– Ну тебе бы профессором быть, Оська! – в очередной раз восклицал Семён Афанасьевич, когда Осип Прохорович помогал тому с кроссвордом или выручал в житейских нелепицах.
– Если бы я был профессором, – повторял из раза в раз Осип Прохорович- то я бы был самым несчастным профессором на всем белом свете.
– Какое тут несчастье? Не вразумею, – щурился Семён, – деньги, – мужичок тут обычно загибал пальцы, – слава, власть как никак…
– А зачем?
– Деньги, ну чтобы… – на этом моменте Семён всегда мешкал, и во второй, и в пятый, и в десятый раз, как завязывал этот разговор.
– Деньги- ради денег, власть- ради власти, толку, если я не свободен буду в том, что делать и чего желать, слава- тысячи глаз, тысячи злых языков. Мне другая воля писана, другое счастье.
Солнце почти село. Путевой обходчик стоял у своей будки и смотрел на дрожащие огоньки далёких деревень, на слабо качающиеся деревья рядом стоящего лесочка, ветви которых уже покрывались почками.
«Дзинь» – раздалось вдалеке, тревожа покой. Осип Прохорович не всю жизнь его слышал. Этот звон не сопровождал его, он иногда раздавался где–то далеко, бил набатом в крупных городах, но нет, по пятам, как за многими, за стариком он не ходил.
Совсем скоро деревья зазеленеют, пышные развалистые ветви окутают дорогу, словно бы готовясь её поглотить. Осип Прохорович стоял у входа в лес. Путевой обходчик любил эти тенистые безлюдные тропки, в свободное время часто пилил упавшие деревья, собирал пивные банки рядом с дорожками из одной деревни в другую. «Ближе»– это шептали ветви, качаясь на ветру. Лес был готов забрать старика, сделать своей частью, как и местную железную дорогу. Жалел ли хоть о чем–нибудь в своей жизни этот старик? Может о том, что кильку по акции не купил или в валюту не вложился? Глупости, нет, он ни о чем не жалел.
Все ближе и ближе звенели цепи. Осип Прохорович слышал их уже на протяжении года. Все громче и громче. Теперь даже клокотание громадных товарных составов не заглушало этого звона.
Наступил новый день. Несмотря на ясное небо и на редкость яркое для ранней весны солнце, было очень темно, словно глаза накрыты платком. Местный почтальон разносил почту раз в неделю, вот он заглянул к Осипу Прохоровичу и после недолгой беседы о всяких мелочах вручил ему конверт и поспешил скрыться. Путевой обходчик присел на скамью у будки, распечатал конверт. «…В связи с прекращением функционирования…», «…в целях улучшения качества…», «…ввиду обострившегося кризиса…», «…в течение месяца». «Дзинь–дзинь–дзинь» – оглушало, голова шла кругом, руки и ноги становились тяжёлыми.
Уже к обеду старик трясся в прокуренном «пазике». Звон уже не глушил, но был постоянным. Мир словно бы стал больше, а все вокруг очень далёким, нет, это сам Осип Прохорович стал меньше.
В центральном офисе горел неуютный белый свет, отовсюду слышались телефонные разговоры и нескончаемое «дзинь–дзинь–дзинь»…
– Марк Михайлович готов принять вас, – сказала утомлённым голосом секретарша с неискренней кривозубой улыбкой.
В кабинете было очень душно. Среди дешёвой светлой мебели невпопад стоял огромный стол из тёмного массива, за которым сидел тучный мужчина с бегающими глазами и огромным крестиком на золотой цепочке, торчащим из–под расстёгнутого ворота рубашки. Он жевал бутерброд.
– Это письмо… Я пришёл удостовериться- Осип Прохорович протянул конверт. Его голос не дрожал и звучал совершенно спокойно и уверенно, в его глазах было отчаяние и гордость смертника.
Марк Михайлович отложил бутерброд, спешно отряхнул ладони от крошек и взял конверт, оставляя на плотной белой бумаге желтоватые жирные пятна.
– Ну так, – констатировал он, бегло осмотрев письмо – вы у нас уволены, все верно. Ничего не поделать, глобализация, урбанизация, – тучный мужчина встал из–за стола, – «globalisation, urbanization» – последнее он сказал с явным намёком на французский. Слово «урбанизация» имеет латинское происхождение.
Старик забрал конверт и направился к выходу.
– Вы не волнуйтесь, пенсию исправно будете получать- крикнул ему
