1
Знойное красное светило скрылось за плотной кисеей деревьев-исполинов, тянущих свои еловые макушки к небесной бесконечности. Пышные ветви их упоительно складывались в молитвенный жест и, казалось, что многовековые деревья, смиренно достигавшие духовного просветления долгие века, готовятся вознестись в объятия к чарующей неизвестности, продолжив свой путь в другой, незримой для земных обывателей, форме бытия.
Так для себя обозначил смысл существования деревьев маленький Григорий. Устало развалившись на огромном куске коры, он томно глядел на их еловые лапы и размышлял о том, что когда-нибудь сможет духовно вознестись вместе с этими чарующими исполинами.
Но вскоре Григорию пришлось очнуться от этих грез. Острая боль охватила его сломанную левую руку. Бесконечно игнорировать агонию, которая раздирала конечность было тяжело, а подолгу скрываться от неё в грезах не представлялось возможным. Григорий рефлекторно схватился за покалеченную руку и забегал жалостливыми бусинками глаз в поисках помощи. Ждать долго не пришлось. Миловидной внешности медсестра тут же оказалась рядом с больным и без лишних слов приступила к лечению.
– Сейчас будет неприятно, – невнятно пропищала она и, не предоставив Григорию возможности осмыслить сказанное, два раза вывернула ему руку в месте перелома.
Вместо болезненного крика послышался громкий вздох. Григорий почувствовал сильное головокружение, и милое личико медсестры лениво растеклось перед его взором, неспешно растворяясь в темном пространстве. Тупая боль упорно толкала его разум в пучину беспамятства, но Григорий смог найти в себе силы, чтобы остаться в сознаний. Образ склонившейся над ним миловидной девушки вновь обрел знакомые черты. Он увидел сосредоточенное личико этой чудной особы, которая с материнской заботой обрабатывала место перелома. Щемящая сердце благодарность охватила Григория. Бегло оглядев лицо девушки, её уши и лоб, и, не подбирая слов, он решительно плеснул в неё комплимент:
– Красивые усики , – слабо промямлил Григорий не отрывая взгляд от лба девушки.
Девушка в недоумении замерла. Повисло коварное молчание. Болевой шок постепенно отпускал Григория и когда он осознал, какую в итоге произнес пошлость, возмущенная неприкрытым хамством девушка, в спешке обвязав его травмированную руку, ушла помогать остальным раненым.
– Во дела, – пробурчал Григорий и поднялся на ноги. – Хотел же комплимент сделать, а вырвалось чёрт пойми что…
С головой погруженный в свой позор, он медленно побрел по небольшой опушке, на которой были щедро разбросаны бездыханные тела павших товарищей и врагов.
«Никогда не смей говорить в приличном обществе о самом интимном: про кислое брюхо и усики, – прокручивал в голове давнее наставление отца Григорий. – Иначе заклеймят развратником и быдлом».
Бичуя себя за унижение достоинства девушки, Григорий, свесив голову, добрел до крепости. Ко входу в крепость стягивались оставшиеся в живых солдаты. Для подавляющего большинства воинов, эта битва была не первой и они уже знали, что через пару часов после сражения, выступает генеральский глашатай (прошедший не одну войну) донося важные известия и планы на предстоящий день.
Кривой, собранный наспех пьедестал для глашатая был пуст. Григорий выругался, что поспешил подойти к крепости, когда мог ещё полежать на прогретом лучами солнца куске коры. Оглядевшись по сторонам в поисках седалища для отдыха, в пяти шагах от места сбора, он увидел толстую ветку на которой сидел одинокий солдат, обреченно смотревший на поле прошедшей баталии. Тяжело волоча ноги, Григорий подошёл к ветке и сел на её противоположную сторону, подальше от сослуживца, дабы не нарушать его беспокойные думы. Но стоило Григорию вспомнить недавний конфуз с медсестрой, как он сразу же позабыл о своём соседе. За самоуничижающими мыслями последовали вздохи. Поначалу они были едва слышны, но чем дольше совестливый плужок Григория вспахивал одно и то же воспоминание, тем чаще и громче из его маленького клешнеобразного рта вылетал тёплый воздух наполненный презрением к самому себе.
–Ты замечал, что они выглядят так, будто и не умирали? – Кивнув на поле боя, обратился к страдальцу сосед по ветке.
Совестливый Григорий не сразу понял, что обращаются к нему. Свесив голову, он продолжал смотреть себе под ноги, краем уха прислушиваясь к солдату на другом конце ветки. Но, когда в затянувшемся безмолвии не прозвучал ответ, Григорий робко обратился к соседу:
–Меня спрашиваете?
–Тебя, – повернув голову в сторону собеседника, ответил солдат. Григорию в глаза бросился огромный шрам, рассекавший лицо соседа пополам. Солдат продолжил:– Вот битва кончилась, а я, уже который час сижу и всматриваюсь в глаза погибших. Кажется мне, что плещется внутри у них до сих пор что-то живое. А знаешь, что самое поразительное? Вот это чувство, – он несколько раз ударил себя в грудь рукой. – Овладевает мной после каждой битвы. Соплеменники и враги, факт чьей смерти очевиден и неопровержим, печальным взором мечтательно всматриваются куда-то вдаль… А казалось, вон лежат перекрученные и разорванные друг другом. Конечно, этот эффект тут же пропадает, стоит подойти к телами и почувствовать противный кислый смрад разлагающихся трупов, но это ощущение раз за разом охватывает меня… Вот я и решил поинтересоваться, может, кто-то переживает то же самое.
«Вот балбес, – раздосадовано подумал Григорий. – И нужно было тебе своими вздохами привлекать внимание этого странного парня? Ответь коротко и закрой разговор».
– Не замечал такого, – робко, сказал он, надеясь, что такой ответ поставит точку в этой непродолжительной беседе. Но стоило ему поймать на себе тяжелый взгляд соседа со шрамом, он тут же смалодушничал и спросил: – А почему вы так их видите?
«Точно балбес».
– Что ты почувствуешь, если пройдешь мимо сородича, который в одиночку тащит тяжелый материал для укрепления стен общины?
– Мне будет неловко и совестливо, – Призадумавшись, ответил Григорий. – Я буду чувствовать вину перед ним и вернусь, чтобы помочь дотащить ношу.
– Вот тебе ответ.
Григорий молча посмотрел на соседа, ожидая, что он продолжит начатую мысль, но тот упорно молчал.
– Так просто значит, – произнёс Григорий. – Вина. Думаешь, что вина за то, что кто-то погиб, а не ты, являет ложное ощущение жизни в мертвых?
–Это самое близкое объяснение того, что я чувствую.
– Не серчай, но это чушь какая-то, – неожиданно для себя встрепенулся Григорий. – Почему ты вообще должен чувствовать вину за то, что твой товарищ оказался слабее или нерасторопнее, поплатившись за это жизнью? Знаешь, есть в этом мире проблемы гораздо серьезнее, чем страдания из-за того, что ты жив.
Во взгляде соседа вспыхнула презрительная искра. Посмотрев по сторонам, он пододвинулся к Григорию и, склонив голову, еле слышно произнес:
– Да, такова моя натура. Не нравится мне каждый раз идти в бой, переживая не только за себя, но и за моих близким, большая часть которых пала в этих бесконечных битвах. Я остался почти один. Может быть не зря они все… – солдат со шрамом указал рукой на тела погибших. – … не зря погибли? Что для нас эти битвы, если мы сегодня, перебив каждого недруга, захватим его крепость, а завтра, брызжа слюной, будем отстаивать ее от нападок других захватчиков? Это не наш дом. Здесь не будет сидеть наша королева. Повылупляются ещё миллионы нам подобных воинов и их отправят сюда, а может быть в другие части этого необъятного мира, чтобы захватить больше территорий. И я понимаю, что тут либо мы обезопасим свою общину, либо кто-то другой превентивно защитит свою, уничтожив нас. Ты вникаешь в суть вообще? – Сосед Григория начал говорить громче. – Проблема глобальнее! Что за бессмысленная резня? Откуда взялось это недоверия к таким же как мы? Почему мы всю жизнь деремся и деремся? Почему я раз за разом виню себя за смерть друга или брата, а она…? Кхм… Грибок вины должен раздирать ее голову на части, а не нашу понимаешь? Вон, твоя рука изломана, у меня шрам на всё лицо, в земле – товарищи, а она сидит в нашей крепости на безопасном расстоянии и единственное, что ее беспокоит, это еда и потомство. Что там с солдатами, кто погиб и в каком количестве – ей не интересно…
Григорий не знал, что ему ответить. Из всего яростно монолога соседа, он уяснил лишь то, что солдат усомнился в праведности действий Королевы. Если соблюдать предписанные в таком случае правила, Григорий должен был в срочном порядке рассказать о крамольных мыслях сородича кому-нибудь из офицерского состава, а те, в свою очередь, имели памятки по «работе» с усомнившимися в Королеве солдатами. Но наш маленький герой не очень хотел вязнуть в болоте возможных разбирательств и допросов, к которым он бы имел прямое отношение. Притом, не дай бог, если при допросе, разузнают про его хамский комплимент, сказанный в полубреду медсестре. Век от позора будет не отмыться.
– Такое лучше здесь не говорить. Я такие изречения осуждаю, – произнёс Григорий и встал со своего места.
Он робко огляделся по сторонам.
«Вроде бы никто этого не слыш…», – подумал Григорий и тут же осекся, поймав на себе измученный взгляд неизвестного воина, который стоял с самого края от собравшейся у крепости толпы.
Спешно попрощавшись с соседом по ветке, Григорий растворился в ватаге товарище.
2
Глашатай громогласно объявил, что вражеская Королева схвачена в плен живой и на сегодняшнем победном пиршестве, которое пройдет в царском зале захваченной крепости, окончательный триумф увенчается ее публичной казнью.
«Ух ты, – подумал Григорий. – Публичная казнь вражеской предводительницы у нас впервые. Хороший шанс взглянуть на неё».
Обращение к воинам глашатай завершил восхвалением родной Королевы.
Одобрительные вздохи лениво прокатились в толпе уставших и израненных воинов. Толпа начала медленно расползаться по опушке: солдаты, не получившие серьезные травмы, начали расчищать опушку от тел погибших, а искалеченные воины отправились в госпиталь на нижнем этаже крепости.
«Определено нужно найти эту медсестру и извиниться, – уверенно решил Григорий, спускаясь по темным коридорам крепости. – Пир – хороший повод для примирения».
Он почувствовал, что настроение слегка улучшилось, а на лице появилась лёгкая улыбка. Определенно, это самый лучший выход из сложившейся ситуации, думал Григорий.
Раненные бойцы двигались друг за другом в трёх параллельных колоннах, рассчитанных на соответствующее этим колоннам число входов. Большинство солдат шли молча и желали поскорее попасть на больничную койку, залечить раны и хорошо выспаться перед предстоящим пиром. Кто-то находил в себе силы разговаривать с товарищем по параллельно движущейся колонне. Уже прощенный в своих грёзах Григорий, полный воодушевления, тоже готов был завести с кем-нибудь диалог и непринужденно скоротать томительный путь. Но когда он повернул голову в поисках собеседника, произошёл неприятный случай, испортивший ему весь позитивный настрой. В соседней колонне он заметил знакомого солдата со шрамом, который еле как плелся, трагически свесив голову. Рядом с ним шел один из адъювантов генерала армии и когда-то хороший друг Григория Ефим. Он долго и упорно что-то шептал «соседу по ветке» на ухо. Как бы Григорий не старался, но услышать сказанное ему было не по силам.
Перед самым порогом госпиталя адъютант выдернул солдата со шрамом из колонны и увёл в сторону, скрывшись с ним в темных коридорах захваченной крепости.
Григорий всё понял. В душе стало не по себе и неожиданно для себя, он почувствовал жалость к этому юродивому солдату. А уже спустя тридцать минут, Григорий сладко спал в госпитале и ему снился пир на макушке бесконечно растущего ввысь дерева.
3
Спешно передвигая ногами, Григорий мчался в Царский зал захваченной крепости, где с минуты на минуту должен был начаться победный пир. Сладкий сон так сильно затянул его в свои объятия, что медсестры бросили всякие попытки разбудить солдата, а когда он все же проснулся, то не на шутку перепугал дежурного врача, чуть не сбив того с ног в одном из коридоров. Не успев покинуть госпиталь, он ощутил резкую боль в покалеченной руке и заметил, что на неё не наложена повязка. Впопыхах Григорий вернулся к дежурному врачу и грозно потребовал перевязать руку. Пока врач громко возмущался забывчивостью медсестер, перевязывая руку солдата, наш маленький герой картинно притаптывал ногой по земле, ясно давая понять, что с процедурой стоит поторопиться.
Наконец, когда рука была зафиксирована в нужном положении, Григорий вихрем помчался в Царский зал.
Пропустить пир для него означало окончательно потерять свое доброе имя. Если медсестра не получит моих разъяснений, думал он, то я так и останусь до конца жизни пошляком и хамом не способным на благородство. Но ещё несколько часов назад уверенный в своих силах и готовый тут же покаяться перед оскорбленной девушкой, Григорий, оказавшись перед дверью в Царский зал, вдруг оробел. В голове появился хаотичный ворох сомнений и, что самое опасное в таких ситуациях, Григорий бесконтрольно начал фантазировать о реакции униженной медсестры на его искреннее покаяние: “Что, если она начнет публично кричать и обвинять меня в неподобающем поведении? А вдруг просто рассмеется в лицо? Или даст пощечину? Это же будет таким сильным уничижением перед товарищами! А вдруг, все уже знают про мой позор, и когда я войду в зал, то…”
–Ты проходить будешь? – Грозный голос стража прервал Григорьев поток мыслей.
Григорий несколько секунд стоял на месте и хлопал глазами, пока не собрался духом и, распахнув дверь, вошел в переполненный зал.
Веселый гул сразу закутал его в свои объятия. Шум доносился со всех сторон. Все собравшиеся в зале будто сошли с ума: кто-то неистово плясал на столе, раскидывая ногами приготовленные вражеские личинки; кто-то горланил пошлые и наполненные яростью песни; самые буянистые пытались сломать интерьеры Царского зала.
Поначалу Григорий растерялся, не понимая, что делать дальше. Мало того, что ему ещё не приходилось являться на победный пир в самый момент его разгара, так ещё и сородичи, в самозабвенном припадке, вели себя достаточно безрассудно. Григорию сложно было припомнить такое фривольное и разгульное празднество. Несомненно, недавняя победа далась тяжело, но были войны кровожаднее и суровее, поэтому, триумф в них оказывался в разы слаще, но даже тогда всё проходило спокойнее. Григорий не совсем понимал, отчего все вдруг сошли с ума, пока не узрел посреди зала закованную в кандалы вражескую Королеву. Исходящий от её тела неприятный запах вражеского рода, вызвал у Григория необузданное отвращение. Конечности его задрожали от сильного возбуждения, не оставив от прежней растерянности и следа. Ему захотелось вцепиться зубами в горло этой огромной и уродливой вражины. Может быть, переполненному адреналином Григорию удалось бы осуществить задуманное, но пока он уверенно шагал в центр зала, кто-то схватил его за руку. Остервенело повернув голову, Григорий увидел, что рядом стоит адъютант генерала армии Ефим.
–Тоже чувствуешь этот запах? – С улыбкой спросил он. – Он аж с ума сводит. Но не торопись вгрызаться ей в глотку. Здесь все сдерживают себя как могут. Если набросишься на неё, сразу под трибунал. Дождёмся казни, а после…
– Верно, – придя в себя, ответил Григорий. – Не понимаю, что на меня нашло. Впервые вижу чужую Королеву и будто голову снесло.
– Большая часть собравшихся здесь воинов тоже видит ее впервые. Как по мне, задумка публичной казни себя не оправдывает, если нет надлежащей эмоциональной подготовки у солдат. Это не на поле боя с чужаками резаться, здесь свою внутреннюю агрессию нужно сдерживать. Именно из-за этой буйной агрессии, которую вызывает чужой запах, в большинстве случаев Королев убивают на месте. А у нас настоящее чудо разумности случилось. Может это, в конце концов, нас отличает от остальных племен?
Ефим увёл Григория в левую часть зала, к столу, где шумно орали песни пьяные солдаты.
– Ты выпей, – Ефим протянул Григорию каплю падьи, снятую со спины бегающего по залу зелёного прислужника. – Взбодрись.
– Как-то не хочется, – задумчиво ответил Григорий.
Он вспомнил, какова была истинная цель посещения празднества. Выпрямив ноги, он столбом вырос над столом и принялся высматривать знакомый силуэт медсестры. Постоянно бьющий в нос запах пленной Королевы, сбивал с толку, путая мысли и рассеивая внимательность Григория. Несколько раз он замечал стройную фигуру, как он думал, медсестры, но раз за разом терял её в густой толпе, переводя взгляд на вражескую госпожу. Сосредоточиться было невозможно. Закрыв глаза, он попытался успокоить неистово бьющееся сердце. Григорий глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Вдохнул. Выдохнул. На третий раз он почувствовал, как замедляется сердечный ритм, а дурман от запаха вражеской Королевы, частично спадает. Григорий распахнул глаза и замер. В двух шагах от стола, в беспамятном экстазе танцевала оскорбленная им медсестра. Ее тонкие руки грациозно выписывали в воздухе причудливые фигуры, а огромное брюхо тряслось из стороны в сторону как метроном.
Как к ней подойти, и стоит ли это делать именно сейчас, прерывая причудливый танец, – вопрошал у самого себя Григорий. Внезапно он заметил, как заученные слова извинения распались в голове на отдельные буквы, превратившись в густую кашу. Истерично пытаясь собрать их во что-то осмысленное, Григорий видел, как медсестра, прекратив танец, удалялась от него в другой конец зала. В бестолковой попытке пробраться через плотный ряд солдат, он был остановлен возникшим из толпы Ефимом.
– Куда спешишь? – спросил он. – За девочками потом побегаешь. Главное представление вечера начинается.
Крепкой рукой товарищ повернул Григория в сторону разворачивающегося действия. За нескольких секунд в Царском зале воцарилась тишина. В центр вышли шестеро стражей из свиты генерала армии. Трое остановились у правой части огромного брюха пленницы, другие трое отошли к её левой стороне. Королева обвела зал страдальческим взглядом, чем посеяла восторг среди собравшихся солдат, которые с самого начала празднества, видели, как она беспрерывно смотрела в потолок, не опуская безжизненный взор. Легкая дрожь возбуждения пробежала по спине Григория, и он вновь почувствовал, как ярость начинает завладевать его телом. Попытавшись остановить нарастающую агрессию, он отвернул голову и посмотрел в ту часть зала, куда ушла медсестра. Удивительно, но Григорий сразу же увидел оскорбленную девушку. Она стояла в первом ряду и широко улыбалась, тыча рукой в сторону пленной Королевы.
«Подойду, когда всё это закончится – подумал Григорий. – Нужно будет действовать быстро и уверенно. Подошёл и извинился. Всё».
По залу прошел волнительный ропот, когда в центр, вальяжно покачиваясь из стороны в сторону, вошел генерал армии. Остановившись возле огромной головы плененной Королевы, он брезгливо посмотрел на два маленьких обрубка сломанных клешней, торчащих с обеих сторон ее рта.
Генерал отступил на пару шагов от вражеской Королевы и, повернувшись лицом к собравшимся в зале солдатам, произнес:
– Мы одержали поистине великую и знаменательную победу! – Прозвучал оглушительный шквал аплодисментов. – Все вы помните, когда эти недруги, входили с нами в открытую конфронтацию, провоцировали локальные бои недалеко от нашего дома, тем самым нарушая консолидационный договор заключенный нашей великой Королевой и их хитрой и наглой дрянью! Так, после долгих войн, они присваивали себе новые территории. После войн, которые, как под копирку, раз за разом, начинались с нарушения договоренностей! Помните ли вы нашу колонию в самом начале её существования? Многие из вас были ещё очень молоды, а я помню, как они пришли к нам и навязали этот договор. Деваться было некуда, и мы согласились! Последствия были ужасны. Они свободно могли явиться к нам, взять припасы и уйти. В то время, как казалось мне, сбывалось пророчество моего деда, которое гласило: “со временем, мелких независимых колоний не останется, потому что крупные не дадут им развиваться…” Но случился новый, невообразимо упорный подъем нашего народа, убедивший меня в том, что и маленькая колония, несмотря ни на что, может вырасти в нечто великое и устрашающее. Гонения на нас происходили недолго…до момента, когда наши силы укрепились, и мы стали пресекать любые попытки забрать нами добытые припасы! Стали гнать их в шею! – Одобрительные крики заполонили весь Царский зал. – И они, эти варвары, не смогли дипломатично решить все вопросы, не смогли с достоинством и уважением отнестись к нам. Они развязали эту войну! При этих обстоятельствах, наша Королева осознавала свою ответственность перед своей совестью и перед своим народом! Нас грозили уничтожить! И у нас никогда не было намерений кого-то там оккупировать! Поэтому было решено возложить судьбу и будущее нашей колонии и нашего народа в ваши руки! В руки солдат! – Неистовые аплодисменты, сопровождаемые истеричными криками восторга, сотрясали стены крепости. Когда всё утихло, генерал, театрально понизив тон речи, перешел к следующей части выступления: – Но в этой сладкой лужи падьи оказалась капля уксуса! Как бы мне не хотелось признавать то, о чем далее пойдет речь, но без этого войну нельзя представить. – Генерал слегка повернул голову и громко крикнул: – Выводите!
Началась легкая давка. Григорий почувствовал, как любопытные сородичи, стоявшие позади, начали толкать его вперед, пытаясь увидеть, кого же ещё вывели им на обозрение. Попытки сопротивляться давлению толпы были бессмысленны, но вдруг Григорий ощутил, как на его спину кто-то встал и тут же спрыгнул на стол. Спустя секунду, это повторилось снова. И снова. Быть мостом для наглых зевак он не желал и из последних сил вырвался из тисков толпы. Проползая по столу, он услышал позади себя голос Ефима:
– Куда ты? Подожди!
Раскидав всю еду на столе, Григорий сполз на пол. Он быстро поднялся и увидел, что солдаты полностью заполнили все свободное пространство Царского зала, оставив небольшой пятачок, где разворачивалось главное представление вечера.
– Идиоты, – прошипел сквозь зубы Ефим, слегка прижавшись к Григорию. – Зрелищ им не хватает!
К генералу подвели солдата, накрытого куском гнилого листа. Никто не понимал, что сейчас происходит и что этим представлением пытается показать генерал. Схватившись за край листа, он его остервенело стянул (для пущей драматичности, издав громкий выдох). Перед публикой предстал их сородич. Безвольно свесив голову, он с трудом стоял на ногах.
– Без чего же нельзя представить любую войну? – Генерал выдержал секундную паузу. Неожиданно для всех, он рванулся к узнику, схватив того за сломанные антенны. Подбородок плененного солдата вздернулся вверх. Повернувшись к толпе, генерал продолжил: – Её нельзя представить без них – Предателей!
Теперь, когда лицо предателя мог увидеть каждый, в разных уголках зала раздались удивленные, но не особо громкие, вздохи. Энтузиазм генерала начал угасать. Он был уверен, что разоблачение предателя должно было непременно привести публику в неописуемый восторг смешанный с гневом. Но как оказалось, большинство солдат либо близко не знали узника, либо видели в рядах армии, особо не интересуясь, кем тот является.
Но Григорий, несмотря на то, что, до этого момента, видел предателя один раз в жизни, сильно удивился. Он судорожно забегал своими маленькими, чёрными глазками по изуродованному лицу узника, иногда останавливая взгляд на толстом шраме, который тянулся от макушки головы до маленького рта. Григорию стало дурно от факта, что “сосед по ветке”, нелицеприятно высказывавшийся в адрес родной Королевы, на самом деле является предателем. Но не из-за разочарования или сочувствия к узнику почувствовал он себя паршиво. Осознание того, что в тот раз он не предпринял никаких действий по отношению к предателю и молча ушёл, приводило Григория в ужас.
«А если он рассказал им, что в последний раз общался со мной? – Нервно вопрошал у себя Григорий и тут же отвечал: – Но я же стою здесь, а не там. Значит, про моё общение с ним никто не знает».
– Боже мой! Ты только посмотри, дорогая! – раздался рядом с Григорием писклявый женский голос. Девушка обращался к своей подруге. – Я помню его! Недавно после боя залечивала ему рану на голове! Ох, кто же мог знать, что он…такой!
Знакомые нотки в голоске побудили Григория слегка повернуть голову и взглянуть на изумленную девушку. Он взглянул и замер. Она! Та, которую он поневоле оскорбил, стояла тут, рядом с ним! Но как он не заметил её раньше? Хотя, какая разница! Сейчас появилась возможность принести извинения и нужно было действовать… Думал Григорий и продолжал стоять подобно истукану, пялясь на девушку. Непреодолимая внутренняя скованность мешала ему обратиться к медсестре. Сказать, что у него поперек горла встали слова, значит соврать. Словам было тяжело сформироваться из-за скучковавшихся в гортани букв. Нижняя челюсть Григория медленно двигалась из стороны в сторону, когда он пытался выдавить из себя элементарное «привет». Возможно, в скором времени, девушка бы заметила, что на неё пялится безмолвный солдат, но Ефим избавил Григория от участи в очередной раз быть пристыженным, уронив ему на плечо свою тяжелую руку.
– Когда ты стал так много внимания уделять женщинам? – С усмешкой спросил адъютант. – Ты рискуешь пропустить всё интересное.
Григорий растерянно посмотрел на Ефима. Тот стоял, гордо выпятив грудь и, не смотря на то, что они с Григорием были одного роста, глядел на него будто бы свысока. На лице Ефима появилась улыбка, которую он старался выдать за дружескую, но Григорий почувствовал исходящую от адъютанта агрессию. Ему вдруг захотелось скрыться от товарища, но пришлось отбросить эту затею, когда генерал продолжил своё выступление и адъютант подошел к Григорию ещё ближе.
– Мне очень жаль, что наш дом, то место, где мы все росли брюхом к брюху; где ели одну пищу и совершали общий вклад в процветание колонии… мне жаль, что наш дом попытались предать! – Генерал снова встал возле головы плененной Королевы. – Те сородичи, которым, по неведомой мне причине, что-то помешало понять, где их истинный дом, которые нарушили клятву данную Королеве, данную на верность нашей колонии… будут казнены! Случайным «попутчикам» и перебежчикам с нами не по пути!
В Царском зале вновь поднялся одобрительный гул. Григорий молчал. Он чувствовал сильную тревогу, но не мог понять её истоки. То ли он переживал из-за того, что рядом стоит оскорбленная медсестра, и он не может вымолвить перед ней ни слова; то ли его пугал Ефим, который жадно впитывал каждое слово генерала, но при этом пристально следил за Григорием. А может быть, его тревожила речь генерала, будто бы являющаяся предостережением лично для него, для Григория? Он не знал, куда себя деть и твердо решил покинуть пир и отправиться спать, когда закончится казнь.
– Этого ублюдка и предателя зовут Фёдор, – Генерал деловито зашагал из стороны в сторону. – Я не буду расписывать то, чем он занимался и почему начал свою деятельность по подрыву суверенитета нашей колонии! Я…точнее один из ваших товарищей, расскажет о том, как он вычислил этого предателя и что значит быть ответственным членом колонии!
Тут же рядом с генералом появился низкорослый солдат, в котором Григорий узнал воина, пристально наблюдавшего за тем, как он беседовал с предателем Фёдором. Свидетель начал рассказывать, как вычислил изменника.
Колени Григория затряслись.
«Он точно видел, как я с ним общался! – Ритмичный стук зубов аккомпанировал истеричным мыслям Григория. – Если со мной никто из адъютантов не беседовал, а я ещё на свободе, то, что же получается? Либо этот свидетель слышал, что я ничего плохого не говорил (а я не говорил и даже возражал этому психу), либо он меня оболгал и приписал к нему в сообщники. Но почему меня не арестовали вместе с ним? Чего-то ждут? Посчитали клевету свидетеля необоснованной?»
У Григория закружилась голова, и он медленно начал отходить к выходу из зала. Не успел он сделать и трёх шагов, как Ефим остервенело схватил его за руку и рывком подтянул к себе.
– Ты чего разволновался, друг? – Сквозь зубы прошипел он, пытаясь удержать вырывавшегося из объятий Григория. – Смотреть страшно? За товарища боишься? Ну-ну, не дергайся! Иначе я быстро выведу тебя к нему!
Угроза подействовала. Григорий понял, что, если у Ефима есть основания для такого запугивания, значит, и генерал может быть в курсе его причастности (которой не было) к предателю.
– Вот и хорошо, – прошептал адъютант на ухо Григорию, когда тот перестал дергаться. – Я особо и не сомневался в том, что ты можешь быть как-то связан с этим ублюдком. По нашей прошлой дружбе помню, какой ты был не шибко разговорчивый, вечно сам себе на уме, всегда в сторонке от всех. В определенный момент юношества и я был таким, если помнишь. Но потом перерос этот период. А ты таким и остался.
Григорий попытался что-то ему возразить, но Ефим больно ударил по ноге и тот быстро смолк.
Стоявший рядом с генералом свидетель продолжал говорить.
– Такие как ты всегда вызывали у меня вопросы своим отношением к колонии, – Ефим сильно сжал руку Григория. – Вы не стремитесь полностью вкладывать себя в общее дело, общий труд. Сколько подобных тебе не встречал, все как один: выполнил свой минимум работы и пошёл бродить за крепость, витать в облаках или чем вы там занимаетесь. И говорил я всем, что в таких как ты есть изъян, но не мог понять какой! А тут прибегает к нам глашатай и говорит, что один из солдат слышал речи против Королевы. Мы к генералу, тот просит привести солдата. Приводят этого, – он слегка кивнул головой на выступающего свидетеля. – и кричит всем собравшимся, мол, видел, слышал. Как выглядит? Морда со шрамом. С кем разговаривал? С каким-то солдатом со сломанной рукой. Какая из рук сломана? Не знаю. С какой стороны сломана? Не знаю. А таких, лишь со сломанными руками, не то, чтобы много, но достаточно. Ну, отправил нас генерал сначала предателя искать. Нашёл я. Как ни в чем не бывало, двигался наш Фёдор в госпиталь в одной из колон. На допросе его раскололи. Признался, что говорил слова против Королевы. Но с кем говорил, так и не узнали. Потому что он сам не знал. Странный он какой-то. Контуженный.
– Тогда с чего ты взял, что это я? – тихо спросил Григорий, надеясь, что адъютант не сможет привести достаточно доказательств для обвинения. Но если бы он понимал, что в период военного времени, когда одна колония воюет с другой колонией, правосудие не нуждается в доказательствах. Правосудию нужна жертва для предупреждения дальнейших преступлений.
– Когда предатель раскололся, мы отправились опрашивать каждого солдата не только с единственной сломанной рукой, но и со всеми возможными сломанными конечностями, – Ефим посмотрел на перевязанную руку Григория. – Но я до сих пор не могу понять, почему нас не привели к тебе? Не уж то у вас имеется ещё один коллаборационист-дружок?
– Нет у меня никаких дружков. – Тихо ответил Григорий.
– Да ну? – Широко улыбнулся адъютант. – Знаешь, вместо того, чтобы готовиться к пиру, мы допрашивали покалеченных воинов, но свидетель ни одного не смог опознать. Я сюда пришёл в подавленном состоянии. Мне казалось, что я подвёл не только генерала, но и Королёву, допустив, чтобы носитель крамолы разгуливал среди честных ребят, которые кровью и потом бились за нашу колонию. Ох, знал бы ты, как я удивился, когда увидел тебя бредущего по залу. Увидел твою руку и…щелк! Будто всё встало на свои места. Не знаю почему так произошло, но бывает в жизни так, что происходит событие и ты, не осознающий или не знающий всех причин, которые дали этому событию случиться, все равно понимаешь, как и что в итоге сработало и привело к тому, что произошло! Дальше дело было за малым. Я знал о публичной казни предателя, и мне нужно было убедиться, что ты его узнаешь. Ох, видел бы ты себя, когда генерал показал всем лицо этого ублюдка. Ты испугался и это было видно очень хорошо… Ха! – Ефим отвесил Григорию легкий подзатыльник. – Вот изъян тебе подобных – предательство. Непременно попрошу организовать генерала офицерское собрание и предоставлю всем эту интересную теорию. Но это будет после.
– Не виноват я, – повысил голос Григорий. – Я случайно оказался на этой чертовой ветке! Он сам со мной заговорил!
– А ну тихо, – Ефим схватил его за больную руку и несколько раз сильно потряс. – Может быть хочешь, чтобы тебя публично казнили ? На глазах у этой девчушки?
Григорий бросил взгляд на медсестру, которая в удивлении раскрыла свои невинные черные глазки и с усердием отличницы внимала историю свидетеля.
– Понравилась? – Адъютант вновь натянул презрительную улыбку. – Уж пусть правосудие над тобой будет тихим. Считай это подарком. По старой дружбе. Теперь не дергайся. Осталось немного. Генерал освободится, и мы перейдем в другое место.
Финальные слова свидетеля утонули в шквале аплодисментов восхищенной публики. Когда овации утихли и свидетель присоединился к собравшимся, Григорий не услышал в толпе ни единого упоминания про второго изменника. До него доносились лишь слова восхищения публики в адрес выступавшего. Получалось так, что информацию про еще одного предателя решили не распространять.
«Может быть, оно и к лучшему, – думал Григорий, не желая мириться со своей участью. – Уж в личной беседе с генералом куда проще будет доказать мою невиновность, нежели перед толпой, требующей больше зрелища, чем истинного правосудия».
Генерал величественно произнес:
– Несмотря на весь этот обман и откровенное пренебрежение нашим прошлым, нашими сородичами, нашей Королевой, я взял на себя ответственность дать этому предателю последнее слово, чтобы он смог покаяться и принести вам, – он раскинул руки в стороны. – свои извинения! – Генерал повернул голову в сторону Фёдора и надменно прокричал: – Говори, пакость!
Григорию казалось, что пленный находился на последнем издыхании: голова его безвольно свисала; ноги каждую минуту подгибались и если бы не стража, крепко державшая предателя, тот бы давно лежал на земле. Пожалуй, промолчи он ещё с десяток секунд, генеральское терпение могло лопнуть, и жизнь пленника оборвалась бы без ненужных лирических отступлений, но, на радость толпе, Фёдор подавал признаки жизни. Он медленно поднял голову, приняв на себя презрительно-колкие взоры сородичей.
– Казнь во время пира, – с легкой ухмылкой начал говорить пленный. – Он, брызжа слюной, убеждает вас, что ОНИ, наши враги, просто варвары, которые в сравнении с нами ничто! Но при этом, устраивается пир с танцами, где, на ваших глазах, происходит убийство. Где, в душном смраде исходящем от вражеской Королевы, вы звереете и сходите с ума, требуя крови и зрелищ… Так ответьте мне на вопрос: далеко ли мы ушли от тех варваров, с которыми сражаемся?
Стражник замахнулся рукой и ударил Федора в бок с такой силой, что тот от острой боли повалился на землю. В этот раз его никто поддерживать не стал.
Григорий пытался заставить себя возненавидеть этого извивающегося на земле предателя, но получалось это из рук вон плохо. Он даже начал вторить одобрительным возгласам толпы, но упавший на него презрительный взгляд Ефима дал понять, что выходит это чересчур фальшиво. Возможно, причина отсутствия гнева к узнику связана с преобладающим страхом перед своим разбирательством, которое должно было состояться вскоре после казни вражеской Королевы. Других объяснений, кроме этого, Григорий рассматривать не желал. Он боялся копать внутрь себя слишком глубоко, чтобы, не дай бог, обнаружить в потёмках души обычную жалость к предателю, которую, по его мнению, нормальный солдат не должен испытывать к подобным личностям.
Федора взяли под руки и подняли с земли.
– Думай, что говоришь, – хохоча, обратился к нему генерал.
Узник внимательно смотрел на землю. В его страдальческом взгляде появился блеск любопытства. Рассчитывающий на продолжение речи пленника генерал начал нервничать. Подойдя к нему, он схватил Федора за голову и крикнул:
– Ты говорить будешь или нет? Нам сразу всё закончить?
– Буду, – пленник твёрдо посмотрел на генерала. Когда тот, в очередной раз окатив Фёдора презрительным взглядом, вернулся на своё место, пленник продолжил: – Все вы слышали, что они долгое время властвовали над нами! Пытались отобрать честно нажитое! Они считали себя высшей силой, которая думала, что имеет право управлять слабым! Знаете, что мне сказали на допросе? Мне сказали, что я, слабый и никчемный солдат…хотелось бы уточнить, Я УЧАСТВОВАЛ В ДЕСЯТИ БИТВАХ ЗА НАШУ КОЛОНИЮ…это к вопросу о слабости и никчемности…так вот! Мне сказали, что я выступил против родной Королевы и что моей задачей в битве было убивать своих же сородичей, а потом, в случае победы врагов, провести их секретными, не охраняемыми путями к нашей крепости! Но вы спросите про доказательства! Конечно, их не…
Очередной удар пришелся в бок Фёдора и он вновь упал на землю. Григорий заметил, что предатель не стал корчиться от боли как в прошлый раз, а стойко вытерпел удар. И вновь, с нескрываемым любопытством, он смотрел в землю, будто обнаружил в ней нечто ценное и просто ждал удобный момент, чтобы прихватить находку себе.
– Да, я предал родную Королеву, – не поднимаясь с земли, продолжил Фёдор. – Но я предал бы и вражескую Королеву, будь такая возможность. Поймите же наконец: они считают себя высшей силой, носителями безграничной власти, но есть в этом мире то, что они не смогут подчинить, как бы не хотели…
Генерал, пожалевший о том, что дал узнику последнее слово, истерично дёрнул рукой, отдавая страже приказ казнить Фёдора. Сделав пару шагов к предателю, стража неожиданно остановилась.
Они синхронно опустили головы и посмотрели себе под ноги. Неожиданная выходка привела в недоумение не только генерала, но и толпу, которая вот-вот должна была узреть вожделенную расправу над предателем.
Григорий решил полюбопытствовать и вытянул шею, дабы лучше разглядеть, что там под ногами у стражи. В тот же момент, своей тяжелой рукой Ефим звонко шлёпнул ему по голове.
–Ай, – вскрикнул Григорий и, склонив голову, начал поглаживать затылок. – Зачем так…
Странное поведение собственных ног, заставило его умолкнуть на полуслове. Вытянув ниже шею, он вгляделся в свои слегка покачивающиеся вверх-вниз ноги. Григорий отдавал себе отчёт, что стоит на земле ровно и контролирует свои конечности. Но с каждой секундой ноги тряслись сильнее, словно были охвачены судорогой.
–Что происходит? – Прозвучал сбоку встревоженный голос медсестры.
Конечно, Григорий в первую очередь подумал, что она увидела его охваченные судорогами ноги и ужаснулась. Вновь выставить себя в неприглядном свете он не желал, поэтому, повернув к ней голову, был готов оправдать себя, но заметил, что девушка тоже смотрит вниз. Григорий, не отдавая отчёт своим действиям, неожиданно перекинул взгляд на Фёдора. Тот, продолжая лежать на дрожащей земле, старался крепче вцепиться руками в почву. На лице предателя Григорий заметил едва уловимую улыбку. Но стоило ему задуматься, чему именно радуется Фёдор, вдали послышался зловещий гул, перетянувший на себя всё внимание Григория. Ему казалось, что гул исходит из самых недр крепости и медленно поднимается к ним. Но чем громче он становился, тем сильнее содрогалась под ногами земля. Когда неизвестный шум заполнил всё пространство Царского зала, солдаты уже не находили в себе силы пытаться устоять на безумно пляшущей земле и обреченно падали, продолжая на ней трястись.
Григорий покосился на адъютанта и увидел, что тот еле стоит на ногах. Железная хватка, которой Ефим держал его руку, значительно ослабла, и Григорий попытался достаточно дерзко её высвободить. Он сильно рванул свою больную руку в сторону и уже почувствовал, как она начинает выскальзывать из липких лап адъютанта, но тот, когда до высвобождения конечности оставались считанные мгновения, успел крепко за неё схватиться, тут же потеряв равновесие и рухнув на землю. Мучительная боль охватила искалеченную руку Григория, когда адъютант повалился с ног, и утянул его за собой. Следующие полминуты он беспомощно барахтался на земле и пытался вырвать агонизирующую конечность из цепких рук адъютанта, чьи озверелые угрозы утопали в безжалостном гуле неизвестного происхождения.
У Григория не было четкого понимания, что делать после того, как он отобьет свою руку в схватке с Ефимом. Очевидное сопротивление адъютанту и попытка задержанного вырваться из под ареста, ставили крест на хоть каком-то положительном исходе при разбирательстве его дела. Попытка бегства лишь убедит генерала в причастности Григория к измене Королеве. К сожалению, недальновидный Григорий подумал об этом после того, как смог вырвать свою руку из адъютантовых лап.
Не имея представления, как быть дальше, он настойчиво попытался уползти в сторону выхода из Царского зала, но то и дело его тело мотало из стороны в сторону и когда землетрясение неожиданно прекратилось, он обнаружил, что прополз чуть больше двух шагов.
–
Ах ты, чертов изменник! – Послышался злобный рёв Ефима.
В то же мгновение Григорий увидел кривую физиономию адъютант запрыгнувшего ему на живот. Ефим принялся озлобленно бить его по голове, с каждым ударом теряя над собой контроль.
Дикий ужас охватил Григория и, совершенно позабыв о необходимости прикрывать лицо, он начал скрести по земле руками и ногами, надеясь неведомым образом выползти из-под Ефима. После нескольких обрушившихся на него тяжелых ударов, он без сил распластался на земле. В ушах стоял невыносимый писк, один глаз опух и походил на семя черного гороха, второй чудом остался цел, левая клешня у рта сильно распухла, и казалось, была сломана. Разрозненные очаги боли переросли в общую агонию терзавшую тело Григория. Чудом оставшись в сознании, он желал, чтобы адъютант перестал истязать его ударами, оставив в покое. В какой-то момент Григорий решил, что ещё немного и смерть освободит его от мучений. Но стоило этой мысли прокрасться в искалеченную голову, как град ударов прекратился и Ефим тут же поднялся на ноги. Было непонятно, радоваться ли Григорию, что избиение прекратилось и он смог глотнуть побольше воздуха или же сетовать на то, что желанное избавление от мучений так и не произошло.
Он посмотрел здоровым глазом на склонившуюся над ним толпу. В центре видимого полукруга стоял Ефим и, активно жестикулируя, что-то возбужденно говорил собравшимся. Что именно, Григорий не слышал из-за непрекращающегосязвона, стоявшего в ушах. Вдруг к адъютанту вышла та самая оскорбленная медсестра. Поначалу, Григорий решил, что Ефим, неизвестно как, оказался в курсе возникшего между ним и девушкой недоразумения и сейчас публично унижает его перед сородичами за хамство. Но после того, как адъютант пренебрежительно указал на него рукой и медсестра сразу же подбежала к полуживому Григорию, чтобы его осмотреть, тот понял, что никто до сих пор не знает про позорный случай, и успокоился.
Милая мордашка девушки скользила перед взором Григория, то и дело отворачиваясь назад (по видимому, разъясняя Ефиму о серьезности нанесенных им травм) и спустя несколько секунд вновь поворачивалась обратно.
Сознание его держалось лишь за образ этой девушки, пытавшейся, как и в тот раз, помочь искалеченному бедолаге. Чувство безграничной благодарности вновь охватило Григория и, позабыв о своих страхах, он невнятно произнёс:
–
Прос…ти…те ме…ня.
Девушка внимательно рассматривала поврежденную клешню, когда услышала его слова. Подняв на Григория недоуменный взгляд, она пыталась понять: бредит ли он или находится в здравом рассудке.
–
Вы это мне? – Осторожно спросила медсестра.
Звон в ушах постепенно утихал. Когда он совсем пропал, Григорий услышал лишь последнее слово, окрашенное вопросительной интонацией девушки.
–
Вам, – кривая, полная боли улыбка растянулась на искалеченном лице солдата. – Пом…ните, как вы излечи…ли меня?…а потом, я…посм…ел вас оскор…
–
Послушайте, – б
есцеремонно перебила его медсестра, вновь вернувшись к осмотру клешни. – Во-первых, сейчас вам лучше не разговаривать, а то рискуете потерять силы и отключиться.
–
Но я хотел…
–
Во-вторых, – девушка вновь перебила Григория, слегка повысив голос. – Подобных вам – искалеченных, раненых, контуженных – мне приходится за один день видеть сотни, если не больше. И лишь некоторые остаются в памяти, – она слегка понизила голос и добавила: – Как тот предатель со шрамом, например.
–
То…есть, – голос Григория задрожал. – Вы не помните меня?
–
Не принимайте близко к сердцу, но да, не помню, – холодно ответила девушка.
Григорий отчаянно сопротивлялся сковывающим его тело холодным лапам разочарования, которое являлось верным спутником всех его неудач. Он пытался убедить себя, что разбитые ожидания, в данном случае, не являются хоть какой-то весомой трагедией, ведь то, что медсестра не узнала его и, скорее всего, уже позабыла тот злополучный случай, оказывается самым лучшим выходом из сложившегося положения. Чего нельзя было сказать про угрозу быть казненным по надуманному обвинению в измене колонии и Королеве. Казалось, главной заботой Григория должна была быть не оскорбленная девушка, а намечающийся карательный процесс, от которого зависело его существование в этом мире. Но здравый смысл часто неповоротлив и неуклюж в поединке с легкой и текучей жалостью к себе. И стоило Григорию подумать о том, какой он несчастный и как несправедливо с ним поступила медсестра, разочарование сомкнуло на его теле свои ледяные лапы. Дыхание его сбилось, здоровый глаз заплыл жгучими слезами, а поперек горла встал ком. Тело рыдающего Григория робко затряслось на земле.
–Что с вами? – Заметив, как его искалеченное лицо исказилось в уродливой гримасе, спросила медсестра. – Вы почему плачете?
Последние слова девушка произнесла чуть ли не крича. У нее не было умысла привлекать внимание окружающих к рыдающему Григорию, но больно неожиданным для нее стал его эмоциональный всплеск. Но тем не менее, толпа, ранее собравшаяся над избитым Григорием, вновь оживилась и услышав вскрик медсестры, скучковалась более плотным кольцом. Нескрываемый интерес солдат к фигуре избитого Ефимов “изменника” вызвал у генерала гнев.
–Что там происходит? – Спросил он у своих адъютантов, раболепно смахивающих с генерала песок. – Почему никого не волнует прошедший катаклизм?! У нас землетрясения каждый день происходят? Почему все так беззаботно на это реагируют? Ну, сейчас я наведу порядок!
Тяжело дыша, он уверенным шагом подошел к сборищу солдат. Стоило воинам увидеть грозно топающего своими тонкими ножками генерала, как толпа в едином порыве расступилась на несколько шагов, пропуская командующего армией к Григорию.
–Что случилось?! – Остановившись возле медсестры, прокричал он.
–Ой…– Девушка ловко вскочила на ноги, услышав за спиной генеральский рёв. – …тут бойца…
–Я его избил, – Ефим уверенно вышел к генералу. – Он тот второй предатель, которого мы искали. Пытался трусливо бежать, когда я поймал его с поличным. Но, как видите, не успел скрыться благодаря моим навыкам рукопашного боя… – горделиво задрав подбородок, адъютант посмотрел на командира и, поймав на себе его вопрошающий взгляд, в котором читалась задетая гордость, добавил: – …навыкам, которые я получил благодаря подготовке по вашей программе, конечно же!
Удовлетворенный ответом генерал подошёл ближе к рыдающему Григорию и, властно склонившись над ним, произнёс:
–Ты чего это, изменник проклятый, развылся? Осознал, какая участь тебя ждет? Решил вызвать жалость к себе? – Он выпрямился и с насмешкой произнес: – Да у нас даже бабы, после того как им руку отрывает, не ноют! А ты, паскуда, развалился и рыдаешь!
Ефим притворно расхохотался, услышав едкое замечание генерала. Постепенно толпа начала подхватывать подхалимский хохот адъютанта и когда все вокруг безостановочно смеялись, каждый считал, что делает это искренне.
Свернувшийся калачиком Григорий слегка приподнял голову и посмотрел мокрым глазом на расплывчатые лица сородичей, которые звонко над ним хохотали. Он не понимал, чем заслужил всеобщее осмеяние.
“Почему они верят, что я предатель? Кто-то да знает меня! Знает, что всю жизнь я добросовестно работал на благо колонии, рисковал собой на поле боя ради защиты интересов Королевы, старался быть полезным для сородичей, – отчаянно думал Григорий. – Да, иногда позволял себе уходить за периметр крепости, чтобы в очередной раз помечтать о том, как увижу вознесение деревьев-исполинов… но в этом нет никакого предательства! – Он вновь опустил голову на землю, прикрыв ее руками. – Может быть, они знают, что я боюсь воевать и во вред себе избегаю битв? – Он слегка прощупал свою сломанную конечность и поморщился то ли от боли, то ли от воспоминаний, как ломал себе руку. – А что плохого в том, чтобы бояться быть убитым на поле боя?! Почему я должен, как некоторые воины, яростно рваться в бой, несмотря на очевидную опасность, которой подвергаю свою жизнь? Пользы от меня больше живым, чем мертвым!”
–Ему медицинская помощь требуется? – Прервав всеобщий смех, который уже успел поднадоесть, властно спросил генерал у медсестры.
–Да, были нанесены сильные травмы головы, способные вызвать кровоизлияние в мозг, – робко ответила девушка.
–Так, – генерал повернулся к Ефиму. – транспортируй его в госпиталь, пусть подлечат. Показания он должен давать в здравом уме. И приставь стражу, чтобы не сбежал.
Тоненький голосок медсестры, коснувшись ушей Григория, пробудил в нём неукротимую злость. Злость не на самого себя, и даже не на свои самонадеянные и неоправданные ожидания, а на безразличие и унижение, направленные медсестрой в его сторону. Сначала она дала понять Григорию, что тот является для нее пустым местом не заслуживающим, даже на короткое время, остаться в ее воспоминаниях, а потом еще и публично унизила, обратив внимание всей публики на его душевные муки выраженные через горький плач. Большего унижения Григорий представить не мог. Даже перспектива быть порицаемым за сказанные в адрес медсестры оскорбительные слова уже казалась не такой ужасающей, как оказаться осмеянным и униженным за свою наивность и честность. Так видел происходящее вокруг себя Григорий. Он искренне поверил в то, что является несчастным изгоем в родной, отвергающей его искренность и благородство, колонии. Сердце Григория стало очагом вспыхнувшей ненависти, бездумно направленной в сторону сородичей. Злоба неукротимым ураганом разрушила его внутренний мир и собрала из оставшихся обломков жалкий суррогат прошлой личности униженного солдата.
Скрючившись на земле, он чувствовал изменение в своем естестве, слышал, как оно с раскатистым треском ломается. Но ужасающий звук, который, как думал Григорий, слышит только он, гремел и над головами застывших в страхе сородичей. Казалось, то был злобный рокот внезапно нагрянувшей грозы, однако, почти каждый для себя заметил, что звучит он неестественно близко, а интервалы между громовыми ударами стремительно сокращались, в определенный момент трансформировавшись в единый вопящий скрип. Свод крепости страдальчески захрустел, представ перед столпившимися внизу воинами невольным предзнаменованием неминуемой катастрофы. И в тот же миг, необъятный ствол дерева-исполина рухнул на крепость, безжалостно разметав в стороны его, сделанные из еловых иголок и хрупких веточек, стены.
***
Свежий поток воздуха дружелюбно обволакивал изуродованное лицо Григория. Он стремительно летел вверх, к пушистым кронам бесконечно растущих гигантских деревьев. Упоительное блаженство благодатно разливалось по хрупкому телу маленького солдата. Казалось, телесная боль осталась где-то внизу, вдавленная в землю вместе с сородичами. Спасительное вознесение вызвало приятное головокружение и он, будто старик, впавший в детство, позабыл прошлую жизнь, такую, как теперь ему казалось, сковывающую и преступно неправильную с какой стороны не посмотри. Одухотворенный Григорий уверовал, что заслуженно оказался спасен невидимыми силами от неминуемой гибели. Раскрыв здоровый глаз, он увидел, как огромное дерево-исполин, наполовину зарывшись в землю, не оставило и следа от вражеской крепости. Возле его ствола хаотично бегали десятки мелких точек. С нескрываемым триумфов Григорий наблюдал за растерянными, искалеченными сородичами.
“Вы – жестокие и неблагодарные существа, – думал он. – Я жил с вами и делал действительно многое. Но сегодня вы все провалились в бездну, охваченные своим отношением ко…ко мне, а я возношусь. Вы все это заслужили, как и я заслужил то, что…”
Григорий ощутил, как его тело на мгновение застыло в воздухе, прекратив набирать высоту. В ужасе размахивая руками, он стремительно полетел вниз. Встречный поток воздуха яростно бил в лицо; страх острыми иглами впивался в каждый миллиметр тела; Григорию казалось, что все его внутренние органы сжались до невероятно малых размеров. До столкновения с землей оставалось совсем немного времени, когда рядом прозвучало истошное жужжание неизвестного существа. На секунду позабыв о своей участи, Григорий повернул голову и увидел монстра, чье вытянутое, блестящее тело, покрытое сотней гигантских острых зубов, озверело впивается в одно из величественных деревьев. Существо безжалостно грызло могучий ствол, выпуская в небо тысячи ярко-желтых хлопьев. Подхваченные легким ветром, они в причудливом танце закружили вокруг маленького, испуганного Григория, словно стараясь скрасить отрезвляющее мгновение перед смертью.
