Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
========== Часть 1 ==========
Лидия бежит. До боли в ногах, до затуманенного взора – так, как не бегала никогда. Она не обращает внимание на то, как болят ноги от шпилек и то, что она пробегает один и тот же поворот уже в четвертый раз.
Она не помнит, как оказалась здесь – только чувствует на себе этот запах разложения, который шлейфом следует за Ногицунэ. Даже несмотря на то, что от Стайлза веяло лишь терпким запахом кофе.
Она бегает по кругу, пытаясь скрыться от тысячелетнего духа. И каждый раз, когда его голос звучит прямо над ее ухом, она поворачивается и видит лишь серые затхлые стены подземелья.
Он играет с ней. Своим голосом водит по кругу, зная, что она будет уходить от его источника. Хочет сломить ее, смеясь над беспомощностью той, что предсказывает смерть. Ждет, когда она сама приползет к нему на животе, измученная этой пыткой. Или просто хочет видеть ее смерть.
Лидия спускается по сырой стене, не зная, что делать. Ей не выбраться из этой ловушки по собственной воле. Она не любила признавать свое бессилие, но сейчас выхода не было.
Дом Эйкена никогда не отпускает просто так. И Ногицунэ знает, пользуется. А Стайлз может только следить за этим через серую ширму чужого сознания.
– Устала, милая?
Лидия быстро смотрит направо, налево. Ее видение размытое, глаза застилают слезы, которые она не имеет права пролить. Но запах гнили сам определяет источник голоса.
Это так смешно – Ногицунэ в клетчатой рубашке. Нет, правда. На грани сознания сейчас звучит истеричный хохот, который никогда не появится на ее искусанных губах.
Крики умирающих звучат в унисон с ее потаенным смехом, как будто их смерть решили скрасить веселой шуткой. Кто знает, чем себя радуют санитары дома Эйкена? Возможно, они возомнили себя сумасшедшими клоунами.
Лидия ненавидит клоунов.
Но даже за секунду до потери сознания она не забудет о манерах и не издаст надрывного смешка. Тем временем злой дух стоит перед ней в клетчатой рубашке Стилински.
В своей голове она разделяла эти две личности. Ногицунэ никогда не станет ассоциироваться у нее со Стайлзом. Плевать даже на то, что они делят одно тело. Поэтому Лидии и думается, что сейчас Ногицунэ похож на машину в балетной пачке.
Серьезно.
– Что ты хочешь от меня?
Она смотрит на темный силуэт перед собой, силясь разглядеть хоть одну человеческую эмоцию на знакомом лице. Точнее, нет, не знакомом. Перед ней было не лицо Стайлза.
– Ты слышишь эти голоса? А крики?
Лидия безвольно опустила голову. Он прекрасно знает, что слышит. Наверное, притащил ее сюда именно для этого. Или для чего-то похуже.
А голоса шепчут, давят на ее черепную коробку, стараясь либо расплющить ее под своим натиском, либо просто взорвать изнутри.
Сотни голосов. Сотни умерших здесь людей. И не только людей. К горлу подкатывает ком, когда Лидия осознает, что под ней, над ней, за стенами вокруг – кладбище. Дом Эйкена никого не щадит.
– Что ты хочешь?
Она цедит сквозь зубы, пытается выглядеть угрожающе. Даже не догадывается, что человек напротив ухмыляется, ни на грамм не верит ее напускной храбрости. Нечеловеческое биение ее сердца услышит любой, так он думает.
Ногицунэ опускается на колени, заставляя Мартин вжаться в стену и забыть об угрожающей окраске ее действий. Ему не нужно даже говорить что-то – оба знают, кто здесь хищник, а кто – жертва. Только вот Ногицунэ давно принял свою роль, а Лидия сопротивляется. Пока что.
Она смотрит на него затравленно, но пытается спрятать это. Возможно, вышло бы, если бы не ее спина, которая хочет буквально слиться с каменной стеной. Руки трясутся, но Лидия пытается подавить тремор.
С исчезающими сантиметрами между ними ее попытки становятся все бессмысленнее и бессмысленнее.
– Тебя, конечно.
Это так глупо и предсказуемо, а Лидии хочется залепить себе оплеуху. Она ведь не подумала о таком исходе событий. Конечно, даже если бы она задумалась об этом, это ничего бы не изменило. Разве что шок не отражался бы на ее лице так явно.
Ногицунэ буквально упивался ее эмоциями: страхом, удивлением, подавленностью. Она раз за разом примеряла на себя маску безразличия, но его слова резко срывали ее, обнажая каждый шрам, который он так старательно оставлял на фарфоровой коже. Он упивался темной аурой вокруг нее, тому, что приносили обоим обстоятельства: ему – власть над ней, а ей – все новые порезы, ссадины, ножевые, которые накладывались поверх старых.
И, черт возьми, ему было мало.
– Я всего лишь выполню желание Стайлза, дорогая, – его пальцы отводят рыжие локоны так, чтобы зубы смогли сомкнуться на мочке ее уха, а потом отпустить. – За то, что так любезно предоставляет свое тело. Ничего больше.
Мартин становится тугим комком нервов. Она натягивается, как струна – до предела. Что-то внутри кричит, что Стайлз тут ни при чем. Лис не станет слушать кого-то еще. Но что, если его желания совпали с желаниями Стайлза?
– Я не верю тебе.
Или верит. Сама не может определиться. А голос – надломленный, как будто поверила.
Его лицо оказывается в сантиметрах от ее, и запах разложения накатывает на нее рваными волнами. Отдает кофе. Совсем чуть-чуть.
– Разве меня это интересует, дорогая?
Его губы расползаются в улыбке, больше похожей на оскал. Лидия не успевает ничего сделать, когда его губы требовательно накрывают ее. Он кусает, сминает их, причиняет боль. В этом поцелуе нет ничего, кроме требования подчиниться. И он знает, что ей некуда деваться. Позади каменная стена, а дальше только трупы.
Она не открывает рот, когда он просит, игнорирует даже тогда, когда он требует. Губы становятся похожи на кровавое месиво от его усилий, но она все еще держится. Не пускает.
Ногицунэ понимает это и на секунду отвлекается от ее губ. Лицо снова в сантиметрах от ее.
Подземелье буквально сотрясается от его удара по ее щеке. Она удивляется, не понимает, что происходит, когда на лице уже появляются пять красных следов. Ее голова поворачивается, она припадает другой стороной лица к стене, пытаясь уцепиться за что-то.
Он хватает ее за лицо, и уже не осторожно. Не так, как сначала. Но его терпение велико – ему даже не один век.
Снова целует ее, и Лидия подчиняется, идет на маленькую уступку – позволяет исследовать свой рот. Она думала, что это она позволила ему. Ха.
Ногицунэ сам себе позволил. Лис-манипулятор.
Рот лиса оказывается на ее шее, зубы оставляют алые следы. Он находит венку, встречает ее своими зубами, и Лидии вдруг хочется начать хныкать, как маленькой девочке. Она не хочет всего этого. Не позволит. В нужный момент просто ударит и убежит. Возможно, выберется отсюда.
Его губы сжигают тонкую белесую кожу, и ощущение такое, будто на нее плеснули кислотой. Лучше бы так и было. Мартин, в прошлом беспринципной суке, все еще важна ее честь.
Он оставляет на ней кровавые следы, пометки, как будто хочет доказать свое главенство. Заклеймить ее. Когда он прикусывает особо больно, она с силой цепляется за его плечо, сжимает его в тисках своих острых ногтей. Не догадывается, что так делает только приятнее, делает эту маленькую игру еще более интересной.
Когда он добирается до застежки ее платья, а зубы переключаются на ключицы, Лидия уже не может ждать. Она резко, даже для самой себя, ударяет его коленом в пах, на дикой скорости и с несвойственной ей силой выскакивает из его тисков и бежит, бежит как можно дальше. Сзади звучат проклятья.
А потом он смеется. Так добродушно и по-обычному, как Лидия привыкла. Даже без толики безумия.
Банши не верит. Но, почему-то, отбежав на достаточное расстояние, останавливается. Хочет обернуться, увидеть, что Ногицунэ отступил, и что перед ней сидит растерянный Стайлз, который радуется освобождению и удивленно оглядывается.
Но Стайлза нет. Это уловка, уловка, уловка.
А она понимает слишком поздно.
Мужское тело впечатывает ее в стену с силой, с каким-то остервенением, и она снова слышит смех. Он не скрывает свое безумие, теперь, когда она полностью в его тисках.
– Какая же ты глупая, банши, – он щерится, обдает ее своим зловонным дыханием, и к глазам Лидии подступают слезы. Она и сама знает, что дура. Не «что-то», как сказал когда-то Стайлз, а дура.
Его руки сжимают ее бедра, и она знает, что там останутся синяки. Красные, лиловые, синие – все, какие он только захочет оставить на ней.
Он мнет ее, царапает. Целует. Жадно, ловя каждый ее рваный вдох и выдох. А Лидия невольно вспоминает тот их поцелуй в раздевалке, который сейчас казался ей настолько нереальным и блеклым на фоне той боли, что окутывает ее. Как будто его не было. Как будто ее всегда целовал лишь Ногицунэ, лишь для того, чтобы подчинить и унизить.
Ее разум проваливается в небытие, и до боли знакомые ей руки, которые сейчас ломают ее тело, деформирует его, отходят на второй план. Мозг включает автозамену – она не хочет знать руки, которые одним своим присутствием на теле насилуют ее.
Лидия потеряла контроль, она даже слышала свои стоны будто издалека. Не стоны наслаждения – стоны боли. Могла бы и закричать, но сил не было. Да и в чем толк? Она все еще плохо контролирует свои способности.
Ногицунэ разрывает ее платье, отбрасывает в сторону, как ненужное тряпье. Он мог бы взять ее так, просто задрав юбку и прижав к стене – но лису хотелось, чтобы Стайлз видел ее. Видел нагой, униженной, с синяками по всему телу. Еще слаще становилось от того, что душа парня внутри сопротивлялась, билась. Он надеялся спасти ее.
Дух усмехнулся. Сейчас две жизни в его руках.
Кожа Лидии белая и пока без шрамов. Ногицунэ позволяет себе провести по ней руками, ощущая ее мягкость и нежность. Потом надавливает, мало внимания обращая на хлипкий кусок ткани на груди, прямо на ребра, впивается ногтями, заставляет ее схватить его за руки, царапать их, прося остановиться. Он проникает под бюстгальтер, мнет ее грудь, заставляет выгнуться дугой от боли и унижения.
Лидия пыталась думать, что это Стайлз. Ее взгляд уткнулся в каменный потолок, и она переключилась. Когда его руки сомкнулись за ее спиной, сражаясь с застежками бюстгальтера, она упорно представляла, что это делает Стайлз, что они не в подземельях дома Эйкена, а в той же чертовой школьной раздевалке, например.
Лифчик летит куда-то к платью, и теперь его зубы сомкнулись где-то на ее груди. Слабая иллюзия рассеивается, и банши тонко вскрикивает от внезапной боли. Она хочет дать ему пинка, завалить на пол и осыпать градом ударов прямо по лицу, чтобы показать, что она против. Черт возьми, против.
И сделала бы это, если могла. Но не может.
Ее грудь опадает, как только он прекращает свою пытку. Теперь все гораздо и гораздо хуже.
Он кладет Лидию прямо на пол. Не мягко, как это сделал бы Стайлз (она уверена, что именно так он бы и сделал), а буквально швыряет ее, выбивает воздух из легких от столкновения полностью голой спины с холодным полом и его острыми камнями. Лидия поджимает колени в отчаянном жесте, пытаясь удержать себя от громкого стона боли, но Ногицунэ оказывается между ее ног в мгновение. Касается ее колен одной рукой, другой медленно расстегивает ремень на штанах. Так уверенно.
Как будто она какая-то шавка, которая раздвинет ноги по первому приказу хозяина.
Нет. Нет, нет, нет. Внутренний Стилински уже надрывается от боли.
Он проводит рукой по ее бедрам, касается последнего элемента одежды на ней. Чуть приспускает, и Лидия уже готова лягнуть его. Он чувствует это и поэтому заводит ее руки за голову, держа их одной своей. А Лидия все еще слабее. Она извивается, не позволяет оставить себя совершенно обнаженной, делает последние усилия. В какой-то момент ее сопротивление достигает высшей точки, и Ногицунэ снова бьет. Теперь не ладонью – кулаком. Прямо в челюсть. Оставляет на красивом лице огромный синяк, возможно, не только синяк. Ее голова свешивается набок, так, будто она – марионетка, которой отрезали всего одну ниточку. На этом ее сопротивление заканчивается.
Ногицунэ резко входит в ее податливое тело. С сознанием, без сознания – все равно. Главное – обесчестить, опозорить, подавить ее. Лис даже не смог бы назвать этот их акт сексом. Или изнасилованием. Это – метафора доминирования. Над Лидией. Над Стайлзом, который сейчас проклинает его, кричит, бьет по ушам. И ему совершенно плевать на них обоих.
Он двигается в ней быстро, рвано. По полной. Она лишь тихо постанывает, пытается понять, где находится ее тело. Голова настолько кружится, что банши не может ухватиться ни за одну точку перед ней. Слезы, которые она пытается сдерживать.
Которые уже перестала сдерживать.
И она плачет – так, как только может. Беззвучно, тихо, повернув голову в сторону, окропляя каменный пол соленой влагой. Она уже не чувствует рук на себе, и боль от чужих прикосновений вдруг кажется фантомной.
Взгляд ловит красную клетчатую рубашку, невольно останавливается на ней. Теперь рубашка казалась кроваво-красной, а не привычно веселой и пестрой – такой, что Лидия могла бы закатить глаза на эту безвкусицу.
– Стайлз? – последняя надежда. Она чувствовала измождение, а голова казалась огромной, как сахарная вата на тонкой палочке, и тяжелой, как кусок свинца. Может, напоследок ей все-таки удастся увидеть самого дорогого во всем мире человека.
Чувствует лишь поцелуй в щеку. Бесформенный, бесчувственный. Будто долг отдал.
– Официально похоронен, малышка.
Она слышала его отдаляющиеся шаги. Такие спокойные и мерные, будто не он вырвал ей сердце и раскрошил ее на куски. Заживо. А Стайлз, который мог бы собрать ее воедино, теперь прекратил существование.
Мартин поняла, что любить Стилински надо было тогда, когда это был все еще он.
