выделяет иную норму. Вам же как раненому красноармейцу положено для скорого выздоровление усиленный паёк. Если вам опять взбредёт в голову поделиться своей нормой с семьёй, то знайте это будет расценено как умышленное членовредительство.
Но не подкармливать голодающую семью я, несмотря на угрозы, не смел, и в один прекрасный день меня вызвали к зам. начальнику госпиталя.
– Для скорого выздоровления вам необходимо калорийное питание, а вы отдаёте свои калории семье. Это может быть расценено как умышленное уклонение от военной службы. Или вы собрались до конца войны оставаться тут на усиленном питании? С сегодняшнего дня я запрещаю визиты родственников к вам в госпиталь.
Прошло ещё 2 недели и от моей семьи не было никаких известий. Капитан-особист не забыл меня, и сразу после выписки я был зачислен в штат контрразведки. Но до того как приступить к новой работе мне дали недельный отпуск и я тут же помчался домой.
Блокадный Ленинград представлял зловещую картину. Холод и голод повсюду оставляли свои страшные следы. Не работал общественный транспорт, и я в жуткий мороз шёл пешком, но чем дольше я шагал тем сильнее сжималось моё сердце в дурном предчувствии.
Оно меня не обмануло. Уже во дворе нашего дома мне сообщили трагическую весть – умер от голода мой сынишка Гена, а жена Глафира лежала в холодной квартире при смерти. У нашего подъезда стояла медицинская «карета» и в неё загружали мертвецов. Я подошёл очень вовремя – в одном из умерших я узнал свою жену Глафиру. Я наклонился над ней и заплакал от отчаяния. Соседи подходили и сочувствовали, несмотря на то, что от избытка всеобщего горя души горожан успели достаточно зачерстветь.
Вдруг я почувствовал лёгкое дуновение из ноздрей Глафиры.
– Она дышит, она ещё жива!
Я кричал и было не понятно своим ором я хотел оживить жену или привлечь внимание медицинского персонала.
– Считай, что она уже мертва. Мы даже не успеем до морга довезти, как она перестанет дышать, – сказали они.
– И тем не менее я требую, чтобы вы занесли её обратно в квартиру.
– Да пойми ты! Ты ей ничем уже не поможешь, а наша служба сюда приедет не раньше чем через 2 недели и эти 2 недели тебе придётся провести рядом с окоченевшим трупом.
– Не ваше дело. Верните мою жену обратно в дом.
– Ну как знаешь. Тебе же хуже будет. Но не наша вина, что ты такой упёртый.
Тело Глафиры понесли наверх, и я побежал вслед за нею.
В квартире стоял жуткий холод. Было видно, что буржуйку не топили с тех пор, как умер Генка. Да и топить было некому и нечем. С наступлением холодов было сожжено всё, что могло гореть и приносить тепло. Вся деревянная мебель, книги и даже местами паркет всё пошло на растопку. Одна железная кровать одиноко стояла в углу да пару ветхих стульев рядышком.
Первое, что я сделал это начал выкорчёвывать паркет откуда не могла это сделать Глафира, и вскоре буржуйка загудела, нехотя согревая ледяной воздух в квартире. В моём вещь мешке был солдатский паёк: сухари, 2 банки тушёнки, горсточка перловки, чай и пара кусков сахарина. Этот убогий список продуктов был целым богатством и даже спасением для жителя голодающего города.
Первое что я сделал это сварил из тушенки и перловки настоящий горячий супец, которым стал медленно кормить Глафиру. Она настолько обессилела от голода и холода, что едва открывала рот, с трудом глотая живительную пищу. По мере поглощения еды чувствовалось что силы постепенно возвращаются к ней. Она хотела что то высказать, но я приложил палец к губам и не дал выговорить.
– Ты ещё очень слаба, моя душа. Вот когда окрепнешь станем мы с тобой болтать с утра до вечера. Но самое главное, обещай, что родишь мне ещё сыновей. Не сейчас конечно, а сразу после того как прогоним фашистов из нашей страны поганой метлой.
С каждым днём жизнь возвращалась в молодое тело Глафиры. Она уже могла сама топить буржуйку и стряпать еду. Постепенно стали исчезать голодные отёки, и это был явный признак скорого выздоровления.
Отпуск мой кончился и я приступил к новой работе, на которой, к нашей радости давали приличный продуктовый паёк с помощью которого нам удалось пережить самую страшную зиму блокадного Ленинграда 41-42 годов…
– Вот, так вот Коля. Если я не настоял тогда, то не было бы твоей бабушки, не родился бы после войны твой отец, а затем и ты.
– А ещё мы все обязаны жизнью тому немецкому танкисту?
– Представь себе что да. Интересный был мужик. Он частенько приходит мне на ум.
Лето подходило к концу и скоро Колька с Мишкой должны переехать в Питер чтобы быть готовым к 1 сентябрю. Мы продолжали ютиться в старом отцовском доме в Мартышкино, но каждый день шли смотреть как строится наша новая дача.
Во дворе стройки рабочие соорудили навес со столом и скамейкой для обеденного перерыва, где я частенько любил отдыхать, но по мере приближения осени я перебрался в отцовский дом.
Но в один из дней произошло настоящее чудо.
В комнату зашли Колька с Мишкой, а с ними очаровательная девушка-подросток, явно
