Мои эстетические принципы безупречны, мистер Сент-Клауд, — холодно ответил Питер. — Именно поэтому меня и поставили на эту ответственную должность. Я должен решать, что может видеть американская общественность кинолюбителей и что она видеть не должна. Мне кажется совершенно очевидным, что ваш новый фильм — просто экстравагантная порнография, порочная, непристойная и...

— Да знаю я все, — устало заявил Сент-Клауд. — Мне уже говорили, что вы порвете мой фильм на куски, когда он попадет к вам в офис. Мне намекали, чтобы я вообще не трудился снимать его, потому что Питер Уинстон такой тупоголовый пуританин, что я должен выбросить свой фильм на помойку, вместо того чтобы пытаться получить разрешение на его прокат.

— Хотите, я выкину этого парня, мистер Уинстон? — спросил человек из будки. — Если он беспокоит вас, то не будет никаких проблем...

— Позволь мне самому справиться с ним, Джо, — ответил Питер и повернулся лицом к Сент-Клауду, низенькому, толстому человечку, скучные глаза которого были на одном уровне с галстуком Питера. — Послушайте, мистер Сент-Клауд, — продолжал он, — существует то, что можно показывать на экране, и то, что показывать нельзя ни в коем случае. Сцена в ванной в вашей «Свободной любви» — самая отъявленная, скандальная порнография, какую я только видел, начиная с одного французского фильма, что я отверг в прошлом году. Ее просто необходимо вырезать.

— Порнография? — тут же взвился Сент-Клауд. — И это вы говорите мне! Уинстон, я заверяю вас, что мой фильм — настоящее искусство. Этим фильмом я, Уинстон, подвожу итог всей моей борьбы, моих целей, моих эстетических идеалов, всей моей философии! Вырезать сцену из этого фильма - все равно что отрезать руку или ногу. Я не могу этого сделать. Я отказываюсь.

— Тогда фильм не получит разрешение на прокат, — сказал Питер.

— Я получу разрешение через вашу голову! — заорал Сент-Клауд. — Я перешагну через ваш труп и еще потопчусь по нему ногами. В любом случае, вы здесь простой служащий. Ваш босс поймет меня!

— Мистер Грин всегда поддержит мою точку зрения, — спокойно сказал Питер. — Фильм не пройдет.

— Тогда я выпушу его без разрешения, — заявил Сент-Клауд. — Я уничтожу вашу цензуру, раз она пытается уничтожить меня!

— Хватит паясничать, — приветливо кивнул ему Питер. — А теперь, вы не будете против оставить меня? Мне сегодня предстоит рассмотреть еще четыре фильма. Вы — не единственный продюссер в Голливуде.

Маленький человечек подхватил свой портфель и ринулся к выходу из просмотровой. Уже возле двери он повернулся и погрозил Питеру кулаком.

— Я хочу вам еще кое-что сказать, Уинстон, то, что я хотел сказать уже давно. Я знаю, почему вы стали цензором и почему вы испытываете такое ликование, когда режете фильмы на куски. Это потому, что вы урод! Вы творческий извращенец!

— Минутку, мистер Сент-Клауд!

— Не прерывайте меня! Я знаю людей такого типа. В глубине души, в своем подсознании, вы все время хотите видеть голых женщин. Мне это прекрасно известно! Вы мысленно раздеваете каждую девушку, которая попадается вам на глаза. Но большей частью вы настолько уродливый пуританин, что отказываетесь допускать свои подсознательные стремления в сознание. Вы подавляете свои желания и компенсируете разочарование, став цензором. Так вы можете помешать всем видеть то, что не позволяете видеть себе! Что, разве я не прав?

Питер обратился к человеку в кабинке, собрав все свое самообладание:

— Думаю, теперь ты можешь выкинуть его, Джо. Я получил достаточно удовольствия от беседы с ним.

— Я избавлю вас от этой проблемы, — заявил Сент-Клауд и проворно вынырнул в дверь, не дожидаясь появления Джо.

Питер тут же забыл о словах Сент-Клауда, сел в кресло и расслабился, готовый уделить полное внимание следующему фильму. Он давно уже привык к необходимости изгонять сердитых продюсеров и режиссеров. Никому никогда не нравилось, когда вырезали даже самый маленький эпизод его фильма, и все они реагировали одинаково, обвиняя цензора и делая нехорошие намеки на его личную жизнь.

Это просто неизбежность профессии, подумал Питер, покачал головой и улыбнулся, когда свет погас и вспыхнул экран. Вообще, весьма странно, что всегда винили именно его.

Новый фильм о войне. Питер подался вперед и, словно ястреб, стал поджидать появление нецензурных слов. Питер прекрасно разбирался в том, что такое рамки приличия, именно это и делало его таким хорошим цензором.

Фильм, слава богу, был хорош, девяносто минут прошло без всяких случайных ругательств. Когда же фильм кончился, Питер включил свет.

— Готово, Джо, — сказал он. — Ставьте пометку «Разрешено цензурой».

— Спасибо, мистер Уинстон, — так и залучился улыбкой маленький живчик, в котором Питер узнал продюсера. — Огромное вам спасибо!

— Не стоит меня благодарить, — скромно ответил Питер. — Благодарите себя за то, что у вас прекрасный вкус... в отличие от некоторых ваших коллег. Следующий фильм, Джо.

В конце дня, когда был покромсан ножницами еще один фильм и закончилась еще одна ссора с продюсером, Питер вышел из просмотровой, сел в свою новенькую машину и поехал домой в Северный Голливуд, с удовлетворением чувствуя, что исполнил свой долг.

Когда он открыл дверь и вошел в квартиру, где его приветствовал пушистый терьер, единственный его компаньон, Питер вдруг осознал, что думает о словах Сент-Клауда. Это было необычно. Большая часть брани, которой осыпали его киношники, обычно влетала ему в одно ухо и тут же вылетала в другое, но вот слова Сент-Клауда что-то задели в глубине его души. Возможно, потому что Сент-Клауд неожиданно ударил в самое больное место.

Питер действительно наслаждался сценами, которые был призван вырезать в качестве цензора.

Хотя устойчивая мораль делала его превосходным надзирателем за общественным вкусом, лично он, как одинокий молодой человек Питер Уинстон, а не как цензор Питер Уинстон, смаковал сцены, которые должен был ежедневно удалять. И много раз он жаждал увидеть снова тех очаровашек, которых вырезал из фильмов.

Особенно, подумал Питер, устроившись в своем любимом кресле с «Улиссом» Джойса, особенно сцены с той девушкой, у которой была родинка на спине.

По мере того как тянулся вечер, мысли его все чаще возвращались к той сцене, которую он вычеркнул утром. Перед его глазами так и стояла гибкая фигурка, поднимающаяся из ванной, чистая поэзия движений, когда она натягивала платье на голое тело, ее низкий, пульсирующий голос, и прежде всего — крошечная родинка на спине...

В десять минут одиннадцатого он отложил книгу. Проблемы Леопольда Блума больше не интересовали его. Его собственные проблемы были гораздо важнее.

Он должен найти ту девушку.

Он бросился к телефону и торопливо набрал номер.

— Алло? — раздался знакомый голос. — Сент-Клауд слушает.

— Мистер Сент-Клауд? — сказал Питер, пытаясь изменить свой голос. — Я... Я ваш поклонник. Я посмотрел все ваши фильмы, начиная с «Греховных пыток» еще в тридцать восьмом...

— Я весьма рад, — ответил Сент-Клауд. — Что вы хотите?

— Это девушка, сэр, — нерешительно сказал Питер. — Актриса в вашем последнем фильме. Я хотел бы поговорить с ней.

— В каком фильме? Мой последний фильм еще не вышел на экраны.

Внезапно Питер понял, что попал впросак. Никто, кроме Питера Уинстона, еще не видел «Свободную любовь», а Питер Уинстон не смел признаться Сент-Клауду, что было у него на уме. Он откашлялся, пробормотал какие-то извинения и повесил трубку.

Сент-Клауд ни в коем случае не подходил. После тех обвинений, которые бросил ему утром пламенный продюсер, Питер не мог дать ему в руки дополнительное оружие, признавшись, что вырезанная цензурой сцена взволновала его. Вместо этого он позвонил своему другу — ассистенту режиссера одной из крупных студий.

— Фил? Это Питер Уинстон.

— Что новенького, Пит? Какие хорошие фильмы покромсал за последнее время?

— Перестань дурачиться, — сказал ему Питер. — Мне нужна помощь.

— Какая помощь? У меня тут собирается хорошая вечеринка и...

— Нет, — нетерпеливо прервал его Питер. — Я ищу девушку — актрису. Возможно, ты сумеешь помочь мне. Я не знаю ее имя, даже не знаю как она выглядит. Я только знаю, что она высокая, белокурая, с потрясающей фигурой, и у нее на спине есть маленькая сердцевидная родинка.

Несколько секунд на другом конце линии стояла тишина.

— Прости, Пит, но я знаю не меньше сотни девчонок, которые отвечают всем этим требованиям, правда, не считая этой родинки. В чем вообще дело? Ты что, напал на след какого-то производителя порнографии?

— Я позвоню тебе позже, Фил, — сказал Питер и повесил трубку.

Долгое время он смотрел в пол, упершись пятками в толстый, роскошный, зеленый, изготовленный на ткацком станке ковер.

Он должен найти эту девушку. Он желал ее, его страсть росла в геометрической прогрессии с каждым прошедшим часом. Питер впервые в жизни испытывал такие чувства. Он видел много полуодетых и совсем не одетых актрис, начиная с самого начала своей работы в Голливуде, но это новое, таинственное существо вызывало у него интерес, как больше никто другой. Наверное, все дело в ее голосе, подумал Питер, и в том, как она движется, и в этой чрезвычайно привлекательной родинке.

Родинка была единственной его подсказкой. Маленькая родинка на спине. Прекрасно, подумал Питер. Осталось только осмотреть спины всех восходящих звезд, пока я не найду нужную.

Но как же это сделать, мелькнула у него в голове прискорбная мысль. Просто сказать: «Пожалуйста, снимите одежду, мисс? Я хочу посмотреть, есть ли у вас родинка, потому что, если есть, то я люблю вас».

Конечно, конечно, это просто невозможно. Он содрогнулся. Годы холостяцкой жизни плюс пуританская природа его ежедневной работы делали нечто подобное совершенно немыслимым.

Но тогда как? Питер покачал головой. Тогда не было вообще никакого способа. Он взял «Улисса», открыл его на том месте, где закончил в прошлый раз, надел очки и начал читать, но, прочитав несколько страниц, остановился, потому что внезапно его поразила одна мысль: из этой книги можно сделать настоящий фильм... не считая того, что такой фильм никогда не пропустит цензура.

Мельком он взглянул на свою ногу и вернулся к книге, но тут же снова уставился на ногу. Он сидел босиком. Его обувь внезапно исчезла.

Как странно, подумал Питер. Я чувствую обувь... Но никакой обуви на мне нет!

Он посмотрел на вторую ногу и опять-таки увидел только голые пальцы. Но когда он нагнулся и протянул руку, то почувствовал твердую, лакированную поверхность своих штиблет. А поскольку рука попала в поле его зрения, Питер обнаружил, что дорогая одежда из дакрона, которая была на нем, тоже исчезла!

Сбитый с толку, он встал и подошел к зеркалу.

Он был совершенно голым.

И одновременно чувствовал, что одежда по-прежнему на нем. Качая головой, Питер принялся себя ощупывать, вот тут ему в голову пришло внезапное странное подозрение, и он снял свои очки.

Чудесным образом исчезнувшая одежда и обувь немедленно появились снова.

— Все просто, как волшебство, — сказал кто-то тихонько за его спиной.

Питер пораженно завертел головой, но никого не увидел. Однако он все же почувствовал чье-то присутствие в комнате.

— Что происходит? — резко спросил он.

— Не волнуйтесь, — ответил голос. — Я принес вам маленький подарок. Нет, не стоит озираться, потому что вы все равно неувидите меня с вашими ли новыми очками или без них. Но вы же видите... ну... скажем, нечто другое?

— Что вы имеете в виду? Кто вы?

— Да это совершенно неважно, — сказал голос. — Наденьте очки и подойдите к окну.

Заинтригованный, Питер повиновался, подошел к окну и уставился в темноту. Затем присвистнул.

Рядом стояли собака и симпатичная девушка. При свете полной луны Питер ясно увидел их обоих. На собаке не было ни ошейника, ни поводка. А на девушке не было ни единой ниточки.

Питер поспешно сорвал очки, и тут же ошейник, поводок и платье появились, точно по волшебству. Питер развернулся к невидимому присутствию.

— Вы просто дьявол, явившийся, чтобы соблазнять меня! — закричал он и протянул в пустоту очки. — Вот, заберите эту злую вещь.

В ответе невидимого собеседника прозвучало явное удивление.

— Но я принес их специально для вас, друг мой. Между прочим, ваше предположение оказалось частично правильным, я... ну, скажем, из более низкого региона. Нет-нет, не надо так содрогаться. Я пришел сюда не для того, чтобы соблазнять вас — это уже было сделано. Я здесь, чтобы помочь вам, Питер.

— Помочь мне? В какие игры вы играете?

— Используйте же свой ископаемый мозг, друг мой. Что может быть лучше для поиска девушки с родинкой, чем... очки, которые видят сквозь одежду!

— Но... Но...

— Никаких «но», Питер. Очки ваши без всяких условий. Вы не продаете за них свою душу, вы даже не будете прокляты. Просто в этом пункте наши цели совпали, поэтому мы даем вам очки, которые приведут вас к желанной вашему сердцу. Ваше счастье будет и нашим счастьем. И никакого обмана.

— Погодите секундочку, — сказал Питер, но было уже поздно.

Он стоял неподвижно, словно врос в пол, и услышал странный свист, словно что-то вылетело из комнаты, и затем понял, что остался один.

Слишком изумленный, чтобы что-то предпринимать, Питер опустился в кресло и осмотрел очки. Это были обычные очки с красной пластиковой оправой и чуть выпуклыми линзами. Больше всего они напоминали его прежние очки. Он водрузил их на нос, вздрогнув, поскольку его одежда снова исчезла, и открыл книгу. Открыл ее наугад и прочитал несколько строчек. Очки были превосходные, словно сделанные специально для него. Это были совершенно пригодные к эксплуатации очки, не считая их необычных свойств.

Питер снял очки, вскочил и зашагал взад-вперед по комнате, чувствуя в душе сильный внутренний конфликт. Очки были доставлены снизу, в этом он не сомневался. Поэтому они, вероятно, были опасны. И вообще, правильно ли использовать их? Какое у него может быть моральное оправдание, если об этих очках узнает общество?

Нет, подумал Питер. Я не могу этого сделать.

Но тут же его поразила новая мысль. Пройти по улицам Голливуда, где растут пальмы, в этих очках и увидеть несметное число прекрасных восходящих звезд, раскрыть тайны стареющих знаменитостей, идти не спеша среди орд голых и восхитительных...

Это было невероятно! После стольких лет почти аскетического одиночества у него, Питера Уинстона, оказалось в руке нечто, открывающее ему дверь в мир красоты! Он мог бы продать эти очки за миллионы, даже за миллиарды!

Он взвесил очки в руках. В голове его по-прежнему копошились отвратительные мысли, но теперь он немного пришел в себя и хотя бы понял, насколько они отвратительны. Стать извращенцем, подглядывающим в окна в колоссальном масштабе, ходить по улицам в этих очках, пуская слюни — он никогда не сможет примириться с собой, если начнет так поступать. Но что сказал таинственный голос? Очки были даны ему для того, чтобы помочь. Вот именно, помочь: у очков была иная, более благородная функция.

Питер улыбнулся. Где-то по Голливуду ходит девушка с родинкой на спине, которую просто так не увидеть. Питер влюбился в эту девушку и теперь знал, что пойдет на все, чтобы найти ее.

— Кем бы вы ни были, все равно спасибо, — сказал он вслух, надеюсь, что странное нечто услышит.

А ночь все длилась и длилась. Питер лег спать и долго вертелся на кровати. Перед глазами у него снова и снова проходила сцена, которую он подверг цензуре: покрытая каплями воды девушка поднимается из ванны и протягивает изящную руку за полотенцем... Наконец он погрузился в тревожный сон, но девушка преследовала его и во сне. Когда наступило утро, Питер чувствовал себя совершенно опустошенным.

Он побрился и поехал в свою контору, где, как обычно, с портфелями подмышкой с полдесятка людей терпеливо ждали, пока их фильмы будут рассмотрены тем или иным сотрудником Цензуры.

— Привет, Питер, — раздался знакомый грубоватый голос, как только он вошел.

— Доброе утро, Джиджи, — сказал Питер.

Это был Дж.Дж. Грин, — глава цензуры, царь киноиндустрии Голливуда.

— У тебя снова намечается напряженный денек, Питер?

Питер рассеянно кивнул. Его мысли все еще были сосредоточены на маленькой родинке на спине девушки.

— Да, сэр, — сказал он. — Я уже наточил свои ножницы, сэр.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал мистер Грин, но тут же нахмурился. — Скажи-ка мне вот что, Питер, — сказал он, когда Питер собрался уже уходить, — прежде чем ты начнешь работу... Сегодня утром я получил жалобу от Сент-Клауда. Я думаю, ты знаешь этого джентльмена.

Питер кивнул.

— Кажется, вчера ты проводил проверку его последнего фильма, из-за чего он был очень расстроен.

— Фильм был просто мерзким, Джиджи, — твердо сказал Питер.

— В этом я и не сомневался. Я слепо верю твоему суждению. Ты, разумеется, знаешь это?

— Да, сэр.

— Сент-Клауд наговорил о тебе много отвратительного, — продолжал мистер Грин. — Я не могу показать тебе его жалобу, потому что она была настолько мерзкая, что я тут же сжег ее. Могу лишь сказать тебе, что я сразу позвонил ему и искренне защищал тебя. Я на сто процентов на твоей стороне, мальчик мой. Я очень надеюсь, что когда-нибудь ты будешь владеть всем этим, Питер, — возвышенным тоном сказал он, широко поводя рукой. — Я присматривал за тобой с тех пор, как ты начал здесь работать. Я не позволю никакому продюсеру порочить тебя, верно?

— Спасибо, сэр.

— Пожалуйста. Но скажи мне, — продолжал толстенький коротышка, понизив голос, — ведь ничего из того, что написал этот мерзавец, не соответствует истине, не так ли? Я имею в виду все то, что Сент-Клауд заявил о тебе? Я вообще тебя ни в чем не подозреваю... Я хочу лишь сказать... Будь просто немножко поосторожнее, только и всего.

— Разумеется, сэр, — сказал Питер, чувствуя, как его лицо наливается жаром и багровеет от позора.

Он взмахнул руками, не зная, что с ними делать, и, наконец, сунул их в карманы пиджака.

— Просто все эти вещи, которые Сент-Клауд написал о тебе, — продолжал Грин, — такие порочные, такие абсолютно невероятные... Ты, конечно же, не имеешь к ним никакого отношения?

— Я не знаю, в чем состоят эти обвинения, сэр, — нервно ответил Питер. — Поэтому как я могу отвергать их?

Он поглядел по сторонам, чтобы увидеть, не подслушивает ли кто их разговор. И наконец, чтобы хотя бы частично избавиться от смущения, достал очки и начал медленно, тщательно протирать их.

Теперь настала очередь мистера Грина смущаться.

— Наверное, мне не стоило сжигать жалобу Сент-Клауда, — сказал он. — Но я просто не мог вынести, что такая смрадная, грязная штуковина лежит на моем столе. Я должен любой ценой поддерживать как собственное достоинство, так и достоинство всего моего штата. И я собираюсь подкрепить свой телефонный разговор с этим Сент-Клаудом, послав ему еще и письмо. — При этом мистер Грин напыжился, как маленький гордый павлин. — Главная ценность, которую мы храним в нашем заведении, это наше достоинство!

— Да, сэр! — сказал Питер, который закончил протирать очки. — Достоинство — это жизненно необходимый фактор эффективной цензуры.

Он водрузил очки себе на нос и внезапно разразился не поддающимся никакому контролю хохотом. Потом он закрыл глаза.

Закончив смеяться и немного придя в себя, Питер осторожно открыл глаза. Царь киноиндустрии глядел на него с изумлением на лице, но как только Питер снова увидел ничем не прикрашенную фигуру мистера Грина, он снова зафыркал и с трудом сумел подавить хохот. На этот раз он все же справился с ним, прежде чем стал содрогаться от нового приступа конвульсий, снял очки, и смешная фигура мистера Грина исчезла под аккуратно скроенным костюмом.

— Простите, сэр, — выдохнул Питер. — Я... Что-то нынче утром мне нехорошо...

Не дожидаясь ответа, Питер развернулся и понесся в свой кабинет, оставив изумленного босса стоять посреди вестибюля, беззвучно открывая и закрывая рот.

Нужно соблюдать осторожность и думать, куда гляжу, когда на мне эти очки, подумал Питер. Вид мистера Грина без одежды был совершенно невыносим.

Питер сел за стол, улыбнулся своей секретарше, костлявой, угловатой мисс Карп, и схватил утренние папки.

— Сегодня утром предстоит много работы, мистер Уинстон, — бодро начала мисс Карп. — Надеюсь, сегодня ваше зрение остро, как никогда. Мы все не хотели бы, чтобы вы пропустили то, что не должно дойти до зрителей.

— Конечно, мисс Карп, — сказал Питер, слушая вполуха.

Мисс Карп была просто частью офисной мебели, и то, что иногда она издавала жужжание, похожее на речь, мало что меняло в его мнении насчет этой девицы.

Питер открыл папку, в которой лежал список фильмов, что он должен рассмотреть сегодня, с краткой информацией о продюсерах, их предыдущих столкновениях с цензурой и всем таком. Питер машинально надел очки и начал читать.

Первый фильм был вестерном под названием «Плохие парни на воле». А, в общем-то, подумал Питер, с ним не будет большой возни. Вестерны никогда не создают каких-либо проблем.

— А знаете, мистер Уинстон, я завидую вам, — внезапно сказала мисс Карп. — И знаете, почему?

— Понятия не имею, — буркнул Питер, не отрывая глаз от списка. — И почему же?

— Ну как же, вы же бесплатно смотрите все фильмы, — сказала секретарша. — Вы за день видите фильмов больше, чем я за целый месяц. И больше всего в жизни я мечтаю, чтобы вы хоть когда-нибудь пригласили меня в кино, — добавила она.

— К среде я устаю от всего этого, — сказал Питер. — Я бы не смог вынести, если бы мне пришлось сходить в кино еще и в выходной.

И он продолжал просматривать находящиеся в папке заметки.

— Мистер Уинстон? — сказала мисс Карп голосом скромницы.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Питер и невольно поднял взгляд.

— Я мечтаю, что скажу вам... — начала было она, но тут же замолчала. — Почему вы смотрите на меня так, мистер Уинстон?

Она мельком оглядела себя, словно что-то не так было с ее платьем.

А у Питера сперло дыхание. Это было так, словно кто-то мановением волшебной палочки удалил его костлявую, чопорную секретаршу и заменил ее на одну из самых ярких звезд Голливуда. Точно так же, как его изумило дряблое тело под достойной внешностью мистера Грина, также, если еще не больше, его поразила фигура мисс Карп. Он со страхом уставился на нее, затем, опомнившись, отвернулся и виновато сорвал с себя очки.

— Простите, мисс Карп, — сказал он, пытаясь скрыть свое замешательство. — Я немного устал нынче утром и боюсь, что уделил мало внимания тому, что вы только что сказали.

— Это ничего, мистер Уинстон, — скромно сказала она.

Питер вернулся к своей работе. Вероятно, она мечтает, чтобы я пригласил ее на свидание, подумал он. Бедная девочка, как она вообще умудряется прилично одеваться на такую скромную зарплату?

Он покачал головой. Просто невероятно, что такое шикарное тело спрятано под такой плохой одеждой. Очки показали ему истинную мисс Карп, если можно было так выразиться, и Питер понял, что она могла бы стать очень желанной, если бы только захотела.

Разумеется, желанной не для него. Он ни в малейшей степени не интересовался мисс Карп, даже раскрыв ее тайну, потому что где-то впереди его ждала девушка с родинкой. Но он почувствовал симпатию к своей секретарше и хотел бы увидеть ее счастливой.

И Питер подумал о том, как он может помочь ей — показать ей, какая она на самом деле, если можно так выразиться, объяснить ей, что она просто скрывает свои таланты. Он снова надел очки и украдкой взглянул на нее, когда она деловито согнулась над своей пишущей машинкой. Да, фигурка у нее была что надо. Убедившись в этом, он снял очки. Обвинительные слова Сент-Клауда все еще терзали его, и он определенно не хотел использовать очки ни для чего, кроме поисков девушки с родинкой.

Он быстро набросал себе памятную записку и положил ее в специальный ящик стола. Он решил послать на Рождество мисс Карп подарочный сертификат за сотню долларов одного из лучших женских портных Голливуда. Если и это не поможет изменить судьбу мисс Карп, подумал при этом Питер, значит, она безнадежна.

Радуясь в душе тому, что улучшил судьбу простой смертной, Питер взял папку и быстро прошел в просмотровую, чтобы начать проверку первого фильма дня.

Но когда вспыхнул экран, у него появилась новая проблема. Без очков он видел неясно, но когда надел очки, одежда актеров исчезла! Ситуация была совершенно абсурдна. Как же он может исполнять свою работу, когда не в состоянии отличить раздетого актера от одетого?

К счастью, картина была вестерном, ее исполнители состояли сплошь из мужчин, так что Питер махнул на все рукой. Фильм оказался весьма дурацким, ковбои без толку носились по экрану, но казалось, в нем не было никаких материалов, достойных порицания, поэтому он без комментариев поставил штамп «разрешено».

А вот следующий фильм оказался историческим. Это был один из впечатляющих киномюзиклов, объемный, яркий, со стереофоническим звуком. И когда на экране появился совершенно раздетый кордебалет, открывая картину бодрой песней, Питер понял, что его эффективность как цензора этим утром равна нулю.

— Стоп, — сказал он и дал сигнал включить свет.

К нему немедленно бросился продюсер. Это был высокий, здоровенный человек по имени Оуэнс, фильмы которого обычно стояли на самой грани допустимости.

— В чем дело, Уинстон? — потребовал Оуэнс. — До сих пор вы не находили в моих картинах ничего, достойного порицания! Против чего вы сейчас возражаете? Слова этой песенки столь же пристойны, как и кучи других, которые я смело могу назвать шлягерами. Ну, а эти девушки...

— Пожалуйста, успокойтесь, мистер Оуэнс, — сказал Питер. — С фильмом все в порядке. Просто... Просто, я себя чувствую сегодня не очень хорошо и не могу продолжать просмотр. Мне придется передать фильм другому цензору.

Лицо Оуэнса тут же утратило сердитый вид и приняло выражение сострадания.

— О, как жаль слышать это, Уинстон. Мне очень жаль.

— Спасибо, — сказал Питер. — Я тоже ждал встречи с вашим фильмом. Только для развлечения, понимаете.

Из просмотровой он направился прямиком к мистеру Грину, пробормотал ему какие-то оправдания и преуспел в том, чтобы получить отгул на оставшуюся часть дня. Вот так-то лучше, подумал Питер. Как цензор он был бесполезен без обычных очков, это с одной стороны, а с другой — он жаждал начать свои поиски. Ему нужно было найти эту девушку.

Девушку с родинкой. Интересную и очень необычную девушку.

Было уже одиннадцать, когда Питер вышел на улицу. Солнце забралось высоко на небо, стояло теплое, приятное, типично голливудское утро и пальмы покачивали листьями на легком ветерке. Питер ехал по широкой улице, не направляясь ни в какое конкретное место.

Откуда начать? Сент-Клауд снимал «Свободную любовь» как независимый продюсер, поэтому не было никакой студии, где можно было узнать имя девушки. Но Сент-Клауд сделал большинство своих фильмов для «Национального кинообъединения», и, вероятно, «Свободная любовь» разделила их судьбу и в ней тоже использовался персонал НКО.

Улица была сравнительно тихой для Голливуда, по дороге попалось только несколько восходящих звездочек в купальных костюмах и рабочих сцены, тащащих куда-то задник с намалеванным городским пейзажем, на котором было уж слишком много «порше» и «ягуаров».

Питер подъехал к участку НКО и припарковался у бордюра. Охранник узнал его и пустил внутрь.

— Доброе утро, мистер Уинстон, — сказал он.

Питер кивнул в ответ, затем застыл в изумлении, когда мимо прошла длинноногая блондинка, улыбнулась охраннику и направилась на улицу. Питер поспешно нацепил очки и обернулся, чтобы получше разглядеть ее. Потом с шумом выдохнул...

Нет. Никаких родинок. Несколько секунд он стоял, увлеченно разглядывая другие достойные внимания особенности уходящей блондинки, прежде чем, наконец, пришел к мнению, что это не та девушка. Тогда он снял свои драгоценные очки и повернулся к двери.

— Неплохая штучка, верно, мистер Уинстон? — заулыбался охранник. — Она из новичков. Могу дать ее номер, если вам интересно.

Питер окинул его раздраженным, угрюмым взглядом.

— Вы неправильно меня поняли, — сказал он. — Я вообще не интересуюсь ею. У нее нет родинки.

Охранник наивным взглядом уставился на него.

— Чего у нее нет?

— Родинки. Родинки у нее нет. Посреди спины. Я ищу высокую блондинку, у которой на спине есть родинка.

— Понятно, — натянутым голосом заявил охранник. — Желаю вам удачи.

Он явно был в замешательстве. Но Питер не собирался ничего ему объяснять.

Пройдя внутрь, он увидел, что там полным ходом идут съемки семи-восьми фильмов, судя по разнообразным пейзажам, расставленным повсюду, одетым актерам, бегающим от одного павильона звукозаписи к другому, и общему гулу занятости. Питер остановил высокого, с бронзовой кожей молодого актера, обернутого в какую-то попону и с пером в волосах.

— Скажи-ка мне, приятель, — сказал Питер, — ты можешь показать мне дорогу в офис персонала?

— Моя не знать, — ответил тот каким-то отстраненным, замогильным голосом. — Не понимать жаргон белолицего. — Затем, поймав удивленный взгляд Питера, он улыбнулся. — Простите, — сказал он. — Я просто стараюсь не выйти из роли. Офис персонала вон там, справа.

И он указал на небольшое приземистое здание, примостившееся в тени огромного, блестящего космического корабля, который использовался для съемок очередной космической эпопеи НКО.

— Я ищу одну из ваших восходящих звезд, — сказал Питер властно выглядящей женщине средних лет, которая сидела внутри за столом.

При этом он весьма порадовался, что на нем сейчас нет очков.

— Зачем? — авторитетным тоном тут же спросила она.

— Я здесь по делам, — сказал Питер и достал свою карточку.

Женщина поглядела на нее, потом зыркнула на него глазами. Цензоры никогда не были популярными в киностудиях.

— Вы из Зеленого офиса, да? Ну, и что мы можем сделать для вас?

— Я пытаюсь найти адрес девушки, которая работала в этой студии, — объяснил Питер и быстро описал ей ее.

— У нас человек двадцать подходят под это описание, — ответила ему женщина. — Что-либо еще?

— У этой девушки есть родинка, — сказал Питер и описал церберше, где находится эта родинка.

— Таких у нас нет, — холодно сказала она. — Попробуйте в каких-нибудь дешевых студиях.

Ее ледяной вид не оставлял сомнений, что беседа окончена.

Стоя снаружи и прислонившись рукой к холодному металлу космического корабля, Питер обдумывал ситуацию. В Голливуде было несколько миллионов длинноногих блондинок, и среди них он должен найти только одну.

Он покраснел. Оставался только один способ.

Он надел очки.

Первой мыслью, которая промелькнула в его голове, было: «Где же мне спрятаться!» Внезапное появление такого количества раздетой женской плоти на квадратный метр было уж слишком для его чувствительной души. Но Питер с мрачным усилием подавил желание убежать.

Он стоял, словно прирос к этому месту, и глядел, как перед ним проходит весь список сотрудниц НКО, находящихся в блаженном неведении, что все их очарование выставлено напоказ.

Но через некоторое время Питер понял, что обращает на себя внимание, и, если он не хочет, чтобы его вышвырнули из студии, то должен передвигаться. И он начал ходить по дорожкам и павильонам студии, рассматривая всех встречных в надежде, что его таинственная девушка мечты все же появится тут. Но хотя он рассмотрел бесчисленное количество спин, ни у кого не было необходимого украшения.

Когда он встал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть блондинку, идущую вдалеке, то был поражен раздавшимся позади него голосом.

— Ищешь кого-то, Питер?

Он повернулся и увидел владелицу голоса. И тут же торопливо потупил взгляд. Это была Мэдж Синклер, гибкая брюнетка, с которой он встречался года два назад. Они разошлись несколько недружелюбно, после того как Питер вырезал пару больших сцен с Мэдж в одном из ее фильмов.

Цензоры никогда не были популярными людьми.

— Привет, Мэдж, — хмуро сказал он, старательно глядя в сторону.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Я уже минут десять наблюдаю, как ты шатаешься по всей студии, словно какой-то Шерлок Холмс. Что происходит?

— Официальные дела, — сказал Питер.

— А, понятно. — голос Мэдж стал резким. — Все еще портишь картины других людей? А мне казалось, что ты воспринял урок.

— Пожалуйста, Мэдж, — сказал Питер.

— А что вообще такое с тобой? Почему ты не смотришь на меня, а пялишься куда-то в сторону? Ты что, считаешь, что на мне ничего нет, что ли?

Он ничего не ответил, но неопределенно махнул рукой, чтобы намекнуть на свои затруднения.

Мэдж фыркнула.

— Или, зная тебя, ты не глядишь на меня, потому что на мне есть одежда! — ядовито проговорила она.

— Мы уже проходили все это, Мэдж, — сказал Питер. — А теперь — если ты не возражаешь — я бы хотел...

— Ладно-ладно, — сказала она. — Больше не буду отнимать твое драгоценное время. Но если хочешь, можешь сегодня пойти на конкурс красоты НКО, старый ты ловелас. Меня считают прекрасной кандидатурой для избрания Королевой Красоты в этом году.

— Ладно, Мэдж. Прекрасно. Я пойду... — внезапно он резко оборвал себя. — Увидимся, — бросил он уже на ходу и убежал, оставив ее одну.

Питеру пришлось пробежать полсотни шагов, прежде чем он догнал нужный объект. Он тщательно осмотрел свою цель, а затем, не веря своим глазам, снял очки. Это была та самая девушка.

— Простите, пожалуйста, мисс, — нервно сказал Питер.

Она повернулась.

Лицо ее соответствовало всем его ожиданиям, и даже больше того. Питер почувствовал, как у него засбоило сердце. Его так и подзуживало снова нацепить на нос очки, но он сопротивлялся этому желанию.

— Вы ведь Питер Уинстон, не так ли? — спросила она. — Из Зеленого офиса?

Она знает меня!

— Верно, — сказал Питер, — а вы?

— Джой Харпер. Не думаю, что вы можете вспомнить какой-нибудь из моих фильмов. Вероятно, вы даже не замечали меня. До сих пор у меня были одни лишь эпизодические роли.

— О, разумеется, я заметил вас. Я помню вас по картине под названием «Свободная любовь».

Она задохнулась, побледнела, затем покраснела, и Питеру показалось, что в уголке глаза у нее блеснула слеза.

— А, ну... это. Это... — слабым голосом повторила она.

— Да, это.

— Но мистер Сент-Клауд поклялся мне, что моя сцена была вырезана цензором. Мне вообще не хотелось сниматься в ней, но он столько заплатил, и все это было снято за ширмой, и... и... — Она замолчала, вся красная от смущения.

— Я знаю, — тихо сказал Питер. — Я был тем самым цензором, который вырезал эту сцену. Сент-Клауд очень сердился на меня.

— О, вы...Спасибо!

— Я просто делал свою работу,— сказал Питер.

Но его сердце забилось еще сильнее. Они продолжали идти вместе, и он придвинулся чуть ближе к ней. Казалось, девушка не возражала. Они миновали ворота и оказались на улице.

— Куда вы теперь направляетесь? — спросил он.

— Да никуда конкретно, — сказала она. — Мне показалось, что вы уходите, поэтому я вышла с вами. Мне через полчаса нужно быть на четвертой сцене в конкурсе красоты НКО. Если я одержу победу, это будет означать так много для меня, знаете ли... Победитель получает большую главную роль и все такое. А я давно уже мечтаю об этом.

Питер кивнул.

— Я приду посмотреть. А что после конкурса?

— Мне бы хотелось с вами встретиться, — улыбнулась она. — Но если меня изберут Королевой, то я буду слишком занята, а если не изберут, то не захочу никого видеть.

— Возможно, я сумел бы подбодрить вас... Разумеется, в том случае, если вас не изберут.

— Возможно, это бы вам удалось... Если меня не изберут.

— Так как, договорились?

— Да, Питер. — Она взглянула на свои наручные часики. — Но я уже опаздываю. Я еще должна переодеться в купальник. Увидимся позже?

— Конечно!

Питер смотрел, как она уходит, и думал о том, как она хороша — хоть в одежде, хоть без нее.

Он не помнил, сколько времени простоял так, ласково поглаживая свои очки. Помимо их специфической особенности, очки, казалось, внушали ему какую-то смелость, какой у Питера никогда прежде не бывало.

Только одно беспокоило его. Он все время помнил, откуда появились очки! Из нижнего региона, как сказал ему голос. Любые контакты с ними никогда не были мудрой политикой. Но почему они дали очки именно ему? Что они хотели получить взамен?

— Без всяких условий, — как сказал ему голос.

И Питер долго думал над этими словами.

Затем он сунул очки в карман и вернулся на студию. Был как раз полдень, и солнце висело над самой головой. Превосходный сегодня денек, подумал он, во всех отношениях.

Оставалось лишь одно: конкурс красоты. Красочный плакат направил его на четвертую сцену, где проводился конкурс. Он шел по стрелкам и минут через пять ходьбы добрался до нужного места.

Девушки шествовали по сцене павильона звукозаписи, а кучка судей страстно разглядывала их, занося свои примечания в протоколы результатов, а позади судей собралась огромная орда зрителей.

Питер присоединился к толпе и оказался рядом с высоким актером, которого уже встречал.

— Ну и как, Великий вождь, — сказал актер. — Решили вашу проблему?

— Решил, — сказал Питер. — Спасибо за помощь.

— Да не стоит. Я друг бледнолицых. А кого вы хотите в Королевы в этом году?

— Еще не знаю, — сказал Питер. — Я пока что не изучил контингент. Но я слышал, что у этой девчонки, Джой Харпер, довольно хорошие шансы стать Королевой.

— Да, она неплоха, — признал фальшивый индеец. — Но я думаю, Королевой сделают Мэдж Синклер. У нее прекрасная внешность.

Питер покачал головой.

— Мэдж тоже неплоха, но она слегка растолстела. Немного лишнего тут и там, если вы знаете, что я имею в виду...

— Растолстела? Протрите свои очки, дружище! Только взгляните, как сложена эта девушка!

И он указал на Мэдж, которая как раз с горделивым видом проходила перед судьями. Ее фигурка в купальнике действительно было великолепна.

Питер нахмурился в замешательстве. Он помнил лишь мимолетный проблеск, который увидел, взглянув на Мэдж через очки, прежде чем отвернулся. Но она не выглядела так хорошо, как сейчас. Неужели она пошла на обман?

Питер достал очки и водрузил их на нос. Быстро обозрев всех девушек, он сосредоточился на Мэдж. Потом нахмурился. В первый раз он оказался прав.

Тут сердце его буквально подпрыгнуло, потому что перед судьями предстала Джой. Она выглядела просто чудесно, но Питер был не уверен, сможет ли она превзойти обманные уловки Мэдж.

Так оно и случилось. Главный судья, маленький, лысый экс-президент НКО, вышел на край сцены.

Он зачитал пятерку лучших имен. Джой оказалась второй.

— Победительница и Королева Красоты НКО — мисс Мэдж Синклер! — громогласно объявил он.

Сквозь красный туман гнева, застлавший ему глаза, Питер увидел, что лицо Мэдж засияло от счастья, а Джой отвернулась, чтобы скрыть слезы. Сам еще не зная, что собирается делать, Питер бросился на сцену и начал горячо спорить с главным судьей, который сначала дошел до бешенства, затем сделался недоверчивым, затем просто раздраженным, потом заинтересованным и, наконец, уже смотрел на него с оживленным любопытством.

Вокруг них столпились остальные судьи, аудитория загудела, Джой и растерянную Мэдж увели за кулисы. Когда они вернулись, лицо Мэдж было пунцовым от стыда и, хотя Питер это и не проверял, покраснело не только ее лицо, но и все тело.

— Дамы и джентльмены, — объявил наконец главный судья. — Я вынужден заявить, что произошла досадная ошибка. И теперь я счастлив объявить настоящую победительницу — мисс Джой Харпер!

Он протянул венок Джой, чью улыбку действительно стоило запечатлеть для потомства.

Спустя несколько часов, когда стихли волнения, Питер собрался духом и увел Джой в один из самых укромных уголков в Голливуде.

Там они какое-то время молчали, держась за руки и глядя друг на друга.

— Ну и озадачили же вы меня, — сказала затем Джой.

— Как так?

— У меня куча вопросов, на которые я хотела бы получить ответы, но я не знаю, какие ответы тут вообще могут быть.

— Не понял, — нахмурился Питер.

— Я не понимаю, как вам удалось найти меня. Я видела кадры из фильма, в котором снималась у Сент-Клауда, и мое лицо было все время скрыто. Единственное, по чему вы меня могли бы опознать, так это моя родинка.

— Вы очень красиво краснеете.

— Я серьезно. Откуда вы узнали, кто я такая? Сент-Клауд поклялся мне, что никогда никому не расскажет, с кем снимал эту сцену.

— Это не так-то просто объяснить, — ответил Питер.

— Подождите. Есть еще более важный вопрос. Это насчет сегодняшнего конкурса... Как вы могли узнать, что Мэдж казалась не тем, чем была на самом деле. Если только вы...

— Я никогда бы так не сделал! — горячо воскликнул он.

— Я и не говорю, что вы сделали, — ответила она. — Но как же вы были настолько уверены, если только...

Питер вздохнул.

— Наверное, теперь я могу вам все рассказать, — сказал он и достал очки. — Это все они. — Он протянул очки. — Вот, возьмите. Пойдите в дамскую комнату, наденьте их и поглядите на себя в зеркало. Тогда вы все поймете.

Поморщившись, Джой взяла очки. Питер смотрел, как она уходит. А когда отвернулся, то обнаружил, что за столиком напротив него сидит приличного вида человек средних лет.

— Я пришел за очками, — сказал он звучным голосом, который Питер помнил слишком хорошо. — Они выполнили свое предназначение и больше вам не нужны.

— Они у Джой, — слабым голосом сказал Питер. — Я... Я верну их вам, когда она вернется.

Пальцы его задрожали. Неужели этот джентльмен явился, чтобы взять своего рода плату?

— Хорошо, — сказал джентльмен. — Я подожду.

Питер долго смотрел на него, а затем, наконец, сказал:

— Скажите мне...Какая в этом выгода вам и вашим людям? Почему вы дали мне эти очки? С какой целью?

Джентльмен улыбнулся.

— Не стоит вам беспокоиться, — сказал он. — Мы, которые снизу, не всегда являемся злом, знаете ли. Иногда мы можем быть щедрыми в мелочах, когда они служат нашей общей цели. Помочь человеку отыскать свое счастье — мы вполне это можем сделать по иным, важным для нас причинам.

— Что вы имеете в виду? — потребовал Питер.

— Вы были цензором фильмов, причем хорошим цензором. Вы мешали общественности видеть определенные вещи, которые наша группа любит выставлять напоказ. Поэтому мы предприняли некоторые шаги, чтобы удалить вас с вашего поста. Но при этом мы не видели оснований, чтобы поступить с вами жестоко.

— Удалить меня с моего поста?

— Конечно. Через два часа вы позвоните Грину и скажете, что уходите от него, чтобы самому участвовать в производстве фильмов. Вы станете успешным актером. Вашей первой помощницей в этом деле станет ваша жена Джой. Вот так все это и будет.

— Но... Как... Откуда вы узнали, что я хотел уйти в отставку... — удивленно пробормотал Питер.

— Все очень просто, — сказал джентльмен. — Вы стали цензором из разочарования, хотя сами этого не поняли. Но теперь, когда был удален источник вашего разочарования, у вас больше нет потребности заниматься этим делом. Ведь теперь вы считаете саму идею цензуры весьма мерзкой, верно?

Питер кивнул, ошеломленный. Так значит, он все это время был инструментом Темных Сил? Был тем, кто имел свободную волю поступать правильно или неправильно? Он почувствовал, что совершенно сбит с толку.

Но затем улыбнулся. Ну ладно, дьявол выиграл очко, он сделал Питера счастливым и избавил мир от одного из самых лучших цензоров. Так это прекрасно для мира, подумал Питер. Зачем кого-то тогда я должен осуждать?

Он повернулся и увидел, что Джой возвращается с очками. У нее был совершенно пораженный вид.

— ...Откуда вы взяли? — спросила она. — И сколько времени вы шныряли вокруг, нацепив их на нос?

— Дорогая, мне их дал вот этот джентльмен. Он... э-э... ученый. Очки я использовал только при необходимости, чтобы найти определенную девушку с определенной родинкой, которую я никак бы не смог найти иным способом.

Учтивый джентльмен протянул руку.

— Теперь, пожалуйста, отдайте мне очки.

Джой отдала ему очки.

— Вот, пожалуйста, забирайте их. Я не думаю, что Питер в них еще будет нуждаться.

— Я тоже сомневаюсь в этом, — сказал Питер, перегнулся через столик и поцеловал ее, при этом краешком глаза заметив, как джентльмен снизу учтиво растворился в воздухе.

Dream girl, (Fantastic, 1956 № 6).

ПРОТИВНИК МИРА (Под псевд. Ральф Берк)

Центральный Город принадлежал Ллойду Ридделлу, и Ллойд Ридделл принадлежал Городу. Он создал его почти что без посторонней помощи в то время, как за горизонтом пылало белое пламя атомной энергии. Он прекратил панику и превратил поражение в упорное сопротивление. Он боролся за Город. Он убивал за него.

И вот теперь Городу опять угрожали.

— Когда Нортберг собирается напасть на нас?

— Я... Я не знаю, — сказал Лен Колтер. — Все зависит от того, что происходит в голове Дэвида Барристера. Я поспешно кинулся в Центральный Город, как только услышал его речь. Главное, я слышал его вопль: «Центральный должен быть уничтожен!» Поэтому я понял, что должен вернуться сюда и предупредить вас.

Ридделл нахмурился.

— Я понимаю, ты сделал все, что смог. Но ты должен был подождать. Ты должен был узнать, когда они планируют нападение.

— Я... Простите, сэр, я...

— Забудь, — резко сказал Ридделл. — Начни все с начала. Вернись в Нортберг, порыскай там и узнай все, что сможешь, о вторжении. И передай все Кену Нейлору, когда вернешься.

— Да, сэр.

Юный шпион повернулся и ушел. Ридделл глядел на спину мальчишки, когда он выходил из дверей, потом уставился на золотистую надпись на стеклянной двери, которая гласила: «Центральный Город», с его стороны она выглядела наоборот.

Двадцать лет назад он приехал в Центральный Город, испуганный, одинокий десятилетний сирота, не имеющий никакого пристанища. Это было как раз перед Безумием. Центральный Город принял его, дал ему дом, приемных родителей и все остальное, в чем ему так долго отказывали. В раннем детстве Ридделл жил в маленьком, уютном городке в Огайо. И когда бомбы полетели с неба и перепахали Америку, превратив ее из самой могучей страны на земле в простирающуюся от побережья к побережью цепь маленьких городков, разделенных тоскливыми руинами, Ридделл выплатил долг городу, в котором когда-то нашел пристанище. Один, в течение заполненной гарью ночи, он прошел через разбомбленный город, собирая оставшихся в живых и успокаивая людей. Той ночью он и создал Центральный Город.

И ради чего? — с горечью спросил себя Ридделл. — Неужели я спас этот город, восстановил его кирпич за кирпичом только затем, чтобы кучка обезумевших от власти фанатиков в соседнем городе снова разрушила его?

Он стиснул сильные кулаки.

— Я не дам этому произойти, — сказал он вслух. — Только через мой труп. Я должен остановить Барристера.

Открылась дверь кабинета, и вошел Кен Нейлор. Нейлор был крупным человеком, почти столь же высоким, хотя и не таким широким в плечах, как и Ридделл. Ридделл впервые встретил его в Ночь Безумия, и теперь, три года спустя, они все еще действовали единой командой.

— Я услышал о Нортберге, — без всякого предисловия сказал Нейлор. — Что на них нашло? Они что, окончательно спятили, пытаясь натравить один американский город на другой?

Ридделл пожал плечами.

— Кто знает? Возможно, они считают, что нужно начать строить новую Римскую Империю здесь, в Америке.

— Ты считаешь, что мы можем остановить их? Но у нас нет тяжелого вооружения.

— Мы не собираемся воевать, Кен. Мы не собираемся сделать ни единого выстрела.

— Что ты имеешь в виду?

— Я достаточно повидал войн и убил немало людей. Мы должны пойти нормальным путем. Тем путем, каким я пытаюсь научить жить нашу молодежь.

Нейлор недоуменно поглядел на него.

— Но...

Зазвонил телефон. Ридделл взял трубку, послушал и затем сказал: — Мы будем соблюдать права человека, Чарли.

Он повесил трубку.

— Кто это был? — спросил Нейлор.

— Чарли Дрю. Он живет на ферме в километре от города по пути в Нортберг. Вчера вечером я послал в Нортберг несколько мальчишек, чтобы те посмотрели, что там происходит. Одним из этих мальчишек был Лен Колтер, которого ты только что видел. А другой - Бен Кингстон. Несколько минут назад тело Кингстона было свалено на ферме Чарли Дрю. К нему была прикреплена записка: «Мы не любим шпионов».

Лицо Нейлора напряглось.

— И ты говоришь, что мы не должны сражаться?

— Не будет никакой войны. Поезжай на ферму Дрю и забери тело. Вот тебе разрешение на мой автомобиль. — Он набросал записку, позволяющую Нейлору использовать немного драгоценного бензина. — Когда закончишь с этим, то возвращайся в мой кабинет и будь мэром, пока я не вернусь... Если я вернусь.

— Куда ты? — спросил Нейлор.

— Я должен перехватить Лена Колтера, прежде чем он доберется до Нортберга.

— Но я думаю...

— Я знаю, что ты думаешь, — сказал Ридделл. — Просто сделай все, что я тебе сказал.

Десять минут спустя Ридделл догнал Лена Колтера на полпути в Нортберг.

— Возвращайся домой, — сказал Ридделл. — Я отменяю свое задание. Это слишком опасно.

В глазах паренька появилось разочарование.

— Но в первый же раз я вернулся целым и невредимым, сэр!

— Я приказываю тебе! — рявкнул Ридделл. — Бен Кингстон только что найден мертвым. Я не хочу, чтобы то же самое случилось с тобой.

— Но...

Ридделл нетерпеливо взмахнул рукой.

— Не надо спорить со мной, Лен. Возвращайся домой!

Мальчишка повернулся и медленно побрел назад в город. Ридделл секунду глядел на него, затем быстро пошел к Нортбергу и насущным проблемам.

Дорога все еще была в хорошем состоянии, несмотря на попадающиеся местами воронки от бомб и редкие завалы, где взрывы осыпали склон, и земля обрушилась на шоссе. На ней уже вовсю росла трава, сгоревшие деревья сменила робкая, молодая поросль, встречающиеся по пути фермы начинали снова быть похожими на фермы. Америка возрождалась к жизни.

Два часа войны, в тысячный раз подумал Ридделл. Всего два часа управляемых сверху ракет, и весь мир был разрушен. Но теперь мы возрождаемся.

На него снова нахлынула ненависть. Ненависть к Дэвиду Барру, безумцу, который возбудил соседний город Нортберг мечтами о завоевании, который угрожал снова вернуть войну в мир, уже разрушенный войной.

И все же Ридделл мрачно понимал, что ненависть — это не решение. Мир и так был разрушен из-за большого количества скопившейся ненависти. И Ридделл поклялся, что больше не будет воевать... Но как еще можно справиться с человеком, который хочет поработить вас?

Однако, должен быть какой-то другой способ побороть силы зла, самому не опускаясь до зла.

Идя по тихой сельской дороге, Ридделл мучился от мысли, которая прозвучала во всем мире в кошмарный 1973 год: Нанесите удар по ним, прежде чем они смогут ударить по вам.

Это был не тот ответ, которого он хотел.

Нортберг был достаточно большим, далеко раскинувшимся городом, в котором когда-то проживало пятьдесят тысяч человек. И даже после мимолетной войны, бомбежек и последующих грабежей в нем все еще оставалось двенадцать тысяч населения.

К Ридделлу поступали отчеты о людях Нортберга, и ему не нравилось то, что он слышал. На вершину власти пробивался Барристер, жилистый фермер, который принял на себя ответственность за Нортберг точно также, как Ридделл поступил с Центральным Городом, и так же, как, вероятно, действовали все сильные люди по всей стране, в каком бы городе они ни находились. Это был единственный способ выжить.

Только Барристер не походил на других. Если Ридделл хотел мира, молитв и процветания для всего населения Центрального Города, то Барристер жаждал лишь собственной власти и превосходства. Всю жизнь он занимался тем, что пахал землю, а потом внезапно обрел власть над миниатюрным королевством, и ему захотелось большего.

Предместья Нортберга очень напоминали Центральный Город или любой другой городок в Америке. Но лишь издалека.

Когда Ридделл стал подходить, он увидел поразительное различие.

Вокруг Нортберга была стена.

Она высилась почти на четыре метра, была сложена из серых кирпичей и, казалось, окружала весь город, превращая его в какую-то средневековую крепость.

— Куда вы идете, приятель? — внезапно раздался тихий голос.

Ридделл повернулся и увидел человека в синей форме, подходящего к нему и держащего руку на кобуре.

— Я... Я просто прогуливаюсь, сэр, — сказал Ридделл так робко, как смог.

— За стенами? Где ваше разрешение?

— Минутку, сэр, — подобострастно пробормотал Ридделл, повозился в карманах плаща и достал кошелек. — Оно где-то здесь.

Охранник внимательно наблюдал, пока Ридделл шарил в кошельке, якобы ища разрешение.

— Поспешите, — сказал охранник. — Вы должны знать, где лежит ваше разрешение, прежде чем выходить за стены.

— Мне очень жаль, сэр. О, вот оно!..

Листок бумаги выпал из руки Ридделла и, трепеща, полетел на землю. Охранник непроизвольно повернулся, пытаясь поймать его.

— Эй, это же не раз...

Прости, приятель, подумал Ридделл и ударил охранника правой рукой в челюсть, а левой в живот. Охранник отшатнулся. Ридделл схватил его за ворот, дважды ударил в лицо, и тот потерял сознание.

Ридделл держал его, не позволяя упасть на землю. Затем огляделся.

Никто не заметил их мимолетной стычки. Тихие сельские домишки оставались тихими, стоящие рядом с ними коровы проигнорировали этот инцидент, а безоблачные небеса безразлично взирали на все сверху вниз.

Ридделл поспешно оттащил охранника с дороги в густой подлесок и снял с него форму. Форма оказалась тесной, но Ридделлу все-таки удалось натянуть ее. Собственный плащ он разорвал на полосы и связал ими руки и ноги охранника.

Из кармана он вытащил его кошелек и исследовал содержимое. Оказалось, что теперь он стал Эдмундом Колдером, капралом армии Нортберга.

Новоиспеченный капрал Колдер выпрямился, бросил взгляд на лежащего без сознания в кустах человека и пошел к стене города Нортберг.

Менее чем в ста метрах в стене были ворота. Ридделл шел быстро, держа спину прямо, как и надлежало военным. Так он дошел до ворот.

Опустив голову, он прошел через ворота. Часовой, казалось, не обратил на него внимания, но когда Ридделл уже миновал его, солдат крикнул:

— Минутку,капрал!

Ридделл резко повернулся, но тут же обрел контроль над собой.

— Да?

— Я забыл вас кое о чем спросить, — сказал часовой.

Это был рядовой. Он спокойно глядел в лицо Ридделла и если и понял, что капрал самозванец, то ничем не показывал этого.

— Майор велел спросить, не было ли поблизости каких-нибудь бродяжек в то время, когда вы были на дежурстве.

— Нет, — встревоженно сказал Ридделл. — Нет, вообще не было никаких проблем. А что происходит?

— Неприятности из Центрального Города, — заявил охранник. — Вчера вечером несколько мальчишек проскользнули мимо наших постов и проникли в город. Одного мы поймали, но остальные где-то еще бегают. Странно, что вы не слышали об этом.

— Я... я был в увольнительной, — сымпровизировал Ридделл. — Несколько часов назад вернулся на дежурство, и, кажется, меня просто не проинформировали.

Не продолжая разговора, он повернулся и двинулся дальше.

А Нортберг выглядит достаточно мирно, думал Ридделл по пути. Его неплохо восстановили, хотя телефонные линии все еще оборваны, по крайней мере, в этой части города, зато почти все кучи щебня убраны.

Граждане занимались своими делами. Нортберг походил на Центральный Город, за исключением людей в синей форме, патрулирующих улицы, и какие-то затравленные лица прохожих. В глазах людей Центрального Города светилась надежда. В Нортберге Ридделл видел страх.

Он должен раздобыть информацию. Он не знал, как это сделать и с чего начать, знал только, что просто обязан уничтожить это раковое пятно в Огайо ради возрождения Америки, и также знал, что добьется успеха.

Он шел по широкой улице, которая выглядела так, словно когда-то была главным центральным торговым центром Нортберга. Сейчас на ней не было никаких машин — ничего с бензиновыми двигателями для приоритета высшего уровня, — только случайный стук копыт пони, тянущего тележку на рынок где-то на другом конце города.

Пройдя шагов пятьдесят, Ридделл увидел бар и улыбнулся. Бар был лучшим местом для получения информации. Он вошел внутрь.

— Доброе утро, капрал, — сказал бармен, как только он вошел в ма— ленькое помещение с удобными столиками и полированной барной стойкой вдоль стены. — Что будете пить?

— Пиво, — сказал Ридделл.

Он взял стакан и осмотрел бар. За задними столиками сидело не— сколько групп мужчин в форме, и он быстро повернулся к ним спиной, чтобы они не увидели его лицо. Слева от него лениво тянули напитки фермеры средних лет и, казалось, как-то печально глядели на него.

Ридделл внимательно оглядел их. Они не любят солдат, подумал он. Кажется, это показательно для всего города.

Он внимательно прислушался, пытаясь уловить нить их разговора.

— ...Это безумная война, — говорил один из фермеров. — Чего Барристер вообще хочет достигнуть? Для чего ему завоевывать мир?

— Тише, — сказал другой. — Здесь полно солдат. Ты что, хочешь вместо сбора урожая оказаться в тюрьме?

Но первый фермер словно не слышал его и, наоборот, повысил голос.

— Мне неважно, слышат они нас или нет, — сурово сказал он. — Это ведь Америка, не так ли?

— Это раньше было так. Заткнись, Клайд. Иначе у нас будут проблемы.

Ридделл почувствовал, что его пульс зачастил. Вот мой шанс, подумал он.

Допив пиво, он бросил на стойку монету и, повернувшись, оказался лицом к двум фермерам. Его рука легла на кобуру.

— Эй, вы там, двое!

— Вы нам? — Сказал более кроткий из фермеров. — Мы ничего не сделали!

— Я и не говорю, что вы что-то сделали, — громко заявил Ридделл, покосился при этом на бармена и увидел, что тот, побледнев, с ненавистью глядит на него. — Главное, что вы сказали. — Он похлопал ладонью по кобуре. — А что если я отвезу вас обоих для допроса?

Один из солдат поднялся с заднего столика и подошел к стойке.

— Проблемы, капрал?

Ридделл глянул на его форму, увидел, что это сержант, и покачал головой.

— Я сам справлюсь с ними, сержант. В любом случае, спасибо. Вы двое, вперед!

Он вывел фермеров на улицу, которая, к счастью, все еще было пуста, и жестом велел им пройти до конца квартала, затем свернуть в переулок. Они повиновались и ждали его там с бледными лицами и стучащими от ужаса зубами.

— Прекрасно, — сказал Ридделл. — Вы не против повторить мне, что вы говорили о правительстве Нортберга?

— Мы ничего не говорили.

— Да, говорили, — сказал первый фермер, очевидно, более смелый. — Они все равно уже арестовали нас, поэтому можем говорить все, что хотим. — Он вызывающе поглядел на Ридделла. — Вы нам не нравитесь, и Барристер нам не нравится, и мы не хотим войны. Вот и все. Почему мы не можем восстановить страну такой, какой она была раньше? Почему...

— Достаточно, — сказал Ридделл. — Вы знаете, что то, что вы говорите, измена? За подобные слова вас могут осудить.

Оба фермера задрожали. Ридделл с жалостью посмотрел на того, который теперь замолчал, затем перевел взгляд на того, который с самого начала отчаянно пытался заставить друга умолкнуть, прежде чем будет слишком поздно. Лицо его помрачнело. Барристер явно правил здесь железной рукой, но в его броне была трещина. Люди не хотели войны.

— И последний вопрос, — усмехнулся Ридделл. — Где я могу найти Дэвида Барристера?

— Что? Но...

— Не смотрите на форму, — сказал Ридделл. — И лучше говорите потише. Вы не арестованы. Я просто хочу, чтобы вы сказали мне, где находится Барристер.

— Это уловка, Клайд, — воскликнул более робкий фермер. — Он пытается заманить нас в ловушку.

— Мы и так уже в ловушке, — сказал второй фермер. — Кто вы? — спросил он Ридделла.

— Меня зовут Ридделл. Я из Центрального Города. Я хочу, чтобы вы сказали мне, где я могу найти Дэвида Барристера, а затем идите домой и сидите там.

— Ридделл? Я слышал о вас. Вы...

— Послушайте, друзья, я не могу тратить время на болтовню! Где Барристер?

— Его головной офис на углу Стейт и Майн в трех кварталах отсюда. Но вы не сможете так просто встретиться с ним.

— Не беспокойтесь, — сказал Ридделл. — Просто идите домой и не болтайте языками. Возможно, вскоре в Нортберге все станет по-другому. Давайте надеяться на это.

Он осторожно пошел по Мейн-стрит к большому кирпичному зданию, которое, несомненно, и было главным офисом Барристера.

Он чувствовал воодушевление, понимая, что основой власти Барристера является страх. Было гораздо легче уничтожить одного тирана, чем изменить мысли всего города.

Эти люди хотели мира, но Барристер затягивал их в войну, совал им в руки оружие и одевал в форму. Ридделл должен остановить его.

Внезапно громогласно прозвучала труба. Ридделл остановился и пораженно завертел головой.

— Внимание! — оглушающе заревел голос, казалось, разом из тысячи громкоговорителей. — Внимание! Все свободные от дежурства военнослужащие Нортберга должны собраться у штаб-квартиры на военное собрание. Необходимо ускорить начало плана сто два.

Ридделл потер подбородок. Скорее всего, это значило, что они нашли за стенами города раздетого охранника и поняли, что где-то по Нортбергу гуляет еще один шпион Центрального Города. А это означало, что, вероятно, они начнут наступление на Центральный Город раньше срока. Ридделл перешел на легкий бег. Теперь у него почти не оставалось времени.

Когда он добрался до главного офиса, — который, как заметил Ридделл, прежде был зданием Муниципалитета Нортберга, — со всех сторон начали появляться солдаты в синей форме. Да Барристер уже поставил под ружье половину города, подумал Ридделл, глядя на рой одетых в синее солдат.

Он подбежал и примкнул к группе возле дверей здания.

— Что происходит? — спросил он ближайшего человека.

— Барристер приказал всем прийти на собрание, — сказал солдат. — Вы разве не слышали объявление?

— Я был... занят, — застенчиво усмехнувшись, сказал Ридделл. — Должно быть, пропустил его. У нас что, изменение графика?

— Вероятно, это означает, что сегодня вечером мы двинемся на Центральный Город, — сказал другой солдат. — Не знаю, почему они поменяли планы.

— Из-за шпионов, — сказал третий. — Барристер великий человек. Нам нужно первыми нанести удар. Насколько я слышал, последние недели Нортберг был буквально напичкан шпионами.

— Вот как? — спросил Ридделл. — Черт, я-то думал, что город надежно защищен.

— Защищен, как решето, вы имеете в виду? — сказал кто-то еще, понизив голос. — Вы знаете, я надеялся, что этот день никогда не настанет, — неожиданно заявил он.

— Что вы подразумеваете под этим?

— Не повторяйте мои слова... Но я все равно не могу проглотить все то, что Барристер говорит о Центральном Городе, чтобы настроить нас против него и внушить нам мысли, что мы должны ударить первыми. Мне все равно это не кажется правильным.

— Братец, вы не можете доверять людям из Центрального Города, — сказал Ридделл. — Барристер знает, что говорит. И вы прекрасно знаете, что не должны говорить то, что только что сказали мне.

— Да знаю я. Но мне уже давно хотелось отвести душу, а у вас вроде бы честное лицо.

— Это и есть самое опасное, приятель, — усмехнулся Ридделл.

Он отвернулся и поглядел на растущую вокруг толпу. Так значит, вот какова тактика Барристера? Вот как он сплотил их. Он просто напугал их нашей жестокостью!

И внезапно Ридделл понял, что Барристер может быть остановлен — что этой безжалостной силе можно помешать действовать дальше. Машина Барристера стояла на плывуне вместо прочного фундамента.

Труба прозвучала снова. Все машинально подняли головы. На небольшой балкон третьего этажа вышел человек. Он был худой, жилистый, с загорелым лицом человека много работавшего на открытом воздухе, и даже на таком расстоянии Ридделл разглядел жестокий огонь жажды власти в его глазах.

Человек на балконе был Дэвидом Барристером.

Ридделл оторвался от кучки мужчин, с которыми только что разговаривал, и стал пробиваться через толпу к дверям бывшего здания Муниципалитета. У входа стояли несколько сержантов.

— Куда вы идете? — спросил один из них.

— Несу сообщение для Барристера от шпиона, посланного в Центральный Город. У меня информация, которую он должен немедленно получить!

Сержанты встревоженно поглядели друг на друга, словно неуверенные, пускать ли Ридделла или нет. Он пару секунд постоял, затем протиснулся мимо них и вошел в здание.

— Эй! Ну-ка вернись!

Ридделл проигнорировал этот крик и исчез в темном вестибюле здания.

Впереди была лестница. Поднявшись на первый пролет, он встретился с вооруженным охранником, стоявшим на площадке. Охранник начал было что-то говорить, но Ридделл толкнул его и ринулся было дальше.

— Остановите его! — закричал кто-то.

Ридделл глянул вниз и увидел несколько человек, которые прежде стояли у входа, а теперь бежали за ним. Ридделл развернулся, схватил охранника, стоявшего на площадке, и швырнул вниз по лестнице прямо в своих преследователей. Затем повернулся и побежал дальше вверх.

Никто больше не помешал ему добраться до третьего этажа. Там Ридделл остановился, огляделся, услышал хриплый, строгий голос Барристера, доносящийся откуда-то слева, и помчался по коридору.

Он остановился перед дверью, у которой стоял еще один солдат.

— Что вам нужно, капрал? Почему вы здесь, а не внизу?

Ридделл молча ударил солдата в живот. Тот заткнулся и согнулся пополам. Ридделл оттолкнул его, раскрыл дверь, вошел внутрь и закрыл дверь за собой.

— Наши враги в Центральном Городе угрожают самой нашей жизни! — доносилось с балкона.

Ридделл огляделся. Окно помещения было открыто, а за ним на балконе стоял и произносил речь сам Барристер. Ридделл впервые увидел его вблизи. Это был удивительно маленький человек, слишком маленький для такой власти.

За дверью в коридоре раздались шаги, затем Ридделл услышал, как кто-то ударил плечом в прочную, дубовую дверь. Времени уже совсем не оставалось.

Ридделл шагнул вперед... и остановился.

Он стоял, глядя на свои руки. Он весь был словно заморожен.

Ему уже приходилось прежде убивать за Центральный Город, он спокойно стрелял в безумных грабителей, которые шарили по разбомбленному городу в поисках наживы, он собственными руками казнил преступников во имя Города. И он никогда не давал клятвы перестать убивать. Он лишь клялся, что прежняя жизнь будет восстановлена мирным путем.

И вот теперь в паре шагов от него стоит Дэвид Барристер. Одна пуля в голову ничего не подозревающего демагога, и все будет закончено. Но Ридделл чувствовал, что не может сделать этого.

Секунду он стоял в нерешительности, прежде чем появился ответ. Кровопролитие было недопустимо... Но иногда во имя мира было необходимо насилие. Такова парадоксальная истина, такова неизбежность нашего мира.

Ридделл шагнул вперед. Решение было принято.

Барристер прервал свою речь и резко повернулся.

— Кто вы такой? Охрана! Охрана!

— Никто не придет, — сказал Ридделл. — Ваша дверь такая прочная, что они не смогут выбить ее. Мы здесь одни.

Тонкая рука Барристера метнулась к поясу, но Ридделл тоже действовал быстро. Барристер едва успел схватиться за оружие, как Ридделл ударил его по руке. Пуля пролетела по комнате и вонзилась в роскошную дубовую панель стены. Ридделл выбил пистолет из руки Барристера.

Барристер опять позвал своих людей на помощь. И снизу раздался громогласный ответ. Ридделл улыбнулся. Солдаты поняли, что кто-то ворвался в цитадель Барристера.

— Схватите его! — завопил кто-то. — Убейте Барристера!

— Мы не хотим еще одной войны! — закричал другой голос.

Ридделл мельком глянул вниз и увидел, что солдаты разделились.

Барристер присел в дальнем углу.

— Оставьте меня в покое, не трогайте меня!

Ридделл медленно двинулся к нему, а шум снизу стал оглушительным. Когда он подошел к Барристеру, маленький человечек внезапно выхватил из кармана куртки нож и вскочил на ноги.

— Я убью тебя! — завопил Барристер и бросился на Ридделла.

Ридделл схватил Барристера за руки. Оба на мгновение застыли, Ридделл видел горящую в глазах Барристера ненависть.

И внезапно он понял, что Барристер должен умереть. Ридделл должен убить его во имя мира.

По-прежнему держа Барристера, он выкручивал его тощую руку, пока нож не полетел на пол. Барристер корчился и злобно рычал, но Ридделл не отпускал его.

Таким вот тандемом они подошли к перилам балкона.

— Не надо! — завопил Барристер.

Ридделл чувствовал себя совершенно спокойно, когда поднял извивающегося Барристера и швырнул его за балкон. Снизу раздался могучий рев.

Ридделл знал, что не совершал преступления, скорее, это была казнь. Барристер был казнен, и с его смертью погиб еще один противник мира.

An enemy of peace, (Fantastic, 1957 № 2).

ВИХРЬ ХАРВУДА

Вихрь взялся невесть откуда, просто передо мной повисло в воздухе мерцание, блестящее, переливающееся всеми цветами радуги. Завертелись потоки воздуха, и на пару секунд, вздрогнув, я ощутил головокружение, а Захватчики уже переплывали внезапно появившийся залив между измерениями.

Затем кто-то схватил меня за руку и потянул прочь. Меня провели в дом, экранированный, защищенный от любых опасностей.

Я еще не понял, что произошло. Я был нем от потрясения, полуослеплен от яркого мерцания. Я почувствовал, что рядом со мной стоит Лора, и не хотел больше ни о чем думать.

Через несколько минут я открыл глаза.

— Что это было? — слабым голосом спросил я. — Что произошло?

Еще две минуты назад я спокойно подходил к дому Харвуда, быстрым, нетерпеливым шагом, стараясь побыстрее увидеть Лору. И внезапно...

— Это все эксперименты папы, — рыдающим голосом воскликнул Лора. — Они... У него все получилось!

— Старый псих, — проворчал я. — А залив между измерениями? Я бы не поверил в это, если бы сам чуть было не угодил в него!

Лора кивнула.

— Я увидела, как ты балансируешь на самом краю. Я вовремя оттащила тебя оттуда...

Я крепко прижал ее к себе, чтобы успокоить, и пару минут она рыдала, даже не пытаясь что-либо сказать. Я с тревогой выглянул из окна. Да, еще ничего не кончилось.

Прямо перед домом Абеля Харвуда висел вихрь — и из него выплывали те, кого мы теперь называем Захватчиками. Легкие, сияющие, словно нематериальные, шары выплывали из ниоткуда, кружа в воздухе, точно отвратительные медузы.

— Почему он его не закроет? — спросил я. — Эти твари сейчас про— никнут сюда! Лора, где твой отец?

— Я здесь, — раздался позади холодный, деловитый голос.

Я повернулся и увидел в дверях худое тело Абеля Харвуда.

— Зачем я вам понадобился? — спросил Харвуд.

— Вы видите, что тут происходит?

Он кивнул.

— Ну, и что?

— Как что? Эти твари... Кто они такие? Кому вы позволили проникнуть в наш мир, Харвуд?

— Это просто эксперимент, молодой человек, — скрестив руки на обтянувшем грудь лабораторном халате, ответил он. — А теперь не соблаговолите ли вы покинуть мой дом.

— Папа!

— Держалась бы ты подальше от этого типа, Лора, — сказал он и повернулся ко мне. — Я прошу немедленно покинуть мой дом. Я не хочу, чтобы вы вмешивались в мои эксперименты.

Я с трудом подавил желание нанести ему сильный удар в брюхо. Абель Харвуд явно был психом, безумным ученым-любителем, много лет подряд занимающимся изучением других измерений. И теперь один господь знает, что именно он выпустил наш мир... Эти твари все еще летели через ворота... А он был полон решительности посмотреть, что произойдет дальше.

— Харвуд, вы играете с чем-то очень опасным! Вы просто глупы и слепы, вы...

— Ну, преступник здесь только один, и это вы сами, — прервал он меня. — Я уже дважды приказал вам убираться из моего дома. Так вы уйдете сами, или мне пойти взять пистолет?

— Я уйду сам, — сказал я, освободился из объятий Лоры и, с тревогой глянув на вихрь снаружи, направился к двери.

— Погоди! Папа, ты не можешь выгнать его на улицу, когда там такое...

— Замолчи, Лора!

Она хотела было сказать что-то еще, но я легонько похлопал ее по руке.

— Это все ерунда, Лора.

Я открыл парадную дверь и шагнул наружу.

Там был настоящий ад. Твари окружили вихрь и плавали в воздухе, жужжа и потрескивая. Воздух был сух, явственно пахло озоном и еще чем-то странным.

Я на секунду остановился на крыльце дома Харвуда, затем закрыл голову руками и побежал, побежал с такой скоростью, на какую только были способны мои ноги. Я понесся через сад, мимо вихря, который окружила целая стая тварей, парящих в воздухе и продолжающих выливаться наружу.

Одно существо последовало за мной, на полметра выше моей головы. Я с тревогой глянул на него, потом пригнулся и попытался увернуться, когда оно ринулось прямо на меня. Я ощутил удар сбоку по голове, почувствовал запах горелых волос, и у меня было такое ощущение, словно я сунул два пальца в электророзетку. А существо уже снова снижалось ко мне...

И именно в этот момент пошел дождь.

Открылись небесные хляби, и вода хлынула оттуда, а небо осветила яркая молния. И шары устремились навстречу ей. Тот, что преследовал меня, немедленно оставил свои намерения и пошел вверх, стремясь поскорее присоединиться к своим собратьям.

Я стоял и глядел на них. Они выстроились в прямую линию — к этому моменту их, должно быть, было уже штук сто — и поднимались вверх, к черным облакам. Небо расколола гигантская вспышка молнии, и на ее фоне я увидел всю сотню, припавшую к молнии, словно они пили ее. Затем я побежал дальше.

Я продолжал бежать, пока не оказался дома в своей двухкомнатной квартире возле Университета. Я нырнул внутрь, захлопнул и запер за собой дверь, потом сбросил промокшую одежду. Затем схватил телефон и набрал номер Харвуда.

— Алло?

Это был голос Лоры. Я облегченно вздохнул. Ведь это мог оказаться и старый Абель.

— Лора? Это Чак.

— Папа рядом, — сказала она, понизив голос. — Я не могу сейчас говорить.

— Только скажи мне, что, черт побери, он делает? Ты бы видела, как эти твари пили молнию!

— Я видела, — сказала она. — Я знаю, о чем ты говоришь.

— А Врата все еще открыты?

— Да. И они всё еще летят оттуда. Чак, Я... Я не знаю, что будет дальше. Я... Папа!

Раздались звуки какой-то возни, затем в трубке послышались короткие гудки. Секунду я глядел на трубку, затем осторожно положил ее на место. Потом сел на край кровати и долгое время глядел на свои мокрые носки.

Абель Харвуд отлично подходил под классическое описание психа. Мое положение подлинного ученого — даже если я всего лишь инженер, которому не доплачивают, — дает мне право сделать такое заявление.

Я проводил некоторые экспериментальные работы с силовым полем, когда познакомился с Лорой, и она сказала мне, что ее отец хотел бы поговорить со мной о том, над чем я работаю. Таким образом, однажды вечером меня пригласили в их дом на ужин, чтобы я рассказал о своем проекте, а затем старый Харвуд начал рассказывать о своем.

Это была ужасная мешанина и чушь. Трубы в иные измерения, силовые вихри и подпространственные конверторы. И сложнейшая аппаратура в подвале, для создания которой ему понадобилось двадцать лет и много тысяч долларов. Фантастическая теория о других измерениях и чужих расах. Я слушал, покуда хватало сил, затем сделал ошибку, высказав свое честное мнение.

Долгую секунду после того, как я закончил, Харвуд глядел на меня.

— Ты точно такой же, как и все остальные, — наконец сказал он. — Отлично, мистер Мэтьюз. Будьте так любезны, не приходите к нам больше.

— Как хотите, — сказал я ему. — Но я все равно думаю, что все это просто абсурд!

Месяц спустя я все еще так думал. А теперь появился этот вихрь, извергающий каких-то чуждых существ, которые питаются излучением. Псих он или нет, но Харвуда надо заставить выключить его чертову аппаратуру.

На улице продолжалась буря. Я включил радио и услышал треск статистических помех — единственный звук, который полился из динамиков. Неужели твари Харвуда нарушили радиосвязь на всех частотах? — подумал я, вертя ручки настройки приемника. Или они пьют их тоже?

И тут я подумал, что достаточно скоро узнаю об этом.

Вот так просто все и началось той ночью, когда из вихря Харвуда появились захватчики. Несколько дней были наполнены ужасом и паникой, носящимися толпами людей и быстрым крахом цивилизации.

Теперь все называли их Захватчиками. Тысячи этих существ летали над Нью-Йорком и его пригородами, пожирая электричество, нападая на людей, усугубляя в городе беспорядок и ужас.

На второй день в газетах появились кричащие пятисантиметровые заголовки:

ИНОПЛАНЕТНЫЕ СУЩЕСТВА ЛЕТАЮТ НА СВОБОДЕ!

А на третий день газеты уже не выходили. Из-за Захватчиков никто не смел высунуться из дома. Не было ни газет, ни радио, ни телевидения — были уничтожены все каналы связи.

На четвертый день со всех концов страны к нам начали прибывать вооруженные силы. Они прочесали весь город в поисках этих существ. Но пули не оказывали на них никакого эффекта. Они проходили прямо через тела Захватчиков и били по зданиям и фонарным столбам, словно ничего не стояло у них на пути.

Да будь проклят Харвуд, думал я, стоя у окна и глядя на бесплодные попытки военных хотя бы просто отогнать захватчиков. Все это время я знал, что омерзительный Вихрь был по-прежнему открыт и все больше захватчиков с каждой секундой выливалось в наш мир.

В каком-то смысле, странно было глядеть, что мир должен быть уничтожен именно так. Это был настоящий конец света, у нас не было защиты против Захватчиков, они спокойно сжигали и убивали людей, и ничто не могло их остановить. Улицы были блокированы, мы никуда не могли пойти и ни с кем не могли встретиться.

Связь была невозможна. Телефоны перестали работать с тех пор, как Захватчики обнаружили, что коаксиальные кабели обеспечивают их сочным излучением. Мы были окружены Захватчиками со всех сторон и ожидали конца.

Нетерпеливо расхаживая по своей комнате, я думал о Лоре. Как там она со своим отцом — отцом, который, вольно или невольно, принес разрушение в наш мир? Затем я глянул на свое оборудование, на свои еще незаконченные генераторы силового поля. И в голову мне пришла одна идея.

Сейчас мы были абсолютно беззащитны против Захватчиков. Но, возможно, если...

Я проработал всю ночь, наутро напился кофе и снова начал работать. У меня была всего лишь голая схема, но не оставалось ничего иного, чем продолжать работать над ней.

Наконец наступило утро. Снаружи снова раздался гул пушек и выстрелы, я выглянул из окна и увидел, как три прозрачных шара нависли над обугленным человеческим телом в военной форме. Я содрогнулся, вернулся к своему генератору и работал, пока голод не напомнил мне, что в доме нет ни крошки еды.

Выходит, это конец. Я еще не был близок к решению проблемы и понимал, что не смогу долго работать без еды.

Я снова выглянул наружу. Воздух был наполнен этими тварями, и я не посмел рисковать.

Тогда я снова вернулся к генератору и заставил себя продолжать работать.

Я работал и работал весь день, чувствуя все большую усталость, пока, когда уже начало смеркаться, я не заснул.

Я спал и внезапно был пробужден прикосновением руки к своему плечу и ударом грома снаружи. Я поднял голову.

— Лора! Что ты здесь делаешь?

— Мне пришлось бежать, — сказала она, дрожа от холода, с покрывшейся пупырышками кожей, поскольку на ней был только тонкий халатик и такая же тоненькая пижамка. — Пока папа не видел, я убежала из дома. Я убежала оттуда и не вернусь.

— Но как ты сумела пройти через?..

— Захватчиков? — кивнула она на окно. — Началась гроза. Они все устремились ввысь и снова начали пить молнии. Они вообще не обращали на меня внимание. Наверное, молнии казались им гораздо лучшей едой.

Она снова задрожала.

— Послушай, тебе нужно переодеться, — сказал я ей, бросая полотенце и мой халат. — Вот, вытрись и надень это, а затем мы сможем поговорить.

— Ладно.

Она исчезла во второй комнате и вернулась несколько минут спустя, уже сухая, но такая же бледная и напуганная. Она с любопытством поглядела на аппаратуру, которую я собирал, затем повернулась ко мне.

— Чак... Папа не в своем уме!

— Я давно уже знаю это, — сказал я.

— Нет, я имею в виду не это. Он окончательно свихнулся, Чак. Ты знаешь, что он вошел в контакт с Захватчиками? Знаешь, что он сознательно привел их сюда?

— Нет!

Она кивнула.

— Сначала он сумел наладить с ними связь через какой-то коротковолновый передатчик, а затем установил телепатический контакт. Они рассказали ему, как построить Врата — и он пропустил их! Они обещали подарить ему целый мир, когда покончат с нами!

Я стиснул кулаки и сердито поглядел на закрытое тучами небо.

— Сумасшедший! Я думаю, он уже много лет хотел отомстить всем людям за то, что они смеялись над ним. Но... Что в итоге произойдет с нами?

— Я не знаю. Эти существа не станут вредить ему, и они получили приказ не трогать меня, пока он меня защищает. Но что касается тебя и остальной части мира... Не думаю, что это вообще волнует папу. Чак, он совершенно утратил разум!

— Мы должны остановить его, — мрачно сказал я. — Мы должны закрыть Врата и выгнать тварей, которые уже прошли через них. Вот только как это сделать?

— В подвале у него стоит генератор, — сказала Лора. — Если бы мы смогли добраться туда и разбить его, то, так или иначе...

— Но как мы уничтожим Захватчиков, которые уже пробрались в наш мир? Здесь их должны быть тысячи!

— Мы найдем какой-нибудь способ, Чак. Должен быть какой-ни— будь способ!

Я посмотрел в окно. Дождь ослабевал, в темном, словно измученном небе, были видны лишь случайные, редкие вспышки молний.

— Захватчики скоро вернутся, — сказал я. — Ты действительно хочешь рискнуть собой, чтобы попытаться добраться до генератора?

Она кивнула.

— Если мы будем медлить, то не сможем выйти из дома. Но...

Она замолчала, задохнулась и указала на заднее окно. Я повернулся и увидел то, что она хотела мне показать. Абель Харвуд парил в восьми метрах над землей, сидя на облаке из Захватчиков.

— Немедленно уходи оттуда, Лора!

Голос Харвуда был каким-то образом усилен и, казалось, сотряс всю мою комнатушку. Пораженные ужасом, мы смотрели, как парящие шары подносили Харвуда все ближе и ближе к окну. Лора прижалась к противоположной стене, словно пытаясь стать невидимой. Я подскочил к лабораторному столу, на котором стоял незаконченный генератор, сунул его в шкаф и повернулся лицом к Харвуду.

Он был уже прямо за окном. Я видел его старческие, выцветшие глазки, злобно сверкающие на меня, пока он сидел верхом на Захватчиках. Они гудели, как дефектные неоновые рекламы, таким ужасающим, медлительным гулом.

Я схватил тяжелый паяльник и ждал, когда они достигнут окна. Затем Харвуд потянулся, разбил окно и соскользнул с Захватчиков прямо в мою комнату. Один из Захватчиков тоже полез через разбитое окно. Воздух наполнился острым запахом озона.

— Уходи отсюда, Харвуд. Ты не получишь ее, — сказал я.

— Кто может приказывать мне? — рассмеялся он. — Иди сюда, Лора!

Лора еще сильнее вжалась в стену. Я схватил нагревшийся паяльник, рванулся вперед и погрузил его в Захватчика, находящегося уже между мной и Харвудом. Я бил его снова и снова, но это было все равно, что бить воздух. Наконец, Харвуд сделал нетерпеливый жест, и Захватчик на мгновение заискрился красным.

Я выронил паяльник и схватился за обожженную руку.

— Я в последний раз говорю тебе, Лора: ты пойдешь со мной? — проревел Харвуд.

— Нет! Я ненавижу тебя! — закричала она.

Харвуд нахмурился и направился к ней. Когда он проходил мимо меня, я схватил его здоровой рукой и попытался задержать. Я был лет на тридцать моложе его, но правая рука у меня было ужасно обожжена, а он не был слабаком даже в таком возрасте. Он отшвырнул меня так, что я ударился о противоположную стену и упал на пол. Я увидел, как он схватил Лору. Захватчик зловеще жужжал над моей головой. Я вскочил на ноги и сделал безумный рывок к Харвуду, схватил его за горло и начал было сжимать, но тут жужжание стало громче, а затем по квартире прокатилась волна слепящего жара, я отшатнулся и снова упал.

Когда несколько минут спустя я сумел открыть глаза, то подбежал к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как Харвуд, держа отбивающуюся Лору, улетает в ночную тьму на спинах плотно сбившихся в облако Захватчиков.

Я долго сидел на кровати. Возможно, прошло несколько часов, прежде чем ко мне вернулись силы. Захватчик всего лишь легонько ударил меня током и подпалил брови, а Харвуд схватил Лору.

Теперь я просто обязан найти решение. Я обязан закрыть Врата и отыскать какой-то способ убить Захватчиков... А также вырвать Лору из лап ее безумного отца.

Уже светало, когда я окончательно пришел в себя и смог ясно думать. Я достал из шкафа генератор и стал глядеть на него, думая о том, что предстояло сделать.

В первую очередь нужно разобраться с Вратами. Это проход в какое-то чужое измерение, как сказал Харвуд. Ну, ладно. Я могу понять это буквально.

Но Захватчики — что они такое? Чистая радиация? Пожиратели энергии? Они казались неосязаемыми, нематериальными, но могли воздействовать на окружающий мир. Возможно, мелькнула у меня дикая мысль, их материальные тела по-прежнему находятся в каком-то другом измерении, в котором они жили, А сюда проникает просто их сущность, их натиск?

Может, и так, подумал я. И если это было так, то у меня уже имелся ответ. Не обращая внимания на мучивший меня жестокий голод, я вернулся к работе и постарался сконцентрироваться на том, что делаю. При этом я все время думал о Лоре — перед глазами у меня так и стояла картина, как она улетает в небо, пытаясь вырваться из стискивающих ее рук отца. Улетает так, словно ее похитила ведьма, летящая верхом на метле.

Не знаю, сколько прошло времени, Но, наконец, я закончил свой генератор. Он был не совсем портативный, но я поместил его в рюкзак, надел на спину и взял с собой самый длинный и острый кухонный нож. Другого оружия у меня не было, но это не имело значения. Если моя теория была верна, то нож был также хорош, а если я был не прав, мне бы не помогло никакое оружие.

Затем, не тратя времени на бесплодные размышления, я сбежал по лестнице вниз и вышел на улицу для проверки.

После того как я несколько дней провел взаперти в своей квартире, свежий воздух пах особенно хорошо. Я стоял посреди улицы и рассматривал царивший кругом разгром.

Повсюду лежали человеческие тела, обугленные и безжизненные. Опрокинутые машины валялись вперемешку с остановленными грузовиками, артиллерийскими батареями и танками. Защитники потерпели неудачу, и оставшиеся в живых сбежали. Я стоял один посреди улицы с тяжелым генератором на спине и торжествующе взмахивал кухонным ножом так, словно это был меч короля Артура.

— Идите сюда и получите меня! — вопил я. — Летите сюда, Захватчики! Давайте посмотрим, на что вы способны!

Я поднял голову и внимательно осмотрелся. Несколько групп Захватчиков праздно летали вокруг телевизионных антенн на соседнем здании. Пару минут они игнорировали меня, возможно, были удивлены, увидев на улицах живого человека, которого еще не убили. Я погрозил им кулаком.

— Летите сюда, чтобы я мог добраться до вас! — закричал я.

Они чуть поколебались, затем все же решились.

Одна группа шаров устремилась ко мне, гудя, жужжа и слабо светясь. Я ждал, пока они не оказались в метре над моей головой, пока у меня не закружилась от напряжения голова, после чего я уже не мог больше вытерпеть.

Тогда я включил генератор.

Это было похоже на попавших в патоку мух. Шестеро чужаков замерли на полпути, когда мое силовое поле охватило их, словно заключив в тюрьму. Внезапно они столкнулись с большим количеством излучения, чем могли бы поглотить. И оно остановило их метрах в двух над землей.

Я услышал их бешеное гудение, пока они вытягивались и фантастически удлинялись в попытках освободиться из неожиданного плена. А затем я встал на цыпочки и начал наносить удары.

Мой нож блеснул раз, еще раз, и гудение превратилось в невыносимый вопль. Со сжавшимся сердцем я бил снова и снова. Вот теперь они попались! Теперь они стали уязвимыми!

Попавшие в ловушку силового поля, они больше не могли мерцать, не совпадая по фазе с нашим измерением всякий раз, когда к ним приближался снаряд, пуля или нож. Они были словно приговорены к нашему континууму и беспомощны перед моим диким нападением.

Я бил их острым ножом, пока все шестеро не оказались изорваны и изранены, а затем выключил силовое поле. И они исчезли. Немедленно, бесследно выскочили из нашего бытия, словно они нюхнули слишком много излучения.

Их стало меньше на шесть тварей, мрачно подумал я. Шестеро сбежали, но остались еще тысячи. Однако, теперь у нас есть оружие.

Я снова включил блок питания, и вокруг меня развернулось силовое поле. Затем я отправился по улицам в дом Харвуда.

Теперь чужаки обратили на меня внимание. Парившие вокруг телевизионных антенн сгруппировались в воздухе вне пределов досягаемости моего силового поля, потрескивали и гудели, но не спешили нападать. Время от времени то один, то другой из них попадал в мою ловушку, и быстрые удары острия ножа заботились о нем. Хватало одного только удара. Они походили на воздушные шарики, которым достаточно одного укола. Я не осмелился отключить силовое поле, чтобы посмотреть, исчезают ли они в страхе из нашего измерения, потому что в воздухе их висели целые облака, которые напали бы на меня, прежде чем я снова успел бы включить свою установку. Но, идя вперед по мертвым, пустынным улицам, я видел ряды мертвых Захватчиков, висящих в воздухе и исчезающих один за другим, когда я шел дальше и они выходили из радиуса действия моего поля.

Затем я остановился перед домом Лоры, прямо перед самым вихрем. Вихрь по-прежнему был там, и чужаки вылетали из него по десять-двадцать штук в минуту.

Я прошел мимо вихря, игнорируя чужаков, которые собрались вокруг меня, но были столь же беспомощны, как человечество всего лишь несколько часов назад было беспомощно против них. Не было смысла пытаться перебить по одному всех Захватчиков — нужно было лишь отключить источник их появления.

Я дошел до крыльца и поглядел в окно. Там я увидел Лору, вжавшуюся в дальний угол гостиной, а перед ней Абеля Харвуда, расхаживающего взад-вперед и, вероятно, произносящего пламенную родительскую речь. Это была кошмарная сцена. Снаружи лежал мертвый город, в воздухе роились орды чужих Захватчиков, а человек, ответственный за их появление, читает нотации своей непослушной дочери!

Я забарабанил в дверь.

— Харвуд, выходите!

Он удивленно обернулся. Я увидел, как прояснилось бледное лицо Лоры, когда она заметила меня, но оно тут же помрачнело, когда Харвуд направился ко мне.

Я отошел от крыльца в сад и стал ждать его там. И он появился, сверкая глазами.

— Как вы добрались сюда? — сказал он. — Как вы прошли мимо моих охранников?

— Ваши охранники больше не волнуют меня, Харвуд. Сейчас я собираюсь положить конец всему этому!

Он рассмеялся.

— Вы очень неприятный молодой человек, мистер Мэтьюз. Один раз я уже спас вас ради моей дочери, но на сей раз у меня не будет никаких сомнений. — И он властно махнул рукой в сторону густого роя Захватчиков, вылетающих из вихря.

— Вы не испугаете меня, Харвуд.

Я глубоко вздохнул, завел руку за спину и отключил силовое поле на долю секунды, затем мгновенно включил его. Этого было достаточно, чтобы штук двадцать чужаков попали в ловушку прямо над моей головой.

Улыбаясь, я достал свой верный кухонный нож и начал их прокалывать. Я слышал взволнованные восклицания Харвуда, пока один за другим оказавшиеся в плену Захватчики мигали, темнели и умирали.

Я уничтожил все двадцать штук, затем опустил руки.

— Хотите, я еще немного поубиваю их, Харвуд? Это легче, чем бить комаров!

Он пробормотал что-то неразборчивое, затем ринулся от крыльца ко мне.

Он был высокий человек, широкоплечий и тяжелый. Мне мешал генератор силового поля в рюкзаке за плечами, к тому же я понимал, что должен оберегать его от ударов, иначе со мной все будет покончено. Единственное, что ему нужно было сделать, так это разбить генератор, и через секунду я уже буду жареным валяться на земле.

Харвуд несся на меня, не обращая внимания на мой нож, пока я все еще раздумывал, использовать ли его. Он с грохотом пробежал по камням в углу сада и взмахнул кулаками.

Я отступил, удостоверился, что генератор не находится в его досягаемости, и несколько раз отмахнулся. Лицо Харвуда было искажено гневом. Он был просто слеп от ярости, в чем я едва мог бы винить его. Я стоял здесь, угрожая разрушить памятник его подлости, который он возводил целых двадцать лет.

Он подскочил ко мне вплотную и ударил кулаком по животу. Я вслепую отмахнулся кулаком и почувствовал, что выбил ему зуб. Он выплюнул полный рот крови и отступил.

— Почему ты делаешь это? — невнятно пробормотал он. — Почему ты хочешь разрушить все?

— Вы жалкий безумец, — ответил я. — Ради какой-то глупой мести всему миру, который законно считал вас психом, вы...

Глаза его засверкали, и он снова бросился на меня. Краем уха я слышал несмолкающее гудение Захватчиков, которые толпились вне досягаемости моего силового поля, не способные помочь своему хозяину. И ответом на это унылое гудение были рыдания, доносящиеся с крыльца.

Там стояла Лора и глядела, как ее отец насмерть дерется с человеком, которого она любила.

Харвуд обхватил меня крепкой медвежьей хваткой, и его толстые пальцы потянулись к выключателю за моей спиной. Я вырвался и всадил сильный удар ему в живот, а он дико замахал руками, попал в меня, и мне пришлось отскочить, оказавшись в нескольких сантиметрах от забора сада.

Он снова бросился на меня, гремя по гальке, очевидно, полный решимости треснуть меня о забор и таким образом поломать генератор. Я не мог уклониться ни вправо, ни влево, я мог только ждать его и надеяться, что сумею противостоять его натиску.

Пока он подбегал, я напрягся и немного присел. Затем он ударил меня, и я изо всех сил рванулся вверх. Судьба всего мира — и моя с Лорой — зависела в этот момент от моей удачи.

И это сработало. Харвуд зарычал от боли, и его тяжелое тело буквально взлетело на воздух, когда я врезался в него головой снизу вверх. Он врезался в забор...

А затем, к моему ужасу, проломил его и с душераздирающим криком полетел в зияющую пасть вихря, который он же и создал!

Я прислонился к забору и, прежде чем успел понять, что делать, вихрь замигал и исчез, словно его никогда и не было!

А на крыльце стояла Лора с белым, испуганным лицом.

— Что случилось? Куда подевался папа?

Я побежал к ней.

— Он исчез, — сказал я. Потерял равновесие и попал в вихрь, а затем...

— О-о! — вскрикнула она, и мне показалось, что она вот-вот упадет в обморок, но она все же взяла себя в руки и, тщательно выговаривая каждое слово, сказала: — Я... только что... разбила... папину... установку...

— Что ты сделала?!

— Пока вы дрались, я побежала в подвал и разбила там все. Все!

Я содрогнулся. Неудивительно, что вихрь исчез. В то самое мгновение, когда Абель Харвуд падал в него, его дочь деловито разбила генератор, управляющий этим вихрем.

Тут она не выдержала, зарыдала и бросилась в мои объятия.

— Я... Я ненавидела его, — наконец сказала она. — Он просто совершенно спятил.

— Постарайся не думать об этом, — сказал я ей. — Постарайся забыть его. Все кончено. Теперь остались только мы.

— Я знаю, — сказала Лора.

Я посмотрел на небо, темное от Захватчиков. Зрелище было пугающим, но я больше не боялся их. Врата закрылись, а Абель Харвуд, насколько мы знали, был мертв. Я не хотел и думать о том, что могло произойти с ним в какой-то другой Вселенной, в которой он оказался.

Нужно было проделать еще большую работу. Мне нужно немедленно пойти и отыскать представителей власти, если таковые остались, и показать им, как построить мой генератор. Тогда мы сможем начать долгое, медленное уничтожение оставшихся Захватчиков.

Лора все еще рыдала.

— Не надо, — успокаивающе сказал я. — Уже все кончено.

Все и правда было кончено. Мы победили.

Harwood's Vortex, (Imagination, 1957 № 4).

БЕССМЕРТНЫЙ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА (Под псевд. Ральф Берк)

Сенатор Эдмунд Кардифф направлялся в лабораторию, в которой размещался проект «Глазок времени», когда из алькова вышел репортер и загородил ему дорогу.

— Уже скоро, — раздраженно заявил Кардифф. — Вы что, не можете подождать пресс-конференции, на которой будут предъявлены доказательства о делах на венерианских шахтах?

— Меня интересует не ситуация с шахтами, сенатор, меня интересуете вы. Есть ли хоть капля правды в этой истории, что вы нынче утром едва избежали убийства возле Капитолия?

— Нет ни единой капли, — огрызнулся Кардифф. — А теперь, если вы меня извините...

— Но...

Кардифф не стал ждать продолжения. Он обошел репортера и зашел в лифт.

— Шестнадцатый этаж, — сказал он и закурил сигарету.

Пока он прикуривал, пальцы его слегка дрожали. Но роботу-лифтеру было все равно, и лифт пошел вверх.

Так значит, пресса все же добралась до этойистории, подумал сенатор. Все произошло так быстро, что Кардифф надеялся, что никто не увидит — взрыв гранаты, беглый огонь с обеих сторон и бандита, оставшегося лежать на улице. Очевидно, кто-то все же увидел эту перестрелку.

Слишком плохо. Сенатор не хотел, чтобы эта история просочилась в прессу, поскольку тогда его окружат постоянной вооруженной охраной, пока Сенат будет проводить сессию, а это могло бы препятствовать его действиям. Он решил, что нужно выпустить официальное опровержение слухов, расправил широкие плечи и шагнул из раздвигающихся дверей лифта в тихий, тускло освещенный коридор. Повернув налево, он прошел шагов пятьдесят, дошел до двери и прижал большой палец к электронному замку. Замок сверил отпечаток его пальца, и дверь скользнула в сторону, открываясь, чтобы пропустить его внутрь.

— Холли? Вы здесь, Холли?

— Иду, иду, сенатор Кардифф, — раздался тонкий, сухой голос, и появился маленький человечек с узкими плечами и тонкими руками.

Это был Ллойд Холлистер — лучший в мире эксперт по теории времени и главная движущая сила проекта «Глазок времени». Он смерил величественную фигуру Эдмунда Кардиффа со странной смесью любопытства и жалости в близоруких, слезящихся глазах.

— Как дела? — спросил Кардифф.— У вас уже есть отчет о Янсене?

— А-а... Нет, — сказал маленький человечек. — Были... э-э... осложнения. Хотите пройти внутрь, мистер Кардифф?

Кардифф раздраженно сопел, пока маленький человечек проводил его в смежную комнату, сплошь забитую дикой путаницей оборудования, сосредоточенного вокруг большого мерцающего экрана. Это и был проект «Глазок времени» — проект наблюдений во времени, имеющий ярлык «Совершенно секретно». В данный момент к нему был доступ только у Кардиффа и еще нескольких человек.

— Я же просил, чтобы вы посмотрели и сообщили мне, вернется ли на следующей неделе мой человек с Венеры. Мне нужны доказательства, которые он привезет, если я собираюсь разбить картель, Холли.

Холлистер покрутил костлявые пальцы и пожевал губу перед тем, как заговорить.

— Я закончил предварительную проверку вашего агента Янсена, сэр. Он не вернется ни в один из следующих шести дней.

Кардифф нахмурился.

— Это значит, что я вынужден буду немного задержать открытие своего двигателя. Но почему вы не стали проверять дальше, Холли?

Холлистер улыбнулся извиняющейся улыбкой.

— Я сделал полную проверку, сенатор Кардифф, за все семь дней, начиная с сегодняшнего.

— И?

— Я отключил машину, сэр. Я...

— Что происходит, Холлистер? — потребовал Кардифф. — Что вы скрываете от меня?

— Ничего, сэр, — вздохнул Холлистер.

Он щелкнул переключателем, и тут же зажужжали бесчисленные лампы «Глазка времени». Через несколько минут засветился экран.

— Я оставил все точно так, как было, когда я перестал смотреть, сэр. Вот, глядите сами.

Кардифф взглянул на экран и побледнел, не веря своим глазам. На экране появилось развернутое изображение глобуса. В углу было ясно написана дата — понедельник, 7-е мая, 2386 года. Ровно неделя, начиная с сегодняшнего дня.

Сенатор уставился на жирный черный заголовок над восемью колонками газеты. Там было написано:

НАЙДЕНО ИЗУРОДОВАННОЕ ТЕЛО СЕНАТОРА КАРДИФФА.

Внизу, шрифтом поменьше, было сказано:

Полиция Капитолия расследует несчастный случай.

А еще ниже, совсем неразборчиво, стояло:

«Есть мнение, что организовавший крестовый поход Солон был убит».

Жить осталось семь дней. Эти четыре слова вертелись в ошеломленном мозгу сенатора Кардиффа, когда он покинул лабораторию «Глазка времени» и вернулся в собственный офис в центре Вашингтона.

Будущее было неизменно — Холлистер доказал это. И что бы вы ни сделали, чтобы изменить его, оно всегда возвращается в первоначальное положение. Так что не было никакого смысла куда-нибудь бежать и лезть в холодильник в конце следующей недели. Так или иначе, но Эдмунд Кардифф должен был непременно умереть через семь дней.

Кардифф снова и снова хмуро прокручивал в голове один вопрос: почему именно сейчас? Почему так скоро?

Он знал, почему именно умрет. Для этого не требовалось просматривать будущее. Влиятельный картель «Шахты Венеры» уже предпринял одну попытку убить его и, очевидно, они будут продолжать, пока не достигнут успеха.

Жить оставалось всего неделю. Кардифф мрачно улыбнулся. За неделю можно много чего сделать.

Он ударил кулаком по кнопке на столе. Через несколько секунд появился высокий, худой молодой человек. Это был Ральф Морли — главный заместитель Кардиффа.

— Доброе утро, мистер Кардифф.

— Привет, Ральф. Садись.

Морли занял стул возле стола Кардиффа.

— Что рассказал вам Холлистер, сэр?

Кардиффу пришлось сделать усилие, чтобы скрыть свои эмоции.

— Ничего особенного. Янсен не вернется по крайней мере в течение восьми дней.

Лицо Морли потемнело.

— О, это ведь плохо, сэр. Это означает, что мы должны будем задержать рассмотрение дела картеля в Сенате, не так ли?

— Нет, не так, — резко сказал Кардифф. — Наоборот, мы должны ускориться. Я хочу получить доказательства... ну, в следующий понедельник, например. — Он пытался, чтобы голос его звучал небрежно. — Тогда я подготовлю документы и подниму этот вопрос в зале заседаний Парламента.

— Но как насчет Янсена, сэр? Он же должен привезти нам доказательства с Венеры!

Кардифф только хмыкнул.

— Есть много доказательств незаконности их действий прямо здесь, на Земле, Ральф. В головном офисе картеля. Их папки, вероятно, содержат все подробности грязной эксплуатации, которой они занимаются на Венере. Если мы сумеем добыть их, то я смогу разбить картель, заставив Сенат отменить его чартер, а затем мы сможем открыть Венеру для законной колонизации.

Которую я уже не успею увидеть, мысленно добавил Кардифф.

Изображение на экране в лаборатории Холлистера являлось смертным приговором, но Кардифф был полон решимости успеть ослабить картель, пока он еще жив.

— Но к чему такая спешка, — спросил Морли. — Я думал, что у нас есть еще месяц, чтобы подготовить документы.

— Нет у нас этого месяца, и не спрашивай меня, почему. Все должно быть готово к следующему понедельнику.

— Да, сэр.

— Теперь самое главное — проникнуть в здание главного офиса картеля, — заявил Кардифф. — Мы должны добраться до их папок. И на это у нас есть только неделя.

Морли кивнул.

— Я разберусь с этим, мистер Кардифф.

— Ладно. Держите меня в курсе того, что происходит.

Кардифф глядел, как уходит молодой человек, затем повернулся и начал набирать комбинацию замка сейфа за своим столом. Сейф распахнулся.

Внутри было топливо, которым Кардифф кормил костер своей ненависти — кропотливо собранная им коллекция документов, рассказывающих о злоупотреблениях чартером «Шахты Венеры». Зловещий, подобный осьминогу картель сумел запустить щупальца во все самые мелкие нюансы жизни венериан и тайно управлял планетой.

Кардифф трудился больше года, готовя документы для представления Сенату. Преодоление сильного лобби «Шахт» было трудной задачей, но Кардифф считал, что может это сделать. Оставалось только дождаться Янсена, шпиона, которого он послал на Венеру и который должен вернуться с окончательными доказательствами против картеля.

Но теперь у Кардиффа не было времени ждать Янсена. Время его кончалось.

Кардифф склонился над столом, просматривая документы. При этом он с горечью думал о том, как не хочется умирать во время успеха.

Но тут его внезапно поразила новая мысль. «Глазок времени» предсказал его смерть в следующий понедельник — и таким образом гарантировал ему практическое бессмертие до наступления того рокового дня! У него была целая неделя, чтобы рисковать и соваться в такие места, куда не пойдет ни один нормальный человек, потому что не важно, что случится, но Кардифф умрет не раньше следующего понедельника. Это было слабое утешение, но очень важное.

— Здание очень хорошо охраняется, — сказал Ральф Морли. — Наш человек не смог даже подойти к нему.

Нахмурившись, Кардифф оторвал взгляд от документов.

— И нет вообще никакого способа проникнуть в него?

— Есть такой способ, но я бы его не рекомендовал. Наш человек сказал, что в здание можно проникнуть сверху, через воздушную шахту смежного строения, но существует только один шанс из пяти, что человек, который попробует сделать такой прыжок, добьется успеха. Это была бы самоубийственная миссия, сэр.

Кардифф на мгновение закрыл глаза и прижал к ним большие пальцы рук. Он проработал почти тридцать часов подряд и очень устал. Какой адский способ провести свои последние дни жизни, подумал он. Но то, что я делаю, должно быть сделано.

— Насколько сложен этот прыжок, Ральф?

— Как я уже сказал — один шанс из пяти.

— Но это наш единственный шанс, — решительно заявил Кардифф.

— Если только мы не станем ждать Янсена, — заметил Морли.

— Янсена нельзя ждать. Мы должны рискнуть на этот прыжок и проникнуть в здание картеля.

— Да, сэр. Вы хотите, чтобы я нашел добровольца или организовал лотерею среди сотрудников?

Кардифф поднялся.

— Ни то и ни другое. Этот прыжок совершу я сам. — Заметив, каким удивленным становится лицо Морли, он яростно уставился на него. — И я не собираюсь ни с кем спорить.

Изумленный заместитель открыл было на мгновенье рот, но тут же снова закрыл его. На основе большого опыта он знал, что нет никакого смысла спорить с Эдмундом Кардиффом.

— Да, сэр, — только и сказал он.

— Прекрасно. Теперь я хочу, чтобы вы показали мне схему обоих зданий, и еще я хочу поговорить с человеком, который проводил там разведку.

Морли кивнул.

— Сэр...

— Я собираюсь проникнуть в здание живым, иначе вообще не стал бы даже пробовать, — заявил Кардифф. — Но на всякий случай, если у меня не получится, я оставляю вам полный список того, что должно быть сделано. Если я все же не вернусь, вы должны отнести все наши документы сенатору Грендону — он в курсе всех дел. Если не сможете этого, то идите к президенту. Разумеется, до этого вы должны будете дождаться Янсена. Он вернется чуть больше чем через неделю.

— Да, сэр.

— Тогда у меня все. Немедленно пришлите ко мне человека, который проводил разведку.

Кардифф был полон решимости и почти готов.

На крыше Кардифф слегка пошатнулся на полусогнутых ногах и посмотрел на открытую вентиляционную шахту. Попасть туда будет очень сложно.

Кардиффу было под сорок, но он все еще был проворный и энергичный, не позволял телу становится дряблым, и у него была мускулатура профессионального двадцатилетнего спортсмена. На это он и рассчитывал, решившись на такой рискованный прыжок, на это и еще на знание того, что не может умереть раньше понедельника.

Ликвидация чувства опасности имеет непосредственное отношение к работе мышц. Человек, уверенный, что сделает успешный прыжок, — а Кардифф был человеком, который знал, что сделает его, — всегда имеет преимущество перед тем, мышцы которого забиты страхом, произведенным адреналином. Испуганный человек мог заколебаться и оступиться в решающий момент. У Кардиффа не было ни малейших сомнений.

Он глянул на сверкающую хромом стену здания внизу, — здания, в котором размещался головной офис «Шахты Венеры». Это была настоящая крепость, но в обороне каждой крепости где-нибудь да есть щель.

Кардифф тщательно завязал крепкую веревку вокруг штанги антенны на крыше здания, с которой должен спрыгнуть. Подергал веревку, чтобы убедиться, что она выдержит. До крыши здания «Шахты Венеры» было почти пятьдесят метров. Веревки должно хватить. Он может сделать это.

Он сбросил веревку в пропасть и глядел, как она раскачивается, почти доходя до вентиляционной шахты. Да, можно было прыгнуть. Но если неверно рассчитать, если он отпустит веревку слишком рано или слишком поздно, то будет лететь до земли двести пятьдесят метров. Или если он застынет от страха и вообще не отпустит веревку, то она будет продолжать качаться и бить его о стену здания, с которого он спрыгнет.

Однако не было времени размышлять. Он сделает это. Сейчас только ночь субботы, и, в конце концов, он должен гарантированно прожить еще три дня. Это столь же непреклонно, как то, что он должен будет умереть в понедельник.

Он схватил раскачивающуюся веревку, обмотал ее вокруг руки в шелковой перчатке, которая должна предотвратить ожог ладони.

Затем шагнул на самый край крыши и взглянул вниз. Казалось, что тротуар лежит на много километров внизу, а пешеходы выглядели простыми жучками. Сделав глубокий вдох, Кардифф стиснул веревку и бросился в бездонную на вид пропасть.

Веревка, казалось, разматывалась целую вечность, пока он летел вниз. Он приготовился к толчку, когда веревка полностью размотается, и понадеялся, что она выдержит его вес.

Толчок болью пробежал по руке, когда веревка натянулась. Кардифф мельком глянул вниз и увидел, что висит чуть выше зияющей вентиляционной шахты.

Раскачиваясь, веревка прошла над шахтой, Кардифф отпустил ее, попал прямо в открытое отверстие и полетел вниз.

Его падение, как он и ожидал, было остановлено уже через три метра металлической сеткой. Он отскочил от нее, точно на батуте, упал снова и мгновение лежал неподвижно, переводя дух. Затем быстро нашел выход из вентиляционной шахты и через полминуты уже появился в коридоре здания «Шахты Венеры».

Один шанс из пяти, подумал Кардифф. И я воспользовался им. Он вытер со лба струйку пота.

Кошачьим шагом Кардифф шел на цыпочках по полутемным коридорам здания, ища комнату, которая была ему нужна — кабинет B.C. Канбека, полулегендарного главы картеля.

Потребовалось три часа старательных поисков в пустом здании, прежде чем Кардифф нашел президентский люкс. Он взглянул на часы. Было три часа воскресного утра. Он должен выбраться отсюда до конца ночи. Утром здесь будет полно людей картеля, и тогда ему не удастся уйти.

Кардифф принялся осторожно отвинчивать шарниры массивной двери кабинета Канбека. На это у него ушло больше часа, зато он не тронул дверной замок, что могло бы поднять тревогу, а просто отворил противоположную сторону двери и шагнул внутрь.

Уже почти рассвело, когда он сумел вскрыть сейф. В коридоре за дверью кабинета он временами слышал методичные шаги роботов-охранников. Кроме них, вероятно, в здании были и охранники-люди, но они явно не увидели его, а в кабинете Кардифф был вообще в безопасности. Из коридора не было видно, что двери кто-то вскрывал.

Открыв массивную дверцу сейфа, Кардифф уставился на кучу документов внутри — секретные папки «Шахт Венеры». Это и было целью его поисков, это были доказательства, с помощью которых Кардифф должен разбить одним могучим ударом прогнивший картель.

С торжествующей улыбкой он полез вверх, чтобы забрать папки.

— Лучше не вынимайте оттуда руки, — раздался позади него холодный голос.

Кардифф обернулся, поняв, что, должно быть, все же поднял тревогу. Его ослепили сразу три ярких фонаря. Он прикрыл руками глаза и попытался сквозь пальцы увидеть, кто стоит перед ним.

Но пока он щурился, его схватили чьи-то сильные руки. Он отшвырнул их и почувствовал, как его кулак врезался в чье-то лицо, затем его принялись обертывать длинной веревкой, связали и оставили беспомощным.

Зрение восстановилось через несколько секунд, но к тому времени Кардифф был надежно связан. Он увидел, как человек, не ниже его самого, стоит над ним с холодной, злорадной усмешкой в глазах, сжимая в правой руке бластер. Очевидно, он был тут главным. Двое других держали Кардиффа с двух сторон и были одеты в форму охранников.

— Разрешите представиться, — сказал высокий. — Меня зовут Канбек, В.К. Канбек. Могу я спросить, кто вы такой и какие у вас дела в моем личном кабинете в этот час... или в любое иное время суток?

Кардифф напрягся. Это был Канбек, легендарный Канбек, глава картеля!

— Меня зовут Смит, — язвительно сказал он в ответ. — Джон Смит. Я проходил мимо и думал заглянуть сюда на минутку и закусить. А вы возражаете?

Канбек глухо рассмеялся.

— Очень смешно, мистер... Смит. — Он сделал шаг вперед и ударил открытой ладонью Кардиффа по щеке. — Но мне не хватает юмора в подобных делах. Поэтому я вынужден заставить вас сказать мне, кто вы такой?

— Наверное, вынуждены, — заявил Кардифф. — Тогда начинайте.

— Отлично. Сначала обыщи его, Джордж.

Охранник с правой стороны Кардиффа сунул руку ему в карман и достал бумажник. Канбек нетерпеливо схватил его и просмотрел содержимое, затем его глаза широко открылись от удивления.

— А нам попалась жирная дичь, — сказал он. — В роли грабителя выступает сам сенатор Кардифф! Интересно, что скажет на это Сенат? — Он сунул бумажник Кардиффа себе в карман и кивнул правому охраннику. — Это даже лучше, чем я мог и мечтать. Зверь сам бежит на ловца.

— Мне поджарить его, шеф?

— Нет-нет. Просто выбей из него всю информацию, какую мы сможем получить.

Кардифф почувствовал сильный удар по шее. Он пытался остаться в сознании, но ребро ладони охранника опустилось во второй раз. Колени Кардиффа подогнулись, и он провалился в темноту.

Когда Кардифф очнулся, он по-прежнему был в кабинете люкс, надежно привязанный к стулу. По бурчанию в животе он мог определить, что прошло некоторое время. В окно он увидел, как солнце опускается к горизонту.

Напротив него стоял, холодно улыбаясь, Канбек.

— Я вижу, действие препарата проходит, сенатор.

Кардифф открыл оба глаза и с трудом поднял голову.

— Какого препарата?

— Амитала натрия, сенатор. Чрезвычайно эффективный метамфетамин — очень полезен при извлечении информации. Вы запланировали самую умную кампанию против нас, мистер Кардифф. Тем не менее, я не понимаю, как вы могли так превратно понять доброжелательную политику «Шахт Венеры».

— Не кормите меня тухлятиной, Канбек. Я точно знаю, что вы просто скунсы и готовы...

— Да, вы планировали разбить наше маленькое предприятие на осколки, — почти дружелюбно улыбнулся Канбек. — Боюсь только, что вы все же не добьетесь успеха. Вы пойманы при проникновении со взломом, которое является преступлением. Если вы вдруг окажетесь убитым одним из наших охранников, полагаю, нам не трудно будет объяснить это полиции. И вообще, мне кажется, наступил конец вашего крестового похода против нас.

Кардифф холодно посмотрел на высокого человека с бластером. Канбек был прав. Он зажал его в угол, и теперь убийство вполне могло сойти ему с рук.

— Развяжите его, — велел Канбек.

Охранники нагнулись и начали развязывать Кардиффа, а Канбек повернулся к сейфу и стал поворачивать диски.

Мгновение спустя Кардифф понял весь план. Они заставят его подойти к сейфу и убьют там. И тогда у них вообще не будет никаких проблем с полицией. Только был лишь один фактор, на который Канбек никак не рассчитывал — знание Кардиффа, что он не умрет до понедельника. Это давало Кардиффу шанс выбраться из здания с документами и взорвать картель, прежде чем станет слишком поздно.

— Теперь, сенатор, если вы будете так...

Он не успел закончить предложение. Кардифф внезапно ожил, разбил кулак о лицо охранника, вскочил со стула и ринулся прямо на Канбека.

Последнее, что ожидает человек, держащий бластер, так это то, что на него просто тупо бросятся. Кардифф же имел безумную гарантию, что не будет никакой опасности, поэтому он и сделал так спокойно самоубийственный поступок. И застал Канбека врасплох.

Канбек не успел поднять свой бластер, как Кардифф был уже возле него. Передвигаясь со стремительностью молнии, он выбил бластер из руки Канбека и заставил главу картеля отшатнуться от удара в лицо.

Сзади двинулся ошеломленный охранник, но Кардифф откинул его быстрым ударом локтя и снова врезал Канбеку. Раз, потом другой.

Канбек откинулся назад, дико махая руками и стараясь сохранить равновесие. Поняв, что сейчас произойдет, Кардифф попытался схватить его, но опоздал. Канбек упал спиной на окно и, разбив его, вылетел наружу.

Его крик затих где-то на полпути внизу. Кардифф выглянул из окна и увидел, как вращающаяся фигурка превращается в простую точку, приближаясь к земле, находящейся почти на триста метров внизу. Он отвел взгляд. Это паршивая смерть для любого, даже для Канбека, подумал Кардифф.

Он снова пересек кабинет и поставил начинающего приходить в себя охранника на ноги.

— Быстро скидывай форму, — велел он, взмахнув бластером, затем подчеркнул приказ двумя быстрыми ударами.

Когда охранник разделся, Кардифф надежно связал его, взял с соседнего стола портфель и сгреб в него содержимое открытого сейфа. Затем Кардифф быстро переоделся в форму охранника и, одетый как сотрудник частной полиции «Шахты Венеры», смело вышел из кабинета люкс в коридор и направился к лифту.

По дороге он с удивлением обнаружил, что уже были сумерки. Пока он находился в здании, время пролетело незаметно. Кардифф секунду постоял на темной улице, крепко прижимая к себе портфель, и внезапно понял, что даже не знает, какой сейчас день. От этой мысли у него закружилась голова. Он проник в здание картеля... Когда это было? В субботу?

Да. В субботу ночью. И поймали его в самом начале воскресного утра. Так значит, сегодня воскресная ночь? Или уже понедельник? Кардифф понял, что понятия не имеет. Он лишь знал, что Канбек мертв и доказательства, которых хватит, чтобы взорвать весь картель, были сейчас в его руках.

Такси!

Тут же остановилось такси.

— Куда едете, офицер?

Кардифф сел в машину, назвал адрес своего офиса и расслабился.

Впервые за последнее время у него появилась свободная минутка, и он провел рукой по щеке.

Рука ощутила густую, колючую щетину. По спине у него прошел холодок. Сколько же времени допрашивал его Канбек? Сколько времени прошло с тех пор, как его накачали сывороткой правды? Какой сейчас день?..

Кардифф невинно взглянул на водителя.

— Ты, таксист!

— Да?

— Я тут немного запутался в числах... Какой сейчас день?

Таксист рассмеялся.

— Хорошо же вы наклюкалась! Сегодня понедельник.

Понедельник!

Кардифф отшатнулся в изумлении. Понедельник!

Он заставил себя рассмеяться, словно от приятного сюрприза.

— Значит, сейчас понедельник! Понимаете, я просто не думал, что время так стремительно несется. Конечно же, сейчас понедельник!

Сердце его бешено заколотилось. Неужели Канбек держал его под наркотиками много часов подряд, выкачивая всевозможную информацию?

Нужно было действовать быстро, у него осталось всего несколько часов жизни. Или смерть Канбека могла все изменить? Нет, подумал Кардифф. Будущее не может быть изменено. Если «Глазок времени» показывает, что что-то произойдет, значит, это произойдет. Холлистер доказал это много раз.

Он заплатил таксисту мелочью, которую нашел в карманах формы охранника, и побежал по лестнице в свой кабинет. Там он заперся и немедленно принялся за работу, делая фотокопии документов, которые принес с собой. Теперь у него было все, полный взрывной отчет о действиях картеля «Шахты Венеры».

Кардифф разобрал фотокопии, один экземпляр запер в сейфе, другой положил в папку, которую убрал в стол Ральфа Морли, а третий запечатал в термопластиковую обертку и адресовал президенту. Затем послал пакет по пневмопочте. Теперь не важно, что с ним случится, документы все равно дойдут до цели.

Вот и все, подумал Кардифф. Работа закончена. Он приготовился к смерти теперь, когда с картелем уж точно будет покончено.

Но когда придет эта смерть? И как?

Кардифф прошел по кабинету и включил видеоэкран, чтобы посмотреть новости. На экране взволнованный диктор говорил:

— ...тело сенатора Эдмунда Кардиффа было найдено сегодня в полдень. Полиция полагает, что сенатор стал жертвой убийцы. Следите за дальнейшими новостями. Далее — очки в последнем бейсбольном матче...

Кардифф уставился на экран так, словно из него в кабинет вылез живой носорог, затем протянул руку и щелкнул выключателем. После этого он осмотрел свои руки, провел пальцем по горлу, подбородку и плечу, ощупывая себя.

Он был вполне материальным. И речи не шло ни о каком призраке.

Но что, черт побери, означают эти последние новости?

Найдено тело сенатора Эдмунда Кардиффа, полиция занимается расследованиями. Все точно так, как и предсказала машина Холли. Но если это было так...

Кто же тогда, черти меня задери, такой я?

Он застыл посреди кабинета, уставившись на гладкую пустую поверхность своего стола, и попытался сообразить, что происходит.

Рука его машинально скользнула в карман брюк, и он удивленно нахмурился, поняв, что бумажника нет там, где он лежал обычно. И только тогда он понял, что на нем чужие брюки.

А затем Кардифф сообразил, что случилось с его бумажником. И внезапно все стало ясно. Кардифф громко рассмеялся — с облегчением и одновременно недоверием.

Он вспомнил, что его бумажник забрал Канбек и сунул себе в карман! Разбившийся в лепешку труп, найденный на улице, очевидно, невозможно было идентифицировать — за исключением бумажника в кармане, где были документы и визитки на имя Кардиффа. К тому же Канбек был примерно его роста.

Машина Холли была права. Сегодня понедельник и в заголовках газет действительно было сказано: «Найдено тело сенатора Кардиффа». Не было никакого парадокса, просто случилась ошибка. В поздних выпусках новостей она будет исправлена, подумал Кардифф.

Улыбаясь, он снял трубку и набрал номер.

— Полицейское управление? Говорит Эдмунд Кардифф. Сенатор Кардифф. Нет, я не псих. Я просто звоню, чтобы сообщить вам, что слухи о моей смерти значительно преувеличены!

Monday immortal, (Fantastic, 1957 № 5).

МИР ЖЕНЩИН

Выход из пятивекового сна был похож на подъем со дна моря. Я был слеп, задыхался, меня стискивало давление. Я мог думать только о том, что должен плыть вверх, вверх, вверх...

Мой скованный сном мозг боролся за то, чтобы обрести сознание. И чернота вокруг меня стала темно-фиолетовой, потом серой, затем неопределенно тусклой и бесцветной, по мере того как я пробуждался от сна. Я осторожно шевельнул руками, чувствуя, как они сбрасывают с себя оковы многовековой неподвижности. Это нечто, похожее на рождение, пронеслось у меня в голове.

Затем послышались голоса. Громкие, скрипучие, напильником дерущие по нервам, которые не передавали звуки целых пятьсот лет. И по мне пробежал какой-то ужас, я вдруг съежился при мысли о неизвестном будущем, в которое так смело нырнул. Когда-то это звучало как шутка, но теперь я проспал полтысячелетия и пробуждался здесь и сейчас, хотя и понятия не имел, где находится это сейчас.

Голоса. Кто-то кричал:

— Он мой! Я добрался сюда раньше тебя, Сэм!

И другой голос:

— Черта с два, Фил. Я был здесь первым. Убирайся отсюда!

Я покачал затуманенной головой. Сэм и Фил, кем бы они ни были, создавали слишком много шума. Я хотел, чтобы они ушли. Я ужасно устал и желал лишь поспать еще несколько сотен лет.

Я зевнул и сел. И задохнулся, поскольку, когда открыл глаза, и они медленно обрели фокус, я увидел этих Сэма и Фила. Они бешено дрались друг с другом, и трудно было сказать, кто из них побеждал.

Но одно было бесспорно: оба они были женщинами. Одна оказалась великолепной брюнеткой, широкоплечей, с горящими глазами, а другая рыжая, гибкая, но жилистая. На обоих были только облегающие синие шорты, и пока они катались по полу, я видел, как мелькала то голая грудь, то прекрасные бедра.

Я вылез из своей сомно-капсулы и встал на пол палаты, покачиваясь и стараясь удержать равновесие. Они не обращали на меня внимание и продолжали драться.

— Стойте, девочки, — наконец сказал я. — Негоже так приветствовать человека из далекого прошлого.

При моих словах они немедленно прекратили драку, вскочили на ноги, сверкая друг на друга глазами, и повернулись ко мне.

Они действительно были прекрасно сложены. К своему удивлению я обнаружил, что они были примерно по метр восемьдесят ростом, обе с высокой, гордой грудью, узкими талиями и прекрасной мускулатурой. Какая великолепная парочка амазонок, восхищенно подумал я.

Но, казалось, они тоже были восхищены. Рыжая издала воистину женский вздох и сказала:

— Разве он не восхитителен!

— Разумеется, — тут же согласилась брюнетка. — Он стоит пятисот лет ожидания.

С внезапной тревогой я понял, что стою совершенно голый. Я покраснел, схватил ткань, которой была задрапирована сомно-капсула, и обернул ее вокруг себя. Я чувствовал, что совершенно сбит с толку. Я не ожидал, что когда проснусь, меня встретит парочка полуголых амазонок.

Брюнетка подтолкнула рыжую и сказала:

— Давай-ка уведем его отсюда, Фил. Мы не будем драться за него.

— Хорошая идея, — ответила рыжая. — Если мы будем продолжать драться, то Ее Величество узнает, что он проснулся, и заберет его у нас обеих. Давай уйдем поскорее!

Они обе подошли ко мне и схватили под мышками.

— Давай, пойдем, — сказала та, которую звали Фил. — Пора двигать отсюда.

— Секундочку, — сказал я. — Кто вы такие? И куда вы уводите меня?

Я не испытывал никакого желания доверять этим двоим, пока не узнаю, где нахожусь и что тут происходит.

— Не волнуйся об этом, милый, — сказала Сэм. — Мы будем хорошо заботиться о тебе. — Она подмигнула подруге и спросила: — Ведь правда, Фил?

Они повели меня из палаты. Я был еще слишком одурманен, чтобы вступать в спор, а они были сильными и явно знали, как помогать человеку идти. Поскольку я был слаб, то у меня не было другого выбора, кроме как позволить им вывести меня в коридор.

— Куда идем? — спросила Сэм.

— В Нижние кварталы, — сказала Фил. — Там есть вертолет и мы... О-о!.. Кажется, у нас появились проблемы!

Я обернулся через плечо и увидел, что по коридору к нам идет по-настоящему гигантская женщина. Ростом она была не меньше двух метров, настоящий монстр. На ней были такие же шорты, плюс украшенная драгоценными камнями диадема, висящая между грудями.

— Стоять! — проревела она. — Куда это вы трое направляетесь? И где охрана Палаты Снов?

Сэм и Фил не проявили желание останавливаться и вступать в разговор. Напротив, они крепко стиснули мне руки и побежали. Они проволочили меня, беспомощного, несколько шагов, затем я побежал самостоятельно вместе с ними.

— Стойте! Вернитесь! — вопила гигантская женщина, несясь за нами. Пол, казалось, дрожал от ее шагов.

Мы бежали. Я позволил двум моим похитительницам-амазонкам уводить меня от третьей. Коридор, казалось, тянулся бесконечно.

Но внезапно у него обнаружился конец. С противоположного направления к нам шла целая толпа женщин.

— Эта старая корова вызвала охранников, — пробормотала Сэм. — Теперь мы попались!

И мы действительно попались. Поток женщин-охранников налетел на нас, точно стадо крупного рогатого скота, и внезапно я оказался посреди толпы дерущихся женщин. Сначала я подумал, что они напали на Сэм и Фил, которые пытались украсть меня и потерпели неудачу, но правда забрезжила у меня в голове лишь после того, как я вырвался из стальных тисков одной внушительной мадемуазель и попал прямиком в чьи-то другие руки.

Когда она торжествующе прижала меня к своей пышной груди, я все понял. Они все дрались за меня.

За меня!

Эта толпа женщин прибежала за мной. Я все еще чувствовал себя одурманенным и не мог отойти от своего долгого сна.

А может, это всего лишь сон! — пронеслось в голове.

Нет. Никакой это был не сон. По крайней мере, я в достаточной мере проснулся, чтобы точно знать это. Женщины дрались, как разъяренные тигрицы, и я попадал то к одной, то к другой. Я уже начал себя чувствовать подобно плюшевой игрушке или переходящему призу, поэтому решил, наконец, начать отбиваться.

Я ударил кулаком по упругому женскому животу, затем хлестнул тыльной стороной ладони по прекрасным губам. Я уже понял, что дерусь за свою жизнь, они угрожали просто задавить меня. Две женщины держали меня за туловище, в то время как третья схватила за руку и начала тянуть изо всех сил.

Внезапно я услышал громовой вопль:

— Остановитесь!

Мгновение спустя все замерли. Совершенно. Никто не мог двинуть ни единой мышцей. Я застыл в объятиях дико выглядящей, но также прекрасной блондинки, на лице которой застыло ликование.

Я мог шевелить только глазами. Я поводил ими из стороны в сторону и увидел женщину в королевских одеждах, величественно шествующую к нам. В руке она держала какое-то маленькое металлическое оружие вроде короткоствольного пистолета.

— Вы ведете себя просто позорно! — звенящим голосом сказала она.

Пистолетик в руке щелкнул второй раз, и все обрели способность двигаться. Толпа женщин отряхнулась и стояла, застенчиво уставившись в пол. Королева — а, судя по осанке и поведению, она действительно была облечена властью — подошла ко мне.

— Ты действительно Спящий? — спросила она.

— Наверное, да, Ваше Величество.

— Превосходно. Ты идешь со мной в палату. А остальные отправляйтесь на гауптвахту, вы наказаны. Следуй за мной, мужчина!

Я шел за ней по длинному коридору, поражаясь юмором ситуации. Я вызвался добровольцем для проекта сомно-капсулы, поскольку чувствовал, что в мире двадцатого века мне нет места и я не хочу в нем жить. Таким образом, я ухватился за соломинку и позволил ставить на себе опыты, как на морской свинке. Через пятьсот лет, прошедших после моей эпохи, ученые должны были восстановить меня, я был бы живым человеком из далекого прошлого.

И вот я проснулся. Но за эти пятьсот лет, пока я крепко спал, замкнутый на замок с часовым механизмом, моя капсула была перенесена из лаборатории профессора Острова сюда — в этот сумасшедший дом, наполненный яростными амазонками, и теперь, видимо, я вынужден играть роль Адама для нескольких десятков Ев.

Но пчелиная матка схватила меня и уводит к себе. Две охранницы подталкивали меня сзади, а королева шла с важным видом впереди, направляясь к своим палатам. Я не знал, что ждет меня там. И не хотел узнать.

И не узнал. Потому что, когда мы дошли до поворота коридора, словно из ниоткуда появились двое мужчин. Настоящих мужчин.

Я был так удивлен, увидев их небритые лица, что замер и выпучил на них глаза. Один из мужчин повернулся ко мне и сказал:

— Помоги нам! Мы пришли, чтобы спасти тебя!

Это показалось мне весьма заманчивым. Поэтому я схватил дубинку, которую протянул мне один из них, и когда они отвлекли обеих охранниц, я нежно, но эффективно вырубил их. Королева все же почувствовала, что что-то происходит за ее спиной, и повернулась.

А повернувшись, взвыла:

— Гвардия! Гвардия!

Я снова представил себе сумасшедшую свалку и дикую толпу в коридоре. Но на сей раз ничего не произошло. Мужчины кивнули на стену, которая внезапно открылась, и мы шагнули в проем.

Это оказался лифт.

Вниз, вниз, вниз... Казалось, лифт спускался до самого центра Земли, но, наконец, остановился.

— Вот мы и пришли, — сказал один из мужчин.

Мы оказались в каком-то сыром, похожем на темницу помещении. Но, к счастью, мы здесь не остались. Один из моих сопровождающих мужчин шагнул вперед и открыл дверь.

— Он здесь, босс.

Человек сидел за столом — небритый, обнаженный по пояс. Его лицо было явно мужским, голую грудь покрывало толстое одеяло темных волос.

— Меня зовут Лола, — грохочущий басом заявил он. — Добро пожаловать в наши счастливые края.

— Лола? — переспросил я.

— А что тут такого? Женщины теперь берут мужские имена. А мы берем женские. Лола, — с горечью повторил он.

— Тогда понятно, почему те амазонки звали себя Фил и Сэм.

— Что?

— Две крошки, которых я встретил на палубе перед началом всей этой суматохи. Я понять не мог, почему они называли себя так.

— Сейчас все поймешь, — сказал Лола. — Давай приступим к делу. Ты прибыл из тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, не так ли?

— Правильно. Я...

— Ты знаешь, на что был похож мир, где высшим полом были мужчины. Верно?

— Верно.

— Мы здесь находимся в весьма плохом положении, — продолжал Лола. — Женщины захватили власть лет триста назад. Все началось с мелочей, как, например, баллотирование на пост, а теперь распространилось буквально на все. Мы фактически под их пятой! И ничего не можем с этим поделать!

— Почему же не можете? Они что, превосходят вас численностью?

— И да и нет, — сказал Лола. — С точки зрения формальной арифметики у нас даже есть небольшое численное преимущество. Но с точки зрения силы они обскакали нас. Большинство нынешних мужчин — слабаки.

— Что-то не похожи вы на слабака, — указал я.

— Я — исключение. У нас есть довольно сильное ядро. Мы планируем восстание против Матриархата. Но ты нужен нам, брат.

— Я? Зачем?

— Ты спал пятьсот лет, и все это время мир ждал, когда ты проснешься. Теперь ты почти полубог, ты — историческая фигура. Только представь, какое ты окажешь влияние на всех, когда придешь в себя и возглавишь восстание против Матриархата! Ты разожжешь дух двух миллионов растоптанных мужчин, которые не посмели бы и подумать о таком, если бы...

— Секундочку, — тревожно сказал я, думая об амазонках наверху. — Я вовсе не хочу влезать в личные свары этого века, дружище. Девочки выглядят весьма жесткими, и я не собираюсь рисковать своим...

— Черт побери, тебе и не придется рисковать, — спокойно сказал Лола. — Мы слишком долго ждали этого дня, чтобы ты все испортил теперь, когда проснулся. Ты будешь помогать нам, так или иначе.

Меня подзуживало спросить, что значит «или иначе», но я не стал дразнить гусей. Слишком уж явная угроза скрывалась за спокойным голосом Лолы.

— Вечером ты внезапно появишься на Центральной площади, — продолжал Лола. — Ты используешь вот этот фотонный усилитель и начнешь говорить с народом, скажешь им кто ты такой. Это соберет многочисленную толпу, а затем ты закричишь: «На дворец!» И в этот момент появятся мои мужчины. У нас примерно пятьсот человек, и с ними в качестве ядра мы возглавим всех собравшихся на площади. Мы пойдем на штурм дворца, захватим его, и после этого женщины снова окажутся под нашим господством.

Я скрестил руки на груди.

— А что, если я откажусь произнести эту речь?

Перед моим мысленным взором уже мелькали картины, как меня убивают, рвут на части дикие женщины или умерщвляют любым другим неприятным способом.

Лола улыбнулся.

— Тогда мы промоем тебе мозги и вколем кое-что, что заставит тебя произнести эту речь. После этого мы просто выкинем то, что останется от тебя, подальше. Так будет лучше?

— Мне нужно подумать, — сказал я.

— Ладно, — он взглянул на одного из своих мускулистых подчиненных. — Клара, запри этого парня в Сторожевой башне, пока мы будем готовиться к восстанию. А затем начинай собирать парней, понятно?

Я сидел один в темноте и пытался все обдумать. Каким-то образом женщины захватили власть в этом обществе, и большинство мужчин превратилось в простых сопляков, за исключением горстки мускулистых здоровяков, которые прятались здесь, готовые противопоставить себя женскому превосходству.

И я влип во все это.

Я был простым, средним человеком из прошлого, который столкнулся с некоторыми проблемами и решил, что самый легкий выход — это пойти поработать морской свинкой. Ничего себе выход!

По-видимому, эти женщины что-то разглядели во мне, а может, здесь просто мало мужчин или есть еще какая-то причина, почему они так бурно отреагировали на меня. Вот я и убежал от них. И попал из огня да в полымя!

Я слышал ровные шаги Клары за дверью своей камеры. Они не собирались освобождать меня, пока не настанет время для моей речи. Но если я произнесу речь, как было проинструктировано, то какая-нибудь амазонка наверняка пришибет меня. А если я не сделаю это, меня прикончит Лола. Так или иначе, я был приговорен.

Я проклял себя за то, что покинул 1957 год. Но сейчас было слишком поздно волноваться об этом. Я уже здесь и должен придумать, что нужно сделать, чтобы уцелеть.

Что бы я ни сделал, я все равно был обречен. Даже если Лола и его люди победят, вероятно, первым делом Лола должен убрать меня со своего пути как возможного претендента на трон. И, естественно, если победу одержат женщины, они не будут тратить попусту время и перережут мне горло, прежде чем я разожгу другое восстание.

Возможно, все будет не совсем так, но мне отчаянно хотелось вернуться в двадцатый век, к которому я принадлежал. И я завопил об этом вслух.

— Я не хочу быть здесь! — кричал я.— Я должен был оставаться там, где родился!

— Прекрати так пронзительно вопить, — проворчал за дверью Клара. — Ты что, хочешь, чтобы тебя услышала Королева? У нас ходят сотни слухов, сам понимаешь каких.

— Это меня не волнует, — несчастным голосом сказал я. — После обеда я все равно так или иначе умру, поэтому для меня ничего не имеет значения.

И, сказав это, я понял глупость своей позиции. Раз уж я все равно нахожусь под угрозой неминуемой смерти, почему бы мне не вести себя смело? Поэтому я замолчал. И стал ждать.

Часы тянулись невыносимо долго. Затем дверь камеры распахнулась, и вошел Лола.

— Готов идти произнести свою речь, приятель? Пойми же, все будущее мужской половины человечества зависит от твоего поступка.

— Ладно, — сказал я. — Я иду.

Но колени у меня дрожали, и никуда мне не хотелось идти.

Лола вручил мне маленькую круглую коробочку.

— Это фотонный усилитель. Когда я дам сигнал, просто включай его и начинай говорить. Тебя услышат во всем городе.

— Попранные мужчины мира, объединяйтесь! — сказал я, усмехнувшись в душе. — Ладно, Лола. Я сделаю все, что смогу, во имя Человечества.

— Просто сделай все как можно лучше, — зловеще сказал он.

Все что произошло после этого, было для меня как в тумане. Лола и Клара долго вели меня по запутанным туннелям и, наконец, вывели на Центральную площадь. Я совершенно не помню, какую там произнес речь. Помню только трех женщин-амазонок, безумно несущихся ко мне с намерением схватить и заставить замолчать. Еще я помню, как начал бежать посреди речи, но затем повернулся и стал драться сразу с тремя этими женщинами. Бить их кулаками было все равно, что молотить по каменным столбам. Они навалились на меня...

И все в глазах померкло. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я очнулся...

...И увидел терпеливое, доброжелательное лицо профессора Острова, глядевшее на меня сверху вниз.

— Откуда вы здесь? — спросил я. — Вы что, тоже решили перенестись во времени? Что происходит?

— Сейчас тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год, сынок, — спокойно ответил он. — Все в порядке.

— Как это, черт подери? — рявкнул я. — Где я? Что...

— Ты в моей лаборатории, — сказал профессор. — Прежде чем поместить тебя в сомно-капсулу, ты должен был пройти предварительные психологические тесты. Я не говорил тебе, что ты был все это время подключен к электроэнцефалографу, поэтому переживал чисто вымышленные события.

Я сел, вытянувшись в струнку.

— Вы хотите сказать, что я никуда не перемещался?

— Ты просто проходил тесты, — мягко сказалон. — Но счастлив сообщить, что ты показал похвальную адаптируемость к странным ситуациям и вел себя в них хорошо — хотя мы наблюдали одну ошибку в стабильности — и что, в целом...

Я вылез из капсулы, и он замолчал.

— Я хочу поблагодарить вас, доктор.

— За что?

— За то, что вы предоставили мне второй шанс, — сказал я, подошел к одежде и начал одеваться. — У меня было однобокое представление о будущем. Пусть то будущее, которое я сейчас увидел, и было фальшивым, но это научило меня, что жизнь всегда может быть еще хуже, чем здесь.

— Значит, вы хотите отказаться от эксперимента? — недовольно спросил он.

— Будь я проклят, если это не так!

Я счастливо улыбнулся, надел куртку и, ничего больше не говоря, покинул лабораторию. Теперь я знал, что нет никакого смысла убегать в будущее, что там ничего не окажется проще и лучше.

И еще я знал, что нужно сделать. Мне нужно найти свою девушку, повести ее куда-нибудь, чтобы обсудить все наши разногласия. Я был уверен, что так или иначе мы можем все исправить. Все что мне нужно было сделать, чтобы спасти наш брак, так это быть немного более внимательным и разделить с нею права и обязанности, вместо того чтобы пытаться управлять всем самому. Да, думал я, шагая по знакомым, грязным, старым улицам двадцатого века. Женщинам нужно дать больше прав и обязанностей во всех текущих делах.

Woman's world, (Imagination, 1957 № 6).

БЕСПОКОЙНЫЙ ВОЗРАСТ

Тем утром, когда Ларри проснулся, у его кровати, нежно улыбаясь, стояла робонянька. Она даже не сделала попытки помочь ему надеть халат и вручить обычную утреннюю капсулу безмятежности. Вместо этого она ждала, изящно балансируя на жужжащих колесиках и не делая к нему ни малейшего движения.

— Я уже проснулся, — кислым голосом сказал Ларри. — Почему ты ничего не делаешь? — Он помолчал, немного нахмурившись, затем добавил: — И где моя капсула?

— Сегодня особенное утро, — ответила робонянька. — Сегодня ваш день рождения, молодой человек!

Она дважды щелкнула, зашипела и, наконец, покатилась вперед, протягивая Ларри коробку с капсулами. Коробка открылась, когда робот подкатился к кровати Ларри, и мальчишка увидел в ее мерцающей глубине три капсулы: одна обычная голубая, другие — режуще-зеленая и ярко-желтая.

— Что это?

— Выбирайте, — непреклонно сказала робонянька.

Это слово эхом прокатилось по комнате.

— Выбирайте, — повторил робот, и этот повтор разомкнул цепь синапсов, открывая данные, гипнотически упрятанные в сознании Ларри много лет назад, открыл, так сказать, двери и осветил темные коридоры.

Выбирайте. Это ужасное слово распахнуло перед Ларри перспективу конфликтов, боли и беспокойства. Пальцы Ларри от ужаса задрожали, когда его рука нависла над капсулами... Коробка дрогнула в секундной нерешительности, в то время как блестящая бусинка пота прокатилась по его лицу.

Он потрогал рукой голубую капсулу, ту самую капсулу, которая могла бы навсегда закончить для него внезапный кошмар. Он погладил ее глянцевую поверхность, затем покачал головой и коснулся ярко-желтой. Но как только он дотронулся до нее, дрожь страха пробежала по всему его телу, и Ларри поспешно схватил зеленую капсулу и проглотил ее.

— Ладно. Я выбрал, — слабым голосом сказал он.

Робонянька, по-прежнему улыбаясь, закрыла коробку и откатилась. Она поставила коробку обратно на полку и сказала:

— Да, Ларри, вы выбрали, но этот ваш выбор лишь отсрочка окончательного решения.

— Я знаю, — сухо ответил Ларри. — Я... Я еще не готов. Но по крайней мере, я сделал шаг вперед. Я не выбрал наркотик безмятежности.

— Совершенно верно, — сказала робонянька. — Но вы все еще можете остаться в безмятежности детства или войти в полную беспокойств взрослую жизнь.

— Мне нужно подумать, — сказал Ларри. — Вот почему я взял среднюю капсулу. Мне нужно подумать.

— Да, пусть он подумает!

Ларри поднял голову и увидел сгорбленную фигуру отца у двери спальни. Робонянька немедленно укатила прочь, а Ларри сел на кровати. Лицо отца, испещренное морщинами, с мешками под отчаянными, внимательными глазами, не отрывалось от него.

Затем это усталое лицо прорезала слабая усмешка.

— Итак, ты наконец достиг беспокойного возраста, Ларри! Добро пожаловать во взрослую жизнь!

За плечами у Ларри осталось семнадцать лет безмятежной жизни, до которых пролетели три века, начиная с появления препарата безмятежности, разработанного Колетски.

Это был безвкусный, недорогой препарат, и — несмотря на его чудесные свойства — не образовывал зависимости. Взрослые под влиянием препарата безмятежности обнаружили, что совершенно лишены беспокойства, что их перестали грызть сомнения относительно будущего, перестало что-либо волновать, но так же они перестали что-либо планировать и предполагать на будущее. Препарат Колетски сделал их абсолютно безответственными.

Естественно, этот препарат стал очень популярен среди определенной группы взрослых с низким экстрасенсорным сопротивлением подобной панацее, и некоторое время препарат безмятежности был значительным источником беспокойства среди достаточно проницательных людей, которые могли предвидеть будущее. Сотни тысяч людей в год уходили в синтетическое счастье, создаваемое препаратом безмятежности, возвращаясь тем самым к бездумному миру детства.

И естественно, один из таких проницательных людей изобрел препарат антибезмятежности, тем самым установив новое социальное равенство. Новая таблетка обеспечивала постепенное отвыкание от препарата безмятежности. Для этого требовались четыре года лечения, но когда они заканчивались, человек уже не мог заставить себя даже прикоснуться к препарату Колетски. Новый препарат словно кодировал его от прежнего.

Это второе открытие дало миру два замечательных явления: успокоительный препарат и его противоядие, причем оба доказали свою стопроцентную эффективность. И новое решение не заставило себя ждать, решение, подробности которого были просты и очевидны.

Препарат безмятежности нужно давать детям. Пусть они живут в беззаботном раю до семнадцатилетия — времени, за которым должно последовать четырехлетнее лечение. И в двадцать один год они будут готовы вступить во взрослый мир, не испорченные ужасным детством и подготовленные, чтобы принять свою зрелость со спокойным, чистым умом.

В семнадцать лет всем подросткам предоставлялся выбор: пойти дальше или вернуться назад. Один из десяти человек выбирал остаться навсегда в сказочной синтетической стране, таким образом удалившись из мира, в котором он, вероятно, не будет пригоден жить. Это был самый эффективный отбор мечтателей, которые не могут противостоять тревогам мира и которые все равно, так или иначе, убежали бы от действительности либо с помощью химии, либо уйдя в безумие. Оставшиеся девяносто процентов выбирали зрелость и реальность — и все тревоги мира.

Голубая капсула — путь назад, в сказочную страну. Ярко-желтая — первый шаг к отказу от нее. Третью же капсулу выбирали наиболее часто. Это был замедлитель. Ее эффект — не положительный и не отрицательный — состоял в том, чтобы дать гормонам принимающего приостановиться на определенный период.

— Значит, у меня есть три дня, не так ли, папа?

Условия возникшей ситуации были внедрены в сознание каждого ребенка задолго до того, как он мог понять значение слов, которые теперь резко возникли в сознании Ларри.

Отец Ларри кивнул.

— Ты взял зеленую?

— Да. Я сделал неправильный выбор?

— В твоем возрасте я сделал тоже самое, — сказал старик.— Это единственный разумный выбор. Да, у тебя есть три дня, чтобы принять решение. Либо ты будешь всю оставшуюся жизнь принимать капсулы безмятежности, или можешь начать выздоравливать. Ты должен это решить сам для себя.

В животе у Ларри появилось какое-то сосущее чувство. Это были первые признаки беспокойства, первые муки от необходимости принять решение. Но в целом он оставался спокойным. Он всю жизнь принимал препарат Колетски, так что его организм еще не чувствовал в нем потребности.

Но все же — что выбрать? Как это можно решить за три дня?

Ларри поставил ноги на прохладный, упругий пол, поднялся с постели, пересек комнату и распахнул дверь. На другом конце зала робонянька возилась с его младшим братишкой. Восьмилетний мальчишка с заспанными глазами сидел в постели, в то время как фальшивая мать умывала и одевала его.

Ларри улыбнулся. Лицо его брата было спокойным, мягким, выглядевшим уверенно.

— Счастливчик, — сказал Ларри вслух. — У него остается еще девять лет счастливой жизни.

— У тебя может быть таковой вся остальная жизнь, сын.

Ларри повернулся. Голос отца был спокойным, без мельчайших намеков на эмоции или осуждение.

— Я знаю, — сказал Ларри. — Так или иначе...

Он привел себя в порядок и вышел из дома. Ларри шел по пешеходной дорожке, ведущей от его квартала к соседнему, чувствуя себя весьма странно, поскольку находился в каком-то неопределенном положении.

Пешеходная дорожка было пуста, за исключением бродячего продавца, идущего вперед согнувшись под тяжестью надувных игрушек. Ларри ускорил шаг и догнал его, коротконогого, длинноносого человека со складками беспокойства, морщинившими его тонкое лицо.

— Привет, сынок. У тебя уже есть надувная машина?

Он тут же показал ее и заулыбался принужденной, ровной улыбкой, которая тут же исчезла, когда продавец заметил люминесцентную нарукавную повязку, говорившую о статусе Ларри.

— А, ты Переходящий, — сказал продавец. — Тогда, я думаю, тебя не заинтересует надувная машинка.

— Наверное, нет. — Ларри взял игрушку из руки продавца и осмотрел ее. — Вы делаете их сами?

— О нет, разумеется, нет. Я получаю их от дистрибьютора. — Продавец нахмурился и покачал головой. — Они все время сокращают мое время занятости. Даже не знаю, как мне остаться при делах.

— Почему? Разве не всегда будет спрос?

— Должно быть, появится что-нибудь новенькое, — уныло сказал продавец. — Дети теперь не интересуются надувными игрушками. Они были хороши в прошлом году, но... — он мрачно вздохнул, — они становятся все хуже.

— Жаль это слышать, — попытался утешить его Ларри.

Он почувствовал внутри какое-то волнение — надувные игрушки были весьма популярными среди его друзей, и ему хотелось узнать, почему продавец делает такие ужасные выводы.

— Мне бы хотелось что-нибудь сделать для вас.

— Не волнуйся обо мне, сынок. У тебя сейчас свои собственные проблемы.

Продавец холодно улыбнулся ему и свернул с пешеходной дорожки на проселочную дорогу, ведущую к Детской площадке, оставив Ларри одного.

Какие странные слова, подумал Ларри и повертел их в голове, привыкая к тому чувству, которое они создавали. У тебя свои собственные проблемы. Он оглядел опрятный, чистый пригород с небольшими, привлекательными десятиэтажными домиками, стоящими среди аккуратно разбросанных зеленых садиков, и покачал головой. Да, проблемы. Быть или не быть. Это была фраза из какой-то старой пьесы, которую он прослушал в записи в библиотеке своего отца.

В то время пьеса показалась ему бессмысленной, но теперь беспокоила его, все время всплывая на ум. Он решил спросить о ней отца за отпущенные ему два дня и пошел дальше. Ему хотелось увидеть как можно больше взрослого мира, прежде чем наступит время принять решение, которое выберет он сам.

Город был лабиринтом соединенных друг с другом зданий, двойных проспектов, запутанных тихих улочек и кучи вывесок и реклам. Ларри стоял в сердце делового района, наблюдая, как взрослые снуют мимо него. Все они шли быстро и решительно, словно выполняли какую-то личную миссию.

— Мальчик, проходи, — раздался рядом чей-то голос.

Ларри оглянулся и увидел человека в форме, хмуро глядящего на него. Вид у него был угрюмый, но что-то промелькнуло в глазах человека, нечто вроде жалости, когда он заметил знак статуса Ларри. Ларри поспешно пошел дальше, в глубину паутины Города.

Он никогда не был здесь прежде. Город был там, куда все отцы уходили на целый день, на все время приятных часов в школе и на Детской площадке, и опять-таки из Города вечером отцы возвращались, грязные и раздражительные. Ларри никогда не ходил в Город прежде. Но теперь он почувствовал, что это необходимо.

Он не имел в виду какое-то конкретное место. Но прожив семнадцать лет в безмятежном мире, он просто должен был увидеть мир беспокойства, прежде чем принять решение.

Внезапно мимо промчался автомобиль, и Ларри отпрыгнул. Здесь, в Городе, автомобили носились прямо рядом с пешеходными дорожками, а не на летающих авиатакси над ними. Несколько секунд Ларри прижимался к стене здания, стараясь успокоиться.

Спокойствие. Оставайся спокойным. Гляди на все хладнокровно и объективно.

Вот только как это сделать?

Девять человек из десяти выбирают этот мир. Ларри провел пальцами по грубому кирпичу здания и почувствовал, как напряжение завязывается узлом в его животе. Девять из десяти. А может, именно я этот десятый? Неужели я хочу решить окунуться в эту жизнь беспокойства и остаться в ней навсегда?

Вроде бы все казалось так. Это грязное, сверхнапряженное, переполненное толпами народа место казалось абсолютно нежелательным. Выбор был очевиден.

Но все же...

Ларри покачал головой. Постояв еще пару секунд без всяких мыслей в голове, он отлепился от здания и сделал несколько колеблющихся шагов вперед. Теперь он был действительно испуган. Внезапно ему захотелось оказаться дома, чтобы снова познать гладкое спокойствие безмятежного дня.

Он пошел быстрее, затем побежал. Пробежав полквартала, он внезапно остановился.

Куда я бегу?

Он не знал. Он чувствовал себя попавшим в ловушку, окруженным и пораженным отчаянием.

Так значит, это и есть Город? Простите, но мне он совершенно не нравится.

— Ты тут один, не так ли? — раздался внезапно позади него голос. — Это не очень умно в твой первый выход без препарата.

Ларри повернулся. Человек, стоявший позади, был высоким и узкоплечим, с обрюзгшим лицом взрослого и широкой, хитрой улыбкой.

— Да, я совершенно один, — сказал Ларри.

— Я так и думал. Я сразу вижу Переходящего, даже без нарукавной повязки.

Ларри мельком глянул на свою руку и увидел, что нарукавная повязка куда-то исчезла. Очевидно, где-то потерял ее. Он посмотрел на незнакомца и хриплым голосом спросил:

— Чего вы хотите?

— Компании для выпивки, — приветливо сказал незнакомец. — Хочешь присоединиться ко мне?

— Нет, я... — пробормотал Ларри и внезапно сказал с твердостью, которая удивила его самого. — Ну, давайте пойдем, выпьем.

Алкоголь обжег ему рот, а привкус у напитка был каким-то прогорклым, но Ларри все же проглотил его и посмотрел на незнакомца, сидящего за столиком напротив.

— Мне не очень-то понравился этот напиток, — сказал он.

— Не удивлен, — усмехнулся его собеседник. — Это один из наших любимых.

— Наших?

— Городских, я имею в виду. Язвенников. Мы глотаем эту гадость, стараясь не думать о ее вкусе. Не удивляюсь, что тебе он не понравился.

Ларри сложил вместе указательные пальцы.

— Не думаю, что мне он понравится, сколько бы времени я ни пытался привыкнуть к нему.

— О-о!.. — Незнакомец слегка приподнял левую бровь. — Никогда?

Ларри покачал головой.

— А также весь этот Город, — вздохнул он. — Не думаю, что я городской. Наверное, я брошу все это и вернусь домой. Город не для меня.

— Выпей еще, — сказал незнакомец. — Выпей, я заплачу. Это отвлечет тебя от твоих проблем.

— Капсула сделает это гораздо эффективнее, — сказал Ларри. — Мне не нужно пить всякую гадость, чтобы успокоить свой разум.

— Значит, ты уже решил продать свои акции?

— Что?

— Я имею в виду, ты выбрал таблетки Колетски на всю оставшуюся жизнь, а?

Ларри помолчал, вспоминая то, что он увидел в Городе, и наконец кивнул.

— Наверное, да. Наверное, я действительно сделаю это.

— У тебя впереди еще больше двух дней, а ты уже все решил? — Незнакомец покачал головой. — С этим никогда не надо спешить, сынок. Ты должен все тщательно обдумать.

— И как тщательно я должен все обдумать?

— Скажи мне, что такое беспокойство? — внезапно спросил незнакомец.

Озадаченный его внезапным и вроде бы неуместным вопросом, Ларри замигал.

— Беспокойство? Ну... Беспокойство, не так ли? Страх? Язва и головная боль?

Незнакомец медленно покачал головой и взял себе еще одну порцию.

— Беспокойство — это чувство, что ты действуешь безрассудно, — тщательно выговаривая слова, сказал он. — Это понимание того, что все вокруг вот-вот станет еще хуже.

Ларри вспомнил продавца надувных машинок и кивнул.

— Но, значит, в начале все должно быть хорошо, не так ли?

— Все так. Ты должен иметь много чего хорошего в жизни и волноваться, что потеряешь все это. И тогда ты станешь бороться, чтобы удержаться на плаву. Проблемы — вот и весь ответ. Это и есть беспокойство. Страх и много чего другого. Все равно что ты сворачиваешь за угол и попадаешь под машину. Или висишь на высокой стене.

— Я думаю, что мне нужно еще выпить глоточек, — задумчиво сказал Ларри.

— Ты понял, что я имею в виду? Уколы беспокойства и напоминание о худшем — еще не причина, чтобы сдаться. Ты должен быть сильным, чтобы справиться с ними. Вот так устроен наш мир.

— Так?

— Ты еще не испытывал настоящего беспокойства, мальчик. Пока еще ты чувствуешь только страх — и реагируешь на этот страх. Но ты видишь все по-другому, если действительно отвечаешь за что-то или кого-то.

Ларри нахмурился и проглотил новую порцию выпивки. На вкус она показалась ему немного получше на этот раз, хотя очень уж немного.

— Вы хотите сказать, что я слишком быстро принимаю решение? Что я должен немного подольше осмотреть Город?

— И да и нет, — сказал незнакомец. — Да, ты слишком быстро принял решение. Но нет, дальнейшее блуждание по Городу тебе не поможет. Нет, возвращайся домой.

— Домой?

— Вернись на свою Детскую площадку. Погляди, как там. И только тогда принимай решение.

Ларри медленно кивнул.

— Несомненно, — сказал он. — Конечно, именно так. — Он почувствовал, как напряжение покидает его. — Я думаю, мне нужно выпить еще, прежде чем я уйду.

На второй день трехдневного периода Ларри Детская площадка была переполнена. Детишки радостно играли возле мерцающего водоема, более старшие собрались на игровой площадке, где-то вдали нежилась на солнышке, ни о чем не думая и не двигаясь, группа Постоянных безмятежных. То тут то там через детскую площадку прокатывали жужжащие робомедсестры, следя, чтобы ни у кого не возникло никаких проблем. Они были необходимы, потому что безмятежные дети не испугаются прыгнуть с дерева вниз головой или встать на пути несущегося бейсболиста.

Ларри стоял на краю Детской площадки, прислонившись к забору, и наблюдал. Все его друзья были там — мальчишки, с которыми он играл всего лишь два дня назад, радуясь играм и надувным игрушкам. Крадучись, потому что не хотел быть замечен, Ларри обошел игровую площадку и направился к зеленым полям, где нежились Постоянные.

Их было человек сто всех возрастов. Среди них Ларри узнал своего бывшего приятеля — мальчишку, которому теперь было около девятнадцати лет. Были тут и пожилые, а также люди среднего возраста. Они сидели спокойно, не переходили с места на место, и большинство из них улыбались приятными улыбками.

Ларри ступил на лужайку и подошел к ближайшей скамье.

— Не против, если я присоединюсь к вам?

Человек на скамье усмехнулся.

— Нисколько. Смело садитесь, друг.

Ларри сел.

— Вы Постоянный, не так ли? — внезапно спросил он.

Ему показалось, что на лице человека промелькнула тень.

— Да, — медленно проговорил он. — Да, я Постоянный. А кто вы?

— Я Переходящий, — сказал Ларри.

— А-а!..

Постоянный пару секунд глядел на него, затем откинулся назад и прикрыл глаза.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Теплое солнышко.

Лари нахмурился.

— А что вы делаете, когда идет дождь?

— Мы уходим в закрытое помещение, — сказал Постоянный.

— Смотрите! Мне кажется, сейчас пойдет дождь! — сказал Ларри и ткнул рукой в яркое, безоблачное небо. — В любую минуту начнется ужасная гроза!

— Значит, сейчас подъедут робоняньки.

— Да? — сказал Ларри. — И где же они? Почему они не едут?

— Сейчас приедут, — вежливо сказал Постоянный.

— Я так не думаю. Мне кажется, они опоздают. Они позволят вам промокнуть до нитки.

Постоянный пожал плечами.

— Они никогда не сделают этого, — сказал он.

— Конечно, не сделают, — раздался новый голос.

Ларри пораженно обернулся. На него сверху вниз глядело лицо робоняньки из медного сплава. Он смущенно отвел глаза.

Руки робоняньки мягко ухватили его за плечи.

— Ты должен немедленно уйти отсюда, мальчик. Мы не можем тебе позволить тревожить этих людей.

Ларри встал.

— Ладно, — сказал он. — Я уже ухожу.

Он увидел все, что хотел.

Незнакомец в городе был прав, думал Ларри, возвращаясь домой. Ему было нужно посмотреть на Детскую площадку. Здесь он увидел нечто еще более пугающее, чем Город.

Когда Ларри вошел в дом, отец уже ждал его.

— Ну, и как ты?

Ларри сел в пневмокресло и скрестил руки.

— Я был на Детской площадке, — сказал он. — Вчера был в Городе, а сегодня на Детской площадке. Что я еще должен посмотреть?

— Ты увидел уже все, что нужно, сын.

Ларри с полминуты изучал бледное, усталое лицо отца.

— Мне казалось, что Город ужасное место. Вчера я решил, что стану Постоянным.

— Я знаю. Твой Наблюдатель сказал мне об этом.

— Наблюдатель?

— Ну, ты его знаешь — тот, кто угостил тебя выпивкой. Ты же не думаешь, что я позволил бы пойти тебе в Город одному, не так ли?

Ларри улыбнулся.

— То-то я подумал, что он уж слишком вежливо встретил меня, а затем проводил обратно. Но... Но... — Он беспомощно взглянул на отца. — Сегодня я был на Детской площадке, папа. И теперь я не знаю, что делать... — Он замолк.

— А в чем проблема, сынок?

— Завтра я должен сделать свой выбор. Ну, о Детской площадке явно нечего и говорить — там они превращаются в овощи, но... Действительно ли я готов к Городу?

— Я не понимаю тебя, Ларри.

— Это место вызвало у меня отвращение. — Ларри подался вперед и спросил: — Папа, почему всем детям дают препарат безмятежности?

— Мы пытаемся уберечь вас, — ответил отец. — Семнадцать лет безмятежной жизни — разве это так уж плохо?

— Нет, но ведь этому приходит конец. Это самая плохая подготовка к жизни в нашем мире, папа. Я не готов к нему и никогда не буду готов! В детстве меня не научили волноваться!

Внезапно отец засмеялся. Смех родился сначала где-то в глубине его живота, затем забулькал в горле, и только потом вырвался наружу.

— В чем дело? — сердито спросил Ларри. — Что тут такого забавного?

— Ты не умеешь волноваться? Да ты практически эксперт в этом вопросе!

— Что ты подразумеваешь под этим?

— Давай, ты расскажешь мне, о чем думал эти два дня. Расскажешь все.

Ларри встал и подошел к двери. Робонянька терпеливо, неподвижно ждала в соседней комнате. Через секунду он повернулся к отцу.

— Ну... Я решил, что мне не нравится Город. То есть, я боюсь, что просто не подготовлен к нему. Я думаю, что жизнь на препарате безмятежности отняла у меня приспособляемость, что мне нужно научиться выдерживать напряжение Городской жизни. И, несмотря на это, мне также не понравилась и Детская площадка. Так что я попал между двух огней. — Говоря, он загибал пальцы. — А значит...

— Достаточно, Ларри. Ты все прекрасно проанализировал.

Внезапно перед Ларри медленно открылась правда, и на его лице появилась смущенная улыбка. Сопротивляться напряжению можно было научиться в течении одной ночи... Девять из десяти человек могли этому научиться. Эти девять из десяти не нуждались в длительном, изнурительном детстве, чтобы подготовиться к взрослой жизни. А десятый человек все равно никогда не смог бы стать взрослым.

— Я волновался, — сказал он. — Я тревожился. Я волновался и до вчерашнего дня, хотя даже не осознавал этого!

Отец кивнул. Ларри взял с полки коробку, открыл ее и уставился на три разноцветные капсулы.

— Выходит, на самом деле не было никакого выбора?

— Нет. Твой выбор был сделан вчера утром. Если бы ты не был приспособлен для Городской жизни, то сразу же принял бы капсулу безмятежности. Но ты этого не сделал. Ты взял паузу, чтобы обдумать и принять решение, и выбрал свой статус прямо тогда и там. И ты доказал это нам, борясь с собой за это решение, поскольку думал, что все еще должен был сделать выбор.

Улыбка Ларри стала еще шире.

— Ну конечно же! Способность волноваться и является мерой успешной Городской жизни, — сказал он. — А я уже полон беспокойства. — Тревоги прошедших двух дней все еще крутили ему живот, и это было только начало. — Значит, я принадлежу настоящей жизни. Ну... Пройдет, пожалуй, немного времени, когда я получу свою первую язву!

Его отец так и сиял от родительской гордости.

— Добро пожаловать в свое наследие, сынок, — наследие цивилизованного человека. У тебя есть все предпосылки, чтобы стать отличным гражданином!

Age of anxiety, (Infinity, 1957 № 6).

ЗОВИТЕ МЕНЯ ЗОМБИ!

Фил Марш покинул воинский эшелон на Центральном вокзале и стоял посреди толкающейся толпы своих бывших приятелей, думая о том, звонить Мэрилин или нет. Она не ждала его до пятницы, а сейчас была только среда.

Кто-то пихнул его. Марш обернулся. Это был Гарри Девенпорт.

— Идем выпьем по пивку, — сказал Девенпорт. — Наша первая выпивка в качестве гражданских лиц.

— Нет, — ответил Марш. — Моя жена...

— Твоя жена может и подождать. Она все равно не рассчитывает, что ты приедешь домой до пятницы. Дай же девочке время, чтобы попрощаться со своими приятелями, а? Что такое еще несколько минут?

Марш нахмурился.

— Мне не нравятся такие шутки...

— Шутки? Как знать, как знать? — хмыкнул Девенпорт. — Жены военнослужащих иногда странно ведут себя.

Марш поправил вещевой мешок на плече и холодно глянул на Девенпорта. Они с Девенпортом были призваны в одно и то же время и провели два года в одном и том же месте, тем не менее Марк чувствовал, что почти не знает высокого, сурового человека, стоящего рядом. И внезапно он понял, что и не хотел бы узнать его получше. В Девенпорте было что-то такое...

— Так что? Ты идешь со мной выпить пивка?

— К черту пиво! Я иду домой. Я два года не видел свою жену и не могу дождаться, когда попаду домой.

Глаза Девенпорта вспыхнули холодным огнем.

— Предупреждаю тебя, лучше сначала позвони. Никогда не знаешь, что найдешь, если без предупреждения завалишься к ней!

Они стояли среди толпы, и Маршу не хватало места, чтобы ударить его. Сердито насупившись, он стал пробираться через толпу, прошел мимо прилавков с сахарной ватой и газетных киосков, нашарил в кармане пятнадцать центов и купил жетон. По крайней мере, на жетоны цена не изменилась. Говорили о повышении платы за проезд до двадцати центов, но этого не случилось.

Новые флуоресцентные лампы ярко освещали улицу, хотя и обнажали всю грязь на ней. Старая станция в Бруклине стояла посреди болота, и до дома оставалось пять кварталов. Все вокруг выглядело точно таким же, хотя играющие вокруг дети были совершенно незнакомыми.

Остановившись возле дома, Марш стал шарить в вещевом мешке в поисках ключей, все еще возмущенный тем, что заявил Девенпорт.

Он прекрасно знал Мэрилин и, усмехаясь в ожидании ее удивления, взбежал вверх по лесенке, сунул ключ в замок и открыл дверь.

— Эй! Угадай, кто пришел, Мэрилин! Я... — Его голос замер.

Она стояла посреди комнаты, неподвижная, с открытыми глазами, изумленно приоткрытым ртом, и очень походила на манекен в магазине — на какую-то свою копию в полный рост. Марш никогда не видел никого так мертво выглядевшего и все равно настолько живого.

Это было так, словно ее выключили, когда он ушел, и еще не успели снова включить.

Прошло не больше доли секунды, прежде чем она ожила и тепло заулыбалась, но и этой доли секунды было достаточно. Жизнь снова вошла в нее, изменения были очевидны. Марш чувствовал, как по спине бежит холодок, когда она побежала к нему.

— Фил! Фил! Ты же писал, что приедешь в пятницу, а сегодня только среда! Любимый, я как раз собиралась все прибрать и удивить тебя порядком, но думаю, что твое появление гораздо лучше удивления... Не так ли?

— Конечно, — сказал он без всякой теплоты.

Он не мог не думать о том, что увидел, когда открыл дверь — о марионетке Мэрилин, которая стала реальной, когда поняла, что он глядит на нее.

И он не мог не думать о предупреждении Девенпорта: Никогда не знаешь заранее, что найдешь, если приедешь без предупреждения. Возможно, подумал Марш, что Девенпорт и не имел в виду возможную неверность. Может, он намекал на что-то более ужасное, чем супружеская измена.

Рука Мэрилин слегка погладила его по щеке.

— Поверить не могу, что ты действительно вернулся. Я уже привыкла к тому, что увижу тебя только в пятницу... Я считала дни и часы, а с завтрашнего дня собиралась начать считать минуты.

— Нас привезли быстрее, чем рассчитывали. Поэтому мы получили два дополнительных дня — и нам даже оплатят их!

Марш попытался улыбнуться, но неотвязные мысли лишили его улыбку беззаботности.

— Ты какой-то странный, — сказала Мэрилин. — Холодный... почти что напуганный. Что-то не так? Любимый, два года... Надеюсь, с тобой там ничего не случилось!

Он приложил усилие, чтобы отбросить свое странное настроение.

— Да нет, просто непривычно быть дома, только и всего. И еще всякие мысли... — Он огляделся. — А тут все по-прежнему. Ты хорошо заботилась о доме.

Все выглядит так же, как тогда, когда я уходил. Пепельница, полная сигаретного пепла, сливы в блюде. Словно декорации и реквизит, мелькнула у него странная мысль. Ведь декорации и реквизит не изменяются, если никто не меняет их.

— В холодильнике есть пиво, — сказала Мэрилин. — Твоя любимая марка. Я закупила его для пятницы.

— Тогда пойдем выпьем. А то у меня что-то в горле пересохло...

Марш последовал за ней на кухню. Он вспомнил кое-что еще, что-то, о чем разговаривал с Гарри Девенпортом примерно год назад. Потом он забыл об этом разговоре, но теперь, как по волшебству, в его голове появилось все до последнего слова.

Это было немного позже Бейсика, они были в Германии, где в основном пили темное немецкое (очень вкусное) пиво и глазели на проходящих мимо немецких фрау.

Маршу и Девенпорту предстояло убить в Гамбурге целый день, они там были водителями, и пока на другой стороне улицы тянулось совещание на высоком уровне, шоферы томились ожиданием и ждали, пока их позовут.

Они были в одном из немецких баров, пили настоящее баварское темное крепкое пиво и то и дело перебрасывались словами. Марш пробыл в армии еще не настолько долго, чтобы привыкнуть к тому, что он далеко от своей жены. Он постоянно ощущал одиночество и не был слишком уж разговорчивым. Но с Девенпортом особенно и не поговоришь. Этот здоровяк всегда казался где-то на расстоянии в полмиллиона километров и был холоден, как вершина Эвереста. Марш почти ничего не знал о нем, несмотря на то, что они все время были рядом.

Но затем мимо прошла немецкая девушка, похоже, из тех, кто раздобрел на диете из винегрета и пива. На вид ей было лет двадцать пять, и она могла бы быть симпатичной, если бы сбросила килограммов двадцать. Марш задумчиво поглядел на нее. На ее толстом, улыбчивым лице не было заметно никаких признаков интеллекта.

За ней прошла еще одна девушка, потом еще одна. Приятные пухлые девчонки, которые, казалось, только и делали, что питались печеньем.

— Посмотри-ка на них, — сказал Марш Девенпорту. — Идут себе одна за другой, и все они одинаковые. Похожие друг на друга, как манекены на витрине. Черт побери, неужели я старею, раз меня тянет философствовать? — И он сделал большой глоток темного немецкого пива.

Но Девенпорт смотрел на него с холодным, насмешливым лицом.

— Возможно, они такие и есть, — сказал он.

— Что? Какие такие?

— Манекены, как ты и сказал. Марионетки.

Марш недоуменно помотал головой.

— О чем, черт побери, ты говоришь?

— Это моя старая теория. То, что большинство людей в мире — манекены, големы без собственной настоящей жизни. То, что живых людей очень мало, а остальная часть из нас просто игрушки. Игрушки, чтобы окружающий мир казался немного реальнее.

Внезапно по уличному кафе пронесся порыв холодного ветра. Марш вздрогнул.

— Манекены? Марионетки?

— Да. Почему бы и нет?

— Конечно, — сказал Марш, — мы-то с тобой настоящие люди. Ведь иначе мы бы не говорили об этом так, как сейчас.

Девенпорт рассмеялся.

— Не знаю как насчет тебя, но я-то настоящий.

Тогдашний разговор за пивом внезапно показался сейчас очень актуальным.

Мэрилин засуетилась на кухне, достала из холодильника две банки пива, открыла их, немного разбрызгав пивную пену (как всегда делала), аккуратно налила их в высокие стаканы, которые Марш купил года три назад.

Она выглядела совершенно настоящей.

Свежая улыбка, белые зубки, аккуратное маленькое личико и желто-каштановые волосы...

Настоящая?

Или просто работа умелого мастера марионеток?

Пот бисером покрыл лицо Марша.

— Мэрилин, — сказал он, — когда я вошел, я... Я подумал... Ты как-то странно смотрела на меня.

— Странно? Что ты имеешь в виду?

Она убрала со стола пустые банки из-под пива и поставила перед Маршем открытую новую.

Марш попытался подыскать нужные слова.

— Я имею в виду... Ты выглядела какой-то... пустой. Словно пустое тело, которое кто-то повесил на вешалку, чтобы оно высохло. Мне даже показалось, что ты так простояла все эти два года, с тех пор как меня призвали в армию. Что ты просто тщательно сделанная игрушка для меня. Что ты вообще не настоящая, Мэрилин. Почти что не настоящая.

Она внимательно поглядела на него.

— Фил, дай-ка свой лоб. Наверное, ты что-то подхватил, когда был за рубежом. Малярию или что-то такое, что повлияло на твои мозги.

Марш оттолкнул ее руку.

Возможно, я действительно спятил, подумал он. Или получил воспаление мозга. Нельзя же так говорить с женой спустя десять минут после того, как ты вернулся домой из Германии.

Но насмешливые слова Девенпорта острыми осколками впивались в него, утягивая назад, в тот ясный солнечный день в уличном кафе.

Марш отхлебнул пива.

— Фил...

— Что?

— То, что ты сказал минуту назад. Ты ведь пошутил, не так ли? Это просто какая-то шутка, которую ты услышал за границей. Ну, об этой реальности.

— О да, конечно. Конечно, детка. Не слушай меня. Я просто немного отвык от тебя, только и всего.

Но он при этом подумал: если среди нас очень мало настоящих людей и Мэрилин просто марионетка, значит, я могу включать и выключать ее всякий раз, когда мне нужно. Какая польза от игрушки, которую вы не можете включать и выключать?

Он некоторое время размышлял об этом, а Мэрилин унесла пустые пивные бокалы, вымыла их и убрала на столе. Она выглядела такой настоящей, прекрасной и желанной.

Он решил проверить это.

— Мэрилин?

— Да, Фил?

— Остановись. Просто стой. Замри. Я выключаю тебя, как марионетку. Представь, что я еще не вернулся из армии. Представь, что ты все еще стоишь неподвижно тут, ожидая меня.

Он ожидал, что она презрительно рассмеется, или рассердится, или отреагирует как-то так, как отреагировала бы Мэрилин на такие странные слова. Но она не сделала ничего подобного.

Она замерла на месте.

Еще секунду назад она была Мэрилин, улыбалась, дышала, любовно глядела на него. А теперь она стояла, разинув рот, неподвижная, точно кукла, которую он увидел, когда вошел в дом, с открытыми, остекленевшими глазами, лишенная всякой жизни, индивидуальности и движения.

Он подошел к кукле, которая только что была его женой, и осторожно дотронулся до ее лба. Лоб был холодным. Теплота Мэрилин была просто частью иллюзии.

Иллюзия. Он почувствовал, как по всему его телу бежит холодок.

— Очнись, — хрипло сказал Марш. — Проснись, Мэрилин. Разморозься.

И тут же словно повернули выключатель. Она очнулась, и жизнь снова потекла по ней.

— Что ты сказал, Фил? Боюсь, я не вполне расслы...

— Замри.

Она снова застыла. Замри, отомри. Щелк, щелк. Просто марионетка.

Марш подошел к окну и выглянул наружу. Был обычный бруклинский день, дети, пришедшие из школы домой, играли на улице в мяч, молодая мать качала ребенка, чтобы он заснул на теплом солнышке, полицейский на перекрестке управлял движением.

Он оглянулся на пустую Мэрилин и подумал о том, сколько в мире иллюзий, а сколько настоящих людей. И еще он подумал, как попал в этот кошмар.

Я был бы счастлив, если бы никогда не повстречал этого дьявола Девенпорта, с горечью подумал он. Это он внушил мне все эти мысли. Если бы не он, я был бы по-прежнему счастлив и любил бы Мэрилин. А также весь этот проклятый мир.

Почти не сознавая, что делает, он надел куртку, которая два года провисела в шкафу, прошел мимо застывшей Мэрилин, мимо брошенного на пол вещевого мешка и вышел на улицу. Мешок он не потрудился захватить с собой.

Он стал спускаться по лестнице, когда услышал какой-то скрип, и на перила второго этажа навалилась толстая фигура. Миссис Джованетти. Владелица дома.

Ее маленькие круглые глазки засияли, когда она увидела его.

— Да ведь это мистер Марш! Вы же вроде бы должны были вернуться только в пятницу, я собиралась испечь для вас пирог...

— Замри, — сказал он. — Выключись.

Миссис Джованетти, казалось, как-то погрузилась сама в себя и застыла странной глыбой на лестнице, точно мешок с картошкой. Дрожа, Марш обошел ее и пошел дальше. Как он жалел, что вернулся не в пятницу. Если бы он не поймал Мэрилин врасплох, ничего этого бы не произошло.

Он вышел на яркий солнечный свет. По пути ему попался мальчик с собакой. Мальчишке было лет восемь, и личико у него было грязное, а собаке — жесткошерстному терьеру — совершенно не нравилось идти на поводке.

— Эй, ребенок.

— Да, мистер?

— Я устал от тебя. Перестань быть живым.

И мальчик превратился в статую. Терьер тоже перестал рваться с поводка и застыл, вывалив из пасти язык.

Марш пошел дальше.

Мальчик посыльный тащил товары из лавки — его прыщавое лицо было взволнованным, очевидно, он боялся опоздать. Марш заморозил и его, лишив псевдожизни одним словом.

Полицейский, регулирующий движение на перекрестке, превратился в статую в синем мундире. Машины покорно остановились. Марш сошел с тротуара и подошел к водителю первого автомобиля.

Это был лысеющий человек лет пятидесяти. Он высунулся в открытое окно, и Марш заморозил его. Бьюик позади них начал гудеть, так что Маршу пришлось заморозить и его тоже.

Какой-то холод рос у него в груди, пока Марш шел по улице, направляясь к метро. Ноги его словно шагали сами, он понятия не имел, куда идет и зачем. Но он неустанно произносил слово, чтобы лишить жизни марионеток, которых встречал по дороге.

В газетном киоске на углу за стопками газет сидела старуха. Марш положил десять центов, взял газету и заморозил ее. Потом забрал свои десять центов. Новости в газете были самые обычные: кризисы и президентские заявления, дебаты в ООН и бейсбольные очки. Доджерс были на третьем месте и боролись за второе. Президент возвращался из отпуска, улыбающийся, загорелый, выглядевший бодрым.

— Это что, тоже все игра? — спросил вслух Марш. — Игра только для меня? Только я здесь настоящий?

Он поглядел на дорогу.

— В чем дело, мистер? — спросил его водитель проезжающего мимо грузовика. — У вас какие-то проблемы?

Марш заморозил и его.

Он шел все дальше — через этот мир марионеток на ниточках, которые прыгали и разыгрывали для него драмы. При этом он думал о том, творится ли это во всем мире или только там, где он находится. Он был в Германии, смотрел на фрейлин и наливался баварским темным крепким пивом. И что, Германия теперь тоже застыла на месте, когда он переехал в Америку? Неужели во всем мире люди застывают всякий раз, когда он отворачивается?

Он не мог придумать, как это проверить.

Я — единственный настоящий человек. Во всем проклятом мире.

Это было словно испытание на прочность.

Марш дошел до метро. Люди шли мимо и толкались, словно не знали, что он мог их остановить на ходу одним только словом или, возможно, мыслью, или даже кислым взглядом. Марш покопался в карманах и нахмурился, увидев, что у него нет жетонов. У кассы стояла очередь человек в десять-двенадцать.

Но теперь существовало и легкое решение. Он прошел вдоль очереди, заморозив всех. Кассир хмуро посмотрел на него.

— Вы тоже можете застыть на месте, — сказал Марш, протянул руку и взял жетон.

Он совершил кражу, но разве пятнадцать центов имеют теперь значение? Разве вообще хоть что-нибудь имеет значение?

Он подумал, что это все равно что идти через мир мыльных пузырей, которые трещат и лопаются по его команде.

К перрону подкатил переполненный поезд метро. Марш вошел внутрь и молча поехал в Манхэттен, слушая разговоры окружающих его людей, которые явно не предназначались ему. Он с горечью смотрел то на одно лицо, то на другое. За этими блестящими глазами, за этими лицами и улыбками — ничто, думал при этом он. Только пустота.

Поезд прибыл на Центральный вокзал. Марш вышел, обернулся, взглянул на поезд и сказал:

— Я устал от вас всех. Остановитесь!

Голоса тут же смолкли. Марш пошел от поезда, думая о хвосте застывших людей, который он оставлял за собой, и зная, что ни один из них вообще не имеет никакого значения.

Забавно, думал он, как может измениться мир. Хороший, нормальный мир с симпатичной женой и домом в Бруклине и документами об увольнении из армии в кармане вдруг превратился в кукольное представление, в иллюзию. В мыльный пузырь.

Он вышел из метро на углу Мэдисон и 42-ой стрит. Кругом было оживленное движение, проработавшие весь день люди расходились по домам на ужин. Улицы были полны.

Марш сложил чашечкой руки и завопил, что было сил:

— Все кто слышит меня, остановитесь! Я приказываю вам! Я!

И все замерло в радиусе двадцати шагов. Марш словно стоял в окружении статуй, которые только что были людьми.

Он прошел по 42-ой на запад, останавливая всех на своем пути. Вид самой оживленной улицы Нью-Йорка, затихшей, безжизненной, с замороженными в нелепых позах жителями, был потрясающим, почти что ужасным.

— И зачем? Зачем все это было сделано? — спросил он вслух. — Это что — я на самом деле единственный настоящий человек?

Таймс-сквер переполняли люди, тысячи людей, стремящихся ко входу в метро. Какой-то человек грубо расталкивал всех, устремляясь вперед. В руках у него был мегафон. Охваченный внезапным вдохновением, Марш заморозил его и выхватил мегафон из его оцепенелых рук.

На горле у Марша взбухли вены, когда он завопил команду тысячам людей на Таймс-сквер. И все остановились. Игрушки прекратили двигаться.

Все, кроме одного.

Марш стоял и чувствовал, как щека нервноподергивается. Какой-то высокий человек продолжал идти мимо групп замерших пешеходов, лицо его было мрачное, губы крепко стиснуты.

Это был Гарри Девенпорт. Марш опустил мегафон и ждал, пока Девенпорт подойдет к нему.

— Послушай, Марш, немедленно прекрати! Ты же все разрушаешь! Я следовал за тобой от самого Бруклина. Ты вообще имеешь хоть малейшее понятие, сколько беспорядка создал?

— Это твоя ошибка, — обвиняющий тоном сказал Марш. — Если бы ты держал свой рот на замке...

— О, только не начинай снова!

— Ну, так не дай мне! Если бы ты молчал, я никогда не узнал бы об этом! Прежде мир был хорошим. Он нравился мне. А теперь посмотри, что ты наделал!

— А ты не мог бы опять включить всех, Марш? Это ведь не труднее, чем выключать.

Марш нахмурился, лицо у него было несчастное.

— И ты думаешь, я могу жить с ними дальше, зная, что они все просто марионетки? Нет, Девенпорт. Я выключу все это проклятое кукольное представление. — Он взмахнул руками, обводя весь Таймс-сквер. — Весь мир будет таким же застывшим и мертвым, как Таймс-сквер. Черт побери, такого вообще не должно было произойти!

— Но ведь это произошло из-за тебя, — заявил Девенпорт. — Ты не должен был так серьезно отнестись к моим словам.

— Но я все же отнесся. А сейчас я выключу и тебя. Стоп! Застынь!

Марш замолчал и ждал. Но Девенпорт не стал застывать. Он продолжал мрачно хмуриться, дышать и мигать.

— Странно, но ничего не получилось, — сказал Марш. — Ты первый, который не выполнил мою команду. А это значит, что ты такой же настоящий, как и я! Значит, я должен делить этот мир с тобой? И сколько нас таких, Девенпорт?

Девенпорт печально покачал головой.

— Не больше десятка человек, Марш. Мы узнали о себе. Мы узнали об окружающих нас марионетках... И начали создавать их просто для развлечения. Мы не ожидали, что ты будешь настолько жестоким, когда узнаешь правду. Но твои действия были по-своему забавны. Хотя теперь они нам надоели.

— И что? Что вы можете сделать, чтобы остановить меня?

— Да много чего, — очень печально сказал Девенпорт. — Марш, есть разные уровни реальности. Самый низкий, который ты видишь вокруг — люди без собственной жизни, которых можно включать и выключать по своему желанию. И еще есть те, кто действительно реален. Но, кроме того, есть третий вид, промежуточное звено, кого мы создаем для специальных действий. Такие, как ты. Но ты слишком уж увлекся своей работой. Мы не можем позволить тебе разрушить все, что мы создали.

— Я? Да ты просто спятил! — вспыхнул Марш. — Я такой же настоящий, как ты, и...

Он так и не успел закончить предложение. С сожалением пожав плечами, Девенпорт произнес слова, которые выключили Марша.

Call me zombie! (Fantastic, 1957 № 8).

ВСЕ, ЧТО СЕРДЦЕ ПОЖЕЛАЕТ

— Минутку, — крикнул Говард Локридж, закрывая книгу, которую читал. — Я уже иду.

Мгновение спустя проректор Макфлекнойского колледжа подошел к двери квартиры Локриджа. Прозвенел дверной звонок.

Локридж открыл дверь и впустил гостя.

— Как мило с вашей стороны, что вы заглянули ко мне, — сказал он. — Приятно увидеть сочувствующее лицо, Лайонел.

Проректор стряхнул с обуви снег и выжидающе поглядел на Локриджа.

— По правде говоря, Говард, у меня могут быть из-за этого неприятности, — сказал он после паузы. — Если старый Дэнсон когда-нибудь узнает, что я приезжал сюда...

— На днях, — прервал его Локридж, — я наложу такие чары на Дэнсона, которые превратят его кровь в яблочное пюре, и вы будете управлять этим колледжем. Так что, на вашем месте, Лайонел, я бы думал только о приятном.

Локридж провел гостя в небольшую, уютно обставленную гостиную, являющуюся центром его трехкомнатной квартиры, и включил хай-фай проигрыватель. Хай-фай аппаратура было главным хобби Говарда Локриджа, дорогая аппаратура, которую ему собрал и подсоединил один из преподавателей электроники в колледже. Локридж, преподававший там английский язык, гордился ею, хотя понятия не имел, как она работает.

Он принес из кабинета пластинку и поставил ее на проигрыватель.

— Пятый квартет Бартока, — пояснил он. — Хорошая, напряженная музыка, как раз подходящая для серьезного разговора.

Через несколько секунд неудобного молчания проректор спросил:

— Это все ее работа, не так ли?

— Что именно?

— Вы подошли к двери, прежде чем я позвонил. Это одна из ваших новых способностей?

Локридж кивнул.

— В общем-то, до сих пор это единственная способность, — сказал он. — Боюсь, что я весьма преувеличил, когда сделал объявление о своих способностях на встрече во вторник. Скажите мне, — сказал он, наклонившись вперед, — какое впечатление я произвел? Только будьте откровенны, Лайонел.

На лице у проректора выразилось недовольство.

— Откровенно говоря, Говард, вы поразили нас. Макфлекнойский колледж до сих пор не придет в себя от этого эффекта. Представьте себе: после получаса унылых дебатов о процедурах экзаменов один из младших профессоров английского языка внезапно встает и заявляет, что он научился читать мысли! Естественно, это вызвало настоящую суматоху.

— И почему люди всегда все понимают неправильно! — сердито воскликнул Локридж, встал и начал расхаживать по гостиной. — Я ни слова не говорил о чтении мыслей. Я сказал — по крайней мере, мне казалось, что я сказал, — что я преуспел в том, чтобы усилять обычные пси-способности человеческого мозга.

— Разве это не означает чтение мыслей?

— Это может быть и чтение мыслей, — согласился Локридж. — Но пси-способности охватывают все виды еще не познанных чувств: телепатию, психокинез, левитацию и так далее. В моем случае они ограничены всего двумя способностями: я заранее чувствую, когда кто-то подходит к моей двери, и вижу карты.

— Вы можете доказать это? — спросил проректор.

— Вероятно, но только не Дэнсону. Он же просто туп как пробка. Я думаю, даже он не предоставит мне возможности попытаться продемонстрировать мои таланты.

— Звучит это просто невероятно. Вот послушайте, какую записку я получил от него прежде, чем приехать к вам. — Он развернул смятый кусок канцелярской бумаги и стал читать: — «Уважаемый профессор Кордмен...» Между прочим, он называет меня дорогой Лайонел, кроме тех случаев, когда на меня сердится. «Уважаемый профессор Кордмен! В виду заявления доктора Локриджа на вчерашнем собрании, не будете ли вы так любезны проследить, чтобы доктора Локриджа отстранили от его академических обязанностей на неопределенное время? Разумеется, это означает, что он не должен контактировать ни с какими студентами».

Локридж нахмурился.

— Я так и думал, — сказал он.

— Я тоже, — сказал Кордмен. — Но послушайте, Говард. Я на вашей стороне, даже если останусь в одиночестве. Не покидайте Макфлекной. Я почти уверен, что смогу восстановить вас. Студенты уже недовольны вашим отстранением и могут вот-вот взбунтоваться против Дэнсона.

Локридж провел нервными пальцами по ежику седеющих волос.

— Что же мне сделать, чтобы вернуть расположение Его Святейшества ректора? Отказаться от своих слов?

— Это бы помогло, — сказал Кордмен.

— Я так и думал, что вы скажете подобное. Но я не могу пойти на это — только не сейчас, когда мои исследования, наконец, начали приносить плоды.

— Гм-м... — Кордмен побарабанил пальцами в такт музыке, затем небрежно сказал: — Предположим, вы мне продемонстрируете свое умение. Я имею в виду этот фокус с картами. Я хочу посмотреть, как он работает.

Локридж улыбнулся.

— Я рад, что вы попросили об этом. После прошлого вторника я больше не осмеливаюсь предлагать людям подобное. — Он полез в карман и достал колоду потертых карт, которую вручил Кордмену. — Вот, держите, Лайонел. Посмотрите их. Их называют картами Рейна-Зинера в честь первых экспериментаторов в области пси. Всего их двадцать пять — пять фигурок, каждая на пяти картах: звезда, прямоугольник, волнистая линия, круг и крест. Опыты проводятся так. Их нужно разложить рубашкой вверх, вот так, и попытаться угадать или почувствовать, какой символ нарисован с другой стороны. Средний человек обычно угадывает пять-шесть раз за расклад.

— А вы?

Локридж пролистал свою записную книжку.

— Из последних ста шестидесяти двух раз я правильно угадал двадцать пять карт из двадцати пяти. Хотите, продемонстрирую?

Проректор встревоженно кивнул.

— Давайте. Покажите мне.

— Перетасуйте карты, — сказал Локридж.

Кордмен перетасовал.

— Разложите их на столе. Теперь, когда я буду называть символ, берите карту и говорите мне, если я прав.

— Я все понял, — сказал Кордмен. — Поехали.

Локридж глубоко вздохнул. Секунду он глядел на карты, затем сказал:

— Круг.

Кордмен осторожно поднял первую карту.

— Правильно.

— Волнистая.

— Правильно.

— Еще круг.

— Правильно.

— Крест.

— Правильно,— кивнул Кордмен.— Странное выходит дело, Говард.

Локридж спокойно улыбнулся.

— Не отвлекайтесь. Давайте пройдем всю колоду.

И он уставился на следующую карту.

— Крест, — сказал он.

Спустя еще двадцать карт Кордмен откинулся на спинку кресла и покачал головой.

— Не верю своим глазам, Говард. Двадцать пять из двадцати пяти! Это удивительная способность.

— Это всего лишь начало, — сказал Локридж, его глаза пылали энтузиазмом. — Теперь, когда я продемонстрировал существование пси-возможностей, я собираюсь начать работать над своим новым проектом.

— А это что за проект?

— Во-первых, он должен помочь другим включить свои потенциальные сверхспособности, а во-вторых, еще больше развить мои собственные. Возможности ума просто невероятны, Лайонел! Возможно когда-нибудь, если мне не помешают продолжать исследования, человек будет в состоянии летать так же легко, как сейчас ходит пешком, научится мгновенно перемещаться с места на место! Все, в чем я нуждаюсь, это небольшой грант помощи от доверенных лиц и, возможно, оплаченный отпуск на семестр. Это все, что я хотел попросить, когда Дэнсон внезапно встал на дыбы и принялся катить на меня бочку. Кто может сказать, каких высот я в состоянии буду достигнуть прямо здесь, в Макфлекное!

— Это замечательно, Говард!

— Так вы поможете мне? Вы походатайствуете за меня перед Дэнсоном?

Кордмен печально покачал головой.

— К сожалению, нет. Я не могу так рисковать. Дэнсон сейчас твердо убежден, что вы сумасшедший, и он не станет ничего слушать. Он полон решимости убрать вас из колледжа, прежде чем вы бросите тень на честное имя Макфлекноя. И я не могу рисковать своим собственным положением в колледже, открыто принимая вашу сторону, Говард. Простите уж, но я вынужден вам отказать.

— Я все понимаю, Лайонел, — сказал Локридж, положив руку ему на плечо. — Я не должен был просить вас подвергаться опасности... — Внезапно замолчал. — Минутку. Кто-то у двери.

Кордмен удивленно поглядел на него.

— Но я ничего не слышал...

Его тут же прервал дверной звонок. Кордмен криво улыбнулся.

— А, понятно. Я и забыл о ваших...

Внезапно лицо его перекосилось от ужаса, и когда Локридж встал, чтобы открыть дверь, проректор отчаянным жестом схватил его за руку.

— Погодите, Говард! Это ведь может быть Дэнсон... он не должен увидеть меня здесь! Подождите, пока я выйду через заднюю дверь, прежде чем вы откроете ему.

— У меня нет задней двери, — сказал Локридж.

— Тогда что же, остается окно? — Глаза Кордмена забегали по сторонам. — Он не должен найти меня с вами, Говард!

Локридж улыбнулся.

— От окна до земли метров шесть, — сказал он. — Поэтому, боюсь, что вы здесь застряли. Но вам не о чем волноваться. Это всего лишь президент Студенческого совета. — Он повернулся к двери. — Иду, иду, — сказал он за долю секунды до того, как звонок позвонил во второй раз.

Президентом Студенческого совета оказалась красивая студентка по имени Кэрол Грэй, живая брюнетка, которая, казалось, принимала участие в любых делах Макфлекноя, начиная от благоустройства женского общежития кампуса и до тренировок команды чирлидеров. Локридж знал ее с самого начала, когда она только поступила в колледж и стала ходить на его лекции по английскому.

Одно время она было пыталась атаковать Локриджа, что создавало серьезные проблемы, но ему удалось ослабить ее страсти, и теперь, на четвертый год обучения, он был зачислен ею в мудрые наставники.

— Входи, Кэрол, — сказал Локридж. — что привело тебя на запретную территорию?

— Я услышала новости, доктор Локридж, и пришла сюда от имени Студенческого совета, чтобы сказать вам... О, так здесь и вы, профессор Кордмен! Я думала, что вы слышали новый указ ректора Дэнсона, что никакие преподаватели не должны навещать доктора Локриджа за время его временного отстранения.

Кордмен покраснел и закашлялся. Локридж поспешно сказал:

— Доктор Кордмен просто выполнял свои официальные обязанности — сообщить мне об этом неприятном факте.

— Грргхм!.. Совершенно верно, — прокашлявшись, натянуто сказал Кордмен. — А теперь, Локридж, мне нужно идти. Где мое пальто? — И он прошел в переднюю.

Когда Кордмен ушел, Локридж повернулся к Кэрол.

— Ну, так что происходит? Мне говорили, что студентам тоже запрещено общаться со мной, или вы не знаете этого?

Кэрол улыбнулась, показав исключительно белые зубы.

— О, мне это прекрасно известно, доктор Локридж. Но вы же не думаете, что мы всегда бежим на цыпочках исполнять все приказы ректора Дэнсона, не так ли? У нас ведь есть и свои головы.

Локридж молчал.

Немного взволнованная, она продолжала:

— Только что закончилось собрание Студенческого совета, который решил послать меня узнать причины вашего отстранения. Мы считаем, что неправильно глядеть на вас, как на прокаженного, до тех пор пока мы не узнаем, на чьей стороне правда, — с сочувствием в голосе сказала она.

— Я ценю это, Кэрол. Для меня наступили трудные времена, и приятно видеть, что кто-то на моей стороне.

Даже если это всего лишь студенты, мысленно добавил он.

Кэрол кивнула.

— Я слышала эту историю, — сказала она. — О ваших... способностях. — Она проникновенно поглядела ему в глаза, и Локридж слегка вздрогнул, но потом вспомнил, что она носит булавку полузащитника команды по регби и, следовательно, считается его подружкой. — А правда ли все это, доктор Локридж? Скажите, вы действительно имеете суперспособности, что бы там о вас ни говорили?

Он улыбнулся и достал колоду карт.

Десять минут спустя она сидела лишившись дара речи, вероятно, впервые за девятнадцать лет.

Почти целую минуту она со страхом в глазах глядела на него, затем сказала:

— Можно мне позвонить, доктор Локридж?

Он махнул рукой на альков, где стоял телефон.

— Конечно, Кэрол.

Он сидел и слушал, как она набирает номер и говорит в трубку:

— Алло, Игги? Это Кэрол. Я сейчас здесь, у Локриджа... Да, совершенно верно. Я все еще жива и даже не разрезана на куски... Ну-ну, ничего подобного!.. Он действительно супер, Игги! Или так, или он величайший шулер с тех пор, как...Пригласить его? Но ты ведь знаешь, что Дэнсон?.. Ладно, если ты так хочешь. Все будет сделано за несколько секунд.

Она повесила трубку, вернулась и торжествующе поглядела на Локриджа.

— Это была глава команды чирлидеров, — сказала она.— Она приглашает вас на игру со сборной Штата в субботу. Она говорит, что это придаст команде сил и бодрости духа. Как вы насчет этого?

Локридж покачал головой.

— Но я совершенно не разбираюсь в футболе, — возразил он. — Кроме того, ректор Дэнсон распорядился, чтобы я избегал любых встреч со студентами. Извините, но я не могу принять ваше предложение. Хотя мне оно весьма лестно.

Но Кэрол была непреклонна.

— Отказа я не приму, доктор Локридж. Вы же не боитесь Дэнсона, не так ли? На публике он ничего не сможет сделать вам. Мы бы тогда взбунтовались!

— Боюсь, что я...

Кэрол лукаво взглянула на него.

— Доктор Локридж? — сказала она.

— Да, Кэрол?

— Сделайте это... для меня! Мы рассчитываем на ваше появление.

— Я обдумаю ваше предложение, — сказал он, подавая ей пальто.

После того как Кэрол ушла, Локридж впервые уделил внимание фонографу, сняв пластинку Бартока и поставив адажио Моцарта, чтобы успокоиться, потому что заметил, как за последние минуты в нем нарастает гнев.

В любом другом колледже, подумал он, мои исследования принесли бы мне по крайней мере известность.

Доктор Рейн в Дюке был ученым с мировым именем. А здесь, в Макфлекное, старый Дэнсон так боялся любых скандалов, что буквально посадил Локриджа под замок. Это причиняло боль. Его тяготило сидеть взаперти и удерживаться от контактов с другими людьми, это было нечто такое, чего Локридж не испытывал с самого детства, то есть, давным-давно. Он сердился и негодовал на ректора. И внезапно почувствовал острое желание выскочить из дома, побежать и схватить Дэнсона за бороду в его логовище. Локридж так и видел маленького, пухлого директора колледжа. И в груди его разрасталась пылающая ненависть.

Если бы только сейчас здесь был Дэнсон, я бы...

Внезапно у Локриджа дыхание сперло в горле, он попытался схватиться за стол, но было слишком поздно. Он почувствовал какую-то странную циркуляцию окружающего воздуха, и прежде чем успел отреагировать, последовало зябкое чувство, словно его резко перенесли в холодный, ноябрьский зимний вечер.

Затем он снова оказался в закрытом помещении. Но, открыв глаза, Локридж увидел удивленного ректора Дэнсона.

— Локридж! — рявкнул Дэнсон. — Как вы посмели ворваться в мою частную лабораторию? Что вы здесь делаете? Я же дал строгий приказ, чтобы вы сидели дома, пока доверенные лица не обдумают ваше дело.

Локридж пропустил его слова мимо ушей.

— Телепортация! — в экстазе воскликнул он. — Вот оно! Еще одна способность! Во мне все развивается, появляются новые способности, Дэнсон. Это уже моя третья способность.

— О чем вы говорите, безумец?

Локридж презрительно взглянул на ректора.

— Не смейте называть меня сумасшедшим, вы, ограниченный старый дурак. — Глядя, как Дэнсон пытается что-то сказать, но задыхается и не может вымолвить ни слова, Локридж продолжал: — У меня уже три суперспособности... Нет, даже четыре. Я могу прочитывать карты Рейна, могу сказать, когда кто-то подходит к моей двери снаружи, и знаю, кто там, а теперь еще могу телепортироваться! И всякий раз, когда я оказываюсь в критической ситуации или серьезном эмоциональном всплеске, у меня появляется новая способность. — Он повернулся и угрожающе поглядел на сжавшегося ректора. — А вы мешаете мне, вставляете мне палки в колеса! Вы... Вы просто мелкий, никчемный человечишка, вы ханжески утверждаете, что ничего подобного не может существовать, в то время как я изучаю тайны человеческого разума. Вы стоите на моем пути! Вы сокращаете мои доходы, временно отстраняется меня, приказываете, чтобы коллеги и студенты даже не подходили ко мне! А я ведь в одну секунду могу перенести вас хоть на Марс, если только...

Внезапно, ошеломленный своими словами, Локридж замолчал и откашлялся. В настоящий момент он не сомневался, что действительно мог бы телепортировать Дэнсона на Марс, если бы очень захотел, но ему вдруг пришло в голову, что, вероятно, это было бы убийством.

Убийством, хотя никто бы не нашел трупа ректора. Но он не настолько уж ненавидел Дэнсона. Поэтому Локридж отступил и попытался успокоиться.

Дэнсон обрел дар речи и почувствовал, что настала его очередь угрожать.

— Да вы просто псих ненормальный, — спокойно, полушепотом сказал он. — Я сомневался в вас уже тогда, когда нанимал вас на работу, но теперь у меня нет сомнений, как с вами нужно поступить. Когда попечители колледжа соберутся в понедельник, я рекомендую, чтобы вас не только немедленно уволили из колледжа Макфлекной, но и упрятали в психушку!

Говоря, Дэнсон надвигался, и Локридж невольно отступил.

— Вы еще не готовы работать в нормальном, почтенном колледже, Локридж. Я только надеюсь, что вы еще не безнадежно разрушили нашу репутацию! Я знаю, что не должен был нанимать постороннего, особенно из Гарварда! Только выпускник Макфлекноя может полностью понять традиции Макфлекноя. — Ему пришлось подняться на цыпочки, чтобы яростно заглянуть Локриджу в глаза. — Возвращайтесь в свою квартиру, — велел он, — и оставайтесь там! Если вас заметят где-то в другом месте, я прикажу полиции кампуса схватить вас и упрятать за решетку, понятно?

— Да, сэр, — слабым голосом сказал Локридж и попятился к двери.

На этот раз он пересек двор пешком, не осмелившись вторично довериться телепортации. Он подавленно шел по снегу, не обращая внимания на играющих в снежки студентов в дальнем конце двора, возле студенческого клуба.

Когда Локридж уже был на ступеньках, ведущих в квартиры преподавательского состава, один из студентов отделился от группы и побежал к нему.

Это был Рик Янсен, полузащитник, которому благоволила Кэрол. Подбежав, он поздоровался с Локриджем.

— Что тебе, Рик? — устало спросил Локридж, остановившись на ступеньках.

— Я виделся с Кэрол, и она сказала, что вы не хотите прийти на субботнюю игру. Это правда?

Локридж кивнул.

— Возможно, ты не слышал...

— Кэрол мне все рассказала, — сказал Янсен. — О картах и всем остальном. — На его лице на мгновение промелькнула улыбка. — Я даже не знаю, верю я в это или нет, но хочу сказать вам, сэр, что от имени нашей футбольной команды повторяю приглашение, которая сделала Кэрол. Окажите нам честь и придите на игру, сэр.

Локридж начал было рассказывать полузащитнику об угрозах Дэнсона, о том, что его заберет полиция кампуса, если заметит где-либо кроме своей квартиры, но затем передумал. Почему бы и нет? Почему бы ему не сделать прощальный жест Макфлекною? Так или иначе, в понедельник мне придется умотать отсюда, как только встретятся попечители колледжа, подумал Локридж. Но я ведь могу сделать так, что мой уход все запомнят надолго.

— Ладно, — сказал он. — Можешь сказать Кэрол, что я принимаю приглашение. Я приду на игру и скажу в перерыве речь.

— Великолепно, сэр! — с энтузиазмом воскликнул Янсен. — Это действительно будет...

— Эй, Янсен! — позвал кто-то. — Мы все тебя ждем!

Это был Хэл Келли, звездный питчер Макфлекнойского колледжа, но более ничем не примечательный студент. В смертоносной левой руке он держал плотно укатанный снежок. И тут же взмахнул этой рукой.

— Пригнитесь, сэр! — поспешно сказал Янсен. — Если он попадет в вас, то будет больно.

— Не волнуйся, Рик, — небрежно сказал Локридж, чувствуя, что у него появляется новая способность.

Он мысленно потянулся и отбил холодный снежок. Снежок попал прямо в живот пораженного левши-питчера, и тот сел в сугроб.

— Это просто пример, Рик, — сказал Локридж. — Можешь рассказать об этом Дэнсону.

Он повернулся и вошел в вестибюль.

Он достал блокнот и старательно записал все, что произошло за этот день, начиная с того момента, как проректор Кордмен подошел к его двери, и заканчивая телекинезом снежка. Это был полный отчет о событиях одного дня.

При этом Локридж чувствовал в себе сияющую уверенность, какой не знал никогда прежде, пока не вспомнил, что теперь всё — его академическая карьера закончена. С унынием он понял, что теперь на нем наклеен ярлык «псих ненормальный» и что он вынужден искать частного покровителя, который поддержал бы его дальнейшие эксперименты в области пси, а все это означало терпеть насмешки, шуточки, газетные статейки и остальные виды мучений, которые должен выносить любой, обладающий необычными способностями.

Затем его затуманенный взгляд прояснился. Локридж подумал о том, что до сих пор каждый кризис он встречал расширением своих способностей и сил. Первоначальная проблема состояла лишь в том, чтобы доказать себе, что сверхспособности вообще существуют. Пока он не начал свои исследования, он был убежденным скептиком. Но чем дальше он зарывался в исследования пределов человеческого разума, тем более зачарованным становился... и еще более скептическим. Так было до того дня, когда в голове раздался беззвучный щелчок и Локридж понял, что первый барьер пройден.

Он угадал двадцать пять из двадцати пяти карт Рейна-Зинера. Раз, затем другой в течение одного дня экспериментов. А после он начал угадывать их все время.

Это было начало. Остальные способности проявлялись одна за другой. Локридж улыбнулся. Я все равно одержу победу, решил он. У меня появляется туз в рукаве всякий раз, как меня пытаются забросать дерьмом, поэтому в понедельник я...

Затем Локридж вспомнил, что, вероятно, кризис разразится еще в субботу, когда он скажет речь на футбольном матче. Но он просто пожал плечами. Я справлюсь, подумал он.

Он включил фонограф и поставил пластинку с «Триумфальным маршем» Карпентера. Он хотел, чтобы его поддержала хотя бы музыка.

Эта суббота идеально подходила для футбола. День был холодный, свежий и ясный, с иронически-серым, безоблачным небом и легким, освежающим ветерком, дующим с севера. Это удивительно само по себе, подумал Локридж, потому что футбольные субботы неизменно оказывались дождливыми, мокрыми или противными как-то по-другому. За четыре года работы в Макфлекное он присутствовал всего на двух футбольных матчах, но не наслаждался игрой, а когда понял, что студенческий городок был практически безлюдным во время каждой игры и это давало ему возможность прогуляться по кампусу в полном одиночестве или посидеть в пустой библиотеке, он вообще перестал ходить на игру и каждую субботу наслаждался предоставленным ему одиночеством.

Тем не менее в эту субботу Локридж проснулся раньше обычного. Он почувствовал, что к двери направляется много людей, и даже успел наполовину одеться, прежде чем зазвонил дверной звонок.

Еще не совсем пришедший в себя после сна, Локридж открыл дверь.

— В чем дело?

Его приветствовала широкая улыбка, украшавшая лицо Рика Янсена.

— Это мы, доктор Локридж. Сегодня день игры.

— Ну и что?

— Я подумал, что вы еще не слышали новости. Кажется, Дэнсон узнал, что вы собираетесь прийти на игру, и планирует поставить возле вашей квартиры охранников как только взойдет солнце. Поэтому мы приехали раньше, чтобы увести вас отсюда. Мы будем держать вас в здании клуба до перерыва в игре, а к тому времени Дэнсону будет уже поздно что-либо делать. Не может же он арестовать вас на виду у всех.

— Вы просто не знаете Дэнсона, — сказал Локридж. — Но я доведу дело до конца. Дайте мне одеться, взять книгу, и я присоединюсь к вам через несколько минут.

ОН ПОСПЕШНО побрился и оделся, схватил первую попавшуюся книгу — это оказалась «Исповедь» Руссо — и отдался в руки студентов. Их было человек шесть, все члены футбольной команды. Они быстро повели его к старому драндулету.

Двухкилометровая поездка к стадиону Макфлекноя была мучительной, но в должный срок они подъехали к маленькому стадиону и вышли из машины.

Локридж в полном недоумении направился было к нему, но Рик Янсен свистом остановил его.

— Нет, доктор Локридж, вам нужно сюда.

Они привели его в здание клуба. Солнце только-только начало вылезать из-за горизонта, когда он вошел внутрь.

— Садитесь за любой столик, доктор. Они очень удобны для чтения. Мы принесем вам завтрак.

Через десять минут появились бутерброды и кофе. Локридж проворчал Янсену «спасибо» и стал ждать. Он терпеливо читал все утро. К полудню вернулись спортсмены, принеся ему ленч, и пока Локридж ел, они переоделись в форму. Локридж пораженно смотрел, как они слой за слоем наматывают на себя защитные повязки. Все же футбол, решил он, более грубый спорт, чем я думал раньше. И он возблагодарил себя в глубине души, что вместо футбола занимался в колледже Чосером и Донном.

— Игра начнется в час тридцать, — сказал Янсен. — Первый тайм должен закончиться примерно в три, если игроки Штата будут играть, как обычно. Тогда и наступит ваша очередь произнести речь.

— Ожидается, что я скажу что-то особенное?

— Да нет, просто обычную речь для поддержки нашего духа.

— Приложу все усилия, — кивнул Локридж. — Только держите подальше от меня Дэнсона и его прирученных хулиганов.

— Мы постараемся, сэр, — пообещал Янсен.

Когда началась игра, Локридж, накрытый одеялом, был проведен контрабандой на скамью игроков Макфлекноя, где сидел, опустив голову и стараясь выглядеть незаметным.

Первую половину игры он смотрел, почти ничего не понимая. Ему казалось, будто игроки Штата были все за два метра высотой, а игроки колледжа Макфлекноя выглядели карликами. Команде Штата первой выпало бить штрафной, и, хотя команде Макфлекноя в следующие десять минут удалось забить гол, положение ее не сильно улучшилось.

Затем внезапно все странно изменилось. Команда Штата все еще яростно сопротивлялась, но им не удавалось и на десять метров приблизиться к воротам противника. И когда до конца первого тайма оставалось двадцать секунд, Янсен забил гол, доведя счет до 14:03, и рев со стороны приверженцев Макфлекноя стал буквально оглушительным.

Когда игроки колледжа пробегали мимо скамьи, Янсен улучил минутку, чтобы поговорить с Локриджем.

— Мы сделали все, что могли, — сказал Янсен. — Теперь ваша очередь. Сейчас Кэрол объявит вас.

И он убежал в раздевалку, чтобы освежиться и подготовиться ко второму тайму. Локридж, чувствуя себя неуютно, повернулся было, чтобы окликнуть его, но тут его заглушили чудовищные звуки фанфар и барабанная дробь.

Затем к микрофону возле табло подошла Кэрол Грэй.

— Лояльные сыны Красно-зеленых! — громко сказала она. — Как вы знаете, у Макфлекноя существует старый обычай, чтобы преподаватель сказал нам речь перед второй половиной игры со Штатом. Вы все наверняка помните ту пламенную, вдохновляющую речь, которую в прошлом году произнес доктор латинского факультета.

По толпе пробежали смешки.

— В этом году нам выпала особая честь. Сейчас с нами один из самых любимых членов замечательного факультета Макфлекноя, человек, которого вы все знаете, на чьи лекции вы все ходили и чье очарование вознесло его на вершину популярности в кампусе.

Локридж покраснел. По-видимому, Кэрол еще не полностью освободилась от своей давнишней влюбленности.

— Вы все знаете, кто он, — продолжала Кэрол. — Он тот, чьи новые эксперименты, я уверена, принесут известность и славу Макфлекною. Даю слово этому невероятному супермену... доктору Говарду Локриджу!

Толпа заревела, а когда кто-то подвел Локриджа к микрофону, он был почти что оглушен радостными приветствиями, которые вырывались из тысячи молодых глоток. Собравшиеся снова и снова выкрикивали его имя.

Локридж схватил микрофон обеими руками, словно извивающуюся змею, и откашлялся. Звуки его кашля, усиленные динамиками, пронеслись над толпой.

— Коллеги и студенты, — начал он тихим, робким голосом.

— Громче! Громче! — закричали студенты на скамьях.

— Коллеги и студенты, — проревел Локридж. — Впервые — я со стыдом признаюсь, что впервые — я увидел, как наша команда поджаривает команду Штата на гриле. Футбол — благородная игра, и я очень жалею, что пропустил столько встреч. Я надеюсь, что наша команда одержит победу сегодня, потому что... Потому что сегодня я в последний раз смогу увидеть...

По скамьям пронесся тихий ропот. Озадаченный, Локридж замолчал и повернулся, чтобы посмотреть, что вызвало его. Но ропот быстро перерос в сердитый рев. И Локридж понял, что происходит. Ему даже не нужно бы это видеть.

Пять человек в синей форме — полиция кампуса — во главе с ректором Дэнсоном подкрадывалась к нему сзади.

— Берегитесь! — прокричал кто-то из толпы, но предупреждение было уже излишним.

Локридж повернулся и встал лицом к ним.

— Я говорил вам, — подходя, прошипел Дэнсон. — Я говорил вам, что вас арестуют, если вы даже нос покажете наружу. Так я и сделаю. Держите его, парни!

Полицейские окружили его. Локридж отбивался от них микрофоном, но они нападали и наступали, в то время как крики из толпы зрителей переросли уже всякую грань. Наконец один из полицейских изловчился и выхватил микрофон из оцепенелых рук Локриджа.

— Попался! — торжествующе заорал Дэнсон.

— Нет-нет, — пробормотал один из полицейских.

Стадион внезапно замолчал. Наступила ужасная тишина.

Локридж огляделся. Полицейские отступали от него с побледневшими лицами. Во внезапном приступе вдохновения он глянул вниз.

Он висел почти в метре над землей и продолжал подниматься.

Подниматься!

Локридж широко улыбнулся. Доброе старое пси, его способности никогда не подводили, когда были необходимы! Безграничные перспективы распахнулись перед его взором, пока он плыл все выше и выше вверх.

Он увидел бледное, пораженное лицо Дэнсона, наблюдавшего за ним снизу. И вдруг потрясенная тишина была сломана и взорвалась дикими воплями. Толпа скандировала его имя.

Локридж поднялся еще выше. Теперь он был примерно в пяти метрах от земли и медленно плыл к центру стадиона. Затем он остановился и стал парить над пятидесятиметровой отметкой.

Тогда Локридж поднял руку, требуя тишины, и заговорил. Голос у него был, как звук иерихонской трубы, он был слышен по всему Макфлекною.

— Как я уже говорил, — начал он, — сегодня, вероятно, моя последняя возможность посмотреть футбольный матч Макфлекноя.

Он поднялся чуть повыше, поглядел вниз и прикинул, что был почти на десятиметровой высоте.

— Вероятно, вы понимаете, почему, — сказал он. — Но я хочу, чтобы последняя игра, которую я увижу, было прекрасной!

Он глянул вниз. Четырнадцать метров. В груди его начала расти какая-то тревога.

— Мы отстаем только на одиннадцать очков, — сказал он, сделав поспешные вычисления в уме. — А, да, два нарушения, я верю, что их зафиксируют. — Двадцать метров? — Так вперед, макфлекноцы! — неистово крикнул он. — Идите и сотрите противника с поля!

Студенты поднялись как один человек, чтобы приветствовать его, а земля все дальше удалялась из-под ног. Застывший посреди поля Дэнсон теперь казался простой точкой, а Локридж все поднимался и поднимался.

Весь стадион под ним стал казаться пончиком...

Три дня спустя утомленный, со стертыми ногами Локридж спокойно вошел во двор Макфлекноя.

Он услышал позади чьи-то шаги, оглянулся и увидел, что к нему бежит проректор Кордмен.

— Привет, Лайонел, — устало сказал Локридж. — Я вернулся, чтобы забрать мои материалы. Я шел пешком целых три дня — не осмеливался довериться своим способностям после фиаско на стадионе. Я тогда долетел до самого Фон-дю-Лаке в Висконсине, когда, наконец, начал снижаться.

— Рад видеть вас снова, — тепло сказал Кордмен. — Мы все так волновались, когда вы улетели...

— Да уж, я думаю. Жаль, что я не видел выражение лица Дэнсона, когда я исчез таким образом.

Лицо Кордмена потемнело.

— А... Дэнсон. Это очень печально. Эпилептический припадок. Он до сих пор находится в коме, и врачи не думают, что ему удастся выжить. — Кордмен улыбнулся. — Но вчера состоялось собрание попечителей, и его сняли с поста. Президентом Макфлекноя выбрали меня, — гордо сказал он.

Внезапно Локридж почувствовал знакомое чувство силы, проникающее в его голову, и глаза его расширились.

— Поздравляю вас, — сказал Локридж.

— Это еще не все хорошие новости, — продолжал Кордмен, так и сияя.

Сказать ему о гранте теперь или позже? — подумал он.

Локридж отчетливо услышал его мысль.

— Давайте, — сказал он, — скажите мне о гранте именно сейчас, а не позже.

— Ну, так вот, вам дали грант на проведение исследований в области пси, и... — Кордмен внезапно побледнел. — О господи, вы что же теперь и мысли читаете?

— Это всего лишь начало, — улыбнулся Локридж.

Anything his heart desires, (Dream World, 1957 № 8).

СВЯТЫНИ ЗЕМЛИ

Мастер-поэт Джоран Кедрик поглядел на почти безукоризненное голубое небо и сказал:

— Земля — прекрасный мир. Какая будет жалость, если ее завоюют хроссаи, не так ли?

Он лежал на дерне недавно скошенного холма рядом со своим жилищем возле древнего Парижа. На Земле больше не было городов, ничего не осталось и от древнего Парижа, одни лишь чудовищные железные обломки, какая-то рама, поднимающаяся почти на триста метров вверх в полукилометре отсюда. Даже на таком расстоянии зоркие глаза Кедрика видели яркие одежды туристов из Новой Галлии, которые осматривали святыню своих предков.

Рядом на траве лежал лицом вниз его компаньон, ученик-музыкант Леври Амслер.

— Насколько бесспорно вторжение? — спросил Амслер, длинноногий, угловатый землянин. — Когда оно должно произойти?

Кедрик пожал плечами.

— Лет через пять, может, через шесть. Расчеты производили наши лучшие социологи. Хроссаи летят из системы Центавра, и первой остановкой у них будет Земля. Она станет для них удобным плацдармом для завоевания всей галактики.

— Они знают, что могут победить нас без всякой борьбы, — мрачно вставил Амслер.

Он перевернулся на спину, взял флейту и осторожно обтер травой мундштук, затем, кривя губы, сыграл короткую, резкую мелодию, заканчивающуюся поразительно невнятной интонацией.

— Неплохо задумано, — одобрительно сказал ему Кедрик. — Возможно, хроссаи возьмут нас на корабль в качестве музыкантов — по крайней мере, тебя. — Затем он резко захихикал. — Нет, это маловероятно, вряд ли на их кораблях найдется место для флейтистов и поэтов. Они будут искать солдат.

— Не найдут они здесь никого, — сказал Амслер, положив флейту обратно на траву. — На Земле не найдется человека, который поймет, за какой конец оружия надо хвататься, даже если хроссаи дадут ему это оружие.

Кедрик поднялся и потянулся.

— Три тысячи лет мира! Три тысячи лет спокойной жизни! Ну, что же, это не может длиться вечно, Леври. Когда-то мы были самыми жестокими воинами в галактике. Если мы хотим пережить нападение хроссаи, то должны будем снова вспомнить наши древние навыки.

Амслер побелел.

— Нет! Снова война на Земле? Я даже думаю, что лучше позволить хроссаи уничтожить нас, понимаете?

— Неправильное представление, — раздраженно сказал Кедрик. — Выживают лишь мятежные духом. А не робкие и глупые.

— Что вы имеете в виду?

— Когда-то мы были самыми безжалостными убийцами Галактики, — сказал Кедрик. — В былые времена мы заставили бы это сброд хроссаи походить на святых. — Он усмехнулся и добавил: — Но мы также были и самыми прожженными интриганами Галактики. И я бы сказал, что это умение мы еще не забыли.

— Что вы задумали, Джоран?

— Увидишь сам. Давай прогуляемся к той ужасной груде металла и побеседуем с туристами из Новой Галлии. Они всегда рады таращить глаза на странных пасторальных типов, населяющих их материнский мир.

Новая Галлия была большой, веселой планетой в системе Альбирео. Освещенной двойной звездой — синей пятой величины и желтой третьей величины — колонии недоставало солнечного света и того и другого цвета. Более яркое желтое солнце поставляло большую часть тепла, синее в основном украшало планету, которую так нежно любили жители Новой Галлии.

Новая Галлия было второй планетой, колонизированной землянами в эпоху Большого Исхода. «Жюль Верн» привез сюда пятьсот избранных пар в 2316 году, спустя десять лет после того, как Соединенные Штаты создали свою колонию Колумбия в системе Сириуса, и на пять лет раньше, чем «Борис Годунов» доставил свой груз бывших москвичей в степи Новой Рустении, которая раньше называлась Процион VI.

Нынешний Глава государства на Новой Галлии был худощавый темнокожий математик по имени Жюстен Лефевр, до конца срока полномочий которого, если вдруг не случится краха правительства, было еще восемь месяцев. Свержение своего правительства Лефевр приветствовал бы всей душой. Он стремился избавиться от утомительных обязанностей и вернуться к своей любимой теорий множеств.

Но обязанности были обязанностями, кто-то же должен был выполнять и эту работу. Кроме того, существовала еще и гордость. Для нового премьер-министра Галлии было делом чести выдержать исполнение служебных обязанностей на время полного однолетнего срока, и, поскольку он ненавидел свою работу, Лефевр лично прилагал все усилия, чтобы не потерять ее.

В его офисе на семьдесят втором этаже, названном Бастилией по имени легендарного строения на Земле, о котором все давно уже забыли, Лефевр уставился на стоящего перед ним взволнованного человека.

— Помедленнее, мой милый, помедленнее! — поморщился Глава государства. — Начните с самого начала и расскажите мне, что вы слышали, М. Дозэт.

М. Дозэт, богатый свекольный фермер, исполнявший обязанности премьер-министр десять лет назад, заставил себя успокоиться.

— Как скажете, сэр. Как я уже говорил, мы с женой решили, наконец, посетить Землю, увидеть мир наших предков, мать нашего народа. И, естественно, чтобы проявить наше уважение к Башне.

— Естественно.

— Когда мы уже были у основания Башни, готовясь совершить Восхождение, к нам подошла пара местных жителей. Как все местные земляне, это были очаровательные, симпатичные люди. Они носили плащи нежных оттенков и музыкальные инструменты, и сами их голоса звучали, как музыка. Даже я, Дозэт, был очарован ими.

— Разумеется, — нетерпеливо сказал Лефевр. Теперь, когда он заставил Дозэта говорить медленнее, казалось, не было никакого способа снова ускорить его рассказ. — Все мы знаем, какие очаровательные земляне. Но продолжайте.

— Короче говоря, мы пригласили их совершить Восхождение на Башню вместе с нами. Мы добрались до вершины и начали пристально рассматривать мирную зеленую землю, где когда-то была Франция, — широкая улыбка расползлась по тяжелому лицу Дозэта, — затем старший из землян сказал голосом, приглушенным печалью: «Какая жалость, что некультурные дикари из Колумбии планируют разрушить нашу благородную Башню».

— Что? — Лефевр побледнел, поднялся со своего кресла и в ужасе посмотрел на Дозэта. — Повторите, что вы сказали, М. Дозэт!

— Я лишь повторяю то, что сказал мне местный житель. Он сообщил мне, что они опасаются, будто Колумбия намеревается разрушить Башню, сделав первый шаг в запланированной компании начала открытой войны между нашими мирами.

— Понятно... — оцепенело пробормотал Жюстен Лефевр.

Отношения между Новой Галлией и населенной американцами Колумбией были, по меньшей мере, напряженными в течение последних четырех веков. И лишь существование Новой Рутении, третьей ведущей державы в Галактике, удерживало французскую и американскую колонии от войны.

И именно сейчас Новая Рутения и Новая Галлия находились в неудобных «дружеских отношениях» друг с другом, и обе были в контрах с Колумбией. Но если начнется война между Новой Галлией и Колумбией, то прибыль, несомненно, получит Рутения. Нетерпеливые русские были достаточно шустрыми, чтобы захватить лучшие торговые маршруты к таким незначительным нейтральным мирам, как Ксанаду и Британия.

Но, тем не менее, нападение на Башню, символ и святыню Новой Галлии!.. Да это же наверняка спровоцирует войну!

— Мерси, М. Дозэт,— сказал Лефевр, кивнув толстяку. — Ваша жертва, поскольку вы прервали свой отпуск, чтобывернуться сюда с этими тревожными новостями, не останется недооцененной.

— Я мог бы сообщить вам все по связи, сказал Дозэт, — но подпространственные каналы очень ненадежны, и я опасался перехвата.

— Вы все сделали правильно, — сказал Лефевр и щелкнул рычажком коммуникатора на столе. — Приказываю немедленно собрать Совет, высший приоритет. Все должны быть здесь. Все!

— Министры-радикалы проводят собрание своей партийной фракции, М. Лефевр, — раздался в ответ бесстрастный голос секретаря. — Мне связаться с ними?

— Любой ценой. Сейчас неважна их позиция. — И он хрипло добавил: — Кроме того, еще до ночи они могут снова оказаться у власти, так или иначе. Только не говорите им это.

— Порядок! Джентльмены, пожалуйста, соблюдайте порядок! — Лефевр отодвинул листок бумаги и еще раз произнес: — Порядок!

Собравшиеся в комнате постепенно успокоились. С левой стороны от Лефевра сидели семь министров — его сторонники, социальные консерваторы. Справа были три министра-радикала, демократы, которых Лефевр решил включить в свое коалиционное правительство, плюс еще четыре министра, находящиеся на неопределенной позиции. Лефевр пригласил их ради равенства. В свете назревающего кризиса были уже неважны простые партийные барьеры.

— Вы слышали то, что поведал мне М. Дозэт. Все мы знаем и доверяем М. Дозэту, и земляне, будучи жителями Франции, разумеется, говорили правду. Прежде чем мы будем двигаться дальше, джентльмены, я хотел бы получить вотум доверия моему кабинету. Я уйду в отставку, если на то будет ваша воля.

При голосовании оказалось семь голосов за Лефевра и три против. Четыре радикала-демократа, разумеется, не стали голосовать. Поэтому Лефевр остался исполнять служебные обязанности.

— Теперь идем дальше. Мы столкнулись с перспективой нападения на саму Эйфелеву Башню как начало войны, которую Колумбия, очевидно, планирует объявить нам. Есть ли какие-либо предложения?

М. де Виллкфос, секретарь Международных дел, подался вперед и сказал:

— Конечно. Мы должны немедленно вооружаться и готовиться к войне!

М. Рэвэл, Секретарь защиты родины, заявил:

— Отличная мысль! Будем держать корабли наготове и нападем на Колумбию в тот момент, когда башня подвергнется нападению. Мы также можем в знак возмездия уничтожить святыню в Колумбии на Земле.

— Памятник Вашингтону? — спросил М. Боернон, секретарь Культуры. — Но зачем уничтожать два памятника? Почему просто не установить охрану у нашего собственного?

— Землянам не понравится вооруженный отряд наших людей на их территории, — заметил Лефевр. — Они могут быть против. Они даже могут запросить помощь у Рутении, и тогда мы столкнемся с нападением с двух сторон.

Пальцы премьер-министра задрожали, он не ожидал, что кризис окажется таких размеров.

— Тогда у меня есть решение, — объявил М. де Симон, демократически-радикальный секретарь Экономики. — Мы оставим охрану в космосе на постоянной орбите вокруг Земли. Наши корабли будут ждать нападения из Колумбии и смогут защитить Башню, когда настанет время.

— Превосходное предложение, — сказал Лефевр. — Земляне не станут возражать — по крайней мере, я надеюсь — и мы не нарушим ничьи национальные границы. Одновременно мы будем в состоянии защитить Башню. Объявляю голосование.

Проголосовали все единодушно «за». Впервые за триста восемьдесят четыре года кабинет Новой Галлии так быстро пришел к согласию.

Той ночью премьер-министр Лефевр спал спокойно и видел сны об иррациональных числах и интегралах. Кризис был предотвращен или, по крайней мере, отложен. Правительство удержалось. И, слава богу, было сделано все для того, чтобы Колумбия не решилась начать войну в течение, по крайней мере, восьми месяцев, по истечении которых Лефевр снова станет частным лицом.

Петр Александрович Мясковский, Временно исполняющий обязанности царя всей Новой Рутении, близоруко поглядел на листок бумаги, зажатый в его коротких пальцах, и вздохнул.

Это был отчет одного из разведчиков Рутении, корабли которой патрулировали сектор Галактики, включающий Солнце. Послание только что поступило по подпространственной связи узконаправленным лучом откуда-то возле Плутона. В нем говорилось:

К: Временно исполняющему обязанности царя Петру Александровичу.

ОТ: Майор-полковника Ильи Ильича Тарантьева, Первая Превосходная Эскадра разведчиков.

Флот из девяти кораблей Новой Галлии занял орбиту вокруг Соль III. Они выглядят вооруженными. Кажется, они готовятся к крупномасштабным военным действиям. Я жду ваших распоряжений.

Мясковский с кислым лицом вертел в руках сообщение, затем отложил его и с несчастным видом соединил вместе большие пальцы. Где-то в другом крыле королевского дворца царевич Алексей крепко спал, далекий от мирских дел и тревог.

Боже мой, мрачно подумал Мясковский. Новая Галлия заняла позицию вокруг Земли? Но почему? Неужели это предзнаменование войны, нарушение равновесия сил, которое долго держалось между тремя главными мирами! И почему это должно произойти именно сейчас, когда царь лежит в кататонии и заботы о государстве легли на мои плечи?

Мясковский расправил свои натруженные плечи. Выборы были намечены на следующую неделю, выборы преемника Алексея. Мясковский хотел поскорее устраниться от своих обязанностей. И он не намеревался позволить такому мелкому кризису расстроить его планы.

Он щелкнул выключателем видеоэкрана, и в нем появилось пухлое личико секретарши.

— Ольга, свяжитесь с послом из Новой Галлии, немедленно.

— Конечно, Ваше Превосходительство. Одну секундочку.

Мясковский выключил экран и откинулся на спинку тяжелого кресла. Нежелательная головная боль, подумал он. Но Царствование было желанным призом несмотря на любую головную боль. И то, как он справится с данной ситуацией, поможет поколебать электорат на следующей неделе. По крайней мере, он надеялся на это.

— Вы хотели увидеть меня, царь Петр?

Мясковский поднял голову. Постное лицо посла Селевайна маячило за прозрачной дверью.

— Ах да, входите, пожалуйста, М. Селевайн.

Дверь скользнула вбок, и вошел дипломат Новой Галлии, как всегда безупречно одетый. Петр вечно ощущал в его присутствии какой-то комплекс неполноценности. Его толстая, грубая одежда казалась слишком дикарской по сравнению с дипломатическим костюмом посла Новой Галлии.

Исполняющий обязанности царя откинулся на спинку своего большого кресла, откашлялся и сказал:

— Я, должно быть, очень тупой по сравнению с вами, м. Селевайн. Мне требуется объяснение вот этой ситуации. — И он вручил послу Новой Галлии сообщение разведчика.

— Разумеется, Ваше Превосходительство.

Селевайн взял листок и быстро просмотрел его. Мясковскому было неуютно, дипломат, казалось, стал весьма раздраженным.

Селевайн аккуратно сложил листок пополам и положил его на стол перед царем. Затем улыбнулся, холодно, обнажая прекрасные белые зубы.

— Девять кораблей, — праздно заметил он.

— Ну... да. Девять кораблей. У вашего правительства есть какие-либо официальные объяснения такого внезапного вторжения в нейтральную область?

Улыбка Селевайна тут же исчезла.

— Разумеется, есть. Мы производим оборонные маневры без всяких враждебных намерений с нашей стороны.

— Оборонные маневры? Что это значит?

— Уверяю вас, что эти вопросы не касаются свободного мира Новой Рутении, царь Петр. Это дело касается лишь нас и... и еще одной планеты, Ваше Превосходительство.

— Вот как? — Петр поднял одну из густых бровей. — А вы не хотели бы подробнее остановиться на этой теме, М. Селевайн?

Дипломат холодно усмехнулся.

— На Земле расположена одна из моих наиболее уважаемых святынь, царь Петр. Я имею в виду, разумеется, Эйфелеву Башню. Мы... ну... получили сведения, достаточные, чтобы понять, что наши конкуренты в Галактике строят проекты против нашей святыни с побуждениями, которые нам еще не вполне ясны. Мы просто принимаем меры предосторожности.

— Вы хотите сказать, что Колумбия планирует взорвать вашу Башню? — удивленно спросил Петр.

— Я не упоминал о конкретном мире, Ваше Превосходительство.

— Ну да... Конечно.

Исполняющий обязанности царя почесал лоб, искоса глядя на посла Новой Галлии и безуспешно пытаясь проникнуть сквозь его дипломатическую маску.

— Ну, тогда ладно, — сказал наконец Петр. — Если вы даете мне гарантию, что ваш мир не планирует враждебных действий против Новой Рутении...

— Я даю вам все возможные гарантии, Ваше Превосходительство.

— Тогда мы с Новой Рутенией можем не беспокоиться об этом. Доброго дня, М. Селевайн.

— Доброго дня, Ваше Превосходительство. И любезно примите мои наилучшие пожелания вашей победы в предстоящих выборах.

— А, конечно. Большое спасибо, М. Селевайн.

Когда дипломат ушел, Мясковский снова откинулся на спинку кресла и наморщил лоб, глядя на текстуру потолка и думая о том, что только что услышал.

Колумбия планирует нападение на Эйфелеву Башню. Новая Галлия разместила на орбите Земли флот, чтобы предотвратить это. Ну что ж, в этом есть свой смысл.

Но ведь у Новой Рутении тоже есть на Земле святыня. Кремль с толстыми стенами, пережиток давно забытой империи под названием Россия. Очень давно забытой, поскольку Рутения хотела бы вычеркнуть свое недемократическое прошлое. Но все же она уважала прекрасные строения Кремля.

Что если Колумбия планировала напасть и на него? Или, предположим, такое задание было у кораблей Новой Галлии? Это никак бы не устроило народ. В таком случае, его выборы на царство будут очень короткими.

С огнем надо бороться огнем, подумал Мясковский.

— Дайте мне Комиссара безопасности, — рявкнул он в видеоэкран. — Вы можете немедленно выделить десять военных кораблей, Порфирий Михеич? — спросил царь Петр, когда на экране появилось профессионально-спокойное лицо Комиссара безопасности Онегина.

Комиссар был поражен.

— Я... Я думаю, да, Ваше Превосходительство. Но...

— Прекрасно. Мне нужно, чтобы в сектор Соль немедленно послали десять военных кораблей с полным вооружением. Они должны быть размещены на орбите вокруг Соль III — бывшей Земли, — с приказом принять все меры против возможного нападения на Кремль Новой Галлии или Колумбии. И удостоверьтесь, что ваши командиры понимают, что это строго оборонные маневры!

— Конечно, Ваше Превосходительство, — слабым голосом сказал Комиссар. — Я немедленно отдам все необходимые распоряжения.

В кабинете Джеймса Эдджерли, президента республики Колумбия, стоял гвалт. Сам Эдджерли, высокий, плечистый человек лет восьмидесяти, с преждевременно поседевшими висками, стоял посреди этого волнения, в то время как члены его штаба пытались перекричать друг друга, но не слышали даже самих себя.

— Тихо! — наконец, взревел Эдджерли. — Заткнитесь!

Все тут же замолчали. Президент воинственно оглядел собравшихся и заявил:

— Ладно. Давайте послушаем ваши отчеты по одному. Макмахон, ты первый.

Глава разведки сурово усмехнулся.

— Да, сэр. Я думаю, вы уже слышали, господин президент, что на прошлой неделе мы перехватили подпространственное послание от разведчика этих злых рутениан. В послании было сказано, что разведчик обнаружил на орбите вокруг Земли девять кораблей Новой Галлии. Позже несколько колумбийских туристов, посещающих древнюю Америку, подтвердили это. Они даже видели, как один из кораблей Новой Галлии покружил вокруг памятника Вашингтону и исчез в направлении Атлантики.

— Дайте мне справку по Атлантике, — велел президент Эдджерли.

— Атлантика — океан, отделяющий Восточное полушарие от Западного. Америка находится в одном полушарии, Европа в другом, — тут же сказал помощник президента по имени Гудмен, работой которого было представлять справки и разъяснения.

— Прекрасно, — Эдджерли повернулся к Шелдрику, руководителю безопасности. — А теперь расскажите мне об отчете разведчиков, Шелдрик.

— Сэр, как только мы перехватили сообщение от разведчика Рутении, я приказал послать несколько наших кораблей в ту область. И, конечно же, девять кораблей Новой Галлии оказались на орбите вокруг Земли!

— Это все?

— Нет, сэр. Нынче утром мои разведчики сообщили, что еще десять кораблей заняли позицию вокруг планеты!

— Кораблей Новой Галлии?

— Кораблей Рутении, сэр.

Эдджерли облизнул губы и посмотрел на сидевших вперемежку членов правительства, лидеров Конгресса, помощников президента и военных. Он был бы вовсе не удивлен, если бы узнал, что на собрание прокрались и несколько корреспондентов.

— Значит, девять кораблей Новой Галлии и десять Рутении, — повторил он. — И они просто висят там на орбите? Ничего не делая?

— Совершенно верно, сэр.

— Ладно. Выметайтесь все отсюда! Это серьезный вопрос, и его нужно решить немедленно.

Он взглянул на свои часы. Было тринадцать ноль-ноль. Нужно выкроить два часа для подготовки речи, подумал Эдджерли.

— Можете объявить, что я обращусь с речью к специальному совместному заседанию Конгресса, который должен собраться в пятнадцать ноль-ноль, — заявил президент.

Конгресс собрался. Конгресс выслушал его речь. И когда Президент Эдджерли потребовал особых полномочий в связи с кризисом, конгресс предоставил ему их.

— Я совершенно не стремлюсь погрузить наш мир в войну, — сказал он звенящим голосом. — Но нужно поддерживать гордость Колумбии! Две иностранные державы угрожают планете, на которой родились наши предки, планете, на которой была самая прекрасная форма правления, известная цивилизованному Человеку.

Аплодисменты.

— Многие из нас посещали Землю, — продолжал Эдджерли. — Многие из нас стояли перед мерцающей мраморной глыбой, которая символизирует страну наших предков, страну, демократические традиции которой мы поддерживаем и поныне. Я говорю, разумеется, о памятнике Вашингтону.

Гром аплодисментов.

— Но в этот самый момент над Землей летают корабли иностранных миров. Причины их появления мы пока еще не узнали, их намерения в настоящее время нам неизвестны. Но Колумбия не должна оставаться в стороне! Там должны быть и наши корабли!

Дикие аплодисменты.

— Однако может случится так, что Новая Галлия и Новая Рутения планируют совместные действия против нас, но может случиться и так, что цели их совершенно мирные. Возможно, наша святыня на Земле будет уничтожена, но ее разрушение не останется безнаказанным!

Последовали овации стоя.

Тем же вечером тринадцать военных кораблей с подпространственными двигателями отбыли из Колумбии, вооруженные до зубов. Колумбиане были полны решимости посмотреть вблизи, какие такие планы и козни строят иностранцы.

Хроссаи, жившие на четвертой планете Альфа Центавра, представляли собой расу хмурых гуманоидов с унылыми, едва тлеющими глазами и облупленной сероватой кожей. В качестве одной из нескольких разумных рас нелюдей, открытых в Галактике, они являлись объектами умеренного любопытства, но никто не обращал особого внимания на их действия.

Команда земных социологов изучила их и подготовила интересный отчет об их способностях и отношениях. Отчет был бы встречен с гораздо большим интересом, если бы появился лет на пять-шесть позже, но, естественно, земляне даже не потрудились показать его властям Колумбии, Новой Галлии или Новой Рутении. Они вообще не относились серьезно к своим исследованиям. Земляне были хорошими музыкантами и писали неплохие стихи, но их «науку» считали смехотворной во всей Галактике.

Таким образом, когда хроссаи начали продвижение к Галактической империи, земляне оказались единственными, кто ожидал нападения. И на Землю должны были напасть первой.

Хроссаи, считая добрых людей Земли несерьезным противником, послали всего лишь десять кораблей и думали, что легко справятся с этой планетой.

Но Земля уже в течение четырех лет охранялась тридцатью двумя вооруженными до зубов военными кораблями, полностью укомплектованными командами, которые накопили в себе воинственность за четыре года политических трений и дергающего нервы бездействия.

— Это была короткая война, — заметил Джоран Кедрик.

Он со своим тощим компаньоном Амслером предпринял трансатлантический круиз сразу после короткого, захватывающего поединка в небесах и теперь глядел вверх, на самую высокую часть памятника Вашингтону.

— Держу пари, самая короткая война, когда-либо имевшая место, — рассмеялся Амслер. — Нашим защитникам, наверное, потребовалось меньше десяти минут, чтобы уничтожить корабли хроссаи, верно?

— Ну-у... да, — сказал Кедрик, изучая контуры мраморных игл. — Да, этот памятник выглядит гораздо симпатичнее, чем Эйфель.

— Что?

— Просто высказываю свое эстетическое суждение, только и всего, — усмехнулся Кедрик. — Но ты должен допустить, что план разработан отлично. Если бы мы обратились за помощью к любой из трех колоний, они не обратили бы на нас внимания или, возможно, послали бы парочку кораблей. Но, создав угрозу их святыням и слегка натравливая их друг на друга, нам удалось заманить к себе отличный космический военный флот, причем совершенно бесплатно! Ты понимаешь, что Земля обыграла хроссаи без единого выстрела?

Крошечная черная точка появилась на ярко-синем небе высоко над их головами, и когда ее осветили лучи солнца, она немилосердно заблестела.

— Что это? — спросил Амслер.

— Вероятно, колумбийское судно, охраняющее Памятник от нападения рутениан, — сказал Кедрик. — Они так и не поняли суть происходящего. Я думаю, они будут защищать нас вечно. Ну, во всяком случае, это гораздо проще и дешевле, чем держать собственную флотилию.

— Эй, умники, ничего если я сделаю несколько фотографий? — внезапно раздался громкий, скрипучий голос.

Оба землянина повернулись к задавшему вопрос. Это был турист, грузный, широкоплечий, очень загорелый — очевидно, колумбиец, который захотел навестить Памятник. Он размахивал стереоокуляром сложного устройства.

— Мы не против? — с сомнением спросил Амслер.

— Разумеется, нет! — ответил Кедрик. — Турист хочет сделать себе на память несколько снимков нас, урожденных землян. Почему же мы должны отказываться? Пусть у него будет представление о нашем примитивном, пасторальном пути развития.

Кедрик засмеялся, и через секунду к нему присоединился Амслер.

Колумбиец приблизился, направив на них камеру.

— И в чем соль шутки? — спросил он. — Что такого забавного?

— Да ничего, — с трудом выдавил Кедрик, продолжая смеяться. — Это просто очень старинная шутка. Вы бы не поняли ее суть.

— Я сам люблю пошутить, — добродушно сказал турист. — Ну ладно, это ваши дела. Вы не возражаете встать возле Памятника? Я хочу сделать прекрасные снимки, чтобы показать их потом дома.

The Shrines Of Earth, (Astounding, 1957 № 11).

СЧАСТЛИВЫЙ НЕУДАЧНИК

Рольф Деккер недоверчиво глядел, как худощавый, молодой наземник спускается по лестнице к лачуге Рольфа в Астрограде. У него нет ушей, не веря своим глазам, подумал Рольф. После пяти лет, проведенных в космосе, Рольф вернулся домой и оказался в странно измененном мире, который ему было трудно принять.

Появился еще один наземник. Этот тоже был маленького роста и производил то же самое впечатление хрупкости. Но у него, слава богу, были уши — и пара блестящих пятисантиметровых рожек на лбу. Да пусть меня вечно жарят на сковородке, подумал Рольф. Теперь я видел все!

Оба наземника были одеты в опрятные, инкрустированные золотом зеленые куртки, выглядевшие ужасно неуместно в грязном Астрограде, а волосы их были покрашены в светло-зеленый цвет, что соответствовало остальному облику.

Рольф глядел на них почти с полминуты, прежде чем они увидели его. Они тут же уставились на него, тот, что был без ушей, повернулся к своему товарищу и что-то ему зашептал. Рольф подался вперед, напрягая слух, чтобы расслышать его слова.

— ...красивый, не так ли? Это самый большой, которого я когда-либо видел!

— Эй, иди-ка сюда, — позвал рогатый мягким, нежным голосом, странно контрастирующим с хриплым ревом, к какому Рольф привык за время странствий по космосу. — Мы хотели бы поговорить с тобой.

Именно в этот момент из дверей лачуги появился Кенеди и захромал к лестнице.

— Эй, Рольф! — окликнул он. — Оставь эти создания в покое!

— Позволь мне сначала узнать, чего они хотят, ладно?

— Чего бы они ни хотели, это все равно закончится плохо, — прорычал Кенеди. — Скажи им, чтобы убирались отсюда, прежде чем я выкину их туда, откуда они явились. И пускай пошевеливаются.

Оба наземника встревоженно поглядели друг на друга. Рольф подошел к ним.

— Ему не нравятся наземники, только и всего, — пояснил им Рольф. — Но он не сделает ничего, лишь будет вопить.

Кенеди с отвращением сплюнул, повернулся и захромал обратно в лачугу.

— Я и не знал, что вы носите рога, — сказал Рольф.

Землянин зарделся.

— Новый стиль, — сказал он. — Очень дорогой.

— А-а, понятно, — сказал Рольф. — Я здесь новичок, только что вернулся. Пять лет в космосе. Когда я улетал, все люди выглядели одинаково, А теперь у вас вот рога.

— Это новая мода, — сказал безухий. — Теперь мы разные. Когда ты улетал, у власти были Приспособленцы и мода соответствовала им. Но теперь, как видишь, современные хирурги могут сделать почти что угодно.

Мрачная тень легла на лицо Рольфа.

— Что угодно?

— Почти что. Они не могут превратить наземника в астронавта, и не думаю, что когда-нибудь смогут.

— И наоборот тоже? — спросил Рольф.

Они захихикали.

— Какой же астронавт захотел бы стать наземником? Кто отказался бы от жизни среди звезд?

Рольф ничего не ответил. Он пнул кучу мусора на грязной улице. Действительно, какой астронавт? — подумал он. Внезапно он понял, что два хрупких наземника глядят на него так, словно он какой-то диковинный зверь. Вероятно, он весил больше их обоих и знал, что раз в шесть сильнее. Рядом с ним они походили на детей или на диковинные игрушки. Двумя ударами он сломал бы их хрупкие тела, как зубочистки.

— А где ты побывал? — спросил безухий.

— Два года на Марсе, год на Венере, год в Поясе и год на Нептуне, — ответил Рольф. — Нептун мне не понравился. Лучше всего было в Поясе, там мы летали на исследовательском корабле. На Церере мы сделали кучу денег. Половину из них я потратил на Нептуне, но еще много осталось в запасе, и вот теперь не знаю, что с ними сделать.

Он не стал добавлять, что вернулся домой недоуменный, удивляющийся тому, почему он астронавт, а не наземник, и осужден жить в грязном Астрограде, когда совсем рядом, на другой стороне реки, стоит Йавк.

Они смотрели на его потертую одежду, на грязную, сложенную из песчаника лачугу. Он жил в старинном доме, построенном четыре-пять веков назад.

— Хочешь сказать, что ты богат? — спросил наземник.

— Несомненно, — сказал Рольф. — Как и каждый астронавт. И что же? На что я могу потратить свои сбережения? Мои деньги лежат в банках на Марсе и Венере. По законам я не могу получить их на Земле. Поэтому я и живу в Астрограде.

— А ты когда-нибудь видел город наземников? — спросил безухий, оглядывая тихие улочки Астрограда, где перед домами, сложа руки, сидели здоровенные, суровые мужчины.

— Раньше я жил в Йавке, — ответил Рольф. — моя бабушка была наземницей, там она меня и воспитала. Но я улетел в космос и больше не возвращался туда.

Меня просто вынудили покинуть Йавк, подумал он. Потому что я не принадлежу к их виду. Я не похож ни на одного из них.

Оба наземника обменялись взглядами.

— Мы можем сделать тебе кое-какое предложение? — спросили они и вытянулись, затаив дыхание, словно знали, что их вот-вот побьют.

В дверях лачуги снова появился Кенеди.

— Эй, Рольф! Ты что, превращаешься в наземника? Отделайся сейчас же от этих малышей, пока у них не возникли проблемы.

Рольф повернулся и увидел нескольких астронавтов, стоящих на другой стороне улицы и с любопытством наблюдающих за ним. Он впился в них взглядом.

— Я делаю то, что хочу, черт побери, — крикнул он через улицу, потом повернулся к двум наземникам. — Ну а теперь валяйте, что хотели сказать.

— Я устраиваю вечеринку на следующей неделе, — сказал безухий. — Мне бы хотелось, чтобы ты приехал туда. Мы бы хотели послушать о жизни астронавтов.

— Вечеринку? — повторил Рольф. — Вы имеете в виду танцы, игры и все такое?

— Вам это понравится, — безапелляционно заявил наземник. — Мы все хотели бы, чтобы на нашей вечеринке были астронавты.

— Когда она состоится?

— Через неделю.

— У меня отпуск на десять дней. Ладно, — сказал Рольф. — Я приеду.

Он взял у наземника карточку, машинально взглянул на нее, увидел, что того зовут Кэл Квинтон, и сунул карточку в карман.

— Договорились, — сказал он. — Я приду.

Наземники тут же отправились к своему маленькому реактивному автомобилю, благодарно улыбаясь. Когда Рольф переходил улицу, другие астронавты провожали его холодными, недоуменными, пристальными взглядами.

Кенеди был почти так же высок, как Рольф, и еще более ужасен. Брови Рольфа были прямые и тяжелые. У Кенеди были массивные, нависающие, густые брови. Нос у Кенеди был давно уже сломан в какой-то драке в баре, скулы выпирали, лицо выглядело сильным и твердым. И что еще более важно, его левая нога была искривлена, и он стал хромым, без всяких надежд на помощь самых дорогих хирургов. Увечье он получил во время взрыва реактора три года назад и больше не мог работать на космических линиях. Так что его проводили на пенсию. В договор входило владение обветшалым, старым домом в Астрограде, который он превратил в пансион для временно проживающих астронавтов.

— И для чего тебе это надо? — спросил Кенеди. — Разве тебе было недостаточно общения с этими двумя наземниками, и ты хочешь пойти плясать на одной из них вечеринок?

— Отстань от меня, — пробормотал Рольф.

— Разве тебе нравится жить в грязи? Астроград — просто гетто, и этим все сказано. Наземники швырнули тебя прямо в навозную кучу. Ты для них даже не человек, а просто дрессированная обезьяна. И ты собираешься пойти и развлекать их? Я думал, что у тебя есть мозги, Рольф!

— Заткнись!

Рольф стукнул стаканом по столу, стакан подпрыгнул и полетел на пол, где благополучно разбился.

Девушка Кенеди, Лэни, вошла в комнату при звуке битого стекла. Она была высокая и сильная, с прямыми темными волосами и острыми скулами, которые выдавали в ней астронавта. Она тут же наклонилась и начала собирать битое стекло.

— Дурацкий поступок, Рольф, — сказала она. — Это будет стоить тебе пол кредитки. И нужно тебе так тратиться?

Рольф молча положил на край стола монету.

— Лучше скажи своему дружку замолчать. Если он не перестанет подкалывать меня, то я поломаю ему вторую ногу, и тогда ты сможешь носить его на руках, точно куклу.

Девушка посмотрела сначала на одного, потом на другого.

— И чего вам не живется мирно?

— Утром здесь была парочка наземников, — сказал Кенеди. — слонялись повсюду. Им понравился наш молодой друг, и они пригласили его к себе на вечеринку. И он принял их предложение.

— Он что? Не ходи туда, Рольф. Ты же еще не спятил, чтобы пойти.

— А почему я должен спятить? — сказал Рольф, пытаясь говорить спокойно. — Почему мы должны все время сторониться наземников? Почему две наши расы не могут собираться вместе?

Лэни поставила свой поднос на стол и села рядом с ним.

— Это не просто две расы, — терпеливо сказала она. — Наземники и астронавты два совершенно различных вида, Рольф. Просто генетически различных. Они маленькие и слабые, мы крупные и сильные. Они не могут жить и работать в космосе, они могут выжить лишь на Земле, потому что слишком слабы, чтобы куда-то летать. Граница между нашими видами слишком сильна, ее невозможно сломать.

— А еще они обращаются с нами просто по-свински, точно с животными, — добавил Кенеди. — Ну так это они — животные. Они просто не могут жить, как люди.

— Не ходи на их вечеринку, — сказала Лэни. — Они просто хотят посмеяться над тобой. Они будут говорить: глядите на большую обезьяну.

Рольф встал.

— Вы не понимаете. Никто из вас не понимает меня. Я вышел из наземников, моя бабушка с материнской стороны воспитывала меня, как наземника. Она хотела, чтобы я стал наземником. Но я рос все больше и становился все сильнее. Она даже водила меня к пластическому хирургу, полагая, что он может прекратить все это. Что может сделать меня похожим на наземника. Хирург был маленьким, хрупким человечком, длинноносым и тонкогубым, как и все остальные наземники. Я был вдвое больше его, хотя мне было только пятнадцать. Хирург осмотрел меня, ощупал мои кости и измерил меня со всех сторон.

— Здоровая обезьянка, — вот что он сказал.

Затем он добавил моей бабушке, что я буду становиться все крупнее и здоровее, и никакая их хирургия не сможет сделать меня маленьким и красивым, так что я гожусь только для космоса и не должен жить в Йавке. Поэтому на следующее утро я уехал записываться в астронавты.

— Понятно, — спокойно сказала Лэни.

— Я не попрощался навсегда. Я просто уехал. В Йавке для меня не было места, я больше не мог выдавать себя за наземника. Но я хотел бы вернуться туда и посмотреть, на что походит прежняя жизнь теперь, когда я знаю, на что походит ее другая сторона.

— Тебе будет больно, когда ты это узнаешь, Рольф.

— Я рискну. Но я хочу пойти. Может, там будет моя бабушка. Хирурги несколько раз омолаживали ее, и когда я улетал, она была похожа на мою сестру.

Лэни кивнула.

— Нет никакого смысла спорить с ним, Кенеди. Он хочет вернуться туда и все увидеть сам, так не мешай ему.

Рольф улыбнулся.

— Спасибо за понимание.

Он достал визитку Квинтона и повертел ее в руке.

Рольф отправился в Йавк пешком, одевшись в лучшую одежду, с таким чистым лицом, каким оно было много лет назад. Астроград стоял на противоположной от Йавка стороне реки, и мосты, переброшенные через реку, ярко блестели в солнечном свете второй половины дня.

Бомбы падали на Йавк во время давно забытой войны и весьма сократили расстилающийся за рекой город. Но теперь Йавк был полностью восстановлен, как только землю очистили от радиации, в то время как Астроград состоял в основном из домов, которые были построены еще в двадцатом веке.

Раньше Йавк был самым большим морским портом в мире. Теперь это был самый большой в мире космодром. В небе над ним постоянно взлетали и садились корабли. Прилетающие на них пассажиры обычно оставались в Йавке, который сделался еще большей столицей, чем был перед Бомбежкой.

Йавк и Астроград походили на две совершенно разные планеты. Через реку между ними протянулись три моста, но большую часть времени они оставались пустыми, не считая астронавтов, возвращающихся домой, или астронавтов, направляющихся в космодром к кораблям. Между этими двумя городами не ходил никакой регулярный транспорт. Чтобы добраться из Астрограда до Йавка, можно было вызвать реактивное такси или идти пешком. Рольф решил пойти пешком.

Он наслаждался ходьбой. Я возвращаюсь домой, думал он, шагая по мерцающей дуге моста, одетый в лучшую свою воскресную одежду. Он вспоминал дни своего детства, детства, проведенного без родителей. Он помнил себя примерно лет с шести. Он постоянно участвовал в уличных драках и обычно заканчивал их, хватая самого главного хулигана и перебрасывая его через забор. Когда он однажды рассказал бабушке, как выиграл драку, она плакала целый час, хотя никогда не говорила ему, почему. Но с ним все равно не любили водиться. Рольф знал, что остальные мальчишки смеялись за его спиной все больше и больше, пока он рос.

— Обезьяна, — дразнили они его. — Обезьяна.

Но всегда лишь за его спиной, никогда не бросали ему это в лицо.

Он дошел до конца моста в Йавке. Там стояли охранники-наземники, малочисленные и хилые, но с бластерами на поясах.

— Возвращаешься, астронавт?

Рольф удивленно взглянул на них. Откуда охранники узнали? Затем он понял, что охранники имели в виду: возвращаешься на свой корабль?

— Нет. Нет, я иду на вечеринку. В дом Кэла Квинтона.

— Ну да, скажи кому другому, астронавт, — легко и иронично сказал охранник.

Если ткнуть его пальцем под ребра, то можно сломать пополам, подумал Рольф.

— Я серьезно. Квинтон пригласил меня. Вот его визитка.

— Если это шутка, то у тебя будут проблемы. Ну ладно, я поверю тебе на слово.

Рольф почти беспечно прошел мимо охранников, затем посмотрел на адрес, напечатанный на визитке: 12406 Кенмен-Роуд. Он пошарил в памяти в поисках сведений об улицах Йавка, но обнаружил, что эти подробности улетучились после пяти лет, проведенных на Марсе, Венере, Поясе астероидов и на Нептуне. Он не знал, где находится Кенмен-Роуд.

От горящих уличных знаков было мало помощи. Один из них указывал на 287-стрит, другой на 72-авеню. Кенмен-Роуд могла быть где угодно.

Он прошел пару кварталов. Улицы были не просто убраны, а протерты каким-то антибактериальным средством, и Рольфу все время казалось, что его башмаки, в которых он последнее время шагал только по Астрограду, оставляют на улице грязные следы. Но он не стал оглядываться, чтобы посмотреть.

Вместо этого он взглянул на свои наручные часы. Было уже поздно, а Кенмен-Роуд находилась неизвестно где. Он свернул на переполненную улицу, понимая, что привлекает к себе внимание. Улицы были заполнены низенькими людьми, едва достигавшими ему до груди, все они были одного роста и выглядели похожими друг на друга. Правда, у некоторых имелись радикальные хирургические измерения, У каждого свое. У одного был рог, как у единорога, у другого дополнительный глаз, очень похожий на настоящий. Наземники украдкой поглядывали на него, как поглядывали бы на тигра или слона, прогуливающегося по главной улице.

— Куда ты идешь, астронавт? — раздался голос с середины улицы.

Первым порывом Рольфа было послать его ко всем чертям и продолжить идти, но он понимал, что вопрос был вполне уместным и что он сам хотел бы знать на него ответ. Поэтому он повернулся к говорившему.

На краю проезжей части стоял еще один полицейский.

— Ты заблудился?

Полицейский был краток и деликатен. Рольф протянул ему визитку.

Полицейский глянул на нее.

— Какие у тебя дела с Квинтоном?

— Просто подскажите мне, как добраться туда, — попросил Рольф. — Я спешу.

Полицейский шагнул к нему.

— Ладно-ладно, только успокойся. — Он указал рукой на остановку. — Садись вон там на маршрутку. У нее есть остановка на Кенмен-Роуд. Ты сможешь найти оттуда дорогу?

— Я бы лучше пешком, — сказал Рольф.

Ему не хотелось выдерживать напряжение поездки в машине под любопытными взглядами всех проходящих мимо наземников.

— Как хочешь, — сказал полицейский. — Это примерно в двух сотнях кварталах отсюда на север. У тебя крепкие ноги?

— Это неважно, — сказал Рольф. — Я поеду в маршрутке.

Кенмен-Роуд оказалась небольшой тихой улочкой на другом конце Йавка.

По адресу 12406 было здание, возвышавшееся над всеми остальными на улице. Когда Рольф вошел через дверь, неизвестно откуда появился маленький наземник, поблескивающий алмазом на том месте, где должен быть его левый глаз, и с кожей, покрытой фиолетовыми пятнами.

— Мы вас ждали, — сказал он. — Пойдемте. Кэл будет рад, что вы пришли.

Лифт летел вверх так быстро, что Рольфу на секунду показалось, будто он вернулся в космос. Но на шестьдесят втором этаже лифт резко остановился, и когда раскрылась его дверь, из зала донеслись звуки дикого веселья. Рольф засомневался, когда представил себе, что мог бы в это время играть в карты с Лэни и Кенеди, но все же вышел из лифта и, пройдя по пластиковому коридору, попал в совершенно новый мир.

Квинтон вышел ему навстречу. Рольф узнал его по отсутствующим ушам, но теперь его кожа была выкрашена в синий цвет, контрастирующий с оранжевой одеждой.

— Я так рад, что вы приехали, — буквально заискрился радостью маленький наземник. — Идемте, я представлю вас всем.

Двери открылись автоматически, когда они подошли. Квинтон схватил его за руку, чем опозорил его. Из зала неслись крики и смех. Но когда они вошли, все разом замолчали, словно были отключены. Рольф насмешливо глядел на собравшихся из-под сдвинутых бровей, и они смотрели на него в ответ с плохо скрываемым любопытством.

Они, казалось, были разделены на две группы. В одном конце длинного зала находилась группа наземников, совершенно похожих друг на друга во всем, словно одинаковые куклы на полке магазина. Это были наземники, каких Рольф помнил, те, над которыми поработали пластические хирурги и устранили у них все, что не соответствовало преобладающему на данный момент понятию красоты.

В другом же конце зала толпилась другая группа наземников. Все совершенно различные. У некоторых были блестящие наборы драгоценных камней на лбу, у других не было губ или волос или был дополнительный глаз или три ноздри. Это была странная, пугающая группа, продукт высокого искусства пластических хирургов.

Обе группы молча смотрели на Рольфа.

— Друзья, это Рольф... Рольф...

— Деккер, — подсказал Рольф после паузы, он и сам уже почти позабыл собственную фамилию.

— Рольф Деккер недавно вернулся из космоса. Я пригласил его присоединиться к нам сегодня вечером. Мне кажется, он вам понравится.

Каменная тишина постепенно растворилась в ропоте вежливого разговора, когда завсегдатаи вечеринок начали привыкать к присутствию нового гостя.

Казалось, они совершенно искренне обсуждали между собой вопрос появления Рольфа, словно Квинтон сделал что-то неслыханное, пригласив на вечеринку наземников астронавта.

Потом к нему подошла высокая девушка со светлыми волосами.

— А, Джонни, — сказал Квинтон и повернулся к Рольфу. — Это Джонни. Она попросила меня быть твоей компаньонкой на нынешней вечеринке. Она очень интересуется космосом и всем, что с ним связано.

Что с ним связано, подумал Рольф. А значит, и я. Он посмотрел на девушку. Она была высокой для наземницы, но все же Рольф понимал, что в толпе астронавтов и ее было бы совершенно не заметно. Кроме того, он заподозрил, что ее рост был увеличен специально для вечеринки особой обувью. Она не имела индивидуальных особенностей, простое лицо было приятным — с хорошими чертами, гладкой кожей и без шокирующих особенностей индивидуалистических искажений. На ее коже даже не было никаких пятен. На ней была застегнутая на груди блузка. Милая красотка, подумал Рольф. Вполне подходит для меня. Рольфу вдруг показалось, что ему понравится вечеринка.

Теперь, когда прошел первоначальный шок от его появления, к Рольфу начали робко подходить другие гости. Они задавали какие-то глупые вопросы о космосе, показывающие, что имеют к космосу лишь поверхностный интерес и просто смотрят на Рольфа, как могли бы смотреть на говорящую собаку. Рольф коротко отвечал, со скрытым презрением глядя сверху вниз на их маленькие, накрашенные личики.

Они так же мало думают обо мне, как и я о них. Эта мысль внезапно поразила его, и широкое лицо Рольфа скривилось в иронической усмешке. И тут заиграла музыка.

Толпа наземников немедленно разошлась, очищая место для танцев. Рольф поглядел на Джонни, которая терпеливо стояла рядом с ним.

— Я не умею танцевать, — сказал Рольф. — И никогда не учился.

Рольф стал наблюдать за другими парочками, изящно двигающимися по полу, словно собрание марионеток. В тусклом свете он видел, как пары цеплялись друг за друга, покачиваясь в танце. Рольф стоял у стены, выставив свое уродство перед собой, словно щит. Он видел, какая бездонная пропасть отделяла его от наземников, пока наблюдал за танцорами, веселой болтовней и пустыми шуточками, скрытыми прикосновениями рук и всем остальным, что было ему совершенно чуждо. Причудливые индивидуалисты танцевали вместе. Он заметил, что люди, имеющие в разных местах дополнительные руки, собравшись группой как бы дополняли друг друга. Интересно, подумал Рольф, что они могут говорить друг другу, когда они все такие одинаковые.

— Пойдемте, — сказала Джонни. — Я покажу вам, как надо танцевать.

Рольф повернулся, чтобы взглянуть на нее, на ее гладкие белокурые волосы и правильные черты лица.

Джонни улыбнулась красивой улыбкой, показав белые зубки. Может, она тоже тут новичок? — подумал Рольф.

— На самом деле я знаю, как надо танцевать, — сказал Рольф. — Но делаю это так ужасно...

— Это не имеет значения, — весело сказала она. — Пойдемте.

Она взяла его за руку. Может, она не считает меня похожим на обезьяну, подумал Рольф. Она глядит на меня не так, как остальные. Но почему? Ведь я такой уродливый, а она такая симпатичная...

Он посмотрел на нее, она взглянула на него в ответ, и он почувствовал ее взгляд на своем щетинистом лице со свирепым оскалом и горящими желтоватыми глазами. Он не хотел, чтобы она вообще глядела на него, он уже сожалел, что у него совершенно не подходящее для нее лицо.

Он обнял ее, чувствуя исходящую от нее теплоту. Она действительно очень высокая, понял Рольф, почти такая же высокая, как женщины-астронавтики, но не обладает резкой суровостью женщин Астрограда. Они начали танцевать. Она танцевала хорошо, Рольф неуклюже. Когда музыка кончилась, она повела его ко входу на веранду.

Они вышли наружу в прохладный ночной воздух. Огни города закрывали большинство звезд, но некоторые все же можно было еще заметить, а высоко над Йавком висела луна. Рольф смутно увидел огни Астрограда на другой стороне реки, и снова подумал о Лэни и Кенеди, и пожалел, что Кенеди не видит его сейчас со стоящей рядом красивой наземницей.

— Наверное, в космосе вы очень одиноки, — сказала она через какое-то время.

— Так и есть, — ответил Рольф, стараясь, чтобы его голос звучал нежно. — Но там мое место. Я воспитан и обучен для космоса.

Она кивнула.

— Да. Любой из так называемых мужчин в зале отдал бы десять лет своей жизни, чтобы полететь в космос. А вы говорите, что вам там одиноко.

— Эти долгие полеты в кромешной ночи, — сказал Рольф. — Они быстро надоедают. Вам хочется вернуться к людям. Поэтому вы возвращаетесь. Но к чему вы возвращаетесь?

— Я знаю, — тихо сказала она. — Я видела Астроград.

— Но почему все должно быть так? — спросил вдруг Рольф. — Почему астронавты такие удачливые и одновременно такие несчастные?

— Давайте не будем говорить об этом сейчас, — сказала она.

Мне хочется поцеловать ее, подумал Рольф. Но лицо мое слишком грубо, и сам я груб и уродлив, и она оттолкнула бы меня. Я помню маленьких симпатичных девочек-наземниц, которые осыпали меня насмешками, когда мне было тринадцать и четырнадцать лет, еще до того как я ушел в космос.

— Вы не должны быть одиноким, — сказала она, чуть приподняв одну из своих прекрасных бровей. — Возможно, когда-нибудь вы найдете того, о ком будете заботиться, Рольф. Возможно, когда-нибудь...

— Да, — кивнул он. — Возможно, когда-нибудь.

Но он уже знал, что все это неправильно. Разве он мог привести эту девушку к себе в Астроград? Нет,она просто играет с ним, развлекается на вечеринке. Ведь это нечто новенькое: занятие любовью с астронавтом.

Они молчали, он глядел на нее, а она на него. Он слышал ее частое дыхание, легкое и волнительное, совершенно не похожее на его сипение. Через некоторое время он придвинулся еще ближе, обнял ее рукой, чуть наклонил ее голову и поцеловал.

И уже целуя, он понял, что все испортил, точно так же как всегда все портил. Он стоял слишком близко, его тяжелый ботинок наступил на кончик ее туфельки, и он прижал свои губы к ее губам так, что буквально расплющил их. Но, тем не менее, он был очень близко к ней. Она не отталкивала его, но Рольф чувствовал, что она все равно держится отстраненно, не отдаваясь, в то время как он готов был отдаться ей весь. Он отодвинулся на шаг.

Она не успела скрыть выражение отвращения, которое ненамеренно появилось на ее лице. И он заметил это выражение, когда закончился поцелуй. И стал молча глядеть на нее.

— Возможно, когда-нибудь, — пробормотал он.

Она уставилась на него, не скрывая страх, который начал расползаться по ее лицу.

Рольф почувствовал холод где-то в глубине своего живота, и этот холод все рос, пока не дошел до горла и не проник в голову.

— Да, — сказал он. — Возможно, когда-нибудь. Но не с вами. И не с любой из тех, кто просто играет в игры. Сегодня вы просто хотели что-то сказать своим друзьям, вот почему добровольно вызвались быть моей нынешней компаньонкой. Но все, на что вы способны, это удержаться от насмешек надо мной. А может, вы делаете это из жалости? Но я не хочу от вас жалости, слышите меня? Уходите!

Она тоже отступила на шаг.

— Ты просто уродливый, неуклюжий клоун! Ты настоящая обезьяна!

Слезы испортили безупречную маску лица. Ослепленный гневом, Рольф попытался схватить ее за руки, но она вскочила и помчалась с террасы в зал.

Она словно коллекционер, внезапно подумал Рольф. Ее хобби — интересные встречи. И она хотела добавить меня к своей коллекции. В качестве опыта. Он неторопливо прошел в конец веранды и, переполненный гневом, уставился в ночную темноту. Он глядел на луну, совершающую свою мертвую, еженощную поездку по небу, и на брызги редких звезд. Ночь такая пустая и холодная, подумал он, но не больше, чем я.

Он повернулся и оглянулся на полуоткрытое окно. И там он увидел девушку, походившую на Джонни, но не такую высокую и в другом платье. Тогда он стал разыскивать взглядом Джонни.

Джонни танцевала с одним из индивидуалистов, хилым человечком сантиметров на десять ниже ее, со странными наростами на лице. Она над чем-то смеялась, и он смеялся вместе с ней.

Рольф снова уставился на луну, вспомнив предупреждение Лэни: тебя просто хотят высмеять. Посмотрите на большую обезьяну, скажут они.

Рольф понял, что должен немедленно уйти отсюда. Он — астронавт, а они — наземники, он презирал их за то, что они просто маленькие высокомерные куклы, а они смеялись над ним, считая его неповоротливой обезьяной. Он не был членом их расы, он вообще не относился к их миру.

Он вошел в зал. Квинтон тут же подбежал к нему.

— Я ухожу, — сказал Рольф.

— Что? Ты не можешь уйти, — ответил маленький человечек. — Ведь вечеринка только-только начинается, еще есть десятки людей, которые хотят встретиться с тобой. И ты пропустишь грандиозное шоу, если не останешься.

— Самое грандиозное шоу я уже видел, — сказал ему Рольф. — Теперь я хочу уйти. Немедленно.

— Ты не можешь сейчас уйти, — сказал Квинтон, и Рольфу показалось, что в уголках глаз маленького человечка он заметил слезы. — Пожалуйста, не уходи. Я сказал всем, что ты будешь на моей вечеринке... Ты же просто опозоришь меня!

— А меня это волнует? Выпусти меня отсюда.

Рольф пошел к двери. Квинтон попытался вернуть его обратно.

— Минутку, Рольф. Пожалуйста!

— Я должен уйти, — повторил Рольф, отодвинул Квинтона с дороги сильным толчком руки и пошел искать лифт.

Лэни и Кенеди сидели, ожидая его возвращения, хотя уже было раннее утро. Рольф буквально упал в пневмокресло и сбросил ботинки, освобождая усталые, ноющие ноги.

— Ну, и как прошла вечеринка? — спросила Лэни. — Хорошо повеселился среди наземников, Рольф?

Он ничего не ответил.

— Наверное, там было не так уж плохо, — продолжала Лэни.

Рольф взглянул на нее.

— Я ухожу из космоса. Я собираюсь пойти к хирургу и сказать, чтобы он превратил меня в наземника. Я ненавижу эту грязную жизнь!

— Он просто пьян, — сказал Кенеди.

— Нет, я не пьян, — возразил Рольф. — Просто я больше не хочу быть обезьяной.

— А кто назвал тебя обезьяной? Если ты обезьяна, то зачем тебе они? Или они тоже обезьяны? — резко засмеялся Кенеди.

— Они в самом деле такие замечательные? — спросила Лэни. — Тебе там было так хорошо, что ты хочешь бросить ради этого космос? Ты что, восхищаешься наземниками, что ли?

Я должен быть с ней, подумал Рольф. Я ненавижу Астроград, но неужели мне больше нравится Йавк? Неужели я действительно хочу стать одной из этих маленьких марионеток? Хотя, почему бы и нет? Ведь в космосе нет ничего для меня. Наземники, по крайней мере, счастливы.

Я хочу, чтобы она посмотрела на меня иными глазами.

— Оставьте меня в покое, — проворчал он. — Я сделаю то, что хочу.

Лэни уставилась на него, пытаясь проникнуть сквозь его маску гнева. Он взглянул на ее широкие плечи, мускулистое тело, непривлекательные волосы и грубое лицо и сравнил ее с изяществом Джонни, с ее ниспадающими золотистыми локонами...

Он встал, подобрал свои ботинки и отправился спать.

Хирурга звали Голдринг. Это был жилистый, энергичный человек, общающийся со своими коллегами небрежно, сквозь зубы. Он сидел за ярким пластиковым столом, терпеливо ожидая, пока Рольф не закончил говорить.

— Это попросту невозможно, — сказал он затем. — Пластические хирурги могут почти все, но я не могу превратить вас в наземника. Дело даже не просто в ваших длиннющих ногах, мне пришлось бы изменить всю структуру вашего скелета, иначе вы будете отвратительным чудищем. А это невозможно. Я не могу создать вам совершенно новое тело с нуля, а если и мог бы, то как бы вы переселились в него?

Рольф нетерпеливо притопнул ногой.

— Вы уже третий хирург, который говорит мне одно и тоже. Это что — заговор? Я же вижу, на что вы способны. Если вы можете приживить кому-то третью руку, то можете превратить меня в наземника.

— Пожалуйста, мистер Деккер. Я ведь сказал вам, что это невозможно. Но я не понимаю, зачем вам вообще такие изменения. И недели не проходит, чтобы какой-нибудь мальчишка из Йавка не пришел ко мне, умоляя превратить его в астронавта. Я вынужден отказывать им по той же самой причине, по которой теперь отказываю вам! Это совершенно обычное дело — романтичный мальчишка-наземник хочет лететь в космос, но совершенно не приспособлен для этого...

Внезапно одна мысль поразила Рольфа.

— Одним из этих мальчишек был Кэл Квинтон? — спросил он.

— Простите, мистер Деккер, но я не могу сообщать никакую информацию о своих клиентах.

Рольф выбросил через стол руку и схватил хирурга за горло.

— Отвечайте мне!

— Да, — прохрипел хирург. — Квинтон просил меня проделать такую операцию. Почти все они хотят этого.

— И вы не можете этого сделать? — спросил Рольф.

— Разумеется, нет. Я уже говорил вам: работа по превращению наземника в астронавта или астронавта в наземника совершенно невозможна. Этого никто никогда не делал и делать не будет.

— Значит, все так и есть на самом деле, — весьма разочарованно сказал Рольф. — Но ведь ничего не мешает вам дать мне новое лицо — заменить мое лицо на что-то такое, на что люди могут смотреть без содрогания.

— Я не понимаю вас, мистер Деккер, — сказал хирург.

— А я думаю, понимаете! Ведь не можете же вы не видеть, насколько оно ужасное! Почему? Почему я вам должен все объяснять?

— Пожалуйста, успокойтесь, мистер Деккер. Кажется, вы не понимаете, что вы совершенно нормально выглядящий астронавт. Ведь вас же воспитывали быть астронавтом. Это ваше генетическое наследие. Космос не для всех. Только люди с экстраординарной структурой скелетов могут выдерживать ускорение и изменения силы тяжести. Первых астронавтов тщательно отбирали и тренировали. И теперь вы видите результаты пяти веков этого отбора. Сильные астронавты с крепкими костями — это вы, мистер Деккер, и ваши друзья — вы единственные, кто пригоден летать в космосе. Остальные, — такие слабаки, как я, — маленькие люди и обращаются к пластической хирургии, чтобы получить хоть какую-то компенсацию за свою неполноценность. Было время, когда мода диктовала, чтобы все соответствовали единому стандарту красоты. Если мы не могли быть сильными, то могли быть, по крайней мере, красивыми. Но в последнее время возникла новая мода индивидуализма, и теперь мы боремся за оригинальную форму своего тела. И все это лишь потому, что рост и сила недоступны нам и даны только вам.

— Знаю я все это, — упрямо сказал Рольф. — Но почему вы не можете...

— Почему я не могу изменить ваше естественное лицо и превратить его в похожее на наземника? Для этого нет никаких причин, это была бы простая операция. Но кого бы вы одурачили? Почему вы не можете быть благодарны за то, кто вы есть? Вы можете полететь на Марс, в то время как нам остается лишь глядеть на него на экранах. Если бы я дал вам новое лицо, от вас отвернулись бы обе стороны. Наземники по-прежнему считали бы вас астронавтом, и я уверен, что другие астронавты немедленно прекратили бы иметь с вами дела.

— Кто вы такой, чтобы судить об этом? — взревел Рольф. — От вас ждут не суждений, а операций. Ведь вы же даже можете вынимать людям глаза и вставлять вместо них алмазы!

— Дело не в этом, мистер Деккер, — сказал хирург, взволнованно сжимая и разжимая руки. — Вы должны понять, что вы — тот, кто вы есть. Ваша внешность — это социальная норма, и чтобы вас приняли в вашей социальной среде, вы должны продолжать быть похожими... ну, надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу: похожими на обезьяну?

Хуже этого слова хирург не сумел бы выбрать, даже если бы захотел.

— Обезьяна! Я — обезьяна? Я покажу вам, кто из нас обезьяна! — за— вопил Рольф, когда все накопленное в нем разочарование последних двух дней внезапно вырвалась на волю.

Он вскочил и опрокинул стол. Доктор Голдринг успел отпрыгнуть, когда тяжелый стол рухнул на пол. Испуганная медсестра вбежала в кабинет, мигом оценила ситуацию и выбежала вон.

— Дайте мне свои инструменты! Я сам переделаю себя!

Рольф отшвырнул Голдринга, сбросил со стены дорогую солидографию и пнул ее, затем ворвался в операционную, где начал опрокидывать столы и крушить стульями стеклянные полки.

— Я покажу вам! — ревел при этом он.

Открыв шкафчик с инструментами, он достал оттуда тонкий нож с острейшим лезвием, согнул его пополам и бросил на пол. В дикой ярости он крушил все, до чего мог дотянуться, бегая с одного конца помещения до другого и оставляя за собой одни лишь обломки, в то время как доктор Голдринг стоял у двери и звал на помощь.

Помощь вскоре прибыла. Отряд полицейских-наземников ворвался в операционную и набросился на Рольфа, когда он остановился, чтобы перевести дыхание. Все они были коротышками, но зато их было человек двадцать.

— Не стреляйте в него! — прокричал кто-то.

И они ринулись на него всей толпой.

Рольф схватил операционный стол и швырнул в них. Трое полицейских рухнули, но остальные продолжали наступать. Он расшвыривал их, точно насекомых, но все же они окружили его, навалились. Несколько секунд Рольф отбивался под грузом пятнадцати коротышек, молотя кулаками, пинаясь и вопя. На секунду он даже освободился, но двое вцепились ему в ноги, и он покатился на пол. Они немедленно навалились на него, и через какое-то время Рольф прекратил борьбу.

Следующее, что Рольф осознал, что он лежит растянувшись на полу своей комнаты в Астрограде, вдыхая пыль из изодранного, старого ковра. Он почувствовал, что весь покрыт порезами и ушибами, хотя и понял, что его уже перевязали.

Значит, его не арестовали. Нет, конечно же, нет, не арестовали, как не стали бы арестовывать любое дикое животное, пришедшее в бешенство. Они просто отвезли его обратно в джунгли. Он попытался встать, но не смог. Зато почувствовал, что раны его перевязаны и заклеены пластырем. Ничего, вроде бы, не было сломано, но все тело болело.

— Теперь ты доволен? — раздался чей-то голос, и Рольф подумал, что приятно услышать человеческий голос, он хотя бы заглушал стоявший в голове шум. — Теперь ты доволен, когда доказал всем, что ты действительно просто обезьяна?

Рольф повернул голову — медленно, потому что шея не гнулась и болела. На краю его кровати сидела Лэни, а рядом с ней стояли два чемодана.

— Тебе вовсе не нужно было так бушевать, — продолжала она. — Наземники и так считают тебя просто животным. Не стоило так яростно доказывать им это.

— Ладно, Лэни. Оставь меня.

— А ты что, уже не хочешь меня видеть? Я просто хотела удостовериться, что ты помнишь, что натворил. Тебя только что привезла сюда банда полицейских-наземников и свалила прямо на пол. Они и рассказали мне все, что ты наделал.

— Оставь меня в покое.

— Ты всем твердишь это, Рольф. И посмотри, куда это тебя завело. Ты получил царскую взбучку от наземников. А теперь они отправят тебя туда, где ты должен находиться... А ты хоть знаешь, где должен находиться?

— В Астрограде?

— Только между полетами. Ты должен находиться в космосе, Рольф. Ты принадлежишь космосу. Никакой хирург не может сделать тебя наземником. Наземники вымирают, хотя еще не осознают этого. Все их закидоны, необычная одежда, дополнительные руки и отсутствующие уши — все это означает, что они приходят в упадок. Они вымирают. А ты из тех, кто будет жить. Вся Вселенная ждет, пока ты прилетишь и овладеешь ею. И вместо этого ты хочешь превратить себя в зеленокожую вымирающую обезьянку? Но почему?

Он с трудом принял сидячее положение.

— Я не знаю, — сказал Рольф. — Наверное, я совершенно запутался. — Он стиснул кулак. — Я астронавт. — Внезапно Рольф поглядел на Лэни. — А для чего чемоданы? — спросил он.

— Я перебралась к тебе, — сказала Лэни. — Мне же нужно где-то спать.

— А что с Кенеди? Он устал слушать твои проповеди? Он мой друг, и я не хочу делать ему подлости.

— Он мертв, Рольф. Когда полицейские-наземники привезли тебя сюда и он увидел, что они с тобой сделали, то его переполнила ненависть. Он всегда ненавидел наземников, а теперь возненавидел их еще больше, потому что ты ошибочно считал, будто они чего-то стоят. Он схватил одного из полицейских и чуть было не разорвал его пополам. Тогда полицейские застрелили его.

Рольф молчал. Он сидел, опустив голову на колени.

— Поэтому я переехала сюда. Наверху теперь одиноко. Давай, я помогу тебе встать.

Лэни подошла к нему, просунула руку ему под мышки и помогла подняться на ноги. Ее рука была твердая, и не было смысла отказываться от ее помощи.

— Можешь устраиваться здесь, — резко сказал он. — Мой отпуск кончается через два дня. Так что скоро я уберусь отсюда. Мы летим на Плутон.

Он покачнулся и едва устоял на ногах.

— Вот тогда здесь действительно станет одиноко, — сказал он.

— Так ты действительно собираешься лететь? И не пойдешь искать какого-нибудь хирурга, который сделает тебе симпатичное личико за несколько грязных кредитов?

— Прекрати. Я же сказал, что лечу, значит, лечу. В этом рейсе я проведу целый год. К тому времени я обналичу достаточно денег, лежащих в банках на разных планетах, и буду богатым человеком. Я соберу всю наличность, куплю на Венере особняк и заведу себе рабов-Грини.

Время подходило к полудню. Висевшее высоко в небе солнце прорвалось сквозь щели в ставнях и осветило темную комнату.

— Я останусь здесь, — сказала Лэни. — А ты летишь на Плутон?

Рольф кивнул.

— Кенеди тоже собирался лететь на Плутон. Он собирался лететь туда, когда взрыв реактора повредил ему ногу. После этого он никогда больше не видел космос.

— Бедный старый Кенеди, — сказал Рольф.

— Я тоже буду скучать по нему. Наверное, теперь мне придется управлять пансионом. Хотя бы некоторое время. Ты вернешься сюда через год?

— Наверное, — не раздумывая, сказал Рольф. — А этот город не хуже, чем любой другой Астроград. Не лучше, но и не хуже.

Он медленно поднял голову и посмотрел на Лэни, стоящую перед ним.

— Я надеюсь, что ты вернешься, — сказала она.

Окно было у нее за спиной, и солнце освещало ее сзади. Она была широкоплечей и сильной, хорошая работница. И хорошо сложена. Внезапно раны почти перестали болеть, когда Рольф поглядел на нее и понял, что она бесконечно красивее, чем изящная, глянцевая, как кукла, девушка, которую он поцеловал на веранде, девушка, которая купила зубы в магазине и фигуру которой смастерил хирург. Лэни, по крайней мере, вся была натуральная.

— А ты знаешь, — наконец, сказал он. — Кажется, у меня появилась идея. Ты будешь ждать здесь, а я вернусь через год. У меня будет достаточно денег, чтобы оплатить перелет на Венеру для нас двоих. Мы можем построить особняк немного поменьше, чем я планировал вначале. Но он все равно будет наш. На Венере есть красивые места. А самое главное, что эти обезьяны из Йавка никогда не смогут добраться до Венеры и будут вынуждены лишь глядеть на нее в ночном небе. Как ты думаешь, это хорошая идея?

— Я думаю, что это прекрасная идея, — сказала Лэни, шагнув к нему.

Ее лицо было на одном уровне с ним.

— Сейчас я вернусь в космос. Я должен пойти в этот рейс, чтобы не потерять свою квалификацию. Ты будешь меня ждать, не так ли?

— Я буду тебя ждать.

И Рольф крепко обнял ее, точно зная, что она непременно выполнит все, что обещала.

The happy unfortunate, (Amazing Stories, 1957 № 12).

ПРЕЦЕДЕНТ

Нa второй день третьей недели с тех пор, как миссия Земли прибыла на Лиминорр, лейтенант Блэр Пикеринг совершил возмутительное преступление. В течение часа новость о том, что натворил Пикеринг, дошла до базы землян.

Полковник Лоум Норден тщательно изучил ситуацию. Норден был главой культурной и военной миссии землян на Леминорр. В конечном итоге, именно он отвечал за все поступки своих людей. А так как лиминорриане были раздражительными, формалистическими и руководствующимися местными обычаями существами, не очень-то радующимися тому, что среди них находятся земляне, Норден был вынужден особенно тщательно рассмотреть поступок Пикеринга. Он должен был принять какое-то решение, и ясно и отчетливо понимал последствия неправильного решения. Инопланетный Корпус вел тщательный учет подобным делам. В их архивах были многочисленные прецеденты.

И эти прецеденты диктовали особое отношение к делу Пикеринга.

Инцидент произошел незадолго до полудня, а полдень — это самый святой час на Леминорре. Сейчас было час тридцать, полуденный отдых закончился, и Норден знал, что вскоре появятся возмущенные лиминорриане, чтобы подать официальную жалобу.

Лагерь землян был расположен в восьми километрах от города Ирхик, больше похожего на деревню, в которой жили около трех тысяч лиминорриан, и жилища их располагались по радиальным линия, тянущимся от Центрального храма. Офис Нордена, по чистому совпадению, был в том же положении относительно других земных зданий, как храм Ирхика по отношению к окружающей его деревне. Это была чистая случайность — генеральный план для постройки культурных и военных застав был начертан давным-давно, — но эта случайность играла землянам на руку.

Сам Норден терпеливо сидел за столом и ждал появление делегации. Он был среднего роста, но коренастый и мускулистый, с короткими и толстыми ногами, однако, когда все сидели вокруг стола переговоров, Норден казался самым высоким в комнате. У него были громадные руки, широкие плечи и предплечья, перевитые мускулами. Он служил в военных силах девятнадцать лет. Здесь был его восьмой мир. Он получил степень по социометрии в Чикагском университете в 2685 году и спустя пять лет получил назначение в военно-космическую флотилию, обслуживающую земные миссии на других планетах.

Ожидая, он делал свежие пометки в регистрационном журнале. Норден не любил сидеть без дела, а что касается разработки стратегии, которая должна справиться с потенциально взрывчатой ситуацией, то для этого у него еще будет время.

В четырнадцать ноль-ноль вспыхнула лампочка внутреннего коммуникатора. Норден щелкнул переключателем и сказал:

— Норден на связи. Что у вас?

— Пришли пятеро лиминорриан, чтобы встретиться с вами, сэр. Они выглядят взволнованными. Я думаю, они по делу Пикеринга. Мне их впустить?

— Немедленно.

Норден закрыл журнал, аккуратно отложил его в сторону, повернулся в кресле к двери и стал ждать. Через секунду дверной звонок прогудел тихонько и нерешительно.

— Войдите, — сказал Норден.

Единой группой в дверь вошли пять лиминорриан с серьезными, очень серьезными лицами. Они выстроились полукругом с лидером, стоящим строго между ними.

Норден всегда чувствовал легкую неловкость в присутствии лиминорриан. Сам будучи невысоким, он всегда ощущал недоверие к более высоким людям — а лиминорриане были высоки. Ростом они были по два с лишним метра, великолепные гуманоиды с широкими плечами и выпирающими мускулами. Их было пятеро, пять мужчин в одеянии гнева, красном, пронизанном фиолетовыми и черными оттенками. Руки и ноги у них были обнажены, открывая прекрасное зрелище их великолепно развитых мышц. Лиминорриане смазывали себя каким-то прогорклым животным жиром, из-за чего гладкая, металлически-голубоватая кожа жарко блестела.

Десять красных, диких глаз уставились на него. Пять плотно сжатых беззубых ртов хмуро опустили уголки. Пять угловатых лиц инопланетян так и пылали негодованием. В кабинете повисла долгая минута молчания.

Затем пять пар рук вытянулись в ритуальном приветствии: бицепсы согнуты, ладони стиснуты в кулаки. Норден спокойно смотрел, как выпирают мышцы туземцев. Не вставая, он приветствовал их тремя короткими, хрустящими словами на туземном языке.

— Вы полковник Норден? — спросил главный лиминоррианин.

Голос у него был глубоким и рокотал в пещере груди за секунду до того, как выливался в небольшой кабинет.

— Совершенно верно, — сказал Норден.

— А я Ахрунтинок, Хранитель Истины. Я принес приветствия от Мастера Ирхика, избранным представителем которого я являюсь.

— Мастеру здесь всегда рады, — кивнул Норден.

— Мастер принял решение не являться самому, — с каменным выражением лица ответил Ахрунтинок и жестом указал на четырех своих сотоварищей. — Я привел с собой двух жрецов храма и двух слуг мастера. Они также приветствуют вас.

Четверо стоящих с обеих его сторон согнули колени в торжественном молчании. Так же молча Норден кивнул в ответ.

Избранный представитель Ахрунтинок ослепительно сверкнул на Нордена глазами и заявил:

— Вы слышали, что произошло нынче утром в Ирхике?

— Возможно. Я слышал то, что, возможно, было искаженным отчетом о событии. А как это видит Мастер, Ахрунтинок?

— Как богохульство, — последовал холодный ответ.

— Давайте вы сами расскажете мне, что произошло, — предложил Норден.

Быстрым жестом левой руки он включил автотип. Он знал, что позже будет важно иметь на руках запись заявления Ахрунтинока.

Инопланетянин подозрительно покосился на тихонько зажужжавшее устройство, но не заявил протеста.

— В деревне было утро, солнце поднималось к вершине неба, когда в маленьком автомобиле, который вы используете для поездок, приехали Пикеринг и его люди. Они проехали по внешним улицам Ирхика, как делали каждое утро. Они миновали храм. Почти наступил полдень, когда солнечные лучи ударяют в крыльцо храма, очищая его на весь последующий день и позволяя нам войти внутрь и молиться. Несколько наших были в храме, когда приехал Пикеринг. Он вошел во внутренний двор храма, игнорировал крики жрецов при исполнении служебных обязанностей и поднялся по ступенькам одновременно с лучами солнца! Затем он сел на ступеньки, вытащил из нагрудного кармана пакетик с едой и начал есть. Жрецы продолжали возмущаться, но он не обращал на них внимания. Когда он закончил есть, то смял пустой пакетик и бросил его на ступеньки, затем поднялся, спустился с лестницы, вернулся к своему транспортному средству и уехал. Храм был осквернен. Церемония очищения займет много дней.

Ахрунтинок сделал паузу. Лицо его было холодно, руки сложены на груди, шестипалые ладони обхватили локти агрессивным, обвиняющий жестом.

— Лейтенант Пикеринг совершил богохульство, — сказал туземец. — Его нужно судить Верховным Судом и наказать, иначе очищение храма будет более трудным.

Норден на мгновение прикрыл глаза, а когда их открыл, взгляд его был твердый и суровый.

— Пикеринг сейчас под домашним арестом. Я еще не разговаривал с ним. Сначала я хочу услышать и его объяснение этого случая.

— Сколько времени это займет?

— А вы спешите?

— Людям пришлось поехать в соседний город, чтобы помолиться. Мы хотим провести судебное разбирательство сегодня вечером, а завтра привести приговор в исполнение. Надвигается Фестиваль Дней. Ирхик будет навечно опозорен, если наш храм окажется оскверненным на время фестиваля.

— Понятно. Значит, будет быстрое разбирательство. Я думаю, у вас уже подготовлен вердикт, так что будет просто пройти все юридические формальности.

— Лейтенант Пикеринг совершил богохульство, — звучным голосом повторил туземец. — Наказание за это очень серьезно. А вы, земляне, согласились соблюдать законы Лиминорра, пока пребываете здесь. Конечно, вы не будете возражать против наказания?

Норден улыбнулся, но это была не дружественная, а деловая улыбка.

— Излишне указывать на это, Ахрунтинок. Прецедент обязывает нас соблюдать местные законы. Если член нашей миссии нарушил закон, мы должны способствовать тому, чтобы его судили судом Лиминорра. Естественно, мы заинтересованы в том, чтобы наш человек получил справедливый суд.

— У него будет справедливый суд, — сказал Ахрунтинок.

— Прекрасно. Возвращайтесь через пять часов, и мы снова встретимся. К тому времени Пикеринг уже будет ждать вас.

— Превосходно.

Туземцы исполнили ритуальный обряд прощания. Почти пять минут они расшаркивались, кланялись и изгибались в разные стороны. Затем они повернулись и ушли из кабинета Нордена.

С полминуты Норден сидел неподвижно, прокручивая в уме только что завершенный разговор. Разумеется, он должен сообщить об этом на Землю. Одной из его главных обязанностей был тесный контакт со штаб-квартирой.

Штаб-квартире было интересно все. Через четыре года после случая на планете Маркина в силу вступил в прецедент Девола: если землянин нарушает закон планеты, на которой находится, туземцы имеют право просить его подвергнуться их местному судопроизводству.

Полковник Джон Девол занес этот прецедент в книги в 2705 году на планете Маркин, седьмой планете Системы 1106-sub-a. Девол создал прецедент, а прецеденты управляли земными миссиями на других планетах. Земля должна была показывать младшим мирам, получающим помощь Земли, свою последовательную культуру, иначе могло начаться крупномасштабное недоверие к ней.

Если земная миссия на одной планете ведет себя определенным образом, все остальные земные миссии должны соответствовать ей. Необходимо было показывать единство цели как особенность землян.

Девол установил прецедент. А у нас, подумал Норден, возникла с ним загвоздка.

Строго говоря, одинаковое поведение не сохранялось во всех отношениях, прежде было несколько отличающихся случаев.

Согласно записям, прецедент Девола возник так. Член земной миссии на планете Маркина лейтенант Пол Леонардсом, ботаник, проходил производственную практику с двумя другими землянами. Они нашли стоявшую отдельно рощу, вошли в нее и стали фотографировать и брать образцы ранее неизвестных ботанических экземпляров. Внезапно появился вооруженный туземец. Он яростно напал на них, игнорируя команду лейтенанта Леонардса опустить копье и объяснить свое поведение. Копье туземец не опустил, и тогда лейтенант был вынужден убить его в качестве самообороны.

Но когда земляне вернулись на базу, начались осложнения. Пришедшие туземцы заявили, что Леонардс вторгся в священную рощу и убил ее хранителя. Они потребовали право судить землянина церковным судом.

И вот тогда полковник Девол принял свое знаменитое решение. Девол был компетентным антропологом, хотя и ничем не примечательным служакой, который руководил миссиями на одиннадцати планетах.

Прежде никогда не возникали никакие проблемы в замечательной программе помощи землян отсталым мирам. Инопланетяне отказались прислушаться к аргументам, что Леонардс никак не мог знать, что ступил на священную землю, и что он убил хранителя только ради самообороны. Но такого понятия не было в законах планеты Маркина. Они понимали чисто прагматический факт нарушения, и нарушитель должен быть наказан.

Наконец, Девол передал им Леонардса для испытания, как и просили туземцы. Девол обдумывал этот вопрос долго и пришел к заключению, что справедливости ради это было единственное, что он мог сделать. Земляне жили среди инопланетян и, по рассуждению Девола, должны подчиняться их законам.

К счастью, лейтенант избежал серьезного вреда. Его приговорили к испытанию, во время которого бросили в озеро и оставили на милость двух братьев покойного. Но он уплыл от них, добрался до безопасного места и поэтому был объявлен невиновным.

Норден хорошо знал этот случай. Это был классический прецедент в летописи Инопланетного Корпуса. Норден не раз долго думал над ним, проводя подробный анализ. И всегда он приходил к выводу, что полковник Девол прав.

И вот теперь настала его очередь. Лейтенант Пикеринг нарушил местные законы, причем не случайно, как лейтенант на планете Маркина, а совершенно сознательно.

Местные жители знали о прецеденте Маркина. Они хотели судить землянина.

Ну что ж, подумал Норден, они получат то, что хотели. Пикеринга нужно передать им. Пусть они ткнут нас носом в прецедент Девола, но он еще может им вовсе не понравиться!

Норден сделал несколько строчек записей в журнале, описав погоду и добавив три-четыре фразы об общем прогрессе миссии сразу на нескольких фронтах работ, об антропологических исследованиях и технологическо-медицинской помощи. Каждая миссия вела работы на трех фронтах и была соответственно укомплектована. Они проводили ботанические и зоологические изучения планет, собирая как можно больше экземпляров различных видов, выполняли культурные исследования местных жителей, а на тех мирах, где это позволяли туземцы, земляне предлагали свою помощь в повышении уровня их жизни.

Разумеется, одновременно велась оценка военной ценности планеты. Просто для профилактики. Галактика была спокойным местом, не было ни малейших намеков, что откуда-нибудь могут прибыть враждебные и опасные расы, но земная цивилизация все равно, на всякий случай, создавала сеть дружелюбных союзников, раскинутую на тысячи световых лет.

Земля ни разу не натыкалась на мир, который был бы равен ей в техническом или культурном отношении. Трудно было понять, являлось ли это вопросом более раннего начала эволюции или просто удачным выбором пути развития, но бесспорным был факт, что из нескольких тысяч населенных миров, которые последние четыре века, начиная с развития межзвездных путешествий, посещали земные корабли, ни один из них не достиг даже близко культурного уровня Земли.

Получалось, что программа помощи была логически необходима. Но ее нужно было предлагать с тактом. Чистый альтруизм порой было очень сложно объяснить.

Норден закончил утреннюю работу и закрыл регистрационный журнал. Затем, покинув офис, он вышел в холодный день Лиминорра. Дул сильный ветер, сметая с крыш комплекса снег. По небу неслись резкие темные тучи, а над далекими горными вершинами, на несколько сантиметров выше горизонта, Норден увидел холодное, яркое, недружелюбное солнце Лиминорра.

Это был суровый, неплодородный мир. Лиминорриане были сильными людьми, тела которых торжествовали над духом, философия была основана на конфликтах, а жизнь проходила в трудной работе и сражениях. Здешний мир технически был неразвитым, связь была плохая, в качестве горючего использовалась сырая нефть. Лиминорриане признавали потребность в предлагаемой землянами помощи, но упорно боролись за то, чтобы поддерживать свое достоинство и отчужденность, даже принимая эту помощь. Важной частью работы Нордена являлось следить, чтобы программа помощи землян никогда не казалась лиминоррианам просто раздачей щедрых даров.

Дойдя до центра связи, Норден поздоровался с офицером-радиооператором и спросил:

— Вы можете сейчас установить с Землей контакт по подпространственному солидофону?

— Я как раз собирался связаться с вами, сэр. С вами хочет переговорить директор Торнтон.

— Спасибо, — коротко ответил Норден и вступил в зеленое сияние солидополя.

Директор Торнтон сидел за пустым темным столом с орнаментом в традиции Каулолании. Это был худощавый, хорошо выглядевший для своих лет человек, с тонкими чертами лица и сухим взглядом.

Они с Норденом прекрасно знали друг друга. В начале своей карьеры Норден служил под его началом, задолго до того как Торнтон переехал в Рио-де-Жанейро, чтобы принять пост директора Отдела Внеземных Дел. Теперь Торнтон сидел расслабленый, молчал, не улыбался и явно хотел услышать, что скажет ему Норден.

— Наконец это случилось, — сказал полковник. — Еще один прецедент Девола.

Торнтон улыбнулся без всякого сочувствия.

— Я как раз думал над тем, когда же это, наконец, случится. Слишком уж легко злоупотреблять на чужих планетах, законы которых мы едва понимаем. Остается лишь удивляться, что этот прецедент случился только второй раз.

— Ко мне только что приходили туземцы. Естественно, они требуют того же исполнения прецедента, который Девол предоставил на Маркине. Еще один случай богохульства.

— Разумеется, — сказал Торнтон. — Лиминорриане находятся на том же уровне культуры, что и туземцы Маркина. На этой стадии все они, вероятно, могут понимать лишь богохульство. Когда должно состояться испытание?

— Вероятно, завтра. Скоро они вернутся за моим человеком. Полный отчет я уже послал вам вместе с записью автотипа. Скоро он должен попасть к вам на стол.

Торнтон кивнул.

— Какие меры вы приняли, полковник?

— Естественно, мой человек будет передан туземцам для испытания. Я не чувствую себя в праве отвергнуть прецедент Девола, поскольку туземцы ожидают именно его исполнения.

— Естественно.

— Может быть, сэр, Земля хочет заявить какой-нибудь протест. Но я хотел бы попросить, чтобы вы воздержались от любых публичных заявлений до окончания испытания.

На лице директора Торнтона появилось сомнение.

— Не в нашей политике запрещать публиковать новости, полковник. Есть ли какие-то особые причины для вашей просьбы?

— Есть, — ответил Норден. — Я предпочел бы подождать, пока у меня не будет более определенных данных по этой проблеме. — Он твердо поглядел на Торнтона и добавил: — Хотя бы в надежде на предотвращение будущих прецедентов Девола. Мои действия свяжут всех моих преемников. Я хотел бы все упростить для них и одновременно помочь лиминоррианам.

Торнтон провел тонкими пальцами по орнаменту своего стола, несколько секунд думая над просьбой Нордена. Затем по его лицу расползлась медленная улыбка.

— Ладно, полковник. Я услышал вашу просьбу. Я придержу новости о ситуации на Лиминорре до получения от вас новых известий. Сообщите мне сразу же, когда пройдет испытание.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Норден вышагнул из поля связи. Последнее, что он увидел перед тем, как связь была отключена, это ободряющую улыбку директора. Не часто случалось, что Торнтон улыбался.

Норден повыше поднял воротник джемпера и вышел на холодный ветер.

Торнтон понял его — об этом говорила улыбка. Теперь наступила очередь Нордена улыбнуться.

Такая организация, как Инопланетный Корпус, действовала на основании прецедентов. Никогда, ни в каких случаях прецеденты нельзя было нарушать.

Но, подумал Норден, в законах не написано ничего о том, что их нельзя немножко искривить.

Делегация Ирхика вернулась на закате, на этот раз их было шестеро. Ахрунтинок победным шагом шагал впереди в великолепном сверкающем красном плаще из перьев вруука, с золотым орнаментом. Позади него шли два представителя духовенства, два делегата от светского правительства и кто-то еще шестой, изможденный и согбенный.

Глядя из окна офиса, как вся группа подходит к комплексу, Норден обратил особенное внимание на шестого. Тот был стар, значительно старше любого из остальных пятерых, но он также шел величественным шагом, хотя плечи его и согнулись, а кожа утратила сияющий блеск молодого воина.

На нем была богатая одежда, плотно задрапировывавшая его угловатое тело, но руки и ноги обнажены, как и у всех лиминорриан, и на них Норден увидел рубцы и шрамы, как у того кто всю жизнь провел в боях. Он шел медленно, ровным шагом, гордо вскинув голову. Вот это мужчина, подумал Норден. Он умеет сражаться.

Земляне собрались вокруг комплекса, с интересом наблюдая за медленно продвигающейся процессией. Норден заметил, как у Гомеса, главного антрополога, блеснул в руке объектив скрытой камеры, пока процессия проходила мимо. Солнце спустилось за горизонт, наступала ночь. На небе появился крошечный обломок мерцающей скалы, которая сходила на Лиминорре за Луну. Так начинался каждый вечер.

Был ветер и всего два градуса по Цельсию. Не такая уж холодная, по местным меркам, но достаточно непривлекательная погода, однако старый туземец, выглядевший на семьдесят, восемьдесят или, возможно, даже девяносто лет, шел с важным видом, с обнаженными руками и ногами. Крепкие они ребята, восхищенно подумал Норден.

Лиминорриане достигли вершины небольшого возвышения и остановились там, ожидая. Ахрунтинок повернулся и посмотрел на двухэтажный офис Нордена. Интересно, видит ли меня туземец даже в темноте сумерек? — подумал Норден. Он стал ждать и через секунду увидел, как к пришедшим нерешительно подходит главный лингвист Рейли.

Они немного поговорили друг с другом, кланяясь и жестикулируя. Затем Рейли отвернулся и пошел к офису Нордена.

Норден ждал его у двери.

— Что они сказали?

— Они пришли за Пикерингом, — объяснил Рейли. — Но сначала холтят, чтобы вы вышли и приветствовали их. Я им сказал, что сообщу вам.

— Уже иду, — сказал Норден.

Он надел теплую куртку и пошел за лингвистом. Быстро наступала ночь. Норден почувствовал, как холодный ветер ударил его в лицо и засвистел где-то в ногах. Он всегда чувствовал себя неловко, приветствуя туземцев, потому что это приходилось делать стоя. Сидя он еще мог сохранять собственное достоинство, но когда они встречались на открытом воздухе, разница в росте больше чем на полметра причиняла ему неудобства.

Он подошел к группе туземцев, и Ахрунтинок произнес ритуальное приветствие. Норден ответил.

— Судебное разбирательство будет проведено завтра, — сказал Ахрунтинок. — Я привел сюда судью. — Он указал на старика. — Это Махрлек, великий судья Ирхика. Он будет судить землянина и вынесет приговор.

Воин с многочисленными боевыми отметками согнулся в тщательно продуманном поклоне чуть ли не до земли, и Норден приложил все усилия, чтобы поклониться так же низко, в то время как пять остальных туземцев неприязненно, с негодованием глядели на него.

— Отдайте нам Пикеринга немедленно, — сказал Ахрунтинок, когда приветствия были завершены. — Сегодняшний вечер он должен пробыть в Ирхике. А завтра будет испытание.

— Где будет проводиться судебное разбирательство? — спросил Норден.

— В Ирхике. Перед храмом. Будет присутствовать все поселение.

Норден секунду молчал, затем осторожно спросил:

— Разумеется, другие земляне могут глядеть на испытание?

Лицо Ахрунтинока потемнело, когда он сказал:

— Нет никаких запретов на их присутствие. Но вам не позволено вмешиваться в испытание.

— Я просто хочу наблюдать за ним, — сказал Норден.

Высоченный туземец подозрительно фыркнул, но ничего не сказал. Старый судья шагнул вперед.

— Ночь становится холодной. Отдайте нам заключенного.

Норден опять сделал паузу, думая о том, что чувствовал Девол в момент передачи землянина в руки чужаков. Очевидно, это был трудный момент для него.

Он повернулся и заметил сержанта Хеонга, стоявшего шагах в сорока и снимавшего весь разговор на портативный рекордер.

— Хеонг, пойдите и приведите лейтенанта Пикеринга, — решительно приказал Норден.

— Да, сэр.

Оставив рекордер включенным, Хеонг рысцой бросился через площадь к баракам офицеров, где был заключен Пикеринг, ожидающий разрешения ситуации. Норден смотрел, как сержант помедлил у двери, затем исчез внутри и почти мгновенно вернулся в сопровождение громоздкой фигуры лейтенанта Блэра Пикеринга.

Когда Пикеринг появился, по лагерю пронесся порыв ветра. Норден невольно задрожал. Температура начала переходить на ночную. Примерно в двадцать два ноль-ноль термометр опустится до нуля, а ветер будет вопить всю холодную ночь, словно демон в аду.

Хеонг и Пикеринг подошли. Лейтенант был при полном параде, с аксельбантами и всем прочим, хотя в кобуре у него был муляж бластера. Его башмаки были тщательно отполированы, и весь он выглядел внушительным и новеньким, как огурчик.

Мгновение Норден и Пикеринг глядели друг на друга. Пикеринг был крупным человеком, сантиметров на двадцать выше Нордена, то есть достаточно высоким по стандартам главы миссии, но все равно почти на тридцать сантиметров ниже Ахрунтинока. Лицо у него было густо загорелым, бугристым, с чуть кривым, толстым носом. Не имея никакой научной специализации, он был одним из военных атташе базы, одним из шестерых офицеров.

В холодном воздухе, казалось, возникла какая-то электрически потрескивающая напряженность. Пикеринг стоял по стойке смирно, уставившись на группу туземцев. Норден пытался представить, как он едет в город, как высокомерно поднимается по ступеням лестницы и переступает порог храма в тот самый момент, когда по нему должны ударить очищающие лучи солнца, затем садится на ступеньку и высокомерно распаковывает и съедает ленч в самом святом из святилищ лиминорриан.

Это действительно было надругательство и осквернение. А Пикеринг, стоя на свистящим ветру, крепко сжав зубы и кулаки, едва ли выглядел раскаявшимся.

— Вольно, лейтенант, — приказал Норден.

Пикеринг слегка расслабил плечи и чуть раздвинул ноги.

— Пикеринг, я передаю вас под охрану этой группы лиминорриан. Ответственным за вас является Ахрунтинок, который был назначен Хранителем Истины Мастером Ирхида. Так что он — представитель обвинения. А вот этот джентльмен — Махрлек, Великий судья, который будетрассматривать ваше дело.

— Да, сэр, — бесстрастно сказал Пикеринг.

— Завтра состоится судебное разбирательство. Я буду присутствовать на нем, лейтенант. Я сообщил обо всех подробностях вашего дела директору Торнтону на Земле. — Норден повернулся к туземцам. — Передаю его в ваши руки. Во сколько начнется испытание?

— Будьте на восходе солнца, — сказал Ахрунтинок, — если хотите присутствовать.

На восходе солнца — и второй раз в истории — жизнь человека, землянина окажется в руках туземцев, инопланетян, живущих по своим законам и обычаям.

Всю свою взрослую жизнь на восходе солнца Норден был уже на ногах, Так что это его не пугало. На термометре было минус четыре, из-за горной стены далеко на востоке струился рассвет.

Норден быстро оделся. Те, кто будет сопровождать его, были выбраны еще накануне вечером, их имена были размещены на информационном табло лагеря. Они тоже уже оделись и были готовы. Норден видел, как они собрались вокруг джипа, стоявшего посреди комплекса миссии в ожидании его.

Быстро проведя депилятором по щекам, он удалил выросшую за ночь щетину. Затем одел форму, глянул на часы и махнул в окно, что выходит.

Ехали они молча, по накатанной уже дороге, ведущей от лагеря землян до поселения Ирхик. В машине их было шестеро: за рулем сержант Хеонг, рядом с Норденом сидел антрополог Гомес, кроме него в машине были еще лингвист Рейли, лейтенант Томас, как военный атташе, и технический помощник Леннон.

Восьмикилометровая поездка, наконец, закончилась. Джип выкатил на широкую дорогу, ведущую через поселение к храму. Улицы были совершенно пусты — и не без основания, как увидел Норден, когда впереди появилась площадь перед храмом. На ней собралось все поселение, чтобы посмотреть на испытание. Три тысячи туземцев стояли, прижавшись плотно друг другу, на площади, на которую выходил храм Ирхика.

Сам храм был массивным, некрасивым строением метров тридцати в высоту, оканчивающимся почему-то смещенным от центра шпилем. Архитектура на Лиминорре никогда не была на высоте. Храм открывался на широкую площадь, откуда три большие каменные ступени вели в его внутренние покои. Именно на этих ступенях Пикеринг, предположительно, осквернил храм, и на этих же ступенях его будут судить.

Во внутреннем пространстве позади ступеней никого не было. Храм был осквернен, загрязнен, и пока не пройдет церемония очистки, там не могут проводиться никакие службы.

Пикеринг стоял между двумя высокими охранниками-лиминоррианами. Он по-прежнему был в форме, но выглядел так, будто он спал в ней, если вообще спал. И еще ему требовалось бритье. Его темное, словно высеченное из камня лицо хмурилось, но сам он оставался напряженным и неподвижным. Его охранники были вооружены обнаженными крисами с широкими лезвиями и выглядели так, словно готовы были использовать их при любой провокации. Оба они были далеко за два метра ростом. Пикеринг казался между ними каким-то странно уменьшившимся.

Слева от обвиняемого выстроились две шеренги жрецов в ярких одеждах. А позади них стояла гражданская полиция и местные функционеры. Перед Пикерингом на небольшом треугольнике сидели три лиминоррианина. Вокруг них было около двадцати шагов пустого места. На передней вершине треугольника сидел Махрлек, Великий судья, позади него и слева был Ахрунтинок, Хранитель истины, а справа, в великолепных одеждах Владыки, высилась огромная фигура Его — безымянного жильца короля, Мастера поселения — Его, кто отказался от своего имени, когда принял свой высокий сан, чтобы демоны не узнали истинное имя Мастера и не сумели навредить поселению.

Земляне ехали на джипе к храму до тех пор, пока собравшаяся толпа не стала слишком густой, загораживая дальнейший проезд.

— Нам придется выйти и дальше идти пешком, — сказал Норден.

Так они и сделали.

Толпа, казалось, таяла с обеих сторон от них, когда они единой шеренгой шли на площадь к ступеням храма. Проход между рядами огромных туземцев походил на шествие по кукурузному полю в конце лета. Тут даже женщины — и те были выше землян.

Наконец они добрались до площади, где проходил суд. Троица на открытом месте сидела неподвижно. Пикеринг на ступенях храма казался статуей.

Внезапно Мастер поднялся и простер вверх широко раскинутые руки, словно хотел охватить всех собравшихся. Когда он заговорил, голос его прокатился над толпой низким басом и, казалось, отразился от горной гряды, окружающей на горизонте Ирхик.

— Дети мои, наши предки из темноты смотрят на нас в этот день, чтобы увидеть восстановленную справедливость. Тот, кто оказался неправ, будет наказан правыми. Он будет испачкан, а потом очищен. А теперь начнем!

Когда утихли последние отзвуки его голоса, поднялся Ахрунтинок. Хранитель Истины ростом был почти с Мастера, но все же казалось, что пока он стоял рядом с Ним, ему чего-то недоставало.

— Человек с небес виновен в поношении, — просто сказал он. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы вынести ему приговор, восстановить справедливость и очистить храм. Да пусть преобладает белый свет справедливости.

— А я-то думал, что здесь должно состояться судебное разбирательство, сэр, — прошептал стоявший рядом с Норденом лейтенант Томас. — Эти парни ведут себя так, словно вина Пикеринга общеизвестна и доказана, а они здесь лишь для того, чтобы вынести приговор!

Норден кивнул.

— Я все вижу, лейтенант. Но законы Лиминорра не похожи на земные. Однако, не волнуйтесь.

Две шеренги жрецов внезапно разразились то ли песнопениями, то ли стихами, причем правая шеренга истошными голосами выкрикивала стихи, а левая повторяла их, акцентируя каждый четвертый слог. Это было не пение и не речь, а нечто такое, что длилось почти пять минут и казалось совершенно гармоничным. Пикеринг стоял, как замороженный, когда волны звуков хлынули на него слева и справа.

Потом молитва закончилась. Ахрунтинок опять встал и начал перечислять преступления Пикеринга, вставляя какие-то старомодные словечки, что на Лиминорре, вероятно, считалось юридическим диалектом. Норден с трудом следовал за его словами. Если бы он не знал заранее, в чем именно состоит дело Пикеринга, то, вероятно, не смог бы понять, о чем говорит Хранитель Истины.

Когда Ахрунтинок закончил, хор жрецов ответил еще одной напевной молитвой, на этот раз медленной и серьезной, произносимой, скорее, в минорных тонах. Норден был рад, что приказал Хеонгу принести карманный рекордер. По всей вероятности, сейчас был их единственный шанс записать эту форму музыкального искусства лиминорриан.

Норден взглянул на свои часы. Было уже восемь утра — судебное разбирательство продолжалось больше часа, — но пока что ни слова не было сказано в защиту Пикеринга. Понятие лиминорриан о правовой системе было удивительным, хотя и не чрезмерно. Туземцы были горячими людьми, преступника поймали на месте преступления, поэтому всем было все ясно.

Ахрунтинок поднялся в третий раз. На этот раз Хранитель Истины описал природу преступления Пикеринга в пяти-шести коротких предложениях. В пользу местных жителей, подумал Норден, или, возможно, в нашу пользу. Затем Ахрунтинок прошел вперед, пока не остановился в трех шагах от неподвижного Пикеринга.

— Храм должен быть очищен. Богохульное преступление должно быть смыто. Из этого человека, который стоит на ступенях храма, нужно изгнать демона. Молитва и ладан очистят храм. Молитва и ладан очистят поселение от богохульства. Но демона может изгнать только кнут!

Жрецы тут же повторили три последних предложения Ахрунтинока. Все это показалось Нордену просто сценой из «Аиды». Очевидно, суд был тщательно отрепетирован.

Когда жрецы замолчали, эти слова подхватили все собравшиеся на площади туземцы.

— Молитва и ладан очистят храм. Молитва и ладан очистят поселение от богохульства. Но демона может изгнать только кнут!

Норден поглядел на Пикеринга. Лицо подсудимого было совершенно бесстрастно. Зубы сжаты, губы стиснуты пока он слушал последние ликующие слова.

— Теперь я даю слово Великому судье поселения Ирхик, — сказал Ахрунтинок.

Поднялся Махрлек.

Старик занял место, освобожденное Ахрунтиноком, подождал минуту-другую, пока напряженность в воздухе не натянется настолько, что земля, казалось, была готова разверзнуться под ее напором. Наконец он воздел руки вверх, постоял так, затем быстро опустил руки.

Толпа крикнула, как единый человек.

— Храм должен быть очищен, — сказал Махрлек. — Поселение нужно очистить от духа богохульства. Но тот, кто одержим демоном, должен быть излечен. Демона нужно изгнать. Пусть землянина проведут по границе вокруг поселения мужчины с кнутами.

Норден почувствовал, как лейтенант Томас тихонько толкнул его локтем.

— Сэр, но ведь это убийство! Они захлещут его до смерти!

— Тихо, — прошептал Норден.

Пикеринг уставился вперед с каменным выражением лица, правда, на нем даже начала было возникать улыбка.

Норден затаил дыхание. Он хорошо натренировал Пикеринга ради этого момента. Только бы они не отклонились от своего ритуала!..

— Клянусь солнцем и небом, горами и снегом, что во мне нет никакого демона, — тихим, но твердым голосом сказал Пикеринг.

После его заявления наступила секунда потрясенной тишины — удивленные возгласы застряли в горле, умноженные на три тысячи глоток.

Ахрунтинок снова был на ногах, лицо его стало багровым, все спокойствие Хранителя Истины моментально исчезло.

— Невозможно! Немыслимо! Как он может принести такую клятву? Как находящийся во власти демона может клясться всем святым и счастливым?

Раздался хор голосов жрецов, пустившихся в богословский спор. Норден облегченно улыбнулся, все идет так, как надо. А хаос все ширился.

Теперь все были на ногах — Мастер, Великий судья, Ахрунтинок, — и уставились на Пикеринга. Охранники по бокам Пикеринга стиснули свои лезвия, но суеверно отодвинулись от него на несколько шагов.

Великий судья шагнул вперед на трясущихся ногах. Он сорвал с себя инкрустированный драгоценными камнями капюшон, который носил вокруг шеи, и протянул его задом наперед Пикерингу.

— Прикоснись к нему рукой и повтори, что ты сказал, — дрожащим голосом велел Махрлек.

Пикеринг холодно улыбнулся, схватил Капюшон Справедливости и повторил свое заявление. Старый судья поспешно вырвал у него капюшон и отошел назад.

На площади поднялись шум и волнение. Норден рассчитал все заранее. Он выбрал этот момент, чтобы выступить вперед, протолкался через толпу сельских жителей, стоявших с разинутым от удивления ртами, и вышел на свободное место.

— Как лидер землян, я требую права говорить об этом деле здесь и сейчас! — заявил он и глянул на Мастера.

— Говорите, — хриплым голосом сказал Мастер.

— Вы судили моего человека по своим собственным законам и заявили, что он одержим демоном. Но клятву, которую он только что произнес, не мог произнести никто, одержимый демоном. Правильно ли это?

Троица лиминорриан неохотно кивнула.

— Таким образом, этот суд вызывает сомнение. Согласно вашим собственным законам, остался лишь один способ, которым можно решить это дело. И я требую применить этот способ!

Туземцы обменялись взглядами.

— Испытание боем? — ворчливо спросил Махрлек.

— Да, — ответил Норден. — Испытание боем. Пикеринг будет сражаться с Хранителем Истины, чтобы все узнали, на чьей стороне в этом деле лежит справедливость!

Мастер громко рассмеялся. От смеха его лицо покрылось морщинками, а все большое тело задрожало.

— Ваш человек против Ахрунтинока?

— Да, — сказал Норден.

Мастер махнул рукой, и Ахрунтинок прошел по площади, остановившись перед Пикерингом. Хранитель Истины был сантиметров на двадцать выше землянина и по меньшей мере килограммов на сорок тяжелее.

— Это нелепо, — сказал Мастер. — Но справедливость должна быть восстановлена. Ваш выбор оружия?

— Голые руки, — сказал Норден. — Тело против тела. Кулак против кулака.

Он взглянул на Пикеринга, который едва заметно кивнул, ничем не выдавая своей реакции.

— Тело против тела, — повторил Мастер. — Кулак против кулака.

— Это будет слишком просто, — сказал Великий судья. — Землянин безумен, это же всем ясно. Закон запрещает такое.

На мгновение Мастер вроде бы задумался, стоя перед Норденом, точно дремлющий вулкан, и взгляд его стал отрешенным. После длинной паузы он сказал:

— Да будет так. Ахрунтинок будет сражаться с землянином Пикерингом — нагие на поле игр горы Зчарлаад. Справедливость должна быть восстановлена. Поражение землянина очистит храм и всех нас. Затем мы можем продолжить изгнание демона, который путает наш суд и всех нас. — Он указал на Хранителя Истины. — Ахрунтинок, приятно ли тебе это испытание?

Ахрунтинок усмехнулся.

— Я приветствую его.

— А вам, землянин?

Пикеринг пожал плечами.

— Я буду сражаться с ним, — сказал он, не меняя угрюмое выражение лица.

— Решение принято, — сказал Мастер и повернулся к толпе. — Мы все направляемся на поле игр горы Зчарлаад!

Понадобилось почти полчаса, чтобы толпа рассеялась. Норден, Пикеринг, три высоких лиминоррианина и пять других землян остались у ступеней храма, ожидая, пока толпа разойдется.

Почти ничего не было сказано. Туземцы обменялись несколькими озадаченными фразами, но Норден не смог услышать, о чем они говорили. Однако он мог держать пари, что они задавались вопросом, как Пикеринг сумел так запутать их богословие. Очевидно, он и впрямь находился во власти демона, иначе никогда бы не совершил такое кощунственной действие, но, с другой стороны, ни один демон не может клясться в невиновности на капюшоне Великого судьи. Это не имело никакого смысла. Испытание боем было самым простым решением. Если Ахрунтинок победит землянина, что казалось наиболее вероятным, значит, Пикеринг был виновен в злонамеренных, преднамеренных действиях против религии лиминорриан, и избиение, которое он получит от Ахрунтинока, будет вполне достаточным наказанием. Но если Пикеринг победит...

Норден предполагал, что лиминорриане предпочитали не думать о такой возможности.

Он ждал, не говоря ни слова. Пикеринг стоял между двумя своими суровыми охранниками. Наконец пришло время идти на место.

Норден оставил Пикеринга под охраной туземцев, так как он все еще был номинально их заключенным, и пошел вместе с остальными землянами к джипу, где они сели в машину с Хеонгом за рулем.

Загудели, оживая, турбины, военный атташе лейтенант Томас повернулся, чтобы поглядеть на Нордена, который сел на заднее сиденье.

— Сэр?

— Что вам, лейтенант?

— Вы бы не могли объяснить мне подробности этого испытания? Боюсь, я потерял нить рассуждения с того момента, когда обвинитель завыл, требуя скальпа Пикеринга. Каким образом вы сумели вмешаться и предложить это испытание боем?

Лицо лейтенанта покраснело, он осознавал, что, очевидно, являлся единственным человеком в джипе без формального научного образования, ему было неуютно сидеть здесь и показывать всем свое невежество.

— А вы бы предпочли, — сказал Норден, — чтобы я промолчал и позволил им застегать Пикеринга до смерти?

— Нет, сэр... но... Мне кажется, этот способ ничем не лучше! Этот туземец больше двух метров роста и весит почти двести килограмм. Это же будет просто бойня, сэр!

— Вы так думаете? Подождите и увидите, — усмехнувшись, сказал Норден. — Мне кажется, Пикеринг далеко не карлик.

— Да он просто ребенок по сравнению с этой громадиной, сэр!

— Перестаньте, лейтенант. Думаю, я знаю, что делаю.

После этих слов говорить было не о чем. Норден спокойно сидел, глядя в окно джипа на все более пустынный, неприступный пейзаж. Они ехали в гору за широкой машиной лиминорриан, наполненной горожанами, лиминорриане все еще использовали двигатели внутреннего сгорания для своих машин, поэтому за их экипажем поднималось толстое, безобразное облако дыма.

Они поднимались все выше по горной дороге, земля здесь была покрыта толстым слоем снега, сильный ветер свистел в пилообразных гребнях гор, лишенных деревьев. Трудно было поверить, что у лиминорриан это считалось летом. Здесь тоже температура редко поднималась выше точки замерзания, но не опускалась слишком низко, так что, с точки зрения землян, большой разницы между зимой и летом на этой планете не существовало.

Глядя в окно, Норден думал об испытании. Отчет нужно было написать с особой осторожностью, потому что это будет документ, который станет читать каждый стажер Корпуса, как и предшествующий ему отчет полковника Девола. Забавную парочку представят собой эти отчеты, подумал Норден.

Прецедент Нордена. Ему понравилось, как это звучит.

Он улыбнулся. Сегодня вечером в поселении Ирхик будет много теологических споров, подумал он. Даже слишком много.

На самом деле понадобится далеко не один вечер, чтобы сгладить все теологические разногласия. Лиминоррианам, возможно, даже понадобится совершенно новое богословие, прежде чем Норден закончит работать с ними.

Поле игр горы Зчарлаад было широким плато на плече горы, возвышающимся более чем на две тысячи метров. Норден был благодарен за это. Если бы гора была еще выше, и Пикерингу пришлось бы несладко.

Поле окружал естественный амфитеатр, похожий на выдолбленную в скале раковину, в которой были высечены скамьи. Туземцы медленно занимали свои места. Слой снега покрывал площадь игр, а сильный ветер слетал с вершин окружающей горной цепи.

Пикеринг не выглядел взволнованным. Он слегка притоптывал ногами от холода, но казался спокойным, даже слишком спокойным. Это просто какое-то фаталистическое спокойствие, подумал Норден.

Ахрунтинок ликовал. Здоровенный туземец уже разделся, оставив на себе только короткие шорты и нечто вроде сандалий, и теперь расслаблялся, разминаясь, самодовольно поглядывая вокруг, стискивая и разжимая кулаки. Холод, казалось, не беспокоил его. Его тускло-синяя кожа блестела, лицо было оживленным. Норден подумал о том, сколько раз Ахрунтинок сражался здесь, на поле игр, территории, которую предложил он сам.

Великий судья и Мастер тихонько стояли неподалеку от Нордена. Их лица казались бесстрастными.

— Когда же начнется? — спросил наконец Норден.

— Скоро, — сказал Великий судья и указал на крошечную точку солнца, которая висела чуть выше горной гряды. — Еще не подошло время. Еще несколько минут. Только несколько минут.

Норден подошел к Пикерингу.

— Вы готовы, лейтенант? Чувствуете себя хорошо?

— Прекрасно, сэр.

— И вас не беспокоит холод?

— Ну, может, он слегка и замедлит меня. Но я не волнуюсь по этому поводу, сэр. Я могу справиться.

— Надеюсь, что так, — сказал Норден, поглядел на здоровенного лейтенанта, который казался странно маленьким по сравнению с высокими лиминоррианами, и усмехнулся. — Удачи, Пикеринг.

— Спасибо, сэр.

Как и говорил Великий судья, настало время начала поединка.

Выйдя вперед, удивительно звонким голосом старый Махрлек объявил:

— Сейчас справедливость будет восстановлена. Ахрунтинок, Хранитель Истины, встретится в бою с землянином Пикерингом.

Жрецы, сидящие в первом ряду, начали скандировать стонущие завывания. Несомненно, это чирлидеры Ахрунтинока, подумал Норден.

Пикеринг скинул с себя одежду, оставшись только в шортах и ботинках. Никаких лент на кулаках, никаких перчаток, никакой маски. Только двое обнаженных мужчин друг против друга. На холоде, без запрещенных захватов. Справедливость будет сегодня восстановлена.

Песнопения жрецов достигло дикой кульминации, теноры и басы провопили в ужасном диссонансе три заключительные ноты.

Затем территория игр притихла.

— Сегодня будет восстановлена справедливость, — торжественным тоном произнес Великий судья.

Воины вышли вперед.

Ахрунтинок блестел, точно смазанный маслом, его безволосое тело сияло в слабом солнечном свете, мышцы отчетливо выступали под гладкой кожей. Он усмехался, показывая полный рот острых зубов. Он прошел в центр поля игр широкой походкой вразвалку, точно матрос, идущий по палубе во время жестокого шторма.

Пикеринг был уже там, ожидая его. Тело лейтенанта было совершенно не впечатляющим по сравнению с Ахрунтиноком, слишком бледное, слишком волосатое, какое-то приземистое и неуклюже выглядящее рядом с Хранителем Истины. Ахрунтинок двигался с изяществом хорошо смазанной машины смерти. Движения Пикеринга были неловкими, тяжелыми, точно у древнего танка. На поле слышался лишь посвист ветра.

Ахрунтинок сломал тишину, проворчав три быстрых гортанных слога, возможно ругательство, возможно просьбу или молитву. Пикеринг стоял молча.

Расставив руки в стороны, Ахрунтинок двинулся на него.

Норден сразу понял стратегию Хранителя. Ахрунтинок намеревался наиболее эффективно использовать преимущества своих размеров и большего веса. Он собирался стиснуть Пикеринга медвежьей хваткой и сжимать его, пока тот не потеряет сознание или не умрет.

Красные глаза Ахрунтинока вспыхнули жестокими огоньками. Он надвигался на Пикеринга, протягивая к нему руки.

Но у лейтенанта были другие намерения. Он поднырнул под руки Ахрунтинока и ударил кулаком снизу вверх в квадратный подбородок Хранителя Истины, затем быстро отскочил подальше, избегая хватки здоровенного туземца.

Ахрунтинок проревел от гнева и бросился на Пикеринга. Землянин второй раз метнулся ему навстречу и снова нанес удар, затем увернулся и был уже в безопасности. По толпе пошел ропот.

Туземцу, казалось, не повредили два удара Пикеринга, но он рассердился. Он понесся на землянина, махая в воздухе громадными кулаками. Пикеринг легко избежал дикого удара, который был бы фатальным, и ударил левым кулаком прямо в живот Ахрунтинока. Изо рта туземца вырывалось облачко пара.

Ахрунтинок взвыл. Все достоинство воина теперь исчезло. Он отчаянно протянул длинную руку с острыми ногтями на скрюченных пальцах и процарапал шесть красных полос на плече Пикеринга... Но одновременно землянин небрежно ударил Ахрунтинока по губам, и по подбородку туземца побежала тонкой струйкой красная кровь.

Толпа снова притихла — она замерла, точно сжатая пружина.

Пикеринг выдохнул облачко белого пара и повернулся к туземцу. Ахрунтинок бросился на него, и Пикеринг угостил его жестким, точно направленным ударом в сердце, за которым последовал не менее жестокий боковой удар в голову.

Норден почувствовал внезапный прилив ликования.

Хотя туземцы и такие большие... — подумал он.

Ахрунтинок был полностью дезорганизован. Не мог заставить свое великолепное тело начать действовать. Теперь Пикеринг все время нападал на него, осыпая ударами со всех направлений сразу. Ахрунтинок сердито рычал, панически махал кулаками в надежде попасть в Пикеринга, но тот вовремя уворачивался.

Пикеринг был везде. Разница в тридцать сантиметров теперь уже не имела значения. Один глаз Ахрунтинока распух и заплыл, под другим красовался здоровенный синяк. Тонкие губы туземца были разбиты. Смешанный с кровью пот катился по его широченным плечам и спине.

Ахрунтинок был прекрасным бойцом. Но первое правило боя гласило, что вы должны подавить своего противника, прежде чем сумеете нанести ему какой-либо ущерб. А Пикеринг двигался для этого слишком быстро.

Ахрунтинок едва успевал поворачиваться к нему, завывая, как ослепленный Полифем, чуть ли не умоляя Пикеринга на секундочку остановиться, чтобы он мог попасть в него. Пикеринг внял его мольбе, остановился, но лишь для того, чтобы показать Ахрунтиноку великолепный апперкот. Ахрунтинок зашатался. Пикеринг нанес еще один удар снизу вверх, и Ахрунтинок отступил, однако еще не потерял сознание. Кровь и слюна пеной лились у него изо рта.

Норден поглядел на Мастера. Тот выглядел совершенно измученным.

Ахрунтинок рухнул на колени, лицом к танцующему перед ним Пикерингу. Пикеринг метнулся вперед и нанес Ахрунтиноку еще два удара, быстрых, но не сильных, чтобы он подольше оставался в сознании. Ахрунтинок покачнулся и попытался снова подняться на ноги. Пикеринг схватил руку Ахрунтинока и быстро завернул ее за спину гиганта.

Интересно, изобрели ли на Лиминорре полунельсон, подумал Норден. Если нет, то сейчас для них настал момент просвещения. Свободной рукой Ахрунтинок безуспешно пытался схватить Пикеринга, который стоял позади него. Но Пикеринг казался неуловимым. Он закручивал руку Ахрунтинока все выше и выше, держа его теперь в полной своей власти.

Норден никогда в жизни не слышал, чтобы толпа в три тысячи человек была такой тихой.

Пикеринг усмехнулся. Норден увидел, что он все же пропустил несколько ударов: одна его губа была опухшей, а левое ухо раздулось. Но все равно он был в хорошей форме. Он подвернул руку Ахрунтинока еще выше. Гигант что-то прорычал.

Внезапно на поле игр раздался громкий треск!

Пикеринг отпустил Ахрунтинока, рука которого безвольно упала, и отступил. Гигант корчился от боли, возя громадными ногами по песку, словно хотел схватить ими шею Пикеринга и сжать ее. Пикеринг схватил вторую руку Ахрунтинока и вопросительно взглянул на Нордена.

Норден покачал головой.

— Нет, — сказал он на английском. — Не ломай ему больше ничего.

На лице Пикеринга появилось разочарование, но он отпустил Ахрунтинока и отступил. Гигант рухнул лицом в твердый снег, все еще не потеряв сознание, но не в силах двигаться. Потом его огромное тело затряслось от громких, полных изумления то ли воплей, то ли рыданий. Он даже не предпринял попытки подняться.

...Но большие шкафы громче падают, додумал до конца свою мысль Норден.

Пикеринг шел с поля битвы. Он тяжело дышал, кожа его стала синей и покрылась пупырышками от холода, но шел он на своих ногах, без всяких проблем. Дойдя до края поля, он подошел к Мастеру и Великому судье и опустился на землю у их ног.

Встав на колени, он взглянул на Мастера и повторил слова, которым научил его Норден:

— Мой господин, я прошу прощения за то, что сделал. Вина богохульства все еще возлежит на мне. Соизволите ли вы наказать меня?

Если бы Пикеринг просто ударил его в лицо, Мастер и тогда не был бы более удивлен. Открыв рот, он смотрел то на лежащего посреди поля игр Ахрунтинока, то на стоящего на коленях Пикеринга.

— Наказать тебя? — дрожащим, удивительно тонким голоском сказал он. — Испытание закончено, ты победил. Как мы можем наказать тебя теперь?

— Я настаиваю, мой господин. Я осквернил ваш храм.

Норден с трудом сдержал усмешку при виде замешательства Мастера. Жрец-король посмотрел на Великого судью, словно ожидая от него какого-то ответа, какого-то выхода из этой дилеммы: как Пикеринг мог совершить богохульство, если результаты испытания боем ясно показали, что он невиновен? Свидетелями этого были все жители поселения. Как?..

У Великого судьи, разумеется, тоже не было ответа.

Тогда вперед вышел Норден. Он не собирался оскорблять Мастера перед всем поселением.

— Согласно вашим законам этот человек невиновен, — сказал он. — Я прошу вас разрешение забрать его, чтобы решить дело нам самим. Мы можем забрать его? Вы освободите его из своего заключения?

Нечто похожее на ужас пробежало по лицу Мастера.

— Да, — быстро, слишком быстро сказал он. — Этот человек ваш. Дело закрыто и мы удовлетворены. Заберите! Заберите его!

Но дело, конечно, было не совсем закрыто, и лиминорриане еще не были удовлетворены. Их проблемы, подумал Норден, только начинаются.

Он уставился на фигуру директора Торнтона в солидофоне и сказал:

— Я сделал то же самое, что и Девол, сэр. Один из моих людей совершил преступление против местных законов. Местные жители пришли ко мне и потребовали его для судебного разбирательства. И я передал его им. Вы должны признать, что я был совершенно честен.

— Вы были честны? — рассмеялся Торнтон. — Ну да, чистый и честный самым грязным из всех возможных способов.

— Я возражаю! Возражаю, потому что я отдал местным жителям своего преступника, потому что он сознательно совершил богохульство совершенно открытым, хотя и случайным образом, и потому, что я знал, что по законам лиминорриан можно выбрать испытание боем, если обвиняемый просит об этом...

— ...и потому, что ваш Пикеринг, разумеется совершенно случайно, оказался одним из лучших профессиональных боксеров Земли, — добавил Торнтон.

— Ну и что? Дело ведь сделано, не так ли? — потребовал Норден.

— Дело действительно сделано. И хорошо сделано, согласно вашему же отчету. Вам будет объявлена благодарность, Норден. И когда вы закончите с Лиминорром, я попытаюсь подыскать для вас менее холодный мир. Кажется, у вас была целая череда трудных назначений.

— Но это мне нравится, сэр, — спокойно сказал Норден.

— Но...

— Сэр?

Вот и все, что было сказано.

Позже, сидя один в своем кабинете и заполняя обычный отчет о погоде прошедшего дня, он сделал паузу, чтобы хорошенько обдумать то, что сделал.

При этом он чувствовал себя хорошо. Он приехал в Лиминорр с определенной целью и достиг ее.

Встряхнувшись, он деловито набросал в журнале:

«Пятое сентября 2709 года. Отчет полковника Лоума Нордена.

Восемнадцатый день нашего пребывания на Лиминорре, третьей планете в системе 2279-sub-c. Утренняя температура в семь ноль-ноль составляла минус двадцать три градуса...»

Инопланетный корпус, подумал он, был обременен прецедентом Девола. Когда землянин совершает преступление на чужой планете, где он является частью исследовательской команды, его должны судить жители того мира по своим законам.

Девол был умным человеком, но мыслил не четко. Цепь его рассуждений была отражена в отчете: «Я верю, что мы должны рассматривать инопланетных жителей, как равных себе, и лучший способ доказать это равенство — подчиняться их сводам законов».

Все это прекрасно и здорово, думал Норден, одновременно продолжая работать. В его рассуждениях была лишь одна незначительная помеха: инопланетяне не равны нам. Жители каждой планеты имеют свои законы, обычаи и характеры и всегда настаивают, что правы только они.

На планете Маркина был суд. На Лиминорре — испытание боем. Обе системы хороши, но в то же время они не универсальны. Их результаты имеют мало общего с фактической справедливостью, как бы ни считали их сторонники.

Норден вел двойной бой и выиграл у обоих противников. Он эффективно разрушил прецедент Девола и преподал лиминоррианам понятие об истинной справедливости.

Все было очень просто. Нужно было лишь позаботиться, чтобы ваш человек совершил скандальное преступление в присутствии сотен свидетелей, а затем, когда его поведут на суд, нужно сделать так, чтобы он доказал свою бесспорную невиновность согласно их законам. И пусть они тогда пытаются договориться между собой, как человек может совершить явное богохульство и оказаться правым на их суде.

Это должно перетряхнуть кое-какие их понятия, подумал Норден. Это должно показать им парочку вещей об эффективности испытания боем. И потом они дважды подумают, прежде чем станут настаивать, чтобы землянин вновь предстал перед судом.

Он закончил писать и закрыл регистрационный журнал. Затем подошел к окну. Уже наступила ночь. Осколок Луны висел в небе, и оттуда, из холодной темноты, сыпал мелкий снежок.

Ошибка Девола состояла в том, что он рассматривал инопланетян равных землянам, когда на самом деле они не были равны им... пока что не были. Норден показал лиминоррианам недостаток прецедента Девола: если вы хотите, чтобы вас считали равными, то должны принять и последствия этого. А последствия, в данном случае, оказались довольно ужасными для бедного Ахрунтинока.

Но его вылечат, а лиминорриане извлекут урок из этого инцидента. Норден улыбнулся.

Ему нравилось, как это звучит: прецедент Нордена. Если инопланетяне потребуют равенства с землянами, дайте им все равенство, какое они только смогут вынести, а затем добавьте еще немного! Давайте им это равенство, пока они не взвоют от боли!

Хорошо бы, если бы это превратилось в эмпирическое правило, подумал Норден. Пока раса еще не развилась настолько, что действительно заслуживает равенства, с ней нужно вести разговор по-другому.

Он выключил свет, вышел на улицу и сквозь метель направился через комплекс к медицинскому зданию. Врачи там как раз ремонтировали Пикеринга, обрабатывая ушибы и накладывая шину на хрящи носа, сломанного диким ударом туземца. Пикеринг многое пережил за последние дни, подумал Норден. Нужно поздравить его с хорошей работой.

Precedent, (Astounding, 1957 № 12).

СИЛА СМЕРТНОСТИ

Кендрик кивнул на небольшую коричневую планету впереди.

— Я думаю, это она и есть. Выглядит достаточно безопасной.

Артур Куэнтрелл поглядел на карту, кивнул и опустился обратно в кресло, гасящее ускорение, вздрагивая в ожидании рывка двигателей.

Пальцы молодого пилота пробежали по клавиатуре, и судно рванулось с постоянной орбиты, входя в спираль приземления. Куэнтрелл почувствовал, как обвисает его кожа, когда сила тяжести стала больше, и попытался не обращать внимания на эту боль.

Я старею... Я уже слишком стар... мрачно подумал он, цитируя полузабытое стихотворение, пока судно с ревом летело вниз. Я уже созрел для могилы.

И он вспомнил отчет разведчика о планете, растущей сейчас на экранах.

— Это настоящая свалка, — сказал разведчик. — Планета, полная скелетов.

Куэнтрелл все обдумал. Он с нетерпением ждал возможности увидеть эту планетную свалку — после бесплодных поисков и полетов к Денебу IV и Проциону II, их планетам, находящимся на самых границах известного космоса, после того, как он столько лет рылся на свалках и в отходах в поисках останков давно забытых цивилизаций. И он понял, что, к сожалению, за шестьдесят лет работы во Внеземной Археологии он так и не открыл ничего важного, не написал главную книгу, не построил никакой теории. И вот теперь, корчась от боли во время посадки, он окончательно осознал, что годы прошли бесцельно и подходит его срок.

— Как дела? — закричал Кендрик, оглядываясь на него.

— Терпимо, — сказал Куэнтрелл, кусая губы. — Но я буду рад, когда мы наконец приземлимся.

— Через пару минут, — сказал Кендрик.

Куэнтрелл замигал, надеясь, что он все же не проявляет трусости.

Я старею, снова подумал он и попытался вспомнить следующую строку, но не смог. Что-то там о брюках... Я завернусь в свои брюки!.. Нет-нет. Не может быть так. Он взглянул на Кендрика, удобно лежащего в кресле, его сильное молодое тело, легко переносящее повышенную силу тяжести, и позволил себе несколько секунд болезненных, сентиментальных воспоминаний о тех временах, когда он был также силен и крепок.

Я не потеряю сознание, отчаянно подумал он, вспоминая последнюю посадку, когда в заключительный момент он все же соскользнул в бездонную темноту. Но когда судно вошло в атмосферу небольшой планеты и начало последнее снижение к поверхности, его сознание все же медленно, но неуклонно, начало куда-то уплывать.

Кендрик стоял над ним с беспокойством на лице и пожелтевшим черепом в руках. Разумеется, Куэнтрелла в первую очередь заинтересовал череп. Почти рефлекторно он принялся классифицировать его: длинноголовый, носовая полость, как у приматов, свод черепа высокий, вероятно, объем мозга был не меньше тысячи восьмисот кубических сантиметров. Только затем он понял, что все же терял сознание, и завозился с застежками, скрывая свое смущение, а потом поднялся на ноги.

— Я уже выходил наружу, доктор, — сказал Кендрик. — Нашел там вот это, пока вы отдыхали.

И это все. Никаких намеков на то, что одной потери сознания во время посадки было бы достаточно, чтобы навсегда отлучить его от космоса, если бы об этом когда-нибудь узнали. Но Стив всегда тактичен и сочувствует разнице в нашем возрасте, подумал Куэнтрелл.

Он взял у Кендрика череп и внимательно осмотрел его. Это был определенно гуманоид, вероятно, очень близкий к человеку по структуре. Череп был длинный, сужающийся к мягкой линии подбородка, с явными надбровными дугами.

— Они лежат там повсюду. Некоторые похороненные, некоторые просто лежат на поверхности. И все они большие, по-настоящему большие — примерно два метра двадцать сантиметров ростом, я бы сказал. Все до последнего.

— Выглядит хорошо, не так ли?

— Вероятно, это рекордная находка. Я надеюсь, что Земля может многое узнать об этом мертвом мире.

— Да, — сказал Куэнтрелл.

Он внимательно посмотрел на Кендрика, почти так же внимательно, как только что осматривал череп.

Стив Кендрик был фанатиком, и это неудивительно в таком юном возрасте. Но у него была особая форма фанатизма, как обнаружил Куэнтрелл, когда они объединились в команду. Он не хотел пропустить ни единой крупицы информации и привезти все на Землю. В последней, самой бездарной экспедиции за всю длинную жизнь Артура Куэнтрелла — экспедиции на Денеб IV — они нашли всего лишь несколько грязных обломков, оставшихся от давно мертвой цивилизации, за четыре месяца раскопок. Куэнтреллу, наконец, удалось найти на дне болота огромный каменный памятник, они зацепили его и стали вытаскивать, но в последний миг трос лопнул и памятник рухнул обратно в глубину болота.

Измученный, покрытый грязью и чувствующий одно лишь отвращение, Куэнтрелл предложил покинуть планету и лететь дальше, но Кендрик, возражая мягко, — как и приличествует разрыву в возрасте в пятьдесят лет с лишним, — настоял на том, чтобы все же вытащить этот тяжеленный памятник и увезти его на Землю. Кендрик не оставлял никогда ничего, что представляло бы хоть малейший интерес.

Куэнтрелл еще раз взглянул на череп.

— Давайте выйдем наружу, — сказал он. — Кажется, нас ждет что-то захватывающее.

— Я так и знал, что вы скажете что-то подобное. Мне тоже так кажется. Это мой первый большой шанс. Но вам-то, должно быть, все это давно уже надоело. Для вас это просто рутина.

А что, подумал Куэнтрелл, если после стольких лет тяжкой работы это тоже мой первый большой шанс? Но он не хотел говорить это Стиву.

Он скользнул в свой скафандр легким движением, рожденным долгой практикой, открыл внешний люк и начал по подиуму спускаться вниз, затем остановился на полдороге и огляделся.

— О, господи! — тихонько сказал он.

Насколько видел глаз, кругом были развалины больших зданий. Они тянулись до самого горизонта, мертвые и без окон. А из оконных фрамуг и повсюду на земле, устилая улицы, валялись... скелеты.

Куэнтрелл почувствовал, что сердце его забилось от давно забытого волнения, какое было в тот далекий день, когда он выкопал череп на речном берегу в южной Франции. Он поспешно спустился по подиуму, хрипло дыша и стараясь не шататься. Оказавшись внизу, он прошел пару шагов, чувствуя как земля пружинит под ногами, и остановился, чтобы подождать Кендрика.

— Ну, и что вы думаете об этом? — спросил его Кендрик.

— Ваше предположение ничем не хуже моего. А как вы думаете, это похоже на церемониальное место погребения?

— Вряд ли, — улыбнулся Кендрик, опустился на колени и осмотрел скелет, лежащий у самых его ног. — Они не стали бы просто так, без всякого порядка, сваливать своих мертвецов, верно ведь? Они же даже не пытались похоронить их.

Куэнтрелл покачал головой.

— Это не люди, Стив. Мы можем никогда не понять, как работают их мозги.

Он рассеяно провел взглядом по лежащему перед ним невероятному зрелищу. Это был какой-то космический Склеп, катакомбы, он никогда не видел столько скелетов сразу, скелетов, просто валяющихся на земле. Может, всех этих людей настигла какая-то внезапная катастрофа? Что же тут могло произойти? — подумал он, чувствуя, как у него слегка кружится голова при виде такого невероятного объекта раскопок, на который они наткнулись.

— Наверное, планета очень сухая, — сказал он. — Если бы тут было влажно, эти кости давно бы сгнили.

Кендрик согласно кивнул.

— Давайте посмотрим, что находится в самих зданиях, — предложил он.

Они пересекли небольшую то ли поляну, то ли площадь, направляясь к ближайшему входу в крупное строение. Ужасно было идти, ступая по нагроможденным повсюду костям, и Куэнтреллу окружающая тишина показалась очень тягостной.

Кендрик с трудом открыл дверь, и они вошли внутрь. Повсюду стояла почти материальная затхлость, идти было, все равно что по семейному склепу. Куэнтрелл включил ручной фонарик, в его свете они увидели кучу скелетов, лежащих повсюду, некоторые с аккуратно сложенными на груди руками, другие причудливо растянувшиеся, а некоторые цеплялись друг за друга, словно обнимались или боролись в последние секунды жизни.

— Во всех этих скелетах есть кое-что странное, — сказал Кендрик. — Все они одинакового роста. Примерно два двадцать.

— Вы правы, — согласился Куэнтрелл. — И все они одного и того же возраста. Полагаю, я не ошибусь, если скажу, что они отличаются по возрасту друг от друга не больше, чем на несколько недель. — Он попытался открыть внутреннюю дверь, и шарниры вылетели из гнезд. — Что бы здесь ни случилось, это произошло давным-давно, — добавил он.

Он направил луч фонарика в следующую комнату. На него, усмехаясь, безглазо уставился череп, и Куэнтрелл очень смутно увидел, что за ним лежало еще множество скелетов.

— Пойдемте, — сказал он. — Нужно убираться отсюда.

— Во-первых, — начал Куэнтрелл перечислять все странности, загибая пальцы, — все скелеты одного роста и одного возраста. Во-вторых, вся планета покрыта ими.

— Каждый свободный сантиметр, — добавил Кендрик. — Я думаю, тут повсюду то же самое, что мы увидели во время первоначальной вылазки. Везде, куда ни глянь, куча скелетов.

— Это третье, — сказал Куэнтрелл. — И, наконец, четвертое: от чего они умерли? Как? Почему? Что тут произошло? Что-то подсказывает мне, что наш отчет будет состоять из одних подобных вопросов, без всяких ответов.

— Но, по крайней мере, мы привезем на землю груду скелетов. Это уже что-то конкретное, — сказал Кендрик.

— Верно.

— Я бы хотел еще раз осмотреть то здание, где мы были в первый раз, — сказал Кендрик. — Возможно, они все же оставили записи своей истории, что бы с ними ни случилось. И если так, то, наверное, будет не слишком трудно найти эти записи.

— Хорошая мысль.

— А вы пойдете со мной?

— Нет. Идите вы, а я останусь здесь. Хочу как следует изучить скелет, который вы принесли.

Артур Куэнтрелл склонился над длинным, изящным скелетом, а молодой человек стал надевать скафандр.

Наконец Кендрик ушел. Куэнтрелл с радостью сел в кресло, чтобы отдохнуть. Он сидел и смотрел на скелет, растянувшийся на полу. Почему это не произошло со мной раньше, когда я был моложе? — подумал он. Почему именно сейчас, когда я стар, измучен и слишком устал, как и лежащий тут парень? Устал...

Он подумал о Стиве Кендрике, бродящем вокруг по кучам щебняи костей, и наклонился, чтобы развязать ботинки. Ноги его уже начали опухать от утренней ходьбы, лодыжки ныли, а связки то и дело пронзала резкая боль.

«Я стар... Я такой же старый, как мои обветшалые брюки», торжествующе подумал он, наконец-то вспомнив следующую строку поэта. Он устало встрепенулся, заставил себя встать и начать кропотливую работу по разделке скелета на отдельные косточки, очищая их от сухих остатков мышц и связок, которые теперь никогда уже скелету не понадобятся.

Час спустя ему удалось закончить одну ногу (с хватательными пальцами? — удивленно подумал он) до бедра. Тогда он решил сделать перерыв, чтобы отдохнули глаза и перестали дрожать руки, но только успел расслабиться, как услышал шаги Кендрика по подиуму, и поспешно поднялся с кресла. Он не хотел, чтобы Кендрик застал его дремлющим во время работы.

— Быстрей одевайте скафандр! — завопил Кендрик, врываясь в люк. — Кажется, я нашел ответ на все вопросы. На стенах второго этажа того здания, где мы были в прошлый раз, есть длинный ряд пиктограмм, ясных, как дважды два четыре.

— Великолепно, — сказал Куэнтрелл.

Он скользнул в скафандр и последовал за Кендриком вниз по подиуму. Они осторожно вошли в здание, переступая через кучи скелетов, рассыпанных тут повсюду.

— Подниматься придется по ней, — сказал Кендрик, указывая на веревочную лестницу, свисающую из дыры в потолке. — Я специально соорудил эту лестницу на скорую руку, потому что не доверяю крепости здешних лестниц. Слишком уж они древние.

— Мудрый поступок, — сказал Куэнтрелл. — Насколько нам известно, этому зданию может быть даже миллиард лет.

Но ему все равно ужасно не хотелось карабкаться вверх по веревочной лестнице.

Кендрик легко взобрался по ней и стал ждать наверху Куэнтрелла. Когда старик наконец поднялся, тяжело дыша и кашляя, Кендрик включил фонарик и показал лучом:

— Нам туда.

Куэнтрелл присвистнул. Они стояли в, казалось, бесконечном коридоре, тянущемся в обе стороны насколько хватало глаз. Здесь не было никаких скелетов, зато по стенам тянулись длинные ряды картинок, сделанных яркими красками с почти фотографической точностью.

Куэнтрелл присмотрелся к ним. На картинках были изображены местные жители, красивые люди, определенно гуманоиды. Первые несколько групп картинок показывали сцены того, что показалось Куэнтреллу повседневной жизнью. Под каждой картинкой была строка-другая комментариев на языке, в котором он опознал близкую принадлежность к древнему сирианскому.

— Ну вот и исторические записи, которые вы искали, — сказал он. — Давайте теперь поработаем над ними.

Казалось, прошли часы, пока они миновали ряды картинок, тщательно изучая изображенное на них и пытаясь расшифровать надписи под картинками. Кендрик, специализирующийся в лингвистике, делал очень приблизительный перевод, но именно Артур Куэнтрелл терпеливо накапливал факт за фактом, чтобы связать их все в единое целое.

— Здесь явно какое-то противоречие, — сказал Кендрик. — Вот здесь говорится, что они были бессмертны. Но как тогда они могли умереть? И почему?

— Вы делаете поспешные выводы. Что написано тут?

— «И в этот несчастный день мы победили силу смертности, — вслух прочитал Кендрик. — С этого дня никто из нас больше не старел». Бьюсь об заклад, что это и означает бессмертие!

— Подумайте над тем, что вы только что произнесли. Они победили силу смертности, — сказал Куэнтрелл. — Это не значит, что они покончили со смертью. Но вы еще не поняли разницы.

— Какой еще разницы?

— Не важно, — ответил Куэнтрелл. — Давайте пойдем дальше, возможно, вам станет все ясно.

Кендрик уставился на картинку. На ней был нарисован сияющий человек, так и пышущий юностью. Он перевел комментарий к ней:

— «Сначала мы были счастливы, поскольку перестали стареть. Мы положили конец силе смертности».

Кендрик повернулся к Куэнтреллу.

— С вашей стороны нечестно играть со мной в какие-то игры. Как люди могут быть бессмертными и в тоже время умирать?

— Вы все еще не понимаете разницу, — сказал Куэнтрелл, прислонившись к стене. — Сила смертности, Стив, не то же самое, что смерть. Это всего лишь вероятность, что человек, который переживет точку времени Т, не доберется до точки времени Т плюс 1. Это чистая статистика. Среди землян сила смертности увеличивается пропорционально старению. Чем дольше вы живете, тем менее вероятным становится то, что вы будете продолжать жить. Мне восемьдесят лет, вам — тридцать. Старение увеличивает силу смертности. Статистически более вероятно, что по естественным причинам сегодня вечером умру я, а не вы.

— И вы хотите сказать, что эти люди преодолели силу смертности и все же умерли?

Куэнтрелл нетерпеливо нахмурился.

— Вы все еще не понимаете. Они остановили не смерть, а просто старость. Они перестали стареть. Они росли, становились взрослыми и оставались здоровыми и счастливыми, пока что-то не приводило к их смерти. Но поскольку они не старели и не становились ветхими, не появлялось разницы в их выживании, когда они подходили к концу своей жизни.

— Теперь я понял, — сказал Кендрик. — Это как стеклянная бутылка. Можно разбить бутылку, но вероятность того, что она разобьется, не имеет никакого отношения к возрасту бутылки. Новая бутылка имеет совершенно такую же вероятность разбиться, как и старая. Тоже самое с разницей в выживании.

— Верно. Нет разницы между людьми и бутылками... Но есть разница между людьми и здешним народом. Они умирали точно так же, как умираем и мы, только не рассыпались постепенно на кусочки... как делаю я.

— Вы все еще в хорошей форме, старик, — сказал Кендрик. — Но я все равно еще не понимаю, что тут произошло, что пришло и убило всех их разом.

— Ответ достаточно очевиден, — сказал Куэнтрелл. — По крайней мере, мне. Но я не знаю, придете ли вы сами к такому же выводу. Однако я позволю вам немного подумать, пока мы возвращаемся на корабль. Если я буду постоянно все растолковывать, ваши мозги ссохнутся. Насколько я слышал, это обычное недомогание парней вашего возраста.

Кендрик рассмеялся, и они направились к выходу. Коридор начал сужаться, а пол под ногами потрескивать.

— Что-то не доверяю я крепости здешних полов, — сказал Куэнтрелл, слушая треск досок у себя под ногами.

И затем, внезапно, словно причиной послужили его слова, древние доски сломались, и он полетел вниз.

Вспышка боли пронзила его ногу, когда он приземлился. Он сделал громадное усилие, чтобы не закричать, и, подняв голову, увидел встревоженное лицо Кендрика, глядевшего на него из дыры сверху.

— Это не вы случайно прострелили мне ногу? — Спросил Куэнтрелл, пытаясь улыбнуться.

— Не надо так шутить. Вы в порядке?

— Кажется, я сломал ее, — сказал Куэнтрелл, показывая на неестественно изогнутую под ним левую ногу. — В моем возрасте кости становятся довольно хрупкими.

— Мне спуститься к вам?

— Нет, лучше сбегайте сначала на корабль за аптечкой. Мне будет нужно наложить шину.

— Вы хотите, чтобы я оставил вас здесь в полном одиночестве, пока бегаю к кораблю?

— Другого пути нет, — сказал Куэнтрелл. — Но я ничего не имею против одиночества. А кроме того, я буду здесь не один.

И он показал на поломанный скелет, на который упал, и другие, валявшиеся повсюду вокруг.

— Если хотите...

— Давайте, давайте, — нетерпеливо сказал Куэнтрелл. — Бегите за аптечкой. Хватит болтать.

Лицо Стива Кендрика тут же исчезло, и Куэнтрелл остался один.

Он глядел на скелеты, думая о том, сколько еще мог бы прожить, если бы был одним из них. Надо же, сломал ногу... Теперь придется лететь на Ригель II для лечения, иначе он может остаться калекой. Но в любом случае, как только хирурги возьмут все анализы, космос для него будет закрыт. Сломанная нога положила конец его полетам и работе. К тому же, сломанные ноги не заживают быстро и без последствий, когда человек уже стар. А вот они не становились старыми, они были красивыми, сильными молодыми людьми до самой смерти. Но и они тоже умерли.

— Вывод вполне очевиден, — сказал он Кендрику.

Так оно и было. Даже если бы они не нашли пиктограммы, он мог бы логически вывести последнюю часть истории планеты.

Они победили старость. Не было никаких физических изменений в теле в преклонном возрасте. Молодость длилась всю жизнь. Сомнительное благословение, подумал он с точки зрения своих восьмидесяти лет. Но это не могло не повлиять на уровень рождаемости, и уровень рождаемости должен, вероятно, опуститься почти до нуля. Иначе в течение двух-трех поколений планета станет перенаселенной до самого предела. А существуют ограничивающие факторы. Например, одна небольшая планета может содержать столько народу, сколько у нее есть пространства для производства еды.

Легко представить наступившие на планете времена. Безумные попытки контроля над рождаемостью, не приводящие ни к чему, потому что какие люди будут подчиняться им? Возможно, свою лепту внесли Лиги Добровольцев-самоубийц, чтобы уменьшить перенаселенность. Смерть, смерть и снова смерть, но планета все равно была перенаселена. Затем массовое голодание, тела, валяющиеся повсюду, а оставшиеся в живых где-то среди этих трупов пытаются заняться сельским хозяйством. И, наконец, они тоже умирают, может, от болезни, от эпидемии, вспыхнувшей в результате разложения мертвецов, и все закончилось... осталась лишь маленькая коричневая планета, покрытая миллиардами и миллиардами трупов.

— Эй! — раздался откуда-то издалека знакомый голос. — Вы меня слышите?

— Где вы? — закричал Куэнтрелл как можно громче.

— Я снаружи. Здание в районе входа осело, и мне приходится прорываться через щебенку, чтобы добраться до вас. Кажется, это займет несколько часов.

— Ройте спокойно. Я не спешу.

Боль в ноге была такой жестокой, что он не смел пошевелиться, лежал неподвижно, а нога затекла до самого бедра. Он подумал о том, протянет ли, пока Стив доберется до него.

Под левой рукой лежал череп скелета, на который он упал. Он взял его и осмотрел — широкий нос, пустые глазницы, словно пристально глядящие глаза.

Если бы Кендрик упал сюда, он бы просто встал и отряхнулся. Но я стар, и мои кости хрупкие.

А здешний народ победил старость. И кости не становились хрупкими. И вот смотрите, что с ними произошло.

Он положил череп и почувствовал рядом что-то острое и металлическое. Пошарив вокруг, рука нащупала край, и он потащил. Это была книга, состоявшая из металлических листов. Стараясь не шевелить сломанную ногу, он положил книгу так, чтобы лучше видеть ее.

Включив фонарик, Артур Куэнтрелл стал ломать голову над знаками, напрягаясь, чтобы прочитать их. Это будет хорошим способом провести время, подумал он. Издалека слышался ровный глухой стук, когда Кендрик прорывался к нему. Медленно, кропотливо он начал переводить незнакомые символы.

Это была книга по медицине, и в ней находилась простая формула, которая привела планету к гибели. Процесс был ужасающе прост и описан ясно и точно. Все больше волнуясь, он читал книгу дальше, а звуки лопаты Кендрика становились все громче.

Да, здесь был рецепт окончательной победы над старостью. Больше не будет никаких медленных, бесконечных ухудшений. Теперь Куэнтреллы не будут стонать от боли при переломах хрупких костей в старых, изношенных телах.

Затем еще кое-что поразило его, нечто, заставившее его глаза расшириться. Утверждение, что этот процесс способен обратить старение, уже идущее полным ходом. Нет, конечно, не полное омоложение, но можно было в какой-то мере восстановить силы и жизнь в теле.

Все было здесь, аккуратно, подробно записанное и ждущее, пока эту книгу прочтут. Просто примените эту формулу, воспроизведите описанный здесь процесс, и дряблые рулоны жира, слабые глаза, усталые ноги, переломанные кости — все исчезнет словно по мановению волшебной палочки.

Но посмею ли я? — спросил он себя.

Что, если это проделают надо мной? Целых шестьдесят лет я летал с планеты на планету, разве это жизнь? «И вот я, старик, лежу на этой мертвой планете», — подумал он, сознательно искажая цитату.

А почему бы и нет? Почему бы просто не привести эту книгу на Землю? Там меня бы омолодили, уничтожили бы все мои проблемы. И что с того, если наша цивилизация в итоге закончит также, как здешняя? Что с того?

Невольная дрожь ужаса пробежала по его телу, дернув торчащие из ноги обломки костей.

Нет!

«Мысли в высохшем мозге в сезон засухи». Замечательно, я все еще помню Эллиота, сказал он себе.

Он улыбнулся, позволив расслабиться напряженному телу, и продолжая думать: а я-то считал, что уже слишком стар для искушений. Он посмотрел на книгу и подумал о том, каково это — снова стать молодым.

Затем печально покачал головой.

Внезапно откуда-то сверху раздался царапающий звук, а затем прозвучал ясный, громкий крик Кендрика:

— Вы все еще держитесь, старик?

Этот крик оторвал его от размышлений. Он поднял взгляд и ответил

— Со мной все прекрасно, Стив. Вы далеко?

— Осталось совсем чуть-чуть, — сказал Кендрик. — Еще пару метров, и я приду к вам.

— Я буду ждать.

Куэнтрелл посмотрел на книгу в своей руке и внезапно вспотел. Нужно непременно закопать ее поглубже, подумал он.

Потом он вспомнил, как Кендрик упорно возился в том болоте на Денебе IV. Он никогда не согласился бы оставить такой ценный экспонат. Кендрик вообще не понял бы его мысли, а если бы понял, то не поверил бы им. Он не понял бы, что вечная молодость несет с собой смерть. Он привез бы эту книгу на Землю... А там тоже не стали бы слушать теории Куэнтрелла.

Он позволил представить себе результаты, пока звук лопаты Кендрика становился все громче. Возможно, несколько миллионов лет спустя парочка археологов откуда-нибудь с Магелланова Облака наткнется на третью планету небольшой желтой звезды. И они тоже станут ломать головы, что вызвало бедствие, случившееся с этой планетой — горы скелетов повсюду, по всей планете.

Куэнтрелл содрогнулся с мучением и сожалением. Затем с трудом заставил себя сесть.

— Как дела? — закричал Кендрик.

— Не стану возражать снова увидеть дневной свет.

Он слышал звуки яростной работы Кендрика. Медленно, почти ослепший от боли, он пополз по комнате. Он буквально чувствовал, как острые концы сломанной кости впиваются в его нервы. Мрачно стискивая в руке книгу, он прополз пять метров, затем десять, пока не добрался до огромной кучи костей в дальнем конце комнаты.

И там, растянувшись во всю длину на полу, он печально покачал головой и осторожно запихал книгу в эту кучу, стараясь не стрясти с нее толстые наслоения пыли. Книга была единственным экспонатом, который он не хотел, чтобы нашел Кендрик.

Когда она совсем скрылась из глаз, он мгновение мрачно смотрел на кучу костей, затем начал долгое путешествие ползком обратно, в другой конец комнаты. Он хотел быть как можно дальше от этой проклятой книги, когда Кендрик доберется сюда.

Когда раздались последние удары лопатой, Артур Куэнтрелл лежал, отдыхая. Появился Кендрик.

Словно во сне, Куэнтрелл глядел, как Кендрик накладывает на его ногу шину, затем кладет его на тележку, словно невероятно древний, хрупкий реликт, и везет по длинному, кошмарному коридору к кораблю. Потом он почувствовал, как возносится вверх, и понял, что едет на подъемнике к люку, а затем его аккуратно укладывают в противоперегрузочное кресло.

Он не знал, сколько прошло времени, а затем вдруг понял, что Кендрик заботливо глядит на него сверху вниз.

— Мы уже летим! — сказал он. — Через несколько дней вы будете совсем как новенький.

— Но я не слышал, как корабль стартовал.

— Я знаю. Вы проспали целых двое суток.

— Я очень устал.

Кендрик кивнул.

— Плохо быть старым, — сказал он. — Господи, да это же преступление, что такой человек, как вы, должен стать старым и хрупким!

— Не надо меня жалеть, — слабым голосом ответил Куэнтрелл.

— Как только они вновь соберут вас на Ригеле, мы вернемся сюда и узнаем, что произошло со здешней цивилизации, верно?

Куэнтрелл улыбнулся.

— Вам придется сделать это самому, — сказал он. — Меня уволят в ту же минуту, как только увидят. Я не проходил медосмотр уже много лет, поэтому и летаю до сих пор. Они немедленно поймут это и будут правы, запретив мне летать.

— Не говорите так. Это неправильно.

— Не стоит щадить мои чувства. Мы ведь, знаете ли, не вечны.

Он прикрыл глаза и позволил себе подумать о том, на что было бы похоже, если бы он привез с собой ту проклятую книгу. Он мог бы прожить еще долго, не чувствуя бесчисленные боли, медлительные мысли, гниющее то тут то там тело... Но глупо было думать об этом. Боль и гниение были частью телеологического процесса. А в книге крылось описание того, как можно разрушить этот процесс. И это бы только превратило Землю в еще одну планету-кладбище. Это был бы лишь вопрос времени.

Он иронически усмехнулся при мысли, что последним поступком в его долгой археологической карьере было преднамеренное сокрытие экспоната, то есть осознанный вандализм. Странный способ завершить свою деятельность.

— Вы спите? — спросил Кендрик.

— Просто размышляю, — сказал Артур Куэнтрелл.

Он откинул голову, закрыл глаза и принялся ждать.

Force of mortality, (Future Science Fiction № 34, 1957, Fall).

Оглавление

ПРАВО ЖЕНЩИНЫ

ДЕВУШКА МЕЧТЫ

ПРОТИВНИК МИРА (Под псевд. Ральф Берк)

ВИХРЬ ХАРВУДА

БЕССМЕРТНЫЙ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА (Под псевд. Ральф Берк)

МИР ЖЕНЩИН

БЕСПОКОЙНЫЙ ВОЗРАСТ

ЗОВИТЕ МЕНЯ ЗОМБИ!

ВСЕ, ЧТО СЕРДЦЕ ПОЖЕЛАЕТ

СВЯТЫНИ ЗЕМЛИ

СЧАСТЛИВЫЙ НЕУДАЧНИК

ПРЕЦЕДЕНТ

СИЛА СМЕРТНОСТИ