Беспощадный любовник (ЛП) [Софи Ларк] (fb2) читать онлайн

ИНФОРМАЦИЯ

Данный перевод является любительским и сделан не с коммерческой целью. Просим Вас, дорогие читатели, не распространять данный перевод на просторах интернета и НЕ использовать руссифицированные обложки книг в таких социальных сетях, как: Тик Ток, Инстаграм, Твиттер, Фейсбук. Спасибо!

Книга: Беспощадный любовник

Автор: Софи Ларк

Серия: Безжалостное право первородства #3

Перевод: AmorNovels

1. Камилла Ривьера

Я торчу под этим Сильверадо уже третий час. Я вынимаю коробку передач, что является моим самым нелюбимым занятием. Это сложная, тяжелая, грязная и просто паршивая работа. И это, если работать, в нормальных условиях. Я же занимаюсь этим в самый жаркий день лета.

В нашей автомастерской нет кондиционера. Я вся вспотела, отчего мои руки скользят. К тому же, кнопка радио включается уже третий раз подряд, и я ни хрена не могу это исправить.

Наконец-то я выкрутила все болты и сняла траверсу. Теперь можно вынимать коробку передач. Мне нужно быть осторожной, чтобы не повредить сцепление или гидротрансформатор. Теперь, когда я слила всю жидкость, коробка стала весить 146 фунтов. У меня есть домкрат, чтобы поддержать ее, но я все ещё хочу, чтобы папа был рядом и смог мне помочь. Сегодня вечером он вырубился сразу после ужина. В последнее время он слишком изнурен и едва может держать глаза открытыми, чтобы съесть тарелку спагетти.

Я сказала ему ложиться спать, я сама сделаю тут все работу.

Я опускаю коробку передач на домкрат, затем выкатываю ее из-под грузовика. Собираю все гайки и болты и кладу их в подписанные пакеты, чтобы не потерять ничего важного.

Это было первое, чему научил меня папа при ремонте автомобилей – быть организованной и дотошной.

Машины – вещи сложные. Ты сама должна быть как машина. Нет места ошибкам.

Как только я достала коробку, я решаю взять газировку, чтобы отпраздновать это. У нас, может, и нет кондиционера, зато холодильник всегда холодный.

Мой отец владеет ремонтной мастерской на Уэллс-стрит. Мы живем над ней, в маленькой двухкомнатной квартире – я, мой папа и мой младший брат Вик.

Я поднимаюсь наверх, вытирая руки тряпкой. Мой комбинезон приспущен до пояса, а майка промокла от пота. Она запачкана всевозможными жидкостями, которые вытекают из машины, к тому же она сама по себе грязная, так как в мастерской пыльно.

Мои руки настолько запачканы, что потребуется около двух часов и щетка, чтобы их очистить. В каждой трещинке и каждой линии моей кожи есть масло, а ногти все время черные. Вытирая руки, я немного избавляюсь от грязи, но все еще оставляю отпечатки пальцев на холодильнике, когда открываю дверцу.

Я беру кока-колу и открываю ее, на мгновение, прижимая прохладную банку к лицу, прежде чем опустошить ее.

Вик выходит из своей комнаты, выглядя так, словно собирается куда-то. Он одевается так, как будто снимается в музыкальном клипе: узкие джинсы, яркие футболки, кроссовки, которые он старательно чистит зубной щеткой, если на них есть хотя бы пятнышко грязи. Вот куда уходят все его деньги, после того как они у него появляются.

Мне приходится сопротивляться желанию взъерошить его длинные и лохматые волосы цвета карамели. Вику всего семнадцать, он на восемь лет младше меня. Я больше чувствую себя его мамой, чем его сестрой. Наша настоящая мать бросила его на пороге, когда ему было два с половиной года. Он был таким худеньким малышом с большими темными глазами, которые занимали половину его лица, и самыми невероятными ресницами (почему у мальчиков всегда самые лучшие ресницы?). При нем не было ни одежды, ни вещей, лишь одна фигурка Человека-паука без ноги. Он таскал его с собой везде, даже в ванну, и крепко держал его, пока спал ночью. Я не знаю, где они с матерью жили раньше и кто его отец. Папа взял его себе, и с тех пор мы все живем здесь.

– Куда ты идешь? – спрашиваю я его.

– Гулять с друзьями – отвечает он.

– С какими друзьями?

– Тито. Эндрю.

– Чем вы будете заниматься?

– Не знаю, – он хватает банку колы и открывает ее. – Кино посмотрим, наверное.

– Поздновато для кино, – говорю я.

Сейчас 21:40. Не многие фильмы начинаются после 22:00.

Вик только пожимает плечами.

– Не гуляй допоздна, – говорю я ему.

Он закатывает глаза и шаркает мимо меня из кухни.

Я замечаю, что на нем новая пара кроссовок. Мне они кажутся нелепыми – белые и грубоватые, с какими-то странными серыми волнообразными линиями по бокам. Это баскетбольные кроссовки, но не думаю, что вы надели бы их для игры в баскетбол, только если вы не играете в них на Луне в 3000 году.

Они выглядят дорого.

– Где ты их взял? – спрашиваю я.

Вик не смотрит мне в глаза.

– Обменял на Джорданы у Эндрю, – говорит он.

Я знаю, когда мой брат лжет. Он всегда был ужасен в этом.

– Ты же не украл их, не так ли?

– Нет! – резко отвечает он.

– Надеюсь, что так, Вик. Тебе почти восемнадцать, это дерьмо останется в твоем протоколе…

– Я их не крал! – кричит он. – Мне пора идти, иначе я опоздаю.

Он перекидывает рюкзак через плечо и уходит, оставив меня одну на кухне.

Я допиваю свою газировку, хмурясь. Я люблю Вика всем сердцем, но я беспокоюсь о нем. Он тусуется с детьми, у которых намного больше денег, чем у нас. С детьми, которые живут в особняках на Виланд и Эвергрин, чьи родители имеют телефоны адвокатов на быстром наборе, чтобы выручить их сыновей-идиотов, если они сделают какую-нибудь глупость.

У нас нет такой роскоши. Я снова и снова говорю Вику, что он должен взять себя в руки и усердно учиться в выпускном классе, чтобы поступить в хороший колледж. Ему неинтересно работать со мной и папой.

К сожалению, он также не проявляет особого интереса к школе. Он думает, что станет ди-джеем. Я пока не разрушила его иллюзии.

Я выбрасываю банку из-под газировки в мусорный бак, готовясь снова отправиться в мастерскую.

Я трачу еще час на коробку передач. Владелец Сильверадо не хочет заменить ее – он хочет, чтобы мы её восстановили. Поскольку мы точно не знаем, что не так с этой чертовой штукой, мне придется разобрать ее полностью, почистить все детали и проверить, что изношено или сломано.

Пока я работаю, думаю о Вике. Я не верю в его историю о кроссовках, и мне не нравится, что он тусуется с Эндрю. Эндрю – худший из его друзей – высокомерный, избалованный и подлый. В душе Вик хороший мальчик. Но он хочет быть популярным. Это приводит к тому, что он делает много глупостей, чтобы произвести впечатление на своих друзей.

Я снова вытираю руки и хватаю телефон. Я хочу проверить приложение «Найти друзей»(приложение для обмена местоположением с друзьями), чтобы узнать, действительно ли Вик пошел в кинотеатр.

Я останавливаюсь на маленькой синей точке, и понимаю, что его нет ни в одном кинотеатре. Вместо этого он находится по какому-то адресу на Хадсон-авеню, место похоже на дом. Это не дом Эндрю или кого-то еще, кого я знаю.

Раздраженная, я открываю Инстаграм и нажимаю на историю Вика. Он ничего не публиковал, поэтому я проверяю аккаунт Эндрю.

А вот и они – все трое на какой-то вечеринке. Вик пьет из красного стаканчика, а Тито выглядит совершенно пьяным. Надпись гласит: «Сегодня вечером мы установим новый рекорд».

– О, черт возьми, – шиплю я.

Засунув телефон в карман комбинезона, я хватаю ключи от своего Транс Ам. Если Вик думает, что напьется с этими придурками, то его ждет неприятный сюрприз. Он не должен пить, завтра утром у него смена в «Stop n’ Shop». Если он снова проспит, то его уволят.

Я мчусь к месту, где находится его маленькая синяя точка, ну, по крайней мере, я мчусь так быстро, как только могу, не перегревая древний двигатель моей машины. Эта машина намного старше меня, и в последнее время я в основном поддерживаю ее жизнь силой воли.

До дома всего семь минут езды. Я могла бы найти его даже без приложения – громкая музыка слышна за три квартала. Десятки автомобилей выстроились вдоль улицы с обеих сторон. Любители потусить буквально вываливаются из дома, залезают в окна и вылезают из них и теряют сознание на лужайке.

Я паркуюсь так близко, как только могу, и спешу к дому.

Пробираясь внутрь сквозь толпу людей, я ищу своего младшего брата.

Большинству ребят на вид за двадцать. Это полномасштабная вечеринка с пиво-понгом, девчонками топлесс, играющими в покер на раздевание, стойками с бочонками, парочками, которые на полпути к тому, чтобы заняться сексом на диване и таким количеством дыма от марихуаны, что я едва вижу хоть что-то перед своим лицом.

Пытаясь разыскать своего брата, я не совсем смотрю, куда иду. Я врезаюсь прямо в группу девушек. Одна из них визжит от ярости из-за того, что напиток пролился на ее платье.

– Смотри куда идешь, сука! – воет она, поворачиваясь.

О, блядь.

Мне повезло столкнуться с кем-то, кто уже ненавидел меня до глубины души: Белла Пейдж.

Когда-то мы вместе ходили в одну школу.

Все становится еще лучше. Белла стоит с Беатрис и Брэнди. Раньше они называли себя Пчелиными матками. Я не шучу.

– Боже мой, – произносит Белла своим протяжным, скрипучим голосом. – Должно быть, я пьянее, чем думала. Потому что, клянусь, я смотрю на Грязную Обезьяну.

Так они меня называли.

Прошло как минимум шесть лет с тех пор, как я слышала это прозвище.

И, тем не менее, это мгновенно наполняет меня отвращением к себе, как и раньше.

– Что на тебе надето? – с отвращением говорит Беатрис. Она смотрит на мой комбинезон с выражением ужаса, которое обычно возникает при автомобильных авариях или массовых геноцидах.

– Воняет так, будто где-то жгут мусор, – говорит Брэнди, сморщив свой идеальный носик.

Боже, я надеялась, что эти трое уехали после школы. Или, может быть, умерли от дизентерии. Я неприхотлива.

У Беллы гладкие светлые волосы подстрижены под длинный боб. Беатрис определенно увеличила грудь. А у Брэнди на пальце сверкающий камень. Но все трое по-прежнему красивы, хорошо одеты и смотрят на меня так, будто я дерьмо под их подошвами.

– Вау, – мягко говорю я. – Я действительно скучала по этому.

– Что ты здесь делаешь? – говорит Беатрис, скрещивая свои тощие руки под новыми сиськами.

– Разве ты не должна вернуться в свой дерьмовый гараж и умывать лицо маслом? – усмехается Брэнди.

– Я думала, что она будет стоять на трассе, – говорит Белла, глядя на меня своими холодными голубыми глазами. – И сосать член за десять баксов, прямо как ее мать.

Жар, дым и шум вечеринки, кажется, исчезают. Все, что я вижу, это красивое лицо Беллы, искаженное презрением. Даже когда я чертовски злюсь на нее, я должна признать, что она великолепна: густые черные ресницы обрамляют большие голубые глаза. Она презрительно ухмыляется розовыми губами.

Это не мешает мне хотеть выбить ее идеальные зубы кулаком. Но ее отец – какой-то крупный банкир, хранящий деньги для всех модных ублюдков в Чикаго. Я не сомневаюсь, что он засудит меня до смерти, если я нападу на его маленькую принцессу.

– По крайней мере, она получает десять долларов, – говорит низкий голос. – Ты обычно делаешь это бесплатно, Белла.

Неро Галло прислоняется к кухонным шкафам, засунув руки в карманы. Его темные волосы стали еще длиннее, чем в старшей школе, и свисают на лицо. Но они не скрывают синяк под его правым глазом или порез на губе.

И ни одна из этих ран не может испортить невероятную красоту его лица. На самом деле, они лишь подчеркивают ее.

Неро является доказательством извращенности вселенной. Никогда еще такой опасный объект не был упакован в такую привлекательную обертку. Он как ягода, такая яркая и сочная, что слюнки текут, лишь взглянув на нее. Но один укус тебя отравит.

Он ходячий секс в кадре Джеймса Дина. Все в нем, от его туманно-серых глаз до полных губ и высокомерия, рассчитано на то, чтобы заставить ваше сердце замереть в груди, а затем оживить, если он хотя бы взглянет на вас.

Настроение девушек полностью меняется, когда они видят его.

Белла вовсе не раздражена его насмешкой, она хихикает и прикусывает губу, как будто он флиртует с ней.

– Я не знала, что ты придешь, – говорит она.

– С чего бы тебе знать? – грубо говорит Неро.

У меня нет никакого интереса к разговору с Неро, и определенно нет никакого интереса к продолжению моего разговора с Пчелиными матками. Я должна найти своего брата. Прежде чем я успеваю уйти, Неро спрашивает:

– Это твой Транс Ам?

– Да, – говорю я.

– Это LE 77 года?

– Ага.

– Такая же, как у Берта Рейнольдса.

– Верно, – говорю я, невольно улыбаясь. Я не хочу улыбаться Неро. Я хотела бы держаться от него как можно дальше. Но он говорит об одной моей вещи, которую я действительно люблю.

Берт Рейнольдс водил ту же машину в фильме «Полицейский и бандит», за исключением того, что его машина была черной с золотым орлом на капоте, а моя – красной с гоночными полосами. Выцветшая и побитая до чертиков, но, на мой взгляд, все еще довольно крутая.

Белла понятия не имеет, о чем мы говорим. Она просто ненавидит, что мы с Неро вообще разговариваем. Ей нужно немедленно переключить внимание на себя.

– У меня Mercedes G-Wagon, – говорит она.

– У твоего папочки, должно быть, был хороший год, – говорит Неро, скривив полную верхнюю губу, еще более опухшую из-за синяка.

– Конечно, – воркует Белла.

– Слава богу, есть такие герои, как он, помогающие всем этим бедным миллиардерам прятать свои деньги, – говорю я.

Белла вертит головой, как змея, явно желая, чтобы я ушла или умерла, чтобы она могла остаться наедине с Неро.

– Пожалуйста, расскажи нам, как ты спасаешь мир, – шипит она, – Ты занимаешься заменой масла для сирот? Или ты все та же неудачница, какой была в старшей школе? Я очень надеюсь, что это не так, потому что, если ты все еще грязная маленькая идиотка, я действительно не знаю, как ты собираешься платить за мое платье, которое ты только что испортила.

Я смотрю на ее обтягивающее белое платье с тремя крошечными пятнышками спереди.

– Почему бы тебе не попробовать постирать его? – говорю я ей.

– Нельзя бросить платье за восемьсот долларов в стиральную машину, – говорит мне Белла. – Но ты этого не знаешь, потому что ты не стираешь свою одежду. И не моешься, по-видимому.

Она обнюхивает мою грязную майку и мои волосы, стянутые сзади испачканной банданой.

Мне становится стыдно, когда она так на меня смотрит. Я не знаю почему. Мне плевать на мнение Беллы. Но и с фактами спорить не могу: я бедная и выгляжу ужасно.

– Ты зря тратишь время, – скучающим тоном говорит Неро. – У нее нет восьмисот долларов.

– Боже, – хихикает Беатрис, – Леви действительно нужно нанять охрану для этих вечеринок. Чтобы держать мусор подальше отсюда.

– Ты уверена, что тебя пропустят? – тихо говорит Неро.

Он берет со стойки бутылку водки, делает несколько глотков и уходит от девушек. Он вообще не смотрит на меня, как будто даже забыл, что я здесь.

Пчелиные матки тоже забыли обо мне. Они задумчиво смотрят вслед Неро.

– Он такой мудак, – говорит Беатрис.

– Но он чертовски великолепен, – шепчет Белла низким и решительным голосом. Она смотрит на Неро так, словно он – сумка Биркин и туфли от Лабутена в одном флаконе.

Пока Белла поглощена похотью, я пользуюсь случаем, чтобы отправиться в противоположном направлении в поисках Вика. Не заметив его на первом этаже, я поднимаюсь по лестнице и заглядываю в комнаты, где люди либо трахаются, либо нюхают наркотики, либо играют в Grand Theft Auto.

Дом огромный, но ветхий. Это, очевидно, не первая вечеринка, которую он видит – деревянные конструкции выдолблены, стены полны случайных дыр. Судя по спальням, я предполагаю, что здесь живет несколько человек – скорее всего, одни парни. Гости представляют собой странную смесь светских лиц, таких как Белла, и гораздо более низших членов общества. Мне не нравится, что мой брат замешан в этой толпе.

В конце концов, я выслеживаю его на заднем дворе, где он играет в пинг-понг на открытом столе. Он настолько в хлам, что едва держит ракетку, при этом, вообще не касаясь мяча.

Я хватаю его сзади за футболку и начинаю оттягивать.

– Эй, какого черта! – кричит он.

– Мы уходим, – рычу я на него.

– Я не думаю, что он хочет уходить, – говорит мне Эндрю.

Я действительно презираю Эндрю. Он дерзкий маленький засранец, который любит одеваться и говорить как гангстер. Между тем его родители оба хирурги, и я знаю, что его уже приняли в Северо-Западный университет.

Его будущее в безопасности. Он может поиграть в плохого мальчика, а когда ему это надоест, он уплывет в колледж, оставив моего брата в канаве.

– Уйди с глаз моих, пока я не позвонила твоим родителям, – огрызаюсь я на него.

Он ухмыляется мне.

– Удачи с этим. Они сейчас на Арубе.

– Хорошо, – говорю я. – Я позвоню в полицию и заявлю на вас за употребление алкоголя в несовершеннолетнем возрасте.

– Ладно, ладно, иду, – хрипло говорит Вик. – Дай мне хотя бы забрать мою сумку.

Он выхватывает свой рюкзак из-под бильярдного стола, почти спотыкаясь о собственные ноги в этих нелепых кроссовках.

– Пошли, – говорю я, нетерпеливо таща его за собой.

Я тащу его через боковые ворота, не желая снова проходить через дом и рисковать еще одной встречей с Беллой.

Как только мы возвращаемся на тротуар, я немного расслабляюсь. Я злюсь на Вика за то, что он напился.

– Ты все равно пойдешь завтра на работу, – говорю я ему. – Я разбужу тебя в семь, и мне плевать, что у тебя похмелье.

– Я ненавижу это гребаное место, – жалуется Вик, шаркая следом за мной.

– О, тебе не нравится упаковывать продукты? – рявкаю я. – Тогда, может быть, тебе стоит взять себя в руки и получить надлежащее образование, чтобы не пришлось заниматься этим всю оставшуюся жизнь.

Я запихиваю его на пассажирское сиденье Транс Ам и захлопываю дверцу, чтобы закрыть его. Затем иду к водительской стороне.

– Ты не училась в колледже, – обиженно говорит Вик.

– Да, и посмотри на меня, – говорю я, указывая на свою грязную одежду. – Я буду работать в этой мастерской вечно.

Я отъезжаю от бордюра. Вик прислонился головой к окну.

– Я думал, тебе нравится…– говорит он.

– Мне нравятся автомобили. Мне не нравится менять людям масло и чинить их дерьмо, а потом слышать, как они ворчат и жалуются на цену.

Я поворачиваю на Гёте, еду медленно, потому что уже поздно и улица не очень хорошо освещена.

И тем не менее, Вик начинает выглядеть немного позеленевшим.

– Притормози, – говорит он. – Меня может стошнить.

– Подожди секунду. Я не могу остановиться прямо…

– Тормози! – кричит он, сильно дергая руль.

– Что за черт! – кричу я, снова резко дергая руль, прежде чем мы врежемся в машины, выстроившиеся вдоль обочины. Прежде чем я нахожу подходящее место для остановки, в зеркале заднего вида вспыхивают красные и синие огни. Я слышу короткий вой сирены.

– БЛЯДЬ! – я стону, сворачивая на обочину.

Вик открывает дверь, высовываясь наружу, чтобы его вырвало на улице.

– Соберись, – бормочу я ему.

Прежде чем я успеваю что-либо сделать, офицер выходит из своей машины и стучит в мое окно, светя фонариком мне в лицо.

Я опускаю стекло, моргая и пытаясь достаточно смочить пересохший рот, чтобы заговорить.

– Вы сегодня выпивали? – спрашивает офицер.

– Нет, – отвечаю я ему. – Извините, мой брат болен…

Вместо этого полицейский переводит фонарь на Вика, освещая его налитые кровью глаза и забрызганную рвотой футболку.

– Выйдите из машины, – говорит офицер Вику.

– Это правда…

– Вон из машины! – снова рявкает он.

Вик открывает дверь и вываливается наружу, пытаясь избежать рвоты. Его нога цепляется за рюкзак, вытаскивая его на улицу.

Офицер заставляет его положить руки на крышу моей машины.

– У вас есть при себе оружие? – говорит он, обыскивая Вика.

– Нет, – говорит мой брат, качая головой.

Я тоже вышла из машины, но остаюсь на своей стороне.

– Я просто везу его домой, офицер, – говорю я.

Полицейский делает паузу, его рука лежит на внешней стороне ноги Вика.

– Что у тебя в кармане, парень? – говорит он.

– Ничего, – глупо отвечает Вик.

Полицейский лезет в джинсы Вика и вытаскивает небольшой пакетик. Мой желудок опускается до кончиков пальцев ног. В упаковке две таблетки.

– Что это? – говорит полицейский.

– Не знаю, – говорит Вик. – Это не мое.

– Оставайся на месте, – приказывает полицейский. Он берет рюкзак Вика и начинает в нем копаться. Через минуту он вытаскивает пакет для сэндвичей, набитый как минимум сотней таких же таблеток.

– Дай угадаю, – говорит он. – Это тоже не твое.

Прежде чем Вик успевает ответить, я выпаливаю:

– Это мое!

Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Что я делаю?!

Офицер смотрит на меня, приподняв бровь. Он высокий и подтянутый, с квадратной челюстью и ярко-голубыми глазами.

– Вы в этом уверены? – спокойно спрашивает он. – Здесь много продукта. Гораздо больше, чем для личного использования. Вы имеете дело с владением с целью распространения.

Я потею, и мое сердце бешено колотится. Это чертовски большая проблема. Но это будет моя проблема, а не Вика. Я не могу позволить ему так разрушить свою жизнь.

– Это мое, – твердо говорю я. – Все это мое.

Вик смотрит то на меня, то на копа, такой пьяный и напуганный, что понятия не имеет, что делать. Я смотрю ему в глаза и слегка качаю головой, говоря, чтобы он держал рот на замке.

– Возвращайся в машину, парень, – говорит полицейский Вику.

Вик забирается обратно на пассажирское сиденье. Офицер захлопывает дверь, закрывая его внутри. Затем он обращает свое внимание на меня.

– Как вас зовут, мисс? – спрашивает он.

– Камилла Ривьера, – говорю я, тяжело сглатывая.

– Офицер Шульц, – говорит он, указывая на свой значок. – Подойдите сюда, Камилла.

Я обхожу машину, так что мы оба стоим в свете фар.

Подойдя поближе к полицейскому, я понимаю, что он моложе, чем я думала, – наверное, ему всего около тридцати или максимум тридцати пяти. У него коротко подстриженные светлые волосы, вьющиеся по бокам, и загорелое лицо. Его униформа сильно накрахмалена.

Он улыбается мне, но я никогда в жизни так никого не боялась. Он буквально держит мою судьбу в своих руках в виде полиэтиленового пакета с таблетками.

– Ты знаешь, что это такое, Камилла? – говорит он.

Я смотрю на таблетки. Они чем-то напоминают детские витамины – в форме школьных автобусов бледно-желтого цвета. Так что я предполагаю, что это Молли(синтетический наркотик, похожий на стимулятор и галлюциноген).

– Да, я знаю, что это такое, – говорю я. Мой голос превращается в хрип.

– В Иллинойсе действуют строгие законы против экстази, – говорит офицер Шульц низким и приятным голосом. – За хранение всего одной таблетки можно сесть как за уголовное преступление. Пятнадцать и более таблеток означают обязательное минимальное наказание в виде четырех лет лишения свободы. Я бы сказал, что у вас здесь около ста пятидесяти таблеток. Плюс те, что в кармане у твоего брата.

– Они тоже мои, – говорю я. – Он не знал, что это такое. Я попросила его взять их на хранение для меня.

Наступает долгое молчание, пока офицер смотрит на меня. Я не могу прочитать выражение его лица. Он все еще немного улыбается, но я понятия не имею, что означает эта улыбка.

– Где вы живете? – спрашивает он меня.

– На Уэллс-стрит. Над Аксель Авто. Это моя автомастерская – точнее моего отца. Я тоже там работаю.

– Вы автомеханик? – говорит он, глядя на мою одежду.

– Да.

– Нечасто вижу девушек-механиков.

– Сомневаюсь, что вы вообще знаете много механиков, – говорю я.

Это не лучший момент для сарказма. Но меня тошнит от таких комментариев. Особенно от мужчин. Особенно от тех, кто не доверяет мне ремонт своей машины, когда сам не может отличить поршень от свечи.

К счастью, Шульц усмехается.

– Только одного, – говорит он. – Но я думаю, что он меня обдирает.

Тишина затягивается между нами. Я жду, когда он наденет наручники на мои запястья и бросит меня на заднее сиденье своей полицейской машины.

Вместо этого он говорит:

– Аксель Авто на Уэллс-стрит?

– Да.

– Я приду к вам завтра.

Я смотрю на него пустым взглядом, не понимая, что он имеет в виду.

– Отведи брата домой, – говорит полицейский.

Он кладет таблетки в рюкзак и застегивает его. А затем бросает сумку в багажник.

Я все еще стою там, застывшая и сбитая с толку.

– Я могу идти? – говорю я глупо.

– Пока что, – говорит он. – Поговорим подробнее завтра.

Я возвращаюсь в машину, мое сердце болезненно бьется о ребра. У меня во рту привкус металла, и мой мозг кричит мне, что это чертовски странно.

Но спорить не буду. Я тону в беде и приму любой брошенный мне спасательный круг.

Я просто надеюсь, что это не замаскированный якорь.

2. Неро Галло

Сейчас вечер пятницы. Я жду Мейсона Беккера возле старого заброшенного сталелитейного завода на Южном берегу.

Добраться до этого места – целое гребаное путешествие. Завод стоит прямо на воде и настолько огромен, что по размеру больше, чем весь центр Чикаго. И все же он совершенно пустынный – заброшен с 90-х годов, когда сталелитейная промышленность окончательно рухнула.

Большая часть зданий снесена. Знак U.S. Steel все еще висит, только весь покрытый сорняками. Похоже, наступил конец света, и я единственный, кто остался, чтобы это увидеть.

На самом деле, вся эта территория довольно дерьмовая. Не зря это место называют Городом Ужаса. Но именно здесь Мейсон хотел встретиться, так что я приехал.

Он опаздывает, как обычно, блядь.

Когда он, наконец, подъезжает, я слышу его машину раньше, чем вижу ее. Его двигатель стучит. Он водит дрянную старую Супру с большой длинной царапиной на панелях, оставшейся после того, как его бывшая девушка вонзила свои ключи в бок его машины.

– Эй, ты почему так рано? – говорит он, высовывая голову в окно и ухмыляясь мне.

Мейсон высокий и худощавый, с кудрявыми волосами и молниями, выбритыми по бокам.

– У тебя не те свечи зажигания, – говорю я ему. – Вот почему твоя машина звучит как газонокосилка.

– Чувак, о чем ты, черт возьми, говоришь, я только на прошлой неделе поменял их.

– Кто их заменил?

– Фрэнки.

– Ага? Дай угадаю, он предложил тебе сделку.

Мейсон усмехается.

– Он сделал это за сотню баксов и пакет травки. А что?

– Значит, он использовал не те свечи. Вероятно, вытащил их из чужой машины. Тебе стоило обратиться ко мне.

– Ты сможешь это исправить?

– Нет, черт возьми.

Мейсон смеется.

– Я так и думал, что ты так скажешь.

– Итак, – я сползаю с капота своей машины. – Что у тебя есть для меня?

Мейсон вылезает из Супры, открывает багажник, чтобы я мог взглянуть. У него три пистолета FN-57, чудовищная винтовка 50-го калибра и полдюжины пистолетов 45-го калибра в кузове.

Все они разных марок и моделей, серийные номера грубо отшлифованы. Этот товар не так хорош, как тот, что мы привыкли получать от русских, но они не разговаривают с нами сейчас, учитывая, что пару месяцев назад мы убили их босса. Поэтому мне нужен новый поставщик.

Мейсон привозит свое оружие из Миссисипи. В этом штате самые лояльные законы об оружии в стране. Вы можете купить все, что вам понравится, в ломбардах и на выставках, и вам не нужно после этого регистрировать оружие. Итак, Мэйсон просит своих двоюродных братьев собирать все, что нам нужно, а потом доставляет это по магистрали I-55.

– Если тебе не нравятся эти, я могу достать другие, – говорит Мейсон.

– Сколько у тебя двоюродных братьев и сестер? – спрашиваю я его.

– Не знаю. Не менее пятидесяти.

– Твоя семья занимается чем-нибудь, кроме того, чтобы трахаться?

Он фыркает.

– Конечно, нет. Мне тоже нравится соблюдать традиции.

Я еще раз осматриваю оружие.

– Хорошо, – говорю я ему. – Я все возьму.

Мы некоторое время торгуемся о цене – он все еще пытается вернуть Патрицию, независимо от того, что она сделала с его машиной, и, вероятно, хочет купить ей что-нибудь красивое. Я же торгуюсь, потому что он заставил меня ехать сюда, в этот паршивый район, где мусор развеивается, как перекати-поле.

Наконец мы соглашаемся, и я протягиваю ему пачку денег. Он переносит оружие в мой багажник, в потайной отсек, который я соорудил под запаской.

Если бы какая-нибудь сучка поцарапала бы мой Мустанг ключом, я бы вышвырнул ее в озеро. Я люблю эту машину. Я собрал ее по кусочкам после того, как разбил свой Bel Air.

– Итак, – говорит Мейсон, сделка завершена. – Что ты делаешь сегодня вечером?

– Не знаю, – я пожимаю плечами. – Думаю, ничего.

– Леви устраивает вечеринку у себя дома.

Я обдумываю эту идею. Леви Каргилл – парень с трастовым фондом, который любит притворяться Пабло Эскобаром. Он мне не нравился ни в старших классах, ни сейчас. Но он устраивает довольно приличные вечеринки.

– Ты сейчас туда идешь? – спрашиваю я Мейсона.

– Ага.Пойдешь со мной?

– Хорошо. Но мы поедем на моей машине.

Мейсон хмурится.

– Я не хочу оставлять свою тачку здесь. Кто-нибудь испортит ее.

– Всем насрать на твою машину, если только Патриция опять не найдет ее. Твою машину даже на металлолом не разберут.

Мейсон оскорблен.

– Ты сноб, ты в курсе?

– Нет, – говорю я. – Мне нравятся все тачки. Кроме твоей.

Мейсон садится на пассажирское сиденье, и мы возвращаемся в Старый город. Он пытается переключить мой плейлист, и я ударяю его по руке, прежде чем он успевает коснуться его. В машине нереально жарко и я позволяю Мейсону открыть окна, чтобы дул приятный ветерок.

Мы подъезжаем к дому Леви, где вечеринка уже в самом разгаре.

Когда Леви унаследовал от своей бабушки этот дом, это место было вполне хорошим. Но с тех пор он все засрал, устраивая столько вечеринок, что у соседей, вероятно, копы на быстром наборе. Однако они ничего не говорят Леви. Он может быть напыщенным позером, но у него скверный характер, которого достаточно, чтобы разозлиться на любого восьмидесятилетнего старика, посмевшего бросить на него косой взгляд.

Я уже вижу несколько знакомых человек. Обычно так и есть. Я прожил в Чикаго всю свою жизнь. Ходил в школу в Окмонте, в десяти минутах отсюда. Поступил в Северо-Западный университет, но пропустил шесть недель. Я ненавижу сидеть в классе и еще больше ненавижу сдавать тесты. Мне плевать на физику или философию. Мне нравятся практичные вещи. Настоящие. Осязаемые.

Я был на одной лекции, где профессор целый час болтал о природе реальности. Если он не может понять реальность, то как это должен понять я?

Но знаете, что можно понять и спереди и сзади, и сверху и снизу? Автомобильный двигатель. Его можно разобрать до последнего болта, а затем собрать вновь.

Кстати говоря, когда мы подходим к дому, я вижу красный Транс Ам, подъехавший к обочине. Этой тачке нужны новые шины и свежая покраска, но все-таки это классика.

Я внимательно рассматриваю ее, пока симпатичная рыжеволосая девушка не отвлекает мой взгляд в другом направлении. Она идет к дому в узкой черной юбке и ботильонах, ее волосы собраны в высокий хвост, который развевается при ходьбе.

Я машинально иду в ногу с ней, достаточно близко, чтобы она обернулась и увидела, кто позади нее.

– О, привет, Неро, – говорит она, и на ее лице появляется дерзкая улыбка. По обеим сторонам рта у нее ямочки с маленьким серебряным пирсингом. Она выглядит знакомо и чертовски горячо в этой короткой юбке и узком топике. Сиськи маленькие, но это нормально. Как я уже сказал Мейсону, я не привередлив.

– Привет, Рыжая, – говорю я, так как не могу вспомнить ее имени. – Что ты делаешь здесь совсем одна? Не боишься большого серого волка?

– Ты имеешь в виду себя? – говорит она, глядя на меня сверху вниз, так что ее ресницы опускаются на щеки и снова поднимаются.

– Ну, я определенно большой, – тихо говорю я, подходя к ней ближе.

– Я слышала, – говорит она, ухмыляясь мне.

– Да, от кого?

Я знаю, что девушки любят посплетничать о парнях, с которыми они трахаются, и я знаю, что она сказала это просто для флирта, но я все равно раздражен. Меня бесит, когда люди говорят обо мне. Даже если это должно быть комплиментом.

Рыжая слышит рычание в моем голосе. Она колеблется, ее улыбка исчезает.

– Ну, ты встречался с Сиенной…

– Я не встречался с ней, – рычу я. – Я позволил ей отсосать мне однажды в сауне.

– Ага, – хихикает Рыжая. – Это та ночь, о которой она мне рассказывала. Она сказала, что ты…

– Почему ты не написала мне, когда приехала? – прерывает мужской голос.

Большой, крепкий парень в футболке Bears обнимает Рыжую за плечи. У него почти идеальное лицо, все на своем месте, однако что-то в нем все равно не так. Квадратная челюсть, но длинное лицо. Прямой нос, но глаза слишком глубоко посажены. Я помню этого парня, потому что он полный придурок. Его зовут Джонни Вергер.

С ним двое его приятелей, пара других конченных тупиц, которые, вероятно, когда-то играли в футбол с нашим мальчиком Джонни.

Они все выпивали, ожидая Рыжую. Я чувствую запах пива, исходящий от них. Джонни напился больше всех – он стоит с затуманенными глазами и ищет с кем бы подраться.

– Я только что вошла, – нервно говорит Рыжая.

– С Неро Галло? – Джонни усмехается.

– Может, тебе стоит посадить ее на поводок, – говорю я. – Тогда ты сможешь убедиться, что она ни с кем больше не разговаривает.

– Почему бы тебе не свалить отсюда? -Джонни рычит на меня. – Она в тебе не заинтересована.

– Сомневаюсь, что ты знаешь, как выглядит заинтересованная девушка, – отвечаю я.

Рыжая смотрит на меня из-под рук Джонни, кокетливо взмахивая ресницами.

– Видишь? – говорю я тихо. – Вот этот взгляд. Как будто она хочет, чтобы ее схватили и наклонили над ближайшим столом.

Джонни отпускает Рыжую, глядя на нее сверху вниз. Ее щеки того же цвета, что и волосы.

– Какого хрена, Карли? – спращивает он.

– Я ничего не делала! – сказала она. Но ее глаза метнулись ко мне, выдавая каждую грязную мысль в ее голове.

Джонни толкает Рыжую. Она спотыкается на своих высоких каблуках и приземляется на задницу на лужайке.

– Эй! – кричит она со слезами на глазах.

Никто не помогает ей подняться. Джонни и его приятели полностью сосредоточили свое внимание на мне. Я тоже ее игнорирую, потому что я не белый рыцарь. Это она встречается с этим придурком. Она самостоятельно может справиться с его истериками.

Судя по всему, Джонни собирается превратить их маленькую ссору в мою проблему.

– Держи свои гребаные грязные руки подальше от того, что принадлежит мне, – рычит он.

– Я ее не трогал, – говорю я. – Но если бы я захотел, то, черт возьми, не стал бы сначала спрашивать твоего разрешения.

– О да, крутой парень?

Джонни втискивается в мое пространство, пытаясь заставить меня отступить. Я остаюсь неподвижным, наблюдая за ним, просто ожидая, когда он нанесет первый удар. Он такой большой и такой пьяный, что я увижу его приближение за милю.

– Джонни… – предупреждающе говорит один из его приятелей.

– Да, я знаю, кто его отец, – рычит Джонни. – И я знаю его братьев. Я не боюсь кучки жирных гангстеров. Сейчас не 1920 год.

– Сейчас 80-ые? – спросил я его. – Потому что ты похож на того придурка из «Кобра Кай».

Я не знаю, понял ли Джонни шутку, но его это все равно бесит. Он рычит и замахивается своим кулаком размером с кирпич, чтобы ударить меня по голове.

Я уворачиваюсь от удара, затем сгибаю ноги, как поршни, и бью головой прямо в лицо Джонни. Верхняя часть моего черепа встречается с его носом с тошнотворной силой. Звук перелома странно глухой, как будто ударили бейсбольной битой по тыкве. Кровь хлынула из ноздрей Джонни, мгновенно пропитав переднюю часть его футболки.

– ЧЕРТ!!! БЛЯЯЯЯДЬ! – Джонни невнятно воет.

Два его приятеля бросаются на меня с обеих сторон.

Я ожидал этого. Однако я могу лишь уклоняться от их ударов. Мой рост 6 футов 2 дюйма, я сильный, но худощавый. Эти чуваки, вероятно, весят по 240 фунтов каждый. Они выглядят так, будто проводят выходные, тягая штанги и вводя друг другу в задницы стероиды в лошадиных дозах. Возможно, я нечасто посещал уроки физики, но я знаю достаточно, чтобы понять, что суммарно они сильнее меня.

Так что вместо того, чтобы ждать, пока они врежут мне, я бегу к стоящему слева, врезаясь ему в лодыжку обеими ногами, как будто скольжу к основной базе(место игрока с битой в бейсболе). Его лодыжка сгибается под неприятным углом, и он падает на меня сверху.

К сожалению, это дает его приятелю время, чтобы пнуть меня прямо в лицо. Он попадает мне в рот, разбивая верхнюю губу. Бить ногами, особенно когда трое на одного – жалкий ход.

Джонни все еще воет и хватается за нос, и Рыжая тоже кричит, хотя я не знаю, по какой причине – потому что я дерусь с этими двумя тупицами, или потому что я разбил морду ее парню.

Я избиваю каждый дюйм второго парня, до которого могу дотянуться. Он действительно разозлил меня этим ударом в лицо. Я валю его на землю и бью его снова и снова, пока костяшки пальцев не покрываются кровью. Его приятель хромает и бьет меня в глаз, и я отвечаю ему ударом локтя в лицо.

В этот момент на вопли Рыжей прибежала толпа. Пять или шесть чуваков разъединяют нас, стаскивая меня с ублюдка, бьющего в лицо.

Пока меня удерживают, Джонни пользуется возможностью, чтобы ударить меня в живот. Он выбивает из меня воздух. Если бы мои руки не удерживали, я бы зарезал этого ублюдка. У меня в кармане складной нож. Я не собирался использовать его в безобидной драке, но теперь он меня реально выбесил.

Прежде чем я успеваю освободиться, между нами встает Леви, отталкивая нас обоих назад.

– Ладно, ладно, вы повеселились, – говорит он.

У Леви обесцвеченные светлые волосы и куча цепей на шее. На нем звездно-полосатая ветровка и кислотные джинсы. Я бы сказал ему, что он похож на Ваниллу Айс (американский репер – прим. пер.), но он бы воспринял это как комплимент.

– Если вы хотите продолжать драться, то вам лучше свалить куда-нибудь, – говорит он.

– Я убью эту мелкого засранца! – Джонни ревет, все еще зажимая нос.

– Хорошо, – снова говорит Леви. – Но не здесь.

Он смотрит на меня. Я сплевываю немного крови на траву.

– Ты как? – говорит Леви.

– Я в порядке, – говорю я. – Пойду внутрь.

– Хорошо.

Леви кивает своим приятелям, чтобы те отпустили меня. Я выпрямляюсь, отбрасывая волосы с лица.

– Ты, блядь, труп, Неро, – шипит Джонни, когда я прохожу мимо него.

Я просто улыбаюсь ему с кровью на зубах. Если я буду в плохом настроении, когда увижу его в следующий раз, я перережу ему гребаную глотку без предупреждения.

Я направляюсь в дом Леви, в котором еще жарче, чем снаружи, и слишком много людей. Воздух настолько густой от дыма, что я могу накуриться, просто тяжело дыша.

Мои губы пульсируют. Я направляюсь на кухню, собираясь захватить немного льда.

Кухня Леви – это возвращение в 70-е: сосновые шкафы и холодильник цвета авокадо. Бабушка не делала здесь ремонт, а Леви, черт возьми, это ничуть не беспокоит. Я сомневаюсь, что он хоть раз готовил себе еду в своейжизни. Столешницы завалены полупустыми коробками с едой на вынос.

Я открываю дверцу морозилки. Внутри только пустая бутылка из-под водки. Льда нет совсем, даже на полках.

Я закрываю дверцу. Сквозь грохот электронной музыки слышу раздражающий протяжный голос, слишком знакомый мне. Белла Пейдж вонзает в кого-то свои когти.

Я смотрю на девушек. Эти три злых сучки окружили какую-то девчонку с темными кудрями, стянутыми сзади банданой.

Обычно мне было наплевать, чем занимается Белла. На самом деле, я предпочел бы избегать ее любой ценой. Нет ничего интересного в том, что она практикует свой режим дрянной девчонки – честно говоря, я был бы гораздо более шокирован, увидев, что она занимается чем-то другим.

Но именно их нынешняя жертва привлекает мое внимание.

Камилла Ривера.

Привет из прошлого. Я как будто вернулся на восемь лет назад. Белла нападает на нее, как в старые добрые времена. И точно так же, как раньше, Камилла выглядит так, будто хочет ударить Беллу прямо в глаз.

Я всегда удивлялся, зачем Белла шла на такие большие усилия, чтобы бесить Камиллу. Не то чтобы они соревновались или что-то в этом роде. У Беллы были деньги, одежда, друзья, парни (практически все парни в школе, которые стоили того, чтобы с ними трахнуться, – за исключением меня, хотя не то чтобы она не пыталась). Плюс, объективно говоря, Белла намного сексуальнее. У нее пухлые губы, как у супермодели, длинные ноги и фигура, которую можно описать как «я удалила четыре ребра, чтобы выглядеть такой худой».

Камилла совсем не женственна. Она одевается, как Билли Джоэл в песне «Uptown Girl». Она постоянно в грязи. У нее низкий, хриплый голос, который едва ли сочетается с язвительным тоном Беллы. И она нищая. Ее отец хорошо работает, но никогда не берет достаточно денег. Его автомастерская настолько захудалая, что ее можно использовать как анти-рекламу для бизнеса. Камилла была одной из немногих детей, которые всегда приносили в школу обед с собой, а не покупали в столовой или закусочной. Она носила обед в старых упаковках из-под йогурта, из-за чего Белла придиралась к ней, как и из-за сотни других вещей.

Но больше всего Белла издевалась над Камиллой из-за ее матери.

Все знают, что мать Камиллы работала стриптизершей. Даже когда Камилла была маленькой, ее мать все еще зарабатывала на жизнь стриптизом, когда мы были в Окмонте. Люди обычно бросали в Камиллу долларовые купюры в коридоре. Они говорили, что собираются навестить ее мать в «Экзотике» и спрашивали у Камиллы, какую песню им лучше заказать.

Может быть, поэтому Камилла так старается быть простой. Она уклоняется от мужского внимания так, будто это ее работа. Пытаясь всем доказать, что она не похожа на свою мать.

Или, может быть, она просто ненавидит принимать душ. Откуда мне, блядь, знать?

Белла оставляет какой-то язвительный комментарий о матери Камиллы.

Вот тут я и влезаю в разговор. Не потому, что я хочу защитить Камиллу, а потому, что Белле нужна новая жертва.

Все девушки оборачиваются, чтобы посмотреть на меня, особенно Камилла.

Белла ухмыляется мне, уперев одну руку в бедро и выпятив грудь для моего одобрения.

– Я не знала, что ты придешь, – мурлычет она.

– С чего бы тебе знать? – холодно говорю я.

Улыбка Беллы сменяется недовольной гримасой.

С того момента, как я ее встретил она всегда была чертовски жаждущей. Забавно – я переспал со многими девушками, которые мне не нравились. Но я всегда сопротивлялся Белле. Сейчас это как игра. Чем больше она этого хочет, тем больше мне нравится ей отказывать. Она чертовски избалована, наверное, это единственный раз за всю ее жизнь, когда она не добилась своего.

Этого не произойдет. Не сегодня. И никогда. Я знаю, как тяжело ей будет потом успокоиться – мне не нужна такая драма.

Белла – единственный человек, который может быть таким же порочным, как и я. Доверься змее, чтобы узнать ее. Кто знает, какое безумное дерьмо она могла бы выкинуть, если бы мы были наедине и голые.

Эти блестящие розовые губы приоткрываются, когда она снова собирается что-то выпалить.

Чтобы перебить ее, я поворачиваюсь к Камилле и говорю:

– Это твой Транс Ам?

Камилла пыталась ускользнуть. Мой вопрос останавливает ее. Она снова оборачивается, не встречаясь со мной взглядом.

– Ага, – тихо говорит она.

– Это LE 77 года?

– Да.

– Такая же, как у Берта Рейнольдса.

Она улыбается.

Я нечасто видел Камиллу улыбающейся. Меня удивляет, какие красивые у нее зубы и какими белыми они смотрятся на фоне ее загорелой кожи и грязного лица.

– У меня Mercedes G-Wagon, – громко говорит Белла.

Иисус Христос. Еще бы. Бьюсь об заклад, он белый с дисками из розового золота и кучей дерьма, свисающего с зеркала заднего вида.

Разговор продолжается еще несколько минут, но он мне быстро надоедает.

Камилла выпаливает Белле в ответ по поводу ее мудака-отца, на что забавно смотреть. Даже если это не имеет никакого эффекта – невозможно заставить Беллу задуматься. У нее такая же способность размышлять, как у пятидесятифутовой нефтяной скважины.

Моя губа снова начинает пульсировать, и я хочу покончить со всем этим. Я делаю глоток чьего-то ликера со столешницы, затем ухожу от девушек, думая, что позову Мейсона сыграть в приставку, если он не слишком разозлился.

Вместо этого я натыкаюсь на лестнице на Рыжую. Она вся заплаканная и что-то читает в телефоне.

– Как твоя задница? – спрашиваю я.

– В синяках, – говорит она. – Не без твоей помощи.

– Это не я тебя толкнул. А твой герой-любовник.

– Он такой мудак! – восклицает она, еще раз глядя в свой телефон, а затем убирает его в сумочку.

Я предполагаю, что Джонни достает ее своими сообщениями, где бы он сейчас ни был. Наверное, в больнице, если он хочет вставить нос на место.

– Я знаю, как ты можешь отомстить ему, – говорю я.

Я стою очень близко к Рыжей – достаточно близко, чтобы чувствовать ее дыхание на своей руке. Вторжение в личное пространство женщины – отличный способ прояснить свои намерения. Они чувствуют запах ваших феромонов прямо в носу. Это сводит их с ума, как собак во время течки.

Рыжая смотрит на меня, широко раскрыв глаза и приоткрыв губы. Ее маленький язычок высовывается, чтобы увлажнить нижнюю губу.

– Ты снова пытаешься втянуть меня в неприятности, – отвечает она.

Она не звучит так, как будто отчитывает меня. Она говорит это так, будто умоляет меня продолжать.

Я наклоняю голову, чтобы сказать ей прямо в ушко.

– Ну, я не хочу доставлять тебе неприятности. Итак, вот что я собираюсь сделать. Я собираюсь прикоснуться к тебе. И ты скажешь мне, когда захочешь, чтобы я остановился...

Я начинаю с ее колена, медленно скользя рукой по внутренней стороне бедра. Ее ноги гладкие как шелк. Она дрожит под моими пальцами.

Я чувствую, как ее дыхание учащается, когда я поднимаю руку выше. Она не останавливает меня. На самом деле, она слегка сдвигает ноги, чтобы развести их в стороны.

Моя рука скользит под подол ее юбки. Внутренняя часть ее бедра теплая и слегка влажная, потому что на этой лестнице жарче, чем в луизианском болоте. Громкая музыка сотрясает стены.

Мои пальцы достигают края ее трусиков. Я делаю паузу, чтобы посмотреть, скажет ли она что-нибудь. Но все, что я слышу, это ее быстрые вздохи у моей шеи.

Я просовываю пальцы под резинку ее трусиков и нахожу ее бархатистые половые губки, такие же гладко выбритые, как и ее ноги. Я провожу указательным пальцем по складочке ее губ, скользких и влажных, хотя я еще едва коснулся ее. Рыжая испускает отчаянный тихий стон.

Она хватает меня за лицо и целует, словно пытается проглотить целиком. На вкус она как винный холодильник и помада. Она засовывает свой язык мне в рот, снова раздвигая мои губы.

Я толкаю пальцы внутрь нее, и она стонет мне в рот, прижимаясь своим телом к моему.

– Отведи меня наверх, – умоляет она.

Я хватаю ее за руку и веду вверх по лестнице в ближайшую спальню. Внутри уже есть парочка, но они просто целуются на кровати, все еще полностью одетые. Я хватаю парня сзади за рубашку и дергаю вверх, выталкивая за дверь.

– Эй, какого черта! – кричит он.

Девушка моргает, глядя на меня, тушь размазана, рубашка наполовину расстегнута, так что я могу видеть ее пышное декольте над кружевным лифчиком.

– Оставайся или убирайся, – говорю я ей.

Она секунду смотрит на меня, потом улыбается.

– Я останусь.

– Меня устраивает.

Я бросаю Рыжую рядом с ней на кровать.

Затем закрываю дверь перед лицом другого парня и запираю ее.

3. Камилла

Когда я просыпаюсь утром, солнце просачивается через жалюзи на маленьком застекленном крыльце, которое я называю спальней. Его яркость наполняет меня облегчением, как будто он смоет ночной кошмар.

Потом реальность обрушивается на меня. Это был не кошмар. Меня буквально остановил полицейский на улице Гёте, у которого теперь в багажнике рюкзак с уликами.

Сейчас 7:22 утра. Вик должен быть на работе в 8:00.

Я топаю в его комнату, срывая с него одеяло.

– Эй, – стонет он. У него похмелье, поэтому он даже не может возразить.

– Иди в душ, – приказываю я.

Он пытается перевернуться и положить подушку на голову. Я выхватываю ее.

– Если ты сейчас же не встанешь, я вернусь с кувшином ледяной воды и вылью его тебе на голову, – говорю я ему.

– Хорошо, хорошо.

Он скатывается с кровати на пол, затем, спотыкаясь, бредет в нашу единственную ванную.

Я иду на кухню, чтобы сделать кофе.

В нашей тесной квартирке всего две спальни. Одна моего отца, а другая Вика, крошечная, без окон и шкафов – вероятно, она изначально была предназначена для офиса. Я сплю на крыльце. Мой папа пытался защитить его от непогоды, но летом там жарче, чем в аду, а зимой холодно. Если идет дождь, моя одежда промокает, а книги разбухают от влажности.

Тем не менее, мне нравится моя комната. Мне нравится, как дождь и мокрый снег бьют по стеклу. В ясные ночи я могу открыть жалюзи и увидеть повсюду звезды, смешанные с городскими огнями.

Я слышу, как включается душ. Вику лучше на самом деле умываться, а не просто пускать воду, пока он чистит зубы.

Кофеварка издает шипящий звук, когда священная темно-коричневая бодрящая жидкость капает в кофейник.

К тому времени, когда Вик вваливается на кухню с мокрыми волосами в расшнурованных кроссовках, я уже приготовила ему тосты и яйцо-пашот.

– Ешь, – говорю я.

– Не думаю, что смогу, – говорит он, бросая на еду взгляд полный отвращения.

– Хотя бы тост съешь.

Он берет половинку куска и жует его без энтузиазма.

Он плюхается в кресло, проводя рукой по своим густым спутанным волосам.

– Эй, Милл, – говорит он, глядя мне под ноги. – Я очень сожалею о прошлой ночи.

– Где ты взял это дерьмо? – спрашиваю я.

Он ерзает на стуле.

– От Леви, – бормочет он.

Леви Каргилл – торговец наркотиками, которому принадлежит дом, в котором мы были прошлой ночью. Он ходил в ту же старшую школу, что и я. Как и большинство придурков на той вечеринке.

– Ты торгуешь наркотиками для него? – шиплю я, понизив голос, потому что папа все еще спит, и я не хочу, чтобы он это услышал.

– Иногда, – бормочет Вик.

– Зачем? – яростно спрашиваю я. – Чтобы купить кучу дерьмовых дорогих кроссовок? Чтобы не отставать от этого идиота Эндрю? Ради этого ты собираешься отказаться от своего будущего?

Вик не может даже смотреть на меня. Он смотрит на наш грязный линолеум, несчастный и пристыженный.

Он выбросил даже не свое будущее. А мое. Этот полицейский придет за мной сегодня. Он точно не выпишет мне штраф.

Несмотря на мою ярость на брата, я не жалею о том, что сделала прошлой ночью. Вик умный парень, даже если сейчас он ведет себя иначе. Он получает высокие оценки по биологии, химии, математике и физике. Если он возьмется за учебу в этом году и перестанет пропускать задания, то сможет поступить в отличный колледж. Даже получить стипендию.

Я люблю своего младшего брата больше всего на свете. Я скорее сяду в тюрьму, чем буду наблюдать, как он испепеляет свою жизнь еще до того, как она началась.

– Иди на работу, – говорю я ему. – И не смей болтаться с Эндрю и Тито после этого. Я хочу, чтобы ты вернулся и записался на эти летние курсы предметов повышенной сложности, как ты и обещал.

Вик гримасничает, но не спорит. Он знает, что еще легко со мной отделался. Он хватает вторую половинку тоста и направляется к двери.

Я допиваю кофе и ем яйцо-пашот, которое Вик не стал есть. Оно переварено. Я была слишком рассеяна, чтобы обращать внимание на время.

Мой папа еще спит. Я задумываюсь, не добавить ли ему еще пару яиц? Раньше он никогда не спал допоздна, но в последнее время он ложится в десять или одиннадцать часов ночи. Он говорит, что стареет.

Я решаю дать ему поспать еще немного. Беру новый комбинезон и иду в мастерскую. Я должна закончить с этой коробкой передач, а потом приступить к замене тормозных колодок на Аккорде мистера Бриджера.

Уже почти десять часов, когда мой отец наконец присоединяется ко мне. Он выглядит бледным и усталым, его волосы тонкими прядями торчат на полулысой голове.

– Доброе утро, дочка, – говорит он.

– Привет, пап, – говорю я, устанавливая новые уплотнения в коробку передач. – Ты выпил свой кофе?

– Да, – говорит он. – Спасибо.

Моему папе всего сорок шесть, но он выглядит намного старше. Он среднего роста, с круглым дружелюбным лицом и большими руками с толстыми пальцами, которые выглядят так, будто едва могут держать гаечный ключ, но при этом могут с легкостью управлять мельчайшими деталями и болтиками.

Когда он был молод, у него были густые черные волосы, и он разъезжал на Norton Commando, подвозя девчонок в школу на заднем сиденье своего мотоцикла. Так он познакомился с моей мамой. Он был старшеклассником, она – второкурсницей. Через два месяца она забеременела.

Они так и не поженились, но пару лет жили вместе в подвале моей бабушки. Мой отец был без ума от мамы. Она действительно была красивой и умной. Он сказал ей, чтобы она продолжала ходить в колледж, пока днем он работал механиком, а ночью присматривал за мной.

С деньгами было туго. Мои мама и бабушка не ладили. Папа начал поправляться, потому что у него больше не было времени играть в футбол, и он питался теми же бутербродами с арахисовым маслом и куриными наггетсами, которыми питалась я.

Моя мама скучала по своим друзьям и веселью, которое у нее было раньше. Она стала приходить домой все позже и позже, но не из-за учебы, а потому, что ходила на вечеринки. В конце концов, она бросила колледж. Она больше не приходила домой. На самом деле, мы могли не видеть ее несколько дней подряд.

Я совсем немного помню то время. Мама заглядывала ко мне раз в неделю или две, и я бегала к ней, к этой гламурной даме, которая всегда пахла модными духами и носила обтягивающие платья ярких цветов, совсем как мои куклы Барби. Ей не нравилось брать меня на руки или сажать к себе на колени. Как только мой папа задавал ей слишком много вопросов или моя бабушка делала ей язвительные замечания по какому-то поводу, она снова уходила. И я стояла у окна и плакала, пока мой папа не забирал меня и не готовил мне блюдо мороженого или не водил меня в гараж, чтобы показать мне что-то на своем мотоцикле.

В конце концов, мой отец накопил достаточно, чтобы открыть «Аксель Авто». Мы переехали из бабушкиного дома в маленькую квартирку над автомастерской. Моя мама никогда не навещала нас там. Я не думаю, что она даже знала, где мы были.

И вот однажды ночью, когда мне было десять лет, кто-то позвонил в нашу дверь. Сначала мы не услышали звонка из-за дождя. Мы с папой смотрели «Скорую помощь», ели попкорн из огромной миски, стоявшей на диване между нами.

Когда звонок прозвенел снова, я вскочила, опрокинув миску с попкорном. Папа остановился, чтобы поднять ее, и я побежала к двери. Я открыла ее. Там стояла дама, на которой не было никакого пальто. Ее темные волосы промокли, как и блузка. Она прилипла к ее коже так, что я могла видеть, какая она худая.

Мы не узнавали друг друга в течение минуты. Затем она спросила:

– Камилла?

Я уставилась на нее, открыв рот. Может быть, она подумала, что я злюсь. Может быть, она услышала, как мой отец подошел к двери и крикнул: «Кто там?». В любом случае, она развернулась и поспешила обратно вниз по лестнице. Оставив Вика позади.

Он прятался за ее ногой. Ему было два года, маленький для своего возраста, с огромными темными глазами и волосами, которые тогда были почти белокурыми. На секунду я не была уверена, мальчик он или девочка, из-за этих ресниц и из-за того, что его волосы давно не подстригали. Он сосал большой палец, а в руке сжимал игрушку Человека-паука.

Мы привели его в дом. Папа пытался дозвониться всем друзьям моей матери, которых он знал, а также ее родителям и двоюродным братьям. Никто не знал, где она была. Он предложил отвезти ребенка в дом ее родителей, но они сказали, что вызовут полицию, если он это сделает. Они все еще не простили мою мать за то, что она в принципе забеременела мной.

Так что Вик остался с нами на некоторое время. И это привело к тому, что он остался с нами навсегда. На самом деле, мы даже не знаем, как его изначально звали. Он тогда не разговаривал. Я выбрала имя Вик, потому что фанатела от «Закона и порядка» и думала, что полицейские машины Crown Vic были чертовски круты.

Позже, когда я училась в старшей школе, мы узнали, что моя мама работает в «Экзотике». Я никогда не навещала ее. Я думаю, что мой папа ходил к ней, чтобы попытаться выяснить, что, черт возьми, с ней происходит. Я сомневаюсь, что он получил какие-либо ответы. Он просто сказал, что Вик останется с нами навсегда. К тому времени Вику исполнилось семь лет, и он уверенно устроился во втором классе и в бейсболе. Он совсем не помнил нашу мать.

Так что с тех пор мы все живем здесь. Это мой дом, и я люблю его. Мне нравится запах масла, бензина и промышленного моющего средства в мастерской. Мне нравится ощущение изношенности моего комбинезона и идеальное расположение инструментов, когда я могу взять нужную трещотку, даже не глядя.

Мой папа застегивает молнию на своем любимом комбинезоне, который раньше был темно-синим, но его столько раз стирали, что едва ли серый. Комбинезон свисает с его плеч. Он похудел.

– Ты на диете или что-то в этом роде? – Говорю я, игриво толкая его в бок.

– Нет, – отвечает он. – Просто нет времени поесть. Я хорошо выгляжу, да?

Он ухмыляется, вставая в позу Атласа, как Шварценеггер. У него нет мускулов, так что рукава просто свисают с рук.

Я слабо улыбаюсь в ответ.

– Да, – говорю я. – Отлично выглядишь, пап.

Мой папа помогает мне закончить коробку передач, чтобы мы могли установить ее на место в грузовике. Вдвоем гораздо быстрее. Он так быстро и ловко орудует руками, что мне снова становится спокойно. Он, конечно, не потерял своей хватки.

Тем не менее, я замечаю, что он дышит немного тяжелее, чем обычно, и потеет от жары в гараже.

– Хочешь, я принесу веер?

– Нет, – говорит он. – Здесь как в бесплатной сауне. Если это хорошо для шведов, то хорошо и для нас.

Тем не менее, я беру нам обоих газировку из холодильника наверху.

Пока мы их пьем, я слышу звон колокольчика у входа в автомастерскую. Новый клиент.

– Я разберусь, – говорю я отцу.

Я спешу вперед, ставя свою газировку на стойку администратора. У нас нет администратора – стойка здесь только для вида, и на случай, если мой папа пытается сесть и разобраться со всеми счетами и квитанциями, которые мы должны были организовать, как только получили их.

Я вижу мужчину в обтягивающей белой футболке и кепке Cubbies, просматривающего нашу стопку журналов о классических автомобилях.

Он поднимает взгляд, когда слышит меня. Я вижу эту квадратную челюсть, загорелое лицо и дружелюбную улыбку.

Дерьмо.

Это офицер Шульц. Я так увлеклась грузовиком и отцом, что совершенно забыла о нем.

– Камилла. Рад снова тебя видеть.

Хотела бы я сказать то же самое.

– Офицер Шульц.

– Зови меня Логан.

На самом деле мне этого не хочется, поэтому я просто натянуто киваю.

– Это место принадлежит тебе и твоему отцу? – говорит он, оглядываясь.

– Ага.

В нашем мастерской нет ничего особенного. Он тесный, грязный, украшен самым грустным образом: парой старых плакатов и единственным фикусом, который мы никогда не забываем поливать. Тем не менее, мне не нравится его снисходительный тон или то, как он появился здесь, как будто метит территорию в единственном месте в мире, которое принадлежит мне.

– Ты живешь в той квартире наверху?

– Ага.

– И твой брат Виктор тоже?

– Ага.

– Он ходит в Окмонт?

– Да. Он в выпускном классе.

– Я тоже там учился, – говорит Шульц, засовывая руки в карманы джинсов. Это движение сгибает его грудные мышцы под обтягивающей белой футболкой. Он не надел форму, чтобы прийти ко мне. Может быть, он пытается меня успокоить. Это не сработает, как и его светская беседа.

– Да, я тоже, – говорю я.

– В каком году ты закончила школу?

– 2013.

– О, а я в 2008. Мы просто разминулись друг с другом.

– Думаю, да.

Мой папа высовывает голову из гаража.

– Нужна какая-нибудь помощь? – спрашивает он.

– Нет! – говорю я быстро. – У меня все под контролем.

– Хорошо. Дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится.

Мой папа дружески кивает Шульцу, не зная, что этот чувак здесь, чтобы по-королевски испортить жизнь его детям. Шульц слегка отдает ему честь в ответ.

Я жду, пока папа уйдет, затем снова переключаю свое недружелюбное внимание на Шульца.

– Давайте перейдем к делу, – говорю я.

– Конечно, – говорит Шульц, легко улыбаясь. – Давайте. У вас было 114 таблеток экстази.

Блядь.

– Я зарегистрировал остановку движения и приобретение, но полиция Чикаго имеет некоторую гибкость в проведении арестов.

– Что это значит?

Он смотрит на меня своими ярко-голубыми глазами, мило улыбаясь

– Ну, считай, что твоя плата за обвинение в связи с наркотиками – это долг. Ты должна штату Иллинойс четыре года. Но ты никому не принесешь пользы, сидя в тюрьме. На самом деле, ты дорого обойдешься налогоплательщикам. Так что хорошим людям этого штата будет выгодно, если ты отработаешь свой долг другим способом.

Мне не нравится, что он стоит так близко и смотрит на меня сверху вниз.

– Как я должна это сделать? – говорю я.

– Что ж… Ты когда-нибудь слышала об осведомителях?

Да. Как я уже сказала, в детстве я много смотрела «Закон и порядок». Я знаю о тайных осведомителях.

– Ты хочешь, чтобы я доносила на кого-то, – прямо говорю я.

– Я предпочитаю называть это «помощью полиции в задержании опасных преступников».

Опасных преступников, которые перережут мне горло, если узнают, что я разговариваю с полицией.

– Вы когда-нибудь слышали фразу «Стукачам накладывают швы»? – спрашиваю я его.

Он склоняет голову набок, оглядывая меня с ног до головы, хотя сквозь мой комбинезон ни хрена не видно.

– Ты когда-нибудь слышала фразу «Не роняй мыло»? – говорит он низким и насмешливым голосом. – Я не думаю, что тебе понравится государственная тюрьма, Камилла. Женщины там такие же жестокие, как и мужчины. Иногда даже хуже. Они любят, когда симпатичная молодая девушка попадает внутрь. Как наживка в воду. Они даже не ждут очереди.

У меня мурашки по коже. Я ненавижу, когда мне угрожают. И особенно меня бесит, что он делает это из-за какого-то пакетика дерьмовых наркотиков для вечеринок. В этом городе люди убивают друг друга каждый день. Он собирается сделать мне выговор, потому что кучка богатых детишек любит накуриться и потанцевать под дерьмовую музыку?

– Чего вы ожидаете от меня? – говорю сквозь зубы. – Я должна надеть прослушку или что-то в этом роде? Я не знаю ни одного серьезного преступника. Лишь кучку идиотов, которые любят накуриться. И мы даже не друзья.

– Откуда взялся экстази?

– Леви Каргилл, – говорю я без колебаний. У меня нет никаких проблем с тем, чтобы сдать этого парня после того, как он завербовал моего несовершеннолетнего брата, чтобы тот продавал ему наркотики. – Он живет на…

– Я знаю, где он живет, – говорит Шульц.

– Если вы уже знаете, кто он такой, то чего вы ждете от меня?

– Приблизься к нему, – говорит Шульц. – Узнай, где он берет свой товар. Найди имена всех его дилеров и поставщиков. И доложи мне об этом.

– Я не инспектор Пуаро! – кричу я. – Я не знаю, как это сделать!

– Ты разберешься, – говорит Шульц без всякого сочувствия. Он протягивает мне визитку. На обороте он написал свой личный номер мобильного телефона.

– Запомни этот номер. Привыкай звонить по нему, – говорит он. – Мы будем часто видеться друг с другом.

Я подавляю стон. Я бы хотела никогда больше не видеть Шульца. И Леви тоже, если уж на то пошло.

– А что, если я не смогу получить больше никакой информации? – спрашиваю я его.

– Тогда ты отправишься в тюрьму, – холодно отвечает Шульц. – И твой брат тоже. Не забывай, у него в кармане был товар. Он достаточно взрослый, чтобы его можно было обвинить как взрослого.

Я сжимаю губы, чтобы не сорваться на Шульца. Мы с Виком для него всего лишь инструменты. Ему все равно, уничтожит он нас или нет, главное, чтобы в его книге арестов была еще одна запись.

– Запомни этот номер, – снова говорит мне Шульц.

– Я запишу его в свой телефон, – говорю я. Чтобы никогда не брать трубку, когда ты будешь звонить.

– Отлично. У вас есть еще та газировка? – говорит Шульц, кивая на полупустую банку на стойке администратора.

– Нет, – лгу я. – Только что закончилась.

Шульц усмехается. Он знает, что я лгу.

– Был рад тебя видеть, Камилла, – говорит он. – Скоро увидимся.

Я стою там, скрестив руки на груди, пока он не уходит.

Когда я возвращаюсь в гараж, папа спрашивает:

– Что он хотел?

– Ничего, – говорю я. – Просил показать ему дорогу.

Мой отец качает головой.

– Туристы.

– Ага.

– По крайней мере, он болеет за Cub.

– Это единственная причина, по которой я с ним разговаривала.

Папа смеется, а затем смех переходит в кашель. Кашель продолжается какое-то время, достаточно долго, что, когда он выпрямляется, его губы выглядят посиневшими.

– Ты в порядке, пап? – спрашиваю я его.

– Конечно, – говорит он. – Я, пожалуй, пойду прилягу ненадолго. Если ты сможешь позаботиться об этих тормозах.

– Конечно, – говорю я. – Я справлюсь.

– Спасибо, дорогуша.

Он шаркающей походкой поднимается по лестнице в нашу квартиру.

Я смотрю ему вслед, и мое сердце наполняется страхом.

4. Неро

Когда я спускаюсь к завтраку, то вижу, что Грета, приготовила порцию свежего бискотти к кофе, а также фриттату с красным перцем в этой древней железной сковороде, которая, вероятно, старше ее самой.

Она предлагает мне еду. Я хочу только выпить кофе.

– Мне больше достанется, – говорит Данте, беря вторую порцию фриттаты.

Отец сидит в конце стола и читает три газеты сразу. Возможно, мы единственные, кому до сих пор доставляют газеты – в одиночку поддерживая бизнес Tribune и Herald.

– Я могу загрузить их на твой айпад, – говорю я папе.

– Мне не нравится айпад, – упрямо говорит он.

– Нравится. Помнишь ту игру, в которую ты продолжал играть, где тебе нужно было стрелять горохом в зомби?

– Это другое, – хмыкает он. – Ты не читаешь новости, если у тебя потом не остаются чернила на руках.

– Как хочешь, – говорю я.

Я делаю глоток кофе. Это настоящий кофе – сильно обжаренный, горьковато-сладкий, приготовленный в трехкамерном алюминиевом чайнике. Грета также делает капучино и маккиато на заказ, потому что она гребаный ангел.

На самом деле она не итальянка, но вы никогда не догадаетесь об этом по тому, как она готовит традиционные блюда, которые любит мой отец. Она работала на него еще до того, как он женился на моей матери. Она помогла вырастить всех нас. Особенно после смерти мамы.

Грета пухленькая женщина, в ее волосах осталось немного рыжины. У нее на удивление много историй из бурной юности, стоит только влить в нее немного спиртного. И она единственный человек, который привносит жизнь в дом теперь, когда Аида съехала.

Данте просто сидит в конце стола, как голодная, молчаливая гора, поглощая еду. Папа не станет говорить, пока не найдет в газете что-нибудь шокирующее. Себастьян живет в кампусе и приезжает домой только по выходным.

Я никогда не думал, что буду скучать по Аиде. Она всегда была надоедливым маленьким щенком, тявкающим мне на пятки. Она любила следовать за нами повсюду, куда бы мы ни пошли, стараясь делать то же, что и мы, но вместо этого обычно попадала в неприятности.

Забавно, что она вышла замуж первой, так как она еще ребенок. Не говоря уже о том, что она последняя девушка, которую вы ожидаете увидеть в белом пышном платье.

Черт, она может быть единственной из нас, кто вообще выйдет замуж. Я чертовски уверен, что не буду этого делать. Данте все еще помешан на той девушке, с которой раньше встречался, хотя никогда бы в этом не признался. А Себастьян... Ну, я даже не могу предположить, что он будет делать.

Он думал, что собирается в НБА(Национальная баскетбольная ассоциация). Потом его колено испортил муж Аиды – Каллум, когда наши семьи не были в хороших отношениях. Теперь Себ вроде как плывет по течению. Все еще занимается физиотерапией, пытаясь вернуться на корт. Иногда он присоединяется ко мне и Данте, когда у нас есть работа. Этой зимой он застрелил польского гангстера. Я думаю, что это свело его с ума. Есть разница между тем, чтобы быть преступником и быть убийцей… ты пересекаешь эту черту, и пути назад нет. Это меняет тебя.

Это, безусловно, изменило меня. Наглядный пример, как человек может покинуть этот мир за долю секунды. Мертв за то время, которое требуется, чтобы щелкнуть выключателем. И это все – бесконечное ничто, подобное бесконечному ничто, которое было раньше. Вся твоя жизнь – всего лишь короткая вспышка в пустоте. Так какая разница, что мы делаем? Добро, зло, доброта, жестокость... Все это искра, которая гаснет без следа. Все существование человечества ничего не будет значить, как только солнце расширится и сожжет планету дотла.

Я усвоил этот урок в юном возрасте.

Потому что я впервые убил кого-то, когда мне было всего десять лет.

Вот о чем я думаю, пока пью свой кофе.

Папа заканчивает читать первую газету и переходит к следующей. Он делает паузу, прежде чем начать просматривать первую страницу, глядя на Данте.

– Каков наш следующий проект теперь, когда небоскреб Оук-Стрит закончен? – говорит он.

Данте вонзает вилку в последний кусочек фриттаты.

– Мост на Кларк-стрит нуждается в ремонте, – говорит он. – Мы могли бы предложить свои услуги.

В последнее время компания Галло Констракшн берется за все более масштабные проекты. Забавно – итальянская мафия заключает контракты, чтобы контролировать профсоюзы. Все началось в Нью-Йорке. На протяжении десятилетий в Нью-Йорке не было ни одного строительного проекта, который так или иначе не контролировался бы мафией. Мы подкупали профсоюзных лидеров и угрожали им, а иногда и сами избирались. Когда вы контролируете профсоюз, вы контролируете всю отрасль. Вы можете заставить рабочих замедлить или остановить строительство, если застройщики не сделают надлежащих «пожертвований». Кроме того, у вас есть доступ к огромным пенсионным фондам профсоюзов, которые почти не регулируются и пригодны для безналогового отмывания денег или прямого грабежа.

Но вот в чем ирония – когда вы занимаетесь бизнесом по гнусным причинам, вы иногда начинаете получать законную прибыль. Именно это произошло с главарями мафии, перебравшимися в Лас-Вегас: они открыли казино, чтобы отмывать свои незаконные деньги, и внезапно казино стали приносить больше денег, чем незаконный рэкет. Упс, теперь вы законный бизнесмен.

Постепенно это происходит с компанией Галло Констракшн. Чикаго процветает, особенно в нашей части города. Магнифисент Майл, Лейк-Шор-драйв, торговые зоны Саут и Вест-Сайд... Только в этом году ведется коммерческое строительство на сумму пяти миллиардов долларов.

И мы получим от этого больше, чем сможем вынести.

Мы только что закончили строительство высотного здания высотой в тысячу двести футов. Папа хочет подыскать следующий проект. На этот раз у меня есть идея...

– А как насчет участка South Works? – говорю я.

– Что насчет него? – говорит папа, глядя на меня из-под своих густых седых бровей. Глаза у него темные, как у жука, и, как всегда проницательные.

– Это четыреста пятнадцать совершенно нетронутых акров. У этого места самый большой неиспользованный потенциал во всем этом чертовом городе.

– Ты когда-нибудь видел, как питон пытается съесть аллигатора? – говорит Данте. – Даже если он сможет задушить аллигатора, он задохнется, пытаясь проглотить его.

– У нас нет для этого капитала, – говорит папа.

– И людей, – добавляет Данте.

Возможно, так было год назад. Но с тех пор многое изменилось. Аида вышла замуж за Каллума Гриффина, наследника ирландской мафии. Затем Каллум стал олдерменом самого богатого района города. Как вишенка на мороженом, младшая сестра Каллума связалась с главой польского братства. Так что мы получили доступ к большему влиянию и рабочей силе, чем когда-либо прежде.

– Держу пари, Кэл заинтересуется моей идеей, – говорю я.

Данте и мой отец обмениваются хмурыми взглядами.

Я знаю, о чем они думают. Весь наш мир уже брошен в блендер. Мы были непримиримыми соперниками Гриффинов на протяжении многих поколений. А теперь вдруг мы стали союзниками. До сих пор все шло хорошо. Но пока нет ребенка, который скрепил бы союз – нет общего наследника между двумя семьями.

Данте и папа в корне консервативны. У них уже есть все деньги, которые они в состоянии вынести.

Вместо этого мне придется обращаться к их соревновательной натуре.

– Если вы не хотите этого делать, то все в порядке. Гриффины, наверное, справятся сами.

Данте испускает вздох, который больше похож на рокот. Как дракон в пещере, вынужденный пробудиться из-за незваного гостя.

– Оставь эти придирки для девушек в баре, – рычит он. – Я понимаю твою точку зрения.

– Четыреста пятнадцать акров, – повторяю я. – Недвижимость на берегу моря.

– Рядом с дерьмовым районом, – говорит папа.

– Не имеет значения. Линкольн-парк раньше тоже был дерьмовым районом. Теперь там живет Винс Вон.

Папа задумывается. Я молчу, пока он раздумывает. Лучше не мешать цемент, который уже затвердел.

Наконец он кивает.

– Я назначу встречу с Гриффинами, чтобы обсудить это, – говорит он.

Воодушевленный успехом, я беру одно из бискотти Греты, макаю его в остатки кофе и спускаюсь по лестнице в подземный гараж.

Если я идентифицирую себя с каким-либо супергероем, это будет Бэтмен. Это мое логово. Я мог бы жить здесь бесконечно, возиться с машинами и выходить только ночью, чтобы попасть в неприятности.

Сейчас я работаю над мотоциклом Indian Scout 1930 года, Shelby CSX 65-го года и Chevy Corvette 73-го года. И над Мустангом, который я вожу. Это Boss 302 1970 года, золотой с черными гоночными полосами. Полностью металлический, V-8 с механической коробкой передач, пробег всего 48 000 миль. Я заменил сиденья из искусственной кожи на овечью.

А это мой абсолютный фаворит. Автомобиль, который я искал годами: Talbot Lago Grand Sport. Я потратил на этого ребенка больше часов, чем на всех остальных вместе взятых. Это моя единственная настоящая любовь. Та, которую я никогда не продам.

Единственное, к чему я испытываю хоть малейшую сентиментальность, так это к своим машинам. Только машины дают мне этот импульс заботиться и лелеять. Это единственный раз, когда я могу быть терпеливым и осторожным. Когда я за рулем, я действительно чувствую себя спокойно. И я даже немного счастлив. Ветер дует мне в лицо. Проносясь мимо по открытой дороге, все выглядит чистым и ярким. Я не вижу мелких деталей – трещин, грязи и уродства. Пока я не остановлюсь и снова не пойду пешком.

Во всяком случае, именно поэтому я больше всего люблю лето. Потому что я могу кататься по городу весь день и не беспокоиться о том, что моя тачка испортится из-за снега, слякоти и соли на дороге.

Я даже не против быть водителем Данте. Сегодня утром нам нужно съездить в кучу мест – нужно отвезти зарплату нашим строительным бригадам. Все они хотят получать деньги наличными, потому что половина из них задолжала алименты и налоги, и им все еще нужны деньги на выпивку, азартные игры и аренду. Говоря об азартных играх, мы должны забрать свой процент с подпольного покера, который мы организовали в отеле King's Arms.

Большая часть нашего дня состоит из утомительной рутины. Я скучаю по выбросу адреналина от выполнения настоящей работы.

Когда мне было пятнадцать, а Данте двадцать один, мы вытворяли самое безумное дерьмо. Грабили бронированные грузовики, даже пару раз обчистили несколько банков. Затем он, ни с того ни с сего, поступил на военную службу и следующие шесть лет провел в Ираке. Когда он вернулся, он стал совершенно другим. Он почти не разговаривает. Не понимает шуток. И он потерял этот дух сорвиголовы.

После того, как мы совершаем обход, мы обедаем в Coco Pazzo, а затем у Данте назначена встреча с нашим бригадиром. Меня это совершенно не интересует, поэтому я высаживаю его, планируя вернуться домой и немного поработать над Мустангом. С тех пор, как я завел двигатель, он перегревается как сумасшедший. Не помогает и то, что сегодня на улице сто градусов(100 градусов по Фаренгейту = 37 градусов Цельсия), а Данте сидит на моем пассажирском сиденье, как 250-фунтовая гранитная глыба, создавая нагрузку на двигатель.

На самом деле, даже несмотря на то, что я еду медленно по дороге домой, мои датчики продолжают подниматься все выше и выше, и машина изо всех сил пытается подняться даже на самый крошечный холм. Блядь. Похоже, я не смогу даже вернуться.

Проезжая по Уэллс-стрит, я вижу обветшалую вывеску «Аксель Авто». Импульсивно я выворачиваю руль влево, огибая здание сбоку, чтобы подъехать к автосервису.

Я не был здесь целую вечность. Раньше Аксель Ривера заказывал для меня запчасти, прежде чем можно было купить все необходимое в Интернете. И раньше он работал на моего отца, прежде чем я дошел до того уровня, когда мог сам починить любую из наших машин.

Я ожидаю увидеть Акселя, работающего в отсеке, как будто и не прошло столько времени.

Вместо этого я вижу гораздо более стройную фигуру, склонившуюся под капотом Аккорда, борющуюся с чем-то в двигателе. Камилла борется с деталью, затем, наконец, вытаскивает ее и выпрямляется. Она кладет кепку на ближайшую скамейку, вытирая потное лицо тыльной стороной руки. Затем, решив, что этого недостаточно, она снимает рубашку и вытирает ею лицо, шею и грудь.

Под ней только простой хлопчатобумажный лифчик, мокрый от пота. Я удивлен, увидев, в какой форме Камилла. Ее руки стройные и сильные, а по обе стороны от пупка виднеются линии мышц. Кроме того, у нее гораздо больший верх, чем я мог бы предположить – полные, мягкие груди, обтянутые влажным, облегающим материалом бюстгальтера. Она всегда одевается как пацан. Оказывается, она на самом деле девушка под всей этой грязью.

Я прочищаю горло. Камилла подпрыгивает, как испуганная кошка. Когда она видит, кто это, она сердито смотрит на меня и натягивает футболку обратно.

– Здесь не пип-шоу, – огрызается она. – «Экзотика» находится в двенадцати кварталах отсюда.

– «Экзотика» сгорела, – говорю я ей.

Вообще-то, ясам ее сжег, когда поссорился с владельцем. Это был мой первый опыт поджога. Было чертовски приятно видеть, как пламя взревело, как живое существо, как демон, вызванный из ада. Я понимал, как люди становятся зависимыми от этого.

– Правда? – говорит Камилла, широко раскрыв глаза.

У нее очень темные глаза – насыщенного цвета мокко, такие же темные, как ее волосы и ресницы. Поскольку она почти не улыбается, ее глаза придают большую часть выражения ее лицу. Она, кажется, расстроена тем, что я сказал.

Ах точно, там работала ее мама.

– Да, – говорю я. – Сгорел зимой. Сейчас там просто пустырь.

Она выглядит подозрительно, как будто думает, что я издеваюсь над ней.

– Как он сгорел?

– Думаю, кто-то слишком быстро крутанулся вокруг шеста, – ухмыляюсь я. – Трение стрингов. Достаточно искры, чтобы разжечь огонь.

Или нескольких канистр бензина и зажигалки.

Камилла хмуро смотрит на меня.

– Что ты хочешь? – спрашивает она.

– И так ты обслуживаешь клиентов? – спрашиваю я ее. – Неудивительно, что это место такое многолюдное.

Я притворяюсь, что оглядываю толпу невидимых клиентов.

Ноздри Камиллы раздуваются.

– Ты не клиент, – шипит она.

– Я мог бы им быть, – говорю я. – Мой двигатель перегревается. Я хочу, чтобы ты взглянула на него, прежде чем проеду остаток пути домой.

Я не прошу разрешения проехать внутрь, а просто загоняю машину в пустую стойло. Затем выхожу и открываю капот.

Камилла заглядывает внутрь с любопытством, несмотря на раздражение.

– У тебя оригинальные запчасти? Можно получить почти все детали для моделей 65–68 годов, но для моделей 71-73 годов...

– Она 1970 года, – говорю я ей.

– И все же…

– Здесь все оригинальное! – огрызаюсь я.

– А комплект тормозных колодок?

– Что ж… Нет.

Она издает раздражающий «Хм!» звук, как будто она доказала свою точку зрения.

Я начинаю припоминать, почему в школе Камилла никому не нравилась. Потому что она упрямая маленькая всезнайка.

– Ты добавил турбонаддув? Сколько у нее сейчас лошадиных сил?

Она действительно выводит меня из себя. Она ведет себя так, словно я какой-то богатый ребенок с Уокер Драйв, ни хрена не смыслящий в собственной машине.

– Он сбалансирован!

– Тогда почему она перегревается?

– Это ты мне скажи, гений механики!

Она выпрямляется, свирепо глядя на меня.

– Я не обязана тебе ничего говорить. Я на тебя не работаю.

– Где твой отец? – спрашиваю я. – Он в этом разбирается.

Я знал, что это разозлит ее, но не ожидал насколько сильно. Она хватает ближайший гаечный ключ и размахивает им, как будто собирается ударить меня по голове.

– Он спит! А даже если бы это было не так, он бы сказал тебе то же самое, что и я. А точнее СВАЛИ НА ХЕР!

Она разворачивается и выбегает из автосервиса, направляясь вверх по лестнице неизвестно куда. Наверное, в квартиру. Я почти уверен, что вся ее семья живет над мастерской. Под всей семьей понимается ее отец и младший брат, который торговал наркотиками для Леви. Интересно, знает ли она об этом? Я не думаю, что Камилла хотя бы пробовала алкоголь в старших классах – она всегда была ответственным человеком.

Что ж, это ее проблема, а не моя.

Моя проблема сейчас в том, чтобы заставить мою тачку снова работать гладко. И если Камилла уйдет, то я все равно воспользуюсь ее инструментами. Нет смысла позволять зря пропадать добру.

Большая часть ее оборудования старше самого Моисея, но все в хорошем состоянии, организовано и чисто. Я настраиваю радио на лучшую станцию, чтобы мне не приходилось слушать Шакиру или еще какую-нибудь хрень. Вскоре я уже по локоть в двигателе, разбираюсь с Мустангом.

Примерно через час я пришел к выводу, что в словах Камиллы могла быть крохотная доля правды. Со всеми этими установленными мною модификациями, двигатель стал работать с удвоенной мощностью, которую он не выдерживает. Возможно, мне придется отказаться от некоторых дополнений.

Но это уже работа для моего собственного гаража. Пока что мне просто нужно долить охлаждающую жидкость. Я разбираюсь с этим, а затем бросаю пару сотен баксов на рабочее место в обмен на инструменты и материалы.

Может, я и преступник, но точно не скупой.

5. Камилла

Я так зла, что готова закричать!

Кем, черт возьми, Неро себя возомнил, приходя в мою автомастерскую и ведя себя так, будто я просто подметаю здесь полы?

Я слышу, как он внизу возится с моими инструментами и начинаю раздумывать над тем, чтобы схватить механическую мойку и вышвырнуть его оттуда, как собаку со свалки.

Единственная причина, по которой я этого не делаю, это то, что мой папа снова начинает кашлять. Он должен был вздремнуть, но продолжает просыпаться каждые десять минут с очередным приступом хрипов и стонов. Я застыла на кухне, колеблясь между тем, чтобы пойти проверить его, и тем, чтобы оставить его в покое, чтобы он снова мог заснуть.

У меня болезненное чувство страха, как будто я стою в заброшенном здании, и стены вокруг меня начинают рушиться. У Вика проблемы. Этот коп преследует мою задницу. А теперь еще что-то не так с моим отцом. Это не просто кашель – он болен уже некоторое время. Но у нас нет медицинской страховки. Мы работаем на себя. Я поискала несколько вариантов, и самый дешевый тариф, который мы могли бы получить, стоит 1200 долларов в месяц. Мне повезло, что у меня есть несколько запасных сотен баксов после того, как мы заплатили за коммунальные услуги, продукты и арендную плату, которая растет с каждым годом.

Я продолжаю пахать все усерднее и усерднее, просто чтобы увидеть, как мои мечты ускользают сквозь пальцы, словно песок. Мне не терпеться увидеть, как мой брат поступит в хороший колледж и станет кем-то великим, например, врачом или инженером. Я хочу, чтобы он жил в одном из тех больших, модных домов в Старом городе, а не в квартире. Хочу, чтобы у моего отца был солидный сберегательный счет, чтобы он мог уйти на пенсию, когда тяжелая работа станет для него непосильной. Мечтаю, чтобы он мог время от времени отдыхать в каком-нибудь солнечном месте.

Что касается меня…

Я не знаю. Я даже не знаю, чего хочу для себя.

Мне хочется перестать чувствовать себя чертовой неудачницей. Я хочу иметь время для друзей и свиданий. И я бы хотела иметь возможность заниматься той работой, которая мне действительно интересна. Мне нравятся машины больше всего на свете, но замена тормозных колодок в лучшем случае утомительна. Я бы хотела заниматься более творческой работой.

Существует огромный рынок дополнительных услуг, выполненных на заказ, и он постоянно растет. Если бы у меня был капитал, мы могли бы делать матовую отделку, оклейку, нестандартные фары, обвесы и все такое прочее.

Впрочем, это только мечты. Мы едва окупили имеющееся у нас оборудование. И если мой папа в ближайшее время не вылечится, мы не сможем взять дополнительную работу.

По крайней мере, он наконец-то затих. Думаю, что он на самом деле уснул.

Я делаю себе тост с арахисовым маслом и ем его, запивая стаканом молока. Когда я убеждаюсь в том, что папа отдыхает, а из его комнаты доносится лишь храп, я складываю посуду в раковину и возвращаюсь в гараж передать Неро, чтобы он проваливал.

Похоже, он уже ушел.

Правая сторона отсека пуста, видимо, он починил свой Мустанг достаточно, чтобы добраться до дома.

По радио играет Дрейк. Он сменил мою радиостанцию. Есть хоть одна вещь, которая устраивает этого человека? Я снова переключаю на «Лучшие хиты» и останавливаюсь на «Watermelon Sugar». Спасибо тебе, Гарри Стайлс. Ты настоящий джентльмен. Ты бы никогда не стал возиться с женскими торцевыми ключами, а затем заставлять ее слушать худший экспорт Канады.

По крайней мере, Неро убрал за собой. На самом деле... единственное, что он оставил не на своем месте – это пачка банкнот на столе.

Я медленно подхожу к ней, как будто внутри может быть спрятан скорпион.

Затем поднимаю ее. Здесь шестьсот баксов – все купюры стодолларовые, естественно. Засранец.

Я держу их, недоумевая, почему он удосужился оставить деньги. Явно не потому, что чувствовал себя виноватым за то, что был мудаком – я никогда не слышала, чтобы он за что-то извинялся, ни разу. Не тогда, когда он сломал руку Крису Дженкину во время занятий по баскетболу на физкультуре. И уж точно не тогда, когда получил, минет от близняшек Хендерсон в один и тот же день с разницей в час, не сказав ни одной из сестер, что хотел попробовать «полный комплект».

И это были просто школьные проделки. С тех пор он натворил много более ужасного дерьма, был вовлечен в серьезную криминальную деятельность, если слухи верны. Говорят, он состоит в итальянской мафии вместе со своим братом. Я бы в этом не сомневалась. Его отец – главарь мафии, а не просто обычный придурок.

Помню, как впервые увидела Энцо Галло, подъехавшего к автомастерской на гладком, сером Lincoln Town Car длиной в милю. Он вышел с заднего сиденья в костюме-тройке, оксфордских ботинках и пальто в клетку. Я никогда не видела, чтобы мужчина так одевался. Я подумала, что он, должно быть, президент.

Он пожал руку моему отцу, и они долго разговаривали. В какой-то момент они рассмеялись. Мне показалось, что они были друзьями. Позже я узнала, что Энцо ведет себя так со всеми. Он знает всех в нашем районе – итальянцев и всех остальных.

Он благосклонный диктатор. Отец рассказывал мне, что в какой-то момент каждое предприятие на северо-западе Чикаго платило Галло 5-процентный сбор за защиту. Северо-восток принадлежал ирландцам, но когда Галло занялись отмыванием денег через строительный бизнес, они отказались от традиционного вымогательства.

Теперь я вижу их имя на высотных зданиях в центре города. Никак не могу представить Неро, работающим на экскаваторе. Только если речь не идет о закапывании тела под фундамент… вот это я могу представить. Держу пари, он бы улыбался, делая это.

Нет, если Неро и оставил деньги, то не для того, чтобы казаться добрым. А потому, что шестьсот баксов для него полная мелочь.

Но только не для меня. Я убираю купюры в свой комбинезон. Этого хватит на покупку продуктов на два месяца или на оплату четверти арендной платы. Я возьму эти деньги, даже если он выпали из кармана дьявола.

Заканчиваю доливать жидкость в Аккорд, затем направляюсь в крошечный офис, чтобы оплатить пару счетов.

Пока я вожусь с онлайн-оплатой счетов, мой мобильный начинает звонить. Я беру его, не глядя, думая, что это Вик хочет, чтобы я подвезла его домой с работы.

– Ты еще не соскучилась по мне, Камилла? – говорит мужской голос.

Я отшатываюсь от телефона, глядя на имя на дисплее: «Офицер-Мудак».

– У меня не было возможности соскучиться по тебе, – говорю ему. – Попробуй держаться от меня подальше как можно дольше.

Он усмехается.

– Я знал, что выбрал правильную девушку, – говорит он. – Что ты делаешь сегодня вечером?

– Разбираю носки.

– Подумай еще раз. Ты едешь на Уокер Драйв.

– Что находится на Уокер Драйв? – невинно спрашиваю я.

– Ты прекрасно знаешь что, – говорит Шульц. –Удивлен, что не видел тебя там, внизу.

– Я ремонтирую машины, а не разбиваю их о столбы.

– Ну, уверен, что тебе понравится шоу в любом случае. Сблизься с Леви. Начни снова дружить со всеми своими школьными приятелями.

Я дрожу. Шульц знает о моих отношениях с этими людьми. Он узнаёт обо мне еще больше информации. Не для того, чтобы быть дружелюбным, я уверена. Он все глубже и глубже вонзает свои когти.

Вся моя одежда храниться на полке, потому что в моей маленькой импровизированной комнате нет ни шкафа, ни места для комода. В любом случае, у меня всего несколько нарядов. Большинство из них выглядят одинаково. Джинсы, пара футболок, майки, которые продаются в комплекте по пять штук, пара шорт, которые раньше были старыми джинсами.

Я надеваю их вместе с кроссовками и футболкой. Потом смотрюсь в зеркало в ванной, стягиваю темно-синюю бандану, удерживающую мои волосы, отчего кудри встают дыбом. Летом на улице влажно, поэтому волосы вьются.

Я хотела бы иметь кудри как у Бейонсе. В реальности же у меня кудри как у Говарда Стерна, которые торчат повсюду, как будто меня ударило током. Даже концы немного светлее от солнечного света, словно их действительно ударило током в десять тысяч вольт. Поэтому обычно я хожу с убранными волосами.

Я ни за что не стану носить распущенные волосы, но я, по крайней мере, могу их правильно уложить. Наношу на них немного масла ши, а затем скручиваю в пучок на макушке. Несколько завитков торчат, но мне все равно. Сойдет.

Я сажусь в свой Транс Ам и еду по Лоуэр-Уокер-драйв. Уокер похож на три автострады, наложенные друг на друга. На двух верхних улицах есть движение, но нижняя дорога гораздо менее загружена. Она проходит параллельно реке, с обеих сторон дорогу ограждают тяжелые опорные балки.

Я была здесь раньше, один или два раза, хотя, по-видимому, не тогда, когда Шульц мог меня увидеть. Я не могла устоять перед тем, чтобы посмотреть, как одни из самых быстрых автомобилей города соревнуются в нелегальных уличных гонках.

Это не просто гонки на ускорение. Это также дрифт и пробуксовка. Время от времени гонка выходит из-под контроля, и кто-то врезается в припаркованную машину или столб. Прошлой осенью этим кем-то был Неро Галло, по крайней мере, это то, что я слышала. Он разбил свою любимую Bel Air в гонке с Джонни Вергером. С его стороны было глупо даже пытаться – классический автомобиль не может конкурировать с новеньким BMW ни по скорости, ни по управляемости, какие бы модификации Неро в него не добавил, но это его проблема. Это его обычный уровень сумасшествия. У него бывают моменты, когда он, кажется, жаждет чистого жертвоприношения. Этот мужчина из тех, кто хочет уйти в сиянии славы и сам уход для него важнее этого сияния.

Когда я добираюсь туда, то вижу полдюжины машин с включенными фарами, лениво кружащих вокруг, и еще дюжину припаркованных рядом. Я вижу Супры, Лансеры, Мустанги, Импрезы, пару М-2 и один хромированный серебристый Ниссан GT-R. Паркую машину и присоединяюсь к толпе, оглядываясь в поисках знакомых лиц.

Я замечаю Патрицию Портер. Она симпатичная чернокожая девочка, которая училась в классе на год старше. Ее волосы собраны в высокий хвост, а в носу красуется маленькое золотое колечко.

– Патриция! – зову я ее.

Она поднимает взгляд, на секунду останавливаясь на мне, прежде чем расплывается в улыбке.

– Не видела тебя целую вечность, – говорит она.

– Я знаю. Я скучная. Почти никуда не хожу.

Она смеется.

– То же самое. Я работаю много ночей, так что гуляю только если кто-нибудь зовет меня встретиться за поздним завтраком, когда я не занята…

– Где ты работаешь?

– В «Мидтаун Медикал». Я рентгенолог.

– Тогда я удивлена, что ты еще не светишься.

– Я имею в виду, я ношу свинцовый фартук. Но да, я уже развила несколько сверхспособностей…

Я рада видеть ее. Приятно помнить, что не все, с кем я ходила в школу, были придурками. Всего лишь большинство из них, к сожалению.

Кстати о придурках, здесь вокруг бродит Белла Пейдж. На этот раз не со своими маленькими миньонами, а с каким-то парнем восточноевропейской внешности, которого я не знаю – он одет в джинсовую куртку, у него зачесанные назад волосы и высокие скулы. На его шее сбоку вытатуирован крест.

Судя по всему, именно ему принадлежит GT-R. У него отличный вкус в автомобилях, но не в женщинах. Не зря эту тачку называют Годзиллой. На ней можно объезжать сваи, как будто вы совершаете слалом с чертовой горы.

Я планировала стоять очень тихо и надеяться, что Белла меня не заметит, пока Патриция не закричала:

– Эй, Белла, где твои сопровождающие?

Белла хмуро смотрит на нас, раздраженная тем, что мы съязвили еще до того, как она нас увидела.

– Их сегодня не будет, – говорит она.

– Странно, – говорит Патриция. – Я думала, что они были пришиты к тебе хирургическим путем.

– Это называется иметь друзей, – говорит Белла своим самым милым, самым снисходительным тоном. – Вот почему мы Пчелиные матки, а вы, две неудачницы, едва ли чего-то стоите.

Я качаю головой, глядя на нее.

– Ты действительно не изменилась со времен старшей школы, – говорю я ей. – И это не комплимент.

– Ага. Вы в курсе, что вы, ребята, дали себе собственное прозвище? Это чертовски тупо, – говорит Патриция.

Я фыркаю.

Не знаю, кто первым назвал их Пчелиными матками, но я определенно могу представить, как эти три сучки сидели и коллективно обсуждали это. Вероятно, на это у них ушел весь день.

Белла сужает глаза, пока они не превращаются в две ярко-синие вертикальные щелочки.

– Знаете, что еще не изменилось со времен старшей школы? – говорит она. – Вы двое все еще уродливы, бедны и полностью завидуете мне.

– Ну, ты угадала одно из трех, – говорю я ей. – Я совсем разорена.

– Оно и видно, – говорит Белла, полностью окидывая меня взглядом. Затем она поворачивается и уходит, чтобы присоединиться к парню, который, похоже, не заметил ее отсутствия.

Патриция смеется, совершенно не обеспокоенная этой маленькой встречей.

– Боже, я думала, она уже живет где-то в другом месте, – говорит она. – Пытает других невинных граждан.

– Невинных – это преувеличенно…

Несколько машин уже выстроились в очередь – крепкие, эффектные японские модели и ревущие американские мускулы. Я вижу белую Супру с длинной царапиной на боку, ожидающую рядом с фиолетовой Импрезой.

Патриция, похоже, очень заинтересована этой гонкой. Она внимательно наблюдает, покусывая кончик ногтя.

Машины с визгом срываются с места. Импреза вырывается вперед, быстрее съезжая с трассы, но Супра начинает догонять ее на прямом участке. Перед финишной чертой есть поворот – Супра вынуждена выехать на внешнюю сторону, но снова вырывается вперед, когда машины выравниваются. Они стремительно пересекают финишную черту. Супра побеждает, опередив соперника на дюйм.

Здесь всего четверть мили. Их заезд в общей сложности длился четырнадцать секунд.

Тем не менее, я не могла дышать все это время. Мое сердце подскакивало к горлу, и меня пронзала яркая вспышка радости.

Патриция, кажется, тоже взволнована – она издает радостный возглас, как будто все это время болела за Супру.

– Кто там за рулем? – спрашиваю я.

Она краснеет, выглядя слегка смущенной.

– Этот парень, Мейсон, – говорит она. – Мы вроде как встречаемся.

Обе машины отъезжают назад. Патриция спешит им навстречу, перебегая в лучах их фар. Я следую за ней, мне любопытно посмотреть на этого парня Мейсона.

Он вылезает из Супры: высокий, худощавый, с выбритыми на висках молниями, в рваных джинсах-скинни.

Он смеется над водителем Импрезы.

– Я же говорил, что у тебя не хватит скорости…

Мейсон замолкает, когда видит Патрицию.

– Патриция! Детка! Почему ты не берешь трубку? – ноет он. – Я звонил тебе восемьсот раз. Слушай, говорю тебе, детка, я никогда тебе не изменял...

– Я это знаю, – спокойно говорит Патриция.

– Ты знаешь... – он пристально смотрит на нее. – Если ты это знаешь... тогда... нахуя... ты поцарапала мою МАШИНУ ключом!? – кричит он.

– ПОТОМУ ЧТО ТЫ ОСТАВИЛ МОЮ БАБУШКУ В АЭРОПОРТУ! – Патриция орет ему в ответ. – Ты сказал, что заедешь за ней, пока я буду на работе! Она ждала ТРИ ЧАСА, МЕЙСОН! Этой женщине восемьдесят семь лет! Она видела, как взорвался «Гинденбург». На самом деле, она это слышала – ПОТОМУ ЧТО ТОГДА НЕ БЫЛО НИКАКОГО ГРЕБАНОГО ТЕЛЕВИЗОРА!

Мейсон стоит замерев, с виноватой гримасой на лице. Он определенно забыл о бабушке Патриции до этого самого момента.

– Ладно, ладно, – говорит он, поднимая руки. – Должно быть, я уснул…

– УСНУЛ?

– Но тебе не нужно было царапать мою машину, детка! Это классика!

– Бабуля – это классика, Мейсон! БАБУЛЯ!

Это намного лучше, чем гонки. Вокруг нас образовался большой круг людей, и, клянусь богом, кто-то делает ставки на то, собирается ли Патриция ударить Мейсона или снова бросится за его машиной.

– Ей пришлось есть в «Вендис» в аэропорту, Мейсон! Это намного хуже, чем в обычной «Вендис»!

В этот момент я вижу Леви Каргилла, стоящего на противоположной стороне круга. На нем ярко-розовый спортивный костюм, а в правом ухе бриллиант размером с мой мизинец. Я не могу понять, почему офицеру Шульцу нужна моя помощь в отслеживании Леви, когда его, вероятно, можно увидеть из космоса.

Я подхожу к нему боком, желая поговорить с ним наедине.

Он разговаривает с парой парней бандитского вида. Когда я смотрю ему в глаза, он отделяется от стаи и неторопливо подходит ко мне.

– Хочешь что-нибудь купить? – спрашивает он меня.

– Нет, – говорю я.

Он позволяет своим глазам блуждать по моему телу, многозначительно ухмыляясь.

– Значит, ты хочешь что-нибудь бесплатно? Он большой и толстый, и я мог бы…

– Вообще-то, это касается моего брата.

– Кого?

– Виктора.

– Ох, – он перестает улыбаться. – Ты выволокла его с моей вечеринки прошлой ночью.

– Верно. Он больше туда не придет. И не будет работать на тебя.

Губы Леви вытягиваются в длинную прямую линию. Он втягивает воздух через ноздри.

– Это не тебе решать, – говорит он. – Это касается только меня и Вика.

– Виктору семнадцать, – тихо говорю я. – Он несовершеннолетний и не будет продавать наркотики для тебя.

Леви хватает меня за плечо пальцами, похожими на стальные клещи. Он утаскивает меня из круга фар за цементный столб.

– Вот в чем проблема, – шипит он. – Твой брат должен мне за сто пятьдесят таблеток. И он также должен мне нового дилера, если собирается уйти.

– Было сто десять, – говорю я.

– Он платит мне за сто пятьдесят таблеток, или столько же ударов я буду практиковать своей клюшкой по его затылку, – плюется мне в лицо Леви, впиваясь пальцами в мою руку.

– Сколько это стоит? – бормочу я, стараясь не показывать, как мне больно.

– Десять баксов за таблетку, – говорит Леви.

Не может быть, чтобы они стоили так дорого. Но он явно настроен на то, чтобы вымогать у меня деньги.

– Ладно, – рычу я. – Я достану тебе деньги.

– Да? А что насчет дилера?

Я колеблюсь. Я не хочу уступать этому парню. Я вообще не хочу его видеть после сегодняшнего дня.

Но есть кое-кто, кто не позволит мне пойти домой и спрятать голову под подушку. Офицер Шульц ожидает, что я получу информацию. Он будет ожидать гораздо большего, чем новость о том, что Вик «уволился».

– Я буду дилером, – говорю я.

–Ты? – усмехается Леви.

Я выдергиваю руку из его хватки.

– Да, я знаю намного больше людей, чем Виктор. Люди входят и выходят из моей мастерской в течение всего дня. Вероятно, у меня даже получиться удвоить продажи Вика.

– Мне казалось, ты хорошая девочка, – подозрительно говорит Леви. – Слышал, ты даже не сосешь член при включенном свете.

– Мне плевать, включен свет или выключен, – говорю я ему. – В любом случае, я бы не прикоснулась к твоему ни за какую гребаную цену.

Леви фыркает.

– Ты тоже не в моем вкусе, сучка в костюме Джастина Бибера.

Я хочу сказать Леви, что он выглядит как крутая мамаша, но держу это при себе. Единственный способ раздобыть компромат на этого парня – это работать на него. И если это то, что я должна сделать, чтобы избавиться от Шульца, что ж... у меня нет другого выбора.

– Это лучшее, что я могу сделать, – говорю я ему. – Мой брат пойдет учиться в колледж. Он не будет торчать здесь, как все мы.

Леви усмехается.

– Я учился в колледже. В кампусе больше наркотиков, чем во всем остальном городе.

– Ага, ну и дипломы там тоже есть.

Леви оглядывает меня в последний раз.

– Хорошо, – говорит он. – Приходи завтра ко мне домой.

– Отлично. Я буду там.

Я отворачиваюсь от него, стараясь не задыхаться.

Замечательно. Теперь я торгую наркотиками.

Мне не особо хочется праздновать, но, по крайней мере, мне будет что сказать Шульцу, когда он позвонит в следующий раз. Если только его за это время не собьет автобус.

6. Неро

Я не планировал ехать на Уокер Драйв. Гонки – это глупо, я это знаю. Но меня тянет сюда снова и снова. Этот запах высокооктанового топлива и рычащие, как звери, двигатели под капотом. Машины хотят участвовать в гонках так же, как и лошади.

А я хочу быть тем, кто сидит за рулем.

Время замедляется. Вы можете прожить целый год за четырнадцать секунд. Я вижу все – каждый камешек на асфальте, каждую каплю влаги на лобовом стекле. Я чувствую работу двигателя через вибрацию рычага переключения передач под ладонью.

Здесь я разбил свой Bel Air. Это была плохая ночь. Я был в гребаной ярости. В одном из тех состояний, когда чувствую, что хочу увидеть, как весь город сгорит вокруг меня дотла. Не знаю, почему я становлюсь таким. Со мной что-то не так.

Если мне больно, я хочу еще больше страданий, больше ярости, больше насилия.

Может быть, потому, что ты не можешь избавиться от боли. Все, что ты можешь сделать, это попытаться сжечь ее дотла.

В любом случае, Мейсон сегодня участвует в гонках, и я хочу на это посмотреть.

Его Супра против Импрезы Винни. Это дружеская гонка – на кону 2 тысячи долларов

Пока машины выстраиваются в очередь, я вижу знакомый красный Транс-Ам, подъезжающий под крытую дорогу. Камилла Ривьера соскальзывает с водительского места. На этот раз она одета в нормальную одежду – ну, нормальную по сравнению с ее обычным комбинезоном. Она разговаривает с бывшей девушкой Мэйсона.

Это странно. Я не видел Камиллу много лет. А сейчас она появляется уже второй раз за неделю.

Белла Пейдж тоже здесь с Гришей Лукиным. Он русский, родился здесь, но его отец – олигарх старой закалки со связями в Братве. У моей семьи сейчас шаткие отношения с Братвой. Русские еще не выбрали нового босса, после того как Гриффины убили старого.

Во всяком случае, я знаю Гришу очень давно. Так что можно быть спокойным. Или, по крайней мере, достаточно спокойным, чтобы вести себя цивилизованно.

Он коротко кивает мне, когда мы встречаемся взглядами. Я делаю то же самое. Я сижу на капоте своего Мустанга и пью пиво «Олд Инглиш». На вкус как моча, но дает приятный кайф. Это все, что у них было в винном погребке на Куинси-стрит.

Мейсон и Винни срываются с места и мчатся по крытой дороге. У Импрезы поначалу больше отдачи, но в конце Супра ее догоняет, и Мейсон побеждает.

Наблюдая за их гонкой, мне тоже хочется поучаствовать. У меня зудит голова, а мысли путаются, и я знаю, что единственное, что может дать мне ясность, – это езда по дороге со скоростью сто шестьдесят миль в час.

– Поставь меня в очередь, – говорю я Карло. Сегодня он руководит гонкой.

– С кем? – спрашивает он.

– Мне все равно.

Я буду гонять с кем угодно. Дело не в деньгах. А в вызове.

Я замечаю, что Камилла разговаривает с Леви Каргиллом. Она выглядит раздраженной. В этом нет ничего удивительного – Камилла колюча, как еж, даже в самых лучших обстоятельствах. Но я никогда раньше не видел, чтобы это включало Леви. Может быть, Камилла узнала, что он использовал ее брата, чтобы доставлять наркоту.

Ей лучше быть осторожной. Леви может показаться настоящим позером, но у него скверный характер. Иногда богатые мальчики – худшие головорезы из всех. Они хотят доказать, что они крутые парни.

Я чувствую, что напрягаюсь. Мои глаза прикованы к этим двоим, в частности к Леви. Я жду, что он полезет в карман или поднимет на нее руку.

Не знаю, почему меня это должно волновать. Мы с Камиллой даже не друзья.

Но я думаю, что уважаю ее, немного. Она не пустоголовая, как друзья Беллы, и от нее не несет отчаянием, как от самой Беллы. Камилла… настоящая. Она такая, какая есть, и не извиняется за это. В этом и заключается искренность.

Может быть, это настоящая причина, по которой Белла ненавидит ее. Потому что Белла так старается быть самой красивой, самой желанной и самой обаятельной девушкой в мире, но на самом деле у нее ничего не выходит, и она это знает. И вот появляется другая девушка, которая не пытается быть ни тем, ни другим. И для Беллы это равносильно оскорблению. Потому что Камилла даже не хочет играть в эту игру, так как же Белла сможет ее выиграть?

А может, я просто пьян.

Я не знаю, что, черт возьми, творится в голове Беллы. Все, что я знаю, это то, что она снова ссорится с Камиллой, затевая очередную стычку в их бесконечной войне.

Я соскальзываю с капота машины и подхожу поближе, чтобы услышать их.

– Что ж, очень жаль, что все, что у тебя есть – это катящаяся куча мусора, – говорит Белла, – так бы ты тоже могла поучаствовать. Но ты бы предпочла просто смотреть, не так ли? Так поступают жуткие неудачницы. Они стоят в стороне, наблюдая за более интересными людьми, живущими своей жизнью».

– Ты удивишься, – спокойно говорит Камилла.

– В чем? – говорит Белла.

– Как быстро может двигаться это потрепанное ржавое ведро. И еще, как мало людей сочли бы тебя интересной.

Белла краснеет. Она всегда так делает, пытаясь доминировать над Камиллой и никогда не получая от этого того, чего хочет. Можно было бы подумать, что она давным-давно сдалась.

– Сомневаюсь, что твоя машина смогла бы пересечь финишную черту за ту же ночь, что и моя, – говорит Белла.

– Есть только один способ узнать, – отвечает Камилла.

Белла смеется, не веря своим ушам.

– На что спорим? Только не на твою машину – я бы не взяла эту консервную банку, даже если бы ты мне заплатила.

– У меня есть шестьсот баксов, – говорит Камилла. Она вытаскивает из кармана сложенные банкноты.

Я фыркаю. Это мои гребаные деньги, которые я заплатил ей сегодня днем. Она собирается все просрать в гонке с Беллой?

Это совершенно глупо. Но я вроде как наслаждаюсь этой безрассудной Камиллой. Она непоколебима, а темные глаза полны ярости.

– Мы участвуем или нет? – спрашивает Камилла.

– Я хочу, – усмехается Белла. – Просто я буду чувствовать себя так плохо, забирая все твои сбережения…

– Да, не сомневаюсь.

Камилла подходит к Транс Ам и забирается на водительское сиденье.

G-Wagon Беллы совсем не создан для гонок. Тем не менее, у нее самая новая модель – 4,0-литровый V-8 с двойным турбонаддувом. Это быстро для такого танка весом в шесть тысяч фунтов.

На противоположной стороне стоит Транс Ам Камиллы, в который она, возможно, вселила уверенность, или же обвязала веревкой. Я думаю, мы это выясним.

Когда они подъезжают к линии старта, Камилла невозмутимо смотрит вперед. Может, она и нервничает, но не показывает этого из чистого упрямства. Белла пытается выглядеть крутой, но у нее это получается не так хорошо, как у Камиллы. Она посылает воздушный поцелуй Грише. Он ухмыляется, забавляясь всем этим.

Карло стоит между машинами, подняв руки над головой. Он считает в обратном порядке:

– Три… два…ОДИН!

Он опускает руки, и машины срываются с места.

У Камиллы более быстрая реакция. Тем не менее, G-Wagon трогается с места первым. Камилле приходится переключать передачи вручную, а это значит, что она стартует медленнее. Но когда она мастерски переключается со второй на третью и четвертую передачу, машина рывками рвется вперед, как будто это локомотив, а она закидывает туда уголь партию за партией.

Эта гонка лишь на четверть мили. Займет меньше пятнадцати секунд. Может быть, шестнадцать, с этими двумя машинами.

Я вижу Мейсона, стоящего в конце очереди и наблюдающего за тем, какая машина придет первой.

Камилла ускоряется. Ее машина не просто рычит, она ревет. Из-под капота выливается струйка дыма. Но она все равно продолжает давить.

Я не могу не восхищаться ее вождением. Камилла реально смелая. И она знает, как получить максимальную отдачу от своей машины.

Тем временем G-Wagon неуверенно покачивается на своем основании. Он очень тяжелый, и Белла, вероятно, выжала педаль газа до упора. Камилла намеренно теснит внедорожник. Белла слишком сильно дергает руль, чтобы исправить положение. Раскачивание превращается в виляние. Камилла пролетает мимо, пересекая финишную черту.

Они разворачиваются обратно, Белла ведет машину безрассудно быстро, как будто она все еще может победить, Камилла движется осторожно, потому что из угла ее капота выходит струя темно-серого дыма.

Еще до того, как Белла вышла из машины, она уже кричит, что Камилла сжульничала.

– Это полная херня! Ты пыталась столкнуть меня с дороги! – кричит она.

– Я не коснулась тебя, – говорит Камилла.

– Потому что тебе насрать, даже если ты поцарапаешь свою дерьмовую машину! – яростно кричит Белла.

Она поворачивается и ударяет ботинком по боку Транс Ам Камиллы, оставляя вмятину на панели со стороны водителя.

Это табу в уличных гонках. Нельзя портить чужую тачку.

Камилла бросается на Беллу, но ее удерживают Патриция и Карло, которые встали между девушками.

– Эй, эй, успокойтесь! – говорит он, жестко разводя их в противоположные стороны.

– Вот ИМЕННО, блядь! – кричит Камилла.

– Ты не выглядишь спокойной, – усмехается Белла в ответ.

– Вот, – Гриша сует Камилле в руку пачку купюр. – Ты победила. Здесь немного больше – на ремонт машины.

Белла ухмыляется, довольная тем, что ее парень заплатил за ее ошибки.

Камилла берет деньги, но она так зла, что ее трясет. Она злится, что Белла даже не заплатила свою ставку, не говоря уже об ущербе. Похоже, Камилла молча считает до десяти, прежде чем отворачивается от Беллы и открывает капот своей машины, откуда валит облако дыма с масляным оттенком.

– Гребаный мусор, – шипит Белла, не уточняя, говорит ли она о Камилле она или о ее машине.

Камилла игнорирует ее, сосредоточившись исключительно на своей тачке.

Мэйсон, Карло и я ходим вокруг нее, не в силах сдержать любопытство и посмотреть, что пошло не так. Я стою рядом с Камиллой, заглядывая ей через плечо. Точно такую же позу мы заняли, когда она сегодня утром осматривала мою машину.

– И мы снова здесь, – говорю я.

Она бросает на меня раздраженный взгляд, не видя в этом юмора.

– Черт возьми, – говорит Мейсон. – Выглядит не очень хорошо…

– КОПЫ! – кричит кто-то.

Эффект мгновенный. Это слово подобно гранате, брошенной в центр группы. Все разбегаются.

Не то чтобы я сильно забочусь о штрафе. Это было бы не в первый раз. Но я не хочу провести остаток ночи в комнате для допросов, если копам придет в голову блестящая идея попытаться засадить меня, пока у них есть такая возможность.

Я уже собирался тронуться, пока не увидел Камиллу, беспомощно стоящую рядом со своей машиной.

– Давай же! – зовет ее Патриция. – Поехали с нами!

Патриция забирается в Супру Мейсона. Она отчаянно жестикулирует, приглашая Камиллу присоединиться к ним.

– Я не могу оставить свою машину! – кричит Камилла в ответ.

Я слышу сирены, приближающиеся с двух сторон.

Я должен просто уйти.

Если Камилла хочет, чтобы ее арестовали, это ее глупый выбор.

Камилла кладет ладонь на свою машину, выражение ее лица страдальческое. Как будто это убьет ее, если она покинет свой Транс Ам. Будто это ее ребенок.

– Забудь о машине, – рявкаю я Камилле. – Ты можешь вернуться за ней завтра.

Она бросает испуганный взгляд в сторону полицейских машин, но все еще прикована к дымящемуся Транс Ам. Я слышу, как гонщики разбегаются во все стороны, а я все еще стою здесь, как дурак.

Движимый раздражением, я поднимаю Камиллу и перекидываю ее через плечо.

– ЭЙ! – кричит она. – Отпусти меня! Что ты…

– Заткнись, – рычу я, подбегая к своей машине.

Я толкаю Камиллу, но мне все равно. Рывком открываю пассажирскую дверь и бросаю ее внутрь.

– Мне не нужно, чтобы ты…

Я захлопываю дверь перед ее носом и бегу к водительской стороне.

Патрульная машина направляется прямо к нам. Мы единственные идиоты, которые все еще припаркованы вдоль главной дороги. Мейсон уже уехал, как только увидел, что я схватил Камиллу.

У полицейского воет сирена, и горят фары. Через громкоговоритель он рявкает:

– Оставайтесь на месте!

Вместо этого я ставлю ногу на педаль газа и вдавливаю ее до упора в пол.

7. Камилла

– Что ты делаешь?! – кричу я, когда Неро уносится прочь от копов.

За нами гонятся две патрульные машины, яростно воя сиренами. Полицейские ездят на Чарджерах – самых агрессивных служебных машинах из когда-либо изготовленных. Они новые, быстрые и сконструированы как танк, с передними стойками, чтобы смести нас с дороги, если они хотя бы приблизятся к нам.

Неро смотрит прямо перед собой. Его лицо невозмутимо. Хотя нет, забудьте – я думаю, что он действительно наслаждается этим. Его вечный хмурый взгляд исчезает, и в уголках его губ появляется малейший намек на улыбку.

– Эй, психопат! – кричу я ему. – мне кажется, они хотят, чтобы ты остановился!

– Я не собираюсь этого делать, – спокойно говорит Неро.

Иисус Христос. Как раз в тот момент, когда я думаю, что я не могу иметь больше проблем, я уклоняюсь от ареста.

Мы мчимся по Уокер Драйв, приближаясь к концу полосы, на которой относительно нет ни машин, ни светофоров. Скоро мы застрянем на перекрестках.

– Держись, – говорит Неро.

– Что? Почему...

Он тянет ручник, разворачивая нас в узком кругу. Шины визжат, и запах расплавленной резины наполняет машину. Весь мир вращается, как карусель.

Теперь мы оказались лицом к двум полицейским машинам, которые неслись на нас, и Неро снова нажимает на газ. Мы несемся к ним, словно в игре «кто первый струсит». Я съеживаюсь на своем сиденье, не желая, чтобы меня заметили, и в то же время, чувствуя, что наша машина вот-вот столкнется с полицейскими.

Но вместо этого он пролетает в промежуток между двумя полицейскими машинами, на расстоянии в дюйм с каждой стороны. Однако боковое зеркало врезается в зеркало патрульной машины, отрывая его.

Затем мы снова несемся по дороге, двигаясь в противоположном направлении. Я слышу визг патрульных машин, пытающихся затормозить и развернуться. Чарджеры быстры, но они определенно не такие маневренные. И, по-видимому, офицеры, управляющие ими, на самом деле заботятся о том, чтобы остаться в живых, поэтому они не мчатся, как демоны в гоночных авто.

– Просто остановись! – умоляю я его. – Ты нас убьешь!

– Возможно, нет, – он говорит как будто ему все равно.

Неро резко поворачивает влево вниз по Адамс, отбрасывая меня к пассажирской двери.

– Тебе следует пристегнуться.

Я пытаюсь натянуть ремень безопасности поперек тела, что нелегко сделать, когда Неро поворачивает на каждом новом повороте так, словно пытается запутать себя, и выворачивает руль в сторону только тогда, когда мы почти проезжаем его.

Мы петляем по Грик-Тауну. Я все еще слышу сирены, но не вижу патрульных машин. Сложно сказать, находятся ли они позади нас или в одном квартале от нас.

Неро, похоже, точно знает, где они находятся, потому что он продолжает возвращаться, чтобы запутать след.

Я должна признать, что он мастерски водит машину. Я никогда не видела, чтобы кто-то так управлял авто, особенно старым Мустангом, который точно не был предназначен для этого. Он плавно переключает передачи, сухожилия выступают на руке и предплечье. Его кожа гладкая и темно-оливковая, на предплечьях нет волос, так что я вижу каждую рябь напряжения, пробегающую покоже.

Его черные волосы падают ему на лицо, когда мы сворачиваем за угол. Он снова отбрасывает их назад движением головы, как беспокойная лошадь. Его челюсть так же напряжена, как и рука. Она сжимается каждый раз, когда он стискивает зубы.

Пока я смотрю на него за рулем, вместо того чтобы смотреть на дорогу и другие машины, в которые мы почти врезаемся, моя паника начинает улетучиваться. Я загипнотизирована его видом. Никогда не видела никого настолько сосредоточенным.

И я никогда раньше не смотрела на Неро так долго.

Мне никогда не удавалось.

Я могла только украдкой бросать взгляды, зная, что он такой напряженный и бдительный, что каждый раз я смотрела на него, он обращал на меня этот пылающий взор, превращая меня в ничто под жаром его взгляда. Мне не хотелось привлекать его внимание. Я не хотела, чтобы он унижал меня за то, что я осмелилась взглянуть на него.

Теперь мой взгляд прикован к нему, как будто я вижу его впервые.

Это слишком.

Он заполняет мой мозг.

Может быть, все из-за адреналина момента, но я никогда не видела ничего прекраснее.

Его челюсть представляет собой прямую, резкую линию под этими нелепо полными губами. Его рот идеальной формы – жестокий, подвижный, саркастичный, с пухлыми губами. И в то же время мягкий и бесконечно соблазнительный. Из всех его братьев он больше всех похож на итальянца, его кожа почти такая же смуглая, как у меня. Она гладкая и чистая. У него крепкий, широкий нос, который уравновешивает эти губы. А его глаза...

Господь Всемогущий, зачем ты дал человеку с самой черной душой самые небесные глаза?

Они продолговатые, узкие, светло-серого цвета. Светлее, чем его кожа. Серый цвет выглядит почти серебристым, пронизанным более темными полосами, которые расходятся от зрачка подобно вспышке звезды.

Он переводит эти глаза на меня, отводя взгляд от дороги. Такое ощущение, что мне в грудь вонзается шип. На секунду мне хочется быть красивой, чтобы он захотел смотреть на меня так, как я смотрю на него.

Он снова устремляет взгляд на дорогу.

Вой сирен теперь немного отдаленнее. Может быть, через две улицы отсюда.

Неро еще раз смотрит в зеркало заднего вида, затем резко поворачивает руль вправо и сворачивает на подземную парковку. Он едет вниз, на подземный уровень, втискиваясь в узкое место между фургоном и грузовиком, и выключает фары.

– Мы подождем здесь минутку, – говорит он.

Только во внезапно наступившей тишине я слышу, как кровь стучит у меня в ушах, и понимаю, как быстро билось мое сердце все это время.

Я откидываюсь на спинку сиденья, хватая ртом воздух.

Закрываю глаза руками, пытаясь отгородиться от машины, парковки и парня, сидящего рядом, чтобы восстановить дыхание.

Тяжесть всех проблем, в которых я оказалась, давит на меня, как каменная глыба. Виктор, мой отец, Шульц, Леви... Я вижу, как они все кружат вокруг меня, всем что-то нужно. Теперь у меня даже нет машины, и я застряла здесь с Неро. И меня могут арестовать в любую секунду.

Мое сердце сжимается в груди, дыхание учащается и становится более прерывистым. Я чувствую себя так, словно умираю.

Неро хватает меня за руку и убирает ее с моего лица. Он сильно давит на плоть между моим большим и указательным пальцами.

Толчок давления прерывает мои бегущие мысли. Он фокусирует все ощущения на этой единственной точке на моей руке.

Неро продолжает нажимать, его сильные пальцы безжалостны, как тиски.

Как раз в тот момент, когда давление превращается в боль, он начинает разминать большим пальцем мою ладонь. Он держит ее обеими руками, массируя измученные мышцы пальцев и ладони.

Я никогда не осознавала, как устают мои руки, работая весь день напролет. Массаж – это и агония, и экстаз. Он приносит мне такое сильное облегчение, что я едва могу это вынести.

Мое дыхание замедляется. Я сажусь прямее, сосредоточив внимание только на своей руке.

Неро опускает левую руку и поднимает правую. Он делает то же самое, стирая все напряжение с моей плоти.

Кажется, он точно знает, к чему прикоснуться, как будто может счесть мою боль кончиками пальцев.

Я и представить себе не могла, что у Неро такие нежные прикосновения. Я видела, как он участвовал в большем количестве боев, чем можно сосчитать. Он как ходячее оружие – жестокое, непредсказуемое, разрушающее все, к чему прикасается.

Я видела его с девушками. Даже с ними он всегда был грубым и агрессивным.

Но сейчас все иначе.

Может быть, потому, что он не видит во мне девушку.

Он прикасается ко мне так, как прикасался бы к двигателю автомобиля – с желанием починить его. Он провел диагностику и теперь пытается снова заставить меня плавно работать.

Я отдергиваю руку.

– Спасибо, теперь я в порядке.

– Хорошо, – кивает Неро.

Он снова смотрит вперед, прокручивая свой телефон и включает музыку, тихо, на случай, если копы будут рыскать по парковке в поисках нас.

– Вот, – говорит он.

Затем передает мне бутылку пива, уже выпитую примерно на треть.

Я почти смеюсь.

– Это то, что ты пьешь?

– Я пью все, что под рукой, – говорит он без тени улыбки.

Я делаю большой глоток. Вкус у него пряный и пенистый, без горечи. Алкоголь обжигает на пути вниз, распространяя тепло по моей груди, помогая мне немного успокоиться. Я делаю еще один глоток.

– Это на самом деле… неплохо.

Неро берет бутылку и делает несколько больших глотков. Я вижу, как его горло двигается с каждым глотком. Он возвращает ее мне, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Я снова пью, стараясь не думать, что мы делимся чем-то большим, чем просто выпивкой, наши губы касались одного и того же края бутылки.

Мы молчим. Единственный шум – это плеск пива в бутылке и музыка, которую включил Неро.

Ровный ритм рэпа перемежается красивым припевом – меланхоличным и задумчивым. Я помню, как он переключил мою радиостанцию. Должно быть, ему нравится такая музыка. Это не то, что я обычно слушаю, но сейчас она мне тоже нравится. Тепло от пива разливается по моему телу, а темнота подземной парковки окутывает нас.

В машине парня приятно пахнет. Я имею в виду, что здесь действительно очень вкусно пахнет. Дорогой кожей, пряным пивом, моторным маслом и мужским ароматом самого Неро. Обычно я не сидела так близко к нему, чтобы почувствовать этот запах. От его кожи исходит теплый соблазнительный аромат: боярышник и мускатный орех, ни намека на сладость.

Этот запах опьяняет. Или это не запах. У меня кружится голова, и я чувствую прилив честности. Как будто мне просто нужно сказать то, что думаю. Обычно я никогда так не делаю. Я крепко держу свои мысли взаперти.

– Почему ты это сделал? – спрашиваю я Неро.

– Потому что к черту копов.

– Нет. Я имею в виду, почему ты взял меня с собой?

Он делает еще один глоток, давая себе время подумать.

– Не знаю, – наконец говорит он.

– Почему ты оставил деньги в моей мастерской?

– Потому что я использовал твои инструменты.

– Ты оставил слишком много.

– Какая разница? – он сердится. – Мне плевать на деньги.

Я не спрашиваю, что его вообще волнует в этой жизни. Ответ очевиден – ничто.

Я пытаюсь во всем разобраться.

Неро не добрый человек. Он не делает ничего, чтобы быть «милым». Особенно для женщин. У него за спиной вереница презренных сердец шириной в милю. В этом городе нет ни одной хорошенькой девушки, которая не была бы охвачена пламенем его обаяния только для того, чтобы сгореть, как бумажный цветок.

Единственная причина, которую я могу придумать, это то, что Неро не считает меня одной из этих женщин. Я ему не интересна, иначе он взял бы меня и использовал так же, как и других.

Нет, я как голодный щенок на улице. Он бросил мне кусочек, потому что это было легко, и ему это ничего не стоило.

– Мне не нужна твоя жалость, – говорю ему. Я свирепо смотрю на него, гнев сжигает меня изнутри. Может, я и не бушую вслух, как Неро, но внутри меня тоже есть злоба. Я могу быть опасной,если захочу.

Неро смотрит на меня своими холодными серыми глазами. Он разбирает меня на части, замечая каждый мой недостаток и изъян. Вьющиеся локоны, выбивающиеся из пучка, темные круги под глазами от недосыпа, грязь, въевшаяся под ногти и в морщинки на костяшках пальцев. Мои потрескавшиеся губы и дерьмовая одежда.

– Почему ты злишься? – спрашивает он. – Что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Я хочу знать, почему ты ведешь себя не так, как обычно.

– Это то, чего ты хочешь?

Его голос низкий, а глаза прикованы к моему лицу. Его тело напрягается, как будто он собирается ударить меня.

Мои губы приоткрываются. Я не знаю, что сказать.

И у меня нет такой возможности.

Неро в одно мгновение сокращает расстояние между нами.

Его губы врезаются в мои. Они мягкие, но в то же время голодные. Он целует меня неистово, как будто это последний момент в нашей жизни. Его язык проникает в мой рот, и его вкус такой же опьяняющий, как алкоголь, насыщенный, теплый и головокружительный. Его руки стискивают мое лицо, словно в тиски. По радио все еще играет «Sober» G-Eazy.

Он высасывает воздух прямо из моих легких. Возможно, Неро вытягивает и мою душу, если он действительно демон, питающийся похотью женщин.

Мне все равно, так это или нет. Мое сердце колотится, все мое тело ноет от желания.

Я хочу его, я хочу его, я хочу его.

Затем он так же резко отпускает меня и откидывается на свое место.

– Вот, – говорит он.

Я потрясена, губы все еще пульсируют.

Он неподвижен, как статуя, совершенно ничего не чувствуя. Для него это была просто шутка – дать мне почувствовать, что он может заводиться и терять интерес, когда того пожелает.

Я, в свою очередь, не могу так просто отключить желание. Мои бедра крепко сжаты вместе, все мое тело требует большего.

– Мы можем ехать, – говорит Неро. – Копы, вероятно, уже сдались нас искать.

Он заводит двигатель, по-прежнему не глядя на меня. Наверное, потому, что на моем лице написано отчаяние, и это смущает его.

– Ты достаточно трезв, чтобы вести машину? – спрашиваю я.

– Да, – говорит он, включив заднюю передачу. – Мне пришлось бы выпить всю эту бутылку, чтобы хоть что-то почувствовать.

Он прав. Пиво не такое крепкое.

Хотела бы я списать это на то, что я пьяна. Хотела бы я отключиться и забыть обо всем утром.

8. Неро

Сегодня мы встречаемся с Гриффинами, чтобы поговорить о развитии Южного Берега.

Мы встречаемся в «Медном якоре», который стал нашим постоянным местом встречи с той первой ночи, когда папе и Фергусу Гриффину пришлось вести переговоры на нейтральной территории, чтобы избежать полномасштабной войны.

В ту первую ночь мы все ждали в своих машинах, пока папа и Фергус подходили друг к другу перед двойными дверями, суровые и деловые. Сегодня настроение совсем другое. Папа пожимает руку Фергусу, как он делает со всеми своими старыми друзьями, сжимая его локоть другой рукой, а затем сильно хлопает его по плечу, когда отпускает.

– Ты хорошо выглядишь, Фергус, – говорит папа. – Расскажи мне, как тебе удается никогда не стареть. В этом ирландском виски есть формальдегид?

– Надеюсь, нет. Седые волосы хороши для бизнеса, – улыбается Фергус. – никто не будет доверять молодому человеку.

– Это не то, что я слышал, – говорит папа, поворачиваясь, чтобы так же пожать руку Каллуму. – слышал, что у вас с бизнесом все отлично.

– Да, так и есть, – говорит Каллум, подразумевая, что у них с Аидой, а не с Фергусом, дела идут хорошо.

Аида, моя младшая сестра, целует папу в обе щеки.

Я никогда не думал, что доживу до этого дня, но Аида на самом деле выглядит чертовски профессионально. На ней мужская рубашка с закатанными рукавами, заправленная в брюки с завышенной талией. На ней туфли на каблуках, серьги и даже немного блеска для губ. Это не совсем привычно, но она выглядит шикарно.

– Что это, черт возьми, такое? – говорю я, позволяя ей тоже поцеловать меня в щеку. – где твои кроссовки?

– О, они у меня еще есть, – говорит Аида, подмигивая мне. – Если хочешь со мной посоревноваться.

– Мне действительно нравятся гонки, – говорю я.

Глаза Аиды блестят.

– У тебя есть для меня интересные истории?

Она несколько раз была на уличных гонках. Я никогда не позволял ей пользоваться моей машиной. Это было бы все равно, что передать ружье Джейсону Вурхизу – сущий хаос.

– Белла Пейдж пыталась посоревноваться с Камиллой Ривьерой в гонке, – говорю я ей.

– Мне не нравится Белла, – говорит Аида, гримасничая.

– А кому она нравится?

– Не знаю. Может быть, тем людям, которые любят есть ядерно-острый соус.

– Мазохисты, – говорю я.

– Верно, – она ухмыляется. – Так что же произошло?

– Белла чуть не грохнула свой G-Wagon.

– Ух! Не могу поверить, что я пропустила это. Кто эта девушка, которая выиграла?

– Камилла?

– Ага.

– Ее отец владеет автомастерской на Уэллс-Стрит.

– Хм. Она твоя подруга? – говорит Аида, ее острые глаза сканируют мое лицо.

Проклятье. Аида как ракета с тепловым наведением. Если есть какая-то информация, которую вы пытаетесь скрыть от нее, она отточит ее с захватывающей дух точностью, а затем вытянет ее из вас.

И я даже ничего не скрываю. Тут не о чем рассказывать.

– Мы вроде как знакомы, – говорю я.

– В библейском смысле? – она дразнит меня самым раздражающим и настойчивым образом.

– Нет.

– Девушка, с которой ты не переспал? У нее что, три глаза? Нет зубов? В чем проблема?

Иисус Христос. Я и так дал Аиде слишком много поводов придраться.

Правда в том, что Камилла совсем не в моем вкусе. Но мне казалось, что мы могли бы стать друзьями – немного. Она мне вроде как нравилась. А мне никто не нравится. Я едва ли переношу свою собственную семью. На самом деле сейчас я 50/50 переношу Аиду.

Так что для меня это было в новинку – чувствовать, что времяпровождение с Камиллой – не самое худшее занятие в мире. Она была такой странной на парковке. Я не мог понять, нравлюсь я ей или она меня ненавидит, хотела ли она, чтобы я прикасался к ней, или нет. Поэтому я сделал то, что всегда делаю с женщинами, когда хочу, чтобы они заткнулись на хрен. Я поцеловал ее.

И вот что самое странное из всего этого. Поцелуй был... хорош.

Со многими девушками секс – это своего рода механическая рутина. Они хотят пройти через свой список трюков, как цирковые лошадки. И многое из того, что они делают, чертовски фальшиво. Когда они находятся сверху, то все время позируют, требуя, чтобы на них посмотрели и осознали их сексуальность. Но дело в том, что они не выглядят горячо. Они выглядят нуждающимися и жалкими. Я просто хочу получить от них то, что я хочу, как можно быстрее, чтобы я снова мог остаться в одиночестве.

Перед сексом идет неуклюжий флирт. А после секса начинается нытье и цепляние. Я чередую блондинок, брюнеток и рыжеволосых. Но, в конце концов, все они одинаковы, и после этого я чувствую себя опустошенным. Истощенным, но на самом деле неудовлетворенным.

Целоваться с Камиллой было совсем по-другому. От нее пахло моторным маслом, бензином и мылом – всеми моими любимыми ароматами. Ее рот не был покрыт губной помадой. Я чувствовал вкус ее губ и языка. У них была мягкая сладость под пряностью солодового пива, похожего на ваниль. Сначала едва заметный, но приятно продолжительный.

То, как она целовалась, тоже было другим. Казалось, она изучала меня, испытывала. В какой-то момент я увидел, что ее глаза открыты и смотрят на мое лицо. Что должно было бы вызвать отвращение, но это было не так. Ее глаза были большими, темными и любопытными. Как будто мы изобрели что-то новое, чего никто в мире раньше не пробовал, и она не хотела упустить ни одного момента из этого.

Все эти вещи казались мне странными и сбивающими с толку.

Я не хочу делиться этим с Аидой. Но каждую миллисекунду, пока я колеблюсь, она пытается разгадать смысл моего молчания. Так что я должен кое-что сказать.

– Я рад видеть, что замужество не сделало тебя взрослее, – говорю я ей. – За исключением одежды.

Аида усмехается.

– Похоже, ты пытаешься сменить тему с помощью личных нападок...

– Аида, – рычу я, – если ты не отстанешь от моей задницы, я…

Нас прерывает папа, который покончил с пустой болтовней на этой встрече.

– Ты пойдешь внутрь? – спрашивает он меня.

Я собираюсь сказать: «С удовольствием». Затем замечаю мужчину на тротуаре, прислонившегося к фонарному столбу. Он в темных очках, но совершенно ясно, что он смотрит прямо на нас. У него светлые волосы, коротко подстриженные по бокам, квадратная челюсть и спортивное телосложение. На нем футболка и джинсы. Тем не менее, есть что-то в его высокомерной позе и аккуратной стрижке, что заставляет меня думать, что он коп.

– Иди, – говорю я отцу. – Я догоню через минуту.

Он бросает взгляд на мужчину, затем кивает.

– Увидимся через минуту, – говорит он.

Остальные входят в ресторан. Я жду, пока они не окажутся внутри, затем шагаю к нашему вуайеристу. Я думал, он испугается и уйдет. Вместо этого он остается на месте, скрестив руки на груди, с легкой ухмылкой на лице.

– Я могу вам чем-то помочь, офицер? – говорю я, подходя ближе.

Он ухмыляется.

– О, мне просто интересно, как поживает твоя машина после того, как ты вчера ее потестил.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – отвечаю я. – Я был дома всю ночь.

– Тебе лучше приобрести менее заметный автомобиль, если хочешь и дальше использовать эту отговорку.

Я пожимаю плечами.

– В городе много Мустангов. У вас есть номерной знак конкретного транспортного средства?

Я уже заменил свои номера. Сделал это в ту же минуту, как вернулся домой. У меня есть десятки запасных номерных знаков, ни один из которых не может быть связан с моим именем.

– Ты пару раз привлекал мое внимание в этом году, – говорит полицейский, глядя на меня через свои темные очки, похожие на пустые глаза жука.

– Это допрос или вы пытаетесь заигрывать со мной?

– Как мило, – коп больше не улыбается. – Вы, Галло, думаете, что можете делать в этом городе все, что захотите. Твоего брата арестовывают за убийство, он сбегает из тюрьмы округа Кук, а потом каким-то образом через несколько недель с него снимают обвинения? У меня есть для тебя новости. Не каждый полицейский запускает руку в банку с печеньем. Некоторые из нас действительно заботятся о том, чтобы вас, гребаных жадных гангстеров, заперли там, где вам и место – в клетке, с другими животными.

– О, так ты чистенький полицейский? – говорю я. – Звучит как дружелюбный комар или печенье Твинки для гурманов. Не уверен, что они существуют; я чертовски уверен, что никогда такого не видел.

Он снова улыбается. Как собака, скалящая зубы.

– Будь начеку, Неро. Я люблю честную игру, поэтому предупреждаю. Я наблюдаю за тобой. Если ты хоть на один гребаный палец переступишь черту, я буду рядом, чтобы надеть на тебя наручники. И ты не выскользнешь из них, как твой брат.

– Если это пример твоих навыков наблюдения, то я не беспокоюсь, – усмехаюсь я.

– Я просто говорю тебе, что должно произойти. И это произойдет в любом случае. Потому что это то, чего вы, подлые, высокомерные говнюки, похоже, не можете понять. В конце концов, вы все проиграете. Нас больше, чем вас. Мы умнее, лучше обучены, лучше финансируемся. За мной стоит весь город. Но вы все равно продолжите нарушать гребаный закон. Вы не умеете ничего другого. Вы не можете быть никем другим.

– Ага, может, ты и прав, – говорю я, медленно кивая. – Но ты сидишь за столом и заполняешь отчеты о происшествиях, получая 65 тысяч долларов в год. Пока я потягиваю шампанское на вечеринках с твоим боссом. Так что, думаю, я пойду на риск.

Я неторопливо отхожу от него, все еще чувствуя, как его взгляд буравит мою спину.

Когда я присоединяюсь к остальным в ресторане, мой отец спрашивает:

– Кто это был?

– Какой-то коп.

– Чего он хотел?

– Сообщить мне, что он подозревает, что наша семья в какой-то момент могла быть замешана в незаконной деятельности. Очевидно, полиция не одобряет это.

Папе не до смеха. Он хмурится, его густые седые брови сдвинуты вместе.

– Что-то произошло прошлой ночью? – спрашивает он.

Блять, он хуже Аиды. Каждый из них подобен ищейке, вынюхивающей слабое место.

– Нет, – лгу я.

– Выясни, кто он такой и чего он на самом деле хочет, – говорит мой отец.

– Так и сделаю.

На этом мы возвращаемся к обсуждению территории Сталелитейного завода. Фергус Гриффин признается, что уже давно присматривается к этому месту.

– На это уйдет огромное количество капитала. Вдобавок, нам придется расплатиться со всеми долгами, – говорит он.

– Если бы я был мэром, то мог бы это сделать, – говорит Каллум.

– Уильямс будет переизбран через восемь месяцев, – отвечает папа.

– Трудно победить действующего мэра, – говорит Фергус.

– Но не невозможно, – говорит Аида.

– Я всего год пробыл олдерменом, – говорит Каллум, сложив пальцы. – Это большой скачок.

– Кампания будет дорогостоящей, – хмурится Фергус. – Русские обчистили наши денежные резервы.

– В данный момент у нас тоже мало денег. Мы все вложили в небоскреб на Оук-Стрит. Прибыль не появится, пока его не сдадут в аренду, – говорит папа.

– Возможно, нам придется привлечь еще одного партнера, – говорит Фергус.

– Братерство? – спрашивает Каллум.

Его отец вздрагивает. Он еще не совсем свыкся с тем, что Миколаш Вилк, глава Братерства, похитил его младшую дочь и женился на ней.

– Возможно, – натянуто говорит Фергус.

– Мы рассмотрим наши варианты, – говорит папа.

Встреча прошла быстро.

Когда я везу папу домой, он говорит:

– Расскажи своему брату обо всем, о чем мы говорили.

Данте занимается всеми проектами, которые у нас уже есть в работе, в то время как остальные из нас строят планы, чтобы добавить ему еще работы.

Я кратко изложу все Данте. А затем спрошу его, что он думает о моей идее получения капитала.

У меня нет никакого интереса пытаться привлечь других инвесторов на борт. Если нам нужны деньги, мы должны получить их старомодным способом – воруя.

Как напомнил мне тот коп, в конце концов, мы гангстеры.

9. Камилла

Я просыпаюсь рано, чтобы успеть сделать как можно больше работы, прежде чем мне придется отправиться на вторую работу идиота-наркоторговца.

Я так злюсь из-за этого, что едва могу сосредоточиться. Мне нужно заменить кислородный датчик в старом Шевроле, и это занимает у меня в два раза больше времени, чем обычно.

Мой папа еще спит. Мое беспокойство о нем – еще один камень, добавленный к рюкзаку стресса, который я все время ношу с собой. Если он не оправится через день или два, я физически потащу его в поликлинику. Даже перекину его через плечо, если придется, как тот засранец Неро сделал со мной.

Думаю, он спас меня от штрафа или чего похуже.

Но потом он все испортил. Никаких поблажек от него. Он как монета с двумя сторонами.

Я знаю его много лет, хоть и на расстоянии. Достаточно хорошо, чтобы знать, что влюбиться в Неро Галло – это самая глупая, саморазрушительная вещь, которую я только могла сделать.

Да, он великолепен. Да, от него пахнет чистым сексом и грехом. Да, иногда он может быть хоть немного полезен, когда того пожелает.

Но он полон эгоизма. Он поглощает женское внимание с ненасытным аппетитом и никогда ничего не дает взамен.

Не говоря уже о том, что каждая минута, которую я провожу рядом с ним, так или иначе может привести меня в тюрьму.

Мне это не нужно. Я неплохо справляюсь, разрушая свое будущее в одиночку.

Черт, мне еще нужно забрать свою машину. А значит меня ждет дорогая поездка на Uber или долгое путешествие на общественном транспорте.

Я заканчиваю с Шевроле, чтобы можно было уехать, затем переодеваю комбинезон. Я бы предпочла носить свою рабочую одежду – в ней я чувствую себя наиболее комфортно. Но я должна заставить Леви относиться ко мне серьезно. Мне необходимо раздобыть на него какой-нибудь компромат, иначе Шульц никогда не оставит меня в покое.

Я проигрываю битву и сажусь на автобус, а потом иду пешком несколько кварталов до Лоуэр-Уокер-Драйв. Моя машина все еще там, к счастью, в целости и сохранности, и, к счастью, припаркована в тени, чтобы у нее была возможность остыть. Когда пробую завести двигатель, он урчит в течение минуты, а затем заводится. Не совсем гладко, но я должна успеть добраться до дома Леви.

Я осторожно выезжаю, набирая скорость, как только убеждаюсь, что машина не взорвется мне в лицо. Я возвращаюсь в запущенный викторианский дом Леви на Хадсон-авеню.

Днем дом выглядит еще хуже. Мусор и пустые пивные банки разбросаны по лужайке. Там же перевернутый диван и гамак, в котором кто-то спит. Ступеньки скошены от мороза и слякоти чикагских сезонов. Окрашенное дерево настолько облупилось, что выглядит как шелушащаяся кожа.

Я поднимаюсь на крыльцо и быстро стучу в дверь. Никто долго не отвечает, а затем здоровенный самоанский чувак открывает дверь.

– Что надо? – ворчит он.

– Я пришла к Леви

Он смотрит на меня с минуту, затем отступает в сторону ровно настолько, чтобы я могла проскользнуть мимо.

Внутри дома пахнет мускусом оттого, что слишком много людей спит вместе, и никто не стирает простыни. В гостиной находятся, по меньшей мере, пять человек в разных состояниях сознания. Они растянулись на пыльной старой мебели, которую его бабушка, должно быть, купила в 70-х годах – длинные низкие диваны, кресла в горчичных и темно-красных тонах.

Столы заставлены пивными бутылками, пепельницами и принадлежностями для употребления наркотиков. Телевизор играет, но на самом деле его никто не смотрит.

Сам Леви одет в халат, распахнутый, чтобы показать его обнаженную грудь. На нем полосатые трусы-боксеры и пара мохнатых тапочек, похожих на медвежьи лапы. Его ноги закинуты на кофейный столик, и он курит косяк.

– Мой новый сотрудник, – объявляет он в комнату. – Все, знакомьтесь, это Камилла. Камилла, знакомься, это все.

Мне нужно узнать их настоящие имена. Я не думаю, что Шульц будет впечатлен «всеми».

Я киваю людям, которые действительно удосуживаются посмотреть в мою сторону.

Леви делает долгую затяжку из своей самокрутки. Его глаза уже выглядят остекленевшими и налитыми кровью.

– Вот, – говорю я, бросая ему пачку наличных – свой заработок с гонок. – Это за таблетки, которые потерял мой брат.

Он кивает здоровенному самоанцу, который берет деньги и прячет их.

– Тебе их дала Белла? – хихикает Леви.

– Ее парень, – говорю я.

– Он не ее парень. Он просто трахает ее.

– Кто он такой?

– Гриша Лукин.

– Что это за имя такое?

– Русское, – говорит Леви. Его взгляд слегка обостряется. – А ты немного любопытная, да?

– Не совсем, – я пожимаю плечами. – Просто думала, что знаю большинство людей в Старом городе. Я всю жизнь здесь жила.

– Да, но ты никогда не выходишь из своей маленькой мастерской, – он снова смеется. – Я не думаю, что когда-либо видел тебя пьяной, даже в старшей школе. Впрочем, теперь ты повеселишься.

Он протягивает мне косяк.

– Нет, спасибо, – говорю я.

– Я не спрашиваю. Садись.

Я сажусь на диван рядом с ним, пытаясь сохранить пространство между нами, не делая это слишком очевидным. Он сует косяк мне в руку.

Я делаю жалкую маленькую затяжку. Даже это заставляет меня кашлять. Густой, вонючий вкус наполняет мой рот, и у меня кружится голова. Мне не нравится травка, я не люблю теряю контроль над собой.

– Ну вот, – смеется Леви. – Теперь ты можешь расслабиться, черт возьми.

Это действительно заставляет меня расслабиться – по крайней мере, физически. Я снова откидываюсь на подушки, чувствуя легкое головокружение, и не тороплюсь убраться отсюда.

Я узнаю девушку по другую сторону от меня. Ее зовут Эли Браун. Она на три года старше меня. Ее родители владеют цветочным магазином на Седжвик.

– Привет, – говорю я.

– Привет, – отвечает она.

У нее соломенного цвета волосы и веснушки. На ней укороченный топ без лифчика и пара мужских трусов с логотипом Супермена. Она выглядит полусонной.

После очень долгой паузы она говорит:

– Я тебя знаю.

– Да, мы обе учились в Окмонте.

– Нет, я видела твою фотографию.

Она накурилась сильнее, чем я думала. И все же, чтобы подшутить над ней, я спрашиваю:

– Какую фотографию?

Она снова замолкает, неглубоко дыша. Потом всё же говорит:

– Та, где ты ешь мороженое на пирсе.

Я напрягаюсь. У моего отца была такая фотография. Он забрал ее, когда мне было четырнадцать.

– О чем ты говоришь?

– Ага, она висела в раздевалке, приклеенная скотчем к зеркалу. Держу пари, твоя мама положила ее туда.

Теперь мое лицо пылает. Она говорит об «Экзотике». Эли, должно быть, работала там танцовщицей или хостесс.

– Кто твоя мама? –спрашивает один из парней, развалившийся на кресле-мешке.

– Она шлюха, – хихикает другой.

– Закрой свой гребаный рот, – я рявкаю на него.Пытаюсь вскочить с дивана, но Леви снова тянет меня обратно.

– Расслабься, – говорит он. – Поли, не будь мудаком. Мы называем их эскортницами.

– Моя мать не была эскортницей, – шиплю я. – Она просто работала танцовщицей.

– Стриптизершей, – смеется Поли. – Она научила тебя каким-нибудь трюкам? Наверху есть шест. Почему бы тебе не показать нам, как мамочка трясет задницей?

– Почему бы мне не стряхнуть твою чертову башку с плеч! – рычу я, изо всех сил пытаясь выбраться из низкого, провисшего дивана, будучи слабой и обессиленной из-за травки. Леви снова с легкостью дергает меня вниз.

– Никого не волнует, чем занимается твоя мама, – говорит он. Парень обнимает меня за плечи, что мне совсем не нравится. Чувствую запах его пота и сильный запах травки от его одежды. – Мои родители – парочка гребаных яппи, и это так же неловко. Однако ты не можешь лезть в драку. Ты должна быть хорошей девочкой. Делай свою работу. Заработай немного денег. Повеселись.

Кончики его пальцев скользят над моей правой грудью. Он позволяет себе коснуться меня, и между нами остается только моя футболка. Я заставляю себя не вырываться.

Я вижу, что Эли наблюдает за нами. Не с ревностью – скорее, как ребенок, наблюдающий за рыбками в аквариуме.

– Да, неважно, – бормочу я. – Тогда мне нужно больше экстази.

Леви кивает самоанцу. Парень возвращается минут через пять со свернутым бумажным пакетом. Он протягивает его мне.

– Где я должна его продать? – спрашиваю Леви.

– Где угодно. На вечеринках, студенческих тусовках… нет предела возможностям. Ты сама себе босс. Под моим началом, конечно, – ухмыляется он.

– Ты сам это готовишь? – спрашиваю его. – Откуда мне знать, что это хороший товар? Я не хочу, чтобы кому-нибудь из моих друзей стало плохо.

Все дружелюбие Леви сходит на нет. Его налитые кровью глаза внимательно изучают меня, а рука сжимает мое плечо.

– Ты знаешь, что это хороший товар, потому что доверяешь мне, – шипит он.

Ему всего двадцать с небольшим, но зубы у него желтые, как у старика, а изо рта отвратительно воняет.

– Верно, – говорю я. – Хорошо.

Наконец он отпускает меня. Я поднимаюсь с дивана, сжимая бумажный пакет.

– Ты можешь продавать их где угодно от пятнадцати до двадцати пяти долларов за штуку, – говорит Леви. – С каждой по десять баксов идет мне.

Я киваю.

– Принеси мне деньги через неделю.

Я снова киваю.

Самоанец ведет меня обратно к входной двери, хотя до нее всего десять футов.

– Увидимся, – говорю я ему.

Он бросает на меня презрительный взгляд, закрывая дверь перед моим носом.

Несмотря на то, что на улице чертовски жарко, воздух кажется свежим после духоты дома Леви. Я не хочу возвращаться туда. Особенно через неделю.

И где, черт возьми, мне найти деньги на это? На самом деле не я хочу продавать наркотики.

Отъезжаю на пару кварталов, затем останавливаюсь, чтобы позвонить Шульцу.

– Привет,я получила еще одну партию таблеток от Леви. Что мне с ними сделать?

– Принеси мне, – говорит он. – Встретимся в Boardwalk Burgers.

Я тихо стону. Сегодня будет тур по всем людям, которых я меньше всего хочу посещать?

– Хорошо, буду через пятнадцать минут.

10. Неро

Первое, что я делаю, когда возвращаюсь домой, это навожу справки об этом копе.

Найти его не составило труда. Офицер Логан Шульц, окончил академию в 2011 году, затем некоторое время работал в Бюро патрулирования. Два года назад он перевелся в Отдел по борьбе с организованной преступностью.

Это именно то, чего я ожидал. Отдел по борьбе с организованной преступностью занимается расследованием наркотиков, преступных группировок и преступлений против нравственности. Все, что я люблю.

Но мне интересно узнать, кто этот шутник на самом деле.

Я имею дело с бойскаутом? Или это типичный жуликоватый полицейский, который хочет нажиться на мне?

Теперь это немного сложнее сказать. На офицера Шульца было подано несколько жалоб, и он дважды подвергался расследованию за ненадлежащее поведение. Но, насколько я могу судить, у него были неприятности только за то, что он избивал подозреваемых, а не брал взятки.

Он также получил пару благодарностей. Совсем недавно ему была присуждена награда за лучший арест за изъятие незаконного огнестрельного оружия.

Здесь есть фотография, на которой мужчина с длинным кривым носом и редеющими седыми волосами крепит ему на грудь медаль. Подпись гласит, что это шеф Броуди. Я почти уверен, что видел Броуди на тех шумных вечеринках, о которых рассказал Шульцу. На самом деле мне не нравится их посещать, но все это часть укрепления власти и влияния в Чикаго.

Сопоставляя даты по большому делу Шульца, я предполагаю, что он участвовал в том рейде на Братву в прошлом году – слышал, что они потеряли почти двадцать миллионов долларов на высококачественных российских боеприпасах.

Так что, похоже, наш мальчик – настоящий трудоголик. Действительно произвел фурор в полиции Чикаго.

Я пытаюсь поискать в его социальных сетях доказательства существования жены, детей, подруги или плохих привычек, которые можно использовать. Все закрыто наглухо – никаких общедоступных профилей. Или, может быть, вообще никаких профилей.

Однако мне удается найти старую новостную статью от 18 апреля 2005 года:

Офицер полиции Чикаго, находящийся не при исполнении служебных обязанностей, был застрелен на Южном берегу

Офицер Мэтью Шульц скончался сегодня рано утром после того, как в него выстрелили примерно в 1:30 ночи на углу 77-й улицы E и S Беннет-Авеню.

Инспектор полиции Ларсон сказал, что офицер ехал недалеко от парка Розенблюм, когда неизвестный нападавший подошел к автомобилю на светофоре. Стрелок выстрелил через окно машины офицера, трижды ранив Шульца в грудь и голову.

Ларсон сказал, что полицейские, проводившие остановку транспорта неподалеку, услышали стрельбу и прибыли на место происшествия. Ближайшие камеры наблюдения засняли лишь часть происходящего.

Мэтью срочно доставили в больницу Джексон-Парк, где ему провели экстренную операцию. Однако она не увенчалась успехом, и в 5:22 утра врачи констатировали смерть.

У мужчины остались жена и сын. Пожертвования семье можно сделать через фонд «Fallen Brothers».

Так, так, так. Не нужно быть настоящим детективом, чтобы догадаться, что «оставшийся сын» – это новый офицер Шульц. Или что его роль ангела-мстителя должна компенсировать то, что папочка получил пулю на Южном берегу.

Интересно, что в новостной статье ничего не говорится о том, что делал его отец, разъезжая по Южному берегу в штатском посреди ночи. И я не вижу никаких дальнейших действий по поимке стрелка.

Знает ли Шульц-младший ответ на эту маленькую загадку?

Ну, это его проблемы. У меня есть собственная проблема, которую нужно решить. А именно, как я собираюсь раздобыть капитал для развития Сталелитейного завода.

Мне понадобится много денег. Не пара миллионов, а сумма посерьезней.

Это значит, что пора вернуться к истокам.

Мы с Данте вместе совершали кражи, когда я был подростком. Это было еще до того, как он поступил на военную службу. Тогда он был чертовски диким. Абсолютно бесстрашным.

И я был в состоянии чистого сумасшествия. Наша мать умерла. Наш отец был разрушен. Мне нужно было что-то, за что можно было бы ухватиться.

Когда Данте начал планировать ограбления, я умолял его позволить мне пойти с ним. Сначала я был просто на шухере или водителем. Все изменилось после того, как Данте увидел, что у меня есть талант к этой работе.

Когда я был в старшей школе, мы ограбили почти дюжину бронированных грузовиков, получая от 80 000 до 650 тысяч долларов за каждое нападение.

Я всегда угонял машины для побега. Я мог проскользнуть в гараж и менее чем за десять минут выехать на красивом, скромном седане. Лучше всего было украсть машину с долгосрочной парковки в аэропорту - никто даже не заметит, что она исчезла. Так что было мало шансов, что кто-нибудь заявит о краже, пока мы были в разгаре работы.

В качестве автомобиля, предназначенного для побега, нужно выбирать что-то мощное и быстрое, но при этом сдержанное и неброское. Что-то, что идеально впишется в окружающую обстановку. Нужно искать тачку с четырьмя дверями для легкого входа и выхода и с большим багажником для хранения награбленного.

Mercedes E-Class всегда был хорошим выбором или более старая модель BMW. Даже Камри подходила.

Нашими жертвами были старые, жирные водители фургонов. Те, которые уже были близки к пенсии и слишком устали, чтобы быть начеку. Никаких раздражающих молодых ковбоев в армейских штанах, мечтающих о славе.

Нам нравилось грабить фургоны. Регулярные маршруты, однообразные проверки на безопасность. Мы нападали на них рано утром, когда они стояли в банкоматах, еще до того, как банки открывались.

Мы оставляли деньги на конспиративной квартире. Затем отгоняли машину в глушь, обливали салон отбеливателем и поджигали.

Так вот, все это было хорошим развлечением и хорошей практикой. Но мне понадобится гораздо больше денег, чем может принести бронированный грузовик.

Мне следует идти прямо к источнику.

Прямо в одно из самых больших хранилищ во всем Чикаго. Тот, в котором хранятся золото, бриллианты и незадекларированные наличные средства самых богатых жителей города.

Хранилище принадлежит Рэймонду Пейджу.

Оно находится в самом сердце финансового района, в конце так называемого «Каньона Ла-Салль» – длинного туннеля небоскребов, в котором располагаются Торговая палата и Федеральный резервный банк Чикаго.

Альянс, банк которым владеет отец Беллы, не является самым большим банком, но он, черт возьми, самый нечистый. Он похож на наш собственный маленький Deutsche Bank, отмывающий деньги для олигархов и помогающий богатым обходить надоедливые правила международных финансов.

Судя по тому, что я слышал, его отчеты более запутаны, чем Код Навахо, и примерно так же достоверны, как «Властелин колец». Все это говорит о том, что я мог бы украсть целую кучу денег, которые никто не смог бы отследить.

Самое сложное заключается в том, что хоть Рэймонд Пейдж и является мошенником, он определенно не глуп. На самом деле, преступники – самые страшные параноики. Альянс Банк, вероятно, имеет одну из самых жестких систем безопасности в городе.

Но ни одна система не бывает идеальной. Всегда есть трещина.

И я уже знаю, как я собираюсь ее найти. Через дочку Рэймонда, конечно.

11. Камилла

Я встречаюсь с Шульцем в закусочной Boardwalk Burgers у пирса. Он уже ест двойной бургер и картошку фри за одним из столиков на открытом воздухе.

– Хочешь чего-нибудь? – спрашивает он меня.

Я качаю головой.

– Уверена? Я могу оплатить это.

Он всегда говорит с дразнящим тоном. Из-за чего сложно понять его истинные намерения. Он хвастается тем, что может заплатить за свою еду? Или шутит о том, как глупо подавать заявку на пятидолларовый бургер? Может, напоминает мне, что я теперь информатор, фактически на его жалованье? Или он пытается флиртовать со мной?

Мне не нравится последняя идея.

Но я не могу игнорировать то, как Шульц постоянно пригвождает меня своими ярко-голубыми глазами. Стоит слишком близко ко мне. Каждое высказывание произносит двусмысленно.

Как только я сажусь напротив него за стол, он пододвигает ко мне недоеденную корзинку с картошкой фри. Я снова качаю головой. Я не хочу, чтобы у меня во рту было что-то, к чему он уже прикасался.

– Итак, – говорит Шульц, делая глоток газировки. – Что ты выяснила?

– Прошлой ночью я ходила на уличные гонки. Леви был там. Я сказала ему, что мой брат больше не будет торговать для него. Так что он заставил меня заплатить за продукт, который он взял, и сказал, что вместо этого я буду работать на него.

– Хорошо.

– Я не видела, с кем Леви общался в ту ночь. Приехали копы и всех разогнали, прежде чем что-то еще произошло.

Я вижу небольшой блеск в глазах Шульца.

– Я знаю, – говорит он. – Один из участников участвовал в погоне с парой патрульных машин. Ты знаешь Неро Галло?

Даже от звука его имени у меня по затылку пробегает волна жара.

Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица.

– Мы учились в одной старшей школе.

– Офицеры думают, что с ним в машине была брюнетка. Ты не знаешь, кто бы это мог быть? Я заметил там твой Trans Am. Кстати, я помешал им конфисковать его.

– Спасибо, – говорю ему с нейтральным лицом.

Он доедает последний кусок своего гамбургера, вытирая рот салфеткой. Все это время пялясь на меня.

– Так это была ты? Ты гоняла с Неро?

Я импульсивно хватаю одну из его картошек фри, чтобы дать себе секунду на размышление. Она уже теплая и влажная. На вкус как жир и соль.

Тщательно пережевываю, а затем глотаю.

– Нет, – лгу я.

– Камилла, – мурлычет Шульц, сверля меня своими голубыми глазами. – Ничего не получится, если ты будешь мне лгать.

– Я едва знаю Неро.

– Тем не менее, ты его знаешь.

Я колеблюсь.

– Да.

– Ты когда-нибудь спала с ним?

– НЕТ!

Теперь жар поднялся до моих щек. Шульц ухмыляется. Ему нравится нервировать меня. Он думает, что таким образом читает меня.

– Ни разу? Я слышал, у него какой-то золотой член. Он настоящий Казанова, верно? Девушки швыряют в него свои трусики, как будто он Джастин Тимберлейк?

Шульц усмехается, но в его словах слышна нотка зависти. Он красивый, подтянутый. Он считает, что сам заслуживает такого женского внимания.

– Может, тебе стоит встречаться с ним, – бормочу я.

Шульц пристально смотрит на меня, а затем громко, фальшиво смеется.

– Хорошая шутка, – говорит он.

– Вот что тебе нужно понять, – говорю я ему. – Я была неудачницей в старшей школе. Я знаю этих людей, потому что мы все выросли в Старом городе. Большую часть жизни мы прожили в одном и том же радиусе двадцати кварталов. Но мы едва знакомы. Я им не нравлюсь, и они мне не доверяют. Я могу попытаться сблизиться с ними, но никто не раскроет мне свои секреты в ближайшее время. Особенно Неро Галло.

– Ты знаешь, чем занимается его семья? – спрашивает Шульц.

– Ага. Они – традиционная итальянская мафия.

– Не только мафия. Его отец Энцо – главный дон в Чикаго.

Я пожимаю плечами.

– И что?

Шульц наклоняется вперед, его лицо светится от возбуждения. В глазах горит целеустремленность.

– Можешь себе представить, какое повышение мне дадут, если я уничтожу Галло?

– Ага,- я закатываю глаза. – Не верю, что никто не пытался сделать этого раньше.

Шульц игнорирует мой сарказм.

– Ключ к Энцо Галло – это его сыновья. Не Данте – он слишком осторожен. Не Себастьян – он даже не гангстер. А Неро. Этот безрассудный, мстительный маленький засранец. Он – слабое место семьи.

Шульц забыл об Аиде. Или он считает, что ее слишком хорошо защищают Гриффины.

– Я бы не назвала Неро «слабым местом», – говорю ему.

– Почему?

– Он умнее, чем ты думаешь. Он получил один из самых высоких баллов в школе по тесту ACT(стандартизированный тест для поступления в колледжи и университеты США). Его оценки были дерьмовыми, потому что он никогда не сдавал домашку.

– Видишь, – тихо говорит Шульц. – Ты действительно его знаешь.

– Я знаю, что он полный психопат. Просить меня сблизиться с ним – все равно, что просить меня подружиться с гремучей змеей. Он уловит хоть один намек на то, что что-то не так, и тут же нанесёт мне удар.

– Тогда тебе лучше не облажаться, – холодно говорит Шульц.

Ему насрать, что со мной будет. Я всего лишь инструмент. И даже не очень ценный. Не воздушный компрессор и не модный ударный ключ – я просто дешевая пластиковая воронка. Легкозаменяемая.

– Итак, – говорит он, прислонившись спиной к забору, ограждающему небольшую обеденную зону на открытом воздухе. – Расскажи мне больше о Леви.

Я делаю глубокий вдох, почти испытывая облегчение от того, что мы перестали говорить о Неро.

– Сегодня я ходила к нему домой, чтобы получить еще немного товара. Кстати, что ты хочешь, чтобы я с ним сделала?

– Дай посмотреть, – говорит Шульц.

Я протягиваю ему бумажный пакет. Он заглядывает внутрь и вытаскивает одну таблетку. Она маленькая и желтая, в форме школьного автобуса, точно такая же, как те, что он достал из рюкзака Вика.

Шульц улыбается. Судя по всему, он доволен тем, что поставки Леви такие однообразные.

– Я возьму это, – говорит Шульц. Он отсчитывает дюжину, кладет их в пластиковый пакет на молнии и возвращает мне. – Оставь себе несколько, чтобы продавать их на вечеринках, когда Леви будет наблюдать.

Я пристально смотрю на него.

– Разве это не незаконно?

– Очевидно.

– Но тебе насрать, что люди принимают наркотики. Совсем.

Шульц фыркает.

– Мне насрать на мелких рыбешек, когда я охочусь на акулу.

Я засовываю пакетик в карман.

– Мне нужны наличные для остальных, – говорю я ему. – Леви ожидает, что я принесу по десять баксов за таблетку.

– Он обдирает тебя, – смеется Шульц.

– Да ты что. Я связана по рукам и ногам из-за тебя.

– Звучит забавно, – ухмыляется Шульц. – Представил тебя связанной.

Боже, меня от него тошнит.

– У меня нет денег, чтобы заплатить за это, – настаиваю я.

– Ладно. – он достает зажим для купюр и отсчитывает деньги. – Заплати ему. Но убедитесь, что прошло достаточно времени, чтобы он подумал, что ты действительно продала наркотики.

Я беру сложенные банкноты. Странно, что полицейский носит с собой столько наличных.

Шульц снова в уличной одежде. Я видела его в форме только один раз, когда он остановил меня. Предполагаю, что он обычно так одевается, и в тот вечер он был одет в форму просто для пущего эффекта. Чтобы запугать меня.

Очевидно, он уже некоторое время наблюдает за Леви. Не думаю, что это было совпадением, что он остановил меня.

– Ты следовал за мной от дома Леви? – спрашиваю я его.

Шульц склоняет голову набок, улыбаясь.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты ждал меня после вечеринки?

– Я ждал кого-то, – говорит он. – Кого я мог бы использовать.

Просто мое дерьмовое везение, что это оказалась я.

– Ты, наверное, знаешь столько же, сколько и я, о людях в доме Леви, – говорю ему я.

– Все равно расскажи мне.

Я делаю вдох, пытаясь вспомнить все в точности.

– Там был большой самоанский чувак, который вел себя как его телохранитель или что-то в этом роде. Это он пошел и достал наркотики.

Шульц кивает.

– Сионе, – говорит он.

– Затем в гостиной было еще пять или шесть человек.

– Так сколько в итоге? Пять? Или шесть?

Я закрываю глаза, пытаясь снова представить себе эту комнату.

– Пять. Девочка по имени Эли Браун – она ходила со мной в школу. Не думаю, что она работает на Леви или что-то в этом роде. Похоже, она была там только для того, чтобы накуриться. Или, может быть, они встречаются.

Шульц кивает. Возможно, он уже видел ее.

– Потом был Леви. И еще три чувака. Одного звали Поли.

Это был тот мудак, который говорил о моей маме. Мое лицо снова краснеет, когда я вспоминаю это. Я слышала о ней так много дерьма, когда училась в школе. Потом она исчезла пять лет назад. Мне потребовалось некоторое время, чтобы заметить это – учитывая, что она все равно редко мне звонила.

– Как звали другого парня?

– Я не знаю.

– Что-нибудь еще?

Я пытаюсь вспомнить.

– Леви должен хранить наркотики где-то на первом этаже. Сионе вышел из комнаты, чтобы забрать их, но я не слышала, как он поднимался по лестнице.Я не знаю, кто готовит наркотики. Я спросила Леви, откуда он их берет, и он мне ничего не сказал. По сути, мне сказали не лезть не в свое дело.

– Ну, не будь такой очевидной, – говорит Шульц. – Постарайся узнать это иначе.

Он ожидает, что я буду делать за него его работу. За исключением того, что у меня нет никакой подготовки и нет никакого желания делать что-либо из этого. Я чувствую себя подлой только из-за упоминания имени Эли. Я не хочу, чтобы у нее были неприятности. Она ничего мне не сделала.

– Думаю, Эли просто заходила, – снова говорю я. – Она не сделала ничего плохого.

Шульц качает головой, глядя на меня.

– Эти люди – преступники и подонки, – говорит он. – Не пытайся их защищать.

Это выводит меня из себя. Что заставляет его думать, что он лучше них? Держу пари, он натворил всякого дерьма при исполнении служебных обязанностей. Здесь нет битвы между «нравственным» и «безнравственным». Это просто кучка людей в двух соперничающих командах.

Меня призвали в команду Шульца. Но мне не нравится там находиться. Я вообще не хочу играть в эту игру ни за одну из сторон.

– Я лучше пойду, – говорю я, собираясь уходить.

– Будь на связи, – напоминает мне Шульц.

Когда мы оба встаем, он хватает меня за руку и говорит:

– Подожди.

Он проводит большим пальцем по моей скуле, под правым глазом. Мне приходится заставлять себя не отпрянуть.

– У тебя там была ресничка, – говорит он, ухмыляясь.

Конечно. Не сомневаюсь, что так и было.

Когда я возвращаюсь в квартиру, я вижу, что дверь моего отца все еще плотно закрыта. Уже почти два часа дня, и не похоже, чтобы он выходил из комнаты. Единственная кружка на столе – та, из которой я пила сегодня утром.

По крайней мере, я слышу, как он передвигается. Но он снова кашляет.

– Пап? – кричу я. – Я дома.

Никакого ответа.

Беру свою кружку и ставлю ее в раковину, споласкивая ее, чтобы смыть остатки кофе.

У него снова приступ кашля, который заканчивается рвотой. Я вскакиваю, подбегаю к его двери и стучу.

– Папа? Ты в порядке?

Я толкаю дверь, открывая ее. Он сидит на кровати, сгорбившись, потирая сгиб руки.

Когда он поднимает голову, его лицо серое. На его губах красная пена.

– ПАПА!

– Я в порядке. Мне просто нужно отдохнуть…

– Мы едем в больницу!

Я поднимаю его с кровати, крепко держа за локоть. Его не так уж трудно удержать. Он похудел, по меньшей мере, на тридцать фунтов. Почему я не обратила на это внимания раньше? Он болен уже пару месяцев. Я думала, это просто затяжная простуда...

Помогаю ему спуститься по лестнице, хотя он продолжает говорить мне, что может идти сам. Я сомневаюсь в этом – у него ужасный цвет лица, и он не выглядит устойчивым на ногах. Мы выходим через гараж, потому что моя машина припаркована на заднем дворе.

– Ты закончила с Шеврале? – хрипит он.

– Да,не беспокойся об этом, пап.

Мы садимся в мой Транс Ам, и я везу его в «Мидтаун Медикал». Нам приходится ждать целую вечность, потому что сегодня суббота, и потому что «кашель» не является заболеванием особой срочности в отделении неотложной помощи. Здесь множество людей ковыляют с ранами на голове или свисающими руками, есть даже один чувак, который засадил гвоздь прямо себе в ладонь во время небольшого ремонта дома, который пошел не по плану.

– Теперь ты знаешь, что чувствовал Иисус, – говорит ему бабуля с синими волосами.

– Иисусу не нужно было сидеть и смотреть на это, – отвечает мужчина, глядя на гвоздь с отвращением.

Наконец медсестра принимает нас обратно, и нам приходится ждать еще дольше, пока они проводят кучу анализов, в том числе рентген грудной клетки.

Я в таком стрессе, что на секунду даже не узнаю рентгенолога.

– Привет! – приветствует меня Патриция. – Это твой папа?

– Ах, да, – я слабо улыбаюсь. – Папа, это моя подруга Патриция.

– Мне нравится твой халат, – говорит папа. – Я не знал, что их делают такими.

На Патриции лавандовая медицинская форма с красивым цветочным узором на халате.

– О да, – она ухмыляется. – Здесь постоянный показ мод.

Патриция настраивает рентгеновский аппарат, а затем просит меня спокойно постоять рядом с ней за углом, пока она делает снимки.

– Как все выглядит? – нервно спрашиваю я.

– Эм... ну, на самом деле я не могу ничего говорить, пока доктор не посмотрит, – говорит она.

Но я вижу небольшую морщинку между ее бровями, когда она смотрит на изображения, появляющиеся на экране.

Мое сердце сжимается в груди.

Я думаю, что у него, вероятно, пневмония. Он кашлял с кровью, но никто ведь больше не болеет чахоткой или как там называлась та болезнь, убившая всех викторианцев. Должно быть, это просто воспаление легких. Ему пропишут антибиотики, и через пару недель он будет в порядке.

После того, как процедуры закончены, Патриция ведет меня и моего отца в маленькую отгороженную занавеской кабинку.

– Врач скоро будет, – говорит она, одаривая меня сочувственной улыбкой.

Проходит еще сорок минут, затем входит молодой, бодрый на вид врач. Он похож на Дуги Хаузера, если бы тот был азиатом и носил Конверсы.

– Мистер Ривьера, – говорит он. – Пришли результаты вашего рентгена.

Он прикрепляет изображения к доске с подсветкой, так что белые части рентгеновского снимка ярко светятся на фоне черного. Я вижу грудную клетку моего отца, но не сами легкие. Под ребрами есть несколько сероватых образований, которые, как я предполагаю, являются органами или, возможно, его диафрагмой.

– Итак, мы осмотрели ваши легкие и не видим здесь жидкости, – врач указывает на нижнюю половину легких. – Тем не менее, вы видите, что прямо здесь есть образование или разрастание.

Он обводит указательным пальцем слегка бледную область справа от позвоночника. Она не такая ярко-белая, как кость. На самом деле, ее вообще трудно разглядеть.

– Образование? – говорю я в замешательстве. – Как киста или что-то в этом роде?

– Возможно, – говорит врач. – Нам нужно получить подтверждение ткани, прежде чем мы сможем поставить диагноз. Мы можем сделать это с помощью биопсии под контролем компьютерной томографии или с помощью бронхоскопии…

– Подождите, какой диагноз? – спрашиваю я. – Как вы думаете, что не так?

– Что ж, – доктор неловко ерзает. – Не могу сказать наверняка, пока мы не получим образец...

– Но что еще это может быть? Если это не киста?

– Рак, – мягко говорит доктор.

– Что? – я смотрю на него с открытым ртом. – Но мой папа не курит.

– Рак легких может быть вызван многими вещами, – говорит врач. – Воздействие радона, загрязняющих веществ, выхлопных газов дизельного топлива...

Я качаю головой. Этого не может быть.

– Пока ничего нельзя сказать наверняка, мы возьмем образец ткани и…

Я даже не слышу слов, исходящих из его уст. Я смотрю на своего отца, который молча сидит на краю каталки, сменив комбинезон на один из тех унизительных халатов, которые даже не застегиваются на спине. Он выглядит худым и бледным.

Ему сорок шесть. Не может быть, чтобы у него был рак.

– Не волнуйся, пап, – говорю я ему. – Наверное, это что-то другое.

Я выдавливаю улыбку.

Тем временем я погружаюсь все ниже и ниже в глубокую черную воду.

12. Неро

Я возвращаюсь в дом Леви Каргилла, потому что он устраивает еще одну вечеринку, и я предполагаю, что Белла будет там. Он неплохо зарабатывает на этих тусовках – берет плату за вход, пять долларов за дерьмовое пиво, а затем продает более тяжелые вещи через свою маленькую армию приспешников.

Он никогда не прикасается к товару сам. Это то, что делает его хорошим лидером – всегда делегирует полномочия.

Кроме того, он любит разную тематику. Сегодня вечером какая-то пенная вечеринка – у него есть машины, разбрызгивающие струи радужных пузырей по всему переднему и заднему дворам. В бассейне так много мыла, что в нем больше пены, чем воды.

Большинство девушек в бикини, или были в них, когда началась вечеринка. Теперь они голые и скользкие, бросают пляжные мячи или целуются друг с другом, чтобы привлечь еще больше мужского внимания.

Поверьте мне, я бы с удовольствием уделил им это внимание. Но, к сожалению, я должен найти ту единственную девушку, которую предпочел бы никогда не видеть.

И действительно, Белла лежит на гигантском надувном фламинго посреди бассейна вместе со своей лучшей подругой Беатрис. Обе одеты в одинаковые белые бикини. Бикини в понимании Беллы – нечто состоящее из трех маленьких треугольников, удерживаемых веревкой.

Она загорелая и подтянутая. Ей удалось сохранить свой макияж на месте, несмотря на всю пену. Я действительно должен отдать ей должное.

Но я не собираюсь этого делать.

Белла требует, чтобы я испытывал к ней влечение. Она этого ожидает.

А я ненавижу, когда мне говорят, что делать.

И все же мне кое-что от нее нужно. Поэтому я опускаюсь на один из шезлонгов у бассейна, позволяя Белле плавать прямо в поле моего зрения. Я даю ей именно то, чего она хочет, а именно мой взгляд на ее обнаженную плоть. Я наблюдаю, как она хихикает и позирует с Беатрис, бросая взгляды в мою сторону. Пока она, наконец, не слезает с фламинго и не подплывает ко мне.

Она взбирается по лестнице, вода стекает по ее телу. Ее твердые соски торчат сквозь белый верх бикини. Она откидывает назад свои светлые волосы, которые так тщательно держала подальше от бассейна.

– Видишь что-то, что тебе нравится? – мурлычет она.

– Ага. Где можно купить такую надувную игрушку? – спрашиваю я.

– Можешь взять мою.

– Как великодушно.

– Я хороший человек, – сладко говорит Белла. – Как только узнаешь меня получше.

– Возможно, ты права, Белла. Может быть, нам стоит как-нибудь сходить пообедать.

Она поднимает бровь с легким подозрением.

– Типа на свидание?

– Просто два человека едят за одним столом. Узнаем друг друга получше.

Она старается не соглашаться слишком легко.

– Я не знала, что ты из тех, кто ходит на свидания.

– Люди меняются. Ты теперь хороший человек, а я романтик.

Она прикусывает губу.Наверное, думает, что это выглядит соблазнительно, но у нее на зубах помада.

– Когда?

– Завтра. Ты знаешь Poke Bar на Ла-Салль?

– Ага.

Конечно, она знает. Это прямо через дорогу от Альянс Банка.

– Встретимся там в одиннадцать.

– Хорошо.

Она улыбается, довольная и взволнованная. Я тоже пытаюсь скрыть свою улыбку, но по совершенно другим причинам.

– Не хочешь выпить прямо сейчас? – спрашивает она.

– Я не могу. Я должен найти Леви.

– Ох, – она разочарованно хмурится.

– Увидимся завтра, – говорю я.

Я оставляю ее у бассейна, делая вид, что отправляюсь на поиски Леви. На самом деле мне не нужно никого искать. Я привел свой план в действие. Теперь я могу расслабиться и пропустить пару стаканчиков без Беллы.

Я натыкаюсь на Мейсона в гостиной. Он сгорбился на диване, топя свои печали в бутылке ржаной водки.

– Привет, чувак, – говорю я. – Что случилось?

Он делает еще один глоток, угрюмо глядя через комнату. Следую за его взглядом туда, где Патриция очень близко танцует с красивым, мускулистым мужчиной в рубашке поло.

– Кто этот парень? – спрашиваю я его.

– Рокко Дин, – с горечью произносит Мейсон. – Он работает в Риджмуре.

– О точно, он дает уроки, верно?

– По гольфу и теннису, – говорит Мейсон, делая еще один жалкий глоток.

– Хм, – говорю я, заимствуя бутылку для быстрого глотка. – Имеет смысл. Патриция горячая штучка. И этот чувак выглядит намного лучше, чем ты.

Мейсон дергает свою бутылку обратно.

– Чувак, заткнись на хрен.

– Я просто говорю, что это не твоя вина – ты ничего не можешь с этим поделать. Вся проблема в твоем лице. Может быть, если бы у тебя был характер получше…

Он пытается ударить меня по руке, но я со смехом отбиваю его кулак.

– Она говорит, что у меня нет цели. Я никуда не стремлюсь.

– Ну, ты действительно живешь в доме своей мамы.

– Мне нужна работа получше.

Я снова краду его напиток, делая большой глоток.

– Возможно, у меня есть кое-что для тебя, – говорю я ему.

– Ох, правда? – оживляется он.

– Все не так просто. Нам нужен водитель, здоровяк с мускулами, взломщик замков и кто-то, кто может справиться с сигнализацией. Плюс кое-какое специальное оборудование.

Он ухмыляется.

– Какое оборудование?

– Я дам тебе список, – говорю я. – Завтра.

Мейсон хорошо разбирается в изготовлении подделок. Если я дам ему характеристики, он сможет собрать практически все, что угодно.

– Данте в роли здоровяка? – спрашивает он.

– Возможно.

Я не уверен, смогу ли я втянуть в это своего старшего брата. Он стал таким осторожным. Возможно, было бы лучше обрушить это на него в последнюю минуту, когда процесс запущен.

– Я полагаю, ты будешь взламывать замки, – говорит Мейсон.

– Конечно.

– Мы могли бы попросить Джонси отключить сигнализацию.

– Да, если он снова принимает лекарства.

– А что насчет водителя?

В этот момент в гостиную входит Камилла Ривьера. Она выглядит совсем дерьмово – волосы, словно сумасшедший клубок кудрей. Огромные темные круги под глазами. Выражение лица такое, как будто она только что увидела, как перед ней произошла автокатастрофа.

– Нужно решить, – говорю я Мейсону.

Я перехватываю Камиллу у бочонков. Она только что налила себе стакан дерьмового пива и залпом выпивает его.

– Что с тобой произошло? – спрашиваю я.

– Не твое дело, – огрызается она.

Она допивает свое пиво и наливает еще, стакан наполовину заполнен пеной.

– Ты слишком торопишься, – говорю я, наблюдая, как она так же быстро допивает пиво.

– Мне не нужны твои комментарии, Неро, – говорит она, осушая второй стакан. – Ты, наверное, последний человек на планете, который должен меня ругать за то, что я слишком много пью.

Это был тот момент в разговоре, где я обычно говорил ей, чтобы она остыла. Но сегодня я этого не делаю. Я вижу яркие слезы, блестящие в уголках глаз Камиллы. За все годы, что я ее знаю, за все время, что я видел ее рассерженной, обеспокоенной или подавленной, я никогда не видел, чтобы она плакала. Ни разу.

С этим зрелищем что-то серьезно не так. Как увидеть льва с обритой гривой. Это заставляет меня чувствовать то, чего я никогда не хотел бы чувствовать – сочувствие.

– В чем дело? – спрашиваю я ее. – Что случилось?

– Какая тебе разница? – кричит Камилла. – Хватит притворяться, что ты добр ко мне! От этого становится только хуже.

Она привлекает внимание людей вокруг нас, но мне все равно.

Она пытается уйти от меня, но я хватаю ее за руку и снова дергаю назад. Я разворачиваю ее, прижимая к себе. В доме чертовски жарко, а тело Камиллы еще горячее. Моя кровь сильно кипит, и я чувствую, как гримасничаю, оскалив зубы:

– Скажи мне, что происходит!

Она смотрит на меня снизу вверх, ее большие темные глаза широко раскрыты и полны ярости.

– Отпусти меня, Неро!

– Нет, пока ты не скажешь мне, что случилось!

– Она сказала, отпустить ее, – вмешивается мужской голос.

Гребаный Джонни Вергер. Он прокладывает путь к нам, изображая из себя рыцаря в сияющих доспехах. У него угрюмое выражение лица, которое как бы говорит, что он снова рвется в бой. Я рад видеть, что его нос все еще выглядит опухшим, а под глазами проявились синяки.

– Как твое лицо, Джонни? – спрашиваю я его, не отпуская руки Камиллы.

– Лучше, чем будет у тебя, – рычит он.

Вокруг нас собирается толпа. С одной стороны я вижу Беллу и Беатрис, все еще одетые в свои бикини и ничего больше. Лицо Беллы светится от возбуждения, предвкушая грядущее насилие.

Глаза Камиллы мечутся туда-сюда между Джонни и мной.

– Мне не нужна твоя помощь, – говорит она ему.

– Этому ублюдку нужно преподать урок, – говорит Джонни. – О том, чтобы держать свои руки при себе.

– Может, тебе стоит преподать этот урок своей девушке, – усмехаюсь я над ним. – Кажется, она кладет свои руки... и рот... куда захочет...

Джонни рычит и замахивается на меня обоими кулаками сразу.

Я отпускаю Камиллу, отталкивая ее в сторону, чтобы она не попала под перекрестный огонь. За то время, что требуется, чтобы оттолкнуть ее на ближайший диван, Джонни сильно бьет меня в левое ухо одним из своих мясистых кулаков. Я слышу хлопок, и перед моими глазами вспыхивают яркие огни.

Я падаю на спину, и Джонни пытается запрыгнуть на меня сверху, но я сильно пинаю его в живот, отбрасывая назад. Затем снова вскакиваю, даже не касаясь руками земли. Я бегу за ним, а он все еще пятится назад. Мне удалось дважды ударить его по лицу и один раз по телу.

Жажда крови обуревает меня. Я едва чувствую, как мои кулаки соприкасаются с его плотью, хотя вижу каждый удар. Мне хочется бить его все сильнее и сильнее. Я хочу превратить его в кашу.

Джонни замахивается на меня в ответ. Я уклоняюсь от первого удара. Второй удар пришелся мне в челюсть. Боль шокирующая, ослепляющая.

Мне это чертовски нравится. Это единственное, что кажется реальным. Единственное, что кажется настоящим. Я ненавижу этого говнюка, а он ненавидит меня. Мы хотим разорвать друг друга на части.

Удары по нему доказывают, что я лучше него – умнее, быстрее, сильнее.

Я убивал людей, когда это было необходимо. Это работа, и я не получал от этого удовольствия

Драка – это совсем другое. Это чистое удовольствие. И я чертовски хорош в этом. Один на один я почти никогда не проигрываю.

Джонни – большой чувак. Достойный противник. Когда он снова бьет меня прямо в грудь, я почти уважаю его.

Я все равно собираюсь разнести его.

Я слежу за следующим ударом, затем ныряю под него и снова пинаю его в грудь, отчего он врезается спиной в фарфоровый шкаф бабушки Леви. Стеклянные двери разлетаются вдребезги, осколки посуды сыплются на плечи Джонни.

В этот момент самоанец наносит мне удар, который ощущается как удар бревном красного дерева по голове. Я не предвидел, что это произойдет, и не было никакого способа подготовиться к этому. Удар вышибает мой мозг наполовину из головы, так что я даже не чувствую, как падаю на землю. В одну секунду я стою, а в следующую мое лицо вдавливается в грязный ковер.

Я слышу крик – возможно, Камиллы. Самоанец наносит мне пару ударов по телу, которые перестраивают некоторые органы. Было бы очень больно, если бы я все еще был в полном сознании.

Все, что мне удается услышать, это крик Леви:

– Я сказал, никаких драк в доме!

Затем я проваливаюсь в темноту.

Я просыпаюсь на каком-то застекленном крыльце. Вижу угол неоновой вывески над головой и край многоэтажки. Остальное – просто черное летнее небо, затянутое тучами. Влажность такая густая, что похожа на дымку.

Я собираюсь снова уснуть, пока не слышу раскаты грома. Это возвращает меня в сознание.

Кто-то промывает мне лицо грубой мочалкой. Прикосновения не грубые – они нежные и осторожные, смывают кровь с моей ноющей плоти.

Моя мама умывала мне так лицо, когда я болел.

Она единственный человек, который когда-либо видел меня таким – беспомощным, уязвимым.

Я пытаюсь сесть. Камилла толкает меня обратно.

– Расслабься.

Я лежу на каком-то дерьмовом тонком матрасе, прямо на полу, без кровати. Крошечная комната пахнет сыростью. Но она также пахнет мылом и бензином – как сама Камилла. Я вижу стопку книг в мягких обложках в углу и пару растений в горшках. Те, по крайней мере, процветают.

Это ее комната. Самая жалкая маленькая комната, которую я когда-либо видел.

Она стоит на коленях рядом с матрасом. Перед ней стоит миска с теплой водой, ржавой от моей крови. Она выжимает тряпку, отчего вода становится еще темнее.

– Этот самоанец ударил меня? – спрашиваю я.

– Его зовут Сионе, – сообщает мне Камилла.

– Черт возьми, я никогда не получал такие удары.

– Я удивлена, что у тебя еще остались зубы.

– Эх, забудь об этом. Я думаю, Данте бьет так же сильно. Когда он по-настоящему злится.

– Ты, кажется, пробуждаешь это в людях.

Я могу ошибаться, но мне кажется, что на ее лице есть намек на улыбку. Она, наверное, наслаждается тем, что я в кои-то веки получаю по заслугам.

– Как я здесь оказался? – с любопытством спрашиваю ее.

– Я притащила тебя, – хмурится Камилла. – А ты, кстати, не легкий.

– Легче, чем коробка передач, – ухмыляюсь я.

– Не намного.

Мы молчим минуту. Тишину нарушает стук капель дождя по стеклянной крыше. Я поднимаю глаза, наблюдая, как каждая капля разбивается о стекло. Вскоре их станет слишком много, чтобы сосчитать. Легкий стук превращается в ровный барабанный звук, который то ослабевает, то нарастает.

– Я люблю летний дождь, – говорит Камилла.

– Тебе, должно быть, нравится эта комната.

– Да, – говорит она с яростной гордостью.

Я снова оглядываю комнату. Она грязная и крошечная. Но я понимаю, почему она ей нравится – это крошечная капсула полного уединения. Пространство, которое принадлежит только ей. Наполовину снаружи, наполовину внутри. Под дождем, и все же в укрытии.

– Почему ты всегда так поступаешь? – спрашивает меня Камилла.

– Как?

– Почему ты такой жестокий?

Я чувствую, что краснею. От жары мое лицо снова начинает пульсировать, особенно в местах ударов. Мои ребра ноют. Сионе, возможно, сломал мне несколько.

Я хочу сказать что-нибудь жестокое, наказать ее. Она не имеет права судить меня. Задавать вопросы.

Но на этот раз я сдерживаю себя. Камилла вытащила меня с той вечеринки. Она притащила меня сюда и пыталась привести в порядок. Это сделала она, а не Мэйсон, или Белла, или кто-то еще. Ей не нужно было мне помогать. Но она все равно это сделала.

Я смотрю на нее. Смотрю на нее по-настоящему, в тусклом, бледном свете. Ее кожа светится, как будто она освещена изнутри. Влажность превратила ее волосы в дикий ореол кудрей. Ее темные глаза кажутся огромными и трагически печальными. Я вижу в них боль.

Я знаю причины, по которым она несчастна: она бедна, ее мать бросила ее, отец не может содержать эту мастерскую, и она пытается в одиночку воспитать своего брата-правонарушителя.

Но все это, казалось, никогда не беспокоило ее раньше. Почему сейчас она разваливается на части?

– Что случилось сегодня? – спрашиваю я ее. – Почему ты такая грустная?

Она сердито отжимает тряпку, отказываясь смотреть на меня.

– Я не грустная.

Даже когда она произносит эти слова, две слезинки стекают по ее щекам.

– Расскажи мне, что случилось.

Это не приказ. Это просьба. И все же она качает головой, отчего слезы капают ей на колени.

– Нет, – говорит она. – Это не твое дело. И я тебе не доверяю.

– Ну, – говорю я. – Наверное, это умно. Я не заслуживаю доверия.

Камилла бросает на меня подозрительный взгляд, как будто думает, что я издеваюсь над ней.

– Я не какой-то хрупкий цветочек, – говорит она. – Я выросла здесь, в Старом городе, так же, как и ты.

– Ты не похожа на таких, как я. Ты хорошая девушка.

– Нет, я не такая, – она качает головой. – Ты понятия не имеешь, на что я способна.

Я снова сажусь, морщась от боли в ребрах. На этот раз она не пытается остановить меня. Я наклоняюсь ближе к ней, волосы падают мне на глаза.

– У меня есть идея, – рычу я.

Я беру ее лицо в ладони и целую ее. На этот раз я делаю это медленно, чтобы она могла отстраниться, если захочет. Она остается совершенно неподвижной. Она позволяет мне провести языком по ее губам, а затем проникнуть внутрь, пробуя ее. На вкус она немного похожа на пиво, немного на кока-колу и немного на саму себя.

Ее губы мягкие. Верхняя и нижняя почти одинаково полные.

На этот раз это я украдкой рассматриваю ее лицо вблизи. Ее густые темные ресницы лежат веером на щеках. Кожа гладкая и чистая. Ее лицо не овальное, как у супермодели, а круглее. Но это делает ее моложе, особенно когда ее волосы распущены. Особенно, когда она не хмурится.

От нее пахнет свежим дождем и чистым бельем. Ее язык массирует мой – нежно и мягко.

Она тоже подносит руки к моему лицу, и я чувствую последние остатки дизельного топлива на ее коже. Один из моих любимых ароматов в мире – пьянящий и свежий. Он заставляет мое сердце колотиться о пульсирующие ребра.

Я тяну ее на себя, стараясь не застонать от боли в ребрах. Мы лежим бок о бок на узком, бугристом матрасе, все еще просто целуясь.

Я никогда так не целовал девушку, не пытаясь зайти дальше. Я так поглощен тем, как хорошо это ощущается, что не собираюсь переходить к следующему шагу. Я просто хочу попробовать ее на вкус, почувствовать ее запах и прикоснуться к ней, вот так.

Может быть, я все еще плыву после того удара по голове, потому что я едва чувствую пол под нами. Я чувствую себя окутанным дождем и ее теплой кожей. Я чувствую прилив удовольствия, которого не испытывал уже много лет.

Я не знаю, как долго это продолжается. Может, час или два. Время не играет роли, потому что единственное, что имеет значение – это этот момент. Если бы вы могли видеть всю мою жизнь, нанизанную на нитку, это была бы единственная яркая бусинка. Единственный миг счастья.

Затем моя рука случайно касается ее груди, и она напрягается.

Я не знаю, хотела ли она оттолкнуть меня или ей понравилось. Но момент испорчен.

Мы отстраняемся, уставившись друг на друга. Оба сбиты с толку.

Дождь прекратился. Я не заметил, когда это произошло. В комнате царит абсолютная тишина.

– Мне пора домой, – говорю я.

Не знаю, говорю ли я то, что хочу я, или то, что, как мне кажется, хочет она.

Она кивает.

– Спасибо. За… ну, ты знаешь. – Я неловко указываю на миску с водой.

Камилла снова кивает, ее глаза темнее, чем когда-либо.

Вот и все. Я ухожу. Задаваясь вопросом, что, блядь, со мной происходит.

13. Камилла

Когда Неро падает на пол, Сионе, Джонни Вергер и еще около пяти парней начинают пинать и топтать его со всех сторон. У Неро немало врагов, жаждущих отомстить, пока он не сможет дать отпор.

Мейсон пытается вмешаться, прыгая на Джонни сзади, но ему не справиться со всеми ними.

Мне приходится физически броситься на Неро, чтобы заставить их остановиться.

Я делаю это импульсивно, потому что боюсь, что они его убьют. На самом деле, они выглядят так, как будто все еще хотят сделать это, независимо от того, мешаю я им или нет. Но Леви поддерживает меня.

– Достаточно, – говорит он Джонни и остальным парням.

Он помогает мне дотащить Неро до моей машине. Вероятно, потому что он не хочет иметь серьезных проблем с Галло.

– Ты собираешься отвезти его домой? – спрашивает меня Леви.

Он выглядит нервным, как будто думает, что Данте Галло может вернуться через час и поджечь весь его дом.

– Нет, – говорю я. – Я отведу его к себе.

Я говорю это Леви, чтобы успокоить его. Но как только мы отъезжаем от тротуара, это кажется не такой уж плохой идеей. В конце концов, я сама не очень-то горю желанием встречаться лицом к лицу с Галло. Энцо меня чертовски пугает, да и Данте ненамного лучше. К тому же, Неро не в состоянии меня защитить.

Поэтому я привожу его к себе и тащу вверх по лестнице, что на самом деле не так уж и легко. Он чертовски тяжелый. К тому же, куда бы я ни положила руки, я не могу не заметить, насколько твердое у него тело. Даже без сознания Неро почти везде состоит из напряженных, сухих мышц.

Я кладу его на свою кровать и пытаюсь немного умыть его.

Он в полном беспорядке. Как будто хотел, чтобы ему разбили лицо. Словно он пытается разрушить свою красоту.

Это не сработает. Порезы и синяки не могут скрыть того, что под ними.

С каждой каплей крови и грязи, которые я счищаю с его кожи, я открываю еще один дюйм этого идеального лица.

Забавно, что самые красивые лица нетипичны. Неро не похож на Брэда Питта или Генри Кавилла – он похож только на самого себя.

У него вытянутое лицо, высокие скулы, острый подбородок. Белки его глаз и белые зубы сверкают на фоне оливковой коже всякий раз, когда он говорит или смотрит в вашу сторону. Его брови – прямые, черные полосы прямо над светло-серыми глазами – глазами, которые иногда кажутся яркими, как звездный свет, а иногда такими же темными, как нижняя часть грозовой тучи. У него широкий нос, который был бы слишком большим для его лица. За исключением того, что он идеально уравновешивает его полные, мягкие губы. Губы, которые должны быть нежными. Но всегда кривятся в усмешке.

У него копна черных волос, без намека на каштановый оттенок. Они все время падают ему на глаза, и он снова отбрасывает их назад. Это нетерпеливый, сердитый жест, как будто его раздражают собственные волосы или что-то еще, что осмеливается коснуться его лица.

Он одевается, как Джеймс Дин: потрепанная кожаная куртка, которая выглядит старше, чем он, рваные джинсы, ботинки или грязные кеды.

Это тот Неро, которого я знала большую часть своей жизни.

Но тот, что лежит на моей кровати, немного отличается. Во-первых, он спит. Потерял сознание или вырубился, я не знаю. Так что это напряженное выражение гнева отсутствует на его лице. Черты его лица расслаблены. Он выглядит почти мирно.

Единственный раз, когда я видела его таким, это когда мы вместе ехали в егомашине. Да, мы убегали от копов. Но это был единственный раз, когда я видела его почти счастливым.

Его футболка разорвана после драки. На его груди длинная рана. Я очищаю ее, как и его лицо.

Замечаю, что кожа на его груди такая же гладкая и безволосая, как и на всем остальном теле, и такая же темно-оливковая. Я удивлена, увидев, что он не покрыт татуировками. На самом деле у него вообще их нет, насколько я вижу.

Начисто умываю ему лицо. Он стонет, когда я дотрагиваюсь до опухших частей его лица. Это звук полный страдания.

Я понимаю, что ему действительно больно.

Я никогда не думала о Неро как о ком-то, кто может чувствовать боль, как нормальный человек. Кажется, он всегда получает от этого удовольствие.

Я смотрю на него, лежащего там, и думаю, какой он на самом деле молодой. Всего двадцать пять, как и мне. Он всегда казался намного старше. Особенно когда мы вместе учились в школе.

Но тогда он был еще ребенком. Сейчас он уже почти взрослый.

Он просто вырос грубым. Даже грубее, чем я.

У Галло есть деньги. Но сколько ему было лет, когда ему впервые вложили в руку пистолет?

Мой взгляд направлен на руку, лежащую у него на груди и пытающуюся за что-то ухватиться. Костяшки его пальцев в крови и разбиты. Его пальцы длинные, тонкие и изящной формы.

Я на мгновение просовываю свою руку в его, чтобы дать ему что-то, за что он может подержаться. У меня тоже длинные пальцы. Наши руки идеально соединяются друг с другом. Как пальцы внутри перчатки. Как будто они были созданы друг для друга.

Глаза Неро распахиваются. Я убираю руку, садясь на пятки, прежде чем он что-нибудь заметит.

Он пытается сесть, и я толкаю его обратно.

Мы разговариваем какое-то время. Спокойнее, чем мы когда-либо раньше разговаривали.

Затем он целует меня. Не так, как он поцеловал меня в машине. Это было жестоко, агрессивно, как наказание. В этот раз все наоборот. Он целует меня нежно. Почти ласково.

Мы целуемся так долго, что я забыла, кто он и кто я. Забыла, что сто раз клялась себе, что никогда, никогда, никогда не позволю Неро Галло завладеть моим сердцем, чтобы он мог разорвать его на мелкие кусочки и растоптать их, как он делает со всеми остальными.

Затем его рука касается моей груди, и я ахаю, потому что ощущение его ладони, скользящей по моему соску, подобно электрическому разряду, пронзающему мое тело. И он отстраняется от меня, выглядя удивленным и почти испуганным.

Затем он уходит.

И я часами лежу одна в своей постели, удивляясь, почему я позволила ему поцеловать себя. И почему он вообще этого хотел.

На следующее утро я чувствую себя разбитой, и моя голова раскалывается. Я почти никогда не пью. Те два стакана пива в доме Леви не принесли мне никакого удовольствия.

Я, спотыкаясь, выхожу на кухню, где замечаю Вика, который уже проснулся. Его учебники разбросаны по столу, а нос в дюйме от бумаги, пока он что-то строчит.

– Что ты делаешь? – подозрительно спрашиваю я.

– Я записался на эти летние курсы, как ты и сказала, – говорит Вик.

Он выглядит смиренным и извиняющимся, как будто раскаивается передо мной.

Он знает, что меня принудили быть наркоторговцем для Леви Каргилла. Я не рассказывала ему об офицере Шульце. Работа с копами – одно из самых опасных занятий в Старом городе. Если бы Вик узнал, что я делаю, это только подвергло бы его опасности.

– По какому предмету пишешь конспект? – спрашиваю я его.

– По эволюционной биологии, – говорит он. – Про естественный отбор, общее происхождение и видообразование.

– Это про Менделя и горох?(Грегор Мендель изучал закономерности моногибридного скрещивания гороха)

Я смутно помню, как заполняла кучу квадратов, которые должны были научить нас рецессивным и доминантным признакам.

– Ага, – говорит Вик. – В принципе.

– Что это за таблички, которые ты делаешь по наследственности?

– Решетки Пеннета.

– Я помню их.

– Ну, мы рассматривали их в области базовой биологии, –отвечает Вик. – Эта немного более продвинутая. Смотри...

Он переворачивает страницу своего учебника и жестом приглашает меня сесть, чтобы почитать вместе с ним.

– Итак, я читаю об эпигенетике, которая представляет собой модификацию экспрессии генов, а не изменение самого генетического кода.

Он не вычитывает это из книги. Он просто выпалил это по памяти. Вик такой чертовски умный. Вот почему я не могу вынести мысли о том, что он будет тратить свою жизнь на какую-то черную работу – или, что еще хуже, вообще останется без работы. Будет гнить в тюремной камере, потому что он совершил ошибку, доверившись такому парню, как Леви.

– Но посмотри сюда, – говорит он, указывая. – Здесь говорится о наследственных мутациях. Это связано с геном FOXC2. Называется дистихиаз. Это та же мутация, что и у Элизабет Тейлор. Из-за нее у человека может быть два ряда ресниц.

– Круто, – говорю я, пытаясь точно вспомнить, как выглядела Элизабет Тейлор.

– У меня она тоже есть! – гордо говорит Вик.

– Что? – я наклоняюсь, чтобы рассмотреть его лицо.

У него действительно очень густые ресницы. Из-за этого он был похож на девочку, когда был маленьким, особенно когда мы недостаточно часто стригли его волосы.

– Откуда ты знаешь, что она у тебя есть? – спрашиваю я его.

– Потому что, смотри – ресницы не просто густые. Они растут в две линии.

Я внимательно смотрю ему в глаза. Это правда – ресницы растут друг на друге, а не просто в один ряд.

– Это… плохо?

– Это может вызывать раздражение, – говорит он. – К счастью, не для меня. Дистихиаз действительно встречается редко. Но это аутосомно-доминантное заболевание.

Я смотрю на него пустым взглядом.

– Передается от родителей к детям, – услужливо добавляет он.

– Оно было у мамы?

Вик хмурится.

– Откуда я знаю?

Я иногда забываю, что он ее совсем не помнит. Она так и не пришла навестить его после той ночи, когда оставила его у дома.

Я думаю, что наш папа иногда разговаривал с ней. На самом деле, я почти в этом уверена, после того, что сказала Эли. Единственный способ, которым моя мама могла получить ту мою фотографию, – это если бы папа дал ее ей.

Эли сказала, что моя мама держала ее на зеркале. От этого я не чувствую себя лучше.

На самом деле, меня это бесит. Она не имела права смотреть на мою фотографию, когда даже не удосужилась прийти посмотреть на свою настоящую дочь, которая все еще жила в том же чертовом районе, что и она.

– Это действительно круто, – говорю я Вику, пытаясь выбросить из головы мысли о нашей матери. – Рада видеть, что ты занимаешься.

– Я думаю, что успею окончить весь курс до конца лета, – говорит он мне.

– Это здорово, Вик. Я горжусь тобой, чувак.

Я взъерошиваю его волосы цвета карамели и встаю из-за стола.

Вик действительно симпатичный парень. У него много хороших черт нашей мамы, хоть он и более светлый.

Пытаюсь вспомнить, были ли у моей мамы густые ресницы. У нее были большие темные глаза, как у нас с Виком. Но я не знаю, были ли ресницы какими-то особенными.

На самом деле, как бы мне ни было неприятно это признавать, я видела только одного человека с такими ресницами, как у Вика: Беллу Пейдж. И я знаю ее достаточно долго, чтобы точно сказать, что они у нее были такими с тех пор, как мы были детьми. Они не наращенные, как у многих девушек в наши дни. У нее всегда были густые черные ресницы, даже когда она была худенькой блондинкой...

Мой желудок сжимается.

Однажды я видела родителей Беллы на выпускном вечере старшей школы. Ее мама стройная и светловолосая, очень похожа на Беллу. Ее отец высокий, с блестящей лысиной. Но у него была одна довольно поразительная черта: густые темные брови и ресницы. Из-за них его глаза выглядели странно женственными на мужском лице.

Это просто совпадение, я уверена.

– Эй, Вик, – говорю я. – Насколько редка эта дис… эта мутация?

– Не знаю. – Он пожимает плечами. – Может быть, одна на пятьдесят миллионов?

Ну, дерьмо.

Это довольно большое совпадение.

Я должна была работать в автосалоне, но вместо этого я нахожусь в центре города, в финансовом районе.

Здесь работает отец Беллы. Он владеет банком «Альянс» на Ла-Саль-стрит. По крайней мере, так мне говорит Google. Это подтверждается справочником компаний, расположенным над стойкой регистрации.

Я не настолько глупа, чтобы разговаривать с надменной администраторшей. Я знаю, что ни за что на свете она не пустит меня на лифте в тот потрясающий угловой офис, который занимает Рэймонд Пейдж. Руководители банков не встречаются со случайными механиками, забредшими с улицы.

На самом деле, администратор уже смотрит на меня с подозрением, основываясь на том факте, что я слоняюсь по вестибюлю около десяти минут, и я одета в джинсы и толстовку с капюшоном, а не в костюм с портфелем, которые, по-видимому, требуются для доступа на верхние этажи

После того, как она положила трубку после последнего телефонного звонка, она смерила меня ледяным взглядом и спросила:

– Я могу вам чем-то помочь? – с таким тоном, как будто пытается сказать мне, что у меня расстегнута ширинка.

– Я жду… своего дядю, – неуверенно говорю ей.

Она недоверчиво поднимает бровь.

Я поворачиваюсь к ней спиной, оглядываясь в поисках места, где можно спрятаться, пока жду, когда спустится Рэймонд.

Уже почти время обеда. Если он не планирует обедать в своем офисе, он, вероятно, отправится за стейком и мартини в один из многочисленных модных ресторанов в радиусе трех кварталов отсюда.

Вестибюль отделан черным мрамором и гладкими отражающими поверхностями. Здесь нет хороших мест, где можно спрятаться. Даже растений в горшке. Я вижу, как администраторша начинает нервничать, все чаще и чаще бросая взгляды в мою сторону. Она выглядит так, как будто собирается в любую минуту позвать кого-нибудь из охранников.

В этот момент лифт подает звуковой сигнал. Золотые двери раздвигаются, и входят трое мужчин в костюмах. Тот, что посередине, высокий, лысый и явно главный.

Рэймонд Пейдж.

Я спешу, чтобы пересечься с ним.

Вижу охранника, спешащего к нам с противоположной стороны. Он знает, кто такой Пейдж, лучше, чем я, и он не собирается позволять мне разговаривать с ним. К несчастью для охранника, я ближе. Я встаю прямо перед Рэймондом, так что у него нет другого выбора, кроме как остановиться или врезаться прямо в меня.

– Что? – огрызается он, прерывая разговор с двумя другими мужчинами.

– Мистер Пейдж? – говорю я.

– Да? – холодно отвечает он.

Он смотрит на меня сверху вниз, его глаза темные и строгие, как у ястреба, с этими сдвинутыми бровями и носом, похожим на клюв, между ними. У него грубое, толстокожее лицо с сильными морщинами. Но нет никаких сомнений в том, что его глаза обрамляет этот нелепый двойной ряд ресниц, словно тени для век.

– Что? – снова рявкает он.

– Я… Я знаю вашу дочь Беллу.

– Тогда тебе лучше знать, что нельзя прерывать меня на работе, – говорит он.

Он протискивается мимо меня и проносится через двери наружу, двое других мужчин спешат за ним. Охранник не дает мне последовать за ним.

– Пора идти, – говорит он, скрестив руки на груди.

– Уже ухожу, – отвечаю я, направляясь к противоположной двери.

Не могу в это поверить. Упоминание о дочери Раймонда его ничуть не заинтересовало. Не возникло никакого любопытства. Никакого беспокойства о том, что с ней что-то могло случиться.

Это почти заставляет меня сочувствовать Белле.

Пока я не вижу, как она идет по вестибюлю рука об руку с последним человеком в мире, которого я ожидала бы здесь увидеть: Неро Галло.

Неро выглядит не менее удивленным. Не знаю, видела ли я его когда-нибудь раньше безмолвным. Его рот открыт так, что это могло бы быть смешно, если бы вид его с Беллой вместе не был таким ударом под дых.

Белла смотрит то на меня, то на него, смущенная и раздраженная.

– Что ты здесь делаешь? – усмехается она. – Устраиваешься на работу уборщицей?

Я не смотрю на нее. Я смотрю на Неро. Он одет лучше, чем я когда-либо видела, в рубашке на пуговицах и брюках. Его волосы даже зачесаны назад. Если бы я его не знала, то подумала бы, что он один из молодых специалистов в этом здании. Идеальный ухажер для дочери управляющего банком.

– Идете обедать? – спрашиваю я их. У меня пересохли губы. Мне трудно говорить.

– Мы уже пообедали, – говорит Белла, как будто я полная идиотка. На этот раз я думаю, что она права. – Неро хотел посмотреть на новое здание папы.

– Вы только что разминулись с папочкой, – говорю я им, глядя на лицо Неро.

Мне кажется, я вижу на нем вспышку чего-то. Это определенно не разочарование.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Белла.

– Я только что видела, как он ушел.

Все еще смотрю на Неро, пытаясь понять, что, черт возьми, здесь происходит.

Он ненавидит Беллу. Всегда терпеть ее не мог. Он сделал это, чтобы заставить меня ревновать? Но он не знал, что я приду сюда сегодня. Я сама этого не знала еще час назад.

Зачем ему обедать с Беллой, одетым как яппи? В этом нет никакого смысла.

Если только он пришел сюда из-за не Беллы…

Я быстро оглядываю вестибюль, чтобы увидеть, не прячется ли поблизости кто-нибудь из его друзей. Здесь никого нет – кроме обычной толпы финансистов и состоятельных клиентов.

Неро видит, как меняется выражение моего лица. Его лицо темнеет. Он не хочет, чтобы я все ему испортила.

– Пойдем, – говорит он Белле.

– Я не знаю, смогу ли я показать тебе хранилище, если папы здесь нет… – говорит Белла.

Хранилище…

Неро бросает на меня взгляд, говорящий мне держать рот на замке.

Кажется, я знаю, почему он здесь.

Тем не менее, я сгораю от ревности, видя его свежевымытым и выбритым, с Беллой, висящей на его руке. На ней симпатичный желтый сарафан и туфли на каблуках, ее гладкая светлая стрижка переливается каждый раз, когда она вскидывает голову. Они составляют прекрасную пару.

В то время как я выгляжу настолько ничтожно, что меня чуть не выгнали из этого места, прежде чем я произнесла хоть слово.

– Не буду вас задерживать. Наслаждайтесь свиданием, – шиплю я на Неро.

– Обязательно, – говорит Белла с ехидной ухмылкой.

Неро вообще ничего не говорит. Но я чувствую, как его взгляд прожигает мне спину, когда я выхожу из прохладного банка обратно в изнуряющую жару.

Я знала. Я, блядь, так и знала.

Неро насрать на Беллу, и ему насрать на меня. Он использует любого, кто подходит для его целей.

Он – подлец. Я была дурой, позволив ему вонзить в меня свои клыки хотя бы на мгновение.

И все же я чувствую, что останавливаюсь на тротуаре. Как будто он собирается оставить Беллу там и погнаться за мной.

Конечно, он этого не делает.

Я просто стою в полном одиночестве, а мимо проносятся машины, и пешеходам приходится обходить меня.

Что бы там ни планировал Неро, это чертовски важнее меня.

14. Неро

Из всех коварных и преступных поступков, которые я совершил, пригласить Беллу на обед было самым отвратительном.

Честно говоря, я думаю, что похищение школьного автобуса, полного детей, показалось бы мне менее неприятным.

Мне приходится сидеть за столом напротив нее в Poke Bar и слушать каждую глупую мысль, проносящуюся в ее голове, улыбаясь и притворяясь заинтересованным.

Я чертовски ненавижу притворяться.

Не помогает и то, что мне пришлось одеться как Патрик Бейтман из «Американского психопата». Рубашка на пуговицах, начищенные туфли… это не для Беллы. Это чтобы я не привлекал внимание охранников, когда мы отправимся в «Альянс».

Я позволил Белле думать, что это ее идея. Я задаю ей пару вопросов о том, где работает ее отец – вопросы, на которые я уже знал ответы, – и она говорит:

– Это прямо через дорогу – хочешь посмотреть?

Я смотрю на часы – 12:38. Я три дня подряд наблюдал, как Рэймонд отправляется на обед ровно в 12:33. Люблю банкиров, которые придерживаются строгого графика. Это делает их такими предсказуемыми.

Я не заинтересован в том, чтобы столкнуться с Рэймондом. На самом деле, я хочу убрать его с дороги, чтобы я мог обойти все места, которые мне не положено посещать, с бестолковой Беллой в качестве моего гида.

Но вместо дорогого старого папочки мы натыкаемся на Камиллу.

Она выглядит так, как будто я ударил ее.

Знаю, как плохо это выглядит, мы с Беллой наряжены, как гребаный набор кукол Кена и Барби. Я хочу сказать ей, что все не так, как кажется. Что является самым глупым оправданием в мире. За исключением этого единственного случая, когда это действительно, правда.

Не то чтобы я вообще должен был перед ней оправдываться. Мы с Камиллой не встречаемся. Все, что мы делали, это целовались.

Но тот поцелуй…

Ладно, может быть, это действительно что-то значило. Я не знаю, что именно, но я не могу отрицать, что это оказало на меня влияние.

Так что мне не нравится выражение лица Камиллы, как будто я вонзил ей нож в сердце. Еще хуже становится выражение ее лица, когда она начинает понимать, что есть что-то подозрительное в том, что я шарю по банку.

Камилла слишком чертовски умна для своего же блага. Ее глаза бегают по вестибюлю, пока Белла болтает, и мне хочется надеть на Беллу намордник и одновременно сказать Камилле, чтобы она мне все не испортила, потому что она выглядит наполовину сердитой, наполовину обиженной, и в целом очень подозрительной. Идеальный рецепт катастрофы, если она хочет взорвать все это у меня перед носом.

К счастью, она понимает намек и уходит.

Правда, я не чувствую себя лучше, наблюдая, как она выходит через двойные стеклянные двери. На самом деле, я вроде как хочу погнаться за ней.       Хочу объяснить или, по крайней мере, заверить ее, что это деловой ланч и ничего более.

Я вижу, как она стоит на тротуаре, выглядя потерянной, как будто она не может решить, куда идти дальше. Издалека она кажется маленькой. Когда она стоит прямо передо мной, с горящими глазами и скрещенными на груди руками, она выглядит устрашающе. Я забываю, что она на самом деле очень миниатюрная.

– На что ты смотришь? – нетерпеливо спрашивает Белла.

– Ни на что, – отвечаю я, качая головой.

Я хочу дать себе пощечину. Мне следует вернуться в игру и успокоить Беллу. У нее всегда были проблемы с Камиллой.

– Что она вообще здесь делает? – огрызается Белла. – Я чувствую, что она везде, куда бы я ни посмотрела в последнее время! Боже, это хуже, чем в старшей школе! Почему бы ей просто не сидеть в своей дерьмовой, маленькой мастерской, как раньше?

Хочу сказать Белле, что если ты не получаешь пятизначное пособие от папы каждый месяц, тебе вроде как приходится ходить куда-то и что-то делать. Но я запихиваю эту мысль поглубже, натягивая на лицо улыбку.

– Значит, ты не можешь сама спуститься в хранилище? – говорю я Белле, делая вид, что смотрю на часы. – Тогда я лучше пойду. Не думаю, что у меня есть время ждать твоего отца…

– Я очень хотела, чтобы он познакомился с тобой, – дуется Белла.

Да, держу пари, Рэймонд Пейдж тоже был бы рад со мной познакомиться. Мой отец – один из немногих влиятельных людей в Чикаго, который не хранит свои деньги здесь. По иронии судьбы, это потому, что он считает Рэймонда слишком грязным. Папа всегда говорит: «Не нарушай закон, пока нарушаешь закон». Он имеет в виду, что ты должен совершать только одно преступление за раз. В противном случае, привлечешь к себе внимание. В конце концов, Аль Капоне никогда бы не попался на незаконной продаже алкоголя, если бы федералы не привлекли его к ответственности за уклонение от уплаты налогов.

Именно из-за того, что Галло не имеют дел с Пейджем, у меня нет проблем с тем, чтобы ограбить его вслепую. Он не под нашей защитой.

– Ну, – нерешительно говорит Белла. – Мы все еще можем спуститься вниз. Мы просто не сможем войти внутрь без папы.

– Ты уверена? – спрашиваю я.

– Да, конечно! – отвечает она, пытаясь казаться более уверенной, чем выглядит.

Она ведет меня к частному лифту, охраняемому хмурой гориллой в костюме.

– Привет, Майкл, – говорит ему Белла. – Я хочу показать моему другу хранилище.

– Он есть в журнале записей? – ворчит Майкл.

– Нет, – хихикает Белла. – Мне никогда не нужно записываться.

– Я лучше позвоню мистеру Пейджу, – говорит Майкл, его короткие пальцы тянутся к рации.

– Хорошо, – небрежно говорит Белла. – Он сейчас на деловой встрече за обедом.

Майкл колеблется.

– Все в порядке, – говорит Белла пассивно-агрессивным тоном. – Он разозлится меньше, если ты его прервешь, чем, если ты не поможешь мне.

Майкл отбрасывает рацию.

– Хорошо, – говорит он. – Можете спуститься. Но ничего не трогайте.

– Конечно. – Белла мило улыбается.

Майкл нажимает кнопку лифта и впускает нас внутрь. Двери закрываются, и мы спускаемся в подземное хранилище.

Пока мы спускаемся, я говорю Белле:

– Держу пари, твой папа знает всех важных людей в Чикаго.

Белла краснеет от удовольствия.

– Он знает всех, – соглашается она. – Каждый раз, когда он берет меня на вечеринку, он называет мне имена всех, и все они знают его. Мэр, генеральные директоры, даже знаменитости…

Пока Белла говорит, я запоминаю панель управления в лифте и расположение каждой камеры и датчика.

Когда мы входим в хранилище, я иду медленно и неторопливо, считая шаги. Эти дурацкие запонки на мне не только для того, чтобы я мог выглядеть финансовым придурком. Каждый раз, когда я поправляю тот, что находится на правом запястье, он делает снимок. Я могу повернуть запонку в любом направлении, чтобы сделать снимки лифта, комнаты хранилища и самой двери хранилища.

Здесь внизу нет никаких декоративных украшений. Никаких удобных ниш или ваз, которые я мог бы использовать в качестве укрытия. У меня есть дополнительная камера, которую я хочу спрятать на месте, но я вижу только одно подходящее место для нее: рядом с огнетушителем. Я иду в том направлении, спрашивая Беллу:

– Так что находится в хранилище? Золотые слитки или что-то в этом роде?

– Все виды богатств, – отвечает она. – Вообще-то…– Белла бочком подходит ко мне, понижая голос. – Я услышала, как мой отец разговаривал по телефону с кем-то. Он сказал, что этот большой бриллиант достался ему от какого-то русского парня... Но, я полагаю, он умер? И с тех пор никто не возвращался за камнем. Он думает, что никому об этом неизвестно.

Мое сердце замирает. Мне трудно сохранять нейтральное выражение лица, как будто это ничего для меня не значит.

Этой зимой Гриффины убили Колю Кристоффа. Он был главой Братвы. И он был пафосным ублюдком. Так и вижу, как он прячет здесь какой-то камень, не сказав об этом остальным своим людям.

Бедный Рэймонд, должно быть, испытывает ужасное искушение... зная, что никому неизвестно о гигантском камне, но он боится продать его, на случай, если русские узнают...

Может быть, мне следует решить эту проблему, избавив его от бриллианта.

Пока я разговариваю с Беллой, я тянусь за спину, вне поля зрения камер наблюдения, и засовываю свою маленькую камеру под сопло огнетушителя.

Единственная проблема с этим крошечным устройством заключается в том, что я должен разместить приемник над землей, в пределах ста метров от хранилища.

– Значит, твой отец недавно построил этот банк? – спрашиваю я Беллу.

– Три года назад – если это можно считать недавно, – хихикает она.

– Они построили хранилище в то же время?

– Думаю, да. – Она снова хихикает. – Оно определенно было здесь, когда я приезжала. Хочешь посмотреть что-нибудь еще?

– Неа, – ухмыляюсь я. – Я все понял.

Когда мы возвращаемся наверх, я говорю Белле:

– Похоже, ты довольно хорошо знаешь Майкла.

– Он всегда охраняет лифт, – говорит Белла. – Немного туповатый, но достаточно милый.

Это значит, что, в конце концов, он позволяет ей делать то, что она хочет.

Двери открываются, и я протягиваю руку Майклу.

– Спасибо, что позволил нам совершить экскурсию, – говорю я, пожимая его мясистую лапу.

Тем временем я кладу свой приемник прямо на его рацию. Это черный металл, размером примерно с шуруп. Если он не посмотрит внимательно на свои антенны, он вообще этого не заметит.

Он будет беззвучно передавать изображения со скрытой камеры из этого здания прямо на мой домашний ноутбук.

– Приходи еще, – вежливо говорит Майкл.

Так и сделаю.

15. Камилла

Когда я прихожу домой, я стучу в дверь Вика.

– Заходи! – кричит он.

Толкаю дверь, открывая ее. Его спальня крошечная. У него только маленькое окошко на одной стене, расположенное высоко, как в тюремной камере. Однако ему, похоже, все равно – он оклеил стены плакатами со всеми своими любимыми музыкантами, и в помещении все так же завалено и грязно, как в комнате любого подростка.

У него есть стол, втиснутый рядом с кроватью. Сейчас он работает за ним, склонившись над ноутбуком, который я купила ему пару лет назад.

Он слишком быстро садится, когда я вхожу в комнату.

Я автоматически бросаю взгляд на экран, чтобы проверить, делает ли он свою курсовую работу.

Вместо этого я вижу какую-то музыкальную программу. Это выглядит как набор бегунков и волнистых графиков.

– Что это? – спрашиваю я его.

– Ну... – Вик выглядит виноватым.

– Давай. Выкладывай.

– Это вещь для создания битов, – признается он.

– Каких битов?

– Ну, ты знаешь. Минусовки к песням.

Я, правда, не знаю, но мне интересно. Подхожу ближе и сажусь на край его кровати.

– Давай послушаем, – говорю я.

– Хорошо… – нервно говорит Вик.

Он наводит курсор на нужное место на экране и нажимает Enter.

Бит звучит из его дребезжащих колонок. Я мало что знаю об этой музыке, но я слышу, что она бодрая и запоминающаяся, с фанковым звучанием 70-х.

– Это ты сделал? – спрашиваю я Вика.

– Ага, – говорит он, застенчиво улыбаясь. – Послушай вот это.

Он включает другой трек. На этот раз бит немного мрачноватый, с инструментальным сопровождением, которое звучит так, как будто оно из фильма о кунг-фу.

– Вик, это действительно круто! – говорю я ему.

– Спасибо.

– Что ты с ними делаешь?

– Ну… Я разместил парочку в сети. И продал их, на самом деле.

– О, да? Сколько тебе платят за такой бит?

– Ну, сначала я брал двадцать баксов. Но теперь я получаю по пятьдесят за трек.

– Серьезно?

– Ага.

Я впечатлена. Мой предприимчивый младший брат нашел способ заработать деньги, который звучит вполне законно.

– Хотел бы я, чтобы у меня был микшерный пульт получше, – говорит он. – Если я продам еще несколько, я, вероятно, смогу купить новый. Но я знаю, что мне нужно накопить и на колледж, – поспешно добавляет он.

– Накопи на оба, – говорю я ему. – Половина на колледж, половина на оборудование, которое тебе нужно.

– Хорошо, – усмехается Вик. – Достаточно справедливо.

Я действительно горжусь им. Я всегда знала, что мой младший брат был гениален. Ему просто нужно было направить свое внимание в нужное русло. К вещам, которые помогут ему в жизни, а не доставят неприятности.

Я смотрю на его худое красивое лицо, на котором выделяются темные глаза и девичьи ресницы. По правде говоря, он не совсем похож на мою мать. Она была чистой пуэрториканкой. У Вика кожа более светлая. Возможно, его отец был белым чуваком.

Я вглядываюсь в его черты, пытаясь найти в его лице признаки Реймонда Пейджа. Могла ли моя мама знать такого человека? Встречалась ли она с ним или спала?

Экзотику посещали самые разные мужчины. Это был один из самых модных стриптиз-клубов в городе. Люди говорили, что моя мать также работала эскортницей. Мне не хочется в это верить. Но вполне возможно, что она встретила Рэймонда и случайно забеременела.

Это не та информация, которую Пейдж хотел бы, чтобы кто-то еще знал. В то время он был женат на матери Беллы. И даже если она не против его хождений налево, сомневаюсь, что это распространяется на незащищенный секс со стриптизершами.

Боже, меня тошнит от одной мысли об этом.

– Что? – говорит Вик. – На что ты смотришь?

– На эти ресницы, – говорю я ему.

Он смеется.

– Они вроде как крутые.

– Вик, – нерешительно говорю я. – Мама когда-нибудь рассказывала тебе что-нибудь о твоем отце?

– Нет, – говорит он, хмурясь, – я же говорил тебе, что нет.

– Ты не помнишь, какие-нибудь парни приходили к ней домой? Кто-нибудь, с кем она встречалась, когда ты был маленьким?

– Я вообще ничего о ней не помню. –он хмурится

– А как насчет высокого лысого мужчины?

– Зачем ты спрашиваешь меня обо всем этом? – сердито говорит Вик. – Мне все равно, кто мой настоящий отец. Аксель – мой отец.

– Я знаю, конечно, так и есть, – пытаюсь я успокоить его. – Просто… может у твоего настоящего отца есть деньги. Может быть, он задолжал тебе алименты.

– Я больше не ребенок, – говорит Вик. – Теперь уже слишком поздно.

Строго говоря, я не думаю, что это правда. Ему все еще семнадцать. Рэймонд Пейдж – богатый человек. Возможно, я смогу получить что-то для Виктора, чтобы помочь оплатить колледж.

Потому что я больше не смогу откладывать деньги на него. Отец получил результаты анализов из больницы. У него аденокарцинома 3-й стадии. Его врач говорит, что, похоже, болезнь еще не распространилась, и у него есть неплохие шансы на выздоровление, если его сразу же отправят на операцию.

Но у нас нет страховки. Я сказала в больнице, что мы на мели. Они пытаются получить для нас финансовую помощь, тем временем составляя для нас план платежей. На это у меня уйдет каждая копейка, и для Вика ничего не останется.

Это наводит меня на мысль, что, возможно, стоит попросить у Рэймонда денег. Мне не нравится эта идея – он богат и влиятелен. И если у него такая дочь, то это указывает на то, что он, вероятно, полный мудак. Но разве у меня есть другой выбор? Если он действительно отец Вика, он ему кое-что должен.

Иисус. Я только что поняла, что это означает, что Белла – сестра Вика. Или сводная сестра, полагаю. Так же, как и я.

Меня это бесит. Мне не нравится, что Белла имеет какую-либо связь с моим младшим братом. Это делает меня ревнивой собственницей. Я та, кто вырастила Вика. Я та, кто всегда защищала его и заботилась о нем.

Ну, это не имеет значения. Мне нужно поговорить не с Беллой. А с Рэймондом. И мне нужен план получше, чем просто устроить ему засаду на работе. Он не захочет слышать то, что я скажу. Мне нужны доказательства.

– Не забывай о школьных занятиях, – говорю я Вику, взъерошивая его волосы по пути к выходу.

Я возвращаюсь к автомобильному отсеку. Сегодня здесь только я – мой отец в «Мидтаун Медикал» обсуждает свой план лечения с доктором Янгом. Я хотела пойти с ним, но он напомнил мне, что нужно починить еще две машины к концу дня. И работать больше некому, кроме меня.

Несмотря на то, что работа простая я полностью погружена в нее. Включив радио так громко, что я уверена, оно разносится эхом по улице, я по локоть в масле теряюсь в сложном двигателе Камри 2018 года выпуска. Какое облегчение – сосредоточиться на этом и ни на чем другом.

Я не могу думать ни о своем отце, ни о Вике, ни о Неро. Просто работаю усердно, в темпе, чтобы сделать все как можно быстрее.

Я настолько погружаюсь в работу, что на самом деле начинаю чувствовать себя хорошо. По радио звучит старая песня Джоан Джетт, и я начинаю подпевать, забывая, что двери автомобильного отсека открыты, и меня может услышать кто угодно:

– Это твой лейтмотив? – рычит мне в ухо мужской голос.

Я вскрикиваю, выпрямляясь так быстро, что ударяюсь головой об открытый капот Камри.

Яркие звезды вспыхивают у меня перед глазами, как вспышки. Я подношу грязную руку к виску и чувствую, как по нему стекает теплая кровь.

Я разворачиваюсь, сталкиваясь лицом к лицу с офицером Шульцем, который стоит слишком близко ко мне.

– Что ты здесь делаешь? – ахаю я.

– Ты не отвечала на мои сообщения. И на звонки.

– Я работаю, – рычу я. – И точно не прикрепляю свой телефон к бедру.

Он не отступает, поэтому между нами всего пара дюймов. Он зажал меня между собой и Камри. Моя голова раскалывается, а сердце все еще колотится от шока и неожиданности.

– Ты можешь отодвинуться? Моя голова кровоточит.

– Дай мне взглянуть, – говорит Шульц.

– Мне не нужна твоя помощь.

Он толкает меня на ближайшую скамейку, не слушая. Хватает горсть бумажных полотенец и прижимает их к моему виску. Он сидит прямо рядом со мной, его загорелое лицо всего в нескольких дюймах от моего. Я чувствую запах мятной жвачки в его дыхании.

– Извини, что застал тебя врасплох, – говорит он.

Он улыбается. И совсем не выглядит виноватым.

– Тебе не следует быть здесь, – бормочу я. – Если тебя кто-нибудь увидит…

– Я не надел форму.

– И что? Ты здесь не живешь. Люди заметят тебя. И не хочу разочаровывать, но от тебя так и разит копом.

– Да ладно, – говорит он. – В этой одежде?

Сегодня на нем какая-то гавайская рубашка и шорты-карго. Это немного менее заметно, чем его спортивная форма, но все равно не совсем уместно, если он пытается выглядеть как турист. Все дело в этой военной стрижке, напряженных плечах и настороженном взгляде, которым он оглядывает комнату. Туристы гораздо более невежественны.

– Так что у тебя есть для меня? – спрашивает он.

Я выкладываю ту скудную информацию, которую собрала на последней вечеринке Леви – в основном имена людей, которые, как я видела, покупали наркотики.

Шульц, кажется, не очень заинтересован во всем этом.

– А что насчет его поставщика? – спрашивает он.

– Как я должна это узнать? Я даже не нравлюсь Леви, не говоря уже о том, чтобы он мне доверял.

Есть одна информация, которая может его заинтересовать.

– Сионе выбил дерьмо из Неро Галло, – говорю я. – Ты можешь арестовать его за это.

– Арестовать его? – усмехается Шульц. – Скорее, дать медаль.

Я раздраженно вздыхаю.

– Тебе насрать на любое преступление, свидетелем которого я была. Так что я не знаю, что тебе сказать.

– Ты могла бы рассказать мне, что ты делала в «Альянс Банке», – холодно отвечает Шульц.

Мое горло сжимается.

Откуда он знает об этом?

Этот ублюдок преследует меня.

Я хочу устроить ему разнос, но вместо этого пытаюсь прикинуться дурочкой.

– Я открывала счет, – говорю я.

– Хорошая попытка, – усмехается Шульц. – У тебя нет таких денег на счету, чтобы заинтересовать Рэймонда Пейджа.

– Ты удивишься. Я порылась в диванных подушках и нашла почти тридцать восемь долларов.

Шульцу не кажется это смешным. Он сильно прижимает комок бумажных полотенец к порезу на моей голове, заставляя меня вздрогнуть.

– Для тебя все это шутка, Камилла? – рычит он.

– Преследование не кажется мне чем-то забавным, – говорю ему, глядя в глаза.

– Я не преследовал тебя, – говорит Шульц. – Я следил за твоим приятелем Неро.

– Я даже не видела его там, – вру я.

– Ты видела его новую девушку? –его голос звучит как тихое шипение.

Теперь мое горло сжимается так сильно, что я едва могу дышать. Я чувствую тот же прилив горькой ревности, вспоминая, как красиво выглядели Неро и Белла, стоя рядом друг с другом. Она из тех девушек, с которыми ему следует встречаться, если он действительно хочет с кем-то встречаться. Богатая. Великолепная. С хорошими связями.

Я же, блядь, никто. Позорище. Можно себе представить, как Неро знакомит меня со своей семьей? Он бы никогда этого не сделал. Ради бога, мой отец пылесосил машину Энцо Галло. С таким же успехом можно было бы встречаться с дочерью своей горничной.

– Ты говоришь о Белле? – хриплю я.

– Конечно. О ком еще?

– Не знала, что они встречаются. Рада за них.

Моя ложь невероятно жалка. Шульц качает головой, удивляясь тому, как глупо я звучу.

– Слышал, у них были какие-то непонятки еще со старшей школы, – говорит Шульц, глядя на меня. – Держу пари, она чертовка в постели. Девочки, у которых проблемы с отцом, всегда такие...

– Я же говорила тебе, – шепчу я. – Я не дружу ни с одним из этих людей…

– Точно, – Шульц медленно кивает. – Ты просто одиночка. Неудачница. Верно, Камилла?

Боже, я чертовски ненавижу его. Он все еще прижимает комок бумажного полотенца к моему черепу, впиваясь большим пальцем в порез. Намеренно пытается причинить мне боль.

– Да, – говорю я. – Могу предположить, что ты в том же положении. Учитывая, что мы ходили в одну школу, и я даже никогда раньше не слышала твоего имени.

Вижу, как подпрыгивают его челюсти. О, это ему не понравилось. Шульц может выдавать оскорбления, но не терпит, когда это делают в ответ.

– Ты выглядишь как спортивный тип, – говорю я. – Дай угадаю – тебя взяли в команду первокурсников, но не в университетскую... Так и не получил свою школьную куртку…

– Нет, – тихо говорит Шульц. – Но с тех пор я получил множество наград. Посадив в тюрьму отбросов Чикаго. Гребаных крыс, которые питаются грязью этого города.

Я отталкиваю его руку, вставая со скамейки.

– Знаешь, – говорю ему. – Не каждый выбирает быть крысой. Некоторые из нас просто случайно родились в канаве.

Шульц тоже встает. Он терпеть не может, что я выше его. Он должен смотреть на меня свысока.

– Избавь меня от своей слезливой истории, Камилла, – говорит он. – Ты делаешь выбор каждый день. Такой же, как и все остальные.

– Ты действительно видишь героя, когда смотришься в зеркало? – спрашиваю я его.

– Мне очень нравится то, что я вижу, – отвечает он. – Знаю, что ты близка с Неро. Не случайно вы двое всегда находитесь в одном и том же месте в одно и то же время. Ты будешь держаться за него и отчитываться передо мной. Хватит валять дурака, Камилла. Это твое последнее предупреждение.

Он засовывает руки в карманы, приподнимая край своей дурацкой гавайской рубашки. Я вижу блеск пистолета, заткнутого за пояс. Молчаливая угроза, направленная прямо на меня.

– Не приходи сюда больше, – говорю я ему.

– Не заставляй меня возвращаться, – плюет он. – Это место чертовски воняет.

Он разворачивается и уходит.

Я опускаюсь обратно на скамейку, мои ноги подкашиваются подо мной.

Шульц – идиот.

Нет ничего плохого в запахе бензина и масла.

Что воняет, так это его дыхание под прикрытием этой мятной жвачки.

16. Неро

Я планирую ограбление хранилища «Альянса».

Если бы мне нужно было составить список задач, в нем было бы около восьми тысяч пунктов.

Планирование решает, удастся ли ограбление или нет. Данте занимался всем планированием ограблений бронированных грузовиков. Мой старший брат очень умен. Но я умнее.

Да, именно так. Я не просто хорошенькая мордашка. Внутри я гребаный Мориарти. Так что это ограбление будет спланировано до мельчайших деталей, с учетом всех непредвиденных обстоятельств. В конце концов, я выйду из этого банка свосьмизначной суммой добычи и нулевыми уликами. И я надеюсь сделать все это без единого выстрела.

Я не против насилия. На самом деле, мне это даже нравится. Но в разбойном нападении нет никакой элегантности. Не говоря уже о том, что слишком велик шанс самому поймать пулю.

Я хочу ограбить Рэймонда так чисто, чтобы он понятия не имел, кто взял деньги и куда они делись.

Такой вид разработки плана требует ясного ума. Я бросил пить и курить и даже сплю по восемь часов в сутки.

И все же… Я не испытываю той ясности ума, которая мне нужна.

Только по одной причине: Камилла.

Мне знакома эта девушку большую часть моей жизни. Я вообще никогда не думал о ней, если только она не стояла прямо передо мной. Так какого хрена она появляется у меня в голове по двадцать раз на дню?

Каждый раз, когда я сижу неподвижно, изучая украденные из банка чертежи, или пытаюсь составить список снаряжения, перед глазами всплывает ее лицо.

Каждый раз, когда беру телефон, чтобы позвонить одному из моих будущих сообщников, у меня возникает желание позвонить ей вместо этого.

Я продолжаю думать о ее руках, так нежно касавшихся моего лица, пока я приходил в сознание. Думаю об этих огромных темных глазах, которые, кажется, говорят прямо со мной, даже когда она не произносит ни слова.

Я никогда раньше не считал ее красивой.

Теперь удивляюсь, как я мог быть таким слепым.

Все в ней прекрасно, если присмотреться повнимательнее. Розовые, как ракушки, подушечки ее ногтей. Ее маленькие круглые ушки, выглядывающие из этих диких кудрей. Маленькая морщинка между бровями, когда она хмурится. Естественное сияние ее кожи, без макияжа или блесток, посыпанных по всему телу. Легкий, розовый румянец под ее смуглыми щеками. Эти выразительные глаза, такие темные и в то же время такие блестящие. Иногда смотрят на меня с яростью или презрением. Иногда с весельем, хоть она этого и не хочет. А иногда, иногда в них проскальзывает что-то большее… Печаль. Страх. Беспокойство. Или тоска...

Нужно присмотреться повнимательнее, чтобы увидеть что-либо из этого.

Но как только ты это делаешь, ты понимаешь, что другие девушки по сравнению с ней кажутся вычурными и напыщенными. Даже вчера в банке Белла была разодета в пух и прах, в наряде, который, вероятно, стоил пятизначную сумму. И все, о чем я мог думать, это то, что она выглядела дешевой и фальшивой рядом с Камиллой. Покрытые лаком ногти, декольте, обесцвеченные волосы, блестящая новая сумочка размером с атлас... Все это было слишком. Я просто хотел смотреть на единственный локон, спадающий на лоб Камиллы, и на то, как она откинула его назад своей тонкой маленькой ручкой.

Господи, я говорю как сумасшедший.

Не знаю, что со мной происходит.

Камилла меня даже не любит. Почему она должна? Я вел себя с ней, как настоящий осел. Ничего личного – я просто был самим собой. Но я не хороший парень. Не материал бойфренда. Я всегда это знал. . Я эгоистичный. Импульсивный. Легко обижаюсь. Гоняюсь за тем, чего хочу, а потом ненавижу это, как только получаю.

Я не думаю, что люди могут измениться. И я не знаю, как быть другим.

И все же…

Хоть раз в жизни я хотел бы быть другим.

Когда я лежал рядом с Камиллой и целовал ее, я действительно на секунду почувствовал себя счастливым. Я чувствовал связь с ней. Чувствовал, что она совсем чуть-чуть открылась мне, и я тоже, не беспокоясь о том, что другой человек собирается нанести нам удар в самое уязвимое место.

Потом все закончилось, и я не знаю, как туда вернуться, потому что я вообще не знаю, как это произошло.

Я снова беру телефон и нахожу ее номер. Я получил его от Мейсона, который получил его от Патриции.

Я мог бы позвонить ей. Мог бы пригласить ее на свидание.

Но мысль о том, что я сижу за столом напротив девушки, просто напоминает мне о моем дурацком обеде с Беллой. Я ненавидел это. Все было так чертовски фальшиво.

Нахмурившись, я снова положил мобильник.

Данте входит в комнату. Мои бумаги разбросаны по всему старинному дубовому столу в столовой. Мы больше никогда здесь не едим. Мы часто устраивали семейные ужины, когда Аида и Себ еще были здесь. Теперь мы в основном едим за маленьким столиком на кухне, где Грете не нужно ходить так далеко, чтобы принести нам еду. В половине случаев наши блюда даже не пересекаются – Грета просто держит еду теплой на плите.

Я немного скучаю по этим семейным ужинам. Я думаю, что последний раз мы вместе ужинали на вечеринке у Нессы Гриффин. Мы все ели на крыше, под виноградными лозами. Мы могли видеть фейерверки, вспыхивающие над заливом.

Та ночь многое изменила. Аида хотела сорвать вечеринку Гриффинов. Я согласился. Мы понятия не имели, что последует за этим глупым, маленьким порывом: карьера Себа разрушилась. Аида вышла замуж против своей воли. Союз с Гриффинами. Война с Братерством.

Дело не в том, что я хочу, чтобы все вернулось на круги своя. Но я хотел бы знать, когда наступит момент, который навсегда изменит твою жизнь. Хотелось бы мне насладиться этим ужином подольше и не так торопиться вставать из-за стола.

– Что это? – хмыкает Данте.

С него капает пот, он только что пришел с пробежки.

Мой брат уже был зверем к шестнадцати годам, и с тех пор он еще больше вырос. Я думаю, что он провел большую часть своего времени в Ираке, тренируясь на базе. Он вернулся домой размером с полувзрослого быка. Теперь он гребаный Кадьяк.

Я слышу, как он кряхтит и напрягается в нашем подвальном спортзале. У нас есть древний набор штанг, покрытых ржавчиной. Данте набрасывает на шею пару гигантских цепей, затем отжимается, подтягивается и опускается, пока его мышцы не выпирают в тех местах, где у людей даже не должно быть мышц.

– Ты выглядишь выжатым. Ты не пробовал вместо этого завести подружку? – спрашиваю я его.

– Кто бы говорил, – отвечает Данте. – По крайней мере, у меня была девушка, однажды.

О, да. Но мы о ней не говорим. Если только не хочешь, чтобы Данте оторвал тебе руку и скормил ее тебе.

– У меня было много подружек. На час или два.

Данте фыркает.

– Маме бы не понравилось, что ты так говоришь.

Теперь моя очередь напрягаться. Это единственная женщина, которую я не хочу обсуждать.

– Мы не знаем, что бы ей понравилось, – говорю я. – Потому что ее здесь нет.

Данте спокойно смотрит на меня, пытаясь решить, должен ли он сказать что-нибудь еще. Вместо этого он возвращается к разбросанным бумагам.

– Это хранилище? – говорит он, указывая на самый верхний чертеж.

– Да.

– Зачем тебе чертежи хранилища?

– Сегодня день очевидных вопросов? – спрашиваю я его.

Данте глубоко вздыхает. Поскольку его легкие похожи на гармошку, он сдувает со стола несколько бумаг.

– Папа знает об этом? – спрашивает он.

– Нет. Ты знаешь, доктор Бернелли говорит, что стресс вреден для его сердца. Я собирался рассказать ему об этом позже.

Мой отец в настоящее время на девятой лунке с Анджело Марино, главой второй по величине итальянской семьи в Чикаго. Папа ненавидит гольф, но ему нужно больше двигаться. Марино заманил его обещаниями клубных развлечений и хорошеньких официанток. Взамен Марино получил возможность прожужжать папе все уши о том, как его четверо никчемных сыновей могут продвинуться внутри организации.

Папы не будет дома еще несколько часов, а это значит, что я могу работать, ни на что не отвлекаясь. Кроме Данте, конечно.

Данте молча просматривает чертежи, его темные глаза бегают от страницы к странице.

– Это банк Пейджа, – тихо говорит он.

– Угадал с первой попытки.

– Ты собираешься его ограбить?

– Не совсем его. Лишь того, кто хранит свои деньги в его банке.

– Ты же знаешь, что он имеет дело с серьезными людьми. Не с кучкой врачей и юристов.

– Вот почему я собираюсь сделать это анонимно. Не буду оставлять свою визитную карточку, как обычно.

Данте не улыбается.

– Рэймонд не бюрократ, – говорит он. – Он пачкает руки.

– Данте, – хмурюсь я. – Мы самые крутые ублюдки в городе или нет? Я не боюсь Рэймонда Пейджа. Или кого-либо еще, у кого есть там счет.

Он молча размышляет.

– Какая прибыль?

– Существенная. Восемь цифр. И это не считая Зимнего Бриллианта. Я думаю, Кристофф спрятал его в хранилище. Никто не знает, кроме меня.

Санкт-Петербургская Братва восемь лет назад украла этот драгоценный камень из императорской коллекции Эрмитажа. Я не знаю, купил ли его Кристофф или украл у своих братьев. Но я гарантирую, что если бы другая Братва знала, где он находится, они бы не оставили его в руках Рэймонда надолго.

Один только бриллиант, вероятно, стоит пятьдесят миллионов для правильного покупателя.

– Один предмет. И мы можем профинансировать весь наш проект на Южном берегу.

Данте медленно качает головой.

– Это рискованно, – говорит он.

– Масштабное строительство – один из лучших способов отмыть грязные деньги, – говорю я. – Русские делают это постоянно.

– Ты можешь нажить себе много врагов.

– Только если меня поймают, – ухмыляюсь я. – Кроме того, мы вряд ли сейчас имеем много друзей. Насколько хуже это может быть? Гриффины по-прежнему будут на нашей стороне. При условии, что мы оставим их сейф в покое.

– Ты не собираешься привлечь их к этому?

Я качаю головой.

– Я думаю, что они больше не хотят лично нарушать закон. Им нужно поддерживать имидж.

– Но не тебе, – улыбается Данте.

– Нет. Моя репутация настолько плоха, насколько это вообще возможно.

Данте снова просматривает мои бумаги. Я не мешаю ему – нет смысла торопить моего брата. Он любит все обдумывать.

Но его скрупулезность выходит за рамки моего терпения. В конце концов, я говорю:

– Ну, ты в деле?

– Нет, – говорит Данте.

– Почему, черт возьми, нет?

Он скрещивает руки на своей массивной груди.

– Потому что ты действуешь за папиной спиной.

– Я же сказал тебе, что не хочу повышать его давление.

– Чушь собачья. Ты же знаешь, ему бы это не понравилось. Он бы сказал, что это слишком рискованно.

– Никто из вас не заботился об этом, когда мы грабили все эти бронированные грузовики.

– Это было по-другому, – Данте хмурится. – Тогда нам нужны были деньги.

– Нам и сейчас нужны деньги!

– Нет. Мы можем сделать это другим способом. Найти еще партнеров…

– Я не хочу больше партнеров!

– Ты безрассуден.

– А ты потерял смелость! – кричу я. – Что с тобой случилось? Раньше ты любил вызовы.

Теперь Данте выглядит по-настоящему злым. Требуется много усилий, чтобы зажечь его фитиль. Но как только вы это сделаете, за этим стоит целая куча динамита. Он сжимает челюсти, сдерживая то, что на самом деле хочет сказать.

– Раньше я принимал много глупых решений, – рычит он. – Теперь я вырос.

У меня нет такого самоконтроля, как у Данте. Я полностью потерял самообладание.

– Тебе просто не нравится, что все это моя идея, – выплевываю я. – Ты всегда хочешь быть боссом.

– Мне плевать на то, что я босс, – рычит Данте, отворачиваясь от меня. – Я бы хотел, чтобы ты был достаточно зрелым, чтобы взять на себя управление.

С этими словами он выходит из столовой, направляясь в заднюю часть дома, в свою спальню.

– Да, иди прими душ! – кричу я ему вслед. – Ты чертовски воняешь!

Не очень-то приятно оставаться наедине со своими разбросанными бумагами.

Но мне наплевать на то, что говорит Данте. Я собираюсь выполнить эту работу, и я блестяще с ней справлюсь. Вложу каждый пенни в Южный берег и утрою нашу империю в течение следующих пяти лет. Превращу нас из главарей мафии в одну из самых богатых семей во всей чертовой стране.

Гриффины не единственные, у кого есть амбиции.

У меня, может, и вспыльчивый характер, но также есть ум и проницательность.

Я собираюсь это сделать.

И ничто не встанет у меня на пути.

17. Камилла

Мне нужно снова увидеть Леви, потому что я должна отдать ему деньги за тот пакет с таблетками, который должна была продать. Кроме того, как бы я ни хотела этого избежать, мне нужно увидеть Беллу Пейдж.

Я придумала, как могу подтвердить, что Рэймонд – действительно отец Вика. Сначала я подумала, что мне нужно украсть его пустую кофейную чашку или жевательную резинку. Я не могу выдернуть волос из его головы, потому что этот парень лысый, как яйцо, и я сомневаюсь, что его охранники позволят мне снова приблизиться к нему ближе чем на десять футов.

Но потом я поняла, что мне не нужно проверять ДНК Рэймонда. У меня есть следующая лучшая вещь – его дочь.

Конечно, я сомневаюсь, что Белла захочет плюнуть в трубочку для меня. Но если я смогу застать ее в уязвимый момент... Я уверена, что смогу что-нибудь придумать.

Затем есть еще один человек, которого я одновременно и надеюсь, и боюсь увидеть… Неро

Одна только мысль о нем заставляет мое сердце биться чаще.

Я хочу увидеть его снова. Мне нужно. Это глупо, и я ненавижу это признавать, но я ничего не могу поделать со своими чувствами.

Я звоню Патриции, чтобы узнать, устраивает ли Леви еще какие-нибудь вечеринки в ближайшем будущем.

– Насколько я знаю, нет, – говорит она. – Но сегодня вечером все собираются у костра на пляже.

– Ты пойдешь? – спрашиваю я.

– Да. Но не с Мейсоном. Я договорилась для него о собеседовании на отличную работу в ресторане моего двоюродного брата, и он сказал мне, что у него «что-то намечается». И я такая: ты издеваешься надо мной, чувак? Лучше бы это не было чем-то незаконным, потому что ты сказал мне, что покончил со всем этим дерьмом, и теперь ты вдруг слишком занят для работы официанта, которая приносит сто пятьдесят чаевых за ночь? Это не имеет смысла…

Я слушаю Патрицию, но мои уши навострились от первой части ее разглагольствования. Мейсон что-то задумал? Как и Неро, насколько я могу судить. Что-то в «Альянс Банке». Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что это может быть.

– Кстати, он хотел получить твой номер, – говорит Патриция.

– Мейсон? – говорю я в замешательстве.

– Нет. Неро. Мейсон попросил его у меня, и я знаю, что это было для того, чтобы отдать его ему.

Неро попросил мой номер телефона?

Он не звонил. И сообщения тоже не отправлял.

Но, возможно, он хотел…

– Что-то случилось после гонки? – спрашивает меня Патриция.

– Нет! – говорю я слишком быстро.

– Ты уверена? – я слышу недоверие в ее голосе и дразнящий тон, означающий, что она ухмыляется на другом конце линии. – Он вытащил тебя оттуда, как пещерный человек... довольно горячо, не так ли?

– Он просто уберегал меня от ареста, – говорю я, радуясь, что Патриция не видит, как я краснею.

– Но все же почему? Он не похож на рыцаря…

– Не знаю. Думаю, мы друзья. В каком-то смысле.

– Друзья, у которых есть дети друг от друга…?

– Нет!

Патриция смеется, наслаждаясь тем, что может подразнить меня. Обычно она единственная, у кого драматичная романтическая жизнь. Возможно, это ее единственный шанс пристать ко мне.

– Боже мой, девочка, – говорит она, – если ты в конечном итоге трахнешься с ним, ты должна рассказать мне, на что это похоже.

Легкая дрожь пробегает у меня по спине.

– Я не буду этого делать, – тихо говорю я.

– Почему нет? Это как восхождение на Эверест или прыжок с парашютом. Моя подруга Джесс была с ним, и она рассказала…

– Не хочу об этом слышать! – резко говорю я. Мне невыносимо слышать о Джессике или любой другой девушке, с которой был Неро. Я сгораю от ревности, а он даже не принадлежит мне. Ни капельки.

Вот почему я никогда не смогла бы встречаться с ним, даже если бы захотела. Это съело бы меня заживо.

– Прости, – сдержанно говорит Патриция.

– Нет, ты меня прости, – говорю я. – Ты не сделала ничего плохого. Я просто взвинчена. Ты знаешь, у моего отца…

– Да, – мягко говорит Патриция. – Я видела его дело. Я очень сожалею об этом. Хочешь, я принесу ему ужин или что-то в этом роде? Я готовлю этот удивительный суп с курицей-гриль и морковью…

– Я думаю, он уже лег спать. Однако, спасибо. Это очень мило.

– Ох. Ну… приходи ко мне, и мы вместе подготовимся к вечеру у костра, – говорит Патриция. – Выпьем бокал вина, прежде чем пойдем, и немного расслабимся.

– Конечно, – говорю я. – Звучит хорошо.

– Ладно. Тогда жду в десять часов.

– Хорошо. Спасибо, Патриция, – говорю я.

– Конечно. Скоро увидимся.

Я подъезжаю к квартире Патриции на углу Уиллоу-стрит в 21:45. Я приехала пораньше, потому что не была точно уверен, сколько времени мне понадобится, чтобы добраться сюда.

Она живет на двенадцатом этаже красивого здания из белого кирпича. Я поднимаюсь на лифте, затем стучу в ее дверь. Она сразу же открывает, одетая в розовый халат и пушистые тапочки.

– Привет! – говорит она. – Я еще не одета.

– Все в порядке! Это я пришла рано.

Я следую за ней внутрь.Никогда не видела ее квартиру раньше – она чистая и светлая, и оформлена так, что некоторые люди, кажется, инстинктивно понимают, где все не совсем совпадает, но все сочетается, чтобы место выглядело стильно и уютно, как настоящий дом. У нее в гостиной большая книжная полка, где все книги расставлены по цвету обложек, так что они размещены по полкам, как радуга, от красного до фиолетового.

– Присаживайся! – весело говорит Патриция.

Она указывает на безупречно белый диван с голубыми ацтекскими подушками. Не знаю, должна ли я подвинуть подушки или сесть на них. Кроме того, я боюсь испачкать диван или пролить бокал вина, который Патриция протягивает мне.

– У тебя такая милая квартира, – говорю я ей. – Как давно ты здесь живешь?

– Около года.

– Иисус. Я живу в своем доме почти всю жизнь, и думаю, что у нас всего, может быть, одна картина.

Патриция смеется.

– Я всегда говорила себе, что у меня будет свое жилье, никаких соседей по комнате. С камином, хорошей коллекцией обуви и прекрасным видом.

Она раздвигает прозрачные шторы, чтобы я могла выглянуть в окно.

– Зацени, – с гордостью говорит она.

И конечно же, между различными зданиями открывается вид на Линкольн-парк.

– Абсолютно идеально, – говорю я.

Патриция делает глоток вина, с удовлетворением глядя на зеленые верхушки деревьев.

– Вот почему ты мне всегда нравилась, – говорит она мне. – Ты трудолюбивая. Как и я. Мы знаем свои обязанности. Не думаю, что Мэйсон когда-нибудь повзрослеет и станет кем-то, на кого я смогу положиться.

– Но он заботится о тебе, – говорю я.

– Знаю, – отвечает Патриция. – Но я продолжаю пытаться изменить его. И ты знаешь, что в конце из этого ничего не выходит.

– Тебе лучше знать, чем мне, – я делаю глоток вина. – Думаю, что мои самые долгие отношения длились месяц.

– Почему так? – спрашивает Патриция, ставя бокал с вином на журнальный столик. – Ты знаешь, что ты прекрасна, Камилла. Как бы ты ни старалась это скрыть.

– Не знаю, – я качаю головой, слишком смущенная, чтобы встретиться с ней взглядом. – Просто занята работой и семейными делами.

– Иногда быть эгоистичным – это нормально, – говорит Патриция. – Вся моя семья – гребаный беспорядок. Это не помешало мне добиваться того, чего я хочу. Я собираюсь продолжать работать. Продолжать копить деньги. Добиваться чего-то. Если они хотят вечно оставаться в одном и том же цикле, это их проблема.

– В этом есть смысл... – говорю я, крутя тонкую ножку бокала между пальцами. – Для меня это сложно... Вику и моему отцу нужна моя помощь. И они этого заслуживают. Мой отец всегда много работал. Ему просто не повезло.

Патриция сочувственно кивает.

– Что ж! – говорит она. – В любом случае, ты можешь немного повеселиться сегодня вечером. Ты принесла одежду, чтобы переодеться?

– Нет... – говорю я, глядя на свои джинсы и футболку. – Я собиралась надеть это.

– На пляж? – она качает головой, затем хватает меня за руку и тащит в свою спальню. – Давай, глупышка. Можешь одолжить что-нибудь из моей одежды.

Шкаф Патриции так же хорошо организован, как и остальная часть ее квартиры. Она перебирает вешалки, вытаскивает несколько вещей, чтобы подержать их передо мной, затем кладет их обратно. В конце концов она достает комбинезон с принтом, который напоминает мне о подушках на ее диване.

– Надень это, – приказывает она.

– Э-э-э, – я качаю головой. – Без обид, но этот комбинезон напоминает мне тот, который носят малыши. Кроме того, как в нем писать?

– Просто опускаешь его, – смеется Патриция.

– Типа, до конца?

– Да.

– Значит, я совершенно голая?

– В принципе, да.

– Как я буду делать это на пляже?

– Просто… иногда нужно страдать, чтобы выглядеть сексуально, – сообщает мне Патриция.

– Это не похоже на хороший компромисс.

– Даже для Неро? – говорит она, бросая на меня озорной взгляд.

Блин, она действительно не успокоится.

– Особенно для него, – говорю я.

– Чушь собачья! – говорит Патриция. – Я знаю, что между вами двумя что-то происходит. Ты ни с того ни с сего стала ходить на вечеринки. Он спасает тебя от копов...

Я сжимаю губы, как будто это вдруг поможет мне стать лучшим лжецом.

– Выкладывай! – говорит Патриция.

Это не дружеский бокал вина. Она чертов следователь ЦРУ.

– Хорошо! – я кричу, срываясь, как будто меня пытают водой. – Мы поцеловались.

– Я знала это! – шепчет она, ее глаза светятся ликованием.

– Но это все! – поспешно добавляю я. – И это, вероятно, никогда больше не повторится.

– Вероятно… – говорит Патриция.

– Более вероятно. Почти наверняка.

– Верно, – она ухмыляется. – И?

– И что?

– Он на вкус как вишневый пирог?

– Нет, – смеюсь я. – Хотя он пахнет потрясающе…

– Боже, я знаю…– стонет Патриция. – Однажды я примерила его куртку в старшей школе. Я хотела жить в ней вечно…

– Его пот похож на кошачью мяту. У меня от него голова кругом.

Приятно признаться в этом кому-то.

Патриции это нравится – она обнаруживает, что у меня все-таки есть к нему чувства. Время от времени.

– Всё, – говорит она. – Сегодня вечером мы дойдем до конца. Ты будешь выглядеть чертовски великолепно.

Я позволяю ей затащить меня в ванную. Она тратит почти час на мои волосы и лицо.

Волосы – это самое сложное.

– Ты делаешь уходовые процедуры перед шампунем? – спрашивает меня Патриция.

– Типа… причесываться? – говорю я.

– Малыш Иисус, пожалуйста, скажи мне, что ты не расчесываешь волосы.

– Я имею в виду… Я как бы должна.

– О, боже мой. Гребень с широкими зубьями, женщина, не является расческой. А что насчет кондиционера? И пользуешься ли ты атласным платком на ночь?

– Я пользуюсь шампунем Suave…

Патриция ахает, как будто я в нее выстрелила.

– Ты УБИВАЕШЬ меня, – шипит она.

С большим количеством несмываемого кондиционера и бесконечным терпением Патриции удается укротить мою гриву и превратить ее во что-то, что на самом деле выглядит намеренно – или, по крайней мере, менее электризовано.

Она также проводит много времени на моем лице, увлажняя мою кожу и придавая форму бровям, прежде чем даже начать наносить макияж.

Когда она наносит увлажняющий крем мне под глаза и на щеки плавными, уверенными движениями большого пальца, я чуть не плачу. Обо мне никогда так не заботились. Это так нежно и так любяще.

– Что случилось? – говорит Патриция.

– Извини, – шмыгаю я носом. – Просто… Эм-м-м… моя мама никогда не показывала мне, как делать прически и все такое.

Патриция ставит флакон с увлажняющим кремом и обнимает меня.

– Извини, – говорю я снова. – Знаю, что это глупо. Я взрослый человек и могла бы сама научиться этому…

– Нет проблем, правда, – говорит Патриция. – Просто, пожалуйста, покажи мне, как поменять масло в моей машине, потому, что я не делала этого с тех пор, как купила ее.

– Договорились, – говорю я, слишком сильно обнимая ее в ответ.

– Хорошо, – наконец говорит Патриция, закончив работать над моим лицом. – Посмотри.

Она поворачивает меня лицом к зеркалу.

Это забавно, потому что я не выгляжу так уж по-другому – это все еще я. Просто версия меня, которая сияет, как гребаный ангел. Легкий блеск на губах и щеках, немного подводки на глазах и грива мягких спиралевидных локонов, темных у корней, переходящих в карамельный оттенок на концах.

Даже комбинезон выглядит чертовски мило. Он свисает с моих плеч, оставляя их открытыми, с узорчатыми полосами зеленого, синего и кремового цветов, которые выглядят красиво и по-летнему, но не слишком ярко.

Патриция одалживает мне сандалии и маленькие серьги-кольца из бисера, пока внезапно у меня не появляется настоящий наряд.

Затем она приводит себя в порядок, что занимает четверть времени, с не менее ошеломляющими результатами. Она надевает свободный белый летний топ и шорты, из-за которых ее ноги кажутся длиной примерно в милю, и собирает волосы в свой фирменный высокий хвост.

– Ладно, черт возьми, – говорю я. – Почему у тебя так хорошо получается заставлять людей выглядеть горячими?

– Я знаю! Я упустила свое призвание знаменитого стилиста.

Мы едем на машине Патриции на Остерман-Бич. Дорога занимает всего несколько минут, так как он находится прямо на противоположной стороне Линкольн-парка. Уже почти полночь, и я в замешательстве, потому что обычно общественные пляжи в это время закрыты. Не говоря уже о том, что костры и алкоголь запрещены в любое время.

– Нас не выгонят? – спрашиваю я её.

– Нет, – качает она головой. – Майлз Келли устраивает вечеринку. Его отец – управляющий Департамента парков. Пока мы никого не убьем, с нами все будет в порядке. И даже тогда… зависит от того, кто совершит убийство.

Конечно же, несмотря на то, что длинный отрезок прохладного песка пуст, никто не мешает нам спуститься к воде. Я вижу костер, уже пылающий из своего укрытия в песке – сначала далекий факел, а затем, когда мы приближаемся, сильный огонь, который показывает силуэты фигур, сгрудившихся вокруг.

Я оглядываюсь на Линкольн-парк. С воды можно увидеть три отчетливых вида, наложенных друг на друга – пляж, затем зеленый, лиственный парк позади него, а за ним выступающие верхушки небоскребов в центре города. Это выглядит странно, как будто три разных вида не подходят друг другу.

Не менее странно видеть пляж таким пустым. Я слышу, как волны мягко разбиваются о песок. Я вижу тусклые звезды в черном полукуполе неба.

У костра трудно узнать кого-либо. Все выглядят оранжевыми и светящимися, освещены только части их лиц. Леви и Сионе выделяются, потому что светлые волосы Леви невозможно не заметить, как и массивную фигуру Сионе. Я предполагаю, что фигура рядом с ними – это тот идиот Поли. Когда я замечаю Эли Браун, я машу ей рукой.

Она неторопливо подходит ко мне и Патриции.

– Выпьем? – спрашивает она, предлагая нам по «Хайнекену».

– Спасибо, – говорит Патриция, используя свои ключи в качестве открывашки.

– Ты выглядишь по-другому, – говорит Эли, глядя на меня своими сказочными глазами.

– О, спасибо, – говорю я. – Патриция нарядила меня…

– Нет, дело не в одежде, – говорит Эли. – А в твоем лице. Ты выглядишь взволнованной.

Я только что просматривала остальных гостей вечеринки в поисках Неро. Я краснею, смущенная тем, что это было так очевидно.

Его ни где не видно. Хотя я вижу того русского парня, с которым встречалась Белла, – Гришу Лукина. Он присел на корточки на песке, играя в кости с парой других парней. Это может быть игра с выпивкой, или же он делает глотки, чтобы подбодрить себя, когда проигрывает.

«Nobody's Love» играет через Bluetooth. Люди сидят на посыпанных песком бревнах, другие – на расстеленных одеялах в мексиканском стиле. Пара девчонок неторопливо танцует, просто покачиваясь в такт музыке.

Атмосфера здесь умиротворяющая. Может быть, потому, что Неро здесь нет, и Беллы тоже. Только Беатрис, которая кажется гораздо менее агрессивной, когда лишилась остальной части своего отряда. Она даже немного машет в нашу с Патрицией сторону.

Одна из девушек принесла пачку зефира. Беатрис пытается поджарить одну из них на костре, но пламя слишком сильное, и она мгновенно сгорает. Она кричит и выдергивает палку из пламени, швыряя обугленную липкую массу в сторону Леви и Сионы. Он едва не попадает в ботинок Леви, приземляясь в песок прямо рядом с его ногой.

– Осторожнее, – рычит он ей. – Или я брошу тебя в гребаное озеро.

– Извини, – съеживается она.

Леви выглядит так, словно у него плохое настроение. Я не знаю по какой причине. Он растянулся на одеяле, не разговаривает, просто сердито смотрит на всех остальных. Сионе пытается что-то сказать ему, но Леви даже не утруждает себя ответом.

Эли садится на крышку холодильника. У нее есть одна из тех маленьких пластиковых бутылочек с мыльным раствором, и она пускает пузыри подальше от костра, на темный, гладкий песок.

Я сажусь рядом с ней.

– Хочешь попробовать? – спрашивает она, протягивая мне палочку для мыльных пузырей.

Я не пользовалась этим с тех пор, как была маленьким ребенком. Это сложнее, чем я ожидала, создать постоянный поток идеальных пузырей, как делает Эли.

– Ты слишком сильно дуешь, – смеется она. – Смотри.

Она забирает палочку обратно, поджимает губы и медленно, ровно и нежно выдувает воздух в дюжину круглых блестящих пузырьков, которые, вращаясь, уносятся прочь над песком.

– Как прошла твоя неделя? – спрашиваю я.

– Хорошо, – говорит она. – Во вторник был мой день рождения.

– Как отметила?

– Никак. Я пошла прогуляться одна в Линкольн-парк. Это было идеально.

– Леви не сводил тебя куда-нибудь?

Она смеется.

– Нет. Он сказал, что мы пойдем поужинать, но тут позвонил его брат, и они сильно поссорились. И он больше никуда не хотел идти.

– Из-за чего они поссорились? – небрежно спрашиваю я.

– О... его брат возвращается с Ибицы.

– И что?

– Итак, он хочет вернуть свой дом.

– Я думала, этот дом принадлежит Леви?

– Нет, – терпеливо отвечает Эли. – Не этот, другой.

Я хмурюсь, сбитая с толку. Эли такая загадка, потому что она странно невинна и, кажется, говорит все, что приходит ей в голову. Но она также, кажется, предполагает, что я уже знаю, о чем она говорит, хотя на самом деле я понятия не имею.

Я хочу продолжать говорить с ней, но вижу, как Леви наблюдает за нами со злобным выражением лица. Перехватив мой взгляд, он кивком головы подзывает меня к себе.

Я неохотно встаю, присоединяясь к нему на одеяле.

– Что случилось? – говорю я.

– Почему ты разговариваешь с Эли? – спрашивает он.

– Эм... потому что она крутая? – говорю я.

– Ты знаешь, что она раньше танцевала в «Экзотике».

– Да, она упоминала об этом.

– Там я с ней и познакомился.

– Рада за тебя, – говорю я, стараясь, чтобы это звучало искренне. Идея о том, что Леви заигрывает с Эли, засовывая долларовые купюры ей в стринги, совсем не романтична для меня.

– Я также видел там твою маму, – говорит Леви. – До того, как она уволилась.

Мою кожу покалывает от гнева и отвращения.

Мне насрать, что моя мама занималась стриптизом или чем там еще она занималась. Это ее выбор. Что я, блядь, презираю, так это то, как все пытаются использовать это как оружие против меня – чтобы опозорить и унизить меня.

– Она была очень горячей, – говорит он с уродливой улыбкой на лице. – Горячее, чем ты

– Я знаю это, – сухо отвечаю. Все всегда говорили, какой красивой была моя мама. В молодости она хотела стать актрисой. Она хотела навечно войти в историю, как Софи Лорен или Ава Гарднер.

Вместо этого она забеременела мной.

Я не сержусь на нее за то, что она бросила меня. Ей было шестнадцать лет – намного моложе, чем я сейчас. Даже моложе Вика. Еще ребенок.

Я злюсь, потому что она так и не вернулась. Я должна слышать о ней от таких придурков, как Леви. Я должна знать, что она все еще здесь, в Чикаго. Я должна задаваться вопросом, все ли с ней в порядке. И я должна задаваться вопросом, почему она больше мне не звонит. Ей стыдно? Больно? Или ей просто все равно?

Леви все еще улыбается мне той жестокой улыбкой.

Почему мужчинам так нравится причинять боль женщинам? Почему он чувствует себя хорошо, заставляя меня чувствовать себя плохо?

– Я получила деньги, – говорю я, протягивая ему пачку банкнот, которую дал мне Шульц.

– Хорошо, – он передаёт купюры Сионе. – Рад видеть, что у нас не будет проблем.

Во всяком случае, не прямо сейчас.

– У тебя остались еще экстази? – спрашивает Леви.

– Немного.

– Дай посмотреть.

Я достаю из кармана пакетик – тот самый, который Шульц велел мне оставить на случай, если он мне понадобится. Внутри около двенадцати таблеток.

– Хорошо. – Леви снова кивает. – Прими одну.

Я смотрю на него.

– Куда принять? – говорю я глупо.

Леви выпрямляется, улыбка сползает с его лица. Его глаза сверлят мои. Зрачки – крошечные темные точки на фоне бледно-голубых радужек.

– Прими одну. Прямо сейчас, – говорит он.

Я пытаюсь сглотнуть, во рту пересохло.

– Почему? – спрашиваю я.

– Потому что я, блядь, тебе не доверяю.

Мое сердце бьется быстро, но дыхание медленное. Я никогда в жизни не принимала ни один наркотик, кроме нескольких затяжек травки. В основном потому, что я пыталась быть ответственной. Но также и потому, что все это действительно пугает меня. Мне не нравится, когда я не контролирую себя. Не говоря уже о том, что я понятия не имею, откуда Леви это берет. Насколько я знаю, здесь может быть крысиный яд.

– Мне не нравятся наркотики, – слабо говорю я.

– Мне плевать, что тебе нравится, – шипит Леви. – Прими таблетку прямо сейчас, или ты, черт возьми, пожалеешь об этом.

Я бросаю быстрый взгляд на группу. Никто на меня не смотрит. Никто не придет мне на помощь. Патриция разговаривает с Эли. Беатрис танцует с другими девушками. Единственный человек, который вообще обращает на меня внимание – это Сионе, который стоит в нескольких футах от меня, молча наблюдая на случай, если он понадобится Леви. Он мне ничем не поможет – он, вероятно, засунул бы мне весь этот пакетик в глотку, если бы Леви отдал приказ.

– Хорошо… – нерешительно говорю я.

Я достаю одну желтую таблетку. Она твердая и бледная, как аспирин.

Я кладу ее на язык, запивая остатками своего пива.

– Открой рот, – шепчет Леви.

Я открываю рот и высовываю язык, показывая, что проглотила ее.

Леви смеется, снимая напряжение.

– Хорошо, – говорит он. – Иди, повеселись немного.

Я тоже пытаюсь рассмеяться, но даже улыбнуться толком не могу. Я встаю с одеяла, спотыкаясь об него.

О дерьмо. Дерьмо.

Я понятия не имею, что со мной происходит. Я действительно ничего не знаю о наркотиках, что иронично, поскольку предполагается, что я один из членов армии дилеров Леви. Сколько времени нужно, чтобы она начала действовать? Могу ли я спрятаться где-нибудь и выблевать ее, пока ничего не случилось?

Я уже чувствую тревогу и потливость, но не знаю, от наркотиков ли это или просто от нервов.

Господи, почему люди делают это ради развлечения?

Я схожу с ума.

Патриция хватает меня за руку.

– Эй! Что случилось?

– Ничего. Я просто… эм, могу я поговорить с тобой на секунду?

– Конечно. Что ты...

Я собиралась спросить Патрицию, что, черт возьми, мне следует делать. Но в этот момент меня отвлекает вид Беллы Пейдж, присоединившейся к Грише и его друзьям по другую сторону костра. Гриша обнимает Беллу за плечи, как только видит ее, очевидно, не зная, что на днях она была на свидании с Неро.

Я не заинтересована в том, чтобы выдавать ее. На самом деле, есть только одна вещь, которую я хочу от Беллы.

– Неважно, – говорю я Патриции. – Пойдем поговорим с Беллой.

Патриция смотрит на меня так, словно я сошла с ума.

– Что? Зачем нам это делать?

– Просто сделай мне одолжение, ладно? – говорю я.

Вздохнув, Патриция побрела со мной по песку, к небольшой кучке людей.

– Эй! Это Марио Андретти(Американский автогонщик итальянского происхождения)! – говорит Гриша, когда мы подходим. Он смеется и протягивает мне кулак для удара, очевидно, не держа зла на мою гонку с Беллой.

Белла не так довольна. Она хмуро смотрит на меня, вероятно, думая, что не может сходить ни в одно чертово место в этом городе, не увидев меня.

Что ж, она права. Я буду у нее на виду, пока не получу то, что хочу.

– Привет, Белла! – говорю я с фальшивым дружелюбием. – Как прошел твой обед на днях?

Ее глаза расширяются, а щеки краснеют, когда она понимает, что я могу разрушить ее отношения с Гришей, если захочу.

– Это было здорово, – говорит она, вынужденная быть вежливой.

– Что за обед? – спрашивает Гриша.

– Мы с Беллой столкнулись возле офиса ее отца, – весело говорю я. – Я ела в River Roast.

– Люблю это место, – говорит Гриша.

Повернувшись к Белле, он говорит:

– Ты должна была пригласить меня!

– Я не думала, что ты захочешь познакомиться с моим отцом сейчас, – неловко говорит Белла.

– Родители любят меня, – усмехается он. – Я очень обаятельный.

– Моему отцу никто не нравится, – серьезно говорит Белла. Ее лицо выглядит печальным, как будто это относится и к ней самой.

Не позволяя себе испытывать жалость к ней, я протягиваю руку ей за спину и вплетаю пальцы в пару прядей ее волос. Быстрым рывком я вытаскиваю их, заставляя Беллу взвизгнуть и развернуться, как будто ее ужалила пчела.

– Ай! – кричит она. – Что за черт?

– Извини, – говорю я неопределенно. – Я думала, что на твоей рубашке был волос. Видимо, он еще не выпал.

Белла прищуривается, глядя на меня, молча кипя от злости. Она знает, что я издеваюсь над ней, но ничего не может сказать, боясь, что я испорчу ее дурацкую историю об обеде.

Я засовываю волоски в карман, надеясь, что их достаточно, чтобы послужить моей цели, и что они не испортятся, пролежав несколько часов в кармане комбинезона. Я действительно не знаю, как работает вся эта чушь с экспертизой. Я могла бы спросить Шульца, если бы он не был таким придурком.

В этот момент со мной происходит самая странная вещь.

На меня накатывает волна тепла и расслабления.

Внезапно ночь кажется в десять раз красивее, чем была раньше. Движение воды, плещущейся о берег, выглядит мирным и ритмичным. Я слышу каждое потрескивание огня позади меня. Отраженный свет красиво смотрится на лицах окружающих меня людей. Их глаза сверкают, а зубы ярко блестят каждый раз, когда они улыбаются.

Я чувствую прилив любви ко всем этим людям, даже к тем, кого я едва знаю. Я смотрю на Патрицию и думаю, как сильно я восхищаюсь ею – она сильная, умная и трудолюбивая. С ее стороны было невероятно любезно так красиво одеть меня сегодня вечером, позволить мне одолжить ее одежду. Жаль, что я не знала ее лучше в старшей школе.

Потом я смотрю на Беллу и думаю, что она действительно красивая. Раньше я не хотела этого признавать, но между ее лицом и лицом моего брата есть некоторое сходство. Ее большие голубые глаза могут быть грустными и ранимыми, как и у Вика. Эти красивые,густые ресницы точно такие же. Они напоминают мне о временах, когда Вик был маленьким и таким милым. Они вызывают у меня чувство ностальгии и тоски.

Белла всегда относилась ко мне ужасно, но внезапно я вижу в ее поведении отражение ее собственной боли, направленной на меня, но не имеющей ко мне никакого отношения – на самом деле. Как только я смогла разделить эти две вещи, это больше не доставляет мне боли. Это просто заставляет меня понять, как сильно ей, должно быть, больно внутри, если она все время так набрасывается.

Я чувствую непреодолимое желание поделиться с ней этой мыслью. Быть совсем честной.

– Белла, – говорю я. – Я бы хотела, чтобы мы с тобой могли быть друзьями.Не думаю, что мы на самом деле настолько отличаемся друг от друга.Ты умная и решительная. И я думаю, что ты прошла через такое же тяжелое дерьмо, как и я. Держу пари, у нас много общего, несмотря на внешность.

– О чем ты, черт возьми, говоришь? – спрашивает Белла с выражением ужаса на лице.

Ее отвращение к мысли о том, что мы хоть чем-то похожи друг на друга, заставляет меня хихикать. Я плыву в облаке умиротворения. Она вообще не может меня расстроить.

– Я завидовала тебя… – говорю я ей. – У тебя были деньги и друзья. Но твой отец – полный отстой. А у меня отличный папа... но он действительно болен. Наверное, я только что поняла, что у каждого есть что-то, что его мучает...

Белла потеряла дар речи. Ее рот открыт. Я могу сказать, что она пытается понять, не является ли это какой-то новой стратегией с моей стороны, каким-то новым способом добраться до нее. Каждое взаимодействие, которое у нас когда-либо было, было агрессивным, так что она вообще не знает, как с этим справиться.

Патриция хватает меня за руку и оттаскивает от Беллы.

– Подруга, что с тобой? – шепчет она.

Я смеюсь. Это забавно, потому что, несмотря на то, что Патриция довольно сильно тянет меня за руку, на самом деле это приятно...

Я пытаюсь сжать ее руку, и это тоже приятно, потому что мои пальцы словно погружаются в ее кожу.

– Что ты делаешь? – говорит Патриция.

Я еще сильнее смеюсь, видя озадаченное выражение ее лица.

Мне так весело. Я не думаю, что мне когда-либо раньше было по-настоящему весело на вечеринке. В этом всегда были оттенки неловкости. Теперь я не могла бы чувствовать себя неловко, даже если бы попыталась. Меня совершенно не волнует, что происходит. Я просто спокойна и всем интересуюсь.

Все выглядит прекрасно. Эли до сих пор пускает пузыри, сидя на холодильнике. Поток пузырьков похож на полупрозрачные драгоценные камни, плывущие по ветру.

Я слежу за пузырями, пока мой взгляд не останавливается на парковке, куда как раз подъезжает «Мустанг» Неро.

– Смотри! – радостно говорю я Патриции. – Неро здесь!

Я начинаю маршировать к его машине.

– Эм, я не думаю, что тебе стоит идти разговаривать с Неро прямо сейчас… – говорит Патриция.

– Я в порядке! – беспечно говорю я ей.

Я спешу по песку к машине Неро. Трудно торопиться, потому что все мое тело кажется вялым и расслабленным, как во сне.

Он как раз выходит из машины. Его силуэт резко выделяется на фоне уличных фонарей позади него. Я вижу его высокую фигуру. Широкие плечи, сильные ноги в обтягивающих джинсах. Он поворачивается в сторону, и я вижу, как сгибаются его бедра и изгиб его задницы, которая такая же стройная и мощная, как и все остальное в нем.

Волна похоти почти сбивает меня с ног.

На каком-то уровне я осознаю, что таблетка, которую Леви заставил меня принять, подействовала. Но вот в чем дело – наркотики не производят эмоции там, где их раньше не было. Наоборот, это как ключ, открывающий замки на каждой двери в моем мозгу. Он распахивает эти двери настежь, позволяя всему, что я заперла, выплеснуться наружу разом.

Когда я подхожу к Неро, то делаю это с намерением наброситься на него. Он мне нужен. Отчаянно. Если я не получу его, я умру.

Он замечает меня и поворачивается ко мне лицом. Он проводит рукой по волосам, чтобы убрать их с лица. Этот жест, кажется, занимает бесконечное количество времени. Я вижу, как чернильно-черные пряди волос скользят сквозь его пальцы, некоторые выбиваются и снова падают ему на глаза. Я вижу, как его прямые темные брови сходятся вместе. Эти серо-стальные глаза сфокусировались на мне. Он прикусывает свою полную нижнюю губу и отпускает ее, движение одновременно неловкое и бесконечно сексуальное.

– Я надеялась, что ты будешь здесь, – говорю я.

Обычно я бы никогда не сказала ничего настолько уязвимого. Но с тем, что, черт возьми, течет по моим венам, я потеряла способность прятаться. Я вынуждена быть честной.

– Да? – удивленно говорит Неро.

– Да. Вот почему я пришла.

– Я думал, что ты злишься на меня. Потому что я был с Беллой.

– На минуту это задело мои чувства, – признаюсь я. – Но я знаю, почему ты был в банке.

Он пялится на меня, пытаясь понять, что, черт возьми, происходит.

– Ты… собираешься кому-нибудь рассказать?

– Нет, – говорю я просто.

– Почему нет?

– Потому что мне плевать, что ты делаешь. Меня волнует только… то, что ты чувствуешь ко мне.

Неро хмурится.

– Что с тобой происходит? – спрашивает он.

– Леви заставил меня принять таблетку.

Он удивленно фыркает, как будто думает, что я шучу.

– Ты серьезно?

– Да.

– Ты в порядке? – говорит он. – Дай мне взглянуть на тебя.

Он кладет руку мне на лицо и приподнимает мой подбородок, чтобы заглянуть мне в глаза.

В тот момент, когда его пальцы касаются моего лица, я чувствую сильный прилив удовольствия, как будто кончики его пальцев гладят оголенный нерв. Это прилив тепла и чувственности, который, кажется, оставляет видимые искры на своем пути.

– О да, – говорит он, глядя в мои расширенные зрачки. – Ты под кайфом.

Он наклоняется к своей машине, вытаскивая бутылку воды.

– Лучше выпей это.

Он откручивает крышку. Я выпиваю полбутылки. Вода вкусная и освежающая, хоть и не холодная.

– Хочешь, я отвезу тебя домой? – спрашивает он.

– Нет, – сонно говорю я. – Мне грустно дома. Я хочу проводить время со своим отцом, но, в то же время, мне хочется плакать каждый раз, когда я его вижу. Я не могу это выносить.

– Что не так с твоим отцом? – резко спрашивает Неро.

– Рак легких.

– О, – говорит Неро. В его голосе слышится настоящая злость и сочувствие. – Мне жаль. Я этого не знал.

Кажется, он ищет, что сказать или что сделать. Я могу сказать, что он чувствует себя некомфортно и беспомощно, и это еще больше злит его.

Обычно это заставляло меня чувствовать себя неловко, и один из нас говорил какую-нибудь глупость, которая оскорбляла другого. Но сейчас меня ничто не может обидеть. Я чувствую, что смотрю на вещи совершенно по-другому. Я понимаю Неро, и я понимаю себя.

– Ты хочешь пойти прогуляться или что-то в этом роде? – отчаянно спрашивает он.

– Да, – говорю я. – Я бы не отказалась.

Мы идем вдоль берега озера, подальше от костра. Прямо вдоль береговой линии по мокрому песку. Я сняла сандалии, а Неро оставил свою обувь, так что холодная вода плещется о наши босые ноги. Для меня это кажется совершенно невероятным. Неро, похоже, тоже не возражает против этого.

Впервые в жизни я говорю открыто и свободно, ничего не скрывая. Я рассказываю ему абсолютно все. О моем отце и брате, о том, что я чертовски бедна и понятия не имею, как я буду платить за колледж Вика или лечение моего отца.

Я даже рассказываю ему о своей маме. Как я по ней скучаю. А потом я ненавижу себя за то, что скучаю по ней, потому что я знаю, что мне должно быть все равно, когда ей явно наплевать на меня. И как я чувствую себя виноватой из-за этой дыры в моем сердце, в то время как отец всегда пытался сделать нашу семью полноценной, с мамой или без нее.

Мы ушли достаточно далеко от костра и городских огней, так что стало почти совсем темно. Я больше не могу видеть лицо Неро. Это убирает последний кусочек моей брони. Я чувствую себя в безопасности, рассказывая ему все, что угодно.

Мы садимся на песок, и я прислоняюсь спиной к его телу, чтобы согреться.

– Если я потеряю отца, у меня ничего не будет, – говорю я. – Он единственный человек, который когда-либо пытался заботиться обо мне. Мне придется помогать Вику самой. И я не такая уж хорошая сестра. Я даже не в силах разобраться со своей собственной жизнью, как, черт возьми, я могу указывать Вику, что ему делать?

Неро долгое время молчит. Достаточно долго, чтобы я подумала, что наговорила слишком много.

Затем, наконец, он говорит:

– Моя мама заболела, когда я был маленьким. Отец думал, что это грипп. Она была наверху, в их спальне. Он сказал нам всем оставить ее в покое и дать ей отдохнуть. Однако я не послушал. Я хотел показать ей перочинный нож, который подарил мне мой дядя. Так что я пробрался туда.

Я чувствую, как сильно бьется его сердце у меня за спиной. Я молчу, представляя Неро мальчиком, уже слишком красивым, что было бы необычно и почти пугающе для ребенка.

– Я поднялся в ее комнату. Она лежала в постели. Очень бледная, тяжело дышит. Я почувствовал... страх. Я подумал, что мне следует уйти. Но она увидела меня и жестом пригласила подойти к ней. У нее были... очень красивые руки. Она была пианисткой.

Он тяжело сглатывает, его горло издает щелкающий звук.

– Я лег на подушку рядом с ней. Она попыталась расчесать мои волосы пальцами. Она постоянно так делала. Но на этот раз, похоже, она не могла правильно пошевелить рукой, и ее пальцы запутались. Я оттолкнул ее руку, потому что мне было страшно. Ее рука была липкой, а изо рта пахло металлом.

Его руки сжимаются вокруг меня, слишком сильно обнимая. Я ничего не говорю, чтобы не перебить его.

– Я все думал, что должен пойти за своим отцом. Но я знал, что у меня будут неприятности из-за того, что я разбудил ее, когда она должна была спать. А потом вдруг она начала задыхаться. Но не вслух. Тихо. Я был прямо там, так что мог видеть ее лицо. Ее рот был открыт, но из него не вырывалось ни звука. Ее тело дергалось. Я все время думал, что должен позвать отца, я должен был встать, сбегать вниз и схватить его. Но я застыл на месте. Я не мог пошевелиться. Я даже не мог закрыть глаза. Я просто смотрел ей в лицо, в то время как кровеносные сосуды лопались в ее глазах. Я не понимал, что происходит, я не понимал, что она задыхается. Она выглядела одержимой, белки ее глаз были налиты кровью. Это было ужасно. А потом она умерла, а я все еще не двигался. Я вообще не мог ни пошевелиться, ни заговорить, ни издать ни малейшего звука. Я просто наблюдал и позволил этому случиться. Я позволил своей матери умереть.

Я поворачиваюсь к Неро, чтобы как можно лучше разглядеть его лицо.

В темноте я вижу только серый блеск его глаз и влажные щеки.

Я действую осторожно, чтобы поцеловать его. Я нежно целую его, ощущая соленый привкус на его губах.

– Это не твоя вина, – говорю я.

Снова целую его. И затем я повторяю:

– Это была не твоя вина, Неро.

Я надеюсь, что после всего, что я сказала ему сегодня вечером, с полной честностью, он поймет, что я говорю правду прямо сейчас.

На мгновение он, кажется, застыл, не в силах ответить мне.

Затем он целует меня в ответ, глубоко и страстно.

Все мои чувства обострены до предела. Я чувствую, как его ресницы щекочут мою щеку, его язык переплетается с моим, его пальцы зарываются в мои волосы.

Мне холодно, потому что дневная жара наконец-то спала. Я стягиваю его рубашку через голову, чтобы провести руками по его теплой плоти. Я целую его шею, провожу языком по горлу, вниз по груди.

Я чувствую вкус соли на его коже. Кажется, что он взрывается на моем языке с видимыми искрами. Гладкость его кожи невероятна – почти как у девушки, только в Неро нет ничего женственного. Его энергия дикая, злая, мстительная, животная… но точно не женственная.

Он оживает в ответ. Стягивает верх моего джемпера и прижимается своей обнаженной грудью к моей, крепко прижимая меня к себе. Затем он проводит руками по моим грудям, ощущая их форму, но на самом деле не в состоянии их увидеть, как будто он ослеп.

– Черт возьми, Камилла, – стонет он. – Твое тело нереальное.

Я смеюсь. Я ничего не могу с этим поделать.

– Ты думал, что я мальчик под комбинезоном?

– Нет, – рычит он, – я видел тебя однажды в гараже. Я знал, что ты прячешь самую великолепную гребаную грудь, какую только можно вообразить.

Он берет их в рот, щелкая языком по соскам, пока они не затвердевают, превращаясь в ноющие точки плоти. Он посасывает их по очереди, переходя от одного к другому, пока ощущение нарастает и нарастает волнами.

Теперь я понимаю, почему Экстази так называют. Усиление физического удовольствия является острым и экстремальным. Даже самые незначительные вещи становятся безумно приятными – его рука скользит по внешней стороне моей руки, его пальцы переплетаются с моими. Вещи, которые уже были бы сексуальными, становятся почти оргазмическими. Я хочу, чтобы он вечно сосал мою грудь. Это так мучительно хорошо, что все, что я могу сделать, это стонать и извиваться рядом с ним, хватая его за затылок и сильнее прижимая его лицо к своей груди.

Неро полностью стягивает комбинезон, так что я совершенно голая. Затем он хватает меня за бедра и зарывается лицом в мою киску.

Я не девственница. Я уже встречалась с парой парней раньше. Но что я узнаю, так это то, что этот парень обладает навыками совершенно другого уровня. Мне казалось, что девушки бросались на него из эстетических соображений. Чего я не знала, так это того, что он мастер секса. Неудивительно, что женщины превращаются в отчаявшихся Офелий, когда он уходит – после пяти минут такого, я думаю, что стала полностью зависима. Я не знаю, как я буду жить без этого.

Он использует пальцы, губы и язык так, как я и представить себе не могла. Он нежный, но настойчивый. Выискивает все мои самые чувствительные места, затем дразнит и мучает их, пока я почти не рыдаю от удовольствия. Он лижет мой клитор, складки моей киски и даже мою попку.

Когда он спускается вниз, я пытаюсь вырваться, но он держит меня своими большими, сильными руками, заставляя меня позволить ему совать свой язык везде, куда он хочет. И та часть моего тела, которую я никогда даже не представляла себе сексуальной, внезапно, кажется, состоит из тысячи рецепторов удовольствия, которые только и ждут подходящего прикосновения. Это извращенно, непослушно и возмутительно интимно.

Он перемещает свой язык обратно к моему клитору, используя свои пальцы, чтобы слегка надавить на мою задницу. Он не проникает в меня пальцем, а просто проводит большим пальцем по тугому маленькому бутону, который стал таким же скользким и влажным, как и все остальное во мне. Это усиливает все остальные ощущения, создавая удовольствие совершенно по-новому.

Он скользит двумя пальцами в мою киску, усиливая давление своего языка на мой клитор. Я двигаю бедрами навстречу его пальцам и языку, настолько возбужденная, что у меня едва хватает дыхания, чтобы застонать.

Я смотрю в темное небо и вижу гораздо больше, чем звезды – я вижу полоски света, похожие на метеоритный дождь. Это как дождь из молнии. Я не знаю, реально это или выдумано, и я не могу спросить Неро, потому что он более чем занят. Все, что я знаю, это то, что свет, кажется, проносится по небу, когда оргазм, наконец, взрывается внутри меня. Это дуга ярко-белого сияния, такая ослепительная и яркая, что я готова заплакать.

Мои ноги трясутся, все мое тело дрожит так сильно, что у меня стучат зубы.

– Боже мой, – шепчу я. – Что, черт возьми, ты со мной сделал…

Неро снова натягивает на меня одежду, пытаясь найти в темноте мои сандалии. Он полностью одевает меня, прежде чем я успеваю спросить:

– Разве ты не хочешь продолжить?

– Конечно, хочу, – рычит он. – Я чувствую, что мой член вот-вот разорвет штаны. Но я больше ничего не буду делать, пока ты не протрезвеешь.

– Я полностью в сознании! – говорю я ему.

– Это не то же самое, что быть трезвым.

Я снова пытаюсь поцеловать его, но он останавливает меня.

– Камилла, – говорит он. – Я хочу тебя. Но не… не так, как я обычно делаю. Не для того, чтобы просто трахнуться и свалить.

Раньше я бы подумала, что это оправдание. Но я чувствовала, как он целовал меня, как он касался моего тела. Я знаю, что Неро хочет меня так же сильно, как я хочу его.

Он проявляет самоконтроль. Что-то, чего я не смогла бы сделать, даже для того, чтобы спасти свою жизнь прямо сейчас.

– Я собираюсь отвезти тебя домой. Завтра... Если захочешь позвонить мне...

– Хочу, – говорю я.

– Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя утром.

Я слишком слаба, чтобы спорить.

Он наполовину идет, наполовину несет меня к своей машине.

И я позволила ему отвезти меня домой, мое тело и мозг все еще горели от удовольствия.

18. Неро

Высадить Камиллу у ее дома – это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать.

Я почти никогда не отказывался от секса. И определенно не от того, кто мне действительно нравился. Но раньше мне никто особо не нравился.

Это пугает меня.

Я знаю, как секс может искажать эмоции. Как это вызывает боль и конфликты.

Впервые я действительно чувствую связь с женщиной. Я в ужасе от того, что все испорчу, если буду вести себя так, как всегда. В ужасе от того, что я разрушу эту хрупкую вещь между нами, как я разрушаю все остальное.

Боже, Камилла выглядит сногсшибательно. Она одета в этот милый маленький наряд, который, я знаю, она, должно быть, надела для меня. Тот факт, что она сделала что-то настолько выходящее за рамки нормы, когда она обычно такая практичная и упрямая... меня это пронзает.

И вдобавок ко всему, ей это очень идет. Синий цвет прекрасно смотрится на ее коже. У нее дикая грива кудрей, щеки раскраснелись, губы распухли, а глаза кажутся больше и темнее, чем когда-либо, с расширенными, как у кошки, зрачками.

Она прислоняется спиной к дверце моей машины, выставляя напоказ свою гладкую смуглую шею и верхушки этих сочных грудей. Черт возьми, жаль, что я не мог увидеть их при свете.

Но думать об этом сейчас бесполезно. Мой член все еще бушует в джинсах, болезненно прижимаясь штаниной к бедру, непрерывно пульсируя.

Боже, вкус ее киски... все еще чувствую ее запах на своих пальцах и лице. Это опьяняет. Я хочу большего.

Нет, блядь, нет.

Я отвезу ее домой, и я не собираюсь использовать ее в своих интересах, пока она не в состоянии.

Камилла кладет свою руку поверх моей, где я держу рычаг переключения передач.

Она смотрит на меня своими темными глазами.

– Я имела в виду все, что сказала, – говорит она мне.

В груди становится тесно.

– Я тоже.

Не могу поверить, что рассказал ей о своей матери. Я никогда никому этого не говорил. Никто этого не знает. Ни мои братья, ни сестра. Даже мой отец.

После смерти моей матери я почти час лежал и смотрел на нее. Затем, наконец, я коснулся ее руки. Она больше не была потной. Она была прохладной и сухой.

Это, казалось, разрушило чары. Я скатился с кровати и выбежал из комнаты. Побежал на чердак и прятался там, пока Данте, наконец, не нашел меня. Он сказал, что папе пришлось отвезти нашу маму в больницу. Но я мог видеть по выражению его лица, что Данте уже знал, что она мертва. Они просто не знали, что я это видел. Что я наблюдал, как это происходило. И ничего не сделал, чтобы помочь.

Я никогда никому не рассказывал, потому что мне было очень стыдно. Я знаю, что был ребенком. Но я все равно был гребаным трусом.

Я ненавидел себя за это. Потом ненависть ко мне превратилась в ненависть ко всему и ко всем.

Но я не ненавижу Камиллу.

Я уважал ее, когда она была жесткой и никому не уступала.

И теперь я чувствую себя сбитым с толку и почти униженным, что после всего этого времени, она наконец открылась кому-то... и этим кем-то стал я.

Я этого не заслуживаю. Я не добрый. Я не понимающий.

Но... я хочу заслужить это. Хочу быть для нее убежищем. Даже если я точно не знаю, как это сделать.

– Мне нужно сказать тебе еще кое-что, – говорит Камилла.

– Что?

– Есть коп, который пристает ко мне. Он заставляет меня продавать наркотики для Леви.

– Что?

– Да. Он застукал моего брата за этим занятием, и, чтобы уберечь Вика от неприятностей, я сказала, что буду работать на него в качестве информатора.

– Его фамилия Шульц? – спрашиваю я.

– Да, – говорит она. – Логан Шульц.

Я чувствую, как внутри меня снова поднимается гнев. Я должен держать свое тело напряженным, чтобы мои руки не дрожали.

Камилла все равно это чувствует, ее рука лежит поверх моей. Она смотрит на меня с испуганным выражением лица.

– Прости, – говорит она.

Я злюсь, но не по той причине, по которой она думает.

Я в ярости от того, что еще один человек наваливается на Камиллу, прогибая ее и делая это до такой степени, что любой другой сломался бы.

Мне плевать, что какой-то амбициозный коп хочет в меня выстрелить. Но он не имеет права связываться с этой девушкой. Мысль о том, что он ждет у ее магазина, как он ждал меня у «Медного якоря», с этой глупой ухмылкой на лице...

Мне хочется выследить его и вонзить нож ему в сердце.

– Ты ему что-нибудь сказала? – спрашиваю я Камиллу.

– Пару вещей о Леви, – говорит она.

Это нехорошо. Если Леви узнает, что делает Камилла, он будет достаточно жестоким и безрассудным, чтобы попытаться причинить ей боль.

Я, блядь, убью и его тоже, если он хотя бы подумает об этом.

– Я ничего ему не рассказывала о тебе! – спешит заверить она меня.

– Меня это не волнует, – говорю я ей. – Я не боюсь Шульца. Я закопаю его в землю, если он будет угрожать тебе.

Камилла бледнеет.

– Я не хочу, чтобы ты кого-то убивал ради меня, – говорит она. – Я серьезно, Неро. Не хочу, чтобы кто-то пострадал из-за меня.

Я смотрю ей в глаза.

– Тогда как мы можем быть вместе? – спрашиваю её. – Я могу изменить некоторые вещи в себе. Но не это.

Дрожь пробегает по ее телу. Не знаю, является ли это из-за идеи того, что мы будем вместе, как пара. Или ее беспокоит то, что она знает обо мне. Что я применю насилие, когда придется, без колебаний.

Мы добрались до «Аксель Авто». Я подъезжаю к обочине и глушу двигатель.

– Хочешь, я провожу тебя до двери?

Она качает головой.

– Я могу сама дойти. Думаю, теперь я вернулась к нормальной жизни.

– Я позвоню тебе завтра.

Она наклоняется вперед и нежно целует меня в губы.

– Мы поговорим обо всем завтра, – говорит она.

Я смотрю, как Камилла заходит в свою мастерскую, но сам домой не иду.

Если Шульц оказывает давление на Камиллу, то он представляет собой большую проблему, чем я думал. Мне нужно снова взглянуть на него, но на этот раз под другим углом. Я хочу знать о Мэтью Шульце.

Остаток ночи я провожу, разъезжая по окрестностям, навещая старых друзей. Люди сорока лет и старше, которые жили в районе Южного берега в 2005 году, когда Шульц-старший был офицером.

Я хочу знать, кто стрелял в него той ночью.

Никто не подъезжает к полицейскому, находящемуся не на службе, и случайно не пускает ему пулю в голову. Это не был неудачный угон автомобиля.

Не говоря уже о том, что очень немногие семейные мужчины с женой и ребенком дома разъезжают по городу в 1:30 ночи. Только не у парка Розенблюм. Я ожидаю обнаружить любовницу, пристрастие к азартным играм, коррупционную схему. У Шульца-старшего был враг – мне нужно знать, кто это был.

Я разговариваю с Джереми Портером, старожилом, владельцем винного магазина на углу 76-й и Чаппел, прямо у парка. Он говорит, что помнит ночь, когда произошла стрельба, потому что он управлял своим магазином, и услышал выстрелы, а после – вой сирен. Но он говорит, что ничего не видел.

– В новостной статье говорилось, что есть записи с камер наблюдения, – говорю я ему. – Они из вашего магазина?

Он качает головой.

– Нет. Отсюда ничего не было видно. В любом случае, тогда у меня не было камер.

– Как вы думаете, откуда взялись те кадры?

Он пожимает плечами.

– Возможно, из похоронного бюро на Джеффри. Но его уже нет.

Я проверяю китайскую кухню, расположенную рядом с тем местом, где раньше находилось похоронное бюро. Владелец ничего об этом не знает и не хочет со мной разговаривать.

– Мне не нужны неприятности, – говорит он мне. – Я закрываюсь на ночь. Не возвращайся сюда.

В конце концов, именно Август Брюс дает мне зацепку. Он владеет пабом на Южном берегу, не рядом с парком, но все же по соседству.

Ему около шестидесяти лет, у него бульдожья челюсть и огромные руки. Он предлагает мне выпить за счет заведения, хотя я знаю, что он самый жадный ублюдок на свете. Ему нравится мой отец, поэтому он старается быть гостеприимным.

Я беру пиво, не обращая внимания на пыльную бутылку и грязную тряпку, которой Брюс протирает барную стойку.

– Да, я знал Шульца, – говорит он.

Он закуривает самокрутку, игнорируя тот факт, что ему нельзя курить в собственном пабе. Пахнет так, как будто он здесь часто этим занимается.

– Откуда ты его знаешь? – спрашиваю я.

– Его сестра вышла замуж за моего племянника. К тому же он вырос на южной стороне. Звезда бейсбола. Занял первое место среди всех штатов в качестве питчера. Был приглашен в Саут-Бенд, но так и не был призван. Так что все знали его в округе.

– Потом он стал копом.

– Верно, – усмехается Брюс. – Люди здесь знают только два вида карьеры. Преступление или поимка преступников. Ты выбираешь команду, как и в песочнице.

– Но он был грязным копом.

Брюс хмурится, затягиваясь сигаретой, затем снимает кусочек табака с языка.

– Кто тебе это сказал? – спрашивает он.

– Кто-то заткнул его. Это не происходит случайно. Плюс закон средних чисел…

Он качает головой.

– Шульц был настолько чист, насколько это возможно. Настоящий тип героя.

– Уверен?

– Настолько, насколько ты можешь знать кого-либо.

– Тогда кто же в него стрелял? Кого-то, кого он запер за решеткой? Кто-то, кого он расследовал?

– Может быть, – он пожимает плечами. – Или...

Я жду, позволяя ему насладиться неизвестностью.

– Знаешь, кто ненавидит копов-героев? – говорит Брюс, косясь на меня. – Грязный коп.

– Это основано на фактах или просто предположение?

Мужчина снова пожимает своими тяжелыми плечами.

– Пара копов добралась туда довольно быстро. Забавно, что они остановили движение в 1:30 ночи на Южном берегу. Никогда такого не видел за все время, что здесь живу.

Я обдумываю это.

Затем я встаю и хлопаю Брюса по плечу.

– Спасибо, – говорю я. – Вы подняли несколько интересных вопросов.

– Да, но будь осторожен, с тем, кому ты задаешь эти вопросы, – говорит он. – Никому не нравится копаться в старом мусоре.

Это так.

Но на самом деле мне никогда не было дела до того, что нравится людям.

19. Камилла

Когда я просыпаюсь утром, солнце кажется ужасно ярким, а моя голова раскалывается. Я вваливаюсь на кухню, все еще одетая в комбинезон Патриции, и наливаю себе огромный стакан воды из кухонной раковины. Я проглатываю его залпом, чувствуя себя изюминкой, высохшей на солнце.

Я пью и пью, пока у меня не начинает хлюпать в животе. Затем ставлю чашку на стол, морщась от громкого звона, который она издает на стойке.

Я помню строчку из песни Jay-Z – экстази заставляет тебя чувствовать себя чемпионом…

Что ж, на следующее утро я чувствую себя боксером, который получил сотню ударов в лицо и упал прямо с ринга.

И это до того, как я вспомнила, как словесно извергала каждую мысль в своей голове Неро Галло.

Я краснее Ferrari, просто думая об этом. Я рассказала ему все. Каждый последний секрет, который у меня был. В том числе и то, что я без ума от него.

Но… это не полная катастрофа.

Потому что Неро мне тоже кое-что рассказал. Я не забыла об этом – он рассказал мне, что случилось с его матерью. У меня такое чувство, что это не то, чем он делится со многими людьми.

А потом… о, я точно помню, что произошло после этого.

Просто самый головокружительный, сокрушительный, непосильный оргазм в моей жизни. Оргазм, который, вероятно, должен быть незаконным, потому что невозможно раздать что-то настолько приятное волей-неволей. Это слишком много для человеческого существа.

О, да, я помню каждую секунду этой встречи. Это навсегда запечатлелось в моем мозгу.

И все же, после этого у нас не было секса. Вместо этого Неро отвез меня домой.

Я почти думаю, что он пытался быть джентльменом. Хотя, должно быть, я все еще под кайфом, чтобы поверить в это. Потому что Неро – самый далекий от джентльмена человек, которого я когда-либо встречала. Или, по крайней мере, был... до прошлой ночи.

Это слишком сложная головоломка для моего пульсирующего мозга, чтобы размышлять над ней. Меня беспокоит совсем другое. Пять светлых волосков, засунутых в карман моего комбинезона. Они все еще там – немного в песке, но относительно неповрежденные.

Я кладу их в конверт и ищу в гугле ближайшее место, где можно пройти тест на отцовство. Я нахожу место под названием Fastest Labs, которое звучит как именно то, что я ищу. «Добро пожаловать в быструю и комплексную лабораторию по тестированию!» Идеально.

Я еду туда с конвертом с украденной ДНК, зажатым в моем потном кулачке.

Я не приняла душ, не переоделась и не смыла макияж с лица со вчерашнего вечера, так что выгляжу значительно менее симпатично, чем когда Патриция закончила колдовать надо мной. Но мне на это наплевать. Я отлично вписываюсь в компанию остальных людей, ожидающих обязательного тестирования на наркотики и алкоголь.

Я отдаю конверт женщине-лаборанту. Она надевает перчатки, затем пинцетом вытаскивает волосы из конверта, подносит их к яркому флуоресцентному свету и прищуривается.

– Обычно нам нужно от семи до десяти волосков, – говорит она. – Но у тебя есть несколько приличных фолликулов. Это может сработать.

– У меня есть зубная щетка от другого участника, – говорю я.

Я передаю ей зубную щетку Вика в пластиковом пакете. Я могла бы взять мазок у него изо рта, но на самом деле я не хотела говорить ему, что я делаю, как и Белле. Вик настаивает на том, что ему наплевать на своего биологического отца. И, может быть, он действительно не хочет его знать. Но ему нужны деньги на учебу. Мы слишком бедны, чтобы быть гордыми.

– Я хочу знать семейные отношения, – говорю я технику. – Если они вообще есть.

– Без проблем, – говорит она. – Это займет пару часов. В том случае, если этого ДНК достаточно, чтобы запустить его через систему.

– Все в порядке.Я подожду.

Я сажусь на стул в приемной в углу, чтобы можно было прислониться головой к стене и попытаться вздремнуть. Несколько раз я засыпаю, но снова просыпаюсь, когда администраторша выкрикивает чье-то имя примерно в десять раз громче, чем необходимо для этого крошечного помещения.

По крайней мере, у них есть кулер с водой. Я выпиваю еще около восьми стаканов воды, затем несколько раз посещаю уборную.

– Вы наполовину рыба? – дразнит меня старик после пятого или шестого стакана воды.

– Я бы хотела ею быть, – стону я. – Тогда я не смогла бы услышать там медсестру Рэтчед.

– НАГОРСКИЙ! – во всю глотку орет администраторша, отчего дребезжат окна.

– Вот в чем преимущество глухоты, – безмятежно говорит старик. – Я просто отключаю свой слуховой аппарат.

Проходит еще час, прежде чем администраторша кричит: «РИВЬЕРА!»

Как только она это делает, я вскакиваю, чтобы заплатить 149 долларов за получение результатов.

У меня закончились наличные, так что мне приходится списывать деньги с кредитной карты. Требуется пара попыток, чтобы найти ту, баланс которой еще не исчерпан.

– Вам действительно следует рассчитаться по кредиту, – говорит мне администраторша, когда моя карта MasterCard наконец разрешает списание. – Наличие задолженности по кредитной карте плохо влияет на вашу кредитную историю.

– Это забавная игра между мной и банком, – говорю я ей. – Мне нравится держать их в напряжении.

Она прищуривается, глядя на меня, пытаясь понять, шучу я или нет.

– Финансовая отчетность – это не повод для шуток, юная леди.

– Вы правы, – говорю я, выхватывая конверт с результатами из ее рук. – Я расплачусь по этим картам, как только выиграю в лотерею.

Я выхожу на улицу, чтобы вскрыть конверт.

Моя рука немного дрожит, и я испытываю чувство страха.

Я приложила все усилия, чтобы доказать свою теорию, но правда в том, что лучше бы я ошибалась. Последние пятнадцать лет Вик принадлежал мне и моему отцу и никому другому. Он был центром нашего мира. Мы безумно любили его. Мой папа сделал ему костюм Трансформера на Хэллоуин, который действительно мог превращаться из робота в пожарную машину. Каждый день я готовила ему обед в школу и рисовала на сумке маленькие картинки, чтобы он смеялся. Мы планировали вечеринки по случаю его дня рождения, рождественские подарки. Мы все вместе ходили на игры «Кабс» – сидели на самых дерьмовых местах, но это не имело значения, потому что мы были идеальной маленькой семьей. Мы были довольны своими сиденьями на последнем ряду и хот-догами.

Я не знаю, почему я когда-то думала, что это хорошая идея – все испортить.

За исключением того, что мы с папой тонем. Я не могу позволить себе тащить Вика вниз вместе с нами. Если мы не можем дать ему будущее, которого он заслуживает, тогда это должен сделать кто-то другой.

Поэтому я вскрываю конверт и вытаскиваю результаты.

Мне требуется минута, чтобы понять, на что я смотрю.

Участник исследования 1: Виктор Ривьера.

Участник исследования 2: Неизвестная женщина.

21,6% общих, 29 сегментов.

Возможные отношения: дядя/племянница, тетя/племянник, дедушка/внучка, бабушка/внук, сводные брат и сестра.

Верно. Тест не может определить возраст участников исследования, поэтому он просто предполагает, как у них могут быть родственные связи. Но я знаю Виктора и Беллу. Белла не его тетя и не его бабушка. Что означает... она определенно его сводная сестра.

Я испускаю долгий вздох. Не знаю, должна ли я испытывать облегчение или быть глубоко несчастной.

Я думаю, что склоняюсь к последнему.

Ты можешь разорвать его прямо сейчас. Выбросить в мусорное ведро. И никогда никому не говорить об этом.

Я могла бы это сделать. Но я бы сделала это для себя. Не для Вика.

Я даю себе пять минут, чтобы ощутить чувство потери. Затем засовываю бумагу обратно в конверт и расправляю плечи.

Я иду домой, чтобы принять душ. Затем собираюсь разыскать Рэймонда Пейджа. На этот раз я заставлю его выслушать меня, даже если мне придется засунуть этот конверт прямо ему в глотку.

Я возвращаюсь в «Альянс Банк» как раз к обеденному перерыву Рэймонда.

На этот раз я немного умнее. Я привела себя в порядок, надев единственное красивое платье, которое у меня есть – оно черное, и я надевала его на похороны моей бабушки, но оно помогает мне немного лучше вписаться в этот район. Я жду возле банка, затем следую за Рэймондом в его любимый ресторан, держась на расстоянии добрых полквартала, чтобы он меня не заметил.

Он покидает здание почти в то же время, что и раньше, на этот раз рядом с ним другой сотрудник – пухлый парень в очках, который продолжает пытаться читать для него информацию из папки и одновременно соответствовать длинному шагу Рэймонда, который заставляет его бежать трусцой рядом со своим боссом.

Раймонд не обращает внимания на пешеходов на своем пути. Он шагает прямо вперед, полагаясь самосохранению всех остальных, кто должен отпрыгнуть с его пути.

Он заходит в модное заведение под названием La Mer, специализирующееся на морской кухне. Я наблюдаю через окно, как хостесс из кожи вон лезут, чтобы поприветствовать и усадить его.

Когда я вхожу, они обращаются ко мне гораздо менее дружелюбно:

– Вам чем-то помочь?

– Я здесь с дядей Рэем, – говорю ей, указывая в том направлении, в котором исчез Пейдж.

– О, – говорит девушка. – Я провожу вас к столику.

– Все в порядке, – говорю я, протискиваясь мимо нее. – Хочу сделать ему сюрприз.

Когда я подкрадываюсь к столику Рэймонда, я вижу, как пухлый парень делает быстрый глоток воды, а затем спешит в ванную.

Идеально.

Я проскальзываю в кабинку напротив Пейджа. Сначала он едва поднимает взгляд, думая, что это просто его приятель уже вернулся. Затем он видит, что я сижу напротив него, и выражение его лица меняется от легкого удивления до чистой ярости.

– Лучше бы у тебя была очень веская причина снова беспокоить меня, – шипит он.

– Вы не удосужились спросить, чего я хотела в первый раз, – говорю я ему.

– Мне плевать, чего ты хочешь, – говорит он, его темные глаза сузились. Они – единственная яркая черта на грубоватом лице. Ресницы, которые так красиво выглядят у Вика, совершенно не подходят Рэймонду. Они делают его похожим на жуткую куклу – из тех, что сидят на полке в фильме ужасов, а ночью оживают, чтобы ударить тебя ножом.

Но я не могу позволить ему запугать меня. Я здесь ради Вика, а не ради себя.

– Возможно, вашей жене будет интересно то, что я хочу сказать, – говорю я ему. – Если только она не против того, что вы ей изменяете.

Рэймонду это совсем не нравится.

Его рука метнулась через стол, хватая меня за запястье.

– Ты думаешь, что можешь угрожать мне? – шипит он. – У тебя есть, БЛЯДЬ, хоть малейшее представление о том, кто я такой?

Я отказываюсь морщиться, как бы сильно он ни пытался выкрутить мне руку.

– Я точно знаю, кто вы, – говорю я ему. – Вот почему я здесь.

Свободной рукой я вытаскиваю конверт из кармана и пододвигаю его к нему через стол. Я уже отсканировала результаты теста, на случай, если он попытается порвать его или что-то в этом роде.

– Что это, черт возьми, такое? – спрашивает Раймонд.

Не дожидаясь моего ответа, он вытаскивает бумагу и читает ее беглым взглядом.

Имя Вика я зачеркнула черным маркером, но остальная информация есть.

– Объясни, – коротко говорит Рэймонд.

– У вас есть сын, – говорю я ему. – Я сравнила его ДНК с ДНК Беллы.

Я вижу, как его глаза быстро отрываются от страницы, а затем снова опускаются.

Трудно прочесть выражение его лица. Очевидно, он зол. Но он отпускает мое запястье, читая более внимательно.

Интересно, действительно ли ему нравится эта идея?

Насколько я знаю, Белла – его единственный ребенок. Похоже, ему на нее наплевать. Может быть, он всегда хотел мальчика?

– Кто этот предполагаемый сын? – говорит он.

Я колеблюсь. Я собиралась сказать ему. Но теперь я понимаю, что могу создать опасную ситуацию для Вика. Я совсем не знаю Пейджа. За исключением того, что он связан с целой кучей преступников, да и сам не боится нарушать закон.

– Я не собираюсь говорить тебе это прямо сейчас, – говорю я.

– Почему?

– Потому что сначала я хочу знать твои намерения.

Раймонд издает лающий смех.

– Мои намерения?

– Верно.

Коллега Рэймонда вернулся к столу. Он невысокий, коренастый парень с тщательно подстриженной бородой и в дорогом костюме, который все еще не очень ему идет. Его затемненные очки похожи на те, что носит Тони Старк, но гораздо менее крутые.

Онрезко останавливается, когда видит, что я занимаю его место.

– О, здравствуйте… – неловко говорит он.

Не глядя на него, Рэймонд говорит:

– Иди, вымой руки еще раз, Портер.

– Хорошо, – говорит Портер, разворачиваясь на каблуках и направляясь обратно в ванную комнату, даже не оглянувшись.

– У вас есть хорошо обученные сотрудники, – говорю я.

– Ты даже представить себе не можешь, что я мог бы приказать ему сделать, – говорит Рэймонд ледяным тоном. – Если бы я попросил его вытащить тебя из этого ресторана и выбросить прямо на полосу встречного движения, мне даже не пришлось бы говорить «пожалуйста».

Моя кожа липкая. Мне отчаянно хочется моргнуть, но я не позволяю себе отвести от него взгляд ни на секунду. Такие мужчины, как он, питаются страхом.

– Смотрите, – говорю я. – Совершенно очевидно, что вам не нравится, когда вам причиняют неудобства. Я не буду тратить ваше время впустую. Вы обрюхатили девушку из эскорта, и теперь у вас есть сын. Он не заинтересован в создании какого-то большого публичного скандала. Я тоже. Я не знаю, сколько вы будете должны алиментов на ребенка – наверное, какая-то безумная цифра. Мы не жадные – я просто прошу единовременную оплату, чтобы это исчезло навсегда. Пятьдесят тысяч на образование вашего сына. И вы больше никогда не услышите ни о ком из нас.

Это не большие деньги. Пейдж носит часы, которые, вероятно, стоят столько же. Черт, его костюм, наверно, тоже.

Рэймонд, похоже, думает о том же. Он медленно складывает результаты теста в идеальный прямоугольник, затем засовывает его обратно в конверт. Он передает его мне через стол.

– Какая у меня гарантия, что ты не вернешься за добавкой? – спрашивает он меня.

– Мое слово, – говорю я ему.

Он смотрит на мое строгое, твердое выражение лица.

Затем он лезет в нагрудный карман и достает чековую книжку. Он снимает колпачок со своей ручки – причудливой, с золотым наконечником и гравировкой.

Он выписывает чек, вырывает его из книжки и протягивает мне через стол.

– Вот сколько я готов заплатить, – говорит он мне.

Я поднимаю его. На чеке написано «0.00 доллара».

– Ни. Одного. Чертова. Цента, – кипит Рэймонд. – Если я когда-нибудь снова увижу твое лицо или это мое так называемое отродье, я познакомлю вас двоих с моим коллегой, который далеко не так дружелюбен, как Портер. Мне нравится называть его Стоматологом. Он вырвет плоскогубцами все твои зубы до последнего коренного. И боюсь, он не будет использовать анестезию. Посмотрим, насколько хорошо ты тогда будешь вести переговоры с полным ртом десен. Даю тебе слово.

Дрожащими руками я положила чек на стол.

– Нет, – шипит Рэймонд. – Возьми это с собой. В качестве напоминания. Если я услышу хоть один гребаный шепот в этом городе о внебрачном сыне... Не думаю, что тебя будет сложно найти. И держись, блядь, подальше от моей дочери.

Я встаю из-за стола. Я боюсь, что Рэймонд тоже собирается встать, но он остается сидеть. Он не делает ничего, чтобы остановить меня, когда я, спотыкаясь, выхожу из ресторана.

20. Неро

Я не спал до раннего утра, разыскивая информацию о Мэтью Шульце, так что в итоге лёг на рассвете и проспал намного дольше, чем обычно. Уже далеко за полдень, когда меня наконец разбудил стук в дверь.

– Что? – стону я, не потрудившись оторвать голову от подушки.

– Тебя кое-кто ждет у двери, – говорит Грета.

– Кто?

– Иди и посмотри сам, – нетерпеливо говорит она.

Я скатываюсь с кровати – буквально скатываюсь с нее на пол. На мне только трусы-боксеры, и я чувствую, как мои волосы торчат во все стороны, но мне все равно. Если бы это был кто-то важный, Грета предупредила бы меня. Наверное, это просто Аида – хотя, видит бог, она не стала бы ждать на пороге. Она бы вошла прямо в мою комнату, если бы захотела.

Может быть, это Кэл.

Грета уже ушла, не дожидаясь меня. Она ненавидит, когда мы долго спим. Это пуританка в ней. Ей нравится греметь кастрюлями и сковородками на кухне, когда она думает, что мы бездельничаем. К счастью, сегодня утром я был достаточно измотан, чтобы выспаться.

Я, спотыкаясь, спускаюсь по шаткой лестнице, такой узкой, что Данте приходится поворачиваться боком каждый раз, когда он поднимается. Наверное, поэтому у него своя комната на первом этаже. Я терпеть не могу, когда люди шныряют у меня над головой. Мне нравится быть как можно выше, где-нибудь с прекрасным видом. Как комната Камиллы.

Что ж… помяни черта.

Камилла Ривьера стоит на пороге моего дома.

Она выглядит мрачной и бледной, одетая в черное платье, которое на самом деле не подходит для последних дней августа. Она краснеет, когда видит меня, и опускает глаза на свои туфли. Я помню, что я практически голый. Прислоняюсь к дверному косяку, стоя рядом с ней, потому что она такая милая, когда нервничает.

– Ты рано проснулась, – говорю я.

– Сейчас два часа дня, – говорит Камилла, вынужденная посмотреть на меня, из-за необходимости исправить меня. Когда ее взгляд пробегает по моей обнаженной груди, она краснеет сильнее, чем когда-либо.

– Тем не менее, – рычу я, мой голос хриплый со сна. – Я думал, ты устанешь после той ночи, что провела.

Она бросает на меня еще один взгляд, затем закрывает лицо руками, чтобы скрыть румянец.

– Не мог бы ты надеть рубашку, пожалуйста? – говорит девушка.

– Зачем?

– Чтобы я могла поговорить с тобой без…

– Без чего? – говорю я, наклоняясь еще ближе.

– Я не буду смотреть, пока ты не оденешься, – говорит она, прикрывая глаза рукой.

Ее губы выглядят очень соблазнительно. Я мог бы наклониться и поцеловать ее прямо сейчас, без предупреждения.

Но я не хочу слишком сильно дразнить Камиллу. Я знаю, что она пришла сюда не просто так.

– Хорошо, заходи, – говорю я ей.

– Куда? – пищит она. – К тебе домой?

– Да, – говорю я. – Почему бы и нет?

– Кто дома? – нервно спрашивает она.

– Только Грета. Ты уже встречалась с ней.

Камилла нерешительно следует за мной внутрь. Я вижу, как она оглядывает старинную мебель из темного дерева, лампы ручной работы, окна со свинцовыми вставками и цветными стеклами.

Это все еще величественный особняк, хотя и очень старый. Большинство элементов остались такими же, как и при строительстве – сложный, асимметричный вид. Крутые остроконечные крыши с пышной отделкой. Странные текстуры на внутренних стенах.

Кое-что мы сами добавили, например, огромный подземный гараж, тренажерный зал и сауну.

Галло принадлежат этому дому, в том смысле, который вы теперь редко увидите в Америке. Мы были воспитаны в нем. Сформированы. Старый город – наш дом и всегда им будет. В то время как другие мафиозные семьи переехали в модный Золотой Берег или дальше на север, мы остались прямо здесь, в сердце нашего собственного народа.

Камилла это видит. Она видит фотографии предыдущих поколений. Мебель старше меня.

– Как давно ты здесь живешь? – спрашивает она меня, широко раскрыв глаза.

– Ну, мой прадед построил его в 1901 году, так что… чертовски долго, – говорю я.

Камилла в изумлении качает головой. Она забыла о том, что просила меня одеться. Она, кажется, шокирована этим домом, который, должно быть, в десять раз больше ее маленькой квартиры. Может быть, даже больше, если считать еще и подвальные этажи.

– Я и забыла, какой ты богатый, – отрешенно говорит она.

– Думал, девушкам это нравится, – говорю я, пытаясь разрядить обстановку.

Камилла бросает на меня страдальческий взгляд, и я немедленно сожалею о своем глупом комментарии. Почему я никогда не могу придумать, что ей сказать? Раньше я всегда знал, как добиться от женщин того, чего хотел. Ими было легко манипулировать.

Но я не хочу манипулировать Камиллой.

       Хочу, чтобы мы были в том пространстве, в которое мы иногда попадаем случайно, где мы понимаем друг друга. Где между нами все ясно.

Кажется, я никогда не смогу попасть туда намеренно. Чем больше я стараюсь, тем больше все порчу.

– Ты очень мило выглядишь, – отчаянно говорю ей. – Но знаешь, мне нравится и другой твой стиль…

– Комбинезона? – говорит Камилла, и на ее лице появляется тень улыбки.

– Да. Они мне нравятся. Вообще-то... Ты хочешь кое-что увидеть?

– Я думаю…

Она выглядит напуганной тем, что я, возможно, собираюсь показать ей свою коллекцию оружия или комнату, полную трупов.

– Пойдем, – говорю я, хватая ее за руку.

Ее пальцы переплетаются с моими. Руки у нее маленькие, но сильные. Мне нравятся эти следы смазки на ее костяшках пальцев. У меня на руках то же самое. Если бы я поднес ее руку к своему лицу и вдохнул, я точно знаю, как пахла бы ее кожа. Как дизельное топливо, мыло и ваниль.

Я веду ее через кухню, мимо Греты, которая, кажется, удивлена, увидев Камиллу в доме.

– Здравствуй еще раз, – говорит Грета.

– Это Камилла, – говорю я ей.

– Я знаю, – отвечает Грета, указывая на меня ложкой. – Мы встретились у двери.

– Грета вырастила меня, – говорю я Камилле.

– Не смей пытаться повесить это на меня.Ты никогда не слушал ни одной вещи, которую я говорила.

– Я все еще твой любимчик, – говорю я, ухмыляясь.

Когда я веду Камиллу в гараж, она спрашивает меня:

– Это правда?

– Что?

– Ты любимчик Греты?

– Нет, – фыркаю я. – Даже близко нет. Это точно Себастьян.

– Кто любимчик твоего отца? – говорит Камилла.

– Аида. Или Данте.

Мы подошли к подножию лестницы.Она смотрит на меня, ее темные глаза изучают мое лицо.

– Это беспокоит тебя? – спрашивает девушка.

– Нет, – говорю я. – С чего бы это?

Я не позволяю себе по-настоящему задуматься над вопросом, прежде чем ответить.

Вместо этого я тяну ее вперед, включая верхний свет.

Камилла ахает. Это обширное помещение с низким потолком, поддерживаемое колоннами. Цементный пол свежевыкрашен, и каждого автомобиля есть свое место. Здесь восемь машин и два байка. Две машины принадлежат папе, а одна Данте. Все остальное – мое.

Камилла бегает вокруг, прикасаясь к каждому из них по очереди – Скауту, Ветте, Ягуару, Шелби. Но дольше всего она задерживается у моего абсолютного фаворита: Тальбот Лаго Гранд Спорт. Она все еще в процессе, на ней пока что нельзя ездить. Зато она будет чертовски красивой. Мое величайшее произведение.

– Где ты ее нашел? – шепчет она.

– Я купил ее на аукционе в Германии. У нее всегда был только один водитель. Этот старик, который купил его в 54‘м. Она пролежала у него в сарае много лет. Мне пришлось доставить ее сюда грузовым транспортом.

– Ты сам все это сделал?

– Все до последнего кусочка

– Боже... – стонет Камилла. – Посмотри на этот кузов...

Гранд Спорт – это гладкие, плавные линии – длинные, как у американского классического автомобиля, но с шикарной европейской атмосферой. Немного похоже на «Роллс-ройс» и «Порше», смешанные вместе.

– Я знаю, – говорю я. – Это единственный в своем роде автомобиль – они продали базовый корпус, а затем изготовили кузов по индивидуальному заказу.

– В какой цвет ты его покрасишь?

– Изначально она была черной.

– Неплохо, – говорит она. – Но представь ее в темно-красном цвете…

– Ее никогда не делали в таком цвете, – смеюсь я.

– Я знаю. Но они должны были это сделать.

Я никогда никого сюда не привожу. Даже Данте почти никогда не заходит. Камилла – единственный человек, которого я знаю, который любит старые машины так же, как и я, – как будто они живые существа. Я могу сказать, что она умирает от желания заглянуть под капот, дотронуться до каждой детали двигателя. Обычно это заставляло меня нервничать, но я не могу не наслаждаться этим, наблюдая, как она бегает вокруг так нетерпеливо, как ребенок.

– Ооо! – Камилла стонет, глядя на все мои инструменты. – У тебя здесь есть все. Ты сделал это, Неро. Ты наконец-то заставил меня ревновать.

Ее глаза яркие, как смоль, а щеки полны румянца. Ее губы и щеки выглядят очень красными в сочетании с черным платьем.

– Я думал, что однажды уже заставил тебя ревновать, – говорю я тихим голосом. – Когда ты увидела меня с Беллой.

– Я знаю, что она тебе не нравится, – говорит Камилла, затихая.

– Но ты все равно ревновала.

Я делаю шаг к ней, и она отступает на один назад, так что прижимается спиной к капоту Гранд Спорт. Ее взгляд снова скользит вниз к моей обнаженной груди, вспоминая, что я так и не надел никакую одежду.

Я провожу рукой по волосам, убирая их с лица. Я наблюдаю, как ее глаза следят за моей рукой, затем бегут вниз по моей руке, вниз по моему голому торсу, вплоть до моих боксеров. Я знаю, что она может видеть выпуклость моего члена через тонкий материал. Особенно сейчас, когда я начинаю возбуждаться.

Она нервно облизывает губы.

Я достаточно близко, чтобы почти чувствовать тепло ее дыхания. В воздухе стоит тяжелый запах бензина. От него у меня учащается сердцебиение, хотя и не так сильно, как от запаха самой Камиллы.

Одним движением я обхватываю ее руками за талию и поднимаю, так что она оказывается на капоте машины. Я стою между ее бедер, ее лицо точно на одном уровне с моим. Мы смотрим друг другу в глаза, нос к носу.

– Я не хочу, чтобы ты ревновала, – говорю я ей. – Больше никого нет, Камилла. Никого, кто когда-либо заставлял меня чувствовать себя так.

Она смотрит мне в глаза, губы дрожат.

Я не знаю, верит ли она мне.

Я много кем являюсь, но точно не лжецом...

– Мы кое-что начали прошлой ночью, – говорю я. – Ты готова закончить это.

В ответ Камилла обхватывает мое лицо ладонями и целует меня.

Как будто она впрыснула мне в двигатель закись азота. Мое возбуждение мгновенно возрастает на тысячу процентов. Я толкаю ее на капот, атакуя губами и руками. Я облизываю ее, целую, посасываю по всему ее рту и горлу. Я задираю юбку ее платья и засовываю руку в ее трусики, нащупывая эту горячую, промокшую насквозь киску. Я погружаю свои пальцы в нее, заставляя ее стонать мне в рот.

Я ненавижу, что на ней одежда. Мне до смерти надоело получать кусочки Камиллы, а не всю ее сразу. Ощущение ее груди в темноте, вкус ее киски... Этого даже близко недостаточно.

Я хватаю ее трусики и разрываю их, ткань рвется, как сахарная вата, под моими разгоряченными пальцами.

Мой член уже выбрался из боксерских трусов. Он сильно бушует, требуя, чтобы его поместили внутрь нее. Все, что мне нужно сделать, это ухватиться за его основание и направить в нужном направлении.

Я знаю, что мне нужно надеть презерватив. Я всегда пользовался им раньше. Я не хочу детей или каких-либо других неприятных сюрпризов.

Но я хочу быть с Камиллой полностью и интимно. Я не хочу трахать ее с барьером между нами.

Я хочу, чтобы мой первый раз был с ней. Поэтому я вонзаюсь в нее, в это тепло и влажность, которые охватывают каждый миллиметр моего обнаженного члена. Ощущение в десять раз сильнее, чем я ожидал. Мои колени почти подкашиваются подо мной, только от этого единственного толчка.

Я погружаюсь на восемь дюймов вглубь этой женщины, которая вторглась в каждую клеточку моего тела, которая сводит меня с ума, черт возьми. Я чуть не взорвался прямо здесь и сейчас. Требуется вся последняя капля контроля, чтобы сдержаться.

Как только я восстанавливаю контроль, я начинаю трахать ее жестко и быстро, отчаянно и дико. Кажется, я не могу замедлиться. Это как уличные гонки – у меня в жилах течет чистый адреналин. Все, чего я хочу – это еще, еще, еще.

Я никогда не испытывал ничего подобного. Я привык поддаваться диким эмоциям. Похоть, насилие, ярость... Это превосходит их все, и это даже не близко. Ощущение обжигающе горячей киски Камиллы, сжимающейся вокруг моего члена, ее ногти царапают мою спину, ее зубы впиваются в мои губы, ее язык глубоко проникает в мой рот...

Мы пытаемся разорвать друг друга на части. Но не из ненависти. Из желания снова найти этот грубый, уязвимый центр. Вокруг Камиллы больше стен, чем в средневековом замке. И я в равной степени полон решимости не впускать людей – с помощью барьера гнева, беспечности, жестокости.

И все же мы перелезали через стены друг друга. Потому что мы узнали друг в друге то, что знаем о себе. Что нам обоим больно. Оба одиноки. Оба хотели кого-то, кто мог бы нас понять.

Я хочу эту девушку так, как никогда ничего не хотел в своей жизни.

Я хочу, чтобы она любила меня.

Она единственная, кто знает меня, поэтому она единственная, кто сможет это сделать.

И я хочу любить ее.

У меня это чертовски плохо получается – у меня никогда не было никакой практики.

Но я хочу принять всю эту страсть, ревность и одержимость внутри себя, и я хочу отдать все это ей. Я хочу отдать ей все лучшее, что есть во мне, каким бы это ни было.

Я только надеюсь, что этого достаточно.

Камилла прижимается ко мне всем телом. Она крепко обнимает меня и шепчет мне на ухо:

– Неро... О боже, Неро...

Ее бедра смыкаются вокруг меня. Я чувствую, как ее киска крепко сжимает меня, стискивая снова и снова, пока она не начинает кончать. Я целую ее распухшие губы, ощущая разницу в ее дыхании, когда ее тело выбрасывает все химические вещества удовольствия, необходимые для кульминации: серотонин, окситоцин, дофамин.

Целовать её – вкуснее любой еды, которую я когда-либо пробовал. Это одновременно и удовлетворяет меня, и вызывает во мне голод.

Я чувствую прилив влаги вокруг своего члена от ее оргазма. Ее киска немного расслабляется, так что я могу трахнуть ее еще глубже, чем раньше. Я не хочу останавливаться. Хочу, чтобы это продолжалось вечно.

Но это невозможно. Я не могу поверить, что вообще продержался так долго.

Камилла смотрит на меня своими огромными темными глазами. Глядя мне прямо в глаза, как в первый раз, когда мы поцеловались.

Это ее выражение лица так же, как и ее тело, заставляет меня кончить. То, как она смотрит на меня, и то, что она заставляет меня чувствовать. Я взрываюсь. Абсолютно гребаный взрыв. Оргазм пронзает меня. Это заставляет меня кричать со звуком, похожим на всхлип.

Я падаю на нее сверху, прижимая ее к капоту машины, обеими руками держась за ее руки, наши пальцы переплетены по обе стороны от ее головы. Я зарываюсь лицом в ее шею, мое тело все еще сотрясается и подергивается от последнего оргазма.

Ее ноги сомкнулись вокруг моей талии. Я не выходил из нее.

Я чувствую, как ее сердце бьется с одной стороны ее груди, а мое – с другой. Они всего в паре дюймов друг от друга, разделенные плотью и ничем другим.

Когда я, наконец, встаю, мой член все еще настолько тверд, что выходит из нее с хлопающим звуком. Горячая сперма стекает по внутренней стороне ее бедра.

– Все хорошо? Я должен был спросить, – говорю я.

– Все в порядке, – краснеет Камилла. – Мы можем быть более осторожными в следующий раз.

– Я никогда не делал этого раньше, – говорю я ей. – Без защиты.

– Я тоже, – говорит она.

Я помогаю ей встать и одергиваю юбку платья. Нижнее белье испорчено.

Камилла выглядит такой же ошеломленной, как и я. Это не неприятное чувство. На самом деле, это мирно. В гараже царит полная тишина, без какого-либо шума из дома наверху или с городских улиц за его пределами.

Между нами нет никакой неловкости. Мы расстались физически, но я все еще чувствую связь с Камиллой.

Она смотрит на меня, заправляя один непослушный темный локон за ухо.

– Я должна спросить тебя кое о чем, Неро, – говорит она.

– Все что угодно, – отвечаю я.

– Ты собираешься ограбить хранилище в «Альянс Банке»?

– Да, – говорю я без колебаний.

– Когда?

– Через две недели.

Она делает глубокий вдох.

– Я хочу в этом участвовать.

– Ты хочешь… что?

– Я хочу помочь тебе ограбить банк. Мне нужны деньги. А еще, поиметь Рэймонд Пейдж.

Мой пульс, наконец-то начавший замедляться, снова начинает учащаться.

Это не очень хорошая идея. Во-первых, у Камиллы нет никакого опыта в криминальной деятельности. Во-вторых, в данный момент за нами обоими следит очень любопытный полицейский. И в-третьих, это не воскресный пикник. Это крупное воровство в самом высоком масштабе, кража у безжалостного и имеющего хорошие связи первоклассного мудака.

– Что? – говорит Камилла, ее глаза изучают мое лицо. – Думаешь, я не смогу это сделать?

Я вздыхаю.

– Я думаю, ты можешь сделать практически все, Камилла. Но никто не может ограбить банк без шанса быть пойманным. Или подстреленным. Или еще хуже.

– Я могла бы стоять на стороже? – говорит она. – Мне не нужна полная доля. Ровно столько, чтобы помочь моему брату и отцу.

– Я мог бы дать тебе денег, – говорю я ей.

– Нет! – кричит она. – Я не ищу подачек. Я просто хочу получить работу.

Боже, я даже смотреть на нее не могу. Эти большие темные глаза могут заставить меня сделать все, что угодно.

Я затягиваю с этим, потому что не хочу говорить «да».

И все же я уже знаю, что не могу ей отказать.

– Ладно, – вздыхаю я. – Но ты должна хоть раз сделать то, что я говорю.

21. Камилла

Следующие недели были самыми странными в моей жизни.

Мы с Неро планируем настоящее ограбление банка. И каждую минуту, когда мы остаемся наедине, мы не можем оторваться друг от друга.

То, что началось в его гараже, переросло в секс в его машине, моей машине, его доме, моем доме, на пляже, в лифте, в туалете в ирландском пабе и везде и в любом другом месте, где мы оказывались.

Я никогда не думала, что могу чувствовать что-то подобное. Такую одержимость кем-то.

Когда я не с Неро, я думаю о нем. И когда я с ним, я не могу оторвать от него глаз.

Все, что он делает, заводит меня. То, как сгибается его предплечье, когда он переключает передачи. То, как он проводит рукой по волосам. Лукавый блеск в его глазах, когда он смотрит на меня. То, как он хватает меня и притягивает к себе, как только мы остаемся наедине.

А секс... Боже милостивый, я не могу даже думать об этом без того, чтобы не покраснеть от головы до кончиков пальцев ног.

С каждым разом становится все лучше и лучше.

Он чертов волшебник со своими руками. Это видно по тому, как он прикасается к любому предмету – когда возится с двигателем или просто возится с чем-то из своего кармана, например, с зажигалкой или монетой. Он может заставить четвертак танцевать на костяшках пальцев, а затем исчезнуть, перемещая металл так же плавно, словно вода.

И когда он кладет эти руки на мое тело... я таю, как масло на горячем тосте. Он заставляет меня кончать снова и снова, иногда пять или шесть раз, прежде чем он даже начинает трахать меня.

Это единственное, что удерживает меня в здравом уме. Потому что теперь мне приходится самой выполнять всю работу в автомастерской, одновременно заботясь об отце и присматривая за Виком.

Школа снова началась. Вик закончил свои летние курсы, как и обещал, и теперь приступил к своим обычным школьным занятиям. Он работает три смены в неделю в «Стоп-энд-Шоп» и говорит мне, что у него накоплено 600 долларов на колледж, плюс 240 долларов на микшерный пульт, который он мечтал купить. Я даже не думаю, что он общался с этим говнюком Эндрю, хотя я и не спрашивала его об этом, потому что не хочу нападать на него как гестапо.

Неделю назад моему отцу сделали операцию по удалению опухоли в легком. Теперь он проходит курс химиотерапии три раза в неделю, чтобы убедиться, что ничего не осталось. Он был в ужасной форме – совершенно не в состоянии подниматься и спускаться по лестнице без меня. Он не хочет есть, но я готовлю для него коктейли, и Патриция также приносит свой суп.

Я полностью сломалась во время операции. Плакала, как ребенок, одна в приемной.

Затем я почувствовала, как чья-то рука опустилась мне на плечи.

Это был Неро. Я не сказала ему, что буду в больнице – он, должно быть, узнал это от Патриции. Он сидел со мной часами, просто обнимая меня вот так. Запах его кожи был таким теплым и успокаивающим. Мне должно было быть стыдно плакать перед ним, но мне не было. Потому что я вспомнила ту ночь на пляже, когда он рассказал мне о своей маме, и его лицо тоже было в слезах.

Одно дело, когда тебя утешает кто-то, кто хорошо относится ко всем. Совсем другое дело, когда о вас заботится последний в мире человек, от которого вы бы этого ожидали. Я знала, что для Неро это было так же необычно, как и для меня. Вот почему это значило для меня гораздо больше. Что он делал что-то настолько несвойственное его характеру, только для меня.

Когда я привожу своего отца домой, Неро снова рядом, чтобы помочь ему подняться по лестнице и лечь в постель. Он добр не только ко мне, но и к моему отцу. Мягок с ним. Уважителен. Напоминая о том, как несколько лет назад мой отец нашел бампер для старого Corvette, который Неро больше нигде не мог достать.

– Итак, я в долгу перед вами, – говорит Неро. – Потому что у меня все еще есть тот Corvette. Мы должны прокатиться на нем, когда вам станет лучше.

Мой отец едва может говорить. Он сжимает руку Неро, прежде чем в изнеможении откинуться на спинку кровати.

Прежде чем уйти, парень отводит меня в сторону и говорит:

– Я позвонил в больницу. Сказал им, чтобы они присылали счета мне.

– Я не хочу, чтобы ты это делал! – говорю я ему. – Через неделю у меня будет достаточно денег, чтобы покрыть это самостоятельно.

Неро хмурится. Его лицо выглядит еще красивее, когда он злится, но оно также и пугающее. Как ангел-мститель.

– Насчет этого... – говорит он. – Шульц повсюду следовал за мной, как чертова жвачка на моих ботинках.

– Я знаю, – говорю я. – Я тоже его видела. Он даже последовал за мной до больницы.

– Это значит, что он видел нас вместе.

– Я знаю.

– Много раз.

– Я знаю.

Шульц мне не писал. Что, вероятно, является зловещим знаком. Я знаю, что он не сдался – он ожидает, что я предам Неро и Леви тоже.

– Я подумал, что тебе следует увести его куда-нибудь в день ограбления. В качестве отвлекающего маневра, – говорит он. – Ты все равно получишь свою долю.

– Ни за что, – качаю я головой. – Ты просто пытаешься удержать меня подальше от этого.

– Нет! Нам нужно как-то избавиться от него. Если он увидит, как все это провалится...

– Тогда мы отвлечем его. Но я все еще за рулем.

Я водитель, совершающий побег. Это моя работа, и я ее выполню. Я получу то, что Рэймонд Пейдж должен моему брату. И кое-что еще тоже.

Не хочу этого говорить, только не Неро. Но я хочу доказать ему, что могу быть частью его мира. Я уже не та хорошая маленькая девочка, какой была в старшей школе. Я Старый Город до мозга костей, как и он.

– Отлично, – говорит он, когда видит, что я не отступаю. – Это означает, что нам придется изменить план…

– Тогда меняй, – говорю я.

Он издает раздраженный стон.

– Это не так просто!

– Ты никогда ничего не делаешь по-простому – зачем начинать сейчас?

– БОЖЕ! Ты такая упрямая. – Неро сгибает и сжимает пальцы, как будто ему хочется задушить меня прямо сейчас.

– Я могу это сделать, – говорю я ему.

– Я знаю, что ты можешь, – вздыхает он. – Это не то, о чем я беспокоюсь.

– Что тогда?

– Я не хочу, чтобы ты пострадала!

Мое сердце делает небольшое сальто назад в груди. Не от мысли о нанесении тяжких телесных повреждений, а от выражения лица Неро. Его раскаленной добела ярости при мысли, что кто-то может поднять на меня руку.

– Смотри, – говорит он, залезая в карман и вытаскивая нож. Тот, который он всегда носит с собой, иногда проделывая с ним трюки, когда погружен в свои мысли или ему скучно.

Он пытается передать его мне.

Я качаю головой.

– Я не могу ударить ножом кого-либо.

– Можешь, – говорит он, хватая меня за руку и с силой сжимая мои пальцы вокруг ручки. – Никогда не знаешь, что может случиться, Камилла. Обещай мне, что будешь носить это с собой, куда бы ты ни пошла.

Я колеблюсь, затем медленно киваю.

– Хорошо, – говорю я.

Мне необязательно использовать его на самом деле. Можно просто носить его с собой.

Неро показывает мне, как открыть и закрыть лезвие. Он показывает мне, как держать его, как взмахивать ножом вверх или менять захват для удара вниз.

Я стараюсь не отвлекаться на запах его кожи и его теплые пальцы, сомкнувшиеся на моих.

– Помни, честной борьбы не бывает, – говорит он мне, его серые глаза холодны, как сталь. – Ты всегда будешь меньшим противником. Ты должна использовать любой шанс, который у тебя есть. Наноси удар по уязвимым местам – глазам, носу, горлу, паху, коленям, подъему стопы. Ты должна быть безжалостной и нечестной. Иначе у тебя не будет надежды на победу.

Я тяжело сглатываю.

– Я не думаю, что в этом будет необходимость, – говорю я ему.

– Хорошо, надеюсь, что нет. Мы все еще будем тренироваться, – говорит он.

Неро складывает нож и кладет его мне в карман, его рука задерживается на моем бедре.

Импульсивно я тащу его в свою комнату и закрываю за нами дверь.

– Я думал, тебе нужно было позаботиться о своем отце? – дразнит он меня.

– У меня есть еще пять минут.

Я толкаю его на матрас, расстегивая его джинсы.

Его член выскакивает наружу, уже твердый. Я никогда не видела его ни в каком другом состоянии – он, кажется, возбуждается, как только мы оказываемся в пяти футах друг от друга.

Мне не с чем его сравнивать, но член Неро великолепен, как и все остальное в нем: длинный, толстый, с восходящим изгибом. Немного темнее, чем остальная часть его кожи.

И вот в чем я бы никогда не призналась: вкус у него невероятный.

Я провожу языком по всей его длине, от основания до кончика. К тому моменту, как я добираюсь до головки, меня уже ждет капелька прозрачного предэякулята. Я накрываю ртом головку его члена, лаская ее кончиком языка.

На вкус он как соль и специи.

Неро стонет, и я говорю:

– Тсс! Мой папа тебя услышит.

Я беру в рот столько его длины, сколько могу вместить. У меня слюнки текут от вкуса его кожи, из-за чего член легко скользит внутрь и наружу.

Я использую губы, язык и обе руки, скользя, сжимая, облизывая и посасывая одновременно. Он двигает бедрами, глубоко дыша и изо всех сил стараясь больше не издавать ни звука. Но он ничего не может с этим поделать. Когда я ускоряю темп, он кладет мою подушку себе на голову и вместо этого стонет в нее, прижимая ее к своему лицу обеими руками.

Мне нравится, что я могу сделать это с ним. Неро – самый пугающий человек, которого я знаю, но на эти пять минут он в моей власти. Я могу вытащить из него стоны своим языком, и я могу заставить его взорваться, когда захочу.

Я посасываю его еще немного. Затем начинаю работать над ним, наращивая темп и интенсивность, пока он больше не может сдерживаться.

Его спина выгибается, и он с силой вонзается в мое горло. Я чувствую, как его член дергается, прежде чем он выпускает струю кипящей спермы в заднюю часть моего горла.

Он звучит так, будто его пытают. Подушка не может это скрыть.

Мне все равно – мне нравится заставлять его кричать. Он делал то же самое со мной много раз.

Я обхватываю губами его член, пока не убеждаюсь, что он закончил. Затем я отпускаю его, вытирая рот тыльной стороной ладони.

– Ты убьешь меня, – говорит Неро из-под подушки.

Я смеюсь, нелепо довольная собой.

– Теперь можешь идти, – говорю я ему.

Он отбрасывает подушку в сторону, его глаза прищуриваются, глядя на меня.

– Ни за что, черт возьми, – говорит он. – Нет, пока мы не расквитаемся.

Он набрасывается на меня, швыряет на матрас и забирается сверху.

22. Неро

Планировать ограбление – все равно, что строить машину Руба Голдберга. Ту, в которой у вас есть только один шанс переместить мяч из точки А в точку Б. Вы устанавливаете все шкивы и пандусы, рычаги и колеса. И, наконец, когда вы уверены, что каждая деталь машины идеальна, вплоть до мельчайшего угла, тогда вы запускаете свой шарик. Если он дойдет до конца, вы получите деньги. Если это не удастся, вы и все ваши друзья проведете остаток своей жизни в тюрьме. В лучшем случае.

Раньше я никогда по-настоящему не задумывался о последствиях.

Участие Камиллы все меняет. Я не могу подвести ее. Я просто не могу. Она не возьмет у меня денег. Но мы можем украсть их вместе.

Я поручил Мейсону изготовить необходимое нам оборудование, используя мастерскую его дяди. Джонси вернулся к своим лекарствам – по крайней мере, так он клянется – и вернулся к исследованию системы сигнализации «Альянс Банка», вместо того, чтобы одержимо изучать теории заговора Кьюанон(ник анонимного источника информации, на которой, в том числе, основаны теории заговора), как он делал последние четыре месяца.

Я буду тем, кто будет взламывать сейфы. Я построил себе макет дверной системы с магнитным замком и электрическую сеть, на которой я практиковался вслепую, так что я могу делать это на ощупь. И я прикидываю, где именно должна быть Камилла в ночь ограбления, чтобы вовлечь нашего друга Шульца в веселую погоню, а также иметь в запасе достаточно времени, чтобы она могла забрать нас всех потом.

Единственное, чего нам не хватает – это здоровяка с мышцами. Данте по-прежнему не заинтересован в этой работе, хотя, по крайней мере, он не донес на меня об этом папе. Я мог бы найти кого-нибудь другого, но я не доверяю никому кроме узкого круга людей. И, вероятно, это не будет иметь значения в конце. Если все пойдет по плану, не будет ни обмена пулями, ни драки.

А если нет, то мне просто придется справиться с этим самому.

Итак, есть еще одна последняя вещь, с которой нужно разобраться. Одна маленькая тайна, с которой я хочу покончить раз и навсегда.

Чтобы сделать это, мне нужно совершить поездку. Я планировал пойти один, но в последнюю минуту спрашиваю своего младшего брата, не хочет ли он пойти со мной.

Себастьян всегда был на периферии семейного бизнеса. Он ясно дал понять, что его не интересует управление покерными столами или вымогательство денег у застройщиков. Он хотел нормальной жизни – получить высшее образование, участвовать в спортивной жизни колледжа, может быть, даже начать профессиональную карьеру.

Затем за одну ночь он превратился из звезды баскетбола в еле ходящего человека.

Он не держит зла на Каллума или Аиду – вражда между нашими семьями уже в прошлом. Но это изменило его. Он превратился из мягкого и мечтательного парня в молчаливого и непредсказуемого человека.

Он все еще посещает занятия в университете – на самом деле, он посещал их все лето, оставаясь в кампусе вместо того, чтобы приезжать домой на несколько месяцев, как обычно. Теперь он почти никогда не приезжает домой на выходные. А если все-таки приезжает, то выглядит как с похмелья.

Я знаю, каково это, когда одна ночь меняет твою жизнь. Как в тебя заползает демон и поселяется там.

Я звоню Себу и спрашиваю, не хочет ли он поехать со мной в Брейдвуд.

На другом конце линии наступает долгое молчание, затем он говорит:

– Да. Почему бы и нет.

Я беру «Эскалейд» Данте, чтобы у Себа было больше места, чтобы вытянуть ноги. Он самый младший сын в семье, но долговязый и тощий ублюдок – почти 6 футов 7 дюймов, даже выше Данте. Хотя на самом деле, он уже не такой тощий, как раньше.

– Ты качался? – спрашиваю я его.

– Ага, – кивает он. – Я делал это для физиотерапии на колене. Потом я решил, что с таким же успехом могу продолжать в том же духе. Поскольку я больше не в команде, у меня появилось свободное время.

Он смотрит в окно, не улыбаясь. Его мальчишеское лицо вытягивается, челюсть расширяется. Раньше у него были мягкие черты лица и длинные волнистые волосы, почти такие же вьющиеся, как у Аиды. Теперь его лицо выглядит более резким, с темной тенью вдоль челюсти.

– Ты нечасто приезжаешь домой, – говорю я. – Ты с кем-то встречаешься?

Себ качает головой.

– Я не обязан задавать тебе тот же вопрос, – говорит он.

– Вообще-то, – говорю, – Я кое с кем встречаюсь.

– Серьезно? – он смотрит на меня с тенью прежней улыбки на лице.

– Ты что, познакомился с Тейлор Свифт?

– Нет, – усмехаюсь я. – Ты знаешь Камиллу Ривьеру?

Себ качает головой.

– Ее отец владеет той автомастерской на Уэллс.

– О... – на его лице появляется узнавание. – Ты имеешь в виду Грязную...

– Не называй ее так! – рявкаю я.

– Прости! – он поднимает руки. – Просто некоторые дети так ее называли. Я всегда думал, что она классная. Типа сорвиголова.

– Так и есть, – говорю я.

Мое сердце бешено колотится, и я слишком сильно сжимаю руль. Я знаю, что Себ ничего такого не имел в виду – он по природе не подлый человек. Ну, или, по крайней мере, раньше он таким не был. Но мысль о том, что кто-то оскорбляет Камиллу, вызывает у меня желание выследить каждого ребенка, с которым мы ходили в старшую школу, и свернуть им гребаные шеи.

– У вас все серьезно?

Я хочу сказать «да». Но я не уверен, что могу ответить за Камиллу.

– Для меня – да, – говорю я ему.

Себастьян медленно кивает.

– Я рад за тебя, чувак, – говорит он.

– Она поможет мне с ограблением банка через неделю.

– О, да? Какого банка?

– «Альянс».

Себастьян издает низкий смешок.

– А ты времени зря не терял, да? Папа знает?

– Нет, так что молчи. Данте знает, но он не пойдет с нами.

– Нужен напарник? – спрашивает Себ.

Я смотрю на него с удивлением.

– Ты серьезно?

Он пожимает плечами.

– Почему бы и нет?

– Знаешь... Я просто думал, что ты хочешь нормальной жизни.

Себастьян хмурится.

– Да, ну, это была фантазия, очевидно. Я не Майкл Джордан. Глупо было так думать.

– Себ, ты был действительно хорош. Еще несколько курсов терапии…

– К ЧЕРТУ терапию! – рявкает он. – Это ничего не исправит. До несчастного случая я играл по девять часов в день, постоянно тренировался. Я должен был становиться все лучше и лучше с каждой игрой, всегда делая все возможное. Теперь я с трудом могу вернуться в начало своего пути. А у всех парней, с которыми я играл, были месяцы, чтобы продолжать двигаться вперед. Они обошли меня. Все кончено.

Я никогда раньше не слышал, чтобы он признавался в этом. Мы все думали, что он продолжит попытки, по крайней мере, до окончания колледжа.

Раньше я бы не знал, что ему ответить.

Но если есть что-то, чему я научился за время, проведенное с Камиллой, так это то, что ты не можешь что-то сказать, чтобы исправить подобную ситуацию. Тебе и не нужно пытаться. Ты просто должен стать опорой для этого человека.

Поэтому я говорю:

– Мне очень жаль, Себ. Это дерьмовая ситуация, и ты не заслужил, чтобы это случилось с тобой.

Он на минуту замолкает. Затем он говорит:

– Спасибо, брат.

– Если ты хочешь мне помочь… Я буду только рад.

– Правда?

– Определенно, – говорю я.

Но сначала – наш маленький ночной визит…

Мы подъезжаем к Брейдвуду около десяти часов вечера. Это крошечный городок, где-то шесть тысяч человек населения. Большинство из них работают на атомной электростанции. Как и человек, которого мы пришли увидеть. Эрик Эдвардс – охранник, предотвращающий акты промышленного шпионажа за баснословную сумму в 12 долларов в час.

Это шаг назад по сравнению с теми днями, когда он патрулировал городские улицы для отделения полиции Чикаго. Его уволили без права на пенсию после того, как он сломал руку какому-то парню во время обычного арестаза кражу в магазине. Оказалось, что этот парень был четырнадцатилетним сыном комиссара пожарной охраны, так что этот маленький акт агрессии не был замят – не то, что двадцать две жалобы, которые Эдвардс получил ранее.

Но я здесь не из-за какого-то ребенка.

Я здесь, потому что Эдвардс был одним из двух офицеров, которые нашли Мэтью Шульца возле парка Розенблюм 18 апреля 2005 года.

Теперь он живет в маленьком домике на окраине города, между магазинчиком «Доллар Дженерал» и нефтегазовой компанией «Хикс-Газ-энд-Пропан».

Я видел фотографии времен его службы в полиции, когда у него были густые черные усы и относительно подтянутое телосложение. Я с трудом узнаю жирного ублюдка, сидящего у костра и одетого в полосатые пижамные штаны и футболку с изображением «Охотников за привидениями», которая даже близко не прикрывает его волосатый живот. Он жарит хот-дог на палочке, один из многих, если судить по количеству булочек, разложенных у него на тарелке.

Он поднимает глаза, когда наша машина въезжает на его подъездную дорожку. Он не встает с потрепанного шезлонга, который, похоже, едва способен выдержать его вес.

Мы с Себом выходим из машины. Мы подходим к нему с двух сторон, как всегда учил нас папа. Обходим с флангов, как волки.

– Что вам нужно? – требует Эдвардс, косясь на нас.

– Минутка твоего времени, – тихо говорю я. – У меня к тебе три вопроса. Если ответишь честно, то мы уедем.

Поросячьи глазки Эдвардса сужаются еще больше, когда он переводит взгляд с Себа на меня.

– Кто вы? – спрашивает он. – Вы работаете на Флореса?

Я не знаю, кто такой Флорес, и мне все равно.

– Мы так не играем, – напоминаю я ему. – Я задаю вопросы. Ты отвечаешь.

– Я не обязан играть в твою гребаную игру, малыш.

Эдвардс кивает в сторону своего старого табельного пистолета, висящего в кобуре на подлокотнике кресла. Я приподнимаю бровь, делая вид, что впечатлен.

– Ты видишь это, Себ? У него есть пистолет.

Мы с Себастьяном встречаемся взглядами. Затем, в то же мгновение, Себ использует свою здоровую ногу, чтобы выбить натянутые стойки шезлонга, в то время как я выбиваю пистолет и кобуру из пределов досягаемости Эдвардса.

Стул рушится под ним, и он падает назад. Он размахивает рукой, пытаясь схватить свой пистолет. Я опускаю свой ботинок на его руку, пригвоздив ее к месту.

Себастьян проделывает то же самое с другой рукой Эдвардса. Теперь он лежит на траве, смотрит на нас снизу вверх и воет от ярости.

– Тихо, – рявкаю я, – Или я засуну тебе в рот один из этих грязных носков.

На Эдвардсе под сандалиями надеты вонючие шерстяные носки. Он тут же замолкает, лучше меня зная, насколько это отвратительно на вкус.

– Чего ты хочешь? – рычит Эдвардс.

– Я же говорил тебе, – говорю я. – Три вопроса. Первый, кто стрелял в Мэтью Шульца?

– Откуда, черт возьми, мне знать? – говорит Эдвардс.

– Неправильный ответ. – Я киваю Себастьяну. Он ставит другой ботинок на горло Эдвардса и начинает надавливать.

Эдвардс задыхается и булькает, его лицо становится красным. Себ немного ослабевает давление, и Эдвардс кричит:

– Я не знаю! Никто не знает!

Себ снова начинает давить на его горло, и Эдвардс бормочет что-то, чего я не могу разобрать.

– Полегче, – говорю я Себу. Затем, обращаясь к Эдвардсу:

– Последний шанс. Что ты там говорил?

Эдвардс давится и задыхается, издавая кашель с мокротой.

– У него было много врагов, – говорит он.

– Кто конкретно?

– Каждый мог им быть. Люди говорили, что он работал с отделом внутренних расследований, сдавал других копов.

– Так кто хотел его смерти?

– Я НЕ ЗНАЮ! – воет Эдвардс. Себ снова поднимает ногу, и он кричит:

– Все, что я знаю, это то, что мы должны были быть в парке той ночью. Чтобы ответить на звонок.

– Какой звонок?

– Насчет стрельбы. Только я не знал, что это будет стрельба, пока мы не добрались туда.

– Кто сказал тебе быть там?

Эдвардс извивается, пытаясь вырвать свои запястья из-под наших ног. Он зажимает рот и мотает головой из стороны в сторону, как малыш, пытающийся отказаться от еды.

– Кто? – требую я, надавливая на его запястье, пока не слышу, как щелкают сухожилия.

– Оуууу! – воет Эдвардс. Затем, когда Себ начинает давить на его шею в последний раз, он задыхается:

– Броуди! Это был Броуди!

Я киваю Себу, чтобы он оставил его в покое.

Затем я убираю вес с руки Эдвардса, чтобы он мог сесть и с угрюмым выражением лица потереть запястья.

– Броуди сказал тебе быть там той ночью? – спрашиваю я.

– Да.

– Ты получил записи с камер наблюдения, на которых запечатлена стрельба?

– Да. Но я никогда их не смотрел. Я отдал их своему напарнику. Куп должен был внести их в протокол. Но вместо этого они исчезли.

– Удобно, – говорю я.

– А тебе какое дело? – бормочет Эдвардс, свирепо глядя на нас с Себом. – Вы не копы. Кто ты, черт возьми, вообще такой?

– Я тот парень, который не собирается убивать тебя сегодня вечером, – говорю я ему. – Можешь не благодарить.

Отбросив его пистолет подальше, я киваю Себу, и мы возвращаемся к внедорожнику.

Когда мы забираемся внутрь, он спрашивает:

– Ты знал, о ком он говорил? Этот Броуди?

– Да, – киваю я. – Я знаю, кто это.

Я видел фотографию, на которой он вручает медаль Логану Шульцу.

23. Камилла

Сегодня я буду грабить банк.

Это кажется совершенно нереальным. Когда я стою на своей крошечной, грязной кухне, все выглядит настолько обыденно и знакомо, что я не могу представить, что занимаюсь чем-либо, кроме привычных занятий – готовки, уборки или работы в автомастерской.

И, тем не менее, сегодня вечером я превращусь из (в основном) законопослушного гражданина в отъявленного преступника.

У нас с Неро есть свой план. Я знаю, что я должна сделать.

И все же я не могу не сосредоточиться на тысяче способов, которыми все может пойти не так. Если я забуду хоть одну часть плана. Если совершу хотя бы одну ошибку...

Нет. Этого не произойдет.

Я пытаюсь представить себе своего папу в тот самый раз, когда он впервые показал мне, как разобрать двигатель и собрать его снова.

Машины – вещи сложные. Ты сама должна быть как машина. Нет места ошибкам.

План – это один большой двигатель. Мне следует быть организованной и точной, как никогда раньше.

Я сильно напряжена в течение первой половины дня. Напоминаю Вику, что у него смена в «Стоп-энд-Шоп» после школы. Убеждаюсь, что он не забыл взять свою сумку с обедом из холодильника. Приношу папе завтрак в постель. Меняю пару тормозных колодок в мастерской. Потом готовлю обед для папы. На этот раз он в силах сесть за стол и поесть вместе со мной.

– Ты в порядке, доча? – спрашивает он. – Ты выглядишь бледной. Ты не заболела?

– Конечно, нет, – говорю я. – Ты же знаешь, я никогда не болею.

– Конечно, болеешь, – говорит он, грустно улыбаясь. – Ты просто никогда не жалуешься на это.

– Я должна буду уйти кое-куда сегодня вечером, пап, – говорю я ему. – Вик на работе – ты будешь в порядке, если останешься один?

– Абсолютно, – говорит он. – Тебе не нужно нянчиться со мной, милая. Мне все время становится лучше. Я скоро вернусь вниз и начну работать.

Учитывая, что он едва может ковылять по квартире, я в этом очень сомневаюсь. Но я рада, что он настроен оптимистично.

– Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится, – говорю я ему.

– Со мной все будет в порядке. Сегодня вечером я собираюсь посмотреть «Однажды в Голливуде» – его показывают по Showtime. Теперь это фильм с великолепными автомобилями. Тарантино любит классические автомобили. Я читал, что он использовал две тысячи из них, просто чтобы заполнить улицы на заднем плане. Ты помнишь, на чем ездит Брэд Питт в том фильме?

– Не знаю. – Папа, Вик и я ходили на этот фильм в кинотеатр. Мы были заворожены от начала до конца сеанса. Не только из-за машин, а также из-за того, что мы словно были втянуты в 1969 год, как будто проживали каждую минуту того времени.

– Ой, подожди! – говорю я. – Это был Кадиллак?

– Угадала! – говорит папа, ухмыляясь. – ДеВилль 66-го года выпуска. Та же машина, которую Тарантино использовал в «Бешеных псах».

– Откуда ты это знаешь?

– Я читаю «Энтертейнмент Уикли», пока стою в очереди в продуктовом магазине. Не сейчас, очевидно. Раньше, когда ходил за продуктами.

– Ну, тебе лучше вернуться к этому поскорее, папа. Потому что я все время забываю про молоко, и когда я прошу Вика купить его, он приносит эту ужасную розовую гадость. Добавляет это в хлопья и все такое. Это отвратительно.

– Твой брат серьезно болен, – соглашается папа, мрачно кивая.

Я так счастлива видеть, что он снова шутит. Я тянусь через стол, чтобы обнять его, игнорируя тот факт, что я вся в масле, а он все еще слишком слаб.

– Удачи тебе на сегодняшнем свидании, – говорит папа, подмигивая мне.

Я краснею.

– Это не свидание.

– Конечно, конечно, – говорит он. – Я просто рад видеть, что ты куда-то ходишь. Ты заслужила это, Камилла.

– Спасибо папа.

Это глупо, но тот факт, что мой отец пожелал мне удачи, на самом деле немного успокаивает меня. Я возвращаюсь в магазин, чтобы закончить свою дневную работу, затем принимаю душ и переодеваюсь.

Только после этого я готова позвонить Шульцу.

Мне приходится звонить несколько раз. Я беспокойно ерзаю, опасаясь, что он не возьмет трубку. Он, наверное, злится на меня за то, что в последнее время я игнорировала все его звонки и сообщения.

Наконец, я слышу его протяжный голос, говорящий:

– Лучше бы это были хорошие новости.

– Так и есть, – говорю я ему. – Я узнала, где Леви готовит свой товар.

– Ты уверена? – говорит Шульц, не в силах скрыть нетерпение в голосе.

– Вполне уверена.

– Ты в мастерской? Я приду, чтобы забрать тебя.

– Да, – говорю я. – Увидимся через минуту.

Сорок минут спустя я уже в полицейском участке, куда Шульц привел меня через заднюю дверь.

Я сняла рубашку, чтобы женщина-офицер могла закрепить микрофон между моими грудями.

– Разве у вас нет лучшего способа сделать это? – спрашиваю я Шульца.

– Это самый эффективный способ, – говорит он мне. – Эта штука в четыре раза меньше, чем была раньше. У тебя есть передатчик, микрофон и аккумулятор, и все это немногим больше, чем зажигалка.

– Я просто... Я чувствую, что кто-то это увидит.

– Нет, – говорит Шульц, позволяя своим глазам блуждать по моей груди. – У тебя довольно большая… щель, чтобы скрыть это.

Я вижу, как женщина-офицер прищуривается, бросая злобный взгляд на Шульца, но он даже не замечает этого.

– И как я узнаю, когда вы все ворветесь? – спрашиваю я его.

– Мы не можем просто так выломать дверь без причины. Ты должна попросить Леви отвести тебя в лабораторию. Затем тебе нужно заставить его разоблачить себя и записать это на пленку.

– А что, если он этого не сделает?

Шульц холодно улыбается.

– Тогда ты сама по себе.

Ублюдок.

– Все готово, – говорит женщина-коп.

Я натягиваю футболку обратно через голову, поворачиваясь и немного наклоняясь, чтобы убедиться, что микрофон остается на месте.

– Как ощущения? – спрашивает она.

– Странные.

– Ты привыкнешь к этому, – уверяет меня Шульц.

Я вижу дюжину других офицеров, одетых в пуленепробиваемые жилеты и тактическое снаряжение. Они планируют совершить налет на лабораторию Леви.

Но только в том случае, если я смогу создать вероятную причину для их проникновения. Если я облажаюсь, Шульц говорит, что мне конец. Я останусь совсем одна в подвале Леви.

И это еще не самое худшее – хуже всего, если Неро и Себастьян застрянут в банке без водителя.

Этого не может произойти. Я не могу их подвести.

Когда я уже собираюсь выйти из комнаты, Шульц хватает меня за руку, затаскивая обратно внутрь. Здесь только я и он – остальные офицеры собираются.

– Где твой парень сегодня вечером? – спрашивает он меня.

– Его нет в городе, – вежливо говорю я.

– Он знает, что ты сегодня собираешься сдать Леви Каргилла?

– Ему плевать на Леви, – говорю я.

Пальцы Шульца обхватывают мое запястье, прижимая меня так близко, что я не могу отступить от него ни на шаг. Он наконец-то снова надел свою форму, как в ту первую ночь, когда я его встретила. Темно-синий цвет придает ему строгий и официальный вид. Но его глаза горят ярче, чем когда-либо, из-под полей кепки.

– Я видел вас двоих вместе, – шипит он. – Я последовал за тобой до утесов. Видел тебя на заднем сиденье его машины…

У меня мурашки бегут по коже, когда я понимаю, о какой ночи он говорит. Неро трахал меня на заднем сиденье «Мустанга», пока из окон не пошел пар, и мы оба не промокли от пота.

Шульц все это время наблюдал за нами?

Этот гребаный урод.

– Интересное использование полицейского времени, – бормочу я.

– В ту ночь я не был на дежурстве, – говорит Шульц.

Я пытаюсь вырвать свое запястье из его хватки, но он крепко держит его, не позволяя мне сдвинуться ни на дюйм.

– Я думал, ты умнее этого, – говорит Шульц. – Такая девушка, как ты... с таким телом... ты могла бы выбрать мужчину получше. Все еще можешь.

– Ты говоришь о себе? – спрашиваю я его.

– Почему бы и нет?

Я смотрю ему в лицо с яростью и презрением.

– Ты можешь говорить что угодно о Неро... но он никогда не заставлял меня делать то, чего я не хотела.

Я выворачиваю запястье, вырывая его из хватки Шульца.

– Для преступника он довольно хороший парень, – говорю я ему.

Затем я протискиваюсь мимо Шульца, оставляя его одного в комнате для допросов.

Уже почти десять часов. Мне нужно в лабораторию.

Я стою на пороге дома 379 по Мохок-Стрит. Мы с Неро нашли это место по документам о собственности Эвана Каргилла.

После того, как Эли проговорилась о Леви и его брате, мы с Неро сложили два и два. Леви продает наркотики из своего дома на Хадсон-авеню, но делает их в подвале своего брата.

В то время как Эван проматывал свое наследство на Ибице, Леви пользовался его домом. Теперь, когда старший брат возвращается домой, Леви злится, потому что ему нужно найти новое место для своей лаборатории.

Неро и я убедились в этом, проведя собственную небольшую разведку. Взяв пример с Шульца, мы проследили за Леви до дома на Мохок-стрит, куда он, по-видимому, приезжает каждый вечер четверга, чтобы забрать товар на неделю. Или, я должна сказать, его верный телохранитель Сионе забирает товар, в то время как Леви следит за тем, чтобы никогда не носить с собой ни одной таблетки.

Но он приходит в дом. И именно там я должна с ним встретиться. Если у меня есть хоть какая-то надежда на то, что Шульц избавится от моего нежелательного «босса» раз и навсегда.

Я стучу в дверь, нервно подпрыгивая на носках, пока жду, когда кто-нибудь ответит. Я чувствую микрофон у себя между грудей. Я немного вспотела и боюсь, что лента может оторваться, поэтому стараюсь стоять смирно, чтобы не пихать ее больше, чем необходимо.

Наконец дверь приоткрывается. Мне приходится поднять глаза, чтобы встретиться с суровым, неулыбчивым взглядом Сионе.

– Мне нужно увидеть Леви, – говорю я ему.

Он смотрит на меня так, словно думает о том, чтобы захлопнуть дверь у меня перед носом. Затем он приоткрывает ее достаточно широко, чтобы я могла пройти.

– Какого хрена ты здесь делаешь? – спрашивает Леви, как только я переступаю порог. Он стоит там с Поли, Сионе и парнем, которого я не знаю. Все четверо выглядят напряженными и раздраженными. Здесь никто не валяется и не курит травку – дом на Хадсон-авеню, может быть, и предназначен для вечеринок, но дом Мохок-Стрит – только для бизнеса.

– Кто, черт возьми, рассказал тебе об этом месте? – кричит Леви.

– Меня послал Неро, – быстро говорю я.

– Что? – говорит Леви, прищурившись.

– Он хочет заключить с тобой сделку.

– Какую сделку?

– Ему нужен товар. Много товара.

Леви бросает быстрый взгляд на Сионе. Мне кажется, я вижу, как его огромные плечи поднимаются и опускаются в почти незаметном пожатии плечами.

– Почему он послал тебя? – спрашивает Леви.

– Я его девушка.

– Его девушка? – хохочет Леви.

Поли что-то бормочет Леви, возможно, подтверждая мои слова. Лицо Леви мгновенно меняется, становясь гораздо более уважительным.

– Я этого не знал, – говорит он.

– Он хочет, чтобы я проверила лабораторию. Если ему понравится то, что я скажу, его семья сделает заказ.

– Это не Макдональдс, – говорит Леви, хмурясь. – Обычно я не занимаюсь производством для кого-то еще.

– Хорошо, – холодно говорю я. – Я передам Галло то, что ты сказал.

– Что, типа... им всем? – говорит Леви, нервно переводя взгляд с меня на своих людей.

– Да, им всем, – говорю я. – Энцо позволил тебе провести свою маленькую операцию в его районе. Я думаю, ты захочешь остаться в дружеских отношениях с Галло. Но не позволяй мне указывать тебе, как вести свой бизнес.

Леви облизывает губы, раздраженный, но не настолько смелый, чтобы неуважительно отзываться о Галло.

– Хорошо, – коротко говорит он. – Давай спустимся вниз.

Я уже сказала Шульцу, что собираюсь использовать Галло в качестве прикрытия. Тем не менее, я надеюсь, что у него не возникнет никаких блестящих идей насчет того, чтобы использовать эту часть записи в качестве улики.

Я следую за Леви вниз по скрипучей деревянной лестнице в подвал.

Здесь примерно на двадцать градусов жарче. Я уже раскраснелась и перегрелась от стресса, вызванного враньем кучке закоренелых наркоторговцев. Теперь моя кожа начинает потеть сильнее, чем когда-либо. Я вытираю лоб тыльной стороной ладони, не желая, чтобы Леви заметил.

– У тебя нет кондиционера? – спрашиваю я.

Леви пожимает плечами.

– На кухне жарко, – говорит он.

Подвал большой, но с низким потолком. Наружу выходят только крошечные окошки, расположенные высоко в стенах. Помещение полностью незакончено – голые бетонные полы и открытые стойки. Тем не менее, здесь действительно есть своего рода промышленная «кухня» с чанами, перегонкой и вытяжкой, выходящей на задний двор.

Трое «поваров» одеты в трусы-боксеры, кожаные фартуки, прочные перчатки и резиновые сапоги. Все они в масках. Пот стекает по их обнаженной коже.

Я понятия не имею, что они делают. Я вижу различные этапы производства наркотиков, но не знаю, что все это значит.

– Так где ты берешь ингредиенты? – спрашиваю я Леви.

– Исходные ингредиенты поступают из Китая, – говорит он. – Начинаешь с сафрола. Затем получаешь гидрохлорид метиламина из формальдегида и хлорида аммония.

Я киваю головой, как будто знаю, что все это значит. Вик бы понял. Надеюсь, Шульц тоже, на другом конце провода.

Леви продолжает свое объяснение, указывая на различные стадии производства наркотиков. Я продолжаю кивать и подбадривать его, надеясь, что этих «уличающих доказательств» достаточно, чтобы Шульц выломал дверь. На самом деле, я ожидаю услышать, как копы ворвутся в любую секунду.

Я украдкой бросаю быстрый взгляд на часы. Сейчас без двадцати одиннадцать. Мне нужно не только привести сюда Шульца, но и выбраться самой. Я должна забрать Неро и остальных ровно в 11:05.

– Затем кристаллизуешь масло метилендиоксиметамфетамина, смешивая его с соляной кислотой и изопропиловым спиртом, – заканчивает Леви.

– Похоже, работы много, – слабо говорю я.

– Да, работы чертовски много, – говорит Леви. – И ни к чему не прикасайся, потому что здесь везде гребаная ртуть.

Здорово. С каждой минутой, проведенной здесь, я, наверное, сокращаю свою жизнь на неделю.

– Довольна? – усмехается Леви. – Собираешься дать хороший отчет Неро?

– Да, – говорю я. – Все выглядит… великолепно.

– Что это за хрень? – говорит Поли, указывая на мой живот.

Как в замедленной съемке, я смотрю вниз. Я даже не заметила, как лента оторвалась от моей мокрой от пота кожи, а микрофон выпал из моей рубашки. Теперь он висит у меня между ног, подвешенный на конце провода.

Быстрее, чем я успеваю моргнуть, Леви вытаскивает нож и разрезает мою рубашку спереди. Он разрывает ее, обнажая свободную ленту, микрофон и аккумулятор. Он срывает его с меня, швыряет на землю и топчет, пока тот не превращается в груду сломанного пластика.

– Ты гребаная крыса, – говорит он, его голубые глаза горят яростью.

– Да, и копы будут здесь в любую секунду, так что даже не думай использовать это, – говорю я, глядя на складной нож в его руке.

К моему шоку и ужасу, Леви просто смеется.

– Я так не думаю, – выплевывает он. – У меня есть глушители сигналов в каждом углу этого дома. Копы ни хрена не слышали из этой записи. А это значит, что никто не придет тебя спасать.

Он мотает головой в сторону Сионе.

– Избавься от нее, – говорит он.

Сионе хватает меня за руку и начинает тащить вверх по лестнице.

– Нет! – кричу я. – Ты не захочешь этого делать!

– Еще как хочу, – небрежно говорит Леви.

Сионе тащит меня, как тряпичную куклу. Ему не требуется никаких усилий, чтобы вытащить меня обратно на первый этаж и на настоящую кухню.

Я борюсь и размахиваю руками изо всех сил. С таким же успехом я могла бы бить в стену кулаком. Кажется, он ничего не чувствует.

– Не надо! – умоляю я его. – Если ты убьешь меня, Неро…

– Я не работаю на Неро, – ворчит Сионе. – Я работаю на Леви.

С этими словами он смыкает свои массивные руки вокруг моего горла и начинает сдавливать.

В оставшиеся две секунды кровотока я закрываю глаза и пытаюсь представить, что бы сделал Неро в этой ситуации.

Я помню, что он мне сказал:

Ты всегда будешь меньшим противником. Так что даже не пытайся играть честно. Наноси удар по уязвимым местам – глазам, носу, горлу, паху, коленям, подъему стопы.

Собрав все оставшиеся у меня силы, я изо всех сил наступаю на подъем Сионе. Затем снова ударяю его, прямо в коленную чашечку. Его подобная стволу нога подгибается под ним, а руки слегка ослабляют хватку на моем горле. Вот тогда я изо всех сил пинаю его по яйцам.

Он отпускает меня на мгновение, сгибаясь пополам. Я выхватываю из кармана нож, который дал мне Неро, и открываю его, как он мне показывал. Затем вонзаю его в плечо Сионе.

Я могла бы попытаться ударить его ножом в шею. Но даже в своем отчаянии я не хочу его убивать.

Это оказывается огромной ошибкой.

Когда я поворачиваюсь, чтобы убежать, Сионе хватает меня за лодыжку, выдергивая мои ноги из-под меня. Я падаю на живот, выбивая воздух из легких. Мой подбородок ударяется о линолеум, я щелкаю зубами и прикусываю язык так сильно, что рот наполняется кровью.

Сионе тащит меня обратно к себе, его глаза полны ярости и кровожадности. Я переворачиваюсь и пинаю его ногой вверх, но это бесполезно. Он чертовски силен.

Он хватает меня за изорванные остатки рубашки и рывком притягивает к себе, замахиваясь огромным кулаком мне в лицо.

В отчаянии я хватаюсь за единственное, что есть под рукой – чугунную сковороду на плите. Сковорода соприкасается с его головой за миллисекунду до того, как его кулак врезается мне в лицо. Удар сотрясает его, и вместо этого его кулак задевает мой лоб, все еще ударяя меня достаточно сильно, чтобы в глазах засверкали звезды.

Тем не менее, мне удается схватить рукоятку ножа и выдернуть его из его плеча.

Мы оба отступаем назад, в противоположных направлениях. У меня есть нож, а у него около ста пятидесяти фунтов. Мы кружим друг вокруг друга, Сионе выглядит ошеломленным, но смертельно опасным.

Тем временем я слышу, как кто-то поднимается по ступенькам.

Леви кричит:

– Что, черт возьми, там происходит? Только не говори мне, что тебе нужна помощь с этой маленькой…

В этот момент входная дверь выбивается внутрь под действием полицейского тарана. Кто-то бросает в дом металлическую банку, и она вкатывается в коридор между кухней и гостиной.

Сионе смотрит на нее, его мозг еще не совсем вернулся к нормальной скорости.

Я бегу к задней двери и рывком открываю ее как раз в тот момент, когда банка взрывается. Свет и шум ослепляют.

Сила удара швыряет меня с задней ступеньки на траву. Несмотря на то, что меня коснулась лишь часть этого, я вслепую ползаю по траве, а в ушах звенит. Я знаю, что не могу терять ни секунды. Я бегу к заднему забору, видя лишь размытые очертания того, куда я иду. Я перепрыгиваю через него, ободрав обе руки, но благополучно спрыгиваю с другой стороны.

Меня переполняет адреналин, мое тело говорит мне бежать, бежать, бежать от дома Леви так быстро, как я только могу.

Вместо этого я ползу по-армейски через двор его соседа, обходя его кругом.

Я вижу, как копы врываются в дом Леви, крича всем, кто находится внутри:

– ЛЕЧЬ НА ПОЛ! ЛЕЧЬ НА ПОЛ!

Похоже, прошло достаточно времени, чтобы Шульц забеспокоился. Или же ему удалось уловить часть записи.

На самом деле мне теперь насрать. Шульц занят работой, так что я выполнила свою задачу. Или, по крайней мере, большую ее часть. Есть еще одна вещь, которую мне нужно сделать...

Мое зрение начинает возвращаться, хотя все по-прежнему звучит приглушенно, с постоянным высоким воем сверху.

Я крадусь к задним рядам полицейских машин, к фургону на краю оцепленной улицы.

Глубоко вздохнув и пригнувшись, выбегаю из соседнего двора к водительской двери. Она не заперта. В замке зажигания нет ключа, но это не проблема. С помощью ножа Неро я откручиваю винты на рулевой колонке, затем снимаю изоляцию с проводов аккумулятора и зажигания. Скручивая их вместе, приборная панель загорается. Я бросаю быстрый взгляд через лобовое стекло, чтобы убедиться, что не привлекла внимания. Все копы смотрят в другую сторону, сосредоточившись на доме.

Я хватаю провод стартера и заряжаю его от двух других.

Двигатель оживает.

Чертово бинго.

Сопротивляясь желанию рвануть с места, я тихонько отъезжаю от тротуара и уезжаю так, чтобы никто этого не заметил.

24. Неро

Мне не очень нравится отправлять Камиллу обратно в дом Леви. Особенно, когда ее защищает только этот идиот Шульц. Но я верю, что она сама о себе позаботится. И что Шульц позаботится о своих собственных интересах, сохранив жизнь своему информатору.

Тем не менее, я более рассеян, чем когда-либо, отправляясь на это ограбление.

И это не очень хорошо.

Потому что это сложная хрень. Я бы даже сказал, что нервничаю. Если бы был готов признать, что испытываю подобные эмоции.

Просто скажем, что я... напряжен. И напряжение проходит от головы до самого позвоночника.

Смотрю на часы: 10:02. Камилла прямо сейчас должна идти в дом Леви.

Черт, черт, черт, я сожалею о том, как мы это спланировали. Это казалось единственным способом убедиться, что Шульц занят. Но теперь это кажется безумием – выполнять две работы за одну ночь...

Мы должны были остаться вместе.

Если мы все выберемся отсюда живыми, я больше не выпущу Камиллу из виду. Она может оставаться в безопасности рядом со мной.

– Ты в порядке? – спрашивает Себ.

– Конечно, – отвечаю я.

Я отбрасываю волосы с глаз, решив сосредоточиться.

Себастьян, Мейсон и Джонси готовятся. Мы в доме Джонси, потому что едем на его фургоне. У него есть симпатичный белый фургон электрика без окон, оставшийся еще со времен работы в службе безопасности «Брикхаус». Это было четыре года назад, но Джонси не забыл, как взломать почти любую электрическую панель, включая ту, которая питает «Альянс Банк».

Я люблю Джонси, но он чертовски нервный. Когда у него маниакальная фаза, он не спит всю ночь, взламывая правительственные сайты, пытаясь доказать свои теории заговора. Когда он в депрессивном состоянии, то прячется в своем подвале и никого не пускает, если только они не принесут пиццу и упаковку из шести банок пива, и не соглашаются обсуждать ничего, кроме Halo(медиафраншиза боевой фантастики, созданная компанией Bungie. Основана на оригинальной трилогии компьютерных игр в жанре шутера от первого лица).

Нужно поймать его прямо посередине этих двух состояний, когда он действительно может быть продуктивным.

Сегодня он, кажется, в хорошем настроении. Он принял душ (всегда хороший знак), и у него новая пара очков, которые делают его немного похожим на Джона Леннона в период его бородатого Иисуса.

Джонси отвозит нас по адресу 600 Норт Ла-Саль, где мы используем украденную ключ-карту, чтобы попасть в подземный гараж.

Это многофункциональное здание, офисные помещения которого используют несколько юридических фирм и частных инвестиционных компаний. Это не идеальное место для доступа, потому что юристы и финансисты любят работать допоздна, но у него есть одна особенность – внутренний дворик с садом, который простирается на расстояние двенадцати футов от «Альянс Банка».

Мы выпрыгиваем из фургона, прихватив лестницу и пару банок с краской из багажника.

– Дай мне знать, если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы, – говорю я Джонси, постукивая по наушнику, расположенному у меня в правом ухе.

Он кивает.

– Не режь стекло, пока я не дам тебе добро.

Джонси отъезжает, направляясь к электросети, питающей здание «Альянса». Это примерно в двенадцати минутах езды, и он должен оставаться там на протяжении всего ограбления, вручную отключая сигналы датчиков периметра. У него не будет времени вернуться и забрать нас снова. Это должна сделать Камилла.

Я невольно снова смотрю на часы. 10:16. Она определенно уже в доме Леви.

Мейсон, Себ и я поднимаемся на лифте на шестой этаж. Мы все одеты в заляпанные краской рабочие комбинезоны, но я бы предпочел не наткнуться на кого-нибудь, кто мог бы задаться вопросом, почему кучка маляров направляется на работу в десять часов вечера.

К счастью, на шестом этаже тихо. Я вижу свет в конце коридора – скорее всего, какой-нибудь младший юрист трудится над огромной стопкой папок. Наша маленькая команда маляров тихо пробирается во внутренний дворик с садом.

Это красивое место, полное обеденных столов на открытом воздухе и открытых зонтиков, чтобы защитить юристов и адвокатов от солнца или дождя.

Меня больше интересует то, что находится по другую сторону перил.

Мы стараемся двигаться в полной тишине. Мы на высоте шести этажей, прямо под нами улица. Мы не хотим привлекать нежелательного внимания.

Осторожно мы выдвигаем лестницу и протягиваем ее через промежуток между зданиями. Лестницу легко закрепить с нашей стороны. На противоположном конце ножки опираются только на трехдюймовый подоконник. Малейший толчок, и мы могли бы опрокинуть все это с большим шумом и сломать позвоночник тому человеку, который пытался бы вскарабкаться на нее.

Начнем с того, что этот человек – я.

Себастьян и Мейсон крепко держат лестницу, пока я начинаю ползти по ней. Это самая худшая часть, потому что с другой стороны лестницу никто не держит. И я просто должен быть медленным и осторожным.

Все в порядке, пока я нахожусь на стороне, которую держат Себ и Мейсон. Однако чем дальше я продвигаюсь к середине, тем более гибкими и неустойчивыми кажутся металлические стойки. Я не боюсь высоты. Но не совсем приятно находиться на высоте девяноста футов над цементом.

Я чувствую себя альпинистом, пересекающим ледяную расщелину. На мне, как у альпиниста, дурацкая громоздкая экипировка. Сегодня ночью невыносимо жарко, поэтому я потею под комбинезоном и латексными перчатками.

Лестница скрипит и поворачивается вправо, отчего у меня сводит желудок. Ноги едва цепляются за подоконник. Я продолжаю медленно продвигаться вперед, пока не добираюсь до стекла.

Дотрагиваясь до своего наушника, я говорю:

– Все готово, Джонси?

– Угу, – хмыкает он. Звучит так, как будто у него что-то во рту. – Оконные датчики должны быть выключены.

– Должны быть? – говорю я.

– Есть только один способ узнать наверняка.

Я начинаю прорезать стекло, осторожно, чтобы не нарушить свое шаткое положение на лестнице. Я вырезаю идеальный круг и проталкиваю стекло внутрь банка. Затем я пролезаю через дыру.

Я спускаюсь в кабинет. Это не офис Рэймонда Пейджа – он двумя этажами выше. Это простое, скучное пространство обычного офисного планктона, у которого на столе три кружки недопитого остывшего кофе, а на стене унылый мотивационный плакат – картинка котенка под дождем с подписью «Все наладится».

Я жду, когда Себ последует за мной. Он успешно преодолевает лестницу – пробраться через дыру немного сложнее. Парень такой чертовски высокий и настолько полный, что почти застревает на полпути, как Винни-Пух, когда съел слишком много меда. Его рюкзак не облегчает ситуацию.

– Отрезал бы круг еще меньше, почему бы и нет, – ворчит Себ.

– Я забыл, что за мной идет Грут, – говорю я.

Мейсон не пойдет за нами – он должен отодвинуть лестницу, а потом он немного посидит во внутреннем дворике, на случай, если что-то пойдет не так, и нам придется возвращаться этим путем. Плюс, кто-то должен прослушивать полицейский сканер, чтобы предупредить, если какая-нибудь нежелательная компания направляется в нашу сторону.

– Ты нервничаешь? – спрашиваю я его.

Он на секунду задумывается об этом.

– Вообще-то... нет, – говорит он. – Раньше – да. Сегодня утром меня дважды вырвало. Но это все равно, что играть в важной игре – как только ты выходишь на корт, ты больше не нервничаешь. Ты просто делаешь это.

– Хорошо, – киваю я. – Ладно, дай мне знать, если что-то изменится.

Я снова смотрю на часы – 10:32. Если повезет, Камилла выйдет из дома Леви и отправится к нам на машине для побега. Жаль, что я не могу написать ей. Мы должны оставаться без связи с внешним миром на случай, если у Шульца есть ее телефон.

Мы снимаем малярную форму – здесь никого не обманешь эти видом, а под всем остальным снаряжением слишком жарко. Затем направляемся к ближайшему лифту. Я не нажимаю на кнопку, чтобы вызвать лифт на наш этаж. Вместо этого мы с Себом взламываем двери, чтобы спуститься в пустую шахту.

В здании есть три лифта – два обслуживают основные этажи, а один спускается только с первого этажа до хранилища.

Отключить камеры и датчики в этом лифте сложно. Но это можно сделать. Единственное, чего мы не можем сделать – это отключить сигнализацию. Если кабина лифта движется, она запускает дистанционный предупреждающий сигнал непосредственно на пульт службы безопасности. Обойти это невозможно – кабины лифтов не могут двигаться в нерабочее время.

Однако на самом деле мне не нужны кабины лифта, чтобы использовать эту систему. Все три лифта имеют общую систему вентиляции. Мы с Себом можем спуститься по шахте, затем пересечь ее и спуститься в само хранилище. Предполагая, что мой большой брат сможет пролезть через несколько узких мест по пути.

Мы используем зажимы, чтобы скользить вниз по тросам лифта. Это похоже на лазание по канату на уроке физкультуры, только наоборот. Кроме того, я чертовски ненавидел занятия физкультурой.

Себ, конечно, преуспевает в этой части. Он на самом деле ухмыляется, как будто ему весело.

– Я чувствую себя шпионом, – говорит он.

– О, да? Что ж, просто подожди следующей части. Тогда мы будем выглядеть очень круто.

Мы с ним протискиваемся через горизонтальную вентиляционную шахту между лифтами. Все проходит медленно, напряженно и невыносимо жарко. Я чувствую, как пот стекает по моему лицу. Торопиться нельзя – все, что мы можем сделать, это продолжать ползти вперед, дюйм за дюймом.

Как только мы оказываемся внутри третьей шахты лифта, мы спускаемся на последние сто футов в хранилище.

– Что теперь? – спрашивает Себ, твердо упираясь ногами в землю.

– Теперь надеваем лунные скафандры, – говорю я.

Джонси временно отключил большинство внешних датчиков. Сейсмические датчики все еще работают, поэтому мы не можем проложить туннель к хранилищу или выбить дверь. Внутри все еще работают тепловые датчики движения.

Хорошая новость в том, что они не сработают, если не почувствуют одновременно движение и тепло. Но мне нужно подобраться достаточно близко, чтобы заглушить их.

Итак, мы с Себом надели, возможно, самые неловкие костюмы, когда-либо созданные моим другом Мейсоном. Они похожи на гигантские зефирки, сделанные из блестящей фольги. Они покрывают нас с головы до ног, пока мы не становимся похожими на два очень отражающих талисмана. Я едва могу видеть через отверстия для глаз, но это должно блокировать тепло от наших потных тел ровно настолько, чтобы отключить датчики.

Мы с Себом открываем двери лифта, затем я проскальзываю внутрь. Внутри помещения совершенно темно. Я считаю свои шаги от двери лифта, точно так же, как я делал, когда был здесь с Беллой. Вспомнив, где был расположен каждый из датчиков, я опрыскиваю их концентратом пены. Это должно блокировать их способность видеть движение. И тогда, надеюсь, не будет иметь значения, прочитают ли они тепловую сигнатуру.

Я также опрыскиваю камеры. Они срабатывают от света, а я не хочу работать вслепую все время, пока мы здесь.

Как только все датчики покрыты, мы с Себом снимаем капюшоны наших костюмов из фольги и включаем фонари.

Теперь мы можем видеть. Хотя бы немного.

Я прикасаюсь к наушнику и шепчу:

– Пока все хорошо?

– Полицейский радар молчит, – говорит Мейсон.

– Здесь тоже все выглядит спокойно, – добавляет Джонси.

Их голоса звучат глухо и отдаленно. В хранилище дерьмовый сигнал. Мы не можем рассчитывать на то, что они смогут связаться с нами, поэтому мы должны работать быстро.

Мы с Себом подходим к двери хранилища, которая выглядит как массивный иллюминатор диаметром в шесть футов и толщиной два фута, сделанный из тусклой, прочной стали.

На нашем пути осталось только одно препятствие.

Это не код от хранилища – он у меня уже есть, благодаря скрытой камере, которую я установил во время моей небольшой экскурсии сюда с Беллой. С тех пор я видел, как Рэймонд Пейдж и его менеджер банка набирали этот код тридцать раз. Они меняли его всего дважды, что не соответствует банковскому протоколу, но я думаю, что Рэймонд немного ленив.

Нет, единственное, с чем осталось разобраться – это внешний магнитный замок.

Замок состоит из двух пластин. Когда они включены, они создают магнитное поле. Если вы откроете дверь в нерабочее время, это поле будет нарушено. Это вызовет сигнал тревоги, который не сможет выключить даже Джонси. Обойти это невозможно – поле должно оставаться нетронутым всю ночь.

Мне пришлось долго размышлять над этой проблемой. Как перемещать пластины, не нарушая поля?

В конце концов, я понял, что мне просто нужно двигать их вместе, в одно и то же время.

Я попросил Мейсона сделать мне алюминиевую тарелку, похожую на прямоугольное сервировочное блюдо с ручкой с одной стороны. Он сварил его в подвале своей мамы, используя ее силиконовые прихватки для духовки и свою самодельную сварочную маску, которая, по сути, представляет собой ведро с окошком из оргстекла спереди. Он выглядел как настоящий идиот, но его работа всегда на высшем уровне, вплоть до последнего миллиметра.

Себ достает тарелку из своего рюкзака. Я заклеиваю плоскую сторону сверхпрочнымдвусторонним скотчем. Затем я приклеиваю его к двум болтам и откручиваю их. Теперь я могу вынуть оба болта одновременно, удерживая их на одинаковом расстоянии друг от друга, а затем убрать все это в сторону. Поле остается нетронутым, даже несмотря на то, что оно больше не прикреплено к хранилищу.

Я осторожно ставлю его у стены с деликатностью специалиста по обезвреживанию бомб.

Себ наблюдает, так тихо, что даже не дышит.

Когда я успешно кладу его вниз, он испускает долгий вздох.

– Это сработало!

– Конечно, сработало, – говорю я, как будто у меня никогда не было никаких сомнений.

– Хорошо, – говорит он, практически потирая руки в предвкушении. – Вводи код.

– Я думал, ты знаешь код, – говорю я безучастно.

Себ замирает у двери хранилища.

– Что?

– Я думал, ты собираешься запомнить его.

– Ты никогда не говорил мне об этом.

– Да, говорил. Помнишь? Он начинается с 779… и что-то дальше.

Себ смотрит на меня с выражением ужаса на лице.

Я смеюсь.

– У меня есть код, тупица.

– Это не смешно, – говорит он.

– Для меня смешно.

Я набираю код: 779374.

Я слышу четыре отчетливых лязгающих звука, когда отодвигаются засовы. Затем я открываю дверь хранилища.

Меня поражает запах сложенных стопкой банкнот. Наличные деньги имеют отчетливый запах: чернил, бумаги, кожи, смазки, грязи и намека на металл от контакта с монетами.

Но мы здесь не из-за банкнот. Слишком тяжело утащить столько наличных.

Мы хотим бриллиант.

Я достаю дрель из рюкзака Себа, чтобы мы могли начать сверлить сейфы. Я высверливаю замки, затем Себастьян проверяет содержимое. Слитки и драгоценные камни отправляются в мешки. Все остальное остается тут.

– Не бери ничего сентиментального, – говорю я ему. – Я не хочу, чтобы какой-то гангстер преследовал нас, потому что мы украли обручальное кольцо его бабушки.

В хранилище двести одиннадцать сейфов.

В сто восьмом я нахожу то, что ищу.

На вид не очень: обычная деревянная коробка с откидной крышкой.

Тем не менее, я испытываю трепет предвкушения, как только вижу ее. Я беру коробку и поднимаю крышку.

Камень внутри неземной красоты. Это действительно выглядит так, как будто он мог упасть на землю в ядре метеорита. Он размером с куриное яйцо, прозрачный и сверкающий, с легким, морозно-голубым оттенком. Зимний Бриллиант.

Себ видит мое молчание и неподвижность. Он подходит и встает рядом со мной, глядя на него сверху вниз.

– Черт возьми, – выдыхает он.

– Да, – говорю я.

Мы смотрим на него секунд десять. Затем я с щелчком закрываю крышку, засовывая коробку в карман.

– Мы будем продолжать? – говорит Себ.

– Нет. Мы уже набрали столько, сколько можем унести.

Мы с Себастьяном закидываем рюкзаки на спину. На этот раз все намного сложнее, потому что золото чертовски тяжелое. Не только золото – платиновые слитки, драгоценные камни и одна оригинальная бейсбольная карточка Бейба Рута в стеклянном футляре, потому что, черт возьми, это круто, и я хочу ее.

Мы не можем выйти тем же путем, каким вошли. Подниматься по тросам слишком займет слишком много времени. Если копов вызовут, когда мы будем на полпути, мы окажемся в ловушке, как пара жуков в бутылке.

Единственная проблема заключается в том, что при включении лифтов сработает сигнализация. Итак, как только мы нажмем эту кнопку, у нас будет около двух минут, чтобы выйти через парадные двери. И будем молиться, чтобы Камилла ждала нас в машине.

Я касаюсь своего наушника и говорю Джонси:

– Мы уходим. Ты можешь собираться.

Обращаясь к Мейсону, я добавляю:

– Ты тоже, Мейс.

Мейсон оставит лестницу, снимет комбинезон и выйдет за периметр пешком. На него нет ничего компрометирующего.

Себ и я – это отдельная история.

– Ты готов? – говорю я ему, мой палец зависает над кнопкой лифта.

В другой руке держу секундомер. Я подсчитал, что с того момента, как я нажму на кнопку, у нас есть ровно три минуты, чтобы уйти из радиуса в два квартала, окружающего банк, прежде чем копы перекроют все это.

Себ выглядит напряженным, но решительным.

– Готов, – говорит он.

Я одновременно нажимаю на секундомер и на кнопку лифта.

Лифт начинает спускаться.

Я не слышу ничего, кроме толчка и гула спускающейся кабины лифта, но я знаю, что в тот момент, когда она начала движение, сработала беззвучная тревога в фирме, отвечающей за безопасность банка, и в полиции Чикаго.

Кажется, что лифт спускается целую вечность. Если бы я не смотрел на секундомер, я бы никогда не поверил, что прошло всего двенадцать секунд. Когда двери раздвигаются с мучительной медлительностью, мы с Себом протискиваемся внутрь. Я нажимаю на кнопку вестибюля.

Двери снова закрываются, и мы, пошатываясь, поднимаемся наверх. Мое сердце бьется три или четыре раза каждую проходящую секунду.

Как только лифт останавливается, мы с Себом протискиваемся в двери, торопливо пересекая темное, пустое пространство. Наши шаги отдаются эхом по полированному мрамору. По-прежнему гробовая тишина, но я знаю, что наше присутствие больше ни для кого не секрет.

Когда мы подходим к стеклянным дверям, я беру ближайшую медную стойку и запускаю ее в окно, как копье. Стекло разлетается вдребезги, осыпаясь вниз, как множество зазубренных сосулек. Теперь не имеет значения, сколько шума мы производим. Суть в том, чтобы как можно быстрее выбраться наружу.

Мы с Себом проходим через стекло и спешим на ступеньки, ведущие вниз на улицу.

Я смотрю на тротуар, где нас должна ждать Камилла.

Там никого нет. Ни машины, ни грузовика, ничего, кроме пустой улицы.

– Где она? – говорит Себ с ноткой паники в голосе.

– Она будет здесь, – говорю я ему.

Секунды тикают. Никто так и не появляется на дороге.

– Может, нам просто сбежать? – говорит Себ.

Мы уже на полпути вниз по лестнице. Мы могли бы просто убежать вниз по улице.

Но я сказал Камилле встретиться с нами прямо здесь.

В этот момент кто-то рявкает:

– НЕ ДВИГАТЬСЯ!

Я медленно поворачиваюсь и оглядываюсь через плечо.

Позади нас стоит охранник, его пистолет направлен на Себа и меня.

Не просто какой-нибудь охранник, а мой хороший приятель Майкл, который подвел нас к хранилищу пару недель назад.

Майкл не должен был работать сегодня вечером. Сегодня вечером охранники вообще не должны были работать.

Вопрос о том, почему Майкл здесь в 23:00, остается загадкой. Если бы мне пришлось угадывать, я бы предположил, что он делал что-то не совсем законное для Рэймонда на одном из верхних этажей. Однако меня это не волнует. Меня беспокоит только пистолет, направленный мне в лицо.

Мы с Себом носим бронежилеты. Я правда не хочу проверять их функциональность или прицел Майкла.

– Полегче, – говорю я низким и спокойным голосом.

– Не разговаривай и не двигайся, блядь, или я всажу тебе пулю между глаз, – рявкает Майкл.

– Что ты хочешь сделать? – Себ что-то шепчет мне, так тихо, что даже я едва слышу.

Я вижу, как его тело сжимается, как пружина. Он хочет попытаться напасть на Майкла, думая, что он просто какой-то наемный полицейский. Это плохая идея – я сомневаюсь, что Рэймонд Пейдж выбрал придурка в качестве главы своей службы безопасности. Этот парень, вероятно, какой-нибудь бывший морской котик или еще хуже.

Осторожно поворачиваясь всем телом, чтобы скрыть то, что я делаю, я засовываю руку в карман. Я собираюсь сомкнуть пальцы на рукоятке своего складного ножа. Если Себ сможет отвлечь этого чувака, у меня может быть шанс...

Моя рука ни за что не цепляется. У меня больше нет ножа – я отдал его Камилле.

Ну, дерьмо.

В этот момент я слышу вой сирен – далекий, но с каждой секундой становящийся все ближе.

Майкл усмехается.

– Теперь ты в жопе, – говорит он.

Затем я вижу что-то настолько странное, что это похоже на оптическую иллюзию. Тень за одной из мраморных колонн банка отделяется от стены, вырисовываясь позади Майкла. Одним быстрым движением он хватает охранника за запястье, выворачивая его пистолет вверх, и обхватывает горло Майкла своим массивным предплечьем.

Охранник нажимает на курок три раза подряд, но пули, не причинив вреда, взлетают в воздух. Тем временем мой старший брат Данте делает Майклу самый болезненный на вид захват, который я когда-либо видел. Данте душит его примерно за восемь секунд, пока Майкл не падает без сознания.

Данте бросает его на верхней ступеньке лестницы.

– Привет! – радостно приветствует его Себастьян.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

Данте пожимает своими огромными плечами.

– Я подумал, что тебе может понадобиться помощь.

– Мы все предусмотрели, – говорю я ему.

– Еще как, – фыркает он, переступая через дремлющее тело охранника.

Вой сирен становится все ближе. Сейчас самое время уходить.

У Данте должна быть машина где-то поблизости.

Но я не хочу уезжать без Камиллы...

– Пошли, – ворчит Данте.

– Секунду... – говорю я.

Белый полицейский фургон с визгом подъезжает к банку.

Себ и Данте собираются укрыться за колоннами.

– Подождите! – говорю я.

Камилла высовывает голову из окна со стороны водителя.

– Сюда, давайте! – кричит она.

Мы бросаемся вниз по лестнице.

Данте и Себ забираются в фургон. Я достаю из сумки последнее изобретение Мейсона. Я бросаю одну из гранат в северный конец улицы, а другую – в южный. Затем я запрыгиваю на пассажирское сиденье и кричу Камилле:

– Езжай на запад по Монро!

Полицейские машины подъезжают к Ла-Салль с обоих направлений. Я вижу, как они приближаются к нам с двух сторон.

Затем гранаты взрываются.

Не обычным способом – внутри нет заряда. Вместо этого гранаты выпускают две дымовые шашки огромных размеров. Они создают двойные столбы густого черного дыма диаметром двенадцать футов и высотой сто футов. Это перекрывает обзор в любом направлении с апокалиптическим размахом.

Камилла вдавливает педаль газа, проскакивая между столбами дыма. Она мчится по Монро-стрит, выводя нас из финансового района в сторону реки.

Она ведет машину быстро и агрессивно, управляя фургоном, как спортивной тачкой. Я не могу удержаться от улыбки, наблюдая за ней. Единственное, что мне не нравится, это порез на ее подбородке и уродливые отметины на шее. Не говоря уже о том, что ее рубашка выглядит так, словно ее срезали с ее тела.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Камилла одаривает меня быстрой улыбкой, прежде чем снова перевести взгляд на дорогу.

– Лучше не бывает, – говорит она.

Я чувствую, что тоже улыбаюсь, внутри меня растет пузырь восторга.

Мы сделали это. Мы, блядь, сделали это.

Я слышу сирены повсюду. Вероятно, двадцать полицейских машин направлялись к банку со всех сторон. Потребуется чудо, чтобы пройти через них всех и остаться незамеченным.

Камилла направляется к мосту, чтобы пересечь реку.

Вместо этого я говорю:

– Поверни здесь направо. А затем снова поверни направо.

– Но так мы вернемся назад…

– Доверься мне, – говорю я.

Камилла поворачивает руль вправо, затем снова поворачивает направо.

Теперь мы возвращаемся в Ла-Салль на Вашингтон-стрит. И действительно, две полицейские машины мчатся за нами по дороге с ревущими сиренами. Руки Камиллы застыли на руле, а лицо побледнело.

– Что мне делать? – спрашивает она.

– Просто продолжай ехать, – говорю я ей.

Полицейские машины проносятся мимо нас с обеих сторон, приближаясь к Вашингтон-стрит.

Камилла издает испуганный смешок.

– Они думают, что мы с ними, – говорю я ей. – Гораздо подозрительнее ехать в противоположном направлении.

Мы продолжаем ехать обратно к банку, позволяя другой патрульной машине проехать мимо нас. Как только мы убеждаемся, что основная часть полицейских машин проехала, мы поворачиваем налево и направляемся на север.

Звук сирен стихает. Себ и Данте начинают смеяться. Камилла присоединяется, ее голос выше, чем обычно, и немного пугливо.

– Мы сделали это, – говорит она так, словно до сих пор не может в это поверить.

– Ты взял то, что искал? – спрашивает меня Данте.

– Конечно, – говорю я ему.

Теперь Данте и Себ с любопытством смотрят на Камиллу.

– Спасибо, что подвезла, – говорит Данте своим рокочущим голосом.

Я вижу, как розовеют щеки Камиллы. Она еще официально не встречалась ни с кем из моей семьи, но она знает, кто мои братья, как и все в Старом городе.

– Извините, что опоздала, – говорит она.

– Как все прошло? – спрашиваю я ее.

– Было пару… стычек на пути, – говорит она.

– Но ты в порядке? Действительно в порядке?

– Да, – говорит она, ее темные глаза снова скользят по мне.

Я чувствую, как мои братья наблюдают за нами. Но мне насрать.

Я хватаю ее руку и подношу к своим губам, целуя ее.

– Ты невероятная, – говорю я ей.

25. Камилла

– Поверни здесь, – говорит мне Неро.

Мы проезжаем через Роско-Виллидж. Забавно находиться в таком сонном маленьком районе всего через несколько минут после ограбления банка. Мы проезжаем мимо Whole Foods и Trader Joe’s(Американские сети супермаркетов). Хипстерские лофты и кофейни кажутся полной противоположностью преступной деятельности.

Я знаю, что нам нужно избавиться от полицейского фургона, но у Неро, кажется, есть своя цель.

– Прямо здесь, – говорит он, указывая на гараж.

Я сворачиваю на первое место на стоянке, немного сбитая с толку.

– Мы оставим фургон здесь? – спрашиваю я.

– Нет, – говорит Неро. – Идем.

Я выхожу из фургона. Вместо этого Данте забирается на место водителя.

– Приятно познакомиться, Камилла, – говорит он своим низким голосом.

– Уверен, скоро увидимся, – говорит Себастьян, слегка отсалютовав мне.

Они уезжают, оставляя нас с Неро одних в гараже.

Я поворачиваюсь к нему лицом, совершенно ошеломленная.

– Куда они едут?

– Сжечь фургон, – говорит Неро.

– Как мы доберемся домой?

– Не знаю, – усмехается он. – Я надеялся, что ты меня отвезешь.

Я понятия не имею, о чем он говорит. Все, что я знаю, это то, что он определенно чем-то взволнован. Не из-за какой-то безумной суммы денег, которую мы только что украли, а из-за чего-то другого.

– Что ты задумал? – подозрительно спрашиваю я.

– Я говорю о твоей новой машине, – говорит Неро.

Он снимает пылезащитный чехол с машины, припаркованной рядом.

Я задыхаюсь, прикрывая рот руками.

Я вижу длинный, гладкий корпус с невероятными линиями, окрашенный в глубокий кроваво-красный цвет. Хромированная решетка радиатора и круглые фары поблескивают в тусклом свете парковки. Колеса в первозданном виде. Я даже отсюда чувствую запах свежей кожи.

– Ты шутишь, – говорю я.

– Я бы никогда не стал шутить о машине, – говорит Неро. – Особенно об этой.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Его глаза кажутся темнее, чем обычно, и пристально смотрят на меня. Выражение его лица серьезное.

– Неро, я не могу ее принять... – говорю я. – Возможно, ты никогда не найдешь другого экземпляра.

– Камилла, говорит он, касаясь моей щеки рукой. – Я всегда испытывал эмоции… сильные. Или думал, что испытывал. Но все, что я когда-либо чувствовал в своей жизни, ничто по сравнению с тем, что я чувствую, когда смотрю на тебя. Меня не волнует ни машина, ни деньги, которые мы только что украли, ни что-либо еще в этом мире. Рядом с тобой все остальные вещи просто исчезают.

– Это безумие, – шепчу я.

«Гранд Спорт» прекрасен, совершенно прекрасен. Она бесценна, потому что в мире больше нет подобной машины, и невозможно купить бесчисленные часы времени, которые Неро вложил в нее, когда он думал, что это будет его авто.

Но не сама машина заставляет мое сердце биться как сумасшедшее, а глаза наполниться горячими слезами.

А то, что это значит для Неро – отдать ее мне.

Неро – самый великолепный мужчина, которого я когда-либо встречала. Внутри него горит огонь, который горит жарче, чем поверхность солнца. Я знаю, как сильно он может ненавидеть и могу только представить, какую любовь он испытывает. Это пугает меня.

Я не знаю, как и почему он дал ее мне.

Я чувствую себя смертным, избранным богом.

И все же...

Это кажется правильным.

То, как наши руки идеально подходят друг другу. Так же, как и наши тела. То, как я понимаю его, когда, кажется, никто другой не понимает. И то, как он видит меня, когда раньше никто не обращал на меня внимания.

То, как мы находим покой друг в друге, когда мы две беспокойные души.

Я уже давно знаю, что он был единственным для меня.

Я просто никогда не думала, что смогу быть единственной для него.

Затем Неро говорит что-то еще более безумное.

– Как ты думаешь, ты могла бы когда-нибудь полюбить меня, Камилла?

Я так поражена, что чуть не смеюсь.

Он неправильно понимает выражение моего лица.

– Я знаю, что у меня ужасная история, и, честно говоря, сейчас я ненамного лучше. У меня дерьмовый характер. Я хочу убить любого мужчину, который посмотрит на тебя. Я не... силен в словах или чувствах, – он делает глубокий вдох, и я понимаю, что Неро нервничает – почти так же нервничает, как и я. – Но я люблю тебя, Камилла. Я никогда не причиню тебе вреда. Ты можешь доверять мне в этом, если ни в чем другом.

Я потеряла дар речи. Отчаянно пытаюсь ответить ему, но совершенно неспособная издать ни звука.

Все, что я могу сделать, это схватить его и поцеловать. Я целую его, как в самый первый раз, голодно и страстно. Затем я целую его так, как мы целовались в моей крошечной застекленной комнате – как будто вся вселенная исчезла, и он и я – единственные две вещи, которые существуют.

Когда наши губы разъединяются, я, наконец, могу говорить.

– Я люблю тебя так сильно, что это причиняет боль. Я боюсь сказать тебе это, боюсь даже позволить себе почувствовать это. Но я люблю тебя, и я люблю уже какое-то время.

– Хорошо, – говорит он с бесконечным облегчением.

Он снова целует меня, прижимая к своему телу.

Когда он отпускает меня, то усмехается и говорит:

– А теперь прокати меня.

Он протягивает мне ключи. Даже брелок является оригинальным, он сделан из старого серебра, отполированного до блеска.

Я сажусь на водительское сиденье, вдыхая запах свежей кожи и краски. Приборная панель состоит из круглых циферблатов с огромным рулевым колесом в центре.

Я поворачиваю ключ, слушая, как двигатель с ревом заводится, переходя в терпеливое мурлыканье.

– Когда ты понял, что собираешься отдать ее мне? – спросила я Неро.

– В тот момент, когда ты прикоснулась к ней, и я увидел выражение твоего лица, – говорит Неро.

Я выезжаю из гаража, мое сердце колотится с каждым поворотом руля. Машина работает безупречно. Неро действительно волшебник.

Он идеально смотрится на пассажирском сиденье – стильный, надменный и невероятно красивый.

Словно прочитав мои мысли, Неро говорит мне то же самое:

– Тебе идет. Она была создана для тебя.

Я веду нас на восток, к Лейк-Шор-Драйв, чтобы мы могли ехать вдоль воды. Дует прохладный ветерок. Клены становятся красными. Наконец-то наступила осень.

Мы останавливаемся в Монтроуз-Пойнт, паркуем машину так, чтобы она была обращена к городу. Чикаго освещен, небоскребы отражаются в воде.

Я забираюсь на колени Неро, оседлав его. Он откидывает свое сиденье, чтобы смотреть на меня снизу вверх.

Лунный свет освещает одну сторону его лица, другая находится в глубокой тени.

У него всегда будут две стороны: одна темная и мстительная, а другая – неземная по своей красоте.

Я чувствую член Неро, уже сильно возбужденный, прижимающийся ко мне. Между нами слишком большое количество слоев одежды.

Я вижу свое отражение в его глазах и сильное желание, исходящее от него.

И, наконец, впервые, я признаю, что Неро хочет меня так же сильно, как я хочу его. Он любит меня так же, как я люблю его.

Я никогда не осознавала, как глубоко некоторые оскорбления засели у меня под кожей. Я сказала себе, что мне все равно, что говорят люди. Но я отвергала комплименты, в то время как внутри себя цеплялась за убеждение, что я уродливая, нежеланная и жалкая.

Теперь самый красивый мужчина в мире смотрит на меня с любовью и желанием. И я понимаю, что невозможно, чтобы он мог испытывать ко мне такие чувства, если бы я действительно этого не заслуживала.

Если мы с Неро идеально подходим друг другу – а я уверена, что так и есть, – тогда я ему ровня. Его аналог.

Странное осознание после стольких лет, но я наконец-то в это верю. Я красивая. Умная. И достойна любви.

– В чем дело? – спрашивает он меня.

Я делаю глубокий вдох, прижимаясь лбом к его лбу. Я вдыхаю аромат его кожи и его губ, находящихся всего в дюйме от моих. Вдыхаю его дыхание, а затем снова возвращаю его ему.

– Я совершенно, абсолютно счастлива, – говорю я .

– Я тоже, – говорит он. – Это странно, не так ли?

Я смеюсь.

– Думаешь, другие люди все время так себя чувствуют?

– Нет, – говорит он, обнимая меня и притягивая ближе. – Я не думаю, что кто-то когда-либо чувствовал себя точно так же.

Он снова целует меня, этими пухлыми губами, которые вызывают тысячи ощущений везде, где они касаются.

Он стаскивает остатки моей рубашки, уже изрезанной в клочья и грязной от пота и крови. Затем снимает с меня лифчик, позволяя моей груди упасть в его руки. Он обводит ладонями их изгибы, проводя кончиками пальцев по моим соскам, пока они не напрягаются и не пульсируют под его прикосновениями.

Он кладет ладонь мне на спину и притягивает меня ближе к себе, чтобы он мог взять мою грудь в рот. Он посасывает мой сосок, сначала нежно, потом сильнее, так что вся моя грудь начинает болеть от удовольствия.

Свободной рукой он массирует мою другую грудь, проводя большим пальцем вниз по грудной мышце, затем сжимает и дергает сосок с нужным усилием.

Он всегда находит эту точку идеального баланса между удовольствием и болью, доводя ощущения до максимальной интенсивности, не разрушая скрытое за ними наслаждение.

Когда дело доходит до секса, Неро обладает бесконечным терпением. Он проводит целую вечность только с моей грудью, разминая, посасывая и дразня соски, пока они не достигают своей полной эрогенной способности. Они становятся более чувствительными, чем я когда-либо могла себе представить. Я так возбуждена, что я вот-вот кончу еще до того, как он прикоснется к чему-нибудь еще.

На самом деле, в тот момент, когда он скользит руками вниз по моим джинсам, я начинаю кончать. Он все еще держит мою грудь во рту. Все, что ему нужно сделать, это слегка надавить на мой клитор, несколько раз погладить пальцами, и я переваливаюсь через край. Он посасывает мой сосок и позволяет мне тереться о его руку. Я чувствую тот прилив, который разливается по моему телу – радость, удовлетворение и освобождение, все сразу.

Неро подносит руку ко рту и слизывает мой вкус со своих пальцев. Как аперитив, это, кажется, разжигает его голод. Он бросает меня на заднее сиденье и срывает с меня джинсы, швыряя их неизвестно куда. Он оттягивает мои трусики в сторону и облизывает всю длину моей щели, проводя языком по моему все еще пульсирующему клитору.

Я задыхаюсь и пытаюсь вывернуться, но он прижимает меня к земле, засовывая свой язык полностью внутрь меня, затем облизывая все губы моей киски и клитор. Он прожорлив на мой вкус. Он все выпивает, возвращаясь снова и снова за добавкой.

Моя киска уже набухла, пульсируя с каждым ударом моего сердца. Когда он вводит в меня два пальца, я вскрикиваю, едва в силах это вынести.

Он ослабляет интенсивность, лаская мой клитор своим языком. Затем он медленно скользит пальцами внутрь и наружу, находя это чувствительное место на внутренней стенке, дразня его средним пальцем.

Я чувствую себя одержимой. Моя спина выгибается, и я издаю всевозможные неловкие звуки, но мне все равно. Он приближает меня к еще одному оргазму, на этот раз гораздо более сильному, чем предыдущий.

Я сжимаюсь вокруг его пальцев и трусь своей киской о его язык, едва в состоянии справиться с тем, что я испытываю, но все еще желая большего и большего.

Он переключается на нежное посасывание моего клитора. Я взрываюсь. Я почти теряю сознание на минуту от безумной эйфории, которая пронзает мой мозг.

Неро ухмыляется своей злой, дьявольской улыбкой. Ничто не доставляет ему большего удовольствия, чем играть на моем теле как на инструменте.

Он забирается на меня сверху, засовывая свой член внутрь меня, в то время как моя киска все еще горит.

– О, Боже мой, – стонет он. Он чувствует, какая я горячая и насквозь мокрая до самых бедер.

Его член намного больше, чем его пальцы. Он заполняет каждый кусочек пространства внутри меня. На самом деле, с каждым толчком он требует больше места, чем там существует. Как и сам Неро, он балансирует на грани серьезного дискомфорта. И все же это приносит огромное удовлетворение на совершенно другом уровне.

Он нежно целует меня, но грубо трахает. Ему наплевать, что он делает с новенькими кожаными сиденьями.

Он врезается в меня все сильнее и сильнее, как будто хочет овладеть мной снова и снова, как будто это единственный способ изгнать демона внутри.

Его дыхание учащается, и я знаю, что он хочет кончить.

Но он не позволит себе сделать это, пока не выжмет из меня еще один оргазм.

Он крепко прижимает мое тело к своему, так что мой клитор трется о его живот, когда он входит в меня. И, конечно же, я чувствую, как нарастает еще один оргазм, хотя я уже ослабла от предыдущих.

Неро полон сил. Он делает всю работу, трахая меня с неустанной интенсивностью. Пока я не утыкаюсь лицом в его шею и не вскрикиваю, когда последняя волна обрушивается на меня.

Только тогда он позволяет себе кончить, вонзаясь в меня так глубоко, как только может, и высвобождая груз, который он сдерживал.

Он кончает так сильно, что я чувствую, как сперма вытекает из меня, еще до того, как он выходит. Я бы никогда не сказала этого вслух, но меня дико возбуждают громкие звуки, которые он издает – свидетельство его мужественности и желания ко мне.

Он падает на меня сверху, наши конечности переплетаются.

Я понимаю, как тесно на заднем сиденье. Но мне все равно – на самом деле, мне это нравится. Мне нравится, как крепко мы прижаты друг к другу. Я люблю запах машины и запах нашей кожи, смешанные вместе. Я люблю звезды за окнами и серебряное сияние на коже Неро.

Он прав – никто никогда не испытывал такого момента, как этот.

26. Неро

Офицер Шульц на седьмом небе от счастья. Он получил еще одну награду за арест лаборатории с наркотиками на Мохок-стрит. Леви Каргилл сидит в камере предварительного заключения в городском исправительном центре вместе с четырьмя своими дилерами.

Шульц празднует с двадцатью другими копами в маленьком пабе под названием «У Фрости».

Никто не веселится так, как коп в свободное от работы время. Их крики и пение слышно за два квартала. Не то чтобы пьяное пение было чем-то необычным в Кабрини-Грин.

Заглядывает даже высшее руководство, включая комиссара Маккея и шефа Броуди. Они покупают выпивку для всех офицеров, затем вместе покидают паб, садятся на заднее сиденье лимузина и отправляются на Небесный бал в Планетарий.

Папа будет там вместе с Гриффинами. Они заручаются поддержкой нашего проекта на Южном берегу, для реализации которого у нас теперь достаточно средств.

Но только не я. Я нашел деньги – они могут найти разрешение.

Я ненавижу смокинги и ненавижу болтовню о всякой ерунде.

Сегодня вечером мне нужно заключить свою собственную сделку. И для этого мне не потребуется смокинг.

Я подъезжаю к квартире Шульца на Кингсбери-стрит.

По меркам полицейского дома там не очень высокий уровень безопасности. Мне требуется около восьми минут, чтобы проникнуть внутрь, взобраться по пожарной лестнице и взломать замок на его окне.

Затем я немного ковыряюсь в этом месте. Честно говоря, это довольно удручающе. Шульц живет один – у него нет даже кошки, собаки или волнистого попугайчика, которые могли бы составить ему компанию. Ни соседа по комнате, ни девушки.

У него довольно чистая квартира, если учитывать только опрятность, а не факт, что пылесосит он, наверное, раз в три месяца. Его посуда выглядит так, будто ее выбирали наугад, и практически нигде нет никакого декора.

Хотя он не полный психопат – я вижу пару проблесков личности.

Во-первых, в шкафу лежит куча потрепанного бейсбольного снаряжения. Так что он, вероятно, играет в какой-то любительской лиге. И он действительно фанат «Кабс» – примерно на половине рубашек в его шкафу изображен их логотип. Единственная фотография в квартире – это фотография светловолосого Шульца в детстве на Ригли Филд со своим отцом.

Я сразу узнаю Мэтью Шульца. Он выглядит точь-в-точь как его сын, только немного стройнее. Та же квадратная челюсть и тот же набор мышц как у Капитана Америки.

Но Логан Шульц на фотографии выглядит по-другому – он улыбается так широко, что его почти не видно, и торжественно держит бейсбольный мяч с автографом. Он выглядит радостным, без какой-либо злобы взрослого полицейского, которого я знаю.

Это единственная сентиментальная вещь во всей квартире. Фото и старый значок его отца, засунутый в верхний ящик его тумбочки, прямо рядом с кроватью.

Я достаю пиво из холодильника, открываю его и сажусь ждать.

Проходит еще полтора часа, прежде чем он, спотыкаясь, возвращается домой. Я слышу, как его ключи скребутся в замке, приглушенные ругательства, а затем сам Шульц шаркающей походкой входит в квартиру. Я жду, пока он достанет свой служебный пистолет и положит его на стол, прежде чем заявить о своем присутствии.

– Поздравляю, – говорю я, включая свет.

Шульц подпрыгивает, как испуганный кот, хватаясь за свой пистолет.

– Расслабься, – говорю я ему. – Это всего лишь дружеский визит.

– Ты же знаешь, что я мог бы пристрелить тебя прямо сейчас, – говорит он, хмурясь. – Или просто арестовать тебя за взлом с проникновением.

– Это было бы не очень гостеприимно. Учитывая, что я принес тебе подарок.

Шульц держит руку на рукоятке своего пистолета. Он делает паузу, затем засовывает пистолет за пояс. Он скрещивает руки на груди, уставившись на меня затуманенным взглядом.

– Какой? – спрашивает он.

– Ну... может быть, подарок – это громко сказано. Больше похоже на предмет для обмена.

– Обмена на что?

– Камиллу Ривьеру.

Шульц раздраженно фыркает.

– Не делай вид, что тебе не плевать на нее. – говорит он.

– О, мне еще как не наплевать на нее, – тихо говорю я. – Камилла теперь моя. Ты больше не подойдешь к ней.

– Или что? – усмехается Шульц.

– Или в следующий раз, когда я вломлюсь сюда, ты проснешься от лезвия, перерезающего твои голосовые связки.

Ему это не нравится. Я вижу, как его правая рука снова тянется к пистолету.

Мне насрать. Я абсолютно серьезен. Это единственный шанс Шульца оставить Камиллу в покое. Я сделаю все возможное, чтобы защитить ее. Я бы уничтожил всю полицию Чикаго, если бы пришлось. Убил бы всех мужчин в этом городе, одного за другим.

Осознанно и медленно, чтобы он все правильно понял, я говорю ему:

– Не смотри на нее. Не разговаривай с ней. Не подходи к ней ближе, чем на сто футов. Она больше не твой информатор.

– О, да? – усмехается Шульц. – Тогда тебе лучше принести мне что-нибудь чертовски невероятное. Например, то, что ты вытащил из хранилища Рэймонда Пейджа. О да, я знаю, что это был ты. Пейдж тоже это знает. Он видел тебя на камере, когда вы с дочерью совершали небольшую экскурсию в его хранилище.

– Позвольте мне побеспокоиться о Рэймонде Пейдже, – говорю я.

Я держу в руках подарок, который принес для офицера Шульца. Это видеокассета с подписанной наклейкой. Он тупо смотрит на нее, как будто забыл об этом фрагменте технологической истории.

– Что это, черт возьми, такое? – спрашивает он.

– Это запись с камер наблюдения на бульваре Джеффри. Снято в ночь на 18 апреля.

Шульц бледнеет под румяным оттенком загара. Из-за этого он выглядит почти желтым. Все опьянение исчезает из его глаз, и они горят ярче, чем когда-либо.

– Это невозможно, – говорит он.

– Возможно, – говорю я. – Ее просто было трудно достать.

Шульц смотрит на мою руку, в которой я держу кассету. Он видит мои костяшки пальцев, распухшие почти вдвое по сравнению с нормальным размером, и покрытые ссадинами и синяками.

Он судорожно облизывает губы.

– Дай мне ее, – говорит он.

– Отдам, – говорю я ему. – Но сначала твое обещание. Ты оставишь Камиллу в покое.

– Да, – огрызается он.

– Навсегда.

– ДА!

Я протягиваю кассету. Он выхватывает ее у меня из рук, сжимая так, как будто это действительно один из золотых слитков из банка.

Он прищуривается, глядя на меня, говоря:

– Это ничего не меняет между нами.

– Очевидно, – говорю я.

Костяшки его пальцев побелели, и он почти дрожит от предвкушения. Он не может удержаться от вопроса:

– Что там показано?

– Выстрел был произведен внутри машины, а не снаружи. Твой отец был не один.

Его челюсть сжимается, как будто он уже подозревал это.

– Кто? – спрашивает он.

– Дэниел Броуди, – отвечаю я.

Шульц совершенно неподвижен, его глаза широко раскрыты и полны недоверия.

– Ты же знаешь, что они были партнерами, – говорю я.

Теперь Броуди возглавляет Отдел по борьбе с организованной преступностью – то есть является начальником Шульца. Он поднимал тост за Шульца всего пару часов назад в пабе.

Все это время Шульц сидел всего в паре столов от убийцы своего отца.

– Что ты будешь делать с этой информацией, зависит только от тебя, – говорю я ему. – Но я был бы очень осторожен. Отдел внутренних расследований тебе не друг. Твой отец доверял им – и посмотри, что с ним случилось.

Я пожимаю плечами, вставая со стула.

– Впрочем, это твое дело. Меня волнует только то, чтобы ты придерживался нашей сделки.

Он все еще стоит как вкопанный, парализованный бомбой, которую я сбросил ему на голову.

Он вообще не двигается, пока я прохожу мимо него, направляясь к входной двери.

27. Камилла

Я жду, пока Вик проснется, затем, слышу как он, спотыкаясь, идет на кухню, где я оставила ему подарок на столе. Я знаю, что он его увидел, когда слышу его возглас удивления.

Я высовываю голову из своей комнаты, уже ухмыляясь.

– Нравится? – спрашиваю я.

Я купила ему лучший микшерный пульт, который только можно купить за деньги. Я пообещала Неро, что не буду использовать деньги от ограбления банка на что-то броское – лишь на медицинские счета моего отца и колледж Вика. Но я подумала, что мы могли бы позволить себе небольшую роскошь так, чтобы никто этого не заметил.

– Ты шутишь, что ли? – говорит Вик, и его лицо озаряется радостью. – Он чертовски невероятный!

– Эй, положи четвертак в банку для ругательств, – говорит папа, шаркая из своей комнаты. Сегодня он выглядит не так уж ужасно, и это уже хорошо.

– Если бы ты применял это правило к Камилле, у нас был бы миллион долларов, – говорит Вик.

– Что? Моя малышка? – говорит папа, притворяясь шокированным.

– Я не знаю, о чем он говорит, – невинно говорю я.

Вик закатывает глаза, возвращая свое внимание к микшерному пульту. Он выглядит так, словно хочет поцеловать его.

– О-о-о, – говорит папа. – Я думаю, что Вик наконец-то влюбился.

Вик одаривает меня озорной улыбкой.

– Я слышал, что не я один, – говорит он.

– Что, что? Что я пропустил? Только не говорите мне, что речь идет о Неро Галло…

– Э-э… – говорю я, краснея. – Ага. Я имею ввиду, да. Мы вместе.

– Здорово, – говорит отец, одобрительно кивая мне.

– Ты не возражаешь против... ну, ты знаешь, – говорю я, ссылаясь на довольно яркую репутацию Галло.

– Я никогда не ожидал, что ты влюбишься в кого-то нормального, – говорит папа, пожимая плечами.

Вик фыркает, и я тоже не могу удержаться от смеха.

– Я тоже, наверное, – говорю я.

Когда Вик пытается утащить свой подарок обратно в свою комнату, я добавляю:

– Не думай, что это означает, что ты бросаешь колледж! Тебе все равно нужно получить диплом. Даже если ты создаешь чумовые биты.

Вик стонет.

– Пожалуйста, не говори «чумовые биты».

– Почему? – дразню я его. – Это уже не «огонь»?

– Что значит «огонь»? – озадаченно спрашивает папа.

– Вы двое убиваете меня, – говорит Вик, смущенно натягивая шапку на глаза.

– Я начинаю думать, что он не считает нас крутыми, – говорю я отцу.

– Это невозможно, – качает он головой.

Я хватаю последний кусок тоста и направляюсь в автомастерскую.

Несмотря на то, что моя доля в деньгах была совершенно безумной, в обозримом будущем я буду заниматься все тем же делом. Во-первых, Неро снова и снова вдалбливал мне в голову, что мы не можем вести себя по-другому. Копы, гангстеры и Рэймонд Пейдж будут рыскать вокруг в поисках малейших признаков грабителей с огромными наличными. Даже великолепный «Гранд Спорт» в настоящее время спрятан под чехлом в гараже, так что я не привлекаю к себе внимания.

Как ни странно, я не против взяться за работу теперь, когда это выбор, а не необходимость. Думаю, помогает и то, что если какой-нибудь мудак заходит в магазин и начинает орать о наших расценках, я могу сказать ему, чтобы он проваливал. Хорошо иметь подушку безопасности, чтобы не приходилось цепляться за каждую работу, которая попадется на пути.

Я работаю до самого обеда, так что могу уйти сегодня пораньше. У меня свидание с Неро, из-за чего я немного нервничаю.

Как только я заканчиваю, то поднимаюсь наверх. У меня достаточно времени, чтобы принять душ и отмыть руки.

Я бы хотела, чтобы Патриция помогла мне с нарядом, но сегодня я сама по себе. У нее собственное свидание с Мейсоном.

Она позвонила мне, чтобы рассказать все об их примирении.

– Он организовал полет для бабушки, это было полной неожиданностью! И он забрал ее из аэропорта, как раз вовремя. Он все спланировал для нас: мы отправились в речной круиз, чтобы посмотреть архитектуру города, затем на смотровую площадку, а потом поели в ресторане «Smoque»… Бабушка была так счастлива, она сказала, что это была лучшая поездка в ее жизни. Клянусь, Камилла, в нем как будто зажегся внутренний огонь. Он говорит, что нашел квартиру и хочет начать бизнес по аренде переносных киноэкранов… Я не знаю, что с ним случилось!

– Это потрясающе, – говорю я, стараясь не рассмеяться. – Я очень рада за тебя, Патриция.

Я чувствую себя немного виноватой из-за того, что прикидываюсь дурочкой перед Патрицией, но я уверена, что Мейсон расскажет ей со временем.

У меня есть другая тайна, которая еще тяжелее давит на мою совесть.

Это тайна настоящего отца Вика.

class="book">Я знаю, он сто раз говорил мне, что не хочет его знать. И, возможно, так даже лучше: Рэймонд Пейдж – абсолютный осел. Но я продолжаю думать о Белле. Тот прилив сочувствия, который я испытала ночью на пляже, не до конца покинул меня. Я думаю, что Белла такая, какая она есть, из-за своих родителей. Интересно, была бы она другой, если бы у нее был член семьи, который не был бы бессердечным? Кто-то веселый и добрый. Кто-то вроде Вика.

Как только я принимаю душ и надеваю халат, я стучу в дверь Вика.

– Эй, – говорю я, просовывая голову внутрь. – Могу я поговорить с тобой секунду?

– Конечно, – отвечает он.

Я рада видеть, что перед ним разложена домашняя работа, даже несмотря на соблазн воспользоваться новым микшерным пультом.

– Вик, я знаю, мы говорили об этом кучу раз. Но иногда, когда что-то является теоретическим, это отличается от реальности...

– О чем ты говоришь? – спрашивает он, грызя кончик карандаша.

Я делаю глубокий вдох.

– Я нашла твоего отца. И сестру.

На этот раз Вик не отказывается от этой темы сразу. Он сидит очень тихо, глядя на меня своими большими темными глазами.

– Сестру? – спрашивает он.

– Да.

– Сколько ей лет?

– Э-э... вообще-то, она моего возраста.

Вик откладывает карандаш.

– Полагаю... это другое дело, – говорит он.

– Да. Я знаю, где она находится. Если ты хотел бы встретиться с ней.

Он проводит руками по своим волосам, напряженно размышляя. Я даю ему время, не перебивая.

Наконец он говорит:

– Спроси меня еще раз через год. Когда я закончу школу.

Я выдохнула воздух, который задержала.

– Да? – говорю я. – Ты уверен?

– Ага, – Вик быстро обнимает меня. – У меня пока достаточно сестер.

Я взъерошиваю его волосы, обнимая свободной рукой. Затем я оставляю его в покое, чтобы он мог вернуться к работе.

Возвращаясь в свою комнату, я испытываю чувство облегчения. Если Вик хочет встретиться с Беллой через год... я не против. Это даст мне достаточно времени, чтобы привыкнуть к этой идее.

Плюс время, чтобы понять, как это сделать, не сильно разозлив Рэймонда Пейджа.

Я одеваюсь гораздо внимательнее, чем обычно. Я надела новое красное платье, которое Патриция помогла мне выбрать. В нем есть что-то латиноамериканское, яркое и игривое, что не совсем то, как я бы себя описала, но Патриция заверила меня, что это идеальный наряд для «знакомства с семьей».

Я заплетаю волосы в косу, пока они еще влажные, затем аккуратно наношу немного блеска для губ того же цвета, что и платье.

Я надеваю сандалии и возвращаюсь в мастерскую, чтобы Неро забрал меня.

Черный «Мустанг» въезжает на подъездную дорожку как раз вовремя.

Парень выпрыгивает из машины и целует меня, прежде чем открыть мне дверь.

– Ты выглядишь потрясающе, – говорит он.

– Я чувствую, что меня сейчас вырвет, – признаюсь я.

– Не волнуйся. Они полюбят тебя.

Мы едем на запад через Старый город. Когда мы пересекаем Седжвик, я слышу звуки волынки. Полицейская процессия марширует по дороге. Конец улицы перекрыт, выстроилась стена полицейских в форме.

– Что все это значит? – спрашиваю я Неро.

Он поднимает бровь, глядя на меня.

– Ты не читала об этом?

– Нет, – говорю я.

– Папа читает газету каждое утро. Это было на главных страницах.

– Ты собираешься рассказать мне? – спрашиваю я.

– Шеф Броуди получил пулю в затылок в парке Розенблюм.

– Что? Кто это сделал?

– В этом-то и загадка. Это случилось посреди ночи. Он был совсем один в парке.

У Неро странное выражение лица, как будто он пытается не улыбаться.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Похоже, ты что-то знаешь.

– Может быть, и знаю.

– Так, что?

– Я расскажу тебе... – рычит он. – Если ты меня убедишь.

– У меня нет времени тебя убеждать! Мы почти у твоего дома!

– Тогда позже, – говорит он самым раздражающим тоном.

Мы подъезжаем к особняку Галло, что пугает меня гораздо больше, чем в прошлый раз, потому что я знаю, что вся семья ждет внутри.

Неро берет меня за руку. Он ведет меня вверх по темной, шаткой лестнице, вплоть до террасы на крыше.

Там я вижу самый прекрасный ужин, какой только можно вообразить. Столовые приборы расставлены на массивном старом столе, достаточно большом, чтобы вместить двадцать или более человек. Посуда выглядит тяжелой и сделанной вручную, как будто ее привезли из Италии сто лет назад. Волшебные огни мерцают на виноградных лозах, которые изгибаются над головой и растут по всей беседке.

Семья Неро уже сидит и ждет нас. Я вижу Энцо во главе, он выглядит старше, чем в последний раз, когда я его видела, но все еще умен и элегантен в своем смокинге. Справа от него Данте, внушительный своим телосложением и хмурым взглядом, лишенным чувства юмора, пока он не кивает мне в знак признания. Себастьян сидит рядом с Данте, гораздо более веселее своего старшего брата. Он машет мне рукой.

С другой стороны стола сидит младший ребенок семьи и единственная девочка – Аида Галло. На самом деле я никогда не встречала ее, потому что она намного моложе – к тому времени, когда я закончила школу, она даже не была первокурсницей. Хотя я слышала о ней разные истории. Как она была дикой, как Неро, но доброй, как Себастьян. Так что я всегда была расположена к тому, чтобы она мне нравилась.

Она довольно красивая – такие же серые глаза, как у Неро, в сочетании с озорной ухмылкой, что я не знаю, то ли улыбнуться в ответ, то ли испугаться ее.

Ее муж, напротив, почти так же серьезен, как Данте. Он одет в строгий темный костюм, у него тщательно причесанные волосы и бледно-голубые глаза, которые немного тревожат, когда он останавливает свой взгляд на мне.

Тем не менее, он вежливо кивает мне. По тому, как близко он сидит к Аиде, и по тому, как он кладет руку ей на бедро, я могу сказать, что они – крепко связанная пара, какими бы несовместимыми они ни казались.

Место рядом с Аидой пустует. Я сажусь рядом с ней, а Неро присаживается по другую сторону от меня.

– Добро пожаловать, – говорит мне Энцо. – Мы очень рады познакомиться с тобой, Камилла. Я знаю твоего отца, конечно. Мне жаль слышать, что он заболел.

– Спасибо, – пищу я. – Сейчас ему становится лучше.

Мое сердце трепещет. Красота стола и этого открытого пространства, а также всех красивых, хорошо одетых людей, сидящих вокруг него, – это как раз те вещи, которые напоминают мне о том, что Неро всегда был богат и имел хорошие связи, в то время как я всегда была никем.

Он крепко сжимает мою руку. Когда я смотрю на него, выражение его лица свирепое и гордое. Он не стесняется меня.

Грета начинает приносить еду с кухни. Себастьян вскакивает, чтобы помочь ей. Я вижу, что он немного прихрамывает. В остальном он выглядит здоровым и крепким. Он легко несет сразу несколько блюд, ставя их в центр стола.

Я не итальянка, но вы не можете вырасти в Старом городе, не узнав о настоящей итальянской кухне.

Я вижу, что Грета знает, что делает. На столе много запеченных овощей, баклажанов с пармезаном, радиккио панцанелла, итальянского свадебного супа, гигантских фрикаделек и свежеприготовленной пасты с моллюсками и острой итальянской колбасой.

Как только вся еда принесена, Грета садится за стол вместе со всеми остальными. Понятно, что она тоже член семьи. Это заставляет меня чувствовать себя немного более комфортно, как доказательство того, что Галло не снобы.

– Возьми фрикадельки! – Аида подбадривает меня. – Это лучшее, что ты когда-либо пробовала, гарантирую.

– Не преувеличивай, – говорит Грета. – Я уверена, что Камилла в своей жизни попробовала много фрикаделек.

Я откусываю кусочек, тщательно пережевывая, чтобы не обжечь язык.

– Не таких, – говорю я, серьезно впечатленная. – Это потрясающе.

– Ты должна открыть ресторан, – говорит Себастьян Грете.

– Не говори ей этого! – кричит Аида. – Она никогда не вернется сюда, если будет знать, что у нее есть другие варианты.

Грета фыркает, наливая себе щедрый бокал вина.

Видя, что она не может вывести Грету из себя, Аида вместо этого обращает свое внимание на меня.

– Не пойми неправильно, – говорит Аида с озабоченным выражением лица. – Но у тебя в последнее время не было травмы головы? Потому что, похоже, тебе действительно нравится Неро...

Неро хмуро смотрит на нее.

– Ты обещала вести себя прилично сегодня вечером.

Аида разражается заразительным смехом.

– Это по твоим меркам, старший брат? Потому что, если это так... Я думаю, что все, кроме поджога дома, приемлемо.

– Ты единственная за столом, кто поджег дом, – напоминает ей муж.

Каллум Гриффин – вероятно, самый богатый и влиятельный человек за всем этим столом. Он выглядит суровым. Но в его тоне нет злобы – он просто дразнит Аиду.

– Лишь библиотеку, – беззаботно говорит она. – Не целый дом.

– Это была моя библиотека, – рычит он.

– Ну, теперь у тебя совершенно новая квартира! И жена! – ухмыляется Аида. – Какая хорошая сделка.

Я чувствую, как Неро напряженно сидит рядом со мной. Я бросаю на него взгляд, опасаясь, что он все-таки стесняется меня.

Потом я вижу, что он смотрит на Аиду, а не на меня – нервничает из-за того, как я восприму ее шутки.

Я понимаю, что он беспокоится о том, что я подумаю о его семье, теперь, когда я увидела их всех в их естественном состоянии.

Я сжимаю его руку, улыбаясь ему.

– Это действительно лучшие фрикадельки, – шепчу я ему.

Он немного расслабляется, улыбаясь мне в ответ.

– Я знаю, – говорит он. – Их не переоценить.

В конце концов, ужин так же прекрасен, как и обстановка. Семья Неро теплая, очаровательная и, самое главное, просто семья. В которой любят друг друга и сводят друг друга с ума в равной мере.

Я чувствую, что могла бы сюда вписаться.

Я знаю, что это то, чего хочет Неро.

Он посадил меня прямо в центр стола. Он смотрит на меня с выражением, которое ясно показывает, что он хочет, чтобы я чувствовала себя как дома. Была частью этой семьи.

Я не глупая – я знаю, что Галло сейчас находятся в состоянии покоя. В своем логове, так сказать. Но когда они выходят на охоту, они становятся совершенно зверскими. Жестокими. Намеренными. Мстительными.

Но это меня не касается. Внутри меня есть ядро тьмы, такое же, как у Неро. Мы узнали это друг в друге.

Галло тоже это видят.

Я действительно принадлежу этому месту.

После ужина Неро берет меня покататься, как мы делаем почти каждый вечер.

Иногда за рулем он, иногда я. В любом случае, мы никогда не устаем от ветра, дующего нам в лицо, и дороги, раскручивающейся под колесами автомобиля.

Сегодня вечером он везет нас в Пеория-Хайтс. Тедди Рузвельт однажды сказал, что это самая красивая дорога в мире. По общему признанию, мы с Неро, возможно, были бы больше очарованы машиной, на которой ездил Тедди Рузвельт, чем самим видом, но в любом случае он не ошибся. В такую ясную ночь, как эта, можно увидеть долину реки Иллинойс на тридцать миль.

Нам всегда проще всего разговаривать, пока мы едем. Это приводит нас в самое спокойное состояние. Машина похожа на пузырь, в котором только мы вдвоем, где можно сказать что угодно.

– Что ты думаешь о моей семье? – спрашивает меня Неро.

– Они мне понравились, – говорю я.

– Все?

– Да, все, – смеюсь я. – Тебе повезло, что у тебя так много людей, которые прикрывают твою спину.

– Ну, сегодня вечером они были там, чтобы увидеть тебя, – говорит Неро, глядя на меня. – Они знают, как много ты для меня значишь. Но было приятно снова собрать всех вместе.

– Ты помнишь, как я впервые пришла к тебе домой? – спрашиваю я его.

– Конечно.

– Ты сказал, что не был ничьим любимчиком.

Он пожимает плечами.

– Нет, наверное, не был.

– Ты МОЙ любимчик, – говорю я ему. – Ты мой самый любимый человек в мире.

Он смотрит на меня, и на его лице медленно расплывается улыбка.

Неро почти все время выглядит свирепым или угрюмым, даже когда он расслаблен. Но его улыбка действительно сногсшибательна. Она медленная, сексуальная, и заставляет его выглядеть еще более порочным, чем когда-либо.

От этого у меня горит в груди, а все тело слабеет.

– Это правда? – спрашивает он.

– Абсолютно.

Он кладет свою теплую ладонь на мое голое бедро и скользит немного вверх под юбку.

– Ты сводишь меня с ума в этом красном платье, – рычит он.

– Ты должен что-то с этим сделать...

Он находит место для парковки, а под нами расстилается долина.

Я не думаю, что в мире когда-либо была пара, которая проводила так много времени, раздевая друг друга в машинах.

Мне нравится находиться в машине Неро. Она пахнет им. Она похожа на него. Рычаг переключения передач и руль были изношены от постоянного контакта с его руками. Его фигура вдавлена в водительское сиденье.

Мне нравится, как он откидывает мое сиденье назад и забирается на меня сверху, прижимая меня в ограниченном пространстве. Мне нравится, как близко находится его лицо к моему, когда он скользит своим членом внутрь меня.

Сегодня он трахает меня медленно, более нежно, чем обычно. Его руки обнимают меня, ладони зарываются в мои волосы.

Наши губы соединяются в одном долгом поцелуе, который продолжается и продолжается.

Я провожу руками по его спине под рубашкой. Я никогда не встречала мужчину с такой феноменально гладкой кожей. Мягкость кожи и твердость мышц под ней – это противопоставления, которую я никогда не устану изучать.

Каждый раз, когда он входит в меня, я чувствую, как изгибается его спина и задница. Я провожу ладонью по твердому изгибу его ягодицы, думая о том, насколько это недооцененная часть мужчины. Греки и римляне знали, как взять такую задницу и увековечить ее в мраморе.

Неро должен быть статуей.

Если бы это было так, я бы поклонялась ей.

Прижимаюсь лицом к его шее, вдыхая его запах. Это все, что нужно – это катализатор, который толкает меня вперед. Я начинаю кончать, и он тоже кончает. Теперь это почти всегда происходит в одно и то же время. Независимо от того, начнет ли он первым или я, сжимание и сжатие нашей плоти доводит другого до крайности.

Каждый раз, когда мы делаем это, я все больше и больше погружаюсь в свою одержимость этим человеком. Я понимаю, что никогда не смогла бы испытывать таких чувств ни к кому другому. Если я потеряю Неро, то проведу остаток своей жизни, вспоминая, каково это – испытывать желание на этом уровне. Удовольствие на этом уровне. Связь, восхищение, любовь во всеобъемлющем масштабе.

Это самое мучительное во влюбленности.

Я – Ева в саду. Как только я съем плод, я уже никогда не смогу вернуться назад. Я никогда не смогу забыть то, что попробовала.

И мне все равно. Я бы отдала тысячу серых и одиноких лет за один такой час.

Я бы все отдала, чтобы заполучить Неро.

Мы лежим вместе на тесном пассажирском сиденье, крепко обнявшись.

Через некоторое время он говорит:

– Я должен тебе кое-что сказать.

– Что?

– Я кое-что узнал о твоей матери.

Тишина в машине кажется невыносимой. Даже в тепле объятий Неро я чувствую холод. Я уже знаю, что он пытается мне сказать. Я уже так хорошо его читаю. Я чувствую напряжение в его плечах и в голосе.

– Она умерла, не так ли?

– Да, – говорит он. – Мне жаль.

Окончательность этого подобна захлопывающейся перед моим носом двери. Все, что я хотела ей сказать, все, что, как я надеялась, она однажды скажет мне... Все это ждало по ту сторону двери. Теперь она закрыта и больше никогда не откроется.

– Думаю, что и так это знала. Когда она так долго не звонила... Ни разу. Думаю, я знала, что это значит.

– Все равно, – говорит он. – Знать наверняка – это совсем другое.

Я утыкаюсь лицом ему в грудь, цепляясь за его руки, обнимающие меня. Он – единственное, что удерживает меня сейчас.

– Что произошло? – спрашиваю я его.

– Из того, что я смог найти, это была передозировка.

Я вздыхаю.

У меня в голове была фантазия, что она, возможно, завязала с наркотиками. Переехала в другой город. Изменила всю ее жизнь. Я думала, что однажды она вернется, выглядя такой же красивой, как раньше. Она постучит в дверь, как в ту ночь, когда привела Вика. Но на этот раз она не убежит. Она придет на кухню и сядет с нами. И расскажет нам, где она была.

Я почти поверила, что это могло бы произойти, просто удерживая эту картинку в своей голове. Возможное будущее, в которое она могла бы шагнуть, если бы я держала его наготове для нее.

– Мне не следовало тебе говорить, – говорит Неро, вытирая слезы с моего лица.

– Я рада, что ты это сделал, – говорю я ему. – Так что я больше не задаюсь вопросом…

– Я никогда не оставлю тебя, – говорит он. – Никогда, Камилла. Тебе никогда не придется задаваться вопросом, куда я делся. Я буду рядом с тобой.

Я смотрю ему в лицо.

Я провела долгое время с дырой в сердце.

Неро заполняет все пустое пространство внутри меня. Он исцеляет каждую рану. Я знаю, насколько он опасен. Умен. Безжалостен. Он заставляет меня чувствовать себя непобедимой, потому что, когда Неро рядом со мной, ничто не может причинить мне боль.

Мне жаль мою мать.

Но пришло время мне, наконец, начать новую главу моей жизни.

Я двигаюсь вперед – Неро и я, вместе.

Конец