– Уважаемый, Александр Константинович, мы сердечно благодарим Вас за оказанную щедрую финансовую помощь, которая послужит во благо всем нашим пациентам. Таких благодушных людей единицы. Вы даже не представляете сколько сделали для нас, – Юлия Альбертовна, директор местной психиатрической больницы уже в который раз крепко жала мою руку, и мне уже, честно говоря даже стало немного неловко. Давно пора бы привыкнуть к таким благодарственным речам, потому что слышу их с завидной регулярностью. Одни искренние, другие не очень, если учесть, что я требую отчетов за каждую копейку, вложенную в их клиники. Дело не в жадности, а если быть конкретнее, не в моей жадности. Просто если я вручу чек на круглую сумму, а потом не потребую докладов и документальных подтверждений о том, как она была потрачена, я с огромной долей вероятности могу сказать, что процентов девяносто отправится руководству и врачам. А деньги я жертвую не им. Есть люди, которые нуждаются в помощи гораздо больше, чем те, кто регулярно получают зарплату, ходят в сапогах за триста баксов и выглядят лет на двадцать моложе своего возраста. Людям, с определенными патологическими состояниями чаще всего некому помочь. Их либо бросают на произвол судьбы, либо суммы, которые требуются на лечение слишком высоки, чтобы родственники могли их потянуть. Именно поэтому однажды, лет пять или шесть назад, когда мое состояние достигло определенного максимума, я принял решение каждые полгода вкладывать деньги в разные клиники. Частные. Государственные. Не имеет значения. И не обязательно психиатрические. Просто в этот раз дошла очередь и до этого заведения. Юлия Альбертовна не поникла лицом, когда я поставил ее перед фактом, что себе за труд она может позволить забрать максимум пять процентов. Женщина средних лет, с легкой сединой на висках, но с ухоженной прической и ногтями только руками помахала, сказав, что ее пациенты нуждаются гораздо больше, чем она. И сейчас, находясь в стенах с решетками на окнах я начинаю понимать, что она имела в виду. Никогда прежде не бывал в подобного рода лечебных учреждениях, поэтому, как не подготовленному человеку видеть людей, страдающих психическими отклонениями было тяжело. Некоторые казались абсолютно нормальными, пока мирно сидели за столами и смотрели в окно. Спустя какое-то время я понял, что смотрят они туда слишком долго и чересчур пристально. Другие кричали, третьи смеялись. Атмосфера боли и потерянности от всего мира окутывала тяжестью и безысходностью.
– Вот, смотрите, это наш Валик, – директриса указала рукой на молодого парня, сидящего на одном из стульев у покошенного стола, – он замечательный парень, но страдает деменцией. В его-то возрасте! А это Нина Петровна, у нее болезнь Альцгеймера, к сожалению, этот диагноз неизлечим, и она здесь до конца своих дней. К ней никто не приходит с тех пор, как она сюда поступила, вот уже семь лет.
Я бросил взгляд на пожилую женщину в инвалидной коляске с абсолютно пустым взглядом. Она смотрела прямо перед собой, но казалось не видит и не слышит ничего, что происходит вокруг. Даже у меня, сорокалетнего мужчины, видавшего немало на своем жизненном пути, что-то неприятно резануло в грудине после слов о том, что человека просто выбросили из жизни, как что-то более несуществующее.
– Давайте пройдемся в столовую, – я обратился к Юлии Альбертовне, и та понимающе кивнула.
– Благодаря Вам, Александр Константинович, мы теперь сможем частично обновить аппаратуру, мебель и даже сделать ремонт. Закупим новые койки, я обо всем отчитаюсь, и Вы потом сможете повторно приехать и сами оценить проделанную работу. Ох, Лизочка, – резко переключилась директриса на проходящую мимо медсестру, – мне нужно с вами поговорить о Никите Петровиче, потом подойдите ко мне!
– Хорошо, Юлия Альбертовна, – послушно кивнула молодая девушка, бросила на меня взгляд и вызывающе улыбнулась, оголяя два ряда белоснежных зубов. Вот именно о таких я и говорил. Будь она начальницей больницы, с нее бы спрос был еще более тщательный. – Спасибо Вам, Александр Константинович, вы сегодня прямо праздник устроили нашим. Они здесь торты едят только на выписках, мы им сами их покупаем, и то дешевые. А сейчас вон как уплетают. Еще и добавки просят.
– Я рад, что смог хотя бы чем-то помочь, и думаю, что добавка будет не лишней, – коротко кивнул, прямо намекая на то, что торт все же для пациентов, а не для персонала, и проигнорировал глубокое декольте, намеренно выставленное на осмотр для моих глаз. Еще бы, денежный мешок пожаловал. Грех не воспользоваться случаем.
– Конечно, Вы не волнуйтесь, – заволновалась Ветищева, и строго сказала дешевой кукле в белом халате, – Лиза, можете дать еще по кусочку, думаю, на лечение это не повлияет.
– Хорошо, я поняла, – покорно отвела взгляд вертихвостка и отправилась дальше по коридору, вызывающе виляя бедрами.
– Но Лиза права, благодаря Вам сегодня у наших и правда праздник…
– Вы называете их «наши»? – невежливо перебил еще один благодарственный порыв, но слышать о том, какой я волшебник без синей мантии в звездочку уже надоело.
– Да, – грустно улыбнулась женщина, – мы здесь все семья. Пациенты как дети, даже в пожилом возрасте, но мы ведь не будем называть ребенком, например, пятидесятилетнего мужчину, поэтому зовем их просто «наши». Ведь они действительно наши. Двадцать четыре часа в сутки. Мы их кормим, поим, следим, чтобы принимали медикаменты и водим в уборную. Часто строги, если некоторые начинают капризничать, но все мы понимаем, как каждому из них необходимо наше внимание.
– Понимаю, – соглашаюсь с ней и бросаю взгляд на небольшую, но светлую столовую, в которую мы как раз входим. Небольшое помещение не вызвало ожидаемого негодования. После просмотренных фотографий некоторых больниц я мог сейчас с уверенностью сказать, что Ветищева действительно вкладывает средства не в свой карман. Ожидание не совпало с реальностью в лучшую сторону. Довольно уютная комната с не новыми, но ухоженными столами с красными столешницами, черные стулья с обтянутыми кожей сидениями. Бежевые обои, картина на стене и пусть не совсем белые, но без дыр гардины подтверждали мои мысли. Статьи в интернете пестрили гораздо более устрашающими реалиями. Посреди зала стоял большой стол, на котором занимал свое почетное место заказанный мною заранее трех-ярусный торт. Рядом на полу валялись крошки, а та самая Лизочка отрезала от него кусок. Завидев меня на ее лице снова расцвела улыбка. Я таких видел не одну тысячу раз и уже выработал к ним стойкий иммунитет. Равнодушно отвернулся и скользнул взглядом по занимавшим столы пациентам, которые со светящимися глазами поглощали свой сегодняшний «праздник». Молодые, пожилые, они все были чем-то схожи. Я так и не понял чем, пока не наткнулся взглядом на молоденькую девушку. Темноволосая, с острыми чертами лица и бледной кожей она сидела у окна и смотрела огромными глазами на торт так и не притронувшись к нему. Мое сердце дернулось и сжалось. До остервенения больно, словно в него вонзили лезвие ножа и прокрутили. Эта девушка. Словно призрак во плоти. Она была так непохожа на остальных в этих стенах. В ее глазах билась жизнь, хоть они и казались страшно напуганными. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось ринуться к ней, схватить за руки и поднять на себя лицо, чтобы заглянуть в эти омуты.
– Кто это? – спросил и сам себя еле расслышал.
– Вы о ком? – послышалось слева, а потом директриса проследила за моим взглядом, который буквально прирос к Дюймовочке, едва заметной за огромным столом. – Ах, это наша Николь.
– Николь, – повторил я, смакуя редкое имя. Оно идельно. Так же, как и она. Никки. – От чего Вы ее лечите?
– У девочки столько всего, что сразу и не расскажешь, – в женском голосе проскользнули заботливые нотки, подсказывающие, что к этой девушке особенное отношение. – Ей столько пришлось пережить.
– Расскажите мне, – потребовал, пытаясь представить, какую ношу может нести столь юное создание. Ей лет девятнадцать на вид, если не меньше. Острые скулы выпирают так сильно, будто она вовсе не ест. Руки как у подростка, а кожа прозрачная настолько, что можно рассмотреть мелкие сосуды.
– Ну, хорошо, – слегка замявшись, женщина начала говорить, но отвела меня к окну как раз напротив Николь. Отсюда мне стало видно её еще лучше. – Всё началось с того, что бедная малышка попала в автокатастрофу со всей своей семьей. Был страшный гололед, и их машина вылетела в кювет. Перевернувшись несколько раз, врезалась в дерево. Погибли её родители и младшая сестра, которой на момент катастрофы было всего четыре года. Такое горе, – взволнованный голос дрогнул и на него отозвалось что-то внутри меня. – Она провела в машине несколько часов пока их не заметили и бедняжку не достали. Наверное, это чудо, но она не пострадала. Во всяком случае физически. Психически ребенок был полностью уничтожен. Представляете семилетней девочке провести столько времени с погибшей семьей?
Я смотрел на выжившую в ужасающей трагедии девочку и не мог отвести глаз. Вся боль отпечаталась на её красивом лице, глубокой тенью отразившись на морщинке между широких бровей. Невозможно представить, что испытывал ребенок рядом с погибшими членами семьи. Бедная маленькая девочка. Сердце сжалось в тугой комок и закровоточило.
– Что было потом? У нее были родственники? – выдавил из себя тревожный вопрос, ведь если после всего её еще и в детдом определили, то это просто жуткое издевательство судьбы.
– Да, у нее чудесная тетя. Родная сестра матери, Марта тут же забрала девочку в свою семью и оформила опекунство, – камень, придавивший грудную клетку, с грохотом свалился на пол. Слава Богу она не осталась тогда одна. – Марта очень о ней заботится. С самого детства водит ее по психологам, лучшим в городе и стране. Покупает все необходимые лекарства и каждые полгода привозит сюда на реабилитацию.
– На реабилитацию?
– Да. У Николь обсессивно-компульсивное расстройство и депрессивный невроз. Время от времени ей становится хуже и все, о чем она думает – это о том, что вот-вот умрет. Она отказывается от пищи, очень редко говорит, практически не проявляет никаких признаков нормальной жизни. Целыми днями сидит в своей комнате и смотрит в одну точку. – Господи, если бы я только знал, что эта девочка столько лет уже проходит лечение в этой клинике, я бы приехал сюда раньше. Чем я могу помочь? Я не знаю. Но что-то в ней непреодолимо тянет. Бедная слабая птица с раненным крылом.
– А когда ей становится лучше? – стараюсь не звучать слишком заинтересованно потому, что и так вызываю у директрисы вопросительный взгляд, но мне плевать. Пусть думает, что хочет.
– Когда ей лучше, она даже иногда улыбается. Понемногу ест и рисует.
– Рисует?
– Да, прекрасные рисунки. Хотите, я вам покажу?
Прищуриваюсь, не в силах отвести взгляда от маленькой ласточки, которой бы парить над землей, пробовать вкус жизни и цвести подобно самому красивому цветку, но вместо этого приходится менять стены дома на бетон психбольницы. А потом, потом происходит то, что навсегда изменяет мою жизнь. Николь поднимает лицо и встречается со мной взглядом. Аквамариновые глаза смотрят так пристально, что я перестаю дышать. Сердце останавливается, как поверженное инфарктом, и исцеляется стоит ей слегка склонить голову и прищуриться. Будто она пытается на мне сфокусироваться, а я в этот момент воспаряю в небеса. Душа отряхивает пепел прожитых лет и несется ввысь. Туда, где свет, счастье и вечный Рай. Именно тогда, в ту секунду я решил узнать ее во что бы то ни стало. Меня затрясло как от удара дефибриллятором, чьи разряды запускают сердце и заставляют работать по новой. Мое заработало. Забилось, как ненормальное. Я думал, что после смерти жены никогда больше не испытаю таких сильных эмоций. Но оказывается даже невозможное становится возможным, если на огромных просторах вселенной встречается человек, заставивший сердце биться. Черт, я ведь даже с ней не знаком. Может, она и не подпустит к себе, оттолкнет, испугается. Замкнется в себе еще сильнее. А я этого не хочу. Хочу, чтобы она летала, так же, как я сейчас.
– Александр Константинович? – повторяет Юлия Альбертовна и я моргаю несколько раз в попытке стряхнуть опьянение. – Вам показать рисунки?
– Да, покажите, – киваю, сдержанно улыбнувшись и бросаю еще один взгляд на Николь. Она все еще смотрит на меня, и у меня как у четырнадцатилетнего пацана вдоль позвоночника мурашки бегут от одного ее колдовского взгляда.
– Пойдемте.
Рисунки оказались обычными. Просто дом на краю земли на одном. Парк с аттракционами на другом. Пушистые коты на третьем. Конфеты и сладости на четвертом. Их были десятки. Изображений, нарисованных цветными карандашами. На первый взгляд можно подумать, что их нарисовал ребенок. Но для меня каждый из них был прекрасен, так как через них я мог узнать о Николь хоть что-то.
– Мы думаем, что она рисует прошлое. Свои воспоминания. – объяснила директриса, заварив мне кофе и заняв почетное место за столом. Я перебирал каждый рисунок и что-то не клеилось.
– Разве могут быть воспоминания такими яркими, если последнее, что она помнит, это смерть ее семьи?
– Думаю да. Она намеренно никогда не рисует черным. Ни на одном из её рисунков вы не найдете этого цвета. Мы с её психиатром полагает, что это ее способ забыть последние часы, проведенные с родными. Она рисует все хорошее, что помнит.
Бред. Если бы она рисовала хорошее, наверное, на рисунках были бы нарисованы и её мать с отцом и сестра. Нет, я не психиатр и никогда не изучал психологию, но что-то в ярких цветах на белых полотнах бумаги подсказывало, что она рисует не прошлое. Это ее мечты. Мечты об обычной жизни. Насыщенных красках, которых ее лишают, животных, и доме на краю земли. Девочка просто хочет быть свободной. А если нет, и я выдаю желаемое за действительное?
Я не знал ответа на этот вопрос и просто попрощавшись с персоналом, сел в свой мерседес и отправился в офис. Домой ехать не хотелось. В шикарном, люксовом доме, в ремонт которого вложен не один миллион рублей я бы сейчас чувствовал себя некомфортно после желтых стен маленького обшарпанного здания.
Вероятно, другой на моем месте бы первым делом поспешил домой, встал под душ и смысл воспоминания о тягости бремени, которое несут ни в чем не повинные люди. Мне же в отличии от других хотелось выцарапать у себя в памяти единственный образ, захвативший в плен мое сознание впервые за последние двадцать лет.
Моя жена Ольга умерла при родах, и как я не старался не забыть её образ, спустя столько лет в памяти осталась лишь легкая дымка. Я часто доставал фотографии, на которых мы вместе, чтобы воссоздать в памяти ее внешность и клял себя за то, что, отставив рамку, снова забывал. Это неправильно. Я не должен забывать единственную женщину, которую любил, но время беспощадно. Оно отнимает у нас не только любимых, но и память о них. Не общую потому, что чувства не забудешь. Оно без спроса стирает детали, и ты потом роешься в сундуке памяти, пытаясь выудить хотя бы еще одно крошечное воспоминание, чтобы хотя бы на время вернуться туда, где был счастлив, но тебе ничего не удается. Даже Кира, наша дочь не раз просила меня взяться за личную жизнь, но мне кроме недолгосрочных романов ничего не нужно. Зачем тратить свои силы и эмоции на тех, кому нужен не я, а мои деньги? Несколько раз попадались действительно достойные женщины, но не екало. Не дергалось в сумасшедшем ритме сердце, как сегодня.
В офисе я занялся насущными делами. Решением вопросов с поставщиками, переговорами с заграничными компаньонами и всем тем, чем можно было только отвлечься от мыслей о той, что осталась в запертом мире. Моя строительная компания, которую я основал больше десяти лет назад сейчас находилась в первых рядах в рейтинге столицы. Казалось бы, расслабься и получай деньги на счет. Но конкуренция в наше время такова, что стоит расслабиться, как тебя с лёгкостью отодвинут на задние ряды, а я этого позволить никак не мог. У меня дочь, и я слишком привык к хорошей жизни, чтобы снова возвращаться к тому с чего начинал. Нет, я не собираюсь сходить с ума и требовать золотую антилопу осыпать меня все большим количеством денег, но, если я в состоянии работать, я буду это делать. Прежде всего для своей семьи. А также для тех, кому нужна моя помощь. С собой я все равно не заберу всего заработанного, так почему бы не поделиться с нуждающимися?
– Как твой день, пап? – спросило мое рыжеволосое чудо, одетое в невесть знает что, а конкретнее в обвисающие как у пацана джинсы и рваную под мышкой футболку. Семнадцатилетние девчонки одеваются совсем иначе, но это правило не касается Киры. Вероятно, дело в том, что её воспитывал отец, а женское влияние отсутствует как таковое.
– Нормально прошел, – я тепло улыбнулся дочери и уселся за обеденный стол, на котором красовались спагетти с котлетами. От услуг кухарки я отказался, когда Кирюха стала сама готовить и радовать меня домашними не изысканными блюдами. Хоть эта женская черта в ней жива. – Устал немного, а ты как?
– Я тоже в порядке. В универе сегодня спектакль ставили, я была Джульеттой.
Усмехнулся, глотая кусок мяса.
– Джульеттой, ты? Там ваш сценарист ничего не перепутал?
Кира закатила глаза и распустив копну огненных волос, вознесла правую руку в небо:
– Мое лицо спасает темнота,
А то б я, знаешь, со стыда сгорела,
Что ты узнал так много обо мне.
Хотела б я восстановить приличье,
Да поздно, притворяться ни к чему.
Ты любишь ли меня?…
– Люблю, люблю, – перебил серьезный монолог своей артистичной дочери и указал вилкой на тарелку. – Все, теперь верю. Отличная Джульетта. Ешь давай.
Кира удовлетворенно хмыкнула и уселась на стул. Накрутила на вилку спагетти и отправила в рот.
– Как твой поход в психбольницу? – спросила, не переставая жевать, и я на мгновение застыл. Перед глазами всплыл образ полупрозрачной Николь, заставляя сердце в который раз за день сбиваться с ритма. Отложил вилку и потянулся за чашкой кофе. Аппетит как рукой сняло.
– Хорошо все. Завтра опять поеду.
– Зачем?
Действительно, зачем? Ответ я не придумал. Зазвонил мобильный и спас меня от допытливых глаз дочери.
На следующий день мой автомобиль стоял под окнами больницы, пока я вот уже двадцать минут сидел за рулем и смотрел на серые окна. Что я здесь делаю? Для чего? Что я хочу от ребенка, который младше меня на двадцать лет и годится моей дочери в сестры? Злость на себя за то, что позволил родиться порочным чувствам взвилась вихрем и затянула в водоворот самокрушения. Идиот. Чего я хочу добиться, считая, что мне удастся найти признаки жизни в тусклой оболочке маленькой женщины? Ответ я знал, и он мне не нравился. Я хотел ее. Её смеха, улыбок потому, что черт возьми, я уверен, что её улыбки волшебны. Мне до боли в груди хотелось смотреть, как молодая птица исцеляется и быть свидетелем каждой её крошечной победы. Я эгоистично хотел заполнить её мир собой. Какая-то мания, по-другому не объяснить. В этот день я не зашел в больницу. И на следующий и через день тоже. А потом вспомнил, что её вскоре должны будут выписать и у меня еще как минимум полгода не будет шанса приблизиться к Николь. Вряд ли её тетка одобрит желание абсолютно незнакомого мужчины увозить ее племянницу из дома и показывать ей мир.
– Юлия Альбертовна, мне нужно ваше согласие на одну мою просьбу, – я сидел в уже знакомом кабинете и нервно тарабанил пальцами по столу.
– Слушаю Вас, Александр Константинович, – деловито поправив очки, женщина сложила руки в замок на поверхности стола и приготовилась слушать. Как только я вошел, бедная посчитала, что я за докладами явился и побелела на глазах. Начала торопливо объяснять, что за такой короткий срок еще толком ничего сделать не успели и ей нечего мне предъявить кроме неистраченной суммы на счету. А теперь я смотрел в умные темно-синие глаза и пытался сформулировать свою просьбу так, чтобы она была правильно понята, но в голове так или иначе звучит грязно и пошло.
– Помните, Вы рассказывали мне о Николь? – черт с ним. Скажу как есть, и как можно быстрее решу вопрос потому, что мне до одурения хочется снова увидеть ту девочку.
– Конечно.
– Так вот, я думаю, что смогу помочь ей.
– Как? – глаза напротив удивленно распахиваются, – Вы знаете хорошего психолога?
– Нет, но мне кажется, я знаю, что ей нужно. Не эти стены, а жизнь. Ей необходимо жить, как все люди. Гулять. Слушать музыку.
– Мы включаем ей музыку ежедневно. Моцарт, Бах, и другие известные композиторы очень часто звучат для наших пациентов.
– А может ей не Моцарт нужен? Может ей нужна какая-нибудь глупая молодежная песня, – наклоняюсь вперед, стараясь объяснить свою точку зрения. – Вы когда-нибудь пробовали обращаться с ней не как с больной, а как с обычным человеком?
Она заерзала на стуле и сняла очки. Нервно заломила пальцы, желая говорить со мной в более строгой манере, но щедро подаренная накануне сумма её сдерживала. – Она не обычный человек, – начала осторожно, словно я глупый ребенок и чего-то не понимаю. – Понимаете, Александр Константинович? Ей нужно особо внимание.
– Зачем? У нее нет серьезных изменений в мозге и нервной системе, как я понял?
– У нее глубокая депрессия.
– Которую Вы делаете еще глубже, обращаясь с ней как с психически больной. Вы же врач! – усилил я напор, чувствуя, как начинаю распаляться, – когда иммунитет слабый, его нужно укреплять не иммуностимулирующими препаратами, а физнагрузкой и частым гулянием на воздухе. Верно?
– Александр Конст,…
– Послушайте, я уже все решил. Мне просто нужно, чтобы Вы отпускали Николь каждый день на несколько часов со мной.
На лице женщины отразился шок и в ошарашенных глазах я прочитал именно то, о чем боялся больше всего. Конечно. Похотливый мужик нашел себе сломанную игрушку и хочет ее доломать окончательно.
– Юлия Альбертовна, у меня дочь такая же, как Николь, кстати сколько ей?
– Двадцать два, – я нахмурился. Девочка выглядит гораздо моложе.
– Моя дочь даже младше, как оказалось, но дело не в этом. Отбросьте предрассудки и услышьте меня! Если бы не дай Бог что-то подобное произошло с моим ребенком, я бы ни за какие деньги не пожелал ей той судьбы, которая постигла Николь. Я бы хотел видеть ее счастливой. Я бы все отдал, чтобы ребенок, которому пришлось пережить подобное забыл обо всем и жил с чистого листа. Мое сердце бы разорвалось, глядя на то, как вместо того, чтобы радоваться жизни она гниет в четырех стенах.
Между бровей женщины пролегла глубокая складка, означающая, что мне удается проломить броню, поэтому я усилил напор.
– Я дам вам чек на еще одну такую же сумму, что и три дня назад.
– Что? – возмутилась Ветищева и в ее голосе появились истерические нотки, – Вы подкупаете меня?
– Я доверяю Вам! И я верю, что только Вы в состоянии трезво оценить ситуацию. Разве эта девушка может чувствовать себя еще хуже, чем сейчас? Не дайте ей до конца жизни смотреть на мир безжизненными глазами.
Несколько минут директриса думала, то косясь на меня, то за окно. Кусала губы, прикидывая во что ей может вылиться подобное нарушение правил, и потом изрекла:
– Меня могут лишить лицензии, но я с Вами согласна. Честно говоря, я и сама Марте не раз говорила, чтобы она возила девочку на море, гуляла с ней в парках, но она почему-то уверена на сто процентов, что от этого станет только хуже, – тяжело вздохнула и серьезно посмотрела мне в глаза, – Вы обещаете, что не поступите с Николь плохо? Пообещайте, Александр Константинович, Бог ведь все видит.
– Я клянусь, что пока она будет со мной, ее не посмеет укусить даже комар.
Спустя пятнадцать минут я входил в палату, стены которой были выкрашены в персиковый цвет. Хоть не убийственно синий, подумал вскользь, вспоминая злополучные фотографии, на которых все стены больницы побелены до половины побелкой, а снизу выкрашены в тяжелый синий цвет, давящий на психику. Глаза тут же нашли в небольшой комнате худое тельце Николь, безжизненно лежащее на койке. Мое сердце сжалось, и тревога на мгновение охватила сознание. Она дышит? Я склонил голову, затаив дыхание и боясь спугнуть воздух вокруг нее. Она дышала. Грудная клетка едва заметно поднималась и опускалась.
– Николь, девочка моя, – осторожно заговорила директриса, подходя к моей ласточке. – Я хочу тебя кое с кем познакомить. Это Александр Константинович.
Я с колотящимся сердцем подошел ближе и посмотрел на сбившийся комок с насыщенно черными волосами и в отвратительной белой рубашке на голое тело. Пульс зашкаливал от жалости. Девушка даже не подняла на меня голову.
– Я не знаю, как вы собираетесь ей помочь, но не думаю, что что-то из этого выйдет, – с сожалением произнесла Ветищева.
– Оставьте нас пожалуйста, – скорее приказал, чем попросил, но я имею право. За ти деньги, которые я им пожертвовал, можно было бы купить две таких больницы и сделать из них такие учреждения, в которые бы пациенты сами бежали.
Директриса тоже это понимала, поэтому кивнув, покинула палату. Дьявол, у меня руки задрожали. До ошизения захотелось убрать с прекрасного лица волосы и еще раз заглянуть в нереальные глаза.
– Привет, – сказал тихо и присел на ее кровать, которая тут же прогнулась под тяжестью моего тела. Это заставило Николь вздрогнуть и перевести на меня взгляд. Черт. Вот оно. Магия ее глаз, таящих в себе столько боли и переживаний. Как же я хочу исцелить тебя, птичка! Глотаю нервный ком в горле и заставляю себя улыбнуться ей. – Я тебе кое-что принес.
Достаю из пакета пачку зефира, который так любит Кира и ставлю на тумбочку.
– Ты когда-нибудь ела зефир?
Никки не отвечает. Ее взгляд кажется прикован к моему лицу, но я не могу понять слушает она или находится в другом измерении. Тем не менее как ни в чем не бывало продолжаю говорить и улыбаться.
– А еще я принес тебе плеер, здесь куча разной музыки. Современной и веселой. Не знаю, что сейчас слушают девушки твоего возраста, но я скачал ее из плейлиста дочери, а она почти твоя ровесница, так что думаю, тебе понравится. Вот это наушники, вставишь их в уши, а потом нажмешь эту кнопку, – поворачиваю плеер к ней лицом и несколько раз указываю пальцем на нужную кнопку. Может, она в курсе что такое наушники, но мне это не известно, поэтому лучше объяснить. Сердце истекает кровью, когда ее взгляд даже не цепляется за плеер, а так и продолжает сверлить меня, означая, что она меня не слышит. Или не хочет слышать. Может, я ошибся? Может, ей действительно плохо и никакой надежды на улучшение быть не может?
Тяжело выдыхаю и поднимаюсь с постели, не в состоянии отвести взгляда от алебастровой кожи. Беру одеяло и зачем-то накрываю ее им. На улице лето, но мне кажется, что ей холодно. Разве может быть тепло организму, в котором кажется нет ни грамма жира?
– Обязательно попробуй зефир. Он клубничный! И абсолютно безопасный. Это домашний. Там нет химии и всяких примесей. Я заказал его специально для тебя.
Ноль реакции.
– Я еще приду. До свиданья, Никки.
Разворачиваюсь, и выхожу из палаты. Меня трясет, словно я только что побывал на окраине пропасти, с которой сыпались камни, улетая на самое дно и грозясь затащить туда и меня. Она такая маленькая и беззащитная! Хрупкая и ломкая, как хрустальная ваза. И мне так страшно ее сломать, но если она так всю жизнь и простоит на полке, то все ее существование окажется напрасным.
После этого дня я начал навещать Николь каждый день. Я привозил ей все, что только можно было заказать у знакомого кондитера. Специально не покупал в магазинах, понимая каким количеством химии напичканы сладости с конвееров. Имбирные пряники, домашний шоколад, безе в виде снежинок и звездочек, каждый раз что-то новое, но она оставляла все нетронутым. Я хотел выть. Руки начинали опускаться, а мысль, что я придумал себе сказку подтачивала все более основательно. Единственное, мне казалось, что она слушает музыку. Каждый раз плеер лежал на разных местах, и песни менялись. Когда я спрашивал ее о чем-то, в ответ звенела лишь тишина. Иногда я заставал ее за обедом. Медсестра пыталась накормить ее овсянкой. Девушка послушно открывала рот, пару раз слабо жевала и глотала, а я стоял в дверном косяке и, зажмурившись от подобного зрелища, едва не скулил. А однажды приехать не удалось. Пришлось улететь в другой город по срочному заказу, а вернуться лишь ночью. На утро мне позвонила Юлия Альбертовна и попросила приехать. Голос ее был испуганный и полный неприкрытого волнения. Когда я влетел в здание клиники сердце мое готово было выпрыгнуть от предчувствия необратимого. Что могло с ней случиться? Что произошло такого, что директриса набрала меня в шесть утра, не дождавшись даже начала рабочего дня?
– Александр Константинович, – женщина вышла мне на встречу. Под глазами синяки, руки дрожат, а меня швыряет на самое дно ада.
– Что? Что-то с Николь?
– Да! – в сердцах кивает, а в уголках глаз появляются слезы, – я не знаю с чем это связано, но думаю с тем, что вы вчера не пришли. – Николь к вечеру начала плакать. А когда Лиза пришла забрать с ее полки уже изрядно твердое печенье, она вдруг вскочила и выхватила его из ее рук. Потом сгребла в охапку конфеты и зефир. Понимаете, он пропал, ей нельзя уже его есть, мы пытались объяснить, но она только забилась в угол кровати и крепко держала это все в руках. – Я не мог понять она радуется, или это слезы отчаяния. Единственное, что понимал, это то, что Никки не хочет расставаться с тем, что я ей принес. Она не ест, но все понимает. Не смог сдержать улыбки облегчения и даже рассмеялся от нервного напряжения.
– Но это ведь хорошо, да?
– Да, – эмоционально подтвердила мои догадки женщина и смахнула слезы. – Это первое проявление эмоций за последние несколько лет. Понимаете? Впервые она на что-то отреагировала. Вы сможете сейчас к ней зайти? И пожалуйста заберите сладости, я боюсь, что она может отравиться.
– Да, да, конечно!
Не помню, как вошел в палату потому, что внутри все ликовало от мысли, что Николь реагирует на мои посещения. Сегодня она сидела на кровати. Сладости занимали законное место на тумбочке, а вот плеер был настолько крепко сжат в ее тонком кулачке, что пальцы кажется даже посинели. Когда дверь за мной закрылась, девушка впервые за несколько дней обернулась на ее звук, и когда я увидел в ее глазах радость, я чуть не разревелся. Черт, я последний раз рыдал, когда мне врач сказал о смерти жены в послеродовой палате. На стены лез, чуть не обезумев, а сейчас из горла всхлип рвался от одного этого взгляда.
– Привет, птичка! – на этот раз улыбка на моем лице не была натянутой. Подошел и сел рядом. – Мне сказали, ты вчера буянила. Прости, не смог тебя навестить, пришлось улететь по работе в другой город, но я тебя не бросил. Ты ведь так подумала?
Аквамариновые глаза взметнулись на меня, и я задохнулся. Они смотрели четко и ясно, без пелены отчуждения. Николь легко кивнула и снова уткнулась в пол. Нет, нет, только не отворачивайся, а то я потеряю эту тонкую нить между нами. Не совсем понимая что делаю, кладу ладонь на ее крошечный кулак с плеером, и слегка сжимаю. – Посмотри на меня, Николь, – требую мягко и склоняю голову. Она слушается. Огромные глаза снова смотрят на меня, и я улыбаюсь. – Хочешь прогуляться?
Девушка хмурится и отрицательно качает головой, но я вижу сомнение на дне темных зрачков. Кажется, она отказывается по привычке, или потому, что так надо, а не из-за страха.
– Поехали, я покажу тебе уток. Ты когда-нибудь кормила уток?
Снова качает головой, но на этот раз взгляд на отводит.
– Думаю, самое время начать. – Ободряюще сжимаю руку и чувствую, как на ее коже появляются мелкие мурашки. Мне хочется оторвать ладонь, чтобы не смущать ее, но боюсь этим действием только снова загоню ее в раковину.
Я оставил Николь на несколько минут, чтобы поставить в известность Ветищеву о том, что мы покинем больницу на пару часов. Та волновалась, металась из угла в угол, но все же отправила Лизу помочь Никки одеться. Я ждал их у входа, куря сигарету. Мне было страшно. Неизвестность пугает. А такая неизвестность, как Николь пугает вдвойне. Не знаю, чего от нее ждать, как она поведет себя в людном месте без успокаивающих препаратов и докторов, которые смогут помочь, если вдруг на нее нападет истерика. Солнечный луч скользнул вдоль здания, и сзади заскрипела дверь. Я повернулся и тут же подавился дымом. Директриса вела под руку Николь, и я не мог ее узнать. Господи, до чего ж она красивая вне оранжевых стен. Солнце тут же упало на бледную кожу лица и девушка сощурилась.
– Дальше я сам, – перехватил крошечную руку и сжал холодные пальцы. На Николь была легкая блузка голубого цвета и свободного покроя бежевая юбка до колен. Совсем не та одежда, которая ей бы подошла, но даже в этом она совершенна. Хотел помочь ей сесть на переднее сиденье, но она лихорадочно замотала головой и подошла к задней двери. – Хорошо, как скажешь, давай назад.
Обошел машину, сел за руль и повернувшись увидел, что она уже пристегнута.
– Ты же сзади, зачем пристегиваться? – улыбнулся и наткнулся на испуганный взгляд.
– Марта говорит, что пристегиваться нужно всегда. Даже сзади. Так безопаснее. – Господи, даже ее голос звучит приглушенным колокольчиком.
Безопаснее… Понятно.. Кажется, ей навязывают мысли об окружающей со всех сторон опасности.
– Хорошо, но давай в следующий раз ты не будешь пристегиваться и сможешь увидеть дорогу, если сядешь посредине кресла.
Николь промолчала. Ничего, я не буду давить. То, что она сейчас сидит в моей машине это уже прогресс.
Я включил радио, и спустя двадцать минут мы припарковались на парковке одного из самых больших парков города. Посреди него был построен искусственный пруд, в котором плескались завезенные лебеди и утки. Справа, в тени деревьев расположился большой фонтан с бегающими внутри него детишками. Мы купили хлеб в специальном ларьке и отправились туда, где обитали утки. Они здесь изрядно плотные. Ну это и не удивительно, столько людей каждый день приходит в парк, чтобы их покормить. Николь ступала осторожно, словно боясь даже шаги делать, и все время смотрела себе под ноги.
– Смотри, это фонтан, – я указал рукой направо, чтобы заставить ее увидеть окружающую красоту, и она несмело подняла взгляд. В светло – зеленых глазах вспыхнула неопределенная эмоция и она отвернулась. – А вот и утки, – бодро продолжил я.
Мы остановились у кромки воды, около которой плавала стая серых и белых уток и я отломил несколько кусочков хлеба, чтобы бросить им. Птицы наперебой ринулись на траву, в мою сторону, громко крякая и выхватывая друг у друга добычу, и я услышал легкий смех. Резко обернулся, и чуть не упал. Ноги подкосились, когда я увидел настоящую улыбку на обласканном солнечным светом лице. Никки улыбалась, оголяя ровные красивые зубы и представляя миру ямочки на впавших щеках. Если ангелы выглядят именно так, то она непременно один из них. В груди защемило от осознания, что мне удалось хотя бы на мгновение вызвать ее улыбку и даже смех.
– Хочешь покормить их? Только берегись, они быстро бегают.
Николь посмотрела сначала на меня, потом на хлеб в моих руках, перевела взгляд на уток, столпившихся у наших ног и однократно кивнула. Я протянул ей четверть батона. Маленькие пальчики оторвали кусочек и бросили на траву. Птицы как по мановению палочки, ринулись к брошенной еде и на лице Никки снова заиграла улыбка. Мы скормили им целую буханку, а потом купили вторую и на этот раз Николь кажется, и сама не заметила, как съела несколько кусочков свежего мякиша. Я ничего не сказал, наблюдая со стороны, как она один кусочек бросает птицам, а следующий отправляет в рот и быстро жует. Просто погряз в этом зрелище, купаясь в ликовании.
Потом мы бродили по парку, рассматривая голубей и воробьев, облепивших деревья. Около фонтана Николь остановилась и грустно улыбнулась.
– Я помню фонтаны.
Я вздрогнул от звучания ее мелодичного голоса, наполненного болью.
– Мы с родителями часто ходили в парк, где я и сестра любили запрыгивать внутрь фонтана и обрызгивать друг друга.
– Ты и сейчас можешь туда забраться, – сначала сказал, а потом только подумал. Ведь она совсем слабая, ничего не стоит заболеть. Уже пожалел о предложении, но Николь и сама его отвергла, отрицательно качнув головой.
– Поехали в больницу, – попросила тихо и сжала мои пальцы. – Я устала.
Я отвез ее обратно в хмурые стены и там моя птичка снова поникла. Возможно, я сделал хуже тем, что вывез ее в город, и теперь разница между миром и существованием здесь кажется ей еще более разительной. Кретин. Не знаю зачем, но склонился, и поцеловал ее в висок, ненамеренно вдыхая запах мягких волос. Они легкой дымкой осели на глубине легких и начали медленно отравлять, так же, как и пары ртути. Ее запах был едва уловимым, но таким мягким и сладким, что закружилась голова. Я резко отпрянул и быстрым шагом направился к двери, когда вдруг услышал:
– Зефир.
Остановился и обернулся.
– Что?
– Привези пожалуйста зефир. Я хочу его попробовать.
Улыбнулся, и вылетел из палаты. Она хочет зефир.
С того дня я начал возить ей зефир каждый день. Сначала Никки пробовала по маленькому кусочку. Долго держала его во рту, знакомясь со вкусом, а потом нерешительно глотала. Каждый раз я привозил разные вкусы, но спустя три или четыре дня она сказала, что клубничный ей понравился больше всех. Юлия Альбертовна каждый день отпускала девушку со мной и кажется, все больше проникалась моей идеей. Спустя какое-то время я усадил Николь на переднее сиденье, и она половину дороги проехала с зажмуренными глазами вжавшись в спинку, но, когда я накрыл ее руку своей, открыла их и испуганно уставилась вперед. Машины проносились мимо нас, сигналя и подрезая, как и всегда в мегаполисах и каждый раз птичка крепко сжимала мои пальцы, но не просила остановить машину или пересесть назад. Я возил ее в театр, на уличные представления и кататься на реке, но больше всего Николь пришелся по вкусу дельфинарий. Я оплатил ей плаванье с дельфинами, и большего восторга на уже менее бледном лице я еще не видел. Николь смеялась так громко, что ее смех отдавался эхом от широких стен, окружающих бассейн. Гладила огромное дружелюбное животное, и звала меня к себе. Когда я подошел ближе она внезапно обрызгала меня водой, и я рассмеялся. В аквамариновых глазах лучилась жизнь, как награда за мои старания. Что-то подсказывало, что внезапное счастье не может продлиться долго, и Николь скоро должны выписывать, но я отодвигал все мысли на задний план, наслаждаясь ее долгожданным и выстраданным счастьем.
После дельфинария мы пошли в ближайший сквер, и я купил ей сладкую вату с ванильным вкусом.
– Мама покупала мне такую же, – тихо раздалось справа, когда мы уселись на скамью. Никки оторвала кусочек и отправила в рот.
– Ты скучаешь за ними? – спросил, примагнитившись взглядом к кусочку прилипшей ваты в уголке ее губ. Руки зазудели, так захотелось убрать его и коснуться ее кожи, но я просто отвел взгляд. Зачем пугать ее своим несдержанным желанием?
– Скучаю. За малышкой Катей особенно. Но я знаю, что они вместе и счастливы. Они снятся мне. Часто. Улыбаются, машут рукой и мне кажется, я даже слышу голос мамы. Она говорит мне, чтобы я не грустила, и отпустила их. А я ведь давно отпустила. Они были чудесными, и я знаю, что они в Раю. В аду только я.
Мое сердце больно сжимается.
– Почему ты не скажешь сестре, что хочешь жить нормальной жизнью? – я все-таки протягиваю руку и стираю липкую сладость. Николь вздрагивает и утыкается огромными глазами в мои собственные. – Прости, здесь вата.
Переводит взгляд на кусочек в моих пальцах и кивает.
– Я не знаю, – отвечает тихо, – Я просто не знаю, как по-другому жить. Я хочу, но иногда мне кажется, что с моей стороны будет эгоистично жить полноценной жизнью, когда у моей сестры ее совсем нет.
– Ты не виновата в произошедшем, – беру пальцами острый подбородок и приподнимаю. Пальцы жгут от того, как ее кожа ощущается на подушечках, но я терплю. – Так случилось, но я думаю, что и твои мама с отцом и Катя были бы рады видеть счастье на твоем лице. Видеть, как ты покоряешь вершины и исследуешь новые горизонты, а не маринуешь свою жизни в четырех стенах.
– Александр Константинович, – маленькие пальчики накрывают мою руку и мне на минуту кажется, что она ее сбросит со своего лица. Проклинаю себя за слабость, но Николь делает совершенно обратное. Переворачивает мою ладонь и медленно водит по ней большим пальцем, отправляя тонкие волокна тепла по моей коже.
– Саша, называй меня Саша, Никки, – хриплый голос звучит странно, но ее четко очерченные пухлые губы растягиваются в легкую улыбку.
– Саша, меня завтра выписывают.
Все, что взвилось птицей внутри меня вдруг опадает плашмя, разбиваясь на мелкие осколки, причиняя сильнейшую боль. Она считывает мое состояние с лица, и улыбка тускнеет.
– Я понимаю. Можете не объяснять, – говорит тихо и выпускает мою руку. Смотрит на практически не тронутую сладкую вату и протягивает ее мне. – Извините, я не хочу больше.
– Николь, – обрываю ее, забираю десерт и выбрасываю его в урну. Никки встает со скамьи и быстрым шагом направляется в сторону парковки. – Никки, остановись! – оббегаю ее, и хватаю за плечи. – Дело не в тебе, я просто не знаю, как объяснить твоей тете наши с тобой отношения. Но я попробую, слышишь? Я сделаю все, чтобы никогда тебя не оставить.
Глаза, в которых отражается небо,наполняются слезами и острый подбородок начинает дрожать, разрывая меня на куски, наполненные ее собственным страхом. Она боится снова остаться одна. Моя маленькая. Моя птичка в клетке.
– Ты не бросишь меня? – неуверенный голос надламывается, и я отрицательно качаю головой.
– Нет, ни за что! Ты моя теперь!
– Я твоя, – Николь произносит слова так, будто пробует их на вкус, и одинокая слеза катится по ее щеке, – я хочу этого. Быть твоей.
– Ты моя, – шепчу и рывком прижимаю к себе. Маленькие ручки оплетают мою широкую талию, и ее щека трется о мою грудь, грозящуюся разорваться от ударов рехнувшегося сердца.
Но я ошибся, наивно полагая, что ее тетю можно будет легко убедить в том, что наши отношения непорочны и чисты. Что Николь для меня – Божество, на которое я готов молиться сутками напролет, и что мое счастье теперь зависит от морщинок у ее глаз, вызванных искренним смехом.
– Вы извращенец, – гневно кричала Марта Михайловна, женщина примерно моего возраста с такими же черными волосами, как у племянницы. Она поджидала меня у больницы, когда забирала Николь. Моя ласточка сидела в машине, опустив глаза в пол, пока эта орлица мерила шагом пространство около автомобиля и сверлила меня ненавистным взглядом. – Я подам на Вас в суд, господин Радов за растление ни в чем ни повинного ребенка.
– Она не ребенок, – строго вставил я, но понял, как прозвучала фраза только после того, как черные глаза вспыхнули яростью. – Не в том смысле. – поспешил исправить положение, – Я не делал с ней ничего такого, о чем вы бы могли подумать. Я просто пытался вернуть Никки к жизни.
– Никки? – взвизгнула пантера и ринулась в мою сторону. – Ждите повестки. И Вы и Ветищева понесете наказание за то, как посмели поступить. Нарушить все возможные законы и границы. Влезть в чужую жизнь, ради чего? Вы ради развлечения, а она ради денег? Бессовестные. Николь больна, а Вы решили развлечься.
– Вы сами делаете ее больной! – не выдержал я и рявкнул так громко, что она отскочила на шаг. – Она жить хочет, мать вашу! Гулять, танцевать и общаться с людьми, а не сидеть взаперти и глотать седативные! Она есть начала, разговаривать и смеяться. А что она делала пока была с Вами? Что? – крикнул так громко, что проходящие мимо обернулись.
– Я делаю все для своей племянницы, – сквозь зубы выдавила женщина.
– Вы делаете то, что считаете нужным, но не то, что действительно ей необходимо. Посмотрите на нее.
Я повернул голову на Николь, сидящую в машине и мое сердце в мгновение разбилось на атомы, стоило увидеть слезы на порозовевших щеках. Бросился к ней, но Марта преградила дорогу и выставила вперед руку.
– Не смейте к ней приближаться! Никогда! Иначе я вывезу ее из страны. А с Вами мы встретимся в суде.
Дверца машины за ней захлопнулась так же, как и что-то щелкнуло в моей душе. Колеса взвизгнули, поднимая дорожную пыль, и автомобиль начал удаляться. Сквозь рассеивающуюся грязь я увидел лицо моей девочки. Она смотрела сквозь заднее стекло, приложив к нему ладонь и рыдала. Я слышал ее всхлипывания, как если бы находился рядом и пошел за машиной. Не знаю зачем зашагал вперед, а потом побежал, не в силах отвезти глаз с той, кто за короткий срок заняла собой все мое сердце.
– Я не брошу тебя, Николь, – кричал вслед исчезающему автомобилю, сбивая ноги и задыхаясь, – НЕ брошу!
Она читала по губам и могу поклясться, что не верила. Я проклинал ее тетку, эту клинику и судьбу за то, как дерзнула поступить с невинным созданием. С самым прекрасным созданием на всей планете. Она не заслуживает погибать заживо. Не заслуживает, дьявол раздери эту Марту. Пнул ногой пыль и вцепился пальцами в волосы. Меня раздирало, но я выполнил обещание. Каждый день дежурил у их дома, узнав адрес у директрисы больницы. Оставлял на пороге зефир и видел в окне ее. Николь прижимала ладошку к стеклу и тихо плакала, растирая меня в порошок. Я пытался говорить с Мартой, но все тщетно. Дома на стены лез, опасаясь, что ее и правда могут увезти от меня и спрятать. Дочка заметила мое состояние, и я во всем ей признался. Не знаю, как ведут себя другие отцы и делятся ли с детьми душевными переживаниями, но мы с Кирой всегда были близки. Она слушала меня внимательно, а потом сказала, что если Николь действительно нужна мне, то я должен бороться и она поможет. Я искал пути подхода к Никки, выжидал пока Марта уедет из дома, но меня все равно не пускали. Прислуга, выдрессированная хозяйкой, даже не открывала, угрожая вызвать полицию.
А через две недели мы встретились в суде. Две семьи с внушительными суммами на счетах и двумя лучшими адвокатами в городе. На моей стороне Ветищева, а на стороне Марты – Лиза. Эта сука вывернула все наизнанку, представив в еще более ужасающем свете подробности моих посещений. Юлии Альбертовне грозило лишение лицензии и уголовное наказание, мне же, в виду отсутствия доказательств, а также медикаментозного подтверждения девственности Николь, предъявили выговор и запрет приближаться к ней не менее, чем на сто метров. Как это мерзко. Могу только представить, как унизителен был поход к гинекологу для моей девочки. На зубах заскрипело чувство отвращения к ее родной тетке. Эта ворона продолжит и дальше ее убивать таким отношение к происходящему. Слушая приговор, мне казалось, что все это сон и я вот-вот проснусь. Моя ласточка будет счастливо улыбаться и уплетать зефир, улыбаясь своей волшебной улыбкой и отправляя чистую любовь по моим венам. Очнулся, когда услышал сзади резкий удар открывающей двери. Все обернулись и увидели, как в мою сторону несется Николь. Бледная, растрепанная, она словно пробежала километры. Мое сердце остановилось и забилось раненной птицей. Я двинулся в ее сторону и раскрыл объятия. Никки упала в них и схватилась за лацканы моего серого пиджака.
– Не бросай меня, Саша, ты обещал, не бросай! – захлебывалась в собственных слезах, пока мои дрожавшие руки лихорадочно скользили по мокрому от слез лицу.
– Николь, – на весь зал прогремел голос горгоны, и я крепко прижал к себе мою девочку. Она снова была белая и исхудавшая.
– Заткнись! – я гаркнул так громко, что даже мой адвокат напрягся. – Ты! Посмотри, что ты сделала с ней. Она же выглядела совсем по-другому, когда ты ее у меня отбирала. Она была счастлива, и цвела. А это, – с жалостью посмотрел на ту же самую девушку, которую увидел впервые месяц назад, – это то, что с ней сотворила ты.
– Он нарушает запрет, – игнорируя мои слова, скрипнула зубами, Марта, и я едва сдержал себя, чтобы впервые в жизни не ударить женщину.
– Марта, я не вернусь домой, – все замерли, услышав тихий, но уверенный голос Николь. Я разжал объятия и посмотрел в заплаканные глаза.
– Что? – ошарашенно переспросила женщина.
– Не вернусь. Я с ним хочу. Я люблю его.
Меня парализовало. Внутри все натянулось как струна, грозясь разорваться и отправить мою душу в параллельное пространство.
– Любишь? – переспросили в один голос и я, и Марта.
– Люблю.
– Ты не можешь знать, что значит любить мужчину, – огрызнулась мымра и хотела было снова обратиться к судьбе, как моя ласточка заговорила:
– Не знаю, но если я умираю без него, то, наверное, это и есть любовь. Раньше я существовала, делала все, что ты говоришь для того, чтобы не сойти с ума окончательно. Мне хотелось жить. Пусть так, на таблетках, но хотелось. А сейчас я не хочу, если ты отнимешь меня у него.
По бледной щеке снова покатились слезы, и я крепко прижал ее к себе. Черт, я не отдам ее. Пусть в тюрьму сажают, штрафы накладывают, увозят от меня, но я найду ее во что бы то ни стало. Из – под земли достану. Моя. Моя жизнь, мое сердце, которое перестанет биться, если я ее потеряю.
– Вы знаете, показатели Николь намного улучшились с тех пор, как Александр Константинович стал ее посещать. – подала голос из зала Юлия Альбертовна, – Я даже собиралась попробовать отменить ей прием медикаментов. Плюс, она совершеннолетняя, и если дело пойдет так и дальше, то вполне сможет функционировать, как полноценный человек.
– Не функционировать, а жить! – исправил нелепо подобранное директрисой слово. Функционируют роботы, а моя девочка – настоящая.
– Жить, Вы правы, – виновато подтвердила Ветищева. – Я уверена, господин судья, если сейчас обратиться к другим психиатрам, Николь сделает все, чтобы они посчитали ее здоровой, и у нее не будет больше необходимости зависеть от своей тети. Правда, Николь?
Никки выпрямилась в моих руках и уверенно закивала головой. Что-то мне подсказывает, что она соглашалась вести подобную жизнь потому, что привыкла к ней с детства, а сейчас, когда обрела крылья поняла, что хочет летать. И отныне будет бороться до конца.
– Да, Марта, я знаю, что ты меня любишь, – в аквамариновых глазах появилось тепло и благодарность, – ты заботилась обо мне столько лет, и я тебе благодарна, но дальше я хочу идти самостоятельно. Я готова. А Саша, он будет рядом. Я не исчезну, и ты меня не потеряешь. Я люблю тебя, тетя, ты моя семья. А он – он мое небо.
Марта плотно сжала губы и мне кажется, я заметил в ее глазах влажный блеск. Оказывается, даже эта железная женщина имеет сердце.
– В виду новых обстоятельств, я думаю, нам стоит перенести слушанье, или отложить его вовсе, – послышался голос судьи, расставляя точки в ситуации.
Все взгляды устремились на Марту, ведь по сути решение оставалось за ней. Но женщина лишь коротко кивнула, и подойдя к Николь шепнула что-то той на ухо. Понятия не имею, что она сказала, но моя девочка вдруг обхватила ее руками и крепко обняла, давая понять и мне, и присутствующим, что мы победили.
А потом.. потом начался мой Рай. Мы с Николь и Кирой зажили втроем. Моя дочь научила ее готовить, во всяком случае то, что сама умела. Мы исколесили пол мира, знакомя Никки с традициями других народов. Она удивлялась всему, как ребенок, впитывая словно губка все новое и яркое. Николь набрала пять килограмм, приобретя соблазнительные формы и заставляя мужчин облизываться, когда проходила мимо. Но она не замечала ни их, ни внимания, оказанного противоположным полом. Где бы мы не оказывались, она искала взглядом меня и находив, улыбалась так, словно видит впервые за много лет.
Через год я купил нам большой дом заграницей, с бескрайними полями вокруг и шумной рекой, расположившейся всего в километре на юг.
Моя ласточка парила по дому, как птица, исследуя каждый угол и восторженно выглядывая из окон. Придумывала как мы обставим комнаты, а я стоял, облокотившись плечом на стену и не мог поверить в обретенное счастье. Разве можно любить два раза в жизни? Наверное, можно, раз мое сердце ожило.
– А здесь мы сделаем детскую, – пальчик с острым ноготком указывает на одну из пустых комнат, и Никки укрывается в моих объятиях. Я замираю.
– Детскую? – не верю в услышанное, ведь она только начала жить. Я и мысли не допускал, что в ближайшие несколько лет она захочет ребенка.
На совершенном лице расплывается чувственная улыбка, которую она уже десять месяцев использует как оружие против моей силы воли и прикусывает губку.
– Да. Я хочу ребенка. А лучше двоих, или троих. И желательно начать этим вопросом заниматься прямо сейчас, – птичка быстро уловила мои слабости и пользуется чисто женскими уловками, чтобы получить желаемое, но в чем в чем, а в занятиях любовью я ей точно не отказываю. Ни ей. Ни себе. Крепко прижимаю к груди и целую, становясь после её признания еще более счастливым, если это только возможно.
– Я люблю тебя, Никки. – Шепчу, даря ласки ее отзывчивому телу и заводясь от одних только касаний к её бархатной коже. Отрываю от себя и заглядываю в глаза, – Но ты уверена, что хочешь ребенка? Мир такой огромный, ты только научилась летать.
– Нет. Это ты научил меня летать. И подарил небо. Но что бескрайние просторы небосвода, если их не с кем разделить? Я уже была одна. Теперь хочу большую семью, и чтобы каждый ребенок был похож на тебя.
Теперь взлетаю я. Высоко-высоко, к самому солнцу. Туда, где свет, моя Николь и наши мечты обращаются в реальность. Я подарил ей небо, только она и не представляет, что только благодаря ей я тоже снова воспарил ввысь.
Конец.
Изображение куплено на сайте Шаттерсток: https://www.shutterstock.com/ru/image-photo/world-mental-health-day-concept-couple-468568760?src=Sn8xajm9_TmzdWQJLYusxw-1-15
