Невеста полоза (СИ) [IrinaV] (fb2) читать онлайн

========== Молитва под красным клёном ==========

«Иди вниз» — гласил потёртый клочок бумаги.

Ху Тао смяла записку и спрятала в карман объёмного подрясника{?}[одежда до пола, имеет длинные рукава ]. Девушка была в том возрасте, когда к закрытому чёрному одеянию прибавился клобук; от этого головного убора становилось жарко, в летнем зное и после тяжёлых нагрузок можно было ужаснуться тому, как часто с макушки стекали струйки пота. Приходилось жертвовать комфортом ради сохранения тайны, которую мужчинам нравилось разгадывать. Умаявшись гулянием по лесу, обрамляющему храм, Ху Тао с огромным удовольствием освободила голову из тканевой темницы, уложила убор таким образом, чтобы никто не заметил смятых краёв. Настоятельницы и другие сёстры, если узнают, что монахиня сняла клобук, — накажут, и русоволосая очень этого боялась.

Таинственная записка привела к чужбине, около которой весело журчала речушка и щебетали птицы. К монастырю поющие боялись подлетать. Ху Тао замедлила шаг, наслаждаясь любованиями крылатых существ: то клювом они касались чужого, то чесали около брюшка, вызывая довольные щебетания. Хоть лес и был наполнен разными мелодиями, девушка чувствовала наконец тишину, некую уединённость от всего, что творилось далеко от этого места, названного монахиней «роса». Такое же прозрачное, чистое, объятое лучами рассветного солнца. Ху Тао хмыкнула, не надеясь на счастье пройтись голыми ногами по тёмной траве, окунуть пальцы в чистейший ручей, побежать за ним, куда глядит золото глаз.

Ступая по смятой дорожке, окружённой пеньками, девушка завороженно шла вперёд. Место был прекрасным, однако не могла монахиня поверить, что найденная ей тишь — единственное, что хотел показать автор записки. Ху Тао желала утолить своё любопытство, нетерпеливо представляла, что могло ждать её внизу, по устью реки, поэтому, как только выдалась возможность, девушка бросила на дороге тяжёлый груз и стремглав побежала сквозь кустарники и ломанные ветки, расступившиеся словно по чужому велению. Монахиня так загулялась, потеряла счёт времени и была абсолютно убеждена в том, что её кожу окропит кровяная роса от розог настоятельниц. Они будут лупить, даже если Ху Тао поклянётся Властелином, что больше не будет сбегать.

Не могла длинноволосая не заметить одинокий церемониальный алтарь под краснеющим клёном, его крохотные створы и лесенку словно для маленьких прихожан. Монахиня опустилась на колени, чтобы рассмотреть детальнее, руками трогать не посмела, лишь обвела взглядом. Неужели кто-то приходил сюда молиться? Ху Тао огляделась, аккуратно сложила клобук на колени, скрестила пальцы и подставила их к губам — молилась так, как делала это каждый день по несколько раз.

Переступив порог совершеннолетия, монахиня желала лишь одного:

— Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради меня от наказанья настоятельниц, защити меня от розог, прости за любопытство и полюби за него.

Чёткие, но полные надежды слова прозвучали в руки монахини. Рядом с алтарём кто-то свыше точно должен был услышать просящий шёпот, поэтому с небывалой уверенностью Ху Тао быстро поднялась с колен, отряхнулась и спрятала волосы под головным убором. Предстояла обратная дорога с тяжёлыми вёдрами в руках, в конце которой монахиню не ждало ничего хорошего. Золото в глазах потухло, уступая место блестящим слезам, мажущим красные, совсем не пухлые щёки. Ху Тао не могла представить ничего страшнее гнева настоятельниц. Чистилище казалось местом спокойнее, чем их кабинет, колющее сено — мягче, чем их ковёр, на котором монахини всегда стояли коленями. Девушка ускорялась и начинала плакать сильнее, надрывнее, не чувствуя, что дышит, она поднималась по склону. Железные прутья стирали ладошки до мяса, чтобы потом они вновь зарастали кровавой кожицей, ох, как же завидовала Ху Тао послушницам, их нетронутым мягким и нежным рукам, их розовым щекам не от усталости и злости, а от славного румянца.

Когда монахиням исполняется шестнадцать лет, они дают вечный обет целомудрия и послушания Властелину. Год назад у Ху Тао была возможность уйти из монастыря, но она не решилась — знала, что некуда вернуться. И теперь женский монастырь при скромной деревушке префектуры Ли Юэ был для девушки истинным домом и тюрьмой. Девушка уже почти смирилась, поэтому, как только оказалась в зоне видимости сестёр, развешивающих бельё, наконец вытерла слёзы и сильнее сжала прутья, чувствуя, как они впиваются в кожу. Монахини отвлеклись от работы, оббежали белые, развивающиеся на ветру, простыни и встали на пути Ху Тао. Девушки выглядели взволнованными, так разговорились, что не догадались помочь сестре с вёдрами, казалось, заметили их лишь тогда, когда об деревянную поверхность стола плюхнулось две тяжёлые ноши, от которых руки жгло царапинами.

В этот день монастырь праздновал день рождения настоятельницы по имени Фреки, организовав вовсе не скромный пир и упившись медовухой. Сёстры сказали, что Ху Тао очень повезло: весь монастырь, покуда настоятельницы спали, нарушил много правил, решив, что в праздник и им позволена «шалость» — так невинно был назван побег в деревню. Поскольку наступил обед, все жительницы монастыря принялись за работу, и вода Ху Тао пригодилась, как никогда, в том числе и для того, чтобы напоить сухие рты настоятельниц после добротной пьянки. Вечером за водой отправили уже другую девушку, чему обладательница кровавых глаз была очень рада.

На самом деле они были вовсе не кровавые, как говорила сама Ху Тао. Они больше напоминали крохотные плоды вишни — кислые, спелые, которыми казалось можно напиться. А нередко в них блестело что-то золотое — крохотный самородок.

Ху Тао думала, что останется наедине с горой посуды на всё оставшееся время до отбоя, ведь в монастыре дежурным не было принято помогать. Девушка с нетерпением ждала, что завтра сможет отдохнуть и вылечить полученные увечья до следующего дня «ответственности перед своим домом», поэтому двигала тряпкой проворно, полоскала усиленно, погружая руки в таз со жгучим средством. Раньше все послушницы стирали вещи в щёлочи и мыльном корне, однако с новой волной чумы было принято решение обрабатывать вдобавок сервиз, столовые приборы, инструменты в этой же смеси для профилактики. В монастыре чумой никто не заболел.

Не могла не радовать мысль о том, что никто из сестёр не пострадал, и всё же Ху Тао неприятно морщилась, нередко вынимая руки из таза и отряхивая с них жгучую пену. Кожа до локтей покраснела, а израненные ладони шатенки покрылись жуткими волдырями.

— Твои руки выглядят помертвелыми, сестра, прискорбное зрелище, — монахиня обернулась на голос и увидела сестру Янь Фэй, которой дали прозвище «фиалка», потому что она очень любила ухаживать за клумбами в саду и редко кому позволяла помогать себе в этом деле, да и сама девушка, признаться, была похожа на распустившийся цветок. — Давай помогу, ежели ты не против, — одета монахиня была в то же самое одеяние, но лицо выглядело пухлее, по сравнению с Ху Тао. Сестра Янь Фэй около месяца назад приехала из другого монастыря, сгоревшего в пожаре, отчего настоятельницы не нагружали бедняжку работой, а послушницы недоверчиво присматривались.

— Нисколько не против, сестра, — шатенка улыбнулась, видя перед собой пухлощёкое лицо соседки по комнате, с которой они сразу сдружились. — Ты закончила работу в саду?

— Закончила ещё во время твоего побега, — Янь Фэй специально произнесла тише, на что Ху Тао благодарно кивнула. — Что было внизу ручья? Автор записки?

— Нет, там был… — монахиня оглядела тусклую комнатку, не в силах избавиться от навязчивого чувства, что за ними кто-то наблюдает. — Там был церемониальный алтарь неизвестному Богу…

— А вдруг Дьяволу? — встрепенулась Янь Фэй, забирая посуду из измученных рук соседки. — Неужели, автор записки на грешную сторону забрать хотел?

— Фантазёрка ты, фиалка. Просто чья-то неудачная шалость, — ответила Ху Тао несколько печально и понурила взгляд в почти опустевший таз.

Чей-то тяжёлый шаг на лестнице заставил вздрогнуть. Монахини устремили взгляд ко входу и, не дожидаясь, пока фигура войдёт в комнату, встали и поклонились, сложив руки к низу живота. По телу Ху Тао пробежали лёгкие мурашки, а Янь Фэй осталась невозмутимой при виде белокурой настоятельницы по имени Нин Гуан. Женщина была самой молодой из трёх главных аббатис{?}[настоятельница женского монастыря], самой привлекательной и требовательной. К политическим вопросам монастыря её не подпускали, поэтому женщина нашла себе развлечение: издеваться над послушницами за все те годы унижений, когда она была такой же обычной серой монахиней. Нин Гуан, скрытая лишь тонкой ночнушкой, вошла в коморку, в которой готовились кушанья и мылась посуда.

Состояние у белокурой было скверное, можно было с лёгкостью сделать вывод, кто из настоятельниц резвее пил, хоть и конкуренток особо не много. Именинница Фреки не жаловала медовуху, пила лишь чтобы не обидеть собравшихся, госпоже Пин перевалило за шестой десяток и подобные празднества уже не для неё. Нин Гуан потёрла красные глаза, опёрлась бедром об стену и строго взглянула на монахинь; неважно, кто бы перед ней стоял, любой обречён попасть под влияния глаз цвета горного камня, кор ляписа. Эта деталь придавала монахине лёгкую аристократичность, делая её привлекательной, манящей и недосягаемой.

— Почему вас двое, если дежурная должна быть одна? — Ху Тао вздрогнула от вопроса, не зная, как оправдать присутствие Янь Фэй. Икры вспомнили боль от ударов линейкой, и девушка неосознанно шагнула назад, надеясь побегом спастись от наказания. — Вам должно быть стыдно перед Властелином за своё безделье.

Монахини сложили руки в молитве и зашептали: «Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради меня от безделья, защити меня от грехов, прости за праздность и полюби за него». Нин Гуан одобрительно кивнула.

— Сестра Ху Тао, налей мне из кувшина воды, — настоятельница протянула руку, ожидая, что в неё смиренно положат деревянную чашу. — Сегодня ты принесла её мало, если бы не твоя слабость, другой твоей сестре не пришлось бы идти в ночь.

— Я знаю, моя вина, — девушка с трудом удержала массивный кувшин, обхватила аккуратно чашку и протянула белокурой.

Та обвела руки труженицы презренным взглядом, демонстративно приняла чашу с живительной жидкостью и едко отчеканила:

— Сделай что-то со своими руками. Смотреть противно.

Ху Тао проглотила это замечание и на прощание поклонилась. Девушка знала, что уродина, и ежедневные напоминания больше не ранили, лишь заставляли убедиться в этой истине. Но разве нужно монахине, давшей обет целомудрия и послушания, быть красивой? Сестра подняла лицо, улыбающееся пустоте, и ответила сама: «Мне не нужно быть привлекательной. С какой бы внешностью я не была, я навечно останусь невестой Властелина. Этого мне достаточно.»

Янь Фэй мягко развернула подругу к себе, провела ладонями по красной коже и удивлённо ахнула, как можно было так запустить гниющие раны. Фиалка пообещала закончить работу поскорее и помочь Ху Тао обработать шрамы, чтобы они в последствие не превратились в рубцы, однако шатенка вежливо отнекивалась, пока от неловкости не повысила голос. Понимая, что своими препирательствами могла разбудить весь дом, монахиня согласилась. Недавно состоявшиеся подруги тихо поднялись наверх и наконец оказались там, где могли снять клобук, подрясник и облачиться в простую льняную ночнушку.

Ху Тао ума не могла приложить, откуда у Янь Фэй нашлась заживляющая мазь, да спросить постеснялась, краснея от того, с какой заботой подруга обрабатывала её ладони, пока они обе сидели на жёсткой кровати с тонким одеялом, под которым приходилось в особо холодные ночи укутываться с головой. На столе тлела свеча, оставляя после себя лёгкий прелый запах, тени на стенах танцевали под причудливую мелодию позднего вечера, пока в стенах монастыря засыпали десятки девушек разного положения в церковной иерархии. Объединяла их общность быта, их религия и больше ничего. Абсолютно чужие люди вдруг стали считать друг друга семьёй. Не в этом ли способность Властелина, которому они поклонялись?

— У тебя красивые волосы, — тихо произнесла Янь Фэй, проводя гребешком по волнистым каштановым прядкам. Даже в темноте стало заметно, как сестра покраснела от этих слов. — Они очень мягкие и послушные. Воздушные и длинные. Если бы кто-то из юношей с деревни увидел, ох… — фиалка постеснялась закончить, смутив обеих своими откровенными разговорами. — Они у тебя от мамы?

— Да, — произнесла девушка спокойно. — Моя мама была красивой женщиной, именно поэтому отец так долго её добивался. Папа не был красавцем, у него было много шрамов на лице. Телом здоров, но лицом не вышел, как мне рассказывали.

— От чего же шрамы?

— Мне не рассказывали. Но мама мне постоянно говорила, что я пошла в отца. И, вспоминая сквозь туман его неровное лицо, мне смешно…

В отражении зеркала Янь Фэй увидела, как взгляд девушки неожиданно потух и оставил в себе лишь тусклый огонёк от прозорливого пламени. Монахиня опустила пальцы на тревожные плечи, чувствуя жар женского тела через льняную ночнушку. Фиалка наклонилась к щеке соседки и прижалась своей, греясь лучше, чем об какой-либо камин. Янь Фэй скользнула пальцами по влажным красным следам, мысленно ужаснулась будущим шрамам на ладонях монахини и не смогла сдержать грустный прерывистый вздох. Превозмогая лёгкую неприязнь, она коснулась болезненных волдырей, но так нежно, что Ху Тао даже не пискнула, но позволила себе устало опереться головой об женскую грудь.

— Ты очень красива, вишенка, — Янь Фэй хихикнула самолично придуманному прозвищу. — Очень уж мне нравятся твои глаза, они такие… Сладкие, иногда переливаются золотом, как королевский фрукт.

— Что такое красота для монахини? Ничего, — сказала Ху Тао с теплотой и взглянула в зеркало: волнистые волосы обрамили худое лицо с яркими пухлыми губами, отражение свечки дёргалось в кровавой радужке, напоминающей бархат в этой уютной полутьме. — Мне достаточно знать, что я невеста Властелина, чтобы быть счастливой и улыбаться своему отражению.

— Тогда… Делай это почаще, — Янь Фэй горячо чмокнула подругу в щёку, оставив розовый след от мягких губ, и приблизилась к открытому окну. Вот-вот часы должны были пробить десять часов, а сна у монахини ни в одном глазу; она влюблённо смотрела на сияющую деревушку недалеко от монастыря, воображая, как люди ложатся спать в своих уютных постелях, в ожидании нового дня. — Рано или поздно осень закончится и наступят холода. Сможем ли мы пережить эти морозы?

— Властелин обязательно поможет, если будем молиться об этом, — Ху Тао наконец поднялась со стула, отнесла свечку к прикроватной тумбе, и танцующие тени поменялись своими парами. — Давай перед сном попросим его.

— Хорошо, — Янь Фэй прикрыла окно, в комнате наконец исчез щекочущий сквозняк, и девушка села на колени рядом с подругой, сложив руки в молитве. — Только я о другом попрошу.

— Хорошо. Тогда про себя? — монахини кивнули друг дружке и прижали губы к белеющим костяшках.

В мыслях Ху Тао зазвучал собственный голос, объятый эхом: «Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради меня от несчастья, защити меня от отчаяния, прости за слабость и полюби за неё». Монахиня разомкнула глаза, посмотрела украдкой на улыбающуюся соседку. Шатенке было интересно, о чём же она с таким удовольствием молилась, но звон колокола вышиб из головы мимолётные мысли, и девушки улеглись по разным кроватям спать. В полутьме Ху Тао ещё долго наблюдала, как счастье не исчезает с лица Янь Фэй, и не могла никак понять, что же так обрадовало её. В конце концов шатенка тоже позволила себе улыбнуться и заснуть в приподнятом настроении; фиалка радовала так же, как цветы в саду, расцветшие благодаря умелым рукам. Настоящее чудо.

С утра Ху Тао показалось, что колокол разбудил их раньше обычного, но озвучивать свои опасения не стала, одеваясь так быстро, как позволяло собственное не выспавшееся тело. Янь Фэй выглядела окрылённой и даже была в состоянии помочь подруге собраться, так они оказались одними из самых первых, спустившихся в молитвенный зал, где их встречали настоятельницами. Монахини поклонились их строгим лицам и встали в шеренгу, дожидаясь, пока остальные спустятся и раскроют заспанные глаза от неожиданного осуждения старших. Ху Тао не могла не бросать взгляды на Нин Гуан, вставшую впереди даже самой взрослой и мудрой настоятельницы, госпожи Пин. Она сохраняла непоколебимость и в её глазах понять причину неожиданного сбора осталось невозможным — поэтому шатенка опустила голову, выжидая дальнейших событий.

Собрались в молитвенном зале все послушницы и монахини, комната наполнилась шёпотом, в то время как настоятельницы настойчиво молчали. Ху Тао и Янь Фэй удивлённо сверили время на часах и поняли: их разбудили на полчаса раньше, но для чего? В зале стало тревожно, и в шеренгах проплыл слух, что девочка, ушедшая вчера за водой, так и не вернулась. Ху Тао сжала пальцы, ногтями невольно впившись в засохшие волдыри. Боль напомнила ей о том, как вчера она убегала с тяжёлыми вёдрами прочь от чащобы, обратно в свой монастырь, оставляя живописное место пустующим в своих мыслях. Неужели бедняжка нашла неподалёку свою смерть? Тогда, получается, тот церемониальный алтарь в самом деле принадлежит местному Дьяволу? Шатенка проглотила вязкую слюну, услыхав голос Нин Гуан, тут же выпрямилась, ощутив, как внизу живота противно тянуло.

— Надеюсь, вам хорошо спалось. Потому что этой ночью одна из ваших сестёр попыталась совершить побег, — озвучила Нин Гуан с нескрываемой злостью. — Подобное предательство по отношению к Властелину — непростительно! Поэтому было принято решение запереть грешницу в подвале монастыря и морить голодом в назидание другим! — Ху Тао могла поклясться, что госпожа Пин проронила слезу. От этого мурашки пошли по девичьему телу, но шатенка продолжила стоять, содрогаясь от холодного железного голоса молодой женщины. — У меня больше нет доверия к вам! В этом месяце в монастырь пришло много новых сестёр, и я приняла их со всем уважением и любовью, — Нин Гуан заботливо раскинула длинные руки, как бы обнимая каждую в этой комнате, но взгляд всё ещё заливался гневом и разочарованием. — И что я получила взамен? Властелина, монастырь и меня променяли на призрачную свободу! Это Дьявол засел в её уме и в ваши может пробраться!

От слов настоятельницы пробило на дрожь. Ху Тао потянулась к тёплым пальцам Янь Фэй, но, не найдя их поблизости, спрятала ледяные фаланги в рукавах подрясника. Фиалка просто не могла пошевелиться. Она держалась ровно, чтобы не дать ни единой мускуле на лице исказиться от страха, ведь с ней могут поступить точно так же, как и с той девочкой, если узнают о её маленьком секрете…

— Сестра Фреки предположила, что грешница могла сбежать к юноше из деревни, и я задумалась, а есть ли у нас девушки, лишь кажущиеся чистыми? Я уверена, что да.

— Нами было принято решение следить за выделениями вашей крови. Каждую неделю вы будете осмотрены приглашёнными лекарями, — подала голос сестра Фреки, и Нин Гуан медленно повернула к ней голову. Говорить ничего не стала, лишь тяжело кивнула, явно раздражённая тем, что её бесцеремонно перебили.

Ху Тао не могла понять, почему же сестра Пин молчала, лишь сильнее отходила в сторону от женщин, погрузившись в свои собственные мысли. Она явно не хотела этого, не представляла, как мужчины будут осматривать женские тела, и особенно тела, охраняемые Властелином.

Сердце бешено заколотилось в груди, разве это не сон, не кошмар? Шатенка ущипнула себя за руку, как раз за ту область, обожжённую щелочью, и тихо пискнула. Нет, это не сон. Это кошмар наяву.

Всех девушек распределили по группам. Ху Тао оказалась с подругой в разных, поэтому перед осмотром они грустно потянули друг друга за пальцы, передавая таким образом немного собственной храбрости. К удивлению шатенки, её группа состояла всего из пяти монахинь, исключая её, в то время, как остальные насчитывали около пятнадцати. Был ли в этом какой-то знак, Ху Тао не могла понять до того момента, пока перед сёстрами не появился тот самый «лекарь». Монахиня прикусила губу до крови, увидев перед собой довольную Нин Гуан, и спряталась за спинами других девушек. Бежать было некуда, они колонной шли по узким коридорам монастыря прямо к кабинету настоятельницы. Белокурая вдруг ускорила шаг, Ху Тао ускорилась тоже и ощутила, как режущая боль пронзила живот. Это был страх.

Монахинь попросили заходить по очереди, в том порядке, в котором Нин Гуан выстроила их в коридоре: Ху Тао оказалась второй. Когда настоятельница взяла её за плечи и потянула за собой, как тряпичную куклу, шатенка ощутила, насколько остры и неприятны её ногти на коже. Лицо девушки исказилось в тягостной гримасе, которую все расценили, как волнение перед «осмотром». Это было не так. Ху Тао вспоминала прикосновения подруги вчерашним вечером и тоскливо поджимала губы. Руки у Янь Фэй не такие, они мягкие, осторожные, а у белокурой оставляли ожог, подобно щелочи и мыльному корню. Нин Гуан сама по себе едкая, ядовитая, кусает по-змеиному, душит и убивает.

Малознакомая монахиня пропала за дверью кабинета, через пять минут вышла с прикрытыми глазами, не в силах посмотреть на сестёр, потом медленно двинулась по коридору, смиренно опустив взгляд в пол. Настала очередь Ху Тао, и настоятельница уже ждала у входа, протягивая руку.

— Становись голыми коленями на ковёр, — приказала женщина. — И поживее, у нас мало времени.

Монахиня смиренно приподняла подол подрясника и боязливо опустилась на, впивающуюся в кожу, поверхность. Молча стерпев, шатенка уставилась на полку со множеством книг, гордую коллекцию Нин Гуан. Женщина часто упоминала, что ей посчастливилось обладать таким раритетом, как «Сказание о полозе». В ряду своего незнания, Ху Тао не предполагала, какой властью и значимостью обладала эта книга, поэтому уставилась туманным взглядом на ребристую чёрную обложку, похожую на переливающуюся чешую.

— Снимай клобук и подрясник. Ты должна остаться в нижнем белье, быстрее.

— Н-настоятельница, но..

— Быстрее! Коли будешь упрямиться, порву и заставлю ходить в тряпках!

— Я поняла. Сейчас…

Ху Тао дрожащими руками сняла головной убор, и на плечи упали волнистые пряди, достающие до поясницы. Упиваясь открывшимся зрелищем, Нин Гуан ухмылялась, обводя взглядом каждое движение красных рук монахини, то, как она пытается не заплакать, раздевается и вновь падает коленями на колючий ковёр. Оставшись в одних брэ{?}[штаны до коленей], Ху Тао стыдливо прикрыла руками голую маленькую грудь, на которую так откровенно пялилась настоятельница. Утешало то, что внутри монахиня оставалась закрытой: Нин Гуан смотрела лишь на внешнюю оболочку, душа её нисколько не интересовала, и шатенка смогла смело опустить руки, чувствуя себя в безопасности.

— На четвереньки, — снова приказала настоятельница и, увидев, что Ху Тао не совсем поняла её, надавила на спину и рукой приподняла бёдра. — Стой смирно, не двигайся, — Нин Гуан облизнулась. — Признайся мне честно, спала с кем-то или нет?

— Я готова поклясться Властелином, что чиста и никем не тронута.

— Все вы так говорите, а сами течёте, как сучки от одной мысли, что вас возьмут. Многие из вас настолько грязные, что язык не повернётся рассказать о ваших извращениях, — настоятельница схватила рукой грудь Ху Тао, сжала до боли и оттянула сосок, наблюдая, как шатенка, почти не моргая, дрожит и прикусывает раненную губу. — Да, дрожи, правильно. Тебе ведь такое нравится… Тебе нравится, когда больно, именно поэтому ты так часто носишь воду, сдирая ладони в кровь, сука.

Ху тао зажмурилась; всё было не так, Нин Гуан просто лгала, но для чего ей нужно было убедить монахиню в обратном, неужели хотела таким образом сломать? Шатенка выдохнула, мысленно молясь, чтобы Властелин уберёг, пусть грязные руки возьмут кого угодно, но не её тело.

— Сейчас я буду проводить пальцами по твоей промежности, а ты будешь говорить, что чувствуешь, поняла меня? Ты поняла?! — белокурая вновь сдавила грудь, вырвав из монахини жалкий писк. Нин Гуан было это в удовольствие, и она в нетерпении переместилась назад, хватаясь за ткань брэ. — Сука..

Ху Тао распахнула глаза. Ей не показалось, Нин Гуан и правда поднялась с ковра и отошла от девушки подальше! Не успела шатенка вдохнуть, как услышала разочарованное:

— Одевайся. У тебя кровь идёт, ты чиста.

Чиста. Если бы Ху Тао могла, радостно вскочила, но силы позволили относительно быстро натянуть на себя одежду, головной убор и выбежать из кабинета, даже не поклонившись настоятельнице. Шатенка оглядела испуганных сестёр, прижавшихся к холодной стене, и сочувственно отвернула голову. Не в состоянии что-либо изменить, Ху Тао набегу сложила руки в молитве и горячо зашептала заученные с юношества слова. Властелин услышал её, как же она была рада.

Шатенка думала прилечь днём и отдохнуть от дел, ведь в первые дни монахиням всегда разрешалось почивать в своей постели, но девушка сама не заметила, как провалилась в сон до самого вечера. Так и не переодевшись, лишь сменив нижнее бельё и обезопасив одежду марлей, Ху Тао укрылась какой-то наволочкой, забытой дежурными, занимающимися бельём. Спать пришлось в холоде, но от усталости и переживаний девушка быстро провалилась в небытие, надеясь, что твёрдость кровати и дрожь не позволят долго спать и разбудят к полудню. Отчего-то стало так тепло и удобно, внутреннее чувство безопасности не позволило шатенке открыть глаза до ужина. Ху Тао мучал не голод, а тошнота от запаха собственной крови. Запустив руки под плед, она…

— Что? — монахиня удивилась. У неё никогда не было такого пледа, а засыпала она под тонкой наволочкой. Не отрывая взгляда от столь мягкого и воздушного одеяла, шатенка запустила руку под подрясник, проверяя, не измазана ли вновь её одежда.

— Вишенка, — за дверью послышался заботливый шёпот, и Ху Тао стыдливо одёрнула руку. Янь Фэй застала бледную девушку в кровати, в рабочей одежде, накрытой дорогим на вид пледом. Но не про это розоволицая решила спросить в первую очередь. — Ты как?

— Слава Властелину, всё хорошо, а ты почему не на ужине?

— У меня всё с собой, — Янь Фэй оглядела комнату и достала из широкого рукава запрятанный хлеб и шмоток сыра. — Не смогла я есть, пока ты тут от боли корчишься.

— Я надеюсь, ты разрешение спросила, прежде чем брать еду из подсобки? — последовало неловкое молчание, и Ху Тао досадно вздохнула. — Ты взяла немного. Столько мы бы и так съели за столом, правильно? — снисходительность старшей заставила Янь Фэй заулыбаться. Девушки криво разрезали хлеб, оставив гадкие крошки, и добротно плюхнули на эти куски сыр. В компании друг друга еда в разы вкуснее, и боль снизу живота потихоньку стала затихать.

— Настоятельницы плед принесли? — фиалка огладила мягкую поверхность и, жуя, посмотрела на Ху Тао, которая выглядела такой же удивлённой и растерянной, увидев на себе столь роскошное постельное бельё. — Не стоит у них спрашивать, как думаешь?

— Не стоит. Владелец рано или поздно заберёт его, но коли он так хотел согреть меня, грех отказываться от такого.

— Воистину. Но это точно не сестра Нин Гуан. Она очень злая и просто не способна делать добро.

— Лучше возьми слова назад, сквернословить в монастыре — грех.

— И ты это говоришь после всего, что она сделала? — Янь Фэй подвинулась теснее, прижала губы к красному нагретому ушку подруги. — Она собрала себе самых красивых девушек для индивидуального «осмотра», заставляла раздеваться и трогала там…

— Это… Это её грех, и она понесёт его рано или поздно, я знаю.

— Но вы не должны страдать. Пока кровь будет идти, Нин Гуан тебя не тронет, но что потом? Насытившись теми бедняжками, она будет жаждать тебя, ту, которую ей так и не удалось попробовать. Мерзко…

— Прошу, Властелин мой, я — рабыня твоя…

— Оставь, — Янь Фэй опустила сложенные в молитве руки и сжала в своих. — Перестань молиться ему, ты же понимаешь, что он не поможет справиться с этим.

— Что ты такое говоришь, фиалка? Властелин милостив, он слышит и слушает нас, его слуг.

— Да, но Нин Гуан — тоже служанка Властелина, так отчего же она не наказана им?

— Я считаю, ещё не пришло время. И пока это время не настанет, я буду молиться.

— И что, молитвы помогали тебе избежать неприятностей? Мне кажется, ты одна из тех, кто сейчас страдает больше остальных. Так в чём же смысл?

— Молитвы помогли… — Ху Тао задумалась, повернулась лицом к Янь Фэй и мягко прижала её руки к своей груди. — Кто-то вчера оставил загадочную записку, когда я купалась, прямо в корзине с одеждой. Я пришла на то место и помолилась церемониальному алтарю, попросив Властелина, чтобы настоятельницы не ругали меня по возвращению.

— И не отругали?

— Нет, они почивали в своих комнатах.

— Ах, так всё-таки Властелин услышал тебя! Нам нужно молиться в том месте, это, кажется, его обитель.

— Этот алтарь очень далеко и прийти туда под предлогом «набрать воды» слишком рискованно..

— Точно… Тогда чего мы ждём? Пошли сейчас.

Ху Тао боязливо разорвала объятья рук и настороженно оглядела монахиню, в голове которой крылось много запрещённых для сестёр мыслей, однако их она не стеснялась, скорее с большой любовью и искренностью рассказывала миру. Поэтому глаза Янь Фэй никогда не затухали, никогда не плакали. В девушке, как считала Ху Тао, изначально было что-то божественное, и это её уникальный дар — нести эту божественность в люди.

— Я хочу быть честной с тобой, признаться, я ни с кем не была так близка, как с зашуганной, но доброй вишенкой, — розоволицая обняла ладонями горячие от недуга щёки и смяла, делая румянец ещё краснее. — И я безумно благодарна Властелину за такой подарок, как ты.

— Фиалка, это… Так трогательно, я..

— Послушай. Не только ты могла сбегать из монастыря, я тоже делала это, но под покровом ночи и так тихо, чтобы никто не заметил. Я убегала в деревню, чтобы встретиться с одним человеком.

— Ах, неужели…

— Да, — Янь Фэй обняла монахиню, прижала голову к груди и блаженно прикрыла глаза, отдавая собственное тепло, которого было так много, что не верилось в его ограниченность. Все ресурсы в этом мире могли рано или поздно закончиться, но по отношению к розоволицей это правило становилось исключением. — У меня появился возлюбленный из деревни. Его зовут Син Цю.

— Фиалка, я, я так счастлива за тебя, — всхлипнула Ху Тао. Монахиня была так же счастлива, давая вечный обет целомудренности и послушания своему Властелину. Как будто в тот момент она наконец стала его собственностью, а Властелин — её. И от этой связи всегда было тепло на душе, глаза невольно загорались любовью, с Янь Фэй происходило то же самое. — И ты так смело призналась мне, ты такая умница.

— Я правда хотела сказать раньше, но боялась, что ты расскажешь всё настоятельницам. Однако теперь я уверена, — она отстранилась, давая рассмотреть свои — Ху Тао не могла поверить — мокрые глаза. Янь Фэй плакала от счастья. — Ты моя лучшая подруга навсегда, вишенка, на все бесконечные жизни вперёд, в которых мы только сможем встретиться. И я не оставлю веру. Буду молиться, чтобы мы были вместе до конца.

— Ты ночью вновь уйдёшь к нему?

— Да, уйду. Я так хочу увидеть Син Цю, кажется, минуты без него становятся часами мук.

— Будь осторожна, прошу, — Ху Тао вытерла тёплые слезинки и прижала горячий лоб к чужому. Так они сидели, пока не прозвенел колокол об окончании ужина.

— Буду, — прошептала Янь Фэй. — Весь месяц Властелин оберегал меня. И тебя убережёт.

— Аминь.

— Аминь.

========== Королевские специи ==========

На рассвете комната Ху Тао выглядела странной: чужой, преобразившейся, словно в ней кто-то побывал и похозяйничал. Монахиня вышла из сна до утреннего колокола, позволила себе детальнее оглядеть помещение: вещи были на месте, а Янь Фэй мирно посапывала на соседней кровати. Она всё-таки успела вернуться с ночной встречи. Ху Тао лежала и думала, каким же должен быть мужчина, чтобы даже монахиня пошла на такие риски ради него, в голову ничего не приходило. Наверняка, он был невероятным, не от мира сего. Янь Фэй прижалась лицом к подушке намертво, словно была готова проспать до обеда, но звонкий колокол наконец поднял её, хоть и не смог разбудить. В этот раз наступила очередь Ху Тао помогать девушке одеваться и пробуждать с помощью холодной воды и — это совершенно не помогало — щекотки. Розовощёкой так хотелось спать, поэтому совершенно невозмутимо реагировала на шаловливые движения у своих рёбер.

Янь Фэй безнадёжно влюблена. Эта бессонная ночь была не первой и собиралась быть далеко не последней, поэтому, спускаясь по витиеватой лестнице в молитвенный зал, Ху Тао тихо нашёптывала слова наставления, подготавливая юную деву к тому, что её может ожидать. Это были лишь опасения монахини, но она посчитала нужным озвучить их своей подруге, которая скептично и с улыбкой выслушала всё от начала и до конца.

Настал день, когда Ху Тао вновь вернулась к дежурству, и в этот раз она вместе с другими сёстрами — Сян Лин и Кэ Цин — должна была отправиться за покупками; огород не мог вдоволь накормить более тридцати жительниц монастыря, и приходилось опустошать доход с десятины{?}[собирания десятой части дохода прихожанина в пользу религиозной общины] на рынке, куда девушки и собирались отправиться. Монастырь процветал медленно, вот-вот должны были начаться строительные работы, в которых планировалось установить во дворе колодец, починить раскрошившуюся колокольню и закрыть трещины внутри здания. На всё это требовались деньги и, что-то Ху Тао подсказывало, после зимы им будет нечего есть, что тогда? Простым монахиням, несущим службу, не предстало об этом думать, поэтому девушка нагрузила себе на спину короб{?}[ящик или контейнер для хранения вещей] и двинулась вслед за сёстрами.

Сян Лин навеселе рассказывала о причудливых зверюшках, поселившихся в щелях монастыря, ей доставляло непреодолимое удовольствие просто вспоминать о том, какие они необычные, хотя речь шла о простых крысах и енотах. Девушка обладала пухлыми щеками, нередко пропадала на кухне и, насколько Ху Тао знала, в последнее время отвечала за готовку. Ответственность за других стала единственной возможностью наедаться вдоволь. Однако буквально месяц назад сестра Фреки заметила, что с подсобок начали пропадать запасы, разгадала хитрость Сян Лин и наказала её, приказав обрезать волосы. За клобуком не было видно, но за месяц девушка смогла отрастить лишь небольшое каре, которого очень стеснялась.

С Кэ Цин Ху Тао почти не общалась, можно сказать, предпочитала наблюдать издалека за её холодным лицом. Нередко создавалось ощущение, что обладательница длинных хвостов цвета сирени была всегда недовольна, чем-то напоминая настоятельницу Нин Гуан. Шатенка вдруг вспомнила: а ведь Кэ Цин была в одной группе с ней на осмотре… Ху Тао сглотнула, не став продолжать внутренние рассуждения, лишь ускорила шаг, чтобы не отстать от сестёр в оживлённой толпе; их удивляло то, что монахини с «того самого монастыря» соизволили спуститься к обычным людям, а такое происходило весьма редко. Ху Тао сама не понимала, отчего же им не дозволено ходить в деревню, когда им захочется, неужели Властелин мог разгневаться излишним вниманием к своим рабыням? Шатенка не могла ответить точно на этот вопрос, поэтому сама для себя оставалась в неведении.

— Нам нужны медицинские корни, бинты, кровь, спирт… — перечисляла Сян Лин и не могла понять, а что из этого было едой. — Я не хочу готовить спирт.

— Просто купим, что написано, без лишних вопросов, — холодно ответила Кэ Цин, приказав разбрестись по разным дорогам, так им быстрее удалось бы найти всё нужное. Ху Тао не понравилась эта идея, ведь на рынке могло случиться что угодно, а вместе они были хоть как-то защищены. Опомнилась девушка лишь наедине с тяжёлой корзиной около ног, других вариантов не осталось — пришлось лавировать между деревенским людом, выискивая медицинские корни.

— А… Прошу прощения.

Шатенка обернулась на тихий скромный голос, тонувший в шуме оживлённого рынка, однако его доброта и мелодичность смогла достучаться до сердца сердобольной монахини. Из всех прохожих обратиться к ней было верным решением, в глазах Ху Тао незамедлительно засияло сочувствие, ведь незнакомка выглядела замёрзшей, напуганной и совершенно одинокой в этой огромной толпе. Прижав красные пальцы к губам, обладательница необычного цвета волос (что напомнило Ху Тао её подругу Янь Фэй) дула на них, грея дыханием, вырывающимся из-за рта клубками пара. Это совершенно не помогало согреться. Взглянув друг другу в глаза, девушки поклонились, монахиня сделала это более почтительно, понимая, что незнакомка перед ней намного выше по статусу, нежели она, что не могло ускользнуть от глаз «Мальвины».

Объёмный наряд, характерный для восточных дворянок, не выглядел тёплым, в отличие от подрясника монахини, но легко привлекал взгляды свой дороговизной и элегантностью, пышность напоминала мягкую шерсть овечки или далёкое облачко, о запахе и форме которого можно было лишь догадываться.

— Прошу прощения, вы не знаете, где мы сейчас находимся?

— На деревенском рынке в провинции Ли Юэ. Госпожа, вы заблудились? Потеряли экипаж?

— Да, неприятности могут случиться с каждым, — улыбка незнакомки показалась очень смелой. Разговор с монахиней придал ей уверенности, пускай и призрачной. — Не могли бы вы мне помочь? Мне нужно выйти отсюда и спуститься вниз по ручью.

Ху Тао наклонила голову, вспоминая ту волшебную дорогу, поле с голыми пнями и церемониальный алтарь. Путь, вызвавший у незнакомки сложности, не был столь извилист и небольшое желание могло с лёгкостью помочь преодолеть его, но разве могла монахиня сказать нечто подобное, выразить своё мнение в лицо предполагаемой дворянке? Шатенка улыбнулась, кивнула в знак согласия и предложила девушке не задерживаться, ведь её экипаж мог очень волноваться из-за пропажи своей госпожи. На что та весело хихикнула, прикрыв улыбку полупрозрачным веером и взволновав дыхание довольными пурпурными глазками с узкими зрачками.

Много взглядов было обращено в сторону монахини и дворянки, но никто не успел потревожить их — девушки покинули рынок, оставив после себя шлейф духов и запах сухой древесины, который напоминал Ху Тао осенний костёр. Каждый год монастыри сжигали весь мусор во время специального обряда, отпевали пепел, молились за благополучие и наблюдали за чёрным дымом, вздымающимся к Властелину. Его справедливая рука должна была очистить нечисть и вернуть на землю тепло, уют и кров, таким образом действовал естественный круговорот, именуемый «господство земли». Монахини верили, что всё, порождённое Властелином, проходит свой путь на земле, грешит, страдает и молится, а после возвращается на небо, чтобы очиститься и наконец обрести свободу. И так по кругу.

— Зовите меня Гань Юй, если вам так будет угодно, — было видно по ходьбе девушки — она не привыкла так много двигаться. Пешая прогулка быстро утомила дворянку, и она попросила отдохнуть около колосьев пшеницы. — А ваше имя, сестра?

— Моё имя ничтожно по сравнению с вашим, для меня будет огромной честью лишь услышать его с ваших уст, госпожа.

— Хоть и девушка ты сенная{?}[служанка], но имя твоё узнать буду рада, — дворянка уложила подбородок на своё колено, наблюдая, как ветер гладит колосья пшеницы и вместе с ними клобук скромной монахини. Была красота в её стеклянных очах, стан в фигуре и плечах покатых, а то, как Ху Тао говорила, убаюкивало, влюбляло в себя. — Авось словечко замолвлю.

— Кому же, госпожа? — вольно рассмеялась монахиня. — В молитве меня слышит Властелин, к чему же мне людская молва?

— Верить — значит верным быть, сестра?

— Не совсем поняла…

Гань Юй хихикнула в сжатую ладонь, не отводя взгляда от монахини. Ближе к западу собирались тёмные тучи, накрывая деревенский рынок, погода не благоговела для прогулок, однако дворянка не спешила скрыться в сухом тёплом месте, привычном для людей её статуса. Девушка невесомо сжала колючие колосья, пригладила, как непослушные волосы и тут же одёрнула, осознав, что от разговора всё-таки отвлеклась; создалось ощущение, что Гань Юй редко выбирается на улицу, особенно в люди, ей интересно абсолютно всё, в том числе и самая обычная монахиня.

— Кроме Властелина в твоей вере есть ещё другие Боги?

— Нет, Властелин един, и других Богов быть не может. Язычество в наших краях… Считается дикарством, — на лице Ху Тао невольно взыграла неприязнь.

— Вот как. Тогда я дикарка, — спокойно ответила Гань Юй, медленно поднявшись с земли. Она заметила, как сестре стало неловко, и эта невинная черта умилила дворянку, порадовала, несмотря на вышесказанные слова. Ху Тао попыталась загладить вину, стряхнув с дорогого одеяния траву, дорожную пыль, но Гань Юй царственно, прикрыв лицо веером, отошла в сторону, прислушиваясь к завыванию ветра.

Казалось, что она всё понимала: слышала слова, крутилась, ища глазами того, кто с ней говорил. Ху Тао поднялась с земли и, не успела она отряхнуться, как ГаньЮй настигла её, взяла за руку, скрестила пальцы нетерпеливо и прижалась головой к ткани клобука. Монахиня ахнула, замерла, наблюдая за бегающими узкими зрачками дворянки. От неё пахло специями. Корицей. Ху Тао знала, что корица — аромат королей и невольно вдохнула глубже, пытаясь запомнить этот запах. Он опьянил сестру, монахиня слегка пошатнулась от неизвестного дурмана, но вовремя осеклась, твёрдо встала на ноги и взглянула в ту сторону, куда уставилась Гань Юй. Это был вход в лес. Тропинку заслоняли кустарники и всё, что могли увидеть девушки — как дорога исчезает в тёмном густом тумане, осевшем у корней деревьев. Ху Тао чувствовала недоброе предостережение: не стоило им идти в лес, их кто-то ждал, кровожадный, мокрый от слюней и смердящий. На мгновение монахине показалось, что она почувствовала запах разлагающегося тела и прикрыла нос. Руки Гань Юй скатились с покатых плеч, напоследок коснулись прохладных пальцев, оставив после себя бегающие мурашки.

Неужели она хотела войти в этот лес? Ху Тао потянулась за дворянкой, дабы остановить, но ткань её юбки будто толкнул ветер, и девушка нетерпеливым шагом двинулась по сухой тропинке, оставляя еле заметные следы от обуви. Монахиня выпрямилась, страшась даже сделать шаг, скрестила пальцы в молитве и, не отрывая взгляда от недавней спутницы, попросила у Властелина защиты, чтобы любопытство и открытость Гань Юй к этому миру не стали для неё собственным врагом. Пушистые локоны девушки вздрогнули, завились будто ещё сильнее, и дворянка удивлённо обернулась: Ху Тао не пошла за ней, оставшись на границе человеческого мира и другого, неизведанного. Пурпурные глаза понимающе улыбнулись, а губы Гань Юй остались в том же положении, не выражая ничего. Так они и смотрели друг на друга, пока тучи не закрыли лучики обеденного солнца и, можно сказать, последние лучи этой осени.

— Весной в жизнь всегда приходит нечто важное. Я ведь не призналась тебе: я в этом месте не просто так. Меня ждёт в гости уважаемый господин, который ищет себе невесту. И летом у него состоится свадьба.

— Это… чудесно.

— Обещаю, что ты будешь на ней присутствовать, ведь ты мне очень приглянулась. Сестра, — Гань Юй пригладила непослушные пряди, прекрасно понимая, что ветер вновь распушит забавные кудряшки. И всё же дворянка хотела предстать перед долгим расставанием с Ху Тао в лучшем виде. Она и не догадывалась, что девушка впервые завидовала чужой красоте, и не могла отделаться от ощущения грусти, обиды за то, что монахиня не могла быть такой… Сказочной. — Боги оберегают тебя. Один Бог — особенно.

Ху Тао не успела моргнуть, как туман поглотил силуэт дворянки, оставившей на одежде монахини лёгким шлейфом королевских специй. С этим запахом улетучилась, и осень, и разноцветные листья, и тепло, и озорной ветерок; закончился сбор урожая и оставалось лишь распределить всё по погребам и чердакам. Однако где-то в глубине души сестре казалось, что они подготовились совсем не к тем испытаниям, что преподнесёт им жизнь. С чувством тревоги и любопытством к неизведанному, монахиня с коробом наперевес взобралась на склон и быстрым шагом спустилась к рынку, где её, наверняка, потеряли сёстры с полными руками покупок. В качестве извинений Ху Тао уверила, что донесёт вещи сама, на что Кэ Цин и Сян Лин с радостью погрузили всё в корзину на спине девушки, и быстрым шагом, боясь опоздать на обеденный колокол, ринулись по дороге к монастырю. Утомлённая прогулкой с госпожой, монахиня ощутила нарастающее бремя, иглы в ногах, мешающие перебирать ими усерднее. Абсолютно незнакомая жуткая боль сразила бок Ху Тао, она схватилась в испуге, что органы просто вывалятся из неё, но разыгравшееся воображение отошло на второй план, когда напарницы оторвались на десяток метров. Монахиня поднажала, что есть сил, сжала в кулаке всю волю и почти побежала, слыша, как за спиной, в коробе, подпрыгивают продукты и другие покупки.

Кэ Цин и Сян Лин удивлённо округлили глаза, заметив, с каким рвением их догоняет Ху Тао. Вторая, пухлощёкая, ухмыльнулась, помахала сестре рукой и побежала, задорно смеясь, дразня, чтобы её догнали. Не исчезла в любительнице вкусно поесть детская энергия, и она заразительно могла повлиять даже на самых строптивых и серьёзных монахинь их родного монастыря. Когда Ху Тао настигла Кэ Цин, то хлопнула по плечу, окатила счастливыми глазами и широкой улыбкой. Всё лицо у девушки блестело потом, однако она не прекратила бежать, умудрившись почти догнать Сян Лин на склоне. Кэ Цин усмехнулась про себя, вытащила замёрзшие руки из рукавов и неуклюже сорвалась с места, практически не зная, как правильно бежать. А нужно ли было ей знать об этом,

если можно было просто отдаться чувствам, разорвать потоки ветра, чтобы, в конце концов, задыхаясь от бега, оказаться на вершине опушки, где и стоял их монастырь.

Сян Лин, заливаясь смехом, упала в форме на мокрую траву, задёргала ногами, словно мотором, готовым (как только девушку поставят на ноги) снести всё на своём пути. Ху Тао понять не могла, откуда у неё столько сил, и откуда у Кэ Цин столько занудства. Даже после общего забега она не смогла не прокомментировать сумасбродство в поведении сестры Сян Лин, которая, между прочим, в этом месяце дала обет целомудрия и послушания. Закрадывался вопрос о том, что же именно нарушила монахиня, и на него, безусловно, не мог найтись однозначный ответ. Ху Тао понимала, что Кэ Цин мечтала в будущем стать настоятельницей, и, как считала обладательница добрых глаз цвета кислой, ранней вишни, у неё всё могло получиться. Ведь глаза у неё чистые, похожие на тёмные аметисты.

Они так быстро наполнились слезами. Жалкие всхлипы разрушали гнетущую тишину, раздражали и заставляли жмуриться практически белые брови, и это выражение лица лишь сильнее страшило провинившихся девушек. Сян Лин в любой момент была готова упасть на жёсткий пол, как только настоятельницы вновь на них гаркнут, а этого и следовало ожидать. На кухне образовалась целая толпа зевак, отвлекшаяся из-за невыносимого гнёта со стороны старших монахинь, и зрелище им предстало не из приятных: Нин Гуан и Фреки со всем презрением и яростью глядели на возвратившихся девушек, тяжело дышавших после бега на холм. Провинившиеся ещё не знали, какие «изумительные» воспитательные методы всплывали в голове белокурой, но внутри становилось страшно. От неизвестности.

Ху Тао было не по себе, до щекотки в районе диафрагмы. Кэ Цин, заливаясь слезами раньше времени, признала свою ошибку, а вот Сян Лин, судя по дрожащим губам, не готова была бороться, лишь желала, чтобы всё поскорее закончилось. Но наказание только начиналось.

— Какая… Неслыханная наглость… И это после всех уроков, которые мы проводили, — Ху Тао и Кэ Цин содрогнулись, вспомнив всё то, что произошло в кабинете настоятельницы; а ведь каждая помнила разные вещи. — Идиотки, пробки, не понимающие, в каком вы положении! — женщина скинула со стола всю кухонную утварь, грохот стоял такой звонкий, отчего в ушах ещё надолго остался этот, леденящий душу, звук металла, бьющийся об пол. — Грязные потаскухи!

Сян Лин была невинной девушкой, ревела и не понимала, за что её ругают, почему её тяжёлое дыхание после бега, счастье в глазах и опоздание к обеденному колоколу вдруг стало причиной клеймить столь мерзким прозвищем. Девушка утонула лицом в своих ладонях.

— Мужчины так прельщают вас, так тянут своими грязными лапами к себе?! Я не вижу другой причины вашего опоздания!

— Это всё Ху Тао!.. — громко выдохнула Кэ Цин, до боли впившись ногтями в собственную руку. — Из-за неё мы стояли на рынке долгое время и не могли пойти обратно… Она ушла куда-то.

— Настоятельница, я!..

— Молчать! — Нин Гуан схватила с полки дорогой гранёный кувшин, замахнулась, чтобы кинуть в девушку, но Фреки и ещё несколько послушниц с ужасом ринулись останавливать женщину, из-за этого рука её остановилась в воздухе, задрожала, и удар пришёлся об стол, где кувшин и разлетелся на крупные осколки. В кухне всё стихло, даже писклявый плач Сян Лин.

Ху Тао почувствовала, что сердце её остановилось, пока она наблюдала за ленивыми движениями рук Нин Гуан, стряхивающих осколки на пол. Ногами она размозжила всё, что осталось от кувшина, выдохнула, осмотрелась, дав надежду всем собравшимся на то, что она успокоилась. Когда монахиня заметила, что ни Сян Лин, ни Кэ Цин рядом нет, было уже поздно. Настоятельница пальцем указала на осколки, пронизывающим взглядом не отрываясь от бледного лица Ху Тао. Рефлекторно девушка помотала головой, прекрасно понимая, что вот-вот прикажет аббатиса. Бежать было некуда — двери закрыты, все выходы набиты толпами послушниц.

— Вставай коленями на осколки.

— Что?.. — Ху Тао всё прекрасно расслышала, однако поверить не могла, что всё действительно так обернётся.

— Что слышала. Вставай коленями на осколки. Представь, что это гречка, сучка, и выполни это наказание за то, что ты, даже истекая кровью, искала себе кобеля, — невозмутимое лицо женщины заставил исказиться испуганный вскрик. — Если ты этого не сделаешь, то Сян Лин сделает это за тебя!

Ху Тао опустила стеклянный взгляд вниз, пока в толпе чей-то шёпот перешёл на крик. Кто-то со стороны молитвенного зала прорывался сквозь фигуры монахинь, вытягивал руки, чтобы дотянуться до мученицы, приподнявшей подол одеяния, и остановить её. В гущу событий словно пробка из бутылки выскользнула Янь Фэй, на неё обрушились взгляды осуждения — она ведь не была послушницей этого монастыря, лишь приезжей, чью плоть и душу приютили. Несложно было догадаться, как оскорблённо чувствовали себя две надменные настоятельницы.

— Утверди стопы мои в слове твоём и не дай никакому беззаконию овладеть мной, — процитировала девушка строку из священного писания. Шёпот смолк, лишь неоднозначные взгляды осыпались на белокурую, и та вздёрнула брови от злобы. — А вы что делаете?! Сколько греховности в вас, сколько нечисти! — монахини поспешили закрыть рот Янь Фэй, опасаясь, что конфликт закончится двумя трупами, которые пожалеют даже на заднем дворе закопать.

И кто бы знал, чем бы всё это закончилось, если бы не проснувшаяся госпожа Пин. Она почти неслышно проплыла между телами двух настоятельниц, встала напротив осколков и склонившихся над ними Ху Тао, сжимающей подол одеяния. Наконец она одёрнула руки и глубоко поклонилась, отчего скопившиеся слёзы окропили пол.

— Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм - вы, — тихим сиплым голосом произнесла Пин, даже не взглянув на настоятельниц, которые и не смели бы ничего ответить. — Перед обедом уберитесь здесь, прошу. Хочется трапезничать в чистоте и порядке, — старушка спрятала руки в рукавах подрясника и ступила обратно к лестнице, ведущей в свои покои. Вдруг её сгорбившаяся фигура остановилась. Не оборачиваясь, Пин сказала: — Сестра Ху Тао, идём за мной.

«Боги оберегают тебя. Один Бог — особенно».

Не в силах забыть слова Гань Юй, монахиня смиренно шагала за настоятельницей, оставляя за собой силуэты недругов и родственных душ. Янь Фэй за наглость могли заставить убирать весь беспорядок, отчего Ху Тао хотелось спуститься вниз и помочь, прямо как розоволицая помогла с посудой, это было бы честно, они, как-никак, стали подругами. И несмотря на это, девушки оказались по разные стороны, Янь Фэй — внизу, на кухне, Ху Тао — в кабинете настоятельницы с таким же ярко-красным ковром, подобным тому, на котором пришлось сдирать колени шатенке совсем недавно. Монахиня ожидала, что госпожа Пин прикажет сесть на колющуюся поверхность, жёсткую, как наждачная бумага, но сколько они ни стояли в тишине, этого не происходило.

Сгорбившаяся старуха жила скромно: раздала почти все богатства своим наследникам, настоятельницам и простым нуждающимся. Впредь в кабинете сиротливо посередине стоял стол, в углу кровать без тёмного одеяла, лишь порванная в некоторых местах простынь и полки с книгами. Их действительно было много, нетрудно догадаться, каким богатством Пин действительно гордилась и хранила до последнего дня. На небеса старуха не могла забрать все эти писания, поэтому влюблённо и с тоской глядела на них, каждый день заботливо смахивала пыль.

— Вы не накажете меня? — от удивления взгляд Ху Тао осмелел, на что Пин радостно приподняла уголки губ.

— Мне не за что тебя наказывать. Повезло нам, что я отказалась от дневного сна, а то, кто знает… — старушка многозначительно умолкла, предоставляя фантазии девушки понять всё самостоятельно. Верно, если бы настоятельница не остановила своих последовательниц, монахиня бы сейчас хныкала от впившихся осколков в кожу. — Я позвала тебя сюда, чтобы кое-что показать. Подожди немножечко…

Жилистые руки оттянули тумбочку на себя, окунулись в полое пространство и нащупали что-то тяжёлое, что настоятельница не смогла поднять сразу. На рабочий стол шлёпнулась книга в кожаном переплёте, чешуйчатая, похожая на гладкую кожу змеи. В центре круга ещё один, таким образом образующий фигуру полумесяца, золотистого и рельефного. Присмотревшись, Ху Тао увидела причудливые образы лесных животных с драгоценными камнями вместо глаз, красными такими, прямо, как цвет её собственной радужки. Отчётливее всего монахиня видела фигуру змея, опоясывающего своим телом весь полумесяц и держащего в своих сильных объятиях других обитателей причудливого леса. Молодая девушка сразу узнала эту книгу, настоятельница держала в руках «Сказание о полозе», редкую легенду.

— В последний раз я видела эту книгу в кабинете настоятельницы Нин Гуан.

— Она взяла её у меня на время. Почитать. Но за месяц книга покрылась слоем пыли, и я решила забрать то, что принадлежало моим предкам.

Пин села рядом с Ху Тао, раскрыла книгу, на что страницы задорно отозвались шелестом. Пожелтевшие листы чётко передавали написанный чернилами текст, почерк завораживал своей аккуратностью и чистотой, сложно было поверить, что эту легенду, как и многие другие произведения того времени, писал обычный человек.

— Однажды, когда пыль стелилась по лесной дороге, деревенская девица разбудила древнее чёрное колдовство. Духи леса, как один, стали докучать ей и сводить с ума, дабы увести в ночь с собой в лес. Девица думала, что её хотят убить и съесть, поэтому отчаянно сопротивлялась каждую ночь, видя жуткие видения и остерегаясь каждого незнакомца. Бедняжка не смогла долго противиться проклятию и ступила на туманную дорогу, ведущую в хмарь одинокой поляны. Там и ждал её змеиный царь…

— Я не знала, что эта легенда такая…

— Она не страшная, нет, она очень… Романтичная.

— Но почему? Девица же вступила в связь с нечистью и…

— И очень сильно полюбила эту нечисть, — настоятельница закрыла книгу и положила на обложку дрожащие руки. — Некогда невеста Властелина стала невестой хозяина леса — полоза.

— Девица в легенде тоже была монахиней?

— Ах, нет, дитя, это… Просто мои мысли вслух, — Ху Тао думала, старушка встала, чтобы спрятать книгу обратно в тумбу, но Пин вдруг протянула своё сокровище не кому иному, как простой монахине с такими яркими красными камушками в глазах, как у змея на обложке. Внешне это роднило их.

— Настоятельница… — выдохнула девушка, наблюдая как, несмотря на тремор, старушка упорно держит навесу тяжёлую книжку. — Я-я не могу её принять.

Старушка стояла молча, пока Ху Тао просто-напросто не стало жалко слабенькие жилистые ручки — девушка уложила себе на колени гладкий кожаный переплёт и испуганно подняла взгляд на Пин. Монахиня не понимала, что означал этот заботливый тёплый взгляд, к чему такая нежность, такое внимание и откровение?

— Дитя… Ты ведь знаешь, что всё в этом мире имеет свой срок. Я скоро… — настоятельница прерывисто вдохнула, проглотив это гадкое слово. — И мне на смену придут сильные душой девушки, готовые служить нашему Властелину всю свою жизнь.

— Так и будет, госпожа, я обещаю! О вас останется светлая память, и ваша предшественница!..

— Я хочу, чтобы ей стала ты, сестра Ху Тао.

— Что?

Слабый голосок утонул где-то внутри, и во рту образовался мешающий комок страха и сожалений. Девушка не могла смотреть настоятельнице в глаза, зная теперь, что на своё место она хотела воздвигнуть её — непутёвую, скромную и слабую монахиню, которая боялась слово поперёк сказать тем, кто был неправ в своей истине. Она не смогла бы заменить настоятельницу Пин даже через десяток лет!

— Ху Тао, прошу… Возьми эту книгу в память обо мне и займи моё место с достоинством. С тобой монастырь расцветёт новыми красками и переживёт эту суровую зиму. А затем следующую. И следующую.. — под конец голос старушки совсем затих. Она медленно потрогала свой мокрый лоб, осторожно уселась на кровать и поникла. — Теперь оставь меня одну. Я хочу наконец-то… Получить свой обеденный сон.

— Госпожа… — Ху Тао сама не заметила, как начала плакать, упала на колени к старушке, мягко взяла её ладони, расцеловала каждый пальчик, прижав к груди мёртвой хваткой «Сказание о полозе». Но больше монахиня ничего сказать и сделать не смогла, поэтому шустро поднялась, нехотя подошла к двери и, не отрывая взгляда от настоятельницы, закрыла её.

Это была их последняя встреча. На следующее утро старушка Пин, в прошлом, настоятельница монастыря, умерла, оставив записку с последней волей:

«Желаю, чтобы сестра Ху Тао заняла место настоятельницы после моей смерти. Вверяю ей свой кабинет, записи и учения. Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради сестру Ху Тао от бед, защити её от раздора, прости за неопытность и полюби за неё».

========== Кара ==========

Ху Тао прошла в комнату, из которой по ногам кусал ледяной воздух приближающейся зимы. Раньше монахиня, будучи совершенно обычной, среди десятков других, спала здесь со своей подругой Янь Фэй, поэтому появление в этом секторе, куда без причины не вступали настоятельницы, навеяло приятные воспоминания. Девушка вспомнила, как они расчёсывали друг другу волосы, прижимались горячими телами, чтобы согреться, обменивались ночнушками и играли, как простолюдинки.

После смерти госпожи Пин верховным папой было объявлено о становлении новой настоятельницы женского монастыря — сестры Ху Тао. Девушка оказалась вся в заботах, отдалилась от подруги, совершенно того не желая. Девушке не хватало ненавязчивых разговоров по душам, рассказов о деревенской жизни, о Син Цю, о том, какой же он красивый и замечательный. Ху Тао искренне надеялась, что он окажется ещё и порядочным: возьмёт возлюбленную в жёны и заберёт в родительский дом. Спросить об этом в простой обстановке монахиня не могла, будни превратились в однообразный цикл проблем, о существовании которых девушка даже не догадывалась. Доселе ей приходилось ухаживать за домом, а остальное время — посвящать саморазвитию и молитвам.

Ху Тао не знала, имела ли она право без разрешения приходить в комнату к Янь Фэй, она даже не знала, появилась ли у неё новая соседка или же нет, честно, об этом думать и не хотелось — эти мысли вызывали лишь тоску. Огромная власть принесла ещё большее одиночество. Единственным собеседником и поддержкой в трудные моменты для монахини оставался её Властелин, он всегда был с ней, однако больше не слышал, не помогал, когда Ху Тао просила. А, может, наступил тот момент, когда девушке пора было сделать всё самостоятельно? Настоятельница зашла в комнату в ночнушке, надеясь, что все спят глубоким сном и не заметят её. В полутьме Ху Тао не могла понять, где находилась Янь Фэй — одна ли — поэтому, хватаясь за всё, что попадётся под руку, по памяти монахиня продвинулась к постели, и зрение постепенно привыкло к мраку.

Холод стоял из-за настежь открытого окна, девушка первым делом подбежала к нему и невольно высунулась наружу — перед глазами была зима. Кусачая, режущая своим жестоким ветром. Ху Тао захлопнула окно, попутно ворча, что Янь Фэй умудрилась уснуть в таком холоде, потом обернулась к кровати, уже привыкнув к темноте. И вскрикнула.

Если бы существо не раскрыло своих золотых глаз, Ху Тао и дальше оставалась в неведении — в комнате изначально она была не одна и даже не с Янь Фэй. С кем-то, у кого очи полны голода, у кого голая кожа освещена луной, выплывшей из-за густых волн слившихся облаков. Монахиня не понимала, находится ли она в комнате с человеком или же страх обрисовывал на теле у незнакомца редкую чешую на руках и лице. Ху Тао закричала, когда нечисть поднялась с матраса, но никто словно не услышал её. Монастырь превратился в глухой лес, все вещи стали препятствиями. Девушка падала раз за разом, пока не добралась до дверной ручки. Момент и — заперто. Русоволосая осталась наедине с чудовищем, которое медленно надвигалось, дыша ей прямо в спину. Ху Тао не успела даже взмолиться о пощаде, как крепкие руки обвили тело, прикрытое одной ночнушкой. Монахиня задыхалась от мужских пальцев, сдавивших тонкую талию, никогда прежде никто не трогал её так откровенно, и бедняга чувствовала отторжение, злость и страх, не дававший пошевелиться. Казалось, если она начнёт пинаться и защищать себя — сделает только хуже, поэтому, давясь слезами и завывая, как маленький ребёнок, стояла ровно и дрожала от такого дьявольского «объятия».

Шнурки на ночнушке заметно ослабели, Ху Тао не успела ничего понять, как осталась нагой посреди комнаты и с мужчиной позади. Девушка прикрыла грудь, взвизгнула, но не успела обезопасить спину от горячих прикосновений. Монахиня не допускала фантазий о том, что кто-то мог заставить позвоночник покрыться мурашками, однако это произошло, и Ху Тао чувствовала себя грязной грешницей. Чтобы хоть как-то оправдать себя, девушка пересилила свой страх, повернулась к нечисти лицом и замахнулась для удара — её тут же остановили и властно припечатали к стене, не церемонясь. Нечисть не допускала отказа, недовольств, знала лишь то, как перед ней преклонялись люди, покладисто стояли смирно и беспричинно любили.

Воспользовавшись замешательством жертвы, мужчина прильнул к нетронутой шее, облизал до ключиц, явно зная, как сделать так, чтобы монахиня от противоречивых чувств ничего не могла сделать. Такое ощущение, что ему нравилось портить невинные разумы и склонять на свою сторону.. противоположную целомудрию. Мужчина встал на колени; из-за роста ему было неудобно спускаться губами вниз, одновременно держа руки Ху Тао в своих, согревая прикосновениями столь мокрыми и щекотными. Вот наконец девушка собралась с силами, чтобы оттолкнуть чудовище от себя, как вдруг снизу что-то обдало током: монахиня закричала, но совсем не от боли или страха, это был иной крик. За которым последовал ещё и ещё, пока ноги Ху Тао не задрожали.

— Нет! — разум настоятельницы помутнел, перед глазами встало небытие. Девушка раскрыла веки, но увидела перед собой лишь серый потолок. — Сон… — Ху Тао боязливо приподнялась на локтях, оглядывая комнату; темнота — через которую можно было увидеть очертания мебели — пугала, заставляя вглядываться отчётливее. Русоволосая панически боялась увидеть вновь эти золотые очи, которые так манили посмотреть в них, сквозь них.

Ху Тао не знала, сколько времени оставалось до утреннего колокола, но поспешно встала, не заметив никого постороннего в комнате, принадлежащей некогда умершей настоятельнице Пин. Монахиня встала, как вкопанная. Внизу её бельё было всё мокрое от вязкой жидкости.

Прошёл месяц с того момента, как Ху Тао стала настоятельницей. Несколько дней назад монастырь отпраздновал первый день нового года. И всё это время девушку, давшую обет целомудрия и послушания, мучили грязные сны с неизвестным мужчиной.

***

— Сестра Фреки, — настоятельница обернулась на голос, презренно нахмурившись, но, увидев блеск вишнёвых очей, глядевшись с неподдельным уважением, смягчилась в лице и поклонилась. — Извините, что отвлекаю в столь важный час, я..

— Сестра Ху Тао, вы не видите, что я репетирую вместе с послушницами? — девушки сзади были только рады незапланированному перерыву: многие из них взялись за горло, принявшись его массировать. По их состоянию легко было заметить, что стояли около алтаря они долго, без возможности выпить глоток воды. — Надеюсь, вы имеете весомую причину, чтобы отвлечь меня.

— Крайне весомую. Пройдёмте со мной к переднему двору, прибыли рабочие.

Вредная настоятельница насупилась, повернулась к послушницам и медленно кивнула, на что девушки, не скрывая улыбок, спустились со ступенек и разошлись по разным углам: кто за водой, кто за стулом (ибо икры неприятно тянуло). Ху Тао помнила, как мучалась на репетициях Фреки, но эти дни прошли. Теперь у девушки был другой статус, другие хлопоты, другие ссоры с теми же настоятельницами, с мнением которых монахине также приходилось считаться. А согласиться с Нин Гуан — всё равно что кивнуть Дьяволу.

Власть у Ху Тао видели лишь её недруги, остальные же знали — девушка не будет гордиться, носа никогда выше не поднимет, скорее, в нужный момент опустит, потому что мудрая и робкая душа ютится в худом теле. Фреки накинула на плечи шерстяной платок, укуталась в него и под завыванье ветра, и скрип задней двери монастыря вышла в сугробы вслед за Ху Тао. А ей как будто и не было холодно: варежки накрывали её руки, а под формой был надет дополнительный слой одежды, прибывший ей из города всего лишь неделю тому назад. Фреки не понимала, отчего согревалась сестра — с завистью и лёгким восхищениям смотрела на неё, наступая на протоптанные следы чужих ног, делая всё, чтобы не увязнуть по щиколотку в снегу.

Монахини обогнули монастырь, следуя на странный звук и мужские голоса около центральных ворот в храм. Рабочие чувствовали себя смело: выгружали камни, известняк, неизвестные монахиням инструменты, вызывающие невольное доверие к профессионалам, посетивших их скромную обитель. Фреки опасливо замедлила шаг, а Ху Тао осталась всё такой же уверенной и даже обрела небывалую приветливость. Со стороны создавалось ощущение, что настоятельница знает всех этих рабочих, и это шокировало Фреки, натолкнуло на отвратительные мысли. Не отводя удивлённого взгляда с сестры, она остановилась за её спиной, бросила оценочный взгляд на всех подозрительных личностей, кого приметила (а приметила девушка всех), и молча принялась слушать.

— Для меня честь просто стоять рядом с вами, позвольте, — мужчина протянул руку для рукопожатия, и Ху Тао неуверенно протянула в ответ. — Вы воодушевили нас своими письмами.

— Что вы? Я лишь цитировала писание, прекрасно понимая, что слова Властелина вас вдохновят больше, нежели слова простой монахини.

Фреки поморщилась. Какие пышные дифирамбы, адресованные Ху Тао, приходилось выслушивать, как будто она единственная управляла этим монастырём и землёй, на которой трудились люди, появившиеся здесь ещё до её собственного рождения. Блондинка повернулась в профиль, заняв себя разглядыванием прибывших рабочих, мельком вслушиваясь и поглядывая за диалогом бригадира и монахини. Мужчина указал рукой на кого-то около тележки, девушка из любопытства повернула голову, дабы увидеть, как смуглая девица с пышными формами спускается на мягкий снег и носит тяжести наравне с мужиками. Фреки оскорблённо прыснула, как будто задели её гордость, и больше не хотела глянуть на не оправдавших ожидания гостей.

— Это моя дочь, Синь Янь.

Беловолосая настоятельница противно хихикнула, в голове её всплыло жалкое клеймо: «сирота». Самообъявленные отец и дочь были совершенно не похожи. Фреки надеялась, что Ху Тао укажет неграмотному твердолобому мужчине, что это явно не его чадо, однако русоволосая сомкнула руки вместе и по-доброму протянула:

— Какая красавица! Вы столько мне про неё рассказывали, теперь у меня появилась возможность познакомиться с ней.

— Сестра, на самом деле… — Фреки навострила уши, ожидая искреннего признания мужчины в том, что эта девочка всего лишь сирота, однако он неловко потёр подбородок, раскрасневшись в щеках. — Она плохо знает наш язык и наедине с ней поговорить очень тяжело. Хотите, я могу в обеденный перерыв представить вас? Сейчас Синь Янь занята разгрузкой инструментов, и я бы её не беспокоил, — монахиня понимающе кивнула и поклонилась.

— Ху Тао, это всё славно, — увидев удивлённое выражением лица мужчины, Фреки притворно поклонилась, извинившись за то, что бесцеремонно влезла в разговор. — Ты отвлекла меня для чего? Чтобы познакомить с рабочими?

— Нет, ради такого я бы не стала отвлекать тебя, сестра. Я хотела обсудить с тобой, где бы нам поселить рабочих на время, пока они будут чинить храм, выкапывать колодец…

— На твой и без того сложный характер то и дело накладывается лживая «дворянская» спесь. Как ты посмела решить всё сама?

— Сестра, извольте, мы решали вопрос реконструкции две недели назад на прошлом собрании. До этого я уже общалась с Му Шэном, — Ху Тао указала на бригадира, влившегося в ход работы. — И написала, что нам может понадобится помощь. Ты представь, чего ему стоило сорваться и приехать сюда из другого города.

— А бюджет? Ты хочешь разорить наш монастырь?..

— Вопрос бюджета мы так же решали на собрании, и Му Шэн согласился на эту сумму, — девушки умолки, понимая, что спор перетёк в простую в констатацию фактов. — Я не решила только, где им спать… Помоги мне, сестра.

— Хорошо! — цыкнула Фреки, укутавшись сильнее в свой шерстяной платок. — В обед я поговорю с Нин Гуан, — девушка шустро пошагала по вытоптанным следам обратно в храм, обходя проносившихся мимо рабочих.

И всё же среди них остро выделялась эта чужестранка Синь Янь, которая, как спутавшийся комок мыслей, не могла никак распутаться. Поговорить ей было не с кем, и она бубнила что-то на своём языке, пародируя речь других, чем вызывала у мужиков смех. Му Шэн разгонял их, делал замечания, что-то шепча после на ухо смуглолицей. Она фыркала и продолжала работу, не жалея себя, чтобы мужики за глаза не шептались обидно: «Баба… Абсолютно бесполезная».

Ху Тао оглядывала храм, представляя, каким красивым он встретит скорую весну, благодарно оглядывала рабочих, трясущихся на холоде, которые весело дёргались, согревая свои тела. Следовало накормить их вкусным обедом, сделать горячие напитки и нагреть термальные камни — так и работа далась бы легче, и ребята были бы очень благодарны. Замечтавшись, монахиня начала обходить храм с другой стороны, протаптывая новую дорожку следов, глядя на блестящие снежинки, похожие на звёзды в ночном небе, но вдруг Ху Тао замерла. Долго всматриваясь в одну точку, девушка невольно подняла взгляд выше по дороге, спрятанной в тени храма, и ужаснулась, прижав варежку ко рту. К сараю вела тонкая дорожка почерневшей крови, впитавшаяся в чистый блестящий снег. Монахиня обернулась, хотела позвать кого-то, но вдруг сжала губы — всё могло быть не так, как ей показалось, возможно, это кровь раненного животного, которого стоит выгнать из сарая, прежде чем мужики заколют его до смерти.

Ху Тао, скрипя снегом под ногами — им же закапывая следы крови — увязала в сугробах, увеличившихся в глубине ближе к входу в сарай. Немного усилий — петли с противным лязгом отворили дверь, давая монахине заглянуть в скверно пахнущую комнату, в которой девушка не бывала с прошлого лета. Одна из послушниц распустила слух, что глубоко в углу сарая прячется нечисть с глазами цвета миндаля; они приковывают сначала, а потом краснеют, сужаются хитро и, бац, — руки утянули в темноту, и не видно не слышно жертву более. Ху Тао, вспомнив это к своему несчастью, сглотнула, оставила дверь приоткрытой, надеясь, что ветер не захлопнет её, пока монахиня будет осматриваться.

В нос противно пробивалась заплесневелая сырость, мокрая пыль и другие раздражители, из-за которых хотелось беспрерывно чихать. В конце концов Ху Тао не выдержала: несколько раз мотнула головой, приподняла лицо, невольно открыла рот, чихнула и тут же вскрикнула от резкого хлопка! Дверь закрылась, на миг стало невыносимо темно, не видно очертаний инструментов, бочек, другого хлама, видны лишь потухающие миндальные глаза, медленно закрывающиеся, а потом так же размеренно раскрывающиеся. Ху Тао навалилась на дверь, думая сбежать, но при должном свете неизвестная нечисть превратилась в простого человека, засевшего в сарае, словно ища укрытие. Воистину, раненый зверь.

— О, Властелин, я так испугалась, что вы здесь?.. — монахиня прикрыла испуганный крик мокрой варежкой и, не отрывая дрожащего взгляда от чужой руки, упала на колени рядом с незнакомцем, по виду намеревавшемуся вздремнуть. — Властелин мой, нет-нет, это что, кровь?

По внутренней стороне руки текла река боли и сожалений, красная, смердящая, впитывающаяся в жёсткий пол сарая, оставляя в нём новое отвратительное амбре. Ху Тао подняла взгляд на человека, изумилась его красоте, решив, что перед ней — раненая девушка. Но опустив взгляд ниже, увидав одеяние, монахиня прокашлялась и про себя даже поклонилась миловидности юноши, умиравшему на её глазах.

— Перевязать, надо перевязать, — талдычила девушка, осматривая окружение: грязные тряпки, папирусы — ничего, чем можно было перевязать рану, из которой с каждой секундой вытекало всё больше крови. Ху Тао опустила взгляд на подол подрясника, в протест замычала и схватилась за голову. Пальцы коснулись ткани головного убора, прошлись подушечками мягко, медленно, а после вдруг сорвали его с русой макушки, на что незнакомец аж выдохнул. Ху Тао смущённо взглянула на незнакомца, на его туманный взгляд, девичье лицо и на движение губ.

— Я быстро, не засыпайте главное, — настоятельница прижала волосы руками, наивно думая, что таким образом сможет прикрыть голову.

Минуя пронизывающий ветер, толпы рабочих, не заметивших монахиню без клобука, Ху Тао забежала в монастырь, почти задыхаясь от бега по сугробам. Внешний вид девушки шокировал, особенно Нин Гуан, оказавшейся как нельзя вовремя в главном зале, русоволосая и не надеялась на такую удачу, забыла все старые обиды и взмолилась:

— Прошу, помогите! — вспоминая, как жалко выглядел незнакомец, как он от боли не мог ничего сказать, Ху Тао заревела: — В сарае человек… Он умирает, помогите, прошу…

Монахини сорвались на улицу звать мужиков, кто-то — лекарей, а Нин Гуан настигла упавшую на пол настоятельницу, удержала за руки, подняла и притянула к себе, руками и тканью собственного клобука прикрывая волосы.

— Тише, маленькая. Пойдём наверх, ты вся дрожишь.

Но Ху Тао оттолкнула женщину, запуталась в ткани своего подрясника и почти упала в молитвенный зал. Ревя во весь голос, юная настоятельница на четвереньках пробилась к алтарю Властелина, но в этот раз его железная статуя выглядела ужасающе, словно гнев Божий готов был в любой момент обрушиться на хрупкое сломленное тельце. Ху Тао прижала лоб к ковру, сложила руки и начала горячо молиться, свернувшись, как лесной ёж. Нин Гуан наблюдала, как этот комок подрагивал, срывался на жалобный писк в своём плаче, как русоволосая яростно и даже с отвращением тянула на себе волосы и одежду, как будто пытаясь самолично разорвать себя. Ху Тао утонула в своём отчаянии, превратившись в безвольную сопливую лужицу, что Нин Гуан было как никогда на руку.

Белокурая сделала шаг к алтарю, но остепенилась, застыла, глядя на статую Властелина, потом окончательно исчезла в коридоре, недовольно сжав кулаки. Поймав какую-то послушницу на кухне, настоятельница попросила найти «ту самую, пухлощёкую, с розовыми волосами». Нин Гуан притворялась, будто никак не могла запомнить её имени, но оно не раз всплывало в голове настоятельницы не в самом добром ключе. Янь Фэй была тем препятствием, которое женщина никак не могла преодолеть. Однако могла сломать. Мысли о скорой расправе подняли белокурой настроение, и она властно принялась командовать мужиками: куда нести раненого, какие вещи принести с чердака и каких лекарей стоит позвать для операции.

День в монастыре предстоял сумасшедший. Янь Фэй с трудом заставила подругу уснуть, Ху Тао отчаянно просилась в старую комнату, ей не спалось в кабинете, в нём она видела кошмары! Фиалка пообещала, что будет с ней. Так девушка просидела около кровати подруги до самого вечера, пока тело Ху Тао не перестало дрожать, а разум не одолел спокойный мягкий сон. Без кошмаров.

***

— Кто вас ранил? — незнакомец проснулся ночью. Лекари опасались, что от такой потери крови он не выживет, но произошло настоящее чудо, в которое Нин Гуан совершенно не верила. Она с подозрением отнеслась к юноше, привлёкшему слишком много ненужного внимания, каждая вторая послушница желала за ним ухаживать: приносить еду, менять бинты и «просто навещать». — Собираетесь играть в молчанку?

Настоятельница была уверена, этот юноша — посланник Дьявола и готов принести раздор в монастырь. Он лишь набирался сил, лёжа в постели, опустив на подушку свои чёрные волосы средней длины, блестящие на свету бирюзой.

— Скажите своё имя, гость. Мы даже не знаем, за кого молиться Властелину, чтобы вы поскорее оклемались, — Нин Гуан даже не скрывала неприязни в голосе, на что юноша совершенно не реагировал, продолжая глядеть в потолок и держать свободной рукой какую-то темную ткань.

— Где та монахиня? — он подал сиплый голос и впервые за битые полчаса расспросов повернулся к настоятельнице лицом. — Та, с русыми длинными волосами и красными глазами.

— Сестра Ху Тао не монахиня, она тоже одна из аббатис. По счастливой случайности, — не смогла не добавить Нин Гуан, однако ответ незнакомца весьма устроил, судя по тому, как поднялись его уголки губ. — Вы её знаете?

— Нет, но она мне очень помогла. Аббатиса отдала мне свой головной убор, чтобы я не истёк кровью, — юноша поднял чёрную ткань, и белокурая наконец поняла, что в руке он держал клобук. Нин Гуан показалось, что незнакомец был очень горд тем, что смог увидеть слугу Божью с распущенными волосами, и это разозлило настоятельницу. Пытаясь держать себя в руках, она поднялась со стула, думала выхватить головой убор из рук, но самоконтроль взыграл в последний момент — Нин Гуан остановилась около кровати раненого, смиренно скрестив пальцы на животе.

— Позвольте я отдам головной убор хозяйке.

— Не стоит, я верну его сам. Хочу отблагодарить сестру Ху Тао, — имя из его уст прозвучало «похотливо», Нин Гуан посчитала своим долгом вытурить этого мужика из священного места, но никто бы ей не позволил, тем более, когда юноше было противопоказанно вставать после операции. — Когда я смогу с ней увидеться?

— Не сейчас, уважаемый, уже поздно. И мы с вами тоже засиделись, — настоятельница поклонилась, развернулась, чуть не свалив своим напором стул, и удалилась из комнаты, взрываясь внутри от неконтролируемой злости и ненависти.

Нин Гуан редко доверяла мужчинам, стремилась быть выше их по статусу и мудрости, стремилась управлять их грубой силой, но нередко попадались столь строптивые и своевольные — самый ненавистный типаж для привередливой женщины. Таких юношей необходимо было воспитывать, наказывать и принижать, чтобы знали своё место, но у Нин Гуан всё ещё не хватало власти. В этом мире женщина, пускай и настоятельница, стояла ниже любого мужчины, пускай самого никчёмного, с этой истиной приходилось мириться, однако терпению всё равно был какой-то предел. Аббатиса вновь поймала какую-то послушницу, взглянула на её лицо и цыкнула. По мнению Нин Гуан, в монастыре большая часть была уродинами, служанками, по примеру которых женщин и относили к слабому полу. Однако в этих холодных стенах было несколько экземпляров, которые обязаны были стать частью секретной коллекции.

— Найди мне Сян Лин и скажи, чтобы зашла ко мне, — пока послушница что-то несвязно мямлила, Нин Гуан устремила свой скучающий взгляд на лестницу, по которой кто-то медленно поднимался. — Погоди, замолчи, — глаза настоятельницы сузились, когда та увидела на ступеньках незнакомку со смуглой кожей, несущую тяжёлые мешки. — Иди, ты свободна.

Нин Гуан привлекала экзотика, делала совсем нетерпеливой, поэтому настоятельница быстрым шагом настигла прибывшую гостью, одну из тех рабочих. Белокурая знала лишь её имя, Синь Янь, и помнила несколько комментариев от Фреки, когда та забежала в кабинет, негодуя по поводу самовольности новой аббатисы. Тогда Нин Гуан и значения не придала, но в ту минуту её будто осенило: она хочет её. Эту безвольную одинокую игрушку, которую все бросили, даже родители. Такая несчастная и услужливая обязана была стать частью коллекции Нин Гуан, неудивительно, что Синь Янь оказалась прижата к двери комнаты, которую ей выделили этим днём. В темноте смуглолицая не сразу поняла, кто перед ней стоит и пробубнила что-то на своём языке.

— Очаровательный голосок, — женщина облизнулась, провела пальцем по мягкой щеке и вздёрнула чужой подбородок. Глазки молодой девушки заблестели страхом, что только раззадорил руки настойчивее пройтись по привлекательным выпуклостям. — Ты меня совершенно не понимаешь? — Синь Янь помотала головой. Она знала несколько необходимых фраз, но редко их использовала, потому что не любила здешний язык, он для неё казался чересчур грубым. — Ты ведь хотела зайти в комнату, так иди, — Нин Гуан опустила ручку, приоткрыв дверь, на что Синь Янь удивлённо завертела головой. — Ну же, иди, зверёк.

Смуглолицая и не догадывалась, что её ждёт, даже не могла предположить. Ей казалось, настоятельница просто желала поближе познакомиться с чужестранкой, в своей необычной манере, однако столь наивные мысли не смогли успокоить шустро бившееся сердце. Подсознательно Синь Янь желала убежать, поскорее закрыться в комнате и зарыться под одеяло,оставив страх в тёмном коридоре жуткого монастыря. Нин Гуан с широкой улыбкой удержала дверь, не дав девице осуществить свой план. Настоятельница застыла, увидев в тусклом свете свечей сидевшую у окна знакомую девушку. Она обернулась, на что розовые прядки подпрыгнули на её плечах. Скребя ногтями по деревяшке, настоятельница медленно ретировалась назад, прикрыв дверь. В комнате зазвучали девичьи голоса, щебечущие на непонятном языке.

«Эта мразь… Почему она в этой комнате?»

Янь Фэй была препятствием во всём. Если бы не она, Нин Гуан смогла бы сломить Ху Тао, взять её, растерзать! Если бы не Янь Фэй, Нин Гуан бы позабавилась с этой девчонкой! Если бы не Янь Фэй… Если бы её тут не было…

Неосознанно настоятельница вернулась в свой кабинет, покачиваясь от ярости. Ей стало легче, переложив ответственность на одного человека, который в мыслях Нин Гуан уже сотни раз горел адским пламенем. Нужно было немного подождать.

Если бы не Янь Фэй, не этот наглый юноша, не назойливая Ху Тао, то белокурая не забыла бы о том, что ещё с обеда оставила в своём кабинете подарок для себя. Совершенно вылетело из головы худое женское тело, прикованное к кровати жёсткими верёвками, лишённое возможности позвать на помощь из-за набитых в рот тряпок. Нин Гуан зажгла свечу, прикрыла дверь и прокрутила ключ в замочной скважине. От плохого настроения и следа не осталось, когда аббатиса подошла к кровати и сверху-вниз взглянула на зашевелившуюся Кэ Цин. Грудь её бела, как у задыхающейся рыбы, кожа истерзана красными отметинами и царапинами, одеяло между ног всё мокрое, а тряпки смочены собственной слюной. Нин Гуан была одновременно горда и разочарована, что забыла о таком прелестном зрелище.

— Дрожишь, маленькая… — выдохнула женщина, расслабив кисть. Раскалённый воск словно дождевая капля упал на живот Кэ Цин и разбился на несколько крохотных искр. Монахиня выгнулась в спине и тихо взвыла через тряпки. Лицо окропили несчастные слезинки, блестящие в полутьме, как драгоценные камни. — Вини во всём Янь Фэй… Если бы не она… Ты бы спокойно уснула здесь до завтрашнего утра.

Кэ Цин истошнее заревела, ощущая, как воск разъедает её кожу, а тело потеет от страха, что её, связанную, беззащитную, сейчас просто-напросто убьют.

— В аду ещё больнее. Тебе стоит привыкнуть, — хихикнула Нин Гуан, найдя для себя новый способ мучить истерзанное тело. — Терпи, маленькая, это всего лишь воск, смотри, — настоятельница капнула на свою ладонь. Жгучее тепло до боли пронзило руку, и белокурая, краснея, охнула: — Невообразимо больно…

***

— Где сестра Кэ Цин? — на вопрос Ху Тао все пожали плечами. Девушка неловко поправила платок, что впредь был вместо головного убора, скрывавшего волосы наполовину. — А сестра Янь Фэй? — реакция была та же.

На утро Ху Тао чувствовала себя разбитой, несобранной, поэтому пролежала до обеда, пока в дверь не стали стучаться дежурные. Если бы монахиня не вышла из кабинета, то разнёсся бы неприятный слух о том, что ей не здоровится, сколько бы проблем это создало, сколько бы слухов. Девушка собралась с духом, завязала волосы под тонким платочком, став белой вороной среди гордых и чёрных ворон. Несмотря на статус, Ху Тао словно не воспринимали всерьёз или же делали вид, что её не существует, а по какой причине, оставалось догадываться.

Строительные работы начались незамедлительно, хватило нескольких слов, чтобы профессионалы начали стучать молотками, заполоняя двор как и мусором, так и камнями с досками. В том хаосе, казалось, могли разобраться только мужчины и одна хрупкая смуглолицая девица, заметная среди всех в большей степени. Она так энергично перебегала из одной группы работников в другую, как рысь — почти бесшумно, нередко пугая тем, что незаметно притаивалась за спиной или повозками. Ху Тао в каком-то смысле ей даже завидовала: у неё есть семья, работа и силы, чтобы доказывать всем свою значимость. Получив звание настоятельницы, девушка словно запуталась в чужих целях, в желаниях умершей Пин. Старушке всегда нравилось собирать книги и реставрировать их, тем же занялась и Ху Тао. Госпожа Пин редко выходила из дома, поэтому кожа была бледной словно кость. Прекрасно зная, что теперь монахиня могла делать всё, что пожелает, девушка не выходила дальше территории монастыря, тоскливо глядя в окно куда-то за горизонт, в котором одна далёкая чащоба, наверняка, покрылась коркой снега.

— Сестра Сян Лин? — русоволосая зашла в комнату и расплылась в улыбке. — Я знала, что застану тебя здесь, на кухне.

— Сестра!.. — пухлощёкая воодушевлённо подпрыгнула, чуть не рассыпав буковые орешки из миски, но вдруг улыбка опустилась вниз, застав настоятельницу врасплох.

Ху Тао знала: в монастыре что-то случилось! Прикрыв дверь, чтобы их никто не побеспокоил, русоволосая взволнованно взглянула в солнечные глаза, в которых словно поселились тучи. Руки легли на маленькие плечи, смяли их, и Сян Лин прижалась к груди подруги, утопая в своей печали, с которой девушки попытались справиться вместе. Аббатиса погладила голову монахини сквозь клобук, покачала из стороны в сторону, как младенца, пока на огню подпрыгивала медная крышка. Запах готовящейся еды, мягкие руки, обнимающие так заботливо, — всё это могло довести Сян Лин до крупных слёз счастья, ведь она с детства была одна, а о семейном очаге могла только мечтать. Годы шли, монахиня надеялась, что найдёт себе мужа, но, когда ей стукнуло шестнадцать, все начали уговаривать дать обет целомудрия и послушания. Поддавшись желаниям окружающих, впредь Сян Лин и правда могла лишь мечтать.

— Сестра, ты ведь не уйдёшь от нас? — девушка подняла свои блестящие золотые глаза и взглянула жалобно на настоятельницу. — Не уйдёшь к тому разбойнику?

— Какому ещё разбойнику? — Ху Тао нервно улыбнулась, отойдя от подруги на несколько шагов.

— Нин Гуан сказала не доверять тому раненому, потому что он на разбойника похож. А ещё все знают, что он видел тебя без, ну… — Сян Лин не решилась произнести это слово и медленно указала на свою голову. — Теперь он имеет право попросить твоей руки у Властелина…

— Ему не нужна такая, как я, да и Властелин меня никуда не отпустит, — если бы Ху Тао могла, то коснулась заботливо мягких волос Сян Лин, вызвав лёгкие мурашки по спине. От её слов сразу стало легче, кухарка выдохнула и смело подошла к подносу, содержимое которого скрывало светлое полотенце.

— Меня попросили отнести ему поесть, а я боюсь… Можешь ты отнести, сестра? Прошу тебя.

— Конечно, — Ху Тао вдруг нервно дёрнулась. На миг стало не по себе, однако поднос она всё-таки взяла. — Сестра, скажи, а как зовут этого юношу?

— Сестра Нин Гуан вчера пыталась узнать о нём немного, но он молчал… Ещё сегодня попросила зайти к ней, если парень что-то тебе скажет.

— Я зайду, — Ху Тао уверенно кивнула. — Я обязательно зайду к сестре.

Не было сомнений, что Нин Гуан не смогла удержаться и не рассказать о трагедии монахини. Стыдно было за своё поведение вчера, русоволосая и не думала, что эмоции нахлынут так стремительно, прямо на глазах у белокурой. Теперь девушка пожинала плоды своей слабости и была готова всё исправить. Первый шагом к этому должна была стать встреча раненого со своей спасительницей. Внешне Ху Тао волнений не показывала, но внутренне надеялась, что слова Сян Лин — всего лишь слова, не более предположений и опасений. Юноша не выглядел так, словно желал женить на себе монахиню, хотя, признаться, после вчерашнего срыва девушка смутно помнила, как раненый вообще выглядел. Не покидало ощущение страха от вида крови, отвращения от её запаха, это и тормозило ноги монахини, заставляло несколько раз подумать перед тем, как оказаться у той самой двери, где поселили юношу.

Ху Тао думала стучать, но, приблизившись к комнате, услышала в ней тихие голоса лекарей, которые вчера навещали и настоятельницу. Они настрого запретили ей напрягаться, сказали, что переутомление может сказаться на дальнейшем потомстве. Девушка так же узнала, что у неё проблемы с сердцем, и излишние эмоциональные всплески могут вызвать острые боли в груди. Ху Тао замечала за собой такое, нередко повторяла себе дышать и фокусироваться на молитве, однако это не помогало. Стоя возле двери, русоволосая металась на месте, не зная, где же ей спрятаться, и, как только она заприметила широкую коробку около входа в склад, как петли противно и устрашающе заскрипели. Ху Тао застыла в глупой позе с подносом в руках под пристальным взглядом суровых лекарей с широкими капюшонами, прикрывающими лысину.

И хоть она теперь была настоятельницей, отчитывали девушку, как послушницу, негодующе разводя руками и хмуря брови. Ху Тао держала голову прямо, откровенно краснея и сжимая поднос сильнее, пока выслушивала последующие нотации, закончившиеся простой фразой: «Будьте аккуратнее и не перетрудитесь». Наконец мужчины колонной вышли из комнаты, оставив дверь неловко распахнутой, чтобы раненый и его спасительница обменялись неоднозначными взглядами. Аббатиса выпрямила спину, притворяясь словно ничего не было. Дверь тихо захлопнулась, а на прикроватной тумбе стали появляться продукты и миски с чем-то горячим.

— Вам нездоровится, сестра Ху Тао? — юноша заметил, как девушка вздрогнула от его слов, и подвинулся на край, увлечённо рассматривая лицо монахини. — Вы вся красная и тяжело дышите.

— Не беспокойтесь за меня. Я благодарна Властелину, что жива, и что он спас вам жизнь.

— Спасли мне жизнь ваши лекари и вы, сестра, — юноша заглянул под подушку и достал оттуда тёмную ткань, которую монахиня тут же узнала. Это был её клобук! Чистый, вкусно пах. Ху Тао подняла взгляд на парня и поняла, что именно его запах впитала ткань, отчего стыдливо прикрыла щёки. — Я постирал его, теперь можно вновь носить.

— Благодарю вас, господин, — Ху Тао согнулась в коленях и застыла, не решаясь забрать клобук обратно. Непривычно стоять с мужчиной в одной комнате, неприлично смотреть на него и грешно в этот момент думать о снах, мучивших монахиню. Видя во всех этих событиях некую закономерность, русоволосая с подозрением отнеслась к юноше, которого спасла, ведь не исключено, что он — вестник Дьявола, желающего забрать себе душу Ху Тао. — Если вы в порядке, я пойду, меня ждут дела в монастыре, — девушка протянула руку, чтобы забрать клобук, но юноша вдруг оттянул ткань к себе, изменившись в лице.

— Сестра, я знаю, что вы пойдёте в кабинет к той белокурой женщине. Не идите. Не сейчас.

— Что? — Ху Тао показалось, что у неё глаза полезли на лоб, когда юноша так уверенно раскрыл намерения настоятельницы. Всё ещё сжимая клобук в руках, он пристально глядел на девушку, ожидая некого смирения. — Что вы такое говорите, господин…

— Сяо.

— Господин Сяо. С чего бы мне не идти в кабинет сестры Нин Гуан, если об этом говорите вы?

— Покамест там опасно, я знаю это, и вам лучше послушаться, если не хотите, чтобы кто-то погиб, — Сяо наконец протянул девушке клобук и встал с кровати сам.

Телосложение у парня было худым, сам он был выше монахини на голову, чем смутил, обескуражил и вынудил стыдливо отвернуться, ведь раненый к тому же был не одет. Казалось, никакие законы и правила не писаны этому чужестранцу, он спокойно мог в тонких штанах пройтись по комнате, чтобы наконец найти то, чем можно прикрыться; мог переодеваться словно стоял в комнате один, а монахиня рядом — всего лишь мебель или же зверюшка, перед которой оголиться не стыдно. Была бы воля Ху Тао — стукнула бы лишний раз! Да вот боялась собственного гнева, из-за этого развернулась к юноше спиной, глубоко задышала, ощутив, как воротник сдавил шею. Платок норовил слететь, чуть девушка вздёрнула рукой, та крикнула, прижала ладони к макушке и притянула ткань обратно ко лбу.

— Сколько проблем из-за куска ткани на голове. Ваша религия утомляет меня, — Сяо протянул по-кошачьи, прильнул плечом к двери, глядя на чудесные метания монахини на месте. Она явно надеялась сдрыснуть, но не хватило решимости. — Доходили сведения, что головной убор для вас, женщин — символ покорности. Так кому же вы покорились? Какому Богу?

— В этих землях… почитается единственный Бог — Властелин, — ответила Ху Тао непривычно неуверенно, как будто боясь, что Сяо в любой момент сможет её переубедить.

— Вы почитаете того, кого никогда не видели. А я со своим Богом очень хорошо знаком, — поверх одежды юноша надел рванный на рукавах кафтан, кровь с которого не смогли отстирать. — Вы бы хотели познакомиться с моим Богом, сестра, и покориться ему? — Сяо медленно поднял руку, показывая, как кровь пропитала бинт. — Я так близок к своему Богу, что на днях он чуть не убил меня.

— Вы просто… Богохульник! — Ху Тао почти выбежала из комнаты, как за руку крепко схватил чужестранец, пронизывающий взглядом узких зрачков.

— К весне в этом монастыре кто-то умрёт. Это нормально, когда в расцвете жизни чья-то навсегда потухает. Вы можете сделать всё по-своему — тогда все они умрут.

От слов Сяо по спине пробежали мурашки. Ху Тао тут же представила всех этих «они». Янь Фэй, Сян Лин, Кэ Цин неужели правда могли оказаться в опасности? У настоятельницы не было ни единой причины, чтобы верить надменному юноше, но и причин, чтобы не верить, не было. Ху Тао сжала челюсть, сдерживая пламенный гнев. Сяо наблюдал за этим с интересом, казалось, ожидал, что монахиня согрешит: взорвётся, ударит его, закричит, но русоволосая была умнее. Она одёрнула руку, обвела юношу пристальным взглядом, готовясь обороняться, потом выпрямилась, не увидев прямой угрозы, и притворно улыбнулась:

— Я услышала вас, спасибо.

========== Из праха ==========

Кабинет. Документы. Ужин. Смех. Кабинет. И вновь кошмар.

Не понимала Ху Тао, от чего мучительны столь ласковые прикосновения к себе. Не понимала, зачем тень с горящими глазами приходит всякий раз, когда девушка совершенно её не ждёт. Для чего ей душа простой монашки? Для чего именно её душа, а не чья-то другая из монастыря?

Ху Тао вновь плакала. Сквозь сон и при пробуждении. Вспоминая события внутри кошмара, монахиня не могла не дрожать, закутавшись в плед, хозяина которого так и не удалось найти. Мужчина целовал шею, мучая зубами, напоминая девушке больного собственника, который даже кожу на вкус хочет испробовать. Раздевал, мог сминать в руках, ведь монахиня была так мала по комплекции: недоедания, нередкий голод и нарушение сна привели к исхуданию; к зиме щёки Ху Тао стали ещё острее. Сколько бы одежды аббатиса не надевала, всегда дрожала от холода, имея возможность согреться только во снах, где над ней нависал неизвестный мужчина, лицо которого разглядеть во тьме было невозможно. Нескончаемые недомогания, потеря веры в свою непорочность привели к увяданию организма и без того болезненной монахини.

Да, Ху Тао понимала, что зиму может не пережить. Поэтому впредь стала отдавать свою порцию послушницам, которые и сами чахли от тяжёлой работы и скудного питания. Настоятельнице приносило удовольствие делать людей счастливыми, так она забывала о дурном, могла представить, что действительно чего-то стоит и может в этой короткой холодной и несправедливой жизни.

Монахиня дни и ночи молилась, чтобы все выжили, чтобы в их земли не пришла чума. Для этого было сделано всё: выкопан колодец, к озеру никто уже не ходил, а кусачие холода ограждали монастырь от людной деревни. Выгонять работников на улицу в метель Ху Тао не могла и других настоятельниц просила сжалиться. Фреки согласилась, потому что не увидела у Нин Гуан намерений спорить. Сама белокурая стала непривычно тихая. Русоволосая могла бы заметить в этом что-то странное, но не стала — свои проблемы оказались выше, а желание оставить после смерти нечто ценное заперло Ху Тао в кабинете на долгие часы. Там девушка, уже не такая наивная и беззаботная, писала неудобным пером, которое брызгалось, пачкало папирус. Но усердию монахини не было предела.

Ведь после себя она решила оставить наставления, хоть и знала: «Никто не будет читать откровения сиротки».

— Господин Му Шэн, я видела в окне, как вы вчера в холод смешивали раствор для камня. У меня было желание остановить вас, и, признаться, загнать домой, как ребёнка, — хихикнула Нин Гуан, пребывая в отличном расположении духа, казалось, даже в кокетливом. — Строительство — ваша страсть, да?

— Не моя, а наша общая с ребятами. Не могу присвоить её себе, — и несмотря на то, что отношения с настоятельницами поменялись в лучшую сторону, благоговел Му Шэн всё-таки одной — Ху Тао. Она скромно предоставляла слово другим, молчала и вдумчиво слушала, изредка смачивая горло травяным чаем и зачерпывая ложкой уже остывшую овсянку. Девушка недоедала; относила еду послушницам, оставаясь всегда полуголодной. Из-за этого Му Шэн чувствовал себя негодяем, когда просил добавку.

— Сегодня погода знатная, мы обязательно начнём работу над клуатром{?}[окружённый стенами квадратный или прямоугольный в плане внутренний двор, примыкающий к комплексу зданий средневекового монастыря или церкви.].

— Это так славно! — в полный голос восхитилась Нин Гуан, подмяв руки в лицу, как радостное дитя. — Тогда на обед мы приготовим что-то сытное, согласны?

— Мы не посмеем объедать вас, госпожа аббатиса.

— Рыбы мы наловили много, — Фреки стёрла крошки с губ и взяла в руки пустые тарелки. Многие в столовой тоже уже заканчивали трапезу. — Так что, не обеднеем от сытного обеда.

Ху Тао казалось, что всё хорошо, будто бы Властелин после ужасного кошмара ниспослал девушке спокойные часы. Оглядевшись вокруг, монахиня удивилась тому, как все с аппетитом кушали, беззаботно болтали, улыбались и не болели. Все живы, здоровы, кто-то располнел, кто-то похорошел спустя месяцы работы в монастыре. Последнее больше относилось к монахиням, пришедшим из сгоревшей обители, и отчего-то невольно Ху Тао вспомнила Янь Фэй.

Когда девушка стала настоятельницей, они почти перестали проводить время вместе. Русоволосой невольно казалось, что кошмары ей начали сниться из-за недостатка заботы от милой фиалки. Словно и вся божественность улетучилась из жизни Ху Тао, оставив лишь эфемерные воспоминания. Найдя взглядом посеревшую монахиню, русоволосая вежливо закончила беседу, встала из-за стола с тарелкой овсянки в руках и прошла сквозь ряды столов к одинокому уголку около выхода из столовой. Подойдя ближе, за одинаковыми макушками в клобуках Ху Тао увидела новую соседку Янь Фэй. Му Шэн называл её своей дочерью, а остальные работники и монахини стали называть Синь Янь или по-простому — Яна. Заметив приблизившуюся настоятельницу, смуглолицая незаметно пнула соседку под столом, отчего кружки на месте подпрыгнули. Янь Фэй подняла потерянный взгляд и раскрыла рот, не зная, как успокоить голос и просто сказать: «Здравствуй».

Ху Тао снисходительно улыбнулась, думая, что своим присутствием помешала девушкам разговаривать о личном, из-за этого розоволицая и разнервничалась. Аббатиса положила тарелку рядом с плоской деревяшкой, на которой подавали хлеб, и молча указала на неё. Янь Фэй задрожала, и только тогда Ху Тао заметила, что подруга почти плачет, но сила воли сдерживает поток крокодильих слёз.

Никто из них не успел ничего сказать. Шум на улице, топом копыт, ржанье и мужские голоса отвлекли всех от трапезы, и настоятельницы вместе с послушницами двинулись к центральным воротам. Многие предпочли остаться в тёплой столовой и наблюдать за всем из окна, ведь зрелище открывалось славное: Ху Тао вышла почти без верхней одежды к незваным рыцарям. Они спешились, оставив лошадей в стороне, а сами тяжело протопали к, встречающим их, хозяевам. Девушки окружили мужчин, стали расспрашивать, что же произошло, но те властно приказали вернуться внутрь. Их ожидал допрос. Прекрасно оценивая свои силы, Ху Тао ступила назад, открывая путь Нин Гуан, внушающей авторитет своим холодным взглядом. С ней рыцари с удовольствием начали вести беседу, а двум настоятельницам пришлось следовать за непоколебимыми гостями.

Напряжение в монастыре возросло, рыцари отцепили весь периметр, немалая часть засела внутри, не отрывая взгляда от перепугавшихся девушек. Все ждали дальнейших действий, в том числе и бригада строителей, чью работу бесцеремонно прервали. Со стороны беседа настоятельниц и, стало быть, главного среди всей немалой группы рыцарей, выглядела безобидно. Но никто не решался подойти ближе и услышать о неприятной теме их разговора.

— Монахиня украла трёх кур? Бессмыслица какая, — фыркнула Нин Гуан, а Фреки беззаботно хихикнула. Но только Ху Тао было не до смеха, она вся сжалась, не отрывая взгляда от строгого лица главного рыцаря; он явно был сам не рад тому, что их послали в такую глушь.

— Если скрывать нечего, то вы спокойно дадите нам сделать свою работу, сестра, — отрезал мужчина, выхватив из рук товарища свиток. — Торговец описал, как выглядела воришка, сейчас мы всех проверим, — взгляд рыцаря задержался на Ху Тао, мужчина прищурился, а потом спокойно выдал: — Нет, та потолще была.

Никто из настоятельниц не верил, что монахиня могла украсть в городе трёх кур. Разве такой грех долго остаётся в секрете? Все, как одна, были убеждены, что воришки в их рядах нет, поэтому не подозревали, не обсуждали, а просто смиренно молчали и молились. Ху Тао восхитилась сплочённостью сестёр, и именно это успокоило слабое сердце девушки на время, пока в отдельной комнате не собрали всех монахинь, подходящих под описание.

Пять монахинь, три настоятельницы, два рыцаря и один юноша — все ютились в тесной комнатке, у дверей которых стояло ещё четверо мужчин. Казалось, к обеду нервы у многих готовы были сдать, в том числе и у Ху Тао, ведь она видела собственными глазами, как около стены в шеренгу стоят девушки, среди которых Сян Лин, Кэ Цин и Янь Фэй. Видя, как русоволосая белела с каждой затяжной минутой, Нин Гуан чуть ли не приказывала ей удалиться из комнаты и прилечь, однако она отказалась, лишь попросила всех выказать ей разрешение занять стул. И всё равно коленки дрожали, словно Ху Тао сама стояла у этой стены и ожидала «казни».

— Вы не решаетесь к Властелину воззвать из-за страха, что он вам ответит? — рыцарь презренно приподнял уголок губ. — Мы обыскали погреб и чердак — так и не поняли, что принудило красть слуг Божьих, если голод не властвовал в ваших стенах.

— Отец, сытый голодного не поймёт, — смело произнёс юноша, стойко держащий руки за спиной.

Ху Тао взглянула мельком, заметила, как бела его кожа, темны волосы, на вид кажущиеся такими шелковистыми и мягкими. Несмотря на прилежное лицо, возразить он всё-таки посмел, на что отец лишь цыкнул, смирившись, что в его возрасте такие выражения — не редкость. Для Ху Тао оставалось непонятным, для чего юноша, совершенно не одобряющий методы рыцарей, приехал сюда с группой отца. Дорогой сюртук выдавал в мальчишке, скорее, интеллигента, нежели воина.

— Ты, — рыцарь пропустил мимо ушей слова сына и указал на перепуганную Сян Лин, чьи щёки заметно опустились. — Да, ты. Что ты делала вчера в период с двух до четырёх?

— Н-на кухне б-была.

Рыцарь повернулся к Нин Гуан, ожидая объяснений. Мужчина не совсем понимал, что значило «на кухне», и настоятельница вежливо добавила:

— Сян Лин у нас отвечает за еду большую часть времени и вчера дежурила: чистила овощи, готовила, мыла посуду. С ней были ещё послушницы, могут подтвердить.

Одно имя оказалось зачёркнутым, и перо остановилось около имени другой монахини, оставив около него жирную кляксу.

— Понял. А эта? — рыцарь указал на Кэ Цин.

— Она была со мной, — вступилась Нин Гуан и замолчала, когда все на неё уставились. — Кэ Цин помогала мне перебирать книги в обед, так как я была занята насущными делами. Я уже упоминала, что у нас в монастыре раненый юноша.

— Да, что-то такое было, — рыцарь махнул своему помощнику, выдохнул отчаянно и устало потёр глаза. Его не прельщала работёнка, которой он занимался, это давало надежду, что мужчина так же мирно всех поспрашивает и вернётся с товарищами, откуда пришёл. Однако надеждам Ху Тао не дано было свершиться. — Погоди-ка, — все затаили дыхание. — А я тебя знаю! Точнее, помню твоё лицо, ты часто появляешься в городе около штаба!

Ху Тао боязливо подняла взгляд, и её наихудшие предположения подтвердились: каждый в этой комнате теперь смотрел на Янь Фэй, а сама монахиня — прямо в глаза главному рыцарю. Морально девушка была готова принять бой, хоть и прекрасно знала, что силы неравны и без поддавков она не победит.

— И вчера ты тоже была в городе. Что ты там делала, монахиня?

— Я была дежурной, и меня попросили купить на рынке продукты.

— Но тебе не хватило денег, и ты решила украсть кур?!

— Это клевета. Зачем мне красть их, если наш погреб и чердак полны, а в коробе нет места для трёх проворных птиц? Даже если бы я их украла и спрятала в корзине, сёстры бы заметили.

— Но ты пришла позже обычного, я не права? — Нин Гуан, как огромная хищная кошка, опёрлась об тумбу и взглянула с ухмылкой на бутафорское спокойствие Янь Фэй. Настоятельница знала, что от её собственных слов могло подорваться доверие к розоволицей, которая с каждой минутой бледнела и бледнела. — Господин рыцарь, вы считали кур в нашем курятнике? Напомните, сколько их?

— Двадцать три. Мы насчитали столько.

— Ох, правда? — Нин Гуан прикрыла рот рукой. — Но у нас было двадцать кур.

— Нет, погодите, их было двадцать три, я помню! — никто из настоятельниц не подтвердил слова Ху Тао, наоборот, попытались уверить рыцарей, что русоволосая — новенькая и много о монастыре не знает, особенно о числе кур.

Аббатиса была готова поклясться, что их было двадцать три изначально! Если бы Нин Гуан не пыталась надурить всех, то не спрашивала бы у рыцарей, сколько кур они насчитали, а выдала бы им готовое число!

— Ни капельки стыда в её глазах. Ты своим существованием и упрямством позоришь духовенство, паршивка, — мужчина разочарованно покачал головой. — Поедешь с нами.

— Отец, не горячись, — юноша смело коснулся родительского плеча и потянул назад, пока тот не успел достигнуть монахини. — Помнишь, матушка всегда просила нас быть разумными? Так вот подумай, стал бы я приезжать сюда просто так, без какой-то цели? — отец фыркнул и сбросил чужую руку с плеча. — Я знал, что ты приедешь сюда и поспешил с тобой, дабы подтвердить алиби сестры Янь Фэй, ведь именно из-за меня она вчера задержалась в городе.

— Син Цю… — еле слышно пробубнила девушка и опустила взгляд в пол. Под защитой юноши она тут же превратилась в невинную слабую девушку.

Ху Тао не могла поверить ушам и глазам: перед ней стоял тот самый Син Цю! Настоятельница словно его так и представляла, однако насчёт столь высокого статуса и догадываться не могла, не хватило бы наглости подумать, что её подруга станет возлюбленной сына капитана рыцарской кавалерии, под чьим словом и сама Нин Гуан могла прогнуться. По лицу белокурой читалось изумление, она быстро вытянулась, заметавшись взглядом между Янь Фэй и Фреки. Они явно надеялись, что рыцари увезут её с собой, и многие проблемы тут же решатся, ведь по их мнению эта наглая девица — корень всех несчастий.

— Подлец, если хотел познакомить со своей возлюбленной, мог сразу сказать, а не испытывать мои нервы, — рыцарь хлёстко хлопнул сына по спине, на миг нарушив прямую осанку. — Я, стало быть, очень сильно виноват перед вами, сестра.

— Уважаемые, я советую действительно пересчитать количество кур. У нас ни одной не прибавилось, уверяю, — Ху Тао наконец поднялась со стула и натянуто заулыбалась. — Мы не хотим конфликтов, и мы уверены, что наши послушницы ничего не крали. Произошла ошибка.

— Да мне срать, ошибка или нет, — рыцарь похлопал себя по губам, словив на постыдном сквернословии. — Мне всё равно, но нас попросили приехать и проверить, хотя не этим рыцари заниматься должны.

— Ваше призвание благороднее, нежели о нём думают. Однако знати это чуждо. Наверняка, у того торговца есть связи, — Ху Тао мастерски расположила к себе мужчин, и они знатно разоткровенничались.

Рассказали о том, что к рыцарям потеряли всякое уважение, стали использовать, как наёмную силу, для собственных нужд, в то время как границы пустовали. Кто угодно напасть мог! Но король уверял, что они жили в мирное время, и армия их королевству век назад и доселе не нужна. Благодаря разговорам конфликт сошёл на «нет», и мужчины обещали уйти мирно, не докладывая ни о чём. Из вежливости Ху Тао предложила им остаться на обед, на что Фреки пнула настоятельницу в бок. Блондинка явно понимала, что это сильно ударит по их запасом, да и сами рыцари отказались. Не привыкли они пристанище в церкви искать.

Работа монахинь и строителей наконец смогла продолжиться, все вспоминали утренний эпизод, как забавное недоразумение, и не могли над ним не посмеяться. Хоть дел значительно прибавилось, но в солнечную погоду и в процессе весёлых разговоров, время пробегало незаметно. Руки машинально выполняли, казавшуюся раньше сложной, работёнку, а животы предвкушали славный обед.

Янь Фэй и Син Цю простились быстро, обмолвившись короткими словечками. Обоим было неловко, что секрет их вскрылся в подобной ситуации, однако и скрывать больше было нечего. Ху Тао боялась, что монахиню вызовут на ковёр, но Нин Гуан заперлась в своём кабинете, а Фреки пошла искать утешений в храме.

Русоволосая ожидала новых козней, но представить не могла, как в следующий раз их избежать. Подруги, отдалившись друг от друга, стали весьма уязвимы, поэтому после обеда настоятельница попросила Янь Фэй навестить её, поболтать, на что девушка уклончиво ответила: «Доживём до вечера и посмотрим…» Ху Тао казалось, она всё делала не так: ходила, говорила, управляла. Даже молитвы перестали быть прежними. Мысли путались, слова забывались, поэтому нередко аббатиса могла часами сидеть около алтаря и повторять одно и то же.

К вечеру, уже после ужина, у Ху Тао разболелось горло. Она попросила Сян Лин дать ей ключи от чердака, чтобы та могла взять немного молока и мёда. Девушка не могла не оказать беспокойство по поводу здоровья настоятельницы, но и помочь ничем не могла, не хватало ни знаний, ни сил на это. Грея на огне чугунную миску с молоком, русоволосая невольно погружалась в детство, прошлые болезни; эти воспоминания помогли девушке вспомнить, что зимой, ближе к весне, она всегда часто болела, однако каждый раз считала это «случайностью» или наказанием за то, что слишком легко одевалась. Мама не ругала никогда. Какой смысл в нотациях больному? Ему забота нужна, нежность. Поэтому женщина со всей любовью разогревала дочке молоко с мёдом и отдавала запрятанную плюшку, засохшую, но очень вкусную. Молоко помогало смягчать сладость, и Ху Тао могла с удовольствием проглотить этот комок «утешительного приза». Девушка выросла и теперь сама готовила себе живительную смесь, добавляя немного корня имбиря, чтобы горло лучше согрелось. Не хватало засохшей плюшки, которой более нигде не достать. Рецепта Ху Тао не знала, а купить такую было невозможно.

Сидя в пустой столовой, в приглушённом свете, монахиня отсчитывала удары часов. Не смотря на них, она могла понять, когда начиналась новая минута. Такая сосредоточенность на бесполезном деле помогала не думать о проблемах, о боли в горле и голоде. Ху Тао предпочла плыть по течению, понимая, что всё насущное решить невозможно и с чем-то просто-напросто нужно смириться.

— Сестра, — девушка подняла взгляд и первым делом удивилась, как Сяо смог подойти так близко к столу и остаться незамеченным. Лишь подав голос, он намеренно выдал себя. Таким хитрым и тёмным казался юноша монахине, этим пугал и завораживал. — Могу составить вам компанию?

— Я захворала, лучше не подходите, — выдавила Ху Тао и прижала холодные пальцы к опухшим гландам. — А то тоже заразитесь. Не хватало вам после месяца реабилитации слечь с простудой.

— Сестра, я крепче, нежели вы думаете, — Сяо сел напротив девушки, и пламя свечки испуганно задрожало, как и сама Ху Тао. — Вы думали, я ушёл?

— Да, — монахиня поразилась тому, какой честной она была рядом с этим юношей. — Я думала, вы уже покинули нас. Погода была вполне знатной для дороги.

— Я всё же слишком слаб. Если покину вас сейчас, могу не выстоять против следующего нападения, — Сяо грустно погладил свою руку, которая, наверняка, отдавала жгучим ожогом на коже.

— За что вас ранили? Или тому человеку не нужна для этого причина?

При первой встрече Сяо казался брошенным, не мог даже доползти до мужиков, попросить у них помощи. Предпочёл тихо умереть от потери крови, считая, что только потеряет время. Ху Тао и представить не могла, как это страшно думать о скорой смерти, пока не заметила за собой странные симптомы. Теперь настоятельница понимала юношу и видела в нём свой лучший исход: Сяо поправился, значит, и она могла, если Властелин позволит пожить ей ещё немного.

— Я всегда ссорился со своим братом, когда дело касалось его жён. Он выбирал плохих женщин, поэтому, узнав о скорой женитьбе, я уверенно назвал его жену очередной подстилкой, — Сяо поджал губы. — Толком не зная эту девушку. За это брат меня и ударил.

— Он не имел права бить вас, хоть вы и оскорбили его женщину. Агрессией на агрессию нельзя отвечать.

— Девушка оказалась очень мудрой. Доброй. Немного упрямой. Уверен, брату с ней будет весело. Я пообещал ему, что приведу его жену в дом в скором времени.

— Вы с ней увиделись уже… — выдохнула Ху Тао, тихо смачивая горло тёплым молоком. — Когда успели?.. И почему именно вам нужно привести жену к брату? Это знак признательности?

— Можно сказать, что так… — улыбнулся Сяо, подперев рукой подбородок. В полутьме его глаза казались звериными, а зрачки умилительно расширенными. — Сестра, вы думаете, я говорю о ком-то, кто далеко?

— Мне, по правде сказать, всё равно. Я не знаю ни вас, ни вашего брата, ни ту женщину.

— Ну, может, меня вы и не знаете, но вот моего брата и ту женщину — очень хорошо, — Сяо приблизился к пламени, лицо его накрыл свет, и Ху Тао смогла увидеть крохотные родинки на светлой коже. — Вы упорно делаете вид, что ничего не замечаете, однако вы слишком умны, чтобы пропустить это мимо ушей, но и слишком трусливы, чтобы на это повлиять. Я знаю всё о вас, сестра. Знаю, как сердечко внутри колотится.

Оно и правда колотилось. Ху Тао не позволила себе отодвинуться, приняв оборонительную позицию: положила ногу на ногу и скрестила руки на груди — так нередко сидела Нин Гуан, и от этой позы Сяо досадно фыркнул. Юноша отодвинулся, и положение рук настоятельницы смягчилось, но лицо осталось прежним. Невозмутимым. И с сжатой челюстью.

— Это я украл кур вчера. Спустился в деревню, прихватив форму. Лицо у меня миловидное, никто во мне мужчину не узнал.

— Вам стоит признаться Властелину. Помолиться, а потом прийти к рыцарям, чтобы земное наказание пройти, а потом — божественное.

— Мне не нужна исповедь, сестра. Я лишь хочу сказать, что сделал это намеренно. Благодаря этому Янь Фэй и Син Цю теперь не скрываются, теперь ваша подруга под покровительством рыцарей.

— Вы лишь нашли туманный предлог для преступления!

— Они все умрут от вашего бездействия. Все. Я знаю это наперёд, и лишь помогаю. Всё обошлось благодаря мне, но опасность не миновала. К примеру, сестру Кэ Цин.

— Причём здесь Кэ Цин?..

— Вы серьёзно не замечаете? Для чего глаза закрываете, боитесь? Кого, Нин Гуан? Да она сама боится обычную монахиню, вашу милую подругу. Пока она рядом, не может шагу ступить против, потому что видит в ней соперницу, даже со своим статусом. А Кэ Цин — жертва, и она страдает, и вы это видите, понимаете очень давно, ещё с осени, когда на рынок ходили и опоздали к обеденному колоколу.

Ху Тао вскочила со стула так резко, что он спинкой свалился на пол. Свечка на столе почти затухла, и Сяо заботливо прикрыл пламя ладонями, взглянув на настоятельницу. От злости та была готова расплакаться прямо при юноше, но держалась, сжимая руки до невыносимой боли. На ладонях ещё не стёрлись старые шрамы, которые хотелось выжечь, вырвать, сделать всё, чтобы они не напоминали о прошлой жизни Ху Тао. Будучи настоятельницей, она была в безопасности, могла обеспечивать её другим, однако Сяо пытался раскрыть замыленному взгляду настоящий кошмар, происходящий под носом, который видеть не хотелось. Русоволосая начинала чувствовать себя виноватой за часы и дни молчаний.

— Властелин милостив, и он спасёт нас всех, я знаю, — неуверенно ответила Ху Тао, двинувшись через столы к выходу. Теряя равновесие, она раз за разом хваталась за спинки стульев и чуть было не падала от недостатка сил. — Властелин спасёт нас…

В столовую вошла запыхавшаяся Янь Фэй и тут же словила падающую без сознания подругу, руками обхватив ту под подмышками и спустив обеих на колени. В тишине монахиня пыталась растормошить девушку, пока не поняла — это бесполезно. Закричав что есть мочи, Янь Фэй подхватила подругу, еле поднявшись с ней на руках. Ху Тао была такой лёгкой, казалось, что испаряется с каждой секундой, и фиалка испуганно заревела, заметалась в коридоре, крича во всё горло. Монахиня вспомнила, что настоятельница сидела с кем-то в столовой, обернулась — никого в комнате не оказалось.

Тело Ху Тао похолодело, на лбу и спине выступил холодный пот.

Короткими вспышками Янь Фэй видела следующие события: лекари, много воды и лекарств, плач, а потом тишина. Ху Тао к утру так и не проснулась. В монастыре начались отпевания, тихие, смешанные со слезами. Нин Гуан заперлась в кабинете писать письмо епископу, а строители впервые сели в центральном зале храма, чтобы помолиться за душу покойной настоятельницы. Можно было заметить, как Му Шэн нежно обнимал свою дочь, которая, удивляя многих, плакала наравне с другими монахинями. Янь Фэй успела новой соседке много рассказать про свою подругу, и Синь Янь было невыносимо грустно от того, что такой человек просто взял… И умер.

Незаметно для других, даже для луны, захваченной облаками, от монастыря уходило два тёмных силуэта. Преодолевая сугробы и ледяные дорожки, они держались за руки; один держал крепко, а другой — потому что выбора другого не было. Ху Тао не понимала, почему до сих пор видит этот мир, но не чувствует его холод, укусы снега на босых ногах, почему запахи столь слабы, а боль и тяжесть былого недуга превратилась в воспоминания, от которых просто-напросто ныли вески.

Сяо вёл девушку в лес нетерпимо, но всегда ненадолго останавливался, чувствуя, как уже тянет руку девушки, а не держит для того, чтобы вовремя словить. Вид растерянной души парня нисколечко не тревожил, юноша ожидал такой реакции, но предполагал, что из монастыря они выйдут значительно позже.

Когда тело Ху Тао свалилось на пол, она увидела это от третьего лица, долго не соображая, что её душа делала снаружи. Когда Янь Фэй попыталась растормошить подругу, та стояла на месте, молча глядела на девушку, на её слёзы и слушала крики о помощи, на которые монахини сбежались незамедлительно. Вместе с зеваками они пытались привести в чувство русоволосую с помощью холодной воды, но все попытки оказались тщетными. Через какое-то время тело поднял один из лекарей, и толпа скрылась в тесном коридоре, в который Ху Тао уже не пошла. Не видела смысла, ведь понимала, что ничем помочь они не смогут; её душа здесь, в столовой. Настоятельница быстро осознала, что дальнейшая её судьба — предопределена.

Ху Тао не спрашивала ничего у Сяо, не хотела, ей было достаточно понимать, что он видит её, может коснуться и может защитить. Хоть юноша и невежественный, но зла девушке никогда не хотел. С этими мыслями русоволосая и взяла парня за руку, позволила облачить себя в широкий плащ (непонятно для чего, ведь душам не нужно скрываться в ночи от людей) и увести прочь.

— Ты даже не спросишь, куда я тебя веду? — в лесу шаг замедлился, оба осторожно ступали через неровности, колючие ветки, из-за чего монахине доселе казалось, что она не умерла, и всё это — сон.

— Если ты сопровождаешь души, значит, ведёшь меня к Богу. На демона ты не похож, стало быть, я не грешна и в ад не попаду. Этого достаточно.

Сяо кивнул, ведь правда вёл её к Богу, только не к тому, которого она ждала. Парень чувствовал, что должен был как-то поддержать умершую, объяснить, но, когда молчание стало привычным, сулящим гармонию, темноволосый не позволил разрушить её. Тишина стала для них спутником, в котором невинная душа прятала свои сомнения и могла насладиться лесом, преобразившимся с осени.

— Почти пришли. Сестра, — Сяо встал перед девушкой, закрыв собой пустую чужбину с увядшим клёном, под которым доселе стоял одинокий алтарь. — Сестра, никогда мне не было жаль умерших людей, но сейчас… Смотря, как ты спокойно идёшь со мной, я разрываюсь в догадках. Так ли ты не ценила свою жизнь?

Ху Тао оставила вопрос без ответа, лишь улыбнулась и шагнула вперёд, дабы лицезреть брошенное ею место. После молитвы здесь и всех следующих событий, монахиня боялась приходить сюда, боялась, что действительно сбежит, забыв о церковной жизни, и поселится в лесах, как изгой. Её отца называли так местные родной деревни, потому что он подолгу пропадал в лесах, бывало месяцами, возвращался домой на несколько дней и вновь уходил. Ху Тао спрашивала у мамы, почему они не могли пойти вместе с папой, но у женщины не было ответа на этот вопрос. После смерти родителей уже некому было утолить любопытство девушки, и вот, спустя долгие годы, ХуТао приблизилась к желанной истине.

— Мы вновь встретились, сестра, — монахиня узнала голос, но сильно удивилась, когда из-за клёна вышла самка оленя. Она мотнула мордочкой, и небольшая кудрявая шёрстка превратилась в длинной пышное одеяние. Перед Ху Тао предстала таинственная дворянка, которая теперь выглядела весьма счастливой, оказавшись в обществе природы, а не людей. — Неужели я и сейчас не могу узнать твоё имя? Ох, а ты… — Гань Юй прищурилась, взглянув на спутника монахини. — Сяо, милый, ты выжил.

— Стой здесь, хорошо? И не бойся, — проигнорировал вышесказанное юноша и шепнул девушке: — Твой Властелин не задерживается, это мы слишком рано пришли.

— Мой Властелин?

Повеял сильный ветер. В морозной тиши он скребнул по коже и проскользнул мимо деревьев, чтобы, найдя выход из леса, взмыть к небу, как, тоскующая по свободе, птица. Ху Тао призналась, что хотела бы так же беззаботно, без какой-либо цели, взлететь над облаками. Раньше девушка думала, что после смерти наконец желание сможет исполниться, но она всё ещё здесь — на земле, в немом ожидании стоит босая, согретая своей родной формой и широким плащом.

Ху Тао не сумела поклониться тёмному силуэту, пришедшему оттуда, откуда веял жуткий ветер, не сумела задержать взгляд на золотых глазах, являющихся ей во снах. Монахиня прикрыла голову капюшоном, опустила взгляд на блестящий снег, представляя, что это белое небо, на котором можно было увидеть звёзды.

Теперь девушка понимала, что не Властелин пришёл за ней, а Дьявол. Ху Тао невольно взглянула на стоящих в стороне Гань Юй и Сяо, задумалась, а знают ли они о снах добросовестной монахини, о том, что их Властелин делал с ней, как ломал и рушил? Если знали, как могли позволить привести к нему? Ху Тао всхлипнула, понимая, что никому в этом мире не жалко простую брошенную душонку. Ни Властелин, ни другой Бог не сжалится над бедняжкой, что закопали заживо, без шансов выбраться наверх.

— Подними свою голову, — Дьявол впервые что-то сказал, и монахиня удивилась глубиной его голоса. Ху Тао смогла ему не подчиниться только лишь потому, что мужчина сам того захотел. — Подними голову, монахиня, и сними головной убор.

— Для чего же мне поднимать голову и снимать убор? Вы уже давно всё увидели, — спокойно, насколько позволил плачущий голос, ответила Ху Тао. — Раньше вы не спрашивали разрешения, отчего же сейчас спросили?

Девушка знала, что этим разозлит Дьявола перед ней, что после этих слов былая миролюбивость испарится, и вновь их встреча закончится кошмаром для монахини, от которого она более не сможет сбежать. Но спустя минуты молчаний мужчина ничего не сделал. Ху Тао медленно и боязливо посмотрела на Дьявола. Он выглядел, как высокий молодой человек со строгим лицом, но отнюдь не страшным, не похожим на гримасу голодного животного. На теле у мужчина белая обтягивающая майка без рукавов, но с капюшоном, за которым прятались тёмно-каштановые волосы с длинной чёлкой, свисающей то на одну сторону, то на другую. На ногах широкие штаны, а ступни прикрывают невзрачные балетки без резинок. Руки его были чёрными, с золотыми ломанными линиями от плеча до самой кисти.

Мужчина улыбнулся, и Ху Тао не смогла оторваться от этого редкого зрелища: Дьявол радовался.

— Ты подняла голову. Потребовалось лишь время, монахиня.

========== Обитель полоза ==========

Недалеко от скромной деревушки префектуры Ли Юэ стоял женский монастырь. Он до сих пор стоял на высоком холме, привлекая внимание приезжих и успокаивая своим присутствием местных жителей. Ощущение, что Властелин всегда сверху и оберегает, успокаивало. В лесу, в нескольких верстах от монастыря, пряталась одинокая чащоба. Увидевшие её однажды не могли отделаться от паранойи, что за ними кто-то наблюдает — в хорошем смысле — как будто кто-то очень хочет, чтобы в пределах диких владений любой человек был в безопасности. И мало кто догадывался, что церемониальный алтарь под кровавым клёном служил убежищем для местного Бога.

Местный Бог оказался духом этого леса, Властелином лесов и его жителей. В простонародье его назвали полозом. И он как раз искал себе новую невесту.

Ху Тао верила только в волшебство, созданное — важно уточнить — своим Богом. Высокого мужчину, являющегося ей во снах, таковым она не считала, наоборот — она не стесняясь называла его при всех Дьяволом. Он принял это прозвище, внутри себя надеясь, что вскоре мнение бывшей монахини изменится. После свадьбы она стала бы его женой, оставив уничижительный для неё статус невесты. Бывшая монахиня или — как её привыкли называть — молодая госпожа больше всего на свете хотела быть в безопасности, подальше от боли и страданий. Оказавшись в имении Дьявола, Ху Тао могла с уверенностью сказать, что предпочла бы вновь вернуться в монастырь, к его ужасам она быстро привыкла, имела из года в год одинаковый режим и цели.

Девушка не могла осознать, что погибла, что людская жизнь теперь — её прошлое, а над будущим стоило серьёзно подумать. Не в силах решать всё самой из-за отсутствия многих властных качеств характера, Ху Тао подчинилась, но осталась при своих принципах. Нередко юная госпожа шокировала и вызывала опасения по поводу предстоящей свадьбы, до которой оставалось менее полугода.

Ху Тао чувствовала себя чужой в обители — это так. Повсюду были духи и мёртвые, с чего девушка не могла перестать удивляться, слуги выглядели, как люди, но их лица, скрытые маской, были отвратительными и жуткими, чёрными кляксами. Сами по себе живые трупы услужливые, неразговорчивые и, как считала девушка, похожи на разожравшихся крыс. Приходя с утра в покои молодой госпожи (Властелин выделил невесте отдельную комнату), они заставали её за молитвой. На вопрос: «Кому вы молитесь, госпожа?» она отвечала влюблённо: «своему Властелину». Все понимали, что Ху Тао ненавидит будущего мужа, но подавляет эти чувства, чтобы не грешить. Когда утренние молитвы заканчивались, девушка садилась за рабочий стол, представляющий собой небольшую деревянную поверхность чуть выше пола, вокруг которого лежали мягкие сиденья без ножек и со спинкой. Всё имение содержало странную мебель, которую Ху Тао никогда не видела, это двигало на мысль, что здешний Дьявол прибыл из далёких земель, однако, он уверял, что никогда не покидал этих мест. Он просто был другим. Никогда не соответствовал Богам.

Трапеза юной госпожи проходила в тишине, девушка никогда не жаловалась на еду, но и не выказывала особых предпочтений, поэтому слуги каждый день готовили что-то новое. Ху Тао чаще всего ела одна, и это были прекрасные мгновения. Реже присоединялись Гань Юй и Сяо, ещё реже — сам Дьявол, которого все называли господином Мораксом. Прозвище от невесты оставалось неизменным даже по прошествии нескольких недель. Нередко, когда юной госпоже было настолько тоскливо, что она гуляла по имению, приближённые Властелина пытались занять Ху Тао. Ей было комфортно с ними, однако они чувствовали, что девушка расстроена жестоким обманом в её сторону. Никогда ещё за все века их жизни они не видели, чтобы кто-то из невест так убивался: никто так не ненавидел Моракса. Возможно, дело было в том, что невесты выбирали его, а не он — их. В этот раз всё случилось по-другому.

Ху Тао надеялась на предстоящий день: с утра она чувствовала, что должно произойти нечто хорошее. Она завтракала вместе с Гань Юй, которой еда и не нужна была, но для поддержания беседы попросила у слуг сладости. В имении их было мало, Моракс не баловал себя. Девушке принесли чуть ли не единственный кусочек торта во всём доме и подали травяной чай. Гань Юй ела и тараторила с удовольствием, ей было радостно, что она наконец смогла найти собеседницу, которая слушает и слышит. Ху Тао сдержанно доедала перловую кашу с сочными ягодами, напоминающими про щедрые кусты на заднем дворе монастыре. Девушка уставилась в одну точку, гадая, а не срубили ли их, ухаживают ли за ними.

— Я могу отвлечь вас от работы? — так значимо Гань Юй называла «писанину» Ху Тао. Содержания девушка не знала, но предполагала, что это нечто земное, чуждое, от чего монахиня так не могла избавиться. — Привезли ткани, я хочу сделать замерки.

— Для чего? — невеста искренне не понимала, почему вопрос рассмешил Гань Юй. — Вы умеете шить, госпожа?

— Только это и умею, — произнесла Гань Юй совершенно не грустно, даже с гордостью. Ху Тао на мгновение восхитилась настроением новоиспечённой подруги, но быстро подавила в себе позитивные мысли, связанные с этим местом и его обитателями. — Это не займёт много времени.

— У меня нет времени, госпожа. Больше нет.

Гань Юй сглотнула и медленно поднялась со своего места, жестом приказав слугам всё убрать. Монахиня до сих пор носила свою одежду, никому не позволяла её стирать или менять на другую. Упрямство, как черта человеческого характера, раздражала швею, но, по отношению к Ху Тао, восхищала. Сложно представить, какую силу воли нужно иметь, чтобы так противостоять собственной судьбе, чтобы… Чтобы что?

Никто не мог понять, что у девушки в голове, и она испытывала от этого огромное удовольствие, ей нравилось видеть недоумевающие лица, слышать неловкие речи, в которых ничего, кроме отчуждённости. В конце концов монахиня надеялась, что от неё все отвернутся, и Дьявол отпустит её.

Ху Тао редко обращала внимание на детали; неоднократно заходя в покои к Гань Юй, девушка удивлялась новым вещам, которые всегда были на том же самом месте. Монахиня беспокоилась о собственной памяти, дни начали сливаться в один, сны не беспокоили её, само понятие «сон» перестало существовать в понимании девушки. По прибытии в имение, она могла погружаться в недолгое забвенье, спустя время — могла лишь лежать с закрытыми глазами, стараясь ни о чём не думать. В конце концов Ху Тао перестала бороться и посвятила время своей работе, начало которой положила ещё в монастыре.

— Мне было бы легче, сними вы одежду, госпожа, — произнесла Гань Юй, надеясь на снисхождение принципиальной особы. — Так мерки будут точнее.

— Я бы предпочла остаться в одежде, если это не проблема.

— Конечно не проблема, госпожа. Скоро ведь я стану вашей служанкой, и я должна прислушиваться, — Гань Юй опустила веки и элегантно поклонилась, взяв из тумбы мерную ленту.

— Прекратите меня так называть, прошу, — Ху Тао не смогла сдержаться: стиснула зубы и раздражённо взглянула на подругу. — Для меня всегда Вы будете госпожой, не иначе. Продолжайте называть меня сестрой, хотя бы сейчас.

— Хорошо. Сестра, — Моракс предупредил, чтобы никто не перечил его невесте, и иногда это было невыносимо сложно. Девушка встала за спиной Ху Тао и начала медленно обвивать лентой её тело, подмечая формы и изюминки бывшей монахини. — По правде говоря, когда мы встретились, я ещё не знала, что ты станешь невестой моего господина. Но мне очень хотелось, чтобы ты присутствовала на свадьбе, потому что ты мне понравилась.

— К чему эти откровения? Особенно сейчас, — прикосновения жгли комфорт Ху Тао, но Гань Юй умело управлялась с лентой, не доводя терпение госпожи до критической точки.

— Мне нравится говорить про это. А ещё мне будет очень нравиться шить тебе платье. Оно будет шикарным, будь уверена, сестра.

— Это не стоит вашего драгоценного времени, уверяю, госпожа. Я уверена, Дьявол не выкупит меня у Властелина, он не отдаст меня.

— Почему ты так уверена?

— Монахиня, давшая обет — навеки невеста Бога, и он никогда её никому не отдаст.

— Госпожа, вы… — Гань Юй умолкла, измеряя обхват женской шеи. На мгновение Ху Тао ощутила, как лента слегка сжалась, и перевела испуганный взгляд на застывшую Мальвину (так нередко монахиня называла обладательницу небесных кудряшек). Швея хихикнула, ослабила хватку и неловко продолжила: — Моя работа — следовать указаниям моего Властелина, и он приказал мне тут же, как я приехала в имение: Стань для моей невесты подругой.

— Что?

— Представляешь, — Гань Юй обняла девушку за плечи, и та в ответ схватилась за её руку. — Дьявол приказал мне помочь тебе, подружиться. И я так обрадовалась. Раньше я никогда не дружила с его невестами, они были напыщенными, злыми и пустыми. С тобой же я уверена: ты — больше, чем ты говоришь и думаешь. Ты умерла, и мне искренне жаль, что это произошло против воли. Не представляю, можно ли вообще умереть намеренно, но, когда Сяо показал мне, как живут послушницы в вашем монастыре, мне, правда… Прости. Мне правда захотелось, чтобы ты умерла поскорее.

— Господин Сяо показал, как живут послушницы? — Ху Тао пропустила мимо ушей другие слова Гань Юй. — Каким образом?

— Он никогда не показывал свои покои?

— Дьявол запретил ходить туда в одиночку, сказал, что он может меня обидеть.

— И не удивительно, что господин Моракс волнуется о тебе, сестра, — Гань Юй ловко спрятала выскользнувшую из клобука прядку волос. — Сяо грубо отозвался о вашей кандидатуре, и господин попёр его из храма. До сих пор не смог простить, даже после того, как молодой господин привёл вас в имение, госпожа.

— Прошу, сходите со мной к нему. Я хочу, чтобы он показал мне монастырь! — Ху Тао почти сорвалась к дверям, но Гань Юй схватила за руку, так крепко, что девушке показалось: внутри хрустнули кости.

Несмотря на невинную внешность кудрявой Мальвины, она пугала внутренней силой. Ху Тао до сих пор помнила, как Гань Юй после долгой разлуки предстала в образе самки оленя с неестественной для этих животных шерстью; это наталкивало на навязчивые мысли о том, что каждый — если так можно было назвать — человек в этом доме обладал нечеловеческими способностями. Одна Ху Тао чувствовала себя бесполезной и слабой, ни на что не способной. Всё, на что хватало сил, — бессмысленно. Примитивными выпадами девушка не смогла бы сбежать или смягчить свою участь. Если бы только молодая госпожа могла отыскать лазейку, путь к спасению, она бы пошла на всё.

Гань Юй приблизилась, прильнув к груди девушки, прислушалась к дыханию Ху Тао; оно участилось, на что Мальвина хитро приподнялась, обвила лицо монахини, а та невольно размякла в чужих прохладных руках. Лица девушек оказались очень близко, всё в покоях затихло, даже шаги за дверью превратились в еле уловимое дуновение ветра. Гань Юй, как никто знала, что в этом месте стены имели уши, поэтому заговорила шёпотом, шифруя главные слова:

— Сяо показывал мне ваш монастырь, и в нём я увидела знакомую девушку, с которой мы столкнулись взглядами на рынке. Она красивая, — произнесла швея слегка угрожающе, на что Ху Тао вздрогнула. Она знала, что крылось за красотой Кэ Цин, и какую цену ей приходилось платить. После смерти одной из настоятельниц всё могло измениться, но почём молодой госпоже было знать? — Сяо мне рассказал про ещё одну девушку, с которой лично общался. Кажется, её звали Янь Фэй. Господин бы никогда не отпустил меня познакомиться с ними.

Гань Юй указательным пальцем ткнула Ху Тао в грудь, явно намекая, кого бы Моракс точно отпустил бы в человеческий мир, если та хорошо попросит. Монахиня в протест замотала головой. Хоть желание увидеть родных было сильным, ни при каких обстоятельствах она не согласилась бы встретиться с Дьяволом самолично, вдобавок упросить его о милосердии. Швея настырно подняла брови, и Ху Тао злобно выдохнула, понимая, что решение полностью за ней, и итог известен заранее им обеим. Требовался предлог, чтобы прийти в покои Властелина и не вызвать подозрений; монахиня была убеждена, что стоит мужчине догадаться о её желании навестить родных — он разозлится и запрёт в комнате, когда наконец появился такой шанс! Слуги сообщили, что волосы господина следует смочить: он всегда просил об этом, если надолго засыпал, а ещё наступило время примерки костюма, который Гань Юй благополучно закончила.

После молитвы, ближе к обеду (Ху Тао думала, что именно в этом промежутке дня они пребывали) молодая госпожа и служанка осторожно вошли в величественные огромные покои. Больше всего в них удивило наличие маленького прудика, прямо в полу; в нём плавали рыбки, плескались маленькие магические утята, затерявшиеся под водой при виде незнакомцев. Вперёд вышла служанка, которую ничуть не смутило наличие балдахина около ложи господина. Она уложила всё необходимое рядом на тумбе, подставила к низкой кровати такое же низкое сиденье, представляющее собой обычную подушку, и рукой изобразила приглашающий жест. Молча она развернулась и вышла прочь, проигнорировав попытку молодой госпожи взять её за руку. Ху Тао была столь не уверена в том, что у неё получится обхватить странное чёрное существо, облачённое в людскую одежду, поэтому в последний момент замерла, вновь задышав, когда дверь захлопнулась. Как мышеловка.

Монахиня почувствовала, что находится в огромной опасности, и вся величественность помещения, его минимализм (отсутствие явных орудий убийства) не смогли успокоить беспорядочно бьющееся сердце. Ху Тао переместила свой взгляд на тумбу: на ней лежало полотенце, таз с тёплой водой, чуть ниже, в приоткрытом ящичке, был золотой гребень и небольшие ножницы. Девушка сглотнула; ком в горле заставил прокашляться, но никто так и не очнулся за ширкой, к которой молодая госпожа медленно двинулась, ожидая, что вот-вот на неё нападёт беспощадный зверь. Хотелось пить, казалось, впервые так сильно за всё пребывание здесь. Ху Тао облизнулась на таз с водой, но стряхнула эти мысли, слегка покосив головной убор. Не заметив этого, девушка коснулась пальцами мягкой шторы, по плотности напоминающей вуаль, однако через которую ничего нельзя было увидеть. Русоволосая боязливо отодвинула ткань в сторону, вгляделась так аккуратно, отчего из щели был виден только её глаз, в приглушённой комнате налившейся кровью.

В постели мирно сопел мужчина, на вид абсолютно обычный, совершенно нечуткий, раз не смог почувствовать чужого присутствия. Он слегка поёжился на подушке, отвернул голову, в то время как на него безотрывно смотрело не моргающее красное око. Ху Тао думала об убийстве, к своему стыду, но и к своему удовольствию, воистину, ей было приятно представить, что Дьявол погибнет от её рук, тогда Властелин точно спустится к ней и заберёт на небо, куда русоволосая так рвалась. Не отрываясь от спящего тела, молодая госпожа нащупала в тумбе ножницы; небольшое копошение потревожило сон мужчины, и он на миг приоткрыл веки — Ху Тао взвизгнула и случайно выронила ножницы, отчего по полу пробежалось характерное дребезжание.

Вот и всё. Он, наверняка, заметил, что девушка пялилась на него и тянулась к ножницам, а если нет, то мужчина просто мог посмотреть, что упало на пол и тогда…

— Мне показалось или моя невеста решила навестить меня? — сонный голос делал Моракса совершенно беззащитным, неопасным, он ещё не мог злиться, рычать, ведь до конца не проснулся. Потребовалось немного времени, чтобы мужчина за ширмой потянулся, зевнул и вполне внятно спросил: — И всё-таки я тебе понадобился?

Ху Тао думала огрызнуться, но не успела — тюль со скрежетом отодвинулась в сторону, и из-за укрытия высунулось лицо истинного Властелина этих земель: оно не было таким миловидным, каким обладал младший родственник, Сяо, но всё же невозможно было не отметить выразительность глаз, приоткрытых губ и остроту линий подбородка. На первый взгляд — обычный симпатичный человек, если бы не все произошедшие события, Ху Тао даже могла бы его назвать красивым, но стоит лишь опустить глаза на чёрные руки с золотыми узорами — сразу вспоминается, что напротив сидит Дьявол. А нечисть всегда симпатичная, безобидная, если играет на чувствах других.

— Я не прав?

Монахиня не могла признаться, что Дьявол был прав, за всё то время, что они вместе косвенно прожили в этом имении, он никогда не говорил чего-то ложного, никогда не позволял врать своей невесте, иногда отвечая слишком честно. Однажды за ужином он сказал, что одежда девушек в монастыре выглядит, как тряпки на пленниках, и Ху Тао так сильно оскорбилась, что швырнула в него еду. Не получив наказания в тот раз, русоволосая боялась получить в следующий, поэтому держалась осторожнее наедине с этим мужчиной.

Отойдя слегка назад от ложи, монахиня услышала, как под ногами что-то громко звякнуло; это были ножницы, которые она уронила и совершенно про них забыла, пока они так нагло не напомнили о своём существовании. Девушка почувствовала, что по ней начал катиться холодный пот, а коленки под взглядом Моракса стыдливо задрожали. Мужчина потянул руку вниз, нащупал холодное оружие и рассмотрел его. Ху Тао не знала, что творилось в голове у Дьявола, но считала, что он мастерски притворялся дурачком, который ничего не понимает; мужчина положил ножницы обратно в тумбу и беззаботно вбросил:

— Мне пока рано стричься. У меня есть маленькая прихоть: отрастить волосы, подобные твоим. Сяо мне как-то сказал, что имел возможность увидеть их, и я, признаться, начал жалеть о том, что ранил его тогда. Ведь именно спасая моего брата, ты открылась ему больше, чем своему будущему мужу.

— Вы, должно быть, играетесь со мной, — Ху Тао сжала губы, не сумев закончить начатое, и Моракс подумал, что это всё, что она хотела сказать.

— Нужно лишь время, чтобы ты наконец поняла, как я к тебе отношусь, — уставившись в пол, Ху Тао увидела, как босые стопы опустились на пол, по которому плыл игривый ветерок. Дьявол поднялся, с одного плеча сполз его халат для сна, а пояс норовил вот-вот развязаться. Стало понятно, откуда у Сяо такая беззаботность и равнодушие к обнажённому себе, пока в комнате был кто-то ещё. Старший брат был таким же, но крупнее физически, что выдавало в нём настоящее произведение искусства для художников. — Есть причина, по которой ты здесь, потревожила меня. Я даже рад, что не смог досмотреть мой любимый сон.

«Любимый сон» — Ху Тао даже не смогла представить, чтобы подобное было возможно в людском сознании, поэтому фыркнула, не верив в эту чушь. Однако после пробуждения Моракс выглядел, если не счастливым, то в приятном расположении духа, возможно, причина была как раз в присутствии монахини рядом, но ненависть сразу отсекла это предположение, разорвав его на куски.

— Госпожа Гань Юй попросила вас примерить свадебный костюм и высказать своё мнение.

— Вижу, — мужчина медленно ступил к ширме, за которой как раз и висел, будоражащий любопытство, наряд. — Ты всё ещё зовёшь мою подчинённую госпожой, это неприемлемо. И со мной на «вы».

— Это проблемно для Вас? — Ху Тао специально выделила ненавистное обращение, на что Моракс глухо рассмеялся. — По-другому я никогда вас не назову.

— Нужно лишь время, — голос мужчины заглушила ткань одежды. Ху Тао мельком увидела, как из-за ширмы выглянул кусок одеяния, и уставилась вперёд. — Хочешь посмотреть на своего мужа?

— Коли вы так желаете, я взгляну одним глазком.

Визуально Моракс стал шире, величественнее. Распустив волосы, он надеялся, что Ху Тао восхитится его прядями, которыми Дьявол сам безумно гордился. Светлые кончики падали до приталенного широкого ремня, играющего роль некого корсета, соединяющего верхнюю и нижнюю часть ханьфу. К ремню крепкими застёжками была прицеплена съёмная юбка, уходящая в пол; она плыла, оставляя после себя лёгкий блеск от тёмной ткани с бесконечными золотыми узорами. Сам наряд напоминал кору дерева, из которой сочился сладкий светло-оранжевый сок. Это напомнило монахине дуб, про который она читала в местной легенде. Потом Ху Тао задумалась и вспомнила, что алтарь стоял под красным клёном, он приковывал много внимания, но девушка долго не могла догадаться, что его листва могла быть и другого цвета. В их краях никогда не росли такие деревья, в основном древесиной радовала пихта и кедр. Моракс был не дубом, он был клёном, приятным и цветущим, весь объят золотой и тёмной листвой.

— Ты сказала, что взглянешь одним глазком, — Ху Тао опомнилась, когда мужчина был уже близко, слегка склонённый к её лицу, по которому пощекотала прядка собственных волос. Моракс коснулся холодными пальцами красных щёк и аккуратно спрятал прядку под ткань покосившегося клобука. — А у тебя открыты оба.

— Господин, — Ху Тао сглотнула, понимая, что более удачного момента не найдёт. Она подняла подбородок, уставившись точно в золото глаз, её очи тоже заблестели, привлекая полоза, любящего всё красивое. Впервые девушка подумала о том, что Моракс — не Дьявол, убедила себя в этом, чтобы без стыда взмолить: — Помогите мне, прошу вас. Я очень хочу увидеть своих родных, я не готова проститься с ними навсегда. Вся моя грубость и злость лишь от осознания, что теперь мы по разные стороны, это мучительная ноша для меня! — Ху Тао положила ладонь на сердце, но не почувствовала никакого биения. От этого глаза наполнились слезами, и монахиня, признав поражение, отвела взгляд.

— Ах, вот оно что, — Моракс печально выдохнул. — Как прискорбно видеть невесту плачущей перед собственной фигурой. И не иметь возможность утешить её, как следует, — мужчина потянул руки к плечам Ху Тао, но остепенился, потому что не мог позволить себе коснуться. Полоз сжал кулаки и выдохнул: — Есть ещё причина твоего рвения в тот мир?

— Это самая важная причина, если была бы другая, я бы не посмела вас попросить.

— Как думаешь, Дьявол бы позволил своей заложнице вернуться на время в людской мир? — Моракс явно ехидничал, использовав слова Ху Тао против неё самой, отчего та на мгновение начала жалеть и каяться в сказанной грубости этому господину. — Как думаешь, что бы Дьявол сделал, оставшись со своей заложницей наедине? Неужели так же мило болтал?

Ху Тао хотела было возразить, но вовремя поджала губы, представив, что действительно могло с ней произойти, будь на месте Моракса настоящий ублюдок и жестокий человек. По сравнению с этими жуткими фантазиями, их беседа, состоящая в основном из подхалимства и страха одной стороны перед другой, действительно была милой.

— Я поняла вас, — она опустила подбородок, не в силах более глядеть в его глаза. — Я благодарю, что выслушали меня.

— Дитя, я не сказал тебе «нет», — монахиня удивлённо обернулась на столь невинное обращение и увидела, что руки тянутся к голове. Длинные пальцы опустились на ткань клобука и погладили, как будто вместо неё были мягкие волосы. — Ты умница, не дрожишь, я польщён и, признаться, счастлив.

— К чему вам невеста-мертвец, скажите? Почему я? — не выдержала Ху Тао и выпалила то, что было у неё на душе долгое время. Моракс застыл и разочарованно убрал руку с девичьей головы. — Вы никогда не ответите мне, да? Или вы просто не знаете ответ на этот вопрос?

Молодая госпожа удивилась, каким хрупким и беззащитным казался её муж в те минуты, когда она не отводила от него настойчивого взгляда. Понимая, что загнан в ловушку, Моракс начал беззаботно ходить вокруг своего домашнего аквариума, на что волшебные утки выплыли из-под воды и радостно запищали.

— Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради меня от наказанья настоятельниц, защити меня от розог, прости за любопытство и полюби за него, — процитировал он и застыл, глядя на Ху Тао.

Монахиня легко узнала текст молитвы, но не могла понять, к чему это было сказано. Вдруг девушка вспомнила, но ответить не успела — за неё это сделал господин полоз.

— Это ты сказала, когда молилась моему алтарю. И я исполнил твоё желание: защитил от врагов и полюбил, как ты и просила.

— Н-но это всего лишь совпадение. Если бы не записка, я бы никогда не нашла ваш алтарь и никогда бы не узнала о вашем существовании!

— Значит, кто-то хотел, чтобы ты нашла его, моя любопытная. И ты сама хотела найти меня, ты и нашла.

Изречения Моракса были просты, но Ху Тао видела в них много подвоха. Кто этот «кто-то?» и почему он знал о существовании Бога, о котором писали сказания, считавшиеся выдумкой. Монахиня вспомнила, что у неё под кроватью был спрятан том этой легенды, унаследованный после смерти настоятельницы Пин; старушка так хотела, чтобы её преемница прочитала гордость её коллекции, но Ху Тао не могла заставить себя — каждый раз, открывая книгу, она плакала, вспоминая добрые глаза бабули. Спонтанное желание наконец прочитать, что было в том сказании, о содержании которого молодая госпожа лишь догадывалась, стало ещё одной причиной попасть в человеческий мир и забрать книгу из тайника, но это Ху Тао озвучивать не стала.

— У меня лишь две просьбы, — девушка приготовилась слушать, внимать голосу своего будущего мужа, женой которого становиться она до сих пор не планировала, думала надоесть быстрее этого момента. — Гань Юй пойдёт с тобой в качестве сопровождающей, однако не более, чем на два дня. И второе — на свадьбе я хочу, чтобы ты распустила волосы.

— Нет, я не могу, — твёрдо уверила Ху Тао. — Это мой принцип, и я не буду его нарушать.

— Твой принцип заставит поменять моё решение.

— Вы душите меня, ущемляете!

— Слышала о том, что скрипучая дверь висит дольше прочих? Может, действительно было бы лучше, коли ты боялась меня, — в этот момент Моракс вдруг стал необычайно серьёзным. — Может, ты этого и хочешь? Того Дьявола из своих снов.

— Нет, это не так.

— Мои условия останутся неизменными. Подумай над ними и приди ко мне позже.

— Нет, я уже подумала, — Ху Тао сжала кулаки и заявила: — Я согласна на эти условия безоговорочно и даю слово, что исполню их.

— А как же принципы твои?

— До души моей вы не достанете вовек. Сколько бы не жили, Я не стану вашей.

— Вот как, — господин поник. — Ступай в свой мир, как ты хотела, я буду ждать тебя здесь.

Комментарий к Обитель полоза

Не ожидала, что возникнет путаница из-за обращений Гань Юй к Ху Тао. В итоге было принято решение оставить непостоянство формального обращения, т.к. сама монахиня просит называть её сестрой (а сестра по статусу ниже, чем Гань Юй). Но Гань Юй не всегда может исполнить это, поэтому “ты”, “вы” зависит от ситуации.

========== Дьявольская исповедь ==========

Никто не смел отвлекать аббатису от молитвы, ради этого редкого случая даже освободили храм, выгнали оттуда хор и приказали никому не сноваться около места исповедования Нин Гуан. Белокурая не помнила, когда в последний раз просила Властелина о чём-то всерьёз, но думала, что сейчас, когда её жизнь переживала столь значительные потрясения, Бог должен был услышать. Ступив бесшумно на свет зажжённых свечей, настоятельница смиренно поклонилась изображению на фреске — безоговорочному правителю её жалкой жизни, Властелину. Нин Гуан опустилась на колени около алтаря, зажгла несколько амбр{?}[благовония] и глубоко вдохнула, взлетая душой вверх, где её на исповедь ждал самый страшный судья. Настоятельница упёрлась взглядом в потолок, к которому тянулись струйки тонкого терпкого дыма. От мыслей, что тело сжато в этих стенах, вот-вот норовивших сомкнуться, бросало в дрожь, и Нин Гуан тут же опустила голову, внимая очам на цветной, яркой фреске. Смотря прямо в них, девушка с трудом могла собраться, лишь неуверенно держала руки в молитве, не решаясь о чём-то попросить.

— Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, — аббатиса умолкла. — О, Боже, за что же сие наказание?.. — пробубнила Нин Гуан, выпустив из глаз чистые слёзы, встречающиеся доселе лишь с мягкой подушкой по ночам. — Мой Властелин, я просто женщина, я ничтожна и заслуживаю жалости, но мир унизил меня, жизнь заставила стать такой, — настоятельница опустила руки, прижав их к своей груди. — Тут тоже бьётся сердце, Властелин, оно тоже плачет, вспоминая минуты в том порочном монастыре! Разве ты не видел? — Нин Гуан на коленях подползла ближе, тянувшись к изображению глухого к её проблемам Бога. — Когда меня порочили, когда меня топтали в грязь, ты всё это видел… Ты насчитал миллионы моих слёз, так в чём же грех мой?!

Нин Гуан помнила свою жизнь в прошлом монастыре, который разорился быстрее, чем успел научиться независимому заработку. В него приходили рабочие, строившие водонапорную башню неподалёку, однако хотели они отнюдь не исповедаться. Настоятельница поразилась тому, сколько грязи и пошлости может быть в одном человеке, в одном мужчине, имевшем превосходство перед детищем света и покорности. Понимая, что, если ударит мужчину — согрешит, Нин Гуан много раз (никто не мог представить, насколько много) отдавалась развратным рукам, принимала клеймо шлюхи и всегда молилась.

— О, Властелин, ты видел, как я звала тебя, как учила других тебя просить и уважать, но защитить от Дьявола ты меня смог, не смогла и я отгородить себя! Я, как и тогда, перед этими мужчинами, села на колени перед злом, смолчала и взмолила тебя меня спасти, ах, как я просила! — Нин Гуан тяжело поднялась с колен, дрожащих, как осиновый лист. — Почему же я вижу их раздетыми и сломленными? Почему мне нравится их прогибать и сминать для себя?.. Я вижу в своём отражении не себя, а тех подонков, забравших мою честь и волю к свету. Я вижу, как Дьявол забирает мою душу, как вместе с этим я забираю и чужие.

Голос бился об стены, доходил вновь до тела Нин Гуан, и она пошатывалась; никто не мог поглотить её слова, она кричала в пустоту, думая, что кричит недостаточно. В глазах девушки читался ужас и злость, она видела, как несправедлив и глух мир по отношению к ней — только к ней — и ненавидела выпавшее ей бремя.

— Это не моя вина. Не мой грех! Я слабее Дьявола, вкусившего мою плоть! А Дьявол!..

Нин Гуан резко оборвала речь; настоятельница знала, что всё пошло не так с недавних пор, но с какого момента? Если бы она пригляделась внимательнее, смогла пресечь зародыш Дьявола раньше его рождения. Свалившись на скамью, белокурая начала вспоминать трагедию, произошедшую с монастырём соседней деревни. Вместе со страшной вестью о пожаре в монастырь пришло слёзное прошение принять послушниц и монахинь уничтоженного храма. На собрании аббатис Нин Гуан согласилась, вовсе не ведая, к чему это приведёт. И кого именно приведёт лесная дорога.

— Ох, Властелин, я была так близка, но не смела поверить в это! Со смертью сестры Ху Тао она стала такой тихой, и я вовсе ослепла от этой невинности, конечно же, это Янь Фэй! — зубы настоятельницы заскрипели от ярости, она схватилась за клобук и сорвала с белокурой макушки. — Дьявол, соблазнивший меня на грех, поселившийся в наших стенах и закрывающий другим глаза! Это она убила сестру Ху Тао и всех нас скоро тоже убьёт!

Кто-то прервал размышления Нин Гуан, постучавшись в дверь, белокурая даже не успела надеть клобук, как в зале появилась настоятельница Фреки. Она удивлённо нахмурилась, увидев её без головного убора в храме, около алтаря Властелина. Хотела бы блондинка спросить, что случилось, но суровое лицо напарницы обескуражило, остановило какой-то неведомой силой. Фреки скрестила пальцы чуть ниже живота и почтительно поинтересовалась:

— Всё ли хорошо у тебя, сестра?

— Как у меня может быть всё хорошо, если Дьявол гуляет в наших стенах, а ты так же слепа, как и остальные в этом монастыре.

Девушки сблизились благодаря своей общей ненависти к другим, но вдруг на этой же почве начали отдаляться, словно наконец смогли заметить различия друг в друге. Фреки невзлюбила нытьё и гордыню Нин Гуан, ей казалось, она привлекает слишком много внимания, берёт на себя невозможное, а после осуждает всех в своей неудаче. Настоятельница знала о пристрастиях сестры, но всегда молчала, укрывая грех от глаз других, взамен получая порции оскорблений и недовольств. Что же до самой Фреки? Нин Гуан ненавидела её желание сунуть в чужие дела свой длинный нос, сестра не умела вести дела и была далека от идеального образа аббатисы, которому, как считала белокурая, лично она полностью соответствовала.

— Только ты у нас всё видишь. Тогда с твоего присмотра точно не выскользнула одна монахиня, так ведь?

— О чём ты, сестра? Под моим присмотром все и каждая, даже ты. Так будь добра не говорить загадками.

— Ох, поразительная тупость, когда ситуация того не требует. Подумай хоть немного, о ком я говорю!

Нин Гуан сжала клобук, не отрывая глаз от Фреки. Женщина не поверила собственному предположению, но ярость обуздала тело быстрее, чем разум — белокурая сорвалась с места, толкнув сестру в сторону, на что та ничего не произнесла. Нин Гуан отворила тяжёлые двери, разбушевавшаяся метель с радостью помогла в этом и влетела в помещение, частично потушив свечи на навесных канделябрах. Чудовищная погода, в которой ни одна живая душа не смогла бы пройти и двух вёрст. Режущий ветер мешал дышать, подталкивал назад, а снег, как зыбучие пески, обхватывали ноги, не давая ступить и шагу, Нин Гуан попыталась, но застряла, отойдя от входа всего на два метра. Фреки взглянула на нагнетающую фигуру в этом зимнем хаосе и взялась за сердце. Ветер играл с белёсыми волосами, так это выглядело. Настоятельница ахнула, приглядевшись и осознав, что это сестра властвует над метелью! Белые пряди словно слились воедино, своим танцем, как дирижёр, управляли погодой, отражающей весь спектр эмоций, разрывающих высокую фигуру изнутри.

Фреки поднялась на ноги, превозмогая ветер, бьющий тяжёлые двери об стену, подбежала к порогу. Прикрывшись от режущего снега руками, блондинка прокричала, разрывая своим голосом рёв метели:

— Кэ Цин сбежала из монастыря! Её видели другие послушницы, но остановить не смогли!

— Что ты сказала? — слова Нин Гуан затерялись в шуме бушующей погоды, но Фреки смогла прочитать по губам и нахмуренным бровям сестры крайнее недовольство и нарастающий гнев.

— Эта буря пришла из ниоткуда! Штиль сменился штормом, никто не успел поймать беглянку, как поднялся беспощадный ветер! Как будто сам Властелин помог ей сбежать!

— Нет, то Дьявола рук дело! А метель — кара Властелина за её грех! Кэ Цин умрёт в холоде, он сожжёт её, как огонь еретика, такая у неё судьба.

Нин Гуан прищурилась; вдалеке ей показался чей-то силуэт, на мгновение подумалось — монахини. Но приглядевшись получше, аббатиса, всё ещё без клобука, различила две фигуры незнакомок, двигающихся прямо к ней. Они с трудом превозмогли погоду, усталость и из последних сил смогли одолеть подъём, оказавшись совсем недалеко от входа в храм. Путницы были столь уставшими и измученными, что вид монахини без клобука их совершенно не смутил, их главным желанием было поскорее протянуть руки к свету, ведущему в главный зал. Настоятельницы были обязаны им помочь: укрыть от метели, согреть возле камина и накормить после изнурительного пути, но встали, как вкопанные. Если до загадочного появления незваных гостей, Фреки думала, что Нин Гуан управляет этой бушующей погодой, то теперь монахиня была уверена: эта незнакомка с кудрявой макушкой — волосы на которой не поддавались никакому ветру — была куда могущественнее местной стяжательницы!

Завидев гостей, приблизившихся к Нин Гуан, Фреки упала коленями на холодный пол и начала молиться, не отрывая от них взгляда, ей казалось, она видела перед собой сестру Ху Тао с какой-то знатной леди, но это не могла быть она! В висках начала пульсировать кровь, вырываться из тела, отчего противное ощущение недомогания не исчезало, покуда четверо женщин не скрылись за закрытыми воротами храма. Метель осталась где-то там, в то время как они — в тепле и неведении, что же случится с ними дальше, и кто ещё может постучать в их двери загадочной ночью, предвещающей прощальную песнь.

Храм и монастырь объяла белая беспощадная метель, напоминая затуманенную верхушку горы из холодных земель, о которых монахини нередко читали в приключенческих романах. И если наверху под заснеженным курганом творился хаос, то у подножья холма был штиль: ни ветерка, ни режущего снега, рвущегося в лицо и открытые части тела. Всё дальше и дальше от монастыря отдалялась фигура в лёгком тёмном плаще, падая от бессилья и страха, что её вот-вот догонят. Беглянка, видимо, не знала о внезапной метели, поэтому бежала прочь, неэкономно выпуская клубы пара, драгоценный воздух, нужный так её телу. Обладательница сиреневых прядей, не прикрытых должным образом, наконец преодолела склон и свалилась коленями вниз, ощутив, как на улице холодно, но этот холод согревал бледную кожу.

Кэ Цин подняла подбородок, вгляделась в луну, выглядывающую из-за гор. В своей скромности и боязливости яркое светило{?}[небесное тело] было так похоже на хрупкую девушку. Адреналин спал, и тело вновь стало ощущать жажду, голод и невыносимую боль во всём теле. Перед побегом монахиня успела прикрыться длинной ночнушкой какой-то дылды из монастыря, нацепить валенки, достающие до середины костлявых ног и спрятаться под широким кожаным плащом. В промежности и около молочных желёз безумно болело, невольно хотелось прикоснуться, но Кэ Цин боялась, что сделает тем только хуже. Нин Гуан издевалась над её телом, над её честью долгое время! Девушка поверить не могла, что решилась на такое безрассудство: сбежать почти без всего, полуголая, и всё для того, чтобы раскрыть глаза епископу на собственную подопечную. Монахиня встала на ноги, промявшись валенками сквозь снег, задёргалась от завалившихся ледяных хлопьев, но стойко зашагала в сторону деревни.

Кэ Цин не знала, что кто-то свыше помог ей сбежать, но внутри себя знала: кое-кто следит за ней и очень хочет, чтобы девушка наконец обрела счастье.

Пока монахиня отдалялась от монастыря на своих двоих, настоятельницы любезно — насколько позволяли их раздосадованные побегом души — предоставили гостьям скромную комнату на несколько ночей. Незнакомка представилась Гань Юй и объявила, что со своей фрейлиной (аббатисы впервые услышали этот чин и восприняли его весьма уважительно) останется до прекращениябеспорядков. Так дворянка назвала метель, заставшую врасплох всех жительниц холодного монастыря. Девушка невольно начала скучать по тёплой постели, слугам и комфорту, но ничего не поделаешь — приходилось подчиняться прихотям своей «фрейлины», являющейся госпожой всей её последующей жизни.

Ху Тао и не догадывалась, что Фреки чуть не узнала её; по прибытию в мир, Гань Юй уверила: «Никто тебя не узнает, твоя внешность — всего лишь новая оболочка, но глаза твои, зеркало души, не смогут обрести оболочку». Много ли в мире было тех, кто обладал столь сладкими красными глазами, украшенные нередко золотом, как королевский фрукт?

— Мне хочется верить, что ты, сестра, за недолгое пребывание в поместье господина полоза отвыкла от столь приземлённой жизни, — пробубнила Гань Юй, усаживаясь на матрас, забитый сеном; оно больно впивалось в тело, а мороз, проходивший сквозь щели плохо скреплённых кирпичей, не позволял снять одежду и высушить её.

— Госпожа, вам просто не суждено понять: это место пробуждает мои приятные воспоминания, — Гань Юй вздёрнула брови на слове «приятные» и уставилась на молодую невесту, вглядывающуюся в окно, засыпанное снегом. — Когда я только-только прибыла в этот монастырь, меня поселили здесь с другими девочками. Нам было ужасно холодно, мы спали в оборванных мешках и, чтобы согреться, обнимали друг друга, делились едой. Это счастливое время.

— Можете оскорбить меня, но я считаю, что господин Моракс спас вас, госпожа.

— Мне бы не хотелось начинать этот разговор. Скажите главное: Кэ Цин смогла уйти?

— Вы видели, как Нин Гуан выбежала на улицу без клобука? Она явно была чем-то поражена, но наше появление вернуло её… Её хладнокровие… Ах, да что уж греха таить, она просто прирождённый мизантроп. Однако, госпожа, это был первый и последний раз! Мы пришли сюда просто повидать вашу семью, а не менять их жизни!

— Мне следует посмотреть на их мучения и вновь исчезнуть на неопределённый срок?

— Иногда бездействие — лучшее, что вы можете сделать, госпожа.

— В данном случае — это худшее, что я могу сделать.

— Неужто поняли наконец собственную власть, освободившись от прежней жизни? Согласитесь, она была мила, но никчёмна, о ней можно вспоминать с улыбкой, но желать вернуться в неё — ни за что..

Кто-то — пускай и не специально — нарушил столь занимательную беседу, и дверь в коморку тихо отворилась. На пороге появилась монахиня в ненавистной для Гань Юй форме. Девушки действительно облачались во всё одинаковое, показывая лишь лицо, нередко могли стесняться обнажить кисти и щиколотки, до чего же занимательная религия — думалось дворянке из другого мира. Ху Тао, не представившаяся никаким другим именем, была вынуждена с ноющим сердцем слушать от родных сестёр отстранённые и величественные обращения: госпожа, путешественница, гостья. Аббатиса, не изменив своим привычкам, почтительно поклонилась и улыбнулась вошедшей монахине, в которой русоволосая радостно узнала пухлощёкую Сян Лин. Кухарка неловко вошла в промёрзлую комнату и протянула несколько одеял и полотенец.

— Мы с сёстрами узнали, что вас поселили здесь… Тут ночью бывает прохладно, поэтому мы собрали немного одеял, чтобы вы не замёрзли.

«Прохладно» — сказано мягко, Гань Юй почти тряслась, но с восхищением наблюдала, как обычные девушки показывают всю полноту стойкости и благородности, коими не каждый лесной дух мог обладать. Мальвина с интересом слушала, как Ху Тао пыталась занять Сян Лин, уговорить остаться подольше, на что та неловко улыбалась, и на щеках её начинали виднеться ямочки. Если не это очаровательно, Гань Юй не смогла бы вновь назвать этот мир красивым, без таких прекрасных женщин.

— Ох, мне не верится, неужто это синяк? — Ху Тао прикоснулась ледяной рукой к горячей коже Сян Лин, на что та болезненно ойкнула. — Кто тебя ударил, сестра?

— Это я, я, — залепетала монахиня. — Я очень неуклюжая, во время уборки на чердаке свалилась и случайно стукнула себя. Никто меня не бил!

Гань Юй нахмурилась; она не была дурочкой, а Ху Тао, видимо, поверила. Дворянка с удивлённо распахнутыми глазами наблюдала, как её «фрейлина» отпускает монахиню, желает приятных сновидений и благодарит за одолженные одеяла. Но, когда дверь захлопнулась, и в коморке остались две особы, более не причастные к этому миру, Гань Юй увидела яркое изменение в лице молодой госпожи: оно светилось злостью, негодованием. Руки неистово сжимали тёплые ткани, в которые дворянке не терпелось укутаться, и Ху Тао оскорблённо выбросила всё из рук на матрас.

— Они в смертельной опасности.

— Мы не сможем спасти всех, сестра. Вмешиваться в дела людей недостойно для низших существ, вроде нас.

— Что значит «низших существ?» — Ху Тао схватилась за ручку двери, готовясь вот-вот вырваться из коморки.

— Не считайте это оскорблением, но, согласитесь, что высшими существами могут быть только Боги. А мы с вами, увы, не Боги.

— То есть, только Боги могут менять судьбу людей? Прямо как Моракс поменял мою?

— Господин не менял вашу судьбу, отбросьте этот предрассудок и послушайте меня! — девушка схватила руку, готовящуюся открыть дверь и дать своей хозяйке сбежать. Гань Юй видела молодую госпожу насквозь, и ей совершенно не нравилась её излишняя наглость по отношению к мужчине, который был с ней так добр. — Вы умирали! Недоедания, постоянные морозы, стресс, сердечная недостаточность, сколько весомых причин вам ещё назвать, чтобы вы поняли?.. — Гань Юй набралась смелости и произнесла ужасную правду: — Можете ударить меня, но Моракс спас вас, освободив душу от тела. Вы бы всё равно умерли, но позже, а так вы обрели истинную свободу и счастье!

— Счастье, — повторила Ху Тао почти неслышно, потому что задыхалась слезами. — Никому бы не пожелала такого «счастья».

Русоволосая удалилась из комнаты, а Гань Юй не осмелилась её остановить, понимая, что словами беглянку не вразумишь, а действиями предашь её доверие окончательно. Ху Тао знала монастырь и храм, как свои собственные пальцы, она легко могла найти путь наверх, выйти в клуатр, но что-то застопорило у развилки: девушка знала, куда идти, но пойти не могла. Тогда монахиня, поддавшись внутреннему ощущению, решила выйти через другую лестницу, ведущую через темницу монастыря. Она была создана для буйных недоброжелателей, строптивых монахинь, не желающих выполнять свою работу, однако большую часть времени коробка из холодных стен и решёток пустовала. Ху Тао прошла мимо, вглядываясь в то, что позволяли увидеть зажжённые факела, но яркий отблеск розовых волос затмил пламя и лунный свет, пробивающийся сквозь крохотное окошко, через которое валил снег.

Птичка была наконец в клетке.

Розовые пряди были обриты, в некоторых местах так неумело и с яростью, что длина сменялась, будто волна в неспокойном море. Не растеряв жизненных сил, очи глядели на незваную гостью, с ужасом уставившуюся на бедняжку, скрытую от мира в этой камере пыток. Внутри темницы ничего не было: лишь стог сена, покрывало, от которого невыносимо пахло, таз с мочой и оплёванный поднос, на котором лежала корка хлеба. Всё, во что была одета заключённая, представляло собой оборванную ночнушку и наволочку в пятнах неизвестного происхождения.

Вид бедолаги был лучше условий, в которых она оказалась, если синяки, обрезанные волосы, порезы на ногах и руках можно было назвать неплохой картиной. Монахиня не умирала от голода, но была одержима желанием что-нибудь съесть, её морили голодом, а корку хлеба она экономила до завтрашнего утра, понимая, что не получит еды, пока кое-кто сверху не захочет этого. Ху Тао ощутила приступ тошноты, но он встал в горле, задержался там, пока пленница доверчиво протягивала тонкую руку.

Когда-то монахиня считала свои рубцы на ладонях отвратительными, теперь же ей казалось, что они выглядели невинно по сравнению с жуткими шрамами на женской румяной коже.

— Эти глаза, я знаю их, я знаю их хозяйку, подойди сюда, на свет, прошу тебя… — голос Янь Фэй был столь слаб, но стены смогли донести до ушей Ху Тао жалостный шёпот.

Не в силах что-либо сказать, молодая госпожа села напротив пленницы и позволила взять своё лицо в её руки. Монахиня крутила его, не отрываясь от бегающих слезливых глаз, которые кричали о желании поскорее обнять давнюю подругу.

— Я была уверена, что это ты, Ху Тао. Глаза обманули меня, как смешно же тебе сейчас наблюдать за мной, жалкой монахиней, цепляющейся за такую же жалкую жизнь.

— Я тебя освобожу, погоди, — русоволосая на дрожащих коленях продвинулась к замку и попыталась снять его. — Погоди ещё чуть-чуть, я сейчас! — всё тщетно, усилий Ху Тао было недостаточно, а ключ, наверняка, находился у пленителя. — Нет, нет.

— Прелестная незнакомка, уходи отсюда, тут прохладно и сыро, ты можешь легко заболеть…

— Мне не моё здоровье важно, а твоё! — выпалила Ху Тао, прервав сиплый голос Янь Фэй. Она была так удивлена, а её подруга, ох, как же она злилась и плакала от собственной слабости. — Погоди, я скоро.

Русоволосая скрылась за поворотом, но скоро появилась около темницы с одеялами в руках и рядом с ещё одной неизвестной красивой женщиной. Она встала в стороне, не издавая ни звука, пока Ху Тао протискивала тёплое бельё сквозь решётки, делилась едой, питьём и одеждой. Янь Фэй не понимала, почему путешественница так добра к ней, так плачет и пытается спасти, не зная о том, какой грешнице помогает. Монахиня грустно шмыгнула, приняв все подарки, потом перехватила чужую мягкую руку своей шершавой, жёсткой и приложила к своему животу, слегка выпирающему через ночнушку. Ху Тао почувствовала, как кровь растеклась в её рту, и этот противный привкус вновь спровоцировал рвотный рефлекс, остановленный заботливым голосом Янь Фэй.

— Они не выпустят меня, покуда ребёнок будет во мне. Честно, я уже не знаю, жив ли он там, — от отчаяния девушка не могла проглотить варёную картошку, которой накормили путниц, чтобы те согрелись.

— Как давно ты беременна? — Ху Тао подтолкнула монахиню через решётку, и та наконец смогла проглотить еду.

— Я точно не знаю. Чуть больше двух месяцев.

Русоволосая охнула; она боялась этого ответа и, как только получила его, следом начала бояться надвигающихся последствий её бездействия. Ху Тао отдалилась от подруги в такой важный для неё момент, девушке было страшно осознавать, что, когда она стала аббатисой, Янь Фэй была уже в положении, должно быть, просто не задумывалась об этом! Властелин не всегда даровал детей, и розоволицая думала, что после первой связи ничего не получится, хоть и придала «обряду,» открывающему дверь во взрослую жизнь, огромное значение. Ху Тао вспомнила слёзы подруги за столом, когда Синь Янь старательно успокаивала монахиню. Неужели именно тогда Янь Фэй, спустя чуть больше месяца, и узнала о беременности? Страшное время тогда было, а каким же жутким оно стало после смерти Ху Тао, девушка и представить не могла…

Пока она осваивалась в обители, люди здесь страдали, в особенности — самая солнечная девушка в этих краях, самая лучшая подруга настоятельницы и самая заклятая соперница Нин Гуан. Лишь вопрос времени был в том, чтобы она узнала о положении монахини. Ху Тао почти собрала в голове пазл, но никак не могла понять одного: «А где же был Син Цю?» Он так благородно защитил свою женщину, чтобы потом, узнав о беременности, бросить? Или он не знал? Гань Юй видела, как внутренние метания молодой госпожи начинают превращаться в жуткие подёргивания, и дворянка села рядом, приобняв её за плечи. Янь Фэй не знала, кто перед ней, почему они так беспокоятся о грешнице, и почему так притягивают красные глаза незнакомки, но точно знала — им можно доверять, они не обманут.

— Скажите, вы видели Кэ Цин? Она в порядке?

— Ты говоришь о беглянке? Метель скрыла её, не переживай, она сейчас в относительной безопасности, — поспешила успокоить Гань Юй. — Она давно планировала побег? Почему же так неожиданно, без вещей и без особой одежды?

— Отсюда могла сбежать лишь одна. Нин Гуан держала нас здесь после того, как отпевания сестры закончилось, — Янь Фэй говорила о смерти подруги со скорбью, но держала слёзы весьма стойко. — Она делала с нами ужасные вещи, о, Властелин, я даже не могу произнести это вслух, меня берёт дрожь… — девушка схватилась за волосы, ощущая, какими некрасивыми они стали, уродливыми, какая она сама — уродина. — Син Цю разлюбит меня, бросит, он… Он возненавидит меня!

— Дитя, тише, — Гань Юй взяла девушку за руку, от дворянки ощущалась странная сила, которая успокаивала и вынуждала подумать, что всё в этом мире возможно исправить, даже уродство монахини. — Если он действительно тебя любит, то на всё пойдёт, чтобы спасти тебя и ваше чадо. Он не знает о твоём положении, так?

— Я не знаю… Нин Гуан мне говорила, что он приезжал повидаться, но она прогоняла его. Специально мучает меня, специально заставляет страдать!

— Мы спасём тебя и оповестим Син Цю. Он ведь сын рыцаря, а ты — его будущая невеста, тебя в обиду больше не дадут, — отрезала Ху Тао и, передав подруге последние вещи и еду, что у неё были, поднялась с колен, боясь отдалиться от девушки хотя бы на метр. Она могла испариться, погибнуть ужаснейшей смертью, но молодая госпожа пообещала, что не допустит такого.

— Откуда ты знаешь об этом? — Янь Фэй чувствовала, что готова вот-вот потерять сознание от голода, поэтому медленно жевала, пила из кувшина чистую воду (она по ней очень соскучилась), и заставляла себя смотреть вслед двум силуэтам.

Ху Тао не ответила на последний вопрос, оставив Янь Фэй одну в темнице с собственными мыслями. Как только дверь закрылась, русоволосую одолели слёзы: она прижалась к Гань Юй, которая принялась утешать бедняжку, не имея на то нужных и правильных слов. Плохое самочувствие Ху Тао стало поводом для того, чтобы подняться наверх, пройти через пустые тихие коридоры к залу трапезы. Его неизменность принесла монахине новую порцию дрожи и слёз, она прекрасно помнила, как умерла здесь, как в ту роковую ночь покинула родной дом, держась за руку с лесным духом. Осторожно переступая скрипучие половицы (она помнила расположение каждой), Ху Тао заняла стол, на котором всегда ела, пока не стала настоятельницей. На нём остались знакомые царапины от ножа, следы припекшейся и застывшей пищи — это вызвало искреннюю полуулыбку.

— Метель не успокаивается, — пробубнила девушка, укутавшись в ткань своего сырого плаща.

Монахиня была рада вновь ощущать холод, голод, боль и другие чувства, притупившиеся за недели пребывания в обители полоза, она стойко переносила все невзгоды, не представляя, когда ещё выдастся возможность выйти в мир, увидеть свою семью и поговорить с ними о любых важных и неважных вещах.

— К сожалению, это продлится до утра: радиус действия мал, поэтому время значительно увеличилось, нежели бы мы охватили всю деревню.

— Вы говорили, что умеете только шить, откуда же такое могущество? — в голосе послышался упрёк.

— Я говорила о моих приобретённых умениях. Да и узнавать всё сразу — неинтересно, — Гань Юй хихикнула и заняла стул рядом с молодой госпожой. — Впервые вижу вас такой обременённой. Это больше не ваш мир, вы не должны стремиться поменять его. Но, если это желание моей госпожи, я могу вам помочь, — Ху Тао подняла блестящие от слёз глаза на вставшую дворянку. — Когда монахиня просит о помощи, она молится. Так помолитесь за благополучие близких, но только не своему Властелину, а своему будущему супругу.

— Я не просто ношу крест на шее, я ношу крест на своём сердце, и оно не позволит открыть его, вырвать часть моей жизни для молитвы Дьяволу!

— Вы уже молились Мораксу, госпожа, и это привело к тому, что вам очень повезло не попасться настоятельницам. Милая Янь Фэй убегала ночью и молилась его алтарю, чтобы её не поймали.

— Ох, нет-нет, — промямлила Ху Тао, упав лицом в ладони. — Пусть господин Сяо подскажет, как быть. Он ведь всё знает наперёд, так пусть..

— Моя госпожа, не избегайте лёгкого пути. Сяо могуществен, но в люди выйти он не сможет после своего побега, да и Моракс брата к вам близко не подпустит после всего случившегося.

— Лёгкий путь для меня самый унизительный, самый неправильный!

— С вашими сёстрами делают неправильные и унизительные вещи каждый день, но они продолжают молиться. Это не приносит результата, но как только происходит что-то хорошее, они благодарят именно Властелина.

— Если хорошее не происходит, значит, ещё не пришло время.

— Оно и не придёт. Уже завтра мы вернёмся в обитель, госпожа, и вас будет грызть совесть за то, что вы ничего не сделали. Вы будете мучиться от мысли, что ваших родных истязают. Вы не сможете забыть вашу подругу в темнице с ребёнком под сердцем. Они оба не выживут, они умрут страшной смертью, Кэ Цин замёрзнет на улице, Сян Лин сломают и вырвут из страниц жизни, Синь Янь получит огромную травму и уйдёт от отца, это лишь меньшее, что я могу сказать про жительниц этого монастыря. А Нин Гуан… — Гань Юй улыбнулась, попытавшись скрыть неприязнь к этой персоне, отчего лицо дворянки исказила ужасная гримаса. — Будет творить бесчинства до самой смерти, после которой не будет искупления и наказания.

Ху Тао встала со стула, его ножки громко прошлись по полу, оставив еле заметные следы. Девушка плакала молча, позволяя слезам свободно капать на стол, пока губы были поджаты и подрагивали, как осиновый лист. Монахиня не могла объяснить это странное чувство, словно она оказалась в детстве, и мама, когда была ещё жива, объясняла, как устроен этот мир, что хорошо, что плохо. Гань Юй чем-то напоминала покойную матушку, была такая же добрая, в меру строгая, всегда мудрая и справедливая, но всё же оставалась другой, чужой для сердца Ху Тао. Восхищаться ей — одно, сблизиться, стать подругами — совершенно иное. У монахини не осталось аргументов, и она попросила оставить её в одиночестве, пойти вздремнуть, набраться сил. Гань Юй изумилась, не понимая, для чего ей отдых, но потом радостно вскочила, прокручивая в голове мысль: «Молодая госпожа будет молиться!» Со всеми почестями, полагающимися при прощании, дворянка скрылась, оставив в воздухе после себя лёгкий аромат корицы.

Ху Тао прошла в молитвенный зал, собираясь осуществить задуманное, сумасшедшее деяние, настоящее Богохульство, из-за которого ей предстояло гореть в аду. Но даже после всех грехов прошлой жизни, девушка имела возможность быть в этом мире, ощущать его и менять — не это ли чудо и божественная благодарность за всё то, что монахиня сделала для Властелина своего? С трудом заставив себя перешагнуть порожек, поклониться тусклому силуэту статуи Бога, Ху Тао подошла к каменному изваянию. Отчего-то лик Властелина казался не столь пугающим, сколько памятным; с детства девушка каждый день приходила к нему, молилась, перед сном тоже приходила к нему попросить уберечь её от невзгод. Но в этот раз молодая госпожа выдохнула, села на колени и повернулась к Властелину спиной.

Кожей монахиня ощутила гневный жар, который мог быть просто её воображением, однако Ху Тао уверила себя весьма легко: её Бог разочарован этим жестом.

Оказавшись наедине со своими мыслями и страхами, девушка поняла, что даже не знала, как молиться неизвестному Богу, которого она окрестила Дьяволом. К Властелину она всегда находила нужные слова, они лились из неё, как что-то естественное и тёплое.

«А ведь, когда я молилась тому алтарю, я обращалась к своему Властелину, и Дьявол услышал меня,» — подумала Ху Тао и осеклась; вдруг её мысли господин сейчас мог услышать и отвернуться, когда жена так нуждалась в помощи будущего мужа.

— Если бы я имела крылья, я бы унесла с собой всех-всех, кто мне дорог, я бы скрасила их кошмары чем-то хорошим, я бы много чего сделала. Вновь оказавшись в монастыре, я поняла, как многое упустила, от меня явно ждали больше и теперь мне остаётся покаяться в грехах своих, и молиться, — Ху Тао сглотнула, вглядываясь в темноту. Она была беспросветна, яркие факелы не могли развеять её, поэтому легко кое-кто с горящими золотыми глазами мог спрятаться от посторонних глаз. Гость изредка моргал, вслушиваясь в каждое слово монахини, но ничего не говорил. — Помоги мне. Подай знак, хоть один. Я совсем не знаю, как мне быть и как исправить этот кошмар, как самой от него проснуться.

По залу пробежался тёплый ветерок, глаза в полумраке пропали, унеслись вместе с дуновением, пощекотали языки пламени и исчезли где-то в щели стены. Ху Тао вгляделась в танцующие тени огня на потолке. Решение пришло само самой, но девушка совсем не обрадовалась собственным мыслям, они напугали её, заставили прикрыть рот. Краснеющий на глазах огонь соблазнял, восхищал, от него невозможно было оторваться.

— Я сожгу свою душу в этом грехе.

========== Прощальная песнь ==========

Синь Янь жила без родителей с самого детства. Времена в приюте, похожем на Богом забытую конюшню, вспоминались девушкой с улыбкой, можно сказать, что именно в мусоре и нищете она познала истинную любовь. Приют находился в здании гильдии строителей, окна смежно выходили в трапезный зал рабочих, которые раз в месяц устраивали пышные пиры. Девушка помнила, как, изголодавшись, прошмыгнула сквозь смотрительниц и забежала на кухню, чтобы своровать из мусорки подгоревшую котлету. Синь Янь и забыла, когда в последний раз ела мясо, да ещё и так много; если оно появлялось в приюте, его делили между тридцатью ртами на крохотные кусочки, размером с нос. Проглотив почти разом, малышка думала идти, но попалась на глаза — тогда ещё обычному строителю — Му Шэну. Вид худощавой девочки с подгоревшей котлетой во рту испугал мужчину, он так расчувствовался, что предложил смотрительницам приюта поужинать сегодня с ними, под предлогом, что у них слишком много еды и будет плохо, если она пропадёт.

У Синь Янь наконец-то появилась семья; она часто менялась, но отец у девочки оставался неизменным. Её с Му Шэном свели долгие годы, полные тепла и заботы, он с уважением относился к её желанию говорить на своём языке и с удовольствием подучивал его ради дочери. В гильдии, ставшей для чужестранки новым домом, она могла говорить со многими открыто, например, с жёнами и детьми строителей. Многие знали язык соседних земель и даже могли рассказать Синь Янь о месте, где она родилась. Мужи же недолюбливали падчерицу их нового бригадира, считали, что женщина должна оставаться женщиной, а именно — ниже и слабее. Смуглолицая не выказывала усталости, была услужливой и исполнительной, Му Шэн нередко ставил дочь в пример, что невероятно злило и задевало хрупкое мужское эго.

Мир был не без добрых людей, Синь Янь в большинстве своём любили и уважали, закрывали глаза даже на то, что зачастую она говорила на чужом языке и не воспринимала речь, которую слышала с самого детства. Му Шэн называл дочь талисманом их команды, и эта роль ей была безумно приятна. Яна многого хотела добиться, многим хотела помочь, потому что в детстве испытала чувство невероятного счастья, когда к теплу и заботе прибавился достаток. И она поняла, против кого должна была бороться до самой смерти: с теми подонками, которые забирают у человека то, что его по праву.

Синь Янь узнала об этом монастыре всё со слов Янь Фэй, но отцу не осмелилась рассказать. Му Шэн желал не влезать в чужие конфликты, побыстрее закончить работу и уехать домой, многие из команды начали скучать по жёнам, детям, по родной кровати, хоть послушницы и пытались сохранить для них жар очага, этого всё же не хватало. Смерть Ху Тао выбила многих из колеи, работа встала на долгие недели, а сердце Му Шэна было преисполнено скорбью, поддерживать и руководить командой ему было тяжко. Чтобы не быть нахлебниками, строители вызвались помогать монахиням в работе, в том числе и Синь Янь. Нин Гуан была бы не Нин Гуан, если бы не поручила сиротке, к которой пропал интерес, грязную работу.

Чистить нижний этаж — для Яны не было унижением, скорее, её пугало положение, в котором она оказалась: в комнате спала теперь одна, без Янь Фэй, отец и команда приостановили работу, оставив стремления поскорее вернуться домой, а диктатура настоятельниц превращалась в настоящую тиранию. Синь Янь вдруг запретили работать на нижнем этаже, и она поняла, что начало происходить нечто страшное: фиалки и Кэ Цин нигде не было.

«Иди вниз» — гласил потёртый клочок бумаги.

— Тут кто-нибудь есть? — шепнула чужестранка в темноту. Синь Янь пробиралась по стенам, пряталась от света факелов, лишь изредка выдавая своё присутствие. Девушка умела прятаться, умела быть незаметной, умела себя защитить. — Ау, тут есть кто-нибудь?

Чужестранка знала: если Янь Фэй здесь — она точно ответит.

— Яна? — слабый голос, словно крохотная капля дождя, коснулась тёмного носа. — Властелин милостив, ты жива, как же я рада. Я молилась, чтобы Нин Гуан не вытурила тебя за дверь или не сделала чего дурного.

Шатенка упала на колени рядом с решёткой, сплела руки с подругой и заплакала, вид Янь Фэй был ужасен, но спокоен. Увидев страх на лице Яны, монахиня спросила, что же стряслось, на что смуглолицая стала молотком бить замок. Он не поддавался, однако Синь Янь приложила все усилия и наконец — замок треснул и с грохотом упал на каменный пол. Глаза монахини заблестили, ей казалось, что вот, спасение наконец пришло, но на лице подруги стоял дикий ужас, она не знала, как сдержать его, поэтому от переизбытка чувств грубо вытянула беременную, не сумевшую сразу встать на ноги, женщину. От боли розоволицая ойкнула и неловко улыбнулась; собственная беспомощность вызывала нервный смех, перерастающий в ненависть к себе, к своей жалкой жизни. Янь Фэй и не подозревала, что она могла вот-вот оборваться вместе с жизнью её ребёнка.

— Бежим через другой выход, скорее, — скомандовала Синь Янь и повела подругу в другую сторону.

— Погоди же, мне больно. Прошу, объясни, что случилось!

Янь Фэй стукнулась лбом об чужую спину, дочь бригадира остановилась слишком резко, чьё-то присутствие вынудило её это сделать. Заметив, что плечи подруги задрожали, пленница выглянула из-за спины и увидела сумасшедшую улыбку настоятельницы Нин Гуан. Фиалка пискнула от страха, прижалась к своей защитнице и обхватила её руку, которую ни за что бы не отпустила. Синь Янь почувствовала, как сильно Янь Фэй боится и напрягла уши, чтобы услышать и понять гнусную речь белокурой.

— Храни чистоту природы Господней. Да будет благословлена Норма. В чистоте наше спасение, — произнесла Нин Гуан, посмеиваясь между словами. — Однако я вижу перед собой беременную незамужнюю потаскуху и чёрное чудовище из чужих земель, вы — отбросы! Вы — гниль! И вы — ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ.

— Янь Фэй, бежим! — крикнула Яна и потянула монахиню за собой в другую сторону.

Коридор был длинным, лестница — тяжёлым препятствием для обессилевшей девушки, однако Нин Гуан не бежала за ними. Она знала: им не выбраться. Где-то сзади жутким эхом до жертв доносился голос настоятельницы — пронизывающий, щекочущий что-то внутри около желудка.

— Милая Янь Фэй, мы могли бы дружить. Твоя сила воли достойна похвалы, а твой ум мог вести за собой многих, но ты — СУКА, — Нин Гуан засмеялась во весь голос, она была пьяна, нет, безумна, а алкоголь лишь дал ей зелёный свет. В темноте блеснуло нечто яркое, похожее на лезвие. Женщина ускорилась, достигла решёток, около которых валялся раздробленный замок и небольшой строительный молот. — Из-за тебя все мои проблемы, это ты виновата в том, что Кэ Цин страдала, это ты убила сестру Ху Тао, всё ты, ты, ТЫ, ТЫ, — брызжа слюной, Нин Гуан достигла лестницы, по ней тяжело поднимались две фигуры, потихоньку достигая выхода. — Я вырежу из живота твоего ребёнка, ребёнка Дьявола, ребёнка того слюнтяя, того сукиного сынка Син Цю. А как вырежу, отдам ему, пусть понянчится со своим чадом, ХА-ХА-ХА! — Нин Гуан почти достигла девушек, перешагивая сразу две ступени.

В темноте Синь Янь увидела, как блеснуло лезвие, и только тогда она вспомнила про оставленный внизу молот, как же она не подумала про него! Навалившись на дверь, девушка почти ввалилась в коридор, охваченный дымом. Янь Фэй громко прокашлялась, после заточения она не могла переносить смену воздуха, особенно такого токсичного, но монахиня упорно следовала за Синь Янь, держа руку и чувствуя, как подруга держит в ответ. Сваливая после себя вещи, смуглолицая создавала преграды, пыталась хоть как-то выиграть время, и вот, девушки оказались в главном зале, где уже им было не пройти.

Горело всё, монастырь вот-вот завалят горящие обломки, выходы закроет огонь, а воздуха не останется для того, чтобы двигаться и выживать. Синь Янь обхватила подругу за плечи, прикрыла нос и повела сквозь трапезную, дым в которой заставлял глаза слезиться, но до которой огонь не успел добраться. Защитница надеялась, что Нин Гуан потеряет их след, и это выиграет им время, чтобы сбежать. Девушкам казалось, они слышат за дверью голоса, это правда были спасатели, рыцари из деревни! Янь Фэй начала плакать, как только они подошли к двери, ведущей во двор, они навалились на неё и!..

— Нет… Нет, нет, нет! — завыла фиалка. Она оглядела окна; через них ничего нельзя было рассмотреть, всё завалено снегом, в том числе и дверь.

Рыцари на той стороне пытались разгрести завал, но сил их было недостаточно, они просто не знали, что внутри девушки в огромной опасности, и имя ей — Нин Гуан. Синь Янь схватила стул и со всей силы треснула его об стекло, звук привлёк настоятельницу, и она побежала в трапезную, минуя дым и бегущий за ней огонь.

Стёкла упали к ногам чужестранки, она стала разгребать завал изнутри, создавая небольшой проход, чтобы Янь Фэй могла вылезти. Монахиня прижалась к двери, не отрывая взгляда от сгущающегося дыма, огонь наконец достиг трапезную, и лёгкие будто наполнились этим ужасным воздухом, девушка чувствовала, что задыхается.

— Фиалка, сюда, скорее, залезай.

Монахиня не сразу поняла, что подруга имела в виду, она указывала на окно, из которого валил снег, но через него под силу было вылезти. Подставив стул, розоволицая коснулась сначала его, потом деревянной поверхности с коварными, впившимися в кожу, короткими осколками. Янь Фэй почувствовала холод, потом, как разум мутнеет от резкой смены воздуха, но шершавые сильные руки не дали ей упасть, беднягу тянули наверх, а Синь Янь снизу подтягивала ноги. Казалось, спасение так близко, но как только чужестранка полезла вслед за подругой, кто-то утянул её обратно, подрезав кожу около коленки. Адская боль, девушка ни с чем не могла её сравнить, кровь хлынула стремительно, а лёгкие сдавил тяжёлый токсичный воздух. Яна упала, затылок ударился об холодный пол, и она почти потеряла сознание.

Закрыв лицо от лезвия, Синь Янь получила неглубокий порез, но двинуться более не могла — Нин Гуан насела сверху, со всей тяжестью собственного тела давя нож прямо в горло чужестранке.

— Блядская шваль, какая же ты тварь, умри, сдохни! — волосы женщины местами были почерневшими, от них пахло гарью, сама Нин Гуан, словно пороховая бочка, была готова вот-вот взорваться. — Я заберу тебя с собой, слышишь?! Любовь к Янь Фэй была воистину сладка но — ах! — как горька будет смерть из-за неё, из-за её слабости! Ты бы смогла убежать и спастись, но ты обречена умереть!

— Оставить меня! — произнесла Синь Янь ломанные, но понятные для чужих ушей фразы. — Ты обречена, тобой казнить, тобой убиты!

— Ха-ха-ха, какая тупая голова! Смирись со своей судьбой, смирись с карой Властелина. Я — твоя прощальная песнь!

Синь Янь нащупала что-то на полу и замахнулась этим в голову Нин Гуан, пока лезвие ножа кончиком пронзило её горло. Обе застыла в изумлении, чужестранка схватила осколок стекла и остриём со всей силы ударила им в висок настоятельницы! От открывшегося зрелища легко могло начать тошнить, но Синь Янь не чувствовала, что внутри неё осталось жидкость, всё будто пересохло, как и её милосердие — тем сильнее она вонзила осколок в голову аббатисы, которая корчилась, кричала, закатывала глаза и раскрывала рот, пачкая смуглое лицо слюной. С отвращением девушка откинула всё ещё живую Нин Гуан от себя, которая, как сломанная игрушка, дергалась без возможности встать и атаковать. Дальнейшая судьба раненого тела Синь Янь не интересовала, она выбралась из дыма и всепоглощающего огня вся в копоти, от неё ужасно пахло, а по лицу стекала слюна. Снег под руками чужестранки окрасился в красный, а сила воли поразила собравшихся солдат — Синь Янь не плакала, не кричала, она вежливо приняла руку помощи и самостоятельно встала на ноги, отдышавшись, как после тяжелой работы.

Увидев, как юноша в дорогом сюртуке закутывает Янь Фэй в плед, целует её макушку, гладит неровные пряди и говорит слова любви, девушка наполнилась счастьем, как будто ради этой прекрасной картины тепла, заботы и достатка она прошла весь этот извилистый и сложный путь.

— Мы увезём вас, родная, с вами всё будет хорошо, — нашёптывал Син Цю, унося на руках невесту в карету.

Метель продолжала бушевать, но сквозь неё легко проходили подготовленные сильные мужчины, именно поэтому за собой они вели исхудавших и сломленных женщин, чтобы усадить в сани или верхом на резвого скакуна.

Тем временем монастырь полыхал, его колокольни рушились, потолок обваливался стремительно, готов был скоро встретиться с землёй и придавить не успевших убежать. Морозная стихия не в силах была потушить этот дьявольский огонь, она лишь только раззадоривала его, делала сильнее, неистовее.

— Син Цю, ребёнок, — сухими губами произнесла Янь Фэй, когда её усадили в карету, укрывшую тело монахини от режущего ветра и колючего снега. — У нас будет ребёнок.

— Родная, я счастлив, я безумно люблю тебя, ты знаешь? — еле скрывая слёзы, парень поцеловал руку, покрытую шрамами от пальчиков до локтей. — Только, прошу тебя, выживи, не закрывай глаза, будь со мной, хорошо?

— Не уходи больше, пожалуйста, — Янь Фэй выглядела побеждённой, но не сломленной. Хоть Син Цю и нужно было руководить спасательной операцией, он захлопнул дверь кареты и прижал к себе тело невесты; он не мог позволить себе покинуть засыпающую монахиню, не мог отказать в просьбе остаться. Как же давно они ждали этого воссоединения, как же давно они о нём мечтали.

— Я должен был забрать тебя в тот день, но я был глупцом. Мне не искупить греха, это я тебя погубил.

— Тшш, молчи. Тут так тихо, я слышу лишь, как твоё сердце бьётся, и мне этого достаточно.

На улице возобновился переполох, Син Цю пришлось наблюдать за ним из окна, затуманенного снегом. Люди столпились недалеко от центральной колокольни, устремив взгляды ввысь. Что-то их напугало, они не могли оторваться от языков пламени, достигнувших неизвестный силуэта наверху.

— Там человек! Девушка! Она сейчас сгорит!

— Она хочет прыгнуть, ловите её!

Сян Лин прижала красные руки к лицу, не отрывая взгляда от знакомого красного свечения. Как будто лишь глаза этой девушки, казалось, такие маленькие, могут осветить всю деревню. Кухарка позволила отвести себя к саням, но вдруг, когда оставалось только лишь сесть и съехать со склона, она оттолкнулась, вырвалась из зыбучих снежных песков и побежала к огненным вратам.

— Ху Тао! Это Ху Тао! — все монахини и послушницы всполошились; это не могла быть Ху Тао, она умерла! — Спасите её, пожалуйста, это она, точно она, я знаю! ВЛАСТЕЛИН. СПАСИ ЕЁ, Я УМОЛЯЮ ТЕБЯ! — монахиня кричала во всё горло, пока мужики оттаскивали её из пекла, лизнувшего и без того красные больные руки.

Колокольня начала рушиться, силуэт на ней покачнулся и упал в пламя, разломав последние хрупкие доски, оставшиеся от потолка. Красное свечение потухло, и глухой звук опавших кирпичей словно забил гроздь на крышке гроба неизвестной девушки. Сян Лин плакала, не могла смириться с тем, что никто ей не поверил, и настоятельницу просто бросили умирать.

После подсчёта всех спавшихся, Син Цю объявил, что погибла аббатиса Нин Гуан и одна неизвестная девушка, сиявшая красным.

***

Гань Юй ждала госпожу в комнате, в которой никогда бы не хотела провести остаток ночи, поэтому мысленно просила Ху Тао поскорее вернуться и рассказать, как всё прошло. Молитва Мораксу могла затянуться на долгие часы, и девушка смиренно легла на жёсткий и колющий матрас, изредка поглядывая на закрытую дверь. Гань Юй привыкла ждать кого-то долго-долго, но ей никогда не нравилось это чувство; оно напоминало одиночество, которого девушка так старательно пыталась избегать.

В комнате поднялся настоящий дубак, кирпичные стены покрылись инеем, а тело дворянки невольно начало колотить, и это раздражало. Гань Юй начало казаться, что аура Ху Тао исчезла, и это побудило лесного духа подняться с постели, выйти из комнаты, не в силах более вынести слепого ожидания. Девушка сильно удивилась, когда поймала молодую госпожу на лестнице, она была бледна и даже, находясь к Гань Юй на расстоянии вытянутой руки, не излучала жизни. Внутри неё что-то умерло.

Ху Тао честно призналась, что хочет сжечь монастырь и сделает всё, чтобы закончить этот кошмар без жертв. Молодая госпожа обрисовала весь план, который, казалось, никак не мог всплыть в её голове. Гань Юй к своему страху предположила, что это Моракс её надоумил, и пыталась отговорить, но монахиня твёрдо всё решила. Она хотела сделать лучше для всех и считала поджёг единственным верным решением. Ху Тао оставила Синь Янь записку, чем-то похожую на ту, что получила русоволосая в один осенний день. Девушка верила, что чужестранка спасёт Янь Фэй и оставила дверь в подвал открытой.

Молодая госпожа прекрасно понимала, что оставить монастырь полыхать — слишком опасно и приказала Гань Юй спуститься в город и привести к зданию отряд рыцарей. Сделать это она должна была прямо сейчас, когда монастырь оставался таким же сырым и тёмным, чтобы помощь успела подоспеть вовремя. Служанка была готова сделать всё, даже если была не согласна со своей госпожой, но оставался нерешённый вопрос: что будет делать Ху Тао? Подожжёт монастырь и сбежит в лес? Девушка лишь мягко улыбнулась и попросила Гань Юй поторопиться, а сама пошагала на второй этаж.

Всё случилось быстро, монахиня сама не успела уследить за пожаром, охватившим весь монастырь и храм. Было так горячо и так больно, где-то внизу девушка слышала крики, скрежет от горящего дерева. Желая увидеть всё до конца, Ху Тао поднялась на колокольню и осталась там, сражаясь с потоками ветра, желающими как будто скинуть её вниз. Колокольня обрушилась — и вот, русоволосая уже падает вниз.

Ху Тао не в первой было умирать, даже жутко, что это стало чем-то привычным, но в этот раз было больно: не от того, что пламя захватило её тело, и оно разбилось наземь, а от нарастающего чувства вины за всё, что девушка заставила других пережить. Летя вниз, она сверху сквозь туман глядела на свою семью, не отрывающую от неё глаз, и это мгновение прервалось мимолётной адской болью. Тело Ху Тао проткнула балка, потолок обвалился, и она нырнула в горящий котёл, всё ещё глядя куда-то в сторону своих родных.

Монахи говорили: «Если в огне Дьявола увидишь — грешен ты». Девушка до последнего держала глаза открытыми, ища рядом с собой чудовище, наблюдающее за ней. И оно появилось. Страшное склизкое и рычащее нечто закрыло проход и выглянуло своим рылом из столба огня. Со слезами на глазах Ху Тао сгорела, и дом похоронил заживо двух аббатис, двух грешниц, закончивших свой путь одинаково. Дороги их были различны, решения и мысли никогда не пересекались, но итог был таков: грешники все сгорают в одной могиле, чтобы потом пойти Дьяволу на ужин.

Жизнь Ху Тао оборвалась, мысли потухли на долгие часы, пока самой девушке казалось, что она просто спит и наконец-то может насладиться небытием, абсолютной смертью. Как вдруг монахиню бесцеремонно разбудили, глаза её начали разбегаться, мысли не находили огня и Дьявола рядом с собой, стало страшно от неопределённости: где же она теперь находится? Чистилище, ад или рай не могли выглядеть, как огромная комната с прудом внутри, с широкой кроватью и раскрытым возле неё балдахином. Глубокими вдохами Ху Тао успокоила дыхание и привстала на локтях, эфемерное тело, в котором даже сердце не билось, отозвалось болью, и молодая госпожа свалилась головой на подушку.

К горлу подступил ком, а глаза наполнились слезами, монахиня не могла вынести того, что она выжила после своего греха; что после всех злодейств, что она сделала, она очнулась здесь, в тёплой постели. Заколдованные слуги почувствовали пробуждение госпожи и тут же появились в комнате с лекарствами, едой и одеждой. Заметив слёзы Ху Тао, они сообща отреагировали, попытались утешить, как могли, но лишь раздраконили и, услышав в свою сторону крики «Убирайтесь!», исчезли.

— Ваше буйство беспочвенно, они лишь хотели помочь, — следом за убегавшими слугами в комнату вошёл юноша, с которым госпожа редко имела возможность видеться. На нём давно не было тех отвратительным обносок, впредь на его плечах была тёплая кофта со свободными рукавами и капюшоном, своим видом гость излучал непривычный уют и успокаивал пожар внутри Ху Тао. — Ваши волосы… — Сяо изменился в лице и резко отвернулся, он не ожидал застать невесту брата без привычного клобука.

Монахиня не нашла взглядом ничего из своей старой одежды (возможно, потому что это были не её покои) и уверила Сяо, что всё нормально, она более не должна скрывать свои пряди от чужих глаз. Дух недоверчиво повернулся, но взглянуть на Ху Тао не осмелился, поэтому остался стоять к ней в профиль, смотря на резвящихсяуточек в пруду.

— Почему я выжила?

— А почему солнце светит? Что за вопросы?.. — глубоко выдохнул парень и продолжил: — Потому что вы уже умерли. Своим глупым, нет, безрассудным поступком вы лишь выжгли своё тело и обрели Моракса на долгие разбирательства с Властелином Загробного Мира! Это был кошмар.. — Сяо действительно был раздосадован, но его слова никак не коснулись Ху Тао, она ничего не понимала и не желала понимать. — Нам не могли отдать вашу душу около месяца. Я бы на вашем месте извинился перед Мораксом, что доставил столько проблем, однако вы ведь всё-таки его будущая жена. К вам он питает абсолютно другие чувства.

— Господин Сяо, вы ведь можете видеть грядущее, так ведь? Почему вы не помогли мне всё исправить? Почему не предостерегли?

— Это вам Гань Юй растрепала? Вот ведь болтушка, — парень взглянул на суровое лицо молодой госпожи и не смог избежать ответа на этот неудобный вопрос: — Любое действие имеет последствие. Я видел цепь событий с того момента, как мы встретились с вами в моих покоях. Вы желали после удалиться в кабинет грешницы Нин Гуан, и там бы вы нашли связанное тело сестры Кэ Цин. Настоятельница увидела, как вы освобождаете её и замахнулась тяжёлым предметом. Вы — мертвы. Предположим, вы пожелали зайти в другой час и смогли избежать смерти, тогда движемся дальше: брошенная подруга, беспомощная и одинокая в этом монастыре прогибается под Нин Гуан и исчезает в её подвале. Вы находите её, пытаетесь освободить, но вас настигает обух топора сзади. Вы — мертвы, — Сяо захватывающе продолжил. — Но хорошо, вы избежали всё вышеперечисленное и вдруг… Чума, туберкулёз, другая опухоль, сразившая вас к концу зимы. И вы — мертвы.

— Не может такого быть, чтобы при любом исходе я была бы мертва! Вы врёте! — Ху Тао вскочила с кровати.

— И всё же вы здесь, и вы относительно живы. А знаете, кто ещё жив?

Девушка остановила попытку стукнуть наглеца да покрепче, когда тот протянул ей странный массивный компас, который легко упал в ладони русоволосой и чуть заставил нагнуться. Слабое изображение словно на водной глади вдруг приобрело звуки. Размытые силуэты стали чётче, а далёкие неизвестные фразы прозвучали около ушей Ху Тао. Невеста с улыбкой и слезами наблюдала, как её родные сидят в штабе рыцарей и завтракают, они выглядят полнее, румянее и счастливее; за короткие секунды госпожа смогла разглядеть всех в добром здравии и воодушевлённо поднять глаза на Сяо.

— Это не обман, они правда в порядке?

— Прошёл месяц с пожара, и всех монахинь, послушниц взяли под свою защиту рыцари. Никто не погиб, кроме Нин Гуан и вас, которую окрестили загадочной незнакомкой. Можно сказать, что всё закончилось хорошо, — Сяо щёлкнул пальцами, вспомнив нечто очень важное, и достал из походной сумки широкий том в переливающейся чёрной обложке. — Гань Юй просила передать это. Книжка сказок?

— Нет, это… — Ху Тао стёрла пыль, и в глазах её шаловливо сверкнуло несколько золотых звёздочек. — «Сказание о полозе».

Девушка задумчиво раскрыла шелестящие страницы, увлечённо прошлась по ним, где-то внутри произнося величественные слова и вот — последняя страница, а дальше — пустота. Ху Тао растерянно взглянула на Сяо, который ничего не смыслил в этом, поэтому нисколько не удивился чистым листам. Молодая госпожа положила том на не застеленную кровать и произнесла:

— У меня будет время дописать позже. Мне ведь уже некуда торопиться, — Ху Тао опустила взгляд на сумку парня, по-видимому, он куда-то собирался, и девушка решилась спросить, но произнести не успела.

В комнату вбежали слуги и сообщили, что Моракс желает видеть свою невесту в оранжерее незамедлительно. Приказ о срочности они озвучили весьма жутко, и Ху Тао испугалась, что её могло ждать наказание за самовольность. Притянув к груди книгу, девушка укрыла её руками, как беззащитное дитя. Русоволосая поняла одно, что ни за какие награды она не согласится расстаться с этим напоминанием о людском мире, поэтому побоялась даже оставить в комнате на время встречи с Мораксом. Где-то в глубине души Ху Тао даже хотела поделиться с хозяином обители своей маленькой радостью, но лишь в глубине души, так глубоко, что девушка никак не смогла распознать странное желание, ласкающее её мысли.

— Позвольте провести вас, госпожа, — Сяо протянул ей свой локоть, и она непонимающе взглянула на юношу. — Вы должны взяться за него, чтобы я мог вести вас.

— Тогда… Ведите меня, — Ху Тао неловко улыбнулась, и парень вздёрнул брови от того, как приятно ему было видеть эти очаровательные белые клычки и одну сиротливую ямочку на щеке. — Мне не в первой вверять вам свою жизнь. Возможно, я кажусь вам сентиментальной или невежественной, но вы для меня — самый настоящий проводник душ.

— Тогда госпожа позволит слуге называть её наедине «душа моя?» — спросил Сяо неожиданно, даже не взглянув на Ху Тао, от смятения споткнувшейся об порожек (она и забыла, что почивальня Властелина была такой коварной). — Слышал, Гань Юй продолжает звать вас сестрой, но отныне в этом обращении нет той отвратительной набожности, в нём появилось что-то родное, как сестра сестру свою зовёт или брат — брата. Когда вы умерли в том теле, она долго корила себя, а Моракс успокаивал её.

— Коли бы умерла я, меня не волновало бы, но раз жива, то и за ошибки свои ответственность несу. Где сейчас госпожа Гань Юй?

— Отправилась за тканями с волшебным экипажем, ей предстоит ещё шить вам платье. Ах, да, — Сяо вдруг остановился прямо на скользкой лестнице, и, если бы не рука его, следующая за ним монахиня испытала бы огромную боль от столкновения со ступенями. — Через два месяца состоится свадьба, а брат до сих пор не разослал приглашения. Он всегда оставляет всё важное в последний момент, вразумите его, меня он и слушать не будет.

— Да я как-то… — не могла же Ху Тао сказать, что не хочет этой свадьбы. Пара продолжила медленно следовать к оранжерее, а монахиня — умело подбирать слова: —

Я не очень-то умею убеждать неизвестных мне Богов в чём-то, да и никогда не переубеждала святых.

— Неслыханная скромность. Позвольте спросить, бывали в нашей оранжерее?

— Однажды, но меня напугало количество папоротниковых деревьев, которые закрывали крышу, делая её похожей на сплошную массу зелени. С них ещё свисали проволочные корзины, полные ползучих растений, но я не разглядела их хорошенько.

— Мне в нашей оранжерее нравится фонтан в центре, он похож на взрывающийся гейзер, а по ночам его вода особенно волшебна.

— Гейзер? — парочка так заговорилась, что не заметила, как почти закончила свой путь. Около входа в стеклянное сооружение их встречали молчаливые слуги.

— Извольте, никогда не слышали о них? Не читали даже?

Моракс показался неожиданно, оборвав диалог и своим взглядом заставив брата самому отойти от невесты и склонить колено. Ху Тао растерялась и поклонилась следом, сжав сильнее тяжёлую книгу. Господин полоз чистил по периметру каменные бассейны, в которых плавали чисто-белые цветки водяных лилий, и первое, что увидели гости, зайдя в оранжерею, как темноволосый, наклонившись поближе, вдыхал свежий аромат, исходящий от растений.

— Господин, прошу меня простить, — отчеканил Сяо, казалось, склонившись ещё ниже.

Моракс поднялся с колен, не ожидая увидеть невесту вместе со своим братом, и строго спрятал руки в широких рукавах. С одной стороны — он хочет забыть обо всём и просто обнять девушку, но с другой — жуткая ревность проснулась в его достаточно спокойном нраве. Мужчина знал, что незрелый брат, младший, относился ко всему проще, сумасброднее, но, по отношению к Ху Тао, хотел искоренить эту детскую безалаберность.

— Я рад видеть вас обоих в добром здравии, для полноты картины не хватает только занятой и трудолюбивой Гань Юй, — рассудительность в Мораксе всё же победила, и он жестом позволил гостям встать вольно, ступив медленным расслабленным шагом вокруг фонтана. — Брат мой, для чего столь массивная сумка?

— Господин, я собираюсь в путешествие, я более не хочу идти по вашему пути, мне нужен свой. Вы многому меня научили, вы воспитали во мне благородного и сильного духа, но во мне нет сердца, во мне нет целей и желаний, как у вас.

— Душа без сердца будет скитаться по миру в поисках того, чем обладать не может. Твоя химера{?}[Неосуществимая, несбыточная и странная мечта] погубит тебя, братишка, — Моракс обошёл невесту и, слегка замявшись, положил руку на плечо Сяо. Тот вздрогнул, посмотрел на мужчину с ликующим восхищением, Ху Тао и не думала, что янтарь в глазах этого юного наглеца может светиться от столь возвышенного чувства. — За пределами моих владений я не смогу помочь тебе или спасти.

— Вы и так меня спасали. Умереть смогу только лишь по вашему приказу и от вашей руки, брат мой, господин полоз.

— Ступай.

— Да, — Сяо взглянул на Ху Тао, — Госпожа, — и поклонился.

Юноша ушёл с сумкой на плечах, но с исчезнувшем грузом совести; после благословения брата, после его добрых слов идти словно стало легче, Сяо чувствовал, что может взлететь, что сможет найти свой истинный Божественный Образ, такой же величественный, как у Моракса или у Гань Юй.

Ху Тао оставила братьев вдвоём, а сама заняла мягкий удобный уголок, размеренно пролистывая страницу за страницей. Когда, казалось бы, голоса стихли, мужчина не поспешил к невесте, а приказал слугам что-то принести. Хватило буквально секунды, и в оранжерею ввезли чайный сервис и сладости. Моракс не баловал себя, но готов был баловать свою невесту, которая, хоть и не признавалась, но обожала сладкое. Увидев башни, выстроенные из различных вкусностей, она удивлённо раскрыла рот, готовая чуть ли не зубами надкусить ВСЁ. Сзади вдруг кто-то встал, воспользовавшись замешательством девушки, и мягко, словно корку льда, осевшую на водной глади, взял прядку длинных волнистых волос. Моракс молча осмотрел её, уловив красноту на щеках монахини, и осторожно, чтобы та не заметила, пощекотал волосами свой нос. Ему стало приятно, если бы он мог, головой окунулся в эти русые волны, но вовремя остепенился, обошёл диван и присел рядом с невестой.

— Мои поздравления, ты спасла их. Друзья спасены, враги убиты, всё сложилось наилучшим образом, — Моракс смочил горло чаем. — И эта книга… Милое название.

— Нин Гуан сгорела в храме? Как она погибла?

— Да, сгорела в храме, — мужчина вновь смочил горло, неприятно нахмурившись. — Ты точно хочешь говорить об этом, дитя? Ты не видела своего супруга около месяца или из-за дрёма ты не ощутила эту разлуку ни капельки?

— Вы хотите услышать, что я скучала по вам? Вовсе нет, я прыгала в огонь, чтобы больше никогда сюда не возвращаться, но всё же, — Ху Тао положила книгу между ними и поклонилась так низко, что почти коснулась её лбом. — Вы вновь спасли меня, господин. Именно вы направляли меня тогда в храме. Благодаря вам мои близкие сейчас в безопасности, а я имею возможность лицезреть этот прекрасный сад и есть сладкое. Спасибо вам!

— Ты умеешь быть благодарной, но я совсем не хочу, чтобы невеста, а потом моя жена так склонялась. Это незнакомо мне. Ни одна из моих прошлых жён не была похожа на тебя, дитя.

— Раз я невеста ваша, отчего дитём кличете?

— Людское дитя — хрупкое существо. У меня никогда не был жён из людей, а Бог, у которого я мог спросить совета, уже забыт и обращён в забвение. Его супруга тоже была монахиней, она была так предана своему делу, что не смогла бросить мир и уйти к любимому, поэтому он ушёл к ней. Бог перестал исполнять чужие желания, людей в храм приходило меньше. Я был знаком с его женой и помогал после смерти мужа. И да, — Моракс коснулся толстого тома и мечтательно произнёс: — Это его жена создала эту книгу.

— Но это книга про вас, так почему же?..

— Эта женщина писала вдохновляющие истории про меня и моих жён, а последняя оказалась вещей{?}[Предвидящий будущее, пророческий] и ушла в народ так стремительно, как не уходило ни одно на свете бедствие. История о монахине и змеином царе… Я и сам полюбил её. Однако больше историй не будет, мадам Пин умерла.

— Пин? — Ху Тао вскочила с мягкого дивана, чуть не выронив книгу. Моракс тут же понял, откуда росло семя негодования и осторожно подушечкой пальца коснулся ладони невесты. — Сестра Пин была супругой забытого Бога? Она писала истории о вас, и она, видимо, оставила мне ту записку! Сестра хотела, чтобы мы встретились с вами!

— Я не могу подтвердить это или же опровергнуть, но, будь уверена, я сделал всё, чтобы мадам Пин была в лучшем месте на этом свете, прошу, дитя, — Моракс увереннее обвил кисть девушки, как змей обвивает что-то кольцом и оставляет мурашки по коже. — У меня никогда не было таких прекрасных жён. И я готов сделать всё, чтобы ты была счастлива со мной, хоть тоже уйти в забвение и дать тебе состариться в чужом теле, как это сделала мадам Пин. И, когда ты умрёшь, мой брат, уже взрослый и зрелый заберёт тебя. Я попрошу его об одном перед смертью: чтобы тебя не бросал. Взгляни на меня, дитя. Моё хрупкое дитя, — Ху Тао почувствовала, как по её прядям аккуратно проводят указательным пальцем, заботливо разглаживая неимоверную красу.

Вокруг них журчал фонтан, расцветали над головами цветы в корзинах, а взгляд Моракса становился всё мягче. Выдержав молчание и увидев, как Ху Тао покраснела, он взял её вторую руку и усадил обратно. Между ними всё ещё была книга, такое незначительное препятствие, но такое важное, памятное, горячо любимое их сердцам.

— Я не желаю предавать вас забвению, иначе молиться мне будет уже некому, так ведь, господин полоз? Вы никогда не оставляли мои молитвы, и я не хочу, чтобы я вновь оказалась в слепом ожидании, когда опасность идёт по моим следам. Я умею быть послушной и благодарной, а вы воистину могущественный и добродетельный. Хоть я и не люблю вас, но за такого человека я всегда хотела выйти замуж.

— Если бы я мог организовать свадьбу, что устроит тебя, я бы сделался самым счастливым мужем на свете. Скажи, как люди празднуют её? Мои прошлые жёны всегда ограничивались лишь пышным пиром.

— Я никогда не бывала на свадьбах, но знаю, что на них кричат «горько», когда пара целуется. Это традиция.

Моракс отвёл ненадолго взгляд, потом склонился над женской рукой и легонько поцеловал её, введя Ху Тао в долгий ступор. Прилив чего-то странного никак не исчезал, девушка наблюдала, как мужчина поднимает голову, всё ещё держа тонкие пальчики в своих ладонях. Ожог после губ накрыла прохлада от рук его, коими он нежно продолжил перебирать длинные волнистые пряди, тихо и беззаботно приговаривая:

— Горько… Горько.