Штурманы [Леонид Петрович Хомутов] (fb2) читать онлайн

Штурманы

Об авторе

Одиннадцатилетним мальчишкой в июне 1941 года Леонид Хомутов проводил на фронт отца — командира запаса, и ждал его с победой каждый день, но так и не дождался. В 1943 году ушел на фронт старший брат, который погиб при штурме г. Глогау.

С тех пор Леонид твердо решил, что станет военным человеком. После окончания школы он поступил в авиационное училище, которое окончил с отличием, и стал штурманом.

Почти тридцать лет отдал он авиации. Семнадцать лет летал, потом преподавал в училище, обучая курсантов сложному делу самолетовождения.

Одновременно он увлекся литературой. И не просто увлекся — ему самому захотелось рассказать о мужественных защитниках неба. Первый рассказ Леонида Хомутова был напечатан в газете «Красный боец» и получил премию. Потом его статьи и рассказы появлялись в газетах, в журнале «Авиация и космонавтика», в сборнике «Человек и стихия».

И вот перед нами первая книга Л. Хомутова. Автор хорошо знает дело, о котором пишет, знает людей, посвятивших себя нелегкой профессии военного штурмана. Хотя самому ему не пришлось принять участие в войне, кажется, что автор сам видел, пережил все, что происходит с его героями.

…Леонид Хомутов расстался с небом, но его книга говорит, что он по-прежнему в боевом строю, по-прежнему отдает свои силы любимому делу — авиации.

Вл. Туболев,

штурман, писатель

Главный ориентир

Разрешите представиться: Владимир Ушаков — курсант-выпускник. О чем мечтаю? Стать настоящим летчиком. А пока выполнить успешно самостоятельный маршрутный полет…

Летом в день полетов, когда работаем в первую смену, в 3-00 уже завтракаем в безлюдной полутемной столовой. Переодеваемся в комбинезоны и не спеша, ротной колонной, с планшетами на боку идем на аэродром… В этот момент солнышко, красное, нахмуренное, только-только вылезает из-за горизонта. Приходим мы всегда первыми, и напротив штаба полка ожидаем летный состав. Затем получаем парашюты и, сгибаясь под их тяжестью, идем, покачиваясь, на стоянку.

А там, снимая чехлы, ползают по крыльям и фюзеляжам мотористы и механики. В кабинах самолетов хлопочут трудяги-техники. Зарядив парашюты и разложив их по кабинам, выпрыгиваем из самолета и идем проворачивать винты. Длинные холодные лопасти, похожие на лезвия мечей, «обрезая» ладони, едва поддаются. Лопасть за лопастью перехватываем и прокручиваем, и вот уже разносятся по стоянке гулкие хлопки-выстрелы. Вырываются из выхлопных труб голубоватые облачка дыма. Чих! Чах! А затем ровный, мощный, басовитый рокот заполняет пространство, враз оглушая людей.

Нахлобучив пилотки на головы и придерживая их, чтоб не сдуло струей воздуха, наклонившись в сторону работающего двигателя, мы бросаемся к люкам и скрываемся в них. В кабине проверяем аппаратуру под током. После пробы двигателей открываем створки люков и начинаем подвешивать «чушки». Трудная это работа. До пота. Конечно, есть лебедка, но с ней дольше возиться. Наконец-то люки закрыты. Осталось доложить командиру, получить последние указания на построении и марш-марш на взлет, навстречу солнцу и ветру…

Недолго мне пришлось быть в радостно-тревожном настроении.

Перед запуском и выруливанием на старт около самолета в сопровождении инструктора лейтенанта Леши Шитова появился штурман полка — гроза курсантов майор Рябоконь. Дурная слава шла о нем: некоторых он отстранял от полетов, других наказывал, третьим наставил двойки и тройки. После посадки он проводил двух-трехчасовые разборы-разносы. С ним боялись летать…

Сухощавый, выше среднего роста, с впалыми землистыми щеками и тонкими губами, он цепко и холодно оглядел меня.

— Покажите документацию.

Я поспешно расстегнул планшет, достал карту, план полета, бортовой журнал.

Майор внимательно просмотрел документы и, возвращая, сказал:

— Почему не записаны время полета и путевые углы в плане?

— А разве это обязательно?

Глаза Рябоконя на мгновенье округлились, брови вскинулись вверх.

— Товарищ майор, ни в одном документе не сказано, чтобы эти данные были в плане…

Мой инструктор лейтенант Шитов неожиданно громко раскашлялся.

— К тому же я их знаю на память.

— Тогда перечислите по этапам…

Хоть я волновался, но ответил без запинки.

— Как вы учитесь? — спросил меня майор.

— Ну-у, как все…

— Плохо? Хорошо? Средне?

— Отлично.

— А как летает? — вопрос к Шитову.

— Тоже отлично.

После взлета мое волнение исчезло. Привычный рокот моторов успокаивает, а ощущение полета захватывает, наполняет горделивой силой. Аж петь хочется!.. Я сижу в самом носу остекленной кабины, и мне порой кажется, парю над землей. Даже немного страшно. Вдруг стекло не выдержит, и я вывалюсь! Надо мной темно-голубое, вернее, фиолетовое небо. Густое и близкое. Внизу земля, точно огромная географическая карта, раскинувшаяся во все стороны вплоть до горизонта. С высоты полета и больше ниоткуда заметно, что земля шар, хоть и гигантский…

Майор Рябоконь за моей спиной пишет что-то в блокноте на планшете.

«Пишите, пишите, — думаю я, — увидите, как летают…»

У меня сегодня все, как никогда, отлично получается. Самолет идет точно по заданной линии, будто привязанный к ней.

«Как по нитке!» — говорят у нас.

В расчетное время под самолетом — маленькое озерко. Поворотный пункт маршрута.

— Разворот! — командую я и сообщаю курс, скорость, высоту на новый этап.

Оборачиваюсь и победно гляжу на майора. Рябоконь по-прежнему настойчиво что-то записывает и меня совсем не замечает. «Как хотите», — думаю я и быстро рассчитываю время прибытия на второй поворотный.

— В 8-02 будем над Вихревкой, — докладываю командиру.

Через две-три минуты прокладываю на карте пеленги. Они пересекаются на озере Светлом. Перевожу взгляд на землю. Вон оно озеро… Здорово же я определился! Эх, кто бы только видел?! И похвалиться некому! Инструктор На земле, а поверяющий не в счет…

— Так какое время прибытия на поворотный? — слышу над ухом голос майора.

— 8-02. А что? Неправильно? — забеспокоился я.

— Да нет, ничего, работайте, — бесстрастно ответил Рябоконь.

На всякий случай уточняю время прибытия. Все верно.

Гляжу на часы. Без двух минут восемь… Пора! Смотрю вниз, отыскиваю Вихревку. Какие-то однообразные, поросшие травой мелкие озера. Должна быть Вихревка!..

8-02 — отстукали часы.

— Штурман, где поворотный?! — раздается в наушниках голос командира. — Время вышло, что делать?

— Идти с прежним курсом, — отвечаю, а сам чувствую — пламенем охватывает лицо.

«Что же это такое? Заблудился?! И в такую погоду, когда видимость «миллион на миллион»! Не может быть! Стыд-то какой!.. А еще хотел показать класс полета…»

В это время впереди замечаю населенный пункт — Вихревка? Она! Озеро. На берегу — церковь. Южнее — лес. Все, как на карте. Вот только время не совпало с расчетным. Выходит, скорость неточно определил… А если это не поворотный?

Еще раз вглядываюсь в карту и местность. Командую разворот и сообщаю летчикам новый курс.

— Что? Что? — переспрашивает командир.

— Разворот! — повторяю.

— А не рано?

Самолет «упирается» крылом в землю, плавно описывает дугу. Затем резко выравнивается.

Лицо все еще жгуче горит. Сил нет повернуться и встретиться с взглядом майора. А как все шло прекрасно! Почему не вышел вовремя?.. И главное, нет твердой уверенности, что развернулись там, где нужно… Стоп! Работать! Не отвлекаться! Впереди самое сложное — выход на полигон…

Я рассчитываю время выхода, измеряю снос самолета и начинаю отыскивать железную дорогу, которую должны скоро пересечь. Напряженно смотрю вперед, но «железки» нет и нет, будто провалилась… «Еще 5 минут лету, — успокаиваю себя, — можно и не увидеть».

И тут же чувствую, что сам себя обманываю. Она не заметна, но города-то на ней уже должны быть видны. Шахтерск, Луговой, Крутоярск…

Слышу:

— Где летим?

Вот оно, началось! Невольно голова втягивается в плечи, а тело сжимается в комок. Я оборачиваюсь и, стараясь не поднимать глаз, карандашом очерчиваю на карте район перед железной дорогой.

Рябоконь опять отодвигается в глубь кабины.

Время вышло. Внизу бескрайняя степь и бесчисленные глаза озер.

Я сижу ни жив ни мертв, не чувствуя своего тела, убитый горем и стыдом.

«Потерял ориентировку! Потерял ориентировку! Поте…»

— Где летим, товарищ курсант? — откуда-то издалека доносится голос майора, выводя из оцепенения.

«Где летим? Если бы я только знал… Что делать? Признаться? Попросить помощи? Нет, ни за что! Не может быть, чтобы не восстановил. Район-то знаю…»

— Подождите, сориентируюсь…

Всматриваюсь в карту и местность — ни одного ориентира не узнаю. Будто сроду здесь не летал! Опять какие-то безвестные озера, мелкие неприметные деревнёшки. И ничего характерного… А может, давно проскочили «железку», а я не заметил? Поворотный-то прошли позже.

— Товарищ курсант, где находимся? — снова слышу голос майора.

— Подождите еще.

«Только бы не вышел из себя Рябоконь и не раскричался. Когда на меня кричат — совсем не соображаю». Но поверяющий и на этот раз мирно уселся на свое место.

Где бы я сейчас ни был, должен же видеть Зауральск — крупнющий город, с лесом заводских и фабричных труб. Но и его не вижу, хотя уверен, знаю, чувствую — где-то здесь он, перед самым носом.

Внезапно в поле зрения попадает большое круглое озеро с песчаной косой посредине…

Марамкуль? Неужели оно?

В нашем районе полетов оно единственное, неповторимое, и перепутать с другими невозможно. Трудно поверить, что так уклонились. А вон северная железная дорога! Игрушечный паровозик тянет «змейку» крошечных вагончиков… А вон! Вон! Левее Зауральск! Выходит, мы не дошли до поворотного…

— Разворот влево! Курс 270! — командую и, улыбаясь, оборачиваюсь к майору.

Он придвигается ко мне. Показываю карандашом озеро, город, место самолета.

Он согласно кивает головой и тоже — даже удивительно — улыбается.

Я вовремя вышел на полигон и «на отлично» отработался. Вот бы на фронте так! А на фронт скоро, через два месяца…

После посадки я вылез из кабины последним. Даже немного задержался. Нехотя подошел к майору, жадно курившему за хвостом самолета, доложил о выполнении задания.

— Разрешите получить замечания…

Он, бросив окурок в траву, растер его каблуком сапога и внимательно поглядел на меня. Неожиданно предложил:

— Проанализируйте полет, перечислите ошибки, вскройте причины… Почему потеряли ориентировку?

— Да-а, видимо, в чем-то ошибся…

— Вот что! — решительно произнес Рябоконь. — Проверьте расчеты, сделайте прокладку пути на карте, продумайте полет и завтра доложите.

Утром следующего дня я был в кабинете майора.

— Вы считаете, что потеряли ориентировку случайно?

— Нет. Я ошибся на 10 минут и в результате Семеновку принял за Вихревку. Арифметика подвела. Устный счет. Недостаточно подготовился… Вот и потерял.

— Этого я и ждал от вас, — оживился Рябоконь. — Честной объективной оценки самого себя. Каждый штурман, да и каждый человек, хотя бы раз в жизни, теряет ориентировку. Важно то, как быстро он ее восстанавливает и какой вывод делает на будущее…

Над бездной

Бомбардировочный полк Селиверстова, укомплектованный в основном мальчишками 18—20 лет, выпускниками училищ, прибыл на Юго-Западный фронт.

Встречались в нем и «старики»-госпитальники, имевшие не по одному десятку боевых вылетов, но было их мало.

Младший лейтенант Ушаков, с отличием окончивший училище, стал штурманом звена капитана Медведева.

Стояли холодные ноябрьские дни. Дули промозглые ветры. С густо замазанного серо-грязными увалами неба местами высеивались плотные снежные заряды. В один из таких дней экипаж Медведева выполнял очередное боевое задание.

Линию фронта, как обычно при такой погоде, прошли за облаками.

Ушаков — на коленях в самом носу остекленной, кабины — всматривался вниз. Он был похож на гончую, принюхивающуюся к следу убежавшего и притаившегося где-то неподалеку матерого зверя. Разыскивалась танковая колонна. Час тому назад разведчик сообщил, что она шла по этой самой проселочной дороге.

Прошли над дорогой в ту и другую сторону: нет колонны! Обшарили все окрестные леса в радиусе 40 километров. Вот-вот подойдут самолеты полка, а он, доразведчик, не может навести их на цель. Хоть плачь с досады или выпрыгивай с парашютом и ищи колонну, опрашивая местных жителей.

Владимир кусал губы и продолжал вглядываться в унылые, опустевшие поля и голые березовые перелески… Как назло, еще парашют гирей висит на груди, мешая вести наблюдение. Владимир отстегнул его, толкнул назад к сиденью.

— Ну что, штурман? Где танки? — раздался в наушниках шлемофона недовольный голос Медведева.

— Где-то здесь внизу, товарищ командир.

— Это и я знаю, что внизу. А вы мне покажите, где…

— Искусно замаскировались, видно…

— Но где и чем? Леса-то пустые… Да и в этих колочках разве спрячешься? Думайте! Думайте лучше, штурман! Не можем же мы, не обнаружив их, вернуться домой! Головы нам поотрывают! — Медведев, тяжело вздохнув, ненадолго замолк. — И танков нет. И «худые», гляди, откуда-нибудь вывалятся…

Внизу по-прежнему тянулись перелески, чуть притрушенные снегом поля, на которых кое-где темнели зелено-бурые копны сена, желтели зароды соломы. Пестрая, грустная, затаившаяся виднелась сверху земля.

— Вам не кажется, штурман, вон на тех дальних полях прямо по курсу подозрительно много копен?.. Под нами их гораздо меньше.

— А мы сейчас проверим! Стрельну-ка я по ним зажигательными…

Владимир, поудобней усевшись у «Шкаса», выбрал копну посреди поля и, поймав ее в кольцо прицела, плавно и коротко нажал на спуск. Красно-желто-зеленая трасса уперлась в копешку. Та продолжала стоять.

Тогда Владимир еще раз приладился к «Шкасу» и снова пустил трассу. Из ската копны повалил густой черный дым, вдруг сменившийся белым, а затем на верхушке заплясало, запрыгало вырвавшееся изнутри пламя.

— Стать в круг! — скомандовал Владимир.

И когда Медведев «уперся», крылом самолета в землю, заложив глубокий вираж, копна вдруг поехала в сторону, разваливаясь пополам, и обнажила что-то черное. Покачивая длинным орудийным дулом, точно слон вытянутым хоботом, из нее выполз продолговатый танк.

— Ага! Так вот вы где, сволочи! — обрадовался командир. — Ну-ка, Владимир, угостите их ПТАБами!

Медведев вывернул самолет из виража, повел в сторону, готовясь к боевому заходу.

— «Чайки»! «Чайки-38»! Я — «Голубь-2»! В квадрате «33—40» коробки противника! Магнитный курс 23 градуса! — Командир повторял свое сообщение до тех пор, пока не услышал в наушниках знакомый голос Селиверстова.

— Молодец, «Голубь»! Идем к тебе грудой!

— Боевой! — снова дал команду Владимир, когда командир, закончив разворот, направил бомбардировщик к полю с замаскированными танками.

Припав к прицелу, Владимир взял целью центр поля с выползшим танком. Дважды довернул самолет. Открыл рукояткой люки, установил на электрощитке сброс бомб. Через мгновенье почувствовал — машина, облегченно вздрогнув, подпрыгнула. Не спеша закрыл люки — и сразу же исчез хыркающий, вибрирующий звук сопротивления воздуха, сотрясавшего бомбардировщик мелкой дрожью. Нетерпеливо заглянул вниз. Танк, поводя хоботом орудия, шевелился.

И вдруг поле покрылось яркими желто-багровыми вспышками, потом взбугрилось, взметнулось десятками черных грибообразных фонтанов, которые затянули все непроглядной завесой. Когда она немного рассеялась, Владимир насчитал четыре костра-пожара, посередине которых жирно дымили недвижные танки. Остальные, один за другим раскидывая копны, вылезали из укрытий и ползли, держась подальше от костров. Поле ожило.

— Молодец, Владимир! Разворошили логово! А вон и «Чайки» наши идут! Курсовой — 45!..

Справа на горизонте журавлиным клином показались самолеты полка. Увеличиваясь в размерах, они на предельной скорости мчались к расползающейся цели…

Минут через пятнадцать бомбардировщик Медведева, возвращавшийся домой, был уже около линии фронта. Облачность начала рассеиваться, уходить куда-то вверх и в стороны. Появились голубые «окна». Показалась бледно-желтая тыковка солнца. Присмотревшись, можно было заметить, как она пульсирует, окрашивая в палево-оранжевый цвет закраинки облаков своими холодными лучами.

Не успели остыть от пережитых волнений, когда скребанул по сердцу тревожный крик стрелков:

— Отбиваю атаку! Два «мессершмитта» сверху сзади!..

Медведев и Ушаков завертелись в своих кабинах. До облачности далеко, да и «мессеры» сверху не пустят, расстреляют. Впереди по курсу метнулась из-за облаков продолговатая тень.

— «Мессершмитт» спереди! Отбиваю атаку! — Владимир приткнулся к пулемету. «Вот сволочи! Решили отрезать от линии фронта! В клещи зажать!.. Один выход — вниз!»

— Держись, ребята! На бреющем уйдем! — крикнул командир.

Владимир ловил в прицел стремительно приближающийся истребитель и очередь за очередью направлял ему навстречу. Но противник попался отчаянный — не сворачивал с курса ни на градус и тоже поливал бомбардировщик огнем, оплетая его трассами, будто цветными шнурами.

«Вот тебе на! А везде пишут, что боятся они атаковать в лоб! И таранить!» — Владимир побледнел, продолжая давить на спуск.

Сейчас ему казалось, что оба самолета связаны резиновыми канатами, которые, со страшной силой сокращаясь, притягивают их друг к другу. Было жутко глядеть на эту изукрашенную смерть, летящую прямо в голову. Он перестал различать уже свои и чужие трассы, перевившиеся в один толстый жгут. Злобно мигали пулеметно-пушечные огоньки «месса». Он рос на глазах, заслоняя небо.

В последний миг Владимир выпустил очередь и прикрыл голову рукой, ожидая удара, но «мессер», сверкнув светло-зеленым брюхом, пронесся над бомбардировщиком. И непонятно было: то ли он «подпрыгнул», то ли успел снизиться Медведев…

Почувствовав, что куда-то проваливается, Владимир открыл глаза. Он со страхом увидел под ногами дыру — открывшийся люк. Виднелась серая щетина перелесков и заснеженная близкая земля. Коснувшись лица, скрылись в люке коричневый бланк бортжурнала и зеленая полетная карта. За ними исчезли карандаш, резинка, навигационная линейка. Мощный, оглушающий рев двигателей вперемежку с хрипло-басовитым гулом набегающего потока воздуха заполнил кабину, ударил в уши. Запахло маслом, бензином, еще чем-то жженым.

Парашют, который лежал на краю люка, вдруг сдвинулся и нырнул в отверстие. Обтекавшая самолет стремительная струя создала в люке пониженное давление — воронку: словно могучим насосом, из кабины высасывалось все, что плохо было закреплено.

С головы сорвало незастегнутый шлемофон, подшлемник, с ног поползли меховые унты. Мелькнув желтым взъерошенным подшерстком собачатины, пропали под самолетом.

Владимир, не успев за что-нибудь уцепиться, сам очутился по пояс в люке. Будто невидимый силач тянул его неудержимо из самолета. В последнюю секунду он инстинктивно развел локти и точно приварился к закраинам люка. Набегавшая сзади жгучая струя вмиг прижала его ноги к обшивке, сорвала с них унтята, шерстяные носки и впилась тысячами огненных игл.

«Только бы удержаться! Только бы не вывалиться!..»

Владимир, кусая в кровь губы, вкладывал всю силу в растопыренные руки. Он даже попытался приподняться на локтях и залезть в кабину. Но тут же понял, что впустую тратит силы. «Только бы добраться до аэродрома! Скорее сесть! Но до посадки… час или два?! Нет, не выдержать! Конец! Конец! Конец!» — стучало в висках. Владимир заметил на левом запястья кировские наручные часы, похожие на маленький будильник. 12-23… Значит, недавно прошли линию фронта. В 13-01 будем дома. Он хорошо помнил эту цифру, потому что сам ее рассчитывал и сообщил командиру. «А командир, наверное, думает — меня убили, не отзываюсь…» И действительно, Медведев считал штурмана погибшим. Уйдя от истребителей, он несколько раз вызывал его по переговорному устройству, но так и не услышал ответа.

…Лицо Владимира заливал липкий, холодный пот. Сползая едкими солеными каплями, он жгуче бороздил щеки, разъедал разбухшие губы, щипал шею. И не было ни малейшей возможности смахнуть его… Через какое-то время Владимир почувствовал, что вроде бы застабилизировался: тело его привыкло к новому положению, и немного стерлась, а затем и прошла острота первоначального страха.

«Но почему все-таки открылся люк? Может, плохо закрыл его? Нет, захлопнул как следует и ручку повернул… Неужели от резкого снижения?» Владимиру и в голову не приходило, что разрушил запор люка и открыл его снаряд, выпущенный «мессером».

«И надо же было парашют снять?! Жив останусь — вытребую летчицкий! ПЛ^[1]! Пусть сзади болтается…»

Ноги жгло точно пламенем, потом перестало. «Как бы не отморозить?» — забеспокоился Владимир. Он попытался свести их вместе — получилось — и стал тереть одну ступню о другую. Потом немного втянул их в трепещущие штанины комбинезона. Но вскоре он перестал чувствовать ноги, потом руки, а затем вообще все тело. С удивлением и даже некоторым страхом глядел он на локти, которые ему сейчас казались перекладинами-распорками…

От холода, страха и вибрации дробно постукивали зубы. Потом началось самое страшное — стало исчезать сознание. Голова свешивалась на грудь. В любой момент он мог провалиться в бездну. Он потерял счет времени. Изредка его губы все же шевелились. «Держаться! Держаться!» — командовал он себе…

Он не помнил, когда и как самолет приземлился, зарулил на стоянку и как к нему отовсюду стали сбегаться однополчане. Как вытащили его из люка, закоченевшего, едва живого, с разведенными локтями.

— Володя! Владимир! Вы живы? — кричал ему в уши Медведев и растирал его щеки ладонями. — Вы слышите меня, Володя?! Вы сбили того нахального «месса», слышите?.. — и растирал, растирал руки штурмана шерстяными перчатками.

А стрелок-радист суетился возле его ног.

— Да опустите руки-то! Вытяните по швам!

— Не могу-у, — прошептал Владимир.

— Что не можете? — наклонился Медведев. — Сейчас мы вам их расправим.

И он стал выпрямлять руки Владимиру.

— Да что это они?! На самом деле задубели?.. Врача! Скорей врача!

Только на вторые или третьи сутки — Владимир точно не помнил — руки постепенно опустились, расправились и приняли нормальное положение. Но еще долго после того, в минуты гнева, страха или волнения, они, словно по команде, вскидывались вверх и замирали, точно законтривались невидимыми болтами.

Экзамен

Полк Селиверстова отличался от других частей Авиации Дальнего Действия тем, что в его составе были самолеты разного типа и назначения. Штурману Ушакову приходилось летать на всех типах, имевшихся в полку, с различными командирами и экипажами, тем более что он сам всегда напрашивался на полеты…

И вот однажды снова дошла очередь до экипажа Медведева, — полетели к партизанам на выброску груза.

…Ночь. В кабинах темень, густая и липкая. Внизу — ни огонька. Облачность плотно укутала землю. Вверху — бездонная пропасть с разноцветными точками звезд.

Однообразно, вгоняя в сон, гудят моторы.

Владимир Ушаков, включив фонарик, склонился над картой. Гоняет движок навигационной линейки, шевелит пухлыми губами, высчитывает. Вот сорвался с места, ткнулся в дверь пилотской кабины. В проходе запнулся за сидящего на корточках у электрощитка борттехника Тулкова. Перевалился через него. Протиснулся к летчикам.

— Товарищ командир! Через час пройдем линию фронта, а через два будем дома.

— Хорошо-о, — довольно проокал командир. — Будьте внимательны! Как бы не заблудиться! Идем, как у тигра в желудке.

— Я в общей кабине. Попытаюсь определиться. Будет разрыв облачности — дайте сирену.

Командир снял руки со штурвала, повернулся назад:

— Коля! Связь скоро будет?

— Не знаю. Станция разбита, в полном нокауте, пытаюсь исправить, нужен свет…

— Тулков! Когда свет будет?

— Не будет света, командир! На куски разнесло щиток, проводку порвало.

Невыносимо холодно. В пробоины от осколков с шумом и свистом, словно струи ледяной воды, в кабину врываются воздушные потоки. Слабо светятся шкалы и стрелки приборов. От этого кажется еще холодней.

Нервное напряжение, владевшее каждым при прорыве к цели, нашло выход в разговоре, смехе, шутках…

За спиной пилотов опять появился штурман.

— Вова! А ты сегодня не звал маму на боевом? — сверкая золотым зубом, повернулся к нему второй пилот Александр Родионов.

— А когда я звал? — прыгая на месте и хлопая себя по бокам, ответил штурман.

— А в первый вылет?!

— Не было этого.

— Как это не было? Я сам слышал, как у тебя голос дрожал! Да и команды давал путаные. То ли боевой! То ли ой-ой-ой! — Александр рассмеялся. — Правда, командир?

— Что-то не помню, — ответил Медведев.

— Ничего, Вова, не унывай! — хлопнул штурмана по спине Тулков. — Мы тебя вылечим. Вот прибредем домой, возьмем с собой — сразу все страхи пройдут! И маму забудешь! — захохотал заразительно. — Так, Саня?

— А что, идея! Пойдешь с нами, Вова? С девочкой познакомим — люкс! Модерн!

— Да ну вас! Ухожу…

Летчики громко засмеялись.

— Иван Семенович, ну что за человек наш штурман? — не унимался Митя. — Не курит, не пьет, по девкам не ходит. Для чего живет?

— А вы знаете, что он деньги копит?! — перебивая Тулкова презрительно сказал Александр. — И где? На фронте!

— Зачем клевещете на него? — вступился за штурмана Петренко. — У него дома сестра-студентка, брат-школьник…

— Хватит спорить! — прикрикнул командир. — Я тоже деньги посылаю детям! А насчет пьянки — предупреждаю!

— Что вы?! Что вы, Иван Семенович! Даю слово — пить мы больше не будем! — с неожиданной готовностью заверил Тулков.

Командир вылез из кресла, шагнул в проход, выпрямился. Хмыкнул недовольно:

— Гуси! Пошел к штурману, самолет посмотрю…

Борттехник и пилот молчали. Тяжело ступая, командир вышел в общую кабину. Когда за ним захлопнулась дверь, Родионов с издевкой сказал:

— Тоже мне, еще один идеал нашелся! Уральский медведь…

— Не расстраивайся, Саня, — беспечно заметил Тулков, — давай куда-нибудь сводим его с собой…

— Детям посылаю…

Коля Петренко, все еще при свете фонарика копавшийся в деталях разбитой рации, вскинулся:

— Как вам не стыдно так говорить о командире?! Подло! Низко! Вы ж его совсем не знаете! Только прибыли! А я с ним летаю с начала войны!

— Ну ты, боксер! Захлопни заслонку! Чего разорался?! — прикрикнул Тулков.

— Да знаете ли вы, что дети не его, а ленинградские, спасенные?.. Он их усыновил! А его дети воюют тоже! И меня он взял из детдома!

Александр с Дмитрием смущенно молчали.

— Попались бы вы мне на ринге, научил бы я вас вежливости…

А за окном по-прежнему темень. Заунывно воют струи, выскакивая из всех щелей и пробоин. В расплывчатом круге света фонарика белой мошкарой вьются снежинки.

Когда командир вернулся в пилотскую, Тулков встревоженно сообщил:

— Командир! С горючкой что-то не тово!..

— Что не тово? Говорите яснее.

— Уж больно быстро расходуется… Переключил на другой бак.

— Может, течь где? Не проверяли?

Иван Семенович внимательно ощупывал взглядом приборы.

— Командир! Давление бензина в правом упало! — скороговоркой выпалил Родионов.

Иван Семенович наклонился к приборной доске второго пилота. Размышлял секунду.

— Выключить правый двигатель!

Борттехник бросился выполнять команду.

Смолкло гудение правого мотора, надсадно завыл левый, приняв на себя двойную нагрузку.

— Вот так-то лучше будет, — откинулся на спинку кресла командир. — Как-нибудь дотянем на одном.

— Видно, бензопровод где-то пробило? — поглядел на Дмитрия Александр.

— А может, бак.

— Может, и бак, лишь бы не загорелся мотор.

— Позовите штурмана, — сказал командир борттехнику и, когда тот явился, спросил:

— Сколько еще до линии фронта?

— Минут двадцать… Не больше.

— Долго. Надеть всем парашюты, но без паники.

Парашюты лежали в общей кабине. Это были парашюты летчиков-наблюдателей, с которыми обычно летали экипажи самолетов, где кресла пилотов не имели чаши для размещения парашюта.

Штурман, водя лучом фонарика, осветил горку парашютов.

— Держи! Кто там? — протянул парашют в темноту. — Держи следующий!

Со звоном заклацали карабины подвесных систем.

— Мой парашют никто не надел?! — властно спросил Родионов, появляясь из темноты.

— Можешь не беспокоиться. На! Держи! — протянул ему парашют Владимир.

Александр одним движением сверху вниз прицепил парашют. Подергал его, крепко ли сидит, ощупал руками.

— Послушай? Ты какой мне парашют подсунул?

— Как какой? Обычный!..

— А не рваный? — в руках Родионова вспыхнул фонарик, осветил грудь.

В парашюте виднелись пробоины. Из них белыми макаронинами торчали разрубленные стропы…

— И у меня негодный! — послышался от двери возмущенный голос Тулкова.

Включив фонарик, он водил лучом по парашюту. Лямки металлических пряжек, с помощью которых пристегивался парашют к подвесной системе, были надрезаны, словно ножом.

— Видно, осколками задело.

— А у меня вроде целый! — В полосе света появился Петренко. Лучи фонариков уперлись в него, забегали по парашюту.

— Да, целый! — обрадовался Владимир. — Поглядим парашюты командира и мой.

Скользнув лучом вниз, горестно выдохнул:

— Тоже негоден. А этот?.. Этот целый, целый, ребята!

Родионов снял свой парашют, кинул к борту самолета.

— Дай-ка мне целый!..

Передние замерзшие окна правого борта зарозовели дрожащим светом.

Басовито завыла над головами сирена. Командир звал к себе.

Все бросились в пилотскую кабину.

Владимир стоял в проходе за чьей-то спиной, слышал обрывки слов командира:

— Правый… невозможно… к прыжку!

— Есть приготовиться к прыжку!

— Командир! Нельзя прыгать! — закричали одновременно Владимир и Коля Петренко.

— Почему нельзя? В чем дело?

— Парашютов нет! Три распороло осколками — два остались на всех! — перебивая друг друга, торопливо отвечали штурман и радист.

— Фу, черт! Одно за другим…

«Гибнем! Гибнем! — стучало в голове Родионова. — Спасаться, пока не поздно! Каждую секунду могут взорваться бензобаки!» Он двинулся к выходу.

— Ты куда? Стой! — выстрелом прозвучала команда.

Кто-то схватил его за руку.

— Не могу стоять. Что-то тошнит, — хватаясь за живот, процедил Александр.

— А-а-а, к ведру захотелось?! А там рядом дверь и парашют на тебе! — презрительно крикнул Петренко. — Стой здесь! Держите его крепче!

— Всем стоять! — загремел командир. — Без команды не прыгать!

Облачность внезапно кончилась, словно кто ее обрубил топором. Внизу показалась земля. Темная, пятнистая.

Желто-синее пламя горящего мотора слепило глаза, мешало наблюдению.

— Вот что, — сказал командир. — Прицепите по карабину к парашюту и прыгайте по двое.

— А вы?

— Я постараюсь посадить самолет.

— Митя! Скорей! — умоляюще твердил Александр, перецепляя парашют. — Да скорей же! Скорей!

— Не трясись, поэт! Наверно, линию фронта еще не перелетели…

— Привязывайтесь к нам, Иван Семенович, выпрыгнем вместе! — предложил Владимир.

— Нет! Троих он не выдержит. Да прыгайте скорей! Черт бы вас побрал!

— Отец! Я останусь! Ты прыгай! Я же умею пилотировать!..

— Ты что? Обалдел? Марш из самолета!

— Отец! Прошу! Я не выпрыгну без тебя! Что я скажу матери?!

— Марш из самолета! — с яростью закричал Иван Семенович. — Приказываю — прыгать! Ждете, чтобы я вас выкинул? Прыгайте! Прыгайте! Высота падает!..

— Прощай, отец! — Коля ткнулся лицом в щеку командира.

— Пошел вон! Не хорони раньше времени!

— Прощайте, Иван Семенович!

Полуобнявшись, грудь в грудь, штурман с радистом шли к двери. Что-то мокрое, теплое почувствовал Владимир на щеке, прижавшись к Коле.

— Не забудьте моих! — долетели слова.

Ухватившись правой рукой за кольцо парашюта, а левой за подвесную систему Петренко, Владимир, как ныряльщик, бросился головой вниз в темноту, увлекая за собой Колю.

Что-то упругое подхватило, закрутило, понесло. Засвистело в ушах. С силой рванул кольцо Владимир. Вихрь куда-то исчез. Оборвался рокот двигателя… Удар! И сразу тишина, тишина… Владимир открыл глаза, посмотрел вверх. Там покачивался, закрыв почти все небо, темный купол парашюта.

— Вон он! Вон! — оглушительно кричал прямо в ухо Коля, указывая рукой куда-то вверх и в сторону. — Тянет! Тянет!

Владимир увидел вдали багровый пульсирующий шар, медленно плывущий среди звезд, как огромная комета.

— Может, успеет посадить?! Должен посадить! Он же первоклассный летчик! — захлебывался в крике Коля.

Неожиданно шар раздулся, ослепительно вспыхнул и, осветив небо и землю, разогнал мрак ночи. Потом сжался и разлетелся на разноцветные осколки, которые падающими звездами исчезали за горизонтом. Долго еще в той стороне светилось небо…

Вожак

Был в полку капитан Вадов — редкая, загадочная фигура. Невысокого роста, кряжистый, он выделялся своей широкой и черной, как головешка, бородой. Звали его «дедом». Удивительно, никому не разрешалось носить бороду, а ему, видите ли, можно?! Из-под густых насупленных бровей небольшие темно-карие с синеватыми белками глаза глядели настороженно и недоверчиво. Был он неразговорчив, нелюдим. Говорил коротко. На расспросы, если кто и осмеливался, отвечал односложно: «Да», «Нет», «Не знаю», «Разрешите идти»…

Не было в полку человека, который бы видел, как Вадов смеялся.

Как всегда в таких случаях, о нем ходили легенды. И все не в его пользу, одна хуже другой. Тем более, что он их никогда не опровергал, даже если и слышал… А может, и не слышал? Молодежь вроде бы его уважала, как старшего по возрасту, званию и должности. И в то же время… побаивалась. Да и как не забоишься командира «корабля смертников»?

С ним отказывались летать под любым предлогом. Попасть к нему в экипаж считалось несчастьем. А штурман его — жердеобразный Витя Полыгин, известный полковой балагур и зубоскал, прямо заявлял в кругу своих сверстников, понизив голос и заранее оглядевшись по сторонам, что «моя песенка спета и я приготовил себе загодя гроб».

Кажется, только командование относилось к Вадову с настоящим уважением, полным доверием и без предрассудков. И когда в полк пригнали два бомбардировщика нового типа, то Вадов один из первых его освоил.

Вылетели утром, когда было еще темно. Боевое задание — разведать в глубоком тылу противника крупный железнодорожный узел.

Линию фронта прошли «на потолке» самолета за облаками.

Ушаков был настолько поглощен расчетами и прокладкой пеленгов на карте, что если бы кто-нибудь крикнул: «Истребители!», — то ответил бы: «Не мешайте работать!»

Из-за облаков вывалились минут за десять до города. Шли, буквально прижимаясь к ним, по нижней кромке; так меньше заметно, да и в случае чего в любую секунду можно нырнуть в них…

Владимир на коленках в самом носу кабины «нюхал землю» — сличал карту с местностью.

Город стоял на окраине большущего лесного массива, тянувшегося с юга на север через весь лист карты.

Шли над лесом, но ни окраин его, ни города не было видно. Наконец левее показалось чистое поле. Довернули туда. Затем в морозной рассветной мгле проступило черное округлое пятно, похожее на воронье гнездо.

— Впереди цель! — закричал Владимир.

— Вижу, — неторопливо ответил Вадов. — Скроемся в облаках, а выскочим над узлом.

И потянул штурвал к груди.

— Давай! Засекаю время!

Минуты через три бомбардировщик снова вынырнул из облаков. И точно над железнодорожным узлом.

— Боевой!

— Есть боевой! — Вадов повел самолет, словно по нитке.

Казалось, фашисты не обнаружили самолет, а если и обнаружили, то не успеют сделать ни одного выстрела. Но в тот момент, когда замигала сигнальная лампочка фотоаппарата, вблизи вспух грязно-белый взрыв снаряда и осколками сыпанул по самолету. Треснуло остекление в носовой кабине. В лицо штурману больно хлестнула морозная струя воздуха. Запахло сгоревшей взрывчаткой. В уши ударил свист и вой. Ушакова толчком оторвало от прицела и прижало к стенке кабины.

В наушниках прозвучал сдавленный голос радиста:

— Товарищ командир! Правый горит!..

— Будем тушить, — спокойно отозвался Вадов.

Из-под капота мотора вырывались длинные черные струи дыма, а потом блеснули и желто-синие зубцы пламени.

«Прыгать! Скорей к люку!» — Ушаков бросился в лаз…

Командир рывком до предела отжал штурвал от себя и с нарастающей скоростью повел самолет к земле.

— Перекрой пожарный кран! — приказал он второму пилоту, дергая за рукоятку противопожарного устройства.

Пилот не шевельнулся.

— Ты что? — начал было Вадов, но осекся.

Его лицо, красное от натуги и возбуждения, потемнело, когда он увидел, что правая щека летчика залита кровью с серыми сгустками…

Земля приближалась. Командир перевел машину в горизонтальный полет. Было проделано множество горок, кренов, виражей, давно сработало противопожарное устройство, винт переведен во флюгер, а мотор выключен, но пламя по-прежнему не сбито…

Ушаков добрался до спасительного люка. Лицо обжег холод. Внизу озеро. «А успеет ли парашют?..» Он повернул голову: пилоты сидели на местах.

«Тянуть на одном моторе к своим — каждую секунду могут взорваться бензобаки, — мучительно думал Вадов. — Но тогда надо немедленно производить посадку. А где?»

Кругом, до самого горизонта, беспрерывно тянулся густой хвойный лес. Уже готов был отдать приказ: «Всем прыгать!», — когда услышал голос штурмана:

— Под нами озеро!

— Где? Где? — привстал командир.

Круглое, как блюдце, километра в три диаметром, оно было покрыто вроде бы тонким слоем снега. Местами на середине виднелись «окна» чистого льда, блестевшие стекляшками в лучах солнца, которое за минуту до этого робко выглянуло в разрыв облачности.

— Идем на посадку! — обрадовался Вадов. — Приготовить огнетушители! Стремянку!..

— Есть приготовить огнетушители! — откликнулся штурман.

Заметив пилота с разбитой головой, Владимир осел, ухватился за что-то. Он впервые видел убитого товарища…

Командир резко повернул штурвал. Сдвинулась земля, поползла вверх и в сторону. Закрыла небо, покачалась, выровнялась, уперлась в нос самолета.

Пламя лизало обшивку крыла, и она белела на глазах — сгорала краска. «Только не взорвись! Ну, погори еще чуточку!» — заклинал самолет штурман.

Вздыбленная и лохматая, закрыв горизонт, приближалась земля. Казалось, самолет стоит на месте, а она сама мчится навстречу. Деревья набегали на самолет стволами, вершинами и быстро скрывались под плоскостью. Им не было счету. Наконец, белым необъятным полем надвинулся лед. Озеро качнулось, ушло вниз. Откуда-то из-за головы скатилось небо, заняв обычное свое место спереди и сверху. Вспышками замелькали окна льда. Штурман поглядел на командира: как-то он посадит самолет?.. Тот был спокоен. Только пальцы его, сжимавшие штурвал, побелели да с волос на затылке на ворот мехового комбинезона стекали капли пота. На шее, под ухом, учащенно пульсировала темная жилка.

Вцепившись одной рукой в спинку сиденья, штурман в другой держал огнетушитель, веса которого не чувствовал. Время остановилось. Виделся взрыв — огромное пламя окутало самолет. Разлетаются горящие куски, с шипеньем врезаются в снег. Окутанные паром, катятся по льду. В неестественных позах в лужах маслянистой воды — обгоревшие тлеющие трупы.

— Командир, зачем гасить?..

— Гасить! — резко ответил Вадов.

— Но он же взорвется? И мы…

— Отставить разговоры!

— Спасем самолет — какая польза? Все равно уничтожать! Не оставлять же фашистам?..

— Молчать! И не вздумай бежать, когда посадим машину! Пристрелю!

Командир убрал газ. Мотор мягко, ворчливо зарокотал, потом захрапел, постреливая выхлопами газов.

Штурман нетерпеливо ждал неприятного провала самолета, толчка об лед. Он видел, как из-под колес брызнули струи снега, застучали по крыльям. Пробежав несколько сот метров, машина остановилась.

Вывалившись из кабины, командир разглядел в огне и клубах дыма на крыле только одного штурмана. Что-то стряслось с радистом.

— Где Молчанов? — крикнул он, сбивая огонь с нижней части мотора пенистой шипящей струей огнетушителя.

— Ранен! В кабине!..

Опустели огнетушители, но пламя еще не было сбито. Штурман скатился с плоскости. Бросился бежать к хвосту самолета.

— Куда? Назад! — закричал командир.

— К радисту!

— Снимай капот с мотора! — капитан торопливо стал раздеваться. — Снег! Снег таскать!

— Неужели затушим?

— Выполняй приказ!

— Командир! Я…

— Выполняй приказ!

Перевязав рукава и штанины комбинезона ремнями, снятыми с пояса и планшетки, Вадов быстро нагреб в него снег, действуя планшеткой, как лопатой, и потащил «мешок» на крыло. Вытряхнул снег на мотор.

— Принимай! — крикнул ему сзади штурман, заталкивая на плоскость капот со снегом.

Так, чередуясь, они таскали снег, пока не затушили пожар.

Колеблющиеся нити дыма, перемешанные с паром, поднимались над мотором и растворялись в вышине.

Обгоревшие, дымящиеся, черные от копоти летчики катались в снегу.

— К радисту! — вскочил на ноги командир, выплевывая попавший в рот снег. От него шел пар.

Молчанов, худой, бледный, светловолосый юноша, почти мальчик, с родинкой на верхней губе лежал посреди кабины. В откинутой руке зажат индивидуальный пакет. Командир, расстегнув его комбинезон, припал ухом к груди.

— Жив! Скорей аптечку и термос!

От горячего чая, влитого в рот, радист очнулся. Открыл глаза и долго смотрел невидящим безучастным взором. Заметив товарищей, чуть улыбнулся. Сказал виновато:

— Немного ранило… Вот здесь, в бедро.

Пошевелил рукой.

— Лежи смирно, Женя. Видим, — ответил командир, перевязывая ему ногу.

— Мотор затушили?

— Затушили, дорогой, затушили. Принеси-ка НЗ, — сказал Вадов штурману и, когда тот вернулся с коробкой, достал из нее плитку шоколада. Разломив пополам, протянул половинку Молчанову, другую спрятал ксебе в карман.

— На, поешь, легче будет…

Радист медленно жевал шоколад. Штурман наблюдал за каждым движением его губ. Завязав коробку НЗ, командир пожал Молчанову руку.

— Ну, набирайся сил. Все будет хорошо. А мы пойдем осматривать самолет. Если что нужно, стучи в борт вот этим ключом…

На льду сказал негромко штурману.

— Мишу положи в переднюю кабину. Его комбинезоном укрой Молчанова да подстели парашют, а то холодно, как бы не замерз — крови много потерял. Да поглядывай по сторонам, если что — кричи меня. И — в башню, к пулеметам…

Штурман нехотя направился в кабину. Снимать с мертвого человека одежду неприятно, тем более, если приходится это делать впервые.

«Чертов дед! Сам брезгует, так меня заставил. И зачем напросился лететь с ним? Похож на отца… и потянуло. Как будто нет своего экипажа?.. И Витька хорош — надо же заболеть перед самым вылетом. Ведь говорили: «роковой человек», «командир смертников», — не послушал. Захотел отличиться, разубедить всех, вот и отличился! Не зря его ребята не любят… Трижды сбивали, трижды один возвращался… Хитрый! Надо самому поесть, так Молчанову для отвода глаз сунул…»

Перед люком штурман остановился, словно что-то вспомнил. Оглянулся, увидел командира: «А может, запас отдельный делает? Он же опытный. Может, поэтому гибли члены его экипажей?..»

После осмотра самолета поднялись в кабину радиста. Залезли в башню к пулеметам, откуда удобно было наблюдать за местностью.

Молчанов лежал с закрытыми глазами, видимо, спал.

Говорили негромко, почти шепотом, чтобы ему не мешать.

— По-моему, у нас один выход. Попытаться найти партизан. Если их не встретим — перейдем линию фронта, — указывая карандашом голубую точку озера на карте, Владимир вопросительно поглядел на командира.

— Неплохо, — кивнул тот. — Но я думаю так. Уйти к партизанам никогда не поздно, пробираться к своим тоже. Но спрашивается, зачем мы тогда спасали самолет, рисковали жизнью?

Командир взвешивал что-то в уме.

— Есть у меня одна мысль. Только не знаю, будешь ли ты согласен. Я так считаю: не попробовать ли нам взлететь на одном моторе?..

— А потянет ли он?

— Думаю — потянет. Тянет же он с выравнивания? До пяти тысяч метров можно набрать высоту. А потом мы поможем ему тянуть. Выкинем броню — это сотни килограммов! Фотоаппарат, пулеметы, бомбозамки, прицел, радиокомпасы, разный инструмент, стремянку — вот и взлетим!

— Я все же считаю — лучше искать партизан.

— Это второй вариант. Учти, взлетим — через два часа будем дома, а пешком — через два месяца, если доберемся. И самолет потеряем.

— Но неизвестно еще — взлетим или не взлетим. Может, на взлете разобьемся или не долетим?!

— Короче, ты отказываешься?

— Не отказываюсь, но и не вижу смысла.

Вадов посуровел:

— Запомни! Здесь я командир, и ты обязан выполнять мои приказы!

— По-моему, товарищ командир, нас всего двое и здесь надо больше согласовывать, а не приказывать.

— Что-о?! — У Вадова задергалось веко. — Хорошо! Не хочешь подчиняться — иди куда глаза глядят! Я буду работать один!

Он спрыгнул на пол, скрылся в люке. Штурман растерянно глядел вслед. «Нехорошо получилось. Как его убедить? Ведь наверняка здесь есть партизаны. Хоть бы Молчанова им оставить…»

Он нашел командира в пилотской кабине. Тот снимал бронеспинку с кресла.

— Послушай, командир, ну, давай я пойду в лес? Будем действовать в двух направлениях.

— За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь.

— Но почему не хочешь согласиться со мной?..

— Потому что через несколько часов мы, может, взлетим. Бомбардировщик-то у нас чудо! А партизан искать можно месяц. Не на берегу же они живут? А если живут — сами придут к нам…

Штурман помялся, переступая с ноги на ногу, тяжело вздохнул:

— Ну, как хочешь. Говори, что делать?..

Часа за три сняли связную и командную радиостанции, антенны, запасные блоки, часы и другие менее нужные приборы. Антиобледенительные бачки со спиртом, ракетница с ракетами, инструментальная сумка — все было выброшено. Но и это не удовлетворило командира. Осматривая самолет, он повторял:

— Учти, от одного-единственного грамма зависит судьба взлета. Выбрасывай все, без чего можно лететь…

В который раз, подойдя к обгоревшему мотору, командир внимательно оглядывал его. Покачав лопасть винта, махнул рукой:

— Сбрасываем! Лишняя тяжесть и большое лобовое сопротивление при взлете.

Работали. Спешили. Короток зимний день. Обжигающий ветерок выжимал из глаз слезы. Работать на морозе, когда заиндевелый металл «приклеивался» к коже, да еще с обожженными руками, покрытыми волдырями, было мучительно. Ключи, как назло, часто срывались, и рука, потеряв опору, с силой ударялась о металл.

Лежа сверху на моторе вниз головой, штурман откручивал боковой болт, до которого едва дотянулся. Ухватившись рукой за одну из трубок и еле удерживаясь, всей тяжестью тела рывками наваливался на ключ, пытаясь стронуть болт с места. В один из таких рывков ключ сорвался с головки, штурман — с мотора. Перевернувшись в воздухе, упал на лед. Зазвенело в ушах.

— Кости целы? — приблизилось лицо командира.

— Кажется, целы. Но я не могу больше работать…

По лицу Ушакова крупными каплями, как у ребенка, катились слезы.

— Ты не расстраивайся, отдохни немного, все пройдет. Вставай!..

Взяв за ворот комбинезона, командир легко поднял его на ноги.

— Но у меня же мясо вместо рук?! — зло выкрикнул Ушаков, протягивая ладони к лицу Вадова.

— А у меня не мясо?! — взорвался тот. — Ты хоть измученный, но живой, а Миша Михайлов — единственный сын стариков-родителей — погиб! Погиб… как и моя семья, — тихо добавил он. — Ты подумал о своих родных? Они ждут тебя! Не могу работать… Молчанов умирает, а у него в детдоме — четверо маленьких братьев… Наконец, мы должны доставить фотопленку!

Вадов помолчал. Повернувшись к Владимиру, похлопал по плечу.

— Эх ты, парень! А еще комсомолец…

Достав из кармана полплитки шоколада, протянул:

— На, ешь…

Владимир покраснел:

— Ты тоже ешь, — выдавил он.

— Я не хочу, ешь!

Не тяни время.

Шоколад растаял во рту мгновенно. Снова работали. И вот винт свободен от креплений. Он держится на валу только за счет своей тяжести. Стоит его немного сдвинуть, и он рухнет вниз. Но чем сдвинуть? «Гуся» — ручного передвижного крана, с помощью которого снимают винты, — нет.

Оседлав двигатель — пулеметами били по лопастям. Обвязав лопасти тросами, тянули, как бурлаки, изо всех сил. Потом снова били пулеметами: один сверху, другой снизу, одновременно. И снова впрягались в тросы. Проклятый винт никак не хотел сваливаться! Пригорел и примерз.

— Ну, давай последний раз дернем, — говорил командир, надевая стальную петлю на грудь. — Если не сбросим, запустим мотор. От тряски сам свалится, лишь бы не побил машину. Раз! Два! Взяли!.. Е-ще! Дружно! — и оба упали.

Сзади послышался хруст, затем протяжный звон.

Опять ползали по кабинам. Владимир предложил похоронить Михайлова на берегу озера. Вадов, взглянув на него, ответил:

— Нет! Он с нами прилетел сюда, с нами полетит и обратно… — А потом, секунду подумав, тихо добавил:

— Лучше сольем часть горючего, выбросим парашюты, а его возьмем. Друзей и мертвыми не бросают…

Командир ушел осматривать озеро, изучить условия взлета. Ушаков остался в башне у пулеметов.

Темнело. Небо придвинулось и казалось черным.

Вспомнилась школа, откуда полтора года назад из 9-го класса он ушел на завод, а потом в училище. Ребята, девчонки, Милька, с которой с 3-го класса вместе учился. Что-то они делают? Вот бы сейчас «по щучьему веленью» очутиться среди них. Побыть хоть одну минуту… Милька даже не знает, где он. Стеснялся, не писал, мечтал после войны приехать внезапно.

Когда уходил в армию с приятелем Пашкой Засыпкиным, вместе с ним работавшим на заводе, купили впервые в жизни пол-литра. Распечатали, нарезали соленых огурцов, хлеба. Выпили. Когда собрались выпить по второй, раньше положенного пришла мама. Они смутились. Сунули рюмки и бутылку под стол. Впопыхах уронили ее — водка разлилась.

— Володя, не прячьте бутылку-то. Ты же в армию идешь, не на заработки.

Мать заплакала. Он растерялся, покраснел. Подошел к ней, обнял. За время войны она исхудала, стала маленькой: на руках трое детей, всех надо прокормить.

— Не плачь, мама. Я тебе Гитлера в мешке привезу.

— Володя, — с укором сказала она, качая головой, — ты забыл, как папка привез его?.. Хватит с нас отца. Ты-то зачем идешь? Годов себе прибавил.

Он целовал мокрые щеки матери, сильней обнимая ее. У самого навернулись слезы.

— Я не переживу твоей гибели… — И вдруг закричала: — Не ходи-и!..

— Мама, не плачь. Ведь все рано или поздно умирают. Кто-то же должен воевать. Я отомщу за отца.

— Володя-я, не в твои годы… Тебе же расти да жить надо… Не пущу-у-у!

…По льду потянулись снежные косы. Кое-где хороводом закрутились маленькие белые вихри, словно играя и гоняясь друг за другом. Посыпалась снежная крупа.

Прибежал Вадов. Мокрый от пота, тяжело дыша, прерывисто проговорил:

— Сбрось пулеметы, иди проворачивать винт. Да не забудь перед посадкой снять с себя все лишнее, — и торопливо начал раздеваться. Снял унты, погладив по карманам китель, сбросил и его.

Владимир раздевался после запуска двигателя. Сидя на кителе командира и с усилием стаскивая унты, заметил светлый краешек какого-то документа, высунувшегося из его кармана. Вытащил. Пожелтевшая фотография. Групповой снимок. В центре — парнишка в буденовке с развернутым знаменем в руках, с шашкой на боку. На обороте — полустертая надпись:

«Май 1920 г. Комсомольский актив деревни Чуга — нашему вожаку перед отправкой на фронт.

Если ты комсомолец, так иди впереди,

Если ты комсомолец, не сбивайся с пути,

Если ты комсомолец, так вперед всех веди,

Если ты комсомолец, все преграды смети,

Если ты комсомолец, так умри, но иди!»

Где-то он видел похожую фотографию. Но где? Где?.. Дома! В рамке под стеклом. Но там был отец, правда, без знамени.

Рука дрожала, карточка прыгала. Он сунул фотографию сначала в карман галифе, но, вспомнив, что отец очень берег свою, осторожно переложил в нагрудный карман…

А ведь Вадов с отцом — ровесники. Ему сейчас шел бы сорок первый. Наверное, он так же относился к подчиненным, к людям. Командовал, воевал, делился последней коркой хлеба… И вел вперед.

В кабине Владимир отдал фотографию Вадову. Интересно, с какого года он в партии?

Вадов внимательно рассматривал фотокарточку, словно видел впервые. Потом тихо сказал:

— Спасибо! — И, дав газ, решительно добавил: — Даешь Перекоп!

Будто боясь надсадить двигатель, медленно развернул бомбардировщик и так же медленно порулил к берегу. Притормозив и снова развернувшись, дал мотору максимальные обороты. Мотор заревел громко и пронзительно, точно ему сделали больно. Дымовой завесой за самолетом вздулось клубящееся, бегущее облако снежной пыли. Бомбардировщик, вздрогнув, тронулся с места, а затем, волоча снежный хвост, рванулся, с каждой секундой все больше и больше набирая скорость. 40… 50… Дрогнула стрелка указателя скорости, поползла по шкале. Уже с первых секунд разбега Вадов почувствовал, как трудно выдержать направление: работающий левый двигатель всей силой тяги разворачивал машину вправо. И Вадов, стиснув зубы, давил на левую педаль, удерживая рулями самолет на прямой. 60… 70… Выдержать направление! Выдержать! 80… 90… Мелькнули темные пятна выброшенного из самолета оборудования. Проскочили середину озера. Темная полоска леса, секунду назад казавшаяся далеко, растет на глазах, стремительно надвигается…100! …Пора!

Еле уловимым движением штурвала Вадов приподнял нос самолета. В ту же секунду бомбардировщик, оторвавшись ото льда, вновь коснулся его колесами.

Пот струился по лицу, заливал глаза, щипал шею. Взлететь! Только взлететь! Во что бы то ни стало взлететь! 105! …110! …115! …120! Надрывно гудит мотор, будто выбивается из последних сил, мчится самолет, подпрыгивая и сметая наносы снега, а оторваться ото льда не может.

«Оторвись! Оторвись!» — твердит Владимир, облизывая пересохшие губы. Глаза его, темные, расширенные, немигающие, застыли на береговой черте. Впереди — ровное снежное поле. За ним — стена леса. Что-то задерживает самолет. Нос клонится вниз. Снег! Вадов резко убирает газ. Обрывается звенящий рев. Тишина ударяет в уши. С подвывом, пронзительно скрипят тормоза. Стрелка валится на нуль.

— Что случилось?

— Не везет нам, Володя, — хрипло дыша, ответил Вадов. — Снег убирать придется… Полосу делать.

Владимир закрыл глаза: «Когда все это кончится?..»

Молча рулили назад.

— Ты не расстраивайся, всего каких-нибудь 800—1000 метров, не больше. Да и снег неглубокий.

Чистили полосу шириной метров пятнадцать. Толкая перед собой моторные капоты, сгребали снег от осевой линии в разные стороны. Вадов спешил. Взлетать ночью в темноте гораздо сложнее, чем днем. Первые сто метров работали вровень. Владимир изредка поглядывал на Вадова. Лицо округлое, нос небольшой, прямой, брови густые, черные, глаза поблескивают.

— Что с тобой? Не видал меня, что ли?

— Да нет, просто вспомнил отца. Чем-то вы похожи…

— Многие сейчас одинаковы и похожи… В этом наша сила, что походим друг на друга.

Вадов стал понемногу обгонять Владимира. Тот, чтобы не отстать — заедало самолюбие — работал со злостью. «Ведь не железный же он?.. Вдвое старше меня. С утра ничего не ел… До войны, говорят, работал в ГВФ^[2], летал в Заполярье. Больше сотни боевых вылетов! Доброволец, с первого дня войны, как и отец. И роста они одного, среднего».

Владимир напрягал все силы. С ожесточением он наваливался на капот, но разрыв между ними продолжал расти. «Работать! Работать! — приказывал он себе. — Ты вовсе не устал. У тебя полно сил!» Он верил, что если внушить себе эту мысль, подчиниться ей, то никакой усталости чувствовать не будешь. Работать! Но Вадов уходил все дальше.

Владимир недобро поглядывал в его сторону. «Понятно! У него меньше снега, поэтому он вырвался».

Словно подслушав его мысли, Вадов оглянулся, направился к нему:

— Иди туда, Володя, а я здесь…

Мороз и ветер усилились. Пропотевшая одежда скоробилась, заледенела. Ветер легко пронизывал ее, жгуче упирался в тело. Пройдено около 500 метров, осталось примерно столько же. От дыхания и пота борода Вадова обмерзла, покрылась сосульками. Он снова догонял. Владимир не сдавался, хотя и работал на пределе. Порой не видел снега. Машинально двигался. Вадов сравнялся.

— Идем, передохнем, — предложил он.

Владимир вполз в кабину с помощью Вадова, да так и остался лежать на полу. Вадов принес коробку НЗ, достал банку консервов, сок, ломоть хлеба. Найдя отвертку, открыл консервы.

— На, подкрепись.

— А вы? — заплетающимся языком едва смог выговорить Владимир. Язык распух и не ворочался во рту. Губы тоже распухли, потрескались на морозе. Из них текла кровь.

Вадов видел ввалившиеся щеки и запавшие глаза штурмана. Понимал, что силы его на исходе.

— Я поработаю, пока ты ешь.

— Не буду я один есть, — забормотал Владимир. — Не буду.

Он заморгал, отвернулся.

— Я привычный. В прошлый раз, когда меня сбили, неделю ни крошки не ел… Ешь быстрей, отдыхай и работать!

Вадов спрятал банку сока в карман.

— Зайду к Жене. Покормлю.

Прошло с полчаса. Владимир, опустошив банку и разомлев от еды, тяжело поднялся на ноги. Все тело ломило, ныла каждая косточка, особенно нижние ребра — до них нельзя дотронуться. Хотелось спать… Пока брел, почувствовал, как откуда-то сверху, с плеч, окатывает жаром. Расстегнул ворот — еще жарче. «Неужели заболел?» Шатаясь, подошел к Вадову.

— Видишь, каким молодцом стал! И мне легче будет! — улыбнулся Вадов, вытирая пот со лба.

Владимир попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки получилась гримаса. Взялся за капот, тот весил тонну, а может, и больше. Владимира охватила ярость и злость. «Да неужели я такой слабый? Мы сделаем полосу, чего бы это ни стоило! Снег держит нас?! Снег — фашист! Он должен быть сметен! И будет сметен!» Владимир работал с остервенением, ничего не видя, кроме снега. «Снег! Проклятый снег!» Владимир выпрямился. «Всюду, кругом он. Лес куда-то исчез. И его, видно, завалил снег… Странно, но где берег? Самолет? Что? Все засыпало снегом?!» Владимир испугался. Как же? Как же они полетят домой? На чем? Как выберутся отсюда? Посмотрел вверх. «Что же это такое? И там снег! Все бело… Солнце засыпало! Нет его!» Опять огляделся. Снег надвигался со всех сторон. Снова взглянул вверх. Дыхание захватило. Громадный пласт снега падал на него. Сейчас раздавит!..

— Сне-е-е-г! — в ужасе закричал он и закрыл голову руками.

Снег обрушился. Сшиб с ног. В глазах потемнело… В ушах что-то жужжало. Назойливо, нудно. Иногда затихало. Жужжанье становилось громче, перешло в рокот. Владимир открыл глаза.

Он сидел в самолете рядом… с кем это? С отцом?! Владимир помотал головой, словно стряхивая остатки сна. Нет, с Вадовым… Холодно светятся стрелки и шкалы приборов. За бортом темно. По черному полю неба, прыгая из облака в облако, горящим клубком катилась луна, обрамленная голубоватой каемкой, точно воротником. В просветы между облаками выскакивали звезды. Самолет рулил. Владимир привстал, уселся в кресле поудобней.

— Очнулся? Как себя чувствуешь? — повернулся к нему Вадов.

— Голова гудит…

— Это мотор гудит.

— Ты всю полосу очистил? — спросил Владимир.

— Всю. Сейчас будем взлетать… Хоть бы уж взлететь!

Впереди и вдали что-то горело.

— Что там? — забеспокоился Владимир.

— Это я зажег костер, чтобы выдержать направление…

Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва Владимиру нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова.

Оглушительно со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчится бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 10—15 километров!.. Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.

— Жми левую! — прохрипел он.

145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уже в который раз самолет оторвался ото льда.

— Шасси! — чужим от напряжения голосом крикнул Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.

«Ну вот и все!» — подумал Владимир и сжался в комок.

И тут — то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси — самолет подпрыгнул вверх и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.

Над переправой

Не думал Владимир после того необычного вылета, что военная судьба на всю жизнь свяжет его с капитаном Вадовым.

…Заливисто, со звоном и хрипотцой ревут двигатели. Мелькает внизу под остеклением носа реденькая щетина березовых и осиновых лесов и кустарников, лохматая и густая — хвойных. Проносятся заснеженные поля и перелески, пологие, невысокие холмы, неглубокие извилистые «трещины» речушек и оврагов. Стремительно мчится земля — и Владимиру порой кажется, что не самолет летит над землей, а она гигантским волчком крутится под ним.

Вчера до поздней ночи Вадов с Ушаковым, разложив карты, ползали по ним, отыскивая кратчайшие, безопасные подходы к цели.

Одна из боеспособнейших вражеских армий на Северо-Западном фронте была почти полностью окружена. Наши войска пытались замкнуть кольцо, но топкая местность, большое количество рек и речушек позволили немцам создать неприступную оборону. Тогда решили разрушить единственный железнодорожный мост, питавший окруженную армию живой силой, техникой и боеприпасами.

Чтобы уменьшить риск, линию фронта прошли над непроходимыми топкими болотами, и вот теперь, уже второй час, «брили» территорию, занятую противником.

Над самыми верхушками деревьев, едва не срезая их, мчался бомбардировщик. Когда с душераздирающим ревом и грохотом внезапно проносились над лесами, перелесками, полями, взрывая сонную дрему и тишину, звери, выскочив из своих укрытий, перепуганные и ошеломленные, поджав хвосты, в смертельном ужасе бросались наутек. Сколько обезумевших, мечущихся лосей, волков, лисиц, зайцев видел стрелок!

Полет на предельно малой высоте особенно труден для пилота и штурмана. В нем легко заблудиться.

Командир — сплошное внимание и напряжение. Одно неверное движение штурвала — и самолет с грохотом врежется в землю.

Изредка поглядывая на приборную доску, Вадов сосредоточенно следил за убегающей вперед линией горизонта. Лишь порозовевшие слегка смуглые щеки да мелкие капельки пота, усеявшие лоб, выдавали его состояние.

Полет проходил при полном радиомолчании. Тем не менее, по укоренившейся привычке, радист был «на подслушивании». Кто знает, вдруг с земли, с КП последует команда.

Владимир с секундомером в левой руке и полетной картой в правой наблюдал за местностью. Ориентиры «набегали» именно те, которые он ждал, выучил на память и опознавал с одного взгляда.

По выработавшейся привычке Владимир, непрерывно наблюдая за землей, также внимательно следил и за небом. В который раз он замечал в вышине осиные силуэты чужих истребителей. Вчера при выработке плана полета именно он предложил, правда, робко, идти к цели на предельно малой высоте.

Вадов тогда, сощурившись, вскинул на Владимира свои карие глаза и, заметив растерянность и смущение на лице штурмана, успокоил:

— А что? Дело говоришь! Молодец! Вон и бомбы усовершенствовал.

Впереди мелькнула, искристо блеснув льдом на солнце, широкая дуга реки, протянувшейся от горизонта поперек курса. «Точно чешем», — довольно подумал Владимир, ставя карандашом крестик на карте, и выключил секундомер. Он машинально повернул голову направо, где за тремя сотнями километров на севере находилась злосчастная переправа.

Дав Вадову курс на НБП — начало боевого пути, — Владимир уточнил ветер, данные на этап, сообщил их командиру. Все шло пока прекрасно! Если бы и дальше так… Но вокруг моста в радиусе десятков километров — зона ПВО: сотни стволов пушек и пулеметов день и ночь глядят вверх. На разных высотах барражируют истребители. Чтобы преодолеть ПВО, еще вчера решили выходить на цель с северо-запада, с тыла противника. Перед самой целью сделать «подскок», прицелиться, сбросить бомбы и снова на бреющем уйти домой.

До НБП — большого продолговатого озера — тоже дошли без происшествий. Правда, снизу, с земли, дважды протягивались к самолету цветные пунктиры, но оба раза с опозданием позади хвоста.

— Разворот! — сказал Владимир, выждав, когда самолет оказался над южным берегом озера. — Курс 135!

— Есть 135 градусов! — отозвался Вадов. — Стрелки! Усилить наблюдение! Приготовиться к отражению истребителей!

После разворота Владимир, убедившись в точном выдерживании курса, установил угол прицеливания и сброс бомб «серийно». Если точно выполнить боковую наводку, то можно всеми бомбами угодить в мост. Километровая длина цели почти исключала перелет или недолет. Главное — точно выйти на мост.

Он в последний раз спешно измерил «снос» самолета, как вдруг в нескольких местах леса запульсировали разноцветные язычки. Бомбардировщик оказался в огненной ловушке. Справа, слева, впереди, сзади резали небо смертоносные струи. «Засекли! У цели плотность огня возрастет в десятки раз!» Все новые и новые дрожащие языки огня возникали внизу. Будто сам самолет высекал их, задевая животом землю. Два-три раза хлестко, точно градом, ударило по обшивке. «Нет, нас так собьют! Надо маневрировать по курсу!» — подумал Владимир и сказал об этом командиру.

— А я уже маневрирую! — откликнулся Вадов. — Разве не чувствуешь?

И действительно, Владимира прижало сперва к правому борту, а потом потащило влево. Бомбардировщик, петляя, летел к цели. На бреющем над самыми верхушками пронеслись «мессершмитты». Огонь внизу стих. Немцы боялись попасть в свои самолеты. Но, не заметив бомбардировщика, те исчезли за горизонтом. Снизу снова забушевал огонь.

«Вот тебе на! А говорят и пишут, что «мессеры» боятся малой высоты», — думал Владимир, провожая взглядом вражеские самолеты.

До цели оставалось четыре минуты.

— Набор! — скомандовал Владимир, увидев впереди изгиб железной дороги.

— Вправо 10! Иди строго по железке! Не сворачивай ни на градус! Боевой!

— Есть боевой! — ответил Вадов.

Земля начала проваливаться куда-то вниз — бомбардировщик стремительно набирал высоту. Впереди за лесом, около горизонта, заблестела река. Черной стрелой перечеркнул ее мост. Владимир, забыв про трассы, плясавшие перед носом кабины дрожащей огненной сеткой, припал к прицелу. Он сейчас и не замечал, что все пространство до самой реки, словно новогодняя елка, разукрасилось мигающими огоньками, каждый из которых извергал в самолет раскаленный свинец.

— Высоту набрал! Иду по горизонту! — глухо проговорил Вадов.

— Вправо три! — скомандовал Владимир и, наконец, загнав мост в перекрестие, довольно добавил: — Так держать! Так держать! — И, потянув рукоятку, открыл люки.

Самолет, будто ударившись о невидимую стену, затормозил. Послышалось шипение, перешедшее в хрипяще-фыркающий звук, почувствовалась вибрация, похожая на дрожь большого животного.

Владимир, положив руку на боевую кнопку, правой вращал рукоятку прицела, удерживая середину моста в перекрестии. «Лишь бы успеть сбросить!» Он уже отчетливо видел дугообразные полукружья пролетов, когда наступил момент сброса. Энергично давнул кнопку и припал к стеклу: мост всей своей громадой «наскочил» на самолет и, молниеносно мелькая фермами, помчался назад.

Сзади упруго ударил взрыв. Самолет подбросило вверх, точно щепку. Затем второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой! И при каждом взрыве бомбардировщик корежили ударные волны, переваливая с крыла на крыло, с хвоста на нос. А когда ударил последний — десятый взрыв, сидевший в башне у пулеметов Иван Несмеянов завопил:

— Мост-то! Разваливается! Ползет в реку! — И неожиданно осекся. — Истребители! Отбиваю атаку!..

— Разворачиваю влево! Иду к земле! — откликнулся Вадов. — Володя! Погляди сам, как мост? Стрелка́м — огонь по истребителям!

Фермы моста, разъехавшись в стороны, почти отвесно уткнулись в воду. Какая-то дымка, видимо, пар, окутывала их. Неожиданно Владимир увидел вокруг чистое небо. Куда-то исчезла разноцветная огненная сеть, опутывавшая бомбардировщик со всех сторон. «А-а, мессеров наводят», — догадался он и подался к пулемету.

По бортам мелькнули белые трассы, дробью простучало по плоскостям. «Мессершмитты» открыли огонь. В ответ басовито-трескуче ударили пулеметы. Звеняще-надрывно запели моторы. Стремясь выйти из-под удара, Вадов перевел их на форсированный режим.

Бомбардировщик прижимался к земле: она могла спасти его. Близость земли не давала истребителям атаковать снизу. Им приходилось мчаться на той же высоте или атаковать сверху, подставляя себя под ураганный огонь спаренных пулеметов стрелков.

Истребителей, как ни странно, было три, хотя фашисты летали обычно парами. Охватив бомбардировщик полукругом, они с дальней дистанции под разными ракурсами били по нему. Но, видно, из-за большой дальности огненные трассы пересекались впереди. Затем боковые «мессы» отвалили в стороны, стараясь не попасть под огонь передних пулеметов. За хвостом остался один истребитель. Петренко и Несмеянов сосредоточили огонь на нем.

Для Вадова и особенно для Владимира тянулись тягостные мгновения боя. Лишенные возможности стрелять, они напряженно следили за схваткой, каждую секунду готовые открыть огонь, если противник появится в передней полусфере.

Неожиданно «мессершмитты» изменили боевой порядок. Перестроившись один над другим, они «этажеркой» навалились на бомбардировщик. На какой-то миг Петренко с Несмеяновым растерялись. Потом по команде Вадова стали бить по верхним истребителям, огонь которых был наиболее опасным. Стоило хотя бы одному «мессу» забраться на высоту и оттуда спикировать на бомбовоз, положение стало бы совсем катастрофическим. Но ни один истребитель не сделал этого. Каждый боялся, что не выйдет вовремя из пике и врежется в землю. К тому же бомбардировщик яростно огрызался.

Неожиданно «этажерка» распалась. Верхние «мессы» одновременно пошли в разные стороны, оставляя на хвосте одного истребителя. Вероятно, по их замыслу этот «месс» должен был отвлекать внимание экипажа, вызывая огонь на себя. Истребитель имитировал ложные атаки: находясь на большом удалении, он приближался немного к бомбардировщику и выпускал короткую очередь. Но Петренко с Несмеяновым были опытными стрелками. Они больше наблюдали за «мессом», чем стреляли в ответ. И лишь в тот момент, когда истребитель, слишком увлекшись, действительно приблизился к самолету, ударили из пулеметов. «Мессершмитт» точно остановился, вспыхнул и кометой нырнул в лес, делая просеку. Через секунду над верхушками сосен полыхнуло пламя.

— Ур-ра-а! — обрадованно закричали Коля с Иваном. — Сшибли одного гада! Сшибли!..

— Перестаньте орать! — рявкнул на них Владимир. — С обеих сторон истребители! Иван — по правому! Коля — по левому! Огонь!

Сверху с обоих бортов по пологой прямой к бомбардировщику неслись, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах, два стремительных черных силуэта. Секунда — и навстречу им, прерывисто мелькая, протянулись струи огня.

Вадов рванул секторы газа на себя, гася скорость. И вовремя. Струи белыми веревками промелькнули перед носом. И снова звеняще тонко запели моторы, заглушая басовитый треск пулеметов. Истребители, встретив плотный огневой заслон, отвернули от самолета. Правый выполнил разворот как-то неуклюже. На секунду распластался, обнажив светло-зеленое брюхо. Иван, словно нож, всадил в него длинную очередь. «Мессер» по инерции еще немного набрал высоты, потом завис, качнул крыльями и, перевернувшись на спину, грохнулся в лес. Черно-бурый клуб огня ударил фонтаном в небо.

Последний истребитель, видимо, решив отомстить за гибель напарников, выполнив полупетлю с переворотом, увязался за бомбардировщиком. Стремясь обезопасить себя, он тоже шел над лесом.

Вадов попытался уйти, но немец попался цепкий, да и скорость его превышала скорость бомбардировщика. Стрелки не спускали глаз с врага и стоило тому приблизиться, открывали огонь. Бомбардировщик спасало то, что он был двухкилевым и практически не имел сзади непростреливаемого пространства — «мертвого конуса».

Вот истребитель, резко увеличив скорость, снова пошел в атаку. Иван, поймав его в кольцо прицела, плавно нажал на спуск, но почему-то не услышал привычного треска, не почувствовал подрагивания пулеметов. Внизу на полу кабины — куча металлических звеньев, составлявших когда-то ленту с боезапасом.

— Коля! У меня патроны кончились! Бей точнее!..

Петренко дал короткую очередь. Ему показалось, будто трасса уперлась в истребитель, но она прошла выше. В тот же миг увидел, как замигало несколько огоньков на истребителе и что-то сильно толкнуло его в плечо. Тепло разлилось по левому боку.

— Коля! Бей короткими! — послышался голос Вадова. — Держись!

Превозмогая боль, Коля выпустил еще несколько очередей. И вдруг его пулемет тоже умолк.

— Кончились патроны! — виновато-испуганно сказал он. — Что делать?..

Напряженное молчание было ответом. Владимир почувствовал озноб. Теперь они беззащитны. С парашютом не выпрыгнешь — разобьешься. Попробовать набрать высоту, развернуться, чтобы из носовых пулеметов врезать — «мессер» не даст. Владимир лихорадочно огляделся кругом. Лес… Хоть бы где-нибудь была большая поляна.

— «Мессер» в хвосте! Совсем близко! — закричал Иван. — Что делать, командир?!

— Экипаж! Спокойно! — каким-то чужим, хриплым голосом скомандовал Вадов. — Штурман! Приготовиться стрелять по гаду! Сейчас он будет впереди!

Что задумал командир? Почему впереди?

— Торрможжу! — Вадов резко убрал секторы газа назад, мгновенно сбросил скорость до минимальной.

Немцу, приготовившемуся дать длинную очередь по бомбардировщику, показалось, что тот остановился. Забыв про стрельбу, он едва успел потянуть ручку управления на себя. Бомбардировщик мелькнул под ним. Владимир нажал на спуск. Одновременно нажал на электроспуск Вадов. Из нескольких стволов вырвались огненные струи и впились в черное крестообразное тело удаляющегося «месса». Тот вспыхнул, словно спичечная коробка, видно, взорвались бензобаки, и нырнул вниз:

— Ур-ра-а! — закричал Владимир. — Спасены! Спасены!

— Да-а, кажется пронесло. — Вадов вытирал ладонью пот с лица.

Через два с половиной часа израненный бомбардировщик приземлился на своем аэродроме.

…Месяц спустя Вадова назначили командиром эскадрильи, а через три — заместителем командира полка.

Расплата

Каких только «чудес» не бывает на фронте, да еще в авиации! Очередным таким «чудом» в полку Селиверстова стал подвиг штурмана лейтенанта Хлопкова, пришедшего на одном двигателе с тяжелораненым командиром. Несколько кругов сделал Хлопков над аэродромом, не решаясь садиться. И, наконец, когда горючего осталось в обрез, на глазах у выбежавших из землянок и укрытий летчиков приземлился поперек посадочной на брюхо…

С тех пор многие штурманы с жаром стали учиться пилотированию. Ушаков по поручению комсомольцев ходил за разрешением к самому командиру полка. Какому парню не хочется управлять самолетом?! Чувствовать, как он послушно выполняет твою волю, подчиняется малейшему движению рук и ног. Да и каждому хотелось жить! Ведь если тяжело ранит или убьет пилотов, то штурман должен гибнуть или прыгать.

…Домой возвращались с тяжелым настроением. Тягостная тишина, царившая в самолете, нарушалась однообразным тоскливо-нудным рокотом моторов да редкими командами штурмана. Никому не хотелось разговаривать. Каждому думалось, что именно он виновен в случившемся.

Беда приключилась, когда ее меньше всего ждали, на обратном пути. Шли ночью, в кабинах было темно. С земли выстрелили всего один раз, да и то, видно, наугад. Снаряд разорвался далеко от самолета. Разрыва никто и не слышал, но маленький осколок сделал свое дело.

Командир хрипел, истекая кровью. Поддерживая ему голову, Владимир спешно бинтовал. «Хоть бы успеть долететь. Может, жить будет?..» Медленно открыв глаза, слабым голосом командир спросил:

— Кто тут?

— Ушаков, Степан Захарович, — ответил Владимир.

— Вот… Володя… знаю… ты приведешь… командуй… Моим напиши… в Рязань… трое их… у меня… маленькие. Помоги-и. — Командир дернулся всем телом.

Владимир долго сидел в оцепенении, прижав к груди голову Степана Захаровича.

— Володька! Иди-ка сюда! — послышался голос второго пилота Родионова. — Вроде аэродром чей-то?..

— Где? — спросил Владимир, влезая в кабину летчиков. Приник к стеклу, вглядываясь за борт. — Ничего не вижу…

— Да вон левее, гляди! Парные огни — красные и зеленые…

Владимир смотрел неотрывно. Наконец его глаза привыкли к темноте, и он увидел цепочку разноцветных огней. Оторвавшись от стекла, вопросительно поглядел на пилота.

— Аэродром. Что будем делать?

Сидевший неподалеку радист Коля Петренко, услышав его слова, сорвался с места.

— Где? Дайте погляжу!

— Как думаешь, чей? — встревожился Родионов.

— Фашистский, чей же больше?!..

— А если наш? Линию фронта перелетели?

— Полчаса еще до нее.

— А ты того? Не заблудился? — сказал Сашка и рассмеялся, словно ему на самом деле было смешно.

— Тебе давно пора знать, что я ни разу не блудил, сколько с тобой летаю. А вот ты в самом деле «не того», раз не знаешь, что не прошли еще линию фронта. Почему не ведешь ориентировку?

— Не лезь в бутылку. Я же пошутил, — с глухим раздражением оправдывался Сашка.

— Ребята! Самолеты взлетают! — не поворачиваясь, крикнул Николай.

Ушаков с Родионовым уткнулись в стекла. В темени хорошо было видно, как по полю гуськом двигались треугольнички огоньков: белых, красных, зеленых. «С включенными аэронавигационными огнями взлетают, — подумал Ушаков. — Считают себя в глубоком тылу, в безопасности, гады…»

Решение пришло мгновенно.

— Влево 30! — скомандовал он Александру, продолжая наблюдать за аэродромом. — Рассчитаемся за командира…

— Ты что?! С ума сошел! — Родионов от волнения даже привстал с сиденья. — Умереть торопишься?

— Ударим внезапно — успех обеспечен. Крути штурвал, говорю!

— А что?! — повернулся к ним Коля. — Столько «хейнкелей» наломать можно!

Сашка зло оборвал его:

— Марш на место, товарищ сержант! И впредь не вмешивайся в разговор офицеров!

Гнев Сашки объяснялся просто. Было обидно, что не он первый предложил само собой напрашивающееся решение. Да и, честно говоря, не хотелось рисковать. Тем более, когда командует этот проныра Ушаков, хотя в случае гибели командира экипажа им автоматически становится второй пилот.

— Чем ударишь-то? Может, х-хряпнешь кулаком?! Бомб-то нет! Или хочешь повторить Гастелло?

— Из пулеметов расстреляем! — невозмутимо ответил Владимир, садясь в кресло командира. — Бомбардировщик-то у нас какой? Сплошной огонь!

— А если истребители нападут? Чем отбиваться будем? Чем?

Не отвечая, Владимир «дал» левую ногу и повернул штурвал в ту же сторону.

— Ты что делаешь?! — вскакивая с сиденья, заорал Родионов. — Самоуправничаешь?! Я как командир запрещаю тебе это делать! Я отвечаю за сохранность самолета и безопасность экипажа!

Владимир, пилотируя самолет, казалось, не слышал выкриков Сашки. Включив СПУ — самолетное переговорное устройство, — он громко, раздельно произнес:

— Экипаж! Как старший по званию, кораблем командую я — старший лейтенант Ушаков! Требую выполнять все мои указания! Стрелок! Ваня? Ты слышишь меня? Приготовься открыть огонь по моей команде! Все время держи со мной связь! Будь на подслушивании! Следи за воздухом! Понял? Молодец!..

Сашка, все еще полустоя, не унимался:

— Мы свое задание выполнили! Нам это ни к чему! Славы захотелось?! Я как командир не разрешаю идти на смерть! Не выполнишь мое приказание — пойдешь под трибунал!

В глубине души Родионов понимал, что не прав. Но, как всякий человек с самомнением, спорил не ради истины, а чтобы любой ценой доказать свою правоту.

Владимир говорил четко, словно вдалбливал тупому ученику:

— Наше задание бить фашистов всегда и везде! — и уже специально для Сашки, повернувшись и наклонившись к нему, с придыханием, чуть не шепотом: — Запомни! В армии командует не тот, кто наглее! А тот, кто по должности или званию старше! А теперь садись за штурвал — и ни звука!

Он толкнул Сашку в кресло.

— А пикнешь, пойдешь под трибунал за невыполнение приказа!

— Правильно, командир! — подал голос Коля Петренко. — Нечего с ним церемониться! Самозванец! А еще командует!

— Всем соблюдать полнейшую тишину и внимание! Радист! В переднюю кабину к пулемету! При появлении самолетов — докладывать мне!

Отжав штурвал, Владимир повел самолет со снижением. Убрав газ и приглушив рокот двигателей, он рассчитывал войти в круг над аэродромом незамеченным.

Вот второй разноцветный «треугольник» пошел на взлет. Жаль, что нет бомб. Хоть бы парочку «соток»! С земли ни одного выстрела. Увлеклись взлетом? А может, принимают за своего? Что же это за аэродром?

Владимир достал планшет с картой, сориентировался. Карандашом поставил крестик на карте. Прилетим — доложу командованию. Надо «закрыть» его раз и навсегда.

— Командир! — раздался в наушниках голос Петренко. — Впереди, чуть ниже, два самолета противника!..

— Вижу! Это взлетевшие, продолжай наблюдение. Без команды не стрелять!

Самолеты один за другим, соблюдая дистанцию, шли тем же курсом, что и советский бомбардировщик. А что если?.. Ну, да! Отжав штурвал, он увеличил угол планирования, двинув секторы газа, еще прибавил скорость. Скорее! Скорее! Не дать взлететь остальным! Задний «юнкерс» или «хейнкель» уже рядом. Черной тушей висит внизу, закрывая землю. Дрожащее желто-голубое пламя овальными языками пульсирует у выхлопных труб.

Близится второй вражеский самолет. Владимир, не выдерживая, уже ловит его в прицел. Руки невольно ложатся на электроспуск пулеметов. Стоит только нажать. Но рано!.. Как все же невыносимо длинны секунды.

— Вижу сзади метрах в ста самолет противника! — наконец-то докладывает Несмеянов. — Разрешите…

— Огонь! — Владимир, нагнувшись над штурвалом, с силой давит на электроспуск. — Огонь!

Огненные шарики вырываются из носа и башни бомбардировщика. Хлестко упираются в темные громады вражеских кораблей. Светящиеся пунктирные линии соединяют бомбардировщик с самолетами врага.

— Это вам за Степана Захаровича! — приговаривает Владимир. — Получите расчет!..

Почти одновременно, сперва передний, потом задний, вспыхивают факелами вражеские самолеты. Ночь куда-то исчезает, густой мрак рассеивается, а огненные трассы продолжают хлестать уже горящие самолеты. Внезапно вместо пламени возникает рыже-бело-голубое облако, увеличивающееся в диаметре с каждым мгновением. Ослепительные вспышки следуют одна за другой. Взрывы сотрясают воздух. Становится светло, как днем. Горящие обломки разлетаются вокруг, падают вниз яркими метеорами.

— Штурмуем аэродром! — торжествующе кричит Владимир и снова с разворотом бросает бомбардировщик книзу.

Из разных мест бьют лучи прожекторов. Раскаленными иглами пронзают и режут пространство. Шарят по небу. Сталкиваются, пересекаются, вновь расходятся… Желтые шары — стреляют скорострельные пушки «Эрликон» — летят вверх один за другим. Цветные трассы прошивают небо. Огнистыми полукружьями висят над аэродромом. Цепочка шаров мчится к самолету. Вот-вот врежется в него, но в последний миг проносится мимо.

Липкий пот стекает по спине Владимира. Взмахом руки он расстегивает молнию комбинезона.

По аэродромному полю движется самолет. Третий идет на взлет. Владимир ловит его в перекрестие, с яростью жмет электроспуск пулеметов.

— Это вам за отца! За отца! За отца!..

Трассы пуль протягиваются к взлетающему бомбардировщику. Впиваются и исчезают, словно в воде. Самолет резко сворачивает вбок, крутится волчком, вспыхивает и застывает на месте.

— Всем бить по самолетам! — азартно кричит Владимир, разгоряченный боем, а самдавит и давит на спуск.

Родионов бледный, с расширенными глазами ведет самолет на бреющем. Его руки дрожат, сам он вздрагивает и не поймешь: то ли от страха, то ли от возбуждения…

Черной тенью, с короткими жалами пулеметных огоньков несется бомбардировщик над вражескими самолетами. Два или три «юнкерса» вспыхивают. Остальные пытаются отрулить от них в безопасное место. Суматоха. Некоторые самолеты сталкиваются друг с другом, загораются. Экипажи выпрыгивают из люков, в пламени пожаров мечутся люди…

Когда бомбардировщик Ушакова пересек линию фронта, Родионов, наклонившись к Владимиру и тронув его за плечо, виновато сказал:

— Прости, я был не прав. Прошу, не рассказывай никому о нашем споре.

Владимир в ответ только махнул рукой.

Под утро наша авиация нанесла удар по обнаруженному аэродрому.

13-й возвращается с задания

После гибели Степана Захаровича командиром звена назначили старшего лейтенанта Костихина. Выше среднего роста, широкоплечий, с крупной, чуть наклоненной вперед головой, маленькие, стального оттенка глаза под густыми рыжеватыми бровями… Уверенностью, несокрушимой силой веяло от его фигуры.

Но вот каков он в бою — Ушаков не знал.

…Предстояло выбросить двух парашютистов вблизи города Рунцлау. Вылетели вечером с расчетом, чтобы в глухую полночь выйти в заданный квадрат. Задолго до линии фронта набрали максимальную высоту. С 4000 метров пришлось надеть маски — не хватало кислорода. На этот раз синоптики не ошиблись: линию фронта прошли за облаками. Для экономии горючего спустились с «потолка» и пошли под самыми верхушками клубящихся горок и завитков.

Серебристо-золотой диск луны заливал снежные вершины облаков, высвечивая все ямки. Порой Ушакову чудилось, что не в самолете, а в аэросанях он мчится по заснеженной тундре, которой нет предела… Черно-фиолетовым куполом висело небо. Убаюкивающе, равномерно гудели двигатели. Изредка переговаривались летчики, тщательно и настороженно оглядывая пространство. На подвесном ремне качался в турели стрелок, не снимая рук с пулемета. Похоже, дремали двое парашютистов, сидя у борта на скамье и склонив друг другу головы на плечи. Сидел за рацией стрелок-радист и, казалось, спал, прижав к вискам наушники. И только Владимир, как всегда в ночном полете, да еще в облаках или за облаками решал свою обычную штурманскую задачу. То холодной, то горячей волной каждый раз окатывал его страх, что он не выйдет на цель, не выполнит боевого задания. «По всему полку да и дивизии прославлюсь. Глаз не поднять… Отругают перед всеми, отстранят от полетов. А может, и судить будут… Ведь «блудежка» и невыполнение задания — это же помощь фашистам!»

И Владимир яростно крутил ручки радиополукомпасов, настраивая их то на одну, то на другую станции, снимал отсчеты со шкал, вычислял пеленги и прокладывал их на полетной карте…

Примерно за час до выхода на цель облачность неожиданно оборвалась. Засуетились пилоты, заоглядывался стрелок, вставая ногами на тумбу, задвигал рычагами борттехник, забегал из кабины в кабину — от окна к окну — штурман. Подняли головы парашютисты, в последний раз осматривая свое снаряжение.

Еще не было такого случая, чтобы, идя вне видимости земли, Ушаков не уклонился от маршрута. И потом с неприятным чувством страха и ожидания восстанавливал ориентировку.

И на этот раз земные ориентиры не совпали с ориентирами на карте.

В таком положении большинство штурманов тянет, выигрывает время, шаблонно отвечая командиру: «Погоди одну минутку… Сейчас, сейчас», — и требуется большое мужество, выдержка, самообладание, чтобы не растеряться, не впасть в панику. Не идти на гибельном поводу у какого-нибудь члена экипажа, который услужливо тычет карандашом в карту: «Вот мы где, смотри! Смотри!», — хотя сам давно уже потерял ориентировку.

Ушаков в подобной ситуации как штурман не был исключением. Стоя в передней кабине и вглядываясь вниз, он односложно отвечал:

— Подожди, командир… Подожди пока…

Костихин снизу вверх с недоверчиво-презрительной усмешкой поглядывал на него. Потом решительно сказал:

— Готовься к выброске!

Кивнул головой:

— Вон лес!.. Пора!

Владимир удивленно, даже растерянно поглядел на него. Внизу что-то чернело. То ли лес, то ли населенный пункт, то ли свежевспаханное поле?.. Включив лампочку, поглядел на карту, на ручные часы:

— Нет, рано!

— Как рано? Выбрасывай! Где же ты после лес найдешь?..

— Через 42 минуты… Вот тогда и выбросим.

— Ты это всерьез? — повернулся в кресле Костихин. — А я говорю — выбрасывай!

— Не могу!

— Послушай, Володя, — вкрадчиво заговорил Родионов, — раз командир приказывает, так бросай!

— Но это вовсе не цель! Время еще не вышло! Да и контрольные ориентиры не просматриваются!..

— А я говорю цель! — повысил голос Костихин. — Ты ошибся в расчетах и не можешь опознать ее!

— Можете проверить, если не доверяете! — тыкал пальцем в карту Владимир. — Через пять минут пройдем реку Регель. Дальше слева увидим группу озер. А потом уж дальше будет цель!

— Ладно! Время пока еще терпит! — скептически проговорил Костихин. — Но если только через пять минут не увидим Регель — выкину тебя за борт вместе с парашютистами. Понял?!

Владимир с тревогой всматривался за борт, но ничего характерного не видел. К тому же и луна, сиявшая весь маршрут, как нарочно, куда-то исчезла.

— Ну, штурман?! Где твоя обещанная река? Время-то выходит! — забасил Костя Костихин.

— Погодите, время еще не вышло…

— Уже четыре минуты прошло! Готовься!

Владимир во все глаза всматривался вниз, но реки не видел. «Что за чертовщина?! Неужели пролетели?.. Не может быть!»

— Пять минут прошло! — пробухал над ухом голос. Владимир поглядел на часы.

И в этот момент откуда-то сбоку из-за тучи выплыла луна. Вспыхнули, точно подожженные, озера. А впереди километрах в десяти запереливалась река.

— Вон она! Вон! — закричал, обрадовавшись, Владимир. — Идем правильно по маршруту!..

— Охлади голову! — съехидничал Костя. — Время-то не совпало? На целых три минуты! Та ли еще река?

— Та! Та! Командир! — горячо заверял штурман. — Вон видишь этот изгиб?

Костихин долго сличал карту, вздыхал и чмокал губами, потом безапелляционно заявил:

— Нет, не та! Поворачивай назад!

— Да ты что?! — вытаращил глаза Владимир.

— Не та ведь, Саня?

— Не та! Не та! — скороговоркой ответил Александр и поворотом штурвала ввел машину в разворот.

— Да вы что в самом деле?.. Или не хотите видеть?! — взорвался Владимир. — Отставить поворачивать! Взять прежний курс! Или я отказываюсь быть штурманом! И доложу об этом командиру полка!

— Ну и докладывай! — невозмутимо, с холодной улыбкой отвечал Костя. — Сам заблудился — сам на себя и накапаешь!

Овладев собой, Ушаков жестко проговорил:

— У меня складывается впечатление, товарищ командир, что вы не хотите выполнить боевое задание.

— Что-о?! Да как ты смеешь? Я командир, и я отвечаю за выполнение задания! Я! А не ты! Понял?!. Думаешь, орден получил, так тебе все дозволено? Можешь командовать?

«Неужели никто не заступится?» — Владимир растерянно поглядел на Родионова. Тот хранил молчание, и только мстительная усмешка подергивала губы. Тогда Владимир оглянулся и встретился взглядом с борттехником Митей Тулковым. Тот испуганно шарахнул глазами в сторону. «Этих уже обработал!» — с тоской подумал Владимир. Оставалась последняя надежда — стрелок-радист Коля Петренко. Но кабина радиста была пуста.

— А я не дам выбрасывать! — неожиданно для себя возразил Ушаков.

— Как это не дашь? — угрожающе заворочался в кресле Костихин. — Вот сейчас прикажу им прыгать и прыгнут!

— А очень просто! Скажу им, чтобы не прыгали, что их выбрасывают за сотни километров от назначенного места, и они не прыгнут! И прилетят домой вместе с нами!

— Да ты что?! Да я тебя! — Костихин суетливо искал рукой кобуру пистолета. — За невыполнение приказа командира под суд!

— За то, что угрожаете, я ухожу к парашютистам! — Владимир неловко повернулся в узком проходе и как-то боком, выставив вперед руки, вышел в общую кабину.

Самолет продолжал виражить… Парашютисты, увидев Владимира, привстали со скамьи:

— Что, штурман, прыгаем?

— Рано еще! Еще с полчаса лету! — и сам опустился на скамью рядом.

Приоткрылась дверь пилотской кабины. Высунулся Тулков:

— Вовка! Командир зовет.

Владимир, подойдя к турели, вытянул оттуда Петренко, негромко попросил:

— Идем к командиру…

— Ну что ты, Володя, шуток не понимаешь? — закачал горестно головой Костихин, когда увидел штурмана со стрелком. — Да ты не обижайся! Ведь я шутил! Гляди, и курс твой взяли. Дай, думаю, проверю — какой у меня штурман? Люблю летать с молодежью. Геройский оказался штурман! Кремень, а не парень! Так ведь, Митя?..

— Провалиться мне на месте, но лучше Вовки Ушакова во всей дальней авиации штурмана не найдешь! — прорвался, как всегда, с непонятным и странным хохотком Тулков. — Это я понял еще в день гибели старика Медведева!

Снова прошли Регель, потом слева заблестели озера. Владимир не удержался, мотнул головой:

— Вон видите озера? Так что точно идем…

Выброска прошла успешно. Тулков, нацепив парашют, открыл дверь. Кабина сразу наполнилась характерным гудом и шипом свистящего воздуха, оглушающим рокотом двигателей.

Парашютисты, пригнувшись, положив правые руки на кольца парашютов, один за другим стояли у проема двери, ожидая команды.

Владимир, припав к окну, следил за черневшим, выползающим из-под крыла лесом.

— Поше-ел! — закричал он, махнув рукой.

Еще сильнее сжавшись, парашютисты, стараясь не задеть огромными рюкзаками верхний обрез двери, выпали из самолета. «Шурх! Шурх!» — дважды прохрипел им вслед поток воздуха, засасываясь в кабину.

— Готово! — ликующе заорал Тулков, с резким стуком захлопывая дверь.

…Появления истребителей никто не ждал. Шли уже над своей территорией. Они атаковали сзади, с хвоста. Кажется, пара, а может, и больше. Когда по бортам протянулись огненные бичи, каждый понял — прозевали, и теперь, возможно, придется расплачиваться жизнью…

Старший лейтенант Костихин первым пришел в себя:

— Стрелок? Что спишь?! — с силой толкая штурвал, закричал он. — Огонь по истребителям! Огонь!

— Стреляю, командир! Стреляю! — кричал сержант Несмеянов, прильнув в турели к пулемету.

Ушаков, находившийся в общей кабине недалеко от стрелка, услышав его крик, бросился в пилотскую. Самолет резко встряхнуло. Потом, будто град по крыше, что-то пробарабанило по фюзеляжу и, оглушительно треснув, свалило штурмана с ног. Очнулся Владимир от холода, точнее от пронизывающего до костей ветра, который ледяной струей бил в лицо. Секунду-другую не мог понять, где он и что с ним. Кругом сплошная темень, а уши наполнены каким-то нудным гуденьем. А когда понял, точно подброшенный, вскочил на ноги и бросился к летчикам.

— Командиру! — что есть мочи закричал он, ворвавшись в пилотскую. — Что-о?! — и осекся на полуслове.

Кабина была пуста, а верхний аварийный люк открыт. Куда же все подевались? Выпрыгнули? Но почему?.. Самолет летит. Левый мотор работает, а правый? Выключен? Что это? Земля?! Ушаков схватился за штурвал и рывком потянул на себя… Лес исчез, появилось небо, расцвеченное звездами. Ушаков забрался в кресло командира.

В первую очередь — набрать высоту. Сектором газа, рычагами установил режим набора… Затем — выдержать курс. Кажется, 85 градусов. Ушаков «дал левую ногу», добавил газ, повернул штурвал, пытаясь удержать самолет на прямой и привычно взглянул на компас. И… не увидел его. От удивления даже опешил. Протянул руку и попытался нащупать прибор у лобовых стекол, но нашел только опорные резиновые амортизаторы, на которых раньше висел «КИ». «Пулей или осколком оборвало», — догадался он. Но как же определить курс?.. Ведь самолет летел с разворотом на одном двигателе и куда — неизвестно. Может, на север?.. А может, и на юг? А может, обратно к линии фронта? Колючие мурашки побежали по спине… Была бы карта, попытался бы вести визуальную ориентировку, но ее под рукой не было. А идти разыскивать в другой кабине в темноте не имело смысла: упругая струя воздуха, продувавшая фюзеляж, могла закинуть ее куда угодно. Но главное, Ушаков боялся оставить, самолет неуправляемым. «Что ж! Попробую сориентироваться по памяти. Я же отлично помню маршрут. Да и от последней отметки, вероятно, недалеко ушел. Самолет-то крутился…»

Владимир приник к стеклу, напряг зрение, пытаясь сквозь толщу тьмы рассмотреть и опознать земные ориентиры. Внизу — ни огонька. Смотрел до рези. Откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза, давая им отдохнуть. Посидел так с минуту, снова припал к окну.

«Где же озеро? Утичье озеро? — мучился он. — Здесь же оно! И, должно быть, видно. А восточнее его в 10 километрах характерный петлеообразный изгиб реки Лесной». Маршрут домой как раз проходит через эти ориентиры. Но ни озера, ни изгиба реки не видел Ушаков. Внизу лишь едва различались какие-то пятна. Правда, вдали слева за горизонтом дрожало розово-красное марево. Там что-то горело. Но что? Да и сколько туда лететь? Ведь ночью с высоты крупные пожары видны за десятки и даже сотни километров. А может, это линия фронта?

Владимир еще долго крутил по сторонам головой, пока, наконец, не выбился из сил. «Неужели бросить самолет и прыгать? Да-а, пожалуй, выход один — прыгать. Заладил — прыгать, прыгать… Стыдись, ты же не новичок на фронте. Но куда лететь? Скоро и горючка кончится. Постой! А звезды?!» Он вскинул глаза в надежде отыскать знакомые созвездия. Но небо затянули плотные тучи. И только над самым горизонтом, будто издеваясь, мигала яркая желтая звезда. Он чуть не заплакал от обиды, когда и она, померцав, исчезла в облаках.

Ну, ладно. Стоп! Хватит нюни распускать. Чем сложнее обстановка, тем спокойней штурман. Буду лететь, пока не наступит рассвет, если горючего хватит. Кстати, сколько его осталось? Он склонился к бензочасам и начал их переключать по бакам. Два были пустыми. В третьем, на котором работал мотор, оставалось литров 150. В четвертом — 400. Часа на два хватит… Но до рассвета?! Посмотрел на часы — половина второго. А рассвет наступит в 4-20… Ему стало невыносимо холодно. Выбрав триммер руля поворота, начал откидываться назад. Над головой зиял пустой серый зев люка. Так вот куда выпрыгнул экипаж?! Почему не в дверь? А может, крышку люка взрывом сорвало…

Немного согревшись, снова уселся недвижно. Почему же товарищи его забыли? Посчитали мертвым? Где они сейчас? Может, «мессеры» расстреляли их в воздухе? Но почему не сбили самолет? Или потеряли в темноте?..

Надрывно, со стоном гудел мотор. Владимир то и дело поглядывал на него. Хоть бы не отказал… Что это? Откуда-то сбоку послышался стон. Усмехнулся. «Всякая блажь лезет в голову. Здорово меня контузило…» Ему стало не по себе. Оглянулся. Больно ударил себя по щеке. Стон пропал. «То-то! Так-то лучше будет!..» Но через некоторое время опять послышался стон. Совсем рядом. «Проклятая контузия… А если петь?» И он громко запел: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна-а! Идет война народная, священная война-а…» И тут, похолодев, почувствовал как что-то опустилось на его плечо и сильно сжало. От неожиданности он вздрогнул, схватился за пистолет.

— Кто? Кто тут?..

Лица не разглядишь. Замотано чем-то белым.

— Да я… Несмеянов.

— Ванька? Ты?! Ну и напугал меня! — он без сил сполз в кресло.

— Где все? Где командир? — прерывисто дыша, спросил стрелок.

— Не знаю, Ваня. Выпрыгнули, видно…

— Как выпрыгнули? А мы?..

— Что мы? Летим.

— А ты почему не выпрыгнул?

Владимир рассказал, что с ним произошло и как он очутился за штурвалом.

— Аэродром скоро?

— Не знаю, Ваня. Компас разбит, карты нет, ориентироваться не по чему.

— А если заблудимся?

— Все может быть. Ты проверь-ка рации и задний компас, — с надеждой сказал Владимир. «И как это я раньше об этом не подумал? Это же наше спасение!..»

Узкий луч света разрезал темноту, пошарил кругом. Уперся в рации, заскользил по ним.

— Нет, ничего не сделать. Все разбито, как и моя голова, — вздохнул в темноте Несмеянов.

Последняя надежда рухнула.

— Тебя перевязать? — забеспокоился Владимир.

— Сам перевязался, когда очухался. Что будем делать-то? — спросил Иван, усевшись в кресле второго пилота.

— Как что? Лететь, пока не выйдем на какой-нибудь аэродром или площадку.

— А кто будет сажать? Ты?

— Мы!..

— Но это же риск?

— А что не риск?.. Вся жизнь риск, особенно на войне.

— Ты же никогда не садил самолет, да еще ночью?

— Ну и что? — поглядел на него Владимир. — Полгода назад мы с Вадовым на одном двигателе пришли из-за линии фронта, с озера. Помнишь, никто не верил?..

— Так то с Вадовым.

— А мы чем хуже?

Внезапно ровный гул двигателя прервался. Мотор чихнул раз, другой. Послышалось шипенье вперемежку со свистом. Самолет, словно ударившись о невидимую стену, провалился вниз. «Баки! — обожгло. — Забыл переключить!..»

— Держи штурвал! — крикнул Ивану, а сам вцепился в кран переключения бензобаков и быстро перевел его на другой бак.

Мотор шипел, самолет продолжал падать. «На пустой переключил!» — Ушаков повернул кран еще на одно деление. Мотор продолжал шипеть, уши больно давила тишина. «Опять пустой! Который же полный?! Перепутал направление…» Он быстро начал переводить кран в обратную сторону, а самолет падал. Перевел в четвертое положение. «Если и сейчас не заработает, тогда — прыгать!..» Мотор чихнул, будто проснулся, хлопнул и, оглушительно взревев, загудел мощно и ровно. Ушаков, схватившись за штурвал, с удовольствием потянул его на себя.

— Фу-у! Кажется, пронесло! Двести метров потеряли…

— Вот видишь, чуть не разбились, а ты надумал посадку на одном моторе…

— Опять ты за свое, — поморщился Владимир.

— Разумное предлагаю. Выйдем на пункт или аэродром, самолет побоку, а сами на парашютах…

Владимир покачал головой:

— И это говорит друг, уралец! Неужели не понимаешь, мы обязаны спасти самолет. Если посадим, то через два-три дня на нем же полетим бить гадов!..

— Главное сейчас — сохранить жизнь, — упрямился Иван.

— Ладно! Выйдем на аэродром — прыгай! Я один посажу машину. Можешь прыгать хоть сейчас. Не держу.

Иван молчал.

— Не думал я, что среди уральцев бывают трусы.

— Ну ты! Насчет труса поосторожней! А то могу и ударить.

Владимир расхохотался — задел за живое. Теперь его хоть впятером выбрасывай, и то не выбросишь — рыжего черта… А насчет драки — Иван мастак. Однажды в командировке в Казани Иван, защищая незнакомую девушку, раскидал на асфальте четырех подвыпивших хулиганов.

По-прежнему за бортом густая темень. И внизу, и вверху. Даже костров не видно… Было около трех ночи, когда впереди показались светлые точки. Огоньки вытянуты в линию, как раз поперек курса. Улица, аэродром или просто костры?..

Черноту ночи снизу вверх разрубил надвое голубоватый луч света, уперся в «днище» облаков, секунду покачался, погас.

— Аэродром?! — в голос воскликнули штурман со стрелком.

— Вот повезло так повезло! — радовался Владимир.

— А если аэродром фашистский?..

Ушаков поглядел на бензочасы. Посчитал что-то, шевеля губами.

— Бензину осталось минут на двадцать. Попытаемся разведать, — Владимир убрал газ, повел самолет к земле.

Несмеянов достал ракетницу, приоткрыл форточку. Стрелки высотомера уверенно сматывали высоту, но земля по-прежнему плохо просматривалась. Огни росли, приближались. Владимир не выдержал, охрипшим от волнения голосом сказал:

— Боюсь, как бы не приняли за чужих да не вмазали пару снарядов в брюхо. Просигналь «я свой», дай три зеленых!

Он забыл, что с двух часов ночи действовал другой сигнал «я свой» — две зеленых ракеты.

Иван высунул ствол ракетницы в форточку. Хлопнул выстрел. Ракета по дуге метнулась в сторону. Потом вспыхнула вдали и, зависнув, холодным светом залила местность. Вслед понеслась вторая, через секунду — третья. Уткнувшись в окно, Владимир увидел перед собой темную посадочную полосу, четко выделявшуюся на светлой траве. Рулежные дорожки. Справа на опушке березняка какой-то сарай. Рядом с ним — огромный зарод сена. И ни одного самолета. Местность незнакомая.

Снова сомкнулась над землей темнота. В ответ ни одного сигнала.

— Сделаем круг! Стреляй белыми!

Иван начал пускать одну ракету за другой. Огненными каплями они плавно текли вниз, выхватывая из темноты участки аэродрома. Поля с копнами сена, опушка леса, мелкий кустарник…

— Что будем делать? — повернулся Иван. — Осталось две ракеты…

Владимир поглядел на бензочасы. Стрелка колебалась на нуле.

— Садиться будем. Бензин кончается.

— Сади на фюзеляж, шасси не выпускай, все же безопасней.

— А если аэродром немецкий и придется взлетать? — Владимир испытующе глядел на Ивана. — Без шасси нам крышка!..

— Примем бой!

Владимир направил нос самолета на огни. Вон тот, сдвоенный, вероятно, означает «Т». Выравнивать у него. Главное — вовремя убрать газ, выдержать направление. Ушаков вспотел от напряжения: сажать самолет куда сложнее, чем пилотировать по горизонту. Иван, глядя на приборы, монотонно твердил:

— Высота 100! Скорость 180! Высота 80! Скорость 180! Высота 70! Скорость 170! Высота 50! Скорость 150!.. Скорость! Увеличить скорость! — закричал Несмеянов.

Владимир двинул сектор газа вперед. Затихший было мотор гулко и басовито взревел.

— Ракеты!..

Один за другим уносятся в мрак тугие яркие комочки… Полоса точно по курсу. Отчетливо видна высокая покачивающаяся трава. Седая, точно заиндевелая. До нее рукой подать. Метров двадцать-десять не больше…

— Убирай газ! — командует Владимир, а сам плавно выбирает штурвал.

Нос машины приподнимается, сдвоенные фонари проносятся сбоку. Все! Сейчас самолет заскользит по траве или камнем провалится вниз. Ушаков с Несмеяновым откинулись на спинки кресел, вытянув и напружинив ноги, словно это могло их спасти от удара. Мгновения, за которые люди седеют. По фюзеляжу громко застучало, будто снаружи ударили молотки. «Винт режет грунт!». Хрустящий скрежет. Металлический звон. Нарастающее гудение, переходящее в гул. Толчки. Вдруг самолет, словно волчок, разворачивается влево. Удар! И все стихает. Тишина давит уши…

Владимир открыл глаза.

«Зажигание! Аккумуляторы!» Вытянув руку, ударил по выключателю.

— Уф-ф! Неужели сели?! — сказал Несмеянов. — Бегу к пулемету!

Скрылся в общей кабине.

Откуда-то из темноты донеслись голоса. Урчание грузовика. Замелькали огоньки.

Владимир вылез из кресла, пошел к двери. Стоявший в турели Несмеянов, услышав громыхание его шагов, спросил:

— Ты куда?..

— На разведку. Если выстрелю — стреляй!

У самой двери Владимир запнулся о что-то мягкое. Чуть не упал. Поперек прохода — человек. Владимир опустился на колени, прижался ухом к груди. Сердце не билось. Он хотел позвать Несмеянова, но раздумал. Открыв дверь фюзеляжа, спрыгнул на землю. Теплая ночь встретила ароматом перестоявшихся трав, убаюкивающим криком перепела: «Спать пора! Спать пора!..» Сминая росистую траву, Владимир обогнул хвост самолета, остановился. Вытащил пистолет.

К самолету с притушенными фарами приближалась машина. Когда она подъехала ближе, Владимир хрипло крикнул:

— Стой! Кто едет? Стреляю!..

— Свои! Свои! — раздались голоса.

Владимир вдруг почувствовал неимоверную усталость. Стоять не было сил. Сунув пистолет в карман, он упал в траву…

Командир полка Герой Советского Союза Вадов (полковник Селиверстов принял дивизию) никак не ожидал, что этот день принесет ему столько радости. Ну хоть бы кто предупредил!..

Поздно вечером сидел он в кабинете один, когда в дверь постучали.

— Да! Да! Войдите! — машинально ответил, не отрывая взгляда от полетной карты.

И только когда вошедший начал докладывать: — Товарищ подполковник, — Вадов, услышав знакомый голос, вскинулся, да так и застыл на месте с широко раскрытыми глазами.

— Володя-я?! Жив?! — Он схватил Ушакова в охапку. — Ох, и напугал ты меня! Я ведь понял, что ты погиб!..

Владимир освободился из объятий:

— А где сейчас мой командир?

— Не знаю, пока сообщений не поступало. Думаю, выпрыгнули они, когда вас подожгли.

На другой день утром в полк вернулся Родионов. Еще через два дня — Коля Петренко. И, наконец, через неделю — сам командир, старший лейтенант Костихин, оборванный, изможденный, с исцарапанным лицом, с завязанными грязной повязкой глазами. Он хромал на правую ногу. Широкое лицо заросло черно-бурой щетиной…

— Радист выпрыгнул вторым. В тот момент раздался взрыв. Больно ударило по глазам. Вроде осколками стекла. Потерял сознание, очнулся — ничего не вижу. Крикнул дважды — всем покинуть самолет и сам полез в люк…

После ухода Костихина, Вадов, встав из-за стола, сказал Ушакову:

— Картина ясная. После прыжка командира, самолет, видимо, увеличил угол планирования. Встречный поток усилился и все же сорвал пламя с мотора. А тут появился ты. Говори спасибо, что научил тебя пилотировать…

— Что теперь с ним будет?

— Пусть сначала вылечится, потом решим. — Вадов задумался, побарабанил пальцами по столу, поглядел на Ушакова. — Видишь ли, Володя, люди-то разные бывают. Есть люди-факелы, герои, подвижники, преданные высокой идее, живущие для других, в общем, штурманы человечества! И есть такие, что не выдерживают испытания. Так что и живем, и трудимся, и воюем мы все по-разному.

Владимир не стал рассказывать Вадову о своей стычке с Костихиным в полете. Уж очень похоже на сведение счетов, да и, может, просто человек сорвался…

Взглянув на часы, Вадов махнул рукой:

— Пошли на стоянку. На вылет пора!

Секунды борьбы

В бездонном небе пылало солнце. Но еще жарче берестяными факелами дымно и чадно горели двигатели. Самолет летел по-кукушечьи: то опускаясь вниз по дуге, то поднимаясь. Высоко над ним кружила пара «мессершмиттов». Точно волки, смертельно ранив жертву, они наблюдали за ее агонией. Но вот самолет выровнялся и по наклонной пошел к земле. В фюзеляже открылась дверь, обнажив темный провал, из которого горошинами посыпались черные точки.

Секунда, вторая… и над комочками один за другим вспыхнули парашюты. Ощутив толчок, Владимир Ушаков открыл глаза. Запрокинув голову, оглядел упругий, ребристый купол над собой. Слева чуть ниже увидел лесенку парашютов. Почему только три? А где пятый? Шестой?.. Всмотрелся — на фоне желтого прямоугольника поля серый комочек пулей несся вниз. «Что же он тянет? — чуть не закричал от нетерпения Владимир. — Ведь разобьешься! Скорей дергай!» Парашютист падал камнем. Кто же это?..

— Дергай кольцо! — не выдержав, во все горло закричал Ушаков. — Кольцо-о-о!..

Но было уже поздно. Владимир на миг закрыл глаза… Где же шестой? Командир?!

Владимир осмотрелся.

Самолет, по-прежнему дымя моторами, снижался.

— Прыгай! Скорей прыгай, Витя! — не помня себя, закричал Владимир, словно командир мог услышать. И тут случилось удивительное. От самолета отделилась черная капля. Пролетев немного, вспухла, закачалась под куполом.

— Молодец! Э-э-ге-гей! Мы еще поживем! Мы еще повоюем, братцы!..

Он поудобней уселся в подвесной, так, чтобы не резали ножные обхваты. Оглядел еще раз купол, медленно вращавшийся над ним… «Хорошо еще, что сбили над своей территорией. Считай, живыми остались. И приземлимся удачно, на пшеничном поле, а не в том лесу или озере, что правее».

Зловещее завывание, донесшееся сверху, заставило Владимира сжаться в комок. Прямо перед ним мелькнули желтобрюхие самолеты с черно-белыми могильными крестами. В лицо ударила упругая струя ветра, запахло тошнотворно дурманящим выхлопным газом. Парашют понесло. Владимира резко качнуло в сторону, приподняло вверх, как на качелях.

«Куда они? Почему не расстреляли? Может, наших увидели?» Владимир оглядел небо. Никого. «Зачем снижаются? Странно… А-а, уходят?! Уходят?…»

Но «мессеры» крыло в крыло, развернувшись, снова неслись к парашютистам.

Владимир угрем закрутился в подвесной. До спасительной земли далеко… Ох, как далеко! Тысячи две, три, а то и четыре… Облака? Одна сплошная голубизна да ослепительно яркое до одури солнце. Затяжным! Затяжным надо было прыгать! Теперь сидел бы на земле и никакие истребители не были бы страшны… Но кто знал? Все думали, что ушли…

«Мессершмитты» все ближе и ближе. Вот уже закрыли горизонт, солнце, все небо. Уже отчетливо различимы блестящие диски вращающихся винтов. Сейчас замигают огоньками пулеметов и… изрешетят в упор. «А-а! Не хочу!..» Не гибель, надвигающаяся неотвратимо, приводила его в отчаяние — сознание своего бессилия. Владимир с удесятеренной силой потянул на себя правую лямку. Сдирая кожу с ладоней, не чувствуя обжигающей боли, он упорно лез по стропам к куполу. «Погасить! Погасить! Вмиг достигну земли!..»

С оглушительным ревом, обдав сильнейшим ветром и запахами отработанного бензина, почти рядом, чуть ниже пронеслись веретенообразные «мессеры». Владимира оторвало от строп, натянутых, как струны, бросило в сторону.

— Прощайте, друзья-я-я! — откуда-то донеслось.

Очухавшись, он обнаружил под собой только два парашюта. Недалеко от них — какие-то полотнища. Смятыми простынями, зигзагообразно покачиваясь, они плавно скользили вниз. Владимир похолодел: «Звери!.. Так вот почему не расстреляли! Сначала у самых нижних. У командира и, вероятно, у Юрки…»

В памяти всплыли рассказы ветеранов, не раз встречавшихся с истребителями. Сбив самолет, те убивали выбросившихся на парашютах советских летчиков изуверским способом. Плоскостями, точно бритвой, перерезали стропы над головой… Сейчас Владимир видел это собственными глазами.

Вдали на горизонте самолеты разворачивались для нового захода.

— Сволочи-и! Гады! Я плюю на вас! — трясся в крике Владимир.

Но есть же выход.

— Ребята! — охрипшим голосом закричал он. — Тяните стропы! Гасите парашюты! «Мессера» снова идут!

И сам, как физкультурник по канату, подтягивая тело рывками, полез по стропам снова вверх.

Гул приближался. Становился невыносимым. Кто очередная жертва? Точно подстегиваемый, Владимир лез выше и выше. Купол, подрагивая под тяжестью тела, все больше и больше кренился к нему. Ну! Еще усилие…

Рев сводит с ума, колет тело. Мелькают парашюты. Извивающиеся фигурки. Темно-зеленый фюзеляж. Фонарь кабины… Ему даже почудилось, что он заметил в какую-то долю секунды улыбающееся лицо летчика, наслаждающегося убийством… Р-р-рах! — и все исчезает.

Раскаленный шквал со свистом и воем обрушивается на него. Крутит, переворачивает через голову. Стропы выскальзывают из рук. Купол прыгает куда-то вбок. Острая боль обжигает ладони. Земля, небо, ноги, парашюты — все сливается в крутящийся шар. Мягкий толчок возвращает к действительности. Владимир маятником раскачивается на парашюте. Неподалеку медузами, словно по волнам, плывут, колеблясь, купола с обрубленными свисающими щупальцами-стропами…

Внезапно наступившая тишина, едва нарушаемая далеким рокотом моторов, оглушает не меньше, чем только пронесшийся ураган. От пережитого страха и физического перенапряжения дрожь колотит тело. Стучат зубы, трясутся руки. Время остановилось. А может, это кошмар — все, что с ним происходит! Сколько раз бывало так в детстве во сне. Владимир щипнул себя за щеку…

Над головой все так же раскачивается купол… Почему-то две стропы пятнистые?.. Все те же «мессершмитты» на горизонте. Уже разворачиваются. Все так же далека и недосягаема земля, к которой он стремится всем своим существом… Друзья погибли. Теперь очередь за ним… Он переживет их всего на какие-то секунды. Не охота, конечно, умирать. Маму жаль… А ведь обещал Гитлера в мешке привезти. Да и за отца не отомстил, как следует!..

Истребители разошлись. Один набирал высоту, другой мчался назад. Все!.. Нет, не все! Бороться, так до конца!

Владимир схватился за стропы и попытался их потянуть. Невыносимая боль, словно ударом тока, отбросила руки. Ладони разорваны до костей. Куски живого мяса висят лохмотьями. Кровь хлещет, стекает по запястьям к локтям.

Истребитель растет, увеличивается, а сил гасить купол — нет. Неужели конец?! Нет! Не убьешь меня, гад!.. Лучше сам, чем ты! Пистолет же есть у меня!..

Он вытащил его из кобуры, приставил дуло к виску. Сталь спускового крючка холодила палец. Еще мгновенье — и прекратятся все муки. Но тут Владимира охватила злость, что фашист еще надругается над его трупом. Ну, погоди же, гад! Вначале я тебя попугаю и уж потом, когда обрежешь, когда буду падать, застрелюсь…

Он сунул пистолет в карман. А если раскачиваться как можно сильней! Самолет может проскочить и не задеть строп? Владимир воспрянул духом и, забыв про боль в руках, начал тянуть изо всех сил стропы.

Истребитель близко, блестит на солнце остекление кабины. Владимир выхватил пистолет и, выкинув руку, начал стрелять. «Мессер» заполнил собой все пространство. Вот-вот врежется. Нос точно направлен на него. «Зарубит винтом!..» Владимир в последний раз рванул стропу и резко откинулся телом в сторону. (А на самом деле всего лишь наклонил голову). Рев, темень, жуть! Он невольно закрыл глаза, втянул голову в плечи. С воем, рассекая воздух, самолет пронесся над головой. Удушливый вихрь водоворотом подхватил парашютиста, завертел, как щепку. «Сейчас буду падать! Где пистолет?..» Шли секунды, но падения не ощущалось. Только усилившееся размашистое качание, как на допинге. Взглянул вверх: купол по-прежнему над ним. «Мессер» промахнулся!.. Не помня что, Владимир закричал. Правда, три стропы перерезаны, но это не страшно. Жив! Жив! Земля-то близко! Всего каких-то 200—300 метров. Вряд ли «мессер» успеет еще раз зайти…

Вновь донесшийся приближающийся гул заставил повернуться.

Второй «мессер», круто планируя, стрелой несся к нему…

Владимир оцепенел. Тело обмякло. Силы оставили его.

— Сволочи! Гады! Мучители!.. Стреляйте! Стреляйте лучше!..

«Стреляйте!.. А где же мой пистолет?..» От нервного напряжения он забыл о нем и не чувствовал тяжести, хотя пистолет был в руке. До истребителя было еще далеко, но Владимир яростно давил на спусковой крючок, с каждым выстрелом приговаривая:

— На! На! Получай! Получай, фашистская мразь!

Расстреляв патроны, он сильно размахнулся и кинул пистолет в сторону разраставшегося истребителя. И тут его охватило удивительное спокойствие.

Снова сводящий с ума оглушительный рев, темень, жуть!..

Толчок!

Владимир куда-то провалился, словно в пропасть. Звенящая тишина.

Открыв глаза, содрогнулся. Купола не было!.. Вытянутая тряпка вместо него на конце уцелевшей стропы! «Прощайте!..»

Он не помнил, сколько летел до земли. Удар! Всплеск!.. Что-то жидкое и холодное хлестнуло в лицо, мягко и пружиняще обволокло тело. Сомкнулось над головой…

Открыл глаза… Зеленая масса кругом. Блестящие пузыри поднимаются вверх… «Что же это такое?.. Упал в озеро?.. Снесло ветром за время спуска».

Вынырнув, огляделся, освободился от подвесной и поплыл к берегу. Донесшийся издали рокот напомнил о схватке. Отыскал на горизонте удалявшуюся точку, поднял руку, погрозил кулаком. Выплевывая изо рта воду, тонким срывающимся голосом закричал:

— Фашист! Еще встретимся!..

Особое задание

Задание было необычным: отыскать и осветить Степной — стратегически важный железнодорожный узел. Свыше недели наша авиация непрерывно бомбила его, но каждый раз по-настоящему разбомбить не могла. А через узел день и ночь шли эшелоны на фронт…

Перед вылетом на стоянке у самолета экипаж осветителя напутствовал сам командир полка.

— От вас зависит весь успех операции, — негромким баском говорил полковник, вглядываясь в каждого члена экипажа. — Особенно от тебя, Володя. — Вадов коснулся рукой плеча Ушакова. — Возможно, наши соседи бомбили ложный узел, а настоящий, замаскированный стоит целехонек в стороне…

Взлетели, когда солнце скрылось за горизонтом. Почти до самой линии фронта набирали высоту. Расчет был прост: в целях безопасности перевалить линию фронта на максимальной высоте. Затем, убрав газ, приглушив моторы, почти планируя, неслышно выйти на Степной. Отыскать его и развесить «люстры»…

До цели оставалось минут двадцать лету, когда Владимир увидел слева берег Азовского моря. Ночь хотя и безлунная, но море резко отличалось от суши. Безбрежная серо-стальная гладь уходила вдаль, в темноту… Сориентировавшись и уточнив курс, Владимир дал его пилотам. Через 15 минут — цель. Главное, вовремя заметить длинный языкообразный залив, врезающийся в сушу Крымского полуострова. В семи километрах от залива — узел…

Внизу тихо. В самолете еще тише, хотя монотонно урчат моторы. Все молчат, охваченные нервным напряжением, которое испытывает каждый в ожидании боя. Чем ближе схватка, тем сильнее оно, а наивысшая точка всегда совпадает с последней минутой перед боем.

Упершись руками в остекление кабины, Владимир неотрывно наблюдал за черневшей сушей и матово отливающей водной поверхностью. Изредка он подносил к глазам карту. На этом, самом ответственном участке маршрута, он вел самолет визуально по земным ориентирам. Они, к счастью, просматривались сносно — внизу не было ни облачности, ни тумана, ни дымки.

Нажав на переключатель переговорного устройства, он громко сказал:

— Прошу всех вести тщательную ориентировку. О каждом замеченном огоньке, характерном ориентире докладывать мне…

— Хорошо, — отозвался командир капитан Васильев.

Второй пилот Александр Родионов с хохотком выпалил:

— Будь спок, флагман! Если не надеешься на себя, мы поможем. У меня глаза кошачьи…

Васильев почти совсем убрал газ, урчанье двигателей сменилось мягким шипеньем. Самолет, планируя, летел беззвучно и незаметно.

Пять минут до цели! Перед глазами — темные очертания берегов. По-прежнему всюду тишина и спокойствие. Похоже, немцы проворонили самолет. На земле — ни одной светлой точки. Но вот впереди, чуть правее, блеснуло что-то, похожее на огонек. Владимир замер. Опять проблеск? Нет, вспышка, едва заметная… Движется?.

— Вон он! Вон справа! Вон справа Степной! — торжествующе заголосил Родионов. — Видите огоньки?..

— Да, видим. Не кричи! — поморщился Владимир.

Но Родионов не унимался:

— Это я! Я первый обнаружил Степной! Запомните все, и ты, командир!..

— Запомним! — не то серьезно, не то насмешливо пробасил Васильев.

Владимир поглядел на часы. Должен быть Степной… Отчетливо видны два движущихся неярких огонька. «Автомашина? Или паровоз?» Владимир кончиком языка облизнул пересохшие губы. На миг прикрыл ладонью глаза… Темнеют квадраты каких-то строений. Населенный пункт? Степной?.. Степной, выходит, под самолетом. Рука невольно потянулась к рукоятке открытия бомболюков.

— Бросай, штурман, САБ!^[3] — кричал Родионов. — Цель под нами! Чего медлишь?

— Не мешай! — недовольно ответил Владимир.

— Кидай, говорю! Время точно совпало! — настаивал Александр. — Или тебя заело, что не ты первый обнаружил цель?..

Он все еще не забыл, как с полгода назад тоже ночью первым обнаружил неизвестный аэродром, но не рискнул штурмовать вражеские самолеты. «Зато уж сейчас я не упущу своего… Докажу всем, каков летчик Родионов!»

Владимир медлил. Он понимал, что значит осветить ложную цель. Ведь целый полк мог ударить по ней, да еще впустую, и потери понести при этом… Раскрасневшийся, с мокрыми, прилипшими ко лбу волосами, он буквально не отрывался от остекления, напряженно всматриваясь в темень.

— Встать в круг! — срывающимся голосом приказал он. — Крен 30!

— Ты что?! — возмутился Александр. — Хочешь быть сбитым?.. Командир, прикажи ему сбросить «свечи»! — обратился он за помощью.

Сейчас, когда ожидание боя достигло предела, Родионов чувствовал себя, как на электрическом стуле. Он и не догадывался, что немцы, хотя и поздно, все же обнаружили их, но нарочно не стреляли. Мало ли куда ночью мог лететь одиночный самолет? Да и какая от него угроза?..

— Прикажи, командир! Что он, на самом деле? Скоро подойдет первый эшелон полка!

Васильев поглядел на часы.

— Да-а, — с растягом выдохнул он, стараясь не показать нервную дрожь, — должен…

Было непонятно, то ли поддерживает он Родионова, то ли нет. Командир колебался, не зная, что предпринять. Он тоже видел огни — самолет вышел на них точно в расчетное время. Оставались считанные минуты до подхода полка. Нужно было сбрасывать САБы, но он не мог отдать такого приказа, потому что верил штурману больше, чем себе. Да и как не верить, если на счету штурмана первой эскадрильи Владимира Ушакова, награжденного двумя орденами Ленина, больше сотни боевых вылетов, и ему верил, как себе, сам командир полка Герой Советского Союза Вадов…

— Не торопи его. Пусть ищет, — с паузами ответил Васильев Родионову.

Именно та легкость, с которой даже Родионов обнаружил цель, настораживала Владимира. Ведь соседние полки не раз бомбили узел, а он до сих пор действует. Выходит, не настоящий бомбили — ложный. И наверняка этот, который легко находили… Но где же действительный Степной? Должен быть где-то здесь, рядышком. Иначе с первых же налетов был бы замечен обман… Не перенесли же фашисты целый город по воздуху?

С прежней настойчивостью он продолжал просматривать местность по ходу разворота бомбардировщика. И когда уже совсем разуверился в том, что отыщет цель, — впереди увидел что-то похожее на лес. Откуда же здесь ему быть? Для уверенности взглянул на карту. Так и есть. Никакого леса. И заливчик точно сбоку.

— Прямая! Курс 180! — скомандовал он, решив подробнее рассмотреть странный лесок. Или это село, поросшее зеленью?.. Но вблизи не должно быть крупных сел!

Подозрение все больше овладевало им. Взглянул на часы. До подхода первого эшелона полка оставалось минуты три.

— Командир! Сбрасываю одну САБ здесь! Если не обнаружим, другие сбросим там!

— Давай! Давай! Тебе видней…

— Притихли, замаскировались, сволочи! — шептал Владимир, открывая бомболюки. — Сейчас проснетесь! Думаете, не знаем, где вы?.. Получайте! — он с силой давнул кнопку.

Через несколько секунд под самолетом чуть сзади — ослепительный взрыв, разорвавший темноту. Бомба, плавно покачиваясь, словно горящий маятник, осветила местность вокруг на несколько километров. В ту же секунду из разных точек ударили лучи прожекторов. Закачались, обыскивая небо.

— Командир?! Вот Степной! Сбрасываю вторую!..

Внизу в ярко-молочном свете САБ виднелось утопающее в зелени село,расположенное между невысокими холмами. Холмы? А-а, маскировочными сетками укрылись…

Васильев развернул самолет.

— Боевой!

— Есть боевой!..

В этот момент открыли огонь немецкие зенитки. Вокруг самолета запрыгали барашки разрывов. Самолет затрясло. Подобно гигантским ножкам циркуля, два прожекторных луча скрестились на бомбардировщике, ослепив экипаж. Затем к ним присоединился третий луч, четвертый. Бомбардировщик оказался в ловушке.

Васильев, склонившись к приборам, парировал штурвалом воздушные толчки близко разорвавшихся снарядов, удерживая машину на боевом курсе. Родионов, не выдержав, бросил штурвал и, закрыв глаза руками, в отчаянии приговаривал:

— Куда попали! Куда попали! Говорил! Предупреждал!

Тем временем зенитный огонь нарастал. Он стал настолько плотным и частым, что дым, не успевая рассеиваться, слился около самолета в сплошное белое облако, в котором то тут, то там сверкали ослепительные молнии. Глухо, с «чаханьем» рвались снаряды. Васильев впервые за всю войну видел такую интенсивность огня. Его раскрасневшееся лицо блестело, вены на руках вздулись, большие глаза округлились и часто мигали. Он непрестанно лизал губы. Когда, измучившись от ожидания смерти, он уже хотел швырнуть самолет вниз, в наушниках раздался спасительный голос:

— Бомбы сброшены! Разворот!..

Васильев, резко отжав и повернув штурвал, одним рывком хотел вырваться из ослепляющих объятий прожекторов. Но лучи мертвой хваткой вцепились в машину и не выпускали ее. Васильев стал бросать самолет из стороны в сторону. И это не помогло. Тогда, введя машину почти в пике и меняя курс, он вырвался из лучей и скрылся в темноте…

…Самолет Костихина шел к цели.

— Штурман, сколько еще до цели?..

— Пять минут, товарищ командир!

Костихин себе под нос: «Пора задержаться…» Поворачивает штурвал, разворачивает самолет.

— Подожди, пропустим двух-трех, подавят зенитки, да и моторы поостынут, потом и ударим…

— А может, пора и нам на цель, товарищ командир? — не успокаивался Павел.

Второй бомбардировщик, попав в световое поле, заметался в нем, как ослепший, из стороны в сторону. Потом, не выдержав зенитного огня, на развороте беспорядочно сбросил бомбы, резко сменил курс и со снижением скрылся в темноте. Третий бомбардировщик… Разрывом снаряда ему снесло хвостовое оперение, и он, кувыркаясь, плашмя ударился о землю.

И для экипажа осветителя бешеный огонь немецких батарей не прошел бесследно. Васильева осколком ранило в плечо. Владимир, перебравшись по лазу в кабину пилотов, расстегнул комбинезон командира и спешно бинтовал ему рану. Откинув голову на спинку кресла, закрыв глаза и закусив нижнюю губу, Васильев стонал. Иногда он открывал глаза и наблюдал за налетом полка.

— Гады! Что делают! — скрипел он зубами.

— Давят нас, как мух! — поддакивал Родионов. — Я уже с жизнью прощался, когда попали в лучи! Идем домой, командир! Горючка на исходе!..

Васильев болезненно скривился, с досадой ответил:

— Погоди-и, успеем. Видишь, что делается?..

— А что делается? — прикинувшись простачком, заворковал Сашка. — Фрицы стреляют, наши бомбят, как и должно быть. А вы ранены, вам нужен уход и покой. Так ведь, штурман?

— Замри! — прервал его Васильев. — Балабон!.. Стрелок! Стрелок! — позвал он. — Ты слышишь меня, Ваня? Слышишь?.. Радист?!.. Коля?

— Я! — отозвался радист. — У меня все в порядке. Наблюдаю за воздухом!..

— Узнай, что со стрелком?..

Васильев обернулся к Владимиру:

— Ну, штурман! Что будем делать?..

— Помочь надо ребятам, командир.

— И я так думаю.

Взволнованный голос радиста Петренко, раздавшийся в наушниках, прервал их разговор.

— Товарищ командир! Товарищ командир! Ивана убили! Ивана убили!

Круто повернувшись, выпучив глаза, так что вздулась на лбу темная вена, Сашка закричал:

— Стрелка убило! Идем домой, пока не кокнули!

— Не ори! — рявкнул Васильев.

— Как это не ори?! Я не хочу умирать зря! Из-за вашей прихоти! — вопил Сашка.

— А они зря?.. По нашей прихоти умирают? — показал Владимир в сторону Степного.

В этот момент в световом поле появилось одновременно два самолета. С разных направлений на разных высотах устремились они к цели, пытаясь обмануть врага. Но фашисты вновь поставили стену многоярусного огня.

От прямого попадания один самолет взорвался, другой — горящий — врезался в землю. Наступил критический момент боя.

— Сволочи! Прожекторы губят нас! — зло сказал Владимир. — Надо потушить их!

Сашка снова обрушился на него.

— Чем потушишь?! Стрелок убит!

— Пулеметами!

— Правильно, штурман! — Васильев одной рукой повернул штурвал, повел машину к Степному.

— Командир-р-р! Опомнись! Там смерть! — бесновался Сашка.

— Молчать! — взревел Васильев. — Струсил?!. В первый и последний раз летишь со мной!

Сашка, затравленно озираясь, полуоткрыв рот и ерзая на сиденье, умолк.

— Лезь в переднюю кабину к пулемету! Дам сигнал — откроешь огонь! Все равно от тебя здесь мало толку! А ты, штурман, садись на его место! Помоги пилотировать!

Ощетинившись дрожащими жальцами пулеметных огоньков, разбрасывая пунктиры очередей, мчался бомбардировщик. Снова вокруг него бушевал огонь. Снова беззвучно шныряли трассы огненных шаров.

Цветные пунктиры трассирующих пуль прошивали небо, скрещивались, расходились веером и снова неслись к самолету… Сашка с радистом, прильнув к пулеметам, очередь за очередью посылали по прожекторным установкам, и те гасли одна за другой. Васильев, склонившись к прицелу, с силой давил здоровой рукой электроспуск носовых пулеметов.

Третий! Четвертый! Пятый! Восьмой! Девятый!..

Огонь многих батарей сосредоточился на машине Васильева.

Это и нужно было нашим летчикам: с разных сторон ринулись к цели несколько самолетов — полетели вниз бомбы.

Вздыбилась земля от тяжелых разрывов. Косматыми гривами взметнулось пламя многочисленных пожаров.

Одиннадцатый! Тринадцатый! Четырнадцатый! И тут от разорвавшегося поблизости снаряда вспыхнул мотор. Первым пожар заметил Сашка. В диком отчаянии он завопил:

— Пожар! Пожар!

Владимир повернулся к Васильеву. Тот сидел как-то странно, точно застыл, уткнувшись лицом в штурвал, безжизненно свесив до пола руки. Не выпуская штурвала, штурман левой рукой прислонил командира к спинке, заглянул в лицо и невольно отшатнулся… «Что делать?! Попробую тушить…» Он быстро выключил мотор, перекрыл подачу топлива, привел в действие противопожарное устройство. Но двигатель продолжал гореть. Тогда Владимир решил сбить пламя скольжением и пикированием. Занятый борьбой с пожаром, он и не заметил, как вылезший из лаза Сашка на четвереньках бросился к люку. Рывком открыл его и кинулся вниз. Наконец, убедившись в бесполезности своих усилий, когда пламя перекинулось на плоскость и фюзеляж и в самолете оставаться стало опасно, Владимир приказал:

— Всем прыгать! Всем прыгать!..

— Ну, штурман, готовься! Идем на цель! — выходя из виража, наконец сказал Костихин.

— Я давно готов, товарищ командир! — откликнулся Засыпкин.

— Ну то-то. Теперь понял, для чего я задержался перед целью? Чтоб ты, садовая голова, успел определить ветер, снос в районе цели и точно отбомбился! Эх! Молодежь! Молодежь! Все учить вас надо! И все даром!..

Бомбардировщик Костихина приближается к цели.

— Боевой! — командует Костихин, хотя обычно эту команду пилоту подает штурман.

— Есть боевой! — отвечает Павел и склоняется к прицелу.

Появляются разрывы снарядов около самолета. Костихин, потея, елозит на сиденье.

— Штурман! Скоро ты сбросишь бомбы?

— Сейчас!

— Кидай быстрей!..

Разрывов все больше и больше. Костихин, не дожидаясь, когда штурман сбросит прицельно бомбы, кидает самолет вниз и кладет в разворот.

После раскрытия парашюта Владимир огляделся. «Где ребята?» Сколько ни вглядывался в темноту — никого не видел. «А может, ребята уже на земле?» Он перевел взгляд вниз и… замер от неожиданности. Всюду, насколько хватало глаз, расстилалось море. Поглощенный борьбой с пожаром, он машинально все-таки вел горящий самолет домой, на северо-восток. «Ну что за злосчастье?! Из каких только переплетов не выкручивался?! И утонуть в море…»

Владимир стал лихорадочно раздеваться. Освободился от ремня с кобурой, расстегнул одну за другой все пуговицы и застежки комбинезона. Усевшись поглубже в подвесной системе парашюта, стянул с ног и выкинул в море сапоги. Расстегнул грудной и ножные обхваты и, когда до водной поверхности осталось чуть-чуть, скользнул вниз.

Вынырнув, освободился от комбинезона. Затем от гимнастерки. Намокшие, плотно обхватывающие икры ног галифе словно приклеились и никак не стягивались. Пока снял, четыре или пять раз уходил под воду… «Наконец, можно плыть! Но куда?.. А прожекторы!» Владимир закрутился на одном месте, но так и не увидел светлой части неба. «Далеко улетели», — он еще повертел головой и поплыл, сам не зная куда, лишь бы плыть…

Стоял октябрь, море было еще теплым, и он мог плыть, пока хватит сил. Одно пугало — не вернуться бы назад к берегам Крыма, занятого немцами. «А если кричать? Бывают же на море какие-нибудь суда или рыбачьи лодки?..» Он было широко открыл рот, но тут же закрыл. «А если подберут немцы?..»

Он не знал точно, в каком месте Азовского моря находится. Прикинул, выходило, в 20—30 километрах от нашего берега… Если так, то можно добраться. В детстве он плавал с мальчишками по родной Каменке вдаль, на выносливость. Когда подросли, перешли на Исеть, проплывали до 10 километров…

Прошло около часа, когда решил отдохнуть. Перевернувшись на спину, замер и даже закрыл глаза. Кругом стояла плотная тишина, какая бывает на море в штиль вдали от берегов. Ни звука, ни всплеска. Видно, рыба и та спала… «Где ребята?» Вероятно, плывут также… И может, близко. Подняв голову, прислушался. По-прежнему ни звука. Он не знал, что членов экипажа в этот час уже не было в живых. Сашка при выброске ударился головой о край люка. А радист Коля Петренко, не умевший плавать, утонул…

Открыв глаза, он увидел над собой кусок неба, свободный от пленки облаков. Посредине — опрокинутый ковш Медведицы. Над ним — призывно мерцающая звезда. «Полярная… Север! Север!» — догадался он. «Как же раньше не сообразил? Туда! Там наш берег! Наши…» Ободренный, поглядывая на небо, поплыл дальше. Опять отдыхал и снова плыл, отдыхал и плыл, и так без конца. Силы убывали. Держаться на поверхности становилось труднее и труднее. С каждой минутой тело наливалось усталостью, точно свинцом, и неудержимо тянуло вглубь… Появилась другая опасность — начали неметь пальцы рук. Потом дошла очередь до ног. «Только бы руки и ноги слушались… Продержаться до рассвета… Берег увижу… доску или бревно…»

Сверху донесся знакомый рокот моторов. «Разведчик, наверное? Домой идут… А может, мерещится?» Он снова прислушался — рокот исчез. Собрав остатки сил, он заставил себя плыть дальше. И тут звезды почему-то стали двоиться, троиться, прыгать и кружиться. Тогда он перестал глядеть на них. И только шевелил губами, повторяя: «Полярная… Полярная…». Каким-то чудом, сам не понимая как, держался на воде. Ни моря, ни неба толком уже не различал. Все слилось в какой-то радужный шар. Надо было что-то делать. И он закричал:

— Помоги-и-ите!.. Спаси-и-ите!..

Ему уже было все равно, кто услышит — свои или враги.

Но крик тонул вдали, не возвращаясь даже эхом. Порой ему чудился рокот моторки. И он различал ее контуры. И тогда вновь начинал кричать, но каждый раз все глуше и слабее. От сознания неотвратимости гибели он было заплакал в голос, но в полуоткрытый рот плеснула волна, и, проглотив изрядную порцию горько-соленой влаги, он замолчал… Наконец, силы иссякли. Вода залила подбородок, рот, нос и только глаза остались на секунду над поверхностью. Но вот и их залила вода. Море сомкнулось над ним. Тонул он плашмя, раскинув руки и ноги, медленно опускаясь на дно. Инстинктивно затаил дыхание и так со сжатыми губами опускался в глубину.

Но что это?.. Он вовсе не в море. Он дома, на мягкой постели… Откуда-то издалека приближается мать. Старенькая, худая, плачущая — садится на край кровати и ласково гладит по голове…

— Ну, вот, сынок, мы и встретились. Знал бы ты, как я тебя ждала…

Он открывает рот, чтобы ответить, и видит, как откуда-то сверху обрушивается поток. Все исчезает. Он вскакивает с постели и чувствует, что его ноги, подогнувшись, уперлись в пол. Вода давит со всех сторон, прижимает к полу… Он, собрав все силы, старается распрямиться… Еще! Еще одно усилие!

Вода куда-то исчезает… Он вновь видит небо и звезды.

«Бред», — шепчет он, но возвращаются силы, проясняется сознание. Надышавшись вдоволь, кое-как придя в себя, он огляделся… Вода по грудь, а берега не видно… «Мель! Мель! Их же много здесь… в Сиваше…»

Когда утром взошло красноватое солнце, то на песке косы, саблей врезавшейся далеко в море, видны были отпечатки босых ног, терявшиеся вдали…

Сюрприз

Владимир вернулся в часть на десятые сутки…

Полковник Вадов, выслушав рассказ о его злоключениях, распорядился:

— А сейчас найди лейтенанта Тюричева и передай ему мой приказ. Пусть немедленно доставит тебя на ПО-2 в армейский дом отдыха. Приказываю отдыхать там неделю! Понял? И без моего вызова в полк не являться!

По дороге на стоянку Владимир встретил своего школьного друга Павла Засыпкина, недавно прибывшего в полк с очередным пополнением.

— Володя?! Живой?! Целехонький?! Вернулся?! — закричал он, подбегая. — А некоторые тебя уже похоронили! А я верил, что вернешься!

Свернув с дороги, друзья уселись на лужайке под кустами сирени.

— Ну! Как прошло боевое крещение? Натерпелся страху? — заглядывая в глаза Павлу, спросил Владимир. — Задание-то выполнили?..

— Да-а, — отводя глаза, замялся Павел, — вроде выполнили…

— Как это вроде? — нахмурился Владимир.

Павел, волнуясь и захлебываясь, сбивчиво рассказал о своем крещении.

— Так, так, — размышлял вслух Владимир, покусывая травинку. — Значит, Костихин опять пытался не выйти на цель. Выходит, напрасно я тогда не доложил командиру полка… Посчитал случайным тот срыв. Идем! — вставая, решительно сказал Владимир. — Сейчас же идем к Вадову…

Старшего лейтенанта Костихина судил военный трибунал. На открытом судебном заседании присутствовал весь личный состав полка. Военный трибунал приговорил Костихина Константина Егоровича к разжалованию в рядовые и прохождению дальнейшей службы на передовой в штрафном батальоне…

— Товарищ полковник, капитан Ушаков по вашему приказанию прибыл!

Полковник Вадов, сидевший за столом, сколоченным из необструганных досок (полк только что перебазировался на новый аэродром), рассматривал какую-то бумагу. Вскинув голову, улыбнулся:

— Вот и хорошо!

Легко поднявшись, подошел к Владимиру, обнял за плечи, провел к окну.

— Ну, здравствуй! — Вадов оценивающе осмотрел Владимира. — Как здоровье? Как чувствуешь себя?

Владимир улыбнулся:

— Нормально.

— Не обижаешься, что вызвал раньше? Отдыхать будем после… А сейчас, брат, некогда. Людей не хватает. Да ты садись!..

Владимир опустился на краешек табуретки.

— Ну как, снится море?

Владимир замялся:

— Да-а, иногда…

Вадов, заложив за спину руки, быстро зашагал по кабинету.

— По себе знаю, пройдет! У всех бывает… А теперь у нас новая задача. — Он остановился против Владимира и, глядя ему в глаза, тихо сказал: — Надо лететь сдаваться в плен…

Владимир даже привстал от изумления, с опаской посмотрел на командира. Вадов шагнул к столу, взял с него лист бумаги, протянул.

— На, читай! Немецкая листовка. Вопросы потом.

И, круто повернувшись, вышел из кабинета. Через секунду его голос послышался за дощатой перегородкой.

Владимир недоуменно рассматривал листовку. На одной стороне ее было крупно напечатано по-русски: «Пропуск!» На другой — схема района полетов. На вытянутой петле реки — жирный крест, похожий на отметку места самолета, который ставят летчики на картах в полете.

«Русские летчики! Вы проиграли войну! Пора подумать о спасении!..

В новой Европе, которую мы строим по указанию великого фюрера, и для вас найдется место под солнцем наших побед. Пока не поздно, сдавайтесь в плен. Переходите или перелетайте к нам. Вам гарантируется жизнь, гуманное обращение и солидный пост в новой России… В любой час светлого времени выходите на указанный ориентир на высоте 1000 метров. Выпустите шасси, встаньте в круг и ждите наших истребителей, которые заведут вас на посадку… Одумайтесь, пока не поздно! Вся Европа и половина России в наших руках. Прекратите бессмысленное сопротивление. Иначе смерть!

Немецкое командование».

Владимир дочитывал листовку, когда вернулся Вадов.

— Ну как, согласен? — прикрыв дверь, спросил он.

Владимир рассмеялся, пожал плечами:

— Если вы согласны, то мне ничего не остается, как согласиться.

— Отлично! — Вадов прошел к столу. — Пойдешь со мной. Вылет завтра.

Достав карту из висевшего на стене планшета и расстелив ее, предложил:

— А теперь, давай обмозгуем, как это лучше сделать. И уговор, — он погрозил пальцем, — чтоб ни одна живая душа не знала…

Вылетели под вечер, когда до захода солнца оставалось минут сорок, не больше. Бабье лето необычно затянулось в этом году. Дни были солнечными, прозрачными, с густым голубым небом, с неслышно летающей в воздухе паутиной, с крепкими ароматами увядающих трав. Лиственные леса, подернутые багрянцем, облитые лучами закатного солнца, горели ровным, нежарким огнем…

Владимир сидел в носовой кабине. Он вел визуальную ориентировку и был захвачен открывшейся красотой природы. Обычно он летал ночью, а днем отдыхал или готовился к полету. И теперь яркие краски осени завладели им и отвлекли на какие-то секунды от дела.

— Володя? Уснул? Чем занимаешься?..

Владимир вздрогнул, услышав в наушниках голос Вадова:

— Да нет. Просто наблюдаю… Какая красота кругом!

Вадов дружелюбно рассмеялся.

— Тоже мне лирик нашелся. Усиль лучше осмотрительность. Скоро цель?

— Через одиннадцать минут.

— Чтоб были вовремя!

— Будем! Можете не беспокоиться, днем лететь — не ночью…

Прошли над болотом. Впереди заблестела петля реки.

— Снижаюсь! — скомандовал Вадов. — Усилить наблюдение.

Извиваясь, под самолетом поблескивала река. Стрелки высотомера замерли на цифре 1000 метров. Неожиданно самолет вздрогнул. Послышался скрежет, щелчок — Вадов выпустил шасси. Стрелка указателя скорости сползла до отметки 250.

— Встаю в круг! — спокойно сказал Вадов, оглядываясь по сторонам.

Наступило молчание. Ждали вражеских истребителей, внимательно оглядывая по секторам воздушное пространство. Прошло пять минут… нет истребителей! «А может, обман? Ловушка? И попались, как последние дураки…»

— Спокойствие! — послышался голос Вадова. Он словно подслушал мысли экипажа. — Ждем еще пять минут. Продолжать наблюдение!

Каждый стремился заметить на горизонте черные точки. Шесть, семь, восемь минут необратимо выстукивали часы… Владимир почувствовал — вспотели ладони. Ох, как хочется почесать их. Он потянул перчатки с рук и тут вдруг увидел — слева, откуда-то снизу вынырнул «мессер».

— На малой высоте пришли! Ловкие сволочи! — ругнулся Вадов. — Огня не открывать! Стрелкам не показываться!

Владимир крутил головой по сторонам. «Мессеры» прилипли в 10—12 метрах, чуть выше. Так близко он не видел их никогда. Небесного цвета. Тонкохвостые, как осы. Короткокрылые, с обрубленными консолями. На килях — черная свастика, а на крыльях — кресты с желто-белой окантовкой. На фюзеляже правого — во всю длину извивающийся удав с приподнятой головой. На фюзеляже левого — очковая змея с высунутым жалом. Левый летчик, видимо, ведущий, в коричневом шлеме, в очках — оживленно махал рукой. Потом вытянул ее вперед.

Вадов в ответ кивнул головой: «Согласен, согласен», — и тоже вытянул руку вперед. Немец одобрительно наклонил голову, Вадов выровнял самолет в указанном направлении. «Курс 120 градусов», — отметил в бортовом журнале Владимир и засек время. «Мессеры» пошли чуть сзади и с боков. Так легче расстрелять бомбардировщик в случае неповиновения… Строго по курсу показался густой темно-зеленый ковер леса. Он тянулся на много километров в глубь вражеской территории. «Где же их аэродром?» — думал Владимир, не спуская с «мессеров» глаз.

…Прошло шесть минут полета с «почетным эскортом». Вдруг левый «месс» вышел немного вперед и заложил левый вираж. Вадов послушно выполнил его команду… «Мессер» опустил нос, пошел со снижении. Вадов повторил его действия. Тогда фашист, уменьшив газ, снова занял место сзади бомбардировщика…

Впереди внизу — лесная поляна, похожая конфигурацией на цифру восемь… Неужели это вражеский аэродром? Не может быть! Тут столько раз все пролетали?! Откуда-то сбоку появилось посадочное «Т» из белых полотнищ. Вадов с силой сжал штурвал. Аэродром, выходит, хоть и сесть на нем не так просто. Уж больно мало поле… Но где самолеты? Стоянки? Бензозаправщики!

Владимир, заметив поляну и взглянув на карту, спешно произвел необходимые расчеты.

— Курс 86 градусов! Квадрат 55—3! 9 минут лету! — сообщил Вадову.

— Понял! Но не вижу самолетов. Не иначе покупают…

— Тоже не вижу. Может, замаскированные?

— Идем на посадку, там увидим…

Стрелки высотомера поползли по шкале, сматывая высоту… 200 метров… 150… 100. Замелькали пикообразные верхушки елей, стремительно убегая назад. Поляна росла, надвигаясь на самолет желтым пятном в густой зелени леса…

50 метров! Лес оборвался. Самолетов по-прежнему не видно. А «мессеры» не отстают ни на метр… Владимир всматривался в чащу. Ничего не понять!

20—25 метров. Наверное, стрелки высотомера уже на нуле. Мелькнуло полотно посадочного «Т». Расчет на посадку Вадов выполнил с «промазом». Но к нему, пожалуй, не придерешься. Полянка-то мала. И садится на ней он впервые. Стоп! Что это?.. На опушке леса, укрытые елками и маскировочными сетями, — самолеты противника. Ушаков обрадованно доложил командиру.

— Тоже вижу, — отозвался Вадов.

Оглушительно, с надсадой взревели моторы. Вадов, уходя на второй круг, добавил газ… Пять… шесть… семь самолетов… автоцистерны, грузовики… Верхушки деревьев зубьями частокола неслись к самолету, — Владимир прижался к спинке сиденья, — в последний миг нырнули вниз. И снова вокруг безбрежный лес.

— Сколько насчитал? — не вытерпел Вадов.

— Восемь истребителей и несколько бензозаправщиков!..

— Надо уточнить. Зайдем еще раз. Боюсь, как бы не ложный!

— Действительный! Действительный! — заверил Ушаков. — Я рассмотрел.

В эту секунду снова вровень с кабиной командира с обеих сторон появились «Кобра» и «Удав». «Кобра», повернувшись к Вадову, грозил сжатым кулаком. Вадов согласно закивал головой, затем показал на аэродром и поднял вверх два пальца. «Сяду, мол, на втором заходе…»

«Кобра» тоже поднял вверх два пальца, а затем движением ладони показал посадку. И вдруг нажал на гашетку. Прерывистые ленты огня вырвались из самолета, исчезли вдали. «Учти, не сядешь при втором заходе — расстреляю», — грозила «Кобра». Вадов снова закивал головой. «Мессеры», закончив переговоры, немного отстали. Минуты через три Вадов вывел самолет из последнего разворота, начал снижение.

— Стрелки! Приготовиться!

— Есть приготовиться!

— Сможете при этом ракурсе мгновенно открыть огонь?

— Вполне!

— Каждый наблюдайте за своим гадом и ждите команду!

…Поляна. Высота 50 метров. На этот раз Владимир уже издали увидел вражеские самолеты. Некоторые раскрыты, в моторах копаются техники… 14… 15… 18…

— Вижу 24 самолета! Аэродром настоящий!

— Экипаж! Огонь! — приказал Вадов и, дав полный газ, убрал шасси.

Стрелки метнулись к пулеметам. Почти не целясь, в упор резанули по «Кобре» и «Удаву» длиннющими очередями.

Перевернувшись через левое крыло вверх брюхом, «Кобра» свалилась на землю и заскользила по ней «блином», крутясь волчком. «Удав», вздрогнув и резко накренившись, с правым разворотом врезался в деревья, делая просеку. Через мгновенье громыхнули взрывы, клубящиеся огненные облака взметнулись к небу.

Владимир из носового пулемета бил по бензозаправщикам и самолетам. Третий взрыв… Огненный гриб взвился над лесом.

— «Сокол»?! «Сокол»?! — вызвал по рации Вадов. — Я — «Голубь»! Курс — 86! Квадрат 55—3! 9 минут лету! Ориентируйтесь по горящему лесу!

Солнце уже давно скрылось за горизонтом. Густеющие сумерки обволакивали землю. В низинах лужицами разлитого молока стелился туман. Небо, подсвеченное лучами солнца, все еще было ясным и золотистым на западе и серым, темнеющим на востоке… На полпути к линии фронта Владимир высоко над собой увидел колонну звеньев своих самолетов. Доложил Вадову.

— Молодцы! Пусть кончают с «удавами»…

После посадки, по дороге на командный пункт, Вадов говорил Ушакову:

— В этом районе не значилось ни одного аэродрома, а активность вражеской авиации в последнее время резко повысилась. Возникла мысль: аэродром где-то здесь, совсем недалеко от линии фронта. Провели сплошное фотографирование и ничего не обнаружили… Что делать? Вот тогда и решили использовать предложение фашистов. Нам поручили разработать и выполнить эту операцию. И вот мы ее выполнили, брат! Очень ценным считаю твои предложения — выполнить операцию вечером и патрулирование полка в воздухе в ожидании команды. Это сократило наши потери и обеспечило в известной степени внезапность удара…

Над головой послышался знакомый гул моторов. Вадов с Ушаковым остановились, всматриваясь в ночное небо.

— Вот и наши возвращаются! — довольно заметил Вадов.

В эту ночь с боевого задания вернулись все самолеты полка.

А впереди у полковника Вадова и капитана Ушакова были новые бои, новые испытания…

Примечания

1

ПЛ — парашют летчика, расположен сзади. ПН — парашют наблюдателя (штурмана), расположен на груди.

(обратно)

2

ГВФ — гражданский воздушный флот.

(обратно)

3

САБ — светящаяся авиабомба.

(обратно)

Оглавление

Об авторе

Главный ориентир

Над бездной

Экзамен

Вожак

Над переправой

Расплата

13-й возвращается с задания

Секунды борьбы

Особое задание

Сюрприз

*** Примечания ***