Рэй Олдридж. Ее достоинства.
Ray Aldridge. Her Virtues. Amazing Stories, v64n03 (#548), September 1989, p. 29-41
Перевод 07.2021.
Я помню тот момент, когда влюбился в жену Мартина Юнга. Это случилось внезапно и наверное, лишь поэтому я оказался настолько уязвим, настолько неподготовлен.
Задержавшись допоздна на работе, я держал путь сквозь опустевшие лаборатории Юнга. Я нес стопку важных документов. Мне нужен был самый главный из них, тот, который визировался личной печатью Юнга. Я ожидал найти его в его кабинете; он был человеком, относившимся без почтения как ко времени, так и к разным ограничениям, с которыми сталкиваются обычные люди.
Мои мысли были не о работе; я думал о Дане.
— Тебе же все равно, чем я занята? — сказала мне моя жена, вчера, во время ночной части нашего вечного спора. — О, я знаю, Томас, ты здесь; да, вот ты тут находишься, но тебя здесь нет.
Не знаю, как реагировать на подобное заявление. А кто-нибудь знает?
В личных апартаментах Юнга толстая стальная дверь была слегка приоткрыта. Она сместилась от моего прикосновения, дальше, в темноту.
Я колебался лишь мгновение перед тем, как бесшумно проскользнуть внутрь, хотя и знал, что нарушаю правила «PsychDyne». Я сочинил себе оправдания. О, скажу я, это вы здесь. Просто дверь была открыта, и я подумал, что кто-то вломился…
Юнг сидел перед своим видеофоном, и вполголоса разговаривал. Его, видимое в профиль, стареющее лицо, подсвеченное экраном, излучало какое-то затаенное удовольствие.
Меня удивило счастье в его голосе. Он не был счастливым человеком, хотя я никогда не мог понять почему. «PsychDyne Inc» существует лишь за счет продажи плодов его выдающегося ума. Перечень его изобретений совпадает со списком самых главных психокибов двадцать первого века: выдающийся автоанализатор Авто-Ан, автоответчик Пан-Дев с личностной матрицей, репликатор эмоциоупряжей и многое другое.
Любопытство распирало меня. Что могло вызвать столь нежную улыбку на этих холодно поджатых губах? Я бесшумно переместился за спину Юнга и увидел ее.
Как описать Джоанну Юнг? Слов недостаточно даже сейчас. Ее овальное лицо улыбалось с маленького экрана. У нее были огромные, приподнятые в уголках, светло-карие глаза. Ее волосы медового цвета ниспадали мерцающими, парящими волнами, такими ажурными, что каждая тонкая прядь, казалось, трепетала на грани того, чтобы взлететь с ее плеч. Ее рот был маленьким и пухлым, прелестным сладким цветком. Ее кожа казалась отполированной, шелковистой совершенной субстанцией, не совсем человеческой.
Холодное лезвие мягко скользнуло между ребер, нащупывая мое сердце. Моя зависть к Юнгу отвердела до ненависти. Сочетание вожделения и ненависти было самым сильным и внезапным чувством, которое я когда-либо испытывал.
У меня невольно вырвался звук и Юнг резко дернулся в кресле, сверкнув на меня глазами.
— Да Круз! Что ты здесь делаешь? — Нежность на его лице исчезла. Его глаза стали кусочками раскаленного черного камня.
Я почти не отреагировал. Я все еще разглядывал ее; я не мог отвести взгляд. Она заметила меня, и заинтересованно сдвинула брови — восхитительное выражение. Колени у меня ослабли. Ее улыбка зажгла юношеский румянец на моем лице.
Юнг заметил направление моего взгляда и сдвинул свое тощее тело так, чтобы скрыть от меня экран. Его лицо подрагивало от эмоций: отчаяния, страха, невеселого черного юмора и — как ни странно — жалости.
— Убирайся. Убирайся, несчастный ублюдок… — произнес он. В его голосе проскользнул странный оттенок, напоминающий шипящий звук воды, пляшущей на раскаленном железе.
Я не отворачивался, пока он не выключил экран. Безумие, подумал я. Я потерял рассудок. Я молча вышел, позабыв о своем деле.
Я спустился на этаж с выходом и сел в свой внедорожник. Я сидел, уставившись на свои сжатые руки, не видя ничего, кроме ее лица.
Дом. Я немного постоял в фойе, глядя на вход в комнаты Даны. Там медленно пульсировал огонек красного света, сигнализируя об ее уединении. Облегчение заполнило меня; я не ощущал в себе готовности к очередной стычке.
Уединившись в своей комнате для развлечений, я пошагал взад и вперед, я сыграл в Клаку против домашнего компьютера, я хлопнул целительной Синей Комы. Но даже наркотик не смог отвлечь меня от навязчивого проигрывания сцены в кабинете Юнга. Красивое лицо женщины горело в моей памяти. Кома замедлила мои мысли, заставила каждую бредовую идею, вспухавшую в моей голове, казаться столь же неизбежной, как восход солнца.
В конце концов мой взгляд упал на Авто-Ан, лежавший в клубке кабелей на верхней полке. На ум пришла прекрасная мысль.
Я подошел к Авто-Ану, поднял его, смахнув пыль с сенсорных панелей. Этот экземпляр Авто-Ана был экспериментальной моделью, забракованной в лаборатории. Я забрал его домой, чтобы пополнить свою коллекцию игрушек.
Я отнес устройство к терминалу домашнего компьютера, подключил его к основной памяти, соединив вывод компьютера с процессорами Авто-Ана . Я сел перед экраном, надел жгут датчиков на голову и закрепил пиявку индуктора у основания черепа.
Я протянул руку и нажал кнопку загрузки.
Водоворотом закружился цвет, принимая форму моего лица. Глаза были закрыты, и я увидел свое лицо таким, каким никогда не видел его в зеркале: жесткий, темный, скрытный лик, с тяжелыми, черными бровями над глубокими глазницами. Скулы были острыми, нос как лезвие ножа, рот как беспощадная узкая линия. Наемный убийца из баррио
[1], подумал я, без добропорядочных шрамов своего ремесла.
Глаза открылись, сверкнув серым цветом. Мгновение они были безучастными, невидящими; затем процессоры в Авто-Ане начали свою работу, крошечными, пошаговыми видоизменениями изображения, проверкой моей реакции, видоизменениями в другом направлении, анализом, исправлениями, в поисках самой сильной реакции. Лицо начало меняться, показывая меня самому себе.
Глаза сузились, подбородок приподнялся, рот скривился в уродливой, вызывающей улыбке и я заглянул в лицо, полное злобной самонадеянности. Раздвинутые губы обнажили неестественно острые зубы, а брови изогнулись язвительными ятаганами. Лицо стало худым, более хитрым, а лоснящийся черный волосяной покров спускался вниз по лбу заостренным торчащим пиком.
Я фактически ощутил, как моя плоть и кости переплавляются, обретая новую и более правдивую форму. Мое сердце бешено колотилось, кровь гудела у меня в висках. Я задыхался, мокрый от липкого пота. Я вскинул руки, чтобы закрыть глаза.
Через минуту я успокоился и потянулся к загрузочной кнопке.
Я подумал о женщине, всей своей силой воли загоняя образ в Авто-Ан. Когда, наконец, я посмотрел, она была там.
По милости машины она стала еще прекраснее, еще совершеннее. Она смотрела прямо на меня, с той же нежной, милой, дразнящей улыбкой.
Ее щеки окрасились нежным румянцем, ее зрачки, кажется, стали темнее и больше, ее губы приоткрылись, обнажив мелкие белые зубки. Ее полуприкрытые веки затрепетали. Ее глаза, казалось, на мгновение спрятались, а затем открылись шире, чем прежде. Влага блеснула над ее ртом, который сделался мягче и полнее.
Я почувствовал болезненную эрекцию, поерзал на своем седалище и подергал за штаны, пытаясь облегчить дискомфорт.
Когда я снова взглянул на нее, она начала меняться.
Подтянутые идеальные черты ее лица стали жестче, лишь чуть-чуть. Чудесные глаза слегка сузились, стали холоднее, менее манящими. Ее волосы потемнели, огрубели. Лицо похудело, фарфоровая кожа огрубела, на ней проявились следы времени.
— Нет, погоди, — произнес я. Изменения ускорились, и вот я уже смотрю в обвиняющие, карие глаза моей жены.
— Нет, — сказал я, прикрываясь рукой от экрана. Но отвернуться я не смог.
Лицо Даны застыло в тоске. Ее глаза наполнились слезами, рот дрогнул, тень какого-то глубокого горя накрыло ее лицо.
Даже такой, она оставалась красивой женщиной, черты ее были строги и чисты. Моя рука ударила по кнопке выключения.
Утром, направляясь в гараж к машине, я увидел послание от Даны, бесконечно прокручивающееся на компе, поперек экрана: «Я буду в саду». Пауза. «Я буду в саду». Пауза. «Я буду…».
Она потратила впустую столько своего времени на эту дурь. Она взрастила — с чудовищными усилиями — несколько жестких, как резина, корнеплодов, горстку волокнистых стручков, и немного фруктов, покрытых плесенью.
Когда я возвращался домой после долгого дня, я находил ее в саду, перепачканную и потную, с грязными до запястий руками. Или я отыскивал ее на кухне, зарывшуюся в куче старинных кулинарных пособий, в атмосфере, густой от тошнотворных запахов. Она упорно пыталась накормить меня плодами своего урожая, но я ни разу не смог себя заставить съесть их.
— Но почему? — спрашивала она меня. — Ведь это полезно, Томас. Ты только попробуй — неужели это невкусно пахнет?
— Дана. Я всю свою жизнь ел полезную, очищенную синтетику. Это… это не обработано, даже не простерилизовано! Почему тебе хочется тащить это в рот?
Она смотрела на меня и улыбалась с легкой грустью.
— Потому что это настоящее, Томас. — И убирала тарелку.
Она хотела как лучше, я знаю; она предлагала мне угощения, которые считала очень ценными. Но Дана не дала мне того, в чем я больше нуждался; она не вела себя так, как требовало ее положение. Мы больше не приглашали гостей; она могла попытаться навязать им угощение какого-нибудь отвратительного состава и прочитать им лекцию о том, из чего оно приготовлено. Она никогда не была грубой, но была непреклонной.
Все чаще и чаще я ловил себя на горьких мыслях. Мой первоначальный подъем по карьерной лестнице был стремительным, но я достиг плато, и я подозревал почему — из-за того, что моя жена была так категорично эксцентрична, так непохожа на жен других мужчин-руководителей. Как часто я завидовал им, этим женам, таким классным, таким совершенным, таким красивым — этаким элегантным обрамлениям карьеры их мужей. Они умели обсуждать политику, моду, последние роли известных популярных актеров. Они знали, как правильно подать поднос с изысканными блюдами, как одеваться, как держаться, чтобы казаться квинтэссенцией всего самого восхитительного. Невозможно было представить их за тем неуклюжим ковырянием в грязи, которое так пленяло Дану, скребущую овощи в водосточной канаве на грядке с репой. Я слишком сильно любил ее, чтобы ненавидеть, но я едва не сходил с ума из-за разочарования.
Я хотел уйти, не поговорив с ней, но теперь пришлось развернуться и пройти через шлюз в ее зеленый мир.
Под куполом воздух был влажен и тяжел от испарений растительности и земли. Лазурный псевдосолнечный свет бил по глазам. Дана стояла на дальней стороне, осторожно соскабливая кору у полузасохшего дерева. Мгновение я разглядывал ее, сердясь и грустя одновременно.
— Привет, Томас, — сказала она. Она кивнула на дерево. — Смотри-ка, новый отросток, вот здесь, — и она указала на бледно-зеленую кисточку на кончике одной из чахлых веток.
Что она думала услышать от меня? Робкая радость на ее лице поблекла. Ноги у нее были босыми и замызганными. На ней был грязный комбинезон, длинные черные волосы собраны в небрежный узел, лицо перепачкано. Она шла ко мне, ее тяжелые груди покачивались под комбинезоном, гладкая коричневая плоть проглядывала через неплотно застегнутый костюм.
Против своей воли я захотел ее. Она почувствовала мое желание, как всегда, и подошла очень близко, губы ее смягчились. Ее запах заполнил мои ноздри, — духи и резкий запах пота. Она расстегнула лямки своих брюк, и комбинезон упал ей на талию. Она взяла мои руки и прижала их к своей груди; ее кожа была теплой, влажной и скользкой.
Я оттолкнул ее.
— Здесь? — произнес я недоверчиво. — Здесь? Тут грязь, Дана, неужели ты не понимаешь? — Я пнул почву, комок грязи пролетел по саду и шлепнулся о сталь.
Я повернулся и ушел, дрожа от возмущения и подавленной вспышки страсти.
Когда я приближал свой глаз к идентификатору, то наполовину был готов к тому, что буду блокирован и что увижу красную вспышку уведомления об увольнении. Но охрана пропустила меня, и я поднялся на свой этаж.
Приветствия моих коллег-руководителей показались мне искренними; никто не бросал на меня злорадно-жалостливых взглядов. Я не понимал, почему Юнг не сообщил о моем поведении. Он не был терпимым человеком, вообще-то.
В коридоре я встретил свою начальницу. Она приветливо кивнула и хотела пройти мимо, но я остановил ее.
— Матильда, уделите минутку, пожалуйста.
Ее глаза смотрели кротко и бесхитростно:
— Да, Томас?
— Утолите мое любопытство, если можете. — Я придал своему лицу непринужденное выражение. — Вчера вечером я был в офисе Юнга. Готов поклясться, ха-ха, что он разговаривал со своей женой. А я и не знал, что он женат.
В прямодушном, открытом лице Матильды произошла поразительная перемена. Сначала я не смог определить это чувство, но потом увидел, что это какая-то смесь печали и яростного желания защитить.
— Неужели? — Голос ее внезапно похолодел.
Мое сердце оборвалось; та была женой Юнга. Тем не менее, я не удивился так уж сильно. Какой мужчина увидев ее лицо, не пожелает иметь ее рядом с собой?
— Я изумлен. Она должна быть терпеливой женщиной, чтобы уживаться с такой холодной рыбой, как Юнг. Вы не знаете ее?
Матильда отступила назад, словно из-за ядовитого запаха.
— Вы ничего не знаете о Мартине Юнге. А ваш интерес к Джоанне глуп и опасен. — Она развернулась и ушла, не сказав больше ни слова.
Ее имя Джоанна. По сравнению с этой отличной информацией недовольство Матильды казалось пустяком.
Я сдерживался до середины утра, а затем проверил, находится ли Юнг все еще в своей лаборатории. Я ввел его домашний код дрожащими пальцами, мой живот трепетал от внутренней дрожи. Прежде чем код сработал, я поспешно щелкнул переключателем конфиденциальности, отключив видео и изменив свой голос.
На экране появилась фотография Мартина Юнга — добротно исполненный портрет.
— Да? — раздался безличный голос, сгенерированный машиной.
— Я могу поговорить с Джоанной?
— Джоанна в данный момент не может выйти на видеосвязь. Не могли бы вы оставить сообщение?
Я заколебался. Что я мог сказать такого, что сразу же не навлекло бы гнев Юнга на меня?
— Нет, нет, я перезвоню попозже.
Я протянул руку, чтобы разорвать связь, но аппарат заговорил снова.
— Это Томас да Круз?
Мой палец ткнул в выключатель, на лбу выступил пот. Что за игру затеял Юнг? Страх усиливал мою ненависть. Но через некоторое время медленно накапливающийся гнев смыл часть страха. Одно оставалось понятным. Юнг хотел сохранить все это в тайне, что совпадало с моими собственными желаниями.
Я спросил себя, почему Юнг не использовал автоответчик с личностной матрицей, одну из своих самых доходных разработок. Возможно, он понимал, что тщательно отретушированный портрет будет представлять его более привлекательно, чем точная копия его жалкой личности.
Поддавшись импульсу, я набрал свой собственный домашний код. Экран заполнило мое лицо. Под маской спокойной любезности скрывались жесткие черты. Глаза глядели рассеяно, почти мечтательно. Зазвучал мой голос, в хорошо поставленной тональности.
— Привет, — сказал он. — Томас да Круз в настоящее время недоступен. Это искусственная реконструкция, базирующаяся на основе его личности. Однако никакие, сделанные мною, высказывания или обещания не могут распространяться на гражданина да Круза.
После того, как прозвучала юридическая оговорка и включилась личность, его взгляд заострился, и он нахмурился.
— О-о. Это мы.
— Разве так разговаривают с самим собой? — спросил я.
— А как же еще? У меня менее сложный уровень доступа к нашим чувствам, чем у тебя. Ну и? Мне сделать звонок нашей жене?
— Нет, — поспешно ответил я.
Мое лицо в ответ снова пристально взглянуло на меня, холодная полуулыбка изогнула губы.
— О-о? Для моего морального состояния всегда полезно видеть, как сильно разошлись наши личности с тех пор, как ты создал меня.
Я разорвал связь. Экран почернел. Почему-то я ощутил легкую тошноту в животе.
В конце концов, я решился использовать мою червоточину.
Я прорыл свою червоточину тогда же, когда начал работать в «PsychDyne». В то время это просто казалось необходимым; каждый младший аналитик встраивал в систему свой собственный бэкдор
[2]. Это было прикольно, это было сложно, это было познавательно, это было практически ожидаемо. У меня даже был разрушительный RAM-вирус, подготовленный для прогрызания дыр в жизненно важных записях корпорации. Конечно, мы были слишком молоды и глупы, думая, что сможем победить программы-фагоциты, которые постоянно патрулировали систему, предупреждая о подобных шалостях.
Но фаги были не столь эффективны в предотвращении утечки информации из системы.
Я дошел до пустующей грузовой площадки, активировал терминал и запустил свой старый бэкдор.
Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы найти код, который Юнг набирал накануне вечером.
На грузовой площадке было тихо и темно. Работники-сервы ушли несколько часов назад, оставив своих мехов стоящими в ряд у дальней стены — отряд мертвых стальных гигантов.
Я принял одну предосторожность. Я позвонил в лабораторию Юнга, выйдя за пределы поля зрения камеры, чтобы остаться невидимым. Через мгновение я услышал слабый, сердитый голос Юнга.
— Да? Да?
Удовлетворенный, я нажал на кнопку отключения. Я подивился, как он мог заставить себя работать так долго, когда дома находилась такая женщина, как Джоанна.
Мои пальцы порхали по клавиатуре; казалось, что мои руки живут отдельной жизнью, и они точно знают, чего им надо.
Она ответила немедленно. Ее красота была еще более ошеломляющей, теперь, когда я был ближе к экрану. Она улыбнулась в знак узнавания.
— О, — сказала она. — Вы тот, кого я видела вчера вечером. Позвольте мне принести извинения за Мартина. Он вовсе не желал быть таким грубым.
Ко мне вернулся дар речи.
— Нет, это я должен извиниться. Я напугал его.
Ее замечательная улыбка стала еще шире.
Я поспешил продолжить:
— Сейчас я опять веду себя невежливо. Меня зовут Томас да Круз. Я работаю с Мартином.
— Джоанна Юнг, — сказала она и изысканно склонила голову. — Я жена Мартина. Значит, вы знаете Мартина. Вы и я, мы оба, должны быть снисходительны к нему.
Ее волосы мерцали, мягкие, как воздух. Я представил себе аромат, который должен витать над этим золотым облаком; на мгновение я почти ощутил этот запах, сладкий, насыщенный. Ее глаза заблестели, и она коснулась своих волос длинными заостренными пальцами.
Она флиртует со мной, подумал я изумленно. Эта мысль снова лишила меня дара речи. На самом деле у меня не было никакого плана на разговор; думаю, что, чего я хотел, так это как можно поизысканнее извиниться и посмотреть, что будет дальше. Все, на что я действительно надеялся, это еще раз увидеть ее. Я почувствовал, что меня охватывает паника.
— Ах, — воскликнул я. — Несомненно, я отвлекаю вас. Не хотелось бы более надоедать.
Ее глаза распахнулись еще шире, и она наклонилась поближе к камере, так что ее лицо заполнило экран. Я снова восхитился гладкостью ее кожи.
— Нет, я вовсе не занята — произнесла она. — У меня так редко бывает возможность пообщаться с кем-нибудь из коллег Мартина. Пожалуйста, расскажите мне немного о себе.
Я мало что помню из того, о чем я говорил в течение следующего часа. Она расспрашивала, конечно же, о моей работе, и мастерски разговорила меня. Что-то в том, как она задавала свои вопросы, побудило меня преувеличить важность моей работы, и я превратился из послушника машины в молодого льва, рыщущего по коридорам власти. Казалось, она стремилась увидеть меня таким, каким я хотел бы видеть себя.
Она почти ничего не рассказывала о себе. Она так искусно уклонялась от моих вопросов, что я, честно говоря, ничего не замечал.
В некоторый момент у меня стали заканчиваться приятные, невинные темы для разговора. Я сделал какое-то двусмысленное, не совсем приличное замечание, кажется, что-то о ее красоте. Неуверенное, потерянное выражение на мгновение промелькнуло на ее лице. Мое сердце сжалось, и я испугался, что совершил ошибку. Но потом она рассмеялась, глаза у нее заблестели, и она спросила:
— Томас, как вы относитесь к музыке?
— Я люблю музыку, хотя меня и обвиняют в том, что я музыкальный варвар.
— А как вам Индукт-Данс? Хотите посмотреть?
Она встала и отошла от подальше от камеры, и я впервые увидел ее тело. Я не разочаровался. На ней было длинное белое платье с вырезами, открывающими гладкие бедра. Она была стройной, грациозной и двигалась по комнате с гибкостью танцовщицы.
Она пропала, позволив мне рассматривать пустую комнату. Комната была сплошь голубой и серебристой; небесно-голубая напольная плитка, прикрепленная к полу серебристым раствором, темно-синие стены, обрамленные высокими карнизами, элегантная мебель с дымчато-голубыми подушками и ажурными серебряными рамами. Она вернулась в комбинезоне из серебристой сетки, рельефно облегавшем все контуры ее тела. Грудь у нее была маленькая и высокая, живот плоский, талия тонкая, ноги невероятно длинные. Она сознавала, какое впечатление произвела на меня.
— Так нравится пока? — сказала она и рассмеялась.
Она натянула серебристые перчатки.
— Потом, после того, как я закончу, вы скажете мне, что вы на самом деле думаете и вы должны быть предельно откровенны со мной.
Она повернула камеру, чтобы показать другую часть комнаты. В углу комнаты располагалась вычурно украшенная платформа Индукт-Данса. Золотистые стойки образовывали яйцевидную клетку, украшенную волнистой резьбой. Перед тем, как скользнуть внутрь между стойками, она накинула на голову покрывало и превратилась в серебряную куклу. Теперь я не мог разглядеть у нее ничего, кроме блеска глаз сквозь отверстия в маске.
Когда платформа ощутила ее вес, распорки засветились мягким светом. Танец она начала не спеша, аккуратно, едва заметными движениями. Музыка вторила танцу тихими пробными трелями, негромкими нежными переливчатыми аккордами. На каждый ее красиво исполняемый жест Индукт-Данс отзывался соответствующей нотой, преобразовывая движения ее тела в звук. Она была очень хороша. По мере того, как она раскрывала свой лейтмотив, музыка нарастала, постепенно превращаясь в яркий насыщенный поток нот, пока Джоанна не превратилась в сверкающий вихрь серебристого блеска в золотой клетке.
Закончив танец, и устроившись в кресле, она сняла серебряную маску. Прядь ее великолепных волос упала на щеку. Ее глаза были широко раскрыты от удовольствия, и я был пронзен ими. Она так напоминала ту, что была в моей грезе в Авто-Ан, что я отчаянно захотел оказаться рядом с ней.
— Ну, что скажете, Томас? — спросила она.
— Великолепно. У меня нет слов.
— Правда? Вам понравилось?
— Более, чем я могу выразить в словах. Почему вас не видно в трансляциях, почему вы еще не популярны, почему я лишь случайно смог увидеть ваше выступление? — почти сбившись на сумбур, спросил я.
Она мило зарумянилась.
— Но, конечно, — продолжил я, — Было бы лучше посмотреть ваш номер вживую.
— Нет, — сказала она. Глаза у нее потемнели, она нахмурилась, но даже это выражение восхитительно смотрелось на ее лице. — Вам нельзя, хотя я бы с удовольствием пригласила бы вас. Мартин никогда этого не разрешит.
— Я понимаю, — с холодком произнес я.
Время было позднее. Юнг, возможно, скоро окажется дома, и как бы он отреагировал, если бы застал меня за интимной беседой с женой, которая столь близка ему? Джоанна почувствовала мое беспокойство.
— Вам нужно идти, — печально сказала она.
Я отвел взгляд.
— Да, — пробормотал я.
— Но вы позвоните мне снова, не так ли, Томас? — Ее губы дрогнули, и на этих прекрасных глазах показались слезы. Я начал понимать, насколько она была одинока.
— Конечно, — горячо воскликнул я.— Конечно.
Она робко улыбнулась и вытерла глаза.
— Хорошо. Но, Томас, пожалуйста не говорите об этом Мартину. Это лишь вызовет проблемы.
— Разумеется, как вы того пожелаете, Джоанна. Тогда — до свидания. — Я долго сидел, глядя на нее и запоминая каждую черточку ее лица, в ожидании, что она разорвет связь, пока не понял, что она не собирается этого делать. Мой палец коснулся выключателя.
Каким же представителем рода человеческого является этот Юнг, если он скрывает такую, как Джоанна, вдалеке от жизни?
Позади меня раздался металлический лязг. Обернувшись, я увидел Мартина Юнга, который запрыгивал в кабину для оператора одного из погрузочных мехов. Он просунул руки и ноги в сенсорные манжеты, и мех рванулся вперед.
— Разумеется, как вы того пожелаете… — выкрикивал он, повторяя мои слова пронзительным истеричным голосом. Лицо у него было белое и перекошенное. Как долго он подслушивал?
Я бросился бежать. Он помчался за мной, с трудом контролируя меха, и оставаясь в вертикальном положении только за счет системы безопасности.
— Иди сюда, — крикнул он, а затем нашел выключатель усилителя звука.
— ИДИ СЮДА! — Его голос теперь мог сотрясать стены. Я нырнул сквозь рабочий портал прямо перед своим преследователем.
— ТРУС! ТРУС! ВОР! — взревел он.
Неужели он надеялся, что я встану и буду ждать, пока он превратит меня в кашу? Он добрался до портала, который был слишком мал для меха. Я слышал, как он колотил стальным корпусом машины о портал, снова и снова. В грохоте металла о металл его усиленные динамиком всхлипывания были почти неслышны. Я удалился так быстро, как только позволяли мне мои дрожащие ноги.
Я отправился прямиком домой, уверенный, что больше никогда не увижу изнутри «PsychDyne Inc». Я долго сидел во внедорожнике, не шевелясь и стараясь ни о чем не думать.
Дома меня ждала Дана, с искаженным от гнева лицом.
— Наконец-то явился, — сказала она. Моей первой мыслью было, что Юнг позвонил ей.
Но я надел маску утомленной невинности.
— Да, явился, Дана. Это был долгий день. Мы должны заняться этим прямо сейчас?
Дана подошла к домашнему компьютеру. Она тронула консоль, и экран заполнило изображение Джоанны. Лицо Джоанны ожило, стало мягким от желания, и я понял, что смотрю запись моего сеанса на Авто-Ане прошлой ночью. Я позабыл, что компьютер будет вести запись. А может, я просто привык полагался на то, что Дана не станет там искать. Для нее это было не свойственно.
Дана наблюдала за мной, пока я смотрел на экран. Она что-то увидела в моем лице, и это что-то наполнило ее глаза слезами. Она развернулась и ушла на свою половину.
Когда Джоанна начала превращаться в Дану, я выключил экран.
Мои комнаты показались мне слишком тесными. Я шагал взад-вперед несколько часов. Я предавался всевозможным абсурдным фантазиям. Я покидаю «PsychDyne» до того, как Юнг успевает меня уволить, я уговориваю Джоанну уйти со мной, я становлюсь величайшим современным импресарио, а Джоанна оказывается моей первой находкой.
Но эти видения в конечном концов подвели меня к размышлениям о неприятных итогах. Что будет делать Дана, когда я уйду? Она была сердечной, замечательной женщиной, которая всегда доверяла мне. И разве она совершила такие ужасные поступки, что заслужила быть брошенной? И разве я не любил ее по-прежнему, несмотря на ее странные увлечения?
Я отогнал эти мысли, вернувшись к своим глупым мечтам, которые было приятнее удерживать в моей затуманенной голове. После двойной дозы Синей Комы эти мечты начали казаться осуществимыми, и я решил снова позвонить Джоанне.
Прошло много времени, прежде чем она ответила. Возможно она в постели, подумал я, ощутив, как восхитительная дрожь пробежала по всему телу. Но, когда я увидел ее, то испытал шок иного рода.
Ее кожа теперь напоминала серый воск. Тени под глазами выглядели, как фиолетовые синяки. Ее волосы безжизненно обвисли вдоль черепа. И все же она была той самой женщиной, которая вызвала у меня столь сильное влечение. Она была по-прежнему прекрасна, даже такая, прискорбно ослабевшая, такая убитая.
Ее глаза оставались тусклыми, без признаков узнавания. Затем они прояснились, и она надломлено улыбнулась.
—Томас, — выдавила она. Голос у нее был по-прежнему роскошным.
Она закрыла лицо руками.
— Не смотрите на меня, не надо…
Гнев заполнил меня.
— Что произошло? Это Юнг сделал вас такой?
— Вы не понимаете, Томас. Да, это он, но… — Руки приглушали ее голос.
Полоса помех пересекла экран; ее изображение на мгновение распалось, затем восстановилось.
— Я сейчас приеду за вами, — решительно сказал я. — Такое нельзя терпеть.
— Нет, — сказала она. — Пожалуйста, не надо. Это не поможет.
Я не услышал убежденности в ее словах. Я отключился и пошел к своей машине.
Высокие железобетонные стены поместья Юнга были спроектированы так, чтобы противостоять нападениям толп недовольных бродяг, а не мощному бронированному корпусу моего внедорожника. Я ворвался на неосвещенную территорию. В свете моих прожекторов прорисовался особняк — трехэтажное строение, укрепленное металлической облицовкой, без окон, мрачное. Не сбавляя скорости, я врезался в особняк чуть сбоку от защищенной, бронированной двери. Внедорожник легко проник внутрь, но затем остановился, удерживаемый рухнувшими перед его колесами обломками.
Наружные камеры не показывали ничего, кроме клубящейся пыли. Я выключил фары машины и стал ждать. Ничто не двигалось. В машине имелся экзоскелет, на случай поломки в каком-нибудь негостеприимном уголке Воющего Квартала. После некоторых усилий мне удалось забраться в него.
Неуклюжий, закованный в броню, с горящими страстью глазами, я дерзнул проникнуть в мрачную крепость, чтобы спасти сказочную принцессу из лап костлявого тролля, держащего ее в плену. Абсурд, абсурд, однако в тот момент я был убийственно серьезен, и намерения мои были самыми серьезными.
Я заблокировал шлем и распахнул задний люк машины. Как только я открыл люк, Юнг выстрелил из своего игольчатого пистолета. Вращающиеся иглы на мгновение вывели меня из равновесия, но закаленный композит экзоскелета защитил меня. Я выскочил из машины словно ошпаренный, с бешено колотящимся сердцем, с мгновенно протрезвевшей головой. Но я все еще был полон решимости.
— Юнг! — крикнул я. — Отпусти ее!
— Уходи, — выкрикнул в ответ он. — Слишком поздно, да Круз. Она не хочет идти с тобой. Ты не сможешь забрать ее! — Он выпустил еще одну очередь иголок, но я был за машиной, и они отскочили, не причинив вреда.
— Пусть она сама скажет мне это, — сказал я. — Если она скажет мне, что хочет остаться, я уйду.
Он издал всхлип — неожиданный, шокирующий звук. В конце концов до меня дошло, что Юнг не злится, и не злился никогда. В издаваемых им звуках, не было ничего, кроме безнадежной печали.
Я не понимал, как мне реагировать. Я начал жалеть, что был таким импульсивным.
— Юнг, — позвал я. — Просто дай мне поговорить с ней. Я здесь не для того, чтобы причинять тебе вред, правда.
— Ты не сможешь.
— Почему нет? Разве ее здесь нет?
Я осторожно высунул голову над крышей внедорожника. Мои глаза привыкли к полумраку, и я смог разглядеть Юнга, сидящего у подножия большой лестницы, рядом с ним валялся игольчатый пистолет. Голова у него была повернута к стене.
— Да, — пробормотал он. — Думаю, что да.
Я выбрался из-под защиты машины и на цыпочках прошел по усыпанному щебнем полу. Схватки не было; пистолет оказался у меня прежде, чем он поднял глаза.
— Это ничем хорошим не закончится, — сказал он. — Ты не сможешь с ней поговорить.
Я подтолкнул его дулом осколочного пистолета.
— Проводи меня к ней.
Он посмотрел на меня и, к моему удивлению, выдавил усталую улыбку.
— Да, конечно.
Я последовал за ним, вверх по лестнице.
Зеркала были тусклы от паутины, некоторые были расколоты так, что осколки громоздились вдоль стен там, где они падали. Золотая клетка с платформой Индукт-Данса стояла искореженной и разбитой, словно какой-то маньяк лупил по тонкой филиграни здоровенной дубиной. Пыль толстым слоем покрывала небесно-голубую плитку, за исключением места вдоль одной из стен, где на нескольких тележках была навалена большая груда электронного оборудования. Здесь пыль была недавно потревожена.
Юнг грустно наблюдал за мной.
— Понял?
— Нет, — ответил я. — Нет, что это означает? Где она?
— О-о, а я думал, что ты сообразишь, да Круз. Думал, что сообразишь.
Я повернулся к нему и приставил игольчатый пистолет к его груди.
— Объясни мне.
Он не выказывал признаков страха.
— Она ушла, да Круз. Уже восемь лет. Однажды я пришел домой, а дом был пуст.
— Где…?
Он пожал плечами.
— За Гранью, внизу — в Воющем Квартале. Она не хотела, чтобы ее нашли, и я не смог ее найти — хотя мои люди все еще ищут. Она была такой упрямой — это было одним из ее достоинств. — Он указал на нагромождение черных ящиков. — До того, как она ушла. Это случилось, когда я работал над личностной матрицей. Это все, что у меня от нее осталось. Я отключал ее, когда ты звонил в последний раз. Я собирался отвезти ее в укромное место. Надо было сделать это много лет назад.
Я осознал, почему Мартин Янг не пожаловался на меня.
— Слишком мощное устройство. Незарегистрированное. Незаконное. — произнес я.
— Пожалуйста, — попросил он, дотрагиваясь до моей руки, хотя он был не из тех, кому легко даются прикосновения к другим людям. — Пожалуйста, не говори никому. Они заберут ее у меня, они убьют ее. — Его лицо сморщилось, и по иссохшим щекам скользнули слезы. Он глубоко вздохнул. — Я понимаю твои чувства, да Круз. Я отдам ее тебе. Просто молчи. Ты же не хочешь, чтобы она умерла, не так ли? Ты слышишь меня? Я сказал, что отдам ее тебе — разве это не то, чего ты хотел?
Комок в глубине моей груди начал рассасываться.
— Не надо, — сказал я. — Ты ее муж. И я никому не скажу. — Почему-то я вспомнил, как, при прикосновении, ощущалась грудь Даны в моих руках — теплая, гладкая, наполненная жизнью.
Я вернулся к своей машине, выехал задним ходом из проделанной мною дыры в доме Юнга, и поехал домой.
Дверь у Даны была открыта, и я вошел внутрь. Первая комната была безжизненна и темна, и я пошел дальше, из комнаты в комнату, в нарастающей панике. Пусто, везде пусто.
Я сжал голову руками, пытаясь успокоиться. Я вспомнил лицо Мартина Юнга, когда он рассказывал мне о потери своей Джоанны, его опустошенный взгляд. «Однажды я пришел домой, а дом был пуст…»
Прежде чем выскочить из дома, я подумал про сад.
Она была там, сидела на клочке чахлой травы, под искусственным лунным светом.
Дана, подумал я.
— Дана?
Она обернулась на звук моего голоса, ее глаза были скрыты в тени лунного полумрака.
Я опустился на колени рядом с ней и обнял ее. Мгновение она сопротивлялась, а затем прильнула ко мне.
Она реальна, и это лишь одно из ее достоинств.
Ray Aldridge. Her Virtues. Amazing Stories, v64n03 (#548), September 1989, p. 29-41
Перевод 07.2021.
Примечания
1
Баррио (barrio) — (исп. район города), квартал города, населенный преимущественно испаноязычными жителями
(обратно)
2
Backdoor (англ.), бэкдор, тайный вход, уязвимость — дефект программного кода, который намеренно встраивается в него разработчиком и позволяет получить несанкционированный доступ к данным или удаленному управлению вычислительно-информационными системами
(обратно)
Оглавление
Рэй Олдридж. Ее достоинства.
*** Примечания ***
