========== Глава 1 ==========
«Пока падает со стола чашка и режут тишину фарфоровые брызги, ты увидишь, как расползается по швам истончавшая ткань бытия. Ты встретишь у ратуши старого шарманщика и вслед за его музыкой отправишься в долгий путь — вновь войдёшь в свою реку, отыщешь её истоки, напьёшься из них бессмертия и тридцатью птицами разлетишься по свету.
Вернувшись, ты сложишь сагу о своих странствиях; а ведь многие не успели бы даже испугаться…»
Дальше я читать не смогла: каждая буква и запятая казались издёвкой персонально в мой адрес.
Автор словно бы продолжал мне что-то доказывать, хотя всё, что было между нами, давно поросло быльём.
«Надо же! Целых тридцать птиц! — злобно думала я. — А почему не пятьдесят?! Почему не тысяча?!»
Наверное, есть какая-то дурацкая легенда, где птиц именно тридцать. Читатель побежит гуглить, а затем примется без конца умиляться глубочайшей авторской эрудиции.
Бесило и то, что в полупустом вагоне метро ту же книжку читало ещё человека четыре.
Вон, к примеру, прыщавая школьница напротив — глотает страницы, будто у неё в руках гримуар по приворотной магии.
Знало бы это восторженное чучело, что я еду встречаться с её кумиром, с ума бы сошла от зависти.
А мне почти всё равно… Мы не виделись больше года, и я согласилась встретиться только потому, что осталось ему недолго…
***
На Петроградской стороне, рядом с особняком Кшесинской, есть неприметное кафе. Назначая встречу, он вряд ли помнил, что там мы познакомились. Просто это одно из немногих мест в городе, где по-прежнему можно курить, к тому же он живёт здесь неподалёку.
Дорогою от метро я вспоминала тот далёкий мартовский вечер, когда мы наивно верили в любовь и ещё не догадывались, что отравим друг другу жизнь.
Ровно так же поддували сквозняки с залива, грохоча дорожными знаками, в льдистом закатном мареве искрился шпиль Петропавловки. Тени домов тянулись на восток, становясь похожими на огромных птиц, нахохленных и озябших.
Нам не было холодно. Мы пили пунш из бумажных стаканчиков, целовались и мечтали…
Сколько же лет прошло? И куда всё подевалось?
Остались только промозглые ветра, злоба и опустошённость…
В одной руке сигарета, в другой — телефон. И бровки домиком. Так и запустила бы в него чем-нибудь тяжёлым!
— Привет. Что пишут? — я устроилась в кресле напротив. — Про себя читаешь?
— Вот, послушай! — на меня он даже не посмотрел. — «К чести автора, он не бравирует тайнописью, не увлекается пародиями на аллюзии…» Кстати, ты не знаешь, что такое «пародия на аллюзии»?
— Понятия не имею.
— Вот и я не знаю… Ненавижу критиков! — мобильник он, наконец, спрятал. — Этот-то ещё ничего. Чаще всего они просто сюжет пересказывают. И восторгаются попутно… Знаешь, книжечки такие есть… Типа «Достоевский за девяносто секунд»!
— Ты с Достоевским себя сравниваешь?
— Не я, — он улыбнулся, — критики сравнивают! Дескать, поднял русскую литературу до высот девятнадцатого века.
— Это про последний роман?
Последний… Иногда мы швыряемся словами, не особо вдумываясь в их смыл. В его случае это слово звучало даже не приговором, а выстрелом в затылок.
Ляпнув, я до крови прикусила губу, но он, кажется, и этого не заметил.
— Читала?
— Нет, — зачем-то солгала я, — даже не открывала.
— Ты не много потеряла. Из стоящего там только третья глава, — он вяло отмахнулся, — да и то… Средненько, знаешь ли…
— Самокритично! Не замечала за тобою такого греха. А как же Достоевский? Как же высоты девятнадцатого века?
— Их тоже можно понять. Сюжет примитивный, герои картонные… Одним словом, фуфло. Но роман покупают, вот критики и выпрыгивают из штанов, заискивая перед читателем. А читателю и роман-то не интересен, ему цитатки подавай, чтобы умную беседу поддержать, — он погасил в пепельнице окурок и тут же вновь закурил, — знаешь, в чём проблема современной литературы?
— Ты позвал меня о литературе поговорить? — я понимала, что закипаю. — Тебе не с кем? Или ты думаешь, что у меня дел больше нет?
— Главная проблема не в критиках и не в бездарных авторах, которые интересны только друг другу! У нас ведь читатель картонный! — он отчаянно жестикулировал, его уже несло. — Ты посмотри на них! У всех одинаковые бородки из барбершопа, одинаковые ипловые приблуды, и живут они все одинаково! По расписанию! Чтобы, не дай бог, не пораниться и не обжечься! Вот и герой им нужен такой же плюшевый, как они сами! С фейсбуком вместо мозгов!
— Молодой человек, — окликнула я официанта, — будьте добры, чашечку капучино.
Другого способа нет. Чтобы заткнуть этот фонтан красноречия, нужно подчёркнуто его не замечать.
Пока мне несли кофе, он так и молчал, скорбно дымя сигаретой. Это мы тоже умеем! Даже лучше, чем трещать без умолку! Губки надует и смотрит сквозь тебя неистово — прямо-таки вылитый принц датский!
А кофе здесь по-прежнему приличный, только мы стали старше и злее.
— О чём ты хотел поговорить?
— О нас, — он со вздохом отвернулся к окну. — Знаешь, иногда мне кажется, что наша реальность — это только крохотный кусочек огромного лоскутного одеяла. Есть лоскутки, где мы так и не встретили друг друга, а есть, где никогда не расстанемся… Нужно только найти швы у того одеяла и… перепрыгнуть.
— Куда перепрыгнуть?
— Куда захочешь.
Фонари на улице зажглись уже давно. Вдаль убегал проспект, всё ещё голые деревья, утопая в его электрическом блеске, напоминали трещины на высохшей или промёрзшей земле. А может быть, это и есть те самые швы? Чего бы хотела я, если бы действительно могла выбирать?
— Слушай, а можно без лирических отступлений? — сорвалось у меня. — Прибереги для поклонниц.
Чаще всего мы делаем больно не из садизма, а потому, что нам больно самим. Разделить страдания с ближним — это ли не наслаждение?
— Можно, — он криво усмехнулся, — у меня к тебе будет одна просьба… Только сначала… Позавчера я был у нотариуса… Всё отойдёт вам с Сенькой… Если Гринкевич предложит продать права, проси вдвое. Вдвое он не даст, но сторгуетесь. Других вариантов не ищи, года через полтора моя писанина нахрен никому…
— Гринкевич? Кто это?
— Издатель. Ты его должна помнить.
— Не помню.
— Ну, еблан этот лысый. Не помнишь? Заходил к нам пару раз.
В нашей квартире побывало столько народу, и лысого, и волосатого, что у меня в глазах рябило. В ответ я лишь пожала плечами.
— Не важно. Он сам тебя найдёт. Главное, не тяни, а то…
— Ты так говоришь, словно…
— Я отказался от терапии, не могу больше… Теперь счёт идёт не на месяцы, а на недели.
Он не врал, но отчего-то мне захотелось придушить его прямо сейчас.
— Значит, ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?!
— Мариночка, ты дашь мне договорить?! Ты можешь хотя бы раз в жизни меня спокойно выслушать?! В последний раз!
— В последний?! Не уверена! Ты меня и из гроба достанешь!
Снова помолчали — дело привычное.
— Ты по-прежнему много куришь, — я кивнула на пепельницу, которую официанты не успевали менять, — может быть, стоило…
— Теперь уже без разницы… Как Сенька? Наверное, совсем большим стал?
— Всю зиму температурил… Но я тронута твоей заботой. Спасибо, что спросил.
— Марин, ну зачем ты так? Ты же знаешь, в последнее время мне было не до того.
— Тебе всегда было не до того!.. Ладно, давай не будем начинать… О чём ты хотел попросить?
— Да, хотел… Я всю жизнь писал мусор для хипстеров и всю жизнь мечтал, что когда-нибудь напишу настоящий роман. С живыми героями, богатым сюжетом… Для себя, а не для этих придурков. Нет, не для себя… Помнишь, у Борхеса есть рассказ про писателя, которого расстреляли нацисты?
— Нет, не помню.
— Не важно. Для вечности, для Бога!
— Для Бога?! Надо же, на что ты замахнулся!
— Марин, помолчи, пожалуйста! — он сумрачно сдвинул брови, но на этот раз пауза была недолгой. — Годы таяли, а я всё только примеривался, думая, что времени у меня навалом. И только когда у меня нашли опухоль, я наконец очнулся. Мир стал другим! Красочнее, ярче! Понимаешь?!
— Понимаю… Но просьба-то в чём?
— Роман я начал, а закончить уже не успею. И я хочу, чтобы его закончила ты.
— Что?! — это было уже слишком. — Ты серьёзно?!
— Боишься, что не справишься?
— У меня ребёнок! Работа!..
— Ты всегда меня тонко чувствовала, замысел поймёшь. У тебя неплохое образование, в конце концов. Не всё же ты позабыла в своём офисе. Начальные главы и план сюжета найдёшь у меня на компьютере. Поначалу трудно будет, конечно, но недели через три втянешься…
«Какой сюрприз! Оказывается, я его тонко понимала! Пожалуй, даже чересчур тонко…»
Мой муж заканчивал Физтех — спорить с ним бессмысленно. Человек, постигший структуру банаховых пространств, никогда не поверит, что он заурядный мудак. Замучавшись слушать весь этот бред, я просто встала и направилась к выходу.
Однако что-то остановило меня в самый последний момент.
— А почему птиц тридцать? — невпопад спросила я. — Почему не тысяча, не стая?
— Погугли, — бросил он через плечо, — или тебя забанили?
***
Не помня себя, я ринулась к метро — под визг тормозов, по зыбкой асфальтовой наледи.
Мир разъезжался по швам и разлетался по ветру, — теми самыми лоскутками, между которыми я так и не сделала выбора.
Он умер меньше, чем через неделю, — в последний холодный день этой запоздалой весны.
========== Глава 2 ==========
Пушка выстрелит ровно в полдень. Всполошатся голуби на Троицкой площади — отчаянно хлопая крыльями, они взметнутся в обезумевшее от весенних красок небо, но, немного покружив, вернутся обратно.
Они привыкли возвращаться. Они привыкли, а я — ещё нет.
Пока через это не пройдёшь, все траурные церемонии вроде поминок или сороковин кажутся нелепым фарсом — фальшивой казёнщиной, способной лишь оскорбить память ушедшего человека.
Однако ритуалы придумываются неспроста. В суете и хлопотах боль притупляется, а заканчиваются хлопоты, и боль уже прошла — чувства выгорели.
С компьютером мужа Вадик возился четвёртый час.
Папка, где я ожидала найти новый роман, оказалась пустой. Благоверный неврастеник мог нарочно удалить все файлы, чтобы помучить меня напоследок. Пришлось попросить нашего офисного сисадмина разобраться с проблемой, чем он, собственно, сейчас и занимался.
— А если мы тебя так?! — бубнил Вадик. — А? Нет?
Он прилип к ноутбуку, и всё прочее перестало для него существовать. Членораздельные фразы доносились лишь изредка, — в основном Вадик издавал невнятное мурлыканье. Вероятно, поэтому его и прозвали Шарманщиком. А ещё поговаривали, что он постоянно таскает с собой кучу внушительного размера гаджетов, предназначение которых известно ему одному.
На экране мелькали какие-то таблицы, схемы и графики, а мне оставалось смотреть в окно, предаваясь тягостным раздумьям.
За полтора месяца я так и не привыкла к своей утрате — по-прежнему извожу себя пустыми и глупыми вопросами.
Кем были те птицы, которых тридцать? Голубями?
Кажется, ещё вчера он вот так же раскачивался в своём плетёном кресле, наблюдая за полётом пернатых нахлебников в небе, проткнутом ледяной иглой Петропавловки.
Но он не любил голубей. Тогда, может быть, чайками, крики которых порою прорываются сквозь шум городской суеты?
Кто это знает теперь?
Играя солнечными бликами, утекает вода в Неве, цветёт сирень — пришла весна, а человека нет. Льды давно растаяли, а время будто бы замёрзло…
— Вадик, хотите кофе? — внезапно спросила я. — Или чай?
Юноша встрепенулся, часто захлопал ресницами и уставился на меня, словно впервые увидел.
— Кофе хотите? — повторила я. — Заработались, наверное?
— Так эта… Спасибо, Марина Игоревна, — Вадик наконец-то очнулся. — Может быть, типа, попозже…
— Значит, хотите…
В чужом доме непросто справляться с ролью гостеприимной хозяйки: кофе нашёлся почти сразу, джезва висела над плитой, а вот кофемолку и спички пришлось поискать. Хаос царил здесь повсюду, настойчиво напоминая о предыдущем владельце, и это при том, что перед сороковинами я сама отдраила всю квартиру.
Вроде бы он и не умирал вовсе, а просто вышел за сигаретами. Сейчас вернётся и закатит очередной скандал на тему «тихо свистишь, низко летаешь».
Неужели человек запоминает одни лишь обиды? Неужели за столько лет, прожитых вместе, у нас не было ничего хорошего?
Вспомнилось, как мы возвращались из роддома и вместе радовались нашему счастью…
Сколько же лет прошло? Почти десять…
Сенька уже совсем взрослый, и ему нужна отдельная комната, а эту халупу ни на что приличное не поменяешь.
Заплутавшие мысли текли сумрачно и вяло, чего не скажешь о кофе, который я умудрилась упустить. Пришлось проветривать кухню и краснеть перед гостем.
Ноутбук продолжал надсадно скрипеть и попискивать, а Вадик, застенчиво заложив руки за спину, прохаживался вдоль стен, рассматривая фотографии.
— Это ваша свадьба?
Я молча пожала плечами. Дескать, сам же видишь. Если девушка в белом платье с фатой, то, наверное, это не поминки.
— А это он с кем? — Вадик кивнул на соседнее фото. — Табло знакомое…
— Не знаю. С какой-то знаменитостью. Тут полно знаменитостей.
Поднос с кофе я поставила у ноутбука и, вместе со своею чашкой, вернулась в кресло.
— Круто! Прикольно, наверное, жить со знаменитостью?
«А как же! Прикольнее некуда!»
Как же они меня все достали! Гринкевич на поминках такую речь задвинул, что и сам едва не разрыдался, — каким чутким и отзывчивым был безвременно усопший, какую невосполнимую утрату понесла изящная словесность и мы вместе с нею! А все вокруг слушали, кивали и с участием в мою сторону косились — на вдовушку безутешную. Не хватало, чтобы ещё и Вадик меня утешать принялся.
— Вы у него что-нибудь читали?
Я надеялась на конфуз. Юноша смущённо потупится, невразумительно замямлит, и тему можно будет свернуть. Однако добилась я прямо противоположенного: глаза сисадмина загорелись восторженным блеском.
— Ага!
— И что же?
— Ой! Не помню, как называется… Там сначала Питер разбомбили… То есть разбомбили в конце, но как бы в начале. А потом две чувихи пошли на болото что-то искать. Не помню что, но походу клад. А потом они заблудились и какой-то дедок их спас.
«Оригинальное прочтение сюжета!»
Особенно меня впечатлил этот его «дедок». Вот, оказывается, каким видится тридцатилетний лирический герой подрастающему поколению!
Должно быть, я так живописно уронила челюсть, что краснеть пришлось уже Вадику.
— Ну, я не помню…
К счастью, компьютер выплюнул на экран новую картинку, и беседа увяла сама собой. Вновь забормотав какую-то околесицу, Вадик вернулся к делам, а я — к своим мыслям.
Кофе тем не менее я пережгла не сильно. По крайней мере, получился он ничуть не хуже той бурды, которую ежедневно мы пьём на работе.
Я глотала его терпкую горечь, рассеянно наблюдая за медленным танцем пылинок в лучах ещё не жаркого майского солнца.
«Да, квартирка неважнецкая…»
Дом панельный, окна на реку — пыльная и сырая одновременно. Впрочем, в Питере все квартиры сырые. Может быть, и выгорит с разменом — шутка ли, из окон Петропавловка видна!
Муж смотрел на меня с фотографий и самодовольно ухмылялся — дескать, помучайся теперь.
Зачем мы живём? Чтобы мучиться? И что остаётся от нас, когда мы уходим?
Захламлённая квартира?! Сын, которого не всегда вспоминал поздравить с днём рождения?! Полдюжины фотографий со «знаменитостями», которых никто не узнаёт?! Две чувихи на болоте?! Что?!
— Марина Игоревна, вы спите?
Вздрогнув, я едва не выронила чашку из рук. По виноватому выражению на лице сисадмина стало понятно, что его старания оказались напрасными, — тайну своего последнего произведения благоверный унёс с собою в могилу.
Да и был ли мальчик, как говорится?
Дописывать роман в мои планы, конечно, не входило, но прочитать хотелось.
— Что ж, Вадик, — со вздохом я медленно поднялась, — спасибо за попытку. Сколько я вам должна?
— Нет-нет, что вы! — он отчаянно замахал руками. — Всё равно ведь ничего не получилось!
— И всё-таки? Вы же потратили своё время. А файлы… Может, их и не было…
— Файлы были, и много. Но их удаляли специально, чтобы нельзя было восстановить.
— Такое возможно?
— Конечно! Операционная система хранит информацию…
Продолжать Вадик не стал. Видимо, и сам понял, что едва ли найдёт в моём лице благодарного слушателя.
— Интересно, почему он так поступил?..
У кого я это спросила? Зачем? Что бы изменилось, знай я ответ?
— Не знаю, — юноша прикусил губу, — но это легко выяснить.
— Как?
— Спросить у него самого.
— У кого?!
Я догадывалась, что все программисты чокнутые, но не до такой же степени!
— У вашего мужа. Да нет, вы послушайте! Иплы выпустили новую приблуду… Называется «шлем некроманта». Это продвинутая технология на базе нейронных сетей и синтаксиса алеф-семнадцать… Короче, с вашим мужем можно вступить в ментальный контакт.
— В какой контакт?!
— В ментальный. Нужно просто присоединить шлем к компу покойника, и он вам приснится.
Ах, молодость, молодость! Им ещё невдомёк, что у памяти острые шипы.
— Спасибо, Вадик, но я сыта воспоминаниями.
— Нет-нет! Не воспоминания! Программа анализирует информацию из блогов, социальных сетей, прочий контент… И на основе этих данных компилирует субъектно-ориентированный экстраполяционный клон. Так что можно считать, что это он сам, без балды!
Я перестала хоть чему-то удивляться и даже позволила Вадику нахлобучить мне на голову какое-то жестяное ведро.
Для верности я лишь прикрыла глаза, — мало ли каких сюрпризов можно ожидать от синтаксиса алеф-семнадцать…
========== Глава 3 ==========
Должно быть, со стороны это выглядело комичнее некуда: почтенная вдовушка восседает в кресле с ведром на голове, а вокруг носится сумасшедший юноша, опутывая её гирляндами проводов, точно новогоднюю ёлку.
— Вадик, — подала я голос, — долго ещё?
Ответом было лишь сосредоточенное пыхтение. У бедняги явно что-то не ладилось, о чём свидетельствовали запах горелой проводки и угрожающее потрескивание над ухом.
Стоило бы, наверное, испугаться, но страха не было — все прочие чувства меркли в сравнении с овладевшей мною неловкостью, — словно я ковыряюсь пластмассовым совочком в песочнице, леплю куличики, а со всех сторон на меня изумлённо смотрят мои коллеги по работе.
Оттого я и сидела зажмурившись — как на приёме у стоматолога.
Молодой человек продолжал возиться с шлемом, присоединяя к нему всё новые и новые гаджеты, а про меня, казалось, позабыл.
— Вадик, — вновь напомнила я о себе, — вы всегда носите с собой все эти железяки?
— Мариночка, ты же знаешь, рюкзак хипстера — это почти как дамская сумочка. В нём есть всё, но, чтобы хоть что-то там найти, нужно сперва вывернуть его наизнанку.
Клочьями разметало гарь — пахнуло грозовой свежестью, кофейным ликёром и горячим хлебом. Все звуки угасли, кроме мягкого насмешливого голоса, который я бы не спутала ни с каким другим. От неожиданности я вздрогнула и распахнула глаза.
Исправляет ли горбатого могила — вопрос интересный, но на моего мужа загробная жизнь нисколько не повлияла. Он так и не избавился от манеры прятать чувства за чуть глумливой, обесценивающей улыбкой. Во рту болтается незажжённая сигарета, глаза на полвосьмого — делает вид, что удивлён.
Но это едва ли. Пожалуй, рад встрече, но не хочет, чтобы я догадывалась.
— Ну, и кто из нас выходец с того света? — съязвила я. — Чего уставился?
— Это смотря с чьей стороны посмотреть, — прикуривая, он наконец отвёл взгляд, — к нам, знаешь ли, тоже не каждый день экскурсии приезжают.
Признаться, совсем не так мне представлялась работа этой штуковины. Я ожидала чего-то вроде разговора по скайпу или даже интерактивного фильма с механическим голосом за кадром.
Всё оказалось гораздо ближе к реальности — в маленькой утлой лодочке мы плыли вниз по реке, лесистые берега укутывал туман, а далеко впереди, рассыпавшись искрами по водной глади, вовсю занимался янтарный рассвет.
— Где мы? — запоздало поинтересовалась я. — Что это за река?
— Стикс, — он виновато пожал плечами, — других рек у нас нет. Только не вздумай пить из неё, тебе ещё мой роман дописывать.
«Опять он за своё!»
Всё, как и прежде: наглая ухмылочка на лице, поза вальяжна, голос звенит непререкаемой правотой.
Спорить, по обыкновению, я не стала.
— А зачем тогда ты удалил все файлы? Чтобы меня позлить?
— Не догадываешься? — для пущей важности он немного помолчал. — Видишь ли, Мариночка, написать можно только свой роман. Чужой роман написать нельзя. Для того, чтобы роман стал твоим, ты и должна была попасть сюда.
— Попасть сюда? Не понимаю, в чём связь?
— А тебе не надо ничего понимать. Если ты здесь, то это значит, что роман уже твой. Он ведь так и начинается: двое плывут вверх по реке…
— Куда плывут?! — я начинала закипать. — Для того, чтобы плыть вверх, нужно для начала вёсла в руки взять! А они у тебя болтаются, как… как шнурки у нерадивого подростка!
— Ты и здесь будешь меня жизни учить? — он снисходительно хмыкнул. — Стикс течёт в обратную сторону…
Присмотревшись внимательнее, я поняла, что он прав. Течение не было особенно стремительным, но вода в реке бурлила, как в закипающем чайнике, её будто бы подкачивали насосом откуда-то из глубин, и с каждым пройденным нами метром мы поднимались всё выше и выше.
Как я не заметила этого раньше? Как могла я не услышать тревожных криков метущихся над нами птиц? Их резкие тени упрямо скользили следом, и всё вместе превращало мои видения в какую-то нелепую и жуткую фантасмагорию.
«А чего я хотела?! — мелькнуло в голове. — Это же синтаксис алеф-семнадцать! Наверняка ещё не доработан и с кучей багов…»
— В этой реке воплотилось само Время, — продолжал разглагольствовать покойник. — Выискивая причины наших невзгод, мы неизменно обращаем взгляд в прошлое, а смотреть следует совсем в другую сторону.
— Поясни.
— Пояснить? — на мгновение он задумался. — Мариночка, тебе не казалось странным, что звуки, которые будят нас, порою встраиваются в финал нашего сна и встраиваются настолько идеально, что невольно задумываешься о вмешательстве высших сил?
— Пожалуй… И что?
— Известный факт заключается в следующем: между сном и окончательным пробуждением есть очень короткий, почти точечный промежуток, в течение которого наше сознание компилирует сценарий сна и являет его задом наперёд.
— Неужели?! И кому же известен сей факт?
— Погугли, это-то найти не трудно, — он вновь погрузился в раздумья, но тут же воспрял, словно вспомнил что-то неимоверно важное: — Да! Но никто и никогда не обращал внимания на одну очевидную вещь! Я и сам при жизни этого не понял, хотя, работая над своими книгами, всегда сперва придумывал концовку, а уж потом подлаживал под неё сюжет…
Птицы кричали истошно и жалобно, лодку швыряло из стороны в сторону, то затягивая в водовороты, то вынося на стремнину. Нас неумолимо влекло течением к кромке пылающего горизонта, которая даже не думала от нас убегать.
«Так не бывает! — било мыслью по темечку. — Так. Не. Бывает!»
Там, за этой чертой, только огненное марево и пустота… Всё моё естество сжалось в комочек, но разум оставался холодным, как и безмятежный взгляд моего собеседника.
— И что же ты понял здесь, в посмертии?
— Сон — это модель жизни, Мариночка, — он с грустью вздохнул. — Это как два зеркала, стоящих друг напротив друга… Для того, чтобы увидеть сон, нужно проснуться, а для того, чтобы прожить жизнь, нужно умереть.
— Умереть?!
— Одного нет без другого. И как во сне мы краешком сознания понимаем, что спим, так и проживая жизнь мы уже догадываемся, кому она снится…
Гроза началась внезапно, и с первым её ударом я поняла, что мы падаем. Рёв водопада смешался с шумом дождя, и то, что казалось горизонтом, оставшись позади, теперь стремительно убегало ввысь. Птицы, сложив крылья, падали вместе с нами, тускнея в пламени рассвета, звёзды падали вместе с нами. Лодку разметало щепками, и весь мир, казалось, готовится разделить её судьбу.
— Твоя жизнь! — прокричала я на лету. — Кому приснилась она?!
— Тебе! — донеслось сквозь очередной раскат грома. — Тебе, любимая…
***
— Марина Игоревна, вы спите?
Вадик по-прежнему сидел за столом, переводя испуганный взгляд то на меня, то на разбитую чашку и кофейную лужу у моих ног.
Я тоже пришла в себя не сразу — долго вертела головой, точно бы на ней, в самом деле, болталось нелепое жестяное ведро.
«Привидится же такое! — я расхохоталась. — Кому расскажи, не поверят!»
Жалко, любимую чашку разбила. Муж подарил мне её на день рождения… На двадцатилетие? Или позже? Не помню…
— Марина Игоревна, с вами всё в порядке?
— Да, Вадик, простите… Замоталась… Успехи есть?
— Не-а, — сисадмин виновато потупился, — походу, файлы удаляли шредером, это прога такая, чтобы восстановить было нельзя.
Кто бы мог подумать?! Вадик ещё рта открыть не успел, а я уже знала ответ.
— Что же, спасибо за попытку, — я с облегчением выдохнула. — Сколько я вам должна?
— Нет-нет, что вы! — он отчаянно замахал руками. — Всё равно ведь ничего не получилось!
Выпроводив юношу и всучив ему какие-то деньги, я ещё долго стояла с сигаретой у окна, глядя, как мечутся чайки над Невой и как утекает в ней вода, стремясь к той невидимой черте, за которой рассыплется вся ветошь этого мира и останется только любовь.
— Вот ведь сволочь! — повторяла я. — Нашёл крайнюю! Мне, видите ли, его жизнь приснилась!
Стану я писать этот роман, будь он неладен, или не стану, уже значения не имело, — я догадалась, кому приснится моя жизнь, а всё прочее теперь казалось тленом.
