прозвучало из угла.
И в тот же миг за окном вспыхнуло: ярко полыхнул луч прожектора. В репродукторе раздалось:
— Застава, в ружьё!
И все, кто был в столовой, в казарме, в Ленинской комнате, — все бросились к оружию.
* * *
Враг бежал рядом. Это был враг, враг! Он ранил капитана! Он только что свалил Ивана Антоныча. Это он на весь вагон, на весь мир, про который они сегодня говорили, смотрел с лютой злобой и ненавистью. Тот ли он, что на снимке, или другой — это он, всё равно он!
Враг тоже понял Алёшин расчёт и обманно сквозь камыши бросился вправо, чтобы обойти препятствие стороной. Но там, у Зинкиной заставы, загремело, загромыхало, и он бросился вверх.
Алёша тоже метнулся вправо — но только вперёд, выше, и теперь стоял на пастуховской тропе, которую обойти было почти невозможно.
Тот, кто ломился снизу, выбираясь на тропу, хрипло бросил:
— Уйди!
Он видел, что перед ним — малец, которого можно смять и отбросить одним ударом ноги. Но может быть, ещё больше он увидел и то, что глаза этого мальчишки уже давно упорствовали на его пути, мешали, полные непримиримой ненависти и презрения.
Они задерживали, держали.
Он снова прохрипел:
— Уйди! — но тут же почувствовал, что от его крика сопротивление и упорство мальчика только укрепилось и сжалось в маленький угрожающий комок.
Волна ненависти подняла и бросила бандита вперёд.
В ту же минуту Алёша увидел впереди себя вырастающую в прыжке фигуру, вскинутую руку и в ней мелькнувшее лезвие.
Он этого ждал, только пригнулся и рывком занёс над собой подхваченную крепкую жердь. Испуга не было.
Было только одно грохочущее сердце.
В этот миг противник оглянулся и замер. Слева, у заставы, вспыхнул прожектор, и по полю шёл белый дымящийся луч. Словно поджигая простор, он подходил всё ближе, ближе, и отступать врагу было некуда. Он мог идти только вперёд, на Алёшу.
Но и Ломоносову отступать было невозможно. Они стояли на одной тропе друг против друга. Один — громадный, полный ненависти и злобы, и другой — маленький, полный упорства и огня. Готовая для отпора жердь тяжело вросла в руки.
Кровь гудела в сердце, в ушах, и поэтому он не слышал ни тревожных звуков горна, ни криков: «Алёша, Алёша!» Он не видел, что уже совсем рядом от подножия бегут, уже подбегают к нему Майоров и Прыгунов и что громадными скачками одолевает это пространство рвущийся в гору Буран.
Он видел впереди себя только врага.
Видел и шёл ему навстречу, на свой первый бой, и другого пути у него не было. Он шёл — и граница смотрела ему в глаза.
