Идентификация лукраедки [Игорь Белладоннин] (fb2) читать онлайн

Игорь Белладоннин Идентификация лукраедки

И вышли жабы, и покрыли землю Египетскую.

Исх. 8:6

Морок, который рассеется,

Стоит лишь солнцу взойти.

Сигизмунд Декозлов, рифмоплёт,

«Ода гиене и ждущей её геенне»

Правда рождает неправду, неправда рождает правду.

Чжуан-цзы

Прозреть во чреве

Силы есть только на то, чтоб разлепить глаза, но оно того сто́ит. Да и не слеплять же их вновь, единожды разлепивши.

Вместо неба в алмазах – блин с ушами на фоне потолка с лампочкой. Нет, это даже не блин, это маленькая скуластая мордочка с беспокойными глазками. А вот теперь это уже и не мордочка, это выдающихся размеров рожа – новославянско-печенежская с древнемонгольско-половецким довеском, широкая, как евразийская степь. И снизу присобачено подобие туловища. Прям лукраедка какая-то.

Лукраедка наблюдательна, она заметила, что я проснулся. Не стоит недооценивать лукраедок!

«Очнулись?»

Она ещё не знает слова «проснулись». Не беда, научим.

– Проснулись. Про-сну-лись. Мы изволили проснуться. Бумагу. Дай-те по-жа-луй-ста лист бу-ма-ги. Мне надо записать, пока не забыл.

Пока я не забыл, как вы называетесь.

«Погодите с бумагой. Бумагу заслужить надо».

Это как? Может, встать на задние лапки? Рад бы, да вот правая нога не позволяет ввиду прикованности к оконной решётке.

Прикладывает к своему уху какую-то чёрную плитку. Это он так звонит – наверное, другой лукраедке. «Да, очнулся. Будет сделано. Будет сделано. До свидания, това… Такие люди к нам едут!»

Синхронно перевожу для всех желающих и не желающих с лукраедочьего, который осваиваю на лету: «Такие люди» – значит, «такие лукраедки»! И следовательно, в данном месте лукраедок скоро прибудет, но где-то в менее везучем месте их из-за этого, увы, убудет.

«Тихо, решётку сломаете!»

Ну сломаю эту решётку, и что? Ещё пару лет накинете к моему и так уже, очевидно, пожизненному? Будет бесконечность плюс два! Да я сейчас вообще вам всё тут нафиг переломаю, вы во мне силы будите прямо былинные. Вы меня заводите. Меня от вас колбасит. Может, я влюбился! Неужто же в лукраедку? А в кого же ещё?

– Зачем на мне кандалы или как это называется? А цепочка эта зачем?

«Это браслет, сами просили. Уже забыли, что ли?»

Врёт как по писаному и знает, что я знаю, что он врёт как по писанному на телесуфлёре. Но не спорить же с лукраедкой. Не спорить же с любимым. Или с любимой? Лукраедка – это она или он? Ставлю на «оно».

– И чем я мотивировал такую странную просьбу?

«Ты чего, серьёзно, забыл? Или ты так прикалываешься? Ты же лунатик. Ты сам боялся упасть и разбиться. И мы за тебя боялись, ты нам как родной стал».

Это вторая, что ли, лукраедка там подаёт свой весомый голос? Точно, оно, и ведь тоже аппетитная лукраедка! Нам нужно больше лукраедок, аппетитных и разных! Жаль, меня на всех вас не хватит.

Упасть и разбиться на мелкие кусочки – конечно, я этого боюсь. Но ещё более меня тревожат возможные негативные последствия такого необдуманного – хоть и непредумышленного – деяния. Вот пойдёт лукраедка босиком по росе – нектар собирать, – и поранит об меня свои нежные щупальца.

– Я передумал. Снимайте цепь.

«Конечно. Сей момент! Уже бегу за ключами».

Лукраедкам весело – и я улыбаюсь, отныне – уговорили – я буду всегда улыбаться, вам не увидеть меня подавленным.

«Оправиться не желаете?»

Ещё как желаю. Пусть лукраедка подержит судно. А второй пусть мне что-нибудь подержит. Я люблю оправляться, когда вокруг собираются мои лучшие друзья – или я не монарх уже?

«Зубки почистить?»

Почистить, почистить. Пёрышки почистить, каждое пёрышко. И подмыться желаю. Я не могу общаться с такими людьми неподмытым. А вдруг до дела дойдёт?

«Ладно, давайте мы вас отомкнём пока, а вы сами оправитесь».

Не хотите судно держать – не надо. Я дважды такое не предлагаю.

– А где тут оправляльня?

«А вот же она! Забыли уже?»

И впрямь забыл. Это чем они меня так вырубили: таблетками или уколом, интересно? Скорее уколом, иначе с чего бы так под правой лопаткой саднило?

– Да, и крем какой-нибудь дайте. Нету – ну закажите к завтрему. До завтра мы с вами доскрипим, как думаете? Вот и чудненько. А то кожа очень сухая – вода у вас, что ли, такая?

«У вас полчаса на всё про всё. Через полчаса вы должны сидеть вот здесь выбритым, сытым и радостно улыбаться».

Раз должен, значит буду сидеть сытым, выбритым и накрашенным. И улыбаться, как ни в чём не бывало. Вот здесь – это значит в закутке – там, за ширмочкой. Там одно кресло – надо полагать, моё, так как оно соседствует всё с той же оконной решёткой, – противостоит четырём другим. Ведь я же не блудник какой-нибудь вавилонский – в постели клиентуру принимать. Между креслами – столик, на котором – ой-ля-ля! – благоухает мой завтрак. Ожил он, хавку почуяв! Условия просто сказочные по сравнению с тем, что сумела сохранить моя память, но лучше б не сохраняла.

А санузел, выходит, располагается ближе к выходу из моего номера – или что это, если не номер? Ну не кабинет же? Чтобы попасть туда, придётся каждый раз вызывать лукраедок, иначе цепь – а в ней всего метра полтора – не допустит несанкционированного доступа к облегчательному снаряду. Или к облегчительному снаряду? Вот же вопрос, достойный груды поломанных копий. А как лукраедки вызываются для профилактического разноса или разбора полётов? Ага, вон кнопочка у изголовья кровати. Живут они, очевидно, по соседству со мной, иначе вряд ли смогут оперативно откликнуться на мой ночной зов – зов одинокого, давно не доенного самца.

Первый опыт борьбы за шаманье дело

Я сижу – выбритый, но не накрашенный, – и улыбаюсь. На мне спортивный чёрно-белый костюмчик в полосочку, прикупленный впрок ещё года полтора назад, на воле, когда начали конкретно сгущаться тучи (и отчётливо запахло серой). Конечность моя снова стреножена – на всякий антилукраедочий случай.

За окном – рябина. Или калина. Ну или бузина. Ягода красновато-оранжевая, но не шиповник: тот, вроде, не растёт пока на деревьях. Всего несколько листьев сопровождают эту ягоду в неспокойном стоянии над моим окном – да и те уже жёлтые. Похоже на октябрь. Нет, вон ещё и зелёные есть, если вглядеться.

И всё-таки мы узнаем правду – надо только вспомнить, что было вчера. Если память не изменяет мне, если она ещё хранит мне старомодную верность, вчера было лето. А если изменяет – да ещё с каким-нибудь лукраедкой? Если с лукраедкой, то побалуется – и вернётся. Как можно выстраивать с лукраедкой сколько-нибудь серьёзные отношения? Значит, всё же сентябрь? Если в Москве, то сентябрь. А если мы в Сочи? Или в Ницце какой-нибудь? Или чёрт занёс меня в Куршевель?

Нет, это не Куршевель. И точно не Лондон. Это не Куршевель и не Лондон, и не Сардиния, и не Флорида. А других мест они просто не знают. Женева? Вена? Париж? Марбелья? Всё это мелковато для таких людей. А где ещё в таком количестве водятся такие люди? Ну, думай, думай!

Слишком много тут эндемичных, прямо-таки автохтонно эндемичных лукраедок, которым противопоказано пребывание за пределами их естественного ареала обитания. Поэтому считаем, что больше всех шансов пересечь ленточку первой пока имеет Москва. Питер чуть отстаёт. Но вот – внимание! – его нагоняет разумный компромисс между ними в виде Бологово! Да, это Бологое, даю свои кандалы на отсечение! Какой спурт!

Но уточним на всякий случай у Крокодайло – уж ему-то всё по долгу службы знать положено! Крокодайло, дружище, куда меня на этот раз занесло – туда же, небось, куда и в прошлый? И напомни-ка ты мне ещё, братец Крокодайло, кто я таков. Ладно, долго думаешь, я и без тебя знаю, вот это-то как раз я и без всяких там Крокодайл помню.

Ох я, гой еси – и не добрый я, да и уж не мо́лодец. Я – недобрый немо́лодец – не проникся, не свыкся, не внял ни намёкам как будто бы дружеским, ни советам угрюмо настойчивым, ни угрозам уж совсем недвусмысленным.

Итог закономерен: теперь придётся жить с цепочкой на ноге и парой лукраедок – злым и добрым – на шее – или бежать отсюда, что представляется задачей не тривиальной. Да, влип, Нострадамус новоявленный, по самый гиппокамп.

Но Ты, наделивший меня пророческим даром, ну хоть Ты напророчь мне что-нибудь про меня самого! Я решительно не вижу себя в послезавтрашних дне и ночи, через год, через десять лет, ну разве что через столетие – и то в виде памятника. Памятников. Памятников и мощей – по ракам да реликвариям. И сувениров, конечно.

– Что это там за звуки – там, на воле?

«Бордюр меняют».

– На поребрик, что ли? Хрустальный ставят, небось?

«Малахитовый».

«Да нет, гранитный вроде».

Нет у этого лукраедки в соображалке ни грамма поэзии – при всей его положительности, – и нет у него в воображалке ни грамма фантазии. И конечно, это не Бологое. Это южнее. Сан-Марьино?

– Дайте карандаш и бумагу.

«Не велено, можно пораниться».

– Дайте, под мою ответственность.

«Ваша ответственность, извините, конечно, не стоит и карандаша с бумагой».

Назовём его Вторым Лукраедкой, чтобы врагов запутать, хоть он и был мне предъявлен первым. А второго лукраедку – соответственно, Первым, да он и выглядит посолидней, повместительней, и блин его более правильной, более округлой формы. И да станут вторые первыми, а первые – вторыми, аминь.

«И о чём это вы всё пишете в этой своей маляве?»

Оп-па, значит, я уже что-то записывал!

– О том, что вижу там, за окном. Могу и о вас написать. Хотите?

Хотите в историю? Хотите попасть в историю? Или войти в историю? Ворваться с переднего, так сказать, – с поэтического – входа?

«Лучше не надо».

Как знаешь. У тебя был шанс, и ты его профукал. Ну ладно, не расстраивайся, да напишу я про тебя, я уж даже рифму придумал к слову «лукраедка»!

– Я не буду ни с кем говорить, пока не получу карандаш. Пока не увижу моих старых записей, карандаша и чистой бумаги.

«Сказано же – не велено. Ну что мы тут каждый раз залупаемся на одном и том же?»

Ух ты! Каждый раз! Значит, в наших отношениях присутствует регулярность? Значит, мы давно уже вместе? Значит, мы – крепкая, устоявшаяся пара? А вдруг мы уже надоели друг другу? Он-то мне точно ведь надоел. А уж не считает ли он себя моей единственной музой? Ха-ха! Как бы не так! Лукраедка-то Второй не менее вдохновляющ! А уж их куратор, который должен зваться Лукраедка Четвёртый, – это что-то, я вам скажу! У него лампасы шириною с Волгу! Ах, как они призывно сигналят: окунись же, да окунись же ты в нас с головой, только, смотри, не потеряй там от восторга эту самую голову!

«Да тай ты ему пока промокашку какую-нибудь. Во, дай ему салфетку».

«Не дам, пока всех не обслужит».

Пока не пропущу через себя – так точнее. Пока все они не пройдут сквозь меня навылет – через строй моих спутанных мыслей.

– Много их сегодня?

«Четверо – на подъезде, ещё семь или восемь должны подкатить позже».

– При всём уважении, мне столько не обслужить. Профсоюз прорицателей, чревовещателей и гадалок (ППЧГ) запрещает принимать более восьми пациентов в сутки.

Приятно видеть Лукраедку озадаченным:

«Это когда это вы успели в профсоюз вступить?»

– Когда надо было, тогда и успел.

«Ну и как теперь будем разруливать?»

Как заруливали, так и разруливайте. Я, что ли, всё должен думать за вас?

– Компенсируете взносы, которые я слал в их общак, в четверном размере. Тогда я, может быть, и рискну. Непоправимо надорванным в вашем обществе ментальным здоровьем. И если хотите, чтобы я и впредь ясновидел, не подмешивайте мне больше никаких таблеток, иначе услышите от меня только мычание, вот такое вот: «Мууууу!»

Дошло? Надеюсь. А Лукраедку Первого, оказывается, зовут Юрий Анатольевич Зуботыченко. Лукраедка Второй выбрал себе не менее забористое имечко: Николай! Иванович! Ханыгин!

Проведите, проведите его ко мне – этого лукраедку!

Ну вот и первая визитёрша. Красивая, особенно на фоне Первых Двух Лукраедок. Нет, контакт невозможен, я не интересую её. Урвать своё и скорее свалить – всё, что ей, прорицаю, нужно. Лукраедка ты та ещё. Ах, сколько же ты теряешь из-за своей неконтактности! Поверь, я теряю гораздо меньше.

«Он не прыгнет?»

«Не должен, у него прояснение».

«Если только вместе с решёткой».

Шутник он всё же – этот Лукраедка Первый. Представитель подвида лукраедок лукраедошутящих.

Говорят ещё, я кусаюсь, говорят ещё, что подвержен маниакально-депрессивному психозу. Кто говорит? Не важно. Есть кому говорить. Говорят те, кому положено говорить такое. Раз говорят, значит… значит… значит… Раз говорят, значит, брешут. У лукраедок «говорить» и «брехать» – синонимы.

У меня есть трое помощников – вот они не брешут, ну разве что фантазируют иногда – но убедительно фантазируют! Крокодайло отвечает за Россию и СНГ, Ник-Сон – за дальнее зарубежье, а к Польской Милиции я обращаюсь, когда первые двое помочь мне не в состоянии. На случай прослушки я говорю с ними на своём языке, который придумал в детстве и который только мы с ними и понимаем, хотя они вполне сносно – не хуже меня – владеют и русским. Но Крокодайло – тот ещё фрукт, давно уволил бы старого трутня, если б нашлась хоть какая замена. Польская Милиция тоже хороша: не приступит к делу, пока трижды не прочитает свою молитву «Это мы, Матка Боска¹! Наша вера неброска, но как пепел алмаза Посполитого жёстка! Но зато, Матка Боска, наше сердце – из воска, упаси ж нас от скверны, от чумы и от Босха!», – она такая – набожная и неспешная. Вот только чем ей Босх-то не угодил? Не хочется позировать такому мизантропу? Ну и не надо: уверен, что её пожелание адресат учтёт и спустит ей взамен Рафаэля или Мурильо – они как-то повеселее смотрели на мир. Зато Ник-Сон пашет практически за троих – не могу на него нарадоваться.

Надо переводить Крокодайло на повременно-премиальную систему, и конечно, вводить ему KPI. В общем, мне есть над чем поразмыслить, есть куда приложить мои менеджерские таланты.

Однако, сегодня Крокодайло – на его счастье – на месте, и с его помощью я оперативно, но сухо, по-деловому, удовлетворяю любопытство красивой дамы относительно её будущего и всем своим видом стараюсь дать ей понять, что больше ей здесь будут не рады.

Сопровождаемый Обоими Лукраедками, входит мой сегодняшний клиент №2. На блинах лукраедок – маска подобострастия плюс едва заметная тень усмешки. Я считываю это как сигнал о появлении клиента в меру важного, но из штатских.

«Выйдите».

Лукраедки послушно выходят.

Ему нет ещё и тридцати, взгляд разумный. Взгляд разумный, а будто не понимает, что здесь всё пишется, что я здесь не в последнюю очередь для пополнения неких важных досье. Те, Кому По Долгу Службы Положено, истолкуют ваши вопросы и наши ответы на них Так, Как Надо. И приобщат к вашему делу. И Когда Будет Нужно, используют В Интересах Родины. Ну или Малой Родины. Ну или Родного Землячества. Ну или – совсем уж редко – в личных интересах: такая эгоцентричность, надо думать, не поощряется.

Тридцати ещё нет – и уже лукраедка. А вдруг – нет? Проверим? А ну его.

Всё, видимо, понимает, говорит осторожно. Его интересует… Да то же, что и всех.

Крокодайло! Крокодайло! Ну эфиоп же твою прабабушку! – как вот так же в сердцах говаривал Александр Сергеевич. Опять не дозовёшься! Стоило только похвалить… Ник-Сон (ну не Господа же по таким пустякам отвлекать)! Ник-Сон, здравствуй, братец. Здравствуйте, шеф. Вопрос слышал? Вопрос понятен? Да чего уж понятнее. Вопросы их не страдают разнообразием. Тогда жду с ответом. Сколько времени у меня на ответ? Как обычно, когда меня начнёт раздирать смех и я не смогу уже больше закатывать глаза, пыхтеть и надувать щёки, продираясь через пространственно-временной континуум, ты должен появиться с решением. Разрешите исполнять? Вот солдафон. Выполняйте.

Без Ник-Сона мне бы трудно пришлось: не люблю демонстрировать всяким там ни за так весь арсенал своих гримас и ужимок. Но Ник-Сон не подводит и на этот раз: молодой лукраедка покидает меня довольным.

Вводят ещё одного лукраедку, постарше. Его можно даже назвать симпатичным.

«Скажите, что вам нужно для качественного предсказания?»

Ничего. У меня всё есть. Я всем доволен. Мне хорошо.

– Просто посмотреть вам в глаза.

Мне нужны вы. Я испытываю в вас потребность.

– Будет разговор. Очень высоко, на высоком уровне.

«Мне предложение сделают?»

Да, но не руки и не сердца. Да, от которого нельзя отделаться. Да, будут проблемы. Да, вы с ними справитесь.

«Как я должен реагировать – там, наверху? Что мне лучше сказать: “да” или “нет”?»

– Вы захотите сказать «нет». Но вы не сможете этого сделать. Наверху всегда надо говорить «да».

«Ясно, ясно», – бормочет симпатяга прокисшим голосом.

Что-то человеческое сохранилось ещё в этом лукраедке. Желание сказать «нет» – это так нормально, – и это станет критерием, позволяющим отделять нас от них. Более подробно с этим и с другими критериями можно будет ознакомиться в моём основополагающем, фундаментальном труде «Основы лукраедства». Или «Введение в лукраедство». Лукраедение – так станет называться наука о лукраедстве, и вряд ли эта наука будет точной: скорее, это будет нечто по линии неестествознания. Бумагу мне! Бумагу! И булавку! Булавка тоже нужна для дела: чтоб приколоть очередного лукраедку к позорному истории столбу, и потом его уже сушёненьким, в позе зародыша – или выставившим вперёд как бы для защиты свои задние и передние лапки, – переправить в мою коллекцию, в мою кунсткамеру, в моё собрание лукраедок! И именно что булавку – не на карандаш же их, тварей, накалывать!

Интересно, конечно, было бы подвергнуть лукраедку вскрытию, а того лучше – вивисекции, чтобы точно представлять себе, что и как там у него внутри расположено. Не факт, что он укомплектован хоть чем-нибудь кроме желудка, кишечника и желчного пузыря. Но как его вскрыть – такого всего из себя неприступного? Разве что ножкой кровати попробовать? А если вскрытие ничего любопытного не покажет? Да ещё товарищи, оставшиеся недовскрытыми, ввиду такой моей любознательности кипеш поднимут? Ну нет, не будут же они закрывать такую кормушку из-за одного вскрытого лукраедки! Чего, скажут, с него, с психа, взять? Сам, скажут, виноват, товарищ лукраедка, утратил бдительность, дал себя развести, позволил себя усыпить и вскрыть.

И ещё одну научную дисциплину мы начнём параллельно осваивать и описывать, назовём же её сопролюд – в честь людей, имеющих силы сопротивляться.

Лукраедки спешат на помощь

И начинаем мы новый день как раз с сопролюда.

– Сегодня не работаем.

«Как не работаем?»

– У меня шаббат.

«Ты разве еврей?»

– Я еврей по субботам.

«Но сегодня четверг».

– А для меня – суббота.

«Если не работаем, значит, и не едим».

«Ну разве это не логично?» – вклинивается в нашу вполне себе дружескую беседу Лукраедка Второй, то есть лукраедка логически мыслящий.

– А вы вот едите?

«А как же!»

– И как вы работаете?

«В смысле?»

– Что у вас за работа?

«Мы обеспечиваем твою безопасность».

Смысла в такой работе, очевидно, немного, как и во всей так называемой деятельности вида лукраедок в принципе. Если не считать смыслом подавление инакомыслия во всех инакомыслимых формах.

– Тогда давайте махнёмся ролями: я займусь вашей безопасностью, а вы будете предсказывать будущее.

«А что? Я бы махнулся», – ухмыляется лукраедка, косясь на другого – такого же развесёлого.

«Оп-па, подъехал первый клиент! – произносит Лукраедка Первый, получив, очевидно, сигнал от внешней охраны. – Человек серьёзный, ждать не привык».

Неужели в кои-то веки именно человек приехал?

– Ну так развлеките его: спойте или спляшите. Или стриптиз устройте.

Шутка про стриптиз почему-то не кажется лукраедке забавной, хотя товарищ его не может сдержать смешка.

«Короче, чего ты хочешь?»

– Власти, славы, денег и женщин. И талантов побольше – ещё больше, чем у меня сейчас есть. Можно не всё сразу, а постепенно, по очереди, если вам так будет удобнее.

Несмотря на умеренность моих требований, Лукраедка Первый явно демонстрирует конфронтационный настрой:

«Ну, что ещё придумаешь? Долго гадёнышствовать-то будем?»

Мне так понравилось это слово – гадёнышствовать, что я решил прописать его в своём ежедневном лексиконе. Однако, серьёзный и важный лукраедка ждёт от меня серьёзного и обстоятельного ответа на свой серьёзный и непростой вопрос.

– Любезнейший Юрий Анатольевич, вы, вероятно, интересуетесь, долго ли мы с вами будем поддерживать существование нашей убогой посудины, на которой один вкалывает, а пятеро стерегут и загребают всё заработанное этим одним пашущим?

Его взгляд, преисполненный боли, – сигнал, что мой выпад достиг самого лукраедочьего нутра.

«Ну зачем же вы так-то?»

– А вы зачем так?

Он поворачивается через левое плечо и бросает через это самое плечо:

«Как бы пожалеть потом не пришлось!»

– Вот и я о том же.

Ещё неизвестно, кому больше жалеть придётся.

«Надо, надо, надо работать!» – просвещает меня Лукраедка Первый, когда я закидываю свободную ногу на стол, всё же обслуживши первых четырёх клиентов. Сегодня он на удивление не обидчив и готов делиться со мной и энергией, и знаниями, несмотря ни на какие мои враждебные происки.

– Всё, работалка перегрелась.

«Ладно, понимаю, ждём. А скажи по дружбе, когда мне майора дадут?»

Это такая типа проверка.

– Сначала надо получить капитана.

«Ну хорошо, – усмехается лукраедка. – А капитана когда дадут?»

– Скоро. Очень скоро. Когда Луна, влекомая Сатурном, зайдёт за Марс, затянутый Луной.

Этот лукраедка прекрасно опознаёт иронию и ответным ударом даёт понять, что его доброжелательностью злоупотреблять не стоит:

«Ну, значит, скоро. А что же это ваши родичи давненько не подавали ходатайств с просьбой вас навестить?»

Он не хуже меня знает, что те родичи, которые у меня есть, от меня отказались, хотя моя квартира и послужила им в этом некоторым утешением, а не отказывались от меня лишь те родичи, которых у меня нет. Он, который ещё даже не капитан! Невысоко же меня в этом доме ценят. Но мы же обкатываем сопролюд:

–Теперь вы – мои родичи, мне других не нужно. Так что подавайте ходатайство, и я его, скорее всего, удовлетворю.

А своим передайте, что я не стану работать, пока мне не будут здесь ассистировать по меньшей мере капитаны – и лучше, чтоб первого ранга.

И уже следующим утром в мою жизнь входит новый персонаж с погонялом Саблезубов Максим Сергеич, получающий ко многому обязывающее имя Лукраедки Третьего. Он входит строевым шагом, руки вытянуты строго по швам. Неужто прислушались к моему ворчанию и подогнали настоящего капитана? Я сразу записываю его в представители одного из самых симпатичных подвидов – в Лукраедки Служивые. Они не в меру исполнительны, в меру уважительны, более или менее работящи и потому практически человекоподобны.

«Позвольте доложить?»

А слабо́ представиться для начала? Или мы раньше всё же встречались?

– Валяйте.

Я, хоть и очень важная птица, мог бы выслушать твой – лукраедкин – доклад и вовсе без таких вот привычных тебе церемоний.

«За истекшие сутки пресечено четырнадцать попыток вашего похищения и два покушения на вашу жизнь!»

Ну не могут они без приписок! Без приписок – это уже будут не лукраедки. Вот, кстати, один из критериев, по которому их можно безошибочно определить – и мы только что его вывели чисто опытным путём!

– Вольно. Расслабьтесь и сядьте вот в это кресло. Я расскажу вам, сколько попыток вы пресечёте сегодня и завтра и когда вы, наконец, облажаетесь.

Чувствуется, ему не нравится слово «облажаетесь», ему непонятно это слово, а непонятное слово вызывает в нём сбой алгоритма.

Должно быть, он не встречал ранее этого слова, а если и встречал, то не придал значения, а если и придал, то некому было его значение прояснить, а это значение-то о-го-го какое! Симпатизируя данному лукраедке, даже допускаю, что он пытался выяснить значение этого слова в тех источниках, которым привык доверять: в телевизоре, в кроссворде, может даже на этикетке пивной бутылки, но не тут-то было! Ну ладно, это я, конечно, всё злобствую по обычному скудодушию своему, – а лучше б ты, Мудя, какой-нибудь синоним придумал, чтоб даже ребёнок понял твои замудрения!

– Ну хорошо, когда вы, наконец, … обкакаетесь.

Они мне ещё припомнят эти словечки: они злопамятны.

День, как обычно, проходит за изучением всё новых разновидностей лукраедок. Научная работа, параллельная основной, изнуряет меня, и мне кажется, что я засну, едва коснувшись подушки.

Однако, не успел я ещё толком заснуть, как они опять сгрудились надо мной, словно оголодавшие упыри над чаном с жертвенной кровью.

«Когда родился Пушкин? Говори, сука!»

Он разве уже родился? Ах, братец, поторопился ты с этим в таком немилосердном краю.

– Знаю, но не скажу.

«Мы всё равно узнаем. Мы устроим вам перекрёстный допрос».

Блефуют: у них кишка тонка свести нас с Пушкиным для допроса, он обо мне последнее время и слышать не хочет – на его Наташку я, видите ли, чересчур плотоядно взглянул!

«Что больше: Коми или Бурятия?»

Я молчу. Знаю, но молчу. Пусть бьют, лишают сна, морят голодом. Всё равно не убьют: я им нужен не в виде чучела. Эти хитропопые вертухаи делают на мне свой не такой уж маленький бизнес. Я – их свечной заводец с практически бесплатным сырьём.

«День взятия Бастилии! Говори, паскуда!»

Когда Отелло написал «Шекспира»… Тоже могли бы спросить, но недотымкали. А у меня ведь было, что им ответить.

А потом ко мне снизошла Богородица – красивая как Рафаэлевская – и села у изголовья. За пятьсот лет она почти не изменилась, не постарела ни капли, и это доказывает, что Рафаэль живописал с натуры. Жаль, что он на меня не работает. На месте, скажем, Крокодайло он смотрелся бы очень даже. Ну, может, ещё надумает. Красивая как моя Машка, она что-то говорила мне, но ничего не было слышно. Или я не запомнил.

Эта цепь у нас скрепой зовётся

Утро приносит сюрприз: видимо, ночка и впрямь выдалась бурной.

– Зачем браслет на ноге, да ещё с цепочкой?

«Опять всё забыли? Ради вашей же безопасности. Чтоб не утащили».

– Есть такие желающие?

«Да сколько угодно. Не успеваем пресекать».

Что плохо лежит, то и тащат. А меня вот не тащат – потому что я лежу хорошо, правильно, по-научному, на цепочке… Но это сигнал. Мне дают понять, что я совершил что-то непотребное с лукраедочьей точки зрения. Осталось вспомнить, что же я такого наделал. И сообразить, как добиться большей раскованности.

– Ну днём-то меня вряд ли утащат? А даже если и утащат: мне же хуже будет. Разве ж возможно долго без вас прожить? Без вас как без воды, только ещё хуже. Давайте их снимем хотя бы до вечера – под мою ответственность.

«А вам напомнить, сколько раз вы злоупотребляли нашим доверием?»

Не проканало, зато я многое узнал про себя. Так вот кто я такой: человек, не оправдавший доверия лукраедок.

И снова ночь, и снова допрос, как будто бы им важно лишить меня сна: может, они думают, что так я буду предсказывать им более симпатичное будущее?

«Кто станет Главным Лукраедкой после Главного Лукраедки?»

А это не ваше лукраедочье дело!

– Главный Лукраедка Второй.

«По ходу, он нас не понимает».

«Давай спросим ещё раз, но по-другому: может, смысл вопроса от него ускользает? После Главного Лукраедки Главным Лукраедкой будет кто?»

Какие-то они прям отмороженные тут, как будто не боятся, что я вот сейчас возьму и наложу на них родовое проклятие. Может, думают, что цепь мне в этом помеха? Но у меня и в самом деле не получается им ничего такого непоправимого напророчить, и цепь здесь совершенно ни при чём.

– Господин Послевовин.

Ой, больно, когда тебя тычут в печень чем-то твёрдым и острым. Я их так возбудил ответом?

«А точнее?»

– Вовин жил, Вовин жив, Вовин будет жить! Он с нами навсегда, наш любимый Петропал Петропалыч, вы разве ещё не поняли?

Если не поняли – вот вам моя улыбка, пусть и не очень весёлая.

«На завтрак ты не заработал».

Вам же хуже будет: быстрее издохну – останетесь без хлебного места.

– Ну ладно, ладно, усовестили. Слушайте все! Вся подсматривающая и записывающая братия!

«Мы отключим камеру».

«Всё, что ты скажешь на этот раз, останется строго между нами».

– Следующим Вождём стану я, поэтому советую обращаться со мной хорошо: я злопамятный.

«Шутник вы, однако».

– Да, есть такой грех. А теперь кроме шуток. Российские учёные создали клон…

«Да слышали мы про этот клон!»

Если долго сидеть в шезлонге на террасе своего пентхауса в элитном московском небоскрёбе, мимо тебя, скорее рано, чем поздно, пролетит – в Рай, конечно, куда же ещё? – свежеоприходованная душонка твоего врага. Я знаю, кто придёт, когда Главный из Лукраедок отправится в лучший из миров, где нет и не будет гнусных рифмоплётов типа меня, – он попадёт в лукраедочий рай сразу на подобающее ему там тронное место. Да, я знаю, кто подхватит престол (увы, это буду не я – с вероятностью, как выразился Ник-Сон, highly, highly likely²): на фоне наследника даже наш нынешний покажется Голубем Мира, Светочем Прогресса и Образцом Нестяжательства. Но я не знаю, стоит ли разглашать вам имя преемника. Если вы успеете нейтрализовать его, пока он не набрал ещё силу – это одно, а если вы наперегонки понесётесь прикладываться к его заднице – это другое.

– Ну раз слышали, услышите и ещё кое-что. Но эта информация эксклюзивна. Не знаете такого слова? Эта информация исключительна. Я не могу ею делиться, будучи прикованным за ногу. Дайте бумагу, и я подготовлю список того, что должно измениться в условиях моего содержания. Не будет перемен – не будет и информации.

Пока только я провижу, куда норовит в очередной раз занести нас нелёгкая, и значит, только я пока и могу попытаться подставить ей ножку. Непросто будет вмешиваться в ход истории из моего нынешнего затейливого положения, но, не вмешавшись, не выяснить, что сильнее: проклятье, нависшее над этой землёй, или псих, прикованный за ногу к ней же.

И сделаю-ка я вот что, если никто не против. Выберу из двух более или менее адекватных лукраедок (должны ж там найтись такие!) из числа Приближённых К Телу одного и объявлю его настоящим тайным наследником. Если его тут же сожрут, останется второй – запасной – претендент из парочки адекватных, если же вознесут – то ход истории сменит направление со «всё ниже и ниже» на «помаленьку, но выше». Даже если этот лукраедка хоть на йоту менее лукраедист, чем нынешний Главный, даже если курс при нём хоть на румб сдвинется в сторону от камикадзе-курса на зельбстфернихьтунг³ и тотальное мракобесие, которым мы несёмся сейчас полным ходом, это уже будет что-то.

А лучше не объявлю, а сделаю тоньше: проговорюсь. Наверняка они пишут всё, что я тут вещаю. Осталось только решить, что, когда и кому выкладывать в качестве судьбоносного озарения.

А ночью мне опять явилась Сикстина. Да, ко мне на приём, строевым шагом, разве что только честь отдавать не стала. Она была ещё прекраснее, чем тогда, прекраснее, чем, наверное, кто-либо из когда-либо рождённых, кроме Машки опять же. Она снова что-то говорила мне, и снова я ничего не слышал. Должно быть, слух мой слишком груб, чтоб различать её божественный голос, или, скорее, уши мои до сих пор забиты остатками пропагандистской лапши. Тогда она знаками, как глухонемому, продиктовала мне: ЛУКРАЕДКИ. А я и сам уже понял, кто захватил эту землю у народа-бого…, ан, нет, теперь – рогоносца, кто впился в неё словно упыри, оставляя взамен отсосанного и отгрызенного лишь терриконы помёта да гирлянды незаживающих язв.

Власть манит их как кошек валерьянка

Новый день принёс мне радость знакомства с новой порцией лукраедок. Если мы назовём самого первого из них Гнусовым, мы ошибёмся не сильно. Он пока даже не губер, он вицик – вице-губер по силовому блоку, он мало кому известен, но в нужный момент может быть извлечён из мешка рукой профессионального манипулятора и предъявлен потрясённой, неистово аплодирующей публике в качестве Того Самого, единственно необходимого, возможного и достаточного. И конечно, ему хочется знать, скоро ли произойдёт это столь долгожданное для всех событие, и нельзя ли его как-то ускорить. Такая тяга к знаниям не может не внушать мне дополнительного почтения.

Ну что, Крокодайло, давай, братец, подключайся, это по твоей части. Я и так уже половину твоих вопросов на Ник-Сона перекинул.

К счастью для всех присутствующих, Крокодайло сегодня в форме, да не просто в форме – в ударе! Пациент выходит от меня довольным, он сам чувствует, что идёт на поправку.

«Власть притягательна как член для членососов» – это именно про таких маньяков когда-то было мною прокаркано.

– Следующий!

Что ж они все ко мне-то прутся – в стране ясновидящих как мух на мусорном полигоне!

Этот следующий обдаёт меня своим горячим и нестерпимо кариесным дыханием.

Гниют сразу три зуба – ставлю я сходу диагноз. Гниёт также печень, гниют лёгкие и совсем почти сгнили мозги. Прогноз неутешительный, здесь и к Ник-Сону не ходи.

Силовик? Слабовик? Что-то среднее – посредник между двумя мирами.

Спрашивает меня шёпотом, прямо в ухо, так, что я даже отдёргиваюсь. Захихикать что ли, как от щекотки?

«Когда мне лучше к замзавотделом администрации Самого на приём записаться: до или после?»

– После, – уверенно отвечаю я, не прибегая к помощи моих бравых помощников: до того мне хочется побыстрее его спровадить. Но спровадить не просто так, а с заложенной в него бомбой.

– А потом вам стоит попробовать записаться знаете к кому?

И я по буквам произношу на редкость громкую – громовую почти – фамилию.

– Вам следует сделать на него ставку: именно он унаследует империю… ну хорошо, республику, если вы так любите словесные маскарады. Что такое маскарады? Это жалкое подобие маски-шоу для духовно неполноценных стран.

Удачнее гонца нельзя было и вообразить себе в самом распалённом воображении. Вот уж кто растрезвонит высочайшее имя по всем сусекам!

Итак, я запустил свой камешек. Посмотрим, сколько отскоков от бюрократической поверхности лукраедских донесений/резолюций/рапортов он совершит, прежде чем угодить в какой-нибудь из сановных лбов, – а хоть бы и в лоб высочайше назначенного мною преемника. Возможно, впрочем, камень угодит рикошетом и в мой лоб, если я к тому времени не успею его отсюда убрать.

Перерыв на обед. Я требую бумагу, и мне, наконец, приносят мой лист, исписанный мною не один уже раз. Но я нахожу места между строк и записываю туда всё, что узнал и придумал за последние дни. Я нахожу пробелы между словами и заполняю их новым смыслом.

Я знаю, что записи мои сразу же передаются в спецлабораторию для графологического и текстологического анализа. Ну и пусть их там раскладывают хоть на атомы – интересного вам, любознательные вы мои, времяпрепровождения!

А я тем временем решил каждое утро начинать с вдохновляющих на борьбу, на сопролюд, слов. До следующего утра ещё далеко, но я всё равно уполномочиваю себя заявить: «Всех лукраедок надо поместить в специальные лукранарии – бок о бок с серпентариями – при лучших зоопарках мира, предметно изучить и взять под государственную защиту как занесённый из далёкого космоса вымирающий вид, особо ценный для человечества!» – точно я один из Марков из Порциев из Катонов⁴ – точно я последний из них. Ха-ха, как я их приложил – и Катонов, и Лукраедок! И если я вдруг однажды забуду утром прорычать нечто подобное, пусть летописцы вычеркнут день грядущий – день бесцельный – из моей канонической биографии.

Весь покрытый золотом

На десерт ко мне запускают даму. Откуда она такая взялась? Весёлая, даже смешливая, в меру симпатичная…

И я начинаю её окармливание. Она должна выйти из меня прорицательно сытой и не испытывать потребности в предсказаниях в ближайшие двадцать четыре часа.

«Сколько вам дают за одно посещение? Ну это же бизнес для вас? Или только способ набрать компромат?»

Она не глупа.

– С таких, как вы, я не беру ничего, кроме счастливой улыбки.

Ну давай, не стесняйся, выкладывай свои вопросики – постараюсь тебя не разочаровать.

А пока мне приспичило совершить таинство дефекации. И можно, конечно, было бы потерпеть минут двадцать и исполнить обряд в комфортных условиях санузла, на время разомкнутым, но что-то, а вернее, кто-то своей смешливостью вдохновляет меня на смелый эксперимент. Таким образом я показываю ей, что у меня нет от неё секретов – значит, и она должна быть со мной предельно открытой. Она даже не то, чтобы морщится, а как-то вообще замирает, хохотушечка. Подержала бы лучше судно – не дай бог, перевернётся, и тогда мы оба пойдём ко дну!

– Ничего, ничего, вы мне не очень мешаете. А хотите реально помочь – позовите кого-нибудь из охраны.

Да они уже тут как тут – друзья, всегда готовые прийти на выручку в трудную минуту.

«Кстати, его дерьмо считается целебным, – усмехается Лукраедка Первый. – Если маску сделать с его дерьмом – кожа помолодеет лет на пять сразу».

«Чо, правда, что ли?» – вскидывается она.

«Двести евро за порцию».

«А сколько в порции?»

«Сколько бог в этот раз пошлёт».

Кормите меня лучше, сволочи, – и будет вам больше порций. Готов хоть всех землян осчастливить! Даёшь эксперимент с экскрементами?! Даю. Скороговорку. Держи.

«Я вам не наскучила своей болтовнёй?»

– Да нет, чирикайте, чирикайте, вы будете мне вместо птичек, которых меня лишили. А их, бедняжек, лишили меня: им ведь тоже не всё равно, перед кем чирикать.

Я просыпаюсь от горячего поцелуя в губы и сразу, даже во тьме, понимаю: это она. «Я спряталась, – шепчет Хохотушечка, – я дождалась, пока все уйдут».

– Приходи лучше завтра.

Сегодня я снова жду Богородицу, и мне бы не хотелось вас сталкивать лбами.

Назавтра она приходит на повторный приём, за новой порцией снадобья, но и вида не подаёт, что была со мной ночью. Боится Глаза, понимаю я.

Вот там Глаз – в потолке. Он, Глаз, за мной наблюдает, а я наблюдаю за ним. Интересно, видит ли он Ник-Сона, Польскую Милицию и прочих? Вряд ли. Их даже я не всегда вижу, обычно работаю с ними, так сказать, виртуально в голосовом режиме, хотя могу, при случае, и на ковёр вызвать.

Лукраедки взывают о помощи

Сегодня я буду апдейтом Распутина. Для вхождения в образ я не чищу зубы, не причёсываюсь, не бреюсь. Я плотоядно улыбаюсь, когда ко мне подкатывает очередное головоногое. Иди сюда, милая! Не бойсь, не бойсь. Ещё неизвестно, кто из нас должен больше бояться; если б ты могла видеть себя изнутри так, как я тебя вижу, ты бы просто обдристалась от ужаса и в придачу навсегда осталась заикой!

Но что-то у них опять там стряслось. Мне явлен голубоглазый блондин, который органически смотрелся бы в эсэсовской форме, но нынешние лукраедки делают карьеру в другой конторе – и потому он носит синий костюм с маленьким таким значком на лацкане пиджака. Блондина интересует, что случилось с каким-то там Никаковским. Исчез Никаковский, исчез бесследно. Его похитили? Где его держат? Или он сам куда-то навострил лыжи?

А теперь уже я допрашиваю блондина. Мне надо понять, чем сгинувший так Родине/истории ценен. Он казначей региональных или отраслевых финпотоков? Особо ценный сексот? Двойной – тройной – четверной агент? Какие у него были мотивы исчезнуть?

Но расколоть обладателя значка – задачка не из простых. Никогда не знаешь, лжёт такой или нет. Обычно лжёт, но иногда и не лжёт, иначе всё было бы слишком просто. Ну и я тебе скажу полуправду, вернее, только правду, но далеко не всю, чтоб ты и впредь пребывал в тонусе.

Ой, какая же противная морда! Хотя, наверное, ему-то противным кажется как раз моё личико. Начинает с наезда, как это часто водится у таких морд.

«Ну вот что, Сигизмунд Батькович…»

– Зовите меня просто Мудя.

«Я одно не пойму: вы хиромант или астролог?»

Уязвить пытается.

– Я уникум.

«Уникум?»

– Один я такой. На сто сорок миллионов с хвостиком. А может, и на семь миллиардов или ярдов, как у вас там говорят, когда пилят по-крупному.

«Даже так?»

– Вот именно. В оставшиеся восемь минут я могу продолжить рассказывать о себе, а могу поделиться эксклюзивом о вас и о вашем будущем. Вам выбирать.

Я не поверил своим ушам: он выбрал себя! Он имел шанс заглянуть, хоть и на чуть-чуть, в бездну – в Меня, но его больше заинтересовала банальнейшая судьба зауряднейшего из лукраедок.

А этот какой-то прям весь из себя грозный и с ходу огорошивающий своей эрудированностью.

«Катрены не пишете? – спрашивает он сурово и продолжает допрос, даже не дав мне ответить. – Почему?»

Надо же – лукраедка, а знает такие слова! Или моего досье начитался?

– Отчего ж не писать? Пишу на заказ, тысяча евро – строчка.

Но он, похоже, не слышит меня.

«Учи́тесь! У нас так: кто не умеет – тот учится!»

У нас – это где? А где у нас умеют и любят допрашивать? Да ещё и поучать при этом? Славное, должно быть, местечко.

– А кто не учится – тот не ест. Поэтому я и хотел бы поучиться у вас. Сие возможно?

«Да что ж – учитесь, я не жадный», – хмыкает он – и сразу становится не таким уж и грозным.

А я могу его в ответ научить хокку писать – я ведь ещё тот хоккуист. Но пора звать помощников. Крокодайло, как обычно, не дозовёшься. Ник-Сон! Как будто мысли мои читаешь. Молодец, благодарность в личное дело!

Скажи-ка нам, Ник-Сон, любимец чертей, что станется с сим лукраедкой? Спасибо, мы так и чувствовали: ему идти от победы к победе!

Яркий тип этот Ник-Сон – в пунцово-пурпурной рубашоночке: любит одеваться как попугай.

Старые связи вдохновляют на новые прорицания

Утром опять позабыл отправить в эфир свою страшную, но вдохновляющую клятву-проклятие, ладно хоть сейчас вспомнил. Итак, лукраедки должны быть… засушены и наколоты на булавки, и ещё под стекло засунуты и бетоном залиты, десятиметровым слоем бетона марки М1000, чтоб не прогрызть было.

К концу смены, несмотря на клятву, я ощущаю упадок сил, упадок духа и, более того, упадок веры в свои прогностические сверхспособности. И откуда мне прикажете черпать силы? А зачерпну-ка я их из своих подопечных: я их даром, что ли, подпитывал с детских лет?

Все ко мне! Разобраться по росту! Равняйсь, смирно, вольно!

Вот они мои четыре молодца – все как на подбор, один другого круче!

Правофланговая Канадская Советская Социалистическая Республика (КССР сокращённо) присутствует в виде карты светло-зелёного цвета с городами, надписанными готическим шрифтом. В районе озера Виннипег у неё расположен рот, на месте Большого Невольничьего озера и Гудзонова залива – глаза – соответственно, маленький правый и большой левый. Вблизи островов Королевы Шарлотты прячется её правое ухо, под Ньюфаундлендом схоронено левое. Она всегда является на мой зов, отчеканив: «Йес, сэр!», – протрубив свой знаменитый гимн: «Оле́! Оле́! Оле́! Оле́! Канада! Во мгле!» – и вырубивв целях экономии электричество от Гренландии до Аляски, поэтому лишний раз я стараюсь её не дёргать.

Польская Милиция тоже выглядит грозно: бело-красный – под цвет флага – силуэт человека в форме, в фуражке и с автоматом. Человек в форме, как и польский орёл с герба, обращён влево, к Западу – но это, как я подозреваю, лишь экспортный вариант моего помощника, клон для внешнего, так сказать, употребления. Настоящая Польская Милиция обращена, конечно же, на Восток и немножко вовнутрь.

Главное в портрете Крокодайло – это огромный лоб, незаметно переходящий в лысину, но сзади он почти уравновешивается длинными слипшимися волосами. Лоб оттягивает внимание даже от внушительного носа героя с вывернутыми наружу ноздрями.

С Крокодайло приятно потрепаться, хоть у него и неважная дикция – зато картавит как настоящий вождь, – однако он очень тяжёл на подъём, особенно для вождя. Но главное достоинство Крокодайло – патриотизм. Крокодайло – патриот от мозговых извилин до мозолей на пятках: он не раз при мне хвастался, что даже носки у него – отечественного производства. На что этот язва Ник-Сон не преминул заметить, что производства-то они, может, и отечественного, но сделаны на буржуйских станках и из буржуйской ткани, да ещё и покрашены буржуйским красителем, а «патриот» и «идиот» вовсе не случайно так хорошо рифмуются – как минимум в некоторых, особо запущенных случаях.

Ник-Сон же – это … язва, как только что было сказано и не раз доказано, но у него есть и масса достоинств, среди которых трудно даже выделить главное – настолько это универсальный боец.

Почему именно они стали моими помощниками? Так получилось исторически. Я знаю каждого из них с детства, а с Крокодайло, мне кажется, я познакомился ещё до своего рождения.

Оп-па! А с вами мы уже тоже где-то встречались. И не раз, хотя и давненько.

– Как вас теперь называть? Ваше Превосходительство?

«Для тебя я просто Федя».

Однако, самодовольная улыбка показывает: ему не неприятен мой скромный подхалимаж. И я продолжаю.

– Хочется прям отдать вам честь, Федя, но это невозможно в связи с отсутствием у меня таковой.

«Все мы не без греха».

– Ваша, Федя, правда.

«Да она не моя, а… Ты знаешь, чья. Я, вот, последнее время много про тебя хорошего слышал. Времечко выдалось свободное – и дай, думаю, заеду к старому знакомому, а тут, оказывается, к тебе пока каким-то архаровцам на лапу не дашь – и не попадёшь без записи».

Такие, Федя, как мы с тобой, всегда считались паразитами на шее трудового чиновничества – поэтому, наверное, мы друг другу и нравились. Ты владел и руководил пучком безудержно размножавшихся стройкомпашек, а я, бывало, консультировал тебя и твоих топов о том, как грамотно минимизировать налоги.

– Те, кто говорят про меня хорошее, просто плохо меня знают. Столь же верно и обратное утверждение.

«Не думаю. Такой, говорят, крутой прорицатель стал, что куда там твоему Нострадамусу!»

– Ну вот и посмотрим лет через пятьсот-шестьсот, кто из нас с ним точнее окажется. Ладно, Федя, я понимаю: ваше время ограничено – ещё больше, чем прежде, – а я вас тут в наши тёрки с Нострадамусом погружаю. Давайте ваши вопросы, постараюсь помочь чем смогу по старой и доброй памяти.

Его вопросы были по части бизнеса – с такими мне всегда приятно работалось – как, уверен, и всей моей команде эльфов-проказников.

Но вечер встреч на этом не кончился. Кто эта сногсшибательная женщина? Такая чужая и недоступная и в то же время родная, как блудный кусок меня, вернувшийся из длительной эмиграции.

И по прошествии стольких лет (и скольких же – неужели семи?) они узнали друг друга.

– Здравствуй, Счастье Моё – Недосостоявшееся!

«Да, здравствуй, здравствуй».

Что значит твоё «да»?

Да, мы были знакомы – и нешапочно.

Да, время немилосердно ко многим, а тут выясняется, что и к тебе.

На твоём лице восхищение или жалость? И что, интересно, отражает моё лицо (если это можно назвать лицом)?

Ты соблазнительна в этом своём костюмчике. А я очень соблазнителен в своём нарочито полосатом?

Стала ли ты лукраедкой? Да, стала. Нет, не стала. Скоро узнаем. А может, ты всегда была лукраедкой? А может, ты стала ею автоматически после счастливейшего события твоей жизни – женитьбы на лукраедке? А может… Фу, Гизя, какой же ты любопытный, ты хочешь сразу узнать про неё прям всё, но не начать ли тебе с иного вопроса, волнующего тебя сейчас неизмеримо сильнее:

– Хранила ли ты мне верность все эти годы так же, как хранил её тебе я?

«Вот именно что так же».

Красивая и умная, всегда таких почему-то любил. И самое удивительное – обычно напарывался на ответку! Надеюсь, и в этот раз мы не поломаем традицию. А какие интересные у неё духи! Такие духи – хороший знак. В облачке такого аромата не зарулишь ко всякому там прикованному за ногу фрику. В облачке такого аромата зарулишь только к прикованному за ногу фрику, от которого тебе нужно нечто для тебя важное – не менее важное, чем эти духи.

– Так же активно?

«Ну как ты докатился до жизни такой?» – могла бы она хоть взглядом спросить.

«Вот видишь, чем я стал без тебя, – так же взглядом ответил бы я. – Но так больше не могло продолжаться, и это был осознанный выбор: хотелось увидеть тебя – хотя б и в последний раз, – нестерпимо, до рези в глазах, и я придумал способ заполучить тебя, заманить, наконец, в свою паутину. Так я сделался предсказателем и вершителем судеб мира сего – и всё это, повторяю, ради тебя».

Машка, конечно, не поверила бы ни единому моему слову, но ей всё равно было б приятно.

«Я как узнала про тебя, мне прям плохо стало».

Охотно верю, всё так и было.

Но потом тебе стало хорошо? Как быстро проскочила ты диапазон от «плохо» до «хорошо»? Думаю, что где-то между быстро и очень быстро.

Нет, не тебя так пылко я алкаю

А вот и то, ради чего ты проделала столь дальний путь в несколько (десятков?) машино-километров: можно ли твоему благоверному навестить меня завтра со своими вопросиками?

Недолго же ты хранила мужнину тайну: он понял, наконец, что не сможет дальше жить, не увидев меня!

«Он называет тебя новым Нострадамусом».

То есть, его потянуло на знаменитость? Ну что ж, я весьма польщён желанием твоего мужа меня навестить, я считаю его выдающимся государственным деятелем нашего времени, нашим современным Карениным, если воздержаться от пышных фраз. Почту за честь с ним познакомиться и обязательно испрошу у него разрешения подержаться за …, которым он тебя …, или с этими безобразными пережитками тёмного прошлого в вашей образцовой семье покончено? Ах, ну куда же ты? Ты разве забыла, что ни одно моё слово нельзя воспринимать серьёзно? Не волнуйся, я обслужу его честь по чести, а на вопрос: «Любит ли она меня?» отвечу недрогнувшим голосом: «Любила, любит и будет любить!» Его это вряд ли заинтересует? Хорошо, тогда заезжай ко мне сама после его визита, и я расскажу тебе, с кем ещё и когда ты ему изменишь.

– А пока поведай, что там вообще говорят про меня – почему я здесь оказался? Случайно? Намеренно? Донасмешничался? Досвязывался с жёнами серьёзных людей? Из-за квазилирических виршей, неинтересных даже и этим жёнам? Нет, выразимся сильнее: из-за нафиг никому не нужных натужно-лирических стишков графоманистого самоучки? Или истощил своими оптимизациями терпение налоговых пессимизаторов? Или кто-то верит всерьёз, что я подавал знаки инопла… иностранным разведкам, делая в парке махи руками?

«Всякое говорят. Многие верят официальной версии».

Хоть я и не стал тогда отрицать очевидное и признал себя на всякий случай финикийским шпионом, настоящей причиной моего задержания стали, наверное, всё-таки не упражнения на свежем воздухе, посредством которых я якобы подавал сигналы врагам, и даже не злонамеренный переход улицы в неположенном месте, и тем более не амуры с литературами и не предложение переименовать Красную площадь в Багровую, ну и заодно уж Кремль в Крымль, – а несколько довольно едких эпиграмм на Вождя и некоторых его приближённых под общей рубрикой «Упыри», опубликованных на иностранном – и поэтому вражеском – онлайн-ресурсе. Но всё оказалось гораздо запущеннее, чем мне казалось оттуда, с воли. Потребовалось очутиться в нынешнем моём узилище, чтобы осознать всю мою тогдашнюю брутофильскую наивность. Целительное, облагораживающее воздействие следственно-пенитенциарной системы сподвигло меня заклеймить содеянное мною как ошибку затянувшейся до неприличия молодости и, более того, пробудило спавшую до сей поры совесть, которая и приволокла меня за шкирку к мысли о том, что смена шила на мыло выглядит гораздо более плодотворным занятием, нежели замена старого лукраедки новым.

А ведь они – наши-то лукраедки, которых я упырями-то называл, – даже людей пока не кушают, в отличие, между прочим, от некоторых! Однако, отматывание срока моего едва только началось, а посему и исправление моё пока отнюдь не завершилось победой сил добра и здравого смысла над силами всемирной реакции и прочего пещерного русофобства – и мой запущенный недавно камушек прискорбное тому свидетельство.

– То есть всем всё по барабану, главное, что с собой не утянул. Пишут обо мне что-нибудь?

«Может, и пишут. Не знаю. Пишут, наверное».

– Тебе неинтересно?

«Интересно, но всё как-то… Мне неинтересны те, кто пишет – если пишет».

Ладно, вернёмся к тому, кто тебе интересен. Ты пыталась отговорить его от этой безнадёжной затеи, но он упрям. Да, твой муж – не такой зайка как я, и тебя теперь волнует, не опасно ли отправить его сюда с его дурацким вопросником, не опасно ли это для тебя лично, не вскроется ли при этом вся нешуточная нешапочность нашего знакомства? Не боись, мы своих не сдаём. Мы от них – так здесь принято – избавляемся. Но тебя я пока приберегу – на светлый день, на день нашей новой – гораздо более романтической – встречи.

– Слушай, а не твой ли, случаем, Замухрышкин помог упечь меня в места, не столь, оказывается, от вас отдалённые?

«Не думаю, и он давно уже Форнарин, а не Замухрышкин, – я полагала, ты знаешь».

А почему я должен знать всех этих твоих бесчисленных мужиков – всех этих Форнариных, Замухрышкиных, Замухрышкиных, Форнариных? Как ты – прямо грудью за него встаёшь! Знать бы, каким местом ты вставала перед ним на мою защиту! А ведь он, наверное, удивлён, что я и здесь сумел выжить и даже немножко всплыть. Не думает она … А я вот наоборот – подумал: то, на что не был способен Замухрышкин, вполне по плечу свежеиспечённому Форнарину!

– А нескромный вопрос. Он знает? Про нас.

«Он, наверное, знает всё. Но когда это всё было?»

Твои тонкие губы налились… Чем? Гелем? Знанием? Силой? С такими губами ты должна была стать добрее. И чувственнее. Ещё чувственнее.

– Да и было ли? А ты его любишь?

Ещё более нескромный вопрос, или тебе так не кажется?

«Не знаю. Наверное».

Всё ты знаешь. Даже я знаю, что ты полюбила его ещё Замухрышкиным, тем более ты должна была его возлюбить, когда он взял твою фамилию и обернулся Форнариным. Он на тебе и женился ради твоей звучной фамилии, нет? Ну не ради же твоей красоты? Она его за имя полюбила, а он её за имя полюбил. Недурственно, недурственно получилось, надо будет не забыть потом перенести шедевр на листочки. И ещё я знаю, что ты не знаешь, что я знаю, как ты, скажем так, встречалась с … Впрочем, ладно, может, это и неправда. Хотя он сам намекал. Ну может, ему пригрезилось? Подключим Ник-Сона, пусть разведает, что там было на самом деле. Ник-Сон если и соврёт, то складно, и одно загляденье – нет, заслуша́нье – будет знакомиться с его аудиоотчётом. Она смотрит мимо меня: соскучилась по своему Замухрышкину? Или по …?

– Он лукраедка?

«Кто?»

Ты должна была спросить: «Что это?», а не «Кто?». Ладно, допустим ты не расслышала.

– Никто. Проехали.

Нет, Ник-Сона задействовать не будем – слишком много у него может скопиться чувствительной информации. Крокодайло не потянет – староват для такого деликатного дела, а остальные уж больно далеки от любовной тематики.

«Как ты это делаешь? Ну, пророчишь?»

– Хочешь выведать секреты и стать моим конкурентом? Изволь. Сам я ничего, естественно, не умею, но у меня есть полезные друзья: Крокодайло, Ник-Сон, Польская Милиция и недавно вновь вернувшаяся в наш круг КССР. Я получаю запрос о предсказании и распределяю его по исполнителям. Так, например, Крокодайло лучше ворожит по внутрироссийским делам, Ник-Сон – дока в американских проблемах, Польская Милиция отвечает за европейское направление, а Канадская Советская Социалистическая Республика – за весь остальной мир. Я принимаю от них готовый прогноз и транслирую его заказчику – ну, с небольшими поправками, которые вношу по ходу питчинга, подстраиваясь под реакцию аудитории. Таким образом, я не более, чем эффективный менеджер, контролёр, координатор, но мне достаётся вся слава, все коврижки и вся любовь всех прекрасных и – реже – не очень прекрасных дам. Да и как не подарить свою любовь несчастному страдальцу – и при этом такому безмерно, небывало талантливому?

«Прям так и дарят».

– Обменивают на мои услуги. А кое-кто вот так прям и дарит.

Она отводит глаза. Смущена? Не верит?

– Тебя интересует, как это происходит технически? Дамы, прекрасные и не очень, просто договариваются с охраной, и та на время отключает видеонаблюдение и притормаживает со своей заботой.

Но внутренний голос вмешивается в мой рассказ и нудно талдычит, что я всегда, оказывается, любил только тебя, а не всяких там дам, прекрасных и разных. Где ж ты раньше-то был, дружок подзабытый, со своим тайным знанием?

Однако, расслабься, ответного чувства я от тебя не жду, это было бы непростительной наивностью с моей стороны. Я жажду любви от твоего мужа. Поведай же ему о моих чувствах к нему и проследи, чтобы с эпиляцией и со всем прочим у него всё было тип-топ – как у тебя в славные давние времена. Твой взгляд на дверь – такой непроизвольный – даёт понять, что мысленно ты уже там, на воле. Что ж, дело сделано, задание тобою исполнено на пять с жирным плюсом, и откровения мои не интересуют тебя уже ни в малейшей степени. Начнёшь прощаться?

«Я рада, что у тебя тут всё так замечательно. Я что-нибудь могу для тебя сделать?»

– А ты готова прям на всё?

«Ну, я готова на многое».

– Ты в школе проходила арифметику и даже закончила технический вуз. Давай так: если «всё» – это сто процентов, то твоё «многое» – это сколько?

Ты кончила технический вуз и даже работала ну типа как инженером – пару лет, если мне память не изменяет, но техника так и осталась для тебя неродной, что было ясно тебе даже лучше, чем кому-либо постороннему. Истинным же твоим призванием было незлонамеренное разбиение о свою неприступность сердец таких горемык, как я и все мои тогдашние конкуренты, как первый твой – ещё студенческий – мужчина, согласно легенде смытый из твоей жизни навсегда за появление в ней под утро в неподобающем виде, как, наконец, Замухрышкин – последняя, хотелось бы верить, по времени, но не по важности из твоих жертв.

«Многое – это многое».

Ответ вполне в твоём духе. И вот мы мнёмся, словно не в состоянии выговорить «пять процентов», «три процента», «один процент», «ноль целых и ноль в периоде». Но ведь всё равно же не ноль!

– В таком случае помни, что я ещё есть. Есть вообще – и в твоей жизни в особенности.

Это первое. А из более приземлённого, но не столь, разумеется, важного, мне нужны тренажёры на разные группы мышц, а то я совсем тут увяну – без тебя и без тренажёров. Особенно страдает одна важная мышца, она тут халтурит, ленится, но ты появилась – и она заработала, и как заработала! И хорошо б ты выхлопотала для меня телевизор. Я хочу, чтобы ты иногда появлялась в нём и – совсем уж иногда – спускалась из него ко мне. Поэтому фоторамка с твоею фоткой меня не устроит – не предлагай, из фоторамки ты так просто не выпрыгнешь: края помешают. А ещё мне нужна сан-вет-прозекторская, где я мог бы препарировать лукраедок, ибо у меня появилась гипотеза, какая – пока не скажу, а то разболтаете. И ещё…

«Я помню. Ну ладно, мне пора».

Ты обо мне помнишь… Так и я о тебе помню. Ещё б не помнить: на тебе практически кончилась моя личная жизнь, вместе с тобой ушла моя молодость. Какой же я был глупый тогда! И я ли это был вообще? Вроде я, так как помню всё тогдашнее яснее вчерашнего. Как и всякая женщина, ты бывала или казалась разной: временами красивой, временами – не очень. Когда ты была красивой, я, должно быть, любил тебя, когда не очень – любил, наверное, ещё больше.

«Да, и спасибо тебе ещё раз за то, что не погнал меня тогда из нашей … из нашего гнезда».

– Да брось, не смущай меня.

Тебе, псковитянке, оно было нужнее, чем мне – москвичу в бог знает каком поколении. Тем более, что мне было куда уходить – в собственную же двушку. А с тех пор в твоей жизни благодаря Замухрышкину появились хоромы не в пример роскошнее той однушки. Когда же ты окончательно выписалась из моей жизни – надо полагать, к Замухрышкину, – я почувствовал и разочарование, и облегчение, и боль – всё сразу и в равных примерно пропорциях.

«Ну тогда я пошла».

– Я вижу. Не смею препятствовать очередному меня-тобой-покиданию.

Ну хоть бы пообещала, что ещё заедет, хоть бы воздушный поцелуй, что ль, в меня послала…

А вот интересно, что ты расскажешь обо мне своему Замухрышкину. Скажешь, что этот-за-ногу-прикованный-псих теперь не может вызвать ничего, кроме жалости? Или так прямо и заявишь: «Осторожнее, Замухрышкин, ты втюришься в него, как втюрилась повторно и я»?

Добрый совет лучше двух недобрых

Я плохо спал и проснулся злым как лукраедка, оттеснённая от кормушки. Глаза мои долго не могли сфокусироваться: каждый из них смотрел на явленный мне антураж со своей точки зрения, и каждый был по-своему прав.

Визит Машки явно не пошёл мне на пользу: всю ночь я прокручивал вокруг точек бифуркации наш диалог и сочинял его возможные продолжения. А ещё, и тоже ночью, я с умопомрачительной ясностью осознал, что давно уже не был на воздухе, не получал витамина D и должен быть бледнее поганки; с такой ли измученной физиономией кадрить чужих жён и бывших любовниц?

Ох, что-то я прям растаял от одной встречи с Машкой. А навестила б она меня, если б не нужды ейного мужа? Вопрос.

Ладно, когда-нибудь я буду в духе и расскажу ей – и только ей – как стал прорицателем. Пока память выдаёт мне такую версию.

Я поскользнулся во время допроса, упал, ударился головой, потом снова поскользнулся, снова упал, снова ударился головой и потерял в итоге сознание. В себя пришёл от разряда электрошокера. «Тронешь меня ещё раз – и не пройдёт пяти минут, как издохнешь», – поспешил я предупредить – едва приоткрыв глаза – нависшего надо мной лукраедку. Странно, но он не прислушался к моему предостережению (а я ведь знал, о чём говорю; откуда знал? – а оттуда знал, от верблюда, – вернее, от Крокодайло) и потому через пять минут уже сам лежал на полу, вцепившись руками в то место, где у людей положено находиться сердцу. Перевозбудился? – подумал я тогда отстранённо. Это я сейчас понимаю, что в нём просто перегорел предохранитель, но его всё равно списали.

Первое предсказание моё произвело, полагаю, грандиозное впечатление на наблюдавших его вживую лукраедок. Трогать меня никто больше не решался, об инциденте было доложено наверх, и там приняли решение ничего пока не решать, а потом додумались и коммерциализировать мои так чудесно вскрывшиеся способности.

«Да это фейк, монтаж», – заявляли отдельные умники, просмотрев запись того памятного допроса.

«Хотите проверить на себе?» – предлагали им другие – более адекватные – лукраедки.

Испытаний на себе лукраедки предпочитали, однако, не ставить.

Вот так, моя радость, или моя бывшая радость, меня сюда занесло. Потом расскажу подробности – если вспомню. Но как занесло, так и вынесет обратно на волю. Ты скажешь, что вырваться на свободу обходным путём, не сровняв свою темницу с землёй, не оставив от этой системы камня на камне, после всего выстраданного и осмысленного – это позорно, что это так же малодушно, как покинуть поле боя в разгаре битвы, но дослушай же, дослушай! То будет не более, чем тактическая хитрость. Вся эта нечисть ломанётся за мной – и затеряется между временем и пространством – к ликованию освобождённого человечества. Мой побег станет актом высочайшего гражданского мужества – если он состоится. А состояться он может только с твоей помощью – ничью другую я уже не приму.

Корпулентность – не порок

Ну, вот и исполнилась мечта последних двадцати четырёх часов моей жизни: передо мной во всём своём великолепии предстал муж-герой. Да это прямо анти-я. А анти-мной может быть только лукраедка. Как ты могла с ним после меня, вместо меня? Ты опустила меня в моих собственных глазах почти до центра Земли! Да что там до центра Земли – до Австралии опустила! А вот интересно, он ощущает меня анти-собой?

Хотя вряд ли он вообще что-нибудь ощущает: уж больно он исполнен величия – не иначе как от миссий, связанных с интересами Особо Важных Персон.

И миссии в надёжных руках – руках лукраедки, крупного во всех отношениях: рост – 186-188, вес – порядка 120. Какой же я компактный, тщедушный, да просто дохлый в сравнении с тобой, монстром! Такой как ты может запросто сложить меня пополам, запихнуть в чемодан и вынести отсюда вперёд ногами. А это идея. Пусть твоя… или моя… пусть наша общая надоумит тебя подарить ей большой чемодан, а о дальнейшем я пока уж, извини, умолчу.

Вот ты и оказался в моей семилетней давности шкуре: тебе есть, что терять со мной – целую Машку, а мне теперь терять нечего, зато вернуть я смогу тоже целую Машку, и я её верну, вот увидишь!

Так всё-таки ты или не ты упёк меня сюда? Если это не ты, подёргай пару раз левым ухом. Да левым, я же сказал! Всё, хватит, верю, верю, это не ты.

«Я много слышал о вас».

Вот почти все так начинают, издалека.

– Я тоже однажды читал про вас в прессе, когда мне ещё дозволялось читать.

Он должен был бы взвиться: «Что-что? Вам не позволяют читать? Немедленно исправить и доложить!»

Как бы не так. И почему я должен что-то там прорицать для такого бесчувственного субъекта? Причём не просто бесчувственного, а бесчувственного к ближнему своего – вернее, своей – ближней, то есть к ближнему в квадрате, в кубе! Но ход за ним, и он его делает:

«Мария рассказала мне о встрече с вами. Я так понял, вы готовы оказать мне услугу?»

Мне враз становится неинтересна вся эта партия, и я сдаю её ему без боя. Произнесено её имя, и это имя значит для меня невозможность торга, атаки или ухода в юродство.

– Я весь к вашим услугам.

И это сказано любезнейшим из доступных мне тонов.

Он давно уже ушёл, этот Большой Лукраедка, Который Теперь С Ней Спит, но горечь от сданной партии и не думает улетучиваться. Да, я не хочу больше сдавать партии, да, я хочу стать лучше, да, я хочу укрупниться, да, я хочу отныне походить на него – ну хоть чуть-чуть. Я подзываю дежурного лукраедку – Лукраедку Третьего.

– Мне нужно больше двигаться, а то пролежни появятся, вонять будет, черви заведутся, неэстетично всё это как-то.

«Я вас услышал», – важно отвечает лукраедка, подражая старшим товарищам.

– Да, ещё: я хочу делать взмахи руками под музыку и махи ногами под бодрый, жизнеутверждающий голос диктора: «Раз-и, два-и, три-и, четыре-и».

«Будет вам диктор».

На следующий день в палате уже приваривают какую-то вертикальную трубу.

– Это шест? Ой, как здорово, я смогу теперь танцевать в бикини вокруг такой эротичненькой палки!

«Угу, в наморднике».

Фу, какой ты противный и грубый. Мужлан! А мне, может, надо, а мне, может, приспичило повертеться вокруг шеста – чтобы потом описать свои ощущения.

Я просто пишу о том, что вижу, что чувствую. Но делаю это с такой художественной силой, что у самого волосы дыбом встают и мурашки ползут по коже – взад и вперёд, и снова взад, и снова вперёд, и так по кругу.

Когда-нибудь на Восточно-Европейской равнине поселится необычайно просвещённое племя, оно расшифрует мои каракули и ужаснётся, осознав, кого так легкомысленно потеряли, кого не сберегли их простодушные пращуры.

Пока ещё современники терпят меня, а иные и понимание изобразить пытаются, но скоро все они запасутся поп-корном и устроятся поудобнее в ожидании долгожданного зрелища: меня должны замучить до смерти 21 марта. Это день рождения Сарданапалии – тёщи нашего ГлавОсобиста, – когда все тёмные силы мира вылезают наружу и празднуют свой сатанинский шабаш. В этот раз гвоздём праздника должна стать голова Прорицателя, вывалянная в дёгте и перьях и зашитая в шкуру чёрной кошки с белой отметиной.

Именинница обрядится в полупрозрачный хитон, что полуприкроет её полутораметровую талию, и в венчик из засушенных незабудок.

Она знает, как угодить своему зятьку. «Что подарить тебе за твой танец, о ангел мой?» – спросит он тёщу, едва выйдя из состояния культурного шока.

Она потупит взор, захлопает ресницами, кося в мою сторону катарактовым глазом.

«Ну же, милая, не скромничай. Проси, чего хочешь, всё брошу к ногам твоим», – подбодрит он её.

Тёща зардеется, ей будет страшно и стыдно признаваться в главном желании своей некороткой жизни, но кровожадная сущность возьмёт верх над сомнениями, и она бескультурно ткнёт пальцем в ту сторону света, где лежу я: «Хочу Его голову!» Он всё сразу поймёт и, разумеется, опечалится, но отказать не сможет: слово особиста, вылетит – не посадишь.

Меня по осени считают

В этом году какая-то ранняя весна. Я жив: значит, не наступила ещё и середина марта, а уже распускаются почки! Или это природа прощается со мной таким экстравагантным способом? Не могу не ценить такой знак внимания, скоро и я напоследок выпендрюсь, скоро и я попрощаюсь с ней – и тоже своими почками.

Под весенним солнышком из какой-то бумажки с каким-то приказиком какой-то плодовитой конторки распустилась и новая лукраедка. Добрая такая вся из себя, из лукраедки, ласковая… Зовётся вроде как Пал Алексеичем Козлокрадовым или Козлократовым, но для меня будет Лукраедкой Двухсполовинным.

Это хорошо, когда лукраедка ласковая: её проще будет когда-нибудь обратить в человека. Впрочем, это пока не более, чем моя догадка, теоретическое построение, не опирающееся, увы, хотя бы на один факт. А вот мы сейчас и проверим потенциального собрата по человечности.

– Какое сегодня число?

«Пятнадцатое мая», – отвечает лукраедка, даже не поморщившись от собственной лжи. Не велено говорить, он проточеловек подневольный. Я должен ему поверить, расслабиться – тут-то они меня и схарчат как ощипанного!

А может, ждёт, что я поправлю его, тем самым обозначив осведомлённость об их сатанинских планах на Ночь Весеннего Равноденствия? Но я не выдам себя ни словом неосторожным, ни спёртым дыханием, чтоб, главное, не сдать свои источники информации! Иначе они расставят капканы на Сикстину и в Дрездене – где у них всё давным-давно агентурой схвачено, – и здесь, у меня в изголовье! И, поймав, они приволокут её в свои казематы и принудят к сотрудничеству фирменными неотразимыми аргументами, если уже не принудили, у них же есть на неё досье – а у них на каждого есть досье, – где и внебрачные связи, и неповиновение законной власти, не говоря уж о рецидивном нарушении УК Иудеи в части статей с такой-то по такую-то и с такой-то по такую-то прим.

А ночью Сикстица пристраивается возле моих истерзанных ног, и я начинаю реально сходить, нет, сбегать с ума. Желать Богородицу – это грех поистине исполинских размеров! Но не желать Сискстину – разве это возможно? Она же вылитая Машка Форнарина – прям как будто друг с друга писаны! И я давлюсь слюной от желания, утолить которое немыслимо в принципе. Сикстина ощущает моё смятение, но ей ли, беспорочной, постичь его истинную подноготную?

«Потерпи, – беззвучно произносит она. – Ещё полгодика потерпи».

Значит, у меня есть полгода на всё про всё.

Её охватывает желание утешить меня – такого одинокого, обречённого, страждущего, – и она говорит едва слышно:

«Давай я познакомлю тебя с Рафаэлем».

А это вариант, который реально скрасит оставшиеся мне полгода.

И вот он уже стоит рядом с ней, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу в ослепительно белых рейтузах, весь такой сам из себя неместный. Наконец, протягивает мне маленькую тёплую ладошку: «Урбинский Рафаэль Иванович⁵».

Вот и встретились два Величайшества

Не прошло и недели, как Рафаэль выдвинул мне условие: или он, или Ник-Сон. Что ж, небесный посланец имеет на это право: он звезда из узкого сонма сверхъярких. Но я-то так не могу, я не могу бросать старых друзей ради новых, звёздных. И я сказал «нет».

– Смотри, вот Польская Милиция не требует же от меня прогнать Ник-Сона, и Канадская Советская Социалистическая Республика не требует, и тем более не требует Крокодайло, ведь Ник-Сон часто пашет за них обоих.

«Ах, оставь же! – возразил мне на это Рафаэль, и гримаска досады чуть исказила его ангельски совершенное лицо (а мы уже были на «ты»). – Меня ни в малой степени не интересует ни что там поделывает твоя разудалая Польская Милиция, ни что сотворила твоя безотказная Канадская Советская Социалистическая Республика, ни даже сколь неподобающий урок потомкам явит своим безнравственным поведением твой Крокодайло. Другое дело Ник-Сон – я вот не смог бы писать с него мадонну, а знаешь ли ты, что это для меня значит? Итак, позволь же мне действовать на основе собственных моих представлений о прекрасном и низменном, а ежели не по нраву тебе это – то вон эрзац мой в лице некоего де Карбона уже виляет хвостом и бьёт копытом от нетерпения, а меня же уволь от подобной коллаборации!»

Меня слегка озадачило столь внезапное проявление страсти. Ох, уж эти мне мастера культуры! Не можешь с Ник-Сона мадонну писать, так напиши с него лукраедку, выковыривающего изумруд из портрета дамы с единорогом⁶!

– Я понимаю, тебе претит его аморальность, столь ярко контрастирующая с прославленным твоим добронравием, но пойми же и ты меня, о Величайший Из Урбинцев и Любимейший Из Моих Помощников!

«О Ваше Провидчество, вы несправедливы к Браманте⁷! – укорил меня он, расплывшись меж тем в улыбке. – Однако, не можешь ты – не можешь ты без этих своих подходцев!»

– Но они работают – признай же это! В противном случае разве смог бы я так закорешиться с Тобой, и разве мог бы я рассчитывать на столь пристальное внимание Богородицы к моей скромнейшей персоне?

«Мы приучены отдавать должное самоумалению, но в первом из приведённых тобой примеров оно явно не к месту. Как говорят у вас в России, бандюк мусорка́ …»

– Если не ошибаюсь, у вас в Италии в таких случаях говорят чуть иначе: Св. Марк и Св. Лука видят друг друга сквозь облака. Как ты провидишь сквозь природу вещей и всего сущего на Земле, и в Водах, и в Небесах, так я провижу будущее – что нам дано будет и что у нас да отнимется. И мы не могли не столкнуться, как два барана на мостике, как два авианосца на Москве-реке – ты это хотел сказать?

«Да, типа того. Ты, как всегда, смог выразить это лучше, чем кто-либо».

И лишь вечером от старого сплетника Крокодайло я узнал, с чего это наш гений вдруг так взбеленился: триггером стала брошенная как бы невзначай фраза Ник-Сона «А как по мне, то один толковый младший капрал стоит дюжины таких вот стенкомарателей». Всем срочно записываться к Ник-Сону на курсы эффективного троллинга за три дня с гарантией последующего трудоустройства!

Прыжки через костёр на останках правового поля

Сикстина снисходит до меня почти каждую ночь и частенько балует каким-нибудь пронзительным откровением.

«Тебя приберегают, – шепчет она сегодня, – до Ивана Купалы».

Как барана берегут, на заклание! Так вот, значит, почему мне позволили пережить март! Они соберутся все вместе – боже, какая это будет компания: все звёзды живоглотского антирейтинга, самые мастеровитые душители моей свободы, самые профессиональные палачи моего гения, самые заслуженные гонители моей славы! Да если б только моих…

Она что-то говорит ещё, но не слышно – или я делаю вид, что не слышно? – и она придвигается почти вплотную к моему уху – моя маленькая хитрость вполне удаётся.

«Я помогу тебе отсюда бежать».

Соблазн велик, но я отрицательно мотаю головой: не надо. Я должен переиграть их на своём поле. Позавчера оно называлось Куликовым, вчера – Бородинским, сегодня – правовым, и это уже, конечно, их поле, не моё, и это их право, которое обычно повёрнуто к ним соблазнительным передом, а ко мне – ни разу не мытым задом, но всё равно я должен переиграть их.

Она исчезает, а я всё повторяю, тихо-тихо: Сикстинская, Секстинская… Сикстина… Это слово сочное, как гранат! Возбуждающее, как красивый чужой секс, и при этом благородное, как рыцарский поединок!

Бедные лукраедки: ну разве может им такое пригрезиться? Им, может, и хочется, бывает, вознестись, возмечтать и уверовать, но нечем же, нечем, нечем! Нет у них органа, которым веруют, его немедленно ампутируют себе – если вдруг находят, – когда становятся лукраедками.

Зато они оторвутся на Ивана Купалу. Они сбросят галифе со своих волосатых ляжек, они оставят на этих ляжках только лампасы, чтоб исходя из ширины их воздать каждому по чину его. Они, козлоногие, станут прыгать через костёр, где будут гореть мои листочки, мои поэмы, мои откровения, мои надежды, наше человечье будущее. И у кого лампасы шире всех, тому и прыгать в первую очередь, что называется у них «правом первого лампаса». Бывали, видимо, у нас времена и более стрёмные, но не было ещё времени более смрадного.

Судьба инквизитора как зазеркалье русского перловодства

За пару дней до Ивана Купалы я решаю пойти ва-банк: оживить нашу игру вброшенным джокером. Я созываю всех околачивающихся поблизости лукраедок и заявляю им следующее:

– Вы думаете, кто основал вашу драгоценную ВЧК? Дзержинский? Как бы не так. Феликс Эдмундович служил только её благообразной витриной, да ещё средством наглядной агитации. Реально ВЧК создал Игнасио де Карбон, доминиканский монах, потомственный инквизитор. Ильич познакомился с ним в Париже, а Провидению было угодно, чтобы родились они в один день: 22 апреля 1870 года.

В тот апрельский вечер Ильич – по обыкновению шумно и весело – отмечал свой юбилей в парижской ресторации с десятью переменами блюд, с цыганами, с девочками, с плясками голышом вдоль и поперёк стола, с битьём посуды и метанием друг в друга торта, выполненного в форме головы Иудушки Троцкого. Туда же и тогда же нечистая занесла и де Карбона (или де Каброна⁸ – не помню точно, а томика Википедии нет под рукой). Ему тоже, как ни странно, исполнилось в этот день сорок – роковое число.

«Какой чудесный монах! А что, Наденька, примем этого молодого человечка в свою гоп-компанию?» – с хитрой прищуринкой спросил Ильич, мгновенно оценив пришельца.

«Только если у него свежие кальсоны», – отвечала Надежда Константиновна, близоруко прищуриваясь в ответ.

И галантный де Карбон (или де Каброн), конечно же, не замедлил не разочаровать её, сбросив сутану, как новоиспечённая бабочка – опостылевший кокон. «Меняю сутану на путану!» – воскликнул он при этом со всей страстностью сорокалетнего девственника.

Ильич тоже был убеждён, что чистота кальсон и чистота душевных помыслов исторически и материалистически неразделимы. Только такому в квадрате чистому человеку он мог доверить высиживание самой большой, красивой и благородной из жемчужин, призванных украсить дело всей его жизни: беспощадного как чека аппарата подавления всего, что способно мыслить и шевелиться.

Судьба инквизитора-новатора, однако же, завершилась несчастливо. Да и могло ли Советское государство отблагодарить одного из вдохновенных своих творцов иначе, нежели камерой изощрённых, им же самим почерпнутых в богатом семейном наследии и адаптированных под советские реалии пыток и почти спасительным расстрелом в подвале? Я это знаю наверняка, ибо он приходится мне двоюродным прапрадедушкой. Я только фамилию себе окончательно русифицировал и стал, как вы знаете, Декозловым, двоюродный же папа мой звался Декозёл, двоюродный дедушка – де Козёл. Двоюродный прадедушка тоже звался как-то по-хитрому, за что не раз страдал в своей декозлиной жизни.

Теперь они кинутся проверять мою информацию. В архивы отрядят самых усидчивых лукраедок. Неделю я на этом уже выиграл. А там, глядишь, и до листопада дотянем.

Проходит не неделя, но две, когда по благостному сиянию, исходящему от Лукраедки Четвёртого, я чувствую, что он уполномочен доставить мне чрезвычайно важную весть.

«Ваша информация о де Каброне не нашла подтверждения у источников».

Ну вот и пришёл мне трындец.

«Зато подтвердилась ваша информация о де Карбоне!»

Ан нет! Как пришёл, так и ушёл, даже не простившись, хамло такое.

«Принято решение поощрить вас за ценную информацию».

– Меня переводят в Бологое?

«Ну видите, вы сами всё знаете».

– Мне бы хотелось куда-нибудь ближе к экватору: в Зимбабве, например. Ну или в Гондурас.

«К сожалению, международная обстановка не позволяет нам вывезти вас туда, вы сами должны это понимать и предвидеть нежелательные последствия такого перемещения».

Как же это приятно, когда тебя не послали сходу, а культурно всё объяснили, и при этом не так уж и много нафантазировали.

И всё же, несмотря на конфуз с ускользновением заслуженной экваториальной плюшки, генеалогическое саморазоблачение моё в итоге не только позволило мне разойтись с Иваном Купалой миром без нанесения друг другу тяжких увечий, несовместимых с дальнейшим взаимным членовредительством, но и… А вот об этом – чуть дальше. Но нет, я всё-таки не в силах сдержаться от распирающей меня гордости за удачно провёрнутую аферу: меня теперь заметили на самом что ни на есть верху лукраедочьей пирамиды! А заметив, устроили из-за меня поистине вселенскую свару – разворошил я гадюшник!

Три истинных богатыря земли нашей

Сикстина сегодня ночью явилась ко мне не одна: в руках у неё петух, и она теперь ещё многомерней обычного: я вижу её сразу внутренним зрением (вдоль оси х), внешним зрением (по оси у) и промежуточным зрением (на оси z).

«Сё мои ближние, – говорит она. – Люби их, как меня, если ты любишь меня, конечно».

Но кроме петуха я вижу только одного – всевышнего – ближнего, единого в трёх ликах, каждый из которых по-своему спешит на встречу со мной: Лик-Отец скачет ко мне вдоль оси х прямо с Дубянки, Лик-Сын марширует по оси y с Акимовки, Лик-Дух Святой слетает ко мне с оси z из самого Янсенёва. Да, я узнал и его: он и ранее воспарял надо мной вдоль этого самого зэта. Ну на то он и дух, да ещё святой, лик же его всегда был пречист и светел.

«Веруешь ли ты в меня?» – грозно вопрошают Они. Первый – басом, Второй – дисконтом, Третий – меццо-сопрано.

«Мне дана всякая власть над тобой на небе и на земле! – возглашают Они. – И да пребуду Я с тобой во все дни и во всякие веки до скончания твоего!»

«И-го-го!» – кричит петух и клюёт Сикстину в висок, маска спадает с неё, но тут гаснет свет и наступает утро.

Итак, я дал вам достаточно информации для вычисления моих координат – на сей раз трёхмерных. Используйте же её, как предначертано, для прокладки маршрута по лабиринту моей судьбы!

Следующей ночью они опять стекаются ко мне с трёх сторон – но уже без Сикстины или того, кто был в её маске и прятался в её голосе.

Впереди Он – первый среди равных, Он всемогущ, и бас Его раскатистый призван это всемерно подчёркивать.

«Что у вас тут? Кандалы? Верх нетехнологичности! Страна шагнула в цифровую эру, в диджитал-экономику, а вы тут как при царизме живёте! Будем вас к нам переводить из этого зиндана. Вы сами-то как на это смотрите?»

– Благосклонно смотрю.

«Ну вот и порядок».

«Дубянские опять взяли тебя в разработку, – тем временем шепчет мне в левое ухо Сын. – Нароют на тебя фактуру, а потом жди от них предложения, от которого – сам понимаешь, ты парень сметливый».

Новость не первой, мягко говоря, свежести, но и за такую – с душком – спасибо.

– Люблю, когда меня пытаются соблазнить ожиданием заманчивых предложений.

Сын, однако, неистощим в желании быть мне полезным:

«А ты помнишь, один такой приходил к тебе пару недель назад? Ты ему крепко не по нутру пришёлся, и он подал рапорт, чтоб тебя обратно в СИЗО упечь. Но мы тебя отстоим!»

– Что за один такой? Который из них – из одних таких?

«А хочешь совсем по-честному? На тебя одни жалобы поступают. Ни одно твоё предсказание не сбылось».

– Да ну?

«Ну да. И если б не мы, давно б тебя уже петушили⁹ под нарами».

– Так я ж двумя руками за вас – двумя ещё не скованными руками!

«Только мы тебя от всех них прикроем, – шепчет в меня справа между тем Янсенёвский. – Если ты работаешь только на нас, то мы остальных отфильтруем. Мы уже – знаешь, поди? – прикрыли тебя от прокурорских: в стишках-то твоих нашли призывы к изменению конституционного строя!»

– Что вы наделали!

«В смысле?»

Неласковый Отцовский бас прерывает наше воркование:

«Ты сюда слушай! Я этих змеев знаю: они тебе, фуфлогоны¹⁰, наплетут с три короба и слиняют, как до дела дойдёт, а нам с тобой расхлёбывать всё это дерьмо придётся. Меня держись, и будет у тебя полный цимус¹¹!»

Но и Дух Святой не желает ведать усталости в своих увещеваниях:

«Ты можешь отказаться, конечно, но вот какая незадача может с тобой приключиться: вдруг очень некстати обнаружится, что ты года три назад отшампурил¹² взвод вооружённых омоновцев. Или несовершеннолетнюю – на выбор».

– Роту несовершеннолетних вооружённых омоновцев.

«Ну, дело хозяйское, роту – так роту».

А я как-то даже не врубился, от чего это я могу отказаться – ушами прохлопал и начало Святодуховской речи, и чуть ли не весь обличительный Отцовский спич. Ну да ладно: это всё пока сотрясение воздуха. Вот кто из них в натуре напужает меня шибче всех, тот и станет моим избранником.

Цифровая демократия с высоты полёта на швабре

Активность моих новых поклонников не остаётся незамеченной моими старыми верными лукраедками.

«У нас на одного рабочего по два особиста приходится», – злобным голосом патентованного антисоветчика произносит Лукраедка Второй. От нечего делать он троллит Лукраедку Первого, симпатии и антипатии которого всем нам хорошо известны.

Дверь палаты в этот вечер оставлена приоткрытой – может, и не случайно.

«Мощно!» – восхищается Лукраедка Двухсполовинный (он у кого-то подцепил это мощное словцо и теперь вставляет его чуть ли не в каждую фразу).

Лукраедка Двухсполовинный появился в наших жизнях недавно, но уже сумел привнести в нихдавно ими заслуженные мультикультурное разнообразие и многовекторность.

Первый Из Лукраедок пару мгновений размышляет, как лучше парировать предательский выпад. Не все лукраедки и не всегда любят друг друга – вот ведь открытие!

«Вы, походу, сами этих рабочих считали или пользуетесь какими-то закрытыми данными?» – наконец находится он.

А я бы ответил ещё язвительней, ещё остроумней!

Начинается вселукраедочья свара, и на какое-то время тюремщики мои обо мне забывают. Я не без грусти помалкиваю. Я понимаю, что мною их интересы отнюдь не исчерпываются. Этим ненасытным созданиям жизнь интересна в любых – даже самых непримечательных её проявлениях, а особенно же тех, что связаны с возможностью поживиться, вот только сил на всё интересное не хватает: обтрясать – это ведь тоже работа.

Вдруг они дружно замолкают и вперяются в телеэкран. И это неудивительно: оттуда к ним обращается сам Главный Лукраедка! О, как же он сладко поёт – да это артист калибра Нерона! Его пение завораживает рядовых лукраедок, оно переносит их в горние выси цифровой лукракратии – в лукраедочий рай.

А как там, интересно, поживает преемник Вождя – и он же мой крестник по совместительству, – которого являют обычно уже подогретой публике почти сразу за его паханом? Не арестован пока, не скончался от инфаркта-инсульта-солнечного удара? Увы нет, продолжает преспокойненько выдавать в эфир такую же тягучую мыслежвачку, как и год-два-три-пять-лет-назад. Ну да ладно, мы подождём, у нас терпелка из оцинкованной стали.

Едва ночь накрывает палату, я слышу вкрадчивый шёпот:

«Прокуроры пытались тебя подцепить, но мы отцепили. Сами стишки невинные, мы-то с тобой знаем, что это лирика, но они к лирике непривычные. Ты – может, хочешь чего? Говори, не стесняйся».

Он был такой свой! Плоть от плоти Её. Это он меня от прокуроров прикрыл, а не тот, Янсенёвский. Меня Эта лукраедка прикрыла, а не та и не та, и даже не та, которую вовсе не видно, но это не значит, что ей ничего не слышно!

– Вы сражались как львы с шайкой гиен за тушу едва издохшего буйвола?! Вы бились за правое дело, и победа, по справедливости, должна быть за вами. Да, хочу чего, да, не стесняюсь. Я не стесняюсь хотеть бумагу. И карандаш поточенный, с файликом, чтобы бумаги складывать. Ну или штырь какой, чтоб их накалывать одну за другой.

Любовь, бумага, файлик, карандаш и свобода – а больше мне ничего и не нужно, правда! Но с любовью всё просто: она у меня уже есть – это она навещает меня почти каждую ночь, а иногда и днём забегает. Карандаш и бумага вспоминают обо мне значительно реже. Свобода же не посещала меня уже очень и очень давно.

А под утро меня будит до боли знакомый голос; похоже, я проспал самое интересное.

«Ну чего ты снова в залупу лезешь? Ты знаешь, что случается, когда журло¹³ вдруг натыкается на палку от швабры? По глазам вижу, что знаешь, ведь ты у нас тоже типа того, поэт. А вообще, щелкопёр, вафлить бы тебе на зоне сейчас – по-стахановски, по двадцать часов кряду – или в дурке ума набираться, или шпалы в ФБУЛаге за Полярным Кругом укладывать, кабы не мы, твои ангелы-охранители. Тебе б там показали бумагу и карандаш, тебя б прессовали пока не сдох или не стал бы совсем как шёлковый».

Как же они однообразны в своих аргументах! Однако, бумагу с карандашом и файликом мне всё-таки выделили.

Пусть последний смеётся громче и звонче всех

Последним в очереди – но, может, поэтому – первым в моём сердце – всё-таки оказался дисконт. Который умеет, оказывается, добиться своего лаской.

«Ну как, вы подумали над нашим предложением?»

– Подобные предложения получаешь не чаще одного раза за целую жизнь, поэтому мысли о нём греют меня сейчас и, уверен, будут согревать мою отныне уже не столь одинокую старость! Но у меня есть одно требование, и это именно требование: кончайте приковывать меня за ногу. Попробуйте-ка сами пожить…

«Не вопрос. Итак, вы согласны?»

– Да конечно же да! Что от меня-то требуется?

«Подписать заявление. На перевод».

Да, я не герой, я не хочу умирать стоя, пока есть ещё какая-то возможность жить пусть не на коленях, но хотя бы изогнувшись не в три погибели.

– Где? Здесь? Готово!

«Крестик?! У вас такая подпись?!»

– Нравится? Могу ещё один крестик поставить, а лучше поставлю сразу четыре крестика – крестиком – вот такую подпись уже точно никто не подделает!

Новый день начинается с новой вводной: её вводят в мой организм сразу два лукраедки. Они берут меня в клещи, чтоб проникся по полной.

«Вы не оправдываете возложенных на вас ожиданий. В последнее время растут жалобы на ваши прогнозы: они не сбываются».

– Я всех предупреждаю, что точность моего прогноза – пятьдесят целых и одна десятитысячная процента.

«Не-сме-шно, господин Главный Прогнозист Республики!»

Ну допустим, Главный, допустим даже, Прогнозист, но точно ли Республики? А не Паханата ли – по-моему, так честнее звучит.

– Хорошо, девяносто семь целых девяносто пять сотых – так смешнее? Но чтобы разобраться с двумя недостоверными процентами, мне нужно знать, в чём и с кем я конкретно ошибся.

Возможно, кто-то из моих эльфов ведёт двойную игру и намеренно подставляет меня, подсовывая заведомо ложный прогноз. В этом случае лукраедки не станут светить запоротые прогнозы.

Так и случилось: мои визави мастерски увели разговор в сторону. Зато я узнал, что мы стали настолько плодоносящим активом, что риск даже временной потери клиентуры перевесил стремление каждого из Триединых перевести нас в свою епархию. Поэтому нас просто сдали в аренду новому господину, Второму по Старшинству, это который с дисконтом, – вместе с нашим особнячком и прилагающимися к нему лукраедками. И всё из-за того, что я где-то каких-то там крестиков понаставил.

Да-да, вспомнил, вспомнил, опять эти чёртовы лукраедки и связанная с ними клятва, с утра приходится портить из-за них настроение! Лукраедки должны быть… выведены на чистую воду! И примерно наказаны – прямо в этой воде!

В мою жизнь вошёл новый, дотоле не исследованный лукраедка. Я назвал его Лукраедка Полуторный, потому что он не самого высокого ранга. Это красивый самец, похожий на Элвиса Пресли, только слегка приплюснутого. Он – смотрящий от нашего нового арендатора, и, по идее, это он должен был бы меня расковать, но, думаю, соответствующая инструкция вылетела из его уха как раз при сплющивании. Он ловит мой взгляд на закованную конечность и понимает его по-своему:

«Что, не нравится ножной браслет? Можем це́почку гвоздиками прибить – прямо к хрящику».

Можете – ну так давайте, работайте.

– Да, не нравится, прибивайте.

«Ну мы же не упыри какие кровавые, мы люди рациональные», – лукраедка делает ударение на слове «люди» – наверное, он восхищён своим остроумием.

Уберите от меня остроумного маньяка! Но и к этому … придётся находить подход – и он был мною, естественно, найден.

«У меня сегодня день рождения», – признался маньяк днями позже, надеясь, наверное, на как минимум поздравление.

– Вот как? Счастливый для человечества день! А я знаю, чего вам в подарок хочется.

«И чего же?»

– Раскладную переносную дыбу. Или карманную бормашину. Или слёзовыжималку наконечную – вот это вообще, говорят, вещь!

Он зарделся:

«Вы прям читаете мои мысли – как есть провидец! Но это – подарки роскошные, это – на юбилей. А сейчас я думаю о тисочках».

Ах, если б я мог угодить вам хоть в этом! Но материализовать желания – даже такие возвышенные – я пока, грешен, не научился.

А браслет с меня вскоре всё-таки сняли – при усерднейшем соучастии Лукраедки Полуторного. Да ещё и телевизор заодно на стенку повесили – я, правда, его не то чтобы очень просил и включать стану только в случае крайней производственной необходимости.

Нам нужно больше лукраедок – системных и сверхсистемных

Смена хозяев никак не сказалась на количестве и качестве лукраедок, разнообразящих мои трудовые будни.

Впрочем, вот этот лукраедка, пожалуй, выделяется из общей массы: ему явно тесно, он упёрся в потолок возможностей, он не видит перспектив для своей карьеры, но расти ему хочется – чтобы стать большим-пребольшим, как сам тов. Форнарин! Будущий союзник? А почему бы и нет? Но тогда первым делом надо вывести его из фокуса внимания лукраедочьих контрразведок (а он попал в этот фокус, едва набрав номер моей приёмной, – тут и прозорливость Крокодайло не требуется), а во-вторых, надо наладить с ним канал связи, и эти две задачи явно противоречат друг другу.

Он хочет знать, на каких направлениях ему лучше сосредоточиться, чтобы принести как можно больше пользы стране. Боюсь, что нам с Крокодайло непросто будет найти ответ на столь необычный вопрос.

– Решение вашей проблемы немножко выходит за рамки того, что принятно называть предсказанием. Поэтому мы сделаем так: приезжайте ко мне через две-три недели, к тому времени я, думаю, смогу перебрать все возможные варианты и найду среди них оптимальный. Нынешний ваш визит мы не будем тарифицировать как полноценный: скажем, что это была половинка визита. При сём выражаю непоколебимую уверенность, что на протяжении грядущих двух-трёх недель у вас не возникнет и тени сомнений в вопиющей меритократичности нашей системы, – моя лёгкая ухмылка, сопровождающая эти слова, отражается в его – не менее лёгкой. – Она в любом случае позволит употребить ваши знания и энергию оптимальным для вас и общества образом.

А вообще-то для успеха в системе тебе всего лишь нужно было родиться в правильной семье. И если б ты так и сделал, ты бы ко мне не пришёл – по крайней мере, с такими вопросами. Система – работай она более или менее сносно – сумела бы подобрать даже парвеню вроде тебя такое местечко, где ты был бы для неё безвреден – как минимум, – а то ещё и полезен. Но лукраедки, принимающие в системе решения, скорее менее, чем более, сносны, и поэтому скорее склонны, чем не склонны, к просчётам, ошибкам и оплошностям, – всё это копится, переплетается и сливается в новообразования. В одной из таких кист ты скорее всего и застрянешь со своим провенансом, просто потому что всем, кроме меня, конечно, будет не до тебя.

Удивительно, но не убавилось и эмиссаров от разнокалиберных центров силы.

Этому вот привычнее в образе доброго дяденьки-лукраедки, который зачем-то решил вселить в меня надежду на моё светлое будущее.

«А вдруг?»

– Что вдруг?

«Вдруг вы окажете Родине неоценимую услугу?»

В смысле: и тогда в качестве ответной любезности Родина дарует мне свободу – ну или какой-то из её заменителей.

– Неоценимую? Ну, значит, она её по обыкновению не оценит.

А вот этот лукраедка – злой. Он опускает меня туда, откуда добрый чуть было не вытащил: «Кто бы тебе чего ни обещал, никто тебя за периметр не отпустит. Ты будешь сидеть в клетке до конца своих дней, но клетки бывают разными. Мы предлагаем тебе клетку реально с золотыми прутьями и кормушкой. Так что думай».

А что, интересно, изменится от моего мыслительного процесса, простимулированного таким духоподъёмным оффером? Мне, между прочим, выпало счастье знакомства с тремя истинными богатырями, и на посулы от лукавого я клевать не намерен.

А эта лукраедка способна увенчать собой почти любое лукраедочье ассорти. Это очень важная лукраедка, поэтому назовём её Лукраедкой Пятым! Ух ты, оно даже важнее, чем Лукраедка Четвёртый?! Важнее, потому что Лукраедка Четвёртый прямо-таки лебезит перед ним: «Семён Сергеич, вот сюда, Семён Сергеич, позвольте!»

А у меня так давно не было женщин, что я готов прям трахнуть кого- или что-угодно, особенно же Лукраедку Пятого: чем лукраедка важнее, тем, естественно, она соблазнительнее. Почуяв, должно быть, всю первобытную мощь моей похоти, сиятельный гость вопрошает:

«Чем вы его тут кормите? Брома ему добавлять не забывайте!»

А интересно, что они ещё мне тут скармливают, кроме брома? Польская Милиция, давай-ка, проведи-ка расследование на подсказанную с невообразимого верха тему! Не удивлюсь, если ты обнаружишь какие-нибудь отвары из мухоморов!

А мы и не напрашивались на подобную регулярность

Лукраедка Первый нависает надо мной всей своей прокуренной тушей.

«Повадилась эта твоя к тебе. Но ты не дрейфь, не выдадим», – говорит он и так хорошо, по-доброму, улыбается.

Ну хоть ты, лукраедка, её моей признал.

Ничто так точно не характеризует мужчину, как его женщина. Или его женщины. Но у меня всего одна женщина, так уж получилось, да и та – давно уже не моя. Или всё же моя? Ну что можно сказать, глядя на тебя, о твоём муже – да ничего! А обо мне? А обо мне-то как раз уже кое-что сказать можно. И что же именно? А вот что.

Во-первых, у меня есть вкус. Иметь такую женщину и не иметь вкуса нельзя.

Во-вторых, у меня есть деньги. Одеть такую женщину без энного количества денег… Уж лучше её тогда вовсе не одевать.

А в-третьих…

«Привет».

Пустое «здравствуй» на «привет» ты неслучайно заменила? И я тоже заменю неслучайно.

– Привет-привет. Ну и как, я угодил твоему господину?

«Не знаю, он мне не говорил».

Значит, угодил. Если б не угодил, ты бы об этом, думаю, первой узнала!

– Будем считать, угодил. Да?

«Да».

Могла бы и попространней ответить. Я прямо затерялся в догадках – причём одна приятнее другой, – что привело тебя вновь к моему скромному, хоть и гостеприимному очагу? О ты, бывшая эманацией эгоизма, и волоском не шевелившая ранее, если это было нужно не тебе, а кому-то другому! Что вдруг случилось с тобой, что снова занесло тебя в мой нынешний – такой неуютный – мир? Прониклась? Но чем ты могла проникнуться? Где-то на периферии твоих интересов затесалась мини-проблемка? Некто, кого ты до конца не забыла, оказался в критической ситуации? Ну так помоги мне отсюда выпорхнуть – и плюхайся обратно в свою уютную заводь.

– Вот бы на все мои вопросы и предложения ты всегда отвечала «да»!

«Ты удивлён?»

Волосы твои уложены как-то по-новому, непривычно: это призвано символизировать разрыв с опостылевшим прошлым – в моём обрыдлом лице? А ведь когда-то я мог ласкать их практически безнаказанно – и правом этим, разумеется, пренебрегал.

– Твоему приходу? Пожалуй. Я приучен, и никем иным, как твоей поздней версией – твоим предпоследним апдейтом, – ничего нерационального, ничего не вызванного насущной необходимостью от тебя не ждать.

«Может, ты меня всё-таки недостаточно хорошо изучил?»

– Я готов хоть сейчас сдать экзамен на знание твоих недостатков и зачёт по твоим достоинствам. Примешь? Не примешь? Ну и не надо, я их сам у кого хочешь приму. И с этими глубинными знаниями нынешнюю перемену в тебе я могу отнести только на счёт благотворного влияния на тебя твоего благоверного.

Она как-то прям заскучала вдруг. При упоминании благоверного-то. Ну что, будем прощаться навек? Или что-нибудь спросим из вежливости?

«А что с адвокатом? Вы с ним какие-нибудь прошения, ходатайства подавали? Ведь суда же ещё так и не было?»

– Адвокат был деятелен, очень энергичен и уверен в себе, но оказался почти бесполезным в условиях, когда всё было предрешено в донельзя серьёзных инстанциях. Это как пытаться аспирином чуму лечить. Хотя его главный совет – косить под психа – нельзя не признать дельным, однако, у меня и без того это обычно получалось неплохо. Тебе бы он понравился как мужчина. Ты бы на него запала – ведь он покруче твоего Замухрышкина будет! Надо организовать вашу встречу, выступить в роли, так сказать, сводника. А впрочем, не буду, не проси – ведь ты на него сразу набросишься, затискаешь, зацелуешь – и мне даже спасибо не скажешь! Ну что ты на меня так смотришь? Хочешь стукнуть – стукни – так, чтоб мне больше неповадно было! Хочешь поцеловать – поцелуй, я не такой недотрога, как ты в твои лучшие годы. Хочешь уйти – не надо, не уходи, я ещё столько могу всего напридумывать!

«Скажи лучше, чем ты здесь ещё занимаешься? Когда не предсказываешь».

А ты повзрослела. Ты научилась проявлять интерес к собеседнику, пусть и такой протокольный.

– Лежу вот или сижу, скалюсь, когда просят по-хорошему или требуют по-плохому, и пишу, когда выделяют карандаш и бумажку.

Ну, спроси же, что я пишу.

«Говорят, у тебя был в прошлом веке предшественник, какой-то никарагуанский поэт».

Ты выговорила слово «никарагуанский» так, как будто делаешь это по сто раз на дню.

– Да, его тоже приковывали к оконной решётке, но он был поэт, а я – лоботряс, который никогда ничего возвышенного толком и не умел. Вот разве что научился читать по складам да мозги компостировать лжепредсказаниями всяким там лу… – ты и слова-то такого не знаешь. Зато он – Альфонсо Кортес¹⁴ – был почти всегда не в себе, а я-то ещё как в себе – и тоже почти всегда.

И уже почти в тебе – пока только мысленно.

«Ясно».

– А чем ты занимаешься? Штопаешь Форнарину носки? Отвариваешь макароны с сосисками? Радуешь после работы нежным воркованием, глажеными кальсонами и поцелуем в маковку/лысинку?

«И это тоже».

Ну и на что ты растрачиваешь себя?! Вот так, потихоньку, в этом мороке, в этой трясине, и выходит из тебя жизнь – пузырьками болотного газа. Когда подойдёт твоя очередь представать перед Вседержителем, что пролепечешь ты ему в своё оправдание? «За мной не занимайте, я здесь надолго, мне есть, чем отчитаться?» Отнюдь, в твою защиту может быть предъявлено лишь несколько по-настоящему ярких лет – тех, разумеется, когда ты была со мной. И вот тебе мой совет: принимайся, пока не поздно, за мемуары об этой золотой поре, а пиши по принципу: один час жизни со мной – одна страница. Издашь, поднимешь бабла, утрёшь нос своему Замухрышкину, сломаешь гендерный стереотип, и теперь уже этот анти-я будет штопать тебе колготки, жарить яичницу и целовать в маковку/лысинку.

– А в остальное время? Разучиваешь мои катрены? Перемеряешь свою осиную талию? Готовишь речь на случай присвоения тебе титула «Мисс Вселенная»? Нет, сорри, уже «Миссис Вселенная».

О детях не спрашиваю, знаю, что было вам не до них, руки пока не дошли. Надо будет предложить посильную помощь: сама мысль о тои, что род Замухрышкиных может вот так, в суете, прерваться, для меня – вашего поклонника – нестерпима.

«И это тоже. Ты и впрямь провидец».

Ты разговорчива, однако. Ну да, не поболтать же ты сюда заявилась. Всё, тебе пора, у тебя очень много дел, и все они очень важные. Ты – практичный, рациональный человек, ты получила от меня всё, что хотела, и даже отблагодарила повторным визитом. Значит, я больше не увижу тебя. Пока тебе снова не будет что-нибудь нужно.

Меж коленей твоих затеряться что ль

Но она медлит, она не уверена, что ей пора уходить: она ведь так долго сюда ехала! А мне терять нечего.

– Я хочу потрогать твою коленку. И вторую тоже. А они не изменились.

«А с чего им меняться?»

– Они запросто могли деформироваться без моих спасительных прикосновений.

Ах, эти любимые колени… А имелись ли вообще у тебя нелюбимые части тела? С ходу вспоминается только язык, который не всегда был твоим, а значит, и моим, другом.

Тебя что-то смутило – надеюсь, не я? Твои огромные пронзительные глаза, в которых каждый мог прочитать всё, что хотел бы в них прочитать, смотрят уже не на меня, а в потолок. Но может быть, и я читал в своих/твоих любимых глазах какую-нибудь отсебятину?

«Нас ведь пишут?»

– Конечно, пишут, стараются, высунув языки. Давай задерём твою юбку, чтобы им – моим хроникёрам – веселее и смачней писалось, чтобы байопик обо мне вышел более жизненным, достоверным.

«Нет, давай воздержимся от таких экспериментов».

– Ты раньше была смелее.

Я слишком уж много о тебе думаю, и не поэтому ли твой виртуальный образ расходится теперь с реальным? Единогласно голосуем за то, чтобы первый из них признать более достоверным, на него и будем ориентироваться.

«Я раньше была моложе».

– Но не более красива, чем нынче. Давай я помогу твоим ручкам сделать доброе дело.

«Хорошо, помогай. На столько?»

Ещё на ладонь. На мою ладонь. Вот теперь твои колени обрели законченность формы.

«Я за них и раньше не переживала. Ну куда, куда ты полез своими пальцами?»

– Туда, куда хотел бы добраться губами, но мне не дотянуться – кроме как отделив эти губы – с головой в придачу – от не слишком мне без тебя нужного туловища.

«Меня как-то это место…»

Да, ты всегда была привередлива в вопросах сочетания тебя с окружающими интерьерами.

– Не вдохновляет на любовные подвиги? Но пока у меня нет другого. Приблизь к моим губам своё ушко.

На нём болтается какая-то очень недешёвая цацка. Зачем ты нацепила такие цацки, собираясь ко мне? Они не делают твоё ушко более вкусным. Да не бойся, не откушу. Но скажу что-то важное.

– Ты так похожа на Богородицу.

«Я знаю».

Интересно, откуда ты это знаешь, если даже я это только заметил? А кто ещё мог ляпнуть тебе такое кроме меня?

– Но, конечно же, ты красивее. Вы, несомненно, похожи, но у тебя типаж современнее. О, не надо, не надо меня благодарить, лучше помоги мне отсюда выбраться. Здесь действительно не очень уютно.

Рот мой растягивается в улыбке насколько позволяют набухшие от вожделения губы: не дай бог подумает, что это мольба, что я настолько наивен, чтоб рассчитывать на её сострадание и тем более на её помощь.

«Я подумаю, – серьёзно отвечает она. – А можешь предсказать моё будущее?»

Ну думай, думай, только недолго, а то я могу и к Сикстине обратиться за помощью – к той, настоящей! Или вообще к Польской Милиции!

– Конечно. Чуть позже. Скажи пока лучше, ты знаешь, в какую точку нас с тобой занесло? В какой хоть район или округ – да и какого города?

«Ну, недалеко».

– От канадской границы?

«Нет, наверное, далеко».

Была ли ты в школе отличницей? Скорее всего, но особенно ты должна была блистать эрудицией в географической дисциплине.

– Но мы хоть в Москве?

«Да, в Москве, почти в Москве».

Ну да, приехала бы ты ко мне повторно, если бы я был в Бологом. Или в Воркуте. Или в Магадане. А вот в Ниццу, наверное, приехала бы.

– Ну и что там в этой Москве или почти Москве слышно?

Почти в Москве – значит, где-нибудь у чёрта на рогах, а пафосного центрового местечка типа площади Моргенштерна мы с моими лукраедками пока не заслуживаем. Ну ничего, зато у нас появилась цель, мы будем рвать конкурентов и метать бисер перед всеми подряд, но прорвёмся к центру Вселенной!

«Ты становишься модным».

– Я всегда был модным.

«О тебе говорят, но по секрету, между своими».

– А ты всегда тянулась ко всему модному. Селфи со мной не желаешь сделать? Ой, зря отказываешься. Хотя вместо селфи ты можешь демонстрировать отпечатки моих ладоней на своих коленях – ну или чуть повыше.

«Да, а твоё “На речонке Амазонке две смазливые девчонки” стало чуть ли не хитом».

– Тьфу, надо же, самое дебильное из моих творений…

«Гизя, мне, пожалуй, пора».

Надо же, она вспомнила моё имя.

– Зови меня просто Мудя.

«Сигя, мне правда пора, мне влетит от мужа».

В этом ты не слишком меняешься, только когда-то ты боялась, что тебе влетит от меня.

– Как интересно! Он тебя накажет? Он поставит тебя в угол? А потом задерёт твой халатик?

«Я не хожу дома в халатике».

– Ну хорошо, спустит твои кальсоны. Но для тебя это будет не наказание, для тебя это будет праздник, а он-то не знает этого, никто не знает тебя так хорошо, как я.

«Возможно. Возможно».

– А как ты своего изверга кличешь? Котик? Птенчик? Козлик? Замухрыша? Добрынюшка?

Тебе жилось слишком хорошо без меня: вы с Замухрышкиным, конечно, только и делали, что радовали друг друга. Но это тоже может быть плохо – когда всё слишком уж хорошо.

«И так тоже. Но про себя. А помнишь, что ты мне обещал сделать чуть позже?»

Что и требовалось подтвердить: ты его не любишь, хоть никогда в этом и не признаешься. Но это, увы, не значит, что ты любишь непременно меня. Может, ты запала на Главного Лукраедку? Но мои шансы всё же, я полагаю, выше, ведь на твоём месте я бы из двух благ выбрал себя.

– Да, помню. Давай ладошку – левую. Смотри же: муж, муж и снова муж и параллельно я, я и снова я. Только две горизонтальных линии. Должен разочаровать тебя, а может и обрадовать: ничего интереснее меня в твоей жизни уже не случится. Ну скажи же: «Я так и знала!».

«Я так и знала».

– На моей ладони тоже две параллельных линии: тонкая, неверная, прерывистая напоминает мне о тебе, а жирная, уверенная, напористая символизирует твоего мужа. Передай ему от меня поцелуй взасос – и за эту линию тоже.

Свиноват, мадам, свиноват он у вас, конечно. Но это не беда, главное его достоинство в твоих глазах – то, что он ни капли не похож на меня, ведь да?

«Он произвёл на тебя настолько сильное впечатление?»

– Не то слово. Считаю, что это была главная встреча всей моей жизни. Такого мужчину я принял бы по полной программе даже без рекомендации с твоей стороны. Я полюбил его с первого взгляда и почти уверен в мгновенно же вспыхнувшем ответном чувстве.

«А вот я спрошу его об ответном чувстве».

– Спроси-спроси, но потом не забудь мне насплетничать обо всём, сказанным им тебе по секрету. А ты думаешь, зачем я поддерживаю с тобой контакт? Чтоб хотя бы через тебя – через третье лицо – иметь возможность к нему прикоснуться и ощутить всю сладость ответного прикосновения – не менее, если не более, трепетного.

«Даже так?»

– Именно что так. Получилось, что мы с тобой любим одного мужчину.

«И что-то мне подсказывает, что этот мужчина – не ты…»

– Да где уж мне! Да где уж мне претендовать на столь массовую любовь!

«И впрямь, да где уж…»

– Спасибо, ты умеешь утешить.

Но ты встаёшь: я, очевидно, схрумкал весь лимит отпущенного мне времени. А ты приедешь ещё? Может, со второй попытки удастся? Утешить меня… Ах да, вижу, вижу, что не приедешь.

«Ну уж такая я есть – неумелая».

– Прощай! И если навсегда, шепни мне в губы «Да!».

Она застывает на мгновение, пытаясь проникнуть в смысл моей последней реплики.

Я очень доволен собой: увидимся мы ещё, нет ли, я останусь в твоей памяти с гордо поднятой головой.

«Я ещё приеду к тебе».

Мне полагается подпрыгнуть от радости? А вот не буду, не дождёшься! Если ты обещаешь, что приедешь, значит, точно больше никогда у меня не появишься. Как хорошо я изучил тебя всё-таки за годы нашей… дружбы, порою довольно интимной! Но это знание, к счастью, мне больше не пригодится.

А не надо было устраивать революцию

Чем сильнее вы затягиваете удавку на моей шее, чем комфортабельнее ваши задницы и подошвы обустраиваются на моём лице, тем ярче видения, подступающие к моему изголовью. Сикстина кладёт свою незримую ладонь на мой горячечный лоб, и жар покидает меня, и ночь озаряется сиянием её бестелесного тела.

«Ты уязвлён, ты раздражён, ты опечален. Тебе кажется, что мир ощетинился против тебя. Умерь свой гнев, смири свою досаду, и да узришь ты Выход».

Выхода пока не видно, но не всё ли равно? Мне же ещё никогда не было так хорошо, как сейчас. Обо мне никогда ещё так не заботились, мною никогда не интересовались столь значительные персоны, меня никогда так надёжно не охраняли. И я ещё хотел бежать от такого счастья?

А что-то Рафаэль – счастьеписец наш – давно не являлся с докладом – ну или с шедевром. Обиделся? Поглощён новым заказом? А ему, случаем, не меня заказали? Надо Ник-Сона к нему отправить – прощупать, Ник-Сон – самый расторопный помощник, и щупать всяких там пачкунов ему не впервой.

«Да шоб я сдох, если не раскушу какого-то… маляра или кто он там?» – клянётся Ник-Сон (иногда у него слышится смачный одесский – или брайтон-бичский? – выговор).

У Ник-Сона есть своя теория – теория ограниченной лжи. Он считает, что каждый индивидуум в течение жизни может сгенерировать лишь строго ограниченное количество лжи. «Вот я свои лимиты лжи уже выбрал, – утверждает Ник-Сон. – Теперь я говорю только правду – как вы все имели возможность неоднократно с удовольствием наблюдать».

Я разбиваю его теорию следующим элементарным доводом: «Ты посмотри на наших лукраедок, они же тоже давно выбрали все мыслимые лимиты, но стали ли они после этого правдивы или, может, они хотя бы заткнулись?»

«Лукраедки – это другое, – возражает Ник-Сон, – их мир перевёрнут с копыт на рога, а раз так, то вместо лимита на ложь у них должен быть установлен лимит на правду. Превысил его – и всё, дальше ты способен только брехать».

Но хорошо ведь сказано – и не факт, что сам бы я до такого додумался! А какой блестящий полемист, можно сказать, пропадает, оттачивая своё мастерство лишь о мои незатейливой шершавости доводы! И вот его-то мы и пошлём за тем, который, очевидно, столь явно ощущает свою богоизбранность, что не в состоянии просто так явиться к нам – простым смертным – по нашему – простых смертных – зову.

– Хорошая мысль. Не обидитесь, если я присвою её? Я знаю, что вы любите двигаться, особенно сверху вниз, я знаю, что именно в движении вам приходят самые блестящие, самые парадоксальные мысли, ведь в стоячую голову даже мысль не течёт, поэтому, на самом-то деле, у меня к вам достаточно деликатное поручение – связанное, опять же, с Рафаэлем Ивановичем. Не надо его раскусывать – так и подавиться недолго. Просто отыщите его, где бы он ни был, и дайте понять, что мы с вами хотели бы с ним увидеться – и лучше б здесь, у меня.

«Всё будет сделано в лучшем виде!»

– В лучшем из видов лучшим из помощников, – это я добавляю уже про себя.

«По вашему приказанию капрал Урбинский доставлен!» – громко – даже слишком громко для ночного времени – рапортует Ник-Сон; за спиной его смущённо переминается с ноги на ногу Рафаэль, повышенный спутником в звании за какие-то пока мне неведомые заслуги. Похоже, они нашли-таки общий язык! У них в тубусе припасён для меня холст, и они медленно, переглядываясь, разворачивают его прямо на полу.

– Нифигасе! Всё в каком-то дыму, что ли. Это ты написал?

«Ну не Ник-Сон же».

– А я было подумал на Ник-Сона. Что это? Семейный портрет саранчи?

«Попробуйте сами догадаться, о Ваша Прозорливость!»

– Хм, нечто членисточленное. Лукраедка какая-то.

«Бинго, Ваше Предвосхитительство! Вы угадали!»

– Ты, явивший миру столько откровений о прекрасном как о сбывшемся – и сбывшемся благодаря лишь тебе! – ты, увековечивший Сикстину в безмерном очаровании её святости и в ошеломляющем величии её материнской жертвенности, как мог ты помыслить об изображении лукраедки?! Напиши ты Иуду, напиши ты Каина, да ты и рептилоида изобразишь как живого, но лукраедку?!

«Он долго не хотел даваться, он ускользал от меня, как медуза выскальзывает из рук ловца, оставляя ему лишь ощущение слизи».

– А ты медуз-то часто в жизни ловил? Оно и видно. Проникнуть в суть того, что не имеет сути… Да, тебе пришлось повозиться с этой склизкой субстанцией.

«Так слушай же, как я решил эту задачу!»

– И слушать не хочу, мне днём от них продыху нет, а ты мне ещё ими ночь собираешься портить!

Потом я пожалел, что одёрнул его: всякое новое знание о лукраедке могло приблизить меня к победоносному завершению моей исторической миссии. Но было уже поздно: обиженный творец ушёл в себя, а вместе с ним там же, в себе, исчез и Ник-Сон, смерив меня перед этим каким-то особенно хитрым взглядом.

Да, Рафаэль меня слегка подразвлёк, но я опять не выспался из-за его ночного визита и смотрю на построенных с целью традиционной утренней поверки эльфов как сонная зимняя муха на натюрморт эпохи кубизма. А тут ещё вдруг правофланговый Ник-Сон решил на ровном месте революцию нам тут устроить. Ник-Сон – революционер, ха-ха! Перехвалил я его, однако, – сам виноват.

«От имени и по поручению здесь собравшихся я уполномочен заявить: мы не согласны с таким распределением труда и славы: весь геморрой достаётся нам, бэк-офису, вся слава – вам, фронтмену», – произносит Ник-Сон, уперев руки в боки. Я изумлённо, должно быть, оглядываю его притихших коллег.

После этого, уловив моё недоумение, над ним начинают сгущаться тучи. Вот тучи мне пока повинуются беспрекословно.

– Свободны. Ты, ты, ты и ты – все свободны. Ступайте все в бэк, а оттуда – в офис.

«Ник-Сон – агент ЦРУ», – доверительно сообщает мне Крокодайло, уходящий последним – и это очень дальновидно с его стороны.

«Мы, Польская Милиция, не доверяли бы Ник-Сону, – делится своими сомнениями Польская Милиция – тоже наедине, вернувшись вскоре после организованной Ник-Соном сходки, которая, впрочем, после моей приветственной речи превратилась в расходку. – Он сдаст нас при первом же удобном случае. Если ещё не сдал».

Повстанец смыт ушатом компромата

Но самое интересное было дальше.

«Вы бы с Ник-Соном-то поосторожнее», – предупреждает меня Лукраедка Двухсполовинный вскоре после ухода Польской Милиции, а сам смотрит на меня пристально, но как-то сбоку.

Савл, Савл, ну чо ты гонишь?

– Откуда информация?

Он начинает что-то заливать, правдоподобно, конечно, но видно, что заливает; потом он сам это осознаёт и произносит:

«А неважно откуда».

Мои пальцы начинают сдавливать и ломать друг друга: так я даю лукраедке понять, что не на шутку встревожен его проницательностью – пусть пребывает в этом счастливом заблуждении как можно дольше.

– Нет, важно. Для меня важно.

«Важно то, что через Ник-Сона вы снабжаете информацией ЦРУ. А это уже госизмена по второму кругу. Да вы и сами всё это знаете, вы ж серьёзный человек, вы же не просто так подрывной деятельностью занялись, вы же взвешивали все «за» и «против». И заморские коврижки для вас перевесили и интересы Родины, и риск разоблачения с последующим неизбежным возмездием».

Спокойно, это разводка, это разводка боем. Они всё же подслушали мой разговор с Машкой, ничего не поняли, но смутные подозрения зароились в их пытливых головобрюшьях, и теперь они методом тыка пытаются вытянуть из меня что-нибудь ещё. Ну вот вам и ещё, держите, переваривайте.

– Через Никсона сливается деза, всё сколько-нибудь ценное пускается через Васко да Гаму.

«Интересный поворот. Надеюсь, вы меня не разыгрываете?»

– Да упаси меня Будда! Конечно, разыгрываю, как и вы меня, хотя… Скажете передавать через Никсона – будем вызывать на связь Никсона. Но успеха гарантировать не могу.

«А никто не обещал, что будет легко. Но пытаться надо».

Прогибаясь под грудой так хитро выцыганенной у меня информации, этот лукраедка удалился вскорости восвояси, чтобы тут же быть сменённым Лукраедкой Вторым, огорошившим меня в кои-то веки приятной новостью:

«К нам по линии Торгово-Промышленной Палаты едет итальянская делегация».

Канадская Советская Социалистическая Республика, приготовиться! Вот и долгожданное международное признание! Видимо, итальянцам нельзя было отказать: друзья всё же.

Но как они на нас вышли? Нас кто-то им сдал? Это кто-нибудь из ваших, тов. лукраедка, ренегатов-треплоидов, никто из моих в столь порочащих связях замечен не был.

– Я, как истинный патриот, хотел бы ублажать исключительно соотечественников, но в сложившейся чрезвычайной ситуации вынужден, скрепя сердце, уступить вашему космополитическо-компрадорскому напору.

Вот и соображай теперь, лукраедка, что такое космополитическо-компрадорский напор!

«Кто-то из ваших клиентов пустил, видимо, слушок, и понеслось. Но давайте-ка быстренько мойтесь-брейтесь-одевайтесь, у вас сорок минут на-всё-про-всё».

Опять гонка какая-то! Устал я от этих авралов! Вот недобрею левую щёку – и пусть это вызовет международный скандал!

– А как мы будем общаться? Мой итальянский … несовершенен.

«С ними будет переводчик, разумеется».

Весь такой провидящий

Итальянцы оказались солидными, немолодыми, породистыми, с очаровательной переводчицей, на чью благосклонность рассчитывать мне явно не приходилось – ввиду таких-то её подопечных!

Ваш первый вопрос – уж слишком простой, для этого не надо было ко мне лететь, можно было почитать с онлайн-переводчиком передовицу какого-нибудь из местных официозов. Отношения между нашими странами переживут несколько миникризисов, но ещё больше будет прорывов. Да-да, так и переведите: отношения будут носить прорывной характер!

А теперь надо выдать им что-нибудь личное, приватное, запоминающееся. Чем шире будет моя международная слава, тем труднее будет меня у нас тут – в нашем гиперсуверенном Лукрастане – сгнобить – во всяком случае, сгнобить незаметно.

Давайте мы лучше перенесёмся из глобального в частное. Вы знаете, что у вас скоро родится второй внук? Вас это интересует? Ещё как интересует! Ваш внук родится ровно через одиннадцать месяцев, вот тогда и вспомните того, кто вам первым поведал об этом.

А у вас будут только внучки, но зато вам будет даровано множество правнуков!

А у вас ещё родится дочка и … Вы не хотите знать, что с вами случится дальше? Вам станет неинтересно жить? Вы предпочитаете идти по жизни с завязанными глазами и не знать о том, что вас подстерегает за ближайшим углом? Вот и я такой же, вот и я не хочу знать, что со мной будет, вот и я не знаю, что со мной случится, к примеру, завтра.

А завтра первым случился лукраедка (кто бы мог подумать!), упитанный, мордатый и наглый – эдакий провинциальный бизнесмейкер, набухший благодаря своим связям в полиции или с кем-то из местных административных чинов.

«Здравствуйте. Меня зовут Кирилл. Позвольте вас побеспокоить своим вопросом?»

Ну надо же! Где это он таких манер нахватался? Я, пожалуй, и то хамовитей буду.

– Беспокойте, конечно, меня сюда и посадили для того, чтобы беспокоить!

«Меня интересуют среднесрочные перспективы биотеха».

– Уф! Кирилл, удивили… Дайте очухаться… Скажите, что вас конкретно интересует? Будущее поведение какого-нибудь из индексов от Морган Стэнли? Или какие-то конкретные технологии?

Канадская Советская Социалистическая Республика, срочно подключайся, чтоб тебе всё это не пересказывать! А я пока отключусь.

Ну надо же было так обмануться! Насколько обманчива оказалась его внешность – как замаскировался, однако! Видишь во встречном врага и уже готовишься сразить его наповал фирменным сарказмом, как вдруг он оказывается чуть ли не единомышленником!

А не так же ли было и с Машкой? Я невзлюбил её с первого взгляда. Я невзлюбил её и со второго взгляда, и с третьего, и с пятого, и с трёхсотого… Но ведь когда-то я в неё всё же влюбился? Когда случайно перехватил её взгляд – слишком пристальный для столь интересной женщины, и слишком шаловливый для такой женщины, и слишком для неё же глубокий. Так что, выходит, полюбил тоже с первого взгляда – с её первого перехваченного.

Канадская Советская Социалистическая Республика, ответ готов? Замечательно.

– Давайте, я вам прогноз сразу на смартфон сброшу. По блютузу нормально будет?

Канадская Советская Социалистическая Республика, слышала? Уже? Молодец!

Руку, амиго! Не всё, не всё потеряно, пока у нас есть такие вот – не знаю, люди ли, лукраедки ли…

– Рад был помочь, если бы мог, присудил бы приз за самый интересный вопрос, интересный для меня лично. Забегайте, если ещё понадобятся прогнозы, подключусь с радостью.

А этот лукраедка уже появлялся в моей жизни и ранее. Зачем – не знаю, вероятно, в профилактических целях, чтоб жизнь в этой камере не казалась мёдом намазанной.

И снова начинается душещипательная беседа, на протяжении которой лукраедка пытается зацепить мою душу и вытащить её на всеобщее обозрение, а она уворачивается, ибо не стремится наружу. У лукраедки – роскошный, десятилетиями выковывавшийся инструментарий – разного калибра щипчики для захвата разных частей души, но и мой организм всегда готов выпустить облачко ароматной слизи, в которой все эти щипчики становятся практически бесполезными.

Тогда мой визави ломает шаблон, уподобляясь росянке: он первым как бы обнажает свою, если так можно выразиться, душу, и его собеседник, возбуждённый таким стриптизом, должен ринуться обнажать свою, которая тут же и прилипнет к клейкой поверхности лукраедкиной душеловки.

«Когда я смотрю на кого-нибудь пристально, вот как на вас сейчас, это значит, я подсчитываю, за сколько ударов я смогу его вырубить».

И ты ждёшь теперь откровенности от меня. Или это всё же угроза?

– Сколько же ударов вам не жаль будет на меня потратить? Двадцать пять? Тридцать?

«Вы себя недооцениваете, на вас придётся израсходовать не менее ста ударов – и то если опять заковать вам ноги».

– А давайте поспорим, что и в девяносто уложитесь!

«Мы с вами не будем спорить, у нас впереди годы успешного, я уверен, сотрудничества, и мы не будем с самого начала омрачать его спорами».

– Вот я недооцениваю себя, а вы недооцениваете наше сотрудничество: я полагаю, у нас впереди не годы, а десятилетия взаимовыгоднейшей коллаборации!

Он улыбается, я улыбаюсь, мы понимаем друг друга. И чего нам теперь тратить попусту наше общее время?

«Так. Мне пора, меня ждут».

Для убедительности он смотрит на часы. А это уже лишнее: уверен, что без крайней производственной необходимости он никогда бы не прервал столь занимательную беседу.

– Хотел бы, но не могу сказать о себе того же: меня вот никто не ждёт.

Не лучший день не лучшего из людей

А, это опять ты – и как же ты, однако, невовремя! Я дурно чувствую себя, у меня болит голова, я не хочу тебя видеть, я никого не хочу видеть, я, видимо, не люблю тебя. Я, наверное, никогда тебя не любил. Ну, если только временами и ситуациями… Что ж ты таскаешься ко мне, точно я баксами облеплен в три слоя? В тебе вдруг проснулось чувство сострадания к бывшему ближнему? Так задави его, как таракана, чтоб никогда больше не выпендривалось.

Сегодня ты явно не в форме. Сегодня ты почти что уродлива. Ну и чего ты припёрлась, коли не в форме? Езжай и приведи себя в форму.

Я тебя звал? Я тебя звал, но вчера. А вчера тебе было, видите ли, недосуг. А мне нужна была муза. Вот так уж, нерадость ты моя, получилось, так мне в жизни не повезло: моя муза – ты, и другой музы – ни на горизонте, ни за его линией – что-то пока не видно.

И эту вот женщину я вчера ещё типа любил?

И эта моя любовь ещё вчера так славно наполняла огромный пузырь внутри моей личности, который и держал меня на поверхности – но вот этот пузырь лопнул, и я погрузился в холоднющие океанические глубины, где с холоднющим же любопытством рассматриваю тамошних причудливых обитателей, среди которых моя Мария Иннокентьевна ничем, по сути, не выделяется кроме, разве что, стройных ножек.

А-а-а! Я не люблю эту женщину! Какого чёрта она повадилась меня навещать? Я что, Нутеллой обмазан?

Это она первая меня к чёрту послала, это она обрубила все связывавшие нас даже не нити – канаты! И с чего бы мне тогда было ломиться в заколоченную ею наглухо дверь? Или это я послал её к чёрту и обрубил все связывавшие нас тросы? Уже не помню. А коли не помню, значит, скорее всего, это сделал я. Но зачем я это сделал? Надо будет Машку спросить, кто и когда чего обрубил, она должна помнить, она должна быть злопамятнее, чем я. Так я по-прежнему не желаю её видеть? Нет, хочу, хочу, чтобы все вы к чертям провалились, и осталисьтолько мы с ней вдвоём!

О, боже, нет, она ослепительна… Можно ли любить любую другую женщину, когда на Земле есть эта?

Но не заблуждайся, бедный славный Сигя-Гизя-Мудя, на её счёт: она выйдет отсюда и тут же масса впечатлений вытеснит тебя на периферию её сознания вплоть до того момента, когда раздастся лобовой вопрос мужа. Да, он не станет особо церемониться, производить рекогносцировочные заходы, он спросит, как привык, в лоб: «Ну что, встречалась с этим, как его, чародеем-то долбаным?» Вот тут софиты вновь выхватят тебя, сховавшегося в одной из отдалённых загогулин её памяти, такого бледного, жалкого, щупленького…

Подожди, не уходи! Ты ещё придёшь? Ну и не приходи. Ну и на фиг всё! Да катись всё к лукраедкиной матери! А значит, катись всё в телевизор: она – Лукраедкоматерь – в нём должна обитать вместе с наиболее паскудной частью своего отродья.

Если ты ещё не в телевизоре, значит, ты ещё только кандидат в наиболее паскудные лукраедки: будешь себя правильно вести – пустят в телевизор, облажаешься – извини, все в телевизоре не поместятся, он, телевизор, не резиновый!

Судя по всему, в центре телевизора, можно сказать, в его пупе, находится резиденция Главного Лукраедки, из помёта которого они все в своё время повылуплялись. Как она у этих – у муравьёв – называется? Ведь когда-то помнил! Муравьиная матка? Муравьиная королева-мать? А уже неважно, главное, эмпирическим путём мы только что установили, что Главный Лукраедка и лукраедкина мать – по сути одно и то же.

Там же, в телевизоре, они, вероятно, и размножаются с помощью, скорее всего, отшелушивания от Главного Лукраедки. Но не исключено, что отшелушиваются они от него только, если так можно выразиться, ментально, а размножаются как-то по-другому, например, делением или даже половым путём.

Достигнув важной промежуточной ступени социальной зрелости, лукраедки начинают ненадолго покидать телевизор. То есть, если выключить телевизор, им неоткуда станет выпрыгивать? Увы, нет. Проверялось неоднократно: выключение ящика не срабатывает, не помогает даже его обесточивание.

Следует ли из этого, что лукраедки исчезнут, если и когда я разобью свой долбаный телевизор? Нет, не следует, останутся ещё десятки миллионов теликов, в которых они смогут перекантовываться. Вот если б раздолбать все телевизоры в стране, а затем и в мире!

Нельзя, правда, исключать того, что теперь уже и это не слишком поможет: по таким очевидным признакам, как нарастающее искривление Интернета, триедино дополняющее искривление времени и пространства, я сделал вывод о том, что эти членистоголовые вполне себе освоились и там, в Сети, откуда их выкуривать будет уж совсем головоломной задачей.

Какой-то непрезентабельный лукраедка сменяет Марию, у этого типа испуганный и помятый вид, как будто он еле разминулся только что если не с катком, то как минимум с правящей парламентской фракцией. Однако, голос его звучит нарочито бодро, и в вопросах сквозит только забота об интересах Родины.

Какая идейная лукраедка! Ну мне-то не надо так заливать, я ведь вижу тебя не просто насквозь, а прямо-таки со всеми потрохами, со всеми замутнениями в области мозга и завихрениями в области совести.

– Польская Милиция, пора этому лукраедке активы из Англии уводить – всё – ну или почти всё, – что он накоррупционерить успел? И куда их теперь вводить? Ваши рекомендации, будьте такими любезными!

А вот на этот вопрос тебе всё равно не ответить, будь ты хоть Польской, хоть Ливонской, хоть Милицией, хоть Полицией. Есть ли для женщин прошлое?

Если классик прав (а классик не может быть неправ, иначе это давно бы вскрылось литературоведами в погонах и в штатском, и вскрытого классика с позором изгнали бы единогласным решением Союза Всех Что-нибудь Когда-либо Написавших куда-нибудь в отстойник для псевдоклассиков), итак, если классик прав, то прошлого для неё, то есть для тебя, уважаемая Мария Иннокентьевна, нету. Тогда чему же недавно все мы, включая таких достойных граждан, как Ник-Сон и Крокодайло, были восторженными свидетелями? Может, это была не ты, а суккуб, вселившийся в навсегда поранивший душу образ? Или то было не прошлое, но настоящее? Наше с тобой настоящее и наше же с тобой будущее?

Но есть ли у меня будущее вне творчества? Если и есть, то это не то будущее, ради которого стоит напрягаться. Я увлёкся интригами, лукраедками, Марией (не в последнюю очередь) и совсем почти забросил сочинительство. Рука зудит – но по другому делу – большому, настоящему. Впрочем, лукраедки – это и есть самое что ни на есть настоящее. Я теперь – певец одной темы, лишь одна она хватает меня за то, что осталось ещё во мне живого, и это, увы, не тема любви вообще и не тема Марии в частности. Зато мы оставим потомкам шедевр: мои тексты, иллюстрированные Рафаэлем, – и одна иллюстрация ведь уже есть! Первый том мы с ним назовём «Сравнительная анатомия лукраедки», и выход его в свет станет научным прорывом, ведь препарировать это существо будет ой как непросто!

Но сейчас мы этим как раз и займёмся – пока, правда, мысленно. Итак, что мы знаем об этих забавных созданиях после погружения в подноготную уже нескольких, наверное, сотен лукраедочьих особей?

Я сумел понять, в чём наше с ними коренное различие: они тоже умеют самозабвенно жрать, они тоже умеют мастерски гадить, но они не умеют переживать! И ещё они не в состоянии сделать хоть что-то полезное – нет, не себе, конечно, и не другим лукраедкам, а нам, людям! И им никогда не бывает стыдно, зато им обычно стадно.

Встречал ли я их раньше – до того, как решил посвятить себя предсказательству, сделать, так сказать, карьеру пророка? Конечно, встречал, но не знал, что они лукраедки, я принимал их пусть за ущербных, но всё же людей: похожи ведь, особенно когда молчат.

Следует ли из моих препарирований, что эти головобрюхие могут только лишь жрать да гадить? Отнюдь, отнюдь, их достоинства весьма многочисленны: эти мастера на все щупальца способны снайперски гнобить всё живое и опошлять нестандартное, они умеют осваивать бюджет и вылизывать вышесидящие задницы, они – мастера подавлять, отнимать, запрещать и стращать, а главное, коммуниздить. Лукраедка, который неуспешен в этом, последнем, в течение хотя бы года, становится до боли похожим на нас, людей. Так, через страдание от невозможности пилить бабло в силу тех или иных обстоятельств, лукраедка, возможно, и станет когда-нибудь человеком.

Но вам это, Сигизмунд, вряд ли сильно поможет: это был не лучший день в вашей, Сигизмунд, и без того не слишком презентабельной биографии.

Наконец-то меня выведут на чистую воду!

Лукраедка Первый смотрит на меня испытующе: что-то ему от меня, интуичу, нужно.

По всем вопросам пальнём ответом! Болит голова? Беспокоит гипертония? Пройдёт, стоит лишь расслабиться в позе летучей мыши, зацепившись когтями за рог луны. И висеть так, пока не приспичит, допустим, по-маленькому, если вы, лукраедки, ещё не решили столь мелких для таких совершенных существ проблем.

«Скоро на нас сбросят десант учёных: им дали деньги, чтоб тебя изучить вместе с твоими трюками».

Верить лукраедке – не самое разумное занятие. Оно не может не врать, оно так устроено: десять процентов правды, сорок – лжи, а остаток – чего-то среднего между ними, полуправды, говоря по-научному – смешать и повзбалтывать. И забалтывать, и забалтывать окормляемых для лучшего усвоения смеси.

Сделаю вид, что поверил. И сам себе поверившему поверю: разве ж можно себе – такому – не верить?

– Ура, будем осваивать бюджет по статье «общественно-полезные НИР»? Это, безусловно, благая весть, но учтите, что я за долю менее чем в десять процентов изучаться не дамся.

Лукраедка хмыкает и уходит – а сказать-то ему больше и нечего! А я теперь без него гадай: будут вскрывать меня учёные люди или без этого обойдутся. Им, бедолагам, предстоит хорошо потрудиться ради открытия эпохальной важности: как это я ухитряюсь предсказывать всякие гадости – а кроме гадостей в этой стране мало что происходит.

Их заказчики, видимо, думают, что это я сам всё зловредно пророчу – ну или накаркиваю на них! А я ведь эксплуатирую целый сонм небесный.

А тем временем Ник-Сон – достойнейший представитель сонма – пытается загладить свою – как он не может этого понять – неизгладимую вину за недавнюю инсургентскую вспышку. Он берётся свести меня с двумя очень полезными – по его уверениям – персонами – и в том числе со вполне привлекательной дамой.

– Скажи сперва, кто она.

«Светская львица».

– А она с какого из светов? С этого – или с того – твоего?

«Да, с этого, с вашего, она – совладелец банка из третьей сотни. Просто совладелец, безо всяких там должностей, однако, весьма влиятельный человек».

Ох, не люблю я таких гиперэнергичных львиц: они заглатывают добычу прям с галстуками и ботинками!

«А он – председатель совета директоров и того самого банка, и известной даже вам корпорации – и там, и там совладелец».

– А самолюбие у него гораздо прожорливее, чем у дамы.

Ник-Сон незаменим в качестве гида по свету: по этому свету – неоднократно проверено, – но, скорее всего, и по тому тоже.

«У них к вам имеется предложение».

Я представляю себе их предложение. Да я лучше них знаю, что они мне предложат. Их интересуют прогнозы курса доллара, цены барреля нефти, котировок акций «АнтарктидаНикеля» и тэ дэ, и тэ пэ. И они готовы делиться: фифти-фифти, по-братски, пять процентов мне на мой счёт в их сверхнадёжном банке, остальное, разумеется, им. Боюсь, мне не устоять! Ну а кто бы устоял, интересно?

«Вы – наша маленькая нефтяная скважина, а мы – ваша большая», – заявят мне разоткровенничавшиеся лукраедки, душевные такие, раскрывшиеся мне навстречу. И я, конечно, постараюсь не обмануть их надежд.

«Я знаю, – скажу я им, – хороший проект для вложения ваших – а теперь уже можно сказать и наших – денег. От вас потребуется рабочая сила в количестве не более трёхсот пятидесяти человек, а также шесть лукраедок: трое будут поставлены официально надзирать за проектом, ещё трое будут внедрёнными информаторами».

«А хватит нам трёх информаторов?» – взволнуются лукраедки. Ну и пусть пребывают взволнованными – а я и не обещал им курорт.

Ах, надо бы послать этого Ник-Сона с его, по обыкновению, сомнительным предложением, но дарёному рауту в зубы не смотрят, и я соглашаюсь на встречу. А зря: назавтра оказывается, что на них там кто-то наехал по-крупному, и встреча срывается, зато теперь вот Ник-Сон вроде как должен чувствовать себя полностью реабилитированным в моих глазах: он старался, но не случилось – по не зависящим от него обстоятельствам. Уж не выдумал ли он всю эту историю от начала и до конца? Этот жук и не на такое способен!

Двое в будущем, не считая пузатика

Близится сентябрь – первый Новый Месяц в нашей с Машкой новейшей истории. Неужели ещё и месяца не прошло? Нет, прошло уже месяца четыре, но пролетели они слишком уж незаметно для меня и, надеюсь, для неё тоже. Придёт ли она меня поздравить и пожелать увидеть себя со мной и в месяце наступающем или предпочтёт оставить нашу грустную историю в месяце уходящем? Пришла, однако, и даже поздоровалась:

«Привет».

– Привет. Ты пришла поздравить меня?

«Всегда готова тебя поздравить. Только напомни, с чем».

– Так, ладно, ни с чем. Месяц назад ты снова появилась в моей жизни. И это был лучший месяц с тех пор, как ты из неё удалилась.

«Ну с этим можно поспорить – кто и из чьей жизни удалился первым».

Прям не могла ты не возразить – и это вместо предвкушаемых поздравлений!

– Но мы же не будем портить дискуссией такой юбилей? Потом как-нибудь обгрызём эту тему. А сегодня – ну пожелай же мне что-нибудь.

«Да, юбилей впечатляющий. Желаю тебе…»

– Ну? Желаешь никогда больше не выпадать из моей жизни?

«Желаю, чтоб все твои прогнозы сбывались на сто процентов».

– Пусть так, пусть так. Ну а какой ты приготовила мне подарок? Давай, ты подаришь мне себя, пусть ненадолго, но зато целиком.

«Давай я подарю тебе… Давай, мы с Рафаэлем подарим тебе мой портрет. Я, собственно, и пришла к тебе спросить, не против ли ты, если я стану ему позировать».

– Откуда ты узнала о Рафаэле?

«Пророк должен сам знать ответ на такой вопрос: от Ник-Сона, от кого же ещё. А не хочешь спросить, откуда я узнала о Ник-Соне?»

– Хочу, вестимо, и даже знаю, что ты мне ответишь на это: будто я сам тебе о нём рассказал. Так ведь?

«Нет, не так ведь».

– Тогда я весь – одно сплошное внимание.

«А вот и не скажу, догадывайся, дружок, сам».

– Ну скажи.

«Не скажу».

Как же ловко она вывернулась – и не прицепишься! А всё-таки интересно, кто её познакомил с Ник-Соном?

– Ну вот ты и убедилась, что я их не выдумал. Ты ведь знаешь, насколько гибок и продуктивен мой ум, хотя даже ты не представляешь себе, какие задачи он в состоянии перемалывать на лету. Но и мой интеллект не в силах такое измыслить – он может лишь осознать увиденное, он может свистнуть про себя: «Эврика!» – под лавиной убийственных доказательств.

«Я, думаю, поняла, о чём ты. О лукраедках? Считай, что я в них уверовала, хоть их и не осознала, как ты».

– Хочешь сказать, про них тебе тоже Ник-Сон рассказывал?

Уверовать мало, надо бороться. Борешься ли ты? Навряд ли, похоже, эти твари тебе глубоко по фигу, как, впрочем, и мне, когда рядом возникаешь ты. Но если вы отгораживаетесь от политики, то рано или поздно она приходит за вами – описывает ваше имущество, марает ваше доброе имя, замахивается на саму вашу жизнь – как сказал, по-моему, кто-то умный – или это я был когда-то настолько умным, чтоб отмочить такое?

«Я. Читаю. По твоим. Глазам. У тебя такие глаза, что если знаешь тебя так, как знаю я, можно смотреть в них и всё-всё-всё понимать, даже не слушая твоих слов».

– Ты хочешь сказать, что и тогда, семь лет назад, ты посмотрела в мои глаза, всё-всё-всё про меня поняла и решила уйти?

«Я увидела, что ты меня фактически бросил».

Наши отношения были слишком уж неформальными, необязательными. Мне казалось, что в этом – их сила, что их гибкость поможет им адаптироваться к любой ситуации, а формализация, наоборот, сделает хрупкими.

– Ну да, бросил, как же! Я мог об этом только мечтать долгими слезоточивыми ночами.

«Ага, значит ты мечтал».

– Ещё как! Но ты взяла и раздавила мою мечту, успев разорвать наши связи первой. Однако, с тех пор не проходило и дня, а вернее, ночи, чтобы я не жалел о содеянном нами обоими.

Ибо после тебя всё было не то и не так, и лучше б уж вовсе было никак, чем так.

«Чего говорить теперь о том, что было. Содеяно».

– Да, нечего об этом говорить, будем жить настоящим. И будущим?

«А у нас есть будущее?»

Наш разрыв… Мы же оба знали, что это не навсегда, потому что мы не долюбили до конца, до предела. Мы не выжали из нашей любви всего, чем она могла нас осыпать, мы не вкусили самых одуряющих из её плодов, ведь плоды эти созревают не весной и не утром.

– Пока нет, но будет. Рано или поздно оно случится – одно на двоих. А может, и на троих, если мы и твоего пузатика в него захватим.

«А если я вижу себя в этом будущем не с вами, а с кем-то третьим? Вообрази себе, я до сих пор нравлюсь мужчинам!»

– Вообразил, хотя и с трудом. Тихо, тихо, зачем сразу рукоприкладствовать-то?

«Можешь верить, можешь не верить, но я чувствую, что вот прям хотят. И меня тут, кстати, даже замуж недавно позвали».

– Твой любовник позвал, небось?

«Да какой любовник?»

– Ну третий который. Из будущего.

«Да нет пока никакого третьего!»

Это уже хорошо. Хотя в таком деле лучше перебдеть. Крокодайло!

«Крокодайло слушает!»

Привык, что все ему по телефону звонят – вот бюрократ старой советской закалки!

Свяжись через пару часов с синьорой и уточни, кто её там посмел замуж звать – и это при живом Замухрышкине и ещё более живом мне! Пробей этого перца лет на тридцать вперёд и назад, выясни, откуда он нарисовался – борзый такой, – и куда мы его с тобой потом спишем!

«Будет сделано в лучшем виде!»

– Так значит, ты можешь точно проинтуичить, хочет ли тебя конкретный самец?

Это не тебе, Крокодайло, ты пока свободен.

«Ну наверное, типа того».

– А вот я тебя хочу в данный момент?

«Не знаю. Ты – другое. Ты – это ты».

– А я готов тебе доказать прямо сейчас, что я – это не я, а самый натуральный самец!

«Поспешишь – получишь шиш».

Сама придумала?! Зачёт!

– Это угроза? Или обещание райских кущ?

«Узнаешь».

– А мне прям не терпится!

«Ну не здесь же, ну не в этом же гадюшнике, не терпится ему!»

О, жестокосердная, тебе ли понять томление моей исстрадавшейся по тебе плоти? Да, тебе ли, которая никогда не терпела и намёка на сантименты, а чуть разговор сворачивал в лирические мелководья, спешила окрестить его «разговором в пользу вечно пролетающих пролетариев»? Но почему же у меня создалось впечатление, что в нашей с тобой новой эре не терпится не мне одному?

Этот смутный объект изучения

Сам Лукраедка Четвёртый проверяет мою готовность принести себя в жертву отечественному естествопытательству.

«Хотите совет?»

– Не просто хочу – мечтаю о вашем совете. Давно, между прочим, мечтаю!

«Расскажите им всё, как на духу, но одну маленькую детальку утаите. А то у нас так скоро вся страна начнёт чревовещать и экстрасенсить».

– Я получил за свою жизнь немало дельных советов: я уподобляю их жемчужинам, из коих вышло бы несказанной красоты ожерелье. Но ваш совет – это не просто жемчужина, это целое колье, место которого – на груди, впритык к сердцу!

«Ну будет, будет, вы меня ещё в краску вгоните».

Лукраедка и в самом деле слегка зарделся. Неужто они сумели у нас собезьянничать и нашу способность к проявлению, когда не надо, эмоций?

– А скажите, много ли денег выделено на моё изучение?

«Я не могу вам этого сказать».

– Военная тайна?

«Считайте, что так».

– Тогда не составит ли вам труда передать товарищам учёным, что за пятнадцать процентов от выделенной суммы – любой суммы, но выделенной на моё изучение, – я обеспечу им комфортное изучение себя. В противном случае научный результат может быть труднопредсказуем.

Он смотрит на меня с интересом, такое моё радение о нашей науке не может не найти отклика в его душе патриота.

«Считайте, что я вас не слышал. Но это не значит, что я вас не понял».

Меня приводят в самую, наверное, большую палату нашего здания, в наш почти что актовый зал, где меня ждёт учёная комиссия. В ней четверо мужчин разной степени упитанности – от просто упитанного до сверхупитанного – и разной меры мордастости – от просто мордастого до очень мордастого. А как же с гендерным равноправием на столь ответственном фронте? Никак, зато походя открыт новый фундаментальный закон диалектики – перехода упитанности в мордастость!

– Здравствуйте, устраивайтесь поудобнее. На что, товарищи, жалуемся? В каком месте болит?

Главное – сразу завладеть инициативой. Переглядываются. Сумеют ли они оценить мою выходку по достоинству?

«А нам вот на вас жалуются».

– Я готов работать и с этими жалобами тоже. Оставляйте, если не жалко, мои помощники подготовят по ним проекты решений.

Они радостно пытаются воспользоваться моей «оплошностью».

«Это какие помощники? Это которые Никсон, Канада, польская полиция?»

– В том числе и они. А также Совбез ООН, Общество Магов и Предсказателей имени Нострадамуса Пятого – Урюпинского…

Они нетерпеливо ждут продолжения. Мне даже немножко совестно обманывать их надежды.

– А мне вот жалуются на вас: Лига защиты сексуальных меньшинств жалуется, что ваша комиссия слишком уж однобока. Поэтому мы с ней постановили следующее: правомочная комиссия должна состоять как минимум наполовину из женщин, наполовину из представителей сексуальных меньшинств, наполовину из представителей национальных меньшинств и наполовину из инвалидов, в противном случае при моём изучении комиссия столкнётся с орнаментальным рядом ментальных проблем.

Как же приятно в этот момент смотреть на ваши вдохновенные физиономии науковедов в штатском!

– Есть и ещё вариант избавиться от этих проблем: он стоит пятнадцать процентов от выделенной на меня суммы, вам должны были об этом сказать.

Они снова переглядываются.

«Да не вопрос, но как же быть с Лигой?»

– А я ради них и стараюсь, все полученные деньги я перечислю, разумеется, в её фонды. Можете проверить. Если являетесь её членами. На этом пока всё. Переваривайте полученную информацию в строгом соответствии с программой телепередач на неделю вперёд, иначе может произойти несварение и не все зёрна истины вам удастся усвоить.

Поутру, судя по их виду, у них всё-таки произошло несварение.

– Деньги принесли? Или вы решили, что я шучу?

«Ну мы же не можем в такие сроки!»

«Сроки нереальные!»

«Да у вас их всё равно здесь отнимут!»

– И пусть отнимают! Я всегда готов поделиться с нашими органами всем, чем разжился законно и незаконно!

Разве не для этого их и создавали умные люди?

«Хорошо, возьмите, здесь аванс».

– Это другое дело. Тогда за работу! Давайте так сделаем: я вам расскажу про себя, вы послушаете, повосхищаетесь, потом вы мне расскажете про себя, я послушаю, поморщусь и снова расскажу вам про себя, и так мы будем поступать тысячу и один раз, пока уши ваши не завянут подобно осенним лопухам. Итак, я начинаю. Сами мы не то чтобы особенно местные – в смысле, родился я не в этой палате, а в другой, гораздо менее помпезной. Теперь ваша очередь. В каких палатах родились вы? Кто желает начать? Вот вы, пожалуйста. Да не стесняйтесь вы так: всё, что мы здесь услышим, умрёт вместе с нами, ведь так ведь?

«Если вы не прекратите паясничать, мы будем вынуждены пригласить представителей силовых структур».

– Вот и всё, что вы умеете: угрожать расправой, а ещё учёными называетесь. А представители эти так называемые, я подозреваю, могут явиться в любое место в любой момент и без вашего любезного приглашения. Спорим?

«Мы не намерены вступать с вами в споры».

– Вы меня утомили. Я страдаю от недосыпа. Ваши нескромные вопросы вгоняют меня в краску и нагоняют бессонницу. С вашего позволения, я вздремну.

Я вытянулся в своём председательском кресле, закрыл глаза и почти сразу заснул, измотанный ночной болтовнёй с Рафаэлем, из которой, впрочем, ничего почти не запомнил.

Пока я спал, мои собеседники не теряли времени даром: они продолжали меня исследовать. Поэтому и пробуждение моё они встретили учёным вопросом:

«Что это вы всё шепчете?»

– Ничего, кроме молитвы во здравие нашего всенародно возлюбленного Вождя.

На самом деле, я всегда за него молился. Мой посвящённый ему «Морок, который рассеется, стоит лишь солнцу взойти…» разве не напоминает молитву?

«А мне послышалась раедка какая-то…»

– Вам послышалось. Дело-то, может, и пустяковое, но доктору показаться не помешало бы. Хотите порекомендую?

«Увольте от ваших рекомендаций!»

– Хозяин – барин, увольняю. Вы тоже хотите под зад коленом? Пожалуйста, и вас увольняю. И вы двое тоже уволены, за компанию, никаких возражений не принимаю. И чего вы ждёте? Чем быстрее вы встанете на учёт на бирже труда, тем скорее сможете найти себе занятие по душе!

Назавтра они являются в тронный – вернее, актовый – зал как ни в чём не бывало. Я тоже не держу на них зла – ну погорячились, с кем не случается? Я готов порвать их заявления об уходе и первым делаю примирительный шаг навстречу:

– Вам поручено доказать, что я шарлатан?

«Ну не доказать, а …».

– Установить. Записывайте: в ходе явки с повинной испытуемый признал себя шарлатаном.

«То есть, вы – шарлатан».

– Для учёных вы на редкость догадливы. Да, я – шарлатан, и всё, что я говорю, то есть – по-научному – вещаю – пустая брехня. Я пустобрёх, научно выражаясь. Но все мне верят. И вы поверите.

«Однако, вся ваша так называемая брехня сбывается».

«Или не вся?»

– Может, и не вся. Я не проверял – лишён, увы, подобной возможности.

«А вы вопрос не задавали себе, почему ваши … прогнозы сбываются?»

– Задавал.

«И каков был ответ?»

– Вопрос мой остался безответным. Я не удостоил себя ответа тогда, не удостою и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь, все свободны, можете расходиться, откровений сегодня больше не будет.

Конкуренция – двигатель прогресса, особенно в

отношениях

Больше этих учёных людей я не видел. Но это не значит, что я о них больше не слышал. Недели через полторы Мария заскочила к своему вновь обретённому воздыхателю и шёпотом мне на ухо – чтобы Глаз не смог разобрать – поведала:

«Некие учёные, говорят, что-то нарыли, на чём-то они тебя подловили».

– Типа раскололи?

«Если тебе так больше нравится – раскололи».

– Меня? Раскололи?! Скажешь тоже! А вот тебя мы сейчас расколем. Признавайся, как выглядит этот дом, уготованный судьбою для наших с тобой свиданий! Допытываюсь потому, что ни разу не видел его снаружи, да и внутри-то дальше актовой палаты не выбирался.

«Импозантно выглядит: синий особнячок в два этажа, за забором с колючей проволокой и с КПП на входе. Преодолеваешь всё это – и тут же закуток с твоей персональной охраной и твоя палата».

– Вот этих чувствительных сведений я давно от тебя ожидал – и видишь, получил же! Немножко хитростью, чуть-чуть обаянием… И сколько здесь таких … палат?

«Много. А может, и не очень много. А может, и одна всего. Не знаю, не считала и вообще никогда не бывала на втором этаже».

– Очень хорошо. То, что надо. Поднакоплю деньжат на прогнозах, приватизирую эту хазу, и мы станем в ней с тобой жить-поживать, да любви наживать. У нас с тобой у одной стороны – назовём её стабильной, усидчивой – избыток любви, а у другой стороны – волатильной, мятущейся – явный недостаток, придётся над этим работать.

«Ладно, волатильный ты наш, мне надо бежать, я к тебе на минутку заехала…»

– По дороге к маникюрше/педикюрше/массажисту-многостаночнику. Вот на это я и намекал с присущей мне тонкостью. Ладно, беги, спасибо, что заскочила.

Тем более, что твоя смена уже в дверях.

«Извините, здравствуйте, вы очень заняты?»

Это Хохотушечка влетает в комнату, преодолев ожесточённое (надо полагать) сопротивление Лукраедки Третьего.

«Да нет, не очень», – отвечаем мы с Машкой хором.

Хохотушечка, кажется, всё понимает. Или не совсем всё?

«Я подожду, если можно».

– Если можно, в приёмной, – улыбаюсь я, указывая на дверь. – Мне нужно завершить консультацию.

«Без проблем».

«Одна из твоих поклонниц?» – понимающе усмехается Машка.

– Да, и пожалуй, самая симпатичная из них. Всерьёз претендовала на твоё место, но я как чувствовал, что ты мне явишься не только в снах и мечтаниях, но и во всём буйстве твоей торжествующей плоти.

Поверила? Не поверила? Не важно: всё равно потом переповерит или перенеповерит – и так не раз.

– Знаю, знаю всё, что вы мне хотите сказать.

Главное – не дать Хохотушечке скомпрометировать себя перед Глазом (она его, скорее всего, не видит, хоть и знает, что он где-то прячется). Тоже, небось, прослышала про любопытные выводы учёных мужей и рванула ко мне – на радостях. Но чуть-чуть опоздала.

Она выстреливает в меня взглядом – как обычно, весёлым и умным.

«Одна из ваших поклонниц?»

– Можно и так сказать – одна из самых симпатичных, наверное.

На мгновение она застывает, пытаясь по моему виду и тону распознать степень нашей с Марией близости.

– Садитесь прямо на это место. Как его назвать? Не намоленное… Нагаданное?

«Святое?»

– Святое, пожалуй. Оно должно быть ещё тёплым.

«Для вас святое».

– Ну у меня тут уж не так и много радостей… Как вы идеально в него вписались!

«Вы подбираете поклонниц определённого типажа?»

– Оно само как-то так выходит.

«Вы обратили внимание на свежесть моей кожи?»

– На это невозможно было не обратить внимание. Воспользовались-таки бальзамом, к изготовлению которого я приложил – назовём это так – руку?

«И не раз».

– Вы выглядите как студентка после каникул, но я всё равно смогу угадать ваш истинный возраст – профессия у меня такая. Хотите?

«Не хочу».

– Ну как хотите.

«Ладно, давайте, угадывайте, а я буду выводить вас на чистую воду».

– Вам тридцать…

«Тепло».

– Тридцать девять.

«Блестяще! Исполнилось неделю назад».

– Тогда вы вправе требовать подарок, а вместо этого вы сделали подарок мне – своим нежданным – и оттого особенно приятным – визитом.

«Собираетесь подарить мне ещё одну баночку?»

– Вы вогнали меня в краску. Если честно, мне стыдно за те баночки, и даже вдвойне стыдно, потому что рядом с вами я чувствую себя не чревовещателем каким-нибудь, а мужчиной…

«Мужчиной-чревовещателем».

– Как всё-таки легко мы с вами понимаем друг друга!

«Ни слова больше: это и есть ваш подарок!»

Слова её звучали многообещающе, но взгляд – который не фиксировался Глазом – был красноречивее на порядок. И хоть она тут же делает мне ручкой, настроение моё резко-резко вздымается – на уровень, необходимый и достаточный для встречи нового старого гостя – Феди.

Что-то Федя зачастил, однако. Влюбился? Или допекли? Похоже, ни то, ни другое: он благодарит меня за мои прошлые предсказания, но эти благодарности так же нелепы в исполнении Феди, как клятвы хунвейбинов и цзаофаней в хоровом исполнении лидеров стран-членов ЕЭС. А ещё он просит совета по своим новым объектам в Пречистеево и Непорочно-Зачатьево и после таких славословий, конечно, получает его в лучшем виде, но меня не покидает ощущение, что приходил он не за советом и тем более не за изъявлением благодарностей.

Свобода, ты – разлука

Сегодня Мария прохладна, иронична и труднодоступна, как какая-нибудь недобрая богиня с Олимпа. Моя уже привычная попытка дотянуться до её вожделенных колен наталкивается на их отдёргивание и следующую глубокомысленную реплику:

«Эй, полегче, полегче! Если тебе так нужна женщина, то нашёл бы ты себе какую-нибудь незамужнюю…»

Полегче… Если б ты в самом деле хотела этого, то не прикатывала б ко мне второй день подряд. А Хохотушечка явно произвела на тебя впечатление – она такая!

– Мне незамужние неинтересны. Я люблю терпкий привкус измены: меня интересуют изменницы. Они попадают в чертоги моего «я» через ворота, которые так и называются: «Ворота изменниц». Заметь, эти славные дамы знают, на что идут: они сознательно предают своих замухрышек-мужей, дебилов и однолюбов, или наоборот, своих красавцев-мужей, интеллектуалов и бабников, – и всё ради меня – ну, описывать меня не станем.

«Так вот ты какой порочный!»

А то ты не знала! Ненатурально возмущаешься. Всех вас притягивает порочность, даже тебя – или особенно тебя. И вообще, это вы меня таким сделали!

– А хороших людей за ногу не приковывают.

«Да, хорошие люди, как правило, наоборот, раскованны!»

Чему-то ты от меня всё-таки научилась – и мыслишь вполне логично.

– И более того, хорошие люди сами приковывают – внимание поклонниц, поклонников или – вот как ты – мужей, любовниц, любовников…

«У меня нет любовников и тем более любовниц».

– И никогда не было.

«И никогда не было».

– И никогда не будет.

«Ну, ты же у нас ясновидящий».

– И никогда не будет – кроме меня. И никогда никого не было – кроме меня да трёх-четырёх десятков личностей ещё более тёмных, чем я, и – неизбежно – гораздо менее примечательных.

«Как тебя наказывают за ошибку в прогнозах?»

– Ставят к стенке, но стреляют холостыми – обычно. А скоро вообще грозятся в озеро огненное, горящее серою, сбросить¹⁵. Но подожди наказывать-то, может оно ещё и сбудется. Скора ты, однако, на расправу.

«А за ошибку в воскрешении прошлых событий?»

– Чистосердечным признанием, которое, может, и поколеблет мою картинку из дней минувших. Такую вот, например: ты заводишь меня в Себеже на Замковую Гору и указываешь место, где, согласно семейной легенде, располагалась пекарня твоих католических предков. «Всего лишь пекарня?» – разочарованно цедил я. Помнишь? «А я-то ждал, что ты мне свой родовой замок покажешь, мы будем обходить башню за башней, залу за залой, и я смогу, наконец, примерить доспехи твоих предков – угнетателей трудового прекариата!»

«Именно тогда я поняла, как безнадёжно далека от твоего идеала. Ну хватит тебе на сегодня, насмотрелся».

Она встаёт, подставляет стул и залепляет Глаз скотчем. А я уж было подумал, что это на меня опять наезжают!

– Жёстко ты с ним. А мне глаза ничем залепить не хочешь? Я бы предпочёл поцелуем, только сначала смартфон обезвредь – он тоже, знаешь ли, умеет шпионить.

«Он гораздо менее вреден, чем ты… Чем ты можешь себе представить».

– Представил его себе – и готов представить его тебе – как одну сплошную полезность.

«Давай о деле, пока они не подняли тревогу: я придумала, как тебя отсюда вытащить, но нужна будет помощь твоих виртуальных друзей».

Уж за этим-то дело не станет, главное, что ты – наименее виртуальная из всех – снова со мной! План твой по-женски – по-любящеженски? – изобретателен, мне бы такое и в голову не пришло! Однако же, нельзя так сразу сдаваться. Ты-то сама-то точно не из таковских. Сколько месяцев или лет ты, интересно, бедного Замухрышкина мучила, прежде чем позволила ему добиться себя?

– Но я никуда не хочу вытаскиваться.

Думаешь, у тебя получится разлучить меня с Хохотушечкой, стравить друг с другом две созданные друг для друга души? Не выйдет! С первого раза. А может, и со второго.

«Почему? Ты, помнится, сам меня об этом просил!»

– Потому что тогда наши встречи – даже такие, в урезанном формате, – станут невозможными, так ведь?

«У тебя будет вдоволь женщин на воле и без меня».

– Лучше неволя с тобой, чем воля без тебя, ибо она всё равно обернётся неволей, только ещё более беспросветной. Лучше жить с тобой в неволе, чем на воле без тебя, ой-ля-ля, ой-ля-ля, ой-ля-ля!

«Тебе, я смотрю, весело?»

– Только рядом с тобой. Вот ты уйдёшь, и от «ой-ля-ля» останется одно «ой». А впрочем, ладно, под твоим испепеляющим взглядом я и не на такое готов согласиться – я, может, хочу творить историю под твоим руководством! Следовать за тобой по пятам – за указующими колыханиями твоей попки… Нет, не дотерплю, кончусь на полувздохе и полусло…

Она склоняется надо мной и гладит моё как бы запрокинутое лицо. Вот открою глаза и увижу тебя так нестерпимо близко…

«Обманщик, ты и не думал кончаться!»

– Извини, не вышло. В этот раз ты спасла меня!

«Давай тогда не будем затягивать с нашим планом».

– Завтра сможешь опять подъехать? А я созову всех своих.

«Могу, ближе к пяти».

– Замётано! Пусть это будет объединительный съезд всех ранее разъединённых!

И пусть это будет твоим маленьким вкладом во всеобщую борьбу с лукраедочьим игом. Ну не из любви же ко мне ты это заварила?!

Антисанти и семеро декозлят

И вот собрались почти все – кроме, разумеется, Крокодайло. И эти почти все возмущаются: «Где Крокодайло? Где же опять этот такой-сякой Крокодайло?»

«Да вот он я!» – раздаётся знакомый писклявый голос.

– Будешь писать протокол.

Крокодайло польщён: статус секретаря приподнимает его над окружающими и позволяет любоваться им снизу почти беспрепятственно.

– Записывай: Мария купит большой чемодан.

«На колёсиках», – уточняет Машка; она великодушно уступила мне роль первой скрипки, но вторую струнную партию всё-таки оставила за собой.

– Разумеется. И дырочки не забудь в нём проделать. Дрель дома есть? Тогда и дрель надо купить, и свёрлышко, и холстов подкупить с кистями и красками – ну это вот он подскажет. Рафик, ты напишешь портрет, на котором я буду прям как живой, но спящий. Изобразишь?

Наш гений улыбается: «Живее всех храпящих и посапывающих? Попытаюсь».

– Уж давай, попытайся, это тебе не фрески со святыми писать – придётся антисвятого намалевать. Чтоб тебе попонятней было, это как материя и антиматерия. И за второе полотно записываем тебя ответственным – с типичным среднемосковским пейзажем, эту холстину Мария набросит на себя и на чемодан, чтобы слиться с окружающей хмарью.

Он опять улыбается: «Замётано, будет тебе полотно с типичным местным пейзажем».

– А ещё тебе паспорт придётся для меня изготовить. Сумеешь? Образцы тебе покажет Мария.

«Я сделаю тебе итальянский – никто не против? На самое красивое имя, которое только смогу придумать!»

– Можешь назвать меня Рафаэль Антисанти.

«Как скажешь».

– В день Икс и в час Игрек, которые я определю позже, Крокодайло с Ник-Соном начинают бучу у ворот этого вертепа.

«А мы, Польская Милиция, бросимся их разнимать», – подхватывает мою мысль на лету Польская Милиция.

«Сразу предупреждаю: я вынуждена буду хранить нейтралитет», – сразу предупреждает Канадская Советская Социалистическая Республика.

«Обойдёмся без вас!» – орёт Ник-Сон.

«Да тише ты!» – шикает на него Машка.

Ник-Сон довольно улыбается: Машкино внимание дорогого стоит.

«Благожелательный нейтралитет», – добавляет КССР ложку мёда в бочку только что сцеженного дёгтя.

– Охрана открывает ворота, чтобы разобраться с бузотёрами и силовиками в непонятной форме, а Мария, которая уже ждёт у ворот, прикрытая вместе с чемоданом вторым Рафаэлевским полотном, просачивается во двор, а затем и в здание.

«Я буду одета только в твоё полотно».

Ай да Машка – уже строит Рафаэлю глазки! И это в присутствии, можно сказать, законного бывшего! Хочет позировать ему в образе Венеры? Или Афродиты? А в образе Горгоны не хочешь себя попробовать?

«Допустим, охрана не откроет ворота, а вызовет подкрепление, – спасёт ли нас тогда кусок тряпки с мазнёй?» – интересуется умудрённый горьким жизненным опытом Ник-Сон.

«Тогда я созываю туда репортёров», – не выдерживает нейтралитета КССР, ей тоже хочется поучаствовать в таком выигрышном, с медийной точки зрения, деле.

«Этого мало! – орёт Ник-Сон. – Ты должна помочь ему перейти границу!»

«Смотря где он собирается её переходить», – уклончиво отвечает Канадская Советская Социалистическая Республика.

Машка эту информацию пока придерживает – и правильно, умница, делает.

– ОК, принимается, – успокаиваю я эльфьи страсти, – тогда будь наготове, чтобы подключиться по Машиному сигналу.

«Йес, сэр!»

«А я прикрываю всё это безобразие с воздуха», – это говорит Сикстина, но слышу её только я, и даже я не могу её сейчас видеть.

А это говорит Сикстинина копия, не просто всем слышная и видимая, а прямо-таки пожираемая добрым десятком глаз:

«Я проникаю в твою камеру, ну то есть палату, достаю из чемодана первый Рафиков холст и кладу его на койку вместо тебя».

Теперь она смотрит на меня, а не на Рафаэля, и в глазах её – в её чумовых глазах – я читаю … то, что я всегда хотел в них прочесть.

– Потом ты складываешь меня в чемодан – ну или я сам туда складываюсь – и вместе с чемоданом выкатываешься за пределы моего узилища.

«А если меня попытаются остановить?»

– Тебя?! Остановить?! Закричишь: «Караул! Насилуют! Извращенцы!». Или что-нибудь в этом роде, не мне тебя учить, ты в таких ситуациях раньше никогда не терялась.

И вот протокол завизирован всеми семью закорючками, среди которых самая забавная – Машкина, а самая невидимая – Сисктинина, и ожидает моего утверждения, всем всё вроде понятно, и на этом я объявляю оперативку законченной. Кто разлетается, кто расходится, и я снова остаюсь один. Но нет, не один: Сикстина пока со мной.

«А она у тебя бесстрашная».

А я уже заметил, что вы упорно не называете друг друга по имени.

– В этом она похожа на вас. И не только в этом.

«В этом она похожа на тебя. И что бы ты ни сделал отныне, и чем бы всё ни кончилось, помни: я буду гордиться тобой!» – голос её звучит не свысока, но сверху.

Праздник, который тебя не сдаст

Побег приурочен мною к Дню Рождения Главного Лукраедки – нашему важнейшему – судя по количеству выходных – национальному празднику. Лукраедкам предстоящая праздничная неделя тоже, естественно, по душе. Взявшись за руки, они ведут вокруг меня, изображающего не то Высочайшего именинника, не то осеннюю ёлочку, трогательный хоровод и поют: «Мы пришли надолго, мы пришли всерьёз!»

После этого лукраедского народного танца мы сидим в моей палате за праздничным столиком. Лукраедки накушались, расслабились, и их потянуло в исповедальный жанр.

«У вас в стране климат такой – подходящий. Нам хорошо в этой стране, она теперь нашей будет, – откровенничает Лукраедка Полуторный. – Я другой такой страны не знаю…»

«Где так вольно было б нам дышать», – заканчивает Лукраедка Двухсполовинный.

«Да вы не расстраивайтесь, мы поживём пока у вас, а как объедим всё, то дальше полетим», – пытается утешить меня Лукраедка Третий.

«И не надейся, никуда мы отсюда не улетим! – возражает Лукраедка Первый. – Во-первых, это непатриотично!»

Да знаю я, что никуда вы отсюда не улетите: там, дальше, может быть, уже и без вас всё объедено – другими разновидностями лукраедок. Но и жабы – ваши предки – в сей мир являлись навечно, как и прочие ваши пращуры – пёсьи мухи и саранча… Однако, новому времени потребовались новые – современные, более технологичные, не привязанные к одному лишь Египту – казни.

«А во-вторых, это разрушит страну, потому что только мы – её скрепы, только мы её и удерживаем в одном кулачище!» – радостно подхватывает Лукраедка Полуторный.

В смысле, в одном из всесокрушающих кулачищ Главного Лукраедки? Неужели прям сам додумался? Или цитирует кого-то рангом повыше?

«Так что не сдадим мы вас, не боись!» – утешает меня уже Лукраедка Двухсполовинный.

«А то хотите – айда к нам, примем как родного», – подмигивает мне Лукраедка Второй, который пока ещё добрый.

Он шутит, конечно, но по-доброму шутит: знает, небось, что таких как я не берут в лукраедки.

«Только я вот гляжу, он к нам не торопится. Но если тебе, к примеру, к ушам сейчас пару клемм подключить, сразу засуетишься. Спорим?» – не выдерживает Лукраедка Первый.

Спорить с лукраедкой – занятие бессмысленное, это всё равно как убеждать дерево в том, что оно деревянное. Куда практичнее светлой улыбкой встречать каждую из их долбореплик. Но и такие мои невиннейшие улыбки почему-то вызывают довольно потешный гнев Лукраедки Первого, который под этим соусом почти касается меня своим побагровевшим блином с ушами:

«А что это ты дерзкий такой?»

– С какой целью интересуетесь?

Замолк, соображает, как поприкольней ответить. Надо помочь, а то ещё его кочан от непривычной деятельности ка-ак лопнет! А я та-ак близко, что именно на меня и придётся основной удар.

– В служебных целях? Или в личных? От этого будет зависеть пространность моего ответа на ваш в высшей степени остроумный вопрос.

Натужно улыбается сквозь надутые щёки, но сделать ничего не может: мой язычок-то острее! Да и извилин у меня побольше будет. Но визжать от радости по этому поводу не приходится: чем больше у тебя извилин, тем меньше у тебя по факту степеней свободы и прав – в порядке декомпенсации, что ли – один из законов общества, основательно обгрызенноголукраедками.

«Скажи: в целях повышения надоя от здешних тёлок», – острит кто-то из лукраедок.

Ловлю себя на мысли, что почти перестал различать этих человекообразных существ, теперь все они для меня – по большому счёту, одна сплошная антропоидная масса неопределённого пола и возраста. А может, он/она/оно один/одна/одно всего и существует – допустим, в форме проекции моего подсознания на какую-нибудь изменчивую наносубстанцию – но нет, это было бы слишком, слишком замечательно, чтобы быть правдой. Они очень, очень даже материальны, но сделаны явно без любви из какого-то непотребства – а вот их химический состав надо будет проанализировать при первой же возможности.

Лукраедка Первый сопит, но на провокацию товарищей не поддаётся, а просто встаёт и молча выходит вон. Куды, куды вы удалились?! Похоже, я напрочь испоганил ему любимейший праздник своими хулиганскими выходками. И повинны в этом злодеянии, в первую очередь, я считаю, мои до неприличия извилистые извилины.

Однако, все эти хвалёные извилины пока не в состоянии ответить на один элементарный вопрос: чем же вас вывести, лукраедки? Думай, чёрт тебя раздери! Должно же быть какое-то средство, типа пестицида какого-нибудь лукрацидового подкласса, готов даже отказаться от любой из своих будущих Нобелевок в пользу создателя подобного чуда. Уверен, что решение будет простым и элегантным. Однако, мне оно неизвестно, а временами и вовсе кажется, что изящных решений в таком деле ждать не приходится, никто не спустит их сверху, никто не породит изнутри.

Что же до вас, господа низкоранговые лукраедки, – а что это вы покидаете меня не прощаясь, праздник ведь только начался! – то мелковато вы плаваете и высшей меры выведения заслужить пока не успели. Можете расслабиться покамест – да вы и так уже порядком расслабились. Но только не думайте, что я предлагаю не наказывать вас совсем. «Предлагаю» или «предполагаю»? «Предполагаю» лучше, конечно. А наказаны вы будете показательно: мы пересадим вам отсутствующий орган – совесть, – и бичуйте ею сами себя на здоровье. Как пересадим? Ну хорошо, не пересадим, а взрастим – где-нибудь в гиппокампе, взрастим с помощью обязательного чтения того, чем я усеиваю листы бумаги. Чтение моих стихов про себя и вслух плюс их прослушивание в моём исполнении в течение, скажем, месяца – думаю, этого будет достаточно для формирования совести у самых отмороженных лукраедок.

Не все мои эльфы одинаково безупречны

«Заказывали – получайте!» – с этими словами сияющий Рафаэль разворачивает передо мной своё новое творение, и у меня темнеет в глазах. На полотне – Мария, обнажённая Машка, и ничего более – ни чертенят, ни ангелов, только она, сияющая в ночи, и звёзды вокруг её тела. Только она и другие звёзды.

Я ждал от тебя шедевров, но в несколько иных жанрах. Эй, а ты адресатом, случаем, не ошибся? А предназначалось ли это для моих глаз? Или ты, как и положено гению, всё перепутал? А ещё интересно, была ли то бесстрастная фиксация натуры или же плод твоей безграничной и беспардонной фантазии? Похоже, что первое: я уверенно опознаю́ её грудь, потому как левая чуть поменьше правой. Бёдра, вроде, чуть пошире, чем были, но этот дурацкий кусок марли между ног мешает рассмотреть тамошний причесон и идентифицировать его с Машкиным фирменным.

– Сарданапалия? Похожа!

«Узнал? Она самая!»

А откуда ты знаешь Сарданапалию? И откуда ты знаешь, что она похожа на Машку, если даже я этого до сих пор не знал? Или это ты так неостроумно шутишь, еще несмешнее, чем я?

– Неужто она сама и позировала?

«Да нет же, конечно, позировала не она».

Ну говори же, наконец, правду, что ты тянешь тигра за хвост?!

– И кто же тогда позировал?

«А ты сам проинтуичить не в состоянии?»

– Ещё как в состоянии, но мне интересна твоя – авторская – версия.

Ну говори, же! Ну сказал бы, что ли, что просто писал по памяти свою Форнари́ну¹⁶, которая, конечно, чем-то смахивает на мою Форна́рину, но именно что смахивает, моя-то лучше – и не только потому, что она моя!

«Тогда лучше Ник-Сона порасспрашивай, вот уж кто сможет расписать тебе всё в подробностях, вот уж кто мастер трёпа на альковные темы».

Оп-па! Это такая гениева наивность? Или точный выпад, поражающий сразу двоих соперников? Тогда получай ответный – не менее точный!

– А чепчик на лобок ты ей зачем нахлобучил? Я милых узнаю́ не по походке. Скажешь, Ник-Сон на чепчике настоял?

«Ну так ты уже сам всё знаешь».

– Ладно, понял, придётся трясти Ник-Сона.

– Ник-Сон или как там тебя?

«Зовите меня просто: товарищ майор», – ухмыляется Ник-Сон.

– Я буду звать тебя Трам-Пам-Пам-Соном.

«Сойдёт».

– В таком случае я буду звать тебя Ник-Соном.

И этот милый американский акцент, с которым он изъясняется на великом и на могучем, и это стойкое неприятие метрической системы мер и весов и кучи прочих маленьких радостей, кои измыслило человечество за пределами англосаксонского мира, всё говорит о том, что никакой он не Трам-Пам-Пам-Сон, а самый что ни на есть Ник-Сон.

Ник-Сон – существо меркантильное. Я извлёк его из небытия и предоставил возможность вновь оказывать влияние на судьбы мира – пусть и опосредованно. Казалось бы, чего ещё можно желать в его положении? А он всё-таки взял, да и возжелал, да ещё моего, сокровенного.

– Ну давай, Ник-Сон, рассказывай.

«О чём вы повелеваете мне вести рассказ, о мой господин?»

Да он, скотина заморская, издевается!

– О твоей кобелиной жизни, половой ты гигант! Давай, хвастайся, пока есть такая возможность.

Бывший Трам-Пам-Пам-Сон краснеет, потом бледнеет, потом выдавливает из себя:

«Поверьте, мне есть чем похвастаться, но я, уж позвольте, не стану этого делать, я всё-таки какой-никакой, а джентльмен».

Я отпускаю его вялым движением руки. Сегодня ты прав, чёртов эльф, сегодня твоё достоинство оставило моё далеко позади, а устраивать с тобой новый забег накануне побега было бы неразумно. Потом посчитаемся.

Трам-Пам-Пам-Сон наносит ответный удар

Но Ник-Сон сегодня явно не желает с нами просто так расставаться, он, видимо, уже оборзел настолько, что сам будет теперь решать, когда ему сподручнее удалиться.

«А вы не желаете уточнить одну маленькую детальку? Помните, как он подпускал туману в свой так называемый портрет лукраедки? Поднапускад столько, что можно было подумать, будто лукраедок он ранее не то что не рисовал, а даже не видывал! Ну что, сам всё нам расскажешь или мне…»

«Нет, лучше пока отдохни: ты же не сможешь вновь не соврать по привычке. Да, был и в моей жизни небезупречный, скажем так, эпизод. Но я максимально дорого за него заплатил уже – заплатил жизнью».

«Красивая сказочка для умственно небогатых. Ты, смею надеяться, нас с хозяином к таковым не относишь? Тогда говори по сути, а не пудри уши громкими трескучими фразами».

«Ты нетерпелив как жеребец, почуявший течку у тараканьей самки. А суть в следующем: это я их, лукраедок, и создал в один не очень прекрасный день. Создал, чтобы выправить дисбаланс, который из-за меня ж и возник. Ныне имею все основания полагать, что возник он только в моей голове, но сделанного тогда сегодня уже не замажешь».

«Подробности в студию!»

– Не тереби его, дай сгруппировать мысли и чувства, хотя последние тебе, скорее всего, неведомы.

«В ту ночь я закончил лик Преображённого Господа. Если вы видели то, что впоследствии назвали Преображением, вы не могли его не …»

– Да, я помню это лицо, оно освещало мой путь и в ясные, и в самые чёрные дни – тогда, когда мне ещё было куда идти. Сейчас же я не менее, если не более, запал на твою Мадонну В Кресле.

«Потому что она – копия твоей Марии. Как и моей Маргериты».

«Вот здесь я готов поддержать вас обоих – благо, у меня две руки!»

«И ещё большее благо, что только один рот. Итак, возликовав от содеянного, ибо оно казалось мне совершенным, я забылся то ли в полусне, то ли в полуяви. Вероятно, я тогда уже был безнадёжно болен, и это болезнь взбаламутила картину моего мира, это она застила мне глаза пылью сомнений во всём, что я сделал в жизни, и это она надула мне в уши тяжёлые как саркофаги слова. “Всё так умильно, умиротворённо и благостно в твоих артефактах, но вся ли правда о сущем так благостна, умиротворённа, умильна?” – это было сказано басом. “Тебя и таких как ты всегда тянуло, как пчёл, на сладкое, а кто за вас испробует и выразит красками горькое, кто выпьет за тебя и изобразит отраву?” – это было произнесено дисконтом. “Кто влезет в шкуры всех подлостей и гнусностей этого мира, чтобы представить их нам с холста как живых?” – это было пропето меццо-сопрано. И тут в дело снова вступил бас: “Ты вот изобразил Господа – чистенького, просветлённого, сияющего, а кто нам явит Нечистого, оскверняющего своим присутствием нечистоты? Капрони? Декозлов? Пушкин?”».

«Ну, допустим, про Пушкина ты загнул. И про Декозлова загнул».

«Допустим. Чтобы проверить, насколько вы внимательно внимаете мне, насколько вы вообще меня понимаете».

«Да где уж нам?»

«Не скромничай, не то так и будут тебя дурачком считать. На чём я остановился? Вот сбил ты меня. Ах да, бас. Он заявил ещё – предупредил, скорее, что нельзя явить миру истинный облик Спасителя без того, чтобы тут же не изрыгнуть что-нибудь настолько же отрезвляюще непотребное, насколько Он совершенен, иначе всё живое ринется к свету в указанном мной направлении, сбивая и топча ближнего своего. А дисконт добавил: указавши дорогу к свету, будь добр указывать и обратный путь, к мраку. А меццо-сопрано предупредило: тебе осталось тридцать семь часов, тридцать семь минут и тридцать семь секунд на всё про всё. И бас вынес мне приговор: успеешь – значит мир после тебя пребудет – как и был – равновесным, не успеешь – значит навсегда останешься виноватым в том, что он сорвался с катушек».

«То есть тебе предложили совершить обнуление – плюс на минус».

– И тебе пригрезилась – ну или была явлена – лукраедка!

«Точно! Я сразу понял: это оно, то самое – квинтэссенция всего, что я не любил в этой жизни! Я писал его взахлёб, прерываясь только на то, чтобы сплюнуть от омерзения. Когда левая рука не могла уже держать кисть, я помогал им обеим правой. К утру всё было готово, но только жить после этого стало решительно невозможно, и жизнь без сожаления вскоре рассталась со мной».

– Ты самоисчерпался. На какое-то время.

Чтобы изобразить эдакое без тяжких последствий для психики, надо было быть Босхом, а никак не Рафиком.

«Да, я чувствовал себя пустым, как мир до Большого Взрыва, как будто меня вывернули наизнанку, высосали все соки и выбросили за ненадобностью полыхать горячечным пламенем».

«Зря вы, хозяин, говорили, что мне неведомы чувства: я аж прослезился! Спешите видеть: Трам-Пам-Пам-Сон рыдает как какой-нибудь сентиментальный Крокодайло!»

– Да, дорого ты заплатил за свою, как ты её, по-моему, назвал, оплошность, дорого заплатило и человечество, обменяв гения на гиперплодовитую нечисть, а во сколько обойдётся очищение мира от этой заразы с помощью клизмы или ударной дозы слабительного, боюсь, нам сейчас не скажет никто – даже КССР с Польской Милицией.

«Не могу всё же сквозь рыдания не добавить, что без жертвы чего-то нестерпимо для всех для нас важного здесь уже обойтись, к глубочайшему моему сожалению, не получится».

– Имеешь в виду себя? Только такая жертва будет для каждого из нас нестерпимо важной.

«Ах если б! Если б моей скромной персоны было достаточно, то, верите ли, хозяин, ни секунды б не колебался!»

– Верю, верю, сам такой: с кем поведёшься… Но остаётся непрояснённым интересный вопрос: как сумел наш довольно-таки плоский и, скорее всего, малоподвижный монстр вырваться на волю и так основательно на ней обжиться и закрепиться?

Без мази да в грязи

«Готов, отрыдавшись, поделиться накопленным – в меру моих скромных накопительных способностей, конечно, – знанием. А если и привру по привычке, то есть тут кому меня поправить. Жил некогда в столице Папской области Вечном городе Риме алхимик по прозванию Алессандро Капрони, он же Аль Капроне».

– Слово «капрон», случайно, не от него произошло?

«Нет, от него, скорее, произошли вы, хозяин».

– Я так и чувствовал, что без меня здесь не обошлось.

«Так вот, сей незадачливый Аль Капроне был озадачен поисками не монструозных лукраедок и даже не капрона, а всего-то-навсего банального золота».

– Вангую, вернее, декозлюю, что ничего у него не вышло. А ты его знал, Рафик?

«Я был наслышан о нём, но лично не знаком».

«Зато его хорошо знала твоя Форнарина. Спокойно, спокойно! А то возьму и умолкну – и домысливайте тогда всё сами. Итак, они были знакомы. Ты посвящал ей свои холсты, а он посвящал ей свои реторты. Какое из посвящений казалось ей более увесистым, не знаю, не готов свидетельствовать в чью-либо пользу. Но я бы на её месте предпочёл богатого и знаменитого красавца какому-то мутному сморчку».

– Ха, мой предок тоже напоминал сморчок?

«А вот здесь мы с капралом дружно бросимся вам возражать: нам бы с ним вашу мужскую неотразимость!»

«Редкий случай, когда я склонен с ним согласиться».

«И тем не менее, несмотря на все наши совокупные достоинства, лукраедка уплыла к Капрони. Ты ведь отписал её Форнарине?»

«Ничего я никому не отписывал, я просто указал ей на свёрнутый холст и попросил не разворачивать до моих похорон».

«Тем самым ты только раздразнил её любопытство. Уверен, у твоего смертного одра она частенько бросала украдкой свой любознательный взгляд в сторону таинственного рулона с надписью “Моей Маргерите”».

«Хочешь сказать, она с нетерпением ждала моей смерти?»

«Отнюдь. Она была безутешна. Ну или почти безутешна, ведь ты сумел подсластить свой уход внушительной дозой посмертных подарков, а верный Аль Капроне, со своей стороны, готов был морально поддержать её в критическую минуту. Думаю, ему не составило большого труда убедить свою опечаленную подругу в необходимости своего присутствия при вскрытии загадочного свёртка. Увиденное шокировало их обоих, но изворотливый ум Капрони тут же подсказал ему, как оптимально распорядиться обретённым сокровищем. Если ему удастся оживить эту гадину, выписанную весьма натуралистично, и научить её с шипением вставать на дыбы, то никакого золота в поте алхимического лица больше добывать не придётся: его – золото – в качестве задабривающих подношений отныне будут привозить возами новоявленные вассалы в количествах, не снившихся даже Крёзу».

– Оставался сущий пустяк: вдохнуть в неё жизнь.

«Вот именно. Но здесь нашего героя подстерегла неудача. То ли живописец был недостаточно убедителен, то ли алхимик недостаточно трудолюбив и псевдонаучно подкован… Ничего не вышло и у его с Маргеритой наследников – алхимиков ещё более незадачливых, чем основатель рода».

– Я понял, что шарлатанство – это призвание, которое в нашем роду обречено переходить от отца к сыну.

«Последний представитель славной трудовой династии перед отъездом в Испанию, в Саламанку, где он, пожертвовав целое состояние на благое дело, принял постриг в доминиканском монастыре Св. Стефана и получил имя Эстебан и фамилию де Карбон или же де Каброн – вечно их путаю, – уступил злополучный холст буквально за пару сольдо некоему Джузеппе Бальзамо – вам он больше знаком как граф Калиостро. Картина сопровождала Его Самозванное Сиятельство в скитаниях по Европе, пока не оказалась в России, где, наконец, почувствовала себя как дома. В один далеко не прекрасный день граф обнаружил, что полотно не содержит ничего, кроме… Как это там у вас называется?»

«Грунта?»

«Вот-вот. Гадина благополучно соскользнула с холста прямиком в санкт-петербургские болота, где и затаилась до поры до времени – ждать ей было не привыкать».

– А я-то надеялся, что мои предки внесли более весомый вклад в развитие лукраедства.

«Увы, из них даже монахи-то получались недоделанные: ни один из них так и не смог устоять перед главными мирскими соблазнами, хотя именно благодаря этому ваш род и протянулся тонюсенькой ниточкой сквозь века. Но я не стал бы исключать и того, что многолетние потуги Аль Капроне и его наследников-алхимиков всё-таки не пропали даром…»

– А зарубежные разновидности лукраедок откуда взялись? Отслаивались понемногу с холста от тряски, пока Бальзамо колесил по Европам?

«Вопрос понятен, ответ – не очень, беру тайм-аут. Но что-то наш менестрель холста и кисти приуныл, несмотря на свой неоспоримый вклад в расширение биоразнообразия планеты. Бьюсь об заклад, что не судьба соплеменника-самозванца, лишившегося занимательной диковинки, тому виной. А что же? Неблагодарность потомков, не удосужившихся даже памятник водрузить спасителю человечества, где-нибудь в точке всемирного равновесия, – угадал?»

Рафик действительно казался мрачным как Калиостро, только что обнаруживший досадную пропажу, и, похоже, ему уже нечем было ответить на новую колкость Ник-Сона. Я так и не пришёл тогда к нему на помощь, испытывая некоторое даже злорадство от того, что романтические струны его души были в тот день надорваны так же безжалостно и молниеносно, как п моей, – вероломной, но мастерской игрой на них наших с ним Форнарин.

Я выхожу из моды, чтобы войти во что-то более важное

Предпоследняя ночь перед «делом»: эльфы желают мне успеха, только успеха и ничего кроме него же, успеха. Я слушаю их вполуха: мне нужно выспаться, поэтому прощаюсь со всеми по-быстрому. А вот Рафаэль так и не явился: наверное, всё ещё на больничном как лицо, травмированное компроматом на свою Маргериту, а может, уже сублимирует свою травму в среднемосковский пейзаж.

И тут среди ночи я вдруг попадаю под холодный душ: женщина ты моя, которая давно уже не моя, ты готова пожертвовать ради меня слишком уж многим – и это в наш-то практичный век! Стою ли я такой жертвы? Убеждён, что стою, но не убеждён, дрожа под холодным душем, что в этом убеждена ты. Какая-то очень влиятельная инстанция должна бы прикрыть в этом деле тылы, если что-то пойдёт не так, а ведь оно никогда не проходит так. И эта версия многое ставит на свои места, но порождает немало вопросов, которые потихоньку перекрывают поступление холодной воды. А вот и краники с горячей водой, два краника, два источника наслаждения – два твоих глаза. И либо я ничего не понимаю в людях, либо только этим глазам и нужно верить, тем более что обещают они как минимум пару часов потерянного, казалось бы, навсегда полноформатного рая вдвоём в эпоху, когда стандартный рай обычно умещается на нескольких чипах. Тем более, что и терять-то мне нечего: вон, даже цепь – и ту потерял, спасибо моим новым хозяевам!

Но с утра ощущается какой-то застой, не соответствующий торжественности переживаемого всеми нами момента: никто не будит меня и, более того, никто не ломится ко мне на приём. Кроме старого верного Первого Лукраедки, кивающего в сторону пустынной приёмной:

«По ходу, ты просто вышел из моды».

Угу. Глубокая мысль; ты думаешь, что, вооружившись ею, возьмёшь надо мной реванш? А не проще ли, любезный лукраедка, предположить, что все просто решили использовать каникулы по полной программе релакса? Но спорить с лукраедкой столь же продуктивно, как мериться с баобабом, у кого длиннее и толще. Естественно, у меня и длиннее, и толще, но убеждать в этом баобаб, уверен, придётся долго – пока он, скрепя сердце и скрипя ветками, не признает мою правоту.

– Мода – явление волнообразное. Предлагаю немножко потерпеть: пройдёт лет двадцать – ничтожный по историческим меркам срок, – и я снова окажусь на гребне.

И уже следующее событие – государственной важности, между прочим! – подтвердило, что я ещё не списан в запас: сами Лукраедка Четвёртый изволили ко мне пожаловать! Они смотрят на меня загадочно с неимоверных высот занимаемого положения и морального превосходства. И они здесь явно не за тем, чтоб поздравить меня с Днём Рождения Вождя. Прознали, никак, о побеге? Или заранее о нём знали – и даже дали сиятельную отмашку?

«У меня для вас – целый пук новостей. Сначала плохая: в городе – в зоне нашей с вами ответственности – действовала не одна сотня вредителей, диверсантов, заговорщиков и прочих предателей и врагов. А вот и хорошая новость: все они выявлены! И уже задержаны – ну за некоторым исключением. А теперь самая замечательная новость: они выявлены благодаря работе вашего маленького подразделения, и в том числе вашей лично! Вы здорово поработали, но расслабляться рано, и я ставлю перед вами очередную задачу: приготовиться к наградам, новым званиям и чинам. Но не зазнаваться!»

Сильно! На дезу, вопреки обыкновению, не слишком похоже. Пук новостей зачётный – но, скорее всего, с недоговорками. Одних зацапали, зато другие, благодаря такому, в общем-то, обыденному в наших краях – в нашей зоне ответственности – оперативному мероприятию, сумели продемонстрировать Вождю свою сверхполезность. Холуйству склизких мы сложим оды!

– Уверен, что справимся, хоть и непросто придётся!

Значит, как я и предполагал – иногда предполагал, если быть до конца честным, – с самого начала я был просто приманкой. Всё, что мне рассказывали мои незадачливые визитёры, тщательно и пристрастно анализировалось, и из всего делались далекоидущие выводы. Ну или почти из всего. Задержаны за некоторым исключением – значит, с учётом неизбежных приписок, кто-то всё-таки сорвался с крючка. Хоть бы Мария; впрочем, я бы, наверное, узнал, если б её замели. И хоть бы Форнарин. И хоть бы Хохотушечка. И хоть бы Федя. Да, и Кирилла мне было бы жалко, остальных – в расход, туда им и дорога, здесь мне не в чем себя упрекнуть, пусть одни лукраедки пожирают других, пусть хоть все друг друга сожрут.

«А теперь самая плохая новость: наверняка у них остались недовыявленные сторонники, которые только и мечтают отомстить тому, кто, по их мнению, сыграл в их неурядицах ключевую роль, тому самому, кто делал заведомо неверные предсказания. Так что, как ни верти, теперь мы – ваш единственный спасательный круг в океане смертельных опасностей».

Лукраедка Четвёртый не устаёт удивлять меня образностью своего мышления. Может, он и не лукраедка вовсе? Может, он наш разведчик? И именно поэтому он решил назваться так банально – Перегаров Пантелеймон Пантелеевич. А я бы на месте тов. Перегарова П. П. ловил этих недовыявленных на себя как на живца, но подсказывать ему эту мысль я, конечно, не стану. Да он бы и сам её давно уже придумал, эту мысль, если б действительно кого-то ещё недовыявил.

– Коли я сыграл во всём этом столь важную роль, значит, мне тоже полагается награда?

«Я же сказал: готовьтесь, я включу вас в перечень награждённых».

– А могу я просить в качестве награды о проявлении снисхождения к одному из… Так, ладно, а скажите, кто самый высокопоставленный из арестованных?

«Формально из всех задержанных самыми важными являются пара вице-премьеров – их взяли сегодня ночью».

– Значит, никто из преемников не пострадал? Ну тогда просьба снимается. Тогда я жду реальных наград – таких, чтоб даже Юрий Анатольич и Николай Иваныч обзавидовались! И чтоб Максим Сергеич обзавидовался!

Получайте, суки, в ответ мой новый камешек с пылу с жару. Первый камешек всё же, видно, где-то тихо почил: что-то я тогда недоучёл, недодумал по малолетству. Зато второй, запущенный уже более умелой рукой и в более удачном месте, имеет все шансы попасть не в одно, а сразу в несколько яблочек, и хотел бы я видеть, как вы там все завертитесь, выуживая разные нехорошие смыслы из моих бессмысленных слов. Не получится со вторым камешком – переживу и запущу третий.

А пока спать, да здравствует вторая беспробудная ночь: мне нужны будут завтра силы завершить задуманное. Ну или задумать что-нибудь новое, если старое задуманное завершаться не пожелает.

Путь к свободе устлан прелыми листьями

Среди ночи случайно вспомнил про свои клятвы/заклятия/проклятия, которые давно уже не повторял, а ведь грядущий день не имеет права потеряться в истории! Сумел придумать такой вариант: лукраедки должны быть помещены в террариум, и пусть там друг другом закусывают! Но провижу на многие годы вперёд, как на пути такого рода справедливейшего возмездия зоозащитники грудями встают, – а ты тут из-за них клятвопреступником становись!

Нас утро встречает прохладно, как неродных. А точно ли это утро триумфа, а не провала? Будет ли Марии в это утро вообще до меня? А если будет, то сумеет ли она до меня добраться?

Но всё оказывается и сложнее, и проще, чем представлялось нашим с Машкой воспалённым фантазиям.

Что касается чёртова гения, то он так и не появился со своими тубусами и моим итальянским паспортом на красивую фамилию Антисанти, но мы обошлись и без его халтуры, и без Машкиного чемодана.

Итак, Машка – без чемодана – влетела и привычным движением залепила Глаз, затем сняла с себя куртку – и под ней оказалась ещё одна куртка, затем сняла с себя джинсы – и под ними оказались ещё одни джинсы, затем… Нет, кроссовки она снимать не стала, вместо этого она достала из карманов кеды и бросила: «Одевайся, и не забудь взять то, что нельзя оставлять этим». Уж не друзей ли моих-лукраедок она так презрительно именует «этими»?

– Ты не видишь, где мой правый носок? А, вот он.

Она сосредоточена и деловита, на меня не смотрит: значит, по ним шарахнуло, да и не могло не шарахнуть.

– Мне рассказали вчера о праздничном подарке вождю.

«Кто-то подарок преподносил, а кто-то и сам стал подарком».

– Тебя, слава богу, не тронули. Да, ведь не тронули? Их что, женщины не интересуют?

«Ещё как интересуют. Но в другом ключе».

– А твой сильно пострадал?

«Пострадал, но несильно».

– Я не хотел.

«Я знаю. Пошли. Они там на радостях пили всю ночь…»

– … И теперь видят сладкие сны о новых звёздочках, доходах и должностях.

Друзья ночей моих суровых, спящие лукраедки беззащитны как люди. И пусть пока себе дрыхнут, да продлятся их иллюзии ещё на часок-другой, да будет их кому покарать потом за раздолбайство и безалаберность. Оковы тяжкие падут – на ваши пнеобразные головы. Прощайте, путы, прощайте, скрепы!

Со мной же – мои исписанные-переписанные страницы и старый проверенный карандаш. А теперь ещё и Мария плюс подаренная ею свобода минус отнятые лукраедки! Но я не забуду про вас на воле – вот дайте только до неё дорваться! Изучив так капитально изнутри ваши внутренности, я займусь теперь снаружи вашими оболочками, чтобы с помощью одной-двух шпилек сдуть вас до истинных ваших размеров – размеров кровососущего гнуса – и да прихлопнут вас все, кого вы так самозабвенно гнобите!

Классная тачка! И она вся такая красная-красная! И стоит, небось, дороже, чем десяток таких как я сможет заработать за всю непутёвую жизнь! Тебе подарил её муж, твой анти-я? Как он, должно быть, любит тебя! Безумству щедрых поём мы песню! Или коварству щедрых хулу возносим?

Прекрасная машина, и только ты, Машка, в состоянии её затмить. А третий – потасканный и истрёпанный – тут, получается, вроде как лишний. Нет, и меня приглашают внутрь!

Такие как ты, Машка, женщины – вот истинный движитель прогресса, монотонно, без рывков и революций продвигающий махину человечества прочь от тёмных времён – к светлому лику Рафаэлевского Спасителя. И да свершится, наконец, то, о чём мечтали миллионы невольниц чести: да воцарится матриархат – хотя бы на нашей одной седьмой части суши! Тогда б я на законных основаниях стал твоим вторым мужем, и твой первый официальный – который Форнарин – содержал бы тебя, а я б тебя трахал – мы бы так с ним распределили наши труды на благо семьи.

А ты бы читала мне сплетни вслух, одной рукой держа руль, а другой путешествуя по смартфону – прям как сейчас.

«Плохие новости – вон, в одном из каналов пишут: Крокодайло арестован за драку на улице, – эх, надо было дать им отбой! – а Ник-Сон убит: не хотел сдаваться живым».

– Вот гордая натура! Но может, врут ещё… Да скорее всего врут: так, с жертвами, новость вкуснее пахнет. А Польская Милиция?

«Не знаю. Попробуй связаться с ней сам».

Польская Милиция сдержанно относится к Машке: у неё своя, ченстоховская, версия Матки Боски.

– А с Рафаэлем мне тоже самому связаться? Или через тебя теперь будет … корректнее?

«Ну о чём ты сейчас только думаешь? Нашёл время!»

– Судя по твоему ответу, от коего дыхнуло на меня страстью, ты уже успела наставить мне с ним – ну пусть не рога, но рожки.

«И этого человека называют провидцем! Рафаэлю не до меня в принципе: он пишет каких-то тварей – и почти беспробудно».

– Какая жалость, что он так занят, да? Главное, что не моим паспортом и не московским пейзажем. Но с кем-то ты всё же трахалась, уж слишком хорошо я тебя знаю и чувствую! Не с Польской же Милицией?! С Ник-Соном? Угадал?

«Если тебе так хочется – считай, что да».

– Я понял, если б ты изменила мне с Рафаэлем, – я бы сам тебя с ним оброгатил, не будь я таким твердокаменным, таким упёртым гетеросексуалом, – я понял бы с кем угодно, за исключением – так уж совпало – Ник-Сона, да будут облака ему пухом! И ладно б ты изменила только мне, но ты нанесла незаживающую рану бесценному для меня существу – Форнарину-Замухрышкину Первому! Ну что ты молчишь – ведь вы такие все говорливые, когда от вас ждут хоть чуток молчания!

«Извини, захотелось».

Она немногословна сегодня. Немногословная, а нам надо так много рассказать друг другу, выведать друг у друга, выпытать друг у друга. Но хоть не отпирается – и за это её нельзя не уважать.

– Да, хотелкой управлять непросто, но надо начинать учиться. А пока – привет члену Ник-Сона. Увидишь его ещё раз – передай, что его хозяина я заменю на Жучку. И тебя заменяю на Жучку, пусть Жучка меня дальше везёт! Жучка, ау! Жучка! Косточку, небось, где-то прикапываешь? Вот так ты и проворонила свой исторический шанс.

Могла бы хоть что-нибудь придумать в утешение моему самолюбию, забившемуся в левую пятку, что-то типа «ну он же виртуальный насквозь – виртуальнее не бывает!» или «ты же был недоступен, а мне так хотелось тебя или хоть что-то хоть как-то хоть чем-то связанное с тобой…», или даже «ты вправе развлекаться с Хохотушечкой как тебе вздумается, но и мне есть чем тебе ответить…»

«Жучка оказалась умнее, чем ты о ней думал».

– Помнишь, как в осеннем парке лет сто назад ты наступала на хрустящие листья? «Вот так же и меня, – подумал я тогда, – ты возьмёшь когда-нибудь – и раздавишь. Раздавишь и не заметишь».

«Он рассказал мне за это, что за история связывает меня с Рафаэлевской Булочницей».

То есть это не он тебя соблазнил, и это не ты его соблазнила, и это не вы соблазняли друг друга наперебой, а это ты выжимала из него информацию при посредстве самого популярного и эффективного из своих инструментов? Это же меняет всё дело, теперь я просто считаю себя обязанным запустить во все мыслимые и немыслимые инстанции ходатайство о представлении тебя к ордену Св. Феликса Третьей Степени! Не забудь напомнить, когда доберёмся до места. Ну так что же у тебя общего с Булочницей-то? Молчишь? Ладно, мы зайдём с другого конца!

– Сарданапалия – красивое имя.

«Скорее странное, чем красивое».

– Оно пошло бы тебе.

«А мне любое пошло бы, не находишь?»

– Ещё бы не находить! Нет, не нахожу! Думаю, что имя Ганнибал тебе бы не подошло ни капельки.

Ты явно о ней раньше не слышала. Тогда почему же вы так похожи, если похожи? Вот же Рафик – вбросил дезу и убежал всяких там тварей писать, а мне теперь разбираться. А я и не буду разбираться! Если вы все надеялись поссорить меня с Машкой, то зря: я больше с ней не поссорюсь! Никогда! Достаточно и тех ста пятидесяти или двухсот пятидесяти ссор, что связывали нас прежде. Никакая новая ссора уже не сделает нашу связь крепче!

– Останови машину, побег наверняка уже раскрыт, и они ввели какой-нибудь ядрёный суперплан типа «Стального зажима», «Бульдожьей хватки», «Волчьего капкана» или «Челюстей аллигатора», и нас вот-вот раскусят, настигнут и перекусят.

Хоть ты и говорила, что это не побег, ибо побег совершается только из мест лишения свободы, из-под ареста или из-под стражи, они-то могут этого и не знать и ринутся в погоню по юридической неотёсанности своей!

«Я парковала машину в том месте, где вроде бы не было камер, но хочешь – остановлю, пожалуйста. Пойдём, прогуляемся по этому лесопарку».

– Как холодно! Я отвык от того, что на улице бывает настолько холодно.

«Ты засиделся за пазухой у … – у кого ты там засиделся за пазухой? – добро пожаловать в наш остывающий мир».

– Что это за птица так громко и красиво поёт?

«Ворона?»

– Да, похоже, ворона. Снова осень. Или это всё та же осень?

«Это снова всё та же осень».

– Смотри, какая куча ароматных, чуть прелых листьев. Она величественна почти как пирамида инженера Голода, фараона Хеопса или змея Кукулькана¹⁷. Представляешь, сколько гастарбайтеров нагнали сюда злые жрецы из РЭУ, чтобы навалить эдакую кучу? Иди же сюда.

«Нас кто-нибудь увидит».

– Да пусть завидуют. Иди ко мне, скажи звенящим от желания голосом: «Oh, my horny honey!¹⁸». Сумерки ведь уже, а скоро совсем стемнеет, и мы останемся только втроём: ты, я и эта ароматная куча чуть прелых листьев. Давай войдём с тобой второй раз в почти те же самые листья.

«Ты точно уверен? Я, может, тоже уверена, но поймать-то могут тебя, беглеца, а не меня, даму с безупречными документами».

– Да чёрт с ним – с этим мной! Иди сюда. Я накопил за эти годы без тебя столько желания, столько семени, что его хватит…

«Интересно, как тебе это удалось: ты ведь рассказывал мне об очередях из своих поклонниц…»

– Я заливал по-чёрному, поскольку жил всё это время практически в чёрном теле. Поэтому я думаю сейчас лишь о том, как бы мне не затопить тебя. Мы ведь найдём, чем предохраняться?

«Мы не будем предохраняться».

– А если?

«И пусть».

– А если?

«И тоже пусть».

– Что ж, одним Сигизмундычем больше, одним меньше…

«Одним Сигизмундычем больше».

– Я хочу ещё, – сказал я через полчаса, а может, через час, а скорее даже, через полтора часа.

Надеюсь, Машка, вспоминая это, будет говорить «через сутки».

«Я тоже хочу ещё. Я так этого хотела. Что не остановилась перед твоим похищением».

Вот, наконец, и выяснилось, зачем ты меня похитила: чтобы превратить в секс-раба!

«В машине нам было бы теплее…»

Машина – это маленький замкнутый мирок, это скованность без цепей. А здесь – природа, в лице этой кучи. Здесь нашли, наконец, друг друга, здесь встретились лицом к лицу ты, я и природа, и каждый из нас троих не ударил этим лицом в грязь!

– Я не сумел в итоге тебя согреть? Тогда иди в машину одна и уезжай домой, а меня оставь здесь, на этой тёмной и мрачной куче. А ведь совсем недавно она, помнится, была такой жёлтой и жизнерадостной…

«А я вот думаю, она как была, так и осталась жёлтой».

– Ты уверена? Значит, и я в этом уверен, я соглашусь с тобой, даже если ты обзовёшь её розовой.

«Я, правда, начинаю замерзать».

– По правде говоря, я тоже. Пошли. Надеюсь, нашу красную радость не угнали.

Растворённая в полуночном солнце

Теперь главное – не заснуть в этой тёплой-претёплой машине. Но ты не спишь, ты что-то заливаешь по телефону Форнарину и мчишь меня куда-то сквозь тьму в тебе одной известные палестины – и я даже не хочу знать, в какие.

Ну вот сказка и кончилась – по крайней мере, для меня. Фары высвечивают мини-шлагбаум, преградивший въезд на лесную дорожку.

– А я бы так и ехал с тобой… Что это? Китеж?

«Вон там, за лесом, километрах в десяти – граница».

В десяти – так в десяти. Граница – так граница. Какая скажешь. Скажешь канадская – будет канадская. Да хоть камерунская. Я всегда ей верил – верил больше, чем себе самому, и никогда ещё об этом не пожалел. Канадская Советская Социалистическая Республика! Отставить приветствие, отставить гимн! Ты въехала, куда нас занесло? Давай-ка, подключайся, организуй нам приём на той стороне, только блэкаут из-за нас, пожалуйста, не устраивай!

– Так осталось совсем чуть-чуть! Погнали! Если ты не в силах идти, я готов нести тебя на руках.

«Я должна вернуться. К моему. Суженому», – последнее слово она произносит с неподражаемой интонацией.

– Я – твой суженый! У тебя не может быть другого суженого. Я осуждён на тебя, я присуждён к тебе пожизненно без права на условно-досрочное освобождение. Хотя, конечно, я понимаю: такую машину нельзя бросать где попало.

«Гизя, если бы… Отсюда тебе – вперёд, а мне – увы, назад. Но я хотела бы…».

– Мы не можем – наша с тобой единая сущность так вот просто не может вдруг разлететься в разные стороны! У нас одна дорога – вперёд и вместе!

«В следующий раз».

– Точно в следующий раз? Тогда я возвращаюсь в свою каморку с решётками на окне, чтобы он – этот раз – случился, и ты ушла, наконец, вместе со мной.

Увы, она слишком хорошо меня знает, она слишком хорошо понимает, когда моим словам можно верить не до конца.

«Мне действительно пора, Форнарин терпелив, но и его терпение имеет предел. И ещё я попробую помочь Крокодайло».

– Он сдаст тебя на первом же допросе!

«Не думаю».

– А ты подумай. Надеешься на свои чары? Может, ты и права. Ещё увидимся? Увидимся ли мы ещё?

«Не знаю. Надеюсь, да».

– Ты думаешь, я смогу без тебя жить?

«Жил же ты как-то без меня семь чудесных последних лет».

– Вот именно, что жил «как-то». Ну хорошо, допустим, смогу. А как сможешь без меня жить ты – тебе-то, небось, посложнее придётся?

Конечно, смогу, да и ты, в конце концов, сможешь. Одиссей вон жил без своей Пенелопы вообще двадцать лет – и ведь дождался, в конце концов! И я тебя дождусь.

«А это мы скоро узнаем».

– Заведёшь вместо меня пёсика, назовёшь Сигизмундом Амадеем? Да?

«Нет, пёсика я заводить не планирую».

– Ну и пёс с ним, а то бы пришлось делить тебя с ним по-братски. И всё же тебе будет лучше, чем мне: у тебя будешь ты. Ты всегда сможешь прикоснуться к себе, ты всегда сможешь полюбоваться на своё отражение.

«Поверь, с некоторых пор оно меня так напрягает!»

– Что ж, утешила, и я теперь с лёгким сердцем могу сказать тебе … покедова! И двенадцатикратное спасибо! Спасибо за то, что ты снова ворвалась в мою жизнь, снова перевернула в ней всё вверх дном и снова тактично её покидаешь!

А вот как ты всё-таки будешь жить, когда снова удалишь из своей повседневности эту чёртову занозу – меня? Станешь, как и я, цепляться памятью за наши встречи, чтобы извлечь из них тайные смыслы, оправдывающие наши жизни? Ну и зря. Я б на твоём месте поспешил застолбить за собой место рафаэлевской музы, пока его не заняла какая-нибудь лукраедка. И всё равно, в свой смертный час я, извини уж, буду, наверное, звать тебя.

«Подключай свою Канадскую… Как её там? Джамахирию».

– Уже сделано.

Ты произносишь «джамахирия» так же уверенно, как, бывало, «никарагуанский».

«Держи, пока не забыла, это тебе вместо паспорта», – спохватывается она и передаёт мне конвертик с увесистой пачкой долларов.

– Вот и повод для нашей будущей встречи: вернуть полученное или попросить добавку. Только не говори, что это подарок. Ты же забы…

«Что тебе завтра исполняется сорок? Нет, не забыла, не надейся».

И, прежде чем раствориться в ночи, она целует меня в губы – долго-долго-долго – так, что я становлюсь лёгким как мотылёк и чуть не взлетаю к звёздам. И это лучший в моей жизни подарок, это именно та игрушка, которую я всегда хотел получить.

Ты родилась через двадцать дней и три года после меня. Вот только смогу ли я через три недели тоже потрясти тебя чем-нибудь столь же незабываемым?

И вот я иду к канадской границе – туда мне, собственно, и дорога. Скоро впереди должны замаячить четыре светло-зелёных неоновых буквы «КССР» – так в наших краях маркируют свободу. По пути я забрасываю подальше свой карандаш, затем файлик, и нанизываю на сломанные ветки – кто-то здесь уже продирался прежде меня – свои исписанные-переписанные листочки. Может, кто-нибудь найдёт их – и расшифрует, а нет, так новый хозяин будет шелестеть ими как шелестел бы своими собственными – не случившимися.

Я всё настойчивей ощущаю, как в детстве, запах плакучих ив в песчаной пойме реки. Ещё чуть-чуть пройти, склонившись, под их ветвями – и окажешься на берегу быстрой коричневато-синей реки, заросшей у другого, высокого, обрывисто-соснового берега душистыми и жёлтыми – даже в ночи – кувшинками. Застыли в воздухе голубые стрекозы, жуки-плавунцы снуют по… Или стрекозы не голубые? Или они иссиня-чёрные и отливают металликом? Не пойму. Не помню. И речка – разве она коричнево-синяя? Или она такая в тени, под звёздами, а на солнце… На солнце она… А это не она ли там бредит во сне противным лукраедочьим голосом? Это не ночное ли солнце напекло ей темечко и перегрело тот родничок, из которого она вытекает?

«Всё бредит какими-то лукраедками… Да, я считаю, нуждается в интенсивном лечении: повышенный интерес к его персоне явно не пошёл больному на пользу. Да, самые радикальные. В общую палату? Да, мы уверены. Согласен. Да мы всегда готовы. Согласен. Согласен, закрываем».

Ну не бред ли сивого лукраедки?

Приложения

Вкладка 1

Хакнуто группой «Привет уроды»

Начальнику отдела № 429

Особой Федеральной Службы

Подавления и Пресечения Антигосударственных Поползновений

Д.гп.н. Суперлукраедке Перегарову П. П.

Секретно

О перспективном прорицателе

Уважаемый Пантелеймон Пантелеевич!

Наш источник сигнализирует, что обвиняемый по ст.ст.105 – 360 УК ЛФ Декозлов Сигизмунд Адамович в период проведения следственных действий сотрудниками СБсВМЗиН сумел точно предсказать дату и время кончины одного из них. С целью подтверждения или опровержения паранормальных способностей обвиняемого представляется целесообразным временно изолировать его для предотвращения воздействия возможных искажающих факторов внешней среды и подвергнуть детальному изучению. В случае если информация о вышеуказанных возможностях обвиняемого подтвердится, они могут и должны быть поставлены на службу обороноспособности страны.

В связи с вышеизложенным предлагаю:

1. Присвоить подследственному Декозлову С. А. оперативный псевдоним Объект № 666.

2. Ознакомить СМИ по списку (приложение 1) с новостью о «чудодейственных» способностях Объекта № 666.

3. Предложить Службе Борьбы со Всем Миром Зла и Насилия перевести Объект № 666 в любое из специально оборудованных зданий (приложение 2) с целью обеспечения конфиденциальных условий для проведения следственного эксперимента по проверке паранормальных способностей.

4. С учётом выявленных ещё в раннем детстве (9 лет) шизофренических отклонений в поведении Объекта № 666 (галлюцинации, бред, мания величия и проч., приложение 3) привлечь к его разработке хорошо зарекомендовавших себя ботов на AR/VR платформах ФГУП «Ботовод» и АО «Ботман» – в пределах 10 шт., данные платформы предполагают сравнительно лёгкую чиповую имплантацию с кратковременнойпотерей краткосрочной памяти и практически бесшовную интеграцию с сознанием пациента.

5. Проинструктировать надзирающий персонал по поводу недостоверности информации о чудодейственных способностях Объекта № 666 и о недопустимости проявления в отношении него чрезмерной мягкости и деликатности в обхождении.

6. Оперативное сопровождение Объекта № 666 поручить подотделу № 14 отдела № 429.

Приложение – 3 шт.

С глубоким уважением,

Начальник подотдела № 14 отдела № 429

Кандидат политико-мистических наук

Ведущий лукраедка                                                 И. И. Инчучунов

Вкладка 2

Хакнуто группой «К вам песец»

Суперлукраедке Перегарову П. П.

О направлении жены к оракулу

Уважаемый Пантелеймон Пантелеевич!

Следуя полученной от Вас инструкции, я направил свою жену Форнарину Марию Иннокентьевну на приём к Декозлову Сигизмунду Адамовичу (погоняло Долбанутый Оракул). Отчёт жены прилагаю.

Прошу Ваших дальнейших указаний.

С глубоким уважением,

Тайный Надворный Лукраедка 3-го класса                          Д. К. Форнарин

Приложение.

Отчёт моему мужу, данный в обмен на обещание никогда больше не требовать с меня никаких отчётов.

Еле нашла эту шарашку. Ну посмотрела я на Сигизмунда, стало даже немножко жалко его. Он похудел, постарел, но всё такой же язва.

В палате он один, для безопасности посетителей привязан за ногу к чему-то тяжёлому. Так что он не представляет для тебя опасности, а для меня интереса.

Договорилась с ним, он готов проконсультировать тебя завтра в 11. А вообще, мог бы и сам к нему на приём записаться.

Больше прошу не посылать меня в такие места.

Резолюция:

Форнарину Д. К.

Добрыня Кузьмич!

Втайне от коллег и руководства отправляйтесь к оракулу на приём и задайте пару вопросов типа цены на крипту, но настоятельно не советую затрагивать вопросы политики или службы. Всегда держите в уме конечную цель проекта «Долбанутый оракул».

Дополнительно подтверждаю, что в случае успешного завершения проекта Вашей жене гарантирован статус квалифицированного соискателя титула лукраедки.

Суперлукраедка                                                 П. П. Перегаров

Вкладка 3

Хакнуто группой «Спи моя радость»

Приказ по Особой Федеральной Службе

Подавления и Пресечения Антигосударственных Поползновений

О траурных мероприятиях по случаю безвременной кончины

Русалкиной Сарданапалии Ашшурбанапаловны

С чувством глубочайшего прискорбия извещаю коллектив Особой Федеральной Службы о безвременной кончине величайшего друга нашей Службы – Русалкиной Сарданапалии Ашшурбанапаловны.

В связи с вышеизложенным

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Все торжественные мероприятия по случаю Дня Весеннего Равноденствия заменить на траурные.

2. В знак скорби всем штатным и нештатным сотрудникам Особой Федеральной Службы посыпать головы пеплом и изорвать рабочие одежды, ибо сказано: «по ветхости их одежд и пыльности их голов судят о чувствах их» (Срднп 2:17).

3. Контроль за исполнением настоящего приказа оставляю за собой.

Директор Особой Федеральной Службы

Академик академии военно-полицейских наук

Доктор политического искусствоведения

Мультилукраедка З. М. Горынычев

Вкладка 4

Хакнуто группой «Сентиментальные гориллы»

Директору Особой Федеральной Службы

Подавления и Пресечения Антигосударственных Поползновений

Д.п.и. Мультилукраедке Горынычеву З. М.

Совершенно секретно

О доминиканских монахах

Глубокоуважаемый Зюглен Марленович!

Во исполнение Вашего распоряжения от 05.07 т.г. «Об изменении формата проведения Праздника Ивана Купалы в текущем году» было проведено изучение роли доминиканских монахов де Карбона и де Каброна в создании и становлении силового аппарата молодой Советской Республики. Исходя из имеющихся в нашем распоряжении архивных документов, убедительно подтвердить или опровергнуть роль указанных монахов в указанных событиях не представляется возможным.

В связи с вышеизложенным предлагаю:

1. Поддержать Объект № 666 в его стремлении быть нам полезным, условно подтвердив его «декаброновскую» версию.

2. Поручить Управлению Исторических Изысканий продолжить изыскания, проливающие свет на роль доминиканского монашества в истории Особой Службы.

С глубоким уважением,

Заместитель директора Особой Федеральной Службы

Член-корреспондент академии военно-полицейских наук

Доктор физкультурно-политических наук

Гиперлукраедка З. З. Забодайкин

Вкладка 5

Хакнуто группой «Похотливые ёжики»

Начальнику Управления по Астрологии, Чревовещанию,

Магии, Оккультизму, Хиромантии, Уфологии и Ясновидению

Особой Федеральной Службы

Подавления и Пресечения Антигосударственных Поползновений

д.фр.н. Мегалукраедке Спорыньяку С. С.

Секретно

О результатах обследования объекта

Глубокоуважаемый Семён Сергеевич!

Нижайше пересылаю вам два варианта итогового заключения из отчёта Института № 7777777 по результатам изучения Объекта № 666.

Просил бы утвердить то из них, которое, на Ваш взгляд, наиболее соответствует духу нашего революционного времени и задачам текущего переломного момента.

Приложение – 2 шт.

С глубоким уважением,

Учёный секретарь Института № 7777777

Доктор богословско-политических наук,

Кандидат физиогномических наук, проф.,

Действительный Тайный Лукраедка 2-го класса Ц. Ц. Цапкин-Царапкин

Приложение 1.

Итоговое заключение, вариант №1

По результатам комплексного обследования Объекта № 666 группой ведущих научных работников Института № 7777777 в составе командира группы доктора военно-политических наук Надворного Лукраедки 2-го класса Одичалова О. О., доктора медицинско-политических наук Действительного Тайного Надворного Статского Лукраедки 3-го класса Шкуродёрова Ш. Ш., кандидата физико-политических наук Действительного Тайного Лукраедки 3-го класса Многочленова М. М., кандидата химико-политических наук Надворного Статского Лукраедки 3-го класса Кайфоломова К. К., установлено следующее:

1. Объект обследования практически не выходит из состояния бреда о неких лукраедках, которые, по его представлениям, захватили власть на планете и взяли в плен его самого. Таким образом, больной наглядно демонстрирует классические признаки мультиполярного агрессивно-депрессивного расстройства на фоне преобладающей обструктивной шизофрении и прогрессирующего параноидального слабоумия, обусловленного маниакально-истероидным типом изначально шизоаффективной личности с эпилептоидно-циклоидной акцентуацией.

2. Прогноз болезни неблагоприятный, для облегчения состояния больному показана интенсивная медикаментозно-инвазивная терапия под наблюдением ведущих специалистов Института.

Приложение 2.

Итоговое заключение, вариант №2

По результатам комплексного обследования Объекта № 666 группой ведущих научных работников Института № 7777777 в составе командира группы доктора военно-политических наук Надворного Лукраедки 2-го класса Одичалова О. О., доктора медицинско-политических наук Действительного Тайного Надворного Статского Лукраедки 3-го класса Шкуродёрова Ш. Ш., кандидата физико-политических наук Действительного Тайного Лукраедки 3-го класса Многочленова М. М., кандидата химико-политических наук Надворного Статского Лукраедки 3-го класса Кайфоломова К. К., установлено следующее:

1. Объект обследования практически без подсказок сумел осознать роль и значение лукраедства в современном многополярном мире, его исторически непреходящую ценность и важность для будущих поколений землян.

2. Признаков совести в Объекте исследования не выявлено, доминирующими чертами личности признаны (в порядке убывания) алчность, тщеславие, лицемерие, изворотливость, ханжество, эгоизм, циничность и лживость, таким образом, Объект обследования представляет из себя социально-зрелую личность, достойную высокого звания лукраедки, с последующим сопровождением по карьерной лестнице силами ведущих специалистов Института.

Вкладка 6

Хакнуто группой «Неутомимые мстители»

Заместителю директора Особой Федеральной Службы

Подавления и Пресечения Антигосударственных Поползновений

Д.фк.н. Гиперлукраедке Забодайкину З. З.

Совершенно секретно

О награждении особо отличившихся

Глубокоуважаемый Зинатулла Зиновьевич!

В связи с беспрецедентно успешным завершением первого этапа операции «Нострадамус», в ходе которого специалистами воссозданного Вами Управления было уничтожено вражеское подполье и разгромлена «пятая колонна» в составе 162 нелояльных и 137 враждебно настроенных высших и средних партийных и государственных функционеров, разоблачено 11 заговоров с целью свержения государственного строя, выявлено и подавлено 3 (три) сепаратистских движения,

считаю своим долгом предложить следующее:

1. В свете обострившейся международной обстановки начало второго этапа операции «Нострадамус» временно отложить.

2. Представить начальника Отдела № 429 Суперлукраедку Перегарова П. П. к награждению Орденом Св. Лукраедки II Степени.

2. Представить группу лукраедок в составе Зуботыченко Ю. А., Ханыгина Н. И., Саблезубова М. С. и Козлокрадова П. А. к награждению Орденом Св. Лукраедки III Степени.

3. Объект № 666 представить к произведению в лукраедки.

4. Ботам Пентагоныч, Заразин, Куколка, Евроотстой, Вертухай, Девочка с персиками и Борзописец зачитать благодарность перед строем с занесением в личный файл.

С глубоким уважением,

Начальник Управления по Астрологии, Чревовещанию, Магии, Оккультизму, Хиромантии, Уфологии и Ясновидению

Доктор френологических наук

Мегалукраедка С. С. Спорыньяк

Вкладка 7

Хакнуто группой «Нежные удавы»

Начальнику Управления по Астрологии, Чревовещанию,

Магии, Оккультизму, Хиромантии, Уфологии и Ясновидению

Особой Федеральной Службы

Подавления и Пресечения Антигосударственных Поползновений

д.фр.н. Мегалукраедке Спорыньяку С. С.

Совершенно секретно

О принятии мер по недопущению

Служебная записка

Глубокоуважаемый Семён Сергеевич!

От источника «Святой источник» мною получена информация о том, что назавтра нашими янсенёвскими коллегами запланирована операция по насильственному перемещению Объекта № 666 в одну из своих в/ч без ведома уважаемых коллег с Акимовки.

Допускаю, что коллеги из Янсенёва могли рассуждать примерно следующим образом:

– если операция удастся, на некоторое время в их полном распоряжении окажется Объект № 666 со всей ему известной информацией по операции «Нострадамус», а сразу несколько коллег – руководителей конкурирующей структуры будут серьёзно скомпрометированы в глазах вышестоящего партийного и государственного руководства,

– если операция сорвётся, её можно будет объяснить необходимостью выявления уязвимостей в системе управления объектами, находящимися в ведении означенных коллег с Акимовки.

После тщательного анализа ситуации мною принято решение операции уважаемых янсенёвских коллег не препятствовать.

Одновременно вынужден доложить, что разработанные ФГУП «Ботовод» и АО «Ботман» бот-платформы продемонстрировали свою уязвимость перед манипулятивными техниками Объекта № 666, сумевшего перевербовать практически всех используемых в операции ботов в целях беспрепятственного самовольного покидания им места проведения следственных экспериментов. Точная дата выхода ботов из-под контроля будет установлена в ближайшие часы, при этом для каждого из провинившихся она могла быть индивидуальной, обусловленной его морально-волевыми характеристиками и уровнем политической грамотности.

В связи с вышеизложенным предлагаю следующее меры:

1. Всех лукраедок, не сумевших своевременно отследить перевербовку задействованных в «Нострадамусе» ботов, наказать понижением в званиях, должностях и/или лишением квартальных премий.

2. До 18.00 подготовить распоряжение по Управлению о разжаловании запятнавших себя перевербовкой ботов в недоботы с соответствующим поражением в правах и деактивацией сроком на один месяц, распоряжение зачитать перед строем.

3. До 18.00 подготовить распоряжение по Управлению о переименовании недобота «Пентагоныч» в недобота «Стафилококкыч», недобота «Заразин» в недобота «Сифилитюк», недобота «Куколка» в недобота «Свиноматка», недобота «Евроотстой» в недобота «Евроотсос», недобота «Вертухай» в недобота «Терпила», недобота «Девочка с персиками» в недобота «Дедушка с пролежнями», недобота «Борзописец» в недобота «Леонардо Недовинченный», распоряжение зачитать перед строем.

4. До 24.00 заменить AR/VR платформы ФГУП «Ботовод» и АО «Ботман» в порядке импортозамещения на более безопасные и функциональные экспериментальные AR/VR бот-платформы нового поколения от ООО «Боттега Владика» и АО «Бот Без Забот».

5. В ходе оперативного сопровождения операции янсенёвских коллег предоставить возможность недоботам искупить свою вину перед Родиной и Особой Федеральной Службой, по итогам операции принять решение о восстановлении их в звании ботов с возвращением им добрых имён либо ликвидации путём сброса к первоначальным настройкам.

Прошу поддержать.

С глубоким уважением,

Начальник Отдела № 429

Доктор геополитических наук

Суперлукраедка П. П. Перегаров

Вкладка 8

Хакнуто группой «Ватные ватники»

Начальнику Управления по Астрологии, Чревовещанию,

Магии, Оккультизму, Хиромантии, Уфологии и Ясновидению

Особой Федеральной Службы

Подавления и Пресечения Антигосударственных Поползновений

д.фр.н. Мегалукраедке Спорыньяку С. С.

Совершенно секретно

О противодействии противоправным поползновениям

Докладная записка

Глубокоуважаемый Семён Сергеевич!

Настоящим направляю вам рапорты недоботов Стафилококкыча, Сифилитюка и Евроотсоса.

В связи с изложенными в этих рапортах фактами полагаю необходимым:

1. Считать недоботов Стафилококкыча, Сифилитюка и Евроотсоса искупившими свою вину перед Родиной и ОФС, в связи с чем вернуть им звания ботов и прежние имена.

2. Временно на период следственных действий не предавать огласке факт ликвидации г-жи Форнариной М. И. Объектом № 666, в изобилии оставившим вокруг неё образцы своего биоматериала в присутствии свидетелей – вышеупомянутых ботов.

3. Задокументировать показания вышеуказанных свидетелей и зафиксировать собранные улики в Высочайше утверждённом порядке.

4. Тело г-жи Форнариной М. И. передать на ответственное хранение в Морг им. Русалкиной Сарданапалии Ашшурбанапаловны.

5. Автомобиль г-жи Форнариной М. И. снять с учёта с удалением из всех существующих баз данных.

6. Временно на период следственных действий удалить из архива и Централизованной базы данных все прошения и ходатайства, поданные г-жой Форнариной М. И. на Ваше либо моё имя.

7. В трёхдневный срок провести разъяснительную беседу с г-ном Форнариным Д. К., в ходе которой упомянуть о возможности внеочередного присвоения ему титула Действительного Тайного Надворного Статского Лукраедки 3-го класса.

Уверен, что указанные комплексные меры позволят нам гарантированно пресекать любые противоправные поползновения Объекта № 666, в особенности после получения им статуса лукраедки.

Приложение – 3 шт.

С глубоким уважением,

Начальник Отдела № 429

Доктор геополитических наук

Суперлукраедка П. П. Перегаров

Приложение 1.

Начальнику Отдела № 429

Д.гп.н. Суперлукраедке Перегарову П. П.

Рапорт

Уважаемый Пантелеймон Пантелеевич!

В составе группы недоботов я, недобот Стафилококкыч, по заданию Старшего лукраедки Ухайдокова У. У. осуществлял миссию по оперативному сопровождению группы лиц в составе Объекта № 666 и Объекта повышенного сексуально- конспирологического внимания Форнариной М. И. Указанные поднадзорные объекты должны были под руководством ОПСКВ Форнариной М. И. переместиться из Секретной точки Астория-Штрих в Секретную точку Астория-Два-Штриха. В процессе наблюдения за поднадзорными объектами было установлено следующее:

Не доезжая примерно 251 км до оконечной вышепоименованной точки возле населённого пункта Советы Ильича поднадзорные объекты несколько десятков раз вступили в интимную (половую) связь. Затем Объект № 666, очевидно, не удовлетворённый качеством оказанных ему интимных услуг, с криками «Ужо я устрою тебе, лукраедка, Варфоломеевскую ночь Ивана Купалы, ужо я устрою тебе, лукраедка, хорошенькую вивисекцию!» нанёс ОПСКВ Форнариной М. И. множественные удары в область живота неустановленным предметом, оказавшимся при ближайшем рассмотрении карандашом. Примерно в 22.15 Объект № 666 умышленно, цинично и полностью осознавая противоправность своих деяний, пригвоздил жертву к земле вышеупомянутым карандашом предположительно осинового происхождения, присыпал прелыми листьями предположительно также осинового происхождения, приговаривая «Одной лукраедкой меньше» и сопровождая сказанное неприличными жестами, и исчез в неизвестном направлении. Я тут же оповестил о происшествии Старшего лукраедку Ухайдокова У. У., но было уже поздно, пострадавшая скончалась на моих руках от потери крови и болевого шока. Активно вмешаться в происходящее я не имел возможности, так как во избежание разоблачения и компрометации себя в глазах Объекта № 666 не имел возможности активно вмешаться в происходящее.

С уважением,

Недобот Стафилококкыч

Приложение 2.

Начальнику Отдела № 429

Д.гп.н. Суперлукраедке Перегарову П. П.

Рапорт

Уважаемый Пантелеймон Пантелеевич!

В составе группы недоботов я, недобот Евроотстой, по заданию Старшего лукраедки Ухайдокова У. У. осуществлял миссию по оперативному сопровождению группы лиц в составе Объекта № 666 и Объекта повышенного сексуально- конспирологического внимания Форнариной М. И. Указанные поднадзорные объекты должны были под руководством ОПСКВ Форнариной М. И. переместиться из Секретной точки Астория-Штрих в Секретную точку Астория-Два-Штриха. В процессе наблюдения за поднадзорными объектами было установлено следующее:

Не доезжая примерно 251 км до оконечной вышепоименованной точки возле населённого пункта Советы Ильича поднадзорные объекты несколько десятков раз вступили в интимную (половую) связь. Затем Объект № 666, очевидно, не удовлетворённый качеством оказанных ему интимных услуг, с криками «Ужо я устрою тебе, лукраедка, Варфоломеевскую ночь Ивана Купалы, ужо я устрою тебе, лукраедка, хорошенькую вивисекцию!» нанёс ОПСКВ Форнариной М. И. множественные удары в область живота неустановленным предметом, оказавшимся при ближайшем рассмотрении карандашом. Примерно в 22.15 Объект № 666 умышленно, цинично и полностью осознавая противоправность своих деяний, пригвоздил жертву к земле вышеупомянутым карандашом предположительно осинового происхождения, присыпал прелыми листьями предположительно также осинового происхождения, приговаривая «Одной лукраедкой меньше» и сопровождая сказанное неприличными жестами, и исчез в неизвестном направлении. Я тут же оповестил о происшествии Старшего лукраедку Ухайдокова У. У., но было уже поздно, пострадавшая скончалась на моих руках от потери крови и болевого шока. Активно вмешаться в происходящее я не имел возможности, так как во избежание разоблачения и компрометации себя в глазах Объекта № 666 не имел возможности активно вмешаться в происходящее.

С уважением,

Недобот Евроотстой

Приложение 3.

Начальнику Отдела № 429

Д.гп.н. Суперлукраедке Перегарову П. П.

Рапорт

Уважаемый Пантелеймон Пантелеевич!

По заданию Старшего дукраедки Отморозкова О. О. мною, недоботом Сифилитюком, был оперативно создан высококачественный партнёрский контент с интригующим кликбейтным заголовком «Потеряли не только совесть», сразу же подхваченный двумя из трёх использовавшихся Объектом повышенного сексуально-конспирологического внимания Форнариной М. И. новостных каналов. В материале рассказывалось о драке, якобы состоявшейся между мной и ещё одним недоботом. К тексту прилагались фейковые фото с места события, оперативно изготовленные по моему заказу информационным агентством «Неисправимый правдун».

С уважением,

Недобот Сифилитюк

Эпилог

Силы есть только на то, чтоб разлепить глаза, но оно того сто́ит. Да и не слеплять же их вновь, единожды разлепивши.

Вместо неба в алмазах – опять эти сытые рожи, опять эти мордастые упыри с бессовестными глазами, вообразившие себя венцом эволюции! Судя по напряжённой работе мысли, так искажающей идеальные пропорции этих рож, они соображают, как бы позаковыристей меня уморить. Что ж, заслужил, но главное, чтоб Машку не тронули, чтоб эта пакостная мыслишка не поселилась у них где-нибудь по соседству с первой.

И снова та же палата… Нет, не та же: диван не такой удобный, и Глаза не видно. Он, конечно, где-то есть, этот Глаз, просто так сразу его не засечь. Ну разве не идеально подходящее место для смакования простой и очень прилипчивой мысли: лучшее, что тебе теперь светит в жизни – скорая и безболезненная смерть? Но конечно, не факт, что эти тираннозавры позволят так запросто от себя отделаться: не за тем они домогались реванша все последние шестьдесят миллионов лет.

И тут в ослепительной сиянии благой вести является Лукраедка Фиг-Знает-Какой и предлагает мне влиться в ряды их развесёлейшей гоп-компании. А если я брезгую таким окружением? Тогда ликвидация – и изощрённейшим способом, чтоб другим неповадно было. А что это за способ такой – показательно изощрённый? С какой целью интересуюсь? Для общего развития, в порядке личностного, так сказать, роста. Ах, это приравнивается у вас к попытке выведать государственную тайну и только утяжелит мою вину перед обществом, а мне вообще-то лучше помалкивать и делать то, что мне говорят? Тогда дальнейшее – молчанье.

А уже дальнейшее дальнейшее – следование мудрым советам старших, более искушённых и интеллектуально одарённых товарищей. Но ты, Лукраедка Фиг-Знает-Какой, к таким товарищам не относишься: мелковат. Сгинь. Сгинул? Вот и славненько.

И персона, идеально подходящая под моё описание, не замедлила появиться: у неё впечатляющая фигура, а ещё у неё памятный мне меццо-сопрано.

«Товарищи лукраедки!»

Лукраедки вытягиваются по стойке «Смирно», я вытягиваюсь за компанию на своём диване. По всему видать, лукраедка пожаловал очень серьёзный. Движением руки он выставляет вон младших коллег, после чего принимается за меня:

«С днём рождения, Сигизмунд Адамович!»

– Спасибо, спасибо… Подарок-то, надеюсь, стоящий приготовили?

«А вот я и зашёл о подарке справиться. Чего бы вам самому-то хотелось?»

Ловко, гад, вывернулся.

– Вашего поцелуя, нет не сюда – в макушку! О-о-о! Это был бы подарок из разряда феноменальных!

«Уверены? Я бы на вашем месте ещё раз подумал – хорошенько, причём, подумал. А признайтесь, не меня вы думали увидеть по ту сторону канадской границы?»

Марии, видимо, пришлось выбирать между мужем и бывшим любовником – на тот момент бывшим, – и она, естественно, выбрала… Будем считать, что обоих.

– Отчего же, именно вами я всегда мечтал любоваться и при пробуждении, и при отходе ко сну – по ту и по эту сторону сновидений. Уверен, что и вам хотелось бы видеть в это время меня, но обычно приходится довольствоваться совсем другим персонажем – который и так вдохновляет и наставляет нас из каждого телевизора.

«Ну коли так, не буду ходить вокруг да около. Ваш работодатель, как вы уже, должно быть, догадались, сменился. Нужно ли мне его называть?»

Вы устали ждать своей очереди? Пока двое Старших юзали меня на двоих, третий – Младшенький – посчитал себя обойдённым?

– Не стану вас к этому принуждать. А впрочем… Неужели …? Но кто бы мог подумать, что мной заинтересуется столь могущественная структура!

«Вот именно, вот именно. Но если вы не смогли всего этого предвидеть, то вам есть ещё куда развиваться».

– Всегда был нацелен на постоянное саморазвитие и потому, должно быть, чувствую: вы хотите предложить мне решение каких-то новых, ещё более глобальных задач, чем при прежних моих – очень даже прогрессивных – хозяевах.

«На этот раз вы угодили пальцем прямо в очко, и вам осталось лишь догадаться, к каким именно задачам мы вас решили привлечь».

А ведь знает, небось, что я без помощников-то остался, злыдень!

– Вас что-то не устраивает в мироустройстве. Так? Вас много чего в нём не устраивает. Так? Вы многое хотите поменять – и поменять, естественно, к лучшему, как это всегда такими как вы задумывается. Ну а теперь закончим играть в угадайку, и вы расскажете, что конкретно вы решили исправить, кого намерены подсидеть, столкнуть или подтолкнуть вверх – и всё это с моей помощью.

«Мы хотим поменять правила игры…»

– Поменять или откорректировать?

«Поменять. Мы не считаем их адекватными текущим реалиям. Да, и мы хотим сменить ряд ключевых фигур, близких к Главному Лукраедке. Я устрою вам краткий экскурс в нашу новую виртуальную реальность… Или реальную виртуальность, как теперь любят говорить особо продвинутые сограждане. Наш любимейший Вождь…»

– Да продлит Аллах его дни!

«Теперь нет нужды молить об этом Аллаха или ещё кого: наш Вождь стал бессмертным как ангелы. Поблажки отечественному IT-сектору сыграли в этом не последнюю роль, и его личность теперь хранится в цифровой форме на серверах в ряде дружественных юрисдикций, а физическая оболочка законсервирована на веки вечные и воспроизведена во множестве копий…»

– А ну как эти оболочки и личности не поделят что-нибудь между собой?

«Вы не поняли: теперь это единая распределённая общность оболочек и личностей —неуязвимая и вездесущая. В создавшейся ситуации фигура преемника, очевидно, потеряла свою актуальность, зато Ближний Круг заиграл новыми красками. А между прочим, это всё пока строжайшая государственная тайна, видите, я с вами предельно откровенен и того же желаю от вас».

А между прочим, бывали строжайшие государственные тайны и потаинственнее, чем ваша. Так метко всё-таки прошёлся по сиятельным головам преемников какой-либо из моих камешков или просто оно так совпало? Боюсь, что мне этого уже не узнать.

– А со мной и надо как с доктором. Что-нибудь утаите – и я вам поставлю клизму не того размера, несвоевременно и в ненадлежащее место. Но кого же вы хотите ввести в Ближний Круг? Уж не себя ли?

«А если и себя? Можно подумать, что вы не хотели бы стать персоной, приближённой к Главному Лукраедке».

– Ну я-то вообще не имею чести быть лукраедкой. А главное, для этой роли мне точно не хватит пассионарности, столь очевидно присущей вам.

«Ваше знание собственных слабостей делает вам честь, хотя пассионарность – дело наживное. Поэтому с учётом ваших заслуг в разоблачении целой серии заговоров против государственного строя было принято решение поощрить вас присвоением статуса кандидат в лукраедки».

– Считайте, что я ошарашен свалившейся на меня удачей. Позвольте мне теперь куда-нибудь закопаться для осмысления всего вами сказанного.

«Извольте, оставляю вас наедине с вашими радостными размышлениями. Всё, что мне от вас нужно сейчас – это ваше формальное “да” для начала совместной работы на благо нации».

– То есть надо крестик где-то поставить?

«Лучше четыре крестика».

Зря ты не согласился на крестик. Четыре для тебя жирновато будет.

– Предлагаете мне помочь вам сменить раскрошившееся вконец шило на почти измыленный кусок мыла? Полагаете, мне нечем больше заняться в этом храме науки, искусства и хиромантии?

«А вы в курсе, что доступный вам набор поз и позиций не столь уж велик?»

Мне по душе лишь такая поза или позиция, или как её там ещё обозвать: стоя одной ногой на парапете многоэтажки, второй ногой почёсывать себе за ухом. Смогли бы так? И я бы не смог, а как бы хотелось, правда?

– Это у вас только один вариант позы: вы всегда говорите «так точно» тому, кто вам отдал команду «фас». А я могу себе позволить вот так вот по буквам произнести «н-е-т».

«“Н-е-т” – да, звучит эффектно. Но мой внутренний чревовещатель – более известный как внутренний Декозлов – мне подсказывает, что в этот раз вы тоже скажете “так точно”, потому что слово “нет” будет означать нет всему, включая Марию. Ту самую Марию, ту самую, Иннокентьевну».

– А слово «да» будет означать всё, включая Марию?

«Вас не зря называют реинкарнацией Нострадамуса».

– Тот самый случай, когда я могу себе позволить сказать «да», как бы вы ни принуждали меня к обратному. Но у меня не получится работать в полную силу, как прежде: здесь я лишён всех своих помощников.

«Помощников мы вам вернём. Или новых назначим».

– Один из них, я слышал, погиб…

«Не беда, воскресим. Нет такого, чего бы мы не смогли, если мы работаем вместе, вот здесь только надо расписаться».

– Держите крестики, могу к ним ещё и нолик добавить – не желаете? – хорошо, в другой раз, – а теперь я хотел бы увидеть Марию.

«Ну если она захочет встретиться с вами…»

Мария встретиться со мной не захотела. Пока я не стану полноценным лукраедкой. По крайней мере, так мне сказали. А кроме того, довольно скоро выяснилось: кандидат в лукраедки – не тот статус, что позволяет зависнуть в счастливом безвременье, – ты должен безостановочно двигаться вверх: лукраедка, суперлукраедка, гиперлукраедка… В обратном направлении хода нет: для этого ты слишком уже много знаешь. Но я всё равно ломаюсь – по привычке, наверное.

Два крепких убеждальщика – один добрый, другой ещё добрее – демонстрируют своё искусство для одного лишь зрителя – меня, – а я, по обыкновению, скуповат на возгласы «Браво!». Ещё одна попытка меня сагитировать – теперь уже самая-самая распоследняя?

«Знаешь, в чём революционная сила идей нашего Главного Лукраедки? Он первым в истории заявил, что мир – это съедобная штука! Ты понял? Для настоящего лукраедки в мире нет ничего несъедобного! И это все теперь просекли, если уж даже ты понял! Ты хочешь, чтобы всё пожрали американские лукраедки? Или китайские? Нет? Тогда ты должен топить за наших! Чтобы мы первыми излукраедили всё – от стратосферы до Земного ядра, а потом Луну, Марс, Венеру и далее без передыха!»

«Когда ты станешь лукраедкой, перед тобой откроются безграничные перспективы! Скоро вот состоится конкурс на звание Уполномоченного по Магме, и ты сможешь подать на него документы, если станешь к этому времени лукраедкой!»

«Ты думаешь, по ходу, что тебе так прямо, ни с того, ни с сего, не обломится такой хлебный пост?»

«И правильно думаешь: вряд ли ты сразу победишь, наверняка там найдутся и более достойные претенденты – вот мы, к примеру, – но рано или поздно и ты к чему-нибудь присосёшься, тут главное – не зевать! Ну в общем думай, один день у тебя ещё есть, чтобы принять единственно правильное решение».

И снова два увещевальщика возле меня: Уильям Вильямович и Вильям Уильямович. Надо молчать, не открывать рта, тогда, может, опять за идиота сойду.

«Скажи спасибо Гиперлукраедке! Сам Гиперлукраедка лично занимается твоим делом!»

«Такая персона тебя опекает, участие в тебе принимает! Да я бы на твоём месте рвал и метал: где та бумажка, где я должен её подписать?»

«Давай, рожай, а то мы без премии остаёмся!»

«А хочешь, наши премии на троих поделим?»

«Ну! Рот открой и крикни “Да, хочу!”».

«Потом ведь двести раз спасибо скажешь!»

«Нет, одним спасибо не отделается, пусть проставляется по полной программе!»

«Да не пугай ты его! Он шутит, у нас всё на добровольной основе: хочешь – ставишь, не хочешь – не ставишь, в одиночку на радостях натрескиваешься».

«Ну можно и в одиночку натрескаться, но с товарищами-то приятнее!»

«А товарищи – это и есть лукраедское братство, в него очередь из кандидатов в кандидаты на километры тянется!»

«И на очень многие годы!»

«К нам конкурс – тысяча человек на место!»

«Да вообще никого из ваших в лукраедки не принимают, пока не сдашь органам хотя бы десяток врагов!»

«Ну у него-то с этим тип-топ: он их нам не одну сотню на блюдечке преподнёс».

«А посвящение в лукраедки похоже на посвящение в рыцари, слышал про таких?»

«Да он готов, я по глазам вижу!»

«Такой шанс второй раз в жизни не выпадет!»

Что ж вы ко мне пристали-то? Что б вы со мной ни делали, я ж всё равно никогда не стану таким как вы, я буду недостоверен как минимум, никто ж не поверит в то, что я – лукраедка! А может, в этом и состоит ваш замысел хитрозадый? Вы собираетесь подрисовать мне ореол разведчика в логове врага и использовать после обращения в качестве приманки? Ну это мы ещё посмотрим, кто кого и куда приманит!

– А как протекает эта процедура посвящения?

«Узнаешь».

«Или не узнаешь».

– Хорошо, я согласен, вот мои четыре фирменных крестика, но не думайте, что это следствие присущего вам обоим особенного умения убеждать, – крестики поставлены исключительно чтобы удовлетворить мою природную любознательность и давнюю страсть к акколадам¹⁹.

Интересно, что такого непоправимо катастрофичного они включили в процесс олукраедения, что не позволит мне потом вернуть себе человеческий статус? Ах, у них же нет совести, следовательно, мне её должны удалить! А для этого нужно будет публично, под видеозапись, сожрать флаги всех недружественных государств и тут же подтереться теми местами Конституции, где говорится о правах человека? Не для этого ли была срочно придумана статья УК не-помню-номер-прим, согласно которой подобные преступления караются сроком до восьми лет, – и если новоиспечённый лукраедка попытается соскочить, в ход сразу пойдёт видеозапись преступления! Столь незатейливый ритуал следовало бы приписать исключительно отсутствию у лукраедок художественного вкуса и незатейливости их конструкции во всём, что касается умственной деятельности. А я бы в качестве более эффектной альтернативы предложил – если б меня спросили – публичную самоличную расправу над парочкой самолично же сданных властям антилукраедок/ лукраедконенавистников/ лукраедкодавов.

Вот и пришло утро моей новой жизни. Или вечер моей новой жизни, или ночь её же: окон в зале, где пройдёт торжество, не предусмотрено. Зато в центре зала стоит здоровенный шоколадного цвета глобус, который мне предстоит съесть – реальность, как обычно, не дотянула до моих фантазий. Из динамиков жизнерадостно раздаётся бравурная песенка, которой я что-то раньше не слыхивал:

Лукраедка, лукраедка —

Это орден, а не метка!

Это выбранная метко

Победителя судьба!

Под этот хит так и хочется раз подпрыгнуть, два подпрыгнуть, и так – прыжками – понестись в светлое лукраедочье будущее. Помимо глобуса в зале присутствуют пяток незнакомых мне лукраедок неясного калибра, рассевшихся в шахматном порядке на двух рядах стульев. Они здесь, мои новые фаны, чтобы поддержать меня и развеять остатки моих сомнений.

– Я не лопну?

«Никто до тебя ещё не лопнул».

– Значит, я стану первым. А из чего он?

«Неважно. Пальцем его повращай. Указательным пальцем правой руки. Вот. А мы посмотрим, где он остановится. Где остановится – с того места и кусай».

– Индийский океан. И что это значит?

«Ничего пока не значит. Кусай. Кусай и приговаривать не забывай про заполоним».

Отменного вкуса был шарик. Всю бы жизнь его ел. Только им бы и питался, родимым.

– Заполоним и поглотим, заполоним и поглотим, заполоним и поглотим…

«Ты смотри, подставку с осью не проглоти, га-га-га, они пока для тебя несъедобные!»

– Всё. Съел. Больше она не вертится.

А чтобы завертелась снова, мне надо побеждать в конкурсе на должность Уполномоченного по Магме, и тогда мы прогрызём туда скважину – целую скважинищу на пятьдесят шестой параллели, чтоб эта магма хлынула на поверхность и снесла напрочь всех вас… всех нас – включая меня, новоиспечённого лукраедку. Всё равно наша пирамида из холуёв, лакеев, лизоблюдов, подхалимов, карьеристов и просто недоумков с одиноко восседающим на вершине злобным лоснящимся чудищем подмяла и погребла под собой великую заплутавшую страну, великую заблудшую нацию и их и без того трагическую историю. Главное, чтоб Машка успела улететь, уехать, уплыть или ускакать куда-нибудь подальше отсюда.

Но голос свыше мне подсказывает иное, более простое и надёжное решение нашей проблемы. И это голос не Крокодайло, не Ник-Сона и даже не Польской Милиции – это голос Сикстины! Пирамидотрясение на Среднерусской равнине? Будет. Ещё какое. Жертвы отольются в баллы – в десяточку. Каждой твари – по харе! – как говаривал старина Ной. Всех отрясёт с хлебных мест и хряпнет, как испражнения о булыжную мостовую.

И вы тут же начнёте тухнуть, как рухнете, потому что вы уже гнилые внутри. А потом налетят воро́ны, они станут вас запасать на долгую – но теперь уже не ядерную – зиму. А то, что и тварям божиим не сгодится, образует одно большое, дурно пахнущее мокрое место.

Но я вам об этом не скажу, не надейтесь. И себе не скажу, чтоб и я улизнуть не вздумал.

2019—2022

Примечания

1

Матка Боска – (польск.) Богородица

(обратно)

2

Highly, highly likely – весьма, весьма вероятно (англ.).

(обратно)

3

Зельбстфернихьтунг – die Selbstvernichtung, – самоуничтожение (нем.).

(обратно)

4

Марк Порций Катон Старший – древнеримский политик, особенно прославившийся своей фразой «Карфаген должен быть разрушен», которая вставлялась им во все произносимые в сенате речи.

(обратно)

5

Рафаэль родился в семье Джованни Санти в городе Урбино.

(обратно)

6

Портрета дамы с единорогом – Рафаэль написал этот портрет в 1505-1506 гг.

(обратно)

7

Браманте – Донато Браманте, архитектор и живописец, старший современник Рафаэля, проведший юность в Урбино.

(обратно)

8

Де Карбона (или де Каброна) – carbón (исп.), carbóne (ит.) – уголь, cabrón (исп.) – козёл.

(обратно)

9

Петушили – совершали анальный половой акт (угол.).

(обратно)

10

Фуфлогоны – здесь: болтуны (угол.).

(обратно)

11

Полный цимус – всё в порядке (угол.).

(обратно)

12

Отшампурил – здесь: изнасиловал (угол.).

(обратно)

13

Журло – здесь: анальное отверстие (угол.).

(обратно)

14

Альфонсо Кортес – великий никарагуанский поэт (1893—1969 гг.), последние 42 года жизни проведший взаперти в связи с диагностированной у него шизофренией; его приковывали к потолочной балке или оконной решётке, при этом он продолжал заниматься поэзией в моменты просветления.

(обратно)

15

Наказание лжепророка, упомянутое в Откровении Святого Иоанна Богослова.

(обратно)

16

Форнарина, Булочница – Маргерита Лути, римлянка, дочь булочника, последняя возлюбленная Рафаэля; с неё, в частности, писалась Сикстинская Мадонна.

(обратно)

17

Кукулькан = пернатый змей, одно из верховных божеств майя, в честь которого в городе Чичен-Ица была возведена пирамида высотой 30 м.

(обратно)

18

Oh, my horny honey! – О, мой возбуждённый милый! (англ.)

(обратно)

19

Акколада – церемония посвящения в рыцарский орден.

(обратно)

Оглавление

Прозреть во чреве

Первый опыт борьбы за шаманье дело

Проведите, проведите его ко мне – этого лукраедку!

Лукраедки спешат на помощь

Эта цепь у нас скрепой зовётся

Власть манит их как кошек валерьянка

Весь покрытый золотом

Лукраедки взывают о помощи

Старые связи вдохновляют на новые прорицания

Нет, не тебя так пылко я алкаю

Добрый совет лучше двух недобрых

Корпулентность – не порок

Меня по осени считают

Вот и встретились два Величайшества

Прыжки через костёр на останках правового поля

Судьба инквизитора как зазеркалье русского перловодства

Три истинных богатыря земли нашей

Цифровая демократия с высоты полёта на швабре

Пусть последний смеётся громче и звонче всех

Нам нужно больше лукраедок – системных и сверхсистемных

А мы и не напрашивались на подобную регулярность

Меж коленей твоих затеряться что ль

А не надо было устраивать революцию

Повстанец смыт ушатом компромата

Весь такой провидящий

Не лучший день не лучшего из людей

Наконец-то меня выведут на чистую воду!

Двое в будущем, не считая пузатика

Этот смутный объект изучения

Конкуренция – двигатель прогресса, особенно в

Свобода, ты – разлука

Антисанти и семеро декозлят

Праздник, который тебя не сдаст

Не все мои эльфы одинаково безупречны

Трам-Пам-Пам-Сон наносит ответный удар

Без мази да в грязи

Я выхожу из моды, чтобы войти во что-то более важное

Путь к свободе устлан прелыми листьями

Растворённая в полуночном солнце

Приложения

Эпилог

*** Примечания ***