Сергей ЛЁВИН[1]
ЮБРУБ
Делай деньги, делай деньги,
Позабыв покой и лень,
Делай деньги, делай деньги,
Всё остальное — дребедень!
Песенка пиратов из м/ф «Остров сокровищ»
— Эти раритетные! Времён ещё Николая I. Потому две тысячи за штуку, дешевле не уступлю, можете не уговаривать. Советские юбилейные почти все по шестьсот, за редким исключением. А десятки эти современные стальные, с латунным покрытием, беспонтовенькие, вообще за полтинник отдам. Там и Анапа, между прочим, есть в городах воинской славы. Берите, увезёте на память! — скороговоркой выстреливал худенький мужичок, упакованный в тёмный и плотный утеплённый костюм для подводного плавания.
На мокром песке перед ним лежал коричневый чемоданчик. На его корпусе в лучах робкого весеннего солнца посвёркивали аккуратно разложенные монеты, цепочки, крестики, брошки и браслетики. Неподалёку грелся металлоискатель, с которого стекали капли воды — «аквамен» только что проворно вышел из моря, завидев потенциального покупателя.
— А как они сохранились в таком приличном состоянии? Морская вода — она же вроде коррозии, всё разъедает, — усомнился Михаил. — Я пару лет назад у вас в разгар сезона отдыхал, так у меня за две недели пряжка на ремне окислилась и потемнела. И это потому, что я на влажные плавки брюки в первый день сдуру напялил.
— Не хотите — не верьте, — насупился кладоискатель. — Дело ваше. А суть, знаете, в чём? В примете о монетке на счастье. Типа, бросить её в море, чтобы вернуться. На дне её со всех сторон песчинки облепляют, и образуется что-то вроде защитной оболочки — для морской воды непроницаемой! И лежит себе денежка, словно в коконе, пока я её не найду. Ну, или кто-нибудь ещё. Нас таких тут хватает.
Он провёл рукой в сторону, и Руднев действительно заприметил метрах в двухстах ещё одного чудака в гидрокостюме, шарящего в воде металлическим щупом.
— А дорого так почему?
— Дорого?! Да вы что? У меня цены самые демократичные. Вы у любого нумизмата номиналом поинтересуйтесь и сравните, а потом обвинениями бросайтесь! Но у меня-то, в отличие от них, товар непростой, с эксклюзивным бонусом, так сказать. Монеты эти, морем заряженные, деньги приманивают. Примеров масса!
— А что ж вы сами, раз они такие чудодейственные, в ледяной воде часами туда-сюда шарахаетесь? Сидели бы дома, купюры считали, со стола в комод пачки денежные перекладывали.
— Зря вы так, — нахмурил лоб дядька. — Я больной человек, инвалид. У меня пенсия мизерная. Потому, как вы выразились, и шарахаюсь с металлоискателем, и торгую, чтобы внукам на фрукты копейку наскрести. Хотя по образованию инженер-металлург! А магия монеток этих на меня не действует, увы. Я, считайте, посредник: нашёл — продал — осчастливил, а сам с фигой в кармане и железякой тяжеленной на горбу остался.
Михаилу стало стыдно. Но ненадолго. Он вообще не привык париться по пустякам. Однако слова о сверхъестественных свойствах морских монет упали в плодородную почву.
Больше всего в жизни Руднев любил деньги. Их ему всегда недоставало. Ещё пацанёнком собирал найденную на улице мелочь в трёхлитровую банку. Выброшенные бутылки и майонезные банки не смущаясь доставал из урн и сдавал в пункт приёма стеклотары. Без зазрения совести загонял одноклассникам привезённую из-за границы дядькой-военнослужащим дефицитную жвачку с вкладышами. Втридорога, по спекулятивной цене.
После школы Миша с лёгкостью поступил на экономфак, который окончил с отличием, поработал по году-полтора в негосударственных банках, набираясь опыта, а затем устроился в финуправление мэрии родного кубанского Славянска и безупречно оттрубил пару лет, пройдя путь от ведущего специалиста до начальника отдела. Был поощрён губернаторской грамотой, замечен сверху и приглашён на собеседование в Краснодар. В итоге Руднев прочно осел на серьёзной должности в краевом минфине.
Зарплату назначили не бог весть какую — всегда хочется большего! — зато стабильную. Поскольку семьи не было даже в проекте, вечерами хватало времени на калымы. Михаил тайком от коллег — особенно из отдела кадров, с волчьей яростью впивающихся в каждую строчку ежегодной налоговой декларации, везде ищущих подвохи и признаки коррупции, — вёл бухгалтерию нескольких некрупных фирм, специализирующихся на турпутёвках и продаже «вторички» и экономящих на штатной единице.
Но главное — через него ежедневно и ежечасно проходили потоки огромных, невероятных, непостижимых перечислений, которые он лёгким росчерком ручки отправлял в странствие, ставя подпись на очередном документе. Да, он не стискивал тяжёлые пачки пятитысячных банкнот, не вдыхал их специфический, слегка пьянящий, скупой типографский запах, но, глядя на рассевшиеся по клеточкам таблиц и диаграмм цифры и соседствующие с ними волнующие сокращения «тыс. руб.», «млн руб.» и особенно «млрд руб.», ощущал будоражащую, почти первобытную мощь денег с азартом гончей, которая взяла след петляющего по лесу зайца.
А ещё Руднев брал на заметку любые нетрадиционные методы приумножения состояния, не брезгуя откровенно абсурдными, ибо считал, что в финансовом вопросе все средства допустимы, а значит, хороши.
На его мониторе красовались бескрайние бледно-зелёные поляны стодолларовых купюр, усеянные золотыми слитками. Дома на стене спальни висела склеенная из четырёх листов ватмана карта желаний, пестрящая вырезанными из глянцевых журналов элитными автомобилями, изысканными коттеджами с дизайнерскими интерьерами, бриллиантовыми россыпями, сексапильными блондинками, одетыми в соболиные меха и индийский шёлк, и прочими атрибутами роскошной жизни.
Михаил лично тестировал любое подслушанное у сослуживиц средство — из-за терзающего душу ощущения проплывающих мимо миллионов дамочки зацикливались на несостоятельности личных накоплений и жаждали увеличить их любой ценой. Руднев ходил по квартире в напяленном на голову пакете с китайским золотым драконом, мыл полы денежной водой (до начала процедуры монеты минимум сутки настаивались в ведёрке или тазике) и даже полоскал в унитазе банановую кожуру, умасливая благоволящих богачам безымянных деньгодухов. Не чурался ношения просторных красных трусов, выращивания в горшках на подоконнике толстолистых и мясистых «денежных деревьев», а также коллекционирования лупоглазых, облепленных блестящими кругляшами керамических жаб, выстроенных на книжной полке на фоне сочинений Адама Смита, Роберта Кийосаки и Карла Маркса с его «Капиталом». Из относительно свежих способов заинтересовала зарядка кошелька — для этого в оный вставлялся шнур от мобильника и оставлялся на ночь, законнекченный с розеткой.
Руднев никогда не был религиозным человеком, да и в храм ходил в редчайших случаях — помаячить на глазах начальства, которое кучно посещало утренние литургии лишь по большим православным праздникам, сопровождая губернатора. Тем не менее, стоя на коленях возле оставшейся на память от бабушки старинной иконки, Михаил не единожды возносил молитвы: о богатстве и процветании — Николаю Чудотворцу, о деньгах — Матроне Московской, о достатке и успехе — Спиридону Тримифунтскому. «Огради меня, Спиридон, и семью мою от бедности и нужды. Убереги и приумножь наши финансы. Пошли нам изобилие и богатство. Аминь», — шептал он, но отдачи от святого с диковинным именем не чувствовал, потому вскоре сию практику позабросил.
Нежданно-негаданно выписанную расщедрившимся начальством премию, найденную на улице «пятихатку» или выгодную продажу начавшей надоедать машины Михаил не колеблясь относил на счёт своих тайных экспериментов, оправдывая для себя крайнюю степень их экстравагантности для почтенного государственного мужа и официального распорядителя бюджетных средств.
Потому на удочку хитромудрого искателя прибрежных сокровищ Михаил клюнул сразу. Оставалось определиться с наживкой.
— Этот рубль с Лениным сколько стоит?
— Двести. Он не слишком редкий. К юбилею революции выпущен, там тираж огромнейший был — несколько миллионов! Я его вчера буквально выловил, да и нередко такие попадаются, честное слово. Вы лучше с Циолковским за шестьсот купите. Или с Чеховым. Они и люди поприятнее будут! Если оба возьмёте, всё за тысячу отдам.
Предложение звучало заманчиво, однако эмоциональность Михаила всегда проигрывала прижимистости, потому он молча достал из кармана кошелёк.
— Вот-вот, в кошелёчке и носите! Средство верное, безотказное, — засуетился мужик при виде банкнот. — Вы у меня сегодня первый покупатель, а покупатель-мужчина — примета хорошая! Может, всё-таки Циолковского возьмёте, а? Или хоть Менделеева?
* * *
Михаил брёл по пустынному анапскому пляжу, наблюдая за галдящими, недовольными всем вокруг, голодными чайками, которых спугнул весёлый лабрадор, осчастливленный спустившим его с поводка хозяином.
Курорт ранней весной — совсем другой город, ничем не напоминающий развесёло-пьяную летнюю феерию. Тихий, спокойный, даже скучный, с редкими апатичными людьми, плетущимися по своим делам так вяло, словно едва вынырнули из летаргического сна и уже не против в него вернуться.
Однако профсоюзную путёвку в пансионат, подведомственный краевой администрации — ещё советской постройки, но более-менее модернизированный в начале нулевых — выдали именно на март, когда цены на услуги поменьше и, значит, для соцстраха поприятнее. Руднев не раз пожалел, что пожадничал и не отказался в пользу одного из своих замов. Курсовка была рассчитана на пятнадцать дней, но прошло всего пять, а он уже изнывал от безделья.
Закрутить курортный роман не получалось — пансионатные попутчицы все как одна были или далеко «за», или совсем не в его вкусе: если не бесформенные одышливые тетёхи, то тонкие, как ножки циркуля, недомодели, с презрением ко всему миру в студёных, водянистых глазах.
Репертуар местного кинотеатра был отсмотрен в первые три дня, в Городском театре вместо спектаклей демонстрировали выставку пальто и шуб экономкласса, а пешеходные маршруты ограничивались изгибами набережной — живописными, но приедающимися. Оставалось топтать исхоженные тропы, любуясь разновидностями морского прибоя под аккомпанемент птичьего гвалта.
Под ногами похрустывали выброшенные вчерашним штормом ракушки вперемешку с деревяшками, пластиковыми бутылками и другим мелким мусором, который равнодушно облизывала набегающая пена.
Золотой крестик на толстой перекрученной цепочке настолько органично вписался в nature mort, что Михаил ни за что бы его не заметил и прошёл мимо, однако спрятавшийся в клубке водорослей благородный металл выдало отразившееся в нём солнце, пробившееся сквозь пробрешину в низких облаках.
Руднев наклонился, извлёк находку из песка и отряхнул. На всякий случай осмотрелся. Никому до него дела не было: семья с ребёнком лет шести кидала хлеб лебедям и уткам-лысухам, пережидающим зиму в тёплых краях, а пара старушек увлечённо обсуждала вечерний выпуск новостей, в котором добрый премьер обещал поднять им пенсию на полтора процента. Михаил улыбнулся сам себе, положил цепочку в карман и отправился в номер, едва не пританцовывая.
Там он достал пухлую записную книжку, в которой вёл скрупулёзный учёт всем тратам и прибылям, и вписал в графе, лаконично обозначенной знаком «плюс»: «зол цепь», — оставив прочерк в соседнем столбике со стоимостью. Без консультации ювелира было не обойтись.
На соседней странице он начертал сокращение «юбруб», а рядом сумму — 200. В нежелании ставить точки и потребности кромсать и минимизировать слова таилась крайняя степень меркантильности, в которой Руднев стеснялся признаться даже самому себе.
Он считал, что этим… экономит на чернилах.
* * *
Наутро по плану стоял спортзал.
Сыграв несколько сетов в теннис с лошадиноликой, почти двухметровой каланчой из мэрии Выселковского района и пропотев минут десять на тренажёрах, Михаил с чувством исполненного долга пошёл в раздевалку, где возле скамеечной ножки обнаружил мятую пятисотку — очевидно, кто-то выронил из кармана, когда натягивал джинсы. Ценителей здорового образа жизни окрест не наблюдалось, поэтому он с чистой совестью отправил купюру в кошелёк, посчитав, что там ей уютнее, чем на кафельном полу.
После полудня водитель маршрутки передал ему сдачу с сотни — вместо врученного на входе полтинника. Руднев не возражал — считал всех шоферюг наглыми барыгами, готовыми обсчитать любого пассажира независимо от пола и возраста.
Вечером анапский ювелир, покрутив в пальцах крестик с цепочкой, взвесив их и задумчиво поцокав языком, сказал, что готов приобрести «безделицу» за две с половиной тысячи. «Значит, стоят в два, а то и три раза дороже», — решил про себя Михаил и, не прощаясь, ретировался из мастерской, прикидывая, кому загнать золотишко подороже.
В восемь утра следующего дня его разбудила эсэмэска. Недовольный, он вынул смартфон из-под подушки, разблокировал и обомлел: на счёт поступило сорок семь тысяч рублей. Отпускные он получил заранее, премий, насколько помнил, не предвиделось.
На всякий случай набрал зама, зная, что тот в это время обычно стоит в пробке по пути на работу:
— Володь, привет! Не знаешь, откуда мне денежка капнула? Вроде как не должна была…
— Так это, Михал Сергеич, квартальную на две недели раньше дали. Кому-то даже повышенную, есть же везунчики! Вам-то какая пришла?
— Обычная, — зачем-то соврал Руднев. — Ладно, всё, не отвлекаю, скоро увидимся.
Он отключил звонок и присел на кровати. Требовалось перевести дух, собраться с мыслями и как следует обдумать ситуацию. Морской ли рубль так стремительно начал действовать или сработали другие мистические механизмы, но цепочка из халявных денег явно наращивала звенья. Самым важным сейчас было — не спугнуть удачу. И не проболтаться, ибо настоящую тайну, как полагал Михаил, хранит лишь один человек. Стоит кругу посвящённых расшириться — пиши пропало.
В 8.47, сонно ковыляя по коридору пансионата в столовую, он обнаружил изящный браслет с брюликом возле одной из типовых бледно-серых дверей. Ковровая дорожка под находкой была скомкана, и воображение живо нарисовало картину всепоглощающей страсти: распалённый предвкушением постельных игрищ любовник начинает ласкать свою пассию, не дожидаясь, пока она достанет из сумочки магнитную карточку и разблокирует дверь. Женщина радуется этой жаркой игре, тихонько, чтобы не разбудить соседей, хихикает, шутливо отбивается, толкает его в грудь, уворачивается от жадных до мягкой плоти рук и за этим развесёлым похотливым действом не замечает, как с запястья соскальзывает подаренный мужем на десятилетие свадьбы браслет…
Впрочем, всё могло быть совсем не так романтично. Перебравшая в расположенном через дорогу армянском ресторанчике, больше смахивающем на чебуречную, суррогатной «Изабеллы» по полтиннику за сто граммов, дама обронила украшение, пытаясь нетвёрдой рукой отыскать в глубине бездонной сумочки наотрез отказывающийся попадаться на глаза пластиковый четырёхугольник с чипом.
Вариантов много, итог — один: приятное пополнение бюджета. Из ниоткуда. Страшно захотелось похвастаться — хоть кому, но правила есть правила, а нарушать их Руднев не привык.
В 12.34 позвонил старый приятель, который не давал о себе знать лет так пять. Или семь.
— Миш, ты сейчас на работе?
— Нет, Гриша, я даже не в городе. В отпуске. В Анапе отдыхаю по путёвке.
— Жаль. Я тут у вас в мэрии по оказии. Хотел зайти, должок отдать.
— О, гляди-ка, вспомнил!
— Да хватит тебе! Я всегда помнил, просто возможности не было: то кредит, то ипотека, то полгода с женой бывшей судился. А сейчас наконец по всем счетам расплатился и стал долги раздавать. Ты у меня в списке первый… Спасибо, что выручил тогда.
— Спасибо, дорогой друг Григорий, в карман не положишь. Ты давай-ка, раз уж совесть в тебе внезапно пробудилась, накинь на сумму ещё четвертиночку. С учётом инфляции можно и побольше, но я сегодня добрый. И оставь моей секретарше Жанне Ивановне в 307-м кабинете. Я её наберу сейчас, предупрежу, чтобы встретила.
— Ну ты и жмот, Миша! Я к тебе со всей…
— А ко мне со всей душой не надо, — отрезал Руднев. — Мне надо вовремя и в полном объёме, учитывая проценты и моральный ущерб. Как уговаривались: кабинет 307, третий этаж направо. — И дал отбой.
Найденной в 16.46 неподалёку от пансионата тысячной купюре Михаил даже не удивился: таинственный механизм извлечения денег из незаслуживающего их пространства был запущен и работал исправно.
* * *
На следующий день, плотно позавтракав в весьма приличной для бюджетного учреждения столовой, Михаил решил догулять до песчаного пляжа. Погода располагала: день выдался солнечным, мягким и по-настоящему весенним. Синоптики обещали + 18, полный штиль и отсутствие облачности. Даже воздух отличал особый вкус: его хотелось есть ложками, урча от удовольствия.
Руднев издалека приметил давешнего «аквамена», шлёпающего, словно цапля, по колено в воде метрах в двадцати от береговой линии. Чемоданчик с трофеями лежал на песке, не вызывая энтузиазма у скучных прохожих.
Михаил подошёл поближе, стал рассматривать находки. Некоторых монет с прошлого раза недоставало, зато добавилась крупная пятикопеечная восемьдесят третьего года и двадцатипятирублёвка со зверями-талисманами сочинской олимпиады. Её явно посеяли не так давно…
Заметив интерес к чемоданчику, кладоискатель прочапал к берегу и затянул привычное:
— Это редкие монеты, николаевские ещё — Первого Николая, конечно. Две тысячи за штуку. Вот эти юбилейные советского периода — по шестьсот. Состояние идеальное, сами видите…
— Я у вас был пару дней назад, можете не утруждаться. Юбилейный рубль купил с Лениным.
— А, из недорогих. Ещё что-нибудь желаете? Вот с Менделеевым монета коллекционная. Берите, не пожалеете. А ещё лучше эта трёхрублёвая, 89-го года, землетрясению в Спитаке посвящённая. Раритет между прочим!
— Скажите, а они все обладают такими свойствами?
— Какими? — вдруг насторожился мужичок.
— Вы же сами говорили: деньги притягивать.
— А у вас получилось, да? — лицо кладоискателя исказилось, он мгновенно утратил благодушие и учтивость.
— Да нет, конечно, — попытался сыграть в обратную Михаил, но не тут-то было: продавец как клещ пребольно вцепился ему в запястье сухой пятернёй.
— Отдайте мне эту монету. Пожалуйста. Или продайте! Я верну вашу сумму впятеро. Хотите, вдесятеро? Я вам тот рублик за сколько продал? Двести же? Так вот, я вам прямо сейчас две тысячи заплачу… — И он полез в водонепроницаемый кошелёк, закреплённый на поясном ремне, но пальцы слушались плохо, дрожали и никак не цепляли вихляющуюся «собачку».
— Нет, не стоит, — отступил на всякий случай на пару шагов Руднев. — Я всё равно не продам. Сделка обратной силы не имеет.
— Продайте! — взвизгнул мужичок. — Я старый больной человек, мне деньги на лечение нужны, внуков поднимать, а вам жить да жить ещё, горя не зная.
Михаил продолжал пятиться. Искатель прибрежных сокровищ явно был чокнутым, и пререкаться с ним казалось не столько бесполезно, сколько опасно. Кто знает, чего ожидать от перевозбуждённого пенсионера.
— Вы даже не подозреваете, владельцем какой реликвии случайно стали! — голосил дедуля. — Это же не просто монета — это сверхрубль!
— Сверхрубль? — попробовал чудное слово на вкус Михаил, задумчиво перекатил его языком во рту. — Сверхрубль… Забавно. Сами выдумали?
Собеседник не ответил. Ему, кажется, поплохело: кровь отлила от лица, кожа посерела, глаза будто запали в глубину черепа, и «аквамен» медленно осел на песок рядом со своим чемоданчиком.
— Эй! Эй, вы что?! — беспомощно закрутил головой Руднев. — Эй, человеку плохо! Есть здесь кто-нибудь местный? Как скорую вызвать?
Тут же вызвался доброволец — очкарик в нелепой кепке-«жириновке» и с дурацкими бакенбардами, который стал сосредоточенно давить на кнопки ископаемой «Нокии». Подтянулись и зрители: они всегда материализуются из воздуха, когда с кем-то происходит несчастье. Среди зевак удачно оказался врач, незамедлительно начавший щупать пульс незадачливого торговца раритетами и слушать его дыхание.
Человека с чемоданчиком обступил десяток прохожих, и Руднев решил ретироваться, что называется, под шумок. Понимал, что пользы от него ноль, да и не хотел своим нежеланием расставаться с чудо-монетой провоцировать у инвалида новый сердечный приступ.
В 13.53 позвонили из риэлтерского агентства. Сообщили, что нашёлся надёжный покупатель на дачный участок, который принадлежал бабушке Михаила, а после её кончины перешёл по завещанию любимому внуку. Копаться в земле, выращивая огурцы с помидорами, он, естественно, не пожелал. На уговоры родни уступить дачу по-свойски, то бишь за бесценок, ответил категоричным отказом, за что был внесён эшелоном тёть, дядь и внучатых племянников в разряд классовых вредителей и врагов народа.
Меньше всего Руднева тяготили семейные проклятия, потому, завершив юридические хлопоты, он выставил участок с домом-вагончиком и деревянным сортиром на продажу. Тот полгода висел мёртвым грузом, есть не просил, и ладно. А теперь его были готовы приобрести за сумму, превышающую самые смелые ожидания Михаила, который морально готовился скинуть цену процентов на пятнадцать-двадцать!
Договорившись, что оформление договора купли-продажи можно начинать, а он через неделю приедет и всё подпишет, Руднев откинулся на кровати, рассматривая давно не мытую люстру. «Ух, как всё завертелось-то! Красота!» — думал он.
Часик подремав (а что, отпуск — можно позволить!), он подключился к пансионатному Wi-Fi и задал в поисковике: «сверхрубль». Яндекс выдал, как обычно, всякую непотребщину вперемешку с аналитическими статьями из газеты «Экономика и жизнь» и цитатами министра финансов. Крайне разножанровые материалы объединяли слова «сверх» («вы достигнете сверхнаслаждения», «сверхоргазм для настоящего мужчины») и «рубль» («курс рубля снова катастрофически падает», «о бедном рубле вы замолвите слово»). «Сверхрубля» в чистом виде в перечне не наблюдалось.
Десять ссылок, двадцать, тридцать… Лишь на четвёртой страничке Михаил углядел выделенный жирным шрифтом во фрагменте текста «сверхрубль» — в цитируемых блогером под ником No$off фрагментах воспоминаний некого Александра Макарчука, бывшего работника Московского монетного двора. Текст, правда, размещался на сомнительном портале «Нераскрытые загадки и тайны XX века», специализировавшемся на Бермудском треугольнике, ангаре восемнадцать, перевале Дятлова, вторжении рептилоидов и прочей паранормальщине.
Сайт с постом No$offʼа предназначался людям, убеждённым, что в шкафу у них обитает полтергейст, в огороде — кикимора, а тихий сосед по ночам молится Вельзевулу и варит борщ из чёрных котов. Абсурдности порталу добавляло то, что главную страницу увенчивала криворуко сделанная реклама фирмы, которая продаёт шапочки из фольги, защищающие владельца от агрессивных инопланетных космоизлучений.
Впрочем, если не брать во внимание раздражающие факторы, читать фрагменты мемуаров Макарчука было по-настоящему интересно…
* * *
Текст, озаглавленный «Тайна юбилейного сверхрубля», предварял комментарий блогера: «Существует немало баек и городских легенд о необычных, наделённых иррациональными свойствами монетах.
Крайне оригинальную историю мне прислал Юрий Макарчук, чей отец не так давно покинул этот мир, оставив после себя исписанную мелким почерком тетрадь с мемуарами, разбитыми на небольшие главки. Юрий сам увлекается нумизматикой, в том числе паранумизматикой, потому решил, что текст под названием „Сверхрубль“ может быть небезынтересен читателям моего блога. Что ж, как минимум мне он показался любопытным! С удовольствием делюсь».
Далее выделенная иным шрифтом шла история Макарчука…
«С 61-го и до самого 85-го года, когда началась Перестройка, я проработал на Московском монетном дворе. Сначала обслуживал станки — инженером по механике. Один, потом три, пять. Через шесть лет безупречного труда доверили цех. Следил, чтобы вся техника без сучка и задоринки действовала.
В год полувекового юбилея Октября пришёл госзаказ — отчеканить серию памятных монет. Тираж огромный: у каждого номинала (10 копеек, 15, 20, 50 и один рубль) — по 50 миллионов экземпляров! Как раз в том спецвыпуске и оказался тот роковой рубль.
Внешне вы бы никогда не нашли разницу — да её и не было! Вес стандартный — 11,25 грамма, материал тоже без неожиданностей — смесь меди, никеля и цинка. На реверсе — Владимир Ильич, протянувший правую руку в знакомом всем по многочисленным памятникам жесте, стоит на фоне огромных серпа и молота. На аверсе — герб СССР и надписи: „один рубль“ и „пятьдесят лет советской власти“. Ни один нумизмат не разглядел бы в монете сверхординарное. Но волей судьбы я стал свидетелем рождения сверхрубля и даже недолго побыл его владельцем. Произошло это так…
Однажды во время обеденного перерыва штамповщики ушли в столовую, а я остался возиться с капризничающим прессом (мне не нравился посторонний шум). И тут зашёл начальник отдела технического контроля с незнакомым мужчиной, одетым не по погоде. Лето жаркое, духота, а он в тёмном и, по всему видно, тёплом кожаном плаще и в несуразно больших солнцезащитных очках — будто карикатура на иностранного шпиона, какие часто публиковали в „Крокодиле“. Комично-отталкивающий эффект усиливали пышные, будто накладные, усы и аккуратная чеховская бородка.
Учитывая строжайший пропускной режим, появление на монетном дворе столь экстравагантного типа показалось мне, по меньшей мере, странным.
Начотдела Максим Кожедуб, застав в помещении сотрудника, смутился, а затем, пытаясь разрядить ситуацию, пояснил: „Это, Александр Тимофеевич, мой давний приятель Николай Стариков. Из Владивостока прилетел. С руководством визит согласован. Показываю вот технологии“.
Очкарик поздоровался. Голос его был мягким и располагающим.
— Очень интересно с юбилейной серией было познакомиться. До того, как она по городам и весям разойдётся. Особенно рубль впечатлил. Рельеф, символика. Уговорил вот Максима Сергеевича из первой партии мне экземпляр презентовать. Не для передачи в третьи руки, конечно, и без огласки.
Он, не обращая внимания на выпучившего глаза и, кажется, готового запыхтеть от возмущения Кожедуба, показал вспыхнувшую в лучах ламп монету, каких-то пару часов назад сошедшую со станка.
Я, понятное дело, возмутился. Это ни в одни ворота не лезет! И потребовал рубль вернуть. Кожедуб не противился — знал, что я прав.
Незнакомец пожал плечами и протянул монету. Сказал: „Что ж, правила есть правила“ — и покинул цех вместе с раздосадованным провожатым.
Хотел я возвратить рубль в его партию, однако ближе к вечеру узнал, что первый крупный тираж уже отправлен в банковские отделения и монета больше не раритет. Решил жене новинку показать, обменял через бухгалтерию на бумажный — всё официально, мне проблемы не нужны. Да и не вынесешь рублик так просто — досмотр.
В тот же день мне неожиданно выписали премию, а, покидая проходные, я нашёл оброненное портмоне с тремя четвертными — приличная сумма! Вернулся и отдал находку контролёрше с просьбой к завтрашнему утру повесить объявление — хозяин непременно отыщется.
Дома ждал сюрприз — жена моя Катерина сообщила, что вечером её вызвали в гороно и предложили должность заведующей детсадом, в котором она двенадцать лет трудилась сначала нянечкой, а потом воспитателем. И повышение долгожданное, и прибавка к зарплате весомая. Нам всё это очень кстати было — как раз о детях всерьёз задумались, возраст…
Недолго думая, решили отметить событие в ресторане: иногда и шикануть можно, раз повод такой. Праздновал я с полной, так сказать, самоотдачей, здоровье позволяло. А после ресторана ещё и к соседу по лестничной площадке заглянул — догнаться, несмотря на протесты супруги.
Наутро проснулся с сильнейшей головной болью, с трудом припоминая окончание вечера. Катерина немедленно пролила свет на белые пятна и живописала культпоход с таким энтузиазмом, что мне стало тошно, и я отправился на работу, даже не позавтракав.
Сел в трамвай, полез в кошелёк — пусто! Всё оставил в проклятом ресторане, всё! Лишь в боковом кармашке лежал чудом сохранившийся рубль, который я кондуктору и вручил. Тот долго и с подозрением изучал незнакомую монету. Пришлось объяснять, что это спецтираж к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции, который вскоре наводнит карманы всех советских граждан, и настаивать, чтобы он принял оплату…
Ближе к обеду, когда самочувствие более-менее вернулось в норму, я встретил в коридоре Кожедуба — бледного и неопрятного, будто тоже с тяжёлого похмелья. Завидев меня, он сокрушённо затряс головой:
— Тимофеич, гостя моего помнишь? Вчера в цеху вас знакомил. Представляешь, погиб вчера ночью!
— Как погиб? — растерялся я.
— Зарезала шпана какая-то подворотная, когда он в гостиницу возвращался. Деньги из карманов выгребли, часы сняли — да у него и ценного-то ничего не было! Паспорт в кармане лежал с бумажкой, где мой адрес и телефон записаны. Вот я ночь в милиции и провёл, показания давал.
— Беда какая, Максим, слов нет! — пожалел я искренне так внезапно и трагически погибшего Николая. Вроде и знакомы не были, а неуютно на душе сразу, больно.
— Беда! — поддакнул Кожедуб. — Горе, Тимофеич! Это ж я его сюда, в Москву, вытащил. Он ведь непростой человек был. Очень!
— В смысле?
— Да… как бы это сказать… Навроде колдуна он был, Саша.
— Я, Максим Сергеевич, конечно, всё понимаю. Трагедия, друга убили. Но не с ума же сходить.
— А я и не сошёл, — уверил начцеха. — Я с ним в студенческой общаге пять лет в одной комнате прожил и чего только не видел! Мог он и кровь прикосновением остановить, и боль головную шёпотом унять, и судьбу предсказать. Но не любил: особенно когда удачей перед экзаменом зарядить просили или ещё чего. Говорил, от прапрадеда у него ещё энергия осталась, её по мелочам расходовать нельзя… Я тебе, Саня, честно признаюсь, у жены моей проблемы со здоровьем. Очень серьёзные. Онкология. Лучшие врачи смотрели, денег потратил — мало не покажется, в долги влез. Но толку никакого, динамика отрицательная. Вот я и вспомнил про Колю-чародея, как мы его промеж собой называли. В моём положении за любую соломинку ухватишься. Связался с ним. Он прилетел аж из Владивостока, не отказал. Хотя я знаю, что ему путешествия тяжело даются. Со здоровьем проблемы: солнечный свет глаза режет — аномалия какая-то. И знобит после приземления не меньше суток. Невероятно, конечно: целитель, а себе помочь не может… С женой моей он поговорил, руки ей к животу приложил только — и сразу легче стало! Румянец вернулся! Силы, энергия — другой человек! Я в качестве благодарности решил ему экскурсию организовать, куда простым смертным нельзя, с директором согласовал. Поужинали у меня. Проводить его до гостиницы хотел, но Коля ни в какую — сказал, хочет в одиночестве по столице прогуляться. Вот и прогулялся…
— И что теперь? Родным сообщили?
— Он одинокий был. Так, наверное, даже лучше. Сейчас милиция протоколы пишет, то да сё, а после обеда меня отпустили — буду сам всё решать. По похоронам, по транспортировке тела. Ума не приложу, как всё это делать… Эх, такой человек ни за грош пропал!
Понурый Кожедуб, выговорившись, пошёл заниматься скорбными хлопотами, а я задумался о вчерашних удачах. Начались они, как только ко мне попал рубль, который незадолго до гибели подержал в руках чудотворец Николай. И, видимо, поделился своей удивительной силой с монетой. Неспроста же она за ничтожно короткое время столько для меня сделала!
Но рубль исчез из моей жизни и, похоже, навсегда. Совершенно бездарно профуканный сверхрубль…»
* * *
— Ну и идиот! — ухмыльнулся Руднев. — Такое сокровище в руки заполучил и так бездарно распорядился. Это ж уметь надо! Придурок!
После мемуаров Макарчука в блоге No$offʼа шли малоинтересные далёкому от нумизматики человеку посты о наборах бразильских монет, раритетных биметаллических десятирублёвках с заводскими дефектами, бумажной сторублёвке с изображением присоединённого Крыма, а затем, спустя несколько месяцев, — ура! — ещё одна публикация о сверхрубле. Лишённая литературности предшественницы, но не менее любопытная.
* * *
«Сверхрубль: смена владельцев. ЖЗЛ, или Жизнь загребущих людей.
После поста о „волшебной“ монете, якобы аккумулирующей деньги для своего хозяина, мне в личку пришёл с десяток писем о людях, которые некоторое время были обладателями артефакта, с таковыми встречались или же о них слышали.
Всю информацию я проанализировал, выбрал наиболее достоверные „сверхрублёвые“ истории и систематизировал в хронологическом порядке, отобразив примерную географию перемещений монеты по стране. Несмотря на небольшие временные провалы, картина складывается достаточно полная.
1967–1977 гг. Красноярск — Москва. Владелец: Иван Александрович Забураев. За десять лет превратился из рядового нумизмата в денежного магната. Помимо редких монет, собирал нэцкэ, старинные иконы, полотна известных живописцев. По слухам, приобрёл на чёрном рынке несколько подлинников Моне и неизвестную картину Репина. Чрезмерной активностью привлёк внимание правоохранительных органов. Был арестован — в его новой семикомнатной квартире, купленной в центре столицы после переезда с севера, обнаружили краденые холсты. Имущество конфисковали. На допросах вину отрицал, ссылался на мистическую монету-искусительницу, которая затмила разум и заставила совершать неблаговидное.
1977–1982 гг. Москва — Архангельск. Владелец: Елена Сергеевна Букреева, известная как Ленка Букре. Сделала головокружительную карьеру: от продавца в бакалее до управляющей шестью столичными магазинами. Официально числилась в одном, остальными рулила при помощи подставных лиц. На Олимпиаде-80 добилась эксклюзивного разрешения на реализацию иностранцам сувенирной продукции. В 81-м, понимая, что привлекает избыточное внимание как милиции и прокуратуры, так и криминала, переезжает сначала в Ленинград, а затем в Архангельск. В 1982 году убита вместе с мужем и двумя детьми в собственном доме, сожжённом грабителями. Дело осталось нераскрытым. Двоюродная сестра Елены — Ольга Образцова — винила в гибели Букреевых рубль с изображением Ленина, который стал источником не столько сказочного обогащения, сколько бед.
1982–1988 гг. Архангельск — Ростов-на-Дону — Москва. Владелец: Араик Ваневич Анджан по прозвищу Китаец. Начинал шестёркой в архангельской организованной преступной группировке Анатолия Калашникова (Толика Калаша). Внезапно разбогател, стал стремительно наращивать авторитет, используя все доступные методы. В 84-м, по неподтверждённым сведениям, заказал Калаша и вскоре подкупами и шантажом занял его место. В том же году перебрался в Ростов — у предшественника там имелся бизнес, который решила отжать местная братва. После серии кровавых разборок и заказных убийств вернул дело и приумножил доход. Аппетиты Китайца продолжали расти, и, проведя пару лет на берегу Дона, он отправился покорять столицу. В 89-м, владея сетью торговых павильонов в Бирюлёво и половиной „Горбушки“, Араик был застрелен вместе с двумя телохранителями посреди Арбата. Накопленное Китайцем „добро“ разошлось среди его „коллег“. Приближённый к Анджану Виктор Сума, Сумароков, арестованный в 1991 году, в тюрьме разродился мемуарами о перипетиях блатной жизни — возможно, литературная фамилия обязывала. В них упоминался фартовый юбилейный рубль, который Китаец всегда держал при себе — носил в холщовом мешочке на верёвочке рядом с крестиком.
1989–1997 гг. Москва. Владелец: Сергей Пантелеевич Мавроди, финансовый гений, один из виднейших авантюристов за всю историю России. В 89-м основал кооператив „МММ“ — всего пять лет спустя он превратился в крупнейшую в стране финансовую пирамиду, от которой пострадало свыше 10 миллионов человек. В декабре 97-го Сергея Мавроди объявили сначала во всероссийский, а затем в международный розыск, после чего он исчез из вида. По неофициальным данным, осенью 97-го на его дачу в подмосковном посёлке Жуковка-3 на Рублёвском шоссе проникли грабители, которые довольствовались лишь скромной суммой. Предприимчивый финансист хранил миллиардные накопления на банковских счетах в Швейцарии. Однако воры забрали сейф, вскрыть который на месте не сумели. В нём хранилась чрезвычайно оберегаемая Сергеем Пантелеевичем вещь — вероятнее всего, сверхрубль…
1997–1999 гг. Москва — Анапа. Владелец: Геннадий Андреевич „Сидор“ Сидоренко, медвежатник, специалист по грабежам разной степени сложности, возможный участник ограбления дачи Мавроди. После вскрытия сейфа, очевидно, стал владельцем малопривлекательного для бандитов экспоната — юбилейного советского рубля, которые после 1993-го вышли из обращения. После серии успешных ограблений многократно увеличил капитал. Летом 99-го, отдыхая с семьёй в Анапе, отправился на рыбалку, арендовав парусную лодку в яхт-клубе. Из плавания не вернулся, став жертвой обрушившегося на побережье четырёхбалльного шторма.
P. S. На этом эпизоде след сверхрубля теряется. Новых упоминаний о нём нет уже больше двадцати лет».
— Ха! А след-то нашёлся! — воскликнул Михаил, бросая смартфон на подушку.
От обилия информации он подустал, но воодушевление накатывало свежими приливными волнами. Мысли неслись вскачь не хуже холёного ахалтекинского жеребца, и гордо лежащий посередине журнального столика артефакт казался не случайным зигзагом судьбы, а заслуженно пожалованным ей ключом к новым — безграничным! — возможностям.
— Без денег жить нельзя на свете, нет! — пропел Руднев слегка отредактированную арию из «Сильвы» и, повинуясь сиюминутному порыву, вскочил с дивана и станцевал нечто малопривлекательное, но крайне экспрессивное, спазматически дрыгая ногами и руками и встряхивая головой.
Начиналась полная приятных сюрпризов жизнь. И это надо было срочно отметить!
Одевшись и положив сверхрубль в кошелёк — деньги к деньгам! — излучающий флюиды счастья Михаил покинул номер, одарил широченной улыбкой девушку на ресепшен и, распахнув дверь, вдохнул аромат анапской весны.
В 19.46 он заказал в неожиданно стильном для курортного заведения баре Brookwin самое дорогое, по-настоящему роскошное итальянское вино, а также лучшие блюда от шеф-повара. Не успел Руднев опустошить первый бокал терпкого напитка, к нему за столик подсел менеджер и провозгласил, что Михаил — тысячный с начала года посетитель заведения и в честь этого ужин обойдётся ему бесплатно.
Обладатель сверхрубля по-барски смиренно принял известие и спустя пару часов три бутылки элитного алкоголя и зачем-то заказанного «на десерт» литра крафтового пива, с трудом извлёк тело из кресла — пора было проложить траекторию пути до пансионата.
В 23.17 в дверь его номера требовательно постучали. По звуку показалось, не кулаком, а тяжёлым металлическим предметом. С трудом покинув лежбище, Михаил, держась за стену, дошагал до коридора и, набычившись, хотя никто его видеть, конечно, не мог, грозно вопросил:
— Кто там?
— Кто-кто, мил человек? Я!
Голос был мужской, восхищённо-оптимистичный, не юный. Подвоха он, на первый взгляд, не таил.
— Не понял… Кто я?
— Ульянов я! Владимиʼг Ильич! Пʼгишёл забʼгать свою ʼгеликвию. Отʼгывайте немедленно именем ʼгеволюции!
Михаил окончательно утвердился во мнении, что крафт был лишним, и решил игнорировать буйного гостя, сочтя его алкогольным фантомом. Тот, однако, не угомонился — вновь саданул по дереву увесисто, будто тараном.
— Отʼгывайте, ʼГуднев, говоʼгю! Вʼгемя, батенька, деньги! А я тоʼгоплюсь! И пʼгемного!
— Не открою, — мрачно изрёк Михаил. — Хоть обдолбись там, коммунист хренов.
— Эй-эй-эй! За такие слова и схлопотать можно! По кумполу! — гость обрушил очередную серию крепчающих раз от раза ударов. — Могу и ногой наподдать! — И Ленин действительно лупанул с невероятной силищей и сделал это, как и обещал, ногой. Да так, что казённая обитель мигом сдала позиции — дверь слетела с петель.
От грохота Руднев отпрянул. Напротив него в облаке пыли стоял Владимир Ильич Ульянов собственной персоной — будто с картинки «Букваря» из Мишиного детства: невысокий, с плешью на всю голову и бородкой клинышком, с озорными искорками в прищуренных глазах. В одной руке вождь мирового пролетариата, одетый в строгий серый костюм с алым галстуком и стильную жилетку оттенка крокодиловой кожи, сжимал серп, в другой — молот.
— Что ж вы, батенька, по-добʼгому не захотели? Получите в ответ наше пʼголетаʼгское «фи». И подаʼгочек впʼгидачу!
Ленин раскинул руки а-ля Брюс Ли и с оглушительным воплем «кия!» совершил несколько супербыстрых движений опасными инструментами, со свистом рассекая воздух и наступая на Михаила с напором «броневичка». Руднев понял: спасения нет, хотел рухнуть на колени и слёзно молить о пощаде, но молоток опередил его намерения, с омерзительным хрустом впечатавшись в висок. В голове потемнело, однако до нырка в абсолютную мглу финансист увидел, как сверкающий полумесяцем в лучах люстры серп несётся куда-то вниз и вбок, метя в самое интимное, истошно заорал и… проснулся в ледяном поту. На электронных часах мерцало: 00.00.
* * *
«Обнуление. Обдупление. Офигение», — подумал он словами на букву «о» — круглую, монетоподобную. Передёрнулся от ужаса, захлестнувшего всесокрушающим цунами, и с криком: «Да подавись ты своим сверхрублём, урод лысый!» — схватил артефакт и с трёх метров эффектно вышвырнул его в форточку, продемонстрировав снайперский талант, которым отродясь не отличался.
В 00.04, шокировав очаровашку на ресепшене мертвенно-бледной и потной физиономией, а также неуставным видом — из одежды на постояльце были лишь пижамные штаны и майка с желтовато-золотым принтом изогнувшегося буквой S символа доллара (ещё один приманивающий деньги фактор!), Михаил вывалился в промозглую ночь, включил фонарик на смартфоне и пополз по тротуару, клацая зубами и невнятно матерясь.
От позора и вызова полиции спасала девственная пустота ночной мартовской Анапы: ни машин, ни прохожих. Тишь да гладь. Жаль, не благодать…
Михаила
колотило от холода, алкогольной интоксикации, но — больше всего! — от терзающего голову, которую спешно покидали запуганные мавзолейным узником винные пары, осознания того, что он самолично, без нажима и постороннего вмешательства, под влиянием дебильнейшего ночного кошмара взял да и выбросил главный в жизни джекпот, заветный билет в Эльдорадо, шанс побыть царём Мидасом без алхимических последствий для организма.
И он, подвывая от отчаяния, искал и ползал, ползал и искал.
В 00.42, когда штаны на коленях превратились в лохмотья, пропитавшиеся кровью из стёсанной кожи, луч фонарика выхватил слившийся с серой тротуарной плиткой реверс сверхрубля. «А-а-а! А-а-а! — заорал Михаил, не найдя более адекватного выражения своим чувствам. И подытожил: — А-а-а!»
Он победоносно прошествовал мимо девушки, которая за четыре года работы в пансионате навидалась всякого, но с таким инцидентом сталкивалась впервые, вернулся в номер, долго и с наслаждением стоял под горячим душем, не отводя глаз от водружённой на мыльницу монеты.
Терять её из вида Руднев более не собирался.
* * *
— Сверхрубль! — полыхнула первая мысль после пробуждения. Внезапная, как аварийное отключение света. — Сверхрубль!
И тут же, после взрыва, срыва, почти паники — успокоение: монета лежала на журнальном столике, и радостный Ильич протягивал руку в приветственном жесте, будто желая владельцу доброго утра.
Вопреки опасениям, голова болела не критично — лишь в мягкой сердцевине мозга вяло копошилось когтистое насекомое. Да ещё саднили разодранные колени. Ничего, терпеть можно.
В 9.55 Михаил покинул пансионат, кормёжка которого внезапно стала его раздражать, и отправился искать более-менее приличный ресторанчик. Как назло, межсезонный курорт благополучно дремал, и все заведения с вывесками, от дизайна которых не страдало чувство прекрасного, открывались после полудня, а то и ближе к вечеру. Пришлось довольствоваться пиццерией.
Заказав острую El Diablo с перцем халапеньо и чёрный чай, Михаил расположился за столиком поудобнее и подвёл итоги и балансы. Итак, он стал обладателем артефакта, аккумулирующего финансовые потоки для своего хозяина. И этот чудеснейший деньгомагнит реально действует!
Омрачал достоинства сверхрубля неприятный факт: практически все известные его владельцы плохо кончили. Оставалось гадать, что произошло с теми, о ком не знал автор блога.
Но здесь Руднев проблемы не видел: он не собирался заниматься криминалом или рисковать жизнью, плавая в штормящем море. Куда важнее — сохранить заданный курс и удачу в секрете: за столь расчудесную баблокачку могут и убить. Не задумываясь о принципах гуманизма.
Михаил дожевал неожиданно вкусную пиццу и, расплатившись с миленькой официанткой, отправился наслаждаться весенними ароматами. На улице посчитал сдачу и удовлетворённо хмыкнул: с пятисот ему дали семьсот пятьдесят. А то, что за ошибку, вероятнее всего, вычтут из зарплаты симпатяги — так это ж её проблемы. Внимательнее надо относиться к работе!
В 11.03 Руднев понял, что за ним следят. Сначала подумал: показалось, но обострилась паранойя. Решив удостовериться, что нервничает зря, он обернулся и уткнулся взглядом в невысокого человека в серой ветровке и больших чёрных очках, излишних в пасмурную погоду. Благодаря им он и запомнил этого типа минут десять назад на аллее хвойного парка рядом с Вечным огнём.
Михаил присел на лавочку. Очкарик сделал то же самое, достал телефон и уставился в экран. Когда через пять минут Руднев встал, человек, выждав пару секунд, поднялся.
Мысли полетели, как вспугнутые кошаком голуби: «Ага. Следят. Но кто? И как узнали? Не может быть! За такой-то срок! Может, обычный гоп-стоп? Кто знает, что у них в Анапе за нравы?! Может, во мне за километр отдыхающий виден? А раз турист, то при деньгах, понятное дело. Чёрт! Что же делать?!»
«Бежать!» — истерично тявкнул внутренний голос, и Михаил не стал сопротивляться, припустив со всех ног и не обращая внимания на удивлённые лица благостно-расслабленных прохожих, наслаждающихся прогулкой по ещё не перегруженному миллионами гостей городу.
Последний раз Руднев полноценно бегал в студенчестве, на занятиях физрой. Потому нарисованный воображением лёгкий, преисполненный грацией бег в реальности обернулся грузной, да с одышкой, косолапостью — ноги заплетались, сердце выскакивало.
То ли преследователь был ещё более неуклюжий, то ли растерялся от такого кунштюка, но через пять минут потного позора Михаил погони не обнаружил. По улице Пушкина прохаживалась молодая мамочка с коляской, старик выгуливал полинявшую, похожую на ветхую мочалку болонку, да крутил педалями велосипедист. Ни следа треклятого очкарика! Ура!
Обрушившись увесистой филейной частью на скамейку, Михаил восстанавливал дыхание, ощущая себя развалюхой и астматиком со стажем. Однако все недомогания сводила на нет терапевтическая мысль о притаившемся в боковом отделении кошелька сверхрубле. И о выпавшей у кого-то из кармана тысячерублёвке, застрявшей между рассохшимися деревянными планками скамьи.
В 11.37 Руднев вернулся в номер, закрыл его вдобавок к автоматически защёлкивающемуся замку на непонятно как пережившую модернизацию щеколду. Глянул в окно: внизу ползли таракашками редкие прохожие. По дороге ехали автомобили и маршрутки, возле ствола рослого платана подкачивал колесо велосипедист.
Велосипедист!
Тот самый или нет, определить Михаил не смог. Вроде одет так, да не так. А за углом промелькнула серая ветровка.
«Паранойя! Бред! Я не буду сходить с ума! Я сорокалетний здравомыслящий мужик с двумя высшими. У меня в отделе двадцать три подчинённых и секретарша Жанночка, с которой изредка случается неплохой секс. Через меня идут потоки важнейших документов. И что, я буду трястись от ужаса при виде плюгавика в куртке и дебила-велосипедиста?! Ну на!..»
Предосторожности тем не менее казались не лишними, и Михаил опустил жалюзи, оставшись в успокаивающем полумраке, а затем, вспомнив шпионские боевики, с мрачной решимостью выдернул из прикроватного телефона штекер и внимательно повертел в руках аппарат. Следов вмешательства не обнаружил: на пластике ни царапинки. И то дело!
Чтобы снять напряжение, он принял душ и прилёг, отгоняя назойливо жужжащие тревожные думы. Усталость после нервной ночи и похмельного утра взяла своё, и Руднев провалился в глубокий сон, лишённый сновидений.
Проснулся около трёх от неприятного дробного перестука, будто кто-то барабанил в окно ноготками. Было темно, словно наступил поздний вечер. Погода испортилась: анапское небо затянули рваные тучи, которые спешили вдоль горизонта резво, как на ускоренной перемотке. Но завывающий в ставнях воздух подсказывал, что это не видеоэффект, а обычный для южных краёв в весеннюю пору шквалистый штормовой ветер.
Дверь вздрогнула — тут-тук! Руднев замер у окна, скрючившись авангардистской скульптурой, взгляд заметался по углам, ладонь стиснула смартфон, мигом вспотев. Кого набирать?! Полицию? Пожарных? Кого звать на помощь, когда в номер ломятся непрошеные гости?
Стук повторился. Требовательный, даже гневный.
«Точно знают, что я здесь. Что же делать?»
Сверхрубль на столике еле-еле замерцал, будто почуявшая орочью близость эльфийская сталь, и Михаил, созерцая разнервничавшийся артефакт, принял спонтанное решение — очевидное при всей своей безрассудности, но, несомненно, эффективное.
Он на цыпочках приблизился к монете, поднял её, ощущая вибрацию взволнованного металла, и, проводив Владимира Ильича прощальным взором, отправил его себе в рот вместе с серпом и молотом.
Монета была крупной, для глотания неудобной, но, борясь с рвотными позывами, Руднев набрал полную пасть вязкой слюны и протолкнул сверхрубль в пищевод, морщась от неприятной тяжести в горле, а затем где-то под рёбрами.
Впрочем, тошнота не шла ни в какое сравнение с торжеством. Ликование наполняло силой, хотелось прыгать до потолка и ходить колесом, как в детстве, когда комплекция позволяла.
«Ничего, по кишкам попутешествует и выйдет, никуда не денется», — восторгался своей сообразительностью Михаил.
Вновь прогремел стук. Короткие, словно выстрелы, удары. Три. А затем голос — женский, не лишённый приятности:
— Михаил Сергеевич! Главный администратор беспокоит, Ольга Евгеньевна. Левицкая моя фамилия. У меня для вас приятный сюрприз от нашего пансионата.
— Какой такой сюр… — он заткнулся, но поздно — предательские слова прорвались, выдав его с потрохами.
— Вам непременно понравится! Даже не сомневайтесь! У нас впервые проходит акция «Летний бриз», что-то вроде лотереи для гостей. Участвуют все постояльцы. И, представляете, вам повезло! Откройте, пожалуйста. Я вручу вам приз, и мы сделаем фото на память, если вы не против.
— Никакого фото! — огрызнулся Руднев, но сменил гнев на милость.
Интонации задверной Левицкой не пробуждали страха и трепета. Значит, всё чисто, без подвоха. Артефакт продолжает действовать, ничего больше.
— Минуточку!
Он придирчиво оценил себя в зеркале — приличный, конкурентоспособный мужчина в расцвете сил. Пригладил поредевшие на затылке волосы пятернёй, по привычке подтянул брюки и щёлкнул замком.
Ольге Евгеньевне было не больше тридцати пяти. Миловидная, совсем немного склонная к полноте, что её ничуть не портило, блондинка с затянутой в хвост гривой, в тёмно-синей юбке и белой блузке с бейджем на пышной груди, приветливо улыбнулась постояльцу, демонстрируя аккуратные белые зубки, и протянула светло-голубой конверт, перевязанный китчевым алым бантом.
— Вот, Михаил Сергеевич, именной сертификат на отдых в нашем пансионате. На четырнадцать дней. В любой летний месяц можете воспользоваться, даже в пик сезона — главное, сообщите о вашем намерении заранее для своевременного бронирования. Считайте, вам повезло!
— Я так и считаю! — Руднев ловко вытянул конверт из пальцев главного администратора, отметил отсутствие обручального кольца и даже прокрутил в голове быструю и сочную эротическую фантазию — впрочем, немедленно отвергнутую как бессмысленную и отвлекающую от главного. — Спасибо! А сейчас, извините, у меня…
— Да-да, всё понимаю. Но если вы всё же согласитесь в любое удобное для вас время сделать фото на память, я была бы вам премного благодарна.
— Я подумаю.
Он закрыл дверь излишне резко, о чём сразу пожалел. Левицкая казалась барышней интересной и привлекательной. С такой можно попробовать легкомысленный, но от этого не теряющий шарма курортный романчик. Достаточно догнать её, согласиться на дурацкое фотографирование, пригласить в ресторан, и…
Мечтания Руднева прервало очередное постукивание. На сей раз вкрадчивое. Он усмехнулся, подумал, что сам вполне ещё жеребец, раз она вернулась. Видимо, почувствовала его смятение вперемешку с влечением и поддалась обаянию, увеличенному сверхрублём, наподобие сильнодействующего афродизиака.
— Я так и знал, что вы вернётесь, Ольга! И ждал я вас совсем-совсем недолго, — в рифму мурлыкнул он, распахивая дверь, и застыл с отвисшей челюстью, в которой, как в гамаке, разлёгся сдохшим морским огурцом обессилевший язык.
Напротив Михаила стоял «аквамен» с перекошенным от злости лицом и всклокоченными волосами, а за ним в коридоре маячили фигуры, плохо различимые при скудном освещении. Одна напоминала субтильного велосипедиста, вторая — хмурого очкарика, преследовавшего его утром в парке. Стоял и ещё кто-то — высокий, словно баскетболист, и опасно широкий в плечах.
— Ну что, паскуда, рубль гони! — выцедил лидер визитёров. — Первый раз по-хорошему просим.
— А хрен вам, суки! — взвизгнул Руднев, подивился пробудившейся смелости, отродясь его не отличавшей, и проворно захлопнул дверь, крепко саданув ей «искателя сокровищ» по вытянувшейся физиономии.
Тот приглушённо взвыл. Дверное полотно моментально прогнулось от удара, за которым последовали ещё и ещё.
«Долго не выдержит. Стопудово на такой штурм не рассчитана», — печально констатировал Михаил и бросился к окну, не различая, что долбит по ушам сильнее — кулаки грабителей или пульсирующая в голове кровь.
Он распахнул створку, впуская в номер ледяной влажный воздух — лютовал норд-ост, разбрасывающий горстями мерзопакостный косой дождь.
Разглядывая накануне пейзаж сквозь стекло, Михаил приметил, что где-то в метре от его окна почти до первого этажа спускается пожарная лестница — смонтированная, видимо, ещё в советские времена. Он даже нафантазировал, как доблестно спасается по ней после пробуждения в клубящемся из-под двери дыму.
Казавшиеся глупыми мысли предстояло воплотить в жизнь.
Руднев был готов — слишком многое стояло на кону, а потерять сверхрубль… Он даже думать об этом не хотел!
Раздался громкий, похожий на выстрел треск. Доску похлипче проломил особенно мускулистый и рьяный налётчик. Медлить дольше было опасно, и Михаил, перекрестившись, встал в оконном проёме в полный рост, преодолевая напор бешеного ветра, примерился и оттолкнулся ногами.
Пальцы скользнули по мокрому металлу, мизинец на левой руке премерзко хрустнул, размозжившись о перекладину, запястье пронзила резкая боль. Ладони всё же обхватили лестницу — скорее инстинктивно, чем по расчёту. Руднев вскрикнул от радости, что прыжок удался, однако эйфория быстро развеялась — дьявольски болела кисть, на которую он боялся даже посмотреть, да и времени на эмоции не осталось — надо было действовать. И без промедления!
Переставляя ноги и перебирая руками, щадя искрящуюся импульсами рези левую, он пополз вниз по лестнице. Определившись с принципом движения, попробовал ускориться. Взгляд всё же упал на покалеченную ладонь — не оценить масштабы ущерба казалось малодушием, особенно когда привычный мир повис на волоске.
И здесь Руднева заколотило сильнее, чем от пронизывающего ветра («Бора, южане называют его бора!» — вспомнил случайно) и даже от потрясения от разбойничьего вторжения. Палец был сломан, причём максимально неудачно — открытым переломом. Но из разорванных тканей торчал не окровавленный осколок кости, а нечто тёмное и, кажется, металлическое. Похожее на прут кладбищенской оградки.
«Что за хрень!» — возмутился-ужаснулся Михаил и поднёс руку ближе к глазам, балансируя в схватке с воздушным потоком и чувствуя накатывающую тошноту.
Из-под разошедшейся между второй и третьей фалангами кожи торчало нечто вроде крючка из меди и по бугристой поверхности «костезаменителя» ползли то ли буквы, то ли цифры…
Время застыло.
— Эй, вон он, сучара! Вниз ползёт, гадёныш! — раздался крик, и минуты вернулись к привычному ходу. — Очкастый, ты давай скачи за ним, ты цепкий, а мы по-стариковски, по ступенечкам. Никуда мразина не денется!
Передёрнувшись, Михаил набрал темп. Секунду спустя лестница под ним всколыхнулась — на неё сиганул преследователь. Раненая рука слушалась скверно, в ней совсем не осталось лёгкости, и она больше мешала, чем помогала. Хорошо, ступеньки завершались — правда, высоко, на смыкании первого и второго этажей. Сверху это расстояние казалось меньше и безопаснее.
Руднев дополз до предпоследней перекладины, попробовал удержаться одной рукой, чтобы повиснуть, сократив расстояние до земли, но пальцы скользнули по влажному железу, ноги безуспешно попытались найти точку опоры, и Михаил со всей безрадостной очевидностью осознал, что падает.
Он рухнул на асфальт — неудачно, так и не успев сгруппироваться. Позвоночник взвыл от удара, в лодыжке тошнотворно щёлкнуло, будто в лесу турист переломил сухую коряжку для будущего костра. Боль переполнила тело. Не осталось сил даже как следует выматериться.
Но Руднев и не думал сдаваться — сверхрублёвое приключение пробудило дремавшего в нём долгие годы борца, и этот воспрявший внутренний бунтарь приказал мямле внутри посторониться и взял управление организмом в свои уверенные руки.
Не обращая внимания на боль и отказывающуюся сгибаться-разгибаться ногу, Михаил заковылял в сторону моря, ускоряясь с каждым шагом.
Через десять секунд он побежал. Бег притупил всплески боли, но их заместило другое — диковинное и пугающее — чувство. В животе Руднева взвился колючими искрами невидимый огонёк, и побеги тепла потянулись по телу, словно упомянутый турист развёл-таки костёр внутри желудка и голодные языки пламени ринулись захватывать плоть.
Ощущение будоражило, наполняя организм новым, незнакомым содержанием, перековывая его по своей прихоти, заново перестраивая сложнейшую систему мускулов, артерий, сухожилий, капилляров и хрящей.
«Сверхрубль! Это же он всё это со мной творит! Зря я его проглотил, наверное», — понял Михаил, но анализировать таинственные процессы было некогда — погоня приближалась.
Он услышал топот, а потом увидел, не оборачиваясь (сам не понял, каким образом, третий глаз, что ли, на затылке открылся?), преследователей. Первым по лужам чапал худосочный лестничный очкарик, а метрах в пятидесяти его нагоняли то ли три, то ли четыре силуэта, полускрытые плотными дождевыми струями.
Руднев бежал по курортной набережной, надеясь, что встретит полицейских — иногда они патрулировали это многолюдное место. Но в ливень и валящий с ног норд-ост здесь не было никого. Лишь рокотало штормящее море да возмущённо, с надрывом скрипели ветвями редкие, торчащие из камней акации.
Михаил посмотрел на покалеченную руку — тело тотчас вывернуло судорогой, в голове захлопали крыльями переполошённые мысли. «Что это? Что, чёрт побери, со мной происходит?!» — не только сломанный мизинец, но и вся левая кисть, выглядывающая из набухшего от влаги рукава, стала серого металлического цвета и будто окаменела: фаланги не шевелились — хуже того, не ощущались, словно это чья-то чужая, неродная рука.
Руднев бессознательно потянулся к жуткому новообразованию правой ладонью и заметил, что с той тоже нелады. Она покрылась сетью чёрных, похожих на трещины корней-побегов, которые пульсировали и с устрашающей проворностью расширялись, захватывая всё больше кожного покрова.
Страх перед бандитами-нумизматами растворился в дождевых струях вместе с желанием продолжать гонку. Руднева охватил бы озноб, но пышущий изнутри жар накопил такую яростную мощь, что крупные капли, падая на плоть, с фырчанием и шипением испарялись. Где-то между кишками и позвоночным столбом заработала плавильная машина, переиначивающая ткани тела в нечто непостижимое, обжигающее, ртутью перетекающее по кровеносной системе, жадное, жаркое и жестокое.
Михаил рванул рубаху — по тротуарной плитке весело забегали наперегонки пуговицы — и закричал. Бурлящие потоки лавы не умещались внутри, огонь дышал зноем из пищевода, испепеляя язык и круша зубы. На обтянувшей кости почерневшей коже на груди Руднева отчётливо проступили здоровенный, размером с человеческую голову профиль Ульянова-Ленина, серп с молотом и надпись: «один рубль».
Голова коммунистического вождя вместе с буквами и рабоче-колхозными инструментами выпучивалась и выпячивалась, сначала лучась холодным белым светом, а затем стремительно темнея, словно застывая…
Очкарик был совсем близко, но бег сбился: он остановился и наблюдал рудневские метаморфозы выпученными зенками, не представляя, что делать с этим шипящим, шкворчащим и орущим существом, окутанным облаками пара.
Зато это знал Михаил.
С неимоверным трудом развернув многократно отяжелевшее, почти утратившее способность двигаться тело на девяносто градусов, превозмогая разрушающую мозг дурноту и напрягая отказывающиеся подчиняться мускулы, управляющие костями со скрипом и скрежетом, которые живой организм не мог издавать в принципе, Руднев бросился к обрыву высокого берега, сшиб секцию тронутого коррозией ограждения и из последних сил прыгнул — насколько мог дальше.
Полёт был недолгим, но и этих секунд хватило, чтобы преобразование завершилось и на скользкие валуны упал уже не человек. Нечто некрасивое, угловатое, увесистое, преодолев тридцатиметровую высоту, от сильнейшего удара треснуло и рассыпалось на сотни одинаковых юбилейных рублёвых монет с Лениным на реверсе и советским гербом на аверсе. Они с весёлым звоном брызнули по сторонам, скача и подпрыгивая, рикошетя и радуясь свободе, до полусмерти напугав ватагу спорящих из-за надорванного мусорного пакета чаек.
А шторм продолжал бушевать, атакуя берег перемешанными с ливнем пенными волнами, которые азартно перекатывали гальку и жадно уволакивали в морские глубины всё, что плохо лежит.
До утра на мокрых камнях не осталось ни одной монеты.
Примечания
1
Сергей Александрович Лёвин родился в 1978 г. в городе Котовске Тамбовской области, получил филологическое образование в ТГУ имени Г. Р. Державина. С 2001 г. живёт в Анапе. Член Союза писателей России, Союза журналистов России, лауреат всероссийских и международных творческих конкурсов и фестивалей, автор более 10 книг для детей и взрослых, публикаций в изданиях «День литературы», «Север», «Дон», «Веретено», «Родная Кубань» и других.
(обратно)
Оглавление
*** Примечания ***
