Через семь лет… [Олег Диверин] (fb2) читать онлайн

Олег Диверин Через семь лет…

            Друзьям моим, слишком рано ушедшим из жизни,

Алексею Цыпаченко и Александру Корчемному посвящается.

Летняя сессия подходила к концу. Валька Чибисов стоял у окна общежития, которое выходило на школу, и любовался стайкой выпускниц в коричневой школьной форме и белых передничках. Позади скрипнула дверь. Кто-то вошёл в комнату и направился к нему. Он не обернулся, продолжая разглядывать девчонок. Тяжёлая рука Тимохи Гонтаря легла на его плечо.

– И что ты на них уставился? Им же по шестнадцать-семнадцать, а тебе, старому пню, под Новый год уж двадцать четыре стукнет, – прогудел Тимоха.

– Тебе как будто меньше, – огрызнулся Валька, – ты посмотри, какие хорошенькие. Да-а-а, вот уж действительно нужно было закончить школу шесть лет назад, чтобы понять, как прекрасна школьная форма и эти малышки в ней.

– Во, во, разошёлся! Ностальгия по школьным годам обуяла?

Тимофей, сняв руку с Валькиного плеча, отошёл к стоявшему посреди комнаты столу, подхватил с него чайник, взвесил на руке – не пустой ли, уселся на кровать и приник к носику чайника. Утолив жажду, вытер губы рукавом рубашки и сказал:

– Между прочим, пока тут некоторые на малолеток пялятся, вместо того чтобы готовиться к экзамену, Тимоха, можно сказать, в деталях проработал наше летнее добывание денег.

Валька оторвался от окна, подвинул стул и присел напротив Тимофея.

– Ну?

– Не нукай – не запряг. – Тимофей приосанился, выпрямил спину, высоко поднял голову и гордо глянул на Вальку сверху вниз, как царь на холопа.

Тот скорчил раболепную мину на лице, прижал руки с переплетёнными пальцами к груди и пролепетал:

– Иоанн Грозный, – всплеснул руками и повторил, – ну чисто царь-Иоанн.

Валентин и Тимофей встретились и подружились в армии, приехали вместе в Москву, поступили в один и тот же институт, на разные, правда, факультеты, а теперь заканчивали второй курс. Оба получали стипендию, которой ни на что не хватало, и обоим помогали родители.

      После первого курса был принудительный стройотряд в Москве: столица готовилась к летней Олимпиаде и студентами затыкали дыры на стройках, лучшие кадры с которых перебросили на олимпийские объекты. Заработали наши герои немного – «на подхвате» много не заработаешь. Но оба старались набраться как можно больше строительной премудрости, чтобы в следующие годы постараться попасть в «дальний» стройотряд: Уренгой, БАМ, Норильск, Абакан… Об этих выездах ходили по институту легенды: привозили оттуда от семисот до полутора тысяч рублей, это при средней зарплате по стране в сто пятьдесят советских «деревянных». А деньги были нужны – стыдно было клянчить на жизнь у родителей.

Но дальние отряды начинались с третьего курса и попасть в них было непросто без протекции в профкомах, парткомах и прочих «комах». Оставалась «шабашка»: сколотить бригаду и подрядиться в каком-нибудь подмосковном колхозе или совхозе строить коровники, свинарники, гаражи и так далее. За бригадой дело не стало – за два года сложилась и устоялась компания, которая почти без потерь дожила до выпуска. Сложнее было с поиском и организацией работы. Вопросов возникало множество. Куда ехать и как перемещаться от объекта к объекту? Где жить? Где и как питаться? Где брать и какие понадобятся инструменты?..

И вот Тимофей говорит, что всё придумал!

Оба приняли серьёзный вид, и Валька повторил:

– Ну?

– Не нукай, говорю. Слушай дядю внимательно! Ты слышал про загородную базу нашего института?

– Это лыжная база в Ильинке что ли?

Тимофей посмотрел на Вальку и на секунду задумался.

– А что? Тоже вариант, я про это место как-то позабыл, – потёр он нос кулаком. – Но, думаю, мой вариант поинтересней будет. Нет, не Ильинка. Дмитровский район. Там есть база, а точнее – исследовательский центр нашего института, в лесу, за колючей проволокой.

Валька закивал головой.

– Знаю, знаю. Там ещё у нашей военной кафедры развернут учебный комплекс ПВО. Мы туда на третьем курсе на неделю на практику поедем.

– Точно, – подтвердил Тимофей. – Но для нас главное вот что: там есть общежитие и столовая. Улавливаешь? Есть, где жить, и есть, где жрать.

– Нас, что, просто так там поселят?

– Просто так – только кошки родятся, да и то, знающие люди говорят, что не просто так. Придётся за это сложить им стенки лабораторного корпуса. Из кирпича. Улавливаешь?

– Если ты про то, что прошлым летом в стройотряде я пару недель работал помощником каменщика, – неуверенно протянул Валька, – и несколько дней подержал в руках мастерок…

– Ты единственный специалист-каменщик из нас восьмерых.

Валька зажмурился и потряс головой.

– Давай, Тимоха, по порядку. Мы собирались шабашить по колхозам-совхозам и было нас семеро. А теперь нас восемь, и мы строим корпус на институтской базе, понятия не имея о кирпичной кладке. Может объяснишь попонятней, что ты удумал?

– Объясню, объясню. Смотри: рисую картину. Пользу общаги и столовой, думаю, ты уже оценил. Теперь – дальше. Моя кафедра начала строить там новый лабораторный корпус. Они успели заложить фундамент и… всех строителей перебросили в Москву на олимпийские объекты. А корпус нужен срочно. Я говорил на кафедре с человеком, который отвечает за эту стройку. Он готов оформить нас строителями высокой квалификации и к зарплате добавить премию, если мы закончим стенки до сентября. Нормально?! – он торжествующе посмотрел на друга.

Идём дальше. Денег, конечно, хочется больше, – значит, нужно искать реальные шабашки. А мы уже в селе, и не надо каждый вечер в Москву мотаться. Конечно, пешком по окрестным деревням не набегаешься, вот если бы иметь машину! И тут я вспоминаю про Лёньку Толмачева. Работник он – так себе. Но у него есть машина – «Жигуль» от папы достался. Короче, он согласен поехать с нами. Смотри: кто-то из нас объезжает с ним ближайшие колхозы. Допустим, находим работу. Бригада в три-пять человек садится в машину, и мы там.

– Ну что скажешь, серьёзная проработка деталей предстоящего летнего десанта? – он опять выпрямился, задрал кверху подбородок и глянул на Вальку сверху вниз.

Но тот в этот раз игры не принял.

– Нет, не серьёзная. Никто, включая меня, с кладкой дел не имел. Я всего лишь видел, как это делается, а остальные даже и не видели. Ну бетон или столярка – ещё куда ни шло. Но кладка! Да у нас стены рухнут ещё до того, как мы до крыши доберёмся!

– Ну кто же Вам сказал, что гигант мысли и предусмотрительности, Тимофей Владимирович Гонтарь, не подумал о такой малости? – посерьёзнев, подвёл черту под образом царя-батюшки Тимофей. – Нам дают профессионального прораба. Кстати, с ним я тоже говорил, и он берётся обучить нас кирпичной кладке при двух условиях: руки у нас растут не из задницы, и мы – не лентяи. Он уверен, что за два месяца четыре-пять человек поднимут стенки под крышу. Ну, а теперь что скажешь? – и он приобнял друга за плечи.

                         ***

Через несколько дней шестеро парней ранним утром встретились на Савёловском вокзале. Купили билеты до Дмитрова и расположились в почти пустом вагоне электрички. Вскоре поезд, присвистнув, заскользил вперёд. За окнами замелькали сначала улицы и городские кварталы, затем – дачные участки, после Лобни – лес, снова дачи, перелески, поля – простор!

Когда проезжали Яхрому, Тимофей приник к окошку и, высмотрев там что-то, удовлетворённо хмыкнул: «Вот он, Автоцентр. Нужно будет с Лёнькой смотаться сюда, может, хоть здесь резину для его «Жигуля» раздобыть сумеем, а то у него колёса лысые, как коленка, а нам на нём ещё кататься и кататься.»

– Где он, кстати? – спросил Валька.

– Они с Аркашей-большим приедут на машине к вечеру, – ответил Тимофей.

Примерно через полтора часа ребята были в Дмитрове, пересели на автобус и ещё через полчаса прибыли на место.

Поселились в двух комнатах, затащили свои рюкзаки и сумки, минут в пятнадцать обустроились и вышли на улицу.

Тимофей, прихватив Игоря Ремизова, которого хотел сделать бригадиром на строительстве корпуса, ушёл на территорию базы искать объект и прораба, остальные четверо прилегли на травке в небольшом скверике между общежитием и столовой.

Время клонилось к полудню. Равиль, высокий черноволосый полуузбек-полутатарин, вытянулся во весь рост, сунул в рот сигарету и мечтательно протянул: «Хорошо! А если ещё в столовке окажутся еда, которую удастся переваривать, и симпатичная «поварёшка» – жизнь в это лето удалась». В ту же секунду, словно ждали этих слов красавца-Равиля, из подъезда общежития вышли четыре девушки и направились через скверик к столовой. Равиль присвистнул: «Это что за феи? Наши инженеры с базы? Я, кердык-мердык, буду проситься сюда работать после института! Мамой клянусь!»

Мишка-Кашира первый сообразил, кто они, и, ткнув Равиля пальцем в бок, сказал: «Эй, татара, одна твоя мечта уже сбылась, причём четыре раза, – и, перехватив вопросительный взгляд приятеля, пояснил, – они не инженеры, кердык-мердык, они «поварёшки». Целых четыре, и все красавицы».

Все четыре девушки были на удивление привлекательны. Красивой, по-настоящему красивой, пожалуй, ни одну из них назвать было нельзя. Но каждая чем-то притягивала взгляд.

Впереди быстрыми маленькими шажками шла темноволосая кареглазая малышка. Равилю, Тимофею или Аркаше она едва достала бы до груди. Круглое личико, пухлые губки, ручки и ножки. Но эта округлость фигуры её не портила, напротив, наполняла весь её облик прелестью ребёнка. Окончательно в ребёнка её превращали волосы, заплетённые в косичку-«колосок» прямо с макушки. Единственная деталь, говорившая о её реальном возрасте, – глаза, полные то ли тревоги, то ли смертельной тоски. У детей таких глаз не бывает.

На шаг позади шла вторая девушка, тоже кареглазая и темноволосая, и с такой лучезарной улыбкой на лице, что все, кто смотрел на неё, непроизвольно заулыбались. Она была среднего девичьего роста, нормального телосложения, её немного портил чуть длинный нос с горбинкой, но положение мгновенно исправляли точёная фигурка гимнастки, воздушная походка и улыбка, которая, казалось, говорила: «Всех люблю, и вообще всё в этом мире прекрасно и по-другому быть не может».

Замыкали шествие две блондинки: одна совсем юная, скорее всего ей не было и двадцати, вторая же выглядела лет на десять старше. Обе были чуть выше среднего роста и смахивали на сестёр, но сёстрами, видимо, не были, просто младшая копировала походку и манеру держаться старшей. И, следует заметить, там было, что копировать: прямая, будто затянутая в корсет, спина, плечи подняты и развёрнуты в стороны так, что приподнимали и прекрасно очерчивали грудь. И там было что приподнимать и очерчивать! А ещё – гордая посадка головы. Не горделивая или надменная, а именно гордая и полная достоинства. Глаза смотрели доброжелательно, мягко и даже слегка призывно, и не было проблем подойти к ней, улыбнуться, завязать разговор… Её взгляд не отталкивал, напротив – вселял надежду. Но вот этот гордый поворот головы мгновенно останавливал, пресекал попытку в зародыше, будто говоря: «Нет, парень, даже не пытайся, не обломится».

Кашира уставился на неё как заворожённый – при своём небольшом росте он питал пристрастие к зрелым женщинам, крупнее и старше себя.

Вальке же, наоборот, нравились юные воздушные создания. Наверное, поэтому он уже давно сопровождал глазами младшую, и она, почувствовав изучающий взгляд на себе, слегка наклонила головку в их сторону и… её глаза будто споткнулись, встретившись с Валькиными. Ресницы чуть заметно дрогнули, из-под них сверкнули два огромных изумруда и через мгновение погасли. Валька зажмурился, тряхнул головой и вновь открыл глаза – девушки спокойно проходили мимо. «Почудилось, – подумал он, – что это со мной, девчонка как девчонка, ну симпатичная, но ничего же особенного».

Егор Лапин, прозванный приятелями «Сметаныч», за трепетное отношение к полезному молочнокислому продукту, бросил неспешный взгляд на проходную: «Начальство возвращается, сейчас обедать будем». Но Тимофей, не подходя близко, махнул рукой, мол, идите сюда. Все поднялись. Валька исподволь глянул на дверь столовой и еле слышно вздохнул. «Царапнула зеленоглазка», – тихо сказал Кашира, проходя мимо, так тихо, что услышал только Валька. «Иди-иди, чёрт глазастый», – беззлобно огрызнулся тот.

А в это время у «зеленоглазки» почему-то всё валилось из дрожавших рук. Входя из зала в кухню, она наткнулась на полуоткрытую дверь и больно ударилась бедром, в сердцах оттолкнув «обидчицу», задела рукой швабру, и та стукнула её по голове. Отшатнувшись от этой напасти, столкнула со стеллажа сковородку (хорошо, что пустую и холодную), которая, свалившись ей на ногу, с оглушительным звоном и грохотом запрыгала по плиточному полу. Из глаз девушки брызнули слёзы, она пошатнулась и, наверное, рухнула бы на пол, но по счастью Алевтина, та самая, что шла с ней рядом, решительно пресекла эту череду несчастий. Она подхватила Дашу («зеленоглазка» – знакомьтесь), захлопнула дверь и вернула на свои места швабру и сковороду.

– Неужто и Дашкин черёд настал? Господи, надо же! Одним взглядом… – тихонько бормотала она, усаживая младшую подругу на разделочный стол.

– Что?! – потирая ушибленные места спросила Даша.

– Ничего. А знаешь, – по губам Алевтины скользнула мечтательная улыбка, – было бы мне столько лет сколько тебе, я бы в него тоже влюбилась.

– В кого? – вытирая слёзы, спросила изумлённая Даша.

– Сама знаешь!

– Алечка, не говори никому.

– Да никто же не поверит! – ласково ответила та и обернулась к двум парам любопытных карих глаз, выглядывавших из дверей кладовки, и пытавшихся понять, что там за грохот.

– Землетрясения никакого нет, и война не началась, проcто Дашка влюбилась. Ну что застыли столбиками, через полчаса люди на обед придут.

                   ***

Первый этаж длинного трёхэтажного общежития занимал временный обслуживающий персонал базы: техники, слесари, сантехники и всякого рода командированные. Постоянными жителями были лишь наши «поварёшки». На втором – обосновались молодые инженеры базы, чья очередь на квартиры ещё не подошла. Третий – был зарезервирован для приезжавших на лабораторные, военные и прочие практики студентов. Был ещё и цокольный этаж, где располагались душевые, на удивление просторные и чистые, а также что-то вроде комнаты отдыха с теннисным столом, бильярдом и несколькими столиками для настольных игр. Кроме того, там же находились канцелярия, бухгалтерия и отдел кадров.

Сюда и привёл ребят Тимофей, чтобы оформить пропуска на охраняемую территорию. Процедура заняла минут сорок, затем им прочитали целую лекцию по внутреннему распорядку и правилам поведения на «режимном объекте», так что на обед они попали с опозданием.

Обычных посетителей в столовой уже не было. На раздаче первых блюд стояла улыбчивая Светлана, вторые подавала малышка Лена. Уважительно глядя на внушительных размеров шумовку, казавшуюся просто огромной в её маленькой ручке, Тимофей выбрал отварное мясо с гарниром и спросил тоном учителя младших классов: «А сколько тебе лет, девочка? Не слишком ли ты мала на раздаче стоять?» Та было вспыхнула, сверкнула глазами, готовясь ответить заезжему насмешнику на колкость по поводу её роста, но Тимофей улыбался ей так, как улыбается любящий старший брат младшей сестрёнке, отчего злость её тут же растаяла, и она, мгновенно состроив испуганную рожицу, шмыгнула носом и, сложив губки бантиком, пропищала голоском первоклашки: «Ложки-то с котлетами поднимаю. Что ж Вам ещё-то, дяденька?» – после чего проворно спряталась за спину Светланы. Та не замедлила добавить свои пять копеек в этот спектакль: сделав вид что выдаёт ужасную тайну, приложила палец к губам и, округлив глаза, таинственным шёпотом сообщила: «Ленка-то у нас – ветеран, уж пятый год котлетами командует» – и тотчас напустив на себя безразличный вид, принялась что-то насвистывать, мол «я – не я, и хата не моя».

Импровизация была разыграна настолько неожиданно и профессионально, что благодарные зрители от всей души наградили исполнительниц дружным смехом и одобрительным гомоном, а Сметаныч протянул удивлённо: «Пятый год? Не может быть! Слушай, без обид и подколок, сколько же тебе лет в натуре?» Лена опять было сверкнула глазами, но на добродушном лице Сметаныча читалось лишь искреннее любопытство, поэтому, затаив до поры искорки смеха в глазах, она игриво ответила: «Уж два месяца как двадцать один, – и, трагически вздохнув, закончила уже назидательным тоном, – а вообще-то у женщины возраст спрашивать неприлично». После чего вновь картинно сложила губки бантиком и уставила глазёнки в потолок.

Жалкий лепет оправданий Егора потонул в дружном хохоте приятелей: «Сметаныч, ты что, слепой? Перед тобой солидная женщина, в летах, а тебе всё малолетки чудятся. А что ей на вид лет тринадцать-четырнадцать, так это оптический обман зрения. Ты у Вальки спроси, он у нас по оптике, он тебе популярно всё разъяснит». «Да ну вас, – отбивался Егор, – вон и девушку в краску вогнали, она сейчас и вправду обидится. Какая солидность, когда ей в натуре на вид лет четырнадцать». Но Лена не обиделась – эти ребята ей понравились, хотя личико её сделалось серьёзным, а в глазах опять появился не то страх, не то тоска. Спросить, кто такие и надолго ли, она не решилась, но зато решилась Светлана…

Вот так и началась эта удивительная, но совершенно правдивая история. И обещаю, читатель, я расскажу всё как было, ничего не утаив…

***

На следующий день у ребят начались трудовые будни. Обещанный прораб оказался хорошим мужиком и умным учителем. Он сложил на асфальте кладку стены, объяснил, что означают специальные термины: перевязка, тычок, ложок, штраба, расшивка, шнурка и т. д. Вальке отдельно показал, как «поднимать» углы стен. Сам изготовил для ребят мастерки, принял вместе с ними первые машины с раствором, поработал пару дней и, убедившись, что публика ему досталась трудолюбивая и понятливая, пошёл по другим объектам, изредка заходя к ребятам проверить, как идут дела.

А дела пошли неплохо. Валька за два-три дня так наловчился складывать углы стен, что они не отличались от сложенных профессионалами. Остальные «гоняли» стенки между углами, и ряд за рядом кладка становилась всё ровнее, а работали они всё быстрее, и вскоре даже скептик Валька поверил, что до конца августа стенки под крышу они подведут легко, даже если будут работать вчетвером и даже втроём. Тогда Тимофей с Лёней начали время от времени со стройки исчезать. И вскоре стали появляться «шабашки»: то ремонт колхозного гаража, то переборка крыши в коровнике, то пристройка к совхозному клубу. Много народу там не требовалось, бригаду половинили, четверо, как правило, были на корпусе (Валька и Игорь Ремизов вообще никогда не отлучались), а остальных Лёня увозил. Платили там обычно сразу после завершения работ. Так что у ребят завелись деньги. Правда, по общему уговору, Тимофей хранил их в сейфе бухгалтерии и ребятам не выдавал, брал лишь на бензин, на еду в столовой, да иногда на гулянки с пивом или водкой.

По вечерам обычным развлечением был преферанс – дело не шумное. На огонёк забредали девчонки из столовой. А куда ещё им было забредать? Лес да лес кругом, да канал имени Москвы. Иногда они пекли пирог, и мальчишки устраивали чаепитие. Пытались зазывать девочек на свои гулянки, но тех ни пиво, ни водка не прельщали. Не желая обижать мальчишек, они заходили, но, посидев минут пятнадцать-двадцать, под разными предлогами исчезали.

Алевтина в тех мероприятиях почти не участвовала, заходила лишь когда Тимофей брал в руки гитару. А так… Скучно было тридцатилетней женщине с публикой, где двоим, самым старшим, было по двадцать три года. Жила она в отдельной комнате, куда время от времени наведывался поболтать Кашира. А может и не только поболтать… Кто знает?

Так или иначе мальчики и девочки сблизились и превратились в дружную компанию. Конечно, над ними, как и над любым скоплением разнополой юности, витал Амур, и были потаённые взгляды, вздохи и желания, но бесцеремонных приставаний не было – друг к другу здесь относились с уважением.

А уж если кто-то доверял другу или подруге свою тайную проблему, то остальные, делая вид, что ничего не подозревают, помогали эту проблему разрешить.

Да и то сказать, где мальчонки – там и девчонки. И наоборот.

                   ***

В детстве дни ужасно длинные и битком набиты событиями. Давайте, читатель, бросим мимолётный взгляд на любой из них. Да вот, хотя бы на этот: лето, каникулы, воскресенье.

Ты проснулся и, наскоро умывшись, скатился со своего четвёртого этажа в пока ещё пустой двор. На клумбе расцвели вчерашние бутоны, и ты склонился к прекрасному цветку, на котором деловито трудится пчела. За спиной возникла Ирка, и ты тут же поймал пчелу в кулак, стараясь не придавить, чтобы не укусила. Пчела жужжит в кулаке, и Ирка, испуганно пискнув, замирает в восхищении. Тут появляется Генка с пятого этажа и приветственно хлопает тебя по руке, пальцы сдвигаются, и пчела тебя кусает. Короткая драка. Генка повержен, но ладонь пылает. Мишка из второго подъезда советует приложить сырую землю (так учила бабушка – большой авторитет в подобных делах). Все дружно принимаются копать землю палками и обломками стёкол, а Олег из Мишкиного подъезда приносит из дома кружку воды – сделать землю сырой.

Боль действительно слабеет, и авторитет Мишкиной бабушки взлетает до небес.

Нужно мириться с Генкой. Об этом напоминает его младшая сестрёнка Лёлька, которая, с укоризной глядя на обоих, произносит: «А ещё друзья называются».

Генка первый протягивает руку: «Я же не знал, что у тебя пчела в кулаке». Мир заключён, и вся ватага дружно несётся на пустырь, где, отвергнув футбол, выбирают игру в «знамя», чтобы могли играть и девочки. Потом, утомлённые, все возвращаются во двор, валятся без сил на лавки и лениво болтают о разных разностях (причём этих «разностей» у нашей публики ничуть не меньше, чем у взрослых!), но через несколько минут эти непоседы вновь полны энергии. Девочки отправляются делать «секреты». Мальчишки затевают «ножички». Ирка подбегает к тебе и протягивает руку – на пальце капелька крови. Бабушкин опыт говорит – нужно немедленно отсосать кровь из ранки, чтобы не было заражения. Поэтому её палец, перепачканный песком и землёй, немедленно оказывается у тебя во рту. Ты бы не стал это делать для кого-то другого – но это же Ирка!..

На пальчике девочки больше нет песка, земли, нет и крови – только крохотная царапина… Ты советуешь ей для надёжности пойти домой и намазать палец зелёнкой…

Девочки сообщают, что «секреты» готовы, и мальчишки дружно отправляются их искать. Ты находишь Лёлькин (а надо бы Иркин) …

И тут слышишь мамин голос, который зовёт тебя… завтракать. Восемь утра…

В юности дни становятся короче, но зато какие длинные бывают вечера… Вечера вообще превращаются в волшебное время суток. Какие душевные истомы, неясные желания и надежды охватывают вчерашних мальчиков и девочек. Сколько храбрых признаний произносится, сколько сумасшедших поступков совершается… Сумасшедших – в соответствии с твоей же дневной логикой… Вечер будто снимает оковы с души и тела и позволяет с лёгкостью совершить то, о чём и мысли не возникло бы днём…

***

Лена набралась храбрости как раз вечером. Она немного задержалась в тот день и, возвращаясь из столовой, встретила Тимофея и Аркашу. Перебросившись с ребятами обычными любезностями, она неожиданно для себя предложила: «А пошли погуляем. Я вам полянку красивую покажу, прямо у канала».

Тимофея уговаривать не пришлось, да и Аркаша был не против. Вскоре эта забавная картина – высокий мужской силуэт (или два) в лучах заходящего солнца и рядом крохотная девичья фигурка – стала привычной для обитателей общежития. Иногда над ними беззлобно подтрунивали, но Лену это нимало не смущало. Этой крошке нравились крупные мужчины.

Впрочем, Аркашин абрис довольно быстро исчез из этой композиции поскольку его мысли живо занимала московская сокурсница. А вот к Тимофею с каждым днём Лена привязывалась всё больше и больше. Когда он обнимал её или брал на руки и нёс, точно уставшего ребёнка, она чувствовала себя защищённой от любых невзгод… Наверное поэтому (ну и конечно потому, что был вечер!) на одной из прогулок она, внезапно расплакавшись, доверила Тимофею тайну своих перепуганных глаз.

Года полтора назад она познакомилась с парнем из Тольятти. Он был водителем-испытателем на ВАЗе и приезжал в Дмитров на полигон обкатывать новые модификации «Жигулей». Появлялся почти каждый месяц и проводил в Дмитрове не менее недели. Был он лет на десять старше Лены, и дома у него имелись жена и ребёнок, о чём Лена прекрасно знала, но ей льстило внимание взрослого мужчины, и она сначала позволила себе в него влюбиться, а затем позволила ему с ней спать.

В результате обоюдной страсти и полного «игнорирования технических и физиологических средств планирования семьи» (как сказал бы Чибисов, слывший большим мастером витиеватых фраз), кнопка-Леночка «залетела» – так выражался уже не только Валька, но и вся тогдашняя молодёжь (да и современная, по-моему, тоже). Иначе говоря, месяц назад, увидев отсутствие месячных и ощутив какие-то странности в организме, Леночка побежала к врачу и выяснила, что она на втором месяце беременности. Рожать в её ситуации?! Она подумала и твёрдо решила: «Нет». Поэтому, когда её Гриша вновь появился в Дмитрове, она объявила, что беременна и собирается делать аборт. «Моё дело – терпеть, твоё дело – платить», – заявила она. Гриша жарко обнял её, с чувством поцеловал, оставил пятьдесят рублей – всё что было у него в карманах (кстати, деньги по тем временам немалые) и уехал в свой Тольятти.

Тимофей выслушал внимательно.

– Ну что ж, решила так решила… На когда назначено?

– Через неделю, в воскресенье, в девять утра. Тимош, я боюсь. Хоть бы Гришка был здесь, а то одна…

Он сгрёб её в охапку, прижал к себе. Она доверчиво уткнулась головкой ему в живот – полагалось бы в плечо или в грудь, но ни туда ни сюда она не доставала. Тимофей потрепал её по плечу, погладил по голове.

– Ну ладно, ладно. Не ты первая. Конечно, по-дурацки всё – первая беременность и аборт. Врач-то хоть хороший? А то натворит чего, потом не родишь или осложнения какие.

Она опять начала всхлипывать.

– Ну прости, прости. Небось и без меня историй нарассказывали.

– Да уж наслушалась – сама выспрашивала. Но я, Тимош, не только операции боюсь. Врач хороший, говорят, осложнений после него не бывает. Только болтают про него разное. Говорят, что когда идут к нему домой, то он с девчонками… он девчонок… Я с одной говорила, ей тоже в больницу было нельзя. Он ей вколол что-то от боли и ноги к креслу привязал, чтобы не дёрнулась во время операции… А после… сначала свои дела сделал, а уж потом аборт.

Тимофей нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.

– А почему ты в больницу не идёшь? Зачем к нему домой?

Лена даже всхлипывать перестала, оттолкнула Тимофея, вернее сказать, оттолкнулась от Тимофея, ибо с таким же успехом она могла попытаться сдвинуть с места скалу. Глаза её засверкали укором и обидой в ответ на такое вопиющее непонимание местных реалий.

– Ну как я в больницу пойду, если там семь человек из моей деревни работают? Да я там только появись, через день вся округа знать будет. Отцу с матерью прохода не дадут. Отец напьётся и начнёт мать колотить, что она мало меня в детстве лупила и давалку подзаборную из меня вырастила.

Она отвернулась и снова тихонько заплакала. Тимофей попытался притянуть её за плечо, но она вывернулась и забарабанила по его руке кулачками. Тогда он снова сгрёб её в охапку, но в этот раз не прижал к себе, а просто подхватил на руки этот всхлипывающий и размахивающий руками комок, чмокнул в нос и подул, как на горячую чашку чая.

– Остынь. К утру что-нибудь придумаем. Обещаю! Мы своих в беде не сдаём.

Лена глянула заплаканными глазами на Тимофея, как бы спрашивая: «Не обманешь?» – и почему-то сразу поверила, улыбнулась сквозь слёзы, обхватила его руками и, уже успокаиваясь, забормотала: «Мне же не то что посоветоваться, а даже просто поговорить не с кем. Светка всех любит, она не поверит, что врачи на такое способны. Дашка – совсем ребёнок, она даже нецелованная, и Алевтине в рот смотрит – ну да, та взрослая и вся такая,.. раньше в Дубне в ресторане, где иностранцы, работала. Разве что с ней поговорить? Алька – она хорошая, Дашку вон любит, как сестрёнку малую, пылинки с неё сдувает, мужиков от неё отгоняет. Да и нам со Светкой – мало что не мать. Только что я ей скажу? Вот дело какое – трахнут меня в этот раз без моего согласия, что со мной сделается. Самой-то два раза в месяц перед своим ментом так отплясывать приходится!» Она вдруг вздрогнула, вскинула голову и закрыла рот ладошкой.

– Тимошенька! Забудь, что я тебе про Альку сказала!

Её била мелкая дрожь.

– Да убьёт она тебя что ли? – улыбнулся Тимофей. – Что ты так перепугалась?

Лена выдернула вторую руку из-за Тимохиной спины и зажала рот уже двумя ладошками. Мокрые глаза глядели на Тимофея настолько испуганно и умоляюще, что тот прижал её к себе покрепче и самым твёрдым и серьёзным тоном, на какой только был способен, ответил: «Уже забыл».

      Она ещё несколько секунд пристально смотрела ему в глаза и снова поверила. Выдохнула успокоено, уткнулась носом ему в грудь и тихонько заплакала. Но то были слёзы облегчения…

                   ***

На следующий день на корпусе работали все восемь – сторонних работ в тот день не было. Тимофей порывался поговорить с Валькой, но у того, по его собственному выражению, не только «задница, но и передница» были в мыле: один человек подносил раствор кладчикам, двое разносили кирпич и раскладывали столбиками вдоль кладки, так что кладчикам не приходилось самим бегать к поддону, поставленному на леса краном, и стенки между углами они «гоняли» с такой скоростью, что Валька чуть не бегом носился от угла к углу. Тимофей поймал друга за ворот рубашки, когда тот, подняв очередной угол на четыре кирпича, вскочил, чтобы бежать к следующему.

– Постой!

– Да некогда, Тимоха! Не видишь, что делается!

– Вижу, но мне с тобой поговорить нужно до того, как мы в столовую войдём.

Валька замер: столовая означала только одно – девчонки.

– Как на обед соберёмся, тормозни меня раствор в банках пошевелить или ещё что, сам придумай. Задержимся минут на пять и до столовой идти минут десять. Хватит тебе времени?

И Валька рванулся к следующему углу.

Когда шли к столовой, приведя в порядок банки с раствором и вымыв лопаты, Тимофей, почесав затылок, смущённо начал:

– Понимаешь, нравится мне Лена…

Валька перебил:

– Все знают, кто кому нравится: тебе – Кнопка, Равиль спит и видит, как бы «со Светом» переспать, Кашира Алевтину обхаживает, Аркадию и Ремизову всё по барабану – у них невесты в Москве, а остальные запали на Дашку, но это дохлый номер. Уж с кем с кем, а с ней переспать точно не

удастся: сама по себе – недотрога, да ещё на пути к ней настоящий цербер в лице Алевтины. Кстати, с твоей Кнопкой тоже вряд ли что-нибудь выйдет – она на какого-то гонщика запала, и там любовь… Мне Светка сказала.

– Ты не мог бы заткнуться и послушать?! Про гонщика я знаю и спать с ней не собираюсь,.. то есть я бы конечно… Да не об этом речь. Она от этого «гонщика» на втором месяце…

И Тимофей поведал Вальке историю Лены. Тот озадаченно протянул:

– Во блин! И без аборта не обойтись и идти нельзя. А если к другому врачу, – но сам же себя оборвал, – да что это я, были бы варианты – она бы тебе не плакалась, а ты бы сейчас со мной не разговаривал. Ну давай думать! Значит, на самом деле нужно решить только одну проблему – нейтрализовать доктора. Ну так это просто! Подпольный аборт – это же уголовное дело. Если девочка придёт не одна, то побоится эта гнида что-то ещё делать, кроме операции. Да только, зуб даю, он ей сказал, чтобы приходила одна, и если вместе с ней заявится ещё кто-то, то он даже разговаривать не станет, скажет, что ошиблась дверью. Тут нужен какой-то хитрый ход… А знаешь что, узнай-ка у неё, как она к нему домой напросилась? Через кого?

Тимофей внимательно посмотрел другу в глаза:

– Дело говоришь. Как всё обставить – придумаем.

                        ***

И они придумали. Тимофею пришлось два раза смотаться в Дмитров. В первый раз он пришёл в женскую консультацию. Подошёл к дверям кабинета, где принимала врач-гинеколог, определившая беременность у Лены, и, когда очередная пациентка покидала кабинет, заглянул туда и хорошенько запомнил врача. Затем встретил её после работы и, изображая деревенского парня, заговорил:

– Елена Сергеевна, мне бы поговорить с вами.

Она не удивилась – её часто вот так ловили мужья женщин, приходивших на консультацию. Особенно молодые. Поэтому, поправив очки, она строго, но в то же время доброжелательно сказала:

– Ваша жена была у меня на приёме? Ну и что же вы не пришли вместе с ней? Беременность – дело серьёзное, и нечего тут стесняться зайти в консультацию. Там бы и поговорили, и всё выяснили.

– Сеструха…

– Что?!

– Не жена у вас была, сеструха моя младшая. У неё … с этим,.. ну,.. с ребёнком всё нормально, только рожать ей нельзя.

Елена Сергеевна от удивления остановилась.

– Как её зовут?

– Лена Лыкова. Маленькая такая и трусливая, как стадо зайцев.

Она помнила эту девочку. Узнав, что беременна, та и вправду перепугалась не на шутку. Глаза наполнились слезами, она сунула кулачок в рот и сжала зубами, чтобы не разреветься в голос.

– Да, я её помню. Она мне всё рассказала. Я дала ей совет,.. хотя я против аборта: первая беременность – ей лучше родить.

– Нельзя ей сейчас. Я у вас время забираю? Если вы на автобус, то я провожу.

– Да нет, я тут живу недалеко, на Комсомольской, погода хорошая, прогуляюсь пешком. Провожайте.

И она направилась между деревьев парка к выходу на улицу.

– А вы её любите, – она запнулась, вспоминая его имя, и сообразила, что он не представился, – как вас зовут?

– Тимоха, Тимофей то есть. Да, а кто ж её любить-то будет. Мать вся замотанная: работа, дом, огород. Батя трезвый только на работе бывает. А дома как выпьет, на мать ругаться начинает, а Ленка ещё совсем малая была, а мать всегда защищать бросалась. Ну, батя за ремень – всыпать ей, чтоб не совалась. Та – бегом ко мне. А кто ещё отца остановит? Когда и я малой был – попадало обоим. А как вырос – так батя до меня добегал и успокаивался, знал, что я за малую и звездануть могу.

Елена Сергеевна, малая вам всё рассказала, только одно она Вам не сказала. Да, если в деревне узнают, то всё, кранты. Но это не всё. Есть один парень, наш, деревенский, он её любит давно, с мальства, она ещё совсем сыкушка была, лет тринадцати. Она в этого Гришку-гонщика… ну который ей ребёнка сделал, втюрилась, как сумасшедшая, совсем голову потеряла. Знаете – девки. Тут парень свой. Так нет нужен городской, да ещё хрен откуда, да взрослый. А тут, когда всё так обернулось, мозги-то у неё на место и встали. Она на Петьку теперь совсем по-другому смотрит. Ей бы замуж за него, да я не знаю, как он… если что узнает.

Елена Сергеевна, я может непонятно говорю, путано. Но Вы правильно угадали, я её, эту куклу малую, люблю, я за неё башку снесу – пусть потом сажают. Я как узнал – думал кончу этого гонщика. Я его подловил, когда они с Ленкой расстались, схватил за грудки. Он услышал, кто я и говорит: «Погоди, я тебе расскажу всё, потом бей». Ну и что, у него тоже крышу сорвало, когда он с ней познакомился. Да и по согласию всё было, и знала она, что у него жена и ребёнок.

      Двинул я его в сердцах разок, он не обиделся, я ему сам руку подал. Он тоже за малую переживает. За что его бить? Он же её не насильничал.

Елена Сергеевна, врач-гинеколог с более чем двадцатилетним стажем, прекрасно знала нравы в окрестных деревнях. Историй всяких она навидалась немало: иной раз девочек после абортов или родов, когда ребёнок был «со стороны», приходилось прятать от родителей и помогать уехать насовсем. Помогали, как правило, её бывшие сокурсники,

работавшие, как и она, в районных поликлиниках. Устраивали девчонок на работу в колхозы или совхозы, то есть в те же деревни. И её всегда поражало это странное противоречие, которому она за двадцать лет работы так и не смогла найти объяснение: пришлую одинокую женщину с ребёнком сельчане привечали, жалели и всячески ей помогали.

Она с уважением посмотрела на Тимофея – в её практике почти не встречались родственники, готовые вот так беззаветно вступиться за совершившую ошибку девушку.

– Тимофей, простите, а с чем, собственно, вы пришли ко мне?

– Да тут такое дело, – он замялся, – словом, она не пойдёт, куда вы её послали.

– Я её никуда не посылала! – насторожилась Елена Сергеевна.

– Я понимаю, понимаю – про это и говорить-то вслух нельзя, но только малая никуда не пойдёт, будет плакать потихоньку, а потом как бы чего сама с собой не сделала.

– Вы что же хотите, чтобы я её уговорила?

– Не, ну что вы, малую я сам уговорю: меня-то она послушает. Только придётся её к самым дверям за руку подвести, чтоб эта трусиха по дороге не сбежала. Если меня там увидят, то, я так понимаю, даже дверь не откроют. Елена Сергеевна, я на колени встану, вы скажите… там, что мне шум совсем не нужен. Если Петька узнает… Я её на улице обожду, сколько нужно, на руках потом домой отнесу, если ей ходить нельзя.

И она ему поверила, и позвонила хирургу, и клятвенно заверила того, что брат пациентки абсолютно надёжен, и в подтверждение пересказала ему многое из сказок Тимофея.

А второй раз он приехал в Дмитров вместе с Леной, и когда она через пару часов вышла на улицу, вопросы можно было не задавать. Он по лицу увидел – порядок.

                   ***

Валька был прав, утверждая, что Даша будоражила воображение сразу троих парней. Стоило ей появиться, их сердца почему-то сбивались с нормального ритма, а глаза загорались огнём… Может быть учащённое сердцебиение наблюдалось и без Дашиного присутствия, но доподлинно мне про то неизвестно… А известно лишь, что в случаях Сметаныча и Лёни Толмачёва огонь в глазах был всего лишь огнём вожделения. Валькин же случай был намного сложнее и, я бы сказал, безнадёжнее…

Он не понимал, почему сердце вдруг наполнялось нежностью и… жалостью, когда, например, видел, как ветер играет завитками её волос у висков или как она мило краснеет и прячет глаза, встретившись с ним взглядом. Когда же он ловил на своей «зеленоглазке» (ха! – на «своей»?!) сальные взгляды соперников, то всё внутри переворачивалось от ревности. Успокаивало лишь то, что эта недотрога не обращала ни малейшего внимания на все попытки подкатиться к ней или мгновенно принимала боевую стойку, когда её пытались погладить по голове, тронуть за руку, положить руку на плечо или обнять за талию. И хотя при этом у неё был вид рассерженной кошки, готовой кусаться и царапаться, Валька почему-то был уверен, что ни того ни другого она делать не станет.

Она ни с кем не кокетничала, как все остальные девушки, включая Алевтину, и вообще старалась не оставаться и не разговаривать ни с кем из парней наедине. Исключением был почему-то Кашира. С ним она не так дичилась и могла спокойно болтать с глазу на глаз. Да и то сказать, мало у какой особы женского пола (независимо от возраста) не заходилось в учащённом ритме сердечко, когда Мишка, широко улыбнувшись, ласково называл её «солнышко» и произносил, казалось бы, самые обычные слова, но у него они почему-то звучали как нежный и изысканный комплимент.

Как-то раз Тимофей с «ударной» бригадой вернулись с очередной «шабашки» довольно рано и с приличными деньгами. Спросив мнение остальных, решили устроить гулянку, но когда стали решать, что будут пить и есть, вперёд вдруг выступил Сметаныч:

– А давайте возьмём шампанского.

– И кто будет пить этот девчачий напиток? – скептически хмыкнул Аркаша-большой.

– Вот девочки и будут. И торт им нужно купить, и вообще – давайте устроим им праздник.

– Это за что? – опять возразил Аркаша. – Нет, я, вообще-то, не против – девчонки классные, свои, но за что?

– Ну хотя бы за то, что никто из нас, кроме особо непонятливых, ни разу не зависал над унитазом, как орёл над горной кручей, а мы здесь уже больше трёх недель, – пришёл на помощь Сметанычу Равиль.

– Это мало тебе, да?

В ответ раздался взрыв хохота.

Равиль говорил вот о чем.

                   ***

Уже на второй день знакомства девчонки на раздаче почему-то не стали накладывать некоторым из ребят то, что они заказывали. Незаметно для остальной очереди качали головами «нет» и указывали глазами на другое блюдо. Все смекнули, что пытаются заказать что-то несъедобное, и согласились с выбором «поварёшек». Только Аркаша настоял на своём. В итоге все ели гороховый суп, котлеты с кашей и пили компот. А Аркадий – борщ, отварное мясо с картошкой-пюре и чай. Работать в тот день ему больше не пришлось – времени не было. А вечером Алевтина остановила Мишку, шедшего покурить:

– Угостишь сигаретой?

– Солнышко, – расплылся в улыбке Кашира. – Ты куришь?

Они вышли из подъезда.

– Давай отойдём немного в сторону, а то вахтерша увидит, я вообще-то не курю, просто четверг сегодня, – произнесла она загадочную фразу.

– Про четверг я понял – курение, а в другие дни у тебя что? – опять расплылся в улыбке Мишка, протягивая ей сигарету.

Алевтина в ответ и прикрыла ему рот ладошкой:

– Балабол, послушай меня и не прикуривай сам, я отдам тебе сигарету, мне только пару затяжек, – и она наклонилась к зажигалке, – вы в столовой не заказывайте ничего, девчонки вам сами положат. Мы почти все блюда получаем из Дмитровской кухни, а они нам присылают и вчерашнее, и позавчерашнее. Сами здесь готовим, только когда у них на

нас еды не хватает. Так девчонки вам будут давать только то, что приготовлено сегодня и из свежих продуктов. Усёк? И не болтайте про это никому. Как там, кстати, этот ваш упрямый-непонятливый?

– После обеда пронесло… мимо работы… прямо к унитазу, – расхохотался Кашира.

– Ну так ты меня понял.

Она вернула ему сигарету и пошла в общежитие.

                        ***

Аркаша смущённо втянул голову в плечи:

– Да я что, я как все.

Тут в разговор вступил Лёня:

– А может вообще устроим дискотеку?

– Где? – спросил Тимофей. – Нас попрут из общаги, если мы шум устроим. Нас сейчас любят только потому, что у нас каждый вечер преферанс, а не пьянки с драками, криками, сломанной мебелью и проломленными стенами.

– Да прямо на канале, там, где эта полянка красивая. И от общаги далеко и лес густой со всех сторон. Я машину прикачу – будет свет и музыка.

Валька так и заскрипел зубами от зависти, что не ему в голову пришлатакая шикарная идея. Теперь эти двое будут героями среди девчонок. И если бы просто среди девчонок – а то ведь… Валька ни секунды не сомневался, ради кого они всё это затеяли.

Он совсем извёлся от того, что Даша, казалось, вообще его не замечала. На других ребят эта дикарка реагировала хотя бы отрицательно, но, когда Валька оказывался рядом, она мигом превращалась в бесплотную тень, так что он даже «привет» не решался сказать – да и кому привет, если тут и нет никого. Когда же она вместе с другими девушками приходила к ним на посиделки, то преспокойно болтала со всеми, пусть и не так живо, как остальные. Только на Валькины реплики ни разу не ответила. Бывало, сверкнёт глазищами и опустит голову. И парень никак не мог понять, то ли он глупость сморозил, то ли сказал что-то обидное для неё…

Пригласить дам поручили Кашире, как самому обаятельному. Тот пожал плечами, сунул в рот сигарету и отправился в скверик перед столовой караулить «поварёшек».

Девушки вышли немного позже, чем обычно, видимо, готовили что-то на завтра.

– Девочки, – поднялся им навстречу Мишка, – а у нас для вас сюрприз: дискотека на канале, с шампанским и тортом. Те радостно загалдели, выспрашивая подробности. Конечно, все были «за»: из развлечений после работы у них были только душ, настольный теннис с разбитыми и ободранными ракетками, бильярд, на котором никто из них

играть не умел, да старый телевизор в зале на втором этаже. И вдруг этот радостный галдёж внезапно стих. Лена прикусила губу и стукнула себя кулачками по бёдрам. Светлана умоляюще взглянула на Алевтину и сразу отвела глаза в сторону. Даша обняла старшую подругу за плечи, прижалась щекой к её щеке и жалобно посмотрела на Каширу. Тот обвёл всех недоумённым взглядом:

– Мы что, не вовремя всё затеяли? У вас сегодня рандеву с английской королевой?

– Нет, – со вздохом ответила Алевтина, – все идут к вам на дискотеку, а у меня сегодня грёбаный четверг.

У Каширы губы сами собой расплылись в улыбку.

– Солнышко, я помню, по четвергам ты куришь!

Девчонки опять заговорили все сразу:

– Миш, Миш, Миша мы не можем сегодня,.. вы нас простите,.. не обижайтесь… нам с вами так хорошо,.. а то мы тут со скуки дохли, пока вы не приехали,.. инженеры же ваши с нами вообще не разговаривают, мы все деревенские, кроме Али, им с нами не интересно,.. да, да, а студенты, когда приезжают, так только лапают, да норовят затащить куда-нибудь,.. да ещё вдвоём-втроём,.. мы вечерами поодиночке вообще не ходим, только все вместе…

– Ну хватит, раскудахтались, я же сказала – все идут, – прикрикнула на них Алевтина.

Но остальные трое, уставив глаза в землю, тихо, но твёрдо заявили, что никуда они сегодня не идут.

– Девочки, не ссорьтесь, – примирительным тоном сказал Кашира, – проблемы никакой нет. Завтра – пятница. По пятницам, надеюсь, у вас четвергов не бывает? Нет? Вот и славно! Дискотека переносится на пятницу!!!

Алевтина мягко отстранила от себя Дашу, развернула её лицом к общежитию и, захватив другой рукой пару кареглазых, легонько всех подтолкнула:

– Идите, я задержусь, – а когда те, оглядываясь на неё, медленно побрели по дорожке, повернулась к Мишке, – давай сигарету, что ли.

Прикурила, помолчала, собираясь толи с духом, толи с мыслями, и наконец со вздохом спросила:

– Миша, а правда всё можно перенести на завтра? Ребята не обидятся? Вы уже небось всё приготовили и сами настроились, а я всё испортила.

– Не переживай – не смертельно. Торт и шампанское пристроим на ночь к вам в холодильник, вот и всё. Правда Аркаша и Игорь завтра после работы рванут в Москву к невестам, но, я уверен, мы и вшестером затанцуем вас до смерти.

Она отдала ему сигарету, вытерла влажные глаза и виновато улыбнулась:

– Откуда вы такие взялись? Восемь человек – и ни одного говнюка. Ладно, пойдём, а то «твои» сейчас начнут приставать к «моим», что да как, а те не знают, что и ответить. Я объясню, но не сегодня, а лучше – пусть девчонки расскажут.

Кашира расплылся в улыбке:

– Эти фрейлины не предадут королеву-мать хоть ты их режь. Они будут молчать, глазками хлопать и плечиками пожимать: что вы такое спрашиваете – не понимаем.

– Я им велю. Они расскажут, – в тон ему ответила Алевтина.

У подъезда им встретился Аркаша. Он шагнул было навстречу с широкой улыбкой, но Алевтина кивнула ему виновато:

– Аркаш, прости, не могу говорить, Миша всё объяснит чуть позже, – и они прошли мимо него в подъезд.

Поскольку в здании был цокольный этаж, то, чтобы попасть на первый, нужно было подняться на половину нормального лестничного марша. Прямо напротив входа располагалась «дежурка» с вахтером или вахтершей. Налево по коридору была только одна жилая комната с «поварёшками», дальше – женский туалет, а напротив – две кладовки. Все остальные жилые комнаты были справа от «дежурки».

Алевтина тронула Каширу за плечо:

– Зайдём на минутку к девчонкам, пока они в душ не убежали, – и, бросив вахтеру: – добрый вечер, дядя Семён, – она повернула налево.

Девочки уже сбросили с себя рабочую одежду, но не успели толком облачиться в домашнюю, поэтому при появлении Каширы последовало срочное запахивание халатиков и судорожное застёгивание пуговиц не на те петли. Когда же с этим было покончено, три пары глаз вопросительно уставились на вошедших.

– Это опять я виновата, это я его попросила зайти со мной, – сказала Алевтина, – я хочу им всё объяснить и начну прямо сейчас, а подробности доскажете вы. И не смотрите так испуганно: не придётся вам больше за мной по лесу бегать и крапивой в чувство приводить, за полгода уж привыкла жить в этом дерьме – всё лучше, чем в колонии. Так вот, – она обернулась к Кашире, – ещё год назад я работала в столовой Объединённого Института Ядерных Исследований в Дубне. На самом деле эта «столовая» – ресторан класса «люкс». Я была заведующей производством и через меня проходили все продукты, которые мы получали прямиком из Москвы. При очередной проверке ОБХСС выяснилось, что далеко не весь деликатесный дефицит попадал на столы. Почти сорок процентов икры, крабов, осетрины, лосося, ну и так далее, куда-то бесследно исчезали. Мне «светила» колония и один человек меня спас – «отмазал» от заключения. А теперь вот, два раза в месяц, по четвергам, он приходит ко мне в «гости», и я делаю всё: что он хочет и как он хочет.

– А просто послать,.. – начал было Кашира, но Алевтина покачала головой.

– Чтобы нельзя было доказать мою «вину», – она горько усмехнулась, – про мою «вину» девчонки тоже расскажут – я им плакалась, – он вынул из моего дела с десяток документов с моими подписями. Их никто, кроме него, не видел. Так вот, эти листочки он сохранил и дело моё на доследование может вернуть, когда захочет, пока не вышел срок давности.

– Вот сволочь, – прошипел Мишка.

– Да нет, он мужик неплохой, он меня пожалел, рисковал из-за меня. Он жениться на мне хочет, да только мне он не нравится, а после того, как начались «четверги», меня и вовсе с души воротит, когда его вижу. Так что два раза в месяц меня трахают без моего согласия и желания.

И она вышла из комнаты, оставив за спиной напряженную до звона тишину.

                        ***

Первая заёрзала на своей кровати Даша:

– Миш, если нужно что в холодильник положить, давай я схожу отопру.

Кашира мотнул головой, приходя в себя, и уставился в зелёные глаза, с трудом переводя звуковые колебания в ассоциативные образы.

– А?.. Да,.. Дашунь, ты иди открывай, а я возьму бутылки и через минуту буду.

Он вышел и побрёл по коридору к своим комнатам. Тимофей, Аркаша и Ремизов вопросительно уставились на него, хотя по его понурому виду сразу поняли – что-то не так.

– Не того послали дам приглашать, – сокрушённо воздел руки к потолку Тимофей и улыбнулся.

– Ладно зубы скалить, не смешно, там похоже дело серьёзное: Алька не может сегодня, а остальные, из солидарности, тоже не идут, и я их за это уважаю, – Кашира глянул на Тимофея почти со злобой, – никто не смеялся, когда с Леной…

Вошедший в комнату Валька сжал его плечо:

– Миша, остановись, ты сейчас лишнее скажешь. Никто к Але, да и вообще ко всем четверым плохо не относится. Нам всем плевать, что они деревенские и книжек умных не читали. Это не их вина. Быть может потенциальных жён мы в них и не видим, но за дур, а тем более за шлюх, уж точно не держим, – и, заметив, что Тимофей, перестав улыбаться, открыл было рот, повернулся к нему, – и ты заткнись, тоже ляпнешь сейчас чего не надо.

– Да я шутил. Чего Ленку-то цеплять? – пожал плечами Тимофей.

– И Свету не нужно, и Дашу, и Алевтину, и никто и не цеплял, и, вообще, дайте человеку слово сказать, – и Чибисов повернулся к Мишке. Ну, что там приключилось? Надеюсь, наши принцессы нас ещё любят?

– Да любят, любят! Они обрадовались так, что аж подпрыгивали, а потом вспомнили, что Алька сегодня не может. Хором извинялись, чуть не плакали. Я обещал всё на завтра перенести.

– А с Алевтиной-то что?

– Обстоятельства у неё. Подробности можно у девчонок узнать, если уж очень интересно.

Тимофей скептически хмыкнул:

– Они не скажут, если только под пытками… Ленка перед абортом, случайно, в горячке, начала было говорить, да так перепугалась, что кулак в рот затолкала, а с меня пять честных-пречестных слов взяла, что я и вам ни гу-гу и сам забуду.

– Они скажут, – возразил Кашира. Алевтина разрешила и даже просила их рассказать. И давайте устроим сегодня чай – на такое мероприятие они и без Али прибегут. Нужно только торт с шампанским в столовую отнести, да ребят с канала забрать.

В столовую вызвался идти Валька. Остальные пошли на канал сообщить нерадостную весть Равилю, пытавшемуся сделать из полянки танцпол, и Сметанычу с Лёней, которые возились с машиной.

Даша, ожидая Каширу, уселась на стол возле раздачи (обычно на нём лежали подносы) и уже начала беспокоиться, когда дверь хлопнула. Она проворно спрыгнула со стола:

– Несёшь, да? Всё в порядке? А то я уже подумала, может Аркаша с Игорем всё равно захотят сегодня…

И тут вместо Каширы она увидела Вальку: «Так Миша же шёл».., – и замолчала, будто у неё перехватило дыхание (его и вправду перехватило), она только махнула рукой, мол, иди за мной. Но Чибисов проворно поставил свою ношу на стол, ещё хранивший тепло милой ему попки, и поймал эту руку. Нет не руку, пальчики, тоненькие и лёгкие, как пёрышки. Она замерла, но руку не выдернула, лишь обернулась к нему с мольбой в глазах.

Он не выпускал её пальцев.

– Даша!

Она дважды легонько потянула руку к себе и почти прошептала:

– Отпусти, пожалуйста.

Валька разжал пальцы:

– Ты не разговариваешь только со мной. Почему? Что я делаю не так? Я такой же, как все!

Она повернулась и, жестом пригласив его следовать за собой, быстро пошла вперёд. Валька со вздохом подхватил поклажу и поплёлся следом за ней в подсобку, где Даша уже открывала тяжёлую дверь промышленного холодильника.

– Сюда ставь, – она указала ему свободную полку и не меняя тона продолжила, – нет, ты не такой, как все, и Кашира ваш не такой: вы – добрые, – и, помолчав секунду, добавила, – ты же не обидишь никогда. Тебя остановить легко – только попросить.

Она захлопнула холодильник и пошла мимо ошалевшего Вальки к выходу, бормоча на ходу что-то про то, что все мужики – полоумные. Тот опомнился наконец (немая заговорила!), догнал её, тронул с опаской за плечо:

– Ты со мной говоришь?

– А с кем? Тут больше нет никого. Я и дальше буду, – она щёлкнула выключателем, – выходи, что застрял? Только ты не уставляйся на меня, когда говоришь…

– Чего не делать?

– Ну, не пялься, а то воткнёт свои глаза в мои, прям как ножи, так у меня язык становится деревянный и не ворочается.

Она заперла дверь и медленно пошла по дорожке к общежитию. Валька так осмелел, что обнял её за плечи.

– Вот глупая, да просто ты мне… это… ну… нравишься.

– Я?! Тебе?! Не смейся! Ты – вон кто! А я – дура деревенская. Говорю вроде по-русски, а ты переспрашиваешь. Кашира говорит, ты тыщи книжек прочёл. Ладно, пойдём. Вон ваши приехали, с канала, что ли? Пойдём, будут сейчас с расспросами приставать, – и она, сняв его руку с плеча, ускорила шаги.

                        ***

Вся бригада была на улице: кто-то молча курил, Сметаныч и Лёня мыли лобовое стекло, а Равиль и Аркаша, присев на корточки, о чём-то вполголоса беседовали. Все дружно повернули головы в их сторону, а Тимофей и Кашира шагнули навстречу Даше.

– Даш, ваши все разбежались по комнатам, ты хоть,.. – начал было Тимофей и замолчал, увидев, как та сразу превратилась в натянутую струну.

– Солнышко, – шагнул к ней Кашира и взял за руку, – приходите к нам на чаёк. Позови Лену со Светой, и сама приходи. Сметаныч из дискотечных угощений коробочку шоколадных конфеток для вас заныкал. В холодильник к вам только торт пошёл ночевать. Игорька и Аркаши завтра вечером не будет, так хоть сегодня все вместе посидим.

Она растерянно оглядела обступивших её ребят и очень встревожилась (когда тебя берут в кольцо восемь парней – положено, по крайней мере, встревожиться). Но Валька взял её сзади за плечи, кто-то завладел второй рукой, кто-то ласково погладил по голове, а Сметаныч, воспользовавшись замешательством объекта атаки, чмокнул её в щеку. От такого всеобщего проявления внимания, если не сказать любви, глаза у Даши повлажнели. Она ещё раз обвела всех глазами: «Да мы придём, придём, дайте только часок, себя образить». Парни заговорили все разом, выражая одобрение такому «исключительно правильному» решению. Пленница немедленно была освобождена из дружеского плена и заспешила к подъезду, успев, впрочем, пробормотать вполголоса, проходя мимо Каширы: «Ну, Мишка, обманщик, попомнишь!»

Кашира озадаченно уставился ей вслед.

– Пойдём, чего встал? Нужно в душ забежать, пока дамы не пришли, – Валька подтолкнул его к общежитию.

– Что она сказала? Слышал? О чём это?

– Слышал. Она думала, что бутылки принесёшь ты, а явился я. Между прочим – спасибо!

                        ***

Девочки, успевшие вымыться, сушили и расчёсывали волосы. Даша передала им приглашение на чай, те дружно закивали головами, – конечно, идём.

– Сама-то мойся скорей! Мы дверь в душевую не запирали, чтобы тебе с замком не возиться (замок этот, действительно, иногда доводил девчонок до слёз), – Светлана подтащила к себе стул с Леной и взмахнула расчёской, готовясь плести «колосок».

Схватив халатик, полотенце и шампунь, Даша выскочила за дверь и, пробежав за спиной у вахтера, скатилась вниз, в подвальный этаж.

Душевая была одна на всех. За входной дверью с «вредным» замком открывалось довольно просторное помещение-раздевалка, шириной во всё здание. Из раздевалки через широкие дверные проёмы без дверей можно было попасть в две душевые комнаты, отделанные белым кафелем. Левая почему-то считалась женской, а правая – мужской.

Даша попалась, как зайчонок в силок. Дед Семён видел, как девушки поднимались наверх с полотенцами на головах, но это были только Света, Лена и Алевтина. Он не видел Дашу, проскочившую вниз, когда, отвернувшись от входа, наливал себе чай. Поэтому, на слова Игоря: «Дядя Семён, мы в душ», – он только махнул рукой: «Давайте», – и, сняв с гвоздика ключ, протянул его парням.

Она смывала шампунь и не слышала, не видела, как все восемь вошли в раздевалку.

Мальчишки застыли: в струях воды, в ярком свете лампы, в бело-розовой пене, стекавшей по пшеничным волосам, плечам и юной груди, открылась пред ними тоненькая, стройная, почти прозрачная богиня красоты и любви, Афродита. Она грациозно изгибалась то вправо, то влево, то слегка наклонялась вперёд, помогая струям воды смыть пену с волос, плеч и спины, при этом что-то напевая и пританцовывая в такт своей песенке. И, наконец, приподняв ладошками груди, выгнулась, открывая всю себя падающему сверху потоку воды и давая ему разом покончить с остатками пены на лице, груди, животе и бёдрах. Затем выключила воду, откинула назад волосы и открыла глаза…

Лучше бы не открывала: на неё смотрело восемь пар мужских, горящих желанием, глаз!

Она даже не вскрикнула, просто мгновенно присела на корточки и обхватила колени руками. Снизу вверх, навстречу этим властным, агрессивным, полным грубой и жестокой силы глазам, не оставлявшим ей даже крохотных шансов на спасение, на мгновение вспыхнул, молящий о пощаде и не верящий в неё, взгляд изумрудных, насмерть перепуганных

глаз и тут же погас. Она уткнулась носом в коленки и закрыла голову дрожащими руками…

И, о чудо, этот затравленный, беспомощный взгляд победил…

Лёня Толмачев, стоявший впереди всех, обернулся к приятелям:

– Ну что вылупились – девок голых не видали?!

Сметаныч, весь ещё во власти прекрасного видения, судорожно сглотнул и еле двигая губами, протянул:

– Таких, как эта, нет! У неё кожа… прозрачная… насквозь светится…

– Давай, двигайся, – подтолкнул его Лёня к правой стене раздевалки, от которой женская душевая и Даша на полу были не видны.

– Пошли выйдем, пусть она оденется, – сказал Игорь.

– Да что теперь взад-вперёд бегать, – отозвался Кашира и повысил голос, – Дашуня, солнышко, мы пойдём к себе в душ, дай нам пару минут раздеться и можешь спокойно одеваться и уходить.

– А можешь, в отместку, высунуть голову в раздевалку и полюбоваться на кучу голых мужиков, имеешь полное право, – со смехом сказал Тимофей.

Парни дружно рассмеялись следом за ним и заговорили, перебивая друг друга: «Дашуня, не сердись… Мы ж не специально… Дед нам ключ дал, мы и пошли… Да, кто знал, что ты здесь,.. ключ-то на гвоздике – значит, здесь пусто… Ну, увидели тебя, да что такого… Да, раньше, вон, мужики и бабы в одну баню ходили, мне бабушка рассказывала… В Германии, говорят, и сейчас в общественных банях все вместе моются… А струи воды на лице… Так красиво, точно ты под водопадом»,.. – болтали они, снимая напряжение с себя, а главное, со своей невольной пленницы, второй раз за день попадавшейся к ним в руки.

Валька обрёл наконец способность двигаться и соображать, окинул взглядом противоположную стену, где во всю её длину была такая же лавка для одежды, как и с их стороны, и увидел там сиротливо лежащую кучку одежды. Глянул на Дашу, которая так и сидела на корточках, закрыв голову руками, подскочил к лавке, помедлил секунду, соображая, что ей подать.

– Даш, возьми, я не буду смотреть, ты возьми, и я уйду, – опустился он на одно колено, протягивая ей халатик.

Та чуть приподняла голову, быстро схватила предложенную одежду и горестно забормотала:

– Стыд-то какой, я тут выплясываю голая, а вы все, все, все на меня смотрите. Что за день такой сегодня, за что мне это наказание?

Он коснулся её мокрых волос.

– Не трогай! Уходи!

Валька отдёрнул руку и быстро заговорил, пытаясь сгладить ситуацию.

– Нечего тебе стыдиться! Ты … ты точно богиня в пене морской … такая красивая была! Это мы бесстыжие – нет бы отвернуться, а мы даже глаза не отвели.

– Ну да, красивая, – она выглянула одним глазом из-под руки с халатиком, – голая я была. А вы… вы так на меня смотрели!.. Были бы это не вы,.. или вы, но пьяные, растянули бы мне руки-ноги в разные стороны и лежала бы я сейчас вон на той лавке…

– Эй, боец, оставь наконец Дарью в покое, – изобразил старшину Тимофей, – дай ей в себя прийти: мы второй раз за последние полчаса пугаем её чуть не до смерти. Она же не железная. Дашуня, гони его, приставалу!

– Иду, – со вздохом ответил Валька, рывком вставая с колена, и шёпотом, с мольбой добавил, – на чай приходи, а? Все ребята тебя ждать будут.

И не услышал тихо-тихо вслед ему произнесённое: «А ты?»

                        ***

Первая в комнату, как всегда, влетела Светлана. Чмокнула на бегу Сметаныча, который кипятил воду, на четвереньках перелезла по коленям Тимофея и Аркаши на свободное место, получив по дороге несколько дружеских хлопков по мягкому месту, плюхнулась на кровать рядом с Равилем и, с вожделением уставившись на коробку «Вишня в шоколаде», прошептала: «Конфеточки!»

Через минуту появилась Лена и взялась помогать Сметанычу с Лёней «сервировать» стол: проще говоря, протирать и передавать стаканы. Когда с этим было покончено, она подошла к Тимофею, колдовавшему с заварочным чайником, опёрлась руками на стол и сказала:

– Дашка, наверное, не придёт. Она там наплакалась, мы её уговаривали, только она на нас сердитая – это же мы дверь в душевую не заперли, а ключ в дежурку отнесли и деду ничего не сказали. Мы же не знали, что вы тоже ещё в душе не были. А теперь у неё глаза красные и нос распух, и она говорит, что не хочет, чтобы все на неё на такую смотрели – уже насмотрелись на голую.

Тимофей оставил в покое чайник, встал, наклонился к ней и, как маленькому ребёнку, погрозил пальцем: – Ну вот что, пойди к ней и скажи, что мы её любим в любом виде: и голую, и одетую, с красными глазами и распухшим носом, и без носа, и без глаз вовсе. Он развернул Лену на сто восемьдесят градусов и, ткнув ладонью пониже спины, придал ей начальное ускорение. Та пролетела пару метров и наткнулась на Дашу, которая вошла в тот самый момент, когда Тимофей проводил свой «инструктаж».

– Так вот же она!

– Дашуня… Молодец какая, давай проходи… Давай, давай, устраивайся… Ты где сядешь?.. Хочешь вон там у окошка на стуле?.. – заговорили, улыбаясь, ребята.

– Не полезу я туда, на самое видное место. Я тут, с краю, – и она опустилась на край кровати, рядом с Валькой.

Свободных мест на кроватях больше не было. Сметаныч придвинул два стула (ещё два были с другой стороны стола), и они с Лёней смеющимися глазами вопросительно уставились на Лену. Та обиженно поджала губки:

– Мне что, как самой маленькой ползти под столом к окошку?

– Зачем ползти, мы тебя по воздуху передадим! – ответил Тимофей, и она, взвизгнув, тотчас взлетела к потолку и, лёжа на широких и сильных ладонях, поплыла над столом.

Равиль встал, чтобы принять её, но руки Тимофея, описав широкий круг, аккуратно опустили девушку на свои собственные колени.

– Мала ещё отдельное место за столом занимать, – назидательным тоном, под дружный смех всех присутствующих, изрёк Тимофей, – у папы на коленях посидишь. Ничего, цела будешь!

Та заёрзала, запыхтела, пытаясь вырваться, скорчила обиженную гримаску, мол, опять маленьких обижают, чем вызвала ещё больший смех. Наконец, не поворачиваясь, вскинула руку вверх и стукнула Тимофея ладошкой по лбу. Получила в отместку поцелуй в затылок, после чего успокоилась и, сама сцепив его руки у себя на животе, принялась разливать чай.

Светлана уже открыла конфеты и, схватив одну, решительно отодвинула коробку от себя:

– Держите их подальше, чтобы я дотянуться не могла, а то всем не хватит.

– «Все» – это только вы трое, мы уж как-нибудь сахарком обойдёмся, – ответил Аркаша, подавая конфеты остальным девочкам.

Завязалась обычная застольная болтовня. Выпили один чайник и заварили второй. Девчонки прикончили конфеты и разомлели от горячего чая, конфет и всеобщего внимания. И тогда попросили Тимофея спеть. Он достал гитару, и на всех снизошло лирическое настроение. Все дружно подпевали знакомые песни или затихали и жадно впитывали незнакомые. Пел Тимофей хорошо, прочувствованно, сердцем. А когда устал, то принялись опять разливать чай, и Даша задумчиво сказала: «Жалко Али нет, она любит тебя слушать». Повисла напряженная тишина, которую прервал Тимофей:

– Девочки, милые, у нас есть сведения, что Аля просила вас рассказать в чем дело.

– Да, действительно, девчонки, не лучше ли всё объяснить, – подхватил Игорь. – Мы вам, конечно, не родственники, но и не чужие.

– Вы же понимаете, что мы ни смеяться, ни злословить у Али за спиной не станем. И в душу к ней лезть тоже никто не собирается. – вступил в разговор Сметаныч.

– А может ситуацию как-то можно поправить? – спросил Валька.

– Нельзя, – хором ответили Кашира с Леной, и Лена продолжила, – она сама, ситуация эта, поправится через год с небольшим. А раньше никак.

– Ладно, – сказала Света, – я расскажу.

И она поведала остальным ребятам то, что уже знал Кашира.

– Офигеть! – Ремизов даже присвистнул. – И куда же подевалась такая прорва продуктов. Сорок процентов – это уже не хвосты и чешуя.

Лена уже давно ёрзала у Тимофея на коленях. Тот сжал ладонями её бедра и, откинувшись назад, легко поднял девушку почти к потолку.

– Извертелась вся, егоза курносая! Хочешь говорить – подними руку, спроси разрешения у старших и говори.

Та замахала руками, застучала кулачками по Тимохиным рукам, пытаясь вырваться. Да куда там!

– Что ты вертишь меня, как куклу какую. Положи на место немедленно, Тимка приставучий!

Народ просто зашёлся от хохота. Смеялись все: и мальчишки, и Света с Дашей.

– А-а, они ещё и смеются!.. И вы тоже?! Подруги называется!!! Положи, говорю, на место! – пищала она сверху.

Тимофей опустил её и разжал руки. Она проворно соскочила с его колен и отпрыгнула в сторону двери.

– Тут стоять буду!

Тимофей протянул к ней руку.

– Не пойду я к тебе, медведь!

– Лен, да ладно тебе… Не сердись, ты и вправду как кукла под потолком болталась… У вас вес и габариты слишком разные… Да-да, как у папы Карло с Буратино… Не сердись, если бы ты эту картину со стороны видела?.. – говорили мальчишки, ещё всхлипывая и вытирая слёзы, но постепенно успокаиваясь.

Даша подошла к ней и за руку потащила назад. Лена, пыхтя от натуги, изо всех сил упиралась и брыкалась (не всерьёз, конечно), но быстро сдалась. Тимофей подхватил её, пристроил на коленях и зашептал на ухо: «Ты, Кнопка, на Тимоху не сердись: мы с тобой только что большое дело сделали. Видишь, все улыбаются и друг друга любят, а то сидели как на допросе: по одну сторону – мы, по другую – вы, как враги какие. А теперь все снова друзья. Ты говори теперь, что хотела». Лена, изобразив на лице ужасные страдания, потёрла плечо, проворчала, что злыдня-Дашка «всю руку из плеча выдернула» (оное плечо было тут же трижды поцеловано Тимофеем для немедленного и полного излечения!), затем обвела мальчишек взглядом и начала:

– Я вот что сказать хотела. Мы всех подробностей не знаем. Аля и сама не знает. Она с красным дипломом техникум закончила, работала в столовых, а потом дяди из управления её заприметили и перевели в ресторан. Затем сделали шефом. Она старалась и однажды её вызвали в управление и предложили в Дубну завпроизводством, там, где иностранцы. Ей интересно было и хотелось очень. Кому же не захочется, это же очень охре,.. офиг… – она запнулась, пытаясь подобрать нужный синоним из литературного языка – ну, когда ты слишком молодая на такую должность, а тебе предлагают…

– Лестно, – улыбнулся Валька.

– Вот-вот, это самое, – невозмутимо подхватила Лена, – и она согласилась, и перед подругами нос задрала: я вот такая молодая, а уже завпроизводством в валютном ресторане. А её, соплю зелёную, специально туда посадили, чтобы воровать и если что, то на неё и свалить. Это всё её следователь Вася разузнал. Он влюбился в неё и очень хотел помочь. Хотел настоящих воров найти и нашёл. Доказать только не смог – уликов ему не хватило. Альку вон в колонию не отдал – сделал так, что и на неё уликов не было. Вот и всё, что мы знаем.

– Улик, а не уликов, извини. А скажи, Солнышко, почему вы так перепугались, что мы всё узнаем? – Кашира вопросительно смотрел на неё. – Алевтине пришлось специально к вам зайти и почти приказать, чтобы вы всё рассказали.

Лена потёрла нос ладошкой:

– Кому ж охота, чтоб про тебя такое знали. Что ж Алька – не человек что ли? – она бросила быстрый взгляд на Каширу, но тот не отводил взгляд и Лена, поняв, что отговорку не приняли, поёжилась, как от внезапного сквозняка и, спрятав глаза, еле слышно сказала, – я боялась, что мы не уследим её вдругорядь…

Светлана шумно вздохнула:

– Да что уж теперь…

Ленка не всё досказала, потому и не понятно. Когда Алю после суда из тюрьмы выпустили, за «недо…казанностью», или как там говорят, то Вася устроил её к нам в столовую. Мы же ведомственные, от вашего института, району не подчиняемся. Он очень жениться на ней хотел, но ей совсем не нравился. Приезжал каждый день, а мы же тогда вообще ничего не знали, думали – жених. Один раз вечером они говорили на дворе у заднего выхода, куда машины с продуктами подъезжают, а потом орать начали. И мы слышали, как он кричал: «Сука неблагодарная, если не хочешь по-хорошему, то будет по-плохому. Я тебя просто трахать буду, как шлюху». Потом он ударил её ладонью по лицу, хлопнул дверью машины и уехал. А Алька вся в слезах и соплях прибежала к нам и всё рассказала.

А потом Вася приехал в первый раз, а как он уехал, то если бы не Дашка, Али сейчас и на свете бы не было.

При этих словах съёжилась уже Даша, ухватила Валькину руку повыше локтя и спрятала глаза за его плечо.

А Светлана между тем продолжала:

– Он тогда приехал в начале недели, это потом стал по четвергам приезжать. Мы видели, как он пошёл к ней в комнату. Пришли в свою, посидели, пожалели Альку, ещё что-то поделали, не помню сейчас, да и стали спать собираться. А Дашка как сидела на кровати, так и сидит. Мы ей говорим, чтобы раздевалась и укладывалась, а она нам: «Не лягу, и вы не ложитесь, будем Алю караулить». Почувствовала, что неладно будет. Потом шаги по коридору, мужские, тяжёлые. На этаже нет никого, вот как сейчас. Тут вообще редко кто живёт, командировочные только, так те недолго, или наши рабочие, тоже недолго, у всех дома свои, просто пока на базе работают, так тут и живут: каждый день из деревень с нашими автобусами сюда не наездишься. Ну так поэтому мы сразу поняли, что это Вася уходит. Дашка к двери подскочила и приоткрыла чуть-чуть. И через минуту лёгкие шаги по коридору пробежали, женские. Мы из подъезда выскочили, видим, Аля бежит по дорожке к Дмитровке, то есть прямиком к каналу. Тут я поняла, что Дарья, даром что самая младшая, а самая умная из нас оказалась. (Даша, прижав к себе Валькину руку, вообще постаралась превратиться в тень). Потом наша Алевтина остановилась, постояла секунду и повернула налево, на дорожку подъездную к столовой. Не через скверик ко входу, а где машины к задней двери ездят. Тут Дарья сорвалась с места и за ней. Мы следом. А Аля увидела нас и пробежала мимо столовой, да прямиком в лес.

Светлана остановилась и отпила несколько глотков из своего стакана:

– Ух как в горле пересохло!

– Да, грязная история, – протянул Кашира, – и страшная. Понятно теперь, почему Аля не хотела сама рассказывать.

– Ничего тебе ещё не понятно, – запрыгала на коленях у Тимофея Лена, – страшно в лесу было. А Светка про лес ещё ничего не рассказывала.

Светлана продолжала прихлёбывать из стакана:

– Сроду столько не говорила.

– Как не говорила? Такая болтушка – рот не закрывается, – возразил Равиль.

– То болтать, а то рассказывать, – серьёзно объяснила Светлана, ставя стакан на стол.

Про лес значит. Мы туда, за Алей следом, так и влетели, а там уж ни дорожек, ни фонарей. Куда бежать? Дашка кричит: «Слушайте, где ветки трещат!» А сама не останавливается, только не видно ничего, ветки по лицу так и хлещут, царапают. Тут Ленка нас обогнала с какими-то палками в руках. Она их вперёд выставила, чтобы ветки по ним били, а не по лицу. Они по ней и не били почти, всё нам с Дашкой досталось. Проскочили мы чащу, дальше редкие деревья пошли и от луны видно стало. Альку впереди увидели. Ленка палки свои бросила да так чесанула! Маленькая, а бежала в два раза быстрее, чем мы с Дарьей.

– Я всегда быстрее всех бегала. В школе чемпионкой была, – присоединилась к рассказу Лена. – Беглянку-то нашу я догнала, а дальше что? Дарья кричит что-то сзади, но сама от бега задыхается, а потому кричит урывками: «ноги… хвати…». Тут до меня дошло. Я Алю немного обогнала и бросилась ей в ноги, обхватила руками и ногами. Когда прыгала, так получила коленом в рёбра, аж искры из глаз посыпались, и руки с ногами совсем ослабли, будто меня парень на спину завалил.

Она вдруг сообразила, что последнюю фразу в мужской компании произносить не стоило. Засмущалась, закрыла себе рот обеими ладошками и жалобно обвела мальчишек глазами. Те ободряюще улыбнулись, а Тимофей притянул её к себе, поцеловал в уже целованный затылок и произнёс: «Мы этой твоей слабостью пользоваться не собираемся. Продолжай».

Лена поёрзала, борясь со смущением, но мальчишки, в отличие от подруг, смотрели доброжелательно, и она наконец опустила руки и продолжила:

– Я просто хотела сказать, что Алька легко бы меня отцепила, но тут девчонки подоспели. И втроём мы её повалили. Она кричит: «Пустите меня, сыкухи, все равно жить не буду». Мы ей: «Алечка, Алечка…» Дашка пытается её поцеловать, а она мотает головой и только мычит что-то. Потом зарычала по-звериному и сбросила нас с себя. Мы попадали на спины, а она встала на четвереньки и поползла куда-то. У меня со страху трусы намокли. Ой!!!

Лена снова зажала рот ладошками.

Светлана с укоризной сказала: «Молчи уж, рассказчица, лучше я доскажу».

– Ленка всё правильно сказала, мы до жути перепугались, когда Алька зарычала и стала ползти. Я подумала – она с ума сошла. И тут слышу, Дарья кричит: «Что разлеглись! Держите её, валите и сядьте ей на руки». А сама уже на ногах и бежит куда-то в сторону к зарослям какой- то травы в пояс высотой и начинает эту траву рвать, а сама повизгивает: «Ой, мама, ой, мама!» Тут я сообразила – она крапиву рвёт.

Мы с Ленкой подскочили к Алевтине и опрокинули на спину. А на руки не то, что сели, легли просто. Дарья рванула на ней халатик, так что пуговицы полетели, и давай хлестать крапивой по голым ногам, по животу, по… по другим местам. Та при каждом ударе вначале вскрикивала, извивалась вся, а то вдруг затихла, только вздрагивала от ударов. Дашка отшвырнула свой пучок, подула на обожжённые ладошки и бросилась обнимать Альку. Целует, слёзы вытирает то ей, то себе и приговаривает: «Прости меня, Алечка, прости!» …

Голос у Светланы прервался, а из глаз предательски выкатились две большие слезинки и поползли по щекам. Лена давно уже сидела с красными глазами и шмыгала носом.

Тимофей обнял её, прижал к себе: «Ну-у-у, болото развели».

Равиль вытер слёзы Светлане и сказал ласково: «Ты чаю попей. Чай всю грусть с души смывает, так мама говорит».

Пока Светлана пила чай, а Лена вытирала мокрое лицо об Тимохин живот, Валька извлёк из-за себя Дашу. Посмотрел внимательно на Свету, на Лену и спросил: «Это вы про нашу Дашу говорили? Про эту?»

– А что, непохоже? – Лена сквозь слёзы скорчила забавную гримаску, превратившись вообще в тринадцатилетнюю девчонку-хулиганку. – Про неё самую. Мы сами обалдели. Вот, посмотрите на неё: скромница, тихоня, а командовала, как генерал, и знала, что делать.

Даша сидела вся пунцовая от смущения, уставив глаза в пол, время от времени делая робкие попытки вернуться за Валькину спину, но тот крепко держал её за локти. При последних словах Лены она вдруг решительно встала: «Насмотрелись сегодня уже на меня, на всякую. Я спать пошла», – и вышла из комнаты.

– Обиделась? – спросил Лёня, глядя ей вслед.

– Нет! – хором ответили Лена со Светой.

– Она, правда, не любит, когда всё внимание на ней, – продолжила Светлана.

– Сколько ей лет? – спросил вдруг Равиль. – У них с Алевтиной вроде лет в десять разница? А вы всё «самая младшая, самая младшая». Ей двадцать, как тебе? –повернулся он к Светлане.

– Восемнадцать, в марте исполнилось, – ответила та.

– А Алевтине тогда сколько? – ошарашенно уставился на неё Кашира.

– Двадцать шесть, в сентябре будет двадцать семь, сама ещё сыкушка, – ответила Лена, – а вы небось думали, что ей за тридцать? У неё фотка есть, где ей двадцать три, а все думают – семнадцать-восемнадцать. Это после всего она такая стала. А всё равно, красивая!

                        ***

На следующий день парни, закончившие работу раньше девочек, во избежание инцидентов вроде вчерашнего сразу забежали в душ, «причипурились», как выразился Тимофей, и дружно рванули на полянку. Закончили убирать ветки, прикатили машину, подключили магнитофон.

Валька раздобыл где-то фанерный лист, из которого соорудили подобие стола, застелив за неимением скатерти газетами. Притащили два поваленных ствола – получились лавки.

В шесть Валька был послан в столовую за тортом и шампанским. Он чуть не бегом отправился, так хотелось увидеть Дашу. Она волновала его с первого дня, с того самого первого взгляда, который ожёг его зелёным огнём.

Он постарался припомнить в деталях вчерашний день. Вот они в столовой, и она явно раздосадована тем, что пришёл он, а не Кашира. В сердце непроизвольно закралась лёгкая ревность к Мишке. Ясно, конечно, что тому нравится Алевтина. Но то ему, а ей?

Она, правда, сказала, что он, Валька, добрый и не как все. А хорошо это или плохо? Она и про Каширу так сказала.

А в душевой! Зачем он, дурак, протянул ей халатик? Она, наверное, решила, что он специально подошёл поближе, чтобы разглядеть её как следует голую. Но он же просто хотел подать одежду! А она небось думает, зачем было подавать? Уйди в душ со всеми вместе, вот и всё. Но он же просто подал одежду! Хотя сам знал – себя-то не обманешь: хотел, да-да, хотел полюбоваться на неё вблизи. И она, скорее всего, это поняла.

В столовой пообещала, что будет с ним разговаривать, а теперь, наверное, не будет. Опять замкнётся, будет дичиться…

Он припомнил, как она вошла к ним в комнату, какой у неё был взгляд: испуганный, полный смущения, но и решительный. И села возле него!!! Правда, это было единственное свободное место, но могла и на стул сесть или попросить ребят освободить любое другое.

А в руку как вцепилась! Валька эту руку со вчерашнего дня не мыл: закрывал глаза, и, казалось, чувствовал её пальцы.

Он уже поднимался по ступенькам столовой, когда дверь распахнулась и оттуда выскочила Лена.

– Вовремя ты, а то Алевтина с Дарьей уже всё достали и хотели в общагу нести, – и она запрыгала по ступенькам вниз.

Он вошёл в столовую. Девушки уже шли через зал с пакетами в руках.

– Привет, – он шагнул навстречу, – давайте я всё отнесу на поляну, пока вы пёрышки чистить будете. У нас уже всё готово.

На его «привет» ответила только Алевтина, подавая ему упаковку с бутылками. Сердце у Вальки сжалось. «Так и знал, – подумал он, – обиделась. Сколько теперь времени придётся убить, чтобы эта ледышка опять оттаяла?» Но тут «ледышка» протянула ему коробку с тортом:

– Привет, – сказала она не то ему, не то кафельной плитке на полу. Но сказала!

                        ***

Дискотека удалась. Девчонки пришли весёлые, в нарядных платьицах. Даже Даша смеялась и разговаривала громче обычного.

      Валька, занятый мыслями о том, в какую сторону движутся их отношения, прозевал манёвр Сметаныча, который подкатился к ней и ангажировал на первый танец. Зубами скрипнул, но быстро успокоился, услышав, как та, прервав смех, серьёзно и довольно громко сказала: «Только, чур, танцевать, а не лапать!»

Потом он сам танцевал с ней. От прикосновения друг к другу лица у обоих запылали (хорошо, что солнце клонилось к закату и в лесу быстро наступали сумерки).

На следующий танец она пригласила Лёню. У Вальки опять холодок заполз в сердце – второй конкурент. Потом опять отлегло, когда он увидел, что и остальные девочки, видимо, уговорившись между собой, обязательно приглашают тех двоих, что оставались без пары в прошлый раз. Затем, чередуясь с «медленными», пошли «быстрые» танцы, где можно было плясать просто толпой.

Между танцами мальчишки угощали своих дам тортом и поили шампанским, не забывая, впрочем, наливать и себе.

И снова танцевали. И вот уже кто-то устал и, присев на импровизированную лавку, закурил. Алевтина, прислонясь к стволу дерева, беседовала о чём-то с Каширой. Тимофей (видимо от избытка чувств) хватал и подбрасывал Лену к верхушкам сосен. Та взлетала с довольным визгом, после чего, аккуратно пойманная и осторожно поставленная на ноги, продолжала общий танец …

Валька танцевать не любил, да и, честно говоря, не умел. Поэтому «медленные» танцы были для него всего лишь предлогом обнять Дашу, а «быстрые» тут же утомили, и он отошёл к «столу» покурить. Присел верхом на ствол, вытащил сигарету из пачки и вдруг увидел, как Даша покинула группу танцующих и быстро пошла, почти побежала, в сторону дома. Он вопросительно посмотрел ей вслед, затем обвёл глазами поляну и похолодел – Сметаныча на поляне не было. Он сунул было сигарету обратно в пачку, но, поразмыслив, снова достал и закурил. Затем неспеша прошёл под деревья, понаблюдал за всеми и, только убедившись, что никому до него и дела нет, бросился следом за своей ненаглядной. Никто и в самом деле не обратил на это никакого внимания, лишь по лицу Алевтины скользнула понимающая улыбка.

Придя домой, Валька, направился было к девичьей комнате, но передумал. Прошёл в свою – никого, зашёл в другую – тоже никого. Тогда он вышел на улицу, обошёл здание и посмотрел на окна. Все окна на этаже, кроме «дежурки», были тёмные. Рассудив, что отсутствие света в девичьей комнате ни о чём не говорит, присел на лавочку в скверике и закурил. Выкурил одну сигарету и зажёг другую, затем третью. Курил, злился на Сметаныча, и никак не мог взять в толк, когда тот успел договориться с «недотрогой» и как? Повздыхав, поднялся (во рту уже было нестерпимо горько от выкуренных сигарет) и обречённо побрёл на поляну. На подходе неожиданно наткнулся на Сметаныча, который вышел откуда-то сбоку, из кустов. С трудом сдерживая злость, Валька изобразил на лице улыбку и спросил:

– Ты чего, как медведь, по кустам ползаешь?

– Шампанское наружу просится. Третий раз бегаю.

Он был прилично навеселе.

– Что характерно, никто столько раз не бегал. Девчонки и те… это… Дашуня разок в общагу, да Алевтина в кусты, под Мишкиной охраной. А эти, – он кивнул в сторону Светы и Лены, – ещё ни разу. Как терпят? У девчонок, обычно, терпежу не хватает.

– Ну, эти! Эти скачут без остановки как перепуганные зайцы, у них влага через кожу выходит, да и выпили все по стаканчику, а тебя всё жажда мучила – после каждого танца прикладывался.

Валька дружески хлопнул Сметаныча по плечу и бросил взгляд на танцующих друзей. В паре с Лёней кружилась стройная, светловолосая девушка в джинсах и клетчатой приталенной рубашке.

– А это ещё кто? – он ткнул пальцем в сторону незнакомки.

Сметаныч улыбнулся, но ответить не успел. Девушка обернулась в их сторону, и Валька… узнал Дашу.

Она сменила платье на джинсы и рубашку. Боже, как она была хороша!!! Стройные длинные ноги плотно облегали синие джинсы, попка была такая круглая, что непонятно было, как у такой худышки, могут быть настолько округлые формы, а её талию, казалось, можно охватить пальцами двух рук.

Вальке почудилось, что сквозь колеблющуюся дымку он видит прекрасное полупрозрачное видение, которое вот-вот взметнётся в небо и растает среди звёзд. Прямо как тогда в душевой, когда она пела и танцевала в облаке водяных брызг, точно сотканная из розовых пузырьков пены и серебряной водяной пыли. Казалось, ещё мгновение, и она исчезнет, растворится в струях воды.

Затем онсообразил, что дымка – всего лишь реальный дымок костра, который развели ребята, чтобы защититься от комаров, а Даша, скорее всего, переоделась с той же целью. И уж совсем вернул его к реальности немой укор её обиженных глаз: «Ну, где же ты был!!!»

***

По субботам столовая работала до двух пополудни, у мальчишек же график был гибкий: обычно, как и девочки, работали до двух, если заканчивали незавершённую на неделе шабашку, то на время не смотрели, а иной раз могли устроить и выходной.

В тот день раствор прикончили к половине второго. Валька подивился, что пятеро приятелей без обычных неспешных субботних перекуров с озабоченным видом рванули в душ, пожал плечами и устроился на своей любимой лавочке.

Девочки вышли в обычное время. Глядя на их сияющие лица, ещё хранившие вчерашнее веселье, он подивился, до чего же просто оказалось сделать их такими счастливыми – всего лишь устроить импровизированную дискотеку, и вдруг понял, что дискотека тут ни причём, или почти не причём. Что-то совсем другое, неуловимое, эфемерное, и в то же время очень важное, подарили они девочкам. Он почувствовал это кожей, но не смог облечь в слова. (Много позже это сделает Даша.)

Все четверо рассыпались в благодарностях за вчерашний вечер, а Алевтина добавила: «Передай ребятам, что с меня яблочный пирог за то, что и я к вам на дискотеку попала».

Лена и Света присели рядом с Чибисовым, прижались к нему и, явно поддразнивая Дашу, принялись нарочи́то гладить ладошками его плечи.

– Валь, а Валь, а ты поедешь с нами? – Лена, отстранившись, дёргала его за волосы.

– Куда поеду?

– Ну что, ты не знаешь? – она за подбородок повернула его голову к себе.

– Миша сказал, что возьмёт у отца машину и завтра отвезёт нас в Загорск. Ваши же все сегодня в Москву уедут и вернутся только в понедельник. Ты же с другой… с этой… с кафедры. Тебе ведь не обязательно вместе с ними быть?!

– Я вообще с другого факультета, – уточнил Валька и вспомнил, что у ребят, действительно, какое-то мероприятие на кафедре в понедельник утром и сюда все вернутся только после обеда.

– А вы все поедете? – он впился глазами в Дашу.

– Конечно все, – ответила за всех Алевтина, от её глаз зазмеились лучики улыбки, хотя лицо вроде бы оставалось бесстрастным. – Даша, например, давно нас туда тащит, да доехать от нас не просто. А уж на машине – дур нет в общаге сидеть.

Валька обнял прильнувших к нему девочек и демонстративно чмокнул Лену, а затем Светлану в макушки. Обе задиры тут же показали Даше языки, та в ответ негодующе фыркнула, гордо вскинула голову, и пошла прочь. Проказницы вскочили, и, передразнивая Дашу, изобразили, как она фыркает, вскидывает голову и уходит. Алевтина, казалось, равнодушно наблюдавшая эту сцену, дала им сделать шаг вперёд, после чего от всей души влепила каждой по заднице так, что те подпрыгнули.

– Подразните мне ещё малую!

Даша обернулась на шлепки и вскрики, но две забияки, подпрыгивая и почёсываясь на ходу, догнали её и со смехом увлекли к общежитию.

Алевтина с улыбкой смотрела им вслед:

– Вот мартышки, – с нежностью сказала она, – а знаешь, я им жизнью обязана. Особенно Даше.

– Знаю, – ответил он, – они рассказали. Ты же сама им велела!

– Да, – она опять грустно улыбнулась, – хорошо, что это они рассказали, у меня бы сил не хватило.

– Аля, – Валька смущённо дёргал себя за ухо, – ты же бежала тогда к каналу, а потом вдруг повернула к столовой…

Он осёкся под её взглядом, даже отступил на шаг и выставил вперёд ладонь:

– Не моё дело, прости, я не хотел …

Несколько секунд она смотрела на него с колючим прищуром, затем из глаз исчез лёд, приоткрылись побелевшие, сжатые в нитку губы. Алевтина провела ладонью по затылку и шумно вздохнула:

– Ладно, тебе скажу. Я тогда в горячке была, ничего не соображала. В голове только одна мысль и была – в канал… А потом вдруг подумала, утопленники – они же страшные, синие, распухшие, ну и… решила взять в столовой разделочный нож и в сердце… Только в столовую я бы не попала – ключа-то у меня с собой не было. Говорю же, в горячке была.

А ты… так и подумал, да?

Валька облизал пересохшие губы и судорожно кивнул.

– А знаешь, кто ещё так подумал?

– Даша, – хрипло ответил Валька.

Алевтина отвернулась, бормоча себе под нос:

– Господи, да они до ветру скоро в одно время ходить станут: одному приспичит – у другой трусы намокнут.

– Что?! – не расслышал Валька.

– Так… Сама с собой…

Красавица твоя через несколько дней после того, как меня крапивой отходила, дождалась пока девчонки заснут и прокралась в мою комнату. Тихонько, как мышонок, скользнула под одеяло, спрятала нос у меня на груди и прошептала: «Алечка, ты хотела ножом… в сердце?»

Мы потом полчаса рыдали, обнявшись…

– Слушай, – Валька несмело взглянул ей в глаза, – хочешь, мы с пацанами придумаем, как отвадить этого… твоего благодетеля.

Она резко повернулась к нему и с мольбой в голосе попросила:

– Не лезьте вы в это дело! За Кнопку вам с Тимофеем большое спасибо. Кстати, эта коза-стрекоза ещё получит за то, что мне ничего не сказала: у меня же пол Дмитрова знакомых, я бы легко всё устроила. Но вы – молодцы. Никого здесь не зная, так всё провернуть! Мне Светка рассказала. Только уже после. Ну вот. А мой случай особый. Тут ничем не поможешь. Остаётся только одно – ждать.

                              ***

Дня через три, после преферанса, когда приятели уже устраивались спать, Вальке приспичило покурить. Устроился на любимой лавочке, развалился поудобней, закурил и задумался. Вспомнил поездку в Загорск. Зажмурился от удовольствия: четыре юные хорошенькие девушки и они с Каширой…

Мишка прикатил около десяти. Привёз картонную коробку с десятью порциями мороженого. На вопросительный Валькин взгляд расплылся в улыбке: «Я девчонкам обещал ящик мороженого! Вот ящик, а вот мороженое».

– Пижон, – рассмеялся Чибисов, – тебя эти две задиры кареглазые подначили, а ты перед Алевтиной и выпендрился.

– Ладно, – улыбнулся Мишка, – ты бы действительно ящик припёр, причём вместе с продавщицей, если бы тебя одна глазастая…

– Заткнись, а! – миролюбиво попросил Валька.

Потом была дорога, и, хотя на колени ему, естественно, взгромоздили Лену, больше часа рядом с ним, тесно прижавшись, сидела Даша.

Сообразно времени, воспитанию и пропаганде все ребята были атеистами (хотя все ли?). Девчонки притихли в монастыре, да и ребята тоже. И дело было даже не в строгой красоте строений, а в самой атмосфере, царившей здесь. Вальке казалось, что даже воздух в монастырских пределах был гуще, чем за его стенами, и стекал откуда-то сверху, проникая под кожу и принося с собой покой и умиротворение. Он украдкой оглядел друзей и понял, что и остальные испытывали нечто подобное. Конечно, на их состояние ещё оказывал влияние страх. Да, да, элементарный страх сделать что-то не так. Почему-то думалось, что ступив в монастырские владения, вести себя следует иначе, чем в миру, но никто не знал как. Поэтому все обрадовались, когда на одной из дорожек наткнулись на инока, их примерно возраста, который с доброжелательной улыбкой оглядел ребят и спросил, впервые ли они здесь и с какой целью приехали. Потом отвёл их в сторонку и прочитал целую лекцию по истории Сергиева Посада, Лавры и Духовной академии. Речь его была проста и понятна любому, он заинтересовывал и не надоедал. Затем, прощаясь со своими слушателями, широко улыбнулся и выразил уверенность в том, что их души стали чище, просто от того, что они пришли сюда.

– Простите, а как вас найти, если я привезу сюда родителей и сестру с мужем? – спросил Кашира. – Вы так здорово рассказываете!

Инок – на вид ему было лет двадцать, круглое румяное лицо, короткая стрижка – вновь улыбнулся:

– Спасибо. Я очень мало вам рассказал, не хотел утомлять, вы же не слушать меня приехали, а посмотреть Лавру. Но если захотите узнать побольше, то искать меня не нужно – остановите любого и вам помогут. Ещё раз спасибо. И он, одарив их прощальной улыбкой, зашагал по своим делам.

Они вошли в Троицкий собор и залюбовались внутренней архитектурой, которая была не менее красива и величественна, чем внешняя.

Никто из ребят не перекрестил лба на входе, как это делали многие другие. Валька, самовольно крещёный бабушкой во младенчестве, чувствовал, что готов это сделать и просто стесняется остальных.

Лики святых его немного угнетали, будто вопрошая: «Кто ты, как живёшь и с чем пришёл?» Даже почудилось на мгновение, что он слышит низкий, глубокий, бархатисто-раскатистый голос… И всё же, после встречи с приветливым иноком, прежней скованности уже не было. Он чувствовал, что в следующий раз войдёт в храм спокойно, без внутреннего трепета, с каким входил сегодня…

Затем наши экскурсанты ещё немного побродили по монастырю, любуясь постройками. А после вышли в город, нашли чебуречную, поели и отправились домой. У всех был такой вид, будто они осознали что-то важное. Даже егоза Лена не скакала у него на коленях, а Даша, казалось, просто прильнула к нему.

«Да, классно было, – подумал Валька, выпуская струйку дыма, – вот если бы ещё Алевтина, не прогнала девчонок спать, как только они распрощались с Каширой» …

Всю обратную дорогу впечатления от поездки в Валькиной голове туманились флюидами, исходившими от трёх девичьих тел, тесно прижатых к нему, и родивших наконец горячее желание, чтобы все остальные немедленно исчезли, а они с Дашей очутились в их пустой комнате. Он чуть не наяву видел, как обнимает её и целует, а она прижимается к нему всё сильнее и сильнее, и сама целует его… А потом…

«А что потом? – саркастически хмыкнул он, обрывая череду сладких воспоминаний. – Да если она позволит хотя бы раз обнять и поцеловать себя, то в этом скверике тут же вырастут кокосы и бананы, а в небе будут порхать колибри и попугаи… Размечтался, придурок» …

Он коротко затянулся напоследок, и уже прицеливался половчее зашвырнуть окурок, когда ему почудился звук, похожий на стон. Валька прислушался. Уловил шелест крыльев не то ночной птицы, не то летучей мыши, скользнувшей над ним, затем прогрохотала одинокая машина на Дмитровке, и всё опять стихло. Ни дуновения ветра, ни шелеста листвы, ни любых иных звуков. «Кромешная тишина в кромешной темноте», – усмехнулся он и уже собирался встать, когда стон повторился.

На этот раз он уловил направление, откуда пришёл звук, и сообразил, что, судя по тембру, это или девушка, или ребёнок. «Кому это по ночам не спится?» – проворчал Валька, направляясь к замыкавшим боковую аллейку кустам, припомнив, что за ними тоже есть лавочка. Продравшись сквозь кусты, он и правда нашёл за ними лавку, а на ней… Дашу. Она полулежала, уставив глаза в небо. Валькина сентенция про «кромешную тьму», мягко говоря, не соответствовала действительности, поскольку небо было полно звёзд, и уже довольно высоко сияла полная луна. Вот к луне-то и был прикован взгляд девушки.

Неподвижное, без единой кровинки, лицо казалось совершенно безжизненным. Из уголка рта по подбородку стекала струйка слюны, а локоть был в крови. Её вполне можно было принять за мёртвую, если бы не мелкая дрожь, изредка пробегавшая по телу, да такие же редкие тихие стоны. Валька подсунул руку ей под голову и, осторожно приподняв, со страхом заглянул в глаза:

– Дашуня! Что с тобой? Заболела? Приступ? На тебя напали? Ты ранена? – срывающимся от волнения голосом выпалил он.

Она медленно и явно с трудом перевела взгляд с луны на Валькино лицо. Сухие губы медленно разлепились, и она еле слышно прошептала: «Ва-ля». Язык у неё ворочался с большим трудом и Валька уловил сильный запах спиртного.

«Господи, да она пьяная как…» – он не нашёл подходящего сравнения.

– Ты пила? Что? Сколько? С кем? – продолжал он попытки достучаться до её сознания.

Она не отвечала, будто не слышала вопросов. Бессмысленный застывший взгляд будто увяз в Валькиных глазах. Он легонько встряхнул её, и Дашино лицо тут же исказила гримаса боли, и она медленно, запинаясь заговорила:

– Не могу глазами и головой двигать… и закрыть глаза… не могу – всё плывёт и кружится… и тошнить начинает.

Услышав это признание, он обрадовался – если после алкоголя тошнит, то всё не так плохо. По крайней мере, ясно, что нужно делать.

– Ну так и давай, если тошнит.

Она скривилась:

– Я же… не могу… при тебе.

– Сможешь, сможешь.

Он развернул её лицом к спинке лавочки, обхватил рукой под живот, и, заставив открыть рот, провёл средним пальцем по языку вглубь, к глотке. Почувствовав, как тело содрогнулось, отдёрнул руку и наклонил её как можно ниже за лавку. Её рвало…

Он не испытывал и тени отвращения, несмотря на слюни, сопли, запахи перегара и рвоты. Наоборот – сердце щемило от жалости.

«Вот дурочка, где же она напилась так?» – думал он с нежностью, стараясь не очень давить ей рукой на живот, но и не отпуская, чтобы она не свалилась: ни руки, ни ноги её совсем не держали. – «Нет, ну как так умудрилась, если спиртного почти совсем в рот не берет?» На его памяти она выпила четверть стакана шампанского на их дискотеке. Больше он ничего такого припомнить не смог.

Когда рвотные спазмы наконец утихли, Валька похлопал свободной рукой по карманам в поисках носового платка. Мог бы и не хлопать – носовых платков у него сроду не водилось. Тогда он обшарил её карманы и, к счастью, нащупал бумажную салфетку.

– Сама или помочь?

– Сама, – выдохнуло несчастное создание и принялось неуверенно возить салфеткой по мокрому лицу.

Он продолжал поддерживать её, затем помог сесть.

– Уф, – сказала она, – голова кружится. Они посидели несколько минут молча. Затем она обхватила себя руками за плечи и задрожала.

– Холодно, а голова уже не так кружится и глаза закрываются.

Валька обнял её, прижал к себе, пытаясь согреть своим телом. Она не сопротивлялась. Они ещё немного так посидели.

– Никогда больше эту водку проклятую пить не буду!

– Да что хоть случилось?

– Ленка со своим Гришкой-гонщиком напоили.

Она опять задрожала – её знобило.

– Аля со Светкой ушли, а мы с Ленкой в холодильнике прибирали и тут Гришка заявился. Ленка меня за руку схватила и шепчет: «Не уходи». Я и осталась. Они же последний раз виделись ещё до аборта. Ну и стали оба плакать: решили расстаться. Он просил вам за неё спасибо сказать, и они сели пить бутылку водки на двоих и мне немного в стакан налили. Потом ещё раз, тут меня тошнить начало, я и ушла. Хотела к себе бежать, да меня шатает, ноги заплетаются и все плывёт перед глазами. Хорошо, что вспомнила про эту лавку. Через кусты лезла – локоть ободрала. А на вахте сегодня Степанида Харитоновна, она из моей деревни. Если меня такую увидит – вся деревня будет знать, что у Александры дочка пьяная домой приходит.

– Ну ничего, – Валька погладил её по голове, – большую часть алкоголя ты за лавку вылила, а то, что в тебе осталось, скоро переварится, и пойдёшь себе домой.

– А ты не уйдёшь, побудешь со мной?

Вместо ответа он поцеловал её в мокрый нос.

Дверь столовой скрипнула. Вышли, обнявшись, двое. Лена заперла дверь столовой, и они пошли прочь.

– У тебя есть ключ от столовой?

– Был, я его Ленке отдала, когда уходила. А зачем?

– Во-первых, там теплее, а во-вторых, есть вода, чтобы тебя умыть.

– От меня воняет? Лицо грязное? Тебе противно со мной? – она отпрянула от него и была в этот момент похожа на взъерошенного птенца.

Он негромко рассмеялся.

– Подумаешь! Что перегаром несёт, и тушь по всему лицу – плевать, лишь бы ты в порядке была, – он снова прижал её к себе. – А вот как тебя предъявлять твоей Степаниде Бегемотовне (вахтерша, мягко говоря, была несколько широковата в талии, да и в других частях тела тоже)? Вот что, ты посиди здесь, а я мигом.

В комнате посапывали уставшие за день приятели. Он на ощупь нашёл недопитую бутылку лимонада, накинул на плечи спортивную куртку, затолкал за пояс полотенце. В туалете опорожнил бутылку и наполнил её тёплой водой. Мысленно поблагодарил приятелей за то, что те уже спали, и выскочил из общежития. Тут ему снова повезло: вахтерша копалась в своей сумке возле окошка и в его сторону не глядела.

Даша лежала на лавочке, свернувшись калачиком, и повизгивала, как побитая собачонка. Сначала он решил, что она просто плачет со страху, что он не вернётся. Она и правда плакала, и пыталась тереть икры ног.

– Что случилось? – он пристроил бутылку так, чтобы она не опрокинулась.

– Ноги крутит, так больно, терпеть нельзя.

Валька пощупал икры – каменные от судороги. Он поднял Дашу, усадил и снял с неё шлёпанцы.

– Можешь наклониться?

Она молча кивнула.

– Тогда хватай большие пальцы ног и тяни кверху. Когда она, охнув, выполнила приказ, он опустился на колени и принялся разминать и растирать икры, восстанавливая нормальное кровообращение. Почувствовав наконец, что ноги девушки согрелись, взглянул на Дашу:

– Отпусти пальцы. Что, не сводит больше?

– Нет, – она благодарно улыбнулась.

– Ну тогда давай марафет наводить, – он вытащил полотенце и подхватил бутылку.

Умыл её, не обращая внимания на вялые протесты и попытки умыться самостоятельно. Повернул к луне, критически осмотрел проделанную работу и, устранив недостатки, решил проверить, сможет ли она идти. Но бедняжка ни идти, ни даже ползти самостоятельно пока не могла. «На руках что ли отнести? – подумал Валька, едва успев подхватить её после первого же шага. – А вахтёрша?! Нет, будем ждать».

Даша дремала, положив голову ему на плечо, а Валька, чтобы её не потревожить, боялся даже пошевелиться. Внезапно она задрожала и свернулась комочком.

– Холодно, – выдохнула жалобно.

Её трясло так сильно, что стучали зубы. Валька подхватил и пристроил это дрожащее несчастье на коленях. Обхватил руками, стараясь закрыть своим телом вместо одеяла, и нащупал… босые пятки. Обозвав себя олухом, попробовал надеть на Дашу шлёпанцы, снова снял, стащил с себя носки, тенниску и куртку и всё это натянул на неё, даже полотенце сверху набросил. Он дышал ей в затылок, крепко прижимая к себе, чтобы добавить к одежде ещё и тепло своего тела.

Прошло довольно много времени, прежде чем она перестала дрожать и, казалось, уснула. Валька не очень понимал, как она может спать в позе зародыша, да к тому же стиснутая им изо всех сил. Но тут Даша пошевелилась и из-под его груди раздался приглушенный голос:

– Я согрелась, а ты меня сейчас задушишь.

Он разжал объятия, и она распрямилась. Покрутила головой и заявила, что чувствует себя хорошо и готова идти. Валька с сожалением (знали бы вы с каким!) снял её с коленей и поставил на землю. Дашу немного пошатывало, но идти она уже могла. Он решил – пора. Дольше задерживаться не стоило: утром всем рано вставать, да и тётка Степанида наверняка проявит нездоровый интерес к гуляющей так поздно парочке.

Обнявшись, дошли до подъезда. Перед входом Даша сняла с себя куртку и Валькину майку, он возразил было, но она решительно протянула ему одежду: «Мне уже не холодно, а перед вахтершей мне ни к чему в мужской одежде ходить, а тебе по пояс голым». Носки, впрочем, оставила.

Он прижал её к себе покрепче, и они вместе поднялись по лестнице к «дежурке», где Валька шагнул вперёд к окошку, держа Дашу немного позади себя, и, здороваясь с вахтершей, легонько подтолкнул в сторону девичьей комнаты. Так что «тётя Стеша», увидела, конечно, что он вернулся с кем-то из девчонок, но с кем именно – не разглядела. Вот и чудненько! И он отправился спать.

                        ***

Утром Валька Дашу не видел: девчонки вставали на хороший час раньше. В обед тоже: на раздаче стояли Света с Леной, и он не спросил про Дашу, поскольку вокруг было много чужих, и, что ещё хуже, своих ушей. Вечером, после работы, забежал в душ, а затем, прихватив сигареты, отправился в скверик, надеясь перехватить её после работы. Девушки вышли в обычное время, но Даши среди них не было.

Они остановились возле него. Лена, с виноватым видом, ковыряла носком туфли какой-то камешек. Алевтина обняла её за плечи:

– Да успокойся ты.

– Ага, «успокойся». Дашка со мной целый день не разговаривает и сейчас небось ревёт в общаге.

– С ней всё в порядке? – забеспокоился Валька.

– Всё хорошо, просто она на час раньше удрала, чтобы с тобой не встречаться – уверена была, что ты будешь ждать её здесь, – ответила Алевтина и повернулась к Лене, – иди тогда к ней, ложись рядом, обними, и рыдайте вместе. Подумаешь, пьяную её увидели. Увидел-то кто, – она кивнула на Чибисова, – только он, а он никому из своих не скажет, а мог бы, и вас заставил забыть. Разве не так? – она глянула в Валькины глаза.

Тот смутился. Ещё секунду назад он чувствовал себя героем, который спас человека, а теперь уже и не знал, как ему относиться к происшедшему.

Алевтина подтолкнула девочек:

– Идите, успокойте малую, если она и вправду ревёт.

Когда те двинулись к общежитию, присела на лавочку, рядом с Валькой.

– Ну что, спаситель? Сколько же ты с ней возился?

– Не помню, не знаю, в общагу в начале второго вернулись.

Алевтина улыбнулась:

– Три с лишним часа. Ладно, пойдём, что тут сидеть, успокоится – увидитесь.

***

Увиделись они в тот же день. Валька, когда приятели устроились кто за преферансом, кто с книгой в руках, кто у телевизора, вышел покурить и отрешённо побрёл к каналу, к той самой «дискотечной» полянке. А навстречу ему, склонив голову, шла Даша.

Они столкнулись нос к носу на повороте тропинки, огибавшей в этом месте раскидистый куст бузины. Оба вздрогнули, отпрянули на шаг, и оба покраснели. Впрочем, на смуглокожем Чибисове это было почти не заметно – выдавали только уши. Зато белоснежка Даша так и запылала вся, как маков цвет. Горели лицо, шея, грудь в вырезе платья, кисти рук, коленки. Наверное, горели и ещё какие-то части тела, но их скрывало платье. Она не поднимала глаз и только тяжело дышала, будто перед тем пробежала пару километров. Но постепенно дыхание её успокоилось, и она тихо сказала:

– Пойду я.

Валька молча кивнул и посторонился, давая ей пройти. Даша ещё ниже наклонила голову и двинулась мимо Чибисова к общежитию.

– Могла бы хоть «спасибо» сказать, – подумал он с тоской, – ну что она за человек такой, я и так, и сяк, и чуть с ума не сошёл, когда её полумёртвую на лавке увидел и полночи с ней возился, а она даже разговаривать со мной не хочет!

Он смотрел ей вслед с обидой в глазах, когда она вдруг остановилась, порывисто обернулась, глянув на него из-под прядки волос, упавшей на лицо, после чего бросилась к общежитию почти бегом. И только тут его осенило: ей безумно стыдно, и потому она боится говорить, и потому опущенная голова, спрятанные глаза и желание убежать, забиться в какой-нибудь угол и рыдать, пока не станет легче.

Несколько секунда понадобилось, чтобы до него наконец дошло!

А до скольких не дошло ни через минуту, ни через неделю, ни через год? Знаете, сколько пар не возникло и сколько существующих распалось только из-за того, что девушка не посмела открыть рот и всё рассказать, объяснить, потому, что её не держали в этот момент в объятиях, откуда, уткнув нос в грудь своего повелителя, легко можно рассказать всё: объятия – уже прощение, если ты в чём-то провинилась, напоминание о том, что тебя любят, даже если вслух это говорили год назад, это и ласка, и нежность, и, конечно, признание в том, что ты для него единственная.

А если тебя не обнимают? Если он стоит рядом и просто смотрит на тебя с раздражением, неодобрением, злобой, да просто с обидой – это, наверное, самое страшное – обида.

И высыхают у бедняжки в одно мгновение губы, прилипает к нёбу язык, рот не открывается будто судорогой сведённый. Ну никак! И силится несчастное создание сказать повелителю своему: «Ну обними же меня, хоть из жалости, и я начну говорить, а когда ты всё узнаешь, то обида твоя пройдёт, растает, и ты обнимешь меня уже по-настоящему». И головку наклоняет, и глаза мокрые прячет, но видно же, что мокрые! И лицо бледное, ни кровинки. И вид несчастный, и дыхание неровное. Ну как ещё без слов объяснить?! Повернуться… и уходить… медленно-медленно – а вдруг остановит!.. Нет… не останавливает!.. Тогда самой остановиться и ещё раз призывно взглянуть на него: «Ну останови же!» …

А он стоит, где стоял, и смотрит на неё, как смотрел. Башкой стенку проломить – это ему раз плюнуть, а вот эта девичья бессловесная мольба – для него китайская грамота. Долдон!!! Дубина!!! И в девчонке закипает досада, затем обида и наконец – злость. И она уходит уже по-настоящему.

И есть ещё несколько секунд, броситься за ней, схватить в объятия и уже самому просить прощения за то, что не понял… Но нет. И эти несколько секунд он упускает, и она уходит… навсегда… Всё… Нет больше пары, есть два отдельных человека.

Валька догнал Дашу в три прыжка, схватил за руку. Она замерла, глубоко вздохнула и, отвернувшись в сторону, всхлипывая, еле слышно заговорила:

– Вечно я всё порчу. С полянки переодеться побежала, когда ты курить пошёл, вернулась, а тебя нет. А когда ты вернулся (небось меня искать бегал), так Лёня, немножко пьяный, меня от себя не отпускал. Вот я тебя и обидела. Вчера вот Ленке хотела помочь – разговор у неё с Гришкой трудный был, потому и осталась и водку эту проклятую пила. Только вот Ленке ничего (куда в неё влезает?), и с Гришей они обо всём договорились, а себе я опять всё испортила: только у тебя обида после дискотеки прошла, так я тебе пьяная на глаза попалась, да ещё такая, что если бы не ты, я б, наверное, замёрзла на той лавке или собственной рвотой захлебнулась. А теперь тебе не то что говорить со мной, а поди, и смотреть на меня, уродину, противно.

У Вальки на глазах выступили слёзы. Он потянул её за руку, и Даша повернула к нему мокрое лицо в тот момент, когда он зажмурился и мотнул головой, чтобы слезинки улетели, а не поползли по щекам, но она всё увидела, а увидев, всё поняла. Поэтому, когда он, не выпуская её руки, пошёл к полянке, она, не сопротивляясь, позволила себя вести.

Когда они вышли туда и Валька остановился, Даша вопросительно посмотрела на него:

– Что?

– Потанцуем?

– Музыки же нет.

– А ты слушай ту, что у меня в голове.

И он, обняв её за талию, закрыл глаза и, когда в голове действительно зазвучала «Good and evil» Grand Funk, они закружились в танце. Даша, конечно, не слышала Валькину музыку, но уловила ритм, в котором он двигался, и давала вести себя так, будто и у неё в голове звучала та же мелодия. Когда танец закончился, они присели на импровизированную лавку, которую соорудили в прошлый раз, и Даша, вздохнув, сказала:

– Так стыдно за вчерашний вечер. Кто другой стал бы со мной так возиться? Спасибо тебе.

– Да перестань, – он попытался свести всё в шутку, – как говорил Карлсон: «Ерунда, дело житейское».

– Нет, не ерунда, – возразила Даша, – парни не возятся так с пьяными девчонками, потому что им противно.

А когда мы не настолько пьяные, что противно, то нас раздевают и трахают. А мы, дуры, утром даже не помним, сколько человек с нами забавлялось.

– Так поступают не парни, а подонки.

– Может и так, только мы, безмозглые, сами на это напрашиваемся. Вот ты вчера мог со мной сделать всё, что хотел. А не тронул! Я бы и не знала точно, ты это сделал или кто другой. Я же не помню ничего, только какие-то куски и то – сквозь туман. Как к лавке через кусты лезла – вроде помню, как ты меня за лавку наклонял, а потом лицо мне мыл – тоже вроде помню. Потом темнота. Потом толи было, толи нет, что мне холодно и ногам больно, и ты одевал меня и грел, а потом, в общагу привёл и от Степаниды заслонил… Всё как во сне… Скажи мне кто, что это не ты был, а, к примеру, Сметаныч – я поверю… Ведь даже как в постель ложилась – не помню. Так что, повезло мне, что это ты меня нашёл, а не другой кто.

А вот Светке нашей не повезло. Ей лет пятнадцать было. Соседского парня в армию провожали. На такие гулянки девчонки только со своими парнями или с родными ходят и домой пораньше сбегают, потому что пьют там, пока под столы не попадают. Она была ещё с двумя соседками-малолетками. Её родители домой пошли, а она с этими девочками осталась, сказала, что ещё посидит чуток. Идти-то ей – через забор перелезть. Пока взрослые трезвые были, ей только квас да лимонад наливали. А потом, кто напился, кто домой ушёл, и девочки эти со своими родными тоже ушли. К ней ребята и подсели. Может ничего плохого тогда ещё не хотели, просто дали водки попробовать, мол, давай, пока не видит никто…

Проснулась она затемно, на сеновале, стылая от холода ночного. Ноги от живота до самых колен в крови, а не помнит ничего – ни кто с ней был, ни сколько их было. Лежит голышом, рядом одежда валяется. Они её после всего бросили как была. Даже не прикрыли ничем, чтобы не замёрзла. Хорошо был май, а не ноябрь. И спасибо – ручей рядом. Отмылась сама, платье застирала. Домой огородами пробиралась, чтоб не увидел никто. Повезло, что до петухов вернулась и родители не хватились, что её дома нет. И ещё повезло, что не залетела. Вот. А ты говоришь, ерунда. Ты только… не нужно, чтобы она знала, что я тебе рассказала. Она не будет злиться и не обидится, уж сколько лет прошло. Но всё равно.

– Да что я маленький, сам не понимаю? – обиделся было Чибисов.

Даша взяла его за руку:

– Не сердись, то, что вам, парням, понятно – нам не понятно, а что для нас нож в сердце, для вас – смех. Разные мы.

Валька улыбнулся не в силах сердиться:

– И где таких умных делают?

– В Новосинькóво, –улыбнулась в ответ Даша.

Он обнял её за плечи, прижал к себе. Но она мягко, но решительно высвободилась, погладила его руку:

– И за это не сердись, мне сейчас так хорошо, не порти ничего. Вместо ответа он осторожно сжал её пальчики.

По дороге к общежитию Даша вдруг остановилась:

– Валь, ты не обидишься? Можно я теперь одна пойду, а ты погодя, чтоб нас вместе не видели.

– Да пусть видят, что такого, все твои знают, да и мои догадываются. Что нам и погулять вместе нельзя? Светка вон с Равилем и Ленка с Тимохой гуляют, и никто на это внимание не обращает.

Но она умоляюще посмотрела на него:

– Мы тоже будем, может, уже завтра. А сегодня, сделай, как я хочу, мне, правда, очень хорошо сейчас, пусть этот день так и закончится.

– Ладно, будь по-твоему, только и мне хорошо сейчас. Дай мне до завтра с этим настроением дожить и не обижайся.

– Что я должна дать? – она подозрительно сдвинула брови.

Валька, вместо ответа, прислонил её спиной к дереву, возле которого они остановились, отвёл с лица пряди волос… и поцеловал. Нет, не чмокнул по-дружески в щёчку или в лоб, а поцеловал… именно так, как мужчина целует любимую женщину. Она не ответила на поцелуй, но приняла его. Он оторвался от её губ и со страхом уставился в глаза – не обиделась ли? Но Даша, не отводя взгляда потеплевших вдруг глаз, облизала губы и улыбнулась:

– Вот храбрец! Целует и боится.

– Да с тобой как на раскалённой сковородке – только и успевай поворачиваться, а то жареным запахнет, – перевёл дух Чибисов.

– Думаешь, мне легко – меня так в первый раз целуют… Это было сладко… Я пойду теперь, а за вчера – ещё раз спасибо.

– Дашуня, ладно тебе, хватит переживать. А то хочешь теперь я напьюсь и устроюсь на той же лавочке? А ты меня спасать будешь. Вот и рассчитаемся.

– Болтун! Считай до ста, я пошла.

И она заспешила домой.

                   ***

Конечно, Валька шутил, предлагая Даше возможность рассчитаться. Но, то ли ТАМ его не поняли, то ли посчитали, что такими вещами не шутят, то ли действительно решили снять с Даши чувство вины.

Прошло несколько дней. Даша стала выходить погулять с Чибисовым. Правда эта застенчивая хитрюга устроила так, что гуляли они большей частью не вдвоём – она звала всех девчонок, включая Алевтину, а значит, автоматически шли Кашира, Тимофей и Равиль, да и остальные мальчишки, если не уставали за день так, что сил оставалось только на преферанс. Выходили на берег канала, на их любимую полянку.

Сидели, смотрели на воду, рассказывали друг другу всякие истории, приветственно махали руками проходившим мимо круизным судам и снова брели неспешно по лесу, подбирая ягоды и угощая девочек.

Когда возвращались домой, парочки, конечно, разбредались в разные стороны и ненадолго задерживались. Но даже этим кратким минутам наедине с Дашей Валька был безумно рад. Они болтали обо всём и ни о чём. И, против ожидания, Даша не молчала, хотя больше говорил, конечно, он сам. Она слушала внимательно, часто что-то уточняла, что-то просила объяснить, что-то добавляла к его рассказу. Его всегда поражало, насколько точно она ухватывала самую суть, и всего несколькими словами, по-своему, конечно, на плохом русском, но доступно и понятно делала вывод из услышанного. Иногда её вывод не совпадал с тем, что имел в виду Валька, и они спорили, но не ссорились. А на следующее утро он вдруг с удивлением обнаруживал, что права была она, что причиной вчерашнего спора была не «женская» логика, а неточность его объяснений (справедливости ради должен сказать, что и «женская» логика иной раз тоже бывала причиной спора).

Так вот тихо и счастливо была прожита неделя. Затем пару дней шёл дождь, и были чай и преферанс. А затем Тимофей договорился ставить бетонный забор вокруг автоцентра в Яхроме. На эту работу он забрал Вальку, как крупного специалиста «по ровности и вертикальности». Закончив всё в несколько дней, они заработали очень приличные деньги, поскольку договорились на десять процентов от стоимости «освоенного» материала, другими словами, от стоимости установленных бетонных плит, стаканов и залитого бетона.

На радостях решили отметить. Купили три бутылки водки, колбасу и свежий хлеб. На рынке взяли кусок сала, зелёный лук, редиску и помидоры. И со всем этим добром часам к восьми заявились в общежитие. Девчонки покрутили носами, заявили, что слишком поздно, что хоть и пятница, а им всё равно завтра рано вставать и отправились спать. А ребята, пожелав им спокойной ночи, раскинули карты и налили по первой.

Тут следует заметить, что Валентин Чибисов много не пил: не лезло в него. За вечер выпивал пять-шесть рюмок водки под закуску и оставался трезвым. А вот ближайшие приятели его, Тимофей, Кашира, Сметаныч и Аркаша, остановиться не могли и напивались до полной потери «сознательности», если, конечно, не были ограничены в количестве спиртного. Тут у Вальки начинались мучения: как единственный трезвый, он пытался не выпустить из дома пьяную компанию, которая рвалась на подвиги, или, напротив, затолкать всех домой до того момента, как ими начнёт интересоваться милиция. Он переживал за всех и за всё, а они спьяну нет, и наутро со смехом вспоминали только «подвиги», а то, что находились на волосок от серьёзных неприятностей, из их сознания улетучивалось вместе с винными парами.

Кто может подсчитать, к примеру, скольких нервов стоила Вальке пешая прогулка от аэропорта Быкóво, куда они заехали на последней электричке выпить пивка (там наливали круглосуточно), до соседней станции Ильинская, где они жили тогда. Пьяный Тимофей с криками: «Я противник частной собственности!», – вдруг принялся валить заборы, выходившие на дорожку, по которой они шли. И повалил-таки несколько. Хорошо – было часа три ночи, хозяева спали, да и телефоны в домах в те годы были редкостью. А вызвал бы кто-нибудь милицию?! И было бы отчисление из комсомола, из института и так далее, и тому подобное. Но Тимофей наутро плохо помнил то, что творил ночью.

Валька был бы и рад напиться вместе со всеми – будь что будет. Но не мог: организм не позволял. Когда он выпивал лишнюю рюмку, то его выворачивало, и он оставался трезвым или, по крайней мере всё помнил, хоть в голове и шумело. Причём, каждый раз он точно знал – вот эта рюмка будет лишней. Что случится, если одним махом залить в себя какое-нибудь непотребное количество водки, например стакан, он просто не представлял. Он смотрел на приятелей, как на героев, когда они втроём (классика) выпивали поллитровку без видимых последствий для себя.

Хуже всех вёл себя Аркаша. Опьянев, он дурел и начинал цепляться ко всем, а особенно к Вальке, с упрёками в том, что тот не пьёт наравне со всеми не потому, что не может или не хочет, а из высокомерия (снова классика: ты меня не уважаешь).

Итак, была пятница. Аркашина девушка уехала с родителями отдыхать на юг, и делать в Москве ему было нечего. Валька после первой же рюмки почувствовал лёгкую тошноту, которая, впрочем, быстро прошла, но он решил, что, видимо, смертельно устал, устанавливая забор, и больше пить ему сегодня не стоит. Он так и объявил приятелям, и Аркашу задело, что в этот раз Валька отказался пить после первой же рюмки, и он, хотя и был трезв, затянул обычную волынку про Валькино неуважение к товарищам. Тогда Валька, которому смертельно надоели эти приставания, достал со шкафа два гранёных стакана, поставил один перед Аркашей, а другой взял себе.

– Давай, наливай до краёв, но только и себе тоже, и давай выпьем за нашу дружбу, уважение и взаимопонимание.

– Стакан сразу? – Аркаша опешил, – нет, я стакан не выпью.

– Ну так я выпью один. Но тогда ты навеки заткнёшься про моё неуважение, высокомерие и так далее. Так как?

– Нет, – решительно сказал Аркаша, – по рюмке – давай, а стакан сразу – нет.

– Наливай, – Валька подвинул свой стакан на середину стола.

Остальные пятеро (Игорь Ремизов был уже в Москве) побросали все свои дела и внимательно наблюдали за происходящим. На трёх лицах читался только интерес, взгляд Каширы был полон тревоги и предостережения, а лицо Тимохи светилось гордостью за своего армейского друга.

Валька совершенно правильно рассудил, что водка, даже целый стакан, возьмёт его не сразу, пройдёт минут пятнадцать, а то и все двадцать, пока ему придёт конец. А за это время можно спокойно посидеть со всеми вместе за столом, нормально поесть, последить за преферансом, а затем, сославшись на усталость, трезвой походкой выйти из комнаты и заняться собой.

Всё так и случилось. Сначала за ним внимательно наблюдали, но он ел вместе со всеми, со смехом отказался от предложенной рюмки, сказав, что и так лишил остальных ожидаемой дозы. Отказался и от преферанса, сославшись на усталость, последил немного за игрой, а когда увидел, что никому до него уже нет дела, поднялся, широко зевнул и заявил, что идёт спать.

Выйдя в коридор, сначала хотел идти на улицу, чтобы пережить ожидаемые неприятности на свежем воздухе, но никак не мог сообразить, где там найти воду, чтобы после привести себя в порядок – мужской туалет он отверг сразу, поскольку в его планы не входило, чтобы кто бы то ни было застал его в непотребном виде. Тогда его вдруг осенило – нужно спросить у девочек, наверняка есть какой-нибудь кран возле столовой или что-то ещё. Ну действительно – не к каналу же тащиться.

Твёрдой ещё походкой он направился к девичьей комнате. Дежурил дед Семён, который смотрел сквозь пальцы, на то, кто к кому пошёл, справедливо полагая, что его дело следить, чтобы на этаже не было посторонних, а что свои бродят «туды-сюды», так это их дело. На стук сразу же открыла Лена. Он вошёл. Девочки воззрились на него с тревогой: алкогольное опьянения все трое определили мгновенно – сказывался многолетний опыт вынужденного изучения этого периодически естественного состояния мужчин (у женщин необычное, но естественное состояние организма называется «беременность»).

– Девчонки, скажите, где на улице есть кран с водой, может возле столовой?

Валькины колени вдруг ослабли и пол под ногами дрогнул.

– Зачем тебе? – забеспокоилась Даша.

– Спор у меня с Аркашей вышел, старый наш спор, – язык у него уже начинал заплетаться, – некогда рассказывать, короче, я выпил полный стакан водки. Сейчас меня не станет, а я не хочу, чтобы они меня таким видели.

В этот раз пол ушёл из-под Валькиных ног, точно палуба корабля в сильный шторм. Чтобы не упасть он ухватился за спинку Дашиной кровати. Та подскочила к нему, обвила руками и помогла сесть.

– Девочки, пожалуйста! – Даша умоляюще взглянула на подруг. – У Али три кровати пустые, поночуйте сегодня у неё, а я тут… управлюсь…

Очнулся Валька перед рассветом, за окном было ещё темно, но уже не чёрной ночной темнотой, а серой, предрассветной. Он лежал у окошка на кровати Лены. На своей кровати спала Даша, спала прямо в одежде. Валька попытался припомнить вчерашний вечер. Последнее, что он помнил хорошо, – Даша сажает его на свою кровать. Дальше в сознании был черный провал. Мелькнуло правда, но тут же и растаяло смутное видение, как он, одной рукой опираясь на Дашу, а другой цепляясь за стену, бредёт по коридору.

Он вытянул руку, поднёс к глазам часы. Ничего не разглядев, повернулся и сел – рубашки на нём не было, ноги босые.

Даша мгновенно проснулась и тоже села на кровати:

– Что, опять плохо? – в её голосе была тревога.

– Почему плохо? Хорошо! – он улыбнулся, пребывая в полной уверенности, что вчера его просто уложили спать, а вот теперь он проснулся.

Он и правда чувствовал себя прекрасно, будто и не было вчера того стакана водки. Даша встала, включила ночник и опять присела на кровать, прижав руки к груди. Плечи её вздрагивали – она беззвучно плакала.

– Что случилось, – спросил он испуганно, – почему ты плачешь. Я обидел тебя ночью?

– Нет, – она улыбнулась сквозь слёзы, – просто я боялась за тебя очень. Тебя так рвало, я думала, уже кровь из тебя польётся. Рубашку сняла, джинсы тоже хотела, но сил не было – только тебя умою, в комнату приведу и уложу, ты опять садишься, вот как сейчас: «Даша». Ну опять тащу тебя к нам в туалет, там на коленки ставлю и за волосы держу, чтобы не упал лицом туда.

Валька, чувствуя, как лицо заливает краска стыда, положил голову ей на колени. Она взъерошила его волосы.

– Бедная Дашка, ты за эту ночь сто своих вечеров отработала. Ты прости меня, дурака, знал же, чем дело кончится, так нет, из-за дурацкого самолюбия нужно было этот стакан выпить!

Она заглянула в его глаза, покачала головой и в который раз его удивила:

– Нет, не говори так. Не знаю, что там было промеж вас, только не из удовольствия ты пил – тебе так нужно было. И правильно, что ко мне пришёл: это наше бабье дело, вас, мужиков, в порядок приводить, – она подала ему рубашку и обувь, – иди, проснись теперь у себя. Мои не проболтаются.

                   ***

Худшие Валькины опасения не оправдались: никто не заметил, что в комнату он заявился лишь под утро. Помогло, видимо, то, что улёгся он до того, как соседи по комнате начали бегать в туалет по утренней нужде. А с вечера, видимо, не обратили внимания, что он ещё не ложился – на то могло быть сто причин. Это не могло не радовать – он добился своего.

Аркадий, когда шли на работу, поравнялся с ним и, хлопнув по плечу, протянул руку:

– Ну ты силен, никогда бы не подумал. Я бы умер, наверное, если бы стакан водяры хватанул.

– Армейская практика, – ответил Валька и вдруг с удивлением осознал, что не врёт: в армии он действительно пару раз, в стрессовых правда ситуациях, проделывал нечто подобное.

– Как-то после учений мой капитан и трое рядовых, включая меня, почти двенадцать часовгрузили технику на платформы. Нужно было переписать номера всех машин и платформ, проверить крепления каждой машины и специальные изделия укрыть брезентом. Был конец ноября и лил дождь. Словом, когда часов через пять капитан понял, что пневмония обеспечена всем четверым, то затащил нас под какой-то навес и налил спирта в кружки, а четверть кружки спирта – как раз стакан водки. В другой раз мы с приятелем, чтобы не затевать разборок с ротным старшиной, зимой на морозе поллитровку просто вылили себе в глотки и пошли в клуб фильм смотреть. Да и вчера – я просто очень сильно разозлился на тебя! Ладно, забыли!

Ещё одна приятная неожиданность ждала его вечером. Они с Каширой и Ремизовым серьёзно задержались в тот день: их попросили после основной работы застелить бетонной плиткой дворик у нового корпуса детского садика.

Плитка, песок и раствор на большом стальном листе ждали их с обеда, и раствор уже начал схватываться. Кашира сбегал за водой и, подливая понемногу из ведра, принялся доводить раствор до состояния густой сметаны. Игорь, вооружившись лопатой, стал выравнивать поверхность, подсыпая песок в ямки и срезая бугры. А Валька занялся укладкой плитки. Работа была непривычная, и раствор, в итоге, они прикончили только часам к восьми. Устали до смерти и лишь под горячим душем немного пришли в себя.

В Валькиной комнате играли в преферанс. Ремизов повалился на кровать, Кашира сменил кого-то за столом, а Валька отправился покурить. Когда он выходил, Сметаныч, раскладывая карты по мастям и оттеняя цвет, как бы между прочим заметил:

– Тут тебя, птица-Говорун, одна стрекоза зеленоглазая весь вечер домогается, говорит, у неё к тебе дело неотложное. Три раза игру нарушала.

– Знаем мы эти дела, – прогудел Тимофей, изучая свои карты. – Семь первых.

– Всё-то ты знаешь, – огрызнулся Чибисов, заглядывая в его расклад, – и не семь, а все восемь.

Он вышел из комнаты и увидел, как в конце этажа из своей комнаты вышла Даша. Увидев Вальку, показала рукой на выход и пошла вниз. Валька, стараясь идти, а не бежать (получалось, впрочем, плохо), припустил вдогонку. Но долго бегать не пришлось: Даша ждала его у выхода.

– Случилось что? – Валька посмотрел на неё с тревогой.

– Нет, – улыбнулась она, – просто хотела узнать, как ты, и погулять немножко.

– Я в порядке, будто и не было ничего. А вот ты, небось, спать хочешь: всю ночь меня караулила.

– Хочу, – честно призналась она, – я лягу скоро, а теперь пойдём в скверик, на нашу лавочку. Ты возьмёшь меня на руки, как тогда, а я подремлю на тебе немножко. Только ты меня не трогай! А если и вправду засну, разбуди через час. Ладно?

Валька ошалело уставился на неё. Она сдвинула брови:

– Не хочешь? Ты устал сильно – столько работал. Давай тогда по домам. Завтра погуляем. Но он уже пришёл в себя, схватил Дашу за руку и увлёк за собой.

Они продрались сквозь густой кустарник и устроились на той самой лавочке, где Валька нашёл её неделю назад, почти бездыханную. Она уютно устроилась у него на коленях, склонила голову на грудь и закрыла глаза. Он тронул губами её висок и начал гладить по голове, перебирая мягкие завитки волос. Даша шевельнулась:

– Эй-эй, договор был, меня не трогать.

– Что за дискриминация такая, – Валька притворно рассердился, – ей, значит, можно на меня с ногами залезть, а мне её и по головке погладить нельзя?

– Нельзя, раз я не разрешила, – она примирительно ткнулась губами в его щёку, – Валечка, ты же… – она запнулась, – ну как у англичанов такие мужчины называются?

– У англичан, – поправил он машинально, – а называются джентльмены.

– Да-да, и ещё ты – рыцарь. Потому что спас меня.

Он снова поцеловал Дашу в висок, прямо в нежный завиток светлых волос и подумал, что хотел бы вечно держать её на руках, целовать её покорные и такие сладкие губы, ощущать бархат её кожи, шёлк её волос, чувствовать тепло её тела, её запах – нежную смесь молока с земляникой, слушать её забавно неправильную, но всегда такую живую и искреннюю речь…

Её дыхание становилось всё более размеренным – она на глазах засыпала.

У Вальки у самого сознание туманилось, возникали и исчезали неясные видения… То душа наполнялась теплом и нежностью от сладких грёз, что это пугливое, хрупкое и такое желанное создание – его жена… То в груди закипала злость оттого, что все его друзья и знакомые показывают на Дашу пальцами и смеются Вальке вслед: «Деревенщину неотёсанную себе нашёл» …

Он встрепенулся, выбираясь из грёз, и замер – внутри обожгло, будто кислоту пролили: окончательно прогоняя сон, его заполняло чувство безвозвратной утраты. И он знал, что, вернее кого, он теряет…

Стараясь не потревожить спящую девушку, Валька залюбовался тонкими чертами милого лица, шёлковыми кудряшками, пушистыми ресницами…

Да, он её любит… Но… никогда на ней не женится… Просто не сможет! Ведь почти всё, что он успел ей рассказать, было для неё внове: египетские пирамиды и фараоны, древняя Греция и Рим, классика кино (уж какой там Тарковский или Феллини, она и «Чапаева» не видела), художественная литература (утрируя, конечно, можно сказать, что и «Букварь» она до конца не дочитала). И чья в том вина, что вот три очень неглупые, добрые и надёжные девочки, родились и выросли в самом сердце России, а их ни в школе, ни в семье даже по-русски толком говорить не выучили? Кругозор почти на нуле, все их знания – это только то, что было вокруг, то, что они видели и могли потрогать. У Светы и Лены отцы пили по-чёрному. У Даши – не было вовсе.

Вот уехали они из своих деревень и пытаются оторваться от своего мира и встроиться в иной, в его, Валькин, мир. А как это сделать? Замуж выйти? Но вот ведь они сами говорят, что ни инженеры молодые, ни студенты не проявляют интереса к ним (разве что к их юным, прекрасным телам).

Вот и смирилась Света, что в пятнадцать лет её изнасиловали. Даже не пыталась заявить в милицию, боясь гнева родителей, позора и осуждения односельчан. И Лена бросилась на шею заезжему женатому парню, чтобы не повторить историю Светы.

А вот это нежное зеленоглазое создание, что дремлет сейчас у него на руках и не позволяет к себе прикасаться, – куда и к кому бросится она, как долго сможет хранить себя в чистоте? Она ведь и льнёт к нему, и все трое, да нет, все четверо, прилипли к их компании потому, что почувствовали – здесь не обидят, и явно наслаждаются каждым часом этого прекрасного и скорее всего неповторимого для них лета.

Он снова с нежностью тронул губами её висок и вдруг ясно понял ещё одно – не только Алевтина, прошедшая через следственный изолятор, но и обе кареглазые проказницы, успевшие, каждая по-своему, ощутить, что такое женская доля, стараются сберечь «малую».

Тут «малая» зашевелилась и заговорила. (Помните про объятия? Её как раз обнимали сейчас…)

Она забормотала, не открывая глаз, что-то неразборчивое. Так люди, начиная просыпаться, иногда вслух проговаривают какие-то фрагменты ещё длящихся снов. Но постепенно речь её становилась понятней:

– Хорошо… баюкать, как мама в детстве… и отец… не помню… он пьяный под трактор попал, на котором ехал… насмерть… Мама говорит – он добрый был… он меня тоже на руках… и целует, как ты сейчас, в висок… мне четыре года было… я лица его даже не помню… на фотографиях только…

Потом она замолчала, поёжилась… и проснулась.

– Я спала?

– Не долго.

– А во сне не говорила?

– Так, бормотала сквозь сон что-то, не разобрать.

– А время сколько?

– Нужно говорить: «Который час?», – улыбнулся Валька.

– Который час? – послушно повторила она и улыбнулась в ответ. – Жалко, нельзя, чтобы вы хотя бы годик здесь пожили, я бы такая умная от тебя стала.

– Ты и сейчас умная, это я серьёзно, а от меня ты бы не ума, а знаний набралась, а это не одно и то же.

– Ну пусть знаний, что они помешают? Я и сейчас всё-всё запоминаю, что ты рассказываешь. Мне так интересно! Ты говоришь, как учитель наш по географии.

Чибисов припомнил, что она действительно огорошила его однажды по-настоящему серьёзными познаниями в географии, что было тем более поразительно, что в остальных науках не было даже среднего уровня.

– А время… ой, который час?

– Можешь подремать ещё минут пятнадцать.

– Хорошо, – она плотнее прижалась к его груди, – мне так с тобой хорошо, а нам всем – с вами. Жаль только, что скоро всё закончится, вы уедете, а мы тут скучать останемся. Такого лета ведь больше не будет.

– Мы зимой приедем на практику.

– Ну-у, – протянула она, – то зимой. Приедете на неделю, будет вас сто человек – все чужие. Поселят вас на третьем этаже, и вы даже погулять не сможете пойти: у вас там дежурные будут. А сейчас – воля. Только вы да мы. Вот забралась я тебе на руки, а вокруг никого, а если кто и придёт, так только свои.

Нет, Валечка, уедете и забудете нас. Там, рядом с вами, другие девочки будут, ваши. На что вам мы, дурочки деревенские. Это сейчас вам хорошо с нами, потому что других рядом нет, а мы вас любим… как братиков или подружек… И вы нас тоже, как сестрёнок глупых, да только ни братики на сестрёнках не женятся, – лицо её исказила гримаска, – ни сестрёнки замуж за братиков не выходят. Мы же не сможем там, среди ваших, жить – они вас дразнить будут, а на нас пальцами показывать. Мы вам сейчас – как девчонкам куклы новые: поначалу играть интересно, но не вечно же так будет.

Она замолчала. Молчал и Валька, у которого просто пропал дар речи, потому что Даша вслух повторила его недавние мысли. Он стиснул её за плечи так, что она жалобно пискнула: «Задушишь!» Потом, когда объятия ослабли, слезла с его коленей:

– Пойдём, – она потянула его за руку, – а то грустно становится и хочется плакать.

А когда шли к общежитию, вдруг повернулась к нему:

– Валя, а ты не обидишься…

– Можно, я теперь одна пойду, а ты погодя, – продолжил за неё Чибисов.

– Не дразнись, это тогда было, – она взглянула на него с укором, но Валька сложил такую покаянно-жалобную физиономию, что она прыснула и захлопала пушистыми ресницами, – ты весь обманный, никогда не понимаю, взаправду ты говоришь или смеёшься.

– Тебе не нужно понимать – ты всё чувствуешь, – серьёзно ответил Валька, – я иногда боюсь даже, как правильно ты всё чувствуешь. Вот, например, сейчас. Скажи, что ты чувствуешь сейчас, только честно?

– Честно?..

Даша опустила голову, несколько раз глубоко вздохнула, каждый раз пытаясь начать говорить и не решаясь, наконец судорожно сглотнула и прошептала:

– Сейчас… ты меня любишь…

Если бы Чибисова огрели дубиной по затылку – это не произвело бы на него такого впечатления, как эта шёпотом произнесённая фраза. Он потянул было Дашу к себе, с намерением зацеловать насмерть, но она упёрлась ладошками ему в грудь:

– Не надо, Валечка! А то я заплачу прямо сейчас. А тебе не нужно моих слёз видеть. Я приду к себе, заберусь в постель, обниму подушку – буду думать, что это ты, поплачу полчасика, а уж потом засну.

Увидев, что Чибисов напрягся, она погладила его руку,

– Охолони́, что ты такой заполóшный! Девчонки плачут ведь не только от горя, от счастья тоже. Мне хорошо сейчас, и я хочу об этом поплакать.

У Вальки отпустило сведённое судорогой тело, он прошёл несколько шагов, затем вспомнил что-то и повернулся к своей ненаглядной.

– Что ты хотела спросить или попросить?

– А, – она застенчиво улыбнулась, – попросить хотела, чтобы ты меня ещё раз поцеловал, как тогда в лесу. Мне так сладко было. На меня какое-то тепло нашло и прямо сюда, – она положила ладошки на низ живота. – Только не сегодня, а то я взаправду заплачу.

А знаешь, чего мне ещё хочется? – она смотрела ему прямо в глаза. – Чтобы мы с тобой встретились через семь лет.

Чибисов удивлённо воззрился на неё:

– Почему через семь?

Она пожала плечами:

– Не знаю, просто цифра хорошая. Хочу, чтобы встретились, посмотрели друг на друга, узнали кто кем стал, как эти годы прожил.

– И всё? – Валька все ещё пребывал в недоумении.

– И всё. А что ещё? – она лукаво сощурилась. – Пошли домой, вам, мальчишкам, всё равно не понять, я уже говорила – разные мы.

                        ***

Валька закончил рисовать схему, записал полученные результаты и с удовольствием выгнул спину: всё – «лабораторка» закончена. Он взглянул на часы – управился всего-то за пятьдесят минут. Последняя пара. Можно уйти домой на сорок минут раньше. Он бросил вопросительный взгляд на Лёшку Шелепина. Тот кивнул и улыбнулся. Оба встали и, сдав работы, вышли за дверь.

Лёшка был младше Чибисова, как и большинство сокурсников, поскольку в институт попал сразу после школы. Разница в четыре года в этом возрасте ещё ощущалась, но уже не была непреодолимым препятствием для равноправных отношений.

Они вышли во двор, затем на улицу и направились к метро через сплетения московских переулков и дворов.

– Давай прогуляемся, – предложил Лёшка, – погода какая, прямо лето!

– Можно, – согласился Чибисов.

Они дружно взяли левее и дворами вышли на Спартаковскую, по которой и зашагали к центру, к площади Ногина. Этот маршрут был не нов, они частенько шагали вот так почти час и болтали обо всём на свете. Инициатором обычно бывал Лёшка, которому нужно было обсудить какую-нибудь житейскую ситуацию. Он знал, что его выслушают, не будут смеяться, что бы он ни рассказал, и, если возможно, дадут добрый совет.

Валька предположил, что и в этот раз приятелю нужно поведать ему какую-то историю. И не ошибся. Шелепин познакомился с очередной девушкой. Она производила впечатление очень юной и совершенно неопытной, но в первый же вечер попросила обнять её и поцеловать.

– Нет, понимаешь, я бы, конечно, её и так поцеловал, но она сама попросила, почти приказала. Разве это нормально, когда девушка просит с собой что-то делать. По-моему, всё должно происходить без слов, – возбуждённо говорил Лёшка. – А на вид такая вся… ну просто невинный ангел.

– Ну, всё от ситуации зависит и от того, кто и как просит, – ответил Чибисов, – что я могу сказать, если при вашем разговоре не присутствовал и девушку твою не видел ни разу.

– Да при чём здесь ситуация, вот скажи, тебе хоть раз говорили: «Валя, я хочу, чтобы ты меня поцеловал».

Валька непроизвольно вздрогнул, но уже через мгновение широко улыбнулся:

– Не поверишь, Лёха. Говорили. Только та девушка была такая… удивительная,.. и всё в такой клубок завязалось…

– Здрасте-приехали! Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, и вообще, почему я всё узнаю последний? – притворно расстроился Лёшка.

Валька вздохнул:

– Ты же о своём хотел поговорить.

– Так это и будет о моём. Расскажешь свою историю, я смогу сравнить, подумать и принять правильное решение. Ты же не хочешь сказать, что я думать не умею?

О нет, такое Чибисову даже в голову не приходило. Лёшка был очень умный парень, слегка избалованный папиными возможностями, но лишь слегка. Кроме умной головы, он обладал ещё доброй и легко ранимой душой, что старался тщательно скрывать при помощи напускного цинизма и грубости. И ему удавалось прекрасно дурачить ребят их группы, кроме, пожалуй, двоих: Вальки Чибисова и их сокурсницы Лины.

– Лёха, идти осталось минут двадцать, я не успею всё рассказать – история длинная, если коротко, то будет непонятно.

– Ты хоть начни, а то давай в «Шоколадницу» зайдём. Пятница же сегодня – куда спешить. У меня денег хватит на двоих. И потом, я приглашаю, – добавил он быстро, прекрасно зная, что, во-первых – Чибисов старается не тратить деньги на баловство, пытаясь как можно дольше не прибегать к родительской помощи, а во-вторых – Валька ужасно не любил, когда Лёшка платил за двоих.

Чибисов вздохнул:

– Ладно, пойдём, только плачу я за себя сам.

– Хорошо, у богатых шабашников свои причуды, – пожал плечами Шелепин.

Пока шли к метро «Октябрьская», Валька успел рассказать истории Лены, Светы и Алевтины, но пока ни словом не обмолвился ни про ночную погоню, ни про крапиву, ни про Дашу.

Лёшка, не произнося ни слова, слушал как заворожённый. И только когда пришли в кафе и заказали знаменитые блинчики и горячий шоколад, он впервые открыл рот:

– Когда это всё было?

– Этим летом, на шабашке.

– Ты так про них рассказывал, что я каждую, как живую, увидел. Почему я вечно знакомлюсь не с теми? Я этих твоих подруг уже почти люблю. Жаль, на живых посмотреть нельзя.

– Почему нельзя, ты их всех зимой увидишь, а я вас познакомлю, – и в ответ на удивлённый Лёшкин взгляд пояснил, – мы работали на нашей Дмитровской базе, а девчонки эти – «поварёшки» из тамошней столовой, и ты их точно увидишь, потому что зимой мы там будем на практике.

– Слушай, – Шелепин заёрзал на стуле, – отец весной дачу купил под Дубной. Мы, как из Анапы вернулись, каждый выходной там были – в порядок её приводили. Это что же получается, я всё лето мимо вас по Дмитровке катался?

– Выходит, что так.

– Ну давай, продолжай, ты сказал, что их четверо, а я пока только про троих слышал. Четвертая – это та самая, да?

Чибисов кивнул и, под блинчики со сладкой начинкой и горячий шоколад, продолжил рассказ. Когда же он закончил, Лёшка покрутил головой и, несколько раз глубоко затянувшись табачным дымом, выдохнул:

– Да она просто ведьма… в хорошем смысле слова. И просить она тебя могла о чём угодно, имела право. Представляю, чего она натерпелась, приводя тебя в чувство.

Глаза, говоришь, зелёные? Она рыжая?

– Нет, – ответил Валька, – волосы пшеничные с рыжинкой, а веснушек почти нет, но кожа очень светлая. Ну что, пойдём?

– Да подожди ты, – и Лёшка, перехватив официанта, что-то сказал ему на ухо, – за такие рассказы платить надо.

– Что ты ещё придумал, какая плата?

– Всего только кофе с ликёром, и это точно за мой счёт, я тебе должен.

– Да за что хоть? Не придумывай! Я плачу за себя сам.

– За блинчики и шоколад плати, а это моё. Ну не спорь с младшими, тиран! Деньги всё равно не мои, а папины, не обеднеет от двух чашек кофе, а если я скажу, что на тебя потратил, так он и ещё подкинет. Ты же знаешь, все мои тебя любят – ты такой положительный и так правильно на меня влияешь!

– Трепло ты, Шаляпин, – проворчал Чибисов, называя Лешку студенческим прозвищем, но на самом деле ему было приятно услышать похвалу его родителей.

– А если серьёзно, так неужели ты не понял, что действительно ответил на все мои вопросы. Я теперь точно знаю, как себя вести с моей новой знакомой. Во-первых, её нужно понять…

Лёшка говорил ещё что-то, но Чибисов его не слышал. Воспоминания о недавних событиях нахлынули на него и увлекли в водоворот сладкой муки. Он не всё рассказал Лёшке. Умолчал о том, например, как они ворвались в душ, когда его зеленоглазая нимфа танцевала и пела под струями воды. О пучке крапивы, спасшей человеческую жизнь. И ещё об одной ночи он умолчал – это было слишком личное, касалось не его одного, да и не пристало о подобных вещах рассказывать даже близким друзьям. ЭТО принадлежало только двоим.

                   ***

Они выгнали стены корпуса под крышу и сложили внутренние перегородки. Официальная работа сделана. Можно было ехать домой. Только куда домой? Если под домом понимать Москву, то «домой» означало в такое же пустое общежитие. Посовещавшись, дружно решили остаться и «дошабашить» (термин ввёл Кашира) до конца августа.

Тимофей позвонил в институт и им разрешили остаться в общежитии. Кроме того, сотрудник кафедры, ответственный за строительство корпуса, так обрадовался, что можно перекрыть крышу уже летом, а под крышей спокойно заниматься отделочными работами, что пообещал не закрывать договор с ними до начала занятий.

Шабашки подворачивались одна за другой, не каждый день нужны были все, деньги у них были, так что жизнь потянулась хоть и трудовая, но не суетная. Если кому-то нужно было в Москву, он мог спокойно ехать и на день, и на два, и на три. Отсутствовать дольше трёх дней никто себе не позволял – заработанные деньги шли в общий котёл. Чаще других, понятное дело, отлучались Аркадий и Ремизов.

Для Вальки и Даши наступили золотые дни. Всё свободное время они старались проводить вдвоём. Зеленоглазая фея жадно впитывала всё, что рассказывал её друг, учитель и повелитель, а по ночам, крепко обняв подушку, плакала и корила себя за свой боязливый нрав, который не позволил ей начать в открытую встречаться с Чибисовым раньше. Причём рыдала иногда так, что соседки по комнате донесли Алевтине (из лучших побуждений, конечно!). После чего страдалица была вызвана на «ковёр», заключена в объятия, расцелована в распухший нос и покрасневшие глаза и допрошена с пристрастием, нежным, правда, и сочувственным:

– И что ты девчонкам по ночам спать не даёшь? – Алевтина усадила её на колени, и, обняв, ласково перебирала нежные завитки волос у висков.

– Он же уедет через десять дней, Алечка, и я его больше не увижу. У меня, у дурочки, два с лишним месяца было, а я, – голос у неё прерывался, – только вторую неделю с ним.

– И слава Богу: если бы ты все два месяца с ним провела, то сейчас седуксен или веронал горстями глотала, а то ещё хуже – вены себе резала. А так поплачешь-поплачешь и через пару месяцев всё пройдёт. Может, и не всё, но точно полегче станет, – она нежно поцеловала распухший от слёз курносый нос. – Или ты замуж за него хочешь?

Дашу обнимали (помните, что это делает с девчонками?), поэтому она уткнула этот самый нос в грудь Алевтины, обречённо вздохнула и покаянным тоном честно призналась:

– Конечно хочу, только не пойду, не смогу. Со страху действительно могу и седуксен, и вены… Я не выживу с ним «там». Я же могу жить с ним только «здесь». А как он «здесь» останется? Он не останется, потому что запьёт со скуки, а меня ненавидеть будет…

Мне хорошо с ним, знаешь, он меня меняет, я уже не живу, как раньше, я становлюсь другой и уже не смогу вернуться в ту Дашу, что была до встречи с ним.

Алевтина обняла её покрепче и, прижавшись щекой к её лицу, подумала:

– Оба дураки: нашли друг друга, любят друг друга, понимают, что души у них одинаковые, но вместе не будут никогда. Чёртова социальная лестница. Непреодолимый барьер для обоих. А несколько лет подождать не смогут – в их возрасте это невозможно. Ну что ж – не судьба! И всё же хорошо, что они встретились.

Даша пошевелилась:

– Спасибо, Алечка, мне лучше теперь, я пойду к себе.

– Не плачь только, дай девчонкам поспать, а то оставайся у меня сегодня – места хватит.

– Нет, я к себе, спасибо, – она порывисто обняла старшую подругу и вышла за дверь.

                   ***

У Вальки тоже в мыслях порядка никакого не было. Он пытался разобраться в ситуации и понять, что делать дальше, но каждый раз запутывался, выстраивая в голове логические схемы, которые не хотели выстраиваться и рушились, ибо нельзя совместить несовместимое.

Он исполнил Дашину просьбу поцеловать её. Привёл за руку к тому самому дереву, у которого сделал это в первый раз. Прижал спиной к стволу, обнял и приник к её губам. В этот раз ему ответили, сначала робко, как бы пробуя на вкус его губы, затем смелее, потом и вовсе обхватили его голову руками и не отпускали, пока оба не задохнулись. И только тогда оторвались наконец друг от друга с сожалением, что так быстро закончился воздух в лёгких, и жадно хватали этот самый воздух широко открытыми ртами. И тихоня-недотрога не отвела и не опустила глаза, а сказала, отдышавшись:

– Сладко, ещё хочу.

И он опять жадно приник к её нежным губам, крепко прижал к себе и не отпускал, пока оба опять не задохнулись, исследуя губы, зубы и языки друг друга.

                        ***

Наступила пятница. Оба «жениха»: и Аркаша, и Игорь – привезли из Москвы своих подруг. Те давно просились в гости, но, пока шла серьёзная работа, устроить это не удавалось. Девочки привезли замаринованное мясо для шашлыка, и обе парочки собирались, переночевав в общежитии (экзотика для москвичек), в субботу утром отправиться в Дубну на Волгу, о чем заранее было договорено с Лёней Толмачевым.

Всех желающих и свободных от работы в субботу пригласили тоже, но таковых не нашлось. Более того, Толмачеву нужно было рано утром закинуть бригаду на свинарник, а уж потом он мог заняться «курортниками».

Как бы то ни было – соорудили шашлычок. В шесть Валька сбегал в столовую и позвал женскую половину коллектива на мероприятие. Но те, узнав, что в компании две москвички, засмущались и принялись отнекиваться, тем более что ночевать в общежитии оставались только Даша и Светлана, а Лена и Алевтина торопились на автобус: Лена ехала провести выходные с заболевшей одинокой тёткой, которая жила в Дмитрове и работала санитаркой в той самой больнице, а Алевтине нужно было неофициально повидать адвоката. У мальчишек тоже были потери в личном составе – в Москву уехал Равиль: там проездом был его двоюродный брат.

Чибисов всё же уговорил девчонок прийти на полянку. Те сказали, что так и быть, хоть обе и умирали от страха, но только на часок.

Приезжие, Жанна и Инна, были девочки воспитанные, дружелюбные и компанейские. Через полчаса Даша со Светой уже болтали вместе со всеми, хоть немного и дичились, особенно Даша. Они действительно провели у костра около часа и засобирались домой – кому суббота, а кому вставать почти в четыре утра. Валька пошёл проводить.

– А как вы ночевать собираетесь, – спросила вдруг Светлана.

– Как обычно, – не сразу понял Чибисов.

– Что же, девочки со своими парнями по двое на кровати и вы тут же? – уточнила Света.

– А, вот вы о чем? Мы отдали им свою комнату. Равиля нет. Так что впятером как-нибудь разместимся во второй.

– И кто с кем вдвоём на панцирной сетке спать собирается? – заботливо поинтересовалась Даша.

– Наверное, мы с Тимохой – в армии и не в таких условиях спать приходилось, – рассмеялся Валька, – а то вон у Алевтины комната пустая.

– Она вернётся сегодня. А знаешь что, мы с Дарьей можем пойти к ней, а ты ночуй у нас, – сказала Света, затем скорчила притворно-озабоченную рожицу и добавила, – а если один забоишься – попроси Дашку посидеть с тобой, колыбельную спеть, – и, взвизгнув, прыгнула вперёд, уворачиваясь от двух рук, размахнувшихся, чтобы влепить ей по

попе за хулиганство.

– Спасибо, это – действительно выход, (и Валька, и Даша промахнулись), тем более что мне у вас привычно, – рассмеялся Чибисов, но смех его был тут же пресечён Дашиным локтем, который неизвестно почему врезался ему в рёбра. Коротко охнув, он продолжил, – я тогда ребятам скажу, чтобы не изобретали ничего: а то Лёнька собрался в машине ночевать. А вы мне ключ от комнаты дайте.

– Не нужен тебе ключ, мы дверь открытую оставим, – Даша погладила Валькины ребра – мол, не ушибла?

Он тихонько сжал её ладошку: «Нет».

Перебросившись этой парой беззвучных фраз, они догнали Светлану, старавшуюся держаться на расстоянии от их рук и, также безмолвно простив ей мелкое хулиганство, вскоре вышли на освещённую асфальтированную дорожку, где девчонки отправили Чибисова обратно к костру.

                   ***

Народ постепенно расходился. Первыми отправились на покой пары, холостяки же ненадолго задержались: допили «Московское оригинальное», поболтали о том о сём. Затем прибрали полянку, потушили костёр и тоже отправились спать. У общежития расстались с Каширой, который решил покурить, а заодно встретить Алевтину с автобуса и предупредить, что у неё в комнате нашествие коллег. Валька составил ему компанию, а когда Мише подошло время идти на остановку, отправился спать.

Дверь действительно была не заперта. Он вошёл и, в свете ночника увидел, что не один в комнате – на своей кровати спала Даша. Стараясь не разбудить её, он направился к кровати Лены, которая (вы помните) стояла у окна.

Вообще-то расстановка мебели в девичьей комнате отличалась от стандартной. Комнаты были прямоугольные: на одной торцовой стене находилась входная дверь, а на противоположной – окно. Вдоль боковых стен стояли четыре кровати, платяной шкаф и стол с четырьмя стульями: две кровати и шкаф по одной стене, остальные две и стол – по другой. Девчонки же одну кровать убрали вовсе, вторую поставили под окно, а на освободившееся место притащили ещё два платяных шкафа.

Валька на цыпочках, стараясь не дышать, не шуршать и не скрипеть половицами, добрался до кровати, разделся и лёг. Он уже собирался выключить ночник, когда вдруг возникло чувство, что Даша не спит.

Его память цепко удерживала только что виденную картину: плавные линии девичьего тела под простынёй, чуть приоткрытые беззвучным дыханием губы, спокойные, без малейшего подрагивания ресницы, ровное дыхание. Но лицо… Вот оно что: лицо не было расслабленным, как у спящей.

Он тихонько позвал:

– Даша.

Ответа не последовало, но простыни зашуршали, она, выпростала руку и протянула её к Вальке. Он вытянул навстречу свою, их пальцы встретились и… Чибисова будто слегка ударило током, по руке побежали мурашки, и он услышал, как скрипнул её матрас, вздрогнула рука, а губы еле слышно выдохнули: «Ах!» Если бы только он мог знать, какой силы электрический разряд достался Даше!!!

Через мгновение всё его сознание сосредоточилось в собственной руке, которая заскользила по Дашиной ладошке и запястью. Он поймал её пальчики, судорожно сжал и тут же выпустил, страшась длить боль, которую причинил, и дальше касался уже нежно и сжимал осторожно, боясь повредить эту маленькую и бесконечно любимую ручку, с мозолями у основания пальцев от черпаков и сковородок и с возбуждающим бархатом кожи…

А ей сделалось сладко от этой боли, и она попыталась выпросить ещё, принявшись гладить Валькину ладонь, но рука её тут же была поймана и обездвижена, а попросить словами она не посмела…

Когда же её пальцы наконец выскользнули из плена, Даша принялась что-то рисовать острыми ноготками на его ладони, затем продолжила на тыльной стороне кисти.

Затем Валька вновь поймал её руку и слегка потянул к себе, чувствуя, что внутри поднимается горячая волна. Провёл, едва касаясь, самыми кончиками пальцев по впадинке на основании её ладони, и жар от поднявшейся волны тут же заполнил его всего! Стало трудно дышать, и он слышал, что и Дашино дыхание сделалось частым и прерывистым.

Когда же пальцы обоих в едином порыве скользнули вверх, лаская предплечья, он, пытаясь усмирить желание, легонько сжал дрожавшую как в лихорадке нежную девичью ручку, скользнул пальцами по жилкам и венам там, где доктора проверяют пульс, и… её пальцы вдруг судорожно сжались, с силой потянули к себе, и неведомая сила швырнула его навстречу этому страстному призыву…

Впоследствии он не мог вспомнить, как оказался в её постели.

Доля секунды, мгновение, она ждала его, распахнув объятия, и как только грудь коснулась груди, прижалась к нему, так крепко, как хватало сил. Он подхватил её, дрожащую, покорную, приподнял за плечи и нашёл губами её губы. Мёд, нектар… Нижняя губа, верхняя и снова нижняя. Влажный, сладкий, до умопомрачения податливый, покорный, увлекающий за собой внутрь язычок лесной зеленоглазой нимфы. Он целовал её глаза, обводил кончиком языка, словно рисовал, брови, проникал в маленькие ушные раковины, трогал мочки ушей.

Вдруг, разомкнув объятия, она прошептала: «Подними меня». Валька скользнул на пол, отбросил простыню, укрывавшую девушку, и помог Даше сесть. Она сложила руки крест-накрест и ухватилась за низ ночной рубашки, заёрзала на кровати, пытаясь выдернуть её из-под себя:

– Помоги!

Уразумев, какую помощь от него ждут, он поцеловал любимый завиток у Дашиного виска и вытащил из-под неё подол ночнушки. Её руки мгновенно взметнулись вверх, зашвырнули рубашку на соседнюю кровать и опустились на Валькины плечи, пытаясь привлечь его к себе. Не тут-то было! Он не собирался упускать такую возможность – полюбоваться на её обнажённую грудь, а потому, не позволил прижаться к себе.

Порадовавшись, что не успел выключить ночник, и глаза, привыкшие к полумраку, различают мельчайшие детали, залюбовался прелестными округлыми холмиками с розовыми верхушками. Затем опустил Дашу на подушку, и, охватив губами ближайший сосок, потянул его в себя, а когда тот весь оказался во рту, тронул его языком, и ещё,.. и ещё,.. и ещё…

По телу девушки прокатилась волна крупной дрожи, и Даша почувствовала, что её тело превратилось в желе. Руки безжизненно соскользнули с Валькиных плеч, ноги, вот только что немного согнутые в коленях и крепко сжатые, позволили коленям безвольно разойтись в стороны. Она попробовала сдвинуть их или, по крайней мере, выпрямить до конца ноги, но мышцы толи не хотели двигаться, толи вовсе отсутствовали, она не поняла, а потому отказалась от этой затеи, тем более что её мучитель, освободив пленённый сосок, тут же взял в плен другой и обошёлся с ним уж и вовсе безжалостно.

Наверное, на секунду-другую она просто лишилась чувств, потому что когда вновь начала ощущать его губы и руки на себе, то оказалось, что одежды на ней уже нет никакой (и когда только её трусики успели отправиться вслед за ночнушкой?), а губы и руки повелителя творят полный разбой. Её безжалостно целовали, начиная с макушки и кончая шеей, причём так нежно и ласково, что не было никакой возможности вернуть хоть какое-то подобие контроля над собственным телом. И пока губы и язык этого «палача-садиста» бесчинствовали на её лице и шее, его руки теребили груди, гладили плечи, забирались под мышки и ласкали бока и живот. И спасения от всех этих ласк не было никакого – оставалось или умереть, или покориться.

Она выбрала второе, чувствуя, что из каждой точки её тела, к которой прикасались руки или губы мучителя, заструился к низу живота ручеёк красного (ей так виделось) тепла. И его становилось всё больше и больше, потому что всё больше и больше становилось питавших его ручейков. Затем, неизвестно почему, это тепло вернуло её в прежнее состояние: руки и ноги начали слушаться приказов хозяйки. И она решила, что хочет и будет участвовать во всём происходящем, и, притянув его голову к себе, сама принялась его целовать…

А потом она перехватила его ласковые руки, скользнувшие было по бёдрам внутрь,.. туда,.. и тронувшие уже редкие волоски внизу живота. А когда он, удивлённый этим странным сопротивлением, остановился, она, приподняв голову, попросила: «Не трогай меня там руками, пожалуйста»…

Валька смотрел в широко распахнутые, полные сладкого ужаса, глаза. Услышал мольбу уже немного распухших от его ласк губ: «Не трогай меня там руками, пожалуйста», – и уступил. Дальше он помнил плохо, потому что обоих захлестнуло безумие. Он оказался охваченный её коленями (Господи, как это случилось?), она вновь приподнялась, и он услышал вторую просьбу: «Только чтоб мне ничего не было!» Валька заплетающимся языком заверил, что он за всё отвечает и ситуация полностью под контролем. Ему не очень-то поверили, но бессильно упали на подушку и обречённо закрыли глаза – будь что будет! Он поцеловал дрожащие, то ли от страха, то ли от желания, а скорее всего – и от того и от другого, ресницы и медленно двинулся вперёд, раздвигая горячее и влажное лоно и вдруг… наткнулся на препятствие… Услышал не то всхлип, не то сдавленный стон, увидел закушенную нижнюю губу, замер на мгновение, но руки девушки тут же обвили его бедра, потянули к себе и … он не остановился… А кто бы остановился?!

То, что происходило дальше, можно описать одним единственным словом «нежность».

***

Звонил внутренний телефон.

– Григорий, – крикнул Чибисов, не отрываясь от схемы, которую тщетно, вот уже несколько часов, пытался настроить – лазерный луч не желал фокусироваться в нужном месте. Валька закончил проверять расположение элементов и, не найдя ошибки, вытащил калькулятор – проверить расчёты. Григорий, коллега и напарник по лаборатории, тронул его за плечо:

– Зайди в отдел, тебя к городскому телефону просят.

В отделе ему кивнули на аппарат у дальней стены.

– Валька, привет, – раздался в трубке жизнерадостный голос Лёшки Шелепина, – ты что сегодня вечером делаешь?

– Да вроде не было никаких особых планов, а что?

– Может свидимся, а то последний раз встречались, когда Любаша проездом в Москве была. Помнишь? Мы тогда ещё Линку разыскали, а больше никого не успели.

– Помню, конечно! Повидаться, сам знаешь, всегда рад. А что за спешка такая – прямо сегодня.

– Да тут тебя одна твоя старая знакомая разыскивает.

– Какая знакомая? – Валька порылся в памяти. – У какой это старой знакомой не было его рабочего телефона? Домашнего, разумеется, нет ни у кого, потому что его вообще нет.

– Специалист поварского и кулинарного дела, зовут Дашей, глаза зелёные, рост…

– Уймись, Шаляпин, толком говори.

– Давай в шесть в «Шоколаднице». У меня ностальгия по этому заведению. Я тебе там всё и расскажу. История действительно – занимательная, – и он повесил трубку.

В шесть Чибисов был на месте, покрутился у входа и, не высмотрев Шелепина, решил подняться в кафе. Лёшка с чашечкой кофе в руках ждал его за столиком.

Протянув ему руку, Валька огляделся:

– А здесь почти ничего не изменилось!

– Да, отозвался Лёшка, подновили немного, а так, прямо как тогда, помнишь, я тебя сюда затащил, когда с этой авантюристкой Женькой познакомился, а ты мне тогда впервые про «поварёшек» рассказал, – он вытащил пачку сигарет и они закурили.

– Блинчики и шоколад? Традицию нарушать не будем, если уж у тебя такая ностальгия, – Валька улыбнулся, – и я заплачу.

– Ну уж нет, – запротестовал Шелепин, – за основное блюдо я плачу сам, а вот кофе с коньяком сегодня с тебя: ибо рассказывать буду я.

– Почему это с коньяком, – притворно насторожился Чибисов, – в прошлый раз с ликёром было. Неужели твоя история круче моей.

– Нет, не круче, просто она про человека, который точно стоит коньяка.

– Слушай, – Валька подёргал себя за ухо, – раз ты сам про неё вспомнил – объясни, почему ты назвал её авантюристкой, и кем вообще была эта Женя?

– Почему «была»? Она и сейчас есть, и всё такой же неугомон. Мы с ней иногда созваниваемся. Она лучшая подруга моей сестры. Они одногодки. Но только, – Лёшка расхохотался, – за эту историю я требую ещё один кофе, пусть будет с ликёром.

– Как одногодки? Наташка ведь младше тебя на пять лет.

– Почти на шесть. Вот-вот, в этом-то всё дело и было. Помнишь, я познакомился с Женей в кафе, и, она сама попросила обнять её и поцеловать. Я поцеловал, конечно, но чувство было такое будто я свою малолетнюю Наташку целую. Да и не понравилось мне, что она сама попросила… Словом, я проводил её домой и дал понять, что больше встречаться с ней не намерен. Но у меня остался её телефон. После разговора с тобой я перебрал в памяти нашу встречу и увидел, что со мной будто две разные девушки были: одна – совсем ребёнок, а вторая сама на шею бросалась. Тут я вспомнил, как моя Наташка, в свои четырнадцать, на какой-то фильм «до шестнадцати» бегала. Стащила у матери губную помаду, тушь и тени. Разрисовалась вся и ещё меня спрашивала, выглядит она на шестнадцать или нет. И меня осенило – со мной действительно познакомилась малолетка, которая изо всех сил выдавала себя за взрослую.

Я позвонил ей и назначил встречу в том же кафе. Заказал что-то нейтральное: кофе, орешки, пирожные,.. не помню, она, не ожидая подвоха, расслабилась, и тут я попросил официанта принести два коньяка. Когда она услышала про коньяк, то явно перепугалась, причём так забавно! Знаешь, это как ребёнок, гуляя с мамой натыкается на собаку и, повторяя «я не боюсь, я не боюсь», пятится, вцепившись в мамину юбку, и пытается спрятаться у неё за спиной. Меня такой смех разобрал! Я её так прямо и спросил: «Сколько же тебе лет, ребёнок?» Она с перепуга настаивала, что ей восемнадцать. Тогда я повёл её к себе домой, сказав, что она мне очень нравится и я хочу познакомить её с родителями. Дома завёл в ванную, якобы руки вымыть, включил воду, а потом наклонил её к раковине, зачерпнул пригоршню воды и размазал тушь по лицу. Пришлось ей, несчастной, умываться, а когда она всю штукатурку с себя смыла и глянула в зеркало, то и сама всё поняла. Тут Наташка выползла из своей комнаты – узнать, что за шум. Ну я и подарил Женьку ей.

Валька уже давно трясся от хохота:

– И что, сестрёнка не поинтересовалась, где ты её взял?

– Ну, это была бы не Наташка – конечно, поинтересовалась.

– И?

– Я честно рассказал, как дело было – сказал, что она перепачкала лицо краской, боялась в таком виде домой идти и я привёл её к нам умыться. Какой именно краской, правда, не уточнил. Короче, пока я чай обеим заваривал, они уже подружились.

Валька чуть под стол не сполз от смеха, а Лёшка невозмутимо продолжал:

– Самое смешное, знаешь, что? Детский сад, авантюристка малолетняя! Она весь этот цирк устроила, поспорив с подружками, что познакомится со взрослым парнем. Доказательством должен был служить этот самый поцелуй. Накрасилась, намазалась, и они все вместе вышли на улицу и проходили мимо кафе, когда я входил туда, и подружки ткнули в меня пальцем.

Валька вытер слёзы:

– Первую чашку кофе ты честно заработал. А что ты мне сразу не рассказал?

Шелепин пожал плечами, принимая шоколад с блинчиками и расставляя всё это поудобнее на столе.

– Не помню, хотел, а потом закрутился и из головы выскочило, – он с интересом взглянул на Чибисова, – ну и выдержка у тебя. Может, наконец спросишь, зачем я тебя сюда притащил?

– Вот ещё глупости какие, сам расскажешь, – Чибисов сделал невозмутимое лицо, но не выдержал, прыснул и хлопнул Лешку по плечу, – давай, давай свою вторую историю, а то меня сейчас разорвёт от любопытства.

Лёшка сунул в рот кусочек блинчика, отхлебнул шоколад и откинулся на спинку стула:

– Ну так слушай, невозмутимый ты наш. Только вот что, раз мы здесь и никуда не спешим, позволь мне начать с самого начала и рассказать всё, что предшествовало её звонку, а то ты меня с ума сведёшь вопросами.

Валька удивлённо взглянул на приятеля:

– А что, была и предыстория, ты что, поддерживал с ней связь?!

– Слушай, я только что попросил не задавать вопросов, а сначала послушать.

– Молчу, – Валька шутливо зажал рот ладонью.

– Ну так вот, именно в этом заведении и чуть ли не за этим самым столиком ты впервые рассказал мне про Дашу и девочек. Затем мы были на практике. Ничего интересного там не было – они по очереди, кроме Алевтины, стояли на раздаче, и поговорить с ними и познакомиться было невозможно. Ты и сам не ожидал, что ничего не выйдет. Мы просто не могли вырваться вечером, потому что нам устроили армейскую казарму с дежурными на входе и этим мужиком, который за нас отвечал. И это было правильно, потому что иначе вся толпа, а нас было больше ста человек, накинулась бы на этих несчастных. Не все, конечно, но нашлись бы человек двадцать, которые, насосавшись пива, стали бы к ним приставать. Но всё равно, я успел за неделю их разглядеть и понял, что ты был прав – каждая из них привлекала внимание.

В предпоследний вечер, когда наш ответственный мужик куда-то делся (и как ты только пронюхал, что он не будет ночевать с нами), ты скомандовал: «Лёха, за мной», и мы вышли с этажа. Твоё имя открыло нам дверь в их комнату, но, кактолько мы вошли, ключ в замке тут же повернули. Это было сюрпризом для тебя. Ты сказал потом, что летом они дверь никогда не запирали.

Как бы там ни было, но формально ты нас познакомил. Девчонки стеснялись, я тоже, да и ты был не в своей тарелке, и мы вскоре ушли.

Это то, что ты и без меня знаешь. А теперь я расскажу тебе то, чего ты не знаешь. Они запали мне в душу, мне очень хотелось увидеть их такими, какими они были в твоих рассказах. Помнишь, я тебе сказал, что в тот самый год у нас появилась дача недалеко от Дубны. А дорога пролегала как раз мимо их общежития. И я при первой же возможности заехал к ним. О, это была совсем другая обстановка, дверь действительно была не на замке, девочки, правда, постеснялись минут пятнадцать, а затем Лена и Света заварили чай, Дашу послали за Алей, и мы очень душевно посидели.

– Не забудь только сказать, что припёрся ты к ним наверняка с тортом «Прага» или ещё с какой-нибудь подобной экзотикой, – хорошо зная Лёшку, заметил Чибисов.

– Нет, это была не «Прага». Но ты угадал – я набрал разных пирожных в Столешниках, – Лёшка довольно улыбнулся.

Дальше я стал заезжать к ним каждый раз, когда был за рулём отцовской машины без моих домашних. Мы здорово сдружились.

Так продолжалось целый год. И однажды, по весне, Даша попросила меня прогуляться с ней. Кстати, знаешь, у меня было такое впечатление, что они ждали моих приездов, и не потому, что я был твоим другом, нет, они ждали именно меня! Лена уже тогда собиралась замуж за какого-то парня из Дмитрова, Света должна была куда-то перейти работать, и Алевтина выходила замуж и тоже перебиралась куда-то, в Дубну кажется. Но они явно ждали моего появления, будто я был ещё одним из вашей летней компании.

– А ты и был! Вернее стал. Ты же любил их, как и все мы. Конечно, они это почувствовали, – заметил Чибисов.

Лёшка пожал плечами и продолжил.

– Да, так вот, Дарья потащила меня погулять и, когда мы остались одни, спросила, насколько мы с тобой близкие друзья. Я ответил, что довольно близкие. Дальше она спросила есть ли у меня домашний телефон. Я опять ответил, что есть, а у самого сердце забилось немного чаще, чем обычно. Знаешь почему? Она нравилась мне. И я не понимал, почему ты бросил её и забыл. Только не напрягайся – её интересовал вовсе не я.

Словом, я оставил ей свой домашний номер.

Затем, после отъезда Лены и Алевтины у них появились две новые коллеги: Рита на место Лены – полная деревенщина, и новая завпроизводством – Людмила Петровна. Короче, та компания, что была, кончилась, да что я – компания – тогда была семья, они действительно были чуть не родные сёстры.

А затем… Даша со Светой были сами по себе, новый шеф – взрослая одинокая женщина, сама по себе, а Рита… о, эту нужно было видеть. Это была редкостная деревенская дура, – он выставил вперёд ладонь, упреждая Валькину реплику, – знаю, знаю, что ты хочешь сказать, что те тоже были деревенские девчонки. Но это, поверь, небо и земля. Все твои прежние знакомые были по-настоящему умны, житейски мудры, и каждая, в своём роде, уникальна. Две кареглазые проказницы, когда начинали дурачиться, то доводили тебя просто до слез. Обе просто прирождённые комедийные актрисы, особенно Лена. Алевтина – это была настоящая королева-мать. А самая трогательная, нежная и такая воздушно-небесная Дарья – настоящая аристократка, она просто не там и не тогда родилась, не то быть ей принцессой в какой-нибудь Швеции.

Короче, она взяла мой телефон и попросила разрешения иногда звонить – справляться о тебе. И действительно пару раз позвонила. Потом перестала. Я тоже больше к ним не заезжал – не хотелось, не было той атмосферы, что была раньше.

Потом, как тебе известно, я женился. Все мои домашние очень этому обрадовались и ужасно полюбили мою жену – они считали, что она меня остепенила. Закончились мои загулы до утра, пьянки, женщины и так далее. По крайней мере, у них на глазах, поскольку я переехал к Лере, в её отдельную двухкомнатную квартиру. Если же какие-нибудь подружки прежних лет звонили по старой памяти на родительский телефон, то моего нового номера не получали – родители и сестра изо всех сил берегли покой моей новой семьи.

Так и продолжалось до вчерашнего вечера, когда у меня дома раздался звонок и чей-то смутно знакомый голосок произнёс: «Алёша? Здравствуй».

Алёшей меня, кроме Дарьи Алексеевны Хворостенко, никто и никогда не называл.

– Она Алексеевна? Я и не знал никогда, – Валька кромсал блинчик.

– Я, наверное, потому и запомнил, что мы с её отцом тёзки.

– Она его почти не помнила, он погиб, когда она совсем маленькая была.

– Да? А вот этого я́ не знал, – Лёшка подозвал официантку, – кофе с ликёром, пожалуйста, черный и без сахара.

Словом, дело в том, что дело не в этом. Это действительно была Даша.

Я не знаю, что она собиралась объяснять моей жене, возьми трубку Лера, но уверен, что до меня добралась бы при любом раскладе.

– Откуда такая уверенность?

– Откуда? А как она раздобыла мой новый телефон? Она же звонила родителям чуть не целую неделю и нарывалась всё время то на мать, то на сестру. Те, конечно, дружно посылали её… сам знаешь куда, посылали вежливо, но твёрдо, пока она не сообразила позвонить попозже, когда дома появлялся отец. И однажды трубку снял он. Я не знаю, что она сказала отцу, но только он дал ей мой номер телефона. Мало того, она взяла с него слово, что он не расскажет мне, о чём они говорили!

У Валентина Сергеевича Чибисова отвисла челюсть. – Ты это про Дашу, – начал было он, но тут же прикусил язык, поскольку вспомнил, что такую фразу он уже произносил однажды.

– Да. – Лёшка принял чашечки с кофе из рук симпатичной официантки и проводил взглядом её стройную фигурку. – Что не похоже на неё, трудно поверить, да?

Чибисов поперхнулся кофе – и такую фразу по Дашиному адресу он уже слышал.

– Да, в общем, не трудно… знаешь,.. – он замялся, – однажды девчонки рассказали нам такое… Мы все просто обалдели, – и Алексей Игоревич Шелепин впервые услышал про Дашину роль в судьбе Алевтины, про ночную погоню, про лес и крапиву.

– Что ж, – сказал он, когда Валька закончил рассказ, – наша тихоня похоже умеет добиваться своего, когда очень хочет. И никакая природная застенчивость её не останавливает.

Чибисов только утвердительно кивнул в ответ:

– Лёха, не томи душу, она позвонила тебе и что?

Шелепин сообразил, что не закончил рассказ:

– Да ничего особенного: просила, чтобы ты позвонил ей на работу завтра в четыре вот по этому номеру, – и Лёшка протянул Чибисову сложенный листок бумаги.

                  ***

На следующий день, около четырёх, Валентин Чибисов вошёл в отдел и набрал переданный ему Лёшкой номер.

– Отдел эксплуатации, – женский голос в трубке был звонкий, весёлый и чуточку любопытный.

«Что за отдел эксплуатации, причём здесь Даша, я, наверное, перепутал номер», – подумал Валька, но все же произнёс:

– Здравствуйте, простите, могу я поговорить с Дашей Хворостенко?

– У нас Даша только Калинина. Хворостенко? – голос на секунду задумался. – Девочки, а кто у нас Хворостенко?

В трубке защебетали сразу несколько женских голосов, а затем прежний, жизнерадостный, произнёс:

– Сейчас позову, она в отдел кадров отошла, только она теперь Калинина, а не Хворостенко.

Прождал он минут пять, после чего Дашин, немного запыхавшийся, голос произнёс:

– Алё!

– Даша, – выдохнул Валька.

– А, это ты, привет. Сможешь приехать сегодня в шесть к Савёловскому? Мне с тобой поговорить нужно.

– Смогу, конечно, – ответил немного ошарашенный Чибисов: она говорила так, будто они последний раз виделись вчера.

– Тогда до встречи, – затем она, видимо, прикрыла трубку ладонью и почти прошептала, – тут уши у всех, как локаторы, прости, Валечка.

– А где там, у Савёловского? – у Вальки отлегло от сердца, он сообразил, что комната там, как и здесь, полна людей.

– Знаешь подземный переход к вокзалу? Давай там, на выходе.

                              ***

Без десяти шесть он был уже на месте. Народу стекалось в переход немало – конец рабочего дня. На выходе он Дашу не увидел. Слонялась группка подростков, двое мужчин, поглядывая на часы, ждали кого-то, дама лет сорока пяти в элегантном плаще приводила в порядок букет роз, да стройная светловолосая девушка с алой помадой на губах, и в очках, закрывавших пол-лица, высматривала кого-то в поднимавшемся потоке людей.

Он решил спуститься в переход, и уже пошёл вниз, когда его окликнули: «Валя!» Он обернулся – девушка с алыми губами махала ему рукой. Он подошёл, вглядываясь в её лицо: «Даша?!»

– Ты меня не узнал, – улыбнулась она с лёгким укором – что, так сильно изменилась? И в какую, интересно, сторону?

Валька взял её за локоть:

– Ты и правда изменилась. Даже не знаю, что сказать. Очки, макияж, вид такой уверенный. Это ты, Дашуня?

– Я, не сомневайся, – она с интересом разглядывала его, – ты тоже весь солидный: костюм, галстук. Так и хочется по имени-отчеству назвать, не Валя, а Валентин Сергеевич.

– Откуда ты знаешь моё отчество? Лёшка сказал, когда ты ему телефон для меня передавала?

– Да нет, я ещё тогда у Каширы выспросила. Он мне много чего про тебя рассказывал. Пойдём, – она решительно взяла его под руку, – тут кафешка недалеко, посидим, поболтаем, у меня есть, – она взглянула на изящные золотые часики, – примерно час до электрички.

– А где ты живёшь сейчас?

– Да по этой же дороге, только в два раза ближе к Москве, чем Дмитров.

– Судя по новой фамилии замужем?

Она кивнула.

– Дети?

– Да, – улыбнулась Даша.

Они вошли в какую-то, не очень опрятного вида, забегаловку. Валька неприязненно огляделся:

– Здесь не отравят?

– С вами, Валентин Сергеевич, бывший работник общепита, разбираться в том, что можно есть и пить, а что нельзя, не разучилась ещё.

Она подошла к прилавку и взяла два стакана кофе с молоком и две булочки с изюмом и, прежде чем Валька вынул кошелёк, уже расплатилась и вернулась с подносом к столику.

– Зачем ты, я заплачу, – Чибисов помог ей переместить стаканы и тарелку с подноса на столик.

– Не волнуйся, Валечка, – она рассмеялась, – я теперь из богатой семьи.

Он смотрел на неё и действительно не узнавал. Внешне, если, конечно, переодеть её в прежнюю одежду и смыть макияж, она совершенно не изменилась. Такая же тоненькая, стройная, всё те же прелестные завитушки у висков… Разве что появилась пара морщинок у глаз. Но от прежней робкой недотроги не осталось и следа. Рядом с ним сидела молодая, красивая, уверенная в себе женщина, говорившая на хорошем русском языке. Куда подевались все её милые деревенские словечки и неправильности, так забавлявшие его тогда?

Она принялась расспрашивать его о работе, жене и ребёнке. Искренне обрадовалась, когда узнала, что он занимает довольно высокую должность, хотя стаж работы – всего-ничего. Видно было, что ей действительно интересно, что у него и как. Подробно расспрашивала о жене: где познакомились, что она за человек, хорошо ли ему с ней. Валька даже растерялся немного от её напора, они как будто поменялись ролями – он робел больше, чем она. Наконец град её вопросов начал стихать, и Чибисов немного осмелел.

– А ты где мужа нашла?

Она засмеялась:

– В электричке, пьяного подобрала. Такой приличный на вид и одет хорошо, а с лавки встать никак не мог. Пришлось выйти на его станции, там, где мы живём сейчас, и домой тащить. Валька непроизвольно улыбнулся:

– Да, уж этому я тебя научил тогда – с пьяными возиться. До сих пор стыдно. Ты его любишь?

– Наверное да, – она сморщила носик, – он хороший, заботливый, только очень мягкий. Из нас двоих, не поверишь, мальчик – это я, – она рассмеялась. – Сына люблю и свёкра. Папу Сашу просто обожаю, он замечательный, они с женой любят меня, как дочку. Он большая шишка в городе. Когда я Петю домой притащила, он меня в общежитие ехать на электричке долго не отпускал. Сначала они с женой хотели вообще меня ночевать оставить. Но я сказала, что мои девчонки с ума сойдут. Тогда он меня на своей «Волге» отвёз. А потом приехал как-то и пригласил в гости. Я со страху чуть в окошко не выпрыгнула, хорошо – Аля как раз к нам зашла. Она долго с ним разговаривала.

Он ей потом здорово помог: её условный срок уже закончился, но с его помощью с неё вообще судимость сняли. Я не очень разбираюсь, но папа Саша сказал, что так лучше для её будущего. Четверги её прекратились и она, за кого хотела, замуж вышла.

Словом, папа Саша стал приезжать и забирать меня на выходные к ним, с мамой моей познакомился, так чудно поначалу было: моя мама – Саша и свёкор – Саша.

Я к этой семье постепенно привыкла. Это долго продолжалось. Уже Ленка замуж вышла и в Дмитров перебралась, потом Аля. Вот и вышло, что папа-Саша «уговорил» меня за сына замуж выйти. Обещал забрать из столовой. Я сказала, что учиться на экономиста хочу. Он всё сделал, что я просила. А после техникума вот сюда, в Москву, на работу устроил.

Чибисов слушал разинув рот. Видимо на его лице настолько явно читалось удивление, что Даша протянула руку и коснулась пальцами его лица.

– Не удивляйся, Валечка, в жизни ещё и не то бывает. А тебе я спасибо сказать хотела. Ты же у меня первый был во всём. Вы тогда нас в свою компанию взяли, за своих считали, не как студенты ваши или инженеры, тем от нас только одно нужно было. Мы когда гуляли с тобой, ты не за пазуху и не в трусы ко мне лез, а говорил со мной, столько интересного рассказывал. Я тогда впервые поняла, что мир – огромный, намного больше, чем моя деревня и наша столовая. Ты меня впервые о книгах задуматься заставил, только там мне их негде брать было, а у папы Саши дома – целая библиотека. Но это же ты мне первые книжки пересказал.

Валька опустил голову:

– Если уж про это разговор, то я должен просить у тебя прощения.

– За что?

– За что? Будто сама не знаешь? За то, что не остановился тогда, я же сразу понял, что ты девственница.

– Вот глупый, – она рассмеялась, – ой, прости пожалуйста. Это же я не дала тебе остановиться, я бы даже обиделась на тебя смертельно, если бы ты остановился тогда. И я сама всё затеяла, умирала со страху, но твёрдо решила сделать это. Я же могла уйти со Светкой к Алевтине, а я с тобой осталась. И в постель к себе – я сама тебя позвала, без слов, конечно, но ты понял. Валечка, ну сам посуди, я тогда эту семью, где сейчас живу, не знала. Ну что меня ждало впереди? Ну, может, и не как у Светки, но к нам уже тогда зачастил один шофёр молодой из Дмитрова. То разные мужики продукты возили, а то он да он, и всё норовил со мной вдвоём остаться.

Аля видела – не нравится он мне, со своими шутками дурацкими и поллитровкой в кармане. Вот и отшивала его. Да и как он мог после вас понравиться?! Знаешь, Валечка, это ведь самое главное, что вы тогда со всеми нами сделали, дали понять, что мы с вами ровня, что дело не в том, кто где родился и сколько книжек умных прочёл. Вы души наши разглядели…

В Дашиных глазах блеснула влага, голос дрогнул, и она судорожно сглотнула, чтобы продолжить. Валька так и впился глазами в её лицо – так делала та, восемнадцатилетняя Даша…

– Не знаю, чего уж хотел от меня этот шофёр, но раз дело добром не ладилось, то рано или поздно улучил бы момент, да и завалил меня силой на разделочный стол… А если бы даже это и Петя мой был, то всё равно – было бы совсем не то, что было. Ты же ночь мою первую превратил в волшебную сказку, в сон сладкий.

Я помню всё-всё, каждое твоё прикосновение, и всё как в тумане розовом. Я любила и меня любили. Даже призналась тебе в любви тогда, – Валька удивлённо вскинул брови, а Даша смущённо улыбнулась, – слова из меня от страха не вышли бы, я на ладошке твоей написала, только ты не понял.

Я потом со многими девчонками говорила – ни у кого такого не было. Так что, и за это тоже тебе спасибо.

Она поднялась: «Пойдём, мне пора».

– Постой, куда пора?

– Электричка через пятнадцать минут. Я должна ехать. Меня Саша-маленький, сынок мой, ждёт. Да и все остальные с ума сойдут – куда я подевалась. Я, правда, сказала, что в универмаг после работы зайду. Но всё равно уже пора.

Они вышли из кафе, дошли до вокзала и подошли к электричке. Поток людей уже схлынул, вагоны были полупустые. Валька искал причину задержать её и не находил, в голове шумело, воспоминания нахлынули и утопили в каком-то калейдоскопе лиц, событий, чувств. Даша вошла в последнюю дверь последнего вагона, держась за поручень, наклонилась и поцеловала его в щеку алыми губами. Улыбнулась, вытерла помаду с его лица, и поезд медленно тронулся. Она помахала рукой и, перестав удерживать дверь, отступила в глубь тамбура. Двери захлопнулись…

Чибисов простоял, не двигаясь, наверное, минут пятнадцать. Подогнали другой поезд. Мимо него торопливо шли люди: мужчины и женщины, девушки и парни, старики и дети – он никого не замечал. Его толкали – он не чувствовал. Он силился что-то вспомнить и не мог. Вот только что, здесь, рядом с ним было это удивительное существо – его Даша. А он даже не обнял её, не коснулся лица, не прижал к себе. И что-то важное забыл. Господи, что же он забыл? Что он никак не может вспомнить, а должен, обязательно должен, и если сдвинется с места, то уже не вспомнит никогда… И вдруг…

      Он закрыл глаза, сжал кулаки и услышал её голосок, нежный, робкий, тихий голосок той, прежней Даши:

– А знаешь, чего мне ещё хочется? Чтобы мы с тобой встретились через семь лет, семь лет, семь лет,.. – эхом повторилось несколько раз, постепенно затихая…

                        ***

В четыре он вошёл в отдел, прошёл к телефону и набрал знакомый номер. Тот же голос, что и вчера, весело объявил:

– Отдел эксплуатации.

– Дашу Калинину будьте добры.

– А её нет.

– А когда будет?

– Её больше не будет, она уволилась.

– Когда?!!!

– Вчера последний день работала…

Дорогие мои читатели,

если вам захочется поговорить с автором прочитанной книги,

вы можете написать мне по адресу odiverin@gmail.com.

Меня зовут Олег Диверин (Литвак). Я родился в Ашхабаде

в 1956 году. Когда мне было пять лет, семья переехала в Луганск, где прошли мои детство и юность. Из этого города я ушёл в Советскую Армию (1975-1977), а затем приехал в Москву, поступил и закончил МВТУ им. Баумана по специальности «Оптико-электронные приборы». Работал во времена «железного занавеса» разработчиком лазерных информационных и полиграфических устройств. Со времён «перестройки» по сегодняшний день сменил много полярно различных профессий: был виноторговцем, грузчиком, сборщиком, водителем автобуса, оценщиком недвижимости, строителем, чинил автомобили …

Постараюсь ответить каждому написавшему.

Ваш Олег Диверин.