вернешься в родное, – Елизавета Петровна не решилась произнести слово «село». – Родной, – поправилась она, – край, поможешь маме, останешься, если хочешь. Тебя ждут блестящие перспективы, – ее голос становился все торжественней. Таня наконец подняла голову и посмотрела в торжествующие глаза своей благодетельницы. Неужели господь услышал ее молитвы? – Ты будешь жить в столице нашей родины, ни в чем не будешь знать отказа, будешь ходить в один класс с Настей, – Таня перевела взгляд на подругу. Она, кажется, забыла недавнюю обиду, ее ладони были молитвенно сжаты, в глазах читалась мольба. – После окончания школы ты поступишь в медицинский, если у тебя все еще будет такое желание. – Таня открыла рот, чтобы что-то сказать, но Елизавета Петровна жестом ее остановила. – Если ты не хочешь расставаться с Анной Николаевной, то тебе и не придется: – Каждое лето вы с Настей можете приезжать сюда, а когда Анна Николаевна даст согласие, то и она поедет с нами в Москву. Мы будем жить все вместе, одной большой семьей. Тебе необязательно давать ответ сейчас, до нашего отъезда еще пять дней. У тебя есть время подумать. Вот билет на твое имя. – Елизавета Петровна протянула Тане билет, она молча его приняла и сунула в карман.
– Я обещаю подумать, – тихо произнесла она и выбежала вон из дома. Настя молча смотрела ей вслед, не пытаясь догнать. Тане хотелось остаться одной, мысли путались, от надежды и радости ее бросало в пучину отчаяния. «А что, если она станет не нужна? Ее выкинут, словно щенка? Все это так долго, а матери помощь требуется прямо сейчас. Но, с другой стороны, она ничем не может помочь». Она разрыдалась. Баба Нюра нашла ее ближе к вечеру, она знала ее укромное место, ведь именно здесь она нашла девочку пять лет назад, когда пошла за земляникой. Услышала плач, привела Таню домой, напоила чаем, да так и оставила подле себя. И ни минуты об этом не жалела, ведь девочка скрасила ее старость.
– Ну что ты, маленькая, не плачь, – баба Нюра, охая и кряхтя, опустилась рядом и обняла хрупкие плечики. – Соглашайся, внученька, соглашайся. Не каждый день такой шанс выпадает. Лизка хоть баба и вредная, но здесь я ее полностью поддерживаю. Меня не станет, с кем ты останешься? В детдом пойдешь? Так и будешь почту таскать до пенсии? А Москва – это совсем другое, там и возможности другие. Ну, пойдем, я вареников наварила, голодная, поди?
Обнявшись, они направились к дому. Ночью Таня не спала, ворочалась, к утру решение созрело: «Как она ко мне, так и я к ней», – в ней говорила обида на мать. До отъезда оставалось несколько часов, и Таня решила попрощаться с матерью.
Привычно посмотрела из кустов на когда-то родной дом, но в сердце ничего не шевельнулось, не было даже привычного волнения, пусто. Не таясь, Таня перешла дорогу, потянула скрипнувшую калитку, вошла. Внутри пахло чем-то вкусным, приодетая мать обернулась на звук:
– Танечка, доченька, а я для тебя супчик сварила. – Таня огляделась, в доме было прибрано, вымытые стекла весело блестели. Словно испугавшись, что не хватит решимости, девочка попятилась, выставив вперед ладони:
– Нет, нет, – шептала она, но материны руки прижали к гулко колотящемуся сердцу, и Таня громко заревела, выплескивая невысказанные обиды и несостоявшееся предательство. Забытый билет до Москвы остался лежать в кармане.
