Смута. Ее герои, участники, жертвы [Людмила Евгеньевна Морозова] (fb2) читать онлайн

Л. Е. МОРОЗОВА
СМУТА: ее герои, участники, жертвы

*

Серия основана в 2001 году

© Л. Е. Морозова, 2004

© ООО «Издательство Астрель», 2004

ЧТО ТАКОЕ СМУТА?

В исторической науке Смутой, или Смутным временем, называется период с конца XVI по начало XVII вв. Это название появилось в середине XVII века в сочинении подьячего Г. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича». Оно оказалось настолько емким и точным, что было воспринято многими известными историками XIX–XX веков.

Действительно, как еще лучше назвать бесконечную смену царей, кровавое междоусобие, острые политические и социальные баталии, иностранную интервенцию, борьбу с ней патриотических сил?

Описывая Смуту, современники начинали повествование с 1584 года, когда на престол взошел царь Федор Иванович. Однако в это время появились лишь предпосылки будущих бедствий и несчастий. Сами они начались с осени 1604 года, когда на территорию Русского государства вторгся самозванец Гришка Отрепьев и начал вооруженную борьбу с царем Борисом Годуновым. Общество разделилось на два враждующих лагеря, породив кровавую междоусобицу.

Почему же это произошло? Дело в том, что царь Федор Иванович не оставил после себя наследника и завещал трон жене Ирине, которая отказалась править. Царица предоставила право Земскому собору решать вопрос о кандидатуре нового монарха. Но для Русского государства это было небывалым делом. В течение многих столетий верховная власть передавалась внутри одного княжеского рода, и простые люди были полностью отстранены от решения вопроса о верховной власти. Сложившейся ситуацией воспользовались сторонники брата царицы, Б. Ф. Годунова, и предложили избирателям его кандидатуру в качестве продолжателя славных дел умершего царя Федора Ивановича. В агитационной «Повести о честном житии царя Федора» патриарха Иова Борис был даже представлен царским соправителем. В итоге 16 февраля 1598 года первым выборным царем был провозглашен Годунов.

Однако очень скоро русские люди обнаружили, что «всеобщий избранник» мало похож на царей прежней династии. Он непомерно чванлив и тщеславен, обожает все иностранное и при этом крайне мнителен и подозрителен. Своих предполагаемых соперников он был готов уничтожать поголовно, включая дальних родственников и маленьких детей. Это оттолкнуло от него многих представителей знати. Простые люди, голодавшие от трехлетних неурожаев, решили, что царя Бориса наказывает сам Бог за какие-то грехи и преступления. В массовом порядке они бежали на юг, вливаясь в ряды вольного казачества, готового за плату служить любому господину. В итоге центр страны обезлюдел, а на окраинах создалась взрывоопасная ситуация.

Для противников Русского государства становилось ясным, что царь Борис не пользуется поддержкой общества и необходим новый кандидат на престол, который показался бы всем более законным и подходящим. Так в польских католических кругах, с подачи противников Годунова, возник проект реанимирования последнего сына Ивана Грозного царевича Дмитрия, погибшего в Угличе при неясных обстоятельствах. Наиболее подходящей кандидатурой на роль «царевича» был признан монах-расстрига Гришка Отрепьев, бежавший в Речь Посполитую в 1602 году. В конце 1603 — начале 1604 года самозванческая авантюра развернулась в полную силу. По версии ее организаторов, Дмитрий спасся от наемных убийц, подосланных Борисом Годуновым, скрывался в отдаленных монастырях и потом бежал в Польшу, где нашел поддержку со стороны магнатов и шляхтичей. Все это было написано в «прелестных» грамотах и разослано по русским городам. Поэтому, когда осенью 1604 года небольшое войско Лжедмитрия вторглось в Россию, жители северских городов его активно поддержали. Царское войско, посланное Борисом, сражалось вяло и неактивно, а после его внезапной кончины в апреле 1605 года вообще перешло на сторону «царевича». Для многих кандидатура истинного царского сына выглядела предпочтительнее выборного государя с сомнительными достоинствами.

20 июня 1605 года под перезвон всех колоколов «Дмитрий Иванович» въехал в столицу и сел на «прародительский престол». Но очень скоро русская знать разочаровалась в «сыне Ивана Грозного». Он не уважал русские обычаи, вел разгульный образ жизни, истощал царскую казну, отправляя бесценные подарки полячке Марине Мнишек. Его тщеславие даже затмило годуновское, ведь он назвал себя «непобедимым цесарем» и собрался воевать с Турцией и Крымом одновременно — для искоренения «бусурманства».

Окончательно оттолкнула от русской знати Лжедмитрия свадьба с католичкой Мариной Мнишек. Грубое попрание православных святынь и обрядов, насаждение при дворе польских обычаев и развлечений переполнили «чашу терпения» князей Шуйских и их союзников. 17 мая 1606 года самозванец был свергнут и убит. На престол взошел руководитель заговора В. И. Шуйский, происходивший из суздальской ветви Рюриковичей. Однако его не поддержали представители многих западных городов. В Путивле началась новая, самозванческая авантюра. Ее создатели объявили, что «царь Дмитрий» и на этот раз спасся и начинает борьбу с узурпатором В. И. Шуйским.

На самом деле за «Дмитрия» выдавал себя М. Молчанов, бежавший в Речь Посполиту с государственной печатью. Он уговорил казачьего атамана И. Болотникова стать главнокомандующим его армии и отправиться на «освобождение» Москвы от Шуйского. Уже поздней осенью столица оказалась осажденной. Но царю Василию удалось расколоть ряды болотниковцев и заставить их отойти к Калуге. Осенью 1607 года И. Болотников вместе с другим самозванцем, «царевичем» Петрушей (несуществовавшем сыном царя Федора), были схвачены в Туле и позднее казнены.

Однако еще летом этого же года в Стародубе «царь Дмитрий» наконец-то материализовался.

Личность Лжедмитрия II осталась для всех загадкой. От всех прочих бродяг его отличало умение витиевато писать и говорить. Вскоре вокруг него собралось большое войско, состоящее из польских и литовских шляхтичей, вольных казаков и прочих любителей легкой наживы. В июне 1608 года оно подошло к Москве и расположилось в Тушино. У царя Василия Ивановича собственных сил для борьбы с новым противником не было, поэтому в стране образовалось двоевластие. Часть городов сохраняла верность Шуйскому, часть перешла на сторону Лжедмитрия II. Положение первого было намного хуже, поскольку он был заперт в столице. Чтобы исправить ситуацию, царь Василий решил попросить помощи у шведского короля. В начале 1609 года царским родственником М. В. Скопиным-Шуйским в Новгороде был подписан русско-шведский договор, по которому в помощь осажденному государю посылался 15-тысячный шведский отряд под началом полковника Я. Делагарди. Россия взамен обещала выплатить наемникам 100-тысячное жалованье и отдать королю несколько карельских городов. Объединенному русско-шведскому войску под началом М. В. Скопина-Шуйского удалось освободить Москву только в марте 1610 года. К этому времени Поволжье было очищено Понизовой ратью Ф. И. Шереметева, Лжедмитрий II бежал в Калугу, сам Тушинский лагерь распался. Большая часть поляков и литовцев отправилась на службу к польскому королю Сигизмунду. III, осадившему Смоленск осенью 1609 года.

Царь Василий поначалу не придал особого внимания акции Сигизмунда, считая, что тому не взять первоклассную смоленскую крепость. Больше его обеспокоила возросшая популярность полководца-освободителя М. В. Скопина-Шуйского, и он решил от него избавиться. На одном из пиров Михаил Васильевич почувствовал себя плохо и вскоре умер. Его гибель стала сигналом для массовых выступлений против непопулярного царя. Этим воспользовался Сигизмунд и отправил к Москве войско под началом гетмана С. Жолкевского. В битве у с. Клушино царская армия во главе с Д. И. Шуйским была разгромлена. Входившие в его состав шведы отправились к Новгороду и через некоторое время захватили город.

С. Жолкевский, не встречая отпора, двинулся к Москве, туда же направился Лжедмитрий II. В этой критической ситуации дворяне 17 июля подняли восстание против В. И. Шуйского и свергли его. Власть перешла к временному правительству из семи бояр, прозванному «Семибоярщиной». Из-за угрозы воцарения Лжедмитрия II бояре вступили в переговоры с гетманом Жолкевским об избрании на престол королевича Владислава, сына Сигизмунда. Взамен поляки должны были разгромить самозванца. В сентябре 1610 года под Смоленск к королю отправилось представительное посольство, которое должно было обговорить условия венчания на царство его сына. Русская сторона хотела, чтобы Владислав принял православие и прибыл в Москву с небольшой свитой. Король эти условия выполнять не хотел, полагая, что может силой присоединить к своей короне ослабленное государство. В итоге русские послы были арестованы и отправлены в польский плен. В Москву был введен польский гарнизон, а обессиленный смоленский гарнизон был вынужден капитулировать.

В декабре 1610 года на охоте был убит Лжедмитрий II. Стало казаться, что для реализации планов Сигизмунда по ликвидации самостоятельного Русского государства препятствий не будет. Однако под влиянием патриарха Гермогена и некоторых городовых воевод в стране началось мощное патриотическое движение. В начале 1611 года образовалось Первое ополчение во главе с П. П. Ляпуновым, Д. Т. Трубецким и И. М. Заруцким. В апреле оно захватило первое московское укрепление — Белый город — и осадило поляков в Кремле и Китай-городе. Однако летом 1611 года в руководстве ополчения начались разногласия, П. П. Ляпунов был убит. В знак протеста представители городов покинули подмосковный стан, в котором остались бывшие ту-шинцы и казаки. Их стали называть не ополчением, а «казачьей армией». Патриарх Гермоген вновь стал рассылать по городам грамоты, призывая патриотов объединиться и освободить столицу. В итоге осенью 1611 года в Нижнем Новгороде образовалось новое ополчение во главе с Д. М. Пожарским и К. Мининым. В феврале 1612 года оно отправилось в Ярославль, где было создано временное правительство — «Совет всея земли». Летом Второе ополчение двинулось к Москве. В августе разгорелась битва с гетманом Хоткевичем, пытавшимся оказать помощь осажденному польскому гарнизону. В ходе совместных боев Первое и Второе ополчения объединились. Лишенные какой-либо поддержки «кремлевские сидельцы» были вынуждены капитулировать 26 октября 1612 года. Власть в стране перешла к временному правительству «Совету всея земли» во главе с Д. Т. Трубецким и Д. М. Пожарским. И. Заруцкий еще до подхода Второго ополчения бежал вместе со вдовой Лжедмитрия II Мариной Мнишек и ее сыном Иваном в Рязанскую землю, а потом и дальше — к Астрахани.

Руководители ополчений не стали решать вопрос о верховной власти сами и разослали по всем городам грамоты с просьбой прислать делегатов на Земский собор, который должен был избрать нового царя. С декабря 1612 года собор начал заседать, но окончательное большинство выборщиков прибыло только в январе. После долгих дебатов и рассмотрения различных кандидатур все пришли к единодушному мнению избрать на престол Михаила Федоровича Романова, племянника последнего царя из прежней династии Федора Ивановича. Этим как бы обеспечивалась преемственность в наследовании царского трона. 21 февраля 1613 года имя нового царя было официально объявлено. Не сразу юный Михаил дал согласие на царство — слишком опасно было в то время надевать московскую корону. Но его ждала удача. Измученное междоусобицей, разорением и иностранной интервенцией русское общество сплотилось вокруг своего избранника. Смутные времена постепенно ушли в прошлое.

1. ГЛАВНАЯ «ГЕРОИНЯ» СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

Марию Федоровну Нагую, в иночестве Марфу, по праву можно назвать главным действующим лицом Смутного времени конца XVI — начала XVII века, правда, ее деятельность в большей своей части носила отрицательный характер. Именно она признала в самозванце Григории Отрепьеве своего давно умершего сына царевича Дмитрия и этим укрепила его права на московский трон. Таким образом, Марфа-Мария способствовала успеху самозванческой авантюры, разделившей русское общество на враждующие группировки и едва не поставившей страну на край гибели. О ней наш первый рассказ.

Последняя жена грозного царя

Мария Нагая, судя по ее поступкам, никогда не походила на скромных девушек-затворниц, якобы воспитывавшихся в русских боярских домах. В семье окольничего Федора Федоровича Нагого и урожденной княжны Фуниковой она была старшим ребенком. Смелая, хитрая и бойкая, она быстро научилась командовать младшим братом Михаилом и была любимицей не только отца, но и его многочисленных родных и двоюродных братьев.

Умение приспосабливаться к любым жизненным обстоятельствам и стремление получить максимальную для себя выгоду были родовыми чертами всех членов большой семьи Нагих. До XVI века представители этой фамилии считались видными боярами при дворе тверских князей, несколько веков оспаривавших первенство у московских правителей. Но после того как Иван III присоединил Тверь к своим владениям, Нагим пришлось поехать на службу в Москву, где уже была своя элита. Однако честолюбивые тверские бояре не желали мириться со своим второстепенным положением и начали активную борьбу за место у трона.

Через короткое время среди Нагих появились и окольничие, и бояре уже московского государя. Одному из них, Александру Михайловичу, даже удалось выдать замуж дочь Евдокию за двоюродного брата Ивана Грозного Владимира Старицкого и таким образом породниться с правящей династией. Правда, Евдокия умерла раньше, чем появилась на свет наша героиня, а Владимир Старицкий и его новая жена Ефросиния сначала оказались в опале, а потом были отравлены по царскому указу. Нагие, к счастью для себя, оказались в стороне от этих событий. Когда Мария родилась, а это было приблизительно в 1568 году, положение ее родственников при дворе было достаточно прочным. Дядя Афанасий Федорович считался близким к царю Ивану IV человеком и видным дипломатом. После возвращения из Крыма, где он успешно представлял интересы России, Афанасий Нагой вошел в Ближнюю царскую думу. Отец Марии Федор Федорович в 1575 году получил чин окольничего и стал сопровождать государя в различных поездках.

Братья часто собирались и активно обсуждали события при дворе: кого наградили, кого сослали, а кого и казнили за нерадение о государевом деле. Эти разговоры всегда вызывали большой интерес у юной Марии, особенно ее занимала личная жизнь Ивана Грозного. Ни для кого не было секретом, что государь, не находя утешения после безвременной кончины первой, горячо любимой жены Анастасии Романовны, менял жен «как перчатки». В конце концов его невенчанной подругой стала вдова одного из дьяков Василиса Мелентьева, да и та вскоре оказалась в немилости. Царю Ивану было уже около 50 лет, но все понимали, что холостым он не останется и вступит в новый брак, несмотря на неодобрение церкви — православным полагалось жениться лишь три раза.

Во всех знатных домах стали готовить для смотрин девушек-невест. Не стали исключением и Нагие — ведь родство с государем давало все: высокое положение, чины, земельные пожалования и т. д. На общем собрании дружных братьев было решено, что лучшей кандидатуры в царицы, чем Мария, быть не может: юная, живая, веселая и красивая, словно роза. Любого могли пленить ее большие голубые глаза, черные брови дугой, алые пухлые губки и длинные светлые волосы, во всех отношениях она была воплощением настоящей русской красоты, к тому же она была хитра, изворотлива и никогда не забывала о собственной выгоде, а значит, и о родных. Самой Марии вряд ли мог понравиться царь Иван, превратившийся с годами из статного черноволосого красавца в плешивого старика с уродливым горбатым носом, яростно сверкавшими угольными глазками и негнущейся спиной. Но ради перспективы стать царицей она была готова пожертвовать своей молодостью и красотой. Ей всегда хотелось быть самой знатной, самой богатой и повелевать тысячами подданных. К тому же отец и дядья убедили девушку в том, что недолго придется терпеть подле себя старого мужа — царь Иван часто болел и буквально на глазах дряхлел.

От Марии требовалось не слишком многое: очаровать будущего супруга, привязать его к себе и по возможности родить ребенка, чтобы упрочить свое положение в настоящем и будущем. (Все знали, что предлогом для частых разводов царя с неугодными женами было обвинение их в бесплодии.) Уговорив Марию попытать счастья в браке с царем, Ф. Ф. Нагой и его братья взялись за дело. Опытному дипломату Афанасию Федоровичу не стоило большого труда убедить Ивана Грозного, пребывавшего в унынии от поражений на западном фронте, что ему необходимо вновь жениться на молодой, красивой и веселой девушке. После этого царю как бы невзначай во время очередного церковного праздника указали на юную Марию, заранее предупрежденную и поэтому одетую необычайно ярко и кокетливо. Для того чтобы Иван IV особо отметил девушку, Афанасий Федорович сообщил, что Мария Нагая приходится родственницей Марфе Собакиной, третьей жене царя, безвременно скончавшейся и поэтому не успевшей надоесть.

Престарелый государь был очарован Марией и приказал готовиться к новой, уже шестой свадьбе. Для невесты и всей ее родни наступили самые счастливые времена, поскольку все остальные придворные с завистью думали об их скором возвышении и обогащении. Мария торжествовала, так как знатные девушки и даже женщины стали перед ней заискивать, желая попасть в окружение будущей царицы. Составлять список своих ближних боярынь, дворянок и прочей прислуги стало для нее самым занимательным делом. Даже наряды и подарки интересовали ее меньше. В сладостных мечтах молодая невеста представляла себя на царском троне, в роскошном платье, усыпанном драгоценностями, в золотой короне на голове. У ног — просители — князья и бояре, а также иностранные посланники с чудесными подарками. Она размышляла о том, как будет устраивать приемы для самых знатных женщин страны, принимать поздравления патриарха с церковными праздниками, выезжать на богомолье в золоченой карете в окружении многочисленной свиты. При этом Мария старалась не вспоминать, что немало времени ей придется проводить в обществе будущего мужа, злобного, коварного и физически неприятного старика, который будет требовать от нее любви и ласки.

Со свадьбой затягивать не стали. 6 сентября 1580 года во двор Федора Федоровича Нагого прибыли дружки невесты: Б. Ф. Годунов (шурин царевича Федора) и М. А. Нагой (брат умершей жены Владимира Старицкого, приходившийся Марии двоюродным дядей). В их сопровождении Мария с родственниками отправилась в Александрову слободу, где должны были состояться венчание и свадьба. Вполне вероятно, что Нагим хотелось, чтобы бракосочетание прошло в Кремле, в главном храме государства — Успенском соборе, но царь Иван Васильевич не решился столь смело попрать церковные правила — его шестой брак уже никак не мог быть каноническим. Поэтому свадьба с М. Ф. Нагой была отнюдь не пышной и больше напоминала небольшое семейное торжество. Посаженными отцом и матерью стали царевич Федор Иванович и его жена Ирина Федоровна, тысяцким — царевич Иван Иванович. Дружками жениха были молодой в то время князь В. И. Шуйский и царский любимец Б. Я. Бельский, дружками невесты — другой царский любимец Б. Ф. Годунов и М. А. Нагой. В числе гостей из бояр были только князь Ф. М. Трубецкой да Д. И. Годунов. Более знатных придворных царь, видимо, не решился пригласить. Их заменили родственники невесты: Семен Федорович, Федор Федорович, Афанасий Федорович и Иван Григорьевич Нагие. Все они были приближены к царскому трону.

Пока проходили свадебные торжества, Мария была очень счастлива, поскольку находилась в центре всеобщего внимания. На ней было великолепное платье из красного бархата, отделанное жемчужной вышивкой и самоцветами, голову украшала царская корона. Но оставшись наедине со старым мужем, она испытала горькое разочарование: царь был груб, похотлив и, будучи физически немощен, требовал ласк от нее. С трудом скрывая отвращение, молодая жена притворилась веселой и игривой. Ей вовсе не хотелось повторить участь других неугодных жен и оказаться постриженицей убогого монастыря на далеком Севере. Иван Грозный, хорошо изучивший женскую натуру, очень скоро понял, что представляла из себя юная чаровница-притворщица. Возможно, его даже сначала забавляли непомерное тщеславие и корыстолюбие Марии. Он позволил ей устроить свой двор (правда, в него вошли лишь жены дворян и дьяков), разрешил пышные выезды в загородные резиденции и монастыри. Сам он в них почти не принимал участия, удрученный болезнями и победоносным продвижением польского короля Стефана Батория в глубь русских территорий.

Даже через полгода совместной жизни ни у царя Ивана, ни у Марии Нагой не возникла хотя бы малейшая привязанность друг к другу. Слишком велики между ними были разность характеров и жизненных интересов и различие в возрасте. Иван Васильевич в очередной раз убедился, что единственно родным и близким для него человеком была первая жена Анастасия Романовна и что никакая самая красивая девушка не в состоянии ее заменить.

Марии все труднее и труднее было изображать из себя веселую кокетку, когда она оставалась наедине с мужем. Ведь от него она почти не получала подарков и средств для организации приемов — казна была истощена длительной и бесперспективной Ливонской войной. К тому же она заметила, что окружение жен царевичей более знатное и многочисленное. Особую зависть вызывала новая жена царевича Ивана Елена Федоровна Шереметева, которая, по слухам, была беременна. Ведь именно Елена в будущем должна была стать царицей, саму же Марию при отсутствии детей ждала монастырская келья. Поэтому Мария решила любым путем устранить соперницу. Лучшим способом для этого были интриги, всегда процветавшие при царском дворе. Она знала, что стареющий монарх давно с подозрением относился к старшему сыну Ивану, считавшемуся официальным наследником. Царевичу уже было 27 лет, но отец в жесткой форме пресекал все его попытки действовать самостоятельно. Естественно, что навязчивая опека родителя не могла не возмущать Ивана. Опасная искра в их взаимоотношениях могла вспыхнуть в любой момент, и Мария, судя по всему, «запалила фитиль».

Все подробности этого трагического ноябрьского дня 1581 года остались неизвестными современникам. Они лишь узнали о том, что разгневанный царь Иван ворвался в терем старшей невестки Елены Шереметевой и стал избивать и бранить ее. Причину царской ярости никто не знал. Некоторые современники даже предположили, что свекру не понравился слишком простой наряд жены царевича. Однако в своем тереме она имела право ходить в любом виде, посторонние же не могли врываться к ней без позволения мужа. Поэтому напрашивается предположение, что именно Мария настроила царя против жены царевича Ивана и побудила его направиться в женский терем и начать роковую ссору. Она могла пожаловаться на то, что старшая невестка не слишком к ней почтительна, что нелестно о ней отзывается, или придумать что-либо более серьезное.

Так это было или иначе, но на крики жены прибежал Иван Иванович и попытался унять разбушевавшегося<от-ца. Но это лишь «подлило масла в огонь» — град ударов тяжелого царского посоха обрушился и на него. Один из них — в висок — стал смертельным. Обливаясь кровью, царевич упал и потерял сознание. Вскоре у него началась горячка, и 19 ноября он скончался. Пострадала и Елена — от побоев у нее случился выкидыш. От обрушившихся несчастий царь Иван Грозный впал в депрессию. Ликовала в глубине души только Мария Нагая, полагавшая, что одержала новую победу на пути к вершине власти. Ведь в случае рождения у нее сына тот имел все шансы в будущем занять престол, поскольку у второго царевича, Федора Ивановича, женатого несколько лет на Ирине Годуновой, детей не было.

Смерть старшего сына надломила Ивана Грозного. Ярость его поутихла, сумасбродства прекратились. Он все больше и больше думал о душе. Каясь в многочисленных грехах, жертвовал церквям и монастырям огромные суммы. Мария же поставила цель во что бы то ни стало родить ребенка и всячески привечала в своей спальне убитого горем мужа. Тот не сопротивлялся и, казалось, находил утешение в объятиях молодой и красивой супруги. Но вскоре выяснилось, что с его стороны это было притворством и игрой. В начале 1582 года дядя Афанасий Федорович тайно сообщил Марии, что царь вновь собирается жениться. На этот раз он ищет невесту в Англии. Все знали, что монарх пытался посвататься к английской королеве Елизавете и даже хотел с казной покинуть Россию. Только сообщение дипломатов о том, что королева стара и некрасива, остановила его от необдуманного шага. Но мысль породниться с английским королевским домом не покидала стареющего государя. Он постоянно расспрашивал дипломатов и английских купцов о ближайших родственницах Елизаветы. Наконец один из дипломатов разузнал, что у королевы по линии матери есть молодая и незамужняя племянница Мария Гастингс. К ней Иван Васильевич и решил посвататься, не считая нужным предварительно официально развестись с Марией Нагой. Получалось, что к браку с ней царь относился несерьезно, видя в ней лишь очередную наложницу. Более того, переговоры о женитьбе на англичанке на первом этапе было поручено вести ее дяде Афанасию.

Сведения о брачных планах мужа стали для Марии настоящим ударом. К тому же выяснилось, что она беременна и осенью должна разродиться. Царица тут же сообщила царю Ивану о том, что тот вновь станет отцом, надеясь, что остановит его от сватовства. Но все было напрасным. В августе в Англию был отправлен посол Федор Писемский, который должен был встретиться с Марией Гастингс, как следует ее разглядеть и составить словесный портрет: какого роста, дородна ли, бела или смугла, красива ли, а также выяснить: какого возраста, в каком родстве с королевой, кто ее отец, есть ли братья и сестры. Кроме того, послу следовало попросить портрет Марии на доске или бумаге. Отвергнутой царице оставалось лишь ждать развития событий, на которые она почти не могла повлиять. 19 октября 1582 года у нее родился сын Дмитрий, но отца этот ребенок уже не интересовал. Царь лишь ждал известий из Англии, желая круто поменять свою жизнь.

Переговоры Писемского с Елизаветой начались в ноябре. Узнав о желании Ивана Грозного посвататься к ее племяннице, королева ответила послу так: «Любя брата своего, вашего государя, я рада быть с ним в свойстве. Но я слышала, что государь ваш любит красивых девиц, а моя племянница некрасива, и государь ваш навряд ли ее полюбит. Я государю вашему челом бью, что, любя меня, хочет быть со мной в свойстве. Но мне стыдно списывать портрет с племянницы и послать его к царю, потому что она некрасива да и больна, лежала в оспе, лицо у нее теперь красное, ямковатое. Как она теперь есть, нельзя с нее списывать портрет, хоть давай мне богатства всего света». Доводы Елизаветы показались Писемскому убедительными, и он согласился подождать несколько месяцев до полного выздоровления предполагаемой невесты. Тем временем в Англии узнали, что у царя от Марии Нагой родился сын Дмитрий. Это говорило о том, что Иван IV вовсе не был холостым человеком и права вновь жениться не имел. Но Писемский тут же заявил, что известие о рождении Дмитрия ложное, его придумали лихие люди, которые желают рассорить царя с королевой.

Наконец в мае 1583 года русскому послу было разрешено встретиться с Марией Гастингс в саду. После свидания он тут же отписал в Москву: «Невеста ростом высока, тонка, лицом бела, глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и длинные». В целом она показалась Писемскому красивой. Однако сама английская невеста вовсе не собиралась переезжать в далекую Московию и становиться седьмой или восьмой женой стареющего тирана, отправившего в монастырь несколько неугодных супруг. Узнав мнение племянницы о браке с Иваном IV, королева сказала, что отправит в Москву своего посла Боуса для окончательного решения вопроса.

Мария Нагая, хорошо осведомленная о миссии Писемского, со страхом ждала его возвращения. Узнав, что он приехал с ответным английским посольством, впала в панику. Было ясно, что вопрос о новом браке почти решен. Саму ее и малютку Дмитрия ждали либо монастырь, либо ссылка или даже смерть. Но английскому послу Боусу было поручено сделать все возможное, чтобы отговорить Ивана Грозного от женитьбы на Марии Гастингс. Поэтому он заявил царю, что предполагаемая невеста некрасива, больна и в дальнем родстве с королевой. В то же время при английском дворе много более привлекательных и знатных девушек, которые больше подойдут русскому монарху. Но чтобы выбрать наиболее достойную невесту, ему следует самому отправиться в гости к Елизавете. Раздосадованный царь тут же заявил боярам, что собирается ехать в Англию с казной и наиболее близкими людьми. Зная о своевольном и неукротимом нраве монарха, многие поверили в возможность такого поступка.

В тереме Марии Нагой началась тихая паника. На общем совете Нагих решили, что не позволят царю Ивану бросить законную жену и отбыть в дальние страны. Сделать это можно было, только его умертвив, но не сразу, а постепенно, с помощью медленно действующего яда. Такой был известен бабкам-ведуньям и не раз использовался придворными интриганками. Он свел в могилу и Елену Глинскую, и царицу Анастасию Романовну, и третью жену царя Марфу Собакину. Использовать этот яд против Ивана Грозного было несложно. Достаточно было постепенно добавлять его в мази, которыми царь пользовался для лечения заболеваний позвоночника и ног. Современный антрополог М. М. Герасимов обнаружил в останках Ивана Грозного большое количество ртути, которая, судя по всему, постепенно отравила его организм.

Уже в начале 1584 года готовящийся к поездке в Англию царь стал чувствовать, что «смертная болезнь» начинает его одолевать. Тело распухло, голова болела и кружилась, аппетит пропал, ноги перестали ходить. Надеясь на Божью милость, он стал рассылать по монастырям грамоты, в которых просил монахов молиться о своем выздоровлении и отпущении многочисленных грехов. Но все было напрасным: 18 марта 1584 года Иван Грозный внезапно скончался.

Некоторые современники, в частности английский купец Джером Горсей, предполагали, что царь был задушен Борисом Годуновым и Богданом Бельским. Но ни первому, ни второму его скорая смерть не была нужна. Борис Годунов входил в окружение официального наследника престола царевича Федора Ивановича и вскоре должен был оказаться у трона. Богдан Бельский был царским любимцем и после его кончины лишился своего высокого положения. Больше всего были заинтересованы в скорой смерти грозного монарха его последняя жена Мария Нагая и ее многочисленные родственники, которые в случае новой женитьбы Ивана Васильевича могли потерять все и оказаться в ссылке. К тому же Марии как обитательнице царского дворца проще других было подмешивать зелье в мази и снадобья мужа. Естественно, что точных данных о причастности Марии к смерти Ивана Грозного нет, как нет сведений и о других тайных отравителях. Можно лишь строить догадки о том, кому было выгодно сводить в могилу того или иного человека и кто имел возможность это сделать.

Записки современников не содержат каких-либо сведений о том, как царица Мария Нагая отреагировала на смерть мужа. Вероятно, на людях она ловко притворялась убитой горем вдовой, но в глубине души, скорее всего, ликовала. Ведь ей с сыном полагалось достойное содержание. Она знала, что по завещанию Ивана Грозного Дмитрий получал в удел волжский торговый город Углич с прилегающими землями. Однако Мария предполагала остаться в Москве, поскольку только ее сын мог считаться наследником бездетного Федора Ивановича. Однако новый царь не оправдал надежд Марии и поступил иначе — до своей коронации он отправил бывшую царицу со всем семейством в Углич, Дмитрия своим наследником не назвал и даже официально вычеркнул из числа родственников, считая ребенка от неканонического брака незаконнорожденным.

Против такого царского решения пытался восстать дядька Дмитрия Богдан Яковлевич Бельский, но он был схвачен и отправлен в ссылку. Нагие же, хотя и в сопровождении почетного эскорта, отправились в свой удел.

На уделе в Угличе

Сборы для отъезда заняли почти месяц. Марии Федоровне не позволили взять с собой свой прежний двор. В Углич поехали лишь ее братья Михаил и Григорий и дядя Андрей Федорович с семьями. Отец к тому времени умер, влиятельный дипломат Афанасий Федорович был отправлен на воеводство в Ярославль, где через некоторое время умер. Другие родственники, Семен Федорович Нагой с сыном Иваном, остались на воеводстве в Васильсурске. Конечно, жить в Угличе было не столь почетно, как в столице, но лучше, чем в тюрьме или монастыре. В то время этот город был достаточно красивым и богатым. В нем сохранились каменные постройки прежних удельных князей. Для царевича и его близких был возведен новый двор, к каменному небольшому дворцу пристроены обширные деревянные хоромы. Центром общественной жизни считался каменный Преображенский собор. Угличане с радостью приветствовали новую повелительницу, надеясь с ее помощью избавиться от многочисленных царских поборов и повинностей. Ведь запросы малого двора были много скромнее государственных.

Жизнь Марии Федоровны на новом месте потекла спокойно и размеренно, хотя в душе ее оставалась горечь из-за того, что ее сын исключен из числа царских родственников, а ее саму в столицу не приглашают даже на церковные праздники. Но в своем уделе она была полной хозяйкой: жаловала и наказывала, кого хотела. Заботиться о пропитании и денежных доходах не приходилось, всего было достаточно. К тому же из Москвы приходили обнадеживающие вести: царь Федор все еще был бездетен и не собирался разводиться с «неплодной» Ириной Годуновой. Это означало, что у Дмитрия к моменту его возмужания сохранялись шансы оказаться на троне.

Чтобы поточнее узнать свое будущее, Мария приказала найти ведунов и колдунов. С их помощью она хотела также вылечить страдавшего эпилепсией сына и наслать порчу на главных врагов — Годуновых, тесным кольцом окружавших царя Федора Ивановича. Вскоре такие люди были найдены и привезены ко двору Михаила Нагого. Правда, вылечить царевича не удалось, не пострадали от порчи и родственники царицы Ирины. Но ведуны при угличском дворе остались, на всякий случай. Дмитрий подрастал, и Мария постоянно внушала ему мысль о царском происхождении, о правах на отцовский трон. Она ловко настраивала его против ближнего окружения Федора Ивановича, якобы разлучившего его с братом. На нервного и впечатлительного мальчика слова матери оказывали большое влияние. В гневе рубил он саблей снеговиков, заявляя, что расправляется с Борисом Годуновым и другими боярами. В слепой ярости истязал домашних животных, видя в них своих врагов.

Об антиправительственных настроениях при угличском дворе вскоре стало известно в столице. Осторожный царский шурин посоветовал Федору Ивановичу отправить для надзора за Нагими государева дьяка Михаила Битяговского вместе с помощниками. Кроме того, дьяку следовало проверить доходы и расходы владельцев удельного княжества и обложить угличан некоторыми государственными повинностями. Естественно, что Мария и ее братья встретили в штыки появление в их владениях Михаила Битяговского. У них тут же начались ссоры с ним по поводу денег, необходимых «на обиход царицы и царевича». Возмутило их и то, что следовало отправить 50 человек для обороны приокских рубежей от крымцев. «Последней каплей» стала угроза дьяка сообщить в Москву, что Мария с братьями хотят извести царя Федора и царицу Ирину и для этого поселили у себя ведуна Андрюшку Молчанова. В ответ бывшая царица публично обвинила Михаила Битяговского в том, что он приютил у себя «юродивую жонку», которая накликала на ее сына «падучую болезнь». Это обвинение было напраслиной, потому что царевич Дмитрий уже давно страдал приступами эпилепсии: то ли на нем отразились болезни отца, то ли нервное напряжение матери во время беременности, то ли неправильное воспитание (с детства его настраивали враждебно относиться ко всему миру). Болезнь сына Мария всячески скрывала, поэтому в Москве о ней даже не знали.

Утро 15 мая 1591 года ничем не отличалось от других, таких же ясных и теплых весенних дней. После заутрени Мария Федоровна отправилась к прислуге, чтобы распорядиться насчет обеда. Царевич Дмитрий спустился во двор поиграть в «тычки» с мальчиками-сверстниками, детьми дворовых служащих. Присматривать за ними было приказано местной боярыне и мамке Василисе Волоховой и кормилице царевича Ирине Тучковой. Мальчики, а им, как и царевичу, было приблизительно по 8–9 лет, для игры начертили на земле круг, встали вокруг него и начали бросать ножики, стараясь, чтобы те вонзились лезвием в центр. Дмитрий хотел быть самым точным и так перенапрягся, что внезапно начал биться в нервных конвульсиях. В руках у него продолжал оставаться остро заточенный нож-«свайка». Увидев это, все присутствующие буквально оцепенели, не зная, что предпринять. Внезапно Дмитрий упал прямо на нож, крепко зажатый в руке, острое лезвие без труда вошло в тонкую детскую шейку. Тут только кормилица Ирина пришла в себя и бросилась к царевичу. Он был еще жив, но струящаяся из сонной артерии кровь свидетельствовала о том, что конец близок.

Все в ужасе закричали. На их крики во двор стали сбегаться люди. Мария, находившаяся совсем неподалеку, оказалась во дворе одной из первых. Окровавленное тело сына на руках у кормилицы повергло ее в шоковое состояние. Не желая разбираться в сути случившегося, она схватила полено и стала избивать им боярыню Василису Волохову, которой было поручено оберегать Дмитрия. Сбегавшиеся люди не понимали, что произошло, и тогда Мария стала кричать, что царевича убили люди дьяка Битяговского: сын Данила, племянник Никита и Осип Волохов, сын Василисы. Потеряв ребенка, царица, видимо, хотела, чтобы и другие, ненавистные ей люди лишились своих детей. Царица не желала осознавать, что Дмитрий погиб в результате несчастного случая, который произошел и по ее вине. Ведь склонному к эпилептическим припадкам царевичу нельзя было играть с острыми и опасными предметами. Свою вину она стремилась переложить на других и хотела утопить их в море крови. По ее приказу ударили в набат, чтобы собрать угличан ко дворцу.

Вскоре прибежал царицын брат Михаил Нагой, еще не совсем пришедший в себя после пьянки. Он поддержал сестру и закричал, что царевича убил государев дьяк со своими родственниками. Для толпы это стало сигналом к погрому Приказной избы и расправе над предполагаемыми убийцами. На свою беду, ничего не подозревавший Михаил Битяговский тоже прибежал ко дворцу. Угличане тут же напали и убили его. После этого они отыскали Данилу, Никиту Качалова и Осипа Волохова. Все стали жертвами разъяренной толпы. С ними погибли и те, кто пытался их защитить. Только к вечеру горожане немного успокоились и осознали, что расправились с государевыми людьми, официальными лицами, состоящими на царской службе. Оправившаяся от шока, Мария также поняла, что ей не только следует оплакивать безвременно погибшего сына, но и отвечать вместе с братьями перед царем за казнь невинных людей. В спешном порядке Нагие собрали у себя верных слуг и еще раз попытались уверить всех в правдивости своей версии случившегося. На всякий случай детский ножичек Дмитрия был спрятан, а к телам убитых Данилы, Никиты и Осипа был подброшен большой и острый нож-тесак, вымазанный кровью курицы. Он должен был выглядеть как орудие убийства.

Но скрыть от правительства угличскую драму было невозможно. Уже 19 мая в город прибыла следственная комиссия во главе с видным боярином Василием Ивановичем Шуйским. В ее состав вошли также окольничий А. П. Клешнин, тесть Григория Нагого, и дьяк Елизарий Вылузгин. Для допроса они вызвали более 140 человек и перед каждым поставили три вопроса: из-за чего умер царевич Дмитрий; почему были убиты дьяк Михаил Битяговский и его окружение; против кого было направлено восстание угличан?

Ответы на них давались разные. Михаил Нагой заявил, что царевича убили Данила Битяговский, Никита Качалов и Осип Волохов. Очевидцы происшедшего его слова опровергли. В частности, Василиса Волохова, которая была мамкой царевича, сказала, что Дмитрий уже давно страдал от «падучего недуга». В апреле во время припадка он искусал руки дочери Андрея Нагого, 12 мая у него снова был приступ, 15 мая он чувствовал себя неплохо, и мать позволила ему поиграть во дворе с мальчиками-жильцами: Петрушкой Колобовым, сыном постельницы, Баженком Тучковым, сыном кормилицы, и еще двумя детьми. Но во время игры с ним случился припадок, и он сам покололся ножом. Ее показания подтвердили Ирина Тучкова и все мальчики.

Члены следственной комиссии пришли к выводу, что царица Мария умышленно натравила посадских людей на ни в чем не повинных государевых людей, и те были убиты. Саму ее допрашивать ни Василий Шуйский, ни митрополит Крутицкий Геласий не имели права. Они лишь позвали Марию к собору и при ней вновь допросили наиболее важных свидетелей, обличивших ложь Нагих. Становилось ясным, что царице и ее родственникам предстоит понести наказание за содеянное. 30 мая следственная комиссия уехала в Москву. А несчастной матери, лишившейся со смертью сына всякой перспективы и надежды на лучшее будущее, оставалось лишь ждать решения боярского суда и царя. Правда, с помощью своих многочисленных родственников она постаралась навредить ненавистному Борису Годунову. По ее просьбе они стали активно распространять слухи о том, что Дмитрий был убит по приказу стремящегося к власти царского шурина. Поначалу это никак не навредило Борису, но в будущем сыграло роковую роль в его судьбе. Несомненно, Нагие делалибольшую ставку на царевича Дмитрия — возможного наследника престола. Поэтому они попытались привлечь максимальное внимание русских людей к его гибели как к важному государственному событию. Для этого по приказу Афанасия Нагого несколько человек занялись поджогами в столице. Однако их акция успеха не имела. Поджигатели были пойманы и разоблачены. От этого вина Нагих стала еще более очевидной, а наказание — суровым. На заседании Боярской думы Мария Нагая, ее братья и дядья были признаны виновными в убийстве государевых людей, в подстрекании угличан к восстанию и даже в смерти царевича Дмитрия, которому они уделяли недостаточно внимания. Кроме того, Афанасия обвинили в том, что он распространял вздорные слухи и пытался поджечь Москву. Наказание для всех было достаточно суровым. 200 простых угличан были публично казнены, менее виновные были брошены в тюрьмы или отправлены на поселение в Сибирь. Город после этого запустел. Братьев Марии сначала пытали, потом лишили всего имущества и отправили в тюрьмы в маленькие поволжские крепости. Саму царицу насильно постригли и отправили в убогий Девичий монастырь на Белоозеро. Случилось то, чего она смертельно боялась с момента замужества. На далеком Севере Марии-Марфе оставалось только горько рыдать по поводу несбывшихся надежд и мечтаний и копить в сердце злобу на тех, кто, по ее мнению, был виновен в бедах и злоключениях.

В изгнании

В самом мрачном и подавленном состоянии ехала Марфа в далекую северную обитель. На месте ее ждало еще большее разочарование. Отныне небольшая избушка и бедная, ничем не украшенная деревянная церковка становились тем миром, в котором ей предстояло жить. Опальной царице было позволено взять только двух прислужниц для хозяйственных нужд. Надзор осуществлял пристав, который регулярно отправлял в Москву отчеты о жизни узницы. Своих средств к существованию у Марфы не было, деньги на ее пропитание и одежду выделялись из казны, но распоряжаться ими мог только пристав; чтобы жизнь была сносной, приходилось сохранять с ним хорошие отношения. Для бывшей царицы это было крайне унизительно. Ведь она привыкла повелевать.

Долгое время молодая монахиня, а Марфе было не больше 27 лет, буквально изнывала от бессильной злобы на весь мир, от зависти к царице Ирине, любимой жене царя Федора Ивановича, от тоски и безделья. Ни к какому занятию душа ее не лежала. Вышивать она не умела и учиться рукоделию не желала (по ее мнению, это было не царским делом), к чтению интереса не было, к каким-либо наукам также. Ее стихией были дворцовые интриги, сплетни — возможность карать и награждать. В глухом северном монастыре всего этого не было.

Оставалось только поколачивать служанок, ссориться с монахами, жадно прислушиваться к любым известиям из столицы и вспоминать о своей прошлой жизни в царском дворце и на уделе в Угличе. Когда слезы начинали душить, Марфа истово молилась Богу, прося о милости и перемене судьбы в лучшую сторону. Но Христос не желал слушать грешницу, окропившую руки кровью невинных людей, полагая, видимо, что ссылка для нее — слишком мягкое наказание.

Летом 1592 года Марфа узнала, что царица Ирина родила долгожданную дочь и что по этому поводу в Москве были устроены большие празднества. Многие узники были прощены и выпущены на волю. На положении самой инокини это никак не отразилось, а вот ее братья и дядья были выпущены из темниц. Они остались на поселении в небольших поволжских городках. Дорога в Москву им была заказана на многие годы. Вряд ли появление на свет царевны Феодосии обрадовало бывшую царицу. Для этого она была слишком завистливой и недоброжелательной. А вот кончина малютки-наследницы в начале 1594 года, несомненно, вызвала в душе Марфы ликование. «Раз она сама лишилась единственного сына, так и у других не должно быть детей», — думала она.

Годы шли, а в положении Марфы ничего не менялось. Каждый день был точной копией предыдущего и последующего. Ни радости, ни горести — сплошные серые будни. Только в январе 1598 года ее тесный и замкнутый мирок всколыхнуло известие о безвременной кончине царя Федора. Правда, и это событие никак не отразилось на положении опальной монахини, поскольку вскоре на престол взошел ее главный недруг — Борис Годунов. Никакие распространяемые с помощью Марфы и ее родственников слухи не смогли в то время запятнать его репутацию. Русское общество верило, что только царский шурин может быть продолжателем славных дел умершего царя. К этому времени многие люди вообще позабыли об угличской драме, о непонятной гибели царевича Дмитрия и печальной участи его матери. Все надеялись, что мудрый и многоопытный новый государь будет править милостиво и справедливо и приведет страну к процветанию.

В первые два года царствования Бориса эти надежды полностью оправдались. Все население было избавлено на год от изнурительных налогов, многие представители знати получили повышение по службе и щедрые земельные пожалования. Опальные были прощены. Родственники Марии были вновь приняты на службу и назначены воеводами тех городов, где они до этого отбывали ссылку. Марфа осталась жить на Белоозере, но уже без надзора пристава. Ей даже увеличили сумму на содержание и позволили нанять несколько новых слуг. Это, конечно, было небольшим утешением, хотя и вселяло надежду на будущее улучшение положения. Особенно обрадовало Марфу то, что ей разрешили вести переписку и принимать посетителей. Царь Борис полагал, что всеми забытая царица-инокиня не может представлять для него опасности. Но в этом он серьезно просчитался. Марфа всегда была опытной интриганкой и умело плела нити заговора, она лишь ждала подходящего момента для нанесения удара по своему главному врагу, Годунову, не желая осознавать, что вся его вина состояла лишь в том, что именно он получил престол после смерти царя Федора, а не ее сын Дмитрий.

Вскоре монахиня с удовлетворением узнала, что число людей, ненавидящих царя Бориса, существенно возросло. Дело в том, что осенью 1600 года новый монарх заподозрил знатных бояр Романовых, двоюродных братьев царя Федора, в покушении на свою жизнь. По доносу, они якобы приобрели волшебные корешки, с помощью которых хотели отравить государя. На головы всех членов большой семьи Романовых, а также на их многочисленных родственников обрушились репрессии. Жена Федора Никитича была пострижена в монахини и отправлена в Заонежье, сам он стал монахом Филаретом в Антнониево-Сийском монастыре. Их дети с тетками оказались на Белоозере, неподалеку от Марфы. Приезд новых узников существенно оживил унылую жизнь бывшей царицы: с помощью слуг и монахов ей удалось узнать последние московские новости, дворцовые сплетни и другое. Стало ясно, что популярность царя Бориса падает день ото дня. Знать была недовольна репрессиями в адрес родственников царя Федора, которые были связаны брачными узами со всеми лучшими боярскими и княжескими домами. Верхушка общества возмущалась тем, что избранный царь не желает искать невесту для сына и жениха для дочери дома, а засылает сватов ко дворам иностранных монархов. Духовенство роптало по поводу активного внедрения иностранщины и покровительства царя иноверцам. Слыханное ли дело — протестантам позволили построить в столице кирху, а русских дворян отправили обучаться за границу, к иноверцам! Народ поговаривал: «Царь Борис несчастлив. Бог наказывает нас за его грехи голодом и мором». Действительно, из-за холодного и сырого лета 1601–1603 годов хлеб не вызрел, и в стране начались голод и эпидемии.

Марфа радовалась неудачам своего недруга Бориса. Она считала, что Бог услышал ее молитвы и решил того наказать. Однако главная задача состояла в том, чтобы лишить царя-выскочку престола. В этом деле хорошую помощь могли оказать Романовы. Ведь они считали себя незаслуженно наказанными. С Марфой их объединяло близкое родство с угасшей династией. Они были племянниками первой жены Ивана Грозного Анастасии, Марфа же была его последней супругой. Вполне вероятно, что здесь, в белозерской ссылке, родилась идея «возрождения» царевича Дмитрия. Ведь для простых людей обстоятельства его гибели так и остались неясными. Значит, можно было сочинить иную историю: в детстве из-за происков Бориса Годунова Дмитрия заменили другим мальчиком, который и был убит. Настоящий царевич тайно воспитывался в каком-нибудь монастыре и теперь готов вступить в борьбу за отчий трон. Эта выдуманная легенда показалась Марфе очень удачной, и она была готова поддержать любого, кто воплотил бы ее в жизнь.

Следует отметить, что от репрессий царя Бориса пострадали не только Романовы и их ближайшие родственники, но и все многочисленные слуги. Их было запрещено брать на службу, а без источника существования те должны были умереть от голода. Но дворня не стала ждать такого печального конца и отправилась на юг, чтобы присоединиться к казачьей вольнице. Поэтому они также горели жаждой мщения и хотели сражаться против Б. Ф. Годунова. Не хватало только полководца, который повел бы их за собой, то есть «царевича Дмитрия». «Свято место пусто не бывает», и уже в конце 1602 года в Киеве появился тот, кто осмелился принять на себя чужое имя и начать чужую жизнь. Им стал беглый чудовский монах Григорий Отрепьев. Юшка (Юрий) Отрепьев происходил из галичского дворянского рода. Его отец Богдан служил в Москве, но во время пьяной драки был убит. Мать Варвара обучила сына грамоте и пристроила на службу к боярам Романовым. Однако когда отрок превратился в юношу, то оказалось, что с неказистой внешностью ему нет места в боярской свите. Туда брали лишь статных красавцев, а Юрий был маленького роста, с руками разной длины, некрасивым блеклым лицом и жесткими рыжеватыми волосами. Знающие люди даже поговаривали, что он чем-то напоминал погибшего царевича Дмитрия. Тот был таким же рыжеволосым и неказистым.

Не сделав карьеру на светской службе, Юрий решил податься в монахи по примеру своего деда Замятии. Так он превратился в инока Григория и по протекции деда оказался в престижном Чудовом монастыре в Кремле. Вскоре о его образованности и литературных талантах стало известно самому патриарху Иову, и тот произвел его в дьяконы. Духовная карьера начиналась совсем неплохо, если бы не репрессии в адрес Романовых, бывших хозяев Отрепьева. Даже после их высылки продолжались поиски слуг и близких людей. Царские ищейки могли добраться и до Чудова монастыря. Григорий понял, что медлить нельзя, и бежал в Литву. Там он встретился со своими старыми знакомыми по прежней службе и вместе обсудил создавшуюся ситуацию. Мнение у всех было одно — царя Бориса следовало скинуть и посадить на престол своего человека. Им вполне мог стать «восставший из тлена» царевич Дмитрий. Григорий с радостью согласился взять на себя его роль, поскольку дух авантюризма был присущ ему с раннего детства и, как все невысокие люди, он был крайне честолюбив. Когда все было обговорено, на далекое Белоозеро, к Марфе, отправился верный человек, ведь без ее одобрения вся авантюра тут же бы провалилась, не успев начаться. Всеми забытая царица-монахиня с радостью согласилась признать в авантюристе сына, если тот добьется успеха и взойдет на московский трон. Пока же она посылала ему некоторые вещи настоящего царевича Дмитрия, в частности дорогой нательный крест, которые должны были помочь Григорию Отрепьеву убедить сомневающихся в истинности его происхождения. Так, с ее благословения, закрутилась самозванческая интрига, повергшая Русское государство в длительную эпоху Смутного времени.

Естественно, что силы бывших слуг бояр Романовых были слишком малы, чтобы свергнуть царя Бориса. Но рядом была Речь Посполита с независимой и воинственной шляхтой, готовой взяться за оружие и пограбить «москалей». На них и решил сделать главную ставку Григорий Отрепьев, Марфе же оставалось с нетерпением ждать вестей от «сыночка». Достаточно быстро ловкий монах-расстрига нашел среди польской знати много сторонников. Его прилично одели, обучили придворному этикету, дали достойную свиту и даже представили королю Сигизмунду III. Сам папа римский был готов финансировать и благословить поход на Русь, правда, в обмен на обещание самозванца сделать католичество официальной религией Московского царства.

Осенью 1604 года разношерстная армия самозванца вступила на русскую землю. Первые же бои с царским войском принесли успех. Верные люди поскакали по городам и весям с «прелестными» грамотами «царевича Дмитрия», рассказывающими о его чудесном спасении от рук годуновских наемных убийц и стремлении вернуть «отчий» трон. На простых людей они производили огромное впечатление. Многие захотели помочь гонимому «царевичу» и наказать узурпатора Бориса. Эти вести вскоре дошли и до Белозерья. Марфа в душе буквально ликовала. Все ее самые смелые мечты, казалось, начинали сбываться. При этом ей было неважно, что именем Дмитрия назвался совсем другой, абсолютно чужой ей человек. Главное было отомстить ненавистному Борису Годунову и вновь с почетом вернуться в столицу, чтобы занять самое высокое место у царского трона.

Появление «царевича Дмитрия» и его военные успехи повергли в шок царя Бориса и его сторонников. Им было непонятно, откуда взялся этот грозный противник и кто его поддерживает. По инициативе патриарха Иова началось тщательное расследование авантюры. Не была оставлена без внимания и Марфа. Под усиленной охраной ее привезли в Новодевичий монастырь, где подвергли строжайшему допросу. Сначала патриарх, а потом и сам царь Борис спрашивали: «Кто назвался именем ее сына Дмитрия и мог ли он быть подменен в детстве?» Хитрая Марфа отвечала очень уклончиво: «Ничего не знаю, но люди, которых уже нет в живых, говорили мне о подмене ребенка в раннем детстве, но было ли это на самом деле, сказать точно я не могу». Ее слова привели в ярость царя. Тогда он решил привлечь к допросам свою жену Марию Григорьевну, надеясь, что та добьется большего успеха. Но ее беседа с Марфой чуть не закончилась дракой двух цариц. Борису и Иову даже пришлось их разнимать. Ничего не выяснив, Борис Годунов был вынужден отправить царицу-монахиню не на Белоозеро, а поближе — в Никольский монастырь на Выксе. Там она должна была находиться под бдительным надзором приставов. Но Марфу это не огорчило. Она чувствовала, что ссылка будет короткой. Даже в монастырь приходили вести о том, что «царевич Дмитрий» очень популярен среди народа. Многие желали помочь ему отвоевать отчий престол у узурпатора — царя Бориса.

Сама судьба, казалось, покровительствовала самозванцу. В апреле 1605 года Б. Ф. Годунов внезапно скончался. Его вдова и сын Федор на престоле удержаться не смогли. Умело сагитированные Лжедмитрием, москвичи подняли против них восстание и свергли. Царская армия, стоявшая под Кромами, перешла на сторону «подлинного сына Ивана Грозного». В итоге 20 июня самозванец торжественно въехал в столицу, с восторгом приветствуемый горожанами. Все это рассказал Марфе присланный из Москвы гонец. Ей следовало готовиться к переезду в столицу и радостной «встрече с сыном». Вскоре посыльные из Москвы зачастили на Выксу. Ведь от естественности поведения при свидании мнимых матери и сына зависел весь успех самозванческой авантюры. Оно должно было проходить при большом стечении народа и окончательно убедить всех сомневающихся в истинности Дмитрия.

Марфа клялась тайным посыльным, что не подведет «сыночка», поскольку ее собственное благополучие целиком и полностью зависит от него. Она устала быть опальной узницей и мечтала вновь поселиться в кремлевских покоях, достойных ее высокого сана. Вскоре царица получила личное письмо от того, кто назвался именем Дмитрия. Оно было полно ласковых выражений и обещаний устроить ее жизнь самым наилучшим образом. В ответ Марфа отправила свое послание с выражением горячего желания вновь встретиться «с сыном» после «долгой разлуки». С ее стороны это даже не было притворством, поскольку личность человека, назвавшегося именем царевича Дмитрия, вызывала у нее большой интерес.

Одновременно Марфа получила письма от братьев. Михаил и Григорий сообщили, что по воле царя Дмитрия возвращены из ссылки и получили назад свои родовые земли. Им как царским родственникам тут же были присвоены боярские чины. Вместе со своими дядьями и двоюродными братьями они заняли в Боярской думе очень высокое положение. Эти вести внушали Марфе большие надежды.

Наконец в начале июля в Никольский монастырь прибыл пышный кортеж во главе с царским великим мечником молодым князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским. Марфу переодели в новое монашеское платье из дорого шелка, посадили в карету, обитую темным бархатом, и торжественно, с почетом, повезли в Москву. Отныне все окружающие ее лица оказывали ей царские почести и тут же исполняли любые прихоти и пожелания. Становилось ясным, что с унизительной ссылкой навсегда покончено. С помощью самозванца опальная монахиня вновь превратилась в царицу, мать царствующего Дмитрия.

Рядом с лжесыном

Судьбоносная встреча мнимой матери с мнимым сыном была назначена на 18 июля в селе Тайнинском. Для самозванца она означала окончательное подтверждение истинности его царского происхождения. В свете недавнего выступления против него князя Василия Шуйского это было очень кстати. Для Марфы же открывалась новая, почетная и богатая, жизнь рядом с престолом. Естественно, что ни один из участников встречи не желал подвести другого. Оба были очень заинтересованы друг в друге.

Свидетелями этой судьбоносной встречи стали тысячи москвичей и жителей окрестных селений. Увидев приближающуюся карету с Марфой, все замерли. Когда карета остановилась, сидевший на коне «царь Дмитрий» спешился, с почтением открыл дверцу и помог Марфе выйти. После этого оба очень искусно разыграли давно не видевших друг друга мать и сына, громко рыдали в объятиях друг друга. Вместе с ними плакала вся многотысячная толпа. Затем Лжедмитрий отвел Марфу в шатер, где вдали от посторонних взглядов они наконец-то смогли рассмотреть друг друга; вглядываясь в некрасивое лицо самозванца, царица, конечно, не могла определить, похож он на ее сына или нет. Ведь настоящий Дмитрий погиб в восемь лет, и как бы он выглядел во взрослом возрасте, она точно не знала. Лжецарю приходилось больше опасаться тех, кто видел его в истинном обличии чудовского монаха Григория — чтобы не быть узнанным, он гладко брил лицо, коротко стриг волосы и стремился одеваться пышно и ярко. Все это Марфа тут же заметила цепким взглядом. Сама она также не была похожа на прежнюю молодую и красивую женщину, пленившую своей чудной внешностью Ивана Грозного. Годы, переживания и многолетняя тоска наложили на нее свой отпечаток. Лицо поблекло, глаза потухли, тело расплылось.

Поговорив немного для приличия, мнимые мать и сын решили продолжить путь в Москву, Марфа вновь села в карету, а Лжедмитрий пошел рядом с ней пешком, демонстрируя всем особое почтение к «родительнице». Вдоль дороги их приветствовали простые люди, специально собравшиеся, чтобы поглазеть на небывалое зрелище. В воротах Кремля процессию встретил новый митрополит Игнатий и проводил на торжественную церковную службу в Успенский собор. Там Марфа со слезами на глазах облобызала чудотворные иконы и воздала хвалу Богу за то, что дал ей возможность их лицезреть. Затем ее с почетом отвели в специально приготовленные кремлевские покои. Там бывшая царица не смогла удержаться от слез. Сразу вспомнились годы, когда она была царицей и женой старого царя, как жила в постоянном страхе за свою жизнь и за жизнь сына, как была вынуждена покинуть столицу: сначала на удел в Углич, а потом и в далекую ссылку. И вот наконец все позади. Она вновь в столице, вновь царица, в богатстве и почете.

Вскоре специально для Марфы в кремлевском Вознесенском монастыре построили красивые палаты, где были и удобная спальня, и столовая, и обширная приемная. Там она могла встречаться с духовенством, с зарубежными духовными лицами и со знатными женщинами. Здесь она уже не была одинока, поскольку Вознесенский монастырь считался элитным и в нем было много знатных инокинь из княжеских и боярских родов. Среди них бывшая царица считалась старшей, и ей это очень льстило. Не забывал Марфу и мнимый сынок. Почти каждый день Лжедмитрий посещал ее — не только для того, чтобы продемонстрировать всем свою любовь и почтение, но и для получения ценных советов. Ведь бывшая царица была одной из немногих посвященных в секрет самозванца и лучше других понимала ситуацию при дворе. Марфа настоятельно рекомендовала лжецарю поскорее отдалить от себя царевну Ксению и жениться на Марине Мнишек. Она полагала, что польские родственники будущей супруги смогут стать более надежной опорой трона, чем переменчивые в своих пристрастиях русские бояре и дворяне. Еще она не советовала идти на поводу у папы римского и католического духовенства: традиции православия в России были слишком сильны, и любые попытки их нарушить были обречены на провал.

Какие-то советы «матери» Лжедмитрий принимал во внимание, а какие-то с легкостью забывал. Но мнимых родственников Нагих он приблизил к себе еще больше. Михаил Федорович Нагой, брат Марфы, даже получил чин конюшего и стал старшим боярином. Во время обряда венчания на царство, состоявшегося 21 июля, он был удостоен самой высокой чести — нести «шапку Мономаха».

В этой ситуации некоторые знатные люди захотели породниться с Нагими. Так, князь Ф. И. Мстиславский вскоре женился на двоюродной сестре Марфы Прасковье Ивановне, и это Нагих породнило с князьями Гедиминовичами, занимавшими среди русской знати первые ступеньки. Несомненно, время правления Лжедмитрия оказалось лучшим периодом в истории всего рода Нагих. Возвышение родственников стало платой «матери» за молчание и поддержку самозванческой авантюры.

Вскоре по совету Марфы лжецарь отправил в Польшу известного дипломата Афанасия Власьева для сватовства к Марине Мнишек. В ноябре состоялось заочное обручение, после которого невеста должна была приехать в Москву. Однако хитрый и осторожный политик Юрий Мнишек, отец Марины, все откладывал и откладывал поездку. Он хотел получить новые доказательства того, что положение «царя Дмитрия» прочное и что ему с дочерью в России ничего не грозит.

В апреле 1606 года, засыпанная дорогими подарками, в числе которых была посланная Марфой икона Троицы в золотом окладе, и заманчивыми обещаниями дать на содержание огромные территории, Мнишеки двинулись в путь. На русской границе их ждал дядя Марфы, М. А. Нагой, и проводил до столицы. Сама царица встретила будущую невестку 2 мая в воротах Вознесенского монастыря. По существовавшим обычаям, до свадьбы Марина должна была находиться под ее опекой и присмотром.

Вряд ли воспитанная на западный манер католичка Марина Мнишек могла понравиться царице-монахине. Но она, как и положено, исполнила свой долг матери жениха и постаралась объяснить невесте, как той следует вести себя на свадьбе при венчании в православном храме, при дворе и т. д. Конечно, Марфе не понравилось, что полячка не пожелала принять православие и, будучи иноверкой, собиралась обвенчаться в Успенском соборе по православному обряду. Но выражать свое недовольство она не стала, чтобы не портить отношения с будущими царственными супругами. Ведь главным для нее было собственное высокое положение и благополучие. Ради него она постаралась установить с Мариной хорошие отношения, тем более что притворяться и играть различные роли она умела мастерски. Перед свадьбой, по обычаю, молодые приехали к Марфе в монастырь, чтобы она их благословила. Царица взяла в руки свою любимую икону Богоматери и, как положено, совершила этот важный обряд. В данном случае ее даже не смутил тот факт, что сама она не приходится родственницей ни жениху, ни тем более невесте.

Пышная и веселая свадьба состоялась 8 мая. Но Марфе на ней не полагалось присутствовать, поэтому пришлось ограничиться рассказами братьев. Оказалось, что Марину венчали не только как жену «царя Дмитрия», но и на царство, надев ей на голову «шапку Мономаха» и на плечи бармы. Это было небывалым делом, поскольку государевы жены никогда до этого царских регалий не получали и самостоятельной роли без мужа не играли. Бывшая царица осудила и это новшество, и польские наряды Марины и Лжедмитрия, и польскую музыку, и развлечения в виде маскарада. Она чувствовала, что до добра все это не доведет. Но счастливый «сынок» слушать ее не захотел. Он полагал, что все страхи напрасны, поскольку теперь его охраняли не только иностранные наемники, но и многочисленные польские шляхтичи, приехавшие в свите невесты.

Годы невзгод обострили интуицию Марфы. Беду она чувствовала заранее и готовилась к ней, чтобы не быть застигнутой врасплох. Поэтому, когда ранним утром 17 мая в городе раздался тревожный набат, Вознесенская монахиня, проснувшись, нисколько не удивилась, она лишь отправила ко дворцу верного слугу, чтобы тот все разузнал. Довольно скоро он прибежал назад и со страхом сообщил, что в царский дворец ворвались заговорщики, ищущие «царя Дмитрия» и Марину, чтобы расправиться с ними. Тогда Марфа вновь отправила его ко дворцу, чтобы узнать имена крамольников. Оказалось, что это одни из самых знатных князей — Шуйские и Голицыны — и примкнувшие к ним дворяне. Им уже удалось расправиться с личной охраной царя, его верным слугой П. Ф. Басмановым, арестовать поляков. Оставалось только схватить самого Лжедмитрия. Узнав все это, Марфа затаилась в тревожном ожидании. Сама вмешиваться в происходившее она не желала, помня, чем закончилось для нее восстание угличан в далеком 1591 году. Но инокине не удалось отсидеться в монастыре.

Вскоре под окнами кельи раздались крики стрельцов. Они просили ее выйти во двор. Марфа раздумывать не стала и тут же выбежала. Увиденное повергло ее в ужас: посреди двора лежал окровавленный труп того, кого она почти год называла своим сыном Дмитрием. Обступившие его дворяне и стрельцы грозно спросили инокиню: «Твой ли это родной сын?» Что она могла им ответить, когда лжецарь был убит? Только правду, ведь во лжи уже не было никакого смысла.

После ее отречения от самозванца стрельцы с улюлюканьем накололи на копья бренные останки Лжедмитрия и потащили на Лобное место. Там на голову ему надели маску, приготовленную для карнавала, сунули в руки дудку и выставили на всеобщее обозрение. На этом закончилась первая самозванческая авантюра, в которой одну из главных ролей сыграла наша героиня.

На службе у Василия Шуйского

Целый день 17 мая в Москве бушевало народное восстание. Сначала по наущению заговорщиков громили ненавистных поляков, потом расправлялись с любимцами и приближенными Лжедмитрия. Марфа опасалась, что народный гнев обрушится и на нее с братьями. Но бояре-заговорщики этого не допустили, поскольку царица-инокиня была нужна им для разоблачения царя-авантюриста перед населением всей страны.

На следующий день после свержения самозванца собралась Боярская дума, чтобы решить судьбу престола. Претендентов было достаточно: и самый знатный князь Ф. И. Мстиславский, и чуть менее знатный, но более энергичный В. В. Голицын, и главный заговорщик В. И. Шуйский. Для Марфы и ее братьев наиболее подходящей кандидатурой был Мстиславский, женатый на их родственнице. Но князь не желал садиться на престол, будучи слишком щепетильным и осторожным. Напротив, Василий Шуйский постарался все сделать, чтобы доказать свою исключительную знатность и достойность. Не придя к общему решению, бояре решили на следующий день собрать москвичей и поставить перед ними вопрос о будущем царе. Но итог выборов уже был заранее подготовлен князем-заговорщиком. После убийства Лжедмитрия жители столицы предавались безудержному пьянству, в их распоряжении оказались большие запасы вина, найденные в разграбленных домах поляков. Этим и воспользовались сторонники Василия Шуйского. Им не стоило большого труда подговорить наиболее горластых мужиков выкрикивать имя Василия в качестве нового царя. 19 мая несколько сотен полупьяных «избирателей» быстро решили судьбу русского престола. Радостного Шуйского буквально внесли на руках в царский дворец, где он и расположился как новый хозяин.

Марфе вряд ли понравилось, что государем стал когда-то засудивший ее следователь. Но она была готова поддержать и его, лишь бы остаться в своих уютных и красивых палатах в Вознесенском монастыре и не переселяться на Богом забытую окраину страны. Уже через четыре для с помощью государевых дьяков она сочиняла грамоту в сибирские города, объясняющую перемены на троне. О Лжедмитрии она писала так: «Был на Московском государстве, и церкви Божии осквернил, и веру христианскую хотел попрати. Взял девку из Польши латынской веры и не крестил ее. Венчался с ней в соборной церкви Пречистой Богородицы, и помазал ее миром, и венчал ее царским венцом. Учинити хотел в Российском государстве латынскую веру и по своему дьявольскому умыслу всех хотел от Бога отвести».

Однако очень скоро оказалось, что жители других городов не захотели признавать Василия Шуйского законным царем. Более того, в северских городах прошел слух, что «царь Дмитрий» спасся, живет в Польше и вновь собирает войско для борьбы с узурпатором. Все это делало власть нового царя Василия очень непрочной, поэтому без помощи Марфы он уже не мог обойтись. Вновь инокине пришлось сесть с дьяками за написание грамот в мятежные города. Наибольшую опасность представлял Елец, где были собраны большие запасы оружия для похода на Азов. Туда и было направлено послание Марфы. В нем она попыталась объяснить, почему самозванец смог воцариться: «Он ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича. Омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей. И нас самих, и родственников наших устрашил смертью. Я боярам, и дворянам, и всем людям объявила об этом прежде тайно. А теперь всем явно говорю, что он не сын наш, царевич Дмитрий, а вор, богоотступник и еретик». Для большей убедительности грамоту Марфы повез ее брат Михаил Нагой. Но ельчане не поверили изолгавшейся царице, решив, что на этот раз она выполняет волю царя-узурпатора. Движение против Шуйского начинало разрастаться.

В этой ситуации хитроумный царь Василий решил использовать новый козырь — останки настоящего царевича Дмитрия. С согласия Марфы в Углич были отправлены представители духовенства во главе с ростовским митрополитом Филаретом, бывшим опальным боярином Ф. Н. Романовым, которого Лжедмитрий вызволил из Антониево-Сийского монастыря и возвысил. Они вскрыли гробницу царевича в Преображенском соборе и обнаружили, что его мощи не истлели, сохранились даже одежда и обувь. Это было наглядным свидетельством его святости. Члены духовной комиссии с умилением написали царю, что сохранились даже орешки, которыми ребенок якобы играл перед смертью.

На самом деле и Марфе, и Василию Шуйскому было хорошо известно, чем играл Дмитрий перед гибелью, но об этом простым людям не следовало знать. Для них царевич должен был иметь образ невинной жертвы кровавых убийц, подосланных Борисом Годуновым. В угоду политической конъюнктуре царь Василий решил забыть о выводах Угличской следственной комиссии, которую когда-то сам возглавлял, и принял версию смерти Дмитрия, выдвинутую Марфой еще в 1591 году.

В начале июня было организовано торжественное перенесение мощей царевича Дмитрия из Углича в Москву. Встречать мощи святого вышли все: царь Василий, Марфа, московское духовенство, знать и тысячи горожан. Священники и монахи несли иконы, кресты и хоругви. Главная церемония состоялась за городом. Мощи Дмитрия были привезены на богато украшенной повозке. Марфе было позволено подойти к ней и посмотреть на то, что было когда-то ее ненаглядным ребенком. От нее требовалось публичное опознание останков. Вместе с царем Василием она послушно воскликнула: «Днесь зрим мы истинного юного Дмитрия, убиенного в Угличе, и Божие провидение сохранило его столь же свежим, как если бы его только сейчас положили в гроб». После этого все присутствующие стали славить и благодарить Бога за его милость и дарование людям необычайного чуда и нового святого. Однако некоторые современники усомнились в том, что тело царевича могло столь хорошо сохраниться в течение 15 лет. Они даже предположили, что вместо истлевшего Дмитрия на всеобщее обозрение был выставлен труп какого-то недавно умершего мальчика. Возможно, так оно и было, поскольку привыкшие лгать Василий и Марфа легко шли на любой обман. Тело святого с почетом отвезли в Архангельский собор и установили на особом помосте. Но приближаться к нему разрешалось далеко не всем. Считалось, что маловерующие могут осквернить его своим прикосновением. Только под присмотром священника болящим позволялось прикоснуться к раке святого и получить исцеление.

Наконец-то Марфа смогла успокоиться. Теперь ее как мать святого уже никто не осмелится тронуть. Действительно, царь Василий оставил ее в покое и больше не просил сочинять грамоты в разные города. Бывшая царица осталась жить в Вознесенском монастыре в тишине и почете, на полном государственном обеспечении, правда, ценные подарки Лжедмитрия у нее были отобраны.

Относительное затишье в стране было недолгим. Уже осенью к стенам Москвы подошли войска под предводительством Ивана Болотникова, которые хотели скинуть узурпатора Шуйского и вновь посадить на престол якобы спасшегося «царя Дмитрия». На этот раз Марфа решила не рисковать и не поддержала новую самозванческую авантюру. К тому же теперь ей вряд ли кто-нибудь поверил бы. Она даже посоветовала родственникам возглавить царские полки и сразиться с новыми мятежниками. Те так и сделали и успешно громили болотниковцев под Калугой и Тулой. После взятия в плен Болотникова и «царевича Петрушу», явного самозванца, назвавшегося сыном царя Федора Ивановича, М. Ф. Нагой был оставлен воеводой Тулы.

Даже когда в Тушино расположилось большое войско Лжедмитрия II, выдававшего себя за первого самозванца, Марфа не изменила царю Василию и не стала вступать в тайные сношения с его соперником. Она осознала, что политические игры для нее становятся слишком опасными, однако коварный Шуйский не захотел быть благодарным. Испытывая материальные затруднения, он конфисковал у Марфы последние ценные украшения, которые подарил ей еще Иван Грозный. Естественно, что все это возмутило бывшую царицу, но защитить ее интересы было некому.

Ни драгоценности Марфы, ни поборы с церквей и монастырей не помогли царю Василию сохранить власть. К лету 1610 года всеобщее негодование достигло предела, и он был скинут с престола. Власть в свои руки взяла Боярская дума, в которую входили и родственники Марфы. Главой «Семибоярщины» стал Ф. И. Мстиславский, которого Нагие когда-то прочили в цари, поэтому перемены в Кремле не затронули Вознесенскую монахиню. Она осталась жить в своих палатах, правда, уже на более скудном пайке. Ведь теперь она уже никого не интересовала.

На московский трон решили пригласить польского королевича Владислава, не имевшего отношения к прежней династии, а значит, и к царевичу Дмитрию. Ему не нужны были ни разоблачения самозванцев, ни новые святые-чудотворцы. За его спиной стоял католик — польский король Сигизмунд III. Все это прекрасно понимали и, желая получить новые чины, должности, пожалования и т. д., стали забрасывать польского монарха челобитными с различными просьбами. Не осталась в стороне и Марфа. Она написала королю об обидах, которые нанес ей Василий Шуйский: ограбил, отнял то, чем пожаловал ее великий князь Иван Васильевич, кормил от двора скудной пищей, прислуге ее ни денежного жалованья, ни хлеба не давал. В итоге она во всем обнищала и оказалась в больших долгах. Инокиня слезно просила Сигизмунда определить ей и ее людям средства на традиционное для государевых вдов содержание.

Следует отметить, что и в этом послании Марфа слукавила. Ведь подаренные ей царем Иваном Грозным дорогие вещи были конфискованы еще в 1591 году, когда ее постригли и отправили в ссылку, Василий Шуйский отобрал у нее многочисленные подарки Лжедмитрия, который ничего не жалел для своей мнимой матери, и некоторые безделушки, оставшиеся от мужа.

Неизвестно, получила ли Марфа от короля ответ и улучшила ли с его помощью свое положение. Очень скоро боярское правительство вместе с польским гарнизоном оказалось на осадном положении. Москву окружили войска сначала Первого, а потом и Второго ополчения. В Кремле начался голод. В качестве пищи использовались трава, коренья, кошки, собаки и даже засоленные в чанах трупы людей. В этой ситуации вряд ли кто-нибудь заботился об одинокой царице-монахине и делился с ней своими скудными запасами. Не перенеся длительного голодания, Марфа скончалась в июле 1611 года, не узнав ни о победе ополченцев, ни об избрании нового царя — Михаила Романова.

Мария Федоровна Нагая, в монашестве Марфа, прожила около 50 лет. И для нее, и для Русского государства это были очень сложные и тяжкие годы. Во многом их трудность была связана с действиями самой Марфы, отчаянно стремящейся к славе, власти и богатству. Ради них она готова была лгать, мстить, притворяться. Ее примеру последовали многие представители знати, заварившие мутный котел Великой смуты, чуть не поглотившей всю страну. Однако здоровые силы общества все же одержали верх. В конце жизни Марфа Нагая и многие похожие на нее люди оказались у «разбитого корыта» и умерли, всеми забытые. Поэтому ее судьба может служить хорошим уроком для всех властолюбцев и корыстолюбцев, пытающихся добиться своей цели любым путем, в том числе и малодостойным и нечестным.

2. ПЕРВЫЙ САМОЗВАНЕЦ НА РУСИ

Русское общество до начала XVII века не было знакомо с понятием самозванчества. Великокняжеский, а потом и царский престол наследовали представители рода князей Рюриковичей, многочисленного и хорошо всем известного. С конца XIV века верховная власть оказалась в руках московских князей, и остальные Рюриковичи на нее уже не претендовали. Однако со смертью в 1598 году бездетного царя Федора Ивановича род московских государей иссяк. Перед обществом встала не существовавшая ранее проблема избрания нового верховного правителя. Русские люди не смогли решить ее самостоятельно и оказались во власти умелой агитации сторонников Бориса Годунова, брата вдовы царя Федора Ирины. Однако через несколько лет оказалось, что царь Борис не устраивает ни боярство, ни дворянство, ни простых людей. В русском обществе появилась тяга к возврату прежней системе престолонаследия. Этим ловко воспользовался сначала первый искатель приключений и авантюрист, назвавшийся именем последнего сына царя Ивана Грозного царевича Дмитрия, потом второй, за ним третий и несколько других претендентов на родство с угасшей династией московских князей. Затеи самозванцев нашли поддержку среди русских людей, породив кровавое междоусобие. Первый Лжедмитрий особенно преуспел в деле обмана русских людей. Многие поверили в его истинность и оказали большую помощь в борьбе с царем Борисом.

В «прелестных» грамотах «царевича» писалось, что еще в раннем детстве он был подменен одним преданным человеком, иногда утверждалось, что им был дьяк Щелкалов, иногда — какой-то лекарь, иногда — И. Ф. Мстиславский, поскольку существовала опасность покушения на его жизнь со стороны Бориса Годунова. Потом он якобы воспитывался в монастыре, затем был перевезен в Польшу, где, повзрослев, открыл свое истинное имя. Однако в грамотах почти не было имен конкретных людей и названий мест, где прошли детство и юность «Дмитрия». Поэтому проверить истинность всех этих утверждений было практически невозможно. Несмотря на это, некоторые современники и даже историки поверили в истинность «царевича». Так, французский наемник капитан Яков Марже-рет, служивший в России в конце XVI — начале XVII века, прямо утверждал, что царь Дмитрий был истинным сыном Ивана Грозного. В своих «Записках о России» он писал, что никак нельзя отождествлять беглого монаха Гришку Отрепьева с Дмитрием. Во-первых, потому что они были разного возраста. По мнению Маржерета, Григорию было 35–38 лет, а Дмитрию — 23–24. Во-вторых, монах-расстрига был дерзким человеком, склонным к пьянству. За это он якобы был схвачен Василием Шуйским и сослан в Ярославль, и даже после гибели Дмитрия уверял всех в истинности убитого.

Следует отметить, что данные Маржерета о Григории Отрепьеве совершенно не верны. В 1604 году тому было 24 года, истинный Дмитрий был моложе его на два года. Нет никаких данных о его ссылке в Ярославль и о том, что его личность подтверждали родственники. Напротив, известно о том, что после воцарения Лжедмитрия все Отрепьевы были высланы из столицы. Если бы Дмитрий был истинным, то в его интересах было предложить Отрепьевым публично заявить об отсутствии между ними родства и показать всем настоящего монаха Григория.

Маржерет, видимо, знал, о существовании мнения о том, что именем Дмитрия назвался какой-то иностранец: не то поляк, не то венгр. На это указывало якобы плохое знание русского языка и обычаев. На самом деле Лжедмитрий прекрасно владел русским языком, обычаи же он нарушал умышленно, желая ввести польские. По этому поводу француз написал, что вряд ли бы кто-то специально подготовленный смог достаточно убедительно сыграть роль настоящего русского царевича. К тому же его ложность могли бы засвидетельствовать мать Дмитрия Марфа и ее многочисленные родственники. Кроме того, по мнению Маржерета, подготовка самозванца в Польше не могла быть осуществлена без ведома короля Сигизмунда. Последний постарался бы более основательно экипировать своего ставленника и дал бы ему внуши? тельное войско, а не горстку разношерстных вояк, с которой начался поход на Русь. Будучи поляком, «Дмитрий» должен был больше печься об интересах своей родины, чем это делал «настоящий Дмитрий», полагал французский капитан. Маржерет отвергал мнение и о том, что царевич был воспитан иезуитами, поскольку он не умел ни говорить, ни читать по-латыни. Лучше всего он знал русский язык, в который лишь для красоты и образности вставлял польские фразы. Насмешки над русскими обычаями и православной верой «Дмитрия» Маржерет объяснял тем, что нравы русских людей грубы и порочны. Не один онбыл склонен их критиковать и порицать. В целом же царевич вполне исправно исполнял православные обряды, и никто из его противников не утверждал, что он был иностранцем и человеком иной веры.

В русских источниках Лжедмитрий не отождествлялся с каким-либо иностранцем. Все они единодушно называли его беглым монахом Гришкой Отрепьевым. Правда, распространялись слухи и о том, что он мог быть настоящим царевичем. Некоторые полагали, что он бежал к своему крестному, И. Ф. Мстиславскому, якобы жившему на Украине. Но сколько же ему тогда было лет, если в возрасте около 9 лет истинный или подставной Дмитрий погиб в Угличе? К тому же князь И. Ф. Мстиславский не жил на Украине. В 1585–1586 годах он попал в опалу и был отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь. По другим слухам, царевича подменил доктор, а заменивший его ребенок был убит следующей ночью, поэтому мать не заметила, что он не был ее сыном. На самом деле Дмитрий погиб в первой половине дня в присутствии мамки, кормилицы и мальчиков-сверстников. Все они могли бы заметить, что вместо царевича умер другой ребенок.

Известный историк С. М. Соловьев считал, что Лжедмитрий не был истинным сыном царя Ивана IV, но сам он об этом не знал и искренне верил в свое царское происхождение. Это позволяло ему быть вполне правдивым и убедительным. Историк полагал, что некие могущественные лица убедили безродного юношу в том, что он царевич Дмитрий, и помогли организовать самозванческую авантюру. Сам же он вряд ли бы посмел взять на себя эту роль, поскольку «не был чудовищно развращен, а был скорее человеком пылким, впечатлительным, легко увлекающимся, с блестящими способностями».

Соловьев предполагал, что самозванческая авантюра могла созреть в голове видного польского дипломата и канцлера Льва Сапеги, крайне не любившего царя Бориса. Но сам он ее вряд ли мог осуществить, поскольку требовалась помощь русского боярства и был необходим подходящий кандидат на роль царевича, русский по происхождению. Появление самозванца было выгодно и иезуитам, желавшим распространить на Руси католичество. Поэтому их участие в авантюре, по мнению историка, было вероятным. Но больше всего, по утверждению, были заинтересованы в низвержении царя Бориса его внутренние враги, для которых новоявленный царевич мог стать лучшим орудием борьбы.

Как видим, Соловьев постарался из всех предположений о личности Лжедмитрия I выбрать «золотую середину»: он не был истинным сыном царя Ивана Грозного, но могущественные люди в России и Польше убедили его принять на себя эту роль для того, чтобы свергнуть с престола ненавистного царя Бориса. Однако, строя различные догадки, нельзя игнорировать тот факт, что все русские источники единодушно утверждали, что Лжедмитрий I был беглым монахом Григорием Отрепьевым, по воле ряда обстоятельств оказавшимся в гуще событий Смутного времени. Данная версия кажется и нам наиболее убедительной, поэтому в настоящей книге она рассматривается со всей подробностью.

Отрок Юшка Отрепьев

Будущий «царь Дмитрий» родился в 1580 году в Галиче. (Для сравнения следует отметить, что настоящий царевич Дмитрий родился в Москве в 1582 году.) Он происходил из мелкопоместного дворянского рода Отрепьевых, родоначальником которых, по родовой легенде, был некий Владислав с Нилка Кащ-Неледзевского герба Правдзниц, приехавший вместе с Дмитрием Ольгердовичем на службу к Дмитрию Донскому в XIV веке. В крещении он принял имя Владимира. Отец Юрия был стрелецким сотником и носил двойное имя Богдана-Борислава Ивановича. Он, как и его брат Смирной, часто призывался на службу в Москву. В Галиче в небольшом поместье оставалась его жена Варвара, которая и стала главной воспитательницей и наставницей сына.

Предполагалось, что Юрий пойдет по стопам отца, но этим планам не суждено было сбыться. Богдан был вспыльчивым, драчливым и не в меру пьющим человеком. Во время московской службы он предавался разгулу. Как-то раз, отправившись в Немецкую слободу, прозванную Наливкой за возможность всегда достать там спиртное, Богдан подрался с выходцем из Литвы и был убит. Для Варвары и Юрия его смерть стала большим горем, поскольку они остались почти без средств к существованию. Хорошее образование становилось для мальчика способом заработка. Он выучил Часослов, псалмы Давида, освоил грамотность и поступил в услужение к знатному князю Б. К. Черкасскому. Так приблизительно в 1590 году Юрий Отрепьев оказался в Москве при княжеском дворе. Жена князя Бориса Мария Никитична приходилась двоюродной сестрой царю Федору Ивановичу, поэтому положение ее мужа было достаточно прочным и высоким.

Поскольку Юрий был грамотен и обладал четким почерком, ему доверяли переписку важных бумаг. Однако мальчику это занятие казалось скучным. Ему хотелось скакать на лошади, стрелять из лука, рубить саблей воображаемых врагов. Видя эти склонности юного холопа, престарелый князь Борис посоветовал ему перейти на службу к своему родственнику Александру Никитичу Романову. Тот был молод и нуждался в боевых холопах, чтобы успешно нести царскую службу во время военных походов и при охране границ государства. Юрии с радостью сменил хозяина и начал с успехом овладевать воинским делом. Научился лихо скакать на самых горячих скакунах, точно попадал в цель во время стрельбы из лука, отважно размахивал тяжелой саблей или копьем. Александр Никитич включил подростка в состав своей боярской свиты и даже иногда брал во дворец на парадные приемы и пиры. Там тот мог видеть и царя Федора, и самых знатных князей и бояр. Стоя за спиной у своего хозяина, юный честолюбец мечтал сам сидеть на почетном месте и получать из рук царя за свои подвиги лучшие блюда и кубки с вином.

Однако через некоторое время оказалось, что военная карьера для Юрия закрыта. Препятствием для этого оказались, на первый взгляд, малозначимые вещи: малый рост и неказистая внешность. Конечно, если бы Юрий был знатным князем, например Шуйским, то никто особо не стал бы замечать, что он невысок, коренаст, с руками разной длины, рыжими, торчащими в разные стороны волосами и бородавчатым лицом. Но Александр Никитич, сам красивый и статный молодой мужчина, хотел, чтобы и его свита состояла из таких же молодцов. Все это и было сообщено Юрию. Добрый Александр Никитич не хотел его прогонять и предложил должность помощника казначея. Но канцелярская работа не прельщала того, кто мечтал стать отважным воякой. Не хотел он быть и дьяком, хотя грамотность и умение красиво писать давали ему возможность сделать на этом поприще неплохую карьеру. Разочаровавшись в мирской жизни, Юрий по совету родственников решил принять постриг. В 14 лет он вновь вернулся в родной Галич, потом отправился в Хлынов, где игумен местного Успенского монастыря Григорий подробно рассказал ему о монашеской жизни. Конечно, пылкому отроку не хотелось навсегда запирать себя в монастырской келье, но другого выхода для себя он не видел. Собственные внешние уродства казались ему столь ужасными, что лучше всего их было спрятать под черным монашеским одеянием.

Точных сведений о том, где конкретно принял Юрий постриг и стал монахом Григорием, нет. Одни источники сообщают, что он постригся уже в Хлынове, другие пишут, что он сделал это в Спасо-Ефимиевском монастыре в Суздале по совету архимандрита Левкия, третьи указывают пустынь Спаса на реке Куксе у Суздаля, четвертые — Железноборовский Предтеченский Яковлевский монастырь в Костромской области. Поэтому напрашивается предположение, что наш герой постригся в каком-то небольшом монастыре, но жизнь в нем показалась очень скучной, и для разнообразия он стал переходить из одной обители в другую, нигде долго не задерживаясь.

Через некоторое время, приблизительно в 1595 году, Григорий оказался в кремлевском Чудовом монастыре, считавшимся наиболее элитным. В нем постригались самые знатные и богатые люди. Попасть в эту обитель молодому монаху помог дед Замятия, который, видимо, дал хороший вклад, поэтому и был причислен к элитной братии.

Оказавшись вновь в столице, Григорий решил, что пора заняться своей духовной карьерой. В богатой монастырской библиотеке он нашел много любопытных книг не только духовного содержания, но и по истории России и других стран. Интерес молодого монаха к книгам был замечен настоятелем, архимандритом Пафнутием. Он стал поручать ему переписку ветхих экземпляров. Потом оказалось, что Григорий способен сам сочинять духовные произведения: каноны, похвальные слова в честь святых. Среди монахов очень ценилось умение владеть пером. О новом книжнике стало известно самому патриарху Иову. Он вызвал Григория к себе и поручил написать похвальные слова в честь московских митрополитов Петра, Алексея и Ионы. С этим заданием молодой монах успешно справился — его сочинения понравились Иову. В награду он произвел Григория в дьяконы и назначил своим келейником. Духовная карьера началась совсем неплохо.

Тем временем в стране происходили важные перемены. В 1598 году умер царь Федор Иванович, не оставивший наследника. Самыми близкими его кровными родственниками были братья Романовы, прежние благодетели Григория. Но получить престол они не могли, потому что ключевые позиции в правительстве занимали родственницы царицы-вдовы Годуновы. В итоге новым царем был избран Борис Федорович Годунов. Григорию казалось, что все эти перемены никак не могут его касаться. Патриарх Иов, оказав новому царю важную услугу при избрании, остался в фаворе. Значит, и его окружение могло рассчитывать на процветание в будущем. Но беда уже подстерегала нашего героя.

Бегство в Литву

Наступил 1600 год. Для многих русских людей он оказался на редкость неудачным. Во-первых, крайне испортилась погода. Весна долго не наступала. Шли холодные дожди. Пахать раскисшую землю было практически невозможно. Те, кто умудрился закопать семена, напрасно ждали урожая. Из-за холода зерно не вызрело, овощи были мелкими и гнилыми. На пороге лютой зимы многие оказались с полупустыми закромами.

В довершение этих бед нрав выборного царя Бориса начал резко меняться в худшую сторону. Приступы подагры сделали его раздражительном и подозрительным. По совету одного из своих родственников, Семена Никитича Годунова, Борис решил узаконить систему доносов. Отныне тот, кто сообщал в Челобитный приказ о тайных кознях против государя, получал щедрую награду. Особенно прославился один из слуг князя Шестунова. Подав донос на своего господина, он получил дворянство и земельные пожалования. Его примеру стали следовать многие холопы, недолюбливавшие своих господ. Наконец очередь дошла и до дружных братьев Романовых, к которым царь относился с особым подозрением, видя в них главных соперников. Подкупленный С. Н. Годуновым казначей А. Н. Романова Второй Бартенев подал челобитную о том, что его господин собирается вместе с братьями извести царя Бориса, чтобы самим занять престол. Для реализации своих черных замыслов они якобы приобрели ядовитые корешки и спрятали их среди самых ценных вещей. Эта челобитная вызвала в приказе настоящий переполох. В дом Александра Никитича тут же был отправлен окольничий М. М. Салтыков с обыском. Естественно, что подброшенные корешки были найдены. Обвиняемых схватили и бросили в тюрьму. Делу был придан статус особой государственной важности. Под следствием оказались не только сами Романовы: Федор, Александр, Михаил, Василий и Иван, — но и их многочисленные родственники: Сицкие, Черкасские, Репнины, Карповы, Шестовы, — а также все их слуги.

Расследование продолжалось несколько месяцев — с ноября 1600 года по лето 1601. Всех признали виновными и достаточно сурово наказали. Старшего, Федора Никитича, постригли в монахи вместе с женой. Их малолетних детей сослали с тетками на Белоозеро и поместили в тюрьме. Александра Никитича отправили на Север и там тайно умертвили. В земляной темнице в невыносимых условиях вскоре скончался и Михаил Никитич. Чуть дольше прожил Василий Никитич, получивший гангрену на ногах от кандалов. Князь И. В. Сицкий замерз по пути к месту ссылки. Князь Б. К. Черкасский умер от язв на ногах, возникших из-за простуды и плохого питания. Недолго прожили в ссылке и жены князей. Все эти вести о гибели родовитых людей в тяжелых условиях ссылки неприятно будоражили московское общество. Каждый задавал себе вопрос: кто будет следующей жертвой произвола и жестокосердия выборного царя, клявшегося во время венчания никого не казнить в течение 5 лет.

Григорий, сохранявший добрые отношения со слугами князя Б. К. Черкасского и А. Н. Романова, был хорошо осведомлен о несчастье своих прежних хозяев. Он узнал, что наиболее близкие к ним холопы подвергались жестоким пыткам, некоторые даже погибли в застенках. Оставшихся в живых и выпущенных на свободу из-за отсутствия доказательств вины было категорически запрещено было брать на новую службу. Их ждала голодная смерть. Но многие бывшие слуги Романовых не желали сдаваться. Они бежали на юг к донским и запорожским казакам, затаив по отношению к царю Борису злобу и жажду мести.

Первое время Григорию казалось, что следователи вряд ли докопаются до его прежних связей с Романовыми и Черкасскими. Но вскоре оказалось, что его быстрая духовная карьера не всем по нутру. Особенно невзлюбил его ростовский митрополит Иона. Он даже попытался убедить патриарха Иова в том, что сочинения молодого дьякона не слишком духовны и содержат еретические отклонения. До Ионы, видимо, дошли слухи о прежней холопской службе Григория, и он обратился к государевым дьякам, в частности к Семейке Ефимьеву, с просьбой выяснить связи дьякона с опальными государственными преступниками. Но дьяк оказался достаточно порядочным человеком. С расследованием он спешить не стал. Григорию же посоветовал поскорее покинуть опасную столицу, поскольку давно был с ним знаком и испытывал симпатию к образованному чудовскому монаху, снискавшему славу на книжном поприще.

Наш герой понял, что ему не миновать опалы и ссылки в отдаленный монастырь, если он не предпримет шагов к своему спасению. Стояла холодная и голодная зима 1601/02 года. Неурожаи продолжались. Попытки царя Бориса уменьшить людские страдания приводили к отрицательному результату. Объявленная раздача казенных денег привела к тому, что в столицу устремились тысячи бедняков из окрестных сел и деревень. Но, получив копейки, на которые ничего нельзя было купить, они умирали прямо на московских улицах. В этой ситуации царь был заинтересован в том, чтобы население столицы уменьшалось, и не препятствовал тем, кто добровольно хотел ее покинуть. Григорий знал, что путешествовать в одиночку по зимним дорогам опасно и подозрительно, поэтому стал искать себе товарищей. Как-то раз, в понедельник второй недели Великого поста, на Варварском крестце он заметил незнакомого монаха, явно страдавшего от голода и холода. Григорий подошел к нему и вступил в беседу. Оказалось, что незнакомец был монахом Варлаамом из подмосковного Пафнутьево-Боровского монастыря. В обители было плохо с пропитанием, и Варлаам приехал в столицу за милостыней. Григорий, показав на толпы нищих, быстро убедил нового товарища в том, что в Москве вряд ли можно что-нибудь добыть. Спастись от голодной смерти можно было только на юге, например в черниговском монастыре, где последствия неурожаев не были столь сокрушительными. От себя он добавил, что стремится не к сытной жизни, славе или богатству, а лишь желает спасти свою бессмертную душу в каком-нибудь отдаленном монастыре, поскольку в Чудо-вом монастыре он оказался в чести у самого патриарха, «вошел в великую славу» и даже стал посещать царскую думу, где оказался в гуще земных проблем. Немало нашлось у него и завистников.

Варлаам в ответ сказал, что согласен отправиться на юг, но не в черниговский монастырь, который, по слухам, слишком беден и убог. «Что ж, — пошел навстречу Григорий, — давай пойдем в самый знаменитый монастырь — Киево-Печерский. Там многие старцы спасли свои души. Потом, поживя в Киеве, пойдем во святой город Иерусалим, поклонимся гробу Господню».

Эта перспектива показалась очень заманчивой, но осторожный Варлаам заметил, что Печерский монастырь за рубежом, в другом государстве — в Литве, и без разрешения туда ехать нельзя. Григорий беспечно ответил, что после подписания перемирия между царем и польским королем все изменилось, застав нет, и можно ехать куда хочешь. Варлаам больше возражать не стал и поклялся новому другу, что не подведет его и уже завтра станет верным спутником. Договорились встретиться в Иконном ряду и тут же отправиться в дальнюю дорогу. В тот же день вечером Григорий нашел еще одного спутника. Им стал его давнишний приятель чернец Мисаил. Когда-то он звался Михаилом Повадиным и служил у князя И. И. Шуйского. Но голод и эпидемии в столице заставили и его двинуться в путь, в более благодатные места.

На следующий день три монаха наняли подводу и вместе с другими беженцами тронулись в путь. Их отъезд ни у кого не вызвал подозрения. В то время по дорогам скитались толпы искателей лучшей доли. Без препятствий и приключений богомольцы добрались сначала до Волхова, потом — до Карачева и, наконец, до Новгорода-Северского. Там они поселились в Преображенском монастыре и начали выяснять возможность перехода границы. Вскоре один из бывших монахов согласился стать их провожатым до Киева.

19 апреля, в самый разгар весны, путешественники пешком отправились к Стародубу. Около Лоева замка перешли границу и через некоторое время добрались до Любека. Следующим пунктом был Киев. Печерский архимандрит Елисей принял русских монахов, но посоветовал им поискать покровительства у киевского наместника князя Василия Острожского. Он был православным человеком и оказывал помощь своим заезжим единоверцам. Пришлось Григорию, Варлааму и Мисаилу ехать в Острог. Князь Василий действительно принял гостей радушно и пообещал устроить их в Дермантский монастырь. Однако любознательный Григорий вскоре узнал, что в Литве царит веротерпимость и ему вовсе необязательно быть навечно православным монахом. Можно было поступить в услужение к какому-нибудь влиятельному пану или даже начать обучаться в духовном училище. Родственник князя Василия Януш Острожский посоветовал чудовскому монаху переехать в Гощу и продолжить обучение в училище для протестантов. При расставании владелец Острожского замка подарил своим гостям богослужебную книгу, выпущенную в его типографии. На ней была сделана такая дарственная надпись: «14 августа 1602 года эту книгу дал нам, Григорию с братиею Варлаамом и Мисаилом, пресветлый князь Острожский». Позднее неизвестной рукой к имени Григория было подписано «царевичу Московскому».

Надпись на подаренной книге свидетельствовала о том, что в начале своего пребывания в Литве Григорий Отрепьев не называл себя именем Дмитрия. Для всех он был одним из трех русских монахов, искавших прибежища за границей. Возможно, что в то время он даже и не подозревал, что может стать претендентом на московский трон. С присущей ему любознательностью он лишь стремился овладеть новыми для себя знаниями и найти достойное применение своим способностям. Вполне вероятно, что в Литве Григорий встретил прежних знакомцев — боевых холопов бояр Романовых, поступивших на службу к польским панам. Вместе они начали обдумывать план мщения царю Борису, превратившему их в изгоев, лишенных отчего дома. Каковы были планы изгнанников, точно не известно. Несомненно, что они рассматривали разные варианты. Но самый лучший состоял в том, что у Бориса должен появиться соперник — законный природный наследник престола, которого тот пытался в детстве убить. (Слухи о том, что Мария Нагая обвиняла Б. Ф. Годунова в убийстве ее сына, были известны всем.) Им, естественно, должен был стать царевич Дмитрий, якобы подмененный в детстве и спасшийся от наемных убийц. Но кто мог взять на себя роль главного борца с царем Борисом, то есть царевича Дмитрия? Им мог быть только отчаянный храбрец, готовый ради идеи, общего дела в случае неудачи сложить голову. Григорий Отрепьев решил, что с этой ролью он может справиться. Итак, на общем собрании русских изгоев было решено, что беглый чудовский монах превратится в чудом спасшегося царевича Дмитрия и начнет борьбу с Борисом Годуновым за московский трон. Остальные тут же поклялись быть верны общему делу и всячески друг другу помогать.

«Я — царевич Дмитрий»

Крайне честолюбивый, безрассудно отважный и достаточно хорошо образованный, Григорий Отрепьев неплохо соответствовал роли царевича Дмитрия. Возможно, у него даже было какое-то внешнее сходство с царским сыном: рыжеватые волосы, смугловатая кожа и невысокий рост. Правда, никто не мог знать, как бы выглядел настоящий Дмитрий в зрелом возрасте — в момент гибели ему было неполных девять лет. Поэтому в угоду самозванцу любой мог подтвердить, что именно он и есть истинный сын царя Ивана Грозного.

В Гоще Григорий скинул с себя монашеское платье и как мирянин стал изучать науки и польский язык. Его поведение возмутило прежнего товарища, Варлаама. Монах обратился к Константину Острожскому с просьбой наказать расстригу и вновь вернуть в монашеское звание. Но православный князь был вынужден сказать, что Литва — вольная страна: все веруют, во что хотят. Даже его собственный сын изменил православию и переметнулся к католикам. В польских источниках отмечено, что зиму 1602/03 года Григорий провел в Гоще, но после Пасхи куда-то пропал. Думается, именно в это время он разрабатывал план превращения в царевича Дмитрия вместе со своими сторонниками из числа прежних слуг Романовых. Возможно, к этому делу были привлечены и находящиеся в России опальные Нагие и Романовы. Ведь без поддержки бывшей царицы Марии Нагой, матери царевича Дмитрия, затевать самозванческую авантюру было слишком рискованным делом. Известно, что у Григория именно в это время появился дорогой нательный крест, который должен был доказывать его царское происхождение. Возможно, он был прислан ему мнимой матерью в подтверждение того, что она собирается его поддерживать. Григорий и его сторонники прекрасно понимали, что в одиночку им не раскрутить столь опасное и рискованное дело. Следовало заручиться поддержкой самых широких польских кругов. В противном случае новоявленный Дмитрий мог быть схвачен по приказу польского короля и выдан царю Борису. Ведь между соседними странами был заключен мирный договор на 22 года, и разрывать его ради безвестного бродяги Сигизмунду было невыгодно.

Очень вероятно, что главными помощниками Григория стали иезуиты, сразу же заинтересовавшиеся православным дьяконом, склонным к перемене веры и нарушению монашеского обета. Для них авантюра с «царевичем Дмитрием» давала возможность внести смуту в православную страну и ослабить ее. К тому же католики могли надеяться что за материальную и моральную поддержку самозванец в случае успеха хорошо отблагодарит помощников — позволит беспрепятственно распространять «латынство» в России. Иезуиты были вхожи и в королевские покои, и в замки самых знатных польских панов. К их мнению и советам прислушивались многие. Поэтому создать благодатную почву для появления «Дмитрия» им оказалось несложно.

В источниках существует несколько версий превращения Григория в царевича Дмитрия. По одной, будучи слугой князя А. Вишневецкого, он тяжело заболел и во время исповеди признался православному священнику в том, что является царским сыном. После выздоровления Григория священник все рассказал князю. По другой — во время прислуживания князю Адаму Вишневецкому в бане Григорий заявил, что не заслуживает неуважительного отношения, поскольку принадлежит к царскому роду. Князь Адам оказался удивительно легковерным. Он сразу же согласился считать своего неказистого русского слугу царевичем, переодел в роскошные одежды и начал представлять остальной польской знати «чудом спасшимся сыном царя Ивана Грозного». Несомненно, что Вишневецкий был заранее подготовлен иезуитами, поэтому лишних вопросов своему гостю не задавал и во всем стремился ему помочь.

В версиях превращения нашего героя в царевича удивляет только одно: почему высокообразованный Григорий был всего лишь простым слугой у князя, а не его почетным гостем, как, к примеру, бежавшие в Литву в середине XVI века троицкий игумен Артемий и монах Феодосий Косой? Поселившись при дворе знатных панов, они имели возможность заниматься литературным трудом и проповеднической деятельностью. Григорий же, по утверждению иезуйтов, сначала служил на кухне пана Гойского (это после обучения в протестантской школе!), а потом подавал платье князю Вишневецкому. Эта явная неправдоподобность свидетельствует о том, что версии были всего лишь выдумкой для простых людей, любящих сказки про гонимых и страдающих в нищете царевичах и принцах.

Под стать версиям превращения был и рассказ Григория «о своем спасении» от рук наемных убийц. Некий воспитатель по фамилии Щелкалов, предполагая, что Борис Годунов постарается убить царевича, чтобы расчистить себе путь к престолу, подменил его в раннем детстве. Для этого он положил в колыбельку другого ребенка. Даже родная мать не заметила подмены и обращалась с подкидышем как с родным сыном. Дмитрию же пришлось жить при монастыре под чужим именем. После смерти своего покровителя он был вынужден бежать в Речь Посполиту. В этом рассказе совершенно неправдоподобной представляется замена одного ребенка другим. Мать, кормилица, мамка и нянька сразу бы заметили, что вместо Дмитрия в колыбельке оказался другой мальчик. Кроме того, известные думские дьяки Андрей Щелкалов и Василий Щелкалов не были воспитателями царевича. Оба были видными государственными деятелями и занимались дипломатией и служебными назначениями дворян. Первый умер в 1597 году, второй — в 1611. При угличском удельном дворе никто из них не бывал.

Но польская знать не стала вдаваться в эти детали и подробности и охотно принимала «царевича» в своих замках. Более того, нашлись лица, которые утверждали, что видели царевича в детстве и могут засвидетельствовать, что бывший слуга князя Вишневецкого — точная его копия (как будто сходство ребенка со взрослым мужчиной так уж очевидно). Одним из первых свидетелей стал некий Петровский, слуга канцлера Льва Сапеги. Хотя тот был беглым москвичом, но вряд ли имел возможность видеть настоящего царевича Дмитрия даже во младенческом возрасте. Однако и его никто не стал допрашивать с пристрастием. Всем хотелось верить в истинность Дмитрия и помогать ему: кто по доброте душевной, а кто и с определенным умыслом — поправить свое материальное положение в случае его успеха.

Особенно усердствовал воевода Самбора Юрий Мнишек. Он был обвинен в растрате казенных средств, которые получал как управитель королевскими землями. За это грозила тюрьма, а на его иждивении были довольно молодая вторая жена и дочь Марина. Младшую, Урсулу, удалось выдать замуж за престарелого князя Константина Вишневецкого. Та же судьба ждала и Марину, которой было только 16 лет. «Царевич Дмитрий» был приглашен в Самборский замок и вскоре превратился в преданного воздыхателя воеводской дочери. Отец всячески поощрял влюбленного юношу, полагая, что лучшего зятя ему не найти.

А. С. Пушкин в трагедии «Борис Годунов» исключительно точно описал взаимоотношения между Мариной Мнишек и Григорием Отрепьевым. Вполне возможно, что самозванец открылся своей возлюбленной, но та предпочла сразу же забыть правду в надежде стать русской царицей. В курсе авантюры был, скорее всего, и Юрий Мнишек, но его интересовала не истина, а возможность поправить свое финансовое положение. Овладев сердцем Григория, властная Марина захотела получить и его душу. Для этого он должен был окончательно отречься от православной веры и стать католиком. Вряд ли самозванец долго колебался. Жажда приключений была в нем сильнее каких-либо внутренних убеждений. Но афишировать свою нетвердость в вере он не стал, поэтому тайно отправился в францисканский монастырь и там принял католичество. Папский нунций А. Рангони даже посоветовал Григорию вступить в переписку с папой римским и попросить у Ватикана денег для организации похода на Москву. Тот так и сделал и вскоре получил из Рима благоприятный ответ. Теперь необходимо было вовлечь в затею короля Сигизмунда III. Поскольку тот был ревностным католиком, то и это удалось сделать быстро.

В начале 1604 года Григорий с Юрием Мнишеком прибыли в Краков. Первым делом они посетили нунция Рангони. Тот встретил их ласково, но во время доверительной беседы твердо заявил, что король признает права царевича на престол лишь в том случае, если тот навсегда откажется от греческой веры и дает клятву верности римской церкви. Для Григория подобная «мелочь» препятствием быть не могла. В следующее воскресенье, 17 апреля, самозванец публично дал клятву, что будет верным сыном апостольского престола, и об этом дал собственно ручную запись. После этого Рангони причастил его и миропомазал. Затем один из иезуитов исповедовал нового католика. Неизвестно только, посвятил ли тот его в свою тайну или все обряды остались чистой профанацией.

23 апреля состоялась аудиенция у короля Сигизмунда. Можно предположить, что внешность гостя несколько разочаровала многоопытного монарха. «Царевич Дмитрий» был очень невзрачен: невысокий, крепко сбитый, с круглым некрасивым лицом, темно-голубыми, мрачноватыми и слегка запавшими глазами, жесткими рыжеватыми волосами. Ничего величественного и благородного во всем его облике не было, поэтому признать в нем царственного отпрыска было крайне сложно. Правда Григорий старался держаться молодцом, был боек и разговорчив. По всему было видно, что от своей цели он не откажется и ради нее пойдет на все. Сигизмунд решил, что официально помогать «Дмитрию» он не будет, но предложит денежное содержание (40 000 злотых) и позволит панам добровольно присоединяться к войску «царевича». В будущем, в случае провала затеи, это давало возможность избежать открытого конфликта с царем Борисом, а в случае успеха позволяло надеяться на благодарность претендента на московский трон. Следует отметить, что далеко не все польские вельможи поверили в истинность «царевича». Замойский, С. Жолкевский, В. Острожский и С. Зборовский были категорически против какой-либо помощи ему. Поэтому Сигизмунд поручил вести дела «царевича» самому Юрию Мнишеку: нанимать для него войско, оплачивать расходы, следить за перепиской.

После аудиенции у короля положение самозванца упрочилось. Теперь он уже был официально признанным наследником московского трона и мог предложить свою руку и сердце возлюбленной Марине. Гордая полячка с благосклонностью приняла предложение жениха, но заявила, что свадьба может состояться только тогда, когда «Дмитрий» вернет себе «отчий» трон. Хитроумный Юрий тут же составил текст брачного договора и предложил будущему зятю его подписать. Условия его были такими. 1. После воцарения жених должен был послать в Самбор 1 000 000 польских злотых для уплаты долгов и организации поездки Марины в Москву. Кроме того, он должен был прислать невесте подарки: бриллианты, дорогую посуду из царской казны. 2. После свадьбы Марина должна была получить во владение Новгород и Псков со всеми землями и доходами. В этих городах она имела бы право строить костелы, открывать латинские школы и заводить свои порядки. 3. Будущая царица имела право сохранять свою веру и иметь при своем дворе католических священников. 4. Если «Дмитрий» не вернет себе престол, то Марина может вновь считать себя свободной от всяких обещаний.

Влюбленный самозванец не стал препираться с будущими родственниками и 25 мая 1604 года подписал договор, в котором учитывались интересы только Марины, ведь без помощи поляков он и мечтать не мог о царской короне. Через некоторое время Юрий сообразил, что от брака дочери сам он ничего не выгадает. Поэтому уже 12 июня он потребовал, чтобы самозванец дал письменное обязательство передать в его владение земли бывших княжеств Северского и части Смоленского. На остальную его часть претендовал король Сигизмунд. Лжедмитрий скупиться не стал — он обещал отдать то, что никогда ему не принадлежало.

С этого времени началась активная подготовка к походу на Москву. Юрий стал активно вербовать всех желающих в войско будущего зятя, Григорий окончательно освоился с ролью царевича и важно принимал «ходоков» от запорожских и донских казаков. Среди них было много тех, кто во время голода бежал на юг и был готов вновь вернуться на родину. Наиболее доверительные отношения сложились у самозванца с боевым атаманом Корелой. Последний обладал хорошим военным опытом, поэтому был назначен главой казачьих отрядов. Кроме того, было решено разослать по приграничным русским городам грамоты, в которых рассказывалось о чудесном спасении последнего сына Ивана Грозного и о «винах» царя Бориса, пытавшегося убить законного наследника престола. Одну из грамот было решено адресовать лично Годунову. В ней от имени Лжедмитрия писалось следующее: «Жаль нам, что ты душу свою, по образу Божию сотворенную, так осквернил и в упорстве своем гибель ей готовишь: разве не знаешь, что ты смертный человек? Надобно было тебе, Борйс, удовольствоваться тем, что Господь Бог дал, но ты, в противность воли Божией, будучи нашим подданным, украл у нас государство с дьявольской помощию». Далее в ней перечислялись вины Годунова: воспользовался тем, что царь Федор больше интересовался небесным, и лишил жизни могущественнейших князей Ивана и Андрея Шуйских, ослепил царя Симеона, сослал в монастырь митрополита Дионисия; отправил в Углич наемных убийц (дьяка Михаила Битяговского и 12 спальников во главе с Никитой Качаловым); спровоцировал нападение на Москву крымского хана и умышленно с ним не сражался, чтобы дать тому уйти; нанял зажигальщиков, чтобы поджечь столицу; подкупил убогих и хромых, чтобы они избрали его царем; репрессировал Романовых, Черкасских и Шуйских. В заключение самозванец писал так: «Опомнись и злостию своей не побуждай нас к большему гневу. Отдай нам наше, и мы тебе, для Бога, отпустим все твои вины и место тебе спокойное найдем». В грамоте упоминались имена и фамилии хорошо всем известных представителей знати, поэтому для малосведущих людей ее содержание казалось правдой. На самом деле все «вины» были откровенным вымыслом, потому что при царе Федоре Б. Ф. Годунов не обладал такой властью, чтобы расправляться с видными родами или ссылать митрополита (они были наказаны самим царем Федором за выступление против царицы Ирины). Хорошо известны и обстоятельства обороны столицы от Казы-Гирея в 1591 году, когда основное царское войско стояло в Новгороде и защищать город могли только пограничные полки. В поджоге Москвы официально были обвинены сторонники Нагих. Сильно преувеличенным было и число спальников, якобы отправленных в Углич. Это свидетельство о том, что автор грамоты не знал об устройстве удельного двора в Угличе.

В Москве уже давно ходили слухи о появлении в Польше самозванного «царевича Дмитрия». Но Борис поначалу не придавал им особого значения. Только когда заволновались казаки и жители юго-западных окраин, было решено провести расследование.

Ищейки патриарха Иова вскоре дознались, кто надел на себя маску «изгнанного царевича». Выяснили даже имена спутников Гришки Отрепьева: Варлаама Яцкого, Мисаила Повадина, чернеца Венедикта и какого-то иконника Степана. Их начали разыскивать, чтобы получить показания против самозванца. Это заставило польских сторонников Лжедмитрия принять ответные меры — находящиеся в Польше чернецы были посажены в тюрьму. Тогда Иов направил грамоту польскому духовенству о том, что выдающий себя за царевича человек является монахом-расстригой Гришкой Отрепьевым, поэтому ему нельзя верить. Аналогичная грамота была отправлена и королю Сигизмунду. Но обе они остались без ответа. В Польше никто не хотел знать истину.

Царь Борис попытался было изобличить Григория с помощью его дяди Смирного Отрепьева. Но того к «царевичу» не допустили. Ни с чем он был вынужден вернуться в Москву. Все это начало пугать мнительного Бориса Годунова. По его приказу в Москву тайно привезли мать царевича Дмитрия Марфу. Вместе с женой он устроил ей допрос, но ничего не добился. Хитрая монахиня-царица упорно повторяла, что точно не знает, жив ее сын или нет, поскольку некие знатные люди, которых уже нет в живых, сообщали о его возможном спасении. Естественно, что ни Борис, ни Мария не желали услышать столь неопределенный ответ. В сердцах царица даже решила изувечить свою предшественницу. Со свечой в руке она попыталась выжечь глаза Марфе. С трудом Борис остановил жену. После этого монахиню вновь отправили в ссылку, но уже поближе к столице.

Слухи о царевиче стали активно распространяться по всей стране. Они докатились даже до отдаленного Антониево-Сийского монастыря, где томился Федор Никитич Романов, в монашестве Филарет. Он сразу понял, что авантюра была затеяна кем-то из его бывших слуг. В случае успеха «Дмитрия» его положение могло счастливо перемениться. Царский пристав вскоре был вынужден написать, что ссыльный боярин вновь повеселел, стал вспоминать свою прежнюю жизнь, охоту, развлечения и говорить окружающим, что они вскоре увидят, каким он станет. В ответ Борису оставалось только еще больше ужесточить контроль за опальным.

Некоторые городовые воеводы пытались оказать царю Борису услугу и самостоятельно выступали с разоблачением самозванца. Но в итоге попадали впросак. Так, черниговский воевода М. Ф. Кашин отправил в Польшу грамоту, в которой написал, что настоящий царевич Дмитрий сам зарезался в Угличе лет 16 назад, то есть в 1588 году. Самозванец же является чудовским монахом, бежавшим в Польшу в 1593 году. Поляки тут же заметили хронологические ошибки и лишь посмеялись над «разоблачениями» воеводы.

Тем временем Лжедмитрий превратился в настоящего полководца: лихо скакал на коне, умело обращался с самым разнообразным оружием, освоил азы военной тактики и стратегии. Правда, его армия состояла всего из 2000 шляхтичей и нескольких казачьих отрядов. Надежда была только на смелость и решительность. Гришке терять было нечего, а приобрести можно было целое царство, и он был готов яростно броситься в бой с любым противником. Личное бесстрашие и отвага очень ценились всеми воинскими людьми, поэтому по сравнению с царем Борисом у самозванца были большие преимущества. Своей неказистой внешности он постепенно придал более внушительный вид: старался появляться в публичных местах только на коне, носил высокие шапки, блестящие латы, которые хорошо обтягивали его крепкий торс. Рыжие волосы Гришка коротко стриг и прятал под меховой опушкой, бороду же и усы пришлось сбрить, чтобы прежние знакомцы не опознали в нем чудовского дьякона. Наконец осенью 1604 года стало ясно, что пора двигаться в путь к заветной цели.

Поход на Москву

По воспоминаниям современников, в 1604 году начались странные явления. В небе по ночам появлялись огромные огненные столбы, как бы сражавшиеся друг с другом; луна двоилась, солнце троилось. Смерчи сносили кресты с церквей, животные и звери вели себя необычно: волки и собаки набрасывались на сородичей, а лисы появлялись на улицах городов. Летом показалась яркая комета с огненным хвостом. Испуганный Борис тут же попросил привезти астролога из Ливонии, чтобы тот истолковал небесное явление. Ответ старца оказался неутешительным: следовало беречь границы от чужеземных гостей. Об этом царь знал и без астролога.

В середине августа Лжедмитрий выступил в поход. Под его началом было не больше 2000 всадников. Ближе к границе обещали присоединиться запорожцы и донцы. Князь К. Острожский, боясь, что армия царевича начнет грабить своих, проводил ее до самой границы, до Днепра. Это заставляло двигаться быстро, без длительных привалов и остановок.

В октябре Лжедмитрий вступил на русскую землю. В первом же приграничном городе Моравске его ждала удача. Увидев перед собой польскую конницу и не имея собственных сил для обороны, жители поспешили присягнуть «истинному сыну Ивана Грозного». Соседний Чернигов попытался было организовать оборону. Воевода И. А. Татев не желал сдаваться. Однако жители узнали о сдаче Моравска и решили последовать его примеру. Они связали царских воевод и вступили в переговоры с посланцами Лжедмитрия.

В итоге город присягнул «царевичу», и его жители даже получили часть своего имущества, захваченного казаками на посаде во время осады.

Вести об успехах «Дмитрия» быстро распространились по северским городам. Путивль, Рыльск, Севск, Кромы и другие не захотели с ним сражаться и отправили посланцев с крестоцеловальными записями. Тут только царь Борис окончательно очнулся от спячки и направил на Северщину верных и опытных воевод. Но было уже поздно. Н. Р. Трубецкому и П. Ф. Басманову удалось закрепиться только в Новгороде-Северском. Когда Лжедмитрий приблизился к городу, они оказали ему отчаянное сопротивление. Для поляков это стало полной неожиданностью. Они не имели привычки брать города-крепости и начали укорять своего полководца в том, что тот поставил перед ними непосильную задачу. Многие шляхтичи даже стали подумывать о том, чтобы вернуться домой. Обнадеживало лишь то, что на помощь осажденным никто не шел и что все больше и больше городов присягали «царевичу».

Мужественная оборона Новгорода-Северского остановила победоносный ход самозванца. Царю Борису удалось собрать достаточно большое войско и выставить его против своего врага и соперника. Во главе него был назначен опытный полководец Ф. И. Мстиславский. Несмотря на численный перевес, царские воеводы действовали как-то вяло и нерешительно. Некоторые даже поговаривали про себя, что против природного государя у них даже рука не поднимается. Лжедмитрий же, напротив, был до дерзости смел и отважен. Воодушевляя свое «рыцарство», на лихом коне он был готов броситься в бой против наступающих многочисленных полков. В итоге состоявшаяся 21 декабря 1604 года битва под Новгородом-Северским была проиграна войском Бориса. Главный полководец Мстиславский был сбит с коня и весь изранен. Остальные дрогнули и с большими потерями отступили. На поле боя осталось более 4000 убитых.

Очевидцы рассказывали, что после победы Лжедмитрий, гордо объезжая поле боя, увидел тысячитрупов русских воинов и горько заплакал. Может быть, на какой-то миг в нем проснулась совесть, и он пожалел о том, что затеял авантюрную борьбу за русскую корону? Получалось, что ради его непомерного честолюбия и странной прихоти гибли ни в чем неповинные люди. Но отступать было уже поздно. Вытерев слезы, Григорий стал думать о том, что ему делать дальше. Вскоре оказалось, что поляки уже устали сражаться и желают получить щедрое жалованье за свою доблесть. Деньги можно было получить, ограбив местное население. Но делать этого ни в коем случае было нельзя. У русских людей тут же пропала бы вера в доброго и справедливого «царя Дмитрия». Самозванец попытался было получить помощь у Юрия Мнишека, но оказалось, что тот собрался домой под предлогом того, что ему нужно принять участие в сейме. Он лишь посоветовал выплатить жалованье наиболее отважным воинам, чтобы вместе с ними остались и другие. Лжедмитрий последовал совету, но оказался в еще худшем положении. Не получившие денег воины начали буйствовать и грозить ему самому расправой. Во время стычки с него стащили соболью шубу и намяли бока. А один из шляхтичей даже пожелал «царскому сыну» поскорее оказаться посаженным на кол. (Поляки, видимо, не верили в его истинность.) Кончилось дело тем, что около лжецаревича осталось только 1500 поляков и небольшое количество русских сторонников. Для 50 000 царского войска смять их не представляло труда. Но воеводы бездействовали, ожидая указов из Москвы. Они даже побоялись известить Бориса о проигранной битве и тяжелом ранении Мстиславского. Несомненно, что в их рядах уже тогда начала зреть измена. Несколько улучшили положение самозванца запорожские казаки. Почти 12 000 их прибыло в Севск, где была устроена ставка. Считая свои силы достаточными, Лжедмитрий решил первым напасть на царское войско, расположившееся в Добрыничах. К этому времени царь Борис захотел провести перегруппировку главных воевод. П. Ф. Басманов был отозван в Москву для щедрого награждения, а в помощь Мстиславскому был отправлен опытный военачальник В. И. Шуйский. Хотя последний не питал к царю Борису Годунову симпатий, но в истинность царевича не верил, поскольку лично участвовал и в разбирательстве угличской трагедии, и в похоронах настоящего Дмитрия.

21 января 1605 года Лжедмитрий начал атаку на Добрыничи. Он полагал, что внезапность и смелость нападения вновь принесут ему удачу. Однако просчитался. Первыми, по его плану, должны были напасть казаки и смять передовой полк. Поначалу все складывалось по задуманному. Казаки прорвались сквозь русские полки и, когда за ними устремились поляки, вдруг оказалось, что казаки повернули назад и в ужасе начали давить своих же. Дело было в том, что за передовым полком была спрятана артиллерия. Она ударила по казакам и обратила их в бегство. Напрасно Лжедмитрий пытался образумить своих воинов, напрасно просил их остановиться. Разгром был полным. Сам полководец едва спасся. Один конь под ним был убит, второй — ранен. Пришлось бросить даже любимое позолоченное копье, украшенное тремя белыми перьями (в числе трофеев оно было отправлено в Москву). В этом сражении самозванец потерял всю свою пехоту, 15 знамен и штандартов, 30 пушек и пять или шесть тысяч убитыми. Знамена, трубы и барабаны с триумфом отправили в Москву. Всех его сторонников, взятых в плен, тут же повесили.

Лжедмитрий смог найти убежище только в Путивле, где местные воеводы очень к нему благоволили. Однако без армии дальнейшая борьба с Б. Ф. Годуновым казалась бессмысленной, и Гришка стал подумывать о том, чтобы бежать в Польшу. Однако вскоре он узнал, что среди возможных подданных у него много сторонников и складывать оружие вовсе не стоит. По совету путивльского воеводы В. М. Мосальского-Рубца и дьяка Б. И. Сутупова началось формирование русского окружения самозванца. У него появились Боярская дума, двор, приказы. Первым боярином стал сам князь Мосальский, дьяк Сутупов — печатником, дворецким — дворянин А. В. Измайлов. Новые назначения подстегнули остальных представителей знати к тому, чтобы задуматься о перемене господина. По всему было видно, что служить Дмитрию выгоднее. Он никого не наказывал, был щедр на награды и пожалования, любил не чванливых князей и бояр, а воинских людей. К тому же сам был доблестным воякой. Это особенно импонировало молодым дворянам, не имевшим шансов выдвинуться при старом царе Борисе Годунове. К тому же из Путивля приходили слухи, что «царевич» — истинно православный человек. По его приказу из Курска доставили чудотворную икону Богоматери, которую встретили с большим почетом и установили в его покоях. С этого времени Курская Богоматерь стала для самозванца самой почитаемой иконой. Каждое утро он истово молился перед ней и не расставался с образом всю оставшуюся жизнь. Даже в кремлевском дворце эта икона занимала самое почетное место.

Вскоре в Путивль пришла весть о том, что «Дмитрию» желают служить жители Царева-Борисова, Белгорода, Оскола, Валуйки, Комарицкой волости. При новом дворе оказались Б. М. Лыков, Б. П. Татев, Д. В. Туренин, Ф. И. Шереметев, князья Барятинские и ряд других воевод.

Измену многих воевод было легко объяснить. В. М. Мосальский вряд ли забыл свою недавнюю ссылку в Сибирь, дьяк Б. И. Сутупов в переходе на сторону Лжедмитрия увидел шанс выдвинуться, князья Барятинские побывали в Сургуте и Березове, Ф. И. Шереметев — в Тобольске, в Пелыме совсем недавно служили В. Г. Долгорукий и Г. Г. Пушкин. В. В. Голицын и его брат Иван, хотя и были знатными князьями, с трудом поднимались по лестнице чинов, к тому же их родственник А. И. Голицын в 1603 году попал в опалу и был пострижен в монахи Иосифо-Волоколамского монастыря, а брат, А. В. Голицын, был отправлен в Тобольск на смену Шереметеву. В. К. Черкасский вряд ли был благодарен царю Борису за то, что тот уморил в ссылке его родственника Б. К. Черкасского. Словом, у очень многих представителей знати были причины испытывать ненависть к Годунову и желать ему поражения.

В некоторых городах возникла новая инициатива — жители собирали деньги и формировали отряды помощи «прирожденному государю». Они были готовы отправиться в Путивль, но даже это не потребовалось. Царская армия бездействовала и разваливалась на глазах. Б. Ф. Годунов попробовал было захватить хотя бы Кромы. Туда был направлен полк под командованием Ф. И. Шереметева с несколькими орудиями для обстрела города. Но на помощь осажденным пришли казаки во главе с атаманом Корелой и умело организовали оборону. Шереметев, недавно вернувшийся из сибирской ссылки, особо не старался и не усердствовал. Тогда к Кромам подошла вся армия и попыталась выбить горстку казаков из крепости. Но и это не удалось. Началась слякотная весна. Войско оказалось в болотистой местности под открытым небом. Многие начали болеть. Наиболее отчаянные самовольно бежали домой.

В Москве царь Борис был не в силах что-либо изменить. В ярости он попытался было карательными мерами пресечь крамолу в Комарицкой волости, но это лишь усилило популярность Лжедмитрия среди простого населения. Постоянно ухудшающаяся ситуация настолько повлияла на здоровье царя, что 13 апреля 1605 года он умер от апоплексического удара. Для Лжедмитрия это означало полную победу. Новое московское правительство царицы Марии Григорьевны и царевича Федора Борисовича оказалось слабым и неспособным что-либо изменить. Вместо того чтобы усилить армию, стоявшую под Кромами, оно ее ослабило, отозвав в столицу главных воевод: Ф. И. Мстиславского, В. И. Шуйского и его брата Дмитрия. Новые назначения оказались на редкость неудачными, поскольку вызвали массовое местничество среди всех воевод. В него включились даже родственники Годуновых З. Сабуров и А. Телятевский, не понимая, что «рубят сук, на котором сидят». Каждый считал, что его должность слишком низка и умаляет родовую честь, поэтому отказывался служить, требовал боярского суда и более высокого для себя назначения.

Лжедмитрий был хорошо осведомлен о ситуации в царской армии и стал принимать меры к ее окончательному разложению. Опытные лазутчики передавали воеводам «прелестные» грамоты, в которых «царевич» обращался к ним со «всей ласкою и любезностью», убеждал в своей истинности и обещал не наказывать за службу «узурпатору Борису», поскольку она была невольной. Простым воинам он писал так: «Поставьте меня перед Мстиславским и моей матерью, которая, как я знаю, жива, но терпит великое бедствие под властью Годуновых, и коли они скажут, что я не истинный Дмитрий, то изрубите меня на тысячи кусков». При этом он хорошо знал, что ни Мстиславского, находящегося в Москве, ни Марфу Нагую те спросить не смогут. В итоге некоторые воеводы даже вступили с Лжедмитрием в переписку, а рядовые воины начали мечтать о том, чтобы тот поскорее взошел на престол.

Ослабляя царскую армию, самозванец в то же время укреплял свои позиции в Кромах. Казакам удавалось подвозить осажденным продовольствие и боеприпасы. Хотя крепость была разрушена до основания, вырыли земляные укрепления. Бесстрашный Корела постоянно устраивал внезапные вылазки и, метко стреляя, наносил противнику ощутимый урон. Кроме того, по его приказу на горе устраивались под звуки труб и барабанов шумные застолья, вызывавшие зависть у стоявших в болоте русских воинов.

Нареченный царь Федор Борисович отправил в армию новгородского митрополита Исидора, чтобы привести воинов к присяге. Но его приезд послужил для них сигналом к тому, чтобы окончательно перейти на сторону Лжедмитрия. На 7 мая главные воеводы назначили наступление на Кромы, но это было сделано лишь для того, чтобы внести сумятицу и неразбериху в войско. П. Ф. Басманов, В. В. Голицын и его брат Иван заранее сговорились с кромчанами о том, что перейдут на их сторону и свяжут всех сторонников Годуновых. Утром от русского лагеря в сторону Кром поскакал всадник на вороном коне. Он подъехал к крепости и подал условный сигнал. Тогда из ворот выехали казаки и с остервенением напали на лагерь царской армии. А в это время их сторонники начали поджигать свои же палатки и укрепления. Это произвело настоящую панику. Часть воинов бросилась к мосту через кромский ров, где стоял священник с крестом для приведения всех желающих к присяге «Дмитрию». Часть побежала прочь, надеясь добраться либо до своего дома, либо до Москвы, часть пыталась оказать сопротивление врагу. Но они тут же были либо убиты, либо схвачены.

Перешедшие на сторону самозванца воеводы тут же отправили в Путивль И. В. Голицына с известием о том, что готовы ему служить и что у Годуновых нет больше армии. Лжецарь щедро наградил сеунчика (гонца с радостной вестью) и отправил под Кромы своего кравчего Б. М. Лыкова с посланием. В нем говорилось, что «законный наследник престола» объявляет всем свою милость, готов жаловать и впредь и повелевает каждому либо вернуться домой, либо остаться в войске до тех пор, пока «он сам не въедет в столицу». Многие дворяне, измученные долгой войной, тут же отправились к своим семьям, полагая, что вопрос о новом царе уже решен. Через некоторое время Лжедмитрий решился самолично прибыть под Кромы, правда, в окружении наиболее преданных полков. Там он распорядился отправить большую часть прежних царских воинов под Тулу и Калугу. Им следовало расчистить путь к Москве. Около Серпухова состоялось сражение с последними сторонниками Годуновых. Это были лишь пешие стрельцы, и дворянской коннице не представляло большого труда их смять. После этого путь к столице оказался открытым. Но Лжедмитрий уже не хотел рисковать, предпочитая доверить расправу над своими противниками новым сторонникам. Сам он расположился в Туле, где начал принимать гонцов из городов, кающихся царских воевод и заниматься рассылкой грамот о своих победах. Они должны были окончательно уверить всех русских людей в том, что он царский сын.

Москвичи тем временем пребывали в страхе и волнении. Никто не помышлял о защите нареченного царя Федора Борисовича. Да и сам он бездействовал, находясь в непонятном оцепенении. Даже его многочисленные родственники не думали о том, чтобы либо организовать оборону Кремля, либо куда-нибудь бежать. Большинство собиралось ехать в Тулу на поклон к самозванцу.

1 июня утром в город смело въехали два гонца от «царя Дмитрия». Отвагу им придавала не только уверенность в том, что многие горожане их поддержат, но и то, что за ними следовала разгоряченная толпа жителей Красного села. На Лобном месте они остановились и заявили, что уполномочены прочесть «царскую грамоту». Многие москвичи узнали гонцов — это были местные дворяне Гаврила Пушкин и Наум Плещеев. Вскоре огромная толпа смолкла и приготовилась слушать грамоту. В ней писалось следующее:

«Мы, Дмитрий, Божиею милостию царь и великий князь всея Руси, блаженной памяти покойного царя Ивана Васильевича истинный сын, находившийся по великой измене Годуновых столь долгое время в бедственном изгнании, как это всякому хорошо ведомо, желает всем московитам счастья и здоровья. Это уже двадцатое письмо, что я пишу к вам, но вы все еще остаетесь упорными и мятежными, также вы умертвили всех моих гонцов, не пожелав их выслушать, также не веря моим многократным правдивым уверениям, с которыми я столь часто обращался ко всем вам. Однако я верил и понимал, что то происходит не от вас, а от изменника Бориса и всех Годуновых, Вельяминовых, Сабуровых, всех изменников Московского царства, притеснявших вас до сего дня; и мои письма, как я разумею, также задержаны ими, и по их повелению умерщвлены гонцы. Того ради я прощаю вам все, что вы сделали против меня, ибо я не кровожаден, как тот, кого вы так долго признавали царем, как можно было хорошо приметить по моим несчастным подданным, коих я всегда берег, как зеницу ока моего, а по его повелению предавали жалкой смерти, вешали, душили и продавали диким татарам. От того вы могли легко приметить, что он не был вашим законным защитником и неправедно завладел царством. Но все это вам прощаю опять. Схватите ныне всех Годуновых с их приверженцами как моих изменников и держите их в заточении до моего прибытия в Москву, дабы я мог каждого наказать, как он того заслужил, но больше пусть никто в Москве не шевелит пальцем, но хранит все, и да будет над вами милость Господня».

Прочитанная грамота произвела на москвичей большое впечатление. Они поняли, что «царь Дмитрий» не гневается на них, готов любить и миловать, но для этого следовало сделать небольшой пустяк — арестовать всех Годуновых и их сторонников. Поэтому сначала все пали ниц и воздали хвалу «царю и великому князю всея Руси Дмитрию Ивановичу», а потом с шумом и криком бросились в Кремль. Там они схватили царя Федора, его сестру и мать и на водовозной телеге отвезли на старый боярский двор. Одновременно были посажены под стражу все их многочисленные родственники, при этом дома и дворы их были ограблены до последней нитки и гвоздя. Только на следующий день бояре смогли взять управление городом в свои руки. Некоторые из них тут же отправились бить челом новому царю в Тулу, чтобы получить прощение и сохранить свое положение. Другие принялись рассылать по всей стране грамоты о том, что Бог даровал истинного государя и что все население должно дать ему клятву верно и преданно служить. Духовенство обязано было по всем церквям молиться за здравие «царя Дмитрия Ивановича».

Наконец-то самозванец смог упиться своим триумфом. В его лагерь под Тулой каждый день прибывали самые знатные люди государства с выражением преданности и приносили дорогие подарки. Из царской казны привезли много денег, богатую одежду, роскошную карету, превосходных лошадей, а также все, что было необходимо для его торжественного взъезда в столицу. Но он не мог чувствовать себя спокойно, пока были живы царь Федор Борисович и царица Мария Григорьевна. Поэтому в Москву были отправлены те, кто желал особо выслужиться перед новым государем. В. В. Голицыну, В. М. Мосальскому и А. Шерефединову был дан тайный приказ — умертвить пленников. 7 июня Федор и его мать были убиты. Красавицу Ксению оставили на утеху лжецарю, поскольку она никакой опасности для него не могла представлять — на Руси не было практики избрания на престол женщин.

Теперь можно было идти к заветной цели без всяких помех. Вся страна была готова служить новому государю. Подданные толпой хлынули к Туле, чтобы увидеть «своего героя» и попросить у него милости. Он никому не отказывал и даже вступал в беседы, рассказывая о своих злоключениях по вине Годуновых. От этого многие воспылали к нему еще большей симпатией. Правда, находились и такие, которые в глубине души сомневались в истинности «Дмитрия», а некоторые хорошо знали, что он обманщик. Особенно опасен был патриарх Иов, некогда пригревший около себя Гришку. Поэтому он был заранее схвачен и с позором отправлен в Старицу. Там иерарх вскоре ослеп, возможно, не без помощи сторонников самозванца, чтобы никогда не иметь возможности разоблачить обманщика.

Разослали по тюрьмам и родственников Бориса. Некоторые вскоре погибли от голода, другие оказались на поселении в Сибири. Гроб с телом бывшего царя с позором выкинули из Архангельского собора и закопали в убогом Варсонофиевском монастыре. Там же захоронили Федора с Марией Григорьевной. Официально объявили, что они отравились ядом и как самоубийцы не заслуживают почетных похорон.

После этого Лжедмитрий двинулся к Москве, 19 июня достиг пригорода. На следующий день был назначен торжественный въезд. Для него самозванец облачился в царские одежды, надел на голову золотую корону, в руку взял скипетр. Не менее богато был украшен и его аргамак. Вокруг него образовалась свита из поляков и казаков. Боярам было позволено ехать сзади. В столице все улицы, по которым должен был проехать «царь», запрудил народ. Все были в лучших одеждах и плакали от радости. Некоторые наиболее смелые горожане влезали на крыши, стены и ворота, чтобы все лучше видеть. На въезде к храму Василия Блаженного, носившего в то время название Иерусалим (около него устраивали шествие патриарха на «ослята», имитирующее въезд Иисуса Христа в Иерусалим), Лжедмитрий остановился, быстро снял царский венец, слегка кивнул и тут же надел убор. Этого требовал обычай, но показывать рыжую шевелюру было опасно. Потом он окинул взором стены Кремля, Красную площадь и притворно заплакал, истово благодаря Бога за то, что продлил его жизнь и позволил вновь увидеть Москву и своих подданных. Все присутствующие от умиления тоже начали горько рыдать. Вскоре из ворот Кремля вышли представители духовенства с иконой Владимирской Богоматери, крестами и хоругвями. Лжедмитрию пришлось слезть с коня и поцеловать святыню. Однако сделал он это настолько неумело, что некоторые духовные лица тут же усомнились в том, что он истинный царский сын, а некоторые даже узнали в нем дьякона Григория Отрепьева. Поняв, что может быть разоблачен, на следующий день самозванец приказал бросить в темницы старых знакомцев и там их умертвить.

Тем временем церемония въезда «Дмитрия» в Кремль продолжилась. Зазвенели колокола, и торжественная процессия двинулась дальше. Около дворца все начали кричать: «Да здравствует наш царь Дмитрий Иванович, государь всея Руси!» Самозванец же, по обычаю, стал обходить главные соборы: Успенский, Архангельский, Благовещенский. Всюду он молился и воздавал хвалу Господу за возвращение «отчего» престола. Наконец он вошел в Грановитую палату, где был устроен грандиозный пир. Правда, бояре тут же отметили, что вокруг Кремля была установлена стража, состоящая из казаков и иностранных наемников. Все они были вооружены пищалями, саблями и другим оружием. Многим не понравилось то, что во время посещения «царем» соборов поляки, сидя на лошадях, трубили в трубы и били в барабаны. Это нарушало святость обряда и отвлекало от благочестивого настроя. Вся дворцовая прислуга была тут же заменена. Лишились своих должностей и некоторые дьяки, жильцы, стольники и т. д. Впрочем, это не вызвало особого удивления, поскольку так происходило всегда при смене государя.

Новым патриархом стал грек Игнатий, до этого возглавлявший Рязанскую архиепископию и первым из иерархов прибывший к самозванцу. Он не имел тесных связей с русским духовенством, отличался веротерпимостью и не слишком благочестивым поведением. Именно такой пастырь и был нужен самозванцу, планировавшему провести в церкви большие реформы.

На престоле

Прежде всего Лжедмитрий решил отблагодарить тех, кто помог ему сесть на престол. Денежные награды получили казаки и поляки, большие суммы и подарки были отправлены в Самбор. Однако далеко не все почувствовали себя довольными. Некоторые ожидали от лжецаря большей щедрости, особенно шляхтичи. Затем началось формирование правительства. Отныне Боярская дума стала называться Советом светских лиц. Ведущее место в нем занял князь Ф. И. Мстиславский, считавшийся царским родственником (его отец был троюродным племянником Ивана IV). За ним шли князья В.И. и Д. И. Шуйские. Далее — князь И. В. Воротынский. При царе Борисе он занимал одно из последних мест, самозванец же возвысил его, видимо, оценив то, что тот первым из знати прибыл в Тулу.

Новым лицом среди бояр стал М. Ф. Нагой, брат Марфы Нагой. Самозванец вызволил из ссылки своего мнимого дядю и сделал конюшим. За ним оказался князь Н. Р. Трубецкой, далее другие Нагие: Андрей, Михаил, Афанасий, Александр. Чин дворецкого получил В. Мосальский, не имевший никаких шансов стать боярином при царе Борисе. Получили боярство и младший брат Шуйских Иван Иванович, и еще один Нагой — Григорий Федорович.

В придворной иерархии, вопреки ожиданиям, князья Голицыны оказались ниже, чем им хотелось бы. При Борисе они шли вслед за Шуйскими, а теперь пропускали вперед Воротынского, Нагих, Мосальского. Но их число в совете увеличилось: к Ивану Ивановичу и Василию Васильевичу добавились Иван Васильевич и Андрей Васильевич. П. Н. Шереметев из окольничих был переведен в бояре. Возвысился и П. Ф. Басманов, который в Думе Бориса был на предпоследнем месте. Князь В. К. Черкасский, не имевший особых заслуг перед самозванцем, оказался ниже прежнего своего положения. Ухудшилось положение и А. П. Куракина, бывшего раньше в Боярской думе седьмым. А вот Ф. И. Шереметев из воевод сразу был произведен в бояре. Это стало наградой за «нерадение» Годунову под Кромами и сдачу Орла. Аналогично возвысился князь Б. П. Татев, сдавший «царевичу» Царев-Борисов. Стал боярином и И. С. Куракин, воевода Тулы, правда, после этого он поехал воеводой в Смоленск. В Совет вошел и И. Н. Романов, которого самозванец также считал своим родственником, при Борисе он был в опале. Приблизительно на своих местах остались бояре Ф. И. Хворостинин и М. Г. Салтыков. И. Н. Одоевский-Большой из стольников был произведен в бояре, видимо, за свою знатность. Наконец-то боярином стал и бывший любимец Ивана Грозного Б. Я. Бельский. Борис его не жаловал и не раз отправлял в ссылку. Самозванцу он понравился тем, что публично признал его истинность и помогал Г. Пушкину и Н. Плещееву сагитировать москвичей на восстание против Годуновых.

Князю А. А. Телятевскому удалось на время остаться в Совете (для этого он с покаянием ездил в Тулу), но потом его отправили на воеводство в Чернигов. Удивительным оказалось возвышение М. Б. Сабурова, считавшегося родственником Годуновых. Он был воеводой Астрахани и долго отказывался признавать власть Лжедмитрия. Возможно, присвоением ему боярства самозванец хотел показать, что стремится быть объективным и награждает за воинскую доблесть. Новыми боярами стали С. А. Куракин, В. В. Кольцов-Мосальский, Д. Б. Приимков-Ростовский, Ф. Т. Долгорукий, М. В. Скопин-Шуйский. Последний получил к тому же должность великого мечника за свой высокий рост и дородство. Все эти лица либо были жертвами репрессий царя Бориса, либо успели выслужиться перед Лжедмитрием. Щедрыми наградами он как бы подтверждал свое царское происхождение.

В состав Совета не вошли некоторые бояре Бориса: С.В. и С. Н. Годуновы были брошены в тюрьму и там умерли, М. М. Годунов был отправлен воеводой в Тобольск, М. П. Катырев-Ростовский — в Новгород. Бывший любимец Годунова боярин М. Г. Салтыков поехал в Иван-город. П. И. Буйносов-Ростовский — в Ливны. В целом же число бояр увеличилось с 20 человек до 38. (Б. М. Лыков, хотя и имел большие заслуги перед самозванцем, но сначала получил только должность кравчего, боярином стал позднее.)

Много появилось и окольничих. Это звание получили находящийся в опале дьяк В. Я. Щелкалов, городовой воевода В. И. Кольцов-Мосальский, князь Г. Б. Долгорукий, воевода А. Ф. Жировой-Засекин, опальные И.П. и В. П. Головины, Г. П. Ромодановский, И. Ф. Колычев, И. И. Курлятев, стольник А. Р. Плещеев. Прежние окольничие из числа родственников и любимцев царя Бориса были отправлены либо в ссылку в Сибирь, либо на дальние воеводства.

Печатником и великим секретарем стал выслужившийся в Путивле Б. И. Сутупов, подскарбием надворным и секретарем — А. И. Власьев, сокольничим — Г. Г. Пушкин (это назначение стало наградой за организацию московского восстания против Годуновых). Думными дворянами стали: Я. К. Зюзин (ранее был стряпчим), В. Б. Сукин (сохранил свой чин, но потом был отправлен на дальнее воеводство), Г. И. Никулин (был головой), А. В. Измайлов (ранее был головой, в Путивле выслужился).

В целом Совет светских лиц стал намного больше, чем прежняя Боярская дума. Самозванец не только возвысил тех, кто помог ему воцариться, но также мнимых родственников и молодую поросль наиболее знатных родов. При этом в Совете не стало каких-либо доминирующих группировок, и контролировать его деятельность стало довольно сложно, но Лжедмитрий, видимо, не задумывался о том, как будет править со столь аморфным и раздутым органом.

Довольно скоро лжецарь избавился от некоторых несимпатичных лиц, отправив их на воеводство. В Казань получили назначение боярин С. А. Волошский и М. С. Туренин, в Тобольск — князь Р. Ф. Троекуров, где уже были Н. В. Годунов и А. И. Вельяминов. На Верхотурье оказался окольничий С. С. Годунов, в Пелыме — И. М. Годунов, в Туринске — И. Н. Годунов, в Берёзове — князь П. А. Черкасский, в Сургуте — князь И. Ф. Жировой-Засекин, в Таре — князь С. И. Гагарин. В поволжских городах место Нагих и Головиных заняли родственники царя Бориса: в Свияжске — окольничий Я. М. Годунов и думный дворянин В. Б. Сукин, в Ядрине — Н. Д. Вельяминов, в Чебоксарах — Г. И. Вельяминов, в Цивильске — А. И. Вельяминов, в Курмыше — Я. А. Вельяминов, Кузьмодемьянске — З. И. Сабуров (он был одним из главных местников в царской армии под Кромами), в Санчурске — Ф. Т. Вельяминов, в Царёве-Кокшайске — Т. Г. Вельяминов, на Тетюшах — А. П. Вельяминов, в Самаре — Б. А. Вельяминов. Подальше от двора были отосланы и видные воеводы Бориса: М. П. Катырев, М. Ф. Кашин, В.П, Морозов, Л. О. Щербатый, М. Г. Салтыков. В Астрахани оказался И. Д. Хворостинин, Ф. П. Барятинский — в Иван-городе, Б. М. Сабуров — в Цареве-Борисове.

По-новому стал называться и Освященный собор — Совет духовенства. Его возглавил патриарх Игнатий. Но пока Лжедмитрий не стал особо вмешиваться в духовные дела, боясь разочаровать православных верующих. Чтобы окончательно закрепиться на московском троне, самозванец начал спешную подготовку к венчанию на царство, хотя некоторые советовали отложить его до нового года, т. е. до 1 сентября.

Население страны продолжали приводить к присяге новому царю. Однако далеко не все верили в его истинность. Больше всех негодовал князь В. И. Шуйский, лично принимавший участие в похоронах настоящего царевича Дмитрия, погибшего в 1591 году в Угличе. Имея торговые связи с посадским населением Москвы, он начал убеждать всех в том, что престол захватил авантюрист и самозванец. Вероятно, князь действовал очень неосторожно, поэтому о его крамольных речах стало известно П. Ф. Басманову. Желая выслужиться, тот сразу донес о заговоре лжецарю. Для Гришки, уже вошедшего в роль государя, это известие стало полной неожиданностью. Он мог подозревать кого угодно в измене, но не Шуйских, которых поставил в своем правительстве на одно из самых видных мест. К тому же разоблачение со стороны столь знатных и всем известных бояр было для него опасным.

Но самозванец решил до конца играть роль доброго государя, поэтому поручил боярам самим разбираться с крамольниками. В итоге по решению суда Шуйский и его сторонники были схвачены, допрошены и признаны виновными по всем статьям. На 25 июня была назначена казнь. Хотя Лжедмитрий не включил себя в число судей, но в допросе обвиняемых все же принял участие й с большим искусством изобличил их во лжи и навете. Все присутствующие были изумлены логикой его ума.

Следует отметить, что дискутировать с теми, над кем уже занес топор палач, было не так уж сложно. Правда после всех разбирательств казнили только простолюдинов. В. И. Шуйский был помилован и вместе с братьями сослан в Галичскую волость. Лжедмитрий не захотел обагрять свои руки кровью одного из самых знатных князей. Это произвело бы самое отрицательное впечатление на русскую и польскую общественность. Источники, правда, утверждали, что это решение он принял не сам, а по совету не то поляков, не то русских бояр. Называли даже имя его мнимой матери Марфы Нагой, но ее в то время еще не было в столице. Возможно, позднее именно она уговорила «сына» поскорее помиловать знатных князей и вернуть их ко двору. (В ссылке Шуйские пробыли совсем недолго.)

После неприятного инцидента с разоблачением Лжедмитрию срочно требовался самый важный свидетель — мнимая мать, которая должна была публично подтвердить его истинность. Несомненно, что к находящейся в монастыре Марфе уже не раз ездили посланцы «сына». Ведь в случае ее отказа поддержать самозванческую авантюру все дело тут же бы провалилось. Удрученная своим тяжелым положением, бывшая царица была рада поменять убогий монастырь на Кремль. К тому Же она знала, что все ее родственники уже стали одними из самых видных бояр, а брат — конюшим. Разрушать общее благополучие ради никому не нужной правды не стоило.

Официально за Марфой был отправлен великий мечник, молодой и знатный князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, родственник опальных в то время князей. Это должно было убедить всех, что «Дмитрий» не боится никаких новых разоблачений, поскольку является «истинным сыном Ивана Грозного». Но до того к ней ездил родственник Нагих С. Шапкин, чтобы окончательно обо всем договориться. Марфа поселилась в кремлевском Вознесенском монастыре, где для нее были построены отдельные роскошные покои. Все оказывали ей царские почести, а мнимый сын навещал каждый день. Делалось это не только для видимости, но и для получения ценного совета от достаточно опытной в различных интригах бывшей жены Ивана Грозного. Ведь она была одной из немногих, посвященных в секрет лжецаря.

Еще одним важным событием стало венчание Лжедмитрия на царство 21 июля. По мнению современников, оно прошло без особой пышности. Поскольку текст Чина венчания не сохранился, то можно лишь гадать об именах главных участников церемонии. Скорее всего, в качестве образца был взят Чин венчания на царство Федора Ивановича. Царские регалии: шапку, бармы, скипетр и державу — держали, видимо, мнимые родственники, Нагие. Церемонию проводил патриарх Игнатий. При выходе из соборов золотыми монетами обсыпал Ф. И. Мстиславский как самый знатный боярин. По случаю венчания были произведены различные награждения, пожалования и объявлены милости. В частности, жители северских городов были освобождены от уплаты налогов. Служилым людям удвоили жалованье, духовенству подтвердили старые льготные грамоты, а некоторые монастыри получили новые земли.

По совету Марфы Лжедмитрий стремился всячески демонстрировать свою приверженность православию. Он отправил во Львов 300 рублей (в виде шкурок соболей) для сооружения православного храма. В царской грамоте по этому поводу писалось, что это было сделано для непоколебимости нашей истинной правой веры греческого закона. При его покровительстве продолжилось печатание православных духовных книг. В послесловии к ним отмечалось, что делалось это «повелением поборника благочестия и ревнителя божественных велений благоверного и христолюбивого, исконного государя всея великой России, крестоносного царя и великого князя Дмитрия Ивановича».

Сразу после венчания самозванец распустил польское войско, щедро его наградив. Но многие бывшие соратники не захотели возвращаться на родину. Поселившись в Москве, они стали пьянствовать, дебоширить и ссориться с местными жителями. Это заставило лжецаря принимать меры по выдворению их из страны. В Польше это вызвало у некоторых его бывших сторонников возмущение. Однако часть иностранцев из числа образованных людей осталась при дворе. Так, секретарями стали братья Бучинские. Они были нужны для переписки с Польшей, где жила невеста, Марина Мнишек.

Для завоевания симпатий всего населения Лжедмитрий издал ряд указов, касающихся крестьян и холопов. Он запретил кабалить сразу несколько родственников, например отца и сына. Каждый должен был сам расплачиваться за свои долги. Запрещалось возвращать беглых крестьян к тому помещику, который довел их до бедности и нищеты. При отсутствии кабальных записей в московских писцовых книгах крестьяне считались свободными. Закабаление в голодные годы также не признавалось законным. Остякам, жаловавшимся на притеснения сборщиков ясака, лжецарь разрешил самим привозить меха на Верхотурье.

Современники отмечали, что Лжедмитрий весьма быстро решал самые сложные вопросы. Он очень любил бывать на заседаниях Боярского совета и участвовать в спорах думных людей. При этом он со смехом говорил: «Сколько часов вы рассуждаете, и все без толку! Так я вам скажу: дело вот в чем!» После этого он очень быстро находил нужное решение. При этом он ласково журил бояр и дьяков за невежество и приводил всевозможные примеры из всемирной истории и личной жизни. Несомненно, он был большой любитель поговорить и при этом был достаточно умен и образован. Чтобы показать простым людям свою милостивость и справедливость, он объявил, что по средам и субботам будет лично принимать челобитные и по возможности тут же давать на них ответ. Этим он сыскал большую популярность у простонародья. Боярам он говорил, что знает только два средства держать подданных в повиновении: быть мучителем или расточать милости. Для себя он выбрал второе.

Через некоторое время, правда, обнаружилось, что новый царь имеет не только положительные черты, но и много отрицательных. Оказалось, что он склонен к роскошному образу жизни, не умеет и не желает считать деньги в казне и любит разбрасывать их направо и налево. Сначала мощным потоком деньги и драгоценности потекли в Польшу — для уплаты долгов и на подарки невесте и ее родственникам. Потом началось строительство нового царского дворца. Лжедмитрий заявил, что не желает жить там, где находился его гонитель Годунов. Поэтому на возвышенности над Москвой-рекой начали возводить просторные палаты. Они состояли из двух зданий, стоящих друг к другу под углом. Одно предназначалось для самого царя, второе — для будущей царицы. Между собой, кроме обычных дверей, они соединялись различными потаенными ходами. Рядом с царскими палатами была пристроена конюшня, хотя в Кремле уже было достаточно большое помещение для лошадей. Была рядом со дворцом и псарня с множеством породистых охотничьих собак. Верх дворца был украшен башенками и галереями, и издали он представлял собой очень красивое зрелище. Внутри, по тем временам, была достаточно богатая обстановка. Стены были обиты парчой и цветным бархатом (раньше их просто расписывали красками). На окнах висели дорогие балдахины. Все металлические изделия: гвозди, крюки, дверные замки, петли — были покрыты позолотой. Печи украсили расписными керамическими плиткам и серебряными решетками. Мебель: столы, стулья, шкафчики и кровати — была куплена у иностранных купцов.

Лжедмитрий узнал, что он как царь имеет право первым осматривать заморские товары. Как правило, все изысканные драгоценности он стремился приобрести для себя и в подарок невесте. Любимым его занятием стал осмотр царской казны в послеобеденное время, хотя прежние государи в это время почивали. Многих бояр это возмущало, поскольку они были вынуждены сопровождать своего неутомимого и неугомонного монарха. Для охраны дворца была нанята стража, состоявшая из 300 рослых и плечистых немцев и ливонцев. Они одевались в европейское платье и получали достаточно большое жалованье, во время выездов Лжедмитрия за пределы Кремля они составляли его охрану. Часть охранников была вооружена пищалями, часть — пистолетами. Каждая сотня возглавлялась офицером и носила одежду определенного цвета. Обычно она шилась из бархата, золотой парчи и украшалась серебряной вышивкой. Офицеры получали не только жалованье, но и поместья с крестьянами. Особая любовь самозванца к иностранным наемникам вызывала у некоторых русских дворян зависть и возмущение.

Любимым развлечением лжецаря была травля медведей. Для нее держалась свора злобных и крупных собак. Медведей привозили в клетках и помещали на заднем дворе. Во время травли один из храбрецов брал в руки только рогатину и вступал со зверем в схватку. Если он промахивался или оказывался недостаточно силен, то помощники-охотники вонзали в горло медведю вилы. Но бывали и покалеченные. Лжедмитрий сам нередко демонстрировал свою ловкость и силу и тоже вступал в единоборство со зверями. Кроме того, самозванец увлекался охотой. В этом он подражал своим мнимым предкам. Обычно охота устраивалась в поле, куда загонщики сгоняли различных зверей: медведей, волков, лисиц. Участники охоты на лошадях стремились их догнать и убить. Самым быстрым и лихим был Лжедмитрий. За один день он загонял по нескольку лошадей и не раз менял мокрое от пота платье. Все поражались его искусству наездника. При этом он умело укрощал самых диких лошадей. Во время этих развлечений буйная душа Гришки Отрепьева наконец-то могла вырваться наружу.

По ночам во дворце нередко устраивали дикие оргии с участием молодых дворян, красивых женщин, певцов и музыкантов. Напившись почти до бесчувствия, все пускались в пляс и вели себя крайне непристойно. Иногда женщин заменяли юные и красивые монахини. Их растление особенно забавляло бывшего монаха. Полностью во власти лжецаря оказалась и Ксения Годунова. Ходили слухи, что он сделал ее своей наложницей и даже испытывал к ней весьма нежные чувства. Естественно, что красавица Ксения могла затмить любую польскую панночку, но сама любить своего мучителя она, конечно, не могла. В итоге по совету Марфы и по требованию Юрия Мнишека самозванец был вынужден постричь прекрасную пленницу и отослать подальше с глаз долой — в один из белозерских монастырей.

Владение огромной и богатой державой окончательно вскружило голову Отрепьева. Он стал мнить себя непобедимым полководцем и не просто царем, а императором — владыкой многих держав. В свой титул он повелел включить такие слова: «непобедимый Цесарь». Полностью его титул теперь звучал так: «Мы, наияснейший и непобедимый самодержец, великий государь Цесарь». Иногда он был еще более пышным: «Мы, непобедимейший монарх, Божиею милостию император и великий князь всея Руси, и многих земель государь, и царь самодержец, и прочая, и прочая, и прочая».

Польский король Сигизмунд, не признававший даже царский титул за русскими государями, был глубоко возмущен нововведением своего ставленника. В ответных грамотах он упорно именовал «Дмитрия» великим князем Московским. Оскорбившись, самозванец даже стал подумывать о том, что следует объявить войну своему бывшему покровителю. Но русские дипломаты постарались отговорить его от этой затеи под предлогом того, что совсем недавно было заключено перемирие с Польшей на много лет вперед. Но вот от похода на Азов никто не смог отговорить самолюбивого и честолюбивого лжецаря. Он полагал, что крестовый поход против неверных придаст ему невероятную популярность не только дома, но и во всей Европе. Начались приготовления к широкомасштабной войне. Правда, тут же выяснилось, что царская казна уже пуста. За полгода самозванец растратил не менее 500 000 рублей. Тогда было решено позаимствовать средства у богатых монастырей. Главной «жертвой» стал Троице-Сергиев монастырь. Из его казны изъяли 30 000 рублей. Пострадали и другие обители. На полученные деньги стали отливать пушки, закупать пищали и другое вооружение. Все вместе с продовольствием отправили в Елец, где было решено сформировать главные полки для похода на Азов. Желая раззадорить крымского хана, Лжедмитрий отправил ему шубу из свиной кожи. Для мусульманина это считалось большим оскорблением. Осторожные русские дипломаты были вынуждены констатировать, что «царь Дмитрий» стремится любым путем ввязаться в войну с соседями, не учитывая, что российская держава истощена трехлетним голодом и его собственной борьбой с царем Борисом.

По мнению самозванца, русские дворяне были неискусны в бранях, поэтому он начал регулярно устраивать военные учения в окрестностях столицы. Было изготовлено и «учебное пособие» — деревянная крепостица, на которой красками были нарисованы разные чудища. В народе ее прозвали Адом. Действительно, иногда около нее устраивали жуткие представления: из бойниц выглядывали головы драконов (небольшие вычурные пушки), которые лязгали железными зубами и изрыгали пламя, и из-за стен выскакивали люди в костюмах чертей и поливали всех смолой. Зеваки в страхе разбегались, а Лжедмитрий над ними насмехался.

Такие забавы не придавали популярности царю. Более того, стали ходить слухи, что во дворце попираются прежние обряды: во время обедов играет веселая музыка, никто не молится перед приемом пищи, а после еды — руки не моют. Любимым блюдом «царя» была тушеная и жареная телятина, которую истинные православные люди в пищу никогда не употребляли. Оказалось, что он редко мылся в бане, церковной службе предпочитал охоту или потешные сражения, во время которых метко стрелял из пушек, и лично со всеми воинами брал учебные крепостицы, получая иногда по голове палкой от ее защитников. Он даже мог тайно покинуть дворец почти без всякого сопровождения, чтобы узнать об отношении к себе подданных. В этих затеях сопровождающим был обычно П. Ф. Басманов, ставший особенно близким лжецарю после раскрытия заговора Шуйских.

class='book'> Между молотом и наковальней Начав борьбу за престол, Лжедмитрий на первом этапе смог завоевать симпатии многих русских людей. Народ сочувствовали гонимому царевичу, дворяне увидели в нем отважного и достаточно опытного полководца, знать смогла быстро выдвинуться при новом государе. Но со временем отношение к лжецарю стало меняться. При этом он потерял союзников не только в Русском государстве, но и в Польше.

Самозванец отказался передать во владение Сигизмунда III Смоленск с прилегающими землями. Он разрешил полякам лишь приезжать в этот город для торговли. Более того, в тайных замыслах Лжедмитрия планировалось отнять у короля украинские земли. Сигизмунд надеялся, что в благодарность за помощь «Дмитрий» будет его союзником в борьбе с турками, шведами, крымцами и откроет для польских купцов торговый путь в Персию. Но лжецарь не желал быть послушной игрушкой в его руках и, напротив, стремился показать русским людям, что не является слугой короля. Поэтому в отношениях между двумя странами наступило заметное охлаждение.

Первый неприятный инцидент произошел в августе 1605 года, когда в Москву прибыл Александр Гонсевский с поздравлениями по случаю венчания на царство Лжедмитрия. Он не преминул заметить, что в Европе ходят слухи о спасении царя Бориса и о том, что тот нашел приют в Англии и собирает войско для похода на Москву, как бы намекая, что положение лжецаря непрочно. Более того, в грамоте Сигизмунда даже содержался ряд требований, которые следовало выполнить Лжедмитрию: посадить в тюрьму шведского принца Густава, который мог быть соперником короля в борьбе за шведский престол (Густав был приглашен в Россию в качестве жениха царевны Ксении, но надежд Бориса не оправдал и был сослан в Углич); отослать в Польшу послов шведского короля Карла IX; помочь отобрать у того престол; хорошо заплатить польским ратным людям и отправить их на родину; разрешить польским купцам свободно торговать по всей Московии и т. д. Хотя выполнение этих требований не было особенно тягостным для самозванца, но его возмутило то, что в королевской грамоте его пышный титул был опущен. Вместо него значилось — великий князь, даже не царь.

Лжедмитрий ответил польским послам так: «Хотя мы нимало не сомневаемся в смерти Бориса Годунова и потому не боимся с этой стороны никакой опасности, однако с благодарностью принимаем предостережение королевское, потому что всякий знак его расположения для нас приятен. Усердно благодарим также короля за приказ, данный старостам украинским. Карлу шведскому пошлем суровую грамоту, но подождем еще, в каких отношениях будем сами находиться с королем, потому что сокращение наших титулов, сделанное его величеством, возбуждает в душе нашей подозрение насчет его искренней приязни. Густава хотим держать у себя не как князя или королевича шведского, но как человека ученого».

Сигизмунд понял, что подмять Лжедмитрия будет трудно, и пожаловался на него представителям католического духовенства, когда-то оказавшим самозванцу существенную материальную помощь. После этого Дмитрий был принужден оправдываться перед папским посланником графом Рангони, говоря, что не хотел обидеть короля, но вынужден публично не проявлять к нему дружеских чувств, чтобы не возбудить недовольства подданных, которые могли заподозрить в нем польского ставленника. Кроме того, ему было нужно поскорее выманить из Польши свою невесту Марину Мнишек. Чтобы загладить конфликт, Лжедмитрий отправил в Краков своего посла Я. Бучинского, который должен был заверить Сигизмунда в самых теплых и дружеских чувствах к нему со стороны русского государя и в его желании выполнить все требования короля. Относительно Густава было велено сказать, что тот в тюрьме. Обещалось также, что все поляки будут высланы домой, о всех переговорах со шведами будет немедленно сообщаться в Польшу.

Вскоре Бучинский был вынужден написать своему государю о том, что его новый титул вызывает у поляков негодование. Они уже жалеют о том, что поддержали его авантюру — более выгодным было для них помогать Борису Годунову и получать от него дары и всяческие льготы. «Дмитрий» же оказался неблагодарным, слишком чванливым и заносчивым человеком, не желающим помнить о своих благодетелях. Некоторые даже предлагают рассказать всему свету, что он обманщик и авантюрист, а русским людям уже давно пора самим об этом догадаться. Бучинский также сообщил, что от русских бояр прибывают тайные посланцы, которые вступают в сношения с королевской администрацией и ведут переговоры от своего лица. Они передают королю жалобы бояр на то, что Сигизмунд прислал к ним человека низкого, легкомысленного, распутного тирана, недостойного царского престола. Ходят слухи, что бояре вознамерились свергнуть лжецаря и посадить на его место сына Сигизмунда. Король против этого плана не возражает.

Лжедмитрий легкомысленно не поверил сообщению своего секретаря. Королевич Владислав был слишком молод, чтобы стать его соперником. К тому же свадьба с Мариной Мнишек должна была заткнуть глотки всем шептунам и сплетникам.

За поведением Лжедмитрия внимательно следили и представители римского католического духовенства. Они не забыли его обещание ввести на территории, подвластной русскому духовенству, католическую веру. В посланиях царю они постоянно намекали на то, что пора платить по долгам. Лжедмитрий послал новому папе римскому поздравление с восшествием на святейший престол. Он извещал его о счастливом окончании борьбы с Годуновым и обещал всеми силами заботиться о благе христианства. Для этого он собирался соединить свои войска с императорскими и вместе выступить против неверных агарян, т. е. турок. Но о введении католицизма среди своих подданных он не написал ни слова.

Новый папа Климент VIII напомнил Лжедмитрию, что удача способствовала ему лишь потому, что он уже принял сам католичество и должен сохранять верность этому учению и впредь. Поздравляя самозванца с коронацией, папа писал следующее: «Мы уверены, что католическая религия будет предметом твоей горячей заботы, потому что только по одному нашему обряду люди могут поклоняться Господу и снискать его помощь. Убеждаем и умоляем тебя стараться всеми силами о том, чтобы желанные наши чада, народы твои, приняли римское учение. В этом деле обещаем тебе нашу деятельную помощь, посылаем монахов, знаменитых чистотою жизни, а если тебе будет угодно, то пошлем и епископа».

Католики надеялись, что брак Лжедмитрия с Мариной Мнишек поскорее подтолкнет его к соединению церквей. Папа писал царю, что не сомневается в том, что, захотев жениться на превосходной женщине, рожденной и свято воспитанной в благочестивом католическом доме, он захочет привести в лоно римской церкви и свой народ московский, который должен во всем подражать своему государю. Климент VIII так страстно желал, чтобы Русское государство стало католическим, что готов был признать императорский титул Лжедмитрия и убедить Сигизмунда сделать то же самое.

Однако в Москве самозванец вовсе не стремился проявлять свои прокатолические симпатии. Он прекрасно знал о ненависти русских людей к «проклятым латинам». Поэтому он сразу предупредил невесту, что ей придется придерживаться католичества тайно, явно же следовало ходить в православную церковь и исполнять ее обряды. Марина тут же обратилась за советом к папскому нунцию Рангони, и тот решил, что Лжедмитрий не должен ни в чем принуждать будущую жену. Посредством своей самодержавной власти он сам должен разрешить все трудности с вероисповеданием. Более того, 4 марта 1606 года собрался совет кардиналов, который постановил не удовлетворять требований московского монарха по отношению к Марине Мнишек. Римский папа написал Лжедмитрию так: «У тебя поле обширное: сади, сей, пожинай на нем, повсюду проводи источники благочестия, строй здания, которых верхи касались бы небес. Воспользуйся удобством места и, как второй Константин, первый утверди на нем римскую церковь. Так как ты можешь делать в земле своей все, что захочешь, то повелевай. Пусть народы твои услышат глас истинного пастыря Христова на земле наместника».

Но Лжедмитрий, судя по всему, был равнодушен к какой-либо вере. Среди его телохранителей было много протестантов, а среди наиболее доверенных лиц — православных. Римский папа и католики были нужны ему лишь во время борьбы за престол. Утвердившись, он стал вести двойную игру, преследуя личную выгоду. Для его бывших покровителей это вскоре стало очевидным, поэтому они все чаще и чаще стали задумываться, а стоит ли помогать зарвавшемуся авантюристу?

В Москве активная переписка лжецаря с католическими кругами вызывала различные толки. Многие стали подозревать его в желании искоренить истинную веру и насадить еретические заблуждения. Некоторые придворные обнаружили, что их господин равнодушен к православию и склонен к тому, чтобы соединить его с католичеством. Нередко в беседах с духовными лицами он заявлял, что не видит разницы между обоими вероисповеданиями. В латинской вере, по его мнению, нет никакого порока, поэтому следует собрать собор для объединения церквей. Более того, он обещал для своих польских друзей построить в Москве костел. Естественно, что патриарх Игнатий был готов во всем потакать самозванцу, но русское духовенство глухо роптало.

Все это привело к тому, что появились новые обличители лжецаря. Одними из них оказались дворянин Петр Тургенев и посадский человек Федор Калачник. Они открыто говорили всем, что новый царь — посланник Сатаны, который приведет всех к погибели. Открыть истину пытались и настоящие родственники Григория Отрепьева, мать и дядя. В Галиче они прямо говорили всем, что московский царь — не истинный Дмитрий, а их непутевый сын и племянник. За это Смирной Отрепьев был сослан в Сибирь, Варвару же постарались изолировать от посторонних слушателей. На базарах находились люди, которые тайком говорили всем, что в Польше настоящего царевича подменили и прислали вместо него вора, еретика и чернокнижника. Но пока мало кто им верил.

В марте 1606 года произошло одно тревожное событие — восстание московских стрельцов. Вожаки смутьянов стали публично обвинять «Дмитрия» в том, что он разоряет православную веру и во всем потакает иностранцам; чтобы подавить мятеж, Лжедмитрий решил вновь продемонстрировать свое бесстрашие и отвагу. Сначала по его приказу П. Ф. Басманов произвел обыск среди стрельцов и выяснил имена главных смутьянов. Потом было велено всем стрельцам без оружия явиться на задний двор для решения важного дела. У многих это вызвало недоумение и даже страх. Наконец появился Лжедмитрий, окруженный телохранителями и видными боярами. Он взошел на высокое крыльцо и заявил, что хочет лично обратиться к стрельцам. По обычаю те пали ниц и обнажили головы. Увидев покорность самозванец засмеялся и, обращаясь к Басманову, заметил: «Если бы все они были умны!»

Свою речь Лжедмитрий начал выдержками из Священного Писания о Промысле Божьем и о неверии и косности малоумных людей: «Доколе хотите вы чинить раздор и несчастье? Не довольно ли того, что вся земля разорена вконец и может совсем погибнуть?» Он подробно Перечислил все измены Годуновых: незаконно захватили власть, истребили знатнейшие роды, покушались на его жизнь. За это страна была наказана голодом. «Но Бог сохранил меня, избавил от всех умыслов мою жизнь, чтобы наладилась общая жизнь. Вы же все еще не спокойны, желаете моей погибели, употребляете всякие хитрости, чтобы завести крамолу». После этого самозванец обратился к собравшимся с вопросом: какие у них доказательства того, что он не истинный Дмитрий? Если они есть, то он предложил тут же лишить себя жизни. В ответ было гробовое молчание. Тогда оратор продолжил свою речь: «Моя мать и все эти вельможи будут мне в свидетели. Да и возможное ли это дело, чтобы, не имея войска, простой человек мог овладеть таким могущественнейшим царством? Бог бы этого не допустил. Я подвергал свою жизнь опасности не для того, чтобы возвыситься, а для того, чтобы избавить всех вас от рабства и крайней нужды, которую вы терпели от изменника и узурпатора Годунова. Именно Бог вернул мне царство, принадлежащее по праву рождения».

Стрельцов очень взволновала речь лжецаря. Они начали каяться и со слезами просить о милости. Тогда Басманов вывел семерых зачинщиков бунта и сказал: «Вот те, кто замышляют измену против нашего царя». Собравшиеся набросились на них и голыми руками растерзали. После этого они стали вопить, что поступят так со всеми, кто замыслит плохое против царя Дмитрия. Кровавое зрелище произвело на всех неприятное впечатление. В назидание другим крамольникам куски растерзанных стрельцов сложили в телегу и возили по городу для всеобщего обозрения, а потом бросили на съедение собакам. Мятежи показали самозванцу, что в русском обществе у него нет твердой опоры. Более надежными союзниками представлялись поляки. Поэтому следовало торопиться с женитьбой на Марине Мнишек.

Свадьба

Сразу после восшествия на престол Лжедмитрий написал Марине и ее отцу о своих успехах на полях сражений и окончательном, полном триумфе. Вслед за посланием в Польшу потекли золотые реки. Сначала были высланы крупные суммы на покрытие долгов будущего тестя, затем пришла очередь роскошных подарков. Все они оплачивались из казны. Дары получил даже брат Марины Ежи Мнишек. В ответ Юрий Мнишек написал благодарственное письмо не только Лжедмитрию, но и московским боярам. Однако ни сам он, ни невеста в Москву не спешили. Предлогом служило то, что они вознамерились принять участие в скорой свадьбе польского короля.

Наконец в сентябре 1605 года Лжедмитрий потерял терпение и отправил в Польшу главу Посольского приказа Афанасия Власьева. Хотя тот не принадлежал к титулованной знати, но занимался вопросами династических браков при Борисе Годунове. Афанасию следовало принять участие в заочном обряде обручения и привести Марину в Москву. С ним было отправлено также немало очень ценных подарков.

Мнишеки получили следующее: шубу из меха чернобурки; золотую чарку, обсыпанную жемчугом и драгоценными камнями; лошадь в яблоках с драгоценной сбруей; оправленную в золото булаву; хрустальные часы, украшенные золотой цепочкой; два ножа с обсыпанными самоцветами рукоятками; два вышитых золотом персидских ковра; шесть сороков превосходных шкурок соболей; несколько живых соболей и куниц в позолоченных клетках и трех кречетов с золотыми кольцами на лапках (в Польше эти птицы очень ценились). По тем временам эти подарки были очень ценными и престижными.

Король Сигизмунд получил существенно меньше, хотя по статусу ему полагалось больше: 12 сороков (12 раз по 40 шкурок) соболей, 8 чернобурых лисиц, перстень с брилиантами, лук в дорогой оправе с красивым колчаном и три породистых коня в дорогой сбруе. Это были подарки московского государя к королевской свадьбе.

10 ноября в Кракове в специально приготовленном помещении состоялось обручение Марины. Место жениха занимал Афанасий, правда, он всячески подчеркивал, что недостоин возложенной чести, и боялся даже прикоснуться к невесте. Поэтому во время церемонии произошло немало курьезов. Когда осуществлявший обручение кардинал спросил Афанасия, не давал ли жених обещания другой девушке, то в ответ тот заявил, что ничего об этом не знает. Возможно, он вспомнил царевну Ксению Годунову. Но, поразмыслив, русский посол все же дал ответ: «Видимо, не давал, раз прислал меня сюда». Потом категорически отказался взять Марину за руку, хотя по протоколу ему следовало обменяться с ней кольцами. Золотой перстень Лжедмитрия, украшенный огромным алмазом, он передал кардиналу, и уже тот был вынужден надеть его на палец невесты. Маринин перстень Афанасий взял, только обернув руку платком. После этого он тут же спрятал его в коробочку.

По польским обычаям обряд обручения был равнозначен свадьбе, поэтому Марина после него уже должна была именоваться московской царицей. Но, как польская подданная, она решила отблагодарить короля Сигизмунда и опустилась перед ним на колени. Увидев это унижение, Власьев пришел в ужас. Остальные детали обряда его устроили: Марина была в великолепном белом платье, украшенном драгоценными камнями, на голове у нее сияла золотая корона, в свите ее была сама королева, сестра короля Анна. На последовавшем после обручения пиру она уже представлялась как царица и танцевала с самим Сигизмундом.

Узнав об обручении, Лжедмитрий вновь отправил Марине дорогие подарки, среди них: драгоценная безделушка в виде Нептуна, часы в шкатулке с изображениями барабанщиков и трубачей, играющими музыку каждый час, золотая пряжка в виде птицы с алмазами и рубинами, кубок из червонного золота с драгоценными камнями, золотой крылатый зверь, богиня Диана на золотом олене, павлин, украшенный рубинами, несколько жемчужин величиной с мускатный орех. Дары получили также отец и старший брат Марины. Они состояли из драгоценного оружия и коней.

После всех празднеств Афанасий Власьев стал убеждать Марину поскорее отправиться в Россию, но та под разными предлогами откладывала отъезд, ссылаясь на холод, плохие дороги и т. д. Ее, судя по всему, страшило путешествие в незнакомую страну, где жених-авантюрист случайно оказался на царском троне. Было ясно, что обман рано или поздно должен открыться. Чтобы поторопить невесту, Лжедмитрий вновь решил осыпать ее дарами. В январе в Самбор прибыли посланцы с 300 000 золотых для организации поездки. Даже ее брат Ежи получил для этой цели 50 000. На этот раз подарки Марине были еще более ценными: панагия с изображением Христа и Богоматери, украшенная 96 алмазами; цепь из червонного золота со 136 брилиантами; жемчужные четки; украшенный алмазами и жемчугами браслет; золотой ларчик с жемчужной отделкой; три слитка золота; 2 золотых блюда и 12 тарелей; гиацинтовая солонка в золотой оправе; гиацинтовый бокал в такой же золотой оправе; золотые таз и рукомойник и, наконец, золотой перстень с тремя крупными брилиантами. Все это стоило огромных денег. Самозванец скупиться не привык. К тому же ему хотелось поразить воображение гордой польской панночки своими несметными богатствами.

Считая себя полноправным женихом, Лжедмитрий написал Марине письмо с указаниями, как ей следует вести себя в России. Перед коронованием и венчанием она должна была причаститься у православного патриарха. Молиться ей нужно было в православных храмах и исполнять местные обряды — в среду и пятницу не есть мясо, это были постные дни на Руси. После обручения ей полагалось вести себя так, как принято у русских замужних женщин: на людях появляться только в сопровождении родственников-мужчин, в пирах не принимать участия и питаться только с женщинами, волосы не украшать, а прятать под головным убором. Письмо свидетельствовало о том, что хотя самозванец и планировал многое изменить в русском быту, но сразу бросать вызов обществу не осмеливался.

Время шло, а Марина все не ехала. Тогда Лжедмитрий потребовал от Власьева принять срочные меры. В итоге Афанасий в конце февраля лично прибыл в Самбор и заявил, что дольше откладывать поездку нельзя — скоро должна была начаться весенняя распутица.

2 марта огромный обоз двинулся в путь. Но уже началась ранняя весна, превратившая дороги в мокрое месиво, и приходилось двигаться медленно, с длительными остановками. К тому же всюду возникали проблемы с ночлегом, ведь Юрия Мнишека сопровождало 445 человек, Марину — 251, ее дядю Яна — 107, родственника, Константина Вишневецкого, мужа сестры Марины, — 415, брата Николая (Ежи) — 87. Всего же в обозе оказалось более 2000 человек.

Лжедмитрий позаботился о том, чтобы на территории Русского государства все дороги были расчищены и укреплены. Даже через небольшие ручейки были перекинуты мостки, топкие места покрыты бревнами. Первая официальная встреча была организована в приграничном селе Красном. В ней с русской стороны приняли участие М. Ф. Нагой (мнимый дядя самозванца) и В. М. Мосальский. Для Марины из Москвы прислали три красивых кареты со слюдяными окошками. В первую были запряжены 12 белых лошадей, во вторую — 10 (в ней полагалось ехать Юрию Мнишеку), в третью — 6 (для знатных женщин). В течение всего пути невеста получала от жениха дорогие подарки, которые должны были скрасить утомительное путешествие. Среди ни были шкатулки с драгоценностями, всевозможные безделушки из золота и серебра, породистые лошади и т. д. В целом Лжедмитрий истратил на подарки Марине 4 миллиона серебряных рублей, что в несколько раз превышало годовой доход страны. В Можайске по просьбе самозванца Марина рассталась с отцом. Юрий должен был помочь в организации торжественной встречи будущей царицы. Невесте и ее спутникам предложили осмотреть древний город, посетить местные храмы и почтить святыни. Повсюду ее приветствовали местные жители. Последний ночлег был организован в шатрах у самой Москвы. Походные жилища были настолько красиво украшены, что представляли собой диковинные дворцы, церкви и даже крепостные сооружения.

Парадный въезд Марины состоялся 2 мая. Утром к гостям прибыл сам Лжедмитрий, но не для радостной встречи со своей избранницей, а для наведения порядка среди встречающих. По его приказу вдоль дороги выстроились в два ряда тысяча стрельцов, далее — тысяча конных дворян. Через этот почетный эскорт к шатру Марины подъехала вся знать, приветствуя будущую царицу. Впереди всей процессии стройными рядами шли два отряда гайдуков. У каждого на плече был мушкет, а сбоку висела сабля. Все они были одеты в кафтаны синего цвета с серебряной отделкой. На шляпах красовались белые перья. Каждый стрелок был высокого роста и плечист. Их сопровождали трубачи и флейтисты. Затем шли две роты польской конницы с разноцветными кольями и флажками на них. Они были одеты в старинные дворянские одежды и держали в руках позолоченные щиты с изображением драконов и змей. Во время шествия многие из них трубили в трубы. Большое впечатление на всех произвели их прекрасные лошади. Они были в драгоценной сбруе и с крыльями. Казалось, что всадники не ехали, а летели. За ними вели трех очень красивых лошадей в золотой сбруе. Седла были украшены бирюзой. Сопровождающие лошадей были турками в национальной одежде. Далее следовали польские дворяне со своей свитой. У многих кони были выкрашены красной, желтой и оранжевой краской. Только после них ехала карета с Мариной Мнишек в окружении вооруженной стражи. Ее свита была в зеленых кафтанах. Шествие замыкали русские бояре, дворяне, купцы и просто горожане. Все были в лучших одеждах. Для своей невесты-иностранки Лжедмитрий все же решился нарушить некоторые русские обычаи. Когда она въехала в Кремль, то ее приветствовал не перезвон колоколов, а вполне европейская музыка: различные музыканты (флейтисты, трубачи, барабанщики) были размещены на специальном помосте и дружно исполняли веселую мелодию. Но процессия направилась не во дворец, а в Вознесенский монастырь, к Марфе Нагой. По традиции невеста до свадьбы должна была жить у будущей свекрови и знакомиться с местными обычаями.

Надо отметить, что Лжедмитрий оказался исключительно нежным и заботливым женихом и постоянно проявлял внимание к будущей жене. Это говорило о его глубоком чувстве к Марине, хотя по природе он и был ветреником. За день до свадьбы к монастырю подвезли великолепную повозку — сани, обитые бархатом и парчой. К хомуту были подвешены сорок соболей. На сиденье лежало покрывало, расшитое жемчугом. Сани везла белая лошадь в красивой сбруе с капором на голове. В этих санях ночью Марина переехала во дворец, где утром должна была начаться свадебная церемония. Ночное время было выбрано для того, чтобы не привлекать зевак. Ранним утром 8 мая раздался колокольный звон. Он стал сигналом для жителей о том, что следует поскорее надеть лучшие одежды и поспешить в Кремль. Там уже все было готово. От дворца к Успенскому собору были постелены дорожки из красного сукна и золотой парчи. Далее они вели к Архангельскому и Благовещенскому соборам. По ним должны были пройти молодые. Первыми вышли патриарх и митрополиты в белых сверкающих ризах. За ними представители духовенства несли золотое блюдо, чашу и атрибуты царской власти: корону, скипетр, бармы и яблоко-державу. Наконец появился Лжедмитрий. На его одежде было столько золота и драгоценных камней, что он еле передвигал ногами, поэтому Ф. И. Мстиславский и М. Ф. Нагой вели его под руки. За ним шла Марина в русском платье из вишневого бархата с отделкой из драгоценностей и жемчуга. Поскольку на свадебной церемонии полагалось присутствовать родственникам невесты, то в Успенский собор были вынуждены впустить поляков-католиков. Те показали полное пренебрежение к православным обычаям: не сняли шляп с пышными перьями, остались при оружии. Представители русской знати были возмущены, но в присутствии царя наказать обидчиков не могли.

В храме на высоком помосте было установлено три кресла: для патриарха, Лжедмитрия и Марины. Первой была осуществлена церемония венчания Марины на царство. Это было небывалым новшеством, поскольку раньше царские жены автоматически получали свой титул после бракосочетания. Лжедмитрий же хотел показать подданным, что его жена имеет собственные права на престол и даже после его кончины может править. Патриарх возложил на голову Марине царский венец, на плечи — бармы и вручил скипетр и державу. После этого прошел обряд бракосочетания. В заключение, по обычаю, молодым подали чарку вина. Первой отпила Марина, потом Лжедмитрий допил содержимое и бросил бокал на пол. Он должен был разбиться, но остался цел. Это показалось всем дурным предзнаменованием. Тогда патриарх поскорее наступил на бокал и растоптал осколки. При выходе из собора Ф. И. Мстиславский бросил к ногам молодых золотые монеты. Это было сделано по польскому обычаю, ведь по русской традиции монетами следовало осыпать. Данное новшество также не всем понравилось.

Особо возмутило русскую знать то, что свадебный пир (на следующий день) был устроен в пятницу, считающуюся постным днем. Торжество состоялось в Грановитой палате. Место посаженного отца занимал Ф. И. Мстиславский, материно — его жена Прасковья Ивановна. Тысяцким был В. И. Шуйский. Дружками жениха были Д. И. Шуйский и Г. Ф. Нагой, дружками невесты — М. А. Нагой и пан Тарло (брат ее умершей матери). Свахами были жены дружек. Остальные представители знати были рындами, свечниками, каравайниками и просто гостями за столом.

Один из участников свадебного пира оставил его описание. Сначала гости попали в сени, вдоль стен которых стояли столы с серебряной посудой. Особенно поражали 8 бочонков большого размера с золотыми обручами. В самой Грановитой палате около колонны, которая поддерживала свод, стоял буфет, наполненный золотой посудой. Среди нее были огромные чарки, используемые для меда. На возвышении стояли два трона: побольше — для царя, поменьше — для его жены, около них — особый стол. Бояре сидели ниже за другими столами. Над царским столом висели часы в медном шаре, ив него торчали трубки для свеч. Неподалеку стоял серебряный фонтан. Некоторое время из него били струи воды.

Для остальных гостей столы стояли вдоль стен. На них ничего не было кроме скатертей, солонок и уксусниц. Присутствовали не только родственники царя и царицы с высшей знатью, но и простые горожане, сидевшие за особым столом вдали от новобрачных. Новшеством стал пристроенный балкончик для музыкантов. Их привез с собой брат Марины. Когда они заиграли, русские гости были неприятно удивлены. В день коронования Марины и бракосочетания пир был отменен, поскольку все были утомлены. Был сокращен и традиционный свадебный обряд, ведущий начало с языческих времен. У поляков он мог вызвать лишь насмешки. Поэтому первую брачную ночь молодые провели не в сенях на снопах, а в постельных хоромах. Но это было нарушением вековых традиций.

Многое не понравилось русским людям в свадьбе Лжедмитрия: и то, что невеста была католичкой, и то, что ее родственники вошли в Успенский собор без почтения к его святыням, и то, что пир был устроен в пятницу после праздника Пятидесятницы, когда следовало поститься. Возмутили европейский наряд Марины и музыка во время пира.

Свадебные торжества продолжались несколько дней, и в них было все больше и больше отклонении от традиционных русских обрядов. Лжедмитрий наряжался в гусарское платье, Марина — в европейское. Во время обеда музыканты играли веселые мелодии, и поляки, наевшись и напившись, пускались в пляс. Более того, было даже решено устроить маскарадный бал. Вместе с Мнишеками в Москву прибыли послы короля Н. Олесницкий и А. Гонсевский, и Юрий потребовал, чтобы Лжедмитрий оказал им всяческие почести и во время пира посадил за свой стол. Но упрямый самозванец отказался это сделать под предлогом того, что в польских грамотах не был указан его полный титул и, значит, ему нанесено оскорбление. В своем чванстве он решил идти до конца, вплоть до ссоры с новыми родственниками. В итоге Юрий Мнишек отказался присутствовать на брачном пиру. Правда, потом для послов поставили столик у трона. Этот конфликт не остался без внимания русской знати. Многие были недовольны, что свита Марины оказалась столь многочисленной, ведь каждый ее родственник имел право требовать место при дворе, чины, земли и т. д. Это значило, что русским боярам и дворянам следовало потесниться и поделиться своим «куском пирога». Раздражали и неуважение поляков к русским обычаям, и их непомерное чванство. Для духовенства было крамольным то, что «нечистые латины» входили в православные храмы и не оказывали почтения чудотворным иконам и святым мощам. В городе поляки вели себя довольно вызывающе: приставали на улице к русским девушкам и женщинам, затевали стычки с горожанами по малейшему поводу и без повода. Они хотели доказать всем, что теперь считаются царскими родственниками и друзьями и могут чувствовать себя хозяевами положения. По случаю царской свадьбы в городе с самого раннего утра до позднего вечера били в барабаны 50 музыкантов и трубили в трубы 30 трубачей. Одновременно звонили в большой колокол, не давая жителям ни минуты покоя. Это создавало в городе нервозную обстановку.

Но Лжедмитрий не желал знать плохих новостей и прислушиваться к тревожным предупреждениям. Он упивался своим триумфом. В промежутках между пирами устраивал парадные приемы для своих гостей, желая поразить богатством и величием. В тронном зале он восседал на престоле, богато украшенном золотом, серебром и драгоценными камнями. По мнению специалистов, он стоил не менее 150 000 злотых. Рядом с троном возлежали два серебряных льва, наверху был балдахин с изображением двуглавого орла. На Лжедмитрии была золотая корона, блистающая алмазами, платье сверкало от золота и драгоценных камней. У трона стояли четверо рынд в белых бархатных одеждах, украшенных толстыми золотыми цепями. В руках они держали позолоченные секиры. Подле самого царя стоял мечник-великан с обнаженным мечом. По правую руку от трона сидели представители духовенства, по левую — самые главные бояре, далее, по обеим сторонам залы, — думные люди, около 100 человек.

Иногда прием был малым, в личных покоях самозванца. Сначала приглашенные проходили сенцы, не имевшие никакого убранства, потом оказывались в передней палате, обитой голландской шелковой тканью с рисункам. Вокруг стояли лавки, покрытые красным сукном. На полу лежал огромный персидский ковер. Над ним был устроен балдахин из коричневого бархата с золотой бахромой. Под ними висели два образа Богородицы, вышитые жемчугом. Сам Лжедмитрий находился в следующем помещении, обитом турецкой парчой, сводчатый потолок комнаты был украшен мозаикой. Очень красива была изразцовая печь в виде грота, закрытого позолоченной решеткой. Посреди комнаты было возвышение, обитое красным сукном. На нем стоял окованный золотом трон. Его украшали крупные рубины и бирюза. Сиденье было из красного, вышитого жемчугом бархата.

В этом зале Лжедмитрий принимал не в парадной одежде, а в более легком кафтане из серой материи. На голове его была высокая меховая шапка из чернобурки, под ней — ермолка, украшенная крупными сапфирами и жемчугом. Одна из жемчужин была очень большая и висела на лбу. Шею украшало ожерелье из таких же крупных жемчужин. Гостям предлагалось расположиться на лавках вдоль стен. Украшением покоев была золотая и серебряная посуда причудливой формы — в виде древнегреческих богов, птиц и животных. Самозванец, видимо, очень любил всевозможные красивые и дорогие вещи. У стола вместо ножек были четыре серебряных орла. Для умывания рук служил большой серебряный дельфин — из его ноздрей струилась вода в перламутровую с окантовкой из золота и серебра раковину. В его покоях были шкафы с золотыми и серебряными фигурками драконов, единорогов, оленей, грифонов, ящериц, лошадей, собак. Около стены стоял большой серебряный чан, в котором плавали золотые фигурки — Диана с нимфами. Лжедмитрию нравились бокалы в виде античных богов: Юпитера, сидящего на орле, Сатурна, Марса, Меркурия, Нептуна на китах, Венеры, Юноны, Паллады, Вулкана с циклопами, Аполлона с музами. Кентавра, Геркулеса, Вакха и т. д. Все эти фигурки держали в руках чаши, бокалы, кружки, кубки, раковины, чаши, в которые можно было наливать различные напитки. Самозванец очень любил демонстрировать свои сокровища новым родственникам. Несмотря на его чрезмерную расточительность, в казне было еще много ценностей: четыре короны, которыми венчались до него цари и великие князья, два скипетра и две золотых державы. Все они считались официальными царскими регалиями. Для Марины также была заказана корона, но ее не успели изготовить. В числе ценностей были и 50 царских одежд, украшенных жемчугом и драгоценными камнями. На некоторых были пришиты золотые пластины. В особой шкатулке хранились драгоценные камни, которые покупались у заморских купцов ежегодно. Золото было в виде не только монет, но и слитков. К ценностям относились рога единорога (возможно, так называли рог носорога), из которых делали посохи и использовали в медицинских целях.

В казне хранились также всевозможные ткани: золотая, серебряная персидская и турецкая парча, бархат, атлас, камка, тафта и другие шелковые ткани. Они использовались не только для нужд царского двора, но и для подарков придворным. Казна наполнялась обычно с помощью купцов, которые были обязаны свои лучшие товары показывать царю. Все понравившиеся вещи он оставлял себе, правда, не бесплатно. Лжедмитрию, чтобы удовлетворить свои непомерные запросы, пришлось увеличивать налоги на монастыри, а иногда просто конфисковывать их ценности.

Крах авантюры

Свадебные пиры продолжались много дней. Но настоящего веселья никто не чувствовал. Даже поляков одолевали дурные предчувствия. Сначала Лжедмитрий потерял свой обручальный алмазный перстень. Потом над Москвой появилась странная туча, похожая на охваченный дымом город. В одну из ночей был достаточно сильный мороз, нанесший урон цветущим деревьям. После него вся зелень была точно опаленная огнем.

Но самозванец не желал замечать грозных предзнаменований. Он официально заявил, что сразу после свадьбы все дворяне отправятся в Азовский поход под его личным началом. Полку Ф. И. Шереметева было указано выступить немедленно и приготовить все необходимое для подхода к Ельцу основной армии. Пока же лжецарь предложил устроить в окрестностях столицы потешный бой между польской и русской знатью. Были даже составлены списки участников сражений. Однако русские бояре и дворяне вовсе не желали сложить головы в южных степях и у стен Азова, понимая бесперспективность борьбы с сильной Турцией и ее союзником — крымским ханом. Многим показались подозрительными и потешные бои. Что если поляки начнут драться всерьез и убьют добрую часть русских бояр, чтобы самим занять освободившееся место у царского трона?

Противостояние поляков и москвичей все больше усиливалось. Это побудило московских купцов не продавать иностранцам порох под предлогом того, что товар вышел, а новый еще не завезен. Данное обстоятельство заставило некоторые буйные головы протрезветь и оглядеться вокруг. Оказалось, что на многих московских улицах установилась странная тишина. Веселье царило только в Кремле. Горожане же прятали свое имущество и пытались покрепче запирать двери и окна. Некоторые знали, что готовится новый заговор против лжецаря. Его руководителем вновь стал В. И. Шуйский. На этот раз ему удалось привлечь на свою сторону не только богатых горожан, но и знатных князей: В. В. Голицына с братьями, И. С. Куракина с родственниками и др. Сообща пришли к мысли, что главной задачей является убийство самозванца. Далее заговорщики собирались вместе с другими боярами решить вопрос, как управлять государством. Удачей Шуйского стало то, что к заговору примкнул Ф. И. Шереметев, который должен был повести к Ельцу вооруженный полк из 80 000 человек. Он мог поддержать действия бояр в случае осложнений.

Заговорщики на этот раз собирались тайно, по ночам. На этих сборищах В. И. Шуйский горячо убеждал всех в том, что царь — не истинный сын Ивана Грозного, а подлый обманщик и польский ставленник. Поэтому православному государству грозит большая опасность — оказаться под властью иноземцев и потерять свою истинную православную веру. Шуйский говорил так: «Если мы заранее о себе не позаботимся, то будет еще хуже. Я для спасения православной веры готов опять на все, лишь бы вы помогли мне усердно. Каждый сотник должен объявить своей сотне, что царь — самозванец и умышляет зло с поляками. Пусть ратные люди советуются с гражданскими, как промышлять делом о такой беде. Если будем все заодно, то бояться нам нечего: за нас будет несколько сотен тысяч, за него — пять тысяч поляков, которые живут не в сборе, а в разных местах». Однако после долгих дебатов решили, что и среди горожан найдутся у Лжедмитрия сторонники. Ведь все помнили о том, что после первого заговора посадские люди лишились голов, а князь Шуйский отделался лишь испугом. К тому же некоторые представители купеческого сословия находили у «Дмитрия» ряд достоинств: был прост в обращении, самолично решал многие дела, боролся со взяточничеством чиновников, разрешил всем свободный выезд за границу, способствовал развитию международной торговли, потешался над чванством высшей знати, пытался облегчить положение низших слоев общества.

Поэтому заговорщики решили дезинформировать горожан и спровоцировать их лишь на борьбу с польскими сторонниками самозванца. План выступления был таков: ранним утром должен был ударить набат, якобы извещая о каком-то несчастье. Под предлогом оповещения «царя» о беде заговорщики должны были проникнуть во дворец и убить его. Их сообщникам следовало разъезжать по городским улицам и говорить всем, что поляки вознамерились убить «Дмитрия», чтобы отдать трон своей царице. Это должно было побудить москвичей напасть на дома, где проживали поляки, и перебить иностранных гостей.

Полностью сохранить тайну было сложно. Некоторые осведомленные люди в пьяном виде начинали ругать Лжедмитрия, обзывая еретиком и обманщиком. Одновременно они поносили «поганую Маринку». Это вскоре стало известно дворцовой страже. На стол лжецаря посыпались донесения об изменниках. Но бояре убеждали его в том, что пьяным бредням глупых людей не стоит придавать значения и не следует омрачать свадебные торжества пустыми заботами. Поэтому Лжедмитрий приказал наказывать тех, кто писал ему челобитные об опасных настроения в столице. Занятый подготовкой потешного сражения у Сретенских ворот, он не желал отвлекаться на пустяки. Заговорщики ловко воспользовались ситуацией. От их имени в город вошло новгородское войско, которое заняло все 12 ворот Кремля и никого постороннего в него уже не пускало. Они также распорядились отпустить по домам личную охрану лжецаря. В итоге во дворце осталось не больше 30 алебардщиков и несколько десятков стрельцов, чье настроение легко можно было изменить в свою пользу.

Выступление было назначено на раннее утро 17 мая. Ночью, как бы предвещая несчастье, светила кровавая луна, и суеверные люди сразу же обеспокоились и понадежнее спрятали ценное имущество. Около четырех часов утра ударили в колокол на Ильинке, потом у церкви Ильи Пророка и на Новгородском дворе. После этого загудели все московские колокола. Толпы горожан с оружием хлынули на Красную площадь, чтобы узнать причину переполоха. Там их уже ждали конные бояре-заговорщики, они крикнули толпе, что поляки собираются убить царя и что сами они отправятся на его защиту. После этого простые москвичи бросились громить польские дворы. Шуйский же со своими соратниками въехал во Фроловские ворота в Кремль и устремился ко дворцу. Страже было сказано, что цель бояр — известить царя о неком происшествии.

Тем временем Лжедмитрий уже проснулся и спрашивал окружавших лиц, по какой причине звонят московские колокола. П. Басманов вышел к боярам и попытался было выяснить, в чем дело. Но те уже не могли медлить — следовало как можно быстрее расправиться с самозванцем, пока их обман не раскрылся. С криками: «Выдай самозванца!» — они набросились на царского любимца. Тот попытался защититься, но нож М. И. Татищева сделал свое дело. Басманов упал бездыханным. Тут только Лжедмитрий догадался, что во дворец проникли заговорщики и его жизни угрожает смертельная опасность. Он схватил меч, брошенный оробевшими стражниками, и выскочил в сени, надеясь сразиться с убийцами. С криком: «Я вам не Годунов!» — Лжедмитрий ринулся на бояр. Но выстрелы из пищалей заставили его броситься внутрь дворца. Первой его заботой стала жена Марина. В ее покоях он стал кричать, что из-за измены следует спасаться бегством. Сам он по переходам добрался до окна, выходящего на Житный двор. Высота была небольшой, но тут удача отвернулась от самозванца. Упав на крышу, он подвернул ногу. С трудом спустившись на землю, он увидел стрельцов, которые совсем недавно доказывали ему свою верность. Лжедмитрий решил, что спасен, и стал просить стрельцов защитить его от бояр-изменников, обещая в награду их жен и имения. Но в это время заговорщики уже опомнились и бросились к нему. Стрельцам они заявили, что если те не отдадут лжеца-ря, то сами лишатся своих жен и детей, а также всего имущества: «Мы пойдем в Стрелецкую слободу и истребим их жен и детей, если они не хотят нам выдать изменника плута иобманщика».

Стрельцы испугались и сказали боярам, что следует спросить царицу-монахиню Марфу Нагую, ее ли это сын. Те согласились, надеясь, что, пока та придет, они успеют расправиться с самозванцем. Поэтому они стали кричать: «Кто ты? Кто твой отец? Откуда ты родом?» Лжедмитрий решил в своей лжи идти до конца и твердил: «Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо мне мать мою или выведите меня на Лобное место и дайте мне объясниться». Но такой оборот дела не устраивал заговорщиков, поскольку они знали, как убедительно мог говорить лжецарь, склоняя на свою сторону простонародье. Положение спас В. В. Голицын, который заявил, что Марфа отреклась от этого Дмитрия, заявив, что ее настоящий сын давно погиб в Угличе.

На самом деле князь не собирался выяснять истину у Марфы, которая постоянно меняла свои показания. Правда в данном случае уже была не нужна. С криками: «Бей его! Руби его!» — заговорщики набросились на Лжедмитрия. Их опередил выстрел Григория Валуева, закричавшего: «Что толковать с еретиком? Вот я благословлю польского свистуна!» Самозванец упал бездыханным, и последние удары наносились уже по мертвому телу.

Но бояре не позволили окончательно растерзать труп, поскольку он нужен был в качестве доказательства смерти лжецаря. Его бросили на тело Басманова со словами: «Ты любил его живого, не расставайся с ним и мертвым». Потом оба трупа обнажили, связали веревкой и под улюлюканье толпы оттащили на Лобное место. Лжедмитрия положили на стол, Басманова — у его ног на скамейку. Тут только бояре удосужились спросить Марфу, ее ли это сын убит. В ужасе царица-монахиня сказала так: «Вы бы спрашивали у меня об этом, когда он был жив, теперь он уже не мой». Этот ответ показался некоторым весьма двусмысленным, но добиться большего от испуганной женщины они не смогли.

Тем временем дворец Лжедмитрия был разграблен беснующейся толпой. Все стражники были убиты, фрейлины Марины изнасилованы. Сама она едва спаслась под широким платьем престарелой гофмейстерины. Особенно пострадали польские музыканты, чья музыка раздражала русскую знать. Все они лишились жизни. Убиты были и многочисленные польские гости. Только Юрий Мнишек и князь Константин Вишневецкий смогли с помощью хорошо вооруженной свиты отразить нападение на свои дворы. Потом их взяли под свою защиту бояре, которые были вполне удовлетворены смертью ненавистного самозванца.

Несколько дней всем желающим было позволено насмехаться над трупом лжецаря. На голову ему надели потешную маску, приготовленную Мариной для маскарада, в руки сунули волынку, ко рту привязали дудку. Через три дня родственникам позволили похоронить Басманова, а труп Лжедмитрия без всякого почтения закопали за Сретенскими воротами. Однако уже на следующий день ударили сильные морозы, потом поползи слухи, что около могилы самозванца по ночам горят странные огоньки и звучат какие-то голоса. Тогда по приказу нового царя Василия Шуйского труп вновь вырыли и сожгли в потешной крепостице, прозванной Адом. После этого пепел собрали и зарядили в большую пушку. Выстрел был направлен на запад — в ту сторону, откуда пришел «царевич Дмитрий». Этим новое правительство надеялось навсегда избавиться от всех авантюр. Но оно жестоко просчиталось. Настоящая Смута только разгоралась. Оказалось, что некоторые сторонники лжецаря во главе с М. Молчановым бежали к польской границе, прихватив с собой государственную печать. По дороге они всем рассказывали, что «Дмитрию» вновь удалось спастись и что он скоро вернется с новой армией, чтобы вернуть «отчий трон». В Москве стали поговаривать, что убит был не «царь Дмитрий», а какой-то неизвестный человек, поэтому-то на лицо трупа и была надета маска. Кроме того, у покойного была черная борода, какой никогда не было у «Дмитрия».

Снова русское общество стали будоражить самые невероятные слухи. Получалось, что, хотя Гришка Отрепьев был убит, дело его продолжало развиваться с удвоенной силой. Общество возродило не только его самого, но и расплодило множество других, никогда не существовавших царских детей: Петрушу — якобы сына царя Федора Ивановича, Августа — сына Ивана Грозного, Осиновика — сына царевича Ивана Ивановича Лаврентия — еще одного сына царя Федора Ивановича и др.

Идея самозванчества оказалась очень живучей и притягательной для простых людей. Она позволяла им выдвигать своих претендентов на царский трон и с их помощью достигать личных целей. Но для Русского государства эта борьба оказалась крайне губительной. Она расколола общество на враждующие группировки и, ослабив страну, превратила в объект наживы иностранных интервентов. После убийства Лжедмитрия I понадобилось много лет для укрепления государственности, налаживания экономики, восстановления людских ресурсов и замирения с враждебными соседями. Утраченные в ходе Смуты территории удалось вернуть только во второй половине XVII века. Такой стала плата за авантюру слишком честолюбивого и безрассудного беглого чудовского монаха Григория Отрепьева, ставившего лишь одну цель: сев на царский трон, получить возможность жениться на Марине Мнишек.

3. ПЛАЧ ПО ЦАРЕВНЕ КСЕНИИ

Сразу после Смутного времени путешествующий по России англичанин Ричард Джемс записал такую народную песню о царевне Ксении, несчастной дочери Бориса Годунова.

А сплачется на Москве царевна,

Борисова дочь Годунова:

«Ино, Боже, Спас милосердный!

За что наше царство загибло,

За батюшково ли согрешенье,

За матушкино ли немоление?.

Ах светы вы, наши высокие хоромы!

Кому вами будет владети

После нашего царского житья?

А светы, бранные убрусы!

Березы ли вами крутити?

А светы, золоты ширинки!

Леса ли вами дарити?

А светы, яхонты-сережки!

На сучья ли вас надевати, —

После царского нашего житья,

После батюшкова преставления,

 Света Бориса Годунова.

А что едет к Москве Рострига,

Да хочет терема ломати,

Меня хочет, царевну, поимати,

На Устюжну, на Железную, отослати.

Меня хочет, царевну, постричи

И в решетчатый сад засадити.

Ино ox-те мне горЛати:

Как мне в темну келью ступити,

У игуменьи благословиться?»

Эта песня-плач хорошо описывает несчастную судьбу дочери царя Бориса, за которую сваталось несколько принцев из лучших европейских королевских домов и которая после убийства матери и брата осталась на поругание Гришке Отрепьеву, авантюристу, назвавшемуся именем царевича Дмитрия. Простые люди искренне сочувствовали царевне и сочинили эту песню еще при ее жизни. Попробуем и мы собрать по крупицам разбросанные сведения и восстановить ее жизненный путь.

Любимая дочь

В семье боярина Бориса Федоровича Годунова и его жены Марии Григорьевны Скуратовой-Бельской долго не было детей. Только когда отцу семейства исполнилось 30 лет, т. е. в 1582 году, появился на свет первенец — дочь Ксения. Видимо, это было 24 января по старому стилю, поскольку в этот день позже отмечалась ее память в монастырях.

Родители обрушили всю свою нерастраченную любовь на маленькую девочку. У нее были лучшая кормилица, заботливая и внимательная мамка и множество всяких прислужниц. По случаю появления на свет дочери Годуновы устроили родинные столы для своих многочисленных родственников и знакомых. Все они одарили Марию Григорьевну золотыми монетами (по обычаю). Боярский дом в Кремле (в то время семья Б. Ф. Годунова жила вместе с Д. И. Годуновым) посетили даже царевич Федор и Ирина, будущая царствующая чета. Они по-хорошему позавидовали Борису с Марией, потому что не имели детей.

Через восемь дней маленькую девочку окрестили. Священник надел ей на шею золотой крестик, который следовало носить всю жизнь. После обряда за крестинный стол было приглашено множество знатных гостей. Ведь Годуновы были в родстве не только с самим царем, но и с князьями Шуйскими, Глинскими и многими другими. Всевозможные вкусные напитки и кушанья получили также московские нищие, собравшиеся по случаю крестин Ксении у боярских палат. Словом, появление на свет нашей героини было радостно отмечено доброй половиной столичных жителей. В этот день все желающие могли увидеть ее и преподнести свой дар. После этого девочку на долгие годы спрятали от сглаза на женской половине. В покоях Марии Григорьевны была подвешена к потолку большая и просторная колыбелька. В изголовье приделали иконку и крестик, которые должны были защитить ребенка от всего нечистого. Сверху ее закрывал красивый полог из тонкой шелковой ткани. Спать в такой кроватке было тепло и уютно.

Когда девочка немного подросла, мастерицы изготовили для нее потешные куклы, вырезали из дерева различные фигурки животных и зверей. Отец купил у заезжих купцов золоченого петуха с белым хвостом, а потом даже целый город в миниатюре, с башенками, домиками, церквушками, искусно вырезанными из кости и раскрашенными. В нем Ксюша и поселила своих кукол. Вообще в доме Бориса Годунова было собрано много красивых и замысловатых вещей. Например, внимание маленькой девочки всегда привлекали часы в виде слона с сидящим на нем человеком. Очень нравились ей серебряные паникадила с забавными фигурками животных. С их помощью освещались парадные комнаты дома по праздникам. Тогда на окна вешали шелковые занавески с бархатной бахромой, на пол стелили яркие персидские ковры. Словом, любовь, забота, роскошь и красота убранства окружали Ксению с самого раннего детства.

Вскоре жизнь Годуновых стала еще лучше и богаче. После смерти царя Ивана IV Грозного на престол взошел Федор Иванович, женатый на сестре Б. Ф. Годунова Ирине. Борису Федоровичу как ближайшему родственнику царицы было позволено построить в Кремле у Никольских ворот свой собственный большой и просторный дом с двором и множеством подсобных помещений. Солидные доходы от обширных земельных владений дали ему возможность великолепно обустроить загородную резиденцию в Больших Вяземах. Там были возведены красивый каменный храм, замысловатая звонница и дом-дворец на берегу пруда с каменной плотиной. Во время жаркой летней погоды вся семья отправлялась за город, где можно было вдоволь накупаться, погулять в красивой роще, полежать на мягкой травке. Эти поездки маленькая Ксения очень любила, поскольку могла бегать и играть на свежем воздухе хоть целый день. В Кремле же она была лишена такой возможности из-за тесноты и множества посторонних людей.

В пять лет мать начала обучать ее грамоте. Вскоре девочка уже могла сама разбирать священные тексты, написанные крупными буквами. Потом к обучению подключился и отец. Он рассказал дочери о разных странах, о жизни людей в Европе, Азии, Сибири, их обычаях и обрядах. Для расширения ее кругозора Борис Федорович принес занимательные книги: жития святых, хронографы, летописи, «Космографию» и т. д. Ксения училась очень охотно и при этом отличалась прилежанием и усидчивостью. Вскоре она занялась не только чтением, но и перепиской наиболее полюбившихся книг. При этом она писала четко и красиво. Большой интерес испытывала и к рукоделию. Ей нравилось вышивать шелками лики святых, украшать замысловатыми узорами полотенца, всевозможные накидки. Глядя на свою умную и красивую дочь, родители не могли нарадоваться и постоянно благодарили за нее Бога. Многие родственники завидовали Борису и Марии. Детей не было ни у Д. И. Годунова (единственный сын рано умер), ни у Д. И. Шуйского, ни у Б. Я. Бельского и многих других. Но больше всех горевала царица Ирина Федоровна и засыпала племянницу всевозможными дарами. В 1589 году у Ксении появился братик Федор — главный наследник семьи. Его рождение стало огромной радостью для Бориса Федоровича, поскольку при благоприятных стечениях обстоятельств открывало путь к царскому престолу (при бездетной кончине царя Федора).

Окидывая единым взором жизнь Ксении, можно сказать, что детство и юность для нее были самым счастливым периодом. Рядом с любящими и заботливыми родителями она не знала ни бед, ни тревог и расцветала подобно чудесному цветку. Современники так описывали юную дочь боярина Бориса Годунова: «Отроковица чудного размышления, юной красотой цвела. Белокожая, как ягодка румяна, с алыми губами. Очи имела черные и большие, блистающие светлостью, и когда же от жалости она проливала слезы, тогда ее глаза особенно ярко светились. Брови у нее были дугой, тело полное, как бы облитое молочной белизной. Ростом она была ни высокого, ни низкого, волосы у нее были черные, густые и длинные, свисающие, как трубы, по плечам. Из всех девушек — благочиннейшая, хорошо знала книжное писание, умела замечательно говорить. Воистину во всех своих делах была очень искусна. Любила духовное пение и чудесно исполняла псалмы». Значит, Ксения была не только красавицей, но и очень умной, благочестивой и образованной девушкой. У всех, с кем она встречалась, оставалось самое благоприятное впечатление. Родители стали подумывать о подходящем женихе для дочери, но даже самые знатные и богатые юноши казались им недостойной для нее партией. Вскоре происшедшие в стране события заставили их забыть об этом и вернуться к вопросу о браке дочери уже в новой обстановке, с новыми требованиями к личности жениха.

В самом конце 1597 года царь Федор тяжело заболел и 6 января следующего года умер. Единственная его дочь, царевна Феодосия, покинула мир еще раньше, поэтому наследника у престола не было. По царскому завещанию править должна была царица Ирина, тетка Ксении, но она предпочла принять постриг и переехала в Новодевичий монастырь. Вопрос о новом царе должен был решить избирательный Земский собор.

Б. Ф. Годунов последовал за сестрой, ставшей инокиней Александрой, в Новодевичий монастырь, желая там ей служить. Его жена с детьми, видимо, готовились последовать за ним, ожидая, когда будет построено подходящее жилье. Ведь в случае избрания нового царя не из числа их родственников, жизнь в Кремле могла стать для них небезопасной. Однако Земский собор, умело подготовленный патриархом Иовом, решил, что лучшим продолжателем дел умершего царя Федора может быть только его шурин, Борис Годунов, и провозгласил его нареченным государем.

Для самого Бориса Федоровича и его семьи вряд ли это известие стало неожиданностью. Ведь в руках его многочисленных родственников были все нити по управлению Русским государством: и армия, и финансы, и международные дела. По могуществу и богатству их род превосходил все остальные боярские и княжеские кланы, способные выдвинута кандидатов на престол. Таким образом, из боярышни Ксения превратилась в царевну — в одну из наиболее важных официальных лиц государства.

Далеко не сразу Б. Ф. Годунов отважился занять царскую резиденцию. Он хоть и мечтал о престоле, но помнил, что по крови не был царским родственником, а в дворцовой иерархии среди князей, Рюриковичей и Гедиминовичей, занимал не самое видное место. Поэтому только 30 апреля Борис Федорович наконец-то со всей семьей переехал в Кремль. Около города нового царя встретила огромная толпа москвичей, которые преподнесли ему хлеб-соль и различные подарки. По скромности, он принял только первое. У ворот Кремля все вышли из карет. Подданные должны были увидеть не только своего государя, но и всех членов его семьи. По случаю торжества Ксения была одета великолепно: в ярко-красном бархатном платье с золотой и серебряной вышивкой, прекрасно оттенявшем белизну лица и черноту волос. На голове был украшенный жемчугом кокошник с белым покрывалом. Не менее красиво был одет и брат Федор. Глядя на них, простые люди говорили, что они похожи на ангелов.

Отец взял сына и дочь за руки и вместе с ними сначала посетил Успенский собор, где патриарх Иов надел на него золотой крест и вновь благословил на царство, потом Архангельский собор. Там все вместе почтили память прежних царей. Шествие завершилось в придворном Благовещенском соборе. После этой церемонии в Грановитой палате для знати был устроен великолепный пир. Не были оставлены без внимания и простые люди. Для них на площадь выкатывались бочки с различными напитками и выносились разнообразные кушанья. Но в этом пиршестве Ксения уже не принимала участия. С матерью она отправилась обживать свои терема, специально для них заново отстроенные и убранные. По просьбе царевны над ее палатами соорудили чердак-гульбище, где она могла заниматься рукоделием и проводить время в обществе знатных девушек и женщин, входивших в ее свиту. Теперь образ ее жизни определялся специальным дворцовым этикетом, а сама она стала четвертым по значимости официальным лицом в государстве (после отца, матери и брата). Ксения была послушной дочерью и быстро свыклась с новой ролью. Вскоре у нее с матерью появилось много дел. Предстояло расширить царицыны мастерские, чтобы рукодельницы поскорее изготовили всем новые роскошные наряды: отцу, брату и им самим. Кроме того, следовало переодеть придворных и царскую свиту. По приказу Марии Григорьевны в мастерские стали доставлять красивые заморские ткани: золотую и серебряную персидскую и турецкую парчу, разнообразный бархат, атлас, шелка, тафту. Кроме того, иностранные купцы были обязаны сначала предлагать царице и царевне драгоценные камни, ювелирные украшения и всевозможные безделушки и лишь остатки везти на рынок. Все, что выбирали царствующие особы, забиралось в казну. Вскоре все члены царской семьи оделись в новые одежды, поражавшие иностранных дипломатов пышностью и дороговизной. Многие отмечали, что никогда раньше сам царь и его придворные не выглядели столь великолепно. Несомненно, в этом была заслуга Марии Григорьевны и Ксении.

Если раньше боярская семья выезжала на богомолье в Троице-Сергиев монастырь достаточно скромно, иногда просто в свите царя Федора и Ирины, то теперь их поездки становились красочным зрелищем для простых людей. Впереди всей процессии ехали 600 пищальщиков, за ними 25 человек вели на поводу лошадей, украшенных леопардовыми шкурами, далее вели шесть рыжих лошадей, убранных алым бархатом. Перед каретой царя два боярина везли лестницу, обитую красным бархатом, за ними два боярина везли подушки из парчи. Царь ехал в золоченой карете, запряженной шестью светло-серыми лошадьми в сбруе из алого бархата. Далее верхом ехал царевич Федор в парчовой одежде. За ним пешком бежала толпа придворных. Царица ехала в золоченой карете, запряженной десятью серыми лошадями, Ксения — в такой же золоченой карете следом за ней, но видеть ее уже никто не мог. Она была на выданье, и занавески на окошках были опущены. Рядом с ее повозкой также бежали придворные, следом везли фонари для освещения дороги в темное время суток. Замыкали процессию 36 ехавших верхом женщин в красной одежде, белых войлочных шляпах с широкими полями, подвязанных красными лентами, и белой фатой. Это были замужние боярыни, чьи мужья находились в царской свите. Последними ехали кареты со знатными вдовами.

Женихи-иностранцы

С 16 лет Ксения перестала открыто появляться на людях. До свадьбы никто из посторонних не имел права видеть ее лицо. Отец, став царем, вознамерился как можно выгоднее выдать замуж свою повзрослевшую дочь-красавицу. Самым подходящим женихом мог быть отпрыск европейского королевского дома с перспективой стать правителем каких-либо земель. Дипломаты подсказали царю, что таким женихом может быть шведский принц Густав, изгнанный из своей страны вероломным дядей Карлом (королем Карлом IX). Густав сначала жил в Италии, потом переехал в германские государства. Он надеялся либо вернуть отцовский трон, либо стать ливонским королем. Правда, для юной Ксении жених был староват, разница в возрасте составляла 21 год. Но царя Бориса это обстоятельство не смущало. В 1599 году с помощью своих агентов он убедил принца приехать в Москву, обещая помощь в достижении какого-нибудь престола. Прибыв в русскую столицу, Густав узнал, что царь хочет женить его на своей дочери. В качестве приданого он обещал дать Калугу с тремя городками.

Для Густава построили красивый дом, оснащенный всем необходимым, и приставили многочисленную прислугу. Во время приемов царь встречал его как дорого друга и будущего родственника. Заранее он осыпал возможного зятя многочисленными подарками: серебряной посудой, золотой и серебряной персидской парчой, бархатом, атласом и другими дорогими тканями для всей свиты. Ему были пожалованы драгоценности, золотые и жемчужные цепи, много прекрасных лошадей в полной сбруе, всевозможные меха и большие суммы денег, не меньше 10 000 золотых. Царь Борис хотел, чтобы его гость устроил свой двор со всей роскошью на зависть шведскому королю, его изгнавшему, и брату-сопернику Сигизмунду, польскому королю.

Ксении до свадьбы нельзя было видеться с женихом, но во время официального приема она смогла через потайное окошечко разглядеть его. Вряд ли взрослый и во всем чуждый ей мужчина мог понравиться девушке. Но она не хотела огорчать отца и свое мнение высказывать не стала. Первым условием, которое поставил перед Густавом царь Борис, была перемена веры. Принц был протестантом, а русская царевна могла стать женой только православного человека. Однако упрямый швед оказался несговорчивым. Он не желал идти на поводу у гостеприимного хозяина. Более того, очень скоро выяснилось, что Густав и жениться на Ксении не хочет: в изгнании он завел себе любовницу, жену хозяина дома, в котором снимал жилье, и даже имел от нее детей. Обосновавшись в Москве, принц пригласил к себе свою зазнобу и стал жить с ней, как с женой. Тщеславная иностранка публично демонстрировала свои права на жениха царевны: выезжала в царском экипаже за покупками, присвоила подаренные драгоценности и т. д. Кроме того, оказалось, что Густав склонен к пьянству и экстравагантным выходкам. Например, грозился поджечь Москву, когда ему пеняли на некрасивое поведение. В итоге москвичи стали откровенно подсмеиваться над женихом Ксении и над честолюбивыми замыслами царя Бориса, связанными с ним.

На семейном совете было решено, что Густав является недостойным кандидатом на руку и сердце царевны. Он был выслан в Углич под надзор приставов. Там из местных доходов ему выделялось на содержание 4 000 рублей в год. Менять веру ему уже не предлагали, но любовницу отправили на родину к мужу. Вскоре приставы сообщали царю, что принц занялся какими-то опытами, похожими на чернокнижие, возможно, от скуки. После воцарения Лжедмитрия его перевели в Ярославль, а потом — в Кашин, где он и умер, всеми забытый, в 1607 году.

Очень скоро царь Борис нашел для дочери нового жениха. Им стал младший брат датского короля Христиана IV Иоганн. Он был много моложе Густава (родился в 1583 году) и представлялся более покладистым человеком: достаточно быстро согласился на переезд в Россию и перемену веры. Возможно, ему даже показали портрет Ксении, выполненный каким-нибудь заезжим живописцем, чтобы принц не затягивал с поездкой в Москву. В августе 1602 года датский корабль с Иоганном вошел в устье реки Наровы. Там, в Иван-городе, он был встречен русской делегацией во главе с боярином М. Г. Салтыковым. Не зная русских обычаев, вежливый принц снял шляпу и раскланялся со встречающими. Этим он поверг их в шок, поскольку русские бояре считали себя недостойным такой чести и милости. Салтыкову было велено со всеми подробностями описать внешность жениха и переслать это описание в Москву. Ведь Ксении и ее родителям не терпелось узнать, как он выглядит. Обстоятельный Михаил Глебович написал так: «Платьице на нем атлас алый, делано с канителью по-немецки, чулочки — шелк ал, башмачки — сафьян синь. Шляпка — пуховая, на ней кружевца, отделана золотом и серебром с канителью». Уменьшительные суффиксы, употребленные боярином, дают право предположить, что наряд датчанина был изящен и красив, правда, несколько ярковат. Далее Салтыков написал, что в Новгороде у Юрьева монастыря принц устроил охоту на утят — стрелял по ним из самопала и очень веселился, затем он обедал под игру музыкантов. Царские подарки принял с почтением и отказался отправить их брату, как советовали ему члены свиты. Судя по всему, они ему очень понравились.

Когда москвичи узнали, что к городу приближается большая свита датского принца, то сразу высыпали на улицу встречать его. Ксении также было любопытно взглянуть на жениха, но отец позволил лишь тайком наблюдать из небольшой башенки на Кремлевской стене за тем, как тот въезжает на свое подворье у Красной площади. Зрелище действительно было удивительным. Ведь по приказу царя все иностранцы, состоящие на русской службе, надели свои национальные одежды и вместе с разряженными в пух и прах русскими боярами выехали встречать гостей. Иоганн был одет в черное бархатное платье с таким же плащом, обшитым жемчугом и золотыми нитями. Под ним была прекрасная лошадь в сбруе, украшенной золотом и драгоценными камнями (подарок царя Бориса). Вокруг него ехали 30 алебардщиков в белых атласных кафтанах и красных бархатных штанах. За ними — вся остальная многочисленная свита. Гостей специально направили по пути, проходящему рядом с потайной башенкой, где спрятались не только Ксения, но и ее отец и брат. Они были не менее любопытными, чем царевна, зная что увидеть гостя, по дворцовому этикету, смогут только во время официального приема через несколько дней.

Иоганна со всеми его придворными и слугами разместили в большом доме рядом с Кремлем. Поскольку для всех не хватило отдельных комнат, то во дворе построили ряд бревенчатых зданий и освободили два монастырских подворья. Для нужд гостей были выделены: дровосек, истопник, конюх, водовоз, стража, множество лошадей. Каждый день гостю доставляли на 100 золотых блюдах еду с царской кухни. Обед проходил в присутствии приставов. Во время еды принц неоднократно произносил тосты за здоровье царя и его домочадцев и осушал чаши с вином (бочки с крепкими напитками он привез с собой). Вскоре приставы донесли, что датчанин нисколько не похож на грубого и заносчивого Густава. Он был весел, добр и искренне стремился поскорее изучить обычаи новой для себя страны. По приказу Бориса ему выделили учителя русского языка, принесли букварь и «Откровение святого Иоанна», по которым следовало обучаться.

Наконец на 28 сентября был назначен официальный прием в Грановитой палате. Чтобы не ударить лицом в грязь при знатном госте, Борис и Федор оделись особенно пышно. Их одинаковое платье буквально слепило глаза блеском брилиантов, сапфиров и изумрудов. Ксения же с матерью были вынуждены вновь спрятаться и наблюдать за принцем из потайного оконца в стене. Иоганн был одет изысканно и со вкусом. Выглядел он великолепно: высокий, стройный, с горделивой осанкой и красивым удлиненным лицом. Даже крупный нос его не портил, а наоборот, говорил о благородной породе. К тому же ему было только 20 лет, и он по-юношески был очень привлекателен. Несомненно, при виде этого обаятельного красавца сердце Ксении сначала замерло, а потом забилось, как пойманная птица. Она влюбилась в своего жениха с первого взгляда и с нетерпением стала ждать свадьбы. Царю Борису также понравился благородный и скромный датский принц. Он обнял его и усадил рядом с собой. С помощью переводчика расспросил о путешествии, о брате-короле, о первых впечатлениях от России. Потом состоялся праздничный обед, во время которого и хозяева, и гость произносили тосты в честь друг друга. В заключение пиршества Борис и Федор сняли с себя прекрасные золотые цепи и надели их на принца. Это было знаком особого к нему расположения. После этого бояре преподнесли гостю два золотых, украшенных самоцветами ковша, несколько серебряных сосудов, дорогие ткани, меха и три шубы. Состоявшиеся далеко за полночь проводы были не менее почетными, чем встреча. Все разошлись очень довольные друг другом.

Несмотря на горячее желание жениха поскорее увидеть свою суженую, свадьбу решили отложить до зимы. Пока же царь Борис с семьей отправился в богомольную поездку в Троице-Сергиев монастырь. С собой, как обычно, взяли дорогие подарки. Мария Григорьевна и Ксения собирались подарить монастырским церквям вышитые под их руководством пелены-покрывала и «воздухи» — накидки. Все они были богато украшены жемчугом, самоцветами и золотыми бляшками-дробницами.

Семья Годуновых всегда почитала Троице-Сергиев монастырь, хотя их родовым считался костромской Ипатьевский. От имени царя Бориса и царевича Федора был сделан роскошный золотой оклад на знаменитую икону Андрея Рублева «Троица», которая находилась в главном монастырском храме. Для монастырской звонницы было отлито несколько больших колоколов, а прочие подарки трудно даже перечислить. Можно предположить, что, одаривая монастырь, Б. Ф. Годунов как бы предчувствовал, что его останки будут покоиться именно в нем.

Уезжая из Москвы, царь Борис надеялся, что датский принц окончательно освоится на новом месте, подучит язык и узнает местные обычаи. Приставам было велено хорошо развлекать его: возить на охоту, устраивать в его честь пиры, показывать столицу и ее окрестности. Однако все произошло не так, как планировалось. 16 октября Иоганн внезапно заболел. У него поднялась высокая температура и началась горячка. Тут же к его постели собрали лучших лекарей, но они не смогли установить причину заболевания. Некоторые предположили, что принц отравился от избытка незнакомой пищи и напитков, другие полагали, что он стал жертвой какой-то инфекции. Так иди иначе, но состояние больного день ото дня ухудшалось. О болезни гостя известили Бориса. Он тут же прибыл в столицу и отправил к Иоганну всех своих докторов. Но те также не смогли понять причину заболевания и назначить нужное лечение. Пришлось надеяться только на Божью милость. Ксения стала денно и нощно умолять Богородицу и всех святых излечить полюбившегося ей жениха. Царь приказал у ворот Кремля раздавать нищим милостыню, чтобы те молились о здоровье принца. В Немецкую слободу было отправлено 3 рубля в качестве пожертвования протестантской кирхе. Но все было напрасным.

26 октября царь Борис лично навестил больного Иоганна, хотя это было небезопасно для его собственного здоровья и не полагалось по придворному этикету. Вид исхудавшего и пылавшего от жара юноши поверг его в глубокое уныние и тоску. Вернувшись во дворец, он горько заплакал и стал искренне сожалеть о том, что из-за его честолюбивых замыслов погибает юный отпрыск королевского дома. Вместе с отцом зарыдала и Ксения. Ей также было очень жаль своего красивого жениха. Ведь им даже не удалось познакомиться. 28 октября Иоганн скончался. Печаль охватила не только царский дворец, но и всю столицу. Веселый и красивый принц был симпатичен многим. Ксения надела траурные одежды и заперлась в своем тереме. Участвовать в похоронной церемонии ей было не положено. Поскольку гость не успел принять православие, то хоронить его следовало по протестантскому обряду, в кирхе Немецкой слободы. Везти его тело в осеннюю распутицу в Данию не представлялось возможным. Врачи, решившие забальзамировать тело для лучшей сохранности, были удивлены странному темно-лиловому цвету его кожи, особенно на ногах. У некоторых возникло подозрение, что принц был отравлен каким-то медленно действующим ядом. Возможно, в его смерти были повинны какие-то тайные недруги царя Бориса, не желавшие укрепления его трона с помощью династического брака дочери.

Для погребения приготовили три гроба: из ели, меди и дуба; еловый поставили в медный, медный — в дубовый. Последний был обтянут черным бархатом и по ребрам окован серебряными пластинами. На крышку прибили серебряное распятие, изображение отцовского и материнского гербов и пластину с именем и годами жизни принца. В день похорон у дома Иоганна собралась вся знать и иноземцы. Прибыли и царь Борис с царевичем Федором. Пешком они проводили процессию до поворота, потом сняли шапки и поклонились три раза до земли в сторону колесницы, на которой стоял гроб, хотя это и не было положено по этикету. За всем этим со слезами на глазах наблюдала Ксения с матерью из потайной башенки. Ей хотелось громко зарыдать, но сделать это она не смела. Со смертью принца рушились ее планы на удачный и счастливый брак. О других возможных женихах ей даже не хотелось слышать.

Для москвичей похороны Иоганна представляли невиданное зрелище. Впереди вели восемь коней, покрытых черными бархатными попонами, затем шли три датских дворянина с тремя гербами принца. Далее несли его корону и скипетр, за ними 20 дворян несли по гербу и черной зажженной свече. Следом ехали трое верховых с тремя знаменами с гербами, за ними — трубачи и барабанщики. Наконец, двигалась траурная колесница, запряженная в четверку вороных коней. За ней адмирал нес гербы Дании, Норвегии и Готии, где правили родственники его отца и матери. Процессию замыкали придворные принца и русские бояре и дворяне. Иоганн был похоронен внутри кирхи; лишь много позднее его гроб был перевезен на родину.

Смерть датского принца произвела в Европе неприятное впечатление. Многие стали поговаривать, что Иоганн был отравлен и что при дворе Бориса Годунова не все благополучно. В этих условиях найти нового жениха-иностранца было сложно. Кроме того, отцу приходилось торопиться, поскольку девичий век был достаточно короток — Ксении было уже 20 лет. К тому же пришло время и для женитьбы царевича Федора. Наследник престола нуждался в достойной партии. Породниться же с кем-нибудь из русской знати тщеславному Б. Ф. Годунову не хотелось. Он решил пойти по пути Ивана Грозного и поискать будущих родственников на Кавказе. Туда было отправлено русское посольство во главе с М. И. Татищевым. В помощь ему были даны 40 слуг и охрана. Послам следовало посетить несколько закавказских княжеств и доехать до Кахетии, принявшей русское подданство. Сначала их путь шел вниз по Волге, далее к русским крепостям на Тереке. Однако Татищев обнаружил, что многие кавказские княжества малы, бедны и до сих остаются языческими. Найти в них невесту для Федора было невозможно. Только в Кахетии русских послов ждала удача. Сын грузинского государя Александра Теймураз был не прочь посвататься к царевне Ксении. Он исповедовал православие, был достаточно молод и хорош собой. К тому же д ля русского царя было выгодно родство с грузинскими правителями, чтобы закрепить свои позиции на Кавказе. Но и этому браку не суждено было состояться. Пока шли переговоры, у царя Бориса появился очень опасны враг — самозванец, назвавшийся именем давно умершего царевича Дмитрия. В этих условиях Теймураз не рискнул приехать в Россию.

Таким образом, несмотря на все усилия царя Бориса, за шесть с небольшим лет своего царствования он не смог найти для дочери достойного супруга. К моменту его смерти в апреле 1605 года Ксении уже было 23 года, и, по меркам того времени, для невесты она была уже старовата.

Во власти Лжедмитрия

Образ жизни царевны Ксении, по традиции, был достаточно замкнутым, поэтому вряд ли она знала, что в русском обществе зреет недовольство ее отцом. Внешне это никак не проявлялось. Возможные соперники — бояре Романовы — постепенно почти все умерли в ссылке, аристократическая Боярская дума ни в чем не перечила царю, народ безмолствовал, в кремлевских покоях жизнь шла своим размеренным чередом.

Желая возвеличить себя на века, Борис приказал надстроить верх колокольни Ивана Великого и под куполом золотыми буками написать свое имя с полным титулом. На свободной территории началось строительство храма Святая Святых, точной копии Иерусалимского. Для его украшения из чистого золота отливались фигуры Иисуса Христа, ангелов и апостолов. Ксения с матерью активно занялись изготовлением для нового храма плащаниц, «воздухов» и пелен. Следовало подумать также о красивой церковной посуде, подсвечниках, канделябрах и прочей утвари. Вся семья надеялась, что замечательный собор прославит династию Годуновых во всем православном мире. Однако и этим замыслам не суждено было воплотиться в жизнь. В соседней Речи Посполитой самозванец Гришка Отрепьев уже вербовал войско для борьбы с царем Борисом.

Поначалу вся авантюра с Лжедмитрием казалась несерьезным и неопасным делом. Ведь многим было хорошо известно, что истинный царевич Дмитрий погиб много лет назад в Угличе. Ищейки патриарха Иова установили, что сыном Ивана Грозного назвался беглый чудовский монах Гришка Отрепьев. Удивляло, что польская знать, вопреки фактам, верила в истинность «царевича Дмитрия». Царь Борис несколько раз писал королю Сигизмунду о «ложном царевиче», отправлял к нему своих дипломатов. Но результата это не давало. Ведь главным было не то, как достоверно или не достоверно исполнял свою роль самозванец, а то, что зрители хотели ему верить. Обедневшая польская знать увидела в Лжедмитрии предводителя, который поведет ее грабить богатые русские города. В самой России было также немало людей, недовольных правлением тщеславного, мнительного и жестокого Б. Ф. Годунова. С помощью самозванца они могли отомстить за все обиды ненавистному царю и от нового получить чины и поместья.

Осенью 1604 года Лжедмитрий вторгся на русскую территорию. К нему сразу же стали переходить жители северских городов. Посланная против него царская армия долгое время не могла добиться успеха. По всему было видно, что внутри нее зреет измена. Борьба с самозванцем окончательно подточила и без того слабое здоровье царя Бориса. Ксения с тревогой замечала, что отец все чаще впадает в уныние, едва ходит, иногда надолго запирается с близкими родственниками Степаном Васильевичем и Семеном Никитичем Годуновыми. На эти тайные совещания не приглашался даже царевич Федор, которому приходилось постоянно замещать отца на заседаниях Боярской думы и приемах иностранных послов. Постепенно тревога наполнила царский дворец и прочно в нем обосновалась.

Давно замечено, что судьбоносные дни ничем не отличаются от простых и люди не могут заранее предугадать грядущего несчастья. 13 апреля 1605 года началось для всех кремлевских обитателей как обычно. Царь и царица проснулись рано и долго молились в своих крестовых палатах (небольшие помещения рядом со спальнями, в которых было много икон, ларцев с мощами святых, крестов) о даровании победы над Лжедмитрием. Потом все спустились в придворный Благовещенский собор к заутрене. Завтракали все отдельно, в своих покоях. Затем царь Борис с царевичем Федором отправились на заседание Боярской думы. Мария Григорьевна пошла в поварню, чтобы распорядиться насчет обеда к нему были приглашены иностранные гости, и следовало подумать об изысканной сервировке стола и особых блюдах. Ксения в своей светлице продолжила вышивать новый покров для подарка одному из монастырей. Во второй половине дня во дворец прибыли иностранные дипломаты и купцы, с которыми царь хотел обсудить за обедом ряд важных вопросов. Яства, как всегда, были вкусными, вина — самыми лучшими. Поэтому все много ели и пили, произнося тосты за царское здоровье и победу над всеми супостатами. Борис был весел и радушен.

Однако, когда гости разъехались, царь почувствовал дурноту. Внезапно из носа, рта и ушей у него хлынула кровь. Среди придворных началась паника, прибежали врачи, но смогли лишь уложить больного на кровать. Тот, чувствуя, что умирает, стал просить немедленно его постричь. Когда из царя он превратился в инока Боголепа, было разрешено войти в спальный покой жене и детям. Мария Григорьевна и Федор изо всех сил старались сохранить спокойствие. Ксения же была в полуобморочном состоянии. Слезы непрерывным потоком лились из ее глаз, и с этим она ничего не могла поделать. Слабеющим голосом умирающий благословил домочадцев и тихо угас. Тут только все смогли дать волю чувствам и громко зарыдать. Родственники, быстро собравшиеся во дворец, как могли, утешали вдову-царицу и осиротевших Федора и Ксению. Но времени на скорбь и печаль не было. Следовало брать власть в свои руки. В этот же день было официально объявлено о смерти царя Бориса и воцарении царицы Марии Григорьевны, царя Федора Борисовича и царевны Ксении. Русские люди должны были целовать им крест и клясться верно служить. Многие вполне искренне это вскоре сделали.

Похороны прошли необычайно пышно. За великолепно украшенным катафалком шли одетые в траур и громко рыдавшие Мария Григорьевна с Федором и все Годуновы. Ксения, будучи на выданье, прилюдно появляться не имела права. Поэтому она простилась с отцом дома. Многие москвичи также горько плакали, боясь неизвестного будущего. Гроб с телом Бориса положили в приделе Архангельского собора рядом с гробницами Ивана Грозного, царевича Ивана Ивановича и царя Федора Ивановича, правда, пролежал он там недолго. Траурные мероприятия продолжались шесть недель. За это время нищим и убогим было роздано несколько десятков тысяч рублей. Все известные монастыри и храмы получили щедрые вклады на помин души умершего монарха. Новые правители полагали, что вместе с ними скорбит вся держава, и совершенно забыли об угрозе с Запада, о своем опасном сопернике.

А Гришка Отрепьев не дремал. По всему государству скакали его эмиссары с «прелестными грамотами». Они убеждали простых людей в том, что настоящий царский сын жив и хочет занять свой отчий трон. Многие тут же согласились влиться в самозванческую армию и покончить с узурпаторами Годуновыми. Но Ксения, ее мать и брат, видимо, были далеки от всего этого. Они полагали, что давшие им клятву подданные будут верны до конца. К тому же они думали, что венчание Федора на царство окончательно закрепит за ним трон. В итоге Годуновы оказались совершенно не готовы ни к борьбе с самозванцем, ни к измене подданных, ни к восстанию против них москвичей.

Тем временем известие о смерти царя Бориса привело к тому, что стоящее под Кромами войско перешло на сторону Лжедмитрия. Попытавшиеся организовать оборону в районе Серпухова московские стрельцы были смяты своими же войсками. Оборонять царицу Марию Григорьевну, Федора и Ксению стало некому. 1 июня в Москву смело въехалидва дворянина с грамотами от Лжедмитрия. Они собрали на Лобном месте народ и зачитали послание «истинного сына» царя Ивана Васильевича, в котором тот призывал простых людей встать на его сторону и схватить и держать в заточении Годуновых, незаконно захвативших власть. Москвичи с воодушевлением восприняли обращение «царя Дмитрия» и тут же бросились в Кремль громить узурпаторов.

Трудно поверить в то, что ни Мария Григорьевна, ни Федор, ни Ксения не знали о том, что происходит в городе. Ведь они были не одни, а в окружении многочисленных родственников и слуг. Тем не менее они ничего не сделали для своего спасения. Ворота Кремля были гостеприимно распахнуты, стражи не было даже у дворца. Может быть, царица и ее дети искренне верили в свою правоту, невиновность и Божью защиту? Поэтому только молились и просили Христа быть им судьей. Но, как известно, только «береженого Бог бережет». С яростью москвичи ворвались в царский дворец, схватили не сопротивляющихся Федора, Марию Григорьевну и Ксению и, посадив на водовозную телегу, под улюлюканье и оскорбления толпы отвезли на старый боярский дом в том же Кремле. Там пленников заперли в одной из комнат и поставили стражу. Федор и Мария Григорьевна стоически перенесли этот позор и пленение. Ксения же тихо плакала и лишь повторяла: «За что? За что?» Происшедшее так ее убило, что она даже не могла молиться. Упав на лавку, она забылась тревожным сном.

Из этой почти безвыходной ситуации еще можно было спастись. Взбунтовавшиеся москвичи вскоре пресытились погромами, своей яростью и многочисленными спиртными напитками, которые они обнаружили в царских подвалах. Из винных бочек выбивались днища, после этого заморские напитки черпали шапками, сапогами и башмаками. Напившись, погромщики тут же засыпали в обнимку с бочонками. Уже ночью сложилась подходящая обстановка для бегства. Но Федор твердо заявил, что бежать — значит признать себя виновным и неправым и пойти на поводу у обманщика-самозванца. Честный юноша этого себе позволить не мог. Хотя Ксения умирала от страха и желала очутиться подальше от Кремля, но с доводами брата была вынуждена согласиться. Оставалось ждать дальнейших событий.

Тем временем погромщики нашли в одном из подвалов восковую фигуру ангела, служившую моделью для отливки золотой статуи. Невиданное изображение повергло многих в изумление. Наиболее пьяные завопили, что именно такая же фигура была положена в гроб вместо царя Бориса. Сам же он, видимо, бежал за границу. Это послужило сигналом к тому, чтобы броситься громить гробницу недавно похороненного царя. Его тело выкинули из царской усыпальницы и со всевозможными надругательствами перетащили в маленький и бедный Варсонофиевский монастырь на окраине города, а по дорогам на всякий случай отправили стражников для поимки возможно сбежавшего царя Бориса.

Вскоре в Москву прибыли посланцы Лжедмитрия — бояре В. В. Голицын, В. М. Мосальский и несколько дворян. Им было поручено решить судьбу пленных Годуновых и приготовить все необходимое к въезду в город «законного государя». Для самозванца Мария Григорьевна и Федор были соперниками, от которых следовало избавиться. Ксения же не представляла угрозы, напротив, вызывала у него большой интерес, поскольку слыла необычайной красавицей и умницей. Поэтому посланцем было приказано первых убить, царевну оставить в живых, на забаву «царевича».

7 июня в дом, где содержались под стражей плененные Годуновы, ворвались стрельцы, руководимые Голицыным и Мосальским. Они вывели Ксению в другое помещение, а потом набросились на Марию Григорьевну и Федора. Царица тут же упала бездыханной, а Федор не желал сдаваться без боя. Но все же силы были неравными, и он был убит. Москвичам было объявлено, что Мария Григорьевна с царевичем от страха перед законным государем отравились, а царевну удалось спасти. Трупы без всяких почестей, как самоубийц, отвезли в Варсонофиевский монастырь и захоронили подле Бориса. Ксения же превратилась в пленницу в доме В. М. Мосальского. Вскоре бедная девушка поняла, как ужасна участь — быть поруганной Гришкой Отрепьевым и стать его наложницей. Для царской дочери, воспитанной в чистоте и благочестии, это было хуже смерти. Но помочь ей уже никто не мог. Все оставшиеся в живых родственники были схвачены и помещены в тюрьмы. Немногочисленные сторонники отца в страхе затаились. Остальные с радостью ждали приезда «царя Дмитрия».

20 июня под перезвон всех московских колоколов самозванец въехал в столицу. Для несчастной Ксении этот звон был погребальным. Только на миг ей показалось, что Бог услышал ее молитвы. Когда Гришка Отрепьев въехал на мост через Москва-реку, внезапно большая туча закрыла солнце, поднялся сильный вихрь, запорошивший всем глаза. Но ни молнии, ни грома, которые должны были поразить обманщика, не последовало, и он благополучно достиг Кремля. Правда некоторые особенно боязливые и богомольные люди запомнили небесное знамение и стали ожидать от правления нового царя только несчастий. И они в конце концов оказались правы. Не сразу, а только почти через год унижений и мучений Бог внял молитвам несчастной царевны.

В доме новоиспеченного боярина Мосальского Ксении даже не позволили оплакать близких. Ей было велено красиво одеваться и ждать визита того, от кого зависела вся ее дальнейшая жизнь. Как только отгремели пиры и празднества, связанные с «благополучным возвращением отцовского престола», Лжедмитрий вспомнил о своей прекрасной пленнице и отправился в дом князя Мосальского. Желая произвести на Ксению хорошее впечатление, он постарался приукрасить свою неказистую внешность: надел высокую шапку с пышным мехом и драгоценными камнями, на свой крепкий и мускулистый торс натянул парчовый кафтан, поверх которого накинул на европейский манер богато расшитый плащ. Поскольку рост его был ниже среднего, то на ноги он надел сапоги на каблуках. Лицо у него было чисто выбрито, волосы, рыжие и жесткие, коротко острижены. Последнее было сделано для того, чтобы прежние знакомцы не признали в нем монаха Гришку Отрепьева.

Ксению также приодели, но не в царскую, а в традиционную для боярышень одежду: алое шелковое платье с расшитым жемчугом поясом, маленькие кожаные башмачки. На голову надели золотой венец, а густые и длинные волосы заплели в косу и перевили жемчужными нитями. В таком виде, ни жива ни мертва, Ксения встретила своего главного врага. Но, будучи скромной и благовоспитанной, она не стала бросать ему в лицо гневные слова, а лишь потупила взор и побледнела. Самозванец расценил бледность и молчание по-своему. Он решил, что она боится его и робеет. Поэтому с ласковыми и ободряющими словами подошел к пленнице и стал рассказывать о своем вымышленном детстве, скитаниях и приключениях. Ксения прекрасно знала, что все слова Лжедмитрия — наглая ложь, но была вынуждена со смирением слушать его и молчать. В заключение его визита она лишь бросилась к ногам своего гостя и со слезами на глазах стала просить сжалиться над ней, круглой сиротой, и отпустить в монастырь. Такой оборот дела не входил в планы авантюриста. Красавица царевна произвела на него неизгладимое впечатление. (Маленькая и верткая Марина Мнишек не шла с ней ни в какое сравнение.) Поэтому он решил во что бы то ни стало пленить сердце Ксении. Учинять над ней насилие он не стал, поскольку девушка и так была в полной его власти. Лжедмитрий поднял красавицу с колен, ласково обнял и сказал, что будет ей надежным защитником и опорой. Он постарался убедить ее в том, что не желал смерти ее близких и никому не приказывал их убивать. Нерадивые подданные сами все совершили, по своей воле, и за это наказаны. Бедная Ксения, убаюканная ласковыми словами, чуть было не поверила своему «благодетелю». Но его последняя фраза тут же отрезвила. Никаким наказаниям ни князь Мосальский, ни Василий Голицын, убийцы матери и брата, подвергнуты не были. Напротив, они вошли в самое ближнее окружение лжецаря. Значит, все обещания были ложью, и никакого спасения впереди нет.

Очень скоро Ксению переселили в Кремль, в тот же самый терем, в котором она жила при отце. После погромов там навели порядок и вернули прежний уют и красоту. Вновь у царевны появились прислужницы, красивая одежда и вкусная пища. О том, что она остается пленницей, напоминали лишь ограничения в круге общения и передвижении да стоящие повсюду стражники. Лжедмитрий продолжал часто навещать Ксению, подолгу беседовал с ней, был ласков и внимателен. Но девушка знала, что это лишь ловко. надетая маска. Наиболее близкие ей служанки со страхом рассказывали, что по ночам в покоях лжецаря устраиваются дикие попойки, на которые притаскивают из ближайших монастырей молодых и красивых монахинь. Христовых невест заставляли плясать в полуголом виде и распевать срамные песни. Днем с ватагой вооруженных до зубов молодцов самозванец разъезжал по городу, пугая прохожих. Больше всего он любил развлекаться у некой постройки, прозванной «Адом». Подобных забав не было даже у яростного Ивана Грозного. В итоге многие стали поговаривать: «Не злой ли чернокнижник сел на московский трон?» Слишком не похож он был на прежних благочестивых и степенных царей.

Ксению не могли обмануть ни подарки, ни внимание Лжедмитрия. Ей была понятна их цель, ведь никаких серьезных намерений у него не могло быть по отношению к ней. В Польше жила невеста лжецаря Марина Мнишек, ради которой все больше и больше истощалась казна русских государей. Правда, полячка почему-то не спешила в Москву и лишь слала каждый день письма. Несомненно, о взаимоотношениях Ксении и самозванца знали многие. Некоторые доброхоты даже поспешили сообщить о них Юрию Мнишеку, отцу Марины. Будущий тесть был возмущен и тут же написал жениху, что, пока Ксения будет жить в Кремле, он с Мариной в Москву не поедет. Поскольку Лжедмитрий был больше заинтересован в родстве с сильными польскими магнатами, чем с дочерью им же оболганного царя Бориса, то решил поскорее расстаться с прекрасной пленницей. Ксении он притворно заявил, что, видя ее тоску и печаль, уступает настоятельным просьбам и отпускает в монастырь. Для царевны это известие было и радостным, и печальным. Она освобождалась от опеки ненавистного ей убийцы матери и брата, но должна была навеки заточить себя в убогой монастырской келье.

Вскоре в ее терем прибыли приставы и отвели в небольшой и малоприметный монастырь. Там ей обрезали чудесные волосы и облачили в черное монашеское одеяние. Ксения надеялась, что ее поместят в какой-нибудь богатый и близкий от Москвы монастырь. Но лжецарь решил отправить ее подальше от столицы, куда вскоре должна была прибыть Марина Мнишек с многочисленными родственниками. Поэтому Ксению, ставшую монахиней Ольгой, повезли в закрытой повозке на Север — в один из небольших белозерских Девичьих монастырей. Конечно, ей было жаль покидать родную Москву, где прошла ее еще достаточно короткая жизнь. Но вдали от ставшего ненавистным царского двора она надеялась найти отдохновение и успокоение. Ведь ей так и не удалось оплакать безвременно погибших брата и мать.

Где найти покой?

В маленьком северном монастыре монахиня Ольга наконец-то смогла вволю наплакаться, скорбя и по умершим родственникам, и по своей несчастной доле. Совсем еще недавно она имела все: любовь родителей и брата, богатство, честь, красоту, молодость. Ее женихами были принцы из европейских королевских домов. Но по воле судьбы она лишилась всего и оказалась одна-одинешенька в убогой келье всеми забытой обители. Только молитвы, чтение священных книг, пение и рукоделие спасали молодую монахиню от полного отчаяния. Но в Москве о Ксении-Ольге не забыли, и ее пребывание в северном монастыре оказалось недолгим.

После женитьбы Лжедмитрия на католичке Марине Мнишек недовольство московской знати достигло предела. Против самозванца был организован заговор: он был свергнут и убит. Новый царь, Василий Шуйский, чтобы убедить простых людей в обоснованности и законности государственного переворота, устроил несколько акций по разоблачению самозванчества «царя Дмитрия» с демонстрацией его жестокости и еретических наклонностей. Одной из них стало перезахоронение останков царя Бориса и его семьи — жертв произвола самозванца. Для участия в нем монахиню Ольгу уже летом 1606 года перевезли из Белозерья в Москву.

Хотя Ксения никогда не была мстительной, но ее обрадовало, что Гришка Отрепьев свергнут с престола и вся его авантюра разоблачена. В Москву она возвращалась с легким сердцем. Однако очень скоро ее постигло горькое разочарование. Оказалось, что перенос останков ее родственников был очередной мистификацией, но теперь уже Василия Шуйского. Он официально объявил, что истинный царевич Дмитрий был убит по приказу ее отца Бориса Годунова, поэтому как цареубийцы ни отец, ни мать, ни брат Федор не достойны быть похоронены в царской усыпальнице — Архангельском соборе. Но, поскольку они пали от рук палача Гришки Отрепьева, то могут быть перезахоронены в Троице-Сергиев монастырь.

Это было, конечно, лучше, чем в убогом Варсонофиевском, но Ксению возмутила наглая ложь Василия Шуйского, который сам когда-то возглавлял Угличскую следственную комиссию и прекрасно знал, что ее отец не имел никакого отношения к смерти царевича Дмитрия. Однако новый царь не желал реабилитировать своего предшественника. Во-первых, царевича Дмитрия, как самоубийцу, нельзя было объявлять святым и с помощью его чудотворных мощей разоблачать нового самозванца. Во-вторых, всех сосланных Годуновых следовало бы тогда вернуть на прежние должности и с прежними земельными владениями, которые уже давно были розданы другим представителям знати. Свой прежний статус царевны должна была получить и Ксения. Но во дворце она уже была никому не нужна, и места там для нее не было. С Василием Шуйским к власти пришли его родственники и приближенные. Им нужны были новые дома в Кремле и обширные земли. Все это Ксении обстоятельно объяснила ее тетка по линии матери Екатерина Григорьевна, жена Д. И. Шуйского, брата нового царя. Поэтому бедной монахине пришлось вновь смириться и выполнить ту роль, которая была ей отведена «сильными мира сего».

Перенос останков Годуновых превратился в особое зрелище для простых горожан. К Варсонофиевскому монастырю подвезли три затянутых черной материей повозки. На них установили гробы царя Бориса, его жены и сына Федора. Новый патриарх, Гермоген, освятил все действо. Царь Василий выступил с речью о злодеяниях самозванца Гришки Отрепьева. Ксения-Ольга плакала и причитала: «Горе мне, бедной, горькой, покинутой сироте! Наглый вор, плут и изменник, назвавшийся Дмитрием, истинный обманщик и соблазнитель, погубил моего отца, мать, брата и всех родственников и друзей!» Горькие рыдания прекрасной монахини вызывали у всех слезы искреннего сочувствия. Хитрый царь Василий видел, что задуманная им акция дает свой результат. Вполне вероятно, что именно после нее в народе были сочинены песни-плачи о горькой судьбе царевны Ксении. Повозки с гробами медленно двинулись в сторону Троице-Сергиева монастыря. За ними в закрытой черной карете поехала и царевна. Она решила навсегда переселиться в монастырь, где будут могилы ее родителей и брата.

Следует отметать, что, хотя Троице-Сергиев монастырь считался мужским, в нем жили и знатные женщины-монахини. Так, там проживала Мария Владимировна, в монашестве Марфа, дочь Владимира Старицкого и вдова ливонского короля Магнуса. Монахи называли ее королевой. Она жила в отдельном помещении и имела целый штат прислуги. Ксению-Ольгу также поселили поодаль от монашеских келий и дали ей для обустройства быта несколько слуг. Вскоре жизнь ее потекла спокойно, размеренно и вполне благополучно. Она занималась украшением могил родных, беседовала с Марфой Владимировной, рукодельничала, помогала монахам ухаживать за больными и убогими. Ее необычайно красивый голос и пение всегда были украшением церковной службы в старинном Троицком соборе. Там она любовалась фресками Андрея Рублева, дивной иконой Троицы в роскошном окладе, подаренном когда-то отцом и братом. С необычайным благоговением молилась монахиня у раки святого Сергия, прося о даровании русским людям мира и тишины. Но эта молитва была услышана очень не скоро.

Летом 1608 года к Москве подошли войска нового самозванца, назвавшегося именем первого и выдававшего себя за «царя Дмитрия Ивановича». Они расположились в Тушино, поэтому новый лжецарь был прозван Тушинским вором. Вместе с ним на Русь хлынули полчища любителей легкой наживы: казаков и обедневшей шляхты. Они рассеялись по стране и занялись грабежами и поборами. Вскоре шайки разбойничающих казаков появились и в окрестностях Троице-Сергиева монастыря. Это напугало местных крестьян, и они с женами и детьми бросились под защиту мощных каменных монастырских стен. В итоге внутри во дворе стало очень тесно: всюду располагались повозки, палатки, шалаши, в которых жили сотни людей. Еще теснее стало, когда из Москвы прибыли воинские люди во главе с воеводами Г. Б. Долгоруким и А. И. Голохвастовым. Они должны были оборонять святую обитель.

В конце сентября пришла весть, что к монастырю движется большое войско во главе с польским военачальником Петром Сапегой и полковником Александром Лисовским. Это означало, что пора готовиться к обороне. Архимандрит Иоасаф собрал монахов, включая Ксению-Ольгу и Марию-Марфу Владимировну, и объявил им о надвигающейся опасности. Надо было серьезно подумать о запасах дров, воды, всевозможных продуктов, поскольку осада монастыря могла продлиться достаточно долго. Затем находящихся в монастыре людей начали приводить к крестному целованию. Ольга тоже с радостью поцеловала животворящий Господень крест у раки святого Сергия и поклялась «сидеть в осаде без измены». Такую же клятву дали монахи, воеводы, дворяне, монастырские слуги и крестьяне. Крестоцелование сплотило людей и просветлило их сердца. Ольга с радостью заметила эти перемены. Если раньше многие страдали от тесноты и жизненных тягот, то, дав клятву и помолившись святому, все с готовностью занялись подготовкой обители к обороне. В башнях были установлены большие пушки, на стенах — пищали, бочки со смолой, камни, мешки с песком. Каждый боеспособный мужчина был закреплен за определенным участком обороны. Ольге вместе с другими женщинами предстояло ухаживать за ранеными и больными.

Как-то утром обитатели монастыря со страхом обнаружили, что полностью окружены врагами. Вокруг стен были насыпаны валы, на которых стояли большие пушки, мортиры и другие орудия. 30 сентября начался массированный обстрел обители. Он продолжался несколько недель. Однако железные ядра не смогли разбить толстые каменные стены. Не причинили вреда и зажигательные снаряды. Защитники дружно тушили их в специально приготовленных бочках с водой. Монахам даже стало казаться, что монастырь закрыт ладонью самого Бога и что никакие обстрелы ему не страшны. Однако через несколько недель осажденным стало ясно, что большие потери неизбежны. Во время вылазок погибали самые отважные воины, многие были ранены. В то же время, на помощь к ним никто не приходил, а силы противника постоянно увеличивались. Видя это, архимандрит Иоасаф вновь созвал на совет монахов. Перед всеми стоял один вопрос: что делать, как поднять боевой дух защитников? После длительного размышления решили устроить молебен для всех людей, находившихся в монастыре. Он состоялся в Троицком соборе. Вместе со всеми Ольга повторяла со слезами на глазах: «Господи Боже наш, Бессмертный и Безначальный Создатель всей твари, видимой и невидимой. Ради нас, неблагодарных и злонравных, ты сошел с небес и воплотился от Девы Пречистой, кровь за нас пролил. Владыка и Царь небесный, выгляни из своего жилища, наклони голову свою и услышь слова наши, ведь мы погибаем! Господи, мы согрешили, совершали недостойные дела и недостойны видеть высоту твоей славы. Мы разгневали тебя тем, что не слушали твоих повелений и что на твою милость отвечали злодеяниями и беззаконием. Мы знаем, что свалившиеся на монастырь беды — это твоя кара. Но, всеблагословенный Господи, не отдавай нас врагам, не разоряй до конца святую обитель, не оставь нас без твоей милости».

После молебна многие стали исповедоваться, каяться в грехах и причащаться. Тяжело раненные постригались в монахи, желая в случае выздоровления служить Богу. Ольга, как могла, старалась облегчить страдания увечных воинов. Вместе с другими женщинами она обмывала их раны, поила целебными настоями из трав, меняла повязки. Особое внимание она уделяла пострадавшим детям: некоторых из них приютила в своей келье, поскольку во время осенней непогоды жить во дворе под открытым небом было уже нельзя.

13 октября обитатели монастыря услышали со стороны лагеря поляков странный шум: играла музыка, пелись песни, раздавались веселые крики. Оказалось, что гетман Сапега устроил для всего воинства пир. «К чему бы это?» — задавались многие вопросом. Ответ появился на следующий день — к вечеру все пространстве около монастыря заняли конные полки с развевающимися знаменами, а ночью начался приступ: множество пеших поляков, литовцев и казаков устремились к стенам обители. Одни несли лестницы, другие — щиты, третьи — пищали. Но защитники оказались бдительными. Они ударили по врагам из всех орудий и пищалей. Нападавшие остановились, а потом откатились назад, оставляя за собой лестницы, тараны и щиты.

В ночь большого приступа Ольга не ложилась спать. Она все время молилась перед иконой Богородицы: «О Всенепорочная человеколюбивая Владычица, не оставь святую нашу обитель. Ведь ты обещала преподобному отцу нашему чудотворцу Сергию быть нашей заступницей и защитницей. Сохрани и помилуй нас по великой милости твоей. Да возвеличится имя великолепия твоего во все века!»

Вскоре атаки стали достаточно частыми. Кроме того, от взятых в плен поляков удалось узнать, что противник ведет подкоп под одну из башен. Это всех очень напугало. Ведь в любой момент через тайный ход внутрь монастыря могли ворваться враги. Пришлось по ночам устраивать усиленные дежурства. Чтобы воины не спали, монахи ходили по стенам и беседовали с ними. Иногда и Ольга сопровождала их, поскольку всей душей желала приносить пользу защитникам. Во время обхода она так говорила стрельцам: «Братья мои, пришел час прославить Бога и Пречистую его Мать и святых чудотворцев Сергия и Никона, а также нашу православную христианскую веру. Мужайтесь и крепитесь и не ослабляйтесь в трудах. Не унывайте в скорбях и бедах, нашедших на нас. Уповайте на Бога и молитесь великим нашим заступникам Сергию и Никону. Я верю, мы узрим Славу Божью, и он избавит нас от рук всех врагов!»

Вскоре во время одной из вылазок удалось обнаружить начало подкопа и взорвать его. Правда, при этом погибло много отважных воинов. Архимандрит повелел всех героев постричь и похоронить с честью. Ольга вместе с другими женщинами пролила на их могилах немало слез. Она видела, как все меньше и меньше защитников выходит на монастырские стены, и понимала, что без посторонней помощи монастырю долго не выстоять. Но царь Василий Шуйский ничем не мог помочь осажденным. Он сам был заперт тушинцами в столице и уже не контролировал большую часть территории страны. У всех была одна надежда на молодого и мужественного полководца Михаила Скопина-Шуйского, который отправился за войсками в Новгород. Ему было поручено договориться со шведским королем о военной помощи.

Наступила зима 1609 года. Троице-Сергиев монастырь продолжал обороняться, но моральный дух его защитников существенно упал. Не хватало продовольствия, топлива, боеприпасов. Из-за тесноты и телесных невзгод начались эпидемии всевозможных болезней. Обстановка накалилась из-за склонности некоторых воинских людей к измене. Им надоело вынужденное затворничество и хотелось навсегда покинуть тесный монастырский мирок. Царской дочери, выросшей в неге и довольстве, также было очень тяжело выносить голод и холод. В марте она заболела и написала своей тетке Екатерине Григорьевне в Москву прощальное письмо с такими словами: «В своих бедах чуть жива, совсем больна вместе с другими старицами, и вперед ни одна из нас себе жизни не чает, с часу на час ожидаем смерти, потому что у них в осаде шатость и измена великая». Ольга рассказала о конфликте стрельцов с архимандритом из-за питания. Монастырским властям следовало кормить своих защитников, но запасы продовольствия таяли день ото дня. Пришлось всем потуже затянуть пояса. Архимандрит для экономии решил всех кормить в трапезной: и воинов, и монахов. Но стрельцы стали просить разрешение уносить свои порции в кельи, где их ждали голодные жены и дети. Монахи понимали, что всех обитателей монастыря из своих запасов не прокормить, поэтому собрали со старцев и стариц по рублю и предложили воинам деньги вместо еды. Однако в условиях осады они были бесполезным металлом — купить-то на них было нечего. Тогда по предложению Иоасафаг монахи стали добровольно ограничивать себя в пище. Изо дня в день у них было только два блюда: хлеб с водой, да сухари с водой. Так же приходилось питаться и Ольге. Ведь она понимала, что, если воины не смогут сражаться, то все они окажутся в руках безжалостного врага. Свое письмо Ольга завершила так: «В осаде нам теснота и нужда великая. По дрова никого не выпускают, пришлось разобрать часть кровли келий, задние сени и чуланы. Все пошло на дрова. Доживем ли до лета и тепла, не знаю».

Однако и летом не стало легче. Один из монахов донес воеводе Борису Григорьевичу Долгорукому, что казначей Иосиф Девочкин собирается изменить и перебежать к врагу с монастырской казной. Началось шумное разбирательство. Девочкина арестовали и стали пытать. За него попытались заступиться архимандрит Иосиф и второй воевода Алексей Голохвастов. Но это только усугубило ситуацию. Доносы друг на друга посыпались, как из рога изобилия. Один из стрельцов даже заявил, что во время вылазки Долгорукого Голохвастов собрался затворить за ним ворота и не впустить обратно, чтобы поляки перебили всех выехавших для сражения смельчаков.

Эта тяжелая и напряженная обстановка буквально убивала Ольгу. Теперь она уже не ухаживала за ранеными, не ободряла защитников — на это не было сил в ее истощенном теле. Она лишь замыкалась в келье и истово молилась, прося всех святых о спасении обители и несчастных, доведенных до изнеможения людей.

Вскоре оказалось, что главный доносчик монах Гурий Шишкин решил бросить тень и на подругу Ольги Марфу (в миру Марию Владимировну). Он написал царю Василию Шуйскому о том, что бывшая королева ссылается с поляками и готова признать их ставленника Лжедмитрия II истинным сыном царя Ивана Грозного и своим братом. Его же самого она поносит бранными словами. Этот донос, скорее всего, был ложным и вызван завистью. Дело в том, что у Марфы были большие личные запасы продовольствия и много слуг, которые обеспечивали ей сносный быт. Кроме того, ей было позволено брать все необходимое из личных царских запасов, хранящихся в монастыре. Поэтому она могла не только сама питаться пирогами, блинами и разными кушаньями, но и угощать близких ей монахов, в том числе и заточенного казначея Иосифа Девочкина. Зависть Гурия вызывало и то, что при недостатке дров Марфа имела возможность часто мыться в бане, а также получать различные напитки из монастырских кладовых. Однако о происках коварного монаха вскоре стало всем известно. Его доносы были изъяты и в Москву не попали.

Наступила осень 1609 года. Уже больше года Троице-Сергиев монастырь находился на осадном положении. Помощи не было ниоткуда. Моральные и физические силы защитников были на исходе. Однако все новые беды продолжали обрушиваться на их головы. В ноябре у многих началась цинга. С ужасом наблюдала Ольга за мучениями сотен людей. Сначала у них распухали ноги, потом все тело, зубы выпадали, изо рта исходило зловоние. Потом наступала завершающая стадия болезни: руки и ноги скрючивались, по телу шли язвы и начиналось постоянное извержение жидкого кала. В этом смраде человек буквально сгнивал, не имея возможности сдвинуться с места. Вскоре от цинги умерло более 800 человек, которых практически некуда было погребать. Монастырь окутался смрадом. Наконец Иоасаф повелел для всех умерших выкопать одну братскую могилу, чтобы оставшиеся в живых не задохнулись от нечистот. После снятия осады было подсчитано, что умерло 2125 человек мужского полу. Женщин и детей никто даже не считал. Кроме того, было вывезено больше 100 возов всяческого мусора, скопившегося за год с лишним.

В совершенно нечеловеческих условиях монастырским сидельцам приходилось не только жить, но и обороняться от постоянно наступающих врагов. От отчаяния их спасали только молитвы и обнадеживающие вести от князя Михаила Скопина-Шуйского. Вместе с новгородцами и шведскими наемниками он продвигался к Москве, громя на всем пути войска Тушинского вора. Сначала в конце 1609 года в монастырь прибыл отряд под началом Давида Жеребцова и помог укрепить оборону, потом пришла весть, что на подходе основное войско князя Михаила Скопина-Шуйского. Гетман Сапега не пожелал сразиться с прославленным полководцем и бежал со своими полками в Дмитров. Оставшиеся в живых обитатели Троице-Сергиева монастыря наконец-то смогли вздохнуть спокойно и выйти за ворота обители. Ольга с Марфой решили навсегда покинуть монастырь, в котором они испытали столько бед и жизненных тягот.

В январе прибыли полки Михаила Скопина. Архимандрит Иоасаф и немногочисленные старцы вышли его встречать с крестами и иконами. Ольга и Марфа были вместе с ними. Увидев своих освободителей, они не смогли сдержать радостных слез. Всем казалось, что главные несчастья уже позади. Собрав свои пожитки, знатных монахини двинулись в столицу. Они надеялись, что царь Василий Шуйский позаботиться о них. Действительно, по царскому указу Ольгу и Марфу поместили в Новодевичьем монастыре, который казался более безопасным местом, поскольку находился рядом со столицей. Он к тому же был окружен достаточно прочными стенами, имел удобные кельи для послушниц царского рода. Некогда в нем жили вдова царевича Ивана Ивановича Елена Федоровна Шереметева, в монашестве Леонида, и вдова царя Федора Ивановича, царица Ирина Годунова, в монашестве принявшая имя Александры. Новодевичий монастырь был удобнее еще и тем, что был женским, с небольшой территорией, на которой не было посторонних мирян. Его Смоленский собор был красив и величественен, с богатым внутренним убранством. Поэтому Ольге стало казаться, что на новом месте она поправит свое подорванное здоровье и залечит все душевные раны.

В палатах Ирины Годуновой на Ольгу нахлынули воспоминания. Со слезами она вспоминала, как жила здесь с батюшкой, матушкой и братом, как любила молиться в домовой церкви с теткой, царицей Ириной, как к стенам монастыря приходили толпы людей, умоляя отца принять престол. Какими переменчивыми оказались эти люди. Через семь лет они жестоким образом расправились с семьей царя Бориса и ее саму отдали на поругание жалкому обманщику Гришке Отрепьеву. Но Ольга старалась не держать в своем сердце обиду на простых людей, превратившихся в слепую и безвольную игрушку в руках ловких авантюристов. Она лишь с прежним рвением молила Богородицу о том, чтобы та упросила своего сына больше не наказывать Русь и дать народу мир и успокоение. Однако и на этот раз ее просьбы остались без ответа.

В конце апреля из Москвы пришла печальная весть о внезапной кончине князя-освободителя М. В. Скопина-Шуйского. Некоторые монахини за спиной Ольги шепотом поговаривали, что полководец был отравлен на пиру Екатериной Григорьевной, ее теткой. Отравительница действовала в интересах своего мужа, князя Д. И. Шуйского. Он был родным братом царя Василия и стремился занять ведущее положение при дворе. М. В. Скопин-Шуйский был для него соперником, которого следовало оттеснить от престола. Получалось, что жена оказала ему неоценимую услугу. Эти известия больно задели Ольгу, но опровергнуть их она не могла. Не желая слушать сплетниц, она была вынуждена закрыться в своей келье и полностью отрешиться от мира, но ее затворничество продолжалось недолго. 17 июля 1610 года стало известно, что дворяне свергли царя Василия Шуйского и постригли в монахи вместе с молодой женой Марией Буйносовой. Власть взяли семь наиболее видных бояр. Это было чем-то непонятным и доселе неслыханным. Московские новости испугали всех монахинь. Возникал вопрос: кто же теперь будет их охранять и защищать? Последующие события показали, что их страх был вполне обоснованным.

Уже в августе к Москве двинулись полчища нового врага — польского короля Сигизмунда III, который решил воспользоваться Смутой и поживиться за счет русских территорий. Его ведущий полководец гетман Жолкевский разбил остатки царских войск и, не встречая отпора, вскоре подошел к Новодевичьему монастырю. Защищать его было уже некому. В страхе все монахини, включая и Ольгу, стали ждать поругания и неминуемой гибели. Однако Жолкевский предпочел вступить в переговоры с боярским правительством и предложил избрать на вакантный престол польского королевича Владислава. Эта перспектива показалась многим заманчивой, поскольку с другой стороны Москве угрожали шайки Лжедмитрия II, превратившиеся в настоящих грабителей и разбойников. Для всех принц крови был много предпочтительнее безродного авантюриста, прозванного Тушинским вором. Поэтому на этот раз беда миновала Новодевичий монастырь и его обитательниц. Никакого зла поляки им не сделали. Вскоре часть из них вернулась под Смоленск к королю, а часть была введена в Москву для ее защиты от самозванца. Переговоры об избрании Владислава на престол были продолжены.

Однако через некоторое время оказалось, что Сигизмунд III передумал посылать своего юного сына в Москву. Видя слабость Русского государства, он вознамерился силой присоединить его к своей короне. Отправленных к нему русских послов он арестовал и вынудил гарнизон Смоленска сдать город. В столице поляки начали наводить свои порядки. Страна оказалась на краю гибели. Но русские люди не желали сдаваться. Призываемые к новой борьбе патриархом Гермогеном, они начали создавать народное ополчение. Одним из главных руководителей патриотического движения стал рязанский воевода Прокопий Ляпунов. К нему присоединились не только отряды из многих городов, но и бывшие тушинцы: Д. Т. Трубецкой и казачий атаман И. М. Заруцкий, которые после гибели на охоте Лжедмитрия II были не у дел. Общими усилиями они смогли освободить от поляков часть Москвы, носившую название Белый город. Боярское правительство и оставшаяся часть гарнизона оказались в блокадном кольце.

Таким образом, рядом с Новодевичьим монастырем расположился лагерь ополченцев. Первое время это соседство не причиняло монахиням большого беспокойства. Во главе патриотов стояло правительство — «Совет всей рати», державшее казаков в узде и следившее за порядком. Однако атаману Заруцкому и его дружкам дисциплина была не по нутру. Им удалось настроить казачий Сход против Прокопия Ляпунова и убить его. В лагере началась полная анархия, казаки вспомнили о богатой обители и решили поживиться за счет монастырского имущества и знатных постриженниц. Ведомые Иваном Заруцким, они ворвались в монастырь и занялись грабежами. Сразу же была разворована ценная церковная утварь. С чудотворных икон сорвали дорогие оклады, из гробниц выломали золотые и серебряные кресты, из церквей вынесли всю ценную утварь. Ольга с Марфой заперлись в своих кельях, надеясь, что казаки их не найдут. Но все было напрасным, их обнаружили, и все украшения, ценная одежда и посуда стали добычей разбойников. Молодых и красивых монахинь ждала еще более печальная участь. Грабители надругались над ними и увели в табор для своей утехи.

Желая скрыть свое преступление, И. Заруцкий приказал поджечь монастырь. В итоге Ольга с Марфой лишились даже крыши над головой. Некоторые совестливые ополченцы сжалились над бездомными монахинями и отвели их в табор к князю Д. Т. Трубецкому. Тот искренне посочувствовал дочери царя Бориса и племяннице Ивана Грозного и повелел отвезти их в Успенский Княгинин монастырь во Владимир. Там были вполне сносные условия для много претерпевших монахинь. Только в обители, основанной когда-то женой Всеволода Большое Гнездо Марией, несчастная царевна-монахиня обрела относительный покой. Здесь она встретилась с еще одной женщиной царского рода — бывшей женой царевича Ивана Ивановича Прасковьей Михайловной Соловой. Много лет назад она была пострижена по приказу Ивана Грозного, недовольного ее бесплодием. Уже давно не было в живых этого царя, а она все продолжала коротать свой долгий век в тиши монастырской кельи. Неподалеку, в суздальском Покровском монастыре, проживала ее подруга по несчастью — первая жена царевича Ивана Евдокия Юрьевна Сабурова, превратившаяся в инокиню Александру. Рядом с ней все еще проливала горькие слезы недавно постриженная Мария (в монашестве Елена) Буйносова, бывшая жена царя Василия Шуйского. Таким образом, на владимирской земле оказалось сразу пять монахинь из царского рода. Все они познакомились и подружились. Делить им уже было нечего, да и судьба у всех оказалась одинаковой.

Владимирский воевода Артемий Васильевич Измайлов оказывал помощь и заботился о знатных инокинях. Здесь у них было вдоволь еды, удобное жилье и теплая одежда. Вдовы царевича Ивана научили инокиню Ольгу довольствоваться тем малым, что было у нее в настоящий момент, не вспоминать прежнее житье и благодарить Бога даже за кусок хлеба и кружку воды. Она вновь занялась рукоделием, чтением книг и пением во время церковной службы.

Из столицы вскоре стали приходить обнадеживающие вести. Руководители ополчений Д. М. Пожарский, К. Минин и Д. Т. Трубецкой объединились и дали отпор польскому гетману Хоткевичу, попытавшемуся снять осаду Кремля и Китай-города. В итоге польский гарнизон сдался, и столица была полностью очищена от врагов. Для избрания царя в 1613 году собрали представительный Земский собор. Он провозгласил новым царем юного Михаила Романова, двоюродного племянника царя Федора Ивановича. Вместе с матерью, инокиней Марфой, избранный государь прибыл из Костромы в Москву и сел на трон.

Владимирские монахини были рады, что в государстве стал восстанавливаться мир и порядок. Вскоре в лице матери нового царя они обрели покровительницу и щедрую дарительницу. Марфа хорошо знала, как тяжело быть насильно постриженной и разлученной с мужем, детьми и родственниками. Поэтому постоянно посылала различные подарки опальным царицам и царевнам. Когда около Москвы ситуация нормализовалась, Марфа помогла Марии (Елене) Буйносовой, переехать в восстановленный Новодевичий монастырь. Покинула владимирскую обитель и Прасковья Соловая. Новым домом для нее стал московский Ивановский монастырь. Вдали от столицы остались только Ольга и ее дальняя родственница Евдокия Сабурова. Их великая государыня старица Марфа не слишком привечала, поскольку не могла забыть свою обиду на давно умершего царя Бориса. Ведь по его приказу она была насильно пострижена и провела в далекой ссылке четыре тяжелых года. Хотя время и лечит душевные раны, но далеко не все. Возможно, изменилось бы положение и Марфы Владимировны, но она к этому времени умерла.

Ольга давно уже не роптала и смирилась со своей участью, понимая, что должна страдать за ошибки отца. Со временем красота ее поблекла, бренное тело стали одолевать всевозможные болезни. Наконец в 1622 году царевна тихо скончалась. Ей было только 40 лет, но всевозможные жизненные невзгоды и тяготы свели ее в могилу значительно раньше положенного срока. При жизни бывшей царевне очень хотелось, чтобы ее бренные останки покоились рядом с родными, поэтому она попросила дальнего родственника боярина Никиту Дмитриевича Вельяминова выполнить ее последнюю волю — перенести гроб в Троице-Сергиев монастырь. Вельяминов не подвел Олыу и после ее кончины договорился о перезахоронении. Вкладом по ее душе стали личные вещи: икона Богоматери в серебряном окладе, две братины с крышками, два серебряных стакана, пять чарок различного назначения, тарелка и ложка… Они были оценены монахами в 42 рубля 1 алтын и 2 деньги. Туда же были пожертвованы три собольих шубы, покрытые камкою, шуба без матерчатого покрытия, две ряски из тафты, ценой в 80 рублей. Других ценностей у бывшей царевны не оказалось. Монахи Троице-Сергиева монастыря сочли вклады достаточными, чтобы записать имя Ольги-Ксении в вечные синодики для многолетнего поминания.

Таким образом, на святой земле многострадальная семья Годуновых наконец-то соединилась. Там их захоронение находится до сих пор.

Размышляя о жизни Ксении-Ольги, следует отметить, что в юности у нее были все задатки к тому, чтобы прожить счастливую жизнь. Она была очень красива, умна, хорошо образована, знатна, богата и любима родителями. Ей прочили в женихи отпрысков европейских королевских домов. Но судьба была к царевне сурова и немилостива. Один жених оказался недостойным человеком, второй не дожил до свадьбы. Отец умер в самое тревожное для страны время и оставил свою семью один на один с грозным врагом-соперником. Осиротев, Ксения оказалась во власти самозванца-авантюриста и испытала немало унижений и надругательств. Даже в монастыре молодая монахиня не могла найти покой и отдохновение от жизненных тягот. Беды буквально шли за ней по пятам. Она невольно оказывалась в гуще самых драматичных событий Смутного времени и жестоко от этого страдала. Казалось, что Бог постоянно ее, безвинную, наказывал за грехи других. Простые люди это заметили и искренне ей сочувствовали. Это нашло отражение в песнях-плачах, сказаниях и повестях, дошедших до наших дней.

4. «БОЯРСКИЙ ЦАРЬ»

Итак, ранним утром 17 мая 1606 года Лжедмитрий был убит. Весь этот день в Москве шла открытая война между поляками и сторонниками самозванца с одной стороны и со спровоцированными на бойню горожанами — с другой. По одним данным, поляков было убито больше тысячи человек, по другим — больше двух тысяч. Только на следующий день бояре-заговорщики начали наводить порядок, понимая, что массовое истребление подданных чужой страны может привести к вооруженному конфликту между государствами. Оказалось, что ни польские послы, ни Юрий Мнишек сМариной и ближайшими родственниками не пострадали. К ним тут же была приставлена усиленная охрана.

Однако все понимали, что безвластие не может продолжаться долго. Следовало как можно быстрее назвать имя нового царя. Поэтому уже 19 мая вновь зазвучали набаты, собирая москвичей на Красную площадь к Лобному месту. Из ворот Кремля выехали самые знатные бояре и заявили, что следует сообща решить вопрос о том, кто будет управлять государством. Обычно при отсутствии царя временным правителем мог быть патриарх. Но Игнатия как «главного потаковника» Лжедмитрия свергли и посадили в темницу. Имя нового патриарха могли назвать только члены Освященного собора. Получалось, что москвичи должны были либо назвать дату избирательного Земского собора, либо сразу высказаться о кандидатуре нового государя.

Но вопрос о Земском соборе никто даже не поставил, поскольку толпа была заранее обработана сторонниками В. И. Шуйского. По их знаку все дружно стали кричать, что желают посадить на царский престол самого знатного князя — Рюриковича и спасителя страны и православия от еретика-самозванца, т. е. Василия Ивановича Шуйского. Его подхватили на руки и с ликованием внесли в царский дворец. Для загулявшей толпы это стало новым поводом для шумных застолий.

Имел ли права на престол главный заговорщик?

Василий Иванович Шуйский стал вторым в истории России выборным царем. Кто же он был такой и имел ли хотя бы какие-то права на престол, поскольку его избрание настоящим волеизъявлением всего русского народа, конечно, назвать было нельзя.

Знаменитый историк Н. М. Карамзин так писал о В. И. Шуйском: «Василий, льстивый царедворец Иоаннов, сперва явный неприятель, а после бессовестный угодник и все еще тайный зложелатель Борисов… Возведен на трон более сонмом клевретов, нежели отечеством единодушным, вследствие измен, злодейств, буйности и разврата… Мог быть только вторым Годуновым: лицемером, а не Героем добродетели… Без сомнения, уступая Борису в великих дарованиях государственных, Шуйский славился однако ж разумом мужа думного и сведениями книжными, столь удивительными для тогдашних суеверов, что его считали волхвом; с наружностью невыгодною (будучи роста малого, толст, несановит и лицом смугл; имел взор суровый, глаза красноватые и подслеповатые, рот широкий), даже с качествами вообще нелюбезными, с холодным сердцем и чрезмерною скупостию».

Очень схожую характеристику Шуйскому давали и другие известные историки. С. М. Соловьев представлял такой портрет: «Новый царь был маленький старик лет за 50 с лишком, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, начитанный, очень умный и очень скупой, любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству». В. О. Ключевский рисовал такой образ: «После царя-самозванца на престол вступил князь В. И. Шуйский, царь-заговорщик. Это был пожилой 54-летний боярин, небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и заинтриговавшийся, прошедший огонь и воду, видевший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов». С. Ф. Платонов полагал, что В. И. Шуйский воцарился незаконно, без «воли всей земли», т. е. представительного Земского собора. Во всем его поведении историк видел «непозволительную фальшь и политическую безнравственность». В итоге «Смута из смуты в высшем классе перешла в смуту народную».

Советская историография считала Шуйского царем-крепостником, который своей неразумной внутренней политикой, социальной демагогией, ошибками и злоупотреблением властью привел к мощному народному восстанию — Крестьянской войне под руководством И. Болотникова. В этой, казалось бы, убедительной концепции есть одно «но»: движение Болотникова началось тогда, когда царь Василий был у власти всего несколько месяцев, не успев внести чего-либо кардинального в управление страной. В последнее время теория крестьянских войн подвергается критике и выдвигаются более объективные причины мощного выступления различных слоев общества под руководством Болотникова против В. И. Шуйского (работы Р. Г. Скрынникова, А. Л. Станиславского и др.). Более детально рассматривается и вопрос о происхождении рода Шуйских и вкладе его представителей в историю России (работы В. А. Кучкина, А. А. Зимина, Г. В. Абрамовича).

Сам В. И. Шуйский полагал, что имеет все права на царский престол. В грамотах, разосланных после его воцарения по всей стране, писалось следующее: «Божиею милостию мы, Великий Государь царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, щедротами и человеколюбием славимого Бога и за молением всего Освященного собора и по челобитию и прошению всего православного христианства учинился есмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве, царем и великим князем, его ж дарова Бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от Римского кесаря, и потом многими лети и до прародителя нашего Великого князя Александра Ярославина Невского на сем Российском государстве быша прародители мои, и по сем на Суздальский удел разделишася, не отнятием и не по неволи, но по родству, яко же обыкли большая братья на большая места седати».

Попробуем разобраться, что в этом утверждении истина, а что — ложь. Во-первых, хорошо известно, что члены Освященного собора не умоляли Шуйского стать царем. После свержения Игнатия русское духовенство, скорее всего, пребывало в состоянии растерянности. Во-вторых, является ложью утверждение о том, что все православные христиане обращались к Василию Ивановичу с прошением взойти на престол. Среди его избирателей были только жители Москвы. Вопрос о прародителях Шуйского, имевших право на российский престол, следует разобрать подробнее. Действительно, родоначальником рода Шуйских, как и многих русских князей, был легендарный Рюрик. Получалось, что все его потомки могли претендовать на царскую корону. Но хорошо известно, что Рюрик был лишь приглашенным в Новгород иностранным наемником. Вся территория Русского государства ему никогда не подчинялась и, значит, не могла считаться вотчиной его потомков.

Больше прав на московский престол, казалось бы, давало родство с Александром Невским, который правил во Владимиро-Суздальской Руси и завещал Москву младшему сыну Даниилу. Но среди исследователей нет единодушного мнения по поводу того, какой Андрей стал родоначальником Шуйских: брат Александра Андрей Ярославич или его сын Андрей Александрович? Дело в том, что в летописях точных данных по этому поводу нет. Г. В. Абрамович предположил, что в 30-е годы XVI века, когда Шуйские были всесильными временщиками при малолетнем Иване Грозном, этот вопрос был умышленно запутан. Князья внесли нужные изменения в свою родословную и исправили древние своды.

Поэтому более вероятным выглядит предположение о том, что родоначальником Шуйских и всех суздальских князей был брат Александра I Невского Андрей Ярославич. Отсюда ссылка царя Василия на происхождение от прославленного полководца представляется неуместной.

Следует отметить, что в XIII веке Андрей Ярославич и Андрей Александрович были видными государственными деятелями и не раз получали в Орде ярлыки на великое Владимирское княжение. Но в состав их владений никогда не входило Московское княжество. Значит, Василий Шуйский не имел права называть Московское государство вотчиной своих предков.

Захудалое Московское княжество досталось самому младшему сыну Александра Невского Даниилу. Это наследство в XIII веке было много хуже процветающего и богатого Суздаля. Но московские князья оказались энергичнее и талантливее суздальских. Они копили деньги, по крупицам собирали вокруг Москвы русские земли, втирались в доверие к золотоордынским ханам, привечали у себя православных иерархов. Предки Шуйских, напротив, ссорились друг с другом, дробили родовые владения и в итоге к середине XV века были вынуждены поступить на службу к московским князьям. Первыми при дворе будущего «государя всея Руси» оказались представители младшей ветви рода: Горбатые, Глазастые, Ноготковы. Старшие представители, князья Скопины-Шуйские и Шуйские, до конца XV века приглашались на службу в независимые Новгород и Псков, но потом и они оказались при московском дворе.

От некогда обширных владений суздальских князей Шуйским удалось сохранить только г. Шую, от названия которого и произошла их фамилия. Этот город располагался в 60 км от Суздаля на р. Тезе. В XVI веке он был крупным торговым и ремесленным центром. Об этом свидетельствует его уставная грамота от 1574. года Известно, что в Шуе были развиты скорняжное производство (отсюда и прозвище Василия Ивановича «шубник»), мыловарение, иконопись, изготовление саней, телег и всевозможных повозок. Доходы от всех этих производств шли в казну Шуйских, принося хорошую прибыль. Для расширения торговых контактов князья были вынуждены поддерживать связи с купцами и видными ремесленниками из разных городов, в том числе и столичными. Известно, что Василий Иванович имел тесные связи с представителями московского посада, используя их для борьбы с политическими противниками. Это наглядно проявилось во время его выступлений против Лжедмитрия I.

Кроме Шуи, Шуйским принадлежало 10 крупных сел и 28 поменьше. К каждому прилегало довольно много деревень. Часть их располагалась в том же Шуйском уезде, часть — в Московском, Бежецком, Волоцком, Звенигородском, Кашинском, Ростовском, Старицком, Тверском, Козельском, Новгородском, Псковском и других уездах. Их владения стали преумножаться за счет пожалований московских государей. Так, И. П. Шуйский за оборону Пскова получил владения князей Бельских в Луховском уезде и в «кормление» Кинешму с волостями и часть Пскова. Д. И. Шуйский, свояк царя Бориса, получил право собирать налоги с кабаков, мельниц, рыбной ловли, перевоза, мыта и пользования дорогами города Гороховец. В конце XVI века князья Шуйские считались одними из самых богатых людей страны. По знатности никто из князей Рюриковичей не мог с ними соперничать. Сами они не забывали, что их предок Андрей Александрович (именно его они считали родоначальником своего рода) был третьим сыном Александра Невского, в то время как Даниил Московский был только четвертым.

С. М. Соловьев в целом достаточно высоко оценивал деятельность представителей рода Шуйских и писал: «Между князьями Рюриковичами Шуйские все время занимали первые места и по родовым преданиям, и по энергии, и по выдающимся личным достоинствам». Крупными полководцами-воеводами являлись Иван Васильевич Скопа, Андрей Михайлович Частокол, Александр Борисович Горбатый. Знаменитыми временщиками, правящими за малолетнего Ивана Грозного, был Василий Васильевич Немой и его брат Иван. Иван Петрович Шуйский прославил свое имя мужественной обороной Пскова от войск Стефана Батория, которая позволила остановить широкомасштабное наступление польских войск на страну в 80-е годы XVI века.

Отец Василия Иван Андреевич Шуйский был достаточно видным боярином и воеводой при дворе Ивана Грозного. Правда сначала его служба была не слишком удачной. В 1557 году за попытку местничать со знатным боярином и полководцем И. Д. Бельским он был отправлен воеводой небольшого приграничного городка Дедалов. В 1559 году был прощен царем и назначен рындой (оруженосцем) с большим саадаком (лук и колчан со стрелами). Эта должность в царской свите свидетельствует о том, что в то время Иван Андреевич был еще достаточно молодым человеком недурной наружности. Вероятно, он рано женился, поскольку Василию в то время было 7 лет (он родился в 1552 году).

Через год Иван Андреевич был назначен головой в Большом полку. Это означало, что в его подчинении оказалась тысяча дворян. Еще через 5 лет он — воевода Сторожевого полка. Для знатного князя это было не слишком высоким назначением, но иначе Иван Грозный не позволял представителям знати быстро двигаться вверх. Шла Ливонская война, и все обязаны были делать карьеру на полях сражения. Естественно, что, подрастая, Василий в это время редко видел отца. С матерью и младшими братьями, Андреем, Дмитрием, Александром и Иваном, он, скорее всего, большую часть времени проводил в одном из родовых имений. Там было много спокойнее и безопаснее, чем в Москве времени Ивана Грозного.

В 1565 году Ивану Андреевичу удалось показать себя отважным воеводой. Во время нападения ливонцев на предместья Пскова он успешно отразил все атаки. Царь по достоинству оценил смелость Шуйского, наградил боярским чином и даже включил в состав опричного двора. С этого времени местом пребывания князя становится Александрова слобода, в-семье он появлялся все реже. Воспитанием Василия занимались мать и образованный дядька. Вдали от столицы молодой князь овладевал различными науками по книгам, которых было много в родовой библиотеке. Кроме того, его интересовали хозяйственные проблемы и возможность увеличить семейный доход. Считать деньги Василий научился с ранних лет, поскольку во время отсутствия отца ему приходилось быть главой семьи.

Иван Андреевич не только был участником Ливонских походов, но и каждое лето стоял с полком на берегу Оки, где была организована оборона от крымцев. Не был исключением и 1571 год. В начале мая пришло известие, что крымский хан Девлет-Гирей задумал разграбить Москву, пользуясь тем, что основные воинские силы находятся в Ливонии и на западных границах. На совете воевод, среди которых был и Иван Андреевич, было решено отойти к столице, поскольку на Оке было невозможно остановить мощное крымское войско. 24 мая береговые полки попытались было разбить крымцев в предместье столицы, но не смогли. По приказу хана были подожжены все слободы, огонь перекинулся и на остальной город. Иван Андреевич чудом уцелел. Об этом с радостью узнала его семья в далекой Шуе. Другим полководцам повезло меньше. Так, И. Д. Бельский задохнулся от угарного газа. Погибли и все замечательные московские постройки. От города осталось одно пепелище.

Василию было уже 19 лет, но по настоянию матери он не участвовал ни в придворной, ни в военной службе. Времена были очень тяжелыми и опасными. На осень 1572 года был назначен новый Ливонский поход. Сам царь, Иван Грозный, решил его возглавить. И. А. Шуйский стал первым воеводой Передового полка, вторым — бывший царский шурин Н. Р. Юрьев, брат умершей царицы Анастасии. В конце года началась осада важной ливонской крепости Пайда. Она охраняла подступы к Ревелю (одно из названий Таллина). 1 января город был взят. Следующей целью стал Таллин. Иван Андреевич во главе Передового полка атаковал первым. Он показывал чудеса личной доблести и смелости. Но защитники города оказали отчаянное сопротивление. В итоге отважный воевода погиб. В этом походе сложили свои головы многие храбрецы-воеводы, в том числе и царский любимец Малюта Скуратов.

Для семьи Шуйских смерть главы дома стала большим ударом. Заменить отца на царской службе должны были теперь его сыновья. Это никого не радовало. Василий хорошо помнил родовое предание о том, какой мученической смертью погиб его дед Андрей Михайлович и как долго в опале был его отец. (За попытку войти в число наиболее близких к 13-летнему Ивану Грозному людей А. М. Шуйский был жестоко казнен — отдан на растерзание огромным псам. После этого его сыну — Ивану Андреевичу — пришлось долго скитаться вдали от двора. Вместе с верным дядькой он жил на Белоозере и кормился крестьянским трудом. Только через несколько лет дядька вымолил прощение для своего подопечного. (Во время богомолия царя в Троице-Сергиевой лавре он бросился к государевым ногам.) Теперь все тому же царю Ивану Грозному предстояло служить молодой поросли дома князей Шуйских.

Первые сведения о военной службе В. И. Шуйского относятся к апрелю 1574 года. Во время похода Ивана Грозного под Серпухов для осмотра оборонительных укреплений он был его главным оруженосцем: с несколькими помощниками нес большой саадак — лук и колчан со стрелами. В 1576 году в этой же должности он сопровождал царя в Калугу — «по земскому делу». Следует вспомнить, что такую же должность исполнял когда-то и его отец после небольшой опалы. В этом же 1576 году начал службу второй по возрасту брат Василия Андрей. Он стал рындой царевича Ивана и также должен был нести саадак. Первое боевое крещение братьев состоялось в 1577 году. Они приняли участие в очередном Ливонском походе. На этот раз военная акция царя оказалась очень успешной. Было взято 24 ливонских города по р. Двина. Некоторые крепости сдавались сами, другие приходилось брать приступом. Несомненно, что для молодых князей Шуйских этот поход был полезным, поскольку обогатил военным опытом, столь нужным для молодых людей в то время. Правда, сами они вряд ли приняли участие в боевых действиях, поскольку входили в царскую свиту.

Молодые князья Шуйские понравились царю Ивану Грозному: ни с кем не местничали, усердно исполняли свои обязанности. Поэтому уже через год он включил в свою свиту и следующего по возрасту брата, Дмитрия. Это было достаточно необычным явлением, поскольку в близкое окружение монарха обычно входил только старший представитель рода. Младшие должны были служить царевичам. Сам поход к Новгороду и Пскову состоялся в 1580 году. Василий Иванович, по-прежнему старший рында, — с большим саадаком, у большого копья — Андрей Иванович, у меньшего саадака — Дмитрий Иванович. Следует отметить, что для Андрея и Дмитрия быть в свите царя считалось почетным, но для 28-летнего Василия Ивановича отсутствие роста по службе в течение 6 лет было уже досадным. Иван IV не назначал его боевым воеводой, видимо, потому, что он не обладал нужным опытом. Отец, оберегая сына от опал и опасностей, держал его вдали от двора и ратной службы. Но в целом царь хорошо относился к молодому князю Шуйскому и считал его достаточно близким для себя человеком. На это указывает роспись царской свадьбы с Марией Нагой. Она состоялась в сентябре 1580 года в Александровой слободе. Место ее проведения свидетельствует о том, что церемония носила полуофициальный характер. Действительно, Мария уже никак не могла считаться законной женой, поскольку была шестой по счету, а по церковным законам полагалось жениться не более трех раз.

В это время В. И. Шуйский был уже женат на Алене Михайловне, дочери князя Михаила Андреевича Репнина, из рода князей Оболенских. Женитьба позволила Василию породниться с Горенскими, Долгорукими, Кашиными, Курлятевыми, Лыковыми, Ногтевыми, Стригиными, Телепневыми, Турениными, Щербатыми и другими князьями.

На свадьбе ему удалось получить очень почетную должность главного дружки жениха. Его жена стала первой свахой. Дружкой невесты был назначен Б. Ф. Годунов, который на предыдущей царской свадьбе был первым. Роспись свадьбы показывает, что Шуйским удалось оттеснить от царского трона Годуновых, которые после женитьбы царевича Федора Ивановича на Ирине Федоровне Годуновой считались близкими царскими родственниками. Должности получили и другие братья Василия: Андрей стал «стольником с платьем царя», Дмитрию и Александру полагалось мыться с Иваном Грозным в бане.

В иерархии свадебных чинов В. И. Шуйский занял третье место после тысяцкого царевича Ивана и посаженного отца царевича Федора. Это говорит о том, что его терпеливое выполнение в течение ряда лет одной и той же должности оруженосца наконец-то было вознаграждено. По данным некоторых разрядных книг, в 1581 году Василий Иванович получил боярский чин и был назначен первым воеводой Большого полка на пограничную Береговую службу. Его брат Андрей возглавил Передовой полк, стоявший в Калуге. Столь быстрый взлет братьев Шуйских возмутил князя М. Н. Одоевского, назначенного воеводой более низшего полка, Сторожевого. Он подал челобитную в боярский суд, заявив, что не может быть меньше В. И. Шуйского. Опытные бояре во главе с И. Ф. Мстиславским разобрали дело и сделали для царя выписки из родословцев и разрядов. В итоге был составлен такой приговор: «Князя Василия оправить. А по родству и по счету князь Иван Петрович Шуйский меньше князя Никиты Романовича Одоевского, а сын князь Никитин князь Михайло меньши князя Ивана Петровича Шуйского. А князь Иван Петрович по лествице в роде своем таков, что князь Васильев третий меньшой брат князь Дмитрий, а четвертый брат князь Александра Шуйский по счету больше князя Михаила Одоевского. И быти им по сему разряду».

Таким образом, официально Василий Иванович был объявлен выше прославленного полководца и боярина И. П. Шуйского, а также вместе с братьями выше М. Н. Одоевского. Местничавший с ним князь был наказан. Сами же братья Шуйские показали себя скромными и не кичливыми людьми. Но все же царь Иван не решился объявить бывших суздальских князей наиболее знатными в стране. Роспись полков Береговой службы от 1583 года показывает, что первое место по-прежнему за Мстиславскими. Первый воевода Большого полка — сын И. Ф. Мстиславского молодой боярин Федор; В. И. Шуйский — во главе полка Правой руки; А. И. Шуйский — во главе Передового полка. Ниже их — М. П. Катырев из рода ростовских князей, он во главе Сторожевого полка. Все остальные князья и бояре значительно ниже их. Будущий всесильный боярин Д. И. Годунов с племянником Борисом — только при царевиче Федоре, чье окружение считалось ниже царского. Вскоре знатность князей Шуйских для всех стала очевидной, поэтому важные перемены в стране никак не отразились на их положении.

В марте 1584 года царь Иван Грозный умер. На престол взошел его сын Федор Иванович. Во дворце сразу же начались широкомасштабные перемены. Прежние царские любимцы, такие, как Б. Я. Бельский, А. Ф. Нагой и др., были отправлены подальше от двора. Главное место заняли родственники царицы Ирины — Годуновы. Однако среди них нашлось место и для князей Шуйских. Василий Иванович был поставлен во главе Московского судного приказа и стал главным судьей страны. Его брат Андрей в 1585 году получил боярство и по-прежнему был первым воеводой полка Правой руки, правда, Большой полк в это время возглавляли то Б. К. Черкасский, женатый на двоюродной сестре царя Марфе Никитичне, то Ф. И. Мстиславский. Д. И. Шуйский стал кравчим. Эту должность он получил, видимо, потому, что стал свояком царского шурина Б. Ф. Годунова, женившись на сестре жены Бориса Екатерине Григорьевне Скуратовой-Бельской, дочери знаменитого Малюты. Царским рындой стал младший Шуйский, Иван Иванович, прозванный Пуговкой, — «у большого саадака», Александр носил чин московского дворянина.

Но Василию Ивановичу удалось не слишком долго продержаться в судьях. В апреле 1585 года он был отправлен первым воеводой Смоленска. Это назначение было почетным, но удаляло князя от двора. Возможно, честолюбивые Годуновы не захотели терпеть соперничество князей Шуйских в Боярской думе. Ведь там их оказалось пятеро. Самым старшим считался В. Ф. Скопин-Шуйский. За оборону Пскова он получил в кормление Каргополь. Его родственник И. П. Шуйский также был возвышен — ему была дана в кормление часть Пскова. Росписи полков Береговой службы от 1585 года свидетельствуют о достаточно высоком положении Андрея Ивановича. Он постоянно во главе второго по значимости полка Правой руки. М. П. Катыреву, попытавшемуся было с ним местничать, царь указал «не дуровать».

В конце этого же 1585 года царь Федор Иванович запланировал поход против шведского короля. По его росписи Андрей Иванович должен был войти в состав Дворового полка вместе с В. Ф. Скопиным-Шуйским. Полк Правой руки должен был возглавлять И. П. Шуйский, кравчим следовало быть Д. И. Шуйскому. Как видим, сразу четверо князей Шуйских оказались около царя. Их положение не ниже царских родственников Годуновых. Однако в следующем году И. П. Шуйский был отправлен наместником в Псков. Для прославленного воеводы это явное понижение. Его место в Думе занял ДИ. Шуйский, получивший боярский чин. Главную роль в его возвышении, видимо, играло родство с Б. Ф. Годуновым.

Князья Шуйские как наиболее знатные Рюриковичи всегда привлекали внимание иностранцев, которые в своих донесениях на родину так их характеризовали: «Василий Иванович почитается умнее своих однофамильцев, а князь Андрей почитается за человека чрезвычайно умного. В. Ф. Скопин-Шуйский более знатен, чем способен для советов. И. П. Шуйский — человек с большими достоинствами и заслугами». Росписи царских пиров в первые годы правления Федора Ивановича свидетельствуют об упорном стремлении князей Шуйских занять место выше Годуновых, поскольку по знатности они превосходили царских родственников по всем статьям. Престарелому и заслуженному полководцу И. П. Шуйскому удавалось подняться выше Дмитрия Ивановича и Бориса Федоровича Годуновых. Андрей Иванович считался выше Степана Васильевича и Григория Васильевича Годуновых. В этот спор Василию Ивановичу не удалось вступить, поскольку он на несколько лет (до 1587 года) был отправлен воеводой Смоленска. Естественно, что затянувшееся соперничество не могло закончиться мирно для обеих сторон. Знатные и честолюбивые князья решили нанести удар первыми, полагая, что их поддержит все остальное родовитое дворянство. Поводом послужило «неплодие» царицы Ирины. Следует отметить, что Ирина не была бесплодной женщиной, но ее дети умирали во время родов. Причиной могло быть отсутствие квалифицированной медицинской помощи.

Осенью 1586 года Иван Петрович и Андрей Иванович Шуйские начали широкомасштабную кампанию против царицы. На свою сторону им удалось привлечь самого митрополита Дионисия, крутицкого архиепископа Варлаама и посадское население столицы. Совместно было составлено «рукописание» — грамота, в которой излагалось требование к царю развестись с «неплодной женой чадородия ради». Выступление объяснялось заботой о благе государства и продолжении царского рода, не имеющего наследника. В этой акции ни Василий, ни Дмитрий, ни младшие, Александр и Иван, участия не приняли. Первый не был в Москве, а остальные братья, видимо, побоялись выступать против всесильных Годуновых. Парадокс требований Шуйских состоял в том, что сами они не имели наследников мужского пола. Аналогичным было положение и у Ф. И. Мстиславского, и у Б. Ф. Годунова (в то время), и у многих других представителей знати.

Царь Федор, до этого казавшийся мягким и податливым человеком, внезапно показал себя подлинным сыном грозного отца. Он не потерпел вмешательства подданных в свои семейные дела. До этого он отказывался слушаться даже отца, царя Ивана Васильевича, советовавшего ему подыскать более подходящую жену. На головы «главных заводчиков» «рукописания» обрушились репрессии. Дионисия лишили сана и отправили в новгородский Хутынский монастырь. В отдаленном Антониевом монастыре оказался и Варлаам. Ивана Петровича сначала сослали в вотчину, село Лопатничи, потом вынудили постричься в Кирилло-Белозерский монастырь. Андрея Ивановича сначала также отправили в вотчину, потом — в каргопольскую тюрьму. По темницам были разосланы и их сторонники: Татевы, Колычевы, Быкасовы и др. Самое жестокое наказание ждало посадских людей и купцов — на Пожаре (Красной площади) им публично отрубили головы. Их вмешательство в личные дела царя было расценено как особенно крамольное и возмутительное.

Хотя Василий Иванович не участвовал в выступлении родственников, но он понес наказание — вместе с младшими братьями был сослан в Галич под надзор пристава А. В. Замыцкого. В 1589 году «главные крамольники» умерли: Иван Петрович — 10 апреля, Андрей Иванович — 8 мая. Если относительно престарелого Ивана Петровича можно предположить, что он умер своей смертью, то молодой Андрей Иванович, скорее всего, был убит. После этого остальные Шуйские вскоре были прощены.

Следует отметить, что в сочинениях, написанных после воцарения Василия Шуйского, все эти события представлены в иной интерпретации. В «Повести о Гришке Отрепьеве», «Повести како отмсти» и ее редакции «Повести како восхити» Шуйские — невинные страдальцы от злобных происков Бориса Годунова. Когда москвичи, недовольные Борисом, решили побить того камнями, он испугался и решил публично помириться с Иваном Петровичем и Василием Ивановичем (как известно, последнего даже не было в Москве). В присутствии митрополита Годунов уверил всех, что хочет иметь с Шуйскими сердечную дружбу. Удовлетворенный народ разошелся, а князья поехали в свои вотчины. Однако вслед за ними были отправлены приставы, которые их схватили и отправили в тюрьмы. Эта версия, несомненно, была выдумана сторонниками царя Василия, поскольку без вины не наказывал даже грозный Иван IV. В поздних памятниках, Новом и Пискаревском летописцах, версия про Шуйских обросла всевозможными домыслами и выдуманными дополнениями, но главная причина конфликта между Шуйскими и Годуновыми в них также не была названа. Истину раскрывает только Хронограф 1617 года, созданный при Михаиле Романове.

Опала не слишком испортила карьеру В. И. Шуйского. После смерти всеми почитаемого Ивана Петровича он стал старшим в роду. Вскоре ему представился случай реабилитироваться в глазах царской семьи. 15 мая 1591 года в Угличе произошла трагедия. Погиб сын Ивана Грозного и его последней жены Марии Нагой царевич Дмитрий, которому было около 9 лет. Слухи об обстоятельствах его смерти были настолько противоречивыми, что царь Федор Иванович повелел создать следственную комиссию, которая должна была разобраться в этом деле. Во главе ее были назначены митрополит Крутицкий Геласий и боярин В. И. Шуйский. Назначение Василия, недавно вернувшегося из ссылки, было тактическим ходом правительства Годуновых. Оно должно было убедить общественность в объективности будущего расследования. В состав комиссии вошли также окольничий А. П. Клешнин, бывший дядька царя и тесть Г. Ф. Нагого, и дьяк Елизарий Вылузгин, курировавший территорию бывшего Углического княжества.

Получив назначение, Василий Иванович стал действовать быстро и энергично. Уже вечером 19 мая он прибыл в Углич, имея представление о том, что следует расследовать (по дороге он выяснил некоторые обстоятельства происшедшего у встречавших его угличан). Поэтому уже утром допрашиваемым задавали также вопросы: «Которым образом царевича не стало и что за болезнь была у него? Почему были убиты государевы люди во главе с дьяком М. Битя-говским? Для чего на убитых клали вымазанное куриной кровью оружие? Против кого Нагие призывали угличан к восстанию?» Данные вопросы свидетельствовали о том, что князь Василий уже понял суть произошедших в Угличе событий. Ответы свидетелей должны были обличить Нагих в организации восстания против государевых людей и, значит, против царской власти.

Первыми для допроса вызвали самых важных горожан: брата царицы Михаила Федоровича Нагого, ее родственников, городового приказчика Русина Ракова, представителей местного духовенства. Саму Марию Нагую члены комиссии не имели права допрашивать. Из всех допрошенных только Михаил Нагой заявил, что царевич Дмитрий был убит людьми дьяка Михаила Битяговского и за это угличане расправились и с самим дьяком, и его помощниками, и родственниками. Вызванный для очной ставки Русин Раков не подтвердил эту версию и своими показаниями заставил усомниться в ее правдивости. Он заявил, что в момент смерти царевича Михаила не было во дворе дворца, где разыгралась трагедия. Царицын брат прибежал позднее со своего подворья, где пьянствовал с друзьями. Услышав крики сестры, он умышленно стал натравливать угличан на дьяка Битяговского, с которым имел неоднократные стычки по поводу сбора налогов в царскую казну и выполнения государственных повинностей жителями Углича. (Нагие хотели безнадзорно властвовать в уезде, но дьяк им это не позволял.)

После этого для обличения неправды Михаила были вызваны другие свидетели: его родственники и очевидцы гибели Дмитрия, в числе которых были мамка В. Волохова, кормилица И. Тучкова, постельница М. Колобова и мальчики-жильцы, с которыми играл царевич. Все они говорили одно и то же: Дмитрий вместе с мальчиками играл в «ножички». Игра состояла в том, что необходимо было в броске ткнуть нож в очерченный на земле круг. Внезапно, когда в руке царевича находился острый нож, с ним случился приступ «падучей болезни», т. е. эпилепсии. Руки его начали судорожно двигаться, в одной был крепко зажат острый нож; во время падения Дмитрия на землю нож случайно вонзился в горло и, видимо, повредил сонную артерию. Когда начался припадок, все присутствующие будто оцепенели, и только когда Дмитрий упал, Ирина Тучкова бросилась к нему и подхватила на руки. Он еще был жив, но вскоре умер. Тут только все закричали от ужаса. На крики прибежала царица Мария. Увидев бездыханного сына, она без всякого разбирательства набросилась на Василису Волохову и стала избивать ее поленом. Потом она сорвала с ее головы платок (опростоволосить замужнюю женщину означало нанести ей страшное оскорбление) и стала кричать уже собравшимся угличанам, что царевича убили люди дьяка Битяговского: его сын Данила, племянник Никита Качалов и Осип Волохов, сын Василисы. В это время, на свою беду, во двор вошел дьяк Михаил Битяговский, чтобы узнать причину переполоха. Разгоряченные словами царицы угличане набросились на него и убили. Потом они ринулись на подворье Битяговских и в дьяческую избу, где обнаружили Данилу Битяговского и Никиту Качалова. Их тут же убили. Позднее нашли и Осипа Волохова. Он также стал жертвой ярости разбушевавшейся толпы.

Допрошены были и другие Нагие. Григорий не подтвердил версии Михаила о том, что царевич Дмитрий был убит людьми государева дьяка. Андрей сообщил об особенностях болезни царевича, о частых приступах, во время которых мальчик пытался покусать всех, кто был рядом с ним. Это объясняло то, что во время приступа во дворе никто не решился сразу прийти ему на помощь. Представители духовенства что-либо пояснить не могли, поскольку не были очевидцами происшедшего. В целом за несколько дней было допрошено больше 150 человек. Наиболее ценные показания были записаны и заверены. Многие из них дошли до наших дней в составе Угличского следственного дела. В ходе допросов В. И. Шуйский понял, что Мария и Михаил Нагие умышленно дезинформировали угличан, чтобы расправиться с ненавистным им государевым дьяком и его родственниками. Поняв, что со смертью царевича они навсегда лишаются возможности оказаться у царского трона, всю свою злобу и отчаяние они выместили на ни в чем не повинных людях. Поэтому после завершения следствия члены комиссии вызвали царицу и ее родственников к церкви и с помощью свидетелей обличили их неправду.

21 мая Дмитрий был похоронен в местном соборе — без особых почестей, поскольку как самоубийца он не имел на них право, потом Шуйский с комиссией со всеми расспросными речами и челобитными, в том числе и царицы Марии, отбыли в Москву. 2 июня на расширенном заседании Боярской думы в присутствии царя и патриарха Иова состоялось слушание итогов работы следственной комиссии. Материалы зачитывал дьяк В. Щелкалов. На все поставленные В. И. Шуйским вопросы были подучены такие ответы: царевич Дмитрий покололся сам во время приступа падучей болезни; Нагие во главе с царицей навели напраслину на государевых людей, и те были невинно убиты; восстание угличан носило явно выраженный антиправительственный характер. В итоге Мария и ее родственники были признаны виновными и в том, что плохо следили за больным царевичем и разрешили ему играть в опасную игру. Из-за их «небрежения» мальчик погиб. Кроме того, они стали подстрекателями антиправительственного восстания в Угличе, в ходе которого погибли невинные государевы люди. Боярская дума постановила: царицу Марию постричь в монахини и сослать на Белоозеро, ее родственников лишить всех званий, имущества и отправить в тюрьмы в маленькие поволжские городки. Некоторых особенно виновных угличан казнили, других отправили в Сибирь. В городе был снят вечевой колокол, и с этого времени Углич «запустел».

Поскольку В. И. Шуйский вполне добросовестно выполнил свою работу и ее результаты оказались благоприятными для царя Федора и его администрации (они снимали подозрение в причастности кого-либо к умышленному покушению на жизнь царевича), то некогда опальный князь вновь стал желанным гостем во дворце. Его приглашают на праздничные пиры и торжественные приемы. Зимой 1591 года Василий Иванович получил важное назначение — возглавить оборону Новгорода Великого в случае обострения отношений со Швецией. После успешного. Ругодивского похода царя Федора на русско-шведской границе было очень неспокойно. В подчинении у Шуйского оказались видные представители знати — В. В. Голицын и М. Г. Салтыков. Только в 1595 году после подписания мирного договора со Швецией князь Василий смог вернуться в Москву. Он вновь становится активным участником придворной жизни. В 1596 году вместе с братом Дмитрием присутствует на праздничном пиру в Новодевичьем монастыре. На приеме персидского посла в Кремле занимает среди бояр второе место после князя Ф. И. Мстиславского. Возможно, более низкое положение, чем у Шуйского, не слишком устраивало Годуновых, но они были вынуждены смириться. Весной 1596 и 1597 годов на Береговой службе В. И. Шуйский возглавлял второй по значимости полк Правой руки (самый главный Большой полк возглавлял Ф. И. Мстиславский). Князь Т. Р. Трубецкой, Гедиминович, пытался было местничать с Василием, но доказать свою большую знатность не смог.

Все это свидетельствует о том, что в последние годы правления Федора Ивановича В. И. Шуйский считался одним из наиболее знатных людей государства и занимал в армии и при дворе очень высокое место. Но вступить в схватку за престол со всесильными Годуновыми он не мог. Главные рычаги по управлению страной находились в их руках. К тому же по завещанию царя Федора его наследницей была объявлена царица Ирина, и только она, отрекшись от престола, могла назвать имя своего преемника и благословить того на царство. В. И. Шуйский, естественно, в число таких людей не входил.

Оставшись в стороне от придворных интриг после смерти царя Федора Ивановича в январе 1598 года, князь Василий сумел сохранить свое прежнее высокое положение и при новом государе — Б. Ф. Годунове. Более того, он даже вошел в число царских родственников, поскольку его брат Дмитрий был женат на сестре новой царицы — Марии Григорьевны. Старшие представители рода Шуйских уже не посылались на дальние воеводства, не участвовали в Береговой службе. Они все время при дворе, на царских пирах и приемах. Борис, видимо, уважал В. И. Шуйского за глубокие знания и цепкий ум, поэтому поручал ему распутывать очень сложные местнические споры. Так, в 1600 году он разбирал спор между активным спорщиком П. Н. Шереметевым и князем Ф. А. Ноготковым, в 1602 году — между постоянно борющимся за свою честь князем Ф. И. Лыковым и Ю. Г. Пильемовым. Следует отметить, что в первом случае П. Н. Шереметев выиграл спор, во втором случае он не был разрешен, поскольку для судей его существо было не слишком понятно: одного из спорщиков назначили воеводой Шацка, другого — Рязани, что было почетнее — неизвестно.

В 1600 году уже самому В. И. Шуйскому с братом Дмитрием пришлось отстаивать родовую честь в споре с князем И. Н. Одоевским. Последний потерпел полное фиаско.

Несомненно, что при Б. Ф. Годунове Шуйские входили в процарскую группировку. Во время званых обедов среди князей и бояр В. И. Шуйский с братом Дмитрием занимали соответственно вторые и третьи позиции, их брат Александр — шестую, опережая С.В. и И. В. Годуновых. Правда, через некоторое время имя В. И. Шуйского из разрядов исчезает. Его не приглашают ни на торжества, связанные с приездом первого жениха царевны Ксении шведского принца Густава, ни на приемы иностранных послов. Его место в полку Правой руки занимает недавно получивший боярство князь М. П. Катырев-Ростовский. В 1600 году Василия вновь отправляют на почетное воеводство в Новгород Великий. Возможно, он мешал Годуновым и брату Дмитрию занимать первые строчки в придворной иерархии. Только в 1601 году В. И. Шуйский вновь первый воевода полка Правой руки, в руководстве войском у него снова второе место, после Ф. И. Мстиславского.

В мае 1602 года В. И. Шуйского приглашают в Москву. Можно предположить, что его воеводство было как-то связано с делом Романовых. Через умершую жену из рода Репниных он состоял с ними в родстве. Князь мог оказаться в опале и за то, что был против столь массовых репрессий по отношению к самым знатным людям государства. Поэтому, когда ссыльных Романовых и их родственников стали возвращать из отдаленных мест, получил возможность вернуться в столицу и князь Василий. Уже в сентябре он участник встречи второго жениха царевны Ксении — датского принца Иоганна. Пригласили его и на пир по поводу этого события. Вскоре царю Борису очень понадобилась помощь Шуйского. В Речи Посполитой объявился самозванный царевич Дмитрий, который собирал войско для похода на Москву для возвращения «отчего престола». Князь Василий должен был убеждать всех в том, что настоящий царевич давным-давно умер и похоронен в Угличе. Его выступления на Лобном месте некоторых убеждали, но другие полагали, что хитрый боярин просто желает угодить царю Борису.

Когда Лжедмитрий I вторгся в пределы России, В. И. Шуйский находился в Москве. Его место во главе полка Правой руки занял брат Дмитрий. Войском же по-прежнему руководил Ф. М. Мстиславский. Однако в декабре 1604 года в битве под Новгородом-Северским царская армия потерпела жестокое поражение. Мстиславский был тяжело ранен, а Д. И. Шуйский не смог достойно его заменить. В итоге самозванец праздновал победу. В этой критической ситуации царь Борис решил во всем положиться на князя Василия Ивановича. Ему было поручено возглавить новое войско и дать бой лжецаревичу. В сражении под селом Добры-ничи он с блеском показал свой полководческий талант.

В то время многие русские воеводы имели смутное представление о военной стратегии и тактике. Главным залогом успеха считались быстрота, внезапность и натиск. Именно с их помощью одерживал свои победы Лжедмитрий. Князь Василий, видимо, узнал об этой особенности тактики самозванческой армии, поэтому решил заманить ее в ловушку. В его распоряжении было только три полка: Большой, Правой и Левой руки, а также достаточно мощная артиллерия. Ее было решено разместить в Добрыничах сзади полков, чтобы противникзаранее не догадался о ее существовании. Предполагалось, что безрассудный лжецаревич нападет первым и будет стараться действовать быстро, чтобы разметать полки. Так и случилось. Запорожские казаки с остервенением набросились на полк Правой руки, намереваясь зайти в тыл Большого полка. Это им удалось, но за русскими полками они были встречены мощным залпом артиллерии. Для казаков это оказалось полной неожиданностью — в страхе они повернули назад и столкнулись со своей же конницей и буквально смяли ее. В самозванческом войске началась всеобщая паника. Увидев это, В. И. Шуйский приказал русским полкам ударить по врагу. Семь верст преследовали они редеющую армию, безжалостно расправляясь с бегущими. К сожалению, самого Лжедмитрия не удалось захватить, но все его пушки, знамена и многочисленное вооружение стали добычей победителя.

Конечно, Василий понимал, что достигнутый успех следует развивать и окончательно добить противника в его последнем логове — Путивле. Но действовать самостоятельно он не имел права. Главнокомандующим оставался раненый Ф. И. Мстиславский, приказы о наступлении приходили из Москвы. Царь Борис хотя и не смог лично возглавить поход против своего соперника, но регулярно слал грамоты с различными указами. В итоге В. И. Шуйский со своими полками провел в бездействии остаток зимы сначала под Рыльском, потом — под Кромами. При осаде этих маленьких городков добиться успеха не удалось. Боевой дух царской армии упал, воеводы не желали проявлять какую-нибудь инициативу, не надеясь получить от Бориса награду. Царь стал подозрительным и жаловал лишь любимцев и родственников.

Все кончилось тем, что 13 апреля 1605 года Б. Ф. Годунов внезапно скончался. На престол должен был взойти его сын, царевич Федор. Ф. И. Мстиславский, Василий и Дмитрий Шуйские тут же были отозваны в столицу, вероятно, для участия в коронации нового государя. Войско же оказалось без надежного руководства.

В Москве В. И. Шуйский вряд ли вошел в близкое окружение царицы Марии Григорьевны и нареченного царя Федора Борисовича. Первой был ближе муж ее сестры Дмитрий Иванович, второму были нужны не престарелые князья, а ровесники. Такой была традиция русского двора. Поэтому при составлении новых росписей полков взамен уехавших воевод вряд ли кто-нибудь спросил совета у опытного князя Василия. Главнокомандующим назначили весьма кичливого М. П. Катырева-Ростовского, вторым воеводой при нем — только что получившего боярство П. Ф. Басманова; полк Правой руки должен был возглавить князь В. В. Голицын, вторым при нем — князь М. Ф. Кашин; полк Левой руки — З. И. Сабуров, Сторожевой полк — князь А. А. Телятевский, зять С. Н. Годунова, главного царского наушника. Эта роспись оказалась настолько неудачной, что вызвала массовое местничество: З. И. Сабуров начал спорить и с В. В. Голицыным, и с А. А. Телятевским, полагая, что ближе всех по родству с новым царем; А. А. Телятевский по той же причине начал спор с князем В. В. Голицыным; М. Ф. Кашин — с П. Ф. Басмановым; П. Ф. Басманов — с А. А. Телятевским. Словом, воевать стало некому, все главные воеводы требовали суда из Москвы, где были заняты лишь приведением населения к присяге и подготовкой будущей коронации. Об угрозе со стороны Лжедмитрия, казалось, новый государь окончательно забыл. В итоге среди простых воинов началась смута. Некоторые бежали домой, другие предпочли перейти на сторону самозванца, очень щедрого на награды. Кроме того, они полагали, что служить «подлинному сыну царя Ивана Васильевича» — их долг, в этом они клялись когда-то Ивану Грозному. Права Федора Борисовича на престол выглядели весьма сомнительными — его никто не избирал на царство. Все это привело к тому, что Лжедмитрий стал набирать силы. На его сторону переходили многие города, в армию вливались новые воины.

Находясь в Москве, В. И. Шуйский никак не мог повлиять на события в стране, хотя он прекрасно знал, что «царевич Дмитрий» — всего лишь авантюрист и обманщик. Русские люди уже не хотели знать правду и радостно «бросались в объятия» самозванца, по образному выражению писателя Смутного времени Авраамия Палицына. Князю Василию приходилось лишь философски взирать на все происходящее и ждать результата противоборства двух претендентов на царский престол. Мы не знаем, как он прореагировал на известие из-под Кром о том, что царская армия перешла на сторону Лжедмитрия и арестованы немногие сторонники Федора Борисовича. Можем лишь догадываться о том, что он ничего не предпринял для спасения Годуновых, когда 1 июня против них началось восстание москвичей. Более того, по сообщениям некоторых иностранцев, именно Василий был повинен в том, что толпа расправилась с царем Федором и его родственниками. По их версии, события развивались следующим образом. Когда эмиссары Лжедмитрия Г. Пушкин и Н. Плещеев зачитали грамоты о «чудесном спасении царевича Дмитрия», толпа бросилась к дому Шуйских, требуя, чтобы князь Василий открыл истину, ведь совсем недавно тот уверял, что настоящий царевич похоронен в Угличе. На этот раз испуганный князь якобы заявил, что в могиле Дмитрия похоронен некий поповский сын, зарезанный наемными убийцами по ошибке. Его слова настолько поразили москвичей, что они бросились в Кремль громить царский дворец. В русских источниках эта версия не находит подтверждения, но поскольку позднее Шуйский многократно менял свои показания относительно обстоятельств гибели Дмитрия, то можно предположить, что в момент личной опасности князь солгал в угоду сильнейшего и косвенно оказался причастен к свержению Федора Борисовича. Позднее, чтобы оправдать свою ложь, он активно поддержал версию о том, что царевич Дмитрий был убит по приказу В. Ф. Годунова. Однако многократная ложь в угоду обстоятельств и попытки «держать нос по ветру» привели к тому, что репутация князя в глазах народа оказалась окончательно испорченной. В итоге это и привело его к трагическому концу.

Публично засвидетельствовав истинность «Дмитрия», В. Шуйский тут же отправился в ставку самозванца в Тулу, чтобы лично продемонстрировать свою преданность. Лжедмитрий охотно принял знатного боярина, слегка попеняв ему за недоверие прежде. Ему нужна была поддержка влиятельных людей страны. В благодарность в Совете светских лиц (новой Боярской думе) Шуйские, как и прежде, заняли одни из первых позиций: Василий и Дмитрий — второй и третий. Боярство получил и их самый младший брат Иван — он на 13-м месте. Еще одного их брата, Александра, в списках нет — видимо, он умер. Их главные противники в борьбе за ведущие места — князья М. П. Каты-рев и С. А. Волосский — оказались на дальних воеводствах (соответственно в Новгороде и Казани). Но в ближнее окружение самозваного царя Шуйские не вошли. Там прочно обосновались путивльский боярин В. М. Мосальский, П. Ф. Басманов, мнимые родственники Нагие, братья Бунинские и даже юный племянник Василия М. В. Скопин-Шуйский, получивший должность великого мечника, которой ранее при дворе не было. Михаил Скопин оказался настолько близок лжецарю, что тот отправил его в монастырь за своей мнимой матерью Марфой Нагой. Для Шуйских возвышение племянника стало особенно неприятным, поскольку он принадлежал к старший ветви рода и со временем мог потеснить их самих.

Словом, все эти обстоятельства заставили честолюбивого и теперь уже коварного князя Василия начать подготовку заговора с целью свержения самозванца. Он надеялся, что вряд ли кто-нибудь из представителей знати всерьез верил в истинность царевича и намеревался служить безродному проходимцу. Однако, на первый раз, заговорщик просчитался. Многие сочли для себя выгодным быть членами двора щедрого и достаточно легкомысленного Гришки Отрепьева. Ведь при любом другом монархе карьера не самых знатных дворян была бы не столь успешной. В итоге о преступных замыслах В. И. Шуйского стало известно П. Ф. Басманову, который, желая выслужиться, обо всем доложил лжецарю и его надежным сторонникам. Было решено публично покарать всех заговорщиков. Уже 22 июня начались аресты и допросы под пытками. Схвачен был и главный зачинщик крамолы — князь Василий с братьями.

Дело заговорщиков было поручено разбирать достаточно представительному Земскому собору. В его работе приняли участие Совет духовных лиц, Боярская дума и выборные горожане. Предполагалось, что такой собор должен достаточно объективно оценить вину тех, кто покушался на жизнь «царя Дмитрия». 23 июня на заседании с обличением неправд Шуйского выступил сам лжецарь. По оценке современников, он говорил с таким умом и искусством, что привел всех в изумление. После этого все присутствующие решили, что князь — крамольник и его сообщники достойны смерти. Нам неизвестно, о чем думал Василий в ночь перед казнью. Вероятно, просил Бога сотворить чудо и продлить его жизнь для новой борьбы с самозванцем. Но, может быть, он просил своих тайных сторонников вымолить для себя прощение у Лжедмитрия. Ведь умирать с позором, хотя и за правое дело, никому не хотелось.

25 июня князя Василия Ивановича вывели на Красную площадь, где уже была сооружена плаха. Во избежание беспорядков ее окружала стража из 8 000 стрельцов во главе с П. Ф. Басмановым, назначенным за свою преданность главой Стрелецкого приказа. Действительно, поглазеть на казнь самого знатного князя Рюриковича собрались тысячи москвичей. Некоторые даже сочувствовали Шуйскому, полагая, что тот лучше всех знает истину о Дмитрии. Басманов зачитал обвинительный приговор, закончив его такими словами: «Наш царь милостив и никого не велит казнить зря. Шуйский же — предатель и изменник, замысливший возмутить всю землю». После этого к князю подошел палач и велел раздеться до пояса. Снимая парчовый кафтан и боярскую шапку, Василий наконец-то осознал, что его рано поседевшая голова сейчас покатится под ноги палача. Со слезами на глазах стал он прощаться с москвичами, публично каяться и просить прощения за грехи. Князь тянул время и надеялся на спасение. Ведь тайные сторонники обещали ему помочь. Действительно, когда палач потребовал, чтобы князь положил голову на плаху, из ворот Кремля не спеша выехал дьяк с указом о помиловании. Спектакль был разыгран исключительно мастерски! Несомненно, что в лице Гришки Отрепьева погиб гениальный актер и режиссер. Устрашенный Шуйский упал на колени и воздал хвалу Богу и «царю Дмитрию». Народ ликовал и с восторгом вопил: «О сколь милостивого царя даровал нам Бог! Ведь он милует даже своих изменников, желавших лишить его жизни!» Несомненно, что многие из окружения лжецаря посоветовали ему не начинать царствование с казни одного из наиболее именитых бояр. Ведь это произвело бы самое негативное впечатление и на подданных, и на иностранных монархов, поскольку слухи о его неистинности продолжали будоражить общественность.

Хотя князь Василий пережил на плахе страшные минуты, это не остановило его от новой борьбы за истину. На этот раз действовать он решил более осмотрительно и только при благоприятном стечении обстоятельств. Как опять показало время, именно его провидение выбрало в качестве палача для авантюриста Гришки Отрепьева. Пока же братья Шуйские поехали в Галич — традиционное место ссылки для представителей их рода. Но там они пробыли совсем недолго — только до осени. Многочисленные родственники убедили лжецаря, что раскаявшихся князей следует вновь принять при дворе и вернуть им былое высокое положение. Поскольку многие сторонники князя Василия из числа купцов и жителей посада были все же казнены в назидание другим крамольникам, то к новому заговору решили привлекать только дворянство, да и то после длительной проверки.

Вернувшись в Москву, В. И. Шуйский решил ни в чем не выдавать своих мыслей и тайных намерений. Он стал зорко наблюдать за поведением своих собратьев и примечать всех, кто оказался обижен лжецарем, кто недоволен новыми порядками при дворе, и т. д. Одним из первых в поле его зрения попал бывший любимец царя Бориса, окольничий Михаил Игнатьевич Татищев. 20 апреля 1606 года во время пира тот возмутился, что на стол подали жаркое из телятины. Православные люди считали это мясо нечистым и в пищу не употребляли. Князь Василий решил поддержать Михаила и подтвердил, что телятину русские люди не едят. Нарушение исконных традиций бросало тень на «Дмитрия», как бы уличая в том, что он — иноверец и чужак. Поэтому Татищева тут же выслали подальше от царского двора. Шуйский же отделался легким испугом. Но своим поступком он показал всем, что не отказывается от попыток разоблачить самозванца. Недовольные вновь увидели в нем своего лидера. Вскоре число противников Лжедмитрия существенно возросло, виноват в этом был он сам. Князю Василию даже не пришлось тайно заниматься разоблачениями и вербовкой заговорщиков. Причины недовольства русской знати лжецарем были следующие. Во-первых, всех глубоко возмутила его женитьба на польке и католичке Марине Мнишек. Сначала для подарков невесте была разорена царская казна, потом в столицу прибыла целая свора ее наглых и алчных родственников, стремящихся занять при русском дворе первые позиции, и, наконец, ее еще до свадьбы венчали царским венцом на царство, чего никогда раньше не было. Во-вторых, менее знатные дворяне были недовольны перспективой похода на сильную турецкую крепость Азов. Они не беспочвенно полагали, что сложат свои головы в донских степях. В-треть-их, православное духовенство с тревогой наблюдало за тем, как в худшую сторону менялись нравы и обычаи при царском дворе, показывая дурной пример не слишком крепким в вере молодым повесам. Беспокоила и активная переписка царя с папой римским и католическим духовенством.

Наблюдая за переменой в отношении к Лжедмитрию верхушки русского общества, князь Василий мог только от удовольствия потирать руки. Он чувствовал, что на этот раз победа будет за ним. Необходимо было только правильно выбрать момент для решающего удара. Следует отметить, что среди приближенных Лжедмитрия никто не подозревал о новом заговоре Шуйского. Удар ждали то со стороны стрельцов, то со стороны дьяков (один из них, Тимофей Осипов, пытался публично обличить самозванца). Князь Василий же, напротив, был исключительно обласкан лжецарем. На его свадьбе он получил самую почетную должность тысяцкого (обычно ее доверяли ближайшему родственнику жениха). На пиру сидел выше всех бояр. Получалось, что у самого заговорщика не было причин быть недовольным Лжедмитрием и положением при дворе. Но Шуйский, судя по всему, уже давно задумал подняться еще выше — на царский трон. А почему бы и нет? Ведь он был из рода суздальских князей, не раз получавших ярлык на Великое Владимирское княжение, дававшее им право считаться старшими среди всех остальных русских князей. Такое положение не могло даже присниться предкам Бориса Годунова и тем более Гришки Отрепьева.

Но Василий Иванович понимал, что расправиться с самозванцем, тщательно охраняемым стрельцами и иностранными наемниками и имевшим поддержку нескольких тысяч поляков из свиты Марины Мнишек, будет не так-то просто. Поэтому решил разработать хитроумный план, основанный на внезапности и дезинформации. Согласно плану, ранним утром следовало создать панику: все московские колокола должны были тревожно загудеть. Заговорщики под предлогом сообщения лжецарю о происшедшем должны были ворваться во дворец и убить его. Одновременно их сообщникам следовало ездить по московским улицам и говорить горожанам о том, что поляки вознамерились убить «Дмитрия Ивановича», чтобы посадить на престол Марину Мнишек. Это должно было спровоцировать москвичей на расправу с поляками и помешать тем помочь самозванцу.

Во избежание непредвиденных осложнений В. И. Шуйский попросил своего сообщника Ф. И. Шереметева, отправленного с войском в Елец, не спешить выполнять назначение и остаться в окрестностях Москвы. (Шереметев, когда-то одним из первых примкнувший к самозванцу, был недоволен тем, что его отправили на войну с турками, а на его подворье разместили родственников Марины Мнишек.) Но в целом князь Василий очень рисковал, ведь в случае неудачи плахи ему было уже не миновать. Утешало лишь то, что вместе с ним были бы арестованы многие видные князья и бояре, и скандал просто так уже не удалось бы замять. На общем собрании заговорщики решили, что лучшим временем для исполнения их замыслов будет утро 17 мая. Празднества по случаю царской свадьбы еще продолжались, после шумных и продолжительных ночных застолий обитатели дворца вряд ли были в состоянии правильно понять происходящее.

Итак, ранним утром 17 мая по всему городу тревожно зазвонили колокола. Служители православных церквей горячо поддержали заговорщиков, поскольку были наслышаны о планах самозванца окатоличить Русь и были возмущены наглым поведением поляков в русских храмах. Василий сел на коня и вместе с другими заговорщиками поехал в Успенский собор. Там во время заутрени все помолились о даровании им удачи и направились к царскому дворцу. Лжедмитрий спросонок действительно никак не мог понять, почему в городе гудят колокола. Поэтому стража без всяких препятствий пустила в покои бояр-заговорщиков, якобы принесших нужные вести. Но уже в сенях те повели себя странно — сразу же разоружили телохранителей и вытащили из-под плащей палаши. Вышедший на шум П. Ф. Басманов был убит, но громкими криками ему удалось предупредить об опасности самозванца. Тот по тайным ходам бросился сначала к Марине Мнишек, потом — к окну, через которое намеревался спастись. Заговорщики метались по комнатам дворца, но видели лишь немногочисленных телохранителей и женщин из свиты Марины Мнишек. Князь Василий почувствовал, что его акция близка к провалу. «Ищите, ищите вора! Не дайте ему уйти! — кричал он. — Не найдем — все будем на плахе!» Последние слова заставили заговорщиков быть более бдительными. Со стороны Житного двора вдруг раздался странный шум. Василий вместе с несколькими дворянами бросился туда и увидел, что в окружении стрельцов на земле лежит выпрыгнувший из окна самозванец. Он подвернул ногу и стонал от боли. Стрельцы были настроены решительно и собирались защитить своего государя.

Положение складывалось критическое. Тогда сообразительный Шуйский крикнул стрельцам, что если те не отдадут лжецаря, то он отправит своих сторонников разгромить их дома и захватить в плен их жен и детей. Эти слова заставили их расступиться и пропустить заговорщиков к Лжедмитрию. Тут уж никто медлить не стал. Пули и сабельные удары обрушились на самозванца. Участь его была решена. Но князь Василий понимал, что смерть авантюриста — не самое главное: следовало убедить русских людей, что переворот был законным и обоснованным делом. Главной помощницей в этом деле должна была стать Марфа Нагая. Поэтому по его приказу труп лжецаря тут же поволокли к Вознесенскому монастырю. Там в присутствии стрельцов и обитателей Кремля бывшая царица отреклась от мнимого сына. Эту весть разнесли дальше по городу, где все еще продолжались погромы дворов поляков. Горожане хотя и поняли, что их обманули, но были довольны тем, что отомстили ненавистным гостям за все свои обиды и получили возможность вволю напиться заморских вин из польских запасов.

Только на следующий день бояре под руководством В. И. Шуйского начали наводить в городе порядок: обеспечили безопасность Марине Мнишек и ее родственникам, взяли под стражу наиболее ревностных сторонников Лжедмитрия, которых оказалось совсем немного: часть во время погромов бежала к польской границе, а часть сдалась без боя. Среди них были никем не уважаемый патриарх Игнатий, пьяница и сквернослов; личные секретари лжецаря братья Бучинские; думный дьяк Афанасий Власьев, ездивший сватать Марину Мнишек в Краков; прославившийся недостойными связями с самозванцем князь И. А. Хворостинин и ряд других. Основное же количество бояр и князей, когда-то предавших Федора Борисовича и посадивших на престол самозванца, дружно сплотились вокруг князя-заговорщика. Среди них были и князья Голицыны, смутившие войско под Кромами, и мнимые родственники Нагие, и Романовы, которых лжецарь вызволил из ссылки и приблизил ко двору. Все они с равнодушием отнеслись к гибели прежнего царя-благодетеля и были готовы служить новому, если он сохранит за ними все пожалования и земельные владения. Стремясь к заветному трону, Василий был готов дать любые обещания вплоть до ограничения своей будущей царской власти. Он понимал, что лучше держать синицу в руках, чем журавля в небе.

Воцарение

По стремительности взлета на престол В. И. Шуйского вряд ли можно было сравнить с каким-либо еще царем. Даже царевич Федор Иванович, получивший корону по наследству, полностью соблюдая все обычия, венчался на царство через несколько месяцев после смерти отца. Борис же больше полугода не решался занять престол, на который был наречен по воле Земского собора. Василий решил пойти своим путем, пытаясь как можно быстрее обосноваться в царском дворце, пока не появился более молодой и подходящий кандидат. Ведь самому князю было за 50 лет, он был вдов и не имел наследников. Поэтому для него была очень призрачной перспектива основать новую династию.

Пока москвичи предавались беспробудному пьянству и наслаждались безвластием, В. И. Шуйский собрал думных людей на совещание. Перед ними он поставил вопрос о том, что следует как можно скорее избрать нового царя, поскольку король Сигизмунд мог возмутиться расправой над своими подданными и начать войну. Бывшие сподвижники и мнимые родственники Лжедмитрия решили, что лучшей кандидатуры на данный момент, чем сам В. И. Шуйский, найти трудно. Он был авторитетен и многоопытен и способен справиться с непростой ситуацией. Ведь убитого лжецаря русская знать сама признала истинным сыном царя Ивана Грозного и сама посадила на московский престол. Теперь же требовалось объяснение, почему он был свергнут и убит вместе с несколькими сотнями поляков, прибывшими в качестве гостей. Многих, вероятно, даже устраивало, что Василий стар и бездетен, поскольку в будущем это предполагало избрание более достойного и подходящего по возрасту и семейному положению человека. Поэтому вопрос о новом государе откладывать не стали, и уже 19 мая москвичам было предложено явиться на Соборную площадь для его решения. Вместе с Боярской думой, обезглавленным духовенством и представителями двора они должны были изображать представительный Земский собор. Настоящий избирательный собор с выборными представителями от городов собирать было слишком хлопотно и даже опасно. Ведь те могли привлечь бояр к ответу за то, что сначала они признали самозванца истинным царевичем и убедили в этом всю страну, а потом втихаря его убили, опять же без совета «со всей землей».

К этому сборищу князь Василий приготовился заранее. Его ближайшие сторонники убедили многих представителей посада, что только самый знатный Рюрикович достоин престола. Поэтому, когда бояре спросили собравшихся, кто достоин царской короны, то тут же раздались выкрики: «Князь Василий Шуйский! Только он может защитить православие от еретиков и страну от вероломных соседей». С этим выбором все единодушно согласились, поскольку с Шуйским уже были заранее обговорены условия его воцарения: духовенству гарантировались неприкосновенность имущества и земельных пожалований, дворянству и боярству — прежние чины и имения. Кроме того, Василий добровольно подписал Ограничительную запись, урезающую его права как самодержца. Без согласия Боярской думы он не имел права никого наказывать и казнить. После этого воодушевленные москвичи с радостными криками подхватили невысокого князя на руки и внесли в царские покои. Тот не стал ждать других доказательств своей законноизбранности и, надев корону, сел на царский престол. Затем по его приказу в города поскакали гонцы с грамотами от бояр, Марфы Нагой и его собственными, в которых рассказывалось о московских событиях. Они должны были убедить население в том, что свергнутый и убитый «царь Дмитрий» был авантюристом и еретиком, планировавшим погубить Русское государство и всех православных людей. Спасителем страны был назван князь Василий Шуйский, происходивший из древнего царского рода, отважный борец с проклятым самозванцем. За это он и был единодушно избран новым государем.

В первой царской грамоте от 19 мая Василий подробно расписал свое происхождение от римского кесаря Августа и пообещал быть милостивым и справедливым правителем: «И ныне мы, великий государь, будучи на престоле Российского царства, хотим того, чтобы православное христианство было нашим доброопасным правительством в тишине, и в покое, и в благоденстве, и поволил я, царь и великий князь всея Руси, целовать крест на том, что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом с боярами своими, смерти не предать, вотчин, дворов и животов у братии его, у жен и детей не отнимать, если они с ним в мысли не были. Также у гостей и торговых людей, хотя который по суду и по сыску дойдет и до смертной вины, после него у жен и детей дворов и животов не отнимать, если они в его вине невинны. Да и доводов ложных мне, великому государю, не слушать, а сыскивать всякими сысками накрепко и ставить с очей на очи, чтобы православное христианство невинно не гибло. А если кто на кого солжет, то, сыскав, казнить за напраслину. На том на всем, что в сей записи писано, я, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, целую крест всем православным христианам, что мне, их жалуя, судить истинным праведным судом, и без вины ни на кого опалы не класть, и недругам никого по ложному доносу не отдавать, и от всякого насильства оберегать».

Эта грамота свидетельствует о том, что Василий искренне желал быть справедливым судьей для своих подданных. Он, конечно, видел, что внедренная Борисом Годуновым система доносов крайне порочна, несправедливым было и наказание всех родственников преступника, как это было в деле Романовых. Хорошо изучив систему правосудия, новый царь решил внести в нее существенные изменения, позволяющие невинным людям избегать напрасных наказаний. Но жители других городов, получив эти грамоты, вряд ли заметили благие намерения нового монарха. Они были слишком удивлены и шокированы быстрыми переменами на троне, которые были совершены без их воли и участия.

В боярских грамотах оправдывалась смерть «царя Дмитрия»: «Мы узнали про то подлинно, что он прямой вор Гришка Отрепьев, да и мать царевича Дмитрия, царица инокиня Марфа, и брат ее Михаила Нагой с братиею всем людям Московского государства подлинно сказывали, что сын ее, царевич Дмитрий, умер подлинно и погребен в Угличе, а тот вор называется царевичем Дмитрием ложно. А как его поймали, то он и сам сказал, что он Гришка Отрепьев, и на государстве учинился бесовскою помощию, и людей всех прельстил чернокнижеством. И тот Гришка за свое злодейство принял от Бога возмездие — скончал свой живот злою смертию». После чтения такой грамоты у простого человека возникал вопрос: почему же царица Марфа и ее братья почти год молчали о том, что именем Дмитрия называется беглый монах Гришка Отрепьев? Ведь у бывшей царицы была прекрасная возможность разоблачить самозванцев во время публичной встречи в Тайнинском. Все это говорило о том, что московские бояре лукавили и поступали только исходя из своих интересов, не заботясь об истине.

В грамоте бояре подробно описали, как произошло избрание Василия Шуйского царем: «Прося у Бога милости, митрополиты, архиепископы, епископы и весь Освященный собор, также и мы, бояре, окольничие, дворяне, дети боярские и всякие люди Московского государства, избрали всем Московским государством, кому Бог изволит быть на Московском государстве государем. И всесильный, в Троице славимый Бог наш на нас и на вас милость свою показал, объявил государя на Московское государство, великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Руси самодержца, государя благочестивого, по Божьей церкви и по православной христианской вере поборателя, от корени великих государей российских, от великого государя князя Александра Ярославича Невского. Многое смертное изгнание за православную веру с братиею своею во многие лета он претерпел и больше всех от того вора, богоотступника и еретика смертию пострадал». Для жителей других городов это описание опять же выглядело не слишком достоверным: когда могли собраться в Москву избиратели нового государя и кто представлял все Московское государстао? Ведь сами они обо всем узнали из грамот. Поэтому Василий тут же получил прозвище «боярский царь». Многих возмутило и то, что новый царь добровольно ограничил свою власть в пользу Боярской думы. До этого ни один государь так не поступал.

Три дня обнаженный труп Лжедмитрия лежал для всеобщего обозрения на Красной площади. Некоторые горожане приходили с плетками и отводили душу, избивая его. Наконец было решено бросить его в яму за городом. Однако после этого в городе стали происходить странные явления. Ночью ударил мороз, опалив словно огнем все растения. Потом около ямы начали появляться какие-то огоньки. Жители решили, что Гришка был чародеем и чернокнижником и способен вновь ожить. Тогда по приказу царя тело вновь выкопали и сожгли в потешной крепостице на р. Котел. После этого пепел зарядили в пушку и выстрелили в сторону Польши.

Все эти события показали Василию, что следует основательно заняться разоблачением преступных дел и замыслов свергнутого лжецаря. Были написаны и разосланы по всей стране грамоты такого содержания: «В хоромах самозванца были найдены бумаги о воровских его ссылках с Польшею и Литвой о разорении Московского государства. Найдены и письма к папе о разорении православной веры и установлении на Руси проклятого латынства. Секретари его Бучинские показали, что лжецарь намеривался перебить всех бояр во время воинских потех и отдать все главные места в управлении государствам полякам. В Польше он дал записи Марине Мнишек и ее отцу об уступке им Новгорода, Пскова и Смоленска».

Для оправдания своей прежней лжи написала грамоты и Марфа Нагая: «Гришка ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича, омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей, и нас самих, и родственников наших устрашил смертию. Я боярам, дворянам и всем людям объявила об этом прежде тайно, а теперь всем явно, что он не наш сын, царевич Дмитрий, а вор, богоотступник и еретик. А как он своим ведовством и чернокнижеством приехал из Путивля в Москву, то, ведая свое воровство, по нас не посылал долгое время, а прислал к нам своих советников и велел им беречь накрепко, чтоб к нам никто не приходил и с нами об нем никто не разговаривал. А как велел нас к Москве привезти, и он на встрече был у нас один, а бояр и других никаких людей с собой пускать к нам не велел и говорил нам с великим запретом, чтобы мне его не обличать, грозя всему нашему роду смертным убийством». Читавшие эту грамоту москвичи сразу могли уличить Марфу во лжи — ведь все они хорошо помнили публичную встречу мнимых матери с сыном. Она происходила на глазах нескольких тысяч людей. Да и в монастырь за ней ездил не какой-нибудь близкий к самозванцу человек, а князь Михаил Скопин-Шуйский, отличавшийся честность и прямотой. По дороге Марфа имела возможность открыть ему истину и вместо встречи организовать публичное разоблачение Гришки.

В итоге все московские грамоты не прояснили истину, а только еще больше запутывали жителей других городов. Этим обстоятельством ловко воспользовались бежавшие из Москвы сторонники самозванца во главе с дворянином Михаилом Молчановым. Они говорили всем, что «царь Дмитрий» спасся и на этот раз и вновь будет готовиться к походу на Москву. Для доказательства правдивости своих слов они показывали неверующим украденную государственную печать. Новая самозванческая авантюра нашла горячую поддержку у жителей северских городов, которые со смертью Лжедмитрия лишались выданных им льгот по уплате налогов. Большую помощь Молчанову стал оказывать путивльский воевода Г. Шаховской, который организовал в своем городе штаб по вербовке самозванческого войска. Сам Молчанов поселился в Самборе у жены Юрия Мнишека, выдавая себя за «Дмитрия» перед несведущими людьми.

Все эти тревожные вести очень обеспокоили царя Василия. Необходимо было срочно принять меры по окончательному разоблачению самозванца. 30 мая на Красную площадь созвали москвичей. К ним вышли бояре, и дьяк зачитал статьи, обвинявшие Лжедмитрия.

1. Не был прирожденным государем и сыном царя Ивана Васильевича, а был чародеем, вором и еретиком Гришкой Отрепьевым из рода галичских дворян. Это подтвердили его мать и родственники, которых было около 60 человек. Когда Гришка воцарился, то всех своих близких заточил в темницу. Сам он нашел и подкупил одного плута, который стал выдавать себя за Григория Отрепьева. После убийства самозванца этот монах повинился и признался в обмане.

2. Самозванец был чародеем и водился с дьяволом. Это подтвердил его учитель, поляк, а также на это указывал сооруженный им «Ад» — потешная крепостица.

3. Он был еретиком, поскольку не чтил церковных праздников, не ходил в церковь и не соблюдал постов.

4. Переписывался с папой римским, собирался строить католические школы и очистить церкви от греческих икон и алтарей, чтобы потом оснастить их католической утварью.

5. Собирался отдать Мнишекам Псков, Новгород, Смоленск и Сибирь, а русских бояр перебить.

6. Любил поляков и позволял им издеваться над русскими людьми.

7. Растратил всю царскую казну и не заботился о ее пополнении. Сделал для себя трон, какого не было у прежних царей, требовал, чтобы перед ним носили скипетр, державу, корону и большой меч, чего раньше не было; своим телохранителям платил слишком большое жалованье.

8. Был слишком похотлив и легкомыслен. Растлевал монахинь, впал в содомский грех. Свадьбу устроил в праздник святого Николая, что, по православным обычаям, нельзя было делать. Занимал деньги у монастырей и никогда не отдавал. Наказывал духовных лиц кнутом. Поставил патриарха по своему усмотрению, не спрося мнение Освященного собора. Отправил в опалу прежнего праведного патриарха Иова.

9. Собирался принять в Москве человека, который выдавал себя за сына царя Федора Ивановича Петра, которого никогда не было на свете. На самом деле этот Петр был главой казаков, грабивших купеческие суда на Волге.

10. Позволял полякам притеснять русских людей, оскорблять их жен и дочерей, грабить лавки купцов и устраивать кровавые драки с применением холодного оружия.

Москвичи внимательно выслушали все эти обвинения и приняли их к сведению. Совсем иначе было в других городах. В Путивле, Ельце, Кромах, Рыльске и других северских городах гонцы Василия были убиты, а его грамоты сожжены. В Поволжье разгоралось восстание под руководством мнимого сына царя Федора Ивановича «царевича Петруши», который поклялся отомстить Шуйскому за смерть дяди, то есть Лжедмитрия. Особенно опасным было положение в Ельце, где было собрано много вооружения и боеприпасов для похода на Азов. Для увещевания жителей этого города была написана особая грамота Марфы Нагой, в которой она уверяла, что ее настоящий сын был убит в Угличе по приказу Бориса Годунова. Шуйский, когда-то сам разоблачивший эту версию, разрешил царице-инокине выдвинуть ее в качестве официальной. Видимо, такой стала его плата за помощь Марфы. Несомненно, что эта двойная ложь могла только возмутить жителей Ельца.

В Путивль был направлен Гаврила Шипов, который должен был собрать всех жителей в соборной церкви и зачитать царскую грамоту. В ней события 17 мая были представлены как московское восстание против всем ненавистного еретика-самозванца: «Претерпев массу невзгод от Лжедмитрия, москвичи пришли в Успенский собор и начали молить Бога об избавлении их от лжецаря. К ним вышли Марфа Нагая с братьями и объявили, что на престоле не истинный Дмитрий, а Гришка Отрепьев. Воодушевленные москвичи бросились в царские покои, поймали самозванца, и он тут же от Бога принял смерть». В грамоте в Чернигов перечислялись «вины» Лжедмитрия, в их числе и то, что он уже давно был католиком. Царь Василий представлялся Божьим избранником, которому была открыта истина о самозванце. Взойдя на престол, он должен был стать гарантом сохранения православной веры и прежнего могущества Русского государства. В грамоте в Пермь были приложены отрывки из писем Лжедмитрия к папе римскому, кардиналам, Ю. Мнишеку и другим лицам, которые должны были убедить пермичей в том, что самозванец собирался разорить Веру и Отечество.

Желая самым наглядным образом воздействовать на умы простых людей, В. И. Шуйский повелел своему приятелю и помощнику М. И. Татищеву написать некое сказание, рассказывающее об обстоятельствах появления Лжедмитрия, его воцарении и свержении. В помощь ему был дан целый штат подьячих и писцов. Источниками стали всевозможные грамоты, расспросные речи и документация приказов. В итоге довольно быстро появилось «Сказание о Гришке Отрепьеве», которое стало рассылаться по церквям для публичного прочтения. Характерной особенностью сказания было то, что в нем не только подробно рассказывалась история беглого чудовского монаха Гришки Отрепьева, но и прославлялся Василий Шуйский; сначала он был представлен невинным страдальцем от злобных происков Бориса Годунова, потом — любимцем воинства, «славным и премудрым боярином и воеводой». Очень образно представлена несостоявшаяся казнь Василия, его «мужество и крепкостоятельство» за правду. Главной заслугой князя названа «борьба за веру, поскольку он наипаче всех бояр радел и промышлял о православии». Яркими красками в сказании описано свержение Лжедмитрия: во главе восставших москвичей князь Василий въехал в Кремль, помолился в Успенрком соборе, потом вскочил на коня и, «вопиюще гласом великим: «Отцы и братья, православные христиане! Постражем за православную веру! Побеждайте врагов христианских!» — бросился к царскому дворцу. Расправа над самозванцем была скорой и окончательной. Естественно, на самом деле такого быть не могло. Как известно, на первом этапе заговорщики действовали тихо и скрытно, чтобы ничем не выдать своих намерений.

Обилие грамот и различных писаний, созданных в конце мая 1606 года, просто поражает. Удивляет и несколько отличающаяся интерпретация всего происшедшего в Москве. Несомненно, Василий Шуйский предпринимал все возможное, чтобы убедить население страны в обоснованности свержения «царя Дмитрия» и законности своего воцарения. Однако его усилия часто оказывались малоэффективными. Многие возмущались, что поддержанный всем народом и венчанный «царь Дмитрий» свергнут, а «шубник» Шуйский «без воли всей земли» сел на престол в необычайно короткие сроки. В народе Василия стали называть «самоизбранным царем». Настроение населения западных областей умело подогревал польский король Сигизмунд, который зорко следил за ситуацией в соседнем государстве. Видя, с какой легкостью взошел на московский престол сначала Лжедмитрий, потом — Василий Шуйский, он понял, что нрав русских людей очень переменчив. Умелая агитация давала шанс любому претенденту получить заветную корону.

При таком положении дел возникала возможность и у него самого, потомка Ягайло, который был сыном русской княжны и был женат на русской княжне, стать московским монархом. К тому же Сигизмунд был из рода государей, занимавших долгие годы польский и шведский престолы. Но прежде следовало окончательно расшатать трон Василия Шуйского и подорвать доверие к нему подданных. Авантюра с новым Лжедмитрием была для этого подходящим оружием. Поэтому король закрыл глаза на то, что происходило в Самборском замке, и не стал отвечать на грамоты из Москвы, в которых содержалось требование разоблачить Михалка Молчанова и даже давалось описание его внешности, нисколько не похожей на Григория Отрепьева. К тому же Сигизмунд был очень недоволен тем, что больше тысячи его подданных были убиты в ходе Московского восстания, знатные шляхтичи оказались в тюрьмах (Марину Мнишек с отцом отправили в Ярославль, ее брата — в Кострому, князя Вишневецкого — в Нижний Новгород), а послы надолго застряли в Москве. Василий Шуйский, видимо, в первое время не знал, как оправдываться за убийство польских гостей и что делать с Мариной и ее родственниками, поэтому не отпускал домой польских дипломатов без разрешения всех проблем.

Словом, Василий Шуйский оказался в очень трудном положении; чтобы поскорее узаконить свое воцарение, он решил 1 июня венчаться «шапкой Мономаха». Его даже не остановило то, что в стране не было патриарха, который, по устоявшейся традиции, осуществлял эту церемонию (грек Игнатий был взят под стражу, а нового главу церкви еще не успели избрать). Сохранившийся текст Чина венчания Василия Ивановича свидетельствует о том, что проводить церемонию было поручено новгородскому митрополиту Исидору, его помощниками стали ростовский митрополит Филарет и крутицкий — Пафнутий. В своей речи Исидор объяснил права Василия на престол его происхождением от Владимира Святого, крестившего Русь. Эпитеты в адрес царя он почерпнул из Чина венчания Бориса Годунова: «Богом возлюбленный, Богом избранный, Богом почтенный и Богом нареченный». Правда, в самом акте избрания Василия не было ничего такого, что указывало бы на его богоизбранность, в отличие от Бориса. К тому устраивались крестные ходы с самыми почитаемыми иконами и крестами, и само его наречение произошло в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря, т. е. в исключительно святом месте.

Чтобы окончательно разоблачить всех Лжедмитриев, царь Василий решил показать народу останки настоящего царевича. Для обретения его мощей в Углич была отправлена очень представительная делегация. Ее возглавляли митрополит Филарет, которого прочили в новые патриархи, боярин И. М. Воротынский и П. Н. Шереметев. При вскрытии гробницы Дмитрия было обнаружено, что его останки не истлели, сохранилась даже одежда и сапожки. Все это, по мнению православного духовенства, свидетельствовало о святости царевича. Уже 3 июня гроб с нетленными мощами торжественно встречала вся Москва во главе с царем Василием. Гроб был помещен на красивой повозке. Однако взглянуть на останки было позволено только царю, Марфе Нагой и боярам с высшим духовенством. Остальные присутствующие были вынуждены довольствоваться тем, что Василий с Марфой воскликнули: «Мы видим истинногоюного Дмитрия, убиенного в Угличе. Целы даже орешки, которыми он играл перед гибелью». Сведущие люди, конечно, очень удивились этим словам, поскольку когда-то тем же Василием было заявлено, что Дмитрий перед смертью играл «в ножички» и во время припадка эпилепсии сам им покололся. Но эту версию новое правительство предпочло окончательно забыть. Самоубийца стать святым никак не мог.

Раку с мощами Дмитрия установили в Архангельском соборе, где верующие могли к ней подойти, но только с разрешения священника. Сразу стали распространяться слухи, что многие болящие исцелились после прикосновения к останкам святого. Некоторые, правда, этому не верили, считая, что слепые и хромые были специально подкупленными людьми. По указанию царя было написано Житие царевича Дмитрия, в котором Борис Годунов официально объявлялся цареубийцей. Эта версия очень устраивала тех, кто предал и убил Федора Борисовича и его мать, царицу Марию Григорьевну. Для оставшихся в живых Годуновых она окончательно закрывала путь к престолу. Кроме того, в Житии была выдвинута еще одна очень выгодная для всех версия о том, что появление Лжедмитрия стало Божьим наказанием царю Борису за убийство настоящего Дмитрия. Несколько позднее были написаны еще два произведения: «Повесть како отмети» и «Повесть како восхитити», в которых со всей обстоятельностью было расписано, как появлением самозванца Бог наказал Бориса Годунова и всю его семью. Василий планировал распространить их по всей стране. Однако действительность вскоре помешала его планам.

Оценивая все писания первых месяцев правления Василия Шуйского, историк С. М. Соловьев отметил: «Их содержание было настолько темным, что у многих могли возникнуть вопросы: Как погиб самозванец? Кем и как был избран новый царь? Странность и темнота извещаемого необходимо порождала недоумения, сомнения, недоверчивость, тем более что новый царь сел на престол тайком от земли, с нарушением формы уже освященной, уже сделавшейся стариной. У многих возникал вопрос: если чародей прельстил москвичей омрачением бесовским, то не омрачены ли они теперь Шуйским?»

У современников вызывали сомнение не только обстоятельства воцарения Шуйского, но и его способность управлять государством и возможность основать династию. Василий был по тогдашним меркам стар, неказист и не мог внушить подданным ни любви к себе, ни симпатий: хитрый, коварный, лживый, скупой и большой любитель шептунов и доносчиков. Облику настоящего монарха он никак не соответствовал. К тому же он был вдовцом без детей, а значит, и без наследников.

Хотя В. И. Шуйский и подписал ограничительную запись, но вскоре выяснилось, что делиться властью ни с кем он не собирается. Он даже раздумал назначать патриархом честолюбивого и энергичного митрополита Филарета. Не хотел он и возвращать из ссылки патриарха Иова, верного сторонника царя Бориса, предлогом стала его слепота. Более подходящей для царя показалась кандидатура казанского митрополита Гермогена, прославившегося открытой критикой Лжедмитрия за женитьбу на католичке. Он не принадлежал к высшей знати, был провинциалом и не имел в столице ни друзей, ни приятелей. К тому же Гермоген был почти на 20 лет старше царя и быть его соперником ни в чем не мог. Поэтому сразу после перенесения мощей царевича Дмитрия Гермоген был приглашен в Москву и на Освященном соборе избран новым патриархом всея Руси. С этого момента престарелый иерарх стал верным помощником Василия в борьбе с многочисленными врагами и своим незыблемым авторитетом до конца подпирал его шатающийся трон.

Помощник патриарх Гермоген

Рассмотрим, кем же был Гермоген. Он родился приблизительно в 1530 году в г. Вятка, в семье посадского человека. Это предположение было сделано исследователями на основе того, что свою дочь Гермоген, в то время он был приходским священником, выдал замуж за вятского посадского человека. Для дочери дворянина такой брак был невозможен в то время. В миру будущий патриарх носил имя Ермолай, почти не встречающееся у представителей знати.

До 1552 года он служил в одной из вятских церквей. После присоединения Казанского ханства к России его послали в Казань для миссионерской деятельности. Местом его службы стала церковь святого Николая на Гостином дворе.

Следующее известие о Ермолае относится к 1579 году, и оно очень знаменательно. В этом году в городе случился сильный пожар. Многие дома превратились в пепелище, жители впали в уныние, полагая, что пожар — Божья кара за их грехи. Но при разборе обгоревших бревен дома одного стрельца внезапно была обнаружена нисколько не пострадавшая икона Богоматери. Ее отнесли в церковь Ермолаю, и священник расценил ее спасение как свидетельство Божьей благодати. С пением молебнов икону торжественно установили в Никольском храме, и тут же начались всевозможные чудеса исцеления хромых, слепых, немощных. Казанский архиепископ повелел Ермолаю написать сказание о чудесном явлении Казанской Богоматери и отвезти его в Москву с копией иконы. Священник хорошо справился с заданием и при написании сказания проявил писательский талант. В Москве царь Иван и митрополит с радостью встретили известие о появлении в Казани чудотворной иконы и послали в Никольский храм богатые пожертвования. Впоследствии Казанская Богоматерь стала одной из наиболее почитаемых русских икон.

Уже одно открытие и прославление чудотворной иконы должно было оставить имя Гермогена в памяти людей на века. Но его жизнь, похожая на подвиг, только начиналась. В 1587 году Ермолай вновь посетил столицу, чтобы в Чудовом монастыре принять постриг. Вернувшись в Казань, он сначала был назначен архимандритом Спасо-Преображенского монастыря, потом архиепископом. После учреждения в 1589 году Московской патриархии Гермоген стал первым казанским митрополитом. В руководстве Русской церкви он занял четвертое место (после патриарха, новгородского и ростовского митрополитов).

17 лет Гермоген ревностно исполнял свои обязанности казанского митрополита. За эти годы он создал культ местных святых. В их число вошли первые казанские архиепископы Гурий и Герман, а также воины, погибшие при взятии Казани в 1552 году. Мощи Германа торжественно перенесли из Москвы в Успенский собор Свияжска, мощи Гурия были открыты в соборе Спасо-Преображенского монастыря; чтобы прихожане могли узнать о жизни святых, Гермоген тщательно собрал о них все сведения и собственноручно написал их жития. Немало сил тратил митрополит на борьбу за чистоту веры. Дело в том, что среди жителей Казани было много лютеран (среди ливонских переселенцев) и магометан (среди коренного населения). В 1593 году он написал о своих трудностях царю Федору Ивановичу. В ответ вышел указ, запрещающий православным вступать в браки с иноверцами и наниматься к ним на службу. Кроме того, в город были присланы деньги на строительство новых церквей. Число православных церковнослужителей существенно возросло.

Гермогена всегда отличали принципиальность и бескомпромиссное служение православной вере. Поэтому, когда в сентябре 1605 года был созван Освященный собор, на котором следовало обсудить вопрос о женитьбе «царя Дмитрия» на католичке Марине Мнишек, то казанский митрополит категорически выступил против этого брака. Он смело заявил: «Не подобает царю православному принимать жену некрещеную и строить для нее римские костелы. Царю это делать нельзя!» Гермогена поддержали коломенский епископ Иосиф и несколько протопопов. Но патриарх Игнатий, зная, что слова Гермогена не понравятся жениху, настоял на том, что будет достаточно причастить Марину по православному обычаю. Казанского митрополита за строптивость отправили в свою епархию под надзор приставов. Самовольно приезжать в столицу и смущать московское духовенство своими разоблачениями ему было запрещено.

Вот такого смелого и глубоко верующего человека взял царь Василий в свои помощники. Этот выбор оказался исключительно удачным. Даже после свержения Шуйского Гермоген в одиночку продолжил борьбу за православную веру и независимость Русского государства. Его зажигательные послания дали толчок к созданию сначала Первого, а потом и Второго народных ополчений, спасших страну от гибели. К сожалению, сам Гермоген в неравной схватке с польскими интервентами погиб в феврале 1612 года. По указанию поляков он был брошен в земляную тюрьму Чудова монастыря, где умер голодной смертью.

Движение Болотникова

Встретив сопротивление со стороны жителей северских городов и Поволжья, Василий Иванович попытался силой навести в стране порядок: против взбунтовавшейся Астрахани было отправлено войско во главе с боярином Ф. И. Шереметевым; под Кромы двинулись полки воеводы Ю. Н. Трубецкого; в Елец сначала попытались отправить для увещевания брата Марфы Нагой, потом, когда это не помогло, — войско под началом боярина И. М. Воротынского. Однако все полководцы потерпели неудачу. Шереметев с наскоку не смог взять Астрахань и был вынужден зазимовать на волжском острове Балчик. Полк Трубецкого был разгромлен сторонниками Лжедмитрия. Воротынский после безрезультатной осады Кром отошел к Туле, где его войско буквально растаяло — дворяне отправились по домам, не желая сражаться за «боярского царя» В. И. Шуйского.

Положение царя Василия становилось все хуже и хуже. В августе стало известно, что к столице движется армия якобы спасшегося «Дмитрия» под руководством опытного и отважного полководца И. И. Болотникова. По пути к нему присоединялись городовые отряды западных и южных городов. Василий попытался было остановить это все увеличивающееся войско и отправил против него полки под руководством младшего брата, И. И. Шуйского, по прозвищу Пуговка. 23 сентября у впадении Угры в Оку состоялся бой, но он был проигран. Иван Иванович отступил к столице, а Болотников двинулся дальше.

В середине октября около Коломны в ряды болотниковцев влились отряды под руководством П. Ляпунова и Г. Сунбулова из Рязани, затем — веневцы под руководством воеводы И. Пашкова. Им навстречу вышли московские полки во главе с Ф. И. Мстиславским и Д. И. Шуйским.

25 октября у с. Троицкого состоялся новый бой, но он закончился разгромом царских воевод. 28 октября болотниковцы подошли к Коломенскому и начали готовиться к осаде столицы.

Кем же был полководец, возглавивший армию несуществующего Лжедмитрия и создавший смертельную угрозу для царя Василия? Иван Исаевич Болотников родился приблизительно в конце 60-х — начале 70-х годов XVI века в небольшом рязанском городке к югу от Оки. Его отец был кадровым военным и нес пограничную службу на Берегу — т. е. на приокской линии обороны. По своему положению он считался боярским сыном. Служба сына началась там же. Однако вскоре Иван понял, что ему будет трудно прокормиться на той земле, которая полагалась ему в качестве платы за службу. Ведь ему следовало не только нести дозор, но и вести свое хозяйство. Поэтому он решил поступить на службу к князю А. А. Телятевскому и стать его боевым холопом. Это вовсе не означало, что он превращался в раба. Просто он заключал с князем договор — кабалу, в которой оговаривались условия его службы. Однако подневольная служба вскоре наскучила отважному вояке, он решил податься в степи и стать вольным казаком. Все необходимое для этого было: быстрый конь и острая сабля.

Сколько времени продолжалась удалая казачья жизнь Болотникова, неизвестно. Но один раз ему крепко не повезло. Во время боя с крымцами он был схвачен, попал в плен и был продан на невольничьем рынке в Феодосии туркам. Те, видя его крепкость и выносливость, заковали в цепи и определили гребцом на галеры. Труд этот был очень тяжелым, но Ивана он лишь закалил. Однажды у берегов Италии турецкий флот вступил в сражение с венецианцами. Галера, на которой был прикован Болотников, разбилась, и наш герой вплавь добрался до берега. В Венеции он сначала поступил на работу к купцам, потом решил пробираться на родину. В Венгрии он познакомился с запорожскими казаками, которые служили наемниками в войске императора. Отважный путешественник присоединился к ним и вскоре стал одним из наиболее опытных и бесстрашных вояк. Благодаря личному мужеству и воинскому мастерству Иван Исаевич быстро выделился и был избран на казачьем кругу атаманом. В его подчинении оказался 10-тысячный отряд.

Шел 1606 год. Молва о «царе Дмитрии», взошедшем на московский престол с помощью казаков и собирающемся ударить по туркам, докатилась и до Венгрии. Болотников с запорожцами решили поступить на новую службу — к «Дмитрию». Однако когда отряд прибыл в Речь Посполиту, выяснилось, что «Дмитрий» уже свергнут, но говорили, что ему удалось чудом спастись и поселиться в Самборе у тещи. На самом деле там жил М. Молчанов. Не подозревая об обмане, И. Болотников встретился с ним и пообещал вернуть царский престол. Рассказ о коварном боярине Василии Шуйском вызвал у него глубокое возмущение. В свою очередь, Молчанов увидел, что Иван Исаевич — опытный полководец, поэтому назначил его главнокомандующим пока еще не существующей армии. По приказу «царя» казаки отправились в Путивль, где формировались полки.

Уже в августе новая армия выступила в поход на Москву. По пути в нее вливались все новые и новые отряды. С их воеводами Болотников сразу находил общий язык, привлекая к — общему руководству войском. Первые бои под Кромами оказались удачными. Царские воеводы Трубецкой и Лыков бежали. Далее на пути были Орел, Волхов, Белев, Воротынск, Калуга, Серпухов. Одновременно восточнее шли отряды веневского воеводы Истомы Пашкова: через Новосиль, Мценск, Крапивну, Каширу, Коломну.

Успехи Болотникова привели к тому, что на его сторону перешли Брянск, Карачев, Вязьма, Можайск и весь Рязанский край. Алексин и Серпухов сдались без боя. Только на реке Пахра победоносное шествие было остановлено царским полководцем М. Скопиным-Шуйским. Однако Иван Исаевич не стал идти напролом и просто обошел Скопин с юго-запада. В октябре разросшаяся армия Болотникова оказалась у самой столицы. В нее влились местные стрельцы, посадские люди и крестьяне, которые надеялись, что «царь Дмитрий» наградит их за помощь в борьбе с узурпатором Василием Шуйским. Полководец вскоре собрал военный совет из всех воевод. На нем решался один вопрос: как взять Москву? Выяснилось, что блокадное кольцо не удастся создать — сил для этого было недостаточно. Но можно было измотать противника постоянными штурмами. После этого в течение пяти недель под стенами столицы стали проходить вооруженные столкновения. Они, как правило, заканчивались победой болотниковцев. Но пробиться сквозь мощные крепостные стены не удавалось.

Однако время оказалось не на стороне атакующих, а на стороне обороняющихся. Причина же заключалась в том, что «царь Дмитрий» так и не появился в войске Болотникова, хотя за пять недель добраться из Самбора в подмосковный стан было вполне возможным. Городовые воеводы и служилые люди стали задавать себе вопрос: «За кого и за что мы сражаемся?» Ведь никто из них не согласился бы в случае победы посадить на трон И. Болотникова или «царевича Петрушку», который присоединился к движению против Шуйского. В существовании же Дмитрия многие стали сомневаться. К тому же стояла зима, и жить в палаточных условиях было крайне сложно. Этими настроениями в стане Болотникова ловко воспользовался царь Василий, имевший всюду своих лазутчиков.

Следует отметить, что сначала, когда к Москве подошла армия болотниковцев, положение царя Василия было просто катастрофическим. Он оказался запертым в столице среди бунтующей страны, не имея ни войска, ни надежных помощников и союзников. Даже бояре не желали ему служить и глухо роптали прямо за спиной царя. Один раз терпению Шуйского пришел конец, и, сняв царский венец, он стал предлагать его всем желающим, однако таковых не нашлось. Пробовали бунтовать и москвичи. Толпами собирались они на Красной площади и требовали от властей объяснений происходящего. Один раз такая толпа окружила Василия, когда он выходил из Успенского собора после молитвы. С трудом вырвавшись, царь вновь использовал прежний трюк — стал предлагать свой венец и скипетр любому желающему их взять. Вновь ни одного смельчака не нашлось. Ситуация в столице была критической, и никто не знал, как с ней справиться.

Хитрый и многоопытный Василий Иванович все же нашел выход. Зная о разброде и шатаниях в умах болотниковцев, он решил поднять моральный дух москвичей и сплотить 194 вокруг своего трона. Для этого он привлек на свою сторону честного и прямодушного патриарха Гермогена, пользовавшегося большим авторитетом у населения. Хотя сам Гермоген недолюбливал коварного царя Василия, но выбирать ему не приходилось. Непонятный сброд, стоявший у стен столицы, представлял для православной церкви большую угрозу, в то время как Шуйский постоянно объявлял себя ее защитником. По совету патриарха в городе были организованы несколько акций всеобщего покаяния и массовые молебны. Первой стало публичное прочтение в московских церквях «Повести о видении некоему мужу духовну», написанной благовещенским протопопом Терентием. В ней объяснялась причина осады столицы болотниковцами — «кровоядцами и немилостивыми разбойниками», и давался совет, как от них спастись. Вкратце содержание этого произведения таково: как-то ночью одного человека позвали в Успенский собор. Там он увидел сидящего на троне Христа и Богородицу. Христос говорил, что собирается покарать Москву за то, что ее жители постоянно грешат и не соблюдают его заповедей. Богородица просила не делать этого и пожалеть православных людей. На это Христос ответил, что готов еще раз простить, если все люди, включая царя и патриарха, одумаются и покаются в своих прегрешениях.

После прочтения этого произведения в Успенском соборе царь Василий первым подал пример и начал горячо молиться и просить у Бога и москвичей прощения за свои многочисленные грехи. Зрелище плачущего и кающегося царя было столь умилительным, что и все остальные люди упали на колени и стали просить друг у друга прощение. Всеобщее покаяние, как и задумывалось, сплотило москвичей вокруг В. И. Шуйского и те, кто намеривался перейти на сторону Болотникова, одумались. Не последнюю роль в этом сыграло и духовенство, которое представляло болотниковцев сбродом босяков, головорезов и разбойников, желавших поживиться за счет богатых москвичей.

Хитрый Василий этим не ограничился. Он стал засылать в стан противника своих людей, которые начали уговаривать городовых воевод отстать от «воровства», не сражаться за несуществующего «царя Дмитрия» и перейти на сторону законного государя В. И. Шуйского. Даже самому Болотникову предлагали высокий воинский чин, лишь бы он прекратил осаду Москвы. Но тот гордо ответил: «Я дал душу свою Дмитрию и сдержу клятву. Буду в Москве не изменником, а победителем!» Так думали далеко не все. Рязанские воеводы П. Ляпунов и Г. Сунбулов поняли, что «царя Дмитрия» действительно нет и сражаться им не за кого. В конце ноября во время одного из сражений они перешли на сторону царя Василия. Несколько позднее это сделал и веневский воевода Истома Пашков. Силы восставших заметно ослабели, поскольку среди них было мало опытных воевод. В довершение всего оказалось, что тверичи и смоляне не покорились болотниковцам и даже решили отправить свои городовые полки на помощь осажденной Москве. По дороге они освободили Дорогобуж, Вязьму и Можайск.

Получив подкрепление, царь Василий решил дать бой Болотникову. 1 декабря выступило войско под началом талантливого полководца М. В. Скопина-Шуйского. На следующий день состоялся бой у деревни Котлы. Он был очень кровопролитным и продолжился в последующие дни у Коломенского и Заборья. Болотниковцы потерпели жестокое поражение и были вынуждены отойти к Калуге. Царь Василий решил закрепить успех и отправил вслед за ними полки под началом своего брата Дмитрия Ивановича, который, впрочем, был достаточно бездарным полководцем. Он попытался было с ходу штурмом взять город, но переоценил свои возможности. Болотников совершил смелую вылазку и наголову разбил царского брата. Его потери составили 14 000 убитыми. Сам незадачливый полководец едва спасся бегством. Но В. И. Шуйский на этом не успокоился. 17 декабря он отправил к Калуге новое войско под началом младшего брата Ивана Ивановича (остальным полководцам он, видимо, не доверял). Тот решил пойти на хитрость и с помощью примета — деревянной крепости из бревен — поджечь город. Однако Болотников разгадал этот план, сделал подкоп и взорвал примет. Во время всеобщей паники, вызванной взрывом, он напал на войско Шуйского и разгромил его. Вскоре на подмогу Ивану Ивановичу подошли дополнительные войска под началом Ф. И. Мстиславского, и началась длительная осада города.

Интересно отметить, что в боях с болотниковцами, считавшимися сторонниками «царя Дмитрия», сражались те, кто когда-то посадили на трон Лжедмитрия I. Руководителями полков были Б. П. Татев, сдавший первому самозванцу Царев-Борисов и получивший за это боярство; известный смутьян Борисова войска князь И. В. Голицын; мнимые родственники «царевича» М. А. Нагой и И. Н. Романов. Сдавший зимой 1605 года Белгород Б. М. Лыков через два года мужественно оборонял Рязань от войск Болотникова. В то же время зять С. Н. Годунова, главного советника царя Бориса, князь А. А. Телятевский оказался в стане сторонников нового самозванца. Получается, что русская знать не верила в воскрешение Дмитрия и сражалась на той стороне, которую считала для себя более выгодной. Это и стало главной причиной образовавшегося вскоре двоевластия.

Пока же к весне 1607 года ситуация для царя Василия складывалась довольно благоприятная. Понизовая рать Ф. И. Шереметева наконец-то активизировалась и стала освобождать поволжские города: Арзамас, Нижний Новгород, Свияжск. Это заставило «царевича Петрушу» покинуть данный район и отправиться в Путивль. И. И. Болотников был заперт в Калуге и неспособен к активным действиям. Для закрепления успеха В. И. Шуйский решил провести еще две акции по сплочению подданных вокруг его трона и дискредитации «царя Дмитрия». Первая заключалась в перенесении праха Бориса Годунова, его жены и сына из убогого Варсонофиевского монастыря в Троице-Сергиев. Отказав Борису в праве быть похороненным в царской усыпальнице — Архангельском соборе, Василий все же решил отдать должное невинным страдальцам от происков злобного еретика-самозванца и повелел устроить для них красивую усыпальницу в самом крупном и почитаемом монастыре.

Перезахоронение было публичным. В нем участвовали патриарх с высшим духовенством, сам царь с боярами, а также царевна Ксения, ставшая по воле Лжедмитрия монахиней Ольгой. Церемония должна была напомнить всем о злодеяниях самозванца и побудить на борьбу с тем, кто вновь принял на себя имя Дмитрия. Вторая акция заключалась в том, что москвичи должны были попросить прощение у свергнутого когда-то патриарха Иова. Хотя он лишился престола по воле самозванца, но москвичи тогда ничего не сделали для того, чтобы защитить своего пастыря.

Слепой Иов был привезен из Старицы в Москву. Вместе с Гермогеном он составил разрешительную грамоту, в которой были описаны преступления Лжедмитрия. Кроме того, в ней содержался текст прощения москвичей за то, что они поддержали лжецаря. Характерно, что в этой грамоте Борис Годунов уже прямо не назван убийцей царевича Дмитрия (тот принял заклание от рук изменников своих). В. И. Шуйский же наречен «воистину святым и праведным царем», сокрушившим самозванца по промыслу Божию. 19 февраля 1607 года эта грамота была разослана по посадским сотням. 20 февраля в Успенском соборе была осуществлена сама акция при «всенародном множестве» москвичей. С великим воплем и плачем представители посада просили у Иова прощение за то, что когда-то помогли воцариться «злобному еретику», забыв свое крестное целование Федору Борисовичу. От их лица Иову была подана челобитная, в которой они каялись во всех грехах. В свою очередь, бывший патриарх попросил зачитать свою разрешительную грамоту, в которой он прощал все грехи. После этого жители посада упали на колени перед Иовом и с плачем стали говорить: «Во всем виноваты, честной отец, прости, прости нас, грешных!»

По замыслу царя Василия, эта церемония должна была остановить москвичей от нового предательства и заставить всех сплотиться вокруг его трона. Однако главное противоборство с новым самозванцем было еще впереди, и никакие акции не смогли заставить москвичей полюбить «самоизбранного боярского царя». Время «великих измен» только начиналось, и до его апогея было еще далеко.

Самозваный царевич Петруша

С началом весны 1607 года в стане сторонников новой самозванческой авантюры началось оживление. Хотя реального «царя Дмитрия» все еще не было, путивльскому воеводе Г. Шаховскому удалось убедить «царевича Петрушу» взять на себя роль государя, ради которого осуществлялся поход на Москву и велась борьба с Василием Шуйским. Конечно, в его истинность не верил никто, но пока другого выхода у восставших не было. Молчанов в России появиться не мог, поскольку тут же был бы узнан и разоблачен, а другого кандидата все еще не удавалось найти. Ведь он не только должен был хотя бы издали напоминать прежнего самозванца, но и быть совершенно не известным никому человеком во избежание разоблачения.

Рассмотрим, кем же был на самом деле самозваный «царевич Петр Федорович».

Его появление было связано с авантюрой Лжедмитрия I. Поволжские казаки почувствовали себя обделенными, узнав, какие щедрые награды получили донцы за свою помощь «царю Дмитрию». Необходимо было что-то придумать, чтобы также оказаться у трона. Решили пойти по тому же пути, что и Гришка Отрепьев, — выдвинуть из своей среды самозваного царевича. Даже если в Москве его не признают, в Поволжье от его имени можно было захватывать города, грабить казну, купеческие караваны и всюду устанавливать свои порядки. Весной 1606 года начался подбор подходящего кандидата на роль «царевича». Первоначально царевичем Петром, якобы сыном царя Федора Ивановича и царицы Ирины Федоровны, похищенным и замененным девочкой по указанию властолюбивого Бориса Годунова (существовала, правда, и другая версия — Петр был незаконнорожденным сыном царя Федора), решили назвать молодого и красивого казака Митьку, сына астраханского стрельца. Но Митька не захотел быть царевичем, отговорившись тем, что не был в Москве и не знает царского обихода. Кроме того, в Астрахани многие могли его опознать. Тогда выбор пал на Илейку — Илью Иванова из Мурома, который в юном возрасте объездил всю страну, не раз бывал в столице и видел царя. Он был незаконнорожденным сыном муромского посадского человека Ивана Коровина. По другой версии, его отцом был торговый человек Тихон Юрьев. Поскольку мать прижила его без венца, он был вынужден с малых лет сам зарабатывать себе на пропитание. Сначала он служил у купцов и плавал с ними на стругах по разным городам. Потом нанялся к воеводе С. Кузьмину и жил у него в крепости Терка. Однако во время одного из сражений с горцами воевода погиб, и Илья оказался без дела. Новым хозяином стал боярский сын Григорий Елагин. Вскоре оказалось, что Григорий тяжел на руку и любит испытывать силу своих кулаков на молодом холопе. Это заставило Илью бежать в Астрахань и примкнуть к местным казакам. В это время будущему «царевичу» было не больше 16 лет. Он отличался высоким ростом и красивой наружностью. Это стало одним из главных аргументов при выборе его на роль Петра. Простые люди должны были чувствовать и видеть в нем «царскую породу».

Конечно, инициатором этой самозванческой авантюры был не сам Илейка, а казачья верхушка во главе с терским атаманом Федором Бодыриным. На кругу терских казаков был разработан план движения к Москве, где в это время царствовал Лжедмитрий I. Затем составили тексты грамот в столицу, различные города и к казакам. Лжедмитрий извещался о том, что к нему в гости едет племянник, казаков приглашали вливаться в войско «подлинного царевича Петра», городовым воеводам приказывалось открывать крепостные ворота перед законным царским сыном и оказывать ему всяческое содействие. Призывы «царевича» возымели свое действие. К нему примкнули яицкие (уральские) казаки, беглые боевые холопы князей В. К. Черкасского и Н. Р. Трубецкого. Когда войско стало достаточно внушительным, было решено на стругах подняться вверх по Волге.

В конце апреля двинулись в путь. Хорошо укрепленную Астрахань пришлось проплыть мимо. Маленький Царицын был взят и разграблен. Под Самару к «Петруше» прибыл царский гонец Т. Юрлов с грамотой от Лжедмитрия. В ней содержалось приглашение «царевича» в Москву. Трудно понять, чем руководствовался лжецарь, приглашая мнимого племянника в столицу. Может быть, он хотел там его арестовать, а может, планировал использовать казачье войско для похода на Азов. Однако встреча «родственников» не состоялась. Около Нижнего Новгорода Петруша узнал, что Лжедмитрий свергнут и убит. Новый царь, Василий Шуйский, собрался послать против Петруши полки под командованием боярина Ф. И. Шереметева. Поэтому казаки решили лишь до осени плавать по Волге и грабить купеческие суда.

В конце лета пришла весть о новом «чудесном спасении царя Дмитрия» и о том, что в Путивле собирается войско для похода на Москву. Петруша решил влиться в него. Пока казаки собирались и добирались до Путивля, Болотников уже ушел к столице. По осеннему бездорожью поволжцы решили не догонять его, а присоединиться позднее. Кроме того, при отсутствии реального Дмитрия путивльские воеводы уговорили «царевича» играть роль законного государя. Около него сформировался двор, образовались Боярская дума и некоторые приказы. Северские города даже стали собирать налоги в его пользу, присылали продовольствие и провиант. При путивльском дворе оказались некоторые князья и бояре: А. А. Телятевский, В. Ф. Мосальский и другие. Все они получили самые высокие должности.

Зимой, когда реки замерзли и превратились в удобные дороги, Петруша решил активизировать свою деятельность. Его войско двинулось на юго-восток и стало захватывать приграничные крепости: Орел, Воронеж, Тулу. Это создало для Болотникова надежный тыл. Потерпев поражение под Москвой, он смог отойти к Калуге. Вскоре именно Тула стала главной ставкой Петруши. Отсюда он отправлял своих воевод для сражений с царскими войсками. В январе — феврале 1607 года А. А. Телятевский нанес ряд сокрушительных ударов по полку А. В. Хилкова. 20 февраля были отброшены к Алексину войска И. М. Воротынского. Но были и неудачи. Так, 23 февраля в бою на реке Вырка князь В. Ф. Мосальский погиб. Его воины, не желая сдаваться, взорвали себя вместе с пороховыми бочками. В начале марта А. В. Хилкову удалось захватить Серебряные пруды, прикрывающие дальние подступы к Туле. Но Петруша принял меры, и князь не смог обойти город с юга — под Дедиловым его войско было разгромлено. Отогнав войска Шуйского от Тулы, «царевич» смог направить А. А. Телятевского в помощь осажденному в Калуге Болотникову. 2 мая в битве на реке Пчельна был убит царский воевода Б. П. Татев, а весь его полк разгромлен. Это позволило Ивану Исаевичу сделать смелую вылазку и заставить правительственные войска отступить. Победителям достались тяжелые орудия и боеприпасы. Чтобы укрепить свои позиции, Петруша и Болотников решили объединиться. Главной их ставкой стала хорошо укрепленная Тула. Туда и были стянуты все основные войска. Летом планировалось вновь организовать широкомасштабный поход на Москву. Но царь Василий не желал давать передышки своим врагам. В отличие от царя Бориса Годунова, он еще сам был способен водить полки, а военного искусства и мастерства ему было не занимать. В роду Шуйских всегда было много отважных и талантливых полководцев. Для обобщения их опыта, а также с использованием трудов иностранцев по приказу Василия был написан «Устав дел ратных» — наглядное пособие для всех воинских людей.

Тульская победа

Царь Василий понимал, что одними грамотами он не сможет привлечь на свою сторону самую большую и надежную часть служилых людей — дворянство. Их следовало заинтересовать материально. Поэтому в марте 1607 года было принято Соборное уложение о крестьянах и холопах. Согласно ему, срок сыска беглых крестьян увеличивался с 5 лет до 15. Получалось, что владельцам должны быть возвращены те крестьяне, которые были записаны в 1592 году за ними в Писцовые книги. В то же время указом о добровольных холопах запрещалось кабалить тех людей, которые по своей воле поступали на службу к боярам и дворянам. Это было уступкой обедневшим дворянам и детям боярским, нанимавшимся на службу к знати. Собирая новую армию, пришлось Василию пойти и на непопулярные меры: увеличить налоги на городское население и черносошных крестьян, повысить таможенные платежи, изъять некоторые ценности у богатых монастырей и попросить деньги у зажиточных купцов, в частности у Строгановых. За это им было позволено писаться «с отчеством». В итоге Шуйский собрал огромную по тем временам армию — более 100 000 человек. Ее он решил возглавить лично, не надеясь на нерадивых воевод. Ведь на карту была поставлена его корона.

21 мая рано утром царь помолился во всех Кремлевских соборах, сел на коня и во главе своего войска двинулся к Серпухову, где был назначен смотр. За правителя «на государстве» остался его брат Дмитрий, который считался наследником престола. Узнав о походе царской армии, Болотников решил первым нанести удар. Вместе с А. А. Телятевским он опередил Шуйского и напал на часть его войска в районе Оки у переправы. В начале июня у Каширы состоялось кровавое сражение. Обе стороны дрались ожесточенно, но численный перевес был за правительственными войсками. Вслед за отступающими болотниковцами двинулся Передовой полк с М. В. Скопиным-Шуйским. Он добивал тех, кто был медленнее других. В Тулу вернулось только несколько тысяч казаков (из 40 000). Город предстояло оборонять преимущественно войскам Петруши, численность которых не превышала 20 000 человек.

12 июня каширское войско, усиленное московскими полками М. В. Скопина, подошло к Туле и расположилось у реки Воронья (приток р. Упа). Три дня Петруша пытался их отбить, но все было тщетно. Казачья конница не могла развернуться на топких берегах речушки. 30 июня подошло основное войско под началом царя Василия и замкнуло блокадное кольцо. Тула была хорошо укрепленным городом, и продовольствия и боеприпасов в ней было достаточно. Поэтому Петруша с Болотниковым решили, что могут «отсидеться» до подхода «царя Дмитрия». По слухам, он был уже в Стародубе; чтобы помощь пришла скорее, в его ставку был отправлен атаман И. Заруцкий. Однако там кроме нового самозванца и горстки его сторонников никого не было. Об этом «тульские сидельцы» узнали слишком поздно.

Пять месяцев пришлось осаждать Тулу царским войскам. Петруша и Болотников оказались на редкость бесстрашными и упорными соперниками. В городе они поддерживали боевой дух и следили за порядком. Изменников безжалостно карали. Дубовый острог и каменная крепость служили всем хорошей защитой. Когда наступила осень, Шуйский решил, что необходимо принимать кардинальные меры по взятию города, ведь армия не могла зимовать в палатках. Один боярский сын из г. Сумы Фома Кравков посоветовал царю перекрыть мешками с песком реку Упа, которая протекала по Туле. Так и сделали: в дно речки забили сваи и к ним навалили мешки, превратившиеся в плотину. В итоге город оказался затопленным. 10 октября положение осажденных стало критическим. В воде оказались пушки, боеприпасы, склады с продовольствием. Жителям пришлось переселиться на крыши домов, что оказалось не слишком удобным в осеннюю непогоду. Начались голод и болезни.

Хитрый Василий тут же стал уговаривать Болотникова и Петрушу сдаться, обещая быть мягким и снисходительным к тем, кто добровольно сложит оружие. Его грамоты все время засылались к измученным тулякам. Дело кончилось тем, что защитники города решили добровольно открыть крепостные ворота и выйти без оружия к царским войскам. Первым это сделал Петруша, за ним — И. Болотников и все остальные.

Но коварный царь Василий не выполнил своего обещания. Все руководители были тут же схвачены. Петрушу отвезли в Москву, где Боярская дума устроила над ним суд. «Царевич» был признан виновным по всем статьям и, как государственный преступник, приговорен к смертной казни, правда, она состоялась не сразу, а только в январе 1608 года. Болотникова отправили в каргопольскую тюрьму. Там он вел себя исключительно вызывающе и часто заявлял стражникам, что скоро сам будет зашивать в медвежьи шкуры всех царских приспешников и травить их собаками. Через полгода, когда угроза нападения на Москву нового Лжедмитрия стала реальностью, Болотникову сначала выкололи глаза, а потом утопили. Победителем возвращался царь Василий в Москву. Он чувствовал себя настоящим героем, лично расправившимся со всеми своими врагами. На радостях он щедро наградил своих воевод и распустил их по домам. Казалось, что покой государства никто не осмелится нарушить. Однако, как показало время, это было затишьем перед новой бурей.

Упрочившись на престоле, В. И. Шуйский задумал жениться. Хоть он был уже довольно стар, но надеялся с помощью молодой жены продолжить свой род. В то время ни у него самого, ни у его братьев детей не было. Выбор монарха пал на молодую и красивую княжну Екатерину Петровну Буйносову-Ростовскую, дочь князя Петра Ивановича, погибшего в 1607 году от рук «царевича» Петруши во время одного из сражений. Екатерина уже давно нравилась Василию Ивановичу, поскольку с ее отцом он был в приятельских отношениях. Однако он решил, что ее имя не слишком подходит для царицы, и попросил девушку сменить его на имя Мария. Молодая княжна согласилась, поскольку мечтала поселиться в царских покоях. Ее даже не смутило то, что будущий муж был ровесником отца.

Пышная и многолюдная свадьба состоялась 17 января 1608 года. На отцовом месте был младший брат Василия Иван, на материном — жена брата Дмитрия Екатерина (ее муж почему-то отсутствовал на этом торжестве). Тысяцким стал Ф. И. Мстиславский, дружками жениха — М. В. Скопин-Шуйский и И. Ф. Крюк-Колычев, дружками невесты — И. А. Хованский и И. М. Пушкин. Шуйский понимал, что не слишком подходит для молодой и красивой девушки, поэтому сбрил седую бороду и нарядился с небывалой роскошью. Невеста получила от него много дорогих подарков из царской казны. (Позднее ее заставили все вернуть.) Современники заметили, что после свадьбы некогда скупой и мнительный царь Василий изменил не только внешность, но и нрав: полюбил веселые развлечения, стал общительнее и щедрее. От этого брака родились две дочери — Анна и Анастасия, но обе умерли во младенчестве.

Двоевластие

За всеми радостными переменами царь Василий, казалось, не хотел замечать того, что возрожденный «Дмитрий» все же материализовался и собирает новое войска для похода на Москву. Главными его воеводами стали польские полковники А. Лисовский и А. Зборовский, а также И. Заруцкий с донскими казаками. Сначала разношерстная армия попыталась было взять Брянск, но была отброшена царскими войсками, потом ей удалось захватить Орел, где самозванец и зазимовал. Весной первым активизировался со своим полком А. Лисовский. Он направился к Коломне и вскоре ее захватил. Царские воеводы А. Г. Долгорукий и И. А. Колтовский местничали друг с другом и о «государевом деле не радели», поэтому в страхе они просто сбежали. Царь Василий, опомнившись, отправил против нового самозванца войско под началом И. С. Куракина и Б. М. Лыкова, но среди детей боярских обнаружилась «шатость», т. е. склонность к измене, и воеводы поскорее вернулись в столицу. Они побоялись, что будут схвачены изменниками и выданы на расправу новому авантюристу.

В итоге к лету 1608 года подступы к Москве оказались ничем не защищены, и полки Лжедмитрия II двинулись вперед. Сначала был взят Можайск, потом — Звенигород и, наконец, армия оказалась на широком лугу около села Тушино. Тут и решили расположиться лагерем. Тем временем царь Василий метался как лев в клетке. Сил для сражений с новым врагом не было. Братья были достаточно бездарными полководцами, в других воеводах чувствовалась «шатость», дети боярские, составлявшие основу войска, в Москву не ехали.

Но и Лжедмитрий II был не настолько силен, чтобы взять штурмом опоясанную несколькими крепостными стенами столицу. Он лишь пытался взять город в осадное кольцо. Поэтому из тушинского табора были отправлены войска в Дмитров, Переславль-Залесский, Тверь, Суздаль, Шую. Все эти города сдались почти без боя. Сопротивлялся только Троице-Сергиев монастырь, охранявший подступы к Москве с севера. Даже целое войско под началом Я. П. Сапеги и А. Лисовского за 16 месяцев не смогло захватить святую обитель.

Вскоре в стране образовалось двоевластие. И Василий Шуйский, и Лжедмитрий II получили презрительное прозвище «полуцарь». У обоих были Боярская дума, приказы, Освященный собор во главе с патриархами. У Лжедмитрия им стал плененный ростовский митрополит Филарет. Русская знать вскоре поняла, что иметь двух слабых царей очень выгодно. Каждый зазывал к себе на службу и сулил чины и поместья. Переезжая по нескольку раз из Кремля в Тушино и обратно, можно было существенно обогатиться и взлететь к самому трону. В народе таких перебежчиков с насмешкой называли «перелетами».

Нельзя сказать, что царь Василий окончательно сложил руки. Осенью 1608 года он попытался в открытом бою сразиться со своим с соперником. Битва состоялась на Ходынском поле. Сначала удача оказалась на стороне Шуйского. Тушинцы побежали к своему лагерю, и казалось, что до полного их разгрома совсем недалеко. Однако тут из засады выскочили конные донцы под руководством отчаянного атамана Заруцкого и заставили царские полки повернуть назад. С большими потерями они были вынуждены укрыться за крепостными стенами.

К концу 1608 года положение Василия Ивановича стало критическим. От него отошли даже северо-восточные города: Галич, Устюжна и др. Сохраняли верность лишь Рязань, откуда с боями доставлялось скудное продовольствие, ряд городов в Поволжье, где ситуацию контролировала Понизовая рать Ф. И. Шереметева, иНовгородская земля. При отсутствии помощи внутри государства В. Шуйский стал искать ее извне, у соседей. Обращаться к польскому королю Сигизмунду III он не стал, поскольку с ним отношения были натянутыми. Это произошло из-за того, что царь был лично повинен в убийстве польских подданных. На его оправдательные письма король ответил, что не вправе вмешиваться в инцидент, поскольку миссия родственников Марины Мнишек носила частный характер. Однако, судя по всему, в отместку он решил поддержать новую самозванческую авантюру. Поэтому прибывшее в декабре 1606 года русское посольство во главе с Г. К. Волконским и дьяком А. Ивановым не нашло взаимопонимания с польскими дипломатами. Волконский должен был убедить короля в том, что первый самозванец не был настоящим сыном Ивана Грозного, а второй — не одно лицо с первым. Новым «Дмитрием», скорее всего, назвался Михалка Молчанов, и в царской грамоте даже приводился его словесный портрет. Но Сигизмунд не захотел верить Шуйскому, поскольку тот, в угоду конъюнктуре, постоянно менял свои показания. К тому же возрождение «Дмитрия» позволяло полякам вновь вторгнуться на Русь и разжиться за счет грабежей.

Когда царь Василий все это понял, он стал рассылать по стране грамоты, в которых называл Литву главной заводчицей новой самозванческой авантюры. Жителей Севера он просил собраться в Ярославле и прийти на помощь осажденной Москве. Но те не стали торопиться, желая узнать, чем закончится противостояние двух «полуцарей».

Спаситель М. В. Скопин-Шуйский

Находясь в безвыходном положении, В. И. Шуйский решил обратиться за помощью к шведскому королю Карлу IX. Осенью 1608 года в Новгород был отправлен талантливый полководец и царский племянник М. В. Скопин-Шуйский. Ему было поручено провести переговоры со шведскими дипломатами. Выбор на молодого князя Михаила Васильевича пал не случайно. Он отличался воинскими талантами, безупречной честностью и порядочностью. Кроме того, он был молод и инициативен.

Известно, что М. В. Скопин-Шуйский родился 8 ноября 1585 года в семье видного князя и боярина Василия Федоровича Скопина-Шуйского. В роду Шуйских Скопины были старшей ветвью, поэтому в придворной иерархии должны были занимать место выше В. И. Шуйского и его братьев, но это соблюдалось не всегда. Отец Михаила был видным полководцем. Особенно прославился он обороной Пскова от войск Стефана Батория, правда, награда досталась его родственнику, И. П. Шуйскому, который защищал ту часть города, которая подверглась наиболее мощной атаке поляков. Василий Федорович не успел передать свой опыт сыну, поскольку умер, когда тому было только 8 лет. Воспитанием княжича занималась мать, Елена Петровна, урожденная княжна Татева. Она постаралась дать ему хорошее по тем временам образование: знание Священного Писания, русской истории, воинского искусства. С 15 лет началась придворная служба Михаила. В должности жильца он прислуживал царю Борису. В 18 лет он получил почетный для юного возраста чин стольника. Но боярства пришлось бы ждать долго при старом и не ведущем войн царе. Все изменило появление Лжедмитрия I. Тот пришел в восторг от богатырского роста и привлекательной наружности князя Михаила и присвоил ему чин великого мечника, которого раньше при дворе не было. С обнаженным мечом он должен был стоять у царского трона. Кроме того, Скопин получил боярский чин. Хотя самозванец явно благоволил к красивому и знатному князю, тот, скорее всего, занимал нейтральную позицию и в ближнее царское окружение не входил. Вряд ли он участвовал и в заговоре своего родственника. Для этого Скопин был слишком честен и прямодушен. Но воцарение дяди Василия Шуйского он воспринял как должное. При нем он стал ведущим полководцем, сражавшимся и с Болотниковым, и со вторым самозванцем.

В Новгород князю пришлось продвигаться тайно, поскольку все дороги контролировались тушинцами. Пробираясь через северные леса и болота, он постоянно подвергался опасности быть схваченным. На месте Скопин узнал, что соседний Псков перешел на сторону самозванца и новгородцы склоняются к тому же. Это испугало князя, и он бежал в Орешек. Однако вскоре городская верхушка одумалась и отправила к полководцу представительную делегацию. Это позволило начать дипломатические переговоры со шведской стороной. 28 февраля 1609 года был подписан Выборгский договор о военной помощи. Король Карл заявил, что будет рад помочь царю в борьбе с польским ставленником. Взамен он просил Корелу с пригородами.

Вскоре в распоряжении М. В. Скопина оказался полк шведских наемников во главе с Яковом Делагарди. Хотя все они были опытными, хорошо вооруженными воинами, численность их была явно недостаточной — не больше 15 000 человек. Поэтому Скопину пришлось собирать городовые отряды по всей Новгородской земле. Кроме того, ему было необходимо добывать жалованье для наемников (100 000 руб.), провиант, фураж и боеприпасы. Это существенно задерживало продвижение к осажденной Москве. 17 июня 1609 года состоялся первый бой сборного войска с тушинцами. Под Торжком разгорелось жаркое сражение Скопина и Делагарди с воеводами Лжедмитрия II Г. Шаховским и А. Зборовским. Молодой полководец одержал убедительную победу. Тушинцы отошли к Твери, но и там были разбиты. Делагарди предложил взять Тверь штурмом, однако Скопин не мог останавливаться, он знал, что положение царя Василия отчаянное и без его помощи он неминуемо погибнет. Это рассердило горячего и жаждущего ощутимых побед шведа. Между полководцами произошел разрыв, и наемники решили вернуться в Новгород. С большим трудом князю Михаилу удалось их остановить и вернуть.

В Москве положение В. И. Шуйского было действительно тяжелым. 17 февраля москвичи подняли восстание. 300 человек под руководством Г. Сунбулова, Р. Гагарина и Т. Грязного собрались на Лобном месте и стали требовать, чтобы к ним вышли старшие бояре и патриарх. Осмелились появиться только князь В. В. Голицын и патриарх Гермоген. Правда, последний не захотел разговаривать с бушующими крамольниками. Тогда его силой вытащили к толпе и заставили выслушать ее требования. Они состояли в том, чтобы свести с престола Шуйского, который, по мнению восставших, воцарился незаконно, «с помощью своих потаковников и без воли всей земли». Смутьяны кричали, что из-за недостойного человека — глупого, нечестивого пьяницы и блудника (так они характеризовали В. И. Шуйского), льется христианская кровь. Это следует прекратить.

Услышав все эти обвинения в адрес царя, патриарх не испугался, а смело заявил, что Василий сел на царство не сам собой, а выбрали его большие бояре, дворяне, служилые люди и все москвичи, что пьянства и блуда за ним никто не замечал, как и глупости. Поэтому сводить его с престола без воли старших бояр нельзя. Речь отважного Гермогена поддержали простые горожане, сбежавшиеся на шум. Тогда крамольники решили, запугать самого В. И. Шуйского. С криком и шумом они ринулись ко дворцу. Но Василий, сам опытный заговорщик и интриган, не испугался. Он знал, что в этой критической ситуации проявлять слабость нельзя. Попытка спрятаться или отсидеться может закончиться лишь крахом. Поэтому он отважно вышел на красное крыльцо и громко, с гневом, закричал: «Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью? Если хотите убить меня, то я готов, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете!» (Он забыл, как сам когда-то без чьей-либо воли свел Лжедмитрия I.) На этот раз мужество спасло царя. Посрамленные крамольники были вынуждены тут же бежать в Тушино. Были и другие попытки антиправительственных выступлений, но они закончились безрезультатно, поскольку все уже знали о победном шествии Скопина-Шуйского к Москве.

Чтобы привлечь знать на свою сторону, царь Василий начал раздавать чины. Окольничество получил князь Д. И. Мезецкий, ставший потом видным дипломатом. Боярство было сказано В. П. Морозову, потом — дяде царицы В. И. Буйносову-Ростовскому и ее родственнику В. И. Бахтеярову-Ростовскому, И. Ф. Крюк-Колычев стал боярином и дворецким. Позднее, правда, он был обвинен в измене и казнен на Красной площади, носившей тогда название «Пожар». Вынужденное бездействие очень угнетало Шуйского; чтобы хоть чем-то себя занять, он рассылал по всей стране грамоты: Скопину — с просьбой быстрее идти к Москве, к Шереметеву — с аналогичной просьбой, в сибирские города — прислать денег, в северные города — собирать войска в помощь Скопину.

5 июля армия князя Михаила подошла к Калязину монастырю. Монахи встретили его со слезами на глазах, как освободителя. Они снабдили армию деньгами, продовольствием и фуражом. Перед сложной переправой через Волгу воины получили возможность отдохнуть. Вскоре к ним прибыло подкрепление из Вологды, Каргополя, Устюга, Белоозера и других городов Севера. Разведка донесла, что на другой стороне реки Волга около села Пирогово стоят полки Я. П. Сапеги. Было решено обманным маневром заманить поляков на топкие болота речки Жабка и там разбить. Маневр с успехом удался. Конные гусары вязли в тине и погибали под градом русских пуль и снарядов. Эта победа позволила войску Скопина успешно переправиться через Волгу и осадить неприятеля в лагере у Пирогова. Очевидец так описал разгоревшееся сражение: «И бысть сеча зла, и сечахуся во многих местах, бьюшеся через весь день. От оружного же стуку и копейного ломания и от гласов вопля и кричания ото обоих людей войска не бе никако же слышати друг друга, что глаголет, а от дымного курения едва бе видети, кто с кем бьется, что звери рыкающие, зло секущиеся». К вечеру стало ясно, что поляки потерпели поражение. Победа оказалась за Скопиным и шведами.

Вскоре ставкой русского войска стал Ярославль. Сюда продолжали прибывать городовые дружины и доставлялись деньги и продовольствие, ведь в Москве уже был голод, государственная казна давно была пуста. Успехи Скопина побудили ряд городовых взяться за оружие. Так, в Вологде Н. М. Пушкин образовал штаб по борьбе со сторонниками Лжедмитрия II. Совместными усилиями удалось освободить Каргополь, Кострому, Вятку, Тотьму. Ф. И. Шереметев взял под контроль большую часть Поволжья и намеревался идти на соединение со Скопиным. Не бездействовал и рязанский воевода П. П. Ляпунов. Он очистил от «воров» Зарайск, Пронск, Михайлов. Все эти радостные известия поднимали боевой дух царя Василия, хотя сам он все еще был заперт в голодающей и ропщущей Москве. В грамотах воеводам он сулил щедрые награды, городскому населению обещал уменьшить налоги; чтобы ускорить события, он даже вступил через дипломатов в переговоры с крымским ханом, прося ударить по южным городам, где обосновались тушинцы. Татары с радостью согласились, поскольку получали официальное разрешение для грабежа русских городов в районе Орла, Оскола и Ливен.

Продвижение Скопина к Москве было вполне успешным. 10 сентября 1609 года он взял Переславль-Залесский, 6 октября — Александрову слободу. Путь к столице был открыт, но полководец не стал спешить, поскольку опасался неудач и окружения тушинцами. Он решил подождать Понизовую рать Шереметева и вместе ударить по воровскому табору. Кроме того, было опасно оставлять врагов в тылу. Поэтому князь Михаил начал рассылать из Александровой слободы, своей новой ставки, отряды по близлежащим местам. В итоге удалось освободить Кашин, Старицу, Ржев, Белую, Бежецкий верх, снять осаду с многострадального Троице-Сергиева монастыря.

Но царь Василий был недоволен действиями племянника. Он настоятельно требовал, чтобы тот освободил столицу и его самого. Медлительность же стал расценивать как какой-то тайный умысел. Масло в огонь подлил и рязанский воевода Ляпунов. Он отправил Скопину грамоту, в которой прямо назвал его новым русским царем, освободителем государства от Вора и интервентов. Шуйского же он обозвал бездеятельным трусом. Все это стало известно в Москве. Хотя князь Михаил рассердился на рязанца и даже хотел его наказать за неподобающую ему честь, царь Василий затаил зло на родственника. Он прекрасно понимал, что авторитет Скопина очень высок среди всех слоев населения, сам же он фактически оказался в его подчинении. Ведь города стали присылать деньги и продовольствие не в столицу, а в Александрову слободу князю Михаилу, как бы признавая его своим главой.

Когда осенняя распутица закончилась и дороги замерзли, Скопин возобновил военные действия. 12 января 1610 года был взят Дмитров, последний оплот гетмана Сапеги. С остатками войск он был вынужден отправиться под Смоленск, где обосновался новый враг царя Василия — польский король Сигизмунд. С февраля 1609 года король планировал поход на Русь, используя в качестве предлога Выборгский договор со Швецией. Ведь он считал короля Карла IX узурпатором, незаконно отнявшим его шведский престол, и любое его сближение с Россией рассматривал как повод для войны с последней. Но напасть на соседнюю страну Сигизмунд решился только осенью 1609 года, поставив перед собой пока одну цель — захватить Смоленск, который считал своей вотчиной, отторгнутой обманным путем, но на самом деле у него были далеко идущие цели. Смоленский воевода М. В. Шеин доносил еще в апреле, что у короля был коварный план военного переворота в Москве. Для его осуществления Сигизмунд хотел отправить туда исключительно многочисленное посольство во главе с сыном Владиславом. На месте следовало арестовать В. И. Шуйского и посадить на престол Владислава как потомка литовского князя Ягайло, имевшего тесные родственные связи с князьями Рюриковичами. Однако осуществить столь смелый шаг Сигизмунд все же не решился.

Успехи Скопина и непредсказуемые действия польского короля привели к тому, что Тушинский лагерь стал распадаться. Поляки решили, что служить своему монарху выгоднее, и стали подумывать о том, чтобы арестовать «царика» и выдать Сигизмунду. Лжедмитрий вовремя узнал о готовящемся заговоре и тайно бежал в Калугу. За ним отправились его русские сторонники, поляки же отбыли под Смоленск. Таким образом, грозный враг у стен Москвы как бы испарился сам по себе.

12 марта 1610 года армия Скопина-Шуйского вместе с Понизовой ратью Ф. И. Шереметева торжественно вступили в столицу. Жители с восторгом приветствовали своих освободителей. Особенно популярным стал молодой красавец-богатырь Михаил Скопин. Только не все желали видеть его преемником престарелого царя Василия. Особенно недоволен был славой Скопина честолюбивый Д. И. Шуйский, считавший себя законным наследником бездетного брата. Он решил во что бы то ни стало избавиться от удачливого соперника. Его жена Екатерина Григорьевна, дочь Малюты Скуратова, согласилась помочь. Наиболее удобный случай представился в апреле, на пиру по случаю крестин двухмесячного сына боярина И. М. Воротынского. Князь Михаил был приглашен на роль крестного отца, крестной матерью стала Екатерина Григорьевна. В конце празднества, по обычаю, она поднесла куму, т. е. Михаилу, чашу с вином. Когда тот ее выпил, то очень скоро почувствовал себя плохо. Отправившись домой, совсем слег. Его лицо побагровело, из носа и ушей полилась кровь, глаза затуманились, волосы встали дыбом. Лежа на кровати, князь начал метаться, испытывая страшные муки. Мать и жена сразу поняли, что Михаила отравили. Подозрение пало на жену Д. И. Шуйского, но что-либо доказать в то время было невозможно.

Слух о болезни всеми горячо любимого полководца-освободителя разнесся по Москве. Из царского дворца прислали лекарей, Яков Делагарди пришел со шведскими врачами. Но лечение не дало никакого результата — убийцы действовали без промаха. К дому умирающего стали собираться толпы людей. Царь Василий тоже был вынужден навестить умирающего племянника. Ему неприятно было слышать, как соратники Скопина, рыдая, говорили у ложа князя: «Кто у нас теперь полки урядит? Кому нам служить? За кем идти в бой? Ты не только был нам господином, ты был государем нам возлюбленным. Ныне мы, как скоты бессловесные, как овцы без пастыря». Василия уже никто не хотел считать своим государем. Более того, многие обвиняли его в отравлении князя Михаила.

Промучившись три дня, вечером 23 апреля Скопин умер. Его гроб, большую колоду, установили в церкви и разрешили всем желающим проститься с ним. Толпы москвичей запрудили все окрестные улицы — горе поистине было всенародным. Многих неприятно поразило то, что тело были вынуждены положить в колоду, поскольку оно странно распухло. Все говорило о том, что причиной смерти был яд. Приехал и Яков Делагарди со шведскими офицерами. Их, как иноверцев, не хотели пускать в православный храм. Но Яков всех грубо растолкал и с гневом заявил: «Как вы можете не позволить мне увидеть своего господина и государя в последний раз?!»

По родовому обычаю, Михаила должны были похоронить в суздальском Спасо-Ефимиевском монастыре, но толпа возопила, что такого знаменитого полководца следует захоронить в царской усыпальнице в Архангельском соборе. Василий согласился воздать царские почести племяннику, поскольку теперь он уже не был его соперником. «С великим плачем и стенанием» гроб с телом князя Михаила перенесли в кремлевский Архангельский собор и захоронили рядом с великими князьями и царями.

Гибель Скопина имела самые трагические последствия для самого царя Василия и его братьев. Но пока они этого не хотели осознавать. Поскольку угроза нападения на Москву короля Сигизмунда все еще была реальной, то во главе царского войска был поставлен Дмитрий Иванович Шуйский. Честолюбивый царский брат торжествовал, но ему не удалось найти общего языка со шведскими наемниками. Делагарди сразу понял, что Дмитрий абсолютно бездарен как полководец, и подчиняться ему не захотел. После смерти Михаила популярность царя Василия среди подданных сошла на нет. Для некоторых дворян он стал просто ненавистен. Душой нового заговора против царя стал рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Он начал рассылать грамоты по городам и ссылаться с московскими боярами, уговаривая всех ссадить В. И. Шуйского с престола. Многие его поддержали, особенно боярин В. В. Голицын, надеявшийся на то, что сам займет вакантный престол. По знатности и уму он превосходил многих.

В начале июня выяснилось, что к столице движутся полки под руководством польского гетмана С. Жолкевского. Чтобы остановить его, была отправлена царская армия под руководством Д. И. Шуйского. 23 июня у села Клушино состоялась решающая битва. Следует отметить, что до этого разгорелся конфликт со шведскими полковниками, которые были недовольны тем, что им не выплачивалось жалованье. Дмитрий предлагал им сукна и соболиные шкурки, но они были не нужны воинам во время похода в летнюю жару. Деньги же он обещал дать после сражения, надеясь на то, что число наемников сократится. В итоге во время сражения шведы вовсе не горели желанием проливать кровь за русского царя. Поначалу им удалось оттеснить польскую конницу, но, не видя поддержки со стороны русских полков, охранявших обоз, они решили самовольно покинуть поле боя. Это и решило исход сражения: оставшись один, Д. И. Шуйский не смог овладеть ситуацией и трусливо бежал, бросив и обоз, и артиллерию. Он даже не понял, что мог бы победить, поскольку русская армия численно превосходила польскую.

Шведы отправились к Новгороду, надеясь взять там самовольно недополученное жалованье. В итоге город оказался в осаде и через год, 16 июля 1611 года, захвачен.

Свержение с престола

С. Жолкевский со своим войском, не встречая никаких препятствий, двинулся к Москве, и остановить его было некому. От царской армии остались одни воспоминания: часть разбежалась по домам, часть перешла на сторону поляков или была взята в плен.

Нам не дано узнать, что чувствовал царь Василий и о чем он думал, когда брат Дмитрий прибежал в Москву после клушинского разгрома. Ведь теперь его трон было некому защищать, а врагов стало уже двое. Выяснилось, что еще в начале 1610 года часть тушинцев ездила с посольством к королю Сигизмунду и договорилась с ним о возведении на московский трон королевича Владислава, сына польского короля. Гетман Жолкевский уже действовал от имени нового претендента на царскую корону. Вскоре Владиславу присягнули и царские воеводы — князь Елецкий и Г. Волуев, оборонявшие Царево-Займище; Их примеру последовали жители Можайска, Борисова, Боровска, Погорелова Городища, Ржева, монахи Иосифо-Волоколамского монастыря. Они только потребовали от гетмана поклясться, что с воцарением Владислава православная вера не будет разорена, костелы католические не будут построены, новый царь будет во всем подобен прежним природным государям, бояре и все служилые люди сохранят свои чины и земли, король отойдет от Смоленска, и поляки помогут расправиться с тушинским царьком. С. Жолкевский подошел к Можайску и там расположился. Близость к столице позволила ему наладить контакты с московскими боярами. Его сторонники начали вести активную агитацию против царя Василия, убеждая всех в том, что только королевич Владислав достоин царского престола: из древнего королевского рода, молодой, энергичный с обширными родственными связями с европейскими монархами.

Возможно, Василий Шуйский знал о том, что творилось за его спиной, но пресечь действия сторонников Владислава уже не мог. Рядом с ним не было авторитетных лиц, которые могли бы склонить на его сторону общественность. Про его наследника, брата Дмитрия, говорили, что «он сердца не храброго, обложен женствующими вещами, любит красоту и пищу, а не луков натягивание». Младший брат был, видимо, низкоросл и слаб духом, поэтому и носил прозвище Пуговка.

Узнав о клушинском разгроме царских войск, решил активизироваться и Лжедмитрий II. Он посулил хорошую плату войску Я. Сапеги и вместе с ним двинулся к Москве. По пути ему встретился Боровский Пафнутьев монастырь. Среди его защитников нашлись изменники, которые тайком открыли ворота монастыря. Только воевода М. Волконский сражался до конца, решив умереть за гроб святого Пафнутия. Убив храбреца, бывшие тушинцы разорили монастырь. Затем они отправились к Серпухову. Город сдался без боя. Так же поступили жители Коломны и Каширы. Царь Василий попытался было отправить против них татар, которые были у него на службе. Но те вместо сражений с Лжедмитрием занялись грабежами русских поселений и потом с богатой добычей разъехались по домам. Только Зарайск не желал сдаваться Тушинскому вору. Его воевода Д. М. Пожарский заявил жителям, склонным целовать крест самозванцу, что будет служить только тому царю, который будет сидеть на московском троне. Им может быть и царь Василий, и кто-нибудь иной. Жители поддержали воеводу и отбили все атаки от своего города. Лжедмитрий не стал задерживаться и двинулся к Коломенскому. Он надеялся, что в Москве у него найдется немало сторонников, которые обеспечат ему победу. Действительно, некоторые московские бояре стали переписываться с окружавшими его лицами. Вскоре договорились до того, что и те, и другие расправятся со своими государями. Но бывшие тушинцы это сделали лукавством, надеясь, что московские бояре сами освободят престол для Лжедмитрия II.

Хватаясь за соломинку, царь Василий решил, что ему самому надо вступить в переговоры с гетманом Жолкевским и попросить у него помощи в борьбе с самозванцем. Но сделать это он не успел. 17 июля 1610 года подготовленный Прокопием Ляпуновым заговор был осуществлен. Во главе с Захаром Ляпуновым, братом Прокопия, большая толпа москвичей двинулась к царскому дворцу. Войдя в покои, заговорщики заявили царю Василию так: «Долго ли за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над гибелью нашей, положи посох царский» а мы уже о себе сами как-нибудь промыслим». Василий, всегда отличавшийся смелостью, не растерялся, он выхватил нож и грозно крикнул: «Как вы посмели мне такое вымолвить? Даже старшие бояре мне такое не говорят!» Но возглавлявший заговорщиков Захарий был не робкого десятка. В ответ он пригрозил: «Только тронь меня, схвачу и раздавлю голыми руками!» Для высокого и могучего рязанского воеводы это сделать было совсем не сложно. Но остальные его товарищи все же решили заручиться поддержкой знати и москвичей. Поэтому они покинули дворец и направились на Лобное место. Но там уже «яблоку негде было упасть». Тогда Ляпунов, Салтыков и Хомутов крикнули, что следует выйти на поле за Серпуховские ворота и там всем вместе обсудить важные для государства вопросы.

Оставленный на время в покое, царь Василий не знал, что делать. Ему оставалось только одно — послать в толпу своих соглядатаев, чтобы узнать свое будущее. За Москвой-рекой началось совещание. Старшие бояре заявили, что возникла угроза окончательного разорения государства: с одной стороны у стен столицы стоят поляки и литовцы, с другой — Тушинский вор со своими русскими сторонниками. Оба хотят свергнуть царя Василия и попутно разорить Москву; чтобы избежать грядущего несчастья, следует ударить челом царю Василию Ивановичу и попросить его добровольно оставить престол. Из-за него слишком много льется крови, многие украинные города не признают его царем, и во всем он несчастлив. Патриарх категорически воспротивился свержению царя. Он пытался всем напомнить о том, что они давали клятву верности Василию, что тот защищал православие и всегда мужественно сражался с ворами. Но его слушать не стали. Во дворец был направлен свояк Шуйского И. М. Воротынский, который должен был по-хорошему уговорить царя оставить трон и взамен получить бывшее Суздальско-Нижегородское княжество. Василию, хорошо осведомленному о ситуации в столице, ничего не оставалось другого, как вместе с женой переехать на свой старый боярский двор. Правда, там он не оставлял надежды вновь вернуться в пустующие царские покои.

Вскоре выяснилось, что бывшие тушинцы обманули москвичей. Узнав, что Василий сведен с престола, они рассмеялись и с издевкой сказали: «Вы свели своего царя с престола, поскольку забыли крестное ему целование. Мы же своему слову верны и готовы умереть за Дмитрия». Когда Гермоген узнал о провале договора с тушинцами, он стал требовать, чтобы Василия вновь сделали государем. Некоторые бояре с ним согласились, но главные заговорщики были решительно против. Ведь Шуйский непременно расправился бы с ними. Поэтому 19 июля Захарий Ляпунов с князьями Тюфякиным, Волконским и Засекиным пришли к бывшему царю и потребовали, чтобы тот принял постриг для успокоения всего русского народа. Естественно, что Василий не хотел это делать, поскольку монаху путь на престол был закрыт навсегда. Но заговорщики силой выволокли упирающегося старика и чуть ли не на руках втащили в Чудов монастырь. Во время обряда пострижения Василий хранил гробовое молчание, и обетные слова пришлось говорить князю Тюфякину. Также насильно была пострижена и царица Мария Петровна, ставшая монахиней Еленой. Узнав обо всем, патриарх Гермоген отказался признавать законность пострижения и стал называть монахом Тюфякина. Но не в его силах было вернуть Шуйскому царскую корону. Поэтому бывший царь так и остался в Чудовом монастыре, а его братьев взяли под стражу. На этом несчастья Василия не закончились. Временное боярское правительство вступило в переговоры с гетманом Жолкевским о возведении королевича Владислава на престол. Но тот соглашался помочь в борьбе с Лжедмитрием II только при условии, что Шуйский с братьями будет ему выдан. Он боялся, что после разгрома самозванца переменчивые русские люди вновь отдадут свои симпатии свергнутому царю. Тогда по приказу бояр Василия перевели в более отдаленный Иосифо-Волоколамский монастырь. После того как Лжедмитрий был отогнан совместными усилиями, Жолкевский вернулся к королю под Смоленск. По пути он захватил и бывшего царя, и его братьев. Так В. И. Шуйский оказался в польском плену.

30 октября 1610 года Василий испытал небывалое унижение: согласно церемониалу, во время приема у короля Сигизмунда ему следовало поклониться своему врагу. Такого позора не испытывал ни один русский царь за всю историю монархии. Не захотел его терпеть и Шуйский. На приеме он гордо заявил: «Не подобает московскому царю кланяться королю. Так уж судьба сложилась и Бог повелел, что оказался я в плену. Не вашими руками взят, а московскими изменниками, рабами отдан». Следует отметить, что король Сигизмунд считал, что он сам победил русского царя. В письмах папе римскому и испанскому королю он писал, что силой оружия ему удалось не только вернуть свои родовые владения (под ними он понимал Смоленск), но и отомстить за недавние обиды, разбить войско В. И. Шуйского, свести его с престола и взять в плен, а также оккупировать русскую столицу.

Василий недолго сохранял мужество. Вдали от Родины, любимой жены и друзей он, судя по всему, окончательно пал духом и превратился в марионетку, покорную королю. Об этом свидетельствует описание королевского приема в октябре 1611 года, составленное очевидцем: «На Василии была белая парчовая ферязь и меховая шапка. Сам он выглядел как старик, был сед, невысок, круглолиц, с длинным немного горбатым носом, большим ртом, длинной белой бородой. Смотрел исподлобья и сурово. Перед ним в открытой карете сидели два брата. Когда Шуйских поставили перед королем, то все трое низко поклонились, держа в руках шапки. Первым выступил с речью Жолкевский. После этого Василий вновь низко поклонился, дотронувшись правой рукой до земли, потом эту руку поцеловал. Дмитрий ударил челом до земли, а Иван трижды бил челом и плакал. После этого всех троих допустили к королевской руке. Для всех присутствующих это зрелище было удивительным и жалостливым».

Жилищем Василия и его брата Дмитрия с женой стал Гостынский замок, расположенный в 50 км от Варшавы. Здесь они были полностью изолированы от внешнего мира и вели уединенный образ жизни. 12 сентября 1612 года В. И. Шуйский скончался, скорее всего, своей смертью, ведь по понятиям того времени он был очень стар — 60 лет. Опись его имущества показывает, что он вел аскетический образ жизни и ничем земным не интересовался. Самому ему принадлежал только образ Богоматери. Остальные вещи (шкатулка с деньгами, четыре кафтана, две шубы, две шапки и посуда) были подарены королем. Значительно больше драгоценностей осталось после смерти Дмитрия и его жены. У них было много колец, ожерелий, золотых цепей и других ювелирных украшений, вероятно, оба еще рассчитывали на то, что обретут свободу. Однако их кончина произошла в один день, 15 ноября того же 1612 года. Это дает право предположить, что супруги были отравлены. Возможно, Сигизмунд боялся, что Дмитрий может стать соперником Владислава в борьбе за московский трон, поэтому поспешил от него избавиться. В живых остался только младший, Иван Иванович, который считался боярином нареченного царя Владислава и служил при его дворе. Там же были М. Г. Салтыковский, В. М. Мосальский-Рубец и некоторые члены Смоленского посольства. Предполагают, что первоначально патриархом считался ростовский митрополит Филарет. Но эти сведения неточны. Более вероятно, что патриархом был Игнатий, бежавший из России.

Согласно легенде, Василия Шуйского похоронили на перепутье трех дорог, на могиле поставили столп с такой надписью: «Здесь покоится прах московского государя Василия. Полякам на похвалу, Московскому государству на укоризну». Несчастный царь Василий Иванович Шуйский мог бы быть окончательно забыт потомками и вычеркнут из истории династии, если бы не патриарх Филарет. Как и Василий, он достаточно долго пробыл в польском плену и проникся симпатией к царственному узнику. Вернувшись на родину в 1619 году, он задумал реабилитировать Шуйского и отомстить королю Сигизмунду за ложь, коварство, разжигание междоусобия и свои унижения в плену. С помощью царствующего сына Михаила Федоровича э^о было сделать нетрудно. С середины 20-х годов XVII века началась широкомасштабная подготовка русско-польской войны за утраченный Смоленск. В качестве ее идеологического обоснования в Посольском приказе начали писать некое сочинение, ныне известное как «Рукопись Филарета». В нем царь Василий был представлен исключительно благочестивым государем, борцом за чистоту православия против воров-самозванцев, подготовленных в Польше при содействии Сигизмунда. В «Рукописи…» поляки были прямо обвинены в том, что развязали в соседней стране междоусобие и сделали все возможное, чтобы свергнуть законного государя Василия.

Однако русско-польская война 1632–1634 годов закончилась неудачей для России. Смоленск не удалось вернуть. Русским дипломатам пришлось использовать все свое искусство, чтобы включить в Поляновский мирный договор выгодные для России статьи. Одна из них состояла в разрешении переноса на родину праха Василия и его брата Дмитрия. В 1635 году князь А. М. Львов отправился в Польшу за телами Шуйских. В июне их встречала вся Москва. В церемонии принял участие царь Михаил и весь его двор (Филарет к тому времени умер). Новым местом захоронения Василия стал Архангельский собор. Таким образом, через много лет его права на престол были признаны законными. Вернулся на родину и Иван Иванович Шуйский. С его смертью род князей Шуйских в России пресекся. Некогда мощный клан суздальских и нижегородских князей окончательно истощило воцарение одного из его представителей.

Свержение Василия Шуйского было вполне закономерным явлением. Взлетев на престол с помощью своих не слишком многочисленных сторонников, он не смог завоевать симпатии подданных: был стар, некрасив, скуп, мнителен и подозрителен. Даже его несомненные воинские таланты и заслуги меркли на фоне массы отрицательных качеств. Из-за его постоянной лжи и хитрых уверток русские люди отказывались верить царю, его слова ни для кого не были авторитетными. Полагая, что имеет незыблемые права на царский престол, Василий и не учел того, что выборный царь должен опираться на все русское общество, а не только на старших бояр. Проигнорировав мнение провинциальных городов, он сам подтолкнул их жителей на борьбу с собой. Для этого они вновь реанимировали «царя Дмитрия», который как бы придал их действиям законный характер.

Таким образом, взойдя на престол путем заговора, В. И. Шуйский в ходе аналогичного заговора был сам сведен с него. Во время острой междоусобной борьбы русские люди быстро осознали свое право самим решать судьбу царского престола и научились распознавать узурпаторов, использовавших всевозможные хитроумные уловки, наглую ложь и подкуп части избирателей. Все это наглядно продемонстрировал Земский собор 1613 года, который хотя и заседал несколько месяцев, но смог избрать кандидата, устраивающего всех, — Михаила Федоровича Романова, основателя новой династии.

5. «ПОЛУЦАРИЦА» МАРИЯ БУЙНОСОВА

Следующей нашей героиней является вторая жена Василия Ивановича Шуйского Мария (в девичестве Екатерина) Петровна Буйносова-Ростовская. Царь Василий Шуйский, как отмечалось выше, взошел на московский престол на волне народного восстания против Лжедмитрия I и его польских родственников. Но далеко не все города согласились с законностью его воцарения и тут же поддержали новую авантюру с «Дмитрием». Очень скоро в стране образовалось двоевластие: один царь, Василий Шуйский, сидел в Москве; второй, Лжедмитрий II, — в Тушино. В итоге в народе обоих прозвали «полуцарями». Следовательно, Марию Петровну Буйносову можно назвать «полуцарицей». Ее печальная судьба вполне оправдывает это прозвище.

Отец

Екатерина (Марией она стала только после замужества) принадлежала к древнему княжескому роду ростовских Рюриковичей. Основатель рода Иван Александрович Хохолков носил прозвище Буйное. Оно и дало характерное добавление ко всей фамилии. Ростовские князья потеряли родовые владения в конце XV века и перешли на службу к великому князю Ивану III. Взамен они получили значительные земельные владения в новгородской Вотской пятине.

В целом ростовские князья при Государевом дворе считались одними из самых знатных, но службу им приходи-224 лось начинать с воеводских должностей. Вот и Петр Иванович, отец Екатерины, впервые был зафиксирован в 1573 году в государевых разрядных книгах, где записывались все служебные назначения, в должности городового воеводы маленькой приграничной крепости Алатырь. Отличиться ему удалось только в 1584 году в битве с татарами под Каширой. Еще через семь лет князя Петра стали назначать воеводой приграничных полков. Поэтому родившаяся приблизительно в 1590 году маленькая Екатерина вряд ли часто видела отца дома. Она была вторым, после брата, ребенком, младше были еще две сестры.

Можно предположить, что детство княжны проходило в родовом имении. Ведь отец стал думным дворянином и переселился в столицу только в 1597 году. Во время Серпуховского похода нового царя, Бориса, П. И. Буйносов был поставлен во главе всей артиллерии. Хотя никаких военных действий не было, расторопный князь приглянулся Годунову и уже в следующем году стал одним из главных воевод пограничных войск. В 1603 году карьера князя Петра достигла апогея — он получил боярство и стал приближенным к трону человеком. Не раз царь приглашал его на званые обеды по случаю различных праздников. Это дало возможность брату Екатерины Ивану сразу начать придворную службу с почетной должности стольника. Земельные владения, а с ними и богатство Буйносовых росли. Их большой и красивый дом гостеприимно распахивал двери перед множеством гостей.

Как цветок расцветала Екатерина в своем боярском тереме. Ни в чем у нее не было недостатка: ни в изысканных кушаньях, ни в красивых нарядах. Многие добрые молодцы заглядывались на нее, когда, окруженная челядью, она появлялась в храме во время церковных праздников. Но отец, потративший много сил и лет на то, чтобы занять при дворе высокое место, не желал отдавать дочь лишь бы за кого. Он хотел, чтобы Екатерина жила в доме мужа так же беззаботно и богато, как в его собственном. Среди знакомых П. И. Буйносова было много князей, достигших высоких чинов. Но они были приблизительно его ровесниками и давно женатыми людьми. Молодежи опытный воин и царедворец не слишком доверял. Поэтому с выбором жениха торопиться не стали.

Вскоре страна окунулась в пучину бурных и быстро меняющихся событий. В Польше у царя Бориса появился соперник — беглый чудовский монах, назвавшийся именем давно умершего царевича Дмитрия. Осенью 1604 года самозванец вторгся в пределы Русского государства и вступил в борьбу с Б. Ф. Годуновым. Для Петра Буйносова и его семьи все это было непонятно и странно. Царь Борис не стал отправлять его в действующую армию, чтобы не провоцировать некоторых воевод на местнические споры с князем. Дело в том, что к началу XVII века родственные связи и служебные назначения стали настолько запутанными, что определить, кто знатнее и выше из воевод, было крайне сложно. У Буйносовых уже были споры с князьями Голицыными, Татевыми, Черкасскими и Репниными.

Князь Петр вошел в ближнее окружение царя Бориса и вместе с ним разрабатывал планы военных операций. Государь был слаб здоровьем и не мог возглавить войско. Не доверяя никому, он пытался из Москвы с помощью гонцов руководить военными действиями. Но успеха это не приносило, поскольку лишало воевод личной инициативы. Добившись временного успеха, они его не развивали и позволяли противнику вновь собраться с силами. Будучи опытным военачальником, Петр Иванович видел ошибки царя, но указывать на них не решался, зная о крутом нраве Годунова. Лишь дома в беседах с сыном он делился своими мыслями. Их разговоры краем уха удавалось услышать и любопытной Екатерине. Наблюдательная девушка чувствовала, что впереди всех ждет неминуемая беда.

К вечеру 13 апреля в столице тревожно зазвонили колокола. Все спрашивали друг друга: «Что случилось?» Ответа не было. Несмотря на послеобеденное время, когда следовало отдыхать, Петр Иванович поспешил в Кремль. Там он узнал, что царь Борис скоропостижно скончался. Для семьи Буйносовых это известие не предвещало ничего хорошего. При дворе неминуемо должны были произойти перемены. Любой новый царь никогда не довольствовался окружением старого. Наследником был юный царевич Федор, с детства имевший близких ему людей, дядек, стольников и т. д. Именно их он должен был сделать своими главными советниками. Престарелому князю среди них места не было. Конечно, красавица Екатерина могла бы стать достойной невестой нового царя, но Годуновы вознесли себя слишком высоко над остальной знатью и не желали родниться ни с князьями, ни с боярами. Петр Иванович понял, что его придворная карьера близка к закату, и решил уйти в тень. На самом же деле 16-летний Федор Годунов остро нуждался в опытном и верном воеводе.

Вскоре в Москву пришла весть, что царское войско, стоящее под Кромами, перешло на сторону Лжедмитрия. Лишь немногие прискакали к Федору Годунову. Среди них был родственник Буйносовых М. П. Катырев-Ростовский. Он в деталях и подробностях рассказал о том, что многие знатные воеводы буквально потеряли разум и «бросились в объятия» плута и обманщика Гришки Отрепьева, чтобы получить при его дворе новые высокие чины. Среди них были главные противники ростовских князей по местническим спорам князья Голицыны, Татевы, Шереметевы и другие. Становилось ясным, что впереди Петра Ивановича ждали опала и бесчестие. Поэтому было решено, пока не поздно, всей семьей уехать в новгородское имение. Предлогом для этого могло служить начало сельскохозяйственных работ. Юной княжне не хотелось уезжать из столицы в деревенскую глушь. Ведь там некому было показывать красивые наряды, не с кем было обмениваться новостями. Не было там больших храмов, в которых по праздникам собиралась бы вся знать. Но делать было нечего. Очень скоро все ценное погрузили на телеги и под охраной боярской свиты двинулись в путь. Стояла солнечная майская погода, и путешествие обещало быть легким.

Уже в дороге Буйносовы узнали о страшных событиях в столице. 1 июня москвичи подняли восстание против Годуновых и свергли с престола. Их сторонники были ограблены и взяты под стражу до приезда «законного государя Дмитрия». Тут все поняли, что решение Петра Ивановича об отъезде было исключительно своевременным. В ближайшем придорожном храме отслужили молебен и воздали хвалу Богу за спасение. В деревне, среди цветущей природы, Екатерина забыла о московских опасностях.Как о чем-то далеком узнавала она о воцарении самозванца, о новых порядках при дворе, о печальной участи царевны Ксении, превращенной в наложницу лжецаря. Никто из членов ее семьи не верил в то, что на престоле сидит истинный сын Ивана Грозного. Всем было ясно, что царская власть оказалась в руках отъявленного плута и обманщика. Но Петр Иванович не желал рисковать своей головой для его разоблачения. Он надеялся на то, что жизнь сама все расставит по своим местам.

Незаметно пролетело теплое лето. Наступила осень, сбор урожая. Хлеба уродились отменные, домашний скот дал хороший приплод, погреба были заполнены капустой, свеклой, морковью и другими овощами. Зима предстояла сытная и беззаботная. Можно было целыми днями сидеть в теплой горнице, заниматься рукоделием, слушать песни деревенских девушек и сказки нянек и мамок. Однако как-то раз сонную деревенскую тишину разбудил звон бубенцов. «Едут, едут!» — кричали дворовые мальчишки. Любопытная Екатерина тут же выглянула в окно, а Петр Иванович вышел на крыльцо встречать гостей. Оказалось, то были посыльные из Москвы, среди которых были люди князя В. И. Шуйского, хорошего приятеля Буйносовых. Тут же был накрыт стол с богатыми деревенскими яствами, и за чарками водки потекла неторопливая беседа.

Новый царь Дмитрий во всем был странен: в храм ходил редко, в бане не мылся, в Думе никому не давал рта открыть, любил разъезжать по городу с ватагой вооруженных до зубов молодцов, по ночам устраивал дикие оргии, на которые доставляли юных невинных монашек. Более того, он задумал жениться на полячке Марине Мнишек и для подарков ей расхищает царскую казну. По всему было видно, что он — настоящий мошенник и еретик. Эти новости не очень удивили всех. Странным было то, что московские бояре служат этому обманщику и во всем ему потакают, вместо того чтобы публично разоблачить и свергнуть.

Вскоре оказалось, что цель гостей состояла не только в том, чтобы рассказать новости, но и в том, чтобы узнать мнение князя Петра относительно сватовства к его дочери Василия Шуйского. Тот давно был вдовцом, детей не имел и был не прочь вновь жениться. При царе Борисе это было сделать сложно, поскольку подозрительный монарх не одобрял повторные браки самых знатных бездетных князей. Самозванец же, напротив, вознамерился всех переженить сразу после своей свадьбы. Вероятно, ему хотелось, чтобы празднества при дворе были бесконечными. Екатерина тут только узнала, что давно привлекла внимание отцова приятеля, который по возрасту годился ей чуть ли не в деды. Конечно, не о таком муже она мечтала. Василий Шуйский был даже старше ее отца на несколько лет, маленький, некрасивый, с красными подслеповатыми глазками, широким ртом и крючковатым носом. Конечно, он был знатен, богат и умен, но во всем его поведении чувствовались неприкрытая фальшь, коварство, хитрость. К тому же он был известен своей непомерной скупостью. Словом, ничего завидного в этом женихе не было. Брак с ним мог принести только несчастье юной княжне. Поэтому в слезах Екатерина бросилась в ноги отцу и стала умолять не губить ее юную душу и не отдавать за старика.

Петр Иванович прекрасно понял состояние дочери, но чтобы не портить отношения со старинным приятелем, ответил уклончиво: пока он сам в немилости у нового царя, свадьбе не бывать. В Москву его не зовут, а дочь одна никуда ехать не может. Вскоре выяснилось, что самозванец решил показать князю свою немилость и назначил его воеводой маленького приграничного городка Ливны. Это было равносильно ссылке. Для Екатерины прощание с дорогим отцом стало очень горьким. Собственное ее будущее также было очень туманным.

В. И. Шуйский из ответа Буйносова понял, что, пока самозванец на престоле, красавица Екатерина его женой не станет. Поэтому он решил бороться за свое счастье. Еще до венчания Лжедмитрия на царство Шуйский с помощью своих сторонников попытался было его свергнуть. Но заговор был разоблачен, и сам князь едва не погиб на плахе. В дальнейшем он постарался быть осторожнее, но от своего замысла не отступил. 17 мая 1606 года стало последним днем царствования Лжедмитрия I. Организованный В. И. Шуйским заговор оказался успешным. Самозванец был убит, и власть перешла к боярам во главе с победителями. Хотя успех был очевиден, князь Василий чувствовал, что надо торопиться, ведь в любой момент мог появиться более удачливый претендент на трон. Конечно, следовало бы созвать избирательный Земский собор, но на нем все могло обернуться не в пользу престарелого и бездетного князя, не имевшего никаких родственных связей с прежней династией московских князей.

Поэтому Василий Шуйский решил ограничиться волеизъявлением одних москвичей и представителей двора, еще не пришедших в себя после убийства Лжедмитрия и разграбления польских родственников Марины Мнишек. 19 мая на Соборной площади собралась разношерстная толпа, которая послушно выкрикнула Василия в качестве нового царя. Избранника на руках внесли во дворец, тем самым сделав полновластным государем. Теперь-то Василий Иванович мог не опасаться, что юная Екатерина Буйносова откажет ему. Ведь стать царицей мечтали все девушки.

Вскоре в деревню Буйносовых прискакал царский гонец и рассказал о перевороте. Несомненно, что для Екатерины и ее сестер это было радостным событием. Наконец-то они могут вновь вернуться в столицу и стать желанными гостями при дворе. На более почетную и достойную службу надеялся и Петр Иванович. 1 июня состоялось венчание Василия Шуйского на царство. Среди почетных гостей оказался и П. И. Буйносов. Вновь он вошел в Боярскую думу и стал достаточно близок царю, ведь тот не забыл своего намерения жениться на Екатерине. Юная красавица-княжна навсегда запала в душу старика. Но Петр Иванович не хотел торопиться со свадьбой. Вскоре выяснилось, что далеко не все города соглашались целовать крест царю Василию. Некоторые горожане сочли его действия незаконными, поскольку он сел на престол без «воли всей земли». Более того, упорно начали распространяться слухи о том, что «царь Дмитрий» спасся, живет у тещи в Самборе и вновь вербует желающих в свое войско. Кроме того, на Волге занимался грабежами и разбоем некий «царевич Петруша», якобы сын царя Федора Ивановича, также претендующий на престол. Все это свидетельствовало о непрочности положения нового царя.

Осенью выяснилось, что к столице движется огромное войско под руководством И. Болотникова, действовавшего от имени «царя Дмитрия». В октябре состоялись бои на подступах к городу, в которых царские войска потерпели поражение. 28 октября началась пятинедельная осада Москвы. Князь Петр стал одним из ее защитников. Хотя среди москвичей были разные настроения и многие были недовольны новым царем, Буйносов остался верен своему старинному приятелю и, как мог, помогал ему. Один раз, когда царь Василий выходил из храма, толпа горожан окружила его и потребовала объяснить, что происходит и почему город оказался в блокадном кольце от своих же русских людей. Вырвавшись, Шуйский бросился к боярам, считая их подстрекателями народа. Сорвав с головы царскую шапку и протягивая скипетр, он заявил, что готов отдать их любому. Конечно, никто не взял эти атрибуты царской власти. Петру Ивановичу пришлось потом долго успокаивать разгневанного монарха. Вместе с другими боярами он вновь поклялся верно служить царю и этим немного его утешил.

Вскоре удалось внести раскол в стан болотниковцев. Большая часть городовых воевод перешла на сторону московских властей. Это заставило оставшихся отойти к Калуге; чтобы закрепить успех, Шуйский отправил наиболее верных воевод в стратегически важные юго-западные города. Среди них оказался и П. И. Буйносов. К нему присоединились его родственники А. И. Бахтеяров-Ростовский и Ю. А. Приимков-Ростовскич, а также князь В. К. Черкасский, М. Б. Сабуров, Е. В. Бутурлин, М. А. Пушкин, А. Р. Плещеев и другие. Эти назначения оказались очень своевременными, поскольку «царевич Петруша» вознамерился из Поволжья отправиться в Путивль, где разгоралась авантюра второго самозванца без реального претендента на его роль. Никогда не существовавший сын царя Федора Ивановича решил его заменить.

На пути казачьей армии встали царские воеводы. Однако силы оказались неравными, ведь каждый город-крепость защищали только несколько сотен стрельцов. В итоге почти все посланцы Шуйского пали смертней храбрых. Одних сбросили с высоких крепостных башен, других утопили во рвах, заполненных водой, третьих вешали вверх ногами, четвертых распинали на стенах, прибив руки и ноги гвоздями, наиболее упорных расстреливали из пушек. Гибель каждого воеводы была страшной и мучительной, поскольку никто из них не захотел быть предателем и бился до конца.

Среди погибших оказался и Петр Иванович Буйносов-Ростовский, воевода Белгорода. Весть о его смерти вскоре пришла в Москву. Многие опечалились, узнав о случившемся. Князя любили за прямоту, воинскую доблесть и верность присяге. Никогда не шел он на сделку с совестью, не пресмыкался перед более знатными и всегда оберегал родовую честь. Позднее о трагедии узнали Екатерина и ее сестры. Для них известие стало страшным ударом, поскольку отец был главной опорой для семьи, мудрым советчиком и наставником. Без него в трудное и опасное время юные княжны почувствовали себя беззащитными.

Царские посыльные посоветовали девушкам поскорее переехать в столицу, поскольку в деревенской глуши с ними могло произойти всякое. Для убедительности они рассказали о печальной участи их родственницы, дочери князя Андрея Бахтеярова, который воеводствовал в Путивле. Убив воеводу, Петруша взял княжну в плен и сделал своей наложницей. Стать рабынями казаков Екатерина с сестрами не желали, поэтому они быстро собрались в столицу. Царские стрельцы надежно охраняли их, и поездка прошла благополучно. Со второй половины 1607 года Буйносовы вновь поселились в московском доме под защитой мощных крепостных сооружений, несколькими кольцами опоясывавших город.

Жена «боярского царя»

С начала лета царя Василия в столице не было. Со 100-тысячным войском он выступил в поход против И. Болотникова и Петруши, обосновавшихся в Туле. С 30 июня началась осада города, закончившаяся только 10 октября полной победой царя. Крамольники сдались и были арестованы. Победителем возвращался В. И. Шуйский в Москву. Все дружно славили его доблесть и мужество. По случаю успешного завершения Тульского похода и разгрома врагов были устроены многодневные празднества. Казалось, со смутами и мятежами покончено раз и навсегда. Началась пора веселых свадеб, которые долго откладывались из-за длительной войны с болотниковцами.

Особенно понравилась Екатерине свадьба ее дальнего родственника князя И. М. Катырева-Ростовского, женившегося на Татьяне Романовой, дочери ростовского митрополита Филарета, до насильственного пострижения — боярина Ф. Н. Романова. Жених и невеста были молоды и красивы. Богатые родители не поскупились на угощение и всевозможные забавы и увеселения. Будучи среди гостей, Екатерина сразу же сошлась с матерью Татьяны инокиней Марфой. Она, как и муж, была насильно пострижена царем Борисом по надуманному обвинению в покушении на его жизнь. Много перенесшая монахиня стала хорошей утешительницей и советчицей осиротевшей княжне. В новой ситуации брак с престарелым В. И. Шуйским показался Екатерине не столь уж невозможным. Во-первых, сама она остро нуждалась в защитнике, который заменил бы ей отца. Во-вторых, после воцарения бывший вдовый князь превратился в наиболее завидного жениха, первого на общественной лестнице и самого богатого. Однако он почему-то не торопился присылать сватов. После гибели П. И. Буйносова и переезда его дочерей в Москву царю было очевидно, что последние из его воли уже не выйдут. Поэтому Василий не стал торопиться со сватовством. Он понимал, что Екатерина и так будет его. Промедлением он хотел помучить девушку и заставить ее саму предпринять первый шаг.

Действительно, наиболее близкие царю бояре стали намекать на то, что ему следует жениться, чтобы оставить наследника и основать династию. Правда, у Василия было два младших брата, и официальным престолонаследником считался Дмитрий Иванович. Поэтому патриарх Гермоген, напротив, отговаривал Шуйского от брака во избежание конфликта с родственниками. Хитрый царь Василий выслушал всех, но поступил так, как считал нужным, т. е. посватался к той, которая уже давно завладела его сердцем. Екатерина долго думать не стала, поскольку все ее родственники единодушно советовали поскорее дать положительный ответ. Перед ней жених поставил лишь одно условие — поменять не слишком привычное для царицы имя Екатерина на Марию. Та согласилась, так как не видела принципиальной разницы между именами.

В конце 1607 года начались приготовления к свадьбе. Всегда скупой царь Василий на этот раз расщедрился и прислал дорогие ткани, драгоценные камни, золотые украшения и много жемчуга, чтобы наряд невесты был великолепным. Сам он тоже постарался преобразить свой неказистый вид: сбрил седую бороду, заказал парчовую одежду и сапоги на высоких каблуках, чтобы не выглядеть маленьким и старым. Долго и тщательно составляли списки главных участников свадебной церемонии и гостей. Во избежание неприятностей решили не приглашать престолонаследника — Дмитрия Ивановича Шуйского. Ведь в случае рождения у царицы ребенка он лишался перспективы получить престол. Поэтому посаженным отцом был назначен младший брат Василия Иван. Посаженной матерью стала жена Дмитрия Екатерина Григорьевна (в девичестве Скуратова-Бельская). Дружками жениха выбрали М. В. Скопина-Шуйского, племянника царя, и окольничего И. Ф. Крюка-Колычева. Дружками невесты — князя Н. А. Хованского и И. М. Пушкина. Тысяцким стал самый знатный князь — Ф. И. Мстиславский. Вновь, к радости ревнителей православия, решили строго соблюсти старинный свадебный обряд, без новомодных «польских штучек».

Утром 14 января 1608 года дружки приехали за Марией и, посадив ее в красивые сани с одной из сестер, отвезли в Столовую палату. Там был накрыт стол, рядом стояли два украшенных стула для жениха и невесты и лавки для гостей. Невеста с сестрой сели на стулья и стали ждать прихода жениха. Тем временем каравайники принесли ковриги хлеба и сыр. Первым пришел тысяцкий, чтобы выяснить, все ли готово. Он рассадил бояр и ушел к жениху. Потом вместе с дружками появился царь Василий. Он свел со своего стула сестру невесты и уселся рядом сам. Затем пришла посаженная мать и стала расчесывать волосы молодых, посыпая хмелем. На голову Марии она надела великолепную кику и помахала вокруг соболиными шкурками. Потом ее плотно закрыли покрывалом. Этот обряд назывался укутыванием невесты. Наконец, все отправились в храм Успения для венчания. Первым со своими дружками вышел Василий, за ним — невеста со своими сопровождающими. В соборе патриарх Гермоген их благословил, а венчал же их священник. С этого момента княжна Буйносова превратилась в царицу Марию Петровну.

Престарелый царь прекрасно понимал, что не сможет внушить к себе любовь юной и красивой девушки. Поэтому, чтобы добиться расположения Марии, он стал осыпать ее дорогими подарками: ожерельями, браслетами, кольцами, всевозможными нарядами. Последние остатки царской казны перекочевали в терем царицы. Для молодой жены устраивались увеселительные загородные поездки, путешествия по монастырям, церковные празднества. Сам Василий существенно изменился: стал веселее, общительнее, щедрее. От прежней скупости и подозрительности не осталось и следа. По всем признакам царь был очень счастлив и обожал свою красавицу-жену. Вряд ли сначала роптала на свою судьбу и Мария. В царском тереме она чувствовала себя надежно защищенной и абсолютно ни в чем не нуждалась, в то время как страна вновь раздиралась на части.

Летом 1608 года к столице подошла большая армия второго самозванца и расположилась на лугу у Тушино. В итоге в стране образовалось двоевластие: часть территории сохраняла верность Василию, часть — перешла на сторону Лжедмитрия II. Наиболее тяжелым было положение Москвы, окруженной со всех сторон противником. Продовольствие поступало в город крайне нерегулярно, и многие люди начали голодать. У царя не было сил что-либо изменить. В этой критической ситуации В. И. Шуйский решил попросить помощи извне и отправил М. В. Скопина-Шуйского в Новгород для переговорах о военной помощи со шведским королем. Миссия оказалась успешной, и в начале 1609 года объединенное войско освободителей через северные земли двинулось к Москве. Но ждать его пришлось целый год.

Во время упорного противостояния царя Василия и Тушинского вора Мария родила дочь Анну. Она была очень счастлива, что стала матерью. Однако ребенок оказался очень слабеньким и вскоре умер. Та же участь постигла и вторую дочь, Анастасию, родившуюся через год. Больше детей в царской семье не было, а значит, и надежд на основание династии. Как видим, Марии не удалось обрести полного семейного счастья. В чем была причина ранней смерти ее дочерей, неизвестно. Может быть, они были слабы от природы, поскольку их отец находился в преклонном возрасте, а может, они стали жертвами инфекционных заболеваний, распространенных в осажденной и голодающей Москве.

Обстановка в городе в 1609 году была очень тяжелой. Продовольствия катастрофически не хватало, чтобы отогнать Тушинского вора, не было войска, москвичи были готовы в любой момент поднять восстание извергнуть «полуцаря» Шуйского. Мария все это прекрасно знала и пребывала в состоянии тревоги и беспокойства. Царь Василий осознавал опасность своего положения и старался держать кремлевские ворота на запоре. Но они были не слишком хорошей защитой в условиях массового предательства и измен.

17 февраля стража донесла, что на Лобном месте собирается огромная толпа москвичей. Предводителями выступали князь Гагарин и дворяне Г. Сунбулов и Т. Грязной. Они требовали, чтобы патриарх Гермоген и старшие бояре вышли к ним и объяснили сложившуюся ситуацию. Гермоген не захотел вступать в переговоры со смутьянами, тогда те ворвались в Кремль и силой вытащили святого старца на площадь. Разгоряченные своими «подвигами», они кричали, что царя Василия необходимо ссадить с престола, поскольку он воцарился с помощью своих потаковников незаконно, не спросив согласия всей земли, т. е. жителей всех городов. Наиболее смелые даже утверждали что Шуйский — совершенно недостойный человек: глупый, нечестивый, пьяница и блудник. Такая характеристика возмутила патриарха, и он твердо заявил, что Василия Ивановича избрали старшие бояре, что никогда он не был ни глупцом, ни пьяницей, ни блудником. Напротив, царь — исключительно благочестивый человек и примерный семьянин. Последнее могла подтвердить и Мария, поскольку супруг все еще питал к ней почти по-юношески пылкие чувства. Других женщин для него просто не существовало. Речь Гермогена поддержали сбежавшиеся на шум служители двора. Видя, что их акция проваливается, крамольники решили запугать самого царя. С криком и шумом они ринулись ко дворцу. Но царь Василий, опытный политик и достаточно смелый человек, отважно вышел на Красное крыльцо и гневной речью заставил смутьянов ретироваться. На этот раз мужество Шуйского спасло его и царицу. Возможно, силы ему придала ответственность за судьбу молодой женщины, полностью доверившейся ему. Восстание сошло на нет, а его участники, опасаясь наказания, бежали в Тушино.

Волнения среди дворян показали царю? что следует больше опираться на родственников жены. Поэтому боярами стали ее дядя В. И. Буйносов-Ростовский и князь В. И. Бахтеяров-Ростовский. Брат Иван, правда, так и остался в должности стольника — из-за молодости и отсутствия способностей к государственной деятельности. Поскольку Мария была царицей, то ее младшие сестры смогли достаточно выгодно выйти замуж. Пелагея стала женой князя А. Г. Долгорукого, Мария — князя и боярина И. М. Воротынского, считавшегося одним из ведущих полководцев.

Но главной надеждой царя Василия был все же М. В. Скопин-Шуйский, медленно, но верно продвигавшийся к Москве. Одну за другой он одерживал победы над отрядами Лжедмитрия II и очищал север страны от тушинцев. Вести о его победах заставляли крамольников держать рот на замке и не пытаться выступать против государя.

Из-за осады Москвы тушинцами Марии пришлось отказаться от всех развлечений. Выезжать за город было невозможно, празднества были явно неуместными, подарки из истощенной казны прекратились. Утешало только то, что брат и сестры были рядом и можно было их достаточно часто навещать. Вскоре выяснилось, что Мария, жена Воротынского, ждет ребенка и весной 1610 года должна родить. Царица ей по-хорошему позавидовала.

Летом 1609 года всем стало казаться, что долгожданное освобождение от осады близко. Скопин взял Торжок, Тверь, Калязин. Ф. И. Шереметев с Понизовой ратью держал под контролем Поволжье. Рязанский воевода П. П. Ляпунов очистил от «воров» Зарайск, Пронск, Михайлов. Крымские татары, заключившие союз с Василием, обещали напасть на Орел, Оскол и Ливны, находящиеся под контролем Лжедмитрия II. В самом Тушинском лагере царили «разброд и шатание». Однако осенью 1609 года к «царику» добавился еще один враг — польский король Сигизмунд III, недовольный дружескими связями Москвы со шведским королем Карлом IX, ярым противником Речи Посполитой. Он вторгся на русскую территорию и осадил Смоленск. Эти известия очень расстроили Марию. Теперь ей стало казаться, что бедам и напастям не будет конца. В своем положении царицы она обнаружила много отрицательных моментов, поскольку создавалось впечатление, что вокруг были одни враги, пытавшиеся любым путем отнять престол у нее и мужа. Окончательно убили царицу слухи о том, что даже князь-освободитель М. В. Скопин-Шуйский может быть соперником царю Василию. Шептуны утверждали, что молодой полководец столь популярен среди дворян, что только его они хотят видеть своим государем. Более того, рязанский воевода П. Ляпунов направил князю Михаилу грамоту, в которой прямо назвал его «истинным русским царем» и всячески поносил действующего правителя.

В разговорах с мужем Мария заметила, что ей кажется подозрительной медлительность Скопина. Вместо того чтобы снять осаду столицы и разгромить Тушинский лагерь, он зазимовал в Александровой слободе, обрекая москвичей на еще одну голодную и холодную зиму. На царя Василия слова жены подействовали, как красная тряпка на быка, он и сам постоянно возмущался медлительности племянника и без конца слал ему грамоты с просьбами поторопиться. Но тот на них никак не реагировал. Причина была не в тайных замыслах Скопина, а в том, что наемникам-шведам нужно было платить деньги, да и продовольствие приходилось добывать по дороге, в северных городах. В столице, как всем было известно, ни казны, ни еды не было. Разоренными были и ее окрестности. Ослепленный подозрениями Шуйский все это не хотел понимать. В его голове твердо засела мысль о том, что племянник представляет главную угрозу для его трона: не только Мария, но и другие родственники на это намекали. Особенно усердствовал брат Дмитрий, вновь возомнивший себя наследником царя.

Наконец 12 марта 1610 года войско М. В. Скопина-Шуйского торжественно въехало в Москву. Жители восторженно приветствовали своего освободителя. Царю Василию не оставалась ничего другого, как очень ласково принять племянника и осыпать всяческими милостями. Но все это было лишь притворством. В глубине души коварный монарх отчаянно завидовал молодому и удачливому полководцу и думал лишь о том, как бы его погубить. Такие же мысли зрели в голове его брата Дмитрия Ивановича. Оба ждали подходящего момента для исполнения своих замыслов.

Тем временем в Москве устраивались всевозможные празднества. Жители наслаждались свободой и чувствовали себя исключительно защищенными, пока в городе был князь Скопин со своими шведскими союзниками. В середине апреля князь И. М. Воротынский устроил пир по случаю крестин сына Алексея, недавно родившегося у сестры царицы. В числе гостей были самые знатные князья и бояре. Кумом стал М. В. Скопин-Шуйский, кумой — жена Д. И. Шуйского Екатерина. По обычаю, она должна была поднести князю Михаилу большую чашу с вином. Когда тот опустошил ее, то вдруг почувствовал себя плохо. Голову будто стянуло обручем, а в животе начался пожар. Не дождавшись конца празднества, Скопин отправился домой. Там он буквально упал на руки матери и жены. Изо рта и носа у него хлынула кровь, лицо побагровело. Все признаки говорили о том, что в чаше с вином была отрава, но доказать это было невозможно. Вызванные доктора-иностранцы ничем не могли помочь князю, испытывавшему страшные боли. Несколько дней его могучий организм боролся с ядом. Но 23 апреля наступил конец.

Вряд ли царица Мария была посвящена в заговор против полководца-освободителя. Но она сразу догадалась, чьих рук было убийство Скопина. Возможно, она решила, что для царя Василия без племянника будет спокойнее, а организатор смерти соперника, Дмитрий Иванович, сможет его заменить и возглавить войско. Действительно, уже летом Д. И. Шуйский был назначен главным военачальником. Предстояло сразиться с польским гетманом С. Жолкевским, отправленным королем Сигизмундом к Москве.

23 июня 1610 года у села Клушино состоялась решающая битва. Но вскоре оказалось, что Дмитрий Иванович и в подметки не годится племяннику. Он был совершенно бездарен как полководец и к тому же, как и царь, алчен и скуп. Вместо того чтобы заплатить жалованье шведским наемникам вперед и этим воодушевить их на битву, он решил выгадать — отдать плату после сражения, поскольку некоторые воины могли погибнуть. Скаредность царского брата стала всем ясна, поэтому шведы в разгар схватки покинули поле боя и направились прямиком к Новгороду, который потом захватили путем обмана. Оставшиеся русские воины пришли в смятение и побежали. В итоге обоз с деньгами и продовольствием достался полякам. Сам князь Дмитрий едва спасся и был настолько перепуган, что скакал без отдыха до самой Москвы.

Гибель Скопина и «клушинский разгром» имели самые тяжелые последствия для царя Василия и царицы Марии. Если раньше подданные относились к ним с прохладой, то после этих событий ненависть к правителям достигла высшего предела. Многие стали говорить, что не желают больше служить кровавому узурпатору Шуйскому, сгубившему единственного защитника Руси — молодого полководца Скопина. Душой заговора против царя стал рязанский воевода П. Ляпунов. Рассылая грамоты по городам, он призывал дворян скинуть ненавистного «шубника». Такое прозвище носили бояре Шуйские за то, что организовали в своем родовом городе Шуя производство шуб и другой меховой одежды.

Вскоре выяснилось, что не только собственные дворяне представляют для царя опасность. Клушинское поражение побудило Лжедмитрия II выступить в поход к Москве. Он взял сначала Боровский Пафнутьев монастырь, потом Николо-Угрешский и, наконец, достиг Коломенского. Не бездействовал и гетман Жолкевский. Ему удалось достичь Новодевичьего монастыря. Сражаться ни с тем, ни с другим было некому.

Крах надежд

Царица Мария чувствовала, что правлению ее мужа приходит конец. Бояре не являлись во дворец, отсиживаясь по домам. На площади перед Кремлем все время собирались толпы кричащих людей: «Не хотим царя Василия, не желаем, чтобы он властвовал нами, нет ему чести в государстве». От этих слов на глаза старого Василия Ивановича наворачивались слезы, и он с горечью говорил жене: «Что я им сделал? За что они так меня ненавидят? Ведь я смело боролся с двумя самозванцами, разоблачал их авантюры, защищал православие от их еретичества. Без меня русская церковь давно бы погибла и стала добычей римского папы». Мария, как могла, утешала супруга, но про себя думала, что слишком много врагов собралось около столицы и что царь бессилен в борьбе с ними. Будущее сулило катастрофу.

Только патриарх Гермоген пытался образумить разбушевавшихся москвичей. Он говорил им, что нельзя преступать крестное целование, что хотя Бог и наказывает Русь, но не до конца же он разорил страну. Можно вновь всем объединиться, собраться с силами и отогнать врагов. Однако мало кто его слушал. 17 июля вновь на Лобном месте собралась большая бушующая толпа. Во главе нее стояли рязанец Захарий Ляпунов, брат Прокопия, князья Засекины и другие. Они стали требовать, чтобы ворота Кремля открыли и им разрешили поговорить с боярами. Хотя царь просил не делать этого, князь И. М. Воротынский, его свояк, вышел к народу и поговорил с ним, а потом вместе со всеми отправился в царский дворец.

В. И. Шуйский попробовал было вновь своей отвагой остановить крамольников и вышел к ним навстречу. Но те не испугались и потребовали, чтобы он добровольно оставил царство. Справедливые слова восставших возмутили царя. Он схватился за нож и закричал: «Как смеете вы мне это говорить!» Но заговорщиков это не остановило. Они набросились на низкорослого старика и выволокли на улицу под улюлюканье толпы. Князья, правда, не позволили надругаться над свергнутым царем и под конвоем отвели его на старый боярский двор Шуйских.

Царица Мария в это время сидела в своем тереме ни жива ни мертва. Она слышала, как в покоях мужа происходит что-то нехорошее, но вмешаться не могла. Ей оставалось только горячо молиться и лить слезы. Вскоре она услышала, что и к ней ломятся какие-то люди. Служанки в страхе забились в угол. Первым вошел свояк Воротынский и громко сказал, что царь Василий свергнут с престола, поэтому и сама Мария больше не царица. Отныне ее жилищем станет боярский дом, следует быстро собраться и переехать туда, пока разгневанные москвичи не причинили ей зла и все не разграбили. В итоге Марии не позволили взять подаренные мужем царские сокровища и лишь с одной служанкой и самыми необходимыми вещами отвели на двор Шуйских. Там уже были не только Василий, но и его брат Дмитрий с женой Екатериной и неженатый младший брат Иван. Все со страхом стали ждать дальнейшей своей участи, вспоминая о жестокой расправе над Годуновыми.

Через два дня к Шуйским вновь вломились мятежные дворяне во главе с князем Тюфякиным. Они схватили Василия Ивановича и потащили в Чудов монастырь для пострижения. Бывший царь упорно сопротивлялся, зная, что навсегда лишится и престола, и любимой супруги. Но силы были не равны. С него сорвали мирское платье и напялили черные монашеские одежды. Поскольку во время пострижения Василий хранил гробовое молчание и не отвечал на обрядовые вопросы, то князь В. В. Тюфякин сделал это за него.

Узнав о том, что муж пострижен, Мария горько заплакала. Выбежав во двор, она громко запричитала, так, что многие ее услышали: «О свет мой прекрасный! Жизнь моя! Как оплачу тебя, что смогу теперь сделать для тебя? Самодержцем всей Русской земли ты был. Ныне де от рабов своих посрамлен и ничем уже не владеешь. Многие страны ты примирил, был славой и красотой мира сего. Где теперь злато, серебро и дани твои? Где честь бесчисленная и гордение бояр твоих? Уже не будет этого у тебя никогда! Всего этого ты лишен. Где багряницы брачные и ризы царские многоцветные? Вместо них рабами своими ты одет в черные ризы. О милый государь мой, великий княже! Как ты от рабов своих, от безумных москвичей, от света отречен и в монашеский образ облачен! Я теперь своего супруга и царя лишена и остаюсь сирой вдовой. За веселье и радость теперь плачу слезами и плачем. За утеху и покой — болезненное сетование и многие скорбные труды свалились на меня. Когда настигнет меня смерть, кто будет вспоминать обо мне? Все твое человеческое уходит в небытие и предается забвению вместе со мной».

Мария правильно поняла, что с пострижением супруга жизнь заканчивается и для нее. Впереди не будет ни веселья, ни радости, ни утех, ни развлечений. В совсем еще молодом возрасте ей предстояло навсегда отречься от мира и превратиться в монастырскую затворницу. Такой стала плата за два года жизни в царском дворце с мужем-стариком. На следующий день Марию отвели в Вознесенский монастырь и постригли под именем Елена. Как и Василий, она отказывалась давать обетные ответы, но совершавших обряд это не смутило. Пленница была полностью в их власти.

После свержения Шуйского бояре сформировали временное правительство, прозванное в народе «Семибоярщиной». Они решили, что выгоднее вступить в переговоры с коронным гетманом Жолкевским, чем с неизвестным бродягой Лжедмитрием II. В польский стан были отправлены послы, которые договорились о том, что новым царем будет избран польский королевич Владислав. Из противника гетман превратился в союзника и должен был отогнать самозванца от столицы. Зная переменчивый нрав москвичей, Жолкевский потребовал, чтобы бывший царь Василий-Варлаам был переведен в Иосифо-Волоколамский монастырь. Но и там его не оставили в покое. Осенью поляки схватили царя-монаха и вместе с братьями отправили в ставку Сигизмунда под Смоленск.

Марию-Елену бояре оградили от унижения и плена, помня о заслугах ее отца и уступая просьбам сестер. Монахиню отправили поначалу в Новодевичий монастырь, но ненадолго. Пока же Мария-Елена сама оказалась под боярским судом. Ее обвинили в растрате царской казны.

27 октября 1610 года члены временного боярского правительства начали осмотр царской казны и сверять с описью казначея наличие драгоценностей. Вскоре они обнаружили отсутствие двух пар золотых серег с драгоценными камнями. Это побудило бояр начать розыск. Выяснилось, что бывшая царица отдала своей матери Марфе Буйносовой и сестре Марии низанное жемчугом платье. Те спороли украшение и продали его. Кроме того, во время осады Москвы Лжедмитрием II бывшая царица отдала на хранение старой княгине Шуйской сундуки со столовым бельем и сорочками, а также маленький кипарисовый ящичек с крестами.

Разбирательство и допросы очень возмутили бывшую царицу. Своим судьям она заявила: «Мало ли кого муж мой и я жаловали? Разве можно все это отнимать? Расстрига был не лучше нас, да его дачи ни у кого не отнимают». После допроса слуг и ближних бояр Мария-Елена сказала, что была вынуждена продавать драгоценности из царской казны, потому что мужу нечем было платить шведским наемникам, служилым дворянам и дьякам. Всего она продала ценностей на 12 000 руб. Помогали ей в этом князь Семен Прозоровский, Иван Чепчугов и братья Измайловы. После этого прислужницы бывшей царицы принесли опись проданного и подаренного. На этом допросы закончились. Подследственной было позволено покинуть Москву и отправиться в Покровский монастырь в Суздале, где она смогла наконец-то обрести покой и оплакать свою несчастную судьбу.

На время молодая женщина была оставлена в покое, хотя ее беспокоила судьба мужа. Редкие гости рассказывали ей о том, что польский король пытался заставить Василия поклониться ему. Но бывший царь гордо сказал: «Не подобает московскому царю кланяться. Так уж судьба сложилась и Бог повелел, что оказался я в плену. Не вашими руками взят, а московскими изменниками, рабами отдан». Но мужественным Василий был совсем недолго, вскоре плен и униженное положение окончательно его сломили. Король приказал отвезти его с братьями в Варшаву и там иногда заставлял появляться на официальных приемах при иностранцах. Хотя монашескую одежду никто не заставлял его носить, более того, по приказу Сигизмунда бывшего царя одели достаточно красиво, но кланяться все же приходилось. Присутствующие отмечали, что В. И. Шуйский превратился в дряхлого старика с седой головой, длинной бородой и крючковатым носом. На всех он смотрел сурово, исподлобья и не произносил ни слова, видимо, с трудом перенося унижения. Окончательным местом заточения Шуйских стал Гостынский замок. Здесь они были полностью изолированы от внешнего мира и вели исключительно уединенный образ жизни. Василий запирался в своей комнате и никого не хотел видеть. Перед его глазами проходила жизнь, наполненная борьбой за престол. Особенно страдал он от того, что не смог сделать счастливой свою единственную страсть и любовь — Марию и из-за собственного непомерного честолюбия обрек на тоску и боль. Многие часы проводил заключенный в молитвах у образа Богоматери, которая своим печальным неземным ликом напоминала о загубленной им красавице Екатерине Буйносовой. 12 сентября 1612 года Василий Шуйский умер. Возможно, ему уже было известно, что планы короля Сигизмунда посадить на русский престол сына Владислава провалились. Ополченцы-патриоты отбили все атаки польских войск от Москвы и осадили в Кремле польский гарнизон вместе с «седмо-численными» боярами. В некотором отношении свергнутый царь мог чувствовать себя отомщенным.

Весть о смерти несчастного супруга, несомненно, повергла Марию-Елену в состояние грусти и печали. Она понимала, что вернуть былое величие все равно нельзя, но надеялась, что Василий Иванович когда-нибудь получит возможность вновь оказаться на родине. Ведь для русского человека не было ничего хуже, чем быть похороненным на чужбине. Особенно расстроило бывшую царицу то, что Шуйский был погребен на перепутье трех дорог, в далеком от православной церкви месте, и что на его могиле был установлен столб с позорной надписью: «Здесь покоится прах московского государя Василия. Полякам на похвалу, Московскому государству на укоризну». Поэтому она дала себе клятву при изменении ситуации в лучшую сторону добиться реабилитации супруга и возвращения в Россию его останков. Но до этого было очень далеко.

Монастырская затворница

В Покровском монастыре Мария-Елена вскоре подружилась с другой затворницей из царского рода — Александрой. Она была первой женой царевича Ивана Ивановича и в миру носила имя Евдокии Юрьевны Сабуровой. Бывшая царевна проживала в суздальской обители с 1575 года и давно уже относилась к жизни исключительно философски. Ведь на ее памяти были все события, связанные с борьбой за московский престол и Бориса Годунова, и двух Лжедмитриев, и Василия Шуйского, и короля Сигизмунда, и всех других менее значимых претендентов. Хотя монахини жили за каменными стенами и были изолированы от внешнего мира, им приходилось страдать от бесконечной междоусобной войны и иностранной интервенции. Во второй половине 1610 года Суздаль оказался во власти казачьего атамана Андрея Просовецкого, бывшего сподвижника Тушинского вора. Для него не существовало понятий законности и порядка, поэтому знатные монахи немало натерпелись страха в ожидании грабежей и насилия, но на этот раз Бог их помиловал. Атаман решил примкнуть к патриотическому движению Прокопия Ляпунова и вскоре покинул город. Лишь его сподвижники продолжали хозяйничать до начала 1612 года, пока Суздаль не был освобожден от казаков братом князя Дмитрия Пожарского Романом.

Летом того же 1612 года все суздальцы с радостью встречали полководца-освободителя Дмитрия Михайловича Пожарского. Перед решающим походом на Москву он заехал в Спасо-Евфимьев монастырь, чтобы помолиться у родительских могил. Заходил ли он к знатным пострижницам в Покровский монастырь, неизвестно. Для них его приезд был, несомненно, важным событием. Он вселял надежду на скорое избавление страны от польских интервентов, которые для Марии-Елены были главными врагами, пленившими ее бывшего мужа и многих других знатных русских людей из Смоленского посольства и захваченного Смоленска.

Монахиням полагалось думать только о божественном и не интересоваться мирскими делами, но происходившие в стране события не могли не касаться их. С радостью встретила Мария-Елена весть о том, что в конце октября ополченцы полностью очистили Кремль от поляков и их приспешников. Патриоты не желали возводить на престол иностранных принцев и королевичей. В начале 1613 года был созван Земский собор, который после долгих дебатов назвал имя нового царя — Михаила Федоровича Романова, приходившегося родственником последнему царю из династии московских князей Федору Ивановичу. Для Марии-Елены эта весть была особенно радостной и обнадеживающей, поскольку она была в родственных и дружеских отношениях с матерью Михаила Марфой (на ее рано умершей дочери Татьяне был женат князь И. М. Катырев-Ростовский, происходивший из одного с ней рода).

Действительно, после воцарения Михаила Федоровича великая государыня старица Марфа Ивановна вспомнила о своей подруге и позаботилась об улучшении ее жизни. Из Покровского монастыря бывшую царицу перевели в Новодевичий монастырь, находящийся у самой столицы. Для ее содержания из казны были выделены более значительные суммы, чем раньше. Это дало возможность Марии-Елене отстроить для себя просторную келью с несколькими служебными помещениями и увеличить штат прислуги. Новоселье отметили в 1615 году. На него были приглашены мать царя Марфа и сестры-монахини Пелагея и Мария, жены князей Долгорукова и Воротынского. Все привезли подарки. От царя Михаила Федоровича было прислано сорок соболей, из которых Мария-Елена сшила потом роскошную шубу.

Последние годы жизни бывшей царицы были относительно благополучными. Только летом 1618 года опять пришлось натерпеться страха, когда к столице двинулись полки королевича Владислава. Однако польскому претенденту на трон не удалось взять Москву, потерпел он поражение и под другими городами, в том числе и под Троице-Сергиевым монастырем. В итоге королевич был вынужден заключить перемирие и согласиться на размен пленных. Для царя Михаила самым главным было то, что домой возвращался его отец Филарет. О бывшем царе Василии, конечно, никто не вспомнил. Всем было не до него, не до переноса его праха. Это, конечно, очень огорчило Марию-Елену. Когда ситуация нормализовалась, она с удвоенной энергией стала просить свою благодетельницу великую государыню старицу Марфу Ивановну, чтобы та не забыла и позаботилась о бренных останках ее несчастного мужа. В 1626 году Мария-Елена скончалась. Она была еще достаточно молодой женщиной, но жизненные невзгоды окончательно подорвали ее здоровье. К тому же после царствования она не видела в монастырской жизни для себя ни смысла, ни перспективы.

Значительно более удачной оказалась жизнь ее младшей сестры Пелагии, жены князя А. Г. Долгорукова. Она дожила до 1646 года и имела нескольких детей. Старший сын Юрий стал видным боярином и полководцем в царствование Алексея Михайловича. Другая сестра, Мария, жена князя И. М. Воротынского, умерла в 1628году. У нее также были дети, служившие при царском дворе. Наибольших высот удалось достигнуть ее правнуку Михаилу Ивановичу, ставшему ближним боярином царя Алексея Михайловича. Сравнение судеб сестер говорит о том, что участь цариц не всегда была самой счастливой. После недолгого взлета многих из них ожидали годы забвения в монастырских кельях.

Смерть Марии-Елены была зафиксирована в официальном Новом летописце. Во вкладной книге Новодевичьего монастыря было записано, что 24 ноября следовало отмечать память благоверной царицы и великой княгини Екатерины, во иноцех Елены, схимницы. Но ни о каких вкладах для ее поминания данных нет. В монастыре бывшая царица, видимо, окончательно отказалась от своего нареченного в замужестве имени Мария и вновь приняла крестильное имя Екатерина.

Следует отметить, что завет нашей героини через много лет после ее смерти был исполнен. В 1635 году, после подписания Поляновского мирного договора между Россией и Речью Посполитой, в Польшу был отправлен князь А. М. Львов. Его задачей был перенос тел Шуйских на родину. В июне прах царя Василия встречал царь Михаил. Новым местом захоронения стал Архангельский собор — царская усыпальница.

Таким образом, в отличие от Бориса Годунова потомки признали права В. И. Шуйского на царскую корону. Возможно, в этом была заслуга и его жены, Екатерины-Марии-Елены, неоднократно обращавшейся с просьбой о реабилитации Василия к великой государыне старице Марфе Ивановне, царю Михаилу Федоровичу и к его отцу, патриарху Филарету.

Перед нами прошла короткая и достаточно драматичная жизнь юной княжны Екатерины Буйносовой, ставшей царицей Марией, а потом и монахиней Еленой. Сама она не стремилась ни к власти, ни к богатству, ни к царскому трону, но по воле судьбы в сложное и тяжелое время междоусобной войны и иностранной интервенции оказалась на московском престоле рядом со стариком Василием Шуйским. В итоге Великая смута тяжелым катком прокатилась по ее юной жизни, смяла, растоптала и окончательно загубила в унылой монастырской келье. В этом отношении ее участь была не менее печальной, чем Ксении-Ольги Годуновой.

6. ВТОРОЙ «ЦАРЬ ДМИТРИЙ»

Авантюра первого самозванца оказалась очень заразительной. Любители легкой наживы обнаружили, что с помощью лжецарей можно быстро сделать карьеру и обогатиться. Поэтому «царь Дмитрий» стал буквально бессмертным и много лет будоражил Россию.

История превращения бродяги в государя

В мае 1607 года в Стародубе таинственным образом появился «царь Дмитрий». Личность его так и осталась загадкой для современников и историков. Не известны ни его подлинное имя, ни происхождение, ни даже возраст. Внешне он не имел ничего общего даже с Гришкой Отрепьевым и нисколько не походил на отпрыска царского рода. По всем признакам он был заурядным бродягой, скитавшимся по дорогам в поисках случайного заработка.

По одной из версий, Лжедмитрий II был учителем в школе шкловского попа, потом преподавал в школе в Могилеве, затем переехал в село и там также учил детей. Он хорошо знал Священное Писание, умел говорить достаточно толково и писал витиеватым слогом. Потом эти его достоинства и послужили главной причиной избрания на роль «Дмитрия». За свою работу учитель получал, видимо, мало, поэтому даже не смог разжиться хорошей одеждой — зимой и летом ходил в ветхом кожухе и бараньем шлыке. Его путешествие по разным местам закончилось тем, что в литовском городке Пропойске местные власти схватили его как русского шпиона и посадили в тюрьму. Бедолаге пришлось заявить, что он на самом деле Андрей Нагой, бежавший из Москвы от царя Василия Шуйского, преследовавшего всех родственников «царя Дмитрия». Хорошо знакомые с авантюрами самозванцев литовцы решили выслать Андрея на территорию Русского государства. Так он попал в Стародуб, воеводы которого не желали служить царю Василию. Они очень заинтересовались мнимым Андреем Нагим, поскольку знали, что реального «царя Дмитрия» все еще нет. Обитавший в Самборском замке Михалка Молчанов сразу же был разоблачен московскими властями. В многочисленных царских грамотах, разосланных по русским городам и в Речи Посполитой, описывались его приметы: «рожей смугл, волосом черен, усы небольшие, борода с проседью, подстрижена, брови черные и густые, нависшие, глаза маленькие, ростом довольно высок. Знает польский язык и латынь». Гришка же Отрепьев был невысокого роста, рыжеватый, со светлым бровями, без бороды и усов. Латинский язык он знал очень плохо. Поэтому принимать на себя роль «Дмитрия» Молчанову было нельзя.

Напротив, неизвестный бродяга из Пропойска имел более подходящую внешность: он был невысок и рыжеволос. Для тех, кто не видел настоящего Гришку Отрепьева, издали мог за него сойти. Русские современники полагали, что имя Дмитрия на этот раз принял некий боярский сын Матюшка Веревкин из северских городов, другие даже считали, что он был беглым арбатским священником или даже его сыном. Словом, выяснить точное имя нового самозванца не удалось никому.

Стародубские воеводы допросили «Андрея Нагого» и обнаружили, что он достаточно образованный человек, умевший говорить ярко и убедительно. Это было очень важно в то время, поскольку только в ходе личного контакта создавалась взаимосвязь лидера с массами. Посовещавшись, они решили, что лучшей кандидатуры на замещение вакантной «должности» «царя Дмитрия» нет. Однако сам безвестный бродяга не собирался быть царем. Пришлось пригрозить ему тюрьмой и даже казнью как польскому шпиону. В итоге тот согласился стать вторым самозванцем. После этого стародубцы отправили в Путивль своего человека с известием о том, что «царь Дмитрий» наконец-то объявился. Жители Путивля оказались не слишком доверчивыми и отправили в Стародуб свою делегацию для проверки правдивости известия. Прибывшие поначалу не признали в бродяге царя и даже пригрозили ему пытками, если он не назовет свое настоящее имя. Новый самозванец оказался почти в безвыходном положении, но, будучи неплохим актером, как и Гришка Отрепьев, он схватил палку и с гневом закричал: «Ах вы, сукины дети, вы не узнаете меня? Я — Государь!» Смелая выходка поразила путивльцев, и они решили, что представленный кандидат вполне подходит на роль «Дмитрия». Демонстрируя почтительность, они упали к ногам самозванца и повинились за ошибку, все время приговаривая: «Виноваты мы, Государь, перед тобой!» Так появился на свет Лжедмитрий II.

Стародубцы и путивльцы поцеловали крест своему государю и постарались обеспечить ему более или менее сносное содержание: приодели, наняли свиту и охрану, построили хоромы. После этого от его имени по окрестным городам стали рассылаться грамоты. Жителей и всех воинских людей приглашали вливаться в армию «царя Дмитрия». Послания были отправлены и в соседнюю Литву. Там складывалась подходящая ситуация для новой самозванческой авантюры. Дело в том, что летом 1606 года краковский воевода М. Зебжидовский поднял мятеж против короля Сигизмунда, но был разбит. Остатки его сторонников оказались не удел и были готовы поступить на службу к любому. Поэтому призыв Лжедмитрия II помочь ему занять Москву нашел в шляхетской среде горячий отклик.

Через несколько месяцев в Стародубе собралось небольшое войско в 3000 человек. Правда среди них не было опытных полководцев. Новый самозванец также не обладал воинскими талантами, в отличие от прежнего. Положение улучшилось только тогда, когда из Литвы прибыл отряд в 700 человек под началом польского полковника Мацея Меховецкого. Он и был провозглашен гетманом, т. е. главнокомандующим, всего войска. В это время в Стародуб прибыл И. Заруцкий с просьбой от осажденных в Туле «царевича Петруши» и Болотникова прийти к ним на помощь. Хотя собственных сил у самозванца было мало, он все же решил двинуться в путь. В сентябре 1607 года войско направилось через Почеп к Брянску, но было вынуждено повернуть в сторону Карачева, поскольку в Брянске находились верные царю Василию войска. На пути ему встретился отряд Матьяша Мизинова (служил царю Василию), который пытался взять Козельск. Напав внезапно, Лжедмитрий II его разгромил, а самого Мизинова взял в плен.

Эта удача всех окрылила. Самозванец решил двинуться вперед по направлению к Туле. На пути оказался Карачев. Однако его литовские сторонники, довольствуясь награбленным, уже не хотели сражаться. Получилось так, что передовые отряды под руководством Меховецкого отправились через Крапивну к Дедилову, а Лжедмитрий остался в Карачеве среди бунтующих шляхтичей. С трудом ему удалось вырваться с тридцатью самыми верными людьми и направиться в Орел. Но и там его жизнь постоянно подвергалась опасности. Один раз во время сна его чуть было не зарезал подосланный царем Василием наемный убийца. Самозванца спасло только то, что он вовремя проснулся и смог выбить свечу и нож из рук убийцы.

В Карачаеве Меховецкий, дойдя до Епифани, узнал, что Тула пала. К тому же он обнаружил, что оставшиеся войска Лжедмитрия и он сам пропали. С трудом удалось выяснить, что самозванец пытался обосноваться в Орле. Но и там было небезопасно. Начались метания по юго-западным городам. Лжедмитрий II даже хотел вновь вернуться в достаточно безопасный Путивль, но по дороге к нему стали присоединяться остатки армий Болотникова и Петруши. Это несколько укрепило его положение и позволило вновь вернуться в Орел. Там он и простоял до весны 1608 года без каких-либо активных действий.

К московскому престолу

К весне 1608 года у Лжедмитрия образовалось достаточно боеспособное и внушительное войско. С Дона привел казаков отправленный туда еще в прошлом году Иван Заруцкий. Из Речи Посполитой прибыли полки под командованием Валентина Валявского, Самуила Тышкевича, Станислава Хруслинского. Они заявили, что посланы князем Романом Рожинским, который вскоре собирается прибыть сам с еще большим войском. Действительно, знатный князь Гедиминович Рожинский собирал для Лжедмитрия воинских людей. Ему надоело служить королю, и он надеялся добиться большего успеха при дворе «царя Дмитрия». Возможно, что на первом этапе князь даже не подозревал, что собирается служить совсем не тому Дмитрию. Прибывшие от него послы попытались было выяснить вопрос о личности «царя», но получили уклончивый ответ: «Он тот, к кому вы посылали грамоты».

На первом этапе встреча Лжедмитрия с послами Рожинского чуть было не закончилась ссорой. Дело в том, что послы поставили несколько условий (главным была выплата денег за службу), на которых люди князя собирались воевать. На это самозванец ответил так: «Я был рад, когда узнал, что ко мне идет пан Рожинский… Вы требуете от меня денег, но таких же, как вы, бравых поляков у меня немало, а я им еще ничего не платил. Сбежал я из моей столицы от любимой жены и от милых друзей, не взяв ни денег, ни грошей. А вы собрали свой круг на льду под Новгородком и допытывались, тот я или не тот, будто я с вами в карты играю». Послам эти слова не понравились, и они ответили так: «Знаем, ты не тот уже хотя бы потому, что прежний царь знал, как уважить и принять рыцарских людей, а ты того не умеешь. Ей-богу, жаль, что мы к тебе пришли, ибо встретили только неблагодарность. Передадим это пославшим нас братьям — пусть сами решат, как быть».

После неудачного посольства Лжедмитрий сразу одумался — ведь из-за своей грубости он лишался помощи опытного воина, имевшего в Польше большой авторитет. Поэтому он отправил своих людей уговорить послов не сердиться и принять его приглашение на пир. Кроме того, он постарался внушить им, что говорил под влиянием Меховецкого, опасавшегося, что с появлением Рожинского ему придется отойти на вторые роли.

В итоге договоренности были достигнуты, и вскоре Рожинский прибыл в Орел. Вместе с собой он привел 200 гусар и 350 пехотинцев. Знатный князь тут же решил, что будет главным распорядителем при самозванце, поэтому вознамерился изменить существующие при самозванческом дворе правила этикета. Ему было странным, что каждое утро Лжедмитрий мылся в бане и только потом приступал к делам. Рожинский же не хотел ждать и требовал, чтобы царский прием состоялся немедленно. Пришлось Лжедмитрию торопиться с омовением и появляться в приемной палате тогда, когда там уже находилось польское рыцарство. На пиру Рожинский хотел сидеть с «царем» за одним столом, что также было нарушением обычаев. Но главный конфликт разгорелся тогда, когда князь стал требовать личную аудиенцию и просил назвать имена тех, кто сомневался в его благонадежности. Все кончилось тем, что рыцарство потребовало от Лжедмитрия приехать на круг (всеобщий сход) и лично ответить на все вопросы.

Для русского царя подобное унижение вообще было немыслимым, но самозванец был вынужден подчиниться, в противном случае он лишался польской армии. В златоверхой шапке, на богато убранном коне, в окружении своих бояр он выехал к шляхтичам. На вопросы он ответил так: «Приехали вы ко мне с тем, чтобы я вам выдал своих верных слуг, которые меня кое в чем предостерегали. Не пристало московскому монарху выдавать своих верных слуг. И касается это не только вас, но, если бы сам Бог, сойдя с небес, приказал мне совершить подобное, — и то я не послушался бы». (Действительно, второй самозванец умел говорить витиевато.) На это шляхтичи стали кричать: «Ты что ж, желаешь иметь таких слуг, которые лишь язГыком тайно прислуживают? Или тебе нужно войско, готовое служить саблей и собственной кровью? Если ты не выполнишь наши условия, мы уйдем!» Их дерзость возмутила самозванца, хорошо вошедшего в свою роль. Поэтому он заявил: «Как хотите, хоть и прочь подите». Тут началось нечто невообразимое. Шляхтичи с криками: «Убить мошенника! Зарубить! Ах ты, такой-сякой сын, разбойник! Поманил нас, а теперь платишь такой неблагодарностью!» — начали конями теснить Лжедмитрия. Его стрельцам пришлось достать оружие и обороняться.

На этот раз самозванец выдержал испытание. Не торопясь, он повернул коня и, два раза мельком оглянувшись, уехал в свой дворец (или то, что его заменяло). Однако силы были неравными… Инцидент закончился тем, что Лжедмитрий оказался под домашним арестом: чтобы он не сбежал, Рожинский приставил к нему стражу. От отчаяния самозванец решил выпить смертельное количество водки, хотя раньше был трезвенником. Но у него ничего не получилось. Тогда его придворные: конюший князь Адам Вишневецкий, дворецкий Харлинский и канцлер В. Валявский — занялись примирением сторон. Дело кончилось тем, что «царю» пришлось извиниться перед рыцарством за грубые слова в его адрес. Только через некоторое время его положение несколько улучшилось. В его стан прибыли 3 000 запорожских и 5000 донских казаков во главе с И. Заруцким и А. Лисовским. Они не желали подчиняться Рожинскому и готовы были служить только самозванцу. Однако всем вскоре пришлось помириться, т. к. предстояло сразиться с армией Шуйского, которая собиралась под Волховом. По слухам, в ней было около 50 000 человек. Возглавлял ее царский брат Д. И. Шуйский.

Следует отметить, что среди поляков было много сомневающихся в том, что нынешний «Дмитрий» был одним лицом с прежним, ведь некоторые из них лично встречались с Гришкой Отрепьевым. Поэтому находились те, которые пытались обличить Лжедмитрия II, однако ему удавалось ловко разубеждать сомневающихся. Остается загадкой, как он это делал. Может быть, ему помогали те его сторонники, которые раньше служили Гришке; чтобы его внешняя несхожесть не так бросалась в глаза, новый самозванец отрастил длинные волосы бороду и усы, на голове носил внушительную шапку, низко надвигая ее на глаза. Можно вспомнить, что Отрепьев, напротив, коротко стригся, гладко брился и на нескольких портретах изображен без головного убора.

С начала 1608 года самозванческое и царское войска знали о существовании друг друга, но не вступали в бой сначала из-за глубоких снегов, потом — из-за весенней распутицы. Только когда земля просохла, 30 апреля Лжедмитрий II решил первым напасть на расположение московских войск. Д. И. Шуйский, узнав, что к нему из Орла движется противник, вышел на поле перед Волховом. У него имелись численное преимущество почти в 10 раз, удобство расположения и мощные тылы. На стороне Лжедмитрия II были лишь внезапность и быстрота нападения и воинские таланты поляков. Они и перевесили чашу весов в его пользу. Оказалось, что тяжелое вооружение Шуйского, а также привязанность его войска к обозу с артиллерией стали большой помехой в бою. Конные польские гусары легко меняли маневр, вводя противника в заблуждение. Не удался даже план царского брата заманить казаков и гусар в топкое болото перед расположением его войска. Те вовремя узнали о препятствии и умело его обошли. Это позволило мощным ударом рассеять царские полки. Трусливый Шуйский побежал одним из первых, как бы показывая пример остальным воинам.

31 апреля Лжедмитрию II стало ясно, что свой первый крупный бой с войском царя Василия он выиграл. Победителям достался весь большой обоз с мощной артиллерией. С ее помощью удалось достаточно быстро заставить сдаться болховский гарнизон. После победы и получения богатой добычи некоторые поляки вознамерились вернуться домой. Но Лжедмитрий, увидев, что удача на его стороне и что путь к Москве открыт, выступил перед воинством с пламенной речью: «Я не смогу быть в Москве государем без вас. Хочу, если Бог меня утвердит в столице, всегда иметь на службе поляков: пусть одну крепость держит поляк, другую — москвитянин. Я хочу, чтобы все золото и серебро, сколько бы ни было его у меня — чтобы все оно было вашим. Мне же довольно одной славы, которую вы мне принесете. А если уж ничего изменить нельзя, и вы все равно решите уйти, тогда и меня возьмите, чтобы я мог вместо вас набрать в Польше других людей». Многим эта речь понравилась, и они остались. Кроме того, к армии присоединился 5000-ный болховский гарнизон. Все вместе быстрым темпом двинулись к столице. В день приходилось проходить до 7–8 миль. Правда, во время переправы через Угру болховцы тайно покинули Лжедмитрия и направились прямо в столицу, где стали уверять царя Василия в том, что самозванческая армия мала и бояться ее не следует. Однако для нового сражения с ней в Москве не было сил.

Путь Лжедмитрия II к столице был достаточно легким. Сначала жители Козельска, а потом и Калуги гостеприимно, с хлебом и солью, приветствовали его, потом удалось отдохнуть в пустом Борисове. Только в Можайске пришлось вновь вытащить сабли из ножен и зарядить пушки. Город не хотел сдаваться, полагая, что его защитит святой покровитель Никола Можайский. Но силы оказались неравны. Поляки вкатили на гору пушки и обстреляли крепость. На второй день гарнизон сдался. Лжедмитрий II торжественно въехал в завоеванный город и тут же отправился в местный собор, где отслужил молебен. В отличие от Гришки, он стремился чтить православные обычаи и всячески демонстрировал свою приверженность церкви и ее святыням. Эта его черта подкупала многих простых людей. Отталкивало лишь большое количество поляков и казаков в его армии. Для жителей русских городов они представлялись настоящими завоевателями.

После Можайска уже никто не выходил приветствовать «царя Дмитрия», но и правительственных войск видно не было. Только под Звенигородом к войску прибыли представители польских послов, задержанных Василием Шуйским, которые пытались убедить шляхтичей не нарушать мирный договор между Россией и Речью Посполитой и вернуться домой. На это те ответили, что раз уж приблизились к Москве, то назад поворачивать не намерены.

Наконец в начале июня войско Лжедмитрия достигло предместий Москвы. Город показался всем красивым, но почему-то безлюдным. Возможно, жители подумали, что сразу начнется штурм, и спрятались. При отсутствии противника поляки смогли достаточно долго подыскивать удобное место для расположения лагеря. Местность у Москва-реки показалась слишком открытой, у села Тайнинского (Тонинского) негде было укрыться от внезапного нападения из столицы. Потом было решено обойти город с севера и занять дороги, по которым доставлялось продовольствие. Пока все раздумывали над проблемой стоянки, в войске нашлись изменники, бежавшие в Москву. С ними заодно оказались и пушкари, которые забили запалы гвоздями, а сами сбежали. Но всех предателей удалось поймать и жестоко наказать: одних посадили на кол, другим отрубили головы.

Царь Василий попытался было пресечь маневры противника и в районе Тверской дороги отправил против них войска. Но они были вскоре рассеяны. Легкая победа позволила Лжедмитрию II и его войску вновь уже без всяких препятствий заняться поиском удобного месторасположения. В конце концов при впадении речки Химка в Москва-реку было обнаружено удобное и просторное поле. От города его защищали две реки, с тыла располагалось село Тушино. Там и раскинулся палаточный городок — табор.

«Тушинская» столица

Царь Василий, непонятно почему медливший, пока Лжедмитрий II выбирал место для лагеря, решил первым нанести удар. 14 июня его войско заняло позиции у реки Ходынка. Для отвлечения внимания противника в Тушино вновь были отправлены поляки из числа бывших сторонников Лжедмитрия I, которые должны были убедить шляхтичей не нарушать мирный договор своего короля с царем Василием. Но Р. Рожинский их слушать не захотел и повелел готовиться к решающему бою. Он начался 25 июня 1608 года.

По замыслу гетмана, все его войско делилось на три отряда. Своему племяннику Адаму он доверил левую сторону, правую, вдоль Москва-реки, — Хруслинскому, сам же выбрал центр, находившийся напротив русского обоза с множеством пушек. Задача состояла в том, чтобы захватить этот обоз. Предварительно Рожинский распорядился часть поляков переодеть в одежды, похожие на форму охранников русского обоза, и отправить их в расположение противника. Они должны были помочь в дезорганизации пушкарей.

Все началось ранним утром. Центральный полк бросился в атаку прямо под русские пули. Первый натиск был отбит. Но поляки собрались и напали снова. На помощь им пришел князь Адам, а потом и правый полк. Началось вели-258 кое побоище. Со стороны русских пало почти 14 000 человек. Победа оказалась за Рожинским. Поляки тут же бросились грабить обоз, некоторые захотели начать преследование неприятеля. Это привело к тому, что войсковой строй нарушился. Данным обстоятельством тут же воспользовались войска Василия Шуйского, стоявшие с двух сторон от главного обоза. Они напали на поляков и стали их теснить. В итоге удачно начавшееся сражение было проиграно Лжедмитрием И. Его воины бросились бежать, и только речка Химка спасла их от полного разгрома. Кроме того, им на выручку бросились казаки Заруцкого и смогли не только остановить натиск москвичей, но и отогнать их к реке Ходынка на прежние позиции.

После Ходынского сражения оказалось, что поляки лишились почти всех лошадей. В каждом полку их осталось не больше 70. Имущество, добытое в обозе, разделили, хотя и не совсем справедливо. Оно стало небольшим утешением для тех, кто был ранен или потерял коня. Затем на общем совете решили оборудовать лагерь более надежно: вырыли вокруг ров, обнесли его частоколом со сторожевыми башнями и воротами. Для «царика» возвели бревенчатые хоромы. Табор стал напоминать небольшой городок с улицами и торговыми площадями. В центре возвышался походный храм, где Лжедмитрий исправно молился.

Поскольку наемники требовали плату за свою службу, то Лжедмитрию пришлось обложить налогами присягнувшие ему города и местности. Для их сбора и учета создали несколько приказов. В них стали заседать сбежавшие из столицы дьяки: И. Грамотин, П. Третьяков, Ф. Андронов (казначей), Б. Сутупов, И. Чичерин. Думным дьяком и печатником стал Д. И. Сафонов. Боярская дума вскоре стала более многочисленной и представительной, путивльский воевода Т. П. Шаховской, один из главных заводчиков новой самозванческой авантюры, получил боярство и самое почетное звание слуги. Вместо А. Вишневецкого конюшим стал князь Ю. Н. Трубецкой. В число думных людей вошли: Д. Т. Трубецкой (перешел к Лжедмитрию во время Ходынского боя), М. Г. Салтыков (Шуйский его не любил и отправлял на дальние воеводства), князья С. П. Засекин и Ф. П. Барятинский, бывший казачий атаман И. М. Заруцкий, бывший рязанский дворянин И. Ф. Наумов, несколько Плещеевых (за родство с П. Ф. Басмановым). Дворецким стал князь С. Г. Звенигородский. Окольничество получили князь Д. И. Долгоруков, сын боярский из Свияжска Ф. А. Киреев и М. А. Молчанов. Для последнего чин был низок, но Лжедмитрий И, видимо, не простил ему то, что одно время он играл его роль. Нареченным патриархом стал плененный ростовский митрополит Филарет. Вольно или невольно, но он рассылал от своего имени грамоты в подчинявшиеся самозванцу города.

Позднее к самозванцу примкнули: князь Д. М. Черкасский, несколько князей Сицких, Троекуровых, Мосальских, а также Волынские, Вельяминовы, Годуновы, т. е. все те, кто не мог найти места при дворе Василия Шуйского. Правда, не все они постоянно находились в Тушино. Например, князь Роман Гагарин предпочел несколько раз поменять государей, аналогично поступали М. Г. Салтыков, М. И. Вельяминов, В. И. Мосальский и другие. В народе над ними насмехались и называли «перелетами». Если в 1608–1609 годах они бегали в Москву и обратно, то в 1610 году многие отправились на службу к Сигизмунду, под Смоленск.

Рассматривая список лиц из наиболее близкого окружения Лжедмитрия II и членов его правительства, следует заметить, что польских фамилий в нем нет. Очевидно, самозванец понимал, что в глазах русских людей он должен выглядеть русским царем. Поляков же он хотел представить только как наемников, таких же, как шведы в войске Скопина-Шуйского. Правда, он не мог скрыть, что главнокомандующим в войске все же является гетман Рожинский и что основные полки находятся в подчинении польских полковников.

Успехи под Москвой привели к тому, что на сторону Тушинского вора стали переходить даже крупные и стратегически важные города: Астрахань, Казань, Псков, Великие Луки, Иван-город, Ям, Орешек, Копорье, Касимов с местным татарским ханом Ураз-Магомедом. Всюду от имени «царика» рассылались грамоты, в которых его титул значился необычайно пышно: «Наияснейший, непобедимый самодержец, Великий Государь Дмитрий Иванович, Божиею милостию цесарь и великий князь всея Руси и всех татарских царств и иных многих государств, Московской монархии подлеглых, государь царь и обладатель их цесарского величества». Даже Гришка Отрепьев не смог додуматься до столь многослойного повторения громких величаний.

В присягнувшие ему города Лжедмитрий разослал своих воевод, чтобы они собирали для него налоги, продовольствие, боеприпасы и т. д. Так, боярин М. И. Колодкин-Плещеев стал воеводой Ростова, боярин Ф. П. Барятинский — Новгорода-Северского (до этого был в Ярославле), князь А. И. Хованский был послан в Стародуб, боярин Ф. М. Плещеев — в Псков (до этого он был в Великих Луках, а в Пскове — боярин А. Ф. Засекин.) Н. Плещеев — в Муром, Ф. К. Плещеев — в Суздаль, М. А. Вельяминов — во Владимир, боярин И. Ф. Наумов — в Кострому, Г. С. Салманов — в Романов, М. Ловчиков — в Углич. Это говорило о том, что уже в 1608 году Лжедмитрию подчинялась достаточно большая территория, приносящая ему существенные доходы. Тушинский двор имел возможность существовать вполне прилично. Поляки стали получать, хотя и нерегулярно, обещанное жалованье.

Слухи об успехах «царя Дмитрия» быстро докатились до Речи Посполитой. На службу к нему хлынули любители легкой добычи: гусарские хоругви Бобовского и А. Млоцкого, полки А. Зборовского и Вилямовского, более тысячи воинов с Я. П. Сапегой. Всем тут же назначили жалованье, одинаковое для каждого. В этом отношении «царик» твердо следовал евангельским заповедях, не желая кого-либо выделять особо. Приехали в Тушинский лагерь и всевозможные купцы — до 3000 человек. Они расположились особо, снабжая воинов всем необходимым.

Лжедмитрий вскоре понял, что штурмом ему не взять мощные укрепления Москвы. Приходилось рассчитывать только на длительную осаду. Поэтому он отправил на все дороги дозоры с тем, чтобы предотвратить подвоз продовольствия. Кроме того, началась длительная осада Троице-Сергиева монастыря, который никак не хотел сдаваться и 16 месяцев отбивал все атаки полков Сапеги и Лисовского. Мужество монахов и их защитников несколько деморализовывало тушинцев и подорвало доверие к ним русских людей. Отрицательную роль сыграл и приезд Марины Мнишек с отцом. До лета 1608 года они находились под арестом в Ярославле. Но в августе 1608 года царь Василий решил отправить их в Польшу. Лжедмитрий II узнал об этом и, чтобы доказать свою истинность, решил отбить «супругу» у московских стражников и «воссоединиться» с ней. Вдогонку за ней было отправлено несколько отрядов. А. Зборовскому удалось рассеять охрану плетников, и в конце августа все вместе двинулись в Тушино. По дороге Марину известили о том, что она едет не к прежнему своему супругу, а совсем к другому человеку. Это очень возмутило ее саму и отца. Ехать в табор они отказались и расположились неподалеку от него. Начались тайные переговоры, которые не остались без внимания простых воинов. Даже тот, кто считал истинным «Дмитрия», окончательно в нем разуверился. Дело кончилось тем, что Лжедмитрий заключил с Мариной договор о том, что не будет принуждать ее к супружеской жизни до тех пор, пока не сядет на московский трон. Юрий Мнишек получил грамоту на владение 14 северскими городами и обязательство получить из царской казны 300 000 злотых. После этого 8 сентября состоялась «радостная» встреча «супругов». Палатки Марины поставили рядом с хоромами «царика», но близких отношений между ними не было.

С наступлением зимних холодов поляки пытались вступить с москвичами в переговоры, чтобы убедить тех добровольно сдать город, но они закончились безрезультатно. В это время В. Шуйский отправил в Новгород М. Скопина и надеялся с его помощью получить войско из Швеции. Тогда Лжедмитрий II распорядился построить более теплые жилища и стойла для лошадей. Все подвластные земли были разделены на приставства, и каждое должно было снабжать армию всем необходимым. Множество подвод с продовольствием, дровами и фуражом потянулось в Тушино. Вскоре у офицеров появилось по нескольку изб и большие погреба, наполненные съестными припасами. Никто ни в чем не нуждался, и жизнь в таборе казалась вполне благополучной. Однако многие поляки захотели не только получить одежду и еду, но и иметь приличные суммы наличными деньгами. Поэтому, узнав о размерах подвластных земель, они от имени «царика», но без его ведома, написали грамоты, в которых определили весьма значительные суммы налогов для жителей этих земель. После этого были назначены посыльные, которые должны были доставить эти грамоты в отдаленные города. Однако местные жители возмутились поборами, грамоты сожгли, а посыльных убили. Все Заволжье восстало и решило вновь перейти на сторону царя Василия. В итоге Лжедмитрию II пришлось посылать отряды в Кострому, Вологду и другие города, чтобы их усмирять. Но эти походы вызвали лишь ответную реакцию — новую войну.

Неспокойно было и в самом таборе. Князь Рожинский верховодил во всем и не желал прислушиваться к мнению Лжедмитрия. Более того, он задумал избавиться от своего соперника Меховецкого и вытащил его силой прямо из покоев «царика». Как ни просил Лжедмитрий за своего любимца, ничего не помогло. Меховецкий был убит. Этот инцидент наглядно показал, что самозванец был всего лишь марионеткой в руках у поляков, которые ставили одну цель — максимально разжиться за счет русских людей.

Весной 1609 года стало известно, что в Новгороде М. Скопин собирает большое войско для помощи царю Василию. Тушинцы решили его опередить и первыми нанести удар. К Старой Руссе были отправлены запорожские казаки, которые должны были заставить местное население присягнуть «царю Дмитрию». Однако что-либо существенное те не смогли сделать. Они лишь узнали, что Скопин нанял около 7000 шведов и собрал 10 000 русских воинов. Тогда постановили отправить на встречу этого войска полк А. Зборовского вместе с казаками — всего около 4000. Под Торжком состоялась битва со шведским передовым полком. Полякам не удалось победить, они не смогли заградить путь сильной армии Скопина и отступили к Твери. Все это привело к тому, что силы тушинцев оказались распыленными: Сапега с Лисовским стояли у Троице-Сергиева монастыря, Млоцкий с Бобовским были отправлены под Коломну. Зборовский ждал Скопина у Твери. Этим обстоятельством решил воспользоваться царь Василий и начал наносить удары по табору. В одном из сражений в апреле 1609 года Рожинский был тяжело ранен в бок стрелой. Хотя острие вытащили, после этого гетман уже не мог ездить в седле — все его тело онемело.

5 июня состоялось новое сражение на Ходынке. Царь Василий решил использовать походную крепостицу — «гуляй-город», из которой можно было обстреливать противника. Поляки об этом новшестве сначала не догадались и смело бросились в атаку. Но их авангард был обстрелян из пушек и был вынужден повернуть назад. Но следующие хоругви пробились к крепостице и попытались ее захватить. Однако они не учли хорошую маневренность московской конницы — ей удалось развернуться и вновь ударить по полякам. Занятые осадой «гуляй-города», те не смогли перестроиться и были вынуждены отступить. Побежала и пехота, которая могла бы спасти положение. Только Заруцкий вновь всех выручил. Из укреплений табора он начал обстреливать москвичей, и те повернули назад, уводя с собой множество пленных. Среди них оказались даже важные персоны. Это поражение показало сторонникам Лжедмитрия II, что они слишком рано начали почивать на лаврах и думать, что взятие Москвы уже не за горами. В чужой стране они не могли надеяться на поддержку населения и должны были больше заботиться об имидже своего ставленника и следить за собственным поведением.

После победы на Ходынке царь Василий начал торг с тушинцами. Он обещал вернуть всех пленных в обмен на мир и обещание поляков покинуть Россию. Судьба Лжедмитрия во время этих переговоров даже не обсуждалась. Хитрый Шуйский понимал, что без польских полков тот не будет представлять опасности. Однако гордые шляхтичи ответили так: «Мы хорошо знали, на что шли, и знали, что ставкой будет жизнь. Все мы готовы скорее умереть, чем отступить от своего предприятия. Дорого нам здоровье наших товарищей и родственников, но еще дороже нам добрая слава, ради которой мы сюда пришли». Снова имя «царя Дмитрия» даже не было упомянуто.

Более обнадеживающие сведения пришли из-под Твери. Там состоялось сражение Скопина с полком Зборовского. Первое сражение поляки выиграли, поскольку русские и шведы действовали не слаженно. Удалось даже захватить пушки и знамена. Однако в ночь на следующий день Скопин внезапно напал на Тверь. Полякам пришлось запереться в крепости. Это спасло их от разгрома. После безуспешного штурма князь Михаил решил бросить эту затею и направился к Калязину (именно тогда и произошла его ссора со шведами). Но Зборовский также не стал засиживаться в Тверской крепости. Собственных сил у него было мало, поэтому он вернулся в Тушинский лагерь.

Тогда тушинцы решили остановить Скопина на переправе через Волгу у Калязина монастыря. Туда были отправлены полки Я. Сапеги, которые до этого в течение нескольких месяцев безуспешно осаждали Троице-Сергиев монастырь. Однако помешать князю Михаилу они не смогли. Для обеспечения безопасности переправы Скопин построил на другом берегу небольшую крепостицу, из которой по неприятелю непрерывно осуществлялся орудийный обстрел. Напрасно пытались поляки выманить русских и шведских воинов в открытое поле — те стояли непоколебимо под защитой крепостных стен. Тогда поляки решили взять противника измором. Однако и это не удалось. В лагерь пришло известие о том, что польский король Сигизмунд вторгся в пределы России в районе Смоленска. Оно оказало деморализующее действие на многих шляхтичей. Некоторые захотели присоединиться к своему монарху, другие, напротив, вознамерились выступить против него, чтобы тот не помешал их собственным планам посадить на московский престол марионетку Лжедмитрия II. В итоге сражаться со Скопиным остались очень немногие, и тому не составило большого труда их разбить.

Вскоре в Тушинском лагере начались разброд и шатание. Многие задавали себе вопрос: «Кому служить выгоднее? Кто заплатит жалованье за те несколько лет, которые мы воевали в России?» Наконец Рожинский вновь взял инициативу в свои руки и устроил воинский совет. Хотя Лжедмитрия на него не пригласили, но решили торжественно поклясться: «От Дмитрия не отступать и переговоров ни с кем по отдельности не вести». К королю же решили отправить представительное посольство, которое должно было уговорить его покинуть Россию и не мешать их предприятию. Король, в свою очередь, также отправил в табор послов с тем, чтобы те уговорили шляхтичей присоединиться к его войску и арестовать самозванца. Характерно, что оба посольства встретились по дороге.

Тем временем восстание против Лжедмитрия II ширилось по всей стране, и способствовала этому успешная деятельность князя-освободителя М. В. Скопина-Шуйского. В Устюжне-Железопольской из стрельцов и ремесленников было собрано ополчение, не подпускавшее тушинцев к городу. Во Владимирском уезде холоп князей Шуйских Семейка Свистов поднял на борьбу с поляками всех местных крестьян.

28 октября тушинцы попытались последний раз разгромить Скопина. Объединенные полки Сапеги и Рожинского напали на его ставку в Александровой слободе. Но артиллерийская атака не позволила им подойти достаточно близко. Когда строй польских полков нарушился, князь Михаил приказал русской коннице напасть на них. В итоге тушинцы были рассеяны и в беспорядке бежали. Эта неудача подтолкнула шляхтичей к тому, чтобы вступить в переговоры с Сигизмундом. Многие полагали, что у короля больше денег и он будет щедрее «Дмитрия», чья возможность получить московский трон становилась все призрачней. Вскоре из-под Троицы от Сапеги пришли посланцы, которые потребовали начать переговоры с королевскими посланниками. В противном случае сапежинцы грозились самовольно отправиться под Смоленск.

Под давлением обстоятельств А. Рожинский был вынужден принять королевских послов, делая это за спиной Лжедмитрия II. Самозванец же думал, что послы прибыли к нему, и каждый день ожидал их просьбы об аудиенции. Не дождавшись, он вызвал к себе Рожинского и попросил объяснить ситуацию. Но тот уже принял решение вновь поступить на королевскую службу и церемониться с самозванцем не стал. Пригрозив ему гетманской булавой, он грубо сказал: «Ах ты блядин сын! Что тебе за надобность знать, какие у меня дела с послами? Черт знает, кто ты, где родился и какого происхождения. Долго мы проливали кровь нашу за тебя и не получали никакого жалованья».

Лжедмитрий понял, что дела его плохи. От верных людей он узнал, что Марину Мнишек уговаривают отказаться от притязаний на московскую корону и вернуться в Польшу. Там король обещал назначить ей пожизненные доходы от самборских земель. Но, естественно, что честолюбивую полячку такой оборот дела не устраивал. Тогда тушинцы стали предлагать ей те земли, т. е. Новгород и Псков, которые обещал ей Лжедмитрий I. Второму самозванцу, по их планам, можно было выделить какое-нибудь бывшее удельное княжество. Все эти проекты можно было осуществить только в том случае, если все тушинцы поддержат короля Сигизмунда.

Бегство в Калугу

Не дождавшись конца переговоров и никому не доверяя, Лжедмитрий переоделся в крестьянское платье и вместе с любимым шутом на простой телеге бежал в конце декабря 1609 года. Знал ли он, куда ехать, — неизвестно. В таборе даже поначалу решили, что он тайно убит поляками и брошен в реку. Такая участь, возможно, и была бы ему уготована, если бы он остался в Тушине. По дороге около Калуги самозванец остановился в одном монастыре. Монахи, зная о его благочестии, охотно приняли у себя беглеца. С их помощью он начал ссылаться с калужанами, объясняя причину свои скитаний. По его версии, король Сигизмунд настоятельно требовал отдать ему Смоленское княжество и Северские земли, желая ввести там католическую веру. Но он всегда отвечал отказом. Тогда гетман Рожинский и поляки, желая услужить королю, задумали его схватить и отвезти к Сигизмунду под Смоленск. Чтобы избежать этого, пришлось тайно бежать.

Объяснение понравилось калужанам, и они решили пригласить Лжедмитрия II к себе в качестве государя. Около местного собора все они поклялись верно и преданно служить «царю Дмитрию» и даже пообещали отомстить всем его врагам: Василию Шуйскому, королю Сигизмунду и вероломным полякам. После этого горожане отправились в монастырь с хлебом-солью и торжественно отвезли Лжедмитрия в крепость. Там они дали ему денег, красивую одежду, лошадей и всевозможные припасы. Можно было вновь организовывать царский двор. Зная, что среди тушинцев остались верные ему люди, самозванец начал им писать, приглашая на службу. Теперь это были русские дворяне и служилые люди. Первым пришел со своим отрядом Г. П. Шаховской, который до этого стоял у Вязьмы. Затем приехали Трубецкие, Плещеевы, Барятинские и другие. В верные ему города Лжедмитрий написал, чтобы воеводы убивали всех поляков и их имущество отсылали в Калугу. Пострадали не только те, кто ему изменил, но и мирные торговцы, привезшие множество товаров. Все они были донага ограблены. Таким образом, в новой резиденции появилось множество дорогих вещей, заморских тканей, роскошное оружие, пистолеты, сабли, ружья, лошади и всевозможные припасы. Двор стал воистину царским.

В это время в Тушине продолжался развал. Денег король не собирался платить. Русские бояре вместе с частью казаков отбыли в Калугу. Оставшиеся донцы стали бунтовать. Один раз стычка дошла до настоящей войны. Казаки попытались по просьбе Лжедмитрия захватить Рожинского, который стал для самозванца одним из главных врагов. Однако дело кончилось тем, что почти 2000 человек полегли на поле боя. Все это происходило в то время, когда к Москве шел Скопин-Шуйский. Почти без боя ему сдавались города, присягнувшие ранее самозванцу. Вскоре была снятаосада с Троице-Сергиева монастыря, и его защитники наконец-то смогли отдохнуть от ратных дел. Освобождение Москвы стало делом ближайших дней.

Осаждавший монастырь Я. Сапега отошел к Дмитрову. После некоторых размышлений он передумал служить королю и решил сделать ставку на Марину Мнишек. Ведь она была венчанной московской царицей. В Тушине над ней все насмехались и не оказывали ни малейшего уважения. По приглашению Сапеги в середине февраля 1610 года «царица» тайно бежала в Дмитров в мужском платье. С ней были лишь прислужница и два десятка донских казаков. Однако этот город недолго прослужил прибежищем для поляков. Вскоре Скопин выбил их и оттуда. Марина решила, что только Калуга сможет стать ей надежным убежищем. С тремя сотнями казаков она пустилась в путь по зимней дороге.

Табор же продолжал разлагаться. Выяснилось, что тушинские бояре решили пригласить на московский престол сына Сигизмунда, юного Владислава. С этой просьбой они отправили под Смоленск свое посольство. Шляхтичи же продолжали враждовать друг с другом. Наконец было решено 20 марта собраться на круг и обсудить создавшуюся ситуацию. Одни пришли пешими, только с саблями, другие — верхом, с оружием и в доспехах. Часть полагала, что лучше вернуться к «Дмитрию», другая советовала воссоединиться с королем, к которому имели склонность и москвичи. Некоторые даже советовали вступить в переговоры с царем Василием. Но находились и такие, которые считали, что служить государям не стоит, а следует уйти за Волгу и заняться грабежами. Только домой, в Польшу, никто не хотел. Разгульная жизнь в чужой стране пришлась всем по вкусу. Споры закончились тем, что пан Тышкевич вознамерился расправиться с Рожинским, желая занять его место. Началась стрельба, приведшая к окончательному разладу. Многие после этого разъехались: кто — в Калугу, кто — под Смоленск. Остальная часть подалась к Иосифо-Волоколамскому монастырю для грабежей. Там Рожинский упал на больной бок и, немного поболев, умер. Оставшимся тушинцам удалось продержаться у Волоколамска лишь до мая. 21 мая они были выбиты оттуда иностранными наемниками, находившимися на службе у царя Василия. Только нескольким удалось спастись (А. Збровский был вынужден уйти пешком). Остальных взяли в плен, в том числе и ростовского митрополита Филарета, который был в Тушине патриархом. Но царь Василий его простил, полагая, что тот жил в таборе в неволе.

Хотя Москва и была освобождена М. Скопиным-Шуйским, положение Лжедмитрия II в Калуге было не столь уж плохим. Многие бывшие тушинцы стали к нему возвращаться, поскольку Сигизмунд отказался платить им за всю службу в России, а только хотел заплатить за служение в его войсках под Смоленском. Это побудило Сапегу со своими воинами вновь вернуться к «Дмитрию». Они извинились за измену, которую, по их мнению, затеял Рожинский. За свои неправды он уже был наказан смертью. От самозванца они просили только одного — выплатить им жалованье за три месяца. «Дмитрию» их слова понравились. Он отправил сборщиков налогов по всем подвластным ему местам и собрал для поляков довольно большую сумму, которую лично им вручил. После этого шляхтичи вновь поклялись верно служить «своему государю». Возросшее войско давало возможность самозванцу вновь планировать поход на Москву.

Тем временем прославленный полководец М. В. Скопин-Шуйский умер при загадочных обстоятельствах. Положение царя Василия стало непрочным. Подданные не желали ему служить. Эти вести очень обнадеживали Лжедмитрия II. Ему снова стало казаться, что московский трон все же будет за ним. Однако предпринимать новый штурм Москвы было слишком опасно. Следовало подождать удобного момента. И он вскоре наступил. Известие о разгроме 24 июня 1610 года армии Шуйского под Клушино силами коронного польского гетмана С. Жолкевского стал сигналом к выступлению Лжедмитрия. На этот раз он решил сам вести войска. В Калуге осталась беременная Марина Мнишек, которая все же стала настоящей женой «царика».

Первым на пути войск Лжедмитрия оказался Боровский Пафнутьев монастырь. Хотя самозванец стремился всегда быть благочестивым, на этот раз он изменил своим правилам, поскольку в его войске было много казаков, жаждавших наживы. Монастырь был взят, его защитники и монахи перебиты, все имущество разграблено. В это время погиб и знаменитый архимандрит Троице-Сергиева монастыря Иоасаф, мужественно оборонявший свой монастырь от Сапеги и после снятия осады пытавшийся найти покой в Пафнутьевом монастыре.

В Москве ситуация стала еще более благоприятной для самозванца. 17 июля царь Василий был свергнут. Среди дворян нашлось немало сторонников «царя Дмитрия», которые тут же отправили к нему своих послов. Это заставило Лжедмитрия поторопиться. Вскоре он оказался в Коломенском и стал ждать дальнейших известий из столицы. Но там все же победила партия сторонников королевича Владислава. Безродному бродяге, окруженному казаками, московские бояре служить не захотели. Они вступили в переговоры с гетманом Жолкевским и в августе подписали с ним соглашение об условиях возведения на московский престол Владислава и совместной борьбе со Лжедмитрием. Окружавшие «царика» поляки во главе с Сапегой также начали переговоры с москвичами и Жолкевским. За свою измену они просили щедрое вознаграждение, и оно было им обещано.

На этом история самозванца могла бы закончиться, но у него всюду были свои соглядатаи, которые вовремя предупредили его об опасности. С небольшим верным ему войском казаков он бежал в Калугу. Поляки же примкнули к Жолкевскому, вновь показав свою лживость и неверность клятве. Всех их интересовали только деньги и нажива. О рыцарской чести они даже не вспоминали, хотя ложному царю можно было давать лишь ложную клятву.

Бесславный конец

Вернувшись в Калугу, Лжедмитрий II стал еще более подозрительным и осторожным. Полякам он перестал доверять. Более надежными ему казались татары. Некоторое время у него на службе был касимовский хан Ураз-Магомед. Однако король Сигизмунд стал его сманивать к себе, обещая щедрые пожалования. Хан посвятил в свои планы сына, но тот обо всем рассказал самозванцу. В гневе Лжедмитрий приказал утопить неверного хана в Оке. Его приближенные были наказаны плетьми и брошены в тюрьму на некоторое время. Поскольку все они повинились, то самозванец решил сменить гнев на милость и простил их. Татарам вернули прежнее достаточно высокое положение в свите. Но они лишь для видимости прикинулись покорными, а на самом деле затаили зло на своего государя и стали ждать удобного момента, чтобы ему отомстить за смерть хана и свои унижения.

Во второй половине 1610 года положение Лжедмитрия вновь стало улучшаться. К нему вернулся И. Заруцкий, который пытался вместе с Сапегой поступить на службу к Сигизмунду. Но при королевском дворе высокого места ему не нашлось — знатные шляхтичи не желали считать ровней казачьего атамана. Заруцкий привел с собой несколько сотен донских и запорожских казаков. Для того чтобы пропитаться, они занялись грабежами и разбоями. Никто не мог им противодействовать, поскольку в стране началось полное безвластие. Один современник так описывал это время: «Тогда в святых Божиих церквях коней затворяли и псов в алтарях кормили. Священные ризы раздирали на потребу, священные сосуды и украшения раздавались блудницам. Многие церкви и монастыри были преданы огню. Чин иноческий и священнический сразу смерти не предавали, но сначала со злобой мучили и заставляли на себя работать: варить пиво, кормить лошадей, носить воду, заготавливать дрова, стирать белье блудницам. Старых святолепных мужей заставляли валяться у ног казаков, а потом скакать и петь срамные песни. Непокоряющихся тут же убивали. В итоге жилищем людей стали звериные норы, только в лесах можно было спрятаться от разгульных казаков. Дома же людей грабились и сжигались».

Сам Лжедмитрий с казаками устраивал дикие оргии с пьянками и буйными выездами на охоту. Проспавшись, он задумывался о своем будущем. Сначала он пытался вступить в переговоры с королем Сигизмундом. За поддержку своих притязаний на московский престол он обещал ему выделить большое войско для войны со Швецией, помощь в овладении Ливонией и часть северских земель около Чернигова. Но Сигизмунд не хотел торговаться с авантюристом, полагая, что сможет сам захватить царскую корону, поскольку в Москве стоял польский гарнизон, бояре были полностью в его власти и, кроме Лжедмитрия, никаких соперников у него не было.

Не получив от короля ответа, Лжедмитрий задумал переехать в более обширный богатый Астраханский край. Он отправил в Астрахань своего представителя, который должен был известить местных жителей о его желании переехать к ним с царицей и жить у них, поскольку Москва и большая часть России захвачена и осквернена нехристями-поляками. Хотя астраханцы не возражали, прибыть к ним Лжедмитрий не успел. 11 декабря 1610 года, как обычно, самозванец отправился на охоту за зайцами. С собой он взял троих слуг и небольшой отряд татар, которым по-прежнему доверял. В его свиту входил служилый ногайский князь Петр Урусов, считавшийся ближним боярином. Но он уже давно ненавидел своего господина и ждал удобного момента, чтобы с ним расправиться.

Когда большая часть свиты отстала и рассеялась, Петр выстрелил из ружья в самозванца. Тот упал с лошади, тогда убийца подскочил подскочил и саблей со всего размаха отсек ему голову. Стоя над трупом Лжедмитрия, он сказал так: «Я тебя выучу, как топить в реке татарских мурз, сажать их в темницы, угощать плетьми и кнутами; сам-то ты не что иное, как плут, вор, обманщик, а они все-таки были самыми верными твоими слугами такое долгое время». Участники охоты, увидев все это, в ужасе поскакали в Калугу. Там по приказу Марины Мнишек начали бить в набат и палить из пушек. Татары тут же вскочили на лошадей и бросились наутек вместе с Петром Урусовым. Они поскакали прямо в Крым.

Калужане отправились на поиски своего государя. Его нашли обезглавленного, в одной рубашке. Урусов к тому же и ограбил свою жертву. Тело обмыли, пришили к нему голову, одели в подобающую одежду и отвезли в город. Несколько дней все желающие прощались с погибшим. Потом его с почетом похоронили в местном соборе. В это время крайне опечаленная Марина Мнишек родила мальчика, которого назвали Иваном и крестили по православному обряду. Калужане и оставшееся войско самозванца поклялись верно служить наследнику Лжедмитрия II и его вдове. Они даже пообещали посадить его на царский престол.

Так бесславно закончилась авантюра второго Лжедмитрия. Почти четыре года вел он войну за мнимый отчий престол, заливая Русскую землю кровью невинных людей. С ним в страну хлынули тысячи польских любителей легкой наживы и донских и запорожских казаков, которые ради денег были готовы на все. Даже разорив местное население, они желали получить за свою «службу» еще больше и без этого отказывались возвращаться домой. В итоге шайками разбойничающих воинских людей буквально наводнилась вся центральная Россия. Бороться с ними поначалу было просто некому. Второй самозванец принес Русскому государству значительно больше бедствий, чем первый. Спровоцированные им гражданская война и междоусобие поставили страну на край гибели.

7. НЕИСТОВАЯ ПОЛЯЧКА МАРИНА

В трагедии Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов» дан очень емкий и точный портрет Марины Мнишек: «Мрачная нимфа: глаза, уста без жизни, без улыбки… Надменный ум… Волшебный сладкий голос… И путает, и вьется, и ползет. Скользит из рук, шипит, грозит и жалит. Змея! змея!»

Именно такой была польская панночка, ставшая женой сразу двух Лжедмитриев и до самой своей смерти пытавшаяся взойти на московский трон. О ней наш следующий рассказ.

Невеста Григория Отрепьева

Существует множество версий превращения беглого чудовского монаха Григория Отрепьева в царевича Дмитрия. По одной — он сообщил о своем царственном происхождении во время исповеди священнику, по другой — на смертном одре во время тяжелой болезни, по третьей — в бане, когда получил от хозяина, князя Адама Вишневецкого, нагоняй за нерадивость. Объединяет все версии только год столь знаменательного события — 1603-й.

Хорошо известно, что Григорий бежал из России в 1602 году. Почему же почти год он оттягивал начало самозванческой авантюры? Думается, что причина заключалась в Марине Мнишек. Именно в 1603 году некрасивый и малопримечательный слуга князя Адама увидел юную пятнадцатилетнюю польскую панночку, заставившую его перевернуть всю свою жизнь. Произошло это на свадьбе Константина Вишневецкого, двоюродного брата Адама. Его женой стала сестра Марины Урсула, и естественно, что на столь большом торжестве был полный сбор всех родственников со свитами.

В 15 лет все девушки прелестны, особенно если они красиво и богато одеты, изящно причесаны, кокетливы, хорошо танцуют, веселы и непринужденны. Очевидно, Марина Мнишек была именно такой и тут же пленила сердце бывшего монаха. Но для безродного слуги она была совершенно недоступна. Григорий это прекрасно осознавал и поэтому решился на безумный шаг — назвать себя именем давно умершего царевича Дмитрия. Вряд ли он действовал спонтанно и в одиночку. Ведь ему нужны были доказательства и свидетели его происхождения. Но несомненно одно — все было сделано для того, чтобы сблизиться с Мариной и получить шанс стать ее мужем.

Как это ни странно, польская знать поверила в то, что он — чудом спасшийся сын Ивана Грозного. Многие согласились помочь ему вернуть «отчий трон». Для самозванца главным было то, что он поселился в доме возлюбленной и постоянно находился рядом с ней. Отец Марины, Юрий Мнишек, вскоре стал главным покровителем новоявленного «царевича». Причина заключалась в том, что с его помощью он надеялся поправить свое крайне тяжелое материальное положение. Управляя королевскими землями, воевода растратил казенные деньги и вскоре оказался на краю финансового краха. Собственное имущество было несколько раз перезаложено, а долги все росли. Именно поэтому юной Урсуле пришлось стать женой сорокалетнего князя Вишневецкого. Такая же участь ждала и Марину. В этих условиях влюбленный «русский царевич» показался очень подходящим женихом. Он превращал семью Мнишеков в центр внимания всей Речи Посполитой. Их гость интересовал и князей, и магнатов, и католическое духовенство, и даже самих короля Сигизмунда и папу римского. Многие были готовы пожертвовать деньги «Дмитрию» для похода на Русь.

В этих условиях о финансовых растратах Юрия Мнишека как-то забылось. Король вновь вернул самборскому воеводе свое расположение и сделал доверенным лицом в «деле царевича». Вскоре Марина официально стала считаться невестой «Дмитрия». Нравился ли он ей? Ответить на этот вопрос трудно. Возможно, имея холодный и расчетливый ум, она вообще не была способна на сильные чувства. Главным для нее были власть и богатство, и ради них она была готова на все.

Следует отметить, что внешне Лжедмитрий и Марина Мнишек представлялись очень подходящей парой. Оба невысокие, с маловыразительными, несимпатичными лицами. На сохранившемся парном портрете Марина выглядит так: маленькая, худенькая, в напряженно застывшей позе. Глаза прищурены, с холодным и надменным выражением, узкие губы плотно сжаты, нос несколько длинноват, подбородок заострен. В целом во всем облике мало женственности и игривой привлекательности. Перед нами расчетливая и властолюбивая женщина, твердо знающая, чего она хочет. Под стать ей и самозванец, горделиво подбоченившийся, с асимметричным некрасивым лицом и попыткой придать внушительность неказистой внешности.

А. С. Пушкин считал, что Марина знала, кем на самом деле был ее суженый. Хотя точных данных на этот счет нет, но думается, что поэт был прав. Об этом говорит слишком осторожное поведение ее отца и самой невесты во время борьбы самозванца за престол и после его воцарения. Перечислим эти признаки.

Во-первых, Лжедмитрий стал женихом Марины только после того, как король принял его в Кракове и назначил ему для содержания 40 000 злотых. Это как бы узаконивало его статус царевича. Во-вторых, Марина обещала стать женой не раньше, чем ее суженый займет московский престол и укрепится в своих владениях. В-третьих, жених должен был обещать Марине отдать во владение крупнейшие и богатейшие русские города Новгород и Псков, а отцу — Смоленск, обеспечивая им независимое материальное положение. Все эти обещания он должен был оформить письменно, в официальном виде, напоминающем брачный договор. Понятно, что подобные акции с пылкой любовью не совместимы и подразумевают лишь холодный расчет.

Таким образом, 25 мая 1604 года Лжедмитрий письменно поклялся Марине Мнишек, что женится на ней после того, как сядет на московский трон. После этого он должен был отправить Юрию Мнишеку 1 миллион польских золотых для уплаты долга и поездки в Москву, а Марине прислать бриллианты и столовое серебро из царской казны. Новгород и Псков должны были стать ее владениями со всеми жителями и доходами даже в случае, если она останется бездетной вдовой. В этих городах она имела право судить, рядить, устанавливать законы, строить католические храмы и монастыри, основывать латинские школы. При своем дворе полячка могла иметь римских священников и совершать богослужение по католическому обряду. В случае неудачи жениха Марина вольна была ждать его еще год, а потом — взять назад свое обещание.

Однако через месяц алчному Юрию Мнишеку показалось, что от будущего зятя он получит слишком мало, поэтому он потребовал, чтобы лично ему отошли Смоленское и Северское княжества. В случае выполнения всех этих обещаний самому Лжедмитрию достался бы куцый кусок от Русского государства. Но его польские благодетели, видимо, полагали, что беглому монаху и этого достаточно.

В августе небольшое войско для похода на Русь было собрано. В нем было не больше 2000 человек всякого польского сброда. В октябре оно перешло границу и подошло к русскому городу Моравску. Жители не захотели сражаться и сдались «истинному сыну царя Ивана Васильевича». Успех ожидал авантюриста и в Чернигове, и в Путивле. В Самбор тут же были отправлены радостные письма. Марина прочитала их с замиранием сердца. Неужели начинают сбываться все ее самые смелые мечты? Однако к концу года на Северщину прибыло царское войско и начало наносить Лжедмитрию ощутимые удары. Наконец в январе 1605 года в битве под Добрыничами он был окончательно разбит. С горсткой сторонников, на раненом коне, он едва укрылся в Путивле. Юрий Мнишек к этому времени покинул неудачника и вернулся в Самбор. Казалось, со всей авантюрой покончено.

Марина уже начала подумывать о том, чтобы официально разорвать брачный договор, как вдруг с русских границ стали приходить обнадеживающие вести. Один за другим северские города присягали «царевичу Дмитрию» и отказывались служить узурпатору Борису. После внезапной кончины царя ситуация еще больше улучшилась. В Путивле образовались двор и Боярская дума из числа русской знати, в царской армии зрела измена. Наконец, стало известно, что вся страна присягнула «царю Дмитрию». 20 июня он торжественно въехал в столицу.

Для Марины победа жениха, видимо, была полной неожиданностью. Вместе с многоопытным отцом она вполне реально оценивала его силы и возможности. Но вряд ли ей была хорошо известна ситуация в Русском государстве, где антипатия к Борису Годунову достигла предела, и любой другой претендент на престол выглядел много предпочтительнее.

Вскоре в Самбор потекла «золотая река» прямо из московской казны. Сначала были присланы деньги для уплаты долгов Юрия Мнишека. Потом последовали подарки, от будущей свекрови — икона Троицы в драгоценном окладе, ценой в 20 000 флоринтов (флоринт — серебряная монета весом в 10 г); от жениха — алмазный перстень ценой в 14 000 фл., роскошное платье за 16 000 фл., ожерелье из драгоценных камней за 48 000 фл., женский убор — 12 000 фл., чаша гиацинтовая — 32 000 фл., серебряный золоченый пеликан — 1 000 фл., фигурка крестьянина, сидящего на олене, — 7 000 фл., часы из черного дерева — 10 000 фл., серебряный корабль с позолотой — 15 600 фл., две фигурки птиц — 2240 000 фл., 40 фунтов крупного жемчуга — 48128 000 фл., 12 кусков бархата и атласа — 4000 фл. Для Юрия Мнишека были отправлены дорогая конская сбруя и несколько богато украшенных сабель ценой в 60 000 фл. В итоге общая стоимость всех подарков превысила 130 000 флоринтов, огромную по тем временам сумму.

Несомненно, все эти подарки были приняты Мариной с большим восторгом. С гордостью показывала она их своим подругам, желая вызвать зависть. И действительно, все поражались несметным богатствам жениха. Однако ехать в далекую Московию панночка не хотела, поскольку прекрасно знала, что Гришка Отрепьев не имел ни малейших прав на престол и мог быть в любой момент разоблачен.

Правда, Юрий Мнишек, желая поддержать будущего зятя, написал московским боярам письмо, в котором называл себя главным помощником «царевича». В ответ те заявили, что хвалят его и благодарят. Все это свидетельствовало о достаточно прочном положении самозванца.

На самом деле Григорий Отрепьев и сам прекрасно понимал, что может быть вскоре разоблачен. Поэтому, несмотря на браваду, загулы и явную симпатию к Ксении Годуновой, настойчиво добивался приезда своих польских благодетелей, Юрия Мнишека и Марины. Он надеялся, что с помощью их многочисленных родственников и вооруженной свиты его положение в Москве упрочится. Помощь поляков требовалась и потому, что уже было выступление Василия Шуйского, мутили воду непонятные личности на базарах, глухо роптало духовенство, поднимали бунт стрельцы.

Самозванец чувствовал, что вознесшая его на престол мутная волна может с такой же легкостью откатиться. Следовало торопиться, чтобы не потерять все. Однако и Юрий Мнишек понимал, что риск слишком велик. Спокойнее было отсиживаться в Самборе и получать дорогостоящие дары.

В течение нескольких месяцев после воцарения Лжедмитрий не смог получить от невесты вразумительного ответа: согласна ли она выполнить свое обещание, ведь сам он свое выполнил. Вполне вероятно, что Марина не испытывала к избраннику каких-либо пылких чувств, но известие о том, что рядом с ним постоянно находится красивая и умная дочь царя Бориса Ксения, заставило поторопиться с официальным оформлением прав на жениха.

Было обговорено, что в Речь Посполиту прибудет московский посол Афанасий Власьев, который проведет церемонию обручения Марины с «царем Дмитрием». Правда выбор нетитулованного дьяка на должность представителя жениха у всех вызвал большое удивление, так как по католическим обрядам заочное обручение было равнозначно свадьбе.

Итак, Афанасий Власьев, пышно одетый, с огромной свитой, прибыл в Речь Посполиту и активно занялся делом женитьбы своего государя. Прежде всего он передал подарки жениха Юрию Мнишеку.

1. Шубу из меха черно-бурой лисы с воротником.

2. Золотую чарку, обсыпанную жемчугом и драгоценными камнями.

3. Лошадь в яблоках со сбруей, обсыпанной драгоценными камнями.

4. Булаву, оправленную в золото с драгоценными камнями.

5. Часы в хрустале с золотой цепью.

6. Два ножа с рукоятками, обсыпанными драгоценностями.

7. Два персидских ковра, вышитых золотом.

8. Шесть сороков превосходных шкурок соболей, а также живые соболи и куницы в клетках.

9. Три кречета с золотыми кольцами.

Несомненно, по тем временам подарки были очень роскошными. Королю досталось много меньше.

1. Двенадцать сороков соболей.

2. Восемь черно-бурых лисиц.

3. Перстень с брильянтом.

4. Лук в дорогой оправе и с красивым колчаном.

5. Три породистых коня в дорогой сбруе.

Во время официального приема у короля Афанасий Власьев заявил, что прибыл для того, чтобы обручиться с царской невестой и отвезти ее к жениху. Поскольку вопрос уже давно был обговорен, Марина на следующий день прибыла в Краков. Обручение состоялось 10 ноября в присутствии короля и католического духовенства. Его осуществлял кардинал. Жениха представлял Афанасий Власьев. Он прибыл со свитой в 200 человек в дом ксендза Фирлея, где был приготовлен для церемонии специальный зал с прекрасным алтарем.

Первыми в зал прибыли король Сигизмунд с королевой (своей сестрой) и королевичем Владиславом, а также духовные лица и польская знать. Марина появилась последней. На ней было великолепное платье, украшенное драгоценными камнями. Волосы распущены и украшены жемчужными нитями небывалой красоты. На голове корона. Ее вели два сенатора, сзади шли королева и дамы в платьях из золотой парчи, украшенных по вороту драгоценными камнями.

Перед венчанием Афанасий Власьев и литовский канцлер Лев Сапега произнесли речи. Первый прославил царя и рассказал о его намерении жениться на Марине. Второй расписал достоинства невесты, подчеркнул ее знатность, хорошее воспитание и всевозможные добродетели. Затем сказал напутственное слово кардинал. Он подчеркнул, что Марине придется забыть и своих родителей, и родину, отправляясь в чужую страну. После этого начался обряд венчания, во время которого жених и невеста должны были поклясться в верности друг другу. Некоторое недоразумение вышло тогда, когда от Афанасия Власьева потребовали дать ответ на вопрос: «Не давал ли царь обещания жениться на другой девушке?» Посол наивно ответил: «Мне как знать? О том мне ничего не наказано». Этот ответ привел Марину в замешательство, поскольку намекал на некие отношения Лжедмитрия с Ксенией Годуновой. Но кардинал пришел ей на выручку и вновь потребовал от Афанасия однозначного ответа. Тогда посол твердо сказал «нет», пояснив, что если бы у царя была иная невеста, то он не послал бы его в Польшу. Обмен кольцами прошел также не по протоколу. Когда кардинал попросил Афанасия дать кольцо жениха, то он вытащил из маленькой коробочки золотой перстень с алмазом, похожим на вишню, передал его кардиналу, и тому пришлось самому надевать кольцо на палец Марины. От невесты Афанасий сам взял перстень и тут же убрал его в коробочку.

Русский посол не желал подчиняться польским обрядам и этим сильно досаждал невесте. Так, он долго отказывался взять ее за руку и сделал это, лишь обернув свою руку чистым платком. Он страшно конфузился, когда его одежда соприкасалась с платьем Марины. Когда та опустилась на колени перед королем, благодаря его за милость, Власьев пришел в ужас, считая, что подобное унижение для будущей царицы просто недопустимо.

После обручения Юрий Мнишек устроил пир, на котором Марина уже должна была быть в качестве московской царицы. Рядом с ней полагалось сидеть Афанасию Власьеву, но тот заявил, что ему как царскому холопу не положено есть в присутствии свой государыни. Тогда Марина отправилась весело танцевать с королем и многочисленными кавалерами, не желая знать, что, по русским обычаям, ее поведение было совершенно недопустимым и привело в ужас московских посланцев. Но они не имели права ее критиковать.

Вновь на невесту посыпались дорогие подарки от жениха: драгоценное украшение в виде Нептуна; часы в шкатулке с трубачами, барабанщиками, игравшими музыку каждый час; пряжка в виде птицы с алмазами и рубинами; кубок из червонного золота с драгоценными камнями; крылатый зверь из золота и драгоценностей; богиня Диана на золотом олене; павлин с золотыми искрами; несколько жемчужин величиной с большой мускатный орех. Все это было вручено Марине во время парадного приема. Одарены были также и ее отец, и старший брат.

После всех торжеств Афанасий Власьев попытался было убедить Марину и Юрия Мнишека немедленно собраться в Москву. Но те под разными предлогами стали оттягивать отъезд. Сначала они заявили, что обязаны присутствовать на королевской свадьбе, потом сослались на плохие дороги, холод, слякоть и т. д.

Между тем «золотая река» из Москвы все не иссякала. В январе были присланы 300 000 золотых для поездки в Москву. Даже брат Марины получил 50 000 для той же цели. Вместе с ними Марине вручили: панагию с изображениями Христа и Богоматери, украшенную 96 алмазами; цепь из червонного золота с 136 брильянтами; жемчужные четки; браслет, украшенный алмазами и жемчугом; золотой ларчик с жемчужным украшением; три слитка золота; два золотых блюда и 12 тарелок; солонку гиацинтовую в золоте; бокал гиацинтовый с золотой отделкой; таз и рукомойник из золота; перстень с тремя брильянтами.

Все эти подарки вызывали у Марины большой восторг. Ни у одной ее подруги и родственницы подобного богатства не было. Царской невесте казалось, что она уже получила все, о чем мечтала: высокое положение, множество дорогих и красивых вещей, деньги, наряды, украшения. У себя на родине она уже блистала, подобно звезде, вызывая зависть у всех знатных девушек. Поэтому ехать в незнакомую страну вовсе не хотелось. К тому же она чувствовала, что рано или поздно ее жених будет разоблачен и наказан.

Да и сам он пылких чувств не вызывал. Кроме того, польской панночке не слишком понравилось нравоучительное письмо от жениха, присланное после обручения. Он писал, что ей придется причаститься на обедне у православного патриарха, и без этого он не будет ее венчать и короновать. Обручальный перстень необходимо было тут же отправить в Москву со знатным шляхтичем. В Москве Марине следовало ходить в православную церковь и исполнять ее обряды. Волосы ей запрещалось украшать и следовало покрывать головным убором. В среду ей не разрешалось есть мясо, в этот день необходимо было поститься. После обручения ей вообще было запрещено участвовать в пирах и следовало питаться только с женщинам. Появляться на людях ей можно было только в сопровождении родственников-мужчин. Естественно, что для Марины, воспитанной в вольном духе, все эти запреты казались странными и унижающими женское достоинство. Поэтому ей все меньше и меньше хотелось ехать в далекую Московию.

Путь в Москву

Но Лжедмитрий нуждался в новых польских родственниках и все более настойчиво требовал, чтобы они поскорее двинулись в путь. Не отставал от них и Афанасий Власьев. В конце февраля он лично прибыл в Самбор и стал упрекать Юрия Мнишека в том, что тот не держит обещания. Вместе с ним были лошади и повозки для путешествия. Марина поняла, что больше откладывать поездку невозможно. Начались достаточно поспешные сборы. Упаковали многочисленные наряды, украшения, провиант и т. д. 2 марта огромный обоз тронулся в путь. Дорога была ужасной: грязь, слякоть, в день удавалось сделать лишь несколько верст. В итоге до Люблина добирались семь дней. Измучившись, путешественники решили остановиться отдохнуть на несколько дней. Но уже 14 марта прискакал гонец от царя, и пришлось вновь садиться в кареты. До Бреста ехали пять дней, еще пять — до Слонима, восемь — до Минска. Туда прибыл царский гонец с 35 000 золотых для возмещения затрат на поездку.

При столь неспешном путешествии Марина с сопровождающими ее лицами прибыли к русской границе только 18 апреля. Там находились всего лишь четверо встречающих с сообщением о том, что парадная встреча будет в селе Красном и что к ней следует особо приготовиться. Первым в обозе поехал Юрий Мнишек с 445 сопровождающими его лицами. За ним — Марина с 251 представителями ее двора. Далее следовали: дядя Марины Ян Мнишек со своим двором в 107 человек, Константин Вишневецкий со свитой в 415 человек, Николай Мнишек, брат Марины, с 87 сопровождающими, 6 знатных поляков и другие лица. Общее количество достигало 2000 человек.

Путешественники сразу заметили, что к их приезду хорошо приготовились. Даже через маленькие ручьи были перекинуты мостки, дороги расчищены. Ехать стало удобнее и быстрее. Марине нравилось быть самой главной среди ее многочисленных родственников и сопровождающих, ведь ради нее они ехали в далекую Москву и испытывали всевозможные жизненные тяготы. Стояла слякотная весна, с неба сыпал не то дождь, не то мокрый снег, было холодно и сыро.

Вскоре выяснилось, что хотя русские люди достаточно радушно приветствовали путешественников и выносили к ним хлеб-соль, они не были в состоянии предоставить для них сносный ночлег. Встреченные в пути деревушки состояли из двух-трех домов и, конечно, не могли вместить всю свиту. Торжественная встреча в селе Красном показалась полякам очень убогой: ни музыки, ни фейерверков. Спать тоже было негде. Только для Марины было приготовлено сносное жилье — новая изба. Другим же пришлось довольствоваться несколькими бедными лачужками и палатками, поставленными прямо в раскисшую землю. Вскоре оказалось, что и в еде невеста довольно капризна, польские повара готовили для нее отдельно, и на ее обиход выделялись значительные суммы. Остальным приходилось довольствоваться очень немногим. Кроме того, для царской невесты прислали три кареты со слюдяными оконцами, обтянутыми внутри соболями и бархатом. В первую села она сама, и ее повезли 12 белых лошадей, во вторую — ее отец, и его повезли 10 лошадей, в третью — знатные женщины. В польскую свиту влились 1000 московских дворян, среди которых самыми знатными были князь Василий Мосальский и Михаил Нагой.

Марине и ее родственникам понравилась лишь встреча в Смоленске. Оказалось, что город велик и красив. Несколько десятков тысяч горожан били ей челом и поднесли разные подарки: связки соболей, иконы, хлеб-соль. Радость от подарков и гостеприимства омрачило то, что на пир в дом воеводы были приглашены только мужчины. Кроме того, на кухне случился пожар, чуть было не уничтоживший добрую часть продовольствия и пожитков.

Далее предстояло переправиться через Днепр. Местные крестьяне приготовили паромы, но их оказалось мало. Началась толчея и давка, во время которой утонуло несколько человек. Кроме того, Юрий Мнишек заболел. Это его больше омрачило путешествие. На всем пути Марина получала грамоты от жениха, в которых выражалась радость по поводу ее скорого приезда. Иногда их сопровождали подарки: корона с брильянтами, запонки с брильянтами, четыре нитки крупного восточного жемчуга, несколько десятков ниток более мелкого, золотые часы в виде барана и в виде верблюда. Все это несколько скрашивало тяжесть путешествия.

В Можайске по просьбе Лжедмитрия Юрий Мнишек расстался с дочерью и отправился вперед, чтобы приготовить все необходимое для свадьбы. Марина же задержалась в городе на несколько дней. Ей позволили осмотреть пять православных храмов, из которых самым большим и красивым был собор в честь святого Николая, и объяснили, что именно в этом городе празднуется память святого, очень чтимого многими русскими людьми, в том числе и царской семьей.

Следующий ночлег Марины был в бывшем имении царя Бориса, Вяземах. Ее поразили большие размеры загородного дома, глубокий ров, выложенный камнями, вокруг него и очень красивый каменный храм. Внутри он был великолепно украшен иконами и сделанными с редкой изобретательностью подсвечниками. Все говорило о богатстве и высоком художественном вкусе бывшего хозяина. Вскоре туда прибыли посланцы от царя с новыми подарками — 8 дорогими ожерельями и 8 кусками золотой парчи. Потом пригнали табун породистых лошадей, и Марина лично распределила их между членами свиты. За такими приятными занятиями все забывали невзгоды длительного путешествия. К тому же наступил май, было тепло, солнечно, деревья и кустарники цвели, распространяя по округе нежное благоухание.

Наконец, все вновь тронулись в путь. Последний ночлег должен был состояться в шатрах у самой Москвы. Они были очень красиво украшены и напоминали сказочный городок с дворцами, башенками и крепостными стенами. По дороге вновь встречались русские люди, которые одаривали будущую государыню шкурками соболей, материями, дорогой посудой. Марина все с радостью принимала, не зная, что прежние цари и царицы брали у подданных только хлеб-соль или в ответ дарили еще более дорогие вещи.

Свадьба

2 мая состоялся парадный въезд Марины в Москву. До окраины ее проводила польская свита. Там стоял еще один великолепный шатер. Вскоре появился Лжедмитрий, одетый очень неброско, с небольшим числом приближенных. Он приехал тайно, но не для встречи с невестой, а для наведения порядка. По его приказу от шатра в два ряда выстроились стрельцы, около тысячи человек. За ними — тысяча конных дворян. Затем стройными рядами подъехала вся знать, приветствуя будущую повелительницу. Наконец, ей подали карету, украшенную серебром и царскими гербами. В нее были запряжены 12 серых в яблоках лошадей. Внутри карета была обита золотой парчой, на сиденье лежали вышитые жемчугом бархатные подушки. Даже колеса были позолоченными. Когда Марина заглянула в карету, то увидела в ней новый диковинный подарок — маленького красивого арапчонка с обезьянкой на золотой цепочке. Они выглядели как живые игрушки.

Для парадного въезда невеста надела белое атласное платье, сшитое на французский манер — с узким лифом и широкой юбкой на кринолине. Оно было расшито драгоценными камнями и сверкало в ярких солнечных лучах. Под стать ей была и свита: шесть слуг в одежде из зеленого бархата, обшитой золотыми позументами с золотыми цепями, и в багряных, шитых золотом плащах. За зрелищем наблюдали тысячи москвичей, одетых в лучшие одежды и держащих в руках весенние цветы.

Марина вместе с фрейлинами села в карету и поехала в столицу. На всем протяжении пути ее охраняли тысячи стрельцов и конных дворян. Сзади ее сопровождали наиболее знатные русские дворяне в необычайно красивых нарядах из бархата и парчи. У многих лошади были выкрашены разноцветными красками: красной, оранжевой и желтой. Это придавало всей процессии красочность и необычайную декоративность. Когда будущая царица въехала в Кремль на большую площадь, стоявшие на помостах музыканты заиграли на флейтах, начали трубить в трубы, бить в литавры. Кроме того, некоторые из них стояли на специальных помостах над Кремлевскими воротами и также играли на различных инструментах. Для русских людей такая музыка была необычна, поскольку раньше царских особ приветствовали только звоном колоколов. Вся процессия направилась к Вознесенскому монастырю, где невесту ожидали жених и будущая свекровь. По русским обычаям, до свадьбы ей полагалось жить на женской половине, а поскольку мнимая мать Лжедмитрия Марфа Нагая была монахиней, то Марине пришлось на несколько дней запереть себя в монастыре.

Источники не сохранили никаких сведений о том, как сложились отношения между Марфой и Мариной. Скорее всего, роднила их только тайна об истинной сути «Дмитрия». Во всем остальном общих точек соприкосновения у них быть не могло, поскольку и воспитание, и образование, и даже верования у них были разными. Но публично демонстрировать свою отчужденность они не имели права и, видимо, изображали любящих родственниц.

Вскоре Марина обнаружила, что в положении русской царицы очень много отрицательных моментов. Она не имела права участвовать в публичных празднествах, в пирах и различных увеселениях. Впереди ее ждала жизнь теремной затворницы с очень ограниченным кругом общения. Для вольнолюбивой польской девушки это было просто нестерпимо. Для чего ей были наряды, украшения, драгоценности, если их некому было показать? Кроме того, оказалось, что блюда даже с царской кухни не подходят для ее нежного желудка. Все это она попросила передать жениху.

Вопреки обычаям, Лжедмитрий лично прибыл в Вознесенский монастырь, чтобы во всем разобраться. Услышав жалобы Марины, он велел прислать ей польских поваров и передать тем ключи от всех царских погребов. Но с развлечениями пришлось до свадьбы повременить. Он не решился столь грубо нарушать русские обычаи. Чтобы скрасить тоскливое ожидание невесты, Лжедмитрий подарил ей шкатулку с драгоценностями, цена которых превышала 500 000 рублей, и позволил одарить ими своих приближенных. Фрейлины Марины к тому времени совсем заскучали и усиленно просились домой. Дорогие подарки должны были немного их развлечь.

За день до свадьбы к монастырю доставили великолепную повозку — сани с оглоблями, обитыми бархатом и серебряной парчой, к хомуту были подвешены сорок соболей, сиденье покрыто бархатным покрывалом, расшитым жемчугом и украшенным соболями. Их везла белая лошадь с серебряной уздечкой, на голове который был капор, украшенным жемчугом. В этих санях ночью Марина переехала в царский дворец. За ней пешком шли русские дворяне. Это произошло ночью, чтобы не было давки от зевак, желавших взглянуть на будущую царицу.

Новые покои понравились Марине существенно больше маленькой кельи в монастыре. Они были воздвигнуты на горе, с которой открывался красивый вид на Москва-ре-ку и Замоскворечье. Ее собственная часть дворца стояла под углом к покоям царя. Стены в комнатах были обиты парчой, а в спальне — бархатом. Все гвоздики, петли, крюки и цепи сверкали позолотой. Оконные рамы были обиты цветным сукном, сами окна закрывались дорогими балдахинами. Печи были искусно выложены цветными изразцами. Наверху крыши красовались затейливые башенки. Рядом была пристроена баня, красиво украшенная внутри. Кроме того, оказалось, что во дворце много потайных дверей и ходов, через которые его можно было тайно покидать или приходить к мужу, минуя строгий этикет. На следующий день, 6 мая, должна была состояться свадебная церемония. За день до нее между женихом и невестой состоялся «крупный» разговор по поводу того, какое надеть платье на свадьбу. Марина хотела быть в своем белом польском платье, в котором она обручалась. Лжедмитрий настаивал на русском наряде, чтобы не возмущать московскую знать и духовенство. Пришлось выбрать компромиссный вариант — на свадебной церемонии быть в традиционном для цариц платье, на пиру — в польском.

6 мая рано утром Марине принесли платье из вишневого бархата, богато расшитое жемчугом, драгоценными камнями и украшенное золотой вышивкой. На голову ей надели алмазный венок, похожий на корону, стоивший 70 000 рублей. Вся одежда весила так много, что передвигаться она могла только с помощью поддерживавших ее с двух сторон свах. Ими были Прасковья Ивановна, жена Ф. И. Мстиславского, и жена М. Ф. Нагого (имя неизвестно).

Ближе к обеду участники свадебной церемонии отправились в Успенский собор. Внутрь былопозволено войти только высшему духовенству, думной знати и родственникам Марины. Будучи католиками, поляки демонстративно проигнорировали православные обычаи и вошли в храм с оружием и в шляпах. С трудом у некоторых из них обманом удалось отобрать головные уборы. Тогда шляхтичи стали демонстративно облокачиваться на раки святых, показывая, что утомились от длительной церемонии. Православное духовенство и русская знать смотрели на все это с большим возмущением, но открыто выражать его не могли. Все обиды от наглых гостей приходилось пока таить. Марина старалась не замечать все возникающие неприятные инценденты.

Первой началась не свадебная церемония, а венчание Марины на царство. Это было небывалым для Руси событием, поскольку раньше царицы получали свой титул от мужа. Обряд венчания состоял в возложении на голову Марины царской шапки, на плечи — барм и вручения державы и скипетра. Затем в полном облачении ее отвели к алтарю, там ее ждали жених и патриарх. Последний благословил молодых и дал им для причастия просфору и чарку с вином. Первой сделала глоток Марина, остальное допил Лжедмитрий.

Сам обряд венчания осуществлял протопоп. Непосредственное участие в нем принимали посаженные отец с матерью, тысяцкий, дружки и свахи. Вполне вероятно, что традиционный русский свадебный обряд был представлен в сокращенном варианте, поскольку для поляков он был чужд и даже смешон (чесание волос, обсыпание хмелем, обмахивание соболями, укутывание невесты и т. д.).

После венчания пир устраивать не стали, поскольку все были утомлены, особенно Марина. В кругу близких родственников отметили торжественное событие и разошлись. Очевидно, самозванец не решился отвести Марину в сени на снопы, как того требовал русский обычай, и первая брачная ночь прошла в постельных хоромах.

В целом вся церемония оказалась смесью старинных русских обычаев с польскими. Последние особенно ярко проявились на следующий день, когда для знати был устроен роскошный пир в Грановитой палате, а для рядовых дворян — в Золотой. Лжедмитрий оделся в гусарский наряд, а Марина — в польское платье. Во время обеда музыканты играли различные веселые мелодии, что противоречило русским традициям. В своем европейском наряде молодая жена наконец-то почувствовала себя счастливой. Ей стало казаться, что теперь-то она сможет изменить суровые и чопорные порядки русского двора и будет устраивать веселые балы с танцами и маскарадом.

Хорошее настроение портил только конфликт отца с мужем. Юрий Мнишек был недоволен, что польскому послу оказывалось мало почестей, и царь постоянно затевал с ним ссору из-за того, что польская сторона не желала признавать его новый титул — «непобедимый цесарь». Юрий даже отказался присутствовать на брачном пиру, сославшись на болезнь. Марина же старалась быть всем довольной. Ей очень понравилась церемония присяги, во время которой вся знать клялась на кресте, что будет верно ей служить. Еще больше развлекли подарки, подносимые гостями: боярами, епископами, дьяками, купцами. Каждый произносил поздравление, целовал ей руку и передавал дар.

Свадебные пиры продолжались три дня. Но Марина с Лжедмитрием на них лишь присутствовали. По-настоящему они ели и веселились в узком кругу своих приближенных. Во время таких застолий никаких церемоний уже не было и царице позволялось вести себя как дома, в Польше. Однако истинного веселья и радости никто не чувствовал. Многим казалось, что к городу неслышными шагами подкрадываются несчастья. Сначала Лжедмитрий потерял свой обручальный алмазный перстень. Потом начались каждодневные стычки поляков с москвичами, создававшие напряженную обстановку. Один раз над Москвой появилась странная туча, похожая на город, охваченный дымом. Она оказалась роковым предзнаменованием.

Русская знать все больше и больше разочаровывалась в своем государе. Многим не нравилось его пренебрежительное отношение к православным обрядам: храмы посещал редко, в бане не мылся, ел блюда из телятины, которая считалась «нечистым» мясом, предпочитал на праздниках слушать не колокольный звон, а европейскую музыку. Женитьба на иностранке и иноверке и приезд ее многочисленных родственников переполнили чашу терпения. Особенно возмущало то, что Марина пыталась установить при дворе свои порядки.

Все потеряно?

В ночь на 17 мая над городом взошла кровавая луна. Где-то в неурочное время перезванивались колокола. Только в царском дворце беззаботно играла музыка, многие гости танцевали, веселились и предавались различным утехам. Марина готовилась к предстоящему карнавалу и примеряла своим близким потешные маски. Утомленные, все заснули только к утру. Когда на небе погасли последние звезды, Марина проснулась от странного шума. Тревожно гудели колокола во многих храмах. На площади перед дворцом раздавался шум от многих голосов. Чувствовалось, что произошло какое-то несчастье. Вдруг дверь спальни распахнулась. На пороге стоял полуодетый Лжедмитрий с саблей в руке. Он только и успел крикнуть: «Душа моя, измена!» — и бросился бежать внутрь дворца. Марина подбежала к окну и увидела, что во дворе собрались вооруженные люди, которые ломятся внутрь и уже убили нескольких стражников. В городе также было неспокойно. Оказалось, что заговорщики уверили москвичей в том, что поляки собрались убить «царя Дмитрия», и натравили их на заморских гостей. Сделано это было для того, чтобы не пустить родственников Марины в Кремль, где должна была состояться расправа над ненавистными правителями. Правда, телохранителям князя Вишневецкого все же удалось вскочить на коней в полном вооружении и наброситься на толпу, но улицы тут же перегородили бревнами, и те оказались в окружении. Началось массовое избиение всех иностранцев, очутившихся на улице и в незащищенных домах. Сопротивлявшихся тут же убивали, а покорных обирали донага.

Слыша топот ног в царских покоях, Марина не могла понять, куда же делась многочисленная стража, состоящая из иностранных наемников? Потом она узнала, что по роковому стечению обстоятельств охранников-алебардщиков было вдвое меньше положенного. Поэтому заговорщики без труда разоружили немногочисленных стражников, стоящих у дверей дворца, и ворвались внутрь. На своем пути они убивали всех сторонников лжецаря. Одним из первых пал его верный помощник П. Ф. Басманов.

Лжедмитрий сразу же понял, в чем дело, и, предупредив жену об опасности, попытался спастись по тайному ходу. Однако он услышал, что заговорщики разрубают топором все запертые двери и стреляют по окнам. Поэтому необходимо было поскорее покинуть слишком опасный дворец и попытаться найти защиту у стрельцов, которые не так давно доказали ему свою верность. Однако он не знал, что к городу стянуты войска, вошедшие в сговор с главой восставших князем В. И. Шуйским. Смять горстку стрельцов \ля них не представляло особого труда.

Пока заговорщики охотились за Лжедмитрием, Марина попыталась спрятаться сама. Она собрала своих фрейлин и хотела бежать с ними по тайному ходу. Однако на улице уже бушевала толпа москвичей, не понимавших, что происходит. Вскоре и на женской половине оказались разъяренные дворяне, которые набросились на молодых служанок и тут же начали их насиловать. Простоволосая и полуодетая, Марина в страхе бросилась в подвал, надеясь укрыться там за полутемными сводами.

Тем временем Лжедмитрию удалось уйти от погони. Его убежищем стала одна из комнат, имевшая крепкие двери и засовы. Окна выходили на Житный двор. Самозванец решил, что сможет спастись, если выпрыгнет из окна на его крышу, поскольку высота была не слишком большой. Однако на этот раз ловкость ему изменила. Приземление оказалось столь неудачным, что беглец вывихнул ногу и повредил грудь. Прибежавшие на шум стрельцы из дворцовой охраны хотели его спасти, но заговорщики набросились на Лжедмитрия и убили его.

Окровавленный труп бывшего царя поволокли к Вознесенскому монастырю на опознание Марфе. Та, конечно, с ужасом тут же отреклась от мнимого сына. Тогда его останки вместе с телом Басманова выставили на всеобщее обозрение на Красной площади. Лжедмитрий, в маске, с дудкой и волынкой, лежал на помосте, Басманов — у его ног. Три дня толпа зевак могла лицезреть это отвратительное зрелище.

Тем временем метавшаяся в страхе Марина обнаружила, что подвал — ненадежное убежище. Она вновь устремилась наверх, где ее слуги еще пытались отбиваться от заговорщиков. Но вскоре все они были убиты. Поскольку Марину никто не узнал, она быстро юркнула под пышную юбку своей престарелой гофмейстерины и таким образом спаслась. Вскоре во дворец прибыли главные бояре и начали наводить порядок. Они вовсе не желали, чтобы царское имущество было разграблено. Простолюдинов уговорили умерить свой пыл и гнев, поскольку самозванец был уже убит и, значит, главная цель восстания достигнута. Посторонних выгнали из дворца, а Марину и ее родственников поместили в охраняемых покоях. Через день они узнали, что новым царем стал главный заговорщик — князь Василий Иванович Шуйский. Он заверил пленников, что не позволит толпе расправиться с ними.

Некоторое время бывшей царице было позволено жить в царском дворце. Однако все ее имущество было конфисковано. Отдали лишь пустые сундуки и шкатулки да несколько простых платьев. Драгоценности, жемчуга, посуду и подарки вернули в царскую казну. Отобрали все ценности и у Юрия Мнишека. Более того, с его потребовали еще 55 000 для уплаты расходов на свадьбу.

Таким образом, Марина лишилась не только того, что ей подарил самозванец, но и своего собственного имущества. Из государыни, владевшей целой страной, она превратилась в узницу враждебно настроенных к ней чужих людей. Все это должно было надломить ее юную душу и заставить мечтать только об одном — поскорее вернуться в родной дом в Самборе и навсегда забыть о московских событиях. Должно было, но не заставило. Напротив, все случившееся еще больше разожгло в Марине дух авантюризма и желание вернуть утраченное любой ценой. Поэтому домой, на родину, гордая полячка не стремилась.

Тем временем большая часть поляков была выслана в Речь Посполиту. Остались лишь те, кого бояре сочли виновными в организации самозванческой авантюры. Главным обвиняемым стал Юрий Мнишек. Для ответа его вызвали на заседание Боярской думы. Ему следовало рассказать, как появился в Польше самозванец и почему все признали в нем царевича Дмитрия. В свое оправдание Юрий сказал, что познакомился с лжецаревичем, когда тот ехал к королю в Краков в составе свиты князя Вишневецкого. Истинность Дмитрия подтвердили два человека: один из слуг, который видел его еще ребенком в Москве, и некий Петровский, служивший в Угличе. На самом деле находившийся в московском плену поляк не имел возможности видеть малютку Дмитрия, который, по обычаю, до пяти лет оберегался от посторонних глаз. Петровский же, как выяснили бояре, в Угличе никогда не служил, а был в услужении у одного из тульских дворян. На это Юрий Мнишек ответил, что истинность царевича подтверждали многие русские люди, ставшие под его знамена. Потом в России сразу несколько городов присягнули царевичу, тем самым отметая последние сомнения в законности его прав на престол.

Боярам пришлоеь замолчать, поскольку они сами когда-то целовали самозванцу крест и клялись верно служить, но все же по итогам заседания они возложили вину за организацию самозванческой авантюры на Юрия Мнишека и польского короля. Вместе с ними в число обвиняемых попала и Марина. Из дворца ее перевели на старый боярский двор Бориса Годунова. Некоторое время вместе с ней находился и отец. Новый царь и бояре никак не могли решить, что делать с польскими пленниками, бывшей царицей и ее родственниками. Отпускать в Речь Посполиту было опасно, поскольку там они могли найти поддержку у короля и предъявить свои права на престол — ведь Марина была венчана на царство по православному обряду и получила присягу всего двора. Вскоре оказалось, что и в Москве их содержать небезопасно. Среди простонародья упорно распространялись слухи о новом чудесном спасении «царя Дмитрия». Грамоты от его имени постоянно появлялись на рынках и в людных местах. Более того, в конце лета стало известно, что некоторые северские города отказались присягнуть Василию Шуйскому и собирают войско для борьбы с ним в пользу живущего в Самборе «Дмитрия».

Ссылка

Постепенно самых знатных поляков стали отправлять в отдаленные города: князя Вишневецкого — в Кострому, Тарло — в Тверь, Стадницкого — в Ростов. Наконец дошла очередь до Марины с отцом. Было решено, что в Ярославле они будут недосягаемы для нового самозванца. В конце августа им было приказано собираться. Юрий Мнишек просил царя Василия не торопить их из-за плохого самочувствия, но тот предпочел забыть об этом.

Оказалось, что общее число сопровождающих — 375 человек. Для переезда были выделены лошади и множество возов. 300 человек стрельцов должны были охранять знатных узников. В путь тронулись за час до темноты, боясь народных волнений. Первая ночевка состоялась в Ростокино, на берегу Яузы. Это было совсем рядом с городом. На следующий день удалось проехать 25 верст и остановиться в селе Воздвиженском, где обычно ночевали цари во время богомольных поездок в Троице-Сергиев монастырь. Марине лишь издали удалось увидеть необычайно красивую святую обитель. Ей уже было известно, что она считалась самым почитаемым монастырем на Руси, и подумалось, что если бы она продолжала оставаться царицей, то непременно бы ее посетила. Но узнице-католичке нельзя было даже приближаться к святому месту. Ее спутники с интересом узнали, что троицкие монахи славились своими поделками из кореньев деревьев. Они изготавливали не только ложки, но и чашки и ковши, используемые русскими людьми в повседневном обиходе.

По дороге поляки неоднократно встречали узников, отправляемых в отдаленные тюрьмы за то, что они либо сражались на стороне «Дмитрия», либо распространяли о его спасении всякие слухи. Хотя Марина не верила в то, что муж жив, но надеялась, что тот, кто назвался его именем, спасет ее и вновь вернет утраченные богатства и высокое положение. Мечты об этом отгоняли тоску и уныние.

Во время ночлега в Переславле произошел инцидент, неприятно поразивший бывшую царицу. В доме, где ей предстояло жить, оказалась местная колдунья. Она варила какое-то зелье, для которого содрала с жабы кожу. За этим занятием ее и застали слуги. Конечно, ведьму выгнали и варево уничтожили, но тяжелый осадок остался у всех. Получалось, что Марину пытались извести любым способом, даже ведовским. С этого времени члены ее свиты стали с опаской относиться ко всему, что встречалось в дороге. На этот раз путешествие было не столь приятным и радостным, как четыре месяца назад. Тогда казалось, что впереди ждет только большая удача. Теперь же перспективы были очень туманными. Никто уже не приветствовал бывшую царицу. Более того, ее даже старались везти подальше от крупных населенных мест, чтобы избежать контакта с местными жителями.

В начале сентября невольные путешественники достигли Ярославля. Издали город показался Марине малопривлекательным. Крепость располагалась на холме между двух рек, но ее стены сгнили. Каменными были только монастырские сооружения, остальные здания были обычными бревенчатыми избами. Для Марины и ее ближайших родственников отвели три стоящих рядом двора. Они были в предместье, за валом. С этого времени ее жилищем стал ничем не украшенный деревянный дом с полатями вместо кровати, лавками вместо стульев и кресел. О былой роскоши приходилось только вспоминать. Поскольку ночью было уже довольно холодно, Марина попросила протопить печь. Однако около часу ночи от этой печки начался пожар. Пришлось выскакивать на улицу в ночных одеждах. Во время поднявшейся суматохи появились местные жители с мешками. Вероятно, они хотели пограбить богатых поляков, но стрельцы их отогнали. Огонь удалось потушить только через несколько часов. К счастью, никто из свиты не пострадал, вещи также удалось вытащить вовремя. После этого инцидента все стали очень осторожно обращаться с огнем.

Вскоре из Москвы пришли странные вести о том, что войска Василия Шуйского терпят поражение от армии «царя Дмитрия» под разными городами, что вскоре столица может оказаться в блокадном кольце. У спутников Марины возникал один вопрос: «Кто действовал под именем погибшего самозванца?» Ведь от этого зависела их собственная судьба. Новый Лжедмитрий мог преследовать лишь свои собственные цели, например пограбить, внести смуту в русское общество и не пытаться вернуть престол. В этом случае мнимые польские родственники были ему не нужны. Но если его планы были более далеко идущими, то без Марины он уже не мог обойтись, поскольку она могла подтвердить его истинность, став женой. Василий Шуйский сам, видимо, вскоре понял, что польские пленники представляют определенную опасность. Поэтому по его приказу у них отобрали лошадей и попытались разоружить. Но сдать оружие польские паны отказались под предлогом неспокойной обстановки в самом Ярославле и постоянных угроз со стороны местных жителей.

В декабре 1606 года стрельцы сообщили по секрету своим пленникам, что Москва в осаде. Денег и продовольствия нет, поэтому еду следует покупать за свой счет. Но у ограбленных спутников Марины и так почти ничего не было. Пришлось всем снизить свой рацион почти до минимума. Для бывшей царицы это было особенно тягостно, поскольку традиционную русскую пищу она вообще не могла есть. Ее желудок не принимал ни черный хлеб, ни капусту, ни горох, ни репу. Питаться приходилось одними кашами на молоке.

В итоге несколько поляков решили попросту сбежать к тому, кто вновь назвался Дмитрием. Вскоре выяснилось, что и стрельцы-охранники стали оставлять свою службу и отбывать в неизвестном направлении. Все это привело Марину и ее родственников в напряженное состояние. Сами они бежать не решалась, поскольку боялись заплутать в занесенных снегом бескрайних русских лесах. Кроме того, внушало опасение и состояние здоровья Юрия Мнишека. От плохого питания и жизненных невзгод он постоянно прибаливал. К Рождеству среди поляков уже почти не осталось ни одного здорового человека. У кого была высокая температура, у кого болело горло, некоторых мучил сильный кашель. Виной были холода, промерзлые, плохо отапливаемые дома и отсутствие добротной пищи. Марине даже стало казаться, что Господь специально наказывает ее за прошлую любовь к роскоши, чванство и желание возвыситься любым путем.

Новый год, 1607-й, Марина, ее родственники и свита встретили голодными и больными. Все понимали, что следовало бороться за свою жизнь. Многие предложили покинуть Ярославль и добраться до войска нового самозванца. Однако Юрий Мнишек заявил, что бегство может еще больше ухудшить их положение. Вскоре оказалось, что он был прав. Противники царя Василия Шуйского во главе с И. Болотниковым были разбиты под Москвой и отошли к Калуге. Там их вновь окружили правительственные войска. Из столицы прискакал гонец с известием, что на радостях царь решил оказать милость пленникам: приказал не отбирать у них оружие, распорядился построить для них новый, более удобный двор и разрешил написать письма в Польшу.

17 января состоялось новоселье. Новый двор был очень обширным и вместил сразу 300 человек. Марина смогла наконец-то расселить своих фрейлин с большим комфортом. У каждой появились свои покои и помещение для слуг. Удручало только скудное питание. Были дни, когда кроме хлеба и пива ничего не давали. Только в самом конце января рацион стал более разнообразным, с мясом, молоком, яйцами и овощами. По этому случаю для всех был устроен праздничный обед. Впервые за много дней пленники почувствовали себя сытыми. У шляхтичей сразу поднялся боевой дух, и они начали планировать побег к новому Лжедмитрию. Однако их замысел стал известен приставам, и бегство не состоялось.

Безделье и неопределенность положения привели к тому, что многие бравые вояки впали в беспробудное пьянство. Разгоряченные напитками, они устраивали драки с местными жителями по самому незначительному поводу. Марину и ее отца это очень обеспокоило, поскольку ярославцы могли взяться за оружие и отомстить за все обиды. Пришлось в воротах двора установить караул из боеспособных слуг. Приставы, недовольные буйным поведением поляков, стали наказывать пленников голодом. Это приводило к тому, что за кусок хлеба многие отдавали последнюю одежду. Марине же с отцом и родственниками приходилось продавать столовое серебро, которое местные купцы брали за бесценок. Тогда Юрий Мнишек заявил городским. властям, что если они будут морить их голодом, то все поляки погибнут и за это придется держать ответ перед царем.

Вскоре из Москвы прибыл окольничий М. М. Салтыков и навел порядок. Часть пленников была отправлена в Москву с тем, чтобы оттуда вернуться на родину, часть поехала в Вологду. Остальным выплатили все долги по питанию, сверх того дали 470 ведер пива и 17 ведер водки. По этому случаю во дворе Юрия Мнишека был устроен настоящий праздник. Радовали и тайные известия, приходящие из разных мест, о том, что «царь Дмитрий» жив и вновь готов бороться за свой престол. У Марины после таких новостей сразу поднималось настроение и даже хотелось петь и танцевать. Конечно, в глубине души она не верила, что ее муж жив, но надеяться на чудо все же хотелось.

В начале мая пришлось отметить сразу три когда-то счастливых, а теперь печальных события в судьбе бывшей царицы: торжественный въезд в Москву, венчание на царство и свадьбу. Казалось, что все это было давным-давно, в какой-то другой, навсегда ушедшей жизни. Лето прошло в тревожных ожиданиях вестей из столицы и-с полей сражения. Всех интересовал исход борьбы Василия Шуйского с новым претендентом на роль Дмитрия. Правда, как потом выяснилось, самого самозванца не было в армии. За него сражались Иван Болотников и некий «царевич Петруша», якобы сын царя Федора Ивановича. Но утомленные ярославской ссылкой поляки были готовы перейти на сторону даже отъявленного мошенника, лишь бы обрести свободу.

Находясь под стражей, Марина стала особенно набожной. Многие часы проводила она в молитвах или душеспасительных беседах со своим духовником отцом Бенедиктом. Поэтому, когда тот внезапно умер во время службы, она испытала чувство горя и невосполнимой потери. Казалось, что с его смертью она лишилась последнего защитника и главной опоры в беспросветной жизни. Закрывшись в своей спальне, гордая полячка долго и безутешно рыдала. Примеру своей госпожи последовали фрейлины и слуги. Тоска и уныние охватили даже самых задиристых и драчливых шляхтичей. С этого момента стало казаться, что удары судьбы будут по пятам преследовать всех заточенных в Русской земле поляков. Многие стали очень суеверными и с тревогой посматривали на небо, ожидая увидеть всевозможные предзнаменования. Один раз показалось, что полная луна вдруг превратилась в месяц, а потом и совсем исчезла. Другой раз — облака выглядели как сражающиеся сабли. Наконец, один из шляхтичей прочитал на небе стихи с дивными и страшными словами о Божьем наказании грешникам. Все эти видения говорили о грядущих переменах.

Марина и ее отец старались как можно точнее разузнать о том, что происходило в Москве. По некоторым данным, Шуйский терпел поражение, по другим — одолел своих врагов. Ясным было лишь то, что многим русским людям надоела братоубийственная война и они винили нового царя Василия в ее развязывании. Возвращавшиеся с полей сражения воины больше не желали проливать кровь за чужие интересы, и добровольцев идти под Тулу, где разыгрывалась решающая битва, не было. В октябре стало известно, что даже в Москве неспокойно. Несколько бояр, возмущенных затяжным кровопролитием, обратились к Василию Шуйскому с требованием оставить престол, с тем чтобы представительный Земский собор смог решить его судьбу и назвать имя более достойного претендента. Но царь разгневался на смельчаков и, лишив их имущества, бросил в тюрьму. Эти вести говорили о том, что до стабилизации положения в стране еще очень далеко. У Марины даже появлялась робкая надежда на то, что она вновь станет русской царицей и сядет на престол.

Зимой 1607–1608 годов в Ярославль все чаще и чаще стали приходить слухи о том, что «Дмитрий» жив и находится в Путивле. Даже разгром Болотникова и Петруши не останавливал его от намерения вновь идти на Москву. Но Юрий Мнишек отказывался верить в чудо. Сомневалась и Марина. Вскоре они узнали, что в Москву прибыл польский посол и потребовал возвращения подданных короля Сигизмунда домой, т. е. ярославских пленников. Однако Василий Шуйский с ответом медлил, видимо, боясь, что Марина и ее отец вновь начнут помогать самозванному Дмитрию.

Всю весну 1608 года в Ярославль приходили самые нелепые слухи о борьбе «Дмитрия» с царем Василием. Одни тайно сообщали, что Москва — в блокадном кольце и что деревянные укрепления уже взяты. Другие говорили, что Шуйский болен и собирается передать престол младшему брату Дмитрию. Третьи уверяли, что в войну вступил польский король и уже взял Смоленск. Только в апреле оказалось, что войско «Дмитрия» стоит под Орлом и что ряд крупных городов уже перешли на его сторону.

Но ярославские пленники уже без энтузиазма восприняли это сообщение. Их больше озаботили широкий разлив Волги, подтопивший некоторые дома, и наступившие весенние холода. Расстроил их и отъезд пристава Афанасия, с которым многие подружились. К своему новому жилищу они уже привыкли и находили большие преимущества в том, что о хлебе насущном можно не беспокоиться. Все необходимое привозится приставами. Всегда вдоволь было горилки (водки) и пива, волжская рыба нежна и вкусна, местные молочные продукты имеют отменный вкус, а в овощах и мясе уже недостатка не бывало. Марина стала устраивать обеды для местных знатных женщин. Некоторые ее фрейлины вышли замуж за молодых шляхтичей. Отец подружился с ярославским воеводой и часто с ним пировал. Жажда свободы у всех постепенно притупилась, и возвращение на родину уже не выглядело единственной целью в жизни. Происходящие в России события втягивали всех в свой водоворот.

В мае стало известно, что войско «Дмитрия» нанесло удар по правительственным войскам и что положение Василия Шуйского вновь ухудшилось. Ему требовалась помощь извне, возможно, даже от польского короля. Препятствием для ее получения было содержание под стражей Марины и ее родственников. Поэтому в Ярославль начали приезжать гонцы для переговоров с Юрием Мнишеком об условиях освобождения. Наконец, в конце мая договорились о том, что Марина с отцом и 90 сопровождающих их лиц переедут в Москву. Вновь начались сборы для путешествия по бескрайним русским просторам. Отъезд был назначен на вечер, поскольку предстояло переправиться через широкую реку. Заночевали уже на другом берегу. При расставании было пролито много слез: ни отъезжающие, ни остающиеся не были уверены, что свидятся вновь. Из-под Москвы приходили тревожные вести о мятежах и настроениях. На этот раз дорога до столицы заняла мало времени. Из-за неспокойной обстановки царь Василий распорядился доставить пленников как можно скорее. К тому же в Москве находились польские послы, которые отказывались вести переговоры без встречи с Мариной и Юрием Мнишеком. Шуйский нуждался в перемирии с Сигизмундом, поскольку сражаться сразу с несколькими врагами у него не было сил.

Вновь Марина въезжала в Москву, но как это было не похоже на то, что было два года тому назад. На этот раз никто не приветствовал ее. Лишь толпы зевак собрались поглазеть на свою бывшую царицу. Ее вновь поселили в Кремле, но не потому, что хотели оказать особое почтение, а потому, что всюду было очень неспокойно. К городу приближалась большая армия «Дмитрия». Стычки с ее авангардом проходили у самых городских стен.

Юрий Мнишек вскоре понял, что положение царя Василия таково, что уже он сам может диктовать свои условия. Прежде всего воевода потребовал, чтобы в Москву были привезены все его плененные родственники, разосланные по отдаленным городам. Однако выполнить это не удалось, поскольку уже в июне столица оказалась в блокадном кольце. Напротив, царю пришлось некоторых поляков отослать еще дальше. Так, оставшиеся в Ярославле пленные вскоре были перевезены в Вологду.

Наконец, переговоры закончились тем, что Василий Шуйский пообещал до октября отпустить всех пленных поляков домой. Марина с отцом получила возможность выехать уже в самом начале августа. Сборы были недолгими. Почти все ее имущество было разграблено, свита разбросана по отдаленным городам. Отъезд был и печальным, и радостным. Печальным, потому что все честолюбивые мечты были окончательно похоронены, радостным — потому что была надежда на конец невзгод и лишений. Марина прекрасно знала, что у стен Москвы, стояли войска того, кто считался ее мужем и мог бы вновь посадить на царский престол. Но связываться с ним было смертельно опасно. По совету отца она решила быть благоразумной и не давать царю Василию ни малейшего повода для нового ареста и ссылки в еще более отдаленные места. Более того, бывшая царица даже отказалась от своего титула, лишь бы получить свободу.

Выехали по северной дороге вместе с польскими послами. Остальные пути уже были отрезаны. Для охраны к ним был приставлен отряд, состоящий из 1000 смоленских дворян. Поначалу направились вновь к Ярославлю, чтобы обогнуть с севера районы, уже занятые войсками «Дмитрия».

Приближалась осень со слякотью, холодами и распутицей, поэтому следовало торопиться. На ямах и селах, где содержались сменные лошади, путешественникам тут же предоставляли все необходимое. Однако до польской границы ни Марина, ни Юрий Мнишек не доехали. Под Белой на них напал полковник Зборовский, отправленный Лжедмитрием II. Цель его заключалась в том, чтобы захватить их привезти в Тушинский лагерь. При несомненных военных успехах второго самозванца ему необходимо было убедить всех маловерующих в том, что он — прежний «царь Дмитрий». Лучше всего это могли сделать мнимые жена и тесть.

Тушинцам удалось легко разогнать охрану бывшей царицы и Юрия, поскольку смоляне не захотели проливать за них свою кровь. Однако потом возникли затруднения. Дело в том, что все близкие сторонники второго самозванца прекрасно знали, что он не был прежним «царем Дмитрием», а Марина и ее отец об этом только догадывались. Разоблачить уже второе самозванство для них при желании не было бы особенно сложным. Это означало, что русские провинциальные дворяне, полюбившие первого Лжедмитрия, тут же отшатнулись бы от тушинцев. В итоге Марину и Юрия Мнишека повезли в стан к гетману Сапеге, с которым они были знакомы, чтобы заранее подготовить к тому, что прежнего Дмитрия они не увидят. Вероятно, сторонники нового самозванца так и не решились открыть Марине правду. Они лишь убедили ее в том, что «муж» с нетерпением ожидает ее в Тушино и вновь готов бросить к ногам весь мир.

Тушинская царица

Радостная и счастливая ехала Марина в табор. После стольких лет невзгод и скитаний наконец-то вновь триумф. Безудержное веселье настолько охватило ее, что она начала петь и звонко смеяться. Вместе с ней хохотали все ее фрейлины. Однако вдруг к карете подъехал молодой шляхтич и тихо сказал: «Марина Юрьевна! Вы веселы и песенки распеваете. Конечно, вам бы следовало радоваться, если бы вы нашли в Тушино настоящего своего мужа, но вы найдете там совсем другого человека».

После этих слов веселье сразу стихло. Марине стало страшно: к кому и зачем она едет? Об услышанном тут же сообщили Юрию Мнишеку, и он велел остановить коней. Опытный политикан сообразил, что из их нового положения можно извлечь ощутимую материальную выгоду. К Лжедмитрию II был отправлен верный человек, который взял с него обязательство выплатить Мнишекам 300 000 рублей в случае получения московского трона. Польский воевода очень быстро ориентировался в любой сложной ситуации и всегда старался получить для себя максимальную пользу, тем более что после ярославской ссылки он сильно обнищал и не хотел возвращаться на родину ни с чем. Новый зять в этом отношении мог стать для него находкой.

Но Марину уже мало волновали материальные вопросы. Она была глубоко возмущена тем, что совершенно посторонний человек претендует теперь на роль ее мужа. «Кто он такой?» — спрашивала бывшая царица у всех знакомых поляков. Точно никто не мог сказать про него ничего. Вспомнили лишь, что он появился весной 1607 года в Стародубе и назвался Андреем Нагим. Болотниковцы подробно расспросили его и обнаружили, что он достаточно образован, начитан, особенно хорошо знает Священное Писание, умеет витиевато выражать свои мысли. Внешность его также была не слишком заурядной, предположительно, он был крещеным евреем или школьным учителем. На совете сторонники второй самозванческой авантюры решили, что лучшей кандидатуры на роль второго Лжедмитрия не найти. Поначалу незнакомец усиленно отказывался от оказанной чести. Тогда болотниковцы пригрозили ему, что убьют, если он публично не объявит себя спасшимся «царем Дмитрием». Бедняге ничего не оставалось другого, как превратиться в нового самозванца. Возможно, он надеялся, что будет совсем недолго играть эту роль, но быстро раскручивающаяся авантюра вовлекла его в свой водоворот и уже не могла выпустить живым. Со временем новый Лжедмитрий освоился со своим высоким положением и даже начал находить в нем немало преимуществ.

Вот с этим человеком Марине и предстояло встретиться. Со свойственной ей решительностью она вознамерилась продемонстрировать ему свое презрение и полное отчуждение. Прибыь в Тушино, полячка с вызовом посмотрела на облаченного в пышные одежды лжецаря и гордо удалилась в отведенные для нее покои. Воинство, желавшее увидеть «радостную встречу супругов после долгой разлуки», было глубоко разочаровано. Лжедмитрию пришлось призвать на помощь своих польских сторонников, чтобы те уговорили Марину не отказываться от роли его жены и «тушинской царицы». Находясь в безвыходном положении, она была вынуждена сдаться. Перед новым самозванцем она поставила только одно условие: венчаться с ней законным браком, хотя бы тайно. Будучи глубоко верующей католичкой, перед Господом Богом Марина не хотела быть неисправимой грешницей.

Таким образом, 5 сентября в стане Сапеги произошло тайное венчание вдовы первого самозванца со вторым. Совершавший обряд иезуит заверил молодых, что все делается во благо римской церкви. Ради нее Марина была готова пойти на большие жертвы. За долгие годы жизни в Московии она не испытала ни малейшей симпатии к ее жителям и православной вере. Однако вскоре ради достижения власти ей пришлось отказаться от приверженности своей вере.

В Тушинском лагере Марина вновь превратилась в русскую царицу. Для нее были построены новые деревянные хоромы с достаточно красивым внутренним убранством. Приставили слуг. Еда поначалу была разнообразной и изысканной. Более того, новый муж подарил ей драгоценности, преимущественно наворованные, и повелел изготовить дорогое платье, только одно, для парадного выхода. Конечно, Тушино было не Москвой, но и в нем можно было жить с царским размахом. Марина первое время радовалась переменам и перестала роптать на судьбу за то, что та забросила ее в Московию.

Среди сторонников Лжедмитрия II было очень много поляков. Достаточно знатные шляхтичи отправились вместе с ним на Русь за ценной добычей и приключениями. Среди них были князь Рожинский, полковники Зборовский и Лисовский и даже родственник, канцлер Ян Петр Сапега. Мнишеки почувствовали себя в их обществе как дома. Сразу появилось желание отомстить «Москве» за все унижения в плену и жизненные тяготы последних двух лет. Поэтому, когда польский посол и отец собрались домой, Марина решила остаться при новом муже. К тому же она прекрасно понимала, что среди польской знати ее ожидали насмешки за брачные связи с двумя самозванными Дмитриями. Здесь же она была одной из главных уважаемых персон.

Правда, очень скоро новоявленная царица обнаружила, что второй Лжедмитрий во многом отличается от первого. Он был груб, мрачен, подозрителен и, казалось, боялся самого себя. Среди соратников он не пользовался уважением, более того, они нередко вступали с ним в споры и презрительно обзывали «цариком». Кроме того, приходилось постоянно демонстрировать приверженность православной вере: посещать близлежащие монастыри, участвовать в богослужении. По мнению самозванца, это должно было привлечь на его сторону простых людей. Чтобы католическое духовенство не заподозрило ее в измене вере, Марина регулярно слала письма папскому нунцию, в которых уверяла в своей благонадежности и обещала «употребить все меры и все силы к тому, что только будет относиться к славе всемогущего нашего Бога и распространению римско-католической веры».

Таким образом, двойственное поведение полячки свидетельствовало о том, что она вполне осознанно шла на обман. В качестве самооправдания говорила, что является коронованной царицей и должна разделить со своим государством все, что «ниспошлет правосудный Бог». Поэтому возвращаться на родину в позоре и унижении она не собиралась. Более осторожный и дальновидный Юрий Мнишек предпочел в январе 1609 года покинуть Тушино. Меньше чем через месяц он достиг польской границы.

После отъезда отца Марина почувствовала себя очень одинокой, ведь именно он был ее главной опорой и советчиком во всех делах. Сразу же вслед за ним полетели письма. В первом «покорная слуга и дочь» просила прощения за то, что простилась с родителем не должным образом и не получила родительского благословения. Возможно, Юрий не хотел, чтобы Марина оставалась в Тушино, и звал ее с собой. Кроме того, «московская царица» просила отца прислать ей двадцать локтей черного узорчатого бархату для летнего платья, которое она собиралась носить в пост. Эта просьба свидетельствовала о том, что материальное положение тушинской государыни было просто плачевным. Во втором письме Марина жаловалась, что не может отправить к отцу своего посланника, поскольку у нее нет денег, чтобы оплатить его дорогу. Третье письмо, посланное в марте 1609 года, просто жалобное, и заканчивалось оно такими словами: «Милостивый государь мой батюшка, помните, как вы с нами кушали лучших лососей и старое вино пить изволили, а здесь того нет. Ежели имеете, покорно прошу прислать».

Получалось, что в Тушино у Марины не было не только подходящей одежды, но и хорошей пищи. Будучи уже второй раз замужем, она все еще считала своим покровителем отца, а не Лжедмитрия II. Последний, судя по всему, о жене мало заботился и не испытывал к ней каких-либо теплых чувств. Только политический расчет связывал его с полячкой. Марина, видимо, отвечала супругу тем же. В письмах к отцу она о нем не упоминала, лишь отмечала, что относятся к ней не так, как было обещано. Но при явно отчужденном отношении к Лжедмитрию Марина все же не забывала об их общих интересах: разбить врагов и заполучить московский трон. Поэтому в каждом письме она просила отца похлопотать перед польским королем и выпросить военную и материальную помощь. Однако у Сигизмунда появились свои собственные планы относительно раздираемого междоусобием ослабленного Русского государства. Права своей подданной на московскую корону он не собирался признавать. Для него стало выгодней расправиться с самозванцем и самому попытаться завладеть Москвой или хотя бы Смоленском.

Осенью 1609 года королевская армия перешла русскую границу и осадила Смоленск. В Тушино приехали гонцы, приглашавшие польских сторонников Лжедмитрия прибыть в лагерь Сигизмунда. Положение самозванца, а значит, и Марины очень осложнилось. С севера неумолимо приближались полки Михаила Скопина-Шуйского, шедшего на помощь царю Василию, с юга шла Понизовая рать Ф. И. Шереметева, с запада грозился польский король. В самом таборе зрела измена.

Письма Марины к отцу со второй половины 1609 года наглядно отражали тягостную обстановку в Тушинском лагере. Грабежи и разбои поляков и казаков настроили против них население многих городов и сел. Деньги и продовольствие для армии почти перестали поступать. Это привело к раздорам и конфликтам среди обитателей табора. Перспектива выглядела очень туманной, поэтому печаль и уныние стали обычным состоянием царицы.

В конце 1609 года в Тушино прибыли послы от короля с предложением всему воинству перейти к нему на службу. Сигизмунд обещал тут же выплатить жалованье, которое Лжедмитрий уже давно задерживал. Многие решили, что служить законному монарху выгоднее и почетнее, чем неизвестному бродяге. Узнав о готовящейся измене, самозванец решил бежать. 400 донских казаков согласились его сопровождать. Однако беглецам не удалось уехать достаточно далеко. По приказу Рожинского они были схвачены и возвращены в лагерь. После этого за «цариком» установили строгий надзор и отлучили от всяких дел. В неведении пребывала и Марина. За их спиной начались новые переговоры с посланцами короля. Обеспокоенный Лжедмитрий напрямую спросил Рожинского: «Для чего прибыли королевские послы?» В ответ услышал только брань. Когда лжецарь возмутился грубостью ответа, то гетман даже пригрозился побить его. Все это убедило самозванца в том, что его жизни угрожает большая опасность. В тот же вечер он переоделся в крестьянское платье и вместе со своим любимым шутом Кошелевым на навозных санях отбыл из Тушино. Марина, естественно, ничего не знала о побеге супруга, поскольку того не интересовала ее судьба. В новой осложненной ситуации она уже была ему не нужна и представляла собой лишнюю обузу. Когда наутро стало известно об исчезновении Лжедмитрия II, большая часть тушинцев решила перейти на сторону короля Сигизмунда и известила об этом его посланцев.

Все эти новости буквально убили Марину. Вновь она лишалась надежд на светлое будущее. Бледная, рыдающая, с распущенными в знак скорби волосами, бродила она по лагерю, заглядывала в воинские палатки и умоляла их обитателей не покидать мужа и помочь вернуть «отчий престол». Но мало кто откликался на ее призыв. Постыдное бегство окончательно подорвало авторитет «царика».

Тушинцы решили отправить к королю посольство с просьбой дать на московский престол своего сына Владислава. В этой ситуации Маринеоставалось только бежать куда-нибудь с надеждой на перемену судьбы в лучшую сторону. Она свято верила в то, что «кого Бог осветит раз, тот будет всегда светел. Солнце не теряет своего блеска потому только, что иногда черные облака его заслоняют». Марина не желала выглядеть трусливой беглянкой в глазах общественности, поэтому польскому королю она написала так: «Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол оказалось при мне, скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов». Утверждая свои права на московский престол, «тушинская царица» вспомнила, что венчание ее на царство произошло раньше бракосочетания с первым Лжедмитрием и само по себе уже возносило на трон, даже без мужа. Благодаря этой церемонии она имела самостоятельное законное право на царский венец. Правда, ни русское общество, ни король Сигизмунд этого признавать не хотели.

Покидая Тушинский лагерь, Марина оставила послание и для воинства. «Не могу уже дальше быть к себе жестокой, попрать, отдать на произвол судьбы и не радеть о том, что люди добродетельные ставят выше всего, и не уберечь от окончательного несчастья и оскорбления себя и своего сана от тех самых, которым долг повелевает радеть обо мне и защищать меня. Полно сердце скорбью, что и на мое доброе имя, и на сан, от Бога данный, покушаются! С бесчестными меня равняли на своих собраниях и банкетах, за кружкой вина и в пьяном виде упоминали! Тревоги и смерти полно сердце от угроз, что не только, презирая мой сан, замышляли изменнически выдать меня и куда-то сослать, но и побуждали некоторых к покушению на жизнь мою! Подобно тому, как я не могла вынести оскорбления невинности и презрения, так и теперь не попустит Бог, чтобы кто-нибудь часто спекулировал моей особой, изменнически выдавая меня, прислуживаясь, понося меня и мой сан, задумывая увезти меня туда-то и выдать тому-то, ибо никто не имеет никаких законных прав ни на меня, ни на это государство. Не дай Бог того, чтобы он когда-нибудь порадовался своей измене и клятвопреступничеству! Теперь, оставшись без родителей, без родственников, без кровных, без друга и без защиты, в скорби и мучении моем, препоручив себя всецело Богу, вынужденная неволею, я должна уехать к своему супругу, чтобы сохранить ненарушенной присягу и доброе имя и хотя бы пожить в спокойствии и отдохнуть в своей скорби, ожидая от Бога — защитника невинности и правосудия — скорейшего решения и указания.

Посему объявляю это перед моим Богом, что я уезжаю, как для защиты доброго имени, добродетели, сана — ибо, будучи владычицей народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтенки и становиться опять подданной не могу, — так и для блага сего воинства, любя добродетель и славу, верного своей присяге». Это письмо показывает, как быстро повзрослела и обогатилась новым политическим опытом Марина. За год с небольшим из воеводской дочки, мечтавшей о копченой лососине с вкусным вином, она превратилась в женщину, претендующую на высший титул государыни большой державы. Именно себя она считала носительницей царской власти, полученной от Бога, а не мужа. К Лжедмитрию она уезжала лишь потому, что связана супружескими узами и в его лице видела своего единственного защитника. Но при этом она твердо заявляла, что никогда не вернется в прежнее шляхетское сословие и всегда будет считать себя владычицей народов.

Любопытно, что в это время Марине был только 21 год. Но по взглядам, убеждениям и твердости жизненной позиции она предстает перед нами зрелым и достаточно опытным политиком. Можно предположить, что именно это письмо заставило тушинских казаков увидеть в Марине своего лидера и сплотиться вокруг нее после гибели второго самозванца. Но это произойдет еще не скоро. Пока же в ночь на 11 февраля, в гусарском наряде, верхом на коне, с одной служанкой и сотней донских казаков Марина отправилась в путь, но не в Калугу, а в противоположную сторону — к Дмитрову. Там находилось войско гетмана П. Сапеги, который обещал стать ее опорой.

Не пропал и Лжедмитрий II. Он направился в один из калужских монастырей, и убедил настоятеля поддержать его и стать посредником в переговорах с калужанами. Главный аргумент состоял в том, что польский король вознамерился его убить за защиту православия и отказ отдать Смоленск, но сам он готов сложить голову за Веру и Отечество. Калужанам понравилось послание самозванца, и с хлебом и солью они отправились приветствовать гонимого государя. Отныне их девиз стал таким: «Не дадим торжествовать ереси, не уступим королю ни кола, ни двора». С торжеством и пышностью горожане приняли Лжедмитрия, построили для него хоромы и выделили достаточно средств для содержания царского двора. Им импонировало, что Калуга превратилась в стольный город.

Узнав о новом, достаточно прочном положении своего «государя», многие тушинцы и казаки отправились к нему, чтобы вновь поступить на службу.

Марина же вскоре поняла, что в Дмитрове отнюдь не безопасно. Быстро приближалось войско М. В. Скопина-Шуйского, и вскоре началась осада города. Под напором русско-шведских отрядов поляки стали ослабевать. Видя это, Марина выскочила из своего жилища и гневно закричала: «Что вы делаете, злодеи! Я — женщина, но не боюсь врагов и готова взяться за оружие». Гордость шляхтичей была уязвлена, и с удвоенной энергией они принялись отбивать атаки. Но в целом положение отрядов Сапеги оказалось сложным. Многие стали склоняться к тому, чтобы отправиться в Смоленск к королю. Узнав об этом, Марина с вызовом заявила своим сторонникам: «Никогда тому не бывать, чтобы для своей выгоды кто-нибудь стал бы мною торговать. У меня есть три с половиной сотни донских казаков, и если понадобится, я дам битву своим недругам». Вновь надев красный бархатный кафтан, с саблей на боку и пистолетом, она вскочила на коня и отправилась в путь. На этот раз — прямо в Калугу.

В конце февраля ночью «тушинская царица» с отрядом казаков постучалась в крепостные ворота Калуги. На вопрос часового она ответила, что является личным посыльным к «царю Дмитрию». Ее впустили и проводили прямо в царские покои. Там она и увиделась с изумленным супругом. На этот раз встреча оказалась неподдельно радостной. Трусливый «царик» сразу же понял, что остро нуждается в такой мужественной и отважной подруге, как Марина.

На новом месте Марине действительно удалось обрести на время спокойствие и благополучие. Семейная жизнь вошла в свою обычную колею, и молодая женщина вскоре поняла, что беременна. Конечно, для появления на свет ребенка было не самое благоприятное время, но все же будущие родители были вполне довольны. Теперь у них была перспектива иметь наследника, который мог претендовать на московский престол.

Пока Марина осваивалась с новым для себя состоянием, Лжедмитрий ожидал подходящего момента для нового похода на Москву. Хотя Тушинский лагерь полностью развалился, в Калуге вскоре собралось новое войско. На этот раз в нем не было поляков, но были русские князья и дворяне, донские казаки и касимовские татары.

Через месяц после триумфального въезда в Москву полководец-освободитель М. В. Скопин-Шуйский внезапно скончался. Многие стали поговаривать, что он был отравлен по приказу царя Василия, увидевшего в лице племянника слишком опасного соперника. В итоге авторитет московского государя окончательно упал. Никто не хотел за него сражаться. В этой сложной ситуации польский король Сигизмунд отправил против Василия Шуйского войско под командованием опытного гетмана Жолкевского. Летом состоялась Клушинская битва, во время которой царская армия была полностью разгромлена. Шведские наемники прямо с поля боя направились к Новгороду и вскоре его захватили. Для поляков путь к Москве оказался свободным.

Лжедмитрий II, узнав о плачевном положении своего противника Василия, также выступил в поход. Он прибыл в Коломенское и расположился в загородной царской резиденции, ожидая дальнейших событий. В Москве всеобщее недовольство Шуйским к этому времени достигло предела. Этим воспользовались эмиссары Лжедмитрия и предложили москвичам избавиться от ненавистного царя, после чего вместе избрать на престол более достойного кандидата. Те живо откликнулись и 17 июля арестовали В. И. Шуйского вместе с братьями, потом царя и царицу постригли в монахи.

Таким образом, путь к престолу для Лжедмитрия оказался открытым. От многообещающих вестей сердце Марины возликовало. В Калуге даже были устроены веселые празднества по случаю свержения «узурпатора Шуйского», однако они оказались преждевременными. Власть в столице перешла в руки семи бояр — Семибоярщины. Возводить на престол безродного бродягу Лжедмитрия II они категорически отказались. Не нужна была им и полячка Марина Мнишек. Но поскольку отогнать самозванца от Москвы у бояр не было сил, то они были вынуждены вступить в переговоры с польским гетманом Жолкевским и поддержать план бывших тушинцев избрать новым царем королевича Владислава, сына Сигизмунда III. После подписания соответствующего договора Жолкевский ударил по войску Лжедмитрия и заставил вновь вернуться в Калугу. С этого времени многие польские сторонники самозванца превратились в его врагов и вступили с ним в борьбу. Теперь главными его соперниками в схватке за престол стали король Сигизмунд и его сын. Марина же по условиям русско-польского договора должна была вернуться в Польшу и навсегда отказаться от своих прав на царскую корону.

Смена противника привела к тому, что ряды сторонников Лжедмитрия стали уменьшаться. Одним из первых покинул Калугу касимовский хан. Он поспешил к Сигизмунду под Смоленск, чтобы высказать свои верноподданнические чувства. Но поскольку при дворе Лжедмитрия остался его сын, то хану пришлось вернуться, чтобы его забрать. Мстительный и жестокий лжецарь тут же наказал изменника — по его приказу хан был утоплен. Это очень возмутило всех татар, и они поклялись отомстить за смерть своего соплеменника.

11 декабря Петр Урусов во время охоты зарубил лжецаря. Когда его тело привезли в Калугу, Марина, находившаяся на последнем месяце беременности, выбежала из своих покоев и в отчаянии стала кричать о мщении убийцам мужа. Тут же схватили тех татар, которые ничего не знали о заговоре Петра Урусова. Их зарубили саблями и бросили в реку. Только немногим удалось бежать в Крым.

Потом приближенные лжецаря отправились в лес, где нашли тело самозванца, уже ограбленное, оставленное в одной рубашке. Они привезли его на санях в город, обмыли, пришили голову, одели в красивое платье и выставили на помосте для всеобщего обозрения. Несколько дней все желающие могли проститься со своим государем. Немало настоящих, неподдельных слез пролила и Марина. Ведь все-таки самозванец был ее единственной опорой и отцом будущего ребенка. Без него перспектива становилась туманной и пугающей.

Волнения и тревоги привели к тому, что роды начались немного раньше срока. Но на здоровье ребенка это никак не сказалось. Мальчик родился крепышом. Его нарекли русским именем Иван и крестили по православному обычаю. Твердо решив связать свою судьбу с Россией, Марина хотела, чтобы ее сын не казался русским людям иноземным выродком. Бояре Лжедмитрия поклялись верно служить своему будущему государю — царевичу Ивану и выделили на его содержание довольно значительную сумму. Это позволило молодой матери на какое-то время успокоиться. Вскоре ее главным покровителем стал казачий атаман и тушинский боярин Иван Мартынович Заруцкий. Статный и красивый казак уже давно смущал Марину своими огненными взорами. Но возбуждать ревность у мнительного и скорого на расправу мужа она не решалась. Теперь же, став молодой вдовой с младенцем на руках, она остро нуждалась в крепком мужском плече. Новый союз был взаимовыгоден. Полячка получила возможность стать казачьей царицей, Заруцкий рассчитывал на роль всесильного временщика. Ради своих честолюбивых планов он даже отправил в монастырь законную супругу.

Только три месяца смогла прожить Марина в относительном спокойствии. В конце зимы 1611 года посланцы Семибоярщины уговорили калужан присягнуть королевичу Владиславу. Жить во дворце Лжедмитрия II стало опасно, а бороться с польским королем не было сил. В этой сложной ситуации Марина обратилась за помощью к брату Станиславу, находившемуся в королевском лагере под Смоленском. Но тот лишь смог договориться о том, что на содержание сестры будут предоставлены два города: Гродно и Самбор. Взамен она должна была окончательно отказаться от своих прав на московский трон и царский титул.

Возможно, после трезвого размышления Марина и пошла бы на сделку с королем, но тут выяснилось, что многие городовые воеводы не желают подчиняться полякам и не намерены целовать крест Владиславу. Во главе антипольского движения встал рязанец Прокопий Ляпунов. Поскольку собственного претендента на трон у патриотов не было, то можно было рассчитывать, что им станет малютка Иван. В новой ситуации Марина решила прервать переговоры с Сигизмундом и вместе с Заруцким и казаками покинула ставшую негостеприимной Калугу. Было решено, что донцы вместе со своим атаманом примкнут к Первому ополчению и постараются сделать все возможное, чтобы посадить на престол свою царицу с царевичем Иваном.

Последняя попытка стать государыней

Новым местом пребывания Марины стала подмосковная Коломна. Здесь были достаточно мощный кремль, красивый Успенский собор с богатым внутренним убранством и загородный царский дом-дворец. Со времен Дмитрия Донского русские государи любили приезжать в этот город, живописно раскинувшийся на берегах Оки. Оставив крепкую охрану для своей зазнобы, И. Заруцкий отправился на соединение с П. Ляпуновым. Вместе с ним в ряды ополченцев влились и другие сподвижники второго самозванца во главе со знатным князем Д. Т. Трубецким. На общем собрании воевод было решено двинуться к Москве и попытаться выбить из нее польский гарнизон. В начале апреля состоялись первые бои у стен Белого города. Вскоре вся эта значительная часть столицы оказалась в руках ополченцев. «Седьмочисленные» бояре и их польские союзники были заперты в Кремле и Китай-городе. Но выбить их оттуда сил не хватало.

Летом в подмосковном таборе было избрано временное правительство из трех воевод: Д. Т. Трубецкого, И. М. Заруцкого и П. П. Ляпунова. В триумвирате рязанец занял последнее место, поскольку носил чин только думного дворянина, Трубецкой и Заруцкий считались боярами. Удалой атаман тут же заверил Марину, что в случае победы она вновь станет московской царицей. Он полагал, что слабовольный князь Трубецкой не будет ему перечить, рязанский воевода будет вынужден подчиниться решению большинства.

Однако вскоре оказалось, что Прокопий и другие городовые воеводы даже слышать не желают о Марине и ее сыне, прозванном Воренком. Более того, они начали переговоры с новгородцами о кандидатуре шведского королевича Карла-Филиппа. Все это очень не понравилось Заруцкому, и он решил избавиться от Ляпунова. Натравить буйных казаков на любящего порядок воеводу оказалось очень несложным делом. Помогла и дезинформация о тайных переговорах Прокопия с московскими боярами. Атаманы вызвали рязанца на круг и без разбирательства зарубили саблями.

Марина была очень довольна «подвигами» своего возлюбленного и твердо поверила в то, что вскоре под звон кремлевских колоколов сядет на «свой» престол. Однако выбить поляков из центральных районов Москвы все не удавалось. После смерти Ляпунова все его сторонники, го-, родовые воеводы, покинули подмосковный стан и оставили неуправляемых казаков одних решать сверхсложную задачу. Те же занялись грабежами и разбоем, нагоняя страх на местных жителей. В итоге продовольствие и деньги на содержание ополченцев перестали поступать с мест. Это еще больше ослабило их силы.

Главный инициатор патриотического движения патриарх Гермоген решил вновь обратиться ко всем здоровым силам страны и поднять их на борьбу с польскими интервентами. На этот раз центром сбора ополченцев стал Нижний Новгород. Войско возглавили князь Дмитрий Пожарский и земский староста Кузьма Минин. Иван Заруцкий, узнав, что руководители нового ополчения категорически против воцарения Марины и ее сына, отправил наемных убийц, которые должны были расправиться с Пожарским. Однако те были пойманы и разоблачены.

Летом 1612 года Второе ополчение выступило к Москве. Заруцкий понял, что ему смертельно опасно оставаться в подмосковном лагере: за покушение на убийство князя Дмитрия Михайловича ждала неминуемая расплата. Поэтому, забрав с собой Марину с Иваном, он двинулся в богатые рязанские земли. Гостеприимную Коломну напоследок разграбили и выжгли.

Новым местом пребывания беглецов стал Михайлов. Там, конечно, для «московской царицы» не было подходящих условий для жизни. Крепость была мала, каменных зданий никаких, одни бревенчатые избы. Но казачье войско смогло подкормиться и разжиться за счет грабежа местных жителей. Вновь приходилось ждать московских известий и надеяться на удачу. Ведь «шапка Мономаха» все еще не имела своего хозяина. В ноябре пришли вести о том, что ополченцы сначала отогнали гетмана Хоткевича, а потом очистили от поляков Китай-город и Кремль. Польский король с сыном пытались было подъехать к Москве, чтобы предъявить свои права на престол, но были отогнаны и вернулись в Польшу ни с чем.

По поводу неудачи своего соперника Марина буквально возликовала. Обнадеживало и то, что ополченцы не захотели вести переговоры с новгородцами о кандидатуре шведского королевича. Других претендентов на трон не было. Это заставило Заруцкого заняться тайной агитацией среди ополченцев в пользу своей возлюбленной. В скором будущем предполагалось созвать избирательный Земский собор, и необходимо было действовать активно и решительно. Однако для большинства русских людей Марина с сыном второго самозванца и сам Заруцкий были слишком одиозными личностями, запятнавшими себя бессовестной ложью и кровавыми преступлениями. Никто, кроме горстки казаков, не желал признавать их права на московский престол. Но гордая и упрямая полячка, судя по всему, это не понимала и стремилась идти до конца, т. е. до самой смерти. При этом она не беспокоилась о том, что маленький сын становится заложником ее честолюбивых мечтаний и подвергается смертельному риску.

После избрания новым царем Михаила Федоровича Романова у Марины была возможность бросить все затеи и вернуться домой в Польщу. Там тяжело болел отец, в том же 1613 году его не стало. Но остановиться она, видимо, уже не могла. Когда к Михайлову подступили правительственные войска, непрошеные гости вновь отправились в бега. Заруцкий решил, что в бескрайних волжских и донских степях можно будет на время укрыться. Около Воронежа их настигли царские воеводы. Пришлось дать бой и с большими потерями продолжить бегство. По непонятной причине преследователи почти на год оставили их в покое.

Таким образом, Марина и Заруцкий добрались до крупного и богатого волжского города Астрахани. Его жители ничего не знали о московских событиях. Поэтому удалось убедить их в том, что Москва все еще под властью поляков-интервентов и что польский король собирается подчинить себе всю страну. В этих условиях астраханцы решили, что им выгоднее принять у себя вдову «царя Дмитрия», которому они когда-то целовали крест, и отделиться от остального государства.

Конечно, Астраханский край был меньше Московского царства, но в нем было много столь любимой Мариной копченой красной рыбы, икры и заморских вин. Рынок буквально ломился от экзотических восточных товаров, которые стоили в Европе очень дорого. Особенно понравились «царице» чудесные персидские, китайские и индийские ткани. Она даже смогла пополнить свой гардероб достойными ее сана нарядами. Привольно было и малютке Ивану: много солнца, воды и фруктов. Заруцкий сразу почувствовал себя хозяином в городе. Все наиболее ценные вещи постепенно стали перекочевывать в его казну. Больше всего горожан возмутило то, что атаман забрал из местного храма серебряное кадило и повелел изготовить из него стремена.

Марина вскоре поняла, что радоваться новым владениям не стоит. Многие казаки отправились к своим семьям на Дон. Местный гарнизон был мал и не желал служить казачьему атаману. Следовало поискать сильного покровителя. Лучше всего на эту роль, по ее мнению, подходил иранский шах, чьи владения были неподалеку. Она написала ему грамоту от своего имени и отправила послов. Однако Аббас очень дорожил добрыми отношениями с Москвой и попросту арестовал послов «астраханской царицы». Потом они были переданы послу царя Михаила Федоровича и отправлены в Москву для разбирательства.

Между тем ситуация в Астрахани постепенно начала накаляться. Местный воевода И. Д. Хворостинин был убит по приказу Заруцкого. Боясь внезапного восстания, Марина запретила утренние колокольные звоны. Жителям она объяснила, что ее сын пугается резких звуков и плохо спит. Чтобы добиться покорности от астраханцев, «царица» повелела всем жителям целовать ей крест и подписать крестоцеловальную запись. Не получив ответа из Персии, Заруцкий решил войти в дружеские отношения с ногайцами.

Несколько князьков прибыли к нему в Астрахань и вошли в его свиту. Днем и ночью атаман разъезжал по своим владениям и хватал и грабил тех, кто казался ему подозрительным. Ограбленные иноземные купцы в страхе покинули город. Многие горожане оказались в тюрьмах и умирали от пыток.

Зима 1613/14 годов прошла относительно спокойно. Весной удалой атаман планировал поход под Самару и Казань. Своим подручникам он говорил так: «Знаю я московские наряды: [артиллерию] пока люди с Москвы подойдут, я Самару возьму да и у Казани повоюю». Поскольку его войско сильно поредело, то были разосланы грамоты от имени «царя Дмитрия, царицы Марины Юрьевны и царевича Ивана Дмитриевича» по многим казачьим станицам. У беднейших казаков они находили отклик. Они говорили: «Нам все равно, где добыть себе зипунов». Но богатые казаки не собирались ссориться с новым московским государем. Некоторые даже предлагали обманом явиться в Астрахань, арестовать там Марину и Заруцкого и выдать их правительству. Все это свидетельствовало о сложном положении «астраханской царицы».

Вскоре астраханцы узнали, что против Заруцкого и Марины отправлены правительственные войска во главе с князем И. Н. Одоевским. Эта весть взбудоражила и соседний терский гарнизон. Его воевода Петр Головин решил сам пойти войной против астраханских «воров» и отправил под Астрахань 700 стрельцов во главе с В. Хохловым. Когда отряд подошел к городу, из него выбежали 2000 мужчин и 6000 женщин и детей, запуганных Заруцким. Сам атаман с Мариной и Иваном заперлись в кремле и попытались обстрелять противников из пушек. Но весть о подходе царских войск заставила их покинуть Астрахань.

В ночь 12 мая 1614 года Марина вновь превратилась в беглянку. С сыном и несколькими служанками она села на судно и отправилась вниз по Волге. Сзади с казаками и награбленным добром плыл Заруцкий. Но далеко уйти им не удалось. Хохлов отправил за ними погоню, и разгорелся бой. Марине приходилось опасаться за маленького сына, который, попав в воду, неминуемо бы утонул. Но на этот раз все обошлось благополучно. Под прикрытием ночи 320 большинству судов удалось выйти в открытое море и избавиться от погони. На небольших речных судах удаляться от берега было опасно, поэтому беглецы решили войти в устье реки Яик (Урал) и спрятаться на одном из островов.

Тем временем к Астрахани прибыли войска И. Н. Одоевского. Жители встретили князя хлебом-солью и сообщили, что Марина и Заруцкий нашли пристанище у яицкого атамана Уса. б июня на их поимку были отправлены 100 стрельцов. Уральские казаки не захотели проливать кровь за непрошеных гостей и охотно указывали дорогу правительственному отряду. 23 июня стрельцы добрались до Медвежьего острова, на котором Марина и Заруцкий пытались схорониться. Разгорелся недолгий бой. Казаки быстро сообразили, что силы слишком неравны, и сами выдали беглецов.

Таким образом, Марина с сыном Иваном и своим покровителем Иваном Заруцким оказались под стражей. Все их довольно значительное имущество было конфисковано. Сначала пленников привезли в Астрахань. Но там их держать побоялись, поскольку среди донских казаков продолжались «шатость и нестроение». Поэтому Марину с сыном тут же отправили под охраной 600 стрельцов речным путем в Казань. Заруцкого повезли отдельно с 230 стрельцами. Его охранникам было приказано тут же убить пленника, если кто-нибудь захочет его освободить. Но русские люди уставшие от кровопролития и междоусобия, не захотели помочь Марине вновь обрести свободу. Все понимали, что вместе с сыном она может стать заводчицей «нового разлития христианской крови».

Что испытала Марина во время путешествия в Москву, неизвестно. Может быть, она молила Бога, чтобы он вновь спас ее, может быть, пыталась уговорить стражников отпустить ее домой в Польшу. Теперь ей приходилось опасаться не только за свою жизнь, но и за жизнь маленького сына. Ведь Ивану было только три с небольшим года, и вряд ли он понимал, что происходит вокруг.

В столице состоялся боярский суд над «ворами». Заруцкого как самого виновного посадили на кол. Смерть его была необычайно мучительной. Было решено казнить и малыша Ивана, который хоть и не совершил никакого преступления, но мог стать притяжением антиправительственных сил. Действительно, много позднее выяснилось, что один поляк пытался подкупить стражников для того, чтобы подменить маленького мальчика другим ребенком. Сына Марины он хотел отвезти в Польшу, чтобы тот, повзрослев, смог снова организовать поход на Русь. Однако осуществить свой замысел он не успел. Ивана повесили сразу после вынесения приговора.

Марину казнить не стали. Ее поместили в тюрьму. Существует легенда, что ее отвезли в Коломну и заточили в одной из кремлевских башен, где она умерла. Но, может быть, это произошло и в другом месте. Несомненно, что гибель сына и возлюбленного стала для женщины страшным потрясением. Горе от утрат было настолько огромным, что собственное бедственное и бесперспективное положение уже не волновало ее. Узница перестала есть и двигаться. Безучастно лежала она на своем нищенском ложе, пока не умерла. Польские родственники Марины пытались обвинить русские власти в том, что те либо отравили, либо уморили голодом пленницу. На это был отправлен официальный ответ, говорящий о том, что специально убивать Марину Мнишек надобности не было. Она умерла сама от горя и тоски. Ведь жить ей уже было не для чего.

Марина Мнишек прожила короткую, но очень бурную жизнь. Ее приключений хватило бы на добрый десяток авантюристов-храбрецов. Венчавшись на царство по прихоти первого Лжедмитрия, она твердо уверилась в том, что имеет права на трон Российского государства. Ни свержение первого лжецаря, ни убийство второго не могли остановить ее от борьбы за престол. Ради своей несбыточной мечты она пожертвовала единственным сыном и возлюбленным. Мрачная коломенская башня до сих пор носит ее имя — «Маринкина».

8. СЕМИБОЯРЩИНА

После свержения 17 июля 1610 года царя Василия Шуйского московские бояре оказались в большом затруднении: кому править государством? После достаточно длительных совещаний было решено, что до избрания нового государя на представительном Земском соборе власть будет в руках семи наиболее представительных бояр во главе с князем Ф. И. Мстиславским. 20 июля население страны стали приводить к присяге боярам. В тексте так объяснялось, почему власть оказалась в их руках: «Все люди били челом князю Мстиславскому сотоварищи, чтобы пожаловали, приняли Московское государство, пока нам Бог даст государя». Присягавший был обязан «слушать бояр и суд их любить, что они кому за службу и за вину приговорят; за Московское государство и за них, бояр, стоять и с изменниками биться до смерти; вора, кто называется царевичем Дмитрием, не хотеть; друг на друга зла не мыслить и не делать, а выбрать государя на Московское государство боярам и всяким людям всею землею. Боярам всех праведным судом судить, а государя выбрать с нами, со всякими людьми, всею землею, сославшись с городами. Бывшему государю Василию Ивановичу отказать, на государевом дворе ему не быть и вперед на государстве не сидеть; нам над государем Васильем Ивановичем, и над государынею, и над братьями убийства не учинить и никакого дурна, а князю Дмитрию и князю Ивану Шуйским с боярами в приговоре не сидеть».

Бояре, кроме того, были вынуждены разослать по городам грамоты, в которых объяснили причины свержения Василия Шуйского более подробно: «Видя междоусобие между православными христианами, польские и литовские люди пришли в землю Московского государства и многую кровь пролили, церкви и монастыри разорили, святыне поругались и хотят православную веру в латинство превратить; польский король стоит под Смоленском, гетман Жолкевский — в Можайске, а вор — в Коломенском; литовские люди, по ссылке с Жолкевским, хотят государством Московским завладеть, православную веру разорить, а свою латинскую ввести. И мы, поговоря между собою и услыша от всяких людей украинских городов, что государя царя Василия Ивановича на Московском государстве не любят, к нему не обращаются и служить ему не хотят, кровь христианская междоусобная льется многое время, встал отец на сына, и сын на отца, друг на друга. Всякие люди, видя Московскому государству такое конечное разоренье, били челом ему, государю, всею землею, чтоб он государство оставил для междоусобные брани и для того, что люди, боясь от него опалы или его не любя, к нему и ко всему Московскому государству не обращаются, те бы все были в соединенье и стояли бы за православную христианскую веру все заодно. И государь государство оставил, съехал на свой старый двор и теперь в чернецах, а мы целовали крест на том, что нам всем против воров стоять всем государством заодно и вора на государство не хотеть. И вам бы всем, всяким людям, стоять с нами вместе заодно и быть в соединенье, чтобы наша православная христианская вера не разорилась и матери бы наши, жены и дети в латинской вере не были».

Текст грамоты свидетельствует о том, что бояре хотели представить свержение царя Василия как нечто достаточно спокойное и мирное — сам царь под давлением общественности покинул трон и постригся. Они призывали всех русских людей объединиться, чтобы вместе дать отпор всем врагам: и королю Сигизмунду, и полякам, и Лжедмитрию II, а потом избрать на Земском соборе нового государя. Пока же предполагалось, что во главе страны будет боярское правительство.

Рассмотрим подробно, кто в него вошел. Главным объявлялся князь Федор Иванович Мстиславский. Следующим по значимости шел Иван Михаилович Воротынский, далее — Андрей Васильевич Трубецкой, Андрей Васильевич Голицын, Иван Никитич Романов, Федор Иванович Шереметев и, наконец, Борис Михайлович Лыков. Рядовыми боярами в Думе считались: В. В. Голицын, А. П. Куракин, Ю. Н. Трубецкой, И. Н. Одоевский, М. Г. Салтыков, М. Б. Шеин (находился в осажденном королем Смоленске), М. Ф. Кашин, И. Н. Салтыков (глава Стрелецкого приказа), И. М. Салтыков, М. Ф. Нагой, Б. Я. Бельский, Ф. Т. Долгорукий, М. С. Туренин, В. П. Морозов, А. А. Телятевский, B. П. Головин, Н. Д. Вельяминов, Г. П. Ромодановский, И. С. Куракин (глава московского гарнизона).

Окольничими были: С. С. Годунов, Н. В. Годунов, В. Ф. Мосальский, В. А. Звенигородский, И. В. Головин, Ф. Ф. Мещерский, Д. А. Крабов, Г. В. Грязной, И. Н. Ржевский, М. А. Молчанов. Казначеем был В. П. Головин, постельничим — К. О. Безобразов, ловчим — И. Р. Безобразов. Думными дворянами были П. П. Ляпунов и Г. Н. Ржевский, дьяками — В. О. Янов, И. Грамотин, И. Чичерин, Т. Луговской, C. Соловецкий.

Следует отметить, что далеко не все эти лица принимали участие в управлении страной, поскольку не находились в столице. Например, Годуновы были в Сибири, некоторые — в Калуге у Лжедмитрия, другие — у Сигизмунда. А. А. Телятевский находился в Троице-Сергиевом монастыре. В целом все правительство было достаточно аморфным и не слишком дееспособным. Рассмотрим биографии «седьмочисленых бояр», которым пришлось быть во главе страны 2 с лишним года, хотя с апреля 1611 года под их властью была лишь Москва.

Главный боярин Ф. И. Мстиславский

Ф. И. Мстиславский принадлежал к одной из ветвей литовских князей Гедиминовичей. Его дед, Федор Ижеславский, получил свою фамилию от матери, единственной дочери князя И. Ю. Мстиславского. Поскольку у князя Мстиславского не оставалось наследника, то внуку по женской линии позволили стать продолжателем знатного рода. Федор Мстиславский приехал на службу в Москву сравнительно поздно — только в 1526 году. При дворе Василия III он занял достаточно высокое место и даже получил возможность жениться на родной внучке великого князя Ивана III и таким образом породниться с государем. Получалось, что в жилах Ф. И. Мстиславского текла кровь московских князей, и это давало ему право после смерти царя Федора Ивановича претендовать на трон. Однако сам он этого никогда не делал и всегда отказывался от предложенной чести.

Отец нашего героя, Иван Федорович Мстиславский, был видным боярином и крупным военачальником. Его служба началась при дворе молодого царя Ивана Грозного. В 1549 году в возрасте 20 лет он уже получил боярство. В войске под его началом, как правило, был Большой полк. В 1552 году во время очередного Казанского похода он считался одним из главных военачальников, после царя. В 1558 году началась Ливонская война. Снова князь Иван Федорович — главный воевода. Вполне вероятно, что он был неплохим полководцем и достаточно опытным государственным деятелем. Поэтому после учреждения опричнины в 1565 году Мстиславский назначается главой земщины.

В начале 80-х годов князь Иван Федорович женился на дочери знатного князя и боярина А. Б. Горбатого-Шуйского. Это позволило ему породниться с мощным кланом суздальских князей. Старшая дочь стала женой бывшего татарского хана Симеона Бекбулатовича, который одно время, по прихоти Ивана Грозного, правил государством с титулом великий князь Московский.

Знатность, заслуги отца и обширные родственные связи позволили и самому Федору Ивановичу быстро сделать придворную карьеру. В 1576 году, в 20 с небольшим лет, как и отец, он получил боярский чин, минуя все предыдущие ступеньки иерархической лестницы. В 1577 году молодой боярин принял участие в очередном Ливонском походе. Ему было доверено руководство одним из наиболее важных полков — полком Правой руки. Поход оказался очень удачным. Было взято множество ливонских городков и богатая добыча. Казалось, что Ливония уже на грани окончательного подчинения России. В 1579 году Ф. И. Мстиславский стал главнокомандующим — ему был доверен Большой полк. Для Русского государства это был очень тяжелый год — на его территорию вторгся польский король Стефан Баторий, который вознамерился свести на нет все ливонские завоевания царя Ивана IV. Цель короля состояла в том, чтобы захватить некоторые русские города на северо-западе и таким образом отрезать Ливонию от России. Федор Иванович получил важное задание — организовать оборону Новгорода Великого. С этой задачей он успешно справился. Король Стефан даже не пытался подойти к этому городу, застряв у Пскова.

После воцарения в 1584 году Федора Ивановича оба князя Мстиславских, отец и сын, поначалу сохранили свое высокое положение первых бояр в Думе. Однако начатые царскими родственниками Годуновыми преобразования в правительстве не понравились Ивану Федоровичу. Особенно возмутила его опала казначея П. Головина и его родственников. Князь полагал, что тот невиновен в растрате казны, поскольку она была истощена бесконечной Ливонской войной. Но противиться всесильным Годуновым было нельзя. В итоге И. Ф. Мстиславский сам попал в опалу. Ему было предложено добровольно отправиться в Кирилло-Белозерский монастырь и там постричься. В 1586 году престарелый князь умер.

Ссылка отца не повлияла на карьеру Ф. И. Мстиславского. Напротив, с 1585 года он сам становится во главе Боярской думы и во всех официальных церемониях занимает среди остальной знати первое место. Даже Годуновы не пытаются оттеснить его от трона, зная, что царь Федор благоволит к своему дальнему родственнику. Он даже доверил Мстиславскому одну из важных должностей во время своего венчания на царство — обсыпать себя золотыми монетами при выходе из кремлевских соборов. В тексте Чина венчания по поводу исполнителя этих обязанностей было сказано, что он должен быть царским родственником (например, Ивана Грозного обсыпал монетами младший брат Юрий). Ф. И. Мстиславский сохранил и свое звание главнокомандующего. Росписи полков, составляемые для планируемых походов и для пограничной Береговой службы на Оке, показывают, что он всегда во главе Большого полка.

В 1589 году пришла весть, что крымский хан собирается напасть на Москву. К тому времени у москвичей еще не стерлись из памяти воспоминания о пожаре и разгроме, устроенных в 1571 году Девлет-Гиреем, поэтому новая угроза всех взбудоражила. Организовать заслон крымцам на Оке было поручено князю Федору Ивановичу. Все лето простоял он на берегу, но крымцы, к счастью, не появились. На этом служба Мстиславского не закончилась. Уже в декабре того же 1589 года царь Федор предпринял грандиозный поход на Запад, чтобы вернуть утраченное отцом побережье Финского залива и территории в Карелии. Снова князь Федор Иванович встал во главе Большого полка, с котором был сам царь. Пока другие полки брали Ям, Орешек, Копорье, Большой полк направился прямо к Иван-городу и Нарве — Ругодиву. Оба города-крепости находились на разных берегах реки Наровы.

Вскоре мощный артиллерийский обстрел заставил жителей Иван-города сдаться, но Нарва уцелела, поскольку царь Федор решил, что форсирование реки под артиллерийским обстрелом неприятеля вызовет большие жертвы. Поскольку крепость была сильно разрушена, шведы, не знавшие о планах царя, сами предложили начать переговоры о перемирии. Их поручили вести Мстиславскому. Он оказался неплохим дипломатом: не вступал в перепалку, в бесконечные дискуссии и твердо вел свою линию. В итоге Россия получила назад без всякого выкупа утраченные ранее города: Иван-город, Ям, Орешек, Копорье. Позднее после удачного Выборгского похода была возвращена Корела, и Швеции пришлось подписать в 1595 году Тявзинский мирный договор, выгодный для Русского государства.

В апреле 1591 года вновь пришли тревожные вести с южной границы — крымский хан Казы-Гирей собирал войско для похода на Русь. Остановить его предстояло только небольшим по численности полкам Береговой службы под командованием Ф. И. Мстиславского. (Основное войско стояло у Новгорода, поскольку в то время мирный договор со Швецией еще не был подписан.) Когда были составлены росписи полков, то выяснилось, что многие молодые воеводы недовольны своими назначениями и начали местнические тяжбы. Более того, оказалось, что черкесский князь Б. К. Черкасский имеет претензии к самому главнокомандующему Мстиславскому. Оборона государственных приграничных рубежей оказалась на грани срыва. Пришлось Федору Ивановичу при поддержке царя Федора наводить в полках порядок, проявлять спокойствие и твердость духа. Не вступая в местнические споры, он направился на линию обороны, показывая пример верности долгу. Остальные воеводы последовали его примеру.

В начале июня пришла весть, что из Крыма выступило огромное войско хана. По подсчетам дозорщиков, оно состояло из 100 000 всадников, которые двигались на большой скорости прямо по направлению к столице. Вероятно, хан узнал, что у Москвы мало защитников, и решил воспользоваться ситуацией.

Действительно, в распоряжении Ф. И. Мстиславского было не больше нескольких тысяч воинов. Если бы они попытались остановить крымцев, то были бы попросту смяты и раздавлены. Поэтому князь срочно отправил гонца в Москву с сообщением о большой опасности. Сам же выслал разведчиков к ханскому войску, которые должны были следить за его передвижением. Вскоре выяснилось, что во главе войска стоит сам Казы-Гирей, с ним едут четыре царевича. Обходя заставы, они направляются прямо к Москве.

Царь Федор очень обеспокоился тревожными известиями с берегов Оки. Он понял, что Мстиславскому не задержать врага, и приказал ему со всеми полками срочно отступать к столице. Ведь они были единственными защитниками города, и лишиться их было смертельно опасным. 30 июня войско князя Федора Ивановича было уже на реке Пахре в 30 верстах от города. На Окской переправе оставили только 300 разведчиков «о дву конь» под началом С. Б. Колтовского. Мстиславскому и остальным воеводам было приказано немедленно ехать к царю в Кремль на военный совет. Положение с обороной города действительно было очень сложным. Количество защитников было раз в 10 меньше, чем нападавших. Сражаться с крымцами в открытом бою было просто невозможно. Поэтому в районе Данилова монастыря организовали «гуляй-город» — походную крепостицу на колесах. Она состояла из возов с пушками, прикрытыми дубовыми досками. Это сооружение было удобно тем, что в телеги можно было впрячь лошадей и быстро перевезти на другое место или перестроить в нужном направлении. Первоначально решили, что конница встретит противника у Коломенского и попытается с ним сразиться во время переправы. Но потом царь Федор пришел к мысли, что на открытой местности воины будут беззащитными и падут под обстрел очень метких татарских лучников. Поэтому всем полкам было велено встать под защиту «гуляй-города» и в открытый бой с главным крымским войском не вступать.

2 июля пришло печальное известие о том, что отряд Колтовского разбит, сам он ранен и едва спасся. Хан со всеми ордами переправился через Оку и как туча движется к столице. Ранним утром 4 июля русские воины встали на линию обороны у Данилова монастыря. Каждый знал свое место и четко выполнял указание главнокомандующего Мстиславского. Все понимали, что победу в сложившейся трудной ситуации могут принести только стойкость, мужество и слаженность. Паника или трусость моглистать роковыми и для защитников, и для столицы.

Царь Федор знал, что многое зависит и от его собственного поведения. В 1571 году столица пала во многом из-за того, что его отец Иван Грозный трусливо бежал. Поэтому он лично приехал в войско и спросил воевод и простых воинов о здоровье, осмотрел оборонительные укрепления. Этим он поднял у всех боевой дух и внушил веру в общую победу. В помощь полкам Мстиславского были присланы все члены правительства и служители царского двора. Командовать ими было поручено царскому шурину Борису Годунову. Он и стал заместителем главнокомандующего. Хотя Борис считал себя чуть ли не царским наследником, поскольку у царя Федора все еще не было детей (царевна Феодосия родилась только в 1592 году), но указания князя Мстиславского выполнял без всяких возражений. Сам он в сражениях участвовал редко и военного опыта не имел.

В этот же день в окрестностях Москвы появились отряды крымских царевичей, которые попытались вызвать на бой защитников. Поскольку они были малочисленными, то Мстиславский выставил против них конных иностранных наемников — шведов и литовцев. Хорошо вооруженные, с четким строем, они быстро разогнали крымцев. Разведчики донесли, что основное ханское войско расположилось в овраге у речки Котлы. Там оно чувствовало себя в относительной безопасности, поскольку на крепостных башнях города стояли дальнобойные орудия. Казы-Гирей направился на Воробьевы горы, чтобы осмотреть местность. Мощные крепостные стены и естественные речные преграды показали ему, что взять Москву будет очень трудно, тем более что у татар не было стенобитных орудий и опыта брать каменные крепости.

Мстиславский знал, что главным «козырем» защитников являются артиллерийские орудия, которые не только могут сразить противника, но и внести в его ряды панику — татарские лошади боялись взрывов. Поэтому, как только немного стемнело, он начал обстреливать позиции хана. Кроме того, стали палить и из орудий, установленных на крепостных стенах. Сделано это было на тот случай, если крымцы попробуют начать атаку под прикрытием темноты.

В итоге со всех сторон возникли языки пламени, дым заволакивал все вокруг, от канонадного грохота казалось, что само небо рушится на землю. Вполне естественно, что в стане крымцев началась паника. Никто не мог понять, что происходит, ведь сами они еще боя не начинали. Подосланный Мстиславским дезинформатор довершил дело. Когда он сказал, что к Москве приближается новгородское войско, которое собирается ударить по крымцам с тыла, то Казы-Гирея и его приближенных охватил ужас. За час до рассвета 5 июля крымцы бросились бежать во главе со своим ханом. Они даже оставили свои обозы с продовольствием и боеприпасами, а хан же пересел на резвого скакуна, не заботясь о дальнейшей судьбе своего украшенного золотом, обитого коврами расписного возка. Его потом обнаружили воины Мстиславского на переправе у Оки, когда попытались догнать беглецов.

Отход степняков был настолько стремительным, что защитники столицы не сразу осознали, что победили. Когда они решили броситься вслед за врагом, то оказалось, что хан уже в районе Тулы. Поэтому удалось только собрать брошенные пожитки и с триумфом вернуться назад. Так бесславно закончилось последнее наступление на Москву крымских татар. Больше столь далеко в глубь русской территории они никогда не заходили. С дороги Ф. И. Мстиславский отправил царю Федору грамоту о полной победе. При этом он забыл упомянуть своего «товарища» Бориса Годунова. Вряд ли он сделал это умышленно, просто Годунов не был настоящим полководцем и в военных советах не участвовал. Но царь обиделся за своего шурина и слегка попенял князю за невежливость и забывчивость. Если бы на месте Федора Ивановича был какой-нибудь заносчивый и чванливый вельможа, то он наверняка бы обиделся. Но наш герой и виду не показал, что недоволен выговором. Спокойно и с достоинством он получил причитавшиеся ему награды: «золотой португал» (золотую монету, считавшуюся высшим орденом того времени), дорогой кубок, роскошную соболью шубу. Для «кормления», т. е. получения доходов от налогов, он получил город Кашин с пригородами. Это было очень кстати, поскольку основные его земельные владения находились около Ярославля.

Мстиславский не обиделся даже на то, что второй воевода, Б. Ф. Годунов, получил существенно больше наград, хотя заслуг у него было меньше. Кроме «португала», кубка и шубы, тот получил звание «царского слуги», самое почетное при дворе, а также золотую цепь самого царя и богатую и обширную область Вага на Севере. О своих заслугах князь Федор Иванович знал сам, но выпячивать их не хотел. Ведь победу русскому войску обеспечили его четкое руководство, забота о мобильности связи, хорошая организованность и быстрота действий. Его спокойствие и уверенность в успехе передавались простым воинам, и они не паниковали и не трусили, четко выполняя свой долг.

Все годы правления царя Федора Ивановича Мстиславский постоянно занимал и в Боярской думе, и войске ведущее положение. Никто не оспаривал его знатность, опытность и хорошее знание своего дела. К тому же князь пользовался всеобщим уважением и часто приглашался судьей при решении сложных местнических споров. Неучастие в политических играх и интригах позволили Ф. И. Мстиславскому сохранить свое высокое положение и после воцарения Б. Ф. Годунова в 1598 году. Несомненно, что Федор Иванович, родственник по крови угасшей династии московских князей, имел больше прав на престол, чем Борис. Возможно, что последний это хорошо понимал, поэтому долго не решался занять царский трон. Но Мстиславский ни одним словом, ни одним поступком не обнаружил своего намерения вступить в политическую борьбу. Для этого он был слишком честен и благороден. Свое доброе имя и родовую честь он ценил превыше всего. Дав один раз клятву верности, никогда ей не изменял в угоду сиюминутной конъюнктуре. В этом он был мало похож на большинство своих современников, разжегших в конце концов яростную междоусобную войну.

Свое призвание князь Федор Иванович видел в верном служении царскому трону, несмотря ни на что. Поэтому он смолчал, когда царь Борис обрушил репрессии на его свояка Симеона Бекбулатовича, сослал того в глухое село Клушалино и потом послал ему отравленное вино, от которого Симеон ослеп. Вероятно, и в бывшем великом князе Московском Годунов видел соперника и стремился от него избавиться. Промолчал князь и тогда, когда репрессии обрушились на его дальних родственников Романовых, обвиненных в желании отравить царя Бориса. Несомненно, что гибель князя И. В. Сицкого и его жены, молодых Василия и Михаила Романовых, Б. К. Черкасского сильно его огорчала, но возмущаться было опасно. Малейшее неосторожное слово могло стать поводом для ссылки или пострижения его. самого.

Мстиславский знал, что Б. Ф. Годунов его не любит и пытается любым путем унизить. С мудрым терпением сносил он все попытки царя втравить его в местнические споры с каким-нибудь знатным выскочкой. Дело кончилось тем, что в пику Федору Ивановичу Борис приблизил к себе строптивого князя М. П. Катырева-Ростовского, удаленного от двора еще Иваном Грозным. Даже достаточно терпеливый царь Федор Иванович не мог сносить заносчивость и упрямство этого князя и не жаловал его. Годунов же уравнял Катырева по знатности с Мстиславским и не раз назначал того воеводой Большого полка и сажал на пиру на самое почетное место. Не роптал князь Федор даже тогда, когда после безвременной кончины жены царь Борис не позволил ему вторично жениться. Не имея наследников, ему пришлось бы после смерти оставить все свое значительное имущество казне. Вполне вероятно, что Годунов боялся, что сын знатного князя, может стать соперником его наследника царевича Федора позже.

Чувство долга всегда перевешивало у Мстиславского все остальные эмоции. Он старался забывать обиды и не помнить зла. Поэтому, когда в 1604 году на Русь вторглись полки Лжедмитрия I, обвинявшего Бориса Годунова в покушении на свою жизнь и узурпировании царской власти, князь без всяких колебаний согласился встать во главе царской армии и повести ее в бой против самозванца. 18 декабря 1604 года под Новгородрм-Северским состоялся бой армии под руководством Мстиславского и войска Лжедмитрия I. Князь Федор Иванович, как всегда, первым поскакал на врага, показывая воинам пример отваги и мужества. Однако годы уже взяли свое. Самозванец был в два раза его моложе и проворнее. К тому же за его плечами были поляки, владевшие европейскими методами ведения боя. В итоге в пылу сражения Мстиславского несколько раз ударили по голове (его жизнь спас золоченый шлем) и сбили с коня. Если бы не верные слуги, то он неминуемо попал бы в плен. Едва живого его вынесли с поля боя. Без главнокомандующего царская армия сразу потеряла боеспособность. Кончилось сражение победой Лжедмитрия, имевшего намного меньше войска, чем у Мстиславского.

Поражение настолько удручило воевод, что они долго не решались отправить в Москву гонца с этим известием. К тому же они боялись гнева скорого на расправу царя Бориса. Но на этот раз Годунову пришлось сдержаться, ведь от войска зависела судьба его трона. Поэтому он отправил к раненому Мстиславскому лекаря со всякими снадобьями. Кроме того, чашнику Вельяминову было поручено спросить больного князя о здоровье. В то время это считалось проявлением царской милости.

Несмотря на тяжелое ранение, Федор Иванович не покинул войско. Он знал, что его авторитет среди воинов нужен Борису, под которым уже начал шататься трон. Он лишь передал бразды руководства прибывшему В. И. Шуйскому и очень порадовался, когда тому удалось разбить Лжедмитрия под Добрыничами. Но развить этот успех не удалось. Четких указаний из Москвы не было, а сами воеводы не решались проявлять личную инициативу. К тому же стояла зима с морозами и бездорожьем. Войску требовались продовольствие и теплое жилье. Мстиславский планировал начать новую военную кампанию весной, когда просохнут дороги. Но внезапная смерть царя Бориса не позволила этому осуществиться. Наследник, царевич Федор Борисович, видимо, чувствовал себя неуверенно, поэтому тут же попросил Федора Ивановича вместе с Шуйскими прибыть в столицу. Это обезглавило стоящее под Кромами войско. В нем стала зреть измена.

В Москве Мстиславский поддержал нареченного царя Федора Борисовича и его мать, царицу Марию Григорьевну, но изменить ситуацию в войске и стране он уже не мог. В начале мая большая часть кромской армии перешла на сторону Лжедмитрия. Ничего не смог он сделать и тогда, когда москвичи поднял против Годуновых восстание. Ведь огромной толпе он мог противопоставить лишь сотню своих слуг. К тому же его возмущало непонятное бездействие Федора Борисовича и его родственников. Однако в глубине души он осуждал тех представителей знати, которые жестоко расправились с Федором и его матерью, поэтому не поехал в ставку самозванца в, Тулу, чтобы униженно просить чинов. Для этого он был слишком честен и горд. Но Лжедмитрий не решился отправить в отставку самого знатного князя. За Мстиславским сохранилось его ведущее положение в новой думе, названой Советом светских лиц. Правда, возглавлять войско его уже не приглашали. Самозванец сам мнил себя непобедимым полководцем. К тому же князь был слишком старым для широкомасштабных походов.

Несомненно, что Мстиславский остался в стороне от заговора В. Шуйского. О нем он, скорее всего, ничего не знал. Когда 17 мая 1606 года произошел переворот, князь Федор Иванович был в стороне от стремительно разворачивающихся событий. Но, думается, именно он был инициатором того, чтобы взять с нового царя, Василия Шуйского, ограничительную запись. Ведь по всем признакам тот был узурпатором, захватившим трон без всяких прав на него. Несомненно, многие понимали, что у самого Мстиславского больше прав на царскую корону, чем у Шуйского. Ведь он был кровным родственником угасшей династии. Но Федор Иванович никогда не претендовал на высшую власть, и даже когда ему ее предлагали, решительно отказывался.

Нейтральная позиция вновь помогла Мстиславскому сохранить в Боярской думе самое высокое доложение и незыблемый авторитет во всех делах. Хотя царь Василий и видел в нем соперника, но предпринять что-либо против князя не решился. Он даже оставил его ведущим полководцем в армии, хотя на эту роль претендовал его брат Дмитрий, а потом и молодой М. В. Скопин-Шуйский. В декабре 1606 года Мстиславский во главе Большого полка был отправлен вслед за отступившим в Калугу Болотниковым. Началась осада города, но взять его не удалось, поскольку восставшие дрались отчаянно. Кроме того, они находились в более выгодном положении — в теплых домах, Мстиславскому же с войском приходилось жить в походных палатках. Через некоторое время на смену престарелому князю прибыли молодые царские родственники, но и они не взяли Калугу. Более того, они позволили самозванцу Петруше снять осаду и дать возможность Болотникову соединиться с ним в Туле. Летом 1607 года царь Василий предпринял грандиозный поход под Тулу, надеясь окончательно расправиться с врагами. Князь Мстиславский вновь во главе войска. На совете воевод он главный, и ни Д. И. Шуйский, ни М. В. Скопин его авторитет не оспаривали.

У Ф. И. Мстиславского никогда не возникало желания изменить правящему государю, хотя он вряд ли испытывал симпатии к скупому, мелочному и подозрительному царю Василию. Поэтому он любил повторять «перелетам», что нельзя изменять данной клятве верности. Измены приносят вред не только правителям, но и всему государству, подрывая его основы.

В сложных ситуациях Федор Иванович предпочитал не вмешиваться в ход событий, полагая, что все зависит от Божьей воли. Он ничего не сделал, когда группа дворян выступила против Василия Шуйского и 17 июля 1510 года свергла его. Единственно, что князь предпринял, так это собрал бояр на экстренное совещание и сказал, что нельзя позволить народной стихии вновь разгуляться. Управление государством следует взять в свои руки. Так возникло правительство Семибоярщина, главой которого стал он сам.

Можно предположить, что выбор ведущих бояр происходил на общем собрании Боярской думы и Освященного собора. За каждую кандидатуру голосовали отдельно. Требовались люди честные, знающие и авторитетные, хотя и знатность играла не последнюю роль. Рассмотренные ниже биографии «седьмочисленных» бояр это наглядно показывают.

И. М. Воротынский — князь-полководец

ИМ. Воротынский принадлежал к древнему роду черниговских Рюриковичей, родоначальником которых был знаменитый святой князь Михаил Всеволодович, героически погибший в Орде. К этому же роду принадлежали князья Белевские, Одоевские, Мосальские, Мезецкие и Оболенские. На службу к московским князьям Воротынские перешли в конце XV века, сохраняя полузависимое положение и родовые владения. Но постепенно принадлежащие им города переходили в руки сначала Ивана III, потом — Василия III. В память о былой независимости Воротынским было присвоено звание «слуги» и право участвовать только в юго-западных походах великого князя. Благодаря двум бракам дед И. М. Воротынского, его полный тезка, породнился с родом Захарьиных и Шестуновых (Анастасия Ивановна Захарьина была бабкой И. М. Воротынского).

Служба деда и отца Ивана Михайловича была далеко не безоблачной. В 1521 году дед был обвинен в том, что не сумел защитить Москву от набега Магаммед-Гирея, и брошен в тюрьму. На самом деле виновным были брат Василия III Андрей Старицкий и глава войска Д. Ф. Бельский. Только в 1525 году по ходатайству духовенства он был выпущен на волю. Но уже в 1534 году после бегства в Литву С. Ф. Бельского и И. Ляцкого он был арестован и в оковах вместе с семьей отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь. Вероятно, правительница Елена Глинская боялась, что князь последует примеру беглецов. После смерти деда семья Воротынских была прощена. Видным полководцем и государственным деятелем становится Михаил Иванович, отец нашего героя. В 1547 году М. И. Воротынский умело организовал оборону Белева от крымцев и прогнал их до Дона. В 1552 году во время осады Казани он был воеводой Большого полка и руководил осадой Царских ворот и Арской башни — одним из главных направлений атаки. Но в 1561 году на заслуженного воеводу обрушилась опала, и он вновь оказался в Кирилло-Белозерском монастыре. Пробыл там он, впрочем, недолго.

После возвращения Воротынскому было поручено организовать пограничную службу. По его инициативе был принят первый устав пограничной службы и были созданы две линии обороны на южных рубежах страны: сооружались лесные засеки, заграждения на бродах, выжигались трава и кусты. В 1572 году Михаил Иванович стал главным защитником страны от ханского нашествия. За год до этого Девлет-Гирей напал на столицу и сжег ее. Царь Иван Грозный не смог защитить город и с позором бежал вместе со своим опричным войском. На следующий год хан решил повторить свой «подвиг». Против него выступил М. И. Воротынский с пограничными полками. В битве при Молодях ему удалось разгромить 120-тысячное крымское войско, хотя собственных сил у него было в несколько раз меньше.

Но царь Иван Грозный не захотел по достоинству оценить заслуги талантливого воеводы. В 1573 году по доносу беглого слуги князь был обвинен в чародействе. Наказание было ужасным: связанного Михаила Ивановича положили между двух костров, а царь самолично подгребал под его тело угли. После этого, едва живого, его отправили на Бело-озеро, но туда он не доехал, поскольку в дороге скончался.

Несомненно, что Иван Михайлович хорошо знал о жизни и деда, и отца. Он должен был бы ненавидеть царя Ивана Грозного, но долг заставил поступить на царскую службу. В 1582 году он — воевода Тулы. Там располагался украинный Большой полк, который должен был соединяться с главными пограничными полками. Князь И. В. Сицкий попытался было с ним местничать, но царь отказал в суде, зная, что Воротынский значительно выше стоит на иерархической лестнице, несмотря на опалы отца. Можно предположить, что в это время князю было 20 с небольшим лет — именно в этом возрасте начиналась воеводская служба для представителей знати. В следующем, 1583, году И. М. Воротынского отправляют на подавление восстания поволжских народов. Он главный военачальник — первый воевода Большого полка. Воеводы других полков А. Куракин и И. Ноготков решили местничать с молодым князем. Из Мурома они отправили царю грамоты о том, что не будут исполнять свои обязанности, пока тот их не рассудит. Иван Грозный быстро разобрался в этой тяжбе и приказал князя Ноготкова отправить в тюрьму за излишнее чванство, Куракину же пообещал устроить после похода суд. В итоге все воеводы отправились в Нижний Новгород исполнять свой долг, правда, пробыли они там недолго, поскольку в марте 1584 году царь Иван умер. Новый царь Федор Иванович отправил в Поволжье другие полки. Предположительно в 1586 году Воротынский попал в опалу за участие в выступлении Шуйских против царицы Ирины. Только в 1588 году он получил новое назначение — во главе плавной рати (войско на судах) отправиться к Астрахани, где предстояло строить каменный кремль. Сколько пробыл князь в Астрахани — неизвестно. Новые сведения о нем относятся к 1592 году. Он получает боярство и назначен воеводой Казани. С одной стороны, эти данные говорят о том, что положение князя при дворе улучшилось. Однако казанское воеводство говорило о том, что в число близких царю Федору Ивановичу людей Воротынский не вошел. Годуновым не нужен был слишком знатный соперник, царь же не мог забыть того, что князь пытался вмешаться в его семейные дела. Так и прожил Иван Михайлович в Казани до 1598 года, пока на престол не взошел Борис Годунов. На смену ему прислали боярина Ф. И. Хворостинина.

Разряды молчат о том, чем занимался Воротынский в царствование Бориса. Вероятнее всего, был не у дел, и потому что выступал против царицы Ирины Годуновой, а значит, и против всех ее родственников, и потому что был внуком Анастасии Захарьиной и приходился дальним родственником Романовых, попавших в опалу в 1600 году.

Поскольку при дворе царя Бориса у Воротынского не было никакой перспективы, то появление Лжедмитрия I оказалось для него выгодным. После свержения Годуновых 1 июня 1605 года князь одним из первых отправился в Тулу приветствовать самозванца. Вместе с ним поехал и A. А. Телятевский, зять С. Н. Годунова, главного Борисова наушника. В итоге князья были приняты без всякого почета. Лжедмитрий демонстративно принял первыми донских казаков, обласкал и одарил их. Князей же стал ругать за то, что они долго не верили в его истинность и не оказывали ему поддержки. Это неуважение запало глубоко в душу знатному князю. Он сразу же окончательно разуверился в том, что «Дмитрий» — настоящий сын царя Ивана IV. Вернувшись в Москву, Воротынский связался со своим другом B. И. Шуйским, и вместе они пришли к выводу, что самозванца следует как можно скорее разоблачить.

Однако первый заговор не удался. Василий Шуйский и его сторонники из числа посадского населения были арестованы. Коснулись ли репрессии Воротынского — неизвестно. Возможно, на какое-то время он был выслан из столицы вместе с Шуйскими. Правда, роспись двора Лжедмитрия I показывает, что И. М. Воротынский существенно возвысился. При царе Борисе он занимал одно из последних мест среди бояр. Лжедмитрий поставил его сразу после Д. И. Шуйского — на четвертое место. Этим он подчеркнул его особую знатность и заслуги деда и отца перед страной.

Войдя в число самых первых людей государства, И. М. Воротынский получил право переписываться с иностранцами. Так, вместе с Ф. И. Мстиславским он отправил грамоту Юрию Мнишеку, в которой поблагодарил того за помощь «Дмитрию» в достижении «отчего престола». Но в истинность Лжедмитрия Воротынский, конечно, не верил, поэтому вновь поддержал заговор Василия Шуйского по его свержению. На этот раз князья действовали очень осторожно и до срока ничем себя не выдали — весело пировали на свадебных многодневных застольях и знакомились с новыми польскими родственниками царя.

17 мая 1606 года Лжедмитрий был свергнут и убит. Власть перешла к боярам-заговорщикам. Воротынский тут же оказался в ближнем окружении нового царя Василия Шуйского. Возможно, что он даже помогал получить тому престол. Шуйский поручил своему другу очень важную миссию — привезти из Углича останки настоящего царевича Дмитрия, которые должны были убедить всех в том, что на престоле был авантюрист-самозванец. Иван Михайлович со своим заданием справился успешно — мощи Дмитрия были найдены нетленными, что свидетельствовало о святости царевича. В народе, правда, поговаривали, что разложившиеся останки царского сына были заменены трупом недавно умершего мальчика, поповского сына, поскольку за 15 лет тело не могло сохраниться столь хорошо.

Вскоре князю Ивану Михайловичу пришлось оказывать царю Василию и другие услуги — вести борьбу с эмиссаром нового Лжедмитрия Иваном Болотниковым. Особую опасность представлял Елец, где было собрано много оружия для похода на Азов. Жители этого города категорически отказывались признавать власть Шуйского. Осенью 1606 года Воротынский отправился под мятежный Елецк. Но осада городка не принесла успеха. Более того, в его собственном полку появились изменники. Когда же пришла весть, что на помощь ельчанам идет Болотников, большая часть дворян разбежалась. Пришлось князю почти в одиночку вернуться в Москву.

В следующем году Воротынский вновь сражался с болотниковцами, но удача ему не сопутствовала. Многолетнее бездействие, видимо, давало о себе знать. Все же общими усилиями и Болотников, и Петруша были разбиты. Наступила долгожданная передышка. В январе 1608 года царь Василий женился на Екатерине (Марии) Петровне Буйносовой. И. М. Воротынскому было позволено жениться на ее младшей сестре Марии. Таким образом, он породнился с самим царем и еще больше приблизился к трону. Но его счастье оказалось очень переменчивым.

Летом 1608 года к столице подошла армия Лжедмитрия II, и в стране образовалось двоевластие. Воротынский оказался запертым вместе с Шуйским и с трудом отбивал атаки тушинцев. Так продолжалось до начала 1610 года, когда на помощь осажденным пришли полки М. В. Скопина-Шуйского вместе со шведскими наемниками. В марте столица была освобождена. Это радостное событие совпало со счастливой переменой в семье Воротынского. Молодая жена родила ему сына Алексея. На крестины младенца был приглашен князь-освободитель М. В. Скопин-Шуйский, его родственники и вся знать. Пир был многолюдным и веселым. Однако, когда кума Екатерина Григорьевна, жена Д. И. Шуйского, преподнесла куму М. В. Скопину чашу с вином и тот, по обычаю, полностью ее осушил, всем стало не до веселья. Знаменитый полководец вскоре схватился за живот и переменился в лице. Ему стало настолько плохо, что его тут же отвезли домой. Присутствующие стали поговаривать, что Екатерина поднесла Скопину отраву, чтобы избавиться от соперника мужа. Естественно, что Ивану Михайловичу было очень неприятно, что все это произошло в его доме. Но предотвратить несчастье он вряд ли мог. Ведь отравители не посвятили его в свои планы.

Князь Скопин умер, и армия оказалась без своего полководца. Д. И. Шуйский бездарно проиграл Клушинское сражение и оставил столицу без защиты от сильных противников: войск коронного гетмана С. Жолкевского и Лжедмитрия II. Популярность царя Василия упала до нуля. Несколько дворян во главе с 3. Ляпуновым подняли против В. И. Шуйского бунт, к которому привлекли и Воротынского. Они объяснили князю, что будет лучше, если он сам объяснит царю его незавидное положение и убедит добровольно оставить престол. Поэтому Иван Михайлович отправился во дворец на переговоры со свояком. После некоторого размышления царь Василий решил, что сражаться за корону не стоит, лучше довольствоваться достаточно богатым бывшим Суздальско-Нижегородским княжеством. Заговорщики обещали дать ему его в собственность. Однако на самом дела это условие не было выполнено — Василия просто постригли в монахи и отправили в Иосифо-Волоколамский монастырь. Об этом коварстве Иван Михайлович вряд ли подозревал, иначе бы не согласился стать посредником во время переговоров с Василием. Все же он был его старинным приятелем и родственником по жене.

Нам точно не известно, как выбирались семь главных бояр, которые на время должны были стать во главе государства. Возможно, учитывались в первую очередь, знатность, личный опыт и заслуги. Иван Михайлович, несомненно, был очень знатен и состоял в родстве со многими родовитыми князьями. Относительно его личного опыта трудно сказать что-либо определенное, ведь военных заслуг у него почти не было. Возможно, важную роль сыграло то, что он шесть лет управлял достаточно большим Казанским краем и помог свергнуть непопулярного царя Василия Шуйского. Кроме того, он страдал от произвола Годуновых и не был замечен в предательстве во время борьбы с Лжедмитрием. Может быть, Воротынский обладал и какими-то другими положительными качествами, но источники не сохранили о них сведения. Так или иначе, но он стал вторым по списку в Семибоярщине.

Старейший представитель рода А. В. Трубецкой

А. В. Трубецкой, как и Мстиславский, принадлежал к роду князей Гедиминовичей, т. е. был потомком великого князя литовского Гедимина. Его предки перешли на сторону московского князя в 1500 году во время русско-литовской войны. Они происходили от второго сына Ольгерда и на иерархической лестнице стояли выше Бельских, ведших свой род от четвертого сына Ольгерда. На протяжении всего XVI века Трубецкие сохраняли свои владения — город Трубчевск. С 1503 года они считались «слугами» московского государя. Однако при Василии III им выдвинуться не удалось. Только в период опричнины боярство получают сразу два представителя их рода: Федор Михайлович и Никита Романович, которые, вероятно, были двоюродными братьями Андрея Васильевича.

Впервые имя А. В. Трубецкого появляется в разрядах в 1577 году. Он участник Ливонского похода царя Ивана Грозного. В составе одного из полков он был отправлен под Таллин (Колывань). Правда, осада города успеха не принесла, хотя в целом этот Ливонский поход был очень удачен. В 1579 году была составлена роспись похода царя Ивана IV против Стефана Батория. Трубецкому полагалось быть свите государя и спать у его изголовья, оберегая сон. Это назначение свидетельствовало о том, что молодой князь был в числе наиболее доверенных лиц Ивана Грозного. На свадьбе царя с Марией Нагой, состоявшейся 6 сентября 1580 года, Андрей Васильевич первый среди поезжан, т. е. тех, кто должен был сопровождать свадебный кортеж жениха. В 1581–1583 годах составлялись росписи предполагавшихся походов Ивана Грозного против Стефана Батория. Они, правда, так и не состоялись из-за плачевного состояния здоровья царя. Снова Андрею Васильевичу полагалось спать у изголовья царя.

После воцарения Федора Ивановича в 1584 году Трубецкой остался в числе молодых и перспективных воевод. В 1584 году он был отправлен на Тулу, где должен был возглавить сходный полк для похода против крымцев. Ему следовало влиться в Большой полк. В 1589 году Андрей Васильевич получает при дворе должность стольника. Она была не слишком высокой, но многие знатные юноши начинали свою службу именно с нее.

Зимой 1589/1590 года состоялся поход царя Федора Ивановича под Нарву. В его росписи А. В. Трубецкой определен есаулом и посыльным воеводой в Большом полку. Это означало, что он находился при царской особе для различных поручений. Возможно, молодой князь показал свою опытность и расторопность, поэтому позднее ему было доверено вести полк на Ям. Город был успешно взят. Показав способность действовать самостоятельно, Трубецкой получил назначение на воеводство в Новгород-Северский. Через год, в 1591, он уже воевода крупного и важного со стратегической точки зрения Смоленска. За эту службу в 1597 году он получает чин окольничего и в новом качестве участвует в приеме австрийского посла.

Воцарение Бориса Годунова лишь способствовало успешной карьере князя. Во время грандиозного Серпуховского похода нареченного царя он только есаул. Но во время венчания того на царство 1 сентября 1598 года получил боярство. С этого времени он при царском дворе и непременный участник встреч почетных гостей. В 1599 году он приветствовал первого жениха царевны Ксении шведского принца Густава. В 1602 году встречал второго жениха датского королевича Иоганна. В это время ему удается выиграть местнические споры с князьями В.П Тростенковым и А. М. Голицыным. Правда его родственник Т. Р. Трубецкой признан знатнее. В 1601–1602 годах был небольшой перерыв в придворной службе, когда Андрей Васильевич воеводствовал в Пскове. В сражениях с Лжедмитрием он не участвовал, видимо, вновь находясь в Москве при царском дворе.

О взаимоотношениях А. В. Трубецкого с самозванцем ничего не известно, но в его Совет светских лиц он вошел, пропустив вперед мнимых царских родственников Нагих. Далее источники почти не содержат каких-либо сведений об Андрей Васильевиче. Известно, что он вошел в Боярскую думу царя Василия Шуйского, но в военных походах больше не участвовал. Даже во время грандиозного Тульского похода оставался в Москве. Возможно, что причиной этого было слабое здоровье, да и возраст его должен быть почтенным — за 50 лет. (В то время 50-летние люди считались стариками.)

Избрание Андрея Васильевича Трубецкого в Семибоярщину свидетельствовало о том, что среди бояр он пользовался уважением. К тому же он, как Мстиславский и Воротынский, не был замечен в предательстве и клятвопреступлении в лихие годы самозванческих авантюр. Возможно, именно это и было главным критерием при избрании бояр во временное правительство. К тому же среди представителей своего рода он был старейшим.

По некоторым данным, А. В. Трубецкой умер во время польского господства в Кремле, предположительно, в 1612 году.

Бескомпромиссный А. В. Голицын

А. В. Голицын значится следующим в списке временного правительства. Об этом государственном деятеле известно еще меньше, чем об А. В. Трубецком. Он также принадлежал к разветвленному роду князей Гедиминовичей.

Предком Голицыных считается литовский князь Патрикий Наримонтович, который приехал в Москву в 1408 году в свите князя Свидригайло, одного из сыновей Ольгерда. Патрикий был встречен с почетом и даже смог женить своего сына Юрия на дочери Василия I. Родоначальником Голицыных был правнук Юрия Патрикиевича Михаил Голица. Следует отметить, что старшей ветвью этого рода считаются князья Хованские. Голицын и Куракины были младше, но они состояли в родстве с великими князьями, поэтому при дворе занимали более высокое положение.

Отец Андрея Васильевича, Василий Юрьевич Булгаков-Голицын, был достаточно видным боярином и полководцем Ивана Грозного. Он не раз возглавлял в походах Большой полк, в опричнине не участвовал.

Служба самого Андрея Васильевича началась в 1591 году — он стольник у кривого стола во время одного из пиров. Можно предположить, что в это время ему было около 20 лет. Следующая зафиксированная разрядами служба относится уже к 1598 году. А. В. Голицын, получивший прозвище Ску-риха (высокий, стройный), — есаул в Серпуховском походе Бориса Годунова. В 1603/04 году он вдруг оказывается на воеводстве в Тобольске. Можно предположить, что это была опала. Боярство князь получил только после воцарения Лжедмитрия I. Такой стала плата самозванца его братьям (В. В. Голицину и И. В. Голицину) за переход на свою сторону под Кромами. После этого А. В. Голицын входит в Совет светских лиц, занимая место ниже И. В. Голицына.

Но князья Голицыны, в том числе и Андрей Васильевич, оказались неблагодарными подданными, возможно, им не понравилось слишком низкое место, которое они получили при дворе самозванца. Поэтому все вместе они приняли участие в заговоре В. И. Шуйского, закончившегося 17 мая 1606 года гибелью Лжедмитрия. При новом царе Василии Ивановиче Голицыны вновь у трона. Во время борьбы Шуйского с Болотниковым А. В. Голицыну было доверено возглавлять полк Левой руки. Во время Тульского похода ему было поручено идти на Каширу, чтобы защитить царское войско от возможного нападения сторонников болотниковцев. Несмотря на то что полки князя были сильно потрепаны, с помощью других воевод Андрею Васильевичу удалось одержать победу над А. А. Телятевским, сражавшимся под знаменами нового самозванца.

Несомненно, А. В. Голицын с братьями был в числе ближнего окружения Василия Шуйского. Вместе с ними князья оказались в осажденной Лжедмитрием II Москве. В июне 1609 года Андрею Васильевичу было поручено защитить деревянные укрепления столицы, которые тушинский гетман Рожинский вознамерился сжечь. Бой длился целый день. Общими усилиями А. В. Голицына, И. С. Куракина и Б. М. Лыкова тушинцы были отогнаны почти до табора. Но окончательно их разбить у московских князей не хватило сил.

Краткая биография князя Андрея Васильевича показывает, что он был отважным воеводой, долгу и клятве не изменял, чины получал по заслугам. Можно предположить, что Лжедмитрий I дал Голицыну боярство не только за заслуги перед ним его братьев, но и за то, что тот страдал от произвола Бориса Годунова. Правда, точно неизвестно, за что знатный князь оказался в далекой Сибири, когда оттуда уже были отозваны оставшиеся в живых Романовы и их родственники.

Интересно отметить, что среди братьев Андрей считался младшим, однако именно его включили в состав Семибоярщины. Возможно, многие бояре не любили Василия Васильевича и Ивана Васильевича за то, что те «смутили» царскую армию под Кромами и этим способствовали успеху самозванца. Кроме того, Иван Васильевич первым поехал на поклон в Путивль, а Василий Васильевич участвовал в убийстве Федора Борисовича Годунова и его матери, царицы Марии Григорьевны. Данные факты не украшали биографии старших Голицыных и заставляли остальных думных людей сомневаться в их честности и порядочности. В этом отношении Андрей Васильевич от них выгодно отличался. Во время польского владычества в Кремле ему удалось на деле доказать, что своим убеждениям он никогда не изменял. Когда поляки стали склонять бояр к тому, чтобы те признали своим государем короля Сигизмунда или отказались от требования к Владиславу принять православие, то Андрей Васильевич решительно им воспротивился. Более того, он связался с патриотами, которые подняли в марте 1611 года восстание против польского гарнизона, и поддержал их. За это по приказу А. Гонсевского он был брошен в тюрьму и через некоторое время убит.

Факты говорят о том, что А. В. Голицын представлял опасность для поляков, и они постарались от него избавиться. Ведь он слишком активно поддерживал патриарха Гермогена, а может быть, даже готовил переворот. Источники, к сожалению, точных фактов по этому поводу не содержат.

Царский двоюродный брат И. Н. Романов

И. Н. Романов был младшим сыном известного боярина и видного государственного деятеля Никиты Романовича Юрьева, родного брата первой жены Ивана Грозного Анастасии. Он носил прозвище Каша, происхождение которого неизвестно. От рождения Иван Никитич страдал рядом дефектов: плохо владел одной рукой и прихрамывал. Возможно, это было результатом какого-то заболевания костей, которое часто встречалось в роду Захарьиных-Юрье-вых-Романовых. Служба И. Н. Романова началась во время Нарвского похода царя Федора — он есаул, исполнявший поручения государя. При дворе у него традиционная для знатного юноши должность — стольник. Вероятно, она была не столько реальной (ведь подавать блюда с больной рукой было сложно), сколько номинальной. Его братья занимали еще более высокое положение, поскольку считались наиболее близкими родственниками царя по крови: Федор Никитич был боярином, Александр — кравчим.

В 1591 году, когда крымский хан Казы-Гирей с позором был отогнан от столицы и воеводы бросились его преследовать до Серпухова, Ивану Никитичу была поручена важная миссия — поздравить их от имени царя с победой, высказать его жалованное слово и вручить награды — золотые монеты. Сначала Иван, он уже был чашником, направился к Ф. И. Мстиславскому и Б. Ф. Годунову. Им он сказал следующее: «Государь царь и великий князь Федор Иванович всея Руси велел вам поклонитися, и велел вас о здоровье спросити, и велел вам говорить: приходил недруг наш крымский царь Казы-Гирей со многими людьми, и Божиею помощию против царя крымского Казы-Гирея посылал вас, бояр и воевод: тебя, боярина своего и воеводу князя Федора Ивановича Мстиславского, да тебя, конюшего и боярина Бориса Федоровича Годунова, и товарищи. И вы, бояре наши, крымских людей побили и языки поймали, и царь отошел и стал за Коломенским, и слышал звук полков наших, и побежал, что вы пошли на ново со всеми людьми. И то сделалось милостию Божию, а вас, бояр наших, промыслом: тебя, боярина князя Федора Ивановича Мстиславского, и промыслом твоим, и тебя, конюшего нашего и боярина Бориса Федоровича, учитывается прежняя твоя Ругодивская и нынешняя служба».

После этого И. Н. Романов раздал боярам и воеводам золотые различного достоинства. Рядовым дворянам он сказал так: «Послали вас с боярином и воеводою, со князем Федором Ивановичем Мстиславским с товарищами, вас, дворян, и стольников, и стряпчих, и голов, и дворян городовых, и всяких служилых людей, против крымского царя, и вы с царем и его людьми бились, и многих людей побили, и мы (т. е. государь) за ту вашу службу вас жалуем».

Миссия Ивана Никитича оказалась не столь простой, как представлялось на первый взгляд. Дело в том, что при вручении наград некоторые воеводы затевали местнические споры, и ему приходилось все эти случаи записывать, чтобы доложить царю.

В целом служба И. Н. Романова и его братьев при царе Федоре Ивановиче была вполне успешной. Они всегда были на виду и принимали участие во всевозможных празднествах, приемах послов и т. д. После воцарения Бориса Годунова, казалось, что положение Романовых даже улучшилось. Боярство получил Александр Никитич, окольничество — Михаил Никитич. В Серпуховском походе Бориса они на почетных должностях. Однако в 1600 году все резко переменилось. По доносу одного из слуг Александра Никитича все братья были обвинены в попытке отравить царя Бориса. В казне Александра были найдены ядовитые корешки, используемые для приготовления отравы. На самом деле они были подброшены самим слугой.

Следствие продолжалось полгода. По решению боярского суда старший брат Федор вместе с женой был пострижен в монахи, Александра отправили в Усолье и там убили, Михаила выслали в район Перми, где он вскоре умер в земляной тюрьме от холода и голода. Василия в кандалах отправили в Пелым, где он тяжело заболел. Там же оказался и Иван Никитич, у которого обострилась его болезнь костей. Братьев посадили в одну комнату и приковали цепями к разным углам. Дело кончилось тем, что у Василия от ран на ногах началось заражение крови, и он вскоре умер.

У Ивана Никитича от переживаний случился приступ эпилепсии, после которого все его тело онемело. Он не мог ни говорить, ни двинуться с места. Его состояние так испугало приставов, что они срочно написали об этом в Москву. Царь Борис решил, что смерть младшего Никитича ему совсем не нужна, и повелел как следует его лечить. Через некоторое время состояние больного улучшилось. Тогда было решено перевести его в Нижний Новгород вместе с племянником И. Б. Черкасским. Сначала Иван Никитич содержался под стражей, потом ему были объявлены царская милость и прощение. Стало считаться, что он находится не в ссылке, а на воеводской службе.

Только с воцарением Лжедмитрия I, в 1605 году, И. Н. Романов смог вернуться в родную Москву. Он тут же получил боярский чин и все родовые земельные владения. Теперь в Боярской думе он был единственным представителем своего славного рода. После воцарения Василия Шуйского положение Ивана Никитича не изменилось и даже улучшилось, ведь он стал царским родственником (его мать была из рода князей Шуйских). К этому времени его здоровье наладилось, и он даже смог вступить в борьбу с болотниковцами. Особенно успешным было сражение под Козельском с В. Ф. Мосальским: князь был убит, а его воины, чтобы не сдаваться в плен, взорвали себя на пороховых бочках. Когда летом 1608 года образовалсяТушинский лагерь, И. Н. Романов не предал царя Василия и остался с ним до освобождения столицы М. В. Скопиным-Шуйским. Не был он и в числе тех, кто выступал против Василия Шуйского, желая воцарения королевича Владислава или Лжедмитрия II. Правда, и помочь непопулярному царю он не мог.

Избрание Ивана Никитича в Семибоярщину, несомненно, было связано с его высокими моральными качествами и безупречной репутацией. Все хорошо знали, как много страданий он вынес по ложному навету. Кроме того, он был единственным представителем знатного рода, состоявшего в близких родственных связях с царем Федором Ивановичем.

Некоторые исследователи полагали, что у Ивана Никитича был шанс стать царем после свержения Василия Шуйского, но, думаю, что это маловероятно. Дело в том, что он был младшим братом, а у старшего, Федора Никитича (в монашестве Филарета), был сын Михаил, который продолжал старшую родовую линию. Последний как раз и был более реальным претендентом на трон. Но в 1610 году его воцарение было невозможным из-за крайне тяжелого положения, в котором находилась Москва, к тому же Михаил был тогда еще подростком. И. Н. Романов не мог стать царем и из-за физических недостатков, и из-за того, что к 1613 году у него не было детей, а значит, и перспектив основать династию.

«Муж войны и совета» Ф. И. Шереметев

Ф. И. Шереметева можно назвать неудачником, поскольку судьба не раз играла с ним «в прятки», поманив невиданным взлетом, она внезапно покидала его, оставив ни с чем. Но это не помешало ему считаться «мужем войны и совета» и подпирать своим плечом шатающийся трон московских царей в период смут и междоусобия.

Шереметев' принадлежал к роду Кобылиных-Кошкиных, как и Романовы, но к более младшей ветви. В XVI веке Шереметевы играли видную роль при дворе Ивана Грозного. Особенно знаменит был своими подвигами на поле брани И. В. Большой Шереметев. Его имя со страхом произносили в крымских улусах, а в далекой Турции слагали легенды. Отцом Федора Ивановича был младший брат Большого Шереметева, носивший такое же имя и отчество, но прозванный Меньшим.

Отец и мать Федора рано умерли, и опекуншей мальчика, который, видимо, родился в начале 70-х годов XVI века, стала его старшая сестра Елена. Она, судя по всему, была очень красива, и царевич Иван выбрал ее себе в жены, уже третьей по счету. Поскольку Иван Иванович был наследником царского престола, то при удачном стечении обстоятельств именно Федор мог быть царским шурином, а не Б. Ф. Годунов. Но судьба распорядилась иначе.

По сведениям современников, царь Иван Грозный за что-то разгневался на невестку и, придя в ее покои, начал бить. (Одни полагали, что причиной гнева был слишком простой наряд Елены, ждавшей ребенка, другие считали, что все произошло из-за интриг молодой жены царя Марии Нагой.) Так или иначе, но за жену вступился муж, царевич Иван, и тут же получил тяжелым посохом по голове. Вся эта ссора закончилась тем, что Иван Иванович тяжело заболел и вскоре умер, а у Елены случился выкидыш. Овдовев, она приняла постриг в Новодевичьем монастыре под именем Леониды.

Федор остался совсем один. Иван Грозный, видимо, через какое-то время раскаялся в содеянном и стал покровительствовать сироте. Он даже подарил ему «шапку-скор-латку», которую носил царевич Иван. Она была обсыпана жемчугом и украшена соболиным мехом. Это стало слабым утешением мальчику, который мог бы оказаться у самого царского трона.

Первые сведения о службе Федора относятся к 1591 году. Он — думный дворянин. В этот год крымский хан совершил дерзкий набег на Москву, и молодой дворянин был отправлен в составе полков на ее защиту. Вместе со всеми он стоял у обоза с пушками, готовый в любой момент броситься в атаку. Но это не потребовалось — хан бежал, не вступив в бой. Как и все защитники, Ф. И. Шереметев получил от царя награду — золотую монету. Для юноши, не достигшего и 20 лет, это было очень почетным.

Царь Федор, видимо, считал Федора Ивановича своим родственником, поэтому всегда приглашал на семейные торжества. Был он и на крестинах царевны Феодосии, состоявшихся 14 июня 1592 года. В следующем году на дне ее рождения он также в числе почетных гостей. Характерно, что Б. Ф. Годунова и членов его семьи на этих праздниках не было.

Наиболее знаменательными для себя Федор Иванович считал приемы иностранных послов. С юных лет его очень 352 интересовала дипломатия. Царь Федор, зная об этом увлечении, часто приглашал его на встречи послов из Речи Посполитой, Турции, Грузии и Римской империи. Можно предположить, что при царе Федоре карьера Шереметева сложилась бы удачно. Но в 1598 году 40-летний государь умер. Его место занял шурин Борис Годунов. Сразу же молодой вельможа получил назначение на воеводство в далекий Чернигов. Новый царь не желал видеть его при своем дворе. В 1600 году стало еще хуже. По надуманному поводу на Романовых и всех их родственников обрушилась опала. Царь Борис заподозрил, что они хотели его отравить, чтобы самим занять престол. Поскольку Шереметев был не самым близким родственником опальных, то отделался сравнительно легко — у него отобрали обширный родовой двор в Кремле, все его поместья и вотчины отписали в казну, а самого отправили на воеводство в далекий Тобольск, который в то время был небольшой крепостицей в бескрайней сибирской тайге.

В сибирской ссылке Федор Иванович пробыл два с лишним года. Будучи деятельным от природы, он не унывал. В Тобольске построил деревянный храм в честь Николая Чудотворца, отправил отряд казаков исследовать реку Томь, и они основали там крепостицу, ставшую потом городом Томском. Однако царю Борису вскоре понадобился расторопный воевода. На Русь двигались полки Лжедмитрия I, и необходимо было их остановить. Среди его многочисленных родственников опытных воевод почти не было. Изнеженные придворной жизнью, ни Годуновы, ни Сабуровы, ни Вельяминовы не горели желанием проливать свою кровь.

Можно предположить, что, получая назначение ехать под Кромы с артиллерийским обозом, Федор Иванович в глубине души ругал царя Бориса самыми последними словами. Ведь он так и не получил назад свой кремлевский двор (занятый Годуновыми) и наиболее богатые вотчины. Естественно, что сражаться за интересы Годунова у него не было ни малейшего желания. Под Кромами выяснилось, что в городке засели казаки во главе с атаманом Корелой. Сдаваться они не желали. Шереметев приказал разрушить городские стены, но упорные казаки вырыли землянки и из них вели непрерывный огонь, не позволяя штурмующим приблизиться. В итоге взять городок не удавалось.

Царь Борис счел действия Федора Ивановича нерадением о государевом деле и отправил на воеводство в Орел. На его место прибыла вся армия под руководством Ф. И. Мстиславского. Правда, и она не добилась успеха. В Орле Шереметев пробыл недолго. В середине апреля пришла весть, что царь Борис внезапно умер. Многие сочли это Божьим предзнаменованием и отправились на службу к Лжедмитрию I. В числе них был и наш герой. Будучи глубоко и незаслуженно обиженным, он не захотел служить Годуновым, хотя неизвестно, верил ли он в истинность «царевича Дмитрия». В конце апреля Федор отправил гонца в Путивль, сообщавшего самозванцу, что Орел вместе со всем гарнизоном переходит на его сторону. Для оставшегося без войска и польских сторонников Лжедмитрия это было очень важным.

После воцарения «Дмитрий» наградил Федора Ивановича за службу и веру в его истинность. Он получил боярский чин и достаточно высокое 16-е место в Совете светских лиц (из 40). Для воеводы это было настоящим взлетом, на который при Годуновых он рассчитывать не мог. Однако очень скоро самозванец перестал нравиться русской знати, в том числе и Шереметеву. Он был равнодушен к православной вере и обычаям предков, вел себя слишком развязно, чванливо, самоуверенно. Его авантюрные планы по искоренению ислама и разгрому Крымского ханства и Турции у всех вызывали недоумение и даже страх. Русское государство было не готово к сражению со столь грозными противниками. Когда же в Москве появилась невеста — Марина Мнишек с многочисленными родственниками, желавшими занять ведущее место у царского трона, то всем стало ясно, что Лжедмитрия пора свергать.

Ф. И. Шереметев принял самое активное участие в заговоре В. И. Шуйского. После свадьбы самозванца он должен был с войском отправиться в Елец, где был создан плацдарм для осады Азова. Но воевода не стал торопиться. Для видимости он отправился в ближнее Подмосковье и стал ждать вестей из столицы. В случае необходимости он должен был помочь заговорщикам. Но это не потребовалось. Шуйский организовал переворот исключительно умело и хитроумно. 17 мая 1606 года Лжедмитрий был убит, а сам главный заговорщик тут же сел на вакантный престол. Мы не знаем, как отнесся к этому Федор Иванович. Возможно, как и все бояре, он довольствовался тем, что новый царь добровольно согласился ограничить свою власть в пользу Боярской думы и сохранил все пожалования самозванца. Вскоре наш герой получил новое задание — отправиться в Поволжье, разгромить «царевича Петрушу» и привести тамошнее население к присяге В. И. Шуйскому. Покидая столицу, он вряд ли думал, что вернется в нее только через 4 года. Интересно отметить, что «царевич Петруша», с которым предстояло бороться Федору Ивановичу, по одной из версий, называл себя неродившимся сыном царевича Ивана и его сестры Елены. Естественно, что верить в истинность этого самозванца было совершенно невозможно, хотя служба мнимому родственнику для Шереметева могла быть очень выгодной.

В Поволжье выяснилось, что Петруша отправился в Путивль, чтобы примкнуть к И. Болотникову, в Астрахани же находится мятежный воевода И. Д. Хворостинин, который объявил себя сторонником якобы спасшегося «царя Дмитрия» и отказался признавать законность узурпатора Шуйского. С ходу взять хорошо укрепленный город Федору Ивановичу не удалось. Пришлось отступить и зазимовать на волжском острове Балчик. Там его войско было вынуждено голодать, и страдать от зимних холодов, а также служить охраной для полутора тысяч астраханских купцов, которые покинули мятежный город из-за опасения быть ограбленными. К весне из-за недоедания среди воинов началась цинга. Однако мужественное «стояние» Шереметева вскоре было вознаграждено. Жители Астрахани осознали, что никакого «царя Дмитрия» нет, а есть лишь любители легкой наживы, желающие поживиться за счет доверчивости простых людей. Они «били челом и целовали крест царю Василию Ивановичу». Церемонию крестоцелования осуществлял сам воевода. Правда, после его ухода они вновь взбунтовались против Шуйского.

Хотя сторонники Лжедмитрия II покинули Поволжье, обстановка там оставалась напряженной. Волновались казаки у Царицына, ногайцы на Урале, татары у Казани. Всюду приходилось энергичному Федору Ивановичу наводить порядок. Под его началом вскоре уже был не 18-тысячный отряд, а целая Понизовая рать, возросшая за счет местных казаков и городовых дружин.

Царь Василий понял, что за спиной Шереметева образовалась мощная сила, поэтому, когда у Москвы появился Тушинский лагерь, стал требовать от воеводы немедленно прийти на помощь. Но Федор Иванович не спешил к Москве, понимая, что быть запертым в столице среди бунтующей страны смертельно опасно. Вместо этого он поставил цель усмирить не только Юг, но и Среднее Поволжье. В Казани он устроил свою ставку и твердой рукой начал приводить к повиновению чувашей, мордву, башкир и т. д. Эта политика дала хороший результат. Вскоре все поволжские народы присягнули царю Василию и не поддержали авантюру второго самозванца. Только после этого Понизовая рать направилась к Москве. Следующим опорным городом Шереметева стал Нижний Новгород. Здесь он узнал, что из Новгорода Великого движутся русско-шведские полки под началом Скопина-Шуйского. На подступах к столице следовало с ними соединиться.

В Нижнем Новгороде воевода пробыл до конца весны 1609 года, ожидая, когда вода спадет. У Ивановских ворот у него был свой двор, поэтому даже удалось отдохнуть в гостеприимном городе. Далее следовало направиться к Мурому, где были сторонники Тушинского вора. Но жители этого города не захотели сражаться с Шереметевым и заранее прислали гонцов с грамотами о своей верности Шуйскому. Касимов же пришлось брать штурмом, поскольку местный хан примкнул к Лжедмитрию II. После каждого успеха в Москву отправлялись грамоты.

Царь Василий, с одной стороны, хвалил отважного воеводу, в грамотах награждал «жалованным словом», слал дары, но с другой — постоянно ругал за медлительность, за то, что «идет мешкотно» и «государевым делом не радеет». Все эти укоры вряд ли нравились Федору Ивановичу, поскольку он по собственной инициативе наводил в Поволжье порядок в течение нескольких лет. Это не давало возможность тушинцам окончательно изолировать столицу, а 356 с ней и царя Василия, от всей страны. Ему удалось не только сохранить прежний царский отряд, но и существенно его преумножить, снабжая и продовольствием, и боеприпасами, поскольку царь ничего сделать не мог и был совершенно беспомощным в окружении тушинцев.

Напрашивается вывод о том, что заслуги Ф. И. Шереметева были более значимыми, чем у Скопина-Шуйского, действовавшего от лица царя и получившего военную помощь от Швеции ценой уступки ряда порубежных городов. Территория, которую контролировал Федор Иванович, была существенно больше, чем та, которую освободил Скопин. Но все же лавры полководца-победителя достались последнему.

В мае 1609 года, понукаемый царем, Шереметев направился к Владимиру. Город сдался ему без боя. Но рядом находился Суздаль, где засели сторонники Тушинского вора. Было ясно, что если отойти от Владимира, то он снова присягнет самозванцу. В этих условиях воевода решил сделать марш-бросок к Суздалю. Но он не учел, что рядом с городом открытая местность. В итоге его войско было обстреляно из артиллерийских снарядов и с потерями было вынуждено отступить. Так и пришлось Федору Ивановичу остаться во Владимире, ожидая подхода войска Скопина. В ноябре 1509 года обе рати встретились в Александровой слободе, и с этого времени они стали действовать сообща. В марте столица была окончательно освобождена от тушинцев. Летом планировался поход против короля Сигизмунда, осадившего Смоленск. Шереметев собирался стать помощником Скопина, но прославленый полководец не дожил до этого времени. В апреле он внезапно скончался.

Федор Иванович вместе со всеми стал думать, что князя Михаила отравили злобные завистники, столпившиеся у трона Василия. Он и раньше недолюбливал коварного старика Шуйского. После смерти Скопина отношение к царю стало однозначно отрицательным, тем более что тот не только не наградил инициативного воеводу, но даже не вернул ему кремлевский двор, отнятый когда-то Б. Ф. Годуновым. Правда, Шереметев был слишком честен и благороден, чтобы поддержать заговорщиков-дворян, вознамерившихся ссадить царя Василия. Когда 17 июля в Кремле начался бунт, Федор Иванович, как и Мстиславский, решил ни во что не вмешиваться, полагая, что жизнь сама поставит все на свои места. Так и произошло — царь Василий без них был свергнут и лишен власти. После этого вместе с другими боярами Шереметев приступил к формированию временного правительства. В Боярской думе он уже давно стал одним из наиболее авторитетных и уважаемых лиц. Его заслуги были всем очевидны, и главными были не родство с правящими кругами или близость к царскому трону, а воинская доблесть и верность долгу. Поэтому при выборе семи правящих бояр за его кандидатуру все проголосовали единогласно. В новом правительстве ему было поручено ведать царским имуществом на Казенном дворе. Там были царские короны, все регалии власти, одежда и наиболее ценные вещи. При отсутствии монарха все это следовало беречь особенно тщательно.

Честолюбец Б. М. Лыков-Оболенский

Последним членом Семибоярщины стал князь Б. М. Лыков-Оболенский. Он принадлежал к старомосковскому роду князей Оболенских, сильно разросшемуся в XVI веке. Достаточно сказать, что к нему принадлежали Кашины, Долгорукие, Щербатые, Курлятевы, Туренины, Тростенко-вы, Ноготковы и др. Среди них было много талантливых воевод, дипломатов и опытных государственных деятелей. Взяв любую роспись военных походов Ивана Грозного или царя Федора Ивановича, можно обнаружить среди воевод представителей этого рода. Однако к самому трону никто из них пробиться не мог.

Борис Михайлович родился, предположительно, в середине 70-х годов XVI века, поскольку первые упоминания о его придворной службе относятся к 1593 году. Для знатного юноши при дворе она начиналась в возрасте 16–17 лет, но на воеводство в города посылали позднее, уже лет в 20. Это назначение было менее почетным, но более ответственным.

Борис был сиротой — его отец погиб в 1579 году во время сражений со Стефаном Баторием, видимо, поэтому царь Федор Иванович и взял юного князя ко двору. Первым назначением Бориса была должность рынды. В белом атласном платье (иногда его шили из бархата), с золотыми цепями на груди и с серебряной секирой в руке он должен был стоять у царского трона. На эту должность брали только красавцев, поэтому можно предположить, что князь был высокого роста, стройный и красивой наружности. Таково было требование к рындам. Следует отметить, что рынд было четверо. Отстаивая родовую честь и пользуясь хорошим отношением к себе царя Федора, Борис регулярно затевал местнические тяжбы со своими собратьями по службе. В этом отношении он был одним из самых активных спорщиков.

Возможно, из-за чрезмерного честолюбия и склонности к местничеству продвижений по службе у князя долго не было. Разряды свидетельствуют, что рындой он был и на приеме австрийского дипломата Н. Варкоча в 1594 году, и на приеме папского легата в 1595, и в 1596 на приеме персидских, а потом и шведских послов, и даже в 1597 году, когда во дворце принимали австрийского посланника Авраама.

Воцарение Бориса Годунова поначалу не вносит ничего нового в карьеру Бориса Михайловича. Годы идут, а он все на незначительных должностях при дворе. В Серпуховском походе нареченного царя — рында с третьим саадаком (колчан со стрелами и лук). В 1599 году ему было поручено встречать в Торжке первого жениха царевны Ксении шведского принца Густава. Наконец в 1601 году он получает должность стольника, когда ему уже за 25 лет и пора становиться боевым воеводой. Царь Борис, видимо, мыслил, что карьера красивого князя должна идти по дипломатической линии, и в полки его не назначал. Поэтому, когда Москву посетили английские послы, Борису Михайловичу было поручено их сопровождать в роли пристава. Он сообщал им о датах приема во дворце, привозил кушанья с царского стола и исполнял роль радушного хозяина за обедом. Эти назначения говорят о том, что Лыков был достаточно образован, воспитан, обучен всяческому этикету и слыл хорошим собеседником. Возможно, в будущем он должен был войти в свиту второго жениха царевны Ксении, датского королевича Иоганна. В 1602 году он был в числе гостей на пиру в его честь.

Однако это некоторое возвышение не самого знатного князя пришлось не по душе его собратьям стольникам. Д. М. Пожарский, затаивший на него зло за проигрыш местнического спора, написал на Лыкова донос. Без всяких доказательств он обвинил его в тайных умыслах против царя Бориса. Поскольку ни подтвердить донос, ни опровергнуть его было нельзя, Бориса Михайловича на всякий случай от двора удалили и отправили на воеводство в захолустный Белгород.

Там князь узнал о появлении в Речи Посполитой «природного государя» — «царевича Дмитрия». Вряд ли он поверил сказке о спасении от рук наемных убийц, подосланных Борисом Годуновым, царского сына. Но вся эта авантюра была направлена против монарха, верившего любым ложным доносам. Кроме того, при новом государе возникал шанс выдвинуться, которого не было при старом. Сначала Лыков занял выжидательную позицию, но, когда узнал, что путивльский воевода князь В. М. Мосальский уже получил боярство, то медлить не стал и тут же отправился с поклоном в ставку самозванца. Но там мало служившего воеводу встретили не с самыми распростертыми объятиями. Сначала он получил лишь должность «великого кравчего», которая состояла в том, что он должен был подносить Лжедмитрию напитки и пробовать кушанья. Только после воцарения самозванца князь Борис все же выпросил для себя боярство и вошел в Совет светских лиц. Это был уже триумф, которого при Б. Годунове дождаться было невозможно. Умерший царь предпочитал вводить в Думу только исключительно родовитых князей. Лыковы-Оболенские в их число не входили.

Можно предположить, что Борис Михайлович не был среди заговорщиков, поскольку входил в ближнее окружение Лжедмитрия. Он даже женился на младшей дочери Никиты Романовича Юрьева Анастасии и как бы стал родственником представителей прежней царской династии. (Его жена приходилась царю Федору Ивановичу двоюродной сестрой.) Но когда Василий Шуйский сверг самозванца и сам воцарился, Б. М. Лыков не стал возмущаться и авантюру нового самозванца не поддержал. Напротив, с оружием в руках он отправился защищать трон Шуйского 360 от войска И. Болотникова. В 1606–1507 годах ему удалось наконец-то проявить свои незаурядные военные способности. В боях с болотниковцами он не раз побеждал.

В 1608 году князь Борис был одним из немногих, кто пытался остановить Лжедмитрия II на подступах к Москве. Сначала он сразился с его передовыми отрядами у Коломны и одержал верх. Потом он устроил с И. С. Куракиным засаду у Медвежьего брода. Здесь пытался переправиться и не смог это сделать только отряд А. Лисовского. Сам самозванец пошел в обход засады. В итоге царским воеводам пришлось вернуться в столицу и ждать удобного случая для нового сражения. Летом 1609 года голодающие москвичи попытались отогнать тушинцев. Битва состоялась на реке Ходынке. Снова царские полки возглавили Лыков и Куракин. Им удалось нанести существенный урон полякам и даже обратить их в бегство до самого табора. Окрыленные успехом воеводы попытались ворваться в ставку самозванца, но тут из засады выскочили казаки Заруцкого и яростно набросились на москвичей. Теперь уже им самим пришлось спасаться бегством. Зимой Лыков с другими воеводами отправился в ставку М. Скопина в Александровой слободе. Под руководством царского племянника войска стали наносить более ощутимые удары по тушинцам и в конце концов отогнали их от столицы. В марте москвичи радостно встречали своих освободителей. Среди них был и князь Борис Михайлович.

Лыков оказался одним из немногих воевод, которые до конца пытались спасти непопулярного царя Василия Шуйского. Он был участником Клушинской битвы, но из-за бездарного руководства Д. И. Шуйского не смог исправить плачевное положение русской армии. После этого вместе с И. М. Воротынским по просьбе царя Василия он отправился под Серпухов для переговоров с татарскими царевичами о военной помощи. Положение Шуйского стало настолько безнадежным, что его пытались спасти с помощью заклятых врагов Руси — крымцев. Совместное войско сразилось с Лжедмитрием II под Бронницами и нанесло ему ощутимый удар. Поэтому, когда самозванец вернулся в Калугу, он начал расправляться со своими татарскими сторонниками. Тогда и был убит касимовский хан Ураз-Магомед.

Но крымцы оказались ненадежными союзниками. Узнав о подходе войска Жолкевского, они ушли в свои степи. Тут уж и Б. М. Лыкову пришлось сложить оружие. Царя Василия никто не мог спасти — время его правления закончилось.

Можно предположить, что избрание Лыкова в состав Семибоярщины было связано с тем, что он был отважным полководцем. Ведь по знатности он был много ниже всех остальных бояр. Небезупречной была и его репутация — он одним из первых отправился служить Лжедмитрию I. Но в период военной опасности Временное правительство нуждалось в опытных воеводах.

Присяга Владиславу

Первоначально Временное правительство из семи бояр хотело созвать представительный Земский собор и сообща избрать нового государя из старинных и знатных родов. Гермоген призывал всех отдать голоса за юного Михаила Романова, сына ростовского митрополита Филарета (в миру — Ф. Н. Романов). Были сторонники и у князя-Гедиминовича Василия Васильевича Голицына. Среди рядового дворянства популярной была кандидатура Лжедмитрия II, при котором они надеялись приблизиться к трону. Однако всем этим планам не суждено было сбыться. В Можайске стоял коронный гетман С. Жолкевский, в Коломенском — Лжедмитрий II. У обоих было войско, способное взять столицу. Времени для созыва Земского собора не было. Приходилось выбирать между двумя кандидатами на престол: Лжедмитрием II или королевичем Владиславом.

После долгого совещания бояре пришли к выводу, что королевский сын предпочтительнее безвестного бродяги. Тут выяснилось, что некоторые дворяне из бывших тушинцев связались с Лжедмитрием и хотят впустить его в Москву. За это им были обещаны боярство и щедрые пожалования. Допустить самозванца в Москву было нельзя. Поэтому «седьмочисленные» бояре тут же обратились к Жолкевскому и попросили его подойти поближе к столице. 24 июля он был уже у Хорошева. После этого начались частые съезды, во время которых обговаривались условия военной помощи гетмана и воцарения Владислава.

Следует отметить, что избрание на московский престол иностранного королевича многим было не по нутру. Патриарх Гермоген сразу заявил, что если Владислав не перекрестится в православную веру, то он будет категорически против его избрания. Жолкевский не мог согласиться на эти условия, зная, что король Сигизмунд ревностный католик, считавший православие ересью. Переговоры затягивались. 2 августа сам Мстиславский отправился к Новодевичьему монастырю, чтобы лично встретиться с гетманом. Медлить было опасно, поскольку самозванец предпринимал попытки захватить Москву.

Следует отметить, что уже существовал договор о воцарении Владислава, который был подписан в начале 1610 года между Сигизмундом и бывшими тушинцами во главе с боярином М. Г. Салтыковым. Но не все его положения устраивали московских бояр. Некоторые статьи они предложили снять, некоторые — изменить. Так, был исключен пункт о свободном выезде русских людей за границу «для наук». Пункт о возвышении незнатных людей за заслуги был видоизменен — иностранцы не могли теснить русскую знать. Были внесены и новые условия: Сапегу следовало убедить отстать от Лжедмитрия, Жолкевский с войском после разгрома самозванца должен был отойти к Можайску, Марину Мнишек необходимо выслать в Польшу и запретить ей предъявлять права на московский трон, совместными усилиями нужно было очистить русские города от сторонников самозванца, вопрос об оплате ратным людям предстояло обговорить совместно с королем. Последний пункт касался требования к Сигизмунду снять осаду Смоленска.

Все эти условия были предварительными, окончательно решить вопрос о воцарении Владислава должны были русские послы во время переговоров с королем под Смоленском. Естественно, что о сути переговоров сторонники самозванца тут же ему сообщили. Больше всего испугала возможность перехода Я. Сапеги на сторону Жолкевского. Опасаясь предательства, Лжедмитрий II предпочел вернуться в свою резиденцию.

С 27 августа началась присяга русских людей королевичу Владиславу. Неподалеку от стана Жолкевского были установлены два больших шатра с богато украшенными аналоями. Туда и отправились москвичи и воинские люди. В первый день клятву верности королевичу дали более 10 000 человек. На другой день церемония происходила в Успенском соборе в присутствии патриарха. Там присягала знать. От имени бояр по городам были разосланы грамоты, в которых требовалось, чтобы жители клялись верно служить новому государю Владиславу. Но далеко не все захотели это сделать. Власти Владимира, Суздаля, Ростова, Юрьева, Галича тут же отправили своих послов к Лжедмитрию II. Они не были убеждены в том, что юный польский католик сможет стать достойным защитником их веры и Отечества. Всем слишком хорошо были известны ненасытные территориальные притязания его отца и ненависть короля к православию.

Действительно, уже через два дня после присяги королевичу к Жолкевскому прибыл Федор Андронов с письмом от короля, в котором тот требовал его самого назвать новым русским государем. Хорошо зная положение дел в Москве, гетман предпочел сохранить это указание в тайне; чтобы поскорее избавиться от слишком сложной миссии, он стал настаивать на скорейшем формировании русского посольства для переговоров с королем. В сентябре посольство было создано. В его состав вошли 1246 духовных и светских лиц. Главными считались митрополит Филарет и боярин В. В. Голицын. Кроме того, его членами были: окольничий Д. И. Мезецкий, думный дворянин Б. В. Сукин, дьяки Томило Луговой и Сыдавной Васильев, спасский архимандрит Евфимий, троицкий келарь Авраамий Палицын и многие другие. Торжественно выезжая из Москвы 11 сентября 1610 года, никто из членов посольства не подозревал, что некоторые из них больше на родину не вернутся (они умрут в польском плену), а некоторые вновь увидят Москву только через 9 лет.

Обнаружив слабость Русского государства, король Сигизмунд решил не отдавать сыну легкую добычу. Поэтому после нескольких месяцев безрезультатных переговоров со строптивыми послами он просто приказал их арестовать и отправить в польский плен. В Москве же «седьмочисленные» бояре пребывали в состоянии эйфории. Им казалось, что с избранием королевича все проблемы будут решены: на престоле будет юный иностранец, не способный без их мудрых советов обойтись, король Сигизмунд из врага превратится в надежного друга и союзника, польские войска помогут навести в государстве порядок. Но очень скоро появились осложнения. Шведы, узнав об избрании Владислава, стали заклятыми врагами России, они тут же взяли Ладогу и Ям и продолжили осаду Новгорода.

В этих условиях бояре предложили Жолкевскому ввести в Москву польский гарнизон. Они боялись, что среди простых горожан найдется немало сторонников Лжедмитрия II и тот вновь попытается захватить город. В ночь с 20 на 21 сентября поляки тихо вступили в Москву. Среди них было немало бывших тушинцев, которые получили возможность оказаться в городе, который безуспешно осаждали почти два года. Гарнизон разместили в Кремле, Китай-городе и Белом городе. Кроме того, в руках поляков оказались Новодевичий монастырь, Можайск, Царев-Борисов и Верея — пункты сообщения со ставкой Сигизмунда под Смоленском. Начальником гарнизона стал Александр Гонсевский, поселившийся на старом боярском дворе Бориса Годунова. Жолкевский вскоре покинул Москву, поскольку должен был отвезти пленных Шуйских к королю. Сигизмунд опасался, что при обострении отношений с поляками москвичи вновь посадят Василия на царский трон.

Уже в октябре 1610 года состояние умиротворенности покинуло московских бояр. От смоленских послов стали приходить тревожные вести. Король был категорически против принятия Владиславом православия, от Смоленска отходить не собирался, считая его своей вотчиной, более того, оказалось, что он сам вознамерился стать русским государем. Поэтому многие городовые дворяне стали приезжать к нему на службу, получать чины и пожалования. Особенно щедро были награждены тушинцы, первыми приехавшие в королевский стан. М. Г. Салтыков получил волость Чаронда, которая была за Д. И. Годуновым, а потом за М. В. Скопиным. Его сыну И. И. Салтыкову досталась не менее богатая волость Вага, которая была сначала за Б. Ф. Годуновым, потом — за Д. И. Шуйским.

Все эти известия буквально раскололи Семибоярщину на части. Ф. И. Мстиславский решил, что королю служить выгоднее, поскольку вряд ли он будет часто наведываться в Москву. Он даже получил от Сигизмунда хвалебную грамоту: «Ио прежнем твоем к нам радении и приязни бояре и думные люди сказывали: это у нас и у сына нашего в доброй памяти, дружбу твою и радение мы и сын наш сделаем памятными перед всеми людьми, в государской милости и чести учинит тебя сын наш по твоему отечеству и достоинству, выше всей братии твоей, бояр». В итоге ему было присвоено звание конюшего, считавшегося самым почетным среди бояр.

Ф. И. Шереметев отправил униженное письмо канцлеру Льву Сапеге, в котором просил походатайствовать перед королем и королевичем о возвращении ему родовых вотчин, отнятых когда-то Б. Ф. Годуновым, но положительного ответа не получил. Вступил в переписку с королем и Б. М. Лыков. Он надеялся с помощью лести увеличить свои земельные владения. В конце концов это ему удалось. В августе 1611 года ему были пожалованы земли погибшего к этому времени А. В. Голицына и умершего Б. Сукина. Только И. М. Воротынский и А. В. Голицын решительно воспротивились присягать королю. На заседании Боярской думы Андрей Васильевич открыто выступил против поляков и сказал следующее: «Господа поляки, кривду великую мы от вас терпим. Признали мы королевича государем, а вы его нам не даете и пишете нам грамоты не от его имени, а именем короля, раздавая дани и чины, что и теперь видеть можете. Люди низкого звания с нами, большими, поднимаются, будто ровня. Или впредь так не делайте, или нас от крестного целования освободите, и мы сами о себе помыслим». Эти откровенные слова очень не понравились А. Гонсевскому, и он стал с большим подозрением относиться к Голицыну. В итоге князя арестовали по ничтожному поводу. Под стражей оказался и Воротынский.

Наиболее активно против польского засилья начал выступать патриарх Гермоген. Он не ограничился публичным разоблачением сторонников Сигизмунда, а стал рассылать грамоты по городам, призывая патриотов очистить Москву от польских интервентов и врагов. Именно так он называл гарнизон Гонсевского. Грамоты патриарха находили в городах горячий отклик. Особенно воодушевили они рязанского воеводу Прокопия Петровича Ляпунова (подробнее о нем будет рассказано ниже). Он стал ссылаться с другими воеводами, призывая объединиться и освободить столицу. Эти сведения достигли ушей москвичей. Недовольство поляками стало зреть не в Кремле, а среди простолюдинов. Бояре же начали служить самому королю, забыв проект избрания Владислава. Молча встретили они королевского посланника Федора Андронова, который заявил, что по распоряжению Сигизмунда он будет ведать казной вместе с казначеем В. П. Головиным.

Вскоре с согласия А. Гонсевского казна стала опечатываться только Андроновым. Делалось это для того, чтобы без ведома бояр платить полякам за службу. Поскольку денег было очень мало, то решили перелить на монеты статую Христа, когда-то сделанную из чистого золота для храма Святая Святых (его пытался возвести Борис Годунов, но завершить не успел). Потом из казны стали изыматься регалии царской власти и отправляться в Польшу под предлогом того, что они нужны для будущего венчания на царство Владислава. На самом деле они были присвоены королем Сигизмундом. Андронову ничего не было жалко для своего благодетеля, но Ф. И. Шереметев пытался воспрепятствовать окончательному истощению царских сокровищ, собранных несколькими поколениями московских государей. Он стремился отдавать вещи под залог, чтобы при благоприятном стечении обстоятельств их можно было выкупить.

Андронов отчаянно боролся за власть и слал на всех доносы. Особенно возмущали его дьяки, которые стремились поддерживать порядок в документации и ведении всевозможных дел. Благодаря его интригам некоторые честные люди были заменены на его ставленников: в Большом приходе (сбор налогов) стал заседать Федор Мещерский, в Пушкарском приказе — Юрий Хворостинин, в Панском приказе — Михайло Молчанов, в Казанском дворце — Иван Салтыков, печатником стал Иван Грамотен, у денежных сборов — Евдоким Витовтов, думным дьяком даже стал бывший купец Соловецкий, хотя раньше этот высокий чин получали только очень опытные приказные люди. На заседании Боярской думы Андронов и его команда садились около А. Гонсевского и все дела решали между собой, не посвящая в них Мстиславского с товарищами.

В то же время по всей стране ширилось движение против поляков. Казань отказалась целовать крест не только Сигизмунду, но и Владиславу, так же поступили вятчане и пермяки. Новгородцы в конце 1610 — начале 1611 года были больше склонны подчиниться Лжедмитрию II, чем королю. Псков постоянно оставался за самозванцем. Нижегородцы вступили в переписку с патриархом Гермогеном и также не желали подчиняться ни королю, ни королевичу. Их примеру последовали жители других волжских городов. Вскоре стало ясно, что главным оплотом короля Сигизмунда является только Москва. Но и там простые жители не хотели служить полякам. Их возмущало, что все ключи от городских ворот находятся у Гонсевского, что им самим запрещено не только носить оружие, но и привозить тонкие жерди на дрова. По ночам не разрешалось даже священникам ходить к заутрене. Полякам же разрешалось буйствовать, оскорблять и насиловать русских женщин и молодых девушек, устраивать пьяные драки.

17 марта 1611 года было Вербное воскресенье. На этот праздник в столицу обычно собиралось много народа. М. Г. Салтыков решил, что москвичи, воспользовавшись случаем, нападут на поляков, и заранее их предупредил. Офицеры распорядились перетащить на башни тяжелые пушки. Один из поляков решил использовать для этого русских извозчиков, стоявших на площади. Но те возмутились и решили дать ему отпор. На шум и крик прибежали наемники и начали избивать всех находившихся поблизости горожан. В итоге в одном Китай-городе погибло около 7000 мирных жителей. Именно в этот день и был убит Андрей Васильевич Голицын, которого поляки сочли подстрекателем беспорядков.

Побоище перекинулось и на Белый город. Но там поляков встретила яростная атака москвичей. Они строили на улицах заграждения из бревен и мужественно отстреливались. По тревоге во всех церквях начали бить колокола, призывая горожан к восстанию. Полякам пришлось отступить в Китай-город и Кремль и запереться в них. Казалось, что победа осталась за москвичами. Однако поляки решили пойти на хитрость. Они сделали ряд вылазок и подожгли несколько домов в начале улиц. Ветер быстро разнес огонь по всему городу. Люди бросились спасать своих домочадцев и имущество. Им уже было не до сражений. В Китай-городе также сгорело несколько домов, а поляки оказались запертыми за крепостными стенами. Тогда бояре отправили гонцов к стоящему в Можайске пану Струсю; чтобы он смог подойти, было решено поджечь Заречный город, укрепления которого были деревянными. Там жили стрельцы, которые могли не пропустить польские полки и атаковать Китай-город. С большими потерями полякам удалось поджечь стрелецкие слободы. После этого оставшиеся в живых горожане запросили о пощаде. Было решено провести новое крестоцелование Владиславу, и сделавших это обязали носить на поясе полотенца.

Вскоре оказалось, что поляки и их сторонники-бояре рано отпраздновали победу. Накануне Пасхи пришло известие, что к городу приближаются отряды атамана Андрея Просовецкого, примкнувшего к Прокопию Ляпунову. За ним в понедельник после Пасхи, т. е. 25 марта, подошло и все 100-тысячное войско Первого ополчения. С этого момента время правления Семибоярщины в масштабах страны закончилось. Сторонники Сигизмунда оказались запертыми в Китай-городе и Кремле.

9. РАСХИТИТЕЛЬНИЦА ЦАРСКОЙ КАЗНЫ

В течение всего Смутного времени в царском дворце разыгрывались различные драмы. Но не всегда их участниками были представители царской семьи. Со второй половины 1610 года, после свержения царя Василия и до избрания в феврале 1613 года Михаила Романова, кремлевские палаты были как бы бесхозными и оказывались во власти различных временщиков. Цель многих из них состояла не столько в сохранении царского добра, сколько в личном обогащении за его счет. Одними из таких корыстных людей были казначей Федор Иванович Андронов с активной «помощницей» сестрой Евфимией. Об этой молодой, но очень предприимчивой женщине наш следующий рассказ.

Купеческая дочка

Евфимия (а дома ее звали Афимией) родилась в 80-х годах XVI века в семье мелкого торговца из Погорелого Городища Ивана Андронова. Мать Евфимии Марья также была из купеческого сословия. Главным товаром Андроновых были лапти, пользовавшиеся большим спросом у сельского населения. По случаю приобретались и другие товары у заезжих купцов для выгодной перепродажи. Хотя Погорелое Городище было небольшим городком, но он находился на хорошо проторенных торговых путях, соединявших Псков и Великие Луки с Москвой, Тверью, Ярославлем. Кроме того, рядом была главная торговая артерия — Волга.

В целом семья Андроновых жила безбедно, но лишних капиталов, на роскошь, не имела. Дом был добротный, просторный, с большим двором и множеством хозяйственных построек. В них не только хранились существенные запасы продовольствия, домашний скот, но и продаваемые товары. Кроме того, у Андроновых всегда останавливались знакомые купцы, проезжавшие через Погорелое Городище. Такова была традиция в семьях торговых людей.

Евфимия была младшим ребенком, самым любимым и избалованным. Поэтому она всегда была активной, смелой и сообразительной. Старшая сестра Аксиния вскоре вышла замуж за священника из Белева Кузьму Морозова и переехала к мужу. Средний брат Федор начал активно приобщаться к делам отца, расширяя семейное торговое дело. Оказалось, что скупать кожи по деревням и перепродавать их скорнякам и сапожникам очень выгодно. Федор был деятельным и общительным человеком. К своему промыслу он привлекал родственников, двоюродных братьев, свояков и друзей. Вскоре под его контролем оказалась почти вся торговля кожами в западных районах. К ней прибавилась торговля кожаной обувью и лаптями.

Дом Андроновых стал одним из самых богатых в Погорелом Городище. Теперь он был уже в два этажа, на подклете, в котором хранились ценные вещи и изысканные товары для местной знати. К нему была пристроена столовая палата для приема именитых гостей. Именно на таких шумных и веселых сборищах решались важные вопросы и заключались выгодные торговые сделки. Евфимия жила с матерью на женской половине. У нее была небольшая комната для сна, где кроме кровати и икон на стенахничего не было. В светлице под руководством матери она осваивали искусство рукоделия, обязательное для всех девушек того времени. Конечно, ей было не нужно заниматься изготовлением белья и одежды для всей семьи, для этого были сенные девушки — швеи и вышивальщицы. Но рубашки для будущего жениха и нарядные ширинки следовало вышить самой.

Купеческой дочери не полагалось одной выходить на улицу. Поэтому в обычные дни Евфимия молилась в особой крестовой комнате с иконостасом из множества икон. Только по большим праздникам вся семья отправлялась в местный собор на службу. Евфимия надевала длинную красную рубашку с вышитым воротом, летник из атласа с цветными вошвами (вставками). На шее у нее было серебряное ожерелье с мелкими драгоценными камешками. Волосы она обычно распускала или заплетала в длинную косу с алой лентой. Летом на голове сверкал серебряный венец, зимой — меховая шапка. Особенно нарядными были кожаные башмаки с наборными каблучками. Обычно они были либо красного, либо желтого цвета. Их шили по специальному заказу знакомые сапожники брата. Местные парни заглядывались на разодетую купеческую дочь, но родители не торопились выдать ее замуж. Семейный промысел процветал, и жениха можно было выбрать среди наиболее зажиточных и процветающих купцов.

В конце 90-х годов отец Евфимии умер. Для всех домочадцев это стало большим горем. Перед смертью купец Иван написал завещание, по которому все его дела и имущество переходили к сыну Федору. Евфимии выделялось только приданое, поскольку ей предстояло в скором времени выйти замуж. Похороны И. Андронова стали для всего города событием. По обычаю, на окно комнаты, в которой лежал покойный, поставили чашу со святой водой и миску с кашей. Пока женщины омывали тело Ивана, Евфимия с матерью голосили, оплакивая потерю. Марья причитала так: «Ах, ты мой милый, мой ненаглядный! Как же ты меня покинул? На кого меня, сироту, оставил? Али я тебе не хороша была? Али не хорошо наряжалась и убиралась? Али мало детей народила?» Евфимия ей вторила: «Зачем тебе было умирать? Ты был такой добрый и щедрый! На кого ж нас, сироток, покинул?» На их плач к дому собрались соседи и знакомые. Пришли и представители духовенства, зная, что каждый получит в подарок водку, мед и пиво.

Наконец умершего положили в деревянный гроб, обитый внутри материей. Он был завернут в саван, а кафтан был привешен сверху. Нарядная одежда стоила дорого, поэтому ее в землю не зарывали. Потом крышку гроба закрыли, и шесть человек понесли его в местную церковь, где состоялось отпевание. По дороге процессию сопровождали профессиональные плакальщицы, которые вопили так, что было слышно по всему городку. Отслужив панихиду, священник вложил в руки умершему грамоту, отпускающую ему все грехи. Затем родственники простились с ним. Только после этого гроб опустили в землю. Сорок дней семейство Андроновых носило черные одежды и устраивало поминки по главе дома. Главным блюдом на них была кутья. Нанятые священники в доме и на кладбище читали поминальные псалмы. После этого все жители городка решили, что Андроновы, с большим почетом похоронившие своего родителя, являются исключительно благочестивыми людьми.

Вскоре торговые дела Федора, брата Евфимии, пошли с еще большим успехом. Местный воевода даже порекомендовал его в качестве помощника членам гостиной сотни, занимавшимся торговыми делами царского дома. К тому времени царь Федор Иванович умер и его место занял Борис Годунов, стремящийся быть рачительным хозяином огромной державы. Ему требовались энергичные и деятельные люди. В итоге Федора Андронова стали приглашать в Москву для ведения различных торговых операций царского двора. Поскольку все они были успешными, ему было предложено окончательно переехать в столицу и поступить на царскую службу.

Для Евфимии это известие стало исключительно радостным. Она надеялась навсегда покинуть захолустный городишко и выгодно выйти замуж в столице. К тому же жизнь в провинции стала очень опасной. С 1601 года из-за неурожаев многие бедные люди голодали. Те, кто хорошо владел оружием и умел лихо скакать на коне, объединялись в шайки разбойников и грабили мирных путешественников на больших дорогах. Наиболее отчаянные даже нападали на небольшие городки. Особенно знаменит своими разбоями был некий Наливайко. Он напал на Белев и убил священника Кузьму, мужа Аксинии, который попытался было образумить лихих грабителей. Сестра Евфимии с трудом добралась до Погорелова Городища и с ужасом рассказала о совершаемых Наливайко злодействах. Она не только лишилась мужа, но и всего имущества, дома, который был сожжен. Это заставило Андроновых поторопиться с отъездом. Правда, предприимчивый Федор не стал сворачивать свои торговые дела в городке и поручил их двоюродному брату Пятуне (видимо, Петру) Михайлову. Главным занятием Пятуни стала торговля в лавке, принадлежащей Андронову.

Некоторые злые языки утверждали, что Федор Иванович смог добиться расположения царя Бориса не расторопностью и хорошим знанием торгового дела, а тем, что нашел для мнительного Годунова чернокнижника и ведуна, умеющего предсказывать будущее. Возможно, многоопытному и сообразительному купцу приходилось оказывать царю и такие услуги и именно они помогли ему сделать при дворе достаточно быструю карьеру. Следует отметить, что купцы вто время не были только торговцами. Они занимались наймом специалистов, необходимых для царского двора. При поездках за границу им поручались некоторые щекотливые дипломатические дела, например, узнать нет ли при том или ином королевском дворе женихов или невест для царевичей и царевен и т. д.

Купеческая жена

В Москве Федор Андронов довольно быстро нашел для Евфимии подходящего жениха — богатого и состоятельного купца Василия Болотникова. Он был старше невесты, но для предприимчивого Федора это представлялось только плюсом, поскольку жених мог достойно обеспечивать будущую семью и за благополучие сестры не приходилось беспокоиться. По обычаю, Федор отправил свата в дом Болотниковых (Василий жил вместе с братом Юрием). Тот в красках расписал достоинства рода Андроновых и прелести невесты. Кроме того, он отметил, что данный брак сулит взаимную выгоду в торговле для двух купеческих семей. Василий хорошо знал, что Федор Иванович связан с хозяйственными делами царского двора, поэтому с радостью согласился жениться на Евфимии. К тому же невеста была молода и недурна собой. Очень скоро в дом Андроновых прибыли сваты, чтобы обговорить вопрос о приданом и согласовать дату свадьбы. Кроме того, с ними оказалась смотрительница, родственница Василия, которая должна была убедиться в том, что у невесты нет явных изъянов.

Евфимия не боялась смотрин, поскольку никаких недостатков у себя не замечала. Она надела свое лучшее платье, красиво причесалась и села, как было положено, за занавеску. Смотрительница оказалась теткой жениха. Она подошла к Евфимии, внимательно ее осмотрела, потом предложила пройтись по комнате и стала задавать разные вопросы о рукоделии, приготовлении пищи, ведении хозяйства. Это делалось для того, чтобы убедиться в том, что будущая жена не кривобокая, не хромая, достаточно толковая и умелая. Евфимия не без гордости продемонстрировала свою крепкую и ладную фигурку и на все вопросы отвечала бойко и правильно, в итоге смотрительница ушла довольная результатом знакомства с будущей родственницей.

Очень скоро был назначен сговорный день. Для Евфимии он был особенно значимым, поскольку в дом должен был приехать сам жених и его можно было увидеть через потаенное окошко. Василий Болотников приехал не один, а с братом Юрием и шурином Богданом Исаковым. Федор и его мать Марья радушно приняли гостей, встретив на крыльце и проводив в горницу. Там их усадили на самом почетном месте в переднем углу. По обычаю, все некоторое время молча глядели друг на друга. Наконец Юрий Болотников произнес церемониальную речь, в которой сообщил, что они приехали для доброго дела. В ответ Федор сказал, что рад гостям. После этого был составлен уговор — рядная запись, в которой был обозначен день свадьбы и точно указан размер приданого. Оно состояло из постельных принадлежностей, белья, одежды, домашней утвари и украшений. Кроме того, обозначили сумму неустойки в случае нарушения договора одной из сторон. В заключение сделки от Евфимии принесли подарки жениху и его родственникам — вышитые полотенца. Дело откладывать не стали, свадьба состоялась через неделю.

Посаженным отцом на свадьбе стал Юрий Болотников, посаженной матерью — мать Евфимии Марья. Тысяцким был назначен Богдан Исаков. Одной из свах оказалась жена Богдана, другой — Аксиния, сестра Евфимии. Другие родственники стали дружками и почетными гостями. Слуг назначили свечниками, каравайниками и фонарщиками, Пятуню — ясельничим. Он должен был оберегать свадебную церемонию от колдовства, порчи и сглаза. Словом, все чины были такими же, как на царской свадьбе, но исполняли их не бояре и дворяне, а представители купечества, их родственники и слуги.

Накануне свадьбы в доме Андроновых состоялся пир для невесты, ее родственников и гостей. У Болотниковых было то же самое. Ближе к концу веселья Евфимии принесли от жениха подарки: нарядную шапочку, отделанную мехом и жемчугом, кожаные сапожки с каблучками и ларец, в котором находились румяна, перстни, гребешок, мыло, зеркальце, а также ножницы, цветные нитки, иглы, разные лакомства. Последней подали… розгу. Дары были символичными и означали, что муж будет кормить, одевать жену, в ответ она должна быть хорошей рукодельницей. В случае провинности ее могли сурово наказать.

На следующий день сваха Евфимии отправилась в дом Болотниковых готовить брачное ложе. Считалось, что злые колдуны могли вмешаться в свадьбу и испортить ее. Поэтому сваха должна была защитить ложе. Для этого она обходила вокруг сенника, где молодые должны были почивать, с веткой рябины в руках. Ее сопровождали более 50 прислужников, которые несли на головах разные спальные принадлежности. В сеннике на потолке не должно было быть земляной присыпки. Стены и пол его обили коврами, устроили помост для ложа. По четырем углам воткнули стрелы, на которые навесили шкурки соболей, а в острие — калач. На лавках по углам поставили оловянные чаши с медом. Над дверями и окнами снаружи и внутри прибили кресты.

Последней вносилась постель. Впереди нее несли иконы Спаса и Богородицы и распятие. Ложе состояло из 40 снопов, ковра и перины. На перину положили изголовье и две подушки с шелковыми наволочками. Постель застлали шелковой простыней, сверху положили холодное и теплое одеяло. В довершение положили на подушку шапку, соболью шубу с оторочкой и ковер. Вокруг постели повесили занавески из тафты и поставили иконы и крест, рядом — кадки с пшеницей, рожью, овсом и ячменем, обозначавшими будущую сытую жизнь. В это время в доме Евфимии и Василия пекли свадебные караваи и готовили всяческие угощения. Само торжество должно было начаться вечером.

Наконец к назначенному часу Евфимию начали одевать в самое лучшее платье и навешивать на нее множество всевозможных украшений. Девушки-подруги одновременно пели ей свадебные песни. Последним ей надели на голову венец и закрыли покрывалом. Одновременно слуги готовили к торжеству горницу. На возвышенном месте были установлены двойной стул с подушкой и несколько столов. После этого началось торжественное шествие. Впереди шли женщины-плясуньи, которые пели и плясали. За ними каравайники несли на подносах караваи, на которых лежали золотые монеты. Далее следовали свечники со свечами и фонарщики. Обычно одну свечу несли двое, поскольку она весила два пуда. На свечах были серебряные обручи и бархатные кошельки. Обручальные свечи были поменьше. За свечниками следовал дружка с большой миской, в которой лежали хмель, собольи меха, вышитые платки и деньги. За ним шли хранители невестиного пути. Наконец, две свахи вели невесту под покрывалом. Рядом с ней шла подруга. Далее две гостьи внесли подносы с кикой, подубрусником, гребешком и чаркой с медом, отдельно полотенца для раздачи гостям.

Невеста с подругой сели на приготовленные места. Перед ними поставили блюдо с хмелем, караваи, сыр. Около стола выстроились каравайники, свечники и фонарщики. Гости сели на лавки. Василий Болотников также надел лучшую одежду и в сопровождении своих дружек, тысяцкого, каравайников и свечников прибыл в дом невесты. Он дал подруге денег, и та освободила место около Евфимии. Вместе с сопровождающими жениха пришел священник, который окропил все святой водой. Когда все заняли свои места, тысяцкий разрезал хлеб и сыр и с полотенцами подал гостям. Потом священник прочитал молитву, и сваха подошла к посаженным отцу с матерью и попросила разрешения чесать голову жениху и невесте. Те ответили: «Благослови Бог!» После этого свечники зажгли свечи, поставили на стол и протянули занавеску из тафты между женихом и невестой. Сваха сняла девичий венец с головы Евфимии, расчесала волосы гребнем, смоченным в разведенном меду, и надела ей женский головной убор, скрывающий волосы, в заключение обряда ее накрыли покрывалом. Затем молодых обсыпали хмелем и опахали соболями. Наконец, один из гостей подошел к ним в вывернутом наизнанку тулупе и пожелал им столько детей, сколько ворсинок было в бараньей шкуре. Во время обряда присутствующие гости пели свадебные песни, а сваха разбрасывала монеты и обсыпала молодых хмелем.

Наконец, все встали, посаженные родители взяли иконы в красивых окладах и благословили Василия и Евфимию. Те в ответ поклонились. Затем молодые обменялись кольцами, посаженный отец, взяв Евфимию за руку, вручил Василию. Потом он взял плеть и ударил «дочь» со словами: «По этому удару ты, дочь моя, знаешь мою власть. Теперь эта власть переходит к мужу, и его ты должна слушаться». Василий, взяв плеть, сказал так: «Я не думаю, что она будет мне нужна, я сохраню ее как подарок». После этого обряда жених и его сопровождающие вышли на улицу, где их ждали оседланные лошади и повозки. Затем вышла Евфимия со своими гостями и села в красиво убранную повозку. Всем предстояло ехать в церковь для венчания. Во главе поезда оказались местные шутники, которые стали петь забавные песни и отпускать различные шуточки, вызывавшие смех у встречных людей. За ними на богато убранном коне ехал Василий Болотников со своими сопровождающими, следом — Евфимия со своими.

В храме уже все было готово: от дверей до аналоя были постланы красные ковры. Именно по ним и пошли жених и невеста. После обряда венчания священник прочитал поучение о том, как следует жить в браке. С Евфимии сняли покрывало, и она предстала перед женихом во всей своей юной красе. Василий был рад, что слухи о привлекательной внешности его суженой не оказались ложными. Наконец, священник взял новобрачную за руку и вручил ее мужу. После этого жених и невеста поцеловались. Заключало церемонию совместное распитие чаши: первым отпил глоток Василий, за ним — Евфимия, затем снова Василий, и так три раза. Когда чаша опустела, вместе с Евфимией Василий бросил чашу на пол и растоптал, приговаривал: «Пусть так под ногами нашими будут растоптаны те, которые станут нас ссорить и внушать к друг другу нелюбовь». Присутствующие заметили, что быстрой и юркой невесте удалось первой наступить на осколки. Это означало, что именно она собиралась верховодить в доме. Добродушный Василий не рассердился. Будучи часто в разъездах, он не претендовал на роль единоличного хозяина.

Тем временем тысяцкий отправил дружку к родителям молодых с известием о том, что венчание прошло благополучно и что им пора разрезать общий каравай в знак того, что оба рода стали свойственниками и собираются жить в любви и дружбе. При выходе из церкви сваха обсыпала молодых семенами льна и конопли, а шутники вновь затянули свои смешные песни. Затем свадебный поезд отправился в дом мужа. Там их уже ждали посаженные отец и мать с иконой для благословения. За столом Евфимии пришлось плакать в знак печали по поводу разлуки с родным домом и от страха новой жизни. На самом деле ей хотелось петь и радоваться тому, что она становится полновластной хозяйкой в большом и богатом доме.

Есть новобрачным не полагалось, хотя кушанья перед ними стояли. Только когда гости приступили к третьей перемене блюд, дружка принес жареного петуха, но его полагалось есть на брачном ложе. Поэтому птицу завернули в скатерть и отнесли в сенник. Посаженные мать и отец благословили молодых на первую брачную ночь и проводили к заранее приготовленному ложу. Там сваха раздела Евфимию, а дружка — Василия. Но снимать сапоги у мужа следовало новобрачной. Евфимия сделала это очень быстро и тут же обнаружила в первом сапоге монетку. Это также означало, что впереди ее ждет семейное счастье. После этого молодые наконец-то остались одни, правда, ненадолго. Через полчаса они вновь услышали голос дружки, который спрашивал о здоровье Василия. Тот ответил, что все хорошо. Для пирующих гостей это известие послужило сигналом к тому, чтобы навестить новобрачных и покормить их заранее принесенным жаренным петухом. Первым отломил ножку и крылышко Василий. По обычаю, их полагалось кинуть через плечо.

Поев и попив, Евфимия и Василий вновь улеглись спать, а гости отправились пировать всю ночь. Утром они отвели молодых в баню. Евфимия мылась со свахой и посаженной матерью, Василий — с тысяцким и дружкой. После этого сваха принесла горшочек с кашей и накормила новобрачных. В этот день полагалось ехать в дом к невесте и благодарить родителей за то, что они воспитали хорошую дочь. На третий день пировали у Андроновых. Обычно говорливая и активная Евфимия была тиха и молчалива. Так ей следовало вести себя по обряду. Зато Аксиния веселилась от всей души, обмениваясь любезностями и шутками с родственниками жениха. Свадьба была единственным праздником, на котором женщины могли вести себя достаточно свободно и раскованно.

Только в этот день молодые получили подарки: лошадей, посуду, красивую одежду. Но, по обычаю, их нельзя было принимать безвозмездно. Василию пришлось подробно записать, кто, что и за какую цену подарил, чтобы в течение года отдарить каждого. Евфимия и Василий надеялись, что их жизнь будет долгой и счастливой. Ведь для этого у них было все: крепкое здоровье, достаток в доме, прочное положение в обществе. Однако происходившие в стране события вскоре внесли свои коррективы в их судьбу.

Осенью 1604 года на русскую территорию вторглось войско самозванца Гришки Отрепьева, назвавшегося именем давно умершего царевича Дмитрия. Некоторое время противоборство с ним царя Бориса не касалось купцов. В. Болотников вел торговые операции в Новгороде, Ф. Андронов занимался хозяйственными вопросами царского двора. После смерти Б. Годунова и воцарения Лжедмитрия I вновь особых изменений не произошло. Правда, ловкий Федор быстро сообразил, что может получить большую выгоду от изменения власти. Пока при дворе смещали старых и назначали новых казначеев и дворецких, он смог часть выручки от проданного царского имущества прибрать к рукам. Кроме того, он сразу понял, что самозванец нуждается в деньгах для снаряжения похода на Азов и не очень разбирается в цене на меха, поступающие из Сибири в качестве ясака. Вновь в карман предприимчивого купца потекли деньги за разницу в рыночной цене шкурок соболей, куниц и горностаев. Василий Болотников с братом Юрием помогали шурину в перепродаже на новгородских рынках наиболее ценных мехов. От этого общие дела двух семей шли как нельзя лучше.

В это время Евфимия готовилась стать матерью. Первенца ждали с особым нетерпением. Он появился на свет, когда самозванца уже не было на престоле. К радости обоих родителей, он оказался мальчиком. В честь отца его крестили под именем Василий. По поводу этого важного события был устроен родинный стол для родственников и знакомых. Они одарили счастливую Евфимию золотыми монетами. Через 8 дней устроили крестины. Восприемником стал Федор Андронов. Он подарил племяннику серебряную ложку. После крестин также были устроены шумные празднества, на которых кормили даже нищих.

Дом Болотниковых был всегда «полной чашей». Амбары наполнены зерном, в погребах-ледниках хранились мясо, рыба, солонина, окорока и прочее. Всегда было достаточно различных овощей в свежем и соленом виде. На заднем дворе разводили кур, гусей, свиней и другую скотину. Поэтому продовольствие никогда не покупали в малом количестве, а только оптом, после сбора урожая, когда цены были самыми низкими.

Евфимии не приходилось самой выполнять тяжелую ручную работу. К ее услугам была многочисленная дворня: повар, хлебопек, швеи, портомойки, конюх, сторож и т. д. Наиболее приближенной к ней служанкой была постельница, а также сенные девушки. Сын был на попечении кормилицы и няньки. Сама купчиха лишь указывала, кому и что делать. В свободное от хозяйских дел время Евфимия вышивала со своими сенными девушками или наблюдала за тем, как работницы пряли пряжу или ткали полотно. Несмотря на то что Болотниковы жили в столице, их хозяйство во многом было натуральным. На рынках покупали лишь зерно, мясо и предметы роскоши, металлические и гончарные изделия, дорогие ткани и меха.

Василий очень хорошо относился к своей веселой и энергичной жене, поэтому часто баловал ее подарками: сначала он купил ей золотые сережки с камешками, стоившими по тем временам достаточно большую сумму — 40 рублей.

Потом на перемену приобрел другие — у жены князя Самсона Долгорукова. Через некоторое время купец сделал еще более дорогой подарок — заказал дьякону Даниле из церкви Ильи Пророка отлить золотой нательный крест с финифтью и четырьмя жемчужинами. К нему хорошо подошел золотой перстень с финифтью. Чтобы и самому выглядеть солидно, Василий Болотников купил себе три золотых перстня, один с печаткой, другой — с украшением в виде человеческой головы, третий — с зернью. Общая стоимость драгоценностей перевалила за 500 рублей.

Первые неприятности

Пока семьи купцов Андроновых и Болотниковых богатели, в стране постоянно происходили перемены. Царь Василий Шуйский не сумел прочно сесть на престол. Уже летом 1606 года у него появился соперник, якобы вновь спасшийся Дмитрий. Осенью его армия под руководством И. Болотникова осадила Москву. Только через год смог царь Василий разбить своего противника.

После этого наступил некоторый период затишья, во время которого царь и его администрация занялись наведением порядка в дворцовом хозяйстве. Вскоре выяснилось, что Ф. Андронов, ведавший продажей «царской мягкой рухляди», т. е. мехов, явно недоплачивал в казну. Началось следственное дело. Поручиками по Андронову выступили московские купцы во главе с В. П. Болотниковым, мужем Евфимии. Дело разбиралось крайне медленно, поскольку было весьма запутанным и сложным. Ведь Федор занимался продажей мехов еще со времени правления Бориса Годунова и имел обширнейшие торговые связи.

Летом 1608 года к Москве подошли войска Лжедмитрия II и расположились в Тушино. В стране образовалось двое: властие. Ловкий Ф. Андронов решил воспользоваться этой ситуацией и, чтобы не держать ответа за свои махинации, сбежал в Тушинский лагерь. При дворе «царика» он быстро сделал карьеру — получил чин думного дьяка и стал казначеем. В Москве за шурина пришлось отвечать Василию Болотникову. Московские купцы решили откреститься от беглеца и все свалили на его родственника. Представители царской администрации потребовали от Василия выплатить в казну весьма значительную сумму. Для купца это означало полное разорение.

Евфимия очень переживала за мужа и про себя ругала коварного брата самыми последними словами. Но заставить его приехать из Тушино было уже невозможно. Однако на этот раз судьба оказалась милостива к нашей героине. Летом 1610 года царь Василий был свергнут, и дело о недоплате в царскую казну Андронова было закрыто. В Тушино Федор проявил себя не только как опытный делец, но и хороший политик. Он быстро понял ничтожество Лжедмитрия II и примкнул к партии русской знати, выдвинувшей идею избрать на московский трон польского королевича Владислава. В январе 1610 года он вошел в состав посольства М. Г. Салтыкова к королю Сигизмунду под Смоленск. Польский монарх отнесся к послам исключительно милостиво и пообещал в случае успеха их затеи щедро наградить.

Вернувшись, бывшие тушинцы стали действовать очень энергично и склонили Семибоярщину на свою сторону. В итоге было официально объявлено, что новым царем наречен королевич Владислав. Население начали приводить к присяге новому государю, и под Смоленск к королю отправилось представительное посольство во главе с митрополитом Филаретом и боярином В. В. Голицыным. На этот раз Ф. Андронов не поехал к королю, так как решил, что и дома для него дел предостаточно. Действительно, Сигизмунду требовались «свои люди» при московском дворе. Поэтому уже в октябре 1610 года Андронов получил от короля подтвержение на свой тушинский чин думного дворянина и стал помощником казначея — В. П. Головина. Для торгового мужика из Погорелого Городища такая карьера была просто фантастической.

Несомненно, что родовитые бояре с возмущением встретили появление в Думе торгаша, но хитрый Федор предвидел их реакцию. Чтобы упрочить свое положение, он вошел в доверие к начальнику польского гарнизона А. Гонсевскому и стал нашептывать ему о неблаговидном поведении и тайных умыслах против короля того или иного представителя знати. Более того, он стал писать доносы Сигизмунду на разных дьяков и добился того, что его недруги были смещены. Вместо них были назначены его старые приятели и хорошие знакомцы. Так, думным дьяком Новгородской чети стал бывший овчинник (торговец овчинами) Степан Соловецкий, у денежных сборов оказался попович Василий Юрьев, одним из дьяков — суконник Кирилл Скоробовицкий. Оставшиеся дьяки начали остерегаться слишком прыткого Федора.

Для своих родственников Ф. И. Андронов превратился в благодетеля и покровителя. Он пригласил в столицу из Погорелого Городища Пятуню Михайлова и поручил ему отливать на Денежном дворе серебряную монету из мелких сломанных серебряных вещей. К этому делу были привлечены и Василий Болотников с братом Юрием. В итоге каждый достаточно быстро заработал много денег: Пятуня — 400 рублей, Юрий — 300, Василий — 200. Чтобы совместное производство шло успешнее, Пятуня поселился у Болотниковых.

В это время Евфимия ждала второго ребенка и старалась поменьше выходить на улицу, где было очень небезопасно. Самоуправство польского гарнизона не нравилось многим москвичам. Некоторые даже стали тайно вооружаться и готовиться к расправе с поляками и их русскими прихвостнями. Ближе к концу года появился на свет еще один сын Василия и Евфимии. Его назвали Павлом. На праздник по случаю его рождения были приглашены многие родственники. Среди них были не только Ф. Андронов, Пятуня, но и Богдан Исаков, женатый на сестре Юрия Болотникова, его брат Семен, Григорий и Богдан Морозовы — родственники мужа Аксинии. Последняя осталась в Погорелом Городище вместе с сыном Трифоном, который продолжал торговать в бывшей лавке Андроновых.

Увеличение купеческой семьи способствовало расширению торговых контактов каждого из ее членов. Взаимопомощь и взаимовыручка были главными чертами объединения. В условиях Смуты и междоусобной борьбы эти качества позволили всем не только выжить без потерь и урона, но и получить прибыль. Хотя при покровительстве Ф. И. Андронова дела у московских купцов шли весьма успешно, Василий Болотников решил покинуть столицу и отправиться с товаром в Новгород Великий. Возможно, его беспокоило то, что этот город осаждался шведами и в случае взятия мог быть ограбленным. У Василия же на новгородских складах лежало много различного товара. Кроме того, в закладе находилось 100 золотников жемчуга стоимостью в 200 рублей. Терять все это не хотелось. Забрав с собою кожи для продажи, в конце 1610 года он отправился в путь. Возможно, к весне он предполагал вернуться, но начавшаяся в стране национально-освободительная борьба и шведская оккупация Новгорода его планы сорвали. Разлука с любимой женой и сыновьями продолжалась долгих 7 лет. За это время Болотников наладил торговые контакты с Иван-городом и многими шведскими городами. Капиталы его продолжали расти. Евфимии же пришлось одной заботиться о маленьких детях.

В осажденном Кремле

Евфимии не хотелось разлучаться с мужем в неспокойное время. Но она хорошо понимала, что для купцов торговые дела всегда стояли на первом месте. Взять ее с собой Василий не мог. С сыновьями-малютками во время зимнего путешествия могло случиться всякое. Отныне покровителями молодой матери становились брат Ф. И. Андронов и многочисленные родственники. Следует отметить, что осторожный Юрий Болотников также покинул неспокойную Москву. Более надежным местом жительства для себя он счел Кострому. Видимо, купцы Болотниковы не считали себя политиками и в отличие от Федора Андронова предпочитали заниматься только торговыми делами.

По предложению брата Евфимия переехала в его дом в Китай-городе. Там ее малыши оказались под присмотром бабушки Марьи. В столице все бурлило. Москвичи готовились к схватке с польскими интервентами. 19 марта 1611 года началось восстание. Вооруженные москвичи вступили в бой с польским гарнизоном. В ответ А. Гонсевский приказал закрыть ворота Кремля и Китай-города и отправил зажигальщиков поджечь Белый и Земляной города, т. е. городские окраины. Восставшие оказались среди пожарища и были вынуждены с большими потерями отступить.

Во время этих событий Евфимия с матерью и детьми пребывала в большом страхе. Они не боялись восставших, поскольку по приказу Федора их двор хорошо охранялся, но опасались, что пожар перекинется на их деревянный дом. Но и на этот раз Бог их помиловал. К вечеру, когда огонь в Белом городе поутих, прибежал весь в саже перепуганный Пятуня Михайлов. После отъезда Болотниковых он проживал в их доме. Однако во время пожара тот сгорел со всем добром. Конечно, Евфимии было жаль своего красивого и уютного жилища. Но она знала, что ценных вещей в нем не было — их заранее отвезли в погреба брата. Кроме того, возведение нового дома было не таким уж сложным делом. У опытных плотников всегда были готовые для продажи срубы, из которых очень быстро строили новые хоромы. Правда, оказалось, что на пепелище, в леднике, остались спрятанные Пятуней деньги и ценности. Пришлось приятелю Федора думному дьяку С. Соловецкому дать погорельцу охрану и помочь ему принести спрятанные ценности. Сам Пятуня это сделать боялся из-за рыскавших повсюду шаек грабителей-мародеров. Жалея бездомного племянника, Андронов позволил ему поселиться в пристройке над одним из погребов. В самом доме места лишнего не было. Ведь там, кроме хозяина, жили его мать Марья, сестра Евфимия с двумя сыновьями, кормилицей, няньками и многочисленной прислугой. Были и постояльцы из числа приезжих дворян.

В конце марта оказалось, что к столице движутся полки ополченцев под руководством П. Ляпунова и других городовых воевод, которые были против избрания на русский престол королевича Владислава. Они желали изгнать из Москвы польский гарнизон. Ф. Андронов во своими родственниками оказался в числе их противников. Трудно понять, почему незнатный купец стал преданным сторонником польского короля. Может быть, он понимал, что спесивые русские бояре никогда не позволят ему заседать в Боярской думе и иметь дворянский титул? Или он боялся расплаты за махинации с царской казной и наказания от тех, на кого он писал доносы королю? Ведь в случае поражения Сигизмунда они наверняка отомстили бы ему. Возможно, как торговый человек он полагал, что тесные связи с Польшей будут способствовать расширению торговых контактов между двумя странами и с Европой в целом. Так или иначе, но Ф. И. Андронов стал одним из активнейших сторонников короля в Москве и делал все возможное, чтобы победа осталась за поляками. Естественно, что Евфимия была на стороне брата, поскольку со своими крошками-сыновьями целиком от него зависела.

В начале апреля ополченцы вступили в бой с поляками и вскоре выбили их из Белого города. Кремль и Китай-город оказались в осаде. Продовольствие и деньги для уплаты польским воинам перестали поступать. Это очень осложнило положение Семибоярщины и сторонников Сигизмунда. В условиях чрезвычайного положения Федор Андронов взял царскую казну под свой контроль. Он лично занялся всеми выплатами, ни перед кем не отчитываясь. В этих условиях Евфимия могла не опасаться, что она сама или ее дети умрут голодной смертью. За деньги и ценности даже в условиях осады можно было купить все. К тому же у запасливого Федора собственные погреба были наполнены всевозможными продуктами.

Вскоре денег в казне не стало. Тогда предприимчивый Федор решил перелить на монеты золотую статую Христа, изготовленную когда-то по приказу Бориса Годунова для храма Святая Святых, посуду и другие золотые вещи. До этого аналогичным образом поступил царь Василий, переливший на монеты 12 статуй апостолов для уплаты шведским наемникам. Всего по подсчетам Андронова ему пришлось выплатить полякам 912 113 рублей и 340 379 грошей, что по тем временам было огромной суммой. Потом он начал отдавать в залог зеркала, посуду и даже царские шапки. Для себя Федор тщательно записывал, кому и что отдавалось. К тому же некоторые царские регалии пришлось отправить в Польшу к Владиславу, для подготовки его венчания. Часть ценных вещей забрал себе начальник гарнизона А. Гонсевский, кое-что осело в карманах самого казначея. Правда, на этот раз Андронов решил не жадничать, поскольку понимал, что после наведения порядка в стране ему придется держать ответ перед новыми властями.

Один раз во время переговоров с ополченцами выяснилось, что в их лагере находится родная сестра Федора и Евфимии Аксиния. Она была взята в плен вместе с сыном, Трифоном Морозовым, когда отряды ополченцев проходили через Погорелое Городище. Юноша вскоре оказался под покровительством воеводы И. П. Шереметева и примкнул к ополченцам. Аксинию же договорились поменять на жену Шереметева, которая проживала в осажденном Кремле. Вскоре Евфимия радостно обняла многострадальную сестру. Все вместе поселились у брата. У Аксинии, видимо, совсем не было никакого имущества, поэтому находящаяся при смерти старая мать завещала ей две своих телогреи: одну из цветного шелка, другую — из атласа на куницах, и 10 рублей денег. Евфимия не получила ничего, поскольку у той и своего добра было достаточно. Муж оставил ей на «черный день» 10 золотых монет, 6 крупных индийских жемчужин и 150 золотников жемчуга, стоивших 300 рублей. Все это хранилось в тщательно спрятанной коробочке.

Евфимия, во всем подражавшая брату, вскоре поняла, что на чужих несчастьях можно хорошо нажиться, и начала скупать по низкой цене дорогие безделушки у тех, кто остро нуждался в деньгах. Так, у жены служившего у Федора И. Навруева за 13 рублей она купила золотые серьги-двойчатки с голубыми сапфирами, рубинами и 8 жемчужинами. Когда-то муж купил ей более скромные серьги, стоившие 40 рублей. У вдовы князя А. В. Голицына, испытывавшей материальные трудности в осажденном Кремле, Евфимия приобрела вышитое жемчугом полотно. Оно обошлось в 100 рублей. Зато золотой перстень с алмазом достался всего за 8 рублей. Его продал оставшийся без хозяина слуга их постояльца. Сам постоялец, дворянин Федор, умер от беспробудного пьянства.

Чувствуя безвыходность своего положения, «кремлевские сидельцы» решили отправить посольство к королю Сигизмунду с просьбой о помощи. В состав его был включен и Федор Андронов. Он прекрасно понимал, что должен произвести на возможного государя самое лучшее впечатление, поэтому занял на экипировку и дорогу у двоюродного брата Пятуни Михайлова 600 рублей. Возможно, у Федора были и свои деньги, но тратить их не хотелось. Пятуня же, по его мнению, был ему должен и за то, что оказался в столице, и за то, что получил разрешение на отливку монет, и за то, что получил охрану д ля поиска своих сбережений после пожара. К тому же он жил на его дворе совершенно бесплатно.

После отъезда брата Евфимия стала чувствовать себя менее уверенно. Скупку ценностей она прекратила и решила подыскать более надежное место для своего добра. Дело в том, что из-за длительной осады в городе начались анархия и беспредел. Поляки и гайдуки, не получавшие жалованья, принялись грабить мирное население. Они врывались в плохо охраняемые дома и забирали ценности и продовольствие. По ночам одинокие путники рисковали не только кошельком, но и головой. Некоторые изголодавшиеся гайдуки занялись каннибализмом. Они могли тут же освежевать и поджарить на костре зазевавшегося прохожего, а также засаливали трупы впрок в огромных чанах. Естественно, что Евфимия знала об этих ужасах и без крепкой охраны на улице не появлялась. Тщательно оберегался и дом брата: ворота всегда были на замке, сторожа вооружены.

Когда посольство вернулось от короля ни с чем, стало ясно, что участь осажденного Кремля решена. Около его стен стояло не только Первое, плохо организованное, ополчение, но и Второе во главе с мужественным воеводой Д. М. Пожарским и отважным земским старостой Кузьмой Мининым. Летом 1612 года они отогнали польского гетмана Хоткевича, и больше помощи и было ждать не от кого.

Евфимия поняла, что после взятия Кремля ополченцами двор ее брата будет разграблен первым. Допустить пропажи своего собственного имущества она не могла, поэтому решила найти место, где бы оно не пропало. После некоторых раздумий самым подходящим показался дом И. П. Шереметева. Хозяев не было — как известно, они были в ополчении. Договориться со слугами оказалось несложно. Прежде чем перенести свои вещи, Евфимия составила подробную опись: «Золотые серьги с голубыми сапфирами и жемчугом; верх от шубы из цветного атласа с золотой вышивкой по красному полю; зеленая телогрейка на соболях; шуба из чернобурки; шуба из куницы; шуба из горностаев; опашень белый под голубой венецианской тафтой; летник из красноватой венецианской тафты; серебряная чарка; 12 рубашек мужских и женских; 7 холстов, 7 скатертей, 24 оловянных блюдца, 16 тарелок, 4 медных посудины, 4 сковородки, 2 больших котла, 2 ендовы (широких сосуда с носиком), 4 таза; детская бархатная шапочка; 3 простых половика и четвертый — из красной венецианской тафты; 2 полотенца: одно из тафты, другое — из камки (шелка) с отделкой из тафты; 4 аршина камки, 2 — кисеи, 6 — золотой парчи, 6 — серебряной; 28 золотников шелку разных цветов; 2 перинных наволочки, вышитых золотыми нитками; нарядные татарские подстилки из войлока; 2 рукомойника, лоханка и мелкие тазики; шелковая фата; скроенная, но не сшитая женская кисейная рубашка; 2 оловянных погребца; татарский котел». Вместе со всем добром Евфимия положила связку бумаг мужа. Там были заемные документы, долговые расписки и прочее. После этого слуги помогли перетащить все эти ценности в кладовую дома Шереметева. Казалось, что тут оно не будет разграблено алчными казаками-ополченцами, поскольку воевода был в числе их руководителей.

В конце октября ситуация окончательно обострилась. Вскоре Китай-город был взят, а Андронов с Евфимией, ее сыновьями и Аксинией перебрались в опустевшие кремлевские покои. Марья к тому времени умерла. Тяготы осады сказались на ее ослабленном здоровье. Предприимчивая Евфимия решила спрятать у Шереметевых и все остальные ценные вещи семьи: однорядку (вид одежды) брусничного цвета, занавески с золотой каймой, кафтан вишневого цвета, синюю епанчу, 10 рубашек, 2 мужских рубашки и 2 штанов, 2 скатерти, 5 холстов. Все опять же было тщательно переписано, и принявший добро слуга Матвей Иванов поставил под перечнем свою подпись.

Однако вскоре оказалось, что предосторожности Евфимии по сохранению семейного добра были тщетными. После возвращения И. Шереметева домой нажитое Болотниковыми имущество перешло в собственность победителя. Евфимия получила в качестве компенсации только 5 рублей и бумаги мужа. Для воеводы они были бесполезными. Но все это произойдет позднее. Пока же Федор Андронов готовился к тому, что Кремль будет сдан ополченцам. Оборонять его было некому, подмоги ни от кого не было.

22 октября Андронов позвал к себе Аксинию и Евфимию и сказал им, что после взятия Кремля их двор будет разграблен первым. Следовало спрятать хоть какое-то ценное добро, которое могло пригодиться в будущем. Услышав это, обе женщины заголосили, но Федор резко их оборвал и показал драгоценности, которые предстояло надежно спрятать. Евфимия как наиболее смелая и сообразительная получила 30 небольших запонок (двойных пуговиц) с алмазами, рубинами и жемчугами. В одной был большой изумруд в красивой золотой оправе. Несомненно, что они были спороты с царской одежды. 4 золотых запонки были с пол-ладони и усыпаны драгоценностями. Они стоили целое состояние. Кроме того, Евфимия получила 13 алмазов величиной с денежку (мелкую монету). Возможно, они также украшали когда-то царскую одежду. Пользуясь своим положением казначея, Ф. Андронов похитил их для собственного обогащения, но, понимая, что неминуемо будет арестован, решил отдать сестрам на сохранение. При этом он наказал Евфимии в случае спасения продать часть камней и сделать вклады в монастыри: Чудов, в Кремле, должен был получить 400 рублей, Кирилло-Белозерский — 100. Даже будучи весьма нечестным и пронырливым человеком, Федор не забывал о Боге. Он понадеялся, что Христос спасет его, узнав о предполагаемых щедрых пожертвованиях.

Менее расторопная и боязливая Аксиния получила меньше. Федор доверил ей только золотую цепь и три стоячих мужских ожерелья с драгоценными камнями. Потом добавил мешочек с жемчугом и небольшую иконку из золота. На ней было вырезано Воскресение Христово. Евфимия большую часть своего добра запрятала в одежду трехлетнего Паши и шестилетнего Василия. Только совсем маленький узелок привязала к поясу. Аксиния обернула цепочку вокруг кос под платком, ожерелья положила за пазуху, а мешочек с жемчугом привязала к поясу рубашки.

26 октября Кремль был взят. Чтобы избежать расправы на месте, Федор с сестрами и детьми вышел на мост через ров. Вместе с ними были и «седьмочисленные» бояре. К ним навстречу вышли руководители ополчения Д. Пожарский, Д. Трубецкой и К. Минин. Случайно среди ополченцев Андронов увидел своегостаринного приятеля — дьяка Марка Поздеева. Понадеявшись, что тот спасет его дом от разграбления, он шепнул ему, что в горнице на полке спрятаны два дорогих золотых кольца с алмазами, рубинами и сапфирами, а также сережки с драгоценными камнями. Однако когда Марк прибыл к дому Андронова, то увидел, что тот дочиста разграблен казаками из отрядов Сергея Карамышева и Богдана Попова. Ушлые ополченцы прекрасно знали, где можно поживиться.

Первое время Андронов и его сестры как представители купеческого сословия находились под покровительством Кузьмы Минина и поселились в его полку. Однако потом руководители ополчения пришли к мысли, что Федор повинен в расхищении царской казны и должен быть допрошен и наказан. Поэтому его арестовали и отправили под надзор казачьего головы Никиты Лихарева. Евфимию с детьми и Аксинию отправили в Чудов монастырь под надзор монахов.

Вскоре сестры с ужасом узнали, что брата бросили в пыточную тюрьму и беспрестанно ведут допросы с пристрастием. Один раз в монастырь пришел стрелец Терентий и сказал, что Андронов просит Аксинию навестить его. Посоветовавшись, сестры решили, что Федору нужны ценности для подкупа судей и следователей. Поэтому Аксиния вновь спрятала под волосы золотую цепочку и положила за пазуху ожерелья. В таком виде она со стрельцом направилась к брату. Однако когда они проходили мимо каких-то построек, похожих на лавки купцов, из-за них выскочили казаки и набросились на Аксинию и ее сопровождающего. Терентий остался цел, а несчастная женщина существенно пострадала. Казаки начали обыскивать ее и тут же обнаружили ценности. Не долго думая, они отрезали ее косы, чтобы завладеть цепью, и порвали одежду, увидев ожерелья и жемчуг. Возможно, казаки вошли в сговор с Терентием и с его помощью выманили сестру Андронова из монастыря. Они знали, что у той должны быть припрятаны драгоценности для передачи брату.

Рыдая от страха, позора и унижения, едва прикрытая, Аксиния вернулась в Чудов монастырь. Евфимию бесчинства казанов глубоко возмутили. Чтобы утешить сестру, на следующий день она смело отправилась в ставку Кузьмы Минина и пожаловалась на грабителей. Она даже заявила, что они с Аксинией настолько обобраны, что даже не имеют запасной одежды, поэтому сестре нечем прикрыть наготу. Сердобольный Кузьма посочувствовал бедным женщинам и приказал дать им подходящую одежду. Более того, он строго-настрого наказал казакам их не трогать и позволил сестрам переехать в более безопасное место.

Аксиния тут же решила отправиться в палаточный городок, где жил ее родственник Пятуня Михайлов. Он находился под покровительством князя-полководца Д. М. Черкасского, поэтому чувствовал себя в безопасности. С помощью Пятуни удалось отыскать Трифонэ Морозова, сына Аксинии. Он жил в достаточно благоустроенной землянке, поскольку уже давно был в стане ополченцев. Некоторое время Аксиния пожила с сыном, но потом решила, что в таборе женщине не место. Она вновь связалась с Евфимией и другими родственниками. На семейном совете было решено, что женщинам следует покинуть небезопасную и голодную Москву. Но поскольку Федор Андронов был под следствием, то уезжать следовало тайком. Естественно, что Аксиния не могла путешествовать одна, ведь в дороге с ней могло случиться всякое. Поэтому Богдан Исаков, шурин Юрия Болотникова, согласился сопровождать ее до Ярославля. Он был достаточно дальним родственником Андронова, поэтому пока был вне подозрений новых властей.

Евфимия, имевшая двух маленьких сыновей, не решалась пуститься зимой в путь, полагая, что в Чудовом монастыре ее дети в безопасности. Но после инцидента с Аксинией она решила, что старшего, Василия, следует также отправить к родственникам в Ярославль. Отвезти его согласился Пятуня Михайлов, имевший в покровителях князя Черкасского.

Следует отметить, что Богдан Исаков в то время был почти единственной опорой Андронова и его сестер. Ни его дом, ни лавка, ни склады с товарами не были разграблены и не пострадали во время пожара. Он продолжал торговать в Китай-городе, поскольку ополченцы остро нуждались в различных товарах. Оказавшись в Чудове монастыре без каких-либо средств к существованию, Евфимия не раз обращалась с просьбами о помощи к сердобольному Богдану. Тот со слугой-татарчонком посылал деньги и продовольствие, часть из которого через верных людей передавалась заключенному Федору. Хотя тот находился под стражей, но кормиться должен был за свой счет.

Наконец было решено, что за несколько дней до Рождества Христова (25 декабря) Аксиния с Богданом отправятся в Ярославль. Вслед за ними поехал и Пятуня с шестилетним сыном Евфимии Василием. Путешествие прошло удачно. В Ярославле беглецы поселились у знакомого торгового человека Кузьмы Огнева и послали весть Евфимии. Находясь с маленьким сыном в Чудовом монастыре, та вовсе не теряла присутствия духа и не предавалась отчаянию. Она постоянно думала о том, как вернуть свое добро, присвоенное И. П. Шереметевым. Ведь она была купчихой, и размышлять о семейной выгоде было ее основной особенностью. Обходя помещения монастыря в поисках чего-нибудь полезного, предприимчивая женщина вдруг обнаружила настоящее сокровище — брошенные казаками различные вещи. Они нашли их в одном из тайников, перетрясли и забрали самое ценное и малогабаритное. Евфимия также тщательно осмотрела оставленные вещи и решила, что они хоть как-то могут восполнить ее потери; чтобы вновь ничего не потерять, она составила подробную опись найденного: «Летник из розовой немецкой камки; летник из двойной, черной и желтой шелковой венецианской тафты; однорядка из серого сукна; красный бархатный кафтан; опашень; два веретена с золотыми нитками; два веретена с серебряными нитками; серьги в виде лапок; серьги с жемчужинами; холст; 3 женских рубашки; перстень; 40 золотников жемчугу (его она спорола с испорченной молью одежды); кусок красной широкой тафты; небольшие кусочки тафты и камки; 10 аршин персидской парчи, кушак с украшениями; телогрейка легкая, занавеска из полосатой тафты; пуговицы для украшения воротника женского платья». Все это, по описи, она отдала на хранение чудову монаху Марку Константинову.

На этом поиски Евфимии не прекратились. В другом помещении она вновь обнаружила кучу тряпья. Другая бы не заинтересовалась хламом, но купчиха решила снова все пересмотреть и была вознаграждена за хозяйственный подход к делу. Среди мусора она обнаружила небольшой мешочек с драгоценными камнями и польский чемоданчик с четырьмя толстыми золотыми цепочками. Видимо, их припрятал кто-то из польского гарнизона, но забрать добычу не смог после взятия Кремля ополченцами. Разбирая тряпки, Евфимия нашла хотя и ношеные, но вполне приличные сафьяновые сапоги, три порченные молью шубы (бобровую, кунью и беличью), а также позолоченные латы и шлем. Последние вещи вроде были ни ей, ни мужу ни к чему, но и их хозяйственная женщина прибрала. Самое ценное она решила взять с собой, остальное пришлось вновь отдать на сохранение монаху Марку. Раньше она не была знакома с ним, но другого выхода у нее не было. Позднее она пыталась навести справки о монахе, но, видимо, безрезультатно. Больше с Марком ей не пришлось встретиться. Не удалось ей и вернуться в Москву.

Однако у нее были ценности брата, золотые цепочки, драгоценные камни и жемчуг. Их она тщательно спрятала в одежду маленького Павла и в свои узлы. После ее жалобы Кузьме Минийу казаки не приставали к ней, и можно было в Москве не опасаться грабежа, но в дороге могло случиться всякое. До этого Евфимия задерживалась с отъездом не только потому, что не решалась ехать зимой с малышом, но и потому, что беспокоилась за арестованного брата. Она понимала, что без помощи родственников тот просто умрет с голоду. Поэтому через слугу-татарчонка она постоянно посылала в тюрьму продовольствие, деньги и небольшие золотые украшения, которые можно было сбыть охранникам за пищу.

В поисках мужа и защитника

Евфимия в отличие от сестры не планировала поселиться в Ярославле. Ей хотелось вновь встретиться с мужем и оказаться под его защитой. От знакомых купцов она узнала, что Василий все лето 1612 года торговал в Осташкове. Сама она в то время попасть туда не могла, поскольку находилась в осажденном Кремле. Но теперь путь был открыт. Поскольку все родственники уехали, нашей героине пришлось попросить Матвея Иванова, который охранял дом И. П. Шереметева и которому она когда-то оставляла свое добро, отвезти ее с сыном в Ярославль. Иванов, чувствовавший себя виновным за утрату добра Болотниковых, согласился сопровождать Евфимию. В конце января тронулись в путь вместе с купеческим обозом. Доехали благополучно, поскольку у каждого купца для охраны своего добра были вооруженные слуги.

Ярославль был крупным торговым городом, через который постоянно проезжали купцы из Казани, Мурома, Костромы, Ржева, Старицы в Новгород Великий и обратно. От них Евфимия вскоре узнала, что Василий Болотников уехал из Осташкова в Новгородскую землю, ставшую отдельным государством под протекторатом Швеции. Однако выяснилось, что его брат Юрий Болотников живет неподалеку в Костроме. Туда наша героиня и направилась в сопровождении Матвея Иванова. Последний проникся сочувствием к матери двух малолетних детей и решил помогать ей во всем.

В Костроме оказалось, что Юрий живет в доме местного купца Кузьмы Борисова, который отправился по делам в столицу. Евфимия надеялась, что деверь приютит ее у себя, но тот был очень трусливым. Он узнал, что Федор Андронов под следствием и что его обвиняют в государственном преступлении — расхищении царской казны. Решив, что из-за Евфимии сам может угодить в тюрьму, Юрий потребовал, чтобы родственница поскорее покинула Кострому. При этом он даже не пожалел маленьких племянников.

В этой ситуации нашей героине пришлось вновь вернуться в Ярославль, где были более сердобольные родственники. На семейном совете в присутствии Аксинии, Пятуни Михайлова и Богдана Исакова решили, что для Евфимии лучше всего отправиться в Осташков и там ждать, когда за ней приедет муж. Женщине пришлось признаться, что у нее спрятаны большие ценности. Простодушный Пятуня тут же попросил отдать долг Федора — 500 рублей, которые он брал во время посольства к Сигизмунду. Евфимия заявила, что в дела мужчин вмешиваться не может, но попросила Пятуню спрятать у себя часть украшений и по возможности продать. Ведь для поездок требовались деньги, да и жить на что-то надо было.

В итоге Пятуня получил золотые серьги с сапфирами и жемчужинами, когда-то подаренные Василием, серьги в виде золотых колец и некоторые другие семейные ценности; что-либо из найденных или данных братом драгоценностей Евфимия побоялась продавать. Ведь они могли быть из царской казны. Серьги с сапфирами были проданы местному купцу Михаилу Захарьеву за 70 рублей, более простые сережки были заложены у Михаила Порывкина. Взамен тот дал Пятуне различных товаров, чтобы поездка в Осташков не была напрасной. Собираясь в дорогу, Евфимия завязала часть ценностей в узелок, который пристроила к поясу. Мелкие вещи спрятала в детской одежде сыновей. Эти меры предосторожности оказались нелишними.

Между Тверью и Торжком на торговый караван напала шайка бродячих казаков во главе с атаманом Курдюком. Завидев разбойников, находчивая Евфимия тут же бросила свой узелок в снег. Только когда те ускакали, она подняла ценности и вновь спрятала. Однако другие купцы из каравана, в частности Обоим Хломов, сразу поняли, что московской купчихе есть что прятать. Несомненно, они были наслышаны о ее брате Федоре, обвиненном в растрате царской казны. Вряд ли Евфимия и ее сопровождающие заподозрили Обойма Хломова в злом умысле, когда тот предложил им поселиться в доме его брата Кондрата, осташковского купца. Напротив, все были благодарны за кров любезному спутнику.

Дом Кондрата оказался большим и просторным. Евфимия выбрала для себя и детей комнату в подклете. Там была большая печь, поэтому малышам было всегда тепло. Ведь на дворе стояла холодная и вьюжная зима. Обустроившись, она поняла, что необходимо тщательно спрятать имевшиеся у нее ценности, поскольку все имущество семьи было безвозвратно потеряно, муж находился далеко и связи с ним не было. Прокормиться можно было только на то, что было спрятано в узелке и детской одежде.

Забота о сохранности драгоценностей стала для Евфимии большой проблемой. Она узнала, что в верхних покоях дома Хломовых проживает воевода Д. И. Мезецкий, отправленный новым правительством на войну со Швецией за возвращение Новгородской земли. К нему часто приходили воинские люди, поэтому в доме все хранить было небезопасно. Однако ценности из узелка были слишком громоздкими, чтобы их постоянно носить с собой. Поэтому Евфимия спрятала их под печь, надеясь позже найти для них более надежный тайник. Однако там они пролежали недолго. Как-то раз, придя домой, женщина обнаружила, что под печкой пусто. Сразу возник вопрос: кто взял? Ведь в узелке были не только алмазные запонки, данные братом, и найденные в Чудовом монастыре камешки, но и ее собственных два жемчужных ожерелья и 12 крупных жемчужин, оставленных ей мужем. Смириться с их утратой было трудно. Возмущенная Евфимия тут же отправилась к жене Кондрата Хломова и обвинила ее в воровстве. Дело в том, что хозяйка дома часто забегала к гостье поболтать о том, о сем и могла приметить тайник под печкой. Однако та заявила, что ничего не брала, а взяли узелок, скорее всего, слуги князя Мезецкого, заходившие в подклет за уксусом. В этой ситуации ограбленной женщине оставалось только плакать, ведь жаловаться Мезецкому или местному старосте она не могла: сразу бы встали вопросы, откуда она взяла столько дорогих вещей и все ли ей принадлежат? Многие знали, что ее брат сидел в тюрьме за кражу царского имущества.

Поняв, как ненадежны ее хранилища, Евфимия попросила знакомых купцов послать от нее весть двоюродному брату Ивану, прозванному Быком. Тот вскоре приехал в Осташков и встретился с сестрой. Узнав о ее сложностях, он согласился взять на хранение четыре толстых золотых цепи, явно из царской сокровищницы. Но ситуация в городе, и в стране продолжала оставаться очень сложной. Кругом рыскали разбойничающие казаки, люди с оружием вообще не признавали никаких властей и могли ограбить любого. Поэтому Иван решил, что цепи лучше всего закопать в поле у города. Тайком он кое-как разгреб мерзлую землю и положил в небольшую ямку сверток с цепями: Однако весной заветное место найти уже не удалось, а производить широкомасштабные раскопки на чужом поле было слишком рискованным.

Так Евфимия лишилась и этих ценностей. Совсем отчаявшись, она решила отдать оставшиеся украшения местному игумену Нектарию. Вновь все тщательно переписала: «Шесть золотых запонок, золотая цепочка с двумя крестиками (один золотой с финифтью и жемчугом, другой серебряный с позолотой и жемчужинами), небольшая иконка, вырезанная на зеленом камне, два золотых перстня». В итоге только это и удалось сохранить, поскольку игумен оказался честным человеком и вернул все по первому требованию даже через много лет.

Под следствием

Занятая сохранением своего имущества, наша героиня мало интересовалась происходившими в стране событиями. Ей казалось, что они не имеют к ней никакого отношения. Но вскоре она поняла, что глубоко ошибалась.

Дело в том, что в начале 1613 года в Москве начал действовать избирательный Земский собор. Подле длительных дебатов 21 февраля было названо имя нового царя — Михаил Федорович Романов. Он и его мать Марфа были хорошо осведомлены о том, что царская казна разворована, поэтому потребовали от временного правительства принять все меры к возвращению похищенного. В свете новой ситуации Федор Андронов и все его родственники становились особенно провинившимися государственными преступниками. В это время Федор был переведен из разрядной тюрьмы на подворье к князю Федору Ивановичу Волконскому, поскольку в разряде ни кормить, ни охранять его было некому. Волконский отвечал за узника головой, поэтому посадил его в подклет и заковал в колодки.

Первое время Андронова стерегли очень тщательно, по потом все к нему привыкли и даже стали позволять знакомым его навещать. Дело в том, что князь не хотел кормить Федора за свой счет и надеялся, что посетители будут приносить либо деньги, либо продукты. Некоторые старые приятели не забывали узника. Приходили к нему воевода Афанасий Зиновьев, купец Григорий Фонарник, московские торгаши. Каширский дворянин Григорий Волохов даже сам попросил у Андронова помощь. Дело в том, что его отправляли в Вологду для сбора денег в казну, но средств на поездку у него не было (в то время командировочных не платили, и при выполнении правительственных указов приходилось тратить свои деньги на дорогу, жилье и еду). У заключенного, естественно, денег не было, но он дал Волохову грамоту к костромскому дьяку Марку Поздееву, который мог помочь.

Самым частым посетителем подклета был дядя хозяина Роман Волконский, уже давно ставший монахом. Он убеждал Федора принять постриг в каком-нибудь отдаленном монастыре, например на Соловках. Это помогло бы ему избежать сурового наказания. Совет показался заключенному очень дельным. Он даже стал просить Федора Волконского похлопотать за него перед боярами. Но князь отказался, заявив, что это не его дело — вмешиваться в приговор. Все будет решаться по воле Бога, государя и Боярской думы. К тому же он ехидно добавил: «Почему ты не думал о постриге тогда, когда казну разорял?»

Отказ Волконского помочь узник истолковал по своему — князь сердится на него за то, что он не отдает долг — 70 рублей, истраченных на его содержание; чтобы задобрить своего хозяина, он решил попросить денег у Григория Фонарника. Однако хотя Григорий и был довольно сердобольным человеком, но деньги на ветер никогда не бросал. Он ведь знал, что Андронов не сможет сам ему их отдать. Чтобы окончательно не отказывать старому знакомцу, он предложил свою помощь в передаче писем родственникам, в первую очередь, сестрам, которые могли прислать деньги. Федор помнил, что Аксиния и Евфимия поехали в Ярославль, поэтому посоветовал Фонарнику отправиться именно туда. Для купца выполнить просьбу было нетрудно, поскольку он сам собирался посетить ряд волжских городов по торговым делам. Осторожный Андронов решил поставить в известность князя Волконского о том, что собирается писать сестрам и знакомым и что Григорий Фонарник готов их передать адресатам. Ф. И. Волконский не увидел никакого криминала в затее, тем более что он надеялся вернуть свои деньги. Поэтому он дал заключенному столбец бумаги, а перо и чернила позаимствовал у соседа, Дмитрия Плещеева.

Вскоре грамота к Евфимии и Аксинии была готова. В ней писалось следующее: «Государыням моим, сестрам Оксинье и Офимье Ивановым, брат ваш челом бью. Да поехал для моей нужды помощник моей беде Григорий Фонарник. И вам бы ему бить челом и об моей голове с ним посоветоваться да послать весть о здоровье Василия Пантелеевича (Болотникова) и об детях. А я вам, государыням моим, много челом бью». К этому письму была сделана приписка для Богдана Исакова и Трифона Морозова, которые, как полагал Андронов, также были в Ярославле: «Смилуйся, Богдан Исакович, с Трифоном поразмыслите вместе, как прислать мне 70 рублей или какого-нибудь добра. Я к вам коротко пишу. Отдайте все помощнику моему Григорию Фонарникову, может, добудете что-нибудь из вещей». Кроме грамоты сестрам, уже без ведома князя, Федор написал письмо своему знакомцу дьяку Марку Поздееву. У него он просил 50 рублей себе на постриг.

10 марта 1613 года Григорий Фонарник уехал в Ярославль. Но там уже не было ни Евфимии, ни Богдана Исакова, ни Трифона Морозова, ни Пятуни. Знакомые купцы сообщили, что в Костроме живет их родственник Юрий Болотников. К нему и отправился посыльный опального Федора. Но Юрий и на этот раз не захотел помочь родственникам, с которыми старался из-за осторожности не поддерживать контактов. Пришлось Григорию идти к дьяку Марку Поздееву. Бывший друг Андронова встретил купца на крыльце и, прочитав грамоту, тут же пригласил гостя в дом, подальше от посторонних глаз. Сразу дать деньги для узника он побоялся: уж больно было опасным помогать государственному преступнику. Но и отказать старому приятелю не решился. Поэтому он пообещал Григорию, что даст деньги в Ярославле, куда вскоре поедет. После этого, чтобы сгладить впечатление от отказа, предложил гостю выпить с ним вина или меда и отобедать. Но скромный купец отказался, сославшись на занятость.

Вернувшись в Ярославль, Григорий Фонарник узнал, что попал в очень неприятную историю. Пока он разъезжал по делам, Федор Андронов бежал из заключения, и по всей стране был объявлен его розыск. Ни Евфимия, ни ее сестра Аксиния с остальными родственниками об этом не знали и пребывали в «счастливом неведении». Узник оказался на редкость прытким. Усыпив бдительность князя Волконского письмами, он подкупил одного из слуг, и с его помощью был освобожден от колодок и глубокой ночью выведен незаметно со двора. Однако беглецу не удалось уйти далеко. 15 марта он был схвачен подмосковными крестьянами около Яузы за Калининым оврагом. Ведь при весенней распутице все дороги были малопроходимыми, и пеший, достаточно хорошо одетый человек сразу же вызвал у местных жителей подозрение. Они тут же сообщили о незнакомце отряду казаков во главе с Яковом Ивановым. В итоге Федор Андронов был схвачен.

Начались новые разбирательства о том, кто помогал государственному преступнику, с кем он был связан, куда собирался бежать и зачем. Первым оказался под следствием Григорий Фонарник, хорошо известный князю Волконскому, который старался свою вину переложить на чужие плечи. 18 марта в дом Григория в Ярославле прибыл подьячий Андрей и отвел его к местным воеводам — князю Ивану Хованскому и окольничему Семену Головину. По их приказу дьяк Василий Юдин начал допрос. Что мог сказать сердобольный Григорий? Естественно, только правду, поскольку ничего плохого он не делал. Он подробно сообщил о том, что давно был знаком с Андроновым и по старой дружбе решил помочь попавшему в беду приятелю, поскольку тот находился не только под стражей, но и без средств к существованию. Свою задачу он видел только в том, чтобы передать письма узника родственникам. Грамоты к Евфимии и Аксинии тут же были приобщены к делу. Допрашиваемый не захотел сообщать о поездке к Марку Поздееву, который был на государственной службе и мог пострадать ни за что ни про что. Он ведь никак не помог Федору и, значит, ни в чем не был виновен. Но про Юрия Болотникова пришлось рассказать, поскольку поездку в Кострому было трудно скрыть.

После этого ярославские воеводы отправили за Юрием подьячего Андрея Ботвиньева. Уже на следующий день тот прибыл вместе с Кузьмой Борисовым, у которого жил Болотников. Оба не смогли добавить ничего нового к сообщению Григория Фонарника. Юрий, правда, вспомнил, что еще зимой в Кострому приезжала Евфимия, но, не получив от него помощи, уехала в Осташков с Богданом Исаковым. Но воеводы решили, что купцы что-то скрывают, и применили пытки. В итоге Григорию пришлось сообщить, что он встречался с Марком Поздеевым и передавал ему грамоту от Ф. Андронова. Эта информация показалась Хованскому и Головину очень важной, поскольку Марк служил в том городе, где находился новый царь Михаил Романов. Собрав все расспросные речи, они отправили их государю, находящемуся на пути к Ярославлю. Окружение царя не захотело само разбираться с данным делом и приказало ярославским воеводам отправить Фонарника в Москву и там устроить перекрестный допрос с Андроновым. Кроме того, следовало отыскать всех родственников преступника. Тут дело и дошло до нашей героини, проживавшей в Осташкове.

22 марта осташковский воевода Григорий Одадуров получил царскую грамоту, в которой приказывалось найти Богдана Исакова и отправить с сопровождающим в Москву. Евфимию следовало взять под стражу и описать все ее имущество. Таким образом, в дом, где проживали Евфимия, Богдан и Пятуня, явились посланцы воеводы и начали обыск. Однако ничего важного они найти не смогли. Все ценности либо уже были утрачены, либо надежно спрятаны. Богдана Исакова отправили в столицу, а к Евфимии приставили охрану.

Воевода Одадуров сам начал расследование и узнал, с кем прибыла Евфимия, у кого жила, кто ее родственники. Были найдены ее спутники: купец Григорий Мыльников, Обоим Хломов и даже Пятуня. Всех обыскали на всякий случай, допросили. После этого воевода хотел отправить в Москву Пятуню и Обойма, но посадские люди Осташкова заявили, что берут Хломова на поруки и не позволят отправлять на расправу в центр. На допросе у воеводы Евфимия держалась исключительно смело и находчиво. Она решила быть максимально немногословной и только отвечать на поставленные вопросы, по возможности не называя имен и фамилий родственников и знакомых.

Поскольку у нее не нашли никаких драгоценностей, то она заявила, что все ее имущество разграбили казаки, когда она проживала в Чудовом монастыре после взятия Кремля. После этого она якобы пять недель скиталась по столице, пока не решилась уехать в Ярославль. Там она сначала жила у какой-то вдовы (на самом деле она ездила в Кострому к Юрию Болотникову, но говорить об этом не хотела, чтобы не вмешивать в свое дело родственника), потом жила у Кузьмы Огнева. Имя сестры она также не назвала. Скрывать поездку в Осташков с Богданом Исаковым не имело смысла, поскольку воевода об этом знал, поэтому Евфимия подробно рассказала о том, как во время пути на них напали казаки и ограбили до нитки. В город она прибыла совсем нищая, но брат Обойма из милости приютил ее, чтобы она могла дождаться приезда из Новгорода мужа. Естественно, что допрашиваемой пришлось умолчать и о пропавшем узелке, и о не найденном Иваном Быком тайнике, и о присвоенном Шереметевым имуществе, и, конечно, о спрятанных в Чудовом монастыре вещах, и о том, что было отдано на хранение игумену Нектарию. В итоге после допроса Евфимии у следователей не появилось повода привлечь к допросу кого-либо еще. Евфимию с сыновьями оставили в покое, тем более что младший, Павел, простыл и прихварывал. В Москву увезли только Богдана и Пятуню.

В столице допрос всех лиц, причастных к побегу Федора Андронова, продолжился. Следователями стали боярин В. П. Морозов и посольский дьяк П. Третьяков. Привлечение столь высокопоставленных лиц значило, что всему делу был придан особенно важный государственный статус. Причина была, видимо, в том, что новый государь требовал найти виновных в расхищении казны, а Андронов был самой подходящей фигурой для обвинения. Григорий Фонарник при перекрестном допросе смог лишь повторить свои прежние показания. Богдан Исаков был вынужден сознаться, что помогал Ф. Андронову продуктами и деньгами, которые посылал со слугой-татарином. Делать это приходилось для того, чтобы осужденный не умер с голоду. Даже из Ярославля ему пришлось отправить 5 рублей со слугой Елисейкой. В итоге на допрос были вызваны и слуги. Но они ничего нового добавить не смогли.

Пятуня Михайлов решил схитрить, поскольку о его участии во всем деле было известно мало. Он сказал, что был с Федором Андроновым в плохих отношениях из-за того, что тот занял у него деньги и не хотел отдавать. Москву он покинул до ее взятия и находился в таборе под покровительством воеводы Д. М. Черкасского. Потом поехал в Ярославль, где встретился с Евфимией и согласился сопровождать ее с детьми до Осташкова за прежнее доброе отношение. Пятуня также промолчал об Аксинье и о том, что в Ярославль он отвозил старшего сына Евфимии Василия, напичканного драгоценностями. Ничего не сказал он и об украшениях, проданных и припрятанных по просьбе родственницы.

Сам Федор Андронов оказался более словоохотливым. Кроме уже названных лиц, он упомянул о торговых людях Григории и Богдане Морозовых, родственниках мужа Аксинии, которых по его просьбе должен был найти Григорий Фонарник. Он даже подчеркнул, что Морозовы были его хорошими приятелями в прежние времена, вместе торговали и подолгу гостили в его доме. Наиболее подробно Андронов был допрошен о взаимоотношениях с Марком Поздеевым, поскольку тот находился на государственной службе. Подследственный не стал скрывать, что дружба с дьяком началась давно и что они не раз выручали друг друга в трудных ситуациях. Например, когда при Шуйском Федора пытались заставить выплатить дополнительные деньги за проданные меха, то Марк помог ему выкрутиться. В свою очередь, при временном правительстве бояр Андронов не позволил Гонсевскому расправиться с дьяком и даже помог тому уехать из столицы. Тут же выяснилось, что после взятия Кремля именно Поздееву было поручено заняться вопросами расхищения государевой казны и именно он описывал имущество Андронова. Судьи решили, что дьяк по старой дружбе помог сестрам Федора беспрепятственно покинуть Москву, возможно, даже с крупными ценностями. Но доказать они ничего не смогли, поскольку ни драгоценных камней, ни золотых украшений ни у кого не было найдено.

Приезд царя Михаила в Москву в первых числах мая прервал работу следственной комиссии. Все были заняты встречей и празднествами. Потом царь сам ознакомился с результатами допроса и повелел вызвать в Москву Марка Поздеева. Умный дьяк сразу понял, что ему нельзя признаваться в связях с арестованным Андроновым. Поэтому он сказал, что никаких грамот от своего прежнего приятеля не получал и поэтому не собирался посылать ему денег. Григория Фонарника знает через дьяка Григория Клобукова и действительно принимал у себя в Костроме (это отрицать было невозможно, поскольку их встречу наблюдали слуги). Но тот, по его версии, приезжал по своим личным делам — просил у него взаймы 50 рублей, из-за своей бедности и невозможности продолжать торговые дела. Марк отметил, что ему ничего не дал, поскольку сам не располагал средствами. С Андроновым (дьяк был вынужден признаться) был давно знаком. Но при поляках, когда тот сильно возвысился, дружбу с ним не водил и вскоре уехал из столицы. Последний раз видел его на мосту при взятии Кремля. Имущество Андронова не описывал, поскольку все было разграблено казаками. Даже когда привели Григория и Федора, Марк не признался в том, что получал от узника грамоту, он лишь сказал, что действительно раньше часто бывал в доме Андронова, вместе с ним ел и пил и помогал в разных делах. Но потом никаких драгоценностей на хранение у него не получал, ни перстней, ни серег, ничего другого. По этому поводу можно было смело говорить правду, поскольку все хорошо знали о разграблении двора бывшего казначея.

Судьи все же решили проверить с помощью пыток слова дьяка. Ему стали огнем прижигать пятки и подвешивать на дыбу. Но ничего нового узнать не удалось. Стойкость и упорство Марка Поздеева были вознаграждены. Его признали невиновным по всем статьям и даже назначили в помощники к дьяку Разрядного приказа Сыдавнову Васильеву. На дальнейшую карьеру дьяка участие его в деле Андронова не повлияло.

А что же делала в это время наша героиня? В страхе и ожидании вестей она все еще находилась в Осташкове под надзором воеводы. Муж за ней не ехал, все родственники покинули. Поэтому когда из Москвы прибыл Артемий Пуляев и заявил воеводе, что и купчиху требуют в Москву для допроса, она даже вздохнула с облегчением. Ведь неопределенность была хуже всего. В столице же можно было более правильно понять происходящее.

На этот раз путешествие до столицы было спокойным. Евфимию и ее сыновей охраняли стрельцы. Кроме того, после воцарения Михаила Федоровича на дорогах стало спокойнее. Разбойничающие казаки покинули центральные районы и переместились на Север. В Москве Евфимию тут же доставили в Посольский приказ, где ее уже ждал Петр Третьяков. Новые власти почему-то решили, что преступление Ф. Андронова носит сверхважное государственное значение. Его даже подозревали в заговоре против нового царя и пытались выяснить имена сообщников. Но Евфимия в этом отношении ничем не могла помочь следователям. Она лишь повторила то, что сказала осташковскому воеводе. Отсутствие каких-либо ценностей при ней подтверждало ее правдивость. Поскольку у следователей не было никаких улик против матери двух малолетних сыновей, то было решено лишь выслать ее подальше от столицы — в Казань. После допросов Евфимию отправили в приказ, называвшийся Казанским дворцом, который ведал казанскими землями. Там распорядились выделить ей место для поселения на посаде у Арских ворот Казанского кремля.

Сборы были недолгими, поскольку никакого имущества у Евфимии не было. Ссыльную радовало лишь то, что повезли ее за казенный счет и в Казани обязали местного воеводу выделить женщине с детьми небольшие средства на обустройство. У Евфимии были и свои деньги, но они были надежно спрятаны за голенищем сапога, и никто об этом не знал. Судьба брата Федора, конечно, волновала нашу героиню, но расспрашивать о нем было очень опасно. Ведь своими неразумными действиями, в частности побегом и попыткой сослаться с родственниками и знакомыми, он навлек на всех беду. Приблизительно через год Евфимия узнала, что брат был казнен вместе с другими государственными преступниками: Иваном Заруцкими и сыном Марины Мнишек Иваном («Воренком»). Конечно, эта весть заставила бедную женщину пролить немало слез, но она понимала, что ради собственного благополучия и ради будущего детей следует навсегда забыть о Федоре.

Жизнь налаживается?

Годы шли. Сначала Евфимия жила очень скромно на те средства, которые выделял ей казанский воевода. Потом по ее просьбе в Казань перебралась сестра Аксиния со своим взрослым сыном Трифоном Морозовым. Аксиния была очень благодарна сестре за то, что та своим молчанием оградила ее от допросов московских судей, поэтому всячески помогала. Трифон, имевший обширные родственные связи, вскоре открыл свое торговое дело на Гостином дворе. Оно шло успешно, поскольку через Казань проходила бойкая торговля со странами Востока.

В феврале 1617 года из Новгорода вернулся Василий Болотников. Сначала он поехал в Москву в составе свиты Д. И. Мезецкого, заключившего со Швецией Столбовский мирный договор, очень важный для России. По нему вновь возвращались все новгородские земли, и Карл-Филипп, шведский королевич, отказывался от своих притязаний на царский престол. В столице Василий узнал, что его жена с сыновьями сослана в Казань. Используя дружеские отношения с Мезецким, он попытался добиться возвращения ее в столицу, но все оказалось напрасным. Дело Андронова еще было свежо в памяти новых властей. Купцу лишь разрешили самому переехать в Казань и поселиться вместе с опальной женой.

Встреча супругов была необычайно радостной, ведь они не виделись 7 лет. Дети за это время выросли и из малышей превратились в подростков. Евфимии казалось, что она наконец-то может вздохнуть с облегчением и забыть прежние невзгоды. Муж должен был стать ее надежным защитником и обеспечить безбедное существование семье. Теперь можно было не выклянчивать подаяние у воеводы и вновь превратиться в зажиточную купчиху. Экономная женщина тут же отдала Василию 10 золотых монет, которые все эти годы прятала за голенищем сапог и берегла для вложения в семейное торговое дело. Потом она подробно рассказала о всех невзгодах, о коварстве И. П. Шереметева, не вернувшего их добро, об отданных на хранение чудовскому монаху найденных вещах, о краже в доме осташковского купца Хломова, об оставленных у игумена Нектария ценностях и о том, что далеко не все пропало из их семейных драгоценностей — часть надежно спрятана от посторонних глаз.

Василий был очень удивлен находчивости и смелости жены, сумевшей в очень тяжелой ситуации не подвести родственников и хотя бы частично сохранить их имущество. Он решил, что сам должен заняться всеми потерями и по возможности вернуть утраченное. Быстро собравшись, купец отправился в Москву, где у него были хорошие знакомцы среди царской администрации. Больше всего ему хотелось наказать И. П. Шереметева и К. Хломова. Однако его хороший знакомый Иван Безобразов, имевший большое влияние при дворе, посоветовал забыть об утраченном имуществе. С Шереметевым не стоило связываться, потому что он приходился родственником царю Михаилу Федоровичу, а украденные Хломовым ценности могли быть из царской казны и, значит, вновь началось бы следственное дело с привлечением Евфимии и ее родственников. Напоследок мудрый царедворец сказал, что Василию не следует тужить о своем добре, поскольку Бог и так его прокормит. Ведь дела у купца шли хорошо. Новгородская торговля принесла немалую выгоду. В Иван-городе удалось купить у шведов много серебряной посуды: чарок, ковшиков, ножей и ложек. Часть была продана, а часть оставлена на складе для семейного обихода. Они должны были восполнить то, что пропало. Правда, поначалу Болотников привез с собой немного посуды, и лишь позднее отправил своего помощника Семена Фирсова за оставшейся.

В Казани у Василия появились несколько лавок, в которых торговали не только его помощники-«сидельцы», но и друзья-купцы. Сам же Болотников постоянно разъезжал по делам по всей стране. По дороге в Псков он заехал в Осташков и зашел к игумену Нектарию. Монах оказался исключительно честным человеком. Еще раньше, когда Василий был в Новгороде, он послал ему по просьбе Евфимии шесть золотых запонок из тех, что дал Андронов, и их удалось выгодно продать. Сейчас же отдал все остальные ценности. Купец решил, что от не принадлежащих ему драгоценностей следует поскорее избавиться, поэтому попросил своего друга Богдана Морозова продать пять запонок и золотую цепочку. Тот, не вызывая ни у кого подозрений, сбыл их с рук. У Василия остались лишь одна запонка, два перстня, крестики с иконкой из камня и некоторые женские украшения. Их он отдал Евфимии, и та все спрятала в небольшой окованной коробочке — «на черный день».

Василий Пантелеевич Болотников и его родственники вскоре подружились с казанскими купцами. Через него они установили тесные торговые контакты с московскими предпринимателями. Так, москвич Григорий Шорин с сыном Василием стал торговать в казанских лавках Болотникова. Сам Василий пользовался его московскими торговыми местами. По просьбе Григория сидельцы Болотникова продавали его товары, хранившиеся на казанских складах, в частности сукно и мишуру. Из полученной выручки был отдан долг местным купцам. В свою очередь, Григорий по просьбе Василия дал в Москве в починку его золотой перстень с печаткой и продал палатку, за которую в Казани давали слишком мало, только 4 рубля. Следует отметить, что палатку попросила продать мать одного дворянина, хорошо знакомая Евфимии. Желая помочь старой женщине, купчиха уговорила мужа сделать все возможное, чтобы та получила максимальную цену за эту вещь. Когда в Казань приехал брат Григория Иван, Василий помог тому занять у Осипа Бирюлева 20 рублей для торговых операций. В заклад он оставил у Болотникова 2 изумруда, стоивших много больше. Когда Осип стал требовать назад свои деньги, Василий попробовал продать камни за 30 рублей, но охотников купить не нашлось. Времена были все еще тяжелые, и лишних денег на роскошь у горожан не было. Поэтому изумруды так и остались в его казне. Хорошие отношения сложились у Василия Пантелеевича и с тверским купцом Никитой, прозванным Тверитиным. Тот даже оставил у него синий сапфир и краску — залог местного купца Асламчея за взятые в долг 7 рублей. После возвращения долга залог следовало вернуть владельцу. Все это говорило о том, что купцы полностью доверяли мужу Евфимии и считали его честным человеком.

Из маленького дома у Арских ворот Болотниковы перебрались в центр города и поселились в просторном и добротном доме местного священника Венедикта. Свой дом они не хотели строить, поскольку надеялись со временем вернуться в родную Москву. Дети, Василий и Павел, становились взрослыми и потихоньку приобщались к купеческому делу. Евфимия, как всегда, умело вела хозяйство. Ей казалось, что ее тихая и обеспеченная жизнь уже ничем не может быть омрачена. Правда, при появлении в доме незнакомых людей она вздрагивала и обливалась холодным потом. Допросы по делу брата и его казнь все еще были свежи в памяти, хотя шел уже 1622 год.

Незваные гости

8 февраля началось как обычно. Василий встал рано и со старшим сыном ушел по делам. Хозяин дома священник Венедикт с утра был в храме. Евфимия со служанками хлопотала по хозяйству. Вдруг в ворота кто-то громко забарабанил. Евфимия сразу сообразила, что так добрые люди не стучат, когда приходят в гости. Выглянув в окно, она увидела несколько незнакомых мужчин, о приходе которых ни муж, ни Венедикт ее не предупреждали. Недоброе предчувствие сразу закралось в душу. Евфимия тут же приказала своим служанкам Татьяне и Дарье взять из горницы две коробки с драгоценностями и, спустившись по задней лестнице, спрятать одну под полком в бане, другую — в куче смерзшегося навоза. Те так и сделали. Сама же она открыла дверь на парадное крыльцо и вышла к незваным гостям.

Оказалось, что пришедшие были посланцами казанского воеводы: Григорий Веревкин, подьячий Путала Одинцов и местные купцы, хорошо знавшие Василия Пантелеевича: Семен Караев, Второй Кириллов, Иван Сыроежкин. Им было велено доставить В. П. Болотникова и его жену на допрос к воеводам боярину Б. М. Лыкову и князю Ф. П. Барятинскому, а также провести обыск в доме, во дворе и в лавках, обращая особое внимание на драгоценные камни и изделия из золота и серебра. После этого все имущество следовало описать.

Сначала Евфимия никак не могла понять, чем вызваны эти новые напасти, свалившиеся на ее семью, ведь брат, повинный в них, давно был мертв. Но потом, из вопросах об украденных Кондратом Хломовым вещах, она сообразила, что тот начал их продавать и был схвачен. Ведь некоторые из них были из царской казны. Действительно, алчный осташковский купец решил, что по происшествии стольких лет после Смуты его богатства никого не заинтересуют. Но он просчитался. Местным властям постоянно напоминалось, что они должны обращать особое внимание на различные драгоценности, продаваемые на рынках, чтобы выявлять то, что было украдено из царской казны во время осады Кремля. Поначалу Кондрат с успехом сбыл серьги, кольца, золотые пуговицы, жемчуг. Но потом у него остались четыребольшие, с пол-ладони, золотые запонки с крупными алмазами. Они не могли принадлежать простому человеку и, скорее всего, были спороты с царской одежды. Хломов это сразу понял и решил продать золото и камни по отдельности. Выломав один алмаз, он отдал его для продажи знакомому московскому меднику Юрию. Опытный ремесленник понял, что камень слишком ценный, и отнес его в Кремль на Казенный двор.

Ведавший Казенным двором боярин Ф. И. Шереметев сразу заинтересовался: откуда у осташковского купца оказался столь редкий камень, достойный быть лишь в царской сокровищнице? Началось расследование. Кондрата привезли в Москву и с пристрастием допросили. Он был не только вороватым, но и трусливым человеком, поэтому признался, что когда-то украл узелок с ценностями у Евфимии. Так, через 9 лет, вновь всплыло дело о расхищении Андроновым царской казны.

После этого в Казань была отправлена царская грамота с приказом найти Евфимию и тщательно обыскать все ее имущество. Для его выполнения и явились в дом Болотниковых незнакомцы. Василия Пантелеевича и Евфимию, их детей и слуг под конвоем отправили к воеводам Лыкову и Барятинскому, и начались допросы. Первым пришлось держать ответ главе семейства. Василий ничего не стал скрывать, поскольку его не было в Москве, когда царская казна нещадно разворовывалась. Следует отметить, что Федор Андронов был повинен в этом не меньше многих других. Болотников поэтому лишь передал то, что ему рассказала Евфимия: о том, что брат дал ей 30 запонок с алмазами и изумрудами, что сама она нашла в Чудовом монастыре золотые цепи и мешочек с самоцветами, что у нее были их собственные ценности, стоившие не менее 500 рублей, часть которых присвоил И. П. Шереметев. Последнее допрашиваемым не понравилось, поскольку они знали, какими влиятельными лицами были при дворе Шереметевы. Чтобы объяснить отсутствие многих ценностей, Болотников подробно рассказал о том, что золотые цепи были отданы Ивану Быку, но тот их закопал и потом не нашел, о том, как обокрал Евфимию осташковский купец К. Хломов, и о том, что игумен Нектарий оказался честным человеком и вернул все оставленные у него на хранение семейные ценности. В конце он добавил, что к настоящему времени ни у него, ни у жены нет ничего из того, что дал Андронов и что могло быть украденным из казны.

Евфимия поначалу старалась быть как можно немногословнее и лишь кратко отвечать на поставленные вопросы. Поэтому она умолчала о том, что брат давал ей алмазные запонки и другие драгоценности. Воеводам она созналась лишь в том, что подобрала в Чудовом монастыре брошенные казаками вещи, среди которых был мешочек с камушками и золотые цепи. Более того, она даже попыталась уверить следователей в том, что именно этот мешочек и украла у нее жена Кондрата, цепи же были потеряны.

Увидев несоответствие в показаниях мужа и жены, воеводы поставили их друг против друга и начали перекрестный допрос. Тут уж Евфимии пришлось сознаться, что брат давал ей драгоценности, но не для личного обогащения, а для того, чтобы продать и передать деньги в Чудов и Кириллов монастыри. Чтобы вызвать у Лыкова и Барятинского сочувствие и как-то оправдаться, Евфимия подробно перечислила свои личные вещи, украденные Хломовым и беззастенчиво присвоенные И. П. Шереметевым. Кроме того, она добавила, что часть найденных в Чудовом монастыре вещей до сих пор должны храниться у монаха Марка Константинова. Ведь она их так и не взяла себе.

После допроса родителей взялись за детей. Старший, Василий, вспомнил лишь то, что уехал из Москвы с дядей Пятуней Михайловым, потом жил в Ярославле у Кузьмы Огнева. Мать приехала с Павлов через месяц, потом все вместе поехали в Тверь, по дороге были ограблены казаками атамана Курдюка. Никаких чужих драгоценностей у отца и матери он никогда не видел. (Помня наставления матери, Вася решил забыть о том, как она прятала в его одежду алмазы и золото.) Еще меньше дал допрос Паши — он ничего не помнил о событиях своего раннего детства — ведь ему тогда было только 3 года.

На этот раз следователи выяснили, что у Евфимии есть еще одна сестра и что она тоже живет в Казани. Пришлось и Аксинии держать ответ за преступление брата Федора. Сначала она тоже решила говорить как можно меньше и умолчать о вещах, данных ей братом, — ведь их у нее давно не было. Кроме того, она очень туманно объяснила, как попала в Ярославль и как там жила 6 лет. Точным было лишь ее сообщение о том, что сын забрал ее и перевез в Казань. При этом из всех ценностей у нее было лишь то, что завещала ей мать: одежда и 10 рублей денег. Ничего нового не мог добавить и сын Аксинии Трифон — во время московской осады он находился в ополчении у И. П. Шереметева и князя Черкасского, с Андроновым контактов не имел, мать нашел в Ярославле в 1619 году и взял к себе в Казань.

Тогда у следователей возник законный вопрос: почему Федор Евфимии дал драгоценности, а второй сестре — нет? Пришлось Аксинии сознаться, что и у нее были золотая цепь, мешочек с жемчугом и три ожерелья с драгоценными камнями, но все это было украдено казаками в Кремле, когда она шла навестить сидевшего в тюрьме брата. После этого был допрошен помощник Василия Семен Фирсов. Тот сообщил еще меньше, поскольку поступил на службу к купцу, когда тот был в Иван-городе. С Евфимией он познакомился только в Казани, никаких особых ценностей в дома Болотниковых не видел, никаких вещей продавать ему не давали. Правда, потом в его лавке нашли синий сапфир, и пришлось долго объяснять, что В. Болотникову он не принадлежал, а являлся залогом другого купца. Следователи не захотели разбираться в этом деле и на всякий случаи камень конфисковали.

В ходе обыска в доме Болотниковых была обнаружена спрятанная в бане коробка с драгоценностями. В ней была одна золотая запонка, два крестика (один золотой, другой — серебряный), вырезанная на зеленом камне иконка, золотые перстни и несколько серебряных ковшей, чарок и ложек. По поводу коробки Василий сказал, что она находилась в горнице и что все, что в ней лежит — их семейное добро. Евфимия же созналась, что, увидев чужих людей на крыльце, попросила служанок перепрятать коробку. Все это показалось следователям очень подозрительным, и они с пристрастием допросили служанок, Татьяну и Дарью. Обе лишь подтвердили слова хозяйки. Подводя итог допросам, воеводы пришли к выводу, что ничего особо крамольного не обнаружили. Писать в Москву было почти нечего. Поэтому они решили допросить всех снова, но уже под пытками.

Подвешенный на дыбу Василий Пантелеевич ничего нового добавить не смог — ведь его не было в Москве в момент взятия Кремля. Ужасно мучавшаяся Евфимия, чтобы следователи отстали от нее, добавила к прежним показаниям некоторые детали: в польском чемодане лежали не только золотые цепи, но и 10 синих и зеленых камешков, которые были потом украдены Хломовым. Кроме 30 небольших запонок брат дал ей 4 очень крупных с алмазами. Они также оказались у Хломова. Чтобы окончательно «утопить» алчного вора, добавила, что в украденном узелке были ее собственные два золотых кольца, перстень с алмазом, серьги, золотой крестик, два жемчужных ожерелья и 12 больших индийских жемчужин. Вряд ли Евфимия надеялась, что все это будет ей возвращено, но хотела, чтобы нечестного Хломова побольше помучили на допросах. Аксиния на пытках созналась в том, что брат дал ей еще вырезанную на золоте иконку, но и она была похищена казаками. Пыткам даже подвергли четырнадцатилетнего сына Василия и служанок, но те ничего не смогли добавить к своим прежним словам.

Тогда следователи решили подробнейшим образом описать имущество Болотниковых. Для этого в их дом были отправлены Григорий Веревкин, Путала Одинцов с несколькими посадскими людьми в качестве понятых.

Больше всего обыскивающих интересовал состав спрятанной в бане окованной металлом коробки. Сверху в ней лежали бумаги. Среди них был перечень имущества, оставленного на хранение чудовскому монаху Константинову, с пометой о том, что следовало узнать у Марка Поздеева о судьбе этого старца. Далее лежала памятка Ивану Петровичу Шереметеву о том, что его слуге было отдано имущество Болотниковых, к ней был приложен перечень этого имущества. Возможно, Василий надеялся в будущем вернуть свое добро. Там же лежали письма к разным купцам о торговых операциях. Среди бумаг была небольшая коробочка с двумя изумрудами И. С. Шорина, оставленных в качестве залога за взятые в долг деньги. Ниже лежала небольшая расписная немецкая шкатулка с драгоценностями. Подьячий Путана Одинцов подробно их описал:

«Икона Пречистой Богоматери Одигитрии, вырезана на яшме, как бы в гнезде. Сверху образа золотой нимб, украшенный жемчугами, изумрудами и рубинами. Голова и одежда покрыты вызолоченным серебром». Василий сказал, что эта иконка была дана ему двоюродным братом Евфимии Пятуней Михайловым в качестве платы за денежный долг.

«Крест нательный с финифтью и четырьмя жемчужинами». Василий отметил, что он был сделан по его заказу еще до Смуты дьяконом Данилой из церкви Ильи Пророка в Китай-городе.

«Небольшие запоночки с маленькими рубинами и 4 жемчужинами». Евфимия пояснила, что они были оставлены ею у игумена Нектария.

«Серьги двойные на золоте с темно-голубыми сапфирами, рубинами и 8 жемчужинами». Евфимия сказала, что купила их во время осады у жены Ивана Навруева и отдала за них 13 рублей. До этого они принадлежали какой-то немке, но имени ее она не знает.

«Перстень золотой, литой, украшен финифтью». Василий сказал, что он был сделан лет 20 тому назад дьяконом Данилой с Ильиной улицы, уже упомянутым выше.

«Три золотых перстня: один с печаткой, другой — с украшением в виде человеческой головы, третий — с зернью». Василий пояснил, что покупал их давно, для себя.

«Четыре золотых перстня с самоцветами. Сделаны в Швеции». По утверждению Василия, они были куплены в Швеции лет 20 назад.

«21 жемчужина и 4 маленьких рубина». Василий пояснил, что они остались у него от прежних запасов и были куплены в Иван-городе много лет назад.

«2 изумруда». Принадлежали Ивану Шорину. «Синий сапфир» — казанского жильца Якова Минина. Хотя Василий Болотников и его знакомые купцы довольно подробно объяснили происхождение этих драгоценностей, все они были конфискованы и отправлены в Москву на Казенный двор. Видимо, так казанские воеводы хотели показать, что «радеют о государевом деле».

Эти ценности должны были хоть как-то восполнить утраты казны в Смутное время. Но было ли это справедливым? Получалось, что за много лет успешной торговли богатый купец Болотников не накопил ничего. Все, что у него было, по мнению судей, могло быть похищено из царской казны Ф. Андроновым. Они также полагали, что и другие купцы не имели права обладать драгоценными камнями.

Евфимии было горько сознавать, что она лишилась и серег, и перстней, и крестиков, которые с риском для жизни прятала все Смутное время. Ведь даже эти оставшиеся крохи не могли восполнить ее личных потерь, того, что было присвоено нечестным И. Шереметевым и украдено Хломовым. Но казанских судей это нисколько не волновало. Более того, они повелели описать и другие принадлежащие Болотниковым вещи. После этого все было опечатано до царского указа.

В опись вошло следующее.

«Иконы в церкви Параскевы Пятницы: Спаса милосердного; Софии, Премудрости Божией, в серебряных позолоченных окладах с жемчугами; трехстворчатый складень, украшенный серебряной сканью».

«Во дворе две путевых иконы Знамение Пречистой Богородицы со святыми, в серебряном окладе, украшенном сканью».

«В лавках: две иконы Пречистой Богородицы Владимирской и Казанской; серебряный позолоченный крест с четырьмя жемчужинами; печатная Псалтырь, Стихирь, Часовник скорописный; тесьма для женской одежды с пятью ожерельными серебряными позолоченными пуговицами с финифтью, жемчужинами и маленькими самоцветами; поделочный камень, граненый клином; 12 шариков в металлической оправе; четыре серебряных позолоченных пряжки; 14 красных шариков для пуговиц; 8 жемчужных пуговок в оправе; мужская шапка (вершок темно-синий с пухом и золотой нашивкой), зеленый кафтан из камки с вшитыми позолоченными пуговками (ношен), ферязи из цветной персидской ткани с нашивками из красного шелка с серебряными и золотыми полосками; 3 женских рубашки, 1 мужская, 3 маленьких рубашки, 2 портков, занавески и покрывало новые; красные штаны; суконная шапка с черным околышком из лисы (ношеная); небольшой кусочек пестрой ткани; кушак из ткани; 8 аршин простой ткани; наволочка суконная с красной отделкой; таз, ведро, братина с крышкой, шандан (сосуд с носиком) медные; 13 новгородских монет; 15 пуговиц серебряных, опашенных; 12 граненых хрусталиков; 24 серебряных пуговицы для телогрей; с четверть золотника мелкого жемчугу; мешочек, вышитый целиком золотом и серебром, а в нем 3 застежки, украшенные жемчугом».

Следует отметить, что в спрятанной в бане коробке, были не только конфискованные драгоценности, но и некоторые другие вещи: в первую очередь серебряная шведская посуда, состоящая из 2 небольших ковшиков, 3 ковшиков побольше, 5 чарок для вина, 4 серебряных ложек. Именно о них Василий рассказывал следователям, поэтому конфисковать их они не решились. Слишком явным было то, что они никогда не находились в царской казне, а были куплены недавно.

Несомненно, что спрятанная в бане коробка была весьма внушительного размера, поскольку в ней находилась также и одежда: «ферязь вишневого цвета с цветными полосками; однорядка красная, шелковый поясок; белое полотенце; медная ступка; новая простыня; 4 деревянных ложки; 3 костяных ложки; деревянная миска в медной оправе; желтый детский кафтан; 4 вышитых полотенца; 4 платка; мешочек для бутылки, вышитый серебряными и золотыми нитками; 3 стоячих воротника из атласа, ношеных; 3 четверти аршина красной материи; 2 кусочка зеленого и синего атласа; с вершок синей камки, красный коврик; полотенце из бязи; 2 мужских рубашки, вышитых золотом; 2 наволочки с вышивкой; полосатая скатерть; 3 ножа с вилками, нашивка для ферязи; наперник; 2 скатерти; всевозможные нашивки на одежду и различные шелковые нитки».

Значительное количество не только готовой одежды и белья, но и тканей, нашивок и ниток свидетельствовало о том, что Евфимия была рукодельницей и в свободное от домашнего хозяйства время занималась вышиванием и шитьем различных изделий: полотенец, наволочек, покрывал, накидок, футляров, скатертей, украшением кафтанов мужа и детей, собственной верхней и нижней одежды. Для этого у нее были красивые нашивки, различные пуговицы, шелковые нитки и т. д. Несомненно, что ей было горько видеть, как чужие люди перебирают ее вещи и переписывают, чтобы конфисковать. Интересно отметить, что необходимые для рукоделия вещи Евфимия хранила в коробке с самыми ценными ювелирными украшениями и посудой. Возможно, в то время пуговицы, ткани и шелка ценились не меньше.

После допросов, пыток и описи имущества Василия Болотникова, Евфимию, их старшего сына Василия, Аксинию и служанок Татьяну и Дарью арестовали и заключили в местную тюрьму до особого распоряжения из Москвы. Только Трифона, сына Аксинии, Пашу, младшего сына Болотниковых, и помощника Василия Семена Фирсова оставили на воле. Но местных купцов заставили за них поручиться. На этом следствие не закончилось. Из Москвы была отправлена грамота в Ярославль с требованием найти двоюродного брата Андронова Ивана Быка и расспросить его о золотых цепях. Однако его, видимо, не нашли. После казни Федора он, скорее всего, уехал за границу. Тогда было решено найти Пятуню Михайлова, другого двоюродного брата бывшего казначея. Тот оказался в Нижнем Новгороде. В сентябре его доставили в столицу и тщательно допросили.

Пятуня оказался исключительно словоохотливым и подробно рассказал о своей жизни и взаимоотношениях с семьей Андроновых: сначала был сидельцем в лавке Федора в Погорелом Городище, потом при Лжедмитрии I переехал в Москву и поселился в доме Юрия Болотникова. Вместе с купцами Болотниковыми отливал монету из серебряного лома на Денежном дворе и хорошо заработал на этом деле. С двоюродным братом Федором имел плохие отношения, тот его часто ругал за нерадивость и нерасторопность и даже отобрал 600 рублей — весь доход от отливки монеты. Когда Пятуня попросил Федора отдать долг, тот его сильно избил. Только Евфимия и Аксиния были к нему добры и всячески помогали. Во время Московской осады из-за сильного голода он сбежал в ополчение и оказался под покровительством Д. М. Пожарского (на самом деле его покровителем был князь Д. М. Черкасский, но в 20-е годы положение руководителя Второго ополчения было много выше и ссылка на него была выгоднее). Далее Пятуня рассказал о том, что после взятия Кремля поехал в Ярославль, где встретился с Евфимией и Аксинией (на самом деле он выехал раньше Евфимии, был сопровождающим ее сына Василия, в одежде которого были запрятаны ценности; последнее обстоятельство, видимо, и побудило допрашиваемого исказить факты).

Пятуня не смог скрыть, что ездил с Евфимией в Осташков, поскольку многие говорили об этом. Пришлось ему рассказать и о том, что в счет долга Федора он получил от Евфимии две пары сережек, четыре крупные жемчужины и вырезанную на камне иконку Богоматери. Сережки с голубыми сапфирами он продал Михаилу Захарьеву за 70 рублей, а вторые — в виде золотых колец — отдал в качестве заклада Михаилу Порывкину. Поскольку жемчужин в наличии не было, то Пятуне пришлось сказать, что он их потерял. Иконку же отдал назад Василию Болотникову.

Казалось бы, что допрашиваемый дал вполне исчерпывающий ответ, если бы не одно но, касающееся сережек с голубыми сапфирами. По версии Евфимии, она купила их во время осады у жены Навруева за 13 рублей. Кроме того, такие же сережки фигурировали в описи имущества, не-возвращенного И. Шереметевым. Где они были на самом деле, и когда были приобретены, для судей осталось неясным. В расспросных речах Пятуни Михайлова можно заметить еще один странный момент. Его допрашивали дважды. В первый раз — после побега Ф. Андронова. Тогда следователи сочли его невиновным и отпустили. Вместо того чтобы ехать к сестрам в Ярославль или Казань, он вновь вернулся в Осташков. Возникает вопрос: для чего? Напрашивается ответ: там были припрятаны ценности Евфимии, и их следовало взять. Ведь в первый раз при обыске ничего не нашли. Потом появились и иконка, и серьги, и крестики, и кольца. Несколько запутался Пятуня и с золотыми цепями. Он знал, что у Евфимии они были, поэтому сказал, что передавал их сестре от имени Василия Болотникова, когда тот уезжал в Новгород в 1610 году. Кроме него об этих цепях никто не говорил, и ни в одной описи имущества они не фигурировали.

К сожалению, сохранившееся следственное дело не содержит никаких сведений о том, какова была дальнейшая судьба Евфимии, ее мужа, детей и других родственников. Все, видимо, зависело от того, как были расценены конфискованные у них драгоценности: как часть разворованной царской казны или как их личное имущество. Главным экспертом в этом вопросе должен был быть глава Казенного дворца боярин Ф. И. Шереметев. Очень может быть, он решил вопрос не в пользу Евфимии, поскольку его родственник И. П. Шереметев был заинтересован в том, чтобы никогда не возвращать купцам их вещи. Вероятнее всего, Болотниковых лишили всех ценностей и сослали в какой-нибудь отдаленный городишко на поселение. Можно, правда, предположить, что в 30-е годы XVII века их судьба переменилась. Дело в том, что хороший приятель Василия Пантелеевича Григорий Шорин с сыном Василием заняли одно из первых мест в купеческой гильдии Москвы. Даже власти были вынуждены прислушиваться к их мнению. Думается, они могли похлопотать об улучшении положения своего старого приятеля и его семьи. Такой вывод напрашивается из сохранившегося письма Г. Шорина к В. Болотникову от 30-х годов XVII века. Вот некоторые выдержки из него: «Великому господину Василию Пантелеевичу вскормленник и работник на твоем жаловании Гришка Шорин челом бьет. Пожалуй, государь Василий Пантелеевич, не положи гнева своего, что не сразу написал тебе, государю моему, но даст Бог, сына своего пошлю к тебе бить челом. А лавка моя, государь, по прежнему моему слову будет и на новый год у тебя».

Правительство царя Михаила Романова осудило Евфимию Андронову-Болотникову, обвинив ее в расхищении государевой казны. Но вправе ли мы осуждать эту женщину? Жизнь ее пришлась на очень трудное для Русского государства время: многолетняя острая борьба за престол между различными группировками, гражданская война, иностранная интервенция, голод, разруха, массовые грабежи и разбои. В этих тяжелейших условиях наша героиня не только подняла на ноги маленьких сыновей, выжила сама, но и старалась сохранить семейное добро, на которое покушались и казаки, и ополченцы, и случайные знакомые.

Попав в тяжелое положение из-за необдуманного поступка брата, Евфимия старалась сделать все возможное, чтобы оградить от следствия своих родственников, сестру, двоюродного брата и знакомых. Ее поведение во время пристрастных допросов вызывает лишь удивление и уважение: ни одного лишнего слова, никакой дополнительной информации, могущей вызвать вопросы и привлечение к допросу новых людей. В ходе следствия 1613 года ей удалось столь удачно выкрутиться, что остаток жизни она могла бы прожить в тишине и покое. Испортила все жадность вора — Кондрата Хломова. Если бы он был осторожнее и дальновиднее, то новое дело о расхищении государственной казны никогда бы не всплыло.

Следует отметить, что ни Федор Андронов, ни тем более Евфимия не были главными расхитителями царских сокровищ. Еще Лжедмитрий I без счета отправлял в Польшу в подарок Марине Мнишек деньги, ювелирные украшения, драгоценные безделушки. Василий Шуйский, чтобы удержаться на троне, потратил сотни тысяч рублей на оплату шведских наемников. Потом мощный поток средств устремился в Польшу к нареченному царю Владиславу и в карманы польского гарнизона.

Разве Андронов или Евфимия посадили на московский трон самозванца Гришку Отрепьева? Разве они внесли в царские палаты Василия Шуйского? Не они были главными инициаторами наречения Владислава и ввода в Москву польского гарнизона. Скорее больше обвинений можно предъявить их судьям. Ведь именно Ф. И. Шереметев и Б. М. Лыков одними из первых перешли на сторону Лжедмитрия I и получили от него боярство. Потом они с такой же активностью служили Шуйскому и Владиславу и получали от короля Сигизмунда земли и пожалования за верную службу. Однако их никто судить не стал, ведь они оказались родственниками нового царя, Михаила Федоровича. Все свалили на безродного Андронова и богатых купцов, в «поте лица» зарабатывавших свой хлеб. «Крайней» у бояр оказалась беззащитная женщина с двумя маленькими детьми на руках. Ее они решили осудить и наказать. Мы же, думаю, должны ее оправдать и воздать должное за мужество, находчивость и преданность мужу и детям, а также за то, что она никогда не подводила своих родственников и по возможности заботилась о них.

10. ПОЛКОВОДЦЫ-ОСВОБОДИТЕЛИ

Уже в конце 1610 года многим русским людям стало ясно, что польский король Сигизмунд — их враг. Его цель состояла не в том, чтобы помочь Русскому государству выбраться из кризиса междоусобия, а в том, чтобы присоединить страну к своей короне, лишив национальной самостоятельности. Одним из первых о коварных замыслах польского монарха узнал рязанский воевода П. П. Ляпунов, поскольку его брат Захарий входил в состав Смоленского посольства и наглядно видел результаты двойственной политики Сигизмунда.

Вскоре и москвичи узнали правду. Они. получили письмо от смолян, в котором те писали о разорении поляками православных церквей, о поругании веры, о. том, что их родственники захватываются в плен и увозятся в Польшу. В заключение они призывали всех христиан быть в соединении. «Если же не будете теперь в соединении, обще со-всею землею, то будете горько плакать и рыдать неутешным вечным плачем: переменена будет христианская вера в латинство, и разорятся божественные церкви со всею своею лепотою, и убиен будет лютою смертию род наш христианский, поработят и осквернят и уведут в полон матерей, жен и детей наших». Смолянам даже удалось узнать решение польского сейма о России: «Вывести лучших людей, опустошить всю землю, овладеть всей землей Московской».

Естественно, что те, кто прочитал эту грамоту, пришли в ужас. Сидеть сложа руки было уже нельзя. Вдохновителем национально-патриотического движения стал патриарх Гермоген. За это поляки разграбили его двор, а его самого посадили под домашний арест. С трудом добирались к нему посланцы от городов, чтобы получить благословение на борьбу с захватчиками.

Все борцы-патриоты давали такую клятву: «Стоять за православную веру и за Московское государство, королю польскому крест не целовать, не служить ему и не прямить (быть верными). Московское государство от польских и литовских людей очищать, с королем и королевичем, с польскими и литовскими людьми, и кто с ними против Московского государства станет, против всех биться неослабно; с королем, поляками и русскими людьми, которые королю прямят, никак не ссылаться; друг с другом междоусобия никакого не затевать. А кого нам на Московское государство и на все государства Российского царствия государем Бог даст, то тому нам служить и прямить, и добра хотеть во всем вправду, по сему крестному целованию».

Во многих городах стали собираться дружины для похода к Москве и ее очищения от поляков. Например, в Ярославле отряд возглавил воевода И. И. Волынский. В Новгороде Великом арестовали посланцев Владислава — Салтыкова и Чоглокова — и начали списываться с другими городами, правда, окончательный план соединения с патриотами не удался, поскольку город был захвачен шведами. В состав народного ополчения влились: муромцы во главе с князем Литвиновым-Мосальским, нижегородцы — с Репниным, суздальцы — с Измайловым, вологодчане и поморцы — с Нащокиным, Пронским и Козловским, галичане — с Мансуровым, костромичи — с Волконским. Присоединились к нему и оставшиеся без главы сторонники Тушинского вора Д. Трубецкой, И. Заруцкий, А. Просовецкий. Все они списались с П. Ляпуновым и договорились о совместном походе к столице. Местом сбора были назначены Серпухов и Коломна. Время сбора — вторая половина марта. Первым прибыл А. Просовецкий и организовал в районе Симонова монастыря «гуляй-город». Туда собрались и остальные отряды, заранее имея хорошее оборонительное укрепление.

1 апреля 1611 года ополченцы начали штурм Белого города. Ляпунов ударил у Яузских ворот, Трубецкой с Заруцким — у Воронцова поля, Волынский и Волконский — у Покровских ворот, Измайлов — у Сретенских, Мосальский — у Тверских. Осада была непродолжительной. Польский гарнизон был в этом месте малочисленным и не мог оказать достойного сопротивления. К 6 апреля большая часть стен и башен Белого города уже была в руках ополченцев. Через некоторое время и остальные башни были захвачены.

Польский гарнизон оказался в Китай-городе и Кремле на осадном положении. Главной проблемой для него стало недостаточное количество продовольствия и фуража. Пытаясь спасти польский гарнизон от голодной смерти, А. Гонсевский отправил часть людей под Переяславль-Залесский. Они должны были разорвать кольцо осады. Но это не удалось. Положение осажденных стало еще более критическим — через некоторое время поляков осталось не больше 3000 человек. Помощи было ждать неоткуда.

Ополченцы обосновались в Белом городе и решили избрать из своего состава временное правительство. 30 июня на общем собрании воинства были избраны три правителя: князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, носивший звание тушинского боярина, Иван Мартынович Заруцкий, который также получил в Тушино боярский чин, и Прокопий Петрович Ляпунов, который был лишь думным дворянином при дворе Василия Шуйского. Кроме того, был принят общий Приговор — закон, которому собирались следовать ополченцы до окончательного решения вопроса о верховной власти. Для его исполнения были созданы приказы, которые ведали вопросами материального снабжения войска и обеспечивали законность и порядок.

Главный ответчик за судьбу Отечества П. П. Ляпунов

П. П. Ляпунов принадлежал к старинному рязанскому боярскому роду, представители которого несколько веков служили великим князьям Рязанским. Поэтому, когда на рубеже XV и XVI столетий Рязанское княжество потеряло независимость, его бояре автоматически превратились в служилых людей московского государя. Но при великокняжеском дворе им места не нашлось. Зато в своей бывшей столице Ляпуновы занимали первое место и обладали правом возглавлять городовую дружину. Земельные владения Прокопия и его братьев были от 600 до 650 четвертей земли, что было немало для провинциальных дворян. К тому же они располагались в черноземной зоне Рязанщины. Словом, Ляпуновы были достаточно богатыми и влиятельными людьми, но не в столице, а у себя дома.

Прокопий Петрович родился приблизительно в 60-е годы XVI века. Это предположение исходит из того, что в период Смуты он уже был достаточно зрелым человеком, осознававшим свою личную ответственность за судьбу Отечества. Рязанщина считалась главной житницей Москвы, поэтому семья Ляпуновых имела тесные контакты с московской купеческой средой. По различным торговым делам Прокопий не раз посещал столичные рынки. Узнав о смерти царя Ивана Грозного, он немедленно отправился в Москву, чтобы поучаствовать в, похоронах и посмотреть на нового государя, Федора Ивановича. На торговой площади в Китай-городе он узнал страшную новость, оказывается, Богдан Бельский убил царя Ивана Васильевича и теперь хочет окончательно «извести царский корень». Встревоженный П. Ляпунов вместе с другими горожанами тут же бросился к Кремлю и стал требовать, чтобы им выдали Богдана на расправу. Они даже поворотили большую пушку на кремлевские ворота и стали угрожать, что их разобьют. Царя Федора это выступление горожан очень удивило. Чувствовалось, что их явно кто-то дезинформировал. На переговоры с ними были отправлены видные бояре. Бельского же на всякий случай из столицы выслали.

Как видим, судьба царского престола очень беспокоила рязанского воеводу. Он всегда стремился быть в курсе московских дел и по мере возможности принимать в них активное участие. Несомненно, что Прокопий посетил в столицу и в 1598 году, когда умер царь Федор и судьба престола оказалась в руках Земского собора. Можно предположить, что либо он сам, либо его не менее активный брат Захар были на избирательном Земском соборе в составе рязанской делегации. Вместе со всеми они дружно проголосовали за Бориса Годунова, поскольку иной более достойной кандидатуры не знали. (На всех делегатов большое впечатление произвела убедительная речь патриарха Иова.)

Следующие сведения о Прокопии относятся уже к 1604 году. Во главе рязанских отрядов он был отправлен на борьбу с Лжедмитрием I. Однако «прелестные грамоты» самозванца произвели на воеводу неизгладимое впечатление. Ему захотелось помочь «гонимому царевичу» отобрать «отчий престол» у узурпатора Бориса. Поэтому, как только пришло известие о внезапной кончине Б. Ф. Годунова и стало ясно, что служить московскому правительству не стоит, Ляпунов перешел на сторону Лжедмитрия I. Прокопию не удалось войти в ближайшее окружение лжецаря. Более опытные московские царедворцы его быстро оттеснили. Но долго оставаться в Переяславле-Рязанском ему не пришлось. В Москве события менялись слишком быстро, и находиться в стороне от них было невозможно.

Когда в мае 1606 года «царь Дмитрий» был свергнут и на престол сел Василий Шуйский, П. Ляпунов очень возмутился. Почему все произошло без его согласия и участия? Ведь он был представителем «земли», с которой московские власти были обязаны считаться. Узнав, что «царь Дмитрий» спасся, рязанский воевода решил присоединиться к его воинству, направлявшемуся к Москве. Он списался с И. Болотниковым и по его указанию вскоре овладел Коломной.

5 октября совместное войско подошло к столице, и началась многомесячная осада. Вместе с другими городовыми воеводами П. Ляпунов вошел в общеармейское руководство. В этом отношении Болотников был вполне демократичен. Поскольку для решающего штурма мощных укреплений сил было мало, то было решено изнурять противника почти ежедневными атаками. Все ждали приезда царя Дмитрия, который должен был лично возглавить решающий штурм. Однако время шло, а государя, ради которого была предпринята вся военная акция Болотникова, все не было. Этим ловко воспользовался царь Василий и стал переманивать городовых воевод на свою сторону. Главным аргументом было то, что у них не было того, за кого они сражались. Ведь болотниковцы, по словам царя, были всего лишь чернью, затеявшей кровавое междоусобие ради желания пограбить богатых людей.

Грамоты царя Василия подействовали на умы рязанцев. 15 ноября 1606 года под покровом ночи их отряд из 500 человек во главе с Ляпуновым и Сунбуловым покинул коломенский стан Болотникова и отъехал к Москве. Это внесло колебание в ряды других воевод. 2 декабря во время решающего штурма на сторону москвичей перешли и отряды венёвского воеводы Истомы Пашкова. Силы болотников-цев оказались подорванными изнутри. Боясь новых измен, Болотников отошел к Калуге.

Царь Василий прекрасно понял, что отъезд Ляпунова и других воевод стал одной из причин провала осады Москвы Болотниковым. Поэтому он наградил рязанца, первым показавшего пример другим воеводам. Ляпунов получил чин думного дворянина. С этого времени Прокопий получил возможность заседать в Боярской думе. Несомненно, это его очень обрадовало, так как он всегда стремился быть в курсе всех государственных дел. Поскольку бои с Болотниковым и его союзником «царевичем» Петрушей еще не были завершены, то по приказу царя Василия Ляпунов вновь отправился воевать. На этот раз ему следовало поддержать сильно потрепанный полк А. В. Голицына, стоявший у Каширы. Вместе они должны были охранять тылы царской армии, направлявшейся к Туле. Рязанцы подоспели вовремя. Против Голицына был направлен болотнико-вец А. А. Телятевский, достаточно опытный воевода. 5 июня в районе Каширы разгорелась битва. Совместными усилиями царские воеводы одержали верх. При этом Прокопий отличился тем, что смог загнать в овраг отряд казаков и перебить его. Путь на Тулу был открыт. Царь Василий без всяких препятствий достиг последней ставки болотников-цев и в октябре 1607 года заставил их сдаться. Однако до полной победы было очень далеко.

Весной 1608 года стало известно, что к столице движется новый враг — материализовавшийся «царь Дмитрий», Лжедмитрий II. Царь Василий отправил рязанского воеводу вместе князем И. А. Хованским остановить «воров» у Пронска. Но силы оказались неравными — на стороне самозванца были профессиональные воины, польские шляхтичи. Прокопий был ранен в ногу и отступил к родному Переяславлю-Рязанскому. Там ему предстояло защищать родные стены от полчищ тушинцев. На этот раз победа оказалась за ним, на Рязанщину тушинцы не смогли пробиться.

После образования двоевластия Ляпунов остался верен царю Василию. Когда Москва оказалась в блокадном кольце, он умудрялся подвозить в столицу продовольствие. Для голодающих москвичей это было очень кстати. Возможно, Прокопий осуждал бездействующего царя Василия, почти ничего не предпринимающего для того, чтобы снять осаду Москвы. Большое уважение у него вызывал М. В. Скопин-Шуйский, который медленно, но верно со шведскими наемниками двигался к столице для ее освобождения. Рязанский воевода с большим вниманием следил за походом молодого полководца и радостно приветствовал все его победы. Когда в Александровской слободе образовалась ставка освободителей, рязанский воевода отправил туда грамоту с поздравлениями. В ней Ляпунов всячески превознес заслуги Скопина и даже прямо назвал его «новым государем, царем всея Руси». При этом он обругал бездействующего старика Василия Шуйского. По всему было видно, что Прокопий был за перемены на троне.

Но Скопин не принял оказанной ему чести и хотел даже наказать рязанских гонцов. Он был верен клятве, которую дал царю Василию, и устраивать дворцовый переворот был не намерен. Однако и в Москве стало известно о грамоте Ляпунова. Мнительный и подозрительный В. И. Шуйский вместе со своими родственниками тут же затаил злобу на удачливого полководца, снискавшего всенародную любовь. Кончилось дело тем, что на одном из пиров Скопин был отравлен. Невольно Прокопий оказался виновным в его гибели.

Весть о смерти молодого полководца-освободителя всколыхнула всю Рязанскую землю. Ненависть к царю Василию достигла предела, поскольку всем было ясно, что он приложил руку к гибели Скопина. Братья Ляпуновы решили свергнуть коварного убийцу. Они стали ссылаться с московскими боярами, которые, по их сведениям, не испытывали симпатий к Шуйскому. Их затею горячо поддержал князь В. В. Голицын, мечтавший о престоле. Прокопий же полагал, что престол следует отдать «царю Дмитрию» или тому, кто принял его имя. Однако переписка £ городами показала, что Тушинского вора почти никто не хочет считать государем. Нового царя следовало избрать общим советом — на Земском соборе.

После разгрома царских войск под Клушиным стало ясно, что ненавистного всем царя Василия пора ссадить с престола. Прокопий отправил к брату Захарию в Москву гонца с приказом действовать быстро и решительно. 17 июля 1610 года 3. Ляпунов во главе дворян отправился на Лобное место и заявил собравшимся москвичам, что время правления «шубника» закончилось. Все вместе они отправились в Кремль к царскому дворцу. Только патриарх Гермоген пытался их остановить, но его насильно вывели из Кремля. Сначала В. И. Шуйского с женой отвели на старый боярский двор, а потом и постригли в Чудовом монастыре.

Но последующие события стали разворачиваться не так, как планировал Прокопий. Земский собор для царского избрания собрать не удалось: под стенами Москвы стояли два грозных войска: Жолкевского и Лжедмитрия II. Из двух зол выбрали наименьшее — провозгласили новым государем королевича Владислава. В Смоленск для переговоров с королем отправилось представительное посольство. В его состав был включен Захарий Ляпунов.

Поначалу Прокопий не возражал против воцарения королевича и даже присылал продовольствие для польского гарнизона, обосновавшегося в столице. Однако от брата он вскоре узнал о том, что король Сигизмунд не собирался давать юного сына, а планировал сам завладеть Русским государством, лишив его национальной независимости. Чтобы поточнее выведать планы поляков, Захарий притворился их ярым сторонником и часто принимал участие в совместных застольях. Правда, потом король выяснил, что Ляпунов был тайным соглядатаем, и приказал его арестовать.

Получив известия от брата, П. П. Ляпунов решил действовать самостоятельно. Он начал рассылать по городам грамоты, в которых рассказывал о положении в стране и о тайных планах польского короля. Он разоблачал московских бояр, которые ради чинов и поместий предали интересы Отечества. Только Гермоген, как несгибаемый столп, один с помощью креста и веры отважился противодействовать врагам. Именем патриарха Прокопий запрещал русским людям целовать крест и приносить присягу Владиславу. Он призвал всех объединиться и очистить государство от интервентов.

Инициатива рязанца нашла отклик у многих городовых воевод. Они безоговорочно признали его лидерство и стали присылать в Переяславль-Рязанский своих представителей, чтобы поговорить о «добром деле и совете». В войско ополченцев приглашались даже холопы и крепостные: «А которые боярские люди крепостные и старинные, и те бы шли безо всякого сомнения, всем им воля и жалование будет».

Узнав о деятельности Ляпунова, московские бояре сочли ее крамольной и даже отправили к Рязани отряд казаков для наказания ослушника. В октябре 1610 года тем удалось взять Пронск и осадить рязанскую столицу. Но Прокопий был уже не один. Ему на помощь пришел зарайский воевода Д. М. Пожарский и отогнал московские войска. Патриарх Гермоген радостно приветствовал действия патриотов. Он дал им свое благословение и попросил поторопиться с освобождением Москвы, в которой хозяйничали интервенты. Получив от патриарха грамоту с рассказом о его бедственном положении, Ляпунов направил «седьмочисленным» боярам гневное письмо, в котором требовал прекратить гонения на православного пастыря и восстановить его в прежнем высоком статусе. Но эта грамота лишь ухудшила положение Гермогена — он был взят под стражу.

В начале 1611 года стало ясно, что патриотическое движение охватило многие центральные города. Все они поддерживали тесные контакты с рязанским воеводой. На февраль был назначен общий сбор. По плану Прокопия, следовало подойти к столице со стороны Коломны и Серпухова, хотя многие городовые дружины шли с севера: из Ярославля, Вологды, Костромы. Когда основное войско собралось, был создан военный совет из главных воевод. В него вошли: сам П. П. Ляпунов, тушинцы Д. Т. Трубецкой и И. М. Заруцкий, городовые воеводы Ф. И. Волконский, И. И. Волынский, Ф. Ф. Козловский, В. Ф. Мосальский и ряд других. Все они поклялись «стоять за один, быть в любви и братстве». Своей целью они ставила полное освобождение Русского государства от польских и литовских захватчиков во главе с королем Сигизмундом.

3 марта передовые отряды двинулись к Москве, но они не успели помочь москвичам, 19 марта стихийно поднявшим восстание против поляков. Штурм города начался только 1 апреля. Шесть дней ополченцы отвоевывали стены и башни Белого города. В этих боях Прокопий продемонстрировал не только хорошие организационные способности, но и личное мужество и военный опыт. Современники отзывались о нем так: «Всего московского воинства властитель скачет по полкам всюду, как лев рыкая». Взяв Белый город, ополченцы превратили его в огромный военный лагерь. Каждые городовые отряды стояли отдельно, но на военный совет все собирались вместе.

Московские бояре с возмущением встретили действия Первого ополчения и отказались признать их законными. Они считали городовых воевод крамольниками, выступавшими против законности и порядка. Чтобы опровергнуть это мнение, П. П. Ляпунов предложилизбрать временное правительство — «Совет всей рати» — и утвердить текст Приговора, повествующего о целях и задачах всего движения, о законах, которые должны быть в войске, о правах и обязанностях руководителей и рядовых воинов. После этого все подписали Приговор.

Во временном правительстве Прокопий занял только третье место, поскольку по своему чину был ниже Трубецкого и Заруцкого. Однако очень скоро в его руках сосредоточилась большая власть, поскольку он ведал материальным обеспечением и осуществлял связь с городами. Под его началом оказался также Поместный приказ, занимавшийся распределением земельных владений. На общем совете было решено, что земли бояр-изменников будут розданы руководителями войска. Под контроль были взяты и дворцовые земли. С них собирались налоги и продовольствие для ополченцев. Ляпунов стремился к тому, чтобы во всем был порядок и контроль. Видя его честность и бескорыстность, городовые воеводы признавали его своим руководителем.

Однако очень скоро обнаружилось, что во временном правительств нет единства. Главное противоречие заключалось в том, что Заруцкий, а может, и Трубецкой полагали, что после победы трон должна занять Марина Мнишек с сыном Лжедмитрия II Иваном. Ляпунов же был категорически против полячки и Воренка. Сначала он планировал избрать государя общим советом. Потом он стал склоняться к кандидатуре шведского королевича Карла-Филиппа. Он даже направил в Новгород для переговоров князя И. Ф. Троекурова, который узнал, что шведы были готовы оказать ополченцам военную помощь в борьбе с поляками, но взамен требовали деньги и прибалтийские города. Вопрос о территориальных уступках Прокопий даже не стал обсуждать, поскольку не считал себя правочным его решать. Но он подумал, что шведским наемникам можно было бы заплатить из богатой новгородской казны. Однако вскоре переговоры со шведами прекратились, поскольку те обманным путем захватили Новгород и сами превратились в интервентов. Кандидатура Карла-Филиппа отпала сама собой.

Попытки П. П. Ляпунова всюду навести порядок и установить законность вызывали возмущение у казачьих атаманов. Они полагали, что с оружием в руках могут беспрепятственно брать чужое добро и хозяйничать повсюду. Их недовольство умело подогревалось И. М. Заруцким, который не хотел делить власть с рязанским воеводой. Некоторые казачьи отряды отправлялись в подмосковные деревни и грабили местных крестьян, страдали от них и купеческие караваны, и монастыри. В подмосковный стан стали приходить жалобщики и обвинять казаков в разбое. Ляпунов понял, что действия казаков подрывают доверие простых людей к ополченцам. Это было на руку лишь их врагам. Поэтому на «Совете рати» он поставил вопрос о том, что следует сурово наказывать тех, кто занимается воровством. Городовые воеводы горячо поддержали своего вожака и постановили тут же казнить виновных на месте преступления, без суда и следствия.

Как-то раз воевода Плещеев узнал, что 28 казаков грабят Николо-Угрешский монастырь. Он тут же приказал их поймать и бросить в воду, желая утопить. Товарищи выловили казаков и привели их к атаманам для разбирательства. Собрали казачий круг, на котором почему-то во всем обвинили Прокопия Петровича (якобы он умышленно настраивал воевод против казаков), кроме того, его стали укорять за грубость и непомерное высокомерие, из-за которого он гнушался общаться с простыми воинами. Сидя в приказной избе, он отказывался их принимать и не удовлетворял их просьбы.

Вполне вероятно, что многие из этих обвинений были несправедливыми, поэтому Ляпунов обиделся и решил уехать домой на Рязанщину. Узнав об этом, городовые воеводы бросились его догонять. Под Симоновым монастырем они уговорили его вернуться. Без его опыта и организационных способностей им было трудно обойтись. Но Заруцкий решил любым путем избавиться от соперника. Для этого он даже пошел на явный подлог. По его просьбе поляки изготовили в Москве грамоту, якобы написанную П. П. Ляпуновым и за его подписью. В ней писалось о том, что жителям всех городов следует убивать казаков, появляющихся в их местности. Эту грамоту подбросили казакам в подмосковный стан. Те, естественно, возмутились и потребовали собрать Большой круг — общий казачий сход. На нем Прокопий должен был объясниться.

Рязанского воеводу заранее предупредили о новом волнении среди казаков, направленном лично против него. Он понял, что это вновь происки его врагов и что его жизни угрожает большая опасность. По совету друзей Ляпунов решил с казаками не встречаться и не покидать расположение своего полка. Однако два авторитетных атамана С. Толстой и Ю. Потемкин пообещали в случае опасности защитить его и уговорили выйти на круг.

25 июля 1611 года с несколькими сопровождавшими его рязанцами Прокопий Петрович отправился к казакам. Он был уверен в своей правоте и надеялся убедить всех в невиновности. Но заранее настроенные против него казаки не пожелали выслушать воеводу. С шумом и криком они набросились на него. Не помогла и защита И. Ржевского.

Оба пали под ударами казачьих сабель. Жизнь П. П. Ляпунова оборвалась именно тогда, когда Отечество особенно нуждалось в его мужестве, опытности и воинской доблести. Среди ополченцев начался раскол. Городовые воеводы ушли из Белого города, и это очень ослабило силы оставшихся. Условия в лагере стали сложными. Всем начал заправлять И. Заруцкий с казаками. Беззаконие и своеволие превратились в норму жизни. В итоге среди простых людей авторитет ополченцев резко упал. Поэтому Гермоген начал рассылать по городам новые грамоты, призывая честных людей вновь взяться за оружие. Первое же ополчение он прозвал Казачьей армией.

«Крепкостоятельный воевода» Д. Т. Трубецкой

Д. Т. Трубецкой принадлежал к знатному роду князей-Гедиминовичей, перешедших на службу к Ивану III в 1500 году. С членом Семибоярщины А. В. Трубецким в этом отношении он имел одинаковое происхождение. Отец Дмитрия был одним из первых представителей их рода, дослужившимся до высоких чинов. При дворе царя Федора Ивановича он был видным боярином. Сохранил это положение он и при Борисе Годунове. Достаточно успешная карьера была обеспечена и его сыну. В возрасте 16–17 лет Д. Трубецкой — стольник при дворе царевича Федора Борисовича. После его воцарения он должен был составить его ближнее окружение. Однако свержение Годуновых положило конец быстрому продвижению Трубецкого по лестнице чинов. И при Лжедмитрии I, и при Василии Шуйском наш новый герой все еще оставался стольником.

Путь молодого князя к престолу старого Шуйского был закрыт. Это обстоятельство, видимо, и заставило Дмитрия сменить государя. В декабре 1608 года во время битвы при Ходынке он отъехал к Лжедмитрию II. В Тушинском лагере радостно встретили измену князя. Он сразу же получил боярский чин. В окружении второго самозванца столь высоких представителей знати почти не было. Вскоре Трубецкому было поручено возглавить Стрелецкий приказ. В полках он стал одним из наиболее видных воевод. Князь Дмитрий неблагодарным не стал. Тушинскому вору он никогда не изменял, «перелетом» не был и даже последовал за своим государем, когда тот бежал в Калугу.

После гибели Лжедмитрия II в декабре 1610 года Дмитрий Тимофеевич вновь не изменил своим убеждениям. Он остался при Марине Мнишек и ее сыне Иване. Хорошо изучив переменчивый нрав поляков, он был против воцарения Владислава. Своему родственнику Юрию Трубецкому, приехавшему из Москвы уговаривать его целовать крест королевичу, он ответил так: «Если действительно королевич будет на московском престоле и крестится в православную веру, то буду рад ему служить. Но пока этого не случится, крест Владиславу не поцелую». Несомненно, что до Трубецкого доходили слухи о коварных замыслах короля Сигизмунда, который хотел связать русских людей клятвой верности его сыну, сам же тем временем начал прибирать ослабленное государство к своим рукам.

С большим вниманием Дмитрий Тимофеевич отнесся к посланнику рязанского воеводы Прокопия Ляпунова, который рассказал о том, как поляки притесняют православного пастыря Гермогена, как наводят в столице свои порядки. Без всяких раздумий князь решил примкнуть к патриотам, собирающимся в поход на Москву. От себя лично он связался с воеводами северских городов, которые также решили примкнуть к народному ополчению и влилсь в его полк.

В феврале 1611 года во главе достаточно большого войска (в него вошли северские городовые дружины и остатки войска Лжедмитрия II) Трубецкой отправился к Коломне, где был назначен общий сход. 1 апреля состоялась битва у стен Белого города. Наш герой отважно сражался в районе Воронцова поля. 6 апреля ополченцы отпраздновали победу — поляки были отогнаны в Китай-город и Кремль.

На «Совете рати» было решено создать временное правительство, которое должно было обеспечить законность и порядок в стране до избрания нового царя. Первое место в нем, по единодушному мнению воинов, занял Д. Т. Трубецкой. Он был самым знатным и носил самый высокий боярский чин, хотя получил его от самозванца. Но князь не стремился быть лидером во всем. Он со вниманием прислушивался ко мнению и Заруцкого, и Ляпунова. С последним он был солидарен в том, что нельзя было позволять казачьей вольнице бесчинствовать и этим подрывать доверие местного населения к ополченцам. Поэтому он принял самое активное участие в составлении текста Приговора — своеобразного закона, по которому предстояло жить воинам до полной победы. Кроме того, Дмитрий Тимофеевич всегда был сторонником компромиссов и предпочитал любые конфликты решать мирным путем. Поэтому он не стал вмешиваться в ссору казаков с Ляпуновым, полагая, что они сами договорятся. Ведь нельзя же было рушить общее дело из-за некоторых разногласий.

Когда Прокопий погиб, Трубецкой очень опечалился, но разрывать отношения с казаками не стал. Он даже пытался уговорить городовых воевод не покидать подмосковный стан, но все было напрасным. Любым способом князь стремился остановить окончательный развал войска ополченцев, при этом он был категорически против того, чтобы с помощью оружия отбирать у мирного населения продовольствие и все необходимое для войска. Поэтому, когда Заруцкий предложил о отправиться на Север для сбора денег и продуктов, он решительно этому воспротивился. В этом случае ополченцы превратились бы в настоящих грабителей. Чтобы поднять моральный дух воинов и заставить осознать величие исполняемой ими миссии, Трубецкой по совету троицких старцев вместе с представителями духовенства организовал перенесение из Казани чудотворного образа Казанской Богоматери. По его замыслу, она должна была стать покровительницей народных ополченцев. Большую помощь в этом деле оказали монахи Троице-Сергиева монастыря. Они взяли на себя роль посаженного в земляную тюрьму патриарха Гермогена и стали рассылать повсюду грамоты, в которых убеждали население всячески помогать воинам-патриотам и присоединяться к ним. Когда торжественная процессия с чудотворной иконой достигла лагеря, князь Дмитрий вышел навстречу, с благоговением преклонил колени и поцеловал святыню. Заруцкий же в это время продолжал гарцевать на коне и осыпал всех насмешками. Это показало присутствующим, что у Трубецкого и Заруцкого разные цели. Первый стремился к тому, чтобы освободить Отечество от захватчиков и совместно выбрать государя, который бы всем нравился. Второй желал лично обогатиться и посадить на престол свою пассию Марину Мнишек, чтобы при ней заправлять всеми делами.

Находясь в подмосковном стане, князь Дмитрий Тимофеевич испытывал некоторую неуверенность от того, что реальной кандидатуры царя, за чьи интересы он сражался, не было. Поэтому, когда из Пскова пришла весть, что там объявился калужский царь, т. е. Лжедмитрий II, то он решил со всем воинством целовать ему крест. Конечно, Трубецкой не мог поверить в то, что его бывший государь остался жив — ведь он сам его хоронил. Но новый самозванец создавал видимость законности борьбы ополченцев, которых московские бояре называли сбродом разбойников и воров. Однако скоро всем стало ясно, что новый Лжедмитрий — откровенный плут и обманщик. Его авантюра стала возможной только благодаря помощи местных воевод Иван-города и Пскова. Выяснилось, что его звали Сидорка и ничего общего даже с Лжедмитрием II он не имел. Над ополченцами все стали откровенно смеяться. Тогда Трубецкой отправил в Псков своих представителей, которые арестовали ИЬкедмитрия III и привезли в подмосковный стан. Там его заковали и посадили на цепь. Все желающие могли откровенно над ним издеваться. При Михаиле Федоровиче последнего «царя Дмитрия» казнили.

В начале 1612 года из Нижнего Новгорода стали приходить вести о том, что там собирается новое ополчение. Трубецкой встретил положительно это известие, поскольку понимал, что у него слишком мало сил для взятия Москвы. Заруцкий же возмутился и решил избавиться от главы Второго ополчения Д. М. Пожарского. В Ярославль, где образовалась ставка новых патриотов, были отправлены наемные убийцы. Но их замысел был раскрыт, и Заруцкий понял, что ему следует покинуть подмосковный стан во избежание наказания.

Оставшись один, Трубецкий тут же связался с руководителями Второго ополчения. Весной 1612 года он написал в Ярославль покаянную грамоту с такими словами: «По грехам прельстился и целовал крест Псковскому вору, ныне же со всеми людьми узнал правду и готов целовать крест на том, чтобы быть всем православным христианам во единой мысли». Князь просил Пожарского поскорее прибыть к столице, чтобы общими усилиями добить врага.

Теперь в окружении Дмитрия Тимофеевича были не казаки, а городовые воеводы и дворяне. Каждый был наделен землей и имел годовой оклад. Стольниками числились: В. А. Измайлов (800 четвертей земли и 80 рублей оклад), Т. В. Измайлов (900 четвертей и 140 рублей), И. А. Пушкин (750 четвертей и 40 рублей), И. С. Погожий (750 четвертей и 59 рублей), В. П. Шереметев (оклад имел по Брянску), В. П. Шербатый (750 четвертей и 80 рублей).

Стряпчими числились: Д. П. Горчаков, И. Я. Плещеев, А. Б. Воейков, Л. М. Волконский, Я. А. Вельяминов, В. Г. Коровьин, Г. Н. Давыдов, Н. П. Лихарев, М. И. Солнцев-Засекин, В. Вешняков, Г. В. Измайлов, И. Ф. Пушкин, А. В. Волынский.

Московскими дворянами значились: М. А. Вельяминов, М. Остафьев, Т. О. Змеев, С. В. Колтовский, Г. А. Загряжский, Я. С. Змеев, Я. В. Колтовский, В. И. Самарин, С. И. Ис-леньев, А. И. Лодыженский, И. Ю. Мезецкий.

Дворянами из деревень были: М. И. Безобразов, И. Г. Одадуров, Б. Н. Приимков, П. Г. Сабу)К)в, И. П. Кологривов. Были также казачьи атаманы: А. Коломна, С. Ташлыков и К. Миляев.

Список показывает, что в окружении Трубецкого были и представители знатных княжеских и боярских фамилий, и провинциальные дворяне. Никаких деклассированных элементов среди них не было. Князь вскоре наладил регулярные сношения с руководителями Второго ополчения, чтобы держать их в курсе происходящего под Москвой. Как только он узнал о подходе полков гетмана Хоткевича, то тут же отправил к Пожарскому своих оборванных и голодных послов. Князь не разрешал ополченцам брать все необходимое силой, добровольно же Первому ополчению почти ничего не привозили.

Вовремя предупрежденное Второе ополчение быстро двинулось к Москве. Трубецкой радостно встретил Пожарского и Минина, но те отказались расположиться рядом с ним. Не позвали его и на военный совет. Это очень обидело Дмитрия Тимофеевича, он решил не вмешиваться в ход сражения с гетманом. Его воины даже с издевкой стали говорить о том, что богатые ярославцы и сами справятся с поляками.

22 августа Пожарский попытался было остановить Хот-кевича у Чертольских ворот, но поляки бились отчаянно. Тогда воевода попросил, чтобы Трубецкой ударил со стороны Крымского моста. Но тот все еще считал себя обиженным и не ответил. 8 часов воины Второго ополчения бились в одиночку. Наконец Хоткевичу почти удалось прорвать их оборону, получая поддержку от кремлевского гарнизона. Увидев это, казаки Первого ополчения не выдержали и бросились в атаку. Трубецкому они крикнули так: «Из-за вашей нелюбви Московскому государству и всем ратным людям грозит погибель». Это заставило князя также вступить в битву. Общими усилиями была одержана победа.

В новой битве 24 августа все уже действовали сообща: князь Дмитрий Тимофеевич сражался у Лужников, князь Дмитрий Михайлович — у церкви Ильи Пророка на берегу Москва-реки. Сражение продолжалось 6 часов. В какой-то момент казаки Трубецкого отошли, чтобы передохнуть. Это позволило Хоткевичу усилить атаки. Тогда к казакам бросился троицкий келарь Авраамий Палицын и стал умолять их вновь вступить в сражение. За это он сулил им всю троицкую казну. Казаки не стали ломаться. С криками: «Сергиев! Сергиев!» — яростно набросились на врага. Клементьевский острожек, находившийся неподалеку от Кремля, был отобран у поляков. Вскоре свежие полки Кузьмы Минина окончательно довершили дело. Гетман был вынужден отойти к Данилову монастырю. Ночью по его стану ударила артиллерия, и он окончательно, с позором ушел от Москвы.

Радостную победу оба ополчения праздновали вместе. В честь нее был построен походный храм, в котором все полководцы воздали хвалу Господу. Отныне было решено военные планы обсуждать сообща. Местом встречи выбрали нейтральную территорию у реки Неглинки. Вскоре пришлось решать и сугубо мирные вопросы: чем кормить воинов, из каких средств платить им жалованье и т. д.

Через некоторое время пришла весть, что король вновь отправил подмогу осажденному польскому гарнизону — хочет доставить ему продовольствие. Чтобы враги не застали их врасплох, ополченцы соорудили вокруг Кремля заградительное укрепление — земляной вал с плетнем. Ночью его объезжали караульные. В итоге к Кремлю никто не смог пробиться. Без продовольствия польский гарнизон был не в состоянии долго продержаться.

22 октября оба ополчения организовали мощную атаку на Китай-город и взяли его. После этого начались переговоры с осажденными. Во избежание ненужного кровопролития договорились, что женщины и дети выйдут из Кремля. После этого 26 октября капитулировал и весь гарнизон. «Седьмочисленные» бояре один за другим выходили из кремлевских ворот. Казаки хотели было на них наброситься, но Трубецкой и Пожарский не позволили им это сделать. Каждый взял несколько человек под свою защиту и отвел в свою ставку. Арестованы были только поляки и их ярые приспешники типа Ф. Андронова.

Только после этого был организован торжественный въезд победителей в Кремль. Сначала из ворот вышел архиепископ Арсений с главной русской святыней — иконой Владимирской Богоматери. Полководцы спешились и стоя на коленях ее поцеловали. Потом все вместе отправились на торжественный молебен в Успенский собор, затем почтили другие кремлевские храмы. Радость омрачало то, что кругом были запустение и разгром. Все ценности были разграблены, царский дворец разломан: без полов, дверей и окон, которые были использованы на дрова. В подвалах были обнаружены чаны с засоленными трупами, которыми питались гайдуки.

На Совете уже двух ратей было создано новое временное правительство. Его главой, правителем, стал Дмитрий Тимофеевич, который был и знатнее, и выше чином Пожарского (последний был только стольником при дворе Василия Шуйского). Своей главной задачей правительство считало созыв представительного Земского собора для «царского обирания». Кроме того, в стране нужно было навести порядок, установить местную власть, выгнать сторонников короля Сигизмунда, восстановить Кремль и начать сбор денег в царскую казну, из которой следовало заплатить воинам за службу. Для выполнения этих задач были восстановлены некоторые приказы, по городам были разосланы гонцы с грамотами о созыве Земского собора и отправлены сборщики денег и продовольствия.

Несомненно, что Д. Т. Трубецкой сам стремился к престолу. Казалось, что у него есть все, чтобы быть избранным: знатность, заслуги перед Отечеством, сравнительно молодой возраст. Возможно, первоначально ополченцы мыслили именно его назвать новым государем. На одном из первых заседаний Земского собора он получил титул правителя государства и богатую волость Вага. В жалованной грамоте его заслуги были исключительно прославлены. По всему видно, что она была написана для того, чтобы повлиять на ум избирателей (аналогичные писания создавались и в период избрания на престол Бориса Годунова — «Повесть о честном житии царя Федора», и перед воцарением Василия Шуйского — «Сказание о Гришке Отрепьеве»). Но если на первых заседаниях Земского собора присутствовали в основном ополченцы, то позднее доминировать стали представители городов. Им Трубецкой не нравился, поскольку они знали о его измене царю Василию, малопопулярной службе второму самозванцу и даже крестоцеловании Псковскому вору Си-дорке. Получалось, что и по своим убеждениям, и по своему поведению князь был не слишком тверд и благонадежен.

Трубецкой безропотно отнесся к решению большинства и не стал добиваться власти силой оружия — ведь это привело бы к новому междоусобию, которого все боялись. Вместе со всеми он согласился с избранием на престол шестнадцатилетнего Михаила Романова, двоюродного племянника царя Федора Ивановича. Хотя этот юноша не имел никаких личных заслуг перед Отечеством, но по своему происхождению и родственным связям устраивал большинство.

После того как 21 февраля имя нового царя было объявлено официально, оба полководца продолжили исполнять свой долг: поддерживали порядок в столице и ее окрестностях, сформировали Костромское посольство к избранному царю и его матери, делали все возможное, чтобы собрать средства и продовольствие для царского обихода. Узнав, что молодой царь боится ехать в столицу, чтобы не оказаться на положении заложника у ополченцев, ведь у него не было собственных вооруженных сил, Трубецкой и Пожарский написали ему униженное письмо, в котором просили разрешения встретить его. Несомненно, что для заслуженных полководцев это было очень неприятно делать, но иного выхода не было. Новый царь был необходим измученной стране.

Михаил Романов оценил заслуги полководцев-освободителей. За Дмитрием Тимофеевичем остались его тушинский боярский чин и волости Вага. Пожарский получил боярство во время венчания Михаила Федоровича на царство. На церемонии оба исполняли весьма почетные функции: Трубецкой держал царский скипетр, Пожарский — яблоко, державу. Однако мать царя, великая государыня старица Марфа Ивановна, навсегда сохранила к князю Дмитрию подозрительное отношение. Не без ее инициативы он был сразу же отослан из Москвы. По царскому указу он должен был вступить в борьбу со шведами, захватившими Новгород. Однако войско у князя оказалось столь малочисленным и плохо экипированным, что во время сражения на реке Мета потерпело поражение и едва выбралось из болот, куда его пытался загнать шведский полководец Делагарди. Отступив к Торжку, Трубецкой стал ждать подкрепление. Но из Москвы ему ответили, что дополнительные силы следует вербовать самому из числа вольных казаков, рыскающих по Северу в поисках легкой добычи. Князь Дмитрий вступил с ними в переговоры и благодаря своему авторитету многих привлек на свою сторону. Но в целом новгородская кампания оказалась неудачной. Сил для борьбы со Швецией в то время не было. Поэтому все проблемы было поручено решать дипломатам.

На какое-то время Трубецкой оказался не у дел. Его помощь потребовалась только в 1618 году, когда к Москве направилась армия королевича Владислава, пытавшегося силой получить московский трон. Вместе с ним к столице подошли взбунтовавшиеся казаки. Он стали у Яузского острога и собирались также начать штурм. Для переговоров с ними был отправлен Трубецкой, пользовавшийся большим авторитетом в казачьей среде. Князю удалось уговорить бунтовщиков отстать от королевича и поступить на царскую службу. Эта услуга была оценена царем. В следующем году Трубецкому была поручена почетная миссия — встречать вернувшегося из польского плена отца Михаила Федоровича Филарета.

Однако вскоре выяснилось, что патриарх симпатий к Дмитрию Тимофеевичу не испытывает, отдавая предпочтение Д. М. Пожарскому. Во дворец его стали приглашать не слишком часто и даже попытались умалить родовую честь. По царскому указу Трубецкому следовало объявить боярство С. В. Головину. Это означало, что князь должен был признать себя ниже дворянина, чьи предки выше должности казначея никогда не поднимались. Это было настоящим оскорблением. Естественно, что Дмитрий Тимофеевич возмутился и не захотел ехать на церемонию награждения Головина. За это царь приказал наказать заслуженного полководца. Второй раз его унизили на царской свадьбе с Марией Долгорукой, когда предложили должность ниже, чем у И. И. Шуйского, недавно вернувшегося из Польши, где он служил Владиславу. Несомненно, что в последние годы жизни Трубецкой чувствовал себя незаслуженно обиженным. Это рано подточило его здоровье. 24 апреля 1625 года, в возрасте 40 с небольшим лет, он умер.

Думается, что современники не воздали должное князю за его заслуги перед Отечеством. Ведь только благодаря ему Первое ополчение не распалось окончательно и в течение года с лишним держало в осаде польский гарнизон. Только это обеспечило быстрый успех Второго ополчения. Можно предположить, что и в избрании Михаила Романова Трубецкой сыграл большую положительную роль. Он не стал настаивать на своей кандидатуре и решительно отверг предложение казаков посадить на престол Воренка Ивана с Мариной Мнишек. Но царь Михаил Федорович и его родственники не простили князю, что и у него был шанс занять престол, и сделали все возможное, чтобы его заслуги были забыты современниками и потомками.

Д. М. Пожарский — главный полководец-освободитель

Д. М. Пожарский считается общепризнанным национальным героем, спасшим Отечество от польских интервентом. Ему вместе с земским старостой Кузьмой Мининым благодарные потомки поставили памятник на Красной площади. Жизни и деятельности Пожарского посвящено множество научных и художественных книг и статей. Повторять их содержание не имеет смысла. Поэтому данный очерк будет достаточно краток.

Дмитрий Михайлович принадлежал к древнему роду стародубских князей Рюриковичей, перешедших на службу к московскому князю еще в XV веке. Связано это было с тем, что их собственные родовые владения были невелики и быстро раздробились между многочисленными ветвями. Достаточно сказать, что к роду стародубских князей принадлежали также Ряполовские, Палецкие, Ромодановские.

Пожарские считались в роду старшей ветвью, но при московском дворе они до высоких чинов не дослужились. Например, о службе отца князя Дмитрия Михаила Федоровича, прозванного Глухим, вообще никаких сведений нет. Может быть, он был глух от природы, поэтому при царском дворе не появлялся и проживал в родовой вотчине селе Медведкове около Москвы или в Мугрееве на реке Угра.

Д. М. Пожарский родился в 1578 году, 1 ноября. В 9 лет он осиротел, оставшись со старшей сестрой Дарьей и младшим братом Василием на попечении матери. Понимая, что сыновьям придется самим пробивать себе дорогу наверх, она постаралась дать им хорошее образование. Не воинские забавы и охота были основными занятиями юного князя, а чтение книг и упражнение в письме. Когда Дмитрию исполнилось 15 лет, семья переехала в Москву и поселилась в доме на Лубянской площади. Используя родственные связи, мать смогла пристроить его на службу во дворец. Там молодой князь получил должность стряпчего и стал подавать царю Федору Ивановичу одежду. В то время это была не самая плохая должность. Она позволяла не слишком родовитому князю часто бывать «при царских очах» и выдвинуться благодаря личным заслугам. (С такой должности начинал свою блестящую карьеру Борис Годунов.)

После воцарения Бориса Годунова в 1598 году положение Пожарских упрочилось. Мать Дмитрия стала старшей боярыней при дворе царевны Ксении, сам он выдвинулся в стольники. Новый царь даже позволил Пожарским поискать родовой чести и вступить в местнические тяжбы с Б. М. Лыковым и Б. М. Мосальским. Хорошее знание разрядов и истории рода позволили Дмитрию Михайловичу добиться успеха. Эти его качества были замечены царем Борисом, и казалось, что будущее продвижение по службе уже обеспечено для князя. Но царь Борис умер, а новые цари, Лжедмитрий I и Василий Шуйский, не заинтересовались годуновским выдвиженцем. При них должность Дмитрия при дворе осталась прежней. Но, живя в столице, он смог жениться на Прасковье Варфоломеевне и обзавестись сыновьями.

Поскольку Д. М. Пожарский военным опытом не обладал, то для борьбы с Болотниковым и «царевичем» Петрушей Шуйский не решился его использовать. Только осенью 1608 года князь получил первое «боевое» задание — привезти из-под Коломны продовольствие для столицы, блокированной тушинцами. По дороге выяснилось, что в селе Высоцком стоит А. Лисовский. Дмитрий Михайлович не стал ждать его нападения и нанес удар первым. В итоге смог привезти и продукты, и военные трофеи. Весной следующего года удалось вновь удачно съездить к Коломне. На этот раз был разгромлен отряд атамана Салкова.

Царь Василий заметил военные таланты стольника и отправил его воеводой в Зарайск. Однако на месте оказалось, что жители больше склоняются к Лжедмитрию II. Тогда Пожарский с гарнизоном заперся в местном кремле, предварительно доставив туда продовольствие, боеприпасы и казну. Местным жителям не осталось ничего другого, как перейти на сторону своего воеводы и целовать крест Василию.

В январе 1610 года в Зарайск прибыл племянник рязанского воеводы Прокопия Ляпунова Федор. Он стал склонять князя к тому, чтобы поднять против Шуйского восстание. На это Дмитрий Михайлович сказал так: «Будет на Московском государстве царь Василий, я буду ему служить, а будет кто другой, и тому также стану служить». В этом ответе заключалось его убеждение в том, что простым воеводам не следует вмешиваться в судьбу престола. Ее должны решать старшие бояре. Он не знал, что потом судьба доверит это сложное дело именно ему.

В итоге, когда свергали царя Василия и формировалось правительство Семибоярщина, Д. М. Пожарский оставался в Зарайске и занимал выжидательную позицию. Поскольку в Москве не было государя, то кому-либо присягать он не стал. Более того, он помог Ляпунову, когда из Москвы против него отправили отряд карателей. Произошло это так. Сначала к Зарайску подъехали казаки, вознамеривавшиеся захватить город. Пожарский приказал открыть перед ними ворота. Но когда те въехали, на них напал местный гарнизон и перебил. После этого князь отправился к Пронску, где сражался Прокопий. Вместе они добили противника.

После этого Пожарский понял, что следует примкнуть к народному ополчению, формируемому городовыми воеводами. Узнав, что в столице готовится восстание, князь поспешил домой, чтобы вывезти семью в безопасное место. Но он не успел. 19 марта 1610 года москвичи подняли восстание против поляков. Дмитрий Михайлович принял в нем самое активное участие. На Лубянской площади он соорудил «острожек-крепостицу» и из нее начал обстреливать поляков. Но тем удалось поджечь дома в Белом городе. Князь был ранен и обожжен и с трудом покинул пепелище. Слуги отвезли его сначала в Троице-Сергиев монастырь, а потом в родовое село Мугреево.

Осенью 1611 года к князю прибыли гонцы из Нижнего Новгорода, где собиралось новое народное ополчение. Они приглашали Пожарского встать во главе всего воинства. Дмитрий Михайлович был очень удивлен подобной чести, поскольку знал о боевых подвигах более опытных воевод. После долгих уговоров он согласился «стоять за один и в совете быть за общее дело» с другими воеводами. Горожане обещали снабжать воинских людей всем необходимым.

Особенно большую помощь стал оказывать Кузьма Минин, который организовал сбор «третьей деньги», третьей части всего имущества, и добровольных пожертвований. Вскоре в Нижний Новгород стали прибывать воинские люди. Из Арзамаса пришли смоляне, которые бежали туда после захвата Смоленска Сигизмундом. К ним присоединились дорогобужане, вязьмичи, балахнинцы, гороховчане. Сначала общая численность составляла только 3000 человек.

В марте 1612 года ополченцы отправились в Ярославль, где было собрано много орудий и провианта из северных городов. Туда прибыло подкрепление из Касимова, Темникова, Кадома, Алатыри. Всего войско достигло 10 000 человек. Во главе его стало временное правительство — «Совет всей земли». Титул Пожарского звучал так: «По избранию всея земли Московского государства всяких чинов людей у ратных и земских дел стольник и воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский».

Для Пожарского вопрос о новом государе также играл большое значение, но признавать истинность Лжедмитрия III он не был намерен. Поэтому он вступил в переговоры с новгородцами о кандидатуре Карла-Филиппа. Князь Дмитрий, как когда-то Ляпунов, надеялся на шведскую помощь в борьбе с поляками. Но достигнуть договоренности не удалось. В июле, получив тревожные известия из подмосковного стана, следовало быстрым темпом идти к Москве для сражений с Хоткевичем.

После поимки наемных убийц, подосланных Заруцким, Пожарский с подозрением стал относиться к представителям Первого ополчения. Поэтому он отказался расположиться в одном стане с Трубецким и сначала не приглашал того на военный совет. Но совместная борьба сблизила полководцев. Они вскоре поняли, что действуют во имя общей цели — освобождения страны от интервентов. Современники заметили перемены в отношениях между князьями и написали в своих воспоминаниях так: «Стали в одиночестве поступать и Российскому государству во всем добра хотеть безо всякой хитрости». Ведь в целом оба воеводы были честными и порядочными людьми, остро воспринимавшими все проблемы, стоящие перед Русским государством.

После окончательного взятия Кремля Пожарский и Трубецкой начали рассылать по стране грамоты с просьбой присылать на Земский собор выборщиков. Но только к февралю 1613 года их собралось достаточное количество. Некоторые современники полагали, что Д. М. Пожарский надеялся, что именно его изберут новым государем. Он даже устраивал для всего воинства пиры, желая всем понравиться. Но выбор пал не на него. Для русской знати князь был слишком худороден, и его воцарение внесло бы сумятицу в иерархические отношения.

Подобно Трубецкому, Пожарский со смирением воспринял мнение большинства и одним из первых целовал крест новому царю Михаилу Федоровичу Романову. Не возражал он и против того, что вскоре от ополченцев власть перешла боярскому правительству во главе с возвращенным в столицу Ф. И. Мстиславским. Такова была воля молодого царя, больше доверявшего высшей знати, чем воеводам-освободителям.

Выше уже отмечалось, что Михаил Федорович наградил князя Дмитрия Михайловича боярством и поручил держать яблоко (державу) во время своего венчания на царство. Но в первые годы его правления Пожарскому пришлось вынести немало унижений: Г. Г. Пушкин отказался «сказывать ему боярство»; казначей Н. В. Траханиотов возмутился тем, что не ему было доварено нести яблоко, наконец, по приказу царя ему пришлось самому «сказывать боярство» царскому двоюродному брату Б. М. Салтыкову, родственнику всем известного изменника М. Г. Салтыкова, бежавшего к польскому королю.

Дмитрий Михайлович не обижался и продолжал мужественно сражаться на полях сражений. В 1615 году он громил поляков под Оршей, в 1617 остановил у Можайска полки польского королевича Владислава. Потом он отбивал его атаки от московских Арбатских ворот. Во время проектируемой в начале 30-х годов войны с Польшей за Смоленск планировалось назначить главнокомандующим именно Д. М. Пожарского. Но из-за плохого здоровья он отказался. Для русской армии это стало большим ударом. Старый и упрямый М. Б. Шеин бездарно проиграл всю кампанию и капитулировал перед королевичем Владиславом.

Перейдя на гражданскую службу, Пожарский возглавлял разные приказы: Ямской, Разбойный, Московский судный, был воеводой Новгорода, собирал «пятую деньгу». При дворе он был на почетном месте. После смерти первой жены князь женился на дочери А. И. Голицына. В Медведкове построил красивый дом и шатровую церковь. На Красной площади он возвел храм в честь иконы Казанской Богоматери. Он покровительствовал иконописцам, книжникам, актерам-скоморохам, которых даже называли «людьми Пожарского».

Многие современники очень уважали князя Дмитрия Михайловича и отзывались о нам так: «Всегда против супостатов лица своего не щадит». Он скончался 20 апреля 1642 года, постригшись перед смертью под именем своего верного соратника Кузьмы. В этот день вся Москва была в трауре. Царь Михаил Федорович пешком проводил гроб полководца до ворот города — его отвезли в родовую усыпальницу в Спасо-Евфимиев монастырь.

В целом потомки отдали должное Пожарскому за его большие заслуги перед Отечеством. В этом отношении ему повезло много больше его товарища по оружию Д. Т. Трубецкого.

Земский староста Кузьма Минин

Вторым руководителем Нижегородского ополчения считается Кузьма Минин — торговый человек и земский староста Нижнего Новгорода. Поскольку он не принадлежал к дворянскому сословию, то яркого следа в документальных источниках не оставил. По крупицам историки собирали о нем сведения.

Год рождения Минина неизвестен. Считается, что его предки проживали в городе Балахна и занимались торговлей и солеварением. Отец Кузьмы Мина Анкундинов носил прозвище Сухорук, возможно, из-за физического недостатка. Он был довольно состоятельным человеком и владел тремя деревнями, лавками, соляными варницами и домами. Продолжателями родового дела стали старшие сыновья Иван и Федор. Младший, Кузьма, переехал в Нижний Новгород, где занялся торговлей мясом. Вскоре он женился на Татьяне Семеновой, которая родила ему сына Нефеда.

Дело Кузьмы Минина, видимо, процветало, поэтому в 1611 году нижегородцы избрали его земским старостой. Это было очень тяжелое для страны время. В Москве хозяйничал польский гарнизон, в Первом ополчении, захватившем Белый город, не было единства и крепости духа. Несколько нижегородцев отважно отправились в столицу и встретились с опальным патриархом Гермогеном. Они получали от него наставления и грамоты ко всем патриотам. Вернувшись в родной город, смельчаки рассказывали всем о коварстве короля Сигизмунда, бесчинствах поляков и призывали всех взяться за оружие, чтобы защитить веру и Отечество. Их слова, а также грамоты Гермогена нашли горячий отклик у Кузьмы Минина. Он решил, что именно в Нижнем Новгороде должно собраться новое народное ополчение, которое освободит Москву.

В один из воскресных дней после службы в Спасо-Преображенском соборе Кузьма обратился к собравшимся с пламенной речью. В ней он призвал горожан собрать деньги и всевозможные ценности для организации войска. Сам он тут же пожертвовал треть своего имущества на патриотические цели. Его примеру последовали многие. Когда была собрана значительная сумма, стали приглашать на службу воинских людей. Первыми откликнулись смоляне, вязьмичи и дорогобужане, которые были вынуждены покинуть Смоленскую землю, захваченную королем Сигизмундом.

Главным оставался вопрос о полководце. Хотя в городе были свои воеводы, А. С. Алябьев, князь Репнин и другие, было решено пригласить князя Д. М. Пожарского, жившего в с. Мугреево. Он не был замешан в связях с самозванцами и интервентами и отличался воинским опытом. Кузьма Минин должен был исполнять в войске обязанности казначея. Ему следовало собирать деньги, продовольствие и боеприпасы со всех городов и земель, поддерживающих ополченцев. В условиях военного времени это было непростой задачей. Иногда приходилось убеждать прижимистых людей и силой слова, и силой оружия. Ведь от этого зависела судьба Отечества.

Ранней весной 1612 года ополченческое войско двинулось в Ярославль, где его ждало существенное подкрепление. Там было сформировано временное правительство — «Совет всея земли» — и организованы Поместный, Разрядный и Посольский приказы для упорядочения вопросов материального обеспечения воинских людей и фиксации их служебных назначений. Кузьма Минин не только сохранил должность главного казначея, но и вошел в руководство войском. Во время военных действий ему полагалось командовать Засадным полком. Чин его звучал так: «выборный всей земли человек».

Поляки, узнав, что в руководстве Вторым ополчением есть торговый человек Кузьма Минин, с издевкой говорили, что патриоты не воины, а лавочники и торгаши, которых можно разогнать одним криком. Однако во время сражений с гетманом Хоткевичем именно полк Кузьмы решил исход сражения. Он ударил у Крымского моста и внес переполох в ряды поляков, полагавших, что сражаются только с Трубецким и Пожарским.

После битвы воины Первого ополчения прославили Минина, поскольку он отдал им польский обоз с продовольствием. Оборванные и полуголодные ополченцы наконец-то смогли достойно отпраздновать победу. После сдачи Кремля 26 октября 1612 года Кузьме Минину было поручено описать оставшееся царское имущество. По его инициативе сразу начали розыск похищенного и разворованного. Во временном правительстве бывшему земскому старосте приходилось заниматься всеми хозяйственными вопросами, а они были очень сложными, поскольку следовало не только организовать снабжение войска продовольствием, но и готовить царский дворец к приему нового монарха. Последнее было особенно трудным, так. как весь Кремль был разграблен, в царских покоях не было не только внутреннего убранства, но и крыш, полов, окон и дверей, к тому же в погребах было пусто и следовало собрать продовольствие для «царского обихода».

Несомненно, что Кузьма сделал многое, поскольку в мае 1613 года новый царь Михаил Федорович Романов смог поселиться в восстановленном дворце и через несколько месяцев широко отпраздновать венчание на царство.

Хотя представители знати не жаловали нижегородско; го купца, Михаил Федорович высоко оценил его подвиг и во время коронационных торжеств присвоил ему чин думного дворянина. С этого момента Кузьма Минин стал заседать в Боярской думе. В его ведении оказалсясбор налогов с Гостинной и Суконной сотен — высшего купеческого сословия. Сам он стал служилым человеком с окладом в 200 рублей.

В начале 1615 года царь пожаловал ему в вотчину село Богородское Нижегородского уезда. В конце года здоровье Кузьмы ухудшилось, и на рубеже 1615–1616 годов он умер. Погребли его в Нижегородском кремле.

После Смуты

Как же сложилась дальнейшая судьба некоторых наших героев, после того как Кремль и Китай-город были освобождены войсками ополчения? Ф. И. Мстиславский, видимо, до конца был верен присяге королевичу Владиславу. Только когда положение польского гарнизона стало безнадежным и в феврале 1612 года патриарх Гермоген умер от голода в земляной тюрьме, князь понял, что убеждения следует менять. Он попытался было уговорить поляков сдаться, но в ответ лишь получил удар по голове. Так, с перевязанной головой, он и вышел на мост, ведущий из Кремля. Воеводы-освободители с сочувствием отнеслись к знатному князю и взяли под свою защиту. Ему было позволено отправиться в свою вотчину для поправки здоровья. Но на избирательный Земский собор Мстиславского не пригласили. Связи с королем слишком запятнали его биографию. Но когда было названо имя Михаила Федоровича Романова в качестве нового царя, князя пригласили для совета. Вряд ли он мог возражать против кандидатуры своего родственника.

Царь Михаил Федорович, находясь в Костроме, попросил назначить Мстиславского главой временного правительства, которое должно было подготовить его встречу. С этим заданием князь хорошо справился. При дворе нового царя он сохранил самое высокое положение: К званию конюшего ему добавили еще более высокое — слуги. Во время венчания Михаила Федоровича он обсыпал его золотыми монетами. На всех дипломатических приемах и праздниках оказывался на самом почетном месте. Умер князь уже глубоким стариком, около 80 лет. Это произошло 12 февраля 1622 года. Несомненно, что современники относились к нему с большим уважением, поскольку он всегда был верен долгу и своим клятвам не изменял.

Долгую жизнь прожил и Федор Иванович Шереметев. После освобождения Кремля он был принят Пожарским. Выяснилось, что только благодаря усилиям Шереметева остались в целостности некоторые царские сокровища. За это ополченцы его наградили и вернули кремлевский двор. Там он со временем возвел более 60 палат и разбил красивый сад.

На Земском соборе Шереметеву отвели почетное место — он представлял весь свой род. Когда выбор пал на кандидатуру Михаила Романова, Федору Ивановичу было поручено списаться с его матерью Марфой Ивановной. Однако та была категорически против воцарения сына, поэтому было решено поставить во главе Костромского посольства к нареченному царю именно Шереметева. С этой миссией боярин удачно справился. 14 марта в Москву пришла грамота о том, что Марфа Ивановна благословила Михаила на царство и сам он принял символ царской власти — скипетр.

В первое время именно Шереметев был наставником молодого царя, давая подробные сведения о состоянии казны, дворца и всего государства. Но вскоре Салтыковы, родственники Михаила по линии матери, оттеснили его от трона. Однако Федор Иванович все же остался при дворе на почетном месте. Не раз ему доверялись очень важные дипломатические миссии. Именно он летом 1615 года начал мирные переговоры со шведским королем Густавом, которые потом закончил Д. И. Мезецкий. В марте 1618 года он был отправлен на съезд с польскими послами. Переговоры были долгими и сложными и закончились только в декабре подписанием Деулинского перемирия на 14 лет. Царь Михаил Федорович высоко оценил заслуги Шереметева и подарил ему соболью шубу, крытую золотым атласом, дорогой кубок и добавил к окладу 500 рублей и 500 четвертей земли. Потом именно Федору Ивановичу было поручено встречать на границе Филарета, возвращавшегося из польского плена. Он выполнял и другие важные поручения: возглавлял Аптекарский приказ, разбирал дело царской невесты Марии Хлоповой.

Можно предположить, что Шереметев очень хотел женить Михаила на своей дочери Елене, даже отправил ее на смотрины невест. Но царю приглянулась ее прислужница Евдокия Стрешнева, которая и стала царицей. Елена же с горя постриглась.

В 1626 году во время кремлевского пожара сгорел весь обширный двор Шереметева. Для его восстановления пришлось залезть в большие долги. В 1632 году умер единственный сын боярина Алексей. Эти неудачи так подействовали на Шереметева, что он хотел постричься, но царь ему не позволил. Шла неудачная Смоленская война, и дипломатический талант боярина был очень нужен. Именно Федору Ивановичу пришлось заключать Поляновский мирный договор, по условиям которого Владислав навсегда отказался от притязаний на московский престол. В благодарность Михаил Федорович присвоил ему титул «ближнего боярина», а с 1641 года — конюшего.

Только после смерти Михаила Федоровича, в 1649 году, Шереметев принял постриг. 17 февраля 1650 года он умер в Кирилло-Белозерском монастыре. Несомненно, что он был выдающимся для своего времени государственным деятелем, талантливым полководцем, опытным дипломатом. Такие, как он, обеспечили успех царствования первого Романова.

Борис Михайлович Лыков также пережил тяготы осадного сидения. По решению руководителей ополчения он был отправлен в родовое имение. Но после избрания на престол Михаила Романова его тут же позвали в столицу, поскольку он был женат на родной тетке нового царя. Уже в 1614 году Лыков становится ведущим полководцем. В его обязанности входит очищение Севера от воровских шаек казаков. Особенно опасен был атаман Баловень. Но воевода с честью справился с заданием и в течение 1614–1615 годов навел на Вологодчине порядок.

В 1618 году Борису Михайловичу пришлось отражать атаки на Москву королевича Владислава. В 1619 году он проводил перепись в Нижегородском крае. После этого возглавлял Разбойный приказ. Потом был отправлен на воеводство в Казань. В 1626 году после смерти Мстиславского Лыков получает чин конюшего и возглавляет Ямской приказ. Потом ему доверяют ведать Казанским дворцом. Последнее упоминание о князе в разрядных книгах относится к 1641 году. Видимо, в это время он умер или принял постриг. Чин конюшего переходит к Шереметеву.

Жизнь Б. М. Лыкова свидетельствует о том, что он всегда был в гуще событий, происходивших в Русском государстве: он и полководец, и государственный деятель. Родство с первым царем из династии Романовых позволило ему приблизиться к самому трону.

Иван Михайлович Воротынский прожил меньше. Он умер в 1627 году. При дворе Михаила Федоровича всегда занимал видное место. Однако самое высокое положение в царствование нового царя было у его дяди Ивана Никитича Романова. К моменту своей смерти в 1640 году он стал самым богатым человеком страны.

Как видим, все бывшие сторонники Владислава и Сигизмунда из числа «семибоярщиков» быстро забыли о былой присяге и дружно сплотились вокруг всенародного избранника Михаила Романова.

11. ОПОРА ЮНОГО ЦАРЯ

Героини предшествующих очерков либо были сами повинны в разгоревшейся Смуте (например, Мария Нагая или Марина Мнишек), либо были ее жертвами (Ксения Годунова, Мария Буйносова), либо невольными участницами (Евфимия Болотникова). Сейчас же речь пойдет о немолодой и болезненной женщине, которая во многом способствовала спасению Отечества. В отдельные периоды свой жизни она прозывалась по-разному: Ксения Ивановна Шестова (до замужества), боярыня Романова (уже замужем), монахиня Марфа (в опале) и, наконец, великая государыня старица Марфа Ивановна.

Множество имен свидетельствует о том, что наша новая героиня прожила долгую и трудную жизнь. Судьба была к ней строга и немилостива и лишь в конце жизни наградила — посадила на престол рядом с молодым сыном, первым царем из династии Романовых Михаилом Федоровичем. Правда, и эта роль была трудна и приносила не столько радости, сколько заботы и печали.

В уютном доме на Варварке

Ксения Ивановна Шестова принадлежала к очень разветвленному роду Морозовых-Салтыковых. По родовой легенде их предком считался Миша Прушанин — знаменитый сподвижник Александра Невского. Правда, современные исследователи полагают, что под этой легендой нет реального основания. В Москве возвышение рода началось с середины XIV века. С того времени он разросся и стал включать в себя такие знатные фамилии, как Морозовы и Салтыковы и, конечно, Тучковы, Шестовы, Шеины. Многие его представители были боярами, окольничими и видными военачальниками. Шестовы выделились в самостоятельную фамилию в седьмом колене, когда их предок Михаил Иванович Тучков получил прозвище Шест. По некоторым данным, он имел вотчину в Ржевском уезде.

Точная дата рождения Ксении Ивановны не сохранилась, но по дате ее свадьбы, 1590 год, можно предположить, что она появилась на свет в начале 70-х годов (в то время девушки выходили замуж в 16–17 лет).

Отец нашей героини, И. В. Шестов, был достаточно богатым костромским дворянином, участником Ливонских походов Ивана Грозного. Он рано умер, оставив двум дочерям большую вотчину. В частности, Ксении досталось село Домнино с 57 деревнями и починками. От матери, Марьи, ей перешло село Клементьево с 14 деревнями в Угличском уезде. Поэтому, по меркам того времени, она была достаточно завидной невестой. После смерти отца семья переехала в Москву, где многочисленные и влиятельные родственники удачно выдали девушек-сироток замуж. Мужем Ксении стал знатный столичный красавец — боярин Федор Никитич Романов. Сестра довольствовалась окольничим М. М. Салтыковым, принадлежащим к одному с ней роду.

Следует отметить, что Ксения была не первой представительницей рода Морозовых-Салтыковых-Тучковых, которая породнилась с Юрьевыми-Захарьиными-Романовыми. Первой стала мать Романа Юрьевича Захарьина, деда ее мужа, которая носила фамилию Тучкова.

Муж Ксении был много знатнее ее и почти вдвое старше. Он был первым сыном известного боярина Никиты Романовича, брата царицы Анастасии (первой жены Ивана Грозного), поэтому состоял в близком родстве с царем Федором Ивановичем — был его двоюродным братом. В 1586 году, после смерти отца, Федор Никитич стал боярином и занял при дворе достаточно высокое место, правда, царский шурин Борис Годунов во всем его опережал.

Для московских невест Федор Никитич считался одним из наиболее завидных женихов: красив, знатен и богат. Голландский купец И. Масса оставил такой его портрет: «Красивый мужчина, очень ласковый ко всем, так хорошо сложенный, что московские портные откровенно говорили, когда платье сидело на ком-нибудь хорошо: «Вы второй Федор Никитич». Поэтому совершенно непонятно, почему он столь поздно женился — после 30 лет (предположительно, он родился в середине 50-х годов XVI века).

Когда Ксения Ивановна стала женой боярина Романова, многих, видимо, удивил его выбор. Ведь невеста не отличалась особой красотой, воспитывалась вдали от столицы, была скромна и малозаметна. Однако щеголь и красавец, разбивший немало девичьих сердец, хотел, чтобы его супруга была в первую очередь верной, добродетельной и отличалась умом и рассудительностью. Ксения в этом отношении полностью оправдала все его надежды.

После веселой и многодневной свадьбы молодые поселились в боярском доме на Варварке. Ксения тут же взяла большое хозяйство в свои руки. Определенную помощь ей стала оказывать мать, поселившаяся вместе с дочерью. Молодая жена оказалась искусной рукодельницей. Она собрала вокруг себя девушек, вышивальщиц и золотошвеек, и начала сама заботиться о гардеробе мужа. Возможно, Федор Никитич был заранее наслышан о мастерстве Ксении и, будучи неравнодушным к красивой одежде, остановил свой выбор именно на ней.

Так или иначе, но супруги прекрасно дополняли друг друга, и в доме на Варварке воцарились любовь и взаимопонимание. Правда, уже через год семейное благополучие Романовых было подвергнуто серьезному испытанию. В июле к Москве подошли полчища крымского хана Казы-Гирея и расположились в оврагах у реки Котел, т. е. совсем недалеко от Китай-города, где жила наша героиня.

По призыву царя Федор Никитич тут же отправился к заградительному «гуляй-городу», выставленному у Данилова монастыря на пути врага. Но потом ему было приказано явиться во дворец, чтобы помогать царю Федору разрабатывать план военной операции. В полках его заменили братья — Александр и Иван.

Можно предположить, что в это время Федор Никитич рассматривался как возможный наследник престола, поскольку в царской семье детей все не было, а царевич Дмитрий погиб при неясных обстоятельствах. Не желая подвергать двоюродного брата опасности, царь оставил его при своей особе в это крайне тяжелое и опасное время. Однако на этот раз все закончилось благополучно, даже без сражения. Ночью войско Казы-Гирея было обстреляно из пушек «гуляй-города» и в страхе бежало. Посланные вслед царские полки никого не смогли догнать и лишь подобрали брошенный обоз и награбленное татарами добро. Ксения, пребывавшая несколько дней в страхе, радостно обняла вернувшегося домой мужа. Потом всю неделю Москва ликовала и поднимала заздравные чаши за мужественного царя и его воевод. Во дворце устраивались обильные застолья и щедро раздавались награды.

Вновь потекла мирная и достаточно безоблачная жизнь. Весной 1592 года Ксения почувствовала, что скоро станет матерью. Это очень обрадовало Федора Никитича, мечтавшего о наследнике. Роды произошли 29 ноября. Они оказались очень тяжелыми, поскольку на свет появились сразу два мальчика, названных Борисом и Никитой. Но при отсутствии квалифицированной медицинской помощи оба вскоре умерли. Для супругов это стало тяжелым ударом. Близнецов похоронили в родовой усыпальнице в Новоспасском монастыре.

Ксения не теряла надежду родить здорового ребенка, делала щедрые вклады в монастыри и церкви, ездила на богомолье. Вскоре ее усилия были вознаграждены — в конце 1593 года родилась дочь Татьяна, вслед за ней сын Михаил — 12 июля 1596 года. Дом наполнился детскими голосами, очень приятными для сердец родителей. Правда, через некоторое время выяснилось, что у детей немного искривлены ноги — свидетельство ранней стадии рахита.

Боязнь сглаза, видимо, заставляла Ксению Ивановну тщательно скрывать Татьяну и Михаила от посторонних глаз и почти не гулять с ними на улице. Хотя боярский двор Романовых был обширным, но на нем проживало много родственников и слуг. Среди них были незамужние сестры и братья мужа. Старший Александр уже был женат на Евдокии Ивановне Голицыной, остальные, Михаил, Василий и Иван вместе с сестрами Ириной, Анной и Анастасией, были на попечении Федора Никитича, а значит, и его жены. Как видим, Ксении Ивановне приходилось заботиться об очень большом семействе Романовых. Но она со своими обязанностями хорошо справлялась. Все современники отмечали, что в ее доме царили дружба и взаимопомощь.

Родители очень любили Татьяну и Михаила и одаривали всевозможными подарками. В младенчестве они спали в искусно украшенных колыбельках, когда подросли, стали пользоваться резными стульчиками и столиками. Для них шились потешные куклы, красивая одежда и обувь. Часть этих вещей сохранилась до наших дней и представлена в экспозиции музея (в бывших палатах Романовых), находящегося на Варварке в Москве.

Ксения мечтала о большом количестве детей, но два других ее сына, Лев и Иван, умерли один за другим во младенчестве. Первый — 21 сентября 1597 года, второй — 7 июня 1599 года. Оба страдали заболеванием ног. Это показало исследование их останков, захороненных в Новоспасском монастыре.

Романовы пользовались большим уважением у знати. Породниться с ними считалось очень престижным. Поэтому очень скоро Анна Никитична стала женой И. Ф. Троекурова из рода ярославских князей, а Ирина Никитична — И. И. Годунова, сына видного боярина И. В. Годунова, входящего в ближнее окружение царя Федора Ивановича. На попечении Ксении Ивановны осталась только юная Анастасия. Правда, младшие братья мужа все еще были холостыми, а Александр в 1597 году овдовел. Поэтому главной хозяйкой в обширном боярском дворе по-прежнему оставалась наша героиня.

Пока был жив царь Федор Иванович, положение братьев Романовых было прочным и стабильным. Однако 7 января 1598 года тяжело заболевший царь скончался, не оставив после себя наследника. Согласно его завещанию, править должна была царица Ирина Федоровна, но та предпочла постричься и уйти в монастырь. Некоторые доброжелатели Романовых полагали, что все права на вакантный престол имеет Федор Никитич, единственный прямой родственник по крови умершего царя. Но дальновидный боярин понимал, что соперничать с мощным кланом Годуновых, захватившим в свои руки все нити управления страной, он не может. Поэтому тут же ушел в тень, предоставляя событиям развиваться своим естественным чередом.

На избирательном Земском соборе активная агитация патриарха Иова за Бориса Годунова привела к тому, что именно брат царицы был провозглашен новым государем. Получив власть без какой-либо борьбы с возможными соперниками, новый царь решил отблагодарить всю знать. Новые пожалования посыпались, как из рога изобилия. Не остались в стороне и Романовы: Александр получил боярство, Михаил — окольничество, Василий и Иван стали стольниками.

Все эти радостные события были весело отпразднованы в доме на Варварке. Успехи Романовых и их родственников были очевидны. Муж сестры Ксении М. М. Салтыков получил окольничество. Муж Марфы Никитичны (сестры Федора Никитича), кабардинский князь Б. К. Черкасский, стал боярином, муж Ирины Никитичны И. И. Годунов — кравчим.

Заседал в Думе и И. В. Сицкий, муж Евфимии Никитичны — старшей сестры Федора Никитича. Еще один родственник Романовых, самый знатный князь Ф. И. Мстиславский, был среди бояр на первых ролях.

Новый царь поначалу старался как бы не замечать, что Романовы все больше и больше укрепляют свои позиции в правительстве, в то время как его собственное положение ухудшилось. Многочисленные родственники Годуновы и Сабуровы, когда-то прочно подпиравшие трон царя Федора, старели и уходили из жизни. В итоге мнительность и желание быть в курсе тайных помыслов знати взяли верх над спокойствием и благоразумием царя. Борис решил установить систему слежки всех за всеми и стал поощрять доносы слуг на своих господ.

Первым пострадал боярин Ф. Д. Шестунов, состоящий с Романовыми в родственных связях (он был женат на дочери Данилы Романовича, брата царицы Анастасии и отца Федора Никитича). Один из его холопов подал челобитную в приказ, в которой рассказал о недостойном поведении своего хозяина. За это был щедро награжден: получил поместье и дворянский титул. Инцидент дал толчок ко всеобщему развращению нравов: слуги стали писать доносы на господ, обиженные жены — на мужей, дети — на отцов и т. д. Оболганные умирали от пыток или томились в тюрьмах, доносчики подсчитывали барыши. Современники с ужасом отмечали, что в обществе началась такая смута, какой не было ни при одном государе. В этой общей неразберихе никто и не заметил, что главный удар царь Борис собрался нанести по своим соперникам — дружным братьям Романовым.

Дело Романовых

Ксения Ивановна, несомненно, была наслышана о системе доносов, но полагала, что ее семьи она не коснется. Муж и его братья ко всем относились очень благожелательно, зла никому не делали, со слугами обращались ласково и всячески о них заботились. Однако вскоре она поняла, что над Федором Никитичем сгущаются тучи. Прежде всего царь Борис постарался умалить родовую честь Романовых и в ходе местнических разбирательств позволил боярину Ф. А. Ноготкову-Оболенскому и окольничему И. М. Бутурлину занять на иерархической лестнице места выше Федора Никитича. Хотя это было несправедливым, на семейном совете было решено не спорить с царем. Слишком он был крут на расправу.

Видя, что первый удар не имел успеха, Борис решил пойти дальше. С. Н. Годунов, получив задание любым путем скомпрометировать Романовых, начал с подкупа слуг. Однако в окружении Федора Никитича не нашлось ни одного предателя. Не помогли даже самые щедрые посулы. Очевидно, все любили ласкового хозяина и его жену и отправлять их ни за что ни про что в тюрьму не желали. Тогда подручные С. Н. Годунова принялись за окружение А. Н. Романова. Там их ждал успех. Алчный казначей Второй Бартенев согласился услужить царю и даже заявил, что «готов сделать над своим господином все, что ему повелят».

Коварный С. Н. Годунов приказал Бартеневу подложить в казну Александра Никитича мешочек с корешками, которые обычно использовались для колдовства и изготовления ядов. У него как у главы Аптекарского приказа, отрава была как раз под рукой. После этого казначей написал донос о том, что его хозяин прячет корешки, которыми собирается извести самого царя. Получив «доказательство вины» Романовых, Семен Никитич тут же отправил на Варварку окольничего М. М. Салтыкова с обыском. Выбор пал на родственника Ксении Ивановны (мужа ее сестры), чтобы придать всей акции видимость законности и объективности. Естественно, что Салтыков тут же нашел корешки и по приказу царя повез патриарху Иову. Хитрый Борис решил, что с теми, кто «покушался» на его жизнь, должны разбираться духовенство и бояре.

После обысков Ксения и Федор буквально не знали, что делать. Они чувствовали себя невиновными, но не могли это доказать и оправдаться. Ведь никто не хотел верить, что корешки были умышленно подсунуты в их дом.

После того как Иов подтвердил, что корешки служат для колдовства, в дом к Романовым была отправлена стража. Сначала схватили только мужчин и отвезли в Кремль на допрос. Ксении оставалось только молить Бога о защите и горько плакать, обнимая еще совсем маленьких детей: Татьяне было только 7 лет, а Михаилу всего 4 года. Материнское сердце чувствовало, что всем им предстоит скорая разлука.

Разбирательство дела было устроено у патриарха Иова. К нему собрались члены Боярской думы и начали допрос Романовых. Поскольку и Федор, и Александр, и тем более Михаил, Василий и Иван свою вину полностью отрицали, следователи ужасно рассердились и набросились на них «аки звери». Они стали обвинять братьев в том, что те задумали убить царя Бориса, чтобы самим занять престол. В начавшемся шуме и крике что-либо сказать в свое оправдание было невозможно. К следствию стали привлекать остальных родственников Романовых: уже попавшего в черный список Ф. Д. Шестунова, И. В. Сицкого, Б. К. Черкасского, а также Карповых и Репниных и других. Всех бросили в тюрьму, а к их домам приставили крепкую охрану.

В итоге даже женщины и дети были лишены возможности свободно передвигаться. Подобных массовых разборок не было со времен опричнины Ивана Грозного. Они повергли в шок многих представителей знати, считавших поначалу Б. Ф. Годунова милостивым и справедливым царем.

Разбирательство дела продолжалось больше полугода. Все это время Ксения Ивановна пребывала в нервном напряжении. Она боялась за жизнь мужа и его братьев, за судьбу маленьких детей, которые могли остаться сиротами во враждебном окружении. При этом наша героиня даже не подозревала, что следователи признают виновными и ее совсем еще безобидных крошек.

Следует отметить, что, к чести Романовых, их родственников и даже слуг, никто друг на друга не клеветал и не наговаривал напраслину. Даже пытки не помогли судьям получить доказательства чей-либо вины. Некоторые холопы предпочитали умереть на пыточном столе, чтобы не лгать на своих хозяев. Наконец в июне 1601 года всем арестованным объявили приговор.

Федор Никитич должен был насильно принять постриг и отправиться в далекий Антониево-Сийский монастырь монахом-узником Филаретом. В новом качестве он уже не имел права претендовать на царский трон. Ксения Ивановна также превратилась в монахиню и должна была переселиться в Толвуйский погост в Заонежье. Теперь ее стали называть Марфой. Не пощадили даже ее мать Марью. Она приняла постриг на Алаторе и оказалась в Никольском монастыре в Чебоксарах. В чем была вина этой пожилой женщины, никто сказать не мог. Ведь она была лишь тещей «главного преступника».

Но больше всего общественность удивило то, что в тюрьму на далекое Белоозеро были отправлены семилетняя Татьяна, четырехлетний Михаил с юной теткой Анастасией, которой было не больше 16 лет. По мнению царя Бориса, дети также могли покушаться на его драгоценную жизнь. Но простые люди решили, что Годунов просто устранял более законных претендентов на царский трон.

По разным отдаленным местам разослали и братьев Федора Никитича. Александра как самого «виновного» отправили в Усолье к Белому морю… Там его вскоре убили государевы приставы, видимо, по указанию сверху. Михаил Никитич поехал под конвоем в Ныробскую волость около Перми. Там его поместили в глубокую яму и почти не кормили. Местные ребятишки очень сочувствовали узнику и тайком бросали куски хлеба. Но в этих нечеловеческих условия выжить было просто невозможно. Михаил вскоре погиб от голода и холода.

С Василием Никитичем, казалось, обошлись лучше. Местом его заключения был выбран Яранск, где для него построили особый двор. Однако пристав оказался настолько добросовестным, что заставил заключенного передвигаться в кандалах. В итоге тот в кровь стер ноги и заболел. Тогда из Москвы пришел приказ отвезти Василия в Пелым и поместить в одной избе с младшим братом Иваном. Но это было запоздалой мерой. 15 февраля 1602 года от гангрены на ногах Василий скончался. Не лучше было и положение Ивана Никитича. От переживаний усилилась его старая болезнь — церебральный паралич. Он совсем перестал двигаться и впал в забытье. По приказу царя его срочно перевели в Уфу с племянником Иваном Борисовичем Черкасским. Только там его состояние несколько улучшилось.

Смерть постепенно настигала и других узников. Князь Б. К. Черкасский скончался от камчуги (род проказы), И. В. Сицкий замерз на пути к месту ссылки, его жена была задушена в монастыре. Все эти сведения просачивались в столицу, вызывая у знати шоковое состояние. Ведь при венчании на царство Борис клялся, что пять лет никого не будет казнить.

Ксения Ивановна, ставшая инокиней Марфой, также находилась межу жизнью и смертью. При расставании с детьми она упала в обморок и долго не могла прийти в себя. Полуживую ее поместили в закрытую кибитку и под охраной отвезли в Заонежье. Возможно, судьи надеялись на ее скорую смерть. Однако толвуйский священник Ермолай Герасимов и его жена прониклись большим сочувствием к осужденной боярыне. Благодаря их усилиям наша героиня пришла в себя и даже пошла на поправку. Но нервные припадки с обмороками при сильном волнении стали хроническими и мучили ее до конца дней.

Многие простые люди, окружавшие опальных, по-доб-рому относились к ним и помогали, чем могли. Хотя по приказу царя какая-либо переписка между Марфой и ее родственниками была запрещена, священник Ермолай через знакомых приносил ей весточки от мужа и детей. Именно это способствовало выздоровлению несчастной монахини. Выяснилось, что Филарет содержался в сносных условиях. При нем жил слуга, монахи его кормили, но запрещали посещать церковь. Дети, Татьяна и Михаил, находились под опекой теток, Анастасии и Марфы, жены умершего князя Черкасского, правда, последняя также заболела камчугом.

Царь Борис вскоре понял, что жестокие репрессии в адрес Романовых и их родственников по явно надуманному поводу вызывают глухой ропот среди знати. Поэтому он решил смягчить участь тех опальных, которые не могли представлять для него угрозу, т. е. женщин и детей. В итоге Марфе Ивановне, ее детям и Анастасии с Марфой Черкасской позволили поселиться в селе Клин Юрьевского уезда под бдительным надзором нескольких приставов.

Известие о скорой встрече с детьми стало для Марфы самой большой радостью в жизни. Ей хотелось буквально на крыльях лететь в Клин, но вновь пришлось ехать в закрытой повозке по бескрайним просторам Руси. Теперь ее состояние уже не было таким подавленным и безнадежным. Впереди маячила робкая надежда на то, что все невзгоды вскоре закончатся.

Из Белозерья узники добрались раньше Марфы и уже смогли обжить свой новый дом — он был специально построен для них в селе, принадлежавшем Романовым до опалы (после следствия все их земельные владения были конфискованы в казну). Когда толвуйская монахиня прибыла, то дети уже ждали ее на крыльце. Увидев своих ненаглядных сына и дочку, худых, бледных, с запавшими глазами и осунувшимися лицами, Марфа чуть снова не упала в обморок. По всему было видно, что они недоедали и долгое время были без солнца и воздуха. К тому же вся одежда на них оборвалась. Не лучше выглядела и она сама — в черном грубом платье и с лихорадочно горящими глазами. В итоге встреча превратилась в море слез.

Немного оправившись, Марфа обратилась к одному из приставов, который казался ей наиболее сердобольным человеком, с просьбой улучшить питание детей и позаботиться об их одежде. В. М. Хлопов действительно решил проявить участие к узникам, но сам помочь им побоялся и написал грамоту в Москву об их бедственном положении. Столичные дьяки доложили обо всем царю. Тот решил быть милостивым до конца и распорядился, чтобы из доходов имения для питания опальных выделялось достаточное количество мяса, молока, яиц и овощей. Кроме того, им привезли ткань для одежды, которую женщины сшили сами. Второй пристав, Д. Жеребцов, для отчетности стал вести книгу расходов. Хотя жизнь в Клину была довольно сносной, но здоровье Татьяны и Михаила оказалось основательно подорванным. У Татьяны со временем развилось малокровие, которое свело ее в могилу в 18 лет. У Михаила начался рахит, который в зрелом возрасте вызвал серьезное заболевание ног.

Со временем положение Филарета также несколько улучшилось. Ему позволили участвовать в церковной службе и даже обновили одежду, поскольку прежняя превратилась в лохмотья. Некоторые сердобольные монахи Антониево-Сийского монастыря приносили ему весточки от Марфы и сообщали о событиях в стране.

Когда Филарету рассказали о появлении самозваного царевича Дмитрия, он очень оживился: стал весел, начал вспоминать свою прежнюю боярскую жизнь, пиры, охоту и т. д. Одному из монахов он даже сказал по секрету, что ждет существенных перемен в своей жизни. Все это свидетельствовало о том, что опальный монах был в курсе само-званческой авантюры и надеялся, что в случае успеха Лжедмитрий вызволит его из ссылки. Позднее эти надежды полностью оправдались.

В Клину Марфа и ее родственницы даже смогли сдружиться с семьями приставов. Их дети вместе играли, вместе обучались грамоте и много времени проводили друг с другом. Подружкой Татьяны стала маленькая Мария Хлопова, дочь брата В. Хлопова Ивана. За их забавами наблюдал и Михаил. Бойкая и симпатичная Мария ему очень нравилась. Ведь сам он был довольно робким и болезненным ребенком. Это детское знакомство навсегда запало в его душу и побудило впоследствии объявить Марию своей невестой.

Реабилитация

Марфа с детьми скорее всего были равнодушны к противоборству царя Бориса с Лжедмитрием. Их больше волновали вопросы собственного здоровья и взаимоотношения с приставами. От последних, по их мнению, больше всего зависело их благополучие. Но они ошибались. События в столице вскоре это подтвердили.

13 апреля 1605 года царь Борис умер. Его сын Федор удержаться на троне не смог и был убит вместе с матерью. Летом Москва радостно приветствовала «сына Ивана Грозного» — Лжедмитрия I. Самозванец, желая доказать свою истинность, тут же объявил амнистию для всех узников, наказанных царем Борисом. Романовы вошли в их число. Правда, снять монашеское платье с Марфы и Филарета никто не смог, поэтому вернуться к прежней безоблачной жизни они не имели права. Из Клина Марфа с детьми приехала в Москву. Там она смогла наконец-то увидеть своего бывшего супруга и остальных оставшихся в живых родственников. Теплой и радостной стала встреча с сестрой, которая оказалась в стороне от репрессий и воспитывала двух сыновей. Ее муж М. М. Салтыков был по-прежнему окольничим. Самый младший брат Филарета Иван Никитич получил боярство и вошел в Боярскую думу. Марфа продолжила воспитание детей и даже получила разрешение снова жить в доме на Варварке. Филарет в начале 1606 года был возведен в сан ростовского митрополита и отбыл в свою епархию.

Для Романовых правление Лжедмитрия было выгодным, поэтому главный заговорщик В. И. Шуйский не посвятил их в планы дворцового переворота. Свержение самозванца в мае 1606 года стало для Марфы и ее окружения полной неожиданностью. Правда, вскоре выяснилось, что новый царь Василий Шуйский не собирался наказывать невольных и добровольных сторонников Лжедмитрия. Он стремился к консолидации московской знати и не хотел устраивать широкомасштабных репрессий. Более того, он предложил Филарету войти в свое ближнее окружение и направил его во главе правительской комиссии в Углич. В ее задачу входило найти подлинные останки царевича Дмитрия, которые должны были наглядно разоблачить самозванство свергнутого лжецаря.

Марфа решила, что вряд ли это назначение было случайным. Филарету предоставлялся шанс оказать новому царю очень важную услугу, которая могла быть хорошо вознаграждена. Лучшей наградой мог быть сан патриарха. (После свержения ставленника самозванца грека Игнатия патриарший престол был пуст.) Филарет справился с поставленной задачей как нельзя лучше.

Из Углича в Москву полетела грамота с сообщением о том, что мощи царевича Дмитрия найдены нетленными. Это означало, что усопший был святым. Тут же организовали торжественное перенесение гроба Дмитрия в Москву. (Иностранцы, скептики, правда, не поверили в то, что тело могло сохраниться 15 лет в первозданном виде, и предположили, что мощи настоящего царевича были подменены — вместо них на всеобщее обозрение выставили останки только что умершего мальчика.)

Слишком рьяное участие Филарета в деле прославления нового святого, видимо, показалось Василию Шуйскому подозрительным. Предполагаемый патриарх мог оказаться более заметной фигурой, чем сам царь. Поэтому ростовский митрополит остался без награды и был вынужден вновь отправиться ни с чем в свою епархию. Марфа поселилась с детьми и начала самостоятельно заниматься их воспитанием и образованием.

Татьяна вскоре превратилась в красивую девушку с хорошим приданым. На примете было сразу несколько женихов. Решили выбрать самого знатного. Им стал молодой князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский, принадлежащий к одной из наиболее заметных ветвей Рюриковичей. Его отец Михаил Петрович был видным полководцем и боярином в правление Бориса Годунова.

Свадьбу сыграли поздней осенью 1607 года, после того как царь Василий с триумфом вернулся из-под Тулы, разгромив Болотникова и Петрушу. В числе приглашенных была почти вся московская знать. Гуляли весело и широко, поскольку многие, особенно Марфа с Филаретом и их многочисленные родственники, хотели забыть прежние невзгоды. Каждый надеялся, что все плохое уже позади. Но эти надежды были напрасными. Смута еще только разгоралась.

Вскоре оказалось, что родство с ростовскими князьями приблизило Романовых прямо к царскому престолу. В начале 1608 года царь женился на Екатерине-Марии Буйносовой-Ростовской. Марфа с дочерью сразу же подружились с новой царицей и вошли в ее ближайшее окружение. Вместе ездили на богомолье, посылали подарки в тюрьмы и богадельни. После опалы Марфа прониклась особым сочувствием к несчастным узникам и по церковным праздникам посылала в темницы деньги, калачи, ненужную одежду и недорогие ткани. Михаил подрастал и по просьбе матери вскоре получил от царя чин стольника. Во время царских пиров ему следовало прислуживать за столом. Должность была необременительной и полезной, поскольку позволяла часто находиться около царской особы, т. е. на виду.

Увы, но и эта короткая мирная жизнь закончилась. Летом 1608 года к столице подошло войско Лжедмитрия II и расположилась в Тушино. В стране образовалось двоевластие, разделившее всех людей на две части. Марфа с Михаилом и большинством родственников оказалась в осажденной столице, Филарет — в Ростове. Осенью 1608 года на его город напали тушинцы, разорили митрополичью резиденцию и самого Филарета захватили в плен. На простой телеге в старой, рваной одежде его отвезли как пленника в Тушино. Но там он был неожиданно обласкан «цариком». Новый самозванец пытался хотя бы в глазах жителей отдаленных городов выглядеть законным правителем, поэтому нуждался в поддержке таких знатных и хорошо известных людей, как Филарет.

Пленника одели в красивую одежду, приставили к нему слуг и нарекли «патриархом всея Руси». Следует отметить, что в Москве был другой патриарх — Гермоген, официально поставленный русским духовенством. Филарет такого статуса не имел, но вынужден был рассылать от своего имени грамоты в подчинявшиеся Тушинскому вору города. Получалось, что официально он являлся главным сподвижником Лжедмитрия II. Марфа, как могла, пыталась реабилитировать бывшего мужа в глазах царя Василия. Она всячески убеждала его в том, что Филарет взят в Тушино насильно и находится там на положении пленника, правда, подписанные им грамоты убеждали в обратном.

Все оставшееся правление Шуйского у Романовых сохранялось двойственное положение. Оно усугубилось еще тем, что зять И. М. Катырев попытался было сбежать в Тушино, но был схвачен и отправлен в Сибирь. Только благодаря Марфе новые правительственные репрессии не коснулись всех. Более того, когда Тушинский лагерь окончательно распался и входившие в него поляки повезли Филарета под Смоленск к королю Сигизмунду, царь Василий направил войска в Иосифо-Волоколамский монастырь с приказом отбить вольного или невольного пленника. Патриарх Гермоген даже направил к нему грамоту со своим прощением за то, что ростовский митрополит самовольно носил его чин.

Однако вскоре оказалось, что дни царствования Шуйского сочтены. В июле 1610 года группа дворян свела непопулярного старика с престола и постригла в монахи. Многие представители знати стали ратовать за то, чтобы собрать избирательный Земский собор и сообща решить вопрос о кандидатуре нового царя. От имени временного правительства, Семибоярщины, в города были разосланы «известительные грамоты» с просьбой прислать выборщиков на собор. Гермоген стал активно ратовать за кандидатуру юного Михаила Романова, сына Марфы и Филарета. Этим он очень перепугал его родителей. Ведь отпрыску было только 14 лет, и самостоятельно править он был неспособен. Но и этим планам тогда было не суждено сбыться. К столице с двух сторон двинулись грозные враги: польский гетман Жолкевский, разгромивший под Клушино армию царя Василия, и Лжедмитрий II, узнавший о том, что московский трон опустел. Сражаться с ними у нового правительства сил не было. Надо было идти на какой-то компромисс. Филарет, хорошо знавший о планах некоторых тушинских бояр посадить на трон королевича Владислава, юного сына Сигизмунда, предложил его кандидатуру «седьмочисленным» боярам, среди которых больше половины были его родственниками (брат — И. Н. Романов, женатый на его младшей сестре Анастасии, Б. М. Лыков, связанные с ним родственными узами Ф. И. Шереметев и Ф. И. Мстиславский). Для многих Владислав показался предпочтительнее неизвестного бродяги, второго самозванца.

В итоге к С. Жолкевскому было направлено посольство для переговоров. Гетман решил, что план московских бояр выгоден польской стороне. Но предложил отправить к королю под Смоленск представительное посольство для окончательного обговаривания условий избрания Владислава на московский трон. Во главе него был поставлены Филарет и князь и боярин В. В. Голицын.

Марфа, с одной стороны, гордилась, что ее бывший супруг поставлен решать столь важное для всего государства дело, с другой стороны, страшилась за его судьбу, поскольку время было крайне неспокойное, да и Сигизмунд не внушал доверия. Не только ей, но и многим русским людям было непонятно, почему король добивался сдачи Смоленска, который должен был по договору с Жолкевским стать владением его сына. Поэтому некоторые полагали, что король двуличен и заинтересован лишь в том, чтобы силой завладеть Русским государством. В этом случае переговоры с Филаретом и Голицыным становились для него ненужной тратой времени и досадной помехой далекоидущим планам.

Тем временем в Москве происходили большие перемены. Бояре согласились на ввод польского гарнизона, якобы для защиты города от Лжедмитрия. Хотя после возвращения того в Калугу надобность в польских воинах отпала, столицу они покидать не собирались. Более того, они начали наводить свои порядки: у всех ворот поставили охрану, запретили москвичам носить оружие и даже привозить тонкие дрова, похожие на дубинки. Горожане оказались на положении пленных.

В новой ситуации Марфа старалась не выпускать Михаила на улицу. Там была очень напряженная обстановка. Возмущенные самоуправством поляков, москвичи постоянно устраивали с ними стычки, которые иногда перерастали в массовые драки. По приказу инокини дом на Варварке хорошо охранялся. В этом отношении ей оказывали большую помощь правящие родственники. Зная, что глава семьи в отъезде для выполнения государственного дела, они покровительствовали Марфе и Михаилу.

Вскоре из-под Смоленска стали приходить тревожные вести. Король не желал выполнять условия послов: крестить сына в православную веру и отправить в Москву с небольшим окружением. Кроме того, он постоянно осаждал Смоленск, пытаясь силой им овладеть.

Однажды в дом на Варварке постучал незнакомый путник, сказавший, что привез весть от Филарета. Марфа приказала его впустить. В горнице незнакомец передал ей грамоту от бывшего супруга. Ее содержание было традиционным извещением о здоровье и объяснении причин, задерживающих скорое возвращение домой. Однако в конце было несколько строк тайнописью, которую Филарет придумал в период ссылки. Расшифровав ее, Марфа прочитала следующее: «Не прельщайтесь посулами короля. Мне известен его злой умысел. Он хочет с сыном овладеть Московскимгосударством, веру нашу греческую разорить и свою латинскую утвердить». Становилось ясным, что от поляков ждать добра было бессмысленно. На словах Сигизмунд уверял всех, что хочет принести мир и покой в раздираемую междоусобием страну. На деле он пытался воспользоваться ее слабостью, чтобы захватить.

Марфа известила родственников о письме Филарета, но в создавшейся ситуации никто не знал, что делать. Собственных сил у Семибоярщины не было, поэтому приходилось во всем опираться на польский гарнизон. Большая часть бояр не захотела понять, что стекавшиеся к Москве отряды городовых воевод не разбойники и грабители, а истинные патриоты, желающие освободить страну от интервентов.

Невольные «кремлевские сидельцы»

1611 год принес Марфе и ее близким много печали. 19 марта в городе вспыхнуло восстание. Москвичи, недовольные засильем поляков, бросились громить дома, где те проживали, и начали устраивать на улицах баррикады. В итоге им удалось захватить часть ворот и башен Белого города и прорваться в Китай-город. Марфа тут же приказала запереть все ворота и выставить стражу. Но дом Романовых остался в стороне от главных уличных боев. Особенно ожесточенными они были на Лубянской площади. Поляки, почувствовав, что скоро будут разбиты, пошли на неслыханную подлость — приказали поджечь Белый город сразу с нескольких концов. Восставшие были вынуждены бросить оружие и начать спасать свое имущество и домочадцев. В это время поляки нещадно с ними расправлялись.

Марфа, увидев огромное зарево на окраинах столицы, стала опасаться, что ветер перекинет огонь и на двор Романовых. По ее приказу слуги приготовили воду, топоры, багры. Часто горевшие здания предпочитали не тушить, а ломать, чтобы пожар сам прекратился. Но на этот раз все обошлось благополучно. На следующий день восстание было подавлено. Многие патриоты предпочли покинуть город, оставив пепелище победителям-полякам.

Позднее Марфа узнала, что разгром московского восстания позволил Сигизмунду арестовать строптивых русских послов, в том числе и Филарета, и в апреле отправить в польский плен. Он продолжался долгих 8 лет. Забота о сыне Михаиле теперь полностью ложилась на материнские плечи. Это было не таким уж простым делом, учитывая очень сложное положение в столице и во всей стране.

В самом начале апреля Первое ополчение осадило Москву. В ходе первых боев полякам пришлось отступить и покинуть Белый и Земляной город. Их сил хватало только на то, чтобы оборонять Кремль и Китай-город. Вскоре эти части города были осаждены. Таким образом, Марфа и Михаил оказались «невольными сидельцами», т. е. осажденными. Первое время они продолжали жить в своем доме на Варварке. В погребах было достаточно продуктов, рядом протекала река, поэтому долго особых жизненных невзгод они не испытывали. Лето прошло в томительном ожидании, что сложившаяся ситуация как-то изменится. Но большая часть ополченцев уходить от стен Кремля не собиралась. Не помогла даже подброшенная поляками дезинформация о том, что Прокопий Ляпунов вступил с ними в тайные переговоры за спиной казаков. Хотя атаманы расправились с мужественным воеводой, но дело патриотов рушить не стали.

Безрезультатно закончились попытки отрядов короля прорваться к осажденным и доставить им продовольствие и боеприпасы. Наступила голодная и холодная зима 1611/12 года. Она принесла с собой болезни и смерть для обитателей Китай-города и Кремля.

Одной из жертв невзгод стала дочь Марфы Татьяна, молодая княгиня Катырева-Ростовская, умершая летом 1611 года. За свою короткую жизнь она испытала больше бед и печалей, чем счастья и радости. Марфа тяжело пережила смерть дочери, не оставившей после себя потомства. Единственной надеждой матери и продолжателем рода стал сын Михаил. Поэтому она с еще большим рвением начала о нем заботиться, холить и лелеять. Юноше шел шестнадцатый год, но крепким здоровьем он не отличался. Годы голодной ссылки для него также не прошли даром.

Вскоре оказалось, что жить в Китай-городе опасно. Не получавшие жалованье польские солдаты занялись разбоем и грабежами. Они врывались в богатые дома и забирали продовольствие и ценные вещи. Хотя начальник гарнизона А. Гонсевский пытался навести порядок, но все было напрасным. На семейном совете было решено, что Марфа с Михаилом переедут в дом Ф. И. Шереметева, находившийся в Кремле. Их родственник возглавлял Казенный дворец и не бедствовал. К тому же у него была надежная охрана для спасения последних остатков царских сокровищ, в том числе и легендарной «шапки Мономаха». В то время Марфа не подозревала, что все это сберегается для ее сына. Она лишь констатировала, что от прежних огромных царских сокровищ осталось совсем мало.

«Кремлевские сидельцы» с трудом пережили зиму. Запасы продовольствия почти иссякли. Помощь от короля не приходила. Некоторые бояре, в частности И. М. Воротынский и А. В. Голицын, стали склоняться к тому, чтобы прервать отношения с Сигизмундом, выгнать польский гарнизон и объединиться с ополченцами. За эти предложения они были арестованы и брошены в тюрьму. Очень обострились отношения «седьмочисленных бояр» и с патриархом Гермогеном. Глава православной церкви открыто называл поляков во главе с королем главными врагами веры и Отечества. Он рассылал грамоты по городам с призывом начать национально-освободительную борьбу с интервентами. За это А. Гонсевский приказал бросить святого старца в земляную тюрьму Чудова монастыря и кормить лишь необмолоченным овсом и водой. Поскольку Гермогену было уже за 80 лет, то столь суровый образ жизни он вынести не смог и в феврале 1612 года скончался.

Марфа в глубине души понимала, что патриоты правы. В этом ее убеждала печальная участь плененного Филарета. Ведь король не имел права арестовывать русских послов, вся вина которых состояла в том, что они отстаивали интересы своей страны. Но она не могла открыто выражать свои мысли из-за боязни нового ареста. Свою цель она видела лишь в том, чтобы сохранить сына в тяжелых условиях длительной осады.

Летом пришла весть, что король наконец-то послал к Москве войско под командованием гетмана Хоткевича. Оно должно было либо окончательно снять осаду, либо доставить продовольствие. Ополченцы также узнали о походе Хоткевича и начали готовиться к его встрече. К этому времени войско Первого ополчения сильно поредело и стало менее боеспособным из-за своеволия казаков. Поэтому его глава Д. Т. Трубецкой направил гонцов к Д. М. Пожарскому и К. Минину, руководителям Второго ополчения, с просьбой поскорее выступить из Ярославля к столице и помочь отбить атаку поляков. Новое мощное войско патриотов подоспело вовремя и быстро отогнало полки Хоткевича. В итоге «кремлевские сидельцы» ничего не получили: ни освобождения, ни продовольствия.

Наступила новая безрадостная осень. Если летом можно было поддерживать силы зеленью с огородов, то с наступлением холодов становилось очевидным, что есть совершенно нечего. Марфа вновь начала испытывать сильный страх за здоровье сына. Его молодой и растущий организм требовал полноценной пищи, а ее почти не было. Кроме того, выяснилось, что некоторые польские солдаты озверели от голода настолько, что стали по вечерам подстерегать зазевавшихся путников и тут же съедать. Из-за боязни расправы никто не осмеливался их порицать или наказывать.

В этих крайне тяжелых условиях Марфа с несколькими боярынями стали требовать, чтобы оборонявшие Кремль поляки выпустили их из крепости на милость ополченцев. Они надеялись, что входившие в руководство полков патриотов родственники возьмут их под свою защиту. Переговоры были недолгими. 22 октября 1612 года женщинам с детьми было позволено покинуть Кремль. Наконец-то Марфа с Михаилом смогли оставить место своего невольного заточения. Вместе с ними вышли ее сестра с сыновьями Борисом и Михаилом, которая еще в 1608 году овдовела и одна растила детей.

Руководители ополчения никого не дали в обиду и позволили желающим уехать в свои имения для поправки здоровья. Марфа решила, что лучшим местом для поселения может стать костромское село Домнино, далеко отстоящее от полей сражения (следует вспомнить, что именно в Кострому бежали московские князья в минуты опасностей). Сборы были очень недолгими. В дорогу взяли только самое необходимое, поэтому уже в начале ноября Марфа с сестрой и детьми оказались на месте.

Спаситель Сусанин

В Домнино изголодавшиеся «кремлевские сидельцы» наконец-то смогли вволю поесть мяса, масла, яиц, молочных продуктов и овощей. Красивая природа, прогулки по полям и лесам восстанавливали здоровье и вливали новые силы в измученных женщин и их сыновей. Хозяйственная Марфа сразу же проверила закрома и выяснила, что собран хороший урожай, в амбарах много различного зерна, в погребах — солений и свежих овощей. Не было урона ни в скотине, ни в птице. Все говорило за то, что начинавшаяся зима будет сытой и спокойной. В хорошем ведении хозяйства была большая заслуга местного старосты Ивана Сусанина. Марфа от всей души поблагодарила его за отличную службу и наградила, чем смогла.

Очень вольготно было в Домнино сыновьям Марфы и ее сестры. Михаил, Борис и второй Михаил были почти погодками. Юноши лихо скакали на конях, ходили на охоту с местными крестьянами, развлекались зимними забавами. Марфа с сестрой занялись рукоделием, привлекая к этому занятию крестьянских девушек. Ведь за время осадного сидения их одежда заметно поизносилась.

Однако мирная идиллия продолжалась недолго. Крестьяне из соседних деревень сообщили, что на Вологодской дороге стало неспокойно. Появились отряды вооруженных людей, которые грабили путников и даже нападали на населенные пункты в поисках продовольствия и каких-либо ценностей. Никто точно не знал, кто были эти разбойники. Некоторые по виду напоминали донских казаков, другие явно смахивали на иностранцев. Судя по всему, они когда-то входили в состав разношерстной армии Лжедмитрия И, но после его смерти превратились в бродяг и грабителей «с большой дороги». На костромских просторах им было вольготно, поскольку никаких правительственных войск здесь не было, а села и деревни были достаточно богатыми.

Для Марфы это известие прозвучало как гром среди ясного неба. Вновь приходилось бояться за жизнь сына и свою участь. Ее охватила паника. Тогда староста Иван Сусанин посоветовал установить на развилке дорог — Вологодской и ведущей в Домнино — дозор. В случае опасности он мог заранее оповестить обитателей имения и уберечь их от непрошеных гостей. Так и сделали. Самыми добросовестными дозорщиками стали сам Сусанин и его зять Богдан Собинин. Вскоре все вокруг завалили высокие снега, и стало казаться, что расположенное вдали от главного тракта Домнино может жить спокойной жизнью. Без проводника его было сложно отыскать в густом лесу.

Однако шайка грабителей проведала о богатых обитателях домнинской усадьбы. Они полагали, что знатные боярыни вряд ли приехали из Москвы с пустыми руками. Поэтому вскоре дежурившие на дороге Иван и Богдан заметили группу вооруженных всадников. Подъехав, незнакомцы стали спрашивать дорогу на Домнино. Сообразительный староста сразу понял, что это и есть те, которых так боялась его хозяйка. В голове тут же созрел план увести непрошеных гостей подальше в лес и дать возможность Марфе с сестрой и детьми уехать в безопасное место.

Иван Осипович вызвался стать провожатым. Он убедил незнакомцев в том, что хорошо знает местность и что путь в Домнино неближний, леса кругом непроходимые, и без провожатого в них можно запросто заблудиться. Сам же потихоньку шепнул зятю, чтобы тот прямиком скакал в село и предупредил хозяйку об опасности. Наконец договорились, что Сусанин поведет польско-казачий отряд в Домнино самой кратчайшей дорогой — лесными тропинками. На самом деле отважный провожатый отправился к непролазному Исуповскому болоту, находящемуся во впадине между селами Домнино и Исупово. Оно было засыпано глубоким снегом и местами еще не до конца замерзло. Всю ночь водил мужественный Иван Осипович польско-казачий отряд по лесным чащам и болотистым топям. Только под утро показались огоньки села. Но это было не Домнино, а Исупово. Тут грабители поняли, что их провели. Они набросились на Сусанина и зверски с ним расправились.

Обо всем этом Марфа не знала. Предупрежденная Богданом Собининым о грабителях, она быстро собралась вместе с сестрой и сыновьями и тут же направилась в Кострому. Там у нее был дом, в котором можно было жить во время военной опасности. Крестьяне доставили запасы продовольствия, и беглецы стали надеяться, что будут жить спокойно. Занятые своими проблемами Марфа и ее сестра долго были не в курсе происходивших в Москве событий; Только зимой местный воевода рассказал, что Кремль полностью очистили от поляков, образовалось временное правительство во главе с Д. Т. Трубецким и Д. М. Пожарским. Большинство «седьмочисленных» бояр во главе с Ф. И. Мстиславским из столицы выслали, поскольку готовился избирательный Земский собор, на который их, как изменников, приглашать не собирались. Собор должен был решить вопрос о кандидатуре нового царя. Предполагалось, что главную роль на нем будут играть представители городов, а не сами ополченцы, чтобы потом в стране не было новых раздоров и междоусобия.

Для Марфы Ивановны, пережившей много невзгод и думающей только о здоровье и безопасности единственного сына, вопрос о новом царе казался чем-то далеким и мало касающимся. Ей было все равно, кого изберут, лишь бы в стране установился мир и появилась возможность вновь вернуться к спокойной и благополучной жизни. Словоохотливый воевода сообщил, что многие выборщики категорически против кандидатур иностранных принцев: и польского Владислава, и шведского Карла-Филиппа, провозглашенного государем в отделившемся Новгородском государстве. Почти нет сторонников у Воренка, сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Значительно больше шансов у князя Д. Т. Трубецкого, объявленного правителем и получившего за свои заслуги от собора богатую волость Вага. Не теряет надежду быть избранным и князь Д. М. Пожарский. На его стороне почти все Второе ополчение. Есть и некоторые другие кандидаты, но их имена Марфу уже не интересовали.

В начале февраля из Москвы на имя Марфы Ивановны пришла грамота. Она была от родственника, Ф. И. Шереметева, который за свои героические усилия по спасению царской казны был допущен на Земский собор. Боярин сообщал, что после долгих споров и дебатов, часто перераставших в потасовки, участники собора пришли к мысли, что единственно приемлемой для всех кандидатурой является сын Марфы Михаил Федорович. От этого известия бедная женщина тут же упала в обморок. Ей была хорошо известна судьба всех царей Смутного времени, свергнутых, убитых или насильно постриженных. Отпускать на эту бойню свою единственную кровинушку она не собиралась.

Едва оправившись от первого шока, Марфа взяла перо и написала родственнику грамоту. В ней она прямо заявила, что ни у нее, ни у сына никогда и в мыслях не было думать о царском престоле. Сама она всегда советовала юному Михаилу держаться подальше от политических баталий и не стремиться к власти. Ведь хорошо известно, что люди Московского государства неверны своему слову и, поцеловав крест одному государю, тут же готовы изменить ему ради другого. В качестве примера она напомнила, как все сначала поклялись верно служить сыну царя Бориса Федору, а потом ему изменили и отъехали к вору Гришке Расстриге. Но и на этом не успокоились: Гришку Отрепьева убили и сожгли, выбрали государем Василия Шуйского, но и тому изменили ради Тушинского вора. В заключение Марфа задала риторический вопрос:

«Видя такое прежним государям крестопреступление, позор, убийство и поругание, как же стать государем моему сыну, не царского рода, юному и неопытному?» И сама же на него ответила: «Ни за что не соглашусь на избрание Михаила новым царем».

После письма Шереметева Марфа поняла, что жизнь ее сына вновь находится в опасности. С ним могли расправиться менее удачливые претенденты на трон, а также польский король Сигизмунд, чтобы убрать соперника королевича Владислава. В этих условиях ей показалось, что даже в Костроме жить небезопасно. Более надежным убежищем показался Ипатьевский монастырь с толстыми крепостными стенами. Туда она вскоре и перебралась вместе с Михаилом. По иронии судьбы убежищем Романовых стала обитель, отстроенная на пожертвования Годуновых. В 1586 году Борис Федорович с дядей Дмитрием Ивановичем построили вокруг Ипатьевского монастыря святые врата и возвели каменную ограду. В итоге он превратился в мощную крепость с четырьмя угловыми башнями и тремя въездными воротами.

Марфа и Михаил поселились в каменном двухэтажном здании, носившем название «наместнический корпус». (Он предназначался для заместителя архимандрита.) В нижнем этаже разместились слуги. Марфа расположилась в правой верхней половине, Михаил — в левой. Подняться в их покои можно было по широкой наружной лестнице. У Марфы были четыре небольшие проходные комнаты с выходом на деревянные стены и нижнее помещение для слуг. Туда она спускалась, когда следовало отдать распоряжения по хозяйству. Комнаты Михаила выходили на открытую галерею, где можно было прогуливаться в хорошую погоду. Но в целом их покои были очень маленькие и полутемные, поскольку окошечки напоминали бойницы.

В конце февраля в Кострому прискакал столичный гонец и сообщил, что 21 февраля на Земском соборе Михаил Федорович Романов единогласно избран новым царем. Основанием для этого послужило кровное родство с угасшей династией (царю Федору Ивановичу Михаил приходился двоюродным племянником). Кроме того, нареченный царь молод и, по мнению избирателей, может основать династию, в период Смуты он ничем себя не запятнал, находится в родственных связях с очень многими знатными родами: Мстиславскими, Шуйскими, Ростовскими, Оболенскими, Черкасскими, Сицкими, Голицыными, Троекуровыми, боярами Салтыковыми-Морозовыми и другими. Его избрание не нарушало сложившуюся при дворе иерархию и могло принести долгожданный мир измученной в междоусобных баталиях стране. Так думали участники Земского собора.

Когда Марфа узнала, что ее мнение было проигнорировано и теперь ее единственный сын становится объектом нападок менее удачливых претендентов на трон, то не смогла удержаться от горьких слез. Что сулил Михаилу царский престол? Лишь беды и несчастья. Казна разграблена, дворец разрушен, верного войска и элементарной охраны нет. Со всех сторон грозили враги: король Сигизмунд с Владиславом, шведский король Густав с Карлом-Филиппом, а также И. Заруцкий с Мариной Мнишек. Страна была наводнена бродячими шайками разбойников и грабителей. Главное же — разброд и шатание в русском обществе. Поэтому Марфа и Михаил решили сказать твердое «нет» посланцам от Земского собора.

Путь к престолу

Тем временем в Москве решали вопрос о том, как уговорить Марфу Ивановну благословить сына на царство и заставить Михаила Федоровича принять царский венец. От Ф. И. Шереметева было известно, что посланцев, скорее всего, ждет отказ. На общем совете постановили отправить в Кострому представительное посольство во главе с самим боярином Ф. И. Шереметевым, рязанским архиепископом Феодоритом и рядом других уважаемых лиц. Для них был составлен обстоятельный наказ, в котором излагались контраргументы на возражения Марфы и Михаила.

Прежде всего следовало сказать так: «Всяких чинов всякие люди бьют челом, чтобы тебе, великому государю, умилиться над остатком рода христианского, много расхищенное православное христианство Российского царства собрать воедино, принять под свою государеву крепкую десницу. Всенародное слезное рыдание не презри, по изволению Божию и по избранию всех чинов людей на Владимирском и на Московском государстве и на всех великих государствах Российского царства будь государем царем и великим князем всея Руси. Пожалуй нас и поезжай на свой царский престол в Москву и подай нам благородием своим избавление от всех бед и скорбей. Как будешь ты, великий государь, на своем царском престоле в Москве, то все твои государевы недруги будут в страхе, а люди Московского государства обрадуются. И служить тебе, и прямить, головы за тебя сложить все люди, от мала и до велика, рады».

Если Михаил и Марфа будут отказываться от возлагаемой на них чести, то послам следовало бить челом и умолять их любым путем, чтобы милость показали и были государями и поскорее ехали в Москву. Следовало убедить будущего царя в том, что его избрание произошло не столько по воле людей, сколько пэ Божьему изволению. В случае, если Михаил заявит, что не может стать царем из-за отца, который пострадает в плену у поляков, то уверить его в том, что бояре обязательно обменяют Филарета на взятых в плен польских военачальников.

2 марта послы отправились в путь. 13 марта под вечер они прибыли в Кострому. Об этом известили Марфу Ивановну и Михаила. Официальный визит следовало ждать на другой день. Всю ночь Марфа не сомкнула глаз и все думала о том, что ответит послам, какими причинами объяснит свой отказ. Ей казалось, что московские посланцы должны понять беспокойное материнское сердце и оставить ее вместе с сыном в покое.

Ранним утром к Ипатьевскому монастырю двинулась необычная процессия. Во главе ее с крестом и в полном парадном одеянии шел архиепископ Феодорит. За ним представители духовенства несли главную костромскую святыню — древнюю икону Федоровской Богоматери. Далее в парчовых одеяниях шли бояре, окольничий, стольники, дворяне, атаманы, воинские люди и простые горожане с женами и детьми. Многие несли кресты и иконы, доставленные из столицы.

Михаил и Марфа вышли навстречу из монастырских ворот и, получив благословение у архиепископа, вместе со всеми направились в Троицкий собор. Этого требовал обычай. В соборе Феодорит вручил Михаилу грамоту от Земского собора, в которой сообщалось об избрании его царем. По мере чтения все присутствующие видели, как мрачнело лицо будущего государя. Наконец, с гневом и плачем он бросил писание на пол и крикнул: «Не собираюсь я быть вашим царем!» Более спокойная Марфа Ивановна пояснила, что у ее юного сына и в мыслях нет править столь великим и славным царством. Нет у него прав на это. После этого мать и сын попытались покинуть собор, чтобы ни с кем больше не разговаривать. Но Феодорит и боярин Шереметев твердо помнили наказ Собора и не собирались отступать. Вновь и вновь убеждали они Марфу и Михаила в том, что все русские люди готовы служить только им, что избрание продиктовано свыше, что многие города уже поцеловали крест нареченному царю.

Тогда Марфа стала приводить свои аргументы: «Московские люди измалодушествовались и перестали быть верны своему слову. Сын ее слишком молод и не способен править огромной державой. Страна разорена до конца. Прежние царские сокровища, собранные за много веков, вывезены в Польшу, дворцовые земли розданы служилым людям и запустошены, воинским людям платить нечем, а значит, и нет возможности оборонять государство от многочисленных недругов». В заключение старица добавила, что не желает благословлять сына на верную гибель.

На эти слова Марфы трудно было возразить. Поэтому послы упали на колени и со слезами стали говорить, что в случае отказа страна вновь ввергнется в пучину еще более жестокого междоусобия и окончательно погибнет. Ведь только кандидатура Михаила Романовича устраивала и бояр, и дворян, и казаков, и различных воинских людей, и простых горожан, и черносошных крестьян. Последним категориям выборщиков импонировало то, что Михаил с детских лет подвергался гонениям и много пережил невзгод за свою короткую жизнь. Они надеялись, что, став царем, он будет лучше понимать страдания бедных людей.

Боярин Федор Шереметев стал горячо уверять Марфу и Михаила, что имя будущего царя было названо на соборе далеко не сразу. Лучшие люди страны долго обсуждали этот вопрос, потом молили Бога, чтобы тот помог им принять правильное решение. Только 21 февраля собравшиеся в Успенском соборе выборщики пришли к единодушному мнению: «По изволению Божию и по избранию всех чинов быть царем и государем всея Руси Михаилу Федоровичу Романову». Но Марфа и Михаил стояли на своем и слушать никого не желали. Много часов подряд члены посольства со слезами и плачем просили их смилостивиться над бедными и горемычными русскими людьми, пришедшими «в последнюю скудость» от распрей и междоусобия.

Наконец троицкий келарь Авраамий Палицын взял в руки икону Федоровской Богоматери и сказал, что Михаил должен стать царем по велению самого Бога. Отказ вызовет Божий гнев, а кровь всех невинно убиенных в ходе нового междоусобия падет на головы Марфы Ивановны и ее сына. Последние слова заставили нашу героиню глубоко задуматься. Она была очень религиозной женщиной и хорошо знала положение в стране. Действительно, если Михаил откажется от престола, думала она, придется искать другого кандидата. Но до сих пор он не был найден. В ходе споров могут возникнуть новые вооруженные конфликты, и снова будут гибнуть люди. Этим воспользуется король Сигизмунд и окончательно поработит страну. О его планах относительно православной веры Марфа была наслышана от Филарета. Получалось, что ради спасения веры и Отечества следовало дать согласие и благословить сына на царство. Но что ждало его на престоле? Об этом Марфа даже не хотела думать, поскольку сразу же страх и тревожное беспокойство сжимали материнское сердце.

Долго со слезами на глазах молилась старица около иконы Богородицы, прося ее взять Михаила под свою защиту. Наконец она вытерла слезы и сказала: «Ради заступницы христианской пречистой Богородицы и ради чудотворного ее образа и московских чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, надеясь на праведные и непостижимые Божие судьбы, благословляю сына моего Михаила на Владимирское и Московское государства государем царем и великим князем всея Руси».

После слов матери и Михаил был вынужден дать свое согласие. Все присутствующие тут же возрадовались, и все вместе воздали хвалу Богу за то, что дал государству нового законного царя. Тут же в соборе Феодорит благословил Михаила на царство и вручил ему скипетр — символ монаршей власти. После этого в Москву поскакали гонцы с радостным известием. Страна начала присягать новому государю: «служить и прямить без всякой хитрости, со всеми неприятелями, польскими и литовскими людьми, немцами и изменниками биться до самой смерти».

Вскоре пришел ответ. Московские бояре настоятельно просили, чтобы новый царь поскорее приехал в столицу. Они обещали по обычаю торжественно встретить его с крестами, чудотворными иконам и хлебом-солью. Однако Марфа рассудила, что торопиться не стоит. Ей было хорошо известно, что царский дворец лежит в руинах, Казна пуста, средств на царский обиход нет. Кроме того, в городе стояло два войска ополченцев, подчиняющихся другим претендентам на трон: Трубецкому и Пожарскому. В этих условиях Михаил мог оказаться у них в заложниках. Ведь своих сил для обеспечения безопасности у него не было.

Только 19 марта новый государь и его мать выехали из Костромы, но не в Москву, а в Ярославль. В столицу был отправлен стольник Троекуров с царской грамотой. В ней от имени Михаила и Марфы писалось: «А вам бы, боярам нашим, и всяким людям, крепко стоять на том, на чем нам крест целовали и души свои дали. Вам следует безо всякого колебания нам служить, прямить, воров царским именем не называть, ворам не служить, грабежей бы у вас и убийств на Москве и в городах и по дорогам не было. Быть бы вам между собой в соединении и любви. На чем вы нам души свои дали и крест целовали, на том бы и стояли. А мы вас за вашу правду и службу рады жаловать».

Марфу и Михаила волновало, готово ли хоть что-нибудь к их приезду. «Есть ли во дворце запасы продовольствия? Посланы ли сборщики его собирать? Кому раздали государевы села? Где взять средства, чтобы наполнить казну? Откуда взять деньги для выплаты жалованья атаманам и казакам? Почему на дорогах продолжаются грабежи и разбои, и почему служилые люди разбегаются из столицы без государева позволения?» На все эти вопросы временное правительство с трудом находило ответы. Михаил с Марфой сурово пеняли боярам: «Учинились мы на царстве не своим хотением, а по вашему прошению. Вы нам крест целовали по своей воле. Поэтому вам следует верно служить, и о всяком деле радеть, и приговор свой дать по каждому делу».

По совету матери молодой царь решил некоторое время пожить в Ярославле, чтобы привыкнуть к своему новому состоянию, собрать вокруг себя круг верных людей и дождаться, пока в Москве будет все готово к приезду. Ведь даже жить в Кремле было негде. Михаил попросил бояр приготовить для него Золотую палату царицы Ирины, рядом с которой были мастерские палаты и сени, а для матери — деревянные хоромы царицы Марии, жены Василия Шуйского. Однако в ответ узнал, что эти помещения быстро восстановить нельзя, они без кровли, полов, дверей и окошек. Плотников хороших не найти, да и подходящего строительного материала нет. Поэтому взамен бояре предлагали Михаилу поселиться в комнатах Ивана Грозного, а для приемов использовать Грановитую палату. Марфу Ивановну они собирались поселить в Вознесенском монастыре, там, где жила Марфа Нагая. Последнее сообщение возмутило молодого царя. Он вовсе не собирался разлучаться с матерью и хотел, чтобы она жила рядом с ним. Бояре же, видно, мыслили иначе. Они знали, что Марфа имела большое влияние на сына, была умна, осторожна и дальновидна. Для некоторых царедворцев, желавших быстро выдвинуться, она могла стать препятствием в осуществлении честолюбивых планов.

Переписка по поводу покоев закончилась победой бояр. Они попросту не подготовили для Марфы комнаты во дворце, и той невольно пришлось поселиться в Вознесенском монастыре. Но это не помешало ей сохранить большое влияние на сына. В наибольшей мере оно сказалось на подборе ближайшего окружения царя. В него вошло много представителей ее рода Салтыковых-Морозовых.

Вскоре в Ярославль стали прибывать не только просители, искавшие защиты у нового царя, но и дьяки, подьячие, стольники, жильцы, желавшие войти в правительство Михаила Федоровича. Вокруг него собралось множество людей, готовых поддержать юношу и помочь ему начать царствовать. Это дало возможность уже из Ярославля отправить по городам воевод и сборщиков денег и продовольствия. В Москве же без приказного аппарата временное правительство было вынуждено сложить свои полномочия. Государев двор также начал формироваться в пути. Первое время функции дворецкого исполнял Ф. И. Шереметев, но затем по совету Марфы им стал ее племянник Б. М. Салтыков. Второй ее племянник, М. М. Салтыков, получил должность кравчего.

Только 16 апреля Михаил и Марфа покинули Ярославль. Объясняя свою задержку, они ссылались на плохие дороги и разлив Волги. Гонцы же добирались до столицы всего за три дня. Большие остановки были сделаны в Переславле-Залесском, Ростове, Троице-Сергиевом монастыре. Всюду Марфа и Михаил посещали святые места и молились у чудотворных мощей и икон.

25 апреля в небольшом селе у столицы был устроен смотр окружавшим царя людям. Среди них были и представители духовенства, и бояре, и окольничие, и стольники, и городовые дворяне, и казаки, и стрельцы. Общее число их было столь велико, что в официальных грамотах все стали называться собором. Теперь Михаилу и Марфе были не страшны рати ополченцев. У них была своя хорошая защита.

Возможно, в Москве стали известны опасения Марфы Ивановны относительно Д. Т. Трубецкого и Д. М. Пожарского. Поэтому бояре посоветовали полководцам написать царю грамоту, в которой униженного попросить разрешения встретить его. Те так и сделали. Черновик их грамоты показывает, как долго заслуженные воеводы не могли найти нужных слов для обращения к Михаилу. Возможно, в глубине души они возмущались, что должны унижаться перед шестнадцатилетним юнцом, не имевшим никаких личных заслуг перед страной. Но они знали, что в сложившейся ситуации только этот молодой человек был способен вывести страну из кризиса, примирив всех врагов и соперников.

Торжественный въезд в Москву был назначен на 2 мая. Но первая встреча произошла раньше — в шатрах у стен города. Туда для Михаила привезли парадную одежду, красиво убранного коня. Правда, все это было не столь роскошным, как в прежние времена. Для Марфы Ивановны доставили закрытую карету. Ее одеяние осталось традиционно черным.

Утром 2 мая все участники церемонии облачились в лучшие одежды и в традиционном порядке направились к Сретенским воротам. Там их уже ждали тысячи москвичей. У многих в руках были кресты и иконы. При виде Михаила они падали на колени и, воздев руки к небу, произносили хвалу Богу, даровавшего им такого юного, красивого и благородного царя. Действительно, в парчовой одежде и царской короне Михаил выглядел великолепно. Его лицо с правильными чертами было немного грустно и бледно. Лишь слабая улыбка едва трогала губы, когда он кланялся направо и налево своим подданным. Этого требовал обычай. Марфа Ивановна же в своей закрытой повозке обливалась слезами. Будущее очень ее страшило. Сидящая рядом сестра, как могла, утешала. Ведь они ехали не в тюрьму, не в ссылку, а в царский дворец.

Рядом с сыном-царем

В Кремле, конечно, не было прежнего величия и красоты. Но порядок был наведен. Храмы вновь сияли красивым убранством, дворец частично был отстроен, развалины рухнувших зданий разобраны. В покоях Михаила было кое-какое убранство: кровать, трон, лавки и столы. Казна начала пополняться деньгами, погреба — продовольствием. Его везли из северных, почти не разоренных земель. Кроме того, была надежда на сибирское пушное золото. В смуту ясак в столицу не привозили. Словом, положение было не самым безнадежным.

Прежде всего Михаил занялся формированием правительства. По совету матери, он решил никого не наказывать. Современники отметили: «А московских бояр и всяких чинов людей, которые сидели в осаде с литовскими людьми, и которые в Литве у короля, и в Тушине, и в Калуге, и при Воре втором «Дмитрии», всех государь пожаловал ради своего царского венца, даже больше того, что у них было, честью и подарками». Это дало хороший результат: «И объединилась вся земля Русская, чтобы служить ему, государю. Закончилась всенародная человеческая погибель. Конец пришел христианскому кровопролитию и всем лживым царевичам».

В Боярскую думу вошли и «седьмочисленные бояре» Ф. И. Мстиславский, И. М. Воротынский, И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев, Б. М. Лыков, и руководители ополчений Д. Т. Трубецкой и Д. М. Пожарский (последний получил боярство во время царского венчания), и бывшие «тушинцы», и даже сторонники королевича Владислава. Кроме того, в ней появились новые молодые лица, царские двоюродные братья: И. Б. Черкасский, И. Ф. Троекуров, Б. М. Салтыков и М. М. Салтыков (последний получил сначала только окольничество).

Это дало возможность провести церемонию царского венчания исключительно торжественно и празднично. Она состоялась накануне дня рождения Михаила — 11 июля 1613 года. К сожалению, Марфе не полагалось на ней присутствовать, но сын заранее обговорил с ней все детали и обсудил список участников. Было решено в качестве образца использовать Чин венчания на царство Федора Ивановича. Правда, осуществлять обряд пришлось не патриарху, которого не было, а казанскому митрополиту Ефрему. Хотя Марфа испытывала недоверие к руководителям ополчений, царю полагалось особо отметить их заслуги перед Отечеством. Поэтому она предложила доверить Трубецкому держать царский скипетр, а Пожарскому — яблоко — державу. Самую главную царскую регалию — венец — должен был нести И. Н. Романов, царский дядя. При выходе Михаила из собора Ф. И. Мстиславскому следовало осыпать его золотыми монетами. Выбор главных участников церемонии пришелся всем по душе. Только Ф. И. Шереметев посчитал, что его обошли стороной и не учли заслуги в Костромском посольстве. Но Марфа Ивановна, видимо, не смогла простить боярину то, что он проигнорировал ее письмо к избирательному Земскому собору и не предотвратил избрание Михаила.

После того как торжества отгремели, встал вопрос о неотложных мерах по выводу страны из кризиса. Прежде всего следовало заключить мирные договоры с соседними государствами, Речью Посполитой и Швецией, и по возможности вернуть утраченные земли, в первую очередь Новгород и Смоленск. Поэтому Марфа посоветовала Михаилу не распускать Земский собор и сделать его постоянно действующим. Этот совет оказался очень полезным. С помощью Собора удалось собрать все недоимки по налогам и несколько «пятин» — чрезвычайных налогов, составляющих пятую часть имущества налогоплательщика. Деньги пошли на уплату воинским людям, отправленным под Смоленск и к Новгороду. Они предотвратили новые агрессивные акции вероломных соседей. Кроме того, удалось экипировать войско, разгромившее «Астраханское царство» И. Заруцкого и М. Мнишек. После этого видные дипломаты заключили со Швецией Столбовский мирный договор и вернули Новгородские земли в состав России. С Речью Посполитой дела обстояли сложнее, поскольку в плену у короля Сигизмунда был Филарет.

Во время отсутствия бывшего мужа влияние великой государыни старицы (так стали называть Марфу Ивановну) на царя было очень большим. Современники даже поговаривали, что страной правит «богомольная старица Марфа со своим родом». Действительно, ее племянники, братья Салтыковы, вскоре превратились во всесильных временщиков. Но без совета с теткой и своей матерью, которая постриглась и тоже поселилась в Вознесенском монастыре, они ничего важного предпринять не могли.

Марфа была не только советчица, но и главная хозяйка в царском хозяйстве. Поскольку сын был неженат, то в ее ведении оказались царицыны мастерские по изготовлению одежды, белья и подарков особо отличившимся придворным. Под ее руководством шилась церковная одежда для Филарета. Специально назначенные дипломаты доставляли ее в Польшу вместе с письмами и различными подарками от сына. В золотошвейной мастерской было налажено производство царской парадной одежды, ведь у Михаила не было никакого гардероба, подходящего для государя. Кроме того, Марфа взяла на себя заботу по изготовлению новых покровов на гробницы святых, царей и цариц, взамен утраченных в Смуту.

Старице подчинялись Кадашная и Хамовная слободы, где было налажено массовое производство тканей, часть которых шла на продажу и приносила дополнительный доход казне. Руководила она и садоводческим хозяйством в селе Рубцове, и царскими огородами за Москва-рекой. Марфа обсуждала с садоводами и огородниками, что лучше посадить, какой сорт выбрать для той или иной культуры, как выгоднее распорядиться урожаем. В этих делах ей был очень полезен опыт ведения хозяйства в боярском доме на Варварке.

Особенно больших успехов Марфе удалось добиться в селе Рубцове, которое было ее личной собственностью. В нем был разбит фруктовый сад, плоды из которого посылались в дар родственникам и хорошим знакомым. Там же были выкопаны пруды для купания и разведения рыбы. В праздник водоосвящения 1 августа Марфа отправлялась в свое село, чтобы совершить омовение. Делать это на людях ей было нельзя. Позднее к ней стала присоединяться и царица Евдокия, вторая жена сына.

Утро Марфы начиналось с того, что она молилась в крестовой палате, потом читала челобитные, присланные на ее имя, и давала распоряжения своему дьяку, как на них ответить. Часто приходилось оказывать денежную помощь просителям. Старица старалась никому не отказывать и выдавала кому гривну, кому алтын и даже рубль. Затем она шла в мастерскую-светлицу, где собирались швеи и вышивальщицы. Марфа лично раздавала «рояльные» книги с выкройками и указывала, какое изделие следует сшить, затем выбирала узоры для отделки, шелка, золото, серебро, жемчуга и самоцветы, а также ткани. Иногда она сама садилась за работу, чтобы изготовить «по обещанию» утварь для церкви или монастыря. С особой любовью она вышивала воротники для сына, ширинки и полотенца для царского обихода. Готовые изделия, ткани и украшения хранились тут же, в светлице, в «кипарисных» сундуках, обитых белым железом. Золотые и серебряные нити, жемчуг и драгоценные камни лежали отдельно в ларцах и шкатулках с надежными замками. Ключи находились у самой Марфы Ивановны.

Поскольку патриарха не было (этот пост царь Михаил ‘ Федорович предназначал для отца), то Марфе приходилось решать и некоторые церковные вопросы. К ней обращались архимандриты и игумены монастырей для разрешения поземельных споров и получения или подтверждения прежних налоговых льгот.

Марфа хорошо помнила, как тяжело жить в опале, в отдаленных убогих монастырях, поэтому стала покровительницей вдовым и опальным царицам, все еще коротавшим свой печальный век на окраинах страны. Прежде всего она перевела из Владимира в Новодевичий монастырь свою прежнюю подругу Марию Буйносову (в монашестве Елену), жену царя Василия Шуйского. Позаботилась она и о Прасковье (Параскеве) Соловой, одной из жен царевича Ивана Ивановича. Ей было позволено переехать в Ивановский монастырь в Москве. Во Владимире осталась лишь Ольга-Ксения Годунова, которую Марфа не жаловала из-за отца, царя Бориса, и в Суздале ее дальняя родственница Евдокия Сабурова (в монашестве Александра) — первая жена царевича Ивана Ивановича. Но и им из Москвы присылались к праздникам подарки. Когда те скончались, Марфа позаботилась о том, чтобы обе были достойно погребены. Прах Евдокии перенесли в Вознесенский монастырь в Кремле, а останки Ольги-Ксении — в Троице-Сергиев монастырь, где были похоронены всё члены ее семьи. Не была забыта и одна из жен царя Ивана Грозного — Анна (в монашестве Дарья) Колтовская. Правда, она так и осталась в Тихвинском монастыре и в нем же была похоронена. Видимо, Марфа посчитала, что четвертая жена царя уже не может считаться законной. Но пока знатная монахиня была жива, она также получала от нее подарки.

Поскольку Марфа была главной домоправительницей, то ей приходилось уделять много внимания обустройству царского дворца, находившегося после Смуты в плачевном состоянии. В этом деле Михаилоказывал ей большую помощь. Уже через год все царские покои были восстановлены, а в следующем году иконописцы Иван и Андрей Моисеевы расписали парадные палаты. Марфа была заинтересована в том, чтобы восстановили царицыну Золотую палату в том великолепном убранстве, в котором она была при царице Ирине Годуновой. Сама она ею не пользовалась, но надеялась, что та пригодится для будущей невестки. Из Царицыной палаты левые двери вели в Мастерскую палату, которая состояла из нескольких комнат и кладовых. Все они выходили к церкви Рождества Богородицы с приделом Лазаря, построенной когда-то женой Дмитрия Донского Евдокией Дмитриевной. Хотя каменные помещения были пригодны для жилья, Михаил распорядился, чтобы его покои возвели рядом из дерева. Считалось, что жить в каменном помещении вредно для здоровья. Только его кабинет, называвшийся Золотой комнатой, был в каменной части дворца.

По указанию Марфы были восстановлены многочисленные служебные помещения: Хлебный, Кормовой и Сытные дворцы. В Хлебном дворце пекли различный хлеб: обычный для повседневного потребления был без затей; для подарков же пекли «изразчатый», т. е. украшенный фигурками жаворонков, карасей и зверей. Здесь же изготавливали сайки, калачи, баранки, сухари, куличи, караваи, пироги с начинками, пряники и «сахары», т. е. сахарные сладости.

Кормовой дворец был поварней, где стряпали повара, имеющие разную специализацию: помясы — специалисты по различной выпечке; шесники — по вялению рыбы и мяса; куретник — по блюдам из птицы; животники — по блюдам из субпродуктов; засыпники — пекли пироги с кашей и варили всевозможные каши. При дворце были многочисленные погреба и палаты для варки кислых щей, копчения ветчины и рыбы, засолки свинины, хранения дичи, молочных продуктов и т. д.

Сытный дворец заведовал хмельными напитками всякого рода. Сначала там хранились только медовые настойки. Но потом появились и фряжские (итальянские и французские) вина: алкан, сек, романея, кинарея, мармазея, мушкатель, бастрренское и церковное. Все это покупалось у заморских купцов.

Несмотря на то что Марфа уже давно была монахиней, ей были не чужды мирские развлечения. Поэтому во дворце вскоре появилась Потешная палата (она была и раньше, но во время Смуты была разорена), в которой хранились музыкальные инструменты. Старице больше всего нравилась игра на органе, поэтому по ее просьбе на службу был взят органист. Распространенной была игра и на цинбале. Через некоторое время в Потешной палате собрался настоящий оркестр: гусельники Парамонка Федоров и Богдашка Власьев, «домрачеи» Андрюшка Федоров и Васька Степанов, «скрыпотчики» (скрипачи) Богдашка Окатьев, Ивашка Иванов, Опашка и немчин (немец) Арманка. Царь Михаил также любил органную игру и распорядился, чтобы самый большой орган был установлен в Грановитой палате. На нем играли во время празднеств.

Особое внимание Марфа уделяла кремлевским садам. По ее инициативе был разбит Верхний Набережный сад около церкви Иоанна Предтечи. В ширину он имел 9 сажень, в длину — 40. Он был обнесен каменной оградой. Внутри росли яблони, груши, сливы, плодовые кусты и некоторые декоративные растения. В нем были построены красивые беседки, вырыты пруды, в которых плавали лебеди. В 1623 году садовник Назар Иванов разбил сад на возвышенности, рядом с дворцом. В нем росли самые лучшие сорта наливных яблок и таявших во рту груш.

Следует отметить, что при покровительстве Марфы кремлевское садоводство достигло больших успехов. Появились не только великолепные сорта фруктов, но и винограда, грецких орехов, которые росли в садах, устроенных на крышах погребов.

Марфа, как и Михаил, очень любила всевозможные красивые вещички. В 1614 году у немецкого купца были куплены маленькие медные с позолотой часики с серебряным циферблатом. Они стоили всего 8 рублей. Только в 1627 году у того же купца были приобретены большие золотые часы, украшенные алмазами. Сверху их венчал двуглавый орел, а под ним было изображение человека на коне, закалывающего змея. Вероятно, они были сделаны на заказ, поскольку изображали русские гербы. Стоили они, конечно, очень дорого. Со временем Марфу и Михаила стало окружать множество часов: в золотой фляжке, боевые с будильником (их они брали в поход по монастырям), хрустальные, маленькие в виде пуговицы, на золотой цепочке и т. д. Все они были украшены финифтью, сканью и драгоценными камнями.

Чернильница и перья обычно хранились в особых коробочках, называвшихся готовальнями. В них были зубочистки, уховертки, ножницы, щипчики, пилки, различные ножички. Там же были чернильницы, песочницы и костяные перышки. К концу жизни Марфа стала плохо видеть, поэтому пользовалась очками. Была у нее и специальная подзорная труба, с одного конца которой можно было смотреть вдаль, с другого — вблизи разглядывать мелкие предметы. Очень занимали старицу и различные безделушки: бочечка костяная, внутри которой были солнечные часы; деревянная коробочка, в которой под стеклом были восковые фигурки мужчины и женщины; в другой коробке — женщина с младенцем; в третьей — за нагим человеком гонится лев; в четвертой — несколько женщин с младенцами. Все это были сюжеты из библейской истории. Чтобы матери не было одиноко в монастыре, Михаил подарил ей попугая, вскоре научившегося русской речи. Жила у нее и белка, которая очень забавляла старицу, бегая в колесе, установленном в большой клетке.

Главной заботой Великой государыни старицы была женитьба царствующего сына. Ведь он должен был стать основателем новой династии и непременно иметь потомство. Еще во время клинской ссылки юный Михаил подружился с племянницей одного из приставов Марией Хлоповой. Детская привязанность навсегда запала в его душу. Поэтому на семейном совете было решено, что лучшей невесты для царя не сыскать. Девушка была из древнего рода, имевшего обширные родственные связи с московской знатью: Нагими, Олферьевыми, Шереметевыми, Троекуровыми, Сабуровыми и другими. Один из ее предков, Илья Алексеевич, был постельничим Ивана Грозного, а его сестра — матерью Анны Васильчиковой, пятой жены царя. Дочь Ильи Алексеевича Мария стала женой И. С. Нагого, родственника последней жены царя Ивана IV Марии Нагой. В числе родственников Хлоповых были и Марфа Собакина, третья жена Ивана Грозного, и Елена Шереметева — последняя жена царевича Ивана Ивановича. Все это свидетельствовало о том, что Мария Хлопова была весьма подходящей кандидатурой для царя Михаила Федоровича.

В 1616 году начались приготовления к свадьбе. Марию поселили в верхних покоях царского дворца и нарекли царицей Анастасией, видимо, в память о знаменитой бабке Михаила. При дворе оказались и все ее довольно многочисленные родственники. Это заставило потесниться прежних фаворитов, в первую очередь братьев Салтыковых.

Как-то раз царь Михаил отправился в Оружейную палату осматривать оружие. Вместе с ним пошли Хлоповы и Салтыковы. Мастера показали царю турецкую саблю, и все присутствующие стали восхвалять ее боевые достоинства. Только Михаил Салтыков сказал: «Вот невидаль, и московские мастера такую сделают». На это Гаврила Хлопов заметил, что «сделать-то сделают, но не такую». Возмущенный Салтыков вырвал саблю из рук Хлопова и сердито заявил, что тот ничего не смыслит в оружии, поэтому так и говорит. В итоге между спорщиками произошла перепалка, чуть было не перешедшая в драку. С этого времени между Салтыковыми и Хлоповыми началась открытая вражда, самым отрицательным образом сказавшаяся на царской невесте.

Как-то раз Михаил Салтыков предложил Марии выпить некоего снадобья из аптеки, улучшающего аппетит. Девушка попробовала его, но потом почувствовала боли в животе, а через некоторое время у нее началась рвота. Больше к этой настойке она не прикасалась. На самом деле у Марии был весьма неплохой аппетит. Особенно любила она всякие сладости: засахаренные фрукты, орешки, медовые коврижки, фигурки из сахара, заменявшие в то время конфеты. Всего этого было вдоволь в царских кладовых, и никто не запрещал царской невесте лакомиться от души. Однако через некоторое время у нее вновь началась рвота. Пришлось обратиться за помощью к Михаилу Салтыкову, ведавшему вопросами здоровья царской семьи. Тот позвал доктора Валентина Бильса и лекаря Балцера. Врачи осмотрели Марию и пришли к выводу, что у нее легкое заболевание печени от неправильного питания. Девушке посоветовали исключить из рациона сладости, жирные и острые блюда.

О нездоровье невесты сына стало известно и Марфе Ивановне. Она решила все точно разузнать у племянников. Главное, что ее волновало, сможет ли Мария рожать здоровых детей? Михаил и Борис решили, что пора отомстить Хлоповым и, используя болезнь Марии как предлог, выгнать соперников из дворца. Они тут же заявили, что болезнь невесты неизлечимая и что детей у нее, скорее всего, не будет. Это известие напугало Марфу. Она решила, что Хлоповы умышленно обманули Михаила и попытались подсунуть ему свою больную дочь, чтобы приблизиться к трону. Обо всем она доложила сыну и ближайшим родственникам. На общем совете было решено наказать обманщиков и отправить их вместе с Марией в ссылку в Тобольск. Так несчастная девушка без всякой вины со своей стороны оказалась в изгнании в Сибири.

Михаилу, видимо, было трудно забыть свою детскую любовь, поэтому вопрос о женитьбе отложили до лучших времен. К тому же в следующем году резко обострились отношения с Речью Посполитой. Дело дошло до того, что королевич Владислав во главе войска вторгся на русскую территорию. Сначала он попытался взять ряд приграничных городов, а потом двинулся к Москве. Осенью 1618 года началась осада столицы.

Марфа Ивановна поняла, что для ее сына сложилась крайне опасная ситуация. В случае измены подданных он мог в лучшем случае попасть в польский плен, в худшем — лишиться жизни. Однако среди москвичей не нашлось ни одного предателя. Все мужчины, способные держать в руках оружие, встали на крепостные стены. Марфе пришлось только истово молиться Богоматери и всем святым. Вероятно, Бог услышал мольбы старицы и совершил чудо — два французских инженера, служивших полякам, сообщили москвичам, что Владислав собирается взорвать Арбатские ворота и через них ворваться в город. Это дало возможность защитникам достойно встретить врага и дать отпор. Неудача заставила Владислава сесть за стол переговоров. В декабре 1618 года было подписано Деулинское перемирие, одним из его условий было возвращение пленных, в том числе и Филарета. Для Марфы и Михаила это стало большой радостью. Однако долгожданная встреча произошла только через полгода. Под разными предлогами пленника постоянно задерживали.

Возвращение Филарета

14 июня 1619 года Михаил вместе с боярами отправился к Никитским воротам, где было все готово к встрече с отцом. Когда повозка с Филаретом приблизилась, царь соскочил с коня и бросился навстречу. У отца и сына из глаз полились реки слез. Оба долго не могли сказать ни слова и лишь крепко обнимались. Марфе по этикету не полагалось присутствовать при официальной встрече. С бывшим мужем она свиделась только вечером. Снова было пролито много слез, а наговориться все вместе не могли до самого утра.

Истосковавшийся по активной деятельности Филарет тут же захотел принять участие в управлении государством. Чтобы это можно было сделать на законном основании, 22 июня, т. е. через 8 дней после возвращения, он был наречен патриархом и затем произведен в сан патриархом Иерусалимским Феофаном. Царь Михаил не был уверен, что русское духовенство единодушно изберет его отца главой, поэтому специально пригласил в Москву восточного иерарха. Таким образом, все церковные дела перешли из ведения Марфы к Филарету. Возможно, старица не сокрушалась по этому поводу, поскольку у нее и своих дел было предостаточно.

На семейном совете решили всячески наградить тех людей, которые помогали Романовым во время годуновской ссылки. Филарет захотел отметить монахов Антониево-Сийского монастыря. Марфа пригласила в Москву толвуйского священника Ермолая, и он получил должность благовещенского протопопа.

В благодарность за возвращение Филарета из плена Марфа и Михаил решили предпринять грандиозную поездку по северным монастырям. В конце лета 1619 года отправились в путь. Фактически они повторили тот маршрут, по которому ехали в 1613 году из Костромы. Сначала был Троице-Сергиев монастырь, потом — Ростов, затем — Переславль-Залесский, Ярославль, Кострома и т. д. до Макарьевской обители на Унже. Одним из пунктов стало село Домнино. Там от местных крестьян путешественники узнали о подвиге Ивана Сусанина. После возвращения Михаил издал указ о награждении его зятя Богдана Собинина и всех его потомков. Поездка продолжалась почти месяц. Под конец погода совсем испортилась, начались холодные осенние дожди, и дороги стали непроходимыми. Поэтому было решено домой возвращаться водным путем. В заключение Михаил занялся рыбалкой. Выловив несколько стерлядей, осетров и белуг, он распорядился отправить их побыстрее в дар отцу.

Вернувшись домой, Марфа Ивановна обнаружила, что ее влияние при дворе начинает падать. Никто уже не приходил к ней советоваться по поводу новых назначений, никто не просил ее помощи в различных делах. Властной рукой Филарет начал наводить при дворе свой порядок: смещать неугодных придворных, назначать на ведущие должности своих ставленников. Салтыковым-Морозовым приходилось отходить на вторые роли.

С 1622 года отец Михаила официально стал его соправителем, получив титул Великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича. Марфе же пришлось довольствоваться должностью игуменьи Вознесенского монастыря. Но деятельная женщина не опустила руки. Вместе с сестрой она активизировала работу золотошвейной мастерской, поставив цель украсить покровами, пеленами и воздухами не только все кремлевские соборы, но и многие монастырские храмы. После Смуты большинство церквей центральных районов было разграблено и не имело красивого убранства. Первоначально мастерицы использовали старую царскую одежду, с которой спарывали украшения и использовали их для своих изделий. Потом из казны стали выделять средства для покупки золотых и серебряных нитей, кружев, тесьмы, жемчуга и самоцветов. В этой же мастерской шилась парадная одежда для царя, патриарха и придворных. Вскоре двор Михаила стал выглядеть столь же великолепно, как при Федоре Ивановиче и Борисе Годунове.

Филарета возмутило не только засилье в правительстве родственников Марфы Ивановны, но и то, что его взрослый сын до сих пор неженат. Он решил, что в этом была вина матери, не желавшей делиться с будущей невесткой влиянием на сына. Поэтому патриарх решил сам заняться поиском невесты. Побывав в польском плену, Филарет понял, что династические браки очень выгодны для укрепления международного престижа государства. Поскольку наиболее дружеские связи были с Данией, то туда в 1621 году было отправлено посольство А. М. Львова с целью высватать одну из племянниц датского короля Христиана. От невесты требовалось только одно — принять православную веру. Послам был дан такой наказ: сначала решить вопрос о вере, потом обговорить условия брачного договора и, наконец, постараться увидеть избранницу. Во время аудиенции следовало ударить челом королеве, поднести ей и родственницам-девицам по сорока соболей и повнимательнее, но учтиво разглядеть племянниц: какого возраста, красивы ли, белая ли у них кожа, какого цвета глаза и волосы, нет ли в них какого-нибудь увечья. Невеста должна быть здорова, собой хороша, без физических изъянов и разумна. В самом конце переговоров следовало спросить о приданом: сколько дадут земель и казны. Однако это посольство ничем не закончилось. Король был болен и не принял Львова. С кем-либо еще посол не решился заговорить о сватовстве и вернулся домой.

В 1623 году новое посольство было отправлено к шведскому королю Густаву-Адольфу. Оно должно было высватать сестру его шурина Екатерину. Но девушка категорически отказалась менять веру. В итоге король ответил послам, что его родственница ради царства не отступится от своей христианской веры и от своего душевного спасения.

Тогда Филарет предложил вновь пересмотреть вопрос о Марии Хлоповой. Выяснилось, что Михаил Федорович о ней не забывал. Сначала он перевел ее в Верхотурье, потом — в Нижний Новгород. Никаких сведений о ее заболевании не поступало. Патриарх вызвал докторов Бильса и Балцера и расспросил их о том, что же приключилось с Марией несколько лет назад. Те сказали, что у нее было легкое желудочное расстройство, не представлявшее угрозу ни жизни, ни возможности иметь детей. Их слова всех удивили. Для разрешения вопроса вызвали Михаила Салтыкова. Но тот вразумительный ответ дать не смог: юлил и запирался. Всем стало ясно, что девушка была оболгана.

На совет пригласили ближайших родственников: И. Н. Романова, И. Б. Черкасского, Ф. И. Шереметева. Сообща решили вызвать отца Марии Ивана Хлопова и дядю Гаврилу. Иван заявил, что его дочь была совершенно здорова до того, как ее привезли во дворец. Это же подтвердил и духовник. Во дворце же Михаил Салтыков предложил ей водочную настойку для аппетита, и от нее у Марии началась рвота. Гаврила рассказал об инциденте в Оружейной палате, после которого Борис и Михаил Салтыковы стали плохо относиться ко всем Хлоповым и умышленно оболгали царскую невесту. Тогда было решено расспросить саму Марию. В Нижний Новгород были отправлены чудовский архимандрит Иосиф, Ф. И. Шереметев и врачи. Бывшая невеста со слезами на глазах рассказала, что ее болезнь началась от супостатов, под которыми подразумевались братья Салтыковы.

Филарету все стало ясно. Тут же последовала суровая расправа над родственниками Марфы Ивановны. В приговоре по делу Салтыковых писалось так: «Государской радости и женитьбе учинили помешку. Вы это сделали изменою, забыв государево крестное целование и государскую великую милость. А государская милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере. Пожалованы вы были честью и приближением больше всех братьев своих и во то поставили ни во что, ходили не за государевым здоровьем, а только то и делали, что себя богатили, дома свои и племя свое полнили, земли крали и во всяких делах делали неправду. Промышляли тем, чтобы вам при государской милости, кроме себя, никого не видеть, а доброхотства и службы к государю не показали». Бориса и Михаила лишили всех чинов, конфисковали имущество и отправили одного в Галич, другого — в Вологду. Сестра Марфы была выслана в Суздальский монастырь.

Для Марфы Ивановны это стало большим ударом. Ведь она лишалась ближайших родственников, которые составляли окружение ее сына с самого момента воцарения. Получалось, что ее род не оправдал царского доверия и сурово наказан. Тень падала и на нее саму. Михаил окончательно уходил из-под ее влияния. Великая государыня понимала, что племянники были виновны в деле Марии Хлоповой, но не настолько, чтобы удалять их из столицы. Сестра же, по ее мнению, пострадала безвинно. Марфа решила, что ее специально оговорили Хлоповы, чтобы у трона не иметь ни соперников, ни соперниц.

Поплакав от обиды, старица отправилась к сыну и решительно заявила, что если он женится на Марии, то ноги ее больше никогда не будет во дворце. Своего благословения на эту свадьбу она не даст. Михаил Федорович не захотел окончательно рассориться с матерью и официально объявил, что девица Клопова больше не считается его невестой. Чтобы не обижать девушку, он распорядился поселить ее в доме, который занимал когда-то земский староста Кузьма Минин, и приказал до самой смерти обеспечивать всем необходимым. Но несчастная Мария прожила недолго. Во время сибирской ссылки она сильно простудилась и заболела чахоткой. Нервные переживания усилили болезнь и привели к скорому концу.

Размолвки в царской семье, несомненно, стали достоянием общественности. За спиной у Марфы кумушки-сплетницы шептали, что власть ее окончательно пала, что бывший муж ею недоволен и готов окончательно заточить в монастыре. Следовало каким-то образом прекратить эти сплетни и убедить всех, что между царскими родителями царят мир и взаимопонимание. Поэтому весной 1623 года Марфа и Михаил отправились на богомолье в Троице-Сергиев монастырь и с дороги начали посылать письма Филарету, оставшемуся «на государстве».

Вот образец одного из писем Марфы: «Вышеестествен-ному в подвигах и равноангельному в изволениях, изрядному в архиереях, богодуховенну в человеках Великому Государю и Владыке моему, Святейшему Филарету Никитичу, Божьей милостью Патриарху Московскому и всея Руси, старица Марфа Вашему Святительству челом бьет.

На стан, Государь, в село Братошино я и сын наш, свет очей моих Царь и Великий Князь Михаило Федорович всея Руси, пришли мая в 29 день, дал Бог здоровья. И того же, Государь, дня пожаловал ты, Государь, прислал к нам Ивана Биркина возвестить о своем государском святительском душевном спасении и о телесном здравии вкупе ж и о сыне своем благородном и моем здоровье спросити. И сын наш, Великий Государь Михаил, и я на ваше государское святительское благословение и пожалование челом бьем.

А из Братошина, Государь, пойдем того же мая в 30 день. Молимся человеколюбию Божию, да сподобит нас всесильный Бог по благословению Вашего Святительства, по обещанию нашему достигнуть пречистой обители святой и единосущной Троицы и там молитвы и благодарение принести и светло в радости духовной отпраздновати. И оттоле царствующего града Москвы достигнута здраво, и увидеть ваше равноангельное лицо, и стопам вашим поклониться, и челом ударить».

Текст письма Марфы удивляет особой выспренностью стиля, пышностью выражений и униженной почтительностью к Филарету. В нем множество исправлений, говорящих о том, что нужное слово находилось далеко не сразу. Старица хотела как можно точнее выразить свое отношение к бывшему супругу и сверх меры возвысить над собой и над остальными людьми. В ее письме Филарет подобен ангелам и святым. Можно предположить, что грамота Марфы предназначалась не столько самому патриарху, сколько окружающим его придворным. Ее цель состояла в том, чтобы развеять вздорные слухи о конфликте в царской семье. Во время богомольной поездки Марфа Ивановна написала Филарету несколько писем. Все они похожи друг на друга по выспренности и пышности выражений. Информационно же они очень бедны, поскольку сообщают о ночевках в том или ином месте и добром здравии самой отправительницы и царя Михаила.

Такой же характер носят и письма Михаила, в которых обращение к патриарху еще более возвышенное и витиеватое: «Пречестнейшему и всесвятейшему о Боге отцу отцам и учителю Христовых велений, истинному столпу благочестия, евангельской проповеди рачителю, недремлющему оку церковного благолепия, кормчию Христова корабля, твердо направляющему его во пристанище спасения, Великому Государю, отцу нашему Святейшему Филарету Никитичу, Божиею милостию Патриарху Московскому и всея Руси, сын вашего по плоти благородия, изрядное же по духу свойства, Царь и Великий Князь Михайло Федорович всея Руси и челом бьет». Интересно отметить, что информационная часть писем Марфы и Михаила совпадают. Это говорит о том, что мать и сын писали одновременно, консультируясь друг с другом. Даже вставки на оборотах у них одинаковые.

Еще более официальный характер носит ответное письмо Филарета. При обращении к сыну он употреблял его полный титул: «Божьею милостью Великому Государю Царю и Великому Князю Михаилу Федоровичу всея Руси Самодержцу, Богом хранимому, Богом избранному и Богом венчанному победопобеднику великого и истинного православия, по плотскому рождению сыну, о Святом же Духе возлюбленному сыну, нашего смирения в православии, радоватися о Господе. И радость, да будет мир, и милость, и победа на враги и на супостаты православные нашией истинные веры Божией. Живота беззаветна и безмятежна многолетствием. Государь, здравствуй, душевне вкупе ж и телесне во всяких благопотребных и душевных спасении».

Характерно, что Филарет в своем письме ни словом не обмолвился о Марфе. Он обращается только к сыну и просит его подробно сообщать о путешествии, о здоровье, о ночевках и т. д., возможно, таким был этикет того времени, при котором женщине отводилась второстепенная, как бы незаметная роль. И Марфа, так много сделавшая для сына и бывшего супруга, была вынуждена с этим мириться. Напрашивается предположение, что Филарет ревновал сына к бывшей жене. Ведь пока тот взрослел, он с ним редко виделся, занятый то ростовской епархией, то поручениями царя Василия Шуйского. Потом он оказался в плену: сначала у тушинцев, затем — у поляков. Без него Михаил был возведен на престол и правил шесть с лишним, самых сложных лет. Все эти важнейшие годы рядом с царем была только мать. И для самого сына, и для государства ее влияние было очень плодотворным. Но Филарет не захотел это осознать. Вольно или невольно, он стремился отодвинуть Марфу на задний план, освобождая ведущее место для себя.

Большую роль в этом отношении должна была сыграть женитьба Михаила. Ведь пока он был холост, роль хозяйки во дворце исполняла мать. Летом 1624 года царской невестой была объявлена дочь боярина В. Т. Долгорукого Мария Владимировна. Источники не сохранили никаких сведений о том, почему выбор пал именно на эту девушку. Известно лишь, что ее кандидатура была одобрена и Филаретом, и Марфой. Мария принадлежала к древнему княжескому роду Оболенских, имевшему родственные связи со всей знатью. Ее отец Владимир Тимофеевич с 1622 года считался патриаршим боярином и, видимо, был достаточно близок с Филаретом.

Свадьба была назначена на 19 сентября. Тысяцким стал двоюродный брат Михаила, князь и боярин И. В. Черкасский, дружками с со стороны жениха — Д. М. Черкасский и Д. М. Пожарский, со стороны невесты — М. Б. Шеин и Р. П. Пожарский. Следует отметить, что князь-полководец Пожарский только после возвращения Филарета стал привечаться при дворе. До этого он даже подвергался гонениям за местничество с Б. М. Салтыковым.

Летописцы отметили, что в первый день свадьбы гости очень веселились, надеясь, что впереди молодых ждет долгая и счастливая жизнь. Однако когда на следующий день все вновь собрались, чтобы продолжить пир, выяснилось, что Мария тяжело заболела. Радость сменилась всеобщей печалью. Три с лишним месяца несчастная царица страдала от непонятной болезни и наконец 7 января 1625 года умерла. Современники предположили, что кто-то из зависти испортил девушку. Можно предположить, что этим злодеем был Ф. И. Шереметев, накануне свадьбы повздоривший с ее отцом. Однако улик не было и, значит, оснований для наказания тоже.

Смерть Марии Долгорукой и несчастная участь Марии Хлоповой показали, что женить царя Михаила было непроста. Поэтому на семейном совете решили через год устроить традиционные смотрины невест, чтобы дать каждой знатной девушке возможность испытать судьбу. Сначала смотры невест проходили по городам, потом самых красивых пригласили в Москву. Их оказалось 60. Всех расположили в царском дворце вместе с прислужницами. Михаил не стал полагаться только на свой вкус и попросил мать помочь ему в выборе. Ночью вместе с Марфой он отправился в спальни девушек. Обойдя их, царь вдруг заявил, что ни одна претендентка ему не приглянулась, а вот по сердцу только прислужница Елены Шереметевой Евдокия Стрешнева.

Выбор сына очень удивил старицу. Она попыталась было отговорить его под предлогом того, что остальные знатные девушки обидятся, узнав о решении царя. Но Михаил был непреклонен. Возможно, он уже давно заприметил красавицу Евдокию, жившую в доме Шереметевых в Кремле. Испытав много бедствий в детстве и юности, Михаил хотел жениться на скромной и приветливой девушке, а не на корыстной и чопорной гордячке, какой, скорее всего, была дочь Ф. И. Шереметева, поэтому именно Е. Стрешнева получила царский платок и кольцо прямо на глазах госпожи. Последняя с горя вскоре постриглась. Таким образом, в январе 1626 года было объявлено имя новой царской невесты — Евдокия Лукьяновна Стрешнева. Она происходила из дворянского рода, представители которого не имели заметных должностей при дворе. Отец Евдокии был мелкопоместным можайским помещиком, который сам пахал свое небольшое поле. Весть о том, что его дочь стала царской невестой, застала Лукьяна Степановича за сельхозработами. Его жена Анна Константиновна также была очень скромной женщиной. Новые царские родственники с трудом согласились переселиться во дворец, но и там продолжали вести очень незаметный образ жизни, не подавая никому повода для зависти. Поэтому боярство Л. С. Стрешнев получил не сразу после свадьбы, как это было положено, а только в 1634 году.

Старице сразу понравилась скромная и жизнерадостная Евдокия. Естественно, что у той не было своих средств на роскошный свадебный наряд. О нем пришлось побеспокоиться Марфе. В спешном порядке ее мастерицы изготовили для невесты великолепные одежды, взяв за образец парадное платье Ирины Годуновой. На белую сорочку Евдокии надели красную рубашку из тафты с длинными рукавами. По краям она была очень искусно вышита жемчугом и яркими драгоценными камнями. Сверху нее был надет летник, напоминавший сакос, из бархата. Он также был украшен великолепной вышивкой из драгоценных камней и тонким кружевом по краям рукавов. Самой верхней одеждой была мантия-покрывало из тонкой светлой материи, расшитая по краям сапфирами, алмазами и другими самоцветами.

Отдельно была изготовлена корона, имевшая 12 башенок (по числу апостолов) из очень ценных каменьев и жемчуга, внизу по кругу были расположены аметисты, сапфиры и топазы. Кроме того, с двух сторон ниспадали тройные длинные цепи из мелких камней, заканчивающиеся изумрудами. Украшением наряда служило и широкое ожерелье из крупных жемчужин и алмазов. На ноги невесте надели черевики — туфли с острыми вытянутыми носами, вышитые золотыми нитками и жемчугом, с высокими каблуками, под которыми мог пролететь воробей. В качестве свиты Евдокии было выбрано несколько знатных женщин, одетых во все белое. Все великолепные наряды были сшиты и изготовлены за месяц. Для себя Марфа также изготовила новую монашескую одежду из шелковой тафты. По обычаю, она была черного цвета. Но шубу можно было носить более светлого оттенка. Поэтому соболей покрыли темновишневым бархатом, но даже в таких одеждах Марфе не полагалось присутствовать в общественных местах, т. е. во время венчания и пира.

Бракосочетание не стали откладывать. Оно состоялось 5 февраля 1626 года. Имя же невесты официально было объявлено только за три дня до этого. Тогда же Евдокию переселили в царский терем. Главным распорядителем на свадьбе стал брат Филарета Иван Никитич Романов. Дружки остались те же, что были на первой свадьбе. В Успенский собор Михаил отправился верхом на коне. Евдокию повезли на санях. Филарет благословил молодых уже в соборе. Марфа это сделала заранее.

Сохранилось изображение свадебного пира. В центре за особым столом сидят Михаил Федорович и Евдокия Лукьяновна. Сбоку, вдоль стен, длинные столы для гостей.

Около Михаила — мужчины, около Евдокии — женщины. Интересной особенностью этого пира было то, что на него были приглашены не только представители знати, но дворяне, купцы и простые горожане. Возможно, это было сделано для того, чтобы показать демократичность государя и его жены. Трудно сказать, была ли на этом пиру Марфа. По этикету ни ей, ни Филарету присутствовать на нем было не положено. Но, думается, что столь важное событие было позднее отмечено в узком семейном кругу.

Судя по всему, скромная Евдокия пришлась по душе Великой государыне. Она даже постаралась принять все меры к тому, чтобы брак сына оказался удачным. Для этого она спрятала в свой ларец венец невесты — подальше от сглаза, — и запечатала его своей печатью. Молодая жена оценила заботу свекрови и стала питать к ней самые добрые чувства. Вместе они проводили досуг, вместе совершали богомольные поездки по монастырям. Марфа с радостью передала свое искусство вышивки и золотошвейного дела внимательной Евдокии. Ведь после свадьбы молодая царица становилась хозяйкой дворца и должна была заботиться о красивой одежде и для царя, и для его отца, и для придворных.

С помощью великой государыни для Евдокии отделали покои. Вновь была восстановлена Приемная палата. Ее свод был вызолочен, а по золоту сделаны росписи: на них были сцены из библейской истории, деревья, виноградные кисти, птицы. В центре был повешен красивый канделябр в виде льва, из пасти которого свисала кольцами змея. На ее теле были установлены подсвечники. В этом помещении был престол для царицы, над которым повесили большую икону Богоматери в дорогом окладе. На пол были постелены персидские ковры, на которых были вытканы охотники и всякие звери.

Вскоре оказалось, что Евдокия очень любит различные развлечения. По ее заказу в Передних сенях были повешены качели, обитые цветным бархатом. Кроме клеток с белками и попугаями, она поставила у себя в светлице клетки с горностаями. На Масленицу на склоне Кремлевского холма стали устраивать «скатные» горки для катания на санях. Очень нравились молодой царице гонки на оленьих упряжках, которые пригонялись в Москву с Севера. По примеру Марфы Евдокия завела у себя штат игрецов, развлекавших ее народными играми и хороводами. «Домрачеи» — слепые игрецы — пели народные песни-былины об Иване Грозном, смерти Скопина-Шуйского, несчастной царевне Ксении, злом еретике Гришке Отрепьеве. Бахарки (шутихи-сказительницы) рассказывали на ночь всевозможные волшебные истории. Когда в Москве появлялись паломники, то Марфа вместе с Евдокией зазывали их к себе и слушали рассказы о путешествиях по святым местам.

Марфа обучила молодую царицу придворному этикету. Вскоре та стала самостоятельно устраивать торжественные приемы по случаю семейных праздников. Рядом с собой она сажала мать, теток и племянниц. Знатные боярыни отодвигались дальше. Исключение делалось только для родственников царя — первое место из них было за Ульяной Федоровной, женой И. Н. Романова. В обязанности Евдокии вошла рассылка именинных пирогов тем, у кого были именины. Раньше это делала сама Марфа.

Первое время Евдокия любила сопровождать Марфу в село Рубцово, где обучалась садоводчеству и огородничеству. Там женщины купались в прудах и лакомились фруктами. Сближали свекровь и невестку и богомольные поездки. Евдокия очень боялась оказаться «неплодной», поэтому с великим плачем молилась в церквях и монастырях. Она раздавала милостыню многочисленным нищим и юродивым, жертвовала украшения и сосуды в храмы. Чаще других женщины посещали домашнюю церковь Великомученицы Евдокии. Считалось, что святая посылала облегчение при трудных родах. Ходили они и в храм Рождества Богородицы на Сенях. Верили, что именно там царице Анастасии был дарован царевич Иван. Любили они и церковь Зачатия святой Анны на углу Китай-города. Туда они приносили в дар иконы, свои вышивки и брали оттуда святую воду.

Очевидно, что все это очень скоро принесло хороший результат. Осенью 1626 года молодая царица почувствовала, что беременна. Во избежание осложнений она прекратила поездки и стала безвыездно находиться в Кремле. Марфа поняла, что ей придется жить своей жизнью, достаточно одинокой. Наибольший интерес она стала испытывать к священным реликвиям. Многие представители знати старались подарить ей что-нибудь особенное. Например, князь Воротынский поднес панагию из камня со святыми мощами, икону Неопалимой Купины, копию жезла Моисея, мешочек с иорданской землей, бутыль с водой из реки, в которой крестился Христос, камень с Голгофы, камень с Синайской горы, кусочек от Гроба Господня, множество крестов с частицами святых мощей. Все это хранилось в специальных ларцах в Крестовой комнате.

Круг обязанностей старицы существенно сузился. Теперь в ее ведении был только небольшой Вознесенский монастырь с несколькими знатными постриженицами. Только рождение первенца, внучки Ирины, несколько скрасило одинокую жизнь нашей героини. (Ирина появилась на свет 22 апреля 1627 года.) Марфа давно мечтала повозиться с маленькими детьми. Для малышки она стала сама шить потешные куклы, красивые платьица, шапочки, матерчатые башмачки. Все это украшалось бисером и искусной вышивкой. Когда девочка немного подросла, бабушка стала покупать для нее сладости, различные игрушки. Вместе они всегда очень весело проводили время. У царицы Евдокии было много других обязанностей.

Со временем Марфа купила для Ирины красивое зеркальце, костяной гребешок, на ручке которого были вырезаны травы, птицы и звери. Потом подарила ларец с женскими уборными принадлежностями: белильницей, румянами, клеельницей, суремницей, ароматницей, разными бочечками, чашечками для всяких снадобий. Дело в том, что по тогдашним обычаям девочки должны были с малых лет учиться пользоваться разными средствами для украшения лица. Считалось недопустимым выйти в свет с ненакрашенными бровями, не набеленными и ненарумяненны-ми щеками. Из-за этой странной моды многие красавицы были вынуждены портить свои прекрасные от природы лица. Белила и румяна привозились из Германии, но были и русского производства. Их хранили в небольших коробочках, украшенных золотом, финифтью и жемчугом. Так же выглядели клеельницы и суремницы, в которых были средства для подклеивания и чернения бровей и ресниц. Для накладывания белил служили особые лопатки. При суремнице была спица для окрашивания бровей.

Ароматы и бальзамы хранились в красивых флаконах. Их изготавливали в царской аптеке. Можно предположить, что те придворные, которые ведали медицинскими вопросами и в чьем ведении находилась царская аптека, как раз и имели возможность отравить неугодных царских избранниц и жен. Для этого было достаточным подсыпать сильный яд в бальзам или влить его в ароматницу. Обнаружить отраву в то время было практически невозможно.

Еще одним подарком для маленькой девочки от бабушки стало опахало. Оно было небольшим, из страусовых перьев, скрепленных чернеными медными пластинами с финифтью. Позднее Марфа подарила еще одно опахало — с зеркальцем. Сохранилось описание игрушек, которыми играла маленькая Ирина: «Змей золотой с крыльями, украшен финифтью, на голове у змея изумруд, в глазах маленькие рубины, во рту держит человеческую голову; фигурка женщины в немецкой одежде из позолоченного серебра, в руках она держит сосуд с крышкой; фигурка немки с ведром; фигурка немки с братиной; фигурка немки с лоханью; мужик с лошадью, впряженной в соху; кораблик на колесах». В числе подарков Марфы были и красивые посудины: стакан в виде меленки с трубой; серебряный кубок с поворачивающимся низом, в который вставлен колокольчик с язычком, а под колокольчиком — змея со свистком. На одной из чарок была сделана надпись: «Чарка старого двора Великой государыни инокини Марфы Ивановны, пить ее и вспоминать про государево многолетнее здравие и государыни царевны и великой княжны Ирины Михайловны». Были у девочки и более простые игрушки: маленький лев, баран, птичка, попугай, бычок, бочечка (все из серебра). Для игры — маленький рукомойник с лоханью, два возка (изготовлены в Германии), пять маленьких рожков и большой ларец для всех этих игрушек. На нем была надпись: «Ларец благоверной царевны Ирины Михайловны».

Но Марфе приходилось проводить со внучкой не так много времени, как бы ей хотелось. Девочку рано начали обучать грамоте, письму, Закону Божьему. К ней были приставлены мамки, няньки и верховные боярышни из числа незамужних близких родственниц. Вечерами старая женщина оставалась одна. Чтобы скоротать досуг, она устраивала небольшие потешные представления, на которые приглашала родственников. Главными «артистами» были «дурка Манка», шут (бахарь) Петрушка и негритенок Давыдка. Для спектаклей шилась потешная одежда из ярких тканей. Обычно разыгрывались сценки из повседневной жизни, очень забавлявшие хозяйку и ее гостей.

В самом начале 1631 года Марфа тяжело заболела. По тогдашним представлениям, она была уже старой женщиной. Поняв, что конец близок, старица распорядилась похоронить ее в Новоспасском монастыре, рядом с могилами рано умерших детей. В данном случае она нарушила традицию, по которой ее гробница должна была остаться в кремлевском Вознесенском монастыре. Все свое немалое имущество Марфа завещала внучке Ирине, в том числе и село Рубцово. Та не забыла доброту бабушки и через много лет захотела быть похороненной рядом с ней.

27 января 1631 года Марфа тихо скончалась. Для ее родных, особенно Михаила Федоровича, эта смерть стала большим горем. До самой своей кончины царь ежегодно устраивал поминки в Новоспасском монастыре и жертвовал всевозможные ценности.

Великая государыня старица Марфа прожила долгую и трудную жизнь. Умирая, вряд ли она могла упрекнуть себя в том, что нарушала Божьи заповеди, совершала преступления, грешила и т. д. Большая часть ее жизни была посвящена сыну, который, став царем, смог вывести Русское государство из тяжелейшего кризиса и создать основу для будущих преобразований и процветания.

Несомненно, что в первые годы правления царь Михаил опирался именно на свою мать и следовал ее мудрым советам. Они заключались в том, чтобы принести мир и спокойствие многострадальному народу. Марфа научила сына быть милостивым, не оставлять в сердце места ни злобе, ни гневу, быть правдивым и целомудренным, смиренным и благочестивым.

Русские люди оценили достоинства нового царя и крепко сплотились вокруг него. Это принесло долгожданный успех в борьбе со всеми внутренними и внешними врагами. Вернувшийся из ссылки Филарет застал страну в стадии реформ, которые должны были привести в общество законность и порядок. Но честолюбивый патриарх, страдавший в польском плену от уязвленного честолюбия, решил, что успех Михаила и Марфы неубедителен и недостаточен. Он начал смещать и отправлять неугодных ему людей и готовиться к войне с Речью Посполитой. Развязанная им Смоленская война закончилась полным провалом, в очередной раз истощив ресурсы страны. Вероятно, в глубине души царь Михаил понимал, что отец неправ и что правда на стороне матери. Поэтому после смерти Филарета он вернул всех опальных родственников Марфы ко двору.

ЭПИЛОГ

Итак, перед нами прошли судьбы многих людей, живших в тяжелое и трагичное время начала XVII века. Никто из них не смог остаться в стороне от происходивших в Русском государстве кровавых событий. Каждый был либо активным участником борьбы за власть, чины, богатство, либо оказывался жертвой складывающихся обстоятельств, либо, осознав свою ответственность за судьбу Отечества, превращался в национального героя.

Первая «героиня» Мария-Марфа Нагая отчаянно стремилась к вершинам власти и была готова лгать, наводить напраслину на невинных людей, проливать их кровь и всячески изворачиваться. Ее интересовали лишь личное благополучие, а к судьбам страны и народа она была глубоко равнодушна. Таких, как она, в начальный период Смуты было большинство. Именно они возвели на царский престол авантюриста Гришку Отрепьева, надеясь с его помощью получить все: чины не по заслугам, земли, богатство. Но оказалось, что самозванец стремился к реализации своих собственных честолюбивых устремлений, не имеющих ничего общего с интересами Русского государства и знатной верхушки. В итоге он был свергнут.

Но и главный заговорщик, Василий Шуйский публично-объявивший себя спасителем России и православия, заботился не о стране и ее народе, а о том, чтобы заполучить престол-лично для себя. Сговорившись с боярами и не спрося мнения подданных, он обосновался в царском дворце и занялся разоблачением своих предшественников — царя Бориса и Лжедмитрия I. В итоге он оказался не по нутру многим жителям западных областей. Они реанимировали «царя Дмитрия» и начали борьбу за его интересы. Все это привело В. И. Шуйского к трагическому и бесславному концу; подданные свергли его и отдали в плен польскому королю Сигизмунду.

Печальной оказалась и участь юной жены царя Василия Марии Буйносовой — ее насильно постригли и принудили коротать оставшийся век в монастырской келье. Обстоятельства свели ее с другой жертвой событий Смутного времени — с несчастной царевной Ксенией Годуновой. После смерти отца, царя Бориса, она оказалась сначала в руках самозванца Гришки Отрепьева, потом — в осажденном Троице-Сергиевом монастыре, затем — в захваченном казаками Новодевичьем монастыре и нигде не могла найти покоя. Ее печальная судьба стала темой народных песен, которые заставляли многих задумываться о последствиях братоубийственных войн.

Мутные волны смуты вынесли на свет безвестного бродягу Лжедмитрия II. Несколько лет ему удавалось оспаривать власть у Василия Шуйского и раздирать государство на части. Даже у такой ничтожной личности, каким он был, находились свои сторонники, готовые ради подачек предавать родину и отдавать ее на растерзание полякам, окружавшим второго самозванца.

Смута меняла всех. Это наглядно прослеживается в судьбе Марины Мнишек. Сначала она была лишь послушной папенькиной дочкой, выполнявшей указания корыстолюбивого Юрия Мнишека. Но со временем она вошла во вкус борьбы за московскую корону и пошла на все ради своей несбыточной мечты. Конец ее был столь же печален и трагичен, как и у многих алчных честолюбцев, — безвестная смерть в каменной тюрьме.

Характерна и судьба «седьмочисленных» бояр. Преследуя личные выгоды, они были готовы возвести на престол иностранного королевича Владислава и верно служить его отцу Сигизмунду III. Их даже не заботило то, что страна могла лишиться национальной независимости и оказаться под властью польского короля. Лишь когда патриоты-ополченцы лишили их власти, они согласились с мнением большинства и стали верно служить всеобщему избраннику — Михаилу Федоровичу Романову.

Только руководители народных ополчений смогли поставить интересы Отечества выше своих собственных. Среди них — Прокопий Петрович Ляпунов и Дмитрий Тимофеевич Трубецкой — руководители Первого ополчения, первыми взявшие в свои руки судьбу страны и ее народа. В отечественной литературе этим героям уделено незаслуженно мало внимания. Но без их подвига была бы невозможна триумфальная победа Минина и Пожарского. Поэтому в данной книге этим замечательным полководцам-патриотам уделяется больше внимания, чем руководителям Второго ополчения Минину и Пожарскому, которым посвящено огромное количество работ.

Пожалуй, самую большую жертву ради спасения Отечества принесла последняя героиня — Великая государыня старица Марфа, в миру Ксения Ивановна Шестова, мать первого царя из династии Романовых. Она благословила на царство своего единственного юного сына Михаила в то время, когда садиться на престол было равносильно смерти. Сделала она это для того, чтобы русское общество отстало от смуты и прекратило кровавое междоусобие. Подвиг матери был по достоинству оценен многими людьми. Они сплотились вокруг трона своего избранника и вместе начали возрождать былое величие Российского государства.

Биографии героев и героинь этой книги наглядно показывают, почему Смутное время начала XVII века было столь продолжительным, почему русские люди долгое время не могли прийти к единомыслию и разжигали кровавое междоусобие. Лишь через 10 лет ожесточенной борьбы они осознали, что Отечество у них одно и раздирать его на клочья ради сиюминутной личной выгоды смертельно опасно для всех.

Именно в Смуту сформировалось понятие «патриотизм» и к людям пришло осознание важности национального объединения для защиты главных ценностей — веры и Отечества. Поэтому настоящими героями этой книги являются не марионетки на троне и их алчное и честолюбивое окружение, а руководители народных ополчений и мать Михаила Романова, помогавшая сыну выводить страну из смуты и обеспечивать измученному народу мир, покой и тишину.

БИОГРАФИЧЕСКИЕ СПРАВКИ

АВРААМИЙ ПАЛИЦЫН (?—1625) — келарь Троице-Сергиева монастыря, писатель, активный деятель Смутного времени. Принимал участие в Смоленском посольстве, но поддался уговорам короля и предал общее дело. Участник боев Первого и Второго ополчений. Член Костромского посольства к избранному царю Михаилу Федоровичу. Автор «Сказания о Троицкой осаде».

ВИШНЕВЕЦКИЙ АДАМ (?—1622) — видный польский магнат, князь. Поддержал движение Лжедмитрия I, но, не получив ничего за службу, вернулся в Польшу. В 1608 году привел в Орел войско для помощи Лжедмитрию II и стал его конюшим.

ВЛАДИСЛАВ ГУЯГЕЛЛОН (1595–1648) — польский королевич, сын Сигизмунда III, польский король с 1632 года. С 1610 года считался нареченным русским царем. В 1618 году совершил поход на Москву с целью захвата, но был отогнан. По Поляновскому мирному договору, заключенному в 1634 году, отказался от прав на московский престол.

ГОЛИЦЫН ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (?—1619) — князь, Гедиминович, воевода, боярин. Начал службу при царе Федоре Ивановиче, В 1596–1599 годах — воевода в Смоленске. В 1602 году — боярин. Одним из первых под Кромами перешел на сторону Лжедмитрия I. Участник низложения и Лжедмитрия I, и Василия Шуйского. В сентябре 1610 года был назначен главой Смоленского посольства. Оказался в польском плену и там умер.

ГОЛИЦЫН ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (?—1627) — князь, Ге-диминович, боярин, брат В. В. Голицына. В 1592 году получил окольничество. Вместе с братом перешел под Кромами на сторону Лжедмитрия I и за сообщение об измене армии Годуновым получил боярский чин. Участвовал в низложении Лжедмитрия I и Василия Шуйского. Был в осажденной ополченцами Москве. В 1622 году возглавил Владимирский судный приказ, был участником двух свадеб царя Михаила Федоровича.

ГОНСЕВСКИЙ АЛЕКСАНДР КОРВИН (?—1645) — староста ряда городов, писарь Великого княжества Литовского, полководец и дипломат. В 1610 году был начальником польского гарнизона в Москве. В 1612–1618 и в 1634 и 1638 годах — начальник гарнизона Смоленска.

ДЕЛАГАРДИ ЯКОВ ПОНТУС (1583–1652) — шведский полководец, дипломат, Прибыл с 15-тысячным отрядом в распоряжение М. В. Скопина-Шуйского. Участвовал в походе к Москве и в ее освобождении. Во время Клушинского сражения в июне 1610 года изменил царским войскам и ушел к Новгороду. В 1611 году захватил Корелу и Новгород. Участвовал в переговорах по заключению Столбовского мирного договора.

ЖОЛКЕВСКИЙ СТАНИСЛАВ (1547–1620) — великий коронный гетман с 1588 года. С 1608 года — киевский воевода. В 1609–1610 годах — участник похода Сигизмунда под Смоленск. 24 июня 1610 года разгромил царскую армию под Клушино. 17 августа заключил договор с московскими боярами об условиях воцарения королевича Владислава. В конце 1610 года уехал в Польшу. С 1618 года — великий канцлер.

ЗАРУЦКИЙ ИВАН МАРТЫНОВИЧ (?—1614) — казачий атаман, тушинский боярин, сподвижник Марины Мнишек. Происходил, видимо, из донских казаков, примкнул к И. И. Болотникову. Был отправлен в Стародуб к Лжедмитрию II за помощью. Осенью 1607 года был послан на Дон собирать войско. Вернулся с большим отрядом и получил титул тушинского боярина. Стал командовать казачьим полком. После гибели Лжедмитрия II примкнул к Первому ополчению. В нем отстаивал права Марины Мнишек с сыном на престол. Борясь за верховную власть, натравил казаков на П. П. Ляпунова, и те его убили. Пытался организовать покушение на Д. М. Пожарского. Боясь расправы, бежал в Коломну, где находилась Марина Мнишек. Вместе с ней с боями отошел к Астрахани. Там пытался создать отдельное самостоятельное государство. Но астраханцы, узнав, что против него посланы правительственные войска, подняли восстание и заставили Заруцкого и Марину Мнишек бежать на Яик. Там они были схвачены (26 июня 1614) и отправлены в Москву. После суда Заруцкого посадили на кол.

ЗБОРОВСКИЙ АЛЕКСАНДР (годы рождения и смерти неизвестны) — один из влиятельных польских магнатов. В 1608 году поступил полковником на службу к Лжедмитрию II. После бегства самозванца в Калугу присоединился к гетману Жолкевскому и участвовал в Клушинском сражении. В 1610 году вернулся в Польшу.

ИОВ (в миру Иван) (?—1607) — с 1586 года архиепископ Ростовский, с 1587 года митрополит Московский, с 1589 года — первый патриарх. Активно способствовал избранию на престол Бориса Годунова. В 1605 году был свергнут Лжедмитрием I и отправлен в Старицу. Причислен к лику святых.

КАРЛ-ФИЛИПП (1601–1622) — сын шведского короля Карла IX. В 1611–1612 годах рассматривался как претендент на русский престол, считался главой Новгородского государства до 1617 года. Участвовал в военных походах короля Густава II Адольфа.

ЛИСОВСКИЙ АЛЕКСАНДР ИОСИФ (?—1616) — польский шляхтич, полковник в войске Лжедмитрия II. Участвовал в выступлении против Сигизмунда III и был отправлен в изгнание. Примкнул к движению Лжедмитрия II и в 1607 году действовал самостоятельно. Участвовал в осаде Троице-Сергиева монастыря. Нападал на Кострому, Галич, Псков, Новгород, Ярославскую землю и т. д. Командовал отрядом донских казаков.

МЕХОВЕЦКИЙ МАЦАЙ (?—1608) — польский шляхтич, участник выступления против Сигизмунда III, организатор движения Лжедмитрия II. Полковник, потом гетман самозванческого войска. Был смещен Р. Рожинским и убит.

МИНИН КУЗЬМА (Кузьма Минич Анкудинов) (?— 1616) — купец, нижегородский земский староста, организатор Второго ополчения, с июля 1613 года думный дворянин. В Нижнем Новгороде был купцом средней руки с оборотом в 300 рублей. В 1611 году стал призывать горожан собрать средства для нового народного ополчения. В декабре 1611 года оно было сформировано, военачальником стал Д. М. Пожарский. Осенью 1612 года Москва была освобождена. Один из организаторов Земского собора, избравшего новым царем Михаила Романова. За заслуги получил чин думного дворянина.

ПУШКИН ГАВРИЛА ГРИГОРЬЕВИЧ (?—1638) — думный дворянин, окольничий. Начал службу в 1581 года стрелецким сотником, в 1598 году — голова, в 1601 году — воевода в Белгороде. После этого сослан в Пелым. В 1605 году возмутил москвичей против Годуновых. Получил от Лжедмитрия I чин думного дворянина и сокольничего. В 1608–1609 годах воевал против Лжедмитрия II. С 1612 года был в ополчении Д. Т. Трубецкого. В 1614 году был послан воеводой Вязьмы, в 1619 году возглавил Разбойный приказ. В 1635 году постригся под именем Герасим.

РОЖИНСКИЙ РОМАН (1575–1610) — князь-Гедимино-вич. Был полковником в армии польского короля. В 1608 году нанял войско для помощи Лжедмитрию II. В Тушинском лагере стал главнокомандующим. После его распада отправился на службу к королю, по дороге умер.

САЛТЫКОВ МИХАИЛ ГЛЕБОВИЧ (?—1620) — боярин-изменник. Начал службу в 1580 году полковым воеводой. С 1597 года — окольничий, с 1601 года — боярин. В 1605 года под Кромами перешел на сторону Лжедмитрия I. В 1606 году, после свержения самозванца, был отправлен в Орешек на воеводство. В 1609 году бежал в Тушино. В январе 1610 года возглавлял посольство тушинцев к королю Сигизмунду. В 1610–1611 годах — главный сторонник воцарения Сигизмунда. В конце 1611 года отъехал в Польшу, там служил Владиславу и умер.

САПЕГА ЯН ПЕТР ПАВЕЛ (1569–1611) — польский шляхтич, племянник литовского канцлера Л. Сапеги, один из тушинских военачальников. В августе 1608 года прибыл в Тушинский лагерь, осаждал Троице-Сергиев монастырь. Служил Лжедмитрию II в Калуге, потом перешел на сторону Жолкевского. Пытался оказать помощь осажденному в Москве польскому гарнизону. Умер в Москве.

СИГИЗМУНД III ВАЗА (1556–1632) — польский король с 1587 года, с 1592 по 1599 год считался шведским королем, но за него правил дядя Карл IX. В 1604 года поддержал авантюру Лжедмитрия I. В сентябре 1609 года осадил Смоленск и в 1611 году его захватил. В 1611–1612 годах пытался править Русским государством. Был отогнан ополченцами от Иосифо-Волоколамского монастыря в конце 1612 года. Больше в России не появлялся.

СКОПИН-ШУЙСКИЙ МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ (1586–1610) — князь, боярин, полководец. Приходился четвероюродным племянником Василию Шуйскому. Начал службу в 1604 году стольником. Лжедмитрий I присвоил ему титул великого мечника и боярина. В 1606–1607 годах участвовал в боях с Болотниковым. В 1609 году заключил договор со шведским королем о военной помощи. Вел бои с Лжедмитрием II и в марте 1600 года освободил Москву от тушинцев. В апреле внезапно умер (предположительно, был отравлен).

УРУСОВ ПЕТР (годы жизни неизвестны) — служилый ногайский князь. В 1607 году был стольником и воеводой, сражался под Тулой. С осени 1608 года находился при Лжедмитрии II, считался его ближним боярином. Во время охоты убил самозванца и бежал в Крым.

ФИЛАРЕТ (в миру ФЕДОР НИКИТИЧ РОМАНОВ) (1553/4—1633) — двоюродный брат царя Федора Ивановича, боярин, патриарх, отец царя Михаила Федоровича. Начал службу при дворе Ивана IV, в 1586 году получил боярство, участвовал в военных походах при царе Федоре Ивановиче. В 1600 году по ложному доносу попал в опалу и был пострижен в монахи. Лжедмитрий I произвел его в ростовские митрополиты. В 1608 году был схвачен Лжедмитрием II и наречен в Тушино патриархом. После свержения Василия Шуйского был одним из инициаторов избрания на московский престол королевича Владислава, возглавил Смоленское посольство к королю Сигизмунду. Был арестован и отправлен в польский плен, где находился до 1619 года. Вернувшись, был произведен в патриархи. Стал соправителем сына, царя Михаила Федоровича. Занимался подготовкой русско-польской войны за Смоленск. В ее разгар умер.

ХОТКЕВИЧ ЯН КАРЛОВИЧ (1560–1621) — великий гетман литовский. С 1600 года участвовал в польско-шведской войне. В 1612 году был послан на помощь осажденному в Москве польскому гарнизону, но был отогнан ополченцами. Был во главе польского войска во время похода королевича Владислава на Москву в 1617–1618 годах.

ШУЙСКИЙ ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ (?—1612) — князь, воевода, боярин, брат царя Василия. Начал службу в 1579 году рындой, с 1580 года — кравчий, с 1586 года — боярин, в 1587 году был в опале. Участвовал в заговорах брата против Лжедмитрия I. Воевал против Болотникова, в 1610 году проиграл Клушинскую битву. Это стало одной из причин свержения Василия Шуйского с престола. Был отправлен с женой и братьями в польский плен, где и умер (предположительно, отравлен).

ШУЙСКИЙ ИВАН ИВАНОВИЧ, прозвище «ПУГОВКА» (?—1538) — князь, воевода, боярин, младший брат Василия Шуйского. Начал службу рындой. Боярин с 1605 года. Участвовал в заговорах против Лжедмитрия I, воевал с Болотниковым. После свержения брата был увезен в Польшу, где считался боярином Владислава. В 1620 году вернулся на родину и вошел в правительство Михаила Романова. Последний отпрыск рода Шуйских в России.

ХРОНОЛОГИЯ

1530–1612 — годы жизни патриарха Гермогена

1552–1612 — годы жизни В. И. Шуйского

1580–1606 — годы жизни Лжедмитрия I (Григория Отрепьева)

1582–1591 — годы жизни царевича Дмитрия

1602 — бегство Григория Отрепьева в Литву

1604, октябрь — начало похода Лжедмитрия I на Москву

декабрь — разгром царского войска Лжедмитрием под Новгородом-Северским

1605, 21 января — битва при Добрыничах

13 апреля — смерть царя Бориса

7 мая — измена царского войска под Кромами

1 июня — свержение Федора Борисовича Годунова

7 июня — убийство Федора Борисовича и Марии Григорьевны Годуновых

20 июня — въезд Лжедмитрия I в Москву

1606, 17 мая — свержение и убийство Лжедмитрия I

19 мая — воцарение Василия Ивановича Шуйского

1 июня — венчание Василия Шуйского на царство Август — декабрь — прход И. Болотникова на Москву

1607, май — появление в Стародубе Лжедмитрия II

10 октября — взятие Тулы и разгром Болотникова и Петруши

1608, январь — свадьба Василия Шуйского и Марии Буйносовой

Июнь — создание Тушинского лагеря

1609, 28 февраля — подписание договора о военной помощи между царем Василием и шведским королем Карлом IX

Сентябрь — вторжение Сигизмунда III на территорию России и осада Смоленска

Декабрь — бегство Лжедмитрия II в Калугу

1610, январь — снятие осады Троице-Сергиева монастыря

12 марта — въезд М. В. Скопина-Шуйского в Москву

23 апреля — смерть М. В. Скопина-Шуйского

24 июня — Клушинская битва

17 июля — свержение царя Василия Шуйского

24 июля — создание правительства Семибоярщина

Начало сентября — отъезд Смоленского посольства

21 сентября — ввод польских войск в Москву

11 декабря — гибель Лжедмитрия II

1611, январь — образование Первого ополчения

19—20 марта — восстание в Москве против поляков

1—6 апреля — взятие Белого города Первым ополчением

3 июня — капитуляция Смоленского гарнизона

30 июня — создание правительства «Совет всей рати»

16 июля — захват Новгорода шведами

25 июля — гибель П. П. Ляпунова

Сентябрь — организация Второго ополчения в Нижнем Новгороде

1612, февраль — смерть патриарха Гермогена

Март — создание в Ярославле временного правительства Второго ополчения

22—24 августа — разгром войска гетмана Хоткевича

22—26 октября — освобождение Москвы от поляков Ноябрь — созыв избирательного Земского собора

1613, январь — начало деятельности Земского собора

21 февраля — избрание царем Михаила Федоровича Романова

ПРИЛОЖЕНИЕ

ГРАМОТА ЛЖЕДМИТРИЯ I ОТ МАЯ 1605 ГОДА

(из книги «Русская историческая библиотека».

Т. 13. СПб., 1909. С. 42–44)

От царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси боярам нашим, князю Федору Ивановичу Мстиславскому да князю Василию, да князю Дмитрию Ивановичу Шуйским, и всем боярам, окольничим, и дворянам большим, и стольникам, и стряпчим, и жильцам, и приказным людям, и дьякам, и дворянам, иже из городов, детям боярским, и гостям, и торговым лучшим, и средним, и всяким черным людям. Целовали вы крест блаженной памяти отца нашего государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, и нам, чадам его, что кроме нашего государского роду на Московском государстве никого не хотеть и не искать. И как судом Божьим отца нашего не стало, и на Московском государстве учинился брат наш, великий государь царь и великий князь Федор Иванович всея Руси, а государыню, нашу мать царицу и великую княгиню Марфу Федоровну всея Руси и нас, великого государя, изменники наши послали на Углич и такое утеснение нашему царскому величеству делали, что и подданным делать было негодно, посылали многих воров и велели портить нас и убить. И милосердный Бог нас, великого государя, от их злодейских умыслов укрыл, с того времени до сего дня сохранил. А вам, боярам нашим и окольничим, и дворянам большим, и приказным людям, изменники наши внушали, будто нас, великого государя, не стало, и похоронили будто нас, великого государя, на Угличе в соборной церкви у Всемилостивого Спаса. И как судом Божьим брата нашего, великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси, не стало, и вы, не зная про нас, прирожденного государя, целовали крест изменнику нашему Борису Годунову, не ведая его злокозненного нрава и боясь, что он при брате нашем, царе и великом князе Федоре Ивановиче всея Руси, владел всем государством Московским и жаловал и казнил кого хотел, а про нас, прирожденном государе своем, не ведали, а полагали, что от изменников наших мы убиты. А как про нас, великом государе, прошел слух во всем Российском государстве, что за Божиею помощью мы, великий государь, идем на православный престол прародителей наших, великих государей и царей российских, и хотели государство наше получить без крови, и вы, бояре наши и воеводы, и всякие служилые люди, против нас, великого государя, стояли из-за неведения и страха быть казненными изменником нашим, о нас, великом государе, говорить не смели. И я, христьянский государь, по своему царскому милосердному обычаю в том на вас гневу и опалы не держим, потому что делали по неведению и из-за боязни казни. А ныне мы, великий государь, на престол прародителей наших, великих государей, идем с Божьею помощью вскоре, а с нами многие рати русские и литовские, и татарские, а города нашего государства нашему царскому величеству били челом и против нас не стояли и крест целовали, помня свои души и крестное целование нам, великим государям, многие служат и против изменников наших храбро и мужественно стоять хотят, а о том и сами подлинно ведаете. А поволжские города нам, великим государям, били челом, и воевод к нам привели, и астраханских воевод, Михаила Сабурова с товарищами, к нашему царскому величеству ведут, а ныне они в дороге на Воронеже. Да и к нам писал Больших Ногаев Ишрек, князь и с Казыева улуса мурза, что они нашему царскому величеству помогать хотят. И мы, христьянский государь, не хотим видеть христианского разорения, ногайским людям до нашего указу ходить не велели, жалеючи наше государство, и велели ногайским людям кочевать близко Царева града. А изменники наши, Мария, Борисова жена Годунова, и сын ее Федор, о нашей земле не заботятся, да и жалеть им нечего, потому что чужим владели и отчину нашу, Северскую землю и иные многие наши города и уезды разорили и православных христиан не по вине побили. Только мы все это вам, боярам и служилым людям, в вину не поставим, потому что делали по неведению и боялись от изменников наших смертной казни. А и то вам следует знать, какое утеснение от изменника нашего Бориса Годунова было вам, боярам нашим и воеводам, и родственникам нашим укор и поношение, и бесчестие, и наветы, все это и от родного человека терпеть невозможно. И вам, дворянам и детям боярским, разорение и ссылка, и муки нестерпимые были, чего и пленным делати нельзя, а вам, гостям и торговым людям, и в торговле, и в делах вольности не было, и в пошлинах, имущества взято треть вашего, а чуть и не все, злокозненный его укротить не могло. Нас не знали, не поминали, хотите проливать кровь безвинных православных крестьян? Но это даже нам делать не годится, даже иноземцы о нашем разорении скорбят и болезнуют. И узнав нас, христианского кроткого, милосердного государя, нам служат и кровь за нас проливают. И мы, христианский государь, не хотя видеть христианское кровопролитие, пишем вам, жалею я вас, и души ваши, чтобы вы, помня Бога и православную веру и свои души, о чем блаженной памяти отцу нашему, великому государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, и нам, чадам его, крест целовали, и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси, били челом и милость просити к нашему царскому величеству прислали митрополитов, архиепископов и бояр, и окольничих, и дворян больших, и дьяков думных, и детей боярских, и гостей, и лучших людей. И мы вас пожалуем: боярам и воеводам честь и повышение учиним, отчинами прежними пожалуем и к тому еще прибавим, и в чести держать будем, и вас, дворян и православных людей, в царской милости держать хотим, гостям и торговым людям будет в пошлине облегчение и в податях. Все православное христианство в тишине, в покое и в благодати учинить хотим. А не добьете челом нашему царскому величеству и милости просить не пошлете, и вы то можете разсудити, что вам в том дата ответ на праведном Божьем суде.

От праведного гнева и от нашей царской высокой руки нигде не избыти; ни в материну утробу не укрыться вам. А за Божиею помощью нам, великому государю, преславных своих государств доступати следует.

ГРАМОТА ЛЖЕДМИТРИЯ II В СМОЛЕНСК. 1607 ГОД

(Из кн. Мархоцкий Н. «История Московской войны».

М., 2000, с. 150–152)

(Сохранено правописание источника.)

Аз, милосердый и праведный и щедрый прыроженный Великий Государь ваш Царь и Великий Князь Дмитрий Иванович всея Руси, сходил от их (Шуйских) злокозненного умыслу в Литовскую землю, и был в Литовской земле Богохраним и здоров, и прышол з Литовские земли в вашу отчыну, в Московскую землю, в преславущый град Стара-дуб во 12 недель, и не хотел я себе воскоре объявить, и назвал я себя Андреем Нагим для своих изменников Василья Шуйскаго и его советников, и меня, Государя вашего прыроженнаго и милосердаго и праведнаго и щедраго и Скипетра Державца, Великого Государа и Великого Царя и Великого Князя Дмитрия Ивановича всея Русии, узнали нас, прыроженные наши люди многих городов, и добили нам челом и вину свою принесли, что аз, истинной и праведной, и щедрой прыроженный Великий Господарь ваш Царь и Великий Князь Дмитрий Иванович всея Русии, не токма правых людей жалую, но и винных своим прыроженным вину отдаю и жалую их своим Царским великим жалованием. И вы, прыроженные нашы люди всего Московского нашего Государства, разумейте, свет ли лутче, или тьма; нам ли, прирожденному Великому Государу своему Цару и Великому Князю Дмитрею Ивановичу всея Росии, служыти или изменнику нашому холопу, а своему вам брату Василию Шуйскому; грех ли лутчее тарить, или правду содевать; кровь ли християнская неповинная проливать, или утолить; и кому будет в той неповинной хрестиянской крови ответ Богу дать и на ком та неповинная християская кровь взыщетца, и суди тому Господь Бог, хто на наш Царской благоплодной корень посегнул и хто нашему Царскому благоплодному корени гонитель и губитель стал. Ты, Боярын наш и Воевода, и Дворяне и Дети Боярские и всего нашего Московскаго Государства, и сами о том подлинно ведаете, что преж сего Господь Бог выдал был нам изменника нашого и богоотступника, и еретика Василья Шуйского за его злокозненный умысел, что он на нас злой совет совещевал; и аз, милосердый и праведный и щедрый и прырожоный Великий Государь ваш Царь и Великий князь Дмитрий Ивановича всея Руси, той его страдничей вине не помстился, и вину ему отдати и казнить его не велел, по своему Царскому милосердому обычаю. И вы, прирожденные наши люди, о том разумейте, что ужо изменнику нашему и богоотступнику, и еретику, и попрателю веры хрестиянской Василью Шуйскому тленное его житие скончевается, за множества нечестие его и за высокомие великое, и за превозношение, и за гордость, и за пированья неверное, за его лукавые сатанинские дела гроб его отверзается, и ад принята его готовитца за его лестное к нам глаголанья; и вы б, прирожденные наши люди всего нашего Московского Государства, помня Бога и души свои и наше Царское крестное целованье, отовратилися б вы от изменника нашего, от Василья Шуйскаго, и от его тленного жития и обратилися б к Царскому великому Величеству.

КРЕСТОЦЕЛОВАЛЬНАЯ ГРАМОТА БОЯРАМ ОТ 24 ИЮЛЯ 1610 ГОДА

(Из кн. «Собрание государственных грамот и договоров».

Т. 2. М., 1819)

Целую крест на том: мы дворяне, чашники, стольники, стряпчие и у головы, и сотники, и стрельцы, и казаки, и всякие служилые и приказные люди, и госта, и торговые, и черные, и всякие люди всего Московского государства и били мы челом князю Федору Ивановичу Мстиславскому с товарищи, чтоб пожаловали и приняли Московское государство, докуда нам дает Бог Государя на Московское государство, и крест нам на том целовата, что нам во всем их слушата и суд их всякой любита, что они кому за службу и за вину приговорят, и за Московское государство, и за них стоята, и с изменники битася до смерти, а вора, кто называется царевичем Дмитрием, на Московское государство не хотеть; и мы себя, друг над другом и над недругом, ника-ко дурна не хотети и недружбы своей никому не мстити, и не убивати, и не грабити, и зла никому ни над кем не мыслите, и в измену во всякую никому никуда не хотети. А выбрати государя на Московское государство им боярам и всяким людям всею землею. А боярам, князю Федору Ивановичу Мстиславскому с товарищи, пожаловати, чтоб им за Московское государство стояти, и нас всех праведным судом судите, и государя на Московское государство выбрати с нами, со всеми людьми, всею землею, сослався с городами, кого Бог даст на Московское государство. А бывшему государю царю и великому князю Василию Ивановичу всея Русии отказати, и на государевом дворе не быти, и вперед на государстве не сидети; и нам над государем и над государыней, и над его братьями убивства не учините, и ничего дурного; а князю Дмитрию да князю Ивану Шуйским с боярам в приговоре не судите.

ГРАМОТА СМОЛЯН О ПРИТЕСНЕНИИ ОТ ПОЛЯКОВ. 1611 ГОД

(Отрывок)

Ведома вам смертная наша погибель. Не поругана ли наша христьянская вера, не разорены ли Божия церкви, не сокрушены ли и поруганы злым поруганием и укоризною Божественные иконы и Божия образы? Все то зрели очи наши. Где наши головы, где жены и дети, и братия, и сродницы, и други?

После смерти Лжедмитрия патриарх заявил, что если королевич не крестится и поляки не выйдут, то королевич — не государь наш. Об этом он пишет во многие города, и Москва за него.

Мы не противились и животы все свои принесли, все погибли и в вечную работу, и в латинство пошли. Не будете только ныне в соединении, обще со всею землею горько будете плаката неутешным вечным плачем, переменена будет вера христьянская в латынство, и разорятся Божей церкви со всею лепотою, и убиен будет лютою смертию род ваш христьянской, поработяти осквернят, и розведут в полон матерей и жен, и детей ваших. Михайло Салтыков и Федька — предатели вере и земле. Полякам да и положено на том, чтобы вывести лучших людей и опустошить всю землю и владёти всею землею Московскою.

Пошлите в Новгород и на Вологду, и в Нижний Новгород нашу грамоту, списав, и свой совет к ним отпишите, чтобы всем было ведомо, всею землею обще стати за православную христьянскую веру, покамест вы свободны, а не в работе и в плен разведены.

КРЕСТОЦЕЛОВАЛЬНАЯ ЗАПИСЬ ПЕРВОГО ОПОЛЧЕНИЯ. АПРЕЛЬ 1611 ГОДА

(Из кн. «Собрание государственных грамот и договоров».

Т. 2. М., 1819)

Я, имя рек, целую сей животворящий крест Господень на том, что нам за православную христьянскую веру и за Московское государство стояти и от Московского государства не отступати, королю и королевичу польскому и литовскому крест не целовати, и не служити, и не прямити ни в чем, ни которыми делами, и с городами нам за Московское государство на польских и литовских людем стояти за один, и, прося у Бога милости, Московское государство от польских и литовских людей очищати, и короля, и королевича польского и литовского на Московское и на все государства Российского царствия не хотети, и с королем, и с королевичем, с королевскими польским и литовскими людьми и кто против Московского государства с ними станут, и нам против их за Московское государство и за веру государства Российского стояти и битися с ними неослабно, сколько Бог помощи подаст. И с королем, и с королевичем нам, и с польскими, и литовскими людьми, и с русскими, которые королю и королевичу прямят, ни словом, ни какими мерами не ссылатися, и на Московское государство, и на все государства Российского царства, и на православную христианскую веру лиха никакого не умышляти, никоторыми делами, и никоторою хитростию, и меж себя смутных слов никаких не вещати, и скопом и заговором, и никаким злым умышлением никому, ни на кого не приходити, и никому никого меж себя не грабити и не побивали, и лиха никоторого никого меж себя ни над кем не делать ни в чем и не чинити препятствий, и за православную христьянскую веру, и за Московское государство стояти единомышленно безо всякого сумнения, по сему крестному целованью.

А кого нам на Московское государтво и на все государства Российского царствия государя Бог даст, и нам ему, Государи, служите и прямите и добра хотети во всем вправду, по сему крестному цолованью. А будет по кому с Москвы пришлют бояре и велят, поймав, привести к Москве или в которые города розослати или которую пеню или казнь над ним учините, и нам за тех людей стояти друг за друга всем заодно, единомышленно и их не выдавати, покаместа Бог наш даст на Московское государство государя и через се кресное цолованье не измените никому, ни в чем, никоторыми делами, никоторою хитростию. А кто не начнет по сей записи креста целовать или, крест целовав, не начнет так делати, как в. сей записи писано, и не будет на том милость Божия и пречистой Богородицы и всех святых, и будет тот человек проклят в сем веке и в будущем.

Я, имя рек, целую сей святой животворящий крест Господень на том на всем, как в сей записи писано.

ГРАМОТА ИЗ ЯРОСЛАВЛЯ В КАЗАНЬ ВЕСНА 1611 ГОДА

(Из кн. «Древние государственные грамоты, собранные в Пермской губернии В. Верхом». СПб., 1821. С. XXIV)

В царствующий преславный град Казань великому господину отцам отцу святейшему митрополиту Ефрему Казанскому, Астраханскому и господам архимандритам, и игуменам, и всему Освященному собору, и боярам, и воеводам, и дворянам, и дьякам, и детям боярским, и всяким служилым людям, и посадским лучшим, и средним, и всем православным христьянам из Ярославля архимандриты и игумены, и весь Освященный собор, и воеводы, и дворяне, и дети боярские, и всякие служилые люди, и земские, и целовальники, и все посадские жилецкие люди, и уездные, и все православные христьяне челом бьют.

В нынешнем, во 119 (1611) году, в великий пост приезжали из Казани казанцы и здешних городов люди, которые ездили в Казань торговать, и, видя то, что из всех городов ратные люди меж себя обослався, учиня совет и укрепясь крестным целованием, пошли под Москву на польских и литовских людей за православную веру стояти и битиш с ними до смерти, из-за того что они государством завладели. И сказывали нам те приезжие люди из Казани, что вам ничего того не ведомо, потому что Казань от Москвы место дальнее, и мы вам не от одного Ярославля пишем, а объявляем всем, всему миру, что здесь делается. А самим вам ведомо, как по грехам московских людей обманули: поляки заявили, будто королевича хотят дати, и крест на том под Москвою целовали, а московские люди крест же целовали и записьми укреплялись. А они, злые и безбожные, нечестиво обманув крестным целованием, московским городом завладели. А всех больше московские люди поверили злодеям и еретикам, вредителям кресту, горшее неверных Михаилу Салтыкову с сыном Иваном да Федору Андронову с товарищами. Для уделов решили православную веру попрать. Умыслили, чтобы на Москве и во всех городах королю крест целовать, якобы отец с сыном нераздельны. И хотел король со всеми людьми придти к Москве, а бояр прельстил для уделов, а иные боятся, а людей всех служилых с Москвы разослали. И Господь на нас еще не до конца прогневался, отцам отец святитель боголюбивый великий господин святейший патриарх Ермоген Московский и всея Руси встал за православную веру несумненно и, не боясь смерти, услышав то от еретиков, от Михаила Глебова с товарищам, и литовских людей, призвав всех православных христьян, говорил и крепил за православную веру всем велел стояти и померети, а еретиков при всех людях обличал. И в городы патриарх приказывал, чтобы за православную веру стали, а кто умрет, будет новым страстотерпцем. И то все слыша от патриарха и видя своими очами, города всё сбослались и пошли к Москве. А вам всем ведомо, о чем был договор. Поляки же в Москву вошли, ключи взяли, казной завладели, в Литву отдали, вооружились, а московских бедных людей учинили в работу. Король под Смоленском бьет, изоружился, кровь проливает, послов засадил, русских людей ведут в полон в Литву, их родные пытаются их выкупить, но их грабят. Царя Василия с братьями и женами взяли в Литву и хвалятся, что Москву взяли.

И за то всем православным христьянам время встати и померети. Крепко стоят смоленские сидельцы архиепископ и боярин М. Б. Шеин. На Рязани П. П. Ляпунов с заречными городами за православную веру встали и с городами ссылаются. В Ярославль — с воеводой И. Н. Волынским, на Вологду — с головою И. Толстым — 500 человек, они поворотились и присоединяются, из-под Новгорода — астраханский стрелец Тимофей Шаров наряд изготовил: пушечные запасы, 5 волокуш, 5 пищалей полковых, 2 тысячи копий. В четверг первая посылка в Переславль, там встретили с образами, дали кормов. 1 марта Волынский был у Ростова. В Ярославле мы крепко укрепились. С Рязани — П. П. Ляпунов с рязанцы и северой (северянами). Из Мурома — окольничий князь В. Ф. Мосальский, из Нижнего — воевода князь А. А. Репнин, из Суздаля и Владимира — А. Измайлов и А. Просовецкий, из-под Пскова — казаки волжские, с Вологды и Поморья — воевода Ф. Нащокин, с Романова — воевода В. Р. Пронский и князь Ф. Козловский, из Галича — воевода П. И. Мансуров, с Костромы — князь Ф. И. Волконский.

ГРАМОТА ПАТРИАРХА ГЕРМОГЕНА В НИЖНИЙ НОВГОРОД ОТ АВГУСТА 1611 ГОДА

(Из кн. П. Г. Васенко «Начало династии Романовых». СПб., 1912. С. 236)

Благословение архимандритам и игуменам, и протопопам, и всему Святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским, и всему миру от патриарха Ермогена Московского и всея Руси, мир вам и прощение и разрешение. Да писать бы вам из Нижнего в Казань к митрополиту Ефрему да к казацкому войску, чтоб они стояли крепко о вере и боярам бы говорили и атаманам бесстрашно, чтоб они отнюдь на царство проклятого Маринки паньина сына не благословляли, и на Вологду к властям пишите же, так же бы писали в полки, да и к Рязанскому владыке пишите же, чтоб в полки так же писали к боярам учительную грамоту, чтоб уняли грабежи, корчму и имели бы чистоту душевную и промышляли б, как реклись, души свои положить за Пречистый дом и за чудотворцову веру, так бы и совершили. Да и во все города пишите, чтоб из городов писали в полки к боярам и атаманам, что отнюдь Маринкин на царство не надобен, проклят от Святого собору и от нас.

Да те бы вам грамоты с городов собрата к себе в Нижний Новгород прислата в полки к боярам и атаманам, а прислата прежних же, коих присылали ко мне с советными челобитными, бесстрашных людей свияжанина Родиона Моисеева да Ратмана Пахомова, а им бы в полках говорит бесстрашно, что проклятый отнюдь не надобен, а хотя и пострадаете, и вам в том Бог простит и разрешит в сем веке и в будущем, и в города для грамот посылайте их же и говорит им благословенье и разрешение в сем веке и в будущем, что стоите за веру неподвижно, а я должен за вас Бога молить.

ОТПИСКА ТОБОЛЬСКОГО ВОЕВОДЫ ИВАНА КАТЫРЕВА В НАРЫМ О МОСКОВСКОМ РАЗОРЕНИИ. 1 ОКТЯБРЯ 1611 ГОДА

(Из кн. «Акты времени междуцарствия». М., 1915. С. 44–45)

В нынешнем в 120 году (1611), 1 октября, к нам с Москвы Московского государства бояре и воеводы, князь Д. Т. Трубецкой да И. Заруцкий, да думный дворянин и воевода П. Ляпунов и стольники, и стряпчие, и дворяне, и дети боярские, и стрельцы, и казаки, и все служилые люди писали, и до этого Москвы боярин князь Ф. И. Мстиславский с товарищи, и дворяне, и всякие люди всех чинов Московского государства писали, что, будучи под Москвою, литовский гетман С. Жолкевский, и полковники, и ротмистры приговорили с боярами и с думными людьми всего Московского государства, что Жижимонту (Сигизмунду), королю польскому и великому князю литовскому, дата на Московское государство сына своего Владислава королевича, а самому королю от Смоленска отступити, а сыну его Владиславу креститься в нашу православную веру, быта на Московском государстве государем и польских и литовских людей вывести, а Жижимонт и литовские люди своего крестного целования, на чем присягали, ничего не исправили, сына своего Владислава не дал, а польские и литовские люди, которые с гетманом Жолкевским изменою Михаила Салтыкова да Федки Андронова и с их советниками, прибавя к московским от короля из-под Смоленска, пустили в город Москву и Московским государством завладели и города и уезды запустошили многими подать-ми и правежами, и денежными сборами, и немирными многими кормами своими и конскими, и всякою продажею. И купецких и волостных людей до конца выродили и разорили, и казну прежних московских государей без остатку в Литву вывезли, а иную литовские люди по себе разделили. И марта в 19 день Московское государство все выжгли и святые и Божие церкви и монастыри разорили, и чудотворные и многоцелебные мощи обругали, и раки святых разсекли, и бояр, князя А. В. Голицына и иных бояр и дворян, и всяких чинов людей, и множество христианского народа мужеского полу и женского, и до сущих младенцев, всех злой смерти предали, и святейшего Ермогена патриарха Московского и всея Руси, посадили в заточение, а царское достояние прежних великих государей, снисканное с древних лет, и всю царскую казну, и всех людей Московского государства богатство разграбили, и царствующий град, мати всех городов, пуст. И видя тако зло и свирепое нападение, и разорение на Московское государство и на всех православных христиан, бояре, и воеводы, и дворяне, и дети боярские, и атаманы, и казаки, и стрельцы, и всеслужилые люди украинных и северских, и польских, и за-московских, и новгородских, и понизовых, и поморских, и всех городов российского государства всякие люди, соединяясь, целовали промеж себя животворящий крест Господен на том, что всем нам вкупе единодушно за дом пресветлый Богородицы и великих чудотворцев Московских и за истинную нашу православную веру и за Московское государство померети и против свирепонравных врагов наших польских и литовских людей и со единомышленниками их, с еретикам и богоотступникам Михалкой Салтыковым да Федкой Андроновым с товарищами, встата с ними битися до смерти. И собрався, они бояре и воеводы со всеми ратными людьми всех городов Московского государства пришли к царствующему граду Москве и стали по воротам в Цареве в каменном городе. И по милостивой помощи всесильного, славимого в Троице Бога врагам и разорителем полским и литовским людем и русским вором чиним тесноту, сколько Бог помощи даст. А король к ним прислал о том, что ему их с Москвы выручать некем, и сам из-под Смоленска идет в Польшу, потому что турецкий царь взял многие города, а литовские люди многие на короля мятеж поднимают, хотят его с королевства ссадить. И нам бы самим крест целовать и всяких служилых людей ко кресту привести и татар и остяков к шерти на том, чтоб нам всем быти с ними в совете и одиночестве, и стати с ними за нашу истинную православную непорочную христьянскую веру за пречистой Богородицы дом, и за московских чудотворцев против врагов и разорителей нашей христьнской веры, против польских и литовских людей, вместе, за один, а они, прося у Бога милости, над польскими и литовскими людьми промышляют всякими мерами, сколько Бог помощи подаст. И мы, господа, ту боярскую грамоту в Тобольске чли всяким людям вслух, а тебе эту грамоту в Нарымском остроге также следует прочесть всяким людям вслух.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Царь Иван Грозный

Царь Федор Иванович

Борис Годунов

Дворец в Угличе

Инокиня Марфа, Шуйский и патриарх подтверждают смерть царевича Дмитрия

Царь Федор Борисович Годунов

Паникадило Ирины Годуновой. XVII в.

Патриарх Иов

Шапка патриарха Иова

Патриарх Гермоген

Москва XVII века

Золотая чаша. XVII в.

Лавка купца

Лжедмитрий I

Василий Шуйский

Казнь Василия Шуйского

Юрий Мнишек. Гравюра

Марина Мнишек

Ян Петр Сапега

Михаил Васильевич Скопин-Шуйский

Отравление М. В. Скопина-Шуйского

Иван Болотников перед Василием Шуйским

Кузьма Минин и нижегородцы

К. Минин и Д. Пожарский

Знамя князя Пожарского

Икона Владимирской Богоматери

Афанасий Власьев

Усыпальница Д. Пожарского (?)

Польский король Владислав

Палаты Романовых в Ипатьевском монастыре

Герб московского царства

Патриарх Филарет

Земский собор 1613 г.

Умаление на царство Михаила Федоровича

Шапка Мономаха

Царь Михаил Федорович

INFO

УДК 94(47)

ББК 63.3(2)45

М80

Морозова Л. Е.

Cмута: ее герои, участники, жертвы / Л. Е. Морозова. — М.: ООО «Издательство Астрель»: ООО «Издательство АСТ»: ОАО «Люкс», 2004. — 544 с.: ил. — (Историческая библиотека).

ISBN 5-17-024656-0 (ООО «Издательство АСТ»)

ISBN 5-271-09451-0 (ООО «Издательство Астрель»)

ISBN 5-9660-0160-Х (ОАО «Люкс»)

Подписано в печать 21.06.2004 г. Формат 84x108/32. Усл. печ. л. 26,88. Бумага офсетная. Тираж 5 000 экз. Заказ № 2235.

Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953000 — книги, брошюры Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.02.953.Д.000577.02.04 от 03.02.2004 г.

Историческая библиотека

Людмила Евгеньевна Морозова

СМУТА: ЕЕ ГЕРОИ, УЧАСТНИКИ, ЖЕРТВЫ

Заведующий редакцией О. В. Сухарева

Технический редактор Т. П. Тимошина

Корректор И. Н. Мокина

Компьютерная верстка Е. М. Илюшиной

ООО «Издательство Астрель»

143900, Московская обл., г. Балашиха, пр-т Ленина, 81

ООО «Издательство АСТ»

667000, Республика Тыва, г. Кызыл, ул. Кочетова, д. 28

ОАО «Люкс»

396200, Воронежская обл., п.г.т. Анна, ул. Карла Маркса, д. 9

Наши электронные адреса: www.ast.ru E-mail: astpub@aha.ru

Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии ФГУП «Издательство «Самарский Дом печати». 443080, г. Самара, пр. К. Маркса, 201.

Качество печати соответствует качеству предоставленных диапозитивов

…………………..

Scan by Vitautus & Kali

FB2 — mefysto, 2022

Оглавление

ЧТО ТАКОЕ СМУТА?

1. ГЛАВНАЯ «ГЕРОИНЯ» СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

  Последняя жена грозного царя

  На уделе в Угличе

  В изгнании

  Рядом с лжесыном

  На службе у Василия Шуйского

2. ПЕРВЫЙ САМОЗВАНЕЦ НА РУСИ

  Отрок Юшка Отрепьев

  Бегство в Литву

  «Я — царевич Дмитрий»

  Поход на Москву

  На престоле

  Между молотом и наковальней

  Свадьба

  Крах авантюры

3. ПЛАЧ ПО ЦАРЕВНЕ КСЕНИИ

  Любимая дочь

  Женихи-иностранцы

  Во власти Лжедмитрия

  Где найти покой?

4. «БОЯРСКИЙ ЦАРЬ»

  Имел ли права на престол главный заговорщик?

  Воцарение

  Помощник патриарх Гермоген

  Движение Болотникова

  Самозваный царевич Петруша

  Тульская победа

  Двоевластие

  Спаситель М. В. Скопин-Шуйский

  Свержение с престола

5. «ПОЛУЦАРИЦА» МАРИЯ БУЙНОСОВА

  Отец

  Жена «боярского царя»

  Крах надежд

  Монастырская затворница

6. ВТОРОЙ «ЦАРЬ ДМИТРИЙ»

  История превращения бродяги в государя

  К московскому престолу

  «Тушинская» столица

  Бегство в Калугу

  Бесславный конец

7. НЕИСТОВАЯ ПОЛЯЧКА МАРИНА

  Невеста Григория Отрепьева

  Путь в Москву

  Свадьба

  Все потеряно?

  Ссылка

  Тушинская царица

  Последняя попытка стать государыней

8. СЕМИБОЯРЩИНА

  Главный боярин Ф. И. Мстиславский

  И. М. Воротынский — князь-полководец

  Старейший представитель рода А. В. Трубецкой

  Бескомпромиссный А. В. Голицын

  Царский двоюродный брат И. Н. Романов

  «Муж войны и совета» Ф. И. Шереметев

  Честолюбец Б. М. Лыков-Оболенский

  Присяга Владиславу

9. РАСХИТИТЕЛЬНИЦА ЦАРСКОЙ КАЗНЫ

  Купеческая дочка

  Купеческая жена

  Первые неприятности

  В осажденном Кремле

  В поисках мужа и защитника

  Под следствием

  Жизнь налаживается?

  Незваные гости

10. ПОЛКОВОДЦЫ-ОСВОБОДИТЕЛИ

  Главный ответчик за судьбу Отечества П. П. Ляпунов

  «Крепкостоятельный воевода» Д. Т. Трубецкой

  Д. М. Пожарский — главный полководец-освободитель

  Земский староста Кузьма Минин

  После Смуты

11. ОПОРА ЮНОГО ЦАРЯ

  В уютном доме на Варварке

  Дело Романовых

  Реабилитация

  Невольные «кремлевские сидельцы»

  Спаситель Сусанин

  Путь к престолу

  Рядом с сыном-царем

  Возвращение Филарета

ЭПИЛОГ

БИОГРАФИЧЕСКИЕ СПРАВКИ

ХРОНОЛОГИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ

  ГРАМОТА ЛЖЕДМИТРИЯ I ОТ МАЯ 1605 ГОДА

  ГРАМОТА ЛЖЕДМИТРИЯ II В СМОЛЕНСК. 1607 ГОД

  КРЕСТОЦЕЛОВАЛЬНАЯ ГРАМОТА БОЯРАМ ОТ 24 ИЮЛЯ 1610 ГОДА

  ГРАМОТА СМОЛЯН О ПРИТЕСНЕНИИ ОТ ПОЛЯКОВ. 1611 ГОД

  КРЕСТОЦЕЛОВАЛЬНАЯ ЗАПИСЬ ПЕРВОГО ОПОЛЧЕНИЯ. АПРЕЛЬ 1611 ГОДА

  ГРАМОТА ИЗ ЯРОСЛАВЛЯ В КАЗАНЬ ВЕСНА 1611 ГОДА

  ГРАМОТА ПАТРИАРХА ГЕРМОГЕНА В НИЖНИЙ НОВГОРОД ОТ АВГУСТА 1611 ГОДА

  ОТПИСКА ТОБОЛЬСКОГО ВОЕВОДЫ ИВАНА КАТЫРЕВА В НАРЫМ О МОСКОВСКОМ РАЗОРЕНИИ. 1 ОКТЯБРЯ 1611 ГОДА

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO