Жила-была девочка, с отцом, матерью да сестрицей. Да такая работящая, что за день и не присядет ни разу: то у печки еду готовит, то полы в избе подметает, то поросятам покушать даёт. Даже имя её настоящее забылось — все в семье звали её Рукодельница. А вторую дочку стали называть Ленивица, потому что рядом с сестрицей своей она и вовсе бездельницей казалась. Пока Ленивица метёлку в чулане найдёт, Рукодельница уже и все полы перемоет, и коврики вытряхнет, и окна газетками протрёт. Бросит тогда Ленивица метёлку ненужную, сядет у чистого окошка и давай ворон считать: сколько прилетело, да сколько улетело. А вечером матушке отчитается, сколько всего было, да на сколько меньше осталось. Да только хвалили все Рукодельницу, а Ленивицу если и не ругали, то посмеивались.
Обидно было Ленивице. Она-то знала, что могла быть такой же работящей, как и Рукодельница, только не успевала за ней. Вот Рукодельница в лес побежала — а Ленивица ещё только шубку надела да платок пуховый завязала. Глядь, а сестрица уже и вернулась с огромным ворохом хвороста в руках. Да ещё и сказки рассказывает — все заслушиваются!
— Встретила я в лесу старушку странную! — говорит-захлёбывается хихиканьем Рукодельница. — Холод страшный, зуб на зуб не попадает. Я и бегом бегу, чтобы согреться. А тут бабуська из-под ёлки — шасть! Откуда только взялась?! И такая: «Тепло ли тебе, девица?». Я и посмеялась: «Ой, тепло, бабушка!» Та покряхтела что-то да и дальше в лес ушла. А я хворост собрала и домой бегом. Тепло тут у нас, у печки-то!
Ленивица повздыхала и раздеваться начала. Пока шубку сняла, пока валенки у печки поставила — Рукодельница уже и обед сготовила. И все хвалят её не нахвалятся! А на Ленивицу и не смотрят. И вдруг так горько ей стало, что как была в домашнем платье-сарафане, так и ушла из дому в стужу зимнюю, в лес заснеженный. «Всё равно никто и не заметит моего отсутствия!» — в сердцах сказала Ленивица.
Шла она, шла, поначалу ей и жарко было ток, что пот по лбу лился, и гнев в груди полыхал, вперёд подгоняя, кровь разгоняя. Но вскоре мороз стал подбираться к ней ближе, хватая за пальцы, за нос, за щёки. Ёжилась Ленивица, но всё быстрее вглубь леса бежала. Не заметила, как стемнело — зимой-то ночь быстро наступает. И вот тут-то и почувствовала, как ей холодно и голодно. Села в сугроб и плачет-заливается — то ли от мороза, то ли от обиды. А слёзы её тут же леденеют и в сосульки превращаются. Ноги-руки тоже застыли от холода, не гнутся уж совсем. Ленивица уже горевать не могла, и себя жалеть не могла. Просто лежала в сугробе замерзающим кулёчком, с жизнью прощалась.
Тут неожиданно теплом странным повеяло. Кровь забурлила, застучала в кончиках пальцев, аж больно Ленивице стало. Хотела она глаза открыть, посмотреть, что происходит, да не могла — замёрзшие слёзы склеили крепко ресницы. И тут услышала:
— Ох-ох, девица, ох-ох, красавица! Что ж ты на снегу без рукавиц лежишь? Почему без платка и телогреи в мороз вышла?
Голос хоть и звонкий, но всё же слышно: старушечий. Так бабушка добрая говорить могла, да вот не было бабушки у Ленивицы доброй. Дома-то бабушки вечно внучку попрекали медлительностью да лентяйкой называли. Шмыгнула носом Ленивица и мысли горькие отбросила. Хотела ответить старушке, да только зубами застучала. Тут на плечи ей опустился мягкий-мягкий платок, словно пуховый. И так тепло от него стало! А потом в лицо Ленивице лёгким ветерком повеяло, сдуло-растопило ледышки на её глазах. И смогла девочка взглянуть на свою спасительницу.
Старушка перед ней стояла престранная: в длинной шубке до пят, белой-белой, как снег вокруг. На голове шапочка меховая в цвет шубке, блестит морозным инеем, переливается, как будто бриллиантами украшена. А из-под шапочки лицо выглядывает румяное, но старенькое, всё в морщинках. Выражение лица этого у старушечки было озабоченное, взволнованное. Наклонилась она низко-низко над Ленивицей и так ласково на неё посмотрела, как даже мать родная никогда на дочку свою вторую не глядела, что заплакала снова Ленивица.
— Ну будет, будет, — помахала старушка у девочки перед лицом белой варежкой, и снова тёплым ветерком повеяло. — Замёрзла, поди?
— Ещё как! — застучала зубами Ленивица.
Заулыбалась вдруг бабушка-старушка и сказала довольным голосом:
— Пойдём-ка в гости ко мне, отогреешься.
Взмахнула то ли ладошкой, то ли веточкой, что в руке держала — и почувствовала Ленивица, как поднялась на ноги и пошла вслед за старушечкой. Та шла быстро, в снег словно и не проваливалась, Ленивица едва поспевала за ней, вытаскивая валенки из глубоких сугробов.
Долго ли шли, коротко ли — не заметила Ленивица. Видела только деревья молчаливые, в снежные шубу укутанные, в снежные шапки одетые. Но вот вышла она следом за старушкой на поляну, залитую лунным светом — и Ленивица аж зажмурилась от сияния яркого: казалось, что вся полянка утопала в звёздочках сияющих. Посреди той полянки теремок стоял, весь льдом покрытый, а от того тоже блестел, как алмазной пылью обсыпанный. И окошки ярким огоньком светились, в домик приглашая. Залюбовалась Ленивица теремком, а старушка по тропке прочищенной к теремку подошла, дверь открыла, к себе девочку манит.
— Заходи, милая, располагайся, — сказала она с улыбкой доброй. — Будешь гостьей моей сегодня.
Вошла в теремок Ленивица и обомлела. Всё-всё в этом доме было изо льда сделано: и кровать, и стол, и даже печка, в которой голубоватым пламенем огонёк маячил. Оглядела себя девочка — а платок пуховый да мягкий, что ей плечи грел — из снежинок пушистых соткан.
— Да кто же ты, бабушка? — воскликнула Ленивица. — Что за терем у тебя странный? И как тут согреться-то можно? Всё же из льда и снега сделано!
— А ты, разве, не согрелась? — лукаво улыбнулась старушка.
— Согрелась, — признала Ленивица удивлённо.
— Потому что терем этот признал тебя. Я давно себе помощницу-преемницу ищу, да только всё неудачно. Те девицы, что замерзают в лесу, в тереме моём не отогреваются. А тебе — вишь? — и платок мой впору пришёлся, и румянец по щекам разбежался. И тепло тебе на ледяном полу моего теремка. Мороженого хочешь?
Удивилась предложению Ленивица. Кто же мороженое в стужу ледяную ест? А хозяйка-старушка уже откинула крышку погребца и достала из него блюдо, где горкой лежали брикеты белого лакомства. У девочки только слюнки потекли — так аппетитно мороженое выглядело. Присела она на табуретку хрустальную за стол ледяной — да и с радостью съела угощение.
— Вкусно тебе, деточка? — спрашивает старушка.
— Ох, вкусно, бабушка! — Ленивица ложку хрустальную со всех сторон облизала.
— У меня ещё окрошка есть. Будешь?
— Буду! — порадовалась Ленивица. Дома-то пообедать не успела, а в лесу намёрзлась так, что проголодалась как следует. И холодненькая окрошка как раз весь голод и утолила. Да и переживания притупила. А хозяйка с доброй улыбкой за гостьей смотрела да нарадоваться не могла, как хорошо та кушает.
— Дак кто же ты, бабушка? — повторила свой вопрос Ленивица.
— Зовут меня Зимой-матушкой, — старушка пристально посмотрела на Ленивицу: не испугается ли?
А Ленивица удивилась только.
— Зимой? Так это ты морозы да снега насылаешь? Все деревья убиваешь? Всех птиц выгоняешь?
— Нет-нет! — обиженно возразила Зима-матушка. — Я порядок навожу, да за режимом слежу. Чтобы в тёплые страны вовремя улетели, чтобы спать легли как положено, чтобы одеяло у всех тёплое было. Вот, смотри.
Она откинула пышную снежную перину с кровати, что в углу горницы стояла, и Ленивица увидела, как там тесно жмутся друг к другу тоненькие стебельки молодой зелёной травки.
— Маленькие они ещё, рано наружу выпускать. Пусть нальются силой и тогда откину я перины, что настелила, да отпущу все травы и цветы в рост. Пойдём-ка!
Зима-матушка поманила гостью на второй этаж своего терема. Ледяные перила не морозили ладошки Ленивицы, а лишь приятно холодили. В светлице верхней хозяйка теремка сняла перину с постельки, окошко распахнула да на подоконник её вывесила.
— На! Выбей-ка перину как следует! — протянула она крепкую ветку гостье. Ленивица послушно ударила веткой по перине — из той тут же полетели-посыпались перья. Девочка в окошко выглянула — а то не перья были, а снежинки. И чем больше она по перине стучала, тем сильнее снегопад сыпался. А Зима-матушка только посмеивалась за спиной гостьи своей.
— А теперь вон ту метёлку возьми, — показала она пальцем в угол светлицы.
Ленивица послушно потопала за метёлкой и начала пол подметать, собирая рассыпавшиеся снежинки-перья. А за окошком метель-пурга кружиться начала. Ленивице уж и смешно стало: то быстрее метёт, то медленнее — и снег по сугробам пляшет то сильнее, то тише. Старушка-Зима лишь хохочет.
А потом тряпочку дала гостье своей, чтобы та окошки хрустальные протёрла. Ленивица уже и во вкус вошла: стеклышки протирает, да на улицу поглядывает. А там тучи-облака с небес уходят, звёзды открывая. И тихо так стало! Только морозец потрескивает.
Ленивица прибралась в светлице, метёлку на место поставила, перину на постель положила, тряпочку на крючок повесила и спросила:
— Тебе надо было Рукодельницу зазывать. Вот она бы и перины тебе взбила быстро-быстро, и окна бы промыла за минутку, и подмела бы весь теремок на раз-два… Я-то так не умею.
— Да видела я твою сестрицу, — отмахнулась старушка. — Сидит под ёлкой, глазами хлоп-хлоп. И мёрзнет, а не признаётся. А ты вот сразу правду сказала. И про то, что не умеешь ничего — тоже призналась. Люблю честность! Да и куда торопиться-то?! Поспешишь — людей насмешишь!.. Ну что, останешься у меня жить?
Удивилась Ленивица. Она-то уже готовилась услышать, что Рукодельница во всём её лучше. А тут — на тебе! Посмотрела на Зиму-матушку и спросила осторожно:
— А делать что надо?
— Да ничего особенного, — махнула ладошкой старушка (и где-то в лесу с ветки дерева упала снежная шапка). — За домом следить, полы подметать, перину вот взбивать, мороженое да окрошку делать. А я тебя всем свои премудростям обучу. И как время моё придёт — станешь уже ты Зимой-матушкой.
Подумала-подумала Ленивица да и согласилась. И учила её Зима-матушка как правильно снежинки лепить, сколько снега выпускать, где сосульки размещать. И никогда не сравнивала девочку ни с кем, а хвалила и радовалась её успехам. Прижилась, привыкла Ленивица к новой жизни своей, и совсем-совсем обратно не хотела. Но иногда навещала всё же дом родной, и тогда на стёклах его появлялись самые красивые узоры. И тогда Рукодельница говорила:
— Сестрица привет передаёт!
