Стефан Цвейг
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
Лекция
Дамы и господа!
Сегодня и в последующие дни вы услышите на лекциях много интересного о произведениях любимого нами поэта Райнера Марии Рильке
[1], введение к этому циклу лекций и мне самому кажется излишним и, пожалуй, претенциозным. Но, вероятно, все же я имею некоторое право взять здесь слово, у меня на это есть дорогая мне и одновременно очень прискорбная привилегия: я один из немногих в вашей стране, а возможно, даже единственный, кто лично знал Рильке, поэтическое же явление полностью никогда не понять, если одновременно с интересом к произведениям поэта не возникнет интерес и к его личности. И подобно тому, как в книге часто тексту предпосылается портрет автора, я, с вашего разрешения, перед циклом лекций о Рильке попытаюсь дать представление о некоторых чертах характера так рано ушедшего от нас поэта.
Чистый поэт в наше время редок, но, вероятно, еще более редок чистый, совершенный образ жизни поэта. И тот, кому дано было счастье увидеть в человеке гармонию его творчества и личной жизни, тот обязан сообщить об этом нравственном чуде своему, а вероятно, и последующим поколениям. Я имел возможность много лет часто встречаться с Райнером Марией Рильке. Мы вели с ним интересные беседы в разных городах, я храню его письма ко мне, у меня — его драгоценный подарок — рукопись самого замечательного произведения поэта «Песнь любви и смерти»
[2]. Но я не решился бы сказать вам, что был его другом, ибо дистанция между нами, обусловленная глубоким уважением к нему, была огромна, а слово «друг» на немецком языке означает более глубокие, более интимные отношения, чем английское слово «friend». Немецкое слово более емко, так как определяет самую внутреннюю привязанность, привязанность, которую Рильке редко кому дарил, — вы можете увидеть, что в своих письмах он употребил это слово всего два-три раза. И это очень характерно для него. Рильке болезненно стыдился высказывать, проявлять свои чувства. Он предпочитал скрывать свое «я», свою индивидуальность, и сейчас, мысленным взором всматриваясь в тех многих людей, с которыми я за всю свою жизнь встречался, я не могу вспомнить ни одного, кому удалось бы внешне остаться таким незаметным, как Рильке.
Существуют поэты, которые, защищаясь от суеты окружающего мира, скрываются под маской высокомерия, суровости. Существуют поэты, которые, полностью погружаясь в свое творчество, совершенно отключаются от жизни, становятся недоступными окружающим, — Рильке нельзя было отнести ни к тем, ни к другим. Он встречался со многими людьми, он бывал во многих городах, но защитой ему была его абсолютная незаметность, он обладал не поддающейся объяснению способностью не привлекать к себе внимание. В поезде, в ресторане, на концерте он ничем не выделялся. Он носил простейшую, но очень чистую, со вкусом подобранную одежду, он избегал всякой атрибутики, которая свидетельствовала бы о его принадлежности к цеху поэтов, он не разрешал помещать в журналах свои портреты — все это для того, чтобы сохранить для себя свою личную жизнь, чтобы остаться человеком среди других людей, он хотел наблюдать людей, а не быть объектом их наблюдений. Представьте себе какое-нибудь общество в Мюнхене или Вене, где за общей беседой сидят десять, двадцать человек. Входит приятный мужчина, выглядит он очень молодо. Характерно уже то, что его появление проходит совершенно незаметно. Вошел он неожиданно, может быть, пожал кому-то руку, и вот сидит он сейчас со слегка опущенной головой, чтобы скрыть глаза, эти удивительно ясные и одухотворенные глаза, они одни только и способны выдать в нем поэта. Руки обнимают колени, сидит он тихо, прислушивается к разговору, но позвольте мне утверждать: никогда я не видел более внимательного, более причастного к разговору слушателя. Он был олицетворением внимания, а если и вступал в разговор, то говорил так тихо, что его красивый глухой голос был едва слышен. Никогда он не горячился, никогда не пытался кого-либо переубедить, склонить на свою сторону, а, почувствовав, что его слушают слишком многие, что он оказался в центре внимания, он сразу же замолкал. Настоящие беседы с ним, такие, которые запоминаются на всю жизнь, удавались лишь тогда, когда мы были вдвоем, на улице чужого города или в доме, лучше — вечером, когда сумерки несколько скрывали его. Сдержанность Рильке ни в коем случае не была проявлением высокомерия, ни в коем случае — робостью, и ничего не может быть более ошибочным, чем считать его невротиком, ущербным человеком. Он мог вести себя непринужденно, говорить обычным образом с обычными людьми и даже быть оживленным. Но все громкое, грубое было ему непереносимо. Общение с шумным человеком было для него мучительно, любая фамильярность, любые проявления преклонения вызывали на его лице выражение робости, страха, и было удивительно наблюдать, как он, с одному ему присущей способностью, сдерживал особенно фамильярных, успокаивал особенно шумных, делал скромными особенно самонадеянных. Там, где он был, как бы возникала очищенная атмосфера. Я думаю, в его присутствии никто не решился бы сказать неприличное, грубое слово, ни у кого не достало бы мужества поделиться литературой gossip
[3] или сообщить какую-нибудь гадость. Подобно капле масла в подвижной воде, сохраняющей вокруг себя кружок неподвижности, он в любое окружение вносил с собой что-то успокаивающее, чистое.
Способность все вокруг себя приводить в гармонию, все грубое смягчать, все уродливое растворять в гармоничном была в нем поразительна. И не только на людях, пока они были возле него, но и на любом помещении, на любой квартире, где он жил, он оставлял присущий ему отпечаток. А жил он чаще всего в скверных квартирах, так как был беден, почти всегда это были сдаваемые внаем одна-две комнаты, обставленные безличной дешевой мебелью. Но подобно тому, как Фра Анжелико сумел свою убогую келью сделать прекрасной
[4], так и Райнер Мария Рильке мог своему обиталищу придать личные черты. Это всегда были лишь пустяки, мелочи, роскоши он не хотел и не любил — цветок в вазе на пульте, несколько репродукций на стене, купленных за пару шиллингов. Но он мог эти вещи расположить так аккуратно и тщательно, что в его комнате возникал совершенный порядок. Все чуждое себе он нейтрализовал присущей ему внутренней гармонией. Предметы, окружавшие его, не должны были быть ни красивыми, ни дорогими. Но форма их должна была быть совершенной, он, художник формы, и во внешней своей жизни не выносил ничего бесформенного, хаотического, случайного, неупорядоченного. В письме, написанном красивым закругленным прямым почерком, не должно было быть ни одной правки, ни одной кляксы. Едва обнаружив в письме ошибку или нечетко выписанную букву, он безжалостно рвал его и переписывал заново. Взятую у кого-нибудь книгу он возвращал обязательно обернутой папиросной бумагой и перевязанной тонкой цветной лентой, а рядом с книгой лежал для ее хозяина цветок или записка с добрыми словами. Его дорожный чемодан был художественным произведением порядка, каждая лежащая в нем мелочь помечалась в незаметном месте. У него была потребность создавать вокруг себя некую согласованность, не противоречащую его гармоничности. Здесь приходит на ум сравнение с Индией, в которой имеются и чистые перед богом, и люди низких каст, неприкасаемые, которых никто не решится даже задеть локтем. Слой несогласованности, словно воздушная прослойка, был очень гонок, сквозь него чувствовалось тепло поэта, и все же этот слой надежно защищал его чистоту, его глубоко личное «я», как тонкая шкурка яблока защищает мягкость плода. Сберегалось самое ценное — свобода жизни. Ни один обеспеченный удачливый поэт, художник нашего времени не был так свободен, как Рильке, он ничем никогда себя не связывал. Он не имел никаких привычек, никаких адресов, он, собственно, не имел и отечества; так же охотно жил в Италии, как и во Франции и Австрии
[5], и никто никогда не знал, где он сейчас находится. Почти всегда было случаем встретить его у какого-нибудь парижского букиниста, услышать дружелюбный смешок, пожать мягкую его руку в каком-нибудь венском обществе. И исчезал он так же неожиданно, как появлялся, а почитавшие, любившие его не спрашивали, где его можно найти, не искали, а ждали, когда он появится вновь. Но каждый раз для нас, его приверженцев, было моральным уроком, счастьем видеть его, разговаривать с ним. Подумайте только, какое огромное воспитательное значение имела для нас, его почитателей, возможность видеть большого поэта, который не отрезвлял нас, не лишал иллюзий, не суетился, не был деловитым и думал лишь о своей работе, а не о том влиянии, которое оказывает на людей, никогда не читал критику о себе, не давал интервью, не любил, чтобы на него глазели, он был участлив, дружелюбен и до последнего своего часа интересовался всем новым. Я слышал, как в кружке друзей он весь вечер вместо своих читал стихи молодого поэта, видел приготовленные им для подарка переписанные удивительным каллиграфическим почерком листы чужих произведений. И было трогательно наблюдать, с какой преданностью он подчинялся какому-нибудь поэту, например Полю Валери
[6], как помогал ему переводами и разговаривал с ним, пяти десятилетний с пятидесятичетырехлетним, словно с непревзойденным мастером. Для него счастьем было восхищаться чем-нибудь или кем-нибудь, и потребность в этом чувстве он особенно испытывал в последние годы своей жизни. Разрешите мне не описывать страдания поэта во время войны и после нее, когда в кровожадном, жестоком, варварском мире он не мог создать вокруг себя столь необходимую ему тишину. Мне не забыть его смущение, когда я увидел его в военной форме
[7]. Годы и годы после войны преодолевал он внутреннюю немоту, прежде чем снова смог писать стихи. Но это было совершенство «Дуинских элегий»
[8].
Дамы и господа, я попытался в немногих словах рассказать вам об искусстве чистой жизни Рильке, поэта, не бывшего на виду, никогда не поднимавшего среди людей голоса, живое дыхание которого едва чувствовалось. Но никто не был нашему времени так необходим, как этот тихий человек, и лишь сейчас чувствует Германия, чувствует мир невозместимость его потери. Иногда народу кажется, что со смертью поэта умирает сама поэзия. Возможно, Англия пережила подобное, когда в одно десятилетие ушли Байрон, Шелли, Китс
[9]. В такие трагические мгновения поэт становится как бы символом своего поколения, и я боюсь, что Рильке был последним Поэтом из тех, с которыми мы жили. Когда мы в Германии сегодня говорим: ПОЭТ, — мы всегда думаем о нем, и напрасно мы ищем его любимый нами образ там, где встречали его, он уже перешел из нашего времени в Вечность и стал статуей в мраморной роще Бессмертия.
Перевод с немецкого и примечания Л. М. МИРИМОВА
Примечания
1
Лекция «Райнер Мария Рильке» была прочитана в Лондоне в 1936 году. На русском публикуется впервые.
(обратно)
2
«Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке» написана в 1906 году.
(обратно)
3
Здесь: сплетня (
англ).
(обратно)
4
Фра Анджелико, брат Анджелико, Анджелико Джованни (1387–1455) — итальянский живописец, монах-доминиканец. Расписал, в частности, в монастыре Сан Марко (Флоренция) дворик и внутренние покои фресками на тему о жизни Христа.
(обратно)
5
«…так же охотно жил в Италии, как во Франции и Австрии…». Рильке очень много ездил, путешествовал; образование получил в Мюнхене и Берлине; путешествовал: Италия — Арно, Венеция (1897), Арно, Флоренция (1898); Россия (1899, 1901); Париж (1902), Рим (1903); Швеция (1904); Франция; Капри; далее — до 1917 года — Германия, Швейцария, Италия, Испания, Венеция, Париж и др.
(обратно)
6
«…например Полю Валери…». Встречи с Полем Валери были с 1924 года. Рильке перевел поэму Валери «Морское кладбище», ряд стихотворений.
Валери, Поль (1871–1945) — французский поэт, публицист, критик.
(обратно)
7
«…когда я увидел его в военной форме». По настоянию родителей молодой человек был помещен в военное училище, оттуда его отчислили по неуспеваемости и слабому здоровью. Вероятно, служил Рильке в январе — июне 1916 года в армии в тыловых частях.
(обратно)
8
«Дуинские элегии» писались более десяти лет. Первое пребывание в замке Дуино на берегу Адриатического моря — 1910 года. Затем поэт бывал там в 1911-м и 1912 годах. Закончил он «Дуинские элегии» в 1922 году.
(обратно)
9
Байрон, Джордж Ноэль Гордон (1788–1824) — английский поэт.
Шелли, Перси Биши (1792–1822) — английский поэт.
Китс, Джон (1795–1821) — английский поэт.
(обратно)
Оглавление
*** Примечания ***
