Цена доверия. Кн.1. Шаг вперед, два назад [Инна Рудольфовна Чеп] (fb2) читать онлайн

Цена доверия. Кн.1. Шаг вперед, два назад

Пролог

1

Тьма.

Тьма подступала к жертве медленно.

Сначала от порыва ветра погасла свеча, оставленная на каминной полке.

Затем, словно предупреждая об опасности, скрипнули ставни распахнутого настежь окна, но женщина, спящая на узкой кровати, не проснулась, только вздрогнула, свернулась клубочком, закрывая лицо локтем.

И в завершение потух огарок свечи, что стоял на круглом прикроватном столике. Тьма, воцарившаяся в комнате, наконец-то добралась до жертвы, накрыла ее мраком, точно посмертным саваном. Женщина, словно почувствовав неладное, открыла глаза.

И закричала.

Тут же скрипнула дверь, впуская в комнату из коридора свет и человека в длинном домашнем халате. Холодная тонкая ладонь погладила проснувшуюся по голове, успокаивая.

— Дыши, Ли, дыши. Я здесь. Все будет хорошо.

Она глубоко вдохнула, почти насильно пропихивая в легкие прохладный ночной воздух. Пальцы вцепились в чужую ладонь, царапая мужское запястье до крови.

— Дыши, Ли. Ради меня, дыши.

Вдох-выдох-вдох-выдох. Паника, накрывшая сонный разум, медленно отступала во тьму. До следующего раза.

Мужчина не стал спрашивать, что ей снилось. Он и так это знал.

Пришедшее в себя тело задрожало от возникшего в комнате сквозняка, и женщина, поежившись, перевернулась на бок, закуталась в одеяло из невесомой аламейской ткани баретто. Мужчина хотел встать, но она поймала чужую руку, сжала ее своими, еще более холодными пальцами. То, что он сказал… Да, она хотела поверить сказанному, отчаянно хотела. Но не могла.

— Мы не справляемся, Лав.

Ее голос был хриплым, словно она недавно кричала или распевала немелодичные тижийские обрядовые песни.

Мужчина сдержал усталый вздох, но голос его все равно прозвучал во тьме безнадежно:

— Мы что-нибудь придумаем.

— Время уходит.

Он знал это и без нее, поэтому только отвернулся. Она сильнее сжала его руку.

— Я не сомневаюсь в тебе, я… боюсь. Вечером пришло письмо от генерал-губернатора. Понимаешь? Даже не от ведателя провинции, а от главы всего округа! Выше только министры и сам Господарь! Генерал-губернатор вен Глин считает, что мы неспособны справиться с бедой самостоятельно.

Лав недовольно поджал губы. Она не видела этого, но точно знала, что он сделал именно так.

— Пусть назначат нового старда. Я за эту должность не держусь.

Ах, если бы они могли вот так легко все это бросить! Но это должность рода. Повинность, что несет аристократическая фамилия перед самим правителем Серземелья.

— Стардом назначают самого крупного землевладельца, Лав. Уже более ста лет эту должность занимает род вен Силь, безукоризненно смотря за благополучием края. А мы вот уже второй год не можем полноценно исполнить свои обязанности перед господарем.

Он было нахмурился, но ее "мы" согрело душу.

— Я съезжу завтра в Нахолмье, узнаю, как обстоят дела у соседей. Не волнуйся, никого сюда не пришлют. В крайнем случае передадут обязанности другому роду и все.

Она кивнула, всем сердце желая поверить его словам.

— И никто никогда не узнает?

Мужчина вздрогнул. Посмотрел на собственные руки, словно мог видеть их в темноте во всех подробностях, скривился.

Она точно знала, что в это мгновение он скривился.

— Да, — вмиг охрипшим голосом согласился он. — Никто никогда не узнает, куда он делся.

Его сухие губы коснулись ее лба, и она, успокаиваясь, откинулась на подушки. В ту ночь она почти ему поверила. Махнула рукой, зажигая новую свечу в канделябре, проводила его силуэт слабой улыбкой, сигнализирующей: "все нормально, я в порядке", хоть и долго всматривалась потом в клубящуюся в углах комнаты тьму, жадно смотрящую на нее в ответ. Надежда, что все останется как прежде, позволила ей заснуть перед рассветом, когда мрак за окном стал сереть. Но надежда ее обманула.

Как всегда.

Теплое яркое утро казалось очередным даром небес: хорошая погода вот уже второй год редко посещала эти края. Столовая наполнилась светом, ароматом терпкого кофе и запахом сцины — специальной краски, замешиваемой по особой магической формуле, которая использовалась в Серземелье для печати периодических изданий. Обычное утро. Либена вен Силь неторопливо позавтракала, и, когда тарелку унесли, взялась за разбор корреспонденции. Читать утренние газеты за чашкой кофе ее приучил Лав год назад. Ей нравилась эта привычка. Ей вообще нравилось все новое, что появилось в ее жизни за последние два года. Либена отложила в сторону "Честного сплетника", просмотрела бегло "Новости Блотоземья" и в последнюю очередь обратила внимание на лежащие на подносе письма. Почти все они были деловыми и адресовались Чеславу. Но на одном стояло ее имя.

Толстая бумага с посеребренным вензелем выделялась на фоне обычных докладов управляющих или тонких листков личной переписки. Либена вен Силь осторожно взяла дорогой пергамент левой рукой, долго всматривалась в рисунок печати, а потом резко на выдохе ее надломила.

Фиолетовые буквы — цвет государственной корреспонденции — складывались в ужасные слова. Смысл сухих, казенных фраз, казался орудием пыток. "Извещаем… направлен… для ликвидации существующих затруднений и возможной временной передачи права управления землями стардства наиболее выгодным обеим сторонам путем… В срок четыре месяца… По личному распоряжению Господаря…"

Первое, что до нее дошло: чужак. Его посылают в Блотоземье решить проблему, с которой не справился род вен Силь. Он приедет сюда, в их дом, он претендует на земли их древнего рода и его место в обществе.

То есть на все, что у них есть.

Чужак. Здесь.

Либена бросила письмо, словно оно жгло ей руки. То упало на стол. Женщина ясно увидела, как в ярком свете солнечных лучей фиолетовые буквы приобретают алый оттенок.

Уютный мир на двоих, который они выстраивали так долго, рушился ей под ноги, грозя похоронить под своими осколками и ее саму.

2

Приказ передали под вечер, когда половина неба уже окрасилась в розовый цвет. Невзор сид Гарне как раз дописывал очередной отчет об обеспечении гарнизона столицы зимней формой. Точнее об отсутствии таковой. Огромный кабинет, уже два дня как лишившийся большого дивана на позолоченных ножках, кофейного столика и прочих подобных вещей, был теперь заставлен пыльными массивными шкафами, медленно наполняющимися различными документами. Сам новый начальник сидел на простом стуле без подлокотников за большим столом из ирденского дерева, заваленным бумагами. Стол сиду Гарне тоже не нравился своей роскошью и аляповатостью, но он по крайней мере выполнял свою основную функцию. В отличие от хрустальных этажерок, столиков из акаримского цветного стекла и прочего барахла, оставшегося в кабинете от предшественника сида и не имевшего для интенданта столицы совершенно никакой практической пользы.

Когда дверь скрипнула, открываясь без предварительного стука, офицер недовольно поморщился, но никак не прокомментировал бесцеремонное вторжение непрошенного посетителя.

— Как-то у тебя тут скучно! — нагло заявил вошедший — высокий мужчина средних лет с завитыми по последней моде золотыми локонами. Бледное продолговатое лицо его одновременно выражало и презрение ко всему окружающему, и вечную скуку. — У Гроша кабинет интереснее выглядел. Аламейские шкуры, диванчики на низких ножках… хоть оргию устраивай, право слово! А у тебя одни шкафы. Девок в них что ли прятать?

Сид Гарне аккуратно вывел последнее слово и отложил бумагу на край стола, давая чернилам время подсохнуть.

— Что тебя сюда привело, Вадим?

Вадим вен Борз устроился на стуле: попытался было на нем царственно развалиться, не преуспел в этом и, горько вздохнув, сел прямо, закинув ногу на ногу.

— Пришел тебя проведать. Почти декада прошла, как ты вступил в должность. Тебя уже должны были сожрать за то, с каким рвением ты взялся за инвентаризацию разграбленных складов. А ты еще жив. Это странно.

Невзор посмотрел на друга осуждающе.

— Вад, это ненормально видеть во всем подвох, а во всех окружающих людях — врагов.

— Ненормально быть таким лопоухим доверчивым дураком, как ты! — с некоторой злостью ответил аристократ, постукивая пальцем по столешнице. — Хммм… действительно, ирденское. Не подделка. И где только почтенный Грош достал такую дорогую вещь, а? С жалованья копил, наверно. Как думаешь?

Офицер посмотрел на разодетого в дорогие аламейские ткани аристократа с печалью. Вадима от этого взгляда передернуло.

— Нет, ну я такого идиота еще не встречал! — воскликнул он недовольно. — Нет бы врезать другу по наглой роже, он его жалеет! Знаешь, иногда мне очень хочется набить тебе морду!

Сид Гарне вздохнул.

— Вад, что мешает тебе это сделать? И выбирай, пожалуйста, выражения поприличнее! Ты же не пьяный сапожник!

— А ты не невинная девица, — ответил Вадим. — Чтобы краснеть от каждого моего слова. А целый генерал со всеми вытекающими.

— Стоит отметить, с невинными девицами ты разговариваешь так же. Вспомни прием у вен Фарта. Бедная Алина упала в обморок после той твоей шутки про поручика.

Аристократ небрежно отмахнулся от весьма глупых, по его мнению, обвинений.

— Юные девицы вечно падают на кого-нибудь мимо проходящего, словно перезрелые вишни. А перезрелые девицы падают уже не на, а под кого-нибудь. Ха! А звучит, да? Ну? Как тебе мой новый каламбур?

Офицер не разделил веселье друга, только посмотрел на него с отеческим недовольством. Вадим предпочел сменить тему разговора.

— Там в приемной твой Миколас топчется. Впускать?

Невзор тяжело вздохнул, словно смирился с неизбежным.

— И ты об этом молчишь? — недовольно спросил он, тем не менее заранее прощая другу эту вольность, как и многие другие проказы: бывшие и будущие.

— Ну должен же я молчать хоть когда-нибудь? — лукаво прищурился вен Борз. Затем мужчина поднял со стола деревянную статуэтку Чести и бросил ее в дверь. Та тут же отворилась.

— Миколас дон Оддин прибыл с приказом от имени Великого Господаря!

В комнату чеканным шагом вошел высокий юноша в форме столичного гарнизона. Темно-русые волосы его были собраны в аккуратный короткий хвост, над левой бровью белел маленький почти незаметный шрам. На рукаве блестела треугольная лейтенантская нашивка.

Невзор встал, прислонил обе ладони к груди, скрещивая кисти рук.

— Слава Великому Господарю!

— Слава Серземелью! — ответил юноша, повторяя жест офицера. Учитывая, что в руках он держал запечатанный пакет, смотрелось это несколько комично. Вен Борз многозначительно хмыкнул, Невзор, не обратив на это никакого внимания, сел.

— Миколас, почему сразу не доложил о себе?

Юноша бросил настороженный взгляд на гостя и покраснел.

— Генерал, я…

— Мы с ним в дверях столкнулись, — перебил секретаря аристократ. — И я попросил мальчика не торопиться и зайти, когда услышит стук в дверь.

Сид Гарне недовольно посмотрел сначала на валяющуюся на полу статуэтку Чести, затем — на лейтенанта. Тот бросился к двери, подобрал предмет искусства и вернул на положенное место — между Доблестью и Милосердием.

— Миколас, разве твой начальник — уважаемый вен Борз? Если тебе передали срочный пакет, ты должен немедленно отдать его лично мне в руки, а не ждать разрешения от постороннего лица!

Юноша покрылся красными пятнами и вытянулся в струнку.

— Разрешите доложить?

— Разрешаю.

— Распоряжение от канцлера! Приказано отдать лично вам в руки!

Подчиненный шагнул вперед и протянул генералу документы. Пока друг расправлялся с бумагами, аристократ взял одну из девяти деревянных статуэток, расставленных на столе в особом порядке.

— Не ругай юношу, Зор. Ты знаешь, меня сложно переспорить. "Упрям, словно ослиное стадо!" — так, кажется, ты меня охарактеризовал на второй день нашего тесного общения? Не думаю, что то, что прочтение сего документа было отсрочено на пару минут, играет особую роль. Ты просто узнаешь плохую весть чуть позже.

— Почему плохую? — удивился генерал словам друга.

— Ну, считай меня провидцем.

— Провидцев не существует.

— Зато существуют умные люди, хотя бы изредка пользующиеся своей головой по ее прямому назначению.

— Для завивания волос? — уточнил Невзор и достал из пакета приказ. По мере прочтения лицо его, и без того не обладающее ни каплей красоты, становилось еще более грубым и мрачным. Мужчина недовольно поджал тонкие обветренные губы, прищурился, словно смотрел не на бездушную бумагу, а на дезертира-предателя, и наконец почесал кончик длинного носа — знак крайней озабоченности и недовольства.

— Ты угадал, — сказал он хмуро, не отрывая взгляда от бумаги. — Завтра после обеда я должен прибыть к канцлеру с отчетом о проделанной работе. Для того, чтобы передать должность другому претенденту и получить новое задание исключительной государственной важности.

Вадим рассмеялся.

— Что ж, поздравляю: под твоим напором они не продержались и двух недель. У твоего предшественника очень сильные покровители, а ты полез разбираться, почему склады тебе переданы практически пустыми, так что этого следовало ожидать. Что будешь делать?

Невзор пожал плечами.

— А что мне остается? Я солдат. Куда пошлют, туда и поеду.

— И все?

Вадим смотрел на друга с прищуром, словно пытался разглядеть в нем нечто малозаметное. То, что постороннему видно не сразу, но тот, кто знает, где искать — рано или поздно узрит искомое.

Невзор приподнял левый уголок губ.

— Оставлю Миколаса в интендантстве. Приставлю к начальнику хозяйственной службы, мы когда-то служили вместе на восточной границе, он человек хоть и не особо умный, но верный Господарю.

Вадим покрутил в руках статуэтку и вернул ее наконец на место.

— Знаешь, меня всегда волновало, почему в центре стоит Честь? И чья, собственно говоря, честь имеется ввиду? Оставишь Миколаса… Совершенно случайно, да? Без поручений?

Лейтенант во все глаза уставился на начальника.

— С поручением, — признался офицер. — С очень важным и очень тайным поручением.

Аристократ усмехнулся. Миколас нахмурился, он не понимал сути начинающейся игры. Генерал с ненавистью посмотрел на выведенные казенными фиолетовыми чернилами скупые строки приказа.

3

Мужчины встретились за игральным столом. В салоне вдовы вен Крас всегда было много игр, спиртного и дам, готовых смеяться над самыми глупыми шутками своих кавалеров. Потому посетители здесь не переводились. И хотя приставка "вен", означающая принадлежность женщины к старому аристократическому роду, обязывала и хозяйку, и гостей вести себя определенным образом, все заскочившие на огонек знали, что нормы приличий здесь размыты, а границы дозволенного сильно расширены. Однако недовольных таким положением дел найти было сложно.

Итак, двое встретились за игральным столом: один высокий, худощавый, с завитыми по последней моде усами и тростью, прикрепленной почему-то к поясу, на манер шпаги; другой низкий, полный, все время протирающий лоб и лысину батистовым платком.

— Его отсылают, — заметил первый. — Это стоило значительных усилий, надо сказать. Партия вен Листа ставила его на эту должность неспроста: они знали дотошность знаменитого интенданта Цветочной крепости и на сто процентов были уверены, что он начнет копать под сида Грош. Выскочка с окраины, пусть и прославившийся, неслучайно был назначен интендантом столицы.

— Это было и так понятно, — недовольно заметил толстяк. — Дорого обошлось?

— Дорого, — заметил худощавый, кладя на стол сложенный вчетверо толстый лист бумаги с казенным знаком. — Потребовались деньги. И Злата в роли любовницы канцлера вен Воль.

— Канцлера? Не господаря? — удивился лысый, опять промокая лоб платком без вензеля.

— Всем известно, что правитель во многом полагается на решения канцлера, — пояснил его собеседник. — А вен Воль как раз охоч до юных девиц. Как видите, схема работает, и дело улажено.

Толстяк дотошно уточнил:

— А генерал?

Усатый усмехнулся:

— Отправляют в дальнюю провинцию, где третий год проблемы с неурожаем. Он же гениальный интендант, так? Вот и пусть поможет нерадивым стардам обеспечить запасы на зиму. Как только придет осень, из-за множества болот они окажутся отрезанными от остальной части страны, так что в той местности вопрос запасов животрепещущий. Говорят, в прошлом году за зиму там резко увеличилось количество преступлений на почве голода. По мнению канцлера, проблема сия очень даже серьезная, и, если ее не решить в срок, можно и до массового голода дойти. Так что наш друг едет выполнять очередную миссию господаря. К тому же девочка надоумила вен Воль приказать генералу жениться на вдове предыдущего старда. Поверьте, наш милый интендант теперь прикреплен к грязи Блотоземья навеки.

Ответ наконец удовлетворил толстяка, и он впервые улыбнулся собеседнику:

— Вина?

— Лучше оплатите работу, — предложил худощавый, постучав пальцем по лежащему в центре стола листу бумаги.

— Конечно! — воскликнул лысый и щелкнул пальцами, подзывая слугу.

1. Город Подхолмье

Дрягвенская провинция Илийского округа производила впечатление унылое: серые дома, затянутое тучами небо, вечная грязь под копытами коней.

— Здесь когда-нибудь бывает солнечно? — недовольно поинтересовался Вадим, с ужасом рассматривая заляпанные землей полы бордового плаща.

— Нужно было одеваться скромнее, — ответил Невзор, спрыгивая с коня следом за другом. Денщик тут же подхватил поводья и повел коней к широкому навесу, приделанному к амбару постоялого двора. Мужчины зашагали к небольшому двухэтажному дому.

— Ну я же не знал, что мы едем в сердце Темной стороны!

— Темной стороны не существует, — педантично поправил друга генерал. — К тому же тебя никто не звал в это путешествие, ты сам в попутчики навязался.

Вадим рассмеялся.

— Ты сегодня очень груб! Значит, расстроен. Не знай я тебя с Нерчи, подумал бы, что ты жалеешь о потерянном теплом местечке, но это явно неверное предположение. Так что тебя беспокоит?

Нерчь… Тижийская стоянка. Земляная яма под палящим солнцем и окровавленное тело внутри нее встали перед глазами офицера так ясно, что он даже потряс головой, пытаясь избавиться от неприятных воспоминаний.

— Неужели встреча с милой вдовой? Так тебе давно пора остепениться.

Скрипнула, открываясь, дверь, и в лицо пахнуло теплом и запахом выпечки. Это сразу же расположило Невзора к местным хозяевам. Он часто составлял впечатление о подобных местах по первому запаху. Где-то пахнет выпивкой, где-то сыростью, где-то кровью. Здесь же в воздухе витал ароматный запах сдобы, и друзья с нетерпением повертели носами, словно им шел не четвертый десяток, а от силы второй.

— Чего изволите?

Вадим окинул оценивающим взглядом подошедшую к ним женщину. Статная, округлая в правильных местах, держащая в необычайно изящных для служанки руках большой кувшин, незнакомка радовала глаз. Аристократ подмигнул ей и попросил:

— Нам обед на двоих, красавица, да поживей.

Женщина кивнула и скрылась за дверью, ведущей, судя по всему, на кухню. Друзья уселись за столик у окна: Вадим высматривал, когда вернется служанка, Невзор хмуро созерцал начинающий накрапывать дождь. Стекла не было, только распахнутые настежь ставни, так что изредка капли залетали внутрь помещения и разбивались о чистую деревянную столешницу. Редкость для постоялого двора провинции.

— Хорошие здесь хозяева, — озвучил свою мысль Невзор. Друг оглядел пустой зал.

— Что-то народа тут нет. Впрочем, для нас это плюс. Так что там с твоим заданием? В чем подвох?

— Почему сразу "подвох"?

— Потому что в хорошее место тебя бы не послали, — проницательно заметил аристократ и внимательно уставился на собеседника. — Ну?

Генерал устало кивнул.

— В этот раз ты прав. Учитывая мои интендантские заслуги, бесперебойное обеспечение вверенных мне гарнизонов продовольствием и вооружением и прочее в том же духе, мне поручено проследить за действиями рода вен Силь, выполняющего функции стардов по отношению к Блотоземью. В результате неблагоприятных погодных условий, которые только ухудшаются третий год как, я должен всячески помогать им справиться с возложенными на них задачами: собрать в полной мере налоги и вовремя доставить их в столицу округа — Торфград, проверить, чтобы все население Блотоземье пережило зиму без голодных смертей. Ну и решить вопрос с погодой. Будто я чародей какой и могу повелевать ветрами!

Невзор стукнул ладонью по столу, выражая крайнюю степень негодования. Подошедшая служанка никак на это не отреагировала: молча поставила на стол две тарелки с мясом и овощами и опять скрылась с глаз. Генерал взялся за ложку, аристократ же некоторое время внимательно смотрел на друга, а потом уточнил:

— И все?

— Нет! — Сид Гарне с недовольным видом отложил столовый прибор. — Ты прав, нет. Канцлер и господарь недовольны, что вены Силь не смогли решить проблему. В прошлом году налоги были собраны не в полной мере из-за массового гниения урожая. Теперь они хотят поставить на место этого рода другого старда.

Служанка принесла глиняный графин с молоком и две кружки.

— А вино? — удивился Вадим.

— Спиртного нет, — заявила женщина, уперев руки в бока. Аристократ на секунду замер, переваривая столь кощунственное заявление, а потом махнул рукой:

— Как зовут?

— Азарина.

— А ну зови сюда хозяина!

Азарина лукаво улыбнулась.

— Я — хозяин. Что хотели?

— Вина я хотел! — Вадим ткнул пальцем в графин.

— Вина нет! — сообщила хозяйка постоялого двора, сняла с плеча полотенце, и резко взмахнула им, словно кнутом. — Еще пожелания есть?

— Нет!

— Тогда с вас два храмника.

Аристократ достал две монеты с изображением Пятиглавого храма и бросил их негостеприимной женщине в район груди. Однако монеты не покатились по полу — та поймала блестящие кружочки налету и, весело подмигнув злому гостю, опять скрылась с глаз.

— Какая настырная, а? — с воодушевлением прокомментировал ее действия Вадим. — Так и просится… Да, твое дело, прости. — Он наконец-то взял ложку. — Зачем господарю менять старда? Им издревле становился самый богатый землями род. Это неписанное правило. Да и кого они поставят?

— Меня.

Вадим не скрыл удивления.

— Прости, но ты не из древней аристократии. И ты не "нис" — не из нового дворянства. Ты "сид" — служилый человек, воин из рода воинов. Сидов никогда не ставят стардами. Это функции аристократов.

Невзор спокойно принял рассуждения друга.

— Во-первых, мне не передают функции рода. Канцлер раскопал древнюю должность регстарда — то есть помощника стардов. Раньше ее получали при малолетних наследниках старших родов их опекуны или регенты. Так что официально я лицо подневольное, хоть и понесу наказание за несобранные налоги больше, чем вены Силь. Во-вторых, чтобы должность была закреплена за мной, я должен быть родственников стардов. Господарь и канцлер хотят, чтобы я женился на вдове вен Силь.

Вадим, не задумываясь, брякнул:

— Она будет против. Старые дворянские фамилии очень честолюбивы и высокомерны.

Сид Гарне нахмурился.

— Я знаю. Но мне дали ясно понять, что это брак во имя венца. Практически приказ, который я, как верный господарю офицер, должен выполнить.

— И что? Это даст тебе только должность и никаких привилегий?

— По сути да. Я должен буду помогать ей и ее пасынку, Чеславу вен Силь, исполнять обязанности стардов.

— А, ну это больше похоже на правду, — успокоился аристократ. — Ты будешь делать их работу за редкое и возможно крайне скучное занятие любовью с тощей аристократочкой. Впол…

— Вадим!

Вен Борз поднял руки вверх, словно решил сдаться в плен.

— Прости. Не хотел оскорбить будущую сиду Гарне. Уверен, она очаровательна!

— Она в любом случае станет моей женой, — с намеком заметил Невзор. — Прояви должное почтение хоть к одной женщине в этом мире!

— Браво! Похвальная решительность! — Вадим захлопал в ладоши с ложкой в руке, отчего в стороны полетели брызги от жаркого. — Положить на алтарь службы свой х…

Невзор начал вставать.

— Свой характер! Друг мой, а ты что подумал? — Вадим провокационно улыбнулся. — Неужели что-то неприличное? Так вот твой поступок — это достойный подвиг! Если бы у нас еще водились менестрели, они сочинили бы в твою честь пафосную балладу, гарантирую!

— Слушай, без тебя тошно. — Тихо сказал Сид Гарне. — Я себя тижийским таджем чувствую, что берет в гарем очередную дочь поверженного врага.

— Тижийцы они да, любвеобильные, — начал было ерничать в своей обычной манере Вадим. — Говорят, не каждая… — тут он заметил выражение лица друга и вдруг резко посерьезнел. — Брось. Она даже не девица. С первым мужем как-то справилась, и от тебя не лопнет.

Лицо генерала посерело. Вадим почти ощутил удар увесистым кулаком по своей скуле — но тут испуганно заржали во дворе кони, за окном раздался крик денщика, а во входную дверь врезался топор. Невзор не более трех секунд рассматривал грязный конец лезвия, торчащий из доски, а затем достал из-за пояса пистолет и шагнул ко входу. Вадим метнулся за стойку.

Петли скрипнули, впуская в дом двоих мужчин разбойничьего вида. Высокий рыжебородый мужчина с большим мясницким ножом в руке так и застыл в дверях, его товарищ, вертлявый крепыш с залысиной на затылке, остановился ближе к столам, с интересом оглядывая помещение.

— Жрали, кажись, недавно, — заметил он полупустые миски. — Я же говорил, она кого-нибудь приведет! — он недовольно сплюнул на пол, безостановочно переступая с ноги на ногу. — А ты: да баба дура, выселит всех, зуб даю! Жалостливая! Ну и вот — давай сюды свой зуб.

— Так это — то! Нам, поди, это надо! — глубокомысленно, но весьма непонятно ответил его напарник.

На кухне раздался крик, грохот, и через полминуты появились еще двое: один тощий, молодой, с едва наметившимися усиками, нес саблю, второй, со шрамом на щеке, одетый в дорогие штаны, явно снятые с какого-то безвременно почившего дворянина, и простую рубаху, настолько сильно контрастировавшие друг с другом, что Вадим еле удержался от презрительного хохота, тащил за собой хозяйку постоялого двора, держа ее за кудрявые темные волосы.

— Мы же говорили — придем! — сообщил он, откидывая жертву к ближайшему столу. — Мы же говорили, тебе нужны помощники. А ты не поверила, сука.

Женщина попыталась встать, но второй, тощий парень с саблей, ударил ее ногой в живот.

Вадим нацелился на стоящий на стойке кувшин. В его рубашку была вшита парочка стилетов из илендской стали, но показывать врагу все козыри сразу не разумно.

Рыжебородый шагнул внутрь помещения, и входная дверь медленно, скрипя петлями, закрылась, открывая спрятавшемуся за ней офицеру обзор на комнату.

Стоило кому-то из нападавших обернуться, и они бы увидели человека, медленно поднимавшего пистолет.

Но разбойники были поглощены разговором с хозяйкой дома.

— Ну? — "франт" наклонился к женщине и приставил к ее горлу нож. — Так тебе нужна помощь?

— Нет!

Голос Азарины дрожал, а когда мужчина особо сильно дернул ее за волосы, она жалобно вскрикнула, но на врагов посмотрела без заискивания, с незамутненной ненавистью. — Нет.

Лицо, обезображенное шрамом, скривилось.

— Ну ничего, бабу всегда уговорить можно!

Он вскинул левую руку для удара, правой удерживая голову женщины…

Вадим метнулся к кувшину.

Невзор нажал на курок.

Азарина извернулась и вцепилась зубами в маячившую у ее лица кисть.

"Франт" вскрикнул от боли, ударил женщину ногой в грудь, откидывая от себя, но тут же замертво повалился на пол. По грязной рубахе в районе сердца расползалось алое пятно.

Вадим подскочил к юноше с саблей и разбил графин ему о голову, но тот хоть и покачнулся, а на ногах устоял.

Двое, что вошли через дверь, обернулись на звук и заметили генерала. Тот успел выстрелить второй раз, но немного промахнулся и попал не в грудь, а в руку рыжебородого разбойника. То ли сбоило пороховое заклинание, позволяющее переместить мгновенно порох из дополнительной ампулы в ствол и выстрелить повторно, то ли враг попался слишком шустрый, несмотря на комплекцию.

Рыжебородый переглянулся с вертлявым крепышом и, усмехнувшись, направился к пытающейся встать на ноги женщине. Крепыш шагнул к Невзору, пританцовывая. Офицер аккуратно отложил пистолет и достал шпагу.

Безусый кинулся на Вадима, взмахивая саблей. Аристократ, уклоняясь от хаотичных движений врага, попятился к стене.

Азарина вскрикнула от удара по лицу и опять упала.

Невзор внимательным взглядом следил за каждым шагом противника, но тот и не думал приближаться. Серые глаза потемнели, потом позеленели — и генерал почувствовал, как металл в его руке нагревается, словно в печи кузнеца. Шпагу пришлось отбросить под ближайший стол — чтоб хоть не сразу до нее добрались враги.

Вадим резко пригнулся, пропуская клинок над головой, и подался вперед, вспарывая тонким стилетом врагу правое бедро. Рана не сильная, но болезненная. Безусый юнец вскрикнул, но не отскочил назад, а бросился вперед с диким ревом.

Взревел и рыжебородый — женщина, которую он схватил за плечо здоровой рукой, обернулась и попыталась подобранным с пола черепком кувшина порезать ему лицо. Нанести значительный вред ей не удалось, он успел отпрянуть, но щеку она ему все равно попортила.

Невзор резко бросился вперед, целя левым кулаком врагу в шею, но тот легко ушел от удара, делая в ответ подсечку. Генерал потерял равновесие и стал падать.

Азарина бросилась к кухне.

Вадим, обративший все свое внимание на движение сабли, не успел увернуться от чужого кулака и согнулся от боли.

— Рина!!!

Женщина обернулась. Увидела застывшего в дверях мальчишку и метнулась к нему. Рыжебородый сделал тоже самое.

Вадим боднул врага в живот, сбивая его с ног. Сцепившись, они, словно дворовые псы, не поделившие кость, покатились по полу в центр комнаты.

Невзор, падая, в последний миг оттолкнулся левой рукой от пола, бросил тело вперед, на врага, и вогнал изогнутый словно коготь гиленский кинжал ему в живот.

Рыжебородый схватил за руку так неожиданно появившегося юношу.

— Игнас! — взвыла хозяйка дома, бросаясь к такому же как она кареглазому и темноволосому парню.

— Порешу! — взревел разбойник и потянул паренька к себе, взмахивая своим огромным мясницким ножом, но парнишка дернулся, пытаясь вырваться.

Чародей, держась за живот, осел на пол. Невзор перекатился по полу, схватил шпагу и встал за спиной рыжебородого.

Вадим попытался выдавить противнику глаза, но тот ловко сбрасывал его руки с лица, в ответ озверело рыча и пытаясь вцепиться врагу в шею зубами. Пока что он только изрядно попортил рукав плаща. Выбитая сабля валялась где-то за стойкой.

Парнишка пнул рыжебородого детину в колено и отскочил в сторону. Азарина, бросившаяся было к врагу, изменила траекторию бега и устремилась к юноше. Невзор занес шпагу, сделал резкий выпад вперед, но ранил противника не сильно — тот частично уклонился. Тут же скользнул вправо, затем вперед и резко выбросил кулак, метя генералу в лицо. Голова взорвалась болью.

Вадим извернулся и вогнал в шею беснующемуся врагу стилет. Хороший, из илендской стали, узкий, четырехгранный. Можно сказать, он был у наследника рода вен Борз любимым.

Невзор шагнул назад, потом вперед, резко прочертил шпагой, целя противнику в грудь — и попал. Тяжелый мясницкий нож с грохотом упал на деревянные доски, следом на пол свалилось тело разбойника.

Генерал осмотрелся, увидел, что все живы, и шагнул к раненому в живот врагу.

— Ненавижу чародеев, — произнес он, ударяя того эфесом по голове.

Вадим вытащил стилет из мертвого тела, брезгливо вытер его о рубашку покойного и поднялся на ноги с весьма печальным видом.

— Нет, ну ты представь, он прогрыз мне ткань! — он показал приближающемуся другу дыру на рукаве модного бордового плаща.

Генерал молча убрал шпагу в ножны, подобрал и спрятал пистолет.

Аристократ снял обновку и брезгливо бросил ее на пол.

— Жить будет? — спросил он друга, кивая на тело с кровавым пятном на рубашке в районе живота.

— Сейчас перевяжем, и будет, — сообщил ему Невзор. Первым делом офицер подошел к женщине, стоявшей у стойки в обнимку с братом.

— Нужно вызвать службу правопорядка и труповозку. И мне тряпок каких-нибудь и отвар белолистника, если есть. А то и этот уйдет к Отцу.

Хозяйка постоялого двора кивнула.

— Игнас, сбегай в контору.

Парень оглядел четыре тела и вцепился в руку сестры.

— Я тебя не оставлю!

— Со мной все в порядке. Игнас, сходи за помощью.

В голосе женщины послышались строгие нотки. Паренек недовольно фыркнул, но послушно поплелся к двери.

— Подождите, — генерал схватил мальчишку за рукав. — Надо проверить, не остался ли кто-то из их банды поджидать на улице.

Брат с сестрой замерли, Вадим с обиженным видом рассматривал заляпанную кровью рубашку. Сид Гарне стал у двери. Вытащил из кармана маленький мешок, достал две бумажные гильзы. Одну надкусил и засунул в ампулу, прикрепленную к боку ствола и разделенную на две части: в первую офицер высыпал часть пороха, во вторую — его остатки, пулю и бумагу. Другой патрон он также надкусил, половину пороха вытряхнул на пороховую полку, оставшуюся часть — в дуло ствола, следом при помощи шомпола засунул завернутую в бумагу пулю. Хозяйка постоялого двора следила за этими манипуляциями со страхом, ее брат — с искренним детским восхищением. Генерал взял в одну руку пистолет, в другую шпагу и шагнул к стойке.

— Думаю, лучше выйти через заднюю дверь.

Женщина только молча кивнула в ответ.

Сид Гарне вернулся через пару минут напряженной тишины.

— Больше никого не было, — сообщил он мрачно. — Но одну лошадь и денщика убили.

— Игнас! — женщина кивнула на дверь, и ее брат тут же исчез на улице, торопясь выполнить поручение.

— Вы в порядке? — спросил Невзор, обратив на нее внимание. — Вам нужно обработать ссадины. И синяки на шее.

— Ерунда! — отмахнулась Азарина. — Но умыться все-таки стоит. — Она нетвердым шагом направилась в сторону кухни.

Вадим проводил статную женщину заинтересованным взглядом.

— Ты торопишься? — спросил он.

— Да, — недоуменно ответил друг.

— Поезжай. Я останусь и улажу проблемы со охраной правопорядка.

Генерал посмотрел на аристократа недовольно.

— Ты забываешь иногда, Вадим, что люди — не игрушки.

Вен Борз отмахнулся от увещеваний друга.

— Без нотаций, пожалуйста. Иди лучше лошадей проверь. Судя по ржанию, одну порезали. И вообще, я может искренне хочу помочь этой милой горожаночке!

— Если под помощью подразумевается тесный телесный контакт, то да, ты очень хочешь ей помочь.

Невзор развернулся и действительно пошел проверить коней.

Вадим снял сшитый по последней моде бордовый плащ и бросил его на пол, как ненужную тряпку. Потоптался немного на месте и решительным шагом отправился в другую часть дома.

Азарина плакала. Она уже успела переодеть платье и теперь сидела на кривой скамье спиной к двери и расчесывала спутавшиеся волосы. Руки ее вздрагивали при каждом всхлипе. Когда скрипнули половицы, женщина мгновенно выпрямилась, вытерла рукавом слезы и сурово спросила:

— Игнас? Отнеси господам молока. Да поживее!

— Господа хотят вина, — уточнил аристократ, однако сказано это было без вызова в голосе. Хозяйка встала, но к посетителю лицом не повернулась.

— Что вам надо?

Вадим прислонился плечом к стене.

— Вообще много чего. Но для начала объясните, кто это, и что они хотели.

— Банда из соседнего города. Хотели денег. Часть от выручки.

— Они из Нахолмья?

— Нет, из Поречья.

Вадим бесцеремонно прошел внутрь комнаты, сел за заваленный овощами стол. Постучал по нему пальцами, отбивая марш.

— Хмм, дуб. И что же? Вы даже не обратились к местным властям?

Женщина усмехнулась.

— Не к кому было обращаться. Одного убили, другой делся неизвестно куда. Нам пока только обещают нового главу охраны правопорядка прислать. Они от того с Поречья сюда и пришли, что безвластие почуяли.

— Понятно.

Женщина отложила расческу и отошла к печи, открыла заслонку. В лицо Вадиму пахнуло жаром. Тут же вспомнились Тижийская степь и Нерчь. Он даже почувствовал во рту привкус крови. Рука невольно дернулась к губам проверить целостность зубов.

— Я близок к Министерству порядка, так что, пожалуй, останусь у вас на пару дней, посмотрю на действия этого нового главы. Надеюсь, у вас найдется свободная комната для уставшего путника?

Азарина наконец-то развернулась к наглому гостю лицом. Посмотрела на него, прищурившись.

— Бесплатно не найдется, — с вызовом объявила она.

— Я заплачу.

Он бросил на стол несколько монет. Не храмовников, портретники с лицом господаря. Женщина отошла к крючкам, вбитым в дальнюю стену, сняла один из ключей.

— Последняя комната по правой стороне.

— Как у вас все систематизировано, — умилился аристократ. — Мой учитель аламейского…

— Люблю порядок. Можете заселяться, — ключ упал ему в ладонь, а женщина, секунду назад наклонившаяся к нему через стол так близко, что он почувствовал цветочно-пряный аромат ее тела, уже отошла к печи подбросить дров.

Привкус крови во рту стал сильнее.

— Пожалуй, вы правы, пойду осмотрюсь. — Он встал и направился к выходу. — Но ради Отца всего живого, раздобудьте где-нибудь вино, или у вас будет еще один труп.

***

Ночь подкралась незаметно. Так как стемнело еще до конца беседы с представителями службы правопорядка, Невзор тоже остался ночевать на постоялом дворе. Вечером в комнату, поименованную Вадимом "столовой", забрели несколько мужчин дабы поесть и посудачить о новостях. Посетители с неуемным любопытством осматривали помещение, видимо, до них дошел слух о нападении, и теперь они искали следы будоражащего воображение события. Однако трупы давно увезли, пол Азарина долго отмывала чрезвычайно вонючим раствором и песком, а потом забросала его чистой соломой. Потому местные, вдоволь наозиравшись и наевшись ароматных пирогов, ни с чем уходили восвояси. Невзор и Вадим поужинали быстро, почти не разговаривая. Их обслуживал брат хозяйки. Мечась туда-сюда с кувшином и тарелками, юноша тем не менее находил время виновато коситься на генерала. Сиду Гарне очень не хотелось в этот вечер начинать душещипательные беседы, но он полагал, что недосказанность — худший враг военного и, встретившись с парнем в очередной раз глазами, спросил:

— Что тебя грызет, мальчик?

Игнас покраснел: скорее от негодования за детское обращение, чем за свои слова.

— Мне 16! Я давно помогаю Рине как взрослый! — пояснил он запальчиво. — Но… Я хотел поблагодарить уважаемых гостей за помощь. Сестра ходила к главе города дону Низу, но он не пожелал помогать нам. — Юноша на мгновение запнулся, опустил глаза, но продолжать тему не стал. — И… Я сожалею о смерти вашего служащего, сид.

Невзор сухо кивнул, принимая извинения. Ал был хорошим слугой, верным спутником на протяжении пяти лет. Теперь труповозка, что приезжала за телами разбойников, забрала и его. Жертва и убийцы лежали на телеге плечом к плечу. Как солдаты на поле брани.

Смерть не щадит ни хороших, ни плохих, все равны перед ее взором.

Справедливо ли это?

— Я принимаю твою благодарность и твое сочувствие, Игнас…

— Дон Брит!

Дон. Значит, горожанин. И из не самой простой семьи. Слуги дополнений к фамилии не имеют, даже самые элитные.

— Игнас дон Брит.

Вадим, неудовлетворенный тем, что разговор ведется без него, поспешил вставить свое слово:

— И что же потребовал ничуть не благородный дон Низ у твоей сестры?

Юноша вздрогнул.

— Ни за что не поверю, что старый пердун не воспользовался случаем, дабы поиметь что-нибудь с этого дельца!

Паренек покрылся красными пятнами.

— О! Так я угадал? И судя по розовым ушкам, поиметь он в прямом смысле хотел твою сестренку? Дон Низ хотел пощупать низ одной прекрасной дамы, но без похода в храмы! — И Вадим рассмеялся, ужасно довольный сочиненным только что стишком.

— Не смейте! — Игнас сжал кулаки. Взгляд его наполнился ненавистью. — Вы не можете…

— Игнас!

Азарина словно почувствовала что-то: подлетела к столу, недовольно воззрилась на брата. — Неси дрова! Живо! Печь нечем топить!

— Но я…

— Живо!

Юноша упрямо застыл на месте.

— Я должен защитить твою честь!

Хозяйка удивленно приподняла брови.

— А на нее кто-то покушается? Ты что ищешь отговорки, чтобы не выходить под дождь? Мне самой идти за поленьями?

— Нет! — испуганно замотал головой паренек. — Я сейчас все принесу! — и он умчался на кухню. Азарина поставила на стол графин с вином.

— Напьетесь — будете спать в сарае, — предупредила она. — И мальчишку не трогайте. Он вам ничего плохого не сделал.

Вен Борз налил себе вина.

— Да что же мы — стахийцы, юношей трогать? — удивился он. — Ну разве что… А как вы относитесь к тому, чтобы мальчик заменил моему другу убитого денщика?

Женщина внимательно посмотрела на хмурого вояку.

— Служить генералу сид Гарне — честь для нашей семьи!

Невзор хотел было поморщиться, но сказано это было так искренне, что он только мысленно застонал, смиряясь с неизбежным. Благо, все, что ему предстояло в ближайшем будущем — расследование по поводу плохой погоды, бытовые дрязги и выстраивание отношений с представителями старых аристократических родов. Мальчику, вроде бы, ничего не грозило. Чай, не на войну едет.

Невзор вспомнил столичных дворян и подумал, что возможно, крови в поместье Замарье будет пролито не меньше.

— Я буду рад взять в услужение такого храброго юношу.

— А я буду рад остаться здесь и проследить за ходом расследования, — улыбнулся хозяйке постоялого двора Вадим.

— Благодарю вас! — Азарина поклонилась, правда почему-то одному Невзору, и, сверкнув карими глазами, ушла к другим посетителям.

Вадим подлил себе вина.

2. Малахитовый дом, поместье стардов вен Силь

Дом казался предателем. Комнаты были слишком маленькими, коридор — чрезвычайно коротким, а ступеньки лестницы — непропорционально низкими. Как бы медленно ни шла Либена, входная дверь перед ней все равно выросла неожиданно рано.

Она не была готова к встрече.

Но она бы никогда не смогла подготовиться к этому в полной мере.

— Все будет хорошо.

Чеслав оттопырил локоть, предлагая ей опереться на его руку. Мачеха воспользовалась любезным предложением, хоть и понимала, что такое поведение может вызвать у столичного гостя некоторые вопросы, которыми задаваться он не должен. Чеслав ободряюще улыбнулся. Но она не почувствовала в этой улыбке уверенности и оттого только сильнее нахмурилась.

Шаг. Второй. Открылась бесшумно парадная дверь, отдавая хозяев на растерзание гостям.

Дом предавал ее.

Опять.

Она никогда не могла в нем спрятаться. Тьма находила ее. Тьма несла боль, раскрашивая мрак алыми каплями ее крови.

От мужчины, что спешился у порога, тоже несло болью и кровью.

— Военный, — процедил недовольно Чеслав, не торопясь спускаться по ступенькам навстречу прибывшему человеку.

— Написали же: сид. Кем бы он еще мог быть? — шепотом ответила Ли.

— Чиновником, — предположил пасынок. — Последнее время многие сиды отдают сыновей на службу государству не на военном поприще, а на мирном. Со времен Третейского манифеста это разрешено. Но нам, конечно же, прислали старого солдафона. Посмотри, у него половина волос седая.

Либена тоже это заметила, но посчитала пенять на внешность гостя неприличным. Ее первый муж тоже имел седину и…

Не стоило вспоминать его сейчас. Когда генерал шагнул по ступенькам крыльца в их сторону, женщина едва сдержала порыв спрятаться за пасынка. Сжав чужой локоть до того, что Чеслав зашипел от неожиданной боли, она усилием воли заставила себя отвлечься от неприятных мыслей и сосредоточиться на реальности. Но глаза невольно разглядывали непрошенного, но ожидаемого гостя — и сравнивали.

Лицо обветренное, неухоженное. Нос длинный, губы тонкие, скулы острые, подбородок "упрямый". Морщины. Не старик, конечно, но явно старше ее лет на десять-пятнадцать. Глаза внимательные, серые, словно предгрозовое небо. Короткий ежик темных волос, наполовину поседевших. Военная выправка.

Солдафон или нет покажет время, но этот человек убивал людей, не задумываясь.

И это было самым страшным. Либене показалось, что тьма, затаившаяся в углах их большого дома, довольно заклубилась, чуя нового хозяина.

И новую кровь.

— Добро пожаловать в Замарье, — заговорил первым Лав, когда гость поравнялся с ними. — Рады вашему прибытию в Малахитовый дом. Я — наследник рода вен Силь, Чеслав. Позвольте представить, моя мачеха, Либена вен Силь. Старды Блотоземья.

Она едва заставила себя опустить глаза и присесть.

За эти два года она почти отучилась прятать взгляд.

И лгать.

Но с этого дня ложь станет постоянным гостем Малахитового дома.

— Невзор сид Гарне, генерал… видимо, уже в отставке.

Гость пожал руку Чеславу и протянул ладонь в сторону хозяйки дома. Но Либена только сильнее вцепилась в локоть пасынка. Взгляд офицера потемнел, но он ничего не сказал, просто убрал руку и обернулся к следующему за ним по пятам юноше.

— Игнас дон Брит, мой порученец.

Юноша поклонился.

Юный, невысокий кареглазый брюнет, он производил впечатление человека очень непосредственного, еще не обтесанного жизнью. Либене он напомнил младшего брата. Это немного успокоило женщину и, она наконец вступила в разговор как хозяйка дома и насколько смогла благожелательно поприветствовала гостей:

— Добро пожаловать в Малахитовый дом. Слуги проводят вас в ваши комнаты. Вода в купальне нагрета, ужин накроют через три часа.

— Благодарю.

Мужчина шагнул вперед, к нему тут же подскочил слуга Чеслава Филип и увел гостя в дом. У двери военный обернулся, и на мгновение глаза его встретились с глазами Либены. Но офицер почти сразу же отвернулся. Женщина испугалась. Что он там увидел, в ее зеленых глазах? Страх? Ненависть? Лукавство?

Вен Силь посмотрела на пасынка.

— Порученец же ест со слугами? — уточнила она. Чеслав безразлично пожал плечами.

— Наверное.

Оставалось надеяться, что генерал не сторонник строгих правил, и их ошибки, если таковые будут, не возбудят в нем значительного недовольства. В конце концов, он приехал с одним сопровождающим и верхом на коне, когда по статусу ему предполагалась свита из 4–8 человек и как минимум шестерка лошадей или самоходка с редким красным артефактом управления.

— Ждем ужина? — спросил пасынок, видимо, думая в том же направлении, что и мачеха.

— Ждем ужина, — кивнула Либена.

Тьма насмешливо посматривала на них из темных углов Малахитового дома.

***

Сид Гарне явился в столовую ровно в семь часов. Прямой, словно проглотил шпагу, он чеканным шагом подошел к маленькому столу с резными ножками и сел на предназначенное ему место. Напротив Либены.

— Добрый вечер.

Обычный служака, коего отослали подальше от столицы, дабы не мешал большим людям играть в свои игры. Он ничем не заслужил холодность со стороны хозяев, и Либена блекло улыбнулась ему в ответ.

— Здравствовать вашему роду.

Обычное нейтральное пожелание, подходящее для любой ситуации. Чеслав ограничился односложным:

— Добрый.

Слуги шагнули к столу. В комнате повисла неуютная тишина. Генерал бросил короткий взгляд на руки наследника рода, затянутые в черные перчатки. Некрасивые руки с толстыми короткими пальцами. Совсем неблагородные. Чеслав поймал этот взгляд и криво усмехнулся.

— У вас красивый дом, — нарушил гнетущее молчание гость.

— Да, мы недавно меняли интерьер, — призналась вдова.

— Горе способствует переменам. Сочувствую вашей утрате.

Невзор говорил искренне. Когда его отец не вернулся с Горной войны, мать, крайне болезненно воспринявшая весть о гибели мужа, тоже переделала в доме каждый уголок. За исключением, правда, спальни главы семейства, куда периодически ходила рыдать. Спальня закрывалась на ключ, который Светлана сид Гарне носила на шее на толстой серебряной цепочке. Но непослушный Зор научился открывать замок маминым шпильками и часто прокрадывался в пыльную комнату, дабы раз за разом рассматривать лежащие в комоде ножи и пистолет, и перечитывать книги по военной стратегии, стоящие рядом на отдельной полке. Когда он брался за рукоять парадного кинжала, ему казалось, что он как бы пожимает руку отцу сквозь время…

Невзор почти ощутил на пальцах пыль и паутину, кои были полновластными хозяевами в той темной, навеки запертой на три оборота, комнате.

Поменяла ли там что-то мать теперь, спустя десятилетия?

Не смотря на явную искренность сказанного, наследник рода вен Силь никак не прокомментировал реплику офицера. Либена, пытаясь сгладить ситуацию, поблагодарила:

— Спасибо за участие.

Генерал склонил голову, принимая благодарность. Столовая опять наполнилась тишиной — душной и какой-то приторной.

— К вам кто-то еще приедет? — уточнил вдруг Чеслав, методично кромсая кусок говядины.

— Да, должен прибыть друг. Вадим вен Борз. Он большой знаток бюрократической системы, надеюсь, это поможет нам как можно скорее решить проблему неурожая. Я изучил некоторые государственные постановления по сельскому хозяйству и прочитал справочники по погоде в Дрягвенской провинции Илийского округа и вообще по статистике неурожаев, и сделал неутешительный вывод, что без специалиста мы вряд ли что сможем сделать. Судя по всему, дабы выяснить причину аномальных дождей, придется вызывать метеоролога.

Пасынок с мачехой переглянулись.

— Чародея?

— Не думаю, что для этого нужна темная кровь, — заметил офицер. — Обычного служащего Института Погоды вполне достаточно.

— Склонен с вами согласиться в этом вопросе, — заметил молодой человек, откладывая нож. Слуги тут же поменяли тарелку.

— Я уже направил запрос, — ободренный словами хозяина дома, продолжил генерал. — Надеюсь, долго ждать не придется.

Либена почувствовала, как напрягся от этого своевольного замечания Лав. Зашуршали темные перчатки. На секунду ей показалось, что все вернется на круги своя: будет удар кулаком по столу, громкая тирада, и… Но Чеслав разжал пальцы и потянулся к бокалу с вином. Она бросила на него взгляд, полный благодарности и согласия. Ее тоже испугала быстрота, с которой сид Гарне самовольно, без их ведома, стал распоряжаться в их вотчине. Он успел пригласить в Малахитовый дом постороннего человека еще до приезда сюда, до личного знакомства с обитателями. Что это? Привычное пренебрежение приличиями? Оплошность? Или показательный жест?

Тьма знала ответ и смеялась над робкой надеждой Либены решить все миром. Тьма хотела крови.

Опять.

— Вам плохо?

Лицо сидящего напротив человека вызывало ужас. Он, именно он разрушил их уютный мирок на двоих. Он принес разлад в этот дом. Разбудил тьму.

Его сочувствие казалось небрежно нарисованной маской. Ложью. Либена подумала, что однажды она должна будет это лицо поцеловать.

Она не сможет.

И что тогда?

— Нет, все в порядке. Просто слишком утомительный день.

— Тогда, возможно, вы покажете мне дом завтра?

Чеслав встал. Ножки отодвигаемого стула с противным визгом процарапали пол.

— Я вам завтра все покажу. Или экскурсию проведет Катерджина, наша экономка. Она, пожалуй, знает дом лучше нас.

Либена поспешила встать следом. Резкость Лава могла все усложнить.

— О, мне не настолько плохо. — Она посмотрела на пасынка, потом на гостя. — Буду рада помочь вам освоиться. А сейчас, прошу меня извинить, я вас покину.

Она присела, прощаясь, и под руку с Чеславом покинула комнату.

Генерал остался в столовой один на один с третьей сменой блюд.

***

Либена взмахнула рукой, зажигая все свечи разом.

— Когда-нибудь ты спалишь дом, — заметил Чеслав. Его мачеха не ответила — она неотрывно глядела в огонь, словно зачарованная.

— Что ты видишь?

— Кровь. Ты знаешь, я всегда вижу одно и тоже.

— И все-таки последний год пламя ничего тебе не показывало.

— Я не смотрела.

— И это было правильно.

Слова, словно бильярдные шары, катились от одного игрока к другому. Либена никогда не умела играть словами. Она отвела взгляд от свечей и обратила внимание на сидящего в кресле пасынка.

— Уже поздно, Лав.

— Но ты еще не спишь.

— Я…

— Остаться?

Да, она хотела, чтобы он остался. Но тогда все, что было сделано за последние годы, рассыплется прахом.

— Нет. Боюсь, гость не оценит.

Она чуть скривила губы в подобии улыбки, давая понять, что это шутка. Наследник рода вен Силь не улыбнулся.

— Все хорошо, — сообщила она мужчине. — Я сейчас погашу их. Иди к себе.

Некоторое время он рассматривал ее спокойное лицо, а затем встал.

— Ты же помнишь, что я всегда рядом?

— Да.

Прощальный поцелуй в лоб — и она осталась одна посреди комнаты, наполненной светом нескольких десятков свечей.

Сосредоточиться. Раз, два…

Тьма заполнила пространство мгновенно. Оскалилась, показывая черные бесплотные клыки, расползалась по помещению неровными клоками.

Тут же захотелось оставить зажженными вместо трех свечей десяток. А лучше два. Но Либена сдержалась.

Если идти — то только вперед. Так ей сказал Лав два года назад. И она собиралась следовать этому правилу.

Главное — не оступиться и не упасть с обрыва, испугавшись фигуры в военной форме. А если у фигуры окажутся клыки тьмы…

Даже ферзя на шахматной доске можно загнать в угол и "съесть", если правильно расставить ловушку.

3. Город Подхолмье

Дело не клеилось. К единственному оставшемуся в живых разбойнику Вадима не пускали.

— Я не могу рисковать вашей жизнью! — противно осклабившись, вещал толстопузый глава города дон Низ. — Да и доступа у вас нет!

Доступ был, но стоило ли светить секретным жетоном перед лицом человека столь безнравственного и откровенно продажного? Это могло не помочь, а помешать делу. И Вадим, крайне недовольный полученным ответом, все-таки покинул особняк главы города мирно.

Почти.

Если не считать парочки каламбуров, про низость и низ, которые не понять было невозможно. Но дон Низ только улыбался, кивал головой, как болванчик, и теснил гостя объемным пузом в сторону выхода. Вадим почувствовал себя уличным шутом, а не остроумным наследником старого дворянского рода. Подобное отношение настроения ему не улучшило. Отчаянно хотелось выпить.

Или в бордель. Но бывают ли вообще в таком месте, забытом Отцом всего живого, увеселительные заведения подобного рода?

Вадим прошелся по центральной улице и нескольким ее ответвлениям, но ничего интересного не увидел. Пришлось нанять экипаж — не самоходный, как в столице, а ездящий по-старинке за счет двух лошадей, — и ехать на постоялый двор.

Внутри клокотала ярость.

Глава города — идиот. Он мало слышал о семье вен Борз? Не знает, с кем связался? Или, наоборот, дон знает слишком много? Вряд ли. Тот инцидент замяли довольно быстро. Никто и не вспомнит. Кроме самого Вадима.

Мужчина нервно провел пальцами по губам и резко выдохнул. Экипаж остановился.

К кривому дому аристократ подходил в крайне мрачном расположении духа. У него не было информации. И доступа к ее обладателю. И даже вина. Вино на проклятом постоялом дворе "Мягкая перина" не подавали. Никому. И Вадим исключением не был.

А он хотел вина. И кое-что еще.

Азарина — румяная, статная, ловкая, неуловимой тенью сновала от стола к столу. Вадим сел за свободный и стал наблюдать за посетителями. Обычное мужичье, желающее нажраться, подраться и потрахаться. Что они забыли здесь, в мире ароматных сдоб и пахнущего восточными пряностями мяса?

— Ужин?

Он посмотрел на женщину оценивающе. Хозяйка нетерпеливо притопывала ножкой. Почти пританцовывала. Юбка, волнами спадающая вниз, очерчивала линию бедер. Все-таки одежда простолюдинов гораздо приятнее глазу, чем пышные юбки дворянок.

— Ужин, — согласился покорно Вадим. Женщина упорхнула к другим столам.

Улыбка седому толстяку, шаг в сторону, приветственный кивок вошедшему тощему парню, смешок над какой-то скабрезной шуткой чернобородого мордоворота… Азарина знала каждого, кто к ней приходил, и каждый знал ее. И шел именно к ней.

Вадим отодвинул от себя тарелку, с ненавистью поглядел на кувшин с ягодным напитком и отправился к лестнице на второй этаж. Поймал походя за рукав верткую хозяйку и попросил:

— Бумаги и чернил.

Женщина кивнула и словно проточная вода вытекала из его рук.

Змея или фея?

Вен Борз удовлетворенно улыбнулся и зашагал по скрипучим ступеням на второй этаж. Он обожал загадки. Можно сказать, их разгадывание было его внештатной работой.

До прихода хозяйки, мужчина успел проверить "маячки", которые оставил в комнате перед уходом, и переодеться. Судя по нетронутым меткам, в спальне во время его отсутствия никто не хозяйничал. Ну или это был чрезвычайно умный и очень знающий человек.

Азарина сначала постучала и, только дождавшись разрешения, вошла. Поставила на выскобленный почти до блеска стол чернильницу, положила металлическое перо и несколько листков дешевой тонкой бумаги.

— У вас необычайно чисто, — заметил Вадим. Женщина пожала плечами.

— Это постоялый двор, а не свинарник.

— Очень средненький постоялый двор, стоит заметить, хоть и единственный в этом захолустье. Впрочем, зачем они здесь нужны? Важных чинов, проезжающих мимо, будет обхаживать дон Низ, а, допустим, разорившийся крестьянин, удовлетвориться и углом в какой-нибудь пивной со стратегически верным названием "Кабанья ляжка".

Азарина препираться не стала, только сверкнула карими глазами. Иногда Вадиму казалось, что из этих глаз на него смотрит Тижийская степь.

— Еще чего-нибудь желаете?

— А ты можешь что-то предложить?

Она молчала. Вадим встал.

— Тем, кому есть что мне предложить, я очень хорошо плачу.

Он шагнул к застывшей посреди комнаты женщине, но та ужом скользнула к двери.

— Бордель у нас на Цветочной улице.

Ее насмешливый ответ звучал в комнате даже тогда, когда дверь за ней закрылась.

***

На Цветочной улице Вадим побывал. Не только с пользой для тела, но и с выгодой для дела. Кому, как не проституткам, знать все грехи первых лиц города?

Информация, деньги и титул сделали наконец необходимое: через сутки мужчина уже сидел в "гостевой" комнате городской тюрьмы в уютном кресле, а напротив, на низкой скамье, специально сюда для этого принесенной, устроился раненый чародей. На Вадима разбойник смотрел без особого страха, что последнего немного раздражало.

Обычные головорезы так не смотрят. Значит, за ним стоит кто-то очень сильный. И чародей верит, что его вытащат. Или надеется на собственные способности? Нет, конечно, в таком захолустье давно позабыли о правилах содержания под арестом темнокровных, вот только чародеи давно выродились. И этот не исключение. Максимум, что может — зажечь камин, нагреть металл, отвести глаза. Иначе бой на постоялом дворе закончился совсем по-другому. Впрочем, чародеи и до Кровавого столетия не умели ходить сквозь стены, так что куда отсюда денется этот тип? Разве что в могилу.

— Боишься? — спросил вен Борз, медленно наливая в бокал алую словно кровь жидкость. Что-что, а хорошее вино глава тюрьмы любил. Даже странно, что человек со столь низменными наклонностями имеет столь хороший вкус.

— Нет.

Чародей говорил уверенно. Слишком уверенно. Аристократ приподнял в показном удивление брови.

— А зря. На днях тебя повесят.

Преступник не ответил, только дернул нервно щекой.

Не такой уж он и бесстрашный.

Аристократ с интересом понаблюдал, как враг внимательно осматривает комнату, попутно сжимая-разжимая левый кулак — правая рука лежала на животе, и зло и презрительно усмехнулся.

— Что глазами вертишь? Думаешь, ты сможешь без алотравья меня одолеть?

Разбойник вздрогнул и наконец посмотрел на допрашивающего.

— Знаете… — прохрипел он.

— Знаю, — кивнул вен Борз. — Я понимаешь ли, в некотором роде знаком с южными традициями. Можно сказать, прочувствовал их на своей шкуре. И действие берсерк-травы, как ее называют тижийцы, я вполне способен определить по глазам. К тому же мог ли я поверить, что два человека, прошедших Тижийскую войну, еле-еле справились с парочкой лесных головорезов? Мой генерал способен на большее, уж я-то знаю.

— Какие нежные отношения! — усмехнулся разбойник, и тут же получил по лицу еще раз. Аристократ аккуратно протер белоснежным платком кулак и неторопливо взял со стола бокал. Стоило перейти к сути.

— Кто вас сюда привел?

Голос стал сухим, резким, слова острыми лезвиями разрезали тишину комнаты, но чародей не спешил с ответом.

Молчание.

Вадим небрежно откинулся в кресле, словно его это нисколько не задело, сделал глоток вина.

— Я знаю, что тебя наняли, — скорее "догадываюсь", но вражьей шавке это знать не обязательно. — И знаю, где. И даже люди, которые стоят за твоим нанимателем, мне известны. А теперь мне нужен посредник. Имя. Или описание. Что угодно. И тогда, может быть, тебя завтра не повесят.

Разбойник недоверчиво усмехнулся. Он не верил в возможности столичного франта, но верил в своего "покровителя". Видимо, тот наобещал им с три ясминовых сундука*. Эту ситуацию следовало изменить.

Вадим допил вино, повернулся к столу — и резким взмахом руки разбил бокал о его край.

— Что ж, вешать целым тебя не обязательно.

Когда он подошел к чародею, глаза того начали зеленеть, но вен Борз предупреждающе ударил разбойника по лицу. Голова крепыша дернулась, он оторвал руки от живота и задумчиво потрогал выступившую на губах кровь.

Не верит.

Вадим тоже в Нерчи не верил, что ему, ценному пленнику, могут всерьез попортить шкуру…

Пальцы инстинктивно потянулись к лицу, но мужчина опомнился и оборвал движение.

— Знаешь, один мудрый человек мне сказал: каждая разумная тварь является заложником своего выбора.

Неуловимое движение — и кровь стекает со щеки чародея на шею. Темная, особенная кровь. На Севере Континента раньше за такую убивали.

Вадим взмахнул стеклом повторно — и половина уха преступника упала на пол. Разбойник вскрикнул и вскочил на ноги, смотря на отрезанный кусок с удивлением и ужасом одновременно.

Вен Борз улыбнулся. Можно, конечно, было использовать стилеты, но ему хотелось добавить в представление толику безумства. Это всегда производило бОльшее впечатление. Теперь главное не упустить момент.

— Девка в деле?

Разбойник, одной рукой держащийся за ухо, промычал что-то невнятное.

— Отвечай! Кто привел вас из Приречья сюда? Откуда вы знали, что мы остановимся именно на этом дворе? Хозяйка из вашей банды подослана?

Чародей выпрямился и посмотрел на мучителя ярко-зелеными глазами. Вадиму на секунду даже показалось, что между их лицами заклубился зеленоватый туман, стирая понятия времени и пространства, но вот он моргнул раз, два, и ступор исчез, а разбойник получил еще один удар.

— Следующий будет в живот, — предупредил аристократ жертву. — И ты знаешь, к чему это приведет. Так что, ты будешь говорить?

Чародей сплюнул кровь прямо на отделанный шараджайским мозаичным стеклом пол, и ответил:

— Буду, человек без лица, буду.

Вадим побледнел. А преступник улыбнулся.

***

Когда вен Борз вернулся на постоялый двор, в обеденном зале уже были заняты три стола, а на втором этаже некто неизвестный заселился в комнату напротив. Аристократ отметил краем глаза эти изменения и заперся в своей спальне. Полученную днем информацию стоило обдумать и притом тщательно, так как чародей мог и соврать. Однако часть сказанного явно была правдой. Осталось узнать, какая часть.

Итак. Наниматель — мужчина, высокий, худой, брюнет, "по одеже богатый". Молодой. Костюм дорожный коричневый, плащ и перчатки — черные. Вышел на них в Приреченском лесу, предложил поработать за очень высокую плату. Казалось, делать ничего практически не надо: дойти до соседнего города, договориться с одинокой хозяйкой постоялого двора (получиться — миром, а нет — так порезать вместе с остальными), ну и, когда приедут "гости", — "порешить" их. Постоялый двор в городке один, никаких проблем быть не могло. Но "баба оказалась строптивая", отдавать деньги не хотела, "дружить" не хотела. Пригрозили, ушли, заплатили одному мальчонке с улицы, чтоб следил, кто прибудет, и докладывал. И через день дождались гостей. Напали, как и было оговорено, инсценируя ограбление. Сначала хотели "из бабы деньги вытрясти", потом уже на второй этаж подняться — прирезать постояльцев в кроватях, да слишком рано пришли. "Вы ж, парчовые, долго жрете, словно и дел никаких у вас нет, а простой человек, он торопится, у него работы не початый край". Вчетвером были, потому что понадеялись на настой алотравья, выданный им нанимателем, да на наличие в группе чародея.

Складно. Даже красиво. Девка не причем. Нападавшие — туповатые разбойники, которым просто хорошо заплатили. А посредник/заказчик — молодой брюнет в коричневом костюме и черных перчатках. Таких — четверть всего дворянского населения Серземелья. Поначалу Вадим думал, что нападающих нанял человек из столицы. Кто-то из тех, кому слишком деятельный генерал сид Гарне перешел дорогу. Ведь Миколас остался в Стольграде не случайно, и об этом могли прознать, как известно, у любой стены есть уши. Тем более, что связь генерал решил держать с подчиненным через старуху-лавочницу, что держала лавку с зеленью на углу Чугунной улицы. Теперь же… Что думать?

В дверь постучали.

Пришлось вставать, идти открывать. Кого там принесло?

Азарина протиснулась в комнату мимо него. Она все так же пахла цветами и пряностями и еще немного — медом. Прошла к столу, выставила на него темную склянку, чашу с водой и несколько тряпиц.

— Это что? — удивился Вадим.

— Для ссадин, — женщина показала на его правую руку. Действительно, кровь запеклась. Своя и чужая. Он и забыл. А она, значит, приметила…

— Поможете, добрая дона?

Хозяйка посмотрела на него недовольно, но вымочила в воде тряпицу и поманила постояльца пальцем.

— Идите ближе. Не на пол же кровью капать!

— Чистюля, — фыркнул Вадим — и женщина вдруг едва заметно улыбнулась. Осторожно взяла его ладонь, стала стирать с нее кровь.

Вода в тазу окрасилась в розовый, словно туда бросили лепестки рассветной травы.

У нее были грубые рабочие ладони, совсем непохожие на гладкие ручки холеных придворных дам и гораздо более пышная фигура.

Ему нравилось в ней именно это — ее простота, и отсутствие возможности что-либо у него требовать. У таких, как она, было право только подчиняться, в их отношениях требовать мог только он сам. Статус позволял. Впрочем, на эту женщину он, кажется, не производил должного впечатления.

Женщина омыла костяшки пальцев водой, обработала мазью, и, подхватив чашу, шагнула к двери.

— И все? — удивился Вадим. Азарина помрачнела.

— Подать ужин?

— Даже не спросите, откуда кровь?

Хозяйка посмотрела ему в глаза.

— И так ясно, вы в тюрьму ездили.

— И вы не осуждаете? — Аристократ подошел ближе к застывшей у двери женщине. — Вам не противно? Я бил человека. Может быть, убил.

Ее взгляд стал колючим, злым, а лицо приобрело жестокое выражение.

— А они чуть не убили Игнаса. Мне нет дела до тех, кто несет вред.

— Интересная позиция. Добро должно быть с кулаками, да?

— Да!

Ее честный пламенный ответ удивил мужчину. Правда, приятно или нет, он еще не понял. Вадим наклонился к Азарине и, почти касаясь ее губ своими, прошептал:

— Тогда, возможно, вы мне поможете в одном маленьком дельце?

Карие глаза смотрели в его серые без тени лжи или лукавства.

— Сомневаюсь.

Она чуть-чуть двинулась вперед, то ли ему, то ли себе доказывая, что ей нет до странного постояльца никакого дела и ни бояться, ни слушаться его она не намерена. А затем отступила назад, толкнула бедром дверь — и исчезла в темном коридоре, унося с собой запах выпечки, трав, и меда. Вадим посмотрел на замотанную тряпкой руку, хмыкнул и вышел следом.

Пора было поужинать.

Стоило спуститься, как мужской гомон немного поутих. Те, кто приходил сюда есть, отнюдь не были нищими или преступными членами общества, в основном постоялый дом посещали мелкие чиновники, лавочники и прочий подобный люд. То есть в массе своей это были обычные горожане низкого и среднего достатка, не больше, и горожане эти, конечно же, очень отчетливо чувствовали различие их статуса и статуса странного гостя, что жил почему-то не у дона Низа, а на постоялом дворе "Мягкая перина". Потому они инстинктивно понижали голоса, когда в обеденной зале появлялся человек с редкими почти незаметными шрамами-оспинами на лице. Вадима отчужденность и незримая, но ощутимая приниженность прочих посетителей вполне устраивали. Он сел на "свое" место, у окна, наблюдая, как Азарина ловко кружится между столами, одаряя мужчин едой и улыбками. И они улыбаются ей в ответ толстыми обветренными губами.

Красавица и чудовища?

Да нет, у нее грубые руки, а карминовые губы потрескались то ли от ветра, то ли от кухонной жары. И на лице видны уже морщинки. Да, она красива: яркая, статная, с огнем в карих глазах, но далека от идеала так же, как мрачный черноусый мужчина, что сидит здесь каждый вечер за ближайшим к стойке столом.

Ни красавиц, ни чудовищ. Она просто здесь своя.

— Мясо с овощами или кашу?

Вадим задумчиво окинул взглядом фигуру в линялом синем платье.

— Мясо.

Она шагнула было прочь, но он схватил ее за руку, останавливая.

— Вина, конечно, нет?

— Нет, — отрезала Азарина.

— Какое скудное у вас меню, однако! — воскликнул аристократ.

— Не нравится — ешьте у дона Низ.

Азарина попыталась вырвать руку, но Вадим только крепче сжал пальцы на ее запястье и дернул женщину на себя. Той пришлось шагнуть ближе.

Краем глаза вен Борз отметил, что черноусый лавочник начал вставать со своего места.

— Но, согласитесь, это не может не вызвать вопросов: постоялый двор — а выпивки нет!

— Это место предназначено, чтобы проезжающим было где заночевать, а нажраться до поросячьего визга желающие могут под любым забором!

К черноусому подошел бодрый, хоть уже и седоволосый, старичок и начал что-то говорить. Вадим отпустил руку Азарины, и та направилась на кухню. Когда она проходила мимо разговаривающей парочки, черноусый тихо что-то ей сказал. Хозяйка медленно развернулась к нему лицом и вдруг ударила гостя по щеке. Звук пощечины вышел настолько громким, что даже Вадим от неожиданности вздрогнул. Затем женщина исчезла за хлипкой деревянной дверью, а лавочник почему-то зло посмотрел на Вадима. Вен Борз просто не смог удержаться — встал, царственно прошествовал через обеденную залу и толкнул дверь, что вела на кухню. Ему показалось, что он услышал скрип зубов черноусого. Вадим довольно улыбнулся и сделал еще пару шагов между какими-то каморками, дабы оказаться наконец в мире специй, теста, и жары ничуть ни меньшей, чем та, что высушила Тижийскую степь.

— Вы…

Она на секунду со страхом посмотрела на вошедшего — он успел заметить, что в глазах ее застыли слезы, — и тут же вскочила с табурета и отвернулась к печи.

— Что же он такого сказал, что такая независимая женщина плачет?

Азарина обернулась — полная боли и гнева.

— Вам очень интересно? Назвал меня вашей шлюхой. Разве не это вы всячески показывали в зале?

В ее голосе не было ни одного намека на жалость — только злое недовольство. Аристократ безразлично пожал плечами.

— Почему же сразу шлюха? Есть красивое слово — любовница.

— Для любви нужно нечто большее, чем похоть.

— Для любви к соитию — нет.

— Любите играть словами?

Он улыбнулся.

— Обожаю.

Она посмотрела на его довольное лицо.

— Думаете, я к вам приду?

— Придешь. Ты такая беленькая, чистенькая, своевольная посреди этого сброда. К кому тебе идти? Не к этому же лавочнику с обвисшими усами.

Азарина вдруг насмешливо фыркнула.

— Это не лавочник, а кузнец…

— Малахольный он что-то для кузнеца.

— … И когда-то он был моим женихом.

Вадим безразлично пожал плечами.

— У тебя плохой вкус.

— "У вас". Я, конечно, не аристократка, но и не безродная служанка.

— Зачем нам выкать, мы же все равно переспим!

На некоторое время Рина потеряла дар речи, а затем спросила:

— Вы так уверены, что я соглашусь?

Вадим перестал улыбаться. Сказал сухо, словно отчитывался перед начальством:

— Я уверен, что я буду не первым твоим мужчиной (Азарина вздрогнула). А еще я уверен, что тебе нечего терять, потому что все и так считают, что мы спим. Так зачем же отказывать себе в удовольствии? Видишь, я честен с тобой. Попробуй и ты быть честной.

Он вышел, не дожидаясь ее ответа.

Стоило аристократу вернуться за свой стол, как седовласый старик, что пытался утихомирить ранее черноусого, встал и под удивленными взглядами прочих мужчин засеменил к высокому гостю.

— Высокочтимый вен, позвольте пару слов.

Надо же, "высокочтимый"! Для официального обращение вполне хватило бы одного прилагательного без всяких "высоко-", "много-" и т. д… Впрочем, некоторые люди в порыве подобострастия сочиняли и нечто наподобие "многовысокоуважаемого".

Вадим, пребывающий в добром расположении духа, милостиво махнул на табурет. Старик сел. Помял свою шапку и горестно вздохнул.

— Не обижайте девку, уважаемый.

— А с чего мне ее обижать? — удивился аристократ. — Я ее наоборот…

Старик кашлянул.

— Я, конечно, не высоких кровей, почтенный, — заявил он уже менее подобострастным тоном. — Но и не зверь лесной без разума и долга, ась человек ведь. Будьте же и вы человеком, не баламутьте наше болото. Вы на днях съедете, а ей тут жить, детей растить.

— Да, — вздохнул печально Вадим, — о детях я не подумал.

Старик зло прищурился.

— Вы ничего о ней не знаете. Не знаете, как она вертелась, дабы мальчишку обеспечить, как с утра до ночи работала, чтобы халупу эту выкупить, как обустраивала ее сама, благо есть добрые люди, приставили сыновей помочь девке, и я двоих отсылал, чтоб пол переложили. Она нам дочь да сестра, можно сказать. Все ее горе видели, да никто не помог тогда, так хоть теперь совесть проснулась.

— Сиротинушка.

Старик качнул седой головой.

— Не насмешничайте. Не понять вам, как можно иметь родителей, да не иметь их одновременно.

Какие все несчастные!

— А вы расскажите.

— Для того, чтобы быть человеком, не обязательно все знать. — Старик встал. — Много бают о аристократической чести, да я ее не видывал. Если есть она — не трожьте девку. Ринка хорошая, а то, что одна, заступиться некому… найдутся.

Разговорчивый дедок нацепил шапку и отправился к выходу. Остальные, косясь на Вадима, продолжили трапезу. Черноусый за время разговора успел покинуть помещение. В зал впорхнула Азарина с тремя тарелками, одну из которых она поставила перед аристократом. Тот молча приступил к трапезе. В конце концов готовят здесь действительно вкусно, хоть и до безобразия просто.

*С три ясминовых сундука — очень много. Легенда о ведьме-царевне Ясмине, что в трех сундуках поместила все королевство.

4. Страницы прошлого. Азарина дон Брит

Он вошел с двора, то ли как хозяин, то ли как вор. Азарина услышала его тяжелые шаги издалека, но уходить в залу не стала. Есть беды, от которых не спрячешься.

— Вот ты, значит, какой стала.

Высокий, плечистый, хоть и не такого могучего телосложения, как кузнецы из соседних деревень, едва войдя в комнату, он заполнил ее собой.

Она не обернулась. Иначе бы он понял, что руки ее дрожат.

— Уходи, Яромир. Тебя жена ждет.

— Подождет. Она почтенная дона, домашними делами занята, не абы чем. Найдет, что поделать.

— Выйди.

Он не послушался, подошел ближе. Нож в руках Рины застучал по доске быстрее.

— Говорила Даниса, что чародейка ты, а я не верил. А вот уже и дочь растет, а я все хожу на тебя смотреть…

— Дурак потому что.

И предатель. Но этого она ему не скажет.

— А ты вот умная. Столичного обхаживаешь.

— Тебе какое дело? С кем хочу, с тем сплю. Ты мне не муж.

— Слава Отцу. И Данисе. Вовремя опомнился.

Нож соскользнул, порезал палец, алая капля расползалась по капустной стружке. Но Яромир стоял за ее спиной и этого не видел. Это главное. Есть боль, которую показывать нельзя. Иначе никогда не заживет.

Она продолжила нарезать овощи, он немного постоял рядом и наконец вышел, не прощаясь.

Азарина села. Посмотрела на порезанный палец. Кровь… Все ею началось и ей закончилось…

…Мать вытирала разбитые губы, пьяный отец искал Игнаса, дабы опять за что-то наказать. Большой дом, некогда наполненный красивыми вещами, теперь был полон грязи, блевотины и экскрементов. Удачливый торговец дон Брит разорился. В этом, конечно же, были виноваты злобные конкуренты, завистливые соседи, нерадивые дети и глупая жена. Если с первыми он ничего поделать не мог, то проучить последних было святым делом.

— Дар-р-рмоеды! — ревел отец, обходя комнату за комнатой в поисках Игнаса. Он уже не был трезв, чтобы быть способным осознавать происходящее, но и не настолько напился, чтобы упасть мимо ближайшей скамьи и заснуть. Дом — единственное, что у него осталось, уже давно превратился в полупустую грязную лачугу, не смотря на размер. Это из-за нерадивой жены. Она все печет, печет на вынос вместе с этой куклой Риной, а дом и убрать им некогда. И Игнас туда же, к кузнецу бегает, а родного отца оставил. Выпороть! Всех троих! А то ишь ты, распустились! Ик.

Когда ворчание пьяного отца затихло в глубине дома, мать, боявшаяся при нем лишний раз пошевелиться, отправилась на кухню. Рина пошла было за ней, но та попросила:

— Спрячь на ночь Игнаса.

Азарина послушалась и отправилась к кузнецу.

Дон Жар, седой разговорчивый старик с пудовыми кулачищами, уже ушел домой, оставив кузницу на младшего сына — Яромира. Заметив в кузне молодого мужчину с коротким хвостиком темных волос, Рина немного зарделась.

— Здравствуй, Яр.

— Здравствуй, Аза.

Так звал ее только он. Только он спросил, что случилось, когда увидел на ее щеке синяк. Только он подарил ей поутру два дня назад три рассветных цветка. Она улыбнулась, он тоже.

— Рина!

Игнас, появившийся на пороге, с радостью бросился к сестре. Она от души обняла неугомонного мальчишку.

— Ты меня заберешь домой? К маме?

Она не могла сказать, что отец опять пьян. Не при Яромире.

— Пойдем, тебе надо поесть.

Если перетащить сено в пустой амбар, можно уложить мальчишку там. Отец в хозяйственные постройки давно не заглядывал, там все равно пусто. А брат маленький, ему много места не надо, на малой охапке поместится. А укрываться она ему свою шаль отдаст последнюю.

— К маме?

— Да.

Ее голос дрогнул, и молодой кузнец вдруг шагнул ближе, положил руку ей на плечо.

— Если…

На глаза навернулись слезы. Если бы она могла его попросить… Если бы…

— …нужно…

Чтобы он не сказал, это было бы неправильно. Только не жалость.

Она моргнула, улыбнулась.

— Нам пора.

Игнас попрощался с сыном хозяина лавки, где он помогал по мелочи за плату в виде мешка муки или мелкого резника (отрезка от монеты), и деловито потащил сестру домой. Ему в отличие от нее все еще хотелось туда возвращаться…

…Мать, подволакивая ногу, дошла только до середины улицы. Не выдержала — села на ступеньки бакалейной лавки.

— Я здесь подожду, Рина.

Азарина кивнула, пряча глаза, и побежала к тетке Сове за мазью. Но не добежала. Спряталась в какой-то закуток между лавками, разревелась. Закрывала рот ладонью, кусала кулак, а рыдания все равно рвались из глотки — не остановить. То ли на беду, то ли на счастье, мимо проходил Яромир.

— Не плачь.

Он обнял ее своими большими теплыми руками, и на секунду Рине показалось, что эти ладони смогут защитить ее от всего на свете. Даже от отца. Но мама…

— Ты к тетке Сове?

Она кивнула.

— Я тоже. Отец что-то расхворался.

Она вытерла слезы и подняла на мужчину затравленный взгляд.

— Не плачь, — он задумчиво погладил ее по голове. — Все будет хорошо.

Может быть. Если он…

Он поймал ее взгляд и медленно склонился к карминовые губам, соленым от пролитых слез.

Едва ощутимое прикосновение заставило девушку покраснеть.

— Никому не разрешай больше так делать, — грозно потребовал кузнец отстраняясь. У Рины вырвалось:

— Так то не другие, а ты.

Яромир улыбнулся и протянул ей руку, помогая встать с земли…

…Она бежала сломя голову. Бежала в единственное место, где ее могли защитить — в кузницу. Она знала, что Яромир часто оставался там до полуночи. Вслед ей несся рык полупьяного отца. Ну, хоть Игнас успеет увести мать, пока они в догонялки играют.

По пути встретилась Даниса, но ничего не сказала, лишь посторонилась, уступая бегущей дорогу. Азарина добежала до кузнечной лавки, юркнула в приоткрытую дверь, задвинула ночной засов, и только потом обернулась.

Никого.

— Яромир?

Стон. Она бросилась за стойку и с ужасом увидела сидящего на полу кузнеца в окровавленной рубашке.

— Яр!

Он приоткрыл глаза.

— Аза… Мне так больно…

— Сейчас я что-нибудь найду… — она присела рядом и взяла его руку, рассматривая разбитые костяшки пальцев. — Тебя надо перевязать.

— Нет, Аза, — он вдруг схватил ее за плечи, притянул к себе. — Мне здесь больно, — мужчина ударил себя в грудь. — Здесь. Отец умер.

Девушка не знала, что сказать. Дон Жар только недавно сидел на крыльце лавки и курил тижийскую самокрутку, рассказывая собравшейся вокруг него малышне забавные байки.

— Не может быть…

— Аза, обними меня…

И она обняла. Терпела запах крепкого алкоголя, шарящие по телу руки, полупьяный-полусонный бред убитого горем мужчины.

— Ближе всех был… никто так ко мне не относился, только он да ты, да еще Даниса… Волком выть… Илендская сталь — лучшая… Брат далеко… Остался я один… Хочешь сватов пришлю хоть завтра?

Он посмотрел в ее карие глаза, как ей показалось, почти трезвым взглядом.

— Хочу.

— Не прогоняй меня…

Она осталась. Покорилась его воле. Как она могла отказать человеку страдающему, человеку, с коим собиралась прожить бок о бок всю последующую жизнь? Он никогда не жалел для нее доброго слова или ласкового взгляда, грех и ей жадничать. Пара недель ничего не изменят. Давно ведь решила: с ним жить буду — или ни с кем другим. А тут "сваты"…

Утром она попыталась растолкать своего мужчину спозаранку.

— Мне к маме надо, Яр.

— Угу…

— Яр, я ее проведаю и вернусь. Я обещаю. Ты не останешься один, клянусь.

— Ага…

— Спи, сердце мое.

— Аза…

— Спи.

Прокралась задними дворами к дому, постыдное пятно на юбке прикрывая ладонью. Благо одна Даниса ей встретилась, да та не из болтливых. Забежала в дом, точно воришка, первым делом платье сменила, старое в луже, что разлилась у амбара, вымочив. Побежала искать мать и Игнаса. Грудь распирало от страха, боли и радости одновременно.

А сваты не пришли. Ни в этот день, ни в последующий. И Яромира в лавке она не нашла…

… Яр после похорон отца пропал на неделю, а потом, когда вернулся, все так же улыбался ей и даже подарил один цветок. Но не целовал и о свадьбе не говорил. Словно не было ничего…

… Мать лежала в луже крови. Почему-то первой Рининой мыслью была: "Хорошо, что здесь нет Игнаса". Потом она подошла ближе, посмотрела на родное лицо — и завыла. Ярость и боль заполнили ее разум. Она выла, когда перетаскивала мать в другую комнату, выла, натаскивая воды, обмывая мертвое тело и выскабливая пол. И когда шла по городу. Люди от нее шарахались, сочтя умалишенной, только Яр подошел, взял за руку, спросил:

— Что случилось?

— Пусть Игнас заночует у вас, — попросила она, но не выдержала, разревелась. Он обнимал ее, гладил по спине, говорил, что все пройдет.

Он врал. Она поймет это спустя много лет. Есть боль, которая не лечится. И вина. Вина за то, что радовалась каждой возможности уйти из постылого дома. За то, что не находила сил и аргументов увести оттуда мать, боявшуюся и шаг ступить без мужнего разрешения. Что не заступалась, ибо страх был превыше любви. Вот и сходила на рынок. Купила овощей за храмовник, продала мать за полчаса свободы…

… Игнас с ней не разговаривал почти все лето. Не простил, что "не дала увидеть мамочку в последний раз". А она не хотела, чтобы он запомнил маму такой: с разбитыми губами, выбитыми зубами, порезом на правой стороне лица. Нельзя на такое смотреть восьмилетнему мальчишке…

… Новый глава города дон Низ проверял ведомости предшественника и обнаружил, что дон Брит должен городу некоторую сумму. О чем он и сообщил разорившемуся лавочнику лично. Тот спьяну обругал представителя власти неприличными словами. Азарина, с ужасом наблюдающая эту сцену, напросилась на аудиенцию, осаждаясекретаря главы почти целую неделю. Наконец ее аргументы признали вескими, дело же проходящим по категории "индивидуальные жалобы населения", и она смогла пройти в богато обставленный (по меркам захолустного городка) кабинет. Сирота извинилась за отца, попросила не оставить их с братом без крыши над головой. До Низ, еще не такой пузатый, но уже вполне осознавший прелести новой должности, сочувственно кивал. А потом сделал предложение, от которого, как он думал, отказаться может только дура.

Она ушла под его громкий хохот. Он был уверен, что она вернется…

…Игнас молчал. Азарина сначала спрашивала, потом ругалась, потом плакала. В конце концов замазала синяк выпрошенной у Данисы мазью телесного цвета. Игнас вздрагивал от болезненных прикосновений — и молчал…

… Яр принес мешок муки, корзину овощей и большой сверток с мясом. Что-то рассказывал, спрашивал, но она не слушала, просто наслаждалась теплом от его руки. Оказывается, для счастья надо всего лишь сидеть рядом, переплетя пальцы, и ловить на себе задумчивые взгляды жениха.

— Завтра Цветенье. Придешь?

— Приду…

… Даниса пудру не дала, пришлось идти на праздник со щеками, окрашенными свеклой. Нелепо смотрится, но всяко лучше, чем расплывшийся на лице кровоподтек. Яр, весь вечер смотревший на нее странно, ничего не спросил, только утащил посередь танцев в кусты. Долго держал ее за руку, смотрел на алые щеки.

— Для кого вырядилась?

Она услышала в его голосе ревность и обрадовалась этому. И, не подумав, брякнула:

— Для тебя.

Он не слишком удивился. Знал, что она будет ему верна? Азарина робко улыбнулась.

— Ты…

Он не дал ей сказать — поцеловал. Потом отстранился, посмотрел на нее с ожиданием. Она не знала, чего он хочет. Но не случайно же он позвал на танцы именно ее? Увидел, что ей тоже больно и одиноко, как ему когда-то? Захотел пригреть, помочь? Она не была уверена, что ей сейчас надо именно это, но если скинуть его руки с плеч, если не ответить на его поцелуй — он ведь уйдет?

Она наклонилась, целуя своего мужчину в ответ. Тогда она еще ему верила. Безграничная глупость…

Утром он смотрел на нее с горечью.

— Зря ты…

Она не поняла. Надела платье, накинула на плечи шаль. Летние ночи теплы, только если спать в обнимку, а как встанешь со скошенной травы, отстранишься от любовника — тут же тело сковывает холод.

Тогда она еще верила, что "любовник" — это от слова "любовь"…

— Я тебе каждую неделю еду носить буду. И Игнаса в ученики возьму.

Она смотрела. Просто стояла и смотрела на его сосредоточенно нахмуренные брови.

— Ты только к дону Низу ходишь или еще куда?

Она стояла и смотрела.

Внутри что-то рвалось.

Он был последним, кто мог подставить ей плечо…

Потом Азарина долго думала, а не пойти ли ей и вправду к главе города на поклон. Что в конце концов она теперь теряла?

Себя?

Она ничего не стоила. Ни для кого. Признана дешевкой по умолчанию.

Она все еще размышляла над этим вопросом, когда отец кинулся на огрызнувшегося Игнаса с кухонным ножом…

Так бывает: внутри все копится, копится, копится, а потом что-то происходит — и душа рвется, а рука берет чугунную сковороду и…

Оказывается, она могла ударить человека. И сломать ему руку. И даже получить от этого удовольствие.

В тот же вечер Азарина переоделась в материно платье, не девичье, женское, собрала их с братом немногочисленный скарб в один узел, схватила Игнаса за руку и навсегда ушла из отчего дома…

… Она много что могла, просто тогда еще не знала об этом. Могла работать на трех хозяев сразу. Могла бить садовыми ножницами по рукам слишком наглых посетителей бакалейной лавки, при которой она работала в саду. Могла отправить Игнаса одновременно работать и учиться в школу первой ступени. И еще ругать его за плохую успеваемость. Там мальчишка быстро научился чинить мебель и следить за порядком, ибо в том была его работа. Могла не плакать, смотря, как мимо проходит с песнями пышная свадебная церемония.

— Да-ни-са! Я-ро-мир! — выкрикивали веселые голоса. Рине до них не было никакого дела.

Ей нет дела до предателей.

… Через пару лет ей удалось накопить достаточно денег, чтобы купить захудалый, но зато двухэтажный дом. Из каморки без окон они с братом наконец переехали в нормальные комнаты. Правда, нужно было переложить крышу и заменить гнилые доски пола. И вставить стекла в оконные проемы комнат второго этажа. И все отмыть. И…

Как не странно, люди, отнесшиеся весьма равнодушно к ее горю в прошлом (ибо какой муж не стукнул разок свою жену для порядка?), теперь решили ей помочь. Поначалу Азарина гнала всех в шею, потом, после долгого разговора с седым скорняком, помощь горожан все-таки приняла.

Яр помогать не приходил. Еще бы — у него молодая жена-красавица, с которой он пылинки сдувает, да золотоволосая, словно солнце, дочь. Ему нет дела до падшей женщины, которой взбрело в голову сделать в захудалом городке постоялый двор.

А потом горожане стали ходить к ней на ужин. В "Мягкую перину" жены отпускали мужей без проблем — все знали, Азарина дон Брит больше всего на свете ненавидит грязь и выпивку. И мужчины возвращались домой сытыми и трезвыми. Порой с ней делились проблемами. Она к этому не стремилась, но если говорили — слушала, просили совета — отвечала, как думала.

Она привыкла, что за ней никого нет.

Она почти забыла свой девичий страх, свою беспомощность, свою глупость. А потом к ней повадился ходить Яр. Единственный гость, которому она так и не смогла улыбнуться. Предатель.

… Все начинается с крови. Все ею и заканчивается. Азарина встала, выбросила в помойное ведро испачканную зелень, вымыла нож, стол, руки. Достала новый кочан капусты.

Слез не было. Кровь высохла.

Щелк-щелк-щелк. Ей еще готовить и готовить.

И хорошо, что Игнаса забрал тот военный. У мальчишки есть шанс выбиться в люди.

Щелк-щелк-щелк.

5. Малахитовый дом

С хозяевами Малахитового дома сид Гарне увиделся только через сутки. На следующий по прибытию день оказалось, что Чеслав вен Силь отбыл по срочным делам в соседний городок Нахолмье, а Либена вен Силь страдает очередным приступом мигрени, вследствие чего день проведет в постели.

— И часто у почтенной хозяйки болит голова? — поинтересовался Невзор у домоправительницы, обозревая накрытый на одного стол. Катерджина Крив, женщина статная, с выправкой не хуже военной, вечно поджатыми губами и ледяными серыми глазами, сухо ответила:

— Это зависит от многих факторов.

Более расплывчато сформулировать ответ вряд ли было можно. Видя нежелание собеседницы разговаривать ни на эту, ни на какую-либо другую тему, офицер молча приступил к завтраку в полном одиночестве (не считая слуг).

День он провел за сочинением писем. Написал на север, матушке — дабы не беспокоилась о его здоровье, некоей Милене дон Жив в столицу — письмо нераспечатанным заберет Миколас, как они с достопочтенной лавочницей и договаривались, и составил запросы во всевозможные архивы, дабы собрать данные по округе за последние пять лет: погода, урожайность, климатические аномалии и т. д. "Служебных" писем пришлось оформить много: сначала — в архив генерал-губернатора Илийского округа. Это послание вышло длинным, витиеватым, с множественными отсылками к тому, что проситель действует по поручению господаря. Затем — в Торфград, центр Дрягвенской провинции, в библиотеку ведателя, то есть главы данной территориально-административной единицы. Более короткий и сухой запрос. И наконец совсем скупое, даже требовательное письмо — в маленький архив главы города Нахолмье, что являлся центром Блотоземья — территории, за которую отвечали старды из рода вен Силь. Непосредственно о землях рода — Замарье, придется расспросить хозяев Малахитого дома, это же их собственность. А также стоило поговорить с владельцами соседних земель. Но это потом. Пока именные карточки соседям генерал рассылать не стал, зачем? Он пока еще здесь не хозяин, да и лишнее внимание к делу до времени ему ни к чему. К тому же сид Гарне очень не любил бессмысленные разговоры, так неутомимо ведущиеся достопочтенными провинциальными матронами и их ленивыми мужьями.

День вышел длинным и одиноким, что нисколько в общем-то не делало его плохим, а вот как провести вечер, офицер не знал. Ходить по дому без сопровождения хозяев ему показалось неприличным, вдруг он куда-то не туда забредет? Лучше все-таки, чтобы гостю сначала провел экскурсию кто-нибудь из местных. Поэтому сумеречную часть суток сид Гарне предпочел провести в саду, наслаждаясь хоть и влажным, но зато свежим в отличии от столичного воздухом. Затем он отужинал — так же в одиночестве, и спокойно улегся спать.

В отличии от него хозяйка дома ни эту, ни предыдущую ночь почти не спала. Сначала ждала, когда пасынок уедет, потом, когда приедет, вечером украдкой наблюдала из окна, как вышагивает по тропинкам заросшего сада столичный генерал.

Ее будущий муж.

От одной этой мысли Либену бросало в дрожь. Муж — это всегда тот, кто стоит ваше. Тот, кто сильнее. Тот, кто имеет право. Этот брак — просто одна из формул в расчетах то ли канцлера, то ли господаря. Им нужно убрать военного из столицы, а еще лучше — привязать его к какой-нибудь очень глухой и очень далекой деревеньке. Им надо получить налог в полном объеме и не потерять рабочие руки, приносящие государству доход. Вот и все. Простой расчет. Интересы и желания отдельных подданных не в счет, ибо долг каждого — служить Серземелью и господарю по мере своих сил.

Либена служить не хотела, но за такие не то что слова, даже мысли можно очень быстро лишиться головы. Так что завтра она должна выбрать платье и спуститься к завтраку. Да, она так и сделает. К тому же рядом будет Чеслав.

Тьма смеялась над ней всю ночь.

***

Либена еще раз одернула длинные узкие рукава закрытого платья и шагнула вперед. Молчаливый лакей открыл дверь столовой.

— Доброе утро, уважаемые.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

Сид Гарне то ли с удивлением, то ли с интересом обозрел очередной весьма странный наряд хозяйки. В столице дамы одевались совершенно по-другому. Однако, здесь, конечно, не столица, да и вдова может до сих пор скорбеть по мужу. Не зря же старды вен Силь никуда не выезжают и никого не приглашают к себе. Хотя прошло уже около двух лет с момента признания Алия вен Силь мертвым.

— Сид Гарне, я обещала вам экскурсию, — хозяйка дома посмотрела на гостя без улыбки. — Вы сегодня не заняты?

— Если вас это не затруднит, буду рад узнать об этом доме из уст хозяйки. Говорят, ваш муж собрал прекрасную коллекцию артефактов с востока и юга Континента.

Вдова побледнела. Невзор мысленно отвесил себе подзатыльник. Напоминать женщине о покойном муже, видимо, не стоило. Увы, он за годы службы так и не научился вести светские беседы. Такой же грубый на язык, как и на тело. Взгляд генерала прошелся по фарфоровому лицу будущей жены, по ее ухоженным тонким пальцам, изящно держащим бокал. Его руки были другими — большими, мозолистыми, грубыми. Толстая кожа кое-где потрескалась, кое-где были видны шрамы. До того, как его назначили интендантом, он успел достаточно повоевать. Да и интендантская должность покоя ему не принесла. Иногда ему казалось, что его пальцы до конца жизни будут пахнуть порохом. Эта фарфоровая леди не захочет, чтобы ее ласкали такими ладонями. Тьфу! Какие мысли ему лезут в голову! Невзору стало стыдно и за сказанное, и за подуманное, и он занялся едой.

— Простите, я был бестактен.

— Да, — холодно бросил Чеслав вен Силь, от которого так и веяло неприязнью.

— Нет, — одновременно с пасынком произнесла вдова, но тут же виновато посмотрела на молодого мужчину. Словно несогласие с ним она рассматривала как предательство. — То есть… Все в порядке, право слово, не стоит волноваться.

На некоторое время в комнате воцарилась напряженная тишина. Невзор, как и хозяева, медленно поглощал завтрак, изредка бросая взгляды то на бледную вдову, то на мрачного наследника. Оба представителя древнейшей аристократической фамилии не желали его приезда сюда и конечно же не испытывали восторга от будущего родства. Однако и им, и ему деваться было некуда. Поэтому Невзор через какое-то время все-таки попытался завести разговор.

— Мне сказали, вы ездили в Нахолмье, — обратился он к наследнику. — Надеюсь, поездка была удачной?

— Если бы мои поездки были удачными, вас бы здесь не было, — ответил Чеслав. Невзор замер. Либена выронила вилку и переводила испуганный взгляд с одного мужчины на второго. Слуги застыли каменными изваяниями.

Невзор отложил столовые приборы.

— Послушайте, вены, — древнее обращение, выродившиеся за последние века лишь в приставку к фамилии прозвучало несколько нелепо, — я не желал ни вашего титула, ни ваших земель, ни ваших обязанностей. Мне хватало моих. Увы, в столице у меня остались незаконченные дела и люди, за жизни которых я отвечаю. Пребывание здесь устраивает меня в той же степени, что и вас. Однако я — слуга господаря по военному уставу, вы — слуги его по административному своду, и ни вам, ни мне не уйти от тех обязанностей, что на нас возложили. Если, конечно, мы не хотим быть обвиненными в измене и закончить свои дни на грязном помосте, лишившись головы. Пусть нам и неприятна сложившаяся ситуация, изменить мы ничего не можем, поэтому смысла отравлять жизнь друг другу едкими комментариями или каким-либо другим образом, нет. Вам все равно придется терпеть мое присутствие в вашем доме, я же вынужден остаться здесь согласно полученному приказу, чтобы мы об этом не думали. Мы можем либо пойти навстречу друг другу и упростить жизнь друг друга, либо, наоборот, усложнить. Но избавиться от данного поручения ни вы, ни я не в силах.

Длинная речь Невзора не произвела на хозяев особого впечатления. Либена по-прежнему смотрела на мужчин с тревогой, Чеслав вен Силь невозмутимо крутил в руках дорогой бокал.

— А что в вашем приказе так и прописано: господарь велит жениться такому-то на такой-то в данный срок?

— Нет, — честно ответил сид Гарне. Приказ выражался в подобных случаях весьма туманно. Но слова канцлера — слова господаря, и ослушаться этих слов нельзя. Даже если распоряжение было выдано устно.

— Но вы все равно женитесь на Ли, — усмехнулся наследник. Крайнее сокращение имени царапнуло слух. Мачех так обычно не называют. Однако Невзор не любил выдвигать беспочвенные обвинения и отогнал неприятную мысль.

— Скорее всего.

— И вероятно вы хотите сказать, что это будет большая жертва с вашей стороны? — прищурился аристократ.

— Не думаю. Я не предполагал заводить семью, образ жизни, знаете ли, не тот, — и мать… Он не хотел, чтобы его жена так же плакала, распластавшись на пыльной кровати погибшего мужа, а сын смотрел на это из-за тяжелой портьеры и сглатывал скупые горькие слезы… — Но если все же нам предстоит обряд, я не думаю, что он принесет мне горе. Уважаемая Либена производит впечатление добропорядочной и здравомыслящей женщины, что сможет составить счастье любого мужчины.

Хозяйка, тонкая, бледная, затянутая в практически монашеские платья, действительно производила впечатление особы нестроптивой и незлой. Невзору это понравилось. Аристократических язв он за свою жизнь повидал немало, как и дам весьма вольного поведения. Однако его искренние слова вызвали у пасынка недовольство, а у мачехи — недоверие, ясно читаемое на их лицах. Что ж, увы, он никогда не умел говорить комплименты. Может, написать Вадиму? Нет, тот способен только на скабрезные шуточки.

— Думаю, слуги могут убирать, — Либена отложила салфетку и встала. — Уважаемый сид еще не передумал?

— Нет, буду рад составить вам компанию, — Невзор покинул свое место, обошел стол.

— Пройдемте.

Он предложил ей руку, но аристократка прошла мимо него, словно не заметила этого жеста. Однако генерал видел, что в ответ на его движение вдова на мгновение остановилась, а лицо ее искривилось. Длилось это всего пару секунд, но офицер, смотревший только на свою сопровождающую, не мог не заметить этой перемены. Неожиданно для него самого, подобная реакция ударила по самолюбию. Сид Гарне попрощался с наследником кивком головы и молча вышел следом за хозяйкой через приветственно распахнутые двери столовой.

Она неторопливо шла рядом — если, конечно, расстояние в полтора шага можно счесть за "рядом", — и тихим, но сильным голосом рассказывала всякую ерунду о лепнине, редких картинах и мебели старого дома.

— …Эта часть здания заброшена, она давно не ремонтировалась. Говорят, здесь пировал еще Велимир Пять Мечей со своей дружиной, после похода на шиданцев. Однако географы прошлого и хронологи не могут ни подтвердить, ни опровергнуть эту легенду…

В собранных в пучок волосах уже появились тонкие седые прядки, а в уголках глаз — морщинки. Бледные пальцы неизменно придерживали подол платья, то ли действительно в таком ходить трудно, то ли вдова вцепилась в ткань как тонущий в болоте — в брошенную ему ветку. Невзору было неприятно думать, что он может вызывать у этой женщины страх или даже отвращение. Ведь рано или поздно, но им придется лечь в одну постель. Вадим отчасти прав, никто еще в обрядовую ночь не умирал, но быть насильником генерал не собирался. В конце концов, у них есть четыре месяца, чтобы узнать друг друга ближе.

— …Это новое крыло, построено чуть меньше века назад. По некоторым данным именно здесь скрывался знаменитый преступник Черный Змей, выдав себя за одного из столичных инженеров. Сюда лучше не ходить, здесь нет ничего интересного, только пыль.

Либена быстрым шагом прошла мимо коридора, ведущего вглубь этого крыла дома. Из темноты действительно пахло пылью и затхлостью.

— Вы здесь даже не проветриваете?

— Зачем? Это закрытое крыло. Нам дальше.

Женщина зашагала так стремительно, что генералу пришлось ускориться, чтобы не отстать.

— А здесь, как видите, сердце дома, жилые помещения. Эта часть была полностью переделана полтора года назад. Произошел несчастный случай — слуги плохо вычистили камин, и большая часть интерьера оказалась испорчена. Пришлось менять прислугу и делать ремонт. Так что тут все отделано гораздо скромнее, но зато уютнее.

Центр здания действительно выглядел менее шикарно, но зато более ухожено. Нет ни ирденского дерева, столь популярного у аристократов в силу своей дороговизны (большинство людей почему-то считает, что дорогие вещи подчеркивают их статус, даже если представляют собой полную безвкусицу), ни аламейских тонких тканей красного цвета, получивших название бордто и чрезвычайно популярных в столичных домах, ни игеанских перьев. Бежевые, кофейные, зеленые и синие оттенки, глажейские обои — практичные, приятные глазу, но при этом не особо дорогие, мебель из дуба, ришны и кинвы — прочных деревьев с востока страны. И — ни одного портрета, ни одной статуэтки или вазы. Редкие украшения тоже были вырезаны из дерева и в основном представляли собой подвески на серебристых нитях, развешанные там и тут. Ночью комнаты в Малахитовом доме освещались по старинке свечами в старых канделябрах, а утром и вечером — лампами и люстрами на крисновой жидкости, что добывается из корней болотного растения — криснового куста. Крисна легко возгорается, так что не удивительно, что полтора года назад здесь произошел пожар.

— Простите, а портреты тоже сгорели?

Вдова вен Силь вздрогнула, нервно закусила губу, словно подыскивала правильные слова, пожала косыми плечами. Невзор заметил, что правое плечо у нее выше левого, словно она была грузчиком, а не аристократкой.

— Да, почти все. Там хозяйские спальни, прошу туда не ходить, там гостевые, среди которых ваша, думаю, вы уже узнали этот коридор. Особое место в доме занимает лестница, как видите, она старой работы…

Либена говорила много, но сухо, по существу. Шла чуть в стороне, все так же цепко придерживая подол закрытого голубого платья. Натянутая, словно струна, время от времени нервно дергающая правым, "высоким" плечом, она казалась Невзору печальным призраком, что вылетел из пыльного коридора давно заброшенного крыла. Может быть даже Кровавой Бруной, дочерью шиданского властителя, которую по преданиям Велимир Пять Мечей захватил в плен после Болотной битвы. И которую, по легенде, он сделал своей после торжественного пира, данного в его честь его верным вассалом Гореславом вен Силь в Малахитовом доме.

— А почему дом назвали именно "Малахитовым"?

Либена застыла на последней ступени лестницы.

— Согласно семейным преданиям, первый из рода вен Силь приказал отделать замок малахитом и изумрудными кристаллами ад-рина, который добывали лишь на границе с Дикими землями, потому что это был любимый цвет его жены.

Лицо женщины застыло. Невзор аккуратно заметил:

— Трогательная история.

— Возможно. Она умерла.

— Жена?

Хозяйка задумчиво посмотрела на большую люстру, висевшую в холле.

— Жены редко переживают мужей. Особенно здесь.

Словно почувствовав, что фраза прозвучала очень странно, Либена пояснила:

— В одной из семейных хроник есть предание, что некая Бруна прокляла род вен Силь. Она предрекла потомкам Гореслава не знать любви, а те, кто ее познают — познают и горечь ее утраты. — Рассказчица посмотрела на Невзора и попыталась улыбнуться. — Просто глупая легенда из домашнего архива.

Офицер воодушевился.

— О! Здесь есть библиотека?

— Нет! — от глухого выкрика генерал даже вздрогнул. — Больше нет, все сгорело.

Хозяйка отвернулась, поспешила сойти со ступеньки — и поскользнулась. Невзор шел в нескольких шагах от нее, так что подхватить падающее тело он не успел — женщина свалилась на пол, вскрикнув. Он бросился к ней с запоздавшим предупреждением:

— Осторожнее!

Либена, потирая ушибленной локоть, обернулась.

Большая темная тень надвигалась на нее. Она была выше, эта тень, сильнее и имела на нее, Ли, право. Тьма в человеческом обличии. Так было не раз, она помнила.

Дай руку, Либа. Так надо.

— Нет! — Либена в ужасе выставила перед собой ладонь. — Не подходи!

Офицер замер, удивленный и немного уязвленный ее реакцией. Женщина тут же, словно опомнившись, прижала руку к груди и дрожащими губами прошептала:

— Простите…

Из правового коридора появился Чеслав, видимо, услышал крик.

— Отец! Что вы с ней сделали? — он посмотрел на гостя полным ненависти взглядом и подхватил мачеху на руки.

— Не злись, Лав, — женщина украдкой бросила на сида виноватый взгляд. — Я просто была невнимательной. Кто-то опять разлил на лестнице масло.

— Что-нибудь болит?

— Нет.

Забытый хозяевами, сид Гарне с неудовольствием наблюдал, как Чеслав несет на руках свою мачеху в сторону ближайшей гостиной, а та в ответ доверчиво обнимает мужчину за шею.

Возможно, все будет гораздо сложнее, чем ему казалось ранее.

6. Малахитовый дом

В темноте звуки воспринимаются совсем по-другому. Лёгкий скрип половиц или жужжание жука кажутся грохотом тижийского бубна. А звук падающих капель — громким стуком Вечных часов, что стоят посреди столицы, возвышаясь даже над дворцом господаря, и отсчитывают время его правления гулкими ударами чугунных молотов по таким же наковальням. Говорят, первый господарь Лихобор Велич имел прозвище Кузнец, и Вечные часы, созданные незадолго до его смерти, чародеи зачаровали на его крови. И теперь звон их раздавался днём и ночью над центром Стольграда, но ночью он слышался редким прохожим куда более грозным и громким. Тьма способствует усилению восприятия.

Кап… Алая капля срывается с ножа и падает, рассекая сумрак красным следом. Падение — целая вечность. Капля касается пола — и разбивается мелкими брызгами, окрашивая доски в красное. Через красное прорастает тьма, она пожирает кровь, доски, и воздух, заполняя собой все пространство. Дышать нечем.

— Дыши, Ли, дыши.

Голос, разрезающий тьму, тих. В нем только беспокойство и усталость, но память дорисовывает грозные, требовательные нотки. Она ненавидит этот голос. Она любит этот голос. Она подчиняется.

— Дыши, Ли.

Руки в перчатках касаются лба. Неужели он и спит в них?

— Все… нормально.

Голос хриплый, совсем не женский. В горле сухо, словно она пешком пересекла Тижийскую степь. Она приоткрывает глаза и тут же зажмуривается — свет одинокой свечи кажется ей слишком ярким. По щекам текут слезы.

— Все хорошо.

— Да.

Нет. Она врёт, и Лав об этом знает. Но он деликатно молчит. Либена открывает глаза. Огонь притягивает взгляд, огонь просит заглянуть, погадать, он возьмёт за информацию немного, совсем немного — каплю крови, не больше, и Ли зло взмахивает рукой, гася свечу.

— Иди. Я справлюсь.

Лав целует ее в лоб и уходит. Он верит ей. Но… На самом деле ей хочется, чтоб он остался. Нельзя. Это будет шаг назад. А идти надо только вперёд.

Ночь ясная, в открытое окно заглядывают яркие звёзды, а за кронами высоких раскидистых вишт-деревьев, что с этой стороны подступают к самому дому, прячется луна. Либена долго смотрит на небо, прежде чем ее разум наконец устанет настолько, что отправится в Сонные дали.

Но тьма не спит. Никогда не спит.

***

На улице опять шел дождь. Генерал с неудовольствием созерцал из окна голубой гостиной, как потоки ливня обивают листья молодого вишта. Ветер пригибал тонкий черный ствол с коричневыми прожилками практически к самой земле, казалось, ещё немного — и он сломается. Но дерево разгибалось раз за разом. Только зелёных листьев на тонких ветках становилось все меньше.

Дерево напоминало Невзору людей. Некоторые гнутся, но не ломаются, другие, наоборот. На своем веку он повидал и тех, и других не мало, за кого-то поднимал посмертную рюмку, кого-то поздравлял с новым назначением, с кем-то сошёлся на дуэли или в темном переулке. Люди могут быть разными, вопрос лишь в том, что они ставят в центр мироздания: честь или что-то иное. Не зря же именно Честь среди Девяти Добродетелей — пятая, центральная фигура.

"Интересно, чья честь?" — спросил бы Зора Вадим, если бы был рядом. И обязательно удивил бы собеседников какой-нибудь очередной пошлостью или грубостью. И офицер опять спустил бы другу слишком вольное поведение, как много раз до этого. Потому что Вад был младше его почти на десять лет и до сих пор воспринимался им как глупый юноша. Потому что он помнит его обезображенным куском плоти, брошенным на дно солнечного колодца в Тижийской степи. Куском плоти, который крепко зажимал в окровавленной руке выбитые зубы.

— Чародеи…потом…вставят…когда…будет…выкуп…

Потом, когда пришло письмо главы рода вен Борз, мальчишка чуть не выбросил свои ценности в пыль, Невзор ясно прочитал это желание в глазах аристократа — но через секунду тот только крепче сжал кулак. Что заставило его, избалованного юношу из дипломатической миссии, жить дальше? Честь? Или что-то другое?

Открылась тяжёлая дверь, цокнули каблуки женских туфель раз-два — и звук резко оборвался. Женщина замерла, так до конца и не войдя в комнату. Невзор обернулся.

— Здравствовать вашему роду, уважаемая Либена.

— Доброе утро, сид Гарне.

Вдова едва слышно вздохнула и всё-таки вошла в гостиную, аккуратно прикрыв дверь. Сердце застучало в бешеном ритме, разум кричал, что нужно выйти, но она проигнорировала сигналы души и тела. Чтобы уйти, надо шагнуть назад. А она обещала идти только вперёд. Себе. Чеславу.

— Я так понимаю, почту сегодня ждать бессмысленно? — спросил генерал, с интересом наблюдая за хозяйкой дома. Тонкая, словно вишт за окном, она лёгкими шагами прошла к книжному шкафу, одернула узкие рукава светлого платья, взяла какой-то старый фолиант. Села за круглый деревянный столик, на котором были разбросаны книги, чистые и исписанные мелким аккуратным почерком листы бумаги, и еще зачем-то лежали карты.

— Филипп не смог проехать через Узкую лощину. Боюсь, пока не распогодится, дорога на восток закрыта.

— Жаль, — признался Невзор. — Я ждал друга. Или хотя бы пару ответных писем из архивов.

— Увы, такие здесь места, — можно оказаться запертым в доме на несколько дней. Сказывается климат и ландшафт. В Илийском округе много подземных рек, озёр и болот. Да и дожди идут теперь слишком часто.

Либена открыла атлас, откопала среди исписанных листов какой-то особенный и стала сравнивать информацию, делая периодически пометки.

— Может, я могу вам чем-то помочь?

Он шагнул от окна к ней — и она на секунду увидела не гостя, а высокую темную тень, что надвигалась на нее, загораживая свет широкой спиной… Кровь расчерчивает тьму…

Нет. Он мертв. Она знает точно. Точнее некуда.

Сид остановился у стола.

— Знаете ли, имею страшный порок: не могу сидеть без дела.

Алий мог часами просиживать у того портрета, любуясь совершенными чертами изображения. По началу она не придавала этому значения. А потом уже не могла ничего изменить.

— Это… ерунда.

Она смутилась, увидев неподдельный интерес к ее записям, нервно дернула косыми плечами. Но настойчивый гость все равно сел рядом. На соседний стул. Либена инстинктивно отпрянула.

Сид Гарне посмотрел на нее удивленно, затем взгляд его потяжелел. Он встал.

— Видимо мне следует уй…

Дверь внезапно открылась, впуская в комнату запах дождя и мужской голос.

— А я вас уверяю, что в такую погоду даже нищей родне можно бескрайне обрадоваться, не то что родовитым соседям!

— Но хозяева…

— Милочка, позвольте стардам самим решить, чего они хотят! Вы им служанка, а не нянька!

В гостиную без предупреждения вошли четверо. Катерджина Крив, домоправительница, вечно строгая и вечно холодная, как льды Дикого острова, пыталась остановить непрошенных гостей без применения физического насилия. Вторая дама — женщина высокая, худая до неприличия, с сурово поджатыми губами и выбеленным лицом опережала остальных на полшага, передвигаясь без намека на грацию, зато чрезвычайно стремительно. Едва завидев хозяйку дома, она остановилась и склонила голову в лёгком, почти пренебрежительном поклоне. Пожалуй, если бы за ее земли не отвечали бы старды вен Силь, она вряд ли бы почтила вниманием и эту семью, и этот дом, но, находясь в некотором роде в зависимом положении по отношению к данному роду, она решила соблюдать нормы приличий. Рядом с ней шел мужчина, такой же худой и безликий, он разве что был на целую голову выше своей избранницы и губы поджимал ещё более недовольно, чем она.

— К вам Анджей и Береслава вен Хлад и Бажена вен Хлад, владетели Тинницы, — запоздало объявила Катерджина.

Четвертой вошла девушка. Бледная, тонкая, но в отличие от матери не лишенная привлекательности. На лице ее не было ни грамма краски, а каштановые волосы были убраны в аккуратную прическу. Строгое по фасону платье было подобрано явно по вкусу ее матери. Точнее, в результате отсутствия такового. Девушка, словно понимала нелепость множества рюш и цветов, пришитых к дорогой ткани не менее дорогими нитками, опустила голову ниже, а руки спрятала в складках юбки.

— Же́на, подбородок! — скомандовала, не оборачиваясь, Береслава вен Хлад, и наследница древней фамилии гордо выпрямилась и подняла голову.

— Здравствовать вашему роду, — соизволил, наконец, поздороваться гость. Либена растерянно ответила:

— Добрый день.

— Мы вот по какому вопросу…

Мужчина шагнул было к хозяйке, но та испуганно отпрянула в сторону, сшибая со стола Большой Атлас Сердцевины Континента.

Мужчина не остановился и сделал ещё шаг.

— Налоги…

Невзор кашлянул, привлекая внимание гостей к себе. До этого аристократы бросили на него лишь пару коротких взглядов, и, оценив скромную, лишенную вычурности, одежду и военные сапоги, тут же о нем забыли, как о человеке случайном, и никакого веса для них не имеющем. Сиду было глубоко все равно, что о нем думают те или иные представители высшего сословия, однако он заметил растерянность и даже испуг в глазах вдовы вен Силь и не смог не вмешаться.

У него часто на службе были проблемы из-за вот этого самого "не смог не вмешаться". Даже странно, что он стал генералом…

— Позвольте представиться: Невзор сид Гарне, генерал в отставке, прибыл по поручению господаря.

Глава рода вен Хлад наконец обратил свой благородный взор на новое лицо.

— Приветствую. Однако дело, с которым я пришел, касается исключительно стардов Блотоземья.

Береслава с деловым интересом осведомилась:

— А глава рода дома? Он не уделит нам время?

Девушка на этих словах опять поникла, что позволило Невзору сделать вывод о том, что она, в отличие от родителей, не жаждет встречи с именитым наследником рода вен Силь.

К удивлению офицера Либена, минуту назад казавшаяся испуганной и дрожащей, немного резко заявила:

— Боюсь, Чеслав не сможет уделить вам время.

Береслава в очередной раз недовольно поджал губы. Ее муж многозначительно покосился на диванчик, стоявший у низкого кофейного столика, но предложения сесть так и не получил. Мужчина нахмурился и решил перейти к делу.

— В силу погодных обстоятельств, уважаемая вен Силь, мы не способны собрать налоги в полной мере и просим о залоге.

Либена удивлённо приподняла брови.

— О залоге? То есть вы хотите, чтобы старды выплатили все за вас в счёт долга?

— Именно.

— Но урожай ещё не собран. Как же вы определили, что вам его не хватит?

— Об этом вполне легко догадаться, если пройтись по полям с подгнившими культурами. Если, конечно, найти на прогулку время.

Вен Хлад проговорил это с некоторой усмешкой. Щеки Либены порозовели, но она весьма спокойным тоном ответила:

— Не думаю, что заключение подобного договора возможно, когда урожай ещё не собран. В данный момент я вынуждена вам отказать.

— Уважаемый Чеслав может придерживаться другого мнения, — заметила гостья, с надеждой поглядывая то на дверь, то на замершую в паре шагов от нее дочь. Бажена без особого интереса рассматривала узор тараджийской мозаики, которой был выложен пол гостиной, и нервно вздрагивала, когда начинал говорить ее отец. Что не удивительно, ибо Анджей предпочитал первое слово каждой реплики произносить громко, даже агрессивно, словно он не беседу вел, а баталию с врагом.

— И! Всё-таки я настаиваю на залоге.

— А я настаиваю на ожидании итогов сбора урожая, — холодно, но не так строго, как следовало бы, сообщила Либена. — К тому же семья нис Зорь, например, меня заверила, что свои обязательства выполнит в полной мере.

Девушка отнеслась к упоминанию рода соседей равнодушно, ее родители же недовольно скривились.

— Род нис Зорь, может, и готов раздеть вверенных им людей до гола, лишь бы выслужиться перед господарем, а мы не готовы идти на такие меры! Мы печемся о благополучии наших крестьян!

Эта бесконечная дуэль словами весьма надоела Невзору, и он уведомил гостей:

— Уважаемые вены, я прибыл по поручению господаря как раз для решения данной проблемы. И смею вас заверить, что великий Лихослав Велич ждёт выплаты налогов в полной мере. При этом он поставил передо мной и стардами Блотоземья задачу обеспечить население всем необходимым с целью предотвращения голода и разбоя. Поэтому прошу вас предпринять все меры как для того, чтобы собрать налоги, так и для того, чтобы не оставить при этом население на грани голода. Уведомительные письма о состоянии дел в Блотоземье вы получите в течении месяца. Только после этого можно будет говорить об отсрочка, заемах и т. д..

Супруги вен Хлад переглянулись. Было заметно, что такой ответ их более чем не устраивает, но блеснувший в руке Невзора жетон исполнителя "особого поручения господаря" заставил гостей промолчать. Мужчина чуть склонил голову, прощаясь, его жена сделала намек на приседание и в последний раз посмотрела на дверь, в тщетной надежде узреть наследника рода. Катерджина, повинуясь взгляду хозяйки, поспешила открыть дверь перед гостями. Чета вен Хлад уже менее стремительным шагом покинула гостиную. Следом вышла и их юная наследница.

— А уважаемый Чеслав дома или уехал? — послышался из коридора голос Береславы перед тем, как дверь, наконец, закрылась.

Либена выдохнула и обессиленно опустилась на стул. Невзор не стал приближаться к женщине, помятуя о ее реакции, но спросил:

— Нерадивые исполнители?

— Своеобразные, — поправила его вдова.

— И видимо, что-то не поделили с родом нис Зорь?

— Вы проницательны, — Либена посмотрела на собеседника с опаской, что того несколько удивило. — Кусок леса, кажется. И ещё место в судейской коллегии Торфграда. Анджей вен Хлад очень рассчитывал, что опустевшее кресло предложат ему, но глава города по поручительству выбрал Драгомира нис Зорь.

— Понятно.

Либена в ответ пожала косыми плечами, словно спрашивая: "Что же тут понятного?" — но вслух ничего не сказала. Видимо, она знала об этих двух семьях несколько больше.

— Я, пожалуй, выйду в сад, — решил генерал. — Вы…

Он хотел предложить ей составить ему компанию, но женщина так резко схватила книгу и бумагу, делая вид очень занятого человека, что офицер осекся. Чем, интересно, он заслужил подобную немилость?

Невзор коротко попрощался с хозяйкой дома и действительно вышел в сад. Дождь уже закончился, зато свежий воздух помогал думать. Нет, в жизни сида Гарне фарфоровая вдова была не первой женщиной, кто отказал ему в симпатии, но на других, он, по крайней мере, не должен был жениться. Он всегда предупреждал об этом женщин заранее. Семья с детства казалась ему чем-то священным, что должно быть нерушимым, а какая женщина будет ждать мужа, на годы уходящего на войну? Мужа, который может и не вернуться. Нет, сиды, конечно же женились и заводили детей, и рано или поздно оставляли службу (кто по выслуге, кто за особые заслуги перед господарем), но Невзор — другое дело. Невзор взял на себя такие обязательства, что, пожалуй, если бы он не надоел всем своей дотошностью, и его не послали бы сюда, в Блотоземье, он бы до конца жизни, наверно, выплачивал свой долг. А тут вдруг — приказ жениться. На совсем чужой женщине. Аристократке из старого очень знатного рода. У которой он, судя по всему, вызывает отвращение.

Ужас.

Мужчина дошел до спрятанного в розовых кустах фонтана, сел на каменный край, всмотрелся в свое отображение. Да, не красавец. Почти сорок лет, седые виски, белые полоски от старых шрамов, длинный нос, два раза сломанный, грубая кожа… Верно, были у фарфоровой вдовы причины его сторониться. Живя здесь, в глуши, через которую разве что гиленский караван проедет, вряд ли она встречалась со столь неказистыми лицами. Аристократы, говорят, придирчивы к внешности.

Мужчина вздохнул. Вспомнил теплые губы гибкой Айвы, ее лёгкий смех:

— Не руки твои, душу целовать хочу. Сердце греть буду.

Вспомнил ее по-детски вздернутый нос, озорные черные глаза. И ещё — как бросался на него с кинжалом ее сын-подросток, крича о бесчестье, смываемом только кровью. Но какое ж бесчестье, если не он к ней, а она к нему пришла? И на неловкое "замуж не возьму" только рассмеялась мелодично и скинула красные одежды?

И все же ребенок был в своем праве.

— Теплое сердце, теплое, — приговаривала она, перевязывая ему плечо. — Забери меня на Север. Греть тебя буду. Сына отцовой крови оставлю, он от их мира.

Невзор посмотрел на сложенные в углу детские кинжалы и отрицательно мотнул головой.

И утром ушел. Айва больше не о чем не спрашивала и ничего не просила. Только подошла, поцеловала его в грудь, когда он менял рубашку, провела ладонью по коже, испещренной порезами, один из которых оставил ее сын.

— Ты встретишь достойного, — сказал Зор, смотря в ее черные глаза. Женщина улыбнулась, притопнула, качнув бедрами — и зазвенели приделанные к поясу кинжалы-украшения.

— С недостойным шида не ляжет, лучше смерть. А ты? Встретишь?

Он молча вложил ей в руку охранную грамоту и, услышав в глубине дома сонные шаги ее сына, шагнул в утренний сумрак. В любом случае через два дня их часть покидала эту деревню, а уж пару ночей он найдет, где переждать. Сердце защемило — до того хотелось обернуться, но и он, и Айва знали, на что шли. Ещё когда пришла она к нему в Дикую ночь в алом наряде, а он не поднял алые одежды, а коснулся загорелой кожи — знали. А вот прошло время, были битвы, были любовницы, а она помнится. Женщина, что обещала греть его душу.

Тьфу. Что там греть-то? Душа как душа. Вот Вадиму точно для сердца нужен врачеватель, больше, чем для тела. А ему, Невзору, что лечить? Жил, как считал нужным. Исполнял долг. В меру пролил своей крови и чужой. Думал, что и помрет на поле боя. Ан нет, не вышло…

Сид с досадой ударил ладонью по воде — и та пошла рябью, искажая, смывая его отражение. Мужчина отвернулся, посмотрел на хмурое небо, на неухоженные ряды вишт, давно не стриженных садовником. И увидел, как среди деревьев мелькнул женский силуэт в белом. Силуэт шел от парадной двери, и Невзор подумал, уж не очередная ли просительница ходит тут в поисках Чеслава, который, судя по всему, считался завидным женихом в округе. Предвидя очередной неприятный разговор, он устремился к аллее, но как бы быстро он не шел, а девушка успела исчезнуть из поля видимости. Невзор отправился к дому.

В прихожей Катерджина отчитывала нерадивую служанку. Генерал задумчиво посмотрел на серое форменное платье последней и спросил:

— Кто-нибудь ещё приезжал?

Домоправительница удивилась.

— Нет, сид, никого не было.

— Я видел в парке девушку в белом.

И без того серьезное лицо женщины окончательно закаменело.

— Никого не было, сид. И белое в этом доме не носят. Впрочем, если вы любите мистические домыслы, существует легенда о призраке, обитающем в старом крыле дома. Но не думаю, что она может быть интересна такому человеку, как вы.

И тон, и формулировка ответа не могли не вызвать подозрений. Сид Гарне задумчиво кивнул, принимая полученную информацию к сведению. Любое дело стоит начинать со сбора информации — это правило он усвоил давно. Пусть даже данные — ложь. Порой ложь ценнее правды.

— Пришлите ко мне в комнату Игнаса.

Катерджина кивнула. Генерал неторопливо зашагал в свою спальню. Конечно, нехорошо вовлекать юношу непонятно во что, но… не труп же, в конце концов, прятала та девушка в парке?

7. Страницы прошлого. Либена вен Силь (вен Борне)

…Снежная неделя в Стольграде — это событие, на которое мечтает попасть любая девушка Серземелья. Но может позволить себе это развлечение далеко не каждая.

— Южные земли заболочены, — сказал отец сурово. — Тратить деньги на аренду дома в столице, кучу дорогих нарядов, элитный самоходный экипаж и прочие безделицы— глупая затея при таких проблемах с почвами, грозящих нам будущими неурожаями.

И он развернул газету двухдневной давности, прячась за ее большими страницами от недовольной жены.

— Либа! Роди! Посмотрите, — всплеснула руками мать семейства вен Борне — женщина высокая, полная, в силу воспитания с большой любовью относящаяся ко всяким встречам и развлечениям. — Ваш отец из-за какой-то грязюки не желает ехать в Стольград на праздничную бальную неделю! Ему на вас денег жалко!

Маленькую уютную гостиную заливал свет зимнего солнца. Из соседней комнаты слышались звуки пианино: кто-то из младших сестер терзал инструмент под мудрым руководством старой гувернантки. Мир был наполнен светом и музыкой, и юным наследникам рода вен Борне очень хотелось поучаствовать в зимнем веселье и пуститься в пляс. Либена переглянулась со старшим братом и увидела, что глаза у него так же, как и у нее загорелись в предвкушении поездки. Даже позеленели, что бывало с ними от больших чувств.

— Дорогая, — отец семейства с неудовольствием посмотрел на замерших с чашками в руках детей. — Не мешайте утреннему чаепитию. И не выдавайте свои желания за стремления наших чад.

— Но мы действительно хотели бы поехать в столицу! — выпалил Родислав, зардевшись. — На эту Снежную неделю для оформления празднеств приедут аламейские чародеи — дажины! И при дворе будет проводится публичный турнир прославленных бойцов ё-ханов, которых наняли на самом дальнем мысе юга Континента! Такое бывает один раз в жизни!

Либена кивнула, соглашаясь с братом, но увидела разочарованный взгляд отца и тут же устыдилась своих желаний. Мать всегда говорила, что воля женщины — закон, ибо она — подательница жизни и хранительница семейного очага. И ещё, что женщины созданы для общения и развлечений, по крайней мере те, кто унаследовал "благородную" кровь. Мама верила в то, что говорила, Либена это чувствовала — и в свою очередь верила маме. Правда, ей совсем не нравилось, когда мама начинала перечислять недостатки всех соседских семей, порой даже надуманные. Отец же полагал, что тратить на всякие поездки и балы большое количество денег — жуткое расточительство, а женам следует больше заниматься домашними делами и детьми, а не сплетнями о соседях. Он тоже был искренен в своих доводах, к тому же Ли вполне понимала ход его рассуждений, и в итоге соглашалась и с ним тоже. Денег действительно в последнее время у них становилось все меньше, так что разумнее было провести праздник дома. Но какой девушке не хочется потанцевать в легендарном Золотом дворце, прекраснее которого, говорят, нет не только в Серземелье, но и во всем центре Континента! Либена посмотрела на хмурого отца и осторожно коснулась руки Родислава, предлагая поумерить пыл.

— Денег нет, — отрезал отец, впрочем, с некоторым сочувствием поглядывая на печальные лица детей.

— Вот именно! — всплеснула полными руками мать. — Либа уже выходит в свет! Ей пора искать жениха, а в столице, как ты понимаешь, приличного холостого мужчину найти проще.

Вен Борне свернул наконец газету и отложил в сторону.

— Ты полагаешь, нам хватит на приданное, способное привлечь достойного холостяка?

— Я полагаю, что, потратив деньги на эту поездку, мы выиграем гораздо больше! — с видом умнейшей женщины на свете проговорила его жена. Глава рода вен Борне посмотрел на окрыленных надеждой детей, на готовую ввязаться в новый бесконечный спор супругу и сдался.

— Едем. Но только на одну неделю. Ни днём больше.

Родислав от радости тут же обнял сестрёнку, позабыв о кружке чая в правой руке, вследствие чего персиковое домашнее платье Ли оказалось безнадежно испорчено. Но это виделось ей сущим пустяком по сравнению с грядущим путешествием.

…Вечные часы пробили полночь. Золотой дворец, стоявший через площадь от часовой башни, двенадцать раз содрогнулся от грохота. Едва отгремел последний удар — дирижёр поднял палочку и бальную залу заполнила мелодия пад'ишанта — быстрого парного танца, пришедшего в Серземелье с востока. Мелодия была настолько задорной, что Либена притопнула ножкой. Увы, это единственное, что ей оставалось — за три бальных дня на танец ее пригласили от силы раз семь, да и то были папенькины знакомые весьма почтенного возраста. Мама негодовала по этому поводу весь вечер, отец же просто заметил:

— Ты сама хотела расположиться в "верхних" залах, поближе к министрам, придворным прихлебателям и богачам всякого рода деятельности. Теперь пожинай плоды.

Либене казалось очень несправедливым, что из-за матушкиных амбиций они попали в общество столь чопорное и относящее к новичкам с таким презрением, что даже потанцевать с ней никто не удосужился! И зачем только папа пошел на поводу у мамы и купил место в "верхних" залах? Претендуй они на "средние" залы, им бы и платить не пришлось, и сразу бы нашлись знакомые или хотя бы семьи равного им положения, юноши из которых не видели бы ничего зазорного в том, чтобы с ней потанцевать!

Ли часто-часто заморгала, пытаясь высушить непроизвольно выступившие слезы. Лучшая неделя в ее жизни грозила стать худшей.

— О, вен Силь! Здравствовать вашему роду! Не ожидал вас здесь увидеть.

Высокий стройный мужчина с посеребренными сединой волосами, собранными в короткий хвостик, подошёл к отцу Либены. Девушка заморгала активнее. Нет ничего хуже, чем выглядеть несчастной при папином знакомом!

— А, вен Борне! Здравствуйте! Как ваши псы?

У мужчин завязался разговор об охоте, который Ли показался крайне скучным, и к которому она соответственно не особо прислушивалась.

— …дочь?

Отец кивнул.

— Да вот скучает со мной, стариком. Селена, как всегда, поспешила собрать все сплетни и тут же их разнести по всем залам, так что мы вдвоем.

— А сын?

— Уехал на представления ё-ханов. Сказал, там интереснее.

Вен Силь усмехнулся, протянул:

— Эх, молодость, — и посмотрел с обречённой грустью на Либену. — Позволите?

Она послушно вложила свою ладонь в его, но удовольствия от предложения не почувствовала. Так же, как и другие папины знакомые, он просто счёл своим долгом скрасить ее унылое существование коротким танцем. Что ж, это весьма досадно, но ей стоит быть благодарной за эту заботу.

Вен Силь танцевал прекрасно, но немного неуверенно, словно давно этого не делал. Он даже не оттоптал Ли ноги и не наступил на подол ее голубого платья. После танца мужчина ещё немного поговорил с ее отцом о падении урожайности (он был стардом соседних земель) и, отговорившись тем, что пора искать в толпе юного наследника, а то, не ровен час, его кто-нибудь охомутает, исчез в толпе.

…Следующий раз с Алием вен Силь они столкнулись через два дня совершенно случайным образом. Стард выходил из какой-то восточной лавки, когда мимо проходило семейство вен Борне. Мужчины раскланялись, в разговор встряла Селена и вынудила нового знакомого пообещать приехать к ним на чай. Либене показалось, что мужчина недоволен самоуправством и настойчивостью ее матери, но вел он себя безукоризненно, с неисчерпаемым терпением выслушивая поток информации о тех и иных семьях столицы. Только у шляпного магазина Селена наконец переключила свое внимание на окружающую действительность и стард Блотоземья, быстро попрощавшись, поспешил перейти на другую сторону улицы.

— Он богат? — требовательно спросила Селена мужа, примеривая сиреневую шляпку.

— В достаточной мере.

— Женат?

— Вдовец.

— О! Какое счастье! — воскликнула мама, и Либена посмотрела на нее с осуждением. — Нам его послала сама Судьба!

Отец тяжело вздохнул и спросил:

— Зачем покупать зимой летние шляпки, Сел?

Селена обиженно посмотрела на супруга и потянулась к следующему головному убору.

…Либена настолько увлеклась книгой, что не услышала, как открылась дверь гостиной.

— Алий вен Силь, стард Блотоземья, хозяин Замарья.

Вслед за слугой в комнату вошёл гость и Либена поспешила встать, так как читать она любила, полулёжа на диване, да ещё скинув туфли. При постороннем подобное поведение — верх неприличия. Пытаясь это исправить, Ли слишком поторопилась и в результате опустила ноги не в туфли, а на пол. Книга, про которую она успела забыть, с грохотом свалилась с колен.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Стард впервые с момента их знакомства улыбнулся — и тут же повернулся к ней спиной, делая вид, что рассматривает какую-то мрачную картину с батальной сценой, которые во множестве были развешаны по дому. Либена воспользовалась деликатностью гостя — обулась в мгновение ока, подняла пьесу и положила ее на край стола. Затем стала ровно, не зная, что делать дальше. Пауза затягивалась, Ли не выдержала тишины и негромко произнесла:

— Спасибо.

Мужчина обернулся.

— Пожалуйста. Полагаю, вас прислала матушка?

— Да нет, — растерялась Либена. — Я всегда здесь сижу…

Гость недоверчиво хмыкнул.

— Неужели? Какая удивительная случайность!

Пренебрежительно насмешка, прозвучавшая в его голосе, задела девушку, и она, гордо выпрямившись, ответила:

— Если мое общество вам столь неприятно, мне стоит позвать более подходящую вам кампанию.

— Не стоит. Я вполне доволен вашей.

Либена, не дослушав, шагнула к двери, но зацепила рукой стоявший на столе графин. Посудой из акаримского стекла мама всегда чрезвычайно гордилась, и Ли, предвидя мамины слезы по поводу разбитого сосуда, присела в тщетной попытке его поймать, однако только порезалась осколком.

— Вы в порядке?

Алий вен Силь стоял рядом, возвышаясь над ней массивной темной фигурой.

— Да, — Либена встала, но даже так она была значительно ниже гостя. — Просто порез. Не стоит беспокоиться.

— Мне виднее, что мне стоит, а что не стоит делать.

Мужчина достал белоснежный платок и протянул к собеседнице руку.

— Позвольте помочь.

Девушка неуверенно вложила в его ладонь свою. Из двух порезов — один на большом пальце, а другой почти у кисти, выступила темная кровь. Увидев ее, стард Блотоземья вздрогнул, замер, но уже секунду спустя промокнул раны платком.

— Либа? Почему здесь лужа? Что случилось?

Когда в комнату вошла мать, Ли выдернула руку из чужих пальцев и отступила назад. Алий вен Силь аккуратно сложил платок и бережно, словно драгоценность, спрятал его на груди.

— Здравствуйте, уважаемая вен Борне. А я тут к вам на чай заглянул…

…

— Вы знаете, что вы — удивительная?

…

— Танец, уважаемая Либена, вы мне должны ещё один танец.

…

— Твои глаза, Либа, словно благословение весны. Когда они зеленеют, я знаю, что тебя переполняют эмоции, переполняет внутренняя сила.

…

Отец смотрел испытующе, мать охала, ахала и смахивала тонкими пальцами слезы счастья.

— Ты согласна, Ли? — спросил отец.

Она не знала. Алий красиво говорил, дарил милые подарки, оказывал знаки внимания, и это было приятно, но…

Она испытывала к нему симпатию, благодарность, но любовь — это другое. По крайней мере ей так казалось.

Но он был приятен в общении, привлекательно выглядел, несмотря на свой возраст, и был внимателен к окружающим. У Либены просили руку третий раз и только впервые она всерьез задумалась о замужестве. Стард Блотоземья казался девушке немного загадочным, но добрым человеком, она прониклась к нему состраданием и уважением. В те редкие моменты, когда он говорил о покойной жене, лицо его разглаживалось, а на губах появлялась лёгкая полуулыбка. Это говорило о любви и уважении к его первой женщине. Значит, он и вторую не обидит. Однажды при прогулке в Нахолмье — городке, что находился между землями, за которыми следил род вен Силь и Крайнеземьем, к которому относились и владения Либениной семьи, они наткнулись на раненого котенка. Мужчина не постеснялся, завернул зверька в свой платок и отнес его к врачевателю животных. А когда они встретили знакомую вену Силь семью с ребенком у кондитерской лавки, он угостил всех пирожными.

— Ли? Что мне сказать?

— Ну конечно "да", ты видишь, она от счастья онемела!

— От счастья ли, Селена?

Нет, Либена была довольна. Третий претендент на ее руку вызывал у нее симпатию и доброе отношение. Да, он не был ей ровесником, но зато не задирался, как соседский сын Филипп и не лез руками, куда не следует, как пытались делать некоторые юноши на редких местных балах. От него не пахло потом и рыбой, как от толстопузого купца дона Вес, который почему-то год назад решил, что она будет несказанно счастлива составить ему партию, и даже ухаживал за ней больше месяца. Он громко смеялся над собственными шутками, брызжа слюной, часто хлопал себя по объемному животу, а если удавалось оказаться в стороне от компании, шептал Либе мерзкие пошлые шуточки. Второй человек, выразивший желание на ней жениться, был из старого аристократического рода. И сам он был весьма стар, раза в два, наверно, старше Алия вен Силь. И пережил он уже четвертую жену, так что пятой Ли становиться совсем не хотелось.

Ещё за Ли ухаживали несколько молодых людей, но они не имели никаких серьезных намерений. Зато имели слишком длинные руки и слишком пошлые языки.

Что же касается чувств Либены, она, конечно же, прочитала несколько романов о любви, и соответственно, имела о той некоторое представление, но в силу тихого и размеренного течения провинциальной жизни, подходящую кандидатуру для чувств не нашла. Поэтому Алий вен Силь, произведший на нее очень благоприятное впечатление, вполне мог эту любовь получить. Ли подумала, что этот грустный, добрый человек заслуживает счастья, решила, что она всячески постарается заставить его как можно чаще улыбаться, и кивнула.

— Я согласна, отец.

Родители облегчённо выдохнули. Они полагали, что это хороший выбор и их дочь ждёт счастливое, благополучное будущее. Либена тоже в это верила. Глупая-глупая Ли.

Через полгода она в обрядовом храме вложила свою руку в холодную ладонь Алия вен Силь.

Дай руку, Либена. Дай руку. Это почти не больно…

8. Стольград, столица Серземелья

«Уважаемый сид, разрешите доложить о делах, вызвавших ваше особое внимание.

Вы оставили несколько имён, относительно которых следовало навести справки об их отношениях с сидом Грош, предыдущем интендантом Стольграда. Сходив с особо разговорчивыми лейтенантами в пивную под названием "Хмельной рай", покопавшись в столичном архиве и наведя справки на торговой бирже, я получил некоторые данные об интересующих нас лицах.

Дон Час — поставщик зимней и летней формы для солдат, а также знамён, парусов и т. д. Является мужем племянницы дона Грош. Свое производство открыл за два года до назначения сида интендантом, но оно было достаточно убыточным до получения государственных заказов. У солдат не удалось узнать, поставлялась ли форма в последнее время, так как, по их словам, "ящики-тюки носили, а чё тамо — не ведамо". Накладные, естественно, оформлены должным образом.

Нис Куц — представитель нового дворянского рода, титул получен всего два столетия назад. Занимается животноводством. Поставлял на кухню казарм мясо, яйца, молоко и сыр. Среди других заказчиков известен как человек своего слова. Однако солдаты, да и лейтенанты жалуются на плохую еду.

Дон Тон — записан, как поставщик оружия. Насколько удалось выяснить, это ювелирных дел мастер, весьма известный как среди купеческих жён, так и среди дворянских семей. Оружие он делает в основном парадное, то есть специализируется на инкрустации, украшении лезвий позолоченным символами и прочем подобном. В накладных просто записано: шпаги — столько-то, наградные украшения — столько-то и стоимость. Цены велики, обычное оружие можно купить гораздо дешевле. Подробностей, кого именно и чем награждали, в архиве нет.

Помимо всего прочего я вызвался носить канцлеру затребованные тем справки о состоянии складов. Других желающих не нашлось, ибо канцлер весьма недоволен тем, что в этих справках написано, и с большим неудовольствием встречает курьеров из столичного интендантства. Одного, говорят, даже отправил на восток, в крепость, что стоит на границе с Аламеей. Лейтенанты жутко боятся, что следующего отошлют вообще на юг, на границу с Гиленом или даже в Тижийскую степь. Мне пока повезло, и канцлер хоть и хмурился, и ругался при мне, однако места своего я ещё не лишен. Пока есть возможность, пороюсь опять в архиве. Полученные мною два вольных дня я намереваюсь потратить на поездку в угодья поставщика мяса и, если останется время, на поход в ювелирный магазин дона Тон. Боюсь, правда, что в последний меня могут не пустить.

Служу Господарю,

ваш верный порученец,

Миколас дон Оддин."

Письмо, запрятанное в список покупок, перекочевало из ладони молодого лейтенанта в сморщенную руку старушки-бакалейщицы.

— Выполните?

Лавочника улыбнулась чуть подкрашенными губами. Сухонькая, низенькая, с большими добрыми глазами и исколотыми розами проворными руками, она казалась сказочным цветочным духом, что по тижийским поверьям, царствует над цветочными полянами. Даже шляпка у нее была украшена искусственными цветочками, а подол темного вдовьего платья был вышит неожиданно красочным растительным орнаментом. Среди ярких бутонов декоративных растений и зелени трав, выращенных для употребления в пищу, женщина действительно казалась персонажем неосязаемым, но принадлежащим этому месту всем существом.

— Когда я вас обманывала, милый юноша? Заказ будет собран в лучшем виде! Если же есть в списке то, чего у меня нет, сегодня же напишу соратнице, она вышлет. И вам весточку отправлю, как все будет у меня.

— Благодарю. Как внучка?

— Слава Отцу, с весной повеселела. А летом ей и вовсе раздолье — хоть весь день на крылечке сиди.

Искренняя радость бакалейщицы смутила молодого человека.

— Очень рад. Здравствовать вашему роду!

Старушка тяжело вздохнула.

— И вашему, уважаемый. Заходите ещё.

— Обязательно.

Миколас кивнул и вышел из лавки. Ему было неловко втягивать пожилую женщину в расследование генерала, однако лавочница сама напросилась на роль связующего, очень уж ей хотелось помочь сиду Гарне. Лейтенант надеялся, что маленькое расследование о краже государственных денег не доведет до смертоубийств, но, увы, гарантировать этого не мог никто. Генерал предупредил женщину об опасности, но та только терпеливо повторила:

— Буду рада услужить, сид. А смерть… Она к каждому придет в свой срок, от нее авось не спрячешься. Вам ли этого не знать.

И генерал сдался. Миколас тогда был очень этим недоволен, но он дал клятву господарю, дал клятву сиду Гарне и был намерен эти клятвы выполнить. Тем более, что начальство он уважал, хоть порой и считал генерала излишне упрямым и не умеющим вовремя останавливаться. Все, за что брался Невзор сид Гарне, он доводил до конца. Порой это стоило ему разжалования, пули в боку или сломанных ребер. Порой другим это стоило жизни. Поэтому всех, кто шел за ним, он всегда честно предупреждал: опасно, можешь умереть. Кто-то верил предупреждению, кто-то нет. Миколас вот верил. Но почему-то также, как и сид, остановиться не мог. И бакалейщица верила. Миколас видел, что она приделала под лавку особый лоток, в который прятала маленький женский пистолет, оставленный ей генералом. И всё-таки она брала письма раз за разом и отправляла их адресатам. Почему?

Миколас пересёк Чугунную улицу, вышел к Победной, а затем — на улицу Времени. Дошел до площади Девяти. Постоял немного у статуи Чести, и, услышав громоподобный бой Вечных часов, отправился к канцлеру.

"Придёте завтра ровно полчаса спустя по полудню"," — сказал канцлер, и молодой человек попытался исполнить приказ в точности. За две минуты до назначенного времени он стоял у кабинета.

— Откуда? — уточнил один из младших секретарей, сновавший среди посетителей с целью отбора тех, кого канцлер действительно примет.

— Столичное интендантство.

Секретарь что-то проверил в своих списках и попросил:

— Пойдёмте в другой зал.

Они протолкались сквозь толпу жаждущих внимания канцлера людей, прошли коридорами к другому входу в кабинет и наконец остановились у маленькой незаметной двери.

— Прошу сюда. Обождите, вас вызовут.

Секретарь исчез, Миколас толкнул дверь.

Комната ожидания оказалась небольшой, темной, но весьма хорошо обставленной. В отличие от официальной залы, здесь стоял и диван, и кресла, куда можно было присесть, и даже низкий круглый столик с двумя графинами и несколькими бокалами. Топился камин. У камина на разбросанных по полу аламейских шкурах сидела девушка, но стоило Миколасу закрыть дверь, как она вздрогнула, обернулась и тут же вскочила на ноги.

— Здравствуйте.

— Добрый день.

Незнакомка нервно заправила за ухо прядку золотистых волос и немного испуганно уставилась на лейтенанта большими голубыми глазами.

— Вы тоже к канцлеру? — спросил офицер.

— Да.

Она ответила тихо и тут же поежилась, словно по комнате прошел сквозняк. Взгляд Миколаса привлекли округлые плечи, обнаженные по последней моде столицы, и весьма глубокий, на грани приличий, вырез алого платья. Девушка, заметив его взгляд, зло поджала губы, дотянулась до лежащей на кресле шали и тут же в нее закуталась. Молодому человеку стало стыдно. Красивые девушки имеют право красиво выглядеть, в этом нет ничего предосудительного. А просительница была красива. Тонкая, изящная фигура, наивные грустные глаза, фарфоровое лицо сердечком, по-домашнему распущенные волосы, золотым водопадом спускающиеся ниже талии — все в ней привлекало взгляд. "За такую и умереть не жалко," — вдруг подумалось Миколасу, и он покраснел ещё больше.

— Вы от кого-то?

— По личному.

Она стала к нему боком, смотря на огонь, но лейтенант все равно заметил, что лицо ее ещё сильнее погрустнело. Вероятно, у девушки случилось большое горе.

— Пр…

Бесшумно открылась дверь и зычный голос очередного секретаря оповестил:

— Из интендантства — пройдите!

Он вошёл в кабинет, так и не сказав девушке в красном ободряющих слов.

Канцлер был резок, распоряжение официальному Миколосову начальству отдал под гневную тираду о казнокрадах и мздоимцах и велел выметаться. Молодому человеку показали на дальнюю дверь, выводящую в приемную «для всех», и он зашагал к ней. Ещё до того, как он вышел, в кабинет впорхнула золотоволосая незнакомка.

— Злата! — облегчённо выкрикнул канцлер и поцеловал девушке руку. — Какое счастье вас лицезреть!

Дверь за лейтенантом захлопнулась. Миколас огорчённо вздохнул и поспешил передать приказ по назначению.

Увы, золотоволосая девушка не шла у него из головы весь вечер.

***

Человек в синем плаще шел по ночной улице очень быстро. Он торопился. В левой руке был зажат саквояж наподобие медицинского, в правой — двухзарядный пистолет с дополнительной магической ампулой. Но человек вполне понимал, что два выстрела не сильно отличаются от одного, если нападет несколько наемников сразу, его они не спасут.

Ночные фонари горели через один, разгоняя сумрак лишь на коротком кружке дороги, во тьме улиц шуршали объедками бродячие собаки. Но каждый, даже самый невинный звук заставлял мужчину дрожать и нервно озираться.

Нет, зря он не взял самоходку. Боялся, что так его выследить будет проще, да и засаду устроить можно внутри экипажа. Откроешь дверь — втянут тебя внутрь живым, а выбросят в Добрую реку уже мертвым… Но теперь и поход пешком казался ему изрядной глупостью. Однако, оказавшиеся посередине моря не выбирают, на чем им плыть.

Цок-цок. Каблуки, подбитые серебром, отмечали в тишине его шаги громким стуком, что сейчас ему казался равным бою Вечных часов. Цок-цок.

Цук.

От постороннего звука мужчина вздрогнул, метнулся к ближайшему дому, прячась в его тени.

Цук.

Холодный ствол коснулся его виска.

— Отдай игрушку, любезный.

Пистолет выскользнул из плотной руки и шмякнулся на землю.

— Й-я-а…

Слова застревали в горле, словно комки порченой каши, что подавали простым солдатам в казармах столицы. Он один раз видел, как ею подавился какой-то денщик. Мерзкое зрелище.

— Я м-мо-о…

— Ты, уважаемый. Можешь. Отдай-ка чемоданчик.

Нет! Нет! Там все, что он накопил! Он каждую медяшку отработал! Мужчина сильнее прижал ношу к груди. Силуэты, что окружили его во мраке, рассмеялись.

— Эти ценные вещицы нужны нам, любезный. Увы.

Он не успел ничего понять — только боль пронзила грудь, а потом шею. В горле заклокотало, и он повалился на землю, заливая ее своей кровью. Заветный саквояж из его рук выдернули за секунду до удара.

Трое человек, одетые во все чёрное, отошли к ближайшему фонарю и открыли чемодан.

— Есть?

— Нет.

Они вытряхнул содержимое: драгоценности, монеты и векселя — прямо на землю.

— Нет ничего.

— Вспарывай.

Чемодан изрезали ножом, но ни потайных карманов, ни искомого не нашли.

— И что дальше?

Мужчина в широкополой шляпе гневно сплюнул.

— Собирайте цацки. Бумаг тут нет, значит, он их где-то спрятал. Навестим через пару дней безутешную вдову.

Подобрав все до последней монеты, убийцы растворились во тьме.

Через несколько минут в круге света, что шел от одного из фонарей, появился алый ручеек, стекающий от стены ближайшего дома.

В соседнем дворе завыла собака.

В двух кварталах к востоку лениво вышагивал ночной патруль столицы. На мертвое тело бравые защитники порядка наткнутся только перед рассветом.

***

"…меня могут не пустить.

Служу Господарю,

ваш верный порученец,

Миколас дон Оддин.

ВД*: Так как уважаемая дона Милена не успела отослать письмо, прошу ее вложить ещё и эту записку. Должен сообщить, что этой ночью личный секретарь предыдущего интенданта был убит на Виштовой улице неизвестными лицами. А сам сид Грош был застрелен той же ночью в весьма респектабельном Золотом квартале в двух шагах от дома любовницы. Свидетелей и улик на данный момент не обнаружено.

Еду к нису Куц в Тумань послезавтра, по возвращении напишу отчёт.

Служу Господарю."

________

ВД* — важное дополнение.

9. Подхолмье

Утро не задалось. Крупные капли дождя немелодично стучали в закрытые ставни, навевая почему-то воспоминания о войне. Бам-бам-бам! Несмотря на то, что Вадим вчера не пошел искать ласку и выпивку в бордель и, соответственно, не напился, голова болела нещадно. Тут же захотелось исправить эту оплошность, но для начала он решил всё-таки проведать своего подопечного в тюрьме.

Бам-бам-бам!

Сине-бордовое платье суетящейся Азарины казалось украшенным кровью. Хозяйка затопила печь, принесла воды, начала готовить. О ее деятельности он в основном догадывался по запахам, так как большую часть времени женщина проводила на кухне. Но когда яркая юбка мелькала рядом, Вадим кривился и прикрывал глаза.

Кровь в висках стучала, словно молоты Вечных часов.

Бам-бам-бам!

Когда ядро попадает в толпу, в стороны непременно разлетаются части человеческих тел. Если чародеи-зазыватели из древних легенд действительно когда-то существовали, то скорее всего они призывали своих тварей на местах сражений. Там всегда много кровавой дани. Всем хватит.

Тук. Хозяйка поставила перед постояльцем кувшин молока и на белоснежной тарелке вчерашний пирог.

— А свежего ничего нет? — скривился аристократ.

— Нет.

Ее голос был тверд, но тих, и говорила она в кое-то веки без вызова, что Вадима несколько удивило, хоть и отметил он это вяло. Можно было попробовать поругаться с доной Брит, возможно, это его немного расшевелило бы, но мужчина наметил для себя другой путь. Он решил, что вечером непременно посетит заведение на Цветочной улице, где его встретят и добрые, на все готовые девицы, и ряд бутылок вина. И голова перестанет наконец болеть. Ну или по крайней мере будет болеть по делу, а не просто так. Обнадежив себя скорой встречей с прекрасным, мужчина соизволил позавтракать тем, что ему принесли. Затем он отправился в тюрьму под дождем, перешедшим в ливень.

Это было хорошо. Когда вода льется стеной, не слышно этого ужасного "бум-бум". И руки не тянутся вцепиться в собственное горло. И пальцы не чувствуют впившиеся в них зубы — твои собственные зубы, а на манжетах не мерещатся кровавые разводы.

Да, ливень определенно лучше. Даже голова почти перестала болеть. Вадим выскочил из наемной самоходной кареты, что работала на малосильном синем артефакте (он весьма удивился, заметив и такую в этом захолустье!), и поторопился зайти под крышу мрачного серого здания.

Глава тюрьмы его визиту удивился, а в ответ на простой вопрос задрожал и невинно захлопал заплывшими глазками.

— Так это… нет больше такого.

— Как нет?

— Э… исчез.

Заключённый был, конечно, чародеем, но даже они не могут ходить сквозь стены. Уж это Вадим знал точно. Неприятная весть усилила головную боль, и вен Борз зарычал:

— Каким образом преступник мог исчезнуть из-под вашего контроля? Преступник, который напал, позвольте заметить, на генерала серземельской армии, награжденного Алым орденом из рук самого господаря! И на единственного наследника рода Борз, что своими корнями уходит к господарской кровной ветви!

— Э-э-э…

Тюремщик краснел, бледнел, заикался, но ответить не мог. Разговор выходил крайне бессодержательным.

— Покажите его место.

Низкий неприятный человечек, имени которого Вадим не запомнил, заторопился исполнить приказ. Вен Борз — это не просто фамилия, это непризнанный глава западной части страны, министр земельных дел, это дядя жены самого господаря. За этим именем — деньги, сила, власть. И…

"…Мой сын умер бы, но не позволил взять себя в плен проклятым тижийцам, что изрезали на куски его деда и старшего брата…

…Отрекаюсь от твари дрожащей, что выдает себя за мою кровь…

…Посему о выкупе речи быть не может…"

И это все не предназначено Вадиму. Но "честь рода" потребовала создавать видимость семьи. Даже ту статейку, что напечатал какой-то ушлый газетчик, быстренько опровергли. И все забыли о феноменальном разладе в одной из первых семей государства, словно то действительно была чья-то злая шутка-клевета. Все, кроме главы рода вен Борз. И кроме Вадима.

Отец мог отобрать у него многое, но не имя. А такое имя — это сила.

И все же кто-то пытался его переиграть. Настолько глупый или настолько могущественный?

Осмотр тюремного угла ответа на этот вопрос не дал. Аристократ не побрезговал лично порыться в брошенной в угол соломе. Но кроме капель крови ничего не нашел.

— Кто дежурил?

— Здесь? Так это… Филипп да Игнат.

Некоторое время пришлось искать свободного тюремщика, чтобы проводил гостя к домам упомянутых лиц. В первом некий Филипп отходил от вечерней попойки. Спьяну мужчина сознался, что напарник вчера предложил угоститься "кислиткой", что настояла жена на ягодах-травах, ну они немного и переусердствовали. Во втором доме прямо на полу, не обращая внимания на ползающих по нему детей, спал некий Игнат. Его жена, раздавая затрещины многочисленным чадам, бегающим вокруг нее, с удовольствием жаловалась на мужа:

— Ему ж тока нажраться и надыть! Крыша дырявая, дети голодные, а ентот туда же! Под чужие юбки, да в чужую бутыль!

— А знаменитая кислитка у вас ещё осталась? — поинтересовался Вадим, прикрывая нос белоснежным платком. Запахи в этом доме были весьма специфические.

— Так нету! Утащил, изувер, на тот праздник последнюю бутыль!

В голове щелкнуло.

— Последнюю? А вчера он разве не с бутылкой уходил на работу — друга угостить?

— Так он никуда вчера не уходил! Так с вечера тут и лежит! За день нажраться успел на сутки вперёд! Лихобор*! — Женщина, всплеснув костлявыми руками, случайно попала по голове цепляющейся за ее подол девочки, и та заплакала. Тут же к реву присоединились ещё трое.

— Цыц! Цыц, босоногие, жрать не дам! Вон у отца просить будете!

Дети замолкли, малышка стала дергать мать за юбку.

— Ма! Ма! Дай есть! Батя не даст, он холодный. А Слав его накрывать не стал. Батя будет злиться! Не даст есть!

Вадим подошёл к телу, что лежало у печи. Взял двумя пальцами грязное запястье мужчины — и тут же его отбросил.

— Мертв.

Женщина, ещё не осознавшая значение сказанного, все ещё пыталась отодрать от пояса руки вцепившейся в него мертвой хваткой дочери.

— Да мне ж работать! И стирка. И…

Первым заревел старший мальчик, что сидел в углу и тыкал веткой, словно мечом, в криво нарисованного на печи дракона. Потом присоединились двое младших, что ползали по полу. Девочка, ещё крепче прижимаясь к маме, закричала:

— Мама! Мама! Папа умер!

И только тут жена тюремщика поняла, что ей сказали. Бросилась к телу, запричитала в голос. То порывалась целовать, то била кулаком в безвольное плечо.

— Да я ж с детьми-то как-то буду-у-у…

Вадим подошёл к трупу, перевернул его носком сапога на спину. Следов насильственной смерти нет. Случайной — тоже. Вроде спал человек — и умер. Вдруг. Только едва заметная тонкая черная линия виднеется на шее. Нет, не от удавки.

— Вызывай охрану правопорядка.

Его провожатый метнулся к двери. Вен Борз вышел следом. Постоял немного на крыльце, подставив лицо дождю, потом шагнул к самоходке.

— На Цветочную. Нет, сначала в "Мягкую перину".

Загудел приделанный спереди кареты синий куб. Экипаж тронулся.

***

Азарина стирала в специально отведённом для этого углу белье, когда в жарко натопленную комнату ворвался мокрый и злой постоялец. Аристократ в пару шагов пересёк разделяющее их расстояние, схватил Рину за локоть, развернул ее к себе — и вдруг прижал ее к стене, хватая за горло.

— Ты знала чародея?

Кто-то знал. В городе есть тот, кто помог чародею сбежать. Тот не зря был уверен, что его не повесят. И над спектаклем Вадима он в душе смеялся. Пусть и остался без мочки уха — не велика потеря.

А Вадим — дурак. Он всегда оказывается в дураках, да. Традиция.

— Знала?

— Нет.

Поначалу мелькнувший в ее глазах страх исчез. Карминовые губы чуть дрогнули, обозначая насмешку. Вадим сжал пальцы.

— Пус-ти.

— Кто поселился в комнате по соседству? Почему я его не видел?

— Не-ва-ше-д-де-ло.

Женское колено весьма неожиданно ударило его в пах. Вадим согнулся, но тут же отскочил назад, находу доставая стилет. Азарина, кашляя, подхватила стоявший у стены топор.

— Не подходи, — предупредила она, хватаясь за рукоять обеими руками.

— Так значит, ты с ними?

— Если напился — иди спать в сарай. Если извращений хочется — шагай на Цветочную улицу. Ясно?

Вадим молча смотрел на увесистый топор в крепких руках бледной горожанки.

— У-у, — протянула та, принюхиваясь. — Нажрался, что ли?

Вен Борз спрятал лезвие обратно в рукав.

— А что, есть у вас и любители извращений? — с интересом спросил он. Ему-то уже был известно, кто чем среди местных проституток прославился, но знает ли добрая дона подноготную города? И если да — откуда?

Азарина нахмурилась.

— Люди разные бывают. Вон соседу полгода назад жена ножом в шею ткнула. Он ее раз избил, два избил, вроде как больше нравилось ему так "детей заводить", а на третий получил в ответ. Люди, они что звери порой. Иногда хуже.

Лицо женщины помрачнело. Несколько секунд она смотрела в никуда, словно вспоминая что-то неприятное, потом тряхнула головой, прогоняя видения из прошлого.

— Так вам в сарае постелить или самоходку вызвать?

Вадим примирительно поднял руки вверх и улыбнулся.

— Я, пожалуй, для начала переоденусь.

Он быстрым лёгким шагом покинул комнату. Хозяйка поняла, что что-то не так, когда он уже переступал последнюю ступеньку лестницы. Метнулась к двери, потом — наверх, но не успела. Аристократ уже пнул дверь соседней комнаты, срывая ее с петель.

И замер.

У окна на резном стуле сидела беременная девушка и читала книгу. Когда дверь с грохотом упала на пол, она испуганно вздрогнула и первым делом прикрыла руками объемный живот. Глаза раскосые, тижийские, волосы — вороново крыло, а одежды знатной серземельской аристократки.

— Рина! — облегчённо выкрикнула она, заметив подоспевшую хозяйку. — Это кто?

— Э… здравствуйте, уважаемая. Обознался. Прошу простить. Плотников пришлю немедля, не беспокойтесь.

Азарина, одарив постояльца злым взглядом, бросилась успокаивать неизвестную девушку. Вадим спустился вниз.

Он, конечно, не особо хорош в расследованиях. Скорее ему просто нравится всех вокруг разгадывать, а особенное удовольствие доставляет сорвать личину приличного человека с двуличного врага. Да и жетон он выбил себе по сути от скуки, не профессионал он в этом, нет. Но всё-таки так оплошать…

Он ещё смеялся, когда на лестнице показалась Азарина.

— Вам нисколько не стыдно? — спросила она голосом вредной гувернантки. Вен Борз хитро блеснул глазами.

— Нет. Не понимаю ваше стремление пригреть посторонних под своим крылышком. И всё-таки мне интересно: каким образом в ваши подопечные попала женщина из рода вен Толь?

Округлившиеся глаза хозяйки постоялого двора подсказали Вадиму, что расшифровать герб на перстне дамы она не удосужилась. Впрочем, что взять с обычной горожанки?

— Кем бы не была постоялица, вы не имеете права врываться в ее комнату. Тем более, если она одного с вами статуса.

— А вы не имеете права покрывать чью-то сбежавшую жену.

— Ей не придется.

На ступенях лестницы стояла молодая аристократка. Бледная и потерянная, но зато с очень гордым видом.

— Я уеду сегодня же. Но вас, как человека, чтущего Девять Добродетелей, прошу не доносить обо мне роду.

Вен Борз насмешливо поклонился.

— Не могу вам этого обещать. Честь, знаете ли, требует сообщить о вас вашему мужу или отцу.

Девушка положила дрожащую руку на живот.

— Что ж, быть посему.

Она ушла на второй этаж. Азарина же осталась внизу, прожигать мужчину испытующим взглядом.

— Чего изволите? — спросила она.

— Ласки, нежности и вина, — ответил Вадим. — Но боюсь, у вас подобное припрятано только для женского пола.

Он не попросил бумаги и чернил, и это несколько воодушевило хозяйку постоялого двора.

— Обед?

Вадим задумался. Стоило навестить ещё раз тюремщика, потом — в бордель. Поесть он может и там.

— Нет. У вас слишком скупое меню.

Он шагнул к двери, намереваясь надолго покинуть негостеприимный дом, до полуночи как минимум, но та открылась сама, да так резко, что чуть не сбила мужчину с ног. В комнату степенным шагом вошла высокая золотоволосая женщина, кутающаяся в яркую цветастую шаль. На аристократа она не обратила внимания, завидев Азарину же — стала напротив нее, прищурилась. Лицо у незнакомки было настолько печально-терпеливым и бледным, что вполне могло сойти за благородное.

— Где он?

Дона Брит развела руками.

— Кто, Даниса?

Женщина откинула с потного лба поблекшую золотистую прядь.

— Не делай вид, что не знаешь! Яр! Яромир, что мне по закону муж, а тебе, змее, без оного — любовник!

Азарина вздрогнула. Словно резкая боль скрутила на мгновение ее тело. Однако больше никакого проявления чувств Вадим не заметил. Дона Брит расправила плечи и осведомилась:

— А с чего бы ему тут быть? Мне он не любовник, уж тебе это ведано лучше всех. Городские ко мне обычно раньше обеда не заходят, да и пойдет ли муж есть на чужой двор, коли дома жена пироги печет? Заходил твой Яр, сидел не больше других, да не столько ел, сколько с мужиками балакал. То дело нечастое. Нет никого, сама видишь. Ищи в другом месте.

Даниса утерла углом шали со лба пот. Лицо ее побледнело ещё больше.

— Ведьма ты, Рина, ведьма. Знала, не будет нам счастья, пока жива ты. Все мечтала, что уедешь али помрёшь. Или хотя бы такой станешь, чтоб он смотреть на тебя брезговал. Но нет. Отовсюду ты змеёй выскользнула. И от главы ушла, ишь ты, гордая какая, а то я алое пятно на подоле не видела! Любая б такому мужику рада была, а ты, порченая девка, нос воротила, словно он зверя лесного страшнее! И от отца-то ты переехала, что мать твою загубил, да и тебя со свету сжил бы следом. По сараям с мальчонкой ютилась и — на тебе! И дом теперь у тебя есть, и мужики ходят бессовестной бабой любоваться!

Азарина посмотрела на собеседницу вроде бы спокойно, но Вадиму в ее глазах почудилось пламя.

— Ты знала, от кого я шла.

— Какая разница? — прищурилась Даниса. — Позор есть позор! Без обряда страсть — пустая похоть, в коей нет места терпению и любви. А я, дура такая, тебя пожалела. Никому не растрепала про твое падение. Мечтала: одумаешься уедешь, с мужем или без оного. А ты опять прицепились к Яру. К МОЕМУ Яру!

Рина усмехнулась, повела плечами, словно вот-вот была готова пуститься в пляс. Или разминалась перед ударом… Вадим даже затаил дыхание в ожидании женской драки. Но женщины предпочли не двигаться с места, сражаясь только взглядами да словами.

— Человек — не скотина. Сам выбирает, куда идти. Али Яр твой теленка глупее? Что же ты за жена, коли мужик ходит неведомо где, пока ты меня грязью поливаешь? Что же он за муж, коли ушел неизвестно куда от жены да дочери?

Даниса задрожала.

— Не смей! Слова твои — зло и яд! Он хороший муж! Всегда одним словом сердце согреть умел! Мы с детства знали, что на обряд пойдем рука об руку!

— Мы? Или ты?

Злая усмешка Азарины подействовала неожиданно: Даниса вдруг закрыла лицо руками, заплакала. Почти беззвучно.

— Я…я всегда знала: только ему душу и сердце или никому. А ты, змея подколодная…

Хозяйка постоялого двора нахмурилась, шагнула вперёд, неуверенно поднимая правую руку.

— Дана…

Женщина отступила назад, а увидев чужую ладонь, ударила по ней наотмашь.

— Никогда ты его не получишь! Никогда! И умру — а жить вам не дам! Никогда не прощу, как он… с тобой… А я ведь тогда попыталась быть доброй, честь твою берегла… Не быть тебе ему женой! Не быть дочери моей матерью! Никогда!

Она развернулась и неожиданно быстрым шагом вышла на улицу. Бумкнула входная дверь. Вадим поморщился. Головная боль обещала вернуться.

— Какие страсти! — буркнул он и тоже вышел. Сел в самоходку, ожидавшую его у дома за дополнительную плату, и приказал:

— На Цветочную к девкам!

Кучер, что сидел на козлах, стукнул по специальному месту, давая артефакту импульс, затем взял маленькие поводья, что тянулись к фигуркам двух лошадей, которые были прикреплены поверх синего куба, и дёрнул их. Экипаж тронулся с места.

______________

*Лихобор — легендарный правитель Лесных земель, что вырезал всю свою семью (даже собственных детей) в целях сохранения власти в своих руках. Имя стало нарицательным, обозначает злого безнравственного человека.

name=t11>

10. Подхолмье

Вино лилось рекой. Шаловливые пальчики то ли Ми, то ли Ки, то ли Ли, тьма их разберет, этих девок с глупыми кличками, гуляли по его телу.

— Еще?

Головная боль ушла, уступив место блаженной пустоте. Хотелось говорить, не думая, о чем угодно.

— Да.

Янтарная жидкость обжигает горло. Рыжая голова спускается ниже.

— Здесь тоже ещё?

Он хватает ее за запястье, заставляет сесть рядом. До боли хочется говорить.

— Как зовут?

— Ми.

Он злится. Она не понимает его!

— Как по-настоящему зовут?

Проститутка хмурится, но тут же улыбается, призывно чмокает губами.

— Как вам угодно.

Видимо, что-то злое проскальзывает в его взгляде — девка напрягается, выдает:

— Светлана.

— О! Как мать моего друга. Единственного друга.

Женщина расслабляется, льнет к клиенту.

— А друг хороший?

— Очень.

Вадима распирает гордость.

— Вытащил мою безвольную тушку из Нерчи. А я уже себя похоронил. Особенно после папашиного письма. Так, на чистом упрямстве держался. И на злости. Всех ненавидел, и его тоже — били его меньше, чем меня, да и попал он в яму позже. Это хорошо, что позже, а то бы мы точно не ушли. Я грубил, кидался на него, представляешь? И предателем считал, и засланным, и когда всё-таки мы сбежали, то только льстеца и подлизу в нем видел. Думал, он перед отцом выслужиться хотел! А он… он просто дурак. Добрый. Правда, доброта его порой боком выходит. Но иначе он не может, такой уж человек.

Губы коснулись кожи, обжигая ее горячим дыханием.

— А ты? Тоже едешь кого-нибудь спасать? Что забыл такой человек в наших краях?

Вадим смеётся. Как может кого-то спасти такой, как он?

— Я не забываю. Ничего. Коплю вот здесь, — он стукнул себя в грудь, — все свои обидки. Жажду мести. Не знаю, почему Невзор со мной возится.

— Так зачем ты приехал сюда?

— Я не куда-то приехал, я откуда-то уехал. Мать прибыла в столицу. Она…она знает. Видит. Она…

— Почему к нам? Послал кто-то?

Голова пустая, кровь стучит в висках, чужие губы кажутся раскаленным металлом. И хочется говорить-говорить-говорить, словно он умрет, если остановится.

— Нет. За кампанию с другом. Нужно было уехать. Мать…

— А друг зачем сюда приехал?

— Друг женится. А в столице мама…

— В нашем городке хорошие люди, правда?

Горло пересохло. Почему эта Ми или Ки его постоянно перебивает? Невыносимо хочется говорить, а она спрашивает какие-то глупости.

— Ли…

— Ещё вина?

Нет, он хотел приказать ей заткнуться, но предложение слишком заманчивое, и он выдает:

— Да.

Проститутка выходит из комнаты — нагая, окружённая пышной копной рыжих волос, словно языками пламени.

Но женщина не спустилась за бутылкой "Янтаря" на первый этаж, а зашла в комнату напротив. Двое мужчин обернулись на звук открывающейся двери. Лица их закрывали маски.

— Узнала?

— Нет. Он говорит не о том.

— Так спроси, как надо!

— А как надо? — Ми злобно сверкнула глазами. — Ваши капли развязывают язык, но они не могут заставить говорить о конкретной вещи! Он бормочет все о столице, о друге, о матери, о чем угодно, только не о том, кто он и зачем приехал!

— Отец всего живого! — воскликнул молчащий до того второй мужчина. — Умудряются же женщины и без всяких капель и разговорить, и на нужную мысль навести! А эта даже с травой не может ничего путного узнать!

— Помолчи, — веско сказал первый, судя по голосу, он был гораздо старше напарника. — А ты, рыжая, иди, старайся. Кто твой зад от тюремщика спас, помнишь? Отрабатывай.

Женщина молча взяла со стола графин и вышла. Когда дверь за ней закрылась, тот, что был старше, заметил:

— С чего наш решил, что этот франт из столицы тут не случайно?

— Слишком много вопросов мужик задаёт, нос сует, куда не надо. Про интимные радости главы тюрьмы вот раскопал. Низ боится, и до него очередь дойдет. А ты знаешь, он на руку нечист. Не спроста же у жены золотое ожерелье новое, а для сына дом строится в соседнем городе. Да и девки, им обиженные, есть. Он бы и ту кареглазую оприходовал, коли б не побоялся: всё-таки баба отцу руку сломала.

— Да стали бы важного человека посылать в наше захолустье? Для какой-то вшивой проверки?

— Ну, бывает по-разному. В Охрист вот, например, сына какого-то министра послали. Вроде как батька выгнал из столицы, а оказалось, что все розыгрыш. А сынок, не дурак оказался, девку местную попортил, кляузы на всех написал, вытащив все грязное белье на свет, нажрался за чужой счёт — и уехал. А там всех потом поснимали, вплоть до генерал-губернатора округа.

— Ты откуда знаешь? — в голосе мужчины послышалось подозрение. Молодой усмехнулся.

— Да брат двоюродный у меня там жил с женой. Он и поведал.

— А теперь брат где?

— В тюрьме. Так что да, я бы лучше этому столичному надавал по морде, авось больше б узнали. Не люблю проверяющих.

Старший многозначительно хмыкнул, и разговор на этой откровенной ноте временно затих.

Помощница же двоих мужчин в масках немного потопталась в коридоре, пытаясь подслушать их разговор, ничего не услышала и, обиженно фыркнув, вернулась в комнату к клиенту.

Вадим меланхолично созерцал приближающийся огонь.

— Ненавижу степь. И жару. И людей. Людей больше всего.

Женщина ложится рядом, прижимается к нему большой грудью. Вен Борз усмехается — бледные аристократки сочли бы такое богатство вульгарным, а их мужья, многозначительно поддакивая, побежали бы в этот бордель повторно. Все они лицемеры — и шлюхи, и благородные. Все.

Кроме матери.

— Она…

— И как вам наш город? Люди здесь приветливые, правда?

— Мне плевать. Всяко лучше тижийцев. А может, и нет. Я…

— Вы наверно не случайно через Подхолмье ехали? Тут чудесные пейзажи.

— Грязи по колено. И бардовый плащ мне порвали. Мама любит все красивое, я думал…немного подразнить.

— Ваша мать наверно, оценила бы гостеприимство дона Низ!

— Если бы он в должной мере перед ней лебезил — да. Она падка на лесть, как все аристократки.

Проститутка привстает, томно изгибается, и садится ему на бедра. Весь этот спектакль с демонстрацией приятных глазу, но всё-таки потасканных, прелестей одновременно смешит и раздражает Вадима. Он подминает ее под себя, удобно устраиваясь между длинных ног — и говорит. Сущие пустяки. Ни о чем и обо всем сразу. Он говорит, когда замирает, рассматривая лежащую под ним в огне волос женщину, когда двигается, когда падает рядом, до боли сжимая пышную грудь. Она вздрагивает, но продолжает призывно улыбаться. Он достаточно заплатил, чтобы она это терпела. Но мужчина убирает руку, откатывается в сторону. И говорит.

Проститутка оказывается редкостной дурой и постоянно его перебивает. Спрашивает что-то нелепое. И — не слушает. Совсем его не слушает. От этого осознания его заполняет гнев, и он вдруг замолкает. Неловко одевается, пошатываясь от выпитого, бросает на стол деньги и уходит.

На улице его встречают тьма и сонный извозчик. Извозчик ждёт блестящих монет — и Вадим ему их кидает, называя адрес.

Фонари, проносящиеся за окном, насмешливо мигают. Они знают, что Вадима никто не слушает.

Они знают, что он врет даже себе.

***

Увидев Яромира за одним из столов, Азарина на миг замерла. Потом подошла, сухо спросила:

— Дома, что ли не кормят?

Мужчина посмотрел на нее затравленно. Рина почувствовала, как в груди просыпается жалость к этому человеку с измученным осунувшимся лицом. Это было неправильно. Она постаралась выдавить жалость злостью.

— Дочь разве не ждёт отца на ужин?

Яр посмотрел на нее взглядом побитой собаки. Она заметила, что морщины на его лице стали глубже. А ведь он всего лишь на два года старше нее.

— Говорила Даниса, что ты…

— Шел бы ты…к Данисе.

Он схватился за голову.

— Так отпусти, Аза!

Каретник, что ужинал через два стола от них, с интересом посмотрел в сторону говоривших. Азарина отступила назад.

— Если есть ничего не будешь, иди домой. У меня постоялый двор со столом, а не салон по интересам.

Яромир злобно протянул:

— Салон… Нахваталась словечек у своего вена!

— Тебя не касается.

По лестнице спустилась женщина в дорожном плаще и шляпке с вуалью, отвлекая посетителей от их бесед. Впрочем, черноусый кузнец ее не заметил — все смотрел на хозяйку постоялого двора. Азарина же, наоборот, тут же отвлеклась на постоялицу.

— Уважаемая, куда же вы? Скоро ночь!

Аристократка с чувством сжала ее пальцы.

— Я вам весьма благодарна, — прошептала она. — Но здесь не спрячешься. Слишком беспокойный город. Да и близко. Мне нужно уехать.

Они прошли в узкий коридорчик, затем на кухню.

— Вы…вам есть, куда ехать-то? — спросила Азарина, собирая в корзинку поесть.

— Возможно.

Горожанка вспомнила, как моталась по сараям и чуланам с маленьким братом.

— Я вам благодарна, — девушка взяла корзинку, а хозяйке протянула голубую жемчужину. — Это настоящая. Вы за нее хорошую цену получите.

— Не надо.

— Но…

— Я не оголодаю, — отрезала Рина, хмурясь. — Всегда найдутся бобыли, что зайдут поесть да на жизнь пожаловаться. А вам платить не за что, вы и прожили-то всего ничего. Комнаты все равно простаивают, как студенты-практиканты съехали.

Девушка застыла в нерешительности.

— Спрячь, — грозно, словно была лет на двадцать старше девушки, а не на пять-семь, сказала Азарина. — Тебе ребенка ещё растить.

То ли тон, то ли сами слова подействовали, но беременная убрала жемчужину обратно в расшитый бисером мешочек. Почти пустой мешочек.

— Благодарю.

Ей было неловко, Азарине, почему-то чувствовавшей себя значительно старше и мудрее собеседницы, тоже. Вроде и не положено так разговаривать с аристократкой, но та девочка ещё, и глупая, как Рина в свои семнадцать. Жалко ее. Женщина метнулась к заветной коробке в углу, взяла кулёк, сунула быстро в корзину, придавила куском сыра.

Заржали кони.

— Вот и вещи уложили, — спохватилась гостья. — Что ж… Прощайте.

— Здравствовать вашему роду.

— Ик!

Неловкое прощание было нарушено мужским иканием. Вадим прошел внутрь помещения, закрыл дверь, изогнул губы в шальной улыбке.

— Как трогательно!

Беременная взяла корзинку и, не оборачиваясь, выскользнула на улицу.

— Дура.

Азарина подошла к мужчине ближе, принюхалась и, учуяв запах спиртного, скривилась.

— Нажрался все-таки.

Аристократ сел за стол, схватил с него морковку и начал ее грызть.

— А ты дура. Отдала мои портретники этой беглянке. Сама на что жить будешь?

— Вы у меня не один кормитесь, проживу как-нибудь. Да и студенты должны опять приехать по осени. Почва у нас какая-то удивительная, все никак они ее не наисследуются. Игнас вон при генерале теперь, ему и я, и дом этот без надобности. А на одну меня еды всегда хватит. Вы, уважаемый, не чужие, а свои деньги лучше считайте.

— О! — Вадим округлил глаза. — Когда я успел стать уважаемым? А деньги… Деньги — сила. Да. Вот дадут за тебя деньги — останется твоя шкура при тебе. А не дадут — ты отдельно, шкура отдельно.

Он развел руками и засмеялся. В голове не было ни одной связной мысли, только картинки из прошлого, сменяющие друг друга с невероятной быстротой. Горло жгло, язык болел, казалось, если замолчать — просто задохнешься.

И ещё почему-то кололо в груди.

Азарина смотрела на него осуждающе. Но молчала. Вадим дотянулся до капустного листа.

— У меня мать — любительница овощей. Ей когда-то сказали, что их потребление сохраняет цвет лица. Она, знаешь ли очень любит свое лицо. Даже мази какие-то специальные покупает. А вот когда мне восстановили мое, она осталась весьма недовольна результатом. Она теперь, видите ли, не хочет его лицезреть.

Азарина молча села напротив.

— Ммм… Тьфу, надеюсь ты этого мне в жаркое не кладешь. Это что?

— Хрен.

— Забавный овощ. Надо бы им назвать что-то неприличное. Я, пожалуй, лучше ещё угощусь морковочкой. Хм… Надо заказать что-нибудь такого цвета. Рубашку, например. Думаю, это произведет фурор. Бордовым плащом, увы, подразнить мать не получилось. А ведь я подбирал ткань под ее рубиновый гарнитур.

Он вдруг посмотрел Азарине в глаза, и та ничего лучше не придумала, как нравоучительно заявить:

— Вызывать у матушки гнев, зависть или недовольство — недостойное поведение.

— Лучше гнев, чем равнодушие, — мрачно проговорил Вадим. Потом зло усмехнулся. — Я все…думал, ее взбесит этот плащ… Она ведь заказала почти такой же… И лицо мое ее теперь тоже бесит. Когда меня привезли из госпиталя, я уже знал, что отец от меня отрекся, пусть публично он это опроверг. Но отношение изменилось навсегда. И все из-за чего? Домыслов? Глупой мести, гордости или что там свербит у него в заднице, не знаю! Но мать… она писала мне два месяца, пока я был в госпитале. По три письма в неделю. На них были следы слез…

Азарина почувствовала, что в глазах у нее защипало.

— А потом, когда я приехал… Она не смогла на меня смотреть. Не смогла принять другим. Мое лицо то бесило ее, то вызывало истерики. Отец увез ее на север. Теперь она приезжает в столицу только, когда я оттуда уезжаю. По крайней мере старается подгадывать так.

Азарина заметила, что волосы у постояльца растрепаны, а один манжет рубашки порван. Из серебряной ленты, нашитой на рукав и раньше казавшейся ей пустым украшением, на нее смотрел кончик стилета.

— Я хотел в этот раз пошутить. Поругаться. Не знаю. Но в итоге я все равно струсил и уехал с Невзором в эти болота, забытые Отцом.

Вадим мрачно захрустел огурцом, поперхнулся, раскашлялся и недовольно спросил:

— Попить-то дашь блудному постояльцу?

Азарина встала, поставила на стол кружку и графин с молоком. Стукнула гостя по спине. Замерла на секунду за его спиной — и не удержалась, коснулась ладонью светлых волос, погладила, словно перед ней сидел мальчишка-Игнас, а не взрослый посторонний мужчина.

Вадим замер. Даже кружку не донес до рта. Потом отставил ее в сторону, обернулся, посмотрел на Рину — и вдруг громко, почти трезво рассмеялся.

— Проститутки все же умнее добрых горожаночек. Милая, может ты и мне плату уменьшишь за постой из-за трогательной истории? А?

Размякшая Азарина недоуменно хлопнула ресницами. Но руку убрала. И шаг назад сделала.

— И это мне говорили, что у меня нет дара к лицедейству! — насмешливый голос мужчины словно бил наотмашь. — Нет, ну быть такой дурой, это надо уметь. Ничему тебя, Ринка, жизнь не учит, да? Поверить такой чепухе! Чтоб тебе ещё рассказать? Ну, такого, чтоб из жизни. Посерьёзнее! Ну, мать моя — любовница чародея Авата. Он мне и помог после прекрасной поездки в Тижийскую степь. И нет, даже встреча с бесполезным сыном, неспособным сделать карьеру в столице, не способна ее остановить в бесконечном стремлении к развлечениям и балам. Меня это, конечно же печалит, так как водить домой шлюх при матушке, как-то не совсем прилично. Ну, не тех шлюх, что в борделе, я ж не идиот, а тех, что зовутся замужними аристократками. У нас же как: родила — и молодец! Наследник есть, можно теперь и погулять вволю. Некоторые, правда, идут дальше, и от обременительного груза в виде мужей избавляются. Не слышали о деле женщины из рода вен Бель? Ее почти оправдали, кстати. Да, у вас тут своя история. Между прочим, а отчего умер уважаемый Алий вен Силь, не знаете? А то тоже очень странная история получается!

Вадим вполне осознанным взглядом смотрел на покрасневшую Азарину. Та молчала, только следила за каждым его жестом так, словно подозревала его в желании украсть ее пучки трав и головки лука.

Молчание затягивалось.

Скрипнула старая дверь. В образовавшуюся щель протиснулась большая десятилетиями нечесаная кудрявая голова и мужской бас, запинаясь, проговорил:

— Рин, там это… Яр бесится.

Азарина встала, молча взяла со стола самую большую скалку и вышла.

Вадим немного посидел, задумчиво прислушиваясь к себе. В голове вроде прояснилось, язык успокоился, почти прирос к небу. Из приоткрытой двери слышался детский крик: "Ведьма! Папу верни!", ругань мужичья и звук удара. Заинтересовавшись, аристократ соизволил выйти в обеденное помещение.

Зашедшие покушать растаскивали кузнеца и ещё одного мужчину по разные стороны. Азарина стояла между ними, вытянув руку со скалкой чуть в сторону, готовая огреть любого, кто двинется не в том направлении. За штаны кузнеца цеплялась золотоволосая девочка лет пяти.

— Папа! Пойдем домой.

— И не постеснялась Даниса дочку прислать! — фыркнул один из мужчин. Другой возразил:

— А чего женатый Яр сюда таскается?

— А ты не женатый!

— У меня Маська так готовит, что проще умереть, чем ее кашу жрать! Я есть сюда хожу, а не на бабу пялиться!

"Баба" бухнула скалкой по столу.

— Заведение на сегодня закрывается! Выходите! Все!

— Да это, Ринка, что ж так… — недовольно заворчал низенький коренастый дедок.

— Выходите! — крикнула хозяйка. — Мне убирать тут за вами ещё полночи! А тебе, Мышь, пирогов сейчас вынесу. А ну пошли!

Мужики похватали свои шапки и подались к выходу. Первым, не оглядываясь, вышел кузнец. Азарина, не обращая на Вадима никакого внимания, прошла на кухню, потом — к двери, где передала переминающемуся с ноги на ногу деду завёрнутый в полотенце пирог. Потом заперла ночной засов, принялась деловито собирать посуду, отскабливать столы и пол. Ее скупые, резкие движения наводили на мысль, что женщина не настолько бесстрастно отнеслась к происходящему, как хотела показать окружающим.

Вен Борз немного понаблюдал за чужой работой и поднялся на второй этаж. Дверь соседней комнаты уже была приделана обратно, хотя плотник, к которому он заехал по пути в бордель, сказал, что придет только завтра. Видимо, хозяйка сама уже решила эту проблему. Он хмыкнул и прошел в свою спальню. Не глядя в висевшее на стене зеркало, бросил на стул плащ, подошёл к столу. Взял медальон, лежащий рядом с чернильницей, открыл его. На одной стороне виднелась надпись: "Честь дороже крови", — на другой — групповой портрет. Медальон большой, не шейный, а карманный, как часы, к тому же с хитрым механизмом: щелкнешь — и тут же завертятся колесики, разворачивая изображение почти на целую ладонь. Молодящаяся мать сидит на резном стуле, чинно сложив руки на коленях, по бокам от нее стоят хмурый отец и весёлый юноша. Юношу только назначили членом дипломатической миссии, он горд, самолюбив и полон радужных ожиданий. У юноши целы все зубы и отчётливо видны материны черты лица. Совсем не те черты, на которые Вадим каждое утро смотрел в зеркало.

Мужчина зло ухмыльнулся и с громким щелчком закрыл крышку медальона.

Внизу по столу стукнули кулаком. Вадим лег на кровать, прислушиваясь к шуму уборки. Весь вечер и часть ночи хозяйка вычищала первый этаж от втоптанной в доски пола еды, гремела ведрами, хлопала дверьми. Потом суета на первом этаже затихла, видимо, труженица отправилась спать, подумал аристократ, удовлетворённо прислушиваясь к ночной тишине. Поэтому, когда около полуночи в комнату постучали, Вадим очень удивился. Проверил вшитые в рубашку стилеты и осторожно шагнул к двери.

Азарина вошла в комнату спокойно, бросила на стол яркую шаль, потянулась к шнуровке платья. Вадима это несколько удивило.

— И за что же мне такая честь?

— Считай, я тебя пожалела.

Он не стал обращать внимание на ее неподобающее поведение. На ее усталый голос и решительное выражение лица. И на чуть подрагивающие пальцы.

Она должна знать, на что идет. Разве нет?

— Хм, по-моему, тебе просто захотелось потрахаться. А лучше меня кандидатуры ты не нашла.

Азарина усмехнулась. Да, пожалуй, слово верное. Потрахаться. Ощутить себя женщиной, а не приложением к половой тряпке. На одно мгновение отдаться на волю чужих сильных рук и забыть о том, что тебе никто ничего не должен, надо — делай сама. Просто вспомнить… Просто на одну ночь стать женщиной.

Не его женщиной. Поставить точку в своей глупой никому ненужной верности.

Это не любовь. Но это и не обман. Она знала, что человек, от которого пахнет кровью, прячет за хамством боль — так же, как и она. И она хотела поделить эту боль на двоих, поделить на двоих одиночество — пусть они и останутся в итоге каждый при своем. Здесь никто никому ничего не должен, слава Отцу. Они хотят — просто потрахаться.

Верхнее платье упало на пол. Женщина обернулась, бледная, словно приведение, повела недовольно плечом.

— Ну раз ты настаиваешь… — протянул Вадим и задрал подол ее исподней рубашки…

11. Малахитовый дом

Либена в одиночестве прогуливалась по цветочным дорожкам заросшего сада. Солнце, ставшее за последние два года редким гостем в этих краях, уже клонилось к горизонту, от чего небо раскрасилось в сказочно яркие цвета: золотой и розовый. Цветы, что росли на неухоженных клумбах, теперь с удовольствием тянули к солнышку свои поникшие было головки. Синие, бардовые, оранжевые, голубые, алые, словно кровь… Либена вздрогнула, шагнула прочь от розового куста, перевела взгляд на аллею — и заметила, что навстречу ей идёт генерал. Весьма целенаправленно.

Она замерла на месте. Шагнуть назад — нельзя, вперёд — нет сил. Заболели плечи, руки, зачесались запястья. Захотелось все бросить, сбежать, запрятаться в самый дальний угол — и не показываться на глаза, пока гость не уедет. Вот только уезжать он не собирался. Сид Гарне останется здесь навсегда. С ней. Станет ее мужем. Вот этот вот большой мужчина-увалень, с поседевшими волосами, морщинами и шрамами, которых на нем слишком много для его возраста, с прямой спиной, и увесистыми, совсем неблагородными кулаками. У Алия была аристократическая фигура, стройная, несмотря на возраст. Офицер же был выше первого мужа Либены, шире в плечах, имел более мощное телосложение и более грубые черты лица. Порой он вел себя несколько неуклюже, однако упавшую вилку ловил на лету. Видимо, до генерала сид дослужился отнюдь не благодаря связям или покровительству. Вроде бы Либена должна была радоваться этому (вот только пузатого приживальщика ей не хватало!), но почему-то почувствовала от этих мыслей раздражение. И страх. Да, наверно, это был не самый плохой вариант, но этот мужчина ей был не нужен. Никаким. Даже самым распрекрасным на свете. Два года свободы ей слишком тяжело дались, чтобы снова загнать себя в клетку безумия под названием "супружеская жизнь". Вот только ее мнения никто не спрашивал.

Увы, браки "по приказу" господаря существовали до сих пор. Негласно, конечно. Раньше, в первые века династии, часто практиковалось, что господарь сам решал, каким семьям стоит породниться, учитывая политические и прочие условия игры под названием "власть". Потом обычай "свадеб под великой рукой" остался в прошлом, а "сверху" решалась в основном судьба сирот, детей изменников и т. д… Однако и сейчас, в просвещенном, казалось бы, тринадцатом веке по общему летоисчислению, или в Седьмом столетии династии Велич, господарь мог устно приказать породниться тем или иным семьям. И вряд ли его можно было ослушаться. Либена опять посмотрела на приближающегося генерала. Глубоко вдохнула. Этот человек не виноват, он не посягал на ее свободу, ему просто приказали жениться — и он женится, как и положено верному слуге господаря. И она тоже, согласно долгу, протянет ему свою руку в обрядовом храме, вручая себя его воле.

"…Дай руку, Либена, ну же! Ты должна быть послушной девочкой…"

Она зажмурилась, тряхнула головой, прогоняя болезненные воспоминания прочь. Теперь все будет по-другому.

Ой ли?

— Уважаемая вен Силь, рад вас видеть! Хорошая погода, не правда ли?

Генерал протянул в ее сторону ладонь, и Ли замерла в нерешительности.

"…Дай руку, Либа! Ты же не хочешь меня обидеть?.."

Она сцепила зубы, рука дернулась было вперёд, но тут взгляд офицера потяжелел, и Ли испуганно шагнула назад, так и не подав ладонь для формального приветствия. Генерал тоже отступил назад, заложив руки за спину и рассматривая хозяйку Малахитового дома с подозрительным интересом.

— Это… Ваше северное приветствие, оно не очень здесь прижилось, — прошептала вена Силь, зачем-то оправдывая свои действия.

— Мне казалось, дамам льстит, когда им целуют руку. В столице подобное является неизменным атрибутом встреч и балов.

— А на юге женщинам больше нравится, когда их считают полноценными членами общества, а не безмозглыми кокетками, — попытка возразить неожиданно вылилась в тираду, которая никак не могла понравиться военному. Ли прикусила язык, но было уже поздно.

— Это к вам пришло из Тижийских степей? — прищурился генерал.

— Да!

— Нет.

Слово прозвучало жёстко, сухо. Словно приговор.

— Вы плохо знаете географию, почтенная. Это у шиданцев женщины могут наследовать, воевать и заниматься прочими неподобающим делами. А у тижийцев женщина — вещь. Они меняют жён и дочерей на пару мешков муки или хорошую саблю.

Наступило молчание. Либене не хотелось смотреть на злорадствующего генерала, и она наклонилась, сорвала нежно-голубой цветок лазурника и стала вертеть его в руках, пытаясь высмотреть в рисунке прожилок что-то, близкое к реальности. Говорят, на лепестках этого растения (единственного, имеющего зигзагообразные линии прожилок, которые способны складываться в картинки и даже слова) умелые женщины гадают о будущем. Но для гадания нужно целое поле лазурников, чтобы выбрать тот, который даст наиболее точный ответ на заданный вопрос картинкой, словом или каким знаком. Если же в саду всего пять таких кустов, то какое же это гадание? Выбирать-то не из чего. И всё-таки Либена задумчиво крутила цветок в руках, стараясь рассмотреть случайный узор.

— Я вас обидел?

Она всё-таки подняла глаза на собеседника и к своему удивлению заметила, что злорадства на его лице нет, только усталость и тщательно скрываемое недовольство.

— Нисколько. Я действительно не очень хорошо знаю обычаи наших южных соседей.

— Соседей, — хмыкнул сид Гарне. — Вряд ли народы-разбойники вроде тижийцев можно назвать соседями. Это же не оседлый Гилен с развитой наукой и магией. Обычаи у кочевников весьма…жестоки, а территория, на которую они претендуют, постоянно меняет свои границы.

— И всё-таки именно в Гилене раскрыли группу, что проводила магические эксперименты над людьми, — вырвалось у Либены.

Генерал помрачнел.

— Тижийцы…в есьма изощрены… в разных делах. Не меньше гиленцев, я думаю.

Он неосознанно коснулся груди, нахмурился, вспоминая нечто крайне неприятное. Либена, не знавшая, что такое "война", могла бы посочувствовать ему, если бы не одно "но": этот человек сам выбрал свой путь, его никто не заставлял идти убивать других людей и подставлять под удары свою спину. Он сам выбрал и…

Она тоже сама дала согласие на брак с Алием вен Силь, не так ли?

— Покажете мне сад? Или я чересчур настойчив, и вам уже успело осточертеть мое общество?

Он попытался ей улыбнуться, но вышло криво и неестественно. Его, как мужчину, не могла не задевать ее отстранённость. Ее пренебрежение его рукой, его обществом. Либена шагнула в сторону гостя.

— С удовольствием. Пройдёмте дальше, там есть удивительные травы с востока и юга. И кусты с Ледяного острова.

Генерал послушно шагнул следом, но, наученный горьким опытом, руку ей не предложил. Либена с чувством начала рассказывать о попадавшихся на их пути растениях, привезенных из самых далёких уголков Континента.

— Отчего сад так не ухожен, если вы с такой любовью и знанием относитесь к этим кустам? — закономерно удивился гость через какое-то время.

— Им и так хорошо, зачем их ограничивать? — пожала косыми плечами Либена, отходя в тень дома. Тропинка привела их к углу "старого" крыла, и Ли накинула на плечи шаль.

— Какая идиллия!

Генерал резко обернулся за несколько секунд до того, как из-за угла вышел человек среднего роста и телосложения, с лицом, что могло бы быть непримечательным, надвинь он шляпу пониже. Исключительным в нем были разве что близко посаженные, большие двухцветные глаза, которые с деловитым озорством рассматривали застывших перед ним людей.

— Здравствовать вашему роду, уважаемые! Я проезжал мимо по делу округа и по поручению генерал-губернатора заехал к вам, проведать, так сказать, счастливых жениха и невесту! Буквально забежал на чашечку чая, не более! На ужин, увы, остаться не могу, не приглашайте, дела зовут, дела! Уж простите! Служба, понимаете ли, такая — ни минуты покоя! Но я гляжу, у вас все в порядке, воркуете вдвоем, в тихом месте! Канцлер, верно, будет доволен!

Невзор на словоохотливого незнакомца взирал без какого-либо почтения или особого интереса. Разве только спросил, когда смог вставить слово:

— Вы кто?

— Уполномоченный по делам особого надзора по Илийскому округу! — представился гость тут же весьма охотно. — Абсей дон Сер. Еду в Краевину. Там срочно понадобились очи генерал-губернатора. Я, так сказать, буду его глазами и ушами! Но, чтобы время попусту не терять, решено было заехать по пути в несколько почтенных семейств. У вен Хлад я уже был, так что отопью с вами чаю, любезные, и дальше в путь! Не позволите ли облобызать вашу ручку, прелестнейшая хозяйка!

Либена инстинктивно шагнула назад. Напор этого человека мог напугать и обычную женщину, не то что трусиху Ли. "Моему жениху это вряд ли понравится," — собиралась сказать она, объясняя свое поведение (и страшась реакции офицера на эти слова), но генерал сам шагнул вперед, как бы невзначай загораживая ее собой. И со слышимым даже Либене хрустом пожал протянутую ладонь.

— Рад знакомству. Прошу пройти в гостиную. Мы немедленно распорядимся насчёт чая.

— Я уже распорядился, — рассмеялся гость, тряся покрасневшей ладонью. — Даже дважды! Очень у вас служаночки пугливые. Я зашёл со старого входа, помнится, у почтенного Алия там библиотека была и, как он ее называл, "комната тысячи мелочей", смотрю, пыль везде, никого нет. Удивился изрядно, раньше хозяин там гостей привечал. Потом девушку в белом увидел, окликнул было, но она исчезла в коридоре, точно приведение! Пришлось идти опять на улицу! Благо мне встретилась прачка, послал ее на кухню. Как-то безлюдно у вас тут, почтенные! А ведь судачат, что денег у вдовы куры не клюют!

И нежданный гость опять рассмеялся, хитро посматривая сине-карими глазами на хозяйку.

— Прошу простить, — Либена чуть присела, даже, скорее, сделала намек на приседание. — Мне надо проверить кухню.

И она практически пробежала мимо мужчин.

— Прошу в дом, — пригласил Невзор гостя на правах будущего хозяина. Тот закивал, принимая предложение, и начал рассказывать какие-то совершенно безумные истории из практики. Они неторопливо прошлись по аллеям, постояли немного у входа — гость все сетовал, что зря тут все переделали, и наконец дошли до гостиной, где и расположились в ожидании служанок и хозяйки. Через какое-то время одна из девушек в темной форме с белым фартуком принесла поднос с чаем и шоколадным десертом. Невзор отговорился каким-то срочным хозяйственным поручением и оставил гостя в ее кампании "на пару минут".

Либена нашлась в каморке за кухней. Пройдя мимо суетящихся у печи слуг, торопливо расступающихся перед столичным генералом, сид Гарне оказался в коридоре с несколькими дверьми, ведущими в небольшие комнаты неизвестного ему назначения. Из одной вышли две девушки, несшие большие корзины с бельем, ещё через пару минут открылась дверь второй комнаты.

— Тогда следи! И проверяй каждый день ключи от старого крыла. Дверь должна быть всегда закрыта.

Из каморки вышла Либена, раскрасневшаяся то ли от кухонной жары, ощутимой даже здесь, то ли от негодования. За ней с каменным выражением лица следовала домоправительница. Увидев Невзора, обе замерли. Катерджина склонила голову, то ли здороваясь, то ли прощаясь, и вопросительно посмотрела на хозяйку.

— Иди.

Крив тут же скрылась в паутине служебных коридоров.

Невзор посмотрел на порозовевшее лицо вдовы. Глаза ее вдруг встретили его взгляд, не прячась, мелькнуло в них что-то злое, непокорное — и исчезло, смытое показным равнодушием.

— Гость в голубой гостиной?

— В жёлтой.

Невзор заметил, что голубая гостиная являлась для Либены чем-то вроде уголка уединения или личного кабинета, и решил не впускать нежданного визитера в столь личное пространство хозяйки. В конце концов достаточно того, что он сам постоянно нарушает ее уединение. Вчера Либена, не иначе, как опасаясь очередных молчаливых часов рядом с ним, просидела полдня в кабинете Чеслава. Чем, того, кажется, весьма порадовала. Наследник вен Силь изначально был настроен крайне негативно по отношению к будущему родственнику, и иногда, словно мальчишка, радовался мелким неудачам Невзора вроде длительного ожидания тем ответов на запросы, невозможности выехать за пределы поместья после длительных дождей или потери перчаток.

— Хорошо, — несколько удивленно ответила вен Силь и направилась к кухне.

Когда они вошли в гостиную, служанка стояла перед гостем и визгливо похихикивала, тот же, активно размахивая руками, рассказывал очередную забавную историю "из жизни".

— О! Рад видеть! — подскочил Абсей на диване. — Увы, дела не ждут! Чай замечательный! Если заеду на обратном пути, обязательно спрошу рецептик! А шоколад для меня, пожалуй, слишком горьковат! Что ж, весьма рад был встретиться с молодожёнами! Весьма рад!

Он подбежал к Невзору, схватил его руку, потряс ее, поклонился выглядывающей из-за плеча генерала Либене и подхватил служанку под локоток.

— Милочка! Где у вас тут выход? А то я, пожалуй, заблужусь. При Алии здесь все выглядело несколько по-другому.

Невзор и Либена, не сговариваясь, одновременно шагнули к двери, намереваясь проводить словоохотливого гостя до самого выхода.

Проводили. Служанка закрыла входную дверь и испарилась, тщетно пряча румянец на щеках. Генерал и вдова, оставшись одни, настороженно замерли в прихожей. Странный гость, внезапно ворвавшийся в Малахитовый дом и столь же внезапно его покинувший, явно подпилил опоры и без того хрупкого моста, что будущие супруги пытались построить неловкими разговорами. Вен Силь, видимо, ждала провокационных вопросов, но офицер только спросил:

— Друг вашего мужа?

Вдова пожала косыми плечами, отчего они стали выглядеть ещё более неровными.

— Неизвестный мне друг.

Невзор посмотрел в окно, провожая взглядом почтовый самоходный экипаж. Вспомнил утро и случайно встреченного им в коридоре хмурого наследника.

— Ваш пасынок опять с утра отбыл по делам?

Его вопрос, видимо, задел хозяйку.

— Да, в соседнюю деревню. Я понимаю, что вы считаете, что мы никоим образом не решаем возникшую проблему, но Чеслав проверяет состояние посевов после каждого затяжного дождя, лично объезжая подвластные нам села. Под его руководством мастерят трубы для стока воды и иные сооружения, которые могли бы помочь в борьбе с затоплением посевных площадей и гниением урожая. Проверять их успешность Лав тоже часто ездит лично. В прошлом году мы закупили более тысячи саженцев бубов — южных безлистных деревьев, что активно высасывают воду из почвы. К сожалению, часть из них не прижилась, а часть…погибла при транспортировке.

Заминка в пылкой речи Либены не ускользнула от внимания сида Гарне. Скорее всего консервативно настроенные деревенские жители постарались, чтобы саженцы, которые им выдали, "потерялись" или "поломались" по дороге к селу. Ко всему новому, увы, люди относятся с большой враждебностью, часто беспочвенной. То ли натура человеческая такова, то ли отсутствие образования тому причиной. Впрочем, Невзор видел много хорошо образованных военных или аристократов, которые недалеко ушли в своем мировоззрении от деревенских простачков.

Либена шагнула к двери, Невзор — за ней. Они направились к голубой гостиной — шагая рядом, но порознь.

— Это похвально.

Фраза, которая должна была сгладить ситуацию, неожиданно прозвучала снисходительно-покровительственно. Сид Гарне увидел, как побелели тонкие пальцы, придерживающие подол голубого платья.

— Ваш пасынок молодец, — попытался генерал исправить сказанное. — Я слышал, он хочет открыть какое-то предприятие?

— Уже судачат? — нахмурилась вен Силь. — Причем о том, о чем не имеют ни малейшего представления!

— Мне было бы интересно послушать, — вполне искренне сообщил Невзор. Хозяйка покосилась на него недоверчиво и с сомнением протянула:

— Это технико-магическое изобретение.

— Магическое?

Недовольство, прозвучавшее в голосе сида Гарне, насторожило вдову.

— Не одобряете магию? Но у вас пистолет с магической ампулой, — заметила она.

Они вошли в гостиную и расположились как обычно: Либена за своим письменным столом, генерал — у камина. Только теперь они открыто смотрели друг на друга, а не бросали вскользь редкие взгляды, как бы невзначай брошенные на молчаливого компаньона. Вен Силь не стала хвататься за перо, делая чрезвычайно занятой вид, сид Гарне отложил в сторону очередную книгу, которую читал от скуки, пока проливной дождь запер его в этом доме в состоянии бездействия. Одна из стен гостиной полностью представляла собой длинный книжный шкаф, видимо, действительно, после пожара сохранилось немногое и отдельную комнату отделывать под библиотеку не стали. С полок Невзор предпочитал брать тома по истории Континента, хотя там были представлены книги совершенно различных направлений.

— Да, — согласился Невзор. — И в пистолете, в котором есть специальная ампула, способная за мгновение переместить капсюль, пулю и порох в ствол после первого выстрела, есть преимущество перед обычным однозарядным пистолетом. Поэтому любой военный предпочтет подобное оружие вне зависимости от его личного отношения к чародеям. Которые, кстати, так и не удосужились объяснить, почему нельзя припаять к стволу несколько таких ампул. Объяснения вроде "две материально-пространственных площади можно сшить лишь единожды" обычному человеку совершенно ни о чем не говорят. Так что нет, я не питаю отвращения к магико-техническим изобретениям, ибо все полезное — благо. Но чародеев, признаться, не очень люблю. Люди, способные извращать плоть, менять суть вещей, не могут не вызывать опасений.

Либена отвела взгляд, посмотрела на свои руки, плотно обтянутые узкими рукавами голубого платья.

— Вы знаете, что в состав, из которого отливали ампулу переноса на вашем пистолете, добавлена капля крови?

Она взглянула на офицера почти с вызовом.

— Нет, — признался генерал абсолютно спокойно. — Никогда не интересовался законами приложения магии.

— В магии многое основано на крови.

— И, пожалуй, это ещё одна причина не любить чародеев.

— Не любите, но пользуетесь чужой силой, чужим знанием и чужой кровью! — Либена впервые посмотрела ему прямо в глаза так — яростно, гневно, главное — искренне. Голос ее стал громче и звонче, а ранние морщинки как будто разгладились.

— Кто-то отдал свою кровь, чтобы закалить ею сталь пистолета и сплав прикрепленной к нему ампулы. Именно благодаря этой крови была настроена связь перемещения содержимого ампулы в ствол. И даже если такие подробности вам неизвестны, вы знаете, что вся магия на Континенте будь то стихийные западники, дикие степняки, таинственные южане, или почти отказавшиеся от магии северяне — все они используют магию через кровь. Она — проводник стихий, ключ к Темной стороне мира, связующее звено между свойствами предметов, растений, животных и человеком. Особенные свойства темной, магической крови позволяют людям воздействовать на окружающую среду, "извращать плоть", как вы выразились, то есть — лечить, "менять суть вещей" — то есть делать артефакты, помогающие вам передвигаться, передавать информацию, в конце концов — стрелять!

Она замолчала, выдохнувшись. Чуть позеленевшие от негодования глаза, медленно возвращали серый цвет. Зато на щеках расцвел румянец, а грудь тяжело вздымалась, словно женщина долго бежала под пулями. Тьфу, сравнение какое! Всё-таки Вадим прав: он, Невзор, просто старый зазнавшийся солдафон.

— Вы правы, я многого не знаю, что не мешает мне пользоваться вещами, облегчающими мою жизнь. Расскажите о задумке вашего пасынка. Обещаю быть внимательным слушателем.

Либена отвела взгляд, потянулась к перу.

— Не думаю, что такому, как вы, будет интересен проект Чеслава.

Женщина опять поникла, спряталась за своей деловитостью, за сухими формальными фразами. Пытаясь расшевелить ее, Невзор задумчиво заключил:

— И всё-таки вы были правы. Видно, что юг с его любовью к магии разного толка значительно повлиял на вашу и соседние провинции Серземелья.

— Прошу заметить, мы далеко не самый южный округ! — педантично заметила аристократка строгим тоном. — И согласно вашим рассуждениям, получается, что вы явно родом с Севера. Не удивлюсь, если ваши предки поддерживали Инквизицию, что свирепствовала столетия назад в Верции, Илендии и коснулась даже соседних с ними государств. Благо, мы не имеем с ними границ, а Редолины, с которой у нас общая линия на севере, инквизиционные беспорядки почти не коснулись. А то глядишь, мы бы как в Илендии до сих пор катались бы на экипажах с лошадьми вместо самоходных карет с артефактом управления.

В ответ на речь Либены Невзор вдруг рассмеялся.

— Я действительно родом из северного округа, вы угадали!

Смех его хоть и был искренним и звучал ничуть не обидно, однако быстро угас. Мужчина задумчиво коснулся колена, постучал по нему пальцами, словно пытался вспомнить какую-то мелодию…

Кровь и музыка — это суть Тижийской степи. Кровь, музыка и магия…

12. Страницы прошлого. Невзор сид Гарне

…Звуки степной свирели — резкие, визгливые, разносимые ветром вместе с пылью далеко по степи, могли разбудить и мертвого. Невзор, неловко двинувший при пробуждении простреленной рукой, разлепил опухшие глаза и попытался осмотреться.

— Да ты красавец!

Тогда ещё только капитан, сид Гарне наконец сфокусировал взгляд на юноше, который сидел напротив него, опираясь спиной о земляную стену солнечного колодца. Светлые волосы узника свалялись, на губах и рубашке запеклась кровь, остатки штанов из дорогой аламейской ткани больше походили на обноски оборванца.

— Неожиданное заявление.

Собственное тело не слушалось, а слова больно царапали пересохшее горло. Собеседник усмехнулся.

— Тебе досталось. После боя?

— Да, наверно…

Звон кривых сабель, запах пороха, грохот пушек, визг летящих в цель стрел — когда это было? Вчера? Раньше? Кто выиграл? Это до встречи с тижийцами Невзор был уверен, что артиллерия решает все и кочевников можно ею победить на раз-два. Нет. Не этих. Конныеотряды, словно демоны из старых сказок, появлялись неожиданно за спиной нападавших и вырезали батарею за батареей. В то время, как увлекшиеся погоней солдаты устремлялись в глубь степи, рассредоточиваясь по огромным просторам, оставляя открытыми подход к артиллерии и ставке главнокомандующего. Усатый сид Ярь, впрочем, без охранного полка никогда не оставался, а вот артиллеристам досталось. Сложно стрелять по противнику, когда тот представляет собой разрозненные группы быстро перемещающихся конных всадников. А если они появились позади батареи — ничто уже не поможет.

Попытки вспомнить бой только усилили головную боль, и Невзор, прокашлявшись, спросил:

— Ты…та самая дипломатическая миссия?

Юноша поморщился, отчего ссадины заболели, и он ойкнул. Совсем по-детски, даже с нотками обиды. Домашний мальчик на хорошем "сытном" месте. Родители пристроили на престижную не пыльную работу, а оно вон как вышло.

Незнакомец потрогал запекшуюся на лице кровь и недовольно уточнил:

— Мы уже стали легендой?

— Вроде того. Правда, никому не понятно, с какой именно целью вас послали к тижийцам.

Юноша загадочно промолчал.

— Неужели и правда господарь поверил в возможность переговоров с этими дикарями? — поинтересовался Невзор. Однако парень лишь недовольно скривился, тут же ойкнув повторно. Капитан решил перевести разговор на личное.

— Давно ты здесь?

— Я скоро выйду.

Сказано это было с такой уверенностью, что не имей Невзор некоторого опыта общения с тижийцами, он бы поверил.

— За меня пришлют выкуп, — продолжал рассуждать юноша. — Я пару дней назад письмо написал отцу. Он не может лишиться единственного наследника.

Визгливые звуки степной свирели оборвались. Крикнул что-то грубый голос, в ответ на его шутку загоготали ещё несколько человек.

— Отец…

Рассуждения юноши прервала тень, что появилась на краю колодца.

— Ты! — коренастый тижиец, подкручивающий длинный темный ус, ткнул рукоятью плети в сторону собеседника Невзора. — Лэз!

На дно ямы упал конец веревки. Двое, что сопровождали усатого, вскинули луки и прицелились в Невзора. Тому показалось, что он слышит скрип их многослойных кожаных доспехов. Ещё немного — и дрогнет горячий степной воздух, свистнет стрела, разрежет вечернюю тишину крик боли. И по бескрайнему простору степи разлетится стон очередной жертвы…

Но рука степных воинов не дрогнула. Насмешливо покачивая мешком для сбора душ, Смерть прошла мимо. Пока.

Парень из дипломатической миссии несколько неуверенно поднялся, посмотрел на верёвку, вздохнул — и полез наверх. Высота "колодца", по форме похожего на воронку, была небольшая — метра три, но гладкие стены не давали возможности зацепиться за что-нибудь, чтобы подняться без посторонней помощи. К тому же по краям ямы были в три ряда вбиты в землю тонкие металлические колья-иглы. Когда за пленными приходили, на эти сооружения накидывали доски со специальными выемками под каждое острие. Наверно, у них целая система существует, как располагать такие "украшения", подумал Невзор, провожая взглядом босые ноги своего земляка.

Парня привели обратно, когда солнце уже почти село. Сбросили вниз, будто мертвую тушу степного тура, весело сказали вслед что-то на своем лающем языке и ушли. Невзор подполз к парнишке.

— Эй, ты живой?

Юноша встал на четвереньки, отплевывал какое-то время кровь, а затем зло прохрипел:

— Почему я? Я даже не военный!

Он сел на землю, попытался стереть с лица и шеи грязно-алые разводы, но взвизгнул от неожиданной боли и перестал касаться окровавленного и опухшего лица. На его плече и груди Невзор заметил два свежих ожога.

— Твари, — вырвалось у капитана Гарне. Но юноша не ответил — закрыл глаза, затих неподвижно, только шумное, тяжёлое дыхание выдавало, что он не спит.

Следующим вечером за парнем пришли снова. Тот же усатый тижиец, только одетый теперь не в кожаный многослойный доспех, а в повседневные полотняные штаны и рубаху без рукавов, опять показал на юношу:

— Вадым.

Невзор не сразу понял, что он позвал второго пленника по имени. Вадим некоторое время задумчиво рассматривал края воронки, потом всё-таки встал и полез. Он все ещё надеялся, что его зовут по поводу выкупа.

О степной магии всегда ходили легенды одна страшнее другой. Были и те, что рассказывали о "плате кровью" или "налоге боли". Мол, эти компоненты необходимы для закрепления магического эффекта тижийских ритуалов. Степняки до сих пор поклонялись Безликим Демонам и приносили им в дар самые лакомые для тех подношения: кровь и эмоции. Боль, гнев, страх. И самым удобным и "вкусным" вариантом, конечно же были враги-пленники. Особенно, если надо попросить помощи в новом походе.

Конец дня превратился в ритуал. Визг степной свирели, насмешливое "Вадым", закат — и сброшенное обратно в яму стонущее тело.

— Ты ды-ло-мат. Говорыт шел. Ыдом говорыт.

На третий день вен Борз смотрел на Невзора волком. И когда за ним пришли, отказался лезть наверх. Тижиец усмехнулся, пролаял что-то одному из двух сопровождающих, отдавая распоряжение, и через несколько минут к краю подошел четвертый человек. Степняк в жёлтой рубахе без рукавов, больше похожей на длинный, до колен, жилет, и синих широких штанах. Цвета неба и светил. Цвета вызывающих. То есть по-серземельски — чародеев. Мужчина провел рукой над краем воронки, что-то рявкнул — и земля на дне ямы, и без того нагретая летним солнцем до предела, раскалилась и пошла буграми.

Вадим закричал, Невзор выругался, втягивая ноги на форму, на которой сидел, тижийцы засмеялись. Степной чародей махнул руками, сделал круговые движения ладонями, словно скатывал шарик, а потом вытянул руку вперёд и резко ее согнул. На мгновение яму заполнила тьма, а когда она рассеялась, Вадим уже лежал у ног вызывающего.

Вернули юношу после обряда, на закате. Невзор дополз до него, протер лицо рукавом своей рубашки, что специально смочил в кувшине с водой, который им выдавали каждый вечер. Поднес кувшин к губам товарища.

— Попей.

Вадим извернулся, выбил посудину из его рук, бросился на него.

— Почему я? Я не военный! Пусть пытают других, я ничего не знаю!

Невзор попробовал перехватить колотящие его кулаки. Во рту стоял привкус крови, на зубах скрипела пыль, болела рана, очень хотелось пить, а воду всю до капли расплескал этот молокосос! Сид Гарне ударил Вадима в обожженное плечо, откидывая назад. Парень кулем свалился на землю, поскуливая.

— Они не пытают. Они делают приношения.

Признание, надо сказать, не было обнадеживающим. Жестокость с целью может прекратится, жестокость идейная не имеет конца. Но вен Борз заострил внимание совсем не на сказанном.

— Почему? Почему они не бьют тебя? Почему ты так хотел узнать, что у нас за миссия?

Он смотрел на Невзора с ненавистью и каким-то мрачным ликованием, словно разгадал страшную тайну. Капитан устало усмехнулся.

— Я не шпион. И если тебе это согреет душу, за мной тоже придут. Очень скоро. Просто ты попал сюда первым.

Вадим не поверил. Смотрел исподлобья, ругался сквозь зубы, ещё несколько раз пытался начать драку. Невзор то злился на изнеженного аристократишку, то жалел попавшего в переплет неопытного земляка. А потом (как-то очень быстро!) настал день, когда усатый тижиец показал не на юношу, а на офицера:

— Ты! Лэз!

Сначала Невзор хотел показать врагу неприличный жест, но потом посмотрел на маячившего за его спиной чародея, на свернувшегося в комок соотечественника и встал. Правда, оказалось, что лезть по верёвке с дыркой в плече не совсем удобно…

Когда его вернули, он вполне был способен отползти к земляной стене и сесть.

— Трепло, — с ненавистью прошептал Вадим неизвестно откуда почерпнув бранные слова, которые приличный аристократ знать никак не может. — Изменник.

Невзор на ненависть юноши не обращал внимания. Ненависть — это хорошо. Ненависть помогает выжить. Лишь бы не равнодушие.

Звук степной свирели им обоим до конца жизни будет навевать не самые приятные воспоминания. Один аккорд — и рот наполняется солёной слюной, шрамы начинают болеть, а внутри все сжимается в ожидании удара. Боль можно терпеть, но забыть не всегда получается. В конце концов тижийцы — мастера в медленных мучениях. Их вызывающие работают лучше любого палача в казематах Серых плащей. Ведь именно боль степняки приносят в дар своим Безликим Демонам.

Самый "лакомый" кусочек — эмоции врагов. Но на худой конец сойдёт и какая-нибудь нелюбимая жена-дочь, или провинившийся член семьи.

В тот день армия под руководством нового главнокомандующего из старого рода вен Наив подошла к линии шиданских поселений, стараясь обойти противника, рассредоточенного по степи, сбоку.

В тот день Вадиму зачитали письмо отца, в котором тот отрекался от изменника-сына, и выражал разочарование, что наследник не умер в бою со "степными нечестивыми головорезами", а посмел попасть в плен к вражьему племени, члены которого когда-то убили его великих кровных родственников. Тижиец ради этого даже притащил к яме рабыню-подданную господаря, явно украденную в одном из приграничных городов Серземелья. Изможденная женщина безучастно уселась у ног мучителя и вялым голосом абсолютно безэмоционально зачитала длинное письмо, полное негодования и презрения.

— Дынэг ны будыт, — заключил тижиец, пинком отослав женщину прочь. — Ы мылосты тожы болше ны будыт.

В ответ на это Вадим рассмеялся булькающим, злым смехом. Невзор видел, что в парне нечто надломилось, нечто невидимое, но составляющее суть человеческой жизни. Вера? В какое-то мгновение он был уверен, что тот сейчас же выкинет зажатые в кулаке, зачем-то бережно хранимые выбитые зубы — пока ещё только две штуки, — но вен Борз вдруг зарычал и сильнее стиснул кулак. Словно сжимал шею врага. Возможно выжить ему помогла как раз ненависть, раз вера его предала?

И в тот же день, когда на улице стемнело, затихли противные звуки свирели и умолкли лающие голоса тижийцев, к краю ямы вдруг кто-то подошел. И сказал:

— Талы… э… А знаы… Знаы, шэто ты зад… задывал… задымул…

Невзор торопливо обернулся и прикрыл "подкоп" своим мундиром. Поначалу он пытался договориться с Вадимом, чтобы тот попробовал вытащить из земли шипы, что окружают яму в три шахматных ряда, когда он поднимет его на плечи, но юноша только плевался, ругался и лез драться. А на закате этого черного дня, когда его вернули после экзекуции, вообще не вставал с земли. Только ощупывал окровавленное лицо да неясно бормотал что-то вроде " она любит все красивое". Поэтому капитан пытался реализовать запасной план — подкоп. Куда копать, если ты и так находишься в яме, было не совсем понятно, но Невзор не мог сидеть без дела. Он считал, что покорность судьбе убивает людей гораздо чаще, чем реальная угроза.

Тень тижийца пояснила;

— А…такы… вызу… выду в ночь хорохо.

— Вот и иди в ночь хорошо! — хрипло и зло проговорил Вадим.

— Не "выду", а "вижу", — поправил капитан мальчишку. Судя по голосу и росту склонившегося над колодцем силуэта, это был подросток, но никак не взрослый мужчина.

— Вызу. Выз-жу.

Вен Борз рассмеялся болезненным, каркающим смехом.

— Визжи, как баба, мы не против. Может, у вас и стахийские обычаи приветствуются?

— Молцы, бэзродный!

Обращение явно ударило Вадима больнее любого ножа. Он замолк, гневно сопя. Мальчишка продолжил:

— А знаб, вас таху убыт. Завтра убыт рабын от ваш. Ханак ажэ. Ата — изобранных дэв стэпной кровы.

— Ваших коров не жалко, — не утерпел, передразнил Вад тижийского мальчика.

— А после избранных девушек от вашего племени на алтарь положат пленников, так? — попытался Невзор переключить внимание незваного советчика на себя.

— Да.

— И зачем же ты пришел?

— Помог.

Аристократ опять хрипло рассмеялся. Капитан задумчиво посмотрел на усыпанное звездами небо.

— Хм…с чего такая милость?

— Шатана. Сэ. Сэстр.

— Что?

— Сэстр. Возмыт.

— Тащи сюда, щас я ее возьму! — заверил мальчишку Вадим и попытался снять лохмотья, что когда-то были дорогими модными брюками. Сиду Гарне в это мгновение очень захотелось отвесить товарищу по несчастью подзатыльник или оплеуху, но лицо парня и без того было сильно обезображено, а голову он последние полдня не отрывал от земли. Даже пил, лежа на боку. Невзору состояние земляка очень не нравилось. В голову закралась подлая мыслишка — а смогут ли они вдвоем отойти от Тижийской стоянки хоть на пару шагов? Но он тут же прогнал ее прочь. Его отец умер также: командующий просто струсил послать подкрепление и позволил перебить отряд разведки на глазах у гарнизона. Нет, если уходить — вдвоем.

Втроем.

— Молцы! — в лунном свете блеснул кривой тижийский клинок. — Тава кров ныцеко нэ стоыт!

— У вас женщины не ценятся, — заметил капитан осторожно. — С чего такая забота?

— Убыт отоца ы брат. Ы брат. Ы брата брата. Отц говор: ажэ, кров роды долж…шырка!.. это…

— Сохраниться?

— Да! Хрантос! Тако говор пра…прэткав! Но ы нэт жэны, ран. Ы мала нэт. А шатана ыэст.

— Мы забираем твою сестру с собой и уходим? Так?

— Да!

— Одну?

— Одун, да.

— И как мы это сделаем?

Парнишка спрятал клинок и неспешно огладил подбородок, словно был умудренным жизнью старцем с седой бородой. В другой ситуации Невзор, пожалуй, от души посмеялся бы над этим жестом подростка, отчаянно пытающегося выглядеть взрослым, но сейчас от этого ребенка зависела их жизнь.

— У тебя есть план?

— Эст! — гордо заявил тижиец. — Ы калы… нэст выровэку!

— И?

Ответом Невзору были глубокомысленное молчание со стороны "спасителя" и очередная реплика Вадима:

— Чтобы мы на ней удавились?

Терпение у подростка закончилось. Темный силуэт гневно воздел к небу руку с саблей.

— Ы убыват ажэ плэма! Ходын на вас! Ы смехов нэ быт тэрпэл!

Вышло несколько пафосно. Но Невзор заметил, что движения парнишки отточены, а саблю он достает и вкладывает в ножны с первого раза. Да, этот безусый юнец уже убивал. Только ума это ему не прибавило.

— Это он от горя лепечет, — шикнув на Вадима, пояснил капитан мальчишке. — Оскорбить мы тебя не хотели.

Вжик — и, блеснув напоследок в лунном свете, клинок опять вошёл в ножны. Ох уж эти юнцы с оружием! Так и норовят им щегольнуть при случае. Вне зависимости от национальной, а учитывая опыт Срединного королевства и его соседей, и от половой принадлежности.

— Веревку — и все?

— Ы сэстр.

Замечательный набор! Караул, видимо, они будут убивать визгом этой самой сестры!

Невзор унял раздражение.

— Нам нужно оружие. Еда или хотя бы вода. Обувь. Знать расположение караулов. И — трава вашего взывающего.

— О! — Силуэт взмахнул руками. — Тамна трава чужим нэлыза! Меж караулыв провдыт шатана! Вод дау, нож дау. Но маа ханак… маа кров — ны рэжы!

— Ба! — вклинился опять Вад. — А ты, земляк, оказывается, любишь дикими сказками любоваться? Смотри, говорят, попробовав, отказаться от этого удовольствия нельзя.

Капитан не обратил внимания на реплику второго узника. Все его внимание было приковано к фигуре на краю ямы. И к собственному телу. Рука ныла, висела как плеть, ноги болели, особенно та, с которой вчера ему срезали кожу. Ни сжатые кулаки, ни сцепленные зубы, ни злость уже не помогали стоять. Ещё немного — и он просто упадет на землю, не выдержав боли, но падать было нельзя. Немощным пленникам сестру под охрану не отдадут. Мальчишка не должен увидеть слабость Невзора, иначе он не поможет им, поймет, что они не способны далеко уйти. И последний шанс выжить ускользнет из их рук.

И мать опять будет плакать, как после смерти отца…

— Хорошо. Но трава тоже нужна. Обязательно.

— Ы дума.

Темный силуэт царственно махнул рукой и исчез во тьме ночи. Невзор постарался бесшумно опуститься на землю, но нога подогнулась, и он кулем повалился рядом с Вадимом. Из горла вырвался стон, и капитан поспешил прикрыть рот рукой. Сердце от страха билось быстро-быстро, мужчина всмотрелся в край ямы, но, слава Отцу всего живого, мальчишка не вернулся посмотреть, что случилось. Вадим же повернул голову и с интересом наблюдал мучения земляка.

— Если это не игра, то тогда ты просто дурак. Нам не уйти далеко.

Невзор глубоко вздохнул раз, два, и, когда боль отступила, ответил:

— Мы уйдем. Трава отключает чувства.

— Трава туманит разум! — гневно возразил вен Борз. — Ты знаешь, что мы сделаем, когда она закончиться! Ярость и злость заполнят сознание, и мы потеряем человеческий облик, станем животными. Убьем девушку, изнасилуем, съедим — любое безумство, что уймет бурлящий в крови огонь! А может, и все сразу! Если тебе все равно, то мне — нет! У меня ещё осталась честь! Я не хочу очнуться над скулящим телом израненной девчонки! Даже степная девка не должна испытать подобное!

Наконец Вадим выдохся — и тут же закашлял. Тяжело, хрипло. Ничего хорошего им этот кашель не предвещал.

Именно поэтому нужна была трава. Без нее они не дойдут.

— Мы справимся, — как можно более уверенно сказал капитан.

— Возможно. Но какой ценой, сид Гарне?

Яркие звёзды насмешливо мигали на небосклоне, словно им было известно будущее. Все имеет свою цену — разве это не ещё один закон вселенной?

— Жизнь тижийской девки ничего не стоит по сравнению с фамилией вен Борз и значимостью некоего капитанишки господаревой армии, не так ли, сид Гарне?

Невзор молчал, Вадим смеялся, звёзды мигали. Тьма убаюкивала напитанную кровью степь.

Все имеет свою цену. Особенно дорого стоит доверие.

У Вадима на лице кровь, грязь, и неожиданно — дорожки от слез. Хотя Невзор не видел и не слышал, чтоб тот плакал.

— Ты дерьмо, сид Гарне.

…

— Сид Гарне! Сид Гарне!

Пальцы замерли над коленом. Темное небо, стоявшее перед глазами, исчезло, уступая место картинке гостиной. Либена что-то выписывала из очередной книги, старательно делая вид, что до происходящего ей нет никакого дела. Игнас дон Брит, мокрый, с подбитым глазом, стоял перед Невзором, вытянувшись в струнку.

— Разрешите доложить, сид Гарне!

— Разрешаю.

Голос показался чужим, диким. Болезненным. Словно он действительно только что побывал в степи, а не вспомнил ненароком историю десятилетней давности. Некрасивую, очень печальную историю.

— Получено для вас письмо от столичной лавочницы! А также приглашение от неизвестного мужчины, с которым я столкнулся на почтовой станции. Незнакомец просил передать вам "поклон от Рыжего Вепря" и его карточку с адресом. Так же пришел пакет из архива Торфграда.

Генерал недрогнувшей рукой принял все перечисленное.

— Спасибо. Кто побил?

Игнас смутился, промямлил что-то непонятное. Невзор осмотрел ноги, плечи парня и заключил:

— Поучу тебя кое-чему с завтрашнего дня. А то будут всякие дураки деревенские моего порученца бить. Чтоб на рассвете был на заднем дворе.

Парнишка, глупая душа, тут же просиял, поклонился.

— Иди.

Игнас вышел. Невзор некоторое время смотрел на бумаги в своих руках, потом встал, выпрямился, кивнул Либене.

— Доброй ночи, уважаемая вен Силь.

Женщина удивлённо спросила:

— Вы не спуститесь к ужину?

— Нет. Благодарю, но я буду занят.

— Приказать принести вам еду в комнату?

— Не стоит беспокоиться.

— В таком случае доброй ночи.

Она — не подозревающая ничего о темных уголках души гостя, кивнула и с чистой душой уселась дальше писать нечто свое девичье, но важное. В свете зажженной лампы женская фигура в светлом платье казалась почти неземной, то ли призраком, то ли видением, то ли благословением. Только косые плечи все же портили впечатление. Интересно, кому доверилась эта женщина, что поплатилась так жестоко — осанкой, столь почитаемой в свете? И получила ли она то, за что платила? Или была обманута, как многие до нее?

Ещё одна жизнь, оказавшаяся в его руках. Неужели он сломает и эту?

13. Подхолмье

Утренний туман накрыл Подхолмье плотной завесой. Вадим недовольно морщился, поглядывая в распахнутое окно. Казалось, клубящаяся за стенами дома белая дымка жадно ждет, когда потенциальная жертва шагнет с порога ей навстречу, чтобы тут же сожрать ее, растворить в себе. Мужчина тряхнул головой, отгоняя глупое видение, насмешливо хмыкнул, мысленно иронизируя над самим собой, и отвернулся от оконного проема. Наблюдать за плавными движениями Азарины было гораздо интереснее, да и мысли это навевало более приятные.

— Почтенный, что нести: молоко или ягодный отвар?

Ни "милый", ни "дорогой", и никакого тыканья. Словно и не было жарких объятий и громких стонов. Постель постелью, работа работой и никаких претензий, истерик, жалоб. Эта женщина нравилась Вадиму все больше!

— Все равно.

Графин с напитком бордового цвета (увы, не вино!) тут же был поставлен перед постояльцем, и хозяйка, посчитав свою работу выполненной, ушла на кухню. Просочившиеся в зал запахи специй и кислого теста создавали вполне умиротворенную, уютную атмосферу. Чистота, тишина, женщина у плиты и аромат еды — так, верно, выглядит мещанское счастье.

Вадим к подобному был глух и лениво потягивая ягодный напиток из непрезентабельного вида кружки, размышляя над причинами вчерашней своей болтливости. Причин не было. А болтливость была. Весьма и весьма странно…

В руку лег жетон из потайного кармана. Маленький, круглый, с зубчатыми краями. Доставшийся ему практически случайно. И почти ничего от него не требующий. Ключевое — почти. Тем не менее это мелкая бляшка серого цвета давала ему некоторые преимущества.

— Это не игрушка, это ответственность! — помнится, говорил ему Ават, выдавая лист с гербом господаря и черную коробочку без каких-либо знаков отличия. В таких хранят заколки для галстуков, фибулы для плащей и прочую ерунду. Чародей — высокий крупный, больше похожий на деревенского кузнеца, чем на благородного, сурово сдвинул кустистые смоляные брови. — Подобные операции не делаются посторонним — только своим по особому указу сверху. Ты, можно сказать, исключение. Но об этом никто не должен знать! А так сделаем вид, что ты работаешь в ведомстве. Может даже засветишься где пару раз. Анжела пусть не боится, в пекло тебя никто не потащит.

Наверно, Ават действительно любит мать, если пошел практически на должностное преступление… Ну или ему нужен был рычаг давления на семью вен Борз.

Вадим спрятал жетон обратно в карман. Там, где не поможет имя или деньги, поможет незатейливый знак серого цвета. Впрочем, денег тоже лучше взять побольше.

Мужчина встал из-за стола и направился к выходу. Рыжую Ми ждала прибавка к оплате. Ну или пара синяков, если девка окажется дурой. Вадим открыл дверь и замер на пороге. Коснулся пальцами тумана, хмыкнул и шагнул вперед. Эта завеса однозначно не могла его сожрать.

А та, которая могла, наверно давно уже съела. Просто никто не заметил.

Дорога вышла скучной и холодной. Заспанный кучер чуть не проехал мимо яркой вывески с грубо нарисованным обломком сердца. Издевательская весьма картина. Имитация глубокого смысла, как и услуги, что здесь продают, есть лишь имитация любви. Но порой имитация — как раз то, что нужно человеку. Впрочем, проститутки часто бывают честнее придворных дам, погрязших в лицемерии. Но при этом не менее продажны.

Охранник конечно же пустил внутрь столичного гостя. "Мамочка" появилась в холле так быстро, словно заранее получила официальное уведомление не только о часе, но и о минуте прибытия посетителя. Не молодая, но активно молодящаяся, ярко накрашенная, одетая в весьма откровенное платье, женщина тем не менее производила вид опытного торговца: окинула гостя цепким взглядом, улыбнулась одновременно и радостно, и с восхищением. Изящно присела, выказывая почтение и одновременно демонстрируя кошачью гибкость.

— Зд…

Вадим нагло прервал излияния проститутки.

— Мне нужна рыжая… Ми, кажется. Немедленно.

У него был не самый приятный тон, но здесь и не такое видели. Женщина повела себя деловито, без суеты: подозвала натиравшую полы девочку, отправила ее наверх предупредить искомую девицу о посетителе, обернулась с улыбкой к аристократу.

— Может ви…

— Проводите.

Она опять не стала возражать: проплыла мимо, расточая аромат дешевых духов, приподняла кончиками пальцев подол фиолетового платья, оголяя лодыжки, зашагала по ступенькам лестницы. В каждом движении — лёгкость, гибкость, соблазн. Не призыв, но привычка. Странно, что такая особа не поехала делать карьеру в столицу. Хотя об элегантности… Вадим кинул взгляд на безвкусные обои — об элегантности в этом месте говорить не приходилось. А столица любит то, что можно назвать "хороший вкус". И дорогие бордели там отнюдь не розовыми цветочками украшены.

Визг, разнесшийся по этажу, взволновал только "мамочку", ускорившую шаг, и ее гостя. Ни одно заспанное лицо не появилось в коридоре. Пожалуй, кто-то даже щёлкнул замком, если Вадим верно распознал звук.

Девочка-служанка стояла у открытой двери и ревела, зажав рот руками. Вен Борз взял ее за плечо и отодвинул в сторону, практически толкнул в руки "мамочки", становясь на ее место.

Картина действительно была не очень приятной: у висевшей над кроватью рыжеволосой проститутки шея была сломана, язык вывалился и посинел, а глаза настолько вылезли из орбит, что казалось вот-вот вывалятся вниз, на подушки. Одежда была разбросана по полу, там же на боку лежал табурет, делая вид, что упал с "ложа любви". Вадим хмыкнул. Ну кто так изображает самоубийство, право? Какие дилетанты!

Он прошел в спальню, стараясь не зацепить ничего ногой. Обошел голое тело, запоминая его состояние. Осмотрел комнату, не прикасаясь руками к вещам. Ничего интересного. Так, обычное "лежбище" проститутки. Цацки, духи, отвратительно яркий вульгарный интерьер. Открытое окно с безупречно чистым подоконником. Капля странного цвета на углу подушки.

— Милая расцветка! — Вадим словно невзначай взял подушку и покрутил в руках. — Матушка бы оценила. — Точнее, попросила бы отца пристрелить портниху, которая такое шьёт.

"Мамочка", успевшая отослать куда-то служанку, всё-таки не удержала маску и испуганно сглотнула. На аристократа она посмотрела, как на сумасшедшего. Тот вышел в коридор, все ещё вертя в руках "добычу".

— Кто у нее был вчера последним?

— Вы…

Она отступила на шаг назад, Вадим улыбнулся и шагнул следом.

— Сомневаюсь, милочка, что она повесилась от моих прескучных словоизлияний о друзьях и доме. Нытье вышло знатное, но до убийственного не дотягивает. Итак: кто у нее был ещё?

Первый шок прошел. Женщина остановилась, выпрямилась. Даже сквозь краску было видно, что она побледнела, однако посмотрела она на Вадима твердо.

— А кто вы такой, чтобы я вам отвечала? Вот приведет Чи службу порядка…

Он мгновенно шагнул вперед, схватил не успевшую опомниться женщину за шею и чуть сдавил.

— Кто был еще?

Надушенные пальцы вцепились в его руку, взгляд из строгого стал испуганным.

— Я не знаю. Двое в масках. Они ходили к ней иногда. Бесплатно.

— Бесплатно?

— Да! — Длинные ногти больно царапнули его запястье. — У девочек есть и своя жизнь, я не могу им запрещать видеться с…друзьями. К Ми иногда захаживали эти двое. Но я проверяла: денег они действительно не оставляли, хоть и пользовали ее. Видимо, она им была должна. Я не уверена, что она сама видела их лица — они всегда были в масках.

Вадим убрал руку, обтер ее о брюки и участливо спросил:

— Ну что же вы сразу не сказали? Не пришлось бы принимать такие некрасивые меры! Теперь вот вам придется шить платье с воротником! Или шарфик покупать.

Женщина терла горло и с опаской следила за каждым его движением. Вен Борз достал маленький мешочек с портретниками и кинул собеседнице. Несмотря на свое состояние, добычу та поймала мгновенно. Тут же развязала тесемки, заглянула внутрь.

— Что это?

Вадим шагнул на лестницу.

— На шарфик.

Женщина спрятала деньги на груди и, нацепив любезную улыбку, пошла провожать гостя.

Что не помешало ей нажаловаться людям из службы правопорядка на его произвол. Впрочем, когда она узнала его имя, то жалобам своим уже не была рада.

Вадим же отправился в тюрьму. Опять. Туман на улице наконец стал рассеиваться, но высовываться из самоходки дабы полюбоваться на грязь провинциальных улиц вен Борз не торопился. Мысли его были заняты другим. Неприятно, но факт: написать Авату придется. И сегодня же. И, видимо, в ответ старик пришлет разнос: чародея упустил, шлюха тебя обдурила, ее наниматели тоже. Что ж… у него ещё есть немного времени и пара человек, которые не могут не знать определенных деталей.

Глава тюрьмы визиту столичного гостя ожидаемо удивился. Только-только он приказал отмыть и привести к себе недавно пойманную арестантку-воровку с весьма приятной фигурой, как дверь открыли пинком. Девчонка, исходившая визгом, пока ее мыли, одевали в чистую рубаху и тащили в специальную комнату для "поучений раскаявшимся", тут же укусила несчастного тюремщика за ладонь и, когда тот взвыл, скатилась с кровати, схватила канделябр и забилась в угол, волком глядя и на насильника, и на прервавшего его действия гостя.

— Как у вас весело! — воскликнул Вадим, захлопывая дверь. — Ну и как? Беседа о грехах проходит успешно?

Глава тюрьмы торопливо застегнул штаны.

— Так…это…мы же договорились, высокоуважаемый многочтимый вен, я вам помогаю, а мои шалости остаются… в секрете, так сказать.

— МЫ? — Вадим произнес это настолько удивлённо, что его собеседник втянул голову в плечи. — Кажется, вы меня неправильно поняли. Я, — аристократ выделил это слово, — говорил, что подумаю, что можно для вас сделать, если вы проявите сознательность и посодействуйте тому, чтобы преступники были наказаны. Однако ВЫ этого не сделали. Более того, ваши пристрастия, насколько я понимаю, вышли за пределы заведения на Цветочной улице. — Вадим покосился на розги, что лежали на письменном столе. — Однако я пришел не обсуждать чьи-либо грехи или их искупление. У меня возникла ещё пара вопросов.

Тюремщик после этих слов успокоился, понимающе кивнул, тут же подобострастно ринулся к столу.

— Вина изволите ли? Или… — он покосился на забившуюся в угол девчонку, — еще чего?

Вадим неторопливо подошел вплотную к собеседнику, задумчиво поглядывая на хрустальный графин с алой жидкостью.

— Пожалуй, я хочу другого.

Резко выбросить кулак вперед — и тюремщик свалился под стол, взвизгнув совершенно по-поросячьи. На белую рубашку из разбитого носа закапала кровь. Вадим взял со стола розгу потолще, взвесил ее в руке, удовлетворённо кивнул и присел на корточки рядом с поверженным врагом.

— А теперь говори, тварь, куда делся чародей. Без баек.

Девчонка, воспользовавшись моментом, бросилась к двери, выбежала в коридор. Вен Борз поморщился. Переполошит всех, дура. Ну да ладно, пара минут у него еще есть.

Тюремщик побоялся двинуться, только прикрыл нос ладонью, затараторил, гундося:

— Был человек. Высокий, в маске. Он забрал. Сам подручный дона Низа. Больше ничего не знаю.

Аристократ взмахнул розгой, его жертва тут же отпрянула, загородилась руками.

— Не знаю я! Я просто делаю, как скажут!

— А говорит дон Низ?

— Да!

Каждое тихое местечко имеет свое осиное гнездо. К сожалению, очень часто его центром является человек, который должен обеспечивать благополучие этого места. Генерал-губернаторы, ведатели, старды, главы городов, или начальники отдельных служб — всегда найдутся те, кто не устоит, воспользуется подаренной господарем властью в своих корыстных целях.

…

— Власть, даже маленькая, развращает, — сказал как-то Ават, поедая зимой ягоды с позолоченного блюдца. — Каждого по-своему, но — развращает.

Вадим демонстративно потянулся к угощению. Брызнул на белую тарелку алый сок.

Ават усмехнулся в черную как смоль бороду, которую не брали ни годы, ни маменькины мольбы "колется!"

— Глупый щенок.

…

Вадим выпрямился, вернул прут на место, так им и не воспользовавшись.

— Девку-то за что поймали?

— Так тетка сдала, сказала, она у нее кольцо украла.

Открылась дверь, двое дежурных втащили в комнату упирающуюся девушку. Она больше не кричала: просто сосредоточенно пыталась пнуть то одного, то второго мужчину в форме. По скуле ее фиолетовым пятном расползся синяк.

Тюремные охранники с удивлением осмотрели кабинет. Лежащего под столом начальника они не увидели. Вадим подошёл, схватил девушку за локоть, дёрнул.

— Свободны.

Охрана покосилась на угол кровати, рядом с которой валялся мундир тюремного властителя и, решив, видно, что раз начальство голос не подает, то все в порядке, вышли. Вадим и девушка окинули друг друга одинаково брезгливыми взглядами.

Воровка была низенькой, очень худой, на скуластом лице выделялся длинный прямой нос, большие невзрачные серые глаза смотрели на окружающих одновременно со страхом и ненавистью, губы тонкие, бледные, были плотно сжаты. Под свободной рубашкой угадывалась вполне приличная грудь, но и только — в остальном девица была более чем никакой. Вадим держал ее за левый локоть, правая ладонь девушки осторожно шарила по столу в поисках чего-нибудь режущего ну или хотя бы тяжелого. А он-то думал, отчего строптивица затихла!

— Если хочешь жить — не стоит.

Она замерла. Поникла, сжалась в ожидании удара. Вен Борз бросил на стол горсть монет.

— Надеюсь, этого хватит для компенсации той выдре стоимости кольца?

Тюремщик приподнялся, заинтересованно посмотрел на блестящую горстку.

— Так бы и сказали, что себе девку присмотрели, — обиженно протянул он, сгребая монеты со стола. Деловито пересылал их в средний ящик, из верхнего достал бумажку, что-то начеркал на ней и протянул Вадиму.

— Только тряпье ее уже выбросили, так что увозите в чем есть. И это…если она уже не девица, так то не моя вина, я ее и пальцем тронуть не успел. Не обессудьте.

Девушка, застывшая в неподвижности, вдруг резко дернулась, пытаясь вырваться, одновременно нацелила кулак новому "хозяину" в живот — но тот отпустил ее локоть, ловко перехватил ее вторую руку и заломил ей за спину.

— Что ж, мы откланиваемся.

Они так и вышли из комнаты: девчонка впереди, Вадим позади, фиксируя ее руку. В коридоре он остановился, выпустил свою "покупку" на волю, отряхнул несуществующие пылинки.

— Я уезжаю. Можешь пойти со мной, можешь остаться здесь — мне все равно, я нянчить дур не нанимался.

И он быстрым уверенным шагом направился к лестнице. Девчонка ожидаемо кинулась за ним следом.

На выходе Вадим предъявил бумагу и благополучно уселся в экипаж. Воровка, дрожа от холода, полезла следом. Босые ноги от хождения по грязи стали угольно-черными.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

От его голоса девушка вздрогнула, ещё сильнее прижалась к дверце. Посмотрела на него волком. Хм…волчонком.

— Ну выпрыгнешь ты — и что? Идти некуда, есть нечего, одежды и той нет. Через пару дней ты либо замерзнешь, либо окажешься на Цветочной улице, либо опять у тюремщика в лапах. Ну или согреешь ласкою какого-нибудь бродягу, который окажется сильнее. Возможно, он поделится этой лаской с друзьями.

Вадим замолк, давая девушке возможность оценить перспективы. Та молчала. Долго. Смотрела в окошко на проносящиеся мимо дома, на людей, спешащих куда-то по своим делам. Когда кучер повернул к гостиному двору, она наконец отмерла, спросила резким, но дрогнувшим голосом:

— А вы? Что предлагаете вы?

— Ничего, кроме совместной поездки. Лично я на днях покину сей неприятный городок и никакой обузой обзаводиться не собираюсь. Но, возможно, у хозяйки дома для тебя найдется какая-нибудь работа.

— Как на Цветочной улице?

— А об этом ты поговори с ней.

Экипаж остановился. Вадим вышел, расплатился с кучером. Вылезшей следом девушке он сунул в руки подписанную главой тюрьмы бумагу и показал на угол дома.

— Думаю, тебе лучше зайти с кухни.

Карета отъехала, мужчина скрылся в доме. Из дверей на воровку пахнуло теплом, запахом свежеиспеченного хлеба и ягод. Отсыревшая рубаха липла к телу, что только усугублялось начавшим накрапывать дождем, босые ноги окоченели. В доме смеялись люди — довольные, сытые, сидящие в тепле. Девушка подошла к сараю, подобрала с земли показавшуюся ей вполне увесистой палку, и шагнула к углу, за которым должна была располагаться вторая дверь.

В конце концов сбежать она всегда успеет.

Вломившегося на кухню Вадима Азарина встретила хмурым взглядом. А когда заметила у него в руках подушку в розовых цветочках — обомлела. Мужчина сел за стол, одной рукой прижимая к себе "добычу", а другую запустив в чашу с нарезанными овощами.

— Придёшь? Или на сегодня твоя милость не распространяется?

Азарина помимо воли зарделась. Разозлилась на себя за это и застучала деловито ножом.

— Приду.

Слово сорвалось с губ само. Словно не дона Брит руководила своим телом, а тело высказало желание, обойдя разум стороной. Но зачем лгать: ей было хорошо с этим мужчиной, так чего же нос воротить? Вряд ли она ещё когда-то позволит себе подобные шалости. Она и к наглецу этому идти не хотела, но… Яромир, его дочь, лоскуты прошлого, поглотившие разум, рассказ гостя о матери… Все смешалось, выстилая своей и чужой болью дорогу к постели этого странного мужчины. И пусть. Минуты, когда она чувствовала себя самой желанной на свете, этого стоили.

Вот Яромиру она никогда не была нужна просто так. Он ею утешался, он ее "тестировал", как говорят студенты — но никогда не брал ее, просто потому, что это она. С наглым столичным франтом Рина вдруг впервые почувствовала себя красивой… Хотя ей об это говорили и до него. И с той же целью. Но Вадим не тратил пустых слов — он наслаждался ею. Как самым дорогим вином.

— Я буду ждать.

Аристократ встал и, помахивая подушкой, шагнул к двери.

— Да, к тебе девка сейчас зайдет, ты ей дай помыться, что ли. Ты же любишь всяких убогих жалеть. А она чокнутая наподобие тебя, думаю, вы найдете общий язык.

И он захлопнул за собой дверь, хрустя стащенной из заготовки под жаркое морковкой.

Азарина озадаченно прислушалась, но никто не торопился ломиться ни в одну из дверей. Тогда она отложила нож, и решила выглянуть посмотреть, что творится на улице.

Маленькая тощая девушка с растрепанными волосами мышиного цвета сжалась в комок рядом с дверью, в тщетной попытке спрятаться под козырьком от дождя. Рядом с ней прислоненная к стене стояла какая-то палка, подобранная невесть где. Когда дверь скрипнула, отворяясь, девчонка схватилась за свое оружие и выпрямилась, готовая дать отпор в любой момент. Лицо ее было мокрым, глаза — злыми и красными от слез. Азарина быстро оценила босые ноги, порванную исподнюю рубашку с чужого плеча и затравленный взгляд.

— Это ты что ли в помощницы метишь? — грозно спросила она. — А готовить-то умеешь?

Девушка растерянно моргнула.

— Умею…

— А полы чистить? — ещё более свирепо осведомилась хозяйка.

— Д-да…

— А за лошадьми ходить?

— Нет…

— Придется научится!

Девушка отчаянно закивала.

— Я научусь.

— Ну тогда заходи.

Незнакомка осторожно, словно драгоценность, отложила палку и шагнула в тепло помещения. Азарина с тем же строгим выражением лицам всунула в одеревеневшие руки ведро.

— За той дверью — парной чулан, но там бадья пустая. На-ка сбегай за водой, поставь греться на печь, а как потеплеет, иди мыться, а то всю еду мне грязью припорошишь!

Девчонка тут же прошмыгнула на улицу, потом обратно. Вылила воду в железный таз, что стоял на печи, примостилась на полу у двери, с удовольствием наблюдая за отсветами огня от печки и ламп. Рина расспрашивать девицу не торопилась: спугнет еще! Пусть та помоется, поест, успокоится. А потом и поговорить можно будет.

Пока девчонка смотрела на огонь, а потом ушла отмокать в соседний чулан, получив в дар старые Азаринины ботинки, платье, ленту для волос да красивый гребень, хозяйка занялась делами: отнесла зашедшим к ней поесть гостям тарелки с едой, молоко, пироги. Заперла изнутри хозяйственную дверь да присела за стойку, наблюдая за неторопливыми разговорами жующих мужчин. Ей нравилось вот такое тихое умиротворение: трещат дрова в камине, судачит о чем-то своем городской люд, стучат ложки, пахнет дождем, выпечкой и ягодами. Почти домашний уют. Ещё бы курчавого малыша, ползающего по полу, да надежное плечо рядом… Азарина зло поджала губы, заметив, что глаза у воображаемого малыша яромировы. Вот Лихобор! Ни злостью, ни болью, ни любовными утехами его из сердца не вытравишь!

— Ах ты, изувер!!! Последние деньги прожираешь?

В дом ввалилась дородная тетка неопределенного возраста. Ручищи, что выглядели покрепче кузнецовых, твердо сжимали большую мокрую скалку, маленькие глазки, подпираемые пухлыми щеками, зло осмотрели замерших в ожидании представления мужчин. Имя ее давно позабыли все жители Подхолмья, и звали просто, согласно ее нраву: Ярилка. Женщина, топая, словно откормленный на убой теленок, подошла к ближайшему к стойке столу. Муж ее, служащий подмастерьем у каретника, человек приземистый, худой и невзрачный, испуганно вжал голову в плечи.

— Ох, голубушка, да я так, на се…

— Мы с маменькой его ждем-ждем! — Ярилка погрозила супругу скалкой. — Уж исстрадались все! — от демонстративного всхлипа заколыхались точно холодец объемные щеки. — А он сидит! Прохлаждается! Денюжки последние проматывает!

Азарина наблюдала за семейными разборками без особого интереса. Эта парочка ссорилась регулярно, но ничего серьезнее синяка Рина на муже Ярилки не видела. Потому и смотрела на них лениво, без особого сочувствия или любопытства, руководствуясь правилом: "Милые бранятся, только тешатся". Однако досталось и ей. Не дождавшаяся от супруга ничего кроме неясного блеянья, Ярилка, жаждущая выплеснуть свое негодование хоть на кого-нибудь, повернулась к хозяйке дома.

— А ты чего зенки вылупила? Сидит, краса какая, мужиками аки мухами облеплена! Дед скорняк все ходит причитает, какая Ринка бедная! Агась, щаз! Дом в два этажа прикупила, бедняжка! Мужики ей помогали "за совесть", а у самой-то совести той с дитятий ноготок! Ходишь, юбкой машешь перед чужими мужьями! Напустила на Данису болезнь и радуешься! А морда-то какая честная! А то мы не знаем, каким местом ты на эту хату портретники заработала!

Азарина встала. Ссоры она не любила. Чужое хамство тоже.

— Сплетни пустые распускать, так ты первая, а дела доброго от тебя не дождешься! Когда у скорняка жена померла, ты ли пришла на помощь обезумевшему от горя соседу? Или выгнала его взашей?

— Ах, бесстыжая! Нашла, что упомнить! У него жена болела, а у меня дите малое у грудигрелося!

— Отчего же: бесстыжая? Я по делу говорю, как было. А ты в чем меня обвиняешь? Ты свечку держала, когда я якобы на дом "зарабатывала"? Ты видела, как я чары на Данису наводила? Ты зашла — я по столам ходила, прелести демонстрируя, как девки с Цветочной, или мирно за стойкой сидела? Так кто напраслину возводит? Кто бесстыжий?

Супруг полнотелой особы осторожно встал и осторожно тронул свое необъятное счастье за рукав.

— Пойдем домой, лапушка! Ну что ты, право слово, к Ринке привязалась. Пойдем, там матушка ведь ждет!

Ярилка, краснеющая все сильнее с каждым Азарининым словом, от реплики мужа достигла точки кипения.

— Ах, ты ее еще и защищаешь, изменник проклятый! — выкрикнула она яростно и замахнулась скалкой. Посетители, ожидавшие женской драки с визгом и причитаниями, а не с раскроенным черепом, охнули. Азарина сориентировалась мгновенно: подставила под удар руку с подносом, другой перехватила скалку, дернула, вырывая ее из рук разъяренной противницы. Та от неожиданности пошатнулась, зарычала и попыталась вцепиться конкурентке в темные волосы. По одной руке Рина ударила подносом, в другую, дотянувшуюся всё-таки до ее головы, вцепилась острыми ногтями. Не помогло. Тогда она ударила обезумевшую Ярилку в грудь. Та охнула и с невероятным грохотом осела на пол.

Мужчины замерли. Двое, испробовавшие когда-то на себе более понятную им в силовом варианте аргументацию слова "нет", почесали места, где года тому назад сиреневым цветком расплывались подаренные Азариной синяки. Ну а что? Девка-то приживалкой жила, на три дома служила, сама без хаты, без одежи приличной, да и слухи ходили разные… Видеть никто не видел, а запретить додумать — такого закона нет. Вот и были удальцы, посчитавшие, что кокетничает с ними баба, а не всерьез отказывается "погулять" пойти. Ну и получили по разным частям тела.

— Уходи, Ярилка. Мне тут бешеные ни к чему.

"Бешеная" медленно встала при помощи мужа. Губы ее задрожали, глаза превратились в щелочки, грозя водопадом слез всем окружающим. Так у Ярилки всегда было: как разойдется — в драку лезет, а потом реветь начинает. Независимо от исхода драки. Вот и теперь муж аккуратно погладил ее по плечу, осторожно взял со стола положенную туда Азариной скалку, подхватил супругу под локоток, и, нашептывая ей что-то утешительное, повел к выходу. Посетители облегчённо выдохнули и, взбудораженные коротким представлением, с новыми силами накинулись на еду. Комнату опять наполнили голоса и стук ложек. Но ощущение уюта исчезло. Азарина, уязвленная чужими словами (хоть она и самой себе в том признаваться не хотела), быстро покинула помещение. Ей еще приблудившуюся девицу укладывать.

Девчонка уже сидела на кухне на лавке у стены, голодными глазами окидывая стол с разложенными на нем овощами, кусками мяса и травами. Азаринино платье было ей и длинно, и широко, ну да ладно, на первые дни пойдет, а там можно и перешить что-нибудь из старого тряпья.

— Садись ешь, — Рина выложила на тарелку остатки жаркого и поставила на стол. — Как тебя звать-то?

Девчонка тут же встала, но одернула себя, сделала незаинтересованное лицо и ровным шагом подошла к столу.

— Деяна Люб.

— Хорошо. Я — Азарина дон Брит. Знаешь меня?

— Ммм-нет, — с набитым ртом ответила Деяна. — Мы только недавно сюда приехали, к тетке.

— Так у тебя есть семья?

Девчонка опустила голову, заскребла по тарелке ложкой, размазывая еду.

— Нет.

Слово не говорило ни о чем. Родители могли умереть, уехать, просто выгнать дочь за провинность. Поэтому сочувствовать она собеседнице не стала, просто уведомила:

— Спать будешь в комнате напротив моей. Как выйдешь отсюда — правая дверь. Спальня маленькая, но брат жил, не жаловался, и тебе пойдет. Сегодня отдыхай, а завтра с утра приступишь к работе. Но денег особо не жди, у меня мало кто останавливается, если только городские поесть зайдут — вот и вся прибыль. Но по крайней мере еда и крыша над головой у тебя будут. А если по осени студенты вернутся, то и деньги. За ними комнаты прибирать — дело долгое и нудное, но зато Университет платит хорошо за приют.

Девчонка закивала болванчиком. Азарина, сочтя свою миссию по отношению к теперь уже собственной помощнице выполненной, отправила ту спать, а сама вернулась к делам насущным. Она даже почти забыла обвинения Ярилки. Почти. Интересно, что там случилось с Данисой?

Ночь подкралась как всегда незаметно. Разбрелись по домам горожане, догорали в печи дрова. Вот и посуда уже вымыта и полилась холодная вода по округлым плечам, смывая то ли пот, то ли чужие наговоры. Двери давно заперты, а девчонка ещё на закате заснула крепким молодым сном, так что Рина не стала на влажную рубашку надевать платье, только шаль на плечи накинула — и побежала босыми ногами по деревянным ступенькам. То ли к мимолетному, ненастоящему счастью, то ли к бесконечному падению. Чтобы дарить — и в кои-то веки получать, чтобы чувствовать его — и себя, чтобы быть женщиной. На секундочку забыться, обмануться, что любима. Такая желанная ложь. Вот были бы только эти руки потолще и потемнее…

Ночь скрыла распутство под своим покровом. Было хорошо и горько. Тело горело. От чужих губ и собственного желания. И от громких бесстыдных стонов собиралась влага в уголках глаз. Азарина цеплялась за чужие плечи, боясь раствориться в жаркой истоме темной ночи. Выгибалась и всхлипывала, смаргивала украдкой слезы, выступившие то ли от удовольствия, то ли от тоски, то ли от всего сразу. Словно от того, что ей хорошо, ей было больно. Словно она не имела права на это "хорошо". И утопая в собственных сомнениях, она сильнее вжималась в чужого мужчину, что никогда не будет ее.

И быть чьей навсегда она сама не хотела.

Луна желтым оком смотрела через распахнутое окно на людское распутство. Вадим, удовлетворенный и сонный, скатился с любовницы и замер, лежа на боку — на спину он не мог лечь при всем желании, ширина кровати этого бы не позволила. Азарина неторопливо встала, освобождая место, потянулась к рубашке.

— Чем-чем, а фигурой горожанки все-таки в сто крат лучше тощих аристократок!

Рина не ответила. Да и вряд ли полюбовник от нее этого ждал. Но Вадим вдруг привстал, схватил ее за руку, потянул к себе, заставляя сесть обратно на кровать.

Попросит остаться?

Обрадовалась бы она этому или огорчилась?

— Аза…

— Не называй меня так!

Мужчина удивленно приподнял брови, но настаивать не стал.

— Рина, мне нужна твоя помощь.

Она встала, накинула на плечи шаль. Минуту назад комната была наполнена жаром, теперь же в окно задувал ледяной ветер. Хотелось вниз, в собственную кровать.

— Это и в твоих интересах тоже.

Неужели? Она посмотрела на луну, зябко поежилась. Чужой мужчина терпеливо ждал ответа. Его глаза впервые посмотрели на нее серьезно.

Да чтоб его демоны сожрали!

— Что я должна сделать?

— Сходить к главе города. Дону Низ.

14. Поселок Тумань

Тумань представляла собой большое поселение к востоку от столицы. Пожалуй, его можно было бы назвать городом, если бы не два фактора: стоявшие вразброд дома и огороженные участки, не предполагавшие наличия улиц, как таковых, и огромное скопление домашней живности. Несмотря на большую площадь и значительное количество проживающего здесь населения, образ жизни местные вели абсолютно деревенский. Телеги, лошади вместо самоходных экипажей, свиньи, куры, коровы, бегающие или привязанные то там, то тут, зелень возле дома, старательно окучиваемая кем-нибудь из детей постарше, чуть дальше — распаханные поля, перемежающиеся лугами. И в центре всего этого хаотичного безобразия — огромная огороженная территория под знаком "Мясо+". Не слишком оригинальное название для фермы, но тем не менее привлекшее солидных покупателей. Интересно, чем.

Миколас доехал до Тумани на почтовом дилижансе. Самоходном, слава Отцу. Правда артефакт управления там был слабенький, синий, так что на место он прибыл позже, чем рассчитывал. Пораспрашивал жителей (получив два раза полотенцем по лицу, один — хворостиной по ноге, и угостившись у одной доброй старушки пирожками и квасом) о предприятии-соседе, представившись журналистом. Одни ругали "толстозадого толстосума" (которого, как оказалось, в глаза вообще-то не видели), другие отвечали сухо, мол, мне какое дело? Мои земли не трогают, а остальное меня не касается! Третьи хвалили рачительного хозяина. Четвертые вспоминали предыдущего, который управлял более жёсткой рукой, ух! Пятые жаловались, что мужу, работающему на ниса Куц, мало платят, детей не прокормить на такие крохи. Шестые хвалились, что "сынку недавно тамочки повысили до старшего скотовода", и многозначительно улыбались. Приезжают ли покупатели? Ездють, а как же! Тута всегда что-то ездить. Уходят ли обозы с товаром? Естесно! Тока вчера тялег десять ушло, а можа и поболе! Нет, не в сторону столицы, на юх. Ходят ли чужие? Да бывает, шляются всякие, вот вы, чай, тоже пришлый. Токма нам до чужих гостей дела нет. Ну если только так, в щелочку на наряд глянуть да на ладную лошадку.

Потратив на расспросы первую половину дня (и так и ничего толкового и не узнав), Миколас всерьез задумался, а не придется ли ему здесь заночевать. Ферма, обнесенная высоким забором, со стороны пастбищ — деревянным, со стороны завода — металлическим, имела вид весьма неприступный. Официально к хозяину этих угодий идти было нельзя, но как посмотреть, что происходит внутри? Миколас попробовал перелезть через деревянную ограду в двух местах, но оба раза его заметили и пришлось уносить ноги в весьма быстром темпе. День уже перевалил через середину, а итогов поездка никаких не дала. Это удручало. Молодой человек представил, как отпишет начальнику, мол, испугался пастуха да конюха и сбежал, и почувствовал, как краснеет. Подвести генерала Гарне он не мог! Он слишком многим обязан этому человеку! Субординация, долг, да и просто чувство уважения требовали более решительных действий.

Миколас покрутился немного у закрытых ворот, прошелся вправо-влево и наконец нашел место, где недалеко от ограды росло ветвистое дерево, часть кроны которого залезала на территорию фермы. Лейтенант ловко взобрался по стволу на нужную высоту, выбрал ветку потолще и пополз к цели. Костюм, к сожалению, пострадал, но несильно. Может, так даже проще будет затеряться среди разношерстной толпы наемных рабочих: пастухов, мясников, доярок, грузчиков, заводских людей и т. д..

Как оказалось, дерево росло напротив то ли амбара, то ли склада. К ограде выходила задняя часть постройки, что весьма воодушевило Миколаса. От суетящихся невдалеке рабочих здание его закрывало, а это было главным. Лейтенант как можно дальше пролез по ветке, затем свесил ноги вниз и спрыгнул. Расстояние вышло невысоким, так что ноги остались целы, а вот по ладоням больно хлестнули ветки, кое-где продрав кожу до крови. Миколас вытер алые капли платком, а зеленое пятно на манжете убрать не получилось. Одернув рукав сюртука, он глубоко вдохнул и, прижимаясь спиной к стене, шагнул навстречу встревоженным голосам.

Пахло кровью, копченым мясом и дымом. Ржала где-то рядом лошадь. Когда он выглянул из-за угла, то увидел, что обеспокоенные люди носятся с криками между разбросанными по территории постройками, не обращая внимание ни на что постороннее. Лейтенант уверенным шагом отступил от стены, всем своим видом показывая, что он имеет право тут находиться. Разоблачать его в первые же секунду никто не кинулся, и это приободрило молодого человека, он двинулся дальше. Мимо пронеслась группа рабочих с ведрами, невдалеке причитала женщина, ещё двое ее успокаивали. Несколько человек бездеятельно стояли в разных местах и с интересом спрашивали мимо проходящих и мимо пробегающих:

— Что?

— Где?

— А жив?

— Сама?

— А кто?

Миколас подошел к рабочему, сидящему на крылечке коптильни, меланхолично поглощающему краюшку хлеба.

— Э…здравствуйте.

Мужчина поднял на него равнодушный взгляд и продолжил методично жевать поздний обед. Заляпанная кровью одежда, толстые ручищи и находящие в абсолютном беспорядке волосы, чуть прикрывающие шею, придавали ему вид весьма внушительный и даже боевой. Однако лицо, заросшее бородой почти до самых глаз, налета интеллекта не имело, и Миколас счел данный субъект вполне безопасным для себя и потенциально полезным для дела.

— Я тут от хозяина отстал. Он к нису Куц по делу приехал.

Молчание. Только челюсть ходит вверх-вниз. Лейтенант, вспомнив совет тетушки Милены, что с покупателем, дабы расположить его к себе, надо быть "на одном уровне, ни сверху смотреть нельзя, ни снизу", присел рядом.

— Вот жду. А у вас обед?

Мужчина отряхнул крошки с черной бороды, неодобрительно покосился на навязавшегося в собеседники парня.

— И чё?

— Да вот интересно, как вам тут работается. Спину-то на чужого дядю гнете.

— И чё?

— Ну занимательно, как так живется.

— Так чё? Ты тоже на чужую морду пашешь.

— Это да, — Миколас показательно вздохнул. — Место вроде хорошее, а добра мне от него нет. Даже матушку съездить навестить некогда. Вот у вас работы много?

Бородач впервые задумался.

— Ну када как. От этих… вот зараза!… о, от заказов зависит.

— Ну да, у вас количество продукта играет роль. А товар-то хоть берут? Хороший?

Рабочий с ненавистью посмотрел на обгрызенный кусок хлеба.

— А я что, ел его че ли? Мое дело рубить.

Свои сомнения в честности ответа лейтенант проговаривать не стал.

— А у меня начальник, знаете ли, до деликатесов мясных охоч. Поехал было к вам, а ему нашептали, что нис Куц несвежие продукты поставляет. Мясо старое, жесткое, а то и вовсе в червях. Вот теперь думает, здесь брать или к другому поставщику обратиться. А что, действительно, часто старых да больных здесь забивают для продажи?

Рабочий почесал затылок.

— Да я не забиваю, токмо разделываю. Топором махать-то сила нужна недюжинная, — он с гордостью показал увесистый кулак. — А закалывать…

— Усе? — вскрикнула невдалеке визгливым голосом какая-то женщина, перекрывая перешептывания стоявших группками людей. Парень, что ехал на телеге с несколькими бочками воды, так же громко ответил:

— Да, потушили, потушили!

— А малец? Малец-то Светкин где? — тут же кинулась к телеге одна из утешительниц. Женщина, что в голос ревела до этого времени, наконец замолкла и посмотрела на рабочего с затаенной надеждой.

— Малый с полудня к пастухам убежал. Не было его там. Не ревите, дуры!

Женщины заголосили — теперь уже от радости. Собеседник Миколаса вдохнул дым от пожара, посмотрел на проехавшие мимо пустые бочки из-под воды, перевел взгляд на позеленевший и чуть подранный сюртук лейтенанта и неожиданно зло спросил:

— А ты тут откель? Чего вынюхиваешь?

То, что вопрос был риторическим, Миколас понял, когда пудовый кулачище встретился с его челюстью.

— Мужики! Мужики! Я тут поджигателя нашел!

"Будут бить," — понял лейтенант. Переломанный в недавнем прошлом нос тут же заболел. Пока фантомно. Миколас вытер с губы кровь, прыжком поднялся на ноги, отступил к стене коптильни. По-мужицки он дрался не очень успешно, хоть в былую пору мальчишкой не раз нарывался на тумаки и раздавал оные другим. Но сдаться без боя — позор для офицера. Если проигрываешь — проигрывай достойно. Так учил его отец. Так говорил сид Гарне. Так он считал сам. Парень сжал кулаки, внимательно следя за каждым шагом приближающихся рабочих.

Пятеро. Сразу не нападут — не поместятся, у него позади стена. Но их все равно больше, и они сильнее. Значительно сильнее.

Первым пошел в наступление лысый здоровяк. Миколас еле успел увернуться от удара. И — тут же напоролся на кулак бородача. Бок взорвался болью, лейтенант закусил губу, крутанулся, словно в танце, пропуская ещё один удар мимо корпуса, поднырнул под руку третьему противнику, худощавому верзиле, попутно ударив его в живот. Пропустил удар по бедру какой-то хворостиной, успел сломать одному из противников нос — и повалился на землю, получив подсечку от лысого. Упал лицом вниз, что позволило ему выставить перед собой руки и, опираясь на них, сделать кувырок назад через голову. Увидев напротив злые и удивленные глаза бородача, Миколас рубанул того ладонью по шее, пытаясь вырубить противника. Тут же отпрыгнул в бок, уходя от удара ногой, развернулся к противнику, замахиваясь — и тут в глазах у него потемнело голова взорвалась болью, а по лицу потекло что-то липкое. Мир пошатнулся, и Миколас упал на землю. Рядом приземлилась дубинка, которой его оглушили.

— Э… ты его не убила часом? — услышал лейтенант голос бородача, звучащий будто очень издалека.

— Ой, да мой Липушка! Деточка! Да если б он был тама! Ой-ооо…

Опять женский визг. И — тьма, окончательно поглотившая сознание

15. Тумань. Часом ранее

Когда в дверь кабинета постучали, Святозар нис Куц поднял голову от исписанной цифрами тетради и приказал:

— Войдите.

Голос, и без того не отличающийся звонкостью, прозвучал ещё более хрипло, чем обычно. Святозар налил себе в стакан воды и глянул на большие настенные часы-солнце, висящие напротив его стола, над дверью. Да, что-то он засиделся за расчетами. А ведь обещал Люде вернуться к обеду. Она опять обидится.

Дверь медленно отворилась, впуская в комнату секретаря и неизвестного мужчину. Незнакомец был высок, худощав, одет в неброскую, но явно недешевую одежду, одной рукой он держал элегантную трость, на которую, впрочем, не опирался, а второй коснулся широкополой шляпы, тень которой скрывала верхнюю часть лица. Видимо, этот жест означал приветствие. Святозар, рассмотревший лишь завитые по последней моде усы и округлый подбородок гостя, перевел недовольный взгляд на секретаря.

— Чиновник из столицы, — пояснил тот. — От столичного интенданта, насколько я понял.

— Добрый день, присаживайтесь, — пригласил нис Куц гостя занять стул напротив. — Ты можешь идти, Алий.

Секретарь споро исчез, практически испарился. Незнакомец, проигноривав стул, отошел к шкафу, заполненному стопками договоров и расчетных книг. Опустил голову, рассматривая поставленные в ряд статуэтки Девяти.

— Рад с вами встретиться лично, нис Куц.

— А я не очень, — честно признался Святозар. — После стольких лет сотрудничества, раз — и вы прерываете договор без объяснения причин. Так дела не ведут.

Гость не торопился показывать лицо.

— О, к принятию данного решения я не имею отношения, поверьте! — мягко возразил он, все так же пряча взгляд в тени шляпы. Несмотря на широкие поля, тьма, что скрывалась под ними, вполне могла быть не обычной тенью, а магической завесой. Факт, в большей степени настораживающий, чем впечатляющий. — Это самовольное распоряжение нового интенданта. Могу вам сообщить, что он уже снят с должности, может, вас это порадует.

Длинные речи нис Куц не любил: чем больше сказано слов, тем меньше в них конкретики.

— Может представитесь?

— Это ни к чему. — Гость взял одну из статуэток и повертел в руках. — Я здесь как частное лицо. Но тем не менее уполномочен сделать вам предложение.

— Какое?

В комнате было как всегда неуютно: Святозар никогда не следил за камином, и постоянно забывал то закрыть, то открыть окно. Поэтому в основном в кабинете было либо очень жарко, либо очень холодно. Его это нисколько не беспокоило, по крайней мере до тех пор, пока в дверях не появлялась Люда с очередной нравоучительной лекцией. А вот гости всегда жаловались. Кроме таинственного незнакомца в шляпе, неторопливо изучающего статуэтку Милосердия. Хотя с него уже должен был градом литься пот.

— Воды?

— Нет, благодарю.

Святозару почудилось, что гость усмехнулся, с ходу разгадав его попытку заставить приблизиться посетителя к столу. Можно было просто встать и самому подойти к странному человеку в шляпе, это был бы самый простой вариант, но нис Куц решил не торопиться. Если это какая-то игра, то он по крайней мере должен понять суть затеи.

— Вы говорили о предложении.

— Да. В столице сумятица, происходят перестановки в армии и даже кое-где в министерствах, что, естественно, приводит к столкновению различных интересов. Я бы попросил вас, любезный, держаться от этого подальше.

Подобная просьба выглядела весьма глупо. Святозар жил, ел, спал с мыслями о своем предприятии, ему не было никакого дела до меряний титулами и наградами столичных нарциссов. У него там имелся небольшой дом, который он почти не посещал, да пара покупателей — вот и все, что связывало его со Стольградом.

— Вряд ли я могу иметь к этому какое-то отношение.

— Разумно. Надеюсь, ваша дальновидность так же подсказывает вам, что, если кто-то будет интересоваться вашими партнерами, вы не станете потакать подобному праздному любопытству.

— Какими партнерами?

— Любыми.

— Не думал, что торговля мясомолочной продукцией и шерстью является противозаконной, — заметил Святозар. Гость бесшумно вернул статуэтку на полку.

— Ну что вы, любезный! В вашей честности никто не сомневается. И никто не предлагает вам врать, допустим, службе порядка. Но вы же не будете раскрывать мелочи заключенных вами договоров, если кто-то посторонний, действующий из побуждений сомнительного свойства, станет расспрашивать вас о вашей деятельности и людях, с нею связанных?

Святозару очень захотелось встать. Но он был почти на сто процентов уверен, что до двери гость доберется гораздо раньше, чем он сам до гостя.

— И о ком же речь?

— Какая разница, любезный? Вас просят просто не влезать в чужие разборки, никоим образом не касающиеся ни вашего производства, ни вашей семьи. К тому же, смею надеяться, новый столичный интендант вскоре возобновит договор, заключенный с вами сидом Грош.

— Зачем?

— Что, простите?

Кажется, Святозару удалось удивить таинственного гостя.

— Зачем гарнизону посторонний поставщик?

Мужчина наконец отошёл от шкафа, но приближаться к столу не торопился. Около минуты он молчал, а потом совершенно неожиданно рассмеялся.

— Ох, любезный, ну вы скажите! Наверно, мясо такого качества нужно, чтобы кормить офицеров?

— Наверно.

— Что ж, — незнакомец опять коснулся шляпы пальцами, затянутыми в черную перчатку. — Ждите добрую весточку из столицы. А мне пора.

Неторопливо, но необычайно быстро незнакомец оказался у двери. Святозар встал. Как мальчишка кинулся следом, но, когда он выглянул в соседнюю комнату, там уже никого не было. Кроме секретаря, конечно.

— Где гость?

— Вышел, — удивленно захлопал глазами Алий. — Догнать?

— Нет.

Нис Куц вернулся в кабинет, подошёл к окну, толкнул створку, впуская в комнату свежий воздух. Через несколько секунд открылась входная дверь так называемого Дома Управления, находящаяся ровно под его кабинетом, и гость неторопливо покинул здание. Беспечно помахивая тростью, неизвестный прогулочным шагом направился в сторону выхода с территории предприятия.

— Алий!

Секретарь тут же материализовался на пороге комнаты. Нанятый совсем недавно, он еще не полностью разобрался в делах, но некомпетентность в некоторых вопросах молодой человек компенсировал рвением, с которым исполнял любое приказание.

— Начальника охраны немедленно.

Секретарь исчез. Гость скрылся за поворотом. Святозар потянулся закрыть окно, но услышал крик. Даже визг.

— Оранжерея горит!

Горит???

Оранжерея???

Людмила сегодня (впрочем, как и всегда в это время года) звала его отобедать с ней в "зелёной" гостиной. То есть в отдельной комнате оранжереи.

Он развернулся спиной к окну и побежал. Забыв накинуть на рубашку жилет и сюртук. Перепрыгивая ступени вдруг показавшейся бесконечной лестницы. Горло сдавило, лёгкие разрывал на части горячий летний воздух, но это неважно, главное — ноги. Лишь бы они несли его вперёд!

У оранжереи собралась толпа. Огонь ещё не охватил всего здания и языки пламени показались лишь в двух окнах. И у двери. У демоновой двери!!!

Женский визг…

Не останавливаясь ни на секунду, Святозар бросился к объятому пламенем зданию.

Люда!

— Свят!!!

Люда!

— Я здесь!!!

У самой двери его окатили с подъехавшей телеги холодной водой. И он наконец услышал:

— Свят, стой!!!

И остановился. Мир перед глазами плыл, каждый вдох давался с болью. И без того периодически подводившие его лёгкие, казалось, решили вовсе оставить его без воздуха. Ну же! Дай посмотреть на себя, дай удостовериться, Люда!

Сестра повисла на нем через секунду, показавшуюся ему вечностью.

— Дурак! — она отстранилась, ударила его в грудь своим до смешного маленьким кулачком, и он наконец смог выдохнуть. — Губы синие! Взгляд бешеный! Куда летел? Знаешь же, что тебе нельзя после болезни бегать.

Отец, какая разница? Эта боль такой пустяк!

Он обнял ее дрожащими руками. Вдох-выдох. Воздух царапает горло, словно острый нож, но это что-то совсем неважное, постороннее. Главное, что перед глазами проясняется, и он наконец может увидеть ее обеспокоенное лицо.

— Т…в пря-д…ке?

Людмила как и всегда поняла его с полуслова. Сурово сдвинула брови.

— Я — да! А вот ты выглядишь хуже батюшки, когда тот лежал на смертном одре!

Святозар улыбнулся. Это она так показывает, что совсем-совсем не переживает. Дурная привычка — поминать отца без дела. Но тогда, пять лет назад, когда одна мысль о случившемся вызывала ее слезы, она выбрала почему-то именно постоянное упоминание о нем, как способ примириться с болью.

— Опять полез, не подумав! А говоришь: "Я все просчитываю!" Тоже мне, великий математик!

Мимо суетились люди. Скрипели колеса телег, лилась вода, яростно шипел огонь, словно почуял свою скорую кончину.

— Пойдем в дом.

— Х-ршо.

Дышалось легче, только горло ещё подводило. Святозар протянул руку, Людмила ее приняла, и они направились к Дому Управления неспешным шагом. Словно прогуливались по Музыкальной Набережной в Стольграде. Позади начальник охраны руководил тушением уже почти сдавшегося пожара. Молодец, быстро сработал. Но все равно пусть потом зайдет объяснится.

Дорога обратно вышла более долгой и более болезненной. Но к моменту возвращения в кабинет боль в груди улеглась, а голос вернулся.

— Алий, прикажи подать обед в кабинет, — распорядилась Люда находу, и секретарь исчез из комнаты ещё до того, как сестра успела закрыть дверь.

— Плохо?

Ее голос на мгновение дрогнул и Святозар обнял ее, бережно и крепко, как раньше, когда она ещё казалась ему несмышленой девчонкой. Люда возмущённо зафыркала, но выпутаться из его объятий не спешила.

— Эй, задушишь!

— Я испугался.

Она замерла, коснулась его волос ладонью.

— Ну что ты! Я же не дурочка! И дверей в оранжерее полно! А я быстро бегаю, ты знаешь. И огня не боюсь. Да и вообще, меня там и не было в тот момент — я к тебе шла. Журить, что ты опять пропустил обед.

Что ж, больше он его не пропустит. Никогда.

— Ты бы больше за свой сундук беспокоился, чем за меня, — попыталась Люда отвлечь брата от плохих мыслей. — У меня и ноги есть, и голова на плечах, а вот у твоих бумажек нет!

Демоны с ним, с сундуком этим! Хотя…

Святозар отступил назад, давая сестре возможность вдохнуть полной грудью. Не стоило так сильно ее сжимать в объятиях, она вон какая хрупкая. А он должен о ней заботиться, а не делать ей больно!

— Извини.

Людмила улыбнулась.

— Ну, по крайней мере я теперь знаю, что с тобой все в порядке. А то стоял синий, я думала, ты там же и упадешь.

— Не упаду.

Словно демонстрируя свои возможности, он твердым шагом дошел до стола, сел на свое обычное место. Сестра подошла к нему, налила в бокал вина, протянула.

— Пей.

Он взял, выпил алую жидкость залпом, горло обожгло, но тут же стало легче. Людмила села напротив, с интересом пробежала глазами по разбросанным на столе бумагам.

— О! Новый договор? Ты не рассказывал!

Ее стремление вникать в дела предприятия Святозару не нравилось. Она молодая девушка на выданье — должна интересоваться платьями, зонтиками и кандидатами на ее руку, а не сухими столбиками цифр! В конце концов именно ради этого он и работает почти круглосуточно!

— Ты ездила к портнихе?

Люда обиженно надулась.

— Нет.

— Съезди. Будет прием у вен Фарта. Тебе нужно платье. Возьми Томаша.

Сестра вспомнила обезображенное лицо начальника охраны и невольно поморщилась.

— Давай лучше кого-то из его людей. А то твой Пес всех продавцов распугает. Я же правильно поняла, что ты отсылаешь меня тратить деньги?

— Да.

— О! На перчатки! И я зайду в ювелирную лавку! И новые туфельки к платью закажу! И аламейский веер — они сейчас входят в моду! Сколько я могу потратить?

— Сколько хочешь.

Люда изобразила благодарную улыбку. Брат почему-то считал ее особой изнеженной и недалёкой. Наверно, в его понимании, так и должна выглядеть счастливая женщина — окруженная кучей коробок с покупками и толпой поклонников. Людмиле же хотелось хоть чем-то помочь Святу, посидеть вместе с ним за бумагами, узнать, кто, зачем приходил, о чем они договорились. Просто стать частью его цифирного мира. Но мир этот был сугубо мужской, и брат упорно закрывался в нем один на один с грудой бумаг, ответственности и горой нерешённых вопросов. Люде предназначалось веселиться, тратить заработанные ночными бдениями над счетами и газетами деньги, проводить время в праздности и лени. Это чрезвычайно бесило девушку, но достучаться до брата она не могла. Матушка отдыхала на водах, перебираясь из одного "целительного" места в другое, а они, запертые вдвоем в этом жутком месте, где люди ходили в крови целыми днями, были одновременно близки и далеки друг от друга.

Людмила как всегда обиделась на брата, и, как всегда, эту обиду проглотила. Он не виноват, просто в его понимании женское счастье выглядит именно так.

— Я съезжу. Когда определюсь с фасоном. И без Томаша, хорошо?

— Да.

Он кивнул, довольный ее согласием. В дверь постучали. Два тяжёлых удара. Сразу понятно, что это Пёс.

Люда, у которой вид этого мужчины вызывал дрожь, отошла к окну — полюбоваться на летнюю природу. Свят хрипло разрешил:

— Входи.

Топ-топ. Шаги тяжёлые, словно идёт медведь. Но на самом деле Пёс был не бородатым амбалом на вроде тех, что рубили на бойне мясные туши, а жилистым мужчиной среднего роста с длинными волосами ниже лопаток, за которыми он при выходе в город частично пытался скрыть свое уродство. На территории предприятия он собирал их в низкий хвост, распугивая со своего пути не только потенциальных врагов, но и всех рабочих. Доярки вообще жаловались, что от его вида у коров молоко скисает. Вечно хмурый, ещё более неразговорчивый, чем сам нис Куц, он с успехом руководил охраной вверенной ему территории. Предотвратил несколько краж, два пожара и даже одно покушение на Свята (уволенный рабочий решил поквитаться с начальником весьма кардинальным методом). Собственно, так он и занял место подле брата Людмилы: спасая людей. Сначала странный человек в потрёпанной шляпе, с лицом, замотанным платком до самых глаз, нанялся простым рабочим практически за еду, затем, когда взбесившийся бык чуть не убил пастуха, Пёс его спас: отобрал пистолет у охранника и убил животное с первого выстрела. Тогда Святозар обратил внимание на рабочего, расспросил его о прошлом. Выяснилось, что мужчина служил в армии, потом был уволен "по состоянию здоровья". И — все. О семье, друзьях, прошлом он не говорил, о войне распространялся не особо охотно. Участвовал в Южной войне с тижийцами, потом в стычке с восточным соседом Серземелья — Аламеей. Работал то тут, то там. Поначалу Свят отнёсся к уродцу с подозрением, даже видел в нем шпиона, специально подосланного недоброжелателями (как минимум один, некий Витольд дон Хват, у их семьи точно есть), потом переменил отношение. То ли потому что тот не убил его, когда они случайно столкнулись поздно вечером за деревней на пустыре, то ли потому что потом назвавшийся Томашем (просто Томашем, без фамилии, что само по себе странно!) не вредил производству, а помогал. Увидит неисправность — поправит сам или начальству доложит. А когда заклинило систему охлаждения (тогда Свят стал использовать новую, с селитрой) и произошло возгорание, быстро организовал тушение. Предприимчивость и способность быстро реагировать на случившееся удивили Святозар, и он сначала приблизил к себе мужчину без лица, а потом и вовсе сделал его начальником охраны. А вместо фамилии тот получил прозвище Пёс.

И теперь Пёс, страшный и молчаливый, стоял перед своим хозяином, ожидая очередных приказаний. Людмила не смотрела на него, но помнила каждый миллиметр обезображенного лица. Словно с мужчины заживо содрали кожу, а потом ещё и прижгли образовавшуюся рану. Нет, если она и поедет в город, то только без Томаша!

— Нис Куц. Ниса Куц.

Людмила промолчала. Святозар нахмурил брови, показывая степень своего неудовольствия действиями работника.

— У меня был сегодня человек с тростью. Почему пропустили?

— Охраннику на воротах предъявили бумагу, с которой обычно прибывали за товаром люди от столичного интенданта. Он подумал, что ничего не поменялось, и впустил гостя.

— И выпустил?

— Да.

— Именно в это время у нас начался пожар.

Томаш скурпулезно уточнил:

— Формально возгорание произошло после того, как неизвестный покинул территорию, я сверил данные. Но в мире существуют возможности отсрочить начало реакции. Химические и магические.

— Хорошо, — Свят налил себе ещё вина. — Подумай, как впредь избежать подобных недоразумений. Мне не нравится, что все начинает повторяться.

"Начинает повторяться". Да, давно, когда производством ещё руководил отец, им уже устраивали поджоги. И вот — опять.

Хват никак не успокоится? Другой злодей нашелся?

— Оранжерею уже осматривают, но полагаю, лучше вызвать специалиста из столицы.

— Найди. Вызови. Счёт я выпишу, какой скажешь. Как сейф?

— Мастер не солгал: действительно не загорелся. Мы перенесли его пока в беседку, двое охраняют.

— Хорошо. Сундук, — Свят усмехнулся на этом слове, и Людмила зарделась (ну не знает она этих новомодных словечек, и что?), — сюда несите. Место не трогать, пусть столичный чародей смотрит. И охрану на воротах поменяй.

Пёс кивнул, но уходить не торопился. Значит, есть ещё что-то важное. Свят глотнул вина. Хотелось тишины, а приходилось говорить все больше и больше.

— Что?

— Рабочие парня поймали, говорят, мол, он поджёг. Кто он неизвестно, но явно чужак.

Святозар посмотрел на вздрогнувшую Людмилу.

— Люда, иди ужинать в столовую. С Алием. Томаш, дай ей на всякий случай человека в сопровождение.

— Я… — начала было возмущаться девушка, но Свят ее перебил:

— Нет. — И тут же, словно она больше не стоила ни одного слова, вернулся к разговору с начальником охраны: — Парня сюда.

Когда Людмила вышла следом за Томашем, не попрощавшись, Святозар облегчённо выдохнул. Пусть обижается. Главное, чтобы она этих дел не касалась. Если она от Пса шарахается, то на свежеизбитого юношу ей точно смотреть не стоит.

Он успел поправить рубашку, надеть жилет и сюртук прежде чем в дверь опять постучали, а затем Томаш завел в комнату парня с окровавленной головой и связанными руками. Святозар опять отпил вина. Его ждал новый виток игры словами.

Он посмотрел на висящий на поясе Томаша нож.

А может, не только словами.

16. Тумань — Стольград

Миколас не ждал ничего хорошего. Особенно от человека, у которого вместо лица была жуткая рана. Впрочем, хмурый мужчина лет тридцати, время от времени бессознательно касающийся пальцами собственно горла, тоже доверия не внушал. Глаза цвета илендской стали смотрели на Миколаса холодно, хриплый голос звучал угрожающе.

— Вы расспрашивали рабочих. Зачем?

Лейтенант промолчал. Он не собирался ничего говорить человеку, который работал на сида Грош. Генерал Гарне подозревал своего предшественника в казнокрадстве, пренебрежении должностными обязанностями, а может, и в государственной измене. Из всех лиц, с которыми общался предыдущий интендант, наиболее подозрительными показались генералу трое: родственник сида Грош, поставщик мяса (зачем он нужен, если при казармах есть свои свинарники и бойни?) и ювелир. Оставляя задание продолжить выяснять информацию про этих людей, генерал приказал лейтенанту дон Оддин: "Нарожон не лезь! Голову в петлю не суй! И в сомнительные места не ходи, врать ты все равно не умеешь". Наверно, сид как всегда, был прав. Поэтому Миколас выбрал единственную возможную в данной ситуации стратегию — молчание. Естественно, хозяевам это не понравилось.

— Кто ты?

Назвать имя он не имеет права. По нему слишком многое можно узнать. Врать — ниже достоинства офицера. Миколас мысленно вздохнул (по-настоящему нельзя — он не может показать слабость и страх перед врагом!) и выпрямился, собираясь терпеть истязания гордо. Ведь не по головке же его они погладят за молчание?

— Последний шанс: зачем ты здесь?

Грозную тишину нарушил едва слышный скрип дверных петель. В комнату заглянула миловидная девушка с такими же серыми, как и у хозяина кабинета, глазами. Светло-русые волосы ее были собраны в затейливую прическу, но закушенная от любопытства губа и маленький курносый нос придавали незнакомке вид весьма шаловливый.

— Св…

— Выйди!!!

Рык вышел настолько неожиданным, что девушка побледнела. Озорство на ее лице сменилось болезненной обидой. Миколас не выдержал такой грубости и воскликнул:

— Как вы себя ведёте с дамой! Немедленно извинитесь!

Девушка хлопнула дверью. А ее обидчик…рассмеялся.

— А вы что же, юноша, весьма благородного происхождения?

— Нет, — признался Миколас. — я всего лишь горожанин и приставка к моей фамилии "дон". Но и вы недавно получили титул новой аристократии: понятие "нис" появилось чуть более двухсот лет назад.

Мужчина этот укол снёс равнодушно. Ему не было дела до титулов.

— Вам известно, кто я. Вы не случайный прохожий.

— Да, — отпираться смысла не было.

— Вас послал дон Хват?

— Что? — Миколас удивлённо захлопал длинными ресницами. — Кто?

— Нет? Человек с тростью?

Лейтенант нахмурился, пытаясь понять, о чём идёт речь. Нис Куц внимательно следил за его реакцией. Казалось, он даже не моргает, боясь упустить какое-то движение или изменение мимики, которое может пролить свет на происходящее. Человек без лица тоже следил за пленником с жадным любопытством. От такого пристального внимания Миколасу даже подумалось: а не каннибал ли этот страшный мужчина? Мало ли из какого мяса тут колбасу делают!

— Нет, — сам себе ответил аристократ и откинулся на спинку стула. — Тогда кто? Вы из интендантства?

Миколас не сдержался, нервно моргнул. Нис Куц некоторое время сидел молча, задумчиво вертя в руке бокал с вином. Затем хрипло спросил:

— Зачем вас послали?

Неужели догадался? Лейтенант мысленно обругал себя неприличными солдатскими выражениями. Теперь главное сказать правду, но — солгать.

— Я сам приехал. Солдаты и офицеры жаловались на еду, я решил проверить, насколько эти жалобы справедливы относительно качества продукции.

Почти истина. Почти ложь.

— Какой инициативный мальчик! — умилился стоявший рядом охранник, и Миколас едва сохранил нейтральное выражение лица. Ему было страшно, в чем он был готов признаться себе, но — не своим потенциальным мучителям. Очень хотелось отойти от человека с изуродованным лицом подальше, слишком внимательно тот рассматривал его с головы до ног, почти с гастрономическим интересом. Лейтенант остался на месте. Из чувства упрямства, из чувства самоуважения и просто назло. Охранник хмыкнул.

— "Солдаты и офицеры". А ты что, не в казарменной столовой ешь?

Ага! Это то, что он и хотел: чтобы они считали его посторонним.

— Когда как.

Тоже — правда. Генерал Гарне постоянно куда-то ездил по делам, Миколас его сопровождал. Так что ели они часто, где попало.

— Хорошо. Так чем же недовольны твои знакомые из столичного гарнизона?

Нис Куц молча наблюдал за допросом, потягивая вино. Поэтому лейтенанту пришлось чуть повернуться, дабы стоять лицом к лицу с уродливым человеком, задающим ему вопросы.

— Я же сказал: качеством.

— Но хозяин не поставляет продукцию для солдат, только для высшего офицерского состава. Неужели кто-то будет кормить рядовых беконом из обезжиренной солесской свинины или аламейский говядиной? Эти породы очень дорогие и требуют тщательного ухода. Как вы, уважаемый, — слово было произнесено с насмешкой, и Миколас покраснел, — вероятно, заметили, у нас небольшое производство. Зато продукция элитная.

Заметил. Но…

— Однако в договоре, который хранится в архиве, нет упоминания о качестве или наименовании поставляемого товара.

— Вы так тщательно занимались изучением этого вопроса? — опять умилился охранник.

— Я дотошный.

Дерзкая фраза не разозлила мужчину. Он лишь покачал с осуждением головой.

— Неужто зубов не жалко?

Миколас ответить не успел — нис Куц отставил бокал и приказал:

— Проведи юноше короткую экскурсию и проводи до дилижанса.

Человек без лица мгновенно кивнул, подхватил Миколаса под локоть и повел прочь из кабинета. Более того: в соседней комнате пожилая женщина в белом фартуке перевязала ему голову и дала возможность смыть кровь с лица. Охранник, который куда-то исчез на это время (не иначе, как получать инструкции от хозяина!), к концу процедуры вернулся в шляпе и с завязанным платком лицом. Миколас ожидал, что его побьют, может даже, убьют, но нет: ему действительно показали производство, а затем настойчиво проводили через всю деревню до тракта, где должен был проехать вечерний дилижанс. Пообещав, что в следующий раз его пристрелят, как вора (да и в этот раз подстрелили бы, если бы не пожар), охранник удалился. Хотя, Миколасу и после его ухода все чудился внимательный взгляд, щекочущий спину. Он даже оборачивался несколько раз и один раз сымитировал поход в кусты, но следы чужого присутствия на опушке леса он так и не нашел, как не пытался.

Когда подъехал экипаж, уже начало темнеть, и лейтенант, замёрзший и весьма раздосадованный собственным провалом, с недовольным сопением залез внутрь. В дилижансе, слава Отцу, ехал всего один пассажир — девушка в широком плаще старого фасона, почему-то имеющая при себе мужской саквояж. На специальном крючке внутри кареты висела лампа, смола внутри которой уже начинала разгораться, видно, ее зажгли на прошлой остановке, и Миколас, устроившись напротив юной путешественницы, в скудном свете казённого фонаря невольно обратил на нее внимание. В первую очередь на ее волосы, даже в полутемномэкипаже отливающие золотом.

Злата!

Он почти выкрикнул это имя, но вовремя превратил счастливый возглас в кашель. Девушка бросила на него короткий печальный взгляд и опять отвернулась к окну. Миколас кашлянул для достоверности ещё раз.

— Вам плохо?

Тихий мелодичный голос, полный грусти и участия, заставил его устыдиться собственного глупого поведения.

— Нет, простите. Благодарю, все хорошо.

Он посмотрела на него, пытаясь определить, действительно ли все в порядке и заметила перевязанную голову.

— Отец наш! На вас напали?

Искреннее беспокойство в ее голосе заставило лейтенанта тут же броситься в объяснения:

— Нет, не стоит беспокоиться! Так, царапина. Случайность! Все благополучно!

Прекрасная незнакомка, в старом плаще выглядящая не менее красивой, чем в дорогом (и весьма откровенном!) алом платье, с удивлением посмотрела на его руку, сжавшую в порыве благодарности ее ладонь. Миколас покраснел, убрал наглую конечность и вжался в противоположный угол кареты.

— Извините.

— Не переживайте, это все глупости.

Она отвернулась к окошку, все такая же бледная и печальная. Но руки спрятала в широкие рукава плаща.

— Все — глупость…

Слово явно относилось к каким-то внутренним переживаниям девушки, и молодой человек не удержался, продолжил разговор:

— Разрешите представиться: Миколас дон Оддин, лейтенант. К вашим услугам.

Она тяжело вздохнула, словно предпочитала остаться неизвестной, но все же ответила:

— Злата нис Вер. Приятно познакомиться.

Аристократка! Хоть из новой аристократии. Но почему в таком виде? Без сопровождения? Как она будет добираться по темноте до дома?

— Не боитесь ехать так поздно одна? — спросил Миколас осторожно. Девушка пожала плечами.

— Утром мне казалось, что поездка того стоит.

— И ваши ожидания оправдались?

— Нет.

Лейтенант чувствовал, что навязывается, но не мог остановиться. Вдруг он может чем-то помочь своей печальной спутнице?

— Что же вам помешало?

— Глупость.

Миколас замолк, подбирая слова для следующей реплики. Девушка взмахнула рукой.

— Не сочтите меня сумасшедшей. Просто я ехала к прославленному чародею, а увидела лишь глупого вонючего старика, не способного даже определить мое положение в обществе. Конечно же я сильно разочарована.

Ее откровение воодушевило молодого человека.

— Наверно, для вас эта поездка имела большое значение.

— Да.

Короткое слово, дрогнувшим ресницы закушенная губа.

— Может, я могу вам чем-то помочь?

Она окинула взглядом его сюртук и Миколас опять покраснел.

— Вряд ли.

Столь сухой вердикт мог бы его обидеть, если бы не прозвучавшее в ее голосе сожаление.

— И все же.

Она отвернулась от окошка, посмотрела прямо ему в глаза.

— Вы можете добиться аудиенции у ведущих докторов столицы?

Он замер. Признаваться в собственном бессилии в этот момент ему было почти физически больно.

— Нет.

— Вот видите.

Надежда — призрачная, но имеющая место быть — в глазах девушки померкла.

— Станция!

Грубый голос кучера сделал момент ещё более неудобным. Открылась дверь, нахальный ямщик протянул руку, и Злата, опираясь на нее, вышла на улицу.

— Прощайте.

Миколас выскочил следом и увидел, как она поймала городскую самоходку и уже залезает внутрь, торопясь куда-то ехать. Может, ее ждут родные. Или подружки. Или жених…

Лейтенант тоже кликнул извозчика и поехал в казарму. Увольнение у него заканчивалось следующим утром, но в военную часть лучше приехать заранее, чем опоздать — это он усвоил четко. По крайней мере низшему и среднему офицерскому составу.

"… Так же мне удалось переговорить с двумя постоянными заказчика продукции предприятия "Мясо+", оба чрезвычайно довольны и качеством, и организацией производства и доставки товара. Отзывы весьма положительные.

Служу Серземелью,

Ваш слуга,

Миколас дон Оддин.

В.Д.: Уважаемый сид Гарне, к делу данные строки не относятся, но вы всегда разрешали любопытствовать, если "в меру". Разрешите спросить: не имеете ли вы информации, как можно попасть на аудиенцию к первым докторам столицы? С великой благодарностью за любой ответ,

Преданный вам,

М. дон О."

17. Малахитовый дом

Утро выдалось по-осеннему холодным. Либена куталась в теплую шерстяную шаль, со скрытой тревогой наблюдая за конюхом, деловито снующим вокруг черногривого Ветра — любимого коня Чеслава. Сам пасынок появился через пару минут — раскрасневшийся, встревоженный. Стал рядом, посмотрел на закусившую губу мачеху и спросил:

— Ты уверена, что справишься?

Тьма, что пряталась в углах дома, замерла в ожидании. Но Либена не собиралась потакать своим страхам. Только не сегодня.

— Да. Я же не первый раз остаюсь одна. Не волнуйся.

Лав вздрогнул. Видимо, вспомнил свой первый отъезд из дома. Точнее, ночь, когда он вернулся обратно. Вернулся слишком быстро — отец не ждал его так рано, и кровь с простыней отстирать ещё не успели…

— Но первый раз у нас гостит малознакомый мужчина.

Либена попыталась улыбнуться.

— Дом полон слуг, а на дверях засовы. Да и… он вроде бы непохож на негодяя.

— Мой отец тоже не выглядел одержимым.

Натужная улыбка исчезла с лица женщины. Лав осторожно коснулся ее плеча.

— Прости, просто я боюсь. Давай, я останусь? Эта встреча не стоит такого риска.

Нет! Его идеи — это то, что давало им обоим смысл жизни, заставляло действовать, а не существовать бесцельно.

— Риска нет! — голос прозвучал неожиданно твердо. — А бросить работу на полпути ты не можешь — она слишком важна для нас — для нас обоих, понимаешь? Встреча со столь прославленным человеком нам необходима, Лав! Поэтому прошу: поезжай. Я буду ждать тебя обратно с добрыми вестями. Надеюсь, он поможет тебе решить проблему с взаимодействием с интромагическим полем.

Она обняла его и почувствовала, как его руки сжали ее в ответ, крепко, почти до хруста костей.

Звякнул металл.

Либена отпрянула, с ужасом взирая на мужчин, появившихся из-за угла дома, со стороны входа для слуг. Генерал, одетый в военные потёртые штаны, высокие сапоги, да белую рубашку, шел спокойно, весело посвистывая, словно не замечал утреннего холода. За ним плелся сонный юноша, кажется, его звали Игнас дон Брит, толи порученец, толи слуга гостя. Он нес две шпаги без ножен, и кувшин с водой. Едва сид Гарне заметил трогательную картину, брови его нахмурились, а весёлый мотивчик оборвался, но, поравнявшись с хозяевами, он ровным голосом поприветствовал обоих:

— Доброе утро, уважаемая. Здравствовать вашему роду, вен Силь.

Либена присела.

— Доброе.

Чеслав промолчал, недобрым взглядом провожая гостей до тех пор, пока они не скрылись в саду.

— Я останусь, — заявил он, разворачиваясь к конюху, дабы дать тому приказ расседлать коня.

— Нет! — возразила Либена с неожиданным жаром. — Ты поедешь! А сид…он все равно станет моим мужем. Рано или поздно нам придется к нему привыкнуть. И кое о чем с ним поговорить.

Чеслав посмотрел ей в глаза.

— Ты можешь отказаться.

— Ты знаешь, что не могу. Это приказ господаря.

— Ли…если механизм заработает…у нас будут деньги. Даже без этих земель. Мы можем уехать. Назваться иными именами. Наладить производство.

Мечты… Да, она была на это согласна, но…

Мечтами нельзя жить. Их суть приятна, мила, она манит, но края, там, где мечта соприкасается с реальностью — края эти остры, об них очень легко порезаться до крови…

— Именно поэтому ты должен ехать. И потом, в крайнем случае…

Она замолчала, опустила голову, пряча глаза. Но Лав понял. Неуверенно согласился:

— Да. Да, мы можем… Я не дам тебя больше в обиду, помни об этом, ладно?

— Конечно.

Тьма, прятавшаяся в доме, жадно смотрела Либене в спину из окон и дверей, алчно клубилась, словно ждала, что ей сию секунду отдадут на растерзание предполагаемую жертву. И ещё она смеялась беззубой несуществующей пастью над их глупым разговором. Тьма знала много больше их двоих, намного больше.

Чеслав коснулся сухими губами ее щеки и сбежал вниз по ступеням. Взлетел в седло, словно заправский кавалерист, обернулся, махнул рукой на прощание — и пришпорил коня. Закачался в такт движению притороченный к седлу тубус с чертежами.

Ушел конюх, захлопнула дверь Катерджина, сообразившая, что хозяйка возвращаться в дом не спешит. Взвыл ветер, растрепал Либене не уложенные в прическу волосы. Женщина поежилась, посмотрела на темные окна дома, напоминающие черные глаза затаившегося панатерра*, - и шагнула прочь. Туда, откуда ветер доносил звуки боя.

Сид Гарне и сопровождающий его юноша облюбовали заброшенную квадратную клумбу, которая находилась между основным зданием и его правым крылом. Поверхность у земли здесь была ровная, трава по неизвестной причине отсутствовала, так что место для поединка — самое удобное. Генерал показывал нерасторопному юноше, как правильно колоть шпагой врага.

— Помни: ты работаешь не клинком! А кистью! Должна двигаться рука!

Офицер подошёл, взял мальчишку за руку, стал что-то объяснять. Мозолистые загорелые пальцы смотрелись на фоне узкой юношеской ладони чужеродно, почти уродливо.

— Вот так… Нет! Дай руку!

Ли отступила назад.

— Дай руку, Либена! Дай демонову руку! Или я вырву ее у тебя вместе с плечом!

— Ты же клялась в храме быть опорой и слугой мужа! Так иди сюда!!!

Тьма — этот свет Другой стороны. А кровь — цена…

— Дай…

— Влево! Нет, поворачивай кисть. Так! Хватит!

От громкого голоса генерала Либена вздрогнула. Тряхнула головой, отгоняя страшные мысли.

— Убирай! Запомни: если противник один, пистолет всегда лучше шпаги. Если больше — лучше уметь махать кулаками. Так, на всякий случай. Воры, убийцы, да и тижийцы тоже, знаешь ли, шпаги не жалуют. Ты сам-то дрался с городскими мальчишками?

Игнас посуровел, свёл брови.

— Ну да…

Дрался и похоже часто. Значит, не изнеженный мальчик из хорошей семьи. Но где его тогда нашел сид Гарне? Разве генералы не берут протеже из "хороших" семей?

— Сейчас посмотрим.

Некоторое время молодой и старый мужчины кружили по клумбе, периодически налетая друг на друга, один — безмолвно и выверено, другой — с детским сопением и пылкостью, часто мешающей ему верно рассчитать удар. Время от времени бойцы валились наземь, затем поднимались и, перебрасываясь парой фраз, начинали кружить по клумбе снова. Рубашки взмокли от пота, на волосах и лицах осела пыль.

Либена наблюдала за "уроком" без особого отвращения или интереса. Иногда ей виделись не люди, а волки — старый матёрый и молодой, ещё слишком живой и излишне эмоциональный, чтобы победить в этой схватке хоть раз. Но потом, спустя сотни занятий, спустя настоящие битвы, где руки его обагрятся чужой кровью — потом он сможет стать таким же, как его учитель.

Таким же беспощадным и суровым убийцей. Этого ли хочет юноша по имени Игнас? Знает ли, на какой путь вступает?

— Я воевал, Либа. Я знаю, что такое боль. А это… Это сущий пустяк.

Муж протягивал к ней руку, а она выла у его ног, прося о пощаде…

— Вам понравилось представление?

Когда к ней обратились, Либена чуть не вскрикнула от неожиданности. Воззрилась на генерала — гневно и испуганно одновременно, но гость уже не смотрел на нее. Игнас взял графин, полил на руки офицеру, тот быстро умылся, перехватил посуду у юноши и жестом приказал ему тоже умыться. Затем Игнас забрал шпаги, кувшин и торопливо зашагал к дому, оставив их наедине.

Либена оглянулась, увидела в одном из окон горничную и успокоилась. Невзор остановился в двух шагах от нее.

— Вы все ещё молчите. Вам нечего сказать? Или вы боитесь?

— Нет. Я…не люблю военных и их забавы.

Мужчина рассмеялся.

— Не поверите: я тоже. А ещё терпеть не могу чародеев. Но только чародей смог помочь моему другу вернуться к полноценной жизни.

"Ну, если выпивку, женщин и словоблудие можно назвать полноценным бытием," — подумал Невзор, но посвящать в эти мысли будущую жену не стал.

— Так что из правил всегда бывают исключения.

Его самоуверенность больно царапнула хозяйку дома.

— И вы полагаете, что будете оным?

Смех оборвался.

— Это зависит от нас обоих, разве нет?

Его голос был сух и строг. Словно он знал, что имеет право обвинять. Интересно, в чем?

Либена гордо вскинули голову.

— Считаете объятия между мачехой и пасынком чем-то постыдным?

Невзор смотрел на нее спокойно, почти холодно.

— Ответ на этот вопрос знаете только вы.

Генерал шагнул к своей невесте поневоле — и не успела она отпрянуть, как мужчина просто прошел мимо. Затем обернулся.

— Пойдёмте, здесь ещё холодно.

Либена, действительно порядком замёрзшая, шагнула следом. Генерал не предложил ей руки — и она пошла как обычно: рядом, но чуть в стороне. Возвращаться в дом одной не хотелось, так пусть будет видимость перемирия.

Но отчего он прошел мимо? Не предложил руки? Наглость? Или чуткость?

Стоило им свернуть за угол, как взору представилась престранная картина: незнакомая седая женщина в дорожном платье высказывала что-то недовольным тоном застывшей у двери Катерджине. Домоправительница молча внимала наставлениям, бдительно загораживая собой входную дверь.

— И коробки со шляпами, милочка, должны располагаться при определенной температуре! Излишняя влажность — враг для приличной одежды! Вы понимаете?

Катерджина Крив не сводила с гостьи внимательного взгляда. Что было принято за почтительное согласие.

— Вот так-то! — удовлетворённо заключила гостья. — А обувь… — тут женщина увидела приближающуюся парочку и радостно засеменила по ступенькам вниз.

— Зорюшка!

— Здравствуй, мама. Поз…

— Ах! — сида Гарне с искренней радостью обняла сына. — Как я рада! Вот и повод нашелся свидеться! А то ты все в делах да в делах, ни минутки нет покоя.

— Какой повод? — нахмурился генерал.

— Как? А свадьба с вдовой вен Силь? В газетах уже давно дано объявление о помолвке. Я как прочитала — так обрадовалась! Меры нет! Уж всё-таки может успею ещё внученьку покачать. Да?

— Ма…

— Я рада конечно! Да девицу бы всё-таки получше бы было в невесты брать. Поприличнее. А то столько заслуг! Ни секундочку у тебя свободной нет! А они взяли второсортный товар подсунули! Неужто девок на выданье больше у них не нашлось?

— Мама, поз…

— Но вдова тоже хорошо! Особенно такая знатная! Я знала, что такого человека обязательно наградят солидно! И вот, дождалась! Ты же у меня такой умница! Вон отслужил как: и с гиленцами, и с тижийцами, и с Аламеей, везде повоевал! Шрамов на тебе, как звёзд на небе! Но это ничего, разумная женщина таким мужем гордиться должна да ножки ему целовать!

— Мама!

Суровый окрик не произвел на женщину никакого впечатления: она ласково потрепал сына по щеке.

— Ух, какой грозный! Настоящий генерал! Молодец! А домик тебе дали приличный. Хоть два этажа всего лишь, зато вон какой большой! Только прислуга больно нерасторопная, да неживая будто!

— Мама! — сид Гарне схватил мать за локоть, когда та наконец отвернулась от него и собралась шагнуть к порожкам.

— Мама, я очень рад тебя видеть! Но приехала ты слишком рано. Пока ещё ничего не оговорено.

— Но…

— Познакомься с хозяйкой этих земель — Либеной вен Силь. Малахитовый дом принадлежит ей и ее пасынку Чеславу. И после свадьбы поместье останется за родом вен Силь, как и должность стардов. Либена, познакомьтесь: моя мать Светлана сид Гарне.

Гостья окинула молодую женщину взглядом, полным недоумения. Либена без всякого чтения мыслей поняла: поначалу ее вообще сочли служанкой, а сейчас, при более детальном осмотре, нашли кучу недостатков, о которых, конечно же, тут же и сообщат бедному несчастному сыночку.

Либена шагнула вперёд — всего один шаг, но он дался ей с трудом. Неожиданная злость затопила сознание, в голове возникли совсем нехорошие слова, но хозяйка Малахитового дома все же абсолютно ровным голосом произнесла:

— Доброе утро.

"Приятно познакомиться," — она не сказала, это была бы слишком явная ложь. Мать генерала растерянно протянула:

— Доброе…

Невзор обратился к Либене.

— Может матушка занять соседнюю со мной комнату?

Вена Силь кивнула.

— Да, конечно. Скажите Катерджине, она немедленно пришлет горничную.

— Благодарю.

Невзор подхватил мать под локоток и потащил ко входу, у которого до сих пор, словно сторожевой пёс, стояла домоправительница.

— Знакомься, мама, это Катерджина Крив, она здесь всем заправляет. Катерджина, будьте добры, подготовьте соседнюю с моей комнату и проследите, чтобы туда принесли вещи гостьи.

Крив посмотрела на хозяйку и только после кивка Либены согласилась:

— Будет сделано.

— Спасибо.

Домоправительница отошла от двери, и генерал вместе с матерью скрылись во тьме дома.

Либене в первые в жизни захотелось, чтобы тьма эта сожрала незваных, наглых гостей, бесцеремонно вторгнувшихся на территорию, которую она полагала своей. Но она тут же устыдилась своих злых мыслей. Этот дискомфорт не стоил жизней двух человек. Это… Она хотела бы сказать "временно", но вдруг поняла, что нет — "навсегда". Ведь этот гость — ее жених по воле господаря. Ее слуга и господин — от момента обряда и до смерти одного из них.

— …Слуга и господин до самой смерти…

— …Слуга и госпожа до самой смерти…

Росчерк пера…

Звон бокалов…

Полный артефактами дом, чередование почти беспечных дней…

Скрип дверных петель…

Густая темная кровь на ладони…

Кровь — это цена…

— Почтенная хозяйка, разрешите идти?

Катерджина замерла рядом неподвижной статуей.

Либена сильнее закуталась в шаль.

— Да, конечно. Не забудь про комнату, гостья ждёт.

Домоправительница исчезла за дверью. Либена посмотрела на темный дверной проем, напоминающий ей пасть огромного зверя и шагнула ему навстречу.

Это теперь ее зверь. Ее тьма. Она — хозяйка.

Дверь с громким стуком захлопнулась у нее за спиной.

_________

*Панатерр — рыжий или песчаный степной лис, обитающий на юге Континента. Может вырастать до размера пони.*

18. Малахитовый дом

Невзору впервые в жизни было стыдно за мать.

— Милый! — зашептала она, едва ступив на порог дома. — Но как же так! Я огорчена! Нет, я возмущена! Девица не то, чтобы и не девица вовсе, вдове это не позорно, но она же кривая! Эти плечи ужас! А бледность? А глаза? Зелёные! Как у чародеев!

— У нее серые глаза, — заметил генерал, размышляя, как ему примирить двух столь разных женщин. О дружбе речи не шло, но обеспечить мирное взаимодействие он обязан. В конце концов одна из них его мать, а вторая почти жена. Почти. Пусть это и формальность, но он не делал вен Силь предложения, а она не давала согласия. А время идёт. Отчёты, присланные ему в ответ на запрос, прочитаны, набросок плана действий завершён. Как бороться с катаклизмом, он наметил, осталось дождаться метеоролога из столицы, чтобы выяснить причину погодной аномалии. И сделать предложение хозяйке Малахитового дома. Ибо оба вопроса он должен решить до зимы.

— Серые! — фыркнула мать, прерывая размышления Невзора. — Я же видела: зелёные! Ты знаешь, в северных провинциях зеленоглазых не жалуют. Там чародеи в свое время слишком много устроили расправ.

— А после расправились с ними. И дальше по кругу, вплоть до Мертвого Нашествия. Прошли сотни лет, а люди все никак не успокоятся.

— Вот! — сида Гарне нравоучительно воздела к небу палец. — А я тебе о чем толкую!

Невзор вздохнул.

— Мама, глаза у Либены действительно иногда зеленеют, но это исключительно из-за особенностей освещения — я сам это наблюдал. Так что беспокоиться тебе не о чем. Тем более, я не собираюсь возвращаться домой.

— Ну и молодец! — сида Гарне уверенно зашагала вперёд через анфиладу комнат. — Правильно! Дом большой, богатый, наследник этот твой не обеднеет, потесниться! Ой, какая милая гостиная! И светло как! Здесь можно устроить детскую! Там — уголок с пещерой дракона для мальчика, а в этом углу — башню принцессы для кукол.

Невзор на секунду онемел от матушкиных планов, а затем воскликнул:

— Мама! О детях речи пока не идёт!

— Ой, да дело молодое нехитрое! — отмахнулась от него мать. — Ты не мальчик, невеста не девица! — она поморщилась. — Какие могут быть препятствия? — Она подошла ближе и доверительно зашептала: — Да, я понимаю, жена у тебя не красавица, даже та тижийка и то была посимпатичнее! Но в конце концов она лежать будет! А на кровати все не так сильно кривота видна!

Невзор взял мать за руку, посмотрел на нее внимательно. Заметил новые морщинки на лице, локон седых волос, заправленный за ухо. В прошлый его приезд эта прядь ещё была наполовину темной, круги под глазами менее заметными, а кожа свежее и светлее. Ему вдруг стало стыдно. Мог бы и добиться отпуска на неделю, чтобы приехать навестить близкого человека, не умер бы без него никто. Да только матушка опять обвесит его горстями невест, потащит в гости по всем соседям, да ещё потребует, чтобы он непременно был в парадном мундире! А то чем же ей перед кумушками-соседками хвастаться? И получилось бы, что приехал он к ней, а время все будет проведено с людьми чужими, посторонними, совершенно ему безразличными… Нет, так хоть при деле был.

Сам полуседой, он почтительно поцеловал изящную руку в коричневой перчатке.

— Мама, я очень прошу тебя отнестись к вдове подобающе. И, пожалуйста, давай без каких-либо намеков относительно нашего будущего супружества, без советов по хозяйству и без замечаний относительно этого дома. Хорошо?

— Ты что же предлагаешь мне молчать? — удивилась сида Гарне. — Милый, в чем ты подозреваешь собственную мать? В желании разрушить твое счастье? Я, конечно же, не собираюсь влезать в дела поместья, хотя, эти люди совершенно зря применяют эти странные лампы! У нас на севере давно пользуются газовым освещением! Я тоже пару лет назад обустроила дом таким новшеством. Вот если бы ты приехал на день рождение Ласочки, эта племянница наших соседей, помнишь? Премилая девочка, ей уже восемнадцать! И она, кстати много о тебе расспрашивала, а после моего рассказа долго была под впечатлением о твоих подвигах! Премилая, да. Увы. Верно, она составит чье-то счастье. (Вздох). Так вот, если бы ты тогда приехал, увидел бы дом совершенно другим! Но я, конечно, не собираюсь никому указывать, как стоит обустраивать уют!

Мама обиженно поджала чуть подкрашенные губы и демонстративно отошла к окну, показывая глубину нанесенной ей обиды. Спина прямая, голова гордо поднята, в голосе — едва уловимая слезливая нотка. Игра, конечно. Но с другой стороны, она действительно просто хочет, как лучше.

Невзор в который раз за свою жизнь подумал, что находиться в одной комнате лучше с десятью тижийцами, чем с двумя женщинами. Право слово, с дикарями-кочевниками разобраться было проще.

Отворилась дверь, в гостиную вошла Катерджина.

— Комната готова. Вещи перенесены, их распаковывает горничная. Воду для купания нагрели, чай принесут в спальню через десять минут.

Сида Гарне обернулась.

— Благодарю.

Два холодных взгляда на мгновение скрестились, затем домоправительница покинула гостиную. Невзор молча предложил матери руку. К его великому облегчению, та ее приняла.

Проводив мать, офицер занялся бумагами, которых, впрочем, хватило ненадолго. Перебрал оружие, написал повторный запрос в столицу по поводу метеоролога и письмо Миколасу, дабы тот не ввязывался в сомнительные авантюры и был осмотрительнее. Наконец подошло время обеда.

В столовой было накрыто на троих, но Либена, увидев генерала, едва заметно нахмурилась.

— Не ожидали меня увидеть? — напрямую спросил Невзор. Вдова вен Силь честно ответила:

— Да. Я полагала, вы опять запретесь, разбирая свои бумаги.

— Все разобрано. Как вернётся уважаемый Чеслав, я готов представить вашему вниманию несколько мер, которые помогут нам выплатить осенью налоги, а нашим крестьянам не умереть этой зимой с голоду

Либена вскинули голову.

— Нашим?

— Ох! Я опоздала?

В комнату вплыла сида Гарне. Едва она села на оставшееся свободным место, слуги подступили к столу.

— Здесь такой интересный интерьер! Неудивительно, что я потеряла счёт времени! Простовато, конечно, особенно по сравнению со столицей, но мило! И эти ваши лампы, работающие на странной жидкости! Удивительно!

— Да, здесь очень красиво стараниями уважаемой Либены.

Хозяйка отнеслась равнодушно как к замечанию гостьи, так и к похвале жениха. А вот гостья молчать не собиралась. Никогда раньше щебетание матери не казалось Невзору настолько неуместным. Но с другой стороны, чем ещё заняться одинокой женщине, как не объезжать соседей да родственников, разнос и собирая сплетни? Генерал с детства, с того самого времени, когда слушал из-под кровати или из-за тяжёлых портьер как плачет мать, уткнувшись лицом в старую рубашку отца, относился к этой женщине, словно к хрустальной вазе. Она хотела делать ремонт — он присылал все свое жалованье, ехала на воды — он нанимал для нее лучшую компаньонку в столице, обижалась, что какие-то очень дальние родственники не пригласили на свадьбу — сын покупал ложу в театре на весь сезон и снимал квартирку в Стольграде для матушки и конечно же пары ее подруг. Но столица сиде Гарне не очень нравилась, родная провинция ей была больше по душе. Событий меньше, зато знакомых больше, можно к каждому заехать и с каждым завести пустяковый разговор, перерастающий в чаепитие, затем влекущее приглашение на обед. Отчасти офицеру было стыдно, что он уделяет мало времени дорогому человеку, но даже когда он приезжал домой, то вместе времени они почти не проводили, так как матушка усидеть на месте не могла ни секунды. И его отпуск превращался в череду приятных и не очень встреч.

— Я смотрю, у вас почти все из вишта. Очень мило и, говорят, полезно для здоровья. — Сида Гарне кинула многозначительный взгляд на косые плечи будущей невестки. — А у нас соседи, старды Триозёрья, купили пианино из ирденского дерева. Чудесный инструмент! У них дочка так чудесно играет, помнишь, Зорюшка? Она, кстати, год назад вышла замуж за столичного чиновника. Из министерства! А ваш пасынок, милая, чем занимается?

Обращение прозвучало снисходительно. В Серземелье люди часто обращались друг к другу "уважаемый, почтенный" и т. д., но никак не "милый". Подобные эпитеты предназначались исключительно для внутри семейного пользования. А семьёй сидящие за столом люди ещё не были.

Солнце, вышедшее из-за туч, залило комнату золотым светом. Либена сверкнула позеленевшими глазами, но ответила спокойно, хоть и выделила первое слово интонацией.

— Уважаемая, как и положено старду, он занимается делами вверенной ему территории. Это тот долг, который возложен на все рода венов.

Гостья фыркнула.

— Присматривать за крестьянами, плодами труда которых они кормятся, — вот и вся забота венов и теперь еще нисов. Да собирать налоги. Не понимаю, почему все так чтят старые рода? Их функции весьма ограничены! А вот сиды — другое дело.

— Да, убивать гораздо благороднее, чем собирать налоги.

Сорвавшиеся с губ хозяйки слова ошеломили обоих Гарне. В абсолютной тишине столовой Либена беззвучно отпила из бокала и без единого звука поставила тот на стол. "Безупречные манеры," — мог отметить тот, кто хотел похвалить. Но мать Невзора с кислым видом положила столовые приборы на тарелку. Она не была намерена кого-либо хвалить в этом доме.

— Сиды проливают кровь за эту страну! Отдают жизни! Это не то, милочка, над чем стоит смеяться. И семьи наши за это получают только посредственное жалование да титул третьей ступени в иерархии родов, после старой и новой аристократии — венов и нисов. Мой муж воевал…

Дыхание у гостьи перехватило, и она резко замолчала, потянувшись к бокалу.

— Мой муж тоже воевал, — заметила Либена мрачно. — В современном мире все давно смешалось. Горожане идут в армию, сиды — в министерства, нисы — в торговлю. Шпага теперь нужна, чтобы драться на дуэлях да ходить в парадной форме во дворец, и только. Но тем не менее каждый по мере сил служит Серземелью и великому господарю. И каждый сам выбирает, как и где ему служить.

Невзор взял побледневшую мать за руку.

— Мама, уважаемая Либена права. Мы встаём на свой путь осознанно и несём ответственность за последствия этого выбора. Какая разница, какая приставка у фамилии? Дослужившись до определенного чина, ее можно поменять. Суть не в этом.

— Уважение. И долг. Вот в чем суть. Твой отец всегда говорил: "Долг и честь превыше всего." Ты ведь читал его письма. Ты должен понимать.

— Да. Но я не понимаю, зачем спорить с вдовой вен Силь.

— Такой муж — это почет! Это честь и награда! Дама этого возраста должна понимать…

— Что ее больше никто не возьмёт замуж? — Либена встала. — Тем более такую неказистую? Даже с титулом, который, впрочем, в руках женщины не значит ничего. Ведь он не перейдет вашему сыну после обряда. И земли, и этот дом ему не достанутся. И должность стардов останется за Чеславом. Обидно, да? — она посмотрела на Невзора. — Всего-то и дали великому воину кривую жену, ее приданное — маленькую деревню у самых болот, да негласную обязанность помогать ее пасынку следить за урожаем. Никакой выгоды! Бесчестный обмен!

Мать Невзора тоже встала.

— Ах, ты…

— Сида Гарне! Мама! Не думаю, что стоит возражать вене Силь. — Он не отводил от вдовы горящего взора. — Тем более, что она отчасти права. И имеет причины так думать. Однако, я смею надеяться, что мое и твое, мама, поведение, убедит почтенную хозяйку в моих добрых намерениях. Если вас, Либена, успокоит такой ход дела, то при обряде мы можем заключить договор о том, что та прелестная деревня останется вашим личным имуществом. Господарь обещал выдать нам "благословение" на брак в форме какого-нибудь домика по соседству, думаю, для начала нам этого вполне хватит.

— Домика? — обиженно протянула Светлана сид Гарне, заострив внимание на уменьшительном суффиксе. Слово "домик" никак не могло быть употреблено по отношению к жилищу ее сына — большого, важного генерала, отмеченного ни одной господаревой наградой!

— Для начала? — чуть склонила голову набок Либена, отчего ее плечи стали казаться ещё более кривыми.

— Потом я что-нибудь придумаю, — заверил обеих дам генерал. — Либена, благодарю за обед, он как всегда превосходен. Извините нас за излишнюю пылкость, матушка устала с дороги, переезды ее всегда нервируют. Мама, ты выглядишь бледной, пойдем на свежий воздух, тебе надо подышать, там как раз вышло солнце.

Поклонившись, Невзор потянул упирающуюся мать прочь из столовой. Либена покинула комнату через другую дверь, дабы точно не столкнуться с навязчивыми гостями снова. Вторую половину дня она провела в собственной комнате, откуда к ужину так и не вышла. Ее гости тоже в столовую больше не спускались, предпочтя откушать в своих спальнях.

Ночь вступила в свои права, но Либене не спалось. В камине горели дрова, на столе стояли тяжёлые канделябры с горящими свечами. Ли то зажигала их одну за другой, то гасила, но ни свет, ни тьма не давали ей покоя. Она вставала, подходила к двери, запирала ее — впервые за эти два года. Залезала под одеяло и — начинала дрожать. Тьма клубилась по углам, и она осталась с ней наедине. Тогда женщина вскакивала, бежала к двери, отпирала ее и опять ложилась в кровать. И опять дрожала. Казалось дверь вот-вот откроется, и…

Кто за ней будет стоять? Чудовища, сотканные из мрака? Мертвый муж? Живой жених? Тот, что даже формально не удосужился сделать ей предложение. Все, конечно, решено, но тогда была бы хотя бы иллюзия выбора. Зыбкая иллюзия, как дрожащий огонек свечи. Мазни рукой — и он потухнет, пуская на свое место тьму…

У тьмы глаза ее мужа. Всегда. Тьма жестока и коварна. Тьма полна чудовищ. Алые капли — единственное, что способно раскрасить мрак. Красная кровь. Красные языки пламени. Горит свеча — горит жизнь…

В какой-то момент бледные веки всё-таки сомкнулись, погружая сознание в сон. Затрепетал огонек свечи, потревоженный ворвавшимся в приоткрытое окно ветром. Взлетели искры от огня в камине. Белый лист бумаги, забытый на столе, плавно опустился на пол.

Во дворе скрипели деревья. Луна, спрятавшаяся за тяжёлыми облаками, сулящими очередной затяжной дождь, не решалась осветить землю. Во дворе пели неугомонные сверчки и топал ёжик.

Очередной порыв ветра опрокинул полсвечник на ворох разложенных на столе бумаг. Одинокая свеча потухла, зато загорелись записки, во множестве разбросанные по комнате. Либена застонала по сне.

Чудовище пришло. Без стука, без зова. Огромное, покрытое мраком, оно изрыгало из пасти пламя, а шерсть его пахла дымом и мертвечиной…

Чудовище распахнуло клыкастую пасть.

Дай руку, Либена!

Ли закричала.

19. Малахитовый дом

Невзор давно не чувствовал себя таким усталым. Утомленность после дневных переходов или после боя ни в какое сравнение не шла с тем, как измотал его день в компании двух женщин. Если бы обе дамы были ему безразличны, проблем бы не было, но он искренне любил одну и собирался быть верной опорой другой. При этом поведение матери он одобрить никак не мог. Но ее тоже можно понять — она-то как раз второй раз замуж не вышла, хоть и звали. Хранила верность отцу…

После прогулки Невзор узнал у прислуги, что хозяйка "у себя", и не посмел ее тревожить. Генерал отправился в спальню, где долго перечитывал бумаги, черкал, вносил правки. Перед ужином постучал в дверь к матери.

Она сидела у окна — бледная, со следами слез на щеках. Стоило ему войти, недовольно поджала губы, отвернулась.

— Ты потакаешь этой женщине! — ее голос был сух. Невзор поставил стул рядом с креслом, в котором устроилась матушка, сел.

— Потакаю я только одной женщине — тебе. Но Либена будет моей женой, и я должен принимать во внимание и ее интересы.

— Она оскорбила память твоего отца! Она не стоит тебя — своего мужа!

— Я ей еще не муж. А она не тижийка, чтобы целовать мои ноги только за то, что я есть. Ты несправедлива к ней. Вдова вен Силь — разумная и интересная женщина. Я бы даже сказал, загадочная. С ней не так просто подружиться. А ты все только усложняешь.

Из выцветших глаз покатились слезы.

— Я? Я???

Невзор обнял мать.

— Не плачь, пожалуйста! Ты знаешь, как я тебя ценю! Но будь с будущей невесткой подобрее. Ваш спор был весьма бессодержательным, хоть и пылким, поверь.

Мать вытерла слезы, задумчиво кивнула. Перевела разговор на соседей, у которых вот уже два сына женились, и теперь к дочке сватается один студентик, весьма порядочный на вид. А старды Триозерья проводят себе в дом воду и ка-на-ли-за-цию. Вот она узнает, что за мастера им это делали, и тоже непременно их пригласит! Все равно ни дочек, ни внуков у нее нет, деньги тратить некуда. Так пусть дом станет уютным гнездышком для следующих поколений.

Проговорив о бытовых мелочах допоздна, Невзор покинул комнату матери уже после ужина, который им принесли в спальню. Спустился вниз, но никого не нашел, этаж был пуст, только раздавался из гостиной холодный голос Катерджины Крив, отчитывающей кого-то из служанок приличными, но такими колкими словами, что Невзор вдруг вспомнил свою молодость и старого усатого майора, который ругал его, окровавленного, еле стоящего на ногах, выражениями, далекими от цензурных, когда их на обратном пути от Нерчи чуть не убил свой же разведывательный отряд. Повезло им тогда, откупились чужой кровью, не своей.

Невзор, взбудораженный воспоминанием, вернулся в комнату. За окном стемнело, затихли слуги, тенями скользящие по коридорам рано утром и поздно вечером. Тишина, тьма, спокойствие… А на душе муторно, беспокойно, словно опять на зубах скрипит тижийская пыль, а на плече хрипит не способный идти дальше мальчишка-аристократ с обезображенным до неузнаваемости лицом. И рядом воет ночной ветер да скользит плавным шагом худая девочка, закутанная в пыльные тряпки, неслышная и легкая, словно сама смерть…

Редкие звезды — те же, что смотрели на троих изможденных путников более десяти лет назад, теперь с интересом заглядывали в распахнутое окно Малахитового дома. Их то и дело закрывали наползающие с севера темные тучи. Луна на миг показалась на небе и тут же спряталась в облаках, словно испугалась того, что увидела. Ветер то врывался в комнату беспардонным гостем, то выл за порогом отвергнутым нищим. Пахло предгрозовой свежестью, цветами и… дымом!

Когда приглушенный женский вскрик разрезал ночную тишину, Невзор уже был в коридоре. Через пару секунд он добежал до хозяйских спален, определил, из-под какой двери пробивается свет и толкнул деревянную створку. Та не поддалась. Мужчина быстро осмотрел петли, с разбега ударил в дверь раз, два — и та наконец рухнула под его напором.

Все было не так уж и страшно: горела столешница из вишта. Это дерево хорошо тем, что горит очень медленно и изрядно при этом воняет, поэтому из него и делают часто мебель, в целях безопасности, так сказать. Невзор бросился к кровати и, пока огонь не перебрался еще куда-нибудь, схватил груду одеял и накинул их на стол, пытаясь потушить пламя. Воду из графина он вылил на начавшую тлеть спинку стула. По паре горящих листков, спланировавших на пол, прошелся сапогами.

— Вы в порядке?

Когда генерал обернулся к хозяйке, обратив, наконец, на нее внимание, то увидел, что та забилась в угол кровати и дрожит. В позеленевших глазах мерцали отблески потухшего пламени.

— Либена?

Она вздрогнула, обняла себя за плечи, уставившись в одну точку перед собой.

— Здесь нечем дышать, давайте выйдем?

Невзор осторожно приблизился к женщине, протягивая к ней ладонь. Вена Силь отпрянула, вскрикнула и неожиданно сильно ударила его ногой в грудь. Генерал, не ожидавший такого, пошатнулся, сделал шаг назад — но на ногах устоял. Женщина, пусть даже сильно напуганная, вряд ли мола причинить ему серьезный вред.

Сид попытался воззвать к разуму.

— Либена! Что вы творите? Хотите задохнуться? Надо покинуть комнату!

Невзор решительно шагнул к кровати.

Ли вздрогнула. Чудовище нашло ее. Оно пахло дымом. И смертью. За его спиной раскрыла свою пасть в беззвучном смехе тьма. Она всегда смеялась над ее глупыми попытками уйти от твари. И выстилала ей под ноги темные тропы. Но Либена не хотела по ним ходить! Не хотела!

— Нет!

Она прижала руку к груди, отпрянула, но тень приблизилась, нависла над ней, схватила ее за локоть.

— Да идемте же!

Голос чужой, но знакомый…

Новое чудовище?

— Либена!

Ее подхватили на руки, понесли во тьму. Но Ли не собиралась сдаваться, она вцепилась зубами в шею врага, но, почувствовав на губах соленую кровь, тут же их разжала.

— Ай! Что вы творите?

Свет от канделябра озарил мужское лицо. Мужчина посадил Либену на пол, взял свечу и прошел по коридору, зажигая лампы.

— Вы в своем уме?

Ли часто-часто заморгала, привыкая к свету. Ночные кошмары таяли, уступая место не менее пугающей реальности.

— О, Отец!

Полустон-полувсхлип. Ли с ужасом посмотрела на пару капель крови, алыми точками легшими на ворот мужской рубашки. И не могла отвести взгляд.

— Простите! Я… — дрожащая рука коснулась собственных губ. — Простите…

Генерал молча подошел ближе: большой, хмурый, недовольный. Его пальцы дотронулись до шеи, он тут же скривился, вытер ладонь об испорченную рубашку. Либена перевела взгляд на след — почти ничего не видно. Но она знала — его пальцы стерли капли крови. Одну, две — неважно.

Кровь есть кровь.

Кровь — расплата.

И за кровь — тоже надо платить.

Она никогда, никогда! не должна уподобляться…

А он…

— Вы с ума сошли?

Голос мужчины — громкий, злой разнесся по коридору, словно крик тижийского шамана по степи. В унисон с ним за окном яростно взвыл ветер.

— Простите…

— Вы чем думали?

Он надвигался на нее грозной тенью, закрывал широкой спиной свет лампы. Взлетела тяжелая рука, устремилась к лицу Либены…

Плата…

Она отвернулась, сжалась в комок, прикрыла голову руками.

— Не надо!

Жалкая просьба жалкой женщины. Крик никогда не помогал…

— Либена?

В мужском голосе — удивление, испуг, растерянность. Невзор с сомнением посмотрел на зажатый в руке платок, потом осторожно положил его на колени дрожащей невесты и отступил назад.

— Возьмите, вы испачкались.

Она не ответила. Так и сидела на полу, закрыв голову руками. Невзор застыл, боясь пошевелиться.

— Я… просто… хотел помочь. И… Ли… Либена… Вы… можно…

Он шагнул было к ней, заметил, что она вздрогнула, и опять замер в нерешительности. Сид Гарне знал, что делать с непослушными офицерами, юными восторженными новобранцами, с местным населением — своим и чужим, понесшим потери или весьма недружелюбным по отношению к пришедшей армии. Но что делать с женщиной, сжавшейся в комок у его ног, он не знал.

— Поверьте, я… Не желал зла. Просто там опасно… А вы… Я прошу простить…

— Хозяйка!

Катерджина Крив неслась по коридору в одной ночнушке с тяжелым подсвечником в правой руке. Все с тем же холодным и безразличным взглядом. Добежав до них, она остановилась перед Невзором, несмотря на суетность движений, бросила ему все тем же ледяным голосом:

— Идите спать!

И присела рядом с веной Силь, с осторожностью взяв ее за плечо.

— Либена! Успокойтесь! Надо встать.

Невзор стукнул по двери, ведущей в спальню Либены.

— Возгорание из-за открытого окна, вероятно. Надо проверить, поменять мебель.

Домоправительница, не оборачиваясь, повторила:

— Идите!

Генерал почувствовал себя лишним. Более того, он был угрозой спокойствию, что пыталась восстановить домоправительница на крохотном пяточке Малахитового дома. Стараясь двигаться бесшумно, офицер шагнул прочь. Шаг, второй, третий… У собственной комнаты он оглянулся. Там, в другой стороне коридора, Катерджина заводила хозяйку дома в спальню напротив ее собственной. В спальню Чеслава, если он правильно помнил.

Наверняка, это разумно, ведь пасынок отбыл в город, а других убранных комнат на этаже нет. Не к Невзору же ее вести, и тем более не к его матери. Но… Болезненная привязанность невесты к собственному пасынку не могла не беспокоить генерала. Как и поведение Либены этой ночью.

Неужели она его боится? Именно его? Или дело в ее прошлом муже? Но она говорит о нем с почтением. Тогда дело в Чеславе? Чем он привязал ее к себе? Любовью? Болью? И тем, и другим? Только ли родственные отношения их связывают? Или что-то еще?

Невзор постоял у окна, вглядываясь вночную тьму. Голову заполнили странные, тяжелые мысли. Им поддакивал вой ветра за окном. Интересно, стоит в эту холодную летнюю ночь у окна кто-нибудь еще? Вглядывается во тьму с чувством тревожным, с ощущением неотвратимости грядущей беды? Генерал Гарне больше всего на свете ненавидел сидеть и ждать. И сейчас он должен был делать именно это. Ждать, когда приедет специалист-метеоролог из столицы, ждать письма с отчетом от Миколаса, приезда Чеслава, отъезда матери, улучшения погоды, чтобы он мог объездить подведомственные ему территории, осмотреть землю, раздать указания…

Невзор отошел от окна, зажег на столе лампу, сел в кресло и придвинул к себе стопки отчетов из архивов, энциклопедии по климату, магии и землепользованию. Он знал, что вряд ли уснет этой ночью, так пусть хоть голова будет забита делом.

Возможно, запертый по воле господаря в этом месте, окруженном болотами, он все же сможет найти себе дело, которое отнимет у него достаточное количество времени и сил, чтобы почувствовать себя не бесполезным. В конце концов погода улучшаться не думает, а лето не будет идти вечно. Господарь ждет налоги в полном объеме осенью.

И свадьбу.

Но о свадьбе Невзор подумает потом.

20. Подхолмье

Канцлер в Серземелье — человек важный и крайне занятой. Второе лицо после господаря, как никак. А если господарь не особо интересуется государственными делами, то и первый. Потому в приемной у канцлера всегда полно народа — кто отчёт доставил, кто просить пришел о некой милости или разбирательстве на высшем уровне, кто просто за компанию с другом зашел скоротать за разговором время. Здесь с утра до вечера томились в ожидании чиновники, военные, придворные, среди которых обязательно попадались парочка торгашей да кто-нибудь весьма жалкий, неведомо как пробившийся сюда ради того, чтоб биться головой о мраморный пол кабинет в тщетной попытке испросить денег, справедливости или чего-нибудь иного. В таких условиях люди всегда собираются группками, стараясь занять себя и соседей не к чему не обязывающей беседой. В этот раз в основном обсуждали утренний инцидент: в другой приемной, которая находилась за кабинетом, и куда приводили лиц, коих канцлер желал принять немедленно (одних — с хорошими вестями, других — для срочной взбучки), чуть не начался пожар. Вроде как кто-то из нерадивых слуг пролил смолу для лампы на ковер, и та то ли от солнечного зайчика, то ли ещё от чего загорелась. (Некоторые тут же заговорили о покушении на канцлера, другие — о невозможности найти ответственных слуг, две дамы завели жаркий спор о неверных мужьях и прытких горничных и т. д.). Тем не менее возгорание было тут же потушено, а работа продолжалась: один за другим посетители покидали кабинет, печальные, радостные, озабоченные в зависимости от резолюции по их делу.

Когда дверь открылась в очередной раз, люди в приемной одновременно затихли. Кто-то попытался подсмотреть в списках, что лежали на столе старшего секретаря, порядок фамилий, кто-то стал протискиваться к заветной двери, то ли собираясь действовать нахрапом, то ли просто в ожидании чуда: что вызовут наконец-то его. Тем временем из кабинета вышла девушка в дорогом и весьма откровенном голубом платье. Золотые волосы собраны в простую элегантную прическу, плечи гордо расправлены, взгляд равнодушно скользит по помещению, не останавливаясь на конкретных лицах. Следом за девушкой семенил один из младших секретарей, неся в руках ее плащ и шляпку.

Толпа, замершая на миг, с упоением зашепталась.

— Какое бесстыдство! Средь бела дня!

— Говорят, она любовница канцлера.

— Серьезно? Хотя да, мила, там есть на что польститься.

— Кто ее теперь возьмёт замуж, порченную?

— Вен Воль выдаст за какого-нибудь своего прихвостня. И будет наезжать "по делам" каждый вечер.

— А пока она к нему наезжает. И как они там, интересно? На том диванчике?

— Ой, Лили! Какой позор! Мне сейчас будет плохо! Где моя нюхательная соль?

— Я слышал, она искала доктора. Неужели у канцлера появиться ещё один бастард?

— Зачем бы ей травить плод? Вен Воль уже двух признал. Не без скандала, конечно…

— Так одно дело — девка дворовая! Или какая мещаночка — той за счастье от такого человека семя иметь! А эта девица всё-таки ниса. Стыдоба ж — незамужней рожать!

— Вот именно — "ниса"! Зачем только этот титул ввели? У кого родичи не ели за одним столом с первым из династии Велич, тот никогда не станет благородным, как ты его не называй!

— Как зачем? В благодарность за службу. Если бы не поддержка этих родов, династия пала бы триста лет назад. Господарь не мог не отблагодарить своих помощников.

— Говорят, что чародейка она! Канцлер голову потерял от этой…этой…

— Ваша соль…

— А платье ей идёт. Какие плечи! Современная мода мне нравится все больше!

— И что? Правда искуснее девок с Длинной улицы?

— Ну чем-то же она его зацепила…

— А вид-то какой! Святая невинность!

— На это всегда клюют причем и глупые, и умные мужчины, увы!

— Да знаем мы таких! У подруги невестка тоже — небожитель во плоти! А красного пятна на простыне никто так и не увидел!

— Ужас!

— Богата?

— Да нет, приживалка практически. Говорят, у них в ведении то ли две, то ли одна деревня всего.

— Интересно, кому ее потом "подарят".

— Говорят, он ее страшно ревнует. Даже в свет запрещает выходить.

— Я слышал, кого-то уже сослали за косой взгляд в ее сторону.

— Нет, кажется, он пропал без вести…

— Ах! Воды! Лили, что ты стоишь, словно мраморная статуя???

Дверь приемной закрылась за спиной девушки и секретаря, после чего возмущенные и заинтересованные шепотки переросли в полноценное обсуждение юной любовницы канцлера вен Воль.

Ну а о чем ещё разговаривать людям в тесном душном помещении, как не о чужих грехах? Напрочь позабыв о своих.

***

Миколас бежал по широкой мраморной лестнице, вцепившись в драгоценный пакет обеими руками. По Дворцу дел Серземелья бегать конечно всяким младшим офицерам не следовало, но ему сказали: передать срочно, — а лейтенант Оддин привык исполнять приказ в точности. Срочно, значит, надо торопиться изо всех сил! Побывав с сидом Гарне на настоящей войне, молодой человек привык, что иногда от того, насколько быстро передан приказ или информация, зависит очень многое: от количества убитых и раненых до итога всей битвы. В делах мирных тоже следовало быть расторопным. Кто знает, о чем этот пакет? Может, о шпионском заговоре?

Мимо проплывали колонны в форме женских и мужских скульптур, чугунные перила, лица чиновников, неторопливо шагающих вниз, девушка-небожитель в голубом платье, словно сошедшая с картин художников прошлого столетия…

— Злата?

Миколас остановился, развернулся, смотря в спину золотоволосой даме. Неужели она???

— Дон Оддин?

Ему хватило секунды, чтобы оказаться рядом, щелкнуть шпорами, поклониться. Порывистое движение вышло неуклюжим, поклон — слишком низким, отчего Миколас тут же смутился.

— Желаю здравствовать вашему роду!

Ниса Вер вздрогнула. То ли от неприличной громкости пожелания, разнесшегося наверно по всей лестнице, то ли от смысла обыденного приветствия.

— Здравствовать… Да, здравствуйте.

Она смотрела на него — но мимо него. Тонкие пальцы сжимали голубую ткань платья, приподнимая пышный подол, чтобы не споткнуться на ступеньках. Губы ярко накрашены, не настолько, чтобы это выглядело вульгарным — но на грани. В золоте волос — невидимые шпильки с голубыми розочками. Голова гордо поднята, словно девушка идёт в логово чудища или на несправедливую казнь…

Миколас тряхнул головой, отгоняя нелепые видения. То она ему крылатой небожительницей кажется, то царственной пленницей! Какая глупость! Ему должно быть стыдно за свою неуемную фантазию!

— Вы торопились.

Молчание затянулось, и ниса Вер решила разрушить тишину нейтральным замечанием. Миколас посмотрел на ее безучастное лицо и вдруг почувствовал себя идиотом.

— Простите, я навязываюсь.

Он шагнул назад, забыл, что находится на лестнице, не удержал равновесия — и упал. Аристократка ойкнула, присела рядом.

— Как вы? Ушиблись?

Мимо прошел один из секретарей канцлера, бросил на них короткий взгляд — и устремился дальше.

— Нет, благодарю.

Миколас встал, стараясь не смотреть на прекрасную собеседницу, — и тут лента, которой он завязывал волосы в короткий хвост, лопнула и повисла на его правом ухе тонкой черной змеёй.

Большего позора было невозможно представить! Молодому лейтенанту никогда так сильно не хотелось провалиться сквозь землю! Даже, когда он обнаружил, что в их дом лезут тижийцы, а у него из оружия только топор и кухонный нож. И мать с сестрами за спиной…

Был бы он жив, если бы не вовремя подошедший к селению отряд сида Гарне?

Была бы жива Смеянка, если бы "свои" подошли чуть раньше — на пару минут?

Воспоминание частично смыло краску стыда с лица. Миколас деловито переложил пакет из одной руки в другую (выпускать из рук государственные бумаги нельзя даже если тебя на куски режут!), сбросил с уха порвавшуюся ленту. Сама износилась? Или кто-то из друзей пошутил? Интересно, но уже не так важно. Не бросаться же в объяснения и…

Ну что может быть хуже нелепого и смешного мужчины?

Словно в подтверждении его мыслей ниса Вер рассмеялась. Тихо, мелодично, почти не обидно. Да и что ему на нее обижаться? Вины золотоволосой красавицы в конфузе нет. Только его неосмотрительность. И беспощадная случайность.

Или всё-таки друзья посмеялись?

— Спасибо.

Лейтенант, совершенно обескураженный этим словом, поднял глаза на собеседницу. Та стояла рядом и смотрела на него — прямо на него! — с улыбкой.

— Это некрасиво с моей стороны, но вы так смешно сопели… Я не смогла удержаться. Простите.

Он неуверенно улыбнулся в ответ.

— Если вам это доставило удовольствие, я рад!

Ее улыбка не гасла.

— Неожиданно видеть вас здесь, — задумчиво произнесла девушка.

— Почему?

— В столице сложно найти такого искреннего человека.

Лейтенант воспрял духом.

— Готов находиться рядом с вами чаще!

Она не возмутилась — только посмотрела удивлённо ему в глаза.

— Вы странный.

— Если вас это радует, то, пожалуй, я таким и останусь.

Совершенно нелепый диалог, но Миколас хватался за слова, словно тонущий за соломинку, пытаясь продлить общение как можно дольше. Время…

Время! Пакет!

— Ниса Вер, я должен спешить! Но…если бы вы подождали…я бы мог ещё немного вас посмешить…

Злата молчала и улыбалась. Лейтенант в порыве поцеловал девушке руку — он знал, столичные дамы это любят, — и побежал вверх по лестнице, окрылённый неожиданной, но чрезвычайно приятной встречей. И надеждой. Совершенно глупой, воздушной, зыбкой, но неожиданно занявшей все его мысли.

Едва запыхавшийся Миколас представился секретарю, как его сразу же проводили в кабинет. За спиной зашумели остальные посетители, но негромко, всё-таки юноша был в форме и с пакетом в руках. Одно дело — пролезший без очереди торгаш или мелкий аристократишка, другое — посыльный с донесением.

Канцлер нервно расхаживал по комнате, заложив руки за спину. У его стола стоял один из младших секретарей, которые по большей части работали соглядатаями да мальчиками на побегушках. Миколас, едва закрылась дверь, прислонил руку к груди.

— Слава великому господарю!

Канцлер, мужчина хоть и видный, но уже в возрасте, который сказывался и на фигуре, приобретшей некоторую округлость, и в седине, выбелившей половину волос, остановился и окинул лейтенанта холодным взглядом.

— Слава Серземелью, — ответил он сквозь зубы.

— Разрешите доложить!

Вен Воль махнул рукой, отпуская секретаря, и тот тут же исчез за дверью.

— Что вы собираетесь мне докладывать? — гневно спросил канцлер. — Что вы принесли пакет, я и так вижу! Давайте сюда!

Миколас подошёл ближе, протянул бумаги, их тут же вырвали из его рук.

— Представьтесь!

— Лейтенант дон Оддин!

— Из мещан, — презрительно скривился аристократ.

— Служить господарю и Серземелью — почетный долг любого поданного! — гордо отрапортовал молодой человек. Вен Воль стукнул кулаком по столу.

— Я вашего мнения не спрашивал!

Нераскрытый пакет был отброшен на стол.

— Посмотрите на себя! О каком долге может идти речь! — канцлер презрительно скривился. — Почему цвет формы блеклый? Что с вашими волосами? Безобразие! Выпороть бы вас за внешний вид, позорящий честь мундира!

Волосы действительно по уставу должны быть собраны, а вот цвет у одежды Миколаса был такой, потому что новую форму ему до сих пор не выдали. Вряд ли это можно поставить ему в вину. Однако пререкаться простой лейтенант с самим канцлером никак не мог, и молодой человек только тем же докладным тоном сообщил:

— Физические наказания для офицеров были отменены в прошлом столетии!

Подобное замечание ещё больше взбесило аристократа, лицо его покрылось красными пятнами.

— Вы мне ещё указ наизусть зачитайте! Отвечайте: почему мне докладывают, что вы досаждаете посетителям вместо того, чтобы выполнять свой долг?

Миколас удивленно заморгал.

— Никак нет! Разрешите доложить: ни с кем кроме секретаря в приемной я не говорил.

— Зато на лестнице вы докучали одной весьма уважаемой гостье! Разве может офицер вести себя так фривольно с незнакомой дамой!

Миколас промолчал и канцлер, ещё больше распаляясь, спросил:

— Вы разве знакомы?

— Один раз ехали вместе в дилижансе.

— И это даёт вам право насаждать девушке ваше внимание?

Лейтенант, не понимая, за что на него ополчились, тем же тоном тупого военного ответил:

— Никак нет!

— Надеюсь, вы вспомните, несмотря на свое происхождение, о правилах поведения в приличном обществе. И о субординации!

— Так точно!

Вен Воль около минуты сверлил взглядом вытянувшегося в струнку лейтенанта, затем величественно махнул рукой.

— Подите прочь! И скажите начальству, что вас курьером я видеть больше не желаю!

Миколас опять приставил руку к груди:

— Служу Серземелью! — и чеканным шагом вышел из кабинета.

Однако стоило юноше покинуть приемную, как он бегом бросился к широкой лестнице. Перепрыгивая ступеньки, лейтенант добрался наконец до первого этажа Дворца дел Серземелья, и стал искать девушку в голубом платье. Но Злату нигде не было. Опечаленный этим фактом, Миколас побрел обратно к зданию столичного интендантства.

***

Солнце почти село, когда к небольшому по столичным меркам двухэтажному дому подъехал самоходный экипаж — наемный, но весьма дорогой судя по бархатной отделке сидений и шелковым занавескам на окнах. Из него весьма прытко выскочил седовласый мужчина, кинул царским жестом кучеру кошелек с оплатой, и подошёл к дому. Он постучал в дверь, затем заметил шнур звонка и нетерпеливо его дёрнул. Через минуту дверь открылась, и мужчина вошёл внутрь, решительно оттолкнув с пути худую служанку.

— Где хозяйка?

Важный вид и властный голос гостя сделал свое дело: женщина в переднике послушно склонила голову.

— Пройдёмте в гостиную. Сейчас она придет.

Канцлер прошел в небольшую комнату, обставленную хоть и просто, но со вкусом: пара кресел, диван, чайный столик, письменный, четыре стула. Не ирденское дерево, конечно, но резьба весьма красивая и цвет обивки приятный, не режет глаз. Вен Воль расположился на диване, с удовольствием коснувшись мягкой ткани пальцами.

Злата вбежала в комнату меньше чем через пять минут. Канцлер умилился: торопилась! К нему! А он уже было напридумал себе всякого!

— Здравствуй, милая!

Мужчина тут же вскочил, подошёл к бледной девушке, заключил ее в объятия, смачно поцеловал в губы.

— Как… Вы…

Побелевшее лицо выдало ее испуг. Скромное домашнее платье скрывало вздымающуюся от волнения грудь.

— Не бойся, моя лапушка, — канцлер погладил девушку по шелковистым волосам, рассыпанным по плечам золотым каскадом. — Никто не узнает, я на наемной карете прибыл. Но сил не было терпеть. — Пальцы перебрали пряди, дотронулись до порозовевшей щеки. — Как сопливый мальчишка, думаю о тебе каждое мгновенье, сердце бьётся, словно у беглеца, едва вспомню твой стан, твои глаза, твой шепот. — Ладонь огладила шею, с трепетом коснулась закованной в ткани груди. — Словно одержим я тобою, девочка моя… — Руки умело, споро принялись расстёгивать многочисленные крючки и развязывать ленты. — Кажется, не коснусь тебя — и умру.

Девушка послушно стояла посреди комнаты, пока мужчина торопливо стягивал с нее тяжёлую одежду. Упали на пол верхние юбки, отлетел к камину лиф. Канцлер тут же спустил с белого плеча нижнюю рубашку, оголяя высокую девичью грудь.

— Прекрасна…

Пыхтя, словно загнанная лошадь, он толкнул любовницу вперёд, и та врезалась спиной в письменный стол.

— Прекрасна.

Мужские пальцы накрыли розовый ореол, резко сжали, отчего девушка вскрикнула.

— Прости, радость моя. Как же ты желанна.

Ничего не стесняясь, канцлер торопливо спустил штаны, затем стал задирать молчаливой хозяйке подол нижней рубашки. Шершавый его язык коснулся розового соска, пальцы скользнули между женских бедер. Мужчина тяжело дышал, на лбу его выступил пот.

— С тобой каждый раз, как первый, золотце. Ох! Это так прекрасно: знать, что ты моя!

— Я твоя, — прошептала Злата, закрывая глаза.

21. Подхолмье

Нож быстро бойко стучало по деревянной доске. Деяна, примостившаяся в углу чистить картошку, иногда вздрагивала от особо громкого стука и бросала на хозяйку постоялого двора опасливые взгляды. Азарина чувствовала спиной страх, неуверенность, настороженность своей новой помощницы, но на разговор ее выводить не стала. Останется — расскажет, когда захочет. Не останется… бывает. Коли не придется девка ко двору — ну, значит, такова судьба. Приживется — хорошо, сильно девчонка ее не объест, а одинокие дни скрасит. Хоть Рина и радовалась, что брата забрал в услужение человек важный, да к тому же не злой и не бесчестный, а все равно жить одной было горько. Непривычно. После смерти матери единственной целью ее было обеспечить всем необходимым Игнаса, дать ему то, о чем должен был позаботиться отец: образование, приемлемую работу, достаток. Частичную независимость. Для того и работала на трёх хозяев, и двор постоялый завела тоже для этого. А вот улетел птенец из гнезда — и пусто стало в доме, стыло. Хоть и горит в печи огонь, а холодно порой одной, даже если на дворе знойное лето. Заезжий франт не в счёт. Он горит, и огнем своим делится, да пламя то странной, разрушительной силы. Его можно коснуться несколько раз, но шагни дальше, проскользни в сердце — и сгоришь вместе с ним.

Чужой мужчина. Скрытый под слоем дорогих тряпок и пустых слов вулкан. И просто…

— Дурак!

Деяна вздрогнула, покосилась на дону Брит, но тут же вернулась к работе. Азарина со всей силы рубанула большим мясницким ножом по говяжьей ляжке.

Нет, ну не дурак ли? Предложил сунуться в пасть дону Низ самим! Да как! Ненормальный! Не головой думает, а задним местом!

Хрясь!

И план, самое главное, так расписал умело, что, кажется, грех не согласится. Намолол языком невесть что, а ей теперь расплачиваться. Собственную шкуру подставлять. И ведь так говорил, что она, дура, как глупая коза на веревке готова идти за ним на закланье…

Хрясь!

Скрипнула дверь. Деяна бросила дикий взгляд на деревянную створку и затихла в надежде, что ее не заметят.

— Кто там такой оголтелый, без спроса лезет? — рявкнула дона Брит, не выпуская из руки нож. В комнату зашёл Вадим. Деяна совсем вжалась в стену, Азарина молча вернулась к разделыванию мяса.

— Так мне тебя ждать?

Хрясь!

И что сказать этому дураку?

— Мне казалось, мы вчера пришли к согласию.

Ишь ты, умный какой! Постель — это не согласие. Это… для тела. И для души немножко. И непонятно, чья душа получает от этого больше. А то, что он задумал, — самоубийство. Очень изощренное.

— Что-то неприветливая ты сегодня.

Да неужели?

Хрясь!

— Рина, мне нужен ответ.

Мягкий ленивый голос мужчины вдруг стал другим: жёстким, холодным. Нож замер над столом.

Ой, дурак!

Ой, дура ты, Ринка!

— Я приду.

— Тогда на закате. На ужин не жди, милая.

И, такой же беспечный и весёлый, как обычно, вен Борз покинул комнату лёгким неторопливым шагом.

Хрясь!

— Деяна, ты мне нужна сегодня ночью. Будешь сторожить у двери.

Девушка с сомнением покосилась на хозяйку, но согласно кивнула. А куда ей деваться? В конце концов, не убивать же кого-то идут эти двое? Правда же?

День выдался на редкость солнечным. Давно такого не было в этих краях. Но Азарину хорошая погода не радовала. Тяжёлое, мрачное предчувствие легло на сердце неподъемным камнем. Ожидание беды не было надуманным: то, что от нее требовал Вадим, казалось слишком рискованным, слишком дерзким. Опасным. Но… Игнас далеко, а больше заботиться ей не о ком.

Азарина покосилась на копошащуюся у печки девушку. Отвела взгляд, подхватила поднос, и вышла. В обеденной, как обычно по вечерам, шумели люди. Солнце клонилось к закату, расцвечивая крыши домов. Мужской смех, стук ложек, запах еды…

Тишина. Она неожиданно заполнила пространство комнаты. Люди замерли, словно заколдованные неведомой магией. У кого-то одного упала из рук ложка, стукнула об пол. Следом хлопнула, закрываясь, дверь. Азарина, сидевшая за стойкой, вцепилась руками в поднос. То, что пришла беда, она поняла сразу. Только вот — какая?

Вошедший неторопливо огляделся. Невысокий, крепкого телосложения, темноглазый и темноволосый, он был одет в одежду серземельского крестьянина, но никто и никогда не спутал бы этого человека с серземельским подданным. Из заплечного мешка торчала рукоять кривой сабли, раскосые глаза внимательно осматривали помещение и находившихся в нем людей. Наконец тижиец выделил из всех Азарину и шагнул к стойке. Дона Брит встала, подвинула к себе графин с молоком.

Степняк положил на столешницу перевязанную руку. Молодой, хоть и бородат. Наверно, ровесник, а то и младше самой Рины.

— Жэншына, позовы таджа. Хозаина.

За спиной незнакомца двое из гостей встали. Азарина махнула рукой, призывая мужчин вернуться к еде. Несмотря на то, что новый правитель тижийцев был склонен к мирным взаимоотношениям с северным соседом, жители юга Серземелья ещё нескоро забудут войну десятилетней давности. И хотя их край непосредственно не граничит со Степью, но здесь много семей, пришедших с более южных провинций Серземелья как раз в попытке сбежать от ужасов той войны. Тижийцы убили их родных, разрушили их дома, за десять лет такое не забывается. Хотя, например, степной торговец Хары, весьма благополучно обустроил в Подхолмье лавочку, и людей к нему ходило немало, несмотря на раскосые глаза продавца и странные южные одежды. Впрочем, его постоянные покупатели, в случае нового столкновения Тижийского таджасата и Серземелья, могли также дружно вздернуть его на ближайшем к лавке суку.

Азарина долго смотрела на неожиданного гостя. Тот за саблю не хватался, терпеливо ждал ответа. Ей показалось, что он спиной чувствует каждый взгляд, каждое движение мрачно жующих мужчин. Сдержан. Воевал. Опасен. Но на кой демон он сунулся в пасть к медведю?

— Я хозяйка. Что надо?

Мужчина внимательно рассмотрел Азарину, затем ещё раз обвел взглядом помещение.

— Батыр…Выша-бал нужен? Воын.

— Вышибала? Не нужен. Иди лучше в Жирную пивную, там постоянную дерутся.

— Был. Сказалы: суда сходы. Здесь бешеный бабай.

До Арины не сразу дошло, что "бешеный бабай" — "бешеная баба". То есть она. Пошутили местные мужички над пришельцем, ничего не скажешь. И кто это, интересно, там такой умный до говорливый больно?

— Вышибала мне не нужен. Народ мирный, красть нечего. Денег нет, платить тебе нечем. Иди отсюда.

— Ни надо дэнэг! — возразил тут же тижиец. — Минэ нужин мэсто. Ида. — Он ткнул пальцем в графин, который Азарина до сих пор так и не выпустила из руки. — И врэма.

В животе у степняка тут же заурчало. Дона Брит почувствовала, как жалость окольными путями пробирается к ее сердцу. Посмотрела на эфес сабли. А ведь этот мужчина ни одного серземельца убил! У тижийцев мальчики воевать начинают почти с пелёнок. Этот точно воевал десять лет назад, ведь был уже подростком. А раз выжил, значит кто-то своей кровью оплатил его жизнь. Кто-то из серземельцев.

А с рукой-то у него что? Приветили добрые люди в соседнем городе?

— Врэма, — повторил проситель, словно почувствовал ее настрой. — Работат буду. Много могу. Крыша дыравый видэл. Сделать лэгко.

— Гони его в шею, Ринка! — старший сын плотника, после смерти матери часто захаживающий к Азарине поесть, стал рядом с незваным гостем и почти зеркально облокотился о стойку. — Я тебе сам крышу сделаю, лучше прежней будет! А с этого что возьмёшь? Он что такое крыша-то знает?

Тижиец смерил наглеца недовольным взглядом, но ничего не сказал ему, обернулся к хозяйке дома:

— Два года иду суда. Хороша будэт крыша, я дэлал ни раз.

Сделает, как же. С перевязанной-то рукой.

— О! Два года! И ещё жив? — немного нервно усмехнулся плотник. Ему и не по себе было рядом со степняком, и не влезть в разговор он не мог. Словно вожжа под хвост попала, как говорил Азаринин батюшка. Рина решительно подняла графин.

— Спасибо, Иг, я сама разберусь. Мы сейчас с таджасатом в мире, не стоит лезть на рожон. А ты, косноязычный, садись за тот стол. Поесть дам, но потом прочь иди.

Тижиец получил стакан молока и отошёл к указанному столу. Плотник недовольно сплюнул и пошел к своему. Азарина взяла поднос, собираясь идти за очередной порцией каши.

Новый посетитель не вошёл в дом, а вбежал, почти сорвав тяжёлую дверь с петель. Большой, взъерошенный, глаза безумные, красные.

— Здравствуй, Слав.

Брат Данисы зарычал, словно дикий зверь. Тяжёлыми медвежьими шагами он пошел на Азарину.

— Здравствуй? Здравствуй? И ты мне будешь желать здоровья после того, как свела Даниску в могилу?

Поднос выпал из Азарининых рук.

— Как? Померла?

Мужчина зло стукнул кулаком по стойке.

— Рано радуешься! Чтоб не говорил демонов доктор, мы с Яромиром Данку вытащим! Вылечим! А коли помрет она, я тебя собственными руками задушу, поняла?

Мужики настороженно прислушивались. Плотник, опустив глаза, ел кашу. Ну да, с тижийцами его отец воевал, а вот с сумасшедшими башмачниками — нет.

Брат Данисы шагнул вперёд, Азарина отступила назад, всерьез испугавшись человека, бывшего ей когда-то другом. Кожевник, что ел за дальним столом, встал, двинулся в их сторону.

— Не трогай девку.

Слав рыкнул, показывая зубы.

— Защитник выискался! А ещё сосед! Ты Данку мою видел? Видел? Ты знаешь, как она теперь выглядит? Старуха, а не молодая женщина! А ведь добрая, рукастая, мужа с дитем любит до безумия! И нашлась змеища, влезла в чужую семью! — мститель повернулся к Азарине. — Она мне все рассказала! Все! И как ты Яромира заговаривала, и как волосы свои к его рубашке пришила, и как ее со свету сжить обещала!

Так вот в чем беда. Даниса больна. Но даже зная, что умрет, она не хочет отдавать мужа бывшей подруге. Как будто он бы пришел. Дура. Он убиваться по ней будет, уж Рина-то знает. Она Яра лучше Даны чувствует, оттого та и бесится. Но… Даже если бы пришел он в итоге, Азарина его не приняла бы. Слишком многое их теперь разделяло. Не зря же она связалась со столичным хлыщом — выдирала из сердца верность, как могла.

Нет, не примет. Да он и не придет. Глупая Данка. Еще и наврала, дура, с три короба.

Ну и что сказать ее дурню-брату? Что собственная сестра ему в глаза врёт?

— Я ничего такого не делала, Мирослав. Кровь у меня обычная, все знают.

Да уж, видели ее кровь и соседи, и подруженька Даниса, и сам Слав. Ещё на ссадины дул и какой-то детский стишок приговаривал. Тогда она была для него просто побитой отцом девчонкой. Сейчас — вражина похуже тижийца.

— Врешь!

Он кинулся вперёд. Рина взвизгнула, инстинктивно шарахнулась в сторону.

Тижиец, медленными шагами приближающийся к ним вдоль стенки, прыгнул на нарушителя спокойствия. Повис на руке Слава, отводя ее от лица женщины, ткнул противника кулаком в живот. Тот согнулся. Степняк заломил серземельцу руку за спину и повел его к выходу.

— Двэр открой, — попросил он шагнувшего следом кожевника. Тот сначала опешил, потом всё-таки выполнил просьбу. Они в четыре руки аккуратно вытолкали башмачника за порог и захлопнули за ним дверь.

— Спасыбо.

Тижиец кивнул неожиданному соратнику и вернулся к своему столу допивать молоко. Кожевник, заметив, что Азарина уже исчезла во внутренних комнатах, последовал его примеру. Пара мужчин торопливо покинули обеденную. То ли побежали проверять, жив ли земляк, то ли разносить по городу свежие сплетни. А может, навету башмачника поверили.

Дона Брит не пошла на кухню. Едва от нее оттащили Слава, она скользнула за внутреннюю дверь и замерла, прислонившись к ней лбом. Зубы сцепила так, что заболели челюсти. Ну и что делать? Выбежать вцепиться этому дураку когтями в лицо? Очень хочется, но в чем его вина? В том разве, что поверил сестре. Она бы тоже Игнасу верила больше, чем всем прочим. Пойти поругаться с Данисой? Толку-то? Если уж она больная не угомонится! Да и… права заклятая подружка отчасти. Ведь как не злилась Азарина на Яромира, когда он начал к ней ходить, а ведь ждала. На каждый скрип двери замирало сердце: вдруг он? Столько лет прошло, а ума, видно, не прибавилось.

— Дона Брит.

Рина выпрямилась, обернулась к Деяне.

— Да?

— Я посуду вымыла.

— Сядь поешь сама пока. Сейчас разгоню лентяев, обеденную надо будет убрать. И, Деяна, завтра пойдешь тарелки разносить.

Девушка бросила испуганный взгляд на дверь, у которой стояла Азарина.

— Пойдешь, — припечатала хозяйка. — Мне помощница нужна, а не тень невидимая. Нечего по углам прятаться.

Девушка молча пошла выполнять поручение.

Вскоре посетители были разогнаны, Деяна занята работой на кухне, а принарядившаяся Азарина выпроваживала последнего гостя — настырного тижийца.

— Говорыла: нэ надо. А прыгодылса.

— Что ж ты такой прилипчивый? Иди ещё куда-нибудь! В Нахолмье. В Торфград. Там работы больше будет. Заладил: возьми да возьми! Что тебе тут, медом намазано?

— Намазано, — согласился степняк, позволяя вытолкать себя на улицу. — Косты прэвелы мэна суда. Здэс надо быт. Это дэло жизны.

Он замолчал, потоптался на пороге. Азарина не знала, почему так и не закрыла дверь. "Жизны"! Надо же удумал! Мужчина посмотрел Рине прямо в глаза. Спокойно, уверенно, готовый поделиться сокровенным, а в ответ принять любое ее решение.

— Сэстру. Исшу. Мы послэдный из роду. Косты говорат ждат здэс. Буду ждат.

Она сглотнула вставший в горле ком. Сестру… Они с Игнасом тоже последние. Отец, до сих пор пьянствующий на другом краю города, не в счет. Нет у них отца.

Видимо, она думала слишком долго. Тижиец тяжело вздохнул и, поправив на плече мешок, зашагал прочь. Видно, не один раз его гнали со двора. А он просто ищет последнего оставшегося в живых родного человека. Смерть, она не разбирает, кто ты и где родился, все перед ней равны.

— Стой!

Крикнула — и тут же мысленно себя обругала последними словами. И все равно повторила:

— Стой!

Степняк удивлённо обернулся.

— Переночуешь на соломе.

Он согласно кивнул, не задавая вопросов.

Устроив гостя в сарае и надавав Деяне наставлений, Азарина накинула на плечи большую темную шаль и выскользнула на улицу. Солнце скрывалось за горизонтом.

Она постучала в двери роскошного дома, когда по улицам разлились сумерки, словно чернила по дорогой толстой бумаге. Впустили ее не сразу, но — впустили. Слуга, весьма грубо с ней разговаривающий, провел ее в большую гостиную, обставленную роскошно, но безвкусно. В огромном кресле у горящего, несмотря на хорошую погоду, камина сидел дон Низ.

— Проходи, проходи, — он осмотрел ее, словно не очень нужный ему товар. — Зачем пожаловала?

Азарина замялась. Обмахнулась углом шали, открывая взору мужчины глубокое декольте.

— Я пришла поговорить.

— О чем?

— О разном.

Она нервно вздохнула и грудь колыхнулась под тонкой тканью. Дон Низ сглотнул слюну. Его маленькие глазки осмотрели стоявшую перед ним женщину более благосклонно.

— Что ж, давайте поговорим, — он похлопал по ручке стоявшего рядом дивана. — Присаживайтесь. Я с вами давно хотел поговорить.

— Это очень лестно. — Рина сдержала порыв отступить назад. — Можно мне вина? Я несколько растеряна.

Мужчина недоверчиво фыркнул, но все же разрешил:

— Пей, Риночка.

И он отбросил сюртук на диван. Азарина схватилась за графин. Руки дрожали. Отец, что она делает?

За спиной мужчина ослабил ворот рубашки. Хорошо хоть не завязки штанов. Но это дело времени.

Ох, дура! Какая же ты дура, Рина!

Дона Брит сцепила зубы и елейным голосом предложила:

— Налить вам вина? Оно, верно, даёт прекрасные ощущения.

Над ухом тяжело задышали.

По оконному стеклу ударила капля дождя.

22. Подхолмье

Сначала Вадим ждал. Долго. Пока наконец Азарина не появилась у резных дверей особняка мэра. Через пару минут, как она вошла в дом, аристократ наконец перелез с ветки на балкон второго этажа. Попытался открыть окно, подцепив тонким листом металла легкий крючок летней задвижки, но не смог. Створка была закрыта на засов. Вадим мысленно выругался и, встав на перила, попытался дотянуться до соседнего окна. Пальцы зацепились за витую чугунную решетку, а вот ноги с опоры соскользнули, и Вадиму пришлось немного повисеть над весьма неприятным даже на вид кустом роз, прежде чем он смог сориентироваться, как действовать дальше. Падать не хотелось — шею, может и не свернёт, а вот ноги-руки переломает запросто. Ещё и розы помнет. А розы — улика проникновения.

Вадим фыркнул. Он любил смеяться не только над всем миром, но и над самим собой. В дома благонадежных (пусть только с виду) граждан он проникал всего второй раз. Дилетант. А отмычкам обвешался, словно заправский вор.

Подтянувшись, он передвинулся повыше. Ноги стали на скользкую решетку. Держась одной рукой за оконное ограждение, вен Борз толкнул чуть приоткрытую створку окна. Та послушно отошла в сторону.

Хорошо всё-таки, что в новых домах окна открываются внутрь, а не наружу. Очень удобное для воров новшество.

Он перелез через оконное ограждение, доходившее ему до пояса (окна в пол — тоже новое веяние), и ввалился наконец в комнату.

Спальня. Огромная бордовая кровать с балдахином, вычурный стол, большой камин. Картины с неприличными изображениями развешаны по стенам. Все нелепое, крупное, позолоченное.

"Деньги есть, а вкуса нет".

Вадим на всякий случай заглянул под каждую картину, но нигде тайника не нашел и замер у двери. Несколько минут он чутко прислушивался к тишине, что царила в коридоре, затем приоткрыл дверь. Никого.

Кабинет располагался в соседней комнате. Аристократу пришлось повозиться с приобретенными артефактами взлома, но один из них наконец сработал, и нужная дверь открылась раньше, чем кто-то из слуг появился на втором этаже. Нет, Вадим рассчитывал, что дон Низ в предвкушении приятной ночи отпустит слуг отдыхать, дабы не мешали, но мало ли!

Интересно, а что там делает Азарина? Мысль несколько встревожила прошмыгнувшего в кабинет взломщика. Он стал действовать быстрее: зажёг свечу, перебрал бумаги, разбросанные на столе, залез в ящики стола. Несколько листов свернул и спрятал в карман, затем перешёл к осмотру тайника. В юности Вадим зачитывался книгами о тайных дверях, ходах и схронах. И хотя специалистом в этом деле он так и не стал, однако в провинциальных домах подобные вещи находил весьма быстро. Тем более теперь он ещё запасся соответствующими артефактами.

В тайнике над камином лежал мусор: деньги, драгоценности, купчая на дом в Торфграде. Несколько писем, компрометирующих других чиновников Подхолмья. Личную переписку глава города, видимо, благоразумно предавал огню. Что ж, Вадиму хватит его черновика с подсчётам кому, сколько и за что он заплатил.

Забрав с собой то, что посчитал важным, вен Борз, уже не таясь, спустился по лестнице вниз. Заглянул в одну комнату — пусто. В другой…

Дон Низ лежал на ковре у камина в рубашке и приспущенных штанах. Белый бок его мерно вздымался. Рядом, свернувшись клубочком, лежала полуголая Азарина. Один чулок висит на спинке стула, другой валяется на диване. Платье спущено с плеч, юбка в беспорядке распласталась по полу. В огне свечей белеют голые щиколотки.

— Рина!

Окрик вышел каким-то испуганным. Он, конечно, не об этом ее просил. И она не юная дева убиваться по такому поводу. Но…

— Рина!

Женщина — его, демоны ее возьми, женщина! Хоть и временно! — безмолвно лежала на полу. Вадим бросился к камину.

Кровь. Немного, но он заметил. Алые капли хорошо видны на белой мужской рубашке. На голове — хуже. Не сразу увидишь.

Вен Борз выругался.

— Вырубила всё-таки. Ну и что это за представление?

Дона Брит с независимым видом поднялась с пола, потянулась к чулку.

— Интересно стало, можешь ли ты чувствовать хоть каплю вины, сволочь такая.

— Я не просил тебя его бить. Только занять разговором.

Рина села на диван и стала натягивать на ногу потерянную деталь гардероба.

— Но и пункта о том, что я должна стать шлюхой, тоже не было.

— Не было, — согласился аристократ, облегчённо выдыхая. Ох, ну что за женщина! — Слуги ушли?

— Да.

Азарина привела в порядок одежду и вышла, повинуясь приказу Вадима, в коридор. Вен Борз плеснул водой из графина на лицо дону Низ. Тот встрепенулся, попытался подняться.

— Что случилось?

— Не знаю, — не моргнув глазом, соврал аристократ. — Наверно, вы поскользнулись и упали. Или вор прокрался в дом.

— Не-ет, не вор, — прохрипел глава города, пытаясь встать.

— Ну не любовница же вас так приложила!

Дон вспомнил произошедшее, напрягся. Вадим толкнул мужчину на пол, не давая тому встать. Присел рядом, поигрывая стилетом.

— Вот есть у вас в городе замечательнейший человек — начальник тюрьмы. Как он любит грехи людям прощать! Храмовник, да и только! Скажу по секрету, чувствую я с ним некоторое родство… — в руках блеснул острый клинок. — Так и хочется кого-нибудь наставить на путь истинный. Как думаете, стоит? Или мы попробуем поговорить честно без наставлений? Вы же не против искренности?

Дон Низ покосился на блестящую сталь и кивнул.

Разговор вышел недолгим. Вадим вместе с Азариной покинул дом главы города не более чем через полчаса. Едва хлопнула входная дверь, дон Низ стёр со щеки кровь, поправил штаны и дёрнул шнур звонка так, что тот чуть не оборвался.

Вошедший слуга застал хозяина за написанием письма.

— Мальчишек мне! — рявкнул тот. — Двух! Срочно! Одного на Цветочную, другого на почтовую станцию. Живей, идиот!

Слуга исчез за дверью. Дон Низ размашистым нервным почерком писал неведомому адресату что-то очень важное.

Вадим и Азарина добрались до дома пешком. Извозчики в такое время уже не работали. Летняя ночь, вопреки предыдущим, была тиха и тепла. Стрекотали сверчки, топали ёжики. Ложилась шалью на плечи тьма. Азарине мир казался сказочным, Вадиму — мрачным. Они шли молча, рядом, но не вместе, каждый думал о своем. У двери дома остановились, замерли, подбирая слова.

— Не придешь? — зная ответ, спросил вен Борз.

— Не приду.

— Что ж, ты была самой искренней моей любовницей.

Азарина поплотнее закуталась в шаль.

— Могла бы ответить, что я был самым лучшим. Или самым страстным. Или ещё что-нибудь в том же роде.

Он стоял рядом и насмехался. Над ней, над собой, над самой любовью.

— Ты же только что сказал про искренность.

Вадим рассмеялся. Так громко, что Рина испугалась, что он разбудит спящего в сарае тижийца, и торопливо стукнула условным образом в дверь.

— Возьми, — аристократ снял с пальца тяжелый перстень и протянул ей. — На память.

Она отвела его ладонь в сторону. Движение вышло слишком резким, украшение упало, покатилось во тьму.

— Как хочешь. Возможно, место драгоценностей — в грязи.

В его голосе совершенно неожиданно послышалась обида. Реальная? Напускная? Или то просто игра ее воображения?

Открылась дверь. Деяна, сжимая одной рукой свечу, а другой нож, встревоженная, нервная, осмотрела их с подозрением.

— Все, — Азарина взяла из ее рук подсвечник. — Иди спать. Спасибо.

Девушка тут же ушла, ничего не спрашивая. Вадим прошел внутрь, шагнул к двери, что вела в маленький узкий коридор, упирающийся в обеденную залу.

— Если что — пиши в Малахитовый дом. И да, Рина, я не лгал. Мне было с тобой хорошо.

— Мне тоже, — вдруг вырвалось у нее.

— Но это мало? — спросил мужчина.

— Да.

— Что ж, — он посмотрел на нее огненным, шальным взглядом. — По крайней мере, я тебя чему-то научил. Твой первый мужчина был жутким эгоистом и неумехой, так ему и передай.

Азарина промахнулась: подсвечник врезался в косяк двери, а не в покидающего комнату мужчину.

— Сволочь! — выдохнула гневно дона Брит, откинула в сторону шаль и принялась греметь замоченной в бадье посудой. Кипящие в груди злость, недовольство, обиду срочно нужно было направить в мирное русло.

Аристократ неторопливо поднялся по лестнице в свою комнату. Отбросил сюртук, сел за стол. Задумчиво погрыз кончик стального пера и принялся писать.

"Высокоуважаемый Ават, великоблагородный и многопочтенный, обращаюсь к твоей неиссякаемой мудрости…

Кажется так, старый развратник, ты хотел, чтобы я писал тебе донесения? И хотя ты прогнал меня взашей, в конторе я ещё числюсь по причине того, что лицо такое справить могли только "своему" человеку. Помнишь? Ты сам маменьке сказал это. Что подобные операции гражданским не делаются. И хотя вы предполагали, что мое назначение в контору чисто символическое, ты не будешь отрицать, старик, что я принес некоторую пользу. Можешь сколько угодно ворчать о причинах иногда появляющегося у меня служебного энтузиазма, будь то скука, желание насолить ближнему или просто добавить головной боли тебе лично, но у меня в кармане жетон, а значит, ты должен меня выслушать. Так что будь добр, прочти письмо до конца. Если конечно ты все ещё мнишь себя защитником серземельского народа от произвола и злоупотреблений.

Перейдем к делу. Их по сути два. Постараюсь быть кратким.

1. Город Подхолмье, Полянская провинция, Илийский округ.

Имеет место быть преступный сговор некоторых лиц. Нарушаются законы господаря. Чиновники используют данную им великим господарем власть вличных целях.

Глава города дон Низ. Премерзкое существо. Ворует нещадно, склоняет к отношениям супружеского характера местных девушек, покровительствует злоупотреблениям своим положениям других должностных лиц. Продается за руб. За небольшую плату готов оказать любую услугу любому человеку, представившемуся достаточно значимым образом.

Начальник тюрьмы. Насильник, извращенец, взяточник, отпускает и арестовывает людей за мзду. Охрана тюрьмы — бестолочи, еле-еле способные вдвоем справится с хрупкой девушкой. Настоящий преступник сбежит от них, не прилагая особых усилий. Не отличаются ни умом, ни физическими данными, появляются на службе в пьяном виде.

Про прочих я не вызнавал, но, думаю, здесь многие позволяют себе гораздо больше, чем им положено в рамках закона. Не сомневаюсь, твои ищейки найдут массу приятного, копаясь в грязном белье этих тварей. Надеюсь, аромат доплывает и до тебя.

2. На постоялом дворе города Подхолмье на генерала господарской армии Невзора сид Гарне и единственного наследника одного из древних родов Вадима вен Борз было совершено нападение. Чародей-разбойник остался в живых и отправился в тюрьму, откуда благополучно сбежал при покровительстве начальника тюрьмы (никак не смог запомнить фамилию этого урода, но тут он один такой, разберёшься). Тот ссылается на приказ дона Низ.

По посещении борделя на Цветочной улице одна из проституток подсыпала мне в вино зелье "развязанного языка". Ничего, конечно, не узнала, ты же знаешь, я всегда говорю не о том. Но на следующее утро ее нашли мертвой. Женщина имела связь с двумя неизвестными мужчинами. Думаю, это дон Низ испугался и решил проверить, не под его ли душу я приехал. А дуру-девку приказал убить на всякий случай. Но ты проверь.

Чародея я успел допросить, но тот только сказал, что их нанял какой-то мужчина в маске и черных перчатках. Клялся, что больше ничего не знает. Уверен, он лгал, но теперь уже не проверишь. Думаю, он давно закопан в ближайшем лесу.

Дон Низ тоже толком ничего не говорит. Пришлось даже ему подправить лицо. Молчит, лихобор. Возможно, твои псы искуснее и язык ему развяжут. Мне он поведал следующее:

Пришел мужчина в маске (начинаю ненавидеть моду на маскарады! Ты, наверно, тоже, учитывая, что матушка таскает твое старческое тело на каждый из них. Ведь на балах вместе вы появится не можете) и черных перчатках, назвался Чеславом, сказал, что из твоей конторы. Приказал выпустить чародея, чтобы тот привел их к нанимателю. Добрый дон Низ, конечно же, был рад поспособствовать справедливости и тут же приказал выпустить разбойника. Мне ничего не сказали, так как расследование "тайное".

Складно, да не очень. Несомненно, есть человек, который заплатил дону за помощь в решении проблемы. Этот человек нанял разбойников: не знаю, зачем, попугать, или действительно убить? Затем избавился от исполнителей. Одного тюремщика убили, может, случайно, может, видел спьяну что-то лишнее. Чародея выкрали и, я уверен, тоже отправили к Отцу. Проститутку предположительно убили не по приказу неизвестного, а по распоряжению главы города.

Остаётся вопрос: кто и зачем нанял разбойников? Думаю, это как-то связано с расследованием, что ведёт Невзор. Ты знаешь, этот упрямый мул не останавливается на полпути. Прёт вперёд, хоть ты ноги ему руби. Вот его уже и сняли с должности, и задание новое дали, дабы голову его забить иными вопросами, но он до сих пор вызнает все, что может, о сиде Грош. Оставил молодому Миколасу задание то узнать, там понюхать. Написал кому-то горы писем. Уверен, что предыдущий интендант столицы как минимум казнокрад, и стремится доказать это всеми силами. Деньги, как известно, добываются кровью. Полагаю, есть много людей, которые не желали бы видеть это расследование завершенным. Но, конечно, я щенок, не знающий жизни, и слова мои — ветер. Однако ветер этот тебе доносит свои наблюдения и думы, чтобы ты, многомудрый, оторвал зад от матушкиной софы и занялся делом.

Отбываю завтра в Малахитовый дом. Здесь мне больше делать нечего, пусть теперь разбираются твои ищейки.

Да, высылаю кое-что из бумаг дона Низ. Тебе будет очень любопытно узнать, о чем он переписывался с друзьями и неким человеком из Торфград. А так же у него весьма интересная страница с подсчётам доходов. Думаю, сейчас он в панике ищет эти бумажки, разведя большой огонь в камине.

Маменьке поклон. Пониже. Если, конечно, она захочет обо мне вспомнить.

Глупый щенок-недоищейка, или как ты там меня величаешь?

Вадим вен Борз.

В.Д. Девка тут есть, Азарина дон Брит. Убогая на голову, калек собирает. Но языкастая. Ты присмотри, чтоб не обидели."

23. Стольград

Ярким летним утром седьмого дня Месяца Солнца цветочно-бакалейная лавочка на Чугунной улице открылась, как всегда, рано. Заспанный сосед, хозяин маленькой чайной, которую посещали в основном иногородние студенты, снимающие поблизости комнатки у многочисленных почтенных вдовушек, проживающих в этом районе, только-только начал приводить в порядок крыльцо, а зеленщица-цветочница уже и маленький садик осмотрела, и ягоды с куста розоволистной оринки собрала, и пыль невидимую с прилавка смахнула. У "белого" крыльца поставила два ящика с пестрыми травами, у внутреннего, что выходило в маленький садик позади лавки, высадила в почву большой куст оранжевых цветов.

— Убери, ба! — возмутилась девушка, лежащая на широкой деревянной лежанке в тени крыльца. — Не люблю их!

— Ишь ты! Не любит! — погрозила внучке пальцем зеленщица. — А ты полюби! У них запах чувствуешь какой? Целебный! А как ягодки созреют, мы тебе отвар сделаем опять.

Девушка недовольно скривилась. Юное лицо ее, худое, с резкими чертами, заострилось ещё больше. Слишком узкие для коренной жительницы Серземелья глаза, сверкнули злым упрямством.

— Надоела ты со своим отваром! Я…

Звякнул колокольчик. Старушка поспешно вытерла руки о вышитый цветами передник.

— Опять побежишь пса его встречать? — зло процедила девчонка, дёрнув себя от переизбытка чувств за толстую черную косу.

— Охолонь! — строго приказала женщина внучке. — Раскудахталась! Надо будет, и встречу, и привечу, и медком угощу. Много ты понимаешь, дитятко!

И приподняв подол, так же вышитый цветами, старушка поспешила вернуться в дом.

Но когда она из маленькой комнатушки-спальни вышла в помещение, отведенное под лавку, навстречу ей шагнул отнюдь не юный лейтенант.

— Здравствовать вашему роду, уважаемая… Милена, правильно?

Незнакомец, высокий, худощавый, нетерпеливо постукивающий тростью по прилавку, у лавочницы доверия не вызвал. Она неторопливо вытерла руки о передник, собираясь с мыслями, шагнула навстречу посетителю.

— И вам не хворать. Зачем пожаловали? Цветы? Специи? Зелень?

Женщина приблизилась к столам, у которых стоял мужчина, но рассмотрела только завитые усы гостя, глаза же его прятались в тени широкополой шляпы.

— Благодарю. Но я хотел купить другое.

Ой, не нравился ей этот человек! Тонкий, скользкий, из тех, что ужом из любого захвата выскочат! И тень эта под шляпой…

— Что же? Ягоды оринки ещё кислые, а больше ничего нет.

Она развела руками, показывая, что весь товар выложен перед гостем. Кадки, ведра, ящики, горшки с травами и цветами действительно стояли повсюду: на лавках, на столах, под столами, на полу, на полках. Большие и маленькие, зелёные и разноцветные, живые и сушеные, они заполняли все пространство комнаты, создавая непередаваемое сочетание красок и запахов. Лёгкий горьковатый аромат петрушки мешался с терпкими нотками специй, кислым запахом сушеных фруктов, сладким благоуханием лилий.

— Я хочу посмотреть письмо, которое вы получили вчера.

Милена едва заметно вздрогнула. Сердце пропустило удар и тут же понеслось вскачь. Она глубоко вздохнула и изумлённо приподняла брови.

— Вы из охраны порядка?

Мужчина хрипло рассмеялся. Картонным, неестественным смехом.

— Я думаю, вы догадались, что нет. И все же я настаиваю.

— Не вижу причин потворствовать вашей просьбе. Моя личная переписка никого не касается.

Тук-тук бьёт трость по прилавку. Тук-тук стучит о ребра сердце бакалейщицы. А ведь сид Гарне предупреждал. А она, глупая, не поверила. Кто на старуху подумает недоброе? И вот теперь…

Что ж, каждая тропка где-то начинается и где-то заканчивается. Девку только жалко…

— Личная? А вы знаете, милочка, что врать нехорошо?

Милена схватила стоявшую сбоку от прилавка метлу.

— Я вам не милочка! Будет он мне, хлыщ усатый, тут милочкаться! А ну поди прочь, дурень юродивый!

Тук-тук. Стоит, словно истукан, с места не сдвинулся. И тьма под шляпой — не тень, а вязкий полог словно.

— Зря вы, уважаемая, не хотите сотрудничать. Мы же не воры какие. Мы люди обеспеченные, умные. Вещи всякие знаем полезные. Например, как сделать так, чтобы внучка ваша быстрее соседского Бора бегала.

Тук-тук. Страшная вещь — любовь. Страшная вещь — вера. Вот так поверишь, что и вправду девочку на ноги можно поставить каким зельем чудесным — и глазенки-предатели уже скосились на сундук, в котором письмо заветное лежит… А сердце вскачь несётся. Будет девка здорова — все добрее да милее станет, свадьбу справит, как люди, рукастая хозяйка всем нужна, лежачая немощь — любому обуза.

— Уходи, гость незваный! Мне тебе дать нечего, и ты душу не береди.

Мужчина послушно шагнул к двери.

— Ты все ж подумай, старая. Вот умрёшь ты, кому твоя девка нужна будет? А ведь помереть — дело простое.

Тук-тук стучит трость по полу. Тук-тук отсчитывает время сердце. Недолго, видать, ему осталось. Шагает неслышно бела вокруг дома, ждёт своего часа.

Да нет беды худшей, чем чёрное сердце. Без руки, без ноги прожить можно, без ума да совести — нет.

— А ну брысь отсюда!

Мужчина, застывший у самой двери, резко обернулся. Зашипел, словно всамделишный кот, перехватил палку свою резную поудобнее, колыхнулась под шляпой тьма…

— Тетка Милена, дай своей кислятины горсть!

Сосед — грузный, бородатый, ввалился в лавку с громким требовательным возгласом на правах старого друга. Гость с тростью тут же покинул дом, змеёй проскользнув в приоткрытую дверь. Бакалейщица через силу улыбнулась хозяину чайной.

— А раз кислятина, пошто ещё просишь?

— Да понравилось девицам чай с ягодами твоими пить. Говорят, чуть кислый привкус придает особый…чего-то там особое придает. В общем, не поскупись, отсыпь, мне любые подойдут. Им, может даже, чем незрелей, тем особей.

— Ох, молодежь!

Милена пробежала через дом, выскочила на заднее крыльцо.

— Светласка!

Девчонка недовольно приподняла голову с кривой лежанки. Невзор специально им такую заказал, чтобы девочка полулежа-полусидя могла заниматься любимым делом — рисовать.

— Здесь я, ба, никуда не убежала. Что кричишь, как морка?

Бакалейщица окинула взглядом сад.

— Где Лайка?

— Здесь.

Собака высунула клыкастую пасть из-за лежанки.

— Не отпускай ее никогда от себя! Слышишь?

Светласка отложила уголёк, закатила недовольно глаза.

— Да куда я ее отпущу? Должна же я хоть с кем-то разговаривать.

Девушка погладила черную псину между ушей, та тут же довольно вывалила красный язык.

Милена ещё раз внимательно посмотрела на сад, подхватила кулёк с ягодами, что обобрала утром. Шагнула было к внучке, но та недовольно фыркнула, опять берясь за уголёк. Бакалейщица махнула на нее рукой и вернулась в дом.

Сосед, рассыпаясь в благодарностях и обещаниях "ежели что, так мы помочь завсегда рады!", ушел обратно в свою чайную. Следом забежала дочка булочника, занесла для Светласки кренделя с патокой, посетовала на дурня-подмастерье каретника, что свататься к ней решил, и умчалась, весело хохоча над глупым поклонником.

И снова — дзон!

— Здравствуйте, дона Слав.

— Здравствуй-здравствуй, Миколас!

Бакалейщица улыбнулась гостю искренне, но не столь радостно, как обычно.

— Сейчас я тебе все соберу! Обожди чуток.

Зашуршала юбка в цветах, запорхали морщинистые пальцы, собирая "заказ". Исчезли один за другим сухие листы в мешочке для приправ, а за ними — письмо. Самое обычное. Жёлтая бумага, белые чернила. Да только окупиться оно алым…

Старушка развернулась, протянула гостю холщину, заглянула парню в глаза.

— Миколас, тут..

Молодой лейтенант с почтением внимал ее словам. На лице синел недавно полученный синяк. От кого?

— Утром…

Мальчик ещё. Внуком ей быть мог бы. Хороший, честный. Глупый. Милена отвела взгляд от гостя, махнула неопределенно рукой.

— Старая я стала. С утра что-то не по себе. Словно алый истриб* над домом вьется. Ты, Миколас, если что, за Светлаской моей присмотри.

Лейтенант встрепенулся, обеспокоенно всмотрелся в лицо старой бакалейщицы.

— Да вы…дона Слав, может, вам доктора привезти??? Что у вас болит?

Старушка отмахнулась как можно беспечней.

— Ничего не болит. Просто беспокойно. А ты иди, иди, — она подтолкнула молодого человека к выходу, — начальник, чай, не девица, ждать не будет.

Миколас обернулся на пороге, но дона Слав уже бодро перебирала какие-то травки, напевая себе под нос нечто веселое, резкое, явно шиданского происхождения. Дон Оддин на южной границе жил с рождения, так что он не только мог отличить степные мотивы от серземельских или восточных, аламейских, но и шиданские песни от диких тижийских плясовых. Дав себе зарок завтра же проведать лавочницу ещё раз, Миколас поспешил к начальству, оно действительно не любило ждать.

Как только за парнем закрылась дверь, дона Слав подвинула к столу табурет, взяла лист, стальное перо и начала выводить аккуратным почерком:

"Уважаемый сид Гарне. Простите дуру старую, что беспокою, но…"

________________________________________

Как оказалось, Миколас мог и не торопиться на службу. Так как в отсутствие сида Гарне дона Оддин назначили разносить бумаги, а канцлер видеть его не желал, о чем и уведомил в письменной форме временного начальника лейтенанта, дел на этот день ему не нашлось. Молодой человек просидел полдня в приемной, время от времени помогая знакомому секретарю, а то и просто развлекая того беседой. Когда все разошлись на обед, он наконец смог распечатать полученное письмо и прочитать с особенным вниманием и трепетом.

"Желаю здравствовать, Миколас.

Донесения твои интересны. К нису Куц ты зря вломился как вор, стоило либо поговорить официально и посмотреть на его реакцию, либо поспрашивать аккуратно окружающих (что ты и сделал), но никак не вторгаться на частную территорию без разрешения. Я отправил параллельно запрос в пристоличное ведомство относительно пожаров на территории завода, на твое имя придет копия отчёта. Возможно, случившееся лишь неудачное стечение обстоятельств, и тем не менее стечение это слишком подозрительно. Будем надеяться в лавке дона Тон в твоё присутствие ничего не загорится. Исходя из твоего доклада, письма из торгового ведомства и паре частных писем, можно сделать предположение, что нис Куц, если и замешан в этом деле, то невольно, и понятия о махинациях с его продуктом не имеет. Таким образом, стоит обратить внимание на близких подчинённых почившего интенданта, его семью и родню. Увы, я не могу вернуться в столицу так рано, так что прошу тебя погулять по Улице Слез, присматриваясь к дому покойного сида Грош, а в особенности к людям, его посещающим. Но, Миколас, ради Отца всего живого, не лезь ты на рожон! Вряд ли за раскрытие чужого казнокрадства стоит платить собственной жизнью. Будьте осторожны и внимательны, молодой человек! Когда вы напросились ко мне в слуги, дабы "защищать людей от чужого клинка любым способом", мы договорились, что лучший защитник — живой защитник, эта истина остаётся неизменной по сей день. Помни об этом!

Насчёт твоей просьбы. Не буду спрашивать, зачем тебе это нужно. Прилагаю к этому письму письмо к моему доброму знакомому, дону Шаль. Он преподает в АМХИ и так же имеет практику в Старой Больнице, что находится в Убогом переулке. Там его, пожалуй, встретить можно чаще, чем в институте. Передашь его помощнику письмо от меня, и через пару дней тебе непременно пришлют записку о записи на прием.

Во благо Серземелья,

Твой наставник,

Невзор сид Гарне."

— Дон Оддин?

Миколас, в третий раз перечитывающий заветные строки, вздрогнул, свернул поспешно лист бумаги и вытянулся в струнку.

— Желаю здравствовать, генерал!

Седой старый вояка отмахнулся от его приветствия.

— Вы на сегодня свободны, да и завтра тоже. Отдыхайте.

— Благодарю!

Генерал устало вздохнул, пробормотал что-то вроде: "И оставил же Невзор мне беду на седую голову," — и скрылся в своем кабинете. Лейтенант спрятал письмо во внутренний карман мундира и поторопился выполнить приказ.

Солнце ярко освещало столицу. Летняя жара с каждым днём всё больше вступала в свои права, перемежаясь иногда ливнями. Деревья зеленели, камни мостовой к полудню раскалялись, словно кузнечная печь, и даже самые большие поклонники коней предпочитали в это время суток не гордо гарцевать на гиленском красавце, а скрываться в тени наемных или собственных экипажей. Миколас поймал извозчика и вскоре прибыл в Убогий переулок — улицу на окраине города в бедняцком районе. Дороги здесь не были вымощены камнем, кособокие дома тесно жались друг к дружке, а те, что выглядели поприличнее, были обнесены заборами с заострёнными кольями. У колодца, расположенного между двумя хибарами с выбитыми окнами, сидели трое грязных мужчин и о чем-то пьяно переругивались. Чуть дальше, из небольшого двухэтажного дома с когда-то яркой вывеской раздавалась мужской хохот и женский визг. У входа стояла полуголая девица в каких-то обносках и бросала светящимся у ее ног птицам крошки хлеба. Завидев прохожего она улыбнулась и призывно задвигала бедрами, но Миколас только ускорил шаг, тут же отводя взгляд от местной жительницы.

— Иль ты, х… какой! Гордый! Куды прешь мимо? Или у тебя в штанах ссохшийся стручок? Али сам на х… сесть рад?

Пьяные мужики расхохотались, женщина из дома напротив, вышедшая повесить белье, закричала:

— Охолонь, дура языкастая! У мене ж дети слухают, а ты языком аки помелом треплешь!

— Сама пасть закрой!

— Ах ты, сучье племя, шалава! Ты ишо указывать мне будешь?

Красный, словно розы в лавке доны Слав, Миколас забежал на крыльцо серого здания с косой вывеской "Больница". Внизу криво было приписано: "старая". Лейтенант громко стукнул в дверь.

Ничего.

Ругань за спиной грозила перерасти в драку. Один из пьяных решил попытать счастье, с пятого раза поднялся на ноги и, качаясь из стороны в сторону, плелся к местному борделю.

Молодой человек стукнул ещё пару раз.

Ничего.

Он забарабанил в дверь двумя кулаками.

И она наконец открылась. На пороге стоял низенький горбатый дедок.

— Чего шум наводишь? — строго спросил он. — Тут, чай, ентих ваших лакеев нет. Надо — входи, не надо — иди мимо, чаго людей тревожить?

Миколас поспешил шагнуть внутрь, выказывая желание все же посетить сие заведение.

— Здравствуйте, уважаемый. Мне нужен доктор Шаль. Или его секретарь. Куда мне пройти?

Дедок почесал кустистую бороду.

— Дык как куда…сюда. Дохтура нет токмо. А Геенка, она небось у пятой па-ла-ты опять караулит. Ты иди, иди, авось грамоте обучен, найдешь! — и он махнул куда-то вглубь темного коридора.

— Благодарю! — Миколас шагнул дальше. — Здравствовать вашему роду!

— Да шоб они, лихоборы, к демонякам провалилися! — в сердцах воскликнул дедок, сплюнул прямо на пол и исчез за ближейшей дверью. Лейтенант рассмотрел на ней криво прибитую цифру "1". Уже более бодрым шагом он пошел дальше.

У комнаты "5" он остановился, собираясь с духом, и только поднял кулак, чтобы постучать, как дверь, скрипя, открылась, и из палаты прямо ему в руки вывалилась девушка. В закрывшуюся за ней створку ударилось что-то лёгкое, но судя по звуку железное.

— Ведьма!

— Дурак неблагодарный!

Оставив последнее слово за собой, девушка отстранилась от незнакомого посетителя, смахнула со лба выбившуюся из прически русую прядку и строго осведомилась:

— Вы кто? Что вам надо?

— Э… Здравствуйте. Я ищу секретаря дона Шаль.

Девушка протянула ему руку.

— Евгения. Так что вам надо от доктора?

Инородное имя царапнул слух. Миколас, заметив, что девушка одета опрятно и даже дорого, а волосы ее уложены в сложную прическу, склонился к ее руке. Он знал, что столичные дамы любят, кода им целуют пальцы.

— Вообще-то я предлагала вам ее пожать, — заметила девушка, отбирая ладонь, — По какому вы вопросу?

— Мне необходимо записаться на приём. Это очень важно!

— Попробуйте через институт. Когда он находит время, чтобы появится в этом забытом Отцом месте, каждая минута его пребывания здесь — это чья-то спасённая жизнь.

Миколас стушевался.

— Я понимаю, но… Это важно!

— Каждая жизнь — важна! — отрезала девушка.

— Просто передайте ему письмо! Это от друга! Он будет рад ему! Вы же занимаетесь его корреспонденцией?

Евгения тяжело вздохнула и протянула руку.

— Давайте. Если он захочет ответить, как вас записать?

— Миколас дон Оддин, Длинная улица, пятый дом, седьмая квартира.

— Хорошо.

Девушка взяла заветный конверт и шагнула к спрятавшейся в конце коридора узкой лестнице. Лейтенант испуганно предложил:

— Может, запишите?

— Я все запомнила, — заверила его Евгения и повторила сказанное им слово в слово.

— Благодарю. Желаю здравствовать!

— И вам!

Спрятав письмо в карман передника, она быстро, деловито заскользила по скрипучим ступенькам старой лестницы. Словно ее ждала ещё куча важных дел. Миколас не посмел отвлекать секретаря такого важного человека от работы, и, когда девушка скрылась с глаз, наконец покинул это странное место.

Обойдя три улицы района и на четвертой всё-таки поймав не иначе как случайно сюда попавшего извозчика, Миколас доехал до булочной средней руки, располагавшейся недалеко от центра города, перекусил и отправился ещё в одно место — ювелирную лавку.

"Блеск".

Название на вывеске: короткое и яркое — показалось лейтенанту весьма безвкусным. Впрочем, он не особо разбирался в украшениях, даже мужских, так что мог ошибаться. Без той судьбоносной встречи с сидом Гарне, вряд ли бы он дослужился до чина лейтенанта в столичном гарнизоне. Небольшая сапожная лавка отца не дала бы денег, достаточных для обучения в военной школе. А теперь он носит форму офицера, шпагу, что символизирует в его случае честь военного, и двухзарядный пистолет, подаренный ему лично генералом. И хоть, как горожанин, получивший право носить клинок аристократии, из оружия он больше симпатизировал шпаге, пистолет с магической печатью был ему дороже.

Лейтенант поправил на боку шпагу и шагнул внутрь дома.

Ювелирная лавка дона Тон значительно отличалась от известной ему бакалейной. Большая светлая комната с единственным, но зато очень широким и длинным столом, была увешена разными видами оружия, судя по инкрустациям, служащего не столько для самообороны, сколько для украшательства и хвастовства. Посреди комнаты стояло несколько аляповатых скульптур разной степени героичности. Они тоже были обвешены блестящим оружием. У стола стояла девушка и о чем-то переговаривалась с важным толстопузым мастером.

— Это верная цена, милочка! И не думайте, что найдете лучше!

Миколаса удивило такое фривольное обращение к потенциальному покупателю, и он подошёл ближе. Незнакомка обернулась на шум шагов.

— Ниса Вер?.. Желаю здравствовать вашему роду!

— Здравствуйте…

Промелькнувшее на ее лице выражение испуга исчезло, девушка улыбнулась, пряча в коробку серебряную пепельницу.

— Какими вы сюда судьбами?

Миколас покосился на мастера.

— Я служу в столичном интендантстве. Вот зашёл уточнить кое-что. После смерти сида Грош остались некоторые вопросы.

Дон Тон всплеснул короткими толстыми руками.

— Ой да Отец! Слышал о горе! Соболезную! Какой человек был, ой!

— Да, уважаемый, он…

— Уважаемый, ещё как уважаемый! И всегда покупал что-нибудь для своих офицеров или даже заказывал. Ой, да вот и нет его теперь! Кто оценит все это по достоинству?

Ювелир развел руками, пытаясь обхватить всю комнату и хитро посмотрел на лейтенанта.

— Э…новый интендант рассмотрит возможность пользоваться вашими услугами и в дальнейшем. Но… Вы не могли бы письменно изложить условия вашего с сидом Грош договора? Чтобы мы в полной мере понимали характер вашей помощи интендантству.

— Ой! Это завсегда можно!

Мастер тут же подвинул к себе чернильницу, достал бумагу и начал строчить, время от времени кидая на посетителей подозрительные взгляды. В конце концов вдруг они что-то из его творений вознамерятся утащить? У входа, конечно, на лавке сидел наемный амбал, что следил за ворьем, но в таком деле пригляд лишним не бывает!

Ожидая подробного описания отношений дона Тон с сидом Грош, Миколас наклонился к Злате и попросил:

— Отойдем.

Девушка послушно шагнула за статуэтку тижийца, увешенного саблями и кинжалами.

— Извините, я видел краем глаза вашу покупку. Не сочтите за назойливость, но позвольте заметить, что эта вещь явно не новая.

Злата смотрела на него с недоумением.

— Вы можете вернуть ее, если вас обманули относительно ее состояния. Или потребовать снизить цену. Может, я лезу, конечно, не в свое дело, но…

Миколас осекся. Он просто хотел помочь этой девушке-сказке, быть для нее полезным. Но не говорить же в лоб: вы мне…

Нравитесь?

К своим годам Миколас конечно же уже побывал в офицерском борделе, но…механическое соитие и жар в груди — это такие разные вещи! Ещё у него были ни к чему не обязывающие отношения с одной молодой очень бойкой вдовушкой, что жила в городке-крепости на границе с Аламеей, восточным соседом Серземелья, но и то больше походило на животный инстинкт… Так-то он невинности и лишился, "а ума не приобрел," — как сказал сид Гарне. И никогда, никогда у него не перехватывало так дыхание от одного взгляда на женщину, не сжималось сердце от ее мимолетной улыбки!

— Спасибо, — Злата благодарно коснулась его руки. — Но это… Все в порядке, не переживайте.

— Надеюсь на дальнейшее сотрудничество! — возвестил мастер, вклиниваясь между ними. Дон Тон вручил Миколасу аж три листа, исписанных широким мужским почерком. И когда только успел?

— У меня чернила особые, — похвалился мастер. — С магической каплей. Засыхают за хлопок. — И он, засмеялся, хлопнул в ладоши, а затем поймал руку лейтенанта, и с жаром ее потряс.

— Обязательно! Обязательно приходите! Мне привозят очень дорогие камни — не пожалеете!

Дон Оддин хотел сказать, что дело не в стоимости камней, а в том, как ими распорядиться, но не стал.

— Благодарю. Желаю здравствовать!

— Ой, заходите ещё. А вы?

Злата, едва мастер обернулся к ней, вцепилась в локоть Миколаса.

— Прощайте!

Они вышли на улицу словно старые знакомые — под руку. Увидев тень беспокойства на лице спутницы и ожидая, что она вот-вот отнимет у него свою руку, Миколас торопливо предложил:

— Здесь неподалеку есть одна хорошая кондитерская. Вы наверно проголодались… Я не настаиваю, конечно, но может быть вы сочтёте приемлемым…

Она остановилась и посмотрела на него взглядом только что проснувшегося человека. Видимо, мысли ее были далеко.

— Я… — золотоволосая красавица замерла на пару минут, размышляя над озвученным предложением, а потом решительно объявила: — Я благодарю вас за приятную компанию. Где, говорите, ваша чайная?

— Кондитерская. Сейчас налево.

Лучи клонившегося к горизонту солнца путались в волосах нисы Вер, золотыми бликами рассыпались по ее локонам, заколотым всего несколькими невидимыми шпильками. Прелестное лицо ее порозовело, глаза с живым интересом рассматривали окружающий мир: цветы, деревья, вывески. Грудь поднималась и опускалась от каждого глубокого вздоха. Миколасу хотелось вздыхать следом за своей спутницей — восторженно и обречённо. Они успели сделать всего несколько десятков шагов — и сказка растаяла. Девушка-мечта встрепенулась, нахмурилась, покачала отрицательно головой, словно саму себя уговаривала о чем-то.

— Нет! Простите, я должна быть в другом месте. И… Я не могу остаться.

Она застыла, все же так и не убрав руку с локтя Миколаса. Лейтенант с жаром воскликнул:

— Останьтесь! Понимаете, я спросил знакомого…простите, что влезаю… Но вы сказали, и я… Просто хотел помочь. Вы были так печальны! Я не смог… То есть я… не я, а друг. Один хороший человек дал мне рекомендацию к доктору из АМХИ.

Бессвязный поток слов наконец закончился. Миколас застыл в ожидании приговора. Она может подумать, что он врёт, а если не врёт, то навязывает свою помощь, или даже просит ответной благосклонности за услугу…

Тонкие пальцы до боли сжали его локоть.

— Это правда? Правда? Кто? Где? Когда?

Кондитерская была забыта. Нет, Миколас не вправе сетовать, ведь надежда, осветившая лицо девушки, стоила многого. И всё-таки ему хотелось быть рядом с ней как можно дольше. Можно ли сие желание считать преступным?

— Доктор Шаль. Он работает в АМХИ. Я передал ему рекомендации, на днях должно прийти записка о времени приема. То есть человек, который мне помог, обещал, что примут в ближайшие дни.

Злата схватила его ладонь обеими руками.

— Так пойдёмте же скорее! Вы мне обязаны все рассказать! Все! В подробностях! Где ваша лавка?

— На той стороне улицы.

Девушка потащила его вперёд, на ходу расспрашивая о его помощнике, о письме, о докторе. Лейтенанту даже стало стыдно, что он ничего не узнал об этом доне Шаль. Но Злата не унималась, все спрашивала, спрашивала, и Миколас вдруг перестал заикаться, подбирать слова, и начал говорить. Обо всем. Какой сид Гарне хороший, как он учил его фехтовать и драться, что он многим помогал и вот даже знается с таким известным доктором, что мама ему благодарна, ведь он спас их от тижийцев (почти всех), что однажды офицерские слуги устроили соревнование по киданию хозяйских сапог, и… Злата удивлялась, сострадала, охала, смеялась. И Миколас вспоминал все больше и больше забавных случаев, чтобы снова и снова слышать ее тихий мелодичный смех. Казалось, мир вокруг них растворился, исчез, замер, есть только два человека и непринуждённая беседа, выходящая, пожалуй, за рамки приличий, но затрагивающая самые потаённые струны души. И он, и она забылись в этом разговоре…

Они вернулись в реальность, когда солнце скрылось за крышами домов.

— Канцлер — сила! — слишком громко воскликнул один из студентов, сидевших за соседним столиком, и очарование неспешной, искренней, пусть и порой бессвязной, болтовни рассыпалось вокруг них звуками, запахами и красками, вдруг ворвавшимся в их сознание. Они тут же заметили, что уже темнеет, Злата смущённо отодвинула недопитый чай, поморщилась от шума, создаваемого неуёмной компанией молодых людей, Миколас расчихался от запаха огонь-приправы — непременного атрибута гиленской выпечки.

— Пора, — без особого энтузиазма сообщила ниса Вер.

— Пора, — согласился лейтенант, вставая. — Могу я вас проводить?

Она кивнула, немного неуверенно, но все же согласно. Они вдвоем вышли из кондитерской и неспешно зашагали в сторону Красивого квартала. Молча. Иногда разве что Злата подсказывала, куда идти. Окна домов ловили прощальные солнечные отблески, лёгкий ветер играл с золотыми локонами то улыбающейся, то хмурящейся девушки.

У небольшого по меркам аристократов двухэтажного дома с кустами цветов за оградой, ниса остановилась.

— Если вдруг правда получиться добиться у доктора приема, пришлите записку на этот адрес.

— Я лучше зайду. Все расскажу и…

— Не надо!

Она перебила его резко, но тут же мягким тоном добавила:

— Прошу, лучше запиской.

Миколас кивнул, соглашаясь.

— Как скажете.

— Пусть даже это лишь пустая надежда… Спасибо вам! Спасибо! Не знаю, чем я могу вас отблагодарить!

— Улыбнитесь.

Злата застыла, губы ее нервно дернулись.

— Нет-нет, это не приказ! Просто у вас замечательная улыбка, такая живая, но спокойная, тихая. Добрая. Я был бы счастлив видеть ее на вашем лице чаще. Настоящую, конечно же, не показную. То, что я смог вас сегодня порадовать, уже само по себе награда.

И Злата вдруг улыбнулась ему в ответ.

— Спасибо. Прощайте.

— До встречи.

Окрылённый событиями дня, лейтенант, напевая новомодный романс, отправился домой, на служебную квартиру. Совершенно не замечая никого вокруг, в том числе самоходный экипаж, неподвижно стоявший в конце улицы. Девушка же скрылась в доме. На ее лице все ещё играла улыбка.

Шляпка была вручена служанке, мешочек с серебряной пепельницей оставлен на столе в гостиной. Злата нис Вер медленными, тяжёлыми шагами поднималась по лестнице на второй этаж. Лицо ее менялось. Лёгкая наивная улыбка поблекла, ее заменило холодное, мрачное выражение лица. И с каждой ступенькой оно становилось все мрачнее и мрачнее.

____________

*Истриб — очень крупная хищная степная птица из семейства ястребиных с алым или ржавым оперением. Появление этой птицы символизирует беду. (В древности степняки держали их в качестве охотников на людей)

24. Злата нис Вер. Страницы прошлого

Зима выдалась необычайно холодной. Окна были заметены снегом, углы прихожей покрывались по утрам льдом, а у каждого камина на специальной подстилке лежали горы дров. Слуги сбивались с ног, пытаясь успеть протопить все жилые комнаты, меняя свечи и грелки. За окном ветер выл так надрывно, что безобразного грохота Вечных часов здесь, в небольшом доме на окраине Красивого квартала, почти не было слышно. Казалось, столица исчезла, остался только один-единственный дом и бесконечная метель, воющая на его пороге.

— Что твориться-то! — вздыхала полная домоправительница, придавая слугам ускорение взмахами свернутого жгутом полотенца. — Быстрее, изверги! Хотите, чтоб все замерзли насмерть?

Слуги ойкали, охали, убегали выполнять приказ. Некоторые торопились донести хозяевам — мол, домоправительница про смерть говорила, ух! Сам слышал! Но ни Злате, ни ее матери не было никакого дела до распрей прислуги. Хотя в этом доме про смерть действительно было запрещено не только говорить, но и думать.

Только вот как было не думать о страннице с косой, если в небольшой, хорошо протопленной комнате на горе разноцветных подушек лежал отец в окровавленной рубашке? В комнате царила тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием больного да всхлипами матери. Бледная, сильно похудевшая, с впалыми щеками и почти полностью поседевшими волосами, матушка выглядела гораздо старше своих лет. И даже хуже кашляющего кровью отца, норовившего развеселить их при каждом пробуждении очередной нелепой, совершенно несмешной шуткой. Злату раздражал его натужный, искусственный смех, но она молчала. Целовала сухую ладонь, подавала пить, протирала тело, меняла рубашки… Рутинные дела, но больше всего на свете она боялась того времени, когда все прекратится. Когда кровать опустеет…

— Шансов нет, — сказал ей тихо посетивший их утром доктор. — Мужайтесь. Уважаемому нису Вер осталось недолго. И подготовьте матушку.

Он захлопнул свой саквояж, надел шляпу и бесследно исчез за стеной снега, падающего с неба уже третий день почти без остановок. Только плечами передёрнул от холода. А Злата стояла на пороге, смотрела на бесцветный, убранный белым мир, и сглатывала соленые слезы.

Матери она так ничего и не сказала. Казалось, стоит произнести ЭТО вслух — и шанса не останется. Глупое суеверие, но она не смогла себя пересилить. И теперь смотрела на дремлющую в кресле мать, на беспокойно мечущегося во сне по кровати отца, и чувствовала, как тихое счастье, что царило в их маленьком доме, осыпается ей под ноги серым пеплом.

— Злата…

Еле слышный хрип, но она привстала, показываясь на глаза отцу, погладила его руку.

— Я здесь, папа.

— Послушай, девочка моя. Я вас с мамой очень люблю. Вы знаете. Но я уйду.

— Па…

— Молчи. Я знаю. Жизни во мне. Почти не осталось.

Он закашлял, ткнулся лицом в подушку, пытаясь приглушить хрипы, чтобы не разбудить жену. На наволочке остались кровавые разводы.

— Доченька… береги маму. Вам обеим будет тяжело. Но ты, Злата, найдешь однажды утешение — выйдешь замуж. Обещай не бросать мать. Заботиться о ней. Попроси мужа забрать ее в ваш дом. Вся ее жиз… жизнь — забота о нас…с тобой. Прошу: заботься о ней. Не пожалей сил, времени… кха… внимания, денег. Удели минутку, попроси совета. Сама дай лекарство — из твоих… рук оно бу… будет слаще. Обещай беречь мать, Злата! Во чтобы то не стало! Обещай!

Его пальцы неожиданно сильно сжали ее ладонь. И Злата стиснула исхудавшую руку в ответ.

— Обещаю!

— Злата, помни: ты обещала! Кха… Обещала сделать кха… все, что можешь…. чтобы мама жила долго… и… счастливо!

— Обещаю! Клянусь! — почти выкрикнула Злата, утыкаясь лицом в кровать, дабы он не видел выступивших на глазах слез. — Я сделаю!

Встрепенулась мать, выпрямилась, сонно заморгала. Увидела, что муж проснулся, и кинулась к кровати.

— Л…

— Милая, прости.

Он взял ее ладонь, попытался поднести к губам, но сил не хватило и их руки упали ему на грудь, вызвав очередной приступ кашля. Супруга метнулась к столу, налила в стакан воды из графина. Злата помогла отцу наклониться, вытерла кровавую пену с губ.

— Кх… Девочки мои, обещайте… мне… держаться вместе. Пока вы рядом… друг с другом… вам ничто не страшно. Не переживайте… по одиночке… не держите все… в себе… Я уйду… (Мать всхлипнула, зажмурилась, замотала отрицательно головой)… но останусь с вами… в ваших сердцах…

Трещали дрова в камине, а Злате казалось, что это трещит ее сердце, что оно сейчас не выдержит и разорвется от боли. За окном выла метель, и в унисон с ней выла мать, хватая отца за руки…

Он умер через сутки после этого разговора. Ясным морозным утром…

Злате казалось, что хуже уже ничего быть не может. Они слонялись с матерью по дому целыми днями, но все в доме напоминало о нем. С каждой безделушкой была связана какая-то история с его участием. И вспоминая тот или иной эпизод из прошлого, они улыбались, негодовали, плакали вместе. На плече друг у друга.

Любая боль притупляется со временем. Но не каждый готов с этим смириться. Не прошло и года, как заболела мать…

Болезнь прогрессировала медленно, но упорно. И вот мама уже не выходит из комнаты… сидит в кресле за рукоделием, не в силах встать на ноги… не встаёт с кровати…

Доктор назвал какое-то длинное непонятное название болезни и сказал, что от такого не умирают. Главное — стремиться к выздоровлению. Злату на какое-то время успокоил этот ответ. Пока маме в очередной раз не стало хуже. Она вызвала доктора снова, но тот лишь разводил в недоумении руками и твердил, что ничего страшного нет. Она пригласила ещё нескольких специалистов, тратя последние деньги. Ответ был тот же…

Потом серебро стало исчезать в недрах ювелирных лавок или магазинов скупщиков. Мать становилась все бледнее, приходившие чародеи-травники-доктора все сомнительнее… Злата попыталась пробиться в АМХИ — Артефакторно-Магико-Хирургический Институт, но добиться аудиенции ни у одного из ведущих докторов столицы (ни обычных, ни чародеев) не смогла. У нее не было денег, не было связей, не было даже звучного, прославленного имени. Обращать внимание на ее беду никто не собирался.

Помощь пришла неожиданно. На исходе весны в дом пришел гость — невысокий, худой, невзрачный, спросил отца, назвавшись его очень старым знакомым. Злата по наивности впустила мужчину в дом, проводила в гостиную. То, что было потом… Единственное, что она запомнила — зелёные глаза и руки с длинными, аккуратно подстриженными ногтями. Он долго говорил, очень долго, все рассказывал что-то об отце, о прошлом, она слушала. Обмолвилась о болезни матери. Он попросил посмотреть на больную, и она, отчаявшись, повела его наверх. Мать спала и не слышала ни ее слез, ни его тихого задумчивого "Хм…" И вдруг случилось чудо — Злате протянули маленькую невзрачную склянку и сказали:

— Это должно помочь.

Она посмотрела в зелёные глаза, казавшиеся ей сейчас самыми прекрасными на свете, и дрожащей рукой вынула из аристократически длинных пальцев мужчины заветную бутылочку.

Гость ушел, растворился в снежной завесе, оставив в сердце надежду, а в руках заветное лекарство. Это казалось чудом, чуть ли не помощью самого Отца всего живого.

Тогда она еще не представляла, чем заплатит за столь долгожданную помощь.

…

Лекарство помогло. Маме стало лучше, она начала есть и даже попросила Злату почитать что-то из романов леди Алевинской. Злата воспряла духом. Написала управляющему деревней (единственного имеющегося у них куска земли, с которого они кормились, остальные две, увы, были проиграны ещё ее дедом) с целью уточнить размер их дохода этим летом, приказала домоправительнице покупать побольше фруктов и овощей, и что там ещё советуют есть больным седобородые доктора? А когда ей через пару дней пришел отказ на запрос личной аудиенции у главы Придворцовой больницы, она даже почти не расстроилась. Схватила очередной пафосно-героический роман о храбрых воителях и злых драконах и побежала развлекать маму непритязательным чтивом. Она почти поверила, что все будет хорошо…

А потом лекарство закончилось. И мать снова слегла. Надежда, воцарившаяся было в доме, покинула его так же внезапно, как появилась.

Злата опять вызвала докторов, но те ничего нового сказать ей не могли. Она начала расспрашивать папиных знакомых о странном зеленоглазом госте, но никто его не знал и ничего о нем сказать не мог. Девушка даже написала в несколько столичных газет, в колонки объявлений, но неизвестный доброжелатель не откликнулся: то ли не прочитал обращение, то ли не счёл нужным ответить.

Мать худела, бледнела, все реже приходила в себя…

Злата попыталась поймать руководителя АМХИ возле его дома. Простояла полдня под дождем, продрогнув до костей; когда подъехала карета, бросилась вперёд, вцепилась замёрзшим пальцами в дверцу самоходного экипажа, остановившегося на секунду у коварных ворот.

— Пожалуйста, послушайте!

Она больше ничего не успела сказать — лакей с запяток тут же кинулся к ней, оттащил прочь, ругаясь совершенно неприличными словами.

— Уважаемый! Спасите ее! Это же ваша работа!

Уважаемый доктор махнул рукой, приказывая кучеру проезжать в приоткрывшиеся ворота. Ему не было до безумной в своем горе просительницы никакого дела. Он лечил господаря, его семью, некоторых очень важных господ, за что ему платили такие деньги, что не у каждой семьи с приставкой "вен" есть. Что емудо какой-то там "нис Вер", чей род получил привилегии да в ведение три деревни чуть более двухсот лет назад? Один рукав его сюртука из аламейского камлота* стоил дороже ее дома!

Лакей осторожно опустил поникшую девушку на землю и поспешил следом за каретой.

Двое зевак, проходивших мимо, о чем-то пошушукались и пошли дальше. У них были намечены свои, очень важные дела, не имеющие ничего общего с горем девушки, изломанной куклой сидящей на краю дороги.

***

Она вернулась домой уже в сумерках. Грязная, мокрая, обессиленная. Ничего не способная сделать ради матери. А ведь она должна заботиться о ней. Она обещала! Она должна!

У порога дома ее встретил мужчина в маске, прятавшийся в тени крыльца.

— Ниса Вер? — спросил он, выступая из тьмы. Злата вздрогнула, отступила назад.

— Да. Что вам угодно?

Он протянул к ней руку и в свете окна блеснул край зелёного пузырька с лекарством.

— О, отец! Проходите!

Надежда, возникшая на месте отчаянья, всегда светит ярче. Девушка схватила гостя в маске за руку, сама втянула его в дом.

— Пойдёмте в гостиную! Чаю?

Незнакомец не снял ни шляпы, ни перчаток, ни маски. Мягким голосом возразил:

— Нет, благодарю. Нам с вами предстоит конфиденциальный разговор, лишние уши нам ни к чему. Отошлите прислугу.

Злата, глупая Злата послушалась. Сама проводила гостя в гостиную, отправила слуг на ужин, воодушевленная надеждой, уселась напротив мужчины в мягкое кресло, не удосужившись переодеться. Как она могла покинуть такого важного человека хотя бы на пять минут? Ведь он принес её маме лекарство!

— Вы от папиного друга? — спросила девушка незнакомца, кутаясь в шаль.

— Нет. — Мужчина вертел в руках заветную склянку с такой небрежностью, что казалось он непременно вот-вот должен ее уронить! От этого Злата постоянно ерзала на стуле, словно сидела на жаровне.

— Не от него. Но я пришел сделать вам выгодное предложение.

— Это…странно.

— Ничуть. — Пузырек перестал вертеться. Гость поставил его посередине стола. — Это — лекарство, которое поможет вашей матери. Я готов предоставить его вам в необходимом количестве. Но…

Многозначительную паузу Злата прервала сразу:

— У меня нет денег.

— О, нет! Мне нужны не деньги. Всего лишь небольшая услуга.

— Какая?

Незнакомец наклонился в ее сторону, но глаз под маской Злата так и не рассмотрела.

— Интимная.

Она не сразу поняла значение слова. Сначала задумчиво нахмурилась, кусая губы. Потом, когда осознала сказанное, гневно вскочила с теплого места.

— Подите прочь! Вон!

Мужчина встал неторопливо, даже вальяжно, словно хозяином дома был он.

— Не торопитесь с ответом. Всё-таки за эти пару дней вашей матушке станет ещё хуже, и вы сможете оценить наше предложение в должной мере. Впрочем, возможно, ее жизнь для вас на самом деле ничего не стоит.

Склянка исчезла в руках гостя.

— Вы… — у Златы не хватало слов. — Да вы хоть понимаете, что говорите? Это…мерзко!

— Это просто сделка, девочка. По принципу "ты — мне, я — тебе". И все. Никто тебя ни к чему не принуждает. Спасать мать или нет — твой выбор. И ответственность нести тебе. Перед своей совестью, перед отцом, что вернулся в руки Отца.

Слова больно ранили. Ведь они были правдивы. Частично! Но… Она обещала…

— Я не шлюха!

Слово, мерзкое, низкое, впервые слетело с ее губ, и уже просто от его звучания Злата почувствовала себя грязной. Мокрое платье неприятно липло к телу, шерстяная шаль царапала холодную кожу. Девушка задрожала: от холода, от страха, от омерзения.

— Я не предлагаю тебе, дурочка, спать со всеми подряд. Но ты должна будешь соблазнить одного человека. Просто так вышло, что ты — его идеал, мечта, можно сказать. Фигура, цвет волос, глаза, форма лица — все подходит. И если ты выполнишь свою часть сделки, то мама твоя получит заветное лекарство. И поправится. Ну а на нет, и помощи нет.

— Нет! Уходите!

Ее голос дрожал от неуверенности. Мужчина покорно шагнул к двери, унося с собой заветный пузырек.

— А всё-таки ты лгунья, девочка. Нет у тебя сердца. И вся боль твоя показная!

— Не вам судить!

Гость пожал плечами.

— Пара ночей с человеком настолько влиятельным, что никто о вашей связи не узнает до самой смерти. С человеком, который не тронет тебя пальцем против воли и будет тебя боготворить. Всего пара приятных ночей в обмен на жизнь матери — а ты даже этим не хочешь пожертвовать. Не говори мне о своей любви к матушке, девочка! Ты не знаешь ничего о настоящей любви! Той, которая выше и сильнее любого другого чувства: ложного стыда, эгоистичной горделивости, искусственной брезгливости! Ты НИЧЕГО не знаешь о любви!

Он ушел, растворился во тьме ночи, оставляя Злату наедине со страхом, болью обреченностью.

Она не спала всю ночь.

И следующую.

Маме действительно стало хуже. Значительно хуже. Дошло до того, что она перестала узнавать Злату. Вызванный в очередной раз доктор пожал плечами и посоветовал заранее заказать храмовый обряд. Опустошенная и обессиленная Злата часами сидела у кровати матери, с ужасом ловя хриплые вдохи.

В голове юной нисы Вер бродили сонные, вялые мысли разной степени безумия. И только одна из них имела возможность реализоваться.

Когда человек в маске появился на ее пороге в следующий раз, Злата прошептала короткое стыдливое: "Я согласна".

И получила авансом заветный пузырек.

Говорят, каждую женщину можно купить. Что ж, Злата, как оказалось, стоила недорого.

_________

*Камлот — шерстяная ткань, вытканная из верблюжьей или ангорской шерсти с примесью шёлка. Аламейский камлот делается из шерсти мауданов — животных из семейства парнокопытных, имеющих очень длинную прямую шерсть, два коротких рога (могут быть разного цвета) и сиреневые глаза.

25. Стольград

Окна завешены темными тяжёлыми портьерами. В комнате мрак, разгоняемый только светом двух свечей, да огнем из камина. Вязкая тишина нарушается лишь неровным клокочущим дыханием лежащей на кровати женщины да сопением девчонки-сиделки, задремавшей в кресле. Девчонка-сиделка юна, тонка, ее руки, уже успевшие получить множество мозолей, сложены на коленях. Женщина стара, худа, пот стекает с ее лба на подушку, глаза закрыты, а в уголках рта — засохшая пена. Седые волосы свалялись и кажутся белой паутиной, обмотавшей голову.

Женщина умирает, но не знает об этом. Даже в те недолгие часы, когда она приходит в себя, слугам запрещено говорить ей о настоящем положении дел. Зато их знает ее дочь.

В гостиной на первом этаже другая атмосфера: светло, прохладно, пахнет не травами и потом, а розами — огромный букет поставили прямо у окна в напольную вазу. Букет украшен лентами красного и синего цвета. Это цвета канцлера.

— Какая прелесть! — восхищается гость в маске и, не снимая шляпы, садиться в кресло без предложения хозяйки. Кажется, что это его дом, он здесь главный, но нет, мужчина прибыл сюда пять минут назад с черного входа, как он всегда делает на протяжении последних нескольких недель.

— Да что же вы стоите, милая! Садитесь!

Девушка в простом домашнем платье садиться в кресло напротив. Золотые волосы рассыпались по плечам, ненакрашенные губы бледны, а в глазах затаилась боль.

— Как успехи?

Ей хочется дать гостю пощечину, но тогда она не получит заветную склянку, и девушка прячет боль, прячет ненависть, и покорно отвечает:

— Все благополучно.

Мужчина довольно усмехается, рассматривает ее так, словно она сидит перед ним голая. Девушке хочется спрятаться от этого пошлого, оценивающего взгляда, но прятаться ей некуда, и она расправляет плечи, опускает глаза на кружевную оторочку рукава. Гость усмехается и спрашивает:

— Канцлер ещё не потерял к тебе интерес?

Она вздрагивает.

— Нет.

Как бы она этого хотела! Благо, вен Воль полагает ее слишком скромной, дабы проявлять настойчивость или пыл в любовных делах. Что было бы, узнай он, что он ей не интересен? Что звуки, которые она издает — лишь плохая актерская игра, основанная на лекции, которую ей прочитала одна из столичных проституток месяц назад, здесь, в этой самой гостиной. Вен Воль вообще многого не знает и не замечает. Ни шепотков за спиной об их связи, ни анекдотов по поводу его политических решений, ни рассуждений о степени его влияния на господаря и причинах подобной расстановки сил. "Седина в бороду, бес в ребро", так, кажется, говорится в народной пословице. Канцлер данному выражению соответствовал вполне. По крайней мере Злате он казался ненасытным до ее внимания, неосторожным, ведущим себя очень опрометчиво. Она осознавала, что репутация ее, скорее всего, загублена, но если мать наконец встанет с кровати, какая ей будет разница до того, что судачат в свете? Они почти никуда и не выезжали. Даже когда отец был жив. А теперь, когда вен Воль требует ее к себе в кабинет, если не может устроить им встречу вечером, их семье и подавно никто не пришлет приглашения.

"Мне нравится твоя невинность." О Отец, может ли всерьез воспринимать такие слова шлюха канцлера?

Время, казавшееся ей замершим, неподвижным, вдруг шагнуло вперёд. Вязкая дремота дома была разрушена очередным приказом.

Человек напротив удовлетворённо кивнул и сказал:

— Хорошо. Очень хорошо. Вот тебе имя, скажи что-нибудь нелестное об этом человеке. Обмолвись, как бы ненароком, что он плохо о тебе отзывался. Не волнуйся, он действительно о тебе не лучшего мнения, здесь ты ни капли не соврешь.

Девушка взяла маленькую записку, развернула. Не более минуты рассматривала короткую надпись, запоминая каждую букву, запоминая почерк, затем подожгла лист от огня свечи и бросила в пепельницу. Та, как и многое другое здесь, им с матерью досталась после смерти отца. Последняя серебряная вещь, что пока осталась в доме. Хотя она узнавала когда-то цену этой вещицы, и оказалось, что стоит та катастрофически мало по сравнению со счетом, что ей выставили за лечение матери. "Но итог мы не гарантируем, все зависит от организма," — аккуратно добавили "доктора" из странной организации под названием "Плоть и кровь", натужно ей улыбаясь. Шарлатаны!

— Запомнила?

— Да.

Она посмотрела в прорези маски, пытаясь поймать чужой взгляд — но наткнулась только на тьму. Мужчина щёлкнул пальцами.

— Недовольна? Чем же? Мы свою часть сделки выполняем, ты тоже должна выполнить свою.

Девушка сжала кулаки. Она уже заплатила за чудодейственный настой своим телом и своей репутацией, но жизнь постороннего человека…она не может этим распоряжаться!

— Кто он?

Мужчина в маске развалился на кресле, закинул ногу на ногу, посмотрел на собеседницу покровительственным взглядом.

— Жалеешь? А зря. Ты ведь знаешь, что твой отец не умер бы от болезни, если бы не рана, полученная им в грудь на дуэли? Именно она усложнила выздоровление, превратила тяжёлую, но всё-таки излечимую болезнь в смертельно опасную. Так вот, ее нанес папаша этого ублюдка. Неужели имя тебе не о чем не сказало?

— Нет.

Имя действительно показалось Злате незнакомым. Но у того аристократа есть бастарды, насколько ей известно.

— Он внебрачный сын от какой-то шлюхи, — подтвердил ее мысли гость. И продолжил: — Нарушал закон, но не был пойман, если тебе интересно. Так что, тебе просто стоить сказать имя, посеять сомнение в голове канцлера, а там уж он найдет такую груду преступлений, что не каждый висельник может таким набором похвастаться.

О, если этот человек пошел в своего отца, то подобное положение дел неудивительно!

— Вы не похожи на человека, оберегающего интересы Серземелья.

Гость хмыкнул.

— Зря дерзишь, девочка. Для полного выздоровления твоей матери нужно пить это лекарство ещё несколько недель. Так что хочешь, или нет, а ты будешь меня слушаться. Ну или станешь наконец здесь полноправной хозяйкой. Единственной.

Злата вздрогнула. Стоило на секунду представить, что теперь, через год после смерти отца, она и лишится и матери — и ужас накатил волной. Нет! Мама, ее немного наивная, искренняя, добрая мама, всю свою жизнь посвятившая тихой семейной жизни, интересам мужа и образованию дочери, будет жить!

— А насчёт интересов, — продолжил человек в маске, — так кому их ещё охранять? И как? Честные методы, увы, не дают того результата, который обеспечивают подковерные игры и манипуляции через друзей, детей и любовников. Вот об этом бастарде канцлеру, например, не раз говорили, но он так и не внял ни донесениям служебным, ни сомнениям, высказанным в частном порядке. А обмолвишься ты, что он о тебе плохо отзывался, и вен Воль тут же начнет под него копать из старческой ревности. Что поделать, добрые дела часто делаются грязными руками.

Злата молчала. Ей нечего было ответить гостю. Да, он, наверно, частично прав, но… Но неужели нельзя сделать хорошее по-другому? Почему она должна расплачиваться за торжество правосудия собственным телом, репутацией, будущим?

Но ведь она платит не за справедливость, а за жизнь матери…

Лучше бы они забрали последнюю деревню и этот дом!

Человек без имени удовлетворённо кивнул.

— А ты молодец. Втерлась в доверие к канцлеру, интенданта помогла выслать из столицы, и сейчас не перечишь. Канцлер в тебе души не свет, видно умаслила его с лихвой. А такой скромницей казалась!

Злата знала, что там, под маской, губы мужчины растянулись в довольной улыбке.

— Ты хорошо служишь.

— Сколько ещё?

Она не могла не задать этот вопрос, хоть и боялась услышать ответ.

— Недели две-три, максимум четыре.

— Это долго.

Усталость и обреченность невидимым грузом навалились на плечи. Долго, так долго! Но надо продержаться. А потом она увезет маму на восток или на юг, к морю. Папа мечтал свозить их к морю последние пару лет, но дела в деревне шли плохо, денег не было… Но теперь они съездят. Обязательно. Как только мама встанет крепко на ноги!

Человек в маске неторопливо встал, поставила небольшую склянку на свой край стола, обошел его. Злата, погруженная в свои мысли, не сразу заметила его маневр. Когда он приблизился к ней, она тоже начала было подниматься, но его рука легла ей на плечо, буквально вдавливая девушку в кресло. Мужчина стал позади нее, погладил, словно ребенка, по голове.

— Хорошая девочка.

Флакон стоял на другой половине стола, дразня девушку блестящим боком.

— Послушная.

Пальцы гостя коснулись ее шеи.

— Исполнительная.

Он потянул ленту, что скрепляла платье у горла.

Нет! Он не может… Злата схватила мужчину за руку, попыталась встать, но на плечо легла вторая ладонь, тяжёлая, словно мраморный памятник.

— Я выполняю свою часть договора! — дрожащим голосом сообщила девушка, пытаясь отцепить чужие пальцы от ткани платья. Гость склонился к ее уху, жесткий каркас маски царапнул ей щеку.

— Вот и выполняй. Твоя задача — послушно раздвигать ноги.

Злость, боль, отвращение душили. Слезы выступили на глазах, как она не хотела их скрыть.

— Перед канцлером!

— Перед тем, кого я укажу! И если я скажу тебе, — ее руку грубо скинули, и мужские пальцы скользнули под платье, — стать на колени и открыть рот, то ты станешь на колени, — рука опустилась ниже, — и широко откроешь рот.

Холодные пальцы коснулись груди, по-хозяйски ее огладили. Второй рукой мужчина потянул за ленту, окончательно вытаскивая ее из платья.

По щекам девушки против воли потекли горячие слезы. Она была жалкой. Жалкой и слабой… Она была зависимой… Она…

Злата сжала челюсть. Сбросила чужую руку, вскочила с кресла.

— Нет! У нас был уговор! Только канцлер! И на то время, пока мать не поправиться!

Она схватила флакон, прижала его к груди.

— Иначе канцлер никогда не услышит нужное вам имя!

Мужчина насмешливо спросил:

— Ты думаешь, ты единственная, кто скажет его? Нет. Просто так получилось, что вен Воль действительно тебя почти боготворит, так что обидчик любовницы сейчас, пожалуй, для выглядит более зловещей фигурой, чем государственный изменник. Впрочем, если понадобиться, эту одержимость будет весьма легко развеять. Помни об этом, девочка. И будь послушной. Эти недели ты должна быть паинькой. Самой влюбленной и счастливой живицей, что млеет от каждого чиха своего любовника, ясно?

Злата судорожно кивнула.

— Ясно.

Мужчина надел перчатки. Это позволило девушке немного расслабиться.

— Что там за молодой лейтенант к тебе приставал? — спросил гость неожиданно. Злата, ещё не отошедшая от только что случившейся перепалки, яростно возразила:

— Ко мне никто не приставал!

— Разве? Как того мальчика зовут? Дон Оддин, кажется?

Девушка побледнела.

— Он не при чем! Мы просто случайно столкнулись в приемной!

— И на лестнице.

— И на… Откуда вы знаете?

— Я знаю все, — зловеще сообщил гость. — Даже то, что юноша тебе понравился.

— Нет! Я ушла!

Гость стряхнул с рукава невидимую пылинку. Он играл с ней. Она знала это, но все равно проигрывала. Она всегда проигрывала в споре этому странному и страшному человеку.

— То, что ты ушла, это только подтверждает. Испугалась? Спешу тебя порадовать: если это облегчит тебе жизнь, то можешь с ним спать. Только на твоей безудержной страсти к канцлеру это не коим образом не должно сказываться. А так, почему бы и не иметь кого-нибудь для души, если уж тело ты отдала старому похотливому брюзге?

Злата покраснела. И от высказанных предположений, и от гнева.

— Вы…ужасны! И нет, я не собираюсь с ним спать, он никогда не стал бы и намеков делать на подобное!

— Ох, молодость! — неопределенно воскликнул гость и поправил шляпу. — Что ж, до свиданья. Весьма скорого, я думаю. И помните, милочка, что от каждого вашего слова, от каждого вашего движения зависит жизнь вашей матери. Так что вам стоит быть посговорчивей. И помудрее.

Он покинул комнату неторопливым, хозяйским шагом. Злата не пошла провожать гостя, он появлялся в ее доме и исчезал из него по собственному почину, не нуждаясь ни в ее разрешении, ни в сопровождении. Девушка устало опустилась на пол, обняла себя за плечи дрожащими руками. В одной из них до сих пор был зажат флакон.

На секунду ей захотелось размахнуться, и расколоть проклятую склянку на тысячу осколков. Нельзя. Девушка осторожно отставила пузырек в сторону. Драгоценная вещь, очень дорого ей доставшаяся.

На полу, у ее ног лежала лента из платья. Злата встрепенулась, схватила тонкую полоску и с озверевшим лицом стала рвать ее на куски. Ткань трещала, сердце громко стучало в груди, по оконным стеклам застучали капли летнего дождя.

Холодно. Очень холодно, но нет средства, что могло бы ее согреть.

Наверху что-то упало с громким грохотом. Девушка вскочила на ноги, схватила лекарство и бросилась бежать. Мила не профессиональная сиделка, вдруг что натворила…

Человек в маске покинул дом через задний служебный выход. В карете, что стояла на соседней улице, его поджидал товарищ.

— Ну как девица? — первым делом спросил он.

— Она давно уже не девица, хоть и до сих пор мнит себя недотрогой, — ответил связной. — Пыталась ставить условия. Смешно.

— Взбрыкнет?

— Нет. Эта лошадка покладиста. Тот, кто прогнулся раз, тот прогнётся и второй, и третий, а затем терять ей будет уже нечего. Ляжет под кого надо, сделает, что скажут. Домашняя девочка, что с нее взять? Она не умеет бороться Но надо отдать ей должное, канцлер действительно ею околдован.

Карета тронулась.

— Быстро учиться?

— Скорее его пленила ее безыскусственность и простота. Хотя платья он ей присылает весьма откровенные. Впрочем кто из мужчин не мечтал о скромной развратнице?

— Имя назовет?

— Безусловно. Я достаточно наговорил, чтобы она приняла это близко к сердцу. Про ее нового знакомого тоже обмолвился. Иногда совпадения замечательнейший образом соответствует нашим планам. Это восхитительно.

— Игра стоит свеч.

Человек в маске фыркнул.

— Денег. Все всегда упирается в деньги и власть. Что ж, думаю, мы почти уладили проблему.

Его собеседник, прятавшийся во мраке, царившем внутри кареты, недоверчиво возразил:

— Но мы так и не нашли бумаги у вдовы Грош. А они нам нужны.

— Значит, они в другом месте. Что ж, круг приближенных к бывшему интенданта столицы лиц, не так уж велик, а ломать пальцы Гром умеет.

После этой фразы в экипаже воцарилась тишина, нарушаемая лишь дыханием двух спутников.

26. Подхолмье

Утро опять не задалось. Деяна все норовила сбежать с кухни на улицу, в сарае (она специально прошла мимо) храпел тижиец, Вадим, почти не морщась, пил молоко. "Видимо привык!" — подумала Азарина то ли злорадно, то ли недовольно. Внутри клокотала буря чувств, в которых она никак не могла разобраться. Часть из них не имели к любовнику (бывшему!) никакого отношения. Часть возникала при одном взгляде на его довольное лицо и безупречный костюм. Франт безмозглый!

Что злиться? Он не заставлял ее идти к дону Низ. Всего лишь попросил помочь. Да как! Как кукловод дёрнул за ниточку — и она побежала.

Но ведь сама побежала.

Так ведь он попросил…

Демон!!!

— Ты хочешь увидеть мое лицо?

— Что?

Азарине показалось, она ослышалась.

— Мое настоящее лицо. Я иногда так развлекаюсь: смотрю на СЕБЯ в зеркало. Есть магический механизм, он показывает иллюзию, как выглядит моя морда теперь. Пришитая кому-то за весьма большую сумму. Надеюсь, этому чудаку хватит денег на проституток до самой смерти.

Женщина замерла с кувшином в руке.

— Я…

— Да, ты права. Начнёшь жалеть. А тебе всё-таки больше идёт злится. В конце концов, я почти подложил тебя под этого жирдяя. Злость лучше отвращения.

Растерянность и вправду тут же сменилась злостью. На улице в унисон с ее внутренним криком недовольства взвыл ветер. В комнату проскользнула Деяна с охапкой дров.

— Клади справа от камина.

Девушка прошмыгнула в нужном направлении, обходя Вадима по дуге. Открылась дверь, в комнату вместе с холодом вошёл вчерашний тижиец.

— Здравствоват.

Деяна выронила дрова.

— Доброе утро. Дея, принеси кусок пирога, что остался с вечера.

Азарина была уверена, что девушка подберёт дрова, а следом побежит выполнять приказ, но серая мышка застыла на месте.

— Что он тут делает?

Ее тихий голос вдруг зазвучал резко, требовательно. Рина, привыкшая за эти пару дней к беспрекословному подчинению девушки, удивлённо спросила:

— Какая разница? Наше дело — покормить.

Деяна ткнула пальцем в вошедшего.

— Он тижиец!

— У нас давно с ними мир.

— Давно? — выкрикнула служанка. — Ещё десять лет назад они резали нам глотки!

— Д…

— Убивали наших отцов и братьев! Насиловали наших матерей!

— Так подойди и перережь ему глотку в ответ.

Беспечный голос Вадима не остудил гнев девушки. Она посмотрела степняку в глаза и заявила:

— Я бы сделала это, если бы могла.

Деяна отпихнула с пути дровинку и быстрым решительным шагом прошла к внутренней двери.

— Единственное, что я готова подать этому гостю — яд! — выплюнула она и вышла.

Тижиец задумчиво почесал бороду.

— Наши жены так нэ говор-йат.

— А ты решил на ней жениться? — поинтересовался вен Борз.

— Нэт. Но у нас нэ одна женшина нэ одному муж-шине так нэ скажет.

— А у нас — скажет, — заявила Азарина. — А потом ещё скалкой добавит. Так ты ещё хочешь остаться?

Тижиец вздохнул.

— Должен. Долг — выше всэго. Даже кровы. Косты сказалы: ждат тут. Я буду ждат.

— А если ждать придётся десять лет?

— Надо дэсат, буду дэсат.

— Ладно, — Азарина махнула рукой в сторону одного из столов. — Садись. Поесть принесу. Потом крышу пойдешь чинить. Ясно?

Тижиец заулыбался.

— Будэт хороша крыша.

— Сначала сделай!

Дона Брит налила степняку в кружку молока и ушла на кухню.

Деяна чистила в углу овощи. Присела, согнулась, только плечи и двигаются. Тонкая невзрачная коса и та змеится по спине с осуждением.

— Там, где есть ненависть, нет будущего.

Азарина сказала безусловно мудрую мысль, но почувствовала себя при этом лгуньей. Не ей, с невероятной жаждой желающей плюнуть на место упокоения отца, обвинять кого-то в ненависти.

— Прошлая война, даже если она тебя коснулась, она…в прошлом. Иногда надо остановиться. Иначе мы просто вырежем друг друга. И жизни на земле не останется.

Молчание.

Да она тут страдает за нее, а девка даже развернуться к ней не хочет! Рина шагнула к служанке, дернула ее за плечо. Деяна шлёпнулась на попу. Азарина рассмотрела наполовину очищенный клубень картофеля, нож и кровь.

— Дея?

Она села рядом.

Девчонка плакала. Беззвучно. Только плечи вздрагивали от каждого вздоха. По лицу катились крупные слезы, падали на порезанные руки. Рина осторожно вытащила из ее пальцев нож, клубень, обняла девушку за плечи.

— Он размозжил ему голову.

— Что?

— Они пришли на рассвете. Прискакали на своих рогатых конях. Отцу отрубили руку. Пока он валялся в пыли, усатый вытащил мать и… Она была не одна такая. Но когда родился…родился тот…их крови…отец унес его к реке. А вернувшись долго пил и хвалился, как размозжил отродью голову о камни. Брат… потом мой настоящий брат родился мертвым. А мать умерла в бреду, даже не узнав об этом. Повитуха сказала, это тижиец виноват. Я знала и сама. Она так кричала…

Азарина молчала. Что тут можно сказать? Разве что просто сидеть рядом.

— Ему бы было шесть. Настоящему. А этой зимой заболел отец и… И теперь только тетка. Но если бы у отца была вторая рука, он бы не умер. Он был бы сильным. И не поехал бы перед смертью пристраивать меня к этой ведьме. И мама, брат… Все были бы живы, если бы не тот набег… И счастливы. А отродья не было бы. И отец его бы не убил бы… И не был бы таким злым…

Никому не дано знать, что было бы, "если". Но эту мысль Азарина оставила при себе. Пусть девочка плачет под треск дров в печи. Пусть говорит — бессвязно, зло, запинаясь. Это иногда так важно — выплеснуть словами наболевшее, то самое, что свернулось в глубине души язвой и сжирает тебя год за годом изнутри. Хорошо, когда есть кому рассказать о боли.

В окно барабанной дробью застучал дождь. То ли оплакивая прошлое, то ли предупреждая о будущем. А может, это был самый обычный ливень.

Вадим не стал ждать продолжения конфликта. Вышел на порог, кликнул ещё вчера нанятых двух слуг, поднялся с ними в комнату, проконтролировал, как они несут его вещи. Бросил на стойку монеты — дорогие, портретники, кивнул тижийцу:

— Она знает, сколько здесь должно лежать.

— Йа нэ вор, — спокойно заметил степняк.

— Но убийца.

Тижиец прищурился.

— Как ы ты.

— В точку! — улыбнулся вен Борз и вышел на улицу вслед за слугами.

Ветер бросил в лицо горсть пыли, на плечо капнул дождь. Вадим посмотрел, хорошо ли прикрепили багаж, залез в самоходку. Закрыл глаза.

Раскосые. У тижийцев темные раскосые глаза. Карие, черные. Иногда — медовые. У той девчонки, что вела их через степь, какие они были у нее? Он не помнил. Она шла впереди — маленькая, худая, грязная, в деревянных сандалиях, на которых запеклась ее кровь. Они шли следом — босые, в лохмотьях, под палящим солнцем Степи. Мир вокруг кружился — от голода, жары и травы. Если бы не трава тижийских жрецов, уменьшающая боль, они бы не дошли до своих. Не с такими ранами. Но…

У них были раскосые глаза. У тех, кто пел злые песни. Раскосые равнодушные глаза. Они топали вокруг своих идолов — больших камней, окрашенных в красное. Хлопали себя по бедрам. Завывали, призывая демона на пир. А потом брали нож…

Кровь теплая. Соленая. Почему-то с привкусом железа. Десять лет назад Вадим напился своей крови вдоволь. А теперь…

Медовые. У нее были медовые глаза. Полные отваги. Сколько ей было? 12? 10? Степной кот вцепился ей в ногу и она, совсем ещё девочка, ударила его котомкой…

Он убил зверя. В полубреду. Вцепился твари в шею оставшимися зубами. Оказалось, у степных котов кровь немного другая на вкус. А может, это трава портила ощущения. Зато они запаслись мясом. И напились. Потом их вырвало, но это мелочи…

Девчонка висла на его локте, указывая путь. Косноязычная, маленькая, слабая. Он всегда хотел младшую сестрёнку, но у матери с отцом договор: по любовникам ходи, но никаких детей. Жаль, заботясь о ком-то, жить проще…

Она шла вперёд, цепляясь за его руку. И он тоже шел. Небо смеялось над ними, а он шел. Под ее тихий шепот.

— Эды, эды, эды…

Иди, Вадим, иди…

Ее родичи срезали с него кожу. Она шлепала окровавленными ногами по степи, приговаривая: "иди". И он шел.

Раскосые глаза…они бывают разными. Та девочка-мышка это поймет. Когда-нибудь.

Или успеет совершить ошибку до этого.

— Уважаемый, приехали!

Вадим открыл глаза, резко выдохнул, толкнул дверцу экипажа. Станция. Пора выходить.

Внутри помещения было ещё более мокро и холодно, чем снаружи. Измученный старческими болячками смотритель раскланивался с молодым мужчиной в сером плаще. Вадиму в глаза бросились черные перчатки посетителя.

— …нет. Но, почтенный судейский, вот-вот выйдет дилижанс. Если вам срочно в Нахолмье, то быстрее вы не доберётесь. Коней только отдали, самоходка казённая тоже до вечера не вернётся. Вам по статусу, конечно, свой экипаж положен, но сейчас ничего нет. Так что, коли торопитесь — лучше дилижанса не найдете.

— Благодарю, — сказал незнакомец приятным голосом, — Дилижанса достаточно.

Он отошёл к лавке, что стояла под окном, сел, вытянул ноги, прикрыл глаза. Вен Борз с любопытством оглядел путника. Моложе Вадима лет на пять, высокий, длинноногий, худой. Лицо овальное, бледное, подбородок упрямый. Русые волосы коротко подстрижены.

— И долго вы собираетесь на меня любоваться?

Смотритель, заполнявший какие-то бумаги, подскочил, подслеповато прищурился.

— О, уважаемый, здравствуйте! — засеменил он к Вадиму. — Вы на дилижанс?

— Видимо да. Насколько я понял, других вариантов нет.

— Можно купить у Мика объезженного коня, если желаете. Но выйдет дорого.

— Ничего, подойдёт и дилижанс.

Аристократ прошел к лавке, сел рядом с незнакомцем.

— Вадим вен Борз, — представился он. — Любовался непреднамеренно, уважаемый судейский. Вашу братию редко встретишь вот так запросто.

Мужчина открыл глаза. Болотные, серо-зеленые. У другого человека они казались бы мутными, но этот чиновник смотрел на окружающих просто и ясно. Кристально честные глаза.

"Вор или убийца," — тут же подумал Вадим.

— Драгомир нис Зорь, — ответил судейский. — У вас превратное представление о коллегах.

— Нужно говорить: приятно познакомиться, — поучительно изрек Вадим.

— Честно говоря, ещё не определился, приятно ли. Но в вас бесспорно есть нечто интригующее.

— Наглость?

— Полагаю, да.

Странно, Но судейский и вправду говорил, что думал. Или нет?

— Дил…

Голос смотрителя заглушил грохот закрывшейся двери.

— Мужик, экипаж вену!

Вадим и Драгомир одновременно посмотрели на вошедшего. Тот тоже их увидел и скривился.

— Здравствовать вашему роду, — нейтрально-холодным тоном поприветствовал знакомого нис Зорь.

— И вашему, — сквозь зубы бросил надменный мужчина, тем не менее оценивающе разглядывая одежду столичного покроя на Вадиме. Драгомир тоже это заметил.

— Позвольте представить: Вадим вен Борз. Вен Борз, это мой сосед, Анджей вен Хлад.

— Приятно познакомиться, уважаемый, — кивнул вен Хлад новому знакомому. — Какими судьбами в эту глушь?

— Да я не в эту, я в соседнюю. Дрягвенскую провинцию. К стардам вен Силь.

— О! — глаза мужчины загорелись. — Это наши соседи! Вы друг Чеслава?

Имя резануло слух.

— Не совсем.

Тут Анджей вспомнил о цели посещения данного места и вновь обратил внимание на смотрителя.

— Эй там, поживее! Экипаж! — он обернулся к Вадиму. — Прошу прокатится со мной до Малахитового дома.

Вен Борз развел руками.

— Боюсь, отдельного экипажа не получим ни вы, ни я, ни нис Зорь. По крайней мере до вечера. Так что, если не хотите застрять тут на целый день, придется ехать на дилижансе.

Анджей недовольно поджал губы, окинул презрительным взглядом смотрителя.

— Это элитный дилижанс! — проблеял тот. — Всего четыре места, мощность артефакта управления — восьмерка лошадей. Пледы для ног стираются каждую неделю.

Лучше бы молчал, честное слово! Вадим поморщился. Вен Хлад недовольно пробурчал;

— Восьмерка…это хорошо, это количество "генеральских" лошадей. — И тут же улыбнулся Вадиму — сухо, деловито: — Что ж, в такой приятной компании почту за честь.

— Тогда прошу пройти, уважаемые, — кинулся смотритель открывать дверь.

В экипаже все расселись особым образом: Анджей — рядом с Вадимом, Драгомир — напротив него. Вен Борз заметил, что мужчины друг с другом стараются не разговаривать. Всю дорогу до Нахолмья путники перебрасывались редкими, ничего не значащими фразами. Драгомир излучал хладнокровное равнодушие и сдержанность, вен Хлад — презрение и высокомерие. По крайней мере по отношению друг к другу.

Под Нахолмьем нис Зорь вышел, ссылаясь на дела в этих местах. Анджей тут же воодушевленно заговорил о погоде.

— Кто-то из поэтов писал про эти места:

Плодородный

Край болотный.

Что ж, последние два года опровергли как минимум утверждение про плодородность, — ответил Вадим. Вен Хлад улыбнулся.

— Остроумно, молодой человек! Весьма остроумно! Вы придетесь по вкусу местному обществу!

— Хм, оно собирается меня есть? А вообще, оно какое, это местное общество?

— О! Разное! — многозначительно заметил вен Хлад. — Есть множество приятных и благородных семей! Есть и личности сомнительные, — мужчина с намеком посмотрел на дверцу экипажа.

— Такие как этот судейский?

— Судейский! Эта должность должна была достаться другому лицу. Но молодой человек подсуетился, подмазал, где надо, и теперь он — важный чиновник в свои двадцать шесть! Ну о какой справедливости можно здесь говорить? Ни жизненного опыта, ни мудрости у него ещё нет. Как он может вершить чужие судьбы?

— Возможно, он хорошо знает законы? — заметил вен Борз. — За что-то же его выбрали.

— Как вы наивны! — покачал головой спутник. Вадим немного опешил. В чем-в чем, а в наивности его обвиняли впервые за десять лет…да нет, больше чем за десять. — Образование лишь ширма! Это по вам видно образованного, благородного человека. Но не все такие, не все!

— Станция Нахолмье! — крикнул кучер, останавливая экипаж на выезде из города. Вадим толкнул дверцу.

— Благодарю за компанию, здесь мне должны были оставить коня. Прощайте.

— До встречи, почтенный! — благосклонно кивнул вен Хлад. — Мы непременно заедем к уважаемым стардам на чай!

Кучер снял багаж и прикрепил его к седлу по уговору оставленного Невзором для друга коня. Экипаж поехал по тракту дальше, Вадим свернул на проселочную дорогу. Его ждало новое место. Новые люди. И старые, как сам мир, пороки. Что ж, он достойный ученик. Копаться в грязном белье он любит не меньше Авата. А у стардов вен Силь просто не может не быть закрашенных белым грязных пятен на безупречной репутации рода.

27. Стольград

Шиданцы верят, что демоны существуют в так называемом "Котле Подмирья", где они живут среди вечного огня. Тижийцы поклоняются демонам, полагая их иномирными могущественными сгустками гнева и боли, проживающими в вечной тьме изнанки мира и способными влиять на исход сражений. Западный сосед Серземелья — Срединное Королевство в отличие от степных племен хоть и признает существование демонов, однако считает их не богами, а некими эфирными паразитами, способными вселяться в людей и управлять их эмоциями. Среди магов-ученых Сердцевины Континента до сих пор не утихли споры о сущности и сути этого явления, хотя научные библиотеки чуть ли не каждый год пополнялись опусами на данную тему.

Шиданцы верят, что демоны появляются из огня, тижийцы — что из тьмы, оттого последние ловят степных светлячков и заточают их в бра — специальных сосудах, похожих на прозрачные мешочки. С демонами должен говорить шаман, поить их кровью и болью, обычным же степнякам стоит таких гостей опасаться. Согласно тижийским поверьям, наличие в доме света, пусть даже его источает крохотный уголёк, гнилушка или маленький светлячок (хотя степные светлячки не такие уж и маленькие) отпугнёт любого демона, любое зло.

У лавочницы дон Слав невестка была тижийкой. Ушел сын на юг с караваном соседа-торговца, дабы мир посмотреть да денег заработать, а вернулся с молодой женой Ирэ. И хотя не жаловала степняков Милена, к девушке отнеслась хоть и с долей подозрительности, но без пренебрежения и гордыни. А там вскоре отец семейства умер, сын опять ушел с караваном, и женщины, объединенные горем потери — вечной и временной, сблизились. Но распорядилась судьба иначе. Ирэ родила Милена внучку, унаследовавшую от матери темные глаза и волосы цвета воронового крыла. А через пару лет, когда на южных границах произошло столкновение со степнякам, переросшее в кровопролитную войну, тихую, никому не делавшую зла женщину убил кто-то из серземельцев просто за раскосые глаза, загорелую кожу и черную косу. Тогда, после жестокой расправы тижийцев с мирным посольством серземельцев, много прошло погромов по лавкам кочевников. Досталось и мирным шиданцам, и хализанам, и даже гиленцам, уж точно к степнякам отношения не имеющим, ибо жили они хоть и рядом со Степью, однако были оседлым государством с почти тысячелетней историей. Может и Миленину лавочку разворотил обозленный народ, да судьба раньше отыгралась на невестке. Но хоть и сожгли в храме тело Ирэ, и прах ее зарыли под порогом, а удивительный прозрачный мешочек со светлячком дона Слав до сих пор ставила у кровати внучки. Чтобы там ни было, а пусть беды обходят стороной их дом так или иначе.

Не обошли.

Ночь летняя даже в городе светлая, живая. То песни кричит пьяный, неровным шагом бредущий от пивной, то любовник, неприлично выражаясь, вылезает из окна приличной жены и почтенной горожанки, то мальчишки у старого покосившегося дома полночи стерегут Древнее Зло, взволнованным шепотом делясь догадками и впечатлениями. Но иногда ночь скрывает грехи гораздо большие, чем любопытство, пьянство или прелюбодеяние.

Давно уже сосед закрыл свою чайную, в доме напротив погасли огни даже в окнах самых ретивых студентов, а дона Слав все не спешила ложиться в кровать. Порхали в темноте сморщенные пальцы, плетя из ниток нечто узорчатое, шевелились беззвучно сухие губы. Тишина и тьма царили в доме.

Скрипнула половица под ногой не видимого во мраке ночи гостя. Быстрее заскользили пальцы по нитям.

— Ведьма что ли? А я не усмотрел!

Чужое, северное слово чуть не сбило с толку. Но рука не дрогнула. Щелкнули пальцы раз-два — и кровать внучки переместилась в тщательно замаскированный подпол. Все, на что хватит ее сил. Да большего и не надо.

Скрип половиц. Ближе.

— Слишком странная ты, старуха. И слишком своенравная. Таких за спиной оставлять нельзя. Если человека нельзя купить или запугать, его надо убрать. Есть такое хорошее правило.

Тишина. Лишь колыхнулась тьма навстречу старой лавочнице. И женщина вдруг подалась навстречу этой тьме, резким движением всаживая в нее нож.

— Сука.

Удар в грудь — и бакалейщица сползла с лавки на пол, силясь вдохнуть. Изо рта ее хлынула кровь, она не видела ее, но чувствовала, как по подбородку течет нечто горячее, липкое. Стало страшно. Слишком рано. Светласка…

— Пожалуй, стоит познакомиться с твоей внучкой поближе, — прошептала склонившаяся над ней тень и шагнула к заветному лазу в подпол. — Как думаешь, я ей понравлюсь?

Милена сжала кулак…и замерла в неподвижности.

Заскрипели половицы. Мужчина открыл входную дверь и вышел так же неслышно, как и вошёл. Остекленевший взгляд бакалейщицы смотрел в сторону внучкиной спальни. На лице ее застыло выражение ужаса и боли. В подполе, в прицепленном к изголовью кровати бра "горел" светлячок. Беды часто ходят рука об руку не с демонами, а с людьми. А что может противопоставить людям маленькая букашка?

________________________________________

Мальчишка взял записку, деньги и умчался. Миколас посмотрел на солнце и тут же зажмурился. Красный круг должен был предвещать беду, но Миколас не хотел верить приметам. Не этим утром. Ведь жмурился он не столько от солнечного света, сколько от удовольствия. Маленький листок в его руке с датой и временем стоил дорогого. Он бы, пожалуй, за него отдал бы полжизни! Только бы Злата побыстрее узнала, что аудиенция назначена, и улыбнулась. Скоро, очень скоро мальчишка-посыльный принесет заветную бумажку в дом нисы Вер, и та обязательно, прочитав послание, обрадуется! Лейтенант представил прекрасное лицо девушки, ее губы, дрогнувшие в намеке на улыбку…

— В интендантство?

Миколас встрепенулся, открыл глаза. Рядом остановился старший лейтенант сид Блуд, "Бешеный". Черный, кучерявый, с завитыми пышными усами и пронзительно синими глазами, он был любимцем женщин и любителем кутежа и карточных игр. Миколасу товарищ нравился весёлым нравом и щедростью. Но порой он бывал слишком беспечен, а то и выходил за рамки приличий в общении с дамами. Дамам, правда, это почему-то нравилось.

— Нет. Сегодня мне дали выходной. Хочу просто прогуляться.

Бешеный подкрутил ус.

— Так ты всё-таки решил стать мужчиной и нашел себе дамочку? Гуляние под ручку, а? Или прямо до кровати?

Он заговорщически подмигнул Миколасу. Лейтенант покраснел.

— Что за домыслы! Уже и погулять одному нельзя?

Сид Блуд расхохотался.

— Можно! Но в нашем возрасте это вредно для здоровья! Ну ладно, бывай, малыш!

И весьма довольный своей шуткой, все ещё громко смеясь, старший лейтенант зашагал к остановившейся неподалеку извозчичьей повозке. Миколас заметил, что движительный артефакт, приделанный к самоходке спереди, имел неравномерный цвет. В зависимости от скорости, которую он мог давать, такой артефакт мог иметь разный оттенок, но он всегда был однотонным. Если же появлялись пятна, неравномерность окраски, значит, движительный артефакт повредился, разрядился или просто сбоил. Вот и этот куб из равномерно синего стал пятнисто голубым. И только фигурка лошади, которая на нем стояла и с помощью которой извозчик мог поворачивать экипаж, начинать и прекращать движение, осталась по-прежнему синей. От этого наблюдения Миколас почувствовал почему-то злорадство. Не доехать Бешеному в интендантство вовремя! Но молодой человек тут же устыдился испытанного им чувства. Сид Блуд не злой, просто любит шутить и делает это часто некорректно. Миколас бросился было к повозке, чтобы предупредить товарища о неисправности, но та уже сорвалась с места.

— Гони! Гони! — подбадривал кучера старший лейтенант, все так же залихватски подкручивая ус. Дону Оддин ничегоне оставалось как пойти дальше своей дорогой.

Дом сида Грош располагался на Улице Слез, в стороне от центра Стольграда, но в очень престижном районе. Здесь постоянно сновали слуги, гости, гуляли хозяева местных особняков. Миколас, несмотря на ранний для состоятельных лиц час дня, был лишь одним из многих прохожих.

Предаваясь мечтам, он прогуливался то по одной, то по другой стороне улицы, пока наконец из витых чугунных ворот не вышла женщина, одетая в богатое вдовье платье. За ней следом шли двое слуг: мужчина-лакей и молодая девушка в форме служанки. Они пересекли неторопливым шагом улицу, прошли на север и свернули на Огненную. Лейтенант решил, что в ходьбе по магазинам ничего подозрительного нет и остался наблюдать за домом.

Но и тут ничего подозрительного он не нашел. Дочка бывшего интенданта Стольграда вышла погулять, скрылась в саду, а через полчаса вернулась в дом немного раскрасневшаяся, заехал в гости мужчина с тростью, но пробыл не больше двадцати минут, слуга смазал петли ворот. Вот и все.

Через какое-то время в конце улицы вновь показалась вдова со слугами. Сида Грош что-то недовольно высказывала девушке, несшей две корзинки, набитые доверху свертками. Мужчина молча шел следом, держа на руках коробок пять, а то и больше.

Когда они приблизились к дому и стали переходить улицу, мимо с гавканьем пронеслись две собаки. Вдова охнула, схватилась за сердце и стала обмахиваться ладонью в ажурной темной перчатке. Девушка взвизгнула и подпрыгнула, разбросав по дороге часть свертков.

— Ох, безрукая!

Миколас взял тот, что покатился к его ногам, ещё несколько и подошёл к служанке.

— Вот.

— Благодарю!

Вдова его тут же заметила.

— Ах, спасибо, молодой человек! Спасибо! Сейчас так сложно найти хорошую прислугу, не поверите! А теперь, когда мужа нет…

Сида Грош поднесла ладонь к и вправду повлажневшим глазам. Лейтенант искренне сказал:

— Сочувствую вашему горю.

— Спасибо! Вы, я вижу, военный? Я, знаете ли, военную выправку ни с чем не перепутаю!

— Да, я из интендантства…

— Да-да! Молодой лейтенант! Это вы, верно, помогали моему Линечке с тем рестораном? А я так и подумала: это приятный молодой человек верно тот приятный молодой человек, что от Линечке Ясечке мясо привозил. Ясечка, вы поняли, да, дон Лук, тот самый, которому вы аламейскую говядину доставляли. А ещё я помню, вы моей Китечке глазки строили! Уж я-то помню, все помню! Да вы не стесняйтесь! Дело молодое! Да и Линечка вас так хвалил! Вас, вас, не удивляйтесь! Линечка добрый был, всех хвалил. А вас особо. И хвостик у вас вот такой же был, и завязан так же. Я помню, да! Вы так глазами блестели, когда Китечке ручку целовали! Только усы вы зря сбрили. Я вам по секрету скажу, Китечке усатые молодцы больше нравятся.

Вдова наконец глубоко вдохнула, дабы продолжить свою речь с новой силой, и Миколас, в руку которого она вцепилась неженской по крепости хваткой, смог наконец вставить хотя бы пару слов:

— Меня? Он имя говорил?

— Ах, нет, но он всегда вас зовёт "мой помощник" или "усатик". То есть звал…

— А…

— Линечка всем прозвища любил придумывать. С детства. Вы же знаете, что нас отцы ещё во младенчестве помолвили? Вот соседа Пяточком прозвал, а одного мальчишку Хрящом. В детстве это таким смешным казалось! Я всегда восторгалась его изобретательностью! А Китечка, знаете, как жалела, что вас не приглашают на обед! Чуть с папенькой не поссорилась! А у нас ведь и не бывает почти никто! Разве что родня забредет. А порой так хочется с кем-нибудь поговорить! Я обычно бывало приду, в уголочек у Линечки в кабинете сяду и говорю, а он все пишет и пишет. А выезжать никуда не хотел. Говорил, не надо. Вот Китечку только выводил пару раз на балы, а мне наказал дома сидеть. Мол, я распугаю всех болтовней

И брат, ну дон Лук, Ясенька мой, он тоже все велит: "молчи, старуха"! А я какая ж старуха! А вас я помню, вы всегда с Китечкой ласковы были и мне улыбались. И даже шутку рассказали про варенье, помните? Я веселые истории жуть как люблю. Особенно теперь. А то как подумаю, что Линечка больше не придет вечером домой, сердце заходится. Ужас какой! Средь белой…средь ночи, но все же почти в центре! В таком тихом районе! А Китечка, бедная, все теперь в окошко глядит и вздыхает! Страдает! Но Ясенька обещал ее тоже на прием взять. У них там званый вечер будет. Ну с другими, которые ему поставляют всякое или покупают. Ох, а что же мы стоим у ограды! Вы заходите, чаю попейте! Может вам стопочку травяной или медовой настоечки? Или вина? У мужа много хорошего вина! Илендские, аламейский, разные бутылки есть! Я половину надписей и прочесть, пожалуй, не смогу. И мясо у нас всегда лучшее. Аламейская говядина. Мы привыкли, знаете ли. Ясечке прямо на скотобойню пригончют. Или закрытыми телегами привозят. Но телегами это, знаете, как неудобно! Так и норовят обмануть! Вот я один раз видела, что ящики те пустые были! Только бумажки какие на дне! Забежала к Ясечке на обед пригласить, а из разгружали! А вот вы всегда полные телеги привозили! Я это хорошо помню. И Ясечка говорил: "Усач молодец! Всегда вовремя телеги меняет!" А вы не обижайтесь, не обижайтесь, что вам Линечка так звал, он просто насмешник был, выдумщик такой! А вы заходите, заходите, вам Китечка обрадуется!

Слуги уже давно исчезли в доме, их хозяйка настойчиво тянула гостя к дому. Миколас пытался вывернуться из профессионального захвата говорливый особы, но боялся сделать женщине больно. Однако упоминание дочери напомнило ему, что он отнюдь не "Усач", а следовательно близок к провалу. Лейтенант резко выдернул свою руку из женских пальцев и шагнул назад.

— Благодарю! — он попятился. — Но меня уже ждут! Устав, должны понимать! Но я рад был вас видеть! Соболезную! Всего доброго!

И он быстрым шагом устремился прочь.

— Ну вы, миленький, заходите ещё! Китечка будет рада! Заходите! А прозвища не стесняйтесь! Усы-то вам и вправду больше шли!

Дон Оддин смог облегчённо выдохнуть только когда скрылся на соседней улице.

28. Стольград

После встречи с вдовой сида Грош Миколас отправился на Красную улицу.

Скотобойни, колбасные цеха, мясные лавки и прочие подобные им заведения выстроились в ряд. Здесь же находился подъезд к значительной территории мясного завода дона Лук, брата жены сида Грош. Лейтенант внимательно огляделся.

— Эй, аламейские телеги приехали! Зови грузчиков!

Дон Оддин прогулочным шагом приблизился к голосам. Дон Лук не спроста тесно общался с родственником на "деловые" темы и даже знал таинственного "усатика" лично. Руки зачесались от желания тут же побежать расспросить рабочих, служащих, самого хозяина завода. Сдерживая собственный порыв, лейтенант неторопливым шагом дошел до ворот, в которые въезжали повозки. Простая одежда, которую он носил, чистая, но явно неновая, часто давала окружающим повод воспринимать его как слугу. В данном случае это могло пойти на пользу.

— Ух ты! — присвистнул он. — А мой хозяин не верил, что к вам из самой Аламеи мясо везут!

Двое, стоявшие на воротах, повели себя по-разному. Высокий плешивый мужчина в чистом костюме недовольно покосился на него — и все, бородатый рабочий в окровавленном переднике хрипло рассмеялся.

— Эх, какая Аламея? Ты, балда, представь, чтобы с мясом стало, если его оттудова к нам везли! — пропитым голосом пояснил он. — Они стада пригоняют под Старолицу, а там уже разделывают. И в холодных повозках сюда везут.

— Ух ты! — восхитился Миколас. — И не портится?

Бородач важно выпятил грудь.

— Да ты шо! Там же тех-ни-ка!

— Лёд?

— Где лёд, а где и эта… селютра! Токмо та селютра бабахнуть может, так что со льдом, оно надёжнее.

Громыхнуло, кто-то закричал, и плешивый поспешил к уже заехавшим на территорию завода телегам — разбираться, что там произошло. Миколас решил воспользоваться моментом.

— А что? Хорошее у вас мясо?

— Хорошее! — гордо заявил рабочий. — А чего ему плохим быть? Аламейцы ж, они лучшие по мясу! Хоть и подлецы!

— А почему подлецы?

— Так чё они не по правилам-то все делают? А мы их ещё покрывать должны. То хозяин заранее им мешок шлёт, то прикажет поставить, что все мясо привезли, хоть и привезли туш меньше.

— Да? Мешок шлёт? Это как? Для мяса, что ли?

— Тьфу, — рабочий смачно сплюнул себе под ноги. — Да не, с деньгами, я так думаю. А с чем ещё к ним помощника посылать?

— А помощник какой? Хороший? А то может он и приворовывает?

— Да не! Он давно тут. Но вообще это сида Гроша человек. Толковый.

— А телеги бывают пустыми?

— Это да, бывают. Но они обычно всегда знаком на боку обозначены. А потом все равно мясо довозят, только другое. Я с малолетства на Калевской скотобойне работал, то подручным подай-принеси, а потом и мясником, так что дело енто хорошо знаю. Что как делается-то. А тут — то одни телеги, то вторые. А галочки наш лысый ставит, будто получил все с первого раза. Такое вот. Ну и как не назвать аламейцев подлецами? Чего им с первого раза все не прислать? Ан нет, чего-то мудрят.

— А..

Появился управляющий, увидел до сих пор беседующих людей, нахмурился.

— Мясник! — окрикнул он грозно рабочего. — Твое дело разве языком трепать?

— Мое дело свиней да быков рубить! — ответил бородатый.

— Вот сейчас завезут, и пойдешь рубить.

— Да пойду. Куды денусь.

После столь содержательного разговора рабочий вышел на дорогу посмотреть, сколько ещё телег должны заехать на территорию завода.

— Ох, ты ж, Лихобор! Последние.

Управляющий подошёл к нерадивому работнику. Но обратился к Миколасу.

— Тебе что тут надо?

— Здравствуйте, уважаемый! Так мне хозяин наказал присмотреть мясо для ужина. К нему скоро гости приедут. Важные. Так что наказали мне узнать, где в столице лучшее мясо продают. Вот, — лейтенант развел руками. — Узнаю. А вы как? Телеги даёте, если много покупать, или к вам со своими повозками только приезжать?

Плешивый смотрел все так же подозрительно.

— Со своими.

— Спасибо! Так хозяину и передам! Спасибо, уважаемый!

И Миколас поторопился отойти от мрачного мужчины. Такой сначала прикажет охране избить странного гостя, а потом уже будет разбираться, вор ли тот, шпион конкурента или случайный прохожий со слишком длинным языком.

Что ж, день вышел плодотворным. Миколасу было, что отписать сиду Гарне. Лейтенант довольно улыбнулся, предвкушая вечернюю встречу, остановил извозчика и поехал по знакомому адресу. Письмо он ещё не сочинил, но ведь он ещё вчера обещал себе, что непременно навестит добрую старушку. Без причины. С уважаемой Миленой было приятно разговаривать о пустяках. Да и стоило справиться о ее внучке.

А потом — встреча со Златой и поездка к доктору. Как, наверно, обрадуется девушка!

Беспечно улыбаясь, довольный абсолютно всем, что наполнило сегодняшний день, Миколас ехал по наполненным летним жаром улицам Стольграда.

Он совершенно забыл о кровавом рассвете.

***

Солнце на улице светило столь же ярко, зеленела повсюду листва, не менее сочная, чем вчера. И в лавке на Чугунной улице по-прежнему пахло удивительной смесью ароматов цветов и специй. Вот только вместо сухонькой старушки с доброй улыбкой у прилавка стоял человек в форме охранника порядка.

— Вы ее знали?

Миколас оторвал взгляд от засохшей лужи крови. Потерянно осмотрелся.

— Я? Да, знаю. Захожу иногда. Дона Слав всегда хорошие специи даёт… давала.

— Часто заходите?

— Когда как…

— И вчера были?

Миколас вздрогнул. Охранник порядка насторожился.

— Был, — сглотнув, согласился лейтенант. Мужчина в форме кивнул, принимая информацию к сведению, и уткнулся в бумаги. Миколас мял в руках какой-то пучок засохших трав. Пахло горечью Пятно крови на полу казалось ненастоящим, нарисованным. Нет, он видел кровь, и не раз. Свою и чужую. Но… только кровь Смеянки была настолько ненастоящей. Неправильной. Тогда ему тоже казалось, что все просто сон, что сестра умерла не взаправду. И так же выла мать…

Лейтенант встрепенулся, покосился на дверь, за которой, как он знал, находилась спальня Светласки. И из-за которой вдруг донесся одинокий болезненный стон, резко оборвавшийся, словно девушке заткнули рот. Она всегда была огненной, непокорной, и никогда не страдала напоказ.

— Могу я…

Охранник порядка кивнул, не отрываясь от бумаг. Миколас шагнул к двери, но на минуту остановился, спросил:

— Что будет с внучкой?

— Что-что, останется здесь хозяйкой, — буркнул недовольно мужчина.

— Но она не может ходить.

— Ну сиделку наймет. Вам, дон, какая разница? Наше дело — зафиксировать насильственную смерть, расследовать убийство. Расспросить свидетелей, назначить подозреваемых. А вы коли свататься пришли, так идите утешайте. А нам не мешайте.

Миколас кивнул и пошел утешать. Или утешаться.

Светласка лежала на кровати, укрывшись одеялом с головой. Когда скрипнула дверь, пропуская в маленькую тесную комнатушку незваного гостя, девушка замерла, даже дышать почти перестала.

— Здравствуй.

Молодой человек застыл на пороге, не зная, что сказать. Захлопнувшаяся дверь ударила его по спине, и он рефлекторно сделал шаг вперёд. Ещё шаг — и колени упрутся в кровать Милениной внучки. Места мало, слов ещё меньше. Что сказать человеку, у которого умер последний родич? Какими мудреными фразами утихомирить его боль?

— Прости.

Она скинула одеяло с головы. Черные волосы растрепаны, лицо опухло от слез. Губы искусаны до крови.

— Прости? Да неужели? Это вы! Вы ее убили! Вы забрали всех! Всех!

От искренней неудержимой ненависти, что горела в ее глазах, Миколас попятился.

— Трус! — презрительно выкрикнула Светласка. — Трус, как и твой хозяин! Прикрываетесь долгом, а сами убиваете ни в чем неповинных людей! Хочу, чтобы знал: это ты всадил в нее нож! Ты! Пошел вон, пёс убийцы!

Лейтенант не выдержал, выскочил из комнаты, не попрощавшись.

— Чего это она раскудахталась? — с удивлением спросил охранник порядка. Миколас, не отвечая, выбежал на улицу. Ему действительно казалось, что по его рукам течет кровь. В след донесся недовольный голос следователя, но лейтенант не расслышал слов. Солнце выжигало глаза, горячий летний воздух душил. Миколас бросился в тень, потом побежал вниз по улице.

Бесцельное, бездумное блуждание по городу закончилось на одной из людных улиц. Лейтенант успел в мыслях несколько раз застрелиться, разработать три-четыре плана давления на отдел охраны порядка, дабы те нашли убийцу поскорее и покарали его особо жестоко, составить план собственного расследования, и сочинить текст объявления о найме сиделки (платить которой он был намерен из своего жалования), когда рядом вдруг крикнули:

— Посторонись, олух!

Лейтенант отпрянул, пропуская телегу, запряженную старой лошадью, отошел к домам. Заметил, что солнце уже клонится к закату и вспомнил о скорой встрече. Сердце забилось чаще, но радости не было — только груз вины.

Когда он подошёл к Вечным часам, то заметил, что Злата уже стоит на порожках, высматривая его в толпе. Заметив его фигуру, она радостно подпрыгнула и бросилась бежать ему на встречу. Наплевав на правила приличия, на осуждающие взгляды и выкрики. Ей было неважно, что юбку она приподняла слишком высоко, что шляпка сбилась набок, а летний шарфик в тон платью развязался, норовя упасть с плеч. Она бежала к нему, забыв обо всем на свете, и Миколас улыбнулся. Как ему хотелось подхватить ее, закружить! Обнять…

— Здравствуйте!

Ее лицо было счастливым. Впервые с того момента, как он увидел ее в первый раз. И молодой человек вдруг тоже ощутил прилив надежды. Все будет хорошо! Обязательно! Все должно быть хорошо! Он найдет убийцу и отомстит! Он поможет Светласке! Он поможет Злате! Отпишет сиду Гарне обо всем произошедшем, и тот обязательно сделает правильные выводы! Все решится!

Вот только лавочницу живой это не сделает…

— Что-то случилось? Встреча отменяется?

Злата помрачнела, готовая расплакаться сию секунду, если надежда ее подвела.

— Все в порядке, — успокоил девушку Миколас. — Идёмте. Доктор Шаль примет нас в АМХИ. Ещё есть время, можем прогуляться. Или поймать извозчика?

— Не стоит. Я не против прогулки.

Злата улыбнулась ему — ЕМУ! — и лейтенант слабо улыбнулся в ответ, предлагая ей руку.

До Артефакторно-Магико-Хирургического Института они дошли довольно быстро. Гораздо дольше пришлось искать приемную доктора. Злата нервничала, то бледнела, то краснела, Миколас злился на себя, что заранее не расспросил обо всем кого-нибудь. Да хоть сторожа. Или того же Бешеного — у него, кажется, здесь учится то ли друг, то ли родственник. Наконец они нашли нужную дверь и зашли в приемную.

— Здравствуйте. Миколас дон Оддин и Злата нис Вер. Нам было назначено на сегодня. Пять минут назад, но мы немного потерялись в вашем лабиринте.

Немолодой секретарь посмотрел на часы, висевшие на стене, недовольно поджал губы и полез в бумаги.

— Так… так… ну вот. Да, назначено. Десять минут назад.

— Простите! — Злата прижала ладони к сердцу. — Но нам очень важна эта встреча! Очень! Нам нужно всего пять минут! Пять! Мы больше не займем! Клянусь девятью добродетелями!

— Ничем не могу помочь, — сурово возвестил мужчина.

— Да имейте же сердце!

Секретарь устало вздохнул.

— Давайте без истерик и жалоб! Сердце, к вашему сведению, у меня есть! Я знаете ли, это чувствую с каждым толчком крови! Не мертвяк ведь перед вами сидит, правда, почтенная? Но я ничем не могу вам помочь: у уважаемого доктора час назад прихватило сердце. Сейчас он сам нуждается в лечении. Между прочим, он до сих пор не пришел в себя, а вы тут разнылись, будто это вы умираете в больничной палате!

— Вы шутите! — Злата перегнулась через стол, вцепилась секретарю в сюртук. — Вы смеётесь надо мной! Так не бывает! Нет!

Она отцепила пальцы от чужой одежды, бросилась к дверям, толкнула их: и увидела пустой кабинет с разбросанными по столу бумагами.

— Где он?

— Он в больничной палате под присмотром жены и других докторов, — раздражённо пояснил секретарь. — А теперь будьте добры, покиньте помещение! Молодой человек, уведите отсюда эту сумасшедшую!

Когда Миколас взял ее за руки и повел к выходу, Злата не сопротивлялась. Она вся померкла, поникла, перестала обращать внимание на окружающий мир. Лейтенант, словно ребенка, вывел ее за руку на улицу, придерживая за талию на ступеньках.

— Ниса Вер, я сожалею.

Она молча шла вперёд, еле переставляя ноги. Сгорбленная, словно успела состариться за это время в три раза.

— Мы найдем кого-нибудь ещё.

Миколас сам не особо верил в то, что говорил. Но и не говорить не мог. Ему надо успокоить и ее, и себя.

— Придумаем что-нибудь. Я обещаю.

Она молчала. Взгляд ее стал стеклянным, безразличным, словно завтра ничего исправить будет уже нельзя.

— Какая у вас беда? Может, зная о ней подробнее, я смогу вам помочь в большей степени?

Шарк-шарк… Шелест листьев, отголоски чужих разговоров, ржание камней и скрип экипажей. Злата споткнулась, потеряла туфельку, но шагнула дальше, даже не заметила этого. Миколас схватил обувь, догнал девушку, остановил.

— Можно?

Она не слышала его — застыла бесчувственным изваянием посреди улицы, смотря куда-то за мостовую. Лейтенант приподнял подол платья, надел туфлю на маленькую ножку. Взял девушку за руку.

— Давайте я провожу вас домой.

Злата послушно шагнула следом, но было маловероятно, что она поняла его фразу.

Они дошли до ее дома, когда уже почти стемнело. Миколас постучал в дверь, ему открыла молчаливая служанка и тут же исчезла внутри помещения. Лейтенант сам завел нису Вер в дом, нашел гостиную, усадил ее в кресло. Огляделся. Дом выглядел уютным, но мертвым.

— Здесь есть слуги?

Злата вдруг отмерла.

— Слуги… да, слуги. Они уходят. Вечером. Так… надо.

Миколас обнаружил графин и предложил:

— Воды?

— Чтобы утопиться?

Злата горько усмехнулась, потом вдруг обнаружила на шее завязку от шляпы и вдруг вскочила, принялась срывать с себя все: шарф, шляпку, чуть не удушив себя синей лентой, дернула завязки платья.

— Что вы делаете?

— Надо избавиться! Избавиться от надежды! Снять её с себя, как верхние юбки или плащ! Тогда все будет проще! Если принять, как данность — сразу станет легче! Не придется бороться, не придется врать! Надо просто не верить! Никогда — в лучшее! Содрать эту веру вместе с одеждой, вместе с кожей!

Повис на одном рукаве разорванный лиф платья, на коже правой руки остались длинные кровоточащие полосы от ее ногтей.

— Содрать!

Миколас перехватил ее руку.

— Не надо! Как можно себя увечить? Злата, сегодня был сложный день, но ещё не всё потеряно!

Она задрожала. Миколас увидел графин с вином, налил два бокала почти до верху, вручил один ей.

— Пейте! До дна!

Девушка осторожно пригубила напиток, закашляла.

— До дна!

— Это не вино. Это для…

Она замолкла, не говоря, для чего или для кого стоял графин с крепким напитком. Миколас, пытаясь отвлечь девушку от мрачных мыслей, да и чтобы отвлечься, попробовал сам выпить залпом налитое. Поперхнулся, но стоически допил все до дна. Горло жгло, в груди разлилось тепло. Злата посмотрела на него, зажмурилась и тоже выпила до дна.

— Жжется. — Она передёрнула голыми плечами. Миколас отвёл взгляд от полуголой фигуры, скинул торопливо сюртук.

— Вы замёрзли? Возьмите.

Он накинул сюртук ей на плечи. Пальцы его скользнули по гладкой коже. Глаза их встретились — шальные, печальные, полные вины у обоих. Миколас взял девушку за руку и обнаружил, что пальцы ее холодны. Он сунул ей в руку ткань.

— Держите.

Слово — тихое, несмелое, сказанное на выдохе, растворилось в полутемной гостиной. Злата смотрела на него расширившимися зрачками, в уголках ее глаз стояли так и не пролившиеся слезы. Губы от спиртного покраснели, появился румянец на щеках. Девушка пахла вином и сладкими духами, от которых у Миколаса кружилась голова. Или это на него так действует ее взгляд?

Его дыхание коснулось ее шеи, она невольно дернулась, и сюртук упал на пол. Ладонь лейтенанта скользнула вверх по голой руке. В голове шумело, а все тело сжигало то ли вино, то ли чувство, название которому Миколас не искал. Любовь или желание — сейчас это было неважно. Любовь или желание — сейчас это было едино. Дыхание перемешалось, губы встретились — и все растворилось в бессвязно бормотании и порывистых движениях. Это было искренность, откровением, избавлением. Только для двоих. Хотя бы на эту ночь.

29. Стольград

Ночь была наполнена красками и звуками. Миколас, покинув дом в старом, до утра бродил по улицам, с восхищением вслушиваясь в пение ночных птиц, шорохи и шелест. Все казалось ему чудесным: лай собак, кошачья драка, юркая полнотелая лавочница, вышедшая спозаранку с лотком пирожков. Он был готов обнять весь мир, взлететь, настолько легко и просто ему дышалось.

— Парень, ты чё, тижийской травы обожрался? Или отсюда, а?

Банщик общественных купален угрожающе замахнулся на него веником. Миколас вдохнул полной грудью запах сушёной листвы — и протрезвел. Вспомнилось пятно крови на деревянном полу лавки, рыдания Светласки…

Пятно крови…

Не было пятна. Не было. Когда он уходил, в комнате было светло — горели несколько канделябров и газовые лампы. И алой отметки он нигде не заметил — ни на полу, ни на юбке, ни на диване.

Это как же?

— О! И ты с попойки? — Бешеный, вывалившийся из одного из домов, где сдавали комнаты и квартиры, хлопнул товарища по плечу.

— Ох, тоже был у красотки?

Миколас постарался ответить нейтрально.

— Каждому своя дорога ночью. Но ты, кажется, доволен?

— Ещё бы! Ещё бы! Был бы доволен вдвойне, но к Киске приехал посреди ночи муж, хоть до утра должен был торчать у любовницы, собака! Пришлось прыгать с балкона чуть ли не в нижнем белье. Но это — часть игры, что только сильнее будоражит кровь. А твоя краля как?

— У меня краль никаких нет.

— Да брось! — Бешеный усмехнулся. — Я видел тебя два раза с девицей нис Вер! Ну и как она? Хороша в постели?

Миколас сбросил руку товарища со своего плеча.

— Не говори о ней в таком тоне! Не думаю, что приличные люди могут говорить о подобном!

— Ох, насмешил! Ты как ребенок, право слово! А о чем ещё говорить, как не о бабах и собственных подвигах?

— Ниса Вер — не "баба"!

— Ну, судя по тому, что весь двор считает ее любовницей канцлера, она давно не девушка. Как же это называется… Куртизанка?

Миколас не выдержал — ударил Бешеного по лицу кулаком.

— Я объявляю вас бесчестным лгуном, старший лейтенант, и вызываю на дуэль! Вы не смеете порочить имя женщины, которую даже не имели удовольствия знать!

— Не имел, — согласился мужчина, подкручивая ус. — Но как приеду тебя — обязательно к ней наведаюсь и отымею. Надеюсь, канцлер был так любезен, что научил ее многому. Не люблю, когда женщина лежит бревном. Вызов принимается, лейтенант дон Оддин. Завтра на рассвете на пустыре за Трехликим храмом я буду ждать тебя, чтобы посмотреть цвет твоих кишок.

Бешеный зло сплюнул на тротуар кровь и пошел прочь почти ровным шагом.

Миколас, раздавленный мрачными мыслями, отправился на съёмную квартиру.

***

Злата проснулась от скрипа двери. Она помнила, что Миколас уходил до рассвета, пытаясь ускользнуть из дома так, чтобы слуги ничего не заподозрили. Глупо, но он-то не знал, что честь наследницы рода нис Вер давно уже растоптана в хлам. И всё-таки не стоило настолько забываться в своем горе, чтобы проснуться поутру почти голой на диване в гостиной.

— Де…

— Слуги ещё спят.

Злата резко села, натягивая на плечи и грудь ткань валяющейся рядом юбки. Человек в маске, поигрывая драгоценным флаконов, медленными шагами приблизился к ней.

— Порочная невинность. Прекрасная картина. Когда вы падете настолько, что высший свет вас отторгнет даже как прелестную любовницу, вы вполне сможете зарабатывать, позируя художникам. Могу дать парочку имен.

— Не нуждаюсь в такого рода услугах.

— Зря. — Гость сел в ближайшее к ней кресло. — Я могу сделать так, что вам будут платить за каждую ночь золотом. А могу поспособствовать тому, что тебя не возьмут даже в самый захудалый бордель.

— Обойдусь и без первого, и без второго.

— Ох, иллюзии, иллюзии! Как они порой больно нас ранят! — мужчина покачал головой. Злата сильнее закуталась в ткань.

— Зачем вы пришли? Слишком рано.

— Я всегда прихожу ровно тогда, когда надо, запомни это, девочка! Или тебе не нужен этот флакон?

Как бы хотелось сказать "нет". Но тогда Злата убьет мать собственными руками.

— Нужен.

— Правильный ответ, — рука мужчины потянулась к ее голове, но девушка отпрянула. Мужчина хмыкнул.

— Ишь ты какая. Ну ладно, перейдем к делу. Сейчас ты…

Тяжёлые шаги в коридоре заставили их обоих напрячься.

— Шустрый какой! — недовольно буркнул гость и стремительным шагом покинул гостиную через дверь, ведущую в папин кабинет. В другую дверь тут же валился канцлер.

— Злата, девочка моя! Я…

Он остановился, с ужасом взирая на раскиданную по полу одежду. Подобрал чулок, отбросил, схватил черную мужскую ленту для волос.

— Это… как же…

Взгляд его наткнулся на хозяйку дома.

— Злата???

— Уваж…

Он подскочил, схватил ее за локоть, рывком поставил на ноги. Юбка соскользнула с плеч, открывая его взору голое женское тело.

— Ты… — его лицо покраснело. — Ты…

Злата сжалась под злым взглядом своего первого мужчины, прикрыла груди руками.

— Посл…

Вен Воль схватил ее за волосы, отклонил ее голову назад, с мученическим выражением рассматривая ее шею.

— Опусти руки! — рявкнул он, и девушка послушно выполнила требования, открывая его взору грудь.

— Как ты могла? С кем? — он дрожащей рукой коснулся ее ключиц. — Я же боготворил тебя! Я так любил тебя! Я превозносил твое тело! В неистовстве целовал эти соски, — ладонь сжала одну из грудей так, что Злата вскрикнула от боли, а на глаза ее навернулись слезы. Рука мужчины скользнула дальше. — Этот живот. Эти бедра. Я дарил тебе платья такой стоимости, что даже моя жена такого не носит. Я возил тебя в театр. Помнишь? Там ужасно неудобные кресла в закрытых ложах, но мы решили эту проблему. Я не мог с тобой расстаться ни на секунду. Я бросал дела и мчался к тебе — совершенству красоты и добродетели. Но… — Канцлер брезгливо отбросил любовницу на пол. Злата стукнулась плечом о ножку стола, но мужчина не увидел этого — он схватился за ремень.

— Высечь бы тебя за измену! Как проштрафившегося солдата! Да, высечь! Жель говорит, женщины не ценят хорошее отношение, только боль способна их вразумить. Кровь на твоём теле, наверно, тоже будет выглядеть прекрасно.

Злата сжалась в комок, стала отползать назад.

— Да, высечь! — всё-таки снимая руки с ремня повторил вен Воль. — Или нет. Отдать на потеху солдатам. Раз ты, подобно бордельным шлюхам, готова обслуживать нескольких за раз. Я думал, я для тебя особенный, ты так дрожала в моих руках…

— Послушайте!

— Нет! — канцлер отступил к двери. — Нет! Ты ведьма! Исчадие Темной стороны! Может правду говорят, что я тобою приворожен! Лицемерная, лживая, даже сейчас до безумия манящая в своей наготе! Как бы я хотел… — Он замер на секунду, а затем развернулся к любовнице спиной и решительно зашагал к выходу. — Не волнуйся, блудница, теперь времени для утех у тебя станет больше. Ублажай, кого хочешь, моя нога не ступит больше в этот дом. Будь ты проклята!

Злата вскочила на ноги. Нет! Что же она стоит? Он уйдет, и ей не дадут волшебную склянку, и мама умрет!

Пусть он уйдет, пусть. Она же именно этого хотела. Свободы. Пусть идёт.

Нет!

Злата схватила шаль, бросилась к двери.

— Не стоит.

Мужчина в маске оказался быстрее — поймал ее за локоть, отпихнул в сторону дивана.

— Не волнуйтесь, эту порцию лекарства я вам отдам даже после того, что сейчас произошло.

— Правда?

Она так устала, что не могла понять, смеётся он над ней или действительно готов помочь. Да и не важно это. Лишь бы пузырек оказался в ее руках. Маме ведь становится лучше. Значит, ещё немного — и они победят болезнь.

Ещё немного.

Терпи.

— Конечно правда. Только вы должны будете сделать кое-что в ответ. Сущую безделицу.

— Что?

Злату аккуратно подвели к столу, накинули ей на плечи еще одну, неизвестно где подобранную, шаль, вложили ей в руку стальное перо.

— Пишите.

— Кому?

— Канцлеру. Только душещипательнее милая, трагичнее пишите.

Ладонь дрогнула, но Злата сцепила зубы и принялась выводить на листе черные буквы.

— О чем писать?

— О том, что вас изнасиловал Миколас дон Оддин.

Она отбросила перо, словно то обернулось змеёй.

— Нет!

Человек в маске проникновенно посоветовал:

— Пишите, милая, пишите. Или вы думаете, что найдете ещё одного дурака наподобие доктора Шаль, который решит вылечить вашу мать исключительно из чувства глубокого альтруизма?

— Вы! — девушка ткнула в гостя пальцем. — Это вы устроили приступ?

Мужчина обидно рассмеялся.

— Дорогая моя, я, конечно, обладаю многими возможностями, но инсценировать сердечный приступ я не могу. Да и не стал бы этого делать ради вас. Кто вы? Просто никчемная любовница, подложенная под нужного человека. Вы ни на что не годитесь. Вы даже врать не умеете или получать выгоду от связи с высокопоставленным лицом. На что вы мне? Неужели вы думаете, что я не найду на ваше место другую, более целеустремлённая, более сговорчивую даму? Найду. Вашими услугами воспользовались исключительно из-за вашей невинности — это, знаете ли, редкость в наше время. И из-за ваших внешних данных. Но вы — никакой помощник. И любовница вы отвратная. Есть дамы, знаете ли, которые изменяют чуть ли не каждый день, а мужчины мучаются, но все равно к ним бегут с розами и драгоценностями. Замаливать свои резкие слова, а не просить объяснений, заметьте. А вы одного старого непритязательного развратника не смогли удержать подле себя. Посмотрите: вы стояли перед ним голая! Да другая бы давно сделала так, чтобы он на нее набросился, вознесла бы его на вершины блаженства, и под конец он ещё бы просил у нее прощения. А вы даже вставить слово не смогли. Так что ты, девочка, — одноразовый расходный материал. И мне плевать — отдать эту бутылку тебе или выкинуть ее с ближайшую канаву. Мне все равно — напишешь это письмо ты или я попрошу об этом менее принципиальную даму. Поверь, я найду такую. И ещё пару свидетелей, которые подтвердят ее слова. Мне нужно на время связать этому мальчишке руки — и я это сделаю, неважно с чьей помощью. И если ты вполне удовлетворена тем, что твоя мать через неделю умрет на твоих руках, не получив лекарства, я не собираюсь тебя уговаривать. В конце концов люди часто стараются избавиться от родни по тем или иным причинам. Я спрашиваю последний раз: ты сядешь писать это демоново письмо или я еду к другой даме?

Злата застыла изваянием. Она не могла сделать выбор. Не могла! Они ей дороги оба: и мать, и Миколас! Она придумает…

— Хорошо. Ты выбрала.

Склянка полетела на пол.

— Нет!!!

Мужчина невероятно быстрым движением подхватил пузырек у самой земли.

— Итак?

— Я… я должна подумать. Я…

— Долго?

В его голосе сквозила насмешка.

— Да. Нет. Я… нужно время…

Она выиграет время, выиграет. Она придумает!

Бряк! Осколки стекла вместе с зелёной жидкостью разлетелись по полу. Девушка упала на колени, пытаясь собрать лекарство пальцами, но то моментально впиталось в ковер.

— Прощайте.

По коридору пробежала сиделка с криком:

— Воды! Тряпок!

Маме стало хуже.

Хуже.

Вот сейчас она убила свою мать. Собственными руками. Взяла и убила ту, которая всю жизнь посвятила им с папой. Сама выкармливала дочь грудью, обучала ее, играла с ней…

Злата схватила шагнувшего к двери мужчину за рукав.

— Я напишу! — выкрикнула она. По щекам текли горячие слезы. — Напишу! Я напишу!!! На…

— Так пишите. Зачем кричать?

Гость медленно опустился в кресло, поставил на чайный столик ещё один зелёный пузырек. В этой склянке хранилась мамина жизнь.

Злата села, взяла в руки перо.

…

Когда мужчина ушел, ниса Вер поднялась к себе, привела в порядок волосы, оделась и зашла наконец к матери. Сиделки в комнате не было — она ушла относить таз вниз. Злата подошла к столику рядом с кроватью, на котором были разложены всякие необходимые для больной вещицы. Чистые тряпки, вода, стакан, расческа, тонкое лезвие для кровопусканий… Она взяла лезвие в руку, завороженно коснулась пальцем острия. Выступила капля крови.

— Зла… та…

Девушка отбросила нож, кинулась к кровати.

— Я здесь, мамочка! Я с тобой.

Мать дернула рукой, и девушка тут же обхватила ее ладонь своими.

— Да?

— Море. — Мама улыбнулась. — Помнишь отец обещал нас свозить на море? Но на востоке было неспокойно, и мы не поехали. Он ждёт меня там, Злата. На море.

— Я отвезу тебя! Ты скоро поправишься, и мы поедем на восточное побережье.

Мама слабо улыбнулась.

— Почитай мне.

Злата взяла со стола том в яркой обложке.

— Принцесса Василиса в Проклятом доме. Часть первая: искушение богатством. Я выехала в Туарен ранним утром третьего числа…

Над Стольградом поднималось яркое летнее солнце. Оно обещало людям будущее, давало надежду на царствование новых светлых времен. Оно улыбалось с небосклона, обещая, что все будет хорошо.

Злата не верила больше этому лживому солнцу.

***

В лавке царила тьма. Всех желающих помочь Светласка выгнала такими словами, которые приличной девушке знать не положено. И осталась наконец одна. Тело бабушки уже забрали люди из отдела правопорядка для каких-то своих целей. Так что рядом с ее кроватью сидела только верная Лайка.

— Они убили ее. Он убил ее.

Лайка высунула от жары язык и дышала часто-часто. Глаза у нее были умные, внимательные. Светласка погладила собаку между ушей.

— Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. Мы выживем. Вопреки всему.

Лайка согласно тявкнула. Девчонка не выдержала, обняла зверя, завыла.

Одна. Ни матери, ни отца, ни бабки. Никому не нужная калека, не способная сползти с кровати! Как ты, увечная, собираешься выживать? А мстить?

Светласка зарычала. Поставила на пол руки, поползла, опираясь на них, вперёд. Ноги медленно съезжали с кровати. Наконец, когда она ткнулась лбом в дверь, колени ударились об пол. Девушка толкнула лёгкую створку, поползла через порог. Зарычала собака.

— Ррры.

— Успокойся! — зло ответила ей Светласка. — Это не опасно. Так я не сдохну, поверь.

Лайка перепрыгнула через хозяйку, оказалась рядом с ее головой, заскулила жалобно.

— Сейчас я тебе попить налью, подожди.

Жаль, что бабкин дар не достался внучке. Светласка видела, у бабушки темная кровь, значит, та что-то могла начаровать. Немного, мелочь какую-нибудь, но все же могла. Ведь не случайно злополучной ночью Светласкина кровать оказалась перенесена в подпол. Ох, и испугалась она поутру! Хорошо, Лайка загавкала, привлекла внимание, а то калека так бы и сидела во тьме и пыли, боясь пошевелиться.

— Сейчас, Лайка, сейчас. Я подтянусь.

Девушка поставила руки на лавку, попыталась втянуть на деревянную доску тело… А в следующее мгновение ее подхватили на руки.

— Ай!

— Не бойтесь. Куда вас отнести?

Светласка впилась взглядом в лицо незнакомого мужчины. Завитые усы, острый подбородок, длинный нос, внимательные темные глаза. Не красавец, но харизматичен.

— Кто вы?

— Считайте меня человеком, который любит справедливость.

— На свете нет справедливости! — зло выкрикнула девушка, пытаясь скрыть готовые пролиться слезы.

— Нет. Но ее можно сделать своими руками. Так куда вас нести?

Светласка замерла. Своими руками! Да! Только ей ещё надо и своими ногами…

— Давайте на скамейку в угол, к бадье.

Незнакомец осторожно опустил ее на лавку, зачерпнул воду, налил в собачью миску. Его вежливость, деликатность и предупредительность впечатлили девушку.

— Зачем вы пришли?

— Помочь. Если вы позволите.

Светласка горько усмехнулась.

— Как?

Мужчина вдруг совсем не по-благородному сел перед ней на корточки, взял ее руки в свои. Заглянул ей в глаза.

— Вы же знаете, что вашу бабушку втянули в чужую игру, и именно это ее и убило.

— Знаю.

— И знаете, кто?

— Да.

— И знаете, что это он повесил вашего отца якобы за мародёрство?

— Да! Демоны вас забери, да! Именно сид Гарне убил моего папу!

— И вы хотите отомстить? Забрать у него самое дорогое, как он забрал двух самых близких людей у вас?

Ах, как заманчиво! Этот мужчина читал ее самые сокровенные мысли, проник в черную тайну ее сердца!

— Да!!!

— Похвальный ответ. У вас в груди, дона Слав, горит огонь справедливость. Жажда правосудия ведёт вашу руку. Но меня интересует, сможете ли вы действовать разумно, если вам представится шанс отомстить? Будете ли вы слушаться людей, ведущих вас по дороге мести? Согласны ли вы в обмен на ноги лишиться глаз, стать слепой — не телом, но волей, ибо к мечте вашей вас поведут за руку другие люди, поведут окольными, но верными путями?

Сердце пропустило удар.

— Ноги?

Мужчина улыбнулся ей ободряюще.

— Я думаю, мы сможем вас вылечить. Нет, я уверен в этом. Но в ответ вы поклянетесь быть послушным орудием в руках справедливости. Вам придется покориться, чтобы получить желаемое. Вы будете вынуждены многим пожертвовать. Но когда путь будет пройден, кровавый цветок мести расцветёт так ярко, что утолит вашу боль и ярость сполна.

Светласка смотрела в глаза мужчины, не отрываясь. Ни разу не отвела взгляд, даже не моргнула. Боль в груди ворочалась, подпитывая ее злость. Вариантов ответа для девушки не существовало. Чувство сомнения даже краем не коснулось ее души.

— Я согласна. На все, что угодно, если в итоге сид Гарне будет харкать собственной кровью.

Мужчина поцеловал ей руки.

— Преклоняюсь перед вашей решимостью. Итак, все решено. Завтра утром, до рассвета, я приеду сюда за вами в дорожном экипаже. И увезу вас в будущее. К началу вашего великого пути.

Он встал, звякнул шпорами, поклонился ей, словно знатной даме.

— Я восхищен, дона Слав. Могу я вам ещё чем-то помочь? Отнести вас в спальню?

Раскрасневшаяся Светласка гордо выпрямилась, покачала отрицательно головой.

— Нет, благодарю, я останусь здесь.

— Тогда до завтра.

— До завтра.

Постукивая тростью по полу, мужчина направился к выходу.

Тук-тук.

Девушке звук показался знакомым. Кажется, ей что-то такое снилось…

Тук-тук-хлоп.

Светласка посмотрела на медленно закрывающуюся дверь, погладила примостившуюся рядом собаку по голове.

— Мы победим, Лайка. Чего бы нам это не стоило.

Верная псина жалобно тявкнула в ответ.

30. Малахитовый дом

Либена стояла посреди вытоптанной клумбы. Когда-то здесь росли пышные кусты алаитов, привезенных мужем с крайнего юга. Эти растения славились огромными красными цветами, составляющими предмет гордости любого садовника, и длинными острыми шипами, делающими уход за ними крайне опасной работой. Цветы эти настолько яркие, что жители юга Континента верят в их магические свойства. Говорят, раньше венки из них надевали на головы осужденным на смертную казнь. Впрочем, до сих пор существуют племена, что верят, будто эти колючие кусты растут одновременно в двух измерениях. Кто-то полагает, что они связывают Континент с миром мертвых, кто-то — что они имеют два уровня существования, и второй находится в мире демонов. Когда-то на этой земле росло около девяти кустарников, раскрывающих на жаре огромные алые цветы. Теперь ветер гонял по давно не копанной земле пыль.

— Доброе утро.

Она услышала шаги до того, как гость поздоровался, но обернулась не сразу.

— Желаю здравствовать, уважаемая, — запоздало поклонился Игнас. В руках он опять держал две шпаги. Генерал стоял рядом с мальчишкой, немного растерянный, не выспавшийся, одетый в одну рубашку. Ни сюртука, ни хотя бы жилета. Либена помимо воли передёрнула плечами. Погода стояла совсем не летняя, и от одного вида мужчины ей стало холодно.

— Желаю здравствовать.

— Простите, мы не знали, что будем мешать. Мы поищем другое место.

Генерал шагнул назад к дому, готовый уступить ей территорию, но Ли попросила:

— Останьтесь. Я с удовольствием посмотрю на занятие. Я любила наблюдать, как фехтует брат.

Она отошла к дому, освобождая им место. Невзор кивнул мальчишке, и они шагнули на облюбованное для занятий место. Под ногами — ровная сухая земля, словно здесь никогда ничего не росло. И не будет расти.

Садоводы знают: напившиеся кровью алаиты плавят землю сильнее южного солнца.

— Батман…

— Вольт…

— Терс…

— Нет, вправо…

— Рука не работает. А должна. Ты двигаешь рукой! А рука даёт импульс клинку! Кисть!

— Вольт…

После… после смерти мужа Ли не знала, как будет жить дальше. Потом, благодаря Чеславу, все наладилось. Ей даже понравился ее новый быт. Понравилось пить по утрам чай, проглядывая газеты и немногочисленную почту, разговаривать с Лавом о его машине, делах стардства, даже что-то советовать пасынку. Зная, что он никогда не посмеётся над ее самым глупым предложением. И отсиживаться дома, представляя его своей крепостью, тоже пришлось по душе. Мать писала, просила приехать, сама рвалась в гости, но Либена не хотела ее видеть. Отписывала что-то глупое, находя все новые и новые причины не видеться, да посылала на праздники открытки и подарки. Погода, слава Отцу, была на ее стороне, заливая дороги и мосты водой. Да, она привыкла за два года к новому облику дома, к новому распорядку дня, к новой жизни. И вот вчера прошлое постучалось в дверь.

— Влево!..

— На позицию!..

— Аттаке!..

Нет, не вчера, раньше. Когда полуседой вояка остановил коня у их порога. Либена смотрела, как кружит он по клумбе: ловкий матёрый хищник, казавшийся в стенах дома ей немного глупым и немного неуклюжим. Она не знала, каким ей было бы проще его принять. Он был ее надеждой на будущее — слабой, безжизненной, почти насильно всунутой ей в руки. Он был угрозой, неотвратимой карой, присланной, быть может, ей самим Отцом. И все же вчера он не ударил ее. Даже в целях вывести из состояния паники. Он был терпелив, вежлив, благороден. Слишком, пожалуй. Теперь она боялась ещё больше. Боялась ошибиться. Но… В конце концов у нее нет выбора.

— Хватит на сегодня.

Когда Игнас полил начальнику на руки воду, и, забрав кувшин и шпаги, направился за угол дома, генерал не пошел за ним. Застыл в двух шагах от невесты.

Невеста. Слово-то какое. Горькое. Идёшь, а невесть куда.

Он смотрел на нее, подбирая слова, и все никак не мог их сложить в приличествующую случаю фразу. Либена видела, как лоб его нахмурился, как он с любопытством и сомнением осматривает ее кривую фигуру, так и не решаясь задать вопрос о самочувствии. Она глубоко вдохнула и шагнула вперёд.

— Показать вам фонтан?

— Здесь есть фонтан? — послушно удивился генерал.

— Да, маленький. В глубине парка. Я как раз хотела прогуляться.

— Почту за честь вас сопровождать.

Он склонился, рефлекторно отставил руку. Сейчас она должна подать ему ладонь, а он — поцеловать кончики ее пальцев, ну или воздух рядом с ними. Обычная картина. Нормы столичного этикета. Здесь, конечно, все проще, но сид только из Стольграда, он привык к такому обращению с дамами. А она — нет. Невзор выпрямился, вспомнил что-то, собрался убрать настырную конечность…

Но мужской ладони уже коснулась тонкая женская ладошка.

У него были удивительно теплые руки. Чуть мокрые от воды, мозолистые, словно он был не офицером, а плотником или рабочим. И теплые. Либена на секунду даже испугалась этого тепла. И отдернула ладонь прежде, чем он коснулся пальцев губами.

— Прошу, — она показала на тропинку и сделала ещё шаг к офицеру. Он неуверенно, не сводя с нее глаз, полных непонимания и любопытства, предложил руку. Ли взяла его за локоть.

— Здесь когда-то росли алаиты…

Голос на мгновение сорвался — то ли от воспоминаний, то ли от внутренней дрожи, когда она оказалась так беззащитно близко к чужому мужчине. Мужчине, который имел на нее право. Право на все…

Он знал об этом. Он показал ей это.

— Я все равно тебя найду, Либа. Выходи по-хорошему. И дай мне руку. Я имею на это право. Я имею право на всю тебя. И даже если я порежу тебя на куски, ты знаешь, никто этого не заметит. Так что просто выйди и дай руку!

У него были холодные ладони. Гладкие, как и положено аристократу. И холодные. Сначала она просто дрожала от прикосновений, и он видел в этом признак возбуждения. Она и вправду была готова его принять и к нему привыкнуть. Дрожать под ним, послушно двигаться, говорить то, что он хочет. Она была уверена, что холодного мужчину можно отогреть вниманием и любовью. Она заказывала ему подарки на "булавочные" деньги и читала ему вслух письма и газеты. Потом праздники закончились и Чеслав, совершенно тогда ей чуждый, уехал, дабы продолжить учебу. Тогда она даже немного вздохнула с облегчением. Она побаивалась хмурого нелюдимого юношу, мачехой которого себя совершенно не чувствовала. И вот они с Алием остались в Малахитовом доме вдвоем, посреди полей, перемежающихся болотами. Ей казалось, что теперь они могут выстроить мост, на котором наконец сойдутся не руками, но душами. Почти сбылось. Ли увидела его душу. Потом.

Он говорил, что она особенная, и она верила. Дарил алое, и она надевала. Просил понять — и она сочувственно кивала. В тот, первый, раз она сама протянула ему руку.

Ложь, что на алом не видно крови.

— …алаиты. Это цветы с юга. Они не интересные. Лучше пойдем в парк.

— Пойдемте в парк, — послушно согласился Невзор, и они зашагали по дорожке к деревьям.

— Вы не замёрзнете?

— Нет. Вас смущает мой излишне домашний вид?

— Нет.

— Я могу сходить переодеться.

— Если вас все устраивает, не стоит. Вот-вот начнется дождь, и мы опять не успеем полюбоваться на фонтан.

— Хорошо. Значит, любуемся фонтаном.

Она посмотрела на его лицо, ожидая увидеть насмешку. Готовая отшатнуться от неверного движения век или губ. Но он с искренним любопытством осматривал аллею виштов.

— У вас очень ухоженный парк и совершенно заброшены клумбы.

— Деревья мне нравятся больше цветов.

— Значит, расскажите мне про деревья.

Либена уже рассказывала. Они шли по этой же аллее, рядом, но порознь. Они и теперь — также, но…

Но она сделала шаг навстречу, и он послушно отвёл взгляд, чтобы ее не смущать, и…

Ли пока не знала, что с этим делать. И могла ли она что-то изменить. Но она могла говорить — и говорила.

А потом действительно пошел дождь.

***

Матушка вещала о правилах подбора садовника, с интересом оглядывая гостиную. Невзор стоял у открытого окна, наслаждаясь свежим воздухом. Отчего-то ему было жаль, что их с Либеной прогулка оказалась чрезвычайно короткой. Но, с другой стороны, ведь они так и не посмотрели на фонтан… А ему непременно нужен повод приблизиться к ней снова. Ночное происшествие не выходило у него головы. И будь это любая другая женщина, генерал давно бы попробовал ее разговорить. Но стоило ему сделать шаг к вене Силь, как в глазах той возникала паника…

Невзору ничего не оставалось, как молчать. И терпеливо ждать, когда женщина перестанет от него шарахаться. и еще — наблюдать. Поговорить бы с кем-нибудь знающим…

Возможно, стоило бы написать письмо старому другу…

— Вот племянница нашей соседки, однажды пожелала нанять флориста. Представляешь, есть целое искусство, как собирать букеты. Словно врождённого чувства вкуса здесь недостаточно…

И почаще попадаться на глаза Либене.

Они так и не посмотрели на фонтан.

А если цель не выполнена, то он может пригласить невесту на ещё одну прогулку. После обеда, например, если распогодится.

— …ты слушаешь? Зор! Почему у меня ощущение, что мы вернулись в те времена, когда ты перестал со мной разговаривать?

Невзор повернулся к матери.

— Матушка, вы говорили о флористе племянницы нисы Мирославы. А про то время… ничего хорошего я вам сказать не могу.

— Не вспоминать! Конечно! Как ты родную…

— Перестань! — лицо Невзора посуровело. — Ты выкинула за порог девушку, которую я поручил твоим заботам!

— Тижийскую ведьму! — воскликнула сида Гарне с полной уверенностью в своей правоте.

— Она была ещё ребенком! И она спасла мне жизнь! Я думал, она скрасит твое одиночество! Ты могла бы быть с ней мила хотя бы из чувства благодарности! А ты ее продала первой попавшейся нищенке!

Светлана сид Гарне расправила плечи.

— Не преувеличивай! Не нищенке, а почтенной женщине из Обители. И не продала, а отдала на воспитание.

— Только ни в одной Обители я ее не нашел.

— Тоже мне беда! И хорошо, что не нашел! Ещё бы жениться на этой ведьме удумал из чувства долга! Правда, теперь получается, что променял ты косоглазую на косорукую.

Она обиженно замолчала.

— Так вот чего ты боялась? — удивился генерал. — Что я женюсь на той бедной девочке? А теперь зачем приехала? Найдешь Обитель для второй невесты?

Невзор замолк, но было поздно. Сказанного не воротишь. Мать демонстративно шмыгнула носом и замолчала, показывая глубокую обиду и гордое "я не желаю оправдываться". Сид Гарне не выдержал ее обидчивого сопения, шагнул к двери, толкнул лёгкую створку.

Она стояла у самого порога — бледная и дрожащая. Рука замерла на полпути к двери. Одного взгляда на женщину хватило генералу, чтобы понять: она слышала их разговор.

— Вена Силь…

Фамилия резанула слух им обоим. Сид пожалел, что не назвал ее по имени, но было поздно что-то менять — Либена отпрянула, обхватила себя руками, словно пыталась согреться.

Сомнений не было: она все слышала.

— Разочарованы? — женщина посмотрела ему в глаза с вызовом. — Когда сюда ехали, вы рассчитывали, что вам выдадут юную красавицу с богатым приданным? А получили чужую кособокую вдову, от которой вам даже титул не достанется. Одни обязанности и никакой выгоды, да?

— Ли, я…

— Не смейте меня так называть! — она отступила ещё на шаг назад. — Вы вряд ли когда-то получите право обращаться ко мне подобным образом!

Невзор не думал того, о чем она говорила. Она была странной, но он никогда не назвал бы ее некрасивой. И не рассчитывал получить за ее счет титул или земли. Сам он был гораздо более никчемной партией — хорошее жалование, небольшой домик без земли на севере страны, да испещренное шрамами тело, вот и все, что он имел. Оттого, что она говорила совсем не то, что он думал, ее мнение его задело.

— Да дайте вставить хоть слово!

— Зачем? Уверена, красноречия вам не занимать. Но слова — лишь пустой звук. Они ничего не значат.

Аристократка замерла, смотря куда-то вдаль сквозь Невзора. Словно вглядывалась в прошлое. О чем она сейчас думала, кутающаяся в свою теплую шаль? Злая и потерянная одновременно?

— Простите, но…

Она вскинула голову, перебила:

— Вы не должны оправдываться. Мы оба знаем, что не желали бы видеть друг друга в супругах. И тем не менее вынуждены до конца года провести обряд. Если уклониться от похода в храм мы не можем, то по крайней мере жить вместе и терпеть общество друг друга нас никто не заставляет.

— Вот как. Значит, вы меня просто терпите? И как же понимать ваше желание не прикасаться ко мне? Отвращение? Омерзение?

Она молча развернулась к нему боком, шагнула прочь. Но Невзор не мог так просто ее отпустить. Если они решили говорить начистоту — так пусть говорит в лицо все, что думает! Генерал схватил Либену за локоть.

— Нет, постойте!

— Отпустите!

— Говорите все! До конца!

Щеку обожгло болью. Он рефлекторно отпустил чужой локоть, коснулся лица. Пальцы нащупали царапину от ногтей.

Либена отступила к стене, с решительным видом сжимая кулаки. Да почему эта женщина его все время бьёт?

— Что вы себе позволяете?

От его возмущенного возгласа аристократка вжалась в стену.

— Не надо…

Он шагнул к ней.

— В конце концов, объясните, чем я заслужил такое обращение???

Женщина заплакала. Беззвучно. Даже плечи не вздрогнули. Просто глаза наполнились влагой, а из закушенной губы по подбородку потекла струйка крови. Невзор замер в нерешительности.

— Либ… Вена Силь…

Ну что он мог ей сказать? Он совершенно не понимал эту женщину. Пожалуй, она была самой большой загадкой в его жизни. Казавшаяся одновременно беззащитной и отчаянной, слабой и гордой, независимой и нуждающейся в помощи, чужой и принадлежащей ему. Она делала шаг навстречу — и тут же два прочь от него. Она не то, чтобы была сильно виновата, но сложно принять то, что не понимаешь. А он не понимал, почему она смотрела на него в ожидании удара. Он чувствовал себя степным котом, которого завели вместо домашней собаки. Кормят, иногда с опаской гладят по шерсти, но всегда ждут — а вдруг нападет?

— Либена… Отец всего живого, что ж с вами так сложно-то! — искренне сказал Невзор. Отошёл к противоположной стене, с усталым вздохом опёрся на нее спиной. — Я вас напугал?

Она молчала, пытаясь выровнять дыхание. Сейчас, в полутемном коридоре, эта женщина казалась ему похожей на мальчишку-Вадима, с которым они шли через выжженную солнцем Степь, — истерзанной, но упрямой. Но что на самом деле может знать о страданиях вдова богатого по местным меркам старда? Рюши к платью пришили не того оттенка?

Генерал тряхнул головой, прогоняя злую, насмешливую мысль, более характерную для Вадима. И от последовавших за ней мрачных картин из возможного прошлого невесты тоже отмахнулся. Встреченная утром Катерджина шепотом сообщила, что приступы у хозяйки начались после пожара двухлетней давности, но Невзора не оставляло ощущение, что не так все просто. Ситуацию осложняло то, что он ничего не знал об этой женщине. Глупо думать о ней хорошо. И подло думать о ней плохо. Лучшим вариантом было бы познакомиться поближе. Но сблизиться с Либеной вен Силь, кажется, было сложнее, чем подписать с диким степным котом договор о мире и ненападении.

Невзор шагнул вперед.

— Я прошу прощения за резкость, но и вы вышли за рамки приличий, согласитесь.

— Да. Простите.

Она ответила, не глядя Невзору в глаза. Отряхнула с платья несуществующую пыль, осторожно шагнула мимо него. Генерал не пошевелился, но взгляда от невесты не отвел.

— Не могу понять: вы боитесь меня или ненавидите? — спросил он тихо.

Либена застыла.

— А стоит?

Она не хотела отвечать прямо, и сида Гарне этот факт не мог не огорчить. Он не искал в женитьбе неземной любви, но на взаимное уважение и дружбу, пожалуй, рассчитывал.

— Либена, я не могу прочитать ваши мысли. Не могу узнать, что я делаю не так. Но мы можем постараться быть искренними и построить отношения, не вызывающие у нас отвращения.

— Доверие? — спросила вдруг вена Силь тихим голосом.

— Да, — облегчённо выдохнул Невзор. — Доверие. Это хороший фундамент, да?

Либена молчала. Невзор смотрел на ее напряжённую спину в ожидании ответа.

— Доверие просто так не даётся, — заметила женщина тихо. — И рассыпается в прах от неосторожного движения.

Сказанное показалось генералу слишком пафосным, но в любом случае с этим было сложно не согласиться.

— Мы можем попробовать.

Женщина пожала плечами и, не отвечая, зашагала прочь.

Невзор устало прикрыл глаза. Ему казалось, что он сейчас выдержал битву, а не простой разговор. И выиграл он в этой битве или проиграл, ему пока было неизвестно.

31. Малахитовый дом

Мать отпрянула, едва он приоткрыл дверь. Это наблюдение вызвало у Невзора волну раздражения и досады. Всё-таки подслушивать — занятие, недостойное сиды. К тому же состоявшийся в коридоре разговор не предназначался для посторонних ушей. Даже для ушей его матери. Не обращая внимания на крайне заинтересованный взгляд женщины, сид прошел к окну.

— Отец всего живого! — всплеснула руками Светлана. — Она тебя ударила?

— Неудачно почесался, — хмуро ответил офицер.

— Я твоего отца боготворила! — серьезно и грустно сообщила женщина. — Подобное поведение — недостойно жены сида!

— Я же сказал: я неудачно почесался. Знаешь же, я порой силу не рассчитываю.

Его упрямство обидело мать. Она вернулась на место, прихватив со шкафа какую-то книгу. Полистала ее пару минут и нетерпеливо захлопнула.

— Какая скукота!

Невзор молчал, пытаясь рассмотреть за стеной дождя заброшенные клумбы — одни серые, другие заросшие сочной травой, третьи — с цветами, а за ними — высаженные стройными рядами деревья парка.

— Ты сердишься?

— За прошлое — да. Но я надеюсь, ты не будешь повторять одну и ту же ошибку несколько раз.

Да, он сердился. На себя и на нее. За то, что случилось только что, и за, что произошло давно. За 10 лет Невзор так и не смог простить ни себе, ни матери, что та тижийская девочка, которую он поклялся защищать, осталась без его покровительства. Нет ничего хуже не исполненных клятв. Но матушка… Он любил и жалел ее, но иногда ему казалось, что она вполне привыкла к одиночеству и даже наслаждается им. Если, конечно, ее постоянные разъезды по гостям можно считать одиночеством. Полноправная хозяйка в своем доме, окружённая бесчисленными подругами-кумушками, готовыми говорить о садах, садовниках и их нанимателях-соседях до бесконечности, она была по-своему счастлива в этом мире. Когда приезжал сын — она его показывала друзьям, хвалилась им также, как новой вазой или переделанной гостиной. И почти никогда не оставалась с ним наедине. Невзор чувствовал себя виноватым в ее одиночестве, которое она заполнила чужими людьми. Но ведь служить — долг любого сида. И она была чрезвычайно рада, что он пошел по стопам отца, а не "спрятался за конторку" — не попробовал перевестись в чиновники, например, как делали некоторые из их сословия. Да, он любил ее, жалел и чувствовал себя виноватым. Но не мог забыть ее довольное лицо, когда она, улыбаясь, сообщила, что "девка твоя пристроена, глаза мозолить не будет". Все как всегда решила сама. А он, дурак, потакал ее самостоятельности. Знал, что мать специально иногда "дуется" или давит на жалость, но относил это к причудам пожилой женщины. И до сих пор закрывает на это глаза. В конце концов грехи есть у каждого. У него по крайней мере всяко больше других.

— Ты не тронешь Либену. — Веско проговорил Невзор матери, всей своей фигурой изображающей несправедливо очерненную. — Ты не будешь ее обижать. Слово господаря — закон, и мы его не нарушим. Вена Силь станет моей женой. И мы с тобой будем относиться к ней с уважением. Она же в ответ проявит уважение к нам.

Мать молчала. Генерал чувствовал спиной ее хмурый недовольный взгляд. Вот если бы…

Среди деревьев мелькнул белый силуэт. То ли привидение, то ли человек, то ли северный зверь. В первое Невзор не верил, третьего здесь не водилось. Офицер пригляделся внимательнее.

Девушка.

Забыв обо всем, о чем думал только что, сид Гарне с жадным интересом всмотрелся в силуэт, скользящий в отдалении меж деревьев. Женский. Судя по грации — молодой. Белое платье до пят, на нем черными змеями лежат темные пряди. Кто это? Точно не Либена и не Катерджина… Служанка? Но белых платьев они здесь не носят. В Малахитовом доме вообще никто не носит белое…

Девушка танцевала. Она кружила меж деревьями, взмахивала, словно птица, руками, обнималась с тонкими стволами виштов и кленов, и опять начинала кружить. Мокрое платье ее то липло к телу, то развевалось на ветру. Лица рассмотреть было невозможно даже с учётом того, что дождь почти прекратился. Ветер тоже немного поутих, перестал забрасывать в открытое окно мелкие капли. Вместе с затихающим ветром все плавнее и медленнее скользила девушка между деревьями.

Кто она? Почему ему сказали, что таких здесь нет? Не пришла же она сюда танцевать из дальней деревни? Получается, Либена и Катерджина ему наврали? Зачем? Мужчина вспомнил про пыльный нежилой коридор, про комнаты, никем не занятые, узкие лестницы для слуг, которыми давно не пользовались. В этом доме было полно таинственных уголков. Раньше это не бросалось в глаза, но теперь вдруг показалось странным. Молчаливые, хмурые слуги, строгая Катерджина Крив, заправляющая всем хозяйством с хваткой, пожалуй, не меньшей, чем у лучших купцов на Торговой бирже. Мрачный властный Чеслав, воспринимающий мужа мачехи, как личного врага, нелюдимая Либена… Впору писать книжицу из тех, где хозяева дома превращаются по ночам в монстров, а привидения доводят гостей до безумия! Нет, Невзор на такую ерунду не поведется. Но…

Но генерал знал нерушимое правило: если кто-то врёт, значит у этого есть причина. А ложь — частый спутник преступления. И правило это не могло его сейчас не печалить.

Девушка, скользящая по грязной земле так легко, словно она парила над ней, вдруг остановила свой танец. Развернулась в сторону центрального подъезда к дому, увидела что-то, что ей не понравилось, и бросилась бежать прочь, буквально за пару секунд исчезнув из поля зрения генерала. Не растаяла, не осыпалась пеплом — ушла ногами, как самый обычный человек. Невзора это несколько примирило с действительностью. Всё-таки ловить людей ему доводилось: и преступников, и дезертиров, и мародеров, и шпионов, и врагов. А вот магического опыта и опыта по разоблачению фокусов он не имел.

С улицы донеслось ржание коня и крик кого-то из слуг:

— Конюха зови!

Матушка не сдержала любопытства, спросила примирительно:

— Кто там?

— Сейчас узнаю.

Вадим? Чеслав? Кто-то нежданный? Невзор, не желая томиться неведением, направился к двери. Когда он дошел до лестницы, услышал шаги и остановился, так и не найдя ответа, желал он увидеть невесту или все же лучше им сейчас подумать о произошедшем разговоре порознь.

И все-таки это была она. Стояла на верхней ступеньке лестницы. Взволнованная, забывшая про шаль, в которую постоянно куталась за исключением по-настоящему жарких дней. Застыла на миг, собралась с мыслями — и побежала вниз, придерживая пальцами приподнятые выше щиколотки юбки. Больше всего Невзора поразила надежда, промелькнувшая на ее лице.

Пробежав мимо него, женщина даже не заметила в тени коридора его фигуру. Генерал шагнул к выходу следом за ней.

— Ла…

Выбежав на крыльцо, вена Силь замерла. И не смогла скрыть детской обиды и разочарования. Невзор заметил, как помрачнело ее лицо, когда она увидела прибывшего. Румянец медленно сошел с щек, выбившаяся из простой прически прядь волос тут же была заправлена за ухо, губы сжались в тонкую полоску. Сид Гарне спустился по ступенькам навстречу приехавшему.

— Вадим! Ты всё-таки решил осчастливить нас своим присутствием?

Вен Борз спрыгнул с взмыленного коня.

— Желаю здравствовать, генерал! — он насмешливо поклонился другу. — Как я мог оставить тебя в такой страшной беде, как женитьба? К тому же, если я помню, у вас тут есть загадка, пусть и погодная, а я загадки очень люблю, ты знаешь.

Они обнялись, но Вадим при этом скорчил такую мину, что даже стоявший рядом слуга помимо воли улыбнулся.

— Экий ты, друг мой, нежный! Что, тебя жена не приласкала?

Невзор вздохнул. Вадим и грубость — вещи не разделимые.

— Вад, уважаемая Либена мне пока только невеста. И прошу, будь с ней повежливее.

— Я — само очарование! — заявил Вадим с такой ухмылкой, что захотелось тут же это утверждение оспорить. — А это?

Либена и Вадим одновременно посмотрели на Невзора.

— Прошу, познакомься: Либена вен Силь, моя невеста. Либена, это Вадим вен Борз, мой друг.

Женщина присела, Вадим кивнул, с интересом ее рассматривая.

— Я при дворе такой не видел, — заметил он.

— Это комплимент или оскорбление?

Вадим, удивленный то ли прямотой, то ли дерзостью женщины, присвистнул.

— Констатация факта. Вы всегда так мило встречаете гостей?

— Только, когда меня о них не предупреждают, — вена Силь бросила быстрый взгляд в сторону Невзора.

— Я говорил с Чеславом, — зачем-то попытался оправдаться тот. — Чтобы слуги приготовили комнату.

— Пожалуй, стоит на этот счёт распорядиться заново. Прошу меня простить, я вас покину.

Либена скрылась в доме, не дожидаясь ответа.

— Гостеприимная у тебя, однако, жёнушка, — заметил Вадим, хищно потирая руки. — А кто такой Чеслав?

— Пасынок.

— Любовник?

— Вадим!

Друг пожал плечами.

— Просто ты так недовольно о нем сказал, что я подумал, уж не соперник ли он тебе. Оскорблять честь твоей жены не собираюсь. Если, конечно, там ещё есть, что оскорблять.

Он хлопнул товарища по плечу, но тот недовольно скинул его руку.

— Я знаю, ты язык не привык держать за зубами, но, прошу: если ты хочешь здесь задержаться, веди себя прилично.

— Ладно, — легко согласился Вад. — Буду паинькой, раз ты у нас натура столь чувствительная. Ещё на дуэль, не дай Отец, вызовешь из-за какой-нибудь безобидной шутки. Дерешься ты всяко лучше меня, так что знай: бой будет точно нечестный. Но предупреждаю: я попробую заплевать тебя ядовитой слюной. Так, а чай нам тут организуют? Или можно начать сразу с вина?

— Лучше — с чая.

— Что? Неужели и тут ратуют за трезвый образ жизни? — недовольно воскликнул Вадим, и они зашагали вверх по ступенькам ко входу в дом.

***

Обед был великолепен. На первое — неприличные шутки Вадима, на второе — укоризненные взгляды матушки, на третье — недовольное молчание Либены. Дальше Невзор не считал.

— Так вы говорите, был пожар? — допытывался гость у хозяйки дома.

— Да.

— И все сгорело?

— Да.

— Ваш муж славился коллекцией артефактов со всего света. Пожалуй, это была самое дорогое и самое полное подобное собрание всяких магических безделиц. И все они сгорели?

— Да.

Бледное напряжённое лицо Либены, похоже, только забавляло Вадима. Невзор постарался отвлечь внимание друга от своей невесты.

— Почему ты задержался? Были проблемы?

— Проблемы? Что ты! Самая удачная проблема решилась весьма быстро к обоюдному удовольствию спорщиков. Помнишь ту жаркую хозяюшку постоялого двора? Так вот, приходит она ко мне однажды вечером в одной…

Либена и Светлана одновременно закашляли, перебивая чересчур откровенного гостя.

— Я вас оставлю, — Либена так резко встала, что ножки стула царапнули пол. Сида Гарне недовольно покосилась на совершившую оплошность женщину, но тоже поднялась со стула.

— Какая прекрасная погода! После такого замечательного ужина, полагаю, будет не лишним пройтись по парку. Покажите мне ваши земли, милая?

Либена покосилась на Вадима, рассматривающего ее с наглой улыбкой, и из двух зол выбрала то, что сочла меньшим.

— Конечно. Возьмём шали, там холодно.

Женщины ушли собираться на прогулку, мужчины переместились в гостиную. Вадим прихватил с собой из столовой графин вина и пару бокалов.

— Ты доволен? — в лоб спросил аристократ друга, разливая напиток.

— Чем?

— Кем. Невестой.

Невзор решил быть честным. Женщин он обсуждать не любил, но тут дело касалось не столько женщины, сколько его будущего положения.

— Не знаю. Я как-то о женитьбе уже и не задумывался, а тут вдруг — нате! Надо привыкнуть к этой мысли.

— К мысли или к невесте?

— И к тому, и к другому! — засмеялся Невзор. — А ты женится не надумал? Твой отец, наверно, жаждет внуков.

Вен Борз помрачнел.

— Чтобы передать им наследство в обход меня? Не сомневаюсь, ждет-не дождется. Но я под его дудку плясать не собираюсь. Если и женюсь, то не раньше сорока. И обязательно на какой-нибудь безродной уродине. Чтоб его от одного вида ее тошнило. Подожду, пока ее обрюхатит чересчур резвый конюх или садовник, и отправлю к папеньке — пусть любуется в ожидании наследника. — Вадим задумчиво замер, а затем щёлкнул пальцами. — Ага! Надо нанять слугами тижийцев! Или шиданцев! Вот папаша обрадуется раскосому наследнику!

Невзор покачал головой.

— Мне иногда кажется, что тебе 13, а не 30.

— Усыновишь?

— Кажется, я сделал это десять лет назад.

— Одиннадцать. Это было одиннадцать лет назад.

Вадим вдруг перестал кривляться. Покрутил на пальце перстень, потом резко вскочил, заозирался.

— Есть чистый нож?

— Зачем?

— Да, действительно: зачем?

Аристократ упал обратно на стул. Невзор присмотрелся к другу.

— Вадим, все в порядке?

Да. Так иногда бывает: накатывает вдруг прошлое, воспоминания сворачиваются на шее удавкой, и душат, душат, пока ты не встрепенешься, смахивая обрывки фраз, мыслей и видений энной давности. И они валятся под ноги — эти осколки прошлого, острые, яркие, горячие, слепят, обжигают, колят напоминанием душу.

"Мой сын не сдался бы живым в плен грубым варварам, порезавшим на куски его дядю и деда!"

"Это не он, Ават! Не он! Ты же обещал!!!"

"Рад представиться. А вы? Борз? Неужели у вена есть признанный внебрачный сын? Ах, тот самый. Простите, не признал…"

Так бывает. Какая, право, все это ерунда!

— Все в порядке, Зор. — Вадим хитро прищурился. — Но ты так и не ответил, что думаешь о невесте.

— Думаю… — протянул Невзор. — Об этой женщине сложно не думать…

— Правда? — удивился друг. — А мне хозяйка показалась неказистенькой.

— А мне она показалась… — строго начал сид Гарне, но сбился и тихо добавил: —…раненой. Помнишь Ярослава? Мальчишку из артиллерийского училища? Она мне напомнила его. Когда он очнулся и увидел, что доктор отрезал ему ногу. А ещё — тебя. — Вадим вздрогнул. — Когда мы пересеклись в госпитале. У тебя лицо…

Аристократ зло усмехнулся, перебил:

— Так значит ты её просто пожалел? Из-за кривого плечика? Или с тобой поделились душещипательной историей о подлом первом муже?

Генерал поморщился.

— Вот любишь ты все очернять! Ничем она со мной не делилась и не на что не жаловалась. Просто… она иногда так смотрит… и… я прикоснуться к ней боюсь. Кажется, она или тигрицей зарычит и зубами вопьется мне в руку, или заплачет.

— Первое вероятнее. Хотя второе женщины используют чаще.

Невзор посмотрел на друга недовольно. Тот приподнял скептически бровь:

— Твоя матушка тому пример.

— Не трогай ее, пожалуйста.

— Ну да, ну да. Она бедная, несчастная женщина, которую ты оставил в одиночестве и т. д. и т. п… Я помню эту трагическую исповедь. И как тебя угораздило с такой желельной натурой убить столько народа?

— Ты хотел сказать жалельной?

— Нет, это от слова "желе".

Невзор устало прикрыл глаза.

— Тебе не надоело, словно ребенку, играть словами, умудряясь при этом ещё и делать ошибки?

— Нет. Дамы, знаешь ли, находят остроумие очаровательным, даже если остроумием фраза и не пахнет.

— Ты общаешься с неправильными дамами.

— Ладно, теперь буду разговаривать исключительно с твоей невестой.

— Не надо! — голос Невзора стал холоднее. — Вадим, я терпеливо отношусь к твоим шуткам, к твоему стилю поведения, но эта женщина ничем не заслужила грубых насмешек! Если так хочется поточить зубы — точи об меня. Матушку и Либену не надо трогать!

Вен Борз поднял руки, словно решил сдаться в плен.

— Ну, раз ты так на это реагируешь, что мне остаётся? Только быть паинькой. Кстати, а что тут за девушка в белом мелькала среди деревьев, когда я подъезжал к дому?

Невзору не хотелось отвечать на этот вопрос. И не только потому что ответа он не знал.

— Наверно, кто-то из прислуги ходил. Может, жена садовника.

— Нет, — Вадим задумчиво покрутил в руках бокал с вином. — Жены садовников так не двигаются. Я краем глаза уловил ее побег, но все же точно могу сказать: это довольно юная бестия! Явно младше нас! И таких плавных движений я ещё ни у одной танцовщицы не видел!

— Я ее не знаю, — признался Невзор. — А ты, хочешь, ищи.

— Уж я поищу! — полушутя-полусерьезно пообещал вен Борз, беря бокал.

Невзор предпочел перевести тему на другое. Но в глубине души затаилось что-то липкое, недоверчивое.

Так всё же кто та девушка? И почему Либена, напоминающая ему натянутую до предела струну, нервно застывшую на грани разрыва, ему соврала? Что тому виной? Страх? Или грех?

32. Малахитовый дом

Темнело. Либена неторопливо шагала по дорожкам сада под бессмысленную болтовню будущей свекрови.

— А вот племянница нашей соседки Мирославы…

Кивать изредка головой оказалось не так уж и сложно, так что Ли почти примирилась с присутствием этой женщины в ее доме. На секунду вдруг остро захотелось все бросить, помчатся к матери, которую не видела слишком давно. Она, наверно, тоже уже седая… А потом Ли представила реакцию мамы на ее внешний вид… Нет, не стоит. Ведь она не сможет ничего объяснить. И не захочет.

Лучше шагать по аллеям в одиночестве. Сегодня — в не совсем приятной, но терпимой компании.

— …ведь вы способны выносить детей, так?

Либена остановилась.

— Что, простите?

Сида Гарне посмотрела на нее холодным цепким взглядом.

— Невзор мечтает о детях. Было бы глупо с его стороны женится на женщине, которая не сможет ему дать желаемого.

Намеки. Либена ненавидела такие разговоры: слова — словно острие клинка. Удар — отбить — ответный выпад. И как правило — боль, когда замечание попадает в цель. Либена не умела жонглировать словами, словно заправский фокусник — разноцветными мячиками. И не хотела причинять кому-то вред, пусть и невидимый глазу.

Но внутри нее все ещё жило нечто непокорное, злое, то и дело норовящее надерзить людям, которые ей не нравились. Людям, которые кололи ее словами-клинками. До крови.

Либена ненавидела кровь.

— Я не думаю, что ваш вопрос укладывается в понятие хорошего тона.

Сида Гарне покраснела от возмущения.

— А я не думаю, что вы имеете право рассуждать об этом!

Либена шагнула дальше.

— Разговаривать подобным образом гостье не пристало.

— Не учите меня правилам поведения! Сколько вам лет? Чего вы добились, чтобы иметь право так со мной общаться? Вот вырастите своих детей, станут они знаменитыми генералами, тогда и будете судить о чужих поступках и словах!

— Мои дети никогда не пойдут воевать, так что генералами им не быть.

Гостья опешила.

— Да как вы можете! — она схватилась за сердце. — Это честь рода! Это священный долг семей сидов! Да вы… Что с вас взять, трусливых нахлебников! Ой!!!

Разволновавшаяся женщина стала оседать на землю. Хоть она и не нравилась Либене, но вена никак не могла позволить гостье свалиться в обморок. Ли подскочила к будущей свекрови.

— Вам плохо? Голова? Сердце?

— Плохо… — простонала женщина, выпрямляясь. Старушечьи пальцы вдруг с невероятной силой вцепились в руку Либены. Блеклые глаза впились в ее лицо внимательным злым взглядом.

— Видела! Видела глаза твои зелёные! Уж не сама ли ты навела беду на эти земли? Жениха нового приманивая? Не ты ли первого мужа свела в могилу, останки коего до сих пор не найдены? А? Сварила из мужа супчик?

Тьма. И алые росчерки густых капель.

— Тело к телу, кровь к крови…

Его глаза безумны. Это давно уже не человек. Алия вен Силь не существует, остался только монстр, безжалостный, жестокий, упрямый. И доверчивой девочки, что почти полюбила этого мужчину, тоже нет.

— Дай руку.

Человек-гора, человек-тьма, человек-боль надвигается неумолимо и грозно, как зимняя буря.

— Дай руку.

Крик. Этот крик всегда звучит в ее ушах. Он вливается в каждое слово, что она произносит и слышит, в каждую мелодию, в шепот ветра и шелест листьев.

Крик тела и крик души.

И тишина в ответ. Можно умолять слуг на коленях, но они не откроют дверь, не дадут коня, не пустят за порог в ливень.

Рядом болота, но даже до них нельзя добраться.

В гардеробной ванная чаша, но и в ней нельзя утопиться —

Есть только неслышный никому крик и бесконечная боль от предательства и одиночества.

— Дай руку. Помнишь? Раба.

Раба и госпожа — так звучит клятва. Но второе слово оказалось пустым, ничего не значащим.

Раба… Скованная чужим безразличием, собственным страхом и ожиданием боли.

— Это такая мелочь.

Мелочь, да. Все всегда начинается с мелочи. Но потом мужчине надо всё больше и больше, больше и больше, пока от тебя не останется одна оболочка, изломанной куклой лежащая у его ног. Послушная, безмолвная, покорная.

Без души.

— Плоть к плоти.

Враньё, что на алом не видно крови. Но на белом она смотрится лучше. Ярче. Почти красиво. Безумно… Так же безумно, как вой волков, бегущих по небу, кровавые реки и деревья из человеческих рук.

— Это же просто!

Да, просто. Так просто поверить, а потом оказаться в ловушке, где веру твою порежут на лоскуты и скормят черным псам с алыми глазами.

— Это жертва! Понимаешь?

Крик. Крик боли. Дикий вой, разросшийся по дому, не смотря на все двери и замки. Этот крик не затихает — он лишь прячется в темных углах. Беспомощный, жалкий. Крик окровавленной души, крик невыразимого разочарования.

Этот дом помнит много криков.

А глаза… Да, виноваты глаза. Может, ей их выколоть?

— Мама! Что случилось?

Либена сидела на земле, уставившись в одну точку, тело ее била крупная дрожь. Невзор бросился к невесте.

— Что ты ей сказала?

Сида Гарне испуганно покачала головой.

— Ничего! Ничего! Она просто закричала, как блаженная, а потом осела наземь.

Генерал подхватил Либену на руки. Женщина прижалась к нему всем телом, вцепилась пальцами в его сюртук.

— Лав! Лав, не уходи! Пожалуйста!

Имя прозвучало так неожиданно, что Невзор чуть не выронил свою ношу. Скрипнул недовольно зубами, посмотрел на дрожащую в его руках женщину и зашагал к дому.

— Прости-прости-прости… я не смогла… — захлебываясь слезами, прижимаясь к нему всё теснее, шептала Либена.

Матушка шагала следом, обмахиваясь летней шляпкой.

— Ещё и припадочная, — бросила она брезгливо. — Хороша невеста! Неужели ты на ней и вправду женишься?

— Женюсь, — заверил мать Невзор. — Ты гордилась, что я служу господарю. Служить можно по-разному. Считай это очередным заданием.

Мать недовольно скривилась.

— Да ты послушай, кого она зовёт! Не тебя точно! Конюха, наверно, какого-нибудь! И ты возьмешь замуж… — она огляделась и шепотом продолжила: — такую падшую женщину?

Невзору и так было не особенно приятно от того, что его невеста, пусть и выданная ему господарем, в бреду зовёт совершенного другого мужчину, и то, что мужчина этот — ее пасынок, положение не улучшало. Да и вообще вена Силь отдавала в общении предпочтение родственнику. Чеславу предназначались улыбки, мимолётные прикосновения, поцелуи в щеку на ночь. Ее время, ее внимание отдавалось ему. Словно во всем мире существовали только они вдвоем, и больше никого. Генерал умом понимал, что, во-первых, молодой человек ей родственник, к тому же он одного с ней возраста, а во-вторых, никто из них другому ничего не обещал, так что даже если и существовал бы какой-нибудь конюх-любовник, оставалось вопросом, мог ли Невзор предъявлять ей претензии относительно ее прошлого? Он ведь даже не уверен, что может претендовать на ее внимание в будущем.

— Это пасынок, — пояснил генерал поведение невесты. — Единственный, с кем она была близка последние два года. После смерти мужа.

— Близка. Оно и ясно.

— Мама, не придумывай. Открой лучше дверь.

Сида Гарне, готовая уже сказать, что она, мол, не служанка, всё-таки расслышала в голосе сына нечто такое, что заставило ее прикусить язык и послушно толкнуть тяжёлую створку.

— Спасибо.

Он осторожно переступил порог. Голова Либены покоилась на его плече, казалось, женщина то ли задремала, то ли потеряла сознание.

— Позови Катерджину Крив.

И снова сида послушалась, отправившись в сторону служебных помещений. Невзор услышал обрывки бессвязного ворчания, полного недовольства, но не стал обращать на них внимание.

Свою ношу он расположил на диване в гостиной. Вадим приказал нагреть воды и ушел заниматься собственным внешним видом, так что язвить и мешаться здесь было некому.

— Либена.

Невзор прошептал ее имя тихо, почти беззвучно. Он ещё не определился, стоит ли бить тревогу и приводить женщину в сознание, или лучше дать ей выспаться.

— Ли…

Она вздрогнула, заметалась, не открывая глаз.

— Не делай мне больно! Пожалуйста!

Генерал погладил невесту по голове, вытащил из волос упавший с дерева листик.

— Никогда. Я обещаю, больно никогда не будет. Мы поговорим и найдем выход. Обязательно. Все будет хорошо.

Она поймала его руку, прижала к груди, и заснула. Дыхание ее стало спокойным, размеренным. На шее и лбу выступил пот, но Невзор не обратил на это внимание.

— Хоз…

Катерджина, появившаяся на пороге, прикрыла рот ладонью, обрывая громкую фразу. Подошла ближе, шепотом спросила:

— Что случилось?

Генерал пересказал в двух словах произошедшее. Домоправительница присела рядом, коснулась лба хозяйки.

— У нее жар. Отнесем в спальню.

Невзор послушно кивнул. Оставалось надеяться, что болезнь — лишь следствие нервного истощения, и его невеста не отправится следом за первым мужем.

Он был совершенно не согласен куда-либо отпускать эту странную женщину.

***

Полная луна смотрела в окно своим круглым жёлтым глазом, не давая Невзору задремать. Какое-то время он ворочался с боку набок, потом понял, что заснуть не получится, и встал с кровати. В коридоре что-то упало, послышался грохот и голоса, и сид Гарне покинул комнату, с ужасом ожидая очередного пожара.

Нет, всего лишь Вадим выпроваживал из комнаты миловидную молодую служаночку, сопровождая прощание шутками и шлепками по ягодицам. Увидев Невзора, девушка на мгновение застыла, не зная, то ли ей стоит поторопиться уйти, то ли странный гость, про которого говорят, что он якобы будет новым мужем хозяйки, захочет продолжить веселье по примеру друга.

— Брысь! — рявкнул генерал, и служанка, прижав платье к груди, в одной рубашке бросилась бежать прочь. На крик из соседней комнаты высунулась голова матушки в белом чепце, брезгливо бросила в сторону Вадима:

— Развратник!

И опять скрылась в спальне.

— Вадим, здесь не бордель!

— А я и не собирался ей платить, — подал плечами друг. — Ну что ты злишься? Как будто я кого-то к чему-то принуждал.

— Откуда ты знаешь, как девушка восприняла твое предложение?

— С навыками у девушки все в порядке, так что я далеко не первый, чье предложение она принимает, поверь. Ты что, настоятельница Обители, чтобы мучить меня морализаторством?

На это Невзору возразить было нечего. Но отсутствие аргументов его не утихомирило, а разозлило.

— Как твоя невеста? — миролюбиво поинтересовался друг, нагло пройдя мимо него в его спальню.

— Катерджина сказала, все в порядке. Не понимаю, почему она не разрешила вызвать доктора.

— Ну… мало ли… — друг сделал многозначительную паузу, но ответа не дождался и продолжил сам: — Какая-то она у тебя нервная да нежная.

— Она женщина. Обычная женщина. Ты хочешь, чтобы она бегала с арбалетом по степям вместе со мной?

— Но шиданки же наравне с мужчинами воюют.

— Не забудь, что мы живём в Серземелье.

Вадим уселся в единственное кресло, осмотрел помещение в поисках заветного графина.

— А что? Вина нет?

— Нет, — с некоторым злорадством ответил Невзор, усаживаясь на кровать. — Твоя бесцеремонность выходит за все рамки. И почему я до сих пор с тобой вожусь?

Улыбка Вадима стала ещё более едкой.

— Изжалости. Ведь у меня больше нет никого, кого я мог бы назвать другом. Ты многое делаешь из жалости, Зор. И иногда это приводит к гораздо худшим последствиям, чем безжалостность и безразличие.

— Мне удивляет, как при твоей любви говорить людям крайне неприятные для них вещи, тебе до сих пор ещё не отрубили голову, — со вздохом заметил генерал, ощущая, что укол друга попал в цель — внутри разлилось недовольство, вина, обида и много других, не менее сильно жалящих душу чувств.

— Меня тоже, — согласился Вад. — Наверно, Ават покрывает. Он же за матушку удавится, старый пень.

— Мужчина должен оберегать свою женщину. Это нормально.

— И ее сына от другого любовника?

— От мужа.

— И всё-таки моя мать не была верна ни одному, ни второму, совмещая приятное с полезным. При этом папаша ее уважает, а Ават вообще боготворит. Удивительная женщина.

Вена Борз действительно была женщиной необычной. Невзору в свое время удалось в этом убедиться при личной встрече.

— А ты как планируешь свою дальнейшую жизнь? Верность до гроба, согласно клятвам?

Вопрос был не из простых. Но простые Вадим задавать не любил, каверзные и провокационные — другое дело, всегда пожалуйста.

— Я ещё не знаю. У меня ощущение, что я стою перед завешенной тканью картиной и силюсь разгадать, что на ней нарисовано. Ничего не видно, но рама деревянная и позолоченная, а вот там видно красное пятно, наверно это кровь и передо мной батальная сцена. А может это лоскут шлейфа и это портрет. Демон его знает.

Вадим выслушал друга внимательно, без ехидства.

— Ты не боишься этой семейки? — на полном серьёзе спросил он. Генерал удивился.

— С чего бы я должен их бояться?

— Ну подумай: тело первого мужа твоей Либены так и не нашли. Пасынок дал показания, что отец уехал к соседям, лошадь потом вернулась в дом, поисковый отряд вроде как нашел его плащ на берегу речного обрыва. Складно, правда? А труп так и не нашелся, учти. Тут же слуг всех поменяли, сделали ремонт. Заметь, сразу после смерти хозяина. И зажили прекрасно вдвоем, никуда не выезжая и никого не приглашая к себе. Полная свобода. В том числе для всяких непотребств. Мне тут милая девушка, которую ты проводил столь недобрым взглядом, рассказала много интересного. И про то, как Чеслав выходил за полночь из комнаты мачехи, и про то, что комнаты многие в старом крыле закрыты на ключ, и ходит туда только Катерджина. Причем ходит с подносом еды, мой дорогой.

— Я попросил Игнаса присмотреться к домоправительнице. Он сказал, что у той просто ещё одна комната есть в старом крыле. Она действительно туда периодически ходит, иногда с едой, а иногда там спит. Знаешь, у слуг свои заморочки, и сон на хозяйской кровати хоть и не красит Крив, но и преступницей ее не делает.

— Да. Но есть одно но: она единственная из слуг, кто знал Алия вен Силь. Единственная, кого не уволили после его смерти.

Невзору надоело хождение вокруг да около.

— Скажи сразу: я считаю, твоя невеста убила собственного мужа. К этому ты ведёшь?

— Именно! И, учитывая, что на нас напали по дороге сюда (а мы выслали уважаемой Либене маршрут нашего движения, если помнишь), я хотел бы тебя спросить: ты уверен, что здесь безопасно и эти люди не вынашивают черные мысли в отношении будущего родственника?

Невзор не знал, что ответить. Он невольно пробежал пальцами по длинной царапине на щеке.

— Не думаю, что это одинокая женщина с глазами раненого зверя может мне навредить.

— Зря! — отрезал Вад. — Она не похожа на счастливую невесту. Да даже просто на готовую идти на компромисс, — Вадим наклонился вперёд, прищурился, оскалился, словно пёс, идущий по следу. — Она боится, я это чую всем нутром. Она не хочет этого брака — это видно невооружённым взглядом. Даже твоей матушке это понятно, оттого она и бесится. Как же, кривая девчонка нос воротит от ее прекрасного сына! Но мать твоя права: от женщины, которой ты неприятен, жди беды.

— Спасибо! — нахмурился генерал. — Приятно такое о себе услышать!

— Пожалуйста! — церемонно поклонился вен Борз.

— И что ты мне предлагаешь? Надеть на нее кандалы?

— Нет, просто быть внимательнее. Я же вижу твой взгляд: ты нашел себе новый объект для жалости.

Невзор зло признался:

— Да, она мне нравится. Собственная невеста. Какой ужас, правда? Пожалуй, в высшем свете это сочли бы дурным тоном. Мне нравится гулять с ней под руку по аллеям и слушать, как она увлеченно рассказывает о каждом дереве. Нравится смотреть, как она читает или что-то сосредоточенно выписывает из толстых фолиантов, полностью поглощённая этим занятием. Ее хмурый лоб в такие моменты разглаживается, а на щеках появляется румянец. Мне нравится, что она не выпячивает свои достоинства напоказ, как делают столичные красотки, и что она знает о своих недостатках и несёт их с гордо поднятой головой, наплевав на чужое мнение. Мне нравится, что даже когда в ее глазах плещется страх, она все же делает шаг мне навстречу, готовая поверить и разочароваться одновременно. Мне нравится, что она может ударить, защищая что-то важное, а, осознав вину, станет искренне просить прощения. Да, я тот идиот, что нашел в невесте больше достоинств, чем недостатков, можешь надо мной посмеяться. Я не собираюсь закрывать глаза, если найду что-то противозаконное. Ты знаешь, я вешал людей, которые мне нравились. Они переступили закон — и понесли наказание. Но я не вижу причин сейчас, когда мы ничего не знаем, делать какие-то выводы, очерняющие живущих здесь людей.

— Ты как всегда прост, честен, и бел, аки небожитель из легенд. — Вадим встал. — Что ж, пора и честь знать. Спокойной ночи.

Не дожидаясь ответа, аристократ покинул комнату друга. Невзор лег поверх одеяла, раздумывая над тем, что ему сказал Вад.

Ведь здесь было над чем подумать, как ни крути.

33. Малахитовый дом

День прошел в слушании бесконечных препирательств матушки и Вадима, причем успокоить первую подчас было гораздо сложнее. Вечером Вад опять уединился со служанкой, и та, судя по довольному смеху в коридоре, была совсем не против. На какое-то время дом затих, но после полуночи в коридоре снова послышался шум. Невзор (к этому времени) только начал засыпать. Поначалу он хотел проигнорировать пьяные похождения друга, но затем все же встал.

Но оказалось, что шумел в коридоре не Вадим.

— Либена?

Женщина, пытающаяся нащупать на полу упавшую свечу, резко встала, запахнула сильнее халат.

— Простите, я нашумела.

Невзор подобрал подсвечник, протянул невесте.

— Не за что извиняться. Держите.

Она осторожно взяла предмет, генерал шагнул вперёд, зажигая ее погасшую свечу.

— Как вы себя чувствуете?

Они стояли рядом, почти вплотную друг к другу. Либена чувствовала тепло его тела. Или ей казалось, что чувствует?

— Все хорошо, благодарю.

Его рука легла на ее лоб так неожиданно, что Ли не успела испугаться.

— И все-таки лоб немного горячий.

Он убрал ладонь, и она вдруг чуть подалась вперёд, согретая нечаянной заботой. Алию было на нее плевать. Всегда. Но Ли поняла это не сразу, далеко не сразу.

А с чего она решила, что с новым мужем будет по другому?

"У него теплые руки, — подумала Либена, отвечая самой себе на каверзный вопрос. — В них хочется согреться. А ещё он никогда ничего не требует. Деликатный. Внимательный."

Руки, да. Алий тоже целовал ей руки. Говорил красивые слова. Дарил подарки. И купил ее этим, как покупал свои артефакты за золото или драгоценные камни. А генералу даже покупать ее не надо. Все решено за них. Так что ему совсем не обязательно вести себя прилично. И все же он крайне вежлив.

Почему?

— Куда вы шли?

Либена смутилась.

— На кухню. Я разбила графин.

Она махнула рукой, и Невзор увидел на длинном рукаве мокрое пятно.

— Давайте я вас провожу.

Она посмотрела на него с недоверием. Словно не могла разгадать, зачем ему это надо.

— У меня нет корыстных целей, — устало пояснил генерал. — Обещаю не покушаться на ваши запасы колбас и сыра. Вы больны, и я просто хотел составить вам компанию на всякий случай.

Либена против воли улыбнулась, когда офицер, говоря о съестных припасах, поднял руки вверх, словно собирался сдаться в плен.

— Пойдемте. Я думаю, даже если мы немного перекусим, нас вряд ли за это накажут.

Они вместе, почти соприкасаясь рукавами, двинулись к лестнице.

На кухне царили чистота и порядок. Невзор зажёг лампу, Ли на пару минут ушла в соседнюю комнату и вернулась с графином. Совершенно спокойно и уверенно она сама сполоснула графин водой и налила туда холодной кипячёной воды. Невзора удивило, с какой проворностью невеста ориентируется на кухне и как легко и быстро она превратила пыльную емкость в чистую. Даже его матушка считала ниже своего достоинства выполнять работу служанки, пусть это даже будет какая-то мелочь. А уж вена Силь и вовсе должна носик морщить от одного вида грязной посуды.

— Быстро вы. А я только нацелился вон на то колечко колбасы.

Тут в животе у Невзора действительно заурчало, и пришел его черед смущаться.

— Я пошутил, — попытался он неловко оправдаться.

— Ой! — Либена совершенно по-простому всплеснула руками. — Вы не ужинали? Наверно, гости забили вам голову своей болтовней. Я сейчас нарежу.

Ночь — удивительное время. Стираются границы нельзя и можно, позволено-непозволено, "хочу верить" превращается в "верю", а настороженность — в "хочу верить". Сейчас Либена, аккуратно нарезающая колбасу на деревянной доске, делала шаг ему навстречу. Невзор чувствовал ее лёгкое возбуждение от этого маленького кухонного приключения, в воздухе разлилось невысказанное "я попробую", и он был благодарен ей за эти мгновения почти настоящего тепла.

— Сейчас найду хлеб. Де всегда подвешивает на ночь на верёвку пару колбас, говорит, подсушенные с утра вкуснее будут, а запас выпечки у нее… кажется в этом шкафу. Да, вот. Держите. Чай?

— Нет, спасибо. Остановимся на этом этапе разграбления вашей кухни.

Либена улыбнулась, села рядом, с интересом наблюдая за жующим мужчиной. Налила воды в два стакана, один поставила перед ним, другой взяла в руки.

— Странно.

Она смутилась, потом посмотрела на генерала с недоверием, и наконец вздохнула.

— Что именно?

— Это все слишком по-домашнему.

— Разве в этом есть что-то плохое?

— Нет. Но… Нет. — Она тряхнула головой. — Может, это вообще ещё один сон, навеянный жаром. Ерунда.

— Мы два взрослых человека, которые скоро вступят в брак. Почему же вам кажется, что мы не можем провести время за мирной беседой на этой уютной кухне?

Она промолчала, разрушая своим упрямством очарование минуты. Да, все происходящее было необычно, и более всего — ее доверительное поведение, но разве они не жених с невестой? Что же странного в попытке сблизиться?

— Либена, я… Наверно, это неправильно, делать подобное сейчас, но… согласитесь такой умиротворённой минуты в нашем общении до этого момента не было. Это формальность, конечно, но все же я спрошу: вы станете моей женой?

Вена Силь посмотрела на него своими позеленевшими глазами.

— Я обещаю оберегать вас, уважать, считаться с вашим мнением. Вы же пообещаете никогда мне не врать.

— Вы хотите правды? Вы всегда ее ищите, да? — в ее голосе сквозило напряжение и злость. — Хорошо. — Она твердо посмотрела ему в глаза, словно принимала брошенный им вызов. — Я не буду вам лгать.

Невзору хотелось что-то сказать, чтобы утихомирить ее злость, но не придумал ничего лучше, чем протянуть ей для рукопожатия ладонь, признавая ее равенство.

— Договорились?

Она вложила в его руку свою.

— Договорились.

В голосе невесты уже не было злости, только усталость. Невзор тряхнул рукой, завершая рукопожатие. Пожалуй, слишком резко. Длинный широкий рукав женского халата соскользнул к локтю, открывая взору кисть.

Шрамы. Резали поперек и вдоль вен. Резали не раз.

Он выдохнул сквозь зубы, не в силах ни отпустит ее руку, ни отвести взгляд. Либена вырвала ладонь, вскочила на ноги, отступила назад.

— Я… вы…

Слова не находились. Темнота, царившая в доме, вдруг показалась не уютной, а зловещей.

— Это…

Не дожидаясь вопросов, женщина, забыв о свече, выбежала в коридор.

— Либена!

Она не остановилась. Невзор слышал быстро удаляющиеся шаги — торопливые, нервные, словно женщина бежала от чудовища, готового растерзать ее на куски.

— Ладно, — проговорил генерал во тьму. — Ты обещала мне не врать. А разговор неизбежен.

Тьма ответила молчанием.

***

Солнце ещё не взошло, а сида Гарне уже подгоняла слуг.

— С той коробкой осторожнее! Там моя любимая шляпка! Нет, ну кто вас учил так обращаться с вещами??? Ты же не помои несёшь! Аккуратнее!

Матушкин кучер проверял артефакт управления экипажем, местные слуги торопливо закрепляли многочисленные сундуки и коробки. Невзор, только собирающийся выйти на разминку с Игнасом, был весьма удивлен увиденным.

— Доброе утро, мама.

Сида тут же сменила тон.

— Зор! Мальчик мой! Как хорошо, что ты так рано встал! Хоть попрощаемся!

Генерал послушно поцеловал мать в подставленную щеку.

— Ты не говорила, что уедешь так быстро. И так рано.

— Я и не собиралась. Но находиться в одном доме с этим чудовищем выше моих сил!

— Эмм… ты о ком?

Сида всплеснула руками.

— О твоём друге, конечно, этом ветреном, грубом, назойливом, гадком мальчишке!

— Ему 30.

— Я бы не дала и трёх! — сурово заявила женщина. — Хам! Дерзкий выскочка! Пошляк! Знал бы ты, как он себя ведёт! — Невзор знал, но промолчал. — Какие вещи говорит! В том числе, между прочим, о твоей невесте!

Генерал не удержался, заметил:

— Тебе же она не нравится.

— Да, но это отношения к делу не имеет! Воспитанный мужчина не может так говорить о женщине! Вне зависимости от ее социального положения и личных качеств! Благородный человек никогда не опустится до рассуждений о прелестях и недостатках чужой невесты! Это низко! Я тебе говорю — я твоя мать! Я желаю видеть тебя счастливым и не могу не обсудить с тобой кандидатуру будущей невестки. Я женщина в конце концов. А он… шут ярмарочный! Черноязычный! Века четыре назад ему бы рот смолой склеили! Вне зависимости от приставки к его фамилии!

На этом душещипательном моменте мать увидела, что одна из коробок неправильно закреплена, и поторопилась дать новые указания по ее перевязке. Потом она расцеловала Невзора в обе щеки, надавала кучу советов и замечаний и, завидев выглядывающего из окна второго этажа Вадима, поспешила сесть в карету. Засветился артефакт управления, экипаж тронулся в путь.

Отослав Игнаса за шпагами, Невзор вернулся в дом. В прихожей на подносе уже лежали полученные спозаранку письма. Он пролистал газету, вскрыл два послания, что были адресованы ему.

— Битву за территорию, кажется, выиграл я? Не благодари, что отвадил твою матушку от этого дома. Чего только ради друга не сделаешь!

Вадим бодрым шагом подошёл к столу, взял тонкую местную газетенку.

— Ничего интересного. Как и всегда в таких местах. Ты идёшь на тренировку с мальчишкой? Любишь же ты натаскивать глупый молодняк! Не против моей компании?

Невзор смял письмо.

— Я уезжаю.

— Что?

— Мне надо в столицу. Срочно.

— Но тебе сказали не возвращаться, пока не решишь проблему!

— Придумаю что-нибудь!

Генерал быстрым шагом пересёк комнату. Его крик разрезал тишину ещё сонного дома.

— Катерджина! Пусть седлают коня!

Через полчаса Невзор вскочил в седло. Слуга прикрепил к конской сбруе сумку с нехитрыми походными пожитками генерала. Вадим смотрел на друга с недоверием.

— Это так срочно?

— Да. — Сид Гарне, и без того невесёлый, помрачнел ещё больше. — Милену убили.

Вен Борз не смог скрыть удивления.

— Лавочницу?

— Да. И это моя вина. Демоны возьми, моя!

— Это из-за сида Грош?

— Да. Хотя думаю, там кроется нечто большее, чем простое казнокрадство. — Невзор посмотрел на друга крайне серьезным взглядом. — Вадим, береги Либену! Обещай! Или хотя бы оставь ее в покое. Езжай к своей любовнице. Любой из них.

— Обещаю быть беспристрастным, мой генерал! — вытянулся в струнку аристократ. Сид Гарне бросил прощальный взгляд на дом и пришпорил коня.

Вадим заметил потерянно озирающегося Игнаса.

— Что, парень, и тебя бросили на произвол судьбы?

Дон Брит тут же вспыхнул.

— Сид дал мне поручение! Я буду его выполнять!

— И какое же? Хорошо кушать?

— Тренироваться!

— Ну ладно. Давай хотя бы по утрам шпагами махать вместе. А то в этом болоте и делать больше нечего.

— Почту за честь!

Вадим улыбнулся непосредственности мальчишки. Глупый щенок! Впрочем, Ават про него самого сказал бы тоже самое.

На пороге показалась Либена, как всегда кутающаяся в шаль. Что неудивительно: лето в этом месте больше походило на осень.

— Доброе утро. — Она посмотрела на Вадима с опаской и обратилась к Игнасу: — Что-то случилось?

— Желаю здравствовать вашему роду! — выпалил юноша. — Сида Гарне и сид Гарне отбыли!

Женщина нахмурилась.

Вадим кивнул мальчишке:

— Неси шпаги.

Тот поклонился хозяйке поместья и побежал в дом. Вен Борз обернулся, окинул вдову Алия вен Силь подозрительным взглядом и растянул губы в зловещей улыбке.

— Ну что? Вот мы и остались одни.

Либена вздрогнула и отступила на шаг назад.

***

Девушка танцевала под дождем. Шаг — взмах рукой — поворот — взмах — поклон…

Луна освещала каждое движение тонкой девичьей фигуры, звёзды падали ей в руки. Темные пряди шипели змеями на любое чужеродное явление. Девушка засмеялась, подпрыгнула так легко, что, казалось, она сейчас взлетит в небо, словно бабочка, но нет, босые ступни опять коснулись холодной земли. И не холодно ей?

— Нет, не холодно.

Она обернулась, но вместо лица Вадим увидел только сгусток тьмы.

— Испугался? Чего же? Ведь у тебя тоже нет лица.

Она закружилась, замелькала босые ноги, разлетелся подол простого белого платья, больше похожего на ночную рубашку.

— Зарытая-закрытая-синица в руке-журавль в небе.

Хлопок в ладоши разрезал тишину ночи. Зазвенели, падая, звёзды. Луна треснула, словно дорогая фарфоровая тарелка. Ещё немного — и осыплется на голову острыми осколками.

— Куда? — девушка в белом остановилась, склонила голову на бок, словно птица. — Куда? Ты же хотел найти истину! Ты всегда ищешь истину. Так что же? Спрашивай! Или боишься?

Девушка рассмеялась, села на возникшие из ниоткуда качели, оттолкнулась босой ногой от земли и полетела в небо.

— Была ли смерть в этом доме? Заходила, было дело. Я с ней не здоровалась, но дух ее пропитал эти стены. Убили-убили-убили! И огонь пожрал кровь, и ткань, и вещи, напитанные силой, но даже огонь не скроет следы боли. Убили, да! Но и ты убьешь! В этом доме, на закате дня!

Луна всё-таки упала, царапнула одним из осколков Вадима по щеке. По коже потекла теплая стойка крови.

— Чужая краса, да злые глаза! Сердитый насмешник, подлый защитник, неверный любовник! Надеваешь чужие лица, режешь людей осколками старой маски. Большой мальчик с детскими обидами!

Качели остановили движение. Змеи-прядки зашипели, сползаясь в прическу.

— Врёт ли она? Врёт! Врёт! Всем врёт! Но из сердца чужого кровь тянет. Забрала жесткость, заберёт и чувства, и разум. Быть крови на белой простыне. Быть крику в душной спальне. Радость обретёт лишь простивший и прощенный, смерть — не нашедший истины, обманувшийся в любви. Руки обагрятся кровью. Твои руки.

Задрожали на небе звёзды, заскрипели качели. Вверх, во тьму неба, вниз, во мрак холодной земной ночи, вверх…

— Купил! Купил лицо, а в сердце пусто. Тот, кто ходит с твоими шрамами, не нашел ни места, ни любви. Деньги — вода, путь домой заказан, а в руках — широкополая шляпа да платок, что спрячет уродство от чужих глаз. И та, что бередит сердце, пройдет мимо, морща носик. О, дамы любят морщить носик, ты знаешь! Ты помнишь, да? Только та тижийская девочка смотрела на тебя без брезгливости и содрогания. Одна во всем свете. Ты шел и шел, и она шептала, повиснув на твоей руке: "иди". И ты переставлял ноги снова и снова, снова и снова, делал шаг, даже если не было сил, колени дрожали, а живот прилип к спине от голода и жажды. И непонятно, кто кого тащил: она тебя, ты ее, или по очереди. Ты тогда и не вспомнил, что вместо лица у тебя шрамы и струпья. Ты вспомнил потом, когда медсестры поджимали губы, меняя повязку. Когда мать упала в обморок, увидев… Как хватит?

Качели взвизгнули, в очередной раз остановились.

— Кому хватит? Ты, кто любит вытаскивать на свет чужое грязное белье, что же ты так прячешь свое? Ратующий за честность и соблюдение закона, что ж ты его постоянно нарушаешь? Нет, людские жизни для тебя игра. Попользовался, развлекся — отшвырнул. Но однажды, выбросив на помойку очередную куклу, ты лишишься последнего шанса стать человеком. И останешься зверем. Щенком.

Зашелестели листвой деревья, вдалеке залаяли собаки. Девушка спрыгнула на землю, закружилась на месте, раскинув руки.

— На большее ты не способен. Только тявкать! Да и то беззубо.

Вадим мог бы опровергнуть это утверждение. Стоит вспомнить…

— Думай-не думай, а все сбудется. Нет, я вижу не будущее, я смотрю в прошлое. Только оно способно дать ответ, кто чего стоит, куда лежит твоя дорога. Что найдешь, что потеряешь, за что какую цену заплатишь. Дорога долгая, горькая у тебя, преданный предатель. И куда не иди — любовь, дружба, предательство и смерть стоят рука об руку. У тебя все ещё есть вопросы, глупый мальчишка?

Звёзды падали, путаясь в волосах девушки. Змеи-прядки шипели, поднимали головы, жадно пожирали золотистые кружочки.

— Глупый-глупый! Ничего не понял, а уже думает, кого в чем обвинить. За что судить того и этого. Свою вину топишь в вине, чужую клеймишь злым словом. Оделся в чужое лицо да дорогое платье, и горд. В пояс кланяются, за спиной — гадости шепчут. Но тебе ведь и не надо искренности, да? Любовь и вежливость ты привык покупать. Кого можно купить — вызывают презрение. А купить можно любого. Любого. И цена есть у всего. Цена твоей глупости — чужая кровь. Твои руки обагрятся ею, помни! На закате дня. Твои! И когда к ногам упадет тело, помни, что каждый заплатил и заплатит. И ты тоже. За свою свободу — чужой болью. Своей ведь ты расплачиваться не хочешь.

Она засмеялась, взмахнула руками — и по белому платью вдруг потекли струйки крови.

— Нет. Обманываешь! И себя, и других! Ты закутался в свои пороки и трепетно лелеешь прошлые обидки, боясь ступить шаг на новую дорогу. Нет пути — нет победы. Ничего нет. Маски на твоём лице две, и вторая гораздо более страшная. Мелочный придира, возомнивший о себе невесть что. Ты сделал шаг в бездну. А ту верёвку, что тебе бросят, ты перережешь собственными руками. И будешь падать-падать-падать…

Девушка вдруг выбросила вперёд руки, развернув их ладонями к Вадиму, словно пыталась толкнуть воздух — и он покачнулся и полетел а бездну тьмы. Мир заполнил жуткий хохот.

— Падать-падать-падать.

Вадим задёргался, закричал…

Стукнулся головой об изголовье кровати и от боли проснулся.

В открытое окно заглядывала луна, кое-где на небе мерцали тусклые звёзды. Голова болела от удара, руки дрожали, мокрая от пота рубашка неприятно липла к телу.

— Бред. Просто бред.

Он поискал графин с вином, прихваченный вечером с собой в комнату, но тот оказался пуст.

— Надо меньше пить. Или больше?

Голос дрожал. И вообще Вадим чувствовал себя ничтожным и жалким. Он ненавидел это чувство.

— Будет ещё какое-то глупое привидение мне нотации читать! — громко и зло воскликнул он и перевернулся на другой бок. Он сейчас заснёт. Мирным спокойным сном. Заснёт. Он не боится этой чародейки в белом. Он ничего не боится! Только потерять друга, ведь остальных всех он уже потерял.

И себя тоже.

Он закрыл глаза и действительно минут через пять забылся беспокойным сном.

Нет, ни дурные видения, ни глупые призраки не имеют над ним власти! Он всегда делает то, что хочет, и никто ему не указ. Он сам по себе.

Всегда.

Оглавление

Пролог

1. Город Подхолмье

2. Малахитовый дом, поместье стардов вен Силь

3. Город Подхолмье

4. Страницы прошлого. Азарина дон Брит

5. Малахитовый дом

6. Малахитовый дом

7. Страницы прошлого. Либена вен Силь (вен Борне)

8. Стольград, столица Серземелья

9. Подхолмье

10. Подхолмье

11. Малахитовый дом

12. Страницы прошлого. Невзор сид Гарне

13. Подхолмье

14. Поселок Тумань

15. Тумань. Часом ранее

16. Тумань — Стольград

17. Малахитовый дом

18. Малахитовый дом

19. Малахитовый дом

20. Подхолмье

21. Подхолмье

22. Подхолмье

23. Стольград

24. Злата нис Вер. Страницы прошлого

25. Стольград

26. Подхолмье

27. Стольград

28. Стольград

29. Стольград

30. Малахитовый дом

31. Малахитовый дом

32. Малахитовый дом

33. Малахитовый дом