========== как снег прекрасна (Тина/Грейвс) ==========
— Я никогда не видела Гарри Поттера!
— Его зовут не Гарри, а Робин, дорогая, и главное, что он тебя видел. И не забыл, даром что живет в садах Простора. А там розочки хоть куда. — Септа Эспозита оглядела своих воспитанниц и покачала головой: — Тини, не сутулься. Оттого ты меньше не сделаешься.
Родители нарекли обеих дочерей по-другому, но о том давно уже никто не помнил. Тини дюжину лет бегала у всех под коленками, росточка маленького, как какой-нибудь грамкин, тогда отец и прозвал ее Тини, Крошкой, а перед тем, как расцвести, тело ее вдруг вытянулось, как стебелек по весне, и теперь она на половину отцовских рыцарей смотрела сверху вниз. Но прозвище оттого прижилось только крепче. А Куини… Мальчишки, играющие в турнир, назвали сестру королевой красоты, когда той было едва три года, и с тех пор все ее только так и звали: Королевной. Красавица уже в колыбели со своей золотой копной волос и глазами голубыми, как яйцо малиновки, она выросла такой прелестной девушкой, что отцу удалось устроить ее брак с одним из лордов из далекого и богатого Простора: неслыханная удача для столь незнатного рода, как их. Отец явился в мир под отнюдь не благородной фамилией Стоун, но под командованием лорда Севера так славно бился в прошлой войне, что был посвящен в рыцари. Осенние леса пожалованных ему владений так восхитили его взор своим лиственным золотом, что он присоединил к своей фамилии этот цвет и стал именоваться Голдстоуном.
Сир Робин Поттер проезжал через их земли в королевской свите и, видно, приметил младшую хозяйскую дочь. Куини это не удивило: накануне она разбудила Тини и радостно сказала, что видела во сне свадебные пироги. Сны Куини всегда сбывались, какими бы странными они ни были. Порой Тини гадала, увидит ли однажды сестра и ее свадьбу, брачный плащ у нее на плечах и высокого и красивого рыцаря с нею об руку… Но про нее Куини снилось другое. Вот и в этот раз вышло так же. Тини проснулась от того, что сестра забралась на ее постель и прижалась к ее спине, как ищущий тепла котенок. Тини полусонно накинула на них обоих свое меховое одеяло.
— Снова видения? — спросила она.
— Орел унесет тебя туда, где холодно, — прошептала сестра, и голос у нее дрожал. — Но я видела, что тебе там будет тепло…
— Значит, ничего страшного со мной не случится, так ведь?
Куини обеими руками ухватилась за ее руку.
— Я не хочу с тобой расставаться!
— Я слишком тяжелая для любого орла, милая, — ответила Тина, обняв Куини укутанной в одеяло рукой, как крылом. — Никуда я не денусь. Зато ты скоро уедешь на юг и забудешь о своей скучной сестрице…
Ей стало вдруг грустно, и вовсе не от зависти. Она вообще не хотела выходить замуж. Куда лучше было бы стать рыцарем и сражаться, защищать слабых, быть нужной… Тогда она могла бы поехать с сестрой на Юг и оберегать ее по дороге!.. Разумеется, ни о чем подобном и речи быть не могло, но отец не запрещал ей сколько угодно тренироваться с луком у соломенных мишеней во дворе или охотиться в окрестных лесах.
Этим Тини и занялась наутро. Пока Куини под присмотром септы шила себе новое платье, она обрядилась в старое, буро-зеленое, делающее ее в лесу почти что невидимкой, крепко завязала волосы на затылке и надела тетиву на лук. Септа Эспозита наблюдала за этими сборами с давно смирившимся неодобрением.
— Ты идешь одна? — спросила она, качая головой.
— Я всегда одна, септа Эспозита.
— Ох, девочка! А если лихих людей встретишь?
Тини засунула под ремень несколько стрел и улыбнулась.
— Я справлюсь.
— Удачной охоты! Мне снилось, ты подстрелишь большущую птицу, — сказала Куини с гордостью.
Тини это даже удивляло: чем же милую, настоящую девушку Куини могла восхищать она, по ошибке мальчишкой не родившаяся?
— Принесу тебе самый красивый цветок, — пообещала она сестре на прощание, как делала с детства, и отправилась в путь.
Выйдя за ворота, Тини свернула с тракта в чащу. Прыгая с кочки на кочку, пробралась через гиблую топь, по пути оборвав ягоды с малиновых зарослей, по упавшему стволу перешла овраг, на дне которого сонно шевелились в иле львоящеры, и, прикинув ветер и для маскировки мазнув по лицу прибрежной глиной, затаилась среди камышей на берегу узкого тихого озерца. Долго ждать не пришлось: в воздухе захлопали крылья, и шумным потоком хлынула над водой утиная стая. Тини вскинула лук, выпустила подряд три стрелы, и две сбитые птицы упали в тростник на другом берегу.
Видения Куини снова не соврали: утки и правда были большие. Отыскав местечко посуше, Тини развела костер и, ощипав и опалив одну, зажарила ее вместе с крапивными листьями, малиной и зернышками дикой горчицы, которую нашла неподалеку. Она с удовольствием обгладывала сладкопряное, хрустко обуглившееся душистое крылышко, когда из-за деревьев всего в нескольких шагах внезапно и бесшумно, как дух, выступила темная человеческая фигура.
Выронив еду, Тини вскочила на ноги и схватилась за лук, и незнакомец немедленно остановился, показал ей безоружные руки.
— Я не причиню вам зла.
В богатой, но запыленной черной одежде, без украшений и гербов — брат Ночного дозора. Об этом благородном ордене Тини много слышала, но черного брата встречала впервые. Опасаться не стоило — разве не клялся этот человек защищать всех живых от зла? Тини вздохнула было с облегчением, но тут же снова подобралась: а ну как дезертир?
Мужчина подошел ближе. Он был не юн — многие зимы оставили на его висках нетающие снега седины, северные ветра закалили и высушили благородно строгое, чуть усталое лицо. Глаза у него были черные, как его одежда, и под их внимательным взором Тини ощутила вдруг, что заливается краской.
— Мне нужна помощь, — сказал незнакомец. — Со мною был новобранец для Дозора, и этой ночью он сбежал. Мне нужно найти его. Ради его же блага: в здешних болотах он сгинет. Похоже, вы знаете здесь все тропинки — помогите мне его отыскать раньше, чем это сделают звери. — В руке его блеснула монета. — Я заплачу.
Он принял ее за крестьянку. И хоть Тини и понимала, как выглядит, в вылинявшем платье и следами глины на лице, с измазанными утиным жиром и горчицей руками, при взгляде на него — черно-серебряного, зрело красивого — она вдруг пожалела, что совсем не похожа на сестру.
— Я вам помогу, — ответила она, решив не развеивать его заблуждение, и торопливо добавила уместное: — М’лорд.
— Благодарю. Сир Персиваль из дома Грейвсов, — представился он. — Как мне называть вас?
Он говорил с ней так, как стал бы обращаться к знатной даме. Хоть она и в самом деле была знатной дамой, это отчего-то произвело на Тини впечатление.
— Я.. Я Тина, м’лорд, — ответила она и поклонилась. Получилось неуклюже и глупо безо всяких ее стараний: слишком уж ее смущал его взгляд.
Оказалось, новобранец сбежал минувшей ночью, когда его спутник уснул. Разумеется, двинулся он назад, на юг, но далеко не ушел: быстро обнаруживший его исчезновение Персиваль нашел на тракте охромевшую лошадь своего пленника и уводившие в заболоченные заросли следы ее седока. На ночную стоянку они остановились на тракте в виду Рва Кейлин, возле путаных петель речки Горячки. Судя по тому, что беглец был родом с Юга и едва ли прежде оказывался так далеко от родных мест, маловероятно, что он выбрал бы направиться на север. Оставалось гадать, что за лихо понесло его с дороги на болота, но Тини предполагала, куда его могли бы привести здешние тропы, и уверенно повела сира Персиваля за собой.
Высокий, как она сама, он двигался ловко и тихо, притом вовсе без усилий — в лесах он несомненно был нередким гостем, ноги сами знали, как ступать без ненужного шума, плечи сами поворачивались так, чтобы не задеть и не поломать загораживавшие путь ветви. Тини это показалось как будто уважением к лесу, к ее родным краям, и она невольно ощутила к своему спутнику теплоту. Простолюдинке не подобает заводить разговор с благородным, но Тини, рассудив, что вступившие в дозор отказываются от всех подобающих им почестей, не удержала свое любопытство и все же спросила:
— Каковы дела на Севере? Милорд.
Он взглянул на нее со слабой улыбкой.
— Холодно.
— Я имела в виду…
— Грозных Иных и свирепых одичалых. Все как было многие годы прежде: о первых не слышно, вторых слышно и видно слишком часто.
— Они нападают на Стену? — спросила Тини с интересом, но немного разочарованная. Одичалые — всего лишь люди, а ей казалось, Дозорные должны биться с грозной нечистью из жутких сказок.
— На Стену нападали и более страшные армии, — ответил сир Персиваль, явно заметив ее разочарование. — Если верить песням. Спите спокойно, мы сумеем вас защитить. И от одичалых, и от грамкинов со снарками.
— Они правда есть? — ахнула Тини и только потом поняла, что он просто смеется над ней.
Некоторое время они шли молча: Тини примечала где чуть смятую траву, где обломанную ветку или не до конца затянувшееся оконце в ряске на черной болотной воде. Сир Персиваль молча следовал за ней. Тишина эта только подзадоривала Тинино любопытство: этот человек видел такое, что она и представить не может, он… он знает, зачем его жизнь. У него есть настоящее дело.
— Зачем же ваш новобранец сбежал, если решил надеть черное? — наконец спросила она, не придумав, о чем еще заговорить и не показаться притом настырно любопытной.
Сир Персиваль усмехнулся.
— Он не решал, но лучше надеть черное, чем петлю на шею. Он прыткий малый, с виду и не скажешь. Трудился на кухне в замке одного лорда, не припомню имени, но на гербе у него ящерица, а потом вздумал его обокрасть. Я вытащил его из тюрьмы, сказал, что с его навыками ему на Стене будут рады, но он, видно, не поверил и предпочел сбежать. Вот только выбрал для этого не самое удачное место.
Тини подобрала с земли длинную подгнившую ветку и тронула ею зеленый ковер ряски возле брода через топь, проверяя, не затаился ли там львоящер.
— Я бы не… — набравшись храбрости, начала она, но сразу несколько вещей случились прежде, чем она договорила.
Палка в ее руках ушла в воду, и под самой поверхностью скользнула широкими извивами прочь водяная змея, заставив Тини дернуться от омерзения, а с другой стороны брода болото вдруг лопнуло затхлыми брызгами, и огромный львоящер распахнул кроваво-красную пасть и бросился на путников.
Сир Персиваль не успел вырвать из ножен меч: чудовище появилось слишком внезапно для него, не знающего этот край и его опасности. Он попятился, и немедля нога его скользнула на кочке, подло выбив из равновесия, и он упал в густо-грязную топкую воду, прижав ножны бедром так, что меч застрял, отнял у него необходимое мгновение… Руки Тини опередили и его, и ее собственный разум: вперед, стремительным полукружием стрелу на тетиву, растянуть до самых губ — и синеперое древко пронзило голову чудовища, впившись в алое нёбо и пробив челюсть насквозь, не дав зубам сомкнуться на ноге упавшего рыцаря. Следующая стрела вонзилась ящеру в глаз.
Сир Персиваль вскочил на ноги, обнажил меч, но зверь уже с тихим бульканьем погрузился в топь. Темная вода вскипела алым под зеленым кружевом ряски.
— Славный выстрел, — сказал сир Персиваль, и неясно было, с восхищением больше или с удивлением, и посмотрел Тини в глаза. — Вы спасли мне жизнь.
— Дозор защищает нас всех, — пробормотала девушка, смутившись, до того песенно и громко прозвучали его последние слова. — Я только… самую малость вернула долг.
Сир Персиваль засмеялся.
— Мне эта малость весьма дорога. Благодарю вас.
Тини смогла только неловко кивнуть в ответ, но мысль о том, что она в самом деле оказалась полезна, что ее умения впервые оказались не чудаческой блажью перезревшей девицы, а способными спасти жизнь, грела ее крепче уже клонившегося к закату солнца.
Они пробирались через низкорослый лесок в стороне от Горячки, где было немного суше, когда сир Персиваль вдруг замер, удержал Тини за локоть.
— Слышите? — спросил он тихо.
Тини прислушалась и уловила доносящееся из-за деревьев пение: не птичье, а человеческое.
— Каков нахал! — усмехнувшись почти одобрительно, Персиваль покачал головой. — Еще и поет.
Они зашагали на голос. Вскоре Тини различила слова:
— Была моя любовь прекрасна, словно лето, и волосы ее…
За деревьями завиднелось дрожащее пламя костра. Тини держала наготове лук, но сир Персиваль не прикоснулся к своему оружию: видно, дезертир этот не был опасен. Увидав их, беглец оборвал пение и дернулся было встать, но, видно, слишком устал, чтобы снова пускаться в бегство. Он был еще молод, хоть и не мальчишка, каким Тини его воображала, темноволосый и крепко, кругло сложенный, чуть не до макушки забрызганный болотной грязью и совершенно обессилевший.
— Застрелите меня за дезертирство? — спросил он скорее с изнеможением, чем со страхом, глядя на лук у Тини в руках.
Сир Персиваль подошел к костру.
— Ты еще не принес присягу Дозору, поэтому дезертиром называться не можешь. Но и вольным тоже.
— Я ничего не крал! У лорда не крал, и у вас тоже! — воскликнул беглец, и Тини подумала, что в одном он в самом деле не солгал: припасов при нем не было вовсе, и оружия тоже, только из кармана куртки выглядывали алые бутоны невесть зачем собранных жгучецветов. — Сын милорда сам подарил мне это серебро!
Судя по утомленному раздражению на лица сира Персиваля, он слышал это далеко не в первый раз.
— В корзине с яйцами? — спросил он.
— Он сказал спрятать, чтобы стража не заметила!
— С чего же подобная щедрость?
— Я испек для него пирог в форме дракона! И он сказал, я должен держать собственный трактир и на себя кухарить, а не мыть котлы на кухне!
— Я передам лорду-стюарду, чтобы такое дарование не унижали мытьем посуды, — сказал на это сир Персиваль, решительно взял пленника за плечо и повернулся к Тини: — Покажете путь к ближайшему селению? Болот с меня довольно на сегодня.
— Это земли лорда Голдстоуна, — ответила Тини. — Я провожу вас в его замок.
Когда они подошли к воротам, луна давно уже сияла высоко, а на стенах ей вторили движущиеся факелы: во двор стекались явно собранные для ее поисков воины. Сестра тоже была здесь и, вскрикнув от облегчения, бросилась к Тини, едва та ступила в ворота.
— Мы думали, ты сгинула в болотах! Мне привиделось… — Тини торопливо отвела ее в сторону, пока сир Персиваль не заметил, что его худородную проводницу встречает дочь лорда, и не догадался о том, кто она в самом деле такая.
— Я помогала сиру Персивалю искать пленника. — Тини указала сестре на своего спутника, говорившего о чём-то с капитаном стражи на другой стороне двора. Пойманный дезертир стоял неподалеку и, не помышляя о новом побеге, смотрел на Куини, как зачарованный.
— А это тот самый пленник, — сказала Тини сестре.
— Меня зовут Якоб, — сам себя представил тот.
— Он вор и врун, — объявила Тини, отметив, что Куини глядит на него отнюдь не сообразно его положению. — Украл у сына лорда серебро и говорит, что это плата за пирог.
Куини улыбнулась еще шире и теплее.
— Так вы пекарь, милый? — воскликнула она.
Якоб помотал головой, потом кивнул и протянул ей свои жгучецветы.
***
В честь грядущей свадьбы Куини накануне ее отъезда на юг давно уже был объявлен турнир: потешить взор невесты удалью рыцарей из родных ее мест прежде, чем она отправиться в Простор, цветник величайшего рыцарства в Вестеросе. Сир Персиваль по приглашению лорда Голдстоуна тоже принял участие в боевой забаве. Выбранный им в оружейной щит перекрасили в черный, таким же был его плащ и вороненая сталь кольчуги и шлема. Если бы он не был Дозорным, каких цветов был бы его плащ, что за герб он бы нес на щите, задумалась Тини, увидев его во дворе. Если бы Семеро были милосердны, она встретила бы его прежде, чем кровь его стала черна. А если бы боги оказались и того милосерднее, он взглянул бы на Тини и подумал, что она… Нет, чушь, ерунда. Отвернувшись, Тини вернулась в спальню и равнодушно оделась в свои лучшие голубые шелка. Пора была отправляться на турнир.
Куини сидела на возвышении тоже отнюдь не счастливой невестой: бледная, грустная, с кровавым пятном жгучецвета в волосах, от которого на лбу у нее виднелся алый отпечаток ожога.
— Он не лгал вовсе, — сказала она Тини, едва та села рядом. — Якоб! Я знаю, что он не вор, чувствую! Но отец не стал меня слушать, он позволит этому Грейвсу забрать его на Стену! А ведь Якоб не виноват! О, умей я сражаться, я вызвала бы сира Дозорного на поединок и перед Семерыми доказала бы, что я права!
— Что бы ты стала с ним делать, останься он на свободе? Скоро ты уезжаешь!
В глазах сестры блеснули слезы.
— Его мысли пахнут хлебом, а не кровью. Я была бы счастлива с таким…
Тини уставилась себе под ноги. Что за лихо принесла она в дом из болот? Сама как в лихорадке, и Куини теперь тоже сердцем больна, да и Якоб, видно, раз так на сестру смотрел… Взгляд ее несчастно обратился к чернодоспешной фигуре на ристалище. Его одного не тронула эта мучительная любовная хворь.
Черный рыцарь победил всех соперников одного за другим и с венком на копье подъехал к трибуне, где сидели Тини и Куини. Конечно, сестра ведь родилась королевой красоты. Кольцо полевых цветов и ленточек упало на колени Тини мягкой тяжестью, и она вопросительно покосилась на сестру, на рыцаря: он ведь просто ошибся…
— Вы прекрасны, леди Тина, — сказал сир Персиваль, сняв шлем. — В любом наряде.
Шум трибун, хлопки, крики и поздравления заглушили ее робко благодарный ответ. Затем был пир, и эль, и музыка, а Тини все не могла опомниться. Он ее узнал! Узнал, что знатная девица бегает по болотам и бьет уток стрелой, грязная и с репьями в волосах! Какой стыд!
Но, значит, он смотрел на нее тогда и запомнил, коли теперь узнал?
Он и теперь на нее смотрел. Вдруг столкнувшись с ним взглядом, Тини вспыхнула не тише жгучецвета, а музыканты на галерее завели «Весной все девы расцветают». О Матерь, она ведь так дурно умеет танцевать!..
Но сир Персиваль ее не пригласил. Он не танцевал вовсе и больше на нее не смотрел, говорливым соседям по столу едва отвечал и только пил, как будто печалясь о чём-то и безнадежно топя это в вине.
Перед сном Тини отыскала в их с сестрой спальне книгу знатных родов Вестероса, подрагивающими пальцами пролистала страницы…
На гербе дома Грейвсов против темно-зеленого поля распахивал крылья огромный двуглавый орел.
И она поняла, что же значил вещий сон сестры.
***
Сир Персиваль уезжал на рассвете, и Тини уже ждала его во дворе. В мужской одежде, с отрезанными по самую шею волосами и с двумя снаряженными луками в руках.
— Я вызываю вас на поединок! — объявила она, едва только Дозорный появился из конюшен, со своим вороным в поводу и смирившимся с судьбой Якобом по левую руку. От неожиданности он остановился, и Тини заговорила дальше, не обращая внимания на собравшихся вокруг прачек и стражей, слуг и мастеровых: — Перед лицом богов и людей от имени вашего пленника я требую суда поединком! Если мой выстрел будет лучше, вы отпустите Якоба и признаете, что он невиновен.
Совсем рядом раздался отчаянный и восторженный вскрик — Куини тоже спустилась во двор.
— Желаете оставить Дозор без новобранца? — шутливо спросил сир Персиваль. — Уж не Иные ли вас подговорили?
Вокруг засмеялись, и щеки Тини предательски зарделись, хоть она и знала, что легким противником он не будет. Хороший воин всегда видит, куда вернее ударить, а что будет больнее для наивной девчонки, чем смех?
— Я буду вашим новобранцем, — воскликнула она, и смех немедленно стих. — Не принимайте меня в дозор, не берите с меня клятв, я знаю, что женщин-дозорных не бывает! Но позвольте помочь, чем сумею! Охотой, разведкой…
— На арфе игрой, — добавил отец и первым же засмеялся. Ему вторили все, но сир Персиваль остался серьезен.
— Вчера вы назвали меня Королевой турнира. — От собственной дерзости, от страха и надежды у нее кружилась голова, но Тини договорила громко и твердо: —Так слушайтесь свою королеву!
Отец смотрел на нее с возмущением, Куини — с восторгом, а темные глаза сира Персиваля были непроницаемы, строги, и конечно же ей только показалось, что губы у него дрогнули, как будто с трудом удержавшись от улыбки.
Он взял лук и отступил, с поклоном указав ей на мишень.
— Стреляйте первой, моя леди.
========== прекрасна словно лето (Лита/Ньют) ==========
— Я не хочу, я… — но Тесей не слушал или не слышал за музыкой, хохотом своих приятелей-рыцарей и шумом выпитого у себя в ушах.
— Брось, братец, ты знаешь все про любую живность, осталось только познать женщину! Эй, Катайя, позови для него самую дорогую девочку, я плачу!
Выигрыш за победу в турнире Тесей собирался спустить за одну ночь, его триумф они все и явились отпраздновать в этот роскошный дом с цветными стеклами в окнах, как в септе, и жрицами семи вздохов, а не богов внутри. Ньют не успел ни сбежать, ни собраться с духом, когда вокруг его запястья сжались бронзовым обручем смуглые пальцы, и девушка повела его за собой. Черноволосая и в пурпурных шелках, успел увидеть он, поднимаясь за ней по лестнице и спотыкаясь о каждую ступеньку. А затем бесшумно закрывшаяся дверь отгородила его от всего, что он знал.
— Милорд.
Она была очень красивая, он никогда таких не видел. Сейчас бы клочок пергамента и грифель — он попытался бы нарисовать эти шелково-смуглые линии, мягкие волны волос вокруг остро лепного лица, как рисовал бабочек в полях возле дома. Но Тесей не для того его сюда привел… На щеке у нее темнела длинная капля татуировки. Слеза. Так помечают рабынь в Волантисе, он об этом читал, почти с восторгом вспомнил Ньют, заполошно хватаясь за свои книжные познания.
Руки девушки медленно скользнули по его груди.
— Я вам не нравлюсь?
Голос игриво огорченный, но глаза холодны, равнодушны.
— Да… То есть нет!.. Вы… ты очень красивая…
Смешок, не тронувший губы улыбкой.
— Милорд очень любезен.
Она взяла его за обе руки, подняла их к своих плечам и завела под края платья, его ладонями сбросила с себя свой шелк. Живой смуглый жар наполнил его взгляд и руки, и его парализовало, как ядом каменной рыбы. Как… как же это невероятно и восхитительно, как из холода в жар и назад: ее острый нос и мягкие губы, прямая линия ее плеч и округлость груди, твердо выступающие косточки бедер и нежный живот. Он не моргал так долго, что глаза остекленели, как у чучела. Если она прикоснется к нему, он не выдержит, это будет слишком!.. Но она прикоснулась: распустила ворот его рубашки, пряжки на его ремне и сапогах, и тело от ее прикосновений превращалось то в кисель, то в камень. Он вроде был выше нее ростом, но вот уже она смотрит на него сверху вниз… Масляно скользкий шелк под ним и ее горячее нагое тело — на нем, скользит и ласкает, как ветер, как текучий прилив, и комнату наполняют ее стоны, тягучие как мед. Ей хорошо или больно? Может, оттого рабыням в перинных домах и рисуют на коже слезу — они всегда теперь чувствуют боль? Мысли путались, а потом исчезли окончательно, это слишком хорошо, он столько не выдержит, из каждого дюйма тела как будто рвется беззвучный крик об этом — и вырывается долгим стоном из горла и опустошающим жаром в тугом плену ее лона.
Он лежал как выброшенный морем утопленник, и в руках его блестящая гибкая русалка, невероятное, непознаваемое создание… Он и хотел бы сказать ей что-то, но все равно не смог бы, не знал, на каком языке. Она пахла благовонным маслом и соленой кожей, и, в сотый жадный раз вдохнув этот запах, Ньют выдохнул:
— Можно я поцелую тебя?
Ее пальцы легко коснулись его губ.
— Милорд может делать, что пожелает.
— А чего хочешь ты? Как… как сделать тебе хорошо?
Она улыбнулась, взглянула куда-то в сторону так понимающе и многозначительно, будто видела там его будущее.
— Милорд желает дарить женщинам удовольствие.
— Не женщинам, — перебил он. — Тебе.
— Мне было хорошо, милорд.
— Пожалуйста, не называй меня так!
В глазах ее мелькнула растерянность, впервые выражение их изменилось, и он торопливо сказал:
— Мое имя Ньют. А… — Семеро, спрашивать об имени обнаженную девушку, которая только что… Это было так нелепо, поздно и неправильно, что закончил он, даже не глядя ей в глаза: — А как зовут тебя?
— Я родом с Летних островов. Так меня и зовут — Летой.
Какая чепуха: кто назвал бы свою дочь в честь островов? Но это имя и правда шло ей. Собравшись с духом, он сказал ей об этом, и по лицу ее мелькнуло выражение разочарования и удовлетворения разом: он сказал то же, что и множество других до него.
— Я столь же горяча, как летний зной, ми… Ньют? — игриво подсказала она.
Наверное, она всех зовет милордами, чтобы не запоминать их имена.
— Нет, — брякнул он и снова невпопад. — То есть да! Но… Летом песок на Зубце вот такой, золотой и темный и будто светится, как… как ты.
Песок! Седьмое пекло, он бы ещё с грязью ее сравнил!
Снова удивление мелькнуло у нее в глазах, а потом она вдруг опустила их и улыбнулась.
— И как бы долго лето ни длилось, этого всегда мало, — выпалил он, глядя на эту улыбку.
Она засмеялась.
— Ваше лето только началось, милорд, — прошептала она, и прежде, чем он успел напомнить ей свое имя, Ньют сам его забыл под жаркой лаской ее губ.
========== прекрасна словно осень (Куинни/Якоб) ==========
Куинни всегда хотела быть храброй, как сестра. Мужчины не понимают, что в женской жизни битв не меньше, чем в солдатской, только когда ранят женщину, она не кричит и не требует мейстера, не лает руганью и не пьет маковое молоко. Она говорит «Да, милорд» и делает что велели. А вот Тини не стала.
Когда сир Персиваль пустил свою стрелу точно туда же, что Тини, и объявил, что поединок их кончился вничью, а раз так, то Якобу он позволяет решать самому, идти на север или вернуться на юг, сестра заявила, что все равно пойдет с дозорным. Потерявший всякое терпение отец велел ей умолкнуть и не позорить семью, но она не послушалась и, когда черный брат уехал, тайком последовала за ним.
Набравшись смелости, Куинни в тот же день объявила, что не выйдет за сира Робина Поттера, они и без богатств Простора жили, вот и дальше проживут. От всего этого отец слег, сдавшись давно грызшей его болотной лихорадке, и Куинни было стыдно и страшно, что она довела до такого родителя, но если он желает ей счастья, то должен понять, что не нужно за этим отсылать ее на юг!
Холодный и грозный Север был полон опасностей, но Куинни не боялась за сестру: сны говорили, что ее не ждет лихо. Она видела снега белые и нежные, как кружево, видела тающий лёд, будто бы капающий слезами, видела алые цветы среди сугробов, и Тини собирала их, и на плечах ее был чёрно-белый плащ… Ещё ей снился взгляд из темноты, и искра одинокой синей звезды далеко впереди, указывавшая путь, но проснувшись, Куинни каждый раз забывала, куда.
Якоб остался в замке Голдстоунов: лишняя пара рук пригодилась на кухне, тем более что в деле своем он и правда был мастер. После ухода сестры обязанности хозяйки замка легли на плечи Куинни, а она только рада была лишний раз спуститься в кухню: то распорядиться об ужине, то справиться у повара, всего ли вдоволь в кладовых… Якоб кланялся ей как знатной даме и улыбался ей, как Флориан улыбался Джонквиль, и каждое утро среди поданных к завтраку хлебов Куинни находила один особенный, для нее: в форме цветка, или единорога, или рыбы с крыльями как у птицы.
— Сын моего лорда рассказал мне о них, — объяснил Якоб, когда Куинни застала его во дворе одного и спросила его об этих диковинках. — Он любит истории про разных сказочных тварей. Чуть в замок заедет кто новый — он первым делом спрашивает, что за чудеса водятся у того в родном краю.
Куинни слушала с улыбкой. Он мог бы говорить что угодно, хоть вслух считать мешки с мукой, а она все равно была бы счастлива слушать.
***
В тот день Якоб испёк для неё хлеб в форме звездочки.
— Это слишком красиво, чтобы съесть, — прошептала ему Куинни, когда они встретились в пустом дворике возле кухни. — У вас золотые руки!..
Якоб смотрел на неё с безнадежным обожанием.
— А у вас волосы…
Они тихо засмеялись и не отрывали друг от друга глаз, и Куинни сама не знала, как это случилось, когда золотые руки зарылись в ее золотые волосы, и он поцеловал ее так, что не оторваться…
— Мы не можем. — Якоб отстранился, прижал к губам руку: то ли удержать тепло поцелуя, то ли стереть. — Ты из знатного рода, а я…
Куинни отчаянно замотала головой, но он закончил:
— Я просто я.
— Мне не нужен знатный лорд, мне нужен ты! Мы куда-нибудь уедем, вместе! И…
Дверь у них за спинами распахнулась: к колодцу спешила служанка с ведрами. Якоб немедленно отпустил руку Куинни и скрылся в кухне.
Больше он не пек для неё особый хлеб и избегал встречаться с ней даже взглядом.
Ночь за ночью Куинни лежала без сна, пытаясь придумать, что делать, а когда все-таки засыпала, ей снилась тьма вокруг одинокой синей звезды и волосы Куинни сгорали в ее холодных синих лучах.
Мейстер лгал, что отцу лучше, но Куинни ясно увидела, что это не так, когда тем утром септа Эспозита сказала, что лорд желает ее видеть.
— Я не хочу споров, — сказал он, кашляя в окровавленный платок. — Посланцы из Простора в двух днях от Перешейка, и ты отправишься с ними на юг. Нам нужен этот союз! А ты поживешь и ещё будешь благодарна, что тебя заперли в клетку, а не выпустили судьбе на расправу, как сестру!
«Да, милорд». Так она должна ответить. Так должна отвечать всякая женщина.
Куинни бросилась в свою спальню, прогнала септу Эспозиту и прорыдала до ночи, ненавидя отца, но недостаточно, чтобы ослушаться. Наконец ее окутала темнота, взглянула ей в сердце одиноким синим оком…
«Мир ждёт тебя, дитя. Мир, где мы сможем свободно жить… Свободно любить…»
Звездный глаз вспыхнул ослепительным пламенем, осветил лицо, и Куинни очнулась с криком, прежде, чем успела его разглядеть.
Сердце оглушительно колотилось в груди. Посланцы ее будущего мужа со дня на день будут здесь, и тогда ей уже некуда будет скрыться. Она вспомнила хлеб в форме звезды и закрыла глаза, думая о своём сне с благодарностью. Теперь она знала, что ей делать.
Едва рассвело, как Куинни спустилась в кухню, бледная и решительная, велела поварам сегодня подать к завтраку любимые отцовские блюда и, проходя мимо Якоба, чуть слышно шепнула:
— На конюшне.
Хвала семерым, он пришёл. Куинни ждала его, стискивая в руках поводья двух осёдланных лошадей.
—Давай уедем! — отчаянно прошептала она. — Убежим отсюда, пока не поздно!
— Куинни, нельзя, ну подумай же, что с нами будет!
— Мы будем счастливы! Как Тини! Как… — Якоб смотрел на неё безо всякого счастья в глазах, и она простонала: — Я не боюсь, я… Я всего лишь хочу то, что есть у всех!
— Ни у кого этого нет! — Якоб взял ее за руку, мягко разжал пальцы, отнимая у неё поводья. — Твой жених, твой отец — они отправят погоню, меня вздёрнут, а тебя запрут! Мы и седмицы не проживем вместе! — Он погладил ее бесполезно золотые волосы, будто успокаивал раненого зверька. — По-другому не может быть!
Куинни торопливо зашептала, пытаясь поймать его безнадежный взгляд:
— Я видела во сне путеводную звезду, это знак, мои сны всегда сбываются! Мы убежим, и нас никто не отыщет, я знаю!
Но Якоб смотрел на неё с жалостью, как на безумную.
— Я не могу позволить тебе так рисковать!
Ярость рассекла ей голову, как мечом.
— Один из нас должен быть храбрым, а ты ведёшь себя как трус!
— Как трус? — Наконец-то жалость исчезла из его глаз, сменилась хоть каким-то настоящим чувством.
Куинни вскочила в седло.
— Пойдём со мной!
Он потянулся поймать ее лошадь под уздцы, остановить, и она ударила коня яростно, чтобы сделать кому-нибудь так же больно. Якоб едва успел броситься в сторону, когда дико заржавший скакун сорвался с места и стрелой вылетел во двор. За шумом крови в ушах и грохотом копыт Куинни слышала его крик:
— Куинни, не надо!
Лес поглотил ее сразу за воротами, запутался в ногах коня сотней корней и ручьев. Львоящеры, бандиты, болотные духи — все страшные рассказы септы выплеснулись на Куинни, подобно ведру ледяной воды, но не заставили ее остановиться. Прежде она всегда знала, как добавить в самый горький день немного мёда, а ныне мёд иссяк.
Очередной ручей полетел брызгами из-под копыт, и лошадь заскользила на мокрой глине, кинулась в сторону, и не удержавшаяся в седле Куинни успела только вскрикнуть, прежде чем земля обрушилась ей на голову.
***
Очнувшись, Куинни не сразу поняла, что и правда открыла глаза — так темно было кругом. Уже ночь, она упала с седла и пролежала здесь, пока солнце не село… Превозмогая слабость и боль в ушибленном теле, она поднялась на ноги. Лошади рядом не было — убежала в замок, или львоящеры растерзали… Голова болела, горела синим холодным огнём. Чёрный лес вокруг шелестел, звенел птичьими голосами. Куда ей идти? Домой? Сестра ее бросила, отец гонит к нелюбимому жениху, а Якобу она не нужна. Куинни съёжилась между корней, закуталась в плащ, который не спасёт от этого холода — он уже был внутри. Тини встретила свою судьбу здесь, в этом самом лесу, совсем случайно. Почему же ей не могло так же повезти? Даже сестру Куинни сейчас ненавидела — за то, что показала ей путь и обманула.
Рядом послышался тихий шорох. Куинни вскинула голову, вглядываясь в слепую темноту… Снова шорох, ближе и ближе…
Шаги. К ней шёл человек.
Сначала ей показалось, это он и есть, черный брат из рода Грейвсов: высокая фигура в черном плаще посреди темной чащи. Но затем иллюзия развеялась: под капюшоном его волосы были белые, как лунный свет, а глаза оказались разного цвета. Один темный, как сама ночь вокруг, а другой — светящийся немигающим синим огнём.
Ее путеводная звезда… Куинни стояла, не смея шелохнуться, а он шагнул ближе.
— Куинни, — тихо сказал он и протянул ей руку. — Я знал, что ты придёшь. Я долго следил за тобой, следил тысячей и одним глазом…
